Ботоксные дневники
Линн Шнернбергер

Дженис Каплан


Продюсер гламурных телешоу…

Светская львица…

Женщина, удачно совмещающая карьеру с материнством, а мужа с… ну, скажем… приятелем.

В жизни Люси — только одна проблема.

Как пристроить разведенную и совсем не гламурную подругу Джесси?

Может, ей сделать пару инъекций ботокса?

Может, ее жизнь изменится после свидания в прямом эфире с «самым завидным холостяком» из списка журнала «Космополитен»?

А может — попробовать и то и другое?


Дженис Каплан, Линн Шнернбергер

Ботоксные дневники


1


Хлоп! Господи, всего пять утра, а где-то уже открывают шампанское…

— Дорогая! — пронзительно кричит Люси, в то время как я нетвердой рукой пытаюсь пристроить телефонную трубку между ухом и подушкой. — Надеюсь, я тебя не разбудила?

Конечно, нет. Кому придет в голову тратить время на сон, если можно, например, пересадить азалии?

— Ты где? — Нашарив будильник на ночном столике, я смотрю на циферблат и убеждаюсь, что могла бы спокойно поспать еще два часа. — Путешествуешь?

— В Лос-Анджелесе, дорогая, — отвечает Люси. — Работаю.

Я так и думала. Большой нью-йоркский дом Люси в стиле тюдор находится в непосредственной близости от моего, однако подруге часто приходится летать в Бербанк, где она занимается постановкой гламурных ТВ-шоу. Пребывание на Тихоокеанском побережье действует на нее странным образом: она начинает буквально через слово называть меня «дорогая».

— Все в порядке? — спрашиваю я, проснувшись настолько, что в моем организме включаются гены тревоги.

— В абсолютном. — Могу поклясться, что при этих словах раздается очередной хлопок. Люси хихикает и, прикрыв трубку рукой, кричит: — Осторожно, дорогой!

— Что там происходит? — спрашиваю я.

— Не то, что ты думаешь. Мы репетируем сцену с «Дом Периньон» и купили настоящее французское шампанское, чтобы даже звук был безупречным.

Французское шампанское… Я быстро села, вдруг сообразив, что, когда зазвонил телефон, мне снился мой личный француз, Жак. Мы лежали обнаженными, держа друг друга в объятиях, на самом краю теплого, залитого солнцем пляжа. Он страстно меня целовал, а волны ласкали наши тела. Минутку! Не эту ли сцену я видела в каком-то старом фильме? Я опустила трубку и посмотрела на мерцающий экран телевизора в другом конце комнаты. Должно быть, я заснула, когда смотрела «Отсюда и в вечность». О Господи, опять!

— Эй! — нетерпеливо зовет Люси. — Ты где? Вернись на землю!

Я откашлялась.

— Я с Жаком. Мы занимались любовью.

— С Жаком? Жак у тебя?! — Люси вопит так громко, что я наверняка услышала бы ее и без помощи новенькой ярко-красной «Нокиа-120000».

— Нет, Жак не здесь. Откуда ему здесь взяться? Мы были на пляже. — Поняв, что сказала совсем не то, я добавляю: — То есть Жак мне приснился — на пляже, обнаженный. — Я сумела-таки остановиться, прежде чем достигла высшей точки… своего повествования. Все, пора сменить тему. Тут мне приходит в голову, что на Тихоокеанском побережье сейчас два часа ночи, и я говорю: — Однако ты работаешь допоздна.

— Да, всю ночь. Многие считают, что моя жизнь — это бесконечные встречи у бассейна с Беном Аффлеком, но единственное, чем я здесь занимаюсь, — это работа, работа и еще раз работа. — Голос Люси звучит слишком жизнерадостно для бедной, измученной тяжелым трудом девушки. Но надо быть справедливой: ей приходится вливать в себя шампанское в то время, когда я нежусь в теплой постели.

— Так что все-таки случилось? — спрашиваю я, недоумевая, почему этот звонок не мог подождать до рассвета на обоих побережьях.

— Мне так неудобно тебя беспокоить. — Люси глубоко вздыхает. — Это насчет ярмарки домашней выпечки.

Понятно. Благотворительная распродажа, устраиваемая пятым классом. Несомненно, достаточно серьезный повод, чтобы позвонить мне в пять утра. Могу поспорить, что если бы для урегулирования данной проблемы Люси пришлось прервать съемки своего шоу, бюджет которого составляет по меньшей мере миллион долларов, она бы и перед этим не остановилась.

— Дорогая, мне нужна твоя помощь. Дэн пообещал раздобыть что-нибудь для Люси, но это значит, что она придет на ярмарку с покупной выпечкой. Ик!.. Подумают, что я плохая мать. Поэтому у меня два вопроса: что ты будешь печь для Джен и нельзя ли сделать это в двух экземплярах?

Какие еще два экземпляра? Я пока ни о чем даже не думала, едва оправившись после начо[1 - Мексиканская горячая закуска. — Здесь и далее примеч. пер.] которое Джен недавно отнесла в школу на День кухни народов мира. А за неделю до этого был домашний йогурт для Дня молочных продуктов. Как я могла пропустить собрание, на котором Марту Стюарт утвердили в должности нового директора школы? Сегодня Джен наверняка зададут на дом кучу примеров на деление в столбик, не говоря уже о подготовке обзора текущих событий и…

— Кекс, — бодро отвечаю я. — Мы с Джен испечем кекс.

— Я так и думала! — радостно восклицает Люси. — Ведь это твое фирменное блюдо! Кекс Джен можно будет украсить розовой глазурью, а Лили — голубой, так они не будут казаться одинаковыми…

Я издаю стон. Только этого мне не хватало — кулинарных советов с расстояния в три тысячи миль.

— Люси, — говорю я, — занимайся своим шоу, а я позабочусь о кексах. Договорились?

— Прости. — В голосе Люси слышится искреннее раскаяние. — Я не собиралась тебе указывать. Просто мне хочется, чтобы все прошло как надо. А звоню так рано, потому что, когда начнутся съемки, у меня не останется ни одной свободной секунды.

Теперь уже я чувствую угрызения совести и стараюсь сгладить неловкость. И, как обычно, перебарщиваю.

— Послушай, почему бы Лили не прийти к нам сегодня вечером? Они с Джен могли бы вместе испечь кексы и украсить их так, как им захочется.

И не важно, что, когда дети улягутся, я слопаю остатки глазури — и розовой, и голубой. От усталости у меня всегда разыгрывается аппетит. А поскольку Жака рядом нет… В конце концов, совсем не страшно, если на бедрах у одинокой женщины с ребенком появится немного лишнего жирка.

О, как это мило с твоей стороны! — радуется Люси. — Лили будет просто счастлива. Я предупрежу Дэна.

Дэн — настоящий муж года.

— И скажи Дэну, чтобы привел Лили к нам на ужин. Так ему будет проще.

Стоп, пора остановиться, а то в следующую минуту я предложу, Люси отдраить ее ванные комнаты и переспать с ее мужем, чтобы ее отсутствие никому не доставило неудобств. Никому, кроме меня.

— Тебя это не слишком напряжет? — спрашивает Люси.

— Нисколько, — отвечаю я. — Обожаю девичники.

— Кстати, когда я вернусь, нам с тобой тоже нужно будет устроить девичник — только, для нас двоих, — обещает Люси и, понизив голос, почти шепчет в телефонную трубку: — Здесь такое случилось! Ты просто не поверишь. Мне так хочется поскорее тебе обо всем рассказать! Ведь ты единственная, кто меня поймет.

Раздается очередной хлопок, и у Люси случается новый приступ хихиканья. Подруга закрывает трубку рукой, но мне удается услышать, как она говорит кому-то:

— Ну, хватит! Я уже иду.

Положив трубку, я натягиваю одеяло на плечи в надежде еще немного поспать. Но стоит мне закрыть глаза, как передо мной снова предстает Жак. Я с досадой смотрю на часы. Так дело не пойдет. Жак — мой бывший. А поскольку все это было очень и очень давно то даже больше, чем бывший.

Господи, наверное, поэтому мне так его не хватает! Я с трудом сажусь в кровати и включаю ночник. Поскольку мне все равно больше не уснуть, сделаю что-нибудь полезное. Тем более что мой список неотложных дел длиннее, чем недавно пересмотренный налоговый кодекс. Необходимо сделать маску для волос, заказать новый коврик в ванную, разобраться в шкафах, перетянуть диван, привести в порядок кухонные столы и обменять для Джен книги в библиотеке. А также: подыскать более современный принтер, более надежного интернет-провайдера и более эффективную спортивную программу. Я до сих пор занимаюсь на бегущей дорожке два раза в неделю по тридцать минут, хотя все остальные уже давно перешли на ежедневные пятиминутные упражнения. Сэкономленное время я надеюсь потратить с пользой для человечества — например, на укрепление мира между народами.

Однако миру между народами придется подождать, потому что следующий час я намерена провести, изучая модели купальников фирмы «Кайндест кат» в «Лэндз-энд» — каталоге для тех, кто собирается в отпуск. Эти мешковатые купальные костюмы с целомудренными вырезами спереди и сзади демонстрируют женщины примерно моего возраста, чрезвычайно ценящие дополнительную поддержку для груди и отсутствие узких полосок ткани между ягодицами. И все же, как попал ко мне этот каталог? Неужели в индустрии моды есть своя полиция нравов и ей известно, что мне стукнуло сорок? Я невольно смотрю на свои груди — все еще довольно упругие, но уже не так нахально выпячивающиеся вперед, как раньше. Может, выпить кофе? Только вчера я где-то прочитала, что кофеин оказывает на грудь стимулирующее воздействие. Неудивительно, что акции «Старбакс» продолжают расти.

Вздохнув, я откладываю каталог в сторону. Из соседней спальни доносятся приглушенные звуки: это моя дочь Джен уже встала и что-то беззаботно напевает. Стоит ли сожалеть о днях, когда я носила бикини, если в настоящем у меня — прелестная дочка с озорной улыбкой, которая начинает утро с пения? Как и следовало ожидать, уже через минуту Джен вбегает в мою комнату.

— Мам, хочешь послушать мою новую песню? — спрашивает она, излучая больше энергии, чем Бритни Спирс в рекламе «Пепси».

— Конечно, — говорю я с улыбкой, усаживаясь поудобнее. Моя маленькая девочка (конечно, уже не такая маленькая, как мне хотелось бы думать) одета в коротенькую ночную рубашку розового цвета, которая делает ее похожей скорее на куклу Барби, чем на живого ребенка. Она только что встала, но кожа у нее изумительно свежая, а большие карие глаза ярко сияют. Мне, чтобы выглядеть наполовину так же хорошо, понадобились бы маска «Альфа-гидроксид», два вида увлажняющего крема и визин.

Джен сгоняет с лица улыбку, встает у изножья моей кровати, широко раскидывает руки и, старательно виляя бедрами, начинает петь. Примерно через минуту я узнаю мотив. Это песня Мадонны «Словно девственница». Словно девственница? Боже милостивый, да ей всего одиннадцать лет! По моему глубокому убеждению, Джен может употреблять слово «девственница» только в молитвах, возносимых Деве Марии. Я с грустью вспоминаю дни, когда моя дочь распевала песенки о кролике Барни.

— Ты поешь замечательно, — осторожно говорю я, стараясь не выдать своей тревоги. В конце концов, я должна знать о своем ребенке все. — Но где, во имя всего святого, ты услышала эту песню?

— По радио, на канале, где передают старые песни, — сообщает Джен, забираясь ко мне в постель.

Мадонна на канале старых песен. Что же тогда остается «Роллинг стоунз»… или мне?

— Я собираюсь спеть ее Этану, — с воодушевлением продолжает дочь.

Этан — ее бойфренд. Должен же быть бойфренд хотя бы у одной из нас! Однако мальчику всего двенадцать…

— Ни в коем случае. — Мой голос звучит слишком резко, и я невольно оборачиваюсь, чтобы убедиться, что в комнате нет моей матери — сказанные только, что слова явно принадлежат ей, — и немного смягчаю тон: — Он может неправильно тебя понять. Только подумай: «Прикоснулся ко мне в самый первый раз». Не стоит делать мальчикам намеков.

— Хорошо, я ее спою, но не буду надевать юбку для танца живота, ладно? — соглашается она с хитрой улыбкой. Потом, наклонившись ко мне, вдруг широко открывает глаза и спрашивает: — Мам, что с твоими волосами? Они все седые!

— Что ты хочешь этим сказать? — Я хватаюсь рукой за волосы.

— Они все седые, — повторяет Джен. — О Господи!

В ужасе я дергаю себя за растрепанные пряди. Этого не может быть! Все последние годы я спокойно проходила мимо прилавков с продукцией «Л'Ореаль», и вот страшный день, наконец, настал! Кто бы мог подумать, что это произойдет всего за одну ночь?

— Я, наверное, выгляжу ужасно? — озабоченно спрашиваю я.

— Хуже быть не может, — подтверждает Джен и вдруг начинает хихикать. — День дураков! — торжествующе восклицает она.

— Обманщица! — кричу я, смеясь, и бросаю в нее подушку. Она уворачивается, согнувшись пополам от хохота. Кошмар! Откуда она знает, что меня можно испугать, сказав, что я выгляжу как старуха?

Джен бежит в свою комнату и включает радио, чтобы послушать старые песни. Похоже, со дня на день в категорию ретро перейдет и Бритни Спирс. Внезапно меня осеняет: так вот почему мне приснился этот сон! Сегодня День дураков!

Мое подсознание, в отличие от меня, помнит об этом. Именно в этот день шестнадцать лет назад за завтраком из сладких блинчиков и шампанского Жак, мой страстный возлюбленный-француз, вручил мне кольцо с сапфиром и бриллиантами и попросил стать его женой. Я же, вдруг начав задыхаться, лишь спросила:

— Надеюсь, это не розыгрыш?

— Какой еще розыгрыш?. — с недоумением посмотрел на меня Жак.

Наверное, я должна была счесть это культурное различие предзнаменованием того, что наш брак продержится немногим дольше, чем изящные босоножки от Шанель, которые он мне тогда купил. Поцелуи в кафе, упоительные занятия любовью, оргазмы, которые я испытывала только с ним, — даже огромное множество таких оргазмов, — не обязательно становятся основой прочного брака. Они лишь мешают правильно оценить ситуацию. Тем не менее, когда через шесть лет наш брак рухнул, мне некого было в этом винить, кроме самой себя.

Однако довольно. Еще не приняв душ, я уже успела помечтать о сексе с моим бывшим, купилась на примитивный розыгрыш, как настоящая первоапрельская идиотка, узнала, как чувствует себя Барбара Буш, и чуть не опьянела от шампанского «Дом Периньон», которое даже не пила. Сегодня обычный рабочий день, и у меня есть потрясающие идеи для благотворительной организации, на которую я работаю несколько раз в неделю. Если не потороплюсь, придется излагать их в пижаме.

Через день после возвращения из Лос-Анджелеса Люси звонит мне — слава Богу, в дневное время! — и приглашает вместе отправиться на ленч.

— Возле моего офиса открылся новый суши-бар, — сообщает она. — Не хочешь завтра туда заглянуть?

— Конечно, — радостно соглашаюсь я. Люси в курсе абсолютно всех событий. Ей известно, кто станет победителем лотереи «Загат», задолго до очередного тиража.

— Я попрошу свою помощницу Трейси заказать для нас столик, — говорит она и добавляет заговорщицким шепотом: — Между прочим, шеф-повара зовут Игуро Масикуро. Мне так нравится его уторь!

У него есть угорь? Самые простые вещи в устах Люси звучат потрясающе. Интересно, что она сказала бы о его лососевой икре?

На следующее утро, в одиннадцать часов, я собираюсь выйти из дома в черных капри и своем лучшем кашемировом свитере. Внезапно небо темнеет. Когда, наконец, Эл Рокер[2 - Популярный ведущий прогноза погоды на телеканале Эн-би-си.] перестанет все путать? На содержание системы «Доплер-4000» ежегодно уходят миллионы долларов налогоплательщиков, а он не в состоянии отличить муссон от апрельского дождя.

Пожалуй, следует позвонить Люси и отменить встречу. В конце концов, мы можем увидеться и завтра утром, например в «Делл».

Нет, даже ураган Эндрю лучше, чем ленч в «Делл» — местной достопримечательности, предлагающей несъедобную пищу с 1952 года. Я никогда не понимала, как можно посещать подобные места. Неизменно отвратительное обслуживание, водянистые яйца и безвкусный кофе. Прошлой осенью в течение нескольких недель в Пайн-Хиллз работал «Старбакс», но группа мамаш решила, что он «недостаточно приличен» для нашего маленького городка. Они организовали демонстрацию, ставшую первым примечательным событием в Пайн-Хиллз после недели «Брауниз идут в школу»[3 - Брауниз — младшая возрастная группа герлскаутов.]. Дети несли плакаты с лозунгами: «Долой «Старбакс»!», «Варить кофе по лицензии — это позор!» и «Смерть эспрессо!» — последний призыв нравился мне больше всего. И «Старбакс», естественно, тут же вылил все свое латте и убрался восвояси! Поэтому, говорю я себе, снимая с вешалки плащ от Дж. Крю, либо Манхэттен — либо ничего.

Через тридцать семь минут, сойдя с поезда на Грэнд-Сентрал, я направляюсь к стоянке такси на Вандербилт-авеню, где вижу длинную очередь и не замечаю ни одной свободной машины. Придется идти пешком. На Мэдисон-авеню я слышу первые раскаты грома и поднимаю руку, чтобы остановить такси, но три водителя подряд проносятся мимо, даже не взглянув в мою сторону. Отлично. Никто не хочет подвезти меня даже за деньги. Неужели и таксисты предпочитают двадцатипятилетних? А может, прожив на земле сорок один год, я стала абсолютно невидимой? Я поеживаюсь от холода. Похоже, сейчас не время для важных философских вопросов: дождь уже льет как из ведра, а я нахожусь лишь на Сорок восьмой улице, до ресторана еще четырнадцать кварталов. Если потороплюсь, нижнее белье не успеет промокнуть.

На ресторане нет вывески, и я три раза прохожу мимо здания, в котором он, как мне кажется, должен размещаться, прежде чем решаюсь, наконец, подняться по ступенькам и толкнуть деревянную дверь без всяких опознавательных знаков. За дверью я вижу столик администратора, а возле него — потрясающе красивую девушку-азиатку в черном платье без рукавов, с голыми ногами и в черных остроносых сабо на шпильке.

— Это «Ичиз»? — спрашиваю я, стараясь закрыть зонт и ухитрившись налить, целую лужу воды на блестящий мраморный пол.

Девушка смотрит на меня с недоумением. Видимо, я неправильно произнесла название.

— «Икиз»? — предполагаю я.

Молчание.

— «Айчиз»?

Еще один удивленный взгляд.

— «Айкиз»?

Видимо, ей становится меня жаль, и она говорит:

— Добро пожаловать в «Ашэйз».

Я совершенно не понимаю, как можно произносить «Ашэйз», если пишется «Икиз»[4 - По-английски название бара пишется «Ichi's».], но не решаюсь спорить с женщиной, рискнувшей надеть платье без рукавов в третий по количеству выпавших осадков день года.

— Я должна встретиться с Люси Бэлдор. У нас заказан столик на час дня.

Она просматривает журнал, словно сомневаясь в моих словах.

— Мисс Бэлдор еще не пришла. Не желаете присесть?

— Пожалуй, сначала зайду в дамскую комнату.

Возможно, мне удастся что-то сделать с волосами и превратить мокрую паклю в сухую. Девушка изящно машет рукой:

— Назад и налево.

— Спасибо. — Я собираюсь отойти от столика, но стекающая с мокрого зонта вода успела превратить пол в настоящий каток, и моя сумка летит в одном направлении, зонт — в другом, а я плюхаюсь прямо на холодные мраморные плиты. Мисс Платье-без-Рукавов делает вид, что ничего не произошло.

Никто не помогает мне подняться, поэтому, повозившись немного на полу, я наконец встаю и ковыляю в дамскую уборную со стенами, сплошь увешанными зеркалами высотой от пола до потолка. Ну и черт! Волосы, которые я двадцать минут укладывала феном, уныло свисают мокрыми прядями, а неровные черные круги под глазами свидетельствуют о том, что водостойкая тушь редко оправдывает свое название. Все, что мне остается, — это быстро причесаться и вытереть лицо обрывком туалетной бумаги. Проведя всего полтора часа вне дома, я утратила отдаленное сходство с Сибилл Шеферд[5 - Сибилл Шеферд (р. 1950) — популярная американская актриса.] и превратилась в некое подобие Кортни Лав в годы ее брака с Куртом Кобейном[6 - Кортни Лав — известная американская актриса и певица, бывшая замужем за лидером группы «Нирвана» Куртом Кобейном, прославилась также как скандалистка, наркоманка и пьяница.]

По возвращении в зал меня отводят к столику, где я снимаю плащ и вешаю его на спинку стула. Никто не предлагает забрать у меня верхнюю одежду, никто не приносит меню или хотя бы стакан воды. Что ж, хорошо. Я вполне могу подождать. Вертя в руках кошелек, я лихорадочно думаю, чем бы заняться, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. Проходит семнадцать минут, в течение которых я несколько раз проверяю свой мобильный и один раз звоню на домашний телефон, чтобы узнать, нет ли сообщений, — их нет. Когда я вконец теряю терпение, появляется Люси. Она идет между столиков упругой, летящей походкой, и все — или почти все — оборачиваются ей вслед. Ее макияж безупречен, колорированные белокурые волосы безукоризненно уложены, а плащ от «Берберри» и туфли на шпильках от Маноло Бланика выглядят так, словно их только что вынули из упаковки. Может, она умеет проходить между струями дождя? Даже если Люси прибыла в такси, в чем я не сомневаюсь, ей пришлось-таки сделать несколько шагов от автомобиля до входной двери, а дождь, в чем я убеждаюсь, посмотрев в окно, все еще льет как из ведра.

— Ты выглядишь потрясающе, — говорю я и, поднявшись со стула, целую ее в обе щеки.

— Ты тоже, Джесси, — отвечает она, целуя меня в третий раз — так сейчас принято: левая щека, правая, опять левая.

Я, как всегда, забываю о левой щеке, и мы стукаемся носами. Неожиданно перед нашим столиком вырастает метрдотель. Он помогает Люси снять плащ и уносит его, очевидно, не заметив моего дождевика, все еще висящего на спинке стула. Как только Люси усаживается за стол, подбегают два официанта с меню, минеральной водой и радостными приветствиями, подтверждая догадку, впервые мелькнувшую у меня, когда я пыталась поймать такси: похоже, я и вправду стала невидимой.

— Очень хорошо, что мы выбрали этот ресторан, — с воодушевлением обращается ко мне Люси, когда официанты уходят. — Мне говорили, что здесь нужно заказывать только самое свежее. Ты как, не против?

— Конечно, нет. — Я с удовольствием посещаю распродажи, устраиваемые универмагом «Кеймарт», но на вчерашнее суши не соглашусь ни за что.

Люси обсуждает с официантом качество уни.

— Это из морского ежа, — объясняет она, поворачиваясь ко мне.

— Уни сегодня просто великолепно, — доверительно сообщает официант.

Ну, разумеется, для нее он готов открыть тайники с самым лучшим уни. Люси выбирает еще несколько блюд, названий которых я никогда не слышала, возвращает меню официанту и поворачивает ко мне сияющее лицо:

— Во-первых, хочу поблагодарить тебя за кекс. Лили только о нем и говорит.

— Ну что ты, мне было совсем не трудно его испечь, — вполне искренне отвечаю я.

— Но это доставило тебе массу хлопот, и я действительно очень благодарна, — настаивает она.

— В тот вечер, когда мы занимались выпечкой, я пригласила Дэна с мальчиками на ужин, — сообщаю я, желая показать, что готова была сделать для нее еще больше, — но он уже пообещал им пойти в «Тако Белл». Он замечательный отец.

— Да, — соглашается Люси уже с несколько меньшим воодушевлением.

— Нет, правда, из всех знакомых мне мужчин он единственный, чью кандидатуру на роль мужа я рассмотрела бы всерьез. Ничего, что я это говорю?

— Ну что ты, продолжай, — подбадривает меня Люси. — В последнее время наши отношения с Дэном не очень меня удовлетворяют, так пусть они порадуют хоть тебя. Знаешь, наша жизнь часто кажется другим пределом мечтаний, хотя сами мы находим ее ужасно скучной. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Что удивляет меня в Люси больше всего, так это то, что, имея сказочно интересную работу, троих замечательных детей, «мерседес» и огромный дом, временами она чувствует себя по-настоящему несчастной. Она называет это кризисом среднего возраста и почему-то уверена, что мне такое состояние прекрасно знакомо.

— Ты же понимаешь, что я хочу сказать, правда? — спрашивает она, наклоняясь ко мне.

Что ж, может, и понимаю. Когда-то я и сама испытывала нечто подобное. И, в конце концов, даже рассталась с Жаком.

— В конце концов, ты ведь рассталась с Жаком, — говорит Люси.

Господи, неужели она еще и умеет читать мысли?

— Да, рассталась, — подтвердила я. — Хочешь в сотый раз услышать, почему я это сделала, в то время как все вокруг считали меня сумасшедшей?

Люси улыбнулась:

— Нет, мне кажется, я уже поняла.

— А как твои дела? Когда ты звонила из Лос-Анджелеса, мне показалось, у тебя есть новости.

— Ну, не то чтобы новости. — Люси глубоко вздыхает, и по ее лицу видно, что она готовится сообщить мне нечто важное. Однако вместо этого подруга лишь качает головой. — Ничего особенного. Просто один коллега пытался со мной флиртовать. Завести роман на пару дней. Но ведь я замужем — и уже давно перестала думать о сексе.

Мы обе смеемся, и мне становится понятно, что Люси хочет сменить тему. Я абсолютно уверена, что у этой истории есть продолжение, однако прекращаю расспросы.

— А как твоя личная жизнь? — спрашивает Люси. — Все еще встречаешься с тем художником?

— С каким художником?

— Ну, с тем, с которым познакомилась перед моим отъездом в Лос-Анджелес.

Я делаю гримасу:

— Всего-то один раз и встретились. Когда я увидела его без одежды, сразу поняла, что у нас ничего не получится. К тому же у меня больные колени и все такое прочее…

Люси хохочет так, что на глазах у нее выступают слезы. В глубине души мне приятно, что моя жизнь, лишенная радостей регулярного секса, вызывает у нее такой живой интерес. Если уж вы обречены на сто одно неудачное свидание, так пусть у вас хотя бы будет благодарная аудитория.

— Возможно, у меня для тебя кое-кто есть, — говорит Люси, вертя в руках палочки для еды.

— Ради Бога, только не очередной персональный инструктор.

— Ну конечно, нет. Он пластический хирург. Его зовут Питер Пауло.

— Люси, скажи честно, ты хочешь найти мне мужчину или пластического хирурга? Иногда, кажется, что ты составляешь мне расписание, а не устраиваешь свидания.

— Детка, одно другому не мешает. Только представь: если вы с доктором Пауло понравитесь друг другу, я смогу получить скидку на ботоксные инъекции.

— Ты делаешь инъекции? — Я стараюсь не показать удивления, но у меня ничего не получается.

— Конечно, а ты разве нет?

— Шутишь? Я вполне обхожусь увлажняющим мылом «Дав».

Я придвигаюсь поближе и впиваюсь глазами в безупречно-фарфоровое лицо подруги. Только теперь я замечаю, что на лбу у нее нет ни одной морщинки, так же как в уголках глаз, где у меня уже начали появляться «гусиные лапки». Неужели она никогда больше не сможет изобразить удивление или гнев?

— Фу! — говорю я громко и тут же пугаюсь, наверно, даже больше, чем Люси.

Подруга резко отодвигается от меня, расплескав воду в стакане.

— Джесс, что с тобой? Ты сошла с ума?

— Прости, просто я хотела убедиться, что твое лицо сохранило подвижность.

— Конечно, сохранило, — фыркает Люси, ставя стакан на стол, — за исключением лба. Но часто ли ты выражаешь эмоции с его помощью?

Некоторое время я перевариваю услышанное. Однако никак не могу поверить, что Люси, которая беспокоится даже о том, не повредят ли ее здоровью листья салата, решилась на такие опасные инъекции. Наконец ко мне возвращается дар речи.

— Я думала, твое тело — храм.

— Конечно, храм, — смеется она, — просто я не хочу превратиться в мощи святого Иоанна.

— Господи, Люси, никто из моих знакомых не выглядит так потрясающе, как ты.

— Спасибо, ты очень добра, но в Голливуде такие инъекции для всех женщин старше тридцати — самое обычное дело. Там уверены, что первую мини-подтяжку нужно сделать еще до двадцати трех — потом уже слишком поздно.

— Боже, какая глупость!

— Никто, кроме тебя, не считает это глупостью, — замечает она сухо и достает из сумочки зеркальце, чтобы подкрасить губы. — Массовка в расчет не принимается. В моем шоу не должно быть моделей старше тридцати четырех лет, иначе они не заинтересуют рекламодателей, кроме разве что производителей Виагры.

— Или «Депендз»[7 - Компания, производящая нижнее белье для лежачих больных и лиц, страдающих недержанием.] — весело добавляю я.

На этом разговор заканчивается. Прежде чем я успеваю спросить о чем-либо еще, Люси бросает быстрый взгляд на часы:

— Дорогая, мне очень жаль, но я должна бежать. — Она хватает счет и оставляет на столе стодолларовую купюру. — Ты свободна в пятницу? — Не дожидаясь ответа, она продолжает: — Я уже сказала доктору Пауло, что ты сможешь с ним встретиться.

Клянусь, во всем виновата Люси. Никто другой не сумел бы заставить меня явиться в пятницу, в шесть сорок три вечера, в облицованный серыми гранитными плитами холл вызывающе роскошного белого здания на Восточной Семьдесят шестой улице. И вот я стою здесь, в новых туфлях на высоких каблуках от Стюарта Вейцмана, купленных ради мужчины, которого я никогда не видела, и морщусь от боли, поскольку, похоже, уже натерла ноги. А не я ли сама с присущим мне слегка циничным чувством юмора всегда говорила, что любовь может быть слепа, но на свидания лучше ходить с открытыми глазами? И если этот сосватанный Люси пластический хирург назначил мне свидание, неужели он не мог за мной заехать? Куда там! Он позвонил, заверил, что рад будет увидеть меня сегодня вечером, и предложил прийти прямо к нему домой — ведь я все равно поеду в город на поезде! Естественно, я сразу же сказала, что не хочу доставлять ему неудобств. А может, он ждал, что я перезвоню и вызовусь купить по дороге молоко и десяток яиц?

Придя на две минуты раньше назначенного времени, я достаю мобильник, чтобы позвонить дочери и пожелать ей спокойной ночи.

— Джен, Джен, дорогая, ты меня слышишь? — кричу я в трубку.

— Да, мам. Что случилось? Ты все еще на свидании?

— С чего ты решила, что я пошла на свидание?

— У меня Лили, — хихикает она. — Она мне все рассказала. Мам, что такое пластический хирург? Ты собираешься за него замуж?

Это совсем не тот разговор, на который я рассчитывала.

— Нет, Джен. Мы просто решили вместе поужинать. Ничего особенного. Ты единственная, кого я люблю. Потому и звоню.

— Конечно, мам. Я и не сомневалась. Мне пора идти. Ты собиралась меня о чем-то попросить?

— Нет, просто хотела убедиться, что у тебя все в порядке. Вижу, что так и есть. Ну что ж, тогда пока.

Джен кладет трубку прежде, чем я успеваю послать ей поцелуй, и мне ничего не остается, как, втянув живот и одернув юбку, нажать кнопку звонка.

За дверью раздается вой и громкий лай, но никто не спешит открыть мне дверь. Подождав немного, я звоню еще раз. Тишина. И вдруг дверь широко распахивается.

— Однако вы вовремя, — произносит пластический хирург, и в его голосе слышится упрек. В первый момент я вижу только его голову, но потом он делает шаг назад, и я успеваю рассмотреть обернутое вокруг бедер полотенце и голую грудь с мокрыми клочьями седой растительности. Очевидно, я помешала ему принимать душ. Он, молча, смотрит на меня и склоняет голову набок, пытаясь вытряхнуть из уха попавшую туда воду. Несколько капель падают ему на ногу, и он берется за угол полотенца, чтобы стереть их. «Не делай этого», — думаю я в ужасе. Однако доктору Пауло удается вытереть ногу, не продемонстрировав того, что я пока не готова увидеть и что, скорее всего не захочу увидеть никогда.

— О, простите! Мне кажется, мы договаривались на ш-шесть сорок пять, — выдавливаю я, наконец. В конце фразы мой голос звенит, как у маленькой девочки, и я ненавижу себя за это.

— Да, — резко отвечает он и, повернувшись ко мне спиной, идет в свое увешанное зеркалами логово. Я следую за ним. — Но разве ньюйоркцы когда-нибудь приходят вовремя? Впрочем, это не ваша вина, — добавляет он, как ему кажется, великодушно. — Вы ведь живете не в Нью-Йорке. Я имею в виду, не в самом Нью-Йорке. А теперь позвольте покинуть вас. Через десять минут я буду готов.

Он возвращается в ванную комнату, и я стараюсь не думать о том, как он там сейчас снимает с себя полотенце. Наверное, мне следует уйти. С другой стороны, ничего более ужасного уже не может случиться, ведь правда? Впрочем, как вскоре выясняется, я ошиблась, потому что совсем забыла о собаке породы апсолапсо. Или лапсо-апсо? Или альпо? Я никогда не запоминаю названия модных дизайнерских пород. Так вот, пес, видимо, решив сгладить неловкость от отсутствия своего хозяина, начинает пристраиваться к моей ноге.

Я усаживаюсь на белоснежный диван, к которому никогда не прикасалась детская рука, и начинаю листать альбом с репродукциями то ли Матисса, то ли Пикассо, нарочито небрежно брошенный на стеклянный кофейный столик, как вдруг замечаю засунутый под диван номер «Хаслера»[8 - Популярный американский журнал для мужчин.].

Почему у меня нет секретаря, который вдруг сообщил бы мне о якобы срочном деле, чтобы я могла убраться отсюда под благовидным предлогом? Может, попросить Джен позвонить и сказать, что у нее болит горло? Нет, лучше всего Люси. Именно она должна вытащить меня из этой ужасной истории, думаю я, в то время как пес все энергичнее трется о мою ногу.

— Послушайте, ваша собака!.. — кричу я.

— Да-да, я знаю! Замечательный пес! — кричит он в ответ. — Надеюсь, вы не будете ревновать. Когда мы гуляем в парке, он липнет ко мне как магнит.

— Да, не сомневаюсь! Но в данный момент он прилип к моей ноге, и я не могу его отогнать.

— Глупости! Уинстон никогда не позволяет себе ничего подобного. Ведь правда, чертенок? — восклицает хирург, выходя из ванной в пуловере от Калвина Клайна и кожаных джинсах. Он доходит до середины комнаты и поворачивается, как модель на подиуме, но, поскольку я не аплодирую, молча, следует дальше, к бару в другом конце комнаты. Наверное, идею устроить бар в гостиной он почерпнул в номере «Хаслера» за 1978 год.

— Простите, что заставил вас ждать, — произносит он вкрадчиво, как и положено доктору с Парк-авеню, и открывает бутылку шато или чего-то в этом роде. — На кухне есть сыр и, наверное, что-нибудь еще. Может, останемся сегодня дома?

Его слова застают меня врасплох. Разве мы так часто куда-то ходили на этой неделе, чтобы сегодня остаться дома? Я, например, не отказалась бы пойти во «Времена года». «Ле Сирк» тоже недалеко. Кроме того, мне всегда хотелось побывать в «Ле Бернардин».

— Это было бы замечательно, — слышу я свой голос.

Скользящей походкой он пересекает комнату, подает мне бокал и, взяв меня за подбородок, задумчиво поворачивает мою голову из стороны в сторону. Что он собирается сделать — поцеловать меня или назначить ботоксные инъекции?

— Я понял, какая половина лица у вас красивее, — заявляет он довольным голосом и подмигивает, уверенный, что ему удалось меня заинтриговать, — но пока ничего не скажу.

Похоже, это его любимая шутка. Я не нахожу, что ответить, и, самое ужасное, все же задумываюсь над его словами.

Доктор Пауло усаживается на диван и похлопывает рукой по подушке, приглашая меня присоединиться к нему.

— Вы ни за что не догадаетесь, кто приходил сегодня ко мне в офис.

— Кто же? — спрашиваю я весело, садясь на некотором расстоянии от него.

— Нет, вы должны сами догадаться. — Он обольстительно улыбается.

Неужели так необходимо играть в эту игру? Что ж, будь, по-твоему.

— Мерил Стрип, — предполагаю я.

— Нет. — В его голосе слышится досада, видимо, я хватила через край.

— Кэти Ли.

— Теплее.

— Сдаюсь.

— Далия Хаммершмидт, — произносит он с торжествующим видом.

У меня вытягивается лицо, но я ничего не могу с собой поделать, поскольку никогда в жизни не слышала это имя. Пытаюсь скрыть разочарование, но безуспешно. Его лицо мрачнеет. Ну, кто бы мог подумать, что вечер начнется с викторины о поп-звездах? Я не прошла испытания, но это меня нисколько не огорчает.

— Мне очень жаль, — смущенно говорю я, — видимо, придется возобновить подписку на «Пипл».

— Ерунда, я упомянул об этом, потому что вы мне ее немного напоминаете.

Должно быть, это комплимент. Наверное, Далия Хаммершмидт — популярная в прошлом актриса или по меньшей мере светская львица. Во всяком случае, в последний раз ее видели, когда она посещала пластического хирурга. Я поднимаю бокал с вином и делаю небольшой глоток.

— Ну и каково ваше мнение?

Что мы обсуждаем на этот раз? Ах да, вино.

— Очень хорошее, — говорю я.

Он бросает на меня недовольный взгляд и отпивает из своего бокала.

— Так не говорят о вине. Давайте попробуем еще раз.

Я вспоминаю, что окончила колледж с отличием.

— С фруктовым оттенком.

— Нет, с нотками дубовой коры. И желудей. Довольно пикантное.

Пикантное? Я не собираюсь спорить, делаю еще один глоток и продолжаю:

— Великолепное послевкусие, напоминает кумкват.

— Кумкват?

— Обладает прекрасным букетом.

— Еще бы! Между прочим, бутылка стоит сотню долларов. — Он немного успокаивается.

Может, если я выпью побольше этого каберне по сто долларов за бутылку, вечер покажется не таким уж плохим? Я делаю еще один глоток. Уинстон пользуется этим, чтобы продемонстрировать мне свою любовь, и, одним прыжком преодолев разделяющее нас расстояние, оказывается у меня на коленях. Я вздрагиваю, красное вино выплескивается из бокала, и несколько капель попадают на белоснежную обивку дивана.

— О Господи, простите, пожалуйста!

Я вскакиваю, бесцеремонно сбросив Уинстона с коленей, и опрометью бросаюсь на кухню. Мгновение спустя я возвращаюсь с мокрым кухонным полотенцем, падаю на колени перед диваном и начинаю яростно оттирать пятна.

— Не волнуйтесь так, — любезно говорит доктор, — подумаешь, две капли.

— Я хочу их вытереть.

— Ну что ж, хорошо. — Он наклоняется, берет меня за руку и, когда я оставляю пятна в покое, начинает водить по моей ладони большим пальцем. Мы смотрим друг на друга. — Интересно, мы думаем об одном и том же? — вкрадчиво спрашивает он.

Я знаю, что мой ответ будет неверным, поэтому отвечаю вопросом на вопрос:

— О чем же вы думаете?

— Я думаю, — его голос становится тише, а движения большого пальца ускоряются, — что, поскольку сижу здесь, а вы здесь же стоите на коленях, то мы могли бы немного развлечься. Или развлечься как следует, если вы понимаете, что я имею в виду.

О Господи! Ведь я даже не знаю номер его автомобиля! Ну и влипла!

Я быстро поднимаюсь, ударившись коленкой о кофейный столик и наступив на хвост Уинстону. Мы с псом одновременно взвизгиваем.

— Послушайте, — говорю я, хватая свой жакет и кошелек. — Мне пора. Спасибо за вино, у него замечательный привкус дубовой коры. Простите за пятна. Впрочем, вы можете прислать мне счет за химчистку. О'кей? И передайте привет Далии… забыла ее фамилию…

Окончания моей фразы он не слышит, поскольку я уже захлопнула за собой дверь и бегу к лифту. Бедняжка Люси! Надеюсь, она найдет кого-то, кому сможет доверить заботу о своем лице. Потому что доктор Пауло, вероятно, не захочет ее больше видеть.


2


В девять утра приходит Дэн, муж Люси, чтобы забрать Лили.

— Ты потрясающе выглядишь, — сообщает он, быстро целуя меня в щеку.

— Правда?

На мне джинсы и свитер, а поскольку ярко-розовый лак от «Ревлон», которым я накрасила ногти на ногах, еще не совсем высох, то я хожу, широко расставляя ступни, как сумасшедшая утка.

Дэн, конечно же, сразу замечает мои яркие ногти.

— Была у педикюрши?

— Нет, обхожусь сама. Экономлю двадцать долларов, а кроме того, никому не приходится сидеть у моих ног.

— Может, научишь этому мою жену? Но, думаю, ничего не выйдет. Ей нравится, когда люди сидят у ее ног.

Я молчу: девушки должны поддерживать друг друга.

— Твоя дочь замечательно вела себя вечером, — говорю я, чтобы сменить тему. — Хорошо, что она осталась у нас на ночь.

— Лили обожает у вас ночевать, — поддерживает меня Дэн, — но я должен отвезти ее позавтракать. Мальчики отправились на теннисный матч, а Люси еще спит.

— Ты опоздал. Мы уже позавтракали. Ели вафли с кленовым сиропом. Испекли их в новой вафельнице.

— Звучит соблазнительно. — Дэн расстегивает куртку, под которой оказывается красная клетчатая рубашка, делающая его похожим на лесоруба. Он высок, около шести футов, у него большие серые глаза и, конечно же, волнистые темные волосы. Дэн кажется более подтянутым, чем в последний раз, когда я его видела, из чего следует, что он пополнил ряды мужчин среднего возраста, почти все свое свободное время проводящих в спортивном зале. Мне не нужно смотреть ему на ноги, чтобы догадаться, что на них не туфли, а всесезонные, всепогодные тяжелые ботинки. Именно такую обувь носят крутые парни, даже если на улице давно нет снега, а дождь шел неделю назад. А еще они покупают полноприводные джипы, в которых разъезжают по гладким, заасфальтированным городским улицам.

— Как прошло вчерашнее свидание? — спрашивает Дэн.

— Потрясающе, — отвечаю я. — Все было великолепно.

— Что вы делали?

Честно? Я чистила диван, терпела сексуально озабоченную собаку, которая терлась о мою ногу. И, в конце концов, сбежала.

Но к черту честность. Зачем портить человеку настроение? К тому же на сытый желудок мне и самой уже не хочется вспоминать подробности.

— Все как обычно, — неопределенно отвечаю я. — Немного выпили, поговорили. Поужинали. Ты сам все знаешь.

— Конечно.

Он собирается продолжить расспросы, но из детской комнаты выбегают девочки, и Лили бросается к отцу.

— Хорошо провела время? — спрашивает Дэн, поднимая ее и Кружа.

— Да! — отвечает Лили, вновь оказавшись на полу. — Вчера вечером мы с Джесси делали бусы. Смотри. — Она показывает отцу ожерелье из бирюзового и розового бисера, и Дэн вначале издает возглас восхищения, а потом с удивлением смотрит на меня.

— Вчера вечеров? — недоумевает он. — Но ведь вчера вечером Джесси не было дома.

— Она пришла очень рано, потому что хотела делать бусы, — отвечает Лили. — К тому же она не ужинала, поэтому мы поели еще раз. Замороженную пиццу.

Дэн смотрит на меня, подняв брови.

— Ну что, вывели тебя на чистую воду?

— Да, и кто — одиннадцатилетний ребенок, — соглашаюсь я, изображая смущение.

Дети, однако, не дают нам продолжить.

— Можно, я побуду еще? — спрашивает Лили, дергая отца за руку. — Я пока не хочу домой.

— Хорошо, еще пятнадцать минут, — соглашается Дэн, и девчонки бегут наверх.

Дэн снимает куртку и бросает ее на стул.

— Будешь вафли? — предлагаю я.

— Нет, спасибо, не хочу доставлять тебе лишние хлопоты.

— Не говори глупости. Ты еще не завтракал, а у меня их осталось полным-полно.

Он улыбается, и на подбородке у него появляется ямочка.

— Знаю, знаю, я слишком домашняя, — говорю я извиняющимся тоном. — Просто я…

— Ну что ты. Мне это очень нравится, — перебивает меня Дэн, прежде чем я начинаю извиняться за вафли.

Мне нужно перестать вести себя по-идиотски. В прошлый раз, когда заходил Дэн, я извинялась за то, что шел дождь.

Мы идем на кухню. Если бы на месте Дэна был кто-то другой, я бы почувствовала неловкость за беспорядок, но он не обращает внимания на такие мелочи. Я быстро взбиваю остатки смеси.

— Что это такое? — спрашивает Дэн, заглядывая в посудину с жидким тестом. Поскольку он очень высокого роста, то, наклонившись, я ударяюсь головой ему в грудь и успеваю вдохнуть аромат его крема для бритья. Он пахнет сандаловым деревом.

— Обычное тесто. Мои секретные ингредиенты — ваниль, немного корицы и сахар.

— Потрясающе, — произносит он, наблюдая, как я зачерпываю смесь ложкой и наливаю ее в форму. В его голосе звучит искреннее восхищение. — В нашем доме даже размораживание полуфабрикатов большое событие.

— Хорошо иметь современное, дорогостоящее оборудование, — сообщаю я, но, сообразив, что он не поймет моей шутки, добавляю: — Я купила эту штуку на прошлой неделе на «блошином» рынке — всего за пять долларов.

— Невероятно! Бывают же такие женщины. Теперь я понимаю, почему Лили так любит ходить к вам в гости. Отличный завтрак и отличная компания! — восклицает он, и я закатываю глаза от удовольствия. — Кстати, — добавляет Дэн, — как это мило, что вчера вечером ты поспешила домой, чтобы поиграть с девочками. Забыв о свидании и всем остальном. — И хитро подмигивает.

Я тяжело вздыхаю:

— Ну, хорошо. Свидание оказалось настоящей катастрофой. Поверь мне, я получила гораздо большее удовольствие, делая бусы из бисера.

— Что случилось?

— Не догадываешься?

— Нет. Мне сорок три года, и у меня трое детей. Я ухаживал за девушками, когда диско еще не было ретростилем. Что я могу помнить о свиданиях?

— Ты прав, — соглашаюсь я. — Люди, которые застали времена, когда Джон Траволта носил белые костюмы, не должны ходить на свидания. Каждый раз, когда я собираюсь встретиться с мужчиной, я чувствую себя полной идиоткой. Даже Джен и Лили меньше смущаются, знакомясь с мальчиками. Во всяком случае, им не приходится волноваться из-за целлюлита.

Дэн хохочет:

— Перестань, Джесс, любой мужчина будет счастлив заполучить тебя.

Он говорит это с милой, искренней улыбкой, глядя мне прямо в глаза. Я понимаю, что это всего лишь комплимент прекрасно относящегося ко мне мужа моей лучшей подруги, но все равно краснею.

— И любой, кто узнает, что ты купила эту замечательную вафельницу всего за пять долларов, сразу же сделает тебе предложение, — добавляет он.

— Дай передохнуть. Не думаю, что опять захочу выйти замуж. Одного раза было вполне достаточно.

— В самом деле? — спрашивает он.

Я кручу в руках салфетку. Главная причина, по которой я являюсь единственной незамужней женщиной в Ассоциации родителей и учителей[9 - Такие ассоциации создаются в каждой американской школе и выполняют функции попечительского совета.], — то, что мне нравиться быть одной. Но Дэн кажется искренне заинтересованным, поэтому приходится признать:

— Ну, не знаю. Прошлое всегда видится в розовом свете. Я сама решила уйти от Жака, но теперь, после развода, брак представляется мне не таким уж плохим делом. Поэтому в глубине души я, наверное, все же надеюсь встретить кого-то, с кем можно было бы разделить жизнь. Какого-нибудь сказочного мужчину, который каждую ночь ложился бы со мной в постель. Но я уже была замужем, поэтому знаю, что этот замечательный мужчина обязательно будет храпеть.

Дэн подбирает кусочком вафли остатки кленового сиропа с тарелки.

— Я ошибся, или ты действительно не слишком веришь в то, что говоришь? Что, первый опыт был таким неудачным?

— Ну почему, у нас было много хорошего.

— Тогда в чем же дело? Он храпел?

Я не могу сдержать смех.

— Так и быть, расскажу. Мы познакомились на пляже «Клаб Мед». Я почти не говорила по-французски, а Жак мог произнести по-английски лишь «Мальборо», «постель» и «Вы самая красивая женщина на свете». Но ты не представляешь, как далеко он мог продвинуться с помощью этих нескольких слов.

— Почему же? Во всяком случае, они заводят гораздо сильнее, чем вопрос «Кто вы по гороскопу?».

— Этот вопрос когда-то производил на меня сильное впечатление, — возражаю я. — Но с Жаком все было по-другому. Мне казалось, что у него вообще нет недостатков. Я была молода, а он — очень сексуален. У нас начался страстный роман. Но прошло пять или шесть лет… — Я замолчала и пожала плечами. Почему я рассказываю Дэну все это?

— По крайней мере, у тебя остался от него чудесный ребенок.

— Не совсем. — Я встаю и начинаю мыть посуду. — Я удочерила Джен сразу после того, как мы расстались. Одной из наших главных проблем было то, что я хотела иметь детей, а Жак сам был ребенком. Ему не нужна была семья, потому я и ушла. C'est la vie[10 - Такова жизнь (фр.).].

Дэн не находит, что сказать.

— Но как бы то ни было, — добавляю я, — благодаря нему мой французский заметно улучшился.

— Этого ты могла достичь и в «Берлице». Я снова смеюсь:

— Именно это и приходит мне в голову каждый раз, когда я отправляюсь на свидание.

— Мне очень жаль, Джесси. Мы давно с тобой дружим, но я не знал таких подробностей.

— Пустяки. Я не собираюсь делать об этом передачу. Люси, пожалуй, единственная, кому известна вся эта история.

— Люси! О, черт! — Дэн встает. — Спасибо за завтрак. Пожалуй, мне пора идти. Мальчики скоро вернутся домой, а у Люси назначена встреча.

— С кем?

— Не знаю. — Дэн улыбается. — Наверное, с педикюршей.

Вторник начинается с того, что я иду через вестибюль начальной школы Риз, направляясь на утреннее родительское собрание пятого класса. Я опаздываю на пять минут, но не могу удержаться, чтобы не остановиться у доски объявлений и не полюбоваться развешанными на ней детскими работами. Они великолепны. Название выставки — «Наши весенние впечатления», поэтому я догадываюсь, что нечто, изготовленное из комков ваты, — не начавший таять снеговик, а пасхальный кролик. Как бы то ни было, это напоминает мне о том времени, когда Джен было пять лет и она мастерила такие же неуклюжие, смешные поделки. Моей дочери всего одиннадцать, а я уже грущу по утраченной юности — ее и своей. Разве такое возможно?

Вздохнув, я торопливо продолжаю свой путь в спортивный зал, где беру чашку кофе и приветственно машу рукой стайке что-то оживленно обсуждающих мамаш.

— Джесс, идите сюда! — кричит из центра группы никогда на унывающая Мелани.

— Сейчас, — отвечаю я и направляюсь к прилавку с выпечкой: в шесть утра я занималась на бегущей дорожке и теперь очень хочу есть. Неожиданно ко мне подбегает Люси с перекошенным лицом и выпученными глазами, в которых написан такой ужас, словно за ней мчится разъяренный бык. — Что с тобой? — спрашиваю я.

Подруга хватает меня за локоть и тянет в противоположном направлении.

— Нам нужно поговорить.

— Можно я сначала съем булку?

— Не ходи туда! — просит она громким шепотом.

С вожделением посмотрев на стол с едой, с которого две знакомые мне мамаши берут по второму куску датского пирога, я пытаюсь приблизиться к ним, но Люси оттаскивает меня с силой, способной свалить с ног Вина Дизеля[11 - Популярный американский актер (настоящее имя Марк Винсент). Отличается большой физической силой.], и тащит в угол спортивного зала, где, наконец, ослабляет хватку.

— Ради всего святого, что случилось? — спрашиваю я.

— Не выношу эти утренние сборища. Все эти бабы меня просто ненавидят. — Она замолкает и оглядывается, но потом с чувством добавляет: — Каждая… мамаша… в этой… комнате?

— Но это было бы просто чудо! — Я пожимаю плечами. — От них невозможно добиться единодушия ни по одному вопросу. Пойдем лучше съедим по булочке. С клюквенно-яблочным джемом или с банановым.

— Нет! — Люси капризничает, словно одиннадцать лет не ее дочери, а ей самой. — Я не собираюсь туда возвращаться.

Я внимательно смотрю на мамаш из нашего класса, так напугавших Люси, и понимаю, что она имеет в виду. Обычная у девочек школьного возраста клановость не исчезает со временем — просто девочки становятся старше. Я всегда стараюсь объяснить Джен, что, даже если у нее нет скечеров, как у всех ее подруг, это не означает для нее конец общественной жизни, как она однажды трагично заявила. Однако мамаши, словно, облаченные в униформу — брюки и юбки защитного цвета, хлопчатобумажные блузки и джемперы приглушенных цветов, — видимо, имеют другое мнение на этот счет. Я невольно опускаю глаза и с облегчением убеждаюсь, что, слава Богу, одета в соответствии с дресс-кодом.

Потом я смотрю на Люси, которая явно не получила соответствующего меморандума. На ней одежда, отвечающая ее собственным — и, конечно же, ошибочным — представлениям о том, как должна одеваться женщина, имеющая детей школьного возраста. Ярко-розовый свитер, подозрительно напоминающий кашемировый, гораздо более тонкий, чем предписывают законы Пайн-Хиллз, а джинсы слишком обтягивают бедра и сшиты явно не фирмой «Ливайз».

— Не эти ли джинсы я видела в «Инстайл»? — спрашиваю я. — Что, они правда стоят пятьсот долларов и продаются только в Беверли-Хиллз?

— Они очень удобные, — оправдывается Люси. — Все, с кем я работаю, носят такие.

Работа. Вот в чем все дело. Похоже, нас одновременно посещает одна и та же мысль.

— Знаешь, что объединяет всех теток в этом спортзале? — спрашивает Люси. — Они ненавидят матерей, работающих полный день. Они и это собрание назначили на такое время, чтобы мы не смогли прийти. Но я все-таки здесь! — И она вызывающе встряхивает волосами.

— У тебя паранойя, — возражаю я, но вдруг понимаю, что она права. Встреча за кофе с девяти до десяти и собрание в классе с десяти до полдвенадцатого — не самое удобное расписание для тех, кто работает на полную ставку. — Ты отпросилась с работы на целый день? — спрашиваю я, потрясенная.

— Да ладно» — шипит Люси, — дело не в этом. Я пришла на собрание, но никто из них не хочет со мной разговаривать.

— С кем ты пыталась завязать беседу?

— С тетками у стола с пончиками, — отвечает Люси. — Но они посмотрели на меня как на прокаженную. А еще с теми, у кофейника. Они как раз беседовали о том, что не стоит заводить детей, если не можешь сидеть с ними дома.

— Они не имели в виду тебя.

— Нет? Кого же? Хиллари Клинтон?

Мое терпение лопается.

— Перестань, Люси, какое все это имеет значение? У тебя потрясающие дети. Лили, близнецы. Твои мальчики — пример для всех тинейджеров.

— Да, дети у меня замечательные, — улыбается Люси (я хорошо знаю ее слабое место). — Действительно отличные ребята. Умные и такие забавные, все трое. Неужели я не заслужила за это несколько очков от Ассоциации родителей и учителей?

— Конечно, заслужила, — успокаиваю я подругу, незаметно поглядывая на ужасную Синтию Виктор, которая в этот момент как раз приближается к нам. — Но вот человек, который должен знать наверняка.

Синтия, когда-то бывшая президентом компании в корпоративной Америке, а теперь президент Ассоциации родителей и учителей, — настоящая супермамаша из пригорода, которой вообще не следовало бы покидать Уолл-стрит. Она ушла с работы, чтобы посвятить себя детям, и в настоящее время вместе с дочерью Изабеллой руководит деятельностью «Палм пайлотс», а также находит время, чтобы контролировать ее занятия кикбоксингом, совмещая это с уроками тенниса и заседаниями в муниципальном совете. Ходят слухи, что в тот год, когда Синтия руководила подготовкой ярмарки печенья, организованной герлскаутами, она получила почетное звание «Командир года», лично купив две тысячи пачек печенья «Тин минт». Могу привести еще один пример. Когда нашим детям дали задание сделать модель здания, где будут проходить занятия по общественным наукам, Джен соорудила ее из костяшек домино и зубочисток, потратив целый тюбик клея. А на модели, принесенной в школу Изабеллой, отчетливо виднелось клеймо «Дизайн И.М. Пэй ассошиэйтс». Синтия тогда заявила, что «И.М.» не собирала эту модель, а лишь продала ей идею.

Сейчас миссис Виктор наверняка намерена сообщить нам об очередном проекте.

— Джесс, — говорит она, — я хочу организовать книжный клуб для матерей и дочерей. Небольшой, на шесть-семь семей. Мы могли бы вместе читать книги о Нэнси Дрю[12 - Юная сыщица, героиня литературного сериала, появившегося в Америке в 1930 году и сразу завоевавшего любовь тысяч девочек по всей стране.]

Должно быть, мое лицо меня выдает (ну какой уважающий себя «почти подросток» захочет читать о Нэнси Дрю?), поэтому она добавляет:

— О, мы можем договориться и почитать что-нибудь еще. Только вначале нужно будет просмотреть содержание.

— Звучит заманчиво. Мы с Джен только что вместе прочитали новую книгу о Гарри Поттере.

— Только не Гарри Поттера, — заявляет Синтия, — ненавижу эти сериалы.

Ну что ж, ладно, — соглашаюсь я (в конце концов, два миллиона человек, читающих эти книги, тоже могут ошибаться) и, чтобы включить в разговор Люси, добавляю: — Вы знакомы с Люси? Это мама Лили.

— О да, конечно, — отвечает Синтия и медленно, словно видит впервые в жизни, осматривает Люси с головы до ног, задержав взгляд на ее ботинках из крокодиловой кожи. Однако вместо того, чтобы сказать какую-нибудь колкость, вновь поворачивается ко мне: — Так как насчет клуба? Мы встречаемся по пятницам в семь часов вечера. С семи пятнадцати до семи сорока пяти будем обсуждать книги, а потом немного перекусим. Ничего слишком сладкого, только фрукты и крекеры. Может быть, сыр. У Джен ведь нет проблем с холестерином? — В последнем вопросе звучит искренняя забота.

— По крайней мере, мне ничего об этом не известно, — отвечаю я. Придется кое-что добавить в список: отвести Джен в парикмахерскую; купить ей кроссовки для летнего лагеря; проверить уровень холестерина.

— Лили тоже очень любит читать, — добавляю я, надеясь добиться приглашения для моей лучшей подруги и ее дочери.

Однако вежливость не входит в число достоинств Синтии.

— Если вы с Джен вступите в клуб, мест не останется, — деловито отвечает она. — Прекрасно. Увидимся в пятницу, ровно в семь. Разумеется, у нас дома. — С этими словами она уходит.

Люси изумленно смотрит на меня:

— Ну, что я говорила? Все эти бабы меня ненавидят. Теперь ты убедилась? Она говорила так, словно я пустое место.

— Синтия со всеми такая. У нее своя программа. Пожалуй, позвоню ей и скажу, что мы с Джен не сможем прийти.

— Нет-нет, не глупи. Мне абсолютно все равно. В конце концов, я так редко бываю дома, что в любом случае с Лили пришлось бы ходить Дэну. Хотя интересно было бы посмотреть, как бы повела себя Синтия, если бы на ее литературные дочки-матери заявился мужчина.

У Люси звонит мобильный, и она вдруг смущается.

— Ничего страшного, — киваю я, — ответь.

Я отворачиваюсь, а Люси, поняв, кто звонит, шепчет:

— Прости, но я должна поговорить.

Этот звонок дает мне возможность подойти к столу с выпечкой как раз вовремя, чтобы успеть взять последний круассан. Я болтаю с мамашами о праздновании дней рождения и об уроках танцев. Одна из них спрашивает, не смогу ли я поехать с классом на экскурсию, другая предлагает поработать на книжной ярмарке. Мне удается сбежать, прежде чем я получаю задание сшить сари для Дня культурного многообразия.

Когда я возвращаюсь к Люси, она все еще говорит по телефону. И я вдруг понимаю, что разговор этот не совсем деловой. Люси прикрывает трубку рукой, лицо ее раскраснелось, несколько прядей прилипли к повлажневшему лбу. Через каждые несколько секунд моя подруга, которую я привыкла считать серьезным профессионалом, разражается звонким смехом. Я стараюсь не слушать… Хотя это не совсем так. На самом деле я стараюсь подойти к Люси как можно ближе и с трудом сдерживаюсь, чтобы не выхватить у нее мобильный.

— Мне очень хочется это сказать, но пока не могу. Я сейчас в школьном спортивном зале, — слышу я ее шепот.

Мне следовало бы отойти и дать ей возможность спокойно поговорить, но я не могу заставить себя это сделать. Что-то опять смешит Люси, и она вновь начинает хихикать.

— Тогда задавай вопросы, — предлагает она.

Я отдала бы все, чтобы узнать, о чем спрашивает ее Загадочный Собеседник, потому что в следующую секунду она произносит:

— Из розового шелка, — и снова хихикает.

Затем следует пауза, после которой Люси говорит:

— Как раз то, что тебе нравится.

Я краснею так, словно сама произношу эти слова. Люси поднимает глаза и смотрит на меня, но вид у нее отсутствующий.

— Да, в сегодняшнем утреннем шоу ты выглядел потрясающе, — шепчет она в трубку. — Мне очень понравился галстук от «Гермес». Ты о нем говорил?

У него — поскольку теперь я совершенно уверена, что это он, — должно быть, комплекс неполноценности, потому что Люси быстро добавляет:

— Да, ты замечательный. Ты всегда выглядишь превосходно.

Повернувшись ко мне, подруга закатывает глаза, давая понять, что ей осточертел этот разговор, но от парня не так-то просто отделаться.

— Ты был великолепен, милый, поверь мне. Но у меня мало времени. Да, позвоню через час. Обещаю. Хорошо. Я тоже.

Люси отсоединяется, убирает телефон в бежевую сумку от «Диор» и весело говорит:

— Извини, что заставила тебя ждать. Кстати, ты так ничего и не рассказала мне о докторе Пауло.

— Не так скоро, — отвечаю я. — Кто это был?

— Один мой коллега.

— Тот, который флиртовал с тобой в Лос-Анджелесе? — Я чувствую, что Люси вот-вот все мне расскажет.

Но прежде чем она успевает ответить, Синтия — чертова Синтия — звонит в звонок. В настоящий звонок. Я бормочу ругательства. Синтия стоит в центре зала и держит в руках самый что ни на есть настоящий коровий колокольчик. Взгляды всех присутствующих устремлены на нее — наконец она добилась того, о чем мечтала всю жизнь. На мгновение мне кажется, что она вот-вот отвесит поклон, однако вместо этого Синтия щебечет:

— Леди, пора. В классах нас ждут дети!

Надеюсь, Синтия не принимает участия в планировании школьных мероприятий, а то вслед за чтением историй о похождениях Нэнси Дрю нас, чего доброго, заставят играть в классы.

После утреннего собрания в школе я в течение трех часов работаю за компьютером, готовя презентацию для благотворительного фонда «Искусство — детям». Это замечательная организация, однако, ее сокращенное название ужасно. В отличие от большинства сотрудников, я отказываюсь произносить вслух аббревиатуру БФИД — разве только когда давлюсь хот-догом. Но как бы то ни было, БФИД делает очень важное дело. За пять лет, что я занимаюсь сбором средств для фонда, мне удалось привлечь четыре миллиона долларов пожертвований. Казалось бы, это огромные деньги. Но не для Манхэттена. Некоторые спускают такую сумму в «Хэрри Уинстон»[13 - Один из самых роскошных ювелирных магазинов Нью-Йорка.] за один вечер. Но у меня есть план, как в корне изменить ситуацию.

Я отвечаю на несколько телефонных звонков, однако мои разговоры не так интересны, как у Люси. Может, я не тем занимаюсь? Глупости. Я люблю детей, которым мы помогаем, люблю свое дело и, конечно же, очень довольна, что имею возможность работать неполный день, причем по большей части дома. Я могу приступить к работе, даже не сняв спортивной формы после занятий на бегущей дорожке.

Перед тем как Джен приходит из школы, что обычно означает конец моего рабочего дня, я ловлю себя на том, что стою перед зеркалом и считаю морщинки в уголках глаз. Снова звонит телефон, но этот звонок не связан с моей работой. Я поднимаю трубку и слышу возбужденный голос Люси:

— Привет! Чем же тебе так не понравился доктор Пауло?

Я смеюсь в ответ:

— Привет! Как дела? Не кажется ли тебе, что разговор лучше начинать с этих слов?

— Привет! Как дела? Почему он тебе так не понравился? Ты мне не ответила.

— Ну, он не то чтобы так уж мне не понравился. Просто не в моем вкусе. Прости, тот вечер нельзя было назвать потрясающим.

Люси издает стон:

— Не знаю, почему у вас ничего не получилось. Он так здорово делает ботоксные инъекции!

Ну что ж, данное качество никогда не входило в список моих требований к потенциальному мужу. Добрый, заботливый, с чувством юмора… и специалист по ботоксным инъекциям… Как вам это нравится?

— Может, он каждый день видит слишком много красивых женщин, — предполагаю я, — и немного избаловался?

— Хорошо, спрошу его об этом. Какое на тебе в тот раз было белье?

Я не ошиблась?.. О Господи! Неужели Люси думает, что я могла уронить что-то, кроме собственного достоинства?!

— Поверь мне, Люси, до белья дело не дошло. Ему не удалось его увидеть, честное слово.

— Нет-нет, я не о том. Просто подумала, что неплохо было бы купить новое белье. Я знаю потрясающее местечко на Мэдисон-авеню. Ты свободна в понедельник утром?

— Отправиться за покупками — это здорово. Но почему именно за нижним бельем?

— Потому что покупка белья улучшает настроение, — отвечает Люси тоном проповедника, словно цитируя Библию — Самый Новый Завет. — Тебе нужно встряхнуться. Мне нужно встряхнуться. Моя мать всегда говорила, что нельзя ходить с высоко поднятой головой, если на тебе старый лифчик.

Я никогда не думала, что лифчик поддерживает голову, но тем не менее соглашаюсь:

— Хорошо, в понедельник так в понедельник.

Магазин белья на Мэдисон-авеню выглядит потрясающе даже снаружи. Изящная блузка лимонного цвета парит в витрине по соседству с поясом для чулок цвета полночного неба.

А может, это не пояс, а что-то другое? Трудно сказать. Он так искусно натянут на тонкую проволоку, что вполне может оказаться мобилем Колдера[14 - Александр Колдер (1898–1976) — американский скульптор, создатель подвижных конструкций — «мобилей».], а не деталью туалета. Навес над ярко-красной лакированной дверью в стиле фэн-шуй украшен затейливыми завитушками букв псевдофранцузского названия заведения.

— Это дорогой магазин, — признает Люси, когда мы выходим из такси. — Но вещи здесь того стоят. К тому же он французский.

— «Ля Ловелетт», — читаю я на навесе. — Название, похоже, не совсем французское. Просто придумали иностранное слово, чтобы привлечь покупателей. Как «Хааген-Дазс»: звучит по-голландски, потому и мороженое лучше продается.

— Или как «Бен и Джерри», — рассеянно произносит Люси, направляясь к входной двери.

— Не совсем как «Бен и Джерри», — возражаю я, идя следом за ней. — Бен и Джерри — реальные люди и живут в Вермонте, а «Хааген-Дазс»…

Люси останавливается и смотрит мне в глаза:

— Послушай, Джесс, мороженое меня сейчас волнует меньше всего. Я хочу заняться покупкой белья.

Все ясно. Я собираюсь с духом, чтобы переступить порог этого храма соблазна.

Внутреннее пространство магазина поражает сверкающими поверхностями — до блеска натертый деревянный пол, сияющие хромированные конструкции и гладкие, как мрамор, стены. До меня не сразу доходит, что здесь можно что-то купить, потому что магазин скорее напоминает музей с бесценными экспонатами, выставленными в стеклянных витринах и подсвеченными, словно полотна Пикассо. Наконец, пройдя мимо кресел работы Миса ван дер Роха, я замечаю высокие стойки, на которых на расстоянии фута друг от друга развешаны предметы дамского белья.

— Не слишком богатый ассортимент, — шепчу я. Шепот кажется здесь наиболее подходящим способом общения.

— Это потому, что в этом магазине каждая вещь уникальна, — отвечает она. — Единственная в своем роде.

Я подхожу поближе, чтобы как следует рассмотреть боди из персикового шелка, парящее в воздухе и подсвеченное сзади невидимыми лампами. Как только я начинаю вытягивать шею, пытаясь отыскать ценник, откуда ни возьмись, появляется продавщица. Это одна из тех дам неопределенного возраста, которые выглядят так, словно прожили на Мэдисон-авеню всю свою жизнь. Белокурые волосы стянуты на затылке в тугой узел, макияж безупречен: кожа не блестит и в то же время не слишком матовая — такого эффекта почти невозможно достичь, но именно так, по мнению «Вог», должна выглядеть каждая женщина, — а трикотажный костюм от «Сент-Джон» стоит намного больше ее недельного заработка — тоже, вероятно, немалого.

— Красивая вещица, не правда ли? — обращается она ко мне подчеркнуто вежливо, с безупречной интонацией образованной леди. — Отлично подойдет для любого случая. А тем, кто выходит замуж, она просто необходима.

— Я пока еще не собираюсь вступать в брак, — говорю я. — Просто выбираю. — На лице дамы появляется легкая улыбка, и я поспешно добавляю: — Я хотела сказать… м-м… выбираю белье.

Ее улыбка сменяется ледяным равнодушием, когда она замечает, что я охочусь за ценником. Наконец мне удается отыскать бумажный ярлычок, и я чуть не падаю в обморок. Я смогу надеть эту чудесную вещицу только в том случае, если она станет моим свадебным подарком от султана Брунея. А может, белье здесь продается в комплекте с особняком на Золотом берегу?

— У вас есть что-нибудь подешевле? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно.

— Это шелк ручной работы. Жемчуг доставлен из Китая, каждая жемчужина пришита золотой нитью, — сообщает она, и в ее голосе слышится лишь намек на снисхождение.

Честно говоря, мое собственное боди меня вполне устраивает. К тому же, думаю, не всем приятно ощущать жемчужины в промежности. Но дело не в этом.

— Не сомневаюсь, что оно стоит этих денег, — уверяю я продавщицу. — Просто для меня это слишком дорого.

Она смотрит на меня с разочарованием. Глубоким разочарованием. Я больше не заслуживаю ее внимания. Подбородком она указывает в заднюю часть магазина, и это давшееся ей с огромным трудом движение, вероятно, означает, что я могу подыскать что-нибудь там.

Следуя в указанном направлении, я замечаю стойку с кружевным бельем, которое висит более плотными рядами, так что мне даже приходится раздвигать вешалки, чтобы его рассмотреть. Я внимательно разглядываю бюстгальтеры и наконец, нахожу один, очень напоминающий мой собственный, от «Мейденформ», который я купила за восемнадцать долларов. Правда, на ценнике этого лифчика указана другая цифра — сто восемьдесят пять долларов, а кроме того, он снабжен изящной этикеткой с надписью по-французски. Может, мне купить только ее? А что, неплохая идея.

Поскольку это, очевидно, самая дешевая вещь в магазине, я возвращаюсь назад, готовая признать поражение. Люси стоит спиной ко мне и что-то рассматривает, а продавщица, уже давно благоразумно сделавшая выбор в пользу моей подруги, одобрительно кивает.

— Думаете, это не слишком вызывающе для первого раза?

— Я уверена, это то, что надо, — отвечает продавщица, — и для первого раза, и для любого другого.

Я останавливаюсь. Для первого раза? Разве Люси здесь никогда не бывала?

Но тут до меня доходит: для первого раза! Какая же я дура! Мы пришли в магазин совсем не для того, чтобы купить что-то мне. Уже много дней Люси подает сигналы о том, что происходит нечто особенное, а я не обращаю на них внимания. Хлопки, издаваемые откупоренным в Лос-Анджелесе шампанским. Разговор шепотом по телефону. Необходимость устроить девичник и рассказать мне что-то очень важное. А теперь она собирается потратить небольшое состояние на сексуальное белье, чтобы предстать в нем перед мужчиной… Внезапно на меня словно обрушивается тонна кирпичей, и я понимаю, что этот мужчина не Дэн.

Люси оборачивается и протягивает мне крохотную черную вещицу. Лицо ее сияет.

— Нравится?

Я чувствую слабость и головокружение, словно слишком большими глотками выпила бокал шампанского, и даже слегка покачиваюсь на каблуках.

— Вам нехорошо? — спрашивает продавщица, начинающая меня раздражать. Я молчу, и она добавляет: — Может, вам лучше посидеть, пока ваша подруга это примерит?

Я послушно следую за Люси в примерочную, напоминающую роскошную спальню в миниатюре — с приглушенным освещением, старинными зеркалами и мягким бледно-розовым пуфиком. В голову тут же приходит мысль, что это идеальное место, где кавалер мог бы любоваться дамой, предстающей перед ним в нижнем белье.

Меня начинает тошнить.

— Давай уйдем отсюда — настойчиво шепчу я Люси.

Она протягивает мне черную штуковину:

— Неужели тебе не нравится?

— Мне не нравится то, для чего ты ее покупаешь.

— Что ты имеешь в виду?

Я слишком взволнована, чтобы сдержаться, и слова вырываются помимо моей воли.

— Господи, Люси! У тебя появился любовник? Или ты лишь собираешься его завести? До меня только сейчас дошло. Я настолько глупа, что не поняла этого раньше. И ты хочешь, чтобы я сказала, что мне нравится эта жалкая тряпка, и притворилась, что она действительно заслуживает того, чтобы за нее платили такие деньги?!

Люси опускается на пуфик и прячет лицо в шестисотдолларовом кружевном лоскутке.

— О, Джесс, все совсем не так, — мягко произносит она. — Да, у меня есть мужчина… Мы вместе работаем. Прости меня. Ты права, я хотела тебе обо всем рассказать…

— Кто он? — мужественно спрашиваю я.

Обычно я хорошо знаю, чего от меня ждут, но сейчас совершенно теряюсь. Никогда еще мне не доводилось выступать в роли лучшей подруги женщины, решившей завести интрижку. Должна ли я внимательно слушать и сочувственно кивать? Или лучше изобразить негодование и напомнить ей о Дэне и детях? А может, следует признать, что я совсем запуталась? Как бы то ни было, единственные слова, которые я в состоянии сейчас произнести, это «Кто он?».

— Это не так уж важно, не правда ли? Вероятно, ты даже его знаешь. Я хочу сказать, что ты с ним не знакома, но слышала о нем. Во всяком случае, можешь догадаться, кто это. В своем роде он почти знаменитость.

Черт, я чувствую себя так, словно вновь оказалась в апартаментах доктора Пауло. Что происходит с этими людьми? Я ни за что не догадаюсь, кто такой этот мистер Полузнаменитость, а Люси ни за что не назовет его имя.

Ладно, не так уж это и важно. Я встаю. — Люси, о чем ты думаешь? И для чего, ради всего святого, ты это затеяла?

Она поворачивается ко мне с выражением подростковой тоски в глазах — только так я могу описать этот безжизненный взгляд, взгляд девочки, уверенной, что нашла именно того, кого искала; того, кто заставит ее почувствовать трепет, радость жизни — и в то же время ощутить бесконечную сладкую боль. И я прихожу в замешательство, увидев это выражение в глазах своей подруги. Своей замужней подруги. Которая, по моему глубокому убеждению, должна оставить подобные переживания собственным детям-подросткам.

— Не знаю. Я не знаю, — бормочет Люси. — Просто так случилось. То есть ничего не случилось. Пока. Но мы несколько раз ужинали вместе в Лос-Анджелесе и даже пару раз обменялись поцелуями перед сном. А однажды я не могла заснуть, и он пришел ко мне в номер, и мы пили коньяк и болтали до пяти утра.

Надо предложить администрации того отеля взимать плату за каждую просмотренную телепередачу. Во время путешествий они действуют на меня лучше всякого снотворного.

Люси бросает на меня умоляющий взгляд:

— Он мне очень нравится. Правда, Джесс. В последнее время я только о нем и думаю. Неужели это так ужасно?

Слишком рано выносить приговор. С одной стороны, я потрясена. С другой — Люси моя лучшая подруга. Я хочу во всем как следует разобраться.

— Когда ты собираешься с ним увидеться? — Во мне заговорил голос разума.

— На следующей неделе я должна лететь в Лос-Анджелес. И на этот раз все будет еще хуже. Он утвержден ведущим моего нового шоу — пилотного выпуска. Это значит, что мы все время будем вместе. Что же мне делать?

— Мне кажется, ты приняла решение. Но может, ты собираешься купить этот бюстгальтер, чтобы несколько оживить секс с Дэном? — с надеждой спрашиваю я.

Лицо Люси становится мертвенно-бледным. По-видимому, мои слова здорово на нее подействовали. Она резко встает, и вешалка с глухим стуком падает на пол.

— Пора идти. Мне нужно домой — хочу успеть на последнюю часть игры Лили.

На этом Люси отправляется в Пайн-Хиллз, у меня же еще есть дела в городе. Мы торопливо прощаемся, и я направляюсь в сторону Пятой авеню, стараясь высоко держать голову, несмотря на то что на мне дешевый бюстгальтер. Я быстро иду на север, к Девяносто второй улице, и наконец, оказываюсь на месте, слегка вспотевшая и запыхавшаяся. Черт! Люси никогда бы не прибыла на деловую встречу в таком виде. Нужный мне дом представляет собой одно из тех старых величественных зданий на Пятой авеню, купить квартиру в которых можно, только если у вас есть пять поручителей — настоящих потомственных американских аристократов — и вы в состоянии оплатить услуги дорогого дизайнера интерьеров. Только на этих условиях вам позволят выложить за покупку апартаментов три миллиона долларов.

Для того чтобы попасть внутрь такого дворца, необходимы трое вышколенных портье: один держит дверь и спрашивает, к кому вы пришли, другой по домофону сообщает о вашем прибытии хозяину, третий отводит вас к лифту и интимным шепотом сообщает нужный вам этаж лифтеру в белых перчатках. Лифт в этом доме вполне современный, полностью автоматический, поэтому лифтер ограничивается тем, что нажимает кнопку четырнадцатого этажа, после чего ему совершенно нечего делать. Наверное, в его обязанности теперь входит удовлетворять любые мои желания, но, увы, за поездку продолжительностью в двадцать одну секунду в голову мне ничего не приходит.

Дверь лифта открывается, и я оказываюсь в роскошном фойе. Пол застлан китайским ковром, на белом лаковом столике от «Парсонс» — в меру пышный букет свежесрезанных пионов. Массивные двери красного дерева в противоположных концах фойе ведут в две квартиры, расположенные на этом этаже. Я не вижу на них табличек с номерами.

— Апартаменты четырнадцать «А» — налево, — с ухмылкой сообщает лифтер.

Теперь я понимаю, зачем он здесь. Лифтер ждет, пока я звоню в дверь. Не уходит он и когда дверь открывает горничная в серо-белой униформе.

— Все в порядке? — спрашивает он, словно тот факт, что он доставил меня в квартиру, может стать для прислуги источником серьезных неприятностей.

— Да, миссис Бизли-Смит ждет ее, — отвечает горничная.

Слава Богу! Было бы очень неприятно, если бы она забыла обо мне через три минуты после переговоров по домофону.

Я прохожу за прислугой в шикарную гостиную. На стенах цвета спелой хурмы, увенчанных огромным фризами, маслом изображены обнаженные херувимы в английском саду. Уфф! На дальней стене я замечаю еще кое-что заслуживающее внимания — шелкографическую суповую кастрюлю от Уорхола[15 - Энди Уорхол (1928–1987) — известный американский художник чешского происхождения, представитель направления «поп-арт». Настоящее имя — Эндрью Вархола.]. Теперь я готова ко всему.

— Подождите здесь, пока я доложу о вас миссис Бизли-Смит, — говорит горничная. Похоже, ей нравится произносить имя хозяйки. Может, ей попробовать для краткости называть ее миссис Би-Си?

После всей этой помпезности я теряюсь, когда в гостиную входит женщина около тридцати, одетая в джинсы «Ливайз» и простую белую футболку. На руках она держит грудного ребенка, следом за ней семенит белокурая девчушка лет четырех. Молодая мать кажется очень хорошенькой и чистенькой. Длинные каштановые волосы собраны в конский хвост и заколоты дешевой заколкой, на губах — неяркая помада.

— Привет! — обращается она ко мне. — Меня зовут Аманда. Это Тейлор. — Она подбрасывает на руках крохотного мальчика, пока тот не начинает улыбаться. — А сзади Спенсер.

— Привет, — тоненьким голоском здоровается Спенсер.

— Очень приятно познакомиться. — Я наклоняюсь к девочке. — А меня зовут Джесси.

Когда я вновь выпрямляюсь, Аманда благодарит меня за то, что я пришла.

— Сейчас должны прийти еще четыре мои подруги. Думаю, этого будет достаточно. Нам всем не терпится поскорее приступить к делу.

— Прекрасно, — заверяю я Аманду. — Буду очень рада работать с вами.

Через несколько минут комната наполняется молодыми мамашами и малышами разного возраста, и я по очереди знакомлюсь с Памелой Бэрон, Ребеккой Гейтс, Эллисон фон Уильямc и Хизер Леманн. Эти фамилии я слышу впервые, хотя уверена, что они хорошо знакомы любому финансовому управляющему. Все женщины выглядят безупречно: стройные и миловидные, с великолепно окрашенными белокурыми волосами (за исключением Памелы, чья густая золотисто-каштановая шевелюра перехвачена широкой эластичной лентой цвета пейсли[16 - Особая расцветка ткани и т. п. по названию города в Ренфрушире, в Шотландии.]) и огромными бриллиантами. Одеты они, однако, очень просто, а в их общении с детьми, своими и чужими, чувствуется беззаботная непринужденность.

Как раз в тот момент, когда я начинаю задумываться, как включить в свою презентацию стайку малышни, в дверях появляется девушка, в которой я тут же угадываю няню. Ей восемнадцать или девятнадцать лет, у нее удивительная, какая-то сияющая кожа, фигура имеет изгибы во всех местах, где их положено иметь женщине, а волосы блестят, словно сотканные из чистого золота. Похоже, в комнате она единственная блондинка, которой это не стоило ни цента.

— Мы с Ильзой могли бы забрать детей, — говорит она Аманде с мелодичным шведским акцентом.

— Это было бы замечательно, Ульрике, — отвечает Аманда. — Детей всего пятеро, к тому же няня Хизер придет через несколько минут, так что можете отвести их в игровую.

— Или в нашу квартиру, — предлагает Памела.

— Как хотите, — соглашается Аманда и, повернувшись ко мне, поясняет: — Памела живет в квартире напротив, и наши няни дружат. Нам так повезло! Часто мы даже не запираем двери, так что дети могут играть, где захотят.

Тут входит Ильза. Она тоже красива, но не так потрясающе эффектна, как сексапильная Ульрике. Няни забирают детей, которые радостно следуют за ними.

— Не понимаю, как ты можешь держать в доме эту девицу, — откровенно заявляет Аманде Хизер, когда молодые матери рассаживаются в кожаных креслах, на обитых дамастом диванах и мягких бархатных пуфах. — Я не позволила бы ей на милю приблизиться к своему мужу. Зачем самой подсовывать лисе курицу?

— Знаешь, Элдена никогда не бывает дома, поэтому я не вижу в этом ничего страшного, — беззаботно отвечает Аманда.

— К тому же Элден никогда не сбежит с няней, — вступает в разговор Ребекка, вставая на сторону Аманды. — Он до этого не опустится.

— Зато она вполне может до этого опуститься, — не уступает Хизер. — Когда по твоей квартире расхаживает девица, смахивающая на шведскую порнозвезду, не стоит обижаться на мужа, если он вдруг потеряет голову.

— Думаю, нам пора начинать, — произносит Памела, слегка повысив голос. — Мы собрались здесь, чтобы поговорить о благотворительности, так давайте займемся делом.

— Конечно, — подхватывает Аманда, в то время как остальные пытаются избавиться от навязчивого видения: покрытые потом Элден и Ульрике сладострастно извиваются на ковре под пристальными взглядами масляных херувимов. — Все вы уже познакомились с Джесс, которая представляет благотворительный фонд «Искусство — детям», — вежливо произносит хозяйка. — Мы с Элденом… — Для пущего эффекта она делает паузу и продолжает: — Мы с Элденом всегда делали пожертвования. Но в этом году я подумала, что одним чеком не обойтись. Личное участие — вот что необходимо. Поэтому мы и собрались здесь. Мы решили учредить попечительский совет, который поможет в работе этому замечательному фонду.

Мне приятно слышать эти слова. Я боялась, что придется иметь дело с богатыми скучающими женщинами, которые, однако, не настолько богаты, чтобы стать членами попечительских советов Городского балета Нью-Йорка или Метрополитен-музея. Однако собравшиеся, вопреки моим опасениям, ничуть не напоминают социальных пираний.

