Укрощенный дьявол
Лиз Карлайл


Дьявол #2






Имение молодого графа Уолрейфена отчаянно нуждалось в твердой руке заботливой домоправительницы – а шотландская вдова Обри Монтфорд просто идеально подходила для этой роли.

Но... почему легкомысленный хозяин-повеса не может оторвать глаз от тихой, скромной молодой женщины? Почему денно и нощно мечтает сжать ее в объятиях и утонуть с ней в жгучем водовороте страсти?

Любовь? Да! Но, даже страстно любя Обри, граф понимает – она что-то скрывает от него…






Лиз Карлайл

Укрощенный дьявол


Любимому мужу




Fortisinarduis[1 - Стойкие в невзгодах (лат.)]






Пролог


Говорят, что зима на побережье Сомерсета обладает своеобразной суровой прелестью. Однако для некоторых ноябрь 1827 года был более чем просто суровым, а Обри Фаркуарсон считала, что он мог оказаться еще хуже и быть таким же, как и в 873 году.

В тот год крестьяне местных деревень, доведенные до разорения» голодные и изможденные, сложили пирамиду из камней на холме над Бристольским заливом, чтобы следить за врагами, надвигавшимися с севера. Но захватчики были вероломны и упорны. Вскоре в силу необходимости маленькая пирамида превратилась в смотровую башню, и эта башня просуществовала до тех пор, пока много лет спустя не превратилась в замок Кардоу, названный; так по имени скалистой вершины, па которой он стоял.

В силу своего стратегического значения замок Кардоу попал под знамя правителя Уэссекса. Однако с самого начала замку, казалось, было суждено стать греховным местом. Говорят, что Кардоу построен из камней, скрепленных слезами, и там действительно погибли многие. Во второй датской войне замок был осажден, храбрецов, удерживавших его, мучили и сжигали, с них живьем сдирал кожу викинг Гантрум со своими приспешниками. Самого жестокого из поработителей звали Мангус Уолрейфен, или Ворон Смерти; такое прозвище он получил за вырезанную на его корабле огромную черную птицу с широко распростертыми крыльями – стервятника, бросающегося вниз на ничего не подозревающую жертву, – символ был весьма точным.

Подчинив себе замок, Мангус решил разобраться с его обитателями. Среди них он нашел прелестную наследницу Кардоу и насильно взял ее себе в жены. Это была белокурая голубоглазая саксонская девушка, которую звали Эрменгилд. Ее имя дословно означало «сильная в битве», но Мангус, на свое несчастье, не внял намеку. Он переименовал замок и деревню в свою честь и расположился в нем.

В течение двух лет викинги грабили Уэссекс, Мангус пользовался своей женой, а Эрменгилд все покорно терпела. В конце концов, правитель Уэссекса, человек, которого со временем назовут Альфредом Великим, заставил викингов-язычников покориться не только Англии, но и христианству. Потерпев позорное поражение, Гантрум уплыл, забрав с собой своих приверженцев, и Мангус оставил жену на третьем месяце беременности, но поклялся вернуться.

К моменту его возвращения замок Кардоу на вершине – его все равно продолжали называть так – стал великолепно укрепленной твердыней. Однако для задуманного Эрменгилд высокие зубчатые стены были не так уж необходимы. Увидев, что корабль ее мужа входит в залив, она сбежала вниз ко рву и на подъемном мосту обняла Мангуса, а затем вонзила свой самый острый кухонный нож ему между лопаток. Таким образом закончился – во всяком случае, так рассказывают – первый из многих неудачных браков в замке Кардоу.

Эту историю и еще много других Обри Фаркуарсон выслушала за время ее поездки из Бирмингема. Военно-морской врач, сидевший напротив нее в почтовом дилижансе, был бристольцем и с удовольствием плел небылицы, развлекая всех попутчиков. Выйдя из экипажа в Майнхеде, Обри поблагодарила его и быстро направилась в маленькую убогую придорожную гостиницу, как оказалось, только для того, чтобы подтвердить свои самые худшие опасения.

Хозяин гостиницы сказал, что она опоздала к экипажу, который был прислан, чтобы доставить ее в Кардоу, и часа два назад слуги майора Лоримера отказались дольше ждать, но он добавил, что есть и хорошее известие. У хозяина гостиницы был наемный экипаж – он подчеркнул слово «наемный», и это слово не особенно обрадовало Обри. Однако ей не оставалось другого выбора, и, достав из кошелька монеты, она отправилась навстречу своей судьбе.

Когда экипаж, свернув с мощеной дороги, пересек старый ров и начал мучительный подъем, Обри, придвинувшись ближе к окну, протерла кулачком запотевшее стекло и взглянула вверх. Замок, видневшийся на вершине, мог бы вдохновить миссис Редклиф на создание одного из самых жутких романов, и на самом деле не хватало только стаи воронов, взмывающих вверх к черному облаку на свинцовом небе.

Эта мысль снова оживила в памяти мрачную легенду о Уолрейфене, и Обри, вздрогнув, отвернулась от окна. Кучер направил лошадей в следующий поворот, и плохо пружинящий экипаж, внутри которого стоял кислый запах отсыревшей кожи и гниющего дерева, покачнулся, а его колеса провалились в грязь по самые оси. Обри не хотелось провести в замке, словно в заточении, следующие десять лет жизни, и, безусловно, она не хотела везти ребенка в такое мрачное место. С противоположного сиденья на Обри широко раскрытыми глазами смотрел Айан; он был очень бледен. О чем она думала, увозя пятилетнего ребенка в неизвестность? Переутомление, несомненно, только ухудшит его состояние. Конечно, кто-нибудь мог бы...

Но нет, никого не было, и она никому не могла доверить Айана.

– Мама, этот человек все же даст тебе работу? – тихо спросил мальчик. – Я не хотел заболеть в Мальборо. Может быть, сказать ему – майору, – что это моя вина?

Наклонившись вперед, Обри пригладила блестящие черные волосы Айана – у него были волосы ее отца и имя ее отца, которое она не решилась изменить. Ребенка было легко убедить, что необходимо взять новую фамилию и забыть, что когда-то у него была другая. Достаточно легко удалось исправить и шероховатости его провинциального акцента и выдать просто за еще одного мальчика из Джорджии, которого шахта оставила без отца. Но изменить его имя? Или ее?

Нет, инстинкт не позволил Обри пойти на это. Кроме того, сегодня его имени, возможно, придется стать ее козырной картой, хотя Обри очень надеялась, что до этого не дойдет. Она сделает все, что в ее силах, чтобы у мальчика над головой была крыша, и ищейки потеряли их след. А что могло быть лучше, чем замок Кардоу, такой заброшенный и неприступный?

– Айан, – прошептала она, – это не твоя вина. И ничего не говори, малыш, ты понял? Мы найдем место, где ты сможешь лечь, а я поговорю с майором Лоримером. Он даст мне работу, я обещаю.

Айан откинулся назад и закрыл глаза. Вскоре экипаж загрохотал по булыжной мостовой, подъезжая к сторожке у ворот. Высоко вверху, в середине арки над въездом, сквозь узкое прорезное окно пробивался слабый свет. Внизу под окном Обри разглядела массивные металлические прутья старинной решетки, которую подняли, чтобы впустить их, или, быть может, подняли триста лет назад и, забыв опустить, оставили там ржаветь. Но когда коляска проезжала под ней, Обри взглянула на черную крышу экипажа, и у нее по коже побежали мурашки. Ей в голову пришла совершенно невероятная мысль, что решетка с лязгом опустится позади них и навечно запрет их в стенах замка.

Во дворе горбатый кучер высадил их возле старинной привратницкой, выгрузил их дорожные корзины и снова забрался на козлы, а Обри чуть не крикнула, чтобы он подождал, но сдержалась. Дождь снова полил как из ведра, и, безусловно, кучер стремился скорее вернуться обратно по опасной извилистой дороге, пока ее совсем не развезло. Стиснув руку Айана, Обри повернулась к дому и постучала в дверь молотком.

– Мне ничего не сказали о ребенке, – неуверенно заметила служанка, ласково глядя на них, и поторопилась взять у них плащи, а Обри, решив, что их не прогонят, несмело улыбнулась. – Понимаете, – пожав плечами, продолжила служанка, – Певзнер, дворецкий, вместе с лакеями ушел в «Королевскую гавань», иначе я спросила бы у него, что делать.

«Слуги кутят в такой час? Странно», – подумала Обри.

– Я просто забыла упомянуть об Айане в своем письме к майору Лоримеру, – солгала она. – Но мальчик не доставит неприятностей. Могу я спросить, как вас зовут?

– Бетси, мадам.

– Благодарю вас, Бетси, – снова улыбнулась Обри. – Может Айан посидеть на тюфяке у очага на кухне, пока я поговорю с майором? Уверяю вас, вы его совсем не услышите.

– Полагаю, в этом не будет ничего плохого, – сказала Бетси, пристально оглядывая мальчика. – Но вас ожидали до вечернего чая, а позже майор никого не принимает.

– К сожалению, наш почтовый дилижанс задержался, – пробормотала Обри, и в этом не было ни капли лжи.

Бетси отдала плащи другой служанке и подтолкнула к ней мальчика. Эта молодая девушка стояла рядом и простодушно разглядывала прибывших широко раскрытыми глазами. Судя по толстому слою пыли, лежавшему на мебели, здесь, в Кардоу, бывало не так уж много посетителей. Обри быстро поцеловала Айана в щеку, и он вместе с девушкой пошел вниз по лестнице, находившейся в противоположном конце холла.

В соответствии с ее новым общественным положением Обри не получила приглашения пройти в гостиную, ей предложили сесть на жесткую черную скамью в холле. Еще раз неуверенно улыбнувшись, Бетси направилась вверх по более широкой и богатой лестнице, ведущей на открытую галерею, которая шла вдоль всех комнат, а Обри постаралась успокоиться и оглядеться.

В просторном сводчатом холле ощущался дух средневековья, здесь пахло сыростью и гнилью. Можно было представить, сколько плесени скрывается за огромными гобеленами, а на карнизе, поддерживавшем галерею, ясно была видна паутина размером с парус. Два больших камина были полны грязи, а мраморные полки над ними покрыты копотью. Над южным камином висел щит с гербом: на кроваво-красном фоне был изображен черный ворон с распростертыми крыльями, а сам герб держали два льва на задних лапах. Что ж, графы Уолрейфены передавали свое послание четко и ясно, не так ли?

И все же, несмотря на свою геральдику и плесень, Кардоу за последние тысячу лет раз или два был обновлен. Пол из каменных плит застилали турецкие ковры, которые видывали и лучшие дни, а мебель выглядела так, будто была сделана во времена правления Вильгельма и Марии. В то время как половина стен была покрыта гобеленами, другую половину украшали панели времен короля Якова I с замысловатой резьбой по дубу, почерневшей от времени.

Пока Обри рассматривала резьбу, к ней в холл стало доноситься какое-то бормотание, казалось, что кто-то спорил, и через мгновение по дому разнесся низкий громоподобный голос.

– Скажите ей, – кричал мужчина, – что это проклятое место уже занято! Вот так! А теперь убирайтесь, вы, неряха! И заберите поднос. Эта чертова пища не годится даже для свиньи!

Последовали бормотание и стук посуды.

– Занято, раз я так сказал! – снова прогремел тот же голос. – Убирайтесь, черт побери! И не возражайте!

Снова послышались бормотание и стук посуды.

– И ребенка тоже уберите! Уже половина пятого, и, черт побери, оставьте меня с моим виски.

Опять бормотание, а потом короткий резкий выкрик и звук разбившегося стекла.

Не раздумывая, Обри вскочила со скамьи и бросилась вверх по лестнице. Широкая, но неосвещенная галерея упиралась в коридор, в глубоких полукруглых каменных нишах которого располагались двери. Через несколько шагов Обри увидела слабый свет, падавший на каменные плиты пола, и без колебаний ворвалась в комнату.

Внутри у двери Бетси, присев, собирала осколки фарфора и складывала их в свой фартук. Комнату освещал лишь слабый огонь, горевший в камине, и, всмотревшись в темноту, Обри поняла, что это библиотека.

– С вами все в порядке? – спросила она, наклонившись, чтобы помочь дрожащей Бетси.

– Нет, не все, – громко проворчал мужчина из темноты. – Она ополоумела. А вы кто такая, черт побери, чтобы ног гак врываться сюда?

– Майор Лоример? – Обри выпрямилась.

Когда ее глаза привыкли к освещению, она увидела в дальнем углу комнаты кресло с продавленной спинкой, стоившее и самом темном месте, словно тот, кто сидел в нем, не хотел, чтобы его видели. Обри разглядела только фигуру мужчины, когда он неуверенно встал на ноги, взял палку и, топая, двинулся к ней, сильно наклоняясь вправо.

Служанка на полу съежилась и продолжала выбирать из ковра застрявшие в нем осколки фарфора. Остановившись в нескольких шагах от Обри, мужчина с ног до головы окинул ее единственным глазом, потому что его другой глаз был просто сморщенным комком плоти, провалившимся в глазницу, и походил на большой грязный пупок. Левая рука майора была неподвижна, и половина одной ноги отсутствовала. Он был старше и более раздражителен, чем ожидала Обри, и гораздо пьянее к тому же.

– Проклятие, кто вы? – Подковыляв ближе на деревянной ноге, он уставился на Обри.

– Добрый вечер, майор Лоример, – ровным голосом произнесла Обри. Она стояла и смотрела прямо в его единственный глаз. – Я миссис Монтфорд, новая экономка.

– Что? – буркнул он, наклонившись к ней. – Черт, дайте мне вашу руку.

Обри неуверенно протянула руку, и майор, взяв ее, потер между большим и указательным пальцами, словно проверяя кусок дерева.

– Хм! – фыркнул он. – Если вы чертова экономка, то я архиепископ Кентерберийский.

– На самом деле я обычная, а не чертова экономка, – огрызнулась Обри, уже достаточно наслушавшись за последнее время. – Неужели, сэр, в вашем лексиконе нет других выражений?

Мгновение майор просто стоял и смотрел на нее здоровым глазом.

– Вон! Вон! Оставь нас, корова! – закричал он на Бетси, при каждом восклицании подталкивая ее своей палкой.

– Прекратите! Сейчас же прекратите! – приказала Обри, схватив его палку, но Бетси уже торопливо выходила из комнаты, позвякивая осколками разбитых тарелок в фартуке.

– А теперь послушайте, мисс... миссис... как, черт побери, ваше имя? – Майор обеими руками оперся на свою палку и наклонился к Обри.

– Монтфорд, – отчетливо ответила она.

– Так вот, миссис Монтфорд, – ехидно повторил он, – сколько лет вам, черт побери?

– Двадцать восемь, – солгала Обри.

– О, сомневаюсь, – рассмеялся он, но его тон был уже не таким раздраженным. – А этот мальчик, которого вы притащили с собой, чей он? Вашего последнего работодателя?

– Моего покойного мужа. – Эту ложь трудно было произнести, и краска залила лицо Обри.

Почувствовав ее растерянность, майор взял ее другую руку, и обручальное кольцо, которое носила Обри, блеснуло в свете огня.

– Он был служащим на шахте, мы из Нортумберленда, – пояснила она.

– Вы сильно смахиваете на шотландку. – Взглянув на Обри, майор выпустил ее руку.

– Я... да, возможно, – согласилась она. – Моя бабушка была из Стерлинга.

– Не важно, – буркнул он, – место занято.

– Вы обещали место мне, майор Лоример. – Упрямо тряхнув головой, Обри полезла в карман и достала оттуда свою фальшивую рекомендацию. – Вы написали, что я должна привезти письмо от моего последнего хозяина. И если оно вас устроит, сказали вы, то работа будет моей.

– Ну и держите его при себе! – оборвал ее майор. – Оно меня не устраивает!

– Но вы не соизволили даже взглянуть на него! – возмутилась Обри, ткнув письмо ему в лицо. – Я проделала путь из Бирмингема, чтобы работать на вас.

– Не на меня! – рявкнул он и, выхватив письмо, захромал к письменному столу у окна. – На моего проклятого... я хочу сказать – на моего окаянного племянника, на Джайлза. Это его дом, а не мой. – Лоример бросил письмо на стол.

– Все знают, кто граф Уолрейфен, – сказала Обри, – но мне говорили, что его сиятельство редко посещает Кардоу. А теперь вы, может быть, объясните мне, как вам удалось взять кого-то на место, которое предложили мне не более чем три дня назад?

– У вас острый язычок, миссис Монтфорд, – усмехнулся майор.

– Мне не нравится быть предметом шуток, майор Лоример, – твердо заявила Обри, стоя на своем. – Кроме того, совершенно очевидно, что Кардоу необходима экономка. Имеет ли представление его сиятельство о том, в каком состоянии находится его родовое имение?

– Ничего не изменилось бы, если бы он и знал, – разразился смехом майор. – Джайлзу наплевать, если оно завтра превратится в руины. А теперь, деточка, давайте уходите. На сегодняшнюю ночь Бетси найдет место для вас и вашего мальчика. Мои мысли по поводу экономки изменились. Мне не нужны здесь еще слуги, которые пьют мое виски и вмешиваются в мои дела.

Обри поняла, что он говорит серьезно. Лоример был старше ее отца, но у него еще осталась военная выправка. Правда, он был пьян и весь пропитан стойким запахом спиртного, его шейный платок съехал набок, лицо заросло щетиной, и, тем не менее, чувствовалось, что в нем еще сохранилось понятие о чести. Его вид производил отталкивающее впечатление, и все же Обри ощущала его властность.

Ничего другого не оставалось, и она, глубоко вздохнув, открыла сумочку, достала оттуда другое письмо, края которого завернулись от времени, и без слов протянула его майору.

– Что это? – удивленно посмотрел на нее Лоример.

– Еще одно письмо, сэр.

– Хм... – Он неохотно взял его. – И от кого оно?

– От вас, сэр. Это ваше слово чести, как офицера и джентльмена. Вы написали его моей матери, когда умер мой отец, и предложили нам свою помощь, как только мы будем в ней нуждаться.

С непроницаемым видом майор сел в кресло у стола и, развернув письмо, повернулся к свету камина. Обри подошла к нему, и он, вложив письма одно в другое, бросил оба в ящик стола.

– Ах, Боже, бедная Дженет, – прошептал он после долгого молчания. – Значит, она умерла?

– Да, сэр.

– А старшая девочка? – проворчал он. – Она замужем, да? Она не может помочь вам?

– Мюриел всегда была болезненной, она умерла вскоре после мамы, – ответила Обри.

– О Боже, – прошептал майор, не глядя на нее и прижав руку ко лбу, – я чувствовал, что вы похожи на шотландку. У вас глаза и волосы вашей матери.

– Да, – тихо подтвердила Обри.

– И теперь, значит, у вас неприятности? – засопел майор. – И вы ожидаете, что я вытащу вас из них? Что ж, вы явились не по адресу. Я всего лишь сломленный жизнью старый солдат без всякого влияния. У меня едва хватает денег на виски и проституток.

– Сэр, – с мольбой заговорила Обри, – мне нужна только работа, только возможность заработать себе на жизнь.

– Знаете, – снова усмехнувшись, он уставился в темноту, – это дело рук Айана, из-за него я приобрел эту отвратительную привычку, – полным раскаяния голосом признался он. – Не проститутки, нет. Виски. «Золото Глазго» называл он его.

– Папа ценил хорошее виски.

– У вашего отца было достаточно денег, детка. – Прищурив единственный глаз, майор с подозрением внимательно посмотрел на Обри. – Почему вам нужна работа?

– Нужна, – не сразу ответила она. – Пожалуйста, не спрашивайте меня больше о жизни моего отца. И прошу вас, не говорите никому, что знаете меня.

– Господи, я вовсе не знаю вас!

– Конечно, – обрадовалась Обри. – Я просто миссис Монтфорд, ваша экономка.

В ответ майор нагнулся, поднял полупустую бутылку и медленно наполнил грязный стакан, стоявший на столе у его локтя.

– За жизнь вашего отца, а? – буркнул он. – Думаю, она была зря потрачена на меня.

– Сэр, вы в это не верите.

– Вы ничего не знаете о том, во что я верю! – воскликнул майор. – И прекратите приставать ко мне, черт побери! Подождите же, ей-богу! У меня в голове какая-то мешанина.

– Сэр... – Обри тяжело перевела дыхание.

– Прошлой весной газеты писали о каком-то скандале. – Он наклонил голову набок и поскреб ее. – Или это было год назад? «Знакомое имя», – помню, подумал я. Я не такой пропойца, чтобы забыть это. Ха, осел я! Миссис Монтфорд. Могу поставить десять гиней, что это тоже ложь.

– Прошу вас, сэр, не спрашивайте меня больше ни о чем. – Обри закрыла глаза.

– О, не буду! – успокоил ее майор. – Я ничего больше не хочу знать ни о вас, ни о тех неприятностях, в которых вы оказались. Я выполню свой долг перед вашим отцом, но это все. Вы поняли меня?

– Да, сэр.

– Девушке вашего происхождения не подобает быть служанкой. – Теперь он смотрел не на Обри, а в огонь.

– Это честная работа, сэр. У меня есть опыт управления большим хозяйством.

– Меня ничуть не волнует, умеете ли вы отличить каток для белья от бутылки, – фыркнул майор. – Я бы уволил большинство из слуг, если бы Джайлз позволил. Но он не позволит. А теперь мне придется терпеть еще и вас, верно?

Обри промолчала, и майор, тихо выругавшись, неуклюже поставил бутылку, словно не мог правильно оценить расстояние до стола.

– Ладно, теперь давайте договоримся, детка. – Он замолчал, чтобы вытереть рот рукавом рубашки, и продолжил: – Я хочу, чтобы мое виски было холодным, а вода в ванне горячей. Я хочу, чтобы мне подавали чай в четыре часа, а обед в шесть. Здесь. На подносе.

– Да, сэр, – с облегчением вздохнула Обри.

– И я не желаю ни видеть, ни слышать никого из вас, если только того не требуют дела замка или французы не входят в залив. Не спрашивайте у меня, как управлять этим домом, потому что я не имею никакого представления об этом. И не спрашивайте, как управлять этим имением, потому что я не знаю этих чертовых вещей и не собираюсь изучать их.

– Да, сэр, – кивнула Обри.

– Я не завтракаю, – глубоко вздохнув, продолжил Лоример, – и не принимаю посетителей. Почту вскрывайте сами, и если это счет, оплатите его; если речь идет о делах имения, обсудите их с Джайлзом; если это что-то еще – сожгите. Если я иду в деревню и возвращаюсь с проституткой, это мое дело. Если я напьюсь до бесчувствия и обгажусь, это мое дело. Если я решу раздеться донага и с голой задницей бегать по парапету – что это будет, миссис Монтфорд?

– В-ваше дело, сэр?

– Вы чертовски правы. А если это кому-то не нравится, он может отправляться ко всем чертям. Вы согласны на это, миссис Монтфорд?

– Да, сэр.

– И еще одно, миссис Монтфорд, – саркастически усмехнулся Лоример. – Я ненавижу детей. Чтобы этот ваш сопливый щенок не попадался мне на глаза, поняли? Если вы позволите мальчишке приблизиться ко мне, я, клянусь Богом, научу его всему, что знаю, начиная со слов «черт побери».

– Да, сэр, – ответила Обри, чувствуя, что ноги отказываются служить ей. – Обещаю, что буду держать его в стороне. Есть... что-нибудь еще?

– Я скажу! – хрипло расхохотался майор. – Через два дня вся проклятая деревня будет шептаться, что вы очередной мой лакомый кусочек из Лондона. Так говорят всякий раз, когда сюда нанимается хорошенькая женщина.

Обри почувствовала приступ тошноты.

– Вот так! – прогремел он, опрокидывая в себя полный стакан виски. – Теперь у вас есть великолепная работа, миссис Монтфорд. Она может доставить вам много радости.

– Б-благодарю вас, сэр.

Майор Лоример икнул, и Обри, неловко присев в реверансе, поспешно ушла.




Глава 1,

в которой лорд де Венденхайм не шутит


Сентябрь 1829 года

В Мейфэре стоял чудесный день. Окна магазинов и домов были распахнуты навстречу осеннему ветерку; служанки на всей Хилл-стрит пользовались случаем подмести парадные лестницы, пока еще пригревало солнце; проезжавшие кучера охотно снимали шляпы, а вдоль тротуара выстроилось полдюжины лакеев, вышедших подышать свежим воздухом и ожидавших какого-нибудь – или никакого – поручения.

Библиотека графа Уолрейфена, расположенная в углу на третьем этаже, великолепно подходила для того, чтобы наслаждаться таким днем. Все четыре оконные рамы были подняты, а за спиной графа раздавалось воркование голубей, чистивших перышки. Но в отличие от служанок Уолрейфен не испытывал удовольствия – он вообще редко бывал доволен – и поэтому, бросив на стол письмо, которое читал, сердито взглянул через комнату на своего секретаря.

– Огилви! – громко сказал он. – Голуби! Голуби! Прогоните их с этого подоконника!

Огилви побледнел, но, к своей чести, быстро поднялся из-за письменного стола с линейкой в руке.

– Кыш, кыш! – закричал он среди хлопанья и взмахов крыльев. – Пошли вон, чертенята!

Коротко поклонившись, он снова занялся своей работой, а Уолрейфен, почувствовав себя дураком, тихо кашлянул. Возможно, молодой Огилви не был еще всезнайкой в делах, но разве это обязанность парня гонять голубей? Уолрейфен уже собирался извиниться, но в этот момент порыв ветра открыл папку у него на столе, корреспонденция за два года разлетелась по комнате – небольшой торнадо из листов писчей бумаги, – и граф громко выругался.

– Огилви, разве не достаточно того, что эта женщина досаждает мне каждую неделю своими разглагольствованиями? – ворчал Уолрейфен, пока они вдвоем собирали бумаги. – Так теперь, видимо, послания миссис Монтфорд достались и дьяволу.

Но конечно, этого не произошло, потому что порыв ветра уже стих.

– Ничего не пропало, сэр. – Огилви легонько постучал стопкой бумаг о стол, выравнивая ее, и протянул папку Уолрейфену. – Все здесь.

– Этого я и боялся, – криво усмехнулся граф. Молодой человек с улыбкой вернулся к своей работе, а Уолрейфен открыл папку и начал снова читать лежавшее сверху письмо.




«Замок Кардоу

21 сентября

Милорд,

как я объясняла в своих четырех последних письмах, необходимо срочно принять решение относительно западной башни. Не получив от Вас ответа, я взяла на себя смелость послать в Бристоль за архитектором. «Симпсон и Верней» сообщили, что во внешней стене существует глубокая трещина, и основание сильно смещено. Прошу Вас, сэр, ответьте, следует ли ее снести или укрепить? Уверяю Вас, я понимаю, что это не мое дело, но я только хочу, чтобы решение было принято, пока она не обрушилась на одного из садовников, когда он будет случайно проходить мимо.

Ваша покорная слуга,

миссис Монтфорд».




Господи, неужели это уже пятое ее письмо по поводу заплесневелой старой башни? Можно подумать, что она помешалась на этой проклятой башне. У Уолрейфена больше не было никакого желания размышлять над этим. Правда, она наняла архитекторов. Да, при умелом управлении миссис Монтфорд можно было спокойно ничего не предпринимать и просто забыть, как ему хотелось, о Кардоу и обо всем, что связано с ним. Это была почти невероятная роскошь!

Он перешел к следующему листу. Ха! Еще одна ее излюбленная жалоба – на дядю Элиаса. Бедный старик, вероятно, не знает ни минуты покоя.




«Милорд,

Вашему дяде становится все хуже; могу предположить, что он страдает от разлития желчи. Он не подпускает Креншоу, и на прошлой неделе запустил доктору в голову пустой бутылкой, когда тот усаживался в экипаж. Но с его зрением происходит то же самое, что и с его печенью, и бутылка не попала в цель. И все же я умоляю Вас обратить на него внимание и убедить его дать согласие...»




– Мадам, – пробормотал Уолрейфен, обращаясь к листу бумаги, – если ваше постоянное ворчание не убедило его, то у меня нет никакого шанса.

– Прошу прощения, милорд? – Оторвавшись от работы, Огилви взглянул на него.

Уолрейфен двумя пальцами поднял письмо, как будто это был грязный носовой платок.

– Ах, экономка, – понимающе сказал юноша.

Да, экономка. Общеизвестный источник раздражения. Грустно улыбнувшись, Уолрейфен убрал письмо в папку, а затем, непонятно почему, вытащил из стопки другое, отправленное в марте два года назад – раньше оно доставляло ему удовольствие.




«Милорд,

Ваш дядя снова выгнал меня. Прошу Вас, скажите, должна я остаться или уйти? Если я должна уйти, то сообщаю, что мне должны один фунт восемь шиллингов шесть пенсов, которые я заплатила аптекарю на прошлой неделе, когда Ваш дядя нарочно проглотил ключ от ящика с деньгами. (Мы обменялись бранными словами, когда у него возникло желание купить в деревне незаконное бренди.) Если я должна остаться, то, прошу Вас, незамедлительно напишите ему и скажите, что ключ от ящика с деньгами нужно вернуть и что этот долг, так сказать, остается за ним...»




Бедный дядя Элиас! Уолрейфен представил себе, как тот склонился над ночным горшком с перочинным ножиком в руке, а миссис Монтфорд стоит позади него, вероятно, с кнутом в руке. Уолрейфен рассмеялся, не обращая внимания на недоуменный взгляд Огилви, и взял другое письмо. О да! Это было написано ранней весной, когда она перевернула все в доме вверх дном. И графа немного заинтересовало, на что теперь стало похоже старинное место.




«Милорд,

знаете ли Вы, что в нижнем ящике комода, который стоит в Вашей прежней туалетной комнате, лежат шесть дохлых жаб? Бетси говорит, что Вы, уезжая в Итон, отдали строгий приказ ничего не трогать. Но так как тогда был 1809 год, а сейчас 1829-й, я подумала, что лучше всего очистить комод. Могу ли я добавить, что, к сожалению, от упомянутых жаб теперь остались только пыль и кости?

Сочувствую Вашей потере.

Миссис Монтфорд.

Р.5. Ваш дядя снова выгнал меня. Прошу Вас, скажите, должна я остаться или уйти?»




Уолрейфен бросил в сторону последнее письмо и крепко сдавил переносицу большим и указательным пальцами. Ему хотелось смеяться и в то же время, черт возьми, плакать. «Уходите, уходите! – подумал он. – Уходите, и скатертью дорога, миссис Монтфорд!»

Но ведь на самом деле он же не хотел, чтобы она ушла? Нет, черт возьми, не хотел. Внезапно лист бумаги показался ему слишком ярким, и Уолрейфен почувствовал, что у него начинается головная боль. Эта женщина всегда находила способ влезть ему под кожу, выводила его из себя и одновременно забавляла. Она была дерзкой, подчас чрезмерно резкой, и это, пожалуй, было самым неприятным.

В минуты откровенности с самим собой Уолрейфен признавал: эта женщина заставляла его чувствовать себя виноватым и делала это с потрясающей регулярностью уже на протяжении почти трех лет. С каждым месяцем ее письма становились все более резкими, все более требовательными и все более въедливыми. Он со страхом распечатывал их, но перечитывал снова и снова. Обычно он не утруждал себя ответами, но это лишь увеличивало количество писем. Ему следовало уволить ее при первом же проявлении дерзости.

Но ее письма подчас заставляли его смеяться, а такие моменты в его жизни случались весьма редко, и они оживляли у него в памяти самые яркие и приятные эпизоды его детства. Странно, но порой он почти ощущал, что миссис Монтфорд пыталась... завлечь его туда, что ли. Иногда в ее письмах за цинизмом и ворчанием чувствовалось что-то еще – что-то, что говорило с ним тихим, таинственным голосом.

Уолрейфен взял еще одно письмо – как раз от мая прошлого года, с уже загнутыми уголками, и прочитал знакомый пассаж.




«Нагорный участок в этом году изумительно зеленый, милорд. Мне бы хотелось, чтобы Вы могли увидеть его. Китайские розы обещают буйное цветение, и Дженкс говорит мне, что задумал построить беседку рядом с обнесенным стеной садом...»




Зачем она писала ему о таких вещах? И почему он снова и снова перечитывал письма? Уже не в первый раз Уолрейфен заинтересовался, хорошенькая ли его экономка. Он не знал, сколько ей лет, но ее письма говорили, что она молода – молода и полна энергии. Дядя Элиас всегда предпочитал выбирать для работы служанок с соблазнительными задницами, а их трудолюбие его мало интересовало, и Уолрейфен подумал, не затащил ли похотливый старый козел и эту к себе в постель.

Вероятно, затащил, иначе он давным-давно выгнал бы ее. Ни одна служанка не стала бы терпеть дядю Элиаса за те ничтожные деньги, которые он платил миссис Монтфорд. Никто не мог быть таким безрассудным – или мог?

Вопрос заставил Уолрейфена почувствовать... в общем, он не знал, что почувствовал. Безусловно, он не хотел, чтобы какой-нибудь англичанин – или англичанка – был доведен обществом или нищетой до состояния, которое он считал невыносимым. Стук в голове становился все болезненнее. О Боже, она, эта дотошная миссис Монтфорд, была для него чумой! Ну, на самом деле, зачем ему беспокоиться, развалилась или нет западная башня? Ведь его мало заботило, живы или умерли его садовники.

Боже милостивый, это совсем не так.

Граф Уолрейфен посвятил всю свою деятельность борьбе за права работников совсем не для того, чтобы безрассудно рисковать одним из своих собственных. Но если он просто не станет ничего делать, миссис Монтфорд сама обо всем позаботится. О, она рассердится на него, на его голову обрушится ледяной поток заносчивых писем, а вслед за ним град счетов и квитанций, но в Кардоу все будет приведено в порядок. И из-за собственной лености Уолрейфен будет вынужден читать всю эту корреспонденцию в наказание – или для приятного времяпрепровождения? Он не был уверен, что больше подходит для такого случая. Эта мысль снова вызвала у Уолрейфена удивление: почему умная женщина позволяет дяде Элиасу ворчать и эксплуатировать ее?

– Огилви, – резко обратился он к секретарю, когда пронзительная боль вонзилась ему в висок, – опустите шторы и позвоните, чтобы принесли кофе.

– Да, милорд. – Огилви удивленно взглянул на него, но не успел он подняться, как дверь распахнулась.

– Лорд де Венденхайм, – объявил дворецкий, и в комнату вошел Макс, друг Уолрейфена.

– Per amor di Dio![2 - Ради Бога! (ит.)] – пробурчал Макс, стягивая перчатки для верховой езды. – Ты не одет!

Сухощавый, смуглый, с кожей оливкового цвета, сутуловатый Макс всегда разговаривал раздраженно и высокомерно. То, что Уолрейфен был рангом выше его, никогда особенно не беспокоило Макса, даже в те времена, когда он был скромным полицейским инспектором, работающим в Уоппинге, а Уолрейфен – одним из самых влиятельных членов палаты лордов. Он был ревностным поборником равноправия, и, если перед ним был дурак, Макс обращался с ним как с дураком.

– Ты идешь со мной? – Макс сморщил свой большой нос.

– Парад нарядов, милорд! – с противоположного конца комнаты насмешливо заметил Огилви.

– Вряд ли они начнут без нас, старина, – натянуто улыбнулся Уолрейфен, вставая. – Но я быстро поднимусь наверх и переоденусь. Я не заметил, как прошло время.

Макс опустил взгляд к открытой папке на столе Уолрейфена и длинными смуглыми пальцами взял лежавшее сверху письмо.

– Ах, снова экономка, – понимающе сказал он. – Право, Джайлз, когда ты перестанешь играть в кошки-мышки с этой женщиной?

– Это мое дело. – Мрачно глядя на друга, вставая, он старался размять затекшую от долгого сидения ногу.

Макс последовал за ним с письмом в руке, и, пока камердинер снимал с Уолрейфена пиджак и шейный платок, он, усевшись в любимое кресло хозяина, читал вслух эту чертову бумагу.

– Что за необычное создание! – заметил он, закончив чтение. – Мне бы очень хотелось познакомиться с ней.

– Спокойные воды еще глубоки? – расхохотался Уолрейфен.

– О, эти воды еще не спокойные, – выразительно ответил Макс, подняв черные брови. – Они бурлят противоречивыми желаниями... и, держу пари, еще чем-то. Интересно... да, интересно – чем?

– Миссис Монтфорд всего лишь экономка, Макс, – наклонившись ближе к зеркалу, Уолрейфен расправил складки свежего шейного платка, – просто невыносимо высокомерная экономка.

– Так рассчитай ее.

– И взвалить на других ее работу? – Уолрейфен усмехнулся. – Я не могу просто так увольнять слуг, если они не совершили убийства или чего-нибудь похуже. И действительно, какое мне до нее дело?

– Большое дело, судя по тому, что я вижу по твоим глазам. – Поднявшись, Макс открыл дверь. – А я весьма сомневаюсь, что она совершит что-нибудь столь подходящее, как убийство, и таким образом освободит твою жизнь от – как ты это называешь? Благотворное невмешательство? Да, тогда ты был бы вынужден поехать домой, не так ли?

– Оставь в покое это проклятое письмо, и пойдем, – отозвался Уолрейфен, проходя мимо друга. – На улицах вокруг Уайтхолла уже, наверное, собрался народ, и нам придется проталкиваться.

– Да, и кто в этом виноват?

Предсказание Уолрейфена оправдалось, и, когда они добрались до Чаринг-Кросс, им пришлось локтями прокладывать себе дорогу в толпе. Обычный поток клерков в черных мундирах и солидных, в очках, владельцев магазинов, хлынувший из Вестминстера в поисках завтрака, был сжат экипажами до Тонкого ручейка. В коридорах конторы Макса торопливо сновали мужчины в синей полицейской униформе и в высоких фуражках; лестничные пролеты были запружены разного рода служащими, и даже несколько дам демонстрировали свои шляпки и зонтики.

Сквозь весь этот хаос, громко переговариваясь, Уолрейфен с другом, в конце концов, добрались до двери Макса, но комната оказалась занятой. Леди и джентльмен, стоя у окна, смотрели на суматоху внизу. На звук открывшейся двери леди обернулась, но Джайлз и без того знал, кто эти люди. Это была Сесилия, молодая вдова его отца, и с ней ее второй муж, Дэвид, лорд Делакорт.

– Добрый день, Сесилия, Делакорт, – поклонился Уолрейфен. – Какая неожиданность!

– Привет, Джайлз, дорогой, – ответила Сесилия. – И Макс! Мы надеялись застать вас здесь.

Подойдя к Уолрейфену, она уже подставила ему щеку для поцелуя, и он, конечно, поцеловал бы ее, как всегда это делал, но внезапно из-за юбок Сесилии выскочил маленький мальчик и бросился между ними.

– Джайлз! Джайлз! – заговорил мальчик. – Мы видели сержанта Сиска, и он разрешил мне надеть свою фуражку! Вы и лорд де Венденхайм тоже собираетесь принять участие в параде вместе с ним?

– Нет, Саймон, – у Уолрейфена стало легче на сердце, и он подхватил ребенка на руки, – но я собираюсь произнести очень скучную речь. А я бы сам хотел такой же новый мундир, как у Сиска. Мне нравятся его большие медные пуговицы.

Мальчик засмеялся.

– Сесилия и Саймон очень хотели посмотреть церемонию присяги новой лондонской полиции, – немного виновато сказал Делакорт, отходя от окна. – Надеюсь, мы вам не помешали? – Он обращался к Максу, но не сводил глаз с Уолрейфена.

– Конечно, нет, – успокоил его Макс.

– Хорошо. Если у джентльменов расписание и тексты речей в руках, может быть, мы отвезем вас в Блумсбери в нашем экипаже? Саймон, забирайся к папе на плечи, и я отнесу тебя вниз.

Мальчик вскарабкался отцу на плечи, Макс распахнул дверь, а Сесилия, улыбнувшись, взяла Уолрейфена под руку.

– Я так горжусь тобой сегодня, Джайлз, – шепнула она. – Я чувствую себя любящей мачехой.

– Не нужно глупостей, Сесилия, – тихо сказал Уолрейфен, пропустив всех вперед и глядя в ее очаровательные голубые глаза. – Вы теперь не моя мачеха. На самом деле вы жена Делакорта и, ради Бога, мать Саймона.

– Это я отлично знаю. – Сесилия удивленно взглянула на него. – Но разве это взаимоисключающие вещи? Я всегда преданно заботилась о тебе, Джайлз. Нет, конечно, не как мать, а как, как сестра, можно сказать.

Как сестра. Платонически. Сесилия всегда себя так вела, и это было все, на что Уолрейфен мог рассчитывать теперь. В глазах церкви Сесилия была его матерью и, таким образом, не могла быть кем-либо еще – именно этого добился его отец, женившись на ней, черт бы его побрал! А затем, словно для того, чтобы усилить муки Джайлза, он преждевременно скончался, предоставив возможность Делакорту, этому негодяю, недостойному целовать даже подол платья Сесилии, ловко влезть в ее жизнь – и, к удивлению всех, он стал верным мужем. «И ему лучше хранить ей верность, иначе мне придется убить его», – мрачно подумал Уолрейфен, хотя, как это ни постыдно, ему начинал нравиться этот самовлюбленный пижон.

Уолрейфен мягко подтолкнул Сесилию к двери кабинета Макса.

– Я старше вас, Сесилия, – напомнил он, спускаясь вместе с ней по лестнице. – Когда вы вышли замуж за моего отца, мне было двадцать три года, и я уже заседал в палате общин. С вашей стороны глупо продолжать называть себя моей мачехой.

– Мой бедный, бедный Джайлз! – Сесилия остановилась и, мило надув губки, с легкой усмешкой похлопала его по щеке. – Хочешь ты того или нет, но Дэвид и я – это часть твоей семьи. Раз мы заговорили о семье, скажи, как поживает Элиас? Он не хочет отвечать на мои письма.

– Сесилия, министерство внутренних дел не место для леди, – не обращая внимания на ее вопрос, сказал Уолрейфен. – Не может ли ваш муж держать вас на Керзон-стрит, где вам и положено быть?

– О, как ты строг, Джайлз! – снова рассмеялась Сесилия. – Я просто не могла этого пропустить. Пиль никогда бы не смог протолкнуть этот закон через парламент без твоего влияния и упорной работы Макса. Все так говорят.

Уолрейфену ничего не оставалось, как промолчать, Сесилия тоже замолчала, и вскоре они впятером, заняв места на охраняемой трибуне для зрителей, приветствовали взмахами рук вновь созданную столичную полицию, проходившую парадом в новой униформе. В развевающихся плащах и башнеобразных фуражках полицейские представляли собой незабываемое зрелище. Скучные речи быстро кончились, новые офицеры принесли присягу, и приветственные аплодисменты смолкли. Сесилия снова подставила щеку, и Уолрейфен послушно поцеловал ее, а потом он и Макс, отказавшись от предложения Делакорта вернуться в Мейфэр в его экипаже, пешком зашагали по Аппер-Гилфорд-стрит.

– Она редкая женщина, не правда ли? – спросил Макс, когда Сесилия помахала им вслед.

Некоторое время Уолрейфен хранил молчание, потому что Сесилия была не просто редкой, а несравненной женщиной.

– Если мы заговорили о редких женщинах, – в конце концов, отозвался он, – то где твоя жена?

– Дома в Глостершире, – немного недовольно ответил Макс. – У нее вскоре появится на свет новая племянница или племянник – возможно, и то, и другое.

– А как ты, дружище? Ты поедешь к ней? Город скоро опустеет – охотничий сезон, ты знаешь.

– Наверное, поеду. – Макс прошел мимо подбежавшего к ним на Рассел-сквер мальчика-газетчика. – Обычно мы проводили зиму в Каталонии, но с появлением младенца... Нет.

– Ты мог бы остаться в городе с Пилем, – предложил Уолрейфен.

– Пиль, возможно, тоже поедет домой, – покачал головой Макс. – Его отец при смерти.

– О! И полагаю, скоро он станет сэром Робертом? Титул взамен любимого отца. Он, наверное, посчитает это не слишком большой удачей.

– Ты чувствовал то же, когда умер твой отец? – Макс с любопытством посмотрел на друга.

– Смерть моего отца ошеломила и меня, и Сесилию, – после долгого молчания ответил Уолрейфен, глядя на просторную площадь. – У него было великолепное здоровье.

– Мой друг, не думаю, что ты ответил на мой вопрос.

– Ты что, всегда остаешься полицейским инспектором? – хмуро посмотрел на него Уолрейфен. – Нет, Макс, я ничего не чувствовал, когда умер отец. Мы с ним были далеки друг от друга, с юности, и, несмотря на усилия Сесилии снова сблизить нас, мы с ней мало говорили о его смерти. И не могу сказать, что был огорчен, узнав, что его не стало. Из-за этого ты хуже думаешь обо мне?

– Нет, Джайлз, – тихо сказал Макс и, к удивлению Уолрейфена, нежно похлопал его по спине. – Я никогда не думаю о тебе плохо. Но я считаю, тебе не стоит оставаться здесь, в городе, одному. А ты ведь собираешься поступить именно так, да?

На мгновение Джайлз задумался над его словами, но, по правде говоря, ему некуда было ехать. О, Сесилия уже приглашала его в имение Делакорта в Дербишире, но ему казалось не по-джентльменски воспользоваться гостеприимством человека, если в действительности ему была нужна его жена. Конечно, он всегда мог поехать в Глостершир к Максу и Кэтрин и провести сезон охоты у них в имении – Уолрейфен чувствовал, что Макс готов пригласить его. Но тепло и оживление, царившие в разросшейся семье Кэтрин, всегда вызывали у него чувство необъяснимой неловкости, как будто он вмешивался во что-то, чему не мог даже подобрать названия. Значит, оставался только Кардоу с его воспоминаниями.

– Я очень занят, Макс, – наконец ответил Уолрейфен. – Так много нужно сделать до возобновления работы парламента. Существует теневая поддержка этой новой ассоциации радикальных реформ, и Пиль не напрасно обеспокоен. Равенство – прекрасная идея, и я в принципе поддерживаю ее, но все может выйти из-под контроля.

– Мой отец когда-то поддерживал радикальное движение, – предупреждающе сказал Макс, пристально глядя на Уолрейфена, – и все, что он получил, – это пулю в голову благодаря любезности Наполеона. Так что, Джайлз, будь осторожен в том, что ты делаешь, иначе скоро твои благородные принципы приведут к тому, что и ты получишь пулю. А я окажусь в дурацком положении, когда мне придется разбираться в том, кто это сделал – виги, тред-юнионы, сборище радикалов или твоя собственная треклятая партия.

– Но, Макс, кто-то же должен беспокоиться о будущем Англии, – пожал плечами Джайлз. – Это работа моей жизни.

– О, мой друг, – тихо усмехнулся Макс, – в жизни существует не только работа, этот урок я наконец-то постиг. Есть одна идея, старина, – полушутливо добавил он. – Найди себе жену. Я советую это сделать, ведь, кроме всего прочего, тебе нужен наследник. Только не Элиас, умоляю тебя!

– О, у меня есть пара дальних родственниц где-то в... не знаю где. Возможно, в Пенсильвании? Одна из них вернется, если наследство окажется денежным. Американцы корыстолюбивы до мозга костей.

– Но разве здесь, в Сомерсете, для тебя не осталось пухленькой хорошенькой деревенской девушки? – рассмеялся Макс. – А, кроме того, тебе нужно поехать домой и поставить эту дерзкую экономку на место.

– Миссис Монтфорд? – Уолрейфен тоже рассмеялся. – Я с удовольствием задушил бы ее.

– Скажи мне, Джайлз, – Макс остановился и с любопытством взглянул на друга, – твоя миссис Монтфорд молодая или старая? Или нечто среднее?

– Довольно молодая, полагаю, – равнодушно пожал плечами Уолрейфен. – Они всегда такие.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Их нанимает дядя Элиас, так что, по-твоему, я хочу сказать?

– Ах, значит, у нее есть еще обязанности, кроме ведения хозяйства?

– Ну, – неохотно признался Уолрейфен, – в давние времена так бывало, но мой дядя уже немолод. Однако я слышал, что он и миссис Монтфорд часто и ожесточенно ссорятся.

– Да? И от кого же ты слышал? – поинтересовался Макс.

– От Певзнера, дворецкого. Думаю, миссис Монтфорд во все сует свой нос. Но так как дядя Элиас никогда мне не жаловался, можно только предполагать, что между ними что-то есть. Мой дядя не склонен к филантропии.

Некоторое время они молча шли по Беркли-сквер, а потом Макс снова заговорил:

– Как сегодня твоя нога, Джайлз? Мне кажется, ты немного хромаешь.

– Ты не отвечаешь за мою ногу, – проворчал Уолрейфен; на сегодняшний день ему было довольно Макса и его рассуждений. – Пойдем и давай перестанем говорить об этой давней ерунде.

Макс посмотрел на него, словно не понимая, о какой такой ерунде говорит Уолрейфен. О ноге? Об отце? О Кардоу? Ах, вариантов так много – и ни одного приятного! Но, будучи хорошим другом, Макс ничего не стал говорить.




Глава 2,

в которой заключается очень нехорошая сделка


Уже давно западная башня замка Кардоу была запретным местом для прислуги. Эта сырая мрачная башня была завалена сломанной мебелью, и никто не осмеливался входить туда. Северная же башня, смотревшая через залив на Уэльс, – совсем другое дело. На ее верхнем этаже даже сохранилось весьма ценное имущество Кардоу, может быть, потому, что слуги и жители деревни издавна считали, что в замке обитают призраки.

В начале семнадцатого столетия жена третьего графа бросилась из окна пятого этажа и разбила себе голову – браки в Кардоу имели обыкновение заканчиваться трагически. С тех пор немало слуг, которые с вытаращенными глазами нетвердой походкой поднимались на холм после вечера, проведенного в «Королевской гавани», видели призрак леди Уолрейфен, прогуливающийся по парапету.

Осторожно открыв дверь, Обри высоко подняла фонарь и осветила им чердак. Свет отразился от огромной круглой каменной рамы и немного ярче от зеркального окна, вставленного в нее, но призраков Обри не увидела.

– О-о Боже! – прошептала Бетси, когда пламя неровно задрожало. – Думаете, здесь есть летучие мыши, миссис Монтфорд?

– Я бы не удивилась. – Прогнав от себя внезапно возникшее дурное предчувствие, Обри обошла кругом. – А кроме того, обычные мыши и пауки.

– О-о, но летучие мыши, мэм!.. – Голос у Бетси дрожал. – Говорят, летучие мыши высасывают из человека кровь, а мне хотелось бы сохранить свою.

– Летучие мыши не пьют кровь. – Обри старалась держаться храбрее, чем чувствовала себя, и уже начала жалеть, что они не остались внизу, где их кровь могла теплым потоком спокойно струиться по жилам. – Мне нужны эти портреты, если они здесь наверху, Бетси. Сколько их, вы сказали?

– Полагаю, полдюжины или больше, мэм, – ответила служанка, оттолкнув с дороги старую детскую коляску и напугав этим запищавшую в темноте мышь. – Но мы их не унесем, они все очень большие.

Веником, который Обри принесла с собой по винтовой лестнице башни, она смахнула завесу паутины, и словно по волшебству появился огромный портрет, по высоте больше ее роста.

– Святые небеса! – прошептала она. – Не хотите взглянуть?

– О, благодарю! – шепотом ответила Бетси. – Думаете, это та, что бросилась из окна?

Нет, это была не она. На этой леди было свободное платье, модное всего каких-нибудь сто лет назад.

– Скорее всего, это прабабушка майора. – Обри повесила фонарь на гвоздь, торчавший из каменной кладки. – Помогите мне отодвинуть его в сторону.

Они вдвоем с трудом отодвинули портрет, а за ним оказался другой, еще больше и величественнее. Но время его создания, к сожалению, трудно было определить, так как молодая леди, изображенная на нем, была в маскарадном костюме – в греческой тоге и с венком на голове.

– Вот ее я знаю, – уверенно сказала Бетси. – Это ее сиятельство, которая прыгнула с галереи и сломала себе шею. Портрет висел в холле, когда я нанялась сюда посудомойкой.

– Прыгнула? – ужаснулась Обри.

– Ну, – пожала плечами Бетси, – кто говорит, что прыгнула, а кто – что упала. Она была матерью нынешнего лорда, тогда он был еще подростком. С ним творилось что-то ужасное, и все эти разговоры о самоубийстве... А церковь подняла страшный шум, так что старому лорду пришлось успокоить ее, построив новый дом для приходского священника.

– Какой ужас!

– О, на этой семье лежит черная печать. Люди говорят, замок Кардоу проклят, и ни одна молодая жена никогда не будет здесь счастлива.

– Что ж, несчастная леди должна вернуться к своему прежнему сиянию в холле, – отрывисто сказала Обри. – Давайте отодвинем портрет, чтобы лакеи унесли его отсюда.

– А что, мэм, если его сиятельство не захочет, чтобы эти картины снова повесили? – Бетси с явной неохотой, ворча, потянула портрет. – Ведь кто-то же отнес их сюда, не так ли? Кроме того, эти голубые с золотом гобелены целый век провисели в большом зале.

– Разве кто-то сказал, что не хочет их видеть? – Обри с некоторым раздражением подняла брови.

– Мне кажется, я так слышала, мэм, но не могу вспомнить, кто это говорил, – пожала плечами Бетси, отряхивая руки от пыли.

– Хорошо, но эти гобелены обтрепались и запачкались, их нужно привести в порядок, – настаивала на своем Обри. – Не можем же мы смотреть на голые каменные стены.

Бетси это, по-видимому, не очень волновало, но внезапно, когда они отодвинули в сторону картину, ее лицо осветилось радостью. В глубине прятался еще один портрет, на котором была изображена очень молодая леди с почти такими же рыжими волосами, как у Обри.

– О-о, мэм, взгляните! Это последняя леди Уолрейфен!

Открыв рот, Обри смотрела на удивительно современный портрет. У молодой женщины были хорошенькое круглое лицо и изумительные голубые глаза, которые, казалось, смеялись, глядя на художника. Она была пышной, можно сказать, полной и носила почти вышедшее из моды платье с высокой талией.

– Хм, не представляла себе... – с запинкой заговорила Обри, чувствуя непонятное замешательство. – Я хочу сказать, никто никогда не говорил, что его сиятельство женат... или был женат.

– Нет, мэм, не нынешний лорд Уолрейфен, – усмехнувшись, обернулась к ней Бетси. – Это его бывшая мачеха, леди Сесилия Маркэм-Сэндс. Портрет написан в Лондоне незадолго до того, как она обвенчалась со старшим братом майора Лоримера.

– Святые небеса! Сколько же лет ему было? – изумилась Обри.

– О, вероятно, пятьдесят, – прищурившись, ответила Бетси. – Но она, видимо, была по-настоящему влюблена в него. Брак был удачным, потому что она оказалась единственной леди Уолрейфен, которая не умерла в Кардоу.

– А г-где она умерла?

– О Боже, мэм, она вовсе не умерла! – громко расхохоталась Бетси. – Она похоронила графа вскоре после свадьбы, а потом вышла замуж и стала леди Делакорт. Теперь она занимается благотворительностью для бедных, устраивает необыкновенные балы и тому подобные светские развлечения.

Обри была ошеломлена. За те два года, что она прожила и Кардоу, Обри ничего этого не слышала, и определенно эта леди не оставила в доме никаких следов своего пребывания.

– У них... у них не было детей?

– Я не думаю, что они могли иметь детей, – после некоторого колебания, понизив голос, сообщила Бетси. – Вы помните Мэдди, которая раньше была старшей прачкой? Она всегда говорила, что старый лорд не пропускал ни одной юбки. Однако перед тем как снова жениться, он поймал Мэдди в прачечной, но ничего не смог сделать – вы понимаете, о чем я говорю.

– Не распускайте сплетни о семье, Бетси, – строго сказала Обри, чувствуя, что ее лицо заливает густая краска, – это непристойно.

– Во всяком случае, – лишь на мгновение опустив голову, продолжила Бетси, – эта леди Уолрейфен приезжала сюда всего три-четыре раза. Но, мэм, она была очаровательна! – Бетси снова посмотрела на рыжеволосую женщину. – Она ничего из себя не строила, вы понимаете, что я имею в виду. Однажды на Рождество она привезла нам всем подарки и помогла миссис Дженкс собрать корзины с угощением для арендаторов. Однако старый граф мало заботился о Кардоу.

– И его сын, очевидно, тоже. – Обри все еще была сердита на то, что лорд Уолрейфен не обращал внимания на ее письма о разрушающейся западной башне.

– Давайте отнесем его вниз, мэм. – Бетси просительно посмотрела на Обри. – Она красивая, а кроме того, портрет раньше висел в большом зале, над южным камином. А тот большой старый щит с отвратительной вороной можно перевесить в галерею.

– Я уверена, что это ворон, а не ворона, Бетси, – мягко поправила ее Обри. – И могу сказать, что не вижу ничего плохого в том...

Страшный грохот не дал ей закончить фразу. Раздался низкий нечеловеческий вой, как будто у них под ногами разверзлась могила, плиты пола задрожали, Бетси закричала, пламя фонаря дико заплясало. Боже правый! Что это – землетрясение? Лавина? В Сомерсете?

Внизу во дворе поднялся крик.

– Бегите! – кричал кто-то из лакеев. – Боже мой, бегите!

И внезапно Обри все поняла; в следующее мгновение она уже стремглав неслась сквозь темноту, позабыв о привидениях и фонарях. Выбежав на лестничную площадку, она вслепую ухватилась за веревочный поручень, изо всех сил стараясь удержаться и не полететь кувырком, пока ноги несли ее вниз по полукруглым крутым ступенькам.

– О Иисус, Мария и Иосиф! – молилась Бетси, следуя позади нее. – Должно быть, кто-то умер!

Сдерживая крик, Обри продолжала бежать; через два пролета перед ней оказалась толстая дубовая дверь, ведущая на подвесную галерею, и Обри в отчаянии схватилась за засов.

– О Господи, о Господи! – повторяла Бетси, пытаясь помочь ей.

Вой затих, но где-то плакал ребенок, и лакей продолжал кричать. Ржавый засов поддался, придавив Обри большой палец, и, оказавшись снаружи, она, позабыв обо всем, устремилась вдоль ограждения, слыша, что Бетси не отстает от нее, и увидела груду камней, рассыпавшихся по крепостной стене, и покачивающуюся половину западной башни, похожую на кровавую рану, – разрушение уничтожило тридцать футов парапета. Через двор бежали мужчины, и Обри с Бетси тоже побежали.

– Назад, миссис Монтфорд, назад! – закричал Певзнер, когда они как раз достигли разрушенного парапета. – Она вся сейчас упадет!

Но в этот момент Обри заглянула за край ограждения. «Боже, о Боже!..» Она прижала ладонь ко рту, увидев среди обломков, усыпавших расположенный внизу цветник, клочок белой ткани, разбросанные школьные учебники и маленькую, тянущуюся к небу ручонку.

– Айан! – в страхе закричала она. – Айан! Айан!

Обри почувствовала, как Бетси обхватила ее за талию и тянет назад от края, и на мгновение воспротивилась ей, а затем, инстинктивно оттолкнув Бетси, побежала обратно к северной башне с единственной мыслью: «Нужно спуститься вниз, нужно добраться до Айана».

Что было после этого, Обри плохо помнила, но каким-то образом они вернулись назад вдоль высокого ограждения и по уцелевшим ступенькам спустились в парк. Обри помнила, как бежала по дорожкам к цветнику, отталкивая от лица ветви деревьев, а потом в слезах опустилась на колени у камней, но два садовника оказались там раньше ее.

Певзнер издали продолжал кричать им, чтобы они уходили, что остаток башни падает, но Обри не обращала на пего внимания. Садовники продолжали отодвигать камни, и затем один из них, Дженкс, просунул руку под грудь Айана.

– Он дышит! – воскликнул Дженкс, вытаскивая ребенка из-под обломков.

– Бежим, миссис Монтфорд! – Второй садовник схватил Обри за руку. – Бежим!

Она услышала, как у нее за спиной застучал еще один камень, скатываясь с парапета, но из страха за Айана не могла пошевелиться, однако, сильно хлопнув Обри по спине, Бетси заставила ее двигаться. В ту же секунду снова раздался гул, и обломки камней, бревна и доски – все, что оставалось от западной башни, – обрушились позади них. Они отнесли Айана в дом, и Бетси, быстро пройдя в кухню, послала мальчика-слугу за доктором Креншоу.

Айана отнесли в его комнату, находившуюся рядом со спальней Обри и отделенную от нее только гостиной, и положили на кровать.

– Мама, – едва слышно прошептал Айан, подняв веки, – мама, майор... гулял. Обвал. Камни... камни посыпались вниз.

Плача, Обри нежно приложила руку к покрытому пылью лбу Айана и сказала, чтобы он лежал спокойно. Стоявший по другую сторону узкой кровати Дженкс, старший садовник, поймал ее взгляд и покачал головой.

– Пьян, – беззвучно, одними губами произнес он и кивком головы указал на второго садовника. – Фелпс оттащил его. Майор потерял сознание, мэм, но почти не пострадал.

Зажмурившись, Обри подумала о лорде Уолрейфене, о его жестокости и пренебрежении ко всему, о его вопиющей безответственности. «Это его вина!» – сказала себе Обри. О Боже, она привезла сюда Айана, чтобы обеспечить ему безопасность, а теперь из-за беззаботности одного человека ребенок чуть не погиб!

Открыв глаза, Обри смотрела прямо на Дженкса, не видя его.

– Бог свидетель, он зашел уже слишком далеко, – прошептала она медленно, мрачно и твердо. – На этот раз я убью его.




Креншоу закончил свою работу при свечах. У Айана были сломаны два ребра и палец, сильно вывихнута левая лодыжка, а на голову пришлось наложить шесть швов. Под молитвы Обри доктор произносил такие слова, как «травма» и «контузия», и она старательно пыталась воспринять их, понять, о чем ее спрашивают, и удержать слезы.

По словам садовников, Айан бежал вверх по холму, возвращаясь из деревенской школы, когда увидел Лоримера, который нетвердой походкой шел через парк. Возле западной башни майор споткнулся – или потерял сознание, а затем вниз посыпались камни, сначала всего несколько. Садовники в ужасе увидели, как маленький мальчик бросился в эту мешанину. Слава Богу, опорные столбы парапета приняли на себя натиск обвала, но Айан покалечился, сильно покалечился.

Когда доктор уложил свои инструменты, Бетси села возле небольшого камина, скручивая при его свете бинты, а Обри осталась у кровати, держа ребенка за здоровую руку, которая, слава Богу, теперь была теплой. Лампа, стоявшая на ночном столике Айана, отбросила мрачную тень на лицо доктора, когда он наклонился над своим пациентом, чтобы в последний раз проверить у него признаки жизни.

– Нам повезло, миссис Монтфорд, что одно из этих ребер не проткнуло легкое, – сказал доктор Креншоу, убрав последний свой инструмент в кожаную сумку и через кровать взглянув на Обри. – Однако из-за боли мальчик будет дышать неглубоко, поэтому ему не следует двигаться. Дайте ему настойку опия, чтобы помочь уснуть.

– С контузией? Это нужно?

– Она позволит ему отдохнуть, миссис Монтфорд. – Слегка коснувшись ее руки, доктор обнадеживающе улыбнулся. – Что касается контузии, то она меньше всего беспокоит меня. А что с его астмой?

– Ее больше нет, – ответила Обри. – Морской воздух помогает.

– Быть может, он ее просто перерос, – с надеждой сказал Креншоу. – И еще, завтра у него появятся ужасные синяки, будут болеть даже внутренние органы, и не будет аппетита. Попросите миссис Дженкс приготовить крепкий мясной бульон, а больше ничего не давайте.

Обри встала, чтобы подать доктору пальто, а Бетси подошла к спинке кровати.

– Бедный малютка, теперь он пропустит осеннюю ярмарку. Дженкс твердо пообещал взять его с собой, и он так обрадовался.

– А ярмарка через две недели? – Уже взявшись за ручку двери, Креншоу обернулся.

– В субботу на следующей неделе, – ответила Бетси.

– Что ж, я бы не рекомендовал бег в мешках, – с некоторым сожалением улыбнулся Креншоу. – Давайте на некоторое время будем придерживаться строгого постельного режима, а потом, могу сказать, его тело само подскажет, что ему можно и чего нельзя делать.

Бетси усмехнулась, а Обри поблагодарила доктора и проводила его по лестнице и коридору в большой зал. С залива снова пригнало дождь, и экипаж Креншоу дожидался доктора у дверей.

– Я вернусь завтра, миссис Монтфорд! – прокричал он, когда снаружи застучал дождь.

Лакей бросился открывать ему дверь, и только тогда Обри вспомнила о другом пациенте.

– Подождите, доктор Креншоу! Скажите, как вы находите майора?

– Ах, боюсь, как всегда, – плотнее запахнув пальто от сырости, ответил Креншоу. – Если не считать нескольких синяков. Но вам незачем навещать его. Миссис Дженкс послала наверх девушку утешить его на ночь.

Значит, майор снова напился до бесчувствия. Теперь это происходило с ним с пугающей регулярностью, и его стычки с Обри давали повод для обсуждения и в замке, и в деревне. Слуги считали, что она сошла с ума, если противоречит ему, и все равно она спорила с ним снова и снова.

С некоторой грустью она смотрела, как экипаж доктора, едва различимый во мраке, направился к сторожке у ворот. Ей хотелось бы рассказать Креншоу о том, каким когда-то был майор, хотелось бы объяснить, почему она считает, что с ним стоит спорить, когда все остальные этого не делают.

Майор был самым близким другом ее отца. Во время долгой службы под командованием Лоримера ее отец в каждом своем письме упоминал о нем, писал о бесстрашии майора, о его чести, о его искусстве в сражениях. И когда ее отец погиб под градом огня французов, стараясь вытащить раненого Лоримера с поля боя под Ватерлоо, Обри не могла найти в своем сердце возмущения тем, что майор остался в живых, а ее отец нет. Ее возмущало только то, что теперь Лоример безрассудно тратил остаток своей жизни; ей было невыносимо думать, что ее отец впустую пожертвовал своей жизнью.

Все ее просьбы были почти бесполезны, и она начинала бояться, что ничто не остановит Лоримера от медленного самоубийства, как ничто не остановит слуг тайком смеяться над ее усилиями и строить предположения о том, почему их всегда такая благопристойная экономка снисходит до заботы о человеке, который постоянно ругает и проклинает всех их.

Когда экипаж Креншоу исчез из вида, привратник стал опускать решетку, металлический скрежет вернул Обри в настоящее, и она, повернувшись, вошла в дом, говоря себе, что должна – должна – прекратить излишне заботиться о Лоримере, что для всех она просто экономка.




К счастью, за десять дней состояние Айана значительно улучшилось. Его синяки сошли, хромота уменьшилась, и вдобавок вообще исчезли признаки астмы, которая долгое время мучила ребенка, особенно в осеннюю пору. И таким образом, в день открытия осенней ярмарки Обри не видела особых причин не пустить туда Айана.

Начало дня было теплым и ясным, как любое погожее осеннее утро в Сомерсете, и к половине одиннадцатого солнце уже согревало каменные плиты в нижнем дворе замка. Кухонные служанки, готовя корзины с продуктами, суетились в глубине замка, а Обри с некоторым беспокойством наблюдала за приготовлениями.

Один из слуг прикатил тележку, и в хозяйственном крыле замка для нее широко распахнули двустворчатые двери. Помня о характере майора, Обри поднялась, чтобы утихомирить слуг, чья болтовня во дворе замка громким эхом отражалась от каменных стен, и открыла, дверь как раз в тот момент, когда из буфетной выскочили Летти и Ида. Девушки несли в руках по два кувшина с сидром каждая и, смеясь, переговаривались со слугами, которые нагружали тележку. Однако при звуке открывшейся двери служанки тревожно переглянулись, низко присели в реверансе и поторопились уйти. Обри открыла было рот, чтобы отчитать их, но тотчас закрыла его – это был просто смех, легкий шум.

– Летти, постойте! – все же непроизвольно окликнула она одну из девушек.

Обе служанки резко остановились у буфетной.

– Да, миссис Монтфорд? – Летти, обернувшись, потупилась.

– Отнесите еще один бочонок для эля в пивной погреб. Дженкс поможет вам его наполнить.

Девушки улыбнулись и быстро убежали со своими кувшинами. Посещение осенней ярмарки и пикник на зеленом деревенском лугу были небольшой наградой за прилежную работу. На этот единственный день Обри должна была остаться одна в доме, но она ничего не имела против. Слуги усердно трудились, чтобы превратить замок Кардоу в изысканное, опрятное место, каким он стал.

А Айан? Ну что ж, ему было уже почти восемь лет, и не могла же Обри вечно нянчиться с ним? Мистер Дженкс, старший садовник, и его жена, главный повар, любили его как внука. Для Айана важно было ощущать в жизни мужское влияние, а кроме того, убеждала себя Обри, он вполне выздоровел, чтобы отправиться на ярмарку, да и Креншоу сказал то же самое.

Когда в коридор упала чья-то тень, Обри подняла голову и увидела мистера Брустера, молодого человека, которого «Симпсон и Верней» прислали проследить за сносом того, что осталось от западной башни. Он был празднично одет и держал в руке шляпу.

– А вы поедете на ярмарку, миссис Монтфорд?

– Нет, мистер Брустер, – улыбнулась ему Обри. – Понимаете, кому-то нужно следить за порядком здесь.

– О, – усмехнулся Брустер, – что может заставить вас оставаться дома в такой чудесный день?

– Кто-то должен приготовить кофе для майора, – неуверенно сказала Обри. Это прозвучало как легкое извинение, но она не собиралась оставлять замок пустым. – И кто-то должен быть здесь, чтобы ответить на звонок.

– Помилуй Бог, миссис Монтфорд! – рассмеялся Брустер, закинув голову. – За ту неделю, что я здесь, этот колокольчик ни разу не звякнул.

– Я не могу поехать, – покраснев, повторила Обри, – а вы поезжайте. Знаете, я дала всем работникам выходной день, так что никто не растащит ваши камни.

– Как хотите, мадам. – Брустер с улыбкой надел на голову шляпу и, нагнувшись под широкой дубовой притолокой, вышел во двор, где уже загружался экипаж, а Обри, немного приуныв, вернулась в свою гостиную.

Они, Обри и мистер Брустер, чувствовали себя на равных. В Кардоу они оба относились к штату самого высокого ранга, и остальные обращались с ними совсем иначе, чем с Певзнером, которого, к сожалению, все ставили на ступень ниже, хотя сам он в этом был ничуть не повинен, просто до приезда Обри он управлял распущенной командой и допускал фамильярные отношения со штатом прислуги.

– Мама, я готов, – раздался позади Обри тоненький голосок.

Обри обернулась и, присев в волнах черного бомбазина, прижала к себе Айана.

– О, какой ты красивый! – Она нежно обняла ребенка. – И ты должен быть хорошим мальчиком, Айан. Слушайся мистера Дженкса и не...

– Я знаю, – перебил ее Айан, – не переутомляйся.

– Да, милый, не переутомляйся.

Обри по привычке пригладила мальчику волосы и заглянула ему в глаза – в глаза своего отца и своей сестры Мюриел, синие глаза Фаркуарсонов, которые она снова и снова видела на вставленных в рамы старинных портретах, висевших в галерее Крагуэлл-Корта. Строгие, суровые шотландские лица – Обри никогда не думала, что будет скучать по ним, а теперь, когда она больше никогда снова не увидит их, ей их очень недоставало. Обри подавила минутную тоску по дому, но Айан заметил печаль у нее во взгляде.

– Я чувствую себя хорошо, – заверил он Обри, – правда, мама, хорошо.

Закрыв зеленые глаза, Обри наклонилась и коснулась губами его лба. «Боже милостивый, – подумала она, – он все еще пахнет для меня как младенец». А затем, получив нежный поцелуй в щеку, Айан побежал – вернее, захромал – на залитый солнцем двор, где мистер Дженкс грузил эль.

Вскоре экипаж со слугами и тележка с одеялами, корзинами и бочонками отбыли, и последний лакей, закрыв ворота во двор, исчез на дорожке, ведущей в деревню. Обри грустно приподняла тяжелые створки двери и потянула их назад, чтобы они плотно закрылись, а потом задвинула деревянный засов, который удерживал их.

Опущенный на место засов служил надежным запором, и замок Кардоу показался Обри изолированным от всего мира. Но в ее новой жизни не было времени на жалость к себе, и, быстро прогнав ненужные мысли, Обри отправилась на кухню. Было ровно одиннадцать часов – время подавать майору кофе, и сегодня – Господи, помоги ей – эта честь достанется ей.

От кухни до комнаты майора, которая находилась на четвертом этаже южной башни, был долгий путь, и к тому времени, как Обри добралась до его двери, она слегка запыхалась и нервно дрожала. Ей не хотелось входить в клетку льва, но она все же вошла, предварительно постучав, поставила поднос у кровати Лоримера и пересекла комнату, чтобы раздвинуть плотные бархатные шторы.

Она слышала, что майор начал ругаться за пологом кровати, когда теплое солнце проникло в комнату. Ему не нравился распорядок, на котором настаивала Обри, но, тем не менее, каждое утро после своего приезда в Кардоу она заставляла его выпивать кофе и съедать тосты – ведь ему необходимо было есть.

– Доброе утро, майор, – приветливо поздоровалась она. – Ваш кофе горячий. Прошу вас, сядьте и выпейте его.

– Хм, это вы? – процедил он сквозь зубы после еще одного проклятия, сопровождаемого приступом икоты и кашля. – Снова пришли мучить меня?

– Мы договорились, сэр, что остальные могут пойти на осеннюю ярмарку. – Обри очень надеялась, что он не вспомнит грубую стычку, которая произошла между ними накануне вечером. – Разве вы не помните?

– Да, да, черт бы вас побрал! – прогремел он, здоровой рукой отдергивая в сторону полог кровати. – Я пьяница, а не идиот.

Майор сел на кровати в ночном белье и с подозрением оглядел Обри. Прошлым вечером он был совершенно пьян и сегодня выглядел еще хуже, если такое вообще возможно. Его кожа была бледной, живот раздулся, хотя все его тело высохло до костей. Обри тревожило, что он опять не съел ни кусочка из своего обеда, и именно из-за этого они ругались.

