Прорыв из Сталинграда
Лео Кесслер








Катится к концу немецкая кампания под Сталинградом. Шестая армия вермахта не в силах вырваться из смертоносного котла. Фюрер приказывает сражаться до последнего человека и последнего патрона, и 400 000 человек оказываются обреченными на смерть или плен. В этот критический момент командир штурмового батальона СС «Вотан» штандартенфюрер Хорст Гейер по прозвищу Стервятник принимает решение оставить позиции и прорываться через линию окружения. Впрочем, у его заместителя, штурмбаннфюрера Куно фон Доденбурга, на этот счет имеется совсем другое мнение…

«Прорыв из Сталинграда» продолжает серию романов популярного британского писателя Чарльза Уайтинга (псевдоним Лео Кесслер) о батальоне «Вотан».






Лео Кесслер.

Прорыв из Сталинграда.

Роман

		Труби в рог, бей в барабан!



		С улиц прочь — идет «Вотан»!



		Наше оружие — сталь,



		Кости врагов сокрушить не жаль,



		Мы жаждем крови врагов,



		«Вотан», шагай в монолите рядов!



		Ибо наша судьба — это смерть…








    

Боевая песня штурмового батальона СС «Вотан»[1 - Вотан — одно из имен Одина, бога войны и победы, возглавлявшего пантеон в скандинавской и германской мифологии. — Прим. ред.]








От автора


— Да уж, гребаная Сталинградская эпопея! — обычно восклицал бывший гауптшарфюрер Шульце, как только его послевоенные закадычные дружки, насосавшись пива, заводили речь о великой битве. — Кусок дерьма на рождественской елке… Сталинград был одним огромным куском дерьма!

Потом он делал гигантский глоток из кружки — обычно пол-литра единым духом — и разражался своей привычной тирадой:

— Сначала эта, типа, главная шишка, этот говенный Адольф, посылает свою Шестую армию под Сталинград… чисто для престижу… хочет захватить город, носящий имя этого главного русского засранца, Сталина. А потом, трали-вали, фон Паулюс засовывает себя и своих солдат в окружение. Генералишка хренов!

Горький вкус этого ненавидимого имени смывается еще одним мощным глотком пива; затем Шульце продолжает:

— И что сделал Адольф? Позволил ли он Шестой армии отступить, когда ребят по-настоящему прижало? А вот те хрена с два! Он приказал этим бедолагам, этим подыхающим от голода солдатикам сражаться до последнего человека и до последнего гребаного патрона! Ага! В конце концов у них даже по последнему патрону не осталось. Потому что Жирный Герман, — Шульце имел в виду тучного шефа люфтваффе Германа Геринга, — не сдержал своего обещания обеспечить Шестую армию всем необходимым по воздуху. Наверное, обдолбался, засранец, — он же по полдня нюхал кокаин своей жирной ноздрей через обсыпанную бриллиантами трубочку… А однажды один из его пилотов сбросил нам целый мешок презервативов! Он что, думал, что с их помощью Шестая армия затрахает иванов[2 - Собирательное название русских, принятое в странах Запада. — Прим. ред.] до смерти?!

Здесь Шульце всегда дико ржал, допивал пиво, посылал ему вдогонку порцию корна[3 - Корн — разновидность шнапса. — Прим. ред.], — и только потом продолжал свой обвинительный акт.

— Наш шеф, этот колченогий торговец цыплятами Гиммлер, был ничуть не лучше, заставляя «Вотан» сражаться на руинах, а сам в это время драл свою жирную секретаршу в своем берлинском кабинете! — Широкое честное лицо Шульце искажалось презрением. — Теперь-то все эти шишки попадали с самого верха на самый низ. Лидеры-то наши, мать их!… Какие у нас были ребята в «Вотане»! А что, на хрен, толку? Четыреста тысяч несчастных пацанов попали в плен к иванам в тот год — и до самого конца войны видели лишь небо в клеточку…

— Да, но сам-то ты вернулся из Сталинграда, причем целехонький, — обычно возражал кто-нибудь из окружения отставного гауптшарфюрера, одновременно заказывая вкруговую свежее пиво.

— Да-а-а, — медленно тянул Шульце, явно уносясь мыслями в те далекие времена. Постепенно его голубые глаза, которые давно уже бывали или тусклыми, или красными от выпивки, загорались былым огнем.

— Но ведь мы же были «Вотаном»! — восклицал он.

…Шульце уже несколько лет как умер — той смертью, о какой всегда желал: забавляясь с восемнадцатилетней девицей (это в его-то семьдесят с гаком!). Но у нас сохранились материалы о нем, а также бесценные записи штандартенфюрера Куно фон Доденбурга; все они хранятся в Университете немецкой армии в Гамбурге, и по ним можно восстановить реальную историю событий, происходивших в этом русском городе в 1942 году. Как всегда утверждал Шульце, никаким «эпосом» это не было. Скорее, это была история о трусости и взаимных предательствах. Весьма неприятная история. Но в том году, полвека назад, приятных историй и не происходило…




Я.К. Блейальф, Германия, 1994




Часть I.

ЛОВУШКА


Нас запихнули в ночной горшок — а теперь мочатся в него с огромной высоты.

    

Обершарфюрер Шульце роттенфюреру Матцу,



    

ноябрь 1942 г.








Глава первая


Фельдмаршал[4 - В действительности звание генерал-фельдмаршала было присвоено Ф. Паулюсу несколько позже — 30 января 1943 г. — Прим. ред.] Паулюс вздрагивал всем телом, его небритое лицо выглядело изможденным. За последние три месяца он постарел, казалось, на целых десять лет. И сейчас, когда Паулюс стоял в центре своего промерзшего подземного бетонного бункера, готовясь обратиться к своим офицерам, артиллерийские орудия русских — не менее пяти тысяч стволов — в очередной раз прогрохотали, обрушивая снаряд за снарядом на немецкие позиции. Под воздействием этих чудовищных взрывов все бетонное сооружение сотряслось снизу доверху.

Однако командующий Шестой армией вермахта Паулюс, казалось, даже не заметил этого. Он поднес к глазам лист бумаги, который держал в своей слегка подрагивающей правой руке, затянутой в кожаную перчатку, и произнес:

— Господа, 23 ноября 1942 года я направил фюреру следующее донесение.

Он прочистил свое горло и начал читать:

— «Мой фюрер, после получения от вас последнего приказа по радио от 22 ноября обстановка стремительно изменилась. Вверенные мне войска испытывают нарастающую нехватку боеприпасов и топлива. В этой связи я должен вывести все дивизии из самого Сталинграда, а также отвести значительные силы с северного участка Сталинградского выступа. В свете складывающейся чрезвычайной ситуации я прошу у вас разрешения предоставить мне полную свободу действий».

Медленно, очень медленно, точно человек, который бесконечно устал, Паулюс поднял голову и уставился на своих офицеров. Пар от их дыхания клубился в морозном воздухе. Офицеры напряженно смотрели на Паулюса. Они все прекрасно понимали, что группировка немецких войск вместе с приданными им союзными частями — всего 8 около четверти миллиона человек — не сможет долго продержаться в районе Сталинградского выступа, где они фактически оказались в ловушке среди разрушенных зданий города и заснеженной пустыни вокруг него. Одобрил ли фюрер план, согласно которому они могли попытаться вырваться из этого котла, пока у них еще было на это время?

Паулюс не торопился продолжать. Артобстрел русских снаружи продолжался. Но теперь к нему присоединились еще и леденящие душу залпы «сталинских органов» — русских реактивных минометов «Катюша».

После паузы, которая, казалось, продолжалась целую вечность, фельдмаршал заговорил снова:

— Ответ из ставки фюрера пришел сегодня в восемь утра.

Он перебрал бумаги, которые сжимал в своей правой руке, и поднес к глазам новый листок:

— Командующему Шестой немецкой армией, район Сталинграда, — прочитал он хриплым голосом. — Вам следует держаться до последнего солдата и до последнего патрона. Подпись: Адольф Гитлер.

Голос Паулюса дрогнул. Несколько секунд казалось, что листки бумаги выскользнут из его вздрагивающих рук и упадут на пол. Однако фельдмаршал сумел совладать с собой.

— Таково, господа, наше положение на данный момент, — объявил он. — Мы обязаны удерживать выступ вплоть до поступления иных приказов.

Командир 94-й пехотной дивизии генерал фон Зейдлиц-Курцбах — высокий мужчина с красивым породистым лицом аристократа, на шее которого был намотан женский шерстяной шарф, для того чтобы хоть как-то защититься от нестерпимого холода, — смахнул каплю, которая образовалась на кончике его носа, и фыркнул:

— Но это же чистое безумие, фельдмаршал! Мы же заперты здесь в котле шириной восемьдесят километров. Ближайшие немецкие войска отделяют от нас целых двести километров. А наши так называемые союзнички, которые удерживают южные рубежи выступа — все эти проклятые венгры и румыны, а также итальянские сосатели спагетти, — немедленно побегут, как только русские по-настоящему ударят по ним. И тогда всей Шестой армии придет конец. Капут!