Я принимаюсь рассказывать, чем мы занимаемся, сколько детей в городе охватили своей работой. Сообщаю, что предоставляем возможность бесплатно заниматься хореографией, драматическим искусством, музыкой и рисованием школьникам, чьи родители не могут за это заплатить. Рассказываю о мальчике по имени Родриго, который несколько лет каждый день после школы приходил на наши занятия по музыке, чтобы не оставаться дома с матерью-алкоголичкой, а недавно получил стипендию и теперь учится в Джульярдской музыкальной школе. Они кивают. Они все на моей стороне.

— Что же мы можем для вас сделать? — спрашивает Памела.

Я готова к этому вопросу и предлагаю им провести благотворительный аукцион: обед плюс показ мод, доход от которого мы поделим с дизайнерами. Если они приложат к этому руку, шучу я, такие показы, возможно, даже войдут в моду.

— У меня есть идея получше, — заявляет Ребекка, единственная из присутствующих занявшая сторону Аманды в возможном скандале с няней. Я не сомневаюсь, что она предложит нечто безумное, и мои опасения сбываются. — Почему бы нам самим не устроить шоу? — спрашивает она.

— Как Микки Руни и Джуди Гарлэнд? — насмешливо уточняю я. Все смотрят на меня с недоумением. Стоп, если я не хочу потерять работу, мне следует прекратить постоянно вспоминать то, что происходило задолго до появления моих клиентов на свет.

— Я хочу сказать, — продолжает Ребекка, — почему бы нам не собрать всех детей, участвующих в вашей программе, и не поставить оперу — например, «Риголетто» или что-нибудь в этом духе? Так мы смогли бы объединить музыку, драматическое и изобразительное искусство. Мы могли бы поставить ее в Линкольновском центре. Конечно, не в сезон…

Эллисон, которая до этого по большей части молчала, внезапно оживляется:

— А что, это будет здорово! И наши дети — естественно, старшие — могли бы тоже принять в этом участие. — Испугавшись, что ее могут заподозрить в своекорыстии, она поспешно добавляет: — Конечно, им не дадут главные роли. Кроме того, мы могли бы привлечь пару профессионалов… Если вы решите, что это необходимо.

Как мне объяснить ей, что Плачидо Доминго больше не принимает участия в любительских спектаклях, да и вообще такая постановка с участием их детей или детей, охваченных программой фонда «Искусство — детям», невозможна — не говоря уж о том, чтобы арендовать для этого Линкольновский центр исполнительских искусств? Мне очень не хочется ее разочаровывать, но я должна перехватить инициативу.

— Спектакль — это прекрасно, — весело говорю я, — но, может, лучше организовать что-нибудь не столь масштабное, что-нибудь интимное? В муниципальном центре отличная сцена.

— Нет! — вопит Эллисон. Пять голов тут же поворачиваются к ней. — Мы должны мечтать о большем. Не для того ли и существует ваша организация? Линкольновский центр! «Риголетто»! Все наши дети вместе, и богатые, и бедные. Если мы будем думать, что это возможно, мы сумеем это осуществить.

Интересно, сколько сеансов у психотерапевта посетила эта женщина? К счастью, высказавшись, Эллисон успокаивается, остальные же соглашаются, что затею с «Риголетто» лучше оставить, поскольку не все дети знают итальянский. К несчастью, муж одной из присутствующих играет в теннис с председателем совета директоров Городского центра, и она уверена, что тот сможет зарезервировать для них какую-нибудь небольшую сцену. Прекрасно. Идеи продолжают бить ключом. Они уже знают, кто из дизайнеров согласится сшить костюмы, у кого заказать закуски, которые будут подавать после репетиций, кто позаботится о хореографии. Я нахожусь под перекрестным огнем пяти чересчур возбужденных женщин, которые ведут себя так, словно именно они добавили к названию мюзикла «Оклахома» восклицательный знак[17 - Оригинальное название мюзикла — «Оklahoma!».]. Через двадцать минут вдохновенного обмена идеями их поток начинает иссякать. В конце концов, мы договариваемся, что это будет мюзикл с участием всех детей. Билет будет стоить тысячу долларов. Спонсоры, пожертвовавшие десять тысяч долларов и больше, получат приглашение на званый обед с настоящими обездоленными детьми, который состоится перед спектаклем. Вопрос, у кого заказать подарки — у Кейт Спейд или Донны Каран, — остается открытым.

Они выжидающе смотрят на меня.

— Это будет потрясающе, правда? — спрашивает Аманда.

— Да, — ошеломленно отвечаю я.

Когда, взяв пальто и простившись со всеми, я, наконец, выбираюсь в фойе, у меня нет сомнений, о чем попросить лифтера: принести две таблетки адвила[18 - Болеутоляющий препарат.].


3


Люси улетела в Лос-Анджелес два дня назад, даже не позвонив. Держу пари, она разозлилась на меня за то, что в магазине белья я отказалась играть предназначенную мне роль поверенной в сердечных делах. Все дело в том, что мне нравится ее муж и совсем не нравится то, что она затеяла. Как она сама не понимает, что все это плохо кончится? Да, она телевизионный продюсер, мне это известно, но неужели никто не давал ей почитать «Госпожу Бовари» или «Анну Каренину»?

Но мысль о том, что мы так и не поговорили, сводит меня с ума. За десять лет нашей дружбы не было и дня, чтобы мы не созвонились.

Мы с Люси познакомились на детской площадке в Пайн-Хиллз, где она подошла ко мне с приветливой улыбкой и шоколадным печеньем, выделив из группы других мамаш. В своей отороченной мехом белой парке от Диора она выглядела очень необычно среди женщин в темно-синих бесформенных пальто, и я внезапно ощутила себя семиклассницей, которой предложила дружбу самая красивая ученица выпускного класса. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы узнать, что под дорогим мехом бьется удивительно доброе сердце. Она всегда каким-то шестым чувством угадывала, что мне необходимо в тот или иной момент: звонила поздно ночью, когда я страдала от одиночества, или устраивала пятничные вечеринки, на которые приглашала неженатых приятелей (я делала вид, что терплю все это лишь из-за дружбы с ней, но втайне получала от них удовольствие — по крайней мере иногда), успокаивала меня, когда я в панике сообщала ей, что у Джен скарлатина. Ничего подобного, уверяла меня Люси, красные щеки всего лишь свидетельство крепкого здоровья.

Что же происходит с ней теперь? Она всегда отличалась исключительно высокой нравственностью. В конце концов, разве не Люси фактически запретила мне отправиться на «всего лишь один безобидный коктейль» с бухгалтером из нашей фирмы, который, к несчастью, был женат? Но я все равно продолжаю считать ее своей лучшей подругой, и она должна знать, что я готова ради нее на все. Ей необходим мой совет. Ей необходима моя поддержка. А мне — поскольку я поклялась больше никогда не смотреть сериал «Все мои дети» — необходима ежедневная порция интриги.

Не сумев связаться с Люси по мобильному, я звоню в ее нью-йоркский офис и разговариваю с ее доверенной помощницей Трейси — последней в длинной цепи «только что окончивших Вассарский колледж» протеже. Проработав всего шесть месяцев, Трейси превратилась в некую мини-Люси. Она говорит так же быстро, как ее начальница, и носит точные копии ее дизайнерских нарядов, но в исполнении «Клаб Монако». Трейси пока не может позволить себе ежедневно есть суши и вынуждена довольствоваться мясом тунца. Она уже почти готова завоевать мир, но сначала ей нужно ответить на телефонный звонок.

— Я тоже не смогла с ней связаться. Может, ее мобильный не работает?

Глупости, разве телепродюсерам не имплантируют «Нокиа» прямо в слуховой проход? Если Люси не отвечает, случилось что-то особенное.

— Вы можете позвонить в отель и оставить для нее сообщение, — предлагает Трейси, — тогда она обязательно получит его сегодня вечером, когда вернется в номер.

«Ясли она вернется в номер сегодня вечером», — мысленно поправляю я и смотрю на часы: десять минут одиннадцатого. Значит, в Лос-Анджелесе всего десять минут восьмого. Насколько я помню, примерно в это время Люси пьет шампанское.

— Пожалуй, я позвоню в отель прямо сейчас. У вас есть номер?

Трейси диктует мне телефонный номер и добавляет:

— Но я звонила ей только что. Ее там нет. Наверное, какая-то ранняя встреча, о которой мне ничего не известно.

Какая же это может быть встреча, интересно? Насколько я знаю, телевизионное начальство не приходит в свои офисы задолго до рассвета.

— Работа над этим пилотным выпуском действительно отнимает у нее уйму времени, — говорит Трейси, видимо, ощущая необходимость как-то объяснить ситуацию.

Уйму времени. Нисколько в этом не сомневаюсь. Люси сама мне говорила, что ведущим пилотного шоу назначен парень, который…

Внезапно я ощущаю прилив вдохновения и, набрав в грудь побольше воздуха, обращаюсь к Трейси:

— Люси рассказывала мне о шоу. И без конца говорила об этом потрясающем ведущем. Забыла, как его зовут…

— Хантер Грин.

Хантер Грин. Ну вот я и узнала его имя. Но этого не может быть!

— Хантер Грин?

— Да, ведущий игрового шоу, — подтверждает Трейси. — Он ведет передачу «Угадай знаменитость».

A га! Теперь нам кое-что известно.

— В какое время она идет? — невинно спрашиваю я. — Хочу посмотреть на него. — Клянусь небом, я рассмотрю его как следует!

— Передача транслируется по нескольким каналам. Подождите, сейчас взгляну. — Я слышу, как Трейси шелестит газетными страницами. — Вот, похоже, в Нью-Йорке она идет в десять утра.

— То есть прямо сейчас.

— Думаю, да. Потом расскажите, как он вам.

Я торопливо прощаюсь с Трейси и включаю телевизор в спальне. Схватив пульт дистанционного управления, лихорадочно переключаю каналы и постоянно натыкаюсь на ток-шоу с участием людей, желающих изменить свою внешность… интерьер своего дома… свою жизнь… мужа… Господи, неужели на Земле нет людей, довольных тем, что они имеют? Вот наконец игровое шоу. Не то… Еще одно… Логотип на экране подсказывает мне, что это наконец-то игра «Угадай знаменитость». И мужчина в центре не кто иной, как Хантер Грин.

Я придвигаюсь как можно ближе к телевизору и впиваюсь глазами в экран. Ну что ж, Хантер вполне ничего себе. Должна это признать. Не Брэд Питт, конечно, но выглядит вполне достойно. На мой взгляд, ему около сорока пяти, он не слишком высок и строен, но тем не менее кажется обаятельным — этакий добродушный увалень. Его глаза превращаются в узкие щелки, когда он смеется, — а смеется он, как мне кажется, не переставая. На нем элегантный костюм и еще более элегантный галстук (вполне возможно, тот самый, который одобрила Люси), и даже отсюда я могу сказать, что он вылил на себя слишком много одеколона.

В этот момент Хантер обнимает участницу игры — слегка полноватую, с плохо прокрашенными волосами. Он строит ей глазки и вообще ведет себя так, словно она для него единственная женщина в мире. Она так польщена, что с лица ее не сходит глупая улыбка. Я догадываюсь, что женщина выбыла из игры и сейчас отправится упаковывать вещи. Но, покоренная неотразимым обаянием Хантера, она не расстроилась бы, даже если бы ей сообщили, что она только что потеряла работу, мужа и годовой запас картофельных чипсов «Лейс». Ведущий объявляет, что проигравшая получает утешительный приз — бесплатное посещение салона красоты «Сирс» (может, там пройдутся воском не только по ее ногам, но и по автомобилю?) — и она, заключив его в объятия и страстно поцеловав в щеку, вопит:

— Я люблю тебя, Хантер!!!

Хантер обнимает ее нежно, словно утраченную в детстве и обретенную вновь любимую бабушку, поворачивается к камере и заговорщицки подмигивает:

— После рекламы вы увидите еще много интересного. — Он вновь подмигивает. — Оставайтесь с нами.

Уж меня-то об этом просить не нужно.

Я с нетерпением жду, когда закончится реклама лекарства от артрита и чего-то еще в том же духе. Люси не о чем волноваться, в программе Хантера Грина нет молоденьких моделей. На экране вновь появляется Хантер, его рука лежит на плече очередной участницы. Он воркует, она тает — все очень мило.

Я смотрю не отрываясь. Надо отдать Хантеру должное (в конце концов, почему бы мне этого не сделать?), он очень неплохой ведущий.

Сама игра — полнейшая чепуха, но Хантеру удается спасать положение своими добродушными шуточками. Которые, возможно, написаны для него сценаристом, тут же напоминаю я себе.

К началу следующей рекламы — средства от сухости влагалища — я уже уловила суть представления. Так и есть, Хантер вновь появляется перед камерой, соблазнительно щуря глаза и обнимая новую конкурсантку. Ну что ж, лучше ее, чем Люси. Единственным утешением мне служит мысль о том, что, раз сегодня утром Хантер выступает в эфире, значит, сейчас он не барахтается в постели с моей лучшей подругой. Но вот появляются титры, сообщающие, что шоу шло в записи. Странно, что я об этом не подумала.

Я выключаю телевизор и начинаю ходить из угла в угол. О, Люси! Неужели ты ничего не понимаешь? Ты, конечно, самая привлекательная из знакомых мне женщин, но у тебя нет ни одного шанса против Хантера Грина. Этот парень — профессиональный соблазнитель. Это его работа — влюблять в себя женщин. Стоит ему положить свою лапу на хрупкие плечи очередной жертвы, и ее уже ничто не спасет. Но что я могу с этим поделать? Звонит телефон, я хватаю трубку.

— Привет, это я, — раздается голос Люси.

— Привет, ты где?

— В своем номере.

— Но тебя там нет.

— Разве? А мне кажется, я здесь. Номер девятьсот двадцать. Просто потрясающий. Туалетная комната отделана мрамором, джакузи. Лучше, чем дома.

— Трейси сказала, что тебя нет в номере.

— Успокойся. Я только что разговаривала с Трейси, и она сообщила мне, что ты звонила. Я была в спортзале, а потом ходила завтракать. Ну а теперь вернулась в номер.

Значит, она вернулась. Но я знаю, что она лжет. Ни в каком спортзале она не была, эта история выдумана на случай, если позвонит Дэн. А для начала она решила опробовать ее на мне.

— Ну, что происходит в Лос-Анджелесе? — спрашиваю я.

Люси отлично знает, что я имею в виду, но начинает рассказывать о делах.

— С этим пилотным выпуском столько проблем, — вздыхает она, — я провела уже три совещания с руководством телекомпании. Человек, с которым я здесь работаю, утверждает, что…

— Люси! — перебиваю я ее, потому что мне невыносимо осознавать, что она разговаривает со мной, как… как с Дэном. — Люси, ты должна сказать мне правду. Я хочу знать, что у вас было с Хантером.

— Хантером? — Ее тон резко меняется. Теперь она говорит уже не как продюсер, а как маленькая растерянная девочка. — Откуда ты узнала его имя? Я его тебе не называла.

Я молчу, и она начинает хихикать:

— Черт, неужели Лиз Смит уже пронюхала? — В ее голосе слышится не страх, а скорее радость. Видимо, ей льстит, что она стала героиней колонки светской хроники.

— Это не важно, просто скажи мне, что происходив — настаиваю я. — Мне необходимо все знать.

Несколько секунд она молчит, потом медленно произносит:

— На самом деле ты ничего не хочешь знать. Ты понимаешь, что я имею в виду? Тебе только кажется, что ты хочешь знать, но в глубине души ты осознаешь, что это не так.

Она права. Конечно, я не хочу ничего знать. Почти так же сильно, как желаю узнать все до мельчайших подробностей.

— Значит, ты с ним спала.

Люси хихикает, потом некоторое время молчит и наконец сдается:

— Ответ утвердительный.

Ну и что я могу на это сказать? Попробую проявить выдержку.

— Он хотя бы хорош в постели?

Люси снова хихикает:

— Ответ опять утвердительный.

Ну разве это не замечательно! Я бы очень расстроилась, если бы Люси решила разрушить свою жизнь ради чего-то меньшего, чем множественный оргазм.

Внезапно мне приходит в голову, что Люси может совершить кое-что похуже, чем переспать с Хантером Грином.

— Надеюсь, ты в него не влюблена? — спрашиваю я.

— Нет, конечно же, я не влюблена в него, — отвечает она, стараясь казаться равнодушной, но ее голос убеждает меня в обратном. — Я… ну как бы тебе объяснить?.. немного увлечена. Мы так хорошо понимаем друг друга. Я просто чувствую… какую-то связь с ним.

Связь? Этого еще не хватало. Потребность в связи можно удовлетворить, обратившись в «Американ телефон энд телеграф». Эта компания обеспечивает отличную связь, к тому же почти без помех. Но мне тут же приходит в голову, что в любом случае Люси придется платить за роуминг.

Что ж, пора воззвать к ее разуму, если он, конечно, еще не полностью отключился.

— Секс, конечно, дает ощущение внутренней связи с партнером, даже если ты его совсем не знаешь, — заявляю я тоном опытного сексолога. — Все дело в действии пролактина или чего-то вроде того. Я читала об этом. Тот же гормон, который вырабатывается, когда кормишь ребенка грудью, вырабатывается и когда ты… — Трахаешься? Совокупляешься? Занимаешься любовью? — Когда ты занимаешься сексом, — продолжаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал с холодной уверенностью профессионала. — Поэтому ты ощущаешь любовь к ребенку и внутреннюю связь с ним. И это очень хорошо. Но то же самое происходит и когда ты (Боже, опять!) занимаешься сексом с мужчиной. А это хорошо не всегда.

Ужас! Где я всего этого набралась? Я хорошо знаю Люси и уверена, что сейчас она начнет надо мной смеяться. Будет меня дразнить, говоря, что я прочитала ей лекцию по биологии, хотя все дело в химии. Или заявит, что все химические реакции в ее организме строго контролируются.

Но она ничего такого не делает, а лишь вздыхает:

— Я сама не понимаю, что происходит. Но это потрясающе. Хантер такой страстный! И настойчивый. Сегодня утром он держал меня в объятиях и смотрел мне в глаза, казалось, целую вечность. Джесс, ты не представляешь, как он на меня смотрел. Так, словно я была единственной женщиной на Земле. Это невозможно себе представить.

Ну как раз это я представить могу. Совершенно случайно сегодня утром я тоже видела этот взгляд. Как и по крайней мере еще два миллиона женщин, которые в это время также смотрели телевизор. Хотя здесь я могу ошибиться, поскольку не знаю последних данных рейтинга «Нилсен». Похоже, Хантер просто не умеет смотреть по-другому. Люси кто-то звонит по другой линии, и я, воспользовавшись так кстати подвернувшейся передышкой, пытаюсь собраться с мыслями. Через нескольку секунд она вновь обращается ко мне, уверяя, что это действительно деловой звонок, и мы прощаемся, условившись продолжить разговор позднее.

Я кладу трубку и вновь начинаю мерить шагами спальню. Я получила все, что хотела узнать о звездах телевидения, влюбленных подругах и… пролактине. И что толку? Моя лучшая подруга трахается с каким-то жирным ведущим игрового шоу, а я читаю лекции «Секс для взрослых». Но я не буду сейчас об этом думать, иначе у меня появится еще больше морщин. А мне этого совсем не хочется, хоть я и собираюсь сегодня посетить косметолога.

В отличие от Люси, которая ни за что не обратится к специалисту, с которым нельзя пофлиртовать, я намереваюсь нанести свой первый визит доктору Марше Линде Кэйе. Возможно, именно потому, что доктор Кэйе — женщина, она принимает пациентов в точно назначенное время.

Итак, ровно в двенадцать пятнадцать я, совершенно обнаженная, лежу на черном обтянутом кожей смотровом столе в ее кабинете, прикрытая лишь своего рода ночной рубашкой из тонкой мятой бумаги, противно липнущей к ягодицам, а доктор Кэйе, вооружившись увеличивающим зеркалом, тщательно исследует мое тело от макушки до пяток. Наверно, в этом зеркале каждая пора и каждый прыщик выглядят как Брайс-Каньон. Я содрогаюсь при мысли о том, каким в нем представляется мой целлюлит.

— На поверхностный взгляд все в порядке, — произносит она через десять минут, показавшиеся мне вечностью. — Ничего необычного. В вашем возрасте пигментные пятна неизбежны, но поскольку они не выступают, волноваться не из-за чего.

Я указываю на коричневое пятно на груди, из-за которого, собственно, и пришла на консультацию, обошедшуюся мне в двести пятьдесят долларов:

— А что вы скажете об этом?

Доктор Кэйе перемещает зеркало и внимательно разглядывает пятно. Потом надавливает на него. Затем берет острую металлическую штуковину и тычет ею в потемневший участок кожи.

— Ничего страшного, — заявляет она ободряюще.

Я тут же чувствую облегчение.

— Но если это вас беспокоит, можно сделать биопсию, — добавляет она и, не услышав возражений, протирает пятно анестезирующей жидкостью. Не дав ей подействовать как следует, она скребет мне кожу крохотным лезвием и наносит полученный соскоб на стеклянную пластинку. — Я на девяносто девять процентов уверена, что это излишняя предосторожность, — говорит она, наклеивая на пятно крохотный кусочек пластыря, — зато теперь вы по крайней мере не будете из-за него переживать. — Поднеся зеркало к моему лицу, доктор Кэйе добавляет: — На вашем месте я бы куда больше волновалась из-за полопавшихся сосудов на носу. Что, если мы избавимся от них прямо сейчас?

Неожиданно в руках у нее оказывается лазерная пушка, которую она приставляет к моему носу.

— А, да, хорошо, — бормочу я, пытаясь натянуть на себя бумажную ночную рубашку, чтобы сохранить остатки достоинства. — Эти красные точки появились так давно, что я уже перестала их замечать. Я просто замазываю их пудрой и…

— Глупости, Джессика. На дворе двадцать первый век. Совершенно незачем маскировать недостаток, если можно избавиться от него раз и навсегда. — Она смеется. — Поверьте мне, это такой пустяк. Вся процедура займет одну секунду.

Искушение велико, и я почти готова согласиться, но поскольку даже отбеливание зубов выношу лишь после укола новокаина, да к тому же только что подверглась нападению с лезвием, то спрашиваю:

— А это больно?

— Секундная боль, и потрясающий эффект навсегда.

Значит, больно.

— А что именно вы собираетесь делать? — интересуюсь я, оттягивая время.

Она в общих чертах излагает принцип действия пульсирующего электрического тока, после чего добавляет:

— Первая процедура за счет клиники. Вам не нужно будет платить ни цента.

Вот как? Это интересно. Я слышала, что первая доза крэка тоже бывает бесплатной.

В руках у доктора Кэйе появляются защитные очки, и я неожиданно понимаю, что они предназначены для нее, а не для меня. Интересно, зачем ей очки, если лазерная пушка будет направлена на мое лицо?

— Вы уверены, что это не очень больно? — спрашиваю я снова.

— Доверьтесь мне, — отвечает она, надевая очки и нацеливая на меня пушку.

Что ж, теперь можно расслабиться. Я закрываю глаза, стискиваю зубы и через секунду ощущаю жалящую боль, правда, не более сильную, чем при укусе насекомого. Зато она сопровождается запахом, который мог бы издавать кусок филе на раскаленной решетке. (Лично я предпочитаю не до конца прожаренное мясо.)

— У меня горит кожа?! — в ужасе кричу я.

— Вам совершенно не о чем беспокоиться. — Доктор Кэйе, улыбаясь, словно Чеширский кот, подает мне зеркало с позолоченным ободком. И, черт возьми, она права! Лицо у меня слегка покраснело, зато расширенных сосудов, двадцать лет украшавших мои ноздри, как не бывало. Вот так. Настоящее чудо. Кого волнует отступающая линия Красного моря, если можно своими глазами увидеть, как исчезают красные линии? — Ну, что я вам говорила? — широко улыбается она. — Такие пустяки не должны вас беспокоить. Нам вполне по силам справиться и с ними, и со многим другим.

И я, конечно, попадаюсь на крючок. Неужели все так просто? Мысленно я лихорадочно исследую свое тело с головы до пят. Может ли доктор Марша Линда Кэйе что-нибудь сделать с теми возрастными пятнами, которые мне уже не удается выдавать за веснушки? Или с варикозными звездочками на ногах, которых становится все больше и больше?

Я колеблюсь, но в конце концов сдаюсь и робко спрашиваю:

— А что вы еще посоветуете?

Она легко пробегает пальцами по моему лицу:

— Для начала что-нибудь попроще. Например, БК.

— БК? А разве для этого не нужно пройти осмотр у гинеколога?

Она смеется, но ее лицо тут же вновь становится серьезным.

— БК — это инъекции ботокса и коллагена. Начнем с ботокса — вот здесь. — Она прикасается к противной морщинке, которую я раньше не замечала. — И добавим коллаген в носогубные складки. Вы себя просто не узнаете.

Носогубные складки? Как же я их пропустила? Если я сейчас же не соглашусь на инъекции ботокса и коллагена, мое лицо со временем станет похоже на стеганое одеяло. Мне всегда казалось, что я еще держусь молодцом, даже несмотря на то, что в зеркале заднего вида выгляжу на все свои сорок лет. Но на профессиональный взгляд доктора Кэйе, конечно, виднее.

— Еще одна процедура, о которой вам следует подумать, причем не откладывая, — шлифование гликолем, — продолжает она. — Любая моя пациентка заверит вас, что после нее вы будете выглядеть на пять лет моложе. — Она смотрит на часы. — Если вы готовы подождать десять минут, мы можем провести ее прямо сегодня.

Я резко поднимаюсь, придерживая бумажную рубашку и нашаривая взглядом свою одежду в другом конце помещения:

— Нет, спасибо, сегодня у меня нет времени. Но я обязательно об этом подумаю.

И скорее всего я так и сделаю, черт возьми! Что со мной случилось? Я никогда особенно не заботилась о своей внешности, часто выбегала из дома, не высушив как следует волосы и торопливо мазнув по губам помадой. Но вчера я совершенно слетела с катушек, купив разработанный в лабораториях НАСА чудодейственный крем стоимостью сто пятьдесят пять долларов, лишь потому, что продавщица в «Блумис» заверила меня, что он замедляет процесс старения.

Ну ладно, крем еще так-сяк. Но никаких ботоксных инъекций сегодня! Это будет уже слишком. Кроме того, первая процедура была за счет заведения, но за все по следующие мне придется платить самой. А уж на инъекции БК — Господи, и кто только придумал эту дурацкую аббревиатуру? — мне пришлось бы потратить часть денег из той суммы, что я откладываю на обучение Джен в колледже. Но на это я никогда не пойду, потому что мои приоритеты, слава Богу, остаются неизменными. По крайней мере я так думаю. Однако мне лучше поскорее убраться отсюда, пока доктор Кэйе не сообщила мне, что принимает к оплате карточки «Американ экспресс».

Вернувшись домой, я включаю компьютер, надеясь немного поработать, но вряд ли у меня сегодня что-то получится. Отвратительные образы Люси и Хантера, содрогающихся в сладострастных конвульсиях под эротическую музыку «Сирк дю солейл», преследуют меня, словно картинка на поврежденном DVD-диске. После этого мне представляется нечто еще более ужасное: мы втроем бегаем по комнате, стараясь увернуться от шприцев для ботоксных инъекций. Я посылаю мысль о работе к черту и решаю проверить свою электронную почту. У меня три новых сообщения, и это дает мне основания увериться в своей популярности. Однако когда я начинаю их открывать, то убеждаюсь, что популярна исключительно среди розничных торговцев. «Хоум Депот» проводит весеннюю распродажу и предлагает тридцатипроцентную скидку на туалетные принадлежности и удобрения. В следующем письме сообщается, что в «Пенни» также проходит весенняя распродажа и фантастические бюстгальтеры продаются с тридцатипроцентной скидкой. Но меня им больше не провести! Так, кто же еще проводит весеннюю распродажу? Я открываю третье послание. В строке «тема сообщения» говорится, что оно от… Черт!

Черт! Черт! Черт!!!

Отправитель не предлагает мне выгодных сделок. Я настолько уверена в этом, что мне даже не нужно читать письмо. Да я и не могу его прочитать. Не могу!

Кровь стучит у меня в висках. Такое ощущение, что я залпом выпила по крайней мере галлон кофе. Руки дрожат, и я боюсь, что нечаянно уничтожу сообщение, пытаясь его открыть. Поэтому встаю из-за стола и иду на кухню. Походив немного из угла в угол, я достаю булочку, завариваю травяной чай и пытаюсь успокоиться. Потом поднимаюсь на второй этаж, открываю платяной шкаф и добрых три минуты изучаю его содержимое. Наконец я понимаю, в чем дело: я не одета для чтения этого сообщения. Сняв спортивный костюм, натягиваю шикарные черные замшевые брюки. Может, стоит накрасить губы и ресницы? Жаль, что я стерла макияж в офисе доктора Кэйе. Господи, как глупо! Я наверняка смогу прочитать письмо и без косметики. Нет, все-таки не смогу. Я иду в ванную и достаю тюбик тонального крема «Эсте Лаудер» и новую помаду «Бобби Браун» вишневого цвета, критически осматриваю себя в зеркале, вертясь так и сяк. Да, утягивающие трусы от «Батт мастер», купленные после просмотра трехчасового выпуска рекламы телемагазина, стоят тех двадцати долларов девяноста девяти центов, что я за них выложила. Замшевые брюки тоже выглядят неплохо. Пусть я не очень молода и давно разведена, но во мне есть еще некий шарм. Я понимаю, что это напоминает упражнение на самовнушение из курса по аутотренингу, но не сомневаюсь, что выгляжу такой же привлекательной — и гораздо более уверенной в себе, — чем та хорошенькая глупышка, которая когда-то вышла замуж за очаровательного французского принца по имени Жак.

За человека, десять лет не дававшего о себе знать, а сегодня приславшего мне письмо по электронной почте.

Которое — пора посмотреть правде в глаза — я уже готова прочесть.

Это ведь не так трудно сделать, правда? Я спускаюсь вниз, подхожу к столу и, глядя на монитор, делаю несколько глубоких вдохов. Двойной щелчок мышью — и Жак вернулся в мою жизнь.

Или по крайней мере в Нью-Йорк.

Mon Amour![19 - Любовь моя (фр.).]

На следующей неделе я буду в вашем городе. Может, увидимся в понедельник вечером, в шесть часов, и сходим выпить в «Ле Холл»? Или во вторник в восемь поужинаем в «Балтазаре»? Сообщи, что ты предпочитаешь.

Avec amour[20 - С любовью (фр.).].

Я перечитываю послание шесть раз. Не то чтобы в нем содержится что-то важное. Просто я десять лет не получала от Жака писем, а он ведет себя так, словно мы только вчера вместе ужинали. Вероятно, в нем произошел какой-то эмоциональный перелом, потому что он даже предоставил мне выбор. А этого ни разу не случалось за все те годы, которые мы провели вместе. Тем не менее выбор, мягко говоря, довольно ограничен. Что, если в понедельник вечером мне захочется не выпить, а поужинать в «Ле Холл»? Или я буду свободна во вторник, но ненавижу «Балтазар»? И, скажите на милость, почему никто никогда не приглашает меня в «Ле Бернардин»?

Тут мне в голову приходит еще одна возможность. Та, о которой Жак наверняка даже не подумал. Что, если я вообще не желаю его видеть? Я могу просто стереть письмо, удалить его из корзины и тогда больше никогда не встречусь со своим бывшим любовником, своим бывшим мужем и своей прошлой жизнью. Но Жак, месье Неотразимость, просто уверен, что я приму его приглашение. И он прав. Я с ним увижусь.

Я опускаюсь в свое эргономичное кресло, закрываю глаза и пытаюсь представить, как Жак выглядит теперь, через десять лет. Может, он поседел? Занимает ли его такой же вопрос в отношении меня? Или он поправился? Увы, я — да. Интересно, сколько мне удастся сбросить до следующего понедельника, если сесть на мою любимую голодную диету? Может, встретиться с ним во вторник, чтобы продлить программу быстрого похудания еще на один день? В какой-то момент я даже решаю воспользоваться продающимися на черном рынке средствами для сжигания жира. И меня не пугает, что они нанесут непоправимый вред моему здоровью.

Десять лет… Как я ни пытаюсь, я не могу представить Жака хоть на йоту изменившимся по сравнению с тем, каким впервые увидела его на карибском пляже — в крошечных плавках, которые никогда не отважился бы надеть ни один американский мужчина. Я же едва отваживалась на них смотреть. А через двадцать четыре часа я уже не только смотрела — я занималась сексом с мужчиной, который, как мне тогда казалось, перевернул всю мою жизнь. С потрясающим красавцем, похожим на героев-любовников из французских фильмов, соблазняющих чужих жен. Но Жак соблазнил меня, хотя тогда я еще не была замужем. Впоследствии я тысячу раз думала о том, как меня угораздило стать его невестой, но так и не нашла ответа.

В ту первую ночь — ночь после нашей первой встречи — мы лежали вместе в душистой пене в шикарной ванне и любовались залитым лунным светом океаном. Только француз мог заказать номер, побеспокоившись о виде из окна ванной комнаты. Вот так все и началось. Мне едва исполнилось двадцать четыре года, и я была той наивной Джесс, убежденной, что целоваться можно только после третьего свидания, какой меня воспитала мама. Но я уже довольно долго работала и сумела накопить денег на первый в своей жизни недельный отпуск. Так почему не завести безумный роман с экзотическим французом на карибском острове, где воздух напоен такими пьянящими ароматами? Я ощущала абсолютную свободу и была совершенно не похожа на себя. Словно меня забросило сюда ФБР, снабдив новыми документами и легендой. В течение целых семи дней я могла делать все, что было угодно моей душе. Или, как я поняла позже, все, что было угодно Жаку.

Итак, в нашу первую ночь я лежала обнаженная в ароматной пене, а потрясающе красивый мужчина массировал каждый квадратный дюйм моего тела. И вдруг он сказал: «Je veux laver cheveux belles» — «Я хочу вымыть твои прекрасные волосы». Неужели он сказал именно это? Мой школьный французский оставлял желать лучшего, и тогда я подумала, что он предлагает помыть моих прекрасных коней. И то, и другое казалось мне одинаково бессмысленным, пока Жак не начал чувственно поглаживать мои волосы — так, что вскоре мы оба почти потеряли голову.

Люси думает, что она поглощена страстью? Как-нибудь надо будет сравнить то, что она чувствует сейчас, с моими ощущениями в ту первую неделю. Когда отпуск закончился, мне хотелось умереть, но вместо этого я вернулась к себе домой в Огайо и возобновила работу в музее, которая теперь уже не казалась мне такой шикарной. А потом Жак начал звонить. У него была квартира в Нью-Йорке, и он предложил мне переехать к нему. Он говорил, что скучает по мне. Что я нужна ему. Что он хочет вновь сжать меня в своих объятиях. Я сказала маме, что ненадолго съезжу в Нью-Йорк, тут же купила билет на самолет и собрала свою самую большую дорожную сумку.

Страсть не ослабевала целых шесть месяцев, может, даже год. Мы пили вино и занимались любовью. Обедали и занимались любовью. Принимали ванну и занимались любовью. Для разнообразия мы ходили в рестораны, пили шампанское и страстно целовались, не в силах дождаться, когда вернемся домой и займемся любовью. Он постоянно гладил мне руку, и одна из моих подруг как-то язвительно заметила, что кожа на ней скоро протрется. Замужество стало для меня простой формальностью, потому что мы и так никогда не разлучались.

Ах, Люси, ты не поверишь, если я скажу, что любовная лихорадка не может длиться вечно. Что каким бы потрясающим ни был секс, со временем захочется чего-то еще. За день до того, как Жак сделал мне предложение, я составила список всех «за» и «против» продолжения наших отношений. Против: языковые, религиозные и политические различия; его нежелание иметь детей; его стремление всегда поступать по-своему (не говоря уже о том, что все французы поголовно обожают Джерри Льюиса). И так далее — всего восемнадцать пунктов. Колонка «за» была представлена единственным аргументом: он заставляет меня чувствовать радость жизни. И этот единственный довод перевесил все остальные, его было достаточно, чтобы изменить мою жизнь, чтобы заставить меня переступить черту.

Возможность вновь почувствовать радость жизни. Не этим ли привлекает тебя Хантер Грин, Люси? Если это так, я тебя понимаю. Я и сама отдала бы все на свете, чтобы вернуть это забытое ощущение.


4


Из Лос-Анджелеса Люси возвращается в отвратительном настроении. Она два дня не встает с постели, что совершенно на нее не похоже.

— У меня все кружится перед глазами, — жалуется она шепотом, когда я подхожу к ней с чашкой свежезаваренного зеленого чая.

— В физическом или метафизическом смысле? — уточняю я.

Люси непонимающе смотрит на меня, и мне приходится сформулировать вопрос по-иному:

— Я хотела спросить: тебя тошнит или это Хантер произвел на тебя такое потрясающее впечатление?

— Ты что, с ума сошла? — Она выпрыгивает из огромной двуспальной кровати и расправляет голубое стеганое пуховое одеяло от «Фретт» в пододеяльнике из египетского хлопка. Ее жизнь может представлять собой настоящий бардак, но ее комната — никогда.

— Успокойся. Ты просто немного переутомилась, тебе не кажется? Лучше попей чаю.

— Я не хочу чаю.

Что ж, это уже прогресс. Думаю, Люси не захочется попробовать и сахарного печенья, которое я принесла специально для нее. Я вздыхаю:

— Послушай, Люси, если для тебя настали трудные времена, вероятно, я смогу чем-нибудь помочь. Что я могу для тебя сделать?

— Я не уверена, что времена действительно такие уж трудные, но все равно спасибо. — Она потягивается, потом кладет руки на стройные бедра. — В довершение ко всему у меня жутко болит спина. Такое ощущение, что мне восемьдесят лет!

Я подавляю желание заметить, что боли в спине часто связаны со стрессом — или с чрезмерным увлечением сексуальной гимнастикой, и вместо этого выражаю сочувствие:

— Не говори! Я тоже поднимаюсь с постели с таким скрипом! Что бы ни писали в журналах, сорок ничем не лучше восьмидесяти.

— Я всегда считала, что сорок ничем не лучше пятидесяти, — отвечает Люси, и я с радостью замечаю, что она улыбается.

— А как насчет ботокса? Он помогает при болях в спине? — Я перевожу разговор на только что открытое мной лекарство от всех болезней. — Слышала, что его используют при мигренях.

Люси закатывает глаза:

— Боже, как ты наивна! — Она похлопывает меня по руке. — Его используют лишь, чтобы вытрясти из тебя побольше денег. — Подруга замолкает, и ее глаза вдруг загораются. — А знаешь, что нам сейчас нужно?

Только не новое белье, как в прошлый раз, молюсь я про себя.

— Тайский массаж! — восклицает она, вновь становясь прежней Люси. — Увидишь, это просто потрясающе! Ты ведь пойдешь со мной? — По своему обыкновению, она, не дожидаясь ответа, щелкает пальцами и тут же начинает действовать. — Я сейчас позвоню и договорюсь о сеансе.

— Лечь на ковер лицом вниз, руки за голову!

Многообещающее начало, особенно если учесть, что на мне нет ничего, кроме тонкого хлопчатобумажного одеяния, полы которого удерживаются вместе с помощью тесемки, служащей поясом. Плотный мужчина, отрывисто отдающий приказания, находится всего в нескольких дюймах от нас. Он сгибает мускулистую руку, и мне кажется, что змея, вытатуированная на его мощном бицепсе, делает бросок и вот-вот меня ужалит.

— Это сеанс массажа или подготовка к ограблению банка? — шепотом спрашиваю я Люси.

— Ш-ш, не время для шуток. Сосредоточься и просто делай то, что он говорит.

Люси кажется невозмутимой, как буддийский монах, что для меня совершенно непостижимо, поскольку м-р Бицепс, он же врач-массажист, бесцеремонно подталкивает нас к подушкам, лежащим на полу. Уютная комната залита мягким светом, в углу мерцает лампа с лавандовым маслом, воздух наполнен одуряющим запахом ванили, от которого меня начинает тошнить. Слава Богу, что хоть не слышно стонов невидимых духов янни. Люси уверяла меня, что благодаря тайскому массажу каждая мышца моего тела расслабится, однако в настоящий момент все они напряжены до предела.

— А теперь, леди, снимите халаты и все, что под ними, — произносит мужчина, с которым я познакомилась всего пять минут назад. Этот человек с однодневной щетиной и заказанным по почте дипломом Американского общества массажистов уверен, что я отнесусь к предложению обнажиться перед ним как к чему-то само собой разумеющемуся. Однако Люси, к моему удивлению, тут же сбрасывает халат и принимается стягивать стринги.

В следующий момент я уже лежу лицом вниз на полу рядом с Люси и, зажмурившись, изо всех сил пытаюсь расслабиться, раз уж это так необходимо. Но как я могу это сделать? Только я начала расслабляться, как до меня дошло, что массажист уселся на меня верхом — всей своей двухсотфунтовой массой — и крепко держит мои запястья. Я стараюсь повернуться, чтобы понять, что происходит, но мастер Рави, как он велел нам себя называть (хотя я абсолютно уверена, что священник при крещении дал ему совсем другое имя), прижимает мои руки к полу, не позволяя мне шевельнуться.

— Напряжение покидает ваши мышцы и переходит в мои руки. В мои руки. В мои руки, — как заклинание повторяет мастер Рави и усиливает хватку. — Поэтому вы расслабляетесь. Вы расслабляетесь. Вы расслабляетесь. Вы находитесь в гармонии со всем миром. В гармонии со всем миром. В гармонии со всем миром.

Интересно, парень заикается или у него просто ограниченный словарный запас?

Он бормочет, потом начинает трястись, и я понимаю, что сейчас потеряю сознание. Эта мысль путает меня. Кровь не поступает к моим рукам уже по крайней мере четыре минуты. Мне кажется, они уже мертвы. Они наверняка мертвы. Они мертвы.

Когда мои руки онемели настолько, что не смогли бы удержать пакетик с воздушной кукурузой, мастер Рави резким рывком забрасывает их себе за голову и прижимает к своей шее. В результате моя грудная клетка выгибается так, что мне вполне удается поза кобры, которая раньше у меня никогда не получалась, а мои груди упираются прямо в лицо Люси.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спрашивает она. Я даже не пытаюсь ответить, потому что мои голосовые связки настолько напряжены, что не могут издать ни звука, а из легких, похоже, выпустили весь воздух.

«Погоди, Люси, — думаю я. — Вот придет твоя очередь, тогда узнаешь».

На какой-то благословенный момент мастер Рави отпускает мои руки, и я чувствую облегчение. Но он тут же превращается в разъяренного коршуна, поднимает меня в воздух, а потом швыряет на ковер, на который я шлепаюсь в позе миссионера. После чего он, конечно же, опять взгромождается на меня и начинает прижимать к полу мои плечи.

— С-сдаюсь, — бормочу я, заикаясь, — ваша взяла.

Но и этого ему мало. Во второй части программы он вытягивает и скручивает мое тело, заставляя меня последовательно принимать позы, которые произвели бы впечатление на любого пенсильванского кондитера, специализирующегося на выпечке голландских кренделей. Несмотря на сопротивление, неожиданно я начинаю получать от всего этого удовольствие. Не знаю, что ему удалось ослабить — напряжение в моих мышцах или мой дух, но примерно через двадцать минут я ощущаю теплоту и приятное покалывание во всем теле. Я чувствую такое умиротворение, что комната кажется мне залитой розовым светом, а смысл жизни становится гораздо, гораздо понятнее. У-ух! «Что, интересно, они подмешали в лавандовое масло?» — думаю я, но не успеваю почувствовать беспокойство и погружаюсь в легкое забытье, а мастер Рави тем временем оставляет меня в покое и принимается за Люси.

Через полчаса мы с Люси с трудом влачим наши расслабленные тайским массажистом тела в сауну, нагретую до ста восьмидесяти градусов. Каждая из нас заплатила сто пятьдесят долларов лишь за то, чтобы испытать те же ощущения, что заставляют тысячи нью-йоркцев каждое лето покидать город. Мы потягиваем минеральную воду «Эвиан» из маленьких бутылочек, сидя на жестких скамьях и бездумно глядя на пылающие угли.

— Потрясающе, правда? — произносит Люси, вытирая пот со лба. Полотенце падает ей на колени, обнажая грудь. Люси опять голая. Так для чего, спрашивается, ей персональный продавец в «Барнис»?

— Потрясающе, — соглашаюсь я. — Как ты узнала об этом массажисте?

— Я услышала о мастере Рави в Лос-Анджелесе. Там у него тоже есть салон.

— Похоже, в Лос-Анджелесе тебе скучать не приходится.

— Я всегда нахожу время для чего-то помимо работы, — холодно произносит Люси и, могу поклясться, начинает быстро моргать.

О нет! Пожалуйста, не надо. Только не это!

— Только не говори, что ты ходила к мастеру Рави вместе с Хантером!

— С Хантером? — визжит Люси.

Это что-то новое. Люси никогда раньше не визжала. Моя утонченная подруга совсем раскисла, и дело не только в жаре.

— Просто смешно, — поясняет она. — Хантер и дзэн — совершенно несовместимые вещи. Хантер для этого слишком крутой.

— В каком смысле?

Люси хихикает:

— В том смысле, что он любит всякие крутые вещи: ест говядину, пьет виски «Джек Дэниелс». Ты бы видела нас в ресторане. Он заказывает бифштекс с гарниром, а я салат, иногда даже без соуса. И Хантер начинает меня дразнить, называет глупой маленькой девочкой. Он такой замечательный!

Люси замолкает, чтобы сделать глоток «Эвиан». Я вдруг чувствую сильную жажду и в два глотка опустошаю бутылку. Ничего себе! И это говорит та самая женщина, которая считала мясо пищевым эквивалентом «Энрон»!

— Но, похоже, он не совсем твой тип, — неуверенно произношу я.

— Да, не совсем. Но мне нравится в нем то, что он готов все взять на себя. Всегда и во всем. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду. — Она лукаво смотрит на меня, ожидая дальнейших вопросов. Но мне не хочется их задавать, и Люси замолкает.

Погруженная в собственные мысли, она водит по груди пальцем с безупречным маникюром, рисуя кружки.

— А хочешь, я расскажу тебе, как у нас все началось? — через некоторое время спрашивает Люси. — Мы поднимались в лифте в моем отеле, и он вдруг уткнулся носом мне в шею и прошептал, что я очень красивая. А потом начал целовать меня. Очень настойчиво.

Он зашел ко мне в номер, и у меня даже не было времени подумать, что же мы делаем. Он просто стянул с меня свитер и отнес меня на кровать. — Глаза Люси приняли отсутствующее выражение, которое бывает только у влюбленных женщин и душевнобольных. О Господи, неужели все это мне не снится? — Он такой сильный. Такой настойчивый. Впервые в жизни мне не нужно было принимать никаких решений. Он все контролирует сам. Мне это так нравится! Секс с ним — совсем другое дело. Это совсем не то, что с…

Достаточно, все понятно. Совсем не то, что с Дэном. По крайней мере Люси хватает такта не закончить фразу. А я не собираюсь пускаться в рассуждения о том, что секс с Дэном основывается на любви, преданности и совместной жизни, в то время как заниматься любовью с Хантером — все равно что сходить поужинать во «Времена года». Приятное местечко, но оно тебе не принадлежит.

Люси трогает пальцами свои волосы.

— Мне кажется, Хантер так успешен, потому что знает, чего хочет, и всегда этого добивается. А в данный момент он хочет меня.

Мне кажется, я видела подобную сцену в «Унесенных ветром».

— А что ты скажешь на это? — продолжает Люси таким тоном, словно я умоляю ее рассказать что-нибудь еще. — В прошлые выходные я ехала к нему домой, и вдруг он позвонил мне на сотовый и сказал, что ждет меня… И добавил кое-что еще. Он сказал: «Твое дело — постучать в дверь, а я позабочусь обо всем остальном». И потом повторил это еще раз, очень медленно и эротично: «Просто постучи в дверь, а я позабочусь обо всем остальном». Вот и сейчас, когда я тебе это рассказываю, у меня мурашки бегут по коже. А представляешь, что я чувствовала тогда?

Я знаю лишь, кем почувствовала бы себя на ее месте. Глупой детсадовкой. Однако мне понятно, почему эти слова произвели на нее такое сильное впечатление. Люси нравится, когда все заботы на себя берет кто-то другой. Это заставляет ее ощущать собственную сексуальность. Постфеминистка встречает постнеандертальца и теряет голову. Дэн, вполне успешный муж Люси с ямочкой на подбородке и любовью к джинсовым рубашкам, помогает ей мыть посуду и отвозит детей в школу. Но у него есть огромный недостаток: он не швыряет ее на кровать в манере мастера Рави.

— У меня тоже есть новости, — сообщаю я. Так ли уж мне хочется сменить тему разговора или я действительно нуждаюсь в совете? — Мой бывший прислал мне письмо по электронной почте. Он приезжает в Нью-Йорк.

— Твой бывший? Ты имеешь в виду Жака?

— Других бывших у меня нет, — отвечаю я со смехом.

Люси качает головой:

— И ты позволила мне все это время нести чепуху, когда у тебя такие новости!

Действительно, как глупо. Люси всего лишь отсиживалась в номере отеля с ведущим игрового шоу и парой наручников — последнее лишь моя догадка, — а настоящая-то новость — это письмо Жака.

— Так ты собираешься с ним встретиться? — спрашивает Люси.

— Если успею до вторника сбросить пять фунтов.

— Перестань, ты и так отлично выглядишь. — Она внимательно меня оглядывает, и я благодарю Бога, что мое полотенце на месте. — Сколько времени ты его не видела?

— Одиннадцать лет, или три жизни. Последний раз, когда я о нем слышала, он в очередной раз женился. Или нет, разводился.

— Может, он надеется, что ты к нему вернешься?

— Не говори глупости, он может получить любую женщину, какую только захочет. К тому же он богат и все еще сексуален, а я уже сошла с дистанции.

— Значит, просто решили вспомнить прошлое?

— Люси, твоих занятий сексом вполне хватит на нас обеих, — отвечаю я. — Во всяком случае, конец истории мне уже известен.

— Вот что больше всего привлекает меня в Хантере, — подхватывает Люси. Она так поглощена собой, что, потратив девяносто секунд на обсуждение моей личной жизни, мы вновь возвращаемся к ее проблемам. — Невозможно предугадать, что случится с нами завтра. Я неожиданно поняла, что мир полон возможностей. Кто знает, а вдруг моя жизнь изменится?

— Она действительно может измениться, — говорю я насмешливо, сама того, впрочем, не желая. Просто Люси лишила меня единственного шанса поговорить о Жаке, и я не намерена и дальше выслушивать ее излияния. — Ты можешь разрушить свою семейную жизнь. Которая, как мне кажется, не так уж плоха.

— Она не только не плоха, она замечательна, — отвечает Люси и вытирает глаза уголком полотенца. — Не думай, что я полная идиотка, какой тебе, наверное, кажусь.

Я молчу, поскольку не знаю, что ответить.

— Послушай. — Люси заходит с другого конца. — Я знаю, что у меня сейчас есть. Я люблю свою семью. Я не собираюсь ее бросать и портить жизнь своим близким. Как ни странно, Хантер может даже укрепить наш брак, потому что мне хорошо с ним. А если хорошо мне, хорошо и моей семье.

Это что-то новенькое. Теория просачивания применительно к оргазму. Я в изумлении смотрю на Люси:

— Как прикажешь тебя понимать? Хантер нужен тебе, потому что может изменить твою жизнь? Или потому, что выполняет роль прозака?

— Может, прозак — это как раз то, что мне нужно, — вздыхает Люси. — Представляешь, что у меня впереди? Близнецам уже шестнадцать. Совсем скоро они поступят в колледж. Иногда мне кажется, что большая часть жизни уже прожита.

Так вот в чем дело. Классический кризис среднего возраста. И Люси, не собираясь дожидаться, пока гнездо опустеет, готовится покинуть его сама.

— У тебя отличная работа. — Я пытаюсь показать ей, что в жизни есть и светлые стороны. — И уж с ней-то ничего не случится.

Люси пожимает плечами:

— Моя работа уже давно потеряла для меня очарование. Главным образом из-за того, что постоянно приходится спешить, чтобы дети, встав в шесть утра, увидели маму дома. И знаешь, что я тебе скажу? Когда мальчики покинут дом и я смогу проводить в Лос-Анджелесе столько времени, сколько захочу, мне это уже будет не нужно. Лучшая часть моей жизни связана с детьми. И она подходит к концу.

Жаль, что ужасная Синтия не слышит этих слов и никогда не поймет, что можно разрываться между двумя побережьями, носить ботинки из крокодиловой кожи, быть успешным продюсером, получать премии «Эмми» и при этом оставаться женщиной, для которой главное в жизни — ее дети.

Я знаю, что мне больше всего нравится в Люси, — то, что у нее есть четкие приоритеты. Она полностью контролирует свою жизнь. Знает, что главное, а что второстепенное. По крайней мере раньше знала. Если ее мальчики поступят в Гарвард — а скорее всего так и будет, — Синтии, чтобы оправиться от удара, потребуется кое-что посерьезнее йоги.

— Тебе всего сорок один, — напоминаю я Люси. — Даже Когда близнецы поступят в колледж, у тебя впереди еще будет целая жизнь.

— Дело в том, — продолжает она, рассеянно крутя на пальце обручальное кольцо, — что мы с Дэном поженились очень рано. Двадцать лет назад! И все это время главным для нас были дети. Что же мы будем делать в следующие двадцать лет?

— Заботиться друг о друге, — отвечаю я. — Друг о друге и о Лили. Она еще не скоро станет взрослой.

— Да, слава Богу, — соглашается Люси. — Но когда дома останется только Лили, мы сможем переехать на Манхэттен. Или в Лос-Анджелес. Уверена, она будет в восторге.

— Ты уже строишь планы? — удивляюсь я, мысленно прикидывая, с кем Люси связывает свои фантазии насчет переезда — с Дэном или Хантером.

— Пока никаких планов у меня нет, но я начинаю об этом подумывать. Прикидываю, что можно будет сделать…

Она снова начинает чертить на груди дурацкие круги, и у меня вдруг все плывет перед глазами. Хватит, с меня довольно.

— Я умираю от жары, — заявляю я, пытаясь подняться. — Давай выбираться отсюда, а то мы навсегда останемся красными как раки.

Мы идем в раздевалку, и, стоя под душем, я вдруг понимаю, что роман Люси меня по-настоящему достал. И дело вовсе не в моральных принципах. Просто она перестала интересоваться мной и моими делами — например, письмом от моего бывшего, которое раньше подверглось бы по меньшей мере двадцатиминутному тщательнейшему анализу. Одно из преимуществ одинокой женщины заключается в том, что ее замужние подруги затаив дыхание следят за событиями каждой серии этой увлекательной мыльной оперы — ее личной жизни. Какая постановка! Какие костюмы! Какой секс! Или, наоборот, его отсутствие… Но Люси и здесь меня обскакала. Ее роман с Хантером не идет ни в какое сравнение с одним из тех сериалов, которые показывают в середине дня, — его по праву можно назвать фильмом недели.

Выключив душ, я понимаю, что приняла решение — причем без помощи Люси — поужинать с Жаком во вторник. Почему бы и нет? Когда-то я была замужем за этим человеком, а теперь мы вполне можем стать друзьями. Ну, пусть не совсем друзьями. Честно говоря, я не очень представляю, как мы вместе отправимся в кино на новый фильм или будем потягивать горячий шоколад, обсуждая строительство туннеля между Парижем и Лондоном. Но мне интересно узнать, что произошло в его жизни. А кроме того, я хочу проверить, почувствую ли вновь тот же трепет, если его рука случайно коснется моей руки, и встанет ли у меня опять комок в горле, как бывало всегда, когда он садился напротив и задумчиво смотрел мне в глаза.

Кроме того, я никогда не пробовала знаменитый яблочный мартини по пятнадцать долларов за бокал, который подают в «Балтазаре». А если за него заплатит Жак, я смогу заказать даже две порции.

Я опять прихожу раньше назначенного времени. Перед «Балтазаром», как и следовало ожидать, толпятся долговязые модели в мини-юбках, приземистые инвестиционные банкиры с хищными лицами и — неужели прошло столько времени? — вполне обычные люди.

Что со мной опять? Я ведь прекрасно помню, что Жак никогда и никуда не приходил вовремя. Войдя в ресторан, я собираюсь пройти в дамскую комнату и быстренько причесаться, как вдруг слышу:

— Mon petit chouchou![21 - Мой маленький кочанчик! (фр.)]

Голос Жака перекрывает все звуки в баре, и, прежде чем я успеваю оглянуться, он уже обнимает меня и целует в обе щеки. Потом вновь сжимает своими сильными руками и не отпускает несколько дольше, чем я ожидала. Оказывается, я забыла и то, какие крепкие у него мышцы, и это смешное имя petit chouchou, которое он придумал для меня. Только французу могло сойти с рук такое прозвище — «Мой кочанчик». Не снимая руки с моего плеча, он наклоняется и нежно заглядывает мне в глаза.

— Mon amour, ты все так же безумно красива, как и прежде!

Жак и сам выглядит неплохо. Кудрявые волосы подстрижены короче, чем раньше, но взгляд глубоких карих глаз все такой же пронзительный. К тому же он, очевидно, достаточно долгое время провел в Кот-д'Азуре, о чем свидетельствует его ровный бронзовый загар, и, конечно же, одет в накрахмаленную белую сорочку от «Тернболл и Ассер», выгодно оттеняющую смуглую кожу, — прямо как в старые добрые времена. Тело у него крепкое, без капли лишнего жира, этого неизменного спутника среднего возраста. Оценил ли он мою не менее стройную фигуру? Надеюсь, мне удастся избежать прикосновения его рук к моей талии и он не поймет, что такого потрясающего эффекта я достигла, втиснувшись в утягивающий пояс от «Сакс». Говоря по правде, мне немного трудно дышать, но я благодарю Бога, что сейчас по крайней мере не носят корсетов. Хотя, черт возьми, особой разницы не вижу.

Жак легкой походкой идет к бару, чтобы взять бокал с вином, и метрдотель тут же ведет нас сквозь толпу элегантно одетых мужчин и женщин к столику на двоих, на котором стоят зажженные свечи.

— Потрясающе, — говорю я, как всегда пораженная умением Жака безупречно обставить сцену.

— Для тебя — все, что угодно, — отвечает он, когда мы усаживаемся рядом на бархатную банкетку. Как мне кажется, слишком близко друг к другу, чтобы чувствовать себя непринужденно.

Но тут приносят «Шато-Марго», и Жак поднимает бокал:

— За то, что мы снова вместе — и там, где нам и следует быть!

Мы чокаемся, и я делаю глоток.

За то, что мы снова вместе там, где нам следует быть? Неужели я только что за это выпила?

Эй, не стоит так спешить. Я еще не готова к серьезным отношениям.

— Итак, — задаю я самый скучный вопрос на свете, — что ты делаешь в Нью-Йорке?

— Занимаюсь бизнесом и наслаждаюсь жизнью, — отвечает он. — С бизнесом уже покончено, а наслаждение — это ты.

Жака не так-то легко поставить в тупик. Кроме того, я начинаю вспоминать, как это приятно, когда с тобой флиртуют. С тех пор как представитель «Федэкс» сменил маршрут, никто даже не пытался это делать.

— Я скучал, — продолжает Жак, — и каждый день думал о тебе. Прошло столько времени, но ты всегда со мной.

Такие приемы в духе старых кинофильмов всегда действовали на меня безотказно. Я чувствую легкий трепет — это забилось мое сердце или я просто проголодалась? Может, съесть пока кусочек хлеба? Черт бы тебя побрал, Жак! Именно такой трепет я ощутила и в тот первый день. Но больше этот номер не пройдет.

— Ну и как ты поживаешь? — Я изо всех сил стараюсь вернуться на землю. — Я почти ничего о тебе не слышала.

— Сейчас расскажу. С бизнесом полный порядок. Ну а с остальным?.. Я получил суровый урок. Как я был глуп, топ amour! У меня была ты — любовь всей моей жизни, но я тебя потерял… Да, мне нравились и другие женщины, — добавляет он таким тоном, словно речь идет о круассанах, — но я никого не любил так, как тебя.

Жак никогда не отличался умением вести светскую беседу. И как ни странно, это тоже напоминает мне о прежних днях. Однако я не сомневаюсь, что в промежутке между мной и девушками-круассанами он наверняка говорил такие же слова кому-то еще.

— Разве ты не женился во второй раз?

— Женился, но это совсем другое. Ничто не может сравниться с тем, что было у нас с тобой.

Следует ли мне оставить эту тему? Пожалуй, если выпить еще вина, я смогу сдержаться. Но кое-что все же необходимо прояснить.

— Как это произошло? Ты встретил молодую красивую женщину и не смог устоять?

— Нет, просто я был stupide[22 - Глупцом (фр.).]. Когда ты ушла, я… Как бы это тебе объяснить? Я вновь почувствовал себя холостяком. И какое-то время мне это даже нравилось. Ну а потом перестало нравиться. Три года назад мы поженились, а недавно я развелся. И вот опять оказался в Нью-Йорке. Ну а теперь ты расскажи мне свою histoire[23 - Историю (фр.).].

Что ж, я предвидела этот вопрос и не поленилась специально для Жака составить собственные «Конспекты Клиффа»[24 - Небольшая книжечка, в которой в сжатой форме излагается основное содержание литературного произведения. Такие издания очень популярны у американских учащихся.] — о том, как я счастлива и как прекрасна моя жизнь. И ничего другого он от меня не услышит.

— Мне было очень одиноко, — слышу я свой голос. Боже! Это не те слова, которые я приготовила. Откуда они взялись? — То есть я хотела сказать совсем другое, — быстро добавляю я.

— Все в порядке. Я понимаю, — говорит он и берет мою руку.

Но он не может этого понять, потому что я и сама не понимаю ничего, кроме того, что сижу рядом с Жаком в «Балтазаре», он держит меня за руку и наши колени соприкасаются.

Наконец мы делаем заказ. Старательно жуем пережаренный и непомерно дорогой эскалоп. Смотрим друг другу в глаза — конечно же, задумчиво. Болтаем о былых временах, вспоминая только те дни, когда были безмятежно счастливы. Жак воскрешает в моей памяти круиз по Эгейскому морю, когда мы каждую ночь танцевали на палубе при полной луне. Я всегда хотела спросить, как это ему удалось сделать так, что луна была полной целую неделю. Но сейчас не самое удачное время. Не стоит поднимать этот вопрос теперь, когда мы так нежно улыбаемся друг другу и не переставая бормочем о том, как прекрасна была когда-то наша жизнь.

Сидя с Жаком за столиком в «Балтазаре», я вдруг понимаю, что зря истязала себя диетой. Для него я навсегда останусь двадцатичетырехлетней девушкой со свежим личиком. И мне чертовски нравится, что кто-то видит меня такой. Зачем мне косметолог, если у меня есть Жак? Никакая лазерная шлифовка не даст женщине того ощущения молодости, которое она испытывает, видя свое отражение в глазах старого любовника.

— Ну что, — спрашивает Жак, легонько пожимая мне пальцы и допивая капуччино, — пойдем? Я отвезу тебя домой.

На самом деле я еще не готова уйти, но расставаться все равно когда-то нужно.

— Думаю, мне лучше взять такси до вокзала, — говорю я, горько сожалея о том, что уже не живу в городе — ведь тогда вечер мог бы продлиться за счет романтической прогулки по мощеным улицам Сохо. — У меня больше нет квартиры в Нью-Йорке.

— Не волнуйся, я знаю, что ты переехала, — успокаивает меня Жак. — Я как раз собирался отвезти тебя домой.

В этом районе никто не ездит на личном автомобиле, к тому же вся улица перед «Балтазаром» пестрит предупреждениями «ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ ПРИПАРКОВАТЬСЯ ЗДЕСЬ» (где еще, кроме как в Нью-Йорке, нужно платить за само право подумать о парковке?). Но Жак, как всегда, играет по собственным правилам, и, выйдя из дверей ресторана, мы тут же усаживаемся в ожидающий нас черный «мерседес».

Я даже не пытаюсь подсказать Жаку, как доехать до Пайн-Хиллз: судя по тому, на какой ноте окончился этот вечер, маршрут уже заложен в бортовой компьютер его автомобиля. CD-проигрыватель, как выясняется вскоре, тоже запрограммирован. Первой звучит медленная композиция «Ю-Ту» под названием «Прекрасный день», ее сменяет Ленни Кравиц с песней «Не могу тебя забыть», за которой следуют уже более темпераментные ранние мелодии Барри Уайта. Я сижу затаив дыхание, но нисколько не сомневаюсь в Жаке — моем Жаке, который всегда был таким благоразумным! Что бы он ни задумал, я знаю, что сегодня вечером не услышу «Изнасилуй меня» в исполнении «Нирваны».

Жак сворачивает на Уэст-Сайд-хайвей, а я уютно устраиваюсь на мягком кожаном сиденье и закрываю глаза. Жак гладит мою руку. Ах как это замечательно! Рядом со мной мужчина, который может одновременно вести машину и гладить мне руку.

Когда мы подъезжаем к моему дому, он обходит автомобиль и помогает мне выйти, потом ведет меня на крыльцо и молча идет за мной в дом. Я не сразу нахожу выключатель, а потом вдруг слепну от яркого света, неожиданно залившего холл. Теперь, когда я вновь оказалась на своей территории, мое настроение резко меняется. Той романтично настроенной особы, которой я была в «Балтазаре», больше нет.

— Моя дочь сегодня ночует у друзей. Очень жаль, что ты ее не увидишь, — говорю я своим обычным тоном мамаши из пригорода. — Но я могу показать тебе дом.

— Bien sur[25 - Конечно (фр.).].

Мы начинаем осматривать дом, и я ощущаю себя полной идиоткой. Если бы я любила проводить подобные экскурсии, то вполне могла бы вступить в местное отделение клуба «Дом и сад».

Мы молча проходим через гостиную, столовую и кухню, которые я крайне остроумно представляю как гостиную, столовую и кухню. И что же делать теперь? Может, показать подвал? Жак, стараясь поддержать меня, оглядывает кухню с таким благоговением, словно переступил порог собора Парижской Богоматери.

— C'est magnifique![26 - Это потрясающе! (фр.)] — произносит он с восторгом.

С первым этажом покончено, и мы медленно поднимаемся наверх, чтобы отдать должное спальне Джен, неофициально именуемой усыпальницей Джастина Тимберлейка, и моему кабинету, обставленному мебелью из «ИКЕА»; немного ускорив шаг, довольно быстро проходим мимо моей спальни — я лишь вскользь упоминаю назначение этого помещения. И наконец почему-то останавливаемся перед ванной комнатой для гостей.

Жак заглядывает внутрь и с удивлением смотрит на стоящего там монстра на изогнутых ножках.

— Старая ванна, вполне подходящая для старого дома, — весело говорю я. — Решила ее не менять, потому что она кажется мне настоящим антиквариатом.

— А в ней можно мыться?

— Конечно.

Жак идет по деревянному полу к ванне, приседает на корточки и открывает кран. Он крутит старый вентиль, пока вода не достигает нужной температуры.

— А где затычка? — спрашивает он.

Затычка? Для чего она ему? Когда мы благополучно миновали мою спальню, я решила, что теперь нахожусь в безопасной зоне. Как я могла забыть, что обсуждение самых скользких тем Жак привык начинать с масла для ванны?

Не успев решить, что делать дальше, я замечаю затычку на крышке корзины для грязного белья и начинаю крутить ее в руке. Но Жак забирает ее у меня и закрывает сливное отверстие.

— Жак, мы не должны этого делать, — говорю я и через секунду понимаю, что произношу эти слова мысленно, потому что его руки ложатся мне на плечи, а губы легко касаются моей щеки. Я не пытаюсь высвободиться, и Жак целует мне шею, потом щекочет ухо, бормоча какую-то нежную чепуху по-французски. Я не понимаю смысла слов, но ясно ощущаю звучащую в них страсть. Жак целует меня в закрытые глаза и все крепче прижимает к себе. Наконец наши губы встречаются, и мы растворяемся в вечности, для которой не существует ни прошлого, ни настоящего.

Я больше не могу ни о чем думать. Жак расстегивает на мне блузку, я не сопротивляюсь. Он проводит пальцем по моей груди, и я едва не задыхаюсь. Вероятно, два или три фунта из тех шести, что я набрала за последние годы, осели на моем бюсте, потому что, когда он, расстегнув на мне лифчик, отступает на шаг, я вижу вспыхнувшее в его глазах удивление.

— Ты даже красивее, чем раньше, — говорит он.

— Старше.

— И красивее, — повторяет Жак.

Я едва удерживаюсь, чтобы не сказать, что груди у меня уже не такие упругие, как раньше, а веснушки над ними дерматолог назвала «возрастными пятнами».

Вместо этого я позволяю Жаку расстегнуть молнию на моей черной шелковой юбке и снимаю ее одним плавным движением, вместе с утягивающим поясом.

— Это несправедливо, — протестую я, потому что он все еще одет, а я стою перед ним в одних черных кружевных трусиках.

Но он не спешит. Жак вообще никогда не торопится. Он целует мои груди — сначала легонько, потом более настойчиво, и его бедра прижимаются к моим. Я начинаю раздевать его, а он подводит меня к ванне. Я пробую ногой ледяную воду, издаю негромкий крик и смеюсь.

Жак тоже смеется, потом жестом сэра Уолтера Рели[27 - Уолтер Рели (1552–1618) — английский мореплаватель, писатель, историк. Фаворит Елизаветы I. По В. Скотту, когда карета королевы завязла в грязи, расстелил перед Елизаветой свой плащ.] расстилает на полу полотенце. Он изменил свой план и решил начать не с воды, а с суши.

— Пол все равно очень жесткий, — возражаю я, в душе ругая себя за то, что не купила плюшевый коврик производства «Филдкрест», удовлетворившись продукцией «Таргет».

Жак придвигается ко мне и берет мое лицо в ладони.

— Так куда же мы пойдем, mon amour? — спрашивает он.

Я смотрю на его почти обнаженное гладкое мускулистое тело и с удивлением слышу собственный шепот:

— Знаешь, у меня очень, очень мягкая кровать.

Спустя несколько часов, еще не совсем проснувшись, я обнаруживаю, что мы с Жаком заснули так, как засыпали каждую ночь все те годы, — прижавшись друг к другу в тесном уютном переплетении рук и ног. Я чувствую тепло его тела и тяжесть его бедра на моей ноге. Он тоже просыпается и начинает поглаживать мои плечи, потом кладет руку мне на грудь. Я открываю глаза и вижу Жака, который смотрит на меня с нежной улыбкой.

— Ничего не изменилось, mon amour, — тихо произносит он. — Я по-прежнему люблю тебя.

Я придвигаюсь к нему и прижимаюсь лицом к его груди:

— Жак, ты замечательный. Такой же замечательный, как раньше.

Часы показывают всего четыре утра, но я вспоминаю, что ему уже пора вставать: у него билет на семичасовой рейс «Эр Франс». Я и готова к тому, что он совсем скоро уйдет, — и не готова.

Жак нехотя поднимается и начинает одеваться. Я тоже встаю и нетвердой походкой иду к гардеробу. Проигнорировав свой повседневный ворсистый халат, нашариваю шелковый, купленный в «Виктория сикрет», который тысячу лет провисел в шкафу без дела.

Жак останавливается на полпути и возвращается ко мне.

— Ты моя, — шепчет он, обнимая меня и прижимая к стене. Он опять осыпает страстными поцелуями мое лицо, готовый вновь заняться любовью, но «Эр Франс» никого не будет ждать.

— Тебе… пора… Ты опоздаешь на самолет… — бормочу я между поцелуями.

— Мне все равно, — отвечает он. — Я не хочу тебя отпускать.

Но вот он обнимает меня за талию, и мы медленно спускаемся по лестнице. Перед входной дверью мы застываем в последнем долгом поцелуе, после чего он берет мои руки в свои.

— Мне кажется, что мы никогда не расставались, mon petit chouchou, — нежно говорит он. — Итак, решено. Через три недели я вернусь, и мы больше никогда не расстанемся. На этот раз мы не повторим прошлых ошибок.

Мне очень хочется верить Жаку, и я целую его, не произнося ни слова. «Больше никогда не расстанемся» — это звучит чертовски заманчиво.


5


Почти сразу после того, как Жак уходит, я проваливаюсь в волшебный, фантастический сон. Несколько блаженных часов его ничто не нарушает, но потом в мою спальню вбегает Джен, волоча за собой фиолетовый рюкзак, черную дорожную сумку, красный матрасик и розовую подушку с вышитым на ней словом «Принцесса». Дочь экипирована так, словно совершала переход через Гималаи, хотя на самом деле всего лишь ночевала у Лили.

— Как прошел вечер, мам? — спрашивает она.

Я быстро сажусь, чтобы Джен не догадалась, что я только что крепко спала и она меня разбудила. Внимательно посмотрев на свою большую дочку, я улыбаюсь про себя. На шее у нее болтаются наушники от плейера «Американ герл», в руках — стопка журналов «Космогерл!». В свои одиннадцать лет Джен прекрасно знает, что скоро станет девушкой. Хотя играть в куклы ей пока еще нравится ничуть не меньше, чем читать о мальчиках.

— Вечер прошел замечательно, — отвечаю я, подавляя зевок. — Но, похоже, я еще не совсем пришла в себя.

— Ты занималась сексом? — Джен небрежно бросает свой скарб мне на кровать.

Я судорожно кашляю. Интересно, она просто высказывает догадку или, прокравшись ночью к дому, подглядывала в окно? Скорее всего я допустила ошибку, сказав Джен, что собираюсь встретиться со своим бывшим мужем. Ведь во всех книгах написано, что одиноким матерям не следует слишком доверять своим детям. Поэтому я делаю то, что на моем месте сделали бы большинство женщин, — лгу.

— Ну конечно, нет, дорогая. Ведь незамужние женщины не занимаются сексом, разве ты забыла?

Видно, придется запретить ей смотреть сериал «Друзья». Как сможет она мне поверить, если на телеэкране одинокие женщины, наоборот, развлекаются вовсю?

— Жак просто старый приятель, — добавляю я.

Джен вполне удовлетворена.

— Это хорошо, — весело говорит она, — потому что мы с Лили нашли тебе мужа получше.

Получше? Меня подмывает сказать, что Жак не так уж плох, если на то пошло. Но я не хочу делать то, что в книгах о воспитании детей называется «сообщать лишнюю информацию», поэтому откашливаюсь и беззаботно чирикаю:

— А я и не знала, что мне нужен муж. Интересно, и кого вы для меня присмотрели?

Джен роется в кипе журналов и наконец достает из нее номер настоящего, а не девчачьего, «Космополитена».

— Вот здесь, мам. — Она помахивает журналом перед моим носом. — Статья называется «Двадцать пять самых завидных женихов». Я выбрала одного для тебя. Его зовут Баулдер. Как булыжник[28 - Boulder в переводе с английского означает валун, большой камень.].

— Звучит многообещающе, — фыркаю я, но Джен не слышит меня: она быстро листает страницы, ища нужную.

— У всех моделей здесь такие большие сиськи, — огорченно произносит она и смотрит на свою футболку, под которой не угадывается никаких выпуклостей.

Потом начинает тереть рукой ткань, словно надеясь, что от этого грудь быстрее вырастет. Я могла бы отчитать Джен, сказав, что следует говорить не «сиськи», а «груди», и пообещать, что очень скоро они появятся и у нее. Но я знаю, что сейчас она мнё не поверит, и вместо этого предлагаю:

— Ну расскажи мне о Баулдере.

Подумать только: сиськи и булыжники. О чем только не пишут теперь в журналах!

— Ему тридцать три. — Джен смотрит на меня и слегка хмурится. — Он там самый старший, но, надеюсь, не покажется тебе слишком старым. У него такие классные мускулы, и потом, он профессиональный серфингист. Здорово, правда? Мне не хотелось бы из-за него переезжать в Калифорнию, но Лили говорит, что, поскольку Атлантический океан совсем рядом, он сможет работать и здесь. Я собираюсь написать ему письмо.

— Когда напишешь, покажи мне, я проверю, — храбро предлагаю я.

Не хотелось бы, чтобы мое любовное письмо к самому старому холостяку Америки, который тем не менее все же слишком молод для меня, было написано с ошибками.

— Хорошо, потому что я собираюсь ему все про нас рассказать.

Про нас. Конечно, Джен не просто хочет найти мне мужа. Это комплексная сделка: одновременно она хочет получить отца.

Я беру журнал и разглядываю фотографию Баулдера: с нее на меня смотрит парень с обнаженным торсом, доской для серфинга в руках и улыбкой, такой ослепительной, что я еще раз читаю подпись, желая убедиться, что по ошибке не открыла рекламу зубной пасты «Брайтсмайл». У меня нет ощущения, что передо мной моя судьба, однако я могу понять, что привлекло в нем Джен. Этот парень идеально подходит для того, чтобы отнести ее на плечах к океану, где они смогут вмести забавляться прыжками на волнах.

Джен вопросительно смотрит на меня.

— Да, похоже, он мог бы стать замечательным папой, — осторожно говорю я, потому что старое чувство вины вновь дает о себе знать. В принципе меня вполне устраивает, что мы живем вдвоем. Но, несмотря на всю мою безумную любовь к Джен, я не могу заменить ей отца — разве что наполовину. И я постоянно думаю о том, как она относится к тому, что у нее нет стандартного набора из двух родителей, как у других детей.

Однако Джен всецело поглощена устройством свидания, а потому игнорирует мое робкое предложение высказаться о том, как ей живется без папы.

— Для того чтобы принять участие в конкурсе, я должна написать ему письмо, — излагает она правила завоевания Баулдера. — Он прочитает все письма и…

«Или за него это сделает кто-то другой», — думаю я.

— …и выберет девушку, на которой захочет жениться. Вначале «Космо» устроит свидание. Да, кстати, мам, забыла тебе сказать: свидание могут показать по телевидению. Ты не против?.

— Конечно, нет, милая. Чтобы выиграть, я согласна на все.

Слава Богу, что Джен в руки попался именно «Космополитен», а не «Холостяк». По крайней мере надеюсь, мне не придется лезть с этим парнем в горячую ванну, как предлагает последний. К тому же вероятность того, что все это будет иметь хоть какие-то последствия, ничтожно мала.

Джен морщит усыпанный веснушками нос: вероятно, оценивает мои шансы.

— Мам, помнишь, ты говорила, что хочешь сделать колорирование? — напоминает она.

— Что? Ты думаешь, мне не удастся заполучить мужа, не покрасив волосы? — спрашиваю я и притворно вздыхаю: — Хорошо, завтра же пойду в салон. Очень не хочется тебя подвести.

Однако Джен относится к этому делу очень серьезно, и теперь ей кажется, что она меня чем-то обидела.

Дочь подбегает ко мне, обнимает за шею и смачно целует в щеку:

— Я люблю тебя, мам. Ты и так очень красивая. И могла бы иметь любого мужа, какого только захочешь.

— Спасибо, дорогая. Я тоже тебя люблю. — Я крепко обнимаю Джен и провожу по ее спине пальцем, изображая сердце. Она хихикает. — Давай разбирай свои вещи, и пойдем завтракать.

Джен убегает, унося свои сумки.

— Погоди, ты забыла подушку! — кричу я ей вслед, но она не слышит меня, и я улыбаюсь. Какая уважающая себя принцесса будет сама носить свои пожитки?

Когда Джен уходит, я поднимаюсь и надеваю шелковый халат. Хорошо, что она не заметила его валяющимся на полу: она ни за что не поверила бы, что я облачилась в него, чтобы произвести впечатление на Джея Ленно[29 - Ведущий популярного ток-шоу «Сегодня вечером с Джеем Ленно».]. Я поднимаю собственную подушку и крепко прижимаю ее к груди. Невозможно поверить, что всего несколько часов назад на этой кровати, рядом со мной, лежал Жак. Может, мне все это приснилось? Оглядевшись, я не нахожу никаких свидетельств его недавнего пребывания в моей спальне, вроде забытого носка. Тогда я изо всех сил втягиваю носом воздух, и мне удается уловить слабый аромат его одеколона. Прошлая ночь была потрясающей, и мне до сих пор не верится, что все это произошло на самом деле.

А утром? Утром он сказал, что все еще любит меня. Я бросаю подушку на кровать. Господи, что же я ему ответила? Что-то вроде того, какой он замечательный. Почему я не сказала просто, что тоже его люблю? Это было бы так просто! Мужчина, которого я страстно любила, вернулся в мою жизнь. После всех этих лет, проведенных вдали друг от друга, мы вновь вместе, как в сказке. Или как в любовном романе. Когда мы с Жаком засыпали вчера, обняв друг друга, я была уверена, что люблю его.

А сейчас?

Я делаю несколько шагов по спальне, ровняю стопку книг на столике у кровати, наклоняюсь, чтобы поправить сбившийся коврик. Потом иду в ванную, чтобы выпить воды и взглянуть на себя в зеркало. Действительно ли у нас есть будущее? Что он сказал, когда прощался у двери? Все решено? Я чувствую знакомый холодок в желудке. Может, Жак в чем-то и изменился, но у него осталась привычка принимать решения за нас обоих.

Я медленно возвращаюсь к кровати. Нет, на этот раз я должна принять собственное решение. Я пристраиваю подушку в изголовье и вновь улавливаю запах его одеколона. Может, пока не менять простыни? И может, все же стоит дать ему еще один шанс? Конечно, если я не влюблюсь в Баулдера.

Следующие три дня я жду, когда Люси позвонит и спросит меня о моем свидании с Жаком, но этого не происходит. Сама же я не могу с ней заговорить, поскольку Хантер сейчас находится в Нью-Йорке и поглощает все ее свободное время. На четвертый день Люси объявляется, чтобы сообщить, что я должна, просто обязана познакомиться с ее бойфрендом. Пожалуй, лучше было бы подобрать для Хантера другое слово — все же ей сорок один, и она замужем.

— Он тебе обязательно понравится, — произносит она с придыханием, когда звонит, чтобы договориться о встрече. — То есть я просто уверена, что ты будешь от него без ума. А кроме того, мне действительно очень важно знать твое мнение.

Поскольку Люси считает, что наше знакомство должно состояться за чем-то более экзотическим, чем кружка латте или даже бокал зеленого яблочного мартини, у неё рождается план. Хантера пригласили на вечеринку в честь Вилли Нельсона[30 - Известный американский актер, продюсер и композитор.], где соберется целая толпа звезд, и мы обе пойдем с ним. Нам даже придется отправиться на концерт. Эта мысль мне нравится. Раз уж я выступаю в роли главного советника в голливудском романе моей лучшей подруги, то по крайней мере должна извлечь из этого какую-то выгоду.

Люси звонит мне еще дважды, чтобы спросить, что я надену. Мне кажется, что она больше беспокоится о том, какое впечатление я произведу на ее любовника, чем наоборот. Поскольку у меня нет ботинок из крокодиловой кожи, Люси соглашается с моим решением облачиться в юбку из кожзаменителя и даже предлагает мне свои туфли от Джимми Чу, которые занимают в списке ее любимой обуви почетное третье место. Через два дня мысль о том, что на мне будет наряд из искусственной кожи, вдруг приводит ее в ужас, и вместе с туфлями она привозит мне свою собственную юбку — натуральную.

Вечером я в туфлях на четырехдюймовых шпильках стою на углу Тридцать четвертой улицы, ощущая себя настоящей уличной проституткой. Мимо, склонив головы друг к другу и не замечая меня, проходят Люси и Хантер. На их улыбающихся лицах такое выражение, словно им известно что-то, недоступное пониманию остального человечества.

— Люси! — кричу я.

— О, Джесс! — Подбежав, Люси быстро обнимает меня. — Прости, что заставила тебя ждать. — Она отбрасывает волосы назад и добавляет: — Познакомься, это Хантер.

Можно подумать, я не догадалась. Он выглядит в точности так же, как по телевизору, разве что немного толще. Как это ему удается? Я всегда считала, что камера добавляет еще по крайней мере десять фунтов. А может, это происходит только с женщинами? Этакая своеобразная шутка природы? Кожа у Хантера очень гладкая, и вначале я решаю, что он в гриме. Но нет, я улавливаю легкий аромат «Аведы» для мужчин, и это означает, что он только что побрился, надушился и намазался автозагаром.

— Очень рада познакомиться, — говорю я, протягивая руку, но Хантер, вместо того чтобы пожать ее, наклоняется и обнимает меня.

— Люси рассказывала о вас самые удивительные вещи. И теперь я понимаю почему, — отвечает он, сжав мою руку повыше локтя в манере Билла Клинтона, и смотрит на меня с искренней радостью. — Надеюсь, эти синие глаза никогда не плачут под дождем.

Я непонимающе мигаю. Что?

— Это из песни Вилли Нельсона. Помните «Синие глаза плачут под дождем»? А у вас такие красивые синие глаза.

— А, спасибо.

— А какая ваша любимая песня Вилли Нельсона? О нет! Как я могла забыть, что он ведущий игрового шоу? Интересно, какой приз разыгрывается на этот раз — сборник «Вся музыка кантри за 200 долларов»? С уверенностью могу сказать одно: уж «бьюик» мне точно не удастся заполучить.

— Мне нравятся все песни Вилли, — тупо говорю я.

— Нет-нет, назовите только одну — самую любимую. Тогда я поговорю с Вилли, и он исполнит ее сегодня.

Он уже готов сделать мне приятное, и я вынуждена ответить тем же.

— Когда я была маленькой, мне нравилась «Я иду».

— Это Рик Нельсон. — Хантер широко улыбается.

— Ну, может, Вилли ее тоже знает. — Я пытаюсь как-то спасти ситуацию. К тому же все эти исполнители кантри очень похожи.