– Прошу вас, выпейте кофе, – твердо сказала она, сложив перед собой руки. – И сегодня вы обязательно должны съесть тосты. Я настаиваю.

– О, «сегодня вы обязательно должны съесть тосты!» – фальцетом жеманно передразнил он Обри. – Миссис Монтфорд, я должен напомнить вам, что в этом доме слуга вы, а не я? Я буду есть, черт побери, то, что мне хочется, и, черт побери, когда мне хочется. И опустите свои руки. Так вы выглядите слишком благочестиво, а я не выношу благочестивых женщин.

– Майор, – опустив руки, Обри строго посмотрела на него, – нельзя продолжать пить, как вы это делаете, и отказываться есть. Прошу вас лучше заботиться о себе, я волнуюсь за вас.

Он тихо пробормотал особо грязное ругательство.

– Майор Лоример, следите за своим языком.

– Следить за своим языком! Есть свои тосты! Боже, до чего жалкая жизнь! – прорычал он, слегка покраснев от возмущения, и одним движением здоровой руки сбросил поднос с подставки на пол.

– Ох! – Обри не успела помешать ему. Кофейник перевернулся, и по ковру растеклось темно-коричневое пятно; тосты, джем, масло – все это превратилось в отвратительную мешанину.

– Вот, миссис Монтфорд, – ехидно заметил Лоример, – тосты и кофе пропали.

– Ничего подобного, – огрызнулась Обри и, быстрым раздраженным движением поправив поднос, начала собирать на него посуду и столовые приборы. – Сейчас я спущусь и приготовлю другой поднос. И на этот раз я принесу вам вареное яйцо.

– Я не желаю этого проклятого яйца!

– Тем не менее, вам придется его съесть. – Обри бросила на него мрачный взгляд снизу вверх. – Или, клянусь Богом, я вылью все до одной бутылки вашего виски в погребе и вернусь с бараньей ногой вам на ужин – уж ее-то вы съедите!

Это была пустая угроза, но Обри не могла придумать ничего лучшего. Подняв поднос и выпрямившись, она увидела, что лицо майора дрожит от негодования.

– Вы не посмеете! – рявкнул он. – Вы не прикоснетесь к моему виски, или я, ей-богу, уволю вас без рекомендации!

Но он не уволит ее, и они оба это знали. Он не хотел, чтобы она уходила, на самом деле не хотел. Несмотря на отвратительный характер майора, они стали своего рода друзьями. Устало вздохнув, Обри отставила в сторону поднос и, наклонившись, взяла в свои руки его здоровую руку.

– Пожалуйста, сэр, давайте не будем ссориться. – Она постаралась улыбнуться и похлопала его по руке. – Это только расстраивает слуг. Вчера вечером они просто боялись, что мы поубиваем друг друга.

– Но ведь сейчас слуг здесь нет, так? – сварливо сказал он. – Они все ушли в деревню.

– Когда-нибудь однажды они услышат нас и из деревни, – пожала плечами Обри.

Что-то в ее тоне, должно быть, успокоило его. Он перестал ворчать и вытер рот рукой, отмеченной печатью времени.

– Хорошо, – сказал он, как побитый, – несите ваше проклятое яйцо. Пожалуй, я попробую его.

– Спасибо, сэр. Я согрею масло, как вы любите.

Она собралась уйти, но он неожиданно крепко сжал ей руку и бросил на нее какой-то странный, хитрый взгляд.

– Обри, где мальчик? – хрипло спросил майор.

Уже не в первый раз он называл ее просто по имени, но, странно, каждый раз при этом его взгляд становился стеклянным и немного смущенным.

– Прошу прощения, майор? – мягко переспросила она. – О ком вы спрашиваете?

– О мальчике! О мальчике! – с нетерпением ответил он. – У нас ведь всего один мальчик, да?

– Дженкс взял Айана с собой на ярмарку. – Обри была озадачена, потому что майор никогда не заговаривал об Айане.

– А-а. – Майор сжал губы и сразу стал снова похож на самого себя. – Да, Айан. Бетси говорит, что он сломал себе ребро, когда рухнула башня.

– Да, сэр. – Айан сломал не только ребро, но Обри прикусила язычок.

– Хм-м. – Майор снял ночной колпак и поскреб голову под сальными волосами. – Тогда дайте мне то портмоне, – в конце концов, попросил он. – Нет, нет, проклятие, вот ту деревянную шкатулку на туалетном столе. – Когда Обри нашла ее и принесла к кровати, майор, открыв шкатулку, за золотую цепочку достал оттуда карманные часы и положил их ей в руку. – Вот, – сказал он еще более грубо, чем обычно, – отдайте это мальчику.

Обри смотрела на лежавшие у нее на ладони тяжелые, как камень, часы, которые, несомненно, были из чистого золота.

– Но, майор, мы не можем...

– Никаких «не можем»! – перебил ее Лоример. – Отдайте их мальчику, черт побери.

Некоторое время Обри внимательно смотрела на него. Белок его здорового глаза пожелтел, нос приобрел форму луковицы и был весь в прожилках, кожа лица стала дряблой.

– Почему вы это делаете, сэр?

– Дженкс сказал, что мальчик пытался оттащить меня от падающих камней, – нахмурившись, буркнул он. – На самом деле в этом не было необходимости. Но все равно он смелый. Эти часы – подарок мне от твоего отца и его людей. Это было летом после Тулузы. Мне они теперь не нужны.

– Я не могу, сэр. – Обри попыталась вернуть часы, но он резко оттолкнул ее руку. – Как вы сказали, я всего лишь служанка, – запротестовала она. – Я не могу взять такую вещь.

– Разве я вам отдал их? – фыркнул майор. – Я отдал их мальчику. На корпусе этой штуки выгравировано название полка его деда. Я хочу, чтобы часы принадлежали мальчику.

– Очень хорошо. Только при одном условии. – Обри прикусила губу.

– О? И что бы это могло быть?

– Вы должны согласиться, чтобы завтра доктор Креншоу осмотрел вас. Вы нездоровы. Вы должны увидеться с ним и делать то, что он попросит. Это мое условие.

На мгновение челюсть майор снова задрожала, но Обри не могла сказать – от негодования или от слабости.

– Отлично! – бросил он наконец. – Приведите сюда этого негодяя, если вы думаете, что от него мне будет хоть какая-нибудь польза. Завтрашний день меня вполне устраивает. Почему же, давайте пригласим его к чаю! Быть может, мы сыграем с ним в роббер или в пикет. – Закинув назад голову, Лоример расхохотался кудахтающим смехом.

Заключив еще одну сделку, к своему удовлетворению, Обри положила часы в карман.

– Благодарю вас, сэр. Я напишу записку Креншоу после того, как принесу вам яйцо, – твердо сказала она.

– Непременно сделайте это, миссис Монтфорд, – язвительно произнес он, и Обри уже повернулась и взялась за ручку двери, когда голос майора остановил ее: – Погодите, Обри.

– Да, майор? – обернулась к нему Обри.

– Вы и мальчик... – начал Лоример без своего обычного сарказма. – С вами все в порядке? Вы никому не говорили, что вы здесь?

– Никому, сэр, – покачала головой Обри.

– И вы отдадите часы мальчику? – кивнув самому себе, спросил он.

– Да, майор, – неохотно ответила она, – со временем.

– Ах, со временем?

– Он еще слишком мал, сэр, чтобы сейчас ему рассказывать о часах, – выдавила она из себя, отведя взгляд в сторону. – Я отдам ему часы в день его совершеннолетия. Хорошо?

Лоример пробормотал что-то, что прозвучало как согласие, и Обри, держа поднос в одной руке, закрыла за собой дверь.

«Совершеннолетие Айана, – подумала Обри, глядя вниз на медную ручку двери. – Боже мой, до этого еще так далеко – и в то же время так близко. О, очень близко». Она повернулась и пошла по пустому коридору, ощущая, как у нее в кармане тяжело покачиваются часы.




Глава 3

Те, кого любит Бог, умирают молодыми


Раннее утро всегда было самым беспокойным временем в кабинете лорда Уолрейфена. Клерки, рассыльные и политические подхалимы сновали взад-вперед с правовыми документами, законодательными предложениями и неотложными письмами, так как в отличие от большинства английских аристократов Уолрейфен занимался политикой не как дилетант, а питался, дышал и бредил политикой. Он был в политике влиятельным лицом, создателем коалиций и громоотводом во время бурных дискуссий.

Уолрейфен отличался тем, что был единственным пэром, никогда не пропускавшим заседаний за время своего членства в палате общин. Получив по наследству отцовский титул, он продолжал вести себя так же и в палате лордов. А в марте он по-настоящему прославился тем, что бодрствовал в течение всей знаменитой четырехчасовой обличительной речи Пиля, посвященной вопросу освобождения от католицизма.

Номинально Уолрейфен принадлежал к тори, хотя многие не признавали его таковым, однако его все боялись. Когда ему было нужно, Уолрейфен мог быть резким, надменным и вероломным. Но о более серьезных недостатках Уолрейфена чаще шептались, чем говорили вслух, потому что он был – Господи прости – либералом или таким либералом, каким мог быть тори без того, чтобы не выставить себя на посмешище посреди Уайтхолла. Граф считал, что Англия вешает слишком много своих преступников и морит голодом слишком много своих бедняков. Он хотел с открытым сердцем принять в парламенте ирландцев, в литературных салонах был замечен в компании этого смуглого щеголеватого еврейского выскочки Бенджамина Дизраэли, был крайне дерзок в своих политических стремлениях – и все это порой возмущало.

Уолрейфен был не прочь вызвать у кого-нибудь возмущение, если это шло на пользу дела, но в это утро у него не было ни минуты свободной. Его мучила неприятная ноющая головная боль, потому что проблемы личного характера были для Уолрейфена самыми неприятными. Он с автоматической точностью выполнял свою повседневную работу, подписывая десяток документов, лежавших у него на письменном столе, и по очереди передавая их Уортуислу, своему давнему поверенному.

– Благодарю вас, милорд, – после каждого полученного документа говорил Уортуисл и, кряхтя, отвешивал поклон, от которого очки в серебряной оправе сползали вниз по его носу.

Когда все было подписано, рассыльные, выстроившиеся за дверью, все как один с облегчением вздохнули. Смайт, дворецкий, по очереди впускал их, чтобы каждый мог представить то, что так безотлагательно требовало внимания его сиятельства. Уолрейфен бегло просматривал каждый документ, изменял несколько слов, механически ставил подпись, и рассыльный отправлялся обратно в Уайтхолл или туда, откуда его прислали.

– Что еще, Смайт? – обратился Уолрейфен к дворецкому, когда Уортуисл исчез в своем кабинете.

Кашлянув, Смайт развернул свой список и сделал шаг вперед.

– Во-первых, милорд, сэр Джеймс Сиз. Он хочет знать, остается ли еще в ваших планах в половине четвертого посетить открытие нового хирургического отделения в больнице Святого Фомы.

– Я встречусь с ним за пятнадцать минут до этого.

– Да, милорд. – Смайт снова заглянул в свой список. – Во-вторых, леди Кертон продолжает присылать письма, спрашивая, сможете ли вы завтра провести встречу в «Обществе Назарета», у майора Лодервуда приступ подагры.

– А теперь запишите, Огилви, хорошо? – обратился Уолрейфен к своему секретарю. – Обед на семь человек, Смайт, после встречи с губернатором в продолговатой гостиной. Позаботьтесь, чтобы подали черепаховый суп для леди Делакорт, и разыщите бутылку бордо девятого года для преподобного мистера Амерста.

– Хорошо, милорд.

На столе Огилви зазвонили маленькие часы, и он взял календарь его сиятельства.

– А! В час завтрак с премьер-министром и министром внутренних дел в Уайтхолле, сэр, – напомнил секретарь.

– С Веллингтоном и Пилем? Неужели я был так глуп, что согласился на такое? – Изобразив улыбку, Уолрейфен отодвинул кресло с твердым намерением подняться наверх и переодеться, но не встал, как можно было ожидать, и Огилви со Смайтом выжидательно замерли в тишине.

– Что-нибудь еще, милорд? – нерешительно кашлянув, в конце концов, спросил дворецкий.

– Утренняя почта, Смайт, – ответил Уолрейфен, машинально просматривая оставшиеся на столе бумаги. – Это все?

– Ну да, это все, – смутился дворецкий.

– Понятно. – Уолрейфен снова переложил листы.

– Вы ожидали еще что-то, сэр? – заботливо поинтересовался Огилви.

– Нет, – Уолрейфен покачал головой, но беспокойная мысль не оставляла его, – пожалуй, нет.

Он встал и извинился, но, пока он шел по коридору и поднимался по лестнице в свою спальню, тревожная мысль продолжала преследовать его. Столько сообщений, столько писем – и ничего от миссис Монтфорд? А ведь после ее последнего сообщения прошло больше двух недель. Это было довольно странно, потому что с тех пор, как его дядя нанял это женщину, у Уолрейфена не было ни одной спокойной недели. А теперь две недели гробового молчания? Неужели его отношение все-таки довело ее до крайности? Неужели она ушла? Неужели дядя Элиас довел ее до безумия?

О Боже, ему ничего не было известно. И во многом к собственной досаде, это доводило его самого до безумия.

«Все дело в том, – твердо решил Уолрейфен, – что мне нужна новая любовница. Необходимо перестать терзаться из-за своей мачехи и ее нового мужа, перестать думать об этой экономке и ее проклятых письмах и тем более необходимо перестать тосковать о Кардоу и своей прежней жизни, а вместо этого нужно просто поискать удовлетворения среди пышного полусвета». Он почти сожалел, что позволил Иветте – нет, Ивонне – уйти от него, но женщина стала жаловаться, что он слишком много часов отдает работе.

Вероятно, ее не заботило, что половина лондонского населения жила в нищете, которую она даже не могла себе представить. Вероятно, она не желала, чтобы ей напоминали о том, что в Англии детей регулярно бьют, заключают в тюрьмы и вешают по прихоти высшего класса. Нет, Ивонна – или черт знает, как ее звали – никогда не беспокоилась о чем-либо, кроме того, чтобы шляпка гармонировала с перчатками. И внезапно Уолрейфен понял, что его новая любовница не уменьшит боли, которая последнее время преследовала его на каждом шагу.

Боль? О Господи, до чего сентиментально этот звучит! Он ведь больше не тот оставшийся без матери ребенок, которого отправляли в школу-интернат или в помещение для слуг, потому что отец не желал, чтобы он беспокоил его своим присутствием. С тихим проклятием Уолрейфен вбежал в дверь своей спальни, мечтая одеться и уехать, но Бидуэлл, его камердинер, едва успел снять с него утреннюю одежду, как в комнату вошел дворецкий.

– Милорд, – неестественно напряженно заговорил Смайт, – только что прибыло сообщение...

– Пусть подождет, – оборвал его граф. – У меня деловой завтрак.

– ...из Кардоу, – зловеще закончил дворецкий.

– Из Кардоу? – Уолрейфен отстранил Бидуэлла, державшего свежий шейный платок. – Продолжайте, – более мягко сказал он. – Что случилось?

– Плохие новости, милорд, – печально улыбнулся Смайт.

– Это... дядя Элиас? – Внезапно Уолрейфена охватило предчувствие того, что произошло самое страшное. – Это так, да? – прошептал он.

– Увы, сэр, – тихо ответил Смайт, – майор Лоример скончался.

– Боже мой. – На мгновение Уолрейфен закрыл глаза. – Как, Смайт? Что случилось?

– Неприятное дело, сэр, – пробормотал дворецкий. – Местный мировой судья требует, чтобы вы немедленно приехали в Кардоу.

– Это само собой разумеется. Но вы сказали – мировой судья? Какое отношение к этому имеет мировой судья?

– Мне очень неприятно, сэр, – еще сильнее помрачнев, ответил Смайт, – но, видимо, ваш дядя умер при невыясненных обстоятельствах.

Уолрейфену стало плохо, у него подкосились колени, и неожиданно в глубине души он остро ощутил свое одиночество. Святые небеса, как это могло случиться? Он снова подумал о плохо завуалированных предупреждениях миссис Монтфорд, но дядя Элиас всегда казался ему неуязвимым.

– Как он умер? – тихо спросил граф.

В наступившей тишине было слышно, как возится Бидуэлл, доставая дорожные корзины.

– Его застрелили, сэр, – наконец ответил Смайт.

– Застрелили? – Не веря услышанному, Уолрейфен пристально смотрел на дворецкого. – Как? Кто? Ей-богу, я повешу их и отправлю прямиком в ад. – Он совершенно забыл, что не одобрял смертную казнь.

– Предполагают, что в библиотеку забрался вор и напал на него.

– Вор? – отрывисто повторил Уолрейфен. – В Кардоу? Никто не осмелился бы. Кроме того, там высокие зубчатые стены, в нижние окна вставлены решетки, а окна библиотеки находятся на высоте тридцати футов. Там два внутренних двора, и все ворота держат надежно запертыми.

– Замки могли взломать, сэр, – предположил Смайт.

– Только не те, – мрачно возразил Уолрейфен. – Кардоу же крепость. Никто – никто – никогда не проникал в этот замок с помощью хитрости. Во всяком случае, за последние восемь столетий.

– О Господи, – пробормотал Смайт, очевидно, придя к какому-то мрачному заключению, но граф, перейдя к действиям, уже надевал пальто и направлялся к двери.

– Сообщите премьер-министру, Смайт, – распорядился Уолрейфен. – Я вынужден перенести встречу. Откажите сэру Джеймсу, отложите посещение «Общества Назарета» и пошлите записку леди Делакорт на Керзон-стрит. Скажите, чтобы она была готова в три часа выехать в Кардоу.

– Ее сиятельство будет сопровождать вас? – немного удивился Смайт.

– Ей придется, – хмуро ответил Уолрейфен. – Я буду занят этим прискорбным делом, а нужно будет принять гостей, заняться едой и только Бог знает, чем еще. И помимо всего прочего, она все же его невестка, и у нее есть долг перед этой семьей.




В конечном счете Сесилия была рада исполнить свой долг. Уолрейфен давно знал, что его мачеха любила чувствовать себя нужной, ей доставляло удовольствие быть частью семьи Лоримера, хотя один лишь Бог знал почему. Во время брака с отцом Джайлза она была осью, вокруг которой они все вращались, и после его смерти она продолжала поддерживать отношения с большинством его родственников. Но главное, Уолрейфен и Сесилия, несмотря на их мелкие ссоры, давно стали хорошими друзьями, и он говорил себе, что это все же лучше, чем ничего. И вот теперь ему понадобилась ее помощь.

Уолрейфен почувствовал огромное облегчение, когда Сесилия прибыла на Хилл-стрит на четверть часа раньше, готовая пуститься в длинное путешествие на запад. Конечно, как и предполагал Уолрейфен, ее сопровождал Делакорт. Будь он сам женат на Сесилии, он не выпускал бы ее из виду. А кроме того, Сесилия иногда умудрялась попадать в неприятности.

Всего было четыре экипажа: два занимали багаж и слуги. Из двух оставшихся в одном расположились сам Уолрейфен и юный Огилви, а в другом – лорд и леди Делакорт. Путешествие казалось бесконечным, даже когда уже приближалось к концу. Но еще хуже было то, что, еще не приехав в Кардоу, Уолрейфен уже мечтал покинуть проклятое место и решил, что сделает это завтра же.

Но ей-богу, еще больше Уолрейфен хотел разыскать убийцу своего дяди. Он нашел бы в себе силы вытерпеть Кардоу, если бы это помогло ему. Возможно, Уолрейфен и дядя не были близки, но в душе Элиас был хорошим человеком. Он всем пожертвовал ради короля и страны, и недопустимо, чтобы его убийца остался безнаказанным. О Боже, это несправедливо! А разве Уолрейфен не был страстным поборником справедливости? Несомненно, если он мог хоть чего-то добиться для бедняков Англии, то разве не мог он сделать то же самое для своего дяди?

Горе удручало его, и Уолрейфен был поражен, ощутив горячую влагу на глазах. Господи, много лет назад ему следовало прекратить приглашать Элиаса в Лондон и просто приказать ему приехать туда, следовало просто запереть Кардоу и не оставить дяде выбора, тогда, возможно, всего этого не произошло бы. Но Уолрейфен решительно заставил себя прогнать эти мысли – из этого ничего не вышло бы, Элиас был чертовски упрям.

К сожалению, в день их приезда над Бристольским заливом висел туман. В Сомерсете мгла, распространившись на сушу, окутывала поля, леса и деревни толстой серой пеленой и вызывала в покалеченной ноге Уолрейфена поистине адскую боль. У подножия скалистого холма Кардоу все экипажи свернули влево на крутую дорогу, ведущую к замку, и вскоре, сбавив скорость, загромыхали по мосту через ров, и чем выше они поднимались, тем плотнее становилась пелена.

Чтобы отвлечься, Уолрейфен смотрел вверх через окно кареты, стараясь разглядеть западную башню замка, но так и не мог ее увидеть. Ах, но она была там, мощная и непоколебимая, высившаяся где-то в тумане у него над головой, – и на этот раз ему не убежать. Позже Уолрейфен должен был признать, что, если бы не туман, он немедленно увидел бы руины западной башни и заметил бы, что кто-то – вероятно, Певзнер – выстраивает во дворе слуг для официальной встречи.

Когда экипаж Уолрейфена, проехав под навесной галереей, остановился в середине двора, а не у крыльца, граф открыл дверцу и вытянул трость, намереваясь сделать выговор своему кучеру, но, выйдя, увидел две длинные шеренги слуг, выстроившихся в туманной мгле. Одетые в мрачные черные верхние одежды и белые накрахмаленные рубашки они, не улыбаясь и потупив взгляды, кланялись, когда он и Огилви проходили мимо них.

– Добро пожаловать домой, милорд, – встретил его у парадной двери дворецкий с черной траурной повязкой на рукаве.

– Добрый день, Певзнер. Вижу, вы все содержите в полном порядке.

Но на самом деле Уолрейфен не смотрел на дворецкого. Он смотрел на высокую, почти такого же роста, как Певзнер, стройную девушку, стоявшую позади дворецкого. Слово «девушка» само пришло на ум, потому что она была тонкой и гибкой, хотя и немного – совсем немного – утратила краски юности. На фоне унылой черной одежды ее шея казалось вылепленной из чистейшего алебастра, который ему когда-либо доводилось видеть, черты лица у девушки были тонкими и необыкновенно красивыми, рыжие волосы, туго, казалось, до боли, стянутые назад, почти скрывались под чепцом. Но, несмотря на все ее старания, девушка совсем не походила на экономку. Уолрейфен пристально взглянул на Певзнера.

– Милорд, – выпрямившись, обратился к нему дворецкий, – позвольте представить вам миссис Монтфорд. Вот уже почти три года, как она с нами.

Миссис Монтфорд присела в реверансе низко и грациозно, как дебютантка на первом балу. Она отвела назад плечи, а спину держала прямой, как трость Уолрейфена.

– Добро пожаловать снова в замок Кардоу, милорд, – сказала она, твердо произнося «р» и смягчая последние слоги. При этом она смотрела не на Уолрейфена, а сквозь него, и это разожгло в нем гнев, потому что его нервы были уже на пределе.

– Миссис Монтфорд, – резко сказал он, – мы лучше поладим, если вы будете смотреть на меня, когда я обращаюсь к вам.

– Прошу прощения, милорд, – застыв при этих словах, холодно отозвалась она, – я не поняла, что вы обращались ко мне.

Взглянув прямо в ее глаза, Уолрейфен был потрясен тем, что увидел в них. Ненависть, жгучую и неподдельную, полыхавшую в ее взгляде каким-то дьявольским зеленым огнем. Пока он пытался подобрать слова, это выражение исчезло с ее лица, так быстро сменившись маской бесстрастного слуги, что Уолрейфен почувствовал минутную растерянность, хотя ему следовало быть к этому готовым, потому что Кардоу всегда раздражал его.

– Хорошо, миссис Монтфорд, но теперь я определенно обращаюсь к вам. – Отдав трость Певзнеру, Уолрейфен стягивал перчатки. – Если вас не затруднит, я хочу через полчаса видеть вас в своем кабинете.

– Как прикажете, милорд. – У нее был низкий мелодичный голос, но, несмотря на это, он действовал Уолрейфену на нервы.

Затем женщина сделала реверанс, медленно и демонстративно, ни на мгновение не отрывая от графа взгляда, словно бросала ему вызов или провоцировала – но на что?

Уолрейфен слышал, как Сесилия позади него здоровается и разговаривает со старыми слугами, проходя вдоль ряда, а они отвечают ей уже не так угрюмо и чопорно.

– Миссис Монтфорд, – сухо обратился он к Обри, – это вдова моего отца, ныне леди Делакорт, и ее муж лорд Делакорт. Проследите, чтобы их удобно устроили.

– Как чудесно все выглядит, Певзнер, – похлопала Сесилия дворецкого по руке. – Но пусть слуги уже уйдут с этой сырости. Да, здесь чувствуется заботливая рука. О, вы миссис Монтфорд, не так ли? Здравствуйте. Мне очень приятно видеть, что в Кардоу снова есть достойная экономка.

Воздержавшись от каких-либо замечаний, Уолрейфен прошел в дом, который, как он помнил, был огромным, и его окутали запахи воска и мыла, ароматы старомодных чистящих средств. Но они, с запозданием решил Уолрейфен, были просто воспоминанием его юности, ведь во время его последних двух или трех коротких визитов сюда Кардоу пахнул скорее плесенью, чем чистотой, и выглядел... в общем, несколько запущенным.

Идя вслед за ним, Сесилия рассказывала миссис Монтфорд об ужасной гостинице, в которой они провели прошедшую ночь. Глаза Уолрейфена постепенно привыкали к полумраку, и он немного нерешительно, с затаенным трепетом прошел из холла в огромный сводчатый зал. Окинув взглядом старинное помещение, он вдруг почувствовал, что оно выглядит не так, как должно было выглядеть, – чего-то не хватало. Он перевел взгляд с одной пустой стены на другую и, обнаружив кое-что еще хуже, громко втянул в себя воздух.

– О, Джайлз! – Сесилия подошла к нему. – Я и не подозревала, что ты повесил здесь мой старый портрет.

Но сейчас Сесилия меньше всего занимала его мысли. Уолрейфен смотрел не на ее портрет, а на тот, что висел напротив.

Боже правый, в семнадцать лет его мать была несравненной красавицей. На заре юности ее глаза еще сияли ожиданием счастья, еще были устремлены в будущее. Но это ожидание так и не сбылось. И контраст между тем, какой она была и какой стала, все еще вызывал в Уолрейфене глубокую печаль. И несмотря на всю красоту портрета и на то, что он любил мать, Уолрейфен пришел в ярость, увидев ее портрет висящим здесь, в этом месте, которое она так ненавидела.

Ее брак был непростительной ошибкой, совершенной во многом против ее воли. И справедливо или нет, но она заставила мужа заплатить за это, отдав всю любовь и внимание Джайлзу, своему единственному ребенку. Да, у его матери не было другого выбора, как жить в Кардоу, отец в наказание запретил ей вообще покидать это ужасное место. Но ей-богу, она имела право выбрать – даже из могилы, – где висеть ее портрету.

– Миссис Монтфорд, подойдите сюда, – леденяще тихим голосом позвал Уолрейфен экономку.

К этому времени вокруг него уже собралась толпа слуг, все говорили разом, занося багаж и сортируя его, и Уолрейфен с досадой обнаружил, что он отрезан от двери.

– Миссис Монтфорд! Подойдите сюда! – на этот раз громогласно провозгласил он.

Все слуги мгновенно замерли, и он ощутил теплоту у своего локтя, но не оторвал взгляда от портрета.

– Да, милорд? – холодно произнесла его экономка.

– Этот портрет, вы ответственны за это?

– Ответственна за что? – Ее слова прозвучали почти снисходительно. – Безусловно, я ответственна за весь дом, поэтому...

– О, черт побери! – оборвал ее Уолрейфен. – Вы или не вы повесили его здесь?

– Да, – быстро ответила она, – решение приняла я.

– Ваша получасовая отсрочка сокращается до десяти минут, – отрезал Джайлз, пронзив ее взглядом. – Ждите меня в моем кабинете.

– Хорошо, милорд. – Она ответила ему взглядом, слишком презрительным для служанки.




Когда спустя ровно десять минут миссис Монтфорд вошла в кабинет, Огилви уже приводил в порядок письменный стол для Уолрейфена. Граф не упустил из виду сочувствующий взгляд, который молодой человек бросил в сторону экономки. Любой, кто знал Уолрейфена, заметил бы бурлившую в нем ярость. Но хуже всего было то, что он сам не понимал, почему злится.

Отчасти причиной послужил портрет, отчасти само это место, этот дом, наполненный воспоминаниями, и отчасти, он должен был признаться себе, она. Ее спокойная, строгая манера поведения была восхитительна, он этого не ожидал, и почему-то ее сдержанность вывела графа из себя. Он ждал ее возле высокого окна, выходившего в верхний двор.

– По крайней мере, вы точны, – заметил он, закрывая свои карманные часы.

– Да, всегда, – просто ответила она. – Чем могу быть вам полезна, милорд?

– Миссис Монтфорд, не могли бы вы объяснить мне некоторые загадки? – В его устах это не прозвучало как просьба.

– Относительно портрета, милорд? – Она сделала несколько шагов внутрь комнаты и с долей высокомерия вздернула подбородок.

– Давайте начнем с самого начала. – Уолрейфен почувствовал, что у него дергается щека. – Прошу вас, скажите, что случилось с моими фламандскими гобеленами? Триста лет они висели в большом зале Кардоу, и вот теперь я приезжаю домой и обнаруживаю, что они просто-напросто исчезли, а на их месте появился портрет, который вам никто не разрешал доставать из кладовой. Я хочу, чтобы его немедленно убрали.

– В течение часа я уберу портрет вашей матери, – без запинки – против его ожидания – спокойно сказала миссис Монтфорд. – И гобелены, безусловно, неповторимы, но они попорчены плесенью и могут пропасть. До них добрались мыши и обгрызли некоторые углы.

– Мыши?..

– Когда я приехала, дом кишел ими, – объяснила она. – Гобелены отправили во Фландрию для восстановления. Несколько месяцев назад я представила вам смету.

Представила? Возможно, черт побери.

– Раз лакеи будут убирать портрет вашей матери, – продолжила миссис Монтфорд, – то, быть может, вы хотите, чтобы портрет леди Делакорт тоже сняли?

Да, Уолрейфен хотел, но сейчас это было бы чрезвычайно неприлично, потому что Сесилия уже видела его.

– Оставьте его, – бросил он. – Но портрет моей матери снимите и ...и упакуйте его. Я не хочу, чтобы он висел здесь. Точнее, я хочу сказать, что ...что заберу его с собой, когда буду уезжать.

Он лгал, и она это понимала. Решительно расправив плечи, она все так же высокомерно и величественно смотрела на него, как леди, одетая в декольтированное бальное платье. Но миссис Монтфорд носила соответствующее ее положению закрытое до самого горла платье из черного бомбазина; на цепочке, опоясывающей ее изящную талию, висела связка ключей, а неистово яркие волосы были покрыты черным кружевным чепцом.

– Я сейчас же упакую его. – Ее тон был холодным и сдержанным. – Есть еще что-нибудь, милорд?

–Да, есть, – мрачно ответил он. – За много лет в прошлом я привык добираться до этой комнаты, просто проходя по южному крылу и поднимаясь по лестнице западной башни. А сейчас я обнаружил, что моя дорога перегорожена досками и брезентом. Это отвратительная свалка, мадам, и я хочу, чтобы ее расчистили и немедленно убрали.

– Убрали? – Ее тон стал резким, и холодное спокойствие исчезло.

– Мадам, – Уолрейфен почувствовал, как боль ножом вонзилась ему в череп, и сжал пальцами висок, – я не получил удовольствия от пятиминутного путешествия через помещения для слуг, которое я был вынужден совершить, чтобы попасть сюда. Вскоре мы будем принимать съезжающихся сюда гостей, и совсем не время заниматься реконструкцией. И хуже всего, что я не помню, чтобы вы просили у меня на это разрешения.

– Это не реконструкция, а просто раскопки, – огрызнулась она, и в ее глазах снова вспыхнул зеленый огонь ненависти.

– Прошу прощения?

– Западная башня обрушилась. – Ее лицо застыло от гнева.

– То есть?.. – переспросил он, выронив из рук карманные часы, которые, раскачиваясь, повисли на цепочке, прикрепленной к кармашку для часов.

– Западная башня, – повторила она, словно разговаривала со слабоумным. – Она упала. А чего вы ожидали, если ничего с ней не делали?

– Если я ничего не делал? – пролепетал он. – Но вы сказали... Я думал... Вы...

– Я написала вам пять писем, – перебила она, прищурив зеленые глаза до узких щелочек, – а они оказались пустой тратой времени. И теперь проход должен быть загорожен с обеих сторон – не для того, милорд, чтобы создать вам неудобства, а для того, чтобы защитить ваших слуг от падающих камней. Один Бог знает, что еще может обрушиться.

– Мадам, – Уолрейфен не полностью понял ее слова, но он понял, что пришло время поставить миссис Монтфорд на место, – мне не нравится ваш тон. Вы намекаете, что я не забочусь о своих слугах?

– Святые небеса! – С нескрываемым негодованием миссис Монтфорд воздела вверх руки. – Неужели вы ничего не поняли? Люди могут работать поблизости! Там играют дети! Это небезопасно, все еще небезопасно. Так что, вы действительно хотите, чтобы эти перегородки убрали? – Ее последние слова прозвучали подстрекательством.

– Вам следовало еще раз написать мне, однако вы этого не сделали. Почему?

– Дальнейшие обсуждения кажутся спорными, – резко ответила миссис Монтфорд, теперь уже дрожа от сдерживаемого гнева. – Я совершенно определенно информировала вас, что башня ненадежна. Теперь природа распорядилась по-своему, и она рухнула сама по себе. Я велела убрать камни и заложить кирпичами проход.

– Но это никуда не годится, – буркнул Уолрейфен. Боже правый, неужели он собирался настаивать на своем? Неужели Кардоу близок к разрушению? Неожиданно оказалось, что он совсем не хочет этого. – Без этой башни нарушится симметрия замка, и, чтобы попасть из одного конца в другой, придется проходить полмили.

– Значит, вы хотите, чтобы ее восстановили? – Ее брови удивленно взлетели вверх.

– Безусловно.

– Я проинформирую компанию «Симпсон и Верней». – Миссис Монтфорд слегка склонила голову, словно она отпускала его.

Симпсон и Верней? Проклятие, это архитекторы! И только тогда Уолрейфен вспомнил ее отчаянную мольбу в последнем письме: «Прошу Вас, сэр, ответьте, следует ли ее снести или укрепить? Я только хочу, чтобы решение было принято, пока она не обрушилась на одного из садовников...»

Уолрейфену стало немного не по себе. Да, ее высокомерие было невыносимо, но, Боже милостивый, он действительно не обращал на нее внимания. И на этот раз разобраться с возникшими проблемами было не в ее силах – возможно, она была хорошей экономкой, но вряд ли она была каменщиком.

– Миссис Монтфорд?

– Да? – Она резко остановилась, уже взявшись за ручку двери, и обернулась.

– Я надеюсь... Так сказать, я надеюсь, что никто не погиб и не покалечился при этом несчастном случае?

– Никто не погиб. – Она немного странно произнесла это последнее слово.

– Хорошо. Это хорошо.

Ничего не говоря, Обри повернулась, чтобы уйти.

Однако Уолрейфену не хотелось ее отпускать. Он не понимал, что с ним случилось и почему он так груб с этой женщиной. На сегодняшний день ее единственной провинностью были ее письма ему и ее упорные попытки заставить его выполнять свои обязанности в Кардоу и в графстве.

– Миссис Монтфорд! – Он отрывисто кашлянул.

– Да, милорд? – Она снова обернулась.

– Я вас еще не отпускал. – Он постарался говорить более теплым тоном, но ему это не удалось. – Я хочу сообщить вам информацию о гостях, чье прибытие ожидается в ближайшее время.

– Приходский священник и я подготовили список.

Достав из кармана листок бумаги, миссис Монтфорд пересекла комнату и подала его Уолрейфену. Он заметил, что у нее были тонкие изящные руки – очень красивые руки, и сейчас они совсем не дрожали.

Отведя взгляд от ее рук, Уолрейфен посмотрел на бумагу: из Бата тетя Харриет с семьей; двоюродный дедушка со стороны бабушки; две кузины из Уэльса. Он прочел список – чтобы перечислить всех его родственников, не считая тех, что были в Америке, хватило шести строчек.

– Что ж... – он громко прочистил горло, – вполне приемлемо.

– Рада это слышать, – язвительно обронила она.

Чтобы занять руки, Уолрейфен снова открыл карманные часы и невидящим взглядом смотрел на них, размышляя над тем, действительно ли эта женщина – такая хрупкая на вид – была любовницей его дяди. Но какая ему разница? И почему это его волнует?

– Будут ли еще какие-либо пожелания, милорд? – с нетерпением спросила она.

– Да, – почему-то кивнул он, – я хочу сказать вам, что, пока здесь находится леди Делакорт, вы будете получать от нее распоряжения по дому. Вы должны относиться к ней так, как будто она все еще здесь хозяйка. Я не хочу, чтобы мне надоедали распорядком дня, меню, тем, кто где спит, или когда люди приезжают и уезжают. У меня есть более важные дела.

– Да, милорд.

– И разместите леди в ее прежних апартаментах.

– В хозяйских апартаментах? – уточнила миссис Монтфорд.

– Да.

– Багаж уже отнесли наверх. – Она быстро прошла через комнату и потянула шнур звонка.

– Немедленно перенесите его.

– Я как раз звоню Бетси. – Она бросила на Уолрейфена насмешливый взгляд.

– Отлично. – Он махнул рукой, отпуская ее.

– Какие комнаты займете вы? – Позвонив, Обри взглянула ему в лицо.

– Мне все равно, – быстро ответил он. – Любые рядом с Огилви.

– Ваши старые покои в северном крыле?

– Нет, – отрицательно покачал головой Уолрейфен, – я не люблю ту часть дома. А кроме того, там в моей гардеробной дохлые жабы. Возможно, они тоже ждут, чтобы начать преследовать меня, – добавил он едва слышно, и ему показалось, что легкая усмешка тронула губы миссис Монтфорд.

– Тогда китайскую спальню? Она поблизости.

– Отлично.

Как раз в этот момент одна из служанок робко заглянула в комнату.

– Бетси, – миссис Монтфорд повернулась к двери, – попросите лакеев перенести вещи лорда и леди Делакорт в хозяйские апартаменты. А его сиятельство пожелал занять китайскую спальню.

– Да, мадам. – Служанка казалась сбитой с толку, но ничего не сказала.

– А когда закончите, – продолжала миссис Монтфорд, – пойдите в буфетную и приготовьте отвар из лабазника и мяты для его сиятельства. Вы помните, как его делать?

– Да, мадам. – Бетси торопливо ушла.

– Отвар! – воскликнул Уолрейфен. – Помилуй Бог, зачем?

– У вас болит голова. – Со сложенными перед собой руками миссис Монтфорд выглядела раздражающе чопорно. – И мне кажется, вы хромаете на левую ногу.

– Я чувствую себя вполне хорошо, – проворчал Уолрейфен, – и абсолютно уверен, что мой врач не одобрил бы травяных отваров.

– О, в этом я нисколько не сомневаюсь. – В ее последнем слове он снова уловил едва заметный акцент. – Но в лабазнике содержится много салицилата.

Ее самоуверенность взбесила его, ему было неприятно, что она оказалась права в отношении его ноги и головной боли.

– Салицилат, – недовольно пробормотал он. – Никогда о таком не слышал.

– Это вещество, которое снимает воспаление, – пояснила миссис Монтфорд. – Оно очень хорошо помогает при ревматизме.

– О Господи, мадам, у меня нет ревматизма!

– Разумеется, нет, милорд.

Уолрейфен явно почувствовал, что сейчас над ним издеваются, и это ему не понравилось.

– Миссис Монтфорд, – сухо сказал он, – давайте вернемся к текущим делам. – Где положили моего дядю?

– В позолоченной гостиной. Вы хотите, чтобы и его немедленно перенесли?

– Прошу прощения?

– Вы, очевидно, ужасно недовольны расположением всего в этом доме, – спокойно ответила она. – И если вы хотите, чтобы вашего дядю перенесли в другое место, я прослежу и за этим тоже.

– Нет, – ответил Уолрейфен, борясь с внезапно нахлынувшей на него волной горя, – нет. – Он не хотел, чтобы дядю переносили; проклятие, он хотел, чтобы тот был живым – живым и здоровым, чтобы он, ворча и ругаясь, бродил по дому. Но в этом миссис Монтфорд тоже не могла ничем помочь. – Позолоченная гостиная – просторная комната, – с трудом продолжил он. – Много народа приходило выразить свое почтение?

– Половина Сомерсета. Дважды.

«Да, и большинство из любопытства, а не из-за огорчения», – подумал Джайлз. Его экономка была точно такого же мнения, он почувствовал это по легкому скептицизму в ее голосе. И он снова посмотрел на нее, на этот раз откровенно разглядывая ее лицо. Совершенно не представляя себе, что делать с этой женщиной, он, должно быть, слишком надолго погрузился в молчание, потому что миссис Монтфорд тихо кашлянула.

– Есть еще что-либо, милорд?

– Да, миссис Монтфорд, есть. Я забыл спросить – сколько вам лет?

– Сколько лет? – эхом повторила она. – О, мне тридцать, милорд.

Джайлз иронически улыбнулся, уверенный, что сейчас она лжет. Но какое ему до этого дело? Его дело знать, может она выполнять работу или не может.

– Спасибо, миссис Монтфорд, – резко сказал он. – Можете идти.

– Благодарю вас, милорд, – сухо отозвалась она.

– О, миссис Монтфорд!

Обернувшись, она посмотрела на Уолрейфена, но ничего не сказала.

– Я понимаю, что мы все сейчас в большом напряжении, – продолжил он, – поэтому я не стану придавать значения заносчивому тону, которым вы перед этим разговаривали со мной. Но в будущем прошу вас помнить, что, как бы великолепно вы ни выполняли свою работу, я не потерплю дерзости от своих служащих. Ясно?

– Абсолютно ясно, сэр. – Ее лицо снова превратилось в непроницаемую маску.

Внезапно Уолрейфену захотелось остаться одному. Он почувствовал, как на него навалилась тяжесть горя и утраты, а к тому же почти невыносимое чувство долга. А миссис Монтфорд слишком много видела своими сердитыми зелеными глазами. Она была чересчур умна, чересчур прямолинейна – и безумно красива. Она была совсем не такой, как он ожидал, не такой, с которой он мог чувствовать себя свободно. Разумеется, было очень соблазнительно просто рассчитать эту женщину, но Кардоу нуждался в ней, и сейчас ожидался полный дом гостей. Господи, какой тугой петлей оказался семейный долг! Неудивительно, что буйная толпа лондонских радикалов теперь казалась менее устрашающей, чем жизнь в Кардоу. И подумать только, Макс считал его храбрым!

– Спасибо, миссис Монтфорд, – после долгого молчания сказал граф. – Вы свободны. – Уолрейфен заметил, как его секретарь, не открывавший рта в присутствии миссис Монтфорд, проводил ее любопытным взглядом. – Огилви, я хочу не позже чем через час видеть врача своего дяди, – сказал он, подойдя к столу юноши, – а завтра первым же делом встретиться с приходским священником.

– А как насчет местного мирового судьи, сэр?

– Хиггинса? Его тоже запишите на завтра. – Огилви выглядел растерянным, и Уолрейфен уже начал жалеть, что не взял с собой старого Уортуисла, но бедняга был слишком слаб, чтобы много часов просидеть в экипаже, даже имеющем хорошие рессоры. – Огилви, у вас растерянный вид.

Взгляд Огилви некоторое время оставался прикованным к двери, а затем он перевел его на своего хозяина.

– Знаете, эта ваша экономка, – нерешительно заговорил он, – миссис Монтфорд. Как вы думаете, откуда она?

– Полагаю, с севера, – равнодушно ответил Уолрейфен, беря пачку писем, которые Огилви только что вскрыл. – Из Ньюкасла.

– Нет, – нахмурившись, тихо возразил Огилви, – я думаю, это не так.

– Вы ее знаете? – Уолрейфен вопросительно поднял одну бровь.

– Нет, – покачал головой Огилви, – но голос... Нет, не голос. Акцент. Он шотландский. Слабый, но, несомненно, принадлежащий высшему классу. Но все же...

– Хорошо, это не важно, – буркнул Уолрейфен, для которого все, что находилось севернее Уайтхолла, было таким же далеким, как обратная сторона Луны, и стал перебирать стопку корреспонденции. – Скажите мне, Огилви, как эти письма с соболезнованиями прибыли так быстро? Просто поразительно, не правда ли?

– Конечно, милорд, – согласился молодой человек. – Совершенно поразительно.




Выйдя из кабинета лорда Уолрейфена, Обри постаралась тихо закрыть дверь. Она всегда напоминала слугам, что они должны все замечать, но сами оставаться невидимыми. Им платили не за то, чтобы они проявляли чувства. Так почему, как слепая поднимаясь по лестнице, она ощущала, что сердце колотится у нее в горле?

Потому, что сейчас она сама чуть не разрушила собственную жизнь. Она не смогла удержать рот закрытым, и это было недопустимо. Теперь ей пришлось весьма надолго задержаться снаружи кабинета, чтобы взять себя в руки – настолько, чтобы ненароком подслушать наивно высказанное наблюдение мистера Огилви: «Акцент. Он шотландский. Слабый, но, несомненно, принадлежащий высшему классу...»

Обри не стала дожидаться, чтобы услышать ответ графа. Ее натянутые нервы не выдержали, гнев превратился в панику, и она не раздумывая бросилась в пустой коридор. Ее все больше охватывало чувство безнадежности – такие знакомые ей чувства беспомощности и страха. Ей хотелось убежать, исчезнуть, но, внезапно резко остановившись, она лихорадочно нащупала ключи на талии. «Никто не должен видеть меня такой растерянной, – сказала она себе. – Никто».

Ей кое-как удалось отпереть дверь в пустую спальню, и она влетела в комнату, словно по пятам за ней гнался сам сатана. Крепко закрыв дверь, Обри прислонилась к ней спиной и прижала ладони к твердому дубовому дереву, как будто оно могло разлететься в щепы позади нее. Боже милостивый, как она могла допустить, чтобы все вот так вышло у нее из-под контроля? Как она могла позволить своему характеру завести ее так далеко?

Майор был мертв! И теперь граф, приехав сюда, смотрит на нее своими холодными как лед глазами и презрительно усмехается. Но ее волновало вовсе не его презрение. Ее беспокоили вопросы, подозрения и люди – незнакомые люди, которые будут повсюду. Кто-нибудь из них может узнать ее или Айана...

Ох, зачем она стала спорить с лордом Уолрейфеном, ведь от нее зависела судьба Айана! Ей просто повезло, что граф сразу же не рассчитал ее. Схватив с кровати подушку, Обри прижала ее ко рту, чтобы заглушить рыдания, сотрясавшие ее тело. «О Боже... О Боже! Нужно успокоиться, – говорила она себе. – Нужно держаться ради ребенка, не терять голову, не потерять работу и не раскрывать рта». Короче говоря, она должна исполнять все, что ни пожелает надменный граф Уолрейфен – даже если это убьет ее, – потому что теперь все изменилось.

Майор был мертв, и Кардоу перестал быть ее убежищем.




Глава 4

Комната с видом


Джайлз был рад видеть джентльмена, ближе к вечеру того же дня вошедшего в его кабинет, хотя тот был мало похож на кругленького мальчика с взъерошенными волосами, с которым они вместе играли в детстве. У ставшего теперь худым и угловатым Джеффри Креншоу рубашка была заправлена кое-как, а на обшлаге расстегнутого пальто красовалось темное пятно крови. В руке он нес кожаную сумку, а на своих плечах – вселенское бремя, если судить по выражению его лица.

– Прости, что так поздно, – сказал доктор, протягивая свободную руку. – Приятно снова видеть тебя дома, Уолрейфен.

– Я не вовремя отвлек тебя? – Джайлз жестом руки указал Креншоу на кресло.

– Джек Бартл неосторожно обращался с острой косой и злоупотреблял пивом, – усмехнулся Креншоу. – Но в твоей записке было сказано, что дело срочное, поэтому я наложил ему швы и пришел прямо сюда. Я очень сожалею, Уолрейфен, о том, что случилось с твоим дядей. Это трагедия. После похорон матери ты провел здесь не больше двух недель и вот теперь вернулся на похороны дяди. Мне очень жаль, что именно смерть привела тебя домой.

– Это не дом, Креншоу, – тихо сказал Джайлз, пройдясь к окну и обратно, – но я приехал, потому что должен был приехать. Я выполняю свой долг.

На мгновение Креншоу стало не по себе, и он, немного помолчав, сказал:

– Мы с тобой старые друзья, Уолрейфен, и в детстве чудесно проводили здесь время. Я знаю, твоей маме здесь не нравилось, но разве на самом деле было так плохо?

– Взгляни на это место, Креншоу, – отрывисто сказал граф, выразительно подняв руки. – Оно совершенно не для нее. Она была молодой и красивой, полной жизни. А этот угрюмый старинный замок, море, туман, полная изоляция... Господи, все это высосало из нее жизнь.

– У нее был ты, – возразил Креншоу. – Ты был ее жизнью.

– Да, а мой отец упорно хотел отнять у нее и это, разве не так?

– Многих мальчиков отправляют в школы, Джайлз, – мягко сказал доктор. – Это не должно было стать для нее концом света.

– Мы не можем разобраться в той трагедии, Креншоу. – Джайлз вернулся к окну и смотрел в темноту. – Давай займемся этой, за которую у нас есть надежда отомстить.

– Да, конечно, – согласился он. – Скажи, чем я могу помочь?

Джайлз хотел услышать, что его старый друг думает о смерти Элиаса. Креншоу был хорошим доктором, каким до него был и его отец, и Джайлз любил его и доверял ему.

За рюмкой бренди Креншоу объяснил, как в день смерти Элиаса он оказался в замке.

Это был день открытия осенней ярмарки, и один из слегка подвыпивших лакеев Кардоу бежал по деревне и во всю силу легких орал, что майора убили. Тогда, схватив свою сумку, Креншоу бросился наверх по холму в замок, но оказалось, что надежды нет, а вскоре прибыли констебль и местный мировой судья. Окно библиотеки было открыто, что неудивительно, потому что день был теплым, но никаких признаков насильственного вторжения в замке не обнаружили.

– Креншоу, кто на самом деле нашел моего дядю? – спросил Джайлз, стараясь все осмыслить.

– Думаю, миссис Монтфорд, – после небольшой паузы ответил доктор.

– Она слышала выстрел?

– Полагаю, она приняла его за хлопушку в деревне. – Креншоу смотрел в рюмку с бренди. – Она обнаружила, что майор мертв, когда принесла ему поднос с чаем.

– Боже милостивый!

– Но дело не в этом, Уолрейфен, – резко сказал Креншоу, наклонившись вперед. – Ему выстрелили в грудь. Он не защищался.

– В грудь? – Джайлз поставил рюмку и постарался перевести дыхание. – Джефф, ты не думаешь... Я хочу сказать, он действительно не...

– Даже шепотом не произноси такого, – покачал головой Креншоу. – Ты слишком хорошо знаешь, к чему приводят такие разговоры. Кроме того, оружие не найдено.

– А каково было его здоровье? – Запустив руку в волосы, Джайлз размышлял над словами друга. – Может быть, он был в отчаянии?

– Его здоровье было крайне плохим, – откровенно сказал Креншоу. – У него увеличилась печень и пожелтела кожа. Он чахнул, однако отказывался лечиться. Но солдаты, тем более такие храбрые, как Лоример, себя не убивают. Это считается позором.

– Да, конечно. Я совсем не подумал об этом, – признался Джайлз.

– Ладно, не будем об этом, – посоветовал Креншоу, неловко, со стуком, поставив рюмку. – Ты хочешь, чтобы король заботился обо всех своих подданных?

– У него не было ничего, кроме репутации героя, – печально улыбнулся граф.

– А разве это не самое ценное на свете? – Креншоу выразительно развел руками. – Безусловно, он не заслужил, чтобы его темной ночью закопали в могилу, не произнеся над ним христианской молитвы. Это дикая, отсталая деревня, Джайлз. Еще десять лет назад мы хоронили самоубийц на перекрестке дорог, протыкая их сердца кольями. Пусть церковь обеспечит майору достойное погребение, а об остальном предоставь беспокоиться полиции.

– Ты уверен, что это убийство? – вздохнул Джайлз.

– А что же еще, если оружия нет, а дом пустой? Кто-то просто воспользовался ярмарочным праздником – возможно, цыгане – и решил легко поживиться. Они, должно быть, даже не знали об Элиасе.

– Дом был пустой? – Джайлз в упор посмотрел на доктора.

– Миссис Монтфорд дала всем выходной ради ярмарки, – после минутного колебания ответил Креншоу.

– Странно, – заметил Джайлз. – Насколько хорошо ты ее знаешь?

– Могу сказать, так же, как любого другого, – опять немного помолчав, сказал доктор. – Она немного... надменная. Возможно, неуступчивая. Но очень опытная. Достаточно только взглянуть на дом, чтобы это понять. Да, до ее приезда это место было сви... – Креншоу слегка побледнел.

– Свинарником, – сухо закончил за него Уолрейфен. – Да, я знаю. Миссис Монтфорд регулярно писала мне и жаловалась на это. Она совершила здесь потрясающие преобразования. Теперь здесь чувствуется даже какая-то теплота, – после паузы признал он.

– Издавна Кардоу был одним из самых внушительных английских имений, – натянуто улыбнулся доктор. – И наконец он опять так выглядит. Ни у кого не вызывает сомнения, чья это заслуга.

– Скажи мне, Креншоу, что известно об этой женщине? – Граф задумчиво отхлебнул бренди. – Она... вернее, была ли она... хм, любовницей моего дяди?

– Определенно могу сказать, что это не мое дело. – Все краски исчезли с лица Креншоу.

– Да-да, но что говорят? – нетерпеливо спросил Джайлз. – Как ты сказала, деревушка здесь маленькая.

– Верно, – согласился доктор, сосредоточенно глядя в свою рюмку. – Именно поэтому нельзя верить и половине того, что слышишь. Поначалу да, были разговоры, что у нее связь со старым чертом – прости меня, Уолрейфен, – и мне казалось, что майор питает к ней нежные чувства, потому что он мирился с ее вмешательством в его жизнь. Но окончательно убедило в этом всех в деревне то, что вскоре после ее приезда майор прекратил... хм... свои похождения.

– Ты хочешь сказать, водить проституток? – вставил Уолрейфен.

– Да, водить проституток, – грустно улыбнулся доктор. – И он больше оставался дома. Но я полагаю, причиной этого были его возраст и пьянство, воздействовавшие на его... э-э... силу, если ты меня понимаешь.

– Боюсь, понимаю, – криво усмехнулся Уолрейфен. – Скажи, Креншоу, что думает мировой судья?

– Кто, старый Хиггинс? – У доктора вытянулось лицо. – Он, само собой, подозревает миссис Монтфорд. По его мнению, она что-то скрывает, а всегда проще всего свалить все на чужака, не так ли? Она держится обособленно и редко ходит куда-нибудь дальше деревни, если только не понадобится кому-то из арендаторов. По теории Хиггинса, между ней и майором, возможно, произошла одна из их всем известных стычек, которая на этот раз вышла из-под контроля. Но он ошибается, Уолрейфен. Обри Монтфорд не убивала твоего дядю.

Горячность доктора удивила Джайлза, однако ему хотелось с ним согласиться. Женщина, с которой он только что познакомился, не казалась способной совершить такое преступление. О, он не сомневался, что миссис Монтфорд была способна на убийство, но это было бы хорошо спланированное убийство, а не порыв бесконтрольной ярости, после которого на ковре остались пятна крови, а в доме беспорядок.

– Ты говоришь так, словно сражен моей экономкой, старина, – заметил Уолрейфен.

– Ах, возможно, и есть немного, – признался Креншоу, улыбнувшись мальчишеской улыбкой. – Знакомство с ней принесло мне много хорошего. Но согласись, Уолрейфен, она редкая красавица и к тому же обладает определенным обаянием, если мужчина не боится сильных, самостоятельных женщин.

– Я не заметил, – солгал Джайлз, потому что на самом деле у него были смешанные чувства к миссис Монтфорд.

Она его раздражала, ему не нравился ее острый язычок и надменный, презрительный вид, который она напускала на себя, но от него не ускользнули искорки юмора, сверкнувшие у нее в глазах, когда он упомянул о дохлых жабах, и это почему-то смягчило его гнев, если не голос.

И Креншоу был прав – она обладала редкой красотой. Но это лицо с тонкими чертами, имевшее форму сердца, и светящиеся зеленые глаза выглядели чересчур уж смышлеными. А ее густые волосы, рыжие волосы, которые каким-то образом ухитрились выбиться из-под покрывавшего их чепца, как будто старались выставить себя напоказ! Да, ее внешность вызвала у Джайлза удивление, ведь его дядя предпочитал чувственных женщин.

– Обри, – протянул Уолрейфен. – Это ее имя? Как странно, что я не знаю такого. У Хиггинса есть какие-нибудь достоверные улики против нее?

– Ее одежда была перепачкана кровью, – снова пожав плечами, сообщил доктор. – Как следует из ее заявления, она была одна в доме. И, по словам Хиггинса, она сохраняла спокойствие, разговаривая с ним. Но миссис Монтфорд вряд ли можно отнести к истерическому типу людей.

«Да, это абсолютная правда», – согласился про себя Джайлз. Сегодня днем она столкнулась с ним один на один и не отступила, не проронила ни слезинки, не впала в истерику в отличие от большинства знакомых ему женщин. Его гнев, казалось, не произвел на нее совершенно никакого впечатления, даже тогда, когда он пригрозил рассчитать ее. «Что нужно сделать, чтобы она сбросила с себя эту маску? И была ли это действительно маска?» – задумался он. Возможно, у этой женщины не только спина была из твердой стали, и, возможно, как подозревал Хиггинс, она что-то скрывала.

В этот момент дверь отворилась, и Джайлз увидел Певзнера.

– Прошу прощения, милорд, – сказал дворецкий. – Я не знал, что здесь доктор Креншоу.

– Певзнер, вы чем-то расстроены, – окликнул дворецкого Уолрейфен, когда тот уже наполовину закрыл дверь.

На самом деле губы дворецкого были неодобрительно сжаты, словно он только что нашел на обеденном столе дохлую крысу. Он вошел в комнату и, бросив на Креншоу настороженный взгляд, закрыл дверь.

– С сожалением должен доложить вам, сэр, что исчезли карманные часы вашего дяди.

– Его часы? – нетерпеливо переспросил Джайлз.

– Да, сэр. Они были из чистого золота и отделаны сапфирами, – как бы оправдываясь, сказал дворецкий. – Он очень дорожил ими и всегда держал в шкатулке на туалетном столике. Я собирал его вещи, но часов в его комнатах нигде не нашел. Боюсь, их украли.

– Я сообщу это Хиггинсу. Благодарю вас за старания. – Уолрейфен вздохнул, он знал, что материальные ценности не много значили для Элиаса.

– Если они не найдутся в ближайшее время, – настаивал дворецкий, – я думаю, следует обыскать весь дом.

– Конечно. Организуйте это, Певзнер. – И Джайлз жестом руки отпустил дворецкого.

– Мне тоже пора идти. – Креншоу резко поднялся, когда Певзнер, кивнув им, вышел. – Моя помощь больше не нужна?

– Нет, Креншоу, спасибо тебе. – Встав, Джайлз протянул другу руку, но потом быстро отдернул ее. – Подожди, есть еще кое-что. Огилви сортировал почту, и среди нее оказалось письмо, адресованное тебе. – Подойдя к столу, он стал перебирать стопку конвертов. – Вот. – Джайлз протянул доктору коротенькую записку. – Огилви нашел его на столике у двери в большом зале. В суматохе кто-то, видимо, положил на него пришедшую почту.

– Почерк миссис Монтфорд, – сказал Креншоу, рассматривая сложенную бумагу, и, сломав печать, бегло прочитал послание, а затем передал его Джайлзу.

– Удивительно, – сказал Джайлз, прочитав записку. – Миссис Монтфорд просит вас прийти в замок и осмотреть моего дядю? «Он согласился на это», – пишет она. Трудно поверить этому.

– Зачем бы ей лгать? – вступился за нее Креншоу. – Это было написано утром в день его смерти. Нет сомнения, она была уверена, что на следующий день он будет жив. Нужно быть слишком хитроумным, чтобы заранее спланировать такое.

Но миссис Монтфорд была очень хитроумной, Джайлз лично удостоверился в этом. Но чтобы она была убийцей? Нет.

– Конечно, ты прав, так что, прошу тебя, захвати эту записку с собой перед уходом. Мне хватает и моей собственной корреспонденции.

– Я рад, что ты не утратил своего сарказма, – ухмыльнулся Креншоу, засовывая записку в карман пальто, и, пожав Джайлзу руку, направился к двери.

– Подожди, Креншоу! – остановил его Уолрейфен. – Ты не мог бы остаться к обеду? Родственники из Бата вот-вот приедут, и я, откровенно говоря, чувствую себя подавленным.

– Сабрина, Сара и Сьюзен? – с сочувствием взглянул на друга доктор.

– Мне кажется, Сильвия, Сибилла и Серена. Или Сандра? Я не могу отличить их друг от друга. И конечно, тетя Харриет.

– Извини, старина. – Креншоу кивком указал на испачканный кровью рукав пальто и довольно весело подмигнул. – Сейчас я просто непрезентабелен.

* * *


Хотя ни один из тех, кто видел ее, не догадывался об этом, но к пяти часам Обри совершенно извелась от беспокойства. Мало того, что она умудрилась оскорбить своего работодателя, в первый раз увидев его, так теперь вскоре предстоит первый официальный обед в Кардоу, на котором будет присутствовать почти половина семейства Лоримера.

Обходя один за другим залы для официальных приемов, Обри придирчиво разглядывала полы, обстановку и занавеси. Она часто останавливалась, чтобы расправить складки или переставить цветы. Все должно быть безупречно, изысканно, как было прежде, – эту цель она поставила не только перед штатом слуг, но и перед собой тоже, не желая доставлять графу Уолрейфену удовольствия убедиться, что его экономка оказалась не только дерзкой, но еще и неумелой.

Покончив с осмотром гостиных и холлов, Обри направилась в главный обеденный зал. Служанки должны были последний раз стереть отовсюду пыль перед тем, как лакеи накроют на стол. Однако, приблизившись, она увидела, что двери распахнуты настежь, а изнутри доносятся громкие голоса – чересчур громкие, Остановившись у порога, Обри увидела в конце комнаты Бетси, полирующую и так уже начищенные до блеска фигурные настенные подсвечники. Но Летти и Ида особенно не утруждали себя, а просто стояли у окна; склонив друг к дружке головы и болтая, они выглядывали из-за занавесей в расположенный внизу сад.

– По-моему, она хороша, как всегда, – оценивающе заметила Летти. – Никогда не видела такую копну рыжих волос. А лорд Уолрейфен, ну, он тоже привлекателен, несмотря на темные круги под глазами, правда?

– А Бетси говорит, что его сиятельство велел миссис Монтфорд разместить ее сиятельство в ее прежних апартаментах, – услышала Обри шепот Иды. – Тебе не кажется это странным? Весь багаж пришлось переносить.

– Фу, Ида, – фыркнула Летти, – ты зеленая, как трава. А еще из Лондона!

– А что? – Ида была явно оскорблена.

Обри понимала, что следует вмешаться, но ее ноги словно примерзли к полу.

– Скажем, хозяину лучше всего покрепче запереть на ночь дверь в комнату своей жены, – продолжила Летти, еще немного отодвинув занавеси. – Всем известно, что лорд Уолрейфен по-прежнему страдает по ней. Взгляни туда – какими мечтательными глазами они смотрят друг на друга!

– Ой, перестань! По мне, так у нее вовсе не мечтательные глаза! И потом, разве она недобровольно вышла замуж за старого лорда?

– Ага, конечно, только потому, что старый лорд набросился на мистера Джайлза, – снова хихикнув, возразила Летти. – А женился он просто назло. Отвратительный был тип и всегда щипал и щупал там, где не положено.

– Замолчи, Летти, – шепнула Ида – Ты что, хочешь, чтобы миссис Монтфорд нас поймала?

– Боюсь, уже поздно, – тихо сказала Обри, входя в комнату со сложенными руками. – Ида, Летти, что здесь происходит?

– Ничего, мадам, – ответила Летти, когда девушки испуганно разом повернулись в ее сторону.

– Мне это показалось похожим на сплетни, и самого отвратительного сорта. Если вы здесь закончили, берите свои вещи и возвращайтесь вниз. Можете помочь лакеям полировать ведра для охлаждения вина.

Подхватив свои тряпки, служанки убежали, как пара напуганных кроликов, а Бетси, видимо, закончив протирать подсвечники, подошла к окну. Она поставила на пол ведро, и комнату сразу наполнил острый запах яблочного уксуса.

Выглянув в окно, Обри увидела, что лорд Уолрейфен все еще прогуливается по саду под руку с леди Делакорт. Леди смеялась, запрокинув голову, так что заходящее солнце играло в ее волосах. Уолрейфен, должно быть, о чем-то договаривался с ней. Он остановился, сорвал веточку с ближайшего куста и заложил ее за ухо Сесилии, при этом с необыкновенной нежностью слегка коснувшись ее щеки. Они были прекрасной парой, такой прекрасной, что можно было принять их за жениха и невесту.

– Девушки сплетничают, Бетси, – недовольно сказала Обри, поглощенная сценой в саду. – Они говорили... возмутительные вещи. О его сиятельстве и леди Делакорт.

– Что ж, – спокойно сказала стоявшая рядом с ней Бетси, тоже взглянув в окно, – полагаю, в этом большая доля правды, мадам. О, совершенно верно, Летти должна держать рот на замке, но она ничуть не лжет.

– Ох, я не знача, – тихо промолвила Обри и, непонятно почему смутившись, плотно задернула занавеси.




В этот вечер незадолго до обеда в Кардоу действительно нагрянули родственники Джайлза из Бата, и обед превратился в затяжной, напряженный ритуал, наполненный бесконечным количеством прощупывающих вопросов, на которые у Джайлза не было желания отвечать. Тетя Харриет и ее незамужние дочери были ужасными сплетницами, а ее муж Майлз казался тихой мышью среди людей. Но спасибо Сесилии, которая пустой болтовней с изяществом отражала большинство надоедливых вопросов, и ее мужу, который без зазрения совести флиртовал с его тетей и кузинами, пока точно по расписанию не были поданы все семь блюд.

Такое обслуживание явилось для Джайлза еще одним сюрпризом. Он ожидал самого худшего, полагая, что слуги не привыкли заботиться ни о ком, за исключением дяди Элиаса, у которого, разумеется, не было никаких запросов. Как было известно Джайлзу, большая часть штата его слуг никогда в жизни не прислуживала за столом, однако ни к одной мелочи, начиная от великолепно отглаженной скатерти и кончая послеобеденным портвейном, нельзя было придраться. И он отлично понимал, что это заслуга не бедняги Певзнера. «Миссис Монтфорд, должно быть, настоящий тиран», – пришел к заключению Уолрейфен.

Слава Богу, обед закончился, и Джайлз получил возможность уйти в китайскую спальню, чтобы погрузиться в беспокойный сон. Проснувшись на рассвете, он накинул халат и нетерпеливо позвонил, чтобы ему принесли кофе. Всю ночь его дожидался посыльный из Уайтхолла, и Огилви, несомненно, уже приготовил ему на просмотр груду рабочих бумаг. А потом на девять часов у него назначена встреча с мировым судьей. Хотя твердое намерение Уолрейфена разыскать убийцу дяди не поколебалось, он боялся иметь дело с бюрократической машиной, и ему не хотелось думать, что подозревают кого-то из его прислуги, даже если это была миссис Монтфорд – особенно если это была миссис Монтфорд.

При мысли об этом он беспокойно подошел к окну и отдернул тяжелую бархатную штору с гораздо большей силой, чем того требовало такое действие. Он хотел посмотреть, поднялся ли туман, но не успели кольца шторы, позванивая, остановиться, как он, не в силах поверить своим глазам, во весь голос позвал камердинера. Наспех одетый Бидуэлл стрелой влетел в комнату, прогоняя с лица сон.

– Миссис Монтфорд. Немедленно, – задыхаясь, прохрипел Джайлз всего три слова.

– Но, милорд, – возразил камердинер, – вы не одеты для приема!

– Она, черт побери, экономка, а не английская королева, Бидуэлл, – обернулся к нему Джайлз. – Идите вниз и приведите ее. Немедленно.

Не прошло и двух минут, как миссис Монтфорд стояла рядом с графом у окна. Было заметно, что она запыхалась, и это непонятно почему доставило Джайлзу удовольствие.

– Миссис Монтфорд, если вы смотрите прямо вниз с этой скалы, что вы видите, если не считать этого проклятого бесконечного тумана? – очень спокойно спросил он, плавным движением подняв руку и указывая сквозь стекло. – Или, пожалуй, лучше сказать, чего вы не видите?

– Я... – начала миссис Монтфорд, наморщив лоб. – Ну, я ничего не вижу... то есть, милорд, я не совсем понимаю...

– Море, море! – опустив руку, взревел Уолрейфен. – Что стало с морем? Несомненно, мадам, несомненно, океан не высох за то время, что я был в Лондоне? Несомненно, вы не упаковали Бристольский залив и не отправили его в... не знаю куда. Может быть, в Малую Азию или в какое-нибудь еще Богом забытое место? Я хочу сказать, миссис Монтфорд – и поправьте меня, если я ошибаюсь, – что из этого замка открывался прекрасный вид на морской берег, не так ли?

Миссис Монтфорд открыла было рот, но затем снова закрыла его.

– Неужели, милорд, – наконец заговорила она, сверкнув зелеными глазами, – вся эта трагедия из-за кусочка морского побережья? Бог знает...

– О, я абсолютно уверен, что Бог не имеет к этому никакого отношения! – перебил ее Джайлз, глядя на ровные плодородные поля, едва видимые сквозь мглу. – Что это значит, мадам? Это невероятно! Непостижимо! Что бы вы ни сделали, немедленно переделайте! Мне нужен мой вид. Это понятно? – Он был уверен, что миссис Монтфорд стала выше на добрых три дюйма.

– Абсолютно понятно, – резко ответила она. – Но лучше я сначала скажу мистеру Бартлу и его восьми детям, чтобы они упаковали вещи, пока их новый дом не поплыл. В таких обстоятельствах это будет только начало.

– Джек Бартл? – Джайлз замер, не успев полностью набрать воздуха для своей следующей тирады. – А какое отношение он может иметь ко всему этому?

– Его ферма была одной из тех, которые мы прошлой весной расширили с помощью мелиоративных работ, – сухо пояснила миссис Монтфорд, тыча пальцем в сторону окна. – Возможно, милорд, вы не полностью вникли в смысл и масштаб дренажного проекта, когда я в письме объясняла его?

– Подождите, я... – Джайлз вскинул руку, но миссис Монтфорд не стала ждать.

– Или, возможно, это было еще одно мое письмо из тех, чтением которых вы решили не утруждать себя? Но это не имеет значения. Если вы хотите, чтобы все стало как прежде, и не заботитесь о том, что, по меньшей мере, три ваших арендатора останутся без жилья и без работы – вместе со своими женами и детьми, – тогда, пожалуйста, я найду способ это сделать. Помимо всего прочего, милорд, я здесь для того, чтобы выполнять любые ваши капризы.

– Мадам, – взорвался Джайлз, не в силах больше терпеть этого, – у меня нет капризов!

– А какое слово вы предпочитаете? – Женщина приняла дерзкую позу, упершись руками в бедра.

– Можете называть это как хотите, – проворчал он, – но никогда не забывайте, миссис Монтфорд, что вам платят за то, чтобы вы выполняли мои распоряжения.

– Милорд, я с превеликой радостью это делаю в те редкие моменты, когда действительно могу догадаться, каких именно действий вы от меня ждете, – огрызнулась миссис Монтфорд, насмешливо округлив зеленые глаза. – А кроме того, я думала, что вам понравился проект осушения. Во всяком случае, вы ничего не возразили.

Проклятие, он не мог вспомнить, чтобы читал подобное предложение. Но, безусловно, он имел привычку лишь просматривать ее письма, прочитывая только остроумные сообщения и пропуская все, что наводило скуку или заставляло серьезно задумываться о Кардоу. Проект осушения попадал в обе эти категории.

– Я считала вас величайшим политическим поборником защиты простых людей, милорд, – с некоторой горечью сказала миссис Монтфорд, продолжая указывать пальцем в окно. – Вы имеете представление о том, сколько жителей не только имения, но еще и деревни обрабатывают эти новые поля? Неужели ваш прекрасный вид стоит их заработков?

В этот момент прибыло благословенное спасение в виде подноса с кофе, и Джайлз, налив себе чашечку, с жадностью отхлебнул еще дымящуюся жидкость, которая обожгла ему пищевод. «Ах, черт с ним, с этим проклятым видом! Дело совсем не в нем», – решил Уолрейфен. Дело было в том, что теперь он чувствовал себя чужим на этой земле, в этом доме, и изменения раздражали его гораздо больше, чем он когда-нибудь мог себе представить. И еще эти дерзкие заявления его экономки! О Господи, он не мог разобраться, то ли ему убить эту женщину, то ли поцеловать ее, но и то и другое заставило бы ее замолчать.

Что? О нет! Нет, нет, нет. Экономкам платят за то, чтобы они следили за хозяйством, любовницам платят за... ну, в общем, за то, чтобы они делали то, что делают. Только дурак может смешивать одно с другим, а кроме того, миссис Монтфорд была просто настоящей мегерой.