Со стороны остальных офицеров, собравшихся в бункере главнокомандующего, послышался шепоток одобрения. Но грохот канонады, проникший в бункер снаружи, заглушил их невнятные голоса. Судя по всему, русские под прикрытием мощной артподготовки перешли в очередное наступление на германские позиции.

Генерал фон Зейдлиц-Курцбах умоляюще посмотрел на Паулюса:

— Прошу вас, ослушайтесь этого приказа. Надо сделать попытку вырваться из грозящего нам полного окружения, пока еще есть время!

— Правильно, правильно! — поддержали его другие офицеры. Стены бункера буквально ходили ходуном от ракетных разрывов, которые сотрясали мерзлую землю в каких-то метрах от этого места.

— Кому-то из нас наверняка удастся пробиться в расположение армии фон Манштейна. Ведь у нас по-прежнему имеются танки. — Фон Зейдлиц-Курцбах махнул рукой в сторону штандартенфюрера Хорста Гейера, который, стоя в дальнем углу бункера, машинально почесывал свой длинный крючковатый нос, благодаря которому, собственно, и заслужил свое прозвище «Стервятник»[5 -  Гейер (нем.) — стервятник. — Прим. ред.]. — На острие прорыва мог бы пойти штурмовой батальон СС «Вотан» под командованием штандартенфюрера Гейера. Я убежден, что его бойцы сумели бы пробить заслоны русских, а за ними последовали бы и мы. Если… — Фон Зейдлиц-Курцбах замолчал, заметив, что Паулюс не слушает его.

Фельдмаршал медленно покачал головой — так, как это сделал бы очень старый человек.

— Мы не имеем права ослушаться приказов, которые исходят от нашего дорогого фюрера, — произнес он. Тон Паулюса говорил о том, что он уже принял окончательное решение. — Итак, вы все должны вернуться в свои части и подразделения, которыми командуете. По нашим разведданным, русские могут предпринять полномасштабное наступление незадолго перед наступлением полной темноты — то есть примерно в пятнадцать ноль-ноль. Все должны быть готовы отразить эту атаку.

Генерал фон Зейдлиц-Курцбах открыл было рот, точно собираясь выразить свой протест против этого решения, однако не сказал ничего. Вместо этого он с готовностью прищелкнул каблуками — точно так же, как и все остальные офицеры.

Паулюс приложил правую руку к околышу своей фуражки, показывая, что офицеры могут разойтись.

Подавленные и бледные от волнения, те вышли из бункера. Каблуки их сапог простучали сначала по мерзлым ступенькам, а затем по осколкам камня и льда, которые покрывали все пространство снаружи. Вокруг стояли мрачные остовы полуразрушенных домов. Снова шел густой снег. Крупные снежинки беспрерывно сыпались с серо-свинцового неба — и, казалось, они будут так падать вечно. Однако транспортный самолет, прилетевший из тылового аэродрома, все-таки пытался зайти на посадку даже в этих небывало сложных метеоусловиях, чтобы доставить драгоценные припасы, столь необходимые для запертой в котле Шестой армии. Без этих припасов и вещей, которые доставляли трехмоторные «Юнкерсы-52», ласково прозванные солдатами «тетушки Ю», запертые в котле войска не продержались бы и суток.

Стервятник поднял повыше меховой воротник своей шинели и поправил монокль в правом глазу. «Этот идиот-пилот не должен бесконечно кружить над взлетно-посадочной полосой, — подумал он, — иначе русские рано или поздно просто собьют его». Истребители «Як», а также зенитные орудия русских постоянно выискивали в небе плохо защищенные немецкие цели — и тут же пытались их уничтожить. Неприятель отлично знал, что если даже ему и не удастся сокрушить немецкие войска, запертые в Сталинградском котле, при помощи решительной атаки, то он в любом случае сумеет обезвредить их, заставив голодать. В конце концов, немцам не останется никакого иного выхода, кроме как сдаться. Солдаты и так уже давно получали лишь одну треть от обычного продовольственного рациона, и их основным питанием все чаще становилось мясо их собственных лошадей, которое они варили и съедали. А в буханках хлеба, выпекаемого походными пекарнями, содержалось уже больше пыли и опилок, чем настоящей муки.

Из снежной пелены метели появилась фигура второго по рангу офицера батальона СС «Вотан» — штурмбаннфюрера Куно фон Доденбурга. Фуражка молодого офицера, как обычно, была лихо заломлена, несмотря на ужасную непогоду. Он отдал Стервятнику честь и без всякой паузы спросил:

— Каковы будут приказания, господин штандартенфюрер[6 - Здесь и далее: в действительности в СС было широко принято правило обращаться к соратникам по организации (в том числе и к старшим по званию) без приставки «господин», при этом «на ты». — Прим. ред.]? — Серьезное лицо фон Доденбурга выглядело сосредоточенным и выражало предельную озабоченность.

Гейер даже не потрудился отдать честь в ответ — это потребовало бы от него слишком больших усилий, а сейчас он предпочитал беречь буквально каждую крупицу своих сил.

— Никаких приказаний не поступало, — произнес он со своим ярко выраженным прусским акцентом. — По крайней мере, с самого верха. Фюрер просто распорядился, чтобы мы продолжали сражаться до последнего солдата и до последнего патрона.

Кончик его огромного носа презрительно дернулся:

— Все это было очень похоже на напыщенную тираду из какой-то трехгрошовой бульварной книжонки. А Паулюс безропотно кинулся выполнять его вердикт.

Штандартенфюрер замолчал и стал вглядываться в снежную завесу.

Пилот «Юнкерса», все круживший над аэродромом, наконец-то решил приземлиться. Он направил свою машину вниз, и колеса самолета коснулись заснеженной поверхности степи. Несколько раз подпрыгнув, «Юнкерс» начал постепенно тормозить, снижая скорость. К нему тут же кинулась толпа раненых, которые стояли возле ограждения аэродрома и сторожили каждый прилетавший и улетавший самолет. Фельджандармерия пыталась сдерживать их, но тщетно — раненые неудержимо рвались к самолету, несмотря на бушующую снежную бурю и наставленные прямо на них дула ружей и пистолетов фельджандармов. Все мечтали лишь об одном: унести ноги из Сталинградского ада. Взоры всех этих людей были прикованы к самолету.

— Несчастные калеки, — сочувственно проронил фон Доденбург, заметив, как к самолету устремился солдат, лишившийся обеих ног. Он еле полз, кое-как устроившись на самодельной тележке на колесиках. Вслед за ним по снегу тянулся кровавый след.

— Еще неделя в таких условиях — и бойцы нашего собственного «Вотана» будут выглядеть не намного лучше, — мрачно заметил Стервятник. С выражением глубочайшего презрения он смотрел на офицера, который совсем не выглядел раненым, но при этом без всякого стеснения попытался сунуть целый ворох банкнот фельдфебелю из фельджандармерии, заведовавшему доступом на борт самолета, чтобы тот пропустил его на взлетное поле.

Самолет проехал по снегу последние метры и, наконец, остановился, замерев посреди взлетно-посадочной полосы. Толпа раненых тут же бросилась к нему. Люди отбрасывали в сторону свои костыли, толкали друг друга, только бы побыстрее пробиться к заветному борту. Экипаж самолета между тем выгружал доставленные из тыла припасы, швыряя ящики прямо на снег. Фельджандармы держались в стороне. Они прекрасно понимали, что пытаться отогнать толпу раненых от самолета в этот момент — чистое безумие. Их просто растоптали бы, если бы они попытались вмешаться в происходящее.

Пилот, который так и не выходил из кабины, принялся снова прогревать двигатели «Юнкерса», готовясь к взлету.

— Они хотят улететь! — пронесся крик среди толпы. — Хотят улететь без нас!!!

Отчаявшиеся люди опять бросились к самолету. Солдат, потерявший обе ноги, не удержался и свалился со своей самодельной тележки. Толпа раненых тут же растоптала его.

— Вот как ведет себя великая германская армия в России зимой 1942 года, — презрительно процедил сквозь зубы Стервятник, протирая стеклышко своего монокля.