— Не сомневаюсь, — великодушно соглашается он. — Малыш Рики Нельсон! Вы, должно быть, часто смотрите «Оззи и Харриет».

— У меня не слишком много свободного времени, — смущенно отвечаю я.

Хантер запрокидывает голову и весело смеется:

— Прелесть! «У меня сейчас мало свободного времени» — одна из моих любимых. У нас много общего. — Он подмигивает, и я чувствую себя немного лучше.

Как это мило с его стороны! Сначала сам же припер к стенке, а потом спас. Теперь, когда викторина окончена, Хантер берет нас за руки — меня с одной стороны, Люси с другой, — и теперь мы напоминаем участников группы «Рокеттс».

— Я самый счастливый мужчина в Нью-Йорке, — сентиментально произносит он, — со мной две прекраснейшие женщины этого города.

Люси смотрит на него с восхищенной улыбкой. Я стараюсь не поддаваться его обаянию, но у меня это не очень хорошо получается. Хантер очень мил и чрезвычайно разговорчив, и я, кажется, догадываюсь, почему он так много зарабатывает. Когда мы идем по улице, я замечаю несколько направленных на него взглядов, которые, похоже, не ускользают и от него. Может, именно это нравится в нем Люси? Когда идешь под руку со звездой телевидения, поневоле начинаешь ощущать себя чертовски важной персоной. Я даже не удивлюсь, если Джоан Риверс вдруг спросит меня, от кого на мне наряд. Правда, мне придется ответить: «От Люси».

Однако Хантер, вероятно, уже слишком привык находиться в центре внимания. Оказавшись в «Мэдисон-Сквер-Гардн», где должен состояться концерт (Люси тихо сообщает мне, что у нас билеты на VIP-места), он вальяжно идет по проходу, посматривая из стороны в сторону, явно ожидая увидеть обращенные к нему восхищенные взгляды. Но большинство зрителей роются в сумках или складывают на сиденьях верхнюю одежду. Какая-то молодая женщина, сидящая с самого края, мельком смотрит на него и отворачивается, чтобы снять теплый свитер. Хантер тут же останавливается.

— Да, это я, Хантер Грин, — произносит он, похлопывая ее по плечу. — Я видел, как вы на меня уставились.

— Я… нет… я не смотрела. — Женщина начинает заикаться, но Хантер наклоняется и выхватывает у нее программку.

— Сейчас я вам ее подпишу, — великодушно говорит он и ставит свою подпись с огромной завитушкой.

Женщина с испуганным видом забирает программку. Мне совершенно ясно, что она понятия не имеет, кто такой Хантер, а потому не знает, что делать дальше: поблагодарить его или позвать на помощь охранников.

— Обожаю приносить радость своим поклонникам, — рассеянно замечает Хантер, когда мы продолжаем свой путь. — Я потратил на это минуту, а ей — память на всю жизнь.

Да, она теперь всю жизнь сможет зарабатывать себе на ужин, рассказывая о сумасшедшем парне, выхватившем у нее программку на концерте Вилли Нельсона.

Добравшись до своих мест в первом ряду, мы наконец усаживаемся, и Хантер обнимает одной рукой меня, а другой — Люси. Я чувствую приятное прикосновение дорогой материи — на Хантере пиджак от «Кэнэли», но уже через две песни он решает, что произвел на меня достаточное впечатление, и обе его руки перемещаются на бедро Люси. Он поглаживает ей колено и прижимается губами к ее шее. Может, сказать им, чтобы перестали? Неужели Люси не приходит в голову, что среди восьми тысяч человек найдется один, который знает ее — или Дэна. Но Люси, похоже, полностью поглощена Хантером, и окружающие ее совершенно не интересуют.

Когда Вилли исполняет «Синие глаза плачут под дождем», Хантер, оторвавшись от Люси, сжимает мне руку, но уже через секунду вновь продолжает лапать мою подругу. Ситуация накаляется. Здесь действительно становится жарко, или мне кажется? К тому моменту, когда Вилли затягивает «Я вновь на дороге» (как бы мне сейчас хотелось там оказаться!), Люси с Хантером уже издают такие стоны, словно озвучивают римейк «Глубокой глотки». Я не сомневаюсь, что кто-нибудь вот-вот предложит им перебраться отсюда в другое место.

Концерт подходит к концу, и мы покидаем свои места, очевидно, направляясь в личный трейлер Вилли. Я не прочь сейчас же пойти домой — ведь смотрины уже состоялись. Я познакомилась с Хантером, посмеялась над его шутками, даже видела, как он занимается сексом, — куда уж больше? Однако, несмотря на адскую боль в ногах, я все же решаю остаться: не каждый день удается познакомиться с Вилли Нельсоном. Надеюсь лишь, что к концу вечера не начну называть его Риком.

Я плетусь в трех шагах позади Люси с Хантером, как шестилетка, не успевающая за родителями, которые целиком поглощены друг другом, — с той лишь разницей, что на ногах у меня не удобные и практичные туфли «мэри-джейн». Наконец, когда мой каблук в миллионный раз попадает в трещину в асфальте, мы оказываемся перед трейлером. Дорогу нам преграждают три вооруженных охранника. Хантер достает служебное удостоверение и величественно произносит:

— Я друг Вилли.

Один из секьюрити достает список приглашенных и начинает водить по нему пальцем. Видимо, он все же находит в нем фамилию Хантера, потому что машет рукой, и мы поднимаемся по ступеням.

В трейлере мне требуется несколько минут, чтобы хоть что-то различить. Когда мои глаза наконец привыкают к табачному дыму, я вижу ребят из группы Вилли, которые сидят на потертом плюшевом диване, потягивая текилу. Каждый обнимает полуодетую подружку (поклонницу, проститутку?). Сам Вилли стоит в дальнем конце трейлера и, заметив Хантера, быстро подходит к нему и заключает в медвежье объятие. После этого он поворачивается к нам с Люси, протягивая одну руку, а другую убрав за спину, и произносит:

— Привет, леди!

Хантер смеется и обходит Вилли со спины, чтобы посмотреть, что тот от нас прячет.

— Не волнуйся, Вилли, они свои, — успокаивает он приятеля и глубоко затягивается вынутой у него из руки сигаретой. Сделав еще одну затяжку, Хантер передает сигарету Люси.

Наконец до меня доходит. Я никогда не принимала ничего крепче двойной дозы мотрина, но хорошо знаю запах марихуаны. Значит, то, что рассказывают о Вилли, правда. Это человек действительно все последние годы сидит на шоколадных конфетах и марихуане. Звучит неплохо, но посмотрите на его кожу.

— Люси, ведь ты не куришь! — нервно восклицаю я.

Люси меряет меня убийственным взглядом, однако передает косяк дальше, даже не поднеся его к губам.

Дымовая завеса в трейлере становится плотнее, а уровень децибел — выше. Я изо всех сил стараюсь следить за разговором Хантера с Вилли, но тут мое внимание привлекает затянутый в кожу музыкант, сидящий в углу теперь с уже совершенно голой девицей. Взобравшись ему на колени, она широко расставила ноги и энергично раскачивается взад и вперед, вытворяя вещи, о которых я читала лишь в разделе писем журнала «Пентхаус» — не может же девушка узнавать обо всем только из «Гудхаускипинг»[31 - Журнал по домоводству.].

— Трахни меня! — визжит девица, заглушая все остальные звуки. — Возьми меня! Трахни меня! Трахни меня, папочка!

Да, вечеринки в Пайн-Хиллз проходят по-другому. Где канапе и соус из авокадо? Однако и здесь умеют развлекаться, хотя я, похоже, единственная, кто обращает на это внимание. Я оглядываюсь по сторонам, но парни из группы заняты собственными подружками. Вскоре на сцене появляется кое-что новенькое. Колокол? Ну уж нет, я вам не какая-нибудь лохушка. Я смотрела фильм «Чич и Чон», когда училась в колледже. Не спорю, в нем много интересного, но шоу в углу заслуживает приза зрительских симпатий, и я возвращаюсь к нему. Могу поклясться, что музыкант с крикуньей действительно занимаются там этим. А юная леди тем временем озвучивает новую просьбу.

— Трахни меня посильнее! Давай, детка! — орет она.

Еще одна девица в другом углу трейлера, найдя идею интересной, с громким криком срывает с себя блузку и присоединяется к первой:

— Вставь мне, малыш! Покажи им, как это делается!

Внезапно меня охватывает ужасное предчувствие, что гигантская оргия в стиле кантри вот-вот поглотит всех присутствующих и Люси с обкуренным Хантером с радостью прыгнут в самую ее гущу.

Я настойчиво дергаю подругу за рукав.

— Мне пора домой, я должна отпустить бебиситтера, — говорю я сквозь зубы, — давай убираться отсюда.

Люси кивает. Вероятно, она чувствует себя так же неловко, как и я, и мы, прихватив Хантера, спотыкаясь, пробираемся к двери. Когда мы проходим мимо бдительных секьюрити, я не могу сдержать смеха. Подумать только, две дюжины лучших молодцов Нью-Йорка бдительно несут службу, охраняя Вилли и его придурков! Если бы сюда вдруг заглянули копы, они нашли бы здесь столько марихуаны, сколько обычно изымают за неделю.

К счастью, возле нас тут же останавливается такси, и мы вваливаемся в салон. Когда мы подъезжаем к отелю «Уэлдорф», где высаживаем Хантера, на лице Люси появляется такое выражение, точно она сейчас выбежит следом. Однако на часах два ночи, и даже ей не под силу придумать убедительное оправдание своему возвращению домой на рассвете. Хантер дарит Люси прощальный поцелуй и вручает водителю пятидесятидолларовую купюру, сопровождая это патетическим заявлением:

— Позаботьтесь о ней как следует. Она очень много для меня значит.

«Прости, Люси, но это я позабочусь, чтобы твоей последней поездкой за сегодняшнюю ночь стала поездка домой».

Такси отъезжает, и Люси, глядя в заднее стекло, машет Хантеру рукой.

— Потрясно, правда? — спрашивает она, поворачиваясь ко мне с удовлетворенным вздохом.

— Правда, — соглашаюсь я, хотя не знаю, что она имеет в виду — Хантера, концерт или оргию. Но в конце концов, одинаково потрясающим было все перечисленное. А кроме того, в это время суток я не расположена к дискуссиям.

— На следующей неделе мы идем на вечеринку к Шер, — сообщает Люси, светясь от удовольствия. — А после этого ужинаем с Вупи. Это будет в Лос-Анджелесе, иначе я бы обязательно тебя пригласила.

— Вупи! — повторяю я, надеясь, что этого достаточно, чтобы подвести черту под сегодняшним вечером[32 - Имя whoopi созвучно междометию whoopee, выражающему восхищение, радость, восторг.].


6


Сегодня после обеда должно состояться прослушивание для нашего представления, которое я про себя называю Благотворительным мюзиклом века, и молодые леди с Парк-авеню собрались в театре «Бродхерст» на Сорок четвертой улице. Мы ждем прибытия режиссера — автора единственного хита Винсента Мориса. Большинство детей репетируют в школьных спортивных залах, но благодаря связям одной дамы из попечительского совета наши юные дарования смогут представить свою довольно фальшивую версию «Завтра» на той же сцене, где состоялась премьера «Человека из Ламанчи». Моя самая трудная задача на сегодня — воздержаться от шуточек на тему «Несбыточная мечта».

Едва мы усаживаемся в седьмом ряду театра — это лучшие места из тех, на которых мне доводилось сидеть, — как в зал вбегает Винсент. На нем фиолетовая накидка и шляпа, как у Шерлока Холмса, — оригинальное соединение костюмов главных героев «Призрака оперы» и «Собаки Баскервиллей». Интересно, у костюмерш этих постановок ничего не пропало?

— А вот и я! — восклицает Винсент, несясь по проходу.

Хизер радостно вскакивает с места и бросается ему навстречу:

— Дорогой!

Он останавливается и целует ее в обе щеки.

— Ты выглядишь потрясающе, — произносит он таким тоном, словно представляет зрителям Билли Кристала или одного из тех, кого представлял зрителям Билли Кристал.

— Как это мило с твоей стороны, что ты согласился помочь нам, Винсент, — возбужденно продолжает Хизер. — Согласился потратить свое драгоценное время на наше скромное благотворительное представление!

— Не бывает скромной благотворительности, моя дорогая, бывают лишь скромные люди. — Он замолкает и величественно откидывает назад полы накидки, явно уверенный, что произнесенные им слова достойны того, чтобы войти в сборник «Знакомые цитаты Бартлета», после чего переходит к обмену поцелуями с Памелой, Амандой, Эллисон и Ребеккой. Дойдя до меня, он ограничивается рукопожатием. Интересно, как он угадал, что я всего лишь наемная ассистентка? — Так это вы тот гений, который стоит за всем этим? — вопрошает он, тиская мою руку и не сводя глаз с моей груди. Но я догадываюсь, что его заинтересовал отнюдь не мой бюст, а вопрос о том, где куплен мой кашемировый свитер: в «Кашмир» или в «Даффис». — А теперь скажите мне, — он театрально разводит руками, — вы знаете, почему я здесь? Почему согласился заняться постановкой этого замечательного спектакля?

Я не знаю, но догадываюсь. «Твой последний спектакль провалился, и сейчас у тебя нет работы. Муж Хизер — самый богатый из твоих знакомых, и ты хочешь заручиться его поддержкой для своего следующего настоящего шоу — такого, где рост участников будет выше четырех футов».

— Вы любезно согласились потратить на нас свое время, потому что наш фонд — потрясающая организация и мы все собрались здесь, чтобы помочь детям, — политкорректно говорю я.

— Конечно, все это верно, — с чувством соглашается он. — Но главная причина заключается в том, что я люблю, люблю, люблю и еще раз люблю детей. — О Боже, только этого нам не хватало! — И обожаю «Звуки музыки»[33 - «Звуки музыки» (1965) — музыкальный фильм реж. Роберта Уайза с участием Джулии Эндрюс. Многие песни из фильма стали знаменитыми, в том числе «Горы оживают при звуках музыки».]!

Я почти уверена, что он сейчас захлопает в ладоши.

После этих слов Памела выходит вперед и хватает Винсента за руку.

— Но Хизер не предупредила нас, что это вы поставили «Звуки музыки», — взволнованно говорит она. — Совет проголосовал против этого спектакля. Он слишком неоднозначен: очень много нацистов. А потом еще эти монахини… Мы не хотим никого обидеть.

Правильно, и не забудь еще о ненависти к «ледер-хозен»[34 - Традиционные баварские короткие штаны.] и аллергии на эдельвейсы. Какое счастье, что Джулии Эндрюс не приходилось иметь дела с моим попечительским советом!

Если даже Винсент и испытывает разочарование, узнав, что ему не удастся еще раз оживить горы, он быстро приходит в себя.

— Хо-ро-шо! — весело произносит он, делая несколько шагов в нашу сторону. — Что же вы выбрали?

— «Хористов»! — радостно заявляет Памела.

— Нет! — громко возражает Эллисон. — Мы говорим «нет», потому что режиссер, поставивший это шоу, — голубой. — Она смотрит на Винсента и вдруг смущается. — Дело не в том, что мы считаем, что это недопустимо…

— Господи, Эллисон, разве ты забыла, что я говорила тебе на прошлом заседании? Новый режиссер не голубой. Это первый постановщик был голубым, но он уже умер.

Винсент качает головой:

— Ненавижу «Хористов»! Даже, несмотря на то, что Майкл Боннетт был моим близким, очень близким другом. Замечательный человек! Потрясающий человек!

Мы все молча склоняем головы.

Но не успели мы достигнуть творческого компромисса, как в зал с криками вбегает толпа детей, доставленных автобусом из Гарлема. Они бросают свои дешевые свитера производства фирмы «Фэт фарм» и рюкзаки от «Джей-Ло» на стулья в оркестровой яме, стоимостью восемьдесят пять долларов каждый.

— «Вестсайдская история»! — заявляет Винсент, щелкая пальцами, явно вдохновленный видом двух одиннадцатилетних забияк, тут же затеявших возню в проходе.

— «Моя прекрасная леди»! — возражает Памела с решимостью, которой даже судья Джуди[35 - Судья Джуди Шейндлин, звезда популярной телепередачи «Судья Джуди».] не смогла бы ничего противопоставить.

Мы киваем. Конечно, «Моя прекрасная леди» — это то, что нужно. Мне не терпится послушать, как дети будут изображать акцент кокни.

Мальчики и девочки с Парк-авеню в отутюженных формах Бреарли, Далтона — какие еще школы посещают отпрыски богатых семей? — чинно входят в зал в сопровождении бебиситтеров, нянь и охранников. Они украдкой поглядывают на прибывших раньше детей, которые уселись с другой стороны прохода, и занимают места прямо напротив них.

Винсент в развевающейся накидке поднимается на сцену и громко приветствует собравшихся. К моему удивлению, дети перестают возиться, разговоры тут же смолкают, и все взгляды устремляются на фигуру в фиолетовом облачении.

— Я — ваш режиссер! — рычит он, обращаясь к ним. Наверное, именно таким голосом он озвучивал Господа Бога. — Нам с вами предстоит много работы — работы — работы. Но у нас будет и веселье — веселье — веселье!

Он рассказывает нам о волшебном спектакле, который мы поставим общими усилиями, и выражает «самую искреннюю и глубокую» благодарность удивительным женщинам, благодаря которым появилась возможность создать такое шоу. После этого он начинает прослушивание. Дети садятся ровнее.

— Вы будете выходить сюда и петь, — говорит он. — Даже если я вас остановлю, это не будет означать, что вы плохо потрудились.

Мамаши с Парк-авеню разработали порядок прослушивания. Первыми выступят девочки из Спенс — не потому ли, что в этой школе училась Гвинет Пэлтроу?

На сцену поднимается высокая изящная блондинка. Она настолько красива, что прослушивание может закончиться, не начавшись. Но вот она открывает рот, и Винсент закусывает губу, чтобы не велеть ей немедленно покинуть подмостки — навсегда.

За ней мы слушаем еще трех девочек и убеждаемся, что в ближайшее время от Спенс не стоит ждать появления нового американского кумира. Но по крайней мере лед тронулся, и следующими должны выступить несколько детей из Фонда.

Худенькая двенадцатилетняя чернокожая девочка с жесткими курчавыми волосами и тонкими ногами нерешительно поднимается по ступенькам. Она осматривает собравшихся широко открытыми глазами и произносит звонким голосом:

— Я спою песню «Завтра».

«О Боже, Гамика, — думаю я, — не делай этого!» Но слишком поздно. Она выходит на середину сцены и начинает петь:
		Завтра снова взойдет солнце, 


		Поставь свой последний доллар на то, 


		Что солнце снова взойдет…


Что это? Неужели к нам незаметно подкралась Бетт Мидлер? Или за сценой прячется Барбра Стрейзанд? Тамика, должно быть, просто шевелит губами под чужую фонограмму, потому что такая маленькая девочка не может петь так громко. Потолок вот-вот упадет, а ведь она еще даже не закончила первый куплет. Винсент дает ей допеть песню до конца и, судя по выражению его лица, позволил бы спеть ее еще не один раз. Я смотрю на мамочек с Парк-авеню и вижу, что Тамика произвела на них должное впечатление. Такого не добьешься уроками актерского мастерства и вокала по сто долларов за час. Тамика — настоящий талант.

Прослушивание продолжается еще два часа, и все это время дети ведут себя на удивление хорошо. К концу встречи Винсенту даже удается сделать так, что обе группы начинают общаться между собой. Аманда раздает птифуры и шоколадные конфеты «Годива» и не обижается, когда кто-то спрашивает, есть ли у нее батончики «Криспи крим». Первый день стал настоящим успехом, и дети искренне радуются, услышав, что на следующей неделе будут распределены роли, а в среду они уже приступят к репетициям.

— Все вышло даже лучше, чем я рассчитывал, — с воодушевлением говорит Винсент нашему маленькому комитету, когда дети уходят. — Эта Тамика — что-то необыкновенное. Я уверен, из нее получится великолепная Элиза. Слава Богу, у нас есть собственная звезда!

Он замолкает, ожидая шквала аплодисментов, и, не дождавшись, быстро заканчивает:

— Я распределю остальные роли и отправлю список каждой из вас по электронной почте.

Видя, что все собираются уходить, Аманда собирается с духом и откашливается.

— Гм… не знаю, как и сказать, но разве мы не должны как-то проявить внимание к тем людям, которые… гм… будут за все это платить?

— Да, — поддерживает ее Хизер. — Я думаю, Николь Уолтерс — вы ведь знаете, ее отец Джерри — генеральный директор «Морган Стэнли», — была просто божественна.

— А мне понравилась дочка генерального директора «Ситибанка», — возражает Памела, очевидно, перепутавшая прослушивание с процедурой выкупа контрольного пакета акций с привлечением заемных средств.

Винсент колеблется, вероятно, решая, стоит ли назначение на главную роль самой талантливой девочки риска навлечь на себя гнев человека, который мог бы профинансировать его следующий проект. Он смотрит на меня, надеясь, что я выступлю в качестве рефери в этом раунде.

— Прежде чем мы перейдем к обсуждению кандидатуры Элизы, — дипломатично начинаю я, — думаю, все согласятся со мной, если я скажу, что роль Генри Хиггинса следует отдать Пирсу.

Винсент продолжает смотреть на меня, моля о помощи.

— Здесь никто не обвинит нас в пристрастности, поскольку он действительно намного лучше всех остальных мальчиков. Вы согласны с этим, Памела?

Памела смотрит на свои туфли от Феррагамо, стараясь держаться с подобающей скромностью.

— Мне бы не хотелось, чтобы кто-то подумал, что мой Пирс получил эту роль только потому, что я являюсь членом попечительского совета, но… — Тут она заливается румянцем. — Мы с отцом Пирса очень гордимся его успехами. — Она поворачивается к Винсенту и торжественно добавляет: — Если вы поверите в него так же, как верим мы, обещаю, мы вас никогда не подведем.

Надо бы запомнить эту речь. Уверена, что смогу набрать несколько очков, произнеся ее на следующей конференции родителей и учителей.

Винсент не возражает против Пирса Бэрона, который к тому же еще и талантлив — действительно талантлив, — и энергично кивает:

— Но роль Пирса никогда и не ставилась под сомнение. Мне следовало сказать об этом с самого начала.

Теперь, когда место для одного из «своих» обеспечено, я почти ощущаю всеобщее облегчение.

— А эта девочка, Тамика, действительно довольно талантлива, — нерешительно начинает Аманда.

— Да, — соглашается Хизер. — Но вам не кажется, что Николь и Пирс просто потрясающе смотрелись бы на сцене вместе? К тому же их родители так дружат!

Я жду, когда кто-нибудь скажет, что тоненький голосок Николь совсем не будет слышно из-за оркестра, но мамаши с Парк-авеню слишком заняты обсуждением того, к чему может привести совместное выступление Николь и Пирса: сначала ухаживание, потом бал дебютантов и, наконец, неизбежные свадебные торжества в «Плаза». Или даже, может быть, в «Плаза-Атени».

— Нет! — вдруг выкрикивает Эллисон, и я сразу вспоминаю нашу последнюю встречу. Эта девушка говорит редко, но когда открывает рот, остановить ее невозможно. — Вы помните, в чем заключалась наша идея? В том, что в спектакле примут участие все дети — и богатые, и бедные. Поэтому должно быть так: Тамика и Пирс. По одному с каждой стороны. В этом весь смысл.

Все замолкают, не решаясь спорить, и Винсенту удается воспользоваться моментом.

— Хорошо, хорошо, если вы все этого хотите, я не возражаю. Пусть будут Тамика и Пирс.

Однако он, похоже, не до конца уверен, пора ли уже вернуться в режиссерское кресло или же стоит продолжать изображать из себя дипломата.

— У кого-нибудь есть еще какие-то пожелания?

— Винсент, я уверена, что с остальными ты и сам разберешься, — милостиво произносит Хизер. Главные роли распределены, и ее миссию можно считать выполненной. Деталями пусть займутся наемные служащие. — Но у меня есть кое-какие новости относительно благотворительного приема, — говорит она, обращаясь к остальным леди. — Я позвонила Кейт, и она согласилась участвовать.

О чем, интересно, мы сейчас будем говорить? И как фамилия этой Кейт? Хэпберн? Хадсон? Кьюрик?

— Кейт предоставит для подарков розовые кожаные бумажники из своей последней коллекции, — торжественно объявляет Хизер, — но их получат только те спонсоры, которые выделят более тысячи долларов. Я выпросила у нее записные книжки для тех, кто пожертвует более пятисот. Вы ведь знаете, эти бумажники очень дорогие. Никто не откажется их иметь. С ее стороны это сказочно щедрый жест.

Теперь я понимаю, о ком идет речь, — о Кейт Спейд. Мне и самой нравятся ее бумажники. Неделю назад я купила такой — просто потрясающий — всего за пять долларов на углу Пятьдесят второй улицы и Шестой авеню и теперь готова пообещать приобрести несколько кошельков для тех дарителей, которые пожертвуют на наше шоу менее пятисот долларов, но вовремя останавливаюсь. Эти леди, вероятно, даже не подозревают, что у уличных торговцев можно купить что-то, помимо соленого печенья, и я не собираюсь разрушать их иллюзии.

Мы надеваем пальто, обмениваемся прощальными поцелуями и выходим на улицу, где в ожидании замерли автомобили с водителями. Я слышу урчание работающих моторов. Аманда быстро ныряет в одно авто, Памела с Пирсом устраивается в другом и машет Аманде через тонированное стекло. Да, такие девушки ни за что не поедут в одной машине, даже если живут на одном этаже.

Поскольку меня не ждет ни водитель, ни собственное авто, ни даже такси, я перехожу улицу и стараюсь поскорее скрыться из поля зрения компании с Парк-авеню. Мне не хочется, чтобы они узнали, что я собираюсь идти пешком, причем до самого вокзала. Я смотрю на часы, прикидывая, есть ли еще шанс успеть на поезд, отправляющийся в шесть одиннадцать. Что ж, надежда есть всегда. Я иду через город по Сорок пятой улице со скоростью, которая удивила бы саму Мэрион Джонс, ныряю в черный вход Гранд-Сентрал, сворачиваю к пригородным поездам, тяжело дыша, бегу к одиннадцатому пути и оказываюсь в первом вагоне за девяносто секунд до отправления поезда. Черт! Я бы вполне успела купить пачку «Твиззлерс». Через минуту в вагон вваливаются запыхавшиеся пассажиры, явившиеся как раз в последнюю секунду, и начинают протискиваться на свободные места. Могу поклясться, что у каждого из них в руках пачка «Твиззлерс».

— Не против, если я присяду рядом с вами? — слышу я мужской голос. Очевидно, этот парень присмотрел соседнее со мной место, на котором я пристроила свой, как мне казалось, устрашающих размеров багаж.

— Пожалуйста, — хмуро отвечаю я и, подняв глаза, вижу улыбающееся лицо Дэна. — Привет, сразу не поняла, что это ты, — говорю я, неожиданно обрадовавшись, и освобождаю ему место у прохода, подвинувшись и пристраивая на колени дамскую сумочку, большую хозяйственную сумку, газету и зонтик. Раньше я беспокоилась, что непрекращающееся падение акций моего взаимного фонда в конце концов превратит меня в вечно усталую тетку с сумками, но теперь понимаю, что это уже, вероятно, сделали мои, так сказать, аксессуары.

Дэн снимает пальто от «Берберри» (Люси, похоже, накупила их целую кучу, для всех членов семьи) и засовывает его на полку для багажа. Даже в костюме и галстуке он кажется очень красивым: высокий, подтянутый, уверенный в себе — совсем как Люси. Черт побери! Этот парень просто великолепен — не то что некоторые, недавно виснувшие у Люси на руке. Куда смотрит моя ненормальная подруга? Неужели не понимает, каким сокровищем владеет? Если бы Ральф Лорен увидел Дэна и Люси вместе, он бы наверняка снял их для рекламной кампании «Образцовая Американская Пара», которая заняла бы целых три полосы в глянцевых журналах. Но дело не только во внешности. На Дэна можно положиться, он любит Люси, они много лет пробили вместе. Почему бы им не продолжить этот путь вместе, вспоминая все, что осталось позади?

Дэн садится рядом и ставит в ногах изящный кейс — свою единственную ношу. Несправедливо, что мужчины всегда ходят с пустыми руками. Если они, как считается, охотники и добытчики, могли бы по крайней мере время от времени приносить домой сумку с продуктами.

— Рад тебя видеть, — говорит Дэн, устраиваясь поудобнее. — Как поживаешь?

— Потрясающе, — отвечаю я, стараясь не уронить сумочку и наклоняясь, чтобы задвинуть все остальное под сиденье. Уф! Я чуть не касаюсь головой колена Дэна и тут же выпрямляюсь.

— Как тебе вчерашний концерт Вилли Нельсона? — спрашивает Дэн, не замечая моего зонта, который выкатился прямо ему на ботинок.

— Очень, очень интересно, — отвечаю я. — Я так благодарна Люси, что она взяла меня с собой!

— Рад, что тебе понравилось! — Голос Дэна звучит, на мой взгляд, слишком искренне. — Так вы были вдвоем?

Что бы это значило? И что я должна ответить? Люси не посвящала меня в детали легенды, придуманной для Дэна, а я не спрашивала. Если он тоже хотел вчера пойти на концерт, какой она придумала предлог, чтобы его отговорить? И почему она взяла с собой меня? Полагаю, Люси не объяснила Дэну, что он будет четвертым лишним, поскольку она уже договорилась с подругой и любовником.

Дэн смотрит на меня, ожидая ответа.

— Там было очень много народу, — весело отвечаю я, стараясь выиграть время. — «Мэдисон-Сквер-Гардн» был набит битком. Сколько он вмещает? Десять тысяч? Пятнадцать? Я не посчитала.

Дэн рассмеялся. Ну вот, сработало. Но опасность еще не миновала.

— Вы, ребята, слишком поздно вчера вернулись домой. — Дэн продолжает давить на меня. — Как мне не волноваться, когда моя жена задерживается в городе с единственной незамужней женщиной в Пайн-Хиллз?

— О да, ты прав, — соглашаюсь я. — Я совершенно необузданна. От двух бутылок диет-колы у меня полностью сносит крышу.

— Тогда что же ты делала до двух часов ночи? — настаивает он.

Ловила кайф, докуривая за другими косяки. Смотрела, как Люси с Хантером занимаются сексом. Наблюдала за голыми девицами, трахающимися с парнями из группы.

— Ничего особенного, — отвечаю я. Ну, хоть намекни.

— Думаю, у Люси это получится гораздо лучше, — слабо сопротивляюсь я.

— Это ужасная тайна, да? — Дэн смеется, но я вижу, что он обеспокоен, и это меня пугает. — Я догадался! — Он щелкает пальцами. — У Люси роман с Вилли Нельсоном, а ты не хочешь мне говорить!

Могу себе представить кривую улыбку, появившуюся на моем лице при этих словах! «Если б ты только знал, Дэн! А может, ты и так все знаешь?»

— Кстати, раз уж речь зашла о романах, — я неуклюже пытаюсь сменить тему, — позавчера вечером я виделась с Жаком. Помнишь, я тебе о нем говорила? Это мой бывший.

— Ах да, Жак! Француз, который вел себя как капризный ребенок.

— Я этого не говорила.

— Ну ладно, не это, так что-то в том же духе.

— Вовсе нет. Я просто сказала, что он не хотел иметь ребенка.

— Потому что сам был ребенком.

— Может, я и говорила нечто подобное, но имела в виду совсем другое, — недовольно бормочу я.

Дэн удивленно поднимает брови: он моментально все понимает, хотя я и не пыталась ему объяснить.

— Похоже, вы неплохо поладили. Перед французским шармом все еще трудно устоять, правда?

Я чувствую, как краснею. Мне-то казалось, что дело не только в шарме, но, может, я ошибалась? Я ведь даже толком ни с кем не обсудила этот вопрос. А кстати, почему бы не обсудить его с Дэном? Дэн рядом, он мой приятель. Нужно же найти тестостерону хоть какое-то полезное применение! А кроме того, совсем нелишне выслушать мужскую точку зрения.

— Ты можешь сказать, что я сошла с ума, но он мне очень нравится, — говорю я просто. — Конечно, я не забыла, из-за чего решила с ним расстаться. Но стоило мне его увидеть, как я почувствовала такую радость! — Я пожимаю плечами. — Сама не знаю почему.

— Ты хочешь сказать, что вы решили начать все сначала? — спрашивает Дэн.

Вот в чем преимущество обсуждения щекотливых вопросов с мужчинами. Они идут напролом, переходя сразу к сути дела. Что ж, последую их примеру.

— Он все еще любит меня, — говорю я таким тоном, словно это все объясняет. А может, так оно и есть?

Однако Дэн смотрит на меня с сомнением:

— После стольких лет? А ты тоже его любишь?

Стоп! Что-то мы двигаемся слишком быстро. Дэну наверняка не приходилось по три часа в неделю беседовать с психологом из Верхнего Уэст-Сайда о том, как пережить последствия неудачного романа. Эти беседы больше напоминают анализ фондового рынка. Что представляют собой игроки? Каковы их перспективы? Готовы ли вы предпринять еще одну попытку?

Но Дэн, видимо, неплохо изучил рынок, поскольку задал вопрос ценой в миллион долларов. Люблю ли я Жака? Я думала об этом целую неделю, но так и не при шла ни к какому выводу. Да. Нет. Иногда. Я хочу его любить. А может, и люблю. Кто скажет наверняка?

Секс? Секс был потрясающим. А что, если это всего лишь химическая реакция? Нет, между нами, конечно же, существует духовная связь. Но насколько он изменился? Я не знаю. Как отнесется к этому Джен? Заведем ли мы еще одного ребенка? Готов ли он, наконец, стать отцом?

Я судорожно вздыхаю. Довольно, думать обо всем этом просто невыносимо. Как жаль, что я не мужчина!

— Но ведь никогда не знаешь наверняка, любишь ли ты или нет. — Я предпринимаю очередную попытку уйти от ответа.

— Нет, знаешь, — категорично заявляет Дэн, поражая меня своей уверенностью. — Либо любишь, либо нет.

Мне хочется спросить его, любит ли он, но я, конечно, никогда не решусь задать этот вопрос. Наверное, любит. Очень больно думать, что Люси, возможно, уже нет. По крайней мере его.

— Дай мне пару недель, чтобы прийти к окончательному решению, — говорю я. — Жак как раз вернется, и еще одна или две встречи, вероятно, все прояснят, — Я отворачиваюсь к окну и думаю о нашем следующем свидании — точнее, о нашей следующей ночи. Я представляю себе, как Жак осыпает меня поцелуями, ласкает мое тело… Но поезд уже почти подошел к Пайн-Хиллз, и я начинаю собирать вещи, а потом, неожиданно для себя, предлагаю Дэну: — Хочешь, я познакомлю тебя с Жаком, когда он приедет в Нью-Йорк?

— С удовольствием, — соглашается Дэн. — Похоже, мне есть чему поучиться у этого парня. А знаешь, давай поужинаем вчетвером!

Вчетвером? Странно, я как-то об этом не подумала. Однако мне не следует забывать, что Люси и Дэн пока еще пара!

Поезд останавливается, и мы выходим на платформу.

— Пойдешь домой пешком? — спрашивает Дэн.

— Конечно, — отвечаю я, перехватывая сумку другой рукой. — Меня некому подвозить. А ты?

— Да, меня тоже никто не встречает. — Он смеется, очевидно, представив Люси среди преданных жен, терпеливо дожидающихся в мини-вэнах своих усталых мужей. — Тогда пойдем, — говорит Дэн.

Протискиваясь между бесчисленными автомобилями, мы минуем парковку и наконец выходим на улицу. Дэн жестом соблазнителя обнимает меня за плечи и притягивает поближе к себе.

— Мадемуазель, вы так красивы! — Он старательно копирует французский акцент. — Так потрясающе, потрясающе красивы!

— Хватит издеваться, — отвечаю я смеясь, однако замечаю, что он не убирает руку и когда мы начинаем подниматься в гору.

Придя домой и открыв дверь, я не сразу понимаю, куда попала: то ли на похороны одного из членов семьи Готти, то ли в парфюмерный отдел универмага «Мэйси». В нос ударяет одуряющий аромат роз, гардений и, кажется, примул. В следующую секунду моему взгляду открываются дюжины роскошных букетов в хрустальных вазах — зеленых, розовых и бесцветно-прозрачных. Стол в холле недостаточно велик, поэтому они стоят повсюду: на полу, на лестнице, а одна — низкая и широкая — чудом уместилась на крохотном стульчике.

— Мамочка! — Джен вприпрыжку бежит ко мне, визжа от удовольствия. — Только посмотри на это!

Я и смотрю, поскольку не в силах произнести ни слова.

— Я все посчитала. Здесь шестьдесят четыре розы! Двадцать две лилии! Тридцать розовых цветочков! Двенадцать фиолетовых с желтым! По-моему, они самые красивые. И шестнадцать вот таких. — С этими словами она тычет мне в нос гардению. Да, этот запах не перепутаешь ни с каким другим! — От кого они? — возбужденно спрашивает дочь. — Мэгги не разрешила мне прочитать карточку.

Мэгги, старшеклассница местной средней школы, которая два раза в неделю присматривает за Джен и помогает мне по хозяйству, выходит в холл и, улыбаясь, заявляет:

— Похоже, у вас появился поклонник!

У самой Мэгги, прелестной семнадцатилетней девицы с вьющимися рыжими волосами и замечательным характером, их, должно быть, множество. Внезапно я вспоминаю шведскую няню, которую видела в квартире Аманды на Парк-авеню, и поднятую Хизер проблему лисы и курицы. Следует ли мне продолжать пользоваться услугами Мэгги, если здесь поселится Жак? Мне бы, конечно, не хотелось с ней расставаться, к тому же Джен ее просто обожает. Да и Жак не лиса. И пока еще не собирается ко мне переезжать. А если я решу, что он все же лиса, тогда он ни за что не переедет. Кроме того, кто знает, что у него на уме? Может, он рассчитывает, что мы переберемся к нему во Францию. Ну, этого-то уж точно никогда не случится. Ему следует понять это раз и навсегда. Хотя Джен понравилось бы в Париже… И в общем-то было бы неплохо там пожить. По крайней мере год или два. В Париже она смогла бы значительно улучшить свой французский, не говоря уж о гардеробе. Там такие потрясающие магазины…

Я трясу головой. Как мне заставить себя не предаваться бесконечным фантазиям при одном воспоминании о Жаке?

Джен и Мэгги смотрят на меня, широко улыбаясь.

— Прочти, мамочка, ну прочти же! — просит Джен, нетерпеливо приплясывая, и указывает на карточку, привязанную к изящной вазе, в которую втиснуто по крайней мере две дюжины распустившихся пионов.

Как во сне, я медленно делаю несколько шагов.

— Ой, мамочка, забыла тебе сказать, сколько всего цветов у меня получилось: сто сорок четыре! Это двенадцать дюжин. Двенадцать! — Она продолжает скакать вокруг, а я внезапно ощущаю огромную радость — но не только из-за цветов.

— Ты молодец! — одобрительно говорю я. — Неужели сумела сосчитать это в уме?

— Да, — гордо произносит Мэгги. — Я поняла, что все равно не смогу оттащить ее от цветов до вашего возвращения, поэтому мы стали придумывать с ними задачки.

Нет, Мэгги ни за что не покинет этот дом, кто бы сюда ни переехал. Тот, кто способен заставить мою дочь придумывать задачи по математике, заслуживает права пожизненно заниматься бебиситтерством.

Джен больше не может ждать и хватает открытку:

— На, мамочка! Читай вслух! Наверняка это от Баулдера. Он, должно быть, получил наше письмо, и ты ему понравилась. Нас с тобой покажут по телевизору!

Баулдер? Интересная возможность, однако даже отсюда я вижу адрес заказчика, и это — кто бы мог подумать! — парижский адрес Жака. Нет, я не собираюсь читать открытку вслух — по крайней мере не раньше, чем прочту ее про себя.

Я беру открытку и низенькую вазу со стульчика и говорю Джен:

— Мне кажется, этот букет будет прекрасно смотреться в моей комнате. Выбери и ты цветы для своей спальни.

Джен стремительно бросается к розовой вазе с дюжиной розовых роз. Мои попытки оформить ее детскую в нейтральных желто-зеленых тонах, как видно, не увенчались успехом.

— Тебе нравятся эти? — спрашивает она.

— Они превосходны. Ты выбрала самые лучшие. Давай отнесем их наверх, а потом поужинаем, и я расскажу тебе, что написано в открытке.

Мы прощаемся с Мэгги, и Джен, уткнув нос в выбранный ею букет, направляется в свою комнату, оставив меня одну. Я захожу в спальню и, быстро поставив вазу на туалетный столик, читаю открытку.

Mon amour…

Мне не хватит всех цветов Нью-Йорка, чтобы сказать, как я люблю тебя. Наша любовь будет жить вечно, даже если эти цветы умрут…

Мертвые цветы? Может, он перепутал что-то при переводе?

…Не могу дождаться, когда мы вновь будем вместе. Через две недели, дорогая. Всего через две недели.

Toujours, Jacques[36 - Всегда твой, Жак (фр.).]

Ему понадобилось сто сорок четыре цветка, чтобы сообщить мне, что он вернется через две недели? Разве мы не договорились обо всем у двери, когда он уходил? Хотя это, конечно, лучше, чем наполовину увядшие тюльпаны, которыми торгует цветочник-кореец, или гирлянды и воздушные шары, так любимые мамашами из нашей школы. С другой стороны, цветы наверняка стоят тысячу долларов. Тысячу долларов? Лучше бы он прислал мне пылесос «Орек» последней модели.

Я смотрю на часы: семь утра. Значит, во Франции час ночи. В это время Жаку еще вполне можно звонить. Но даже если он уже лег, думаю, он не будет сердиться, если я его разбужу. Я набираю знакомый номер и слушаю гудки: два, четыре, шесть. Где он может быть в такое время? Наконец включается автоответчик, и я поспешно вешаю трубку, словно меня застали за каким-то недостойным занятием. А может, это Жак занимается чем-то недостойным? Впрочем, почему бы и нет? Мы не давали друг другу никаких обещаний. Правда, двенадцать дюжин цветов говорят в пользу того, что он меня все-таки любит. И я чуть было не сказала ему, что тоже люблю его. Однако даже двенадцать миллионов цветов не означали бы, что он внезапно стал моногамным. Точно так же, как внезапное превращение дома в ботанический сад еще не повод, чтобы в корне менять свою жизнь.


7


Только в Пайн-Хиллз учащиеся пятого класса ездят в Аппалачи на весенние каникулы. И у меня, таким образом, появляется возможность немного отдохнуть. Всего девятьсот долларов — и Джен целую неделю будет жить в палаточном лагере движения «Человечество за естественную среду обитания». Вопреки всякой логике такая возможность кажется привлекательной для двадцати двух девочек и только трех мальчиков — вероятно, потому, что одиннадцати летние девицы очень ловко управляются с пневматическим молотком. Кое-кто из родителей рассчитывает, что за такие деньги их чадо будет орудовать молотком бок о бок с Джимми Картером. Я же надеюсь только, что дети не останутся без воспитателя и аптечки.

У автобуса я целую Джен и вновь призываю ее быть осторожнее с механическими инструментами.

— Помни, ты обещала мне, что не будешь трогать цепную пилу, — в который раз повторяю я.

— Конечно, мам, — нетерпеливо отвечает Джен.

— Нет, я хочу быть уверена.

— Ну, обещаю. — Джен усмехается, торопливо целует меня и забирается в автобус.

Я улыбаюсь про себя, поражаясь тому, насколько у дочери отработана техника общения со взрослыми: она обезоруживает меня, со всем соглашаясь, однако я совсем не уверена в ее искренности.

Я быстро машу рукой отходящему желтому автобусу. В горле у меня стоит ком. Мне всегда тяжело расставаться с моей девочкой, но сегодня у меня есть нечто, способное смягчить горечь разлуки. Я лезу в сумочку и достаю оттуда конверт, переданный мне на прошлой неделе Люси. В нем билет первого класса на самолет до Пуэрто-Валларты. Люси назвала эту поездку нашим маленьким бегством. Она прилетит туда из Лос-Анджелеса, и завтра мы с ней встретимся. Что же касается билета — Люси и слушать не захотела ни о чем, в том числе и о деньгах. Ведь у нее накопилось так много бонусных миль! С моей стороны было бы просто глупо не лететь первым классом.

Я сто лет не путешествовала одна и уже забыла, что такое лететь без спутника. Обычно я поднимаюсь на борт самолета с Джен — моей самой надежной компаньонкой, и мы, подняв разделительный подлокотник, уютно устраиваемся в соседних креслах (как правило, в тридцать шестом ряду, у самой уборной), пьем сок из жестяных банок и грызем крендельки с солью. На этот раз я усаживаюсь в первом ряду у окна — да-да, именно так, — беру предложенный стюардом бокал с ледяной минеральной водой «Перье» и начинаю тыкать в кнопки персонального видео, старательно делая вид, что проделываю это не в первый раз.

— Может быть, вам помочь? — спрашивает стюард.

— Нет, — отказываюсь я, но потом мне в голову приходит, что сильные мира сего не привыкли обходиться без посторонней помощи. — Да, пожалуйста, — поправляюсь я. — Похоже, что-то заело.

Перегнувшись через меня, он тянется к панели управления и, случайно коснувшись рукой моей блузки, подмигивает мне и произносит: «Простите». Не такие ли ситуации помогли Эрике Джонг[37 - Эрика Джонг (р. 1942) — американская писательница, автор бестселлера «Страх полета».] преодолеть страх перед полетами?

Как только мы отрываемся от земли, женщина, сидящая на месте! В, откидывается в кресле, которое тут же раскладывается, становясь огромным, как кровать, и моментально засыпает. Похоже, подогретый кешью, с которого начинался мой изысканный ленч из трех блюд, не произвел на нее такого сильного впечатления, как на меня. Она просыпается в тот момент, когда я доедаю последнюю ложку крем-брюле, и вежливо просит стюарда принести ей диетический ленч. Я украдкой смотрю на нее, и ее лицо кажется мне смутно знакомым. Наконец я вспоминаю, где могла ее видеть.

— Послушайте, мы не учились с вами в одной школе?

Женщина улыбается:

— Мне постоянно задают этот вопрос. Мое лицо показалось вам знакомым, верно? Нет, я вас не помню, а вы, возможно, видели меня по телевидению.

— О да, конечно!

Вот почему мне нельзя летать первым классом. Может, она играет жену главного героя в каком-то комедийном сериале? Вряд ли, эти роли обычно отдают блондинкам. Одна из участниц шоу «Субботний вечер»? Нет, она слишком худая для этого. Наверное, достает шары в лотерее, которая идет на канале «Метро».

После неловкой паузы, похоже, решив, что я наконец-таки узнала ее, моя соседка продолжает непринужденную беседу на высоте нескольких тысяч миль:

— Обожаю Пуэрто-Валларту. Где вы собираетесь остановиться?

— В «Ле Ретрит», — отвечаю я, вновь ощущая себя пассажиром первого класса.

— В самом деле? Говорят, это действительно роскошный отель. И очень романтичный. Там вас ждет ДРУГ?

— Подруга.

— Вот как. Я слышала, в нем, как правило, останавливаются любовники… — Она неловко замолкает и смотрит на меня. — Ах да, поняла. До меня сразу не дошло. Рози, очень близкая подруга.

Я совершенно не понимаю, о чем она говорит, но разговор, по всей видимости, подходит к концу, потому что она вновь натягивает на глаза светонепроницаемую повязку и устраивается в дальнем углу кресла. Ее ленч от «Зоун-дайет» до самого конца путешествия стоит нетронутым на покрытом белой скатертью подносе, и я ее не осуждаю: я бы тоже не стала прерывать сон из-за трех зернышек риса и крохотного кусочка тофу.

В аэропорту меня встречает лимузин, присланный из «Ле Ретрит». Некоторое время мы мчимся по шоссе, затем сворачиваем на грунтовую дорогу, проложенную через джунгли. Автомобиль петляет по ней сорок пять минут и, наконец выехав на открытое место, останавливается у наполненного бирюзовой водой бассейна, окруженного высокими пальмами и благоухающими тропическими цветами. Выйдя из лимузина, я замечаю в колышущихся пальмовых ветвях нескольких туканов с переливающимися клювами, а поскольку вблизи не видно неестественно жизнерадостных представителей туристической компании, как было во время моего первого и единственного посещения «Клаб Мед», то я решаю, что мне здесь определенно нравится.

У главного входа меня радушно встречает консьерж — думаю, водитель лимузина позвонил ему с дороги, предупредив о моем приближении, — и тут же начинает многословно извиняться за то, что мой номер еще не готов.

— Но ваша подруга уже здесь, мисс Тейлор, — величественно произносит он, принимая мой багаж и ведя меня в холл. — Я сейчас ей позвоню.

Так мы будем жить в разных комнатах? Конечно, мне следовало догадаться, что наше путешествие задумывалось не как скромный отдых эконом-класса. К тому же Люси говорила, что обо всем позаботится. Но я не ожидала, что будет так шикарно… Чтобы отблагодарить ее, мне придется испечь не менее двух дюжин кексов. А может, даже пирог.

Я плюхаюсь в ротанговое кресло, и ко мне тут же подбегает смазливый официант, предлагая шампанское за счет заведения. Мирно потягивая шипучий напиток, я задумчиво смотрю на океан. Меня почему-то совсем не раздражают счастливые пары, которые прогуливаются по пляжу, держась за руки. Внезапно в холл впархивает еще более счастливая пара и направляется прямо ко мне. Я рассеянно смотрю на них, целиком поглощенная ощущением внутреннего покоя.

Внезапно мой взгляд фокусируется, и я понимаю, что происходит. Люси не одна.

На ней топ от купальника и цветастый саронг. Розовые плетеные сандалии открывают пальцы ног с покрытыми красным лаком ногтями. За ухом у Люси — свежесрезанный цветок гибискуса. Но ее лучший аксессуар — нежный румянец на щеках, результат либо кислородного массажа в местном спа по цене девяносто пять долларов за сеанс, либо потрясающий секс с Хантером, который обходится ей еще дороже. И поскольку Хантер стоит рядом, я прихожу к выводу, что дело не в косметических процедурах.

Я нерешительно поднимаюсь, и Хантер, наклонившись, целует меня.

— Как прошел полет? — бодро спрашивает он. Я все еще не могу произнести ни слова от изумления, но Хантер способен вести разговор и без собеседника.

— Шикарное место, правда? — восхищенно продолжает он, широко разводя руки в стороны, словно намереваясь обнять все, что его окружает. — Меня здесь просто обожают. Погоди, вот увидишь, какой нам дали номер. Твоя комната тоже будет что надо. Я уже распорядился, чтобы в нее отнесли вазу с фруктами. За мой счет.

— Прекрасно, — бормочу я, — просто потрясающе, — и замолкаю, разглядывая причудливые розовые фигуры на его гавайской рубашке. Может, это фламинго? Однако не следует отвлекаться. — Я не знала, что ты тоже будешь здесь, — говорю я, и мой голос звучит немного суше, чем мне хотелось бы. — Я думала, мы с Люси будем вдвоем.

Он начинает хихикать:

— Вы с Люси вдвоем на самом романтичном курорте в мире? — Он опять хихикает. — Не думаю, что это возможно. Ты, конечно, совершенно потрясающая, но она — моя. — С этими словами он обнимает Люси и легонько сжимает ее в своих объятиях.

Люси кладет голову ему на плечо, но потом, заметив выражение моего лица, выпрямляется и, наклонившись, тоже целует меня:

— Джесс, ты выглядишь потрясающе. Надеюсь, ты не очень удивилась, увидев здесь Хантера. Я уверена, мы замечательно проведем время. Погоди, ты еще увидишь спа. Я уже записала тебя на общий массаж и сеанс ароматерапии. Мне сказали, это что-то потрясающее. Но если ты предпочитаешь массаж лица розовыми лепестками, нет проблем. Я позвоню и все устрою.

Я решаю не отвлекаться на меню местного спа.

— Почему ты не предупредила меня, что Хантер тоже будет здесь? — требовательно спрашиваю я, совершенно не смущаясь тем обстоятельством, что предмет нашего разговора стоит прямо передо мной.

— Просто я хотела избавить тебя от повторения той неприятной сцены, которая произошла у вас с Дэном в поезде. Если ты ничего не будешь знать, тебе не придется ничего скрывать.

— Но я уже скрываю.

Она замолкает. Не так-то просто игнорировать аргументы, которые выкладывают тебе прямо поднос. Но Люси никогда не стала бы влиятельным голливудским продюсером, если бы не обладала неотразимым очарованием и целым арсеналом хитроумных уловок.

— Ну ты же меня знаешь. Я всегда считала, что заслуживаю самого лучшего, — вполне серьезно произносит она. — Моя лучшая подруга и мой возлюбленный вместе со мной в самом красивом уголке земного шара. Что может быть лучше? — И она улыбается Хантеру, который тут же бросается ей на помощь.

— Фактически это я настоял, чтобы ты поехала с нами. — Он благородно принимает удар на себя. — Да-да, я вспоминаю, что это была целиком моя идея.

Мы все понимаем, что он зашел слишком далеко, но ничего не поделаешь — карты раскрыты. Теперь мне совершенно ясно, что весь этот «побег» затеян с определенной целью. По лицу Хантера я могу судить, что пока он набирает очки: на физиономии приятеля Люси хитрая усмешка игрока, на руках у которого флэш-стрит. У него прекрасное настроение: он позанимался сексом, выспался, перекусил в номере, выпил текилы и теперь уверен, что ситуация с лучшей подругой уладится без особых проблем.

У меня несколько возможностей. Во-первых, устроить сцену прямо здесь, в холле, потом прыгнуть в лимузин и вернуться домой. Где никого нет. Чем же я буду заниматься в выходные? Пересадкой азалий? Следующая возможность — изобразить из себя доктора Фила и прочитать Люси лекцию о последствиях морального разложения. «Что ты себе позволяешь, женщина? Как можешь ты лгать лучшей подруге и обманывать мужа?! Не это ли самый верный способ разрушить свою жизнь?»

Есть, правда, еще один вариант — прикусить язык и попробовать массаж розовыми лепестками. Вряд ли мои обличения спасут брак Люси или как-то улучшат положение Дэна. Но и молчать я тоже не собираюсь. Как только мне удастся остаться с Люси наедине, я обязательно скажу ей, что этот невинный флирт, который она связывала с кризисом среднего возраста, неотвратимо перерастает в опасную связь. Если подруга считает, что таким образом сможет сохранить свои отношения с Дэном, мне остается только радоваться, что она не руководит американской службой безопасности.

Но если я соглашусь остаться, это нужно сделать изящно.

Я смотрю на длинную полоску розоватого песка, залитого слепящим светом послеполуденного солнца.

— Здесь просто потрясающе. Я, пожалуй, схожу, окунусь, пока приготовят мою комнату.

— Даже слышать об этом не желаю, — заявляет никогда не унывающий Хантер. — Ты наверняка проголодалась. Думаю, нам всем пора пойти перекусить.

Я внимательно смотрю на Люси, пытаясь понять, рассчитывала ли она на мою компанию, но ее лицо сияет приветливой улыбкой, которая кажется мне вполне искренней.

— Давайте поедим рядом с пляжем, — с воодушевлением предлагает она. — Это наше излюбленное местечко.

— Кстати, еда там просто потрясающая, — поддерживает ее Хантер. — Особенно миньоны с филе касатки и энчиладами.

— Я тебе уже говорила, — Люси, улыбаясь, шутливо закатывает глаза, — что обожаю в этом человеке все, кроме его кулинарных пристрастий. Но он исправится. — Сказав это, она по девчоночьи хихикает и берет Хантера под руку. — К концу выходных он у меня будет есть тако.

Хорошо, я обещаю держать язык за зубами, если она будет кормить его тако. Но если она начнет резать для него мясо, клянусь, я тут же выйду из-за стола.

Хантер с Люси медленно бредут по обсаженной цветами тропинке, ведущей через пляж, а я иду босиком по мягкому, словно тальк, песку, ощущая ступнями его ласковое тепло. Солнце жжет мне плечи, и я постепенно успокаиваюсь. Может, ранний загар пойдет мне на пользу?

— Смотри не обгори, — предостерегает меня Люси. — Солнце здесь очень коварное. Может, возьмешь солнцезащитный крем? У меня есть со степенью защиты сорок и восемьдесят.

— Ничего, обойдусь. Я не курю и почти не пью. Пусть же моим единственным пороком станет страсть к солнечному свету.

Я лезу в свою плетеную сумку и достаю собственный крем от солнца со степенью защиты восемь. Это максимум, на который я готова согласиться.

Люси оставляет Хантера и подходит ко мне.

— Дорогая, послушай, — шепчет она, — это действительно крайне неблагоразумно.

— Знаю. Я рискую заработать рак кожи. Читала об этом.

— И это тоже, — подтверждает Люси. — Но я имела в виду морщины и пигментные пятна.

— Уже слышала. Но легкий загар мне идет. И вообще, мне наплевать, даже если в старости я стану морщинистой, как Джорджия О'Киффи. Ее это, похоже, совсем не беспокоило. Пусть она и выглядела как сухофрукт, зато в девяносто завела двадцатилетнего любовника.

Мои слова производят на Люси должное впечатление. И мне даже кажется, что она борется с искушением поменяться со мной солнцезащитными кремами. Однако вместо этого подруга указывает на парочку в нескольких шагах впереди. Шикарная блондинка двадцати с небольшим виснет на руке гораздо более зрелого мужчины с лицом цвета старой бейсбольной перчатки — и таким же помятым.

— Если судить по этому месту, преимущество в неравных союзах почти всегда на стороне мужчины, — говорит Люси.

Наверное, она права. Через некоторое время нам встречается еще одна блондинка в потрясающих стрингах, прижимающаяся к старому лысому парню, вышагивающему в плавках «Спидо», надетых явно по ошибке. Вскоре я уже отмечаю тенденцию. Огромное число богатых папочек, сопровождающих юных гибких девушек, свидетельствует о том, что это место пользуется успехом отнюдь не у тех, кто собирается отметить годовщину свадьбы. Никогда не думала, что найду хоть одну положительную сторону в романе Люси, однако вынуждена признать, что Хантер по крайней мере выбрал женщину своего возраста.

— Вот мы и пришли, — подходя к нам, заявляет Хантер. — Это не так уж и далеко. Чувствую, я вполне готов к принятию пищи.

Пришли? Я оглядываюсь вокруг, но вижу только песок, океан, пальмы и бескрайнее синее небо. Где же ресторан? Или кафе? Поблизости нет даже официанта с меню. Может, Хантер слишком долго пробыл на солнце и у него начались галлюцинации? Но вот он отходит за дерево и исчезает, что кажется совершенно невероятным при его комплекции, да еще с этими розовыми фламинго на рубашке.

— Добро пожаловать в наш домик! — восклицает Люси, и до меня наконец доходит: то, что я вначале приняла за чрезмерно разросшийся кустарник, на самом деле крытая тростником хижина, разместившаяся меж двух деревьев.

Мы протискиваемся внутрь и оказываемся в помещении, не имеющем ничего общего с обычной скромной пляжной забегаловкой. Вместо традиционных пластиковых стульев здесь огромные шелковые шезлонги с грудами пухлых подушек и столик из тикового дерева, изящно сервированный на две персоны. Хантер уже расположился у мини-компьютера и заказывает филе-миньон, тако без пшеницы и — еще один прибор.

— Теперь я действительно ощущаю себя незваным гостем, — говорю я, беспомощно глядя на Люси. — Почему бы нам просто не сходить в ресторан?

— Это невозможно. Здесь все обедают в личных домиках. «Ле Ретрит» очень деликатен в таких вещах.

— Да, очень деликатен. — Хантер поглаживает плечо Люси, потом поворачивает ее к себе и целует.

Поцелуй длится долго. Очень долго. Очень-очень долго. Должна я смотреть на них или в сторону? Почему советы Эмили Пост[38 - Эмили Пост (1872–1966) — автор книг и статей по вопросам этикета.] невозможно вспомнить именно в те минуты, когда они действительно необходимы?

Я несколько минут рассматриваю свой облупившийся педикюр и наконец слышу тихий стук в дверь.

— Можно вас побеспокоить? — спрашивает кто-то глубоким бархатным голосом.

Слава Богу, заказ наконец принесли. Я бросаюсь к двери, чтобы встретить официанта, однако вместо него вижу смуглого красивого человека без подноса, зато с маленькой синей сумкой через плечо и огромным пестрым пляжным мячом под мышкой. Его волосы гладко зачесаны назад, мускулистые ноги покрыты безупречным загаром. Похоже, ему-то солнце нисколько не повредило. Под рубашкой-поло угадываются мощные бицепсы. Я читаю розовую надпись на белой ткани: «Медицинская служба отеля «Ле Ретрит»».

— Медицинская служба? Спасибо, но я совершенно здорова, — говорю я ему. — Однако не отказалась бы от салата с омарами. Без майонеза.

— Входи, Мануэль! — приглашает Хантер из-за моей спины.

— Нет, мы отменили сеанс! — кричит Люси, отодвигаясь от Хантера. — Разве вы не получили сообщение? С нами моя подруга. Придется заняться этим попозже.

Мануэль смотрит на меня, потом на них.

— Глупости! — заявляет он. — Мы можем поработать все вместе. Я включу это в программу.

Какую еще программу? По моей программе сейчас должен быть ленч. Может, я даже кутну и закажу коктейль «Маргарита». Но теперь в меню появился Мануэль.

— Не думаю, что это хорошая идея, — сухо произносит Люси. — Джесс не была на первом занятии и вряд ли сможет наверстать упущенное.

— А мне она кажется довольно сообразительной, — возражает Мануэль. — К тому же чем больше народу, тем, так сказать, веселей. Давайте, давайте, все будет хорошо. Начнем с тазовых толчков. — Согнув колени, он показывает, как это делается.

О нет! Только не групповой секс! Я даже не успела принять душ. Вместо того чтобы выполнять толчки, я стою на месте как вкопанная. Обратите внимание, что я стою совершенно прямо. Нет, не обращайте внимания. Язык отказывается мне служить — как, впрочем, и язык телодвижений.

— Расслабьтесь. — Мануэль сжимает мою руку. — Вам некого смущаться. Кроме нас четверых, здесь никого нет.

Но именно это меня и беспокоит.

Хантер, очевидно уже расслабившись, сгибает колени и делает выпады нижней частью туловища, считая при этом: «Раз, два, три!» — потом выпрямляется, после чего — о святые угодники! — снова повторяет упражнение, на этот раз приговаривая: «…четыре… пять… шесть». До скольких он собирается считать? Может быть, шести вполне достаточно? Мне не хотелось бы, чтобы бедняга перенапрягся.

Люси тоже совершает толчки и, кажется, тоже считает — к счастью, про себя. Обо мне, похоже, все забыли.

Я вырываю свою руку из руки Мануэля и свирепо смотрю на него:

— Что здесь происходит?

— Это разминка. Нужно просто представить, что вы пахом перекидываете друг другу теннисный мячик. Сейчас мы с вами тоже этим займемся.

Я никогда не была сильна в спорте. Но это, впрочем, не имеет никакого значения.

— Что это за разминка? Перед чем? И в чем заключается медицинское обслуживание?

— Я специалист по тантрическому сексу, — важно произносит Мануэль. — У меня есть диплом. Если хотите, можете взглянуть.

Хантер с Люси продолжают перекидывать воображаемый мячик. Только теперь они стоят несколько ближе друг к другу, и мячику не приходится летать далеко.

— Уверен, вы слышали о великолепных секс-семинарах, устраиваемых в «Ле Ретрит». Мы проводим терапию по Фрейду, по Юнгу… А пожилым парам предлагаем так называемый курс «Виагра».

Мне кажется, Хантер слишком увлечен игрой в мяч, чтобы слышать наш разговор, однако это не так.

— Я ни в какой виагре не нуждаюсь! — внезапно вскрикивает он фальцетом, пропуская удар.

— Нет, конечно, нет, дорогой! Ты и так настоящая секс-машина, — утешает его Люси, тоже прекратив игру. — Просто поразительно, что я уговорила Хантера заняться тантрическим сексом, — добавляет она, обращаясь уже ко мне. — Вначале он даже обиделся. Но занятия нацелены на то, чтобы сделать оргазм более продолжительным.

— Тантрический оргазм может длиться несколько часов, — мечтательно произносит Мануэль.

Интересно, у кого есть столько свободного времени? Лично я не всегда нахожу двадцать минут на восковую эпиляцию.

Я смотрю на дверь, и Мануэль, перехватив мой взгляд, понимает, что перед ним по крайней мере один неудовлетворенный отдыхающий.

— Давайте продолжим, — говорит он, возвращаясь с небес на землю. — Мы можем поупражняться с пляжным мячом или сразу перейти к групповому оргазму.

Наконец-то у меня появляется выбор. Однако я не успеваю им воспользоваться.

— К групповому оргазму! — восторженно кричит Хантер.

Ну нет, я не собираюсь в этом участвовать.

— Мне бы хотелось прогуляться по пляжу, — говорю я. — Кажется, уже начинается прилив.

Или отлив? Впрочем, какая разница.

Однако Мануэль обнимает меня за плечи своей мощной рукой, надежно удерживая на месте.

— Нет, ваше участие необходимо. Для того чтобы получился действительно отличный групповой оргазм, нужно как раз четыре человека.

И я начинаю ощущать какую-то особую вибрацию в этой комнате.

Он открывает свою пляжную сумку, в которой, по всей видимости, находится отнюдь не полотенце, и достает оттуда четыре черных шелковых шарфа. Проворно зайдя мне за спину, он быстро, так что я не успеваю возразить, завязывает мне глаза одним из них. Мгновение спустя та же участь постигает Люси и Хантера — поскольку я ничего не вижу, мне остается только догадываться, что происходит. Мануэль готовит нас к ощущению настоящего сексуального экстаза, и самое замечательное, что для этого нам даже не придется снимать одежду.

— Теперь глубоко дышим и высвобождаем энергию оргазма.

Первой призыву следует Люси. Она охает, стонет, повизгивает. Пожалуй, это лучшая озвучка «Мег Райан в магазине деликатесов», которую мне доводилось слышать. Хантер, не привыкший ни в чем уступать, вторит ей, и вскоре его страстные крики заглушают стоны Люси.

Если это все, что требуется для достижения оргазма, зачем, спрашивается, я потратила двадцать четыре доллара девяносто пять центов на дурацкий вибратор?

Рука Мануэля ложится мне на спину. — Расслабьтесь, расслабьтесь, молодая леди, — приговаривает он. — Разделите наше наслаждение. Ощутите настоящий экстаз.

Молодая леди? Я собираюсь сказать ему, что никогда не испытывала оргазм с мужчиной, который даже не знает моего имени. За исключением единственного случая, произошедшего в 1982 году…

Внезапно в голосе Хантера отчетливо слышатся новые нотки.

— И-И-И-О-О-У-У! — выводит он.

— Отлично! Великолепно! — кричит в ответ Мануэль.

— НЕТ! НЕТ! — рычит Хантер.

— Да! Да! Поверь мне! Давай, Хантер, давай! Леди, остановились и слушаем Хантера. Вот как надо чувствовать оргазм!

— ЭТО НЕ ОРГАЗМ! — Хантер вопит так громко, что мы одновременно срываем повязки и смотрим на него, застыв в нелепых позах. — ЭТО СУДОРОГА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

Люси тут же падает на колени и начинает массировать Хантеру ногу — по крайней мере я надеюсь, что свело у него именно ногу.

Встревоженный Мануэль бросается к ним.

— Может, позвать доктора? — спрашивает он. — В отеле всегда дежурит врач. В среднем в неделю у нас бывает четыре случая инфаркта. Но, конечно, не из-за секс-терапии, — поспешно добавляет он.

— Нет, спасибо, думаю, я справлюсь сама. С ним это происходит каждый раз, — произносит Люси, продолжая делать массаж, но в ее голосе слышится досада. Или мне показалось?

Хантер стонет, Люси растирает ему ногу, Мануэль бестолково топчется возле них. Воспользовавшись этим, я хватаю свои вещи и, торопливо выбравшись на улицу, быстро бегу по дорожке к главному зданию. В холле меня встречает консьерж с ключами от моего уже готового номера. Откуда он узнал, что я вернусь именно в это время? Может, здесь имеются системы спутникового слежения за каждым гостем? А вот я, например, не могу позволить себе установить такую штуку на свой «субару».

— Очень рад, что вы вернулись, — радостно произносит консьерж. — Могу я проводить вас наверх? Ваша сумка в номере, и служащий уже распаковал вещи.

Интересно, кто просил его это делать? Теперь все будут знать, что мои футболки, которые выглядят точь-в-точь как от «Лакост», на самом деле куплены в «Ти-Джей Макс».

В моем номере нет шелковых шезлонгов и стола из тикового дерева, как во дворце на пляже, зато здесь есть огромная кровать — самая большая, которую я когда-либо видела. По крайней мере на таком маленьком пространстве. Это ложе размера кинг-сайз — нет, пожалуй, правильнее будет сказать «царь-сайз», — с пологом на четырех столбиках, роскошно задрапированных прозрачной материей, похожей на сетку от комаров. Надеюсь, полог предназначен для того, чтобы создавать романтическую атмосферу, а не защищать от гигантских насекомых. Поскольку мне так и не удалось ничего съесть, я, почувствовав сладкий запах свежих фруктов, подхожу к вазе, которую, сдержав обещание, прислал Хантер, и уничтожаю все, что в ней лежит: одну папайю, два манго, три киви, одну гуаву, пригоршню ежевики и огромную гроздь винограда. Лежа на кровати и потягивая ароматный сок гуавы, я думаю о том, что трехдневное пребывание в «Ле Ретрит» не обещает мне ничего более эротичного. Но честно говоря, это привлекает меня гораздо больше, чем групповой оргазм.

Но вероятно, уединение противоречит правилам данного отеля, потому что в следующую минуту я слышу стук в дверь. И решаю не обращать на него внимания. Неужели нельзя ненадолго оставить меня одну — наедине с моими фруктами? Стук раздается вновь.

Я открываю дверь, и в номер впархивает Люси.

— Хантеру уже лучше, и Мануэль повел его в джакузи, — сообщает она, клюнув меня в щеку. — Так что нам никто не помешает, и этот час мы можем провести вдвоем. — Она окидывает взглядом мою комнату, подходит к балконной двери и открывает ее, впуская свежий морской бриз. — Хороший вид, но, к сожалению, комната слишком мала, — говорит она извиняющимся голосом. — Этим занимался Хантер. Хочешь, я договорюсь, чтобы тебя переселили?

— Нет, мне здесь нравится. — Я не желаю больше никаких одолжений. — Хочешь фруктов? У меня остался один киви.

Люси отрицательно качает головой:

— Нет, спасибо, я уже успела съесть салат из омаров. Не о салате ли из омаров я мечтала, когда явился Мануэль?

— Собирайся, у нас есть еще одно дело на пляже, — говорит Люси, выходя на балкон. — Надень купальник и саронг. — Она подходит к платяному шкафу из светлого дерева, чтобы оценить мой гардероб.

Пора бы понять, что Люси ни за что не доверит мне самостоятельно выбрать одежду, если поблизости находится Хантер.

— Ты его здесь не найдешь, — твердо говорю я. — Я их не ношу.

Люси, неправильно истолковав это заявление, удивленно оборачивается и смотрит на меня оценивающим взглядом.

— Перестань, ты вполне можешь носить купальный костюм. У тебя прекрасное тело, — произносит она, как я подозреваю, лишь для того, чтобы меня утешить. — Грудь у тебя пока еще в порядке. Бедра тоже — разве что немного целлюлита… Но у кого в нашем возрасте его нет? А если быстро зайти в воду, никто вообще ничего не заметит.

Что ж, еще не все потеряно.

— У меня есть купальник. Я хотела сказать, что никогда в жизни не надевала саронг, — говорю я, заглядывая в шкаф, набитый саше с запахом ромашки. Интересно, это дополнительная защита от насекомых или цель все та же — создание романтической атмосферы? Служащий отеля сложил мою одежду в аккуратные стопки, и я прикасаюсь к своим пятнадцатидолларовым футболкам с таким благоговением, словно это вручную расписанные блузки от Стеллы Маккартни. Очень осторожно отодвинув одну из стопок в сторону, я достаю из шкафа альтернативу саронгу. — А что, если мне надеть обрезанные джинсы? — весело спрашиваю я.

Люси смотрит на меня с таким видом, словно я заговорила на урду. Совершенно очевидно, что обрезанным джинсам нет места в ее гардеробе. И в ее словаре. Не дождавшись перевода, Люси принимает решение.

— Не переживай, у меня есть запасной саронг, — сообщает она, роясь в своей сумке от «Тодс». — Всегда ношу с собой еще один — на всякий случай. Терпеть не могу, когда на них налипает песок.

Я тоже. Раздевшись, я натягиваю купальник «Миракл сьют»[39 - Волшебный купальник (англ.).]. Производители этого чуда гарантируют, что в нем я буду выглядеть стройнее на десять фунтов. Но вот куда денутся эти десять фунтов? Сползут на мои бедра? Или достанутся тем ни о чем не подозревающим женщинам, которые приобрели купальники других торговых марок?

Я вожусь с обновкой — с джинсами справиться было бы гораздо легче, — время от времени посматривая на Люси. Ее саронг изящно завязан на боку бабочкой, открывая совершенный живот — результат упорной работы над собой. Пытаясь скопировать безупречный стиль подруг и, я добиваюсь лишь того, что мое облачение, уже порядочно измятое, нелепо виснет у меня на бедрах, закрепленное уродливым узлом.

Наконец мы оказываемся на пляже, и Люси ведет меня к двум деревянным креслам с прямыми спинками, водруженным на высокую платформу, которая напоминает мне стойку чистильщика обуви.

— Сейчас мы займемся рефлексотерапией, — заявляет Люси, грациозно усаживаясь в одно из кресел. — Это что-то вроде массажа ног, только считается, что она обладает лечебным эффектом. Марианна и Мариэлла придут через секунду. Я слышала, они потрясающие мастера своего дела. Они могут полностью избавить твое тело от токсинов.

Интересно, куда денутся эти токсины? Туда же, куда десять фунтов веса? Я уже почти уверена, что однажды встречу эту толстую, наполненную токсинами тетку, которой досталось все, от чего избавилась я. Не думаю, что наша встреча будет приятной.

— Рефлексотерапия помогает при самых разных заболеваниях, — продолжает Люси, словно рекламируя новейший лекарственный препарат. — Подумай, что тебя беспокоит. Выбери любую проблему. Попроси массажистку сосредоточиться на подъеме — это улучшает функцию почек и печени. Или на пальцах — очень эффективно при лечении аллергии.

— У меня нет аллергии, — говорю я, щурясь от яркого солнечного света. — По крайней мере с тех пор, как я вся покрывалась крапивницей от одного взгляда на Дэйви Джонса. Это парень, с которым я сидела за партой в четвертом классе.

Я замолкаю. Давненько я о нем не вспоминала. Интересно, он наконец женился?

— Пусть массажистка делает что хочет, — вздыхаю я. — Только пусть не пытается избавить меня от хандры. Потому что ее больше нет.

— Правда? А что случилось? — с удивлением спрашивает Люси.

— Помнишь, я рассказывала тебе про аварию, в которую попала на мотоцикле через год после нашей с Жаком свадьбы? Я тогда только-только научилась ездить на «харлее», но не слишком хорошо управлялась с ним на скорости больше восьмидесяти.

— У тебя слишком насыщенная жизнь для добропорядочной мамаши из пригорода, — улыбается Люси.

— Ключевое слово — была. Та жизнь давно в прошлом.

Люси слышит в моих словах упрек.

— Послушай, Джесс, но разве не в этом смысл нашего существования? Ведь не можем же мы вообще отказаться от риска — только потому, что стали слишком взрослыми. Перед нами весь мир. Жить свободным — или умереть.

— Если я не ошибаюсь, это девиз штата Нью-Гэмпшир?

— Не знаю. Кажется, что-то подобное было написано на наклейке на бампере. Но ведь это правда, разве нет? Если во второй половине жизни не сделать чего-то нового, зачем тогда вообще жить? Я не хочу следующие сорок лет двигаться по ровной прямой дороге. Мне необходимы ухабы и крутые повороты.

— Ну так ты их сама и создаешь. Ухабы, выбоины, обходные пути, перевернутые грузовики с прицепами — с чем еще тебе хочется встретиться в пути? С несущимся на тебя на полной скорости автомобилем? Неужели это сделает жизнь намного интереснее?

Люси выпрямляется в своем кресле:

— Прости, дорогая. Кажется, ты немного раздражена?

Несколько минут мы сидим молча, пока наконец не появляются рефлексотерапевты. У них длинные волосы, длинные ноги, а их бикини вогнали бы в краску даже бразильцев.

— Должны мы сделать что-то особенное, чтобы помочь вам расслабиться? — спрашивает девушка, представившаяся Мариэллой.

«Да. Наберите десять фунтов веса. Покройтесь целлюлитом. Или накиньте на себя хоть какую-то одежду».

— Нет, все как всегда. Что бы это ни было. Мои ноги в ваших руках, — шучу я.

— Вначале они побывают в мыльной пене, — смеется в ответ Мариэлла.

Она погружает мои ступни в ванночку с отваром ромашки и энергично растирает их махровым полотенцем, пока пальцы на ногах не розовеют, после чего легкими отрывистыми движениями начинает отыскивать точки, на которые следует воздействовать.

— Не удивляйтесь, если почувствуете покалывание в груди, когда я буду массировать заднюю часть ступни, — предупреждает она, усаживаясь на подушку у подножия платформы. — Это активизируется энергетический поток. Нажатие на пятки оказывает стимулирующее воздействие на бюст.

Так вот почему женщины тратят на обувь столько денег!

Вторая массажистка также опускается на песок, и Люси протягивает ей ногу. Может, сказать Марианне, чтобы не трогала ее пятки? Уверена, грудь моей подруги не нуждается в дополнительной стимуляции.

— Послушай, ты сердишься на меня из-за того, что здесь Хантер? — спрашивает Люси, выгибаясь в кресле.

Интересно, нажатие на какой палец дает такой потрясающий эффект?

— Нет, я все понимаю. Хантер. «Ле Ретрит». Тебе просто хочется чего-то нового. Чтобы твоя жизнь стала интереснее. Ведь так? — Я некоторое время молчу. — Может, того же самого я жду от Жака.

— Вот видишь, мы с тобой в одной лодке, — заявляет Люси. — У меня есть Хантер, у тебя Жак. И у каждой из нас — потрясающий секс.

— Надеюсь, наши отношения с Жаком не ограничатся несколькими ночами потрясающего секса, — возражаю я.

— Как знать… — произносит подруга.

А ведь она пришла в восторг, когда я сообщила ей о ночи, проведенной с Жаком, и даже позвонила своей знакомой — редактору журнала «Современная невеста», чтобы узнать, можно ли надеть белое платье на повторное венчание с бывшим мужем. Ответ был вполне предсказуем: только наряд из небеленого холста.

— Кстати, извини, если вся эта история с Мануэлем тебя смутила, — продолжает Люси. — Но, может, стоит попробовать нечто подобное с Жаком? Это заставит его, так сказать, держаться в форме. Уж если Хантер на такое согласился… Кстати, о Хантере. Могу я рассказать, что он сделал со мной прошлой ночью?

— Конечно, можешь, но лучше не надо. Не рассказывай. — Мой голос звучит слишком резко, потому что меня достали эти разговоры о ногах, депрессии, тантрическом сексе и о том, чем они, черт возьми, занимались прошлой ночью.

Я обещала себе сказать Люси, что обо всем этом думаю, и намерена сдержать слово. Поэтому я делаю глубокий вздох.

— Послушай, я не сошла с ума, но должна сказать тебе правду. Уверена, что ты прекрасно провела время прошлой ночью — чем бы вы ни занимались. Но я смотрю на вас с Хантером, и все это кажется мне каким-то неправильным, что ли… Он совсем не тот человек, который тебе нужен. Вы с ним совершенно разные.

— Не знаю, как насчет того, что мы совершенно разные, но нам хорошо вместе. Меня очень интересует его жизнь. Она так отличается от моей собственной. Мы ходим на голливудские вечеринки. Никогда не думала, что мне будут нравиться такие вещи, но, когда я рядом с ним, они кажутся потрясающими. Он знаком практически со всеми. Я говорила тебе, что два дня назад мы ужинали у Стинга?

У Стинга? Я и сама не отказалась бы с ним поесть, но два дня назад мы с Джен ходили на заседание читального клуба дочек и матерей. Чем бы ни кормили у Стинга, наверняка это было лучше, чем предложенный нам Синтией сыр «джарлсберг» с низким содержанием холестерина и соленое печенье с низким содержанием натрия. Но hors d'oeuvres[40 - Закуски (фр.).], которые подают у Стинга, не имеют никакого отношения к делу.

— Люси, ведь ты говорила, что это всего лишь легкий флирт, а что происходит на самом деле? Ты уже не контролируешь ситуацию. Появляешься с этим парнем на людях. Лжешь Дэну. Все это разрушает твой брак. Ты думаешь только о себе. К тому же начинаешь толстеть.

Люси подпрыгивает как ужаленная:

— О черт, неужели?

— Что именно тебя обеспокоило?

— Конечно, вес. — Большим и указательным пальцами она начинает пощипывать кожу с внутренней стороны бедра. — Может, я просто немного отекла?

— Не беспокойся, с твоей фигурой все в порядке, — нетерпеливо говорю я. — Просто мне нужно было как-то привлечь твое внимание. Ты услышала что-нибудь еще из того, что я сказала?

— Конечно. — Люси продолжает дюйм за дюймом исследовать свое тело и теперь уже приближается к талии — безукоризненной, как и все остальное.

— Ты не толстая. Просто глупая.

Конечно, эти слова действуют на Люси как ведро холодной воды. Лицо ее покрывается красными пятнами — и вовсе не из-за солнечных лучей, нижняя челюсть отвисает в буквальном смысле слова. А ведь я всегда считала, что это лишь речевой оборот. Люси налетает на меня как коршун, глаза ее пылают.

— Я глупая? Это я-то глупая?! Неужели? Да я, черт возьми, умнее всех моих знакомых. Не забывай, что я телепродюсер. Я разговаривала с самыми известными людьми. Я беседовала с Карлом Саганом[41 - Карл Саган (1934–1996) — знаменитый американский астроном.] за три недели до его смерти. Стивен Хокинг[42 - Стивен Хокинг (р. 1942) — известный американский физик и астрофизик, англичанин по происхождению. Страдает рассеянным склерозом.] дал мне большое интервью сидя.

— Он всегда сидит, потому что прикован к инвалидному креслу.

Люси бросает на меня взгляд, от которого высохли бы дождевые леса Стинга[43 - Известный английский певец и композитор Стинг уже более десяти лет принимает участие в организации фестивалей в поддержку фонда спасения дождевых лесов.]. Но меня уже невозможно остановить.

— Видишь ли, если б у тебя была хоть капля ума, ты бы каждое утро целовала Дэну ноги. Вместо того, чтобы… Впрочем, мне наплевать, что ты делаешь с Хантером и с различными частями его тела.

— Это не имеет к Дэну никакого отношения, — надменно произносит Люси.

— Не имеет отношения к Дэну? Если ты так считаешь, значит, ты и вправду глупа.

Я чувствую такую злость, что готова тут же вскочить и уйти, но Мариэлла держит меня за щиколотки. Кто знает, куда направится мой энергетический поток, если я сильно дерну ногой? Вдруг в результате мне придется удалять аппендикс? Поэтому я откидываюсь на спинку кресла, скрестив на груди руки, вне себя от гнева. И, насколько я могу судить, Люси тоже кипит.

Проходят часы. Начинается прилив. Солнце скрывается за горизонтом. Деревья сбрасывают листву. Стивен Хокинг снова обретает способность ходить. Карл Саган смотрит в телескоп на падающие звезды. Или все это мне кажется… Наконец Люси первой нарушает молчание.

— Если что и глупо, так это то, что мы затеяли этот спор, — говорит она примирительно.» — Джесс, ты моя лучшая подруга. Извини, что я не сдержалась. Знаю, ты желаешь мне добра. Просто ты не можешь до конца понять.

— Не могу понять что? — Я еще не совсем готова к примирению.

— Понять, что представляет собой моя жизнь.

— Не так уж сильно она отличается от жизни других женщин, — говорю я и, помолчав, добавляю: — Разве что мужчин у тебя больше.

Мы улыбаемся, и лед между нами тает. Люси наклоняется ко мне и гладит мою руку:

— Джесс, не беспокойся обо мне. Я знаю, что делаю. Я люблю Дэна, правда люблю. И никогда не перестану любить. Все находится под контролем.

Все они так думают. И я решаю нанести последний удар.

— Хочешь узнать, как все это видится с другой стороны? — спрашиваю я, когда мы, затолкав свои как следует помассированные и полностью расслабленные ноги в сандалии, бредем по пляжу. — Я никогда никому об этом не рассказывала. Ты помнишь, я тебе говорила, почему рассталась с Жаком? Ну, что у нас было мало общего, что он не хотел ребенка… Все это так. Но была еще одна причина. Он не хотел понять, что делает мне больно.

Люси останавливается как вкопанная:

— У него была другая женщина?

— Да. Просто мне трудно было говорить о таких вещах. Даже с тобой. Это было слишком унизительно. К тому же я считала, что тут есть и моя вина. Но Жак не видел в этом ничего особенного. Он сказал, что это не имело ко мне никакого отношения. Что это никак не скажется на наших отношениях. И он действительно любил меня.

— Не сомневаюсь, — горячо соглашается Люси. — Как можно тебя не любить?

— Однако, когда узнаешь о таких вещах, почему-то перестаешь чувствовать себя любимой. Как это ни странно.