– Осушение? – наконец пробормотал Уолрейфен, стряхнув с себя минутное безумие и отхлебнув еще кофе. – Во всяком случае, чья это была идея – осушение, я имею в виду? Я, очевидно, не понимаю, что происходит в настоящее время. Кто здесь старший, миссис Монтфорд? Кто принял эти грандиозные решения и одобрил великие планы? Кто управляет этим чертовым имением? Вы можете мне это сказать? Можете? – К удивлению Джайлза, Обри растерялась.

– Ну... полагаю, ваш дядя, – запинаясь, пробормотала она. – А я... помогала. Любой может подтвердить.

– Да, и любой может подтвердить, что поросята прыгают через луну, – буркнул Джайлз, со стуком поставив кофейную чашку, и пристально посмотрел на нее. – Только не я, миссис Монтфорд, ясно?

На мгновение в комнате воцарилась тишина.

– Отлично! – наконец прошипела она. – Это была моя идея. Моя. Но, честно говоря, милорд, деньги не растут на деревьях! Имение должно приносить прибыль, потому что, когда все идет как надо, это просто бизнес, не так ли? Нам нужно поддерживать строения и платить заработную плату. Ферму при имении нужно постоянно обновлять. Чтобы содержать этот замок, нужно целое состояние. Пахотная земля – это наш единственный доход, и те поля внизу могут приносить золото. Откуда еще взять такие деньги, если ваше имение не дает прибыли? У вас есть бездонный колодец денег? Есть? Я зря трачу свое время? Пожалуйста, скажите это сейчас, тогда я вернусь в свою гостиную и... буду гладить наволочки до второго пришествия!

Гладить наволочки? Ей-богу, ему наконец-то удалось вывести ее из себя. Миссис Монтфорд покраснела, ее глаза вспыхнули огнем, и от этого она стала еще красивее, но об этом Джайлзу лучше было не думать.

– Но какое это имеет значение? – проворчал он, наливая себе еще чашку кофе. – Полагаю, у меня есть почти бездонный колодец денег. Я просто никогда не задумывался об этом, вот и все.

– Не тратишь – и не хочется, – поддела она.

– О, да вы настоящий оракул, миссис Монтфорд! Нужно постараться вспомнить это, когда в следующий раз я буду проматывать свою жизнь и состояние в каком-нибудь дешевом игорном притоне.

– Прошу прощения, милорд, – широко раскрыв глаза, глухо произнесла она, и вся краска мгновенно сбежала с ее лица. – Как бы... неадекватно вы себя ни вели, никто не имеет права обвинять вас в распутстве.

Неадекватно? Едва не рассмеявшись вслух, Джайлз наслаждался замешательством миссис Монтфорд.

– Ладно, а что стало со старым Эрстуайлдером? – в конце концов, спросил он, стараясь, чтобы его губы не скривились в усмешке. – Он все еще управляющий имением? Почему он не написал мне об этих проектах осушения? – Уолрейфен почти явственно услышал, как что-то щелкнуло внутри у миссис Монтфорд.

– О, не могу этому поверить! – Она прижала руку ко лбу. – Эрстуайлдер вместе с женой хозяина гостиницы умер за месяц до того, как я приехала сюда. Но вы так и не заменили его!

Ну и ну, этот маленький скандал совершенно исчез из его памяти, и Джайлз задумался, многое ли еще он забыл. Но какое это имело значение? Миссис Монтфорд знала все. Конечно, разве он инстинктивно не послал за ней в тот самый момент, когда обнаружил, что вид из окна изменился? Что ж, ему действительно никогда не приходило в голову пойти проведать Эрстуайлдера, или Певзнера, или кого-либо другого из штата слуг. Миссис Монтфорд была здесь главной, и все это понимали. Его благотворное невмешательство создало чудовище в образе хрупкой, рыжеволосой, с хитрыми глазами экономки-управляющей в одном лице, и он ничего не сделал, чтобы поставить ее на место.

Джайлз не знал, смеяться ему или ругаться. Он начинал чувствовать себя втянутым в какую-то скверную французскую комедию – одну из придуманных им самим. Однако его экономка, видимо, была втянута во что-то гораздо более плохое и, несомненно, сожалела, что снова дала волю своему острому язычку.

– Миссис Монтфорд, – немного язвительно заметил он, – у вас такой вид, что вам самой нужна настойка бузины.

– Лабазника, – шепотом поправила она, и ее рука соскользнула со лба на глаза. – Настойка лабазника.

– Пусть так, все равно. – Он великодушно указал рукой на поднос. – Послушайте, выпейте чашечку кофе. Иногда он помогает от головной боли. Я это знаю.

Появившийся в это время Бидуэлл нашел где-то еще одну чашку и налил кофе. Камердинер усадил миссис Монтфорд в кресло, а Джайлз подал ей чашку, и, принимая ее, Обри коснулась теплыми пальцами его руки. На секунду их взгляды встретились, и между ними пробежала искра неожиданных эмоций, что-то первобытное или сверхъестественное, не из материального мира и почти... Но что? Джайлз не мог ответить, однако почувствовал, как сердце подпрыгнуло у него в груди.

На мгновение смутившись, он испугался, что Обри это заметила. Они были совсем близко, он видел, как под нежной кожей на ее шее слабо бьется пульс, видел золотистые искорки в ее зеленых глазах и ощущал исходивший от нее сладостно знакомый аромат. Джайлз отдернул руку, с трудом сглотнул и не сразу решился снова взглянуть на нее.

Но миссис Монтфорд, очевидно, абсолютно ничего не почувствовала. Отказываясь снова встретиться с ним взглядом, она осторожно пила кофе, как будто боялась, что ее могут попытаться отравить. Бидуэлл снова ушел в гардеробную, и они остались одни. Это казалось странным и в то же время совершенно естественным вопреки тому, что на короткий миг эта женщина пробудила в Уолрейфене какое-то непонятное чувство, несмотря на то, что он был в халате, с заросшим щетиной лицом и его постель еще не убрали.

Но еще удивительнее было то, что ему не хотелось отсылать ее, хотя они познакомились только накануне. Однако вряд ли можно сказать, что они не были знакомы, ведь несколько лет они переписывались, и непонятно, необъяснимо, почему ее письма доставляли ему удовольствие, во всяком случае, некоторые отрывки из них.

– Знаете, миссис Монтфорд, – заговорил Джайлз, когда она отставила в сторону чашку, – очевидно, я немного запутался в здешних делах, и пришло время во всем разобраться. Думаю, лучше всего начать с просмотра конторских книг – счетов, касающихся дома, и бухгалтерских книг по имению. Почему-то мне кажется, что и то и другое у вас в гостиной. Пятница вас устроит?

– Моя отчетность в полном порядке, милорд, – наконец произнесла миссис Монтфорд, сначала беззвучно открыв и закрыв рот.

Уолрейфен обратил внимание, что она нервничает, и снова спросил себя, не скрывает ли она что-то от него – возможно, что-то, связанное со смертью его дяди?

– Я вовсе не имел в виду, что там есть какие-то ошибки, миссис Монтфорд, – смягчив тон, успокоил ее Джайлз. – Я просто хочу познакомиться с записями, чтобы узнать, каковы наши дела. Так в пятницу, скажем, в два часа – это не нарушит вашего расписания?

– Конечно, я в вашем распоряжении, – ответила миссис Монтфорд и, встав с кресла, направилась к двери. Ненадолго комната наполнилась тишиной, а потом, медленно повернувшись и взглянув на него, миссис Монтфорд нарушила ее: – Милорд, могу я спросить?.. Вы действительно и впредь намерены оставить меня здесь? – Чувствовалось, что в душе у нее что-то надломилось, лишив ее сил.

– Оставить вас?

– Да, – она застыла и побледнела, – я имею в виду, теперь, когда... все изменилось.

– Вы хотите сказать, теперь, когда мой дядя умер? – сразу насторожился Джайлз.

– Я... Да, полагаю, так.

Что же все-таки она имела в виду? «Теперь, когда меня подозревают в убийстве? Теперь, когда мой покровитель мертв?» Но Креншоу не верил в эти сплетни и был уверен, что она не убийца. Однако разве не мог он оказаться дважды обманутым?

– Почему бы мне не оставить вас, миссис Монтфорд? – уклонился от прямого ответа Джайлз.

– Я подумала, – опустив ресницы, она уставилась в пол, – вы могли бы просто... О, я не знаю, может быть, просто запереть замок?

И тогда, посмотрев ей в глаза, он увидел в них невысказанную тревогу и немую мольбу крошечного робкого зверушки, чью нору разворотили плугом. О, просьба оскорбляла ее гордость, но Обри Монтфорд пошла на это или была как никогда близка к этому, подозревал Уолрейфен.

Что ж, ему хотелось увидеть, как ее защитная оболочка разлетится вдребезги. Сейчас она уже дала трещину, но почему это не принесло ему удовлетворения? Он на минуту подумал о своей власти над ней: он давал ей средства к существованию – деньги, кров над головой, пищу. Боже, сознание этого тем не менее не доставило ему радости. А как она должна себя чувствовать, понимая, что обязана ему?

– О том, чтобы запереть дом, не может быть и речи, – кашлянув, сказал граф и, подойдя к ней, остановился немного ближе, чем следовало бы. – Существует какая-то причина, по которой вы не можете выполнять все мои требования или, во всяком случае, должным образом удовлетворять меня? – Джайлз заставил миссис Монтфорд выдержать его взгляд, и она на мгновение растерялась.

– Нет, милорд, я постараюсь делать все, о чем вы меня попросите.

«Хороший ответ, – решил Джайлз. – Один из тех, что вызывают необыкновенно яркие картины определенного свойства».

– Тогда у меня нет причины разрывать с вами соглашение, так?

– Благодарю вас, милорд. – Быстро моргнув, Обри слегка присела в реверансе, и в первый раз он увидел у нее в глазах напряженность, возможно, даже легкий страх.

– Спасибо, миссис Монтфорд. Вы можете идти.

– Милорд, – уже взявшись за ручку двери, она снова задержалась, – знаете, вы все-таки сможете его увидеть.

– Прошу прощения?

– Море, – тихо ответила она, взглянув через плечо на Уолрейфена. – Вы сможете увидеть его, когда туман поднимется. Это правда. Оно только немного дальше, вот и все. – И, открыв дверь, она вышла, слегка зашуршав черными юбками и оставив в комнате странную пустоту.




Глава 5,

в которой тетя Харриет ворошит осиное гнездо


– Мне бы этого не хотелось, – позже в то же утро говорил граф мировому судье. – Я не хотел бы, чтобы обвиняли кого-нибудь из моих служащих, мистер Хиггинс.

У себя в кабинете Джайлз специально посадил Хиггинса на противоположном конце стола. Он совершенно не понимал, почему так агрессивно защищает интересы миссис Монтфорд, ведь он едва знал эту женщину.

– Умер ваш дядя, милорд, – сказал Хиггинс, подавшись вперед в кресле. – И я никого не обвиняю, а просто задаю вопросы о вашей экономке.

– Я полностью отдаю себе отчет в том, что мой дядя мертв, – холодно отозвался Джайлз, глядя через стол на судью. – И я хочу, чтобы его убийца предстал перед судом. А это, сэр, ваша работа. Но мне кажется, вы подозреваете миссис Монтфорд, так что примите мои заверения в том, что она невиновна.

– Милорд, – вставил Хиггинс, печально разведя руками, – все знают, что у них были жестокие стычки. Вечером накануне его смерти их крики были слышны по всему замку. Ваш дворецкий даже говорит, что был разбит фарфоровый поднос.

– Думаю, вы поняли мою точку зрения, мистер Хиггинс, – спокойно сказал Джайлз, откинувшись в кресле и пристально глядя на мирового судью. – Миссис Монтфорд и мой дядя ссорились почти каждую неделю. В своих письмах ко мне она часто жаловалась на его нездоровье и дурные привычки. Он чересчур много пил и не питался как следует, а это, да, создавало проблемы. Но мне кажется, что эта женщина пыталась сохранить ему жизнь, а не застрелить.

– Полагаю, можно посмотреть на это и с такой точки зрения, – нехотя согласился Хиггинс.

– Именно так это вижу я. Поэтому ищите где-нибудь в другом месте, старайтесь, копайте глубже, молитесь, чтобы мы преуспели в расследовании.

– Тогда я снова опрошу всех слуг, чтобы узнать, что они могли видеть, наведу справки в деревне, не было ли поблизости чужаков. – Хиггинс выглядел глубоко расстроенным. – Но говорю вам, милорд, там никого не было.

– Доктор Креншоу упоминал цыган.

– В этой части Сомерсета цыган не было с прошлого Михайлова дня, милорд, – грустно возразил Хиггинс. – А кроме того, цыгане не убивают людей. Они, как говорят, воруют, мошенничают и крадут. Это, возможно, правда, а возможно, и нет. Но они, безусловно, не бродят по стране, совершая убийства.

– А что, если убийцы хотели просто... просто что-то украсть, а на дядю Элиаса наткнулись по чистой случайности? – Джайлз хватался за соломинку и понимал это, но ему невыносимо было думать, что Элиаса убил кто-то, кого он знал.

– Тогда как они проникли внутрь? – пожал плечами Хиггинс. – И откуда взяли оружие?

– У дяди всегда был пистолет, – вдруг вспомнил Уолрейфен. – Когда я был мальчишкой, он держал его запертым в своем столе в библиотеке и иногда доставал и чистил. – Наконец-то Джайлзу удалось заинтересовать мирового судью.

– Он до сих пор там? – спросил Хиггинс.

Джайлз не знал. Как не знал многое из того, что должен был знать.

– Можно посмотреть, – предложил он, вставая из-за стола.

Библиотека находилась в противоположном конце западного крыла, и после нескольких минут быстрой ходьбы Джайлз, неотступно сопровождаемый мировым судьей, подошел к двери и в нерешительности остановился. Ему не хотелось входить в эту комнату, его пугала мысль, что сейчас он увидит то место, где его дядя испустил последний вздох.

Но конечно, комната была безукоризненно чистой, и он не сомневался, что об этом позаботилась миссис Монтфорд. Не хватало только турецкого ковра, который много десятков лет лежал на полу, а все остальное оставалось на своих местах. Стол, как всегда, стоял у окна напротив двери, и Джайлз, пройдя прямо к нему, потянул правый верхний ящик. Тот легко выдвинулся, что показалось ему странным – ящик должен был быть заперт. У Джайлза остановилось сердце – в ящике не было ничего, кроме пустой бутылки из-под виски и нескольких пожелтевших писем, разбросанных по дну.

– Я спрашивал экономку об оружии, – сказал Хиггинс, когда Джайлз заглянул в глубину ящика. – Она ответила, что ничего не знает об этом.

– Да, естественно, – Джайлз нервно облизнул губы, – она здесь совсем недавно.

– А когда вы в последний раз видели оружие, милорд? – Хиггинс вопросительно взглянул на графа.

– Много лет назад, Хиггинс, – тихо ответил он, добавив про себя: «Целую жизнь». – Теперь кажется, что прошла целая вечность, так что, возможно, я ошибся.

* * *


Завтрак в кругу семьи оказался для Джайлза еще более неприятным, чем обед. С каждым днем за столом становилось все более многолюдно, прибывали все новые друзья, знакомые и родственники, и всеми ими ловко управляла Сесилия. Хорошо еще, что тетя Харриет и ее незамужние дочери – Сильвия и Соня – были в подавленном настроении из-за того, что кузину Сибиллу уложили в постель с мигренью, вызванной глубокой печалью – во всяком случае, так объяснила тетя Харриет – от потери ее дорогого, дорогого дяди. «Дяди, которого никто из вас не побеспокоился навестить ни разу за последние десять лет», – подумал Джайлз, но не стал высказывать вслух свое мнение.

Место Сибиллы за столом занял двоюродный дедушка Джайлза Фредерик, который был намного спокойнее своей предшественницы, так как поступал мудро и спал во время почти всех семейных встреч, но Джайлз не винил его за это. Родня из Бата не могла долго удерживаться от пустых сплетен, и за вторым блюдом разговор быстро превратился в настоящий кошмар.

– Надеюсь, этой ночью все хорошо спали? – стараясь создать за столом непринужденную обстановку, поинтересовалась Сесилия, когда унесли первое блюдо. – Откровенно признаюсь, я так устала от поездки, что уснула мертвым сном.

Джайлз кивком отпустил лакея, и как раз в этот момент его кузина Сильвия – во всяком случае, он полагал, что это была Сильвия – вздрогнула от суеверного ужаса.

– О-о, Сесилия, как вы можете употреблять такие страшные слова? – спросила она, когда дверь закрылась. – Я и глаз не могла закрыть, зная, что бедного дядю Элиаса убили в его собственной постели!

– На самом деле он был убит в библиотеке, – уточнила Сесилия, стараясь передать поднос с гарниром дедушке Джайлза Фредерику, который, к сожалению, уже похрапывал. – Но думаю, «Королевская гавань» вполне могла бы приютить вас. Я слышала, там наконец-то избавились от крыс, хотя простыни, возможно, не такие чистые, как хотелось бы.

– О-о, я подразумевала совсем не то, – побледнев и запинаясь, пробормотала Сильвия. – Я п-просто имела в виду, что все очень загадочно, то есть смерть дяди Элиаса. На самом деле я хотела спросить, кто это сделал?

– О Боже правый, это сделала экономка, – ответила тетя Харриет, откусывая кусок от хрустящего маринованного огурца. – Моя горничная Адди уже слышала это от Милсона, третьего лакея.

– Тогда Милсон будет уволен без рекомендации, – угрожающе тихим голосом произнес Джайлз, с громким стуком положив на стол вилку. – А вы, тетя Харриет, ровным счетом ничего не знаете о миссис Монтфорд, так что попрошу вас не высказываться о ней.

– Хотя она как бельмо у тебя на глазу, старина, – развалясь на стуле и вертя в руках бокал с вином, пробормотал Делакорт. – Быть может, этот Хиггинс готов избавить тебя от нее.

– Думаю, готов, – тихо откликнулась тетя Харриет. – Моя Адди говорит, что эта женщина угрожала убить беднягу Элиаса. Об этом все говорят в помещениях для прислуги. А вы понимаете, что угроза является уликой.

– Харриет, дорогая, – рассмеялась Сесилия, – если бы это сделала миссис Монтфорд, то улик не было бы, поверьте мне. Я разговаривала с ней, и слова «хладнокровная» и «ловкая» характеризуют ее не с лучшей стороны.

– Совершеннейшая чушь. – Джайлз почувствовал, что теряет терпение. – Прошу вас всех, давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Но мама совершенно права, – вставила Соня. – Эта экономка угрожала ему. Старший садовник все слышал и сообщил об этом мистеру Хиггинсу.

– Соня, – взглянул на девушку Джайлз, – вы и дня еще не пробыли в этом доме и уже все знаете? Зачем бы миссис Монтфорд угрожала дяде? Это просто смешно.

Сидевшая рядом с Соней тетя Харриет сделала большие невинные глаза, и Джайлз мгновенно насторожился, по собственному опыту зная, что самые отвратительные сплетни женщины всегда распространяют с исключительно простодушным видом.

– Думаю, это очевидно, принимая во внимание слухи, которые ходят о них двоих, – сказала тетя Харриет. – Господь знает, что мой брат никогда не был святым.

– Нет, – снова вмешалась Соня, – я уверена, что это как-то связано с разрушением башни. Адди сказала, что, когда начали падать камни, сын экономки побежал за дядей Элиасом. Мальчик чуть не погиб. Неизвестно по какой причине экономка вбила себе в голову, что во всем виноват дядя Элиас.

«Чуть не погиб? О чем это они говорят?» – не мог взять в толк Уолрейфен.

– И воровство тоже было, – со знанием дела кивнула тетя Харриет, не дав возможности Джайлзу вставить ни слова. – Пропали золотые часы Элиаса – те, которые подарил ему лейтенант лорд Кенросс после Тулузы. Запомни мои слова, Джайлз, их взяла твоя экономка.

– Знаете, тетя Харриет, – резко ответил Джайлз, стараясь удержаться от непростительной грубости, – уверяю вас, вы глубоко заблуждаетесь.

– Нет, дорогой мой мальчик, – покачала она головой, – я знаю таких людей. Она чересчур симпатична и чересчур горда, а ни то ни другое не годится для служанки. Как я часто предупреждала тебя, нельзя просто бросить дом и предоставить его в распоряжение слуг, которые...

– Боже правый, взгляните на часы! – перебил ее Делакорт и отодвинул свой стул. – Дорогая кузина Соня – могу я вас так называть? – мне говорили, что здесь неподалеку есть утес, с которого открывается великолепный вид на море. Не знаете ли вы, где он?

– О, конечно! – взмахнула ресницами Соня. – От этого вида просто дух захватывает.

– А я больше всего на свете люблю, когда захватывает дух, – улыбнулся Делакорт, обнажив крупные, безупречно белые зубы. – А кроме того, вы обещали сегодня днем пойти со мной на прогулку. Могу я рассчитывать на вас? Леди Харриет, Сильвия, моя радость будет полной, если вы присоединитесь к нам.

Сесилия строила глазки Джайлзу, однако, к счастью, заигрываний ее мужа оказалось вполне достаточно, чтобы положить конец ужасному завтраку. Женщины тоже поднялись из-за стола, и хихикающая, прихорашивающаяся толпа сплетниц потянулась за Делакортом, а Джайлз взял себе на заметку купить ему целый ящик этих отвратительных сигар из Вест-Индии, которые тот так любил.

Наблюдая, как дедушка Фредерик сам проснулся и, пошатываясь, побрел к бильярдной, Джайлз почувствовал, что облегчение от окончания трапезы не может рассеять окутавшее его черное облако страха. В это утро он совершенно верно расценил вопросы Хиггинса, не так ли? Мировой судья на самом деле избрал своей целью миссис Монтфорд, и не без причины: сплетни слуг – это страшная вещь.

Джайлз вернулся к себе в кабинет, чтобы обдумать, как лучше всего положить этому конец, и, пробыв там не больше минуты, позвонил дворецкому.

– Скажите мне, Певзнер, кто сейчас здесь старший садовник? – спросил он, когда дверь открылась.

– Все еще Дженкс, сэр, – подобострастно улыбнулся Певзнер. – А Фелпс – второй.

– Так я и думал. – Но это не имело значения. Взяв перо, Джайлз некоторое время крутил его в пальцах, а потом сказал: – Певзнер, попросите Дженкса прийти сюда. У меня возникла идея выкорчевать фруктовый сад и на его месте устроить один из французских водных парков. Знаете, фонтаны, обнаженные нимфы, журчащие водопады, что-то в таком роде.

– Сию минуту, милорд! – Певзнер не сдержал испуганного вздоха.

Вслед за тем как дворецкий ушел, Джайлз услышал, как по булыжникам внизу застучали колеса экипажа. Он встал и, выглянув во внутренний двор, увидел въезжающую коляску. Из нее вышли два пожилых джентльмена в высоких черных шляпах и развевающихся плащах, Сесилия поспешила им навстречу, а миссис Монтфорд отправила лакеев позаботиться о багаже и лошадях. «Вероятно, это уэльские кузены из Суонси со стороны бабушки», – решил Джайлз, хотя видел их всего пару раз и коротко выразил им свое почтение.

Итак, собрались все, и завтра похороны, а затем гости разъедутся, и все будет позади. Дело будет сделано, но не закончено, вернее, закончено наполовину. Оно не будет закончено, пока Джайлз не узнает правду.

– Милорд?

Обернувшись, Джайлз увидел Дженкса, который стоял на пороге, крепко стиснув в руках шляпу из грубой парусины.

– А, Дженкс, входите и закройте дверь, – сказал граф, возвращаясь обратно к столу.

– Да, сэр.

Джайлз был знаком с Дженксом всю свою жизнь и знал, что тот не был сплетником, а кроме всего прочего, ни у одного из них не было времени ходить вокруг да около.

– Послушайте, Дженкс, – начал Уолрейфен, – есть кое-что, чего я просто не могу понять. Что за чепуху болтают о том, что вы сказали мировому судье, будто миссис Монтфорд грозила убить моего дядю?

– Нет, сэр, – твердо сказал старший садовник, отшатнувшись, словно от удара, – я ничего подобного не говорил. Это Фелпс пошел и проболтался Певзнеру, сэр, а я не успел его удержать. Теперь он сожалеет об этом, сэр, но злое дело уже сделано.

– Но почему Фелпс ее обвиняет? – Ничего не понимая, Джайлз качнул головой. – Это очень серьезно. Говорят, миссис Монтфорд угрожала дяде сразу после разрушения башни. Дженкс, это правда, что она...

– О нет, сэр! – не дал ему договорить садовник. – Она вовсе не это имела в виду. Она просто испугалась за своего мальчика, сэр. Он сломал ребро и получил ушиб легких. Правду сказать, сэр, парень был в ужасном состоянии. Мы думали, он мертв, когда вытащили его из-под камней, я и Фелпс.

– Боже мой, – прошептал Джайлз. – Вы... вытащили его? Ее сына? Дженкс, вероятно, вам следует объяснить мне все подробнее и, пожалуй, лучше всего рассказать, что именно говорила миссис Монтфорд.

Садовник только крепче вцепился в свою шляпу.

– Итак?

– Понимаете, милорд, – густо покраснев, начал садовник, – я добросовестно работал на вас, а до того на вашего отца и деда. Сорок лет, все подтвердят.

– Да, Дженкс, я знаю, – мягко сказал Уолрейфен. – И вы всегда работали примерно.

– И будущей весной я собираюсь оставить работу. Мэри задумала купить домик в Пензансе.

– Я очень рад за вас обоих, Дженкс, – постарался улыбнуться Джайлз. – Даю вам слово джентльмена, ничто из того, что вы скажете здесь, не сможет перечеркнуть сорокалетнюю преданную службу.

– Тогда хорошо, сэр, – прищурившись, промолвил Дженкс, – потому что могу сказать: Фелпс неправильно ее понял. Миссис Монтфорд не желала смерти майору, милорд. Она желала смерти вам. Но только в тот момент и только потому, что думала, что ее мальчик умирает, понимаете?

Перелом ребер, ушиб легких. Уолрейфен боялся, что начинает понимать, и сквозь охватывающий его стыд старался слушать.

– Она хорошая, работящая женщина, сэр. И она просто не понимала, почему после всех ее писем вы не позаботились о починке башни. И откровенно говоря, я тоже не понимал. А потом башня не выдержала и обрушилась на бедного маленького Айана.

Айан. Маленького мальчика звали Айан.

– Я не понимал... Нет, нет, это не извинение, не стану попусту тратить на это слова. – Джайлз резко опустился в кресло. – Послушайте, Дженкс, мировой судья собирается снова опросить всех, и я должен сказать ему, что тем, кому миссис Монтфорд желала смерти, был я. Мне наплевать на все, кроме правды. Вы говорите, что она на самом деле этого не хотела, значит, это просто ерунда, правильно?

– Да, сэр, – с удивлением согласился Дженкс.

– Спасибо, что пришли, – поблагодарил Джайлз, немного раздосадованный его отношением, однако Дженксу можно было доверять. – А теперь можете идти. И еще... спасибо вам за честность, Дженкс. В следующем году с удовольствием навещу вас и миссис Дженкс в Пензансе.

Все еще несколько озадаченный, садовник кивнул и повернулся к двери.

– И еще, Дженкс, – натянуто кашлянув, остановил его Джайлз, – я, хм, хотел узнать ваше мнение, но пусть это останется между нами. Другие слуги не любят миссис Монтфорд?

– Могу сказать, поначалу не любили, милорд, – немного подумав, признался Дженкс. – Во всяком случае, ленивые. Но она справедливая и не просит ни от кого ничего такого, что ей неприятно было бы делать самой. Просто она требовательная, вот и все.

– Да, понятно, – сказал Джайлз, когда садовник взялся за ручку двери. – Хорошо, тогда еще одно, последнее дело. Я сказал Певзнеру, что мы с вами должны обсудить возможность замены фруктового сада французским водным парком.

– Господи Боже мой!

– Да, – слегка улыбнулся Джайлз, – и скажите ему, что вы убедили меня оставить сад и на этом наш разговор окончился. Вы улавливаете ход моих мыслей?

– О, – широко улыбнулся Дженкс, – конечно, сэр.




Было уже за полночь, когда Джайлз закончил свои послания в Уайтхолл и отпустил Огилви спать. День был тяжелым, и часть его Джайлз провел, разбирая личные вещи дяди, но так и не нашел ничего важного. Он и сам не знал, что именно он искал. Какие улики убийства можно искать? Не раз ему приходило в голову послать за Максом или, быть может, за помощником Макса Джорджем Кемблом. У этого человека был нюх, как у ищейки, если речь шла о том, чтобы разобраться в скандальной истории.

С этой мыслью Джайлз решил отправиться спать и, сняв пиджак и жилет, щедро налил себе в рюмку бренди. За первой последовала вторая, но даже намек на сон обходил его стороной. Постепенно, однако, он набрался хмельной храбрости сделать то, что одновременно хотел и боялся сделать с момента своего приезда. И теперь для этого было как нельзя более подходящее время, решил Джайлз, ведь, безусловно, это было такое же личное время, как и любое другое.

От его спальни до восточного крыла Кардоу, где располагались изысканные парадные залы, было далеко, а из-за того, что западная башня разрушилась, кратчайший путь пролегал через помещения для прислуги. Джайлз пользовался им с момента приезда и нисколько не возражал. Благодаря этому у него была возможность часто встречаться с миссис Монтфорд, занимавшейся своей работой, и иногда он даже перебрасывался с ней несколькими словами на те мирские темы, которые ему удавалось выудить из памяти за короткое время.

Позолоченная гостиная была большим залом, строго выдержанным во французском стиле времен начала правления Георга III. На памяти Джайлза этой гостиной никогда не пользовались, за исключением похорон его деда; похороны матери Джайлза прошли быстро и тихо, а его отец умер на Хилл-стрит. И вот теперь остался только Джайлз, последний в роду – мрачная мысль, однако.

Двустворчатые двери бесшумно распахнулись, и Джайлз увидел за ними мерцающий свет, наверное, дюжины свечей, аккуратно расставленных вокруг тела его дяди. Сам гроб, сделанный из твердого английского дуба, стоял в центре зала на постаменте, задрапированном темным дорогим бархатом. Благоговейно, но без особого желания Джайлз приблизился к нему и был поражен тем, что увидел.

Тело Элиаса было хрупким и высохшим – телом хилого мужчины, а не крепкого доблестного солдата, а его лицо – лицом трупа, и у Джайлза возникло непреодолимое ощущение, что оно стало таким задолго до того, как смерть унесла его дядю. Господи, как Элиас мог настолько измениться?

Кто-то – нет сомнения, миссис Монтфорд – положил на грудь Элиасу ветку лабазника. Джайлз уже потянулся, чтобы коснуться ее пальцами, но в этот момент почувствовал, что кто-то сидит в темной глубине комнаты. Он вопросительно кашлянул и, подняв взгляд, увидел женщину, одетую в черное. Она не встала, не заговорила и даже не сделала ни малейшей попытки дать знать о своем присутствии. Но он догадался. О да, он всем своим существом ощутил ее присутствие.

Безусловно, обычай предписывал, чтобы тело дяди не оставалось в одиночестве, и Джайлзу было чрезвычайно приятно, что его слуги соблюдали эти старомодные традиции. Не было никакой необходимости заговаривать с Уолрейфеном в эти минуты личной скорби, более того, это было бы неприлично. Поэтому Джайлз делал то, что хотел сделать, и, склонив голову, читал про себя молитву над телом Элиаса.

Должно быть, Джайлз провел у гроба больше времени, чем ему казалось, потому что, когда он поднял голову и открыл глаза, свечи показались ему ослепительно яркими. Сразу вслед за этим кто-то потревожил его, застучав каблуками по мраморному полу, и, отвернувшись от гроба, он увидел, как девушка, в которой он узнал Иду, третью служанку, быстро входит в комнату.

Заметив его, Ида остановилась и, прикрыв рукой рот, низко присела в реверансе, а сидевшая в темноте женщина встала и, подойдя к ним, откинула назад черную накидку, открыв сияние рыжих волос, уже частично распущенных, как будто для сна.

– Бетси сменит вас в четыре, – кивнув Джайлзу и переведя взгляд на девушку, шепотом сказала она служанке. – Если вы почувствуете, что не можете бодрствовать, пошлите кого-нибудь за мной. Вы поняли?

Девушка кивнула и поспешила занять свое место в кресле.

Стоя на пороге комнаты, Обри смотрела на лорда Уолрейфена, который сейчас повернулся к ней спиной. «Нужно идти», – сказала она себе, не желая без необходимости ни на минуту задерживаться в его присутствии. Однако сейчас она безошибочно почувствовала в нем печаль, которой не замечала раньше: его плечи были опущены, а глаза полны страдания. И это совсем не соответствовало образу того человека, каким она его себе представляла, хотя нельзя сказать, чтобы она ожидала, что Уолрейфен не будет грустить о своем дяде.

Поддавшись минутному порыву, Обри вернулась обратно в комнату. Граф не взглянул на нее, а только еще крепче ухватился за край гроба, и при свете свечей стало видно, как побелели у него пальцы, и она, непроизвольно протянув руку, коснулась его руки. Это был довольно интимный жест, хотя его нельзя было назвать неуместным, но когда граф слегка повернул к ней все еще склоненную голову и их взгляды встретились, Обри отдернула руку.

– Он покоится с миром, милорд, – тихо сказала она. – Я в этом уверена.

– Я верю, что вы правы, – прошептал он и, выпрямившись, сжал пальцами переносицу, словно боль могла остановить слезы. – Я верю, что то, чего он был лишен здесь, на земле, теперь пребудет с ним вечно.

– Не нужно стыдиться своего горя, милорд, – шепотом отозвалась Обри. – Ваша потеря неизмерима. Он был хорошим человеком.

– Думаете, я этого не знаю? – Уолрейфен издал короткий горький смешок, который эхом разнесся по огромной комнате, но в его словах не было недоброжелательности.

– Я не сомневаюсь, что знаете, но иногда становится легче на душе, когда слышишь это от других.

– Неужели за свою короткую жизнь вы потеряли так много дорогих вам людей, миссис Монтфорд? – поинтересовался он, пристально взглянув на Обри. – Похоже, вы знаете, что при этом чувствуешь. Ах, простите меня. – Его лицо внезапно застыло. – Я забыл, что вы похоронили мужа.

Обри совершенно не знала, что ответить.

– Я потеряла обоих родителей и сестру, за которой ухаживала несколько лет, – наконец сказала она. – Да, милорд, я знаю, что значит потерять любимого человеками знаю, что чувствуешь, когда винишь саму себя.

– Ваша сестра болела? – Джайлз продолжал незаметно смотреть на нее.

– У нее была изнурительная болезнь мышц, – ответила Обри, удивляясь, зачем она рассказывает графу о Мюриел, – и легочная астма. В конце концов, сестра просто... растаяла.

– Мне очень жаль. У вас вообще не осталось семьи?

– Нет, – прошептала она, – только Айан.

Уолрейфен долго молчал, а потом заговорил, снова обратив взгляд к телу дяди:

– Неужели люди всегда потом мучаются такими сомнениями? Всегда спрашивают себя, нельзя ли было сделать что-то по-другому, сделать что-то большее? Теперь я боюсь, что совершил ошибку, пойдя навстречу желанию дяди остаться здесь одному. Но, в конце концов, это же дом его детства.

Еще вчера Обри обвиняла Уолрейфена в том, что он бросил своего дядю, сегодня она уже не так смотрела на это.

– Что вы могли поделать с тем, где он жил или как он жил? – Она снова коснулась руки Джайлза. – Ничего, как вы сами понимаете. Он был упрямым человеком, милорд. Поверьте мне, я это знаю. С ним постоянно приходилось воевать, чтобы заставить его как следует поесть и не дать ему... – Она недоговорила.

– Спиться? – закончил граф ее мысль. – Я знаю, вы часто ссорились из-за этого. Иногда мне было почти страшно вскрывать ваши письма.

– Время от времени мы обменивались крепкими словами, – как бы оправдываясь, сказала она.

Сейчас Уолрейфен выглядел настолько же растерянным, насколько самоуверенным был всего несколькими часами ранее.

– Наверное, мне следовало настоять, чтобы он жил в Лондоне. Я, конечно же, никогда не допустил бы, чтобы он дошел до этого, – Джайлз слегка кивнул в сторону тела Элиаса, – то есть стал таким худым и слабым.

– О, милорд, он не был слабым, – покачав головой, мягко возразила Обри. – Дух и тело – это две совершенно разные вещи. Майор был сильным человеком до самого последнего вздоха. И все же, я думаю, он слабел от глубокого душевного смятения.

– Вы так думаете?

– Солдат видит все самое худшее в этом мире, милорд, – после долгого молчания ответила Обри, понимая, что ступила на тонкий лед, – и он продолжает жить даже после того, как увидел ужасы войны, ужасы, которых мы, остальные, не можем себе представить. Именно их мужество защищает нас всех от жестокости мира, но наши солдаты платят за это страшную цену. И если они не погибают в битве, то потом умирают дома один за другим. Мы никогда не должны этого забывать и всегда должны помнить, в каком долгу мы перед ними.

– В вас много мудрости, миссис Монтфорд. И сострадания. Кстати, ваш муж был военным?

Обри только покачала головой, не решаясь рассказать о своем отце и о том, как он умер, и они надолго погрузились в молчание.

– Спасибо вам, миссис Монтфорд, – наконец сказал Уолрейфен, отвернувшись от гроба дяди, и ушел, а Обри задержалась, чтобы прочесть еще одну, последнюю молитву.

Выполнив свою печальную миссию, она тоже покинула комнату и, к своему изумлению, обнаружила, что граф ещё стоит в темном коридоре. Сегодня вечером без официальной одежды, а лишь в простой белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, обнажавшими крепкие мускулистые руки, Уолрейфен выглядел менее аристократично. «Должно быть, он занимается боксом или, по крайней мере, фехтованием», – подумала Обри.

– Вы хотите остаться, милорд? – смущенно спросила она, не понимая, почему он все еще стоит в коридоре и смотрит на нее. – Я могу отослать Иду, если вам хочется побыть одному.

– Нет, я закончил, – тихо ответил Джайлз, идя в ногу рядом с Обри, и звук их шагов эхом раздавался в пустом сводчатом каменном коридоре. – На самом деле я ждал вас.

Обри мгновенно насторожилась, и хрупкая близость, возникшая между ними в большом зале, начала исчезать.

– Уже очень поздно, а вы не спите, – продолжил граф.

– Как и вы, милорд.

– Вы организовали бдение слуг у тела моего дяди, спасибо вам.

– Кому-то это может показаться старомодным, милорд, – не замедляя шага, Обри как-то странно взглянула на него, – но я считаю, что это надлежащий знак уважения.

– А для вас это очень важно, не так ли, миссис Монтфорд?

– Чтобы все делалось надлежащим образом? Да.

Уолрейфен резко остановился, и она, не имея другого выбора, сделала то же самое. Эта часть замка с высокими арочными окнами освещалась настенными светильниками, и в неровном мерцающем свете Уолрейфен с необъяснимой настойчивостью удерживал взгляд Обри.

– Я не плохой человек, миссис Монтфорд, – тихо сказал он.

– По-моему, милорд, вам совсем не обязательно доказывать это мне, – застигнутая врасплох, пробормотала Обри, слегка приподняв обе брови.

– Тогда почему же, когда я с вами, вы заставляете меня чувствовать, что я обязан это сделать? – едва заметно улыбнулся Джайлз.

– Простите, милорд, если я когда-нибудь позволила себе такое. – Обри вся сжалась.

– Миссис Монтфорд, – граф, очевидно, не собирался так просто отпустить ее с крючка, – почему вы не сказали мне, что ваш сын пострадал при обрушении башни?

Необъяснимые эмоции нахлынули на Обри, злость и растерянность, и она ответила гораздо резче, чем ожидала:

– Вряд ли благополучие моего сына может вас заботить, милорд.

– Это совершенно неверно, – возразил Уолрейфен, – ведь он живет под моей крышей. Если меня не заботит его благополучие, значит, я бессердечный человек, и вы имеете полное право думать обо мне плохо. Но, как оказалось, вы так не считаете. Знаете, что я думаю, миссис Монтфорд?

– Я убеждена, что это не мое дело, милорд. – Она отошла в сторону, и луч лунного света упал ей на плечо.

– Я думаю, быть может, вы скрыли это от меня, чтобы не признать того, что меня это взволнует, – доверительно сказал он. – Вероятно, иногда для вас проще считать меня бессердечным.

– Честно говоря, милорд, вряд ли я вообще думала о вас.

– О, – он приподнял одну бровь, – неприятно это слышать.

– Я имею в виду, сэр, что стараюсь добросовестно выполнять свои обязанности, – побледнев, поспешно добавила Обри, когда осознала только что произнесенные слова. – Но кроме этого...

– Да, да, – мягко остановил ее Джайлз. – Знаете, давайте не будем ссориться. Я благодарен вам за вашу сегодняшнюю доброту и просто хочу, чтобы вы знали, что я сочувствую вашему сыну. Моя невнимательность привела к несчастному случаю с ним, и я себе этого никогда не прощу.

– Вы милостиво разрешили Айану оставаться здесь, милорд, – прошептала она, потупившись и глядя в пол. – Неужели вы думаете, я этого не понимаю?

– Миссис Монтфорд, ваш ребенок имеет полное право находиться в моем доме, – тихо сказал Уолрейфен. – Так всегда было. И я молюсь, чтобы он полностью поправился.

– Доктор Креншоу уверяет меня, что с ним все будет хорошо, – ответила Обри, ощутив непонятное настойчивое желание убежать. – Теперь, милорд, позвольте пожелать вам спокойной ночи, мне нужно спуститься в кухню. – Она снова сделала реверанс и торопливо повернулась, чтобы уйти.

– Подождите, – попросил Джайлз, положив руку ей на плечо, и почувствовал, как она вздрогнула от его прикосновения.

Естественно, Обри повиновалась, ведь она работала на него.

В неверном свете луны Джайлз изучал ее лицо, внимательно рассматривая каждую черточку. Иногда ему казалось, что он замечал проблески удовольствия в ней, но оно, видимо, никогда не прорывалось наружу. Но опять же, кто он такой, чтобы определять, радуются ли чему-то другие?

– Обри – это ваше настоящее имя, так ведь? Я нахожу его исключительно красивым.

Она подозрительно искоса взглянула на Уолрейфена, однако ничего не сказала, а он нерешительно поднял руку, но потом снова опустил ее.

– Я просто хотел посмотреть на вас немного, – хрипло сказал он. – Вы... постоянно двигаетесь или постоянно прячетесь в темноте. Постоянно... я не знаю, делаете что-то, что меня раздражает. – Не дождавшись от нее ни слова, он снова поймал ее взгляд и продолжил: – Могу я задать вам необычный вопрос, миссис Монтфорд? – Он почувствовал, что она мгновенно встревожилась.

– Да?

– Вчера у себя в спальне... – Он замолчал, с трудом сглотнул и договорил до конца: – Я почувствовал, как что-то – я не знаю что – возникло между нами, когда я подавал вам кофе. Могу я спросить, вы... почувствовали что-нибудь?

– Нет, – пробормотала она, выпрямившись и медленно покачав головой, – ничего, что осталось бы у меня в памяти.

Она все еще послушно стояла в лучах лунного света, волосы мягкими завитками обрамляли ей лицо, вокруг очаровательных проницательных глаз проглядывали следы усталости, оставленные возрастом. И еще в ней чувствовалась настороженность. О да, она понимала, полагал Джайлз, о чем именно он думал.

Он хотел ее.

О Боже, как получилось, что они так быстро дошли до этого – он и его экономка, ведь еще сегодня утром она его раздражала? Господи, она же его служанка!

Но услужение могло обернуться обоюдоострым лезвием. Джайлз снова окинул Обри взглядом, и власть – власть, которой он обладал над ее жизнью и ее средствами к существованию, – сыграла с ним шутку. Он никогда не получал удовольствия от использования своего влиятельного положения, не делал этого и сейчас, но только монах мог не воспользоваться преимуществом, чтобы попросить – или, вероятно, более честно было бы сказать «чтобы взять» – то, что хотелось. Это было волнующее, острое, почти болезненное искушение.

В какой-то момент ее молчаливого бодрствования у гроба сегодня ночью ему показалось, что Обри плакала, и сейчас он еще мог различить следы слез, едва заметные на фоне ее алебастровой кожи. О Боже, ему так много необходимо было узнать: что она думала о нем? Ненавидела ли она его? Чувствовала ли вообще что-нибудь к нему? Была ли она любовницей его дяди – неужели была?

Нет, теперь это был уже не вопрос, так? Теперь вопрос заключался в том, станет ли она его любовницей. Не будет ли ей противно прийти к нему в постель? Насколько дорожит она своим местом? От такого направления мыслей у Джайлза по коже побежали мурашки, и он подумал, что это посещение Кардоу превращается в настоящий кошмар. Как он позволил себе поддаться таким сложным, беспорядочным эмоциям? Как мог он чувствовать одновременно горе и вожделение, вину и раскаяние? Он не знал.

Джайлз только знал, что ее слова проникали в какую-то зияющую пустоту в его душе, и позволил себе впитывать ее слова. Чувствуя, как у него перехватывает дыхание, он не смог удержаться и, подняв руку, медленно провел по ее щеке тыльной стороной ладони.

– Миссис Монтфорд, а теперь вы что-нибудь чувствуете? – шепнул Джайлз.

Она не пошевелилась, ничего не сказала, не отвела взгляда, а вместо этого только вопросительно посмотрела на Уолрейфена, но он все же почувствовал, как она задрожала от его прикосновения. Он услышал, что она задышала неровно, и заметил, как слегка затрепетали ее ноздри. И внезапно Джайлз со страхом понял, что хочет Обри Монтфорд так, как никого и ничего никогда прежде не желал. Он хотел ее так сильно, что, вероятно, готов был сделать то, что всегда осуждал в других людях, – подчинить более слабого своей воле. Не физически, нет, но хитро, с помощью власти и влияния, а это было еще хуже.

«Нет, – решил Джайлз, – этого нельзя делать, это было бы безумием». Он ее не знал и даже не был уверен, можно ли ей доверять; к тому же его инстинкт кричал, что она что-то скрывает. Однако его самые благородные жизненные цели, то, за что он упорно боролся, внезапно побледнели в сравнении с его влечением к этой женщине. Необузданное желание и горячий, обжигающий стыд переполняли его, пульсируя и бурля, как и кровь в его жилах. И впервые за свою жизнь Джайлз по-настоящему понял, какую опасность может представлять собой вожделение. «Это нужно прекратить», – сказал он себе и убрал руку.

– Желаю вам спокойной ночи, миссис Монтфорд. Спасибо за ту службу, которую вы сегодня ночью организовали у гроба моего дяди. Это проявление огромного уважения.

– Он был человеком, достойным огромного уважения, – отозвалась Обри.




Но Обри не пошла вниз в кухню, а, дрожащая и рассерженная, дождалась, пока граф исчез в темноте лестницы, и пошла прямо в свою личную гостиную. Однако к тому времени, когда она добралась туда, Обри дрожала как в лихорадке. Впервые на ее памяти она не подошла сразу к маленькой кровати Айана, чтобы убедиться, что он крепко спит. Вместо этого она трясущимися руками поставила на конфорку чайник и, сев за стол, зажала руки в коленях.

«О Боже, как мне пережить это? Выдержу ли я?» – крепко зажмурившись, спросила себя Обри. Сегодняшняя встреча была самой ужасной. Как мог человек быть таким двуличным? Как он мог вести себя так скромно, так благородно – особенно когда можно было ожидать высокомерного пренебрежения, – а в следующее мгновение смотреть на нее с таким жаром во взгляде? Открыв глаза, Обри снова почувствовала тепло его ласки на своей щеке, и ей на память опять пришли вопросы, которые сегодня утром он задавал ей в своей спальне: «Существует какая-то причина, по которой вы не можете выполнять все мои требования или, во всяком случае, должным образом удовлетворять меня?»

Даже тогда она задумалась, не кроется ли за этими словами какой-то более глубокий смысл. Она помнила, как посмотрела на него, полуодетого, на его неповторимые ледяные глаза и черную щетину, оттенявшую это невероятно красивое лицо, и почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Но она ничего не сказала, ничего, кроме робкого обещания все выполнять, потому что тогда у нее не было выбора.

На самом деле выбора не было и сейчас. Если бы граф Уолрейфен в этот самый момент постучал в ее дверь и приказал бы подняться наверх к нему в постель, ей некуда было бы деваться. Он мог приказать ей сделать все, что угодно, – все, что угодно. От этой мысли ее снова бросило в дрожь, но Обри не могла сказать, что именно было тому причиной. Она представила себе, как они вместе лежат нагие в его широкой, с балдахином кровати среди смятых простыней, и эта картина вызвала у нее смешанное чувство досады и волнения, которого она до конца не могла понять.

Обри не была наивной девушкой и знала, что в богатых домах такое случается каждый день. Но граф, по крайней мере, не был женат, так что, во всяком случае, прелюбодеяния не было бы, и это было для нее хотя и не большим, но все же утешением. А если бы она просто отказала ему, уволил бы он ее не задумываясь? Или отдал бы в руки этого мирового судьи с глазами-бусинками и позволил бы делать с ней все, что заблагорассудится? И сколько потребовалось бы Хиггинсу времени, чтобы открыть правду?

Убийца. Это клеймо Обри уже прежде носила как петлю, которую и до сих пор еще ощущала на своей шее. И во второй раз эта петля легко затянется намного туже. Быть может, ей следует снова схватить Айана и бежать? Она скопила немного денег, и, кроме того, у нее до сих пор оставались кое-какие драгоценности матери, а еще – часы, но они принадлежали Айану, и сейчас было бы рискованно продавать их. К тому же ее бегство послужит подтверждением того, что она в чем-то виновна. Сердце Обри все еще колотилось у нее в горле, она чувствовала себя загнанной в угол и боялась пошевелиться.

Целую жизнь назад она поклялась у смертного одра Мюриел заботиться об Айане как о собственном сыне, защищать его любой ценой, и ей нравилось – о нет, она была счастлива – делать это. А лорд Мандерс, богатый избалованный повеса, был рад переложить заботы на кого-нибудь другого – на кого угодно. Воспитание слабого, больного астмой ребенка, который к тому же был так похож на умершую жену, стояло у него отнюдь не на первом месте, и Обри резко – возможно, слишком резко – осуждала его за это.

Но даже лорд Мандерс не заслужил того, что произошло с ним. Это был кошмар, вновь повторившаяся история Каина и Авеля: безмерная тайная зависть и кипящая обида, хитроумная интрига, выслеживание. Богатство, земли, имущество, о которых большинство людей не может даже мечтать, – всем этим владел лорд Мандерс по праву первородства, а теперь все это принадлежало его сыну.

Но Айан еще не мог заявить о своих правах, которые не требовали никаких доказательств. Что сейчас было для Айана лучше всего? Конечно, оставаться здесь, в Кардоу. Здесь он был счастлив и здоров. Вдали от копоти и холода Эдинбурга, на чистом морском воздухе каменистого побережья Сомерсета ребенок неожиданно расцвел. А кроме этого, граф Уолрейфен мог защитить их обоих. Да, он подозревал Обри, но не считал ее убийцей, это явно было написано у него на лице, и она могла извлечь из этого выгоду для себя. И могла использовать и его самого, не так ли? Разве она умрет, уступив ему, если придется? Неужели это будет так уж противно?

О Боже, Обри почти со страхом подумала, что это будет совсем не противно. Ей не понравились – нет, вернее, слишком понравились – те ощущения, которые пробудило в ее теле прикосновение Джайлза, теплые, безнравственные, головокружительные ощущения, которые, несомненно, были восхитительны и греховны. Но Обри не боялась греха. За свои двадцать шесть лет она совершила уже немало преступлений и, если будет необходимо, снова пойдет на это. Вряд ли можно сказать, что она спасала себя – зачем ей это? Ее прежняя жизнь и будущее, которого она когда-то с надеждой ожидала, теперь были не больше чем сном, но пройдут еще годы, прежде чем Айан сможет сам о себе заботиться.

Мысли Обри снова вернулись к графу Уолрейфену и к тому наслаждению, которое обещали его прикосновения, и она испугалась. Она боялась лишиться Кардоу, своего убежища, и в какой-то степени иногда боялась самой себя – той, которая тосковала по прикосновениям другого человеческого существа, кого-то, на кого можно было бы положиться, и кто поддержал бы ее. Но иногда, глядя в глаза Уолрейфена, она мечтала о прикосновениях совершенно иного рода. Да, он был красив и, вероятно, отлично сознавал это, и еще, он оказался гораздо моложе, чем она предполагала, – ему, вероятно, было немногим больше тридцати.

Почему-то Обри ожидала увидеть более пожилого, более солидного мужчину, а граф оказался молодым и подвижным. Он был высокого роста, широкоплечим, но при этом почти худым; его черных волос еще не тронула седина, а на лице с резкими, искусно высеченными чертами, с высоким лбом и тонким носом не было даже намека на морщины – одним словом, аристократ до мозга костей. И этот человек привык получать то, что хотел. Его блестящие серые глаза, казалось, охватывали все одним надменным взглядом.

Нет, от Обри не укрылось то, как Джайлз провожал ее взглядом, когда они встречались в коридорах. Она не ошибалась в той искре, которая пробежала между ними, когда он коснулся ее руки в то утро у себя в спальне. О да, она это помнила.

«Я не плохой человек», – сказал он ей в эту ночь, и, как ни странно, она уже начала в это верить. Он огорчился из-за, того, что случилось с Айаном, и этому она тоже поверила. Она видела, как он склонился над гробом своего дяди и очень долго молился, и это делалось не напоказ, Обри видела влагу у него в глазах.

Он не был плохим человеком, во многих отношениях он был очень хорошим человеком. Бог свидетель, она видела гораздо худших людей. А кроме того, Уолрейфен был одним из самых влиятельных людей Англии и, конечно, мог бы стать надежным союзником, но станет ли? Уолрейфен был человеком определенных принципов, человеком, поклявшимся соблюдать законы страны, а она уже столько их нарушила...

Чайник закипел, и Обри машинально встала и заварила чай. Она наконец перестала дрожать, логическими рассуждениями прогнав страх, как всегда это делала. Сохраняя холодное, рациональное мышление, она со всем справится, она смирится, и будет делать то, что должна делать, Айан будет в безопасности, и как-нибудь все образуется. Обри сказала себе, что должна в это верить.

К тому же Уолрейфен не задержится надолго в Сомерсете – ведь он ненавидел Кардоу, разве не так? Несомненно, он находил его уединение – именно то, что полюбила Обри, – утомительным. Ей не придется слишком долго греть его постель, если вообще дойдет до этого. Как только будет совершен религиозный обряд с телом его дяди, граф вместе с лордом и леди Делакорт вернется к очарованию Лондона, и пройдет еще, наверное, года три, прежде чем лорд Уолрейфен вернется в свое фамильное гнездо. Это была приятная мысль, и Обри чувствовала, что если позволит ей ускользнуть, то может сойти с ума.




Глава 6,

в которой лорд Уолрейфен ведет себя неподобающе


День похорон Элиаса прошел для Джайлза быстро, и это было приятно, если так можно сказать о дне, в который нужно было справиться с таким горем. Как и можно было ожидать, похороны оказались тяжелой процедурой, учитывая обстоятельства смерти Элиаса и бремя вины, которую чувствовал Джайлз, спускаясь по холму к кладбищу.

А чтобы все было еще хуже, поминальный плач тети Харриет, сопровождавший мужчин, которые несли гроб, разносился по ветру, казалось, почти до самой деревни. Джайлз старался убедить себя, что она по-настоящему грустит, что ее переполняет боль, но чувствовал, что ему это плохо удается.

Однако ему недолго оставалось терпеть ее показные страдания. К следующему утру Сесилия и проворная миссис Монтфорд собрали его родственников в обратную дорогу и проводили со скалистой вершины Кардоу, положив им в экипажах под ноги разогретые камни, а на колени плетеные корзины с едой. Джайлз немного расстроился, обнаружив, что среди его близких нет ни одного человека, по которому он скучал бы.

Стоя у окна кабинета, Джайлз смотрел, как последний экипаж – коляска его двоюродного дедушки Фредерика – проехал через подъемный мост и скрылся за поворотом, и неожиданно рассердился, что члены его семьи были столь далеки друг от друга. В эти последние дни он мог бы получить хоть немного искреннего утешения, какой-нибудь добрый совет, а вместо этого переживал свою утрату так же, как переживал все другие в своей жизни, – в одиночку.

Было время – правда, короткое, когда он тянулся к Сесилии, но теперь у нее были Делакорт и двое очаровательных детишек. «Если бы у меня была семья, – вдруг решил Джайлз, – мы бы жили вместе, без разобщенности и всяких отвратительных ссор. В Кардоу может разместиться целая армия, и разве там не могут мирно существовать две или три разросшиеся семьи?»

Внезапно он понял, что впервые за два десятилетия думает о Кардоу как о доме, и вообще в первый раз ему пришла мысль остаться или создать здесь семью. Впервые с тех пор, как Сесилия досталась его отцу, Джайлз всерьез задумался о своем личном будущем. Он с величайшей добросовестностью относился к своей парламентской карьере, отдавал все время сначала палате общин, а потом палате лордов и пользовался доверием короля и его советника настолько, насколько это доступно обычному человеку. Лорд Уолрейфен всегда стремился использовать власть разумно и уже отказался от нескольких ключевых правительственных постов, включая должность лорда-хранителя малой печати, но у него не было никаких планов личной жизни.

«Найди себе жену», – советовал ему Макс.

И, несмотря на все свои возмущенные возражения, Джайлз понимал, что ему нужен наследник. Ему было уже тридцать три года, и, честно говоря, его давно потерянные кузены могли быть живы, а могли и умереть, они могли оказаться негодяями, грабителями банков, биржевыми брокерами или ковбоями – в конце концов, – в Америке полным-полно таких случаев. И вдруг он понял, что нисколько не сомневается в том, что хочет оставить себе и Кардоу, и графский титул.

Сквозь осенний утренний воздух, который вдруг стал удивительно прозрачным, Джайлз смотрел на плывущую по заливу рыбацкую лодку. Нет, он абсолютно не мог представить себе, что женится. Какой позор: совсем недавно его кровь закипела из-за женщины, женщины, до которой он едва дотронулся, и эта женщина была его экономкой. О, он не мог сосчитать, сколько у него было любовниц, но необузданные чувства, вспыхнувшие в нем к миссис Монтфорд – нет, к Обри, – были сложными и сбивали с толку.

С самого приезда сюда Джайлз чувствовал ее, он постоянно ощущал ее присутствие в этом доме – в своем доме, – словно она была частью этого дома. Он почти явственно ощущал, как она перемещается с места на место, занимаясь своими повседневными обязанностями. Часто его обостренные чувства говорили о ее появлении еще до того, как она входила в комнату или выходила из-за поворота, даже до того, как он мог услышать тихий звон ключей у нее на поясе. А затем его охватывало странное, безымянное желание, от которого все внутри сжималось. Это было... что-то первобытное, болезненное и фантастическое. Но он прятал эти чувства, старательно прятал, хотя они были с ним всегда и даже тогда, когда его мысли блуждали где-то в другом месте.

Как раз в этот момент, словно для того, чтобы напомнить, что его мысли должны быть в другом месте, часы на камине пробили девять, и в комнату быстро вошел Огилви с огромной стопкой бумаг в руках.

– Доброе утро, милорд, – бодро поздоровался секретарь. – У нас впереди напряженный день.

Глядя на документы, которые Огилви раскладывал на его столе, Джайлз с досадой понял, что размышления о миссис Монтфорд следует оставить до вечера. Как жаль, что нельзя просто жениться на ней, ведь, несмотря ни на что, именно ее он хотел видеть в своей постели. Безусловно, эта женщина обладала умом и самообладанием для того, чтобы быть достойной женой государственного деятеля, но, к сожалению, пэр с политическими стремлениями не мог жениться на своей экономке.

– Итак, Огилви, что у нас сегодня по расписанию? – заставил себя улыбнуться Джайлз.

– Мировой судья хотел бы встретиться с вами в удобное для вас время, – доложил секретарь. – Премьер-министр хочет, чтобы вы прочитали его ответ на предложения лорда Грея относительно парламентской реформы. Потом – завтрак с лордом и леди Делакорт. А в два часа вы вместе с миссис Монтфорд должны посмотреть счета, касающиеся дома, и бухгалтерские книги по имению.

«Ах, – подумал Джайлз, – теперь хоть есть чего ждать – немного времени наедине с преследуемой добычей».




Обри нервничала, ужасно нервничала, она металась по своей небольшой личной гостиной, вытирая о юбку влажные ладони. Этот человек – Хиггинс, мировой судья – провел в замке все утро. Слава Богу, у него хватило порядочности не явиться в день похорон майора, но сегодня он настоял еще раз опросить всех. Он нарушил ее распорядок, взбудоражил весь штат и снова дал повод для сплетен.

Было уже около двух часов, а в два дела ее превратятся из плохих просто в ужасные – граф Уолрейфен должен проверять ее счета. Обри не беспокоилась о бухгалтерских книгах, там все было в порядке, не беспокоилась она и о том, что он может найти недочеты в управлении домом или имением. О, возможно, он немного покричит и поругается по поводу какого-нибудь мелкого расхода или пустякового решения, но в итоге сделает то, что всегда делал: смягчится, извинится и признает, что она права. А она бывала права – почти всегда. Закрыв глаза, Обри напомнила себе об этом.

А затем раздался стук в дверь, и, обернувшись, она увидела его, своими широкими плечами загородившего дверной проем.

– Добрый день, миссис Монтфорд, – произнес граф тихим властным голосом.

– Добрый день, милорд, – с трудом ответила она. – Книги готовы.

Войдя в комнату, он, казалось, заполнил ее всю. Сегодня граф был одет по-провинциальному в высокие блестящие сапоги, облегающие кожаные бриджи и темно-коричневую куртку, которая сидела на нем как влитая, а блестящие серые глаза, волевой, чисто выбритый подбородок и исходивший от него запах мыла и дорогого одеколона создавали законченный образ богатого высокомерного аристократа.

Эти блестящие серые глаза окинули ее быстрым взглядом, и Обри почувствовала, как жар приливает к ее щекам. Взяв под контроль все свои чувства, она проводила Уолрейфена через комнату и вежливо указала на две стопки папок: в зеленых папках были документы, касающиеся имения, в коричневых – счета, относящиеся к домашнему хозяйству.

Обри было не по себе стоять плечом к плечу с ним над маленьким письменным столом. Вероятно, благодаря тому, что вся его одежда была сшита у хорошего портного, Обри никогда не замечала, какой он крупный мужчина. Она сама была высокого роста, но он возвышался над ней на добрых шесть дюймов, и, несмотря на то, что был худощавым, его плечи были широкими сами по себе без всяких подкладок. Его руки с длинными пальцами были быстрыми, как и его мышление. Он без труда понял ее методику расчетов и, покачиваясь на каблуках, разглядывал Обри.

– Итак, как видите, – стараясь улыбнуться, сделала заключение Обри, – мы используем стандартные записи для счетов по дому и видоизмененную систему двойной записи для документов по имению, потому что они более сложные из-за различных форм дохода.

– Все кристально ясно, миссис Монтфорд, – мягко сказал Уолрейфен. – У вас прекрасные способности к математике.

– Благодарю вас, – отозвалась она, немного отодвинувшись от графа. – Могу я позвонить лакею? Несколько дней вполне можно обойтись и без этих папок. Вы можете внимательно изучить их на досуге у себя в кабинете.

– Мадам, – тихо сказал он, пристально вглядываясь в Обри, – я не располагаю досугом. Я намерен заняться этим здесь и сейчас. Есть возражения?

– Конечно, нет, милорд. – Она старалась не выдать своего замешательства, хотя считала, что с его стороны это слишком коварный прием. – Что вам понадобится? Карандаши? Бумага?

– Чай, – указав на папку, лежавшую у него под рукой, ответил Джайлз, не сводя с нее блестящих серых глаз. – Просто крепкий чай и немного молока. Это будет сложно?

– Конечно, нет, милорд. – Еще сильнее покраснев, она сразу же направилась к очагу.

– Мое присутствие в этой комнате создает какие-то трудности? – спросил лорд Уолрейфен, как будто собирался поймать ее на слове. Он сел за стол в ее маленькое кресло и показался Обри невероятно большим.

– Конечно, нет. – Она неуклюже поставила на конфорку чайник и схватила небольшой оловянный кувшин. – Я только пошлю в молочную за свежим молоком.

Обри уже взялась за ручку двери, однако в этот момент раздался резкий стук, и в комнату вошла Бетси, но, заметив графа, замерла на пороге.

– Пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – сказал он, жестом приглашая ее войти. – Миссис Монтфорд, вы можете временно обойтись своим рабочим столом?

– Конечно, милорд. Входите, Бетси. – Поставив кувшин, Обри была вынуждена наклониться над лордом Уолрейфеном, чтобы в узкой комнате дотянуться до своей рабочей книги и карандаша. Аромат, исходивший от графа, снова защекотал ей ноздри, но она не стала обращать внимания на свои ощущения и в сопровождении Бетси подошла к стоявшему в центре комнаты рабочему столу из дуба. – Вы сняли белье в комнатах для гостей?

– Да, мадам. Мы сняли белье с десяти кроватей, и только одна наволочка требует починки.

– Отлично. – Обри села и послюнявила кончик карандаша. – И кто должен надеть чехлы? Я хочу, чтобы в западном крыле все было сделано к тому времени, когда туда дойдет солнце.

– Летти и Ида уже почти закончили, мадам, – доложила Бетси. – Вы хотите, чтобы покрывала тоже закрыли чехлами?

Обри задумалась. Не было оснований полагать, что в ближайшем будущем в Кардоу снова появятся гости.

– Да, покрывала тоже. Пожалуйста, скажите Летти, чтобы она была аккуратна с булавками. И почистите ковры, только не трите их песком и не выколачивайте без крайней необходимости.

– Я скажу ей, мадам, – ответила Бетси. – А миссис Дженкс хочет знать, что сказать мяснику относительно запасов на конец недели. Вы хотите отменить заказ?

– Да, половину, пожалуйста, потому что большинство гостей уехало. Но могут быть еще посетители, и остаются лорд и леди Делакорт.

– Они уезжают завтра, – раздался из-за письменного стола низкий голос.

– Прошу прощения? – От неожиданности Обри вздрогнула.

– Через день вам не нужно будет кормить их, – едва заметно улыбнулся граф. – Я сказал, чтобы они не ждали меня.

– Вы... вы не уезжаете с ними? – выдавила из себя Обри. – Я хочу сказать, вы собираетесь остаться? Здесь?

– Мне бы не хотелось отправляться в «Королевскую гавань», – сухо ответил он, слегка приподняв брови. – Я слышал, у них проблемы с крысами.

– Я не собиралась предлагать это вам, милорд. – От растерянности Обри уронила на пол карандаш.

– Почему же, миссис Монтфорд? – с неожиданно лукавым выражением на лице поинтересовался лорд Уолрейфен. – Мне кажется, что вам не терпится избавиться от меня?

Он краем глаза наблюдал за ней, даже продолжая подсчитывать колонку цифр, и Обри заметила, что губы графа начали подрагивать; затем подрагивание превратилось в откровенную улыбку, и Бетси неожиданно фыркнула.

– Бетси!

– Простите, мадам.

Служанка покраснела от сдерживаемого смеха, а затем и лорд Уолрейфен начал смеяться, искренне смеяться, переводя взгляд с Обри на Бетси и покачивая в руке карандаш.

– На самом деле, миссис Монтфорд, вы сами во всем виноваты. У вас совершенно очаровательное выражение лица. Я, видимо, приехал и перевернул ваше королевство с ног на голову, и теперь у меня не хватает такта снова убраться отсюда, когда положено. Это так?

– Конечно, нет!

– Интересно, на что вы еще способны? – продолжая смеяться, спросил Уолрейфен как бы самого себя. – Вы и Певзнер, случайно, еще тайком не продали снова побережье? Знаете, некоторые из моих предков это делали и извлекали приличную выгоду.

– Милорд, вы вправе оставаться здесь столько, сколько пожелаете. Я не пыталась предлагать вам ничего иного.

– Бетси, я думаю, она что-то скрывает. – Он с улыбкой подмигнул служанке. – Как вы думаете?

– О, думаю, мне лучше всего снова заняться работой.

– Хорошая идея, – согласился граф, продолжая раскачивать в пальцах карандаш. – Но сначала не принесете ли мне молока для чая? Миссис Монтфорд, видимо, совсем забыла обо мне.

* * *


Но, как вскоре выяснил Джайлз, миссис Монтфорд совсем не забыла о нем и не забывала на протяжении всех двух часов, которые он провел в ее крошечной гостиной, то просматривая бухгалтерские книги, то наблюдая за ее работой. Ее разговоры со слугами были четкими и профессиональными, и ее записи были такими же. Он не нашел в них ни единой ошибки и не мог найти, когда она обращала на него взгляд, полагая, что он этого не видит. А она поглядывала на него довольно часто. В комнате между ними установилась явная, почти осязаемая напряженность, однако Обри продолжала заниматься своими делами с обычной энергией и самообладанием. С плавной грацией и исключительной женственностью она двигалась по комнате легкими быстрыми шагами, шурша черными юбками.

Джайлз обнаружил, что ему доставляет удовольствие наблюдать за Обри. Находясь в своих апартаментах, она оставила непокрытыми густые рыжие волосы, и они почему-то выглядели более мягкими. Впадинки и изгибы ее стройной шеи могли быть высечены из кремового мрамора, и, как всегда, эти плечи, так элегантно отведенные назад, делали ее осанку воистину королевской. Время от времени отрываясь от бумаг, Джайлз тайком наблюдал, как менялось ее лицо, когда кто-нибудь из ее штата задавал ей сначала один, а затем другой вопрос. Иногда, очевидно, чтобы сосредоточиться, она сдвигала вместе брови. Но раз или два он заметил, что она улыбается, и ее улыбка согревала комнату.

Джайлз просматривал последнюю из папок, когда вторая служанка, Летти, вошла в комнату за чистыми скатертями. Он смотрел, как Обри подошла к одному из высоких шкафов, стоявших вдоль стены ее маленькой гостиной, и отперла его ключом, висевшим у нее на поясе. Она потянулась вверх – к самой верхней полке, – и Джайлз с интересом отметил, что из-под ее юбок показалось весьма соблазнительное нижнее белье.

Он представил себе, как его руки накрывают мягкие холмики, и у него во рту пересохло – нисколько не помогало даже то, что он пил уже пятую чашку чая.

Обри подала девушке стопку белоснежных скатертей, и та готова была уйти, но Джайлз, быстро встав, задержал ее.

– Летти, мы не хотели бы, чтобы в течение следующего часа нас беспокоили.

– Да, милорд. – Девушка вздрогнула при звуке его голоса.

– Будьте добры, сообщите об этом всем слугам в доме. Я должен задать миссис Монтфорд ряд вопросов по поводу этих счетов. Скажите Бетси, что она остается за старшую.

Миссис Монтфорд метнула в него мрачный взгляд, но ничего не сказала. Летти сделала глубокий реверанс, прижала к груди стопку чистых скатертей и выскочила за дверь. Миссис Монтфорд еще ненадолго задержалась у высокого бельевого шкафа, и как только дверь закрылась, Джайлз пересек комнату и остановился возле нее.

– Милорд, думаю, нужно перенести книги на рабочий стол, там больше места, – внезапно задрожавшим голосом предложила миссис Монтфорд, отпрянув назад к узкой дверце шкафа.

– Я сам возьму их, для вас они слишком тяжелы.

Несмотря на его благие намерения – ну разве они не были благими? – он не сделал ни единого движения, чтобы забрать книги, а вместо этого подошел еще ближе и взял Обри одним пальцем за подбородок.

Она взглянула на Джайлза сквозь плотную завесу темных ресниц и быстро опустила взгляд. Она была прекрасна, просто восхитительна, и внезапно в нем загорелось желание погрузить пальцы в ее густые рыжие волосы и коснуться губами ее губ. Рука Джайлза, словно обладая собственной волей, взяла ее за подбородок, и он заставил Обри снова посмотреть ему в глаза.

– Миссис Монтфорд, – тихо заговорил Джайлз, – быть может, пора прекратить эту игру друг с другом?

Обе лопатки Обри уперлись в бельевой шкаф, и она оказалась в ловушке между графом и дверцей шкафа.

– Ч-что вы хотите от меня? – прошептала она, побелев как мел.

– Именно в этот момент? – странно глухим голосом спросил Джайлз, придвинувшись еще на дюйм ближе, так что сквозь куртку почувствовал тепло ее груди. – Не вашего необыкновенного умения управлять домом.

Закрыв глаза, она с трудом сглотнула, и это сделало поцелуй неизбежным. Крепко держа Обри за подбородок, Джайлз склонился к ее губам. Она не оттолкнула его, но и не ответила на его поцелуй, а просто, застыв, стоически терпела, пока его губы прикасались к ее губам, зажимая их, втягивая и основательно пробуя их на вкус.

Джайлзу казалось, что это не он, а какой-то безрассудный, невоспитанный человек, каким он никогда не был. Страстное желание, жгучее и иссушающее, пронзило его. Он всем телом прижался к Обри, и она едва заметно задрожала, но, как он боялся, не от желания. Она вела себя почти как девственница, незнакомая с мужскими прикосновениями.

Джайлз понимал, что следует остановиться, но впервые в жизни самообладание отказало ему, он хотел Обри, хотел откровенно и безумно. Он снова прижался к ее губам и, чтобы не позволить ей уклониться от его прикосновения, скользнул рукой в ее волосы на затылке.

– Откройте рот, – шепнул Джайлз.

Продолжая дрожать, Обри послушно повиновалась, и Джайлз, скользнув ей в рот, стал взад-вперед поглаживать языком ее язык. Она, видимо, не знала, как целоваться, но его это мало беспокоило – ее рот был теплым, и дыхание душистым. Он слышал, как сам стонал, страстно целуя Обри и упиваясь приятным, горячим ощущением ее рядом с собой, однако совсем не заметил, когда Обри начала ему отвечать. Затем он понял, что маленькие нежные пальчики несмело движутся по его талии, своим теплом обжигая его тело. А потом ее язык нашел и коснулся его языка, нерешительно, но безошибочно, и она, все еще дрожа, осторожно поднялась на цыпочки. Это был слабый ответ, но его оказалось достаточно, чтобы кровь застучала у Джайлза в голове. Он почувствовал необузданное желание и свободу, словно сорвавшееся с привязи животное, и его взгляд метнулся к длинному крепкому рабочему столу.