— Несчастные идиоты, — бросил фон Доденбург. Он смотрел, как самолет начинает свой разбег по взлетной полосе, готовясь взлететь. Раненые хватались за его крылья и фюзеляж, отчаянно пытаясь хоть каким-то путем проникнуть вовнутрь. — Они думают, что это их последняя возможность спастись и уцелеть, и…

Он замолчал. Из-за пелены пурги неожиданно выскочил советский «Як». Он пикировал прямо по направлению к транспортному самолету на скорости 400 километров в час. Из его четырех пулеметов, установленных в крыльях и начавших одновременно бить по «Юнкерсу», вырвались языки алого пламени. Пули тут же пробили фюзеляж немецкого транспортника сразу во многих местах. Раненые с воплями повалились в снег. Многие из них оказались ранеными снова — или уже убитыми. Пилот «Ю-52» пытался уклониться в сторону, чтобы избежать смертоносного огня, но безуспешно. Наконец, его самолет поднялся в воздух — но буквально в ту же секунду загорелся мотор на правом крыле. Пилот пытался удержать в воздухе свою машину с ярко пылающим двигателем, но это ему плохо удавалось. «Юнкерс» вдруг резко клюнул носом вниз, и в следующую секунду с ужасающим грохотом врезался в землю. В следующее мгновение он взорвался. Языки пламени охватили искореженный фюзеляж. Во все стороны от обезображенного самолета отползали люди. Одежда на них горела, и они практически безуспешно пытались сбить пламя.

Фон Доденбург сделал движение, точно собирался броситься на помощь пострадавшим от крушения. Гейер едва успел схватить его за руку.

— Слишком поздно! — прокричал в ухо Куно штандартенфюрер.

В следующий миг взорвались баки с горючим, находившиеся в «Юнкерсе», и тот превратился в огромный пылающий костер. Мгновенно погибло все живое, что находилось внутри самолета и рядом с ним.

Фон Доденбург издал болезненный стон. Но Стервятник, казалось, был ничуть не тронут видом умирающих и раненных людей; даже зрелище обугленных и обезображенных яростным пламенем мертвых тел не произвело на него особого впечатления. Вместо этого он медленно и раздельно произнес:

— А ведь это могло быть нашей последней возможностью вырваться отсюда.

И Стервятник еще выше поднял теплый воротник шинели.

— Ну что ж, фон Доденбург, давайте возвратимся в расположение нашего «Вотана». Нам надо спланировать кое-какие действия на будущее, мой дорогой друг…




Глава вторая


Прятавшийся в окопе обершарфюрер Шульце очень медленно — и очень, очень осторожно — стал поднимать вверх палку, на конце которой была надета грязная белая рукавица. В нескольких метрах за его спиной повар разделывал топором мерзлую буханку хлеба с отрубями. С десяток бойцов «Вотана» завороженно замерли вокруг повара, с замиранием сердца следя за его движениями и за тем, как он разделывал хлеб. Один кусочек хлеба и тонкий ломтик конины составлял весь их суточный рацион в этот жутко холодный ноябрьский день.

— Я лучше насру себе в сапоги, нежели стану есть какую-то ослятину, — недовольно пробурчал обершарфюрер. — Красавчику-сыну фрау Шульце требуется иная пища! И в гораздо больших количествах! А эти ломтики мяса, мне кажется, все размером с те, которые получаются, когда еврейские раввины делают младенцам обрезание! Неужели кто-то всерьез полагает, что я буду пихать эту дрянь в свои драгоценные кишки?!

Давний приятель Шульце, роттенфюрер Матц, с деревяшкой вместо одной ноги, хмыкнул:

— Спокойно, парень. Тебе еще повезло. Рассказывают, что макаронники вынуждены сейчас питаться трупами своих собственных товарищей.

Бывший докер из Гамбурга небрежно пожал своими здоровенными плечами:

— А чего еще, собственно, можно ожидать от этих чертовых иностранцев? Разве они видели в жизни что-нибудь по-настоящему хорошее? Возьми, к примеру, тех же гребаных французов. Им приходится есть лягушек, которых они достают из грязного пруда, и заниматься любовью при помощи собственных языков. — Он сплюнул на мерзлый, плотно слежавшийся снег. — Ну что ж, Матц, смотри в оба. Я готов.

Роттенфюрер стиснул в руках бинокль и приготовился к тому, чтобы внимательно осматривать раскинувшуюся перед ним безмолвную снежную панораму переднего края, не обнаруживая при этом свое собственное местоположение. Для этого он специально скорчился в самом дальнем углу траншеи. Затаив дыхание, Шульце приподнял палку с рукавицей повыше — до тех пор, пока та не показалась над верхним обрезом траншеи. Шульце облизал потрескавшиеся губы, ожидая, что за этим последует.

Бам! Пробитая пулей рукавица упала на дно траншеи. Обершарфюрер встряхнул правой рукой. Она все еще чувствовала силу удара пули, которая пробила рукавицу и едва не выбила палку у него из пальцев.

— Я заметил ублюдка! — радостно закричал Матц. — Заметил его! — Он опустил бинокль. — Впервые засек его в этих местах, черт побери!

Шульце растолкал бойцов, которые сгрудились вокруг повара, раздававшего пищу, не в силах оторвать от него голодных взглядов, и подбежал к Матцу.

— Где же он сидит? — нетерпеливо спросил он.

— В полуразрушенном кирпичном сарае в направлении на три часа. Передняя стена в этом сарае отсутствует. Вся обрушилась. Но русские, похоже, прикрыли место расположения снайпера куском металлического листа. И он прячется под ним. А для стрельбы он использует патроны, начиненные бездымным порохом. Чтобы быть как можно более незаметным. Но я все-таки засек его. Я заметил движение.

— Если ты облажался, я тебе такое движение в задницу обеспечу! — угрожающе бросил Шульце. Но в глубине души он был уверен, что Матц не ошибся и ничего не перепутал — не зря же он имел заслуженную репутацию самого наблюдательного бойца во всем «Вотане». У Матца был самый острый глаз среди всех них.

— Ну что ж, — задумчиво произнес обершарфюрер, потирая массивный небритый подбородок пальцами, похожими на сосиски. — Теперь нам надо подумать, как обезвредить этого снайпера без того, чтобы нам самим прострелили головы.

На лице Матца появилось встревоженное выражение.

— Может, лучше отказаться от этой мысли, а, Шульци? — завел он. — Ты же знаешь, какие хитрые и безжалостные бестии эти русские снайперы!

Шульце ткнул пальцем в свою мускулистую грудь.

— Это же очень просто, ты, дурень. Мы просто должны вести себя чуть-чуть похитрее, чем они. И обвести их самих вокруг пальца. — Он ласково похлопал ладонью по стальному шлему роттенфюрера, точно мать, которая желала приласкать своего непутевого глупенького сынка. — К тому же, Матц, дружище, ты же знаешь, как здорово оснащены русские снайперы, когда находятся на переднем крае для выполнения задания. Им дают с собой вдоволь еды — самой лучшей, самой аппетитной жратвы. — Он потер свой покрасневший нос, из которого почти непрерывно капало. — И к тому же, дурень, у них всегда с собой имеется… ты знаешь что. — Он беззвучно и медленно, по буквам, произнес губами слово «водка».

Теперь уже Матц жадно облизал губы в нетерпеливом предвкушении.

— А, ты имеешь в виду огненную воду, парень!

— Вот именно, мой маленький дружок-недоумок. Все иваны перед тем, как пойти в атаку, получают вдоволь водки. А снайперы, как я полагаю, получают самую лучшую водку. И больше всех. — Глаза Шульце сверкнули. — И весь вопрос, насколько я понимаю, заключается в том, как именно мы можем прибрать к своим рукам всю эту замечательную жратву и все это восхитительное пойло русского снайпера!

Повар между тем закончил делить продуктовые пайки. Кто-то, глядя на него, простонал:

— Черт побери, парни, я где-то посеял свою вставную челюсть. Как я смогу пережевать все это без них?!

— Да, ты здорово влип, бедолага, — расхохотался повар. — Потерять свою вставную челюсть — это все равно, что стать самострелом и нанести самому себе серьезное увечье. Мне, наверное, следовало бы доложить об этом нашему Крадущемуся Иисусику.

Говоря о Крадущемся Иисусике, повар имел в виду адъютанта штандартенфюрера Гейера, которого все называли так, потому что тот специально носил ботинки с подошвами на толстой резине, чтобы бесшумно подкрадываться к ничего не подозревающим бойцам в тот момент, когда они совершали что-то неположенное, и ловить их на месте преступления. Потерявший искусственные зубы солдат, нахохлившись, принялся сосать замерзший ломоть хлеба, пытаясь как-то размять его голыми деснами.

Шульце, который все это время упорно размышлял над тем, как бы обезвредить русского снайпера и поживиться его запасами еды и водки, наконец-то ответил на свой собственный вопрос:

— Чтобы успешно решить эту задачу, нам нужно проделать отвлекающий маневр. Нам нужна для этого приманка. И этой приманкой станешь ты, дружище Матц!

— Я? Но почему я? Какого черта, Шульце?!

— Потому что, Матци, ты — всего лишь какой-то там роттенфюрер. В то время как я — полноценный обершарфюрер. Тебе ясно?

— Ясно, — фыркнул Матц. На его лице было явственно написано недовольство, но делать было нечего. — Ладно, давай возьмемся за это грязное дело.