Меня захлестывают воспоминания. Все те горькие воспоминания, которые я старалась держать подальше с тех пор, как Жак вернулся в мою жизнь.

— Мне жаль, что я тебя огорчила. Но Дэн ничего не узнает, — обещает Люси.

Некоторое время мы идем молча. Она берет меня под руку. Может, хоть что-то из того, что я сказала, дойдет до ее сердца?

— Ты так и не простила Жака? — спрашивает Люси.

— Сама не знаю, — честно отвечаю я. — В настоящий момент этот вопрос остается открытым.


8


Когда я возвращаюсь из Пуэрто-Валларты, индикатор сообщений на моем автоответчике мигает с такой скоростью, словно это не телефон, а игорный автомат в Лас-Вегасе. Я пытаюсь сосчитать сообщения, но, дойдя до семнадцати, сдаюсь и включаю воспроизведение. Первой следует серия гневных заявлений от мамаш-театралок с Парк-авеню. Они шокированы, да, шокированы тем, что вокальный и сценический талант их детей не был оценен должным образом и не принес им главных ролей в «Моей прекрасной леди». Я задумываюсь над тем, почему им пришло в голову звонить именно мне, и тут одна из родительниц раскрывает секрет. Оказывается, мой номер был указан на извещении о результатах кастинга, разосланном по электронной почте нашим умнейшим режиссером Винсентом. Видимо, сам он отвечает только на звонки Натана Лейна.

После этого я прослушиваю несколько сообщений от Жака, в которых звучит нарастающее беспокойство. У него изменились планы, деловая встреча должна состояться не в Нью-Йорке, а в Дубае.

«Мне так жаль тебя разочаровывать, ma cherie, — с грустью произносит он. — Ты ведь ждала меня, правда? Увидимся в другой раз. Очень скоро. Je promis. Telephone moi[44 - Обещаю. Позвони мне (фр.).].»

В следующем сообщении (когда, интересно, он позвонил: через час или на следующий день?) Жан сожалеет, что я не ответила ему immediatement[45 - Немедленно (фр.).].

«Я знаю, тебя нет в городе, — говорит он, и его голос звучит несколько встревоженно, — но ты обязательно перезвони».

Очевидно, ему неизвестно, что я единственный человек во Вселенной, который, выкладывая за услуги «Веризон» сто пятьдесят долларов ежемесячно, так и не удосужился изучить искусство переадресовки звонков. Журнал «Тайм» вполне может поместить мою фотографию на обложке, сопроводив соответствующей подписью.

«Ты сердишься на меня? — вопрошает Жак в очередном сообщении, и в его голосе уже отчетливо слышны панические нотки. — Je t'aime. Je t'aime[46 - Я люблю тебя (фр.)]. Не злись на moi[47 - Меня (фр.).]».

Далее следуют еще два сообщения, в которых мне предлагается не грустить. Изменились планы, а не его отношение ко мне. Он докажет мне это. Он любит меня.

Я сбрасываю туфли и сажусь. Все это длится несколько дольше, чем я рассчитывала.

«Вот что мы сделаем, — сообщает Жак, и в его голосе вновь звучит обычная для него самоуверенность. — В четверг ты вместе со мной полетишь в Дубай. Я пришлю тебе билет. Ты получишь его завтра».

Действительно замечательный план. В четверг я лечу в Дубай. Кстати, где это? Вроде бы в Африке. Или на Аравийском полуострове… Интересно, а Аравийский полуостров еще существует? Может, я путаю с Абу-Дабу[48 - Абу-Даби, столица Объединенных Арабских Эмиратов.]? Или с Абба-Дабба? Ябба-дабба-ду… Нет, так было у Фреда Флинстона.

Я глубоко вздыхаю. Независимо от того, куда хочет услать меня Жак, мой мозг продолжает жить собственной жизнью.

Так, следующее сообщение.

«Вы думаете, если мой Чанси учится в Далтоне, значит, ему можно подсунуть роль торговца рыбой? — слышу я разъяренный голос. — Чанси не будет играть в этой пьесе! Лучше он будет участвовать в соревнованиях по лакроссу! Пусть кто-нибудь из Стайвезанта изображает вашего торговца!»

Похоже, это не Жак.

Может, вот это последнее сообщение от него?

«В четверг, ma cherie. Мой автомобиль будет ждать тебя в аэропорту. — Голос у Жака нежный, как creme fraiche[49 - Сметана (фр.).]. — Мы будем заниматься любовью каждую ночь. Днем мне нужно будет присутствовать на переговорах, а ты сможешь ходить по магазинам. Или осматривать город. Подниматься в горы. И еще я устрою для тебя катание на верблюдах, je promis».

Пустыня! По крайней мере теперь я понимаю, о каком континенте идет речь. И я могла мечтать о мужчине, который обещает прокатить меня на верблюде? Хватит! Я выключаю автоответчик и вижу среди еще не разобранной почты конверт с логотипом «Федэкс». Да, секретарша Жака всегда прекрасно справлялась со своими обязанностями. Почему вдруг все захотели путешествовать именно со мной? В прошлом году моей самой длительной поездкой было посещение открытия «Сэме клаб». В этом же Жак и Люси просто забросали меня авиабилетами.

Тем не менее о том, чтобы встретиться с Жаком в Дубае, Дюбуке или где-то еще, не может быть и речи. Потому что сегодня вечером домой вернется Джен — если только какая-нибудь семья из Аппалачей не решила ее удочерить. Я жду не дождусь ее возвращения. «Ну пожалуйста, Жак! Ведь ты же помнишь о том, что у меня есть дочь! И понимаешь, что я не могу так вот взять и отправиться за шесть тысяч миль только для того, чтобы заняться с тобой сексом. Хотя, видит Бог, мне бы этого очень хотелось!»

Я собираюсь отнести чемодан наверх, но тут, словно в ответ на мои мысли, звонит телефон. Жаль, что у меня нет определителя. Я не хочу обсуждать с матерью Чанси оскорбление, которое мы нанесли ее драгоценному отпрыску, предложив ему роль торговца рыбой. И я пока не готова говорить с Жаком. Но, может, это звонят с Аппалачей? И на проводе медсестра? Я же просила Джен быть осторожнее с этими инструментами… Произошел несчастный случай. Ужасный, кошмарный несчастный случай! Моя девочка поранилась!

Я бросаю чемодан и хватаю трубку, едва не сбросив телефон со стола.

— Алло! — испуганно кричу я. — Все в порядке?

— Qui, qui, mon amour[50 - Да-да, любовь моя (фр.).]. Теперь, когда я наконец-то слышу тебя, я вновь счастлив, — отвечает Жак, и его сладкий голос успокаивает меня даже на таком расстоянии. — Ты получила билет? Я увижу тебя через два дня?

— Мне бы очень этого хотелось, — отвечаю я, удивляясь тому, насколько рада вновь слышать его, — но, боюсь, это невозможно.

— Нет ничего невозможного. Во всяком случае, когда речь идет о нас с тобой.

— На этот раз я не смогу с тобой увидеться. Ведь у меня есть дочь. Боюсь, ты забыл о Джен.

— А, Джен, твоя юная девица! Но это ведь так просто — всего лишь заказать еще один билет! Только подумай, как ей понравится катание на верблюде!

Я смеюсь и прижимаю трубку к уху. Как бы мне хотелось увидеться с Жаком в четверг! Я бы сделала все, чтобы встретиться с ним! Но я никогда не смогу оставить свою дочь одну.

— К сожалению, школьные каникулы заканчиваются, и Джен предстоит очень тяжелая неделя. Особенно по истории. Они будут приходить Льюиса и Кларка. — Я невольно забегаю вперед, думая о расписании на следующую неделю.

— Льюиса? Джерри Льюиса? — спрашивает Жак, внезапно заинтересовавшись школьной программой. Боже, я не могу больше слышать эти французские анекдоты о Джерри Льюисе! Нужно сменить тему.

— Мне очень жаль, Жак, но лучше бы тебе приехать самому. Я соскучилась по тебе.

— Боже мой! — произносит он удрученно. — Я так мечтал о нашей встрече! Но c'est d'accord, я понимаю. Твоя маленькая девочка. Только мысль о ней заставляет меня смириться с отказом. Но я должен как можно скорее вновь тебя обнять.

— Я тоже этого хочу.

— Тысяча поцелуев!

Целых три дня после возвращения с Аппалачей Джен сводит меня с ума, и я перестаю понимать, что происходит. Может, мне все же следовало полететь в Дубай? Она почти силком тащит меня в торговый центр и угрожает опустошить мою кредитку. Платья из «Лимитед дрессес» недостаточно хороши для нее, и мы идем в «Бетси Джонсон». Не важно, что предлагаемые там модели ей носить еще слишком рано, а мне, увы, слишком поздно, — Джен они безумно нравятся. Она решает купить изящные босоножки с закрытой пяткой и предлагает мне обзавестись точно такими же. Список ее желаний, кроме того, включает висячие серьги для меня, блестящий браслет для нее, розовую помаду для нас обеих, несмываемую удлиняющую тушь (этот пункт я даже не обсуждаю) и две семидесятипятидолларовые стрижки в салоне Хосе Эбера. Ощущая себя настоящей транжирой, я тем не менее соглашаюсь на платья и раскошеливаюсь на браслет. Однако когда я отказываюсь оплатить все остальное, моя обычно спокойная и послушная девочка топает ногами в припадке ярости:

— Ты ничего не понимаешь! Ты вообще ничего не понимаешь! — Она надувает губы и отворачивается, когда мы поднимаемся на эскалаторе.

В этом она права. Я действительно ничего не понимаю.

В воскресенье утром Джен почему-то будит меня необычайно рано. На ней новое платье от «Бетси Джонсон», сверкающий браслет и шесть украшенных стразами заколок, которые Лили подарила ей на день рождения.

— Тебе пора вставать, мам, — настойчиво говорит она. — Надевай свое новое платье. Я выбрала для тебя туфли. Они не такие красивые, как те босоножки, которые ты не захотела купить, но вполне подойдут.

Я моргаю, пытаясь понять, что происходит. Для чего это она так разоделась? Неужели опять Пасха? Так рано?

— Подойдут для чего? — спрашиваю я.

— Потом скажу. Вставай. Нужно еще испечь блинчики. Поэтому тебе лучше поторопиться.

По воскресеньям мы с Джен всегда едим на завтрак блинчики, но сегодня она настолько возбуждена, что не может усидеть на месте достаточно долго, чтобы съесть хотя бы один, не говоря уже о своей обычной порции — четырех блинчиках с банановым пюре.

Вдруг кто-то звонит в дверь, и она вскакивает как ужаленная.

— Открой! Открой скорее, — кричит Джен пронзительным голосом, и я решаю, что пришел ее бойфренд и товарищ по играм Клэй Эйкен. — Жаль, что ты не успела надеть новое платье, но, думаю, и в джинсах будет неплохо.

— В чем дело? Кто это? — спрашиваю я, стараясь понять, что она от меня скрывает.

— Просто открой дверь, ну пожалуйста!

Я складываю руки на груди.

— Так, немедленно говорите, что происходит, юная леди!

Джен находится на грани истерики.

— Просто открой! Открой! — визжит она.

И мне не остается ничего другого, как открыть дверь.

На пороге я вижу парня с внешностью фотомодели, с короткими выгоревшими на солнце волосами, ослепительной улыбкой и охапкой розовых роз.

— Поздравляю! — говорит он и смачно целует меня в щеку.

Он выше меня примерно на две головы, атлетического телосложения и одет в майку без рукавов от «Эберкомби энд Фич» с надписью «Крутой серфингист».

— Я — Баулдер! — заявляет он таким тоном, словно это сообщение должно привести меня в необычайный восторг. — Ты победила, и у нас с тобой свидание!

Забыв о розах, он протягивает руки, чтобы обнять меня, и цветы падают на пол между нами. Похоже, один из шипов впился мне в ногу. Все же не зря я всегда предпочитала орхидеи.

— Посмотри сюда! Улыбнись! — предлагает Баулдер.

Он поворачивает меня за плечи, и я вижу нетерпеливо переминающихся телеоператоров, коренастых мужчин с видеокамерами, и молодых стильных женщин с блокнотами и секундомерами, столпившихся на лужайке перед нашим домом. На подъездной дорожке маршируют музыканты из средней школы, одетые в парадную форму, при всех регалиях. Оркестр играет единственную известную ему мелодию — «Звездно-полосатый навсегда».

Перед носом у меня неожиданно оказываются одновременно микрофон, папка и кисточка для макияжа.

— Какого черта!.. То есть я хотела спросить: что здесь происходит? — Я старательно уворачиваюсь от микрофона.

Один из операторов подходит ко мне так близко, словно собирается снять крупным планом «гусиные лапки» у меня в уголках глаз или застрявшую в ноге колючку. Я вытягиваю руку, чтобы оттолкнуть его, но тут же понимаю, что совершила ошибку. Этот жест ассоциируется с плохими парнями из крупных корпораций, которые не хотят, чтобы их лицо увидели зрители программы «Шестьдесят минут».

— В чем дело? — опять спрашиваю я. — Что здесь, наконец, происходит?

— Я выбрал тебя, — отвечает Баулдер, и его неестественно белые зубы ярко сверкают на солнце. — Семь тысяч писем. Или семьсот тысяч? — Он обращается к одной из молодых женщин с блокнотом: — Мелинда, что я должен сказать? Сколько писем с предложением познакомиться я получил?

— Говори сколько хочешь, — выкрикивает она.

— Миллионы писем! — с воодушевлением продолжает Баулдер. — И ты — моя идеальная пара! Самый завидный холостяк «Космо» нашел свою девушку!

Наконец до меня доходит. Это то самое свидание, о котором Джен прочитала в журнале. Я вспоминаю письмо, которое она отправила ему от моего имени. Но ведь я даже не проверила ошибки… Впрочем, Баулдер, наверное, их не заметил.

— Джен! — кричу я, вглядываясь в море вспышек и объективов. — Джен! Где ты? Иди сюда немедленно!

Она появляется передо мной, хихикая и подпрыгивая в своих белых лакированных туфлях без каблуков. Да, пожалуй, девочка уже слишком взрослая для такой обуви. Надо было все же купить ей те босоножки.

— Мам, я сдержала слово! Я не проболталась! Ты ведь ничего не знала, правда? Я пообещала ничего не говорить — и не сказала.

— Абсолютно естественная реакция, — восхищенно говорит Баулдер, обращаясь ко мне. — Вы вели себя как настоящая мамочка из пригорода.

Я радуюсь, что десять лет, проведенные в Пайн-Хиллз, не прошли бесследно, хотя, уверена, не всякая женщина сочла бы подобное сравнение комплиментом. В этот момент ко мне подходит Минди, размахивая своей папкой с надписью «Продюсер фрагмента».

— Превосходно, Джесс, вы держались потрясающе, — весело говорит она. — Я так рада, что не придется переснимать сцену первой встречи. Все прекрасно получилось с первого дубля. Вы очень правдоподобно изобразили удивление.

— Но я действительно удивлена, — говорю я. Похоже, это объяснение ни одному из них не пришло в голову. — И что здесь все-таки происходит? Вы не можете просто так являться ко мне в дом.

— Мы получили все необходимые разрешения. — Минди улыбается. — От вашей дочери.

— Но ей только одиннадцать!

— Совершенно верно! — Минди улыбается еще шире.

Как Джен могла, все зная, ничего не сказать мне?

Наверно, я перестаралась, убеждая ее, что нужно всегда выполнять свои обещания. Надо было сделать оговорку: то, чему тебя учат в воскресной школе, не обязательно применять к продюсерам телевизионных реалити-шоу.

— А теперь вы с Баулдером можете пройти в дом и немного поболтать, пока мы будем готовиться к съемке следующей сцены. Но не выдавайте друг другу никаких секретов, — предостерегает нас Минди. — Мы хотим запечатлеть на пленке, как вы начинаете узнавать друг друга.

— Превосходный способ завязать отношения — сообщать о себе интимные подробности перед камерой.

— Кстати, — продолжает Минди, — следующую сцену мне хотелось бы снять на кухне, если вы, конечно, не возражаете.

— Конечно, я возражаю, — отвечаю я, начиная закипать. — Там все перемазано жидким тестом. Сначала я должна хотя бы немного убраться.

— Реквизитор и два помощника приведут кухню в полный порядок, — говорит Минди таким тоном, словно санитарная команда из трех человек — обычное дело в каждом доме. — Мы даже захватили с собой овсяную муку, на тот случай, если у вас нет. Компания «Квакер оутс» заплатила нам за скрытую рекламу.

А я-то думала, что получу одного только Баулдера.

Укрывшись в доме от солнечного света и вспышек фотокамер — такое двойное освещение не очень-то выгодно в моем возрасте, к тому же на мне нет косметики, — я пытаюсь вновь обрести спокойствие.

— Не хотите что-нибудь выпить? — спрашиваю я Баулдера, стараясь казаться гостеприимной хозяйкой.

— Нет, спасибо. Я состою в обществе анонимных алкоголиков, — радостно отвечает он.

— Может, апельсиновый сок? — не отступаю я, поскольку изначально именно его и имела в виду.

— Сок я тоже не пью. — Он расплывается в улыбке. — Только с пониженным содержанием кислоты. У вас есть соевое молоко?

— Нет. А воду вы пьете?

— Конечно. Если это «Перье» или «Пеллегрино». Можно даже «Поулэнд спринг», — добродушно добавляет он.

— А как насчет воды «Пайн-Хиллз»?

— Никогда не слыхал о такой, но рискну, — отважно соглашается Баулдер.

Я протягиваю ему стакан воды из-под крана и пытаюсь сообразить, что у меня с ним может быть общего. Пожалуй, ничего.

— Вы правда серфингист? — наконец спрашиваю я, вспомнив статью в «Космополитене».

— Конечно. В Малибу я каждый день тренируюсь по десять часов. Но на самом деле мне бы хотелось сниматься в кино, — говорит он таким тоном, словно эта мысль никому до него не приходила в голову. — Между прочим — просто чтоб вы знали, — я вступил в общество анонимных алкоголиков с единственной целью завязать знакомства. На встречах в Санта-Монике, которые проходят в семь утра, обычно собирается все руководство студии. Там можно узнать абсолютно все о каждом из них.

— Я это запомню, — говорю я, хотя пока еще точно не знаю, стоит ли загружать драгоценные клетки мозга подобной информацией.

— Но Боже вас упаси пойти на четырехчасовые собрания в Венис-Бич, — любезно добавляет он. — Их посещают только неудачники.

Я оглядываю кухню, уже приведенную в порядок двумя помощниками. Они на совесть потрудились над раковинами. Может, предложить снять следующую сцену в ванной Джен?

Баулдер протискивается мимо штатива камеры, установленного рядом с кухонным столом, и вновь заключает меня в медвежьи объятия.

— Вы можете в это поверить? — восторженно спрашивает он. — Мы сделали это! Вы и я! Мы попали не только на страницы журнала, но и в телешоу!

— Да, я тоже очень удивлена. — Мне приходится тщательно подбирать слова. — Я хочу сказать, мне понятно, почему они выбрали вас. Но вот что заставило вас выбрать меня?

— О, я все хорошенько рассчитал! — Баулдер так доволен собой, что его улыбка становится еще шире, хотя всего секунду назад это показалось бы невозможным. — Я подумал, что все остальные холостяки «Космо» наверняка предпочтут молодых сексапильных девиц. Но для участия в шоу отбирают только десять пар. И я сказал себе: «Ищи пожилую! Мамочку! Такую, на которую больше никто не польстится! Женщину, которую никто не ожидает увидеть в подобном шоу. Зрители будут в восторге!»

— Думаю, это сработало, — потрясенно бормочу я.

Кто бы мог подумать, что преклонный возраст, провалы в памяти и недостаток коллагена станут моими преимуществами и именно мне назначит свидание молодой красавец? Но я совсем в этом не нуждаюсь. Такое свидание еще хуже, чем романы Люси! С чего они взяли, что я обязательно соглашусь?

— Видите ли, эта идея целиком принадлежала моей дочери, — говорю я, осторожно отодвигаясь от него. — Может, вам все же стоит найти кого-нибудь помоложе? Посексуальнее? Одного с вами возраста?

— Нет, что вы, мне действительно нужна была такая женщина, как вы. — Голос Баулдера совершенно серьезен. — Мне нравятся женщины вашего возраста. Кроме того, вы напоминаете мне мою собственную мамочку. Она такая классная!

— Возможно, как-нибудь мы с вашей матерью вместе пообедаем, — холодно говорю я. — Но давайте посмотрим правде в глаза: у нас с вами никогда ничего не получится.

— Нет, вы ошибаетесь, — возражает он, поглаживая свой рельефный пресс под майкой с надписью «Крутой серфингист». — Вы довольно хорошо сохранились. Мужчине вашего возраста вы должны казаться очень привлекательной. — И он похлопывает меня по заднему месту с такой же нежностью, с какой десятилетний ребенок поглаживает своего сенбернара.

Мое терпение лопается.

— Большое спасибо, но тем не менее я думаю, что лучше вам всем немедленно убраться отсюда. — Я машу руками, словно стараясь прогнать залетевших в дом птиц.

— Невозможно. Вы должны это сделать, потому что это наш единственный шанс.

— Какой еще шанс? — повышаю я голос. — Я вполне довольна своим положением одинокой женщины с ребенком. Мне нравится моя жизнь. Я люблю свою дочь. Я только что отказалась от поездки в Дубай. Я не шучу. Пусть все уйдут.

— Ну пожалуйста! — умоляет он. — Мне это действительно очень нужно. Прошу вас, не отказывайтесь!

В следующий момент нижняя губа Баулдера начинает дрожать, лоб морщится. Неожиданно он становится похож на маленького мальчика, и во мне просыпается материнский инстинкт.

— Вы должны мне помочь, — уныло бормочет он. — Серфинг не приносит никаких доходов, а мой агент говорит, что участие в шоу сделает мне рекламу. — Его по-детски голубые глаза подозрительно блестят, ресницы часто-часто мигают.

В десяти футах от нас я вижу Джен, которая выглядит такой же испуганной. Дочь потрясена тем, что я, вместо того чтобы выйти замуж, собираюсь выйти из себя. А ведь ей так хотелось сделать меня счастливой! Она разработала целый план, как заполучить Баулдера, и, черт возьми, ей это удалось!

Я не могу разочаровать Джен. Не могу, и все. А кроме того, мне совсем не хочется, чтобы Баулдер расплакался прямо здесь, у меня на кухне.

— Ну ладно, хорошо, — сдаюсь я. — Только скажите помощникам, чтобы они не протерли мои полы до дыр.

— Спасибо! — Баулдер снова улыбается. — Я никогда этого не забуду. — Моего согласия участвовать в шоу достаточно, чтобы примирить его с человечеством. Должно быть, ребенком он не доставлял родителям особых хлопот.

— Ну что, Джессика, разве это не сказка? — выкрикивает Минди, появляясь в дверях. — Могли бы вы представить такое в своих самых смелых мечтах? Как это приятно — исполнять желания!

Баулдер нервно посматривает на меня, но я твердо намерена сдержать слово и даже намеком не даю понять, что это свидание — совсем не то, о чем я мечтала.

— Как бы то ни было, пора начинать, — заявляет Минди, прикрепляя к моей блузке салфетку. — Сцена два, завтрак. Декорация готова.

Декорация? Я всегда называла это кухней.

— В своем письме вы утверждаете, что потрясающе готовите, — сообщает Минди, теперь уже возясь с моими волосами. Она подводит меня к кухонному столу и поправляет на моей груди золотой медальон в форме сердечка.

— Это письмо написала не я, — повторяю я как заклинание. — Его написала Джен. Поэтому она тоже должна принять участие в съемках. — Я оглядываюсь в поисках юной любительницы конкурсов и замечаю ее стоящей в дверях с лихорадочно блестящими глазами. — Иди с нами завтракать, — зову я дочь.

Джен тут же подбегает, но Минди хватает ее за руку:

— Не сейчас, милая. Позже у тебя еще будет сцена катания с Баулдером на велосипедах. Нам ни к чему видеть тебя дважды.

Я поднимаюсь из-за стола. Пусть моя кухня всего лишь декорация, но этот дом, в конце концов, пока еще принадлежит мне, и правила здесь устанавливаю я.

— Я хочу, чтобы Джен была со мной, — твердо заявляю я. — Я не собираюсь продолжать съемки без нее.

— Как вам будет угодно, — отвечает Минди. — Но у меня есть предложение получше. — И, поворачиваясь к Джен, она спрашивает: — Хочешь быть моим ассистентом?

— Круто! — выдыхает Джен.

Потерпев поражение, я снова усаживаюсь за стол и только теперь замечаю, что моя кухня поразительно напоминает иллюстрации из журнала «Эль декор». Я переворачиваю одну из чашек вверх дном. Где же я до сих пор прятала посуду из веджвудского фарфора. А ирландскую льняную скатерть с такими же салфетками и хрустальные бокалы от «Коста-Бода»?

— Баулдер, прежде чем мы продолжим съемку, сценарист хочет тебе кое-что сказать, — говорит Минди, указывая на стоящего рядом с ней тощего парня. — Это действительно хороший сценарист. Он имел потрясающий успех в «Последнем герое».

— В «Последнем герое» есть сценаристы? — изумленно спрашиваю я. — Разве это не реалити-шоу?

— Разумеется, это реалити-шоу, — отвечает Минди. — Но разве можно положиться на обычных людей? Они никогда не ведут себя естественно без сценария.

Сценарист, на котором, как и следовало ожидать, очки с толстыми стеклами, черные кеды и не очень чистая рубашка, делает шаг вперед.

— Баулдер, не забывай, твое преимущество перед остальными участниками заключается в том, что ты холостяк, любящий детей, — говорит он, теребя блокнот с пожелтевшими страницами. — Обязательно скажи ей, какой замечательный у нее ребенок. — Он поворачивается к Джен: — Забыл, как тебя зовут, красавица.

— Джен, — с готовностью отвечает она.

Потрясающе! Съемочная группа провела в моем доме не больше часа, а моя одиннадцатилетняя дочь уже откликается на обращение «красавица».

— Правильно! И не забывай говорить комплименты своей избраннице. Скажи ей, что тебе нравятся ее волосы и большие карие глаза. А может, они голубые? Или зеленые? Мне отсюда не видно. Кто-нибудь, посмотрите, какого цвета глаза избранницы!

— Я уточню, — обещает Минди, делая в блокноте соответствующую пометку.

Думаю, им даже в голову не придет спросить об этом меня. Ведь я могу ошибиться.

— Одним словом, скажи что-нибудь о ее глазах, — продолжает сценарист. — Девушки обожают подобные вещи.

Так вот что имеют в виду, когда говорят о мести зануд! Убогий идиот-сценарист рассказывает красавчику с обложки глянцевого журнала, как меня соблазнить!

— И не забывай, что ты выбрал Джесс еще и потому, что она очень хорошо готовит, — никак не может успокоиться Мистер Знаток Женских Сердец. — Это имеет для тебя большое значение. Поэтому на завтрак она приготовила тебе салат из кусочков ананаса, омлет из одних белков и оладьи из овсяной муки «Квакер оутс». Не забудь сказать, какие они вкусные и питательные.

Помощник приносит приготовленный мною домашний завтрак и две чашки двойного капуччино.

— Ладно, поехали! — кричит Минди. — У нас все готово. Начинай, Баулдер!

Повинуясь приказу, Баулдер протягивает над тарелками руку и кладет ее на мою ладонь.

— Ты приготовила потрясающий завтрак! — уверяет он. — И я хочу, чтобы ты знала: меня совершенно не волнует, что ты на восемь лет старше.

Минуточку! Я согласилась ему помочь, а он вместо благодарности объявляет на всю Америку, что я совращаю младенцев! Почему бы просто не написать у меня на лбу: «Старше сорока»? Или мать-природа уже сделала это за нас?

— У зрелых женщин есть свои преимущества, — говорю я, надеясь отвоевать несколько очков. — У нас опыт, мы кое-что умеем.

— Ну? — восклицает Баулдер. — Я бы с удовольствием убедился в этом чуть позже. — Он подмигивает — мне или в камеру? — Я тоже покажу тебе несколько штучек, если ты понимаешь, о чем я.

Я морщусь. Разве мы не собирались обсуждать мои кулинарные таланты? Я смотрю на омлет из белков, стоящий перед Баулдером. Он выглядит как настоящее диетическое блюдо. Может, предложить ему соль с перцем? Думаю, ничего страшного в этом нет.

— Не знаю, любишь ли ты острое, — начинаю я.

— Кто же не любит остренького? — Его ответ опять звучит двусмысленно.

И как назло, этого идиота сценариста нет рядом. Куда он запропастился? Наверно, чистит свои кеды.

Желая хоть как-то разрядить обстановку, я передаю Баулдеру огромную перечницу, поставленную на стол помощником. Видимо, на телевидении считают, что у хозяйственной мамаши из пригорода должна быть именно такая.

— Какая толстая! — Голос Баулдера звучит похотливо. — Двумя руками не обхватишь.

Это добивает меня окончательно. Через долю секунды перечница летит в хрустальный бокал, свежевыжатый апельсиновый сок заливает льняную скатерть и уже не так безупречно выглядящий омлет.

— СТОП! — вскрикивает Минди.

Я откидываюсь на спинку стула, наблюдая, как струйки апельсинового сока стекают со стола на безупречно отглаженные брюки Баулдера. Впервые в жизни я не извиняюсь. И, как следует усвоив урок, преподанный мне доктором Пауло, не опускаюсь на колени, чтобы вытереть пятна.

Помощники бросаются наводить порядок, и на столе тут же появляются новые бокалы, салфетки, скатерть и апельсиновый сок.

— Сделаем еще один дубль, — заявляет Минди. — Приготовьтесь.

— Но у меня промокли штаны! — жалуется Баулдер.

— Мы не будем снимать то, что ниже пояса, — деловито произносит Минди. — Если хочешь, сними их.

Баулдер следует ее указаниям, без всякого стеснения стягивая брюки цвета хаки. Советуя сыну на всякий случай всегда надевать чистое белье, его мать скорее всего не имела в виду, что он может облиться апельсиновым соком. К счастью, на Баулдере не короткие плавки, а длинные боксерки.

Но настоящая катастрофа еще впереди.

— У нас закончились яичные белки, — с дрожью в голосе сообщает ассистентка, подбегая к Минди. — Мы не сможем сделать ему еще одну порцию омлета.

— Тогда, черт возьми, сделайте ему омлет из желтков! — раздраженно отвечает та.

Баулдер, который готов был приударить за немолодой женщиной, повторять всякие глупости за придурком-сценаристом и усесться за стол в одних трусах, вдруг встает в позу.

— Я не буду есть омлет из желтков, — заявляет он. — Я не съел ни одного желтка за последние полтора года!

Это уж слишком. Вместо того чтобы расстроиться, я неожиданно начинаю смеяться. Все громче и громче. Баулдер смотрит на меня с изумлением, но это веселит меня еще больше.

— Это не из-за тебя, — с трудом выговариваю я между приступами смеха. — Не из-за желтков и даже не из-за боксерок. А может, все же из-за боксерок, — бормочу я, стараясь успокоиться. — Мне почему-то казалось, что ты должен носить плавки.

С другого конца кухни до меня доносится хихиканье Джен и гоготанье членов съемочной группы. Через минуту вся кухня сотрясается от оглушительного хохота. Мой крутой серфингист кажется смущенным, но его добродушная натура одерживает верх, и он присоединяется к общему веселью.

— Прошу прощения, — говорит он мне, — вообще-то я редко снимаю штаны в первый день знакомства. А ты такая классная!

И это правда, черт возьми!

Но тут вновь появляется сценарист.

— Послушай, Минди, — говорит он, прекрасно зная, что размер его гонорара будет зависеть от числа пришедших ему в голову блестящих идей, — раз уж Баулдер все равно снял штаны… Может, ему переспать с Джесс?

Что это, еще одна возможность получить деньги за скрытую рекламу? Наверное, помимо «Квакер оутс», они прихватили с собой презервативы.

Минди заглядывает в блокнот:

— Отличная мысль, но это уже сделали три других холостяка. — Она поворачивается к сценаристу: — Наши герои должны казаться невинными и трогательными. Никакого секса. Только всякая сентиментальная семейная чепуха.

Я чувствую огромное облегчение. Невозможно столько успеть за один день!

Съемки в доме закончены, и мы идем в парк, чтобы, как я подозреваю, заняться всякой сентиментальной семейной чепухой. Сценарист, за неимением новых идей, прислоняется к стволу дерева. Джен не нуждается в посторонней помощи, чтобы выглядеть невинной и трогательной. К счастью, Баулдер тоже. Они катаются на велосипедах и соревнуются в метании колец, покупают у лоточника сладости и даже устраивают стрельбу из водяных пистолетов. Джен визжит от восторга.

Совершенно очевидно, что, поставив на Баулдера, дочь сделала правильный выбор — если не для меня, то для себя. Может, мне не выходить замуж за этого парня, а просто усыновить его?

Через шесть часов, после того как мы пять раз сменили дислокацию и четыре раза получили нагоняй от Минди, съемки заканчиваются.

— Когда это шоу покажут по телевизору? — спрашивает Джен, глядя, как съемочная команда в последний раз приводит в порядок мой дом, прежде чем уехать.

— Мы выйдем в эфир в конце августа, — отвечает Минди. — Это будет специальный часовой выпуск.

— Передача будет идти целый час? — с изумлением переспрашиваю я.

— Ну, если точно, то сорок четыре минуты, не считая рекламы, — уточняет Минди. — Десять минут уйдет на рассказ ведущего, три минуты — на беседу с редакторами «Космо». Может, четыре. Еще две с половиной минуты — обзор всех полученных писем. Интервью со всеми десятью холостяками. И, наконец, свидания. Ваш фрагмент займет… — она колеблется, — ваш эпизод получился действительно неплохим. Мы можем сделать из него двухминутный ролик.

Всего две минуты? Я рассчитывала по крайней мере на четверть часа славы.

Но Баулдер вполне счастлив. Он уходит последним.

— Ты классная девчонка, — говорит он Джен, которая уже устроилась на диване, утомленная всем, что произошло за день.

— Мне было очень весело, — с довольным видом заявляет она. — Спасибо за прогулку на велосипеде.

Новый приятель целует ее в макушку, потом подходит, чтобы обнять меня.

— Я действительно прекрасно провел время, — говорит он, одаривая меня своей последней на сегодня неотразимой улыбкой. — И я могу повторить все, что уже сказал. Вы действительно классно выглядите для своего возраста.

— Спасибо, — отвечаю я, невольно улыбаясь ему в ответ, и, когда он уже идет по дорожке от нашего дома, кричу ему вслед: — И передай от меня привет своей маме!


9


Всю следующую неделю Джен остается главной героиней школы, и ее подружки уверены, что я — новая «девушка «Космо»». Одна из ее приятельниц присылает мне вырезанное из блестящей бумаги сердце с надписью «Баулдер любит Джесс». Из салона для новобрачных звонят, чтобы предложить скидку на подвенечное платье в обмен на то, что я похвалю их во время шоу. Они не верят, когда я говорю, что не собираюсь замуж. В любом случае, если б уж я решила заняться скрытой рекламой, то позвонила бы Вере Ванг[51 - Известный американский дизайнер одежды, специализируется преимущественно на создании моделей свадебных платьев.].

— Купи платье, — уговаривает меня Люси. — Вдруг пригодится. Уж лучше Баулдер, чем Жак.

— Я думала, Жак тебе нравится.

— Нравился, пока я не узнала, что он тебе изменял. Теперь я его ненавижу.

— Он делал то же самое, чем занимаешься ты, — говорю я просто.

— Нет, это совсем другое. Он тебя обидел. А я никогда не обижу Дэна.

Возможно, Люси все же сделала кое-какие выводы, потому что когда через несколько дней я встречаю ее и Дэна на школьной выставке науки и технологии, они идут, взявшись за руки и тесно прижавшись друг к другу. Дэн что-то шепчет Люси на ухо, она хихикает и проводит наманикюренным пальчиком по его груди. Они выглядят самой счастливой парой на свете. Я никак не могу решить, стоит ли мне нарушать их идиллию. Да, я видела, как Люси занимается тантрическим сексом, но то, что я вижу сейчас, кажется мне гораздо более интимным. И менее фальшивым.

Я осматриваю представленные на выставке работы учеников начальной школы: вулканы, извергающие лаву из соды и уксуса, ракеты из пластиковых трубок, скрепленных между собой скотчем, диаграммы в духе Мальтуса, демонстрирующие демографический взрыв на планете. Не такой ли вулкан я сама делала миллион лет назад? Наука движется вперед, но научные выставки мало изменились с тех пор, как Архимед выпрыгнул из ванны с криком «Эврика!».

Я подхожу к проекту Джен. То, что она расположила свои графики на постере с растительным орнаментом, безусловно, находка. Но все остальное не выдерживает никакой критики.

— Красивая работа! — говорит Дэн, подходя ко мне сзади.

— Выглядит неплохо, но данные — сплошная липа, — признаюсь я.

Дэн смеется, думая, что это шутка. Однако я вполне серьезна. Предполагалось, что проект Джен будет довольно простым — три совершенно одинаковых растения, одно из которых поливается как положено в течение десяти дней, второе поливается слишком часто, а третье не поливается вообще. И что же получилось? Мы проверяли их каждый день, но кто же знал, что растения, купленные в «Хоум Депот», устоят даже перед Круэллой де Виль? За десять дней, проведенных без воды, филодендрон номер три полностью высох, но даже не наклонился. Бедная Джен! У меня просто не было другого выхода.

— Видишь то растение без листьев? — спрашиваю я Дэна. — Еще прошлой ночью они у него были. Это я их оборвала.

Дэн недоверчиво смотрит на меня:

— Правда?

Я пожимаю плечами:

— Я ведь знала, что на следующий день выставка. Что мне оставалось делать?

— Конечно, — соглашается Дэн. — Но все же хорошо, что ты не руководишь программой изучения генома человека.

— Да уж. У меня бы все люди стали родственниками Йоды[52 - Персонаж фильма «Звездные войны», ушастый инопланетянин — наставник джедаев.].

Дэн внимательно смотрит на меня.

— Пока не вижу никакого семейного сходства.

— Подожди еще девятьсот лет, — обещаю я и задумчиво трогаю свое лицо, размышляя, будут ли когда-нибудь морщины на нем выглядеть так же, как у Йоды. Да, он правильно сделал, что не использовал ботокс. Иначе Спилберг никогда бы не утвердил его на одну из главных ролей.

Мы подходим к Люси. Она стоит у работы Лили, к углу которой гордо прикреплена синяя лента. Это означает, что ее проект занял первое место.

— «Влияние разрушения природной среды на перспективы сохранения видов, находящихся под угрозой исчезновения», — читаю я название работы. — Bay! Проект, однако, довольно сложный.

— Но очень важный, — заявляет Лили с убежденностью неофита «Гринпис». — Изменения на Земле происходят так быстро, что многие виды просто не успевают к ним приспособиться.

Да. И мне прекрасно известно, как они себя при этом чувствуют. Я рассматриваю плакат, на котором Лили показала, сколько осталось на Земле «женских воспроизводящих особей» шести исчезающих видов.

Цифры, цифры, цифры… Но проекты мальчиков связаны со взрывами, а девочек — с воспроизводством.

Однако Лили подошла к своей работе со всей серьезностью. Ее действительно очень беспокоит судьба комодского варана и лягушки-голиаф. Кто-то ведь должен о них позаботиться. Судите сами: на нашей планете осталось всего сто тысяч морских черепах. А сколько именно их нужно? Пятьдесят тысяч и то кажется мне слишком много. Но это мое личное мнение, и я ни за что не поделюсь им с Лили.

— Привет, Джесс, — произносит какой-то юноша у меня за спиной. — Что такая суперпопулярная телезвезда делает на школьной научной выставке?

Я оборачиваюсь и вижу подходящих к нам Дина и Дейва, двух высоких красивых братьев Лили. Они весело улыбаются и излучают уверенность в себе.

— Решила подготовиться на случай, если позвонят с канала «Дискавери», — с ухмылкой отвечаю я.

Они поддразнивают меня еще несколько минут — разве ученики средней школы бывают такими внимательными? — после чего обнимают свою сестренку. Мальчики наклоняются над ней, а она смотрит на них с обожанием.

— Моя сестра настоящая чемпионка! — добродушно говорит один из близнецов. Я не могу сказать, какой именно, потому что никогда их не различала. Все было гораздо проще, когда Люси надевала на Дина красный комбинезончик, а на Дейва — синий.

— Ну, мой приз не сравнится с твоей синей лентой по теннису, но и это неплохо, — радостно отвечает Лили.

— Ты могла бы получить приз получше, если бы позволила мне помочь тебе, — заявляет другой близнец, шутливо толкая Лили под локоть. — У меня между прочим, А с плюсом по физике.

Лили в ответ толкает его в бок и хихикает:

— Конечно, Дейв, если бы ты мне помог, я смогла бы даже доказать, что Земля плоская.

Дейв хохочет и, достав из кармана маленькую блестящую коробочку, протягивает ее Люси.

— Это классная брошка в форме лягушки. Для нашей сестры, которая собирается спасти мир.

— Мы хотели купить лягушку на коврике из лилий, но нигде не смогли такую найти, — поддразнивает девочку Дин. — Понятно? Но все равно мы очень тобой гордимся. Правда. Очень гордимся.

Что с этими детьми? Разве они никогда не слыхали о соперничестве между братьями и сестрами? Не читали руководства по психологии семейных отношений?

Люси и Дэн, улыбаясь, обнимают друг друга и обмениваются взглядом, означающим: «Наши дети — лучшие в мире!» Я думаю, так смотрят друг на друга только те супруги, которые довольно долгое время провели вместе. Вместе переживали трудные дни, коротали бессонные ночи, даже участвовали в семейных скандалах. А потом вдруг получили синюю ленту. Какие бы ошибки ни совершали Дэн и Люси, в одном — в главном — они всегда поступали правильно.

— Вы замечательная мать, миссис Бэлдор, — говорит Дэн, крепко прижимая к себе Люси.

— А ты замечательный отец, — нежно отвечает она. — У нас получились отличные дети.

Они выглядят, как на фото «Рождество в семье Уолтон», если, конечно, есть такая фотография. И я могла бы даже позавидовать им, если бы не ощущала огромную радость, видя Дэна и Люси вместе и такими счастливыми.

Пока Лили стоит перед своим плакатом, призывая всех проходящих мимо не забывать о комодских варанах, я ищу Джен и наконец замечаю ее в дальнем конце комнаты в окружении группы подружек. Я осматриваю оставшиеся работы, надеясь почерпнуть в них идеи для следующей выставки. Однако, учитывая наше растительное фиаско, может, лучше нанять для руководства следующим научным проектом Джен близнецов Дейва и Дина и ни о чем не думать?

Неожиданно сквозь наполняющий комнату шум до меня доносится пронзительный голос кошмарной Синтии, президента Ассоциации родителей и учителей.

— Не могу поверить, что победила Лили Бэлдор, — громко жалуется она одной из своих союзниц. — Эта девочка не заслуживает первого места. Ее матери на прошлой неделе вообще не было дома.

Интересный поворот. Чтобы Лили выиграла, Люси должна была находиться дома. Разве то, что дети сами готовят проекты, является нарушением правил?

— Я слышала, что мать Лили не только работает, но еще и путешествует, — поддакивает Синтии ее закадычная подруга Марта, также готовящаяся стать супермамашей. При этом она постоянно закатывает глаза, изображая отвращение.

Этой женщине, пожалуй, нужно почаще выходить из дома. И кстати, разве ее мать не говорила ей, что если слишком часто закатывать глаза, они могут остаться в таком положении навсегда?

— Проект вашей Изабеллы показался мне просто сказочным! — льстиво восклицает Марта, надеясь затронуть добрые струны в душе Синтии. Можно подумать, у той они есть. — Я бы отдала первое место Изабелле.

— Я тоже, — громко соглашается Синтия. — Недавно у нас ужинал Билл Най, научный сотрудник. Так он сказал, что никогда не видел ничего более замечательного, чем ее модель планеты.

Модель планеты! Теперь я вспоминаю. Именно такая модель была моим научным проектом в пятом классе — она, а не вулкан. Конечно, ведь Плутон был планетой и во времена моего детства!

— Может, стоит подумать о том, чтобы принять Лили в наш книжный клуб дочерей и матерей? — предлагает Марта. — Я не совсем уверена насчет ее матери, но сама Лили могла бы способствовать росту его популярности. Все-таки она получила первое место.

— Не забывайте, все мы прекрасно знаем, что она получила его незаслуженно, — с раздражением отвечает Синтия.

Заметив меня — и, вероятно, догадавшись, что я слышала каждое слово, — Синтия изображает подобие улыбки и машет мне рукой, предлагая подойти поближе.

— Джесс, вы ведь дружите с Люси? Можете сообщить ей хорошую новость: она принята в наш книжный клуб.

Ковабунга! Люси будет просто счастлива. Но, если перефразировать Гручо Маркса, почему она должна желать вступить в клуб, в котором уже состоит Синтия?

— Конечно, пойду, обрадую ее, — говорю я, хватаясь за возможность улизнуть. — Побег прямо сейчас.

— Минуту назад я видела, как они с мужем наливали кофе, — подсказывает Синтия. — Мне показалось, на ней новое бриллиантовое ожерелье. Очень милое, но не совсем подходящее для школьного мероприятия, если хотите знать мое мнение.

Нет, я не хочу знать твое мнение. И кстати, для всех, кому интересно: это не бриллианты, а стразы Сваровски. Интересно, если Синтия настолько не любит Люси, почему она обращает на нее столько внимания? Но с другой стороны, кто не обращает внимания на мою подругу?

Я уже собираюсь попрощаться и отправиться на поиски кофейника, как вдруг Марта хватает меня за руку: — Да, Джесс, пока вы не ушли. Впрочем, я в любом случае собиралась вам звонить. Вы не могли бы в субботу утром отвезти мою Мэриан на занятия по хореографии? Синтия устраивает внеочередное собрание родителей и учителей.

Чрезвычайное заседание Ассоциации родителей и учителей? Голосование по вопросу о том, чем лучше поить детей на школьном пикнике — лимонадом или фруктовым пуншем? Это может затянуться на несколько часов.

— С удовольствием отвезу ее. Все равно я всегда отвожу Джен, — великодушно соглашаюсь я.

— Занятия по хореографии? В субботу? — спрашивает Синтия тоном матери-настоятельницы. — Разве вы все еще ходите к мисс Аделаиде?

Марта слегка тушуется, но старается сохранить достоинство.

— Разумеется, мы ходим к мисс Аделаиде. Все считают, что мисс Аделаида — самая лучшая.

— Уже нет! — торжественно заявляет Синтия. — Теперь это мисс Дэниель в Глендейле. Сорок пять минут езды туда и обратно — но оно того стоит. Вот кто действительно самая лучшая!

Марта потрясена.

— Я ничего о ней не знала, — бормочет она. — Мэриан немедленно перейдет к ней. Если мисс Дэниель самая лучшая, мы будем заниматься у нее.

Ах да! Самая лучшая! Всегда одно и то же. Разве кто-то из нас согласится заплатить деньги за то, что не считается самым лучшим? Синтия как-то в самый разгар вечеринки вылила весь свой запас водки «Абсолют», услышав от кого-то, что «Грэй гус» лучше. Я регулярно наведываюсь в Верхний Уэст-Сайдна Манхэттене, демонстрируя, что могу позволить себе купить лучшие бублики в Нью-Йорке. Если у вашей дочери неправильный прикус, вам и в голову не придет исправлять его у «просто хорошего», а не «самого лучшего» ортодонта. А поскольку местное сообщество матерей решило, что самым лучшим парикмахером в Пайн-Хиллз следует считать Сэла, все теперь ходят стричься только к нему. В результате мальчики в нашем городке носят абсолютно одинаковые прически, что делает их похожими на клонированных злодеев из «Матрицы».

Поэтому я хочу спросить: для чего дочери Марты, толстощекой маленькой девочке из подготовительного балетного класса, самый лучший преподаватель хореографии? Самый лучший диетолог — да, с этим я еще могу согласиться.

Марта тяжело вдыхает и поворачивается ко мне:

— Джесс, вы ведь тоже перейдете, правда?

Нет, не перейду. Мне нравится мисс Аделаида, которая при весе всего в сто два фунта обладает чрезвычайно властным характером. К тому же жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на бессмысленную суету: ведь новое далеко не всегда лучше старого.

— Хореография сейчас уже на актуальна, — небрежно говорю я и тут же принимаю решение включить Джен в состав хора в нашей благотворительной постановке «Моей прекрасной леди». Она очень об этом просила, а Винсент, думаю, не будет возражать. — Разве я вам не говорила? Через несколько недель у Джен музыкальный дебют на Бродвее.

Синтия шокирована. Раздавлена, причем дважды: в первый раз — синей лентой Лили, а теперь — неожиданной заявкой Джен на премию «Тони».

— Так ваша дочь поет? — благоговейно спрашивает Марта, наверняка лихорадочно соображая, почему именно моей Джен, а не ее Мэриан посчастливилось попасть на Бродвей.

Синтия наносит встречный удар:

— Мы обязательно возьмем Изабелле преподавателя вокала. — Она достает органайзер с надписью «Палм пайлотс» и делает в нем соответствующую пометку — очередной обруч, через которой придется прыгать ее дочери. — Вы, должно быть, нашли хорошего специалиста. Мы, пожалуй, тоже обратимся к нему.

— Боюсь, это невозможно. Джен работает со знаменитым режиссером, который больше не берет учеников, — снисходительно говорю я. — Я уверена, вы найдете преподавателя для Изабеллы, причем, вполне достойного. Но все же мне очень жаль. Потому что наш Винсент… самый лучший.

Сейчас мне наверняка должны вручить мою собственную синюю ленту. Потому что впервые на моей памяти супермамаши теряют дар речи.

У меня начинает болеть желудок. Я получила три сообщения от Джошуа Гордона, нового заместителя председателя совета директоров фонда «Искусство — детям». Все они продиктованы ледяным тоном, из чего я делаю вывод, что, по-видимому, допустила какой-то промах, но никак не могу понять какой. Моя не слишком ответственная работа никогда раньше не заставляла меня принимать ударные дозы пепто-бисмола. Но теперь каждый раз, когда я слышу стальной голос заместителя председателя, рука сама тянется к ярко-розовому пузырьку.

— Неужели мне наконец посчастливилось говорить с самой мисс Тейлор, а не с ее автоответчиком? — бесцеремонно спрашивает он, после того как его секретарша усталым голосом сообщает мне, что мистер Гордон хотел бы со мной побеседовать.

Сегодня среда, а на часах девять вечера — выходит, Джошуа работает допоздна. Это производит на меня должное впечатление. Интересно, а как относится к такому графику его секретарша?

— У меня не слишком много свободного времени, — продолжает Гордон, — но возник вопрос, который мне необходимо с вами обсудить. Я уверен, мы сможем быстро его решить при личной встрече. Завтра в семнадцать часов вас устроит?

В семнадцать часов? Вероятно, в это время у него перерыв на ленч.

— Разумеется, — изо всех сил стараясь казаться любезной, отвечаю я. — Я как раз буду в городе. Может, встретимся где-нибудь неподалеку от Гранд-Сентрал?

— Что ж, отлично. Как насчет бара «Устрица»? Это займет не больше десяти минут.

«Как бы не так, — думаю я, — повесив трубку. — Ты придешь туда из своего офиса, а мне придется провести все утро, укладывая волосы феном, переодеваясь, роясь на полках в поисках приличных украшений. Потом я порву колготки — потому что цена в десять долларов еще не гарантирует, что вы проносите их дольше десяти минут, не правда ли? — и придется надевать другую пару». Если бы у меня было побольше времени, я бы, возможно, даже сходила в магазин и купила новые туфли. Люси постоянно говорит, что в моих лодочках от «Найн Уэстс» неприлично появляться перед членами совета директоров.

В десять минут четвертого я стою в центральной части Гранд-Сентрал, пытаясь понять, какая полученная в детстве психологическая травма заставляет меня постоянно приходить на встречи задолго до назначенного времени. Почему каждый раз, собираясь в дорогу, я стараюсь предусмотреть все — от возможных пробок и поломки поезда до торнадо? Но сегодня я превзошла саму себя. Приехать на встречу раньше на час и пятьдесят минут — это безусловный рекорд, даже для меня. Я не могу понять, почему этот тип, Джошуа Гордон, внушает мне такой страх. Ведь чтобы мужчина свел вас с ума, его вначале нужно хотя бы увидеть…

Первые полчаса я провожу в книжном магазине в помещении Гранд-Сентрал, где прочитываю двадцать страниц бестселлера, который не могу позволить себе купить. Да, книга очень интересная, но я подожду, пока она выйдет в мягкой обложке. Я заглядываю в павильон, где торгуют ручками, в салон сигар и шоколада и дорогой магазин канцелярских принадлежностей. Кто решил, что это предметы первой необходимости для каждого пассажира? Но вот «Ориджинс» по крайней мере вполне соответствует моим потребностям. Я разглядываю товар на полках, выбираю суфле для тела «Не грусти» и очищающий гель для лица «Все пройдет». Зачем принимать ксанакс горстями, если можно просто умыться? А вот то, что подошло бы Люси, — спрей для тела «Счастливое мгновенье». На этикетке сообщается, что содержащиеся в спрее частицы папайи поглощают потерявшие жизненную силу клетки кожи. Мне повезло, о ненужных клетках теперь будет заботиться папайя. Последнее, что привлекает мое внимание, — подарочный набор «Совершенный мир». Я понимаю, что глупо ожидать такого потрясающего эффекта от пены для ванны, но тем не менее теряю голову и покупаю грейпфрутовый скраб для тела (для Джен), свечки с ароматом мандарина (для двух подруг, у которых скоро день рождения), всю линию лосьонов «Сливовая страсть» (для мамы) и огромную мочалку для спины с длинной-предлинной ручкой — исключительно для себя. Потому что уже давно рядом со мной нет никого, кто мог бы потереть мне спинку.

— Если вы не торопитесь, я могла бы сделать вам макияж и показать образцы нашей продукции, — предлагает услужливая продавщица.

— Нет, не тороплюсь, — признаюсь я, посмотрев на часы, на которых нет еще и четырех.

— Правда? — В возгласе девушки слышится такое изумление, словно я единственный человек на этом вокзале, который никуда не торопится. — Я могу сделать вам экспресс-маску, это займет минут десять. На макияж уйдет еще минут пятнадцать. Ну как, согласны?

— Что ж, я на это, конечно, не рассчитывала, но почему бы и нет? — говорю я, усаживаясь в кресло. Может, косметические процедуры помогут мне расслабиться? В любом случае оставшееся время лучше провести здесь, чем в магазине сигар.

— Кстати, — сообщает продавщица, она же стилист, — меня зовут Ева.

Потрясающе. Может, так зовут всех продавщиц в «Ориджинс»?[53 - Origins в переводе с английского означает начало, истоки.]

В следующую секунду Ева намазывает мне на лицо толстый слой какой-то липкой массы с запахом имбиря.

— Сначала немного пощиплет, но вы не беспокойтесь, — любезно говорит она, укладывая мне на глаза два тонких кружка огурца и проводя по губам ватным диском, смоченным в цитрусовом бальзаме.

Я чувствую, как начинаю превращаться во фруктовый десерт.

— Просто посидите спокойно несколько минут, чтобы растительные компоненты впитались и сделали ваше лицо зрительно более молодым, — инструктирует меня Ева, как будто я могу куда-то уйти в таком виде. Однако я опасаюсь, что, если просижу здесь слишком долго, у меня на лице начнутся процессы брожения.

Я откидываюсь на спинку кресла и с удовольствием ощущаю, как мои поры постепенно сужаются, а губы становятся мягче. Однако как именно эта фруктовая смесь может сделать меня моложе? Если хотите знать мое мнение, не все фрукты выглядят так уж здорово. Лично я никогда не видела абсолютно гладкий изюм или чернослив. А в холодильнике у меня лежит довольно сморщенное яблоко. Но в конце концов, фруктовая маска стоит гораздо дешевле, чем ботоксные инъекции, которые делает Люси.

— Ну, как себя чувствуете? — спрашивает Ева, возвращаясь ко мне. — Мы смоем маску через минуту. А я уже упаковала ваши покупки. Они у администратора.

— Моя кредитная карточка у вас? — Я вдруг вспоминаю, что не забрала ее после того, как расплатилась.

— Да, она здесь, — кричит в ответ другая продавщица. — Вы ведь Джессика Тейлор, правильно? Ваша карта у меня.

Как только Ева снимает с моих век огуречные кружки, я вижу перед собой безупречно одетого мужчину с седыми волосами. Он ставит на пол огромную декоративную подарочную корзину, которую вертел в руках, и смотрит на меня со странным выражением:

— Джессика Тейлор? Вы та самая Джессика Тейлор, с которой я должен встретиться в пять часов? — И он делает еще несколько шагов в моем направлении.

— Нет, нет! — в ужасе кричу я и, повернувшись в крутящемся кресле, начинаю лихорадочно стирать с лица липкую массу первым, попавшимся мне под руку куском ваты. — Это не я. Я ничего не знаю ни о какой встрече.

Он молчит и выразительно смотрит на мою большую голубую сумку с логотипом фонда «Искусство — детям», которая стоит на прилавке. Надо же, оказывается, этот парень красив. Точеные черты лица. Безупречный профиль. Уверена, он прекрасно выглядит на фотографии в буклете годового отчета. А на кого похожа я? С лицом, перемазанным какой-то дрянью с запахом имбиря, почти засохшей возле ушей. Я пытаюсь зачесать волосы назад, но безуспешно.

— Вы не специалист по привлечению средств Джессика Тейлор? Вы в этом уверены? — с сомнением переспрашивает он.

— Нет, я не занимаюсь привлечением средств. Я занимаюсь… э-э… разведением пуделей, — бормочу я, готовая провалиться сквозь землю. — Я заводчица пуделей Джессика Тейлор.

Он, похоже, все-таки мне не верит. В чем дело? Неужели я не похожа на собачницу?

— Послушайте, Джессика, — говорит он, многозначительно глядя на часы, — мы могли бы поговорить прямо здесь и тем самым значительно сэкономить время.

Не может быть, что это Джошуа Гордон. Этого просто не может быть. Только не сейчас. Только не здесь. Я весь день готовилась, чтобы при встрече с ним выглядеть настоящим профессионалом. Я надела свой лучший деловой костюм и вместо дамской сумочки взяла с собой кейс. И я согласилась сделать здесь макияж только потому, что, как я надеялась, Ева придаст мне небрежно-безупречный вид работающей светской женщины. Который так здорово удается Люси, причем без посторонней помощи.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — отвечаю я, стараясь как можно ниже опустить подбородок. «Уйди! Пожалуйста, уйди!» — Нет! — Я отчаянно трясу головой.

— Извините, — говорит он, пятясь назад. — У меня назначена встреча с женщиной, которая носит такое же имя, как и вы. Я ошибся. Конечно же, ни один уважающий себя специалист по привлечению средств не станет делать маску в середине рабочего дня. Вы с этим согласны?

Он уходит, и я вижу, как он растворяется в толпе у Гранд-Сентрал. О чем я думала, когда согласилась сделать здесь макияж? Сколько человек ежедневно бывает на этом вокзале — по самым скромным прикидкам? Десять тысяч? Сто тысяч? Миллион? Но почему изо всех этих людей меня увидел именно Джошуа Гордон? Почему он? Самое удивительное заключается в том, что я не заметила здесь ни одного знакомого. И ни один знакомый не заметил меня. Впрочем, в последнем я не уверена. Может быть, фотография, где я запечатлена с маской на лице, еще появится на первой полосе «Пайн-Хиллз уикли».

А пока я сижу здесь, зализывая раны и слизывая с губ цитрусовый бальзам. Моя гордость не способна это вынести. Мне хочется исчезнуть, но каким-то образом я должна заставить себя пойти на эту встречу. И отсутствие макияжа мне нисколько не поможет, пусть даже я и успела сделать маску. Я стараюсь сидеть спокойно, пока Ева наносит на мое лицо свои волшебные косметические средства и безостановочно болтает о самой последней светоотражающей основе для макияжа, силиконовом креме для век и увлажняющем креме с ретинолом, применение которых омолодит меня на десять лет. Если прибавить к этому эффект от фруктовой маски, получается, я буду выглядеть младше Джен.

Вместо обещанных пятнадцати минут на макияж ушло тридцать. По словам Евы, чтобы выглядеть естественно, нужно наложить гораздо больше косметики, а для этого требуется больше времени. Я не хочу выглядеть естественно. Я хочу выглядеть так, чтобы Джошуа Гордон решил, что никогда в жизни со мной не встречался. А может, он все же меня не узнает? Вряд ли у него была возможность рассмотреть мое лицо.

Пока Ева наносит румяна трех оттенков, чтобы подчеркнуть мои скулы, я подкрашиваю губы своей собственной помадой «Чэпстик» и вскакиваю с кресла. Довольно. Пора идти.

— Вы выглядите потрясающе, — говорит Ева. — Наверное, вас ждет что-то особенное?

— Обычная деловая встреча, — бросаю я, направляясь к двери, но внезапно останавливаюсь. — Черт, не могу же я явиться на нее с пластиковыми пакетами «Ориджинс»! Можно пока оставить их у вас?

— Конечно, но это превосходные пакеты, — спокойно произносит Ева. — Они предназначены для повторного использования и экологически безопасны. Вам нечего стыдиться.

Пожалуй, сегодня экологически безопасные пакеты «Ориджинс» — единственное, чего я могу не стыдиться.

Несмотря ни на что, я прихожу в бар «Устрица» ровно в пять и вижу, что Джошуа Гордон уже сидит за столиком, нетерпеливо постукивая пальцами по скатерти.

Я делаю глубокий вдох. Мне совсем нетрудно это сделать. Я одна воспитываю ребенка. У меня недавно было телевизионное свидание. В конце концов, я совершила восхождение на Килиманджаро. Ну, пусть не сама — но я об этом читала. Все, что мне нужно, — это немного веры в свои силы. И я подхожу к столику.

— Привет! — говорю я, излучая уверенность в себе, и протягиваю руку Джошуа Гордону. — Меня зовут Джессика Тейлор. А вы, должно быть, Гордон Джошуа.

— Джошуа Гордон, — поправляет он.

— Ах да, простите. У вас два имени, их можно называть в любом порядке.

— Нет, нельзя. Только так: Джошуа Гордон.

— Боюсь, все постоянно ошибаются.

— Нет, на самом деле вы первая.

— Ну хорошо, конечно, Джошуа Гордон. Поняла. Обязательно запомню. — Я делаю паузу, потому что сейчас его очередь говорить, но волнение не позволяет мне долго молчать, и я продолжаю: — У меня есть друг, у которого тоже два имени, — Стив Робертс. Правда, его настоящее имя было Стив Роберт Гравано. Он опустил фамилию Гравано, когда собрался покупать кооперативную квартиру на Пятой авеню, потому что, как ему казалось, она звучала слишком по-итальянски.

— Я не итальянец.

— Конечно, нет, — соглашаюсь я. — Но могли бы им быть. Я хочу сказать, я тоже могла бы. Все могли бы. Но я тоже не итальянка. Хотя это не имеет никакого значения. Ни для меня, ни для вас. А вот несколько моих лучших друзей итальянцы. А другие — нет. Я имею в виду не итальянцы. Но я дружу со всеми… м-м… своими друзьями.

Я хочу умереть. «Господи, порази меня прямо сейчас! В эту самую минуту! Нашли на меня гром и молнию, с которыми ты так ловко управляешься!» Но Бог меня не слышит.

— Рад за вас. Для меня большое облегчение узнать, что у вас есть друзья.

Произнося эти слова, он едва заметно улыбается. Или мне показалось? Нет, наверное, я все-таки ошибаюсь.

— Как бы то ни было, мне очень приятно познакомиться с вами, — продолжаю я. — После всех этих телефонных звонков.

— Да, вы правы. Хотя мне кажется, что мы уже встречались. — Джошуа многозначительно смотрит на мою сумку с надписью «Искусство — детям», чтобы дать мне понять, что он все знает. Я знаю, что он знает. А он знает, что я знаю, что он знает. Однако чувство приличия берет верх, и он не развивает эту тему. Мы смотрим друг на друга — такие воспитанные и все понимающие. Казалось бы, нам есть о чем поговорить, однако беседа не клеится.

— Торговец рыбой, — наконец говорит Джошуа, переходя к делу.

— Простите?

— Торговец рыбой, — повторяет он, словно после этого мне все станет понятно. — Это правда, что вы дали сыну Лоуэлла Кэбота-третьего роль торговца рыбой?

Теперь моя очередь сидеть молча. И, как оказывается, это очень эффективный прием. Потому что Джошуа продолжает говорить:

— Его сына зовут Чанси. Он учится в Далтоне. Участвовал в прослушивании, чтобы играть в вашем спектакле. Его мать вам несколько раз звонила.

Теперь я вспоминаю. Сообщение, на которое я не обратила внимания, потому что прослушивала послания Жака. Однако я последовала ее совету — отдала роль торговца рыбой мальчику из Стайвезанта.

— Ему не понравилась его роль, и его мать сказала, что он не будет принимать участия в постановке, — говорю я, чтобы показать, что нахожусь в курсе событий.

Джошуа Гордон кивает:

— Его отец — один из моих партнеров. Очень хороший человек. Но он и его жена в ярости и угрожают, что в этом году не дадут фонду «Искусство — детям» ни цента. Как видите, ваше маленькое шоу может оставить нас без крупнейшего спонсора — а разве в этом заключается цель проведения благотворительных мероприятий?

— Я знаю, в чем заключается цель проведения благотворительных мероприятий, — резко отвечаю я.

— Вы должны привлекать средства, а не отталкивать от нас спонсоров, — покровительственным тоном произносит Джошуа.

— Мне жаль, что наше маленькое шоу так расстроило вашего партнера, но множеству других людей оно очень нравится, — твердо продолжаю я, сама удивляясь своей реакций. — Наш попечительский совет прямо бурлит, чего не скажешь о большинстве других попечительских советов. Мы собрали уже довольно много денег и постоянно привлекаем новых людей. Мы даже получили несколько кошельков от Кейт Спейд.

Пожалуй, последний аргумент все-таки лишний, потому что не производит на Джошуа никакого впечатления. Точнее, на него не производит никакого впечатления вся моя речь, поскольку он говорит:

— Тем не менее я продолжаю настаивать: вы должны извиниться перед Кэботами.

— За что? — насмешливо спрашиваю я. — За то, что на свете есть кое-что, чего нельзя купить за все их деньги, и я дала им это понять?

Он молчит, словно раздумывая, не уволить ли меня прямо здесь и сейчас. С другой стороны, мне платят так мало, что меня трудно уволить.

— Хорошо, говорите им что хотите, — наконец приказывает он, — но как-то разберитесь с этой ситуацией.

— Не беспокойтесь, я привыкла со всем разбираться.

— Отлично.

— Это будет самая замечательная благотворительная акция, когда-либо проводимая фондом «Искусство — детям», — добавляю я горячо. Пожалуй, даже слишком горячо. — Вот увидите. Все будут просто в восторге.

Когда это я научилась говорить как член группы поддержки команды «Дельта Дельта Дельта»? А ведь много лет назад она меня отвергла.

— Очень рад, что у вас такой боевой настрой, — замечает Джошуа. Интересно, он и вправду рад или просто смеется надо мной?

— Я договорюсь с Кэботами, — обещаю я. — Еще не знаю как, но обязательно договорюсь.

— Спасибо. Послушайте, раз уж мы здесь, может, я закажу вам что-нибудь поесть? Например, суп из моллюсков?

Я умираю от голода, но мне не хочется, чтобы он видел, как суп будет капать у меня с подбородка. Может, съесть салат? Немного салата из жареного тунца с зеленью? Нет, я не собираюсь ничего есть в компании этого высокомерного Джошуа Гордона.

— Мне действительно пора идти, — говорю я, собирая свои вещи. — Мы договаривались на десять минут, и я не хочу вас задерживать.

— Ну, может, как-нибудь в другой раз, — рассеянно отвечает он и достает из кармана мобильный телефон, собираясь заняться следующей проблемой.

— Кстати, — дерзко спрашиваю я, когда он начинает набирать номер, — а что вы делали в «Ориджинс»?

Он удивленно поднимает глаза, потом окидывает меня долгим взглядом:

— Я пришел к Гранд-Сентрал слишком рано. Подумал, что неплохо бы купить какой-нибудь подарок для своей ассистентки. Ей приходится часто задерживаться после работы.

— Как вы заботливы, — замечаю я.

— Но я так ничего и не купил. Не смог выбрать. Хорошо, что мои клиенты не видят, как я делаю покупки. Иначе они никогда не доверили бы мне осуществлять от их имени многомиллионные операции.

— Вот, — говорю я, роясь в кармане. — Может, вы подарите своей ассистентке вот это? Жевательные шарики «Душевное спокойствие». Не знаю, оказывают ли они такой эффект, как обещает реклама, но попробовать стоит.

Он кладет один шарик в рот.

— Неплохо. «Душевное спокойствие», говорите? Действительно, я уже меньше беспокоюсь из-за Кэботов.

— Мне следовало предложить их вам сразу же, как только я пришла. — Улыбаясь, я протягиваю ему всю коробочку.

Он открывает крышку, потом закрывает и снова берет свой мобильный телефон, чтобы продолжить работу.

— Я никогда до этого не был в «Ориджинс», — говорит он на прощание, выразительно глядя на меня. — Но, насколько я могу судить, они неплохо справляются со своей работой.


10


Люси стоит, облокотившись о сверкающую стойку, на своей безупречной кухне «Поггенполь» и листает «Кулинарную книгу Босоногой графини», а я, склонившись над огромным, как остров, гранитным рабочим столом, с изумлением смотрю на лежащий, на нем раскрытый номер «Нью-Йорк пост».

— Люси, нам необходимо поговорить.

— Конечно, но в другой раз. Сейчас мы должны заняться приготовлением соуса.

— Мы? — с сомнением переспрашиваю я.

— Хорошо, ты, — соглашается она с улыбкой. — Кстати, у меня очень много рецептов. Если вдруг захочешь попробовать что-то новое.

— Нет, не захочу. Но все же скажи: зачем тебе все эти кулинарные книги? — спрашиваю я, глядя на лежащую перед ней стопу. — Ведь ты никогда ничего не готовишь. Ты напоминаешь нудистку, подписавшуюся на ежедневный выпуск «Женской одежды».

— Это мой тайный порок. Кулинарные рецепты — как порнография. Я читаю и пускаю слюнки, — отвечает она, открывая следующий фолиант. — Вот послушай: «Фрукты в сахарной глазури. Смешайте малину с тростниковым сахаром и черной патокой и доведите до кипения, добавив масла. Подавайте горячей с ванильным мороженым». М-м-м! Еще не ела, а уже получила удовольствие.

— Ты съела бы это только в том случае, если бы сидела на сахарной диете. А что, может, кто-нибудь когда-то издаст книгу «Сахар как стимулятор обмена веществ».

— И она принесет автору целое состояние, — соглашается Люси, мечтательно облизываясь.

— А меня возбуждают журналы о недвижимости. С описанием загородных домов, которые я никогда не смогу купить. Представь себе: шестикомнатные особняки с тремя каминами и пятью акрами леса. И с кухней — такой, как твоя, — добавляю я, доставая из кленового ящичка-подставки нож со сверкающим лезвием.

— Можешь пользоваться ею, когда захочешь, — бросает она.

Я беру украшенную мозаикой разделочную доску, чтобы подготовить зелень для ужина, который Люси устраивает сегодня для Дэна.

— Что это за зеленая штука, которую ты сейчас крошишь? — спрашивает Люси.

— Не крошу, а рублю. Это кинза.

— А та, другая?

— Базилик. А это петрушка, — поясняю я, тыча в листья ножом. — Ты что, никогда раньше не видела петрушку?

— А почему они все зеленые? Это сбивает, — говорит Люси, вертя в руках терку для лимона, которую я положила перед ней, наивно полагая, что она сможет ею воспользоваться. — Даже те маленькие штучки, похожие на новогодние украшения, тоже зеленые.

— Это чили серрано, который привозят из Мексики. Он в два раза острее халапеньо, — объясняю я таким тоном, словно прохожу пробы на роль дублерши Нигеллы Лоусон — ведущей передачи «Стиль».

— А насколько острый халапеньо? — спрашивает Люси.

Я кладу нож на стол.

— Люси, ну какая тебе разница? Соус будет вкусным, я тебе обещаю. Дэн будет счастлив. Его гости — потрясены. Так о чем будем говорить — о петрушке или о вашей с Хантером фотографии в «Нью-Йорк пост»?

— О петрушке. Это намного интереснее. В газетах печатают кучу разных фотографий. Но еще никто не крошил зелень на моей кухне. И не пользовался ножом «Вустхоф кулинар шеф». Хотя в это невозможно поверить.

— Почему невозможно? Экспонаты на выставках кухонных принадлежностей и то используются чаще, чем твои. Если бы торговые представители «Викинг» знали, что ты пыталась пожарить курицу в микроволновке, они бы примчались сюда, чтобы спасти эту малютку. — Я поглаживаю абсолютно новую на вид печь стоимостью десять тысяч долларов.

— Хочешь ее? — спрашивает Люси так, словно я могу забрать с собой агрегат мощностью тридцать тысяч британских тепловых единиц вместе с кучей почти не ношеных кашемировых свитеров, которые она пожертвовала в фонд пострадавших жителей Арубы.

Конечно, меня очень порадовало, что Люси с готовностью согласилась помочь попавшим в беду людям. Но никому, кроме нее, не пришло бы в голову, что жертвам урагана, пронесшегося над карибскими островами, понадобится одежда из кашемира.

— Я хочу поговорить с тобой о фотографии в «Нью-Йорк пост». Ведь я предупреждала тебя, что нечто подобное может случиться, — упрямо повторяю я, качая головой.

— Ничего страшного в этом нет, — настаивает Люси. — Это фотография с вечеринки Шер. Ведь мы с Хантером вместе работаем. Или ты забыла?

— Перестань отрицать очевидное. На снимке Хантер тебя обнимает. И улыбается во весь рот. Он смотрит на тебя, как кот на сметану. Что подумает Дэн?

— Дэн? Перестань. Он даже не увидит. Дэн заглядывает только в «Уолл-стрит джорнал».

— Раньше ты не позволяла упоминать имя Хантера в этом доме даже шепотом. А теперь тебя не волнует откровенная фотография в газете?

— Не переживай из-за этого. У нас есть более важные дела. — Люси меняет тему: — Я ждала целый день, чтобы увидеть, как ты превратишь рыбу в конфетку. Хотя, мне кажется, это несколько противоречит законам природы.

— Да, пожалуй, — соглашаюсь я, аккуратно нарезая филе люциана со сноровкой подлинного мастера «высокой кухни», которую приобрела еще в те годы, когда была замужем за Жаком. Я никогда раньше не готовила люциан «а-ля Вера Круз», но, думаю, получится неплохо. Может, удастся произвести впечатление на Жака, когда он приедет в Нью-Йорк. Но я, конечно, не говорю подруге, что решила использовать ее кухню как тренировочную площадку.

Люси подходит и обнимает меня:

— Ты замечательная подруга, Джесс. Беспокоишься обо мне, даже когда в этом нет необходимости. И повторяю еще раз: это лучший подарок, который я когда-либо получала на день рождения. Подумать только: ужин, приготовленный на моей собственной кухне моим собственным шеф-поваром! Я прямо ощущаю себя Опрой.

— Не стоит слишком к этому привыкать, — отвечаю я. — Это первый и последний раз. К тому же я была уверена, что вечеринка в честь твоего дня рождения. Но ты молодец, что устроила ее для клиентов Дэна.

— Я подумала, что ему будет очень приятно, — нежно воркует Люси. — Я никогда не готовила ему такую изысканную еду.

— Ты и сейчас не готовишь.

— Это лишь техническая деталь, — смеется Люси. — К тому же я могу тебя отблагодарить. Ты ведь не против? Как насчет вина «Галло» и шоколадных конфет «Годива» в хорошей компании?

Я заканчиваю резать рыбу и начинаю пассеровать чили в одном из дюжины медных горшков, которые Люси развесила под потолком. Поскольку ими никто не пользовался, неудивительно, что они такие блестящие. Но вот вытирать с них пыль — наверняка хлопотное занятие.

— А что Дэн подарит тебе на день рождения? — спрашиваю я, задумчиво глядя на перец и стараясь понять, достаточно ли он поджарился.

— Посмотрим. Он хочет походить со мной по магазинам в воскресенье, — равнодушно отвечает Люси. — Но мне в общем-то ничего не нужно. — Потом, внезапно оживившись, она добавляет. — Меня гораздо больше интересует, что я получу от Хантера.

— Душевную боль? — предполагаю я.

— Очень смешно, — отвечает Люси. — Надеюсь, это будет нечто сказочное. Чтобы отметить возвращение Шер, он принес на ее вечеринку бутылку вина за девятьсот долларов.

— Эта женщина возвращается каждые два месяца. Ты не боишься, что Хантер разорится? — спрашиваю я, роясь в узкой колонке в поисках морской соли. Это единственный ингредиент, который я забыла прихватить с собой. Но у Люси не находится не только морской, но и обычной соли. Может, она опасается гипертонии? — Неужели это вино чем-то отличается по вкусу от восьмисотдолларового? — шучу я, одновременно прикидывая, сможет ли большее количество лука компенсировать полное отсутствие соли.

— Это вино не для того, чтобы его пить, а чтобы показать себя. Ты бы видела, как он его нес — так осторожно, словно это не бутылка, а новорожденный ребенок Майкла Джексона. Гордился собой безумно.

— Кажется, ты это не одобряешь? — с надеждой спрашиваю я.

Несколько секунд Люси молчит, потом поясняет.

— Хантеру хочется всем нравиться, мне это известно. Он любит широкие жесты, и поэтому, вероятно, не которым кажется ограниченным и тщеславным. Но в этом есть и свои плюсы. Во всяком случае, дни рождения с ним проводить гораздо интереснее.

— Дэн с радостью купит тебе на день рождения все, что ты пожелаешь, — напоминаю я. — Зачем тебе еще этот Хантер?

— Подарки от мужа и подарки от любовника — совсем разные вещи, — терпеливо объясняет Люси. — Если твоему мужу вдруг взбредет в голову сделать романтический подарок, он оплатит его вашей общей кредитной карточкой. Например, когда Дэн в прошлом году купил мне бриллиантовый браслет от Картье, я только и думала, что было бы гораздо разумнее положить эти деньги на пенсионный счет 401 К. А вот Хантер может потратить на меня целое состояние, и я не почувствую никаких угрызений совести. Хотя и понимаю, что это чистейшей воды эгоизм.

— Заводить любовника — само по себе чистейший эгоизм, — наставительно говорю я, словно выступая от имени Пэта Робертсона[54 - Известный американский телепроповедник.] и моей матери.

— Может, конечно, и так, — защищается Люси, — но это и есть главное достоинство внебрачных связей, как бы невероятно это ни звучало. С Хантером я чувствую себя избалованным ребенком. Он потакает всем моим капризам. Мы вместе принимаем ванну. Занимаемся сексом днем. Когда вот, например, Дэн в последний раз намазывал меня с ног до головы взбитым кремом, а потом слизывал его?

— Ты хочешь сказать, что Хантер это делал? — заинтересованно спрашиваю я, думая, что во внебрачных связях, пожалуй, все-таки что-то есть.

— Еще нет, но мы уже это обсуждали. Правда, нам придется использовать соевый крем, потому что Хантер не выносит лактозу.

— Знаешь, Люси, — заявляю я, сердито засовывая нож на место, — все дело в том, что ты перестала экспериментировать с Дэном. Ты принимаешь его как должное и даже не догадываешься, какой потрясающий мужчина тебе достался.

— Почему не догадываюсь? Я знаю, что Дэн самый лучший, и собираюсь прожить с ним всю жизнь. Мне просто хочется заниматься сексом с кем-то еще. Что в этом такого ужасного? Мне уже сорок два, и считается, что в этом возрасте у женщин наступает пик сексуальности. Разве ты сама не испытываешь сейчас самые сильные оргазмы в своей жизни?

— Наверное, испытывала бы, если бы было с кем, — с сожалением говорю я, — но мой вибратор в последнее время что-то барахлит.

— Проверь батарейки, — советует Люси. — Вставь «Дюраселл», они-то тебя уж точно не подведут.

— Спасибо, приму к сведению. А теперь позволь и мне тебе кое-что порекомендовать. Тебе хочется потрясающего секса? Тогда в следующий раз, когда ты соберешься в «Ле Ретрит», возьми с собой Дэна. Или отправься на выходные в «Мандарин Ориентал» и получай свои оргазмы два дня подряд, не беспокоясь о детях. И если хочешь, прихвати с собой «Редди-уип». Насколько я могу судить, самое лучшее во внебрачном сексе — то, что им занимаешься в изысканном номере шикарного отеля и тебе потом не нужно убирать постель.

— И еще мне нравится есть в номере, — соглашается Люси. — Особенно когда на поднос кладут красную розу.

Она все же меня не понимает. Я достаю из ящика стола полиэтиленовую пленку, чтобы завернуть в нее остатки зелени, хотя, конечно, не рассчитываю на то, что Люси украсит ими завтрашний ужин. И тут меня осеняет.

— Полиэтиленовая пленка, — говорю я, размахивая свертком с зеленью у нее под носом с таким видом, точно открыла новую спираль в молекуле ДНК. — Вот оно, решение! Я читала об этом несколько лет назад. Ты, улыбаясь, встречаешь мужа у дверей практически голая — в одном прозрачном одеянии. Он тут же валит тебя на пол и страстно, неистово занимается с тобой любовью. Вуаля! Брак спасен. Действует безотказно.

— Я тоже об этом читала, но никогда не могла понять. Это абсолютно непрактично. Кроме того, как я буду выглядеть, завернутая в полиэтиленовую пленку? Как кусок отборной говядины?

— Говядины экстра-класса, — уверяю я Люси.

— Ладно, хорошо. Ну а как быть со слоями липкого пластика? Дэн наверняка не захочет с ним возиться. Ты не представляешь, как долго он не мог научиться расстегивать мой бюстгальтер.

— С тобой совершенно невозможно разговаривать, — заявляю я и иду в гостиную с блюдом благоухающей лаймом и тимьяном сальсы.

Остановившись у обеденного стола, я любуюсь его сервировкой — антикварным фарфором и серебром. Для Люси хорошая еда ассоциируется в большей степени с тарелками, а не с тем, что на них лежит. Все приборы разные: что-то куплено в антикварных магазинах в Новой Англии, что-то — на «блошиных» рынках. Если бы на стол накрывала я, у меня получилось бы просто нелепое собрание нисколько не сочетающейся между собой посуды, Люси же удалось сделать из всего этого произведение искусства. Званый ужин у Джуди Чикаго не идет ни в какое сравнение с вечеринкой моей подруги.

— Ты прекрасно накрыла на стол, но в остальном ты невозможна, — говорю я. — У тебя есть ложка для сальсы?

— Эта подойдет? Лондон, приблизительно 1845 год. Купила ее у британского коммерсанта в Вермонте, но уверена, что она подлинная.

— Как и сальса, — отвечаю я, ставя блюдо на стол. — Помидоры из Нью-Джерси. Куплены в «Шоп райт»[55 - Правильная покупка (англ.).].

Люси идет наверх переоденься, а я приступаю к тарталеткам с кедровым маслом, сбрызнутым малиновым уксусом. За время, которое уходит на то, чтобы их приготовить, можно было бы, наверное, решить проблему угрожающего роста национального долга. Ставя противень с тарталетками в духовку, я слышу, как хлопает входная дверь.

— Что здесь происходит? — восклицает Дэн, входя на кухню. — Какой прекрасный запах! Дорогая, неужели ты действительно сегодня готовишь?

Убедившись, что с тарталетками все в порядке, я высовываю голову из духовки и поворачиваю к Дэну раскрасневшееся лицо. Он изумленно смотрит на меня и ставит на пол пакет с вином, который только что держал в руках.

— О, Джесс, это ты! Bay! Прости, но, глядя на тебя со спины, я подумал, что ты моя жена.

— Твоя жена я, дорогой, — говорит Люси, вплывая на кухню. На ней прозрачная белая блузка, шелковые черные брюки и туфли на шпильках от Джимми Чу. Похоже, она не собирается вставать из-за стола, чтобы обслуживать гостей.

Дэн быстро касается щеки Люси губами, потом целует меня.

— Да, запах потрясающий! По крайней мере в этом я не ошибся.

— Все остальное тоже будет что надо, — говорю я, имея в виду еду. — Не беспокойся.

Дэн кивает и протягивает Люси номер «Нью-Йорк пост», который держал под мышкой.

— Как тебе понравилась твоя фотография? — небрежно спрашивает он.

— Просто ужасная, — не моргнув глазом отвечает Люси. — В таком ракурсе у меня совершенно дурацкий нос.

Я с трудом перевожу дыхание и начинаю заниматься перцем. Люси держится с поразительным хладнокровием.

— А вот другим она очень понравилась, — продолжает Дэн. — По крайней мере четыре человека из нашего офиса принесли мне газету, так что, если тебе вдруг понадобятся лишние экземпляры, обращайся.

Я никак не могу решить, прозвучало ли в голосе Дэна волнение, а он тем временем спокойно выставляет вино на стол.

— «Хейц Селлар». Прекрасная вещь, — говорит он, протягивая нам одну из бутылок. — Отличное каберне-совиньон.

Не сомневаюсь. Хотя, возможно, оно и не стоит девятьсот долларов за бутылку. Люси же хмурится.

— Джесс готовит на ужин рыбу, — неодобрительно произносит она. — Тебе не кажется, что к ней больше подошло бы белое вино?

— Да? — Дэн заметно конфузится. — Мне казалось, «Хейц» вам понравится. Но я купил еще шардоне «Сома». Это лучше?