Ему захотелось задрать Обри юбки и овладеть ею прямо здесь при ярком свете дневного солнца, падавшем в комнату. Джайлз представил себе, как свет превратит волосы Обри в горячий красный огонь, когда он вытащит из них шпильки, представил, как будут выглядеть ее оголенные плечи цвета алебастра на фоне дерева, представил ее маленькие обнаженные груди с темными и твердыми сосками и потянулся, чтобы коснуться рукой одного из них.

«Но этого нельзя делать – ничего этого нельзя делать», – сказал он себе, обнаружив, что дверь не заперта.

Ему повезло, что он вовремя остановился, потому что как раз в этот момент позади них раздался стук в дверь.

– Прекратите, – задыхаясь, прошептала Обри и, оторвавшись от его губ, с силой уперлась ему в плечи. – Уйдите!

Они успели отойти друг от друга к тому времени, когда в комнату вошел Дженкс, неся на согнутой в локте руке охапку длинных, похожих на шпаги листьев, поверх которых лежали большие белые цветы, но садовник, сильно покраснев, опустил взгляд.

«О Господи, – подумал Джайлз, – позор обеспечен».

– Прошу прощения, мадам, – пробормотал Дженкс, – вы приказали принести гладиолусы сюда, пока Ида не вымоет вазы.

– Да, конечно. – Обри со смертельно бледным лицом торопливо отошла от шкафа. – Пожалуйста, положите их на рабочий стол, Дженкс. Я просто... просто...

– Старалась вытащить паука из волос, – вмешался Джайлз. – Я увидел, как он спускается с потолка, и решил смахнуть его. – «Паук? Боже, что за бред! – ужаснулся он. – Все равно, Дженкс не поверил ни единому слову». – Мне говорили, что укус паука очень опасен, – запинаясь, добавил он.

– Хм, да, это, пожалуй, верно. – Садовник оторвал взгляд от пола, но не осмеливался взглянуть в глаза хозяина. – Мадам, нужно еще что-нибудь сделать до того, как мы с Фелпсом займемся цветочными клумбами?

– Мне пора идти, миссис Монтфорд, – объявил Джайлз и, схватив свою кожаную папку, направился к двери. – Мои вопросы могут подождать.

– Да, милорд. – Обри не взглянула на него.

– Всего хорошего вам обоим, – попрощался Джайлз.

– Положите цветы, Дженкс. Куда угодно. А потом, прошу вас, уходите, – услышал Джайлз слова Обри после того, как вышел из комнаты.

Джайлз тихо закрыл дверь и в нерешительности замер. К счастью, в коридоре, где находились подсобные помещения, никого не было, и он, закрыв глаза, прислонился спиной к холодному камню и сжал пальцами виски. Господи, во что он впутался!

Во всяком случае, что он пытался сделать? И как можно было быть таким безнадежно глупым? Половина его великосветских знакомых, вероятно, регулярно соблазняют своих служанок, а он попался в первый же раз, когда всего лишь поцеловал свою экономку. Но хуже всего, что это было унизительно для Обри.

Когда снова скрипнула дверь, выпуская Дженкса в коридор, Джайлз отрывисто кашлянул, и садовник быстро повернулся и прищурился.

– Вы не ошиблись, Дженкс, – тихо заговорил с ним граф. – Я не считаю вас настолько глупым, чтобы изображать что-то другое.

– Полагаю, что меня это не касается, милорд, – отозвался Дженкс, но его хмурый взгляд говорил совсем другое.

– Нет, не касается, – холодно согласился граф. – Но это касается миссис Монтфорд.

– Я не разношу сплетни, сэр, если вы намекаете на это, – твердо заявил садовник.

– Я знаю. – Джайлз подошел ближе. – Поэтому мне чертовски повезло, что это оказались вы, а не кто-нибудь из домашних слуг. Я забылся, Дженкс, совершенно забылся. Как вы говорите, вас это не касается, но я хочу, чтобы вы это знали.

– Что ж, вам виднее, милорд, – спокойно сказал Дженкс, пристально глядя на графа. – Обри Монтфорд хорошая женщина, и у нее здесь хватает неприятностей.

С этими словами садовник натянул на голову шляпу и зашагал по коридору, оставив Джайлза барахтаться в болоте вожделения, унижения и, что еще хуже, потрясающего отсутствия угрызений совести. Но Джайлз, очевидно, не обладал достаточным количеством здравого смысла, чтобы понять, когда следует отступить, поэтому, как только Дженкс скрылся в нижнем дворе, он прямиком снова отправился в клетку льва, даже не задержавшись, чтобы постучать.




Обри не могла себе поверить, когда лорд Уолрейфен снова вошел в ее гостиную. Неужели у этого человека нет стыда? Неужели ему не достаточно неприятностей? Очевидно, нет. Граф, этот длинноногий мускулистый красавец, пересекал комнату, словно она принадлежала ему – хотя, собственно, так оно и было.

Обри, сидевшая у рабочего стола, вскочила со стула и с опаской следила за ним.

– Я поговорил с Дженксом, – холодно сообщил Уолрейфен, с аристократической небрежностью бросив свою папку. – С этой стороны у вас не будет неприятностей.

– О, вы поговорили с ним?.. – прошипела она, чувствуя, что внутри у нее что-то оборвалось, и обошла вокруг стола. – Что ж, очень благородно с вашей стороны, сэр. И что именно вы сказали ему? Никогда не отвлекать вас, когда вы соблазняете служанок?

Граф посмотрел на нее с некоторым удивлением, с удивлением, которое быстро превратилось в нечто иное. Он подошел ближе, так близко, что она различила черные крапинки в его серебристых глазах.

– Мадам, если бы я намеревался соблазнить вас, я бы снял с вас панталоны еще несколько дней назад. – Он отвернулся. – Все, что я сделал, – это поцеловал вас... и не совсем без вашего согласия.

– Да как вы смеете! – Обри совершенно забыла о своем намерении держать рот на замке, не возражать и делать все, чтобы сохранить за собой место. – Как вы смеете перекладывать на меня вину за свое поведение!

– Я сожалею, что вы были сконфужены, – пожал плечами граф, – это вовсе не входило в мои намерения.

– О, но вы считаете меня неотразимой, поэтому обо всем можно забыть? – дерзко спросила она. – Полагаю, вас охватило возбуждение при виде моего исключительного искусства вести бухгалтерию. Или это из-за моего редкого способа гладить белье?

– Честно говоря, – перебил ее граф, – это из-за вашего зада, Обри. Ваши юбки очень соблазнительно обтянули его, когда вы потянулись вверх.

– Понятно, – прошептала она, побледнев. – И вы, милорд, должны взять меня себе, как спелое яблоко?

– Простите, дорогая, но вы производите именно такое впечатление. – Приведенное ею сравнение заставило Уолрейфена приподнять бровь. – Но возможно, я все перепутал. Быть может, это не ваш язык был у меня во рту?

Потеряв контроль над собой, Обри замахнулась, чтобы дать ему пощечину, но граф вскинул руку с быстротой кошки, бросающейся на добычу, поймал Обри за запястье и притянул к себе.

– Даже не помышляйте об этом, дорогая, – тихим угрожающим тоном предупредил он. – Я и так уже вытерпел от вас много дерзостей.

– Что ж, придется вытерпеть и эту, – зловеще прошептала она. – Я сама выбираю, с кем делить постель, и никто этим не распоряжается.

Уолрейфен сжал губы, его глаза потемнели, в нем не осталось ничего от благородного воспитанного человека. Обри прерывисто вздохнула и вместе с воздухом втянула в себя запах разгоряченного, рассерженного мужчины, и запах его дорогого одеколона сейчас показался ей совсем не таким изысканным.

– А что касается вашей постели, Обри, – с жаром прошептал он ей в самое ухо, – то, вероятно, вам лучше вспомнить, кому она принадлежит. Относительно распоряжений, то да, вы свободны в своем выборе и поэтому выбирайте очень, очень благоразумно.

– А я думала, вы джентльмен.

– Политик, – поправил граф и, немного отстранившись, взглянул ей в лицо. – Настоящий джентльмен не знал бы, что с вами делать.

– О, а вы знаете?

– Думаю, догадываюсь. – Его глаза вызывающе сверкнули, Уолрейфен крепко прижал Обри к себе и поцеловал.

Его первый поцелуй Обри считала всепоглощающим, но этот был несдержанным – вспышка горячей, бушующей ярости и ослепляющего света. Открыв рот, Уолрейфен полностью завладел ее губами и теснил Обри к рабочему столу, пока она не уперлась спиной в дерево.

Она сопротивлялась, отворачиваясь и колотя его руками по плечам, а когда это ни к чему не привело, попробовала укусить. Но он схватил ее за кисти рук и положил их на крышку стола, прижав Обри к столу своим телом. Она безошибочно физически ощутила его желание, и на мгновение их взгляды встретились.

– Не сопротивляйтесь, Обри! – прорычал он, стараясь перевести дыхание.

– Отпустите меня, – тоже задыхаясь, потребовала она. Но что-то в его взгляде поразило Обри. Она видела там злость, дикое, опасное безумство, которого никогда не могла даже представить себе, а кроме того, там было страдание – это она причинила ему боль. Однако Уолрейфен производил впечатление человека, который получает то, что хочет. Боже правый, Обри играла с огнем.

– Просто отпустите меня, – шепотом повторила она. Он ослабил хватку, но его губы снова потянулись к ней, и Обри, уступая, медленно закрыла глаза – свои предательские глаза.

– Вы уверены, что на самом деле хотите этого? – Его голос был мягким как шёлк и греховным. – Уверены, Обри?

Она бессильно оперлась о стол. О Боже! Беда заключалась в том, что она не была в этом уверена. Любые человеческие отношения, любые эмоции – да, даже вожделение и гнев – были лучше, чем та пустота, с которой она жила.

Это минутное колебание стало ее погибелью. Граф снова поцеловал ее, его губы, мягкие и теплые, нежно коснулись ее губ – ласка любовника. У Обри закружилась голова, закружилась от смятения и желания. Его губы неторопливо скользили по ее губам, пробуя их на вкус, его дыхание согревало кожу, а пальцы незаметно пробрались ей в волосы на затылке. Обри смутно ощутила, что голова у нее откидывается назад, и, в конце концов, осознала, что Джайлз отпустил ее запястья.

Его рука перебралась с ее затылка к лицу и бережно накрыла одну щеку, как будто Обри была сделана из хрупкого фарфора. Теплым, нежным прикосновением руки Уолрейфен без усилий потянул ее от стола и крепко, уверенно обнял. Необъяснимо почему Обри захотелось переложить свою тяжесть – и тяжесть всего мира – на его крепкое тело.

– Обри, простите, – прошептал он у самых ее губ. – О, Обри...

Его горячие полуоткрытые губы коснулись ее шеи, а одна рука, спустившись на ягодицы, неторопливо поглаживала их. Не встретив возражений, Джайлз, собрав в кулак ее юбки, медленно, осторожно потянул их вверх, и Обри ощутила, как холодный воздух проникает сквозь ее чулки. Чуть согнув длинные теплые пальцы, Джайлз просунул руку под ее округлое бедро и, приподняв Обри, прижал ее к себе. И снова Обри почувствовала жар его тела, ощутила выпуклость, натягивающую его одежду.

Внезапно в нижнем дворе под окном Обри раздался стук копыт и загрохотал экипаж. Шум проник в сознание Уолрейфена, и он, словно пробудившись от сна, поднял голову, посмотрел на Обри, а потом медленно убрал руку, и ее юбки скользнули вниз по ногам.

Обри смотрела на него, ничего не говоря, а потом прошептала:

– Что вы хотите, милорд? Чего именно вы требуете от меня?

– Едва ли я это знаю, – не сводя с нее глаз, ответил он как бы самому себе с видом человека, одновременно смущенного и страдающего. – Простите, Обри. Я... Мне лучше уйти.

Граф повернулся и тяжелой походкой пошел к двери, ссутулившись и опустив по бокам крепко сжатые в кулаки руки. Через мгновение дверь открылась и снова закрылась – он ушел. Обхватив себя руками, Обри подошла к остывшему камину, прижалась лбом к его облицовке, сделала прерывистый вдох, и запах старой золы защекотал ей горло. О да, она хотела его. Конечно, он не ошибся, предположив это. Несмотря на его невыносимое высокомерие, она его хотела. И еще одно стало ей абсолютно ясно: если когда-нибудь граф Уолрейфен прикажет ей прийти к нему в постель, пострадает только ее гордость, но все ее существо не сможет противиться этому.




Глава 7

Отдых в розарии


Незадолго до обеда Джайлз обнаружил, что стоит в саду замка, не имея ясного представления о том, как попал туда. Весь день его переполняла мучительная смесь вины и ожидания, как острый, постоянно колющий клинок. Но чего он ожидал?

Многого – и неизвестно чего. Следующего слова, которое могла сказать Обри, следующего вздоха, который она могла сделать, просто мимолетной встречи, просто обмена быстрыми взглядами, как будто это была манна небесная. Правда оказалась ошеломляющей; Джайлз остановился и, положив руку на каменный столб калитки, закрыл глаза. О Господи, он хотел ее. И она его хотела – во всяком случае, хотело ее тело. Их последний поцелуй был совершенно иным, непохожим на первый и опасно страстным.

Употребление ею слова «требовать» причинило ему боль, а ее заносчивость возмутила и вызвала желание наброситься на нее, но за свое высокомерное поведение Джайлз заслуживал еще худшего. И все же почему она выбрала эту фразу, когда ее собственное желание было столь очевидно? Да, он соблазнил Обри – во всяком случае, был к этому чертовски близок – и не был дураком, чтобы обманываться по поводу ее нежелания или своего бесстыдного поведения. Джентльмен не стал бы так агрессивно набрасываться на женщину, джентльмен никогда бы не допустил, чтобы такое отвратительное слово – с подтекстом «приказывать» – повисло в воздухе.

Джайлз, несмотря на то, что заявлял иное, всегда считал себя джентльменом до мозга костей. Но вероятно, он ошибался или, быть может, в конце концов, столкнулся с тем, что оказалось способным содрать с него показное благородство. Однако этого он не хотел признавать.

Взглянув вокруг себя, граф вдруг понял, что перед ним розарий. Его вечнозеленое окружение так буйно и высоко разрослось, что Джайлз с трудом узнал это место, и оно показалось ему как нельзя лучше подходящим для того, чтобы ненадолго погрузиться в себя.

Он поднял изящную металлическую щеколду, толкнул калитку, которая, заскрипев петлями, открылась, и вошел в сад. Старые кирпичные стены теперь не казались такими высокими, но в остальном сад совсем не изменился с тех времен, когда он был мальчиком, и Джайлзу даже показалось, что он чувствует пряный аромат китайских роз, бывших гордостью мистера Дженкса. Стены были покрыты ползучими сортами роз, а на аккуратных клумбах росли ряды пышных кустарников. Каждый сорт был помечен небольшой глиняной табличкой, но сейчас вся листва с кустов облетела, и от благоухания осталось одно лишь воспоминание.

В центре розария стоял фонтан, который Джайлз помнил с детства: три пухленьких херувима выливали из кувшинов воду в расположенный внизу круглый пруд. По усыпанной гравием дорожке он медленно подошел к фонтану, подставил руку под струю и смотрел, как вода сбегает по его пальцам и дождем капает в пруд.

Боже, какая она холодная – холодная, как бедный Элиас в могиле, холодная, как сам Кардоу, и почти такая же холодная, какой графу показалась его надменная и неприступная экономка. Ах, но ведь она была совсем не такой, какой хотела казаться! Он меланхолично повернул руку так, чтобы поток падал ему в ладонь.

– Этого нельзя делать, – раздался из глубины тени тонкий голосок. – Вы не должны расплескивать воду.

Джайлз непроизвольно отдернул руку, но потом вспомнил, что он здесь господин и хозяин. Обойдя фонтан, он углубился в прохладный сад. По всему периметру сада стояли парные скамейки, и на самой дальней из них сидел маленький темноволосый мальчик; ему было, вероятно, лет восемь, и его ноги едва доставали до земли. Он сполз со скамейки и неуверенной походкой, но не хромая, подошел ближе, и Джайлз с болью понял, что этот мальчик – сын Обри. Остановившись у ближайшей к Джайлзу скамейки, мальчик взглянул на него серьезными голубыми глазами и положил молоток для крикета, которым, очевидно, играл.

– Мама говорит, нельзя играть в фонтане, он не наш, – рассудительно пояснил он.

Джайлз не мог толком объяснить, почему он это делает, но он сел на скамейку и жестом пригласил, мальчика сесть напротив.

– Все в порядке. Я лорд Уолрейфен.

– А-а, – протянул мальчик.

Он, видимо, не придал этому особого значения, а быть может, это и не было для него так уж важно. «Нет, для него это абсолютно не важно, во всяком случае, в масштабах жизни», – с улыбкой решил Джайлз и подумал, что в данный момент лучше оставаться скромной персоной.

– Ты любишь играть здесь? – спросил он.

– Иногда я представляю себе, что это форт, на который нападают краснокожие индейцы, – ответил мальчик.

– Ты, должно быть, юный Монтфорд? – подавив улыбку, заметил Джайлз.

Глаза ребенка округлились, словно он понял, что забыл, как себя подобает вести, и с опозданием и немного смущенно мальчик протянул руку. Это, безусловно, было еще более неподобающим, так как он был сыном служанки, но Джайлз с энтузиазмом пожал ему руку.

– Айан, – тихо представился мальчик.

Значит, это тот ребенок, который сильно пострадал, тот мальчик, о котором около трех лет назад донес ему Певзнер. По правде говоря, было немного странно, что на должность экономки взяли женщину с ребенком. Но, насколько мог судить Джайлз, Элиас был совершенно счастлив, что они оба были с ним.

– А ты, Айан, когда-нибудь видел настоящих краснокожих индейцев?

– Нет, – парнишка немного грустно покачал головой, – но они очень храбрые и отчаянные. Они живут в Америке. А вы там когда-нибудь были?

– Нет, к сожалению, не был. – Джайлз смотрел вверх на стены замка, казавшиеся синевато-серыми на фоне неба. – Но я немного жил здесь, в замке, пока мне не исполнилось примерно столько лет, сколько тебе сейчас.

– А потом куда вы переехали? – Мальчик с любопытством взглянул на него.

– Меня... – «Меня отправили в ад», – хотелось сказать Джайлзу. – Меня просто отправили в школу, – вслух ответил он. – Отец считал, что для меня так будет лучше.

– О, мама никогда меня не отпустит, – сообщил мальчик. – Но мне нравится учиться.

– Моя мама тоже не хотела, чтобы я уезжал, – с вымученной улыбкой признался Джайлз. – А ты ходишь вниз в деревенскую школу?

– У меня способности к арифметике, – кивнув, доложил ребенок.

– А, как у твоей мамы! – заметил Джайлз.

Он тщательно проверил все счета, и все они оказались безупречны. Если Обри и была нечестной, то он не нашел доказательств этого. Несомненно, она умела беречь каждый шиллинг, и его имение начало приносить приличный доход, ставя Джайлза в завидное положение очень богатого человека, который уверенно идет по пути превращения в чертовски богатого.

– Знаешь, Айан, – обратился Джайлз к сидевшему молча ребенку, оглядываясь по сторонам, – когда я был мальчиком, этот сад часто запирали, но иногда я тайком пробирался в него. Со мной приходил дядя Элиас и сажал меня к себе на плечи, так что я мог забраться на стену.

– Это очень высоко. – Глаза мальчика снова округлились.

– Но я знал, как спуститься по шпалерам для роз, – подмигнув, признался Джайлз. – Трудно спускаться только по внешней стене.

Мальчик с восхищением смотрел на графа.

– Ты знал моего дядю? – отрывисто спросил Джайлз, удивляясь, зачем он затевает этот разговор, но он его затеял, и было уже поздно останавливаться. – Знаешь, майор Лоример был моим дядей.

– Мне не позволяли беспокоить майора. – Айан в упор посмотрел на него. – А теперь он умер. Мама говорит, что он лежит в... в парадном зале. Так люди могут выразить ему свое уважение. Мама распорядилась, чтобы его одели в военную форму.

– Да, и он очень хорошо выглядел в ней. – Джайлз проглотил комок в горле. – Но знаешь, мы вчера похоронили его, поэтому он уже не лежит в парадном зале.

– О-о. – Мальчик явно задумался над этими словами. – Но мама говорила, что майор был очень храбрым. Он был знаменитым героем войны, и ему нужен был полный покой, вот поэтому я не должен был его беспокоить.

– Да, Айан, он был героем, – к удивлению, Джайлз почувствовал, что у него к горлу снова подступили слезы, – настоящим героем.

– По-моему, – пожал плечами Айан, – очень устаешь быть солдатом. А он был хорошим дядей?

– Я не знал ни одного лучше. – На фоне захлестнувших его эмоций Джайлз понял, что это правда. Элиас был самым лучшим дядей, о котором мальчик может мечтать, пока не отправился на войну и не вернулся оттуда полностью сломленным.

«Именно их мужество защищает нас всех от жестокости мира, но наши солдаты платят за это страшную цену», – сказала миссис Монтфорд.

Эти патетические слова почему-то продолжали преследовать Уолрейфена, как будто в них был заключен какой-то более глубокий, отчасти эзотерический, смысл. Но одно было неоспоримо: они проникали в самую душу.

– А у тебя, Айан, есть дяди? – Джайлз ощутил, что у него еще немного сдавлено горло. – Уверен, они на вес золота.

– У меня был дядя, – после долгого молчания ответил Айан. – Много лет назад.

– Это хорошо, – улыбнулся ему Джайлз. – И как его звали?

– Фергюс. Фергюс Макло... – Внезапно Айан застыл. – Нет... не так, как-то иначе. Я забыл.

– Это иногда бывает.

– Наверное.

Мальчику явно стало не по себе, и Джайлз решил подыскать другую тему.

– Вижу, у тебя хороший молоток для крикета. Ты умеешь играть?

– Я знаю правила, но не умею бить, – пожал плечами мальчик.

– Ты научишься. – Джайлз похлопал его по колену. – Я сам когда-то был неплохим игроком. Это было лет двадцать назад, но, думаю, я еще помню, как это делается. Быть может, как-нибудь нам стоит попрактиковаться.

– Я был бы очень рад, – просиял Айан.

– Что ж, наслаждайся своим свободным временем в саду, молодой Монтфорд, – сказал Джайлз гораздо веселее, чем было у него на душе, – меня, к сожалению, дела зовут в другое место. – Он хлопнул себя по бедрам и встал. Но как это иногда бывало, его левое колено немного подогнулось, и он сделал пару нетвердых шагов вперед, прежде чем его походка выровнялась.

– Вы хромаете, – заметил мальчик. – Я тоже.

Болезненное чувство снова ослепило Джайлза, и он обернулся к мальчику.

– Я слышал, ты пострадал, когда обрушилась башня. Мне очень жаль, и я надеюсь, что твоя хромота скоро пройдет.

– Пройдет, – спокойно ответил Айан, пожав плечами. – Доктор Креншоу тоже так сказал. Вы покалечились при падении?

– Нет, – Джайлз постарался улыбнуться, – на самом деле в меня стреляли.

– Правда? – Айан широко раскрыл глаза.

– Правда, – подмигнул ему Джайлз.

– А кто в вас стрелял? – У Айана перехватило дыхание от возбуждения. – Разбойник?

– Нет, контрабандист, – таинственным шепотом сообщил Джайлз.

– Правда?

– Конечно. – Джайлз решил до конца разыгрывать свою роль. – Меня ранили в темном проходе между домами на побережье. Отвратительное было место.

– А вы тоже выстрелили? – Теперь большие голубые глаза Айана стали размером с блюдце. – Вы его убили?

– Честно говоря, это была женщина, – усмехнулся Джайлз, – Никогда не поворачивайся спиной к рассерженной женщине, Айан, потому что она может оказаться злой. Нет, я никого не убил. Но все это было просто захватывающе.

– А что было потом? – спросил мальчик. – Мне хочется узнать всю историю.

– Понимаешь, – отрицательно покачал головой Джайлз, – сейчас мне, увы, нужно переодеться к обеду, иначе миссис Дженкс сильно рассердится на меня. Но как-нибудь я расскажу тебе всю эту неприятную историю, если разрешит твоя мама.

– О, тогда до свидания, – тихо сказал мальчик. Джайлз не спеша направился к выходу из сада и, остановившись у калитки, оглянулся.

– Еще одно, Айан.

– Да, сэр?

– Можешь плескаться в моем фонтане, если хочешь. Я скажу твоей маме, что все в порядке.

Лицо мальчика просияло, и он еще раз помахал Джайлзу, когда тот закрывал калитку.

Когда калитка со скрипом закрылась за ним, Джайлз решил, что необыкновенно приятно провел время. Хотя он не нашел уединения, которого искал, зато получил удовольствие от нескольких минут, проведенных с тем, кому, очевидно, ничего от него не было нужно.

Сын Обри Монтфорд был умным, приятным мальчиком, хотя и чересчур тихим, и Джайлзу он понравился. Ребенком сам Джайлз тоже был серьезным и задумчивым и, можно сказать, таким и остался. Во всяком случае, мальчик подбодрил его, хотя мысли Джайлза все еще были заняты Обри Монтфорд.




– Лорда Уолрейфена ранил контрабандист, – за своим вечерним шоколадом сообщил Айан, до последнего момента бывший на удивление тихим.

– Что ты сказал? – Обри, аккуратно зашивавшая порванную наволочку, оторвалась от своего занятия. Как всегда после обеда, они сидели вместе у камина, но нервы Обри были натянуты до предела, и она не уделяла ребенку обычного внимания.

– Лорд Уолрейфен, – повторил мальчик, дуя в чашку, чтобы остудить напиток. – Его ранил контрабандист. На берегу.

– Кто сказал тебе такую глупость, Айан? – спросила она, делая следующий стежок.

– Он сам, – простодушно ответил Айан. – Он приходил в розарий. И еще он сказал, что я могу плескаться в фонтане.

– Думаю, ты неправильно понял, милый. – Обри пристально взглянула на мальчика, завязывая узелок на нитке. – Люди, подобные его сиятельству, не получают выстрелов от контрабандистов.

– Но он получил, – настаивал Айан. – Он хромал, и я спросил его почему.

– Айан! – пожурила она мальчика.

– И тогда он рассказал мне о контрабандистах, – объяснил Айан. – «Очень неприятные люди», – сказал он. И если ты ему разрешишь, он расскажет мне всю историю.

– Вот как? – пробормотала Обри и замолчала, чтобы перекусить нитку. – Хорошо, посмотрим. Только прошу тебя, милый, не беспокой его светлость. Мы здесь живем в его доме, и он платит мне жалованье. – «Как он совсем недавно, не стесняясь, напомнил мне», – добавила она про себя.

– Я не беспокоил его, – защищаясь, возразил Айан, – если не считать того, что он расплескивал воду из фонтана, а я сказал ему, что этого нельзя...

– О Господи! – не дала ему договорить Обри.

– Я не знал, кто он, – смутился мальчик.

– Все в порядке, Айан. – Отложив в сторону шитье, Обри взяла его под подбородок. – Я знаю, что ты вел себя вежливо и почтительно.

– Да, – согласился он. – И, по-моему, он отзывчивый. Я слышал, Бетси говорила, что он окостенел, но я думаю, у него окостенело только колено. А кроме того, он забавный.

Лорд Уолрейфен – забавный? Обри закрыла глаза и в то же время взяла себе на заметку сделать замечание Бетси.

– И еще он предупредил меня относительно женщин, – продолжал Айан. – Он сказал, что никогда нельзя поворачиваться спиной к женщине. Так его ранили.

– Гм, давай посмотрим, правильно ли я поняла эту неприятную историю, – приподняв одну бровь, сказала Обри. – Лорда Уолрейфена на побережье ранил контрабандист из-за женщины?

– Нет, – покачал головой Айан, – в него выстрелила женщина.

– Быть может, ты просто неправильно понял, милый? – мягко спросила Обри, решив, что у мальчика слишком разыгралось воображение. – А теперь посмотри на часы. Тебе пора в кровать.

– Мама, – послушно допив остатки шоколада и встав со стула, Айан с любопытством посмотрел на Обри, – лорд Уолрейфен собирается теперь жить с нами?

– Нет, дорогой, он не может, – ответила она, надеясь, что говорит правду, и, притянув к себе ребенка, быстро поцеловала его в лоб. – У него важная государственная работа в Лондоне.

– А-а... – Айан перевел взгляд в пол. – А он долго собирается пробыть здесь?

– Думаю, еще несколько дней. А в чем дело?

– Он умеет играть в крикет, – пожал плечами мальчик, глядя себе под ноги.

Обри понимающе улыбнулась. Айану в жизни не хватало мужского общества, ребенок смутно помнил собственного отца – и Мюриел. Несчастная Мюриел, замужество сломило ее душевные силы, она была слишком болезненной, чтобы стать хорошей матерью. И для всех них было бы лучше, если бы ее муж не умер. Его загадочная смерть положила конец той жизни, которую знала Обри – обеспеченной и беззаботной, – и по милости других оставила Айана сиротой.

Все это время мистер Дженкс помогал заполнить пустоту в жизни Айана, но весной он уедет, и с кого тогда будет брать пример мальчик? Конечно, не с Уолрейфена, у графа нет возможности тратить свое время на детей прислуги, ведь Айан теперь относился к их числу. Из-за решения Обри, решения, принятого второпях, Айан был вынужден жить здесь практически из милости. Справедливо ли это? Правильно ли она поступила, не совершила ли непоправимую ошибку, решив за него его судьбу?

Обри устала, неимоверно устала нести в одиночку такое бремя, и на мгновение ей пришла мысль попросить помощи у графа, ведь он, казалось, с симпатией отнесся к ребенку. Безусловно, он обладал властью защитить Айана от любого, кто мог желать ему зла. Фергюс Маклорен побоится тронуть даже волосок на голове своего племянника, если ребенок будет под бдительным надзором могущественного графа Уолрёйфена.

Но и Фергюс, и судьба Айана – все это очень далеко.

«С глаз долой, из сердца вон», – напомнила себе Обри. Как она могла понять, именно так Англия относилась к Шотландии и ко всему, что там происходило. И собственно, почему Уолрейфен должен беспокоиться об Айане? Мальчик не его забота, а ее, и Уолрейфен им ничего не должен. А кроме того, почему граф Уолрейфен должен поверить ее истории, а не словам Фергюса? Фергюс просто скажет, что она убийца, которая едва спаслась от петли палача, что она похитила Айана.

Обри легонько подтолкнула ребенка к его узкой спальне, переделанной из большой кладовой, в которую она втиснула маленькую кровать и комод. Экономке не полагалось иметь при себе детей, и Обри очень повезло, что она получила это место, повезло, что Айану вообще разрешили остаться с ней, и повезло, что майор был человеком слова. Ей пришлось очень многим пожертвовать, чтобы удержаться в Кардоу.

Но стоит ли это того, чтобы отдать свое тело графу Уолрейфену? Закрыв глаза, Обри задумалась над этим вопросом. «Да, – ответила она себе. – Да, если буду вынуждена. И нельзя все время об этом думать. Я это выдержу и, быть может – помоги мне, Господи, – даже буду рада этому».

– Хороших снов, дорогой, – шепнула она Айану после того, как он закончил читать молитву, и заботливо накрыла его лоскутным одеялом.

– Все хорошо, мама. – Мальчик сладко зевнул. – Спокойной ночи.

– Айан, – неожиданно сказала Обри, склонившись над узкой кроватью и убрав ему со лба прядь волос, – ты помнишь, что делать, если когда-нибудь ночью проснешься и не найдешь меня?

Мальчик кивнул, не отрывая головы от подушки, и уже полусонный пробормотал:

– Идти по коридору в комнату Бетси.

– Да, дорогой, идти к Бетси.

Когда, еще раз поцеловав ребенка и задув свечу, Обри вернулась в свою гостиную, раздался тихий стук в ее дверь. Обри окаменела, ее нервы и так уже были натянуты, и ей совсем ни к чему было сейчас какое-либо ночное происшествие в доме или – Господи, прости – новое посещение лорда Уолрейфена.

Но, открыв дверь, она с изумлением увидела на пороге Певзнера. Дворецкий редко позволял себе вторгаться на ее территорию, и его появление было дурным предзнаменованием.

– Входите, мистер Певзнер, – как могла более радушно пригласила она. – Вы работаете так поздно.

– Да, хм, у меня нет другого выбора, – угрюмо ответил дворецкий. – Этот Хиггинс весь день рыскал по дому, отвлекая от дел всех лакеев. Мы только сейчас закончили мыть посуду после обеда.

Обри с сочувствием пробормотала что-то. Нельзя сказать, что она не любила Певзнера, но, с ее точки зрения, он был немного ленив и к тому же очень любил посплетничать.

– Садитесь, прошу вас. Я как раз собиралась выпить чашечку шоколада. Не составите мне компанию?

– Нет, благодарю вас, – ответил дворецкий, занимая стул, на котором недавно сидел Айан. – Мальчик спит?

– Да. – Обри подняла взгляд от шоколадницы. – Что случилось?

– Я хочу поговорить с вами. Об этом убийстве.

– Слушаю вас. – Наполнив чашку, Обри тоже села.

– Полагаю, вы слышали, что украдены золотые часы майора? – Певзнер сжал губы.

– Ой! – Вздрогнув, Обри пролила на руку каплю горячего шоколада и поспешила вытереть ее концом фартука. – Простите, что вы сказали? Что-то о часах?

– Украдены золотые часы майора, – раздраженно повторил дворецкий. – Дорогостоящие часы со вставленными в циферблат сапфирами. Я уверен, их взял кто-то из нижних слуг. Возможно, он и убил майора.

– Никто здесь такого не сделал бы. – Обри с трудом перевела дух. – К тому же они все были вместе с вами на ярмарке. Разве не так?

– Я осмелился поговорить о воровстве с его сиятельством, – не ответив на ее вопрос, продолжал Певзнер. – Он, конечно, очень встревожен. Хиггинс должен во всем разобраться, а мы, я думаю, в свою очередь, завтра должны осмотреть все комнаты служанок и проверить, не найдем ли вора.

– О, мистер Певзнер! В этом нет необходимости.

– Я уже как следует проверил лакеев. Теперь нужно разобраться с женской половиной штата.

– Вы обыскивали их комнаты? – возмущенно спросила Обри.

Но в этот момент она меньше всего заботилась о лакеях. Боже, ей следовало понимать, что кто-нибудь заметит отсутствие этих проклятых часов, которые ей совсем не были нужны. На мгновение ей пришла в голову мысль бросить их в пруд с рыбами. Или лучше просто отнести их обратно в комнату майора? Но, нет сомнения, все трещины и закоулки уже были осмотрены, и внезапное появление часов привлечет еще больше внимания, чем их исчезновение.

– Я не обыскивал их комнаты, – в конце концов признался Певзнер, хотя явно старался уклониться от ответа на ее вопрос, – но я обстоятельно поговорил с ними. Я был очень строг и сказал, что, если они знают, где находятся часы, им лучше сразу сообщить об этом.

– Очень хорошо. – Обри старалась справиться со страхом и гневом. – Я поступлю так же со служанками. Со всеми нужно обращаться одинаково.

– Знаете, не более чем за три дня до его смерти часы лежали у него в шкатулке, – настойчиво сказал дворецкий. – Я помогал майору одеваться и видел их собственными глазами. Но есть и еще кое-что. – Певзнер наклонился к ней.

– Правда? И что же?

– Будет проведен допрос.

– Д-допрос? – заикаясь, переспросила Обри. Боже правый, она должна была знать, что, безусловно, будет допрос.

– Несомненно, постараются найти повод вызвать всех слуг, потому что дело очень непристойное, – сказал он с усмешкой. – Полагаю, нам следует заставить всех заниматься своими делами и не быть в центре внимания.

– Когда должен состояться допрос, мистер Певзнер? – Обри почувствовала дурноту: «Боже, какой ужасный, ужасный день».

– В течение двух дней, – ответил дворецкий. – В «Королевской гавани», в зале для приемов. Он должен был бы состояться раньше, но следователь болел. Конечно, подразумевается, что вы и я тоже придем туда.

– Мы? Зачем? – Обри охватила паника.

– Но, миссис Монтфорд, вы же главный свидетель, – как-то странно взглянув на нее, ответил Певзнер без малейшего ехидства. – Вы должны будете дать свидетельские показания.




Глава 8,

в которой леди Делакорт отправляется на задание


На следующее утро после бессонной ночи Обри встала еще до рассвета. У нее не было времени со страхом ожидать допроса или размышлять о блуждающих руках лорда Уолрейфена. Она все еще оставалась в Кардоу экономкой – по крайней мере, до тех пор, пока граф не дал ей пинка, – а сегодня был день отъезда лорда и леди Делакорт, и около семи часов Бетси уже позвали помочь горничной ее сиятельства упаковать вещи. К сожалению, не прошло и десяти минут после ее ухода, как Ида, свалившись с лестницы в буфетной, сильно растянула лодыжку, и Обри перед завтраком осталась без помощи.

Обри пришлось отправиться в первый поход в утреннюю гостиную, где должен был быть подан завтрак. Оставив поднос с кофе в подсобной комнате, она вошла в гостиную, чтобы раздвинуть шторы, провела пальцем по буфету, проверяя, нет ли пыли, потом брезгливо подняла с ковра кусочек корпии. Лакеи уже накрыли стол и аккуратно разложили приборы и салфетки, а Летти поставила посередине вазу с белыми гладиолусами – на первый взгляд все было в порядке.

Но при более тщательной проверке Обри обнаружила вилку с разводами, и это ей совсем не понравилось. Она слышала, что Летти устанавливает в раздаточную блюда с яйцами, почками, беконом и томатами, и подошла к ней с вилкой.

– Отнесите ее обратно вниз в служебную комнату дворецкого, – сказала Обри служанке, – и передайте Певзнеру, что вилка, к сожалению, не годится.

– О-о-о, мадам, – нахмурилась Летти, – ему это не очень понравится.

– Тогда скажите, пусть он следит, чтобы лакеи чистили все как следует с первого раза, – нетерпеливо промолвила Обри, но, одумавшись, пожалела девушку. – Хорошо, дайте вилку мне, Летти. Вы сможете одна подготовить буфет?

Летти с облегчением кивнула.

К тому времени, когда Обри вернулась после обмена неприятными словами и столовым серебром с Певзнером, Уолрейфен и лорд Делакорт уже сидели за столом. Стараясь остаться незамеченной, Обри осторожно подошла к столу, чтобы подать Делакорту чистую вилку, но тот взглянул на нее и широко улыбнулся:

– Доброе утро, миссис Монтфорд! Что случилось?

– Прошу прощения, к сожалению, одна из вилок оказалась недостаточно чистой.

– О, не сомневаюсь, что я кладу в рот и гораздо худшее! – весело откликнулся он. – Общеизвестно, что мои требования не высоки.

Уолрейфен чуть не захлебнулся своим кофе, но в это время в гостиную вошла леди Делакорт, шурша дорожным платьем из полосатого темно-голубого канифаса, цвет которого как нельзя лучше подходил к ее глазам. Леди Делакорт обладала красивой фигурой и была необычайно очаровательной, несмотря на явное недовольство, написанное у нее на лице; в сравнении с ней Обри почувствовала себя ободранной старой вороной. Подойдя к столу, Сесилия с решительным шлепком положила рядом с тарелкой Уолрейфена принесенную с собой газету, а Обри быстро ушла в подсобную комнату и прикрыла дверь, оставив небольшую щелочку.

– Доброе утро, Сесилия, – услышала Обри слова графа. – Что это?

Не в силах устоять, Обри выглянула и увидела, что леди Делакорт подошла к буфету.

– Это, Джайлз, «Таймс» за прошедшую среду, – ответила она, наливая себе кофе. – Разве ты не видел ее?

– Нет. – Уолрейфен развернул газету.

– Нижний левый угол, – усаживаясь, сказала она. – Консерваторы, по-видимому, чрезвычайно довольны собой.

– О Боже! – воскликнул Делакорт и привстал, стараясь заглянуть через плечо Уолрейфена в газету. – Что теперь?

– Еще одна история о смерти Элиаса, – раздраженно бросила Сесилия. – Они с удовольствием смакуют то, что блистательный лорд Уолрейфен не может найти справедливости для самого себя. Кстати, Джайлз, тебе не кажется, что этот Хиггинс слишком долго оставляет нераскрытым это дело?

– Ради Бога, Сесилия, что он может сделать? – вопросом на вопрос ответил Уолрейфен. – Просто повесить кого-нибудь первого попавшегося?

Всмотревшись в небольшую заметку, Делакорт схватил газету и тихо присвистнул.

– Что еще? Давай же, читай всю эту дрянь! – воскликнул Уолрейфен.

– «Возможно, лорд Уолрейфен, наш несговорчивый либерал из тори, наконец-то соизволит признать, что мы, находящиеся на противоположной стороне в этом споре, давно правы, – начал Делакорт, многообещающе прочистив горло. – Судейская снисходительность и смягчение наказаний за уголовные преступления стали в Англии просто пародией. Грабители, жулики и хладнокровные убийцы теперь свободно разгуливают по стране, как Уолрейфен мог убедиться на собственном опыте. Быстрое и безоговорочное повешение – это единственное действенное средство устрашения криминальных слоев общества», – дочитал до конца Делакорт.

– Кого они цитируют? – прорычал Уолрейфен.

– Лорда Риджа, – сухо ответила леди Делакорт, глядя на него поверх кофейной чашки. – А он твой друг, Джайлз. Нетрудно догадаться, что говорят твои враги.

– Таким способом консерваторы собираются попортить тебе кровь, старина, – мрачно заметил Делакорт. – И это уменьшит твои шансы будущей весной поддержать позицию Пиля в парламентской реформе.

Уолрейфен тихо выругался.

– Джайлз, – неожиданно сказала леди Делакорт, – я нашла выход. Я пришлю к тебе Макса, как только доберусь домой.

– В самом деле? – буркнул он. – Не знал, Сесилия, что у вас есть власть над беднягой.

Обри снова заглянула в гостиную – граф спокойно намазывал маслом тост.

– О-о, – леди Делакорт свела брови, – ты же понимаешь, что я имела в виду, и не возражай! Этот Хиггинс – глупец. Если ты немедленно не положишь конец всем сплетням, это будет тянуться бесконечно. Так где ты будешь?

– Наверное, еще погрущу о своем умершем дяде, – вздохнул граф, положив нож для масла.

– Да, разумеется, – побледнев, согласилась леди Делакорт, – но никому не будет пользы, если рухнет твоя политическая карьера.

– О, – рассмеялся сидевший напротив муж Сесилии, – я бы сказал, это представит консерваторов в чрезвычайно выгодном свете. Быть может, стоит отправить этого Хиггинса допросить лорда Риджа и узнать, не он ли убил Элиаса. Но в одном Сесилия права, Джайлз. Тебе следует послать за Максом.

Обри не понимала, о ком они говорили, и не могла разглядеть выражения лица графа.

– Да, но мне придется оторвать его от жены и от семьи, – тихо сказал Уолрейфен.

– Что ж, – пожала плечами леди Делакорт, – если твоя карьера рухнет, Макс и Пиль могут пойти на дно вместе с тобой.

Долгое время в гостиной раздавался лишь стук столового серебра по фарфору, пока Сесилия снова громко не кашлянула.

– Хорошо, Сесилия, – наконец согласился Уолрейфен, – поговорите с ним. Если он сможет что-то сделать, я буду ему очень благодарен.

– Для тебя лучше, чтобы здесь был и Кем, – отодвигая свою тарелку, посоветовал Делакорт.

– Почему? Разве мой гардероб подмок вместе с моей политической репутацией? – слабо улыбнулся Уолрейфен. – Или мне требуется бесценный совет Кембла относительно моды?

– Тебе нужен кто-то, кто не боится запачкать руки, – ответил Делакорт. – Кто-то, немного менее связанный принципами, чем Макс. – Встав, он начал что-то искать на буфете, и Обри, открыв дверцу раздаточной, выставила еще одно блюдо с яйцами. – Ах, вот они! – воскликнул Делакорт. – Вы само совершенство, миссис Монтфорд.

– Благодарю, милорд.

– Кстати, миссис Монтфорд, – сказал он, возвращаясь на свое место, – все время хочу спросить вас о вашем акценте, который иногда улавливаю. Откуда вы родом?

– Из Нортумберленда, милорд. – Обри выбрала это место, так как оно было далеко на севере, но все еще оставалось в пределах Англии.

– А-а! И в какой части вы жили?

– Вблизи Бедлингтона, милорд. – Обри замерла у буфета, ощущая, как быстро забилось сердце.

– Боже мой, до чего тесен мир! – засмеялся Делакорт. – У меня дядя в Морпете! – Он не сводил с миссис Монтфорд блестящих глаз. – Моего дядю зовут Найджел Дигби. Уверен, вы слышали о нем.

– Я... – Обри покачала головой. – Нет, к сожалению, не слышала. Мы жили очень уединенно.

– Сэр Найджел Дигби Лонгуорт! – подмигнул ей Делакорт, словно для того, чтобы освежить ее память. – Не нужно стараться быть вежливой. Я знаю, его считают очень эксцентричным.

– Его считают совершенно сумасшедшим, – уточнила леди Делакорт, со звоном поставив на стол кофейную чашку. – Потому что он такой и есть.

– Я... возможно, имя знакомое. – Обри захотелось убежать из комнаты.

– О Господи! – Казалось, лорд Уолрейфен наконец уловил смысл сказанного Делакортом. – Этот твой дядя обладает... хм, склонностью...

– Да, да, одеваться в женскую одежду, – перебил его Делакорт, беря вилку. – Он пришел бы в восхищение от этой серой саржи, которая на вас, миссис Монтфорд. Понимаете, он представляет себя удалившейся от дел правительницей.

– Дорогой, нам обязательно это обсуждать? – вздохнула леди Делакорт.

– И к тому же он ужасный старый сплетник, – продолжал Делакорт. – Но у местного священника доброе сердце, и он позволяет всем подыгрывать моему дяде. В этом году ему даже позволили возглавить местное Дамское ботаническое общество. Он специалист по выращиванию роз, наш дядя Найджел.

– П-понятно, – запинаясь, пробормотала Обри.

– Святые небеса, взгляните на часы! – воскликнула леди Делакорт, резко отодвинув свой стул и таким образом закончив обсуждение сэра Найджела. – Дэвид, я прикажу спустить вниз сундуки, а ты, пожалуйста, подготовь экипажи.

Шелестя голубым дорожным платьем, леди Делакорт направилась к двери, а лорд Уолрейфен вполоборота повернулся на стуле, чтобы проводить ее взглядом, когда она выходила из комнаты, и от Обри не укрылось, с какой любовью он смотрел на Сесилию. Странно, но она почувствовала, словно нож кольнул ее в сердце, и подумала, заметил ли что-нибудь лорд Делакорт.

После ухода леди Делакорт оба джентльмена встали, ее муж подошел к кофейнику и сильно наклонил его, чтобы наполнить чашку.

«Тьфу ты, – подумала Обри, – он почти пустой».

Делакорт снова сел, а Уолрейфен, сцепив руки за спиной, принялся расхаживать перед буфетом.

– Дэвид, если пойдет дождь, дороги станут опасными, – предупредил он. – Придерживайтесь верхней дороги через торфяник, подальше от утесов.

– Беспокоишься о Сесилии, старина? – Откинувшись на стуле, Делакорт разглядывал хозяина дома.

– Я беспокоюсь о вас обоих! – помрачнев, отрезал Уолрейфен и, словно желая себя чем-нибудь занять, пошел налить кофе, а Обри взмолилась, чтобы ему хватило того, что там осталось.

– Ты должен простить меня, Джайлз, если подчас мне трудно забыть, что когда-то ты хотел жениться на Сесилии, – с иронической улыбкой продолжая наблюдать за хозяином, произнес Делакорт. – Я хочу сказать, что всем известно, почему твой отец перехватил ее во время ее выхода в свет. Просто чтобы отобрать ее у тебя. Дьявольски скользкое дело, если хочешь знать.

– То, что ты говоришь, правда, – признался Уолрейфен и, пожав плечами, обернулся, стоя у буфета. – Не говоря о том, что это немного унизительно.

– Ладно, – рассмеялся Делакорт, – но никогда не забывай, старина, что все те давние годы я был сразу за тобой в той длинной, но бесперспективной очереди кавалеров этой леди. И она весело говорила, что я могу гореть в аду. Вот это, Джайлз, похоже на полное унижение.

– Я только молюсь, чтобы она никогда не узнала, из каких побуждений мой отец женился на ней, – тихо сказал Уолрейфен, и его рот скривился в некоем подобии улыбки. – Надеюсь, она до сих пор верит, что он любил ее.

– Я оберегаю ее от всего этого, Джайлз, – с потеплевшим выражением сказал Делакорт, – как стараюсь оградить от всей подлости мира. Обещаю тебе, что Сесилия никогда не будет страдать от несчастной судьбы, пока я в состоянии защитить ее.

Лорд Уолрейфен смотрел в свою уже пустую чашку, и Обри решила, что больше ждать нельзя. Собравшись с духом, она взяла второй кофейник и вышла в гостиную.

– Ах, – просиял виконт при виде нее, – вот и несравненная миссис Монтфорд с горячим кофе. Mon ange[3 - Мой ангел (фр.)], этот мещанин не заслуживает женщины вашей красоты и таланта, – проворковал он, снова входя в роль изнеженного аристократа, и отошел от буфета. – Может быть, я смогу уговорить вас сбежать со мной на Керзон-стрит?

– Разрешите налить вам кофе, лорд Делакорт? – спросила Обри, оставив без ответа его вопрос.

– Нет, нет, – помахал он рукой, – просто оставьте его, мы нальем сами. Думаю, ты прав, Джайлз, относительно дождя. – Делакорт быстро сменил тему разговора. – Что ты намереваешься делать сегодня? Конечно же, ты не собираешься провести остаток дня со своим мировым судьей?

– Хиггинс должен вскоре прийти и дать отчет о том, как продвигается дело, – пренебрежительно фыркнул Уолрейфен, устремив отсутствующий взгляд в окно. – Отчет, который будет абсолютно бесполезной тратой моего времени. А потом в оставшееся время я осмотрю имение.

– А, долг зовет! – пошутил Делакорт. – Клянусь, Джайлз, ты взваливаешь себе на плечи двойную ношу и заставляешь меня почти с благодарностью вспоминать мою растраченную молодость. По крайней мере, у меня есть на что оглянуться.

– Как я помню, твоя растраченная молодость длилась почти два десятилетия, – сухо уточнил Джайлз.

– Финиш, старина!

– Между прочим, миссис Монтфорд, вы ездите верхом или нет? – резко отвернувшись от окна, неожиданно спросил Уолрейфен.

– Простите, милорд? – Стоявшая у буфета Обри повернулась к нему.

– Вы умеете ездить верхом? – с непонятным раздражением повторил он. – Верхом на лошади?

– С вами? – импульсивно вырвалось у нее, и в этот момент в комнату вернулась леди Делакорт.

– Значит, вы вдвоем собираетесь, на верховую прогулку? – веселым тоном поинтересовалась Сесилия. – Это замечательно. Но, Джайлз, возможно, у миссис Монтфорд нет костюма для верховой езды. Я могу оставить вам один свой, – обернувшись, предложила она Обри.

– Благодарю, миледи, но у меня есть костюм. – Не в силах выдержать ее взгляда, Обри опустила голову.

Все трое немного удивленно смотрели на Обри, как будто размышляя, откуда у экономки может быть наряд для верховой езды.

– Прекрасно! – весело воскликнула ее сиятельство. – Это очень хорошо, потому что мой, я полагаю, был бы вам всего по колено. Итак, любимый, ты готов?

– Проклятие! – Делакорт вскочил и бросился к двери. – Я совсем забыл про экипажи.

Обри вернулась в буфетную и, на этот раз плотно закрыв дверь, некоторое время составляла в стопки тарелки, прислушиваясь к то затихавшим, то становившимся громче голосам. Прощание, по-видимому, затянулось, но, в конце концов, в комнате воцарилась тишина. Немного успокоившись, Обри взяла поднос, чтобы собрать кофейную посуду, но, открыв дверь, обнаружила, что леди Делакорт все еще в гостиной – и в безмолвных объятиях Уолрейфена.

Граф сразу же выпустил Сесилию, легко коснувшись губами ее лба, и она отодвинулась от него.

– До свидания, дружок. – Сесилия погладила Джайлза по груди, как будто расправляла шейный платок. – Я сразу же пришлю Макса и мистера Кембла. Быть может, Кему удастся научить Бидуэлла нескольким новым приемам завязывать шейный платок.

– До свидания, Сесилия, – сказал граф ей вслед. – Спасибо, что приехали и помогли мне в этой суматохе.

– В любое время, Джайлз. – Она быстро повернулась и звучно, горячо поцеловала его. – Ты же знаешь, что тебе нужно только сказать. И всего хорошего вам, миссис Монтфорд. Мне действительно было очень приятно познакомиться с вами.

И она ушла, оставив Обри наедине с Уолрейфеном в комнате, в которой, казалось, больше не было ни капли жизни или света. Но граф выглядел странно равнодушным и быстрым шагом направился к двери.

– Тогда через два часа, миссис Монтфорд? – спросил он, задержавшись на пороге. – Вам достаточно этого времени?

– Времени для чего, милорд?

– Я хочу объехать имение и все осмотреть: каждое вспаханное поле, каждый коровник, каждый малейший закоулок Кардоу до самых ворот.

– Боюсь, собирается дождь, милорд, – ухватилась Обри за первый предлог, пришедший ей в голову.

– Тогда возьмите зонтик! – рассмеявшись неожиданно весело, посоветовал граф.




Глава 9

Три маленькие лжи


Дождь не пошел вовремя, чтобы спасти Обри от ее судьбы. Граф ожидал ее в большом зале, нетерпеливо похлопывая рукояткой кнута по высоким сапогам для верховой езды. Они отправились пешком, начав с ближайших к замку отдельно стоящих построек, в число которых вошли кладовая для дичи, голубятня и ледник. Обри старалась держаться по-деловому и не придавать значения тому, что произошло между ними накануне. Ей нужна была работа, и она хорошо помнила, что оставалось еще кое-что, к чему граф не стал придираться: он ни разу не усомнился в ее управленческих способностях, на самом деле, видимо, просто приняв их на веру.

– Святые небеса, – заметил граф, когда они прошли через фруктовый сад к конюшням, – здесь действительно можно разместить и прокормить целую армию.

Уолрейфен выбрал для Обри спокойную гнедую кобылу и, скача по недавно осушенной низине, вежливо расспрашивал о строительстве осушительных рвов и с восхищением отзывался о плодородии почвы. Когда они проезжали мимо нового дома Джека Бартла, миссис Бартл, как обычно, вышла поболтать, но, увидев, что Обри сопровождает лорд Уолрейфен, ничего не сказала.

А граф был на удивление любезен и заговорил с женщиной, как будто был здесь не далее как на прошлой неделе. Он спросил ее о детях, назвав их всех по именам, и поинтересовался, как дела у мистера Бартла после несчастного случая с косой.

– О, милорд, Джек полностью поправился, – ответила женщина. – Благодарю вас за внимание.

– Могу я прислать вам что-нибудь из замка, мадам? – спросила Обри. – У нас очень много поздних трав.

– О, мы могли бы использовать мазь из плодов шиповника, миссис Монтфорд, – ответила она. – Доктор Креншоу говорит, она поможет рассосаться шрамам Джека.

– Завтра я приготовлю ее, – пообещала Обри, и они поскакали дальше.

– Все мои арендаторы так хорошо вас знают? – Граф с любопытством смотрел на Обри.

– Они должны на кого-то надеяться, милорд. А я собираю арендную плату.

– Вы? – удивился граф. – Да, конечно, у меня ведь нет управляющего имением, верно?

Обри ничего не ответила. Честно говоря, она воспользовалась возможностью исполнять обязанности Эрстуайлдера отчасти потому, что ее это беспокоило, и отчасти потому, что работу нужно было делать, а граф никого не прислал. И точно так же, как это было в небольшом имении в Шотландии, оставшемся ее матери после смерти мужа, обязанности одна за другой постепенно сваливалась на плечи Обри так, что никто этого даже не замечал. И теперь, обнаружив, кто именно управлял Кардоу, граф, очевидно, не имел ничего против этого. Было ли это знаком доверия или просто еще одним признаком того, что его нисколько не волнует собственное имение?

Они молча скакали вокруг холма Кардоу, на склонах которого до самого замка лежали огромные просторы обрабатываемых земель, располагались зернохранилища, фермы арендаторов и новая мельница. Уолрейфен сказал, что хочет осмотреть все, а кроме того, Обри очень гордилась проведенными ею усовершенствованиями.

– Трудно выполнять обязанности за двоих? – спросил Уолрейфен по прошествии двух часов. – Вы, наверное, перегружены работой?

– Когда в доме такая маленькая семья, роль экономки не так уж трудна, – честно ответила Обри. – У вашего дяди было не слишком много требований.

– Тогда, могу поспорить, вы были рады увидеть спину тети Харриет, не говоря уже о других членах моей семьи, – сухо сказал он.

– Нет ничего хорошего, милорд, когда в замке никто не живет, – немного поколебавшись, тихо сказала Обри. – Имение – это живое, дышащее существо, и отсутствие в нем семьи делает его безжизненным, позволяет штату расслабиться и создает впечатление, что вам...

– Что мне наплевать? – закончил Уолрейфен. – Я очень забочусь о своих слугах и арендаторах, но меня не волнует замок. Я нахожу его угнетающим... во всяком случае, раньше так было.

– Когда я приехала сюда, он сначала показался мне мрачным, – призналась Обри. – Но, живя в нем, начинаешь понимать, что замок обладает редким спокойствием и одновременно неповторимым трагизмом большинства старинных поместий.

– И много таких старинных поместий вы видели? – Граф опять с любопытством взглянул на нее.

– Вероятно, одно или два. – Обри мгновенно поняла свою оплошность.

– За время своей службы?

– Да.

– Скажите, дорогая, откуда вам столько известно об управлении имением? – задумчиво спросил граф. – Такие вещи обычно не входят в компетенцию экономки, не так ли?

– Мистер Эрстуайлдер оставил великолепные записи, – глядя прямо перед собой, ответила Обри.

– Как замечательно! Этот человек едва ли написал мне шесть слов за все те годы, что я его знал. Никогда не встречал менее симпатичного парня.

– Однако жене кузнеца он был симпатичен, – тихо возразила Обри.

Запрокинув голову, граф рассмеялся, и Обри подумала, что это весьма редкое явление. Ей понравилось, как в его глазах заплясали искорки и лицо ожило, а когда его взгляд поймал ее взгляд, Обри почувствовала, что внутри у нее что-то растаяло.

Они уже доехали до старого крошечного сарая, и Обри постаралась уклониться от обсуждения ее прошлого. И еще ей хотелось не думать о глазах Уолрейфена, а показать ему заново покрытую шифером крышу сарая. Она спустилась с лошади у старого пня, чтобы избежать тревожных ощущений, которые могло вызвать прикосновение рук графа к ее талии.

Очевидно, поняв это, он взглянул в ее сторону, выгнув одну бровь, и ловко спрыгнул с седла, но, когда его левая нога коснулась земли, произошло что-то непредвиденное: его колено согнулось, и Уолрейфен чуть не упал на землю. Выронив поводья, он пошатнулся, и Обри, инстинктивно бросившись вперед, твердой рукой обхватила его за талию.

– Опять мой ревматизм, – сухо сказал он, с некоторым смущением глядя на нее.

– Ах да, этот ревматизм, которого у вас нет, – нахмурилась Обри. – Я помню.

– Боже, миссис Монтфорд, сегодня вы демонстрируете завидное чувство юмора. – Уолрейфен перенес вес тела на левую ногу, поэтому Обри отпустила его.

– Пожалуй, стоит отдохнуть под этим деревом, – предложила она; это был раскидистый дуб, но его ветви сейчас почти оголились.

– Великолепная идея.

Быстро привязав свою лошадь, Уолрейфен без возражений сел рядом с Обри, потом, слегка поморщившись, вытянул ногу и оперся спиной о ствол дуба.

– Мой сын сказал мне, что вчера видел вас в огороженном стенами саду. – Обри тайком бросила быстрый взгляд в его сторону. – Надеюсь, он не дерзил?

– Вы боитесь, что дерзость передается по наследству? – усмехнулся граф. – Нет, он был сама воспитанность. Вы должны им гордиться.

– Тогда хорошо.

– Обри, у вас на языке вертится вопрос. – Посмотрев на нее, снова рассмеялся Уолрейфен и придвинулся ближе, его улыбка и растрепанные легким ветерком волосы придали ему почти мальчишеский вид. – Вероятно, еще один дерзкий вопрос.

– Айан говорит, вы хромаете, потому что вас ранили в ногу. – Она не преминула заметить, что граф назвал ее по имени. – Он говорит, в вас стрелял контрабандист. Я уверена, что вы просто развлекали его. Ведь у вас вовсе нет ревматизма, правда?

– Да, Обри, я так сказал ему, когда мы познакомились, – невозмутимо ответил граф, машинально массируя колено. – Но вы хотели бы видеть во мне какого-то слабого, ковыляющего типа.

– Милорд, я ничего подобного не думала, – широко раскрыв глаза, возразила Обри.

– Тогда что вы обо мне думаете? – мягким, гипнотизирующим голосом спросил Уолрейфен, перехватив ее взгляд.

– Что вы молодой человек в расцвете сил, – отведя взгляд, ответила Обри, – и что у вас нет ни ревматизма, ни артрита, ни чего-либо даже отдаленно похожего на эти болезни, но что вы иногда хромаете.

– Это история, которая может быть интересна только для маленьких мальчиков, – помолчав, заговорил Уолрейфен. – Я участвовал в одном из сумасбродных проектов Сесилии – миссионерский дом для пташек всех пород, – и, как оказалось, некоторые девушки занимались делами еще менее нравственными, чем проституция.

– Ну и ну! Какими же?

– Контрабандой опиума, – чуть заметно улыбнулся граф. – И в одну прекрасную ночь мы с Делакортом помешали неким отвратительным личностям, разгружавшим груз на Темзе. Немедленно последовал выстрел, и пуля угодила мне в ногу.

– О-о, это звучит... весьма прискорбно.

Но, честно говоря, это прозвучало совершенно невероятно, и Обри задумалась, знает ли она хоть немного этого человека.

– А, ерунда, рана вовсе не угрожала моей жизни, – пожал плечами Уолрейфен. – Однако пуля вырвала кусочек сухожилия, или связки, или еще черт знает чего, но теперь время от времени мне этого не хватает, и перед дождем болит кость.

Не успел он это промолвить, как налетевший порыв ветра растрепал Обри волосы, и она взглянула вверх на потемневшее небо.

– Милорд, а сейчас она, случайно, не болит?

– Дьявольски болит, – признался Джайлз, и в тот же момент вокруг них застучал дождь.

Вскрикнув, Обри вскочила на ноги, схватила поводья своей лошади и бросилась в открытый сарай, а граф последовал за ней, спасаясь от начавшегося настоящего потопа. – Я же сказал, чтобы вы взяли зонт! – крикнул он сквозь усиливающийся шум.

Они отвели лошадей в сарай и привязали их там. В помещении пахло сеном и прелым зерном, но эти запахи сейчас заглушал свежий запах дождя. Обри всмотрелась в сумрак, и вдруг рыжая полосатая кошка спрыгнула вниз с верхней балки и, подозрительно косясь на них, прошмыгнула мимо.

Отряхнув шляпу от дождевых капель, Уолрейфен повесил ее на ржавый гвоздь, и Обри последовала его примеру. Дождь теперь гудел и стучал, отскакивая от утрамбованной земли во дворе.

– Это невыносимо! – прокричал граф. – Давайте найдем место потише.

В глубине сарая они нашли кучу чистой соломы, и граф, усевшись, уперся локтем в колено, стараясь показать, что чувствует себя как дома. Обри, приподняв амазонку, тоже села, и некоторое время они просто прислушивались к шуму дождя, теперь более отдаленному и тихому. Сарай неожиданно показался Обри слишком интимным местом, она смутилась и почувствовала, что нужно встать и уйти.

– Не нужно смущаться, Обри, – мягко сказал Уолрейфен, бросив на нее быстрый, немного строгий взгляд. – Вряд ли я могу соблазнить вас в таком людном месте. – Он продолжал смотреть в темноту сарая, а Обри принялась собирать складки на платье, а потом медленно заглаживать их. – Вы сожалеете, что я поцеловал вас? Я должен еще раз извиниться?

Сожалела ли она? Обри задумалась. Конечно, это была ошибка, но она совсем не была уверена, что легко откажется от своих воспоминаний. У нее было не много воспоминаний такого рода, и вряд ли в будущем их будет больше.

– Не буду лгать вам, милорд, и говорить, что ничего не чувствовала. Но то, что мы делали, неразумно.

– Но было ли это так ужасно неразумно, Обри? – Он пристально смотрел на нее пронизывающим взглядом серых глаз. – Вы своим гневом и я своим высокомерием пытались прикрыть жгучую страсть.

– Я ваша служанка, милорд, – напомнила Обри.

– Вы женщина, Обри. – Граф сжал одну руку в кулак, а потом бессильно уронил ее в сено. – Красивая, желанная женщина. Разве так неразумно желать вас?

– Тот поцелуй ничего не значит, милорд, – покачала головой Обри, – но с этим нужно покончить. Мы не... Нас ничто не связывает друг с другом.

– Не связывает? – эхом повторил он в изумлении. – Что вам нужно, Обри, прежде чем переспать со мной? Обручальное кольцо? И хорошенько обдумайте свой ответ.

«Я хочу, чтобы вы смотрели на меня так, как смотрели на леди Делакорт, хочу, чтобы вы втыкали мне в волосы веточки зелени и терлись губами о мой лоб», – чуть не вырвалось у Обри, и она отвернулась, понимая, что этого не будет.

– Я ваша служанка, милорд, – снова сказала она.

– Обри, если вы еще раз употребите слово «милорд», когда мы одни, я вас поцелую, – строго предупредил граф.

– Как же мне тогда называть вас?

– Джайлз.

– Это слишком фамильярно, – покачала головой Обри. Проклятие сорвалось с его уст, и он отвернулся. На этот раз он уперся в колени обоими локтями, словно хотел спрятаться от Обри, и уставился на дождь.

Сейчас Уолрейфен выглядел каким-то более юным. О, у него в глазах еще сохранялось выражение пережитого горя, но со времени приезда в Кардоу он постепенно стал менее напряженным, и его походка стала более раскованной. Обри часто видела, как он, проходя через служебное помещение, обменивался шутливыми замечаниями с кем-либо из встретившихся ему слуг. И он чаще стал одеваться так, как одевались в провинции джентльмены – в куртку коричневого или зеленого цвета и кожаные бриджи, а не в официальную одежду черного или синего цвета, которой, несомненно, требовала его городская жизнь. Но некоторые вещи не изменились – он оставался таким же умопомрачительно красивым и временами бывал таким же невыносимо высокомерным. Обри долго неподвижно сидела на соломе, позволив своему пристальному взгляду скользить по лицу Уолрейфена. Темные волосы графа и его глаза с серебристым отливом великолепно оттеняли друг друга, его резко очерченный подбородок говорил об упрямстве, а прямой тонкий нос придавал его профилю истинный аристократизм. А как он смеялся! При этой мысли что-то внутри у Обри опускалось в самый низ.

В конце концов, Уолрейфен, должно быть, почувствовал ее взгляд. Откинувшись назад, он оперся одним локтем о солому и задумчиво посмотрел на Обри.

– Обри, вы очень любили своего мужа? – спросил он словно откуда-то издалека, и она тотчас отвернулась.

– Я... думаю, да.

– Ах, вы не уверены! – пробормотал он. – Но, дорогая, об истинной любви редко говорят с неуверенностью.

– Что вы знаете об этом чувстве? – Обри слишком поздно вспомнила о леди Делакорт. – Простите, – сразу же извинилась она, – мне не следовало этого говорить. Я понимаю, на своем пути вы тоже пережили потерю.

– Я никогда не был женат, – удивленно поднял бровь Уолрейфен.

– Среди слуг ходят разговоры, что вы все еще влюблены в леди Делакорт, – казалось, сам сатана подтолкнул ее в бок, – и что вам не нужен никто другой.

– Черт побери! – выругался граф и, подняв соломинку, принялся жевать ее. – Они действительно так говорят?

– Я случайно подслушала это пару раз.

– Похоже, вам это не доставляет особого удовольствия, дорогая.

– Мое удовольствие или неудовольствие вряд ли касается вас, сэр. – Обри хотелось, чтобы он перестал называть ее «дорогая» этим низким, хрипловатым голосом.

–Но могло бы и касаться. – Уолрейфен посмотрел прямо на нее, и у него в глазах снова заплясали искорки.

– Я сказала не подумав, милорд. Прошу извинить меня.

– О, это что-то новое.

– Прошу прощения... Что новое?

– Ваше извинение, Обри, – рассмеялся граф. – Вы много лет говорили не подумав. – Он немного помолчал, а потом добавил: – А что касается леди Делакорт, то да, я ухаживал за ней в то время, когда мы оба были совсем молодыми. Я считал ее очаровательной и красивой, но не решился сделать последний шаг. А как вы знаете, тот, кто колеблется, теряет все.

– Сочувствую, милорд, что вы потеряли ее, – постаралась быть вежливой Обри.

– Это просто приводит нас к моему первоначальному утверждению, – пожал плечами граф. – В истинной любви редко присутствует неуверенность.

– Вы не любили ее? – «О, чем дальше, тем хуже! Неужели так трудно держать рот закрытым?» – молча выругала себя Обри.

Уолрейфен, казалось, долго размышлял над ответом и наконец сказал:

– Конечно, когда-то я сходил с ума по ней, но теперь мы родственники и близкие друзья.

Это был весьма неопределенный ответ, и Обри внезапно поняла, что не желает неопределенности. В душе ей хотелось, чтобы лорд Уолрейфен опроверг слухи о том, что когда-то питал нежные чувства к своей очаровательной мачехе. И уже одно то, что у нее возникло такое желание, напугало Обри, и, спрятав глаза от Уолрейфена, она снова принялась разглаживать складки на амазонке.

В сумраке сарая Джайлз заметил странные, противоречивые чувства, промелькнувшие на лице Обри, но она сразу же отвернулась и, слегка побледнев и хмуро сжав губы, принялась в сотый раз расправлять свои юбки. «О чем она думает? Уж не ревнует ли она?» – удивился Джайлз. Она противилась всем его попыткам сближения и, казалось, совершенно не проявляла к нему интереса.

Но она могла чувствовать желание к нему – разве он не убедился в этом накануне? В его объятиях она затрепетала, страстно пробудившись к жизни, и для него это было головокружительным, опьяняющим ощущением! Уолрейфен быстро понял, что с Обри чувствует себя более живым, более мужчиной, чем чувствовал себя в двадцать лет, – и все это несмотря на то, что она едва позволяла прикоснуться к себе.

Но в Обри было больше, чем просто страстность, и больше, чем просто уравновешенность, она обладала внешней красотой, которую не могли скрыть ее тусклые одежды, и, как теперь понял Джайлз, внутренней красотой. И эту внутреннюю красоту еще сильнее подчеркивали ее подавленность, добровольная изоляция и окружавшая ее атмосфера печали, которых он не мог понять. Она была полна тайн, и это отнюдь не было плодом его воображения, ее, видимо, никто не знал до конца.

Креншоу сказал, что она замкнутая, но Джайлзу казалось, что, кроме этого, есть что-то еще, и он задал себе вопрос: «Что она может прятать от мира?» Неопределенность сводила его с ума, и он попытался сделать некоторые расплывчатые предположения. Дело было не в том, что он боялся правды – как ни странно, правда его не пугала, – а в том, что Обри могла так легко держаться от него на расстоянии. У графа вызывало досаду то, что ей, видимо, никто не был нужен – и, главное, не был нужен он.

– Обри, – вторгся Уолрейфен в ее размышления, – я ошибся относительно дождя. Не похоже, чтобы этот потоп прекратился в ближайшее время. – Снова откинувшись назад на локоть, он взглянул вверх на нее. – Что касается меня, то я на это очень надеюсь. Скажите, вы любите играть в салонные игры?

– В такие, как шарады? – Обри с подозрением взглянула на графа.

– Да, что-то вроде этого. Я имел в виду одну из тех игр в отгадки. Саймон, старший сын Сесилии, увлекается ими, особенно игрой в «три маленькие лжи».

– Я не знаю правил, милорд.

– Мы всегда можем установить их в ходе игры, – подмигнув, широко улыбнулся Уолрейфен. – Но главное – играть честно. Я задаю вам вопрос, а вы вправе решать, ответить правду или сказать ложь. Если вам трижды удалось обмануть меня, можете объявить об этом в любое время и выиграть. А если я три раза правильно оценил ваши ответы, вы должны дать выкуп по моему выбору. Однако вы не обязаны рассказывать правду.

– Да? И что же это за выкуп? – подозрительно спросила Обри.

– Какой-нибудь пустяк. Однажды Саймон заставил меня стоять на голове – результат оказался не очень приятным, а как-то я должен был спеть «Бог наш могущественный защитник», крепко зажав нос. Но обычно он требует, чтобы я просто прыгал по комнате на одной ноге.

– Это не пустяки. – Обри смотрела на него, словно на сумасшедшего.

– Обри, – раздраженно сказал Уолрейфен, – мы с вами, возможно, застряли здесь еще на час, и я пытаюсь быть джентльменом, так что вам лучше всего помочь мне чем-нибудь заняться.

– Хорошо. – Обри с трудом сглотнула, ее горло сжалось, а потом немного расслабилось.

Улыбнувшись, Джайлз лег на спину в сено и положил руки под голову, а Обри, поджав колени, обхватила их руками.

– Итак, играем честно, Обри, – напомнил он. – Я начинаю первым, так как уже отвечал на ваши вопросы. Победит тот, кто первым выиграет три раунда.