Шульце от души хлопнул его по плечу, едва не послав на противоположной конец траншеи:

— Вот этот разговор мне нравится! Так и надо разговаривать, дружище! Так и должны говорить мужчины, у которых присутствует боевой дух! Давай, Матц, вперед. Надо шевелиться. Мне уже не терпится овладеть всеми божественными запасами этого проклятого ивана! — Он посмотрел на приятеля и процедил сквозь зубы: — Ну же Матц, сделай это!

Крайне медленно, осторожно и с явной неохотой роттенфюрер принялся распрямляться, постепенно поднимая свою голову над бруствером траншеи. Шульце ободряюще скалился на него. Сам он находился на противоположном краю траншеи, а в руках у него была снайперская винтовка. Обершарфюрер ждал того момента, когда русский снайпер выстрелит в Матца и обнаружит себя, — и тогда он сможет ответным выстрелом поразить его самого.

— Слушай, Шульце, — не выдержал наконец Матц, — хватит скалиться! Мне надоел блеск твоих поганых клыков. Лучше следи за иваном. И будь повнимательнее — сейчас я окончательно высуну свою башку наружу.

Последним решительным движением Матц еще чуть-чуть приподнял голову, защищенную стальным шлемом.

Бац! Матц рухнул на спину. На его лице застыли крупинки мерзлого снега и земли. Пуле русского снайпера не хватило буквально каких-то миллиметров, чтобы поразить его насмерть.

Но Шульце, в отличие от русского стрелка, был значительно более точен. Его пуля пробила металлический лист, прикрывавший снайпера с боку, и вонзилась в его тело. До слуха немцев донесся жалобный крик русского бойца, и они увидели, как из его внезапно похолодевших пальцев вывалилась ставшая ему теперь совершенно ненужной винтовка.

— Я сделал его! Сделал этого ублюдка! — возбужденно крикнул Шульце. — Ну все, Матц, пошли!

Он выпрыгнул из траншеи, в которой все это время прятался, и, сжав в правой руке винтовку, которая казалась в его огромной сильной лапе чем-то вроде детской игрушки, помчался по заснеженному полю по направлению к полуразрушенному кирпичному зданию. Добежав до него, он одним ударом ноги отбросил в сторону железный лист и бросился к мертвому телу снайпера. Жадные пальцы Шульце уже обшаривали его шинель в поисках вожделенной добычи. Вдруг эсэсовец застыл, точно обжегшись.

— В чем дело, парень? — удивленно спросил Матц.

— У него сиськи, — выдохнул Шульце. — У этого снайпера — бабьи сиськи. Ничего не понимаю…

— Какого черта! — протянул роттенфюрер. И уставился на пышную грудь, которая показалась в прорези рубашки красноармейского образца. — Ты прав, Шульце, черт бы тебя побрал, — у этого паренька самые что ни на есть сисястые бабские сиськи!

— У этой девушки, — поправил его Шульце, который начал постепенно приходить в себя, оправляясь от первоначального шока.

— Какая же это потеря, — задумчиво протянул Матц, в то время как его напарник вновь стал деловито обшаривать тело убитой русской снайперши в поисках еды и водки. — Бабы предназначены самой природой для того, чтобы ублажать мужчин в постели, а не стрелять в них, как в зайцев. А ты только взгляни на это проклятое ружье, Шульце! — Он указал на снайперскую винтовку, приклад которой был украшен далеко не одной зарубкой. — Ты только представь себе, скольких несчастных идиотов она успела отправить на тот свет!

Шульце кивнул. Затем, откупорив бутылку водки, обнаруженную в заднем кармане ватных штанов женщины, обершарфюрер сделал мощный глоток. Матц с жадным нетерпением следил за ним, едва дожидаясь своей очереди.

* * *


Куно фон Доденбург проводил в этот момент свой обычный утренний осмотр бойцов «Вотана». Глядя на Шульце с Матцем, на остальных сильно похудевших и обмороженных бойцов, штурмбаннфюрер подумал про себя, что если так все будет продолжаться и дальше, то очень скоро его люди просто не выдержат. Никто не мог выдержать такие испытания, когда им не было видно конца. Погруженный в эти невеселые раздумья, офицер отправился обратно. Под его подошвами хрустко скрипел слежавшийся наст. Позади артиллерийские орудия русских начали ежедневный обстрел немецких позиций. Начался очередной день пребывания Шестой армии на Сталинградском фронте — день, отмеченный голодом и гибелью многих бойцов.

«Вотан» уже целый месяц был заперт в Сталинградском котле. Правда, в отличие от пехоты вермахта, батальон не понес заметных потерь в бою, поскольку Паулюс воздерживался от использования эсэсовской бронетехники при ведении боевых действий. К тому же Шестая армия не располагала значительными запасами горючего, которые позволяли бы вести обширные боевые действия с применением танков. Но, несмотря на то что бойцы «Вотана» практически не были задействованы в боевых действиях, они все равно то и дело гибли — но только по иным причинам.

Поутру, при обходе караульных постов, частенько находили замерзших за ночь насмерть часовых. Эти люди погибали от ужасного мороза. Механики, которые по неосторожности дотрагивались на морозе до металла бронетехники голыми руками, оставляли на нем свою кожу. Кто-то попадал в западню прямо в походной уборной, когда его яйца примерзали к металлическому стульчаку. В этой связи старый ветеран Шульце не удерживался и восклицал с мелодраматическими интонациями: «Я готов всем пожертвовать ради фюрера, но только не своими яйцами!» А Крадущийся Иисусик, которого все яростно ненавидели, уже потребовал применения смертной казни к двум бойцам, которые, доведенные до отчаяния, выстрелили себе в ноги, чтобы только добиться отправки в тыл.

— Нет, — сказал себе самому фон Доденбург, забираясь в военный джип-вездеход «Кюбельваген»[7 - «Кюбельваген» — полноприводный легковой армейский автомобиль фирмы «Фольксваген». — Прим. ред.], — «Вотан» еще может сражаться!

Но при этом было совершенно неизвестно, сколько еще батальон сможет сохранять хотя бы относительную боеспособность…

— Водитель, — громко приказал фон Доденбург шоферу, который то и дело прогревал мотор «Кюбельвагена», чтобы тот не застыл на морозе, — отвези меня в штаб. В девять утра командир созывает офицерское собрание.

Куно постарался улыбнуться шоферу, чтобы хоть чуть-чуть приободрить его. Лица водителя почти не было видно — как и остальные, он до самых бровей укутался во всевозможные теплые вещи, чтобы только уберечь свою плоть от обжигающего мороза. Случайное сочетание военной формы и отдельных предметов гражданской одежды смотрелось очень курьезно.

— Ты же знаешь, как командир выходит из себя, стоит только кому-то опоздать?

Водитель улыбнулся фон Доденбургу в ответ — или, скорее, Куно хотелось в это верить, потому что он не мог по-настоящему разглядеть лицо шофера за таким слоем одежды и теплых вещей.

— Да, я знаю, господин офицер, — прохрипел тот. — Я не раз слышал, как он сам открыто заявлял, что любому отрежет яйца — тупой бритвой, — если парень хотя бы на одну секунду посмеет опоздать на совещания, которые созывает командир!

Фон Доденбург рассмеялся.

— Не очень-то приятно начинать день с такой мысли! Ну все, хорошо, трогай! Вперед!

Машина покатила по замерзшему полю, подпрыгивая на многочисленных кочках и ухабах. И старательно объезжая небольшие курганы, которые были не чем иным, как братскими могилами немецких солдат, нашедших здесь смерть в предыдущем месяце, когда вся Германия млела от восторга, выслушивая замечательную новость о том, что Шестая немецкая армия фактически уже захватила гигантский город на Волге, носивший имя ненавидимого всеми советского диктатора Иосифа Сталина. «Теперь же, — мрачно думал про себя Куно фон Доденбург, по мере того как автомобиль постепенно приближался к зданию бывшего тракторного завода, где сейчас располагался штаб "Вотана" и где стояли танки подразделения, — эта великая победа фактически превратилась в великое поражение. Неужели это означает, что и самому "Вотану" вскоре наступит конец?»

Наконец, шофер добрался до штаба и затормозил. Фон Доденбург выпрыгнул из машины. Страшный вопрос, который он задавал себе всю дорогу, по-прежнему вертелся у него в голове, — и Куно по-прежнему боялся сформулировать внятный ответ на него.




Глава третья


— Смирно! — прокричал Крадущийся Иисусик. Облачко пара, вылетевшее из его рта, застыло в морозном воздухе.

Офицеры «Вотана», дожидавшиеся штандартенфюрера Гейера в промерзшем цехе бывшего тракторного завода, одетые в самую разномастную одежду; включая гражданскую и советские военные мундиры, которые были более теплыми, чем немецкие, лениво изменили позу, изображая, что они и впрямь встали по стойке «смирно».