— И то и другое замечательно, — примирительно говорю я. — Соус для рыбы довольно острый и несколько тяжеловатый. Может, подать и белое, и красное?

Вновь обретя присутствие духа, Дэн удаляется с бутылками, и как только дверь за ним закрывается, я шепчу Люси:

— Ты же говорила, что он не увидит газету. Ну и как ты себя теперь чувствуешь?

— Прекрасно. Ничего страшного не произошло, — шепчет она в ответ, — как я и говорила.

— На этот раз тебе повезло, но везение не может длиться вечно, — возражаю я.

Вскоре приходят гости, я знакомлюсь с каждым по очереди, но, когда все усаживаются за стол, ловлю себя на том, что не помню ни одного имени. И это при том, что я выпила единственный стакан диет-колы. Почему-то в последнее время у меня плохая память на имена. Когда Дэн представлял мне человека, который теперь сидит слева, я попыталась воспользоваться методом ассоциативных связей, а поскольку мужчина лысый, то представила себе лысого орла. Теперь я безуспешно пытаюсь вспомнить его имя. Орел — Америка — Дядя Сэм. Может, его зовут Сэм? Нет, не похоже. А если от орла перейти к другим птицам? Робин? Нет, слишком по-британски. Вуди[56 - Robin — дрозд (англ.); Woody — эрекция (англ., таб.).]? Боже, неужели я представила себе его… О нет, ничего.

Выразив должный восторг по поводу роскошной сервировки и потрясающих тарталеток, сидящая напротив меня женщина, похожая на мышь, опрокидывает второй бокал вина и просит налить еще. Я почти уверена, что лысый орел — ее муж. Она маленькая и робкая на вид, и я представила себе орла, пожирающего мышь. Вероятно, ее зовут Микки. Вполне подходящее имя.

— Я видела вашу фотографию в газете, — в порыве подогретой шардоне откровенности сообщает она Люси. — У вас наверняка очень интересная жизнь. Подумать только: вы были на вечеринке у Шер вместе с Хантером Грином! Я каждое утро смотрю его передачу по телевизору. Это самый потрясающий мужчина на свете. Такой обаятельный! Я его просто обожаю. Разве это не чудесно — работать вместе с ним?

— Он несколько эгоистичен, — снисходительно бросает Люси, откусывая тарталетку. — Но таковы все, с кем мне приходится сталкиваться по работе. Однако как вы можете верить всем этим таблоидам? Их корреспондентов уже давно никуда не пускают.

— Вы хотите сказать, что приехали к Шер одна? — спрашивает женщина, которую я про себя продолжаю называть Микки.

— Кому хлебных палочек? — громко предлагаю я, надеясь сменить тему разговора на более безобидную. А что может быть безобиднее, чем хлебные палочки?

— Пожалуйста, уберите их со стола немедленно! — вскрикивает круглолицая женщина в синем платье. — Разве вы не знаете, что углеводы убивают?

Вот вам и безобидная тема. Слава Богу, что я не завела речь о слоеном пироге. У леди в синем наверняка случился бы сердечный приступ.

Микки не обращает внимания на разногласия по поводу углеводов и не отстает от Люси:

— Я как-то пыталась попасть на его шоу и даже ответила на вопросы интернет-викторины. Но мне так никто и не перезвонил. Не могли бы вы замолвить за меня словечко Хантеру, когда его увидите? Ведь вы, наверное, с ним довольно близки?

— Еще вина? Кто хочет еще вина? — Я вскакиваю и хватаю бутылки. — Дэн купил красное и белое, — добавляю я таким тоном, словно в последние пятьдесят лет это самые редкие цвета в винных магазинах.

Но Микки — почему я решила, что эта женщина похожа на мышь? Она уже начинает говорить голосом Джанет Рино — намертво прилипла к Люси и не собирается отступать.

— Я слышала, Хантер — ведущий вашего нового проекта? Вы теперь, наверное, вместе и днем, и ночью?

— Ода! Люси постоянно занята. Работа, работа… — вновь перебиваю я Микки, надеясь отвлечь ее внимание. — А откуда у вас такая информация? Похоже, вы многое знаете о телевидении.

— Я часто захожу на фэн-сайт, — отвечает та с такой гордостью, словно уже сделала первый шаг к завоеванию премии «Эмми», — и знаю о Хантере Грине буквально все. Какой у него любимый цвет, где он покупает галстуки. Какого размера носит обувь. — Она на секунду замолкает, словно сомневаясь, стоит ли делиться такой ценной информацией, потом все же решает продолжить. — Единственный его недостаток — очень маленькие ноги, — доверительно произносит Микки. — Вы ведь догадываетесь, что это означает?

— To, что у него маленький размер носков? — спрашиваю я.

— А недавно он провел потрясающий уик-энд в одном романтическом уголке со своей пассией, которую от всех скрывает. Забыла, как называется то место… А, вспомнила! «Ле Ретрит». — Она торжествующе смотрит на нас.

Люси, как ни странно, удается не закашляться, но взгляд, который она бросает на Дэна, выдает охватившую ее тревогу. Супруги смотрят друг на друга — как мне кажется, слишком внимательно.

— Интересно, — спокойно произносит Дэн, — Люси ведь тоже была там, в прошлый уик-энд.

И всегда хладнокровная Люси впервые в жизни теряется и не находит, что ответить. Она тщательно разглаживает лежащую на коленях салфетку, то ли стараясь успокоиться, то ли вытирая вспотевшие ладони. «Ну давай, Люси, скажи же хоть что-нибудь!»

— Я летала туда с Джесс, — неуверенно начинает она.

— Да, Люси была в «Ле Ретрит» вместе со мной, — подтверждаю я тоном адвоката. Адвоката, представляющего клиентку, вина которой совершенно очевидна. — И мне это место не показалось таким уж романтичным.

— Мне тоже, — быстро соглашается со мной Люси. — Абсолютно непонятно, откуда у него такая репутация.

Я поднимаюсь, чтобы принести следующее блюдо. И возможно, немного разрядить атмосферу.

— Следующее блюдо — люциан «а-ля Вере Круз», — громко объявляю я. — Микки, вы не поможете мне убрать посуду? — Я смотрю на фанатку Хантера Грина, но не получаю ответа.

Никки. Конечно же, Никки! Именно так ее зовут. Похоже, со стола мне придется убирать одной.

Вернувшись наконец домой после вечеринки, я нахожу на своем диване середины прошлого века крепко спящего Баулдера. Я заплатила кучу денег за диван, который выглядит точь-в-точь как тот, который мама когда-то купила для меня в «Сирс» и который я тогда просто ненавидела. Теперь же он мне очень нравится. Но я не понимаю, почему на нем спит Баулдер.

— Я подумала и решила, что не случится ничего страшного, если его впустить, — объясняет Мэгги, бебиситтер Джен, входя в комнату. — Все в городе знают о ваших отношениях.

— Все в порядке, — отвечаю я, раздумывая, что могло привести Баулдера к моим дверям одного, без съемочной группы. — Прости, что задержалась.

Вечеринка закончилась задолго до полуночи, но я решила, что мне лучше еще немного побыть рядом с Люси — на тот случай, если Дэн вдруг захочет узнать какие-то подробности о ее уик-энде, фотографии в «Нью-Йорк пост» или о том, чем мы занимались в «Ле Ретрит». Однако Дэн казался очень усталым и, вытерев несколько тарелок, отправился спать. Правда, не знаю, с Люси или без нее, но завтра она мне обязательно все расскажет.

Чтобы заплатить Мэгги, я выгребаю все содержимое кошелька. Интересно, с каких это пор бебиситтеры в Пайн-Хиллз получают по десять долларов в час? Мне известно, что девочка копит деньги на учебу, но, может, все-таки стоит сказать ей, что после окончания колледжа она вряд ли сумеет найти работу, которая будет оплачиваться наполовину так же хорошо?

Мэгги уходит, и я переключаю внимание на Баулдера, уютно свернувшегося калачиком на моем диване. Ему так сладко спится, что я, пожалуй, не стану его будить. Я укрываю его босые ноги вязаным шерстяным платком, но вдруг останавливаюсь. Минуточку! Я все же должна его разбудить. Что этот парень делает в моем доме в два часа ночи?

Но как поступить? Легонько потрясти за плечо? Поцеловать в щеку? Или вылить ему на голову стакан холодной воды? Я выбираю первый способ, но он не приносит никаких результатов. Хорошо быть молодым мужчиной и не иметь проблем со сном.

— Баулдер! — громко зову я. — Баулдер! Баулдер!!!

Наконец он шевелится и тут же просыпается. Хорошо быть молодым мужчиной и не иметь проблем с пробуждением.

— Привет, Джесс, как поживаешь? Слышала? Наше шоу покажут по телевизору на следующей неделе.

— Что, правда? А мне говорили, его поставили на август.

— Оно очень понравилось руководству телеканала, поэтому его решили показать пораньше — в качестве анонса, — сообщает Баулдер, потягиваясь. — Я подумал, что мы могли бы посмотреть его все вместе, втроем. Было бы здорово.

— Здорово, — соглашаюсь я, надеясь, что он не собирается торчать у меня в доме до следующей недели. — Ты пришел только для того, чтобы сообщить мне об этом? Но сейчас уже немного поздно. — Я тру глаза и для пущей убедительности зеваю.

— Ты, похоже, хорошо повеселилась сегодня ночью, — говорит он, по своему обыкновению широко улыбаясь. — Можешь рассказать — если, конечно, хочешь.

— Рассказывать совершенно не о чем.

Однако хорошее воспитание не позволяет мне выставить его на улицу, не предложив поесть. Он, наверное, еще растет и наверняка очень голоден. Но ничто не заставит меня вновь суетиться на кухне в это время суток. Может, принести ему виноград?

— Ну и в чем дело? Почему ты пришел?

— Видишь ли, я хочу с тобой серьезно поговорить, — начинает он.

Тогда виноградом не обойтись. Кажется, у меня осталось немного бефстроганова. Это вполне подойдет к серьезному разговору.

Широкая улыбка на лице Баулдера сменяется торжественным выражением — видимо, мальчик прилежно посещает занятия по актерскому мастерству. Откашлявшись и став еще более серьезным, он переходит к делу:

— Послушай, Джен, я знаю, что после этого шоу все решили, будто мы с тобой пара. И ты мне очень нравишься. Правда нравишься. И Джен — отличная девчонка. Мы действительно могли бы быть счастливы вместе.

Нет, не могли бы. Но все же пусть он закончит свою речь, которую, видимо, тщательно отрепетировал.

— Но к сожалению, прямо сейчас это невозможно, и я хотел сам сказать тебе всю правду. — Для пущего эффекта он замолкает и поглаживает безукоризненный подбородок с пробившейся на нем однодневной щетиной. — У меня уже есть обязательства перед другим человеком.

Я почему-то не слишком расстраиваюсь. Меня уже однажды отвергли. Причем сделал это тот, кто был мне по-настоящему близок.

— Ничего страшного, — говорю я, может, чересчур поспешно.

— Правда? Ты не расстроилась?

— Нет. Я все понимаю. Мы встретились в телешоу, а такие отношения не могут длиться долго, — философски замечаю я.

Наверное, стоит добавить, как я счастлива, что познакомилась с ним, как много дало мне это знакомство? Нет, пожалуй, сказанного вполне достаточно.

— Все это придумал мой агент, — продолжает Баулдер извиняющимся тоном. — Я говорил ему, что не хочу никого обманывать, но он сказал, что я должен использовать любой шанс.

— Ты занимаешься непростым бизнесом и делаешь все возможное. — Я стараюсь как-то успокоить его.

— Значит, мы можем остаться друзьями? Мне бы очень не хотелось совсем тебя потерять. Особенно теперь, когда я некоторое время пробуду в Нью-Йорке — у меня назначены кое-какие пробы.

Я ловлю себя на мысли, что мне, как ни странно, хотелось бы иметь такого друга, как этот смешной, коротко стриженный парень. С ним по крайней мере не соскучишься. А кроме того, здорово было бы появиться под руку с Баулдером на весеннем балу Ассоциации родителей и учителей. Я бы наконец потанцевала в свое удовольствие, а Синтия до умопомрачения ломала бы голову над тем, что связывает меня и Крутого Серфингиста. Таким образом, каждой из нас было бы чем заняться.

— Я буду рада с тобой дружить, — уверяю я и, раз уж мы стали приятелями, решаюсь спросить: — С кем же ты встречаешься? И счастлив ли ты?

— В целом да, — отвечает он, вновь удобно устраиваясь на моем диване. — У нас так много общего. Мы познакомились, когда занимались серфингом. А теперь оба пытаемся стать актерами.

Серфинг и желание сниматься в кино. Многие прочные отношения выстраивались и на меньшем. Хотя и это, конечно, не много.

— Звучит неплохо, — ободряюще говорю я.

— Да, — задумчиво соглашается Баулдер, — хотя я и не уверен, что он тот человек, с которым можно будет прожить всю жизнь.

Он? Может, мне послышалось? Конечно, я родом из Огайо, но поскольку все-таки большую часть жизни прожила в Нью-Йорке, делаю покупки на Кристофер-стрит и смотрю сериал «Уилл и Грейс», то отнюдь не шокирована. Тем не менее «он» и «она» звучит слишком похоже, поэтому не стоит делать поспешных выводов.

— Расскажи мне об… этом человеке. Как… его зовут? — спрашиваю я.

— Клифф, — со счастливой улыбкой отвечает Баулдер. — Он классный парень. Очень похож на меня, и мы с ним оба Овны.

— А я Стрелец. Похоже, все дело в звездах.

— Скорее всего так и есть, — соглашается он, кивая. Ему совершенно очевидно, что именно астрология, а не малозначительная разница в нашей сексуальной ориентации не позволяет нам быть вместе.

— Так почему ты думаешь, что Клифф — не тот человек, с которым ты сможешь прожить всю жизнь? — интересуюсь я.

— Может, и проживу, потому что нам очень хорошо вместе, — задумчиво произносит он. — Единственная проблема — моя мама.

Это я вполне могу понять.

— Она не может принять Клиффа? — с сочувствием спрашиваю я. — Но ведь в этом случае ей по крайней мере не придется иметь дела с невесткой.

— О, на самом деле она обожает Клиффа, — горячо поясняет Баулдер. — Ей нравится в нем абсолютно все. Но она никак не может примириться с тем, что он не католик. Она не одобряет, когда я встречаюсь с парнями, принадлежащими к другой церкви.

Интересный постмодернистский заскок. Мать не беспокоит, что ее сын гей, но в то же время она придерживается традиционных взглядов и настаивает на церковном браке. И ей все равно, что думает по этому поводу папа римский.

— Значит, твоя мать ревностная католичка?

— Еще какая! Она единственная из знакомых мне людей продолжает есть рыбу по пятницам. И ей наплевать, что Второй ватиканский собор разрешил читать мессу на английском — она продолжает читать ее на латыни. Хотя, по правде говоря, не знает из нее ничего, кроме veni, vidi, vici[57 - Пришел, увидел, победил (лат.).] Не сказать, что это много, но ей хватает.

— Единственная латинская фраза, которую я знаю, — carpe diem. Лови момент, — говорю я. — Это как раз то, что тебе сейчас нужно делать.

— Я постараюсь, — с готовностью соглашается Баулдер и, помолчав, спрашивает: — А что именно я должен делать?

— Действовать. Добиваться своей цели. Ты предлагал Клиффу принять католичество? Это могло бы решить проблему с твоей мамой.

— Мне это и в голову не приходило, — отвечает он.

— Значит, придется это сделать, — твердо говорю я. — Если у вас серьезные отношения, используй любую возможность, чтобы их сохранить. И не бойся принести что-то в жертву. Перед каждой парой время от времени возникают препятствия, но если вы хотите быть вместе, нужно научиться их преодолевать.

Баулдер смотрит на меня широко раскрытыми глазами:

— Ты совершенно права. Я обязательно поговорю с Клиффом. Спасибо, Джесс, ты такая умная! Откуда ты столько всего знаешь?

Это главный вопрос сегодняшнего вечера. Мне отлично известно, как решить чужие проблемы, но я совершенно не представляю, что делать со своими собственными.

— Главным образом из книг, — отвечаю я, — все, что я знаю, я почерпнула у Чехова.

Баулдер непонимающе смотрит на меня. Лучше объяснить это доступным ему языком.

— Чехов — писатель, который первым написал «Секс в большом городе» — русскую версию.

Лицо Баулдера озаряет улыбка.

— Слушай, ты просто потрясно умная! Но и я не дурак, раз выбрал тебя. Мы с тобой будем ЛДВЖ.

Теперь моя очередь тупо смотреть не него. Все-таки сейчас слишком поздно, чтобы пытаться понять человека, изъясняющегося аббревиатурами.

— Пожалуйста, объясни, что ты имеешь в виду, — прошу я.

— ЛДВЖ, — говорит Баулдер, подходя ко мне и цепляя мой мизинец своим, — это лучшие друзья на всю жизнь.

Баулдер проводит ночь на моем диване и уходит утром, еще до того, как мы с Джен просыпаемся, сварив для меня кофе и оставив на кухонном столе записку со смайликом. Мне тоже пора собираться, поскольку я должна пойти на модный показ Шанель с Амандой Бизли-Смит и Памелой Бэрон — моими подругами-спонсорами с Парк-авеню. Господи, что же мне надеть? Я читала о трудностях, с которыми приходится сталкиваться знаменитостям, оказывающимся в подобных ситуациях: подойдет ли туалет от Версаче для показа Версаче и от Прады соответственно для показа Прады, или это будет слишком смахивать на стремление угодить знаменитым дизайнерам? Не имея большого выбора нарядов от кутюрье, я останавливаюсь на маленьком черном платье. Это, конечно, не Шанель, но, надевая его, я отдаю дань уважения великой мадам Коко, поклявшейся после смерти своего возлюбленного одеть в траур целую страну. И, черт возьми, все стильные женщины Нью-Йорка до сих пор носят черное.

В трех кварталах от места встречи я понимаю, что забыла приглашение. Моего имени в списке гостей наверняка нет, и даже охранник с первого взгляда определит, что представляет собой мое платье. Но я зря волнуюсь, потому что Аманда и Памела, поджидающие меня на улице, приветливо машут руками. Эти девушки хорошо воспитаны. Видимо, в шведских школах учат не только тому, как подцепить богатого мужа.

— Спасибо, что пригласили меня, — говорю я, когда мы направляемся к величественной лестнице, ведущей в зал частных показов.

— Мы подумали, что тебе это будет приятно, — отвечает Памела. — Частные показы намного лучше, чем эти грандиозные шоу, которые устраивают во время недель моды.

— Да, на них всегда собираются целые толпы, — соглашается Памела. — И совершенно невозможно что-то купить. А частные показы рассчитаны как раз на покупателей.

Я бы, конечно, хотела что-нибудь приобрести, но, к сожалению, забыла прихватить с собой все свои деньги. Максимум, что я могу себе позволить, — это лак для ногтей «Пинк минк». Цвет, безусловно, приятный, но разве стоит отдавать за него шестнадцать долларов? Чем он лучше моего лака «Уэт энд уайлд», который обошелся мне всего в два с половиной доллара? Я знаю, что это Аманда предложила пригласить меня на показ, чтобы таким образом отблагодарить за работу по организации благотворительного шоу. Она хотела, чтобы я почувствовала себя одной из этих девушек. Но я чувствую себя лишь бедной девушкой.

Когда мы заходим в комнату показов, нас приветствует администратор, по виду ненамного старше Джен, и вручает каждой из нас блокнот из тисненой бумаги — гораздо лучшего качества, чем та, на которой были отпечатаны мои свадебные приглашения, — и золотую ручку.

— Вы можете выбрать столько позиций, сколько захотите, — произносит она, приняв изящную позу, чтобы мы могли лучше рассмотреть надетый на ней классический розовый костюм от Шанель.

Я думаю о том, такие же ли здесь правила, как в «Макдоналдсе», и должна ли бедная девочка сама выкладывать деньги за свою униформу. Если да, то полностью расплатиться за эту розовенькую вещицу ей удастся, видимо, годам к девяноста. Наверное, стоит рассказать ей о финансовых преимуществах работы бебиситтером в Пайн-Хиллз, которую она вполне сможет выполнять и в джинсах.

О начале показа возвещает музыка в стиле хип-хоп, настолько оглушительная, что я задаюсь вопросом: не намерены ли устроители таким образом выпроводить из зала всех зрителей старше тридцати? Примерно пятьдесят молодых светских дам приветствуют аплодисментами появившихся на подиуме моделей, демонстрирующих самые последние вариации на тему классического костюма от Шанель: в этом сезоне они короче всяких разумных пределов, чрезвычайно узкие и имеют бахромчатые края. Видимо, обработка низа производится за отдельную плату. На смену женственному поясу, мягко завязываемому на талии, пришли металлические байкерские цепи, вероятно, сорванные с «Ангелов ада». Мне всегда казалось, что, для того чтобы носить одежду от Шанель, женщина должна быть достаточно зрелой. Теперь же для этого нужно быть очень юной.

Аманда и Памела, чувствуя себя в своей стихии, подталкивают друг друга локтями и что-то пишут в блокнотах — быстрее, чем Джойс Кэрол Оутс строчит свои романы. Я тоже очень занята — пытаюсь понять, где видела красивую худую женщину с белокурыми волосами, сидящую в первом ряду. Она одета в джинсы и прозрачную блузку в цветочек. Ее отлично покрашенные волосы небрежно собраны на затылке резинкой. Неужели это Гвинет Пэлтроу? Да, наверное, это все-таки Гвинни. Правда, ее лицо без грима кажется совершенно бесцветным, а фарфоровый кулон, висящий у нее на шее, явно не от Хэрри Уинстона. Подумать только: проведя на показе Шанель всего пять минут, я уже стала снобом!

Модели, каждая весом не больше перышка, важно шествуют мимо нас, покачивая костлявыми бедрами: они демонстрируют дневные ансамбли. Вскоре хип-хоп сменяется мелодиями в исполнении Эллы Фицджеральд, освещение из белого становится янтарным, и перед нами, покачиваясь из стороны в сторону, появляется девушка в облаке шифона телесного цвета. Раздаются одобрительные возгласы, возбуждение нарастает. Шелестят переворачиваемые страницы, и зрительницы все быстрее водят ручками по бумаге, лихорадочно записывая номера моделей. В состоянии легкого транса я записываю в своем блокноте номер прозрачного платья бледно-зеленого цвета с открытыми плечами и без бретелек. Оно будет просто потрясающе смотреться в моем шкафу. А может, и нет, потому что мне просто нечего повесить рядом. Уверена, у половины этих женщин целые комнаты отведены под вечерние туалеты от известных дизайнеров. Потому что, как говорят на Парк-авеню, бальных платьев много не бывает.

Музыка стихает, вновь вспыхивает свет. Модели покидают подиум — может, им пора принимать витамины? — и начинается размещение первой партии заказов.

— Я обязательно должна купить это воздушное шифоновое платье, — возбужденно говорит Памела. — Оно такое шикарное, правда? И такое романтичное. Напоминает юбку из тюля, в которой я была в прошлом году на балу в «Метрополитен-опера».

— Ты что, ее испортила? — спрашиваю я.

Памела смотрит на меня с удивлением:

— Нет, но не могу же я надеть вещь прошлого сезона.

А я бы смогла. И никогда не отказываюсь от того, что отдает мне Люси. Потому что даже если бы я выиграла в лотерею, все равно никогда бы не решилась выложить свои кровные четыре тысячи долларов за дизайнерское платье. Это кажется мне слишком легкомысленным. Но просто глядя на все эти красивые наряды, я уже получаю удовольствие, представляя себя в них. Я выгляжу просто потрясающе. Волшебно. Я готова покорить весь мир. Но пока, судя по всему, мне придется покорять мир в брюках цвета хаки. По крайней мере в них удобнее ездить в метро.

Аманда с Памелой обмениваются своими записями, чтобы убедиться, что не появятся на каком-нибудь светском мероприятии в одинаковых нарядах. Вспыхивает небольшой спор по поводу абсолютно божественного платья под номером девятнадцать. Ни одна из них точно не помнит, что оно собой представляет, но обе уверены, что просто обязаны его купить.

— Может, бросите жребий? — предлагаю я.

— Нет, все в порядке, — с легкой улыбкой отвечает Памела. — Пусть его забирает Аманда. Но в следующий раз моя очередь.

Я не совсем понимаю, относится ли это соглашение только к туалетам от Шанель или Памела имеет в виду, что ей достанутся лучшая няня, лучший номер в отеле на горнолыжном курорте Аспен и квартира на первом этаже, которую каждая из них хочет купить для своей экономки.

Они отдают свои заявки девушке в розовом, и та кажется искренне удивленной тем, что я ничего не выбрала.

— Вам ничего не понравилось? — спрашивает она. — Может, вы хотите передать какие-то пожелания мистеру Лагерфельду? Он очень ценит мнение клиентов.

— Однако никак на него не реагирует, — фыркает Памела, судя по всему, уже высказывавшая ему свою точку зрения.

— Это правда, — вежливо замечает Аманда. — Келвин, например, относится к нашим пожеланиям более серьезно.

— И Ральф.

— И Оскар.

— Мистер Лагерфельд в последнее время был очень занят, — защищает своего босса юная администраторша. — Вы ведь знаете, он недавно сбросил девяносто два фунта.

Аманда с Памелой кивают с таким видом, будто в этом странном заявлении есть какая-то логика. А может, и правда есть? Наверное, трудно реагировать на пожелания клиентов на пустой желудок.

Администратор уходит, покачиваясь на высоких шпильках, а Аманда с Памелой начинают ерзать на своих золоченых стульях с прямой спинкой. Как и все, что я здесь увидела, эти стулья символизируют торжество формы над удобством.

— Между прочим, — говорит мне Памела, радостно улыбаясь, — у нас с Амандой есть для тебя сюрприз. Небольшой подарок, который мы хотели бы преподнести в знак благодарности за все то, что ты сделала для благотворительного шоу. Ты его заслужила. Все в совете только и говорят, как ты замечательно работаешь.

— Все? — спрашиваю я. — Это очень мило. Но все же, думаю, за одним исключением.

— Почему ты так решила? — удивленно спрашивает Аманда.

Я кусаю губу. Стоит ли им об этом рассказать?

— У меня произошла небольшая стычка с Джошем Гордоном, — говорю я, думая, какую часть информации можно им сообщить. — Этот человек возненавидел меня еще до того, как увидел, а когда увидел… — С лицом, намазанным фруктовым пюре! Нет, о некоторых вещах не стоит рассказывать даже подругам. — А когда увидел, — продолжаю я, — возненавидел еще больше.

— Мне ничего об этом не известно. — Памела пожимает плечами.

— Думаю, это не имеет к тебе никакого отношения. Просто Джош переживает трудные времена, — добавляет Аманда, внимательно глядя на Памелу, чтобы понять, в курсе ли та последних сплетен.

Однако лицо Памелы ничего не выражает, и Аманда, решив, что является единственной обладательницей сенсационной новости, многозначительно добавляет:

— Элден рассказал мне обо всем, что случилось c женой Джоша. Некоторое время все об этом молчали. Это такое несчастье, такое несчастье!

— Господи, что же произошло? — встревоженно спрашивает Памела. — Она заболела? Попала в автокатастрофу?

— Хуже, — невозмутимо произносит Аманда. — Она его бросила. Сбежала с тренером по теннису.

Неужели такое случается в реальной жизни? Жены до сих пор сбегают с тренерами по теннису? Все-таки на дворе новое тысячелетие, и логичнее было бы услышать, что супруга Джоша сбежала с инструктором по бикрам-йоге.

— О Боже! — восклицает Памела. — Она сбежала с Даусоном? С этим парнем с хвостом и серебряной серьгой в ухе? Он лучший тренер нашего клуба и всегда мне нравился.

— Он всем нравится. Или нравился. Он такой милый, — подтверждает Аманда.

— Но ему не поздоровится, — лукаво добавляет Памела. — И не важно, что у него потрясающий удар слева. К нему больше никто не придет.

— Ты совершенно права. Такой скандал! — Аманда поджимает губы.

— Нет-нет, дело не в этом, — поясняет Памела. — Если Даусон сбежал с Миа, значит, он не будет доступен вне корта. Тогда какой от него толк? С ним нельзя будет пойти на ленч или на всякие светские мероприятия, которые наши мужья считают скучными. А с Даусоном можно было прекрасно провести время. Два года назад я брала его с собой в «Поло данc» и должна сказать, он был просто божественен.

Взгляд Памелы туманится, и нам остается только гадать, чем так потряс ее Даусон.

Однако Аманду не волнует карьера Даусона или трудности Памелы с поиском нового партнера по теннису. Ей известны еще кое-какие подробности, которыми она непременно должна с нами поделиться.

— Как бы то ни было, Джош был вне себя. Могу себе представить! Он ни о чем не подозревал. Даже не знал, что она берет уроки тенниса.

— Миа просто дура, — заявляет Памела. — Если тебе хочется завести роман, пожалуйста. Но зачем уходить от такого хорошего мужа к тренеру по теннису? Я уверена, она еще вернется.

— Джош ее не примет. Он уже подал на развод. Элден говорит, он будет платить ей огромные алименты. Все уже решено.

Памела молчит. Ей хочется спросить, сколько именно будет платить Джош своей бывшей жене, но хорошее воспитание не позволяет проявить любопытство.

— А кому достанется Ирландия? — вместо этого спрашивает она.

— Страна? — уточняю я, решив, что эти люди настолько богаты, что могут разделить между собой Европу.

— Нет, их дочь, — отвечает Памела.

— Останется под совместной опекой. Джош такой милый, — снисходительно роняет Аманда. — У него такое доброе сердце, и он просто не способен никому причинить боль. В том числе и Миа. О чем только она думала?

— Просто ей скоро сорок, и она запаниковала. Обещай мне, что мы никогда не бросим наших мужей, — говорит Памела, обращаясь к Аманде. — И если захотим чего-то новенького, то просто пойдем и сделаем вместе подтяжку лица.

— Начнем с глаз, а потом посмотрим, — рассудительно уточняет Аманда и, повернувшись ко мне, спрашивает: — Теперь ты понимаешь, что Джош не в себе? Он целый год как на иголках. Я просто уверена, что он не имеет ничего против тебя лично.

Опять звучит музыка, и разговор о Джоше временно откладывается, поскольку перед нами вновь кружатся модели, соблазняя на очередные покупки.

— Ну как? Ты что-нибудь выбрала? — спрашивает Аманда, когда дефиле заканчивается.

— Мне все ужасно понравилось, — отвечаю я со смехом, — но это не имеет никакого значения.

— Почему же? — весело возражает Аманда. — Это и есть наш сюрприз. Мы договорились с пиар-представителем дома «Шанель», чтобы тебе предоставили платье для благотворительного шоу.

Памела с Амандой радостно смотрят на меня, ожидая моей реакции.

— Вы серьезно? Вам не нужно было это делать, но я все равно очень рада, — говорю я, предвкушая свою звездную ночь.

— Думаю, абрикосовое платье без бретелек будет смотреться на тебе потрясающе, если, конечно, оно тебе понравилось, — великодушно произносит Памела, обращаясь за поддержкой к Аманде. — Мы могли бы его тебе уступить.

— Нет, пусть оно останется вам, — отвечаю я. — Для меня любое платье от Шанель — предел мечтаний.

И это правда. Но я тут же задаюсь вопросом, не смогут ли они договориться еще и насчет туфель.


11


В среду утром среди пассажиров на железнодорожной станции Пайн-Хиллз я замечаю Дэна. С трудом пробравшись к нему сквозь толпу, собравшуюся в том месте, где предположительно открываются двери в вагон первого класса восьмичасового экспресса, хлопаю его по плечу:

— Привет, красавчик, часто ездишь этим поездом?

Двое мужчин, явно пребывающих в дурном расположении духа, недовольно поднимают головы от своих газет, раздраженные тем, что кому-то взбрело в голову шутить в столь ранний час да еще в непосредственной близости от них.

— Привет, Джесс, — равнодушно отвечает Дэн. Он стоит ссутулившись, лицо его кажется опухшим, взгляд — отсутствующим.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

Вместо ответа он рассеянно бренчит в кармане ключами от автомобиля, очевидно, уже забыв о моем существовании.

— Дэн, ты в порядке? — повторяю я свой вопрос, не на шутку встревожившись.

— Не совсем, — отвечает он.

— Что случилось? Я могу чем-нибудь помочь? Или хочешь поговорить?

Он молчит, потом произносит:

— Да, пожалуй.

В этот момент показывается поезд, и я начинаю проталкиваться сквозь толпу, надеясь занять два соседних места. Когда пассажиры окружают нас со всех сторон, Дэн берет меня за руку:

— Может, пойдем отсюда? У тебя есть время на чашку кофе?

— Ты не собираешься ехать на этом поезде? — удивленно спрашиваю я. Должно быть, проблема, которую он хочет обсудить, действительно серьезна. — Я хотела сказать, конечно. Разумеется.

В конце концов, будет еще экспресс в восемь семнадцать. Ну а если дело совсем уж плохо, то в восемь сорок одну. К тому же еще немного кофе — утром я выпила только две чашки — мне не повредит. В конце концов, это отличное мочегонное средство, а поскольку через несколько дней приедет Жак, мне просто необходимо избавиться от отеков.

Мы идем в «Старбакс», через дорогу от железнодорожной станции, и я заказываю латте с тоффи, но без шоколада, экономя таким образом пятьдесят калорий. Дэн берет маленькую чашку чая с бергамотом.

— Я ухожу от Люси, — сообщает он сразу же, как только мы садимся.

— Что?!

Он молчит, я ставлю кружку на стол и шершавой салфеткой вытираю с губ пену от латте. Пожалуй, надо было взять кофе с шоколадом, небольшая доза серотонина мне бы сейчас не помешала.

— Нет, ты этого не сделаешь. Это совершенно невозможно, — говорю я. — Ты никогда от нее не уйдешь. Ведь ты ее любишь.

— У Люси роман. О чем тебе, наверное, уже известно. Вероятно, я единственный человек на Земле, который был абсолютно не в курсе.

Я долго молчу, пока до меня не доходит, что дело сейчас не в том, знала я об измене Люси или нет.

— У многих людей бывают романы, — наконец говорю я. — Но из этого совсем не следует, что они должны разводиться. Иногда это просто сущий пустяк. Так, мимолетное увлечение, которое не имеет абсолютно никакого значения.

— Я понимаю, — отвечает Дэн, но по его виду этого не скажешь. Вряд ли он сейчас способен что-нибудь понять. Дэн в замешательстве смотрит на свой чай, явно недоумевая, как можно пить его через отверстие для соломинки.

— Если ты уйдешь, это будет полным безумием. — Потянувшись через стол, я снимаю крышку с его чашки. — Наверняка существует какое-то другое решение.

— Не думаю. По крайней мере не сейчас.

— Люси не сказала мне, что ты решил уйти, — говорю я, удивленная тем, что моя лучшая подруга забыла поделиться со мной такой потрясающей новостью.

— Так уж получилось. Мы проговорили всю ночь. Я обо всем узнал и просто поставил ее перед фактом. Я уже давно что-то подозревал, но закрывал на это глаза. Но раз она так себя ведет, раз она меня разлюбила… Тогда, черт возьми, между нами все кончено.

— Но Люси тебя любит, — твердо говорю я. — Я видела вас вместе на научной выставке, помнишь? Вы казались такими счастливыми! Из-за детей… и не только… Мне тогда пришло в голову, что после стольких лет вы все еще влюблены друг в друга.

— Были влюблены. Пожалуйста, говори об этом в прошедшем времени. Что касается детей, то здесь у нас все в порядке. Но Люси говорит, что ей не хватает романтики. Всплеска эмоций. Ей каждый день хочется чего-то нового. А со мной она этого не получает.

— Она прямо так и сказала?! — изумленно спрашиваю я, не ожидавшая подобной жестокости даже от Люси.

— Ну, не сразу. Вначале она просила прощения и говорила, что любит меня. Но я этому не верю. Если любишь своего мужа, не будешь трахаться с кем попало. Потом она пыталась мне все объяснить. Как будто это можно объяснить. Она устала. Ей стало скучно. Мы слишком давно женаты, дети скоро уедут. Словом, говорила все, что обычно говорят в таких случаях. Но я совершенно не собираюсь играть роль страдающего мужа.

— Может, это просто такой период. Не очень счастливый, конечно, но ведь он когда-то закончится. Вы просто должны его пережить. Вы с Люси справитесь со всем этим.

— Я вообще не уверен, что мне хочется с этим справляться. — Голос Дэна звучит вызывающе. — Все это произошло не за одну ночь. Наши отношения не ладились уже несколько месяцев. Она от меня отдалялась. Я на работе, она на работе. Мы и говорили-то лишь о том, какой университет выбрать для близнецов. Если честно, то последний раз нам по-настоящему было хорошо в 1997 году, на Кони-Айленде.

— Вы были на Кони-Айленде? — Я на мгновение забываю обо всем, представив себе Люси с хот-догом в руке — пусть даже и без кислой капусты, — катающейся на «Циклоне».

— Да, один раз.

— Но это же опасно. А вот я никогда не была в Бруклине.

— Никогда? — Дэн тоже на минуту забывает о своей беде. — Постой, разве мы не ходили все вместе на концерт Лу Рида в БМА?

— Это было в Бруклине?

— В Бруклинской музыкальной академии, — подтверждает Дэн, впервые улыбнувшись. — Помнишь, мы шли через мост? Это был Бруклинский мост.

— Ну, во всяком случае, я этого не знала, — защищаюсь я. — А ведь правда, вечер был потрясающий. И всего-то прошло два года.

Дэн грустно кивает, его лицо вновь мрачнеет.

— Да, у нас были и хорошие времена. Слава Богу, остались видеозаписи. Но не думаю, что нас с Люси ждет потрясающее будущее. Если ей хочется жить своей жизнью, что ж, тогда я буду жить своей. С романтикой и всплесками эмоций. Посмотрю, как ей это понравится.

— Ей это не понравится. А в тебе сейчас говорит обида. Не принимай поспешных решений, подожди немного.

— Ладно, — ворчит Дэн, — так и быть, позвоню риэлтору после обеда.

Я слышу, как у меня в сумке звонит телефон. Наверняка это другая сторона конфликта — Люси, которая, должно быть, расстроена еще больше, чем Дэн. Что ж, для него я сделала все, что могла, и теперь готова прийти на помощь другим. Баулдер, Дэн, Люси… Если у меня появится еще хоть один клиент, власти штата Нью-Йорк заставят меня оформить лицензию консультанта по семейным проблемам.

Дэн смотрит на свой «ролекс» — подарок Люси ко дню рождения. Наверное, теперь он выбросит эти часы, заменив их символом своей новой жизни, полной приключений. Скорее всего это будет хронометр от «Таг Хоэр», показывающий время в шести зонах, высоту над уровнем моря, если вы поднимаетесь в горы, и глубину подводой — если погружаетесь с аквалангом в морскую пучину. Это ему, несомненно, пригодится, поскольку его ждет еще множество взлетов и падений.

— Может, поедем на следующем поезде? — спрашиваю я Дэна, приканчивая латте: мне не терпится позвонить Люси.

— Нет, езжай одна, — отвечает он, вновь накрывая свой чай крышкой, — а мне что-то не хочется. Пожалуй, возьму выходной.

— Выходной? Это на тебя не похоже. Что ты собираешься делать?

— Все, что захочу. Буду брать пример с Люси. Правда, пока еще не знаю, чего именно мне хочется.

Из поезда я звоню Люси и сообщаю, что только что была с Дэном в «Старбаксе». Подруга явно чувствует облегчение от того, что ей не придется сообщать мне неприятную новость.

— Я так расстроена, что все утро ела голубику и ативан.

— Ативан? У тебя что, опять разыгралась аллергия?

— Нет, средство от аллергии называется кларитин. Хотя, пожалуй, его тоже стоит принять — что-то у меня нос заложило.

— Наверное, это оттого, что ты плакала, — предполагаю я.

— Да, правда, скорее всего от этого. Что же тогда принять?

— Не знаю. А от чего помогает ативан?

— Это бензодиазепин, — любезно поясняет Люси, как будто мне это что-то говорит.

— А… — неуверенно тяну я.

— Я точно не знаю, от чего он. Трейси дала его мне вместе с диет-колой. Сказала, что всегда принимает это, когда я на нее кричу. Он вроде бы успокаивает и снимает напряжение.

— А при чем здесь голубика? — Похоже, так мы никогда не доберемся до Дэна.

— Это посоветовал Аткинс.

— Я думала, Аткинс рекомендует есть чизбургеры без хлеба.

— Видишь ли, в последнее время очень многие предпочли ему программу «Уэйт уочерс», поэтому ему пришлось добавить голубику, чтобы сохранить конкурентоспособность.

— Когда он добавит мороженое, я, пожалуй, к тебе присоединюсь.

Люси вздыхает:

— Пожалуй, ты права. Черт с ним, с Аткинсом. Может, встретимся и поедим мороженого сразу же, как ты приедешь в город?

— Это будет в девять сорок две.

— Отлично, — соглашается Люси, наплевав на свою диету, из-за чего я прихожу к выводу, что она, вероятно, немного не в себе.

И точно, войдя в кафе, расположенное по адресу: улица Серпендити, дом три, я вижу подругу, сидящую перед огромным сливочным мороженым-сандэ.

— Это называется «Кухонная мойка», — сообщает Люси. — Заказать тебе такое же? — Она опускает ложку в вазочку, зачерпывает огромное количество мороженого с карамельным сиропом, кусочками банана, взбитыми сливками, орехами и мараскиновой вишней, и отправляет все это в рот.

— Боюсь, мне не съесть целую «мойку», — дипломатично отвечаю я. — Может, ты со мной поделишься?

Люси смотрит на свое мороженое, очевидно, решая, сможет ли уступить мне хоть ложечку, и говорит:

— Нет, лучше я закажу тебе новую порцию. Боюсь, свою мне придется съесть самой. Во всяком случае, это действует лучше, чем ативан.

А может, она просто наконец кое-что поняла? В том числе и то, что натворила?

— Дэн казался очень расстроенным, когда ты с ним говорила? — спрашивает Люси. — Он угрожал, что бросит меня, но я уверена, он этого не сделает. — Она зачерпывает еще мороженого, потом кладет ложку на блюдце. — А все этот дурацкий «Ле Ретрит». Они во всем виноваты. Говорили, что строго следят за соблюдением конфиденциальности. А на самом деле оказались компанией идиотов. Можешь себе представить? Нас зарегистрировали в одном номере под нашими настоящими именами, и, казалось бы, нетрудно догадаться, что Хантер Грин вовсе не «мистер Бэлдор».

— Мистер Бэлдор? — переспрашиваю я, чувствуя, как у меня начинает кружиться голова. — И что же случилось?

Люси слизывает с ложки немного сиропа и вздыхает:

— Хантер забыл в номере свои часы, а какой-то придурок решил отослать их в Пайн-Хиллз — мистеру Бэлдору. Дэн открыл бандероль, думая, что она адресована ему, и обнаружил там «ролекс» Хантера. Тот самый, который я подарила ему на день рождения, с надписью на крышке: «Хантеру от Л. с объятиями и поцелуями».

— Люси, ты в своем уме? Ты что, купила Дэну и Хантеру одинаковые часы?

— «Ролекс» Хантера я отнесла на расходы телекомпании, — отмахивается она. — Ему ведь придется появляться в нем перед камерой.

— Ты хоть понимаешь, что это непорядочно? Нельзя покупать одинаковые часы мужу и любовнику, — говорю я так, словно имею хоть какой-то опыт в подобных вещах.

— Знаю, — мрачно говорит Люси. — Если бы только можно было все исправить! Тогда я обязательно подарила бы Хантеру «Баум и Мерсье».

— Люси, у тебя серьезные неприятности. — Я решаю сразу перейти к делу.

— Дэн очень злится?

— Да, очень. И, знаешь, его угроза уйти от тебя показалась мне вполне реальной.

— Хантер пообещал, что женится на мне, — заявляет Люси. — Это первое, что он сказал сегодня утром, когда я сообщила ему о случившемся. Или нет, второе. Вначале он порадовался, что часы все-таки нашлись.

— Ты считаешь, что брак с Хантером — наилучшее решение? — потрясенно спрашиваю я.

— Нет, на самом деле я не хочу выходить за него замуж. Но кто знает? Если Дэн и дальше будет так же невыносим, придется воспользоваться этой возможностью. Странно, правда? Я думала, мой муж меня любит, а вон как все получилось. — Зачерпнув ложкой мороженое, она долго держит ее в руках, после чего все же отправляет в рот. Потом зачерпывает еще одну. И еще.

— Люси, осмелюсь заметить, что это ты изменила Дэну, а не он тебе. Тебе не приходило в голову, что он мог решить, будто ты его тоже не любишь?

— Не смеши меня. Мы женаты целую вечность. Он прекрасно знает, что я его люблю. Я говорила ему об этом каждый день. Ну, пусть и не каждый, но он знает.

От этого разговора у меня начинает болеть голова. Видимо, идея стать консультантом по семейным проблемам все же не так хороша, как показалось вначале.

— Люси, ты должна понять, что все очень серьезно. Не делай вид, что это какой-то пустяк, вроде незакрытого тюбика зубной пасты. Дэн говорил, что после обеда будет звонить риэлтору, а ты сидишь тут и занимаешься самолечением.

— Не драматизируй, я приняла всего одну таблетку ативана.

— Я говорю не о пилюлях, а о мороженом. Того, что ты съела, достаточно, чтобы отправить в больницу всех защитников «Питсбург стилерс» в полном составе. А тебе, похоже, наплевать. Еще два дня назад ты бы устроила себе трехмильную пробежку, если бы по ошибке съела одну апельсиновую карамельку.

— Хорошо, вечером буду бегать, — апатично говорит Люси, судя по всему, не поняв ничего из того, что я сказала. — Как бы то ни было, я не хочу больше об этом говорить. Лучше развесели меня. Расскажи мне что-нибудь хорошее. Как у тебя с Жаком?

Я вздыхаю:

— Не знаю, насколько это тебя развеселит. В следующую пятницу мы с Жаком отправляемся в Вермонт, где будем жить на каком-то потрясающем постоялом дворе.

— Жак собирается в Вермонт? — восклицает Люси, действительно оживившись. — Разве он не знает, что там коровы?

— Он считает, что это будет очень романтично, — смеюсь я. — Мы уедем так далеко, что нам не надо будет думать ни о чем, кроме нашей любви.

— Он сделал прививки?

— Да. От малярии, тропической лихорадки, лептоспироза и коровьего бешенства — на всякий случай.

— Когда же я с ним познакомлюсь? Ведь мы собирались как-нибудь поужинать вчетвером. Я помню, Дэн что-то говорил об этом.

Похоже, мороженое заморозило ей мозги. Интересно, как это мы сможем поужинать вчетвером, если еще не ясно, будет ли у Люси пара?

— Ты обязательно с ним познакомишься, — неопределенно обещаю я. — Кстати, в свете последних событий, ты сможешь взять к себе Джен на эти выходные? Наша договоренность остается в силе?

— А почему нет? — флегматично спрашивает принцесса Самоотречение. Нет, королева, потому что если уж Люси за что-то берется, то делает это лучше всех. — Послушай, — вздыхает она, — тебе пора идти. Ты уже и так слишком долго со мной нянчишься. Наверняка у тебя есть и свои дела. — Она уныло смотрит на огромную вазу, стоящую перед ней на столе. — А мне предстоит одолеть еще по крайней мере четыре тысячи калорий.

— Что ж, желаю тебе приятно провести время, — говорю я. — И смотри, не сдавайся. Я слышала, что тот, кто съест одну «Кухонную мойку», вторую получает бесплатно — за счет заведения.

В последний раз, когда я ездила в Вермонт, я провела в автомобиле шесть часов, дважды останавливалась, чтобы зайти в грязный туалет, заплатила штраф за превышение скорости и залила свои белые шорты шоколадным коктейлем «Рой Роджерс», пытаясь затормозить перед двумя канадскими гусями, неторопливо переходившими дорогу. И мне даже не с кого было взыскать ущерб. В самом деле, на кого я могла подать в суд? На Канаду? Матушку Гусыню? Или на «Рой Роджерс»? Я успокаивала себя тем, что теперь шорты выглядели даже стильно — белые с коричневыми пятнами.

Теперь же я сижу, прижавшись к Жаку, в вертолете и с высоты шести тысяч футов смотрю из иллюминатора на расстилающиеся внизу горы, извилистые реки и, конечно же, стада коров. Мне очень нравится Вермонт. Или, может быть, мне нравится, что мы с Жаком не переставая целуемся и ласкаем друг друга на протяжении всего часового полета? Когда мы приземляемся, я умудряюсь вылезти из-под вращающихся лопастей с неповрежденной головой, хоть и с немного растрепанными волосами. Мы идем прочь от вертолета, Жак обнимает меня за плечи, словно защищая от окружающего мира, и я чувствую себя героиней фильма сороковых годов, увезенной Кэри Грантом[58 - Кэри Грант (настоящее имя Арчибалд Лич; р. 1904) — американский киноактер. Снимался в комедийных и детективных фильмах 1930–1940-х гг.].

Гостиница «Брэдфорд-инн» тоже напоминает делегацию из старого фильма, правда, относящегося уже к другой эпохе. Похоже, ее отделкой руководила Бетси Росс[59 - Бетси Росс (1752–1836), — по легенде, в 1776 г. изготовила для Дж. Вашингтона первый американский звездно-полосатый флаг.], а модернизацией — Теренс Конран. В нашем номере стоит огромная антикварная латунная кровать, вместо кружевного покрывала ручной работы застланная вполне современным ватным одеялом с геометрическим рисунком. Рядом с кроватью — уютный старинный лоскутный коврик, положенный на мягкое напольное покрытие, занимающее все пространство от стены до стены. На огромном комоде розового дерева эпохи первых поселенцев установлен телевизор с плоским экраном, DVD-плейер и аудиосистема «Боус», все с пультами дистанционного управления, лежащими на тумбочках по обе стороны от кровати. Вот еще одна проблема современности: как можно одновременно управлять двумя пультами?

Но Жаку, чтобы контролировать ситуацию, не нужен пульт. Едва за нами закрывается дверь, как он загоняет меня в угол.

— Наконец-то, — говорит он, целуя меня и настойчиво прижимаясь ко мне всем телом.

Я роняю кашемировый кардиган, который держала в руках, и обнимаю Жака за талию, отвечая на его поцелуи. Но у обычно неторопливого Жака сегодня как будто включили режим перемотки. Не тратя зря времени, он стягивает с меня футболку и жадно набрасывается на мои груди.

— Я хочу заняться с тобой любовью прямо здесь, — говорит он, расстегивая ремень и подталкивая меня к стене.

Что ж, ладно. Это даже интересно. Но я бы не прочь еще немного разогреться. Может, он считает, что час поцелуев в вертолете — вполне достаточная прелюдия? Но ведь это было в воздухе. Разве с изменением высоты над уровнем моря не следует начинать все сначала? Но лучше перестать об этом думать и просто перейти к делу.

Жак стоит передо мной, уже совершенно обнаженный и, несомненно, готовый действовать. Я нахожусь в двух шагах от него.

— С тобой все в порядке, дорогая? — спрашивает он.

Я решаю, что ответ «нет» покажется ему слишком сложным. Почему бы и не заняться любовью прямо сейчас, если ему так хочется? Ну и что, что у меня не будет оргазма? Впереди еще целые выходные, придет и моя очередь. К тому же я где-то читала, что секс в положении стоя хорошо укрепляет четырехглавые мышцы.

Жак, похоже, не замечает, что я нахожусь на другой волне, и уже через несколько минут содрогается от наслаждения. Я не имитирую оргазм, просто издаю удов летворенные возгласы, искренне радуясь тому, что он получил удовольствие.

— Это было удивительно, правда, дорогая? — спрашивает он, нежно гладя мою щеку.

— Да, — шепчу я в ответ, не спуская глаз с кровати и представляя, как было бы здорово просто полежать в его сильных объятиях под этим одеялом.

Но очевидно, наши биологические ритмы сегодня не совпадают, потому что у Жака совсем другие намерения.

— Знаешь, — говорит он, отстраняясь от меня и направляясь в ванную, — у меня есть идея. Почему бы нам не покататься на лодке?

На лодке? А может, просто полежать на кровати? Я с вожделением оглядываюсь на мягкое одеяло, на котором, по всей видимости, в ближайшее время не появится ни морщинки. Может, мы с Жаком оба стареем? Мне нужно слишком много времени, чтобы достичь соответствующего настроя, а ему необходима передышка перед вторым раундом. Раньше секс со мной был единственным занятием, которое его интересовало, теперь же он лишь один из пунктов в длинном списке дел.

Жак быстро натягивает шорты — конечно, от «Нотика», поскольку мы собираемся кататься на лодке, — а я иду в огромную ванную, чтобы быстренько принять душ.

— Только не очень долго! — кричит он, лишь только я успеваю намылиться.

— Куда мы так спешим? — интересуюсь я.

— Боюсь, что река пересохнет, — шутит он в ответ.

Когда мы подходим к навесу для лодок, у нас еще очень много времени. Воды в реке тоже вполне хватает, и Жак волочит к берегу двухместное каноэ.

— Прыгай, — приказывает он, бросив на дно два весла и подавая мне руку.

Я неуклюже залезаю в лодку и усаживаюсь на переднем сиденье.

— Встань на колени, — командует Жак.

Ну и ну! Я только-только приняла душ, а он уже собирается вновь заняться сексом.

Однако Жак обходит корму, объясняя, что я должна присесть, чтобы лодка удержала равновесие. Решительно оттолкнув каноэ от берега, он некоторое время бежит по щиколотку в воде, потом запрыгивает внутрь.

— Ты умеешь грести? — спрашивает он и подает мне одно весло, а сам берет другое. После шестидесятисекундного урока гребли Жак напоминает мне, что именно он будет задавать темп, поскольку сидит на корме, а я должна под него подстраиваться. Что ж, весь сегодняшний день я только этим и занимаюсь. — Раз-два, раз-два! — отрывисто командует он.

Мне удается выдерживать темп, и лодка, мягко рассекая волны, быстро летит вперед. Пожалуй, мне даже нравится грести. Но через несколько минут мои нетренированные руки начинают болеть, и становится все труднее удерживать весло. Но это, похоже, никак не влияет на скорость движения лодки.

— Ты можешь отдохнуть, mon amour! — кричит Жак сзади. — Я прекрасно справлюсь один. Позволь мне позаботиться о тебе.

Прекрасная мысль. Я потягиваюсь, наслаждаясь теплом ясного дня, отражением солнца в воде и видом покрытых зеленью гор, величественно возвышающихся на заднем плане. Мы блаженно отдаемся быстрому течению, и волны мерно плещутся об алюминиевые борта лодки. Глядя на проплывающий мимо берег с высокими кленами, раскинувшимися вдали лугами и порхающими над всем этим великолепием крохотными птицами, я вдруг понимаю, как хорошо, когда за спиной у тебя — сильный мужчина, указывающий дорогу.

Я закрываю глаза, чтобы насладиться прекрасными мгновениями. Какой легкой может быть жизнь женщины, если у нее есть партнер! Человек, на которого можно положиться. Мои мысли начинают путаться, и тут вдруг раздается громкий всплеск, и каноэ резко бросает в сторону.

— Что?.. — Я оборачиваюсь и вижу Жака, быстро плывущего рядом с лодкой.

— Вода просто потрясающая! — кричит он. — Не смог удержаться. Но ты не беспокойся, я немного поплаваю и сейчас же вернусь.

Вот он, человек, на которого я собиралась положиться…

Решив, что смогу догнать Жака, я опускаю весло в теперь уже неподвижную воду. Однако вместо того чтобы двигаться вперед, лодка почему-то разворачивается влево. Неужели меня ничему не научили в лагере «Непакавани»? Похоже на то. Я погружаю весло в воду с другой стороны, и нос лодки описывает полукруг вправо.

Чертов Жак! Почему он бросил здесь меня одну?

Ну ничего, я вполне могу справиться сама. Я напрягаю мышцы, выравниваю лодку, и, к моему огромному удивлению, она движется вперед. Я вновь обретаю уверенность в себе и начинаю напевать попурри из песен, посвященных прогулкам на воде: «Майкл, греби к берегу», «Мост над бурной рекой» и «Ниже по течению я пристрелил свою крошку». Последняя композиция наводит меня на мысль о том, что я сержусь на Жака больше, чем готова это признать. Течение усиливается, и грести становится легче. Прямо по курсу я замечаю скалы, но мне удается проскочить мимо. Да я просто молодец! Небольшой водоворот впереди не кажется мне опасным, но на всякий случай я меняю направление движения лодки.

Внезапно каноэ ударяется о скалу, и тут же раздается металлический скрежет, от которого у меня останавливается сердце. Лодку подбрасывает, и она переворачивается вверх дном.

Становится абсолютно темно: я оказываюсь в воде и начинаю бешено колотить руками и ногами, как за путавшаяся в сетях выдра. Вода заливает мне рот и нос, и я не сомневаюсь, что мои легкие вот-вот лопнут. Неужели я сейчас утону? Так быстро? Моя нога застряла между камней, и мне никак не удается ее вытащить. Да, я определенно тону, хотя вся прожитая жизнь почему-то не проносится у меня перед глазами. Я знаю, что не должна поддаваться панике, но абсолютно неспособна взять себя в руки. Кажется, именно так погибла Мерил Стрип в «Бешеной реке»? Нет, она не могла погибнуть. Это был ее единственный удачный фильм.

Подавшись немного вниз, я с силой, которой никогда в себе не подозревала, отталкиваюсь от скалы и вытаскиваю из расселины ногу. Но в следующую секунду с ужасом понимаю, что потеряла всякую способность ориентироваться и совершенно не представляю, где верх, а где низ. Тем не менее я барахтаюсь изо всех сил, стремясь выбраться туда, где, как мне кажется, и есть поверхность воды. Но и здесь не видно неба и солнца — одна кромешная тьма. Я поднимаю руку вверх и чувствую, что она ударяется о металл. Слава Богу, опасность миновала! Сделав глубокий вдох, я ныряю, чтобы выплыть из-под лодки, как вдруг чувствую, что две сильные руки хватают меня за талию и тянут назад. Должно быть, это Жак пытается меня спасти, только почему он так странно это делает? Я пытаюсь освободиться, но чем сильнее вырываюсь, тем крепче он меня держит.

Теперь я действительно вижу всю свою жизнь: она быстро проносится у меня перед глазами. Черт, как же крикнуть ему под водой, чтобы он меня отпустил? Некоторое время мы продолжаем бороться — он тащит меня к себе, я вырываюсь, — и наконец оба выныриваем на поверхность, кашляя и отплевываясь.

— Слава Богу! — кричит Жак, обхватив, как рекомендует Красный Крест, мою грудную клетку, и тянет за собой мое пропитанное водой тело. — Берег совсем рядом. Держись. Осталось всего deux minutes[60 - Две минуты (фр.).].

Берег? А как же лодка? В какое-то мгновение я замечаю каноэ, все еще перевернутое вверх дном: течение уже унесло его на приличное расстояние.

Мы выходим на песчаный берег, и я произношу свои первые после того, как разыгралась трагедия, слова.

— Мои босоножки от Стефании Келайан! — пронзительно кричу я, глядя на Жака. — Я купила их специально для этой поездки! Почему ты не спас их?

— Я спасал тебя, — обиженно отвечает он. — Я спас тебе жизнь. Разве я не твой герой?

Я смотрю на свои босые, лишившиеся босоножек, исцарапанные ноги. Разве справедливо обвинять во всем Жака? Хотя с какой стороны посмотреть. Кто оставил меня в лодке одну?

— Что же нам теперь делать, мой герой? — спрашиваю я, глядя на реку слева от нас и на густой лес — справа.

— Плыть слишком далеко, поэтому пойдем пешком. Marchons[61 - Идем (фр.).], — отвечает он, направляясь к деревьям.

Я следую за ним, и мы гуськом пробираемся сквозь густые заросли кустарника. Я промокла до нитки и продрогла до костей. Наверное, нужно было снять футболку, но я пока не готова предстать перед Жаком в одном купальнике. Хоть он и видел меня обнаженной, когда мы занимались любовью. Может, если бы мне удалось еще немного похудеть, он предложил бы понести меня на руках?..

Мы идем очень долго, наверное, несколько миль, и наконец в просвете между деревьев видим луч света. Счастливая, я направляюсь к залитому солнцем полю — и цивилизации.

— Дом! — радостно кричу я и, спотыкаясь, бегу вперед, но тут же останавливаюсь перед колючей проволокой, за которой мирно пасутся — кто бы вы думали? Правильно, знаменитые вермонтские коровы. Белые, с коричневыми пятнами, совсем как мои шорты, облитые шоколадным коктейлем.

— Не подходи слишком близко, такие ограды обычно под напряжением, — со знанием дела предупреждает Жак.

Интересно, когда это мой герой успел превратиться в фермера Джека? Он идет рядом со мной, в нескольких футах от колючей проволоки.

— Смотри, — обрадованно восклицает он, — этот участок немного приподнят, и мы сможем под ним проползти! На животе.

Если бы мой живот был таким же плоским, как у него! Есть и еще одна проблема: моя довольно объемистая попа. Но Жак уже лежит на земле и через мгновение быстро, как змея, проскальзывает под проволокой. Не услышав шипения, я готовлюсь последовать за ним. Я поджимаю ягодицы и втягиваю живот, как меня учили в клубе «Лоте-Берк». Инструктор по фитнесу всегда говорила, что хорошая осанка продлевает жизнь, хотя, конечно, даже не представляла себе, насколько справедливы ее слова.

Миновав опасную преграду, я гордо выпрямляюсь и тут же обнаруживаю следующую — стадо коров, идущих прямо на нас.

— Снимай шорты! — кричу я Жаку. — Быстрее!

— Только не здесь, дорогая, — отвечает он, беря меня за руку. — Подожди, пока мы вернемся в гостиницу.

— Сними же их! Они красные! — в отчаянии повторяю я, дергая его за резинку. — Сними сейчас же. Коровы нас забодают.

— Non, non, mon petit chouchou, — бормочет он, ероша мои мокрые волосы и целуя меня в нос. — Коровы — это женщины. Они послушные. Бодаются только быки.

«Послушные? Я тебе покажу «послушные»!» Тем не менее известие о том, что коровьи особи женского пола не убивают людей, немного меня успокаивает.

Но через секунду мне в голову приходит новая мысль.

— А откуда ты знаешь, что среди них нет быка?

— Быки с коровами никогда не пасутся вместе. Они встречаются, только когда спариваются. Иначе быки делаются очень агрессивными.

Еще бы.

Мы отгоняем любопытное стадо и осторожно пробираемся между коровьими лепешками.

Да, чертовски приятно. Я вся в крови и грязи, да еще, наверное, от меня несет коровьим навозом, который, несомненно, является афродизиаком, — иначе почему Жак выбирает именно этот момент, чтобы крепко прижать меня к себе и поцеловать в губы?

— Знаешь, ma petite, ты права. Давай займемся любовью прямо здесь.

— На пастбище? Но ведь мы заплатили за номер. — Я отрицательно мотаю головой. — К тому же тебе не кажется, что на сегодня острых ощущений уже достаточно?

— Ощущений? Каких ощущений? — Жак удивленно поднимает брови, и я уверена, что он надо мной смеется.

— Я чуть не утонула, — мрачно отвечаю я. — Нас могло убить током. И еще неизвестно, что на уме у этих коров.

Жак начинает хохотать:

— О Боже, все это было не опаснее, чем — как это называется? — поход бойскаутов!

Что ж, раз мой бойскаут всегда ко всему готов, тогда почему бы нет? Сияет солнце, мычат коровы, и он уверен, что я была права насчет его красных шорт. Поэтому они падают на траву.

Ночью, после нашей обычной пенной ванны, я наконец забираюсь под стеганое одеяло и кладу голову Жаку на плечо. Я все ему простила. Два оргазма, бутылка «Вдовы Клико» и ужин при свечах помогли мне это сделать. Мы уже засыпаем, как вдруг раздается резкий звонок, от которого я испуганно поднимаю голову.

— Что это, пожарная тревога? — спрашиваю я, еще не решив, что делать — волноваться или злиться. Я-то думала, все сегодняшние приключения уже позади.

— Нет-нет, это просто мой мобильный телефон, — отвечает Жак, вылезая из кровати. Он смотрит на определитель номера, отходит в дальний конец комнаты и, понизив голос, шепчет в трубку: — Bonjoure, ma cherie.

Так, похоже, меня ждет еще одно приключение. Только не такое, на какое я рассчитывала. Я поворачиваюсь на другой бок и делаю вид, что сплю.

— Qui, Vermont est tres belle. J' ai vu les vaches aujourd'hui.

Сегодня он видел коров. Ну, это звучит не слишком романтично.

— J'ai nage, aussi.

Совершенно верно, он ходил купаться. Но кого это так интересует? Сестру? Секретаршу? Или подругу? Тогда это какая-то другая подруга, не я.

Он разговаривает еще несколько минут, но беседа не становится интереснее. Разве только в самом конце, когда он произносит:

— Je reviens tout de suite.

Что означает: он скоро вернется. И наконец после долгой паузы Жак добавляет:

— Moi aussi.

«Я тоже»? Что — тоже? Это дурной знак. Жак вновь забирается в постель, обнимает меня и гладит мои волосы:

— Извини, ma petite. Пришлось обсудить одно незаконченное дело. Прости, что побеспокоил тебя.

Насколько серьезно мне следует беспокоиться? Пока не знаю, но должна узнать.

— Кто это был? — Я внимательно смотрю ему в глаза. — Ничего, что я спрашиваю?

— Конечно, ничего, — отвечает Жак, нежно целуя меня в шею. — Ты можешь задавать любые вопросы. И я на каждый из них отвечу. Я хочу, чтобы ты была счастлива, поэтому между нами не должно быть секретов. Bien?

Bien, думаю я с таким облегчением, что сразу же засыпаю. И, только проснувшись, понимаю, что он так и не ответил на мой вопрос.


12


— Ты одна?

Это звонит Люси — в полночь с воскресенья на понедельник. Она, как «Уолмарт», функционирует круглосуточно. Хотя в данный момент находится не в Лос-Анджелесе.

— Да, одна. А что? — спрашиваю я, убавляя звук аудиосистемы. Теперь, став близкой подругой Баулдера, я считаю себя слишком продвинутой для Джея Ленно и слушаю Джона Стюарта.

— Я разыскиваю Дэна, — озабоченно говорит Люси. — Ты не знаешь, где он?

— Здесь его нет, — отвечаю я — на тот случай, если Люси интересует именно это.

— Не сомневаюсь. — Ее голос звучит так высокомерно, что мне вдруг становится обидно. А действительно, почему это Дэн не может быть у меня? Что, я недостаточно хороша для него?

— Вчера ночью Дэн не пришел ночевать, — продолжает Люси. — Я просто с ума схожу, а он даже не позвонил. Вдруг он попал в аварию?

— Но он почти не пользуется автомобилем, — замечаю я. — Всегда ездит на поезде.

— Тогда, может, попал под поезд. Или наступил на «третий рельс». Если не это, то что еще могло с ним случиться?

У меня много ответов на этот вопрос, но большинство из них Люси наверняка не понравятся.

— А может, он просто решил некоторое время побыть один, чтобы все хорошенько обдумать?

— Для этого у него есть кабинет, — отвечает Люси с заметным раздражением. — Он всегда там отдыхает. В прошлом году я отделала его в терракотовых тонах. Получилось очень стильно и мужественно. К тому же у него есть собственное кресло работы Германа Миллера — подлинник.

— Мне оно всегда нравилось.

— Знаю. У тебя есть такое же.

— Нет, у меня копия. Зато я сэкономила две тысячи долларов: ведь между ними, в сущности, нет никакой разницы.

— Разница есть. Я просто не рассмотрела твое как следует. Во всяком случае, подлокотники всегда отличаются, — заявляет Люси, испытывающая одновременно тревогу за Дэна и желание доказать свою правоту. — Но все же как ты думаешь, с Дэном ничего не случилось? Его нет в офисе, он не отвечает по мобильному. А сейчас уже полночь. Неужели ему наплевать, что я беспокоюсь?

Вероятно, чувства Люси для него в данный момент не самое главное. Если я не ошибаюсь, всегда практичного Дэна сейчас куда больше волнуют непрерывно повышающаяся стоимость квартир на Манхэттене и отсутствие чистых носков на завтра. Похоже, он справился с передозировкой эмоций, полученной несколько дней назад, и теперь готовит план действий. Интересно каких.

— Я уверена, что с ним все в порядке, — говорю я. Однако мне и самой хотелось бы узнать, где он сейчас. В клубе «Кошки»? Устроился на скамейке в Центральном парке с бутылкой джина? На Дэна это не похоже. Думаю, сейчас он ворочается на диване в своем офисе.

— Хоть бы кто-нибудь ему сказал, что это не лучший способ меня вернуть, — ворчит Люси. — Но если ты сейчас одна, значит, Жак не у тебя? Почему?

— Ему пришлось улететь в Вашингтон на какую-то деловую встречу. Он вернется в эти выходные. Но на этот раз мы обойдемся без коров и каноэ.

— Хочешь преподнести ему сюрприз, когда он вернется? — спрашивает Люси. — Мы могли бы сделать из тебя настоящую красавицу.

Значит, я недостаточно хороша не только для Дэна, но и для Жака. Непонятно, как мне вообще разрешают выходить из дома.

— Не знала, что так плохо выгляжу.

— Я совсем не это имела в виду! — спохватывается Люси. — Просто теперь, когда нам уже исполнилось сорок — ненавижу эту цифру! — мы должны быть реалистками. Протянуть природе руку помощи, так сказать.

— Ей прекрасно удается и самой приглядывать за деревьями, цветами и горой Рашмор, — отвечаю я. — Неужели она потерпела неудачу только со мной?

— Дорогая, природа не трудилась над горой Рашмор. Этим занимались президенты. Видишь, даже горам необходима помощь. Небольшая шлифовка зубилом, воздействие холодной температуры, пара небольших взрывов время от времени…

Я вздыхаю. Сколько можно говорить об одном и том же!

— Я никогда не соглашусь на ботоксные инъекции, — напоминаю я Люси. — И уж точно больше ни за что не пойду к твоему пластическому хирургу. Одной встречи с доктором Питером Пауло в его квартире было вполне достаточно, спасибо. Не думаю, что есть необходимость посещать еще и его офис.

— Да забудь ты о Питере! Я больше к нему не хожу, — отмахивается Люси, превращая доктора Пауло во вчерашний день — такой же, как Дженни Джоунс или Сьюзан Паутер.

Кстати, куда подевалась Сьюзан? Она исчезла быстрее, чем лишние фунты, от которых клиентки должны были избавиться с ее помощью.

— И кто же этот новый маг и чародей? — спрашиваю я. — Энни Салливан?

— Бери выше, — смеется Люси. — Доктор Херб Парнелл. Он издал книгу, которая будет иметь потрясающий успех. Называется «Игла молодости». Завтра состоится презентация. В меню — рогалики и ботоксные инъекции.

— Интересно. Лично я предпочитаю рогалики со сливочным сыром.

— Но ведь это так здорово! Сначала немного поедим, потом часок повеселимся, после чего Херб сделает всем участницам инъекции ботокса.

— Конечно, повеселимся. Потому что с таким лицом нахмуриться уж точно не удастся. Интересно, во сколько обойдется эта вечеринка с ботоксом и жидким кислородом?

— Никакого кислорода — мы ведь поедем в Коннектикут, — уверяет Люси. — А поскольку это будет презентация, то инъекции он сделает бесплатно. Кроме того, место проведения — загородный дом Далии Хаммершмидт. Тебе он очень понравится.

— Далия Хаммершмидт? Я думала, она клиентка доктора Пауло.

Мои слова произвели на Люси должное впечатление. Некоторое время она молчит, потом спрашивает:

— Откуда тебе это известно? Ты ведь ничего ни про кого не знаешь.

Меня переполняет чувство гордости. Пожалуй, я круче Лиз Смит! Во всяком случае, мне так кажется.

— Я никогда не раскрываю свои источники.

— О, я поняла! — быстро приходит в себя Люси. — Наверняка Питер на вашем свидании козырял именами знаменитостей — хотел произвести на тебя впечатление. Какая провинциальность! Он ведь из Нью-Джерси. Как раз по этой причине мы все отказались от его услуг. Ну и еще из-за слухов о том, что у Фарры Фосетт после инъекции не поднимается веко. Правда, я этому не очень верю.

Я вздыхаю:

— Ну а чем так хорош этот новый Мерлин? Только тем, что новый?

— У него самые новые препараты, — понизив голос, сообщает Люси. — Даже те, которые еще не рекомендованы к производству Администрацией по контролю за продуктами питания и лекарствами.

— Это, конечно, повышает к нему доверие. Правда, я всегда считала, что одобрение ФДА — не самая плохая вещь.

— Перестань, они слишком все затягивают. В нашем возрасте ждать десять лет, пока завершатся исследования, непозволительная роскошь. В конце концов, чем мы рискуем? Несколькими долларами.

— Или жизнью. По мне, так лучше жить с морщинами, чем умереть с безупречно гладким лицом.

— По крайней мере на своих похоронах мы будем выглядеть сногсшибательно, — со смехом говорит Люси. — Так что готовься. В три я за тобой заеду.

Люси подъезжает к моему дому в сверкающем серебристом кабриолете «Порше-911 Каррера». На ней огромные солнцезащитные очки, голова повязана черным шарфом.

— Не думала, что поеду в Коннектикут с Грейс Келли, — говорю я, открывая дверцу и неуклюже плюхаясь на низкое сиденье. — Откуда такая роскошь?

— Хотела купить «мерседес», но он показался мне слишком чопорным. А у этой крошки потрясающий акселератор. — Люси рывком трогается с места.

— Но почему именно серебристый?

— Тебе этот цвет кажется избитым? — усмехается Люси, обгоняя вытаращившихся на нас юнцов в «хонде-аккорд». — Мне исполнилось сорок два, и я решила купить спортивное авто, чтобы доказать себе, что еще молода. Беру пример с мужчин. Ведь кризису среднего возраста сегодня подвержены представители обоих полов.

— А я-то думала, что для его преодоления достаточно одного средства: либо ты заводишь роман, либо покупаешь новую машину. Как тебе удалось сделать и то, и другое?

— Просто повезло, — отвечает она, любовно поглаживая рычаг переключения скоростей.

— Думаю, что, когда этот кризис наступит у меня, мне придется ограничиться татуировкой. Ну, может, еще перекрашусь в фиолетовый цвет. Поскольку никогда не умела водить машину с механической коробкой передач.

— Я тоже, — сознается Люси. — Но здесь можно пользоваться автоматом. Эта штука просто для вида.

— Не думаю, что Марио Андретти считает так же. — Я пытаюсь вытянуть затекшие ноги, но для этого в машине слишком мало места.

Люси выезжает на шоссе и сразу же перестраивается в левый ряд. Ветер бешено треплет мне волосы, и я безуспешно пытаюсь их пригладить. Люси сжимает губы, надавливает на педаль газа, и мы мчимся со скоростью восемьдесят миль в час.

— Решила немного полихачить? — спрашиваю я, хватаясь за сиденье.

— Извини, — отвечает она, сбрасывая скорость до семидесяти пяти миль. — Открой бардачок. У меня есть то, что тебе нужно.

— Надеюсь, это бронированный гоночный шлем.

Однако я не угадала: в отделении для перчаток лежит всего лишь еще один шарф. Он, конечно, не спасет мне жизнь, но все же это вещица от Гуччи.

К тому времени когда мы сворачиваем на 7-е шоссе, ведущее в Коннектикут, я уже начинаю получать удовольствие от бьющего в лицо ветра и завистливых взглядов, которые бросают на нас мужчины в практичных семейных седанах. Я чувствую себя самой крутой девчонкой в средней школе. Вот если бы только больные колени не напоминали мне о том, что вряд ли меня когда-нибудь включат в группу поддержки моей любимой баскетбольной команды.

Под рвущиеся из динамиков CD-проигрывателя аккорды «Металлики» мы въезжаем на кольцевую подъездную дорогу, ведущую к загородному дому Далии Хаммершмидт, и ловим одобрительный взгляд молодого камердинера, который, быть может, адресован вовсе не нам, а автомобилю. Люси выпрыгивает из машины и кидает парню ключи.

— Надеюсь, вы умеете пользоваться переключателем скоростей, — бросает она на ходу.

Мы проходим мимо безукоризненно подстриженной живой изгороди, над которой, вероятно, круглосуточно и без выходных трудится команда лучших японских садовников. Мне никак не удается добиться того, чтобы ветви моих деревьев не свешивались на соседний участок, а вечнозеленые кустарники в саду Далии имеют форму слонов и медведей. Когда мы оказываемся с другой стороны массивной резной входной двери, дворецкий вручает нам небольшой буклет. На украшенном причудливыми завитушками титульном листе значится: «Хаммершмидты в Версале». Ничего не понимая, я смотрю на Люси.

— Бальный зал Далии представляет собой точную копию Зеркального зала Версаля, — шепотом объясняет Люси. — Она решила, что раз уж он был достаточно хорош для Марии Антуанетты, то вполне подойдет и для нее.

Мы идем по нескончаемому холлу, пол которого выложен паркетом, а стены увешаны фамильными портретами. У Хаммершмидтов либо потрясающее родословное древо, либо знакомый торговец произведениями искусства. Когда мы наконец входим в бальный зал размером с футбольное поле, я испытываю самый настоящий шок. Видимо, на такой эффект и рассчитывала хозяйка. В отделке помещения преобладают белый цвет, золото и зеркала — как и в каждой квартире в Майами, в которой я бывала. Но в этом псевдофранцузском зале, помимо всего прочего, имеется не менее дюжины хрустальных люстр, свисающих с потолка, две дюжины позолоченных нимф, держащих в руках мерцающие канделябры, и внушительное число застекленных дверей и французских окон, над изготовлением которых компания «Пелла», по всей видимости, трудилась не меньше года. Далия скопировала даже красные бархатные ограждения, которые в Версале защищают позолоченные сокровища от жаждущих прикоснуться к ним туристов. Видимо, никто не сказал ей, что их установили через много лет после смерти Людовика XVI.

В противоположном конце зала Люси замечает редактора «Аллюра» и спешит к ней, чтобы обменяться впечатлениями о программе снижения веса. Начинается разговор о новейших достижениях в этой области. Вместо многочасовых изнурительных занятий на тренажерах в спортивном зале самая последняя методика предусматривает поднятие тяжести, сравнимой с весом небольшого грузовика, один или два раза в неделю. Только это нужно делать оч-чень, оч-чень медленно. Полная глупость, но, как ни странно, дает результат. Всего двадцать минут в неделю — и они обе выглядят как богини. Хоть и со спазмами мышц.

Я решаю что-нибудь съесть, но все, что мне удается найти в «Версале», — это несколько роллов из ветчины с инжиром и крохотный поднос сандвичей с огурцом. Далия наверняка очень богата, если может позволить себе не кормить гостей и при этом быть уверенной, что они не откажутся прийти на ее вечеринку.

И они, судя по всему, не отказываются. Оглядев зал, я убеждаюсь, что он полон знаменитостей или тех, кто считает себя таковыми. Среди присутствующих — ведущие «Фокс ньюс», несколько комедийных актрис, чрезвычайно популярных в семидесятые, и дама, рассказывающая о погоде на местном телеканале. Казалось бы, такие люди должны делать инъекции ботокса в конфиденциальной обстановке, а не на публике. Оказывается, нет. В наши дни самый верный способ попасть на обложку «Пипл» — это сообщить всему свету, что вы сделали пластическую операцию. Чуть-чуть менее эффективные, но почти столь же популярные методы — принять участие в двенадцатишаговой программе лечения от секс-зависимости и воспользоваться услугами суррогатной матери — причем лучше всего, если она родит вам сразу тройню.

Вскоре Люси возвращается в сопровождении симпатичного доктора в очках, рубашке-поло и кашемировом пиджаке. Это, судя по всему, герой дня. И одет он именно так, как положено. Если у вас удаляют аппендицит, один вид хирургической пижамы придаст вам уверенности в благополучном исходе операции. Однако для дорогостоящих косметических процедур необходимо совсем другое — безупречная внешность и сшитый по индивидуальному заказу костюм.

— Джесс, дорогая, познакомься с нашим замечательным доктором Хербом Парнеллом, новым другом всех девушек.

— Очень приятно, — произносит он, внимательно глядя на меня, и протягивает руку. У него длинные изящные пальцы, и карьера пианиста подошла бы ему куда больше. Хотя, может, и нет. — Люси сказала мне, что вы девственница.

— Естественно, в том, что касается пластической хирургии, — поспешно добавляет подруга.

Доктор Парнелл окидывает мое лицо профессиональным оценивающим взглядом.

— Даже если для вас это первый раз, не думаю, что возникнут какие-то трудности, — заявляет он, беря меня за подбородок. — Чуть-чуть ботокса на лоб, немного симетры под скулы. И пару инъекций космодерма — чтобы разгладить мимические морщинки вокруг глаз. Вам повезло, ваше лицо еще не слишком пострадало. Две, максимум три дюжины инъекций — и мы с этим покончим.

Покончим с чем? С любым напоминанием о том, что сорок лет не двадцать и в этом нет ничего страшного? У зрелого возраста есть неоспоримые преимущества — мудрость, опыт, но мы почему-то не хотим, чтобы они оставляли след на наших лицах. И как, скажите, мы сможем состариться красиво и с достоинством, если будем все время проводить в кабинете пластического хирурга?

— Для чего мне инъекции под скулами? — спрашиваю я доктора Парнелла, невольно заинтересовавшись. — И что, вы сказали, нужно туда колоть? Звучит как венерическое заболевание.

— Симетру. В последнее время я предпочитаю ее, — охотно объясняет он. — Абсолютно безвредный препарат. Представляет собой измельченные клетки человеческой кожи. Правда, существуют некоторые трудности с ее получением, поскольку кожу берут у трупов, но мы прилагаем все усилия, чтобы получить разрешение на ее производство в Администрации по контролю за продуктами питания и лекарствами. Моя самая большая мечта — со временем использовать донорский материал.

Отличная мысль! Кто откажется пожертвовать собственной кожей, чтобы избавить ближнего от тягот жизни с морщинами?

— А мне доктор порекомендовал артефилл! — Люси чуть не лопается от переполняющего ее энтузиазма. — Он действует дольше, чем обычный коллаген, и содержит акриловые частицы.

— Эти частицы стимулируют выработку кожей собственного коллагена, — объясняет доктор Парнелл. — Правда, здесь есть одна проблема. Иногда частицы проступают через кожу, особенно если она очень тонкая.

— У меня такой проблемы не возникнет, — самоуверенно заявляет Люси. — В моем бизнесе с тонкой кожей не выжить.

Видимо, мы слишком надолго завладели вниманием доктора и писателя, потому что в следующую минуту к нам подплывает Далия Хаммершмидт. Это миниатюрная женщина с пышной прической, неестественно высокой грудью и огромным количеством бриллиантов, которые, вероятно, весят больше, чем она сама. Собственническим жестом Далия обнимает доктора Парнелла за талию.

— Как дела, Херб? — Миссис Хаммершмидт говорит с безупречным нью-йоркским акцентом, который свидетельствует о том, что сама она не имеет прямого отношения к «старым деньгам», а лишь вышла за них замуж. — Как всегда, превосходно?

— Да, великолепно, — отвечает доктор, широко улыбаясь. Он прямо-таки расцветает, польщенный ее вниманием, и его плечи еще больше распрямляются.

— Всем известно, что ты лучший специалист в своей области, ведь правда? — спрашивает она, стискивая его руку и слегка прижимаясь к нему.

— Вы слишком добры, — отвечает он с напускной скромностью, но ее слова явно доставляют ему удовольствие.

Я никогда не могла понять, как некоторым женщинам удается заставить мужчину, едва дотягивающего до пяти футов восьми дюймов, почувствовать себя так, словно в нем десять футов роста. Лично я бы никогда не достигла таких результатов, даже если бы не переставая сыпала комплиментами и вовсю прижималась к парню. Мне никогда не удавалось подобострастие, я лишь научилась писать это слово без ошибок, толку от чего, правда, мало.

— Выпьешь что-нибудь, дорогой? — спрашивает Далия, все еще свисая — или, скорее, стекая — с Херба.

«Выпьешь что-нибудь»? Разве ему не пора брать в руки шприц? Надеюсь, Американская медицинская ассоциация предъявляет к своим членам не менее строгие требования, чем профсоюз работников гражданской авиации, — никакого алкоголя за шесть часов до выхода на работу.

Далия делает знак официанту, и Херб покорно отдает тому пустой бокал и берет с подноса полный. Слава Богу, это всего лишь сельтерская вода.

— До дна, — заявляет Далия, подняв бокал с вином и чокаясь со своим почетным гостем. — Как только будешь готов, приступай. На ботокс записались шесть человек. Не беспокойся, они уже купили твою книгу, так что тебе остается лишь дать им автограф и сделать инъекцию.

Херб допивает сельтерскую и ввиду отсутствия поблизости раковины с умывальником вытирает руки прямо о штаны. Потом проходит в центр бального зала, садится за белый с позолотой стол в стиле Людовика XVI и раскладывает на нем полдюжины шприцов, похожих на шариковые ручки, и такое же количество игл для подкожных инъекций.

Женщина в белой униформе — по всей видимости, сестра — подходит к группе ожидающих своей очереди дам.

— Леди, кому эмлу? Кому-нибудь нужна эмла? — громко спрашивает она.

— Это анестезирующий крем, — переводит мне Люси.

Большинство женщин принимают предложение. Сестра по очереди мажет им лоб жирной мазью и накладывает на намазанное место кусочек марли.

— Прямо как в военном госпитале, — замечаю я. — А что будет после укола?