– Прекрасно, – все еще неохотно согласилась она.

Глядя вверх на стропила, Уолрейфен задумался и решил, что лучше всего начать с простого, чтобы усыпить бдительность Обри.

– Что вы ели сегодня за завтраком?

– Ничего. – Обри очаровательно покраснела.

– Придется поверить этому, – признался Джайлз, внимательно всматриваясь в нее. – Но почему? Вы не были голодны?

– Здесь два вопроса, милорд. – Она строго посмотрела вниз на него.

– Тогда ответьте на первый. – Джайлз нахмурился.

– Я слишком нервничала и не могла есть, – призналась Обри. – Мне хотелось, чтобы в последний день у лорда и леди Делакорт все было хорошо и их отъезд прошел гладко. Потом я поссорилась с Певзнером из-за столового серебра и окончательно потеряла аппетит.

– Вы и Певзнер часто ссоритесь?

– Это часть игры, милорд? – Обри вопросительно подняла бровь. – Если да, я постараюсь придумать правдоподобную ложь.

– О, не трудитесь. Вернемся к игре. От кого вы унаследовали эти удивительные зеленые глаза?

– От моей матери, – моргнув этими удивительными зелеными глазами, ответила Обри так быстро, что это могло быть только правдой.

– Хорошо. Как ее звали?

– Дженет.

– Обри, Обри, – пожурил ее граф, – вы должны постараться обмануть меня, иначе вы никогда не выиграете.

Кивнув, Обри еще сильнее сосредоточилась.

– А что самое лучшее вы унаследовали от своего отца? – придумал следующий вопрос Джайлз.

– Милорд, разве мое мнение уместно?

– Просто ответьте на вопрос, Обри. – Джайлз начал терять терпение.

– Мое... упорство. – Обри свела брови. – Но это черта характера, а не внешний признак.

– Пусть так. Я не стану это оспаривать. Бог знает, насколько вы упорны.

– Милорд, – недовольно посмотрела на него Обри, – когда я получу возможность задавать вопросы?

– Когда окончится этот раунд! – отрезал он. – А теперь... где вы родились?

– В Нортумберленде, – после долгого размышления ответила она.

– Нет, я этому не верю, – объявил Джайлз, медленно покачав головой. Он вспомнил ее немногословность во время завтрака и подозрения Огилви.

– Почему? – с оскорбленным видом спросила Обри.

– Потому, что это моя прерогатива, – спокойно ответил он и, потянувшись, обхватил пальцами ее запястье. – Итак, вы солгали?

Обри попыталась отодвинуться, но Уолрейфен не отпустил ее.

– Да, – в конце концов, созналась она, – я солгала. Ваш вопрос достиг цели.

– Так где же вы родились? – Он продолжал держать ее за руку.

– Милорд, – покачала головой Обри, – нельзя снова и снова задавать один и тот же вопрос. Это нечестно. Так вы лишаете меня шансов на победу.

– Да, и вы еще кое-что должны мне, верно? – Уолрейфен притянул ее на дюйм ближе. Он понимал, что готов совершить глупость, но не мог сдержать себя. – Я чуть не забыл о выкупе. Обри, боюсь, я должен попросить вас поцеловать меня.

– Милорд, это совершенно не то же самое, что прыгать на одной ножке! – Обри задохнулась от негодования и попыталась вырваться.

– Дорогая, – усмехнулся граф, – я не говорил, что вы будете прыгать на одной ножке. Я сказал, что вам придется сделать какой-нибудь пустяк.

– Целовать вас – это не пустяк! – прошипела она. – Это опасно. Думаете, я ничему не научилась после вчерашнего? Это совсем не та игра, про которую вы рассказывали, милорд.

– Обри, Обри! Я ведь политик. Искусное плетение слов – это моя основная профессия.

– Вы не просто играете словами, вы ведете себя бесчестно!

– Ах, Обри, дорогая, – Джайлз снова потянул ее за руку, и Обри, не удержавшись, опрокинулась в сено рядом с ним, так что они оказались лицом к лицу, – не больше пяти минут назад вы сказали – цитирую: «Тот поцелуй ничего не значит, милорд». Итак, вы отрицаете, что говорили это?

– Нет. – На мгновение ее глаза вспыхнули. – Нет, я не стану этого отрицать.

– Тогда, прошу вас, поцелуйте меня сюда. – Он свободной рукой коснулся своих губ. – Понимаете, Обри, я слишком хорошо вас знаю, чтобы оставить вам щелочку, через которую можно ускользнуть. Мне хочется почувствовать прикосновение ваших губ не к тыльной стороне моей руки, а сюда, к моим губам.

На секунду ему показалось, что Обри этого не сделает, но она приподнялась на локте и, закрыв глаза, коснулась губами его губ.

Он ожидал, что ему придется удерживать ее за спину, ожидал, что она просто коснется его рта и отпрянет, но она, по-видимому, собиралась честно и сполна заплатить выкуп. Джайлз поднял голову и положил одну руку Обри на талию, она со вздохом придвинулась к нему, ее мягкие губы со сладостной нежностью прижались к его губам, и Обри горячо, но в то же время невинно поцеловала его.

Не в силах устоять, Джайлз обнял ее за талию и привлек еще ближе. Теперь Обри почти лежала на нем, от нее пахло сиренью, лошадью и теплыми, душистыми женскими ароматами. Ее губы медленно двигались по его губам, и когда она на долю дюйма отвела их, он тут же вернул ее обратно. Обри не возразила даже тогда, когда Джайлз открыл свой рот под ее губами, а просто позволила своему языку несмело поиграть с его нижней губой.

Они томительно неторопливо продолжили поцелуй, наслаждаясь друг другом, словно у них в запасе была вечность, словно они не лежали вдвоем в совершенно неподходящем месте. Джайлзу было все равно, а Обри, по-видимому, нет. Внезапно вернувшись к реальности, она резко отодвинулась от него, уперлась изящными руками ему в грудь и, тяжело дыша, посмотрела на него сверху вниз.

– Ну вот, – задыхаясь, произнесла она, – все. Я заплатила выкуп.

– Обри, – взмолился Джайлз, пытаясь вернуть ее обратно, – прошу вас, продолжайте.

– Я заплатила выкуп, – повторила она, отведя взгляд. – Пожалуйста... не мучайте меня, милорд.

– У меня осталось еще два, – проворчал он.

– Два? – Ее растерянный и испуганный взгляд снова метнулся к нему.

– У меня осталось еще два вопроса, – хрипло пояснил он. – Так что отвечайте, Обри. Ответьте теперь ради меня. Вы любили своего мужа?

Она нахмурилась и закрыла глаза.

– Отвечайте, – приказал Уолрейфен.

– Нет, – шепнула Обри и покачала головой, так и не открыв глаз. – Я... должна сказать – нет.

– Как его звали? – Слова прозвучали хрипло и грубо.

– Что? – Она до сих пор не могла восстановить дыхание.

– Его имя, – потребовал он. – Как звали этого мужа, которого вы никогда не любили?

На мгновение он подумал, что она откажется отвечать, но Обри после долгого молчания прошептала:

– Чарльз.

Он понял, что это ложь, в тот момент, когда имя слетело с ее губ.

– Нет, я не верю. – Он стиснул зубы.

– Прекрасно, – Обри открыла глаза, – это ваше дело.

– Вы лжете? Обри, вы лжете? Если да, то признайтесь.

– Да, я лгу.

На этот раз он не стал говорить, каким будет выкуп, а просто привлек ее к себе и поцеловал. Если их первый поцелуй был искрой, то этот вспыхнул всепожирающим, неуправляемым пламенем. Каким-то образом повернув Обри на спину, Джайлз накрыл ее своим телом, и тогда исчезли и стук дождя, и запах сена, и осталась только она.

Снова и снова он погружался в ее рот, касаясь ее и знакомясь с ней, изучая ее мягкий теплый рот. Часто и затрудненно дыша, Обри отвечала на его поцелуи, на каждое его движение, а ее руки блуждали по его телу, поглаживая его. Джайлз уже не мог преодолеть потребность обладать ею, не мог справиться с жаждой ее тела, но понимал, что ничего, кроме неприятности, из этого не выйдет.

– Обри, Обри, – спрятав лицо у ее шеи, он вдохнул ее аромат, – зачем вы это со мной делаете?

– Я ничего не делаю, – задыхаясь, прошептала она, – не собираюсь ничего делать.

Джайлз провел рукой по ее руке выше локтя, затем по изгибу талии, а потом скользнул ей за спину и опустился ниже. Накрыв рукой пышную округлость бедра, он стиснул его сквозь шерстяную ткань юбки и прижал Обри к себе. Она застонала, закрыла глаза, ее тело инстинктивно потянулось к его телу, и Джайлз был готов насытить это изголодавшееся, жаждущее тело.

Повернувшись на бок, он быстро расстегнул Обри пуговицы жакета и, отодвинув в сторону ткань, погладил ее левую грудь – она была теплой и восхитительной. Обри так и не открыла глаза и все еще тяжело дышала. Она просто позволила Джайлзу трогать ее там, где ему хотелось, но он был уверен, что она хотела его. Через несколько слоев одежды он осторожно дотронулся большим пальцем до ее соска и почувствовал, как он затвердел от его прикосновения. Не имея сил отказаться, он нагнулся и языком описывал легкие круги, пока влажная ткань не прилипла к соску, а потом, отстранившись, посмотрел на него.

– Обри, милая, вы так прекрасны, – хрипло прошептал Джайлз и снова лег на бок.

У него было такое ощущение, словно он двигался во сне, и Обри в любой момент могла остановить его и вернуть обратно к тусклому, будничному существованию. Словно лишившись рассудка, он расстегнул ей одну пуговицу юбки, не уверенный, позволит ли она расстегнуть другую. Обри ничего не сказала, а только, открыв глаза, встретилась с его взглядом, и ее взгляд был нежным от желания, полным невысказанного страха.

– Разреши потрогать тебя, позволь мне познакомиться с тобой, – попросил Джайлз.

Уже все пуговицы были расстегнуты, и он распахнул ее юбку для верховой езды. Не в состоянии полностью управлять собой, Джайлз опустил руку вниз, накрыл холмик под тонкой белой тканью нижнего белья, и Обри слегка вздрогнула. Было ли это желание? Не отрывая от нее взгляда, Джайлз осторожно просунул пальцы между ее бедрами, нежно поглаживая и ощупывая ее. В ответ Обри, коротко и тихо вскрикнув, откинула голову в сено, и было видно, как она с трудом сглотнула.

Джайлз снова горячо и страстно поцеловал Обри, и она, лежа под ним, издала еще один тихий возглас и глубоко вздохнула. Он плотнее прижался к ней, погружаясь в ее женское тепло; запах женщины наполнял его ноздри, и его кровь вскипала все сильнее и сильнее. Поглаживая Обри, он коснулся ее заветного местечка и почувствовал, как она застыла в его объятиях.

– Спокойно, Обри, – шепнул он у самых ее губ, – спокойно. Раздвинь ноги, позволь мне потрогать тебя.

Вжавшись в сено, она постаралась немного расслабиться, позволила его руке пробраться глубже и затаила дыхание. Ее нежный бугорок затвердел и уже стал скользким от выделившейся влаги. Джайлз поводил пальцем взад-вперед, смочив его, а потом самым кончиком пальца стал описывать круги, пока дыхание Обри не превратилось в свистящие вздохи и влажное тепло не вырвалось наружу, дразня его чувства.

Он понял, что она хотела его – во всяком случае, хотело ее тело, Эта мысль огнем обожгла ему чресла, он глубже проник к Обри в рот, еще сильнее прижал ее к сену и коленями раздвинул ей ноги, чтобы ничто не мешало ощутить ее. Лаская ее языком и пальцем, он чувствовал, как внутри у Обри разгорается жар. Ее тонкие ноздри затрепетали, она еще шире раскинула ноги и потянулась навстречу его руке. Оторвавшись от ее рта, Джайлз, продолжая ласки, следил за выражением ее лица, наполовину повернутого в сторону от него.

Глаза у Обри были зажмурены, рот открыт в беззвучном стоне, а дыхание вырывалось короткими болезненными вздохами.

– Прекратите, – прошептала она. – О, пожалуйста, прекратите, Этого нельзя делать.

– Я хочу, чтобы ты была в моей постели, Обри. – Горящими губами он прижался к ее виску, не прекращая своих интимных ласк. – Сегодня ночью, когда все уйдут спать. Приходи ко мне. Обещаю, я буду нежным.

Она долго ничего не говорила, а потом шепнула, не открывая глаз:

– Я не должна этого хотеть.

– Но ты хочешь, – глухим голосом возразил Джайлз. – Ради Бога, Обри, не мучай меня. Ты хочешь этого так же, как и я. Признайся.

– Да. – Она едва заметно кивнула, и ее густые рыжие волосы зашелестели в сене.

– Значит, сегодня ночью.

– Нет, не сегодня, – качнула она головой, – прошу вас.

– Почему, Обри? – Убрав руку, он стал приводить в порядок ее одежду.

– Приходский священник, – бессильно произнесла она. – Он и Креншоу должны обедать с вами. Вы освободитесь поздно, и будет казаться... казаться... о, я не знаю!

Тысяча чертей! Он совершенно забыл о приходском священнике, а этот парень мог бубнить всю ночь.

– Тогда завтра. Приходи завтра, Обри, – взмолился Джайлз. – Придешь?

– Разве у меня есть выбор, милорд? – Ее лицо теперь пылало от стыда, она открыла глаза, но не смотрела на графа. – Мое тело предало меня, а вы безжалостны.

– Ты страстная натура, Обри, в этом нет никакого стыда. – От ее слов, хотя и правдивых, ему стало немного не по себе. – И ты, очевидно, испытываешь ко мне желание.

– Да, это так, – слабым голосом призналась она.

– Никто не узнает, Обри. – Джайлз потерся губами о ее изящную шею, закрыл глаза и еще раз втянул в себя ее запах. – Что может быть плохого, если два человека наедине доставляют друг другу физическое наслаждение?

Он почувствовал смятение Обри, почувствовал, как много между ними невысказанных вопросов. Он понимал, что должен облегчить ей выход из положения, должен дать ей возможность отказать ему, как повелевал ей сделать здравый смысл, но ее тело хотело его так же, как он жаждал обладать ее телом. Наконец Обри расслабилась в его объятиях, но означало это согласие или отказ?

– Ты придешь? – прерывисто прохрипел Джайлз.

К его удивлению, она повернула голову и прижалась губами к его волосам.

– Да. – Ее теплое дыхание коснулось его уха. – Да. Завтра. Ночью, милорд.




Глава 10,

в которой миссис Монтфорд просит покровительства


– Мама, что имела в виду Ида, когда сказала, что краунер старый косоглазый дурак? – спросил на следующий вечер Айан, играя у камина молотком для крикета.

– Произносится «коронер», – поправила его Обри, расхаживавшая перед окном, и, остановившись, обернулась и улыбнулась мальчику. – Просто Ида говорила на арго.

– Что такое «арго»?

– Это такой жаргон, милый. И она совсем не должна была этого говорить. Коронер очень приятный джентльмен.

– Хорошо, а что воще делает коронер? – спросил Айан, пробуя замахнуться молотком.

– «Вообще», – поправила Обри, взъерошив ему пальцами волосы. – Честно говоря, Айан, ты слишком много времени проводишь возле Иды. А коронер – это джентльмен, который проводит допрос, своего рода встречу, когда неясно, как умер какой-либо человек.

– Он тебе нравится? – Айан поставил молоток у камина. – Он тебя о чем-нибудь спрашивал?

– Да, милый, обо всем.

Подняв штору, Обри смотрела в чернильно-темную глубину двора, освещаемого только парой факелов, закрепленных на столбах ворот. Дни становились короче и холоднее, и за стенами замка временами можно было услышать свист ветра, как будто за углом уже поджидал декабрь. Пожалуй, Обри хотелось, чтобы это так и было, потому что к декабрю лорд Уолрейфен, конечно, снова уютно устроится в Лондоне.

Весь день она чувствовала себя немного нездоровой, и сейчас, опустив штору, Обри приложила руку к желудку. Она испытала потрясение от допроса, когда взгляды стольких людей были обращены на нее.

Разумеется, Обри говорила правду – о, возможно, не всю правду, но коронер был не очень хитер в своих вопросах, а она, наоборот, очень ловка в своих ответах. И теперь, когда то испытание осталось в прошлом, ей вскоре предстояло новое – Обри не забыла своего обещания лорду Уолрейфену.

– Мы поиграем во что-нибудь сегодня вечером? – спросил Айан от камина.

– Да, конечно. – Обри обернулась, радуясь, что ее отвлекли от размышлений. – Может быть, я приготовлю шоколад, пока ты будешь выбирать игру?

– «Хорошо и плохо». – Айан просиял и бросился в свою комнату.

Обри подавила горькую усмешку. Надо же было Айану именно в этот вечер выбрать эту игру! Она сама была готова поступить плохо, хотя большую часть дня провела, стараясь – во всяком случае, в своих мыслях – представить это хорошим поступком.

К тому времени как она приготовила шоколад, Айан придвинул к огню их маленький складной стол-книжку и раскрыл игровую доску. Обри как раз достала его кружку, когда кто-то тихо постучал в дверь, и едва не потеряла сознание, увидев, что в комнату вошел лорд Уолрейфен.

– Милорд, – слегка задыхаясь, сказала она, подойдя к нему, – сейчас всего половина восьмого.

Но у лорда Уолрейфена на уме, очевидно, было что-то другое, а не их договоренность, потому что он выглядел несколько смущенным.

– Знаете, хм, в моем кабинете очень холодно, – сказал он. – Я совсем забыл, каким сильным бывает ветер с залива.

– На следующей неделе я заново остеклю ваши окна, – заверила его Обри и взялась за ручку двери в надежде, что он сразу же уйдет. – А до тех пор я распоряжусь, чтобы лакей принес еще угля...

– Сядьте, сядьте! – Граф сделал жест рукой. – Я просто подумал... ну, зайти сюда на минутку. Я уверен, что это самая теплая комната в замке.

– Ну, да... галерея, понимаете... – пробормотала Обри. – Она защищает эту стену.

Лорд Уолрейфен скрестил перед собой руки и каким-то почти мальчишеским взглядом окинул комнату.

– Я, кажется, чувствую запах шоколада?

– Да, это шоколад. – Обри взглянула на плиту. – Не хотите?..

– С удовольствием.

– Мы играем в «хорошо и плохо», – доверительно сообщил Айан. – Какого цвета фишку вы хотите?

Граф подошел к столу и посмотрел на игровое поле.

– «Новая игра: добро награждается, а зло наказывается. Для развлечения молодежи обоих полов», – вслух прочитал он и бросил быстрый взгляд на Обри. – Знаете, миссис Монтфорд, сегодня вечером я чувствую себя совершенно молодым, поэтому уверен, что имею право играть. Вы не возражаете?

– Конечно, нет. – Обри принесла ему шоколад, и лорд Уолрейфен быстро передвинул стул от стены к столу.

– Замечательно! – воскликнул он, хлопнув в ладоши, и сел. – Я выбираю красную.

Все еще не понимая, зачем именно пришел Уолрейфен, Обри принесла оставшиеся кружки и заняла свое место. Было неестественно видеть здесь графа – неестественно, но нельзя сказать, что неприятно. Оторвавшись от игрового поля, граф поймал ее взгляд с противоположной стороны стола и тепло улыбнулся. Впервые Обри заметила глубокую ямочку у него на левой щеке и почувствовала себя абсолютно счастливой оттого, что он рядом.

По команде Айана они начали играть с предсказуемо забавными результатами.

– У вас выпала четверка, – сказал Айан графу. – Это означает, что вы можете миновать «Исправительный дом» и пройти весь путь до «Каприза».

– Это хорошо? – поинтересовался граф.

– Думаю, это лучше, чем попасть в «Притворство», – пожал плечами мальчик и слегка крутанул волчок. – Смотрите! Я направляюсь прямо к «Правде»!

Вскоре Айан стал лидером и ушел далеко вперед от своих медлительных соперников. Лорд Уолрейфен, спотыкаясь, продвигался вперед, постепенно осваивая правила, а Обри, со своей стороны, последовательно попала в «Дерзость», «Упрямство» и «Леность».

– Ну и ну! – воскликнул граф, когда она оказалась в «Лености». – Это несправедливо! Миссис Монтфорд никогда не ленится. – Он взял ее фишку и, передвинув прямо в центр, поставил на «Хорошо».

– Очень щедро с вашей стороны, милорд. – Обри взглянула на него поверх своей кружки. – Очевидно, вы твердо намерены отправить меня прямо в «Дерзость» и «Упрямство».

– Если вас это устраивает. – Граф улыбнулся ей через стол.

– Она не может стать на «Хорошо», – запротестовал Айан. – Она должна вернуться и сделать все как положено.

– К великому сожалению, он прав, милорд, – выдавила из себя Обри, осознав неуместность всего этого. – Сейчас «Хорошо» вряд ли подходящее для меня место.

– Тогда сюда, миссис Монтфорд? – предложил граф и, взяв ее фишку, передвинул ее к месту, обозначенному как «Наслаждение».

– Вы играете не по правилам, лорд Уолрейфен, – вежливо сказал Айан.

– Иногда я их забываю, – подмигнул граф Обри.

– Не думаю, что и «Наслаждение» подходящее для меня сейчас место. – Сжав губы, Обри поставила свою кружку с шоколадом и перевела взгляд на игровое поле.

– Но мне очень хочется, чтобы вы получили его, миссис Монтфорд. Я имею в виду наслаждение. Если вы мне позволите.

Обри не могла найти слов, но невинное вмешательство Айана спасло ее.

– Вы оба играете слишком медленно, – проворчал он, возвращая ее фишку туда, где ей полагалось быть, – а мне в половине девятого нужно идти спать.

С несколько пристыженным видом лорд Уолрейфен вернулся к игре и до ее окончания соблюдал все правила. Айан, разумеется, выиграл, потом они убрали игру, а Обри пошла за книгой, которую читала мальчику на ночь. Обернувшись, она увидела, что граф помогает Айану сложить стол и отодвинуть его к стене.

– Мы читаем «Робинзона Крузо» мистера Дефо, милорд. Надеюсь, вам это не покажется скучным? – спросила она, вернувшись к своему стулу.

– Ни в коем случае! – мягко улыбнулся Джайлз. – Тогда я могу остаться?

– Вы должны остаться, – посоветовал Айан и, зевнув, уселся в кресло. – Мы сейчас как раз в начале его третьего года на острове, и он заботится о своем урожае зерна.

– Превосходный пример для меня, – усмехнулся граф. – Мне сказали, что я совсем не забочусь о своем.

– Я никогда этого не говорила, – возразила Обри.

– Словами – нет, – согласился Уолрейфен, подняв обе брови. – Прошу вас, миссис Монтфорд, продолжайте читать.

Обри начала чтение, но прочитала, вероятно, не больше шести страниц, когда Уолрейфен протянул руку и коснулся ее руки. Оторвавшись от книги, она увидела, что Айан, склонившись на бок, уснул в кресле.

– Мне бы не хотелось, чтобы он проснулся с растяжением мышц шеи, – тихо сказал граф.

– Не думаю, что дети подвержены таким недугам, милорд, но я лучше отнесу его в кровать. – Отложив книгу, Обри встала, но лорд Уолрейфен уже взял мальчика на руки.

– Я сам отнесу его, вы только покажите мне куда.

Обри открыла дверь в комнатушку Айана.

– Не нужно ли ему еще одно одеяло? – тихо предложил граф, когда Обри накрыла мальчика. – Сейчас очень холодно.

Комната была такой маленькой, что два человека с трудом могли двигаться по ней, и Обри жестом указала на комод рядом с лордом Уолрейфеном.

– Если вас не затруднит, достаньте его из нижнего ящика.

Выдвинув ящик, граф вытащил верхнее одеяло, но при этом с восхищением коснулся рукой лежавшего внизу аккуратно сложенного клетчатого пледа – пледа Фаркуарсонов, чтобы быть точным. Он провел по нему рукой, и Обри мгновенно охватила паника, но затем она так же быстро убедила себя, что граф не способен по пледу определить ее принадлежность к небольшому шотландскому клану. Конечно, он не мог сделать из этого никаких выводов или придать этому какое-то значение.

Он просто выпрямился и с улыбкой подал ей коричневое одеяло. Они вместе расправили его на кровати Айана, а когда вышли, закрыв за собой дверь, лорд Уолрейфен повернулся к Обри и тыльной стороной пальцев погладил ее по щеке.

– Спасибо, Обри, вы с Айаном были очень добры, разделив со мной этот вечер.

– Не посидите ли со мной у камина, милорд? – тихо спросила она, решительно глядя на графа. – Мне хотелось бы кое-что сказать вам. – В свете свечи ей показалось, что лорд Уолрейфен слегка побледнел.

– Обри, мне не нравится, как это звучит.

– Конечно, вам это может не понравиться, – криво усмехнулась она. – Могу я предложить вам херес? Я, пожалуй, выпью немного.

– О, мне это нравится все меньше и меньше. – Взглянув на Обри, он резким движением запустил руку в волосы. – Обри, если это касается того, что случилось в...

– Нет, – перебила она графа.

Обри подошла к небольшому шкафчику у окна, налила два бокала хереса и, подав один Уолрейфену, села напротив него и посмотрела ему в лицо. Мерцающий свет камина падал на графа слева, и по его лицу пробегали неровные тени.

– Я хочу попросить у вас помощи в одном небольшом деле. – Она сделала глоток, надеясь, что вино придаст ей сил. – Но вам может показаться, что это бесцеремонно с моей стороны.

– Сомневаюсь, дорогая, – возразил он, отставляя бокал в сторону.

Уолрейфен показался Обри не очень удивленным, а скорее обрадованным, и она неожиданно подумала, не рассказать ли ему все. Ощущение возникшего между ними взаимопонимания было таким соблазнительным, а вина, которую она несла на себе, такой тяжелой. Но поверит ли он ей? Что он скажет? Что подумает? О, это были легкие вопросы. Уолрейфен поймет, что приютил преступницу, и не будет конца неприятностям, которые он может заработать, – неприятностям для его карьеры, для его семьи. Обри даже не знала, какие именно обвинения до сих пор еще сохраняются против нее: похищение и воровство – это безусловно.

– В чем дело, дорогая? Каким образом я могу помочь?

Обри почувствовала, что граф слегка коснулся ее руки, и заставила свои мысли вернуться в настоящее.

– Я хотела бы вашего покровительства, – наконец сказала она. – Теперь, когда майор Лоример умер, а мистер Дженкс уезжает, мне не на кого опереться.

– Да, конечно. – Он наклонился совсем близко к ней. – Но, Обри, если это деньги, то должен заверить вас, что у меня достаточно...

– Это не деньги, – оборвала она графа, и по ее тону почувствовалось, что его предположение обидело ее. – Просто из-за того, что в дом пришла смерть вашего дяди, мне стало совершенно ясно, что в жизни все неопределенно. У Айана нет никого, кроме меня, и если со мной что-нибудь случится...

– Случится с вами? – перебил ее Уолрейфен. – Боже, о чем вы говорите?

– Люди умирают каждый день, милорд, – пожав плечами, ответила она и откинулась на спинку кресла. – Они падают в колодцы, заболевают пневмонией, съедают испорченную рыбу...

– Да, понятно. И каково ваше желание?

– У меня есть письмо для Айана и завещание, и я хочу, чтобы он получил их в день своего совершеннолетия. Они запечатаны и заложены в моей Библии. У меня есть небольшие сбережения и несколько драгоценностей – семейные реликвии. Все лежит в том ящике, из которого вы доставали одеяло. Я хочу, чтобы вы отдали все это своему приходскому священнику и попросили его воспитывать Айана как собственного сына. Вы сделаете это для меня?

– Обри, вы говорите глупости, – покачал головой граф. – С вами ничего не случится. Я этого не допущу. Я не допущу, чтобы мальчика отдали незнакомому человеку.

– Вряд ли вашего приходского священника можно назвать незнакомым, – тихо возразила Обри, – а Айану больше некуда идти.

– Его дом здесь, Обри, – сказал граф так, словно это само собой разумелось. – Почему он должен уехать за полмили и жить в убогом церковном приходе со старым человеком, годящимся ему в деды?

– Потому что я прошу вас это сделать.

– Вы просили об этом и моего дядю? – Уолрейфен сжал губы.

– Да, – кивнула Обри, – через несколько месяцев после того, как приехала сюда. Вопреки тому, что думают люди, я верила, что он поступает справедливо. В душе он был благородным человеком.

– А почему вы просите об этом меня? – Граф хмуро посмотрел на нее.

– Потому что я пришла к выводу, что вы такой же, – тихо ответила она, встретившись с его взглядом. – Вы с ним очень похожи. И это комплимент, а не оскорбление.

– Обри, дорогая, – оставив кресло, Джайлз опустился перед ней на одно колено и взял в ладони ее лицо, – ничего не случится ни с вами, ни со мной, ни с Айаном. Но если что-то произойдет, даю слово, я найду способ позаботиться о мальчике.

– Только не позволяйте ему покидать Сомерсет, – закрыв глаза, попросила она. – Пусть он остается в деревне или в замке, это вам решать. Просто оставьте его здесь. Оберегайте его, умоляю вас.

Уолрейфен поцеловал ее, нежно и ласково коснувшись ее губ, и, когда он чуть отодвинулся, Обри почувствовала себя удивительно успокоенной.

– Обри, давайте больше не будем говорить о неприятных вещах, которые просто никогда не произойдут, – шепнул он. – Я пришел совсем ради другого, ради более приятной вещи, которую стоит обсудить.

– Чтобы напомнить мне о моем обещании?

– Я предпочел бы сказать, о нашей прежней договоренности, – ответил он, и его глаза потемнели. – Вы хотите сохранить ее?

Обри кивнула, не в силах высказать согласие словами.

Джайлз помедлил, все еще хмурым взглядом внимательно всматриваясь в ее лицо, и на мгновение Обри подумала, что он сам откажется, но затем он вздохнул, убрал руки и шепнул:

– Через час? К тому времени в доме будет тихо?




Около десяти часов Джайлз с бокалом лучшего коньяка в руке безостановочно расхаживал по ковру своей спальни, так что его черный шелковый халат шлейфом развевался позади него. Он еще не до конца осознал ни того, что собрался вступить в связь с новой любовницей, ни того, что она была его служанкой. Последнее должно было бы быть ему не по нутру, и, как он полагал, так оно и было, но мысль, что Обри будет в его постели, заставляла его волноваться от предвкушения.

Вскоре после возвращения из маленькой гостиной Обри он отпустил камердинера, а потом велел принести шампанское и поставил возле кровати серебряное ведро с бутылкой, обернутой мокрыми белыми льняными полотенцами. Сам Джайлз утратил вкус к шампанскому и теперь предпочитал что-нибудь покрепче, но Обри можно было бы убедить выпить бокал. По своему опыту он знал, что женщинам нравится, когда их соблазняют после бутылки хорошего шампанского.

Однако Обри не походила на его обычных любовниц. Когда мужчина выбирает себе изысканную профессиональную куртизанку, она приходит со стандартным набором заигрываний и перечнем финансовых требований, напоминающим список товаров бакалейного магазина. О, можно было смеяться, поддразнивать, льстить и выделывать что угодно, но обе стороны знали, чем закончится вечер и в конечном счете сами отношения.

Совсем другое дело уложить в свою постель Обри. Уолрейфен был в растерянности и на самом деле немного боялся того, что затеял. Иногда, когда человек подплывает к опасному месту, он чувствует изменение в плотности морской воды, и каждый раз, когда Джайлз целовал Обри, он ощущал нечто подобное. В тот момент, когда его губы касались ее губ, его охватывала странная чувственная слепота, и его влекло к чему-то опасному. И еще, несмотря на то, что Обри когда-то была замужем, она была неопытной, и только полный дурак мог этого не понять. Быть может, она не будет знать, что делать? Быть может, он найдет ее ужасно скучной в постели?

Усмехнувшись, Джайлз поставил пустой бокал, подошел к открытому окну и, широко раскинув руки, высунулся наружу, чтобы вдохнуть свежий океанский ветер, который больше не казался ему холодным. О, разве он уже не знал, какова будет Обри в постели? Она не покажется ему скучной, она будет пленительной, он это уже чувствовал. И ничто – даже ее неопытность – не сможет изменить неизбежного.

Ему только хотелось, чтобы Обри более благосклонно относилась к его предложениям. Она сопротивлялась, и он это чувствовал, но она была страстной, чувственной натурой, и ему следовало приложить все свое искусство, чтобы сыграть на этих ее чувствительных струнах, чтобы полностью обольстить ее, чтобы она была так же не способна отрицать собственное желание, как и он.

Раздался тихий стук в дверь, и Джайлз, отвернувшись от окна, тремя большими шагами пересек комнату. Сердце внезапно застучало у него в горле, и, распахнув дверь, он увидел, что Обри стоит у него на пороге, одетая в то же платье из серой саржи, которое было на ней раньше. На платье не было ни кружев, ни какой-либо другой отделки, если не считать длинного ряда черных блестящих пуговиц спереди. Оно должно было бы выглядеть убогим, но вместо этого просто придавало более насыщенный цвет ее волосам и более изысканный оттенок ее коже.

– Хорошо, что вы оставили волосы собранными наверху. – Взяв Обри под локоть, Джайлз провел ее в комнату, а когда она недоуменно посмотрела на него, с кривой улыбкой пояснил: – Обри, я весь день представлял себе, как буду вытаскивать шпильки из твоих волос.

– Милорд... – в смущении начала она, удивленно раскрыв глаза, – боюсь, что... что вы найдете меня... – Слова застряли у нее в горле.

Джайлз мгновенно притянул ее к себе и поцеловал так, как днем целовал ее в небольшом сарае. Но теперь Обри застыла, стоя рядом с ним, и все ее тело напряглось. Она вернула поцелуй, но в нем не было ни капли тепла. Джайлз ощущал ее руки у себя на талии, но ее пальцы были холодными и безжизненными, вместо того чтобы быть теплыми и любопытствующими.

– Обри, милая, открой рот, – шепнул он.

Дрожь пробежала по ее телу, но она повиновалась и, не спеша, впустила его язык в свой рот. Проникнув глубоко внутрь и плотнее притянув к себе ее тело, Джайлз играл с ней, пока не почувствовал, как что-то у нее внутри нашло себе дорогу. Ее грудь прижалась к нему, а тело, казалось, слегка растаяло, и он, продолжая страстно целовать ее, почувствовал, что Обри начала отвечать ему.

Внезапный прилив нежности заставил его прервать поцелуй и подавить нетерпение. Взяв ее руку в свои, Джайлз бережно повел ее в глубь комнаты.

– Пойдем, Обри; Ты выпьешь бокал шампанского? – предложил он.

– Н-нет, благодарю вас, – задыхаясь, ответила она, глядя на кровать, как будто это могли быть врата ада. – Мне хотелось бы, чтобы мы просто начали, милорд.

– Просто начали? – Он резко остановился.

– Вы... Я должна... лечь на кровать? – кивнув, забормотала Обри.

Господи, дело пошло совсем скверно. Обри вела себя, как приговоренная к пыткам, а обычно женщины наперебой добивались его благосклонности.

– Обри, посмотри на меня. – Выпустив ее руку, Джайлз взял в ладони лицо Обри. – Ты хочешь этого? Ты хочешь меня?

– Хочу вас? – эхом повторила она, и Джайлз увидел, как зарделось ее лицо. – Я хотела вас два дня назад, и вы это знаете. Но я н-не очень искусна в этом. У меня не было... большого опыта. Уверена, что вы найдете меня совершенно неподходящей вам.

– Обри, дорогая, – несколько мягче отозвался он, – ваше имя и слово «неподходящая» не могут стоять рядом в одном предложении. Просто не нужно бояться, вы ведь были замужем, а занятие любовью между мужчиной и женщиной одинаково во всем мире.

– Правда? Я не уверена, – тихо сказала она.

Заявление было довольно странным, но он побоялся задать ей какой-либо вопрос – как Джайлз понял позже, он боялся того, что мог услышать. Поэтому вместо того, чтобы задавать прямые вопросы, он сел на край кровати и усадил Обри рядом с собой, слегка развернув ее, так что она оказалась спиной к нему. Зачесанные вверх волосы Обри не закрывали сзади ее шею, и это место было таким привлекательным, что Джайлз нагнул голову и коснулся губами ее кожи. Обри издала тихий звук, вздох такой слабый, что Джайлз скорее почувствовал его, чем услышал, и он медленно начал вытаскивать шпильки из ее волос.

Тяжелые длинные локоны один за другим падали вниз, образуя колышущуюся занавесь темно-рыжего цвета с золотым отливом. Глядя, как падают ее волосы, Джайлз вдруг подумал, что ее муж, возможно, был плохим любовником. Быть может, он был грубым? Или, быть может, просто умер молодым? Джайлз не стал спрашивать, он не хотел этого знать, ему было невыносимо думать, что она когда-то была в постели с другим мужчиной, и поэтому он настойчиво тянул ее в свою постель с твердым намерением стереть у нее все воспоминания о ком бы то ни было другом.

Прислонившись спиной к спинке кровати и согнув одно колено, Джайлз заключил Обри в объятия, прижав ее спину к своей груди. Он почему-то чувствовал, что ей будет легче, если он не будет смотреть ей прямо в глаза. Обри подобрала ноги на кровать, ее серые юбки, накрыв левое колено Джайлза, свесились с края кровати, и он непроизвольно потянулся и бережно сбросил с ее ног туфли на пол.

– Спасибо, Обри, – прошептал он ей на ухо, положив подбородок ей на плечо иповернув лицо к стройной изящной шее. Обнимая Обри одной рукой за талию и прижимая ее к себе, Джайлз потерся носом о ее шею и медленно провел другой рукой по длинному ряду пуговиц. Добравшись до самой верхней, он умело расстегнул ее, обнажив еще полдюйма кожи цвета слоновой кости.

– М-мы будем делать это при свете свечей? – прошептала Обри.

– Да, – нежно, но твердо ответил Джайлз. – Ты слишком прекрасна для темноты.

Не спеша, методически он начал одну за другой расстегивать пуговицы. Обри не носила корсета, и под серой саржей на ней была лишь нижняя сорочка из весьма дорогой, ткани. Она была сшита так же мастерски, как белье, за которое Джайлз платил большие деньги, и у горловины отделана крошечными бантиками из бледно-голубого шелка. Это его удивило, но вскоре он полностью отвлекся от этой мысли, расстегнув следующие две пуговицы.

Теперь ему были видны контуры сосков – сокровищ, возникших прямо под его прикосновениями, темных и слегка выпирающих сквозь тонкий батист. Дрожащей рукой Джайлз распустил завязки у горловины и отодвинул ткань – ее груди были маленькие, но красивой формы, с темно-розовыми ореолами, и он, слегка коснувшись большим пальцем соска, в восхищении наблюдал, как его прикосновение заставляет сосок подниматься и твердеть.

– Ах!.. – выдохнула Обри.

Внезапно Джайлз потерял контроль над собой, и в его воображении вспыхнула картина того, как она лежит под ним. «Не спеши, еще не время», – предупредил он себя, но все равно продолжал гладить и мять ее груди, которые наливались у него в руках, и теперь уже оба соска выпирали, требуя его внимания. Продолжая левой рукой ласкать Обри, он правой быстро расправлялся с оставшимися пуговицами, пока серая саржа не распахнулась до талии. Затем Джайлз повернул голову, снова прижался губами к шее Обри и, втянув в себя кусочек ее кожи, нежно прикусил его зубами.

– Тебе это нравится?

Обри нравилось, ее тело отвечало на каждое движение Джайлза. Погладив языком отметину от укуса, он терся носом и снова целовал ее шею, пока Обри не начала беспокойно ерзать возле него. Он вдохнул в себя ее запахи: запах простого мыла, сирени и разгоряченной кожи, и они опьянили его. Нетерпеливой рукой добрался до мягких, упругих завитков между бедрами.

– Раздвинь ноги, милая, – скомандовал он. Расслабив одну ногу, Обри раскрылась перед ним, и Джайлз интимным движением глубоко погрузил пальцы в ее лоно, вызвав у Обри тихий вздох. Он чувствовал, что может взять ее сейчас, что она уже готова, но решил подождать, дать разгореться ее страсти.

Оставив одну руку у нее на груди, он продолжал играть с ее соском, а другой рукой в это время ощупывал и поглаживал ее между ног, чувствуя, как она, откинув голову ему на плечо, дрожит всем телом. Он собирался медленно раздевать ее, но ее бедра, прижавшиеся к его возбужденной плоти, доставляли ему настоящее мучение.

Джайлз просто не в состоянии был ждать дольше и, отпустив Обри, встал рядом с кроватью и без церемоний сбросил с себя на пол черный шелковый халат.

Обри, увидев нагим лорда Уолрейфена, приглушенно вскрикнула. Она не сомневалась, что он прекрасен, хотя и не имела большого опыта в таких вещах. Он был гладкий и сухощавый, как кот; без одежды его грудь казалась шире, а между мускулистыми бедрами, поросшими темными волосами, выпирало... в общем, невиданное богатство – на самом деле пугающих размеров, и Обри пришла к заключению, что они совершенно не подойдут друг другу.

Но Уолрейфен, очевидно, думал совсем иначе. Он, как хищник, снова бросился на кровать, опрокинул Обри на кучу подушек и, вдавив ее голову в мягкий пух, поцеловал горячо и требовательно. Ее платье было расстегнуто до талии, а юбки сбились под ней, теперь Джайлз почти накрыл ее своим телом, и то, что она лежала под ним почти голая, должно было бы вызвать у Обри смущение, но его не было.

Дальнейшее произошло очень стремительно. Обри думала, что Джайлз разденет ее, но вместо этого он, издав низкий горловой звук, просто задрал ей юбки. Потом он навалился на нее всем телом, прохрипев что-то, что должно было прозвучать извинением, и грубо коленями раздвинул ей ноги, а затем его возбужденный член сильно и настойчиво ткнулся в ее плоть.

Обри была немного напугана тем, что он не полностью контролирует себя, но, возможно, это было к лучшему. «Теперь или никогда», – зажмурившись, решила Обри и широко раскинула ноги. Он с таким напором устремился внутрь ее, что она едва уловила момент, когда был преодолен барьер ее девственности, но боль была острой, и Обри закусила губу, чтобы сдержать крик.

– Тебе хорошо? – задыхаясь, шепнул Джайлз, все-таки что-то заподозрив.

Обри кивнула, он приподнялся над ней, опершись на локти, а потом снова погрузился в нее один раз, второй и еще, и еще – всего, наверное, раз десять. Потом его голова откинулась назад, глаза закрылись, а рот открылся в неестественном беззвучном крике. Он был великолепен в тот момент, когда тепло его семени разлилось глубоко внутри ее тела.

Когда все было кончено, тяжелое потное тело графа снова упало на нее, и долгое время единственным звуком, раздававшимся в комнате, был звук вырывавшегося из его груди дыхания.

– О Боже, Обри, – в конце концов, пробормотал он ей в волосы, – ты, наверное, никогда не простишь мне этого?

Прошло еще много времени, прежде чем были произнесены еще какие-то слова, Обри просто не знала, что сказать. Что именно нужно было простить? Она чуть-чуть пошевелилась на кровати, и граф крепче обнял ее.

– Не уходи, – попросил он и, опершись на локти, посмотрел на нее. – Будет лучше, Обри, я клянусь.

Он говорил так, как будто у нее был выбор – но был ли?

– Я не ухожу, – шепнула она.

– Обри, – покраснев, он смотрел на нее сквозь путаницу волос, – клянусь, прежде со мной такого никогда не бывало. Во всяком случае, с восемнадцати лет, – смущенно добавил он, но Обри так и не поняла, о чем он говорил. – Я обидел тебя, милая? – Его лицо смягчилось, и он тыльной стороной руки погладил ее по щеке. – Обидел, правда? Я ошибся... кое в чем. Ты была не готова. – Казалось, ему хотелось, чтобы его в этом разуверили.

– Я была готова, – прошептала Обри, но последнее слово прозвучало неуверенно и тихо.

– Ты была слишком напряженной. – Он снова улыбнулся своей кривой улыбкой, придававшей ему почти мальчишеский вид. – Боже, на мгновение мне показалось...

– Что? – Обри с трудом проглотила слюну.

– Сам не знаю, – с озадаченным видом ответил граф. – Я испугался, что причинил тебе боль.

Обри охватила паника. О, как она пожалела, что подробно не расспросила Мюриел обо всем, когда у нее была такая возможность.

– А теперь я еще давлю на тебя своим весом. – Он перекатился с ее тела на бок.

Обри все еще лежала полуодетая, в скрученных чулках, и ее юбки были беспорядочно и неопрятно скомканы под ней, но так она, по крайней мере, не испачкала кровью простыни графа. Ей совсем не хотелось, чтобы ее глупая выдумка о замужестве быстро открылась.

– Милорд, могу я...

– Джайлз, – твердо поправил он, еще раз погладив ее по щеке. – Пожалуйста, Обри, не говори мне «милорд» в постели. Теперь мы любовники, даже несмотря на то, что я чертовски скверно справился со своим делом.

– Вы не причинили мне боли. – Обри приподнялась на локте. – Во всяком случае, это не было неприятно.

– О Боже, – содрогнулся граф, – ты вконец убиваешь меня своей робкой похвалой. «Это не было неприятно»! Я вижу, что еще многое обязан сделать сегодня ночью.

– Сегодня ночью?.. – Обри села в кровати.

– Ты не останешься? – По его лицу пробежало разочарование.

– Я останусь, ми... – не понимая его, начала Обри и запнулась на титуле, который он запретил употреблять, а его имя она не могла заставить себя произнести. – Я останусь на столько, на сколько вы пожелаете, – договорила она.

– На сколько я пожелаю? – эхом повторил он, и темное облако омрачило его лицо точно так же, как это было в ее гостиной. – А ты, Обри? Чего ты желаешь? Ты прекрасна, дорогая, и мне больше всего хотелось бы весь остаток ночи заниматься с тобой любовью – и делать это должным образом, но я немного неуклюжий.

Лежа на боку и подперев голову рукой, граф смотрел ей в глаза; его губы были плотно сжаты, а серые глаза полны боли. Обри поняла, что снова обидела его. О, она совсем не хотела этого, и не только по причинам, которые теперь выходили за рамки ее отчаянного стремления сохранить за собой место. У нее начали появляться чувства к лорду Уолрейфену, и главным из них был этот неожиданный прилив нежности, от которого у нее перехватило дыхание.

– Нет, вы не неуклюжий, вы великолепный. – Обри приложила правую руку к щеке Джайлза, которая все еще горела. – Изумительный. Женщина, которая знает, как все делать, будет счастлива разделить вашу постель, но у меня, милорд, мало опыта. К сожалению, это я вела себя не так, как следует, а не вы.

Он долго молча смотрел вниз на измятые простыни и наконец спросил:

– Обри, у тебя не было ни одного любовника после смерти твоего мужа?

– Нет.

– Могу я спросить, дорогая, твое замужество было коротким? – Лорд Уолрейфен начал играть с обтрепавшимся краем верхней простыни, и Обри сказала себе, что нужно распорядиться, чтобы ее поменяли.

– Да, очень.

– И поэтому ты на самом деле не обладаешь большим опытом, так?

– Разве я не говорила вам именно это?

– А я не слушал, да? – иронически усмехнулся граф. – Прости, дорогая. Я привык иметь дело с весьма опытными женщинами, которые имеют огромный опыт. Честно говоря, я никогда не знал других.

Обри охватило внезапное чувство разочарования. Значит, она на самом деле не удовлетворила его? По-видимому, занятие любовью было совсем не таким простым делом, как представляла его Мюриел. Очевидно, от женщины ожидали, что она будет делать немного больше, чем просто закрывать глаза и расслабляться. Однако Обри была несведущей, и граф, вероятно, больше не пригласит ее к себе в постель.

Но это же хорошо, разве нет? Почему же тогда ей так тяжело? Обри крепко зажмурилась и ответила себе на свой вопрос: потому, что, несмотря на страх и неуверенность, было так восхитительно ощущать его глубоко внутри себя; потому, что у него были сильные руки, а она истосковалась по прикосновению другого человеческого существа; и потому, что его ласки привели ее на край чего-то ускользающего.

Было ли это то самое, что он имел в виду, когда говорил о том, чтобы доставить ей удовольствие? Или существовало что-то еще? И долго ли она выдержит, прежде чем это необъяснимое томление превратится во что-то гораздо более мощное? Обри чувствовала себя так, словно земля разверзается у нее под ногами и она должна быстро решить, в какую сторону прыгнуть.

Наконец она осознала, что граф Уолрейфен ждет от нее следующих слов, и несмело кашлянула.

– Я буду лучше, когда наберусь опыта, – тихо сказала Обри. – Уверена, что сумею делать все как нужно, если вы будете учить меня.

И тогда граф повел себя очень странно. Его глаза потеплели, он взял в ладони ее лицо и, словно баюкая его, снова и снова целовал ее.

– Ах, Обри, – он прижался губами к ее лбу, – если ты станешь лучше, мне будет очень, очень неприятно. И единственное, чему ты должна научиться, – это как получать удовольствие.

– Вы так думаете? – неуверенно спросила она.

– Значит, – он запечатлел последний поцелуй на кончике ее носа, – тебе нужен любовник с лучшим самоконтролем. – Он рассмеялся. – Я был слишком жаждущим, дорогая. Позволь мне снова заняться с тобой любовью, но по-другому, Обри. Останься со мной и позволь, я покажу тебе. Хорошо?

По-другому? Она безмолвно кивнула.

– Не хочешь ли воспользоваться моей ванной комнатой? – заботливо предложил он и, потянувшись вниз, подхватил кончиком пальца свой халат. – Иди и не стесняйся. А когда выйдешь, оставь там свою одежду. Мне стыдно видеть, Обри, что я даже не потрудился раздеть тебя.

– Да. Хорошо.

– Можешь надеть этот халат, если тебе так будет приятнее, – ласково сказал он.

Воспользовавшись его предложением, Обри взяла халат и пошла в ванную. Там ее ждала медная ванна с еще теплой водой и стопка мягких полотенец. Медленно спустив через руки платье и сорочку, она задумалась, сделала ли она именно то, что должна была сделать. Ей казалось, что Уолрейфен был готов позволить ей уйти, и если бы она так и сделала, на этом, вероятно, все закончилось бы, и граф оставил бы ее, чтобы она и дальше спокойно занималась своей работой.

Но ах, теперь было уже слишком поздно. Во всяком случае, он все еще хотел ее, и, к удивлению Обри, это доставляло ей удовольствие. И еще ее радовало, что из нее вытекло не много крови – на изнанке серой юбки осталось крошечное, едва заметное пятнышко. Вымывшись дрожащими руками, она надела халат. Прохладный и легкий, он коснулся ее плеч и окутал ее слабым мужским ароматом – его ароматом.

Выйдя из ванной, Обри увидела, что Джайлз совершенно голый стоит у кровати, расправляя постельное белье, и, по всей видимости, не чувствует никаких неудобств из-за отсутствия одежды. Нет сомнения, бесчисленные любовницы уже говорили ему, как прекрасно его тело; только бледный, сморщенный шрам у левого колена лишал его абсолютного совершенства.

Когда Обри подошла ближе, он повернулся, и свет свечей заиграл на его стройном теле. Его руки и плечи были слеплены из мускулов, грудь слегка покрыта темными волосами, которые редели у подтянутого живота и снова становились гуще между бедрами. Почти против воли Обри ее взгляд метнулся к его естеству, уже опять наполовину поднявшемуся и по мере ее приближения поднимавшемуся все больше.

Глаза Джайлза потеплели, он прижал Обри к себе всем телом, положив ее голову себе под подбородок жестом, который был скорее покровительственным, чем чувственным. И вдруг необъяснимым образом все напряжение покинуло ее тело. Обри почувствовала себя в безопасности, не обремененной ни страхом, ни ответственностью за чью-то смерть. Она почувствовала себя свободной – свободной радоваться, по крайней мере, в этот момент. Для того, кто очень долго не знал ни свободы, ни радости, это было непривычным ощущением.

Осмелев, Обри обняла Джайлза и ладонью провела по мышцам его голой спины. Ощущение было восхитительным, и, позволив себе познакомиться с его телом, она почувствовала таившуюся в нем мощную силу. Подобно могучему чистокровному жеребцу при чистке, Джайлз стоял неподвижно и спокойно, пока ее руки не заскользили по выпуклостям упругих ягодиц, и тогда он внезапно издал глухой нетерпеливый звук и вжался в ее тело.

– Обри. – Он чуть отстранился и положил руки ей на плечи, так что черный шелковый халат медленно соскользнул с ее рук.

Когда холодный воздух коснулся ее, соски Обри непроизвольно набухли, граф, заметив это, громко застонал, и его взгляд, горячий и голодный, пробежал вниз по ее телу, обжигая ей кожу. Обри мгновенно почувствовала смущение, но так же быстро прогнала его прочь. Взгляд Джайлза был многообещающим; правда, и без этого обещания Обри сделала очень много, но больше без него не будет ничего делать. Она не знала, что именно обещал его взгляд, но хотела этого. Она хотела, чтобы граф Уолрейфен делал с ее телом все то, что обещали его губы, его глаза и его тихие вздохи, но больше всего ей хотелось, чтобы он снова овладел ее телом, вошел в нее и погружался в глубину до тех пор, пока у нее не возникнут снова те мимолетные, незабываемые ощущения.

– Обри, ты так прекрасна, – хрипло прошептал граф и, сев на край кровати, привлек ее к себе и поставил между своими бедрами.

Жадными губами он потянулся к ее груди и, найдя ее, закрыл глаза, взмахнув длинными черными ресницами. Его теплые руки, проскользнув Обри за спину, удерживали ее неподвижно, и он не отрывался от ее груди, пока в ее теле не начали возникать незнакомые пульсирующие ощущения.

Его рот двинулся ниже, и язык проложил горячую, обжигающую тропинку вдоль последнего ребра, потом нашел пупок, сделал вокруг него круг и пробрался внутрь. Обри вздрогнула и вздохнула от удовольствия, а граф шутливо укусил ее в живот и опустил руки ей на ягодицы. Он стал нежно раздвигать ей ноги и, когда Обри повиновалась его безмолвной команде, из-за ее спины просунул одну руку, чтобы потрогать ее там. На этот раз его пальцы легко проскользнули в складку женской плоти и почувствовали уже обильно выделившуюся влагу.

– Ложись в постель, – задыхаясь, выдавил Джайлз, оторвав рот от ее живота, но не отводя пристального, горячего взгляда от места соединения ее бедер.

Обри сделала, как просил Джайлз, и легла на подушку, не сводя с него глаз. У него был немного пугающий вид, и она не могла понять, что он собирается делать.

Взяв ее обеими руками за плечи, граф наклонился над ней и поцеловал ее, полностью вобрав в свой рот ее губы, и на этот раз Обри охотно впустила его язык к себе в рот. Она сама ласкала его и всхлипнула, когда Джайлз передвинулся к ее шее. Слегка царапая щетиной кожу, он поцеловал ее в горло, потом в ключицу, потом еще ниже, и Обри почувствовала, словно оживает, и ее тело затрепетало от предвкушения.

Сев на пятки, граф положил руки на внутренние стороны ее бедер и мягко раздвинул ей ноги. Смутившись, Обри хотела отвернуться, но его горящий взгляд приказал ей не делать этого. Глядя ей в лицо, он осторожно просунул два пальца в складку и нежно погладил ее центр. У Обри остановилось дыхание, а ее тело по собственной воле выгнулось и приподнялось в кровати. Затем взгляд Джайлза переместился туда, где была его рука, и он стал наблюдать за тем, что делал. Обри быстро закрыла глаза, а он немного грубо погрузил два пальца внутрь ее тела. Обри задрожала и, открыв глаза, попыталась сесть, но он, положив другую руку ей на живот, заставил ее снова лечь.

– Я хочу познакомиться с тобой, – хрипло сказал он. – Тебе это нравится? Ты позволишь доставить тебе удовольствие таким способом?

– Я... я не знаю, – покачала она головой.

– Просто скажи, что ты этого хочешь, – шепнул он, большим пальцем снова погладив ее лоно, и она приподнялась навстречу его руке. – Скажи, чтобы я доставил тебе наслаждение своим ртом.

– Я хочу этого, – тонким голосом произнесла Обри, и она действительно хотела. Что бы он ни предлагал, она хотела все. Но когда он нагнулся и опустил язык туда, где были его пальцы, она закричала, ее тело выгнулось дугой, а голова откинулась назад в пуховую подушку.

Граф застонал и, протянув руки, шире раздвинул ей ноги, а потом его большие пальцы, нырнув в ее складки, полностью раскрыли ее. Внезапно все чувства Обри обнажились так же, как ее тело, и ей захотелось умереть от стыда – или от удовольствия, а может быть, от желания. Снова очень нежно коснувшись ее языком, Джайлз мучительно сладостно поглаживал ее, и она извивалась при каждом его прикосновении, а он снова укладывал ее на кровать и погружал язык в ее тело. Ее глаза широко раскрылись, рука лихорадочно потянулась к графу, и пальцы вцепились ему в волосы, как будто она могла удержать его, избавиться от ощущений, которые, казалось, вели ее к опасному, обрывистому краю. Снова и снова граф ласкал ее языком, и в тишине комнаты, освещенной слабым светом свечей, раздавались только чьи-то всхлипывания, почти рыдания. И Обри смутно осознала, что эти звуки исходят от нее. Все так же поглаживая ее, Джайлз погружался все глубже, и ее желание становилось все сильнее и сильнее. Чувственная темнота окутывала ее и увлекала вниз. Обри хотела, о, она хотела... она сама не знала чего. Хотела, чтобы Джайлз остановился, – и хотела, чтобы он никогда не останавливался. В отчаянии она что-то прошептала и попыталась оттолкнуть его.

– Нет, – отрывисто сказал он. – Откройся, милая, позволь мне взять тебя.

Он сильно прижал ладонями бедра Обри, удерживая ее раскрытой для своей атаки. Она рукой схватилась за простыни и, как утопающий, крепко держалась за них. Каждое прикосновение графа вызывало у нее дрожь, а когда он языком коснулся ее чувственного центра, Обри едва сдержала крик. Свет для нее померк, комната словно растворилась, а ее тело словно рассыпалось на части, содрогаясь от его прикосновений.

– Обри, – выдохнул он, – я должен тебя взять.

– Входите внутрь, – шепнула она, – дайте мне снова почувствовать вас глубоко внутри.

Граф опустился на Обри и, войдя в нее, продвигался вглубь дюйм за дюймом, и боль, которую Обри чувствовала раньше, теперь была едва ощутимой. На этот раз Обри была влажной, расслабленной и полностью открытой. Ее руки, скользнув ему на ягодицы, настойчиво понуждали его продвинуться еще глубже.

В ответ на это граф, издав глубокий гортанный звук, погрузился в самую глубину. Обри, все еще лежа неподвижно и открыто, уловила заданный им ритм и постепенно – хотя она едва могла поверить, что такое возможно, – в ней стало пробуждаться жгучее желание.

– О Боже, Обри, – задыхаясь прошептал Джайлз, двигаясь внутри ее, – я буду нежным.

– Не говорите ничего. – Она качнула головой, и ее волосы рассыпались по подушке. – О, не говорите ничего.

Внутри ее нарастало напряжение, ей хотелось чувствовать, а не думать. Теплый аромат мужского тела окутывал ее, и ритмичные толчки Джайлза снова все ближе и ближе подводили ее к ослепительному свету. Дыхание графа стало отрывистым, проникновение более глубоким. Опять откинув голову на подушку, Обри полностью отдала себя Джайлзу, а затем она содрогнулась, и мир вокруг нее исчез. Словно издалека Обри услышала, как он вскрикнул один раз, затем еще. А потом он рухнул на нее, тяжело дыша, и больше она ничего не помнила.




Глава 11,

в которой лорд Уолрейфен делает предложение


Открыв глаза, Джайлз увидел тусклый, колеблющийся свет и смутно осознал, что в его жизни только что произошло что-то чрезвычайно важное. Приподнявшись на одном локте, он взглянул на подсвечник, стоящий на ночном столике, и понял, что свечи догорают. Как долго он спал? Прищурившись, он в сумерках посмотрел на свои маленькие позолоченные часы – они показывали четыре.

Рядом с ним на боку, подложив руку под щеку, лежала Обри. Она выглядела совершенно невинной. Господи, она и была невинной – или так близка к этому, что почти не было разницы. Джайлз снова откинулся на гору подушек, и в этот момент первая свеча зашипела и погасла, а Обри что-то прошептала во сне и придвинулась ближе.

«Боже правый, что я наделал?» – спросил себя граф, глядя вверх на балдахин кровати. Конечно, он не сделал ничего такого, чего не собирался делать. Тогда почему результат казался таким... таким серьезным? При этой мысли что-то внутри его ожило и принесло с собой чувство беспокойства. Эта любовная связь, которую он затеял с собственной экономкой, внезапно показалась ему чересчур неопределенной, чересчур хрупкой.

Его переполняло назойливое желание разбудить Обри и до конца выяснить отношения между ними. И по правде говоря, ему действительно стоило разбудить ее. Обри была гордой, и ей не понравится, если кто-то из ее собственных подчиненных обнаружит ее нагой в постели хозяина. «Нет, – решил Джайлз, – она не уйдет, пока между нами не будет все решено». Повернувшись, он положил руку ей на плечо и обнаружил, что глаза у нее открыты и она в тревоге смотрит вверх на него.

– Доброе утро. – Джайлз легким поцелуем коснулся ее лба.

– Который час? – хрипло спросила она и, прижав к груди простыню, села в кровати. – Я должна идти.

– Около четырех. – Джайлз потянул ее обратно в глубину постели и привлек к себе. – Не уходи еще.

– Скоро придет Ида, и все станет известно.

– Обри, дорогая, не уходи, – Он взял в ладони ее лицо. – Останься еще ненадолго и дай мне возможность рассказать тебе, что означает для меня эта ночь, проведенная с тобой. – Даже в полутьме граф увидел, как Обри покраснела.

– Я очень рада, милорд. Вы замечательный. Но мне на самом деле нужно идти, если я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я выхожу из вашей спальни. Уверена, что этого не хочет ни один из нас.

Джайлзу не понравился ее унылый вид.

– Послушай, Обри, меня это не заботит. Ты меня околдовала.

– Но вы едва знаете меня, милорд. – Немного приободрившись, она взглянула на графа. – И безусловно, вам не все равно, что станут говорить ваши собственные слуги в вашем собственном доме. И конечно, меня очень волнует, что будут говорить о нас обоих.

– Обри, – он взволнованно снова поцеловал ее, – этого не будет. Так продолжаться не может, ты не должна оставаться в Кардоу. – Джайлз почувствовал, как она окаменела в его объятиях.

– Прошу прощения?

– Послушай, Обри, – отчаяние подсказывало ему слова, – я привык заботиться о своих любовницах. Я не хочу, чтобы ты работала, тем более на меня, и хочу, чтобы у тебя были красивые вещи и обеспеченная жизнь. Прошедшей ночью я не шутил, говоря о том, что ты должна жить в роскоши. Возможно, ты считаешь меня сумасшедшим, Обри, но я в своем уме, клянусь. Я хочу, чтобы ты была со мной.

– В качестве вашей любовницы? – Обри побледнела. – Вы собираетесь... платить мне? Как проститутке?

– Эту звучит весьма грубо. – Граф на дюйм отодвинулся от нее.

– Нет, – испуганным тоном возразила она, – нет, это не грубо, это честно.

Уолрейфен почувствовал, как паника сдавила ему легкие. То, что всего несколько мгновений назад казалось правильным, сейчас пошло вкривь и вкось. Черная пустота – одиночество – угрожала снова поглотить его.

– Ты нужна мне, Обри, – просто сказал он. – Не думаю, что ты понимаешь, как сильно я нуждаюсь в тебе. Я хочу, чтобы ты была со мной. Не здесь, а в Лондоне. Бог мой, ты не можешь работать на меня!

– Если вы будете платить мне, чтобы я была вашей любовницей, то я, безусловно, буду работать на вас – и самым позорным образом, – тихо сказала она, но Джайлз не желал ничего слышать.

– Обри, у меня есть жилье, небольшой городской дом недалеко от Риджентс-парка. Ты и, разумеется, Айан будете там счастливы. У тебя будет собственный штат слуг и экипаж. Я найду хорошего учителя для Айана. Обри, я всегда буду заботиться о вас обоих. Вот насколько сильно я хочу тебя.

– Хотите меня, – повторила она. – И это все, что имеет для вас значение.

– Для меня имеет значение все, что касается тебя, – возразил граф.

– Я ваша служанка, милорд, – покачала головой Обри. – Здесь, в Кардоу. Если вы прикажете мне делить с вами постель, я это исполню, но...

– Если я прикажу тебе?.. – Джайлз резко сел в кровати. Обри сжала губы, но потом снова расслабилась.

– Если я по какой-то причине делю с вами постель, то это только мое дело, – внесла ясность, она. – Вы изумительный любовник. Но я не шлюха, милорд, и не хочу, чтобы мне платили за то, что мы делали. Я не могу поехать в Лондон. И я не хочу, чтобы мой ребенок видел что-то, что мне будет стыдно объяснить ему. Я ваша экономка. В Кардоу.

– В Кардоу? – глухо повторил Джайлз.

– Да. Да, если вы не решили уволить меня.

– Не говори глупости, Обри. – Согнув ноги, он уперся локтями в колени, подпер голову руками и уставился на покрывало.

– Но это в вашей власти, милорд, – тихо сказала Обри. – Такова реальность.

– Это то, что ты обо мне думаешь? – «Боже правый, она говорит серьезно!» – ужаснулся Джайлз и, быстро повернув к ней голову, пронзил ее взглядом. – Ты на самом деле полагаешь, что я мог бы уволить тебя? За это?

– Многие мужчины могли бы. – Обри моментально отвела взгляд.

Внезапно у графа зачесалась рука от желания ударить ее, но он сразу же понял, что Обри права. Большинство мужчин так и сделали бы. Да, у него была власть над ней, и он тоже воспользовался своей властью – разве не так? О, тайком, таким способом, который позволил ему избежать чувства вины. Но он всегда помнил об этой власти и вопиющем неравенстве их положений – и Обри тоже не забывала, в этом он не сомневался.

Однако Джайлз чувствовал, что она не поддастся на его убеждения, что бы он ей ни обещал. Пустота была черной, бездонной и ненасытной, он чувствовал, что его мир – и грандиозный план, который, как вдруг оказалось, у него был, – рушится вокруг него, и внезапно, совершенно необъяснимо почему, Джайлзу захотелось заплакать.

– Просто скажи мне кое-что, Обри, – прошептал он, прижав к глазам ладони. – Тебе были приятны мои ласки прошедшей ночью? Ты получала удовольствие от моих прикосновений не в примитивном физическом смысле? Тебе было приятно спать в моих объятиях? Или это был просто твой долг? – Он услышал, как Обри, переводя дыхание, издала жалостный звук.

– О, милорд, не делайте этого со мной, – хриплым голосом попросила она. – Если в вашем сердце есть хоть унция милосердия, не спрашивайте меня об этом.

– Но я спрашиваю, – настаивал он. – Ей-богу, у меня на это тоже есть кое-какие права.

– Конечно, мне были приятны ваши ласки, – ответила Обри дрожащим голосом. – Конечно, мне хотелось их. Я служанка, милорд. У меня нет никого, кроме моего ребенка. Невозможно сосчитать, сколько лет я не знала человеческого прикосновения или мимолетного внимания с чьей-либо стороны. Конечно, я получала удовольствие от вашего внимания. Я мечтала о нем. Вы понимаете меня? Вы можете представить себе, на что похожа такая жизнь?

– А как ты полагаешь, на что похожа моя жизнь? – холодно взглянув на нее, спросил граф. – Обри, ты думаешь, между ласками, которые тебе дарят, и теми, за которые платишь, нет никакой разницы? Ты думаешь, эта любовь куртизанок в обмен на деньги согревает сердце мужчины?

– И тем не менее, милорд, вы именно это хотите получить от меня.

– Да нет же, ей-богу! – прорычал Джайлз, ударив кулаком в спинку кровати. – Я... я забочусь о тебе, Обри. Здесь совсем другое... или может быть по-другому, если ты согласишься.

– По-другому никогда не бывает, – возразила она. – И вы меня не знаете.

– Нет, знаю! – отрезал он и в этот момент понял, что говорит правду. – Я много узнал о тебе в последнее время. Возможно, я не совсем знаю тебя в физическом смысле, но я знаю твои мысли и даже немного твою душу. Я знаю, о чем ты думаешь, чем ты дорожишь. А теперь я узнал, как ты оживаешь от моих прикосновений, как зажигаешь огнем мою душу. Черт возьми, не собираешься же ты говорить мне, что я знаю и чего не знаю!

– Мне нужно идти, милорд, – с печалью в голосе повторила Обри. – Прошу вас, позвольте мне уйти.

– Да, иди, ради Бога, – раздраженно бросил он, сердитым жестом указав на дверь. – Не стану просить тебя хоть секундой дольше терпеть мое общество без крайней необходимости.

– Это не так. Вы знаете, что это не так.

Ничего не сказав, Джайлз сел на край кровати, накрыл простыней бедра, зажав в кулаке один ее угол, и прислушивался, как Обри тихо одевается позади него. Она ничего не говорила, и он не шевелился, пока не услышал, как дверь тихо открылась и с тихим стуком закрылась – Обри ушла.

Проклятие, он все разрушил! Он даже не понимал, как сильно нужна ему Обри, до того момента, когда выпалил свое неуместное предложение.

Обри заявила, что он ее не знает. Если рассуждать логически, так оно и есть. Но все же у него было навязчивое ощущение, что его желание было с ним уже очень давно – гораздо дольше недели, проведенной им здесь, в Кардоу. Казалось, в какой-то момент посреди их переписки в течение последних трех лет эта женщина заинтриговала его. Не очаровала, не околдовала – быть может, завладела им? Нет, и не это. Джайлз покачал головой и, нагнувшись, закрыл лицо руками.

И тогда ему пришло в голову, что еще остается крохотная надежда. Если Обри не поедет к нему, он мог бы приезжать к ней – сюда, в Кардоу. Он, возможно, убьет своего кучера и замучит себя до полусмерти, его карьера, вероятно, провалится, но ему было наплевать почти на все. У него появилось такое ощущение, как будто замок медленно, постепенно начинает снова становиться его домом.

Но гораздо важнее было то, что Обри не сказала, что не хочет заниматься с ним любовью, – она только сказала, что не хочет быть его любовницей. И Джайлз решил, что если он смог соблазнить ее один раз, то сможет сделать это снова, а если ей так хотелось сохранить за собой это дурацкое место, то Бог с ней. Правда, ее упорство было для него как кость в горле, но какой у него был выбор? Жить без надежды снова увидеть ее? И если быть честным с самим собой, граф вовсе не был уверен, что без Обри в Кардоу будет порядок. Он должен был заботиться о процветании своих земель и своих людей, так, быть может, ему, в конце концов, стать провинциальным землевладельцем?

Не выпуская из головы эту обнадеживающую мысль, Джайлз встал и направился в ванную. Занятый своими размышлениями, он даже не заметил ни того, что вода в ванне уже холодная, ни того, что белое полотенце, которое он развернул, уже сырое. Он думал только о том, что нужно купить новый, более быстрый, более комфортабельный дорожный экипаж, чтобы можно было с пользой проводить время в поездке из Лондона в Кардоу, и попросить Огилви сделать заказ. Придя к такому решению, Джайлз повернулся, чтобы намочить в миске угол полотенца, и в этот момент увидел на нем пятно крови.

О, оно было совсем небольшим и таким бледным, что могло показаться, будто его вовсе не существует. Граф долго смотрел вниз на бледно-розовый мазок на своем белоснежном полотенце и старался сообразить, как он умудрился порезаться, если еще даже не брался за станок для правки бритвы. И наконец до него дошло, неприкрытая правда глянула ему прямо в лицо. Внезапно в ушах у него зазвенело, и кроваво-красный туман заволок глаза.

– Обри! – зарычал он и, швырнув полотенце на пол, выскочил из ванной. – Обри! Вернись, черт побери! Сейчас же вернись сюда!

Но ответом ему была только тишина, на его счастье, его никто не услышал.

Джайлз осознал жуткую реальность своего положения: Обри не вернется – во всяком случае, в его спальню, даже если и услышит его. Ведь и на этот раз она не хотела приходить, не так ли? Однако он настоял, заставил ее – соблазнил ее.

Она была девственницей, теперь он был в этом непоколебимо уверен. Кровь не могла появиться ни из какого другого места, не было никакого мужа, не было никакого брака, а была просто еще одна хитроумно сплетенная Обри ложь. Он частично подозревал это, однако отказывался заглянуть глубже из страха перед тем, что мог там увидеть. Один Бог знает, что еще она могла скрывать, но нельзя отрицать того, что она, в сексуальном смысле слова, была невинной. Теперь Джайлз был напуган; он решил, что должен найти Обри и каким-то образом извиниться, а она должна объяснить... объяснить очень многое. А потом они вместе должны решить, что делать с этим спектаклем. Черт с ней – с его карьерой, – он просто заставит Обри выйти за него замуж. Однако у графа было дурное предчувствие, что это легче сказать, чем сделать. Скорее всего, Обри со скептицизмом отнесется к его предложению, а как посмотрит на такой брак свет, он прекрасно знал – как на излишнюю, глупую сентиментальность. Но разве это важно? Разве ему есть до этого дело?

Во всяком случае, это решение могло подождать, потому что существовало одно маленькое дело, которое нужно было сделать не откладывая. Медленно и совершенно спокойно Джайлз вернулся в свою ванную, открыл бритву, сделал на шее разрез в одну восьмую дюйма и, подняв полотенце Обри, вытер им кровь. Но несмотря на весь его тщательно продуманный план, на всю его уверенность, что Обри будет избавлена от стыда и его неосмотрительность исправлена, существовал один пустяк, который Джайлз забыл сделать. Он забыл вернуться к кровати и убрать маленькие шпильки, оставшиеся разбросанными на ночном столике.