Крадущийся Иисусик, высокий и тощий, с рыскающими темными глазами, вытянулся в струнку и отсалютовал Стервятнику, который, как обычно, по привычке почесывал свой огромный нос-клюв:

— Офицеры подразделения построены, господин штандартенфюрер!

Казалось, он докладывает Гейеру не в насквозь промерзшем цеху бывшего русского тракторного завода, а в берлинских казармах «Вотана».

Стервятник небрежным жестом отсалютовал своему адъютанту и сделал знак офицерам, что они могут стать «вольно».

Позади одинокий техник-роттенфюрер в черном комбинезоне и огромных валенках ходил от танка к танку, ставя под двигатели плошки с горючим, которые он потом поджигал одну за другой. Это был единственный способ не дать танковым моторам застыть на морозе навечно.

— Господа офицеры, — провозгласил штандартенфюрер Гейер, вглядываясь в лица своих подчиненных, — сегодня утром я присутствовал на инструктаже в штабе Шестой армии.

Стервятник замолчал, позволяя офицерам до конца осознать значение сказанного. Одновременно он заметил, как на лицах некоторых молодых офицеров «Вотана», которые в напряженном ожидании уставились на него, появился робкий проблеск слабой надежды.

Стервятник отлично знал, почему. Они втайне надеялись: сейчас командир объявит им о том, что было принято решение попытаться вырваться из Сталинградского котла и пробиться к своим. Чувства этих офицеров можно было легко понять. Штандартенфюрер Гейер сам бы отдал все за то, чтобы оказаться сейчас в Берлине — чистым, пахнущим дорогим одеколоном, в новом мундире, выйти на улицу в районе отеля «Адлон» и отправиться на поиски одного из тех прекрасных пареньков с выщипанными бровями, что слонялись там в туго обтягивающих брючках и являлись его тайным наслаждением и единственным пороком.

К тому же здесь, под Сталинградом, невозможно было рассчитывать ни на какое повышение по службе. Фюрер никогда не награждал и не продвигал по служебной лестнице тех, кто терпел поражения, — а под Сталинградом все были обречены потерпеть поражение. В этом Гейер был абсолютно уверен.

— В своей бесконечной мудрости, — продолжил он, — великий фюрер распорядился о том, чтобы мы оставались здесь до последнего солдата и до последнего патрона.

Эта новость потрясла офицеров «Вотана». Какими бы фанатичными национал-социалистами ни являлись эти люди, они все равно не смогли скрыть своего разочарования. Кто-то издал болезненный стон. Один из офицеров дрожащим голосом произнес:

— Но это невозможно!

— Я согласен, что это невозможно, — сказал Стервятник и посмотрел на офицеров с выражением циничного удовлетворения на своем безобразном лице: — Но слово фюрера — это закон.

Роттенфюрер, поджигавший плошку с горючим под днищем танка «Тигр»[8 - Немецкий тяжелый танк PzKpfw VI, известный также как «Тигр», под Сталинградом не применялся — по крайней мере, подтвержденных данных об этом нет. — Прим. ред.], пробормотал, точно разговаривая сам с собой.

— «Дерьмо», — провозгласил король, и разом тысячи засранцев присели и напряглись, поелику во времена оные слово короля было законом…

Слышавший это фон Доденбург с трудом удержался от улыбки. Да, этот унтер-фюрер[9 - Категория воинских званий, объединявшая звания от унтершарфюрера до гауптшарфюрера; проще говоря, сержанты и старшины. С 1942 г. туда добавилось еще и звание штурмшарфюрера (младшего лейтенанта). — Прим. ред.] попал прямо в яблочко. Но вслух говорить такое все равно не следовало. Поэтому Куно бросил на него деланно-убийственный взгляд. Техник хмыкнул и вновь полез под танк со своими плошками.

— Но при этом, однако, господа, — заявил Стервятник, с лица которого не сходило выражение безграничного цинизма, — штурмовой батальон СС «Вотан» всегда жил — по крайней мере, отчасти — по своим собственным правилам, не так ли?

— Верно, верно! — воскликнул Крадущийся Иисусик, вкладывая в свой голос несуществующий энтузиазм.

Фон Доденбург нахмурился. Он догадывался, к чему клонит Стервятник. И ему это не нравилось. Однако он решил до поры до времени ничего не говорить по этому поводу.

— Итак, господа офицеры, — проговорил Гейер, — сейчас я говорю об этом вам, а затем вы должны передать это бойцам, находящимся в вашем подчинении. Может наступить момент, когда «Вотану» придется пойти на крайние меры и предпринять самые отчаянные действия для того, чтобы выжить и спастись. Вы можете быть уверены, что этот момент наступит весьма скоро. Просто для того, чтобы продолжать существовать в котле, Шестая армия должна ежедневно получать пятьсот тонн грузов, в которые входят боеприпасы, продовольствие и другие абсолютно необходимые вещи. А вы знаете, какой объем этих грузов мы получили сегодня? — Стервятник ответил на свой собственный вопрос: — Всего лишь пятьдесят тонн. В этот объем вошли и три коробки презервативов.

Офицеры невольно расхохотались, а штандартенфюрер презрительно бросил своим скрипучим голосом:

— Интересно, на что в этой связи рассчитывает высшее командование? На то, что мы затрахаем русских до смерти?

Офицеры «Вотана» рассмеялись еще громче. Но на фон Доденбурга это никак не подействовало. Он очень давно знал Стервятника. И прекрасно знал, что Гейер просто пытается создать среди офицеров соответствующее настроение — то, которое позволит ему эффективнее всего добиться собственных целей.

— Надо ли мне продолжать? — спросил Стервятник. — Очевидно, что при таком снабжении мы не продержимся в котле и недели. Среди наших доблестных славных союзников-итальянцев из-за этого уже замечены случаи каннибализма. Мораль людей, сражающихся в наших собственных рядах, также дала весьма глубокую трещину. Были отмечены случаи, когда генералы — да-да, господа, генералы — пытались за взятки попасть в самолеты, на которых раненых перевозили в тыл, в расположение группировки под командованием фельдмаршала Эриха фон Манштейна.

Офицеры возмущенно переглянулись.

— Да, все это, к сожалению, правда. Моральное разложение происходит очень быстро. — Стервятник вытянул в сторону офицеров указательный палец, ноготь на котором был, как всегда, очень тщательно подстрижен и наманикюрен. Даже в чудовищных условиях Сталинградского фронта штандартенфюрер умудрялся полностью соответствовать привычным для него стандартам внешней элегантности. — Но я хочу заверить вас, господа офицеры — даже в этих условиях «Вотан» не пойдет ко дну вместе с остальными. Нет, господа, ни за что!

При этих уверенных словах Стервятника на лицах его слушателей промелькнула слабая улыбка. Никто из офицеров батальона не питал особой любви к штандартенфюреру Гейеру. Все они хорошо знали, что тот являлся половым извращенцем, не верил в святое дело национал-социализма, да и сам «Вотан» ценил не слишком-то высоко. Все прекрасно понимали, что единственное, в чем был кровно заинтересован Стервятник, — это его собственное продвижение по службе. У всех в памяти отложились заявления штандартенфюрера, которые он делал с завидной периодичностью: «Как только я получу генеральские звезды на погоны и стану, как и мой отец, генералом, я сразу же переберусь в Берлин и займу какую-нибудь уютную должность в тылу — и с этого момента ни одна дополнительная морщина не появится на моем благородном лбу из-за каких-либо лишних забот». Но при этом все офицеры «Вотана» отлично знали, что, если только штандартенфюрер Гейер задумывал что-то, он обычно всегда добивался этого.

— Итак, сейчас мы должны выработать план — план действий на случай наступления экстренных обстоятельств, — заключил Стервятник.

Стоявший рядом с ним Крадущийся Иисусик с готовностью кивнул и машинально потер руки, точно они были грязными и нуждались в умывании — как, возможно, и было на самом деле.

Смотревший на него фон Доденбург подумал: «Ну да, этот чертов лизоблюд готов пойти на все, лишь бы только вырваться отсюда». Всем было хорошо известно, что Крадущийся Иисусик — завзятый трус. При любой возможности он всегда ловко уклонялся от необходимости принимать непосредственное участие в боевых действиях и вообще появляться на линии фронта, где было по-настоящему опасно. «У меня чересчур много бумажной работы в штабе, — обычно объяснял он при этом. — Мне так хотелось бы оказаться в гуще боя вместе со всеми остальными бойцами! Я постоянно мечтаю об этом. Но от штабной работы никуда не деться. Кто-то ведь должен выполнять ее, не так ли?»

— Всем известно, — продолжал между тем Гейер, — что крайний выступ группировки фон Манштейна находится в районе Калача. От этого места нас отделяют примерно 20 километров степи, занятой сейчас русскими.