— Останется небольшой синяк. — Люси пожимает плечами. — Это совершенно нормально. Хотя один раз, когда мне делали инъекции коллагена, остались следы, как от пуль.

— Потрясающе! Может, потом поставим пьесу о войне тысяча восемьсот двенадцатого года?

Судя по всему, я действительно единственная новенькая в этом зале, потому что никто, кроме меня, не обращает никакого внимания на сеанс иглоукалывания, происходящий в разгар вечеринки. Я же не могу оторвать взгляда от доктора — надеюсь, действительно хорошего, — который в этот момент как раз натягивает резиновые перчатки и берет в руки огромную иглу. Первая пациентка с готовностью делает шаг ему навстречу.

— Итак, самая красивая женщина решается первой, — галантно произносит Херб. Я давно заметила, что хорошие манеры и немного лести производят более сильное впечатление, чем диплом Гарвардской медицинской школы. В особенности если перед вами стоит задача привлечь в свою клинику всех богатых женщин Нью-Йорка. — Наморщите свой хорошенький лобик, и я посмотрю, стоит ли с ним вообще что-либо делать.

Дама хмурит брови, и доктор одобрительно кивает.

— Сейчас мы быстренько решим эту небольшую проблему, — заявляет он и делает уколы в видимую только ему морщинку. Три, четыре, пять, шесть быстрых инъекций — после седьмой я перестаю считать. — Готово, — сообщает он улыбаясь и просит сестру принести лед. — Вы будете неотразимы. Но необходимо выполнять меры предосторожности, чтобы ботокс не растекся. Поэтому в следующие четыре часа не наклоняйтесь и не ложитесь.

— Вот еще одна причина, по которой мне это противопоказано, — говорю я Люси, провожая взглядом первую пациентку, которая уходит, прижимая ко лбу мешочек со льдом. — Разве я смогу прожить четыре часа без секса и наклонов?

— Сексом вполне можно заниматься стоя, — возражает подруга.

— Знаю, — мрачно соглашаюсь я. — Проделывала эти штуки в Вермонте.

— Что ж, значит, нет ничего, что помешало бы тебе получить свою порцию ботокса, — заключает Люси, легонько подталкивая меня вперед. — Можешь пройти передо мной.

— Заманчивое предложение. — Мне удается схватить последний ролл с беконом с подноса у проходящего мимо официанта. — Но для начала я попробую заполнить морщины жиром. Хотя обычно он откладывается у меня не на лбу, а на бедрах.

— В этом есть и свои плюсы, — смеется Люси. — Херб отсосет у тебя жир с бедер и введет его тебе под кожу лица. Убьешь сразу двух зайцев.

Костлявая, словно изображение на рентгеновском снимке, женщина лет восьмидесяти возбужденно машет палкой.

— Я делала это три раза, — скрипучим голосом заявляет она. — И не стоит волноваться, даже если у вас не так много собственного жира, потому что Херб подберет вам донора.

Донор жира! Вот работа, для которой у меня есть все необходимые данные. Я похлопываю себя по крепким бедрам. Кто бы мог подумать, что эти два упитанных окорочка откроют для меня новые карьерные возможности!

Одна за другой дамы подходят к доктору Парнеллу и морщат лоб, а он делает им инъекции. Когда наступает очередь Люси, она протягивает ему свой экземпляр «Иглы молодости». Доктор быстро пишет на титуле «На красоту уповаем» и возвращает книгу владелице.

— Что будем делать сегодня? — интересуется он, тут же переходя к делу. — Я не вижу у вас особых проблем, но все же наморщите лоб.

Люси старается изо всех сил — об этом свидетельствуют ее раздувшиеся ноздри и полузакрытые глаза, — но безуспешно. Ее лоб абсолютно морщиноустойчив.

— Я делала ботокс пять недель назад, — признается она. — Но подумала, что, может, пора повторить…

— Не думаю. Пока еще лоб не обрел подвижность, — заявляет доктор Парнелл. — Если только где-нибудь еще.

— Только осторожно, а то она умрет от передозировки, — предостерегаю я Херба.

Он вежливо смеется в ответ:

— От ботокса еще никто не умер. Совершенно верно. Ботокс — это не ботулизм. Всю свою жизнь я избегала вздувшихся консервных банок, и вот теперь мне предлагают стать одной из них.

— Кое-что меня действительно беспокоит, — говорит Люси, бросая взгляд на глубокий вырез своего платья.

Надеюсь, она не рассчитывает, что доктор Парнелл вставит ей имплантаты прямо здесь? К тому же зачем они ей? Очередная прихоть? Неужели ей мало «порше» и бойфренда?

— У меня появились морщины над грудью, — шепчет Люси тихо, как агент ЦРУ. — Некоторые уже очень заметны.

Доктор Парнелл проводит по ее груди воображаемую линию:

— Думаю, дело всего лишь в расщеплении клеток. Но если это вас беспокоит, считайте, что проблемы уже не существует.

— Как же вы?.. — начинает Люси.

Но доктору Парнеллу, по всей видимости, надоели пустые разговоры, и не успевает моя подруга сказать что-то еще, как он всаживает иглу ей в грудную клетку.

Люси вскрикивает и испуганно смотрит на него, слишком шокированная, чтобы произнести хоть слово.

Доктора Парнелл поднимает использованную иглу и горделиво улыбается:

— Обожаю ботокс. Чудодейственное средство, сродни пенициллину. Помогает при головной боли, болях в спине и морщинах. Так почему бы не использовать его еще и при расщеплении клеток? Всегда можно найти ему новое применение.

— Новое применение? — переспрашивает Люси, все еще дрожа от пережитого шока. И от известия о том, что в войне против старения ей отведена роль морской свинки.

— Морщина исчезает прямо у меня на глазах, — торжественно произносит доктор.

Морщина, которую он даже не видел.

Люси, ссутулившись и потирая место укола, уходит. Ее место занимает восьмидесятилетняя леди. Я отступаю назад, сочтя, что увидела уже вполне достаточно, но неожиданно рядом со мной словно из-под земли вырастает Далия. Я оглядываю ее с ног до головы, вспомнив, как на нашем первом и последнем свидании доктор Пауло говорил о том, что мы с ней очень похожи. Но очевидно, он все же сильно преувеличивал, поскольку, кроме того, что и у нее, и у меня по пять пальцев на руках и ногах, я не нахожу между нами особого сходства.

— Вы следующая? — спрашивает Далия тоном специалиста по телемаркетингу.

— Я не собираюсь это делать, — в тысячный раз повторяю я. — По крайней мере сегодня.

И тут же задумываюсь о причинах своего упорства. Женщины, использующие ботокс, выглядят очень хорошо — даже, можно сказать, потрясающе. И ничем не напоминают андроидов, которых я себе представляла. Никто из них не воспринимает инъекции как что-то неординарное. В наши дни ботокс — такая же обыденная вещь, как карточка «Американ экспресс», так почему бы мне не воспользоваться представившейся возможностью? Если раньше выглядеть естественно считалось достойным всяческого уважения, то теперь это просто неприлично. По мнению многих женщин, обходиться без инъекций по достижении определенного возраста — все равно что делать покупки у специалистов по телемаркетингу. Вообще-то это совсем не зазорно и к тому же очень удобно, но никто почему-то не хочет в этом признаваться.

— Я бы на вашем месте подумала дважды, прежде чем отказываться, — 1 говорит Далия. — Вижу, у вас нет обручального кольца. Значит, нужно использовать любую возможность, чтобы сохранить конкурентоспособность. — Она подмигивает мне и величественным жестом обводит танцевальный зал: — Думаете, я получила все это благодаря своей природной красоте? Ошибаетесь. Чтобы стать третьей женой мистера Хаммершмидта, мне пришлось здорово потрудиться.

Я почтительно молчу, гадая, что она имела в виду. ПВО — почесывание спинки, ботокс и оральный секс? Если принять во внимание размеры ее загородного дома, думаю, она задействовала и другие буквы алфавита.

Неожиданно к нам подходит Люси с бледным лицом и прижатой к груди рукой.

— Кажется… — с трудом произносит она, задыхаясь, — кажется, у меня сердечный приступ. Из-за ботокса. Наверное, парализовало сердечную мышцу. Я совсем не могу дышать.

— Это невозможно, — успокаиваю я Люси. Хотя кто знает? Что, если она наклонялась или занималась сексом, пока я беседовала с хозяйкой?

— Только не здесь! Только не здесь! Вы испортите нам всю вечеринку! — заявляет пигалица Далия, бросаясь к Люси и хватая ее за руку. С силой, которой можно было ожидать разве что от бойца отряда «морских львов», но никак не от такой хрупкой женщины, она вытаскивает Люси за дверь и бесцеремонно заталкивает ее в ванную комнату, размерами в два раза превосходящую мою гостиную. — Сидите здесь, — приказывает Далия, указывая на мягкий пуфик. Люси, очевидно, неправильно ее поняв, усаживается на биде.

— Может, все же вызвать «скорую помощь»? — спрашиваю я, торопливо входя следом за ними.

— Это совершенно исключено, — непреклонно заявляет Далия. — Я готовилась к этой презентации несколько месяцев. На ней присутствует корреспондент «Нью-Йорк пост». Я не допущу, чтобы ее назвали «вечеринкой сердечных приступов».

Она поворачивается на каблуках красных замшевых туфель от Кристиана Лабутина и выскакивает из ванной, хлопнув дверью. У меня возникает ощущение, что мы оказались взаперти.

Люси поднимается с пуфика, все еще держась за грудь, и начинает расхаживать по ванной взад-вперед.

— О Господи, никогда не думала, что умру такой ужасной смертью! — Сказав это, она бросается к аптечке и рывком открывает дверцу.

— Что ты ищешь?

— Аспирин. Я слышала, его применяют для профилактики сердечных приступов. Хотя, может, уже слишком поздно. — Одну за другой Люси достает бутылочки и читает надписи на этикетках: — Ксанакс, золофт, липитор, амбиен, ативан, перкосет. Здесь есть все, кроме этого чертова аспирина. — Она замолкает, рассматривая еще два пузырька. — Виагра и противозачаточные таблетки. Удивительно подходит для пары, чей брак заключен на небесах.

Если Люси отпускает шутки о сексуальной жизни Далии, значит, она не собирается умирать на биде в ее ванной. Вместо того чтобы глотать таблетки, она поворачивает золотой вентиль и подставляет руки под струю холодной воды. Сделав несколько глубоких вдохов, осторожно трет виски и садится на пуфик. Лицо ее вновь обретает естественный цвет.

— Тебе лучше? — спрашиваю я.

— Я ощущаю себя полной идиоткой, — признается она. — Похоже, это была обычная паника. Может, ты права и действительно не стоит рисковать жизнью из-за глупого тщеславия. Мы просто помешались на том, чтобы хорошо выглядеть.

Прекрасно! Не успела я прийти к выводу о необходимости подправить свое лицо, как Люси решила выглядеть естественно.

— Херб слишком глубоко ввел иглу, — виновато говорит она, потирая грудную клетку. — Я прямо похолодела, когда представила, что напишут в моем некрологе: «Сорокалетняя телепродюсер, панически боящаяся наступления старости, умерла после инъекции ботокса в грудь».

— Мой некролог был бы не лучше: «Женщина, впервые севшая в лодку, лишилась и жизни, и туфель».

— Но по крайней мере ни одну из нас не назовут «безголовой женщиной, решившей зайти в бар, в который приходят без лифчиков», — добавляет Люси, вспоминая наш с ней любимый газетный заголовок.

Мы улыбаемся, и я, подойдя к подруге, обнимаю ее за плечи.

— Было бы странно, если бы ты не запаниковала, — сочувственно говорю я. — У тебя выдалась очень трудная неделя.

— Больше, чем неделя, — уныло отвечает она.

— Пойдем отсюда, — предлагаю я. — Если хочешь, прихвати с собой таблетку атавина. Но у меня есть идея получше: совсем рядом я видела кафе «Баскин Роббинс».

После вечеринки у Далии у меня совсем нет времени думать о морщинах. Я слишком занята — проверяю, как дети выучили роли для благотворительной постановки «Моей прекрасной леди». До дня, на который назначен спектакль, осталось совсем немного времени, и юные артисты каждый день приходят на репетиции и подолгу засиживаются в зале, рисуя декорации. Вот и сегодня они, словно мечами, размахивают гигантскими кистями, а весь пол заставлен банками с краской — красной, желтой, голубой.

— Эй, ребята! Добавьте-ка краски на ту декорацию, — взываю я к юным художникам, стараясь перекричать гул оживленных голосов. Сделать это нелегко, но я не жалуюсь. Дети с Парк-авеню и из Гарлема настолько перемешались, что теперь различить их смогут разве что родные матери.

— Давайте веселее! — подгоняет наш новый ассистент режиссера. — Декорация «Ковент-Гарден» выглядит отлично. Но у нас еще не готова квартира профессора Хиггинса.

Как это ни странно, дети послушно переходят к другому куску натянутого на раму полотна. Моя идея сделать Чанси ассистентом режиссера была встречена с восторгом, но даже я не подозревала, что она окажется такой успешной. Этот ребенок совсем не умеет петь, но он, несомненно, отличный организатор. Чанси правильно распределил обязанности по изготовлению костюмов и декораций, и актеры у него никогда не опаздывают на репетиции. Иными словами, он умеет заставить людей работать. И даже то, что он постоянно жует «Криспи крим», ни у кого не вызывает раздражения.

— Мисс Тейлор, какого цвета должны быть цветочки на обоях в доме профессора Хиггинса? — вежливо спрашивает меня наша звезда Тамика.

Принятие такого важного решения мне вполне по силам.

— Сиреневого, — отвечаю я. Мой выбор ни на чем не основан, но пятеро ребятишек тут же макают свои кисти в банки со светло-фиолетовой краской. Опьяненная собственной властью, я поворачиваюсь, чтобы выбрать цвет для деревянных панелей, которые будут служить нижней частью декораций, и взвизгиваю, наткнувшись прямо на вытянутую руку Пирса с зажатой в ней кистью. Мое лицо от щеки до подбородка теперь перепачкано оранжевой краской.

— Черт. Простите, пожалуйста! — говорит Пирс. — Я сейчас принесу бумажные полотенца.

— Вы выглядите так глупо! — сообщает мне Тамика и начинает смеяться.

— И уже не в первый раз, — соглашаюсь я и пытаюсь стереть краску рукой, отчего она только сильнее размазывается. Теперь у меня испачканы еще и руки.

Винсент, наш несравненный режиссер-постановщик, стремительно приближается к нам, чтобы собрать детей и приступить к репетиции третьего акта, но, увидев мое лицо, останавливается как вкопанный.

— Господи, Джессика! — В его голосе слышится осуждение. — Неужели вы все еще пользуетесь такой темной пудрой? — Он величественно встряхивает головой и поправляет свою неизменную накидку, позаимствованную у Призрака оперы.

Когда дети обступают его со всех сторон, Винсент вдруг замечает новую декорацию и, сморщившись от отвращения, кричит:

— Кто решил, что цветы на обоях должны быть сиреневыми? Это неправильно! Нет, нет и нет! Разве никто из вас никогда не был в Лондоне?

— Я был, — произносят по крайней мере девять юных обитателей Парк-авеню.

— Тогда вы обязаны знать, что цветы должны быть желтыми! — высокомерно бросает Винсент.

Никто не спрашивает его почему, и он в сопровождении актеров, задействованных в третьем акте, бросается в другой конец зала.

— Хорошо, ребята, рисуем желтые цветы, — командует Чанси оставшимся, — прямо поверх сиреневых.

По моему авторитету нанесен ощутимый удар. Я подхожу поближе к Винсенту, чтобы посмотреть, как он репетирует. Дети весело выводят «Завтра утром я женюсь», удивительно точно попадая в ноты, и я начинаю отбивать ритм ногой. Это финальная сцена мюзикла. Но разве двенадцатилетним девочкам так уж необходимо знать, как трудно заставить мужчину вовремя прийти в церковь?

За моей спиной раздается бесцеремонный мужской голос, перекрывающий заключительные аккорды:

— Кто-нибудь знает, где найти Лоуэлла Чанси Кэбота-четвертого?

Обернувшись, я вижу Джошуа Гордона собственной персоной, осторожно ступающего по заляпанному красками полу в начищенных до зеркального блеска ботинках.

— Он там, — говорю я, указывая подбородком в сторону декорации.

— А, Джесс, я вас не узнал. — Он внимательно смотрит на меня и криво улыбается. — Прекрасно выглядите. Оранжевый цвет вам очень к лицу.

Черт, черт, черт! Опять! Где же этот Пирс со своими бумажными полотенцами?

Интересно, как бы выкрутилась из такой ситуации известная укротительница мужчин Далия? Я набираю в грудь побольше воздуха и, изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно, нахально заявляю:

— Мне так понравилась маска в «Ориджинс», что я решила попробовать еще и эту. Может, займусь созданием линии для «Бенджамин Мур».

— Я сообщу им о ваших намерениях, — парирует он. — Это отличные клиенты. Как, впрочем, и «Квакер оутс». — Сказав это, Джошуа выразительно смотрит на меня.

Я ничего не понимаю. Он что, хочет, чтобы я в следующий раз сделала маску из овсяных хлопьев?

— Пожалуй, следует указать руководству компании, что оно слишком уж увлекается телевизионной рекламой, — добавляет он. — А она не окупает вложенных средств. Думаю, никто, кроме меня, не заметил коробку овсянки на вашей кухне.

На моей кухне? Коробку овсянки? Значит… О нет, этого не может быть. Откашлявшись, я спрашиваю:

— Вы видели меня в реалити-шоу «Холостяк «Космо»»?

— Да.

По его лицу трудно что-либо понять, но я догадываюсь, о чем он думает.

— Это был не лучший момент моей жизни, — продолжаю я извиняющимся тоном — пожалуй, даже слишком извиняющимся.

— Я могу понять ваше желание завести роман. Но этот серфингист все же слишком молод для вас. Почему бы вам не подыскать себе ровесника?

— А что плохого в молодых? — спрашиваю я у человека, которого никак нельзя назвать юношей. Вероятно, со мной ни один мужчина никогда не почувствует себя выше пяти футов восьми дюймов. Даже Джош, в котором по меньшей мере шесть футов два дюйма. Мне хватило всего нескольких слов, чтобы показать себя полной противоположностью Далии.

— Не понимаю, что женщины находят в этих смазливых, не умеющих зарабатывать мальчишках! — с негодованием восклицает он. — Чем хуже взрослые мужчины, твердо стоящие на ногах?

Bay! Похоже, мое телевизионное свидание задело его за живое. Но он так нервничает, что причина, видимо, не только в Баулдере. И тут я вспоминаю о бывшей миссис Гордон и тренере по теннису. Вот оно что! Теперь реакция Джоша мне вполне понятна.

— Видите ли, дело в том, что Баулдер — гей, — говорю я, надеясь, что хоть это его утешит.

— Да, странный у вас вкус, — сухо роняет он.

Минуту мы неловко смотрим друг на друга. Может, попытаться объяснить ему ситуацию с Баулдером? Или сказать, что его жена сумасшедшая, но он в этом нисколько не виноват? Однако Джошуа Гордон, судя по всему, явился сюда не для того, чтобы обсуждать свои личные проблемы.

— Послушайте, я пришел сюда как член совета директоров. — Он вновь переходит на официальный тон. — Мне нужно повидать Чанси, чтобы доложить обо всем его отцу.

— А знаете, мне удалось очень ловко решить эту проблему. — Я решила похвалить себя сама, поскольку совершенно очевидно, что Джош не собирается этого делать. — Чанси оказался потрясающим ребенком. Стоило с ним поговорить, как сразу стало ясно, что из него получится отличный ассистент режиссера.

— Прекрасное решение, — нехотя признает Джошуа. — Рад, что вы об этом позаботились.

— Счастлива, что смогла быть полезной. Это моя работа. И я неплохо с ней справляюсь.

— Не слишком-то зазнавайтесь, — говорит он, скребя пол, сшитым на заказ ботинком из английской кожи в безуспешной попытке стереть несуществующее пятно краски. — Ваше знание мужчин все же оставляет желать много лучшего.


13


Хантер раздраженно ходит взад-вперед по холлу отеля «Регал», словно тигр в зоопарке Бронкса. Хищнику не по душе прекрасный новый вольер «Тигровая гора», и он просто взбешен. Как и приятель Люси.

— Дорогая… — сквозь зубы произносит Хантер. — Дорогая! До-ро-гая!!!

— Все хорошо, все будет просто замечательно, — отвечает Люси, следя за тем, как он, постепенно сужая круги, подходит к ней все ближе.

— Дорогая, ты замечательный продюсер, и я тебе полностью доверяю, — говорит Хантер чересчур громко для места, где собирается исключительно респектабельная публика. — Ты лучшая в своей профессии, и я горжусь тем, что стал ведущим твоего проекта. Но чем, черт возьми, ты Думала, когда вынуждала меня взять это долбаное интервью?

— Милый, пожалуйста, не ругайся. Это повредит твоему имиджу.

— К черту мой имидж! — повышает голос Хантер. — Ты думаешь, эти траханые близнецы Олсен повысят мой гребаный имидж? — Он кричит так, что заглушает все остальные голоса, и два приезжих джентльмена отрываются от путеводителя по Нью-Йорку и с интересом смотрят в нашу сторону. Шоу, разворачивающееся в холле, обещает быть гораздо занимательнее, чем «Лак для волос»[62 - Популярная музыкальная комедия.], а входные билеты — намного дешевле.

— Говори тише, — поджав губы, шипит Люси.

— Нет, ты скажи мне, для чего тебе это интервью. С близнецами Олсен! С трахаными близнецами Олсен!

— Прошу прощения, но, несмотря на то, что пишет желтая пресса, я не думаю, что сестры Олсен уже трахаются, во всяком случае обе. Думаю, только одна из них. — Я вступаю в перепалку, чтобы расставить все точки над i. Люси наняла меня в качестве временного аналитика, щедро оплатив мои услуги, и я считаю себя обязанной отработать эти деньги. — Тем не менее я буду продолжать следить за ситуацией, потому что она может измениться в любой момент.

Хантер и Люси смотрят на меня как на полоумную, но сегодня я для них лишь скромная сотрудница, поэтому мистер Грин не считает нужным пояснить, что употребил слово «траханые» не в прямом, а переносном смысле. Впрочем, не думаю, что он сумел бы это сделать.

— Люси, до-ро-га-я! — Хантер старается говорить спокойно, впрочем, давая понять, что «дорогая» — всего лишь принятое в Голливуде обозначение идиотки. — Ты обещала мне устроить интервью со знаменитостью. Я думал, ты имела в виду Брэда Питта, Рене Зельвегер, Джулианну Мур. Джулианна, правда, не получила «Оскар», но с ней бы все вышло отлично. Не то что с этими «мушкетерами».

— Олсен не «мушкетеры». — Я вновь пытаюсь внести ясность. — Ты путаешь их с Бритни и Кристиной[63 - Имеются в виду Бритни Спирс и Кристина Агилера.]. К тому же это было сто лет назад. — Все-таки от чтения «Уай-эм»[64 - «YМ» (Young and Modern) — журнал для молодежи.] есть определенная польза. — Сестры Олсен получили известность после сериала «Полный дом», показанного на канале Эй-би-си, который принадлежит «Диснею».

— Мне плевать, даже если они трахались с самим Диснеем и всеми семью гномами! — Хантер теряет остатки самообладания. — Я слишком известен, чтобы брать интервью у всяких крыс. — Его голос эхом отражается от стен, и Люси выглядит по-настоящему встревоженной.

Группа зрителей у стойки администратора растет, в зале остаются только стоячие места. Если Хантер будет продолжать в том же духе, огни на Бродвее сегодня вечером вообще не зажгутся.

— Успокойся, — жестко говорит Люси. — У этих девочек миллиардный бизнес. Каждый подросток в Америке собирает видеозаписи Мэри Кейт и Эшли. Не говоря уже о CD, одежде с их изображением, постельном белье и парфюмерии. У них своя линия в «Уолмарт». Собственный журнал. По сути, это настоящий конгломерат — более крупный, чем «АОЛ Тайм-Уорнер».

— Ну и что с того? «АОЛ» — настоящий отстой. Ты знаешь, сколько стоят их акции? Опустились на самое дно, как корабль Черной Бороды[65 - Знаменитый пират, настоящее имя Эдвард Тич (1680–1718).]. Из-за них я лишился почти всего.

— Сколько ты потерял? — спрашивает Люси, обеспокоенная будущим Хантера и мыслью, что теперь, возможно, не получит от него подарок ко дню рождения.

— Не имеет значения. Я всегда буду богатым человеком, — самонадеянно заявляет он. — Телекомпания платит мне хорошие деньги.

Люси кивает, успокоенная:

— И ты этого заслуживаешь, потому что ты очень талантливый. Невероятно милый и остроумный. Ты смог бы сделать интересным даже интервью с Алом Гором. — Она замолкает, пораженная собственными словами. — Ну, пусть не с Алом, но с Типпер[66 - Супруга Альберта Гора, вице-президента США в годы президентства Билла Клинтона.] точно. А уж с близняшками Олсен ты сможешь сделать все, что захочешь, как и со всеми нами. — Люси прижимается к Хантеру, поправляет ему галстук и игриво целует в ухо.

— Ну хорошо, я согласен, — тут же смягчается он. — Но только если кто-нибудь принесет мне капуччино. Двойной. Соевый. С двумя ложками сахара и без сливок.

— Правильно, — замечаю я, — ведь ты не переносишь лактозу.

— Джесс, я польщен, — отвечает Хантер, необычайно довольный собой. — Я и не догадывался, что ты так хорошо меня знаешь.

«Лучше, чем ты думаешь», — говорю я про себя.

Люси переводит взгляд на меня:

— Ты не против заняться капуччино? Бюджет сегодняшних съемок не предусматривает ассистента для поручений.

Итак, у меня появляется еще одна карьерная возможность — стать девочкой на побегушках. А еще говорят, что у женщин моего возраста мало шансов реализовать себя.

— Не думаю, что доставка кофе входит в круг моих обязанностей, — отвечаю я в постфеминистской манере.

Люси бросает на меня испепеляющий взгляд:

— На телевидении все зависит от слаженности команды. Чтобы шоу имело успех, каждый делает все, что ему скажут. Приносит кофе. Причесывает звезду. И если нужно, поглаживает ее по головке.

— Или по чему-нибудь еще, — неожиданно добавляет Хантер, широко улыбаясь. — Общее правило — звезда должна чувствовать себя счастливой. А я, слава Богу, звезда. — Он нежно обнимает Люси. — Ты ублажаешь меня до и после эфира, а уж я постараюсь порадовать тебя во время эфира. Это траханое шоу будет лучшим на телевидении!

— Конечно. — Люси целует его в щеку. — Но нельзя ли пока обойтись без «траханья»?

— Разумеется. Займемся этим позже. — И он весело подмигивает.

С важным видом Хантер проходит в похожий на пещеру зал ресторана, где уже установлены камеры и софиты, и опускается на банкетку. Звукооператор укрепляет на лацкане его пиджака беспроводной микрофон и протягивает ему пульт дистанционного управления, который Хантер пристегивает к ремню.

— Дело в том, что съемка будет проходить не здесь, — осторожно начинает Люси. — Дорогой, забыла тебе сказать: руководству не совсем понравилось то, что мы уже сделали, и они хотят кое-что поменять.

— В чем дело? Они недовольны мной? Им нужен другой ведущий? — весело спрашивает Хантер, уверенный, что скорее папа римский объявит о помолвке, чем руководство телекомпании откажется от его услуг.

— Нет-нет, ничего подобного, — успокаивает его Люси. — До этого пока не дошло.

— Пока не дошло? — изумленно переспрашивает Хантер, очевидно, не веря своим ушам. — Что значит «пока»? — Его самоуверенность тает на глазах. Теперь он скорее всего думает, что приглашения на свадьбу папы уже разосланы, но его забыли включить в список гостей.

— Не волнуйся, дорогой. Мы исправим это, введя побольше закулисных сцен. Руководство считает, что они удаются тебе гораздо лучше. Поэтому сейчас будем снимать эпизод на кухне — ты выступишь в роли повара, готовящего для близняшек ленч.

Теперь эго Хантера уменьшается быстрее, чем «Уорлдком» осуществляет передачу сигнала.

— Значит, когда я наконец получил возможность взять большое интервью у сестер Олсен, ты ссылаешь меня на кухню? — в отчаянии восклицает он.

А как же недавнее заявление о том, что близняшки не стоят его драгоценного времени? Очевидно, в сравнении с перспективой жарить бургеры идея проведения интервью с Мэри Кейт и Эшли с каждой секундой делается для него все более заманчивой.

— А мне на кухне очень понравилось, — говорю я, протягивая Хантеру кружку со свежесваренным соевым кофе без сливок. — Шеф-повар просто потрясающий. Ты знаешь, ведь именно в этом отеле изобрели ром с колой. — В конце концов, кто сможет меня опровергнуть?

Мне начинает нравиться моя аналитическая работа. Возможно, энциклопедические познания о жизни сестер Олсен и совершенно недоказуемое заявление о происхождении популярного коктейля даже позволят мне стать членом общества «Менса»[67 - Организация, в которую принимают только людей с высоким коэффициентом умственного развития.]

Люси, изо всех сил стараясь сделать звезду счастливой, берет Хантера за руку и ведет на кухню.

— Сценарий такой: сначала мы снимаем сестер, изучающих меню, потом приходим к тебе. Ты во всех подробностях рассказываешь Америке о том, что происходит на кухне одного из самых знаменитых ресторанов. А потом — и это будет самый лучший эпизод, дорогой, — выходишь к близняшкам с подносом.

Хантер окончательно смирился с судьбой и даже не спрашивает, что может быть хорошего в том, что он понесет поднос. Разве что это даст ему дополнительную возможность подкачать мышцы груди? Но Люси тут же приходит ему на помощь:

— Это будет потрясающе! Девочки уверены, что к ним идет официант, и вдруг видят, что это ты! Хантер Грин! Они будут в восторге от возможности с тобой познакомиться. Я так и слышу их радостные крики.

— Что ж, в этом что-то есть, — соглашается Хантер, очевидно, слыша то же самое.

Мой слух, однако, улавливает лишь размеренное гудение кондиционера. Наверное, людям нужно довольно долго проработать на телевидении, чтобы у них возникали одинаковые слуховые галлюцинации.

Вскоре появляются сестры Олсен. Они стремительно приближаются к нам — в обтягивающих футболках, с длинными распущенными волосами. На их шеях болтается по дюжине цепочек с крупными звеньями. Бросив сумочки на стол, близняшки усаживаются рядом, плечом к плечу, такие же очаровательные, как на рекламных плакатах. Господи, да они же совсем малышки! Вероятно, если сложить их возраст с возрастом Хантера, а сумму поделить на три, получится число, ключевое для успеха телевизионного шоу. Эйнштейн до такого никогда бы не додумался! «Менса», я иду к тебе!

Даже загнанный на кухню, Хантер остается Хантером — актером, способным с блеском отыграть любую сцену. Когда камеры начинают работать, он повязывает фартук и заводит разговор с шеф-поваром. Глядя на него, невозможно усомниться, что умение правильно приготовить греческий салат — именно то, к чему он стремился всю свою жизнь.

— Просто невероятно! — восклицает он, обращаясь к шеф-повару. — Никогда не думал, что здесь творится такое. Какая скорость! Какой напор! Какое напряжение! В это просто невозможно поверить, сидя в обеденном зале. Но теперь мы видим все, что происходит на самом деле.

Ну, положим, не все. Камеры старательно обходят помощника шеф-повара, который, уронив кусок сырой курицы на пол, поднимает его и небрежно бросает на решетку гриля с таким видом, словно в этом нет ничего особенного. И что-то подсказывает мне: так оно и есть. Не привлекает внимание оператора и повторное использование салатов — когда объедки, остающиеся на тарелках, перекладываются в чистую посуду и подаются новым клиентам. В кухонном штате имеется человек, занимающийся украшением блюд. Почему-то сегодня он непрестанно чихает. К счастью, камеры не фиксируют, как вместе с цветами, вырезанными из овощей и фруктов, он щедро добавляет в блюда микробы, не указанные в меню.

Когда ленч готов, Хантер меняет фартук на малиновый пиджак размера XXL. Здесь вам не отдел мужской одежды в «Барнис», и никто не занижает размер униформы, щадя его самолюбие. Готовый к выходу, Хантер высоко поднимает поднос, минует вращающиеся двери и направляется к близнецам Олсен.

— Кушать подано! — громко произносит он.

Девочки, всецело поглощенные разговором — очевидно, им нечасто приходится оставаться наедине, — не обращают на него никакого внимания. Тогда Хантер, будучи первоклассным актером, берет с подноса огромные тарелки с салатом и осторожно ставит их на стол, подавая, как положено, слева. А может, он еще и первоклассный официант — как любой артист.

Наконец безупречно воспитанные близнецы поднимают головы и одаривают его улыбками стоимостью в несколько миллионов долларов.

— Большое спасибо, — говорят они хором и опускают вилки в салат.

Близняшки не издают приветственных криков, на их лицах все то же вежливо-равнодушное выражение. Похоже, наша звезда осталась неузнанной. Хантер неловко стоит перед ними, не зная, что делать дальше.

Наконец он принимает решение.

— Не могли бы вы немного подвинуться? — спрашивает он у изумленно вытаращившейся на него Эшли и бесцеремонно усаживается за стол рядом с ней.

Я боюсь, как бы девочки не начали кричать, подзывая охрану, или сам Хантер от растерянности не принялся бы орать на Люси. Однако происходит совсем другое: он кладет руку на ладонь Мэри Кейт и дружески ей улыбается.

— Боюсь, вы меня не знаете, — весело говорит он, — что, впрочем, неудивительно. А вот я вас узнал. Вы те самые замечательные близнецы Олсен. Для меня большая честь познакомиться с вами. Меня зовут Хантер Грин.

Вы только посмотрите, как быстро сестры-близнецы превратились из «траханых» в «замечательных»! Тем не менее Хантеру, похоже, удается спасти положение.

— Bay! — кричит Эшли. — Мы вас знаем!

— Конечно, знаем! — вторит ей Мэри Кейт.

Эти возгласы кажутся мне музыкой сфер. Наконец-то! Хантер совершенно очаровывает Олсен, и вскоре они, непринужденно болтая, уже почти забывают о камере. Что ж, мои усилия не пропали даром. Хантер знает, кто из близнецов старше, и шутливо замечает, что совсем скоро это уже не будет казаться ей преимуществом.

— Пройдет всего несколько лет, и ты начнешь настаивать, что ты младшая, — поддразнивает он старшую из сестер.

Вскоре разговор переходит на бойфрендов близнецов, но Хантер не позволяет себе никаких нескромных вопросов. Упомянув же о том, что девочки входят в список самых богатых подростков в мире, он дает Мэри Кейт возможность заявить, что они с сестрой не получили свои деньги в наследство, а заработали собственным трудом. Наконец он рассказывает анекдот об Эминеме и признается, что, когда впервые услышал это имя, принял его за название конфет. Когда через тридцать минут оператор выключает камеру, чтобы сменить пленку, а Люси объявляет о конце съемки, девочки не хотят уходить.

— С тобой так интересно! — признается Эшли своему новому лучшему другу.

— Может, ты снимешься в нашем следующем фильме? — предлагает Мэри Кейт.

— Отлично! Я мог бы сыграть вашего ворчливого дедушку, — смеется Хантер, подшучивая теперь уже над собой.

— Нет, ты такой классный парень, ты смог бы сыграть нашего отца, — радостно заявляет Мэри Кейт.

Думаю, на самом деле Хантер предпочел бы роль бойфренда, но он тем не менее с благодарностью принимает комплимент.

Близняшки Олсен обмениваются с Хантером поцелуями и электронными адресами, и тут у него возникает еще одна просьба.

— Я знаю двух очаровательных маленьких девочек, которые будут очень рады получить вашу фотографию с автографом. Не могли бы вы написать на одной «для Лили», а на другой — «для Джен»?

— Конечно. — Близнецы подписывают фотографии, вручают Хантеру целую кучу дисков и наконец направляются к своему лимузину.

— Какой ты милый! — восхищенно говорит Люси, когда сестры Олсен уходят. Камеры уже зачехлены, и шум и суета, сопровождавшие съемку, стихают. — Ты сделал замечательное интервью. И не забыл про детей. Ты все делаешь так, как надо.

— За это ты меня и любишь, — отвечает Хантер, притягивая Люси к себе.

— Очень может быть, — соглашается она.

Я снова в школе. Стоящая у доски мисс Дейч, учительница физической культуры с жесткими, как шерсть фокстерьера, волосами и приплюснутым носом, собирается сделать объявление для тридцати пяти родителей, тревожно замерших в слишком темном и душном классе.

— Вы должны поощрять своих детей к мастурбации, — произносит она высоким, каким-то воющим голосом. Я думаю, она искренне верит в то, что говорит. Судя по всему, это единственный доступный ей вид сексуальной жизни.

Помощник мисс Дейч, грузный учитель естествознания с сальными волосами и большими темными кругами под мышками, одобрительно кивает.

Раньше мне казалось неплохой идеей, что курс сексуального воспитания начнется уже в шестом классе. Теперь же, придя на собрание и увидев, кто должен стать наставниками наших детей, я меняю мнение. Мне бы не хотелось, чтобы каждый раз, когда Джен будет думать о сексе, она представляла себе этих людей. А может, я не права? По крайней мере это могло бы способствовать снижению сексуальной активности подростков.

Дэн, сидящий рядом со мной на школьном деревянном стуле, наклоняется и что-то пишет в моем блокноте.

«Ты можешь себе это представить?» — читаю я и шепчу в ответ:

— Ш-ш, тихо.

— Я уже знаю все, что они скажут, — так же шепотом говорит он.

— Простите, но, может, в классе все-таки будет говорить кто-то один? — недовольно замечает мисс Дейч, сердито глядя поверх очков на Дэна, на которого она уже, без сомнения, навесила ярлык нарушителя спокойствия. — Молодой человек, у вас есть вопросы по поводу мастурбации или я могу продолжить?

— Простите. Конечно, продолжайте, — смущенно бормочет Дэн и тихонько добавляет, обращаясь ко мне: — Мне кажется, я хорошо знаю предмет.

— Перестань. — Я щиплю его за руку. — Мне не нужны неприятности.

— Если все всё поняли о мастурбации, переходим к следующему вопросу, — заявляет мисс Дейч.

Если краткий обзор курса сексуального воспитания превращает в зеленого юнца даже взрослого мужчину, такого как Дэн, что же будет с детьми, когда в следующем году начнутся занятия? Готовы ли они к разговору о таких вещах? Согласно статистике, многие подростки начинают заниматься сексом еще до того, как им исполняется семнадцать лет. У меня же в таком возрасте даже уши не были проколоты.

Мисс Дейч продолжает жужжать, совершенно одинаковым бесцветным тоном произнося слова «мастурбация», «менструация» и «совокупление». У нее есть и наглядные пособия: подробная схема женских репродуктивных органов и трехмерная пластмассовая модель пениса. Я ловлю себя на мысли, что в жизни эта часть мужского тела в большинстве случаев выглядит гораздо привлекательнее.

— Мы приближаемся к кульминации сегодняшнего вечера, — объявляет мистер Джонсон, учитель естествознания, и нервно смеется собственной не слишком удачной шутке. Да, если Джен суждено познакомиться с сексом таким образом, боюсь, внуков мне не дождаться. — Прежде чем мы достигнем кульминации, — повторяет он, видимо, не в силах остановиться, — я с удовольствием отвечу на ваши вопросы.

Все молчат.

— Ну-ну, не смущайтесь, — подбадривает педагог, — наверняка вас что-то интересует.

Наконец какая-то женщина на последней парте нерешительно поднимает руку.

— Я думаю, вся эта информация чрезвычайно важна для наших детей, — робко произносит она. — Когда я ходила в школу, у нас ничего подобного не было. Поэтому я хочу задать такой вопрос… — Некоторое время она молчит, набираясь храбрости, и наконец спрашивает: — Что можно сделать, если ваш муж всегда кончает раньше?

— Лучше всего найти нового мужа, — не задумываясь отвечает мистер Джонсон. — Еще есть вопросы?

Возможно, я недооценила учителя естествознания. Во всяком случае, в чувстве юмора ему не откажешь. Дэн фыркает, и я стараюсь не смотреть в его сторону, боясь расхохотаться.

— Давайте же, спрашивайте! — настаивает мистер Джонсон.

— У меня есть вопрос, — поднимаясь, важно говорит президент Ассоциации родителей и учителей Синтия. Как это я ее до сих пор не заметила? — Что дети имеют в виду, когда говорят, что они «встречаются»?

— Рада, что вы затронули эту тему, — бесстрастно произносит мисс Дейч. — Но ответ, пожалуй, лучше будет записать, поскольку он довольно пространный.

Тридцать пять родителей с готовностью берут в руки шариковые ручки и раскрывают блокноты.

— Что такое «встречаться», — диктует мисс Дейч, словно озвучивая документальный фильм Би-би-си. — Сейчас мы с вами рассмотрим все этапы шаг за шагом. В седьмом классе это означает поцелуи. В восьмом классе — французские поцелуи. В девятом классе — петтинг, в десятом — оральный секс. В одиннадцатом классе можно уже говорить о регулярных половых сношениях. Вы успеваете записывать? Я не очень спешу?

«Вы нет, а вот дети определенно торопятся», — думаю я и решаю обязательно позвонить матери Баулдера. Она ревностная католичка и наверняка посоветует мне какую-нибудь школу при монастыре.

— Что же происходит в двенадцатом классе? — спрашивает Синтия.

— Лучше вам не знать, — отвечает еще одна мамаша, у которой, вероятно, есть старшие дети.

Обсудив эту тему, наши инструкторы готовы двигаться дальше.

— А теперь переходим к тому, что мне нравится больше всего, — с воодушевлением говорит мистер Джонсон. — Выбирайте партнеров, мы приступаем к практическим занятиям.

Я не в силах взглянуть на Дэна. Но мне и не нужно этого делать, потому что он начинает так громко смеяться, что все невольно оборачиваются.

— Опять вы, молодой человек? — грозно вопрошает мисс Дейч, желая усмирить того, кто представляет собой наиболее вероятную кандидатуру для посещения кабинета директора. — Может, вам лучше выйти в коридор, чтобы немного прийти в себя? Или я все же могу продолжить? Мне необходимо кое-что раздать присутствующим.

Если она собирается так управляться с классом в следующем году, боюсь, ей придется проводить занятия в коридоре. Но Дэн, желая реабилитироваться и показать, что он хороший мальчик, тут же поднимается.

— Позвольте я вам помогу, — предлагает он и, взяв у мисс Дейч коробку, идет вдоль рядов.

Только когда он подходит к моей парте, мне наконец удается разглядеть, что в ней лежит.

— Спасибо. — Я протягиваю руку, радуясь возможности перекусить. — Так хочется есть.

Я начинаю чистить банан, но вовремя подоспевшая Синтия вырывает его у меня.

— Вы понимаете, что вы делаете? — кричит она. — Вы не можете его есть, это наглядное пособие. Между прочим, оплаченное Ассоциацией родителей и учителей.

Наконец-то я понимаю, в чем дело, и радуюсь, что деньги, которые я плачу этой организации, идут на нужное дело.

Раздав все бананы, Дэн возвращается ко мне, и Синтия, полная решимости вернуть себе роль первой ученицы, выхватывает у него коробку. Теперь ее задача — разложить на партах презервативы. Всех форм и цветов.

— Хочу, чтобы вы и ваши дети запомнили следующую мантру, — твердо произносит мисс Дейч. — Повторяйте за мной. Ни один пенис…

Тридцать пять пар глаз в изумлении смотрят на нее.

— Пожалуйста, повторяйте за мной, — отрывисто приказывает она. — Это самая важная вещь, которую вы должны запомнить. Готовы? Ни один пенис…

Не в силах сопротивляться, мы повторяем:

— Ни один пенис…

— …не может быть слишком велик…

— …не может быть слишком велик… — повторяем мы хором, уже с большим воодушевлением.

— …для презерватива.

— …для презерватива! — кричим мы в унисон, охваченные общим экстазом.

Получилось действительно здорово. Наконец-то я ощутила свою связь с этими людьми. Ведь в нашем нестабильном мире так хочется во что-то верить. В воздухе ощущается такая энергетика, словно это не класс, а церковь во время пасхального богослужения, но прежде чем мы запеваем «Аллилуйя!», мистер Джонсон вскрывает свою упаковку с презервативом.

— Повернитесь к своему партнеру и держите банан между собой и им, — инструктирует он. — Уверен, кое-кто из тех, кто состоит в браке и не изменяет супругу, уже забыли, как это делается.

Следуя примеру мистера Джонсона, с отвращением разрываю свою упаковку — и повреждаю ее содержимое.

— Упс! Похоже, я разучилась это делать.

Дэн осматривает разорванный презерватив и выносит заключение:

— Ты здесь ни при чем. Похоже, тебе достался резиновый. Они быстро рвутся. Можешь взять мой — он гораздо прочнее и светится в темноте.

Я понимаю, что наша задача — научить детей пользоваться презервативами. Но чтобы они светились в темноте? На какой же возраст рассчитаны эти штуки?

Мисс Дейч, не намеревающаяся проявлять такую же снисходительность, как Дэн, подходит к моей парте.

— Что здесь происходит? — вопрошает она таким тоном, словно я только что уронила на пол «Давида» Микеланджело. — Пожалуйста, встаньте и покажите классу, что вы сделали.

Я поднимаюсь и робко оправдываюсь:

— Мне достался резиновый презерватив.

Дэн, сидящий рядом со мной, с трудом сдерживает смех. Мисс Дейч, однако, не позволяет мне так легко отделаться.

— Давайте, давайте, покажите это классу, — приказывает она, нависая надо мной со скрещенными на груди руками.

Я неловко помахиваю разорванным презервативом в воздухе.

— Вот так и рождаются дети, — осуждающе говорит мисс Дейч, словно именно я виновата в демографическом взрыве. — Родители, я хочу, чтобы сегодня вы пришли домой и практиковались, практиковались и еще раз практиковались!

Что же все-таки она имела в виду — чтобы мы практиковались в сексе или открывании коробочек с презервативами? Жестоко наказанная, я сажусь на место, и практическое занятие продолжается: мы учимся надевать презерватив на банан. Интересно, нам будут ставить отметки? Надеюсь, что да, потому что мы с Дэном блестяще справляемся с поставленной задачей. Из нас получилась отличная команда. А вот у женщины, сидящей сзади, дела идут не так хорошо.

— У меня ничего не получается, — громко жалуется она. — Мой банан слишком мягкий.

— Не может быть, — оправдывается Синтия. — Я покупала только самые лучшие бананы. Лично ощупывала каждый.

Не хотелось бы мне оказаться за ней в очереди, когда она будет покупать виноград!

Когда все натянули на свои бананы индивидуальные средства защиты, мистер Джонсон подводит итоги нашей сегодняшней встречи и сообщает еще одну радостную новость:

— Начиная с девятого класса дети могут получить презервативы в медицинском кабинете, причем никакие вопросы задаваться не будут.

Звучит обнадеживающе. Когда Джен собиралась с классом на экскурсию в Музей естествознания, я должна была подписать целых три бумаги. А для того, чтобы заниматься сексом, никакого разрешения от родителей не требуется. С другой стороны, я могу поставить подпись хоть на четырех документах, запрещающих моей дочери вступать в близкие отношения с мужчинами до достижения ею возраста тридцати пяти лет, но вряд ли это поможет. В конце концов, решение будет принимать она, и только она. Лучшее, что смогу сделать я, — это постараться передать ей мои моральные ценности, зажечь свечу и молиться.

Прежде чем кто-то успевает встать из-за парты, Синтия бросается к дверям.

— Сдавайте бананы, — командует она. — Никто не уйдет отсюда с бананом.

Большинство родителей послушно кладут свои наглядные пособия в коробку.

— Презервативы тоже сдавать? — интересуется какой-то мужчина.

— Нет, можете оставить себе, — милостиво разрешает Синтия. — Только снимите их с бананов. На следующей неделе состоится последняя в этом году распродажа домашней выпечки, и я собираюсь сделать банановый хлеб.

Ни за что его не куплю. Думаю, бананы надолго потеряли для меня всякую привлекательность.

Мы с Дэном идем к парковке. После подросткового фиглярства в классе на улице мы чувствуем себя очень неловко и молчим.

— Когда Люси возвращается из Лос-Анджелеса? — наконец спрашиваю я.

— Послезавтра. Когда она приедет, я вернусь на служебную квартиру. Очень удачно, что у моей компании есть жилье на углу Семьдесят восьмой улицы и Мэдисон-авеню. Может, как-нибудь зайдешь в гости?

— Как твои дела?

— Не знаю. — Хорошее настроение Дэна исчезает быстрее, чем вода из бассейна в сентябре. — Когда лучше, когда хуже. Мы с Люси сейчас почти не разговариваем. Я все еще очень зол на нее. Общаюсь только с детьми.

— Ты потрясающий отец, — абсолютно искренне говорю я.

— Не знаю, как насчет потрясающего, но дети до сих пор со всем приходят ко мне. Недавно Дейв советовался со мной насчет своей девушки. Чувствуешь иронию?

— Не вижу никакой иронии. У тебя отличные ребята, девчонки небось к ним так и липнут. И они очень похожи на тебя. Сразу видно, что ты их отец.

Очень умное и вовремя сделанное замечание, если учесть положение, в котором оказался Дэн. Неудивительно, что я не работаю в дипломатическом корпусе.

Но Дэн, похоже, воспринимает мои необдуманные слова именно так, как надо.

— Дейву нравится девочка по имени Эмили, — продолжает он свой рассказ. — Он дружит с ней целый год. И теперь не знает, может ли пригласить ее в кино или куда-то еще, то есть сделать ее своей подружкой, а не только другом. Я сказал, что это как раз хорошо. Для серьезных отношений лучше всего выбрать человека, которого уже хорошо знаешь и который тебе очень нравится. А ты как считаешь?

— Ты совершенно прав, — соглашаюсь я. — Иногда мне кажется, что главная ошибка, которую я допустила с Жаком, заключается как раз в том, что я слишком сильно в него влюбилась. У нас была только любовь, и ничего больше. Мы совсем не знали друг друга. Теперь я старше и мудрее и не совершу подобной глупости. — По крайней мере я на это надеюсь. Я поняла, что брак — это гораздо больше, чем коровьи пастбища и лунные ночи.

— Дейв воспользовался моим советом. В эту среду они с Эмили собираются на концерт «Ред хот чили пепперс» в «Мэдисон-Сквер-Гардн». Я потом расскажу тебе, как прошло их первое свидание. — Дэн открывает передо мной дверцу машины.

Я сажусь на водительское место и включаю зажигание, но он не уходит.

— Может, тебя подвезти? — спрашиваю я.

— Нет, я на машине, спасибо. — Подождав еще минуту, Дэн наклоняется и легонько целует меня в щеку, после чего наконец закрывает дверь.

— Держи меня в курсе — я имею в виду роман Дейва и «Чили пепперс»! — кричу я ему в открытое окно.

— Обязательно. Надеюсь, на этот раз я не ошибусь. — С этими словами он поднимает вверх оба указательных пальца, потом поворачивается и уходит.

Вернувшись домой, я нахожу срочное сообщение от Люси из Лос-Анджелеса. Она единственная из моих знакомых использует режим «срочно» для голосовой почты. Неужели ей так не терпится узнать, что случилось сегодня на вводной лекции по сексуальному воспитанию? Я набираю ее номер.

— Я получила совершенно невероятные сережки на день рождения, — сообщает она, едва успев снять трубку. — От Дэвида Орджелла на Родео-драйв.

Кто такой Дэвид Орджелл? Очередной мужчина ее жизни? Ну конечно, нет, это же магазин. И, судя по адресу, довольно дорогой. Должно быть, Хантер наконец раскошелился.

— Золотые, трехъярусные, очень изящные, с жемчужными и рубиновыми подвесками. Почти такие же, как у Николь Кидман. Стоят сумасшедших денег, но очень изысканные. Я любовалась ими в витрине целую неделю. А теперь они мои. Просто не верится. Я как раз сейчас смотрю на себя в зеркало. Выглядят потрясающе!

— Здорово! — Я искренне радуюсь тому, что она так счастлива. — Хантер — молодец. Теперь я понимаю, почему он тебе нравится. Джен просто визжала от счастья, когда я отдала ей фото.

— Да, настоящий мистер Заботливость, — отвечает Люси, но в ее голосе, вопреки моим ожиданиям, совсем не слышно теплоты.

— Я даже начинай мириться с его существованием, — нехотя сознаюсь я.

— Как с существованием кожного грибка? — язвит Люси.

— Люси, кажется, я не сказала о нем ничего плохого.

— А жаль.

В чем дело? Может, она хотела получить от него еще и ожерелье?

— Ничего не понимаю, — со вздохом говорю я. — Ты заполучила этого парня. Теперь вот получила от него подарок. Что тебе не нравится? Может, ты расстроилась из-за того, что он потратил слишком много денег?

— Ха! Разве я сказала, что Хантер потратил деньги? Вероятно, он действительно тратит очень много — на всех, кроме меня. Эти серьги я купила сама. Хантер же подарил мне на день рождения пресс-папье в форме сердца от «Кристофл» с надписью «Настоящая любовь».

— Ну, это, конечно, не серьги, но тоже неплохо. Во всяком случае, очень романтично.

— Было бы романтично, если бы несколько раньше я не получила точно такое же — в красивой коробке из красного бархата. Их рассылает пиар-отдел Эн-би-си в рамках промоакции новой комедии. Хорошо хоть Хантер догадался вынуть пресс-релиз и заказать новую упаковку.

— Наверное, он не знал, что ты уже получила такое, — предполагаю я.

— Зато теперь знает, — ядовито отвечает Люси, — положила его ему под дверь. А чтобы он все правильно понял, завернула в пресс-релиз. Ну а уж потом пошла к Дэвиду Орджеллу и купила серьги.

— Надо же, сколько ты всего успела, — восхищаюсь я, потратившая сегодня все свое свободное время на то, чтобы научиться надевать презерватив на банан. — А я никогда не покупала себе украшения.

— Не думай, что это так легко, — хмуро произносит Люси. — Продавец ходил за мной по пятам и все время спрашивал, не отложить ли для меня эти серьги, чтобы я смогла прийти за ними с мужем. Или бойфрендом. Или даже обоими — это он так пошутил. Он никак не мог понять, что я могу купить их сама. А я могу, черт возьми! Почему бы нет? Мне не нужны для этого ни Хантер, ни Дэн. Они оба мне осточертели!

— Люси, Люси, успокойся!

— Нет, правда. Я взяла лист бумаги и выписала все плюсы и минусы каждого из них. Получилось, что минусов гораздо больше. Я никогда тебе не рассказывала, какой у Хантера пенис? — В голосе Люси слышится откровенная злость.

Сегодня я целый день только и слышу: пенис… пенис… пенис… Сколько можно?

— Нет, — осторожно отвечаю я. — Но Никки на твоем дне рождения говорила, что у него очень маленький размер ноги…

— Оказывается, это аксиома, — уныло подтверждает Люси.

— А у Дэна? — спрашиваю я просто по инерции, а совсем не потому, что меня это интересует.

— Вот это как раз один из его больших плюсов, — признается Люси. — Но он сопит.

— Когда?

— Не важно, — загадочно отвечает подруга.

Придется теперь месяц ломать голову над тем, что она имела в виду.

— Но ведь он по крайней мере не храпит?

— Это правда. И должна признать, плюсов у Дэна гораздо больше, чем минусов. — Ее голос становится нежным. — Я всегда говорила, что люблю его. Он тот человек, на которого я могла положиться. С которым хотела прожить всю жизнь. Но он меня бросил, так что пусть катится к черту! Главным достоинством Хантера было то, что с ним я чувствовала себя на вершине мира. А потом он передарил мне это пресс-папье. Так что пусть катится следом!

— Ты тоже передаривала подарки, — напоминаю я. — Но это не значит, что ты плохой человек. Просто у тебя нет времени ходить по магазинам.

— Я никогда не дарила чужие подарки тому, с кем у меня был роман, — с негодованием возражает Люси.

Надо же, я никогда даже не думала о таких нюансах.

— Хорошо, — сдаюсь я, — но мне не хотелось бы опять получить от тебя коробочку подаренной тебе «Годивы».

— Ладно, обещаю, — натянуто смеется Люси. Очевидно, на сегодня мы покончили с ее проблемами, потому что она спрашивает: — Кажется, ты говорила, что в эти выходные прилетает Жак? Ты сделала то, что я говорила?

— Бразильскую эпиляцию? Нет, это невозможно. Мне больше подходит польская: вместо того чтобы удалять лишние волоски, они их приклеивают.

— Ты безнадежна, — смеется Люси, но я живо представляю, как она сокрушенно качает головой из-за плачевного состояния моей внешности. — Может, мне удастся уговорить тебя хотя бы немного подправить форму бровей? К мисс Барретт нужно записываться за полгода, но у меня с ней договоренность на завтра. Я все равно не вернусь домой к этому времени, так что сходи вместо меня. Пожалуйста.

— К ней запись на шесть месяцев вперед? Тогда, может, я продам твою очередь на аукционе «И-бэй»?

— Нет, не нужно. Это мой подарок тебе. Заметь, не передаренный. Только скажи мисс Барретт, что ты хочешь сделать трединг. Это сейчас самый писк. Никаких щипцов, волоски просто обвязывают ниткой и выдергивают.

— Значит, это не больно? — с надеждой спрашиваю я.

— Конечно, больно. А что не больно?

— Мы все еще говорим о бровях или о чем-то другом? — уточняю я, услыхав грустные нотки в ее голосе.

— Все больно, — повторяет Люси и быстро вешает трубку.


14


Я готовилась к этому свиданию целую неделю, но мне все равно нечего надеть. Сарафан в цветочек никуда не годится. Стоя в холле второго этажа, я разглядываю свое отражение в зеркале. И о чем я только думала? Вернувшись в спальню, я открываю гардероб — в третий раз за последние пятнадцать минут. Не исключено, что сегодня мне удастся побить мой прежний рекорд. Правда, у меня больше нет ни одного приличного наряда. А может, в желтой юбке мои бедра все же не кажутся такими широкими? Я примеряю юбку. Нет, ужасно. А если надеть синие джинсы? Мы встречаемся в дневное время, поэтому я вполне могу предстать перед Жаком в скромном повседневном прикиде.

В дверь звонят, и я застываю на месте. Нет, я определенно не могу спуститься вниз в этих джинсах «Ливайз». Не забыть бы купить «Гэп модерн ретрос». Люси утверждает, что они превосходно сидят на любой женщине.

— Джен, детка, открой, пожалуйста, дверь! — кричу я, стараясь, чтобы дочь не услышала волнения в моем голосе. Кто бы мог подумать, что обычное свидание — к тому же с человеком, за которым я уже успела побывать замужем, — обернется таким испытанием? — Это Жак. Скажи ему, что я спущусь через две минуты.

Итак, у меня есть еще сто двадцать секунд. За это время можно сшить новый наряд. Или проверить, на сколько оперативно работает служба доставки «Гэп». Что за чушь лезет мне в голову! Пожалуй, все же надену сарафан. По крайней мере он подчеркнет безупречную форму моей груди в бюстгальтере «Вандербра». Хотя не исключено, что Жак этого и не заметит, потому что все его внимание будет приковано к моим фантастическим бровям.

Я легонько касаюсь их пальцами. Никак не пойму, почему, избавившись от нескольких волосков, я чувствую себя такой счастливой. Новая безупречная линия бровей каким-то чудом полностью изменила мою внешность: глаза стали больше, лицо свежее. Или мне просто хочется думать, что я не зря мучилась двадцать минут? А вот к бразильской эпиляции я пока не готова. Да и какой в ней смысл? Если мужчина получил возможность увидеть ее результат, значит, он уже и так вами заинтересовался.

Я слышу, как внизу Жак пытается завести разговор с Джен. Они обменялись приветствиями и короткими замечаниями о погоде, и после неловкой паузы Жак, вежливо отклонив предложение Джен угостить его печеньем и шоколадным молоком — я учу дочь быть гостеприимной хозяйкой, — переходит к другой теме. Из долетающих до моего слуха обрывков фраз я делаю вывод, что ему редко приходится общаться с людьми, не достигшими совершеннолетия.

— Какой красивый дом, — говорит он Джен, — что заставило вас переехать сюда?

— Не что, а кто. Моя мама, — отвечает Джен, к счастью, вполне любезно.

— А что вы думаете о налогах? — Жак задает этот вопрос, видимо, думая, что он одинаково волнует всех, независимо от возраста и страны проживания. — Во Франции они ties terrible[68 - Просто ужасные (фр.).].

— Мне нравится, как вы говорите, — сообщает Джен, легко меняя тему на ту, которая ей ближе все го. — Я знаю одну французскую песню. У нас в школе сейчас все ее поют. Хотите послушать?

Решив, что Джен сейчас исполнит «Фрер Жак», я не угадала: вероятно, в старых школьных дворах теперь звучат совсем другие песни.

— Voulez-vous coucher avec moi се soir?[69 - Может, переспишь со мной сегодня? (фр.)] — пронзительно выводит моя маленькая девочка тонким невинным голоском. — Voulez-vous coucher avec moi?

«Черт с ними, с джинсами», — думаю я, торопливо спускаясь вниз.

Подойдя к Жаку, я быстро целую его в щеку, после чего, обняв Джен за плечи, говорю:

— Она совершенно не понимает, о чем поет. Ты ведь знаешь детей.

— Non, non. C'est tres charmante[70 - Ничего-ничего, это просто очаровательно (фр.).] — отвечает он.

— А что плохого в этой песне, мам? — удивляется Джен. — Мне нравится. Только я не знаю, о чем она.

— Все хорошо, детка, я расскажу тебе, о чем эта песенка, но немного позже.

Года через два. Нет, пожалуй, раньше. Не хочу, чтобы мисс Дейч меня опередила.

— Скажи ей сейчас, — предлагает Жак, подмигивая. — Я подожду. У тебя есть удобное кресло?

— Ни одного, — отвечаю я, хватая его за руку. — К тому же нам пора идти. «Банановая республика» закрывается через восемь часов.

Джен осматривает меня с ног до головы, и я понимаю, что мой наряд ей совсем не понравился. Пожалуй, надо было задержаться на минутку и надеть сарафан.

— Мам, ты ведь не собираешься выходить из дома в таком виде? — В голосе Джен отчетливо слышится неодобрение. Что случилось с десятилетним ребенком, которого восхищало все, что я делала? Он превратился в одиннадцатилетнюю девицу, больше всего на свете боящуюся, как бы я не опозорила ее перед подругами.

Раньше я говорила ей, что надеть. Теперь она решает этот вопрос за нас обеих.

— Господи, опять джинсы! Ты что, ходишь в них на все свои свидания?

— Вce свидания? — Жак впервые смотрит на Джен с неподдельным интересом. — Ну-ка расскажи мне обо всех свиданиях твоей мамы. Le rendez-vous. Я уверен, у нее их было много. Ведь она elle est tres belle[71 - Она очень красивая (фр.).]. — Он одобрительно гладит меня по щеке.

Интересно, обратил ли он внимание на мои брови?

— Да, расскажи нам, — соглашаюсь я, совершенно сбитая с толку. О каких свиданиях она говорит? Лично я не могу припомнить ни одного, не говоря уж о тех, на которые ходила в джинсах.

— Ну, мама! — возмущенно восклицает Джен. Похоже, подобные вопли мне предстоит слышать ежедневно еще по меньшей мере лет десять. — Баулдер! Как ты могла о нем забыть? Ведь мы очень любим Баулдера!

Жак вопросительно смотрит на меня:

— Кто этот Баулдер, которого мы очень любим? Я, во всяком случае, его нисколько не люблю.

— Полюбите, — обещает Джен. — Он такой прикольный.

— Обязательно полюбишь, — подтверждаю я, поднимаясь наверх, чтобы надеть сарафан. — Я расскажу тебе о нем по дороге.

Всего через пять минут — сказалась сегодняшняя тренировка — мы передаем Джен Лили и мчимся в город. Первый пункт нашей поездки — действительно «Банановая республика», только та, которая находится в Рокфеллеровском центре.

— Самый большой, самый американский, самый лучший магазин, — авторитетно заявляет Жак, когда мы входим в огромный универмаг.

Самый лучший? Неужели он подхватил эту болезнь, когда проходил таможенный досмотр в Джей-эф-кей[72 - Аэропорт имени Кеннеди.]? Или уже успел познакомиться с Синтией?

Жак входит в отдел мужской одежды с плотно сжатыми губами, такой же решительный, как Наполеон перед Ватерлоо. С той лишь разницей, что Наполеон проиграл то сражение, а Жак наверняка одержит победу.

Он готов приложить все необходимые усилия, чтобы получить то, что ему нужно. В конце концов он останавливает свой выбор на восьми почти ничем не отличающихся друг от друга брюках из хлопка размера 32 х 32. Мне очень нравится по-французски стройная фигура Жака, но я никогда не думала, что она имеет форму идеального квадрата.

— Восемь пар! Хорошая идея. Можно будет не думать о стирке целую неделю, — замечаю я, словно у моего французского принца название «Тайд»[73 - Tide — прилив, отлив, поток, течение (англ.).] ассоциируется с чем-то другим, кроме Кот-д'Азура. Я иду к кассе, но Жак направляется в противоположную сторону.

— Я должен это примерить, mon amour. Думаю, они мне подойдут.

Он восемь раз входит в примерочную и восемь раз выходит из нее, демонстрируя мне каждую пару брюк и внимательно разглядывая себя в зеркале. Радует хотя бы то, что он не ленив. Жак высказывает свое мнение о расположении карманов, ширине отворотов и длине брючин, которая во всех восьми случаях составляет те же самые тридцать два дюйма, о чем я, конечно, молчу. Следующая тема — цвет, то слишком напоминающий хаки, то совсем на него не похожий. Он столько раз произносит слово «хаки», что оно начинает казаться мне каким-то французским эпитетом. И я, пожалуй, как-нибудь им воспользуюсь.

— Мне больше всего понравились пары номер два, четыре и шесть, — наконец говорит Жак, красуясь перед зеркалом в последних, восьмых, брюках. — Пожалуй, примерю их еще раз. Если, конечно, ты не предпочитаешь номер третий. Если ты скажешь, я возьму le troisieme, mon amour.

— Нет, только не третий. — Я решаю проголосовать за четные числа: должна же у девушки быть какая-то рациональная система принятия решений. — Думаю, тебе даже не надо мерить эти брюки еще раз, они сидят на тебе просто великолепно.

— Merci, mon chouchou, но я должен быть уверен.

И все начинается сначала. Он поочередно примеряет номера два, четыре, шесть, потом четыре, два, шесть, после чего шесть, два, четыре. И никак не может определиться с выбором. Вскоре голова у меня начинает кружиться, но в конце концов мы покидаем магазин с огромным пакетом, в котором лежат еще и шесть рубашек-поло нескольких оттенков голубого, специально подобранных к различным оттенкам хаки. Почему он не стал мерить рубашки, остается для меня загадкой, но я, естественно, не поднимаю этот вопрос.

— Мне так нравится ходить с тобой по магазинам, — улыбаясь, говорит Жак, когда мы оказываемся на улице. — Мы ведь славно поработали сегодня, non? Ну а сейчас пойдем и купим тебе какую-нибудь безделушку.

— Безделушку? Может, одну из этих?

Мы как раз проходим мимо уличного торговца, предлагающего бусы и «золотые» браслеты. Против цен, указанных на его лотке, невозможно устоять: любая вещь стоит от двух до пяти долларов.

— Нет, я присмотрел кое-что другое. Думаю, тебе понравится, — смеется Жак.

Мы идем по Пятой авеню, он держит меня за руку, и моя душа устремляется в небеса. Сегодня как раз один из тех трех-четырех дней в году, когда Нью-Йорк кажется лучшим местом на Земле. Погода солнечная, с низкой влажностью. Дует легкий ветерок, цветы в Рокфеллеровском центре радуют глаз многообразием оттенков, как и навесы уличных кафе. Люди на улице улыбаются, никто никуда не торопится. Жак покупает два пакетика соленого печенья у другого торговца, который даже желает нам хорошего дня.

Прогулка длиной в шесть кварталов занимает гораздо больше времени, чем обычно, потому что через каждые сто футов мы останавливаемся, целуемся и рассматриваем витрины.

— Вот мы и пришли, — говорит Жак, подталкивая меня к вращающимся дверям магазина на углу Пятьдесят седьмой улицы. «Тиффани». Я не была здесь с тех пор, как возвращала сюда три абсолютно одинаковые серебряные конфетницы, которые родственники Жака много лет назад подарили нам на свадьбу. — Ты знаешь, чем знаменит этот магазин, поп? — спрашивает он, с удовольствием оглядываясь вокруг.

— Синими коробочками?

— И этим тоже, дорогая, — улыбнувшись, соглашается Жак. — Но я имел в виду другое. Бриллиантами. Здесь продаются лучшие в мире бриллианты. — Он крепко сжимает мою руку, и мы идем мимо светящихся витрин со сверкающими драгоценностями. — Я люблю тебя. И сегодня мы купим тебе бриллианты.

Я резко останавливаюсь, сделав вид, что заинтересовалась украшениями в одной из витрин. Бриллианты? В горле у меня встает комок. Всего несколько встреч, несколько проведенных вместе ночей и несколько сотен цветов — и он уже уверен, что вернул меня? Неужели все так просто? Я ведь клялась себе, что на этот раз ни за что не потеряю голову. И, несмотря ни на что, сдержу обещание. Всю неделю я ломала голову, кто же звонил Жаку в Вермонт и где он пропадал несколько дней, когда я не имела от него никаких известий. И все же еще ни один мужчина не заставлял мое сердце биться так быстро. И наверное, никогда не заставит.

Должно быть, я слишком долго стояла в нерешительности, Потому что Жак обнимает меня и горячо целует.

— Почему у тебя такой встревоженный вид, ma cherie? Бриллианты должны вызывать улыбку. Или ты предпочитаешь сапфиры?

— Нет-нет, я обожаю бриллианты. Но, может, сейчас не самое подходящее время?

— Как раз самое подходящее. Мы здесь вдвоем. Все хорошо. — Он оборачивается к стоящей за прилавком продавщице с безупречным шиньоном: —Пожалуйста, покажите мне серьги с бриллиантами, самые красивые, какие только у вас есть. Я хочу подарить их женщине, которую люблю.

Значит, до кольца дело пока не дошло. Я с облегчением вздыхаю. Но все же почему? Он еще не готов? Мы здесь. Вдвоем. Сколько времени он собирается за мной ухаживать? Как-никак он делает это уже не в первый раз.

— Жак, серьги с бриллиантами — это слишком дорого, — говорю я, беря себя в руки.

— Для тебя все, что угодно, солнышко. Ведь ты вернула меня к жизни.

Сопротивляться бесполезно, тем более что продавщица уже вручает мне то, о чем просил ее Жак. Самые красивые серьги, имеющиеся в этом магазине.

— Нет, не такие огромные, — машет рукой Жак. — Что-нибудь поскромнее.

— Хорошо, сэр. — Продавщица захлопывает бархатную коробочку, мысленно снижая уровень своих комиссионных. — Тогда скажите, сколько любви, по-вашему, должны выражать серьги.

— Ну, наверное, столько. — Жак показывает большим и указательным пальцами расстояние примерно в восьмую дюйма.

— По полкарата каждый, — разочарованно говорит она.

— Хорошо, пусть по карату, — великодушно уступает Жак.

Через несколько минут продавщица возвращается с четырьмя коробочками. Я внимательно рассматриваю содержимое каждой. Боже, как же они все красивы! А как сверкают! Жак обнимает меня за плечи, и радость оттого, что он здесь, со мной, не уступает удовольствию, которое я испытываю, любуясь бриллиантами. Как правило, у меня не бывает причин жалеть Люси, но теперь я понимаю, что она чувствовала, когда ей пришлось самой покупать себе подарок. И все же интересно, ее серьги лучше моих?

Я открываю первую коробочку и, положив ее содержимое на ладонь, поворачиваю руку, любуясь игрой камней. Потом прикладываю одну сережку к уху, и мое лицо сразу становится ярче и свежее. Эффект даже более сильный, чем от выщипанных бровей.

— Можно их примерить? — спрашиваю я продавщицу.

— Конечно. Можете примерить все и выбрать те, которые вам больше понравятся. А если ни на чем не остановитесь, я принесу еще.

— Non, в этом нет необходимости, мы берем эти. Они нравятся мне больше всего, — решительно заявляет Жак. — Ты согласна, mon amour?

— Они просто потрясающие, — говорю я.

С другой стороны, остальные серьги ничем не хуже. Но если не примерить их все, невозможно понять, какие из них лучше подходят к цвету моей кожи. Или это относится только к жемчугу? Но ведь и между бриллиантами тоже есть разница. Только мне не суждено ее узнать. Наверное, поэтому лучше покупать драгоценности самой. По крайней мере тогда можно понять, чего тебе хочется, не боясь потратить на это столько же времени, сколько твой бойфренд тратит в «Банановой республике».

Продавщица тщательно упаковывает серьги, и мы покидаем магазин в рекордно короткое время с маленькой овальной коробочкой из синего бархата. Жаку уже известен следующий пункт нашего путешествия — единственное место, куда можно отправиться после такой экстравагантной покупки. Это его отель, расположенный всего в одном квартале от «Тиффани».

— Я хочу посмотреть на тебя, когда на тебе не будет ничего, кроме твоих сережек с бриллиантами, — между поцелуями шепчет мне на ухо Жак, пока мы поднимаемся в лифте в его номер.

Если говорить об афродизиаках, то могу вас уверить, что посещение «Тиффани» не идет ни в какое сравнение с поеданием устриц. Я едва владею собой. Только-только успев выйти из лифта и открыв дверь в его номер, мы сбрасываем с себя одежду.

— Надень серьги, — напоминает мне Жак.

Я срываю ленту с коробки, с которой, впрочем, обращаюсь гораздо осторожнее — вдруг она мне еще пригодится.

— Иди сюда. Встань передо мной, дорогая. Дай мне посмотреть на тебя, — говорит Жак. Он лежит на кровати обнаженный, подложив под голову подушки, чтобы лучше видеть меня.

Вместо этого я быстро укладываюсь рядом с ним на мягкие простыни и подставляю ему одно сверкающее ухо.

— Потрясающе, просто потрясающе. Как же мне тебя отблагодарить? — игриво спрашиваю я.

— Встань, я хочу видеть все.

— Но здесь не на что смотреть. Кроме меня, здесь никого нет, — смеюсь я.

— Именно тебя я и хочу видеть, — уговаривает он меня. — Ты красивая. Tue е tres belle[74 - Ты очень красивая (фр.).]. Позволь мне насладиться твоей красотой.

Я нехотя спускаю ноги с кровати и смотрю на свой довольно круглый животик. Сколько еще можно его втягивать? И почему мне так трудно поверить, что мой любовник считает мое тело красивым? Что, увидев меня в полный рост, он восхитится, а не тут же обратит внимание на варикозные вены и рыхлые, чересчур женственные бедра?

Собравшись с духом, я встаю и откидываю назад волосы. Не самый лучший жест: моя шея никогда не отличалась совершенством формы. Но, поймав взгляд Жака, я вижу в его глазах только обожание и сама почти готова поверить в свою неотразимость.

Он медленно встает с кровати и идет ко мне.

— Tres, tres belle, — повторяет он, обнимая меня и покрывая мое лицо поцелуями, и я растворяюсь в ответной страсти. — Иди ко мне, — говорит он и неожиданно поднимает меня, одной рукой обняв за плечи, а другую просунув под колени. Я неловко болтаю ногами, и настроение у меня портится. Такие сцены хороши только в мелодрамах. Во всяком случае, я теперь не могу думать ни о чем, кроме своего чрезмерного веса. Наверное, он не рассчитывал, что я такая тяжелая, и только галантность не позволяет ему тут же швырнуть меня на пол.

— Отпусти меня, или у тебя будет грыжа, — говорю я Жаку. Как романтично! Почему бы не добавить, что в его возрасте следует еще и слегка сгибать колени, когда поднимаешь тяжести, — чтобы не сорвать поясницу?

— Non, non, ты легкая, как перышко, — уверяет он, но все же торопливо подходит к кровати и опускает меня на простыни.

— Это из-за бриллиантов, — шучу я. — Ты купил такие большие камни, и в серьгах я стала весить гораздо больше.

— Ш-ш, — говорит Жак, заглушая мои глупые шутки поцелуями. — Ш-ш-ш, — повторяет он, растягивая звук, потом легонько целует мои груди и нежно проводит рукой по моему телу.

Каким-то непостижимым образом моя неуверенность в себе исчезает, из головы уходят все мысли, и в следующие два часа я не способна ни о чем думать — могу только чувствовать.

На ужин я прошу подать мне в постель икры и шампанского, но Жак заявляет, что заказал столик в заведении, которое я непременно должна посетить.

— Это мой любимый ресторан, — говорит он. — Да и кому не нравятся «Времена года»?

«Времена года»? В моем списке он стоит на одной строчке с «Ле Сирк» и «Ае Бернардин». И не важно, что мой сарафан не самый подходящий наряд для такого шикарного места. В своих новых сережках я могу явиться куда угодно.

— Конечно, я с удовольствием пойду во «Времена года», — с воодушевлением заявляю я.

— Non, нам нужно лишь спуститься вниз, mon amour. Может, ты не заметила, но этот отель называется «Времена года». У ресторана же какое-то глупое название — «Пятьдесят семь — Пятьдесят семь», поэтому я называю его так же — «Времена года».

Что ж, хорошо, мы просто сделаем вид, что сидим в Гриль-зале. Или ужинать принято в зале с бассейном? Никак не могу запомнить.

— Мне надеть что-то еще, — продолжаю я кокетничать, или хватит бриллиантов?

— Надеть, — отвечает Жак. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить, и, думаю, ты будешь лучше себя чувствовать в одежде.

Я опять ощущаю комок в горле. Он купил мне бриллианты. Мы весь день занимались любовью. Теперь ему понадобилось со мной серьезно поговорить. Или он хочет о чем-то меня спросить? Как бы ни хорошо мне было с ним сейчас, я пока не готова дать ответ. «Но ведь я и не должна отвечать ему сегодня вечером, — в который раз напоминаю я себе. — Я ничего не обязана говорить ему сегодня вечером».

Ресторан мне нравится, пусть даже это и не настоящие «Времена года». Метрдотель внимательный, обслуживание вполне достойное, а официант, слава Богу, не чувствует необходимости представиться и поделиться своим мнением относительно меню. Карта вин предлагает большое разнообразие напитков, но Жак, как и следовало ожидать, останавливает свой выбор на французском бордо.

— За нас, — говорит он, поднимая огромный бокал. — За то, что мы снова вместе. Нам ведь очень хорошо вдвоем?

— Так хорошо, что впору чокнуться, — соглашаюсь я и протягиваю к нему руку с бокалом. Но Жак, вероятно, не совсем меня понимает, и я в который раз ощущаю сожаление, что он не настолько хорошо знает язык, чтобы оценить мой юмор.

Он ставит свой бокал на стол:

— Я не всегда бываю серьезным, mon amour, но сегодня особый случай. Я просто обязан сказать тебе, как много ты для меня значишь.

— Ты тоже много для меня значишь, — говорю я и беру его руку в свою.

— Bien. Это хорошо. — Он переплетает свои пальцы с моими. — Но все же позволь мне договорить. Когда я вернулся к тебе, у меня было очень трудное время. Я только что развелся. У нас с ней так ничего и не вышло. Она стала одной из многих женщин, которые ничего для меня не значили, и я был уверен, что больше никогда не встречу любовь. А потом я подумал о тебе. О нас.

Я поглаживаю его большой палец своим, а он сжимает мою руку и делает большой глоток вина. Может, он ждет от меня каких-то слов, но я не знаю, что ему сказать. Поэтому молчу. А Жак продолжает:

— Через столько лет я позвонил тебе, и ты вновь впустила меня в свою жизнь. И я подумал: «Эта женщина знает, что такое любовь. Знает, что любовь — это навсегда». И я перестал грустить. Ты дала мне понять, что я вновь могу полюбить и быть любимым. И за это, — тут он берет мои руки в свои, — я буду благодарен тебе всю жизнь.

Если это предложение руки и сердца, то оно несколько затянулось. Кроме того, по тону Жака я могу предположить, что на самом деле он собирается сказать мне нечто совсем другое.

— В тот день, когда ты не смогла прилететь ко мне в Дубай, в отеле я познакомился с женщиной, — наконец произносит он, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Ее зовут Катрин, и она занимается тем же бизнесом, что и я. Она приехала туда на конференцию. Очень умная женщина, совсем как ты.

Я высвобождаю одну руку, чтобы выпить вина. Хотя сейчас не отказалась бы и от чего-нибудь покрепче. Задумчиво потрогав сережку, я спрашиваю:

— И ты, конечно, с ней переспал? — Похоже, старая ситуация повторяется. Но я не хочу оказаться в ней еще раз.

— Да, конечно, — отвечает он, как мне показалось, чересчур поспешно. — Но дело не в этом. Дело в тебе. Все это из-за тебя, дорогая. Ты показала мне, что, если очень хотеть любви, она обязательно придет. Поэтому мое сердце вновь открылось, и Катрин вошла в него.

Теперь я отнимаю у него и вторую руку и неожиданно живо представляю себе, как Катрин, блондинка с безупречной прической и весом сто пять футов, проникает в его сердце. Надеюсь, он потерял достаточно крови.

— Жак, — спрашиваю я, пытаясь сохранять спокойствие и остатки достоинства, — почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему привел меня сюда?

— Потому что мы замечательно проводим время, и я не хочу от этого отказываться, — весело говорит он. — И я ничего не хочу менять. Конечно, Катрин переедет ко мне в Париж, но я буду по-прежнему часто бывать в Нью-Йорке.

Все-таки он сделал мне предложение. Правда, не то, которого я ожидала. Предложение три-четыре раза в год заниматься сексом с мужчиной, который влюбился из-за меня, но не в меня.

— Не думаю, Жак, что это мне подойдет.

В моей душе борются противоречивые чувства. Передо мной человек, который любит меня — в этом я нисколько не сомневаюсь — и в то же время собирается разбить мне сердце. Или почти разбить. Вряд ли я захотела бы вновь связать свою жизнь с Жаком. Но черт возьми, я хотела бы, чтобы это было моим решением!

— Что бы ты ни решила, я всегда буду к твоим услугам. — Вместо моей руки Жак поглаживает корзиночку с хлебом. — Я очень горжусь тобой, mon chouchou. Ты превосходно устроила свою жизнь. Жизнь с Джен. И я тоже готов начать все сначала.

— Что ж, желаю удачи, — говорю я, потому что больше мне нечего сказать.

Я опускаю глаза, и пару минут мы сидим молча. Наконец Жак берет в руки меню, очень довольный тем, что все слова сказаны и я кажусь не очень сердитой.

Я тоже раскрываю меню, но тут же понимаю, что вряд ли смогу сегодня поужинать. Даже салаты не вызывают у меня аппетита. Я рассеянно смотрю на бокал с вином. Нет, я совершенно на это не способна. Я милая, приветливая, всегда готовая прийти на помощь. Я забочусь о чувствах других больше, чем о своих собственных. Поэтому сама себе удивляюсь — и одновременно ощущаю огромное удовлетворение, — когда, поднявшись со стула, с милой улыбкой выливаю целый бокал красного вина Жаку на голову. На его глупую голову.

— Уверена, такая умная женщина, как Катрин, с легкостью выведет пятна, — говорю я и направляюсь к выходу, надеясь, что эта финальная сцена запомнится Жаку на всю жизнь. И я рада, что это не настоящие «Времена года», потому что все же надеюсь когда-нибудь там побывать.


15


— Но ты хоть оставила себе серьги? Да или нет? — спрашивает Люси, наклоняясь ко мне и убирая прядь волос с моего лица.

— Оставила, я ведь тебе говорила. — Я сморкаюсь уже, наверное, в сотый раз. Жаль, что никто до сих пор не изобрел способа переработки и вторичного использования того, что льется из носа. Потому что человеческий организм может производить эту жидкость в неограниченных количествах.

— Я хочу на них взглянуть, — заявляет Люси, не уверенная в моих моральных принципах — в том смысле, что они могли оказаться слишком высокими. Она опасается, что я вернула серьги Жаку или попросту их выбросила.

— Я отдала их на хранение в банк. Пусть останутся Джен — как наследство от глупой матери.

— Я сразу тебе сказала, что ненавижу Жака, — сердито говорит Люси. — Человек, который предал один раз, наверняка предаст… — Она замолкает, поскольку затронутая тема слишком близка ей самой. — Во всяком случае, ты совсем не глупа. Гораздо умнее многих, — добавляет она.

— Конечно. Тысячи женщин спят с мужчинами за час до того, как те их бросают. Это случается сплошь и рядом. Особенно среди гостей «Времен года». Может, этому отелю стоит ввести специальное предложение — уик-энд «Переспать и разбежаться»? Для тех, кто хочет заняться сексом перед тем, как расстаться окончательно?

— Его скорее назовут «Встретиться и разойтись», — весело подхватывает Люси, вступая в игру.

— Ага. А в ресторане для этого даже можно выделить специальную зону. Там поставят стулья с водоотталкивающими сиденьями и будут подавать красное вино в огромных бокалах.

— Здорово, что ты вылила на него вино. — У Люси загорелись глаза. — Прямо как Кэтрин Хепберн.

Не знаю почему, но после этих слов я снова начинаю плакать. Я тянусь к горе использованных бумажных носовых платков, но Люси ловко смахивает их в корзину для мусора и протягивает мне нераспечатанную пачку «Клинекс».

— У меня есть кое-что, что поднимет тебе настроение. Я приготовила для тебя куриный суп.

Слезы у меня моментально высыхают.