В тумане возбуждения между завтраком и ленчем Обри обнаружила вторую допущенную ею оплошность, которая, слава Богу, была менее ужасной, чем пожертвование ее девственности лорду Уолрейфену. Среди волнений из-за допроса и постоянных размышлений о своем работодателе Обри забыла послать миссис Бартл обещанную мазь из плодов шиповника. Да, Обри ее приготовила, но мазь приносила ране Джека мало пользы, стоя на мраморной плите в кладовой замка.

Как назло, это был день стирки, и, что еще хуже, у бедной Иды поврежденная лодыжка все еще была вдвое больше нормального размера. Послать к Бартлам больше было некого, и, достав из кладовой плетеную корзину, Обри положила в нее пастернак и свежеиспеченную буханку хлеба, сверху поставила мазь, а потом пошла в кухню, чтобы сказать миссис Дженкс, что уходит. Возвращаясь обратно, она увидела стоявших в коридоре Певзнера и мирового судью.

Это было самое подходящее время уйти из дома, а кроме того, Обри нужно было побыть наедине со своими мыслями. Она незамеченной проскользнула мимо пивного погреба и торопливо направилась к воротам замка.




Лорд Уолрейфен всегда был немного педантом, и, как большинство таких людей, его втайне преследовал страх совершить ошибку, а это часто приводило к непредсказуемым результатам. Например, почти всю свою взрослую жизнь его мучил повторяющийся сон, в котором кембриджские профессора толпой врываются в палату лордов и хватают его обеими руками. Перед полным собранием палаты они громко объявляют, что Уолрейфен провалился на последнем экзамене и, следовательно, не имеет права заседать ни в одной из палат. Иногда они заходили еще дальше и утверждали, что он получил свой титул по ошибке или что он безнадежно глуп и что вся его карьера – сплошное жульничество.

На самом деле такие определения, как «глупец», «мошенник», «тупица», регулярно повторялись в парламенте, и если бы этого не происходило, половина кресел пустовала бы. Джайлз понимал нелепость своих снов, но это не спасало от повторения ночных кошмаров. Когда однажды они тащили его из зала заседаний, Уолрейфен, взглянув на себя, обнаружил, что он совершенно голый. И точно так же вскоре после ленча он почувствовал, что день складывается отвратительно.

Словно Джайлзу было недостаточно неприятностей со своей экономкой, именно в тот момент, когда он сел за письменный стол, на пороге его кабинета появился дворецкий, а за ним, к своему удивлению, граф увидел мирового судью, державшего в руках что-то похожее на свернутое одеяло.

– Входите, – сказал граф, хотя ему очень хотелось, чтобы они этого не сделали.

Певзнер выглядел очень довольным собой, и это не могло предвещать ничего хорошего.

– Милорд, – мрачно заговорил он, – боюсь, мы сделали самое неожиданное открытие.

Хиггинс положил сверток на середину письменного стола графа, словно в одеяле был завернут Святой Грааль. Одеяло оказалось шерстяным пледом в сине-зеленую клетку с небольшими добавками красных и желтых нитей и показалось Уолрейфену смутно знакомым, но не настолько, чтобы он мог быть благодарным за то, что его принесли сюда.

– Ну и что? В чем дело? – Он раздраженно смотрел на плед.

С торжественным видом дворецкий развернул плед. Внутри лежала небольшая шкатулка для драгоценностей, которую, очевидно, спрятали внутрь для сохранности. Уолрейфен взял из нее первую попавшуюся ему на глаза вещь – короткую нитку жемчуга, к тому же очень дорогого жемчуга, если он не ошибся. Еще там были золотой медальон на массивной золотой цепочке, серебряная брошь с огромным красным камнем, три золотых кольца и две миниатюры в позолоченных оправах, такие изящные, что могли быть написаны самим Оливером, прославленным мастером миниатюры. Под всем этим лежало еще несколько безделушек, но ни одна из них, к сожалению, не скрывала тяжелых золотых часов, которые лежали в самом центре.

Почувствовав внезапную тошноту, Уолрейфен на дюйм отодвинул стул и уперся руками в стол. О Боже, теперь он вспомнил, где видел этот плед.

– Что вы собираетесь с этим делать? – тихо спросил он. – Кому вы это показывали? – Это были совсем не те вопросы, которые следовало задавать в такой момент.

– Милорд, мы обнаружили все это в апартаментах вашей экономки и не показывали никому, – проведя рукой над пледом, ответил мировой судья, как будто это было очевидно. – Часы, неоспоримо, вашего дяди, а остальное она, только Бог знает, где взяла. Вывод постыдно очевиден.

– Постыдно для кого? – резко спросил граф и, отодвинув стул, встал. – Могу ручаться, ни одному из вас не было стыдно рыться в личных вещах миссис Монтфорд.

Певзнер отшатнулся, словно его ударили, хотя до этого действительно едва не дошло. Только сжав спинку стула так, что у него побелели пальцы, Джайлз смог удержаться и не наброситься на этого человека.

– Но, м-милорд! – запинаясь, воскликнул дворецкий. – Часы майора!

– Вещи, которые вы обнаружили, законная собственность миссис Монтфорд, – услышал Джайлз свои слова. – Это фамильное наследство. Она сама недавно упоминала мне о них.

– Милорд, – недоверчиво покачал головой Хиггинс, – вы же не можете заявлять, что часы ее? На них дарственная надпись майору Лоримеру.

– Раз они у нее, значит, они принадлежат ей! – отрезал Джайлз. – Все очень просто. А теперь я хотел бы знать, почему вы рылись в комоде ее сына?

Дворецкий и мировой судья выразительно переглянулись, и Джайлз слишком поздно понял, что выдал себя.

– Милорд, – начал дворецкий, – несколько дней назад вы сказали мне, что я могу обыскать весь дом.

Он так сказал? Теперь это звучало почти невероятно.

– Были осмотрены все комнаты, включая мою, – продолжил Певзнер, словно прочитав мысли графа. – И таково же было желание миссис Монтфорд. «Нужно обыскать всех, – настаивала она, – иначе это несправедливо».

У Джайлза было странное ощущение, что Певзнер как-то передергивает слова Обри, но в данный момент он не мог этого доказать.

– Что ж, прекрасно. Если всех обыскивали по ее настоянию, значит, она должна была быть совершенно уверена в своей невиновности.

– Милорд, – осторожно кашлянул Хиггинс, – вы полностью убеждены, что эти вещи принадлежат вашей экономке?

– Черт побери, разве я только что не сказал этого? – возмутился Уолрейфен, хотя почувствовал, как что-то внутри у него оборвалось. – Не более двух дней назад эта женщина сказала мне, что в нижнем ящике комода ее сына она хранит фамильное наследство. Она просила меня проследить, чтобы эти вещи перешли к нему в случае, если с ней что-нибудь случится. Я видел это чертово одеяло. И еще она говорила, что в Библию вложено завещание и письмо. Вы их тоже нашли?

Певзнер и Хиггинс снова обменялись взглядами, и Джайлз почувствовал что-то похожее на облегчение. Да, они, конечно же, видели и Библию, и бумаги, он мог поставить на это последнюю гинею.

– Значит, это наследство, о котором она говорила? – спросил Хиггинс.

– Яне собираюсь оскорблять женщину расспросами, – раздраженно посмотрел на него Джайлз.

– Они кажутся слишком дорогими для экономки, милорд.

– Боже правый, Хиггинс, она управляет целым имением! – воскликнул Джайлз. – Если бы она была бесчестна, она могла бы найти тысячу более простых и более выгодных способов обобрать меня. Зачем ей утруждать себя воровством каких-то жалких часов?

Но часы не были жалкими, и они оба это знали.

– Я понял вашу точку зрения, милорд, – тихо сказал Хиггинс и выразительно развел руками, – но если вы не спросите ее о часах, это придется сделать мне. Это моя работа, и я должен ее выполнять, нравится мне это или нет. А теперь я даю вам право выбирать, кто из нас займется этим допросом.

О, Джайлз великолепно проведет допрос. Он прямо посмотрит в бледное прекрасное лицо Обри и потребует от нее немного правды. Он уже дьявольски устал от ее полуправды, уверток и лжи и не хотел, чтобы Хиггинс или Певзнер об этом знали. И теперь он определенно заставит ее выйти за него замуж, просто чтобы перекрыть поток грязных сплетен.

– Я буду рад заняться опросом от вашего имени, – как можно вежливее сказал Джайлз. – Но, по-моему, мистер Хиггинс, дело о смерти моего дяди слишком затянулось. Это создает во всем доме мрачную атмосферу, и я хочу пригласить из Лондона специалиста по криминальным делам.

– Что за специалиста, милорд? – побледнев, спросил Хиггинс.

– Бывшего инспектора полиции, – ответил Джайлз, молясь, чтобы Макс уже был в пути. – Виконта де Венденхайм-Селеста, чтобы быть точным.

– Боже правый! Француза? – Хиггинс явно пришел в ужас.

– Эльзасца, – поправил Джайлз. – И ближайшего друга министра внутренних дел. Пиль считает его исключительно способным в расследовании всяческих криминальных дел. Я уверен, что он раскроет и это дело.

– Что ж, желаю ему удачи. – Но было заметно, что Хиггинс почувствовал себя оскорбленным, а это, безусловно, не сулило Обри ничего хорошего.

– Ему, конечно, потребуется ваша помощь, – быстро добавил Джайлз. – Вам придется... оказать ему содействие в расследовании, рассказать, что вы обнаружили. С его опытом и вашей скрупулезной работой вы вдвоем, я уверен, быстро покончите с этим делом.

Хиггинс немного успокоился, а Певзнер даже не осмелился раскрыть рта. Они оба ушли, оставив развернутый плед лежать на письменном столе, а Джайлз сразу же подошел к инкрустированному столу у окна и налил себе полбокала бренди – Боже правый, это была почти контрабандная вещь.

Попеременно отхлебывая из бокала и прикладывая ко лбу его холодное стекло, Джайлз расхаживал взад-вперед у письменного стола. Несмотря на свои возражения Хиггинсу, он не мог представить себе, зачем Обри понадобились часы его дяди. Ему очень хотелось верить в нее – и он действительно верил, – но она создавала для него невероятные сложности. Скорее всего, он закончит тем, что будет трясти Обри, пока не застучат ее жемчужные белые зубы, и Джайлз уже мысленно видел те по-кошачьи зеленые глаза, превратившиеся в узенькие щелочки.

Будь все проклято, ему хотелось бы, чтобы эти часы просто исчезли. Джайлз отвернулся от окна и посмотрел на стол. Они не исчезли, а все так же лежали посередине его письменного стола, и солнечный луч, отражаясь от их золотой крышки, создавал на потолке блики. Поставив бокал с бренди, Джайлз взял часы и открыл крышку. Удивительно, но он еще помнил тот летний день 1814 года, когда его дядя получил их. Во время школьных каникул Джайлз приехал в Лондон и узнал, что Элиас в отпуске и прячется от всех на Хилл-стрит.

Однажды вечером его дядя отправился на обед в Уайтхолл с несколькими своими сослуживцами. Домой он вернулся с часами, в приподнятом настроении и в сопровождении одного из своих офицеров – самого любимого и самого лучшего офицера, как сказал он. Джайлз помнил только, что тот офицер был вежливым, с темными волосами и открытой улыбкой. Они втроем пили праздничное виски, потому что офицеры верили – как оказалось, ошибочно, – что их страшный сон на континенте кончился.

Джайлз никогда не забывал, как посетитель с явным сожалением говорил, что вскоре должен продать свою должность. Он поздно получил титул графа – или, возможно, какой-то шотландский титул? – и у него не было сыновей. Но как, черт возьми, его звали? Джайлз смутно помнил, что тетя Харриет недавно упоминала его имя. Кенуэй? Кануэлл? Но эти имена звучали не по-шотландски, однако Уолрейфен вполне мог ошибаться.

Во всяком случае, его дядя больше никогда, за исключением одного раза, не говорил ни о посетителе, ни о часах. Видимо, бедняга не поторопился продать должность, а вместо этого, когда Наполеон предпринял свой последний большой бросок к славе, он вместе с Элиасом отправился обратно в Бельгию и там умер, не оставив Элиасу на память о себе ничего, кроме часов.

Джайлз закрыл крышку, положил в шкатулку прекрасный золотой хронометр и снова завернул все в плед. С этими часами было связано много горя, и они, вероятно, были самыми дорогими часами, которые он когда-либо видел – одни сапфиры стоили небольшого состояния. Однако какую пользу часы могли принести Обри, если только она не собиралась их продать? И почему все-таки его дядя отдал такую любимую вещь служанке? Неделю назад Джайлз сказал бы, что это просто подарок джентльмена своей любовнице, так как часы можно было легко продать.

Но его дядя дорожил часами, и Обри не была его любовницей. Если Джайлз и мучился сомнениями по этому поводу, то в это утро небольшое пятно крови на его полотенце безоговорочно покончило с ними. Но теперь оставалась масса вопросов, на которые он хотел получить ответы. Почему Обри не призналась в своей девственности? Почему она спрятала часы Элиаса? И что еще она могла скрывать? Но вопрос, который больше всего приводил Джайлза в замешательство, состоял в том, почему он лгал, чтобы защитить ее?

О, он почти со страхом думал, что знает ответ на этот последний вопрос. Но вместо того чтобы глубже задуматься над ответом, Джайлз выпил изрядную порцию виски и просто стоял у окна, пока не услышал, что в комнату вошел Огилви.

– Добрый день, милорд, – поздоровался молодой человек.

– Надеюсь, добрый, – не поворачиваясь, проворчал Джайлз. Хотя его мысли блуждали где-то в другом месте, он услышал, как позади него Огилви подошел к столу.

– Цвета Фаркуарсонов. Откуда у вас этот плед, милорд? – удивился юноша.

– Что? Это чертово одеяло? – У Джайлза не было настроения что-либо объяснять Огилви, и, подойдя к письменному столу, он отодвинул его в сторону. – Это не имеет значения. Вы принесли утреннюю почту?

– Да, сэр. – Огилви аккуратно разложил на столе бумаги. – Это самые срочные документы.

Уолрейфен скованно кивнул, и Огилви оставил его с бумагами. Как ни старался Джайлз сосредоточиться на них, у него ничего не получилось.

– Огилви! – крикнул он.

– Да, милорд? – Молодой человек вскочил со стула.

– Найдите миссис Монтфорд и приведите ее ко мне, – распорядился граф.




Глава 12,

в которой начинает вырисовываться правда


Навестив миссис Бартл, Обри не спешила вернуться в замок. Удивляя саму себя, она брела по деревенской дорожке, потом остановилась возле пруда у подножия холма и сорвала несколько рогоз. Бережно уложив их в пустую корзину, Обри села на торчащий из земли огромный камень и предоставила своим мыслям полностью вернуться к тому, чем они были заняты весь сегодняшний день, – к лорду Уолрейфену, к Джайлзу.

Взглянув на гладкую, как стекло, поверхность воды, Обри слегка улыбнулась. И после того, как она разделила с ним постель, было все равно странно даже в мыслях называть его Джайлзом. Но теперь она думала о нем почти постоянно. Сегодня она думала о том, как восхитительно было чувствовать его губы и его руки на своем теле, о радости, которую она, очевидно, доставляла ему. Но она вспоминала и обиду, которой так явно наполнились под конец его глаза. Обри сожалела, что нельзя взять назад или хотя бы смягчить некоторые свои слова.

Граф сказал, что не будет принуждать ее к чему-либо, чего ей не хочется делать. Поразмыслив над этим, Обри пришла к заключению, что верит ему. Несмотря на все его недостатки, граф производил впечатление в высшей степени честного человека, а теперь она знала, что он восхитительный любовник. Обри закрыла глаза, подставила лицо осеннему солнцу и позволила себе представить его красивые черты. Она уже начала привыкать разговаривать с ним и часто спорить – по всяким будничным делам, начала с нетерпением ожидать его быстрых шагов и звенящего смеха, которые раздавались в коридорах замка. Впервые за многие годы она почувствовала себя живой, счастливой и почти в безопасности.

И замок, казалось, тоже ожил и стал настоящим домом, когда в нем появился Джайлз. Обри немного грустно размышляла о том, как скоро Уолрейфен покинет Кардоу и вернется в Лондон, как долго на этот раз будет отсутствовать – еще год? или пять лет? – и о том, как пусто станет в замке, когда он уедет. Обри прерывисто втянула в себя воздух, удивляясь, как расстраивает ее теперь мысль о том, что она не будет его видеть.

И все же, как бы сильно Обри ни тосковала по нему, она не примет его предложения. Она отдалась Уолрейфену и сейчас подумала, как было бы хорошо, если бы она делила с ним и постель, и жизнь, если бы у нее был кто-то, кого она обнимала бы и кто обнимал бы ее, кто-то, кто просто заботился бы о ней. Это было бы ни с чем не сравнимое блаженство! Но даже если бы она захотела пойти на такое унижение, у нее есть Айан, о котором она обязана думать. А кроме того, Лондон был слишком опасным местом и для нее, и для мальчика.

К тому времени, когда Обри вернулась с прогулки, дневное солнце уже согрело мощеный двор. Она пересекла двор и вошла в кухонное помещение. Летти и Ида стояли возле чулана, склонив головы друг к дружке, но при звуке открывшейся двери мгновенно прекратили шептаться и испуганными глазами взглянули в ее сторону, а Ида подавила усмешку.

– Вы уже закончили помогать в прачечной? – с легкой укоризной обратилась к девушкам Обри, поставив корзину на стол у двери. – Если да, то вы, Летти, можете помочь натирать пол в позолоченной гостиной. А вам, Ида, полезно лежать, держа ногу поднятой.

Сделав реверанс, обе девушки убежали, а Обри, развязав ленты шляпы, пошла по коридору к своей маленькой гостиной, но ее, схватив за руку, остановила появившаяся из чулана Бетси.

– Идите сюда, – шепотом сказала служанка, втягивая ее в чулан.

– Господи, что случилось? – пробормотала Обри.

– Вот, – крепко закрыв дверь, Бетси сунула что-то в руку Обри, – спрячьте это в карман.

Обри взглянула вниз. Шпильки? О Боже, ее шпильки.

– Я забрала их прежде, чем они попались на глаза Летти. – Доброе лицо Бетси покраснело. – Но уже началось перешептывание.

– Перешептывание? – ошеломленно переспросила Обри.

– Да, мадам, как будто они ваши. – Я не желаю ничего знать, – твердо сказала Бетси. – Но шпильки есть шпильки, и в доме не так много людей, которые ими пользуются.

Обри закрыла глаза и сжимала руку в кулак, пока шпильки не вонзились ей в кожу. Она не знала, что сказать, что опровергнуть.

– И сейчас мистер Огилви хочет вас видеть, – продолжила Бетси. – Он уже добрых десять минут ждет вас в вашей гостиной. Так что лучше всего узнайте, что он хочет.

– Да, разумеется, – тихо сказала Обри.

– Прошу меня простить, мадам, но с вами все в порядке? – отвернувшись от полки, уже мягче спросила Бетси. – Вы что-то задержались.

– Все хорошо, – кивнув, выдавила из себя Обри. – Спасибо, Бетси. – С развязанными болтающимися лентами шляпы Обри вышла из чулана и направилась в свою гостиную.

– Миссис Монтфорд, – вскочив на ноги; вежливо поздоровался Огилви, когда Обри вошла в комнату. – Его сиятельство хочет видеть вас в своем кабинете. Полагаю, дело очень срочное.

– Конечно, я сейчас же приду, – с трудом произнесла она.

Двигаясь словно во сне, Обри положила шпильки и сняла шляпу, она до сих пор не могла прийти в себя после предупреждения Бетси. Святые небеса, как она могла быть такой неосмотрительной? А теперь еще то самое, чего она боялась с того момента, как этим утром покинула спальню графа Уолрейфена, – ее вызывают в его рабочий кабинет.

Быть может, граф собирается продолжить свои уговоры стать его любовницей? И быть может, он решил, что раз она оставила свои шпильки разбросанными у него на столе, то могла бы согласиться и на это? В любом случае ее репутация была бы подорвана окончательно. Несколько месяцев после ее приезда в Кардоу остальные слуги подозревали, что она была любовницей майора. Ей очень трудно было ходить с поднятой головой и, несмотря ни на что, выполнять свою работу. Не замечая, что все еще держит в руках шляпу, Обри отправилась в кабинет графа.

Когда она вошла, Уолрейфен шагнул вперед, как будто собирался поздороваться с ней, и ее вопросительный взгляд метнулся к его лицу. Обри сразу же заметила, что граф плохо выглядит, и ее первым побуждением было броситься к нему, погладить по щеке и спросить, что случилось. Но в этот момент он слегка отступил влево, и Обри увидела лежавший у него на письменном столе плед.

Внезапно все изменилось. У нее остановилось дыхание, и она, должно быть, покачнулась, потому что граф сильной теплой рукой поддержал ее под локоть.

– Обри, тебе нехорошо?

Да, ей было плохо. Отойдя от графа, она приблизилась к столу так, как будто на нем лежала свернувшаяся змея. Прижав руку ко рту и проглотив слезы, Обри повернулась лицом к графу.

– Боюсь, дорогая, тебе придется кое-что объяснить. – Взгляд Уолрейфена не обещал ничего хорошего.

– Кто рылся в моих вещах? – тихо спросила она, чувствуя себя так, словно ее насиловали при всех. – Кто?

– Певзнер и Хиггинс, – мягко ответил граф, переведя взгляд с ее лица на плед и обратно.

– По чьему распоряжению? По вашему? – настойчиво спросила она. – По вашему, милорд? Вы приказали им это сделать? Почему вы просто не спросили меня?

– Обри, – граф положил руку ей на плечо, – я, кажется, действительно дал Певзнеру разрешение обыскать весь дом. Прости, дорогая, но тебе придется рассказать об этих часах. Сейчас это все, что я могу сделать, чтобы удержать Хиггинса от дальнейших действий.

Взяв с пледа миниатюру Мюриел, Обри провела пальцем по обрамлению, и еще одна, более страшная мысль пришла ей в голову.

– Моя Библия, – прошептала Обри, лихорадочно оглядывая комнату. – Она у вас? Где она?

– Несомненно, Библия там, где ты ее оставила, – ласково сказал Уолрейфен и, подведя Обри к креслу, заставил ее сесть. – Такая праведная вещь не вызвала интереса у Певзнера. А теперь расскажи мне, Обри, откуда у тебя часы моего дяди?

Обри взглянула в глаза графа, такие теплые и спокойные, и постепенно начала понимать, что он ей не враг. Конечно, он говорил не сердито, а смущенно, и это звучало так, словно он хотел ее защитить. И разве не это было причиной того, что она пришла к нему в постель, – получить его защиту, в которой она нуждалась? Обри решила, что сейчас должна воспользоваться его покровительством, хотя эта мысль не доставила ей особой радости.

– Их дал мне майор, – после долгого молчания ответила Обри. – Вернее, он дал их мне, чтобы я отдала их Айану.

– Айану? Почему?

– Он сказал что-то о том, что Айан пытался спасти его, когда обрушилась башня, – слабо пожала плечами Обри. – Он... казался растроганным. Но я не хотела брать часы. Я сказала ему, что Айан слишком мал. Я настойчиво пыталась вернуть часы, но майор был упрямым. И таким образом я... ну, заключила еще одну сделку с дьяволом, получила то, что хотела. Знаете, так часто бывает, когда свяжешься с ним.

– Что за сделку, Обри? – Присев перед ее креслом, Уолрейфен взял ее руку в свои и начал растирать, как будто старался заставить ее кровь и ее слова снова двигаться быстрее.

– Я сказала, что возьму часы, только если он согласится со мной и позволит доктору Креншоу осмотреть его. – Обри с трудом сглотнула. – На следующий же день. К моему изумлению, он согласился. Вот так часы оказались у меня. Тогда я думала, что одно другого стоит. – Она посмотрела на Джайлза, безмолвно умоляя понять ее. – Но он так и не встретился с Креншоу. Вместо этого он... он умер.

– Обри, – граф стиснул ее руку, – почему ты не рассказала мне все это? Почему просто не сказала, что часы у тебя?

– Потому, что никто не поверил бы мне, – покачала она головой.

– Обри, – положив обе руки на плечи Обри, Уолрейфен заглянул ей в глаза, – если ты говоришь, что мой дядя дал тебе свои часы, я верю тебе. Я верю тебе, – медленно и отчетливо повторил он.

– Благодарю вас. Но, милорд, Певзнер будет рассказывать, и...

– Джайлз, – поправил граф, снова сжав ее пальцы. – Просто Джайлз, Обри. Хорошо?

– Да, хорошо, – согласилась Обри, стараясь сдержать слезы.

– И если Певзнер будет что-либо рассказывать, он многим рискует, – добавил граф.

Его голос прозвучал так спокойно, так убежденно, что Обри внезапно захотелось рассказать Уолрейфену все, снять с себя тяжкую ношу и, рыдая, уткнуться ему в шейный платок. Но ее признание поставило бы Джайлза в безвыходное положение, поскольку он поклялся соблюдать законы. К сожалению, согласно закону, Обри была виновна в похищении ребенка, а возможно, и кое в чем еще худшем. Англия предоставляет матерям не так уж много прав в отношении их детей, но Обри, безусловно, никогда не признают матерью Айана, и тогда произойдет самое ужасное – мальчика вернут его единственному родственнику по мужской линии, его дяде, Фергюсу Маклорену.

Нет, исповедь сейчас ей совсем не была нужна, она не принесет пользы Айану. О чем только думала Обри, заваривая эту кашу?

– Ох, мне хотелось бы никогда не видеть эти часы! – расплакалась она. – Мне хотелось бы никогда не быть замешанной ни во что такое! Я просто... просто пытаюсь делать все, как надо. Я не понимаю, как все запутано в этом мире.

– Обри, – очень спокойно сказал граф, – о чем ты говоришь?

Она всхлипнула и замолчала, испугавшись, что и так сказала слишком много.

– Пока не прошло несколько дней, я даже не понимала, что часы сочтут пропавшими, – сказала она, и это была правда. – Во всей суматохе я просто не думала о них. Часы казались такими... таким пустяком по сравнению со смертью майора, вы понимаете?

– Да, думаю, понимаю.

– Потом пришел мистер Хиггинс, он смотрел на меня своими большими черными глазами, задавал ужасные вопросы, и я поняла, что он подозревает меня. И что бы я ни говорила, мне ничто не помогло бы, а часы только все ухудшили бы. Так и случилось.

– Я поговорю с Хиггинсом, – сказал Джайлз, коснувшись теплой рукой щеки Обри.

«По крайней мере, она хоть немного доверяет мне», – подумал Джайлз. Он хотел доверять ей, верить каждому сказанному ею слову. Или он был самым большим дураком на свете, влюбленным дураком? По каким-то причинам Обри лгала, и он это знал. Тогда почему он принимал ее ложь?

– Обри, кто эти люди на миниатюрах? – требовательно спросил Джайлз. Он не преминул заметить, как изыскано они были одеты, и почему-то усомнился, что их богатые наряды просто вольность художника. И вдобавок к этому женщина показалась ему мучительно знакомой. – Это твоя семья?

– Моя сестра Мюриел, – кивнула Обри и вытерла глаза, – и ее муж.

– Но ты совсем на нее не похожа, – настойчиво сказал Джайлз, снова задумавшись, не лжет ли она.

– Нет, нисколько, – горько усмехнувшись, согласилась Обри. – Она унаследовала папину внешность и мамин характер, а я совсем наоборот.

– Вас только двое? И братьев нет?

– Нет, – покачала головой Обри, – только она и я.

Джайлз молчал, но, когда стало ясно, что Обри не собирается больше ничего рассказать, он убрал руку с ее плеча, медленно пересек комнату и, остановившись, некоторое время невидящим взглядом смотрел в окно, обдумывая, как изложить все то, что необходимо было сказать.

– Обри, – наконец заговорил он, – почему ты так много лгала мне?

– Я... я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Ты сказала мне, что твой брак был коротким, – мрачно сказал Джайлз, крепко сцепив за спиной руки. – Явившись сюда, в мои владения, ты объявила себя молодой вдовой и сказала, что имеешь опыт экономки. Ты сказала, что приехала с севера, что Айан твой сын и что… О Господи, Обри! – Он наконец повернулся к ней. – Что-нибудь из этого правда? Хоть что-нибудь? Пожалуйста, ответь мне. Речь идет не только о часах. Обри, я хочу помочь тебе. Прошу тебя, расскажи все сейчас мне до того, как это узнает кто-нибудь другой.

На некоторое время в комнате установилась гнетущая тишина.

– В чем именно вы меня обвиняете?

– Я твердо знаю, что в одном ты обманула меня, Обри, – хрипло сказал он и в три больших шага пересек комнату. – Прошедшей ночью в моей постели была девственница. Девственница, а не вдова. У тебя никогда не было мужа, верно?

– О Боже, – прошептала Обри.

– Зачем, Обри? – допытывался он. – Зачем тебе понадобился такой обман? Неужели ты не отдавала себе отчет во всей серьезности своего поступка? Ты понимаешь, что мы натворили?

– Кто бы нанял экономкой молодую одинокую женщину, милорд? – спросила она горестно, бессильно разведя руками, и слеза покатилась у нее по щеке. – Вы бы наняли? Мне нужно было пропитание и безопасное место для Айана. Поначалу да, я была честной, но очень скоро поняла, что никто не возьмет меня на работу.

– Ты могла продать свои драгоценности, – предложил Уолрейфен. – Некоторые из этих вещей выглядят очень дорогими.

– Это фамильные ценности, – ответила она, комкая в кулаке носовой платок. – Но вы совсем не это имеете в виду, так ведь? Я знаю, что вы думаете, но вы о...

– Нет, ты не знаешь, что я думаю, – перебил ее граф. – Я пытаюсь найти способ помочь тебе, Обри.

– Я стараюсь сохранить для Айана то, что еще осталось, – тихо пояснила она, почувствовав, что напряжение немного отпустило ее. – Да, когда-то у нас были хорошие вещи, но я многое продала. То, что осталось, – это... это запас на черный день, так сказать.

– А что ты скажешь об Айане? – глухо спросил Джайлз. – Чей он ребенок?

– Моей сестры, – ответила Обри, бросив на него испуганный взгляд. – Но я... усыновила его. Он мой во всех отношениях.

– Твоей больной сестры?

– Да. Ей, вероятно, не следовало рожать ребенка, но ее муж хотел иметь сына, который унаследовал бы... в общем, продолжил фамильную линию.

– Многие мужчины так поступают, – натянуто согласился граф.

– Я ухаживала за сестрой во время ее беременности, – кивнув, продолжала Обри. – В конце у нее не осталось ни сил, ни желания быть матерью.

– И он носит твое имя, потому что?..

– Просто так безопаснее, – тяжело сглотнув, прошептала Обри. – Отец Айана умер вскоре после смерти Мюриел, и... в общем, был некий скандал, связанный с его смертью, как это часто случается с молодыми людьми, ведущими беспечную и опасную жизнь.

– Что за скандал? – Джайлз слегка приподнял брови.

– Это семейное дело, милорд, – неуверенно ответила она. – Когда Айан достигнет совершеннолетия, я намерена убедить его вернуть себе имя отца и все права. Это все, что я чувствую себя вправе сказать.

Джайлз обратил внимание на употребленное Обри слово «безопасность», и ему просто не терпелось вытрясти из этой женщины всю ее историю, но он испытывал почти благоговение перед ней и перед тем, что ей, очевидно, пришлось пережить.

– Обри, когда ты приехала сюда, у тебя действительно был опыт работы экономкой?

– О, многолетний. – Ее глаза мгновенно округлились. – Я никогда не стала бы лгать о своих способностях.

Как ни странно, Уолрейфен верил ей. Он не понимал, где именно у Обри проходила четкая граница между правдой и ложью, но почему-то был уверен, что такая граница существует. У него мелькнула мысль, что он, возможно, медленно сходит с ума. Он приехал в Кардоу переполненный чувством вины и гнева, собираясь отомстить за убийство дяди, а вместо этого большую часть времени тратит на то, чтобы постараться оправдать единственную подозреваемую – не говоря уже о ее соблазнении. Джайлз понимал, что его поведение просто неразумно, и дело становилось все хуже.

– Итак, не было никакого брака и никакого мужа, я совратил девственницу; Айан, в сущности, сирота, а теперь еще эта история с часами моего дяди, – угрюмо подытожил Джайлз. – Обри, дорогая, по-моему, существует только один способ разобраться в этой путанице. Я думаю, ты должна выйти за меня замуж.

Обри издала странный испуганный звук и прижала руки к груди, словно не могла перевести дыхание.

– Милорд, это... это какая-то шутка?

– Боюсь, что нет.

– Милорд, я понимаю, что вы хотите быть добрым, но...

– Но что, Обри?

– Как вы можете предлагать такое? – покачала она головой. – Я не из вашего мира, милорд. Хуже того, меня подозревают в убийстве. И разве возможно, чтобы кто-то из нас не понимал всех последствий? Уверяю вас, я их прекрасно понимаю. Для вас жениться на мне было бы политическим и социальным самоубийством.

– О, я почему-то подозреваю, что наши миры не столь уж различны, как ты пытаешься их представить. А что касается социального самоубийства, то меня мало заботит мнение света.

– А ваша карьера? – бросила Обри. – Вы откажетесь от всего, ради чего работали, от всего, во что верили, просто чтобы наказать тебя за то, что соблазнили служанку-девственницу?

– Обри, ты значишь для меня намного больше, чем простая служанка. Признаю, карьера тоже имеет для меня большое значение, но я видел политических деятелей, переживших гораздо худшее, чем неравный брак. Возможно, меня попросту сочтут эксцентричным.

– О нет, вы должны перестать думать об этом, милорд. Вы должны перестать думать о Хиггинсе и тех неприятностях, которые он может причинить. При необходимости я сама могу постоять за себя.

– Вероятно, уже пора, – тихо заметил граф.

– Нет, – отчаянно затрясла головой Обри. – Я могу с этим справиться. Они ничего не смогут доказать, потому что я ничего не сделала.

– Правда не всегда спасает невиновных, дорогая.

Все краски сбежали с лица Обри, и Джайлз решил, что он наконец-то пробудил в ней страх перед Богом, что она, быть может, ответит «да» на его предложение, и в его сердце ожила надежда, но Обри не сказала «да».

– Вы очень добры, милорд, – помолчав, заговорила она. – Конечно, вы оказали мне честь, но я не хочу выходить замуж. Меня устраивает моя теперешняя жизнь. А что до моего прошлого, то оно касается только меня и не мешает моей работе.

– Значит, ты не оставляешь мне другого выбора, как только смириться с этим, – тихо сказал Джайлз и, взяв ее за обе руки, легко поцеловал в лоб. – Но если когда-нибудь ты попросишь меня позаботиться о тебе, Обри, я позабочусь, тебе нужно только сказать. Ты будешь помнить об этом?

Она смотрела на него с обидой и печалью в глазах, но не просила заботиться о ней. Конечно, она вообще ни о чем его не просила, хотя, как позднее осознал Джайлз, была сотня других вещей, которые он мог сделать для Обри, чтобы ее жизнь стала лучше и легче, вместо того чтобы жениться на ней. А Обри просто подошла к письменному столу, молча свернула плед и ушла.




Глава 13

Новая метла чисто метет


За ней следили, она была уверена в этом.

Ей снова связали кисти рук. Она пыталась повернуться на бок, выбраться из сена, встать на ноги, но веревка врезалась ей в тело, тянула ее вниз – никакой слабины, никакой возможности.

Звук шагов. Из темноты кто-то смотрит вниз и нагло разглядывает ее, а затем подходит ближе и, издеваясь, усмехается:

– Вас хорошо связали, моя прекрасная леди.

Его слова и его глаза полны насмешки. В свете лампы его зубы кажутся желтыми, как у собаки. Он проводит металлической палкой по решетке, и стук глухим эхом отражается от толстых каменных стен.

– Не советую подходить слишком близко, можешь остаться без глаза, – раздается из темноты хриплый голос – от кого-то другого. От того, кто связывал ей руки, стоял над ней и тискал ее груди.

Они полагали, что она задумала убить себя, или их, или того, кто подойдет слишком близко.

– Я уже давно не видел таких бешеных глаз, – говорит охранник сквозь решетку.

– Да, – со смехом соглашается другой в темноте – тот, у которого хлыст, – она совсем обезумела. Сейчас она не так хороша. Ни хороших манер, ни дорогой одежды, а волосы такие грязные, что даже крыса не захочет устроить в них себе гнездо.

– Она уже не знатная леди, – фыркает ее охранник и плюет сквозь решетку, но попадает на соломенную подстилку. – Больше подходит «Испорченная королева».

Она больше не может терпеть и, приподнявшись на локте, плюет в них. Она оказалась более точной, и охранник, отскочив в сторону, недовольно смотрит на свои ботинки.

– Ах ты, рыжеволосая сучка!

– Пора преподать миледи урок, верно? – В темноте что-то щелкает – это тот, с кнутом.

– Нет! – кричит Обри. – Нет! Я требую суда. Справедливого суда!

– Конечно, и я устрою тебе справедливый суд прямо здесь, моя прекрасная леди, – говорит хриплый голос. – Прямо здесь своей рукой.

Услышав, как кожаная плеть щелкнула по каменному полу, она закричала и продолжала кричать, пока не проснулась от собственного крика.

* * *


Резко сев в темноте на кровати, Обри ощутила в горле вкус страха и желчной горечи. Ее мысли прыгали, она прерывисто дышала и, обезумев, ощупывала вокруг себя постель: шерсть, лен, запах чистого белья. Обри закрыла глаза и тихо, медленно выпустила из легких воздух – это был сон, просто еще один сон.

Дрожь постепенно утихла, и Обри, как всегда делала, зажгла лампу и пошла с ней в комнатушку Айана. Ребенок лежал на боку, завернув один кулачок в стеганое одеяло, и спал. Ему ничего не угрожало, как и ей.

Остатки кошмара ушли, дыхание Обри успокоилось, ее плечи расслабились. Сквозь шум дождя, все еще стучавшего во дворе под окном, донесся отдаленный раскат грома, а в глубине служебного помещения высокие старинные напольные часы пробили три. Вернувшись на цыпочках к своей кровати, Обри опустила фитиль и, когда он погас, снова улеглась на мягкие льняные простыни и свернулась калачиком под одеялом, зная, что больше в эту ночь не уснет.




В день прибытия в Кардоу загадочного лорда де Венденхайма небеса не предвещали ничего хорошего. Не ожидая гостей, Обри в большом зале осматривала ковры, когда внизу во дворе раздался страшный грохот. Помня о дожде и скользком булыжнике, она поспешила к двери и увидела, как блестящая черная карета, запряженная четверкой черных лошадей, приближается к воротам. Свежие на вид лошади бежали резвым шагом; к счастью, решетка на воротах была поднята, и в последний момент кучер в черной накидке искусно провел экипаж через ворота на расстоянии всего дюйма от столба.

Сопровождаемые стуком дождя по двору, лошади остановились. Сразу вслед за этим вспышка молнии прорезала темнеющее небо, и кто-то одним толчком руки широко распахнул дверцу кареты. Мужчина, с головы до пят одетый в черное, вышел из экипажа, не дожидаясь помощи; он был таким высоким, что ему вряд ли она была нужна. Его спутник, однако, подождал, когда опустят ступеньки, потом раздраженно попытался вытереть одну из них и, наконец, тоже вышел.

Обри стояла у открытой двери, и первый джентльмен, подойдя, отвесил вежливый старомодный поклон.

– Я де Венденхайм, – представился он. – Его сиятельство ожидает меня.

Кучер джентльмена уже выгружал багаж.

– Добро пожаловать в Кардоу, – представившись, сказала Обри. – Вы останетесь? – неуклюже спросила она, так как пронзительные черные глаза мужчины лишили ее присутствия духа.

– Не сомневаюсь, что да. – Де Венденхайм говорил с едва заметным континентальным акцентом, глубоким грудным голосом. Темные, зачесанные назад волосы не скрывали его лица, явно выдававшего в нем жителя Средиземноморья. Он не был красив, но внешность его была привлекательна.

Более низкорослый мужчина все еще суетился позади него у экипажа, щелкая пальцами и раздраженно давая распоряжения кучеру, лакею и вообще всем, кто его слышал. Очевидно, эти распоряжения касались сначала рундука с одеждой, потом коробки с платками, а затем картонки для шляп и грелки для ног – по-видимому, он всем был недоволен. Де Венденхайм бесстрастно наблюдал за происходящим, и в конечном счете все, видимо, наладилось, потому что мужчина последовал за де Венденхаймом, снял шляпу и начал аккуратно стряхивать с нее капли дождя. Это был человек средних лет с живыми золотистыми глазами, а его одежда, как полная противоположность строгому наряду спутника, была более элегантна, чем все то, что Обри когда-нибудь видела.

– Мой компаньон, мистер Кембл, – объявил де Венденхайм. – А это миссис Монтфорд, экономка.

– Очаровательная, я уверен, – сказал второй мужчина, хотя произнес это не слишком уверенно. – Скажите, миссис Монтфорд, дождь здесь когда-нибудь перестает?

– Ненадолго, – подавив улыбку, ответила Обри и пригласила их в дом.

– Ах, Макс! – прогремел голос с верхней галереи. – Ты приехал! Я не ожидал тебя так скоро.

Обернувшись, Обри увидела, что лорд Уолрейфен, широко раскинув руки, спускается с галереи по большой лестнице, и его лицо сейчас было не таким напряженным, как в последние два дня. Он был так красив, что внутри у Обри что-то перевернулось.

– Конечно, я приехал, – сказал де Венденхайм. Обменявшись с ним рукопожатием, Уолрейфен повернулся к более щеголеватому джентльмену.

– Мистер Кембл, добро пожаловать в Кардоу, – тепло сказал он.

– Чертовски противная погода, Уолрейфен, – отозвался тот, стягивая перчатки. – Очень жаль, что твой дядя не мог дать себя убить где-нибудь в более приятном месте.

– Что ты имеешь в виду? – сухо спросил Уолрейфен.

– Юг Франции, – ответил Кембл, оглядывая большой зал.

– Я удивлен, что ты приехал, – по-видимому, нисколько не обидевшись, сказал граф. – Что тебя заставило?

– Шантаж.

– Не шантаж, – поправил низкий голос де Венденхайма. – Просто Кем вступил во владение тем, что я назову незаконно присвоенной люстрой Верзелини, – совершенно случайно, конечно. Однако ему пришлось принести извинения.

Но мистер Кембл, очевидно, больше его не слушал. Его проницательный взгляд был устремлен на булаву и щит, висевшие наверху на галерее.

– Дания, пятнадцатый век, – одобрительно пробормотал он. – Мне это нравится, старина. Тебя можно уговорить поделиться?

– Спасибо, нет. Надеюсь, ваше путешествие было не слишком утомительным?

Обри тихо послала лакея забрать у гостей плащи и шляпы, а де Венденхайм бросил Кемблу предупреждающий взгляд.

– Оно было приятным. Знаешь, Джайлз, не перейти ли нам к делу? У Кема есть папка с документами, так что нам понадобится большой стол. И конечно, твой мировой судья.

– Разумеется. Миссис Монтфорд, – обратился граф к Обри, – будьте добры проследить, чтобы приготовили комнаты и отнесли наверх вещи.

– Да, конечно.

Стоя в центре большого зала, Обри смотрела вслед лорду Уолрейфену и мистеру Кемблу, которые по обе стороны от де Венденхайма поднимались по лестнице на галерею. Все трое тихо разговаривали, и Обри, начав понимать, зачем приехали эти люди, слегка поежилась. Почему граф не сказал, что ожидает их приезда?

На верхней ступеньке граф остановился и обернулся с бесстрастным выражением на лице.

– Миссис Монтфорд, пожалуйста, найдите Огилви, а потом пошлите экипаж за мистером Хиггинсом. Я хотел бы, чтобы они оба присоединились к нам в библиотеке.




В библиотеке мистер Кембл целый час распаковывал свой крошечный портфель и аккуратными рядами раскладывал документы на одном из столов для чтения, а Джайлз, сидя во главе стола, смотрел на них сверху вниз. Кем и Макс производили впечатление людей, занятых важной работой.

– Слева у нас списки твоих слуг, – объяснял Макс. – В центре черновые наброски леди Делакорт относительно местонахождения каждого на момент смерти Элиаса и того, что, по их словам, они видели, знали или подозревали, если они вообще о чем-либо заявляли.

– Другими словами, сплетни, – заговорщическим шепотом уточнил Кем. – Самый интересный сорт улик.

– Далее, – продолжил Макс, мрачно взглянув на него, – у нас есть план этажа, показывающий расположение библиотеки относительно других комнат в этом крыле.

– Святые небеса, – заметил Уолрейфен, – вы оба основательно подготовились.

– Леди Делакорт была очень пунктуальна, – доложил Макс, снова опускаясь в кресло. – Ее заметки великолепны, но существует одна вещь, Джайлз, которую я не могу полностью понять.

– И что же это такое?

Макс поставил локти на стол и сцепил пальцы.

– Есть одно имя, которое постоянно повторяется в этих заметках, – имя твоей экономки, миссис Монтфорд.

– Это нелепо, – сказал Джайлз.

– Именно так говорит и леди Делакорт, – вставил Кем с легкой улыбкой. – И, тем не менее, имя повторяется снова и снова в каждой ее собственной заметке.

– Что ты знаешь об этой женщине? – перебил его Макс. – Откуда она приехала?

– Откуда-то с севера, как я понимаю. – Джайлз не пропустил выразительного взгляда, который Огилви бросил в его сторону. – Но Огилви не соглашается со мной.

– Вот как? – Макс поднял брови.

– Знаете, я сам из Керкубри, – покраснев, сказал юноша.

– Ну и?..

– Иногда, – пожав плечами, пояснил Огилви, – когда миссис Монтфорд сердится, у нее, как мне кажется, проскальзывает шотландский акцент. Но какое это имеет значение?

– Действительно, какое, – пробормотал Макс, снова обратив взгляд к разложенным бумагам.

– Ладно, давайте двигаться дальше, – предложил Кембл; все еще стоя, он уперся в стол кончиками пальцев. – Мы должны посмотреть заявления, которые твой полицейский принял в качестве доказательств, и проверить результаты опросов коронера.

– И что потом? – Джайлз мрачно нахмурился.

– А потом начнем сначала, – пожал плечами Кембл. – Я потолкаюсь среди слуг, пока Макс будет заниматься арендаторами и жителями деревни. Все нужно проверить заново.

В это время в комнату вошел Хиггинс, неся с собой еще бумаги. Джайлз представил мужчин друг другу и отошел к окну с чашкой свежего чая, оставив Огилви заниматься переписыванием. Он больше ничего не мог добавить и просто стоял у письменного стола своего дяди, пил чай и смотрел в окно, вполуха слушая обсуждение за своей спиной. Постепенно разговор стал менее официальным, Кембл, по-видимому, очаровывал мистера Хиггинса, и вскоре Джайлз совсем перестал прислушиваться, зная, что дело в надежных руках. У Макса был многолетний опыт работы в полиции, и у Кембла тоже был многолетний опыт – в какой именно области, Джайлз точно не знал. По всей видимости, Кембл был специалистом в области антиквариата, раритетов и драгоценностей, у него были друзья как в высших, так и в низших слоях общества, и всеслышащее ухо, и, конечно же, ловкие руки.

Джайлз пристально всматривался в вид, открывавшийся из окна у письменного стола Элиаса. «Наверное, это же самое видел и дядя в тот день, который стал последним днем его жизни. Видел ли он серый, унылый дождь, хлещущий по стенам замка и капающий с деревьев, когда сидел за своим письменным столом? – размышлял Джайлз. – Нет, вероятно, нет, потому что это был день осенней ярмарки, теплый и солнечный. Однако дождь наполнил ведра». Джайлзу не приходило в голову спросить об этом, но Обри должна была знать.

Обри. Обри, которая, очевидно, знала все, но не говорила почти ничего, – теперь она никогда надолго не покидала мыслей Джайлза. Казалось, что в душе у них обоих что-то изменилось, но ни один из них не мог подобрать слов, чтобы это выразить. Возможно, они даже не признавали, что это произошло. Он считал, что они вступили в любовную связь, она считала... что? Что просто угождает его хозяйским потребностям? От одной этой мысли Джайлзу стало плохо.

Безусловно, Обри ему не доверяла, в то время как он упорно старался верить ей. Это привело к напряженным отношениям между ними, и в последнюю неделю они стали избегать друг друга. Как сейчас обнаружил Джайлз, он даже забыл сказать ей, что ожидает гостей. Он надеялся, что Обри говорила правду и что Певзнер будет молчать о часах, но среди слуг чувствовалась необычная напряженность.

Проходя через помещения для прислуги – а ему приходилось это делать два-три раза в день, – он почти ощущал ее: странные взгляды, приглушенные перешептывания, резко обрывающиеся разговоры и быстро захлопывающиеся двери.

Услышав позади себя за столом смех, Джайлз оглянулся, увидел, что теперь там сложилась непринужденная рабочая обстановка, и сразу же снова забыл о своих гостях. Он думал об Обри и о том, что можно сделать, чтобы выйти из тупика, в который они зашли. Джайлз старался понять, чего она от него хочет – всего? Ничего? И чего хочет он сам?

Он не хотел остаться без нее – это была единственная мысль, которую его мозг мог четко сформулировать.

Внезапно Джайлз осознал, что позади него установилась мертвая тишина, и, поставив чайную чашку на широкий каменный подоконник, медленно повернулся – все взгляды были прикованы к нему.

– Джайлз, – тихо обратился к нему Макс, – можно тебя на минуту?

– Конечно. – Джайлз вернулся к столу.

– Это отчет об украденных часах. – Макс указал на лежавший на столе лист бумаги, и его черные как вороново крыло брови сошлись вместе. – Насколько я понимаю, пропажа нашлась? В имуществе твоей экономки?

– Да, у нее, – как можно спокойнее ответил граф, сразу вспомнив, что уже упоминал о часах. – Она говорит, что их ей дал Элиас, и я ей верю.

– Ты ей веришь? – эхом повторил Макс.

– Во всем, что она говорила, есть смысл. – Он пересказал объяснение Обри.

– О, Уолрейфен, – глаза у Кембла неприятно заблестели, – я не уверен, что проглотил бы это.

– А я проглотил, – сухо откликнулся Джайлз.

– Почему? – Откинувшись назад, Макс пристально смотрел на него.

На Джайлза мощным потоком нахлынула правда: «Потому что я безрассудно влюбился в нее, потому что я должен верить ей, иначе сойду с ума».

Но он все-таки удержался и не высказал вслух ничего подобного, а изобразил из себя полнейшего дурака. В награду вмешалось божественное провидение, и он вспомнил о письме, адресованном доктору Креншоу.

– Миссис Монтфорд написала письмо, в котором просила Креншоу прийти и осмотреть Элиаса. В суматохе, поднявшейся после смерти дяди, его не отнесли в деревню, и оно так и осталось лежать на столе в большом зале. Зачем бы она вызывала доктора, если у нее не было оснований думать, что Элиас будет жив, когда тот придет?

– Возможно, она очень умна, – пробормотал Макс, несколько удовлетворившись таким объяснением. – Или очень неопытна. Остается только проверить. Итак, джентльмены, займемся этим лакеем Милсоном. Где его заявление?

Джайлз снова вернулся к окну и позволил разговору отойти на задний план. Начинало смеркаться, и вскоре он должен был встретиться с Обри. Ему необходимо было услышать ее голос, необходимо снова уложить ее в свою постель, если она придет.

Внезапно дверь позади него отворилась, и, обернувшись, Джайлз увидел, что предмет его мечтаний входит в комнату вместе с одной из служанок. Они несли подносы со свежим чаем и печеньем, и Джайлз вспомнил, что с самого завтрака ничего не ел, да и тогда поел совсем немного. Его гости, вероятно, были голодны, и хорошо, что Обри догадалась об этом и, как обычно, спокойно, по-деловому позаботилась обо всем.

Мистер Кембл придвинул дополнительный стол, освободил место для подносов, и женщины принялись расставлять блюда, тарелки и чайники. И тогда Джайлз неожиданно понял, что Макс стоит рядом с ним.

– Осторожно, дружище, – так тихо сказал он, что Джайлз с трудом расслышал его слова, – твой язык подведет тебя.

– О чем ты, ради Бога? – Джайлз бросил ему угрюмый взгляд.

– Тебе следовало уволить свою дерзкую экономку, когда у тебя была такая возможность, – пожал плечами Макс. – Я вовсе не уверен, что мне нравится ветер, который здесь дует.

Джайлз не успел сказать ему, чтобы он занимался своим делом, потому что подошел Кем с измерительной лентой в руке.

– Раз ты просто так стоишь здесь, Макс, сделай одолжение, подержи это. Я хочу узнать расстояние от двери до этого окна.

Макс пошел помочь ему, а Джайлз в замешательстве наблюдал, как мужчины измеряли расстояния от двери до окон, от пола до подоконника. Когда почти все возможные размеры были вычислены, они снова подошли к письменному столу Элиаса.

– Мистер Хиггинс, это именно то место, где нашли майора Лоримера?

– Да, – ответил мировой судья, – только стул был немного отодвинут от стола.

– И он сидел лицом к окну? – уточнил Макс.

– Да, но его корпус был слегка развернут к двери.

– Понятно. – Макс потянулся через стол, толчком отворил одну створку окна и, вытянув шею, выглянул в темный сад. – Кем, – сказал он потом, повернувшись к другу, – измерь расстояние от кресла через стол до этого широкого подоконника. – Мистер Хиггинс, – обратился Макс к мировому судье после того, как Кембл исполнил его просьбу, – что там сразу за этими деревьями?

– Ничего, – покачал головой Хиггинс. – Мы на самой вершине холма. А кроме того, милорд, майор был застрелен с очень близкого расстояния, а не издали. Кровь забрызгала край стола и ковер, который потом убрали.

– Очень похоже на тот случай, когда лорд Коллап застрелился, заряжая свои дуэльные пистолеты. – Перегнувшись через стол, Макс посмотрел на пол.

– Совершенно верно, сэр, за исключением того, что здесь не было найдено оружия, – отозвался Хиггинс.

– А эти окна были открыты или закрыты?

– Все три были открыты, потому что день был теплым, – ответил мировой судья, явно озадаченный. – Но никто не смог бы взобраться по этой стене. Милорд, что именно вы ищете?

– И сам не знаю, – покачал головой Макс.

Джайлз больше этого не мог вынести, он чувствовал, что если пробудет в этой комнате еще немного, то вполне может сойти с ума. Пока он стоял, ничего не делая, его терзали мысли об Обри, а разговор о смерти и пятнах крови только послужил напоминанием о том, что его дядя умер.

– Джентльмены, я вас покину, – поклонился он своим гостям. – Обед в семь. Хиггинс, прошу вас, оставайтесь пообедать с нами.

С этими словами граф вышел из библиотеки, унося с собой свои мрачные тайны, и направился прямо по коридору в уединение своего кабинета, но на полпути наткнулся на Обри, как раз выходившую из пустой спальни.

Им словно овладело сумасшествие, момент оказался таким благоприятным, что Джайлз не мог им не воспользоваться. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он бросился к Обри, затащил ее обратно в комнату и захлопнул дверь.

– Обри. – Он притянул ее к себе и, не дожидаясь от нее ответа, взял в ладони ее лицо и стал целовать в лоб и в щеки. – Обри, ты меня избегаешь, прекрати это.

– Я... нет... – пролепетала она.

– Не лги мне, – прошептал Джайлз и раскрытыми губами накрыл ее рот. У него стало легко и радостно на душе, когда ее губы мгновенно раскрылись, с жадностью принимая его поцелуй, а руки без колебаний скользнули вверх и обняли его за шею. Джайлз прижал к себе ее бедра и ощутил теплоту всех изгибов ее тела.

О Господи, как она была нужна ему! Нужна, чтобы с ней позабыть о своем горе и одиночестве, ему нужны были ее ласки и ее объятия. Наклонив ее назад, Джайлз поцеловал ее в шею и двинулся вниз.

– Милорд, не здесь, – прошептала Обри.

Он не помнил, как это произошло, но в следующую минуту его руки оказались на плечах Обри, и он, тряся ее, горячо спрашивал:

– Почему не здесь? Почему не сейчас? Обри, почему мы должны так жить – прятаться, притворяться? Почему мы не имеем права заботиться друг о друге?

– О, не нужно начинать снова, – медленно покачала она головой, глядя на него большими глазами. – Пожалуйста, Джайлз. Умоляю вас.

Вот наконец-то она это произнесла – Джайлз. Он закрыл глаза и крепко обнял Обри – с благодарностью и со страхом, со страхом потерять то, чего он хотел, сам того не понимая. Он уже начинал жалеть, что пригласил в Кардоу Макса, ему безумно хотелось, чтобы все было позади и можно было двинуться дальше.

– Приходи ко мне сегодня ночью, – прошептал Джайлз, целуя ее волосы. – Пожалуйста, Обри. Я прошу тебя, а не приказываю. Приходи, ты мне нужна.

– Хорошо, – ответила она, на мгновение застыв в его объятиях, – я приду. Я... тоже хочу вас, не стану этого отрицать.

Слегка отстранившись, он заглянул ей в глаза, полные слез, и увидел в них боль и печаль, а еще – безнадежность.

– О, Обри, не нужно, – хрипло сказал он. – Не нужно, милая, не нужно. Все будет хорошо, поверь мне.

– Вы мне несказанно дороги, Джайлз. – Грустно улыбнувшись в ответ, Обри смахнула слезы и поцеловала его в щеку. – И никогда не думайте иначе, никогда.

Пройдя мимо него, Обри вышла в коридор, а Джайлз не пошевелился, словно прирос к полу, и только прислушивался к ее удаляющимся быстрым легким шагам. Он стоял один в сгущающихся сумерках, вдыхая остатки ее аромата, не в силах выбросить из памяти полные печали глаза Обри.

Он, вероятно, довольно долго простоял так, когда постепенно начал осознавать, что от фитиля лампы, горевшей у кровати, почти ничего не осталось. Эта комната была для кого-то приготовлена, но для кого? Оглядевшись, он увидел дорожную сумку, стоявшую на стуле у окна, а затем дверь распахнулась, и Джайлз, повернув голову, встретился со взглядом больших золотистых глаз Джорджа Кембла.

– Ты хитрец, Уолрейфен! – воскликнул Кем, расплывшись в лукавой улыбке, и с удовольствием сбросил с себя пиджак. – Никогда не думал, что ты в моем вкусе.

– Ты прав, – с трудом удалось усмехнуться Джайлзу. – Со мной твоя добродетель в безопасности.

– О, – расхохотался Кем, запрокинув голову, – я и моя добродетель пошли разными дорогами еще лет тридцать назад. – Подойдя к своей дорожной сумке, он порылся в ней, вытащил серебряную фляжку и бросил ее Джайлзу. – А у тебя такой вид, старина, как будто кто-то только что загнал тебя в угол.

– Я так себя и чувствую. – Джайлз взглянул на фляжку. – Что это?

– Арманьяк двадцатилетней выдержки, – ответил Кем, аккуратно вешая пиджак на спинку стула. – Гарантирую, он смоет все, что тебя тревожит, – не рискну строить догадки по поводу того, что бы это могло быть. Во всяком случае, выпей, а я хочу перед обедом подольше понежиться в горячей ванне.




На три дня Макс и Кем заперлись в библиотеке, выходя только для того, чтобы поесть или провести опрос, и Хиггинс неотступно сопровождал их. Джайлз, как мог, отвечал на их вопросы, развлекал их за обедом, а в остальное время был погружен в себя.

Он уже ничем не мог управлять. Отношения между ним и Обри, казалось, быстро приближались к концу, однако ничего не менялось. В его постели она трепетала, как живой огонь, более страстная и более щедрая, чем любая куртизанка, с которой он когда-либо имел дело, но это быстро кончалось; в домашних же заботах она оставалась тихой и сдержанной, как всегда. Они не делились ничем, кроме своих тел.

У графа вошло в привычку днем встречать Айана в саду, когда мальчик с трудом поднимался на холм, возвращаясь из школы. Там они до темноты развлекались, играя в кегли или в крикет. Айан был ловким мальчиком – с задатками отличного отбивающего. Иногда им даже удавалось уговорить Дженкса быть третьим. Слуги с удивлением смотрели на них, но граф больше не обращал на это внимания.

Утром четвертого дня Джайлз рано спустился к завтраку и увидел, что Макс уже сидит за столом более мрачный, чем обычно, что было своеобразным достижением.

– Джайлз, можем мы поговорить наедине? – спросил он, когда утренние приветствия были произнесены и кофе разлит по чашкам.

– Конечно. – Граф жестом попросил слуг выйти из комнаты.

– Я понял, что мы зашли в тупик, старина, – начал Макс, поставив чашку с кофе. – Хиггинс работает непрофессионально, но, насколько я могу судить, он ничего не упустил.

– Этого я очень боялся. – Джайлз почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось.

– Мой друг, – продолжил Макс, вскинув руки одним из своих самых выразительных жестов, – ты не хочешь этого слышать, но единственный подозреваемый – это твоя экономка.

– Нет. – У Джайлза полностью пропал аппетит, и он отодвинул от себя тарелку.

– По ее собственному признанию, во время убийства она была в доме одна, – спокойно сказал Макс. – Ее юбки испачканы кровью. Между ней и майором Лоримером неоднократно возникали страшные ссоры, и одна из них была вечером накануне убийства. А менее чем за две недели до этого слуги слышали, как она грозилась убить его.

– Макс, ее неправильно поняли. – Джайлз закрыл глаза и покачал головой.

– Джайлз, в ее вещах найдены часы, стоящие небольшого состояния, – настаивал Макс. – Она не призналась в этом добровольно, несмотря на то, что было объявлено о пропаже часов.

– Их дал ей мой дядя, – твердо сказал Джайлз. – Я верю этому.

– Да, хорошо, а месяц назад ты верил, что она любовница твоего дяди, – не отставал Макс, не обращая внимания на сердитый взгляд друга. – Кроме того, если я не сильно ошибаюсь, – очень спокойно продолжал он, – с тех пор она заманила тебя к себе в постель.

– Черт возьми, Макс, разве ты не слышал, что я сказал! – прорычал граф, с такой силой ударив кулаком по столу, что зазвенели серебряные приборы и задребезжал фарфор. – Ни слова больше, или я буду вынужден отправить тебя отсюда.

– Va' al diavolo![4 - Иди к черту! (ит.)] – огрызнулся Макс, прищурив черные глаза.

– Поосторожнее, мой друг, – предупредил Джайлз. – Я не слишком сведущ в итальянском.

– Боже мой, Джайлз, что с тобой случилось? – Макс в раздражении отодвинулся от стола. – Ты всегда был здравомыслящим, рассудительным, всегда стоял выше всего подобного.

– И ты, Макс, полагаешь, что это хорошо? – Джайлз пристально посмотрел на него. – Хорошо идти по жизни, не чувствуя... ничего? Вести жизнь, лишенную радости и опасности?

– Я совсем не это имел в виду.

– Могло быть и это тоже.

– Ты совсем не похож на того человека, которого я знал месяц назад. – Макс отвел взгляд и теперь смотрел в глубину комнаты.

– Думаю, я устал быть тем человеком, – тихо отозвался Джайлз.

– Знаешь, Джайлз, нам не стоит ссориться, – примирительно сказал Макс. – Я здесь не в качестве официального лица и могу просто собрать вещи и отправиться домой, если ты попросишь меня об этом. Но, думаю, это очень неразумно.

– Макс, ты не понимаешь, – тихо сказал Джайлз.

– Я раз шесть перечитал всю папку с документами. Мне кажется, я изучил все.

– Нет. – Джайлз жалобно посмотрел на Макса. – Я люблю ее.

– Dannazione![5 - Проклятие! (ит.)] – тихо выругался Макс, сжав в кулаки лежавшие на столе руки. – Этого я и боялся.

– Я люблю ее, – повторил Джайлз. – И думаю, я знаю ее, Макс.

– Джайлз, это поверхностное, – более мягко сказал Макс. – Ты ее не знаешь. Ты почти ничего не знаешь о ней, признай это.

– Я знаю то, что в моем сердце.

– Да, в твоем, Джайлз, – протянув руку, Макс тепло коснулся руки друга, – но знаешь ли ты, что в ее сердце?

– Она не обманщица, – сказал Джайлз, встревоженный словами Макса.

– Никто даже не знает, откуда она прибыла и где ее корни, – грустно улыбнулся Макс. – Но ты ведь не позволяешь мне надавить на нее, так?

– Да, – признал Джайлз, качнув головой. – Она и так достаточно пережила. Прости, Макс, но тебе придется узнать то, что ты хочешь, каким-нибудь другим способом.

– Послушай, дружище, твой дядя на самом деле что-нибудь знал о ней? – настойчиво спросил Макс и, потянувшись через стол, сжал руку Джайлза. – Ведь он все-таки нанял ее, не так ли? Не было ли у него каких-либо писем? Рекомендаций?

– Такого рода бумаги всегда лежали в кабинете, я уже отдал тебе все, – устало ответил Джайлз, но неожиданно понял, что не все. Он вспомнил о пожелтевших письмах, валявшихся в нижнем ящике письменного стола библиотеки, как раз там, где должен был быть пистолет Элиаса. Вероятнее всего, в них ничего не было, и все же... – В библиотеке есть несколько старых писем. Думаю, ничего важного, но некоторые показались мне странными.

– Пойдем. – Макс отодвинул стул.

Когда они вошли в библиотеку, там никого не было, и Джайлз сразу же прошел к письменному столу, стоявшему перед широким окном.

– Элиас обычно держал старый пистолет запертым в этом ящике, -• сказал он и, выдвинув ящик, достал оттуда бутылку из-под виски. – Именно его я искал, когда мне попались на глаза письма.

– Ящик был заперт?

– Нет.

Письма – вероятно, около двух дюжин – лежали нетронутыми. В последние годы Элиас жил полным затворником и, должно быть, просто сваливал свою почту в кучу, вместо того чтобы должным образом отвечать на нее. Была ли эта груда поблекших, оставшихся без ответов писем мерилом человеческой жизни? И ждала ли подобная судьба Джайлза? Возможно. Пока он не встретил Обри, Джайлз был во многом таким же, хотя его затворничество достигалось совсем иным путем. Он отгораживался с помощью власти и политики, а не убегал в далекий замок, его душа была закрыта для всех.

Джайлз вслед за Максом подошел к камину и стал перебирать пачку писем.

– Ах, – он сразу же бросил почти половину стопки на чайный столик перед собой, – Сесилия говорила, что Элиас не хотел отвечать на ее письма, но, похоже, он все-таки читал их.

– И это все? – разочарованно спросил Макс.

Джайлз просмотрел еще несколько писем.

– Нет, здесь письма от его старых армейских друзей; В них его спрашивают о здоровье и тому подобных вещах. Сомневаюсь, что он на них отвечал. Но подожди, вот странное письмо.

– Странное? Чем странное? – Макс подался вперед в кресле.

Некоторое время Джайлз изучал его, а потом задумчиво ответил:

– Это письмо не дяде Элиасу, это письмо от дяди Элиаса. Оно адресовано леди Кенросс Данди и отправлено из... Бельгии.

Макс подвинул свое кресло так, чтобы иметь возможность тоже прочитать письмо.

– Бог мой, взгляни на дату, Джайлз. Оно написано ровно через шесть дней после Ватерлоо. И посмотри на первый абзац. Элиас пишет ей, чтобы сообщить, что ее муж погиб.

– Я помню его, лорда Кенросса. – Джайлз задумчиво посмотрел на Макса. – Он однажды заходил на Хилл-стрит. Они были близкими друзьями.

– Твой дядя, очевидно, был очень опечален его смертью, – заметил Макс, пробегая взглядом страницу. – По-видимому, он сильно беспокоился об этой леди Кенросс и ее дочерях. Интересно, как письмо снова оказалось у него?

– Это неизвестно. – Джайлз взял следующее письмо. – А вот это тебя больше заинтересует. Это письмо миссис Монтфорд с просьбой дать ей место экономки в Кардоу.

– Отправлено из Бирмингема, – пробормотал Макс, выхватив письмо из рук графа и взглянув на штемпель. – Написано, так сказать, в ответ на его объявление.

– Хорошо, дальше.

– Она пишет, что после смерти мужа временно живет у родственников, – продолжал Макс, как бы разговаривая с самим собой. – Служащий на шахте, а? Любопытно, от чего умер бедняга? На севере Нортумберленда, говорит она. А последнее время она работала у мистера Харнетта в Бедлингтоне, который неожиданно умер – Господи, люди, с которыми жизнь сводит миссис Монтфорд, имеют странную склонность к внезапной смерти, – и теперь она ищет подобное место.

Но Джайлз не отреагировал на сарказм Макса. Что это за ерунда о родственниках в Бирмингеме? Ведь всего несколько дней назад Обри заявила, что у нее вообще нет родни. Более того, он не мог забыть ее скрытности в ответах на пустые вопросы леди Делакорт о Бирмингеме. А что касается ее умершего мужа, служащего шахты – что ж, он уже знал правду об этом, не так ли? Однако Макс не обратил внимания на внезапную молчаливость Джайлза.

– Миссис Монтфорд говорит, что представит рекомендательное письмо от предыдущего работодателя по прибытии, – продолжал Макс, развернув письмо. – Итак, старина, что еще у тебя там?

– Только еще одно. – Снова вернувшись к настоящему, Джайлз взял последнее письмо, и его глаза внезапно расширились от изумления. – Святые небеса, это рекомендация!

– Что? – Макс схватил письмо, и его взгляд забегал взад-вперед по странице. – От миссис Престон из Морпета. Она сообщает, что миссис Монтфорд проработала у нее два года. Очень добросовестная служанка. Уехала в Бедлингтон, чтобы выйти замуж. – Макс ссутулился. – Казалось бы, обычная история.

Но история была совсем не обычная. У Джайлза она вызвала озноб, потому что Найджел, дядя Делакорта, жил в Морпете, а Обри заявила, что не знает его. Ну разве это не странно? Разве можно жить в местечке такого размера, как Морпет, и не знать местного чудака, тем более, если он свихнувшийся старый баронет, который разгуливает по городу, нарядившись в женское платье, и возглавляет местное ботаническое общество?

Быть может, Обри сказала так, стремясь избавить Делакорта от неловкости? Но Делакорт вовсе не смутился, это было очевидно, к тому же он сам затеял этот разговор о дяде Найджеле. Видимо, вся история жизни Обри была тщательно придумана.

– Здесь что-то не так.

– В каком смысле? – мгновенно насторожился Макс.

– Я... не могу сказать, – покачал головой Джайлз.

– Не можешь или не хочешь? – с вызовом спросил Макс.

– Забудь об этом. – Не желая снова ссориться с другом, Джайлз подошел к столу, бросил письма обратно и плотно задвинул ящик.

– Возможно, дружище, мне стоит самому съездить в Бедлингтон. – Последовав за Джайлзом, Макс положил руку ему на плечо. – Ты будешь очень сердиться на меня, если я это сделаю?

– Это долгое путешествие, – ответил Джайлз. – И ради чего, Макс? Что бы ты ни узнал, это не заставит меня меньше заботиться о ней. Все это чертовски сложно. Но я никогда не поверю, что она могла причинить вред Элиасу, никогда.

Макс некоторое время стоял неподвижно и ничего не говорил.

– Но ты полагаешь, что она что-то скрывает, не так ли? – наконец спросил он. – Ты уверен, что она не так уж честна?

Глядя пустым взглядом в окно, Джайлз только кивнул, у него не было сил произнести хоть слово.

– Думаю, тебе лучше всего рассказать мне все, что ты знаешь, старина, – удивительно мягко сказал Макс, оставшись стоять в том же положении у письменного стола Элиаса.

– Что я знаю? – повторил Джайлз. – Чрезвычайно мало. Однако я боюсь, что если ты поедешь в Нортумберленд – или даже по этому адресу в Бирмингеме, ты не найдешь никого, кто знал бы Обри Монтфорд. Боюсь, они скажут, что такой не существует.

– Ладно, – медленно произнес Макс, ненадолго задумавшись над словами друга, – не поддавайся так легко своим страхам. Мне нравится твоя миссис Монтфорд, Джайлз. И мне больше всего хотелось бы восстановить ее репутацию. Поэтому, все обдумав, я пришел к выводу, что нам с Кемом следует поехать. Ты не возражаешь?

– Это твое дело, – тихо сказал Джайлз. – Но если ты так решил, то поторапливайся, пока я не передумал.

– Нужно сообщить Кему неприятные новости, – вздохнул Макс, а затем, помолчав, спросил: – Джайлз, ты расскажешь ей?

– Нет, – после долгой паузы ответил Джайлз, покачав головой, – я не собираюсь ничего говорить. Во всяком случае, до тех пор, пока не кончится этот проклятый кошмар.

– Тогда дай мне письма, – протянул руку Макс. – Все. Мне нужны адреса.




Глава 14

Спать, иногда видеть сны


Через пять дней после своего приезда мистер Кембл и лорд де Венденхайм покинули Кардоу почти так же неожиданно, как и прибыли. Ясным холодным утром они с мрачными, замкнутыми лицами снова уселись в свой блестящий черный экипаж. Обри не особенно сожалела об их отъезде, потому что цель их появления в Кардоу была абсолютно ясна и все время их пребывания здесь, в замке, стояла гнетущая тишина.

Уже собираясь вернуться обратно в большой зал, Обри увидела графа, который в расстегнутой куртке стоял на ветру высоко на навесной галерее, широко расставив ноги и крепко сцепив за спиной руки. Он смотрел на дорогу, которая огибала подножие холма Кардоу, провожая взглядом карету друзей, пока она не скрылась из виду.

С того дня граф несколько изменился, он держался от Обри на расстоянии и ни о чем ее не просил. Он выглядел напряженным, его глаза ввалились, и губы снова были сжаты в привычную строгую линию. И хотя Обри часто чувствовала на себе его взгляд, такой же настойчивый и жгучий, как всегда, он больше не пытался заманить ее к себе в постель. В их повседневных делах между ними безошибочно чувствовались натянутость, смутное ощущение, что некоторые вопросы остались без ответов, что спор так и не закончен.