Он хлопнул в ладоши, и адъютант тут же поспешил принести карту. Развернув ее, Крадущийся Иисусик прикрепил лист к башне ближайшего танка.

Вместо указки Стервятник решил воспользоваться штыком. Последние дни он постоянно носил с собой штык, полагая, что благодаря этому русские снайперы не опознают его как офицера, а примут за обычного бойца. Ведь было хорошо известно, что снайперы иванов стремятся убивать прежде всего офицеров германской армии, и лишь затем переключают свое внимание на обычных пехотинцев.

— Смотрите! — Командир батальона ткнул штыком в карту. — Мы находимся невдалеке от аэродрома Гумрак, через который, как известно, осуществляется основное снабжение Шестой армии. Здесь, в районе аэродрома, сосредоточены значительные запасы продовольствия и боеприпасов, а самое главное — горючего. Все это держат под замком интенданты, сохраняя большую часть этих запасов на, так сказать, «черный день». — Он презрительно усмехнулся и обвел офицеров многозначительным взглядом.

Фон Доденбург прекрасно понимал, что означает этот красноречивый взгляд штандартенфюрера Гейера. Если ситуация станет критической, то Стервятник, ни минуты не задумываясь, тут же силой отнимет у интендантов то, что ему нужно.

— В настоящее время мы находимся примерно в центре Сталинградского котла. Благодаря этому мы пока можем чувствовать себя в относительной безопасности. Думаю, что если русские перейдут в наступление, то сделают они это прежде всего в районе южного выступа котла — там, где оборону держит весь этот сброд, составленный из венгерских цыган, румынских скрипачей и итальянских макаронников. Русские конечно же отлично осведомлены, что стоит им только по-настоящему нажать на этих ублюдков, — и весь этот сброд немедленно разбежится. Поэтому в любом случае нам целесообразно прижиматься к реке Карповка. Она находится слева от нас и сможет обеспечить нам естественный рубеж защиты в случае внезапного наступления русских.

Лицо фон Доденбурга потемнело еще больше. Ничуть не стесняясь, Гейер четко и последовательно излагал план отступления, который готовился осуществить в любом случае, нравится это Паулюсу или нет. По всему выходило, что Стервятник прямо намеревался ослушаться безапелляционного приказа фюрера и отступить, как только для этого созреет реальная необходимость.

— Пробиваться из котла мы будет здесь, в районе к северо-западу от деревни Мариновка. — Стервятник показал это место на карте кончиком штыка. — До этого я сделаю все, чтобы наш батальон не был задействован ни в каких боевых столкновениях. Нам потребуются все наши наличные силы, чтобы вырваться из окружения и, пробившись сквозь заслоны русских, выйти к группировке фон Манштейна в районе Калача.

Тут Стервятник нахмурился, его лицо стало напряженным, точно он только что понял, какие сложные задачи им предстоят. Штандартенфюрер начал машинально потирать свой огромный нос, но затем, справившись с собой, продолжил:

— Итак, с этого самого момента мы все должны находиться в постоянной боевой готовности. Необходимо заводить танковые двигатели не менее трех раз в день, чтобы быть готовыми уехать, как только это станет необходимо. Я знаю, что это потребует лишнего расхода горючего, но не переживайте — это будет уже моей заботой. Самое главное, необходимо сделать так, чтобы в течение одного часа мы могли собраться и сняться отсюда. При этом любой, чей танк не сможет сдвинуться с места, просто останется здесь. Это ясно?

Слова штандартенфюрера Гейера вызвали беспокойство среди офицеров. Фон Доденбург легко мог догадаться, по какой именно причине. Дело в том, что часто случалось, что даже если двигатель танка работал, машина все равно не могла сдвинуться с места, потому что ее гусеницы попросту примерзали к земле.

— Когда мы снимемся отсюда, пехотинцы поедут на броне танков. Чтобы они не замерзли в пути, необходимо обеспечить каждого достаточным запасом теплой одежды. Эта задача ложится на плечи командиров танков. Все, времени на объяснения больше нет — надо действовать. А когда мы снимемся отсюда и пойдем в прорыв, то нам придется действовать в соответствии с давнишним девизом батальона «Вотан»: «Иди вперед — или сдохни».

Стервятник обвел пристальным взглядом встревоженные лица офицеров.

— У кого-нибудь есть вопросы?

Фон Доденбург поднял вверх руку.

— Да, фон Доденбург?

— Господин штандартенфюрер, вы собираетесь попытаться вырваться из окружения без приказа фельдмаршала Паулюса?

Крадущийся Иисусик злобно взглянул на Куно. Однако последний совершенно проигнорировал его горящий ненавистью взгляд и продолжил:

— Если вы это сделаете, господин штандартенфюрер, не будет ли это расценено как государственная измена?

Стервятник уставился на фон Доденбурга с таким видом, точно увидел его впервые в жизни. Затем он медленно произнес, точно в этот самый момент думал о совершенно других вещах:

— Не думаю, что мне следует отвечать на этот вопрос прямо сейчас, штурмбаннфюрер. Но в нужное время вы узнаете мой ответ.

Крадущийся Иисусик не мог больше сдерживаться. Воодушевленный тем, что «Вотану» все-таки предстоит вырваться из окружения и благодаря этому спастись, он восторженно закричал:

— Смирно! Здравия желаем, господин штандартенфюрер!

После этого Гейер и его адъютант поспешно удалились. А фон Доденбург и техник-роттенфюрер остались одни в пустом цеху, уставившись на то место, где только что стоял Стервятник. «Получается, что "Вотан" действительно собирается драпать — впервые за все время своего существования», — подумал Куно.




Глава четвертая


Над бесконечной заснеженной равниной свистел морозный ветер. Он швырял в лица двух мужчин, затаившихся в снегу, мелкие крупицы льда и заставлял их воспаленные глаза непрестанно слезиться. Этим двоим наблюдателям приходилось постоянно моргать, чтобы видеть все происходящее.

Они уже успели изучить обстановку в районе интендантских складов — и знали, что скоро обслуживающие хранилища солдаты направятся на завтрак в свою бревенчатую столовую. Ноздри бойцов жадно ловили запах кофе, сваренного из настоящих зерен, который ожидал там интендантов. Теперь надо было как можно внимательнее следить за обстановкой в районе складов — фактор времени приобретал все более важное значение.

Над горизонтом медленно поднялся зимний диск солнца. У него был какой-то почти болезненный желтоватый отлив. Светило точно в нерешительности застыло над линией горизонта, словно не зная, оставаться ли ему здесь или вообще исчезнуть. Через заснеженную степь протянулись длинные темные тени. Со стороны русских позиций, расположенных в километре, показались злые красные язычки пламени. Через несколько мгновений воздух наполнился оглушительным грохотом. Артиллерия врага начала свою разрушительную работу.

Но двое мужчин, наблюдавших за интендантскими складами, не обращали никакого внимания на русский артобстрел — фронтовые старожилы уже давно привыкли к нему. Они просто подставили свои замерзшие бородатые лица живительным лучам утреннего солнца, надеясь насладиться хотя бы частичкой его тепла.

Но вот наблюдатели услышали, как скрипнули ворота в ограждении, опоясывавшем по всему периметру интендантские склады. Из них на небольших лошадках выехали упитанные, одетые в новенькую форму военные, проходившие службу на складе. Копыта лошадок с хрустом побежали по смерзшемуся насту; всадники направлялись в сторону столовой.

За складскими потянулась вереница русских военнопленных, которые использовались на подсобных и грязных работах, обслуживая хранилища. Пленные были крайне истощены, их глаза воспалено блестели на исхудалых лицах. В сопровождении помахивавших кнутами охранников они устремились туда, где повара уже разливали дымящуюся баланду.

— Несчастные эти пленные иваны, — прошептал лежавший в снегу роттенфюрер Матц. — Их кормят еще большей дрянью, чем даже нас самих!

— Точно, — откликнулся расположившийся по соседству обершарфюрер Шульце. — Зато все эти интенданты разъелись так, что их лошадки прогибаются посередине.

Матц откашлялся и сплюнул в снег.

— А что же ты хочешь, Шульце? — бросил он. — Те, кто работает на интендантских складах и на кухне, никогда не ходят голодными. Еды у этих проклятых ублюдков в любое время вдоволь. А ублюдками они становятся, по-моему, с самого рождения. Других ведь не возьмут на эту работу, верно? Там могут служить лишь законченные подлецы. И настолько жадные, что у них и грязи из-под ногтей не допросишься, не говоря уж о чем-то другом.

Шульце кивнул. Но, заметив, что из ворот выехал последний всадник, он напрягся и приготовился.