— Ты приготовила мне куриный суп? — спрашиваю я, не в силах скрыть изумление. — Ты приготовила мне куриный суп?

По всей видимости, ситуация гораздо серьезнее, чем я думала. Люси никогда бы не отправилась на кухню, если бы дело было только в разбитом сердце. Скорее всего у меня рак. В неоперабельной стадии. И если бы Жак меня не бросил, я никогда бы об этом не узнала.

— Чему ты так удивляешься? — искренне недоумевает Люси и достает пластиковый контейнер «Таппервэр» из хозяйственной сумки от «Прада». — Попробуй.

Я снимаю с контейнера синюю крышку и смотрю на жидкость, в которой плавают какие-то частицы непонятного происхождения.

— Надо же, — говорю я. — Не знала, что куриный суп бывает розового цвета.

— Естественно, не бывает. Просто я добавила пищевой краситель, чтобы он выглядел посимпатичнее. Эта куриная желтизна такая скучная!

Я медленно зачерпываю бульон серебряной ложкой, которую заботливо подала мне Люси, и осторожно подношу к губам.

— Ради всего святого, ты не обязана это есть, — останавливает меня подруга.

— Почему? Хуже мне уж точно не станет, — возражаю я и делаю маленький глоток. Потом зачерпываю еще ложку. — Неплохо. Может, слегка пересолено, но в целом неплохо. — Я начинаю методично опустошать содержимое контейнера объемом в полгаллона.

— Если ты так спокойно это ешь, значит, тебе еще хуже, чем я думала, — заявляет Люси, но вид у нее довольный. — Может, отнести немного и Дэну в знак примирения?

— В знак примирения? Конечно, пора уже что-то предпринять. Но если ты решила остановиться на курином супе, тогда, может, стоит положить туда курицу? И немного вермишели. — Я с любопытством смотрю на содержимое пластиковой посудины. — Из чего ты это приготовила? Взяла камни с заднего двора?

— На самом деле приготовить домашний куриный суп совсем не сложно, — убежденно произносит Люси. — Я, например, просто смешала бульонные кубики «Кнорр» с небольшим количеством красного пищевого красителя.

— А рецепт взяла в журнале «Экономное хозяйство»?

— Нет, придумала сама. Теперь я понимаю, почему ты любишь готовить. Это действительно творческое занятие.

— А что в нем плавает? Вот эти серебряные кусочки?

Люси заглядывает в контейнер, потом опускает туда указательный палец и, вытащив из бульона неизвестный ингредиент, рассматривает его на свету.

— Похоже, это обертка от кубиков, — сообщает она наконец. — Она очень плохо снимается.

— Красиво, — невозмутимо говорю я и съедаю еще несколько ложек.

Через минуту раздается звонок в дверь, и я устало поднимаю голову. Неужели кто-то еще принес еду? Не думала, что известие о моем состоянии так быстро распространится по округе.

— Я прекрасно знаю, что это не Жак, — заявляю я, не делая попытки подняться.

— А я уверена, что это не Дэн, — подхватывает Люси и тоже остается сидеть на месте.

— Открой, пожалуйста, у меня совсем нет сил.

— Нет, ты открывай, ведь это твой дом. И заодно выключи, пожалуйста, ту заунывную мелодию. Даже если это «Битлз», я больше не могу слушать про то, что было вчера[75 - Имеется в виду композиция «Yesterday» («Вчера»).].

Кто-то продолжает настойчиво звонить, я, еле переставляя ноги, бреду к двери и вдруг слышу жизнерадостный голос Баулдера:

— А ну открывайте! Скорее! Это мы, ваши друзья, в гости к вам пришли!

— Кто?! — изумленно спрашиваю я, распахивая дверь, и вижу широко ухмыляющегося Баулдера с огромным тортом. Рядом с ним стоит его близнец с такой же широкой ухмылкой и в такой же зеленой рубашке, но темноволосый. Если бы я видела это не в реальной жизни, а в каком-нибудь сериале, то решила бы, что Баулдер исполняет обе роли. Близнец первым нарушает молчание:

— Привет, меня зовут Клифф. — Он проходит мимо меня в дверь, и я успеваю заметить, что в руках у него огромный кулер. — Нам очень жаль, что тот француз так с вами обошелся, но мы постараемся, чтобы вы об этом поскорее забыли.

Баулдер, подойдя, вешает мне на шею бусы из пульсирующих неоновых лампочек — синих и оранжевых.

Я плюхаюсь на диван и откидываюсь на подушки.

— Спасибо, что пытаетесь меня развеселить, но, боюсь, это бесполезно, — решительно заявляю я. — Тем не менее познакомьтесь с моей подругой Люси. С ней вам будет веселее, чем со мной.

— Вы та самая Люси, которую бросил муж? — спрашивает Баулдер. — Господи, у вас наверняка тоже ужасное настроение.

Я ежусь под взглядом Люси и бормочу:

— Похоже, я слишком увлеклась полуночными беседами с Баулдером. Но мы ни за что не продадим эту историю в «Нэшнл инквайрер», обещаю тебе.

— Слово скаута, — поддерживает меня Баулдер. — А теперь давайте веселиться. Мы пришли сюда, чтобы развлечь вас.

— Вижу, нам предстоит нелегкая работа, — заявляет Клифф, доставая из рюкзака дюжину компакт-дисков. — Но уж если я сумел достать танцевальные записи тринадцатилетней давности, которые крутили на праздниках бар-мицва, с вами, девочки, тоже как-нибудь справлюсь.

— Первые полгода после переезда в Лос-Анджелес Клифф работал помощником диджея, — с гордостью сообщает Баулдер. — Крутил диски «Электрик слайд» на дискотеке приятеля двоюродного брата Адама Сэндлера.

Даже мне понятно, что такая должность делала занимающего ее человека настоящей знаменитостью, поэтому я смотрю на Клиффа с уважением, хоть и сквозь слезы.

— Ну, сначала выпьем, чтобы все немного расслабились. — Клифф отвинчивает крышку кулера. — «Дайкири», «Маргарита», «Пина колада». Кто что будет?

— «Пина колада», — говорит Баулдер.

— Ни в коем случае, — протестую я. — Что ты скажешь на следующей встрече «Анонимных алкоголиков»?

— Глупышка, все эти напитки безалкогольные, — весело произносит он. — Зачем нам ром? Самый лучший ингредиент «Пина колады» — кокос. Мы устроим вечеринку, после которой никто не будет мучиться похмельем.

Я смотрю на огромный торт с кремом, занимающий почти весь стол.

— Боюсь, после него мне будет плохо. Но, судя по моему настроению, я все равно слопаю его целиком.

— Не получится. Он из картона и крема для бритья. Точно такой же торт я получил в свой день рождения в лагере для детей с избыточным весом, когда мне исполнилось двенадцать лет. — В голосе Баулдера слышится грусть, и я понимаю, что ему все еще больно об этом вспоминать.

Клифф нежно обнимает его за плечи:

— Все это было так давно, дорогой. Посмотри, какой у тебя пресс. Теперь ты выглядишь просто потрясающе.

Баулдер, все еще ощущающий себя толстым двенадцатилетним мальчишкой, не реагирует на его слова, и Клифф продолжает:

— И я не единственный, кто считает, что у тебя шикарная фигура, разве нет? Вспомни о Барри Риверсе. Расскажи девочкам о Барри.

Интересно, какое отношение Барри Риверс имеет к Клиффу и Баулдеру? Надеюсь, дело не в любовном треугольнике? Я готова принять квадрат, круг, восьмиугольник — все, что угодно, только не любимую геометрическую фигуру Пифагора.

Но тут Баулдер начинает улыбаться, а вслед за ним и Клифф.

— С-с-с-скажи-и-и ей! — Клифф так растягивает слова, что из трех слогов получается целая песня. — Нет, лучше покажи-и-и ей!

Неплохой мотивчик. Если придумать еще несколько строк, можно занять верхнюю строчку в списке ста хитов «Билборда». Баулдер подчиняется и занимает место в центре гостиной. Он сгибает ноги в коленях, слегка расставляет их, вытягивает руки в стороны, изображая самолет, и покачивает бедрами.

— Игра начинается! Игра начинается! — возвещает Клифф. — Все играют! Все пытаются понять, что за новость хочет сообщить нам Баулдер.

Баулдер сильнее сгибает колени и начинает активнее вращать бедрами. Но я отказываюсь признать очевидное.

— Он делает вид, что крутит хулахуп? — предполагаю я вместо этого. — Он получил предложение, связанное с хулахупом?

— Гениально! — заявляет Клифф. — Ты совершенно права! Хулахуп! Ему предложили отправиться на Гавайи!

Я не хочу разбивать его сердце сообщением о том, что хулахуп изобрели вовсе не в Уайкики.

— Гавайи? — Люси сползает с дивана, готовая включиться в игру. — Луаус. Жареная свинина. Лейс, — выдает она все, что ассоциируется у нее с этим географическим названием. — Ты собираешься там развлечься?

— Только если Клифф приедет ко мне, — скромно отвечает Баулдер.

Не сумев с ходу заполучить джекпот, Люси продолжает строить догадки:

— Так, сейчас. Ты хочешь посмотреть на водопады? Поиграть в волейбол? А как насчет серфинга? Ты отправляешься на Гавайи, чтобы заняться серфингом?

— Бинго! — кричит Клифф, в душе навсегда оставшийся ассистентом ди-джея, запускает руку в большую сумку и достает оттуда шоколадку «Хершис» в золотой фольге. — Ты победила в первой части нашей игры. А теперь следующий вопрос: почему Баулдер будет заниматься серфингом на Гавайях?

— Потому что я получил предложение сняться в рекламе «Доктора Пеппера»! — Баулдер больше не в силах скрывать свою радость. — Не диетического, а самого настоящего!

— О Боже мой! Это же потрясающе! — восклицаем мы с Люси практически в унисон, бросаемся к Баулдеру и начинаем так горячо его обнимать, что чуть не сбиваем с ног.

— А все благодаря тебе! — говорит Баулдер, тоже обнимая меня. — Барри Риверс увидел меня в нашем шоу и позвонил. Это известнейший в мире кастинговый агент, и он сразу понял, что я им подойду.

— Баулдер прошел все четыре тура! — сообщает Клифф. — Сначала он снял рубашку, и Барри просто влюбился в его тело. Во втором туре ему нужно было улыбнуться — и здесь, как вы догадываетесь, ему не было равных. В третьем туре — выпить банку «Доктора Пеппера». С этим он тоже справился как надо. И, наконец, последнее — это слова!

— У тебя роль со словами? — До Люси сразу доходит истинный смысл сказанного. — Ты же будешь получать отличные гонорары — с каждого выхода рекламы. Это лучше, чем кредитная линия в «Ситибанке».

— Дорогой, покажи им, как ты это делаешь. — Клифф чуть не лопается от гордости за своего приятеля.

— Не уверен, что готов к этому, — сопротивляется Баулдер.

— Он лишь вчера приступил к репетициям, — поясняет Клифф, — и еще не совсем вжился в образ.

Мы понимающе киваем.

— Не волнуйся, — успокаиваю я его, — здесь все свои. Давай, попробуй.

Вновь приняв позу серфингиста и изобразив свою знаменитую улыбку, Баулдер не отрываясь смотрит на нас, очевидно представляя себе камеру, и вдруг вскрикивает:

— У-у-у-у-у-у-у!!!

В его манере тянуть это не слишком длинное слово чувствуется влияние Клиффа. Я жду продолжения, но Баулдер молчит. Я смотрю на Люси, как бы спрашивая ее, правда ли, что будущее благосостояние моего приятеля может зависеть всего от одного слога.

— Да, — подтверждает она, — это действительно роль со словами.

— Разве он не великолепен?! — восклицает Клифф. — Вот увидите, Баулдер станет настоящей звездой!

— Да, — соглашается Люси. — Говорю это как профессионал.

— А теперь все выходят на танцпол! — восклицает Клифф, подпрыгивая в своих «пумах». — Это необходимо отметить.

Он вставляет в проигрыватель диск, который я никогда раньше не слышала.

— «Электрик слайд»! — В этом заявлении столько энергии, что ее хватило бы, чтобы покончить с энергетическим кризисом в Калифорнии. — Танцуют все! Показываю!

Подбадриваемые возгласами Баулдера и уговорами Клиффа, мы выходим в центр комнаты. Почему бы и нет? То, что хорошо для друга кузена Адама Сэндлера, не повредит и мне.

Похоже, эти парни из Лос-Анджелеса провели не один праздник бар-мицва, потому что в течение следующего часа моя гостиная буквально ходит ходуном. Мне не очень удаются танцы под «Электрик слайд», зато я обнаруживаю настоящий талант к исполнению макарены. Потом мы ставим диск «Мотаун» и, наконец, «Роллинг стоунз». Музыка шестидесятых подобна произведениям Бетховена — она вечна. Я совершенно уверена, что наши дети будут так же танцевать под нее через сорок лет.

Вслед за любимыми исполнителями мы выкрикиваем с детства знакомые строчки, потом в изнеможении валимся на диван.

Но Клифф не ощущает усталости.

— Еще одну песню, — просит наш любимый диджей. На его счету не одна вечеринка, он знает, что делает.

Из CD-проигрывателя теперь доносится проникновенный голос Джеймса Тейлора, и мы, встав в круг и положив руки друг другу на плечи, покачиваемся из стороны в сторону.

— Зимой, весной, летом или осенью… Ты только позвони… — с чувством выводим мы вместе с хором. — И я приду… Ты не одна, у тебя есть я.

На глаза у меня наворачиваются слезы, голова начинает кружиться, хотя мы пили только безалкогольную «Пина коладу».

— За «Доктора Пеппера», — взволнованно говорю я, положив голову на плечо Баулдеру. — И за твое будущее. Пусть все твои мечты сбудутся.

— За всех нас. И за то, чтобы наши желания осуществились. Потому что мы знаем, что наше будущее в наших руках, — отвечает он.

Теперь мне кажется, что я и правда нахожусь на празднике бар-мицва. Баулдер очень убедителен, когда изображает искренность. Может, ему лучше сниматься в мини-сериалах канала «Холлмарк»?

Глаза у меня снова на мокром месте, но теперь я плачу от радости. Потому что Джеймс Тейлор совершенно прав: как это здорово иметь друзей!

В последние дни мне приходится часто общаться с Джошуа Гордоном, однако совершенно очевидно, что он не скоро попадет в список моих близких друзей. На следующее утро я отправляюсь к нему в офис — он назначил мне встречу в восемь часов. Первоначально Джошуа планировал увидеться со мной в семь утра, но мне к счастью, удалось его переубедить.

Я поднимаюсь в лифте на тридцать второй этаж, и его помощница Пегги провожает меня в огромный угловой кабинет. Из окон, выходящих натри стороны, открывается вид, от которого захватывает дух. Наверняка, когда говорят о вершине мира, имеют в виду именно такое место.

— Совещание вот-вот закончится, — уверяет Пегги, энергичная, знающая свое дело женщина лет шестидесяти, уже успевшая сообщить мне, что проработала с Джошуа двадцать два года. Что ж, супруга мистера Гордона сломалась гораздо быстрее. — Устраивайтесь поудобнее и подождите. Принести вам кофе?

— Нет, спасибо, не беспокойтесь. Все в порядке, — отвечаю я.

Но стоит Пегги выйти, как я понимаю, что это далеко не так. Мне хочется выглядеть спокойной — но не слишком, — когда войдет Джош. С одной стороны, я должна сделать вид, что ожидание мне совсем не в тягость, а с другой — дать ему понять, что меня ждут и другие неотложные дела.

Я подхожу к книжному шкафу и начинаю внимательно рассматривать семейные фотографии в серебряных рамках, украшающие вторую полку. Хорошенькая блондиночка, запечатленная на всех этапах своего развития — от младенца в коляске до восседающей на пони девчушки, — должно быть, Ирландия. Симпатичная малышка. На фото она либо одна, либо в компании Джошуа. На снимках не заметно следов ножниц, тем не менее ни на одном из них я не вижу бывшей жены мистера Гордона.

Проходит пять минут. Я изучила уже все фотографии и даже прочитала названия книг в шкафу. Мне еще понятно, почему в нем стоит «Экономика» Милтона Фридмана, но как здесь оказался роман Айн Рэнд «Атлас расправляет плечи»?

Пора присесть, и я осторожно усаживаюсь на диван. Но он оказывается слишком мягким, так что я буквально проваливаюсь в подушки. К тому же в таком положении ноги у меня всегда кажутся слишком толстыми. Попробую лучше стул с прямой спинкой у письменного стола. Но на стуле еще хуже. Если во время беседы с Джошем я буду сидеть, неестественно выпрямившись, он будет чувствовать себя как на аудиенции у королевы Елизаветы. Да уж, веду себя как Златовласка: диван для меня слишком мягкий, стул слишком твердый!

Встав, я замечаю, что молния на моей юбке каким-то непостижимым образом переехала вперед. Я лихорадочно пытаюсь вернуть ее на место, но зубцы зацепились за колготки. Я отчаянно дергаю юбку, и в этот момент входит Джошуа. Что ж, хорошо хоть, что на этот раз лицо у меня ничем не измазано.

Мистер Гордон бросает на меня быстрый взгляд — судя по всему, он страшно занят и с трудом выкроил для меня пару минут, поэтому вряд ли заметил мое смятение.

— Садитесь, — предлагает он, указывая на удобное кресло у стола.

И почему я не заметила его с самого начала? Это как раз то, что нужно.

— Я тут посмотрел расходы на благотворительный спектакль. — Не тратя время на посторонние разговоры, он сразу же переходит к делу.

Похоже, зря я вчера вечером провела целый час у телевизора, стараясь запомнить главные новости на канале Си-эн-эн.

— Сумма пожертвований впечатляет, — продолжает Джош, перебирая стопку бумаг на столе. — Доходы от рекламы тоже. Но кое-какие счета вызвали у меня недоумение.

— Все расходы будут оплачены спонсорами, — заявляю я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, и неестественно вывернутой рукой пытаясь прикрыть съехавшую молнию. — За исключением кое-каких мелочей, необходимых для постановки. Винсент сказал, что пришлет вам счета.

— Я уже получил их. — Джошуа с бумагами в руке подходит ко мне и опирается о край стола. — И кое-что показалось мне очень интересным. Например, то, что вы согласились потратить четыре тысячи долларов на розовый гель.

— Этого не может быть, — громко возражаю я. — Ни о каких дорогостоящих гелях, пудре или чем-то еще в этом роде и речи не шло. Я сказала Винсенту, чтобы он купил косметику «Мэйбелин» в универмаге «Дуэйн Рид». Мы решили не тратить деньги на настоящий грим.

— Данный счет не за косметику. — С этими словами Джош вручает мне лист бумаги, на котором я вижу логотип «Театр лайтинг сэплай, инк.»[76 - Название компании, поставляющей театральное осветительное оборудование.].

Значит, вот о чем речь — о гелевых софитах! Что ж, мне вполне по силам урегулировать и эту проблему. Джош должен оценить это по достоинству. Но, лишь взглянув на счет, я прихожу в замешательство.

— И все эти деньги за ультрамягкое освещение?! За розовый гель? Не вижу в этом никакого смысла. Ведь артисты — двенадцатилетние дети. Даже Джоан Риверз не нуждается в таком свете.

Джош дарит мне одну из своих улыбок, напоминающих солнце в Сиэтле. Они так же редко освещают его лицо и оказываются гораздо теплее, чем можно было бы подумать.

— А что вы скажете насчет этого? — спрашивает он, протягивая мне еще один счет. — По нему я должен заплатить тысячу долларов Миллисент М. Кто это?

— Одно могу сказать точно: не подружка Винсента, — быстро говорю я и, взглянув на бланк, вижу, что это счет за искусственные букеты — вероятно, для сцены у «Ковент-Гардена». Определенно, вырастить цветы самим было бы гораздо дешевле.

Вздохнув, я протягиваю руку и беру всю кипу счетов.

— Простите, Джош, но Винсент привык к раздутым бюджетам бродвейских постановок. Ну, когда платят музыкантам — членам профсоюза, даже если они не играют, или рабочим сцены, которые ничего не переставляют, или костюмерам, сидящим без дела, потому что актеры играют обнаженными, как в постановке «Фул Монти». Но я постараюсь его образумить.

Джош кивает, заметно успокоенный моими словами:

— Большое спасибо. Я слышал, у Винсента крутой характер, поэтому, если хотите, сам поговорю с ним. Мне не привыкать улаживать конфликты, связанные с финансами.

— Мне и самой по силам с этим справиться, — осторожно замечаю я. — Я, конечно, не Алан Гринспен, но умею обращаться с деньгами.

Поскольку Джошуа никогда не видел мою чековую книжку, ему нечего на это возразить.

Однако, как ни странно, он улавливает в моих словах колебание и, вновь улыбнувшись, великодушно предлагает:

— Но мне это действительно не трудно. Вы так много сделали для спектакля, я просто хочу вам помочь. Пусть ваш режиссер лучше злится на меня, а не на вас.

Что происходит? Почему он так любезен? Пожалуй, надо узнать, какая сейчас погода в Сиэтле. Похоже, глобальное потепление оказывает воздействие буквально на все стороны жизни.

Прежде чем я успеваю поблагодарить Джоша и принять его предложение, в дверь просовывается голова Пегги.

— Простите, что помешала, но звонит Миа, — сообщает она. — Я сказала, что вы заняты, но она просит вас подойти к телефону.

— Я перезвоню, — отрывисто бросает он.

— Я говорила ей то же самое, но она настаивает, что дело очень срочное.

Джош бросает на меня быстрый взгляд.

— Мне выйти? — спрашиваю я.

— Нет, это займет всего одну минуту. Простите. Миа — моя бывшая жена. — С этими словами он хватает трубку, скорее раздраженный, чем встревоженный. — Да, — резко бросает он и возвращается на свое место за столом, слушая, как Миа что-то говорит. Говорит… Говорит…

Наконец его терпение иссякает.

— Я бы не назвал это таким уж срочным делом, — заявляет он, очевидно, услышав вполне достаточно. — Ты вполне могла бы подождать. Из-за тебя мне пришлось прервать очень важную встречу.

Значит, я очень важная персона. Звучит неплохо.

Джош слушает еще пару минут, потом нетерпеливо произносит:

— Конечно, я оплатил счета от твоего доктора. Я уже говорил, что будут платить столько, сколько будет нужно.

А «нужно», судя по этому разговору, затянется еще очень надолго. Бедняга Джошуа. Сначала счета Винсента, а теперь еще и бывшей жены.

— Миа, если твой психотерапевт больше не хочет иметь с тобой дела, то это не из-за того, что ему не заплатили, — резко говорит он. — Причина, очевидно, в чем-то другом.

И я догадываюсь в чем. Я не знакома с Миа, но хорошо знаю психотерапевтов. Вероятно, она слишком много жалуется. Или попросту не представляет интереса для своего доктора. Сегодня уже недостаточно просто зайти в кабинет к врачу и начать перечислять свои неприятности. В Нью-Йорке между самыми несчастными в мире людьми существует острая конкуренция. Вам надоел муж? Вас перестал удовлетворять Фредерик Феккаи[77 - Известный американский стилист, работающий только со звездами.]? Вас терзают воспоминания о прошлых неудачах? He смешите. Все это уже было. Вам необходимо копать глубже и постоянно представлять новый материал. Оставаться интересным своему психотерапевту труднее, чем выступать в «Комеди клаб».

— Миа, у меня полно работы, — произносит Джош бесстрастным голосом. Очевидно, ему часто приходится отвечать на подобные звонки. — Ты знаешь, я всегда готов тебе помочь, если в этом действительно есть необходимость. Но не забывай, что мы разведены. Поэтому ты не должна звонить мне по таким пустякам.

Он кладет трубку и растерянно просматривает сообщения на своем мобильном телефоне. Потом поднимает глаза и с явным удивлением видит, что я все еще здесь.

— Вам что-то нужно? — машинально спрашивает он.

Конечно. Кое от чего я бы не отказалась. Например, от мужа, от дома в Монтауке. Хорошо бы еще внести изменения в списки лекарств, отпускаемых по рецепту, и получить в подарок DVD с записью первых двенадцати серий «Клана Сопрано». Но на худой конец я могла бы удовлетвориться и половиной этого.

— Нет, спасибо, ничего, — отвечаю я.

— Прекрасно, значит, договорились. Продолжайте заниматься постановкой. И поговорите с Винсентом насчет сокращения расходов. Возьмите это под свой контроль.

Я колеблюсь, думая, не стоит ли напомнить ему об обещании лично уладить данный вопрос с Винсентом, но в конце концов прихожу к выводу, что сейчас для этого не самое удачное время. Миа все испортила.

— Позвоните, если вдруг возникнут проблемы, — небрежно бросает он мне на прощание. — Я привык выслушивать от женщин любые, даже самые нелепые просьбы.

Могу поклясться, что в данный момент он испытывает к нашей сестре не самые нежные чувства.

* * *


— Возможно, Джош Гордон лучше бы к тебе отнесся, если бы ты сделала подтяжку, — предполагает Люси через час, когда мы сидим в приемной доктора Глории Роджет — нового члена ее команды сохранения красоты.

Подруга заглядывает в огромное, занимающее всю стену приемной, зеркало в форме ромашки и немедленно делает Лицо. Этим регулярно занимаются все женщины после сорока, хотя чаще, конечно, в собственных домах, укрывшись от чужих глаз. Указательными пальцами Люси подтягивает кожу на скулах, а ладони прижимает к щекам, которые кажутся ей недостаточно упругими.

— Ну как? — Она поворачивается ко мне, демонстрируя натянутое лицо. — Разве так не лучше?

— Ты и без этого хорошо выглядишь.

— А хочу выглядеть безупречно. Теперь ты попробуй.

Я повторяю ее движения и тоже разглядываю Лицо — уже свое — в зеркале. Это более упругое, более гладкое «я» нравится мне больше, но я не готова ради него ложиться под нож. Может, просто купить по дороге домой скотч? Во всяком случае, Джош Гордон уж точно ничего не заметит. Мое лицо может стать упругим, как матрас на походной кровати новобранца, но это нисколько не изменит его мнения о женщинах.

— И тем не менее мы пришли сюда с другой целью, — напоминаю я Люси, убирая руку и позволяя лицу — в буквальном смысле слова — упасть на место.

— Я помню. Что ж, займемся этим в следующий раз. А сегодня — бюст, — говорит подруга, продолжая смотреться в зеркало. Она отнимает руки от лица и, подставив ладони под груди, приподнимает их. — Такая грудь изменит всю мою жизнь, — мечтательно произносит Люси. — Тебе этого не понять. Ты везучая, тебе никогда не понадобятся имплантаты.

— Тебе они тоже не нужны. Просто сейчас ты во всем видишь недостатки.

— Может быть. Но это не значит, что у меня нет поводов переживать из-за моей груди. Да и кто из-за нее не переживает? Сначала все детство ждешь, когда она появится. Потом оказывается, что она совсем не такая, какую тебе хотелось бы. Или слишком большая, или совсем маленькая, чересчур круглая или абсолютно плоская. Ты злишься, если мужчины на нее смотрят, и злишься еще больше, если не смотрят.

— Знаю. Все мы одинаковые. Взгляни на это, — говорю я, подложив руки под собственные, чуть более полные, чем у Люси, груди и приподнимая их на несколько дюймов. — Это я в 1989 году. А это, — я убираю руки, и мои груди занимают прежнее положение в чашечках бюстгальтера, — сегодня.

— Перестань, Джесс, ты классно выглядишь.

— Это все благодаря моему новому восемнадцатичасовому бюстгальтеру. Похоже, ему осталось часов шесть, не больше. Что я буду делать потом, ума не приложу.

— По крайней мере тебе не нужно беспокоиться о протечках, — продолжает Люси, играя с чашечками собственного лифчика. — Говорят, что водяные имплантаты выглядят более естественно. Но я очень боюсь.

— Во всяком случае, маленькая грудь никогда не обвиснет, — парирую я, поворачиваясь из стороны в сторону, целиком поглощенная созерцанием в зеркале собственного бюста.

— Удивительно, что мы с тобой вообще стали подругами, — заявляет Люси. — В старших классах я таких, как ты, просто ненавидела. Отрастят огромные сиськи и делают вид, что это такая обуза!

— Хорошо, ничья. — Мне не хочется рассказывать Люси, как я смущалась много лет назад, когда у меня первой из одноклассниц появилась грудь. Все мои подруги тогда еще носили корректирующие лифчики — хотя я никогда не могла понять, что они корректировали. Я же целый год проходила сутулясь — только бы мальчишки на меня не глазели. Однако подобные признания не встретят у Люси сочувствия. Хотя я до сих пор не понимаю, почему она придает этой проблеме такое большое значение. — Люси, ты выглядишь потрясающе. Ты удивительно пропорциональна. Скажи, чем плох размер 34В?

— В Голливуде — всем, — отвечает она. — Я там единственная, кто довольствуется тем, чем его наделила природа. Калифорния — край изобилия. Люди там говорят о грейпфрутах и дынях, не имея в виду фрукты. А Хантер вообще предпочитает арбузы. Я постоянно замечаю, как он посматривает на женщин с пышной грудью.

— Значит, ты затеяла все это из-за Хантера? — Я не могу поверить, что она решила связать свое будущее с этим человеком. И что такое решение требует хирургического вмешательства. Только не он. Значит, она простила ему скромный подарок ко дню рождения? А также скромный пенис?

— Нет, конечно, — возмущенно произносит Люси. — Я делаю это совсем не ради Хантера.

— Ради Дэна?

— Ему очень нравится моя грудь.

— Тогда ради кого?

— Джесс, я никогда бы не сделала это ради мужчины. За кого ты меня принимаешь?

— За обычную женщину, такую, как все мы. Не уверенную в себе. Скажи мне правду. Разве ты не думаешь, что у новой подружки Жака грудь лучше, чем у меня? Разве не поэтому он предпочел ее?

— Никому не известно, почему мы выбираем одних, а не других, — вздыхает Люси.

Я откидываюсь на спинку кресла и заявляю:

— Я не позволю тебе сделать глупость.

— Вот и хорошо, — соглашается Люси, когда сестра наконец приглашает нас пройти в кабинет доктора Роджет. — Тогда тебе придется задать все те вопросы, о которых я всегда забываю.

Люси отдает сестре все необходимые документы, включая историю болезни и медицинскую страховку. Последняя, конечно, не предусматривает оплату подобных операций, но мне кажется, что данный случай вполне можно было бы отнести к разряду психических заболеваний.

Затем в кабинет входит процессия ассистенток. У каждой — шикарный упругий бюст, и я не уверена, чьих это рук дело — Бога или доктора Роджет. Однако, поскольку самой старшей из девушек вряд ли больше двадцати пяти, я все же делаю ставку на Господа. Хотя Люси, вероятно, назвала бы меня наивной.

Наконец появляется и сама мисс Роджет — высокая пышная блондинка с короткими, как у эльфа, волосами и — здесь я уже не сомневаюсь — накачанными коллагеном губами. Висящий на стене диплом свидетельствует о том, что она окончила медицинский факультет Гарвардского университета, но я не удивилась бы, увидев в ее резюме запись о том, что она снималась для «Плейбоя».

Доктор Роджет вполне готова провести презентацию, но сначала ей нужно узнать, о чем, собственно, говорить. Она внимательно смотрит на грудную клетку Люси, потом заглядываете записи, переданные сестрой.

— Итак, вы хотите сделать пластику груди, — наконец произносит она. — Увеличить или уменьшить?

На мой взгляд, если вас спрашивают, с какой стороны красить дом — снаружи или изнутри, из этого следует, что данное строение вообще не нуждается в ремонте. Но Люси не замечает таких очевидных вещей.

— Увеличить, — отвечает она.

— Правильный выбор, — поддерживает ее доктор Роджет.

И после этого лучший специалист Нью-Йорка по женской груди начинает читать пространную лекцию, в которой говорит о размере и форме, сравнивает силикон с салином, упоминает о возможных повреждениях нервных волокон и потере чувствительности сосков. Я уверена, что это разновидность пыток, запрещенных Женевской конвенцией, но Люси внимательно слушает и даже не бледнеет. Ради красоты она готова на все. Как говорится, хочешь быть красивой — трудись. Эти слова можно вытатуировать у Люси на заднице, которая, боюсь, станет следующим объектом корректировки.

— И еще один важный вопрос, — заявляет доктор Роджет, польщенная вниманием непрестанно кивающей Люси. — Какого уровня упругости вы хотите добиться?

— А сколько их бывает? — спрашивает та, продолжая строчить в блокноте и стараясь не пропустить ни одного слова докторши.

— Много. — Доктор Роджет подводит нас к компьютеру и нажимает несколько клавиш. На экране появляется трехмерное изображение торса Люси, сосканированного с фотографии, которую она заранее вручила медсестре. Несколько раз щелкнув по клавишам, доктор увеличивает грудь Люси, превращая мою подругу из симпатичного продюсера в настоящую секс-бомбу. Пара нажатий — и перед нами на экране не Люси, а Грудастая Бетти. Еще немного, и ее бюст просто лопнет. — Потрясающее оборудование, правда? — с гордостью произносит докторша, и я не знаю, что она имеет в виду — компьютер или будущие перси Люси. — Как бы то ни было, размер — ваш выбор. Какой вы хотите? — спрашивает она равнодушно, словно помогая клиентке подобрать новую тушь для ресниц.

Люси минуту размышляет, потом дает неожиданно консервативный ответ.

— Я хочу увеличить бюст на один размер.

На моей памяти это первый случай, когда подруга выбирает золотую середину.

— Хорошо, — говорит доктор Роджет и достает из шкафа альбом с фотографиями. — А теперь взгляните на несколько снимков, сделанных до и после операции. Думаю, вы будете потрясены разницей. Некоторые результаты действительно впечатляют.

Мы с Люси переворачиваем страницы, охая и ахая, словно это свадебный альбом Дженнифер Лопес. Но, если честно, ни одна из женщин на снимках не кажется мне преобразившейся — просто на фотках «до» не очень выигрышное освещение, а на тех, что «после», нижнее белье гораздо красивее. Но Люси видит во всем этом волшебство, а не мастерство фотографа.

— Да, это действительно потрясающе, — бормочет она, не отрывая глаз от фотографий. — Именно это я себе и представляла.

Она уже готова поставить свою подпись под договором, и доктор Роджет, почуяв удачное завершение сделки, открывает календарь.

— Вам повезло, — говорит она. — Одна пациентка как раз отказалась от операции. Вас устроит, если я запишу вас на девять утра этого же числа — через четыре месяца?

— Этот день у Люси уже занят. Она записана к парикмахеру, а потом еще ей нужно будет подправить форму бровей.

Люси злобно сверкает на меня глазами, но я не собираюсь отступать. Настала моя очередь, и я задаю вопросы — очень быстро, один за другим. Послеоперационные боли? Да, и довольно сильные. Шрамы? Возможны. Асимметрия? Не исключена — груди могут получиться разного размера. Доктору Роджет совсем не нравится, что ее допрашивают, как свидетеля в сериале «Закон и порядок», но я не обращаю на это никакого внимания, потому что, взглянув на Люси, замечаю, что она вроде бы начинает приходить в себя.

— А как насчет мягкости? — задаю я очередной вопрос. — Я слышала, имплантаты бывают неестественно твердыми на ощупь.

— Вам не о чем волноваться. Конечно, такое иногда случается. Но даже не думайте об этом, — отвечает доктор Роджет, не воспринимая всерьез мою тревогу.

— Не понимаю, как можно проделывать подобные вещи с собственным телом, если не знаешь, что из всего этого выйдет, — говорю я, качая головой. — Даже прежде чем купить персик, я его щупаю.

— Ну что ж, пощупайте, если хотите, — предлагает мне доктор Роджет, одним быстрым движением срывая с себя кофточку-стрейч с V-образным вырезом и кружевной бюстгальтер «Ла Перла». Ее груди, освобожденные от лифчика, угрожающе торчат перед самым моим носом. Bay! Да она просто ходячая реклама собственного искусства! Хотя минутку. Не могла же она сама сделать себе операцию. Если бы у Люси было побольше ума, она бы поинтересовалась, как зовут этого хирурга.

Что ж, если доктор Роджет предлагает мне пощупать ее бюст, я так и сделаю. Я не настолько застенчива, чтобы отказываться. И потом, это нужно для науки. Я тянусь через стол и хватаю докторшу за грудь. Сначала легонько, потом сильнее.

— Люси, иди, потрогай! — предлагаю я подруге.

Однако та наконец-то бледнеет и не двигайся с места, словно приклеившись к стулу.

— Хотела бы отметить, — говорю я тоном главного врача, совершающего обход больных, — что даже на внешне безупречной груди могут остаться заметные шрамы. — Я молодец. Просто умница. Ночи, проведенные за изучением статей на сайте WebMD.com, не пропали даром. — Вначале может показаться, что на ощупь бюст ничем не отличается от натурального. Однако даже ребенок почувствует разницу. Особенно ребенок!

— Я не собираюсь больше заводить детей. — Люси наконец обретает дар речи.

— Любящий муж, с которым вы прожили двадцать лет, тоже ее заметит. И ему это не понравится. Даже эгоистичный любовник почует неладное — и выразит недовольство.

— Если только он не ловит кайф от того, что ты появляешься вместе с ним в ресторане «Спаго» в Беверли-Хиллз, облаченная в платье от Версаче с глубоким декольте, — заявляет Люси. И я не совсем понимаю, что она хочет этим сказать.

— Не знаю, что вы там почувствовали! — восклицает доктор Роджет, теперь уже сама энергично ощупывающая собственную грудь, словно надеясь отыскать в ней пропавшую сережку. — На мой взгляд, она великолепна. Не понимаю, из-за чего весь этот сыр-бор.

— Просто вы слишком долго этим занимаетесь и уже забыли, что такое натуральная грудь. Вот, пощупайте мою!

— Нет, спасибо. Я осматриваю только тех, кто записался на консультацию. — Доктор Роджет быстро натягивает одежду. — Если у вас возникнут еще какие-то вопросы, — говорит она Люси, направляясь к двери, — не стесняйтесь, заходите. Но только без подруги.


16


— У меня проблема со свекровью, — жалуется Люси, как только мы усаживаемся за покрытый трещинами красный пластиковый стол в дешевой закусочной «Делл». Мои ноги тут же прилипают к грязному, покрытому черно-зеленым линолеумом полу, и я бросаю меню на стоящий рядом видавший виды музыкальный автомат. Самая современная мелодия, которую он играет, — песня Нэнси Синатры «Эти ботинки созданы для прогулок», до сих пор пользующаяся популярностью в Пайн-Хиллз.

Я смотрю на жидкий кофе и опускаю в кружку сразу две порции заменителя сахара «Иквэл», надеясь с его помощью хоть как-то улучшить вкус напитка. Прежде чем перейти к обсуждению проблемы со свекровью, мне нужно задать подруге один вопрос.

— Почему мы опять пришли в «Делл»?

— Потому что я проголодалась, — отвечает Люси, которая, насколько я могу судить, в последнее время только и делает, что ест.

Она подзывает официантку и заказывает пирог с голубикой, очевидно, больше всего соответствующий ее настроению.

— Только принесите нормальный кусок, а не крохотный, как обычно. — Люси поднимается и подходит к прилавку, где на укрытом пленкой пластиковом подносе лежит нарезанная ломтями выпечка. — И еще несколько упаковок «Спленды». — Она возвращается к столу и садится на место.

— Не понимаю, — замечаю я, осторожно отхлебывая кофе. Излишняя предосторожность — в этом заведении напитки никогда не бывают горячими. — Ну зачем тебе «Спленда», если в пироге по меньшей мере пять тысяч калорий?

— Чтобы не усугублять ситуацию, — небрежно отвечает Люси. Ее внимание поглощено лакомством, лежащим на тарелке, которую официантка с грохотом поставила перед ней на стол. Подаваемые в «Делл» кондитерские изделия обязательно имеют в своем составе консервированные фрукты и кукурузный крахмал, поэтому одинаково тяжело ложатся на стол — ив желудок.

Люси с удовольствием засовывает в рот кусок, но проглатывает его с трудом: непросто справиться с едой, приготовленной в этом заведении. Данная закусочная существует с 1952 года; не удивлюсь, если окажется, что и пирог испечен тогда же.

— Между прочим, лучше бы тебе бросить этот «Иквэл», — заявляет она, наконец проглотив первый кусок, и тут же принимается за второй. — Переходи на «Спленду». Абсолютно натуральный продукт. Чистая сахароза.

Интересно, где это она видела поля, на которых произрастает сахароза? В Кеннебункпорте?

— А как же твоя многолетняя диета? — спрашиваю я. — Или Аткинс зашел так далеко, что разрешил заменить голубику пирогом с этой ягодой? В последнее время ты лопаешь все, что попадается тебе на глаза, и все равно остаешься худой, как «Желтые страницы» Пайн-Хиллз.

— Это «Диета отчаяния». Можно есть все подряд, а лишние фунты так и стекают с тела.

— Ну, разве только у тебя. — Я ставлю кружку с кофе на стол. — Ты великолепна даже в Отчаянии. Большинство людей, заедающих стресс, уже на следующее утро понимают, что, если не остановиться, очень скоро придется лечиться от ожирения. Ты же спокойно продолжаешь покупать платья четвертого размера на показах Армани.

— Второго. Но, если честно, теперь мне на это наплевать. На все наплевать. — Люси театрально вздыхает и откладывает в сторону десертную вилочку. — По крайней мере именно так я себя сегодня чувствую. Надоели все эти скачки взад-вперед. Только начну мечтать, как прекрасно буду жить без Дэна, и уже на следующий день с трудом отрываю голову от подушки, не понимая, как могла одним ударом разрушить все, что так много для меня значило.

— Пока еще не разрушила, — успокаиваю я ее. — Но здорово испортила, что верно, то верно.

— Нет, разрушила, — не сдается Люси. — Я же тебе говорила про мою свекровь.

Ах да, свекровь. Люси не только счастливая обладательница гена, отвечающего за снижение веса в моменты душевного кризиса (надеюсь, специалисты Национального института генетики вскоре научатся его клонировать). Ей каким-то образом удалось заполучить единственную по эту сторону от Марса свекровь, которая искренне считает, что ее драгоценное дитятко нашло себе достойную пару. Они с Люси действительно любят друг друга. Зельда, маленькая и кругленькая, стягивающая седые волосы в пучок на затылке, в шестидесятые была одной из лидеров движения за равноправие женщин. Сегодня она преподает тендерную социологию в колледже Смита. Ее книга «Положение женщины в «корзиночных» культурах 1952–1974 гг.» стала обязательной для чтения по этому предмету. Они с Люси дважды в год посещают Метрополитен-музей — причем для того, чтобы посмотреть картины, а не купить сувениры. Зельда гордится тем, что ее невестка продюсер, и с восторгом поддержала ее решение заказать новогоднее угощение в «Дин и Делюка». Мне в этом отношении не повезло. Стоило матери Жака увидеть, что я купила свежезамороженный горошек, а не стручковый, который должна была собственноручно лущить, и она стала относиться ко мне как к Лукреции Борджиа, задумавшей отравить ее семейство.

— Люси, ну какие у тебя могут быть проблемы с Зельдой? — спрашиваю я. — У нее же практически нет недостатков.

— Да, знаю. И я ее просто обожаю. — Голос у подруги неожиданно срывается, она вот-вот заплачет. Бросив в стакан с холодной водой таблетку «Спленды», Люси размешивает ее пальцем и залпом выпивает. Я смотрю на нее как зачарованная. Может, именно благодаря этому Люси удается оставаться такой стройной? Черт, пожалуй, надо и мне попробовать. Неожиданно я ощущаю себя маленькой девочкой, которую пригласили на кукольную чайную вечеринку у Барби и угощают сахарной водой. Правда, даже не сахарной, а с заменителем сахара. Я умиляюсь до слез и отодвигаю стакан.

— Зельда встала на сторону Дэна? — с сочувствием спрашиваю я. — Что ж, неудивительно. Она, конечно, любит тебя, но не забывай, она его мать.

— Нет, дело не в этом. Зельда старается не вмешиваться. Она удивительная: сказала, что понимает, через что мне пришлось пройти. Именно так: не почему я это сделала, а через что мне пришлось пройти. Кстати, именно она посоветовала мне купить «порше», чтобы преодолеть кризис среднего возраста. Или начать плести корзины. Даже предложила научить меня. Техника плетения корзин изложена в девятой главе ее книги.

— Что ж, отчего не попробовать? — пожимаю я плечами. — По крайней мере это вполне творческое занятие.

— Слишком поздно. — В голосе Люси слышится неподдельная боль. — На этой неделе она отмечает свое шестидесятипятилетие. Дэн будет на юбилее с детьми и попросил меня не приходить.

— Странно. Почему? Ведь Зельда наверняка была бы рада тебя видеть.

— Да, конечно. Именно поэтому мне так тяжело. Дэн сказал, что не хочет меня там видеть. Что это будет семейный праздник.

— Но ведь ты… — Я замолкаю, неожиданно поняв, что имел в виду Дэн.

— Я больше не член семьи, — резко говорит Люси, и слезы текут по ее щекам. — Но почему? Разве это не моя семья?

Я лезу в сумку, чтобы дать ей салфетку «Клинекс», но Люси уже промокает глаза аккуратно сложенным носовым платком с вышитой монограммой «ХГ». Моему терпению приходит конец. Вряд ли эту вещь она получила вместе с годовой подпиской на журнал «Хаус энд гарден». Подумать только: Люси рыдает об утраченной семье, вытирая слезы платком, принадлежащим ее любовнику! Как иронично! Нет, метафорично. Или антропоморфично? Тоже нет. Этому нет названия. Как и поведению Люси.

— Послушай, если ты хочешь вернуть Дэна, тебе следует перестать плакать на плече у Хантера.

— Я этого не делаю, — возражает она.

— Во всяком случае, ты плачешь в его платок. — Я протягиваю руку и касаюсь уголка мокрого клочка белой материи. — Почему ты таскаешь это с собой?

Люси засовывает несчастный платок в карман и стонет:

— Я даже не знала, что это.

— Ты должна сделать выбор. Пора уже стать взрослой!

— Взрослой? Если я должна стать еще старше, лучше умереть прямо сейчас.

— Нет никакой необходимости в столь радикальных мерах. Но скажи мне, только честно. Ты все еще продолжаешь поддерживать отношения с Хантером или этот платок — все, что от него осталось?

— Не знаю, — неуверенно произносит Люси.

— А может, Дэн хочет быть уверенным в том, что он твой единственный мужчина? Разве он это не заслужил?

— У Хантера никогда не было на меня никаких прав. Он был лишь моей игрушкой, я с ним просто развлекалась. Но что, если я брошу Хантера, а Дэн не захочет ко мне вернуться?

— Это невозможно, — заявляю я, однако не ощущаю полной уверенности в своих словах. Кто знает, чего можно ждать от мужчин? Даже от Дэна.

Люси некоторое время молча смотрит на меня.

— Дэн собирается провести эти выходные без меня. А вдруг он решит, что так ему гораздо лучше? Зачем я ему нужна? В последние несколько месяцев я вела себя как настоящая стерва, — говорит она, и голос ее очень серьезен.

— Я заметила.

— Не будь такой злой. — Люси опять начинает плакать. — Только не сейчас, когда я и так всего боюсь.

— Прости, — прошу я, поглаживая ее руку в попытке утешить. — А чего же ты боишься?

Люси хлюпает носом.

— Раньше я могла заглянуть в будущее и убедиться, что каждый последующий день будет таким же, как предыдущий. Тогда это казалось мне безумно скучным. Теперь же я с ужасом понимаю, что вообще не могу смотреть вперед. Я не знаю даже, что случится со мной завтра.

— А чего бы тебе хотелось?

— Я хочу быть счастливой, — говорит Люси, смахивая слезинку тыльной стороной ладони, — Словно мне опять двадцать лет и для меня нет ничего невозможного. Тогда передо мной был весь мир. И от одного неверного решения почти ничего не зависело, потому что я могла принять миллион других. Все двери были открыты. А теперь я только и слышу, как они захлопываются.

— Да, некоторые двери закрылись, — соглашаюсь я. — Ты никогда не станешь балериной. Не получишь золотую олимпийскую медаль за прыжки в воду. Даже моделью тебе, пожалуй, уже не стать, разве что рекламировать крем от морщин. Но разве у зрелого возраста совсем нет преимуществ? Теперь ты знаешь, что в жизни главное. Дети, муж, друзья, интересная работа. Семья. А конкретно для тебя еще и неделя, которую ты ежегодно проводишь в Каньон-Ранч.

— Каньон-Ранч мне надоел, — заявляет Люси. — В следующем году я поплыву на байдарке вдоль побережья Коста-Рики. Хочешь со мной?

— Нет, спасибо. Я падаю из лодок. Разве ты забыла?

— Так это же было каноэ!

— Какая разница?

— Тогда тебе и правда не стоит со мной плыть.

— Хорошо, не поплыву. Но ты все же поняла, что я хотела сказать? Может, тебе пора перестать жаловаться и начать кое-что ценить?

— Да, ты права. У меня было все, о чем многие только мечтают. Теперь я это поняла.

— Наконец-то.

Неожиданно Люси бледнеет и хватается за живот. Пожалуй, я говорила с ней слишком резко.

— Что с тобой? — тревожно спрашиваю я. — Поверь, я не хотела тебя обидеть.

Люси трясет головой и сгибается пополам.

— Ты здесь ни при чем. Просто закрылась еще одна дверь. Похоже, я больше не смогу есть пироги в «Делл», как раньше.

* * *


Когда Джен залезает в мою машину после школьных занятий, ее лицо искажает недовольная гримаса. Последний раз она так дулась в шесть лет, когда на ужин по случаю ее дня рождения я вместо пиццы подала фаршированные яйца с маслинами.

— Что случилось? — спрашиваю я, глядя, как Джен швыряет рюкзак на заднее сиденье и резко хлопает дверью.

— Ничего.

— У тебя был трудный день?

— Не-а.

— Тебя кто-то обидел?

— Нет.

— Ну что ж, хорошо хоть ты мне все рассказываешь, — говорю я, трогаясь с места и стараясь пристроиться к потоку сверкающих внедорожников, в которых дети после школы едут на футбол, на теннисный корт, в художественную студию или на консультацию к ортодонту. — Говорят, некоторые дочери и матери даже не могут обсудить свои проблемы. Слава Богу, мы не такие.

Джен снисходительно смотрит на меня и отворачивается к окну.

— Этан — козел, — бурчит она еле слышно.

Вот она, знаменитая родительская дилемма. Я хочу, чтобы моя дочь рассказывала мне о своих проблемах, а когда она наконец начинает это делать, меня раздражают слова, которые она для этого выбирает. Но стоит сделать ей замечание, и она больше не произнесет ни слова.

— Почему же Этан — козел? — интересуюсь я. Обычно я не употребляю таких слов, но это само срывается с языка. Наверное, мне все же знакомы несколько человек, к которым оно вполне применимо.

— Все мальчишки козлы, — убежденно заявляет дочь. — Мужчины тоже.

Теперь мне кое-что становится ясно. Джен ненавидит половину человечества. Надо постараться сделать так, чтобы объект ее ненависти сократился до нескольких избранных.

— Вы с Этаном поссорились? — осторожно спрашиваю я.

— Мы расстались, — сообщает она.

Я не хочу поднимать из-за этого переполох, но и оставлять все без внимания тоже нельзя.

— Но ведь этого следовало ожидать? Тебе всего одиннадцать лет.

— Ага, — соглашается Джен. — И вообще, не так уж интересно быть его девушкой, если тебе не разрешают ходить на свидания. Когда мы расстались, было и то веселей. Все девчонки подходили ко мне на переменке, чтобы утешить. Я плакала, а они дарили мне подарки, чтобы я успокоилась. — С этими словами Джен лезет в карман и достает оттуда батончик «Баунти», две светящиеся заколки для волос, самодельный браслет, какой-то камушек, упаковку печенья и два почти увядших одуванчика.

— Неплохо, — соглашаюсь я.

Какие милые дети! Став взрослыми, они будут варить куриный суп или устроят вечеринку, чтобы морально поддержать своих друзей, когда тех бросят любимые.

— Я больше никогда не буду встречаться с мальчишками, — заявляет Джен, разворачивая печенье.

— Никогда — это слишком долго, — мягко говорю я. — Конечно, сейчас тебе обидно. Но когда обида пройдет, почему не попробовать еще раз?

— Посмотрим. Дрю дал мне камень. Он сказал, что если я не буду больше встречаться с Этаном, то могу встречаться с ним.

Как бы я хотела, чтобы мне вновь стало одиннадцать лет! Я вдруг понимаю, что имела в виду Люси, когда говорила о дверях, открытых перед нами в юности. И представляю себе целую очередь из мужчин, терпеливо дожидающихся того момента, когда представится возможность сменить своего предшественника. Тем не менее мне бы не хотелось вновь сдавать выпускные экзамены. Или переживать разочарование первой любви.

— Мам, ты ведь тоже ненавидишь мужчин, правда? — спрашивает Джен.

— Ну что ты, конечно, нет. Среди них встречаются и хорошие, и плохие, как среди остальных людей.

— А как же Жак? Лили говорит, ты его ненавидишь. Так сказала ее мама. А мне показалось, он опять тебе понравился.

Теперь мне нужно быть очень осторожной. Я его ненавижу? Что ж, это очень верное описание тех чувств, которые я к нему испытываю. Я могла бы еще добавить: я чертовски зла, обижена, оскорблена, готова стереть его в порошок. Этот ряд можно продолжить. Но Джен не обязательно об этом знать.

— Иногда некоторые люди нас разочаровывают, — признаю я. — Ты ожидаешь от них одного, а получаешь совсем другое. Но в этом нет ничего страшного. Для того мы и встречаемся с тем или иным человеком, чтобы лучше его узнать.

— Этана очень уважают в нашем классе. Когда я с ним встречалась, меня тоже уважали. А теперь на меня никто не будет обращать внимания.

— Ну! Это совсем не так! Знаешь что, Джен? Ты умная, веселая и очень хорошенькая. К тому же отличная подруга. Никогда об этом не забывай. И совсем не важно, с кем ты встречаешься.

— Нет, важно, — возражает Джен, накручивая на палец прядь волос. — Если я начну встречаться с Дрю, все будут считать меня дебилкой.

— Или, наоборот, подумают, что он крутой парень. Если ты будешь верить в себя, другие тоже в тебя поверят. Иногда на то, чтобы понять это, уходит слишком много времени. Я даже знаю нескольких взрослых женщин, которые так еще до конца и не поняли, кто они на самом деле.

— А ты поняла, мам?

Я молчу, не зная, что ответить. Меняюсь ли я, начиная встречаться с новым мужчиной? Становлюсь ли другой Джесс? Может, когда-то так и было, но больше это не повторится.

— Знаешь, похоже, я начинаю сама себе нравиться, — честно признаюсь я Джен. — И надеюсь, что однажды встречу мужчину, который полюбит меня такой, какая я есть. И тебе встретится мальчик, которому ты понравишься. Их будет еще очень много.

Ну что, справилась я со своей задачей? Удалось мне повысить ее самооценку? Сумею ли я вырастить из Джен женщину, которая не будет оценивать себя лишь по тому, какой мужчина находится рядом с ней?

— Каждый человек неповторим, и в этом его ценность, — говорю я и с испугом замечаю в собственном голосе интонации мистера Роджерса. — Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?

— Конечно, — отвечает Джен и выпрыгивает из машины — мы уже свернули на подъездную дорожку, ведущую к нашему дому. — Ты хочешь сказать, что девочки не должны подчиняться мальчишкам. Мы тоже постоянно говорим об этом в школе. Но я все равно не буду встречаться с Дрю. Потому что он правда дебил.

Дэну необходима спутница, чтобы пойти на важную вечеринку, устраиваемую его клиентами, на эту роль утверждают меня, и Люси дает мне свое благословение. Сама же она вынуждена отправиться в Лос-Анджелес на встречу с какими-то важными шишками с телеканала в тот самый вечер, когда Дэн возвращается от Зельды. Вопрос о том, пригласил бы он ее на вечеринку или нет, если бы она осталась дома, остается открытым.

Дэн — мой друг. И у нас с ним не свидание, что мне очень хорошо известно. Так почему я выпиваю подряд три бокала шампанского, стоит лишь мне оказаться в саду, разбитом на крыше отеля «Гудзон»? Ночь удивительно звездная, с полной луной — как раз такой, какую заказывал Жак.

— Я не думала, что вечеринка будет такой роскошной, — говорю я Дэну, оглядывая сверкающих драгоценностями женщин в туалетах от кутюр — причем либо слишком коротких, либо, наоборот, очень, очень длинных. Похоже, я единственная среди присутствующих дам выбрала наряд длиной до колена. И уж точно ни на ком здесь больше нет платья из хлопка, купленного в «Блумингдейл».

— Ты выглядишь великолепно, — заверяет меня Дэн. — Как здорово, что тебе не нужны дорогие платья, чтобы казаться самой красивой женщиной в этом зале.

Он уверен, что делает мне комплимент, но из его слов я делаю единственный вывод — о том, что слишком мало трачу на одежду. И могу поклясться, Дэн сейчас жалеет, что под руку с ним идет не его потрясающая, облаченная в платье от Прады Люси.

Мы идем по крыше, трансформированной в зал приемов. Столики на шесть персон, накрытые уютными розовыми скатертями, украшены вазами с миниатюрными букетами и зеркальными подносами со свечами, сияние которых, наверное, видно в любой точке Манхэттена.

— Напомни, что мы сегодня празднуем, — говорю я Дэну.

— Превращение двух крупных транснациональных компаний в одну. Я разработал для нее новую международную структуру налогообложения.

— И правда похоже на слияние, — соглашаюсь я, — но только не корпоративное. Больше напоминает свадьбу. Ты только посмотри на этих артистов.

— Где? — спрашивает Дэн, который до самой последней минуты пожимал руки своим многочисленным знакомым из мира бизнеса и поэтому не заметил целой дюжины актеров, разгуливающих по залу между гостями.

— Вон там, — показываю я.

— Ты имеешь в виду парня в синем галстуке? Это не артист, а вице-президент по маркетингу. Никогда не замечал в нем ничего артистического, — заявляет Дэн.

— Нет, не его. — Я легонько поворачиваю голову приятеля в нужном направлении. — А человека, который стоит рядом с ним. Ну того, почти голого. Видишь парня, на котором нет ничего, кроме плавок и золотых блесток? Кто это? Президент?

— А я его даже не заметил, — смеясь, говорит Дэн. — Может, кто-нибудь из практикантов?

Как бы то ни было, к заинтересовавшему меня мужчине подошли трое точно так же одетых товарищей, и они все вместе начали жонглировать горящими факелами, с каждым разом подбрасывая их все выше и выше.

— Опасное занятие, — замечаю я. — Надеюсь, что сделка была связана с меньшим риском.

— Вообще никакого риска, — говорит Дэн и замолкает, заметив в противоположном конце комнаты еще одну группу артистов. Это танцовщицы, исполняющие танец живота. Их тела покрыты серебряными блестками — вероятно, участвовавшие в слиянии компании специализировались на производстве именно этого крайне необходимого продукта, — но, помимо блесток, на них еще имеются крохотные бюстгальтеры с бахромой и воздушные прозрачные юбки. Они удивительно синхронно покачивают бедрами, и их сверкающие драгоценностями животы движутся в завораживающем ритме. Дэн впадает в состояние легкого транса.

— Не знала, что ты так любишь ближневосточные танцы, — язвительно говорю я.

— Да, — отвечает он односложно, не отрывая глаз от полуголой четверки.

Дэн — лучший из известных мне мужчин. В нем совсем нет свойственных его полу сексизма и шовинизма. Для него женщины — друзья и коллеги, а не объект сексуального вожделения. Он уважает их стремление сделать карьеру, считает, что отцы тоже должны заниматься воспитанием детей, и признает за дамами право платить за себя в ресторане. Но даже Дэн не может устоять перед женским телом. А в данном случае этого самого тела явно в избытке. Две из четырех танцовщиц имеют довольно пышные формы, со складками жира на талии. Но никого из мужчин, быстро образующих вокруг них толпу, это не отталкивает.

— Они слишком толстые, — говорю я Дэну, не в силах сопротивляться потоку, неумолимо влекущему нас в направлении полуобнаженных красоток.

— Ты так считаешь? — рассеянно спрашивает он, явно не разделяя моего мнения.

И скорее всего мое мнение действительно ничего не значит. Большинство знакомых мне женщин тратят уйму времени на диеты, физические упражнения, программы сжигания жира, очистку организма и удаление из него всего лишнего, чтобы хоть немного приблизиться к идеальному образу, существующему в их воображении. Мужчинам же нужно одно — обнаженное тело. И они не возражают, даже если оно, на взгляд женщины, слишком мягкое. Встретив на улице девушку в чересчур коротком наряде, я замечаю лишь, полные или худые у нее бедра. А парни видят только ее короткую юбку.

Я подхожу к столику администратора, чтобы взять нашу карточку, и выясняю, что нахожусь на этой вечеринке инкогнито, поскольку на кусочке картона значится: «Мистер и миссис Дэниел Бэлдор, столик № 4». Мне всегда было интересно, каково это — оказаться на месте Люси. Что ж, сегодня узнаю.

Я останавливаюсь рядом с полуголыми жонглерами, и вдруг мне в голову приходит мысль: «Интересно, а кто будет стирать с них всю эту золотую краску?» Может, им нужны помощницы? Не знаю, кто создал миф о том, что женщинам не нравится смотреть на обнаженное мужское тело. Наверное, тот самый человек, который первым заявил, что размер не имеет значения. Не спорю, женщины больше всего ценят взаимоотношения с партнером, эмоции и тому подобное. Но это совсем не значит, что, встретив физически привлекательного мужчину, мы его не замечаем. Обнаженное тело оказывает магическое воздействие и на женщин.

Музыка смолкает, и прекрасные Адонисы перестают жонглировать. Черт, сейчас, наверное, начнется ужин. Дэн подходит, чтобы отвести меня на мое место, и бросает долгий взгляд на молодых богов с золотыми телами, которые теперь провожают гостей к столу.

— Разве эти ребята не слишком толстые? — насмешливо спрашивает он, беря меня за руку.

— Это мышцы, — объясняю я.

— Смотри, у меня тоже есть мышцы. — Он сгибает руку и предлагает: — Потрогай.

Я смеюсь и касаюсь его твердого бицепса. Все-таки у двух полов много общего, в том числе и постоянная потребность в одобрении. Мужчины не меньше нашего нуждаются в комплиментах.

— Послушай, приятель, да у тебя потрясающее тело, — громко говорю я и поворачиваюсь, чтобы сесть. Джентльмен слева от меня испуганно поднимает глаза: очевидно, решил, что комплимент относится к нему.

— Спасибо. Не думал, что вы это заметите, — говорит он хорошо знакомым мне голосом. Слишком хорошо знакомым. Он привстает, чтобы отодвинуть для меня стул, но поскольку Дэн уже сделал это до него, я рискую шлепнуться на пол. Что будет совершенно закономерно, поскольку человек слева от меня — Джошуа Гордон.

— Привет, Джош! — говорю я, протягивая ему руку с еще недавно безупречным маникюром, и внимательно смотрю на свои ногти: интересно, какой из них сломался? Потому что какая-то неприятность обязательно должна была случиться. Ведь я встречаю Джоша только с маской на лице, или с оранжевой краской не щеках, или с зацепившейся за колготки молнией на юбке.

— Вы знакомы? — удивленно спрашивает Дэн и наклоняется надо мной, чтобы пожать Джошу руку.

— Вы тоже знакомы? — с не меньшим удивлением спрашиваю я, когда мужчины, покончив с рукопожатиями, переходят к похлопываниям по спине, поздравляя друг друга с удачно завершенной сделкой, которой они, как я понимаю, и помогли состояться.

— Это были потрясающие переговоры, а ты потрясающий переговорщик, — с восхищением говорит Дэн, обращаясь к Джошуа.

— Зато твой план реструктуризации германского отделения поможет нам сэкономить миллионы, — не остается в долгу тот. — Ну а идея насчет голландских операций вообще гениальна.

Я рада, что они оказались друзьями, но их разговоры интересны мне не больше, чем фильмы Мэтью Пэри. Неужели придется слушать их весь вечер? Я верчу в руках карточку и в конце концов кладу ее на стол перед собой. По какой-то причине она привлекает внимание Джошуа, и он замолкает на полуслове.

Джош переводит взгляд с нее на меня, потом на Дэна, затем опять смотрит на карточку, на которой мы значимся как мистер и миссис Бэлдор.

— Джесс, я не имел ни малейшего понятия… — Он опять замолкает и почему-то кажется не на шутку взволнованным. Ткнув пальцем сначала в меня, потом в Дэна, он пытается что-то сказать: — Вы… вы…

— Мы просто друзья, — тут же говорю я, заполняя образовавшуюся паузу. — Я здесь незаконно. Но об этом никто не знает.

Я поворачиваюсь к Дэну. Сейчас он скажет, что настоящей миссис Бэлдор пришлось вылететь в Лос-Анджелес по делу, но Дэн молчит. Имя Люси так и не слетает с его губ.

— Вот оно что. А теперь позвольте мне представить вам свою приятельницу Мариссу. — Джош внезапно вспоминает о приличиях и кладет руку на спинку стула своей спутницы — длинноволосой белокурой красавицы. Девушка окидывает нас холодным взглядом, словно решая, стоит ли ради нас напрягаться и произносить «Здравствуйте», и, очевидно решив, что не стоит, ограничивается едва заметным кивком. Ее прямые как солома волосы свисают почти до пояса. Надеюсь, что они крашеные, а болезненная японская процедура их выпрямления длилась не меньше девяти часов.

— Может, потанцуем? — предлагаю я Дэну, когда оркестр из десяти музыкантов начинает играть песню Дженнифер Лопес «Скажи это вслух».

Сейчас я готова на все, лишь бы убраться подальше от Джона и его подружки. Взгляда, которым окидывает меня Марисса, достаточно, чтобы вызвать заморозки в Бора-Бора.

— Не уверен, что смогу танцевать под такую музыку, — говорит Дэн.

— Ерунда, я тебя научу. — Я хватаю его за руку и вылезаю из-за стола. Выйдя на танцпол, Дэн поднимает кулаки, словно перед ним не я, а Майк Тайсон, и притопывает одной ногой.

Я со смехом беру его за руки и трясу:

— Расслабься. Это не поединок. Ты получишь приз в любом случае.

— Я его уже получил. Ведь я здесь с тобой, Джесс, — отвечает он, начиная двигаться более непринужденно и ритмично. Вскоре Дэн так увлекается, что к концу песни снимает смокинг, бросает его на спинку стула и закатывает рукава сорочки. Когда он возвращается ко мне на танцпол, оркестр переключает скорость и начинает играть романтическую композицию Келли Кларксон «В такую минуту».

Дэн неловко кладет одну руку мне на талию, а другой берет мою ладонь.

— Обычно ведут другой рукой, — говорю я, вспоминая уроки бальных танцев мисс Хевитт, на которые ходила раз в неделю, когда была десятилетней школьницей. В то время мы надевали на занятия белые перчатки и обязательно платье, чтобы у мальчиков не было возможности прикоснуться к обнаженному телу девочек, просунув руку между юбкой и блузкой. Только сейчас я понимаю насколько мудрой была мисс Хевитт. Может, мне удастся убедить Джен ходить на хореографию хотя бы в комбинезоне?

Дэн меняет положение и протягивает мне левую руку.

— Мы с Люси танцевали по-другому, — говорит он. — У супружеских пар часто появляются странные привычки, правда? Думаю, мне придется разучить несколько новых па.

Мы находим свободное место и начинаем вместе покачиваться в такт музыке.

— Никогда раньше не слышал эту песню, но она мне нравится, — говорит Дэн, напевая несложный мотив.

— Это хит от первой победительницы «Кумира Америки».

— «Кумира Америки»?

— Ты что, никогда его не видел? Это же мое любимое ТВ-шоу! Потрясающе интересно.

— Но ведь его не показывали по Си-эн-эн, — смеется Дэн. — А я смотрю только этот канал.

Я уныло качаю головой:

— Ах, Дэн! Этот вечер станет концом нашей прекрасной дружбы. Совершенно очевидно, что у нас с тобой нет ничего общего.

Минуту или две мы танцуем молча. Неожиданно Дэн прижимает меня к себе.

— А может, он станет не концом нашей дружбы, а началом чего-то другого? — шепчет он едва слышно.

— Да, мы с тобой станем чемпионами по бальным танцам, — говорю я, непринужденно скользя вместе с ним по паркету. — К тому же я слышала, их включат в программу следующих Олимпийских игр. По просьбе тех, кто так и не научился прыгать с шестом.

— Я имел в виду немного другое. — Дэн останавливается, но не выпускает мою руку. — Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.

Он быстро уводит меня в укромное место у ограждения, украшенного мигающими лампочками и подвесными светильниками.

— Что-то случилось? — спрашиваю я.

— Послушай, Джесс. Я должен сказать тебе правду.

«О нет, лучше солги!» Из разговоров, которые начинаются словами о необходимости сказать правду, никогда не выходит ничего хорошего.

— Ты была мне настоящим другом, — продолжает Дэн, глядя не на меня, а на живописно раскинувшийся внизу город.

Эти слова тоже кажутся мне не самыми удачными. Однако Дэн, не подозревая, что уже выбросил два красных флажка подряд, продолжает:

— В последнее время я много об этом думал. Мои коллеги все время пытаются меня с кем-нибудь познакомить — после того, как… Ну, ты знаешь, после чего. — Он смущается, но быстро берет себя в руки. — А я постоянно отказываюсь, потому что не хочу ни с кем встречаться. Но с тобой все иначе. Мы и так уже друзья. С тобой я могу говорить о чем угодно. И вот мы здесь вместе, и я очень рад этому.

Он замолкает и поворачивается ко мне. Я слишком растеряна, чтобы произнести хоть слово, и зачем-то начинаю гладить его руку. Мне кажется, таким образом я выражаю ему сочувствие, но Дэн воспринимает это как поощрение и кладет свою руку поверх моей.

— И я наконец решил, что если уж и буду с кем-то встречаться, то только с тобой.

Его предложение повисает в воздухе, как аромат освежителя воздуха «Глейд» — довольно приятный, но несколько тяжеловатый.

— Нет, это невозможно, — возражаю я, стараясь не показать, насколько потрясли меня, его слова. — Ты должен быть не со мной, а с Люси. Ты должен быть с Люси. И даже не пытайся отомстить ей таким образом.

— Люси здесь совершенно ни при чем! — Дэна явно раздражает мое намерение перевести разговор на его жену. — Речь идет о нас с тобой. Ты мне нравишься, Джесс. Мы понимаем друг друга. Мне с тобой весело. Ты сама видишь, что нам имеет смысл жить вместе.

— Нет, это не имеет никакого смысла. Прежде всего Люси моя лучшая подруга. И я никогда так с ней не поступлю. А кроме того, ты принадлежишь ей. И сам это знаешь.

— Я больше ничего не знаю. Нет, не то. Я знаю, что чувствую к тебе.

— Нет, не знаешь. — Я перебиваю его, пока он не сказал то, о чем нам обоим придется пожалеть. — Просто ты зол на Люси. Обижен. И чувствуешь себя одиноким. Но я не решение твоих проблем. И не стоит больше об этом говорить.

Я собираюсь вернуться к столу, но Дэн хватает меня за руку:

— Хорошо, я тебя выслушал. Я понимаю, что ты будешь чувствовать себя неловко. Но забудь об этом на минуту и скажи честно: если бы не Люси, как бы ты ко мне относилась?

Я долго стою молча и смотрю в его встревоженное лицо. Надо бы положить этому конец раз и навсегда. Дать ему понять, что между нами никогда ничего не будет. Потому что это правда. Однако, взглянув в его теплые серые глаза, я все же говорю больше, чем следовало:

— Однажды я сказала Люси, что ты единственный мужчина в Пайн-Хиллз, за которого я хотела бы выйти замуж.

— И что ответила она? — спрашивает он с кривой ухмылкой. — «Забирай его себе»?

— Ты знаешь Люси даже больше, чем думаешь, — улыбаюсь я. — Но поверь мне, она тебя любит. И вы должны найти путь друг к другу.

— Вряд ли это когда-нибудь случится. — Дэн наклоняется и целует меня. Это очень нежный поцелуй, который длится всего секунду, но я еще долго ощущаю его на губах. — Хорошо, не буду больше тебя смущать. Пойдем к столу.

Но нам так и не удается вернуться на наши места, потому что почти тут же мужчина в синем галстуке, которого Дэн уже представил мне как вице-президента по маркетингу, останавливает его, и между ними завязывается оживленный разговор. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы ускользнуть и немного успокоиться, прежде чем мне вновь придется встретиться с Дэном. За столом никого нет, но я даже рада, что оказалась одна. Взяв вилку и немного поковырявшись в салате, я оставляю зелень в покое и налегаю на жареные орехи пекан и огромные ломти жирного голубого сыра. К черту диету! Даже если я слегка раздамся в талии, то всегда смогу заняться танцем живота.

— Ваш друг вас оставил? — спрашивает Джош Гордон, подходя и усаживаясь на свое место рядом со мной.

— Увы. А почему вы один? Где прекрасная Марисса? — интересуюсь я, заметив, что место рядом с ним тоже пустует.

— Снежная королева? — улыбается Джош, очень точно определив температуру тела своей подружки. — Она пошла освежиться. А это может занять очень много времени. Может, пока потанцуем?

Я буду танцевать с Джошем Гордоном? Но тогда я обязательно сломаю себе палец. Или, что еще хуже, ему.

Однако сегодня я пользуюсь успехом. Пожалуй, это хлопковое платье не такое уж плохое. Наверно, стоит послать в «Блумингдейл» открытку со словами благодарности и лишние десять долларов.

Оркестр доигрывает песню Селин Дион и начинает новую мелодию. Мотив кажется мне смутно знакомым. Да это же старая композиция Карли Саймона «Никто не умеет это делать лучше тебя»! Кто сможет устоять против такого соблазна? Конечно, я буду танцевать с Джошем.


17


— Не выдергивай ее — это не сорняк! — кричит мне Баулдер с другого конца лужайки. — Сохрани ей жизнь!

Но слишком поздно. Я уже вырвала огромный одуванчик с корнем и с торжествующим видом держу его в руке. Однако, услыхав вопль приятеля, в недоумении смотрю на желтую головку, пытаясь понять, что это может быть.

— Это цинния, — говорит Баулдер, подходя и забирая у меня растение. Потом принимается нежно баюкать его, счищая землю с гладкого стебля.

— Прости, я не знала.

— Бедный маленький цветочек, — шепчет он несчастной сироте, безжалостно вырванной из родной клумбы. — Я позабочусь о тебе, малышка. Не волнуйся. Я даже найду тебе новый дом.

Баулдер показывает мне язык, отходит на пять шагов и опускается на корточки, чтобы заняться пересадкой. Можно подумать, там я не смогу добраться до его протеже.

Сходив в дом за лимонадом и свежеиспеченным овсяным печеньем с изюмом, я предлагаю их Баулдера и, опустившись на траву рядом с ним, наблюдаю, как он любовно прихлопывает землю вокруг реанимированного растения.

— Не бойся, цинния, — приговаривает он тонким детским голоском. — Я больше не позволю злой Джесси тебя обижать.

Он вытирает руки и в два глотка выпивает большой стакан лимонада.

— Джесси плохо ведет себя с цветами и глупо с мужчинами, — выговаривает он мне.

— Ты имеешь в виду то, что я рассказала о Дэне и о вечеринке?

— Именно. Лучше бы тебе отправиться к этому парню и сказать, что вчера ты плохо соображала. Или так: переспи с ним, и если тебе понравится, пусть он сразу и переезжает.

— Баулдер, что ты такое говоришь? — спрашиваю я, раскладывая камешки вокруг новой клумбы циннии. — Люси мой лучший друг.

Баулдер удивленно приподнимает бровь.

— Моя лучшая подруга, — тут же поправляюсь я. — А подруги так не поступают. Девочки рано понимают, что в жизни нужно держаться друг за друга. Существуют простые правила: ни в коем случае нельзя отменять встречу с подругой, если какой-то парень позвонил в последний момент, чтобы пригласить тебя на вечеринку. Даже если у тебя появился бойфренд, ты обязана находить время для общения с подругами. И уж совсем недопустимо уводить мужа у лучшей подруги. Даже если они на время расстались.

— Интересно, почему? Как же тогда найти мужчину?

— Может, на сайте знакомств? — предполагаю я.

— Ну нет, так гораздо безопаснее. Парень уже прошел отбор, и если он оказался достаточно хорош для твоей подруги, то скорее всего подойдет и для тебя.

— Дэн достаточно хорош для любой женщины. Он просто потрясающий. Но дело совсем не в этом. У них с Люси трое детей. У них семья. Если я ее разрушу, то до скончания веков буду гореть в аду. Кроме того, я знаю, что она его любит. Просто у нее временное помрачение рассудка.

— Тем не менее Дэн сказал, что любит тебя. — Произнося эти слова, Баулдер выразительно разводит руки в стороны, в голосе его звучит страсть, как у героев романов Даниэлы Стил.

— Он этого не говорил. — Я досадливо морщусь. — Ты, вероятно, плохо меня слушал.

— Я только тем и занимаюсь, что слушаю. Для чего еще нужен лучший гейфренд?

— Хорошо, тогда повторяю еще раз. Дэн сказал, что я ему нравлюсь. Он сказал, что ему со мной весело. Что нам хорошо друг с другом. Согласись, это совсем не те слова, которые произнес Ромео под балконом Джульетты.

— А если бы он все же признался тебе в любви?

— Не думаю, что я могла бы причинить Люси боль. Такие понятия, как дружба, преданность, для меня не пустой звук. В конце концов, есть еще клятва герлскаутов.

— Клятва герлскаутов?

— Да. Делай людям добро, и они ответят тебе тем же, — торжественно произношу я.

— Это же золотое правило.

— Клятва герлскаутов, золотое правило, поправка к Конституции. Какая разница? Я просто не смогу поступить так по отношению к своей подруге.

— Но разве тебе не хотелось бы заполучить Дэна? Только честно. Представь, что тебе ничего за это не будет. Не придется гореть в аду, в Пайн-Хиллз никто не станет о вас судачить…

Я глубоко задумываюсь. Я и Дэн… Дэн и я… Разве для меня это не лучший вариант? Я уважаю Дэна. Он мне нравится. И, наконец, он совсем не говорит по-французски.

— Дэн замечательный, — медленно говорю я, впервые тщательно подбирая слова. — Кто бы отказался иметь такого мужа? Он безупречен. Умен. Красив. Отличный семьянин. К тому же каждый выходной проезжает на велосипеде двадцать миль и находится в отличной форме.

— Ну и? — нетерпеливо перебивает меня Баулдер.

Я пожимаю плечами:

— Не знаю, как объяснить. Может, дело в том, что все эти годы он был моим другом? Если честно, он не заставляет мое сердце биться быстрее. Могу поклясться, что и я не вызываю у него душевного трепета.

Сложив руки на груди, Баулдер внимательно смотрит на меня.

— Значит, все дело в душевном трепете? И что, без него нельзя открыть общий банковский счет?

— Думаю, нет. Знаешь, несмотря на свой возраст, я пока не готова расстаться с мечтой о настоящей любви. Я все еще надеюсь встретить мужчину, который будет так же сексуален, как Жак, и так же мил, как Дэн.

Баулдер вздыхает и вновь поворачивается к спасенному им растению.

— Как ты думаешь, цинния, мы когда-нибудь найдем Джесси подходящего мужа? — спрашивает он все тем же тонким голоском. — Которого она сможет холить и лелеять? Из-за которого земля уйдет у нее из-под ног?

— Я тебе покажу землю, уходящую из-под ног! — со смехом кричу я и бросаю в него небольшим комком глины.

Он ловит его на лету и ласково отвечает:

— Ты заслуживаешь даже большего. Например, небольшого землетрясения.

В этом весь мой Баулдер. Я не стану объяснять ему, что землетрясения, как правило, приводят к плачевным последствиям. Хотя, если честно, от одного-двух легких толчков я бы не отказалась.

Когда Люси начинает расспрашивать меня о Дэне, я вначале отделываюсь односложными «да» и «нет». Но потом, не желая скрывать правду — или по крайней мере некоторую ее часть, — напоминаю, что мы с Дэном вместе были на вечеринке, устроенной его деловыми партнерами.

— Ах да, спасибо тебе, — отвечает Люси, отрывая взгляд от бумаг и улыбаясь мне через письменный стол. — Теперь я спокойна, что он ни с кем не встречается.

— Конечно. Ведь он повсюду таскается со мной. Но на меня-то можно положиться, — уверяю я Люси, чувствуя легкий укол совести. И сожаление. Может, мне не стоило принимать решение за Дэна? Если он всерьез решил за мной приударить, почему я должна отказываться? А душевный трепет наверняка появится — чуть позже.

Но нет. Не стоит даже думать об этом.

Входит Трейси, в руках у нее пакет с едой, купленной в соседнем магазине.

— Я думала, мы пойдем на ленч в «Ле Сирк», — говорю я, глядя, как помощница Люси расставляет на столе пластиковые контейнеры с салатом и банки с холодным чаем.

— Мне бы тоже этого хотелось, — вздыхает подруга. — Но я не могу покинуть офис — жду звонка из Лос-Анджелеса по конференц-связи. Мой агент Гэри Грей поклялся, что позвонит мне сразу же, как проснется.

— В Лос-Анджелесе еще слишком рано, — возражаю я, глядя на часы. Час тридцать. Значит, на побережье половина одиннадцатого. — Когда там обычно заканчиваются спортивные занятия с личными инструкторами?

— Примерно в это время, — отвечает Люси и нетерпеливо поглядывает на телефон. — Терпеть не могу сидеть вот так и ждать звонка. Но Гэри сказал, что им очень-очень-очень понравилось шоу — чмок-чмок. Со мной хочет побеседовать лично президент телекомпании. Его зовут Лен Саншайн.

— Известное имя. Если не ошибаюсь, он начинал стриптизером?

— Почти. Диджеем на радио. Потом снимался в эпизодах. Чертовски красив и обаятелен. Пожалуй, единственный гетеросексуал в Голливуде, достигший карьерных вершин с помощью постели.

— Что ты говоришь? Не знала, что в вашей телекомпании столько влиятельных женщин.

— При чем здесь телекомпания? В Голливуде полно знаменитых актрис. И если к тебе питает нежные чувства достаточно крупная звезда женского пола, тебя непременно когда-нибудь да заметят. К тому же с ним очень приятно работать.

— Можно мне побыть здесь, пока ты будешь разговаривать? Я включу громкую связь — хочу послушать, как президент телекомпании будет к тебе подлизываться.

— Хорошо. Только должна тебя предупредить: одна половина того, что говорят даже лучшие из этих парней, — ложь, а вторая — обман.

— Почти как бюсты голливудских секс-бомб. — Я радуюсь возможности пустить стрелу в адрес обитателей «фабрики грез».

Люси морщит нос:

— Нет, серьезно. Я видела, как отношение к шоу менялось буквально из-за ерунды. Сначала — «Обожаю тебя, детка, ты самая лучшая», а потом — «Husta luego[78 - До свидания (исп.).]. Как-нибудь увидимся».

— Волнуешься?

— Не очень, — отвечает Люси, и в этот момент Трейси наконец объявляет, что звонит Гэри.

Люси многозначительно смотрит на меня и кивает на стул.

— Я тихонько, — шепчу я, усаживаясь.

Подруга устраивается на столе, закидывает ногу на ногу и поправляет юбку. Жаль, что это не видеоконференция. Но ничего страшного. Люси прекрасно сознает свою сексуальность и соблазнительность и передает эту уверенность собеседнику, даже находящемуся от нее на расстоянии в три тысячи миль.

— Люси, детка, пупсик, это Гэри, — раздается из динамика энергичный голос агента, и я живо представляю себе, как он перебирает кучу бумаг, лежащих у него на столе. — Лен Саншайн тоже на линии. Лен, ты здесь?

— Да-да, — отвечает президент телекомпании, и я отмечаю, что голос у него все такой же сладкий и вкрадчивый, каким, вероятно, был в те годы, когда его обладатель еще трудился на радио. — Люси, перейду сразу к делу. Ваш проект превосходен! Вы в очередной раз проявили себя профессионалом высочайшего класса. И я собираюсь предложить вам великолепные условия — тринадцать недель!

Обожаю телевидение. Тринадцать недель — великолепное условие! Иногда мне приходилось тратить больше времени на то, чтобы вывести бородавку. Хотя ради справедливости должна заметить, что не все мои романы длились столь же долго.

— Потрясающе! — Люси сияет, на ее лице написана необычайная гордость. В последний раз она так радовалась, когда Лили стала победительницей научной выставки. — Спасибо за добрые слова. Услышать их от вас — большая радость для меня.

— Не сомневайтесь, мы довольны вашим шоу на все сто процентов. Отличная графика, прекрасный выбор музыки. Думал, меня стошнит, когда я вновь увижу этих траханых близнецов Олсен, но и интервью с ними вы умудрились сделать блестяще. Мне понравилось буквально все. Но есть маленькая проблема. Хотелось бы, чтобы вы кое-что поменяли в проекте — всего одну вещь.

Лен замолкает и шумно глотает. Интересно, что он пьет: кофе, чай для похудания, кокаин? Нет, кокаин не пьют. Во всяком случае, я так не думаю. Люси сидит неподвижно, очевидно, дожидаясь, когда агент Гэри уронит вторую туфлю — звук падения первой я слышала секунду назад. А может, он просто швырнул скомканные бумаги в металлическую корзину для мусора?

— Всего одно изменение? — спрашивает Люси. — Вы же знаете, Лен, что я соглашусь выполнить любую вашу просьбу.

— Отлично. Хорошо. Правильно. Я хочу, чтобы вы уволили Хантера Грина.

Я удивленно смотрю на Люси, но она отводит взгляд и не спускает глаз с телефонного аппарата. Гэри издает громкий вздох облегчения.

— Уволить Хантера Грина? Нет проблем. Он не мой клиент.

Но Люси не готова пойти на такое.

— А что вас не устраивает в Хантере? — осторожно спрашивает она.

— С ним все в порядке. И даже более того. Хантер действительно хорош. Но в Голливуде миллион парней, которые ничем не хуже. Он слишком дорого стоит. Мы хотели бы заменить его кем-нибудь подешевле. И помоложе.

— Вы ошибаетесь, — резко заявляет Люси. — Таких, как Хантер, больше нет. Если шоу имеет успех, это в большей степени заслуга Хантера, нежели моя. Он — нечто особенное. И вряд ли вы найдете миллион таких же. Скорее уж он один из миллиона.

«О нет, Люси, не делай этого. Не надо защищать Хантера Грина. Он этого не стоит. Ты и так чуть не разрушила из-за него свой брак. Неужели хочешь разрушить еще и карьеру?» Я пытаюсь знаками вразумить подругу, но ее уже не остановить.

— Этот парень слишком дорого стоит, — настаивает Лен.

— Значит, нам нужно сократить другие расходы, — не сдается Люси. — Потеря Хантера будет большой ошибкой, возможно, даже потерей всего шоу. Будет лучше, если вы найдете другого продюсера вместо меня.

— Ни в коем случае! — кричит Гэри. Судя по звукам, доносящимся из динамика, в Лос-Анджелесе в данный момент бушует торнадо. А может, он просто швырнул металлическую корзину для мусора о стену? — Ты для этого шоу просто необходима, — поясняет агент, защищая Люси — и свои пятнадцать процентов от ее гонорара.

— Должен с тобой согласиться, Гэри, — говорит Лен. — Телекомпания не хотела бы потерять Люси.

— Рада это слышать. Я и сама ни в коем случае не хотела бы расстаться с телекомпанией, — заявляет Люси. — Но сейчас я обдумываю новый проект. И хотела бы сосредоточиться на нем. Я уже проделала всю необходимую работу для шоу Хантера. Формат определен. Наймите продюсера, которому можно будет платить меньше, чем мне. Шоу не потеряет популярности, пока его ведущим будет Хантер. А проект, который я задумала, может стать даже еще более масштабным.

— Правда? И сколько же на нем можно будет заработать? — спрашивает Гэри, даже не попросив Люси вкратце обрисовать, что будет представлять собой новое шоу. Этот парень знает, чего хочет. Да и кого волнует концепция, если в воздухе запахло деньгами?

— Это будет комедия, и она принесет нам целое состояние, — уверенно заявляет Люси. — Лен, на прошлой неделе я отправила вам предложение. Оно среди кучи бумаг, лежащих у вас на столе. Там же и сценарий первых двух серий. Прочитайте и перезвоните мне. Уверена, это будет настоящий хит.

Да, только Люси может давать указания президенту телекомпании, не опасаясь быть уволенной.

— Обязательно. А сейчас я должен идти. По другой линии звонит Стивен Боккоу. Он хочет реанимировать то шоу о поющем полицейском.

— Отличное было шоу, — вздыхает Гэри.

— Ужасное! — заявляет Лен. — Даже слышать о нем не хочу.

— Да-да, мне оно тоже не нравилось, — тут же соглашается Гэри.

— Итак, что мы решили с Хантером? — спрашивает Лен, готовый заняться другими делами.

— Вы его оставляете, — твердо произносит Люси. — Я постараюсь убедить его согласиться на пятипроцентное сокращение гонорара. А себе я сама лайду замену.

— Я не совсем уверен, что, оставляя Хантера, мы поступаем правильно, но доверяю вашему чутью. Вы редко ошибаетесь в таких вещах.

Люси кладет трубку, а я смотрю на нее, не в силах произнести ни слова. Неужели моя подруга только что отказалась от работы из-за человека, которого она… Любит? Разве она не знает, что такой поступок — самая большая ошибка, которую может совершить женщина?

— Пожалуйста, не говори мне пока ничего. Ничего, — повторяет Люси, очевидно, не подозревая, что сейчас я не смогла бы произнести ни слова, даже если бы меня попросил об этом сам президент Соединенных Штатов.

Люси вновь усаживается за письменный стол, и на ее лице появляется озабоченное выражение.

— Мне нужно еще кое-кому позвонить. Ешь пока сандвич.

Хорошенькое дело! Едва услышав голос на том конце провода, я понимаю, что он принадлежит Хантеру, и тут же начинаю кашлять, едва не подавившись.

— Люси! Моя Люси в небесах с алмазами! — заводит Хантер. — Как поживает моя ЛСД, моя неутолимая страсть, мой наркотик?

Джон Леннон, должно быть, в эту минуту переворачивается в гробу. Если бы он знал, как Хантер опошлит его песню, никогда бы ее не написал[79 - Имеется в виду композиция «Битлз» «Люси в небесах с алмазами» («Lucy in the Sky with Dimonds»).].

— Моя Люси, моя Люси! Женщина, из-за которой в глазах у меня сверкают алмазы, а в сердце звучит музыка. — Хантер не такой человек, чтобы замолкнуть на полуслове, запутавшись в метафорах.

— Послушай, Хантер, у меня для тебя две новости, — перебивает его Люси, не обращая внимания на льстивые речи. — Хорошая и плохая. С какой начать?

— С хорошей, — быстро говорит Хантер.

Все люди, с которыми меня сводила судьба, всегда предпочитали в первую очередь выслушать дурное известие. Но только не Хантер. Уверена, что и за обедом он вначале съедает мороженое и лишь потом приступает к мясу с овощами.

— Хорошая новость заключается в том, что Лену Саншайну понравилось шоу. Руководство телекомпании довольно, шоу будет идти целых тринадцать недель.

— Тринадцать недель! — восторженно кудахчет Хантер. — Да это же целая вечность!

— Ты прав, это просто великолепно. Но есть два нюанса.

— Это и есть плохие новости? — озабоченно спрашивает Хантер.

— Пока еще нет. Мы немного превысили бюджет, и руководство настаивает на небольших сокращениях. Ты почти не пострадаешь. Твой гонорар снизится всего на пять процентов.

— И ты не считаешь это плохой новостью? — рычит Хантер.

— Я знаю, сколько ты получаешь. У тебя останется еще куча денег.

— Но я не могу на это пойти, — продолжает возмущаться Хантер. — Скажи им, что я категорически против. Я не буду работать, если мне заплатят хоть на пенни меньше того, что я стою.

— Будешь. — Голос Люси спокоен, но тверд. — Поверь мне, Хантер, вокруг полно молодых парней, которые согласятся вести шоу за половину твоего гонорара.

— Но ведь они и заслуживают только половины!

— Ты прав, дорогой. Когда рейтинг передачи взлетит до небес, ты сможешь потребовать у Лена прибавки.

— Можешь не сомневаться, я так и сделаю. — Хантер, похоже, немного остывает и уже начинает прикидывать, на что потратить деньги — на новый «мазерати» или виллу на Малибу. — Так это и есть твои плохие новости?

— Я не буду больше заниматься этим шоу. Ты будешь работать с другим продюсером.

Хантер размышляет над услышанным, очевидно, с облегчением думая, что плохие новости могли быть и хуже, но тут же спохватывается и пытается проявить галантность.

— Нет, ты должна остаться. Я не смогу работать без тебя, — решительно заявляет он. — Хочешь, я сам поговорю с Леном, использую свое влияние?

Влияние, которое он, сам о том не зная, уже потерял…

— Это бесполезно. Я не хочу заниматься этим проектом, — отвечает Люси и, набрав в грудь побольше воздуха, добавляет: — Мы больше не будем работать вместе. Именно это я и пыталась сказать тебе на прошлой неделе в Лос-Анджелесе. Я больше не буду с тобой встречаться.

— Ты действительно все решила? — спрашивает он. — Но я же послал тебе потом цветы. Огромный букет и записку. Ты прочитала мою записку?

— Да. И была очень тронута, узнав, что, если мы будем продолжать встречаться, ты возьмешь меня с собой в Порт-Сент-Луси. На интервью с Лайзой Марией Пресли.

— Взять интервью у Лайзы Марии — огромная удача, — гордо заявляет Хантер, которого потеря Люси занимает теперь гораздо меньше, чем перспектива провести полдня — или, что намного вероятнее, двадцать минут, — в обществе дочери Элвиса. — Это означает, что я приближусь к Королю, как никто другой, — благоговейно добавляет он.

— Я понимаю, — терпеливо соглашается Люси. — Но мы больше не можем быть вместе. Все кончено.

— Дай-ка сообразить. — Хантер, похоже, начинает осознавать последствия решения, принятого возлюбленной. — Ты не поедешь со мной в Порт-Сент-Луси? И больше никаких совместных уик-эндов? Значит, на прошлой неделе ты не шутила и действительно решила меня бросить?

— Я просто решила вернуться туда, где мое место. — С этими словами Люси поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. — Или по крайней мере попытаться это сделать.

— Ты решила вернуться к мужу, — спокойно произносит Хантер. — Я всегда знал, кому принадлежит твое Сердце, но тем не менее продолжал надеяться.

Люси молчит, поэтому Хантер, откашлявшись, продолжает.

— Я правда буду по тебе скучать, — тихо говорит он.

Однако некоторых людей ничто не способно выбить из колеи. Особенно таких, как Хантер, повернутых на шоу-бизнесе.

— Проблема в том, что именно благодаря тебе я так здорово выгляжу в эфире. И кто же тебя заменит? Кто будет продюсером?

— Мы кого-нибудь найдем, я обещаю, — быстро говорит Люси. Ей явно не терпится поскорее положить трубку и заняться собственной жизнью.

— Ты думаешь, Стивен Спилберг с этим справится? — важно спрашивает Хантер.

— Он сейчас слишком занят отделкой своего нового дома, — отвечает Люси, не считая нужным напомнить бывшему любовнику, что один из величайших кинорежиссеров нашего времени пока еще не обращался к руководству телекомпании с просьбой назначить его продюсером Хантера Грина. — Но у меня есть идея получше. Я подумала, что этим вполне может заняться Трейси, моя помощница. Она уже многому научилась.

— Конечно, ей до тебя далеко, но в принципе мысль неплохая. — Хантер несколько секунд обдумывает этот вариант, а также, возможно, перспективы более близкого знакомства с привлекательной девушкой двадцати с небольшим. — Что ж, пожалуй, приглашу ее на ужин. Там все и обсудим.

Наконец договорившись, Люси и Хантер быстро прощаются, и я, подойдя к подруге, крепко ее обнимаю:

— Ты молодец. Я и не знала, что ты сообщила ему о своем решении еще на прошлой неделе.

— Да. И это оказалось гораздо легче, чем я думала.

— Я так рада, что все наконец позади. И ты правильно сделала, что не осталась его продюсером. Жаль, правда, не дала ему понять, что только благодаря тебе он не потерял эту работу.

— Зачем обижать его еще больше? Он не такой уж плохой парень.

Я на минуту, задумываюсь. Действительно, Хантер в каком-то смысле довольно милый.

— Ты будешь по нему скучать?

— Скорее всего нет. Теперь мне все стало абсолютно ясно. Даже не верится, что я могла так себя вести. Просто какой-то ходячий кризис среднего возраста.

— Думаешь, следующие десять лет пройдут спокойнее? — с надеждой спрашиваю я.

— Не уверена. — Люси улыбается и поправляет волосы. — Начнутся приливы, замучает остеохондроз. Кожа на теле станет дряблой.

— И ты побоишься раздеваться перед любовником и не станешь заводить романы, — подхватываю я.

— Что, может быть, и неплохо.

Мы с Люси входим в Музей Гуггенхейма и сразу видим Зельду, поджидающую нас у полотна Макса Эрнста «Поцелуй». Она стоит так близко, что привлекает внимание охранника, и тот подходит к нам, желая убедиться, что пожилая женщина не собирается залить картину краской из баллончика.

— Я знала, что найду тебя именно здесь, — говорит Люси, нежно целуя свекровь в щеку. — Но никак не пойму, что именно тебе нравится в этой работе.

— О, она так эротична! — вздыхает Зельда. — Художник запечатлел на ней ничем не сдерживаемую сексуальность. И хоть я уже давно немолода, каждый раз, когда я смотрю на эту картину, меня охватывает какой-то трепет.

Я перевожу взгляд на разноцветные пятна краски, составляющие сюрреалистическое изображение, в надежде испытать то же самое, но чувствую лишь недоумение. Что видит в этом шедевре Зельда и чего не замечаю я? Я не в состоянии даже разобрать, кто и кого — или что — здесь целует. Может, в стереоочках будет лучше видно?

— Меня больше всего поражает композиция — настоящий Ренессанс, — говорит Люси и, соединив большие и указательные пальцы обеих рук под прямым углом, заключает картину в воображаемую раму. — Почти как у Леонардо да Винчи.

— Да, немного похоже на роспись Сикстинской капеллы, — соглашаюсь я, желая поддержать разговор и не подать виду, что все это напоминает мне скорее произведения, которые Джен создавала в трехлетнем возрасте, возя по бумаге испачканными краской пальцами.

— Сикстинскую капеллу расписывал Микеланджело, — сообщает Зельда, беря меня за руку. — Но не смущайся. На днях одна студентка спросила меня, читала ли я новую книгу Леонардо «Код да Винчи».

— Хорошо хоть не поинтересовалась, смотрела ли ты «Титаник», где он играет главную роль.

Посмеявшись, мы продолжаем путь по спиралеобразным пандусам музея, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться той или иной картиной. Но больше всего нас впечатляет архитектура. Именно на такой эффект и рассчитывал Фрэнк Ллойд Райт, создававший это здание скорее как витрину для собственного «я», нежели для хранящихся здесь произведений искусства. Отметив очевидную самоуверенность архитектора, мы сходимся во мнении, что благодаря этому качеству он мог бы сделать блестящую карьеру на телевидении.

— Жаль, что я не смогла приехать на твой день рождения, — говорит Зельде Люси, когда мы проходим мимо одного из полотен Пикассо.

В этот момент я оборачиваюсь, стараясь получше рассмотреть изображенную на нем женщину с желтыми волосами, делаю шаг назад, чтобы поймать более удачный ракурс, и чуть не падаю на ограждение. Зельда тут же хватает меня за руку, хотя ее взгляд остается прикованным к Люси.

— Я знаю. И мне тоже хотелось тебя увидеть. По нескольким причинам, — говорит она.

— Как ты думаешь, Дэну меня не хватало? — спрашивает Люси.

— Мне кажется, без нее он чувствует себя каким-то потерянным, — пытаюсь подсказать я, но Зельда не заглатывает наживку.

— Я бы этого не сказала, — возражает она. — Я хорошо воспитала своего сына. Дэн — сильный, независимый мужчина. Прекрасно ладит с детьми, отличный отец, умеет делать буквально все. Он починил мой видеомагнитофон, помог мне составить резюме и не давал скучать гостям.

— А купить тебе хороший подарок он не забыл? — спрашиваю я, надеясь, что Дэн все же допустил хоть какой-то промах.

— Не забыл. — С этими словами Зельда демонстрирует нам запястье, украшенное серебряным браслетом ручной работы, — именно такие украшения ей нравятся больше всего.

— Похоже, он во мне вообще не нуждается, — с обидой говорит Люси.

— Конечно, нет, — соглашается Зельда. — Как и ты не нуждаешься в нем. В этом и состоит особенность таких браков, как ваш. Вы не нуждаетесь в его сохранении. Совсем не так было в мои годы, когда женщина не могла уйти от мужа, потому что не была способна сама себя обеспечить, а мужчина терпел супругу только потому, что она брала на себя заботу о домашнем хозяйстве. Теперь каждый из вас может жить собственной жизнью. Никто ни от кого не зависит. И у тебя, и у него целое море возможностей. Вы с Дэном сможете сохранить свой брак, только если решите, что сами этого хотите.

— Я правда этого хочу, — серьезно говорит Люси. — Теперь у меня нет никаких сомнений. И я готова признать, что совершила ошибку. А в последние несколько месяцев вела себя просто ужасно.

Зельда улыбается:

— Помню, на тридцатую годовщину своей свадьбы мой отец сказал, что может назвать счастливыми только двадцать пять лет семейной жизни.

— Какой ужас! — восклицаю я.

— Именно это я и подумала в тот момент, — говорит Зельда. — Теперь же я понимаю, что моим родителям повезло гораздо больше, чем многим другим, и это своего рода рекорд.

— Как тебе кажется, Дэн ко мне вернется? — с тревогой спрашивает Люси.

— Я знаю, что он все еще любит тебя, — отвечает Зельда.

— А я люблю его, — шепчет Люси.

— Скажи, он заставляет твое сердце биться быстрее? — Я решила воспользоваться своей новой шкалой Рихтера для определения серьезности отношений.

— Да, хотя в это и трудно поверить после двадцати лет брака, — улыбается Люси. — Просыпаясь утром и видя его, лежащего рядом со мной, я каждый раз думаю, какой он красивый. При взгляде на Дэна у меня до сих пор прямо дух захватывает.

— Поэтому вы должны быть вместе, — просто говорит Зельда.

— А вдруг он не захочет меня простить? Что мне тогда делать — броситься под поезд?

— Ты читала «Анну Каренину»?! — спрашиваю я, потрясенная открытием.

— Ну, на дворе, в конце концов, не девятнадцатый век, — заявляет Зельда. — И даже не двадцатый. Со времен Зевса мужчины потакали своим слабостям, а женщины их постоянно прощали. Теперь ситуация изменилась. Конечно, в том, что супруга тебе изменила, нет ничего хорошего, но все же это не такой ужасный проступок, который нельзя простить.

— А не могла бы ты поговорить с Дэном и все ему объяснить? — Люси с надеждой смотрит на Зельду.

— Нет. Но я уверена, что ты сама сумеешь это сделать.

Еще несколько минут мы любуемся работами де Кунинга и обожаемого Зельдой Джима Дайна — на картине последнего, насколько я могу разобрать, изображено сердце, — после чего совершаем обратное круговое движение и спускаемся в ресторан, расположенный на первом этаже. Обеденный зал заполнен мамашами с Ист-Сайда и их чадами, которые явно предпочитают полотнам Модильяни горячие оладьи. В музей они приходят только для того, чтобы поесть. А в Публичную библиотеку — чтобы воспользоваться туалетом.

Как только мы усаживаемся за столик, карманный компьютер Люси начинает пищать.

— Электронная почта, — извиняясь, объясняет она, — наверное, наверху не было приема. — И, быстро просмотрев сообщения, с улыбкой сообщает: — Лили выиграла соревнования по плаванию. Дин задерживается: у него ответственный теннисный матч. Дейв спрашивает, во сколько я сегодня вернусь домой и можно ли ему взять мою машину.

— Похоже, дни, когда родители не отходили от телефона, гадая, куда подевались их дети, навсегда ушли в прошлое, — смеется Зельда.

Однако вместо того, чтобы превозносить достоинства современных технологий, избавивших нас от необходимости каждый вечер молиться о том, чтобы ребенок смог найти десятицентовую монету и телефонную будку, Люси вдруг издает восторженный вопль:

— Упс! Послание от Лена Саншайна! — Она лихорадочно щелкает кнопками и, дочитав письмо до конца, сообщает: — Ему очень понравилось мое предложение, и он собирается начать съемки. Утверждает, что это самая интересная идея за последние несколько месяцев. По крайней мере так он думает сегодня.

— Это же замечательно! — радостно подхватывает Зельда, хоть и не представляет ни кто такой Лен Саншайн, ни какое шоу имеет в виду Люси. Зато она прекрасно знает, когда именно свекровь должна поддержать невестку.

— И в чем же заключается эта идея? — спрашиваю я, но Люси уже торопливо набирает ответ на крохотной клавиатуре своего «Блэкберри».

Наконец она поднимает голову и смотрит на нас счастливыми глазами.

— Это будет нечто совершенно особенное. Комедия о двух подругах — женщинах сорока с небольшим. Одна из них замужем, другая разведена.

— Так ты хочешь сделать шоу о нас с тобой! — кричу я и сама не понимаю, чего больше в этом вопле — радости или ужаса. — А кто же будет играть меня?

— Ну, не совсем тебя, — смеется Люси. — И не меня. Это будет рассказ о том, с чем сталкивается любая женщина в нашем возрасте, — о ярмарках домашней выпечки и ботоксных инъекциях. А также о сексе и целлюлите.

— И о бессмысленных покупках, — напоминаю я, желая быть полезной.

— Правильно, — улыбается Люси. — Я сказала Лену, что это будет нечто среднее между «Девушками Гилмора» и «Золотыми девушками». Мне хотелось бы назвать это шоу «Ботоксные дневники».

— Если меня будет играть Далия Хаммершмидт, я покончу с собой.

— Вот что значит телевидение, — притворно вздыхает Люси. — Проекту всего четыре минуты, а каждый уже имеет о нем собственное мнение.


18


О новом проекте Люси уже написала «Вэрайети», и я жду, что подруга отправится в Лос-Анджелес проводить кастинг, но в последние дни она вообще не покидает Пайн-Хиллз.

— Сначала нужно покончить с более важными делами, — озабоченно заявляет Люси, сидя за столом в своей библиотеке. Перед ней — наброски двенадцати вариантов сценария. Сценария объяснения между ней и Дэном. — Самое главное — вернуть его во что бы то ни стало, — говорит Люси, заглядывая в блокнот. — Поэтому первый вариант таков: сегодня вечером я отправляюсь на его корпоративную квартиру. Там снимаю с себя плащ, под которым нет ничего, кроме пояса и ажурных чулок.

— Дождевик на голое тело? — Я с сомнением качаю головой. — Прямо как эксгибиционистка.

— Но ведь это плащ от «Берберри», — возражает Люси.

— Ну, тогда ты будешь эксгибиционисткой из высшего общества, — не сдаюсь я. — К тому же в это время по телевизору будут идти «Все звезды». Нарядись ты хоть стриптизершей, он не обратит на тебя никакого внимания.

— Что ж, разумное замечание, — соглашается Люси и вычеркивает этот сценарий из списка. — А как тебе понравится менее экстремальный вариант? Завтра я отправлюсь в «Ситинг-прити», сфотографируюсь обнаженной, а потом подарю портрет Дэну?

— Вообще-то неплохо, — говорю я, пожимая плечами, — если, конечно, ты считаешь, что он уже забыл, как ты выглядишь.

— Джесс, неужели ты никогда не слышала о «Ситинг-прити»? Туда ходят все мои знакомые. Такое фото — прекрасный подарок мужу. К тому же клиентки в основном немолодые дамы.

— По-моему, это отвратительно. — Я делаю гримасу.

— Вовсе нет, в особенности после того, как изображение подкорректируют. Женщины на фотографиях, как правило, выглядят восхитительно. Там работают настоящие мастера своего дела, умеющие как следует использовать освещение. Кроме того, Отто — лучший художник к востоку от Лас-Вегаса. Если имеешь дело с ним, можно забыть о липосакции. Его услуги гораздо дешевле и безопаснее. Во всяком случае, с бедрами Мадонны он сотворил настоящее чудо.

— А я считала, все дело в астанга-йоге. Или кабалистике.

— Кабалистика! Об этом я как-то не подумала! — Люси добавляет еще один пункт к своему списку. — Возможно, стоит этим заняться.

— Лучше помолись о всеобщем мире. Или о ноябрьском рейтинге нового шоу.

— Ладно, пойдем, мне нужно еще кое-что сделать. — Люси швыряет блокнот на стол. — Знаешь, я пробовала даже заняться визуализацией. Ну, представляла себе, что Дэн ко мне вернулся.

— Это называется принимать желаемое за действительное.

— Но ведь что-то должно помочь! Вчера вечером я оставила ему сообщение на сотовом. И еще записала песню «Дорогой, возвращайся домой» в исполнении «Ловин спунфул» — всю целиком. А он даже не перезвонил!

— Если бы мне пришлось слушать такую гадость, я бы тоже не вернулась.

— Конечно, Дэну больше бы понравился Боб Дилан, — соглашается Люси. — Но я подумала, что «Времена перемен» не очень подходят к нашей ситуации.

— А какое отношение ко всему этому имеют велосипедные гонки? — спрашиваю я.

— Сейчас расскажу. — Люси смотрит на часы и вскакивает с места. — Скорей, а то опоздаем. Нам еще нужно добраться до мавзолея Гранта.

— Да? Мне казалось, мы собирались поздравить Дэна с победой, а не присутствовать на его похоронах, — язвлю я.

Мы бежим к гаражу и запрыгиваем в машину, потом мчимся по автостраде Генри Хадсона. Неожиданно я замечаю, что мне удивительно удобно сидеть на автомобильном сиденье, ноги у меня не затекают и я нисколько не опасаюсь за свою жизнь.

— Эй, а почему мы едем на «вольво»? — спрашиваю я. — Что случилось с твоим «порше»?

— Он не соответствует моему имиджу, и мне пришлось его продать, — объясняет Люси, степенно ведя машину на скорости пятьдесят пять миль в час. — «Вольво» гораздо больше подходит для семейной женщины, ты не находишь? Я вдруг подумала, что Дэну будет приятно увидеть меня за рулем такого автомобиля и он поймет, что я…

— Что ты сошла с ума? Ты меняешь машины так же часто, как другие — нижнее белье.

— Черт, забыла надеть красивое белье! Как ты думаешь, оно мне сегодня понадобится? Мы могли бы быстренько заехать в «Ла Перла».

Мне бы хотелось ответить утвердительно, но я уже ни в чем не уверена. Дэн не отвечает на заигрывания Люси, а позавчера откровенно намеревался приударить за мной. Я, конечно, не настолько наивна, чтобы решить, будто стала для него «одной-единственной». Тем не менее сам факт того, что Дэн не исключает для себя возможности близких отношений с кем-то, помимо Люси, заставляет меня волноваться за подругу.

Движение в верхней части Бродвея перекрыто в связи с проведением велогонки, но Люси удается уговорить охранника, и он разрешает нам припарковаться на площадке, выделенной для автомобилей участников соревнований.

— Неудивительно, что он тебя пропустил, — говорю я, посмотрев на подругу, вылезающую из машины в своей узкой юбке и туфлях на высоких каблуках. — Твой прикид выглядит точно так же, как у участников «Тур де Франс».

— Конечно. Все французское, от Диора. — С этими словами Люси достает из сумочки солнцезащитные очки «Персол» — естественно, совсем не похожие на те, которые она надевала, садясь за руль «порше». — Я впервые присутствую на гонках с участием Дэна, — сообщает Люси, когда мы идем к месту старта — туда, где у подножия монумента уже начинают собираться болельщики. — Красивое место. Столько лет живу в Нью-Йорке и ни разу здесь не была.

— Вспомнила старую шутку, — говорю я, рассматривая величественное мраморное здание, расположенное в центре небольшого парка. — Кто похоронен в могиле Гранта?

— Грант, — говорит Люси.

— А вот и нет. Никто.

— Конечно, Грант. Это ведь его мавзолей.

— Попалась! — Я смеюсь так же счастливо, как смеялась во втором классе, когда в последний раз загадывала эту загадку. — Он похоронен не в могиле, а в мавзолее! В этом огромном сооружении над землей. Ха-ха! Ясно? А могилы вообще никакой нет. Теперь понятно?

Люси вздыхает:

— Да, Джесс, я поняла. И даже могу сказать тебе, почему нельзя открывать холодильник, когда в нем стоит салат, — потому, что он не заправлен. А еще я знаю, что часы выбрасывают из окна, чтобы увидеть, как летит время. Но мы пришли сюда посмотреть гонки. Так что сосредоточься.

Тут наше внимание привлекают участники велогонки в пестрой, словно карнавальные костюмы, форме. В последний раз глотнув минеральной воды «Гэторейд», они выстраивают свои «треки» и «кэннондейлы» в одну линию. Если учесть, что велоспорт для них всего лишь хобби, их лица кажутся чересчур серьезными.

— А где же Дэн? — спрашиваю я.

— Вон там, в серебристом шлеме, — уверенно заявляет Люси. — Я сама его ему покупала.

— Похоже, это довольно популярная модель, — говорю я, оглядывая мускулистых, хорошо сложенных гонщиков в абсолютно одинаковых серебристых шлемах. С такого расстояния они кажутся неразличимыми.

Раздается выстрел стартового пистолета, велосипедисты срываются с места и через мгновение всей толпой исчезают за поворотом.

— Как они быстро! Что будем делать теперь? — спрашиваю я Люси.

Люси пожимает плечами:

— Понятия не имею. Может, сходим перекусить, пока все это закончится? Ты не знаешь, где здесь можно поесть?

Я окидываю взглядом деревья, зеленую траву, реку Гудзон, серебрящуюся в каком-то квартале от нас, и говорю:

— Может, купим хот-доги?

Люси смотрит на меня так, словно я предложила набрать на ленч листьев и желудей.

— Или плюнуть на еду и пойти к финишу? — раздумывает она, оглядываясь. — Как ты думаешь, где это может быть? Надеюсь, нам не придется ехать туда на метро.

Стоящая перед нами женщина оборачивается. Она одета в ярко-голубую футболку с изображением велогонщика и надписью: «Ричард заставляет мое сердце биться сильнее». Вот такой должна быть примерная жена — или настойчивая охотница.

— Впервые здесь, девушки? — спрашивает она. — Дистанция включает двенадцать кругов по две мили каждый. А финишная черта прямо здесь.

Всего, значит, получается двадцать четыре мили? Жаль, что я не захватила с собой «Санди таймc». Похоже, этот день обещает затянуться.

Но тут толпа издает рев, и гонщики вновь появляются перед нами. Они движутся таким плотным строем, что, кажется, стоит одному из них чуть отклониться в сторону, как все закончится тем же, чем закончились гонки на колесницах в фильме «Бен Гур». И это меня тревожит.

— Ты видела Дэна? — спрашиваю я Люси, когда они вновь разноцветной толпой исчезают за поворотом.

— Не уверена, — отвечает Люси, и, верная своей привычке надеяться на лучшее, добавляет: — Он должен быть где-то в первом ряду.

— Это неправильная тактика, — заявляет жена Ричарда или та, кто надеется когда-нибудь ею стать. — Не стоит вырываться вперед так рано. Нужно беречь силы для последнего рывка перед финишем.

— Так говорят только неудачники, — презрительно бросает Люси, теперь уже совершенно уверенная, что Дэн возглавляет гонку.

— Неудачник — ваш муж, — парирует фанатка Ричарда и поворачивается к нам спиной.

Гонщики вновь стремительно появляются и так же стремительно исчезают, сопровождаемые запоздалым криком Люси: «Давай, Дэн, давай!»

— Хватит болтать, я хочу сконцентрироваться, чтобы подготовиться к их следующему появлению, — заявляет подруга, доставая из сумочки шарф от «Гермес», — отправляясь на воскресную велогонку, она решила выглядеть попроще, — и смотрит туда, откуда должны показаться велосипедисты.

Теперь мы уже готовы к их появлению и не отрываем глаз от того места, где велотрасса делает крутой изгиб.

— Вон Дэн! — кричит Люси, разглядев его в ближнем к нам ряду. — Дэн, дорогой! Дэн, дорогой, давай! — вопит она приближающемуся с головокружительной скоростью мужу.

Тот мчится, опустив голову и низко склонившись над рулем, и, конечно же, не замечает Люси.

— Дэн, давай!!! — кричит Люси и сует шарф прямо ему в лицо.

Прием сработал. Дэн на долю секунды отрывает взгляд от дороги, тут же выпускает руль и шлепается на землю, преодолев в воздухе расстояние по крайней мере в десять футов. Три велосипедиста, следовавшие за ним, не успевают затормозить, сталкиваются и тоже падают. Четвертому удается избежать столкновения, но не удается объехать Дэна, и его «кэннондейл» переезжает поверженное тело.

— О Боже! Дэн, не умирай! — истошно кричит Люси. — Только не умирай!!!

Я задумываюсь над тем, что бы я предпочла на месте подруги — остаться вдовой или развестись, и прихожу к выводу, что, наверное, все-таки лучше потерять мужа, потому что вдова вызывает у окружающих большее сочувствие. Но тут Дэн встает и начинает отряхивать футболку, счищая с нее следы велосипедных шин. Двое других потерпевших аварию участников гонки также поднимаются, убирают с трассы покореженные велосипеды и со злостью швыряют шлемы на землю.

Третий лежит неподвижно. Может, его жена как раз и станет вдовой. Наконец несчастный велогонщик начинает шевелиться, потом садится, осматривает разбитые колени и издает рев раненого зверя:

— Как это, черт побери, произошло?!

— Это все она, — показывает на Люси жена Ричарда.

Дэн, еще не до конца пришедший в себя, поднимает глаза и только теперь видит Люси. До него наконец доходит, из-за кого он сидит на земле, вместо того чтобы мчаться дальше на велосипеде.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Люси, кидаясь к нему.

— Мог бы и получше, — бросает Дэн, с отвращением пнув ногой колесо искалеченного железного друга. — Надеялся выиграть гонку. Между прочим, сегодня у меня первое падение за сезон.

— А ведь это я во всем виновата, — неожиданно конфузится Люси. — Не нужно было мне приходить.

Дэн медленно стягивает с рук перчатки и потирает поцарапанное колено.

— Не ожидал тебя здесь увидеть. Вроде ты никогда особенно не любила велогонки.

— Это была моя ошибка. Велогонки — потрясающий вид спорта. Уверена, я еще много чего упустила.

Прошло, наверное, две минуты, потому что удержавшиеся в седлах велосипедисты вновь появляются из-за поворота, и Дэн, схватив Люси за руку, оттаскивает ее с дороги на траву.

— Такое ощущение, что находишься в центре тропического циклона, — говорит она, когда гонщики вновь скрываются из виду.

Отойдя подальше от трассы, Дэн открывает бутылку воды и делает большой глоток.

— Ну и что ты здесь делаешь? — наконец спрашивает он.

— Пришла, чтобы тебя увидеть. Я соскучилась. Ты не отвечаешь на мои звонки, а нам необходимо поговорить.

— Это не самое подходящее место.

— Для этого любое место окажется неподходящим, — говорит Люси, придвигаясь к нему. — Поэтому просто дай мне сказать, потому что это очень важно. Я люблю тебя. Я очень сожалею о том, что случилось. Очень. Я люблю тебя. Мы прожили вместе много счастливых лет, и у нас было много счастливых дней. Мы хорошо знаем друг друга. Любим друг друга. И не можем просто так вот взять и все забыть.

Дэн поднимает покореженный велосипед и бросает его под дерево.

— Любим друг друга? Не исключено. Но насчет того, что знаем, ты сильно ошибаешься. Я, например, этого сказать не могу, потому что совсем не знаю, какая ты.

— Я все та же девушка, на которой ты женился, — тихо говорит Люси.

— Хотелось бы в это верить.

— Эй, посмотри, я кое-что принесла. Думаю, тебе нужно на это взглянуть. — С этими словами Люси открывает сумочку и достает из нее большой конверт. Он немного помят, издает слабый запах духов и запечатан сургучной печатью с инициалами «Л.Ч.».

— Что это? — спрашивает Дэн, беря у Люси конверт и вертя его в руках.

— Это последнее письмо, которое я написала, когда еще была Люси Чэпман. Ночью перед нашей свадьбой. Помнишь? Зельда велела каждому из нас написать письмо и спрятать его. Она сказала, что семейная жизнь не всегда безоблачна и, когда настанут трудные времена, нам понадобится свидетельство того, что мы поклялись быть вместе и в радости, и в горе.

Дэн смотрит на письмо:

— И что же в нем написано?

— Если честно, не знаю. Я помню лишь, как писала его, а что — забыла. Прошлой ночью я не могла заснуть и в четыре утра поднялась на чердак и нашла наши письма в сундуке твоей бабушки. Они лежали в жестяной коробке для печенья, перевязанной розовой лентой.

— Я помню эту коробку, — улыбается Дэн. — И тот единственный раз, когда ты пыталась испечь мне печенье. Но я все равно на тебе женился.

— Желудок у тебя болел всего два дня.

— Но счастье должно было продлиться вечно, — с горечью произносит Дэн.

Люси кивает:

— Именно сейчас эти письма могли бы нам помочь.

Дэн просовывает палец под клапан, несколько секунд возится с печатью и наконец открывает конверт. Достав из него бледно-голубой листок, садится под раскидистым дубом.

— Может, ты сама прочтешь? — предлагает он, передавая письмо Люси.

Люси берет листок и усаживается рядом. Они совсем про меня забыли, и я решаю, что сейчас лучше всего оставить их одних. Я собираюсь вернуться к автомобилю, но путь мне преграждает толпа гонщиков, уже слезших с велосипедов, — вероятно, соревнования закончились, поэтому мне ничего не остается, как встать с другой стороны дерева, под которым сидят Дэн и Люси.

— «Мой дорогой Дэн, — слышу я голос Люси. — Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, за что-то на меня рассердился. Я совершила какой-то ужасный поступок, хотя сейчас даже не представляю, что это может быть. Ничего удивительного. Ведь, по твоим словам, ты любишь меня потому, что я не даю тебе расслабиться. Я делаю твою жизнь интересной и непредсказуемой. Ты утверждаешь, что я могу создать тебе проблемы, но никогда не заставлю тебя скучать».

Губы Дэна кривятся в улыбке.

— Это уж точно, скучать с тобой просто некогда.

— «Сейчас, в ночь перед нашей свадьбой, — продолжает Люси, — я совершенно уверена, что хочу прожить вместе с тобой всю свою жизнь. Целую жизнь. И если я сделала что-то не так, пожалуйста, загляни в свое сердце и постарайся меня простить. А я обещаю, что всегда буду стараться простить тебя. Ведь когда любишь, приходится просить прощения. И сейчас я прошу его у тебя».

Повисает долгая тишина. Потом Дэн, откашлявшись, говорит:

— Ты как будто знала, что это обязательно случится.

— Нет, нет! — с отчаянием произносит Люси. — Я не понимаю, как все это произошло, и не хочу оправдываться. Я лишь обещаю, что навсегда избавилась от демонов, владевших моей душой эти несколько месяцев.

— Откуда ты знаешь, что это не случится вновь?

— Потому что не зря говорят: чтобы понять, насколько сильно ты любишь кого-то или что-то, надо это потерять. Но я больше никогда не совершу подобную глупость.

Дэн наклоняется, берет Люси за руку, и они несколько долгих минут сидят молча, глядя друг другу в глаза.

— А где письмо, которое написал я?

— Тоже у меня. — Люси достает из сумочки светло-коричневый конверт с адресом офиса, в котором Дэн работал двадцать лет назад. — Теперь твоя очередь.

Разорвав конверт, Дэн достает из него письмо.

— «Моя прекрасная Люси, — читает он, и голос у него заметно дрожит, — что бы ты ни сделала, я никогда не смогу на тебя сердиться. Поэтому, если ты сейчас читаешь эти строки, в чем-то виноват я, а не ты. С первой минуты нашего знакомства я мечтал о том, что когда-нибудь мы будем вместе, и теперь просто не могу поверить, что это вот-вот произойдет. Моя любовь к тебе вечна, а если я когда-нибудь об этом забуду, просто встряхни меня как следует и напомни, что даже целой вечности слишком мало, когда мы рядом друг с другом. Надеюсь, ты никогда не отдалишься от меня настолько, что не сможешь найти обратную дорогу».

— Ты действительно так думаешь? — спрашивает Люси, шмыгая носом.

— Я думал так двадцать лет назад.

— А сейчас?

Дэн не торопится с ответом. Он крутит обручальное кольцо, которое никогда не снимает с пальца, потом берет жену за руку и говорит;

— С тех пор ничего не изменилось. Никто не может разозлить меня так, как ты, но никто, кроме тебя, не сможет сделать меня счастливым. Я люблю Люси.

— Ты поклялся, что никогда не будешь дразнить меня из-за моего имени и того ТВ-шоу, — напоминает Люси, плача и смеясь одновременно, и бросается Дэну на шею.

— После двадцати лет брака я имею на это право, — счастливо улыбаясь, говорит он, прижимает Люси к себе, и они оба падают на траву.

Все-таки хорошо, что Дэн успел проехать только три круга, иначе у него не осталось бы сил на то, что, как мне кажется, должно сейчас произойти. Что ж, это займет немало времени, и мне, пожалуй, лучше всего купить хот-дог и вернуться домой на поезде.


19


Тамика заболела свинкой.

— Свинкой? — переспрашиваю я, когда ее приемная мать звонит мне, чтобы сообщить о болезни девочки, за три дня до спектакля. — Но в наши дни никто не болеет свинкой.

— А она заболела, — отвечает приемная мать. — Шею раздуло так, словно она проглотила баскетбольный мяч. Или два. И говорить почти не может.

— Вы показали ребенка врачу?

— Хочу отвести ее в клинику сегодня после обеда.

Мне следовало бы пожалеть бедную девочку, у которой температура подскочила до тридцати девяти градусов, но сейчас я могу думать лишь о том, что ее дублерша ни за что не споет «Я танцевать хочу» так же, как спела бы Тамика.

Через несколько минут мне звонит Пегги, помощница Джоша Гордона, и просит оставить для ее шефа не десять, как было запланировано, а одиннадцать мест на благотворительном ужине, который состоится перед спектаклем.

— Не уверена, что ужин вообще состоится, впрочем, как и спектакль, — в отчаянии говорю я. — Наша звезда заболела. У нее свинка. Вот ждем, что скажет доктор. Я вам перезвоню.

— Подождите минутку, — просит Пегги и переводит меня в режим ожидания.

Пока я жду того, кто хочет со мной поговорить, агентство «Блумберг» обрушивает на меня целый водопад информации о биржевых котировках, хотя я надеялась послушать всего лишь популярные мелодии в FM-диапазоне — пусть даже и в исполнении «Ловин спунфул».

Через минуту трубку берет Джош.

— В наши дни никто не болеет свинкой, — уверенно заявляет он.

Научу ли я когда-нибудь этого человека здороваться?

— Привет, Джош. Именно это я и сказала. Но, по-видимому, у Тамики именно свинка. У нее сильно опухли железки.

— Это та самая девочка, которую я видел на репетиции? С хвостиками и потрясающим голосом? Она настоящий талант.

— А сколько она работала, как старалась! Это просто несправедливо.

— Простите, мне пора, — неожиданно произносит Джош и вешает трубку.

— Приятно было с вами пообщаться, — говорю я, слушая короткие гудки. — Спасибо за поддержку.

Положив трубку, я начинаю разрабатывать стратегию. Может, костюмер что-нибудь придумает? Конечно, платье с высоким воротом, скрывающим шею, не совсем подходит для сцены бала, но сейчас не до таких тонкостей. А если Тамика совсем не сможет петь, придется использовать фонограмму. В конце концов, даже Одри Хепберн не сама исполняла свои арии.

Утро я трачу на доделывание бесконечных мелочей, связанных с благотворительным спектаклем. В последний раз вычитываю текст программки. Обсуждаю с Амандой преимущества белых лент, которые будут украшать сумочки с подарками, перед полосатыми. Обмениваюсь с Памелой и Хизер мнениями по поводу списка гостей, который меняется быстрее, чем подружки у Джорджа Клуни.

Наконец я иду на кухню, где мне предстоит решить, что съесть на ленч — тарелку кукурузных хлопьев или сливочный йогурт. В обоих блюдах содержится по сто двадцать калорий, и я никак не могу сделать выбор, но тут опять звонит телефон. Прежде чем снять трубку, я минуту стою в раздумье: интересно, удастся ли мне влезть во взятое напрокат платье от Шанель, если слопать и хлопья, и йогурт?

— Тамика уже выздоровела, — слышу я голос Джоша.

— Всего за два часа? Может, вам стоит попытаться стать главным хирургом Америки?

— Вряд ли я пройду слушания, — смеется Джош. — К тому же это не я вылечил Тамику. Я всего лишь попросил своего педиатра осмотреть ее.

— Неужели доктор из Манхэттена согласился к ней зайти? Как вам удалось его уговорить?

— Не спрашивайте. Придется отдать ему следующую партию в гольф. Но это действительно отличный специалист. Он возглавляет новую детскую больницу. Оказалось, у Тамики не было никакой свинки. Доктор сделал вывод, что это просто очень сильная аллергическая реакция, и сделал ей укол бенадрила.

Джош заставил директора больницы отправиться в дом на пересечении Сто пятьдесят восьмой улицы и Сент-Николас-авеню? Похоже, ему придется заплатить за это чем-то посущественнее, чем проигранная партия в гольф.

— У меня нет слов. Даже не знаю, как вас благодарить. Это шоу так много значит для наших детей. И особенно для таких, как Тамика.

— Не стоит благодарности, — говорит Джош, явно смущенный моими горячими излияниями. — А с остальным все в порядке?

— Да. Кстати, я внесла изменение в вашу заявку.

— Пегги сказала, что на ужине нас будет одиннадцать. — Немного помолчав, Джош добавляет: — А ведь я еще не спросил, где будете сидеть вы. Может, присоединитесь к нам? Тогда получится ровно дюжина.

— Я не буду сидеть, — глупо отвечаю я, вдруг растерявшись. — То есть я, конечно, не хочу сказать, что буду стоять. Просто у меня вряд ли окажется свободное время перед шоу. Нужно будет помочь детям надеть костюмы, причесаться, проследить за освещением… — Тут я наконец останавливаюсь. Не хватает еще начать пересказывать ему диалоги из спектакля. Хотя, если он попросит, я легко смогу это сделать. Поскольку дети репетировали их при мне не менее тысячи раз, я прекрасно запомнила текст — причем без помощи экстракта гингко.

— Тогда вам тем более не помешает хороший ужин, — настаивает Джош.

— Хорошо. — Я делаю глубокий вдох и считаю до трех. Нет, до пяти. — С удовольствием поужинаю вместе с вами. Спасибо, — просто говорю я.

Повесив трубку, я замечаю, что испачкала йогуртом джинсы. Черт, благотворительный обед состоится в пятницу, значит, у меня остается всего три дня, чтобы научиться прилично вести себя за столом.

Следующим, у кого возникли проблемы с билетом на благотворительный ужин, оказывается Дэн. Он приходит ко мне с чеком и извинениями.

— Прости, не успел отправить это по почте, — говорит он, протягивая мне конверт. — Люси сказала, что купила только один билет, а теперь нам нужно два.

— Такую проблему я улажу с огромной радостью, — заверяю я, принимая у него чек. — Но тебе достаточно было позвонить. Я знаю, что на тебя всегда можно положиться в финансовых вопросах.

— Но не в других? Уверен, что именно так ты сейчас думаешь. — Дэн входит в дом и закрывает за собой дверь. Встав передо мной и широко разведя руки в стороны, он продолжает: — Ты видишь перед собой самого жалкого обитателя Пайн-Хиллз. Прости меня. Я не должен был говорить то, что сказал тебе в тот вечер.

— Забудь об этом, — говорю я, не желая развивать тему. — Все закончилось так, как и должно было. И я очень рада за вас с Люси.

— Я тоже рад. Ты была права. Так приятно вновь оказаться дома, вместе со своей семьей.

— Еще бы, — соглашаюсь я.

Дэн выглядит вполне счастливым. А как же иначе? Он снова с женщиной, которую любит и которая любит его. А секс после разлуки, наверное, погорячее, чем август в Дубае. Хотя откуда мне знать? Я ведь никогда там не была и вряд ли теперь побываю.

— Прости, что мы втянули тебя во все это. Наверное, тебе было нелегко — ведь ты хотела поддержать каждого из нас. И знай, что мы оба очень в тебе нуждались.

— Чек можете прислать по почте, — шучу я. — Хотя, если серьезно, думаю, что вы прекрасно справились бы и без меня.

Дэн молчит и неловко переминается с ноги на ногу.

— Джесс, я хотел бы еще кое-что сказать тебе по поводу того вечера…

— Послушай, почему бы нам не сделать вид, что ничего вообще не произошло? — спрашиваю я, направляясь на кухню и надеясь положить конец неприятному разговору.

— Невозможно, — отвечает Дэн, идя за мной. — Ведь это произошло. И я не собираюсь отказываться от своих слов.

— Ничего страшного, можешь отказаться. Ты не можешь отвечать за то, что тогда говорил.

— Ты так думаешь? Согласен, я был немного не в себе. Чертовски зол на Люси, обижен, не знал, что делать дальше. Но я говорил то, что думал. Ты замечательная женщина и хороший друг. И я не хотел бы потерять твою дружбу из-за дурацкой ошибки.

— He бойся, ты ее не потеряешь. Я не собираюсь переезжать. — Внимательно посмотрев на Дэна, я наконец решаюсь задать ему вопрос, который не дает мне покоя: — Кстати, а что ты называешь дурацкой ошибкой? То, что поцеловал меня?

Секунду Дэн смотрит на меня испуганно, потом улыбается:

— Нет, целовать тебя было приятно. Ошибкой было то, что я целовался с лучшей подругой своей жены.

— Ну и хитрец, — усмехаюсь я.

— Как бы то ни было, хорошо, что ты меня отвергла, — смеется Дэн. — Я бы все равно проиграл. Слишком велика конкуренция.

— Да уж, я стала чертовски популярна. В настоящее время на мою благосклонность претендуют приятель — гей и одиннадцатилетняя девочка. Да, и еще бывший муж, который не прочь хорошо провести время, если поблизости не окажется его новой любовницы.

— А как же богатый бизнесмен с Парк-авеню и одновременно один из самых щедрых филантропов в Нью-Йорке?

— О ком это ты?

— Неужели не знаешь?

— Не имею не малейшего понятия. Неужели в меня влюбился Дональд Трамп? Ну, он-то меня вряд ли заинтересует. Барри Дилер? А вот его вряд ли заинтересую я. Рокфеллер? Но который из них? К тому же сейчас у них не так уж много денег.

Дэн снова смеется.

— Ну, этот парень, конечно, не так богат, как они. Зато он очень симпатичный.

— Тогда это вряд ли Джордж Стейнбреннер.

— Перестань, Джесс, ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Этого человека зовут Джош Гордон.

Я начинаю хохотать, но Дэн стоит на своем:

— На прошлой неделе у нас с ним была деловая встреча, и он несколько раз заговаривал о тебе. Спросил, в каких мы с тобой отношениях, и я сказал, что мы просто друзья. Джош явно хотел убедиться, что между нами ничего нет. Ведь он видел нас на вечеринке. Настоящий джентльмен.

— Он просто хотел поддержать разговор.

— Нет, он проверял, можно ли начать за тобой ухаживать.

— Ты заблуждаешься. Мы с Джошем встречались пару раз, чтобы обсудить вопросы, связанные с благотворительным спектаклем. Нас связывает только это.

— Он сказал, что ты отлично выполнила свою работу.

— Рада, что он это заметил. Мне казалось, он не может думать ни о ком, кроме своей шикарной подружки и надоедливой бывшей жены. Как бы то ни было, но интерес, который он ко мне испытывает, чисто профессиональный.

— Жаль, вы были бы неплохой парой, — пожимает плечами Дэн. — А может, и нет. Никогда не знаешь, с кем тебе будет хорошо.

Тогда я меняю тактику и говорю, что, быть может, Джош и правда мною заинтересовался, но, к сожалению, мне уже удалось убедить Дэна в обратном. Вот в этом-то и заключается главный недостаток мужчин. Они никак не могут понять, когда с нами нужно спорить, а когда соглашаться. А ведь все до смешного просто. Если женщина говорит: «В этом платье я кажусь слишком толстой», — следует ответить: «Ну что ты, дорогая, наоборот». А когда дама утверждает, что ей необходимо сделать подтяжку лица, мужчина должен воскликнуть: «Ни за что! Ты восхитительно выглядишь и так!» Поэтому, когда я сказала, что Джош просто не может мной заинтересоваться, Дэн должен был категорически с этим не согласиться. Если бы сейчас я разговаривала не с ним, а с Люси, мы бы обсудили все мельчайшие нюансы того, что сказал мне Джош, как сказал, почему и когда. А также что он имел, что мог иметь и что должен был иметь в виду. Правда, к концу разговора мы бы настолько устали, что сам предмет обсуждения потерял бы для нас всякий интерес.

Но Дэн берет с подноса шоколадное печенье и идет к дверям.

— Не расстраивайся, Джесс. Не Джош, так другой. Кто-нибудь обязательно найдется, кто-нибудь потрясающий! — С этими словами он обнимает меня и сочувственно похлопывает по спине.

— Конечно, — говорю я сквозь зубы, стараясь не выдать внезапно охватившего меня раздражения.

Дэн быстро целует меня в щеку и добавляет:

— Спасибо за печенье. Люси обещала приготовить мне сегодня ужин. Не знаю, что из этого получится.

— Но ведь Джош пригласил меня за свой стол, — бормочу я себе под нос, закрывая за Дэном дверь. Еще несколько минут назад перспектива совместного ужина казалась мне такой заманчивой, но теперь я вдруг понимаю, что вполне могу оказаться за столом рядом с этой Снежной королевой, Мариссой.

В пятницу вечером, за два часа до начала благотворительного ужина, Люси порхает по номеру, выделенному администрацией отеля «Сент-Реджис» для членов попечительского совета. Но пока я единственная из них, кто здесь находится, — вероятно, потому, что только у меня нет роскошной квартиры на Парк-авеню, где можно было бы спокойно переодеться. Я просто не представляю, как бы поехала во взятом напрокат платье стоимостью десять тысяч долларов в поезде. Наверное, пришлось бы занять два места, а цены на билеты и так подскочили.

— Отличное место, — говорит Люси, открывая маленькую баночку с кремом от «Булгари» и намазывая ароматную густую массу на запястье. — Просто здорово, что отель предоставил вам бесплатный номер.

— Да, если не считать, что мы оплатили аренду танцевального зала и обед на четыреста персон, — отвечаю я, глядя в зеркала и накладывая на ресницы второй слой туши, прежде чем надеть платье. — Он, случайно, не понадобится вам с Дэном сегодня ночью?

— Нет, — со счастливой улыбкой отвечает Люси. — Мы прекрасно обходимся собственной спальней.

— Значит, разлука разожгла угасшие чувства?

— Точно. У нас с Дэном новый медовый месяц. Мы словно опять влюбились друг в друга. И я наконец-то поняла, что он — мужчина моей мечты. Кстати, во второй раз любовь кажется еще прекрасней.

Я закатываю глаза. Интересно, почему любовь заставляет людей говорить банальности?

— Я, конечно, понимаю, что, когда любишь, не можешь говорить ни о чем, кроме своих чувств, но больше не могу выносить этот сладкий сироп. Ты стала сентиментальнее, чем тетя Джемина.

Тут дверь открывается, и в номер врываются Аманда Бизли-Смит и Памела Бэрон, облаченные в длинные облегающие платья и увешанные драгоценностями, которые вызвали бы зависть у самой Элизабет Тейлор. Аманда шлет мне три воздушных поцелуя и кивает Люси, которую я им представляю. Окинув мою подругу внимательным взглядом и оценив ее украшенное стеклярусом платье от Армани, бог знает сколько стоящие висячие серьги и несравнимый ни с чем апломб, они тут же признают в ней свою.

— В следующем году вы обязательно должны стать членом нашего совета, — заявляет Аманда.

— Хорошо, как-нибудь пообедаем вместе. — Люси ограничивается принятым в Голливуде стандартным ответом.

Через минуту в комнату входит высокий худой мужчина, в каждой руке он несет по огромному чемодану. На нем широкополая шляпа, ковбойские гетры и башмаки от Тони Мартина — не слишком подходящие для участников родео, но производящие сильное впечатление в Нью-Йорке.

— Это мой любимый стилист, его зовут Небраска, — гордо произносит Аманда, бросаясь к нему. — Я уговорила его тоже внести свой вклад — собственным талантом. Он будет помогать тем, кто придет в номер, чтобы привести себя в порядок.

— Рада знакомству, — вежливо говорю я.

Небраска проходит в одну из ванных комнат и начинает превращать ее в мини-салон, доставая из своих чемоданов гели, муссы, средства для укладки волос, кремы, блеск для губ и помаду.

— Я захватил с собой лишь самое необходимое, — извиняющимся тоном поясняет он. — Но, думаю, этого хватит.

Я оглядываю его коллекцию и осторожно спрашиваю:

— Может, немного подкрасить губы? Сегодняшний вечер имеет для меня большое значение. Я готовилась к нему несколько недель и сейчас очень волнуюсь. Конечно, не из-за своей внешности, а из-за того, как все пройдет. Хочется, чтобы спонсоры остались довольны, дети хорошо выступили. Ну, вы понимаете, о чем я говорю.

— Волноваться из-за своей внешности нужно всегда. Но только не тогда, когда я рядом, — заявляет Небраска и, подойдя ко мне сзади, выливает на мою голову жидкость из какой-то бутылочки. Все происходит очень быстро, и я понимаю, что он сделал, только когда холодные капли скатываются мне за воротник. Видимо, он не заметил моей прически, на которую я потратила дома целых двадцать минут. Или, наоборот, заметил.

В номере тем временем собираются остальные члены совета — Ребекка Гейтс, Хизер Леманн и Эллисон фон Уильямс. На каждой из них потрясающее вечернее платье от известного дизайнера самого модного в этом сезоне цвета. Девушки утверждают, что это цвет бисквита, но, как его ни назови, бежевый остается бежевым, а такой колер, как известно, хорошо смотрится только на стенах.

— Внизу творится что-то невероятное, — возбужденно рассказывает Ребекка. — Оркестр почти готов, музыка звучит просто потрясающе. Гости уже прибывают. Кстати, Аманда, ты оказалась права, не захотев украсить зал цветами. У нас серьезное благотворительное мероприятие, и фотографии бедных кварталов в рамках от «Тиффани» смотрятся гораздо трогательнее.

— А также создают соответствующее настроение, — добавляю я.

Ребекка, похоже, только сейчас меня замечает.

— Тебе лучше поторопиться, — насмешливо говорит она. — У тебя волосы мокрые, да к тому же ты не одета.

— Разве? — удивляется Эллисон, подходя поближе, чтобы как следует рассмотреть халат, который я взяла в номере. — Разве это не Ив Сен-Лоран? Выглядит довольно стильно.

Я потуже затягиваю пояс. Почему бы и нет? Высокая мода год от года становится все более причудливой. Но как бы то ни было, мне определенно не хватило бы смелости отправиться на ужин в банном прикиде. Разве только если бы ужин проходил в доме Хью Хефнера[80 - Хью Хефнер (р. 1926) — издатель, основатель журнала «Плейбой».].

— Все будет готово через пару минут, — заверяет Небраска, доставая фен из футляра, который крепится у него на ремне, и размахивая им в воздухе в манере Клинта Иствуда.

Он включает прибор мощностью 2400 ватт в сеть, и свет тут же гаснет. Фен не работает. Жужжание кондиционера тоже смолкает.

— Че-е-ерт!!! — ревет Небраска.

— Должно быть, выбило пробки, — предполагает Памела, оглядывая комнату, словно надеясь увидеть распределительный щит в непосредственной близости от мини-бара.

Неожиданно раздается сигнал тревоги, и в холле поднимается шум — слышатся стук дверей, испуганные крики. Через минуту начинают выть сирены на улице — прямо под нашими окнами.

Небраска смотрит на мое отражение в зеркале, потом бросает быстрый взгляд на фен, который все еще держит в руке.

— А он, оказывается, даже более мощный, чем я думал, — с удивлением говорит стилист, и в его голосе звучит гордость.

— Не думаю, что причиной всего этого стало приспособление для сушки волос, — заявляет Люси, бросаясь к телевизору. Однако тот не включается, и Люси ударяет по нему кулаком, словно надеясь силой выбить новости из упрямо молчащего ящика.

— Наверное, произошел обрыв линии электропередачи, — важно произносит Хизер. — Такое постоянно случается во время урагана в нашем доме на Барбадосе.

Я выглядываю из окна, рассчитывая увидеть признаки урагана или сильного ливня. Или хотя бы тумана. Но город залит ослепительным солнечным светом, а в воздухе не чувствуется ни малейшего намека даже на слабый ветерок.

— Может, это не ураган, а пожар? — высказывает предположение Люси. — Лучше нам поскорее отсюда убраться.

— Я не могу идти, — сопротивляюсь я, — у меня мокрая голова.

— Она скоро высохнет, — отметает мои возражения Аманда. — Небраска, сделай с ней что-нибудь. Нам нужно идти.

Небраска, осознав нависшую над нами опасность, хватает первый попавшийся под руку тюбик, выдавливает противную липкую массу мне на голову и быстро размазывает по волосам.

— Готово. Вы будете выглядеть сногсшибательно, — обещает он, оставляя меня и бросаясь к двери.

— Что это такое? — спрашиваю я, поднимаясь со стула.

— Средство для укладки волос.

Сигнал тревоги в нашей гостиной теперь звучит по-другому, и Небраска боязливо оглядывается.

— Они все совершенно одинаковые! — кричит он.

Видимо, страх заставляет его сказать правду, но признается ли он в этом, когда опасность минует и все придет в норму?

Мы бежим по холлу — Люси, ковбой, пять светских дам в платьях с открытыми плечами и я, с мокрыми волосами, намазанными неизвестным средством, и в халате, который так и не успела сменить на вечернее платье. Лифты, конечно же, не работают, и у пожарной лестницы Аманда, Памела, Ребекка, Хизер и Люси задирают подолы своих облегающих платьев, сбрасывают туфли на высоких каблуках и босиком несутся вниз по ступенькам. Толпа впереди нас совершает спуск, не поддаваясь панике — никаких истерических воплей, лишь твердая решимость как можно скорее оказаться внизу.

— На каком мы этаже? — вдруг спрашивает Эллисон.

— На верхнем. Мне удалось уговорить их выделить нам пентхаус, — отвечает Аманда, очевидно, рассчитывая услышать слова похвалы, и, не дождавшись их, добавляет: — Тогда это показалось мне неплохой идеей.

— Я не могу идти! — стонет Эллисон. — Я не помещаюсь на лестнице! У моего платья слишком широкая юбка!

Это что-то новое, но Эллисон оказывается права: необъятный подол платья с пришитым внизу обручем делает ее талию похожей на осиную, но он так широк, что под ним могла бы укрыться вся армия конфедератов вместе с генералом Ли.

— Давайте пошевеливайтесь — рявкает пытающийся протиснуться мимо нас мужчина.

Воспитанная Эллисон прижимается к стене, давая ему дорогу, но чуть не сбивает с ног идущего впереди человека, и тот кричит от страха. Тогда Эллисон начинает мять накрахмаленную ткань, пытаясь придать юбке более компактную форму, но из этого ничего не выходит. Черт бы побрал эти роскошные платья!

— Шевелись! — не унимается мужчина сзади.

— Пошел к черту! — кричит в ответ Эллисон, теряя самообладание.

— Не понимаю, как тебя угораздило купить этот дурацкий свадебный торт, — подливает масла в огонь Хизер.

Эллисон розовеет от волнения, но перед лицом кризиса готова пойти на крайние меры и настоящее самопожертвование. С такой же легкостью, с какой другие сбросили туфли, она срывает с себя юбку — и остается в узеньком платьице. Да, эти девушки готовы ко всему.

— Нижняя юбка определенно красивее верхней, — одобрительно замечает Хизер.

Эллисон смотрит на то, что еще несколько секунд назад было частью ее платья, а теперь совершенно самостоятельно стоит на лестнице, и спрашивает:

— И что же мне с ней делать?

— Оставь ее здесь, — советует Хизер. — А страховой компании скажешь, что потеряла.

Они вновь бросаются вниз по ступенькам, и посреди всей этой суматохи я вдруг слышу звонок своего мобильного и достаю его из кармана.

— Где вы? — раздается из трубки встревоженный голос.

— На пожарной лестнице, — отвечаю я Джошу, потому что звонит именно он.

— А я в танцевальном зале. Здесь кромешная тьма, — говорит он. — Спускайтесь сюда.

— Пытаюсь это сделать, — отвечаю я, пропуская вперед несущегося мимо меня парня. — А то на лестнице как-то страшно.

Очевидно, Джош улавливает дрожь в моем голосе.

— Эй, успокойтесь. Все будет хорошо. Я уже послал за свечами. А во время спектакля можно будет использовать карманные фонарики. Во всяком случае, они дешевле, чем этот чертов розовый гель.

Я пытаюсь засмеяться, но мне это не удается.

— Вам известно, что случилось?

— Сгорел трансформатор, и энергосистема вышла из строя. Электричества нет в десяти кварталах. Но «Кон эд» уже этим занимается.

Я с облегчением вздыхаю. Слава Богу, что не произошло более серьезного несчастья!

— Если этим занимается «Кон эд», раньше следующей недели электричества ждать не стоит.

— Думаю, ко вторнику они управятся. Но вы не волнуйтесь. Я очень рад, что с вами все в порядке.

Передав новость об аварии на электростанции, я явственно слышу прокатившийся по лестнице вздох облегчения. Сгоревший трансформатор — вещь, конечно, неприятная, но совсем не опасная, поэтому можно больше не бояться за свою жизнь. Через двадцать минут, когда мы оказываемся на первом этаже, окружающие меня женщины поправляют платья, вновь надевают шикарные туфли и приглаживают блестящие волосы. Поскольку мои туфли и платье остались в пентхаусе, я ограничиваюсь тем, что провожу рукой по уже почти сухим прядям.

Мы входим в танцевальный зал, и взволнованные мужья бросаются к своим супругам, чтобы обнять их и успокоить. Муж Аманды Элден — красивый молодой человек, без сомнения, преданный своей жене и совершенно не собирающийся сбегать от нее с няней. А вот супруг Хизер, по-моему, вполне на это способен. Дэн целует Люси, не в силах от нее оторваться — теперь они и часа не могут провести друг без друга, — потом наконец замечает меня и спрашивает, как я себя чувствую.

— Тебя искал Джош, — добавляет он и машет рукой в сторону бара. — Он должен быть там.

Люси и Дэн вместе с другими воссоединившимися парами исчезают в толпе, и я остаюсь одна в своем халате. Да, не так бы мне хотелось выглядеть, сидя за столом рядом с Джошем Гордоном.

Но вероятно, мне вообще не стоит беспокоиться по этому поводу, потому что в следующий момент ко мне подходит видение в белом блестящем платье, белых блестящих перчатках и с почти белыми прямыми волосами, свисающими до пояса.

— Какой прекрасный наряд! — мурлычет Марисса, останавливаясь передо мной со стаканом мартини в левой руке.

Интересно, это ее любимый напиток, или она выбрала его, потому что он удивительно подходит к ее волосам?

— Благодарю вас. Это Ив Сен-Лоран, коллекция следующего года.

— Надо же! А я решила, что он из прошлогодней коллекции магазина постельных и банных принадлежностей. — Марисса берет стакан правой рукой и вновь внимательно меня осматривает.

Эта женщина совершенно не понимает шуток. Как только она может нравиться Джошу?

— Слышала, вы будете сидеть за нашим столом, хотя вы всего лишь наемная служащая, — говорит Марисса, и на губах у нее повисают сосульки. Может, это от мартини со льдом? Нет, скорее всего они и раньше там были. — Джош очень добр к тем, кто на него работает. Даже слишком добр. Мне постоянно приходится его за это ругать.

— Правильно. Вы должны его остановить. В этом мире и так слишком много доброты, проявляемой к наемным служащим. Но прошу меня извинить. Поскольку я на работе, мне еще многое нужно сделать. Увидимся позже.

Однако я прекрасно понимаю, что, когда увижу ее в следующий раз, она, возможно, уже будет висеть на руке Джоша. Когда я только научусь не давать волю фантазии?

Мне наконец удается разыскать управляющего отелем, и он убеждает меня, что, со светом или без света, ужин будет великолепным, потому что бифштексы и лосось готовятся на газовом гриле.

— Вы очень мудро поступили, выбрав главным блюдом сашими, — добавляет он, словно я могла предчувствовать сегодняшнюю неприятность.

Я звоню Винсенту, уверявшему меня, что отсутствие электричества никак не скажется на спектакле, и застаю его в бешенстве.

— Молния может снова ударить в здание — в любой момент! — кричит он, и ему бесполезно объяснять, что молния никогда не ударяет в одно место дважды. Потому что время от времени это все же случается. Хотя в первый раз дело было совсем не в молнии.

— Может, вам нужна помощь? — с надеждой спрашиваю я, пытаясь найти повод, чтобы улизнуть из танцевального зала. — Я могу прийти прямо сейчас.

— Нет-нет-нет! — рычит Винсент. — Вы занимайтесь обедом, а я займусь спектаклем. Он состоится, чего бы мне это ни стоило!

«А что же делать мне?» — думаю я, отсоединяясь. Мое платье находится на сорок первом этаже — в данной ситуации это все равно что на Марсе. Костюмы для сцены бала гораздо ближе — всего на расстоянии нескольких кварталов. Но удастся ли мне втиснуться в крохотное платьице Тамики? И у Люси, как назло, нет с собой запасного наряда. Ладно, в конце концов, следующие полтора часа я вполне могу просидеть в туалете. Я как раз направляюсь туда, когда неожиданно появившийся Джош хватает меня за рукав и поворачивает к себе.

— Очень рад, что вы здесь, — говорит он и быстро меня обнимает. — Не заметил, как вы вошли. Знаете, я очень волновался.

— Мне не хотелось попадаться вам на глаза, потому что я выгляжу как идиотка, — честно признаюсь я. — Прошу прощения. Как только лифты заработают, я поднимусь в номер и переоденусь. Мне действительно очень жаль.

Делая шаг назад, но не убирая рук с моих плеч, он спрашивает:

— Вам когда-нибудь говорили, что вы слишком часто извиняетесь?

— Простите… — опять начинаю я, но тут же замолкаю, к счастью, не успев извиниться в очередной раз. — Просто не хотелось смущать вас перед вашей дамой. Марисса и так уже намекнула, что мне лучше уйти.

— Даже не смейте об этом думать! — восклицает Джош. — Ведь весь сегодняшний вечер — целиком ваша заслуга.

Но я уже поворачиваюсь и продолжаю прерванный путь в дамскую уборную. Джош идет за мной и хватает меня за руку.

— Выслушайте же меня наконец! — просит он. — Вы все неправильно поняли. Марисса вовсе не моя дама. Она моя служащая. Выполняет различные представительские функции.

— Я уже слышала, что вы слишком добры к своим служащим.

— Как мило! — Он качает головой. — Послушайте, Джесс, наше знакомство было не самым удачным, и, вероятно, это моя вина. Что ж, я приношу свои извинения. Но может, нам начать все сначала? Именно поэтому я и пригласил вас за мой столик. Как свою даму.

Я смотрю на него, не веря собственным ушам, и неожиданно замечаю, что он все еще держит меня за руку. И мне это нравится. На его высоком лбу выступило несколько капель пота. Неужели он так волнуется из-за меня?

— Начать все сначала? Звучит неплохо, — тихо отвечаю я.

— Я в последнее время много о вас думал, — медленно говорит Джош. — Вы не похожи ни на одну знакомую мне женщину. Вы очень забавная. И скромная. Не пытаетесь изобразить из себя невесть что. Мне с вами так хорошо! — Тут он достает что-то из кармана. — У меня для вас есть маленький подарок от совета директоров. В знак благодарности за все, что вы сделали для благотворительного спектакля.

С этими словами он протягивает мне бархатный мешочек, из которого я достаю изящный зеленый амулет с вырезанными на нем китайскими иероглифами.

— Что на нем написано? — спрашиваю я, поглаживая пальцем гладкую нефритовую поверхность.

— Как мне сказали, что-то вроде «Желаю удачи», — с улыбкой отвечает Джош. — Но я не могу гарантировать. Можете считать, что это означает: «Кое-кому из совета директоров вы очень нравитесь».

Я смотрю на него, широко раскрыв глаза, и он улыбается:

— Если честно, это подарок не от совета директоров, а от меня. Я купил его на прошлой неделе, когда был в Гонконге. Повесьте его на цепочку с ключами.

— Я могу сделать кое-что получше, — говорю я, снимая с шеи золотую цепочку и надевая на нее амулет.

Пока я борюсь с замком, Джош обнимает меня, видимо, чтобы удержать мою удачу.

— Вам очень идет, — одобрительно произносит он. — Подходит под цвет глаз.

— А вам не кажется, что в сочетании с халатом это уж слишком? — спрашиваю я, улыбаясь. — Что-то мне не хочется сегодня быть слишком нарядной.

— Нет-нет, как раз то, что надо. — Джош наклоняется ко мне и осторожно поглаживает зеленый медальон большим пальцем. — Теперь мне тоже повезет.

— И мне. — Я нерешительно делаю шаг вперед и целую его в щеку.

— Спасибо, — говорит он и прижимает меня к себе. Наш поцелуй длится дольше, чем я рассчитывала.

Поскольку из-за отсутствия электричества приглушить свет не представляется возможным, официанты снуют между гостями, вежливо приглашая их занять свои места. Я озабоченно смотрю сначала на Джоша, потом на дверь.

— Вам не удастся улизнуть, — твердо говорит, он, вновь беря меня за руку. — Пойдемте к столу, и не беспокойтесь из-за халата. Наконец-то людям будет о чем поговорить, помимо биржевых котировок.

Джош оказывается совершенно прав, и я прихожу, к мысли, что авария на электростанции — именно то, что необходимо для успешного проведения любого благотворительного мероприятия. Помещение только выигрывает от мерцающего света свечей, как, впрочем, и все находящиеся в нем женщины. Мой халат будит у присутствующих воспоминания о собственных смешных промахах, и за нашим столом завязывается оживленный разговор, в котором принимают участие все, кроме Мариссы, заявившей, что с ней ничего подобного никогда не случалось. Речи становятся заметно короче, поскольку без микрофонов их никто толком не слышит. А оркестр впервые на моей памяти играет тихо, создавая приятный фон и не заглушая голоса беседующих за столами людей.

Мы как раз доедаем десерт, когда подходит Люси и шепчет мне на ухо, что в отеле действует лифт, работающий от запасного генератора, который включают только в экстренных случаях.

— Я сказала им, что у тебя как раз и есть тот самый экстренный случай, — говорит она. — Пойдем.

Я встаю и кладу руку на широкое, обтянутое смокингом плечо Джоша.

— Увидимся на спектакле. Мне нужно будет еще кое-что сделать, но я присоединюсь к тебе, как только освобожусь.

— Я займу тебе место, — улыбается он.

— Кто этот мистер Великолепие? — спрашивает Люси, едва мы заходим в огромный служебный лифт и, слава Богу, начинаем подниматься в пентхаус.

— Джош Гордон. И он дал мне вот это. — Я показываю Люси свой зеленый амулет, словно в нем заключается ответ на ее вопрос.

Но вероятно, так оно и есть, потому что, когда я, причесавшись, поправив макияж и наконец переодевшись во взятое напрокат платье, беру в руки сверкающее ожерелье от Шанель, прилагающееся к вечернему наряду, Люси скептически рассматривает его и, переведя взгляд на медальон из нефрита, говорит:

— Твой китайский амулет гораздо лучше.

— Я тоже так думаю, — соглашаюсь я, легкомысленно отказываясь от, возможно, единственного шанса покрасоваться в рубинах и сапфирах.

Люси внимательно смотрит на меня.

— Ты отлично выглядишь. В сказочно красивом платье, с соблазнительно кудрявыми волосами. И сияющим лицом.

Я оглядываю себя в зеркале.

— Наверное, это из-за новой розовой помады.

Люси вздыхает:

— Нет, это из-за мистера Великолепие. Черт, мы никогда не сможем обходиться без мужчин. Один поцелуй с парнем, который тебе симпатичен, дает больше, чем сто сеансов шлифовки лица.

— К тому же целоваться не так больно, — усмехаюсь я.

Мы спускаемся в лифте и направляемся к зрительному залу. У входа Люси крепко обнимает меня и говорит:

— Пусть все увидят, какая ты сегодня красивая.

— Встретимся позже, — отвечаю я.

Винсент собирает юных артистов в крохотной костюмерной для последнего напутственного слова. Дети встают в крут и кладут руки друг другу на плечи. Их больше не разделяют ни школы, где они учатся, ни районы Нью-Йорка, где они живут. Они — одна труппа, одна большая компания друзей. И я вдруг понимаю, что совершенно не важно, как пройдет спектакль, — он уже дал им больше, чем рассчитывали мы, взрослые.

— Вы замечательные артисты, — слышу я, входя, голос Винсента. — Вы прекрасно поработали, и люди заплатили тысячи долларов, чтобы на вас посмотреть. И поверьте, вы заслужили каждое пенни из этих денег. Поэтому ступайте на сцену и покажите, на что вы способны.

— Винсент имеет в виду только спектакль, — поясняет уже совершенно здоровая Тамика, опасаясь, что ее партнер по танцу воспримет слова режиссера буквально.

Винсент говорит еще несколько минут, после чего дети вытягивают руки вперед, в центр круга, и хором скандируют: «Мы — команда!» — словно они участники не любительского спектакля, а финала Кубка мира.

Ко мне подходит Джен в костюме оборванца. Она выглядит как настоящий уличный мальчишка — с перепачканными сажей щеками и носом.

— Мам, ты такая красивая! — говорит она. — Обед прошел хорошо?

— Лучше, чем я ожидала, — отвечаю я и добавляю: — Ты тоже прекрасно выглядишь.

Оркестр играет увертюру, в зале гаснет свет, и Чанси приказывает артистам занять свои места. Занавес медленно поднимается, и Пирс — наш профессор Хиггинс — важно вышагивает по сцене в сюртуке и цилиндре, явно позаимствованном у отца, пока не сталкивается с Тамикой в костюме цветочницы — нашей Элизой Дулиттл. Тамика роняет корзину с цветами и на теперь уже безупречном кокни восклицает: «Вы только поглядите! Весь сегодняшний заработок валяется в грязи!»

После всех репетиций и волнений дети играют просто превосходно. А когда Тамика начинает петь, у меня мурашки бегут по коже. Когда же она замолкает и зрители, встав со своих мест, устраивают ей настоящую овацию, я не могу сдержать слез.

С места, где я стою, мне отлично виден зрительный зал. Вот Дэн и Люси целуются во втором ряду. Скорее всего они пропустят весь спектакль. Клифф и Баулдер сидят прямо за ними и первыми начинают хлопать. Зельда, которая заводит знакомства везде, где появляется, оживленно беседует с каким-то пожилым джентльменом. Девушки из попечительского совета и их мужья занимают отдельный ряд, оттеснив к краю Джоша Гордона. Я вижу возле него свободное место, но не сразу понимаю, что оно предназначается мне.

— Идите вперед! — легонько подталкивает меня Винсент, и я замечаю, что глаза у него блестят. — Потрясающе, правда? Я хочу, чтобы вы как следует этим насладились.

В том, что сам он наслаждается в полной мере, у меня нет никаких сомнений. Очевидно, это его первый большой успех.

Зрители вновь усаживаются на свои места, и я торопливо пробираюсь к Джошу.

— Прекрасное шоу, — шепчет он и берет меня за локоть. — Ты должна ощущать настоящую гордость. И счастье.

— Я ощущаю. И то и другое.

Джош кладет руку мне на колено и поглаживает ткань моего платья.

— Ты такая красивая, — шепчет он мне на ухо. — Мне понравилось, как ты выглядела за ужином. Но так тоже здорово.

Мюзикл продолжается, и я разрываюсь между двумя желаниями — целиком сосредоточиться на том, что происходит на сцене, или забыть обо всем, наслаждаясь близостью сидящего рядом Джоша. Он обнимает меня, поглаживая мое обнаженное плечо, играет прядью моих волос.

— Спасибо за то, что дала мне еще один шанс. Я почему-то уверен, что мы будем счастливы.

— Я тоже, — отвечаю я, дотрагиваясь до нефритового медальона.

В этот момент мальчик, играющий отца Элизы, мистера Дулиттла, выбегает вперед, чтобы исполнить один из хитов нашего шоу. Джош сжимает мою ладонь и кладет ее себе на колено.

— Завтра утром я женюсь! — поет ребенок. — «Динь-дон, динь-дон!» — споют колокола.

Джош крепче сжимает мои пальцы и поворачивает ко мне улыбающееся лицо.

Может, конечно, и не завтра, думаю я, глядя в его сияющие голубые глаза, но в принципе все возможно.

Интересно, удастся ли мне одолжить у «Шанель» подвенечное платье?


notes


Примечания


1


Мексиканская горячая закуска. — Здесь и далее примеч. пер.


2


Популярный ведущий прогноза погоды на телеканале Эн-би-си.


3


Брауниз — младшая возрастная группа герлскаутов.


4


По-английски название бара пишется «Ichi's».


5


Сибилл Шеферд (р. 1950) — популярная американская актриса.


6


Кортни Лав — известная американская актриса и певица, бывшая замужем за лидером группы «Нирвана» Куртом Кобейном, прославилась также как скандалистка, наркоманка и пьяница.


7


Компания, производящая нижнее белье для лежачих больных и лиц, страдающих недержанием.


8


Популярный американский журнал для мужчин.


9


Такие ассоциации создаются в каждой американской школе и выполняют функции попечительского совета.


10


Такова жизнь (фр.).


11


Популярный американский актер (настоящее имя Марк Винсент). Отличается большой физической силой.


12


Юная сыщица, героиня литературного сериала, появившегося в Америке в 1930 году и сразу завоевавшего любовь тысяч девочек по всей стране.


13


Один из самых роскошных ювелирных магазинов Нью-Йорка.


14


Александр Колдер (1898–1976) — американский скульптор, создатель подвижных конструкций — «мобилей».


15


Энди Уорхол (1928–1987) — известный американский художник чешского происхождения, представитель направления «поп-арт». Настоящее имя — Эндрью Вархола.


16


Особая расцветка ткани и т. п. по названию города в Ренфрушире, в Шотландии.


17


Оригинальное название мюзикла — «Оklahoma!».


18


Болеутоляющий препарат.


19


Любовь моя (фр.).


20


С любовью (фр.).


21


Мой маленький кочанчик! (фр.)


22


Глупцом (фр.).


23


Историю (фр.).


24


Небольшая книжечка, в которой в сжатой форме излагается основное содержание литературного произведения. Такие издания очень популярны у американских учащихся.


25


Конечно (фр.).


26


Это потрясающе! (фр.)


27


Уолтер Рели (1552–1618) — английский мореплаватель, писатель, историк. Фаворит Елизаветы I. По В. Скотту, когда карета королевы завязла в грязи, расстелил перед Елизаветой свой плащ.


28


Boulder в переводе с английского означает валун, большой камень.


29


Ведущий популярного ток-шоу «Сегодня вечером с Джеем Ленно».


30


Известный американский актер, продюсер и композитор.


31


Журнал по домоводству.


32


Имя whoopi созвучно междометию whoopee, выражающему восхищение, радость, восторг.


33


«Звуки музыки» (1965) — музыкальный фильм реж. Роберта Уайза с участием Джулии Эндрюс. Многие песни из фильма стали знаменитыми, в том числе «Горы оживают при звуках музыки».


34


Традиционные баварские короткие штаны.


35


Судья Джуди Шейндлин, звезда популярной телепередачи «Судья Джуди».


36


Всегда твой, Жак (фр.).


37


Эрика Джонг (р. 1942) — американская писательница, автор бестселлера «Страх полета».


38


Эмили Пост (1872–1966) — автор книг и статей по вопросам этикета.


39


Волшебный купальник (англ.).


40


Закуски (фр.).


41


Карл Саган (1934–1996) — знаменитый американский астроном.


42


Стивен Хокинг (р. 1942) — известный американский физик и астрофизик, англичанин по происхождению. Страдает рассеянным склерозом.


43


Известный английский певец и композитор Стинг уже более десяти лет принимает участие в организации фестивалей в поддержку фонда спасения дождевых лесов.


44


Обещаю. Позвони мне (фр.).


45


Немедленно (фр.).


46


Я люблю тебя (фр.)


47


Меня (фр.).


48


Абу-Даби, столица Объединенных Арабских Эмиратов.


49


Сметана (фр.).


50


Да-да, любовь моя (фр.).


51


Известный американский дизайнер одежды, специализируется преимущественно на создании моделей свадебных платьев.


52


Персонаж фильма «Звездные войны», ушастый инопланетянин — наставник джедаев.


53


Origins в переводе с английского означает начало, истоки.


54


Известный американский телепроповедник.


55


Правильная покупка (англ.).


56


Robin — дрозд (англ.); Woody — эрекция (англ., таб.).


57


Пришел, увидел, победил (лат.).


58


Кэри Грант (настоящее имя Арчибалд Лич; р. 1904) — американский киноактер. Снимался в комедийных и детективных фильмах 1930–1940-х гг.


59


Бетси Росс (1752–1836), — по легенде, в 1776 г. изготовила для Дж. Вашингтона первый американский звездно-полосатый флаг.


60


Две минуты (фр.).


61


Идем (фр.).


62


Популярная музыкальная комедия.


63


Имеются в виду Бритни Спирс и Кристина Агилера.


64


«YМ» (Young and Modern) — журнал для молодежи.


65


Знаменитый пират, настоящее имя Эдвард Тич (1680–1718).


66


Супруга Альберта Гора, вице-президента США в годы президентства Билла Клинтона.


67


Организация, в которую принимают только людей с высоким коэффициентом умственного развития.


68


Просто ужасные (фр.).


69


Может, переспишь со мной сегодня? (фр.)


70


Ничего-ничего, это просто очаровательно (фр.).


71


Она очень красивая (фр.).


72


Аэропорт имени Кеннеди.


73


Tide — прилив, отлив, поток, течение (англ.).


74


Ты очень красивая (фр.).


75


Имеется в виду композиция «Yesterday» («Вчера»).


76


Название компании, поставляющей театральное осветительное оборудование.


77


Известный американский стилист, работающий только со звездами.


78


До свидания (исп.).


79


Имеется в виду композиция «Битлз» «Люси в небесах с алмазами» («Lucy in the Sky with Dimonds»).


80


Хью Хефнер (р. 1926) — издатель, основатель журнала «Плейбой».