Обри должна была бы радоваться его отчужденности, однако ее все больше охватывала паника, и преследовало неприятное, назойливое ощущение, что она совершила непоправимую ошибку и что-то ценное ускользает у нее из рук, а она не может этому воспрепятствовать. Постепенно дни становились такими же безрадостными, как ее самые мрачные дни в Шотландии, когда холодные тюремные стены отгораживали ее от Айана и всего, что ей было дорого. Но сейчас стена была совсем другого рода, эта стена отчасти была воздвигнута ею самой, однако Обри построила ее недостаточно крепкой, камень превратился в глину, и все рухнуло – Обри безнадежно влюбилась в графа Уолрейфена.

Обри еще сопротивлялась ужасающей правде, когда примерно через две недели после отъезда лорда де Венденхайма у нее возникло дурное предчувствие. Она проходила через большой зал в тот момент, когда принесли почту, и ее взгляд случайно упал на лежавшее сверху толстое письмо. Каждый, кто во время пребывания в Кардоу лорда де Венденхайма наводил порядок в библиотеке, безошибочно узнал бы угловатые черные буквы письма этого человека, он делал много небрежных заметок для себя на трех или четырех языках.

Сначала Обри не придала значения письму, но потом что-то на конверте привлекло ее внимание, и она пристальнее пригляделась к нему.

Бирмингем – письмо было отправлено из Бирмингема.

Обри охватил привычный холодный страх, но она постаралась подавить его. Бирмингем был большим городом, и, вероятно, у виконта там были дела. Или, может быть, у него там семья? Безусловно, существовало много причин, по которым человек мог поехать в такое место.

В этот вечер Обри, сидя на коврике у камина, поджаривала тосты, а Айан подробно рассказывал ей о дневной игре в крикет, от которой – слава Богу – граф не отказался.

– А в следующий раз мяч перелетел через цветник, – похвастался мальчик, – и лорд Уолрейфен сказал, что я наверняка получил бы шесть очков, если бы мы играли по-настоящему.

– Тебе очень нравится лорд Уолрейфен? – тихо, словно у самой себя спросила Обри и, намочив палец, потянулась, чтобы стереть со щеки Айан мазок сажи.

– Мне он нравится, – ответил Айан, но его круглое личико погрустнело, и он нерешительно спросил: – Мама, когда парламент возобновляет свою работу?

– Что за вопрос? – удивилась Обри. – Или вы это изучаете в школе?

– Нет, – Айан качнул головой, и прядь блестящих черных волос упала ему на глаза, – просто я слышал, как мистер Огилви говорил, что они должны к тому времени вернуться в Лондон.

– «Возобновляет» – это означает снова начинает заседать, милый, – пояснила Обри, протягивая мальчику еще кусочек сыра. – Но это произойдет еще через некоторое время.

– А-а...

Айан молча смотрел в огонь, а Обри немного грустно наблюдала за ним. Она поняла, что отъезд Джайлза будет тяжелым и для Айана, и для нее. Конечно, граф не мог надолго оставаться в Кардоу, и эта мысль, когда-то радовавшая ее, теперь доставляла ей разочарование. Однако со своим разочарованием она могла справиться, гораздо сложнее обстояло дело с Айаном. У Обри возникла мысль, не допустила ли она ошибку, позволив графу сдружиться с мальчиком. Но вероятно, правильнее было бы спросить, могла ли она этому помешать? Джайлз, несомненно, становился непреклонным, когда хотел чего-либо добиться.

– Пора в кровать, милый, – сказала Обри, заметив, что Айан зевнул. Она обняла его за плечи, привлекла к себе и поцеловала в макушку.

Вскоре Айан удобно устроился в постели, и, прежде чем Обри как следует укрыла его одеялом, мальчик уже глубоко и ровно дышал во сне. Выпрямившись, Обри почувствовала, что у нее заболела спина, и потерла пальцами поясницу. Днем она и Бетси перебирали в погребе зимние яблоки и переставляли тяжело груженные ящики.

Внезапно ей захотелось понежиться в горячей ванне. Потребовалось всего несколько минут, чтобы развести огонь в ее крошечной спальне и вытащить из угла сидячую ванну, однако необходимость шесть раз сходить за горячей водой к котлу в кухне вскоре заставила Обри пожалеть о своей затее. Она вспомнила – отчасти с сожалением, отчасти со стыдом – о том времени, когда ей не нужно было задумываться о том, откуда берется горячая вода.

В последний раз возвращаясь из кухни, Обри не обратила внимания на то, что оставленная открытой дверь в гостиную сейчас наполовину закрыта, а просто протиснулась в нее с медными кувшинами в руках – и застыла.

В ее кресле у камина сидел граф, задумчиво упершись подбородком в кулак. Он был одет весьма необычно: рукава рубашки закатаны по локоть, а куртка, жилет и даже туфли отсутствовали. Обри, должно быть, вскрикнула от удивления, и он, сразу же повернув к ней голову, медленно поднялся из кресла с немым вопросом в глазах. Затем, увидев ее ношу, Джайлз быстро подошел и взял у нее кувшины, а она торопливо закрыла дверь.

– Дверь была открыта, – тихо сказал он, – но я не мог найти тебя.

Не дожидаясь ответа, он отнес оба кувшина в ее комнату и легко и умело, словно всю жизнь занимался домашней работой, вылил один за другим в ванну. Несмотря на растерянность в глазах, он, по-видимому, чувствовал себя совершенно непринужденно в ее спальне, и Обри, слегка смутившись, поняла, что он, по всей вероятности, уже побывал здесь, разыскивая ее.

– К сожалению, должна признаться, вы меня удивили. – Нерешительно подойдя к маленькой ванне, Обри положила руку на край ее закругленной медной спинки.

– Иногда, Обри, я сам себя удивляю, – с мрачным видом отозвался граф.

– Зачем вы пришли сюда? – Обри пристально смотрела на него.

– Ах, Обри, я устал, – прошептал он, сделав глубокий вдох и глядя на пустые медные кувшины, стоявшие на полу. – Я старался, но ничего не смог поделать. Я не могу избегать тебя. – Взглянув на нее своими серебристыми глазами, он снова задал свой безмолвный вопрос.

– Джайлз, разве я просила избегать меня? – очень тихо спросила Обри.

Покачав головой, Джайлз раскрыл объятия, и Обри, подойдя к нему, обвила руками его шею.

– Мне нужно быть в тебе, Обри, – выдохнул он ей в волосы, крепко прижав к своей груди. – Мне нужно заняться с тобой любовью. Грубо и быстро, а потом снова – медленно и нежно.

– Джайлз...

Но он не дал ей договорить, прижавшись губами к ее губам.

– Обри, я чувствую себя так, словно у меня кипит кровь от желания, – сказал граф, осыпая поцелуями ее лицо, – словно нет никакого выбора, словно этого не избежать. Я хотел бы, чтобы этого не было – так было бы проще для нас обоих, не правда ли? – но это есть, и я не хочу никуда бежать.

– Не нужно, – шепнула Обри, – о, Джайлз, не нужно бежать. Я уверена, это будет хуже всего.

Затем он целовал Обри, накрывая ее губы своим теплым ртом, а она, еще крепче обнимая его за шею и прижимаясь плотнее, чем когда-либо, мечтала снова соединиться с ним, чтобы два человеческих тела, дающих и получающих, превратились в одно. Чувство утраты, пугавшее ее, отступило, а потом совсем исчезло, и любовь, которую она питала к Джайлзу, вырвалась на поверхность из глубин ее души.

– О, Джайлз, – прошептала Обри, когда его губы спустились к ее шее, – я так скучала по тебе.

– Обри, – прохрипел он, – позволь показать тебе, что чувствую я.

Его губы спустились вниз по ее шее и проложили дорожку поцелуев вдоль ворота платья, а руки забрались в волосы и начали неторопливо вытаскивать из них шпильки.

– Ты собиралась принять ванну, а я отвлек тебя. Позволь, я помогу тебе, – сказал он, нежно глядя сверху вниз на Обри блестящими глазами, а она густо покраснела от его предложения. – Что? Я не похож на горничную леди? Признаю, у меня недостаточно опыта, но разреши мне, Обри, расчесать твои волосы. – Удерживая ее взгляд, он вытащил еще одну шпильку, и пряди ее волос упали вниз. Полностью распустив ей волосы, Джайлз положил руки ей на затылок и, погрузив их в волосы, широко раздвинул пальцы. – Волосы – твое богатство, Обри, – шепнул он, снова и снова поглаживая ей кожу головы своими длинными изящными пальцами и приподнимая ее волосы, как занавес, и Обри, закрыв глаза, отдалась успокаивающим ритмичным движениям, но внезапно Джайлз замер. – Айан спит? – хрипло спросил граф. – Он не проснется?

– Айан! – Обри в испуге открыла глаза, и в ответ Джайлз потянулся, толкнул дверь и запер замок.

– Вот так, на всякий случай.

Затем его руки добрались до пуговиц ее платья и принялись медленно расстегивать их. Обри следовало остановить его, но она этого не сделала – не могла сделать. Ее охватила странная, лишающая сил вялость, и черный бомбазин, а вслед за ним нижнее белье упали к ее ногам.

Опустившись на одно колено, Джайлз скатал ей чулки до щиколоток, и Обри, сбросив туфли, сняла их. А когда Джайлз, накрыв теплыми руками груди Обри, начал водить большими пальцами вокруг сосков, она мечтательно закрыла глаза и подняла кверху подбородок.

– О Господи, до чего ты хороша. Но ванна ждет, дорогая.

Засмеявшись, Обри открыла глаза.

– Она еще горячая, – кивнул Джайлз в сторону воды и, повернувшись к кровати, взял сложенное стеганое одеяло, лежавшее в ногах, и проворно расстелил его перед камином. Потом туда же отправилось полотенце, а затем еще одно он бросил рядом с ванной. Когда Джайлз обернулся, Обри стояла не шевелясь.

– Давай забирайся.

– Но это... как-то странно.

– Не для меня, милая. – Взяв Обри за руку, он помог ей войти в ванну.

– М-м-м, – протянула она, опускаясь в воду и стараясь не думать о том, как непривычно принимать ванну в его присутствии.

Джайлз опустился на одно колено с противоположной камину стороны ванны, вытащил рубашку из брюк, стянул ее через голову и бросил на кровать. Теплый свет камина играл на его коже, подчеркивая упругие мускулы рук и груди. Он был прекрасно сложен, но, как подумала Обри, вряд ли хотя бы на мгновение ему приходила мысль о красоте собственной фигуры.

Должно быть, почувствовав ее пристальный взгляд, Джайлз улыбнулся и, набрав в ладони воды, поднял их над ее головой, и теплая вода коснулась ее кожи.

– Откинься назад и расслабься, Обри.

Джайлз снова и снова повторял этот жест, поливая теплой, успокаивающей водой ее волосы и спину. К своему удивлению, Обри расслабилась, ей было непривычно приятно, что ее купает кто-то другой.

– Что ты добавляешь в воду? – пробудил ее от мечтаний Джайлз.

Обри указала на стоявший на комоде глиняный кувшин, и граф взял его, вытащил большую пробку и, наклонив голову, втянул в себя запах.

– М-м, сирень. Ты всегда так пахнешь.

– Сиреневая вода, смешанная с мылом и другими добавками, – объяснила Обри.

– Ты сама это готовишь?

– Да, в кладовой.

Он плеснул в пригоршню приличную порцию, улыбнулся, как будто получил от этого удовольствие, и вылил ей на волосы, а потом, протянув одну руку над ванной так, что у него на руке и груди вздулись мышцы, стал втирать настойку ей в волосы и постепенно расслабился. Обри нежилась в окутывавшем ее восхитительном аромате, но больше не закрывала глаз. О нет, она просто не могла оторвать глаз от его обнаженного до талии тела, склоненного над ее ванной. Чувствуя себя смущенной и немного безнравственной, она наблюдала за его действиями.

Закончив, Джайлз ополоснул ее волосы, неторопливо и равномерно черпая воду и выливая ее на Обри, и спросил:

– У тебя есть мочалка?

– Где-то есть. – Обри пошарила в воде.

Он взял у нее мочалку, и Обри снова пришла в замешательство.

– Вот так, – с удовлетворением сказал Джайлз и, взяв мыло из стоявшей на полу мыльницы, принялся намыливать мочалку. – Пожалуйста, вашу ручку, миледи.

Миледи.

Мгновенно сердце забилось у Обри в горле, и она, вероятно, застыла, потому что у него на лице появилось растерянное выражение.

– Обри?

– Все в порядке. – Она так стремительно выдернула из воды руку, что плеснула воду на брюки Джайлзу, но он даже не заметил этого. – Просто мыло попало в глаз.

И вскоре Джайлз уже был поглощен мытьем ее рук и делал это так тщательно и сосредоточенно, как будто ее купание было самым важным из того, что он делал за весь этот день. Он медленно методически намыливал и тер каждый дюйм ее кожи – за исключением тех мест, которые особенно ждали его прикосновения. Он стоял на одном колене, упираясь левой рукой в противоположный край ванны, и к этому времени его тело слегка блестело от пота из-за влаги и тепла камина.

– Думаю, дорогая, мне придется попросить тебя закончить самой. – Джайлз протянул ей мыло.

– Закончить? – не поняла Обри.

– Я чувствую себя настоящим извращенцем, – с порочной интонацией низким голосом произнес граф. – Полагаю, на очереди грудь?

Он просто хотел посмотреть, как она моется? Но в этом, вероятно, был определенный смысл, ведь Обри тоже доставляло удовольствие смотреть, как он тянется, трет ее, наклонившись над ванной с горячей водой, и даже немного потеет. Намылив руки, Обри нерешительно провела ими по груди, и, к ее несказанному изумлению, соски у нее мгновенно набухли и затвердели, как будто она сидела не в ванне с горячей водой, а в сугробе.

Джайлз, очевидно, был доволен, в его глазах что-то загорелось, а взгляд ни на мгновение не отрывался от рук Обри. Осмелев, она размыливала мыло медленными круговыми движениями кончиков пальцев, а потом приподняла груди ладонями.

– Прирожденная соблазнительница, – низким хриплым голосом произнес Джайлз.

И Обри почувствовала себя настоящей соблазнительницей, выполняющей какой-то эротический ритуал, что-то естественное и прекрасное, предназначенное только для его глаз. Она снова намылила руки и, закрыв глаза, откинула голову на спинку ванны. Она с удовольствием долго и медленно намыливала груди, а потом накрыла ладонями поднявшиеся соски.

– Боже всемогущий, – прохрипел Джайлз.

Обри снова повторила свои движения и, скорее ощутив, чем увидев, что он опять склонился над ванной, открыла глаза – его лицо было всего в нескольких дюймах от нее.

– Дай-ка мне мыло, – потребовал граф.

Выловив из воды мыло, она положила руку на противоположный от Джайлза борт ванны. Нагнувшись совсем близко, он наклонил голову к ее правой груди и кончиком языка легонько дотронулся до верхушки соска. Обри глубоко вздохнула и приподнялась в воде, а когда его рука проскользнула ей под правую ногу, снова вздохнула, на этот раз более коротко. Подняв ее ногу из воды, Джайлз поставил ее ступню на бортик ванны и скомандовал:

– Теперь ложись и закрой глаза.

Обри повиновалась; от смущения она не могла смотреть и закрыла глаза. Левой рукой Джайлз нежно отвел в сторону ее левое колено, чтобы лучше открыть ее для себя, и Обри ощутила интимную ласку теплой воды. Издав восхищенный горловой звук, Джайлз снова нашел мыло и принялся эротическими движениями водить им – а иногда просто пальцами у нее между ногами, и скоро Обри стала скользкой, скользкой и мокрой – от мыла, теплой воды и собственного желания. Теперь она полностью раскрылась и часто дышала.

– Я хочу увидеть твой оргазм, – шепнул Джайлз. – Хорошо?

Не решившись открыть глаза, Обри только облизнула губы и несмело кивнула – или попыталась кивнуть, и Джайлз, с плеском выронив мыло, коснулся ртом ее груди, а когда он с жадностью втянул в себя один сосок, Обри вскрикнула.

Погрузив в нее один палец, он двигал им, и это доставляло Обри такое греховное – но и такое восхитительное – удовольствие. Когда она была окончательно готова, он просунул внутрь второй палец, а его большой палец заскользил вверх-вниз по ее возбужденному бугорку между складками.

Обри задохнулась и откинула назад голову, а Джайлз продолжал большим пальцем описывать круги вокруг ее бугорка, касаясь его так нежно, как шелк касается кожи, и ртом ласкать ее грудь, пока Обри не начала вертеть головой.

– Вот так, милая, давай, давай, – глухо приговаривал Джайлз.

Обри пробормотала что-то едва слышное даже самой себе.

– Что? – Он слегка отстранился от ее груди.

– Ох... Ах... Да... Это...

Ее тело задрожало в воде, бедра приподнялись, ища его прикосновений, руки вцепились в борта ванны, а затем она словно рассыпалась на части и непроизвольно, не контролируя себя, закричала от восторга. Теплые тяжелые волны с головой накрыли ее, а затем наступило умиротворение.

– Джайлз, о, Джайлз, я старалась не влюбиться в тебя, – тихо призналась Обри, когда буря миновала.

– Правда, милая? – тепло промурлыкал он ей на ухо. – Надеюсь, ты потерпела неудачу.

– Полную. Безоговорочную. Думаю, ты моя самая большая радость в жизни.

Она смутно осознала, что Джайлз просунул под нее руки и поднимает из ванны, а с нее потоком стекает вода. Присев, он опустил ее на полотенце, и Обри, разомлевшей от теплой води и любви, захотелось никогда больше не открывать глаз. Ей просто хотелось лежать у огня, наслаждаясь тем, как Джайлз вытирает влагу с ее тела.

Но ночь была холодной, тепло надолго не сохранялось, и, когда Джайлз закончил вытирать ей волосы, Обри уже начала замерзать. Джайлз встал, и Обри, открыв глаза, увидела, что он сбрасывает с себя то, что еще осталось от его одежды.

– У тебя изумительное тело, – прошептала она, приподнявшись на локте и глядя на него.

Улыбнувшись слабой, почти виноватой улыбкой, он снова поднял ее и понес ближе к огню.

– Неандерталец! – тихо вскрикнула Обри. – Что дальше?

– Дальше я, – ответил Джайлз, укладывая ее на одеяло лицом к теплу камина. – Но я не такой эгоист, чтобы заморозить тебя до смерти.

Он лег рядом и прижался к ней всем телом, так что ее бедра оказались у его паха. Обри была теплой, теплой и удовлетворенной, но у нее еще хватило сил застонать от удовольствия, когда Джайлз, обняв ее за талию, положил ладонь ей на живот.

«Боже, надеюсь, я уже сделал ей ребенка!» Эта мысль так неожиданно и весомо пришла к Джайлзу, что у него остановилось дыхание, и он решил, что, наверное, на самом деле сошел с ума, ведь он играл с огнем. Обри была неопытной женщиной и, вероятно, почти ничего не знала о зачатии, и сейчас он собирался снова заронить в нее свое семя. Это должно было напугать его, но почему-то такого не случилось.

Джайлз безумно устал жить осмотрительно, тщательно планируя все, а Обри пробудила в нем желание совершать глупые поступки, желание действовать необдуманно, рискованно – короче говоря, просто делать то, что доставляло ему удовольствие, вместо того чтобы стремиться принести больше пользы обществу или поступать так, как от него ожидали.

Но он совсем не хотел обидеть Обри своим поведением.

«Я никогда не обижу ее, – решил Джайлз. – Что бы ни случилось, она моя, и я так или иначе буду о ней заботиться». А та забота, которую, очевидно, требовалось проявить сейчас, как нельзя лучше отвечала его желаниям. Обри начала издавать очаровательные нетерпеливые звуки, поднимая и опуская бедра, и он больше не мог думать ни о чем, кроме того, как раздвинуть ей ноги, погрузиться в нее и забыться в ее податливом изящном теле.

Джайлзу не хотелось торопиться, но сможет ли он когда-нибудь насытить терзающую его потребность в ней? Сегодня ночью казалось, что такого никогда не будет. Джайлз провел рукой по изгибу ее талии, потом по выпуклости бедра и еще насколько можно ниже по ноге цвета слоновой кости. Он хотел не спеша знакомиться с ней, дарить ей ласки, но он слишком давно не был с ней, и его тело не желало ждать.

– Подними это колено, милая. – Целуя Обри в затылок, он более настойчиво прижался к ней и скользнул рукой вниз по ее бедру. – Ах, Обри, Обри, – простонал Джайлз у самого ее уха, – твои бедра... отведи их назад.

Обри безотчетно исполнила его просьбу, и он погрузился в ее влажную шелковистую глубину. Ее тело приняло его, с жадностью поглотив первый дюйм возбужденной мужской плоти. Джайлз слегка покачал бедрами и почувствовал, как Обри затрепетала.

– Сядь на меня верхом, Обри, впусти меня, – с трудом выдохнул он.

Она послушалась, но ее движения были менее уверенными и более осторожными. Джайлз не в силах был ждать; задержав дыхание, он приподнялся и с гортанным криком встретил ее. Он почувствовал, как Обри на мгновение замерла, привыкая к ощущению его внутри своего тела, затем она инстинктивно подняла бедра, а потом опять опустилась на него, и Джайлз, застонав от наслаждения, снова погрузился в нее.

Постепенно их тела стали двигаться в едином ритме, и хриплые вздохи Обри сделались громче. В ответ рука Джайлза соскользнула с ее живота вниз на завитки волос, и один палец нырнул в глубину, разыскивая центр ее желания, и, когда Джайлз нашел его, Обри едва не задохнулась. Он снова и снова входил в нее, и податливое нежное тело Обри встречало его и окутывало – окутывало любовью.

Джайлз чувствовал в ее теле настоятельную потребность, их ритм изменился, и вскоре Обри, задыхаясь и рыдая, вскрикивала при каждом его движении. Он более ощутимо обвел пальцем ее центр, и она в ответ затрепетала. Джайлз изо всех сил старался не потерять контроль над собой, когда Обри взмолилась об освобождении.

– Вот так, милая. Возьми меня. Да, да, вот так, вот так... – шептал Джайлз, прижимаясь губами к ее влажной шее.

Обри застыла у него в руках, а затем содрогнулась и закричала тихо, но пронзительно, бурно придя к окончанию. Последним толчком погрузившись в нее, Джайлз почувствовал, как извергается его семя, а потом комната провалилась в темноту, и он содрогнулся, прижимая к себе Обри.




Обри проснулась от шуршания золы в камине и поняла, что они, должно быть, ненадолго уснули и огонь гаснет. Она и Джайлз, все так же слившись вместе, лежали на одеяле перед камином. Чувствуя себя истощенной и эмоционально, и физически, Обри немного испугалась, потому что ей казалось, что она не имеет права быть такой счастливой. Но она была счастлива и намеревалась хотя бы одну ночь наслаждаться своим счастьем.

Потом Обри, по-видимому, опять заснула, потому что, проснувшись в какой-то момент, обнаружила, что прижимается к Джайлзу и в отчаянии что-то шепчет.

«Еще один дурной сон», – сказала она себе, выбираясь из тумана. Да, это был просто еще один ночной кошмар, опять вернувшийся к ней. Нет холодной тюрьмы, Фергюс очень далеко, она на свободе, Айан в безопасности, и сейчас здесь с ней только Джайлз, его тело, теплое, сильное и реальное, его приоткрытый горячий рот, сейчас настойчиво ищущий ее губы.

– Все хорошо, дорогая, я с тобой, – шепнул Джайлз.

Притянув Обри к себе, он поцеловал ее долгим страстным поцелуем и, словно для того, чтобы окончательно успокоить, повернул на спину и без всяких предисловий снова лег на нее. Он снова занимался с ней любовью, на этот раз неторопливо, ничего не говоря и ни о чем не спрашивая, а когда все было кончено, отнес в кровать, уложил на простыню, накрыл и лег рядом лицом к ней.

– Твои ноги висят? – Обри улыбнулась.

– Ужасно маленькая кровать, – согласился Джайлз.

– Как правило, не предполагается, что экономки принимают гостей.

Тихо усмехнувшись, Джайлз привлек ее к себе и начал пальцами расчесывать ей волосы теми медленными, ритмичными движениями, которые ей так нравились.

– Ты спала неспокойно, милая. Почему?

– Думаю, мне приснился страшный сон.

– Думаешь? – Приподнявшись, Джайлз посмотрел на нее.

– Я не помню, – ответила Обри. – И не хочу вспоминать.

Он некоторое время молчал, но Обри чувствовала, что между ними возникает какая-то напряженность.

– Обри, дорогая, – наконец заговорил Джайлз, – я спустился сюда еще и потому, что хотел кое-что спросить у тебя.

– Вот как? – мгновенно насторожилась Обри.

– Да, но меня, кажется, отвлекли, – слегка улыбнулся он и опять ненадолго замолчал. – Обри, у тебя когда-нибудь была семья в Бирмингеме?

– Нет, – Обри глубоко прерывисто вздохнула; она так устала, стараясь скрывать от Джайлза правду, – не было. – При тусклом свете камина она видела, что Джайлз пристально смотрит на нее.

– Но ты когда-то сказала это моему дяде. Я правильно помню?

– Да, я... я сказала так, но только в самом начале, – с трудом сглотнув, ответила она. – Я была одинока и жила с Айаном в гостинице, когда увидела в газете объявление твоего дяди, и... в общем, оно было для меня подарком судьбы. Но я боялась, что он неодобрительно отнесется к молодой женщине, путешествующей в одиночку.

– Понятно, – тихо сказал Джайлз. -А этот опыт ведения хозяйства? Где ты приобрела его?

– Я... я вела хозяйство своей семьи. Вначале в доме матери, а позже и в доме сестры. Я вела все хозяйство в обоих домах и очень хорошо с этим справлялась.

– Понятно. И ты больше нигде не работала?

– Джайлз, нам обязательно говорить об этом сейчас? – Она вцепилась пальцами в мягкую подушку и закрыла глаза.

– Обри, дорогая, посмотри на меня. – Джайлз взял ее одним пальцем под подбородок.

– Твой друг Макс поехал в Бирмингем, так? – тихо спросила Обри, не открывая глаз.

– Откуда ты знаешь? – кивнув, поинтересовался Джайлз.

– Сегодня пришло письмо, – прошептала Обри. – Его почерк нельзя не узнать.

– А-а...

– Он мне не верит, но я не могу винить его. Дело обернулось очень скверно. Мне хотелось бы никогда не впутываться в него.

– Но ты не сама впуталась, Обри. – Его взгляд снова обжег ей лицо. – Просто ты оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Разве это не так?

– Мне следовало побежать в деревню в тот момент, когда я услышала выстрел, – тихо сказала Обри. – Мне не следовало входить в комнату и трогать... трогать его. Я поступила глупо. Невероятно глупо. Но я подумала, что... наверное, что я могу ему помочь. Я не понимала, что ему уже нельзя помочь. Во всяком случае, пока не увидела рану.

– Мне очень жаль, милая, – сочувственно сказал Джайлз.

Лежа рядом с Джайлзом, Обри ощущала, как медленно и равномерно бьется его сердце.

– Джайлз, – после долгого молчания заговорила она, – ты когда-то сказал, что если я попрошу тебя верить мне, ты поверишь. Ты не передумал?

– Нет, – немного подумав, ответил Джайлз.

– Джайлз, – продолжала Обри, тщательно обдумывая свои слова, – я пробыла в Кардоу почти три года. Я люблю его за то, что ты называешь изоляцией, а я – уединением. Кроме того, я люблю свою работу и горжусь ею. И хотя я, вероятно, не искала этой... этой связи, мне будет очень больно, если я никогда больше не увижу тебя или если ты меня рассчитаешь. Но я не понимаю, какое отношение к этому имеет прошлое – чье-либо прошлое. Я ведь ничего не спрашивала о твоем прошлом, не так ли?

– Да, не спрашивала, – согласился Джайлз.

– К сожалению, твой друг подозревает меня, однако я не виновата ни в чем, кроме собственной глупости. Мне очень жаль, что твой дядя умер. Как ни странно это может прозвучать, я искренне заботилась о нем. Но, Джайлз, теперь он мертв, и что бы ни делал лорд де Венденхайм, он не сможет этого изменить.

– Что ты предлагаешь, Обри? – Джайлз обвел пальцем линию ее подбородка. – Просто все бросить?

– Да, – быстро сказала она. – Поверь мне, ничего хорошего из этого не выйдет. Все эти разговоры только бередят наши раны. – В тусклом свете Обри заметила, что он нахмурился.

– Но правосудие должно свершиться.

– Людские суды редко вершат правосудие, – с горечью усмехнулась Обри. – Ты сам однажды это сказал. Я уверена, что право на отмщение, как и на осуждение, принадлежит только Богу. Что касается меня, то мне все равно, что думает де Венденхайм. Я твердо знаю, что как служанка доказала свою преданность.

– Но дело в том, Обри, что ты нужна мне не как служанка...

– Я не могу быть никем другим, Джайлз, – перебила она, положив ладонь ему на сердце. – Я не хочу быть никем другим. Неужели ты не можешь просто принять это? Неужели мы не можем... оставить все так, как есть?

Джайлз быстро зажмурился, как будто ему было невыносимо смотреть на нее.

– Обри, не более двух часов назад ты сказала, что любишь меня, – довольно холодно напомнил он. – Это была правда? Или просто часть твоей «преданности, как служанки»?

– Убирайся! – прошипела она и, отпрянув, словно он ее ударил, толкнула его рукой в грудь. – Убирайся из моей постели!

Он мягко схватил ее за кисть, повернул на спину и лег сверху.

– Но это моя кровать, – с явной обидой на лице напомнил он. – И ты, Обри, тоже моя, как бы ты себя ни называла. Ни то, кто ты, ни то, что ты сделала, не имеет значения. Ты моя. Отныне и навсегда.

– Ты снова хочешь поиграть в господина и хозяина? – горько спросила она. – Так давай, возьми меня прямо сейчас, Джайлз, просто возьми вопреки моему желанию. Смелее.

– Черт побери, Обри, все совсем не так, – немного остыв, возразил он и, опустившись рядом с ней, уткнулся в ее шею. – Это не собственничество, это что-то... хуже. Это отчаяние. Или навязчивая идея.

– Мы оба на пределе. – Обри проглотила слезы и слегка расслабилась. – Прости, я не могу обнажить перед тобой свою душу. Мне очень жаль, но я не могу быть тем, кто тебе нужен.

– Ты та, кто мне нужен, Обри, – снова сказал Джайлз, погладив ее по волосам и нежно поцеловав, и теперь его голос был гораздо теплее. – И в моем сердце ты моя. Но ты права, я никогда не буду владеть тобой.

– Джайлз, я люблю тебя. Ну вот, ты удовлетворен? Я снова сказала это, когда мои мысли свободны от страсти. Но я не та женщина, которая тебе нужна, нужна надолго. – Крепко сжав губы, Обри покачала головой.

– Я тебя не понимаю.

– Настанет день, когда ты захочешь жениться. Но ты должен выбрать ту, которая будет поддержкой тебе в твоей карьере, кого-то из своего круга. Это твой долг перед титулом и семьей.

– Ах, долг, – пробормотал он. – Так вот, Обри, я все прекрасно понимаю. Всю жизнь я исполнял свой долг и только сейчас задумался, смогу ли когда-нибудь делать то, что принесет мне счастье. Ты собираешься заставить меня заключить брак, как заставили мою мать? Брак ради выгоды и династического влияния?

– Нет, ради политического влияния. Ты обладаешь властью помочь многим, кто не может помочь себе сам. Ничто не должно стать помехой на этом пути.

– Значит, опять моя карьера? – проворчал он. – Боюсь, она начинает меня немного раздражать. Ну да, моя работа важна, и я, Обри, не забыл об этом.

– Как долго, Джайлз? – Взяв его руку, она поцеловала ее, а потом потерлась щекой о ее тыльную сторону. – Сколько еще осталось времени до того, как ты должен вернуться в Лондон?

– Я собирался уехать через две недели, – признался он. – Мне крайне необходимо быть в городе. Но мне не хочется расставаться с тобой. И к собственному величайшему удивлению, не хочется уезжать из Кардоу.

– Возможно, ты немного полюбил этот старинный замок? – Она взглянула на него сквозь ресницы.

– Я начал видеть его таким, какой он есть на самом деле, видеть своими собственными, а не чужими глазами. И я понял, что он, в конце концов, не тюрьма, а величественный дом, богатый собственными традициями. «Живое, дышащее существо», – очень верно сказала ты о нем.

– Неужели ты когда-то считал его тюрьмой? – Обри пристально посмотрела на него.

– Моя мать чувствовала себя здесь в заточении, – ответил он, перевернувшись на спину и глядя в потолок. – Семнадцатилетняя молодая жена, она приехала сюда во многом против собственной воли. Она всегда говорила, что больше всего боится умереть в Кардоу.

– У нее был несчастный брак? – тихо спросила Обри, убрав ему с глаз волосы. – Твой отец ее не любил?

– Он слишком сильно любил ее, – грустно улыбнулся Джайлз. – А она его совсем не любила.

– Ах, это прискорбно.

– Она никогда не хотела жить здесь, – продолжал Джайлз. – Говорят, ни одна молодая жена не была счастлива в Кардоу. Этот замок слишком древний и слишком безрадостный. Возможно, даже населенный призраками. Иногда мне кажется, что дом сделал ее немного сумасшедшей. И она действительно умерла здесь, умерла трагически.

– Я... -Обри ближе придвинулась к нему, – да, я слышала, что она упала.

– О, не сомневаюсь, ты слышала, что она убила себя, – сказал он с видом человека, полностью ушедшего в себя. – Но это не так. Не так. Он подтолкнул ее – если не руками, то своими словами. Уж не знаю, какое оружие он выбрал.

– Он ее толкнул? – переспросила Обри. – Я думала... Я хочу сказать, что, как я поняла...

– Что? Что она сама прыгнула? – Джайлз медленно покачал головой. – Нет. Он толкнул ее... – Его голос сорвался. – Во всяком случае, так это представлялось мне. Конечно, детские впечатления могут быть обманчивы, это я тоже понимаю.

– Боже мой! – Обри, потрясенная, смотрела на него. – Тебя там не было?

Удивленно взглянув на нее, Джайлз кивнул и спросил:

– Обри, ты помнишь булаву, которая висит на галерее? На маме было ее любимое платье из голубого бархата, и, когда подол зацепился за один из шипов, раздался жуткий, леденящий кровь звук. Я никогда его не забуду.

– Почему? Почему он такое сделал? – Обри почувствовала, что ей становится плохо.

– Потому что они ссорились. Из-за меня, как всегда. Мой отец ожесточился. Прежде он любил ее – и, вероятно, продолжал любить, – а она после того, как родила ему наследника, отвергала его. В тот раз отец пригрозил отослать меня из дома. В школу, чтобы, как он сказал, сделать из меня человека. Но я думаю, что на самом деле он просто хотел наказать ее за любовь ко мне. Мать стала плакать и говорить, что умрет, что жизнь в Кардоу без меня убьет ее.

– Как все это печально, – вставила Обри.

– Отец просто пожал плечами и вышел из библиотеки, а она бросилась вслед за ним, и они выбежали на галерею. – Джайлз снова уперся взглядом в темноту. – Она бы никогда – никогда – не допустила этого. По-видимому, ей доставляло удовольствие ссориться с ним. Она не отставала от него, плакала и что-то кричала, а потом... Потом она толкнула его, он толкнул ее. Толкнул довольно сильно, и она... она просто ударилась о балюстраду и опрокинулась вниз.

– О Боже, – прошептала Обри и крепче обняла его.

– Отовсюду сбежались слуги, – зажмурившись и снова открыв глаза, продолжил Джайлз, – а отец стал кричать, что она сошла с ума и прыгнула. Эта ложь вполне устраивала его, пока не появился местный священник и не напомнил ему о наказании за самоубийство.

– О, Джайлз! – Обри видела, как боль исказила его лицо.

– Все ее состояние было бы конфисковано королевством, Обри. Пошла бы молва, что она сошла с ума, что ее место в аду, и потом ее похоронили бы под покровом ночи, не прочитав даже молитвы.

– Да. – Обри постаралась проглотить комок, образовавшийся в горле. – Да, я это знаю.

– Мысль о таком унижении, конечно, изменила намерения отца. – Серые блестящие глаза Джайлза внезапно потускнели. – Отец осознал, что позор падет на нашу семью, и вдруг оказалось, что мама просто упала через ограждение, что это был несчастный случай. И... Но возможно, так и было. Боже, я уже ничего не знаю.

– О, Джайлз, я так тебе сочувствую. – Обри закрыла глаза.

– За это я возненавидел своего отца. Я до сих пор ненавижу его. Но потом, когда я стал старше, я понял, что у матери были основания не любить его. Он был мелочным и ревнивым, а она не могла ни смириться со своей судьбой, ни изменить ее.

– Это был брак по договоренности?

Он медленно кивнул.

– Но ведь священник не держал у ее виска пистолет, – после долгого молчания сказал Джайлз. – Она дала клятвы, Обри, но почему-то не выполняла их. Я любил ее, по-настоящему любил. Но теперь, когда я пробыл здесь некоторое время – теперь, когда я смотрю на все глазами взрослого человека, а не убитого горем ребенка, – мои воспоминания несколько прояснились, и я начинаю задумываться, не было ли моей вины во всем случившемся.

Натянув повыше простыню, Обри теснее прижалась к Джайлзу, чувствуя, что именно это в данный момент ему нужно больше всего.

– А что было с тобой, Джайлз, после того, как она умерла?

– Меня отправили в школу, – без всякого выражения сообщил он. – Отец категорически отказался оставить меня здесь. И я не возвращался сюда до тех пор, пока у меня не осталось другого выбора. То, как я всегда управлял Кардоу – просто не обращал на него внимания, – боюсь, принесло ему только вред. Возможно, Обри, я был повинен в грехе своей матери.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Быть может, – с горечью улыбнулся он, – я не пытался изменить свою судьбу, а, просто пренебрегая своим семейным долгом, предоставил другим расплачиваться за мою боль.

В его словах было много правды, и Обри не знала, что сказать, но у нее больше не было гнева и возмущения, как прежде. Быть может, теперь, когда она знала его, когда она любила его, Обри смотрела на него другими глазами? Или, быть может, она смотрела на него в шорах? Но теперь ей было все равно. Положив руку Джайлзу на грудь, она прислушивалась к биению его сердца, и постепенно они оба погрузились в сон.




Глава 15,

в которой мистер Кембл оказался выброшенным на дорогу


У лорда де Венденхайма существовало неписаное правило: если в расследовании какого-либо преступления может случиться что-либо плохое, оно обязательно случится, а затем произойдет что-то еще худшее. Естественно, в Бирмингеме все пошло не так, как нужно, и он отправил Джайлзу письмо, чтобы сообщить об этом. Но это, по-видимому, была пустая трата чернил, так как Джайлз – черт бы его побрал! – уже знал больше, чем рассказывал.

А когда они отправились из Бирмингема в Бедлингтон, пришел черед «еще чего-то худшего». Де Венденхайм и Кем съели блюдо морских гребешков в таверне, расположенной чуточку дальше от берега, чем положено, – с неприятным, но предсказуемым результатом. Когда им наконец удалось оторваться от горшков в их спальнях и нетвердой походкой отправиться по адресу, который Обри Монтфорд указала в своей рекомендации, они обнаружили вместо частного жилья мастерскую модистки. Когда они спросили в мастерской, не знают ли там кого-нибудь с фамилией Монтфорд, их послали к владельцу табачной лавки, а из табачной лавки в жилой дом на ферме. Старый полусгнивший фермерский дом принадлежал раздражительному типу по имени Монтвелл, у которого было три вздорных бульдога, и всем троим страшно не понравился французский одеколон Кембла.

Оттуда они поспешили предпринять еще одно сумасбродное путешествие, путешествие, которое все же должно было чем-то завершиться, так как где-то – просто где-то – на просторах Нортумберленда когда-то существовала семья Монтфордов. Это был несомненный факт, потому что каждый фермер, конюх или кузнец, которого они расспрашивали по дороге, засовывал за ремень большой палец, плевал себе под ноги и вежливо подтверждал им это. Однако они так и не смогли сойтись во мнениях о названии деревни.

В раздражении Макс остановился и поддал ногой камень, лежавший на ухабистой проселочной дороге, по которой он теперь был вынужден идти пешком. Камень, к сожалению, полетел неудачно и угодил Кему в зад.

– Макс, я чертовски сожалею, что в Дарлингтоне твой великолепный экипаж остался без колеса. – Обернувшись и подняв руку, Кембл бросил на Макса сердитый взгляд. – Но неразбериха, в которой мы теперь оказались, возникла не по моей вине!

– Да? – Макс скривил губы в сухой улыбке. – А по чьей же?

– Я даже не видел той канавы! – воскликнул Кем. – Неужели эти деревенщины не могли подстричь свою живую изгородь? А та колымага не стоила и половины того, что ты заплатил за ее наем. А как мы теперь вернем ее со сломанной осью? И не говори: «Мы найдем кузнеца», Макс! Если я увижу еще одного из этих черных, волосатых, потных чудовищ, я закричу!

– Ох, Кем, не знаю, – задумчиво протянул Макс, – мне показалось, что тот в Хепскотте пришелся тебе по душе.

–Я этого не искал! – возразил он Максу и, с обидой скрестив руки, зашагал дальше. – Я только знаю, что до настоящего времени нахожусь на краю света и уже протащился через дюжину деревушек с отвратительными названиями вроде Спитфорд, Каупен, Пигпен и Чикен-Шайт-Кроссроудз[6 - Эти названия можно перевести как плевок, коровник, свинарник, куча куриного дерьма.]...

– Ты хочешь сказать, Митфорд и Пигдон. А на твою дорожную сумку сделала свои дела цесарка, – уточнил Макс, стараясь не рассмеяться.

– Но Каупен остается без изменения, – настаивал Кем, отыскивая в карманах пальто свой арманьяк. – Господь всемогущий! Эти канавы могут поглотить семь холмов! Правда, Макс, где тот шотландский парень, которого нанимали мостить эту дорогу?

– Думаю, мертв, – равнодушно ответил Макс. – И Макадам не мостил дороги во всей Англии. Привыкай к ней и давай двигаться дальше.

– Не подгоняй меня, черт возьми, – заворчал Кем. – Знаешь, Макс, вряд ли за дружбу с тобой стоит расплачиваться сердечным приступом. И скажи мне, что это за человек, который шантажирует своих друзей? Мне следовало бросить этот треклятый канделябр в Темзу, когда я слу... О черт! Что это? – Кем в удивлении замер посреди дороги и вытянул руку, в которой держал серебряную фляжку.

И тогда Макс его увидел: на покосившемся указателе не хватало пары гвоздей, но, прищурившись, сквозь высокую траву еще можно было прочитать надпись.

– «Монтфорд-Фарм», – пробормотал Макс, склонив голову набок. – Святые небеса, возможно ли такое? Она выглядит... запущенной.

– О, значит, это именно то место! – откликнулся Кем. Они двинулись по заросшей травой тропинке шириной не больше фута, и, прошагав по ней около полумили, даже Макс начал терять терпение. Внезапно заросли кустов кончились, и перед путниками оказалось открытое место, в центре которого стояла ферма – убогий маленький домишко с крышей из соломы, которая, видимо, стремилась вернуться обратно в поля, откуда она появилась, и каменный сарай, косо прилепившийся к домику с одного боку. Неподалеку паслось несколько кривоногих коров, и возле них был фермер, выглядевший таким же старым и заброшенным, как и его жалкое жилище.

– Грязь! – процедил сквозь зубы Кем, указывая пальцем вперед на скотный двор. – Опять грязь!

– Нет, это, должно быть, навоз, – пояснил Макс, разглядывая слизь, покрывавшую землю. – И свежий, если меня не обманывает мой нос.

– Ma foil[7 - Честное слово! (фр.)] – проворчал Кем, шагнув вперед. – Что за проклятое путешествие!

Увидев гостей, фермер неторопливо подошел к ним, и, представив себя и Кембла, Макс спросил:

– Вы мистер Монтфорд?

– К сожалению, нет, – радостно ответил хозяин.

– Но это место называется «Монтфорд-Фарм», – визгливым голосом заметил Кем.

– Да, так было раньше, – согласился фермер, откинув назад кожаную шляпу, – но теперь все умерли. Я получил ферму в наследство от кузена своей жены. Он сделал завещание.

– Да, понятно, – заговорил Макс. – Но мы разыскиваем семью женщины по фамилии Монтфорд. Экономку по профессии.

– Да, да, вы правы, сэр! – оживился мужчина и поднял в воздух скрюченный палец. – Одна из сестер Элберта – он кузен моей жены – пошла в экономки, но я не помню ее имени.

– И возможно, она была Монтфорд? – несколько иронически поинтересовался Кем.

– Ау вас, сэр, странное чувство юмора, – хмыкнул фермер. – Монтфорд – да, но была ли она Энн, Мэри или Джейн, я не могу вам сейчас сказать.

– Может быть, Обри? – предложил Макс.

– Может быть и так, – помолчав и сплюнув в навоз всего в дюйме от итальянских туфель Кембла, согласился мужчина, – хотя Обри – Необычное имя. Во всяком случае, она очень давно уехала на север вести хозяйство у какого-то богатого парня.

– Как далеко на север? – постарался уточнить Кем, очевидно, просто интересуясь, насколько трудно туда добраться.

– О, далеко, – вежливо закивал фермер, – очень далеко. Это где-то возле Данди.

– О Боже! – Кем прижал руку к сердцу.

– Парень был шотландским графом, – продолжал фермер, не обращая внимания на Кембла, – но мне кажется, он умер, а его титул унаследовал младший брат. Однако она осталась служить. Потом и он умер – его, как я слышал, застрелил старина Бонн, – и появился кузен. Поэтому я думаю, она еще там, если тоже не умерла. Во всяком случае, если она умерла, мне никто этого не говорил, а я думаю, мне сказали бы, правильно? Ведь она доводится родней моей жене.

Кем нетерпеливо переминался с ноги на ногу, а Макс сосредоточенно пересчитывал по пальцам умерших графов.

– Сколько времени прошло с тех пор, как миссис – или мисс – Монтфорд уехала? – озадаченно глядя на фермера, спросил Макс.

Снова напялив шляпу, фермер некоторое время задумчиво смотрел на туфли Кема, и тот отступил еще на шаг.

– Она называла себя «миссис», но была не замужем. Когда она уехала, был 1802 год или что-то около того.

– Почти тридцать лет назад? – Кем тихо присвистнул. – И ради этого мы сломали ось? Конечно же, она не может быть той женщиной, которая нам нужна!

– Знаете, – обратился фермер к Максу, подняв брови и сделав большие глаза, – у нас здесь есть еще одна. Может быть, вас устроит Монтвелл из Каупена? – словно прося извинения, предложил он.

– Нет! – Кем в раздражении топнул ногой, забрызгав Макса навозом. – Нет, нет, нет! Не Монтвелл! Не Каупен! И ради Бога, не Шотландия! Макс, прошу тебя, нет, умоляю, отвези меня домой. Отвези меня домой прямо сейчас.

– Этот шотландский граф... – Макс виновато улыбнулся фермеру. – Вы, случайно, не помните его имя?

– Не могу сказать, что помню, – медленно покачал головой фермер. – Но оно было какое-то странное. Пеннайф? Пенроуз? Или, может быть, оно начиналось с Хен – что-то...

– Хенни-Пенни? – предположил Кем.

– Или, быть может, оно оканчивалось на «роуз»? – подсказал фермеру Макс, бросив на Кема мрачный взгляд. – Это распространенное окончание в Шотландии.

– Ей-богу, вы молодец! – Стянув с себя шляпу, фермер хлопнул ею себя по ноге. – Не Пеннайф, не Пенроуз и ничего похожего! Кенросс!

– Кенросс?.. – Сразу заинтересовался Кем. – Это просто странное совпадение.

– Ничего подобного, мой друг, – угрюмо возразил Макс. – Совсем наоборот.




Милсон, третий лакей в Кардоу, был заурядным слугой из штата Певзнера. Он был чересчур молод, чересчур красив и чересчур ласков со служанками, а помимо этого, ленив. Однако Обри быстро усвоила, что с недостатками Милсона ничего нельзя поделать, а можно лишь указывать на самые вопиющие оплошности, а затем не отставать от Певзнера, пока все не будет сделано как положено. Граница между сферами деятельности дворецкого и экономки хотя и была неопределенной, но всегда существовала.

Одной из обязанностей Милсона было каждый вечер собирать в доме лампы. Внизу, в специально отведенной комнате ему полагалось отмыть стекла от сажи, подрезать фитили и в каждую лампу залить масло. Часто во время дневной проверки Обри находила не приведенные в порядок лампы, а в этот день в одной только маленькой столовой обнаружила сразу две таких.

Записав это себе в список, Обри с трепетом направилась в утреннюю гостиную, но до ламп она не добралась. Когда Обри вошла в подсобное помещение, смежное с гостиной, ее остановил странный звук.

– Влево! Влево! – выкрикнул кто-то в гостиной.

– Влево от меня или... – Раздался громкий металлический звон.

– Упс! – тихо воскликнул другой голос. – Большое блюдо с буфета.

Голос Айана? Да, несомненно. Но Айану не разрешалось заходить в хозяйские комнаты и тем более ему не разрешалось стучать по блюдам.

Положив свой блокнот, Обри на дюйм приоткрыла дверь и онемела от изумления: мимо нее прошел Джайлз, вытянув перед собой руки как привидение; его глаза были плотно завязаны белой льняной салфеткой, а на голове покачивался серебряный подсвечник.

– Решетка! Каминная решетка! – закричал Айан. Джайлз проворно свернул налево, обходя каминную решетку, но подсвечник наклонился, грозя упасть.

– На этот раз я сделал почти полный круг, – объявил граф. – Мне осталось только дойти до окна!

Заинтригованная, Обри распахнула дверь и стала на пороге.

– Упс, – снова, на этот раз немного тише, сказал Айан. Джайлз остановился, и подсвечник опасно закачался.

– Что теперь?

– Мама, – сокрушенно ответил мальчик. – В чулане.

Взявшись рукой за ножку подсвечника, Джайлз повернулся, одним пальцем опустил вниз с глаз повязку и широко улыбнулся.

– Что это вы здесь устроили? – Качая головой, Обри вошла в комнату.

– Мы ничего не разбили, – ответил Айан. – Честное слово.

– Мы просто играли в «три маленькие лжи», – признался Джайлз, опуская подсвечник, – и мне пришлось платить выкуп.

– Выкуп? – повторила Обри, глядя на большое блюдо, выкатившееся на середину комнаты. – И какой же? Разбить вдребезги все на полках в гостиной?

– Мне досталось обойти комнату с завязанными глазами, неся на голове подсвечник, – с долей гордости признался Джайлз, стараясь развязать салфетку. – Это была моя третья попытка, и, думаю, она мне удалась бы.

– Шел дождь, поэтому мы не могли играть в крикет после школы, – торопливо пояснил Айан, серьезно глядя на Обри. – Но это почти так же интересно.

– Правда? – сдержанно отозвалась она.

– Я уже выиграл два раунда, – кивнув, похвастался мальчик.

Обри перевела взгляд на графа, и, к ее удивлению, он подмигнул ей.

– Айан, боюсь, мы отвлекаем твою маму от проверки. Может быть, закончим игру в другое время?

Айан, очевидно, все еще боясь, что может заработать выговор, схватил учебники с обеденного стола и торопливо ушел, оставив Обри наедине с Джайлзом, который к этому времени окончательно запутал салфетку.

– Чертова штуковина, – проворчал он, последний раз дернув ее. – Не развяжешь ли меня, Обри?

Она закусила губу, чтобы не рассмеяться, и заметила, что в его глазах тоже искрится смех. Она потянулась, чтобы развязать узел, и Джайлз, положив руки ей на талию, притянул ее ближе.

– Мне нравится, когда ты в доме. – Наклонив голову, он потерся носом о волосы Обри. – Когда ты здесь, ты спасаешь меня от меня самого.

– Не нужно, Джайлз, – вспыхнув, прошептала Обри. – Не здесь.

– Ах да, этого нельзя делать, верно?

Обри было больно смотреть, как улыбка исчезла с его красивого лица, сменившись разочарованием, но ей и самой было досадно. Последние две недели она провела, ломая голову над тем, как найти способ выйти из сложившейся ситуации. Было невозможно не размышлять над будущим, которое предлагал ей Джайлз. Обри чувствовала, что с каждой прошедшей неделей, с каждой ночью, проведенной в объятиях Джайлза, и с каждым нежным словом все больше и больше влюбляется в него.

Граф хотел жениться на ней, и его, видимо, не заботило, что она была его экономкой, нанятой служанкой. Он ничего не знал о происхождении Айана и тем не менее почти с первой встречи принял мальчика как равного себе и подружился с ним. Даже в прежней жизни, когда у Обри было богатое приданое и она носила благородное имя, для нее замужество с богатым, обладающим политическим влиянием английским графом было бы своего рода победой, но сейчас такое совершенно невозможно.

– Ну вот, теперь ты свободен, – сказала она, наконец развязав узел, и порывисто поцеловала Джайлза в щеку.

– Я свободен? – Джайлз не убрал рук с ее талии. – Я этого не чувствую, Обри. Я чувствую, что пойман в ловушку. Боюсь, пойман навсегда. Обри, посмотри на меня, – потребовал он, не дождавшись от нее ни слова. – Нам нужно поговорить.

– Да? – Обри встретилась с ним взглядом.

– Скоро мне придется уехать, – тихим грустным голосом сказал граф. – Я должен вернуться в Лондон. Ты ведь это знаешь, да? Ты понимаешь, что отношения между нами не могут оставаться такими, как сейчас?

– Понимаю, – тихо ответила Обри. – Я понимаю, Джайлз, что твоя жизнь там. У тебя важная работа, и ничто не должно ей мешать.

– Ты и Айан тоже важны для меня, – признался он. – Эти недели, проведенные здесь с тобой, изменили меня. Они открыли мне глаза по меньшей мере на несколько моих недостатков и на красоту этого места. Я обнаружил, сколь многое в жизни – в реальной жизни – я упустил. И еще я научился понимать, чего я хочу в течение того времени, которое мне осталось провести на этой земле.

– Я тоже кое-чему научилась, – призналась Обри. «Я научилась любить, любить беззаветно и безнадежно; я узнала, что такое счастье», – но это признание она не высказала вслух; эти чувства всегда присутствовали в ее душе, когда она была с Джайлзом.

– Обри, я снова прошу тебя поехать со мной в Лондон. – Он крепко сжал ей руки выше локтей. – Выходи за меня замуж. Позволь мне заботиться о тебе и Айане.

– Благодарю тебя за оказанную мне честь, Джайлз, но я не могу, – покачала головой Обри.

– Обри, ты когда-нибудь была в Лондоне? – нахмурившись, спросил он.

– Нет, – честно ответила она.

– И никогда туда не собираешься? – Джайлз окончательно помрачнел.

– Ч-что ты имеешь в виду?

– Обри, ты на самом деле любишь меня? – Он привлек ее к себе.

– Да. – Она любила Джайлза и устала бороться с этим.

– Я тебе верю. Я не считаю себя самодовольным человеком или человеком, которого легко обмануть. Я чувствую твою любовь в каждом прикосновении – не только в чувственных ласках, а просто в каждом нежном касании твоих пальцев. Я вижу ее и в твоих глазах, хотя, думаю, ты не признаешься в этом ни себе, ни мне.

– Я не отрицаю.

– Тогда почему ты отказываешь мне, Обри? Черт побери, просто приведи хотя бы один разумный довод!

– Я... я не могу, – закрыв глаза и отвернувшись от него, прошептала Обри. – Пожалуйста, не дави на меня, Джайлз. Прошу тебя.

– Я должен уехать в ноябре, – холодно сказал он, отпустив Обри. – Ты не позволяешь, чтобы я помог тебе, и я больше ничего не могу сделать здесь, чтобы помочь своему дяде. Обри, я не останусь здесь и не стану умолять тебя. Моя гордость этого не позволит.

– Я понимаю.

– Итак, в конце ноября, – с кривой улыбкой повторил Джайлз. – Если только ты не решишь довериться мне.




Глава 16,

в которой продолжается жуткое приключение мистера Кембла


– Я так и не могу понять, зачем нам нужно было ехать сюда, – недовольно пробурчал Кем, когда перед ними замаячили каменные стены Крагуэлл-Корта, до которого оставалось, вероятно, полмили.

Проведя в дороге, как им казалось, несколько месяцев, Макс начал несколько терпимее относиться к беспрестанному брюзжанию Кема. Шотландия в ноябре вряд ли могла доставить кому-нибудь удовольствие, но теперь у Макса по крайней мере снова был собственный экипаж со всеми колесами, с горячими камнями и шерстяными одеялами.

Домом графа Кенросса оказался особняк восемнадцатого века, возвышавшийся на вершине холма неподалеку от Данди. Выяснить, как сюда добраться, не составило особого труда, но Макс никогда бы не смог ответить на вопрос Кема. Зачем они приехали сюда? Что побуждало его делать то, о чем даже Джайлз, его лучший друг, не попросил бы его? Возможно, чистое упрямство.

– Ты не хочешь со мной разговаривать? – подколол Макса товарищ по путешествию.

– Дай-ка мне еще раз взглянуть на эту брошь. – Макс попытался щелкнуть пальцами, но на нем были толстые перчатки, а руки окоченели.

Кем неохотно полез в карман пальто и достал завернутую в шелк брошь. Макс развернул ее – вставленный в серебряную оправу ограненный сверкающий камень, по размеру превосходящий фалангу его большого пальца.

– Скажи еще раз, как ты его назвал?

– Редкий цитрин с Мадейры, – ответил Кем. – Достоинством в двадцать каратов, может быть, немного больше или меньше.

– Брошь действительно очень дорогая? – Повернув камень к окну, Макс наблюдал за игрой света в солнечном кристалле.

– Боже правый, если бы она была такой ценной, неужели я украл бы ее? За кого ты меня принимаешь? – огрызнулся Кем.

– Я не собираюсь подвергать сомнению твои моральные принципы, Кем, – сухо отозвался Макс, пожав плечами, – а просто указываю на их гибкость. У нашей миссис Монтфорд будет сердечный приступ, когда она обнаружит ее пропажу из своей сокровищницы в одеяле.

– Я верну ее! – нахмурившись, заверил Кем друга. – Профессиональный взломщик взял бы ее жемчужное ожерелье. Я просто хотел рассмотреть эту брошь под ювелирной лупой.

– И обнаружил, что...

– Что первоначальная владелица была богата, а теперь, вероятно, мертва, потому что этой вещице, по меньшей мере, лет пятьдесят. И она французская, а не английская. На ее обратной стороне есть клеймо изготовителя. «Шувен и Трюффо», парижская фирма, пользующаяся неплохой репутацией. Очень необычная вещь. Но ее жемчуг, Макс! Hors concours![8 - Вне всякого сравнения! (фр.)] Мое сердце разбилось, когда я оставил его.

Макс взвесил брошь на ладони и посмотрел сквозь стекло на приближающийся Крагуэлл-Корт.

– Интересно, узнаем мы здесь что-нибудь о нашей загадочной миссис Монтфорд?

– О которой? – сухо поинтересовался Кем.

– О, у тебя есть собственная теория? – Макс поднял обе брови.

– Десять фунтов. Идет? – Кем протянул руку, и Макс, дурачась, пожал ее.

Крагуэлл-Корт выглядел пустым, и никто из лакеев не вышел встретить их подъехавшую карету. Однако Кем подергал колокольчик, и в конце концов появилась бледная хорошенькая служанка, которая сказала, что хозяева большую часть времени живут за границей. Когда же ее спросили об экономке, девушка сделала реверанс и убежала.

– Расплачивайся, старина. – Кем подставил раскрытую ладонь.

– Еще рано, – буркнул Макс, и в тот же момент она вышла из-за угла – крепкая, широкоплечая, энергичная. На ней было коричневое шерстяное платье.

– Добрый день, джентльмены. Чем могу помочь?

– Миссис Монтфорд? – осмелился спросить Макс.

– Все верно! – улыбнулась экономка. – Входите.

– Десять фунтов, – шепнул Кем, когда они зашагали по коридору.

Экономка проводила их в желтую гостиную, цвет которой, несомненно, был выбран для того, чтобы возместить недостаток солнечного света в такое время года. Макс не мог решить, как повежливее попросить леди объяснить то, что она носит такое имя, и поэтому просто достал письмо, адресованное леди Кенросс.

– О, вам нужна не теперешняя леди Кенросс, – взглянув на письмо, покачала головой экономка и ткнула пальцем в дату. – Это письмо адресовано леди Дженет, которая была замужем за предыдущим графом, но она умерла несколько лет назад.

– А как долго вы служите здесь, миссис Монтфорд? – Макс бросил на нее быстрый оценивающий взгляд.

– В июле будет двадцать шесть лет, – ответила она, слегка выпрямившись. – Я вела хозяйство у трех последних графов, и это благородное семейство. А почему вы спрашиваете?

Макс и Кем обменялись взглядами, и Кем достал брошь.

– Где вы это взяли? – строго спросила экономка, задержав дыхание. – Это брошь матери ее сиятельства. Я бы узнала ее где угодно.

– Миссис Монтфорд, – мягко заговорил Макс, наклонившись вперед в кресле, – вы имеете какое-либо представление о том, как эта брошь могла попасть к молодой женщине, которая пользуется вашим именем и работает экономкой в Сомерсете?

– Пользуется моим именем? – Женщина прижала руку к груди. – Еще одна Линда Монтфорд? О, понятия не имею!

– Не Линда, Обри, – поправил ее Макс.

– О-ох! О Боже! – Женщина сжала руки.

– Миссис Монтфорд? Вам знакомо это имя? – настойчиво спросил Макс.

– Вы, джентльмены, из полиции? – Она побледнела, и ее взгляд заметался между Максом и Кемблом.

– О, взгляните на нас, дорогая. – Кембл умоляюще вскинул руку. – Разве мы похожи на полицейских?

Сжав губы, женщина снова внимательно оглядела их обоих.

– Хорошо, у лейтенанта Фаркуарсона и леди Дженет было две дочери, – начала она. – Потом он стал пятым графом Кенросс. Старшую дочь звали Мюриел, младшую – Обри, и она была очень хорошей девочкой. Если вы слышали о ней что-то иное, значит, вам сказали неправду. И если она притворяется мной, я не возражаю...

– Вы хотите сказать, что знаете ее? – не дал ей договорить Макс.

– Да, я так сказала! – Экономка с подозрением посмотрела на него. – Бедная крошка приехала в Крагуэлл, когда была еще совсем маленькой девочкой. – Она помолчала, слегка улыбаясь. – Она, леди Обри, всегда любила печь пирожные и слушать мои рассказы о жизни в Нортумберленде. Эти маленькие деревушки со своими нелепыми названиями обычно заставляли ее безудержно смеяться.

– О, я и сам тихо хихикал над ними, – вставил Кем. Удивленно взглянув на него, миссис Монтфорд вернулась к своему рассказу:

– Но, как я уже говорила, после Ватерлоо, когда она и леди Кенросс вынуждены были переехать на полученную в наследство ферму, я каждые две недели в свой выходной день навещала их. Леди Обри задавала мне множество вопросов, и я старалась научить ее тому, о чем она спрашивала. Она ухаживала за матерью и прилежно работала. Леди Обри управляла всем, так что ее сиятельство могла ни о чем не беспокоиться – ни о ферме, ни о доме, ни о счетах. А после того как мать умерла, она так же заботилась о несчастной леди Мандерс.

– Леди Мандерс? – отрывисто переспросил Кембл.

– О своей сестре Мюриел, – пояснила экономка, словно это было очевидно. – Она вышла замуж за графа Мандерса, красивого повесу. Но Мюриел была болезненной девушкой и не могла вести такую жизнь, как он. Но, прошу прощения, джентльмены, для чего именно вы приехали сюда?

– О, мы просто пытаемся разыскать Обри Монтфорд, – ответил Кем. – Нас очень заботит ее благополучие.

– Ее зовут леди Обри Фаркуарсон, – чопорно поправила она. – И он только что сказал, что она в Сомерсете!

– Да, была, – охотно согласился Кем, растерявшись всего на долю секунды. – Но мы точно не знаем, где она может быть сейчас. По правде говоря, мы не видели ее несколько недель.

– О-ох, неужели она опять убежала? – Женщина мгновенно опечалилась, на глазах у нее выступили слезы, и она стала шарить по карманам. – Бедная девочка! Ей приходится метаться, как какому-то несчастному котенку, за которым гонится свора псов. Это ужасно, просто ужасно!

– Успокойтесь, успокойтесь, миссис Монтфорд, – ласково сказал Кем и, опустившись на диван рядом с экономкой, проворно достал носовой платок. – А теперь, дорогая, облегчите свою душу. Отчего бежит бедная маленькая Обри?

– О, от этого злобного, лживого Фергюса Маклорена! – Сделав паузу, она громко высморкалась в носовой платок Кема. – Но, полагаю, вам это известно.

– Что ж, я давно это подозревал, – солгал Кем нежным, как шелк, голосом.

– Я до смерти измучилась, размышляя над тем, что стало с моей бедной дорогой девочкой, – между всхлипываниями сообщила миссис Монтфорд. – Конечно, она убежала, как только закончился суд над убийцей и ее освободили из тюрьмы.

– Боже правый! – присвистнул Макс. – Из тюрьмы?

– О, безусловно, она так и сделала. – Кем бросил Максу предупреждающий взгляд.

– Еще бы! Кто этого не сделал бы? – воскликнула миссис Монтфорд.

– Только дурак! – поддержал ее Кем. – Помимо всего прочего, какой у нее был выбор?

– О, вообще никакого, – плача, согласилась экономка.

– Абсолютно никакого, – закивал головой Кем.

– В конце концов, разве не ясно было, на что способен Фергюс?

– О, я всегда это подозревал! – Кем сделал секундную паузу. – А вы что думаете?

– Ну, я думаю, он ударил по голове своего глупого брата – лорда Мандерса, я имею в виду – той кочергой! – Миссис Монтфорд, теперь не в силах сдержаться, разрыдалась. – А потом он постарался переложить вину на бедную Обри! Знаете, Фергюс всегда завидовал своему брату, и вот поэтому они никогда не ладили.

– Да, меня всегда это удивляло, – заметил Кем. – Но какая поразительная логика!

Добрая женщина энергично закивала.

– Ну а что касается логики, сэр, то заметьте вот что: если бы этот суд над убийцей закончился тем, что мою дорогую Обри повесили бы, следующим стал бы несчастный маленький лорд Мандерс! И тогда Фергюс получил бы именно то, что хотел, не так ли?

– Именно так, именно так. Но как по-вашему, миссис Монтфорд, чего он хотел? – неуверенно спросил Кем, и женщина удивленно посмотрела на него. – Я хочу сказать, хотел больше всего? – поспешно добавил он. – В конечном счете, это были... деньги, правильно?

– Ну, – задумчиво протянула она, – всегда все сводится к деньгам, не так ли? Но имение в Тейсайде богатое, и еще, я уверена, в долине Луары был маленький замок. Но, я думаю, больше всего Фергюс хотел стать лордом Мандерсом. Он всегда жаждал получить титул, принадлежавший брату. И если Фергюс убил собственного брата, что могло помешать ему расправиться с малолетним племянником, спрашиваю я вас.

– О, ничто, я абсолютно уверен в этом! – объявил Кем.

– Думаете, н-ничто?

– Безусловно, жестокие негодяи редко останавливаются.

– И-именно так я и думала, – кивнула экономка, вытирая глаза.

– Вы удивительно тонко понимаете человеческий характер, мадам.

– Да, я всегда так считала, – всхлипывая, призналась миссис Монтфорд. – И поэтому, когда леди Обри темной ночью выкрала маленького лорда Мандерса прямо из его кроватки, я нисколько не обвиняла ее.

– Бог мой, конечно же! Кто бы посмел? – воскликнул Кем в полном негодовании.

– Слава Богу, что есть такие люди, как вы, сэр.

– И дураку ясно, что с самого начала от Фергюса были одни неприятности.

– Бросается в глаза, как нос у меня на лице! – Миссис Монтфорд смотрела на Кема, словно он был каким-то мессией. – Но как теперь быть со всем этим, я просто не знаю, мистер Кембл. – Она снова горестно всхлипнула.

– Мадам, я подумываю, не вызвать ли мне самому его на дуэль? – Кем достал еще один носовой платок.

– О-о, – миссис Монтфорд разрыдалась во весь голос, – о-о, но это невозможно!

– Невозможно? – У Кема вытянулось лицо. – Он трус? Калека? Что с ним?

– Не-е-ет! – застонала она, схватив носовой платок. – Он умер!

– Умер? – повторил Кем. – Когда? Где?

– В Эдинбурге! – ответила она, снова громко высморкавшись. – Как раз на прошлой неделе! Лорд Картард застал его в постели с леди Картард и задушил его собственным шейным платком!

– О, не может быть! – негодующе воскликнул Кем. – И я лишен возможности отомстить?

Выпучив глаза, Макс встал.

– Поехали, Кем, – тихо сказал он, – помочимся на его могиле, если тебе от этого станет легче.

– Ради Бога, Макс, о чем ты говоришь? – Все еще обнимая одной рукой миссис Монтфорд, Кем простодушно взглянул снизу вверх на друга. – Разве теперь мы не поедем домой?

– К сожалению, нет, старина, – хмуро ответил Макс. – Поднимайся и молись, чтобы в Эдинбурге была хорошая зимняя погода.




Такого дня никак не должно было быть в середине ноября – во всяком случае, на побережье Сомерсета. И тем не менее такой день выдался. Утро было ясное и прохладное, но многообещающее. Обещание исполнилось, и к полудню уже стало тепло и, несомненно, солнечно. День был воскресный, и, что случалось редко, Обри могла сделать перерыв в своих повседневных хлопотах.

Айан, конечно, это знал и смотрел на нее большими, полными мольбы глазами. Не в силах сказать ему «нет», Обри уложила в корзину пироги с мясом, сыр, яблоки, и они вместе отправились в двухмильное путешествие к бухте среди скал. Этот широкий уединенный песчаный участок берега был любимым местом Айана. Здесь мальчик играл и занимался поисками, так как прилив выносил на берег всевозможные диковинки. Не прошло и четверти часа, как он нашел обрывок ржавой цепи, коричневую бутылку без пробки и кусок плавающего дерева в форме – как Айан убедил Обри – магического трилистника.

Разложив на одеяле свою добычу, Айан вернулся к нагромождению скал у кромки воды, чтобы попытаться найти спрятанное контрабандистами золото, которое, он был уверен, лежало где-то совсем рядом, и длинной палкой стал раскапывать сырой песок между камнями.

Внезапно на одеяло упала тень, и Обри, взглянув вверх, ощутила, как у нее забилось сердце. За ее спиной стоял Джайлз, высокий и ослепительно красивый в своем экстравагантном наряде: сапогах, бриджах и старой бобриковой куртке. Обри уже несколько дней не виделась с ним – не виделась наедине – и вдруг поняла, какими пустыми были все эти дни.

– Пиратское золото? – задумчиво сказал Джайлз, наблюдая за раскопками Айана. – Или сокровища контрабандистов? Интересно, что он ищет?

– Наверное, и то и другое, – рассмеялась Обри, обрадовавшись появлению Джайлза. – Он слышал, как Дженкс рассказывал, что французские контрабандисты заходили в эти воды, и предполагает, что им платили золотом.

– Он правильно предполагает, – отозвался Джайлз. – Можно мне присоединиться к вам?

– Да, конечно, – неожиданно смутившись, ответила Обри и, потянувшись, разгладила складки на одеяле.

– Думаю, ты удивишься, узнав, что привело меня сюда. – Он сел и вытянул длинные ноги.

– Я действительно удивлена.

– Я шел за вами, – признался Джайлз, продолжая смотреть на Айана. – Я хотел поговорить с тобой и, увидев в окно кабинета, как вы уходите, решил узнать, куда вы направляетесь с корзиной и одеялом. Мне показалось, это будет что-то... приятное.

– Приятное? – Обри улыбнулась. – Спускаться вниз по скалам всего лишь для того, чтобы посидеть у воды на песке? Думаю, многие сочли бы это весьма глупой затеей.

– Но не я. – Повернувшись лицом к Обри, он серьезно взглянул на нее яркими серыми глазами. – Я не считаю глупым ничего из того, что делаю вместе с тобой или с Айаном. – Он порывисто взял лежавшую на старом одеяле руку Обри и поднес ее к губам. – Прости, дорогая, что я так резко говорил с тобой на днях.

– Тебе не нужно извиняться.

– Это только половина извинения. – Его губы сложились в подобие улыбки. – Я имел в виду то, что сказал, Обри. – Он долго смотрел на нее. – Но я люблю тебя. И расстояние этого не изменит, хотя мне почти хочется, чтобы оно помогло.

– Я тоже люблю тебя, Джайлз. Пожалуйста, всегда помни об этом. И я понимаю, что твой долг быть в Лондоне.

– Я сомневаюсь, что все еще убежден в этом. – Джайлз пристально смотрел на нее. – Обри, я должен все это бросить? Изменит ли это что-либо для тебя? Это то, что нужно сделать, чтобы завоевать твою руку? Я люблю тебя и не понимаю, почему ты мне не доверяешь.

На мгновение Обри почувствовала искушение сдаться. Это было так соблазнительно, но затем она снова вернулась к реальности. Ее остановили не жизнь в Лондоне и не публичный и требующий непогрешимости характер его работы, а то, что ее жизнь была построена на лжи, что она была преступницей. Обри понимала, что погубит Джайлза, и покачала головой, борясь со слезами, обжигавшими ей глаза.

– Ты не должен даже думать о том, чтобы отказаться от карьеры, – прошептала Обри. – Обещай мне, Джайлз, что не откажешься. Это было бы ошибкой. С моей стороны было бы ошибкой просить этого, с твоей – согласиться на это.

– Вот как? – У него слегка опустились плечи. – О, пожалуй, я знаю, что на это можно сказать: еще так много нужно сделать.

– Джайлз, – Обри коснулась его руки, – тебя что-то тревожит. Еще что-то, кроме меня.