До Шульце и Матца донесся голос складского служащего, который покинул склад последним. Он обращался к своему товарищу, трусившему на лошадке рядом:

— Пол-литра хорошего горохового супа и здоровый кусок колбасы — вот и все, что требуется мужчине, чтобы ему потом захотелось залезть на бабу. Только это и может придать мужчине необходимую силу. Черт бы меня побрал — в моей ручке скопилось уже столько чернил, что я даже не знаю, кому первой из них настрочить письмо!

Его товарищ, такой же рослый и упитанный, как и он сам, с красным лоснящимся лицом, рассмеялся:

— А мне-то показалось, что прошлой ночью ты уже отведал какую-то русскую бабу. Они, конечно, не очень-то красивые, зато хорошо знают, как надо ублажать мужчин.

Его приятель кивнул в знак согласия, и складские проехали дальше. Дождавшись, когда они оказались от них на таком расстоянии, что уже точно не могли ничего услышать, Шульце взорвался:

— Ты слышал это, Матц? Они не только грабят нас, набивая свои утробы положенной нам едой, но еще и успевают забавляться с бабами! Дьявол, а я уже несколько недель не приближался ни к одной бабе. С таким питанием у меня просто не стоит!

Матц мрачно проронил:

— Ты не одинок в своем несчастье, Шульце. Я вообще уже больше не могу нащупать свой член — таким он стал маленьким и сморщенным. Мне кажется, скоро он вообще исчезнет, и тогда мне придется мочиться из локтя.

Но Шульце уже позабыл про свои сексуальные проблемы. Он знал, что в ближайшие пятнадцать минут склады будут стоять пустыми — все занятые на них охранники и рабочие теперь завтракали. За два дня, что они наблюдали за интендантами, он уже твердо уяснил, что все будет именно так. Затем, ровно в девять, со складов начнут выдавать пайки различным подразделениям, представители которых будут приходить за ними. Поэтому у приятелей было ровно пятнадцать минут на то, чтобы пробраться на склад и перетащить оттуда все, что только можно, в грузовик штабсинтенданта[10 - Звание штабсинтенданта соответствует званию гауптмана. — Прим. ред.]. Этот грузовик стоял рядышком со складом с работающим мотором. Его специально прогревали для того, чтобы штабсинтендант, олицетворявший на складах высшее начальство, мог беспрепятственно выехать в любой момент в подчинявшиеся ему части и подразделения, располагавшиеся за границами склада.

Глаза Шульце блеснули. Он вспомнил, что перед тем, как ранним утром приползти сюда в темноте, он сказал замерзшим и изголодавшимся бойцам своего взвода:

— Эй, вы, потешные солдатики! Сегодня вы для разнообразия сможете попробовать настоящие продукты. Это я вам гарантирую.

Матц и Шульце поднялись и со всех ног устремились к задним воротам склада. Как они и ожидали, на них висела толстая цепь с замком. Но это не остановило Шульце — он предусмотрел такую возможность. Здоровенный гамбуржец тут же вытащил огромные кусачки и перекусил цепь, точно та была из тонкой проволоки.

— Ну что ж, вперед! — весело бросил он, широко распахивая ворота. — Пошли, Матци. И не зевай. Черт побери, хотел бы я после увидеть выражение лица этого ублюдка-интенданта, когда он обнаружит, что кто-то пролез на его драгоценный склад и утащил оттуда все, что было так дорого его вонючему жирному сердцу!

Матца, впрочем, и не требовалось уговаривать или подбадривать. Его рот и так уже наполнился слюной в предвкушении того, что могло ожидать их на складе.

— Черт, Шульци, у меня уже слюна капает на воротник! — воскликнул он. — Мне не терпится пощупать все эти богатства своими руками.

Они бросились к ближайшему складу.

— Ничего себе! — выдохнул Шульце, оглядывая огромное помещение. — Я словно попал в рождественскую сказку…

Помещение было снизу доверху набито копчёными окороками, вестфальскими колбасками, оковалками пармской ветчины, которые были так велики, что их можно было поднять только вдвоем. Рядом со всем этим мясным изобилием высились целые горы разнообразных консервов.

— О, мой Бог! — не смог удержаться от восклицания роттенфюрер. — Ты только погляди на эти батоны салями, на этот хлеб — белый хлеб, — и на эти копченые окорока. Шульце, пожалуйста, подержи меня, чтобы я не упал! Мне кажется, я сейчас кончу!

— Не ори! — шепотом предостерег его обершарфюрер. — И не стой, как идиот. Давай, шевелись!

Два приятеля принялись деятельно перетаскивать самые аппетитные вещи с полок склада в маленький грузовичок штабсинтенданта, мотор которого убаюкивающе урчал. Они загружали его едой, которую не видели несколько последних месяцев, и уже представляли грандиозный пир, ожидавший их сегодня вечером. При этом они, ухмыляясь, словно школьники, которые наконец-то сбежали со скучного урока, периодически откупоривали бутылки с замечательным баварским пивом и, опорожнив их несколькими мощными глотками, выбрасывали в сторону.

Но неожиданно всему этому веселью пришел внезапный конец. Они как раз тащили в грузовик тяжеленный кусок мороженой говядины, который весил около сотни килограмм, когда чей-то злобный официальный голос вопросил:

— Что, черт бы вас побрал, вы тут делаете? Что здесь, собственно говоря, происходит, а?

Не выпуская мяса из рук, они резко обернулись. Перед ними стоял штабсинтендант — мужчина огромного роста, габаритами и статью похожий на здоровенного быка. В его руке был зажат пистолет. Тщательно отглаженная и вычищенная форма безупречно сидела на мускулистой фигуре интенданта. На его груди не красовалось никаких наград, кроме Креста за военные заслуги второго класса. Но этот человек выглядел как настоящий военный — в отличие от двух ободранных и промерзших существ, которые стояли сейчас перед ним с куском мороженой говядины в руках. От штабсинтенданта исходила аура опытного военного, который умеет хорошо устраиваться как в обычной жизни, так и на фронте; человека, который никогда не голодал — и не собирается этого делать.

— Итак, — протянул он, заметив, что двое воришек перед ним не могут раскрыть ртов, и угрожающе повел дулом пистолета. — Давайте, говорите же. Кто вы такие?

Он вдруг замолчал, заметив черные и серебряные нашивки батальона СС «Вотан» на рукаве мундира обершарфюрера Шульце.

— Ах, вот вы кто! Ворье из состава знаменитого батальона СС «Вотан»! — воскликнул интендант. — Ну что ж, господа эсэсовцы! — На широком лице штабсинтенданта появилась торжествующая ухмылка. — В германской армии, к которой вы тоже относитесь — хотя, возможно, и не представляете себе этого до конца, — существует наказание за воровство и мародерство. И если вы случайно не подозреваете, какое именно наказание предусмотрено в этом случае, я охотно напомню вам. Это смертная…

Но тут Шульце изо всей силы ударил интенданта куском замороженного мяса, и тот рухнул на колени. Из его рта вылетели бессвязные ругательства. Не давая складскому возможности опомниться, Шульце выбил пистолет у него из рук. Оружие интенданта полетело на мерзлый снег. В следующий миг Шульце ударил хозяина склада коленом в пах. Глаза штабсинтенданта вылезли из орбит, изо рта у него наполовину выскочила вставная челюсть. Держась руками за пах, он застыл перед Шульце и Матцем, жадно хватая ртом воздух.

— Все, братишка, побежали! — крикнул Шульце Матцу.

— А как же мясо… — Матц растерянно оглянулся на оковалок говяжьей туши, валявшийся на земле.

— Черт с ним, с мясом! Они уже подтягивают подкрепления и переходят в наступление! Смотри, на нас скачет вся их кавалерия! — Шульце подтолкнул Матца в кабину и сам плюхнулся на сиденье грузовика рядом с ним.

К ним со всех сторон уже мчались бойцы интендантского склада на своих низкорослых лошадях. Они выкрикивали угрозы и палили в воздух из пистолетов, пытаясь остановить воров.

Матц врубил первую передачу. Грузовик резво покатил вперед. Роттенфюрер направил его прямо на служащих склада. Низкорослые лошадки, на которых те восседали, в страхе отпрянули в сторону, не желая быть раздавленными или сбитыми приближающимся на большой скорости грузовиком. Машина Матца подскакивала на буграх и кочках, через борт во все стороны летели бутылки с пивом и консервы, которые едва умещались в кузове. Заметив это, русские военнопленные, выполнявшие на складе вспомогательные работы, радостно завопили, точно рассчитывая, что все эти деликатесы достанутся им.

Матц резко повернул и покатил к месту расположения «Вотана». Их преследовала беспорядочная пальба. Штабсинтендант, лишившийся зубов, с лицом, залитым слезами, бежал впереди своего воинства и беспрерывно стрелял по грузовику, приговаривая сквозь душившие его слезы:

— Я обязательно вздерну их, даже если это будет последним делом, которое я совершу в своей жизни. Они будут болтаться за это на виселице…

* * *


Остановив грузовик примерно в километре от склада, Шульце откупорил украденную бутылку коньяка и, сделав огромный глоток, слегка приподнял ногу, с громким звуком выпустив газы. Эта манера Шульце оглушительно пердеть была хорошо известна во всем батальоне «Вотан» и даже за его пределами. Улыбаясь, обершарфюрер произнес:

— Матц, мы сделали это, черт побери! Мы увезли со склада все, что нам было нужно, и вдобавок дали просраться этому ублюдку-интенданту. — Он прикончил содержимое бутылки одним мощным глотком и беззаботно вышвырнул ее в окно. — Разве могут многие солдаты похвастаться этим — тем, что дали просраться интенданту-гауптману великой немецкой армии?

Сидевший за рулем грузовика Матц кивнул:

— Золотые слова.

Но в следующий миг его лицо вдруг стало серьезным и очень озабоченным. Он внезапно вспомнил, как штабсинтендант орал, что наказанием за воровство и мародерство является смертная казнь. Матц невольно вздрогнул — и уже не от холода.




Глава пятая


— Вольно! — выкрикнул Крадущийся Иисусик. Его темные, похожие на крысиные, глазки перебегали от одного конца выстроившейся перед ним шеренги к другому.

Бойцы «Вотана», стоявшие внутри огромного заброшенного цеха бывшего советского завода, исполнили его команду. Снаружи, не прекращая, долбили артиллерийские орудия русских. Этот непрерывный артобстрел германских позиций продолжался уже целые сутки.

Крадущийся Иисусик не спешил. Он считал подобное, очень долгое, искусственное ожидание очень правильным тактическим приемом. Оно обычно сбивало с толку рядовых и заставляло их волноваться. Особенно если их совесть была нечиста. Сейчас дело обстояло как раз именно таким образом. Он ясно видел это по лицам выстроившихся перед ним мерзавцев. Их рожи выглядели чуть более сытыми и не такими изможденными. Ясно, что все они отведали яств, которые были возмутительнейшим образом похищены с интендантского склада.

— Я уже некоторое время пристально слежу за всеми вами, — сказал Крадущийся Иисусик. — От всех вас можно ждать одних лишь неприятностей. А теперь кто-то из вас позволил себе ударить старшего офицера только лишь за то, что тот пытался оградить от расхищения припасы, которые был обязан охранять. Что вы, интересно, можете на это сказать?

Стоявший в заднем ряду и смотревший куда-то в пространство обершарфюрер Шульце громко перднул. Но сделал он это не так, как обычно привык делать после сытного обеда. Сейчас этот звук был намеренно резким и провоцирующим.

Лицо адъютанта побагровело от злости.

— Кто это сделал? — закричал он. — Я спрашиваю, кто именно сделал это? Какая ужасная наглость! Выходит, вы не только воры, которые способны избить старшего офицера, но и негодяи, открыто оскорбляющие одного из ваших собственных командиров. Я еще раз спрашиваю, кто именно это сделал? — Он злобно уставился на неподвижные лица бойцов «Вотана».

Однако ни один из них не захотел встретиться с ним взглядом. Вместо того,.чтобы глядеть в глаза Крадущемуся Иисусику, они намеренно глядели на потолок. Казалось, им уже давно наскучила вся эта сцена. От этого Иисусик разозлился еще больше. Он бешено выхватил из кармана мундира свою знаменитую записную книжку, в которую заносил имена провинившихся, и ручку.

— Вы будете стоять здесь хоть целый день, пока я не узнаю имени человека, который позволил себе столь наглейшим образом испортить воздух, — в ярости выкрикнул он. — Давайте, говорите — кто это сделал?

— Гауптштурмфюрер Хирш, — обратился к нему Куно фон Доденбург, который только что закончил осматривать 60-тонный «Тигр». — Я предлагаю вам, не откладывая, заняться тем делом, ради которого мы все здесь собрались. — Он кивнул туда, откуда доносились звуки артиллерийской канонады. — Ибо мне кажется, что в течение ближайших 24 часов нас может уже больше не быть в этом месте. Об этом позаботится наш противник. — И он ласково улыбнулся Крадущемуся Иисусику.

Тот открыл было рот, чтобы возразить фон Доденбургу, но, увидев выражение, промелькнувшее в жестких голубых глазах штурмбаннфюрера, быстро передумал. Фон Доденбург был, конечно, просто высокомерной свиньей, считая, что может вести себя, как ему заблагорассудится, только лишь потому, что ухитрился получить все награды за храбрость, какие только существовали в Рейхе. Вдобавок фон Доденбург, конечно, очень хорошо знал всех бойцов «Вотана», среди которых были и те воры, которых необходимо было найти. Но при этом не делал ничего, чтобы помочь отыскать их… Крадущийся Иисусик решил, что поставит имя фон Доденбурга на первое место в тайном списке своих врагов. И когда-нибудь при удобном случае разделается с этим наглым мерзавцем.

Вслух же он произнес:

— Да, господин фон Доденбург, я сейчас займусь этим делом.

И вновь повернулся лицом к шеренгам «Вотана».

— Слушайте меня внимательно! Сейчас сюда приведут штабсинтенданта господина Эрле. Он чувствует себя не очень хорошо, и ему потребуется помощь. Он по очереди осмотрит каждого человека, присутствующего здесь. И каждый из вас обязан при этом смотреть ему прямо в глаза. Ясно? Как только штабсинтендант опознает преступника, похитившего вещи со склада и ударившего его, этот человек будет немедленно арестован. Это ясно?

Со стороны ССманнов и унтер-фюреров «Вотана» раздались неясные возгласы, свидетельствующие о том, что они все поняли. Фон Доденбург подумал про себя, что может сразу сказать, кто проделал все это. Выбор был невелик — на подобную аферу были способны только Матц или Шульце. Они оба были самыми отъявленными пройдохами во всем батальоне. Но при этом, черт побери, они были и самыми опытными и надежными унтер-фюрерами, которыми он командовал. Куно просто не мог позволить себе лишиться их. Поэтому он ни в коем случае не должен был дать сотрудникам фельджандармерии арестовать их. Фон Доденбург задумчиво почесал кончик носа, мучительно размышляя, как можно будет сделать так, чтобы они не были арестованы, когда штабсинтендант опознает их. А в том, что это обязательно случится, командир первой роты ни капли не сомневался.

Появившийся перед бойцами «Вотана» штабсинтендант совсем не представлял собой той мощной, уверенной в себе фигуры, которой предстал перед Матцем и Шульце в первый раз за два дня до этого. Теперь он с трудом шел, весь скрючившись и опираясь на палку. Но даже этого было недостаточно — двум дюжим представителям фельджандармерии приходилось поддерживать его с обеих сторон. Под одним глазом у складского расплылось черное пятно страшного синяка, а другая половина лица, в которую Шульце со всей силы ударил замороженной говяжьей тушей, была раздувшейся и позеленевшей. С трудом двигаясь вперед, он постоянно закрывал одной рукой свои яйца — то ли потому, что они болели, то ли потому, что инстинктивно боялся, что ему могут опять врезать по ним.

— О Господи, Шульце, — прошептал Матц. — Ты просто не представляешь себе свою собственную силу, парень. Погляди, что стало с его рожей.

— Да ладно, это был всего лишь дружеский шлепок, — беззаботно ответил Шульце. — Просто не понимаю, из-за чего они устроили всю эту суматоху.

Офицер интендантской службы закашлялся, и из угла его разбитого рта потекла тонкая струйка крови.

— Да он к тому же еще больной и заразный, — без всякого сочувствия заметил Шульце. — Наверняка заразил всю нашу жратву своими погаными микробами.

— Кончай слюной брызгать, Шульце, — предупредил его Матц. — Он приближается, черт побери.

Медленно, поддерживаемый с обеих сторон травмированный штабсинтендант стал двигаться вдоль выстроившихся в одну шеренгу бойцов батальона. Он долго и пристально вглядывался в лицо каждого, и, казалось, проходила целая вечность от его очередного шага до следующего.

Стоявшие в конце шеренги Матц и Шульце напряглись. Они прекрасно понимали, что, как только офицер опознает их — в чем не могло быть никаких сомнений, — то Крадущийся Иисусик немедленно распорядится их арестовать. Еще до того, как их выстроили здесь, Шульце сказал Матцу: «Этот ублюдок, Крадущийся Иисусик, отправил бы в гестапо даже собственную мать — если бы только она у него имелась. А когда он сделает это с нами, то мы окажемся в дерьме по уши».

Однако Матц, напротив, отнесся к такой перспективе довольно беззаботно:

— И что такого? Все, что они с нами сделают — это пошлют обратно в военную тюрьму в Торгау. Но благодаря этому мы, по крайней мере, выберемся из этой чертовой дыры, где сдохнуть гораздо легче.

Но ничего этого не произошло. В тот самый миг, когда штабсинтендант, трясясь от ярости