Джайлз долго смотрел на море, а когда наконец заговорил, его голос звучал задумчиво и немного встревоженно:

– Обри, Англия на пороге кризиса, я чувствую это всем своим существом. Я не могу позволить себе делать то, что мне хочется, когда наш народ уже умирает от голода. Наши тред-юнионы вооружены. Радикалы так настойчиво подталкивают страну к реформам, что она может расколоться. И если король умрет, а это вполне может случиться, то помоги нам Господь. Правительство Веллингтона будет вынуждено провести всеобщие выборы, к которым мы совершенно не готовы. Мы можем потерять большинство в палате общин, и один Бог знает, сколько сил соберут радикалы.

– А если это произойдет, тебе, Джайлз, понадобится еще больше сил, – спокойно сказала Обри. – Тебе придется быть голосом разума, которым ты всегда был.

– Хорошо бы, чтобы кто-нибудь другой мог стать голосом разума, – горько усмехнулся Джайлз. – Мне для разнообразия хотелось бы побыть тунеядцем. Это неправильно?

– Нет, но это нево... – Ее слова оборвал пронзительный крик – это Айан соскользнул со своего высокого каменного насеста.

Джайлз вскочил и побежал к мальчику, прежде чем Обри успела подобрать юбки. Он бросился за выступ скалы и вынес оттуда Айана на руках, а Обри в развевающемся сером плаще быстро пошла им навстречу.

– Айан, что случилось? – задыхаясь, спросила она.

– Я... я... я упал, – прошептал Айан, по-мужски стараясь сдержать слезы; у него на виске была глубокая рана, из которой стекала тонкая струйка крови.

Джайлз отнес мальчика на одеяло, сел и посадил его к себе на колени, а Обри присела рядом с ними.

– Камни были скользкие. Они с противоположной стороны сплошь покрыты водорослями. – Джайлз ободряюще взглянул на Обри и достал из кармана чистый носовой платок. – Но с ним все будет хорошо.

Запустив руку в волосы Айана, Обри отодвинула их назад, чтобы Джайлз мог приложить к ране платок.

– Ой! – вскрикнул мальчик.

– Не вертись, – ласково сказал Джайлз. – Просто позволь мне протереть рану, хорошо? Обещаю не делать больно.

Айан морщился, но сидел тихо и терпел. Обри была поражена как желанием ребенка быть послушным, так и нежными прикосновениями Джайлза.

– Ну вот, – сказал граф, покончив с делом, – тревожиться не о чем. Думаю, если твоя мама позволит, ты можешь спокойно вернуться к поиску сокровищ. – Он посмотрел на Обри, и она в ответ кивнула.

– Но я проголодался, – нерешительно сказал Айан.

– Это всегда признак хорошего здоровья, – засмеялась Обри и подвинула корзину на середину одеяла.

– Я должен оставить вас, мне пора идти, – заторопился Джайлз с изменившимся выражением лица.

– Вам стоит остаться, миссис Дженкс испекла пирожок и со свининой, – сообщил Айан.

– У нас много всего с собой, – успокоила Обри Джайлза, дотронувшись до его руки.

– Я надеялся услышать это, – признался Джайлз с озорным блеском в глазах. – Я не завтракал на природе с... в общем, целую вечность.

Обри аккуратно выложила из корзины еду, чувствуя, как солнце начало пригревать ей спину.

– Разве обед на свежем воздухе – такая редкость во время светских сезонов в Лондоне, милорд? – пошутила она, подавая Джайлзу треугольный кусок чеддера. – Я думала, наше расписание заполнено такими развлечениями.

– Это совсем не то, что здесь. – Он отломил уголок от сыра и, отдав его Айану, смотрел, как мальчик жует.

Подняв голову, Обри встретилась с ним взглядом и, увидев волнение в его глазах, внезапно ощутила прилив знакомых захватывающих дух ощущений: как будто она только что верхом перепрыгнула через барьер высотой в четыре фута или что она свободно пустилась в плавание в неизведанную страну.

И в этот момент Обри осознала, что хотела бы сделать этот прыжок, хотя он и рискованный. Она хотела рискнуть, потому что устала держаться вдали от Джайлза, избегать его и отворачиваться при каждой встрече. Ей нужна была его помощь – ей нужен был он. И неожиданно ей показалось, что самым разумным на свете решением будет решительно отдать свою судьбу и свое будущее в руки графа Уолрейфена.

А как же Айан? Пойдет ли это ему на пользу? Джайлз заботливо относился к мальчику, это проявлялось во всем, что он делал. Сейчас он снова обернулся к Айану, и Обри со своего конца одеяла увидела, как он, улыбнувшись мальчику, разломил пополам, пирог и положил один кусок вниз. Когда ребенок принялся за свою порцию, лицо Джайлза потеплело, и ямочка на левой щеке стала чуть глубже.

Обри чувствовала, что устала, устала бороться и бороться в одиночку, ей не хватало того, кто помог бы принять решение о судьбе Айана. За три года он превратился из несмышленого малыша в смелого маленького мальчика, а Обри, несмотря на ее зрелость и решительность, была не совсем готова к этому, она не была готова к материнству и к жизни в бегах, когда и спишь-то вполглаза. И ей удалось уберечь Айана от когтей его дяди, и она обеспечила ему счастливую спокойную жизнь.

Так что плохого в том, что она и для себя хотела спокойной жизни? Что плохого в том, что она хотела любить Джайлза и быть любимой им, быть его женой и иметь от него детей? О, то, что он предлагал ей, было ужасно соблазнительно! Он предлагал ей себя и тем самым давал возможность осуществить ее мечту – найти любимого мужа, собственный дом и настоящую семью для Айана.

Но если она расскажет Джайлзу о выдвинутых против нее обвинениях и о том, в чем ее обвиняли в прошлом, что он подумает? Этого нельзя узнать заранее, не так ли? Ей придется пойти на риск, довериться ему и молиться, чтобы ее прошлое не погубило его, – и она решилась бы на этот рискованный шаг.

Что бы ни подумал Джайлз о ней и о ее безрассудном поведении в Шотландии, Обри начинала верить, что он так или иначе обеспечит безопасность Айану. Конечно же, Фергюс не рискнет причинить вред Айану, если Джайлз будет присматривать за мальчиком хотя бы и издали; теперь, когда в ее мыслях царило спокойствие, а сердце было свободно от страха, Обри была в этом уверена. Лорд Уолрейфен обладал большой и далеко простирающейся властью, в его распоряжении было все министерство внутренних дел, так что Айан был бы в безопасности.

Джайлз снова повернулся к ней и улыбнулся. Его взгляд был полон глубокого чувства, в нем было счастье и удивление, удовлетворение и изрядная доля вожделения тоже. Свежий ветер, прилетевший с залива, растрепал темные волосы Джайлза, и его глаза заблестели. Да, он был хорошим человеком, исключительно честным человеком, так, быть может, пришло время и Обри стать тоже до конца честной?

В эту ночь Обри пришла в постель Джайлза с новым для нее чувством. Ей казалось, что она нуждается в нем еще больше, чем когда-либо прежде, – и физически, и духовно. Однако она чувствовала себя немного неуверенно, почти как в ту первую ночь, когда она пришла к нему почти против собственной воли и к тому же в чрезвычайном смущении.

Нельзя было сказать, что теперь она поступала вопреки своему желанию, но, тем не менее, Обри почему-то не покидало чувство неуверенности: она гадала, будет ли их чувство таким же сильным, когда Джайлз снова обнимет ее и между ними не останется никаких барьеров? Будет ли она еще чувствовать себя в безопасности, бросив все, за что боролась, на произвол судьбы? Или уверенность, которую она почувствовала в этот день, просто химера, ложное чувство взаимопонимания, вызванное вниманием графа к Айану?

Но теперь Обри казалась невозможной жизнь без Джайлза. В те долгие ночи, которые Обри и Джайлз провели вместе, они сначала, не торопясь, страстно любили друг друга, а потом в ранние утренние часы долго шепотом разговаривали. Обри так не хватало общения, что теперь возможность говорить с другом казалась ей незаслуженной роскошью.

Она, не постучав, открыла дверь в комнату Джайлза, и в первый момент он не услышал, что она вошла. Он стоял у камина в черном шелковом халате, опираясь одной рукой о каминную полку, и смотрел на языки пламени, а его волосы, отросшие за недели пребывания в Кардоу, свешивались до самых глаз. Суровый и в то же время беззащитный, он был поразительно красив. Обри осторожно кашлянула, и выражение его лица мгновенно смягчилось.

– Обри, – он подошел и заключил ее в объятия, – Обри, любимая.

О, так просто было броситься к нему в объятия, и еще проще было улечься в его постель; отрицать свое желание для Обри было все равно что пытаться остановить восход солнца. Торопливыми неловкими движениями они раздевали друг друга, одежды одна за другой соскальзывали на пол, – и вскоре он и она опустились на прохладные простыни. В эту ночь Джайлза переполняло желание, Обри почувствовала это, как только он дотронулся до нее; в нем бурлило безумство, как будто он считал оставшиеся им дни. Они не разговаривали, потому что за последние несколько недель их любовь постепенно перестала нуждаться в словах, вышла за пределы обычного общения и превратилась во что-то более глубокое.

Джайлз ласкал ее губами и руками, поглаживая и погружаясь в нее, но делая все это неторопливо, а Обри предоставила своим рукам бесцеремонно блуждать по его телу, худощавому и упругому, состоявшему из одних мускулов. Погладив Джайлза одной рукой по боку, Обри спустилась ниже. Джайлз застонал, когда она взяла в руку его копье, а Обри, не выпуская его, наслаждалась ощущением тепла и шелковистости и вспоминала, как приятно было соединяться с ним в горячечном безумстве. И потом они еще долго с упоением ласкали друг друга.

Даже сейчас, по прошествии стольких недель Джайлз казался Обри новым и прекрасным, и ей хотелось исследовать его, познакомиться с ним на опыте.

Неожиданно Джайлз перевернулся на спину, взял Обри за талию и приподнял над собой.

– Иди ко мне, Обри, впусти меня внутрь, – попросил он. – Давай займемся любовью.

Джайлз был хорошим учителем, он научил Обри желать и без колебаний искать удовлетворения, которое только он мог ей дать. Она с жадностью взяла в руки его шелковистую плоть, запрокинула голову и со вздохом опустилась на него. Джайлз тихо застонал и, не выпуская Обри, опустил руки с длинными смуглыми пальцами ей на белые бедра. Обри снова приподнялась, а он крепче сжал ее бедра и откинул голову на подушку так, что у него напряглись мышцы шеи.

Поднимаясь и опускаясь, Обри наблюдала, как страсть и желание играли на красивом лице Джайлза, и удивлялась собственной власти и способности вызвать у него восторг, удивлялась глубине своей любви к нему. На протяжении, возможно, нескольких минут или, быть может, нескольких часов тихие звуки наполняли темноту, пока вздохи Обри не стали более частыми и неистовыми. Она закрыла глаза, наклонилась и положила руки на грудь Джайлза, чтобы чувствовать его силу, когда он поднимался ей навстречу, и ее волосы, уже распущенные, рассыпавшись по плечам, смешались с волосами Джайлза. Ощущения увлекли ее в темное, бурлящее облако желания. Запахи мужчины, пота и любви окружали их тяжелым чувственным туманом. Тяжело дыша, Обри наклонилась вперед и поцеловала Джайлза в шею. Ощутив соль на губах, она слизнула ее и, выпрямившись, увидела, что Джайлз смотрит на нее. Притянув к себе ее голову, он поцеловал ее, ритмично двигая языком и одновременно приподнимая ее над собой. Жар его рук обжег Обри кожу, когда они скользнули ей на ягодицы, чтобы полностью раскрыть ее для мощных толчков Джайлза.

Обри думала только о его теле внутри себя, чувствовала только энергию, с которой он двигался внутри ее, подводя ее к великолепной сверкающей пропасти. Теперь дыхание с хрипом вырывалось из груди Джайлза, и Обри ощущала, как в нем все нарастает и нарастает напряжение. Наконец Джайлз торжествующе вскрикнул, и они вместе окунулись и потоки света, жара и блаженства.

Опустошенная, без сил, Обри упала на его горячее тело, и Джайлз обхватил ее руками, соединяя их сердца.

– Обри, я люблю тебя, – едва дыша, прошептал он. – Я люблю тебя, и ничего не могу с этим поделать.

Успокоенная его словами и защищенная его объятиями, Обри погрузилась в сон.




Глава 17,

в которой де Венденхайм возвращается с победой


Ужасный скрежет грубого, ржавого металла о металл, скрип ржавого ключа в старом замке. Она колотит по рукам, которые ее удерживают. Бесполезно. Абсолютно бесполезно, невидимые ворота одни за другими захлопываются за ней, лишая ее всякой надежды. Еще одни ворота. Еще один замок. Еще один пролет лестницы. Все ниже и ниже в разверзшуюся черную пустоту.

Ее рука заломлена назад к самым лопаткам, и кровь к ней больше не приливает. Ее толкают в темноту. Ей холодно. Очень холодно. Ее обволакивает сырость, пронизанная запахом гнили и отчаяния. Она спотыкается и старается удержаться на ногах.

Перед ней оказывается сырой каменный подвал с широко распахнутой толстой дверью. И почему-то она понимает, что это конец, что это последняя дверь, последний замок, и если они закроются, она никогда отсюда не выйдет. Ее рука больше не болит. Обри ничего не чувствует – ничего, кроме поднимающегося изнутри ужаса. Она ощущает во рту вкус страха, едкого, как рвота. Позади нее кто-то горячо дышит ей в ухо.

– Упрямая сука! Фергюс. Боже, это Фергюс.

– На этот раз ты не убежишь. На этот раз...

Он нашел ее, нашел, но она не пойдет просто так.

– Нет! – кричит она, набрасываясь на него. – Нет, я не пойду! Я не виновна! Не виновна! Вы не можете заставить... вы не можете заставить меня... – Слова застревают у нее в горле. Обри пытается бежать, пытается сопротивляться, но она не может дышать, не может пошевелиться. Фергюс хватает ее и толкает, толкает, пока черная пустота тюремного подвала не открывается перед ней зияющей пропастью, и Обри кричит, кричит снова и снова.

– Обри! – издали доносится до нее голос, но громкий, а не тихий.

– Обри, ради Бога, проснись!

Обри старается вырваться, старается освободиться, но сильные руки прижимают ее к постели.

– Прекрати, Обри! – приказывает он. – Не сопротивляйся мне. Ты со мной. Тебе ничего не угрожает.

Сильные руки отпускают ее, она, просыпаясь, смутно осознает, что кто-то поднимает ее и прижимает к широкой теплой груди, и горячие слезы текут у нее по щекам – она плачет.

– Слава Богу, – услышала она шепот Джайлза. – Ах, Обри.

Джайлз, это Джайлз, и никого другого здесь нет. И тогда она начинает по-настоящему плакать, всхлипывая, как маленький ребенок, и утыкается лицом Джайлзу в шею.

– О, Джайлз... – Обри глубоко прерывисто вздохнула. – Мне показалось... Я думала... О, Джайлз...

– Успокойся, любимая. – Джайлз поцеловал ее в висок. – Теперь я с тобой. Ты со мной, и с тобой ничего не случится. Никогда.

Обри старалась остановить слезы, но из-за охватившего ее облегчения ей это почему-то плохо удавалось. Теперь кровь снова циркулировала в ее руке, но рука отказывалась ей служить, и Обри наяву ощущала, как ей в руку словно вонзаются булавки и иголки.

– О, моя рука, – прошептала она, попытавшись сесть.

– Должно быть, ты подложила ее под себя и спала на ней. – Джайлз бережно усадил Обри у спинки кровати и подложил подушку ей под спину. – Ну вот, дай мне руку.

– Мне приснился плохой сон, – пробормотала Обри и, откинув с лица прядь волос рукой, стала наблюдать, как его длинные изящные пальцы массируют ей вторую руку, возвращая чувствительность.

– Думаю, это мягко сказано, – заметил он, взглянув на Обри серыми блестящими глазами. – Страшный кошмар, так сказал бы я. Обри, ты сопротивлялась мне, как дьяволица.

Она шмыгнула носом, но ничего не ответила, продолжая наблюдать за его движениями.

– Что тебе приснилось, Обри? – спросил он, не глядя на свои руки. – Ты кричала во сне и повторяла, что не пойдешь. Куда ты боялась идти?

– Я... я не знаю, – покачала она головой.

В его взгляде была нежность, но и недоверие и обида, Обри это видела.

– Тебе и раньше это снилось, – спокойно сказал Джайлз. – Я слышал, как ты говорила во сне, тебе казалось, что тебя бьют.

– Да, – с трудом сглотнув, кивнула Обри. Выпустив ее руку, Джайлз обнял Обри за плечи. От него так приятно пахло, он был таким ласковым и надежным, что постепенно в объятиях Джайлза она почувствовала, что могла бы преодолеть любые препятствия. Энергия, которая исходила от него, была почти осязаема.

– Обри, думаю, пришло время рассказать мне, что здесь происходит, – твердо сказал граф. – Неужели ты не понимаешь, на что обрекаешь нас? Мне невыносимо видеть тебя такой – затравленной, измученной. Я хочу помочь тебе и хочу, чтобы ты мне доверяла. Я хочу знать, чем вызваны посещающие тебя ночные кошмары.

О, эти ночные кошмары не просто посещали ее, она с ними жила. Только в Кардоу ужас стал отступать, только здесь она и Айан начали вести почти нормальную жизнь. И она собирается все бросить?

О Боже, так ли это? Такова судьба: нужно пойти на риск, чтобы получить надежду на будущее с Джайлзом. И вдруг Обри захотелось, чтобы все было уже позади.

– Знаешь, Джайлз, – наконец тихо сказала Обри, – я не хочу сейчас говорить о сне. Я хочу рассказать о себе и об Айане, о нашей жизни до того, как мы приехали в Кардоу.

– Я слушаю. – Он коснулся губами ее виска.

– Но, Джайлз, то, что я расскажу, может изменить твои чувства ко мне. – Обри бросила на него быстрый взгляд.

– Это не любовь, если ее могут изменить какие-то неожиданные обстоятельства, – спокойно сказал он, погладив Обри по щеке тыльной стороной теплой ладони.

– Тебе известно, что Айан не мой ребенок, – глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, начала Обри.

– Не твой, а твоей сестры.

– Мюриел была болезненная, но красивая, – продолжила Обри. – Она обладала той хрупкостью, которая привлекает мужчин, так как сильнее подчеркивает красоту, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– По моему личному мнению, – граф сделал неопределенный жест плечом, – только сила подчеркивает красоту женщины, а не хрупкость. Но многие мужчины со мной не согласятся.

– Конечно, Мюриел многого хотела, – Обри продолжала, опустив взгляд, – и в конечном счете удачно вышла замуж – во всяком случае, так считалось – за молодого человека из хорошей семьи в Эдинбурге.

– В Шотландии? – удивленно пробормотал он. – Продолжай, пожалуйста.

– Дуглас оказался плохим мужем, – помолчав, продолжила Обри, зажав в кулаке край простыни. – Он любил общество и... и легкомысленную жизнь: наряды, игры, других женщин.

Джайлз сочувственно хмыкнул.

– Он был таким, каким был, – спокойно сказала она, бесстрастно пожав плечами. – Беспечный молодой человек и... и к тому же богатый.

– Насколько богатый? – не сразу спросил Джайлз. – Полагаю, богатый даже по английским меркам, – со вздохом ответила Обри. – И, разумеется, он хотел иметь сына, но Мюриел было тяжело вынашивать ребенка. Ко времени родов она была очень больна и разочарована в своем замужестве. Она начала угасать, терять силы и грустить. В последние годы ее жизни я жила с ней, ухаживала за Айаном и вела ее домашнее хозяйство. – Она почувствовала, что Джайлз кивнул.

– Я помню, ты говорила об этом.

– Но мы с Дугласом не ладили, – призналась Обри. – Он пренебрегал Мюриел и не уделял внимания Айану. Думаю, я винила его в смерти Мюриел, но больше всего я не могла ему простить, что он не интересовался своим сыном. Я тешилась мыслью, что могу уехать, но вряд ли я смогла бы оставить Айана, и на самом деле мне некуда было идти. Кроме того, Дуглас нуждался во мне, но я нужна была ему тихая и покорная, я должна была полностью подчиниться его воле. К сожалению, я оказалась совсем не такой.

– Можно представить его удивление, – пробормотал Джайлз.

– Он все меньше и меньше внимания уделял Айану, – с трудом улыбнувшись, продолжала Обри, – и мы все чаще из-за этого спорили. Потом неожиданно сводный брат Дугласа вернулся из Лондона в Эдинбург. Меня это удивило, потому что они не поддерживали близких отношений. Тем не менее, однажды вечером они вдвоем отправились выпить и вернулись домой, пошатываясь, держась друг за друга и распевая какие-то дурацкие матросские песенки. Услышав, что они вернулись, Айан радостно побежал к ним вниз по лестнице, но Дуглас назвал его занудой и оттолкнул от себя. Айан упал у опоры перил и рассек себе губу.

– За такое следует пороть кнутом, – угрюмо вставил Джайлз.

– Бедный Айан, он всегда тосковал по отцовскому вниманию. – У Обри на глаза навернулись горячие слезы. – А когда он упал, мое терпение просто лопнуло! Время от времени у нас с Дугласом возникали страшные ссоры, и эта, конечно, была не первой. Его брат просто стоял в стороне и смеялся. Все слуги слышали, и это было... отвратительно, ужасно отвратительно. Мой язык, очевидно, всю жизнь подводит меня.

– Но это очаровательный язычок. – Утешая, Джайлз поцеловал Обри в макушку, и она то ли усмехнулась, то ли всхлипнула.

– До поздней ночи они оба оставались в гостиной и пили. Я уложила Айана и тоже пошла спать, а на следующее утро Дугласа нашли мертвым на полу гостиной. Ему кочергой проломили голову у основания черепа. Кочергой, которую взяли у камина.

– О Боже правый! – Джайлз явно такого не ожидал.

– Джайлз, – прошептала Обри, чувствуя, как у нее в груди нарастает паника, – там была кровь... и волосы, на ней были его волосы. Он был мертв и холоден. Уже ничего нельзя было сделать. Вызвали констебля, потом судью, а потом Фергюса.

– Фергюса? – переспросил Джайлз, и Обри почувствовала в его голосе настороженность.

– Фергюс Маклорен, сводный брат Дугласа, – пояснила она.

– Это имя мне знакомо.

– Что ж, вполне вероятно, – снова усмехнулась Обри, на этот раз отрывисто и горько. – Во всяком случае, Фергюс сказал судье, что у нас с Дугласом была ссора – и не одна, а две. Он заявил, что оставил нас ссорящимися в гостиной и поехал домой. Он сказал, что я угрожала Дугласу и обвиняла его в том, что он прежде времени свел в могилу мою сестру. Но Фергюс все же признался, что был весьма пьян, а поэтому посчитал все происходящее великолепной шуткой. У него, как он сказал, даже в мыслях не было, что Дугласу грозит какая-то опасность со стороны женщины, поэтому он оставил брата и уехал домой.

– Но они, разумеется, не поверили этому Маклорену. – Джайлз крепче обнял Обри, и ей стало легче. – Он сказал совсем не то, что ты.

– Он... он нашел свидетеля, – едва слышно прошептала Обри. – Лакея, не так давно нанятого на работу. Быть может, Фергюс специально подослал его, честно говоря, я не знаю. Я о многом долго не догадывалась. Ты понимаешь? Я была ужасно наивна. Поначалу мне все казалось страшным сном, ошибкой, которую вскоре исправят. Но затем я поняла, что мне не на кого надеяться. Айан помочь не мог, а моих родителей и старшей сестры не было в живых. Мне стало страшно одиноко, и я задумалась, как долго Фергюс вынашивал свой план.

– Боже правый, какая пугающая мысль, – пробормотал Джайлз. – Но зачем? Почему он это задумал? Из ненависти? Из мести?

– Из-за власти. – Повернувшись в его объятиях, Обри заглянула Джайлзу в глаза. – Дуглас Маклорен был не просто богатый человек и не просто старший брат Фергюса. Дуглас был шестым графом Мандерсом.

Увидев, что Джайлз побелел как мел, Обри решила, что он вышвырнет ее из своей постели и из своего дома. Но вместо этого он крепко обнял ее одной рукой за плечи – так крепко, что ей показалось, что ее кости не выдержат, но это была приятная боль.

– Господь всемогущий, – после долгого молчания произнес Джайлз. – Убийство графа Мандерса!

– Ты помнишь о нем?

– Да... да, немного помню. Уголовные аспекты этого дела привлекли внимание Пиля. Тогда был... Боже, Обри, тогда был суд.

– Джайлз, я как-то сказала тебе, что был семейный скандал. – У Обри глаза были полны слез. – Скандал был из-за меня. Меня изолировали от Айана и обвинили в убийстве.

– О, дорогая. – Джайлз поцеловал ее в лоб. – О, моя бесценная любовь.

– Своей несдержанностью и острым языком я сыграла на руку Фергюсу в ту ночь. – Нежность Джайлза растравила ей рану, и Обри с трудом подавила рыдания. – После трех месяцев, проведенных в тюрьме, я предстала перед судом по обвинению в смерти лорда Мандерса.

– Но это чудовищно нелепо!

– О, доказательство было очень убедительным. Фергюса одолевало желание наказать виновного в смерти его дорогого брата. Его свидетель очень, очень старался. Думаю, только мое доброе имя и мой пол спасли меня от виселицы – это и еще мой священник, который имел смелость выступить в мою защиту.

– Но тебя признали невиновной, – резко сказал Джайлз. – Тебя... освободили. Разве не так?

– Они признали, что в моем деле недостаточно улик, – покачала головой Обри. – Джайлз, ты представляешь себе, что это такое? Это судебная лазейка, которой нет у англичан.

– Это означает, что ты свободна. – Нахмурившись, он смотрел в угасающий огонь.

– Нет, это означает, что тебе позволяют выйти из тюрьмы, – с горечью возразила она. – Но ты никогда не будешь свободен. Вердикт «за недостаточностью улик» просто оставляет висеть над тобой тень сомнений. Я лишилась доброго имени, лишилась Айана, лишилась дома. Фергюс отнял у меня все, что мне было дорого. Мне уже нечего было терять.

– Но почему, Обри? – Джайлз медленно покачал головой. – Как может кто-либо быть таким жестоким?

– Думаю, он сделал это ради денег, ради титула. Хотя, полагаю, существует небольшая вероятность, что это был несчастный случай – вышедшая из-под контроля пьяная ссора или случайное открытие, что они спят с одной и той же барменшей. Это возможно, возможно! Но я не знаю – и никогда не узнаю.

– Ради титула? – Джайлз, видимо, начинал все постигать. – Но существует Айан...

– Да, существует Айан, – эхом откликнулась Обри. – Сложная дилемма для Фергюса. Только этот ребенок стоял между Фергюсом и титулом графа. Дуглас был мертв, я выброшена на улицу, и Фергюс въехал в дом якобы для того, чтобы воспитывать наследника своего брата.

– Значит, наш Айан – граф Мандерс? – озадаченно произнес Джайлз. – Он обладает титулом, состоянием и недвижимостью – двумя, возможно, тремя имениями, – а живет здесь? В помещениях для слуг? Все эти годы?

– Но это нисколько не повредило ему, – убежденно сказала Обри. – Думаю, на самом деле это принесло ему много пользы.

– Обри, – Джайлз порывисто стиснул ей плечи, – мой дядя знал об этом?

– Я не знаю точно, что он знал, – призналась Обри, чувствуя, как у нее к глазам подступают слезы. – Майора Лоримера не слишком интересовал мир вне этих стен. Но я, разумеется, не лгала ему о том, кто я.

– Что ты имеешь в виду? – Джайлз подозрительно посмотрел на нее. – Ты сказала ему, что доводишься свояченицей Мандерсу, или нет?

– Я просто отдала себя на его милость и попросила дать мне это место, – покачав головой, ответила Обри и закусила губу. – Я увидела его объявление, и я знала его имя. Он когда-то был другом моего отца, понимаешь, и считал себя... в долгу перед моей семьей.

– Что это за долг? – настойчиво спросил Джайлз.

– Вряд ли детали имеют значение, – пожала плечами Обри. – Но я попросила в оплату этого долга нанять меня на работу и разрешить Айану жить здесь, в замке. Сначала он не соглашался, а потом, думаю... ну, думаю, он стал до некоторой степени доверять мне.

– Обри, – неожиданно на лице Джайлза появилось замкнутое выражение, – кто твой отец?

– Его звали Айан Фаркуарсон, – помедлив, сама не зная почему, ответила она. – Он служил под командой майора Лоримера на континенте. Они были близкими друзьями. Он погиб под Ватерлоо, вытаскивая с поля боя майора Лоримера. Думаю, после этого майор никогда не мог простить себе, что остался в живых.

– Фаркуарсон. – У Джайлза был вид человека, полностью ушедшего в себя. – Не Монтфорд. Айан Фаркуарсон. И не только это, Обри. Я... я теперь припоминаю.

– Что? О чем ты говоришь?

– Он стал лейтенантом лордом Кенроссом, верно? – Повернувшись, Джайлз смотрел на Обри большими грустными глазами. – Я однажды встречался с ним. В тот вечер, когда он и несколько его друзей сделали подарок дяде Элиасу. Не просто подарок – а часы. Господи! – Джайлз впился в нее взглядом. – Так вот почему он отдал тебе часы!

– Айану, – поправила Обри, снова глядя вниз на простыни. – Я же говорила тебе, что он подарил их Айану.

– Святые небеса! – покачал головой Джайлз. – Обри, почему ты этого не рассказала? Почему ты не сказала, кто ты и кто был твой отец? Все знают, что эти часы подарил Элиасу лейтенант Кенросс.

– И какая польза была бы мне от такого признания? – Пожав плечами, Обри снова взглянула снизу вверх на графа. – Назвать свое настоящее имя – это было бы все равно что признаться в том, что я и так уже убийца и похитительница ребенка. Было бы еще больше сплетен. Подумай сам – дочь графа притворяется экономкой! В конце концов, эти разговоры стоили бы мне моей свободы и благополучия Айана.

– Обри, – угрюмо сказал Джайлз, – так не может продолжаться. Необходимо все исправить.

– Нет, этого нельзя исправить! Разве ты не понимаешь? – Обри стиснула его руку.

– Обри, – задумчиво заговорил граф, – вы оба не можете продолжать жить здесь, как прежде. Безусловно, ты не имеешь права допустить, чтобы люди продолжали считать тебя миссис Монтфорд, а тем более нечестной служанкой, которая украла часы моего дяди.

– Джайлз, меня мало волнует, что обо мне думают, как о воровке. – Ее пальцы изо всей силы сжимали руку графа. – Обри Фаркуарсон считают убийцей. Что предпочел бы ты?

– Что ты мелешь, Обри?

– Ты понимаешь, Джайлз, что я похитила этого ребенка? – Теперь ее руки заметно дрожали. – Что дворянин был похищен из его кровати среди ночи? Я украла одежду, драгоценности, даже деньги, хотя все это принадлежало нам, но закон смотрит на это совершенно иначе. Ты можешь вообразить, что они со мной сделают, если поймают меня? А ты имеешь какое-нибудь представление о том, что случится с Айаном?

– Боже правый! – Взор Джайлза был обращен в глубину темной комнаты.

– Джайлз, Фергюс Маклорен не знает, где Айан. Никто не знает. Знаешь только ты. Понимаешь? Только ты.

– Ты действительно боишься, что этот Маклорен причинит ребенку вред? – мрачно спросил Джайлз.

– Я знаю, что он сделал с Дугласом, – кивнув, ответила Обри. – И я знаю, что он сделал со мной. Что его может остановить? Что, если это только часть? Часть одного огромного дьявольского плана? Джайлз, ты мог бы пойти на такой риск?

– Нет. Нет, не мог бы, если это касается Айана.

– Ах, Джайлз, это было бы безрассудно! – Обри еще сильнее сжала его руку. – Айан совершенно беззащитен и очень доверчив. Фергюс не годится в воспитатели ребенку, но он чрезвычайно хитер. Он может устроить дело так, что все будет выглядеть как болезнь или несчастный случай. Теперь ты понимаешь, почему я не хотела рассказывать тебе? Понимаешь, почему я не хочу уезжать отсюда?

– О, Обри, тебе столько пришлось выстрадать, – крепко обняв ее, мягко сказал Джайлз. – Я так сочувствую тебе, любимая.

Джайлз поверил ей – поверил! Обри снова разрыдалась у него на груди.

– Просто оберегай нас, Джайлз. Позволь нам спокойно жить в Кардоу и оберегай нас.

– Я сделаю не только это, дорогая, – пообещал он, снова прижавшись теплыми губами к виску Обри. – Я найду способ – любой способ – покончить с этой грязью. Я восстановлю справедливость по отношению к тебе и к Айану. Клянусь!




В западной части страны выдалась чрезвычайно холодная ночь, когда блестящая черная карета лорда де Венденхайма снова поднималась вверх по холму Кардоу. К сожалению, она уже не была ни такой блестящей, ни такой черной, как в тот день, когда лорд де Венденхайм и мистер Кембл отправились в свое безрассудное, безнадежное путешествие на север. Вдобавок к сломавшемуся в Дарлингтоне колесу у них под Лидсом переломилось дышло, в Дербишире треснула дверная петля, а затем где-то после Бата смертельно уставший кучер случайно задел почтовый дилижанс, оставивший полоски синей краски на блестящей черной лакировке.

Макс так давно не был дома, что жена, наверное, готова была убить его. Но если он проведет еще месяц с Кемблом, то будет как милости просить смерти. Кэтрин, однако, может не смилостивиться. А что до Кема, то он, удобно устроившись, посапывал на одном из сидений, привязав дверцу несвежим шейным платком, пока Макс сидел на козлах, не давая кучеру заснуть. Каким-то чудом Макс оставался достаточно бодрым, и они сумели благополучно миновать этот отвратительно узкий каменный проезд под подъемными воротами Кардоу.

Следующим чудом был мальчик-лакей, который еще не окончательно заснул и соблаговолил выйти и забрать их багаж. Кембл отвязал дверцу, выбрался наружу, потянулся и, пошатываясь, побрел в большой зал.

– Тогда до утра, – зевнув, бросил он на ходу. – Я пошел наверх в свою комнату, старина.

– Значит, вам нужно приготовить постели? – недовольно спросил лакей, поднимая сумку, которая явно была ему не по силам.

– Мне кажется, в прошлой жизни я был горничной, – проворчал Кем. – Я сам справлюсь. – С этими словами он взял свою дорожную сумку и быстрым шагом пошел вверх по лестнице.

– Боюсь, я не столь расторопный. – Макс не проявил сочувствия к мальчику-лакею. – И очень боюсь, что вынужден просить вас разбудить вашего хозяина.

– Милорд, сейчас половина четвертого.

– Я знаю. Но если это может служить вам утешением, он, вероятно, будет рад меня видеть.




Джайлз действительно был рад видеть лорда де Венденхайма и чертовски рад, что лакей сначала постучал и дал Обри возможность схватить в охапку всю свою одежду и скрыться в ванной.

– Я пришлю вам кофе, – прошептала Обри, когда Джайлз вошел, чтобы застегнуть ей пуговицы.

Затем Обри выскользнула из комнаты, а Джайлз, плеснув на лицо воды, оделся и отправился прямо в библиотеку. У него было предчувствие, что начинающийся день будет долгим. Войдя в комнату, Джайлз увидел осунувшегося и похудевшего Макса, который, стоя у остывшего камина, листал небольшую записную книжку в кожаном переплете.

– Боже правый, где ты был? – Джайлз быстро пересек комнату, чтобы пожать руку друга. – Честное слово, Макс, ты потерял пару стоунов.[9 - 1 стоун равен 6,3 кг.]

– Джайлз, – мрачно отозвался Макс, – ты имеешь представление о том, что такое телячий рубец с потрохами и при правой? Или хаутаудай? Или каллен скинк?

– Каллен скинк? – Джайлз усмехнулся. – Полагаю, ты ездил с ним в Итон.

– Попробуй еще раз.

– Ладно, – Джайлз перестал улыбаться, – это все шотландские блюда.

– Да, – Макс презрительно скривил губы, – в ущерб себе я узнал, что шотландцы понятия не имеют о хорошем вине и питаются овсом, нутряным салом и кишками животных, набитыми прочими отвратительными вещами, которые человеку даже не придет в голову употреблять в пищу. И тебе, мой друг, придется дорого за это заплатить. – Он бросил в сторону свою записную книжку. – И я еще даже не подсчитал, сколько ты должен мне за то, что я почти месяц провел в обществе Джорджа Кембла. Но все это того стоило, Джайлз, потому что я расскажу тебе историю, от которой у тебя волосы встанут дыбом.

– Ах, – Джайлз сел в одно из стоявших у камина кресел, чувствуя себя усталым не только оттого, что не спал, – я уверен, что уже слышал ее. И должен сказать, совсем недавно.

Последовав за ним, Макс сел в кресло напротив, и некоторое время постукивал одним пальцем по подлокотнику, словно размышляя, с чего лучше всего начать.

– Значит, она тебе рассказала? – в конце концов, спросил он. – Обри, я имею в виду. Ты знаешь правду о том, кто она?

– Макс, я всегда знал правду о том, кто она. Но теперь мне известна ее история – или часть этой истории, во всяком случае. Я знаю, что она леди Обри Фаркуарсон и что ее обвиняют в убийстве графа Мандерса. Я до сих пор не могу прийти в себя от ужаса.

– Я очень рад, что она рассказала тебе об этом, – с облегчением сказал Макс, расслабившись. – Просто невероятно, что твоя экономка на самом деле леди, скрывающаяся от правосудия, а маленький мальчик – дворянин. Поразительно – и нет. И все же она замешана в очень неприятном деле.

– Именно поэтому я завтра уезжаю в Лондон. – Сжав в кулак руку, Джайлз ударил ею о колено. – Я хочу, чтобы ты поехал со мной, Макс. Мне предстоит долгий разговор с нашим министром внутренних дел.

– С Пилем? Зачем? – Макс поднял обе густые черные брови.

– Я намерен раз и навсегда положить конец этому делу, – прищурившись, решительно заявил Джайлз. – Я хочу, чтобы невиновность Обри не подвергалась сомнению. Я хочу, чтобы ее обвинителя приперли к стенке так плотно, чтобы он не мог дышать. Кроме того, я хочу, чтобы этот ребенок до достижения своего совершеннолетия был под моим покровительством. Я хочу, чтобы он носил унаследованное им имя и заявил о правах на титул.

– Правда? – пробурчал Макс.

– Я намерен жениться на ней, Макс, – наклонившись вперед, сказал Джайлз тоном, не терпящим возражений. – Я уже несколько недель прошу ее об этом, а не только после того, как она рассказала, кто она.

– О, этому я верю.

– Макс, Пиль мне обязан, ты это знаешь, – прищурившись, сказал Джайлз. – Он не посмеет отказаться. Мы найдем способ разобраться с этим Маклореном.

– Я не сомневаюсь ни в твоей настойчивости, ни в твоей беспощадности, Джайлз, но рад сообщить, что тебе нет нужды обременять себя такими заботами. Маклорен очень кстати нашел сам свой конец.

Когда Обри вошла в комнату, неся поднос с кофе, хлебом и маслом, Джайлз все еще стоял с открытым ртом. Вскочив на ноги, Макс взял у нее поднос, а Обри, взглянув на него, покраснела и отвела взгляд.

– Нужно что-нибудь еще, милорд? – тихо спросила она.

– Иди сюда, дорогая, и сядь. – Джайлз встал и протянул ей обе руки. – Боюсь, Макс побывал в Шотландии.

– Я налью, – сухо сказал Макс. – Нам всем это необходимо.

Обри побледнела, но, ничего не сказав, позволила Джайлзу проводить ее к креслу, а Макс попытался улыбнуться, но выражение его лица продолжало оставаться мрачным.

– Ваша родина не очень гостеприимна в такое время года, леди Обри, – сказал он, осторожно наклоняя кофейник, – но мы выполнили то, что собирались сделать.

– Могу только представить, что вы, должно быть, думали, – помолчав, сказала Обри удивительно отчетливо и твердо, переведя взгляд с Макса на Джайлза и обратно. – Но у меня не было выбора – никакого. Это вы можете понять? Я сделала то, что должна была сделать.

Макс протянул ей чашку кофе, но она ее не заметила, и он поставил кофе на стол перед ней.

– Я совсем не собиралась никому доставлять таких хлопот, – продолжала она, не отрывая от Макса взгляда. – Я всего лишь хотела, чтобы меня оставили в покое, позволили спокойно работать. Возможно, мне следовало все объяснить, но я не... Я просто была так...

– Напугана? – подсказал Макс.

– Да, напугана. – Обри потупилась.

– И, я думаю, не без основания.

– Сожалею, что мое молчание доставило вам столько неприятностей. – От признания Макса голос Обри несколько смягчился; при ее словах Джайлз наклонился и положил свою руку ей на руку. – Я недавно все объяснила лорду Уолрейфену. Вы совершили тяжелое путешествие впустую.

– О, это далеко не так. – Макс налил себе чашку кофе. – Если только вы не считаете пустяком восстановление справедливости и опровержение кучи неприкрытой лжи.

– Что вы называете справедливостью? – Обри вскинула голову.

– К сожалению, Фергюс Маклорен весьма плохо кончил. – Макс медленно помешивал свой кофе. – Я не стану обременять вас подробностями, но это была более легкая смерть, чем он заслужил. В конце концов, Кем и я разыскали вашего лакея, и у нас состоялся честный обмен мнениями.

– Честный? – с отвращением хмыкнул Джайлз. – Я удивляюсь, если такому человеку известно это слово.

– Быть может, это как-то связано с нечистой совестью? – пожав плечами, высказал предположение Макс. – А кроме того, возможно, оказало действие понукание Кема. Во всяком случае, после небольшого... э-э... подталкивания парень стал поразительно откровенным.

– Звучит тягостно, – поморщился Джайлз.

– Да, возможно, – признал Макс с весьма официальным видом. – У Кема, ты же знаешь, совершенно невыносимый характер. Боюсь, погода в Шотландии показалась ему отвратительной, и когда дождем были испорчены его любимые итальянские туфли, это стало последней каплей, а лакей Фергюса просто оказался у него на дороге в неудачный момент.

– Очень жаль, – сухо заметил Джайлз.

– В конце концов, мы доставили его к судье, – улыбнувшись, сообщил Макс, – и, учитывая, что Фергюс мертв, а настроение у Кема испорчено, парень, мягко говоря, стал словоохотливым.

– Слава Богу. – Джайлз заметил, что Обри с облегчением расслабилась.

– Чтобы быть честным, Джайлз, это не так уж было нужно, – снова пожал плечами Макс. – Со временем симпатии людей склонились в сторону леди Обри. В Эдинбурге Маклорен постепенно показал себя корыстолюбцем, каким и был на самом деле. А у слуг, видимо, никогда не было никаких сомнений в ее невиновности.

– Некоторые выступали в мою защиту, – прошептала Обри, налицо которой немного вернулись краски. – И после суда няня Айана однажды ночью оставила дверь незапертой, так что я смогла похитить его. Я с ума сходила от беспокойства. Надеюсь, Фергюс не искал мести.

– Думаю, Фергюс ловил другую рыбку, мадам, – усмехнулся Макс. – По всеобщему мнению, у него было множество врагов, и большую часть времени ему приходилось следить за своей спиной.

По мере того как Обри осознавала все, что говорил Макс, напряженность явно покидала ее тело.

– Но как все это понимать? – спросила она. – Значит, все закончилось? Вот так просто?

– Вот так просто, – мягко ответил Макс. – Против вас, дорогая, больше нет обвинений, осталось только сочувствие к вам и замешательство определенных официальных лиц.

– Но остается еще... – осторожно начала Обри. – Вы считаете – я хочу сказать, что вижу это по вашим глазам, – главной причиной, побудившей вас отправиться в Шотландию...

– Обри, милая, о чем ты говоришь? – Джайлз недоуменно взглянул на нее.

– Она говорит о майоре Лоримере, – ответил Макс, развалившись в кресле и держа в руке блюдце с чашкой. – Об этой смерти, которая беспокоит нас здесь, не так ли?

– Меня определенно больше волнуют живые люди, – отозвался Джайлз, беспокойно ерзая в кресле.

– Успокойся, – жестом руки остановил его Макс. – Я решил и эту проблему.

– В Шотландии? Не могу придумать как.

– Вот-вот, Джайлз. – Макс задумчиво отхлебнул кофе. – Ты произнес ключевое слово – думать. Именно это прежде всего должен делать хороший полицейский. Увы, я позволил заржаветь своей технике. Я так старался поскорее все перечитать, пересмотреть и заново всех опросить, что просто забыл о логике вещей.

– О, и как же ты о ней вспомнил?

– Моя дорогая, дорогая девочка, – тихо сказал Макс, не обращая внимания на Джайлза, а глядя только на Обри, – вы не думаете, что нам пора положить конец этому недоразумению?

– Не имею понятия, о чем вы говорите. – Побелев как полотно, Обри вскочила из кресла.

– О, леди Обри, эти прекрасно задуманные планы! – сочувственно усмехнувшись, пробурчал Макс. – Такие планы иногда осуществляются, вы знаете. Но у вас не было даже плана, составленного на скорую руку, верно?

– Послушай, Макс, – Джайлз встал на ноги, – я не желаю этого слушать.

– Я не могу этого больше терпеть. – Оставив мужчин, Обри направилась к двери. – Не могу и не хочу. – Она захлопнула за собой дверь.

– Будь ты проклят, Макс! – Джайлз возмущенно обернулся к другу. – Разве она не достаточно пережила? Почему ты не можешь оставить ее в покое?

Макс подошел к письменному столу Элиаса и, остановившись, смотрел в окно.

– О, она вернется, – он поднес к губам кофейную чашку, – обязательно вернется. И мне очень хочется посмотреть, что она принесет с собой.




Глава 18,

в которой говорит майор Лоример


И действительно, через несколько минут Обри вернулась. Она вошла в библиотеку, не постучав; по ее лицу было заметно, что она плакала. С собой Обри принесла книгу – маленькую Библию в черном кожаном переплете, в которую было заложено множество конвертов и листов бумаги. Она грустно, почти виновато посмотрела на Джайлза и подошла к столу, возле которого стоял Макс. Вытащив из Библии один из вложенных в нее листов, она протянула его Максу.

– Пусть будет так, как вы хотите, лорд де Венденхайм. – В ее словах прозвучала покорность. – Пусть бремя знания на некоторое время ляжет и на ваши плечи, мои уже ослабели.

Встревоженный ее бледностью, Джайлз подошел к Обри и настойчиво потянул ее обратно к креслу. Она села и дрожащей рукой взяла свой остывший кофе.

Джайлз следил, как взгляд черных глаз Макса бегал взад-вперед по листу бумаги.

– Dio mio![10 - Боже мой! (ит.)] – прошептал Макс.

– Что там? – потребовал ответа Джайлз.

Выронив бумагу, Макс печально посмотрел на Обри. Подойдя к окну, Джайлз поднял лист и повернулся к стоявшей на столе лампе. Даже в ее неровном свете можно было безошибочно узнать четкий почерк.




«Дорогая Обри,

простите мне мой трусливый уход из жизни. Я только молюсь, чтобы при этом я не забрызгал ковер, так как знаю, что вы будете суетиться, пока не приведете все в порядок. Правда в том, что я лучше буду гореть в аду за самоубийство, чем стану обузой вам, Джайлзу или кому бы то ни было другому. Я умираю и мучаюсь от боли, и ни одно чертово снадобье из коричневых пузырьков Креншоу теперь уже ничем не может помочь. Пусть церковники сожгут меня, когда и как им будет угодно. Когда я буду мертв, мне будет наплевать, если они назовут меня трусом. Быть может, Господь проявит ко мне милость. Быть может, он заберет меня к вашему отцу, где мне следовало бы быть давным-давно. Да благословит вас Бог за все, что вы старались сделать. Удачи вам и мальчику».




– О Господи! – Джайлз заставил себя еще раз прочитать записку, а затем, держа ее в вытянутой руке, через комнату посмотрел на Обри, которая сидела, закрыв глаза и крепко зажав руки в коленях, а потом взглянул на Макса, все еще стоявшего рядом. – Думаю, я должен был догадаться.

– Но Обри не хотела, чтобы кто-нибудь догадался.

– Я не верю, что то, что он сделал, неправильно. – Обри открыла глаза, и они оказались неожиданно ясными и искренними. – Не верю. И я не считаю его трусом.

– Безусловно, чтобы приставить пистолет к сердцу, требуется огромное мужество, – согласился Макс, приподняв одну бровь.

– Но почему, Обри? – Мысли у Джайлза путались. – Почему?

– Все было именно так, как он сказал, – призналась Обри, бросив на Макса еще один настороженный взгляд, и у нее снова задрожали руки. – Я... У меня не было никакого плана. Я вбежала и увидела кровь. Увидела письмо. И у меня п-просто началась паника. Я поняла, что, если ничего не сделаю, о нем будут говорить постыдные вещи – и о его семье. Этого я не могла допустить.

– О моя любовь!.. – Джайлз вернулся к Обри и взял ее руку в свои.

Но Обри продолжала смотреть на кресло у письменного стола, и ее взгляд был обращен в прошлое.

– Я понимала, что другие могли слышать выстрел, – теперь она говорила шепотом, – кто-то мог раньше вернуться с ярмарки, поэтому я взяла пистолет и письмо. Без них, подумала я, никто не сможет ничего доказать. В то время это имело смысл.

– Но это было опасно для тебя! – тихо воскликнул Джайлз. – О чем ты думала?

– Джайлз, я не думала! – Ее голос повысился на октаву. – Я совсем ни о чем не думала. Если бы я подумала, я поняла бы, что обязательно будет расследование, что возникнут вопросы о моем прошлом. Даже ради майора Лоримера я не стала бы рисковать тайной Айана. Но в тот момент, когда я увидела, что майор мертв, я только знала, что не вынесу, если он станет предметом презрения и жалости.

– Но вы все же сообразили, что нужно забрать письмо, – буркнул Макс.

– О, в этот раз я не боялась быть повешенной за убийство, – уверенно сказала Обри. – Я боялась лишь того, что меня отправят обратно в Шотландию. Но я не могла сказать правду и допустить, чтобы церковь обошлась с ним как с отверженным, чтобы его назвали трусом. Он так много сделал для нас – для всех нас. О, при других обстоятельствах на его месте в этом кресле мог оказаться мой отец или какой-либо другой храбрый солдат.

– Ты совершенно права, – тихо сказал Джайлз и снова вспомнил слова, которые она с таким жаром произнесла над гробом его дяди: «И если они не погибают в битве, то потом умирают дома один за другим. Мы никогда не должны этого забывать и всегда должны помнить, в каком долгу мы перед ними».

Обри не забыла, хотя многие в мире позволили себе забыть и майора Элиаса Лоримера, и его жертвы, принесенные ради короля и отечества. Но Обри, которую война оставила сиротой, этого не допустила, и Джайлз задумался, хватило бы у него мужества сделать то, что сделала она.

– Но теперь, полагаю, все следует открыть, – тихо сказал он.

– Нет! – Обри вытянула вперед руку. – Не нужно!

– Обри, – недовольным тоном возразил Джайлз, – нельзя, чтобы это подозрение висело над тобой. Ты устала. Моего дядю поймут.

– Если сейчас рассказать правду, будет еще хуже! – Крепко сжав руки, она умоляюще посмотрела на Макса. – Лорд де Венденхайм, прошу вас, объясните ему!

– Как я понимаю, леди Обри, вы были достаточно умны, чтобы уничтожить оружие? – С хмурым задумчивым видом Макс заложил руки за спину.

– Я... я хотела. – Лицо Обри слегка покраснело.

– Что вы имеете в виду, говоря «хотела»? – Макс вскинул голову.

– Я просто хотела как можно быстрее избавиться от него, на случай если кто-либо прибежит в комнату, – прошептала Обри, и ее взгляд метнулся к дальнему углу комнаты. – Я решила, что вернусь позже, заберу его и брошу в пруд...

– Maledizione![11 - Проклятие! (ит.)] – выругался Макс. – И вы это сделали?

– Я не смогла. – Закусив губу, Обри потупилась. – Я сделала ужасную глупость.

– Какую глупость? – уточнил Макс.

Обри встала и прошла через комнату туда, где в полутьме стояла огромная ваза, высокий восточный сосуд неизвестного назначения – возможно, кувшин для воды. Сколько помнил Джайлз, он всегда возвышался на резном постаменте красного дерева в темном углу библиотеки Кардоу. Будучи совсем маленьким мальчиком, Джайлз иногда измерял по нему свой рост, и к тому времени, когда его отправили в школу, голова Джайлза едва достигала края вазы.

– Я бросила его сюда, – почти виновато призналась Обри, коснувшись вазы, и заглянула в нее. Джайлз и Макс с настольной лампой в руке подошли к ней. – Не представляю, о чем я думала. – Она продолжала смотреть внутрь вазы. – Я искала место, куда никому не пришло бы в голову заглянуть, но я так торопилась.

– Боже правый, – Макс с лампой перегнулся через край вазы, – если бы кто-то и заглянул сюда, то здесь так темно, что ничего нельзя увидеть.

– Это было единственное место, которое мне удалось найти. – Обри, как наказанная школьница, сжала перед собой руки. – Но потом я не смогла дотянуться до него и вытащить оттуда. Именно поэтому его никто и не нашел.

– Per fortuna![12 - Повезло! (ит.)] – воскликнул Макс, неожиданно повеселев. – Пруд не принес бы нам ничего хорошего.

– Но вы тоже не можете вытащить его, милорд. – Обри с обидой свела брови. – Даже у вас рука недостаточно длинная.

– Я достану его, – улыбнувшись, Макс поставил лампу, – только Джайлзу придется помочь мне. Леди Обри, если не возражаете, станьте на колени и заберитесь внутрь, когда мы опрокинем ее.

Решение действительно было остроумным. Металл зловеще стукнул по хрупкому фарфору, когда мужчины наклонили вазу, но ничего страшного не произошло.

– Я нащупала что-то холодное, – сообщила Обри, осторожно просунув руку в горловину кувшина. Она изгибала и поворачивала руку, пока не протащила пистолет через узкое горло, а затем встала и протянула оружие Максу.

– Прекрасно сработано, дорогая, – заметил Джайлз. Без всяких происшествий мужчины поставили вазу на место, и Макс, взяв пистолет, быстро подошел к одному из окон у письменного стола майора Лоримера, резко отодвинул защелку и распахнул окно. Без каких-либо объяснений он решительно, с силой провел стволом пистолета поперек края металлической рамы – от этого движения на стволе осталась длинная кривая царапина. А затем, ко всеобщему изумлению, Макс через окно вышвырнул пистолет в сад.

– Какого черта? – Джайлз проводил взглядом пистолет, который, описав дугу, исчез в темноте и с тихим стуком упал в кустарник.

– Я безошибочно чувствую, что мистер Хиггинс вскоре сделает блистательное открытие в этом деле. – Макс, упираясь ладонями о письменный стол и вытянув шею, выглянул в окно.

– Можно спросить какое? – поинтересовался Джайлз, обменявшись с Обри недоуменным взглядом.

– Любой дурак может догадаться, что оружие разрядилось случайно, когда майор его чистил, – сказал Макс, отходя от окна. – Сила отдачи должна была перебросить пистолет через стол в окно, и, пролетая там, он поцарапал ствол о металлическую раму.

– Хиггинс это не заглотнет!

– Хиггинса мы предоставим Кемблу. Несколько умно поставленных вопросов, пара тонких предположений, и я гарантирую, что к ленчу Хиггинс будет ползать на коленях в кустарнике.

– Неужели? – улыбнулся Джайлз. – Ты, видимо, слишком веришь в способности Хиггинса к дедукции.

– Я верю в способности Кембла, – несколько ядовито ответил Макс. – Кроме того, это не так уж невероятно. В прошлом году лорд Коллап погиб подобным образом, когда чистил свое оружие. Я напомнил об этом Хиггинсу в день своего приезда. Так вот, когда он найдет пистолет, я замечу царапину на стволе, а Кем увидит, что она соответствует маленькой щербинке на оконной раме. Хиггинс сделает соответствующее заключение, а мы во всеуслышание объявим его гением. Далее, Пиль примет его в министерстве внутренних дел, а я уж постараюсь ради этого парня. – Он немного грустно покачал головой.

– Ты настоящий друг, – сказал Джайлз, одной рукой обнимая Обри. – А теперь, любовь моя, тебе нужно вернуться в свою комнату и отдохнуть. Впереди длинный день, и нам еще многое нужно сделать.




В этот вечер тишина в зале для прислуги была наполнена ожиданием, в Кардоу редко собирали вместе весь штат слуг. Сейчас все с пристальным вниманием наблюдали за графом Уолрейфеном, который расхаживал перед ними взад-вперед, как будто специально нагнетая напряженность. Наконец он повернулся к ним лицом и отрывисто прочистил горло.

– Я знаю, вы все гадаете, зачем я сегодня вечером собрал вас здесь, – начал он, и его властный голос наполнил комнату. – Просто чтобы покончить с некоторыми неправильными представлениями и сообщить вам об изменениях, которые вскоре произойдут в Кардоу. – Обернувшись, он посмотрел на Макса и мистера Хиггинса, стоявших позади него. Обри наблюдала за ним из глубины комнаты и впервые за много месяцев – нет, вероятно, за много лет – чувствовала себя удивительно спокойно. Она не знала, что именно собирался сказать Джайлз сегодня вечером, но полагала, что он намеревался просто положить конец сплетням о смерти майора Лоримера. – Сегодня днем мистер Хиггинс сделал блистательное и ошеломительное открытие, – продолжал граф с серьезным видом, – и поскольку речь идет о недавней смерти моего дяди, оно касается всех нас. Думаю, лучше всего вам будет услышать об этом из его собственных уст.

С самодовольным видом мировой судья выступил вперед, и, когда он начал говорить, каждый из слуг, казалось, подвинулся на краешек своего стула. Хиггинс лишь изредка для уверенности бросал взгляд на де Венденхайма, и слушатели восхищенно кивали, когда он пояснял такие термины, как «траектория» и «баллистика». И при каждом новом повороте его повествования гул изумления пробегал по комнате.

– И в заключение, – закончил Хиггинс, – я буду просить коронера снова собрать присяжных по этому делу и пересмотреть вердикт, потому что смерть произошла в результате несчастного случая. Мы благодарим всех вас за согласованные действия во время этой трагедии и за помощь в расследовании.

Хиггинс сел, и собравшиеся с облегчением вздохнули, а затем Джайлз снова вернулся на свое место перед ними.

– А теперь я хотел бы объяснить еще одну вещь, – сказал он. – Дело касается моего дяди и его несколько загадочного поведения в последние годы перед смертью. Оно также касается миссис Монтфорд.

Обри с трудом удержала возглас удивления. Поверх множества столов и стульев Джайлз смотрел прямо ей в глаза, как будто его слова предназначались только для нее.

– Скоро здесь в Кардоу мы увидим некоторые изменения; надеюсь, очень приятные изменения, – продолжил он. – И мне хотелось бы, чтобы вы все меня поняли. Я хочу открыть вам очень важный секрет, секрет, который мистер Хиггинс и я до этого не имели права раскрывать.

Теперь все взгляды были прикованы к графу, Дженкс начал ерзать на стуле, Певзнер широко открыл рот.

– Многие из вас знают историю о том, как майор Лоример был ранен при Ватерлоо. Вам известно, что он остался в живых милостью Божьей и благодаря храбрости своего лучшего друга лейтенанта лорда Кенросса.

Слушатели дружно кивнули, они и раньше слышали эту историю. Некоторое время Джайлз театрально прохаживался перед ними, а потом снова заговорил:

– Однако, вам вряд ли известно, что миссис Монтфорд – дочь лейтенанта Кенросса.

Слуги от удивления затаили дыхание, а Певзнер, казалось, едва не задохнулся.

– Мой дядя дал миссис Монтфорд это место, просто чтобы защитить ее и маленького Айана от смертельной опасности. – Джайлз через комнату улыбнулся Обри. – В действительности Айан вовсе не сын миссис Монтфорд, а ее племянник. И Монтфорд на самом деле не их настоящая фамилия.

– О-о, Боже мой! – не удержалась Бетси и прикрыла рукой рот.

– Захватывающая история, Бетси, не правда ли? – улыбнулся ей граф. – Леди Обри и ее племянник были вынуждены скрываться здесь под защитой моего дяди, пока министерство внутренних дел не закончило очень сложное расследование.

Лорд де Венденхайм и мистер Хиггинс важно кивнули.

– Очень сложное, очень скрупулезное, – подтвердил де Венденхайм. – Это ужасная трагедия, – добавил он.

– Да, ужасная трагедия, – согласился Джайлз. – Но я счастлив сообщить, что это дело – трагическое убийство отца маленького Айана – в конце концов, раскрыто. – Джайлз говорил так веско и серьезно, словно выступал перед палатой лордов. – Преступники отданы в руки правосудия, и ужасная ошибка исправлена частично благодаря моему дяде.

– Да, он был очень храбрым джентльменом, – тихо сказал один из конюхов в переднем ряду.

– Совершенно верно, Джим. – Джайлз с благодарностью посмотрел на мужчину. – Так вот, пока я не вправе сказать больше – подробности появятся в газетах в ближайшие недели, но я могу сообщить вам еще одну удивительную новость: Айан может спокойно вернуться в свой дом в Шотландии и... – здесь Джайлз сделал выразительную паузу, – может занять подобающее ему место и носить свое законное имя – Айан Маклорен, граф Мандерс.

Слуги заохали, переглядываясь, а потом повернулись к Обри.

– О-о, мэм, это правда? – привстав со стула, спросила Бетси. – Несчастный маленький Айан? Настоящий лорд?

– Пожалуйста, не меняйте своего отношения к нему, – кивнув и покраснев, попросила Обри.

Джайлз кашлянул, и все взоры снова обратились к нему.

– И конечно, едва ли тете графа подобает продолжать служить нам здесь в качестве экономки.

У Бетси опустились плечи, а миссис Дженкс нахмурилась.

– Однако, – продолжал Джайлз, – я просил ее остаться здесь совершенно в ином качестве. Я просил ее остаться здесь и быть моей женой и графиней. Хозяйкой Кардоу.

Среди слуг пронесся шепот, Певзнер, казалось, вот-вот лишится сознания и упадет со стула, а Джим в переднем ряду засмеялся:

– Что значит «просили», милорд? Разве она не дала вам согласия?

– Еще нет, Джим, – с огорчением ответил Джайлз. – Я прошу ее об этом уже несколько недель и, честно говоря, начал терять надежду.

В глубине комнаты Бетси громко засмеялась.

– Я проведу с ней работу, ваше сиятельство, – пообещала она. – Просто отдайте свои заботы в руки старой Бетси.

– Прекрасное предложение. – Граф сделал жест руками, как бы приглашая всех встать. – А теперь для тех, кого можно уговорить, есть херес и замечательный торт с ягодами и взбитыми сливками, испеченный миссис Дженкс.

– Меня можно уговорить, – заявил конюх Джим.

– Прекрасно! – сказал граф. – Тогда могу я просить вас всех выпить со мной... ну если не за мою помолвку, то, по крайней мере, за мои надежды?




Эпилог,

в котором павлин возвращается домой на свой насест


На Хилл-стрит ночной сторож медленно проходил мимо опустивших головы лошадей, которые выстроились вдоль тротуара до самой Беркли-сквер. Вечер ежегодного благотворительного бала лорда Уолрейфена казался его хозяйке бесконечным. Обри хотелось только одного – остаться наедине со своим мужем, а вместо этого она была вынуждена стоять у парадного входа его дома в Мейфэре, целовать щеки и пожимать руки, пока последний из гостей не спустится по ступенькам.

Приглашение на бал к лорду Уолрейфену всегда было одним из самых долгожданных в сезоне, а в этом году стало еще более желанным благодаря догадкам и сплетням. Но болтовня не нанесла вреда карьере графа, Обри окончательно убедилась в этом, когда пожала руку мистеру Пилю и он пошел вниз по лестнице. Разумеется, с каждым повторением рассказа о бесстрашном поведении дяди Джайлза оно становилось все более героическим, и часть дядиной славы падала на Джайлза. Они придумали правдоподобную историю о том, как майор Лоример героически защитил Обри и Айана от кровожадного негодяя, и тотчас друзья Джайлза отполировали его репутацию почти до эталона добродетели.

Добропорядочные жители деревни Уолрейфена решили в честь майора Лоримера установить мраморный памятник жертвам войны прямо на деревенской лужайке. В Эдинбурге лорд – главный судья Шотландии прибыл на венчание Обри в совершенно ином расположении духа. Джайлз, разумеется, пригласил всех влиятельных людей в Эдинбурге, и никто не осмелился отказаться. Внезапно чей-то кашель вернул Обри в настоящее, и она, изобразив сияющую улыбку, обернулась.

– Доброй ночи, дорогая, – сказала подошедшая невысокая почтенная дама. Она горячо расцеловала Обри в обе щеки, и при этом перья на ее шляпе сильно закачались. – Спасибо, что приняли меня.

– Мне это было очень приятно, леди Кертон.

А на самом деле это было более чем приятно, потому что леди Кертон была лучшим другом ее мужа и тетей лорда де Венденхайма. Как только Обри и Джайлз прибыли в Лондон, добрая женщина взяла Обри под свое крылышко. Она и Сесилия познакомили Обри с Бонд-стрит и с почти половиной домов в Мейфэре.

– Вы устроили такой чудесный бал, дорогая, – громко, почти высокопарно продолжала леди Кертон. – Он намного лучше тех, что Джайлз организовывал в одиночку! Слава Богу, теперь он обзавелся женой, но я до сих пор расстроена тем, что не была на вашей свадьбе. Это событие года, а я его пропустила!

– Мне очень жаль, что вы не смогли быть с нами, – отозвалась Обри и жестом попросила лакея подать шаль леди Кертон. – К сожалению, мой муж настоял, чтобы мы обвенчались в Эдинбурге.

– И он был совершенно прав, милое дитя, – удивительно серьезно прошептала леди Кертон и, с неожиданной силой стиснув локоть Обри, отвела ее в сторону от толпы. – Вы всегда должны доверять политической интуиции своего мужа.

– Политической интуиции?

– Да, конечно, – шепотом подтвердила ее сиятельство. – Лондон только об этом и говорит. И я очень рада, что вы начали именно так, как должны вести себя в дальнейшем. Вы вернулись в Эдинбург победительницей, дорогая, а теперь покоряете Лондон. Вы просто сокровище для Джайлза, я уже это чувствую.

– Вы очень добры.

Повернувшись, леди Кертон позволила лакею накинуть ей на плечи кашемировую шаль и снова заговорила громким голосом:

– Так вот, не забудьте, на будущей неделе я устраиваю званый вечер в вашу честь, а в следующую пятницу будет бал у брата Сесилии. Скоро вы, моя дорогая, будете очень популярны, мы с Сесилией проследим за этим!

– Она и так уже популярна в определенных кругах, – сказал внезапно появившийся рядом с Обри Джайлз и, обняв ее одной рукой за талию, другой поднес к губам руку леди Кертон. – Например, у меня. А теперь до свидания, Изабел, у молодого мужа есть более приятные заботы, чем болтать с гостями.

– Бесстыжий негодник! – Леди Кертон резко ударила его лорнетом по руке и быстро пошла вниз по лестнице.

Остальные гости потянулись вслед за ней, и постепенно соседний бальный зал опустел.

– Все отлично, милая. – Холодная рука коснулась локтя Обри, и, обернувшись, она увидела лорда Делакорта. – Вы великолепно оживили этот смертельно скучный сезон. И вы позволите мне сказать, как вы очаровательны в этом бальном платье? Синего цвета павлиньего пера – так вы его называете?

– И это говорит мужчина, который знает все о павлинах, – буркнул Джайлз.

– Можете называть его как хотите, – рассмеялась Обри.

– Значит, синий цвет павлиньего пера. – Заговорщически подмигнув, Делакорт наклонился ближе к ней. – Так вот, раз вам больше не нужна та старая серая саржа, могу я использовать ее для дяди Найджела?

– Больше не нужна? – воскликнула Обри.

– Поступи благородно и откажись, Дэвид, – посоветовал Джайлз. – Не забывай, что она шотландка. Она будет скрести полы в этом платье, пока не протрет его коленями.

– Ты, конечно, шутишь? – Делакорт с наигранным ужасом прижал к груди кончики пальцев. – Ее сиятельство скребет полы?

– Вряд ли я собираюсь сама скрести их, – проворчала Обри, серьезно взглянув на обоих мужчин. – Я никогда не делала этого и прежде, если только слуги не...

– Похоже, так, Дэвид, – перебил ее Джайлз. – За эту неделю я по меньшей мере раз шесть застал ее за тем, что она заглядывала под кровати в поисках пыли и проводила пальцем по мебели.

– Ну, аккуратные женщины – даже богатые – часто сами ведут свое хозяйство, – обиженно отозвалась Обри. – Что в этом плохого? Мне нужно делать что-то полезное, и я хочу это делать, особенно в Кардоу.

– Но вы застряли на Хилл-стрит до окончания парламентской сессии, – поднял одно изящное плечо Делакорт, – так что я, возможно, могу предложить вам работу. Поздравьте нас, друзья. Сесилия снова беременна, и ей нужен кто-то, кто мог бы на несколько месяцев занять ее место в «Обществе Назарета».

– Я? – Обри покраснела. – Но у меня нет опыта благотворительной работы.

– Глупости, милая, – возразил Делакорт. – Вы прирожденный руководитель, а леди Кертон трудно справляться со всем одной. И после нескольких недель в этом аду вы будете образцом совершенства для всего Лондона. Уж я это знаю.

– Знаете?

– Это почти исправило мою репутацию. – Он слегка улыбнулся. – Ах, взгляните! Моя возлюбленная идет через бальный зал.




Через четверть часа Обри сняла бальные туфельки и оттолкнула их в направлении своей гардеробной. Сняв сюртук и жилет, Джайлз стоял перед ней в рубашке с длинными рукавами и представлял собой великолепное зрелище.

– О, мои ноги! – Обри скатала вниз чулки и бросила их в сторону. – Как я рада, что наш бал наконец-то закончился. Надеюсь, любимый, я сделала все, чтобы ты мной гордился.

– Обри, тебе не нужно ничего делать, чтобы я тобой гордился. – Подняв черные брови, Джайлз посмотрел на нее сверху вниз. – Я всегда горжусь тобой. Так вот, знаешь, что меня радует?

– Тебя радует, что я безнадежно околдована твоей мужской красотой? – предположила Обри и, подойдя к Джайлзу, начала развязывать его шейный платок.

– Ах, я никогда в этом не сомневался, – со смехом ответил он. – Но на самом деле я думал о Кардоу, о том, как обворожительно ты выглядела, когда я впервые увидел тебя там, и о том, что ты была частью этого древнего места. И знаешь, я понял, как сильно ты любишь Кардоу, и решил, что мы вернемся туда при первой же возможности.

– Ты обещаешь? – Платок выскользнул из рук Обри на пол.

– Честное слово. – Джайлз улыбнулся и поцеловал ее в кончик носа. – Я хочу вернуться обратно, Обри. Я хочу, чтобы Айан рос там. И честно говоря, я немного тоскую по дому. Ты понимаешь, как приятно для меня это чувство? И еще я думал, как я рад, что мы благополучно поженились, и теперь нет сомнения в том, что проклятию замка Кардоу пришел конец.

Обри обвила руками его талию и прижалась щекой к накрахмаленной льняной рубашке.

– И этой дурацкой старой легенде о том, что ни одна молодая жена никогда не будет счастлива в Кардоу?

– Да, этой самой, – промурлыкал он, покрывая поцелуями ее шею и не давая Обри сосредоточиться.

– Должна сказать, с ней не просто покончено, – удалось ей произнести, – она полностью рассыпалась в прах. Я люблю и тебя, и Кардоу. Я, Джайлз, очень счастливая молодая жена, и там я чувствую себя счастливее, чем где-либо в другом месте. Конечно, он мне очень нужен.

– А ты очень нужна мне. И там, где ты, Обри, там будет мой дом. – Его слова прозвучали немного взволнованно.

– Это правда? – Трепет желания, глубокого и острого, пробежал по телу Обри.

– О да, – мягко ответил Джайлз, слегка отстранившись от нее. – А Делакорт был прав, черт побери. Синий цвет павлиньего пера, несомненно, твой цвет.

– Вот как? – Обри взмахнула ресницами. – Вчера ты сказал, что мой цвет изумрудно-зеленый.

– Я политик. – В его взгляде закипало желание. – Просто вчера лорд Грей обвинил меня в том, что я всегда говорю то, что позволяет мне получить желаемое.

– Он так сказал? – пробормотала Обри. – Как подло.

– Ах, это виги! – пожал плечами Джайлз. – Кстати, любимая, я когда-нибудь говорил тебе, как я восхищаюсь твоим жемчугом?

– Этим? – Обри неуверенно коснулась ожерелья. Прикрыв глаза, Джайлз кивнул.

– Я помню, как в первый раз увидел его, – шепнул он, и его рука потянулась к пуговицам на спине ее синего шелкового бального платья. – И помню, несмотря на всю тяжесть момента, я подумал, как красиво будет выглядеть этот жемчуг на твоей обнаженной коже.

– И он действительно так выглядит?

– Конечно, очень красиво, – ответил Джайлз и, сделав секундную паузу, добавил: – Просто великолепно, как я вижу.

– Тебе нужны свечи? – Обри немного смущенно взглянула на него, чувствуя, что он расстегнул еще одну пуговицу.

– Нет, любимая. Просто... еще немного прикоснуться к твоей коже, – шепнул Джайлз, прижимаясь губами к ее губам.


notes



Примечания





1


Стойкие в невзгодах (лат.)




2


Ради Бога! (ит.)




3


Мой ангел (фр.)




4


Иди к черту! (ит.)




5


Проклятие! (ит.)




6


Эти названия можно перевести как плевок, коровник, свинарник, куча куриного дерьма.




7


Честное слово! (фр.)




8


Вне всякого сравнения! (фр.)




9


1 стоун равен 6,3 кг.




10


Боже мой! (ит.)




11


Проклятие! (ит.)




12


Повезло! (ит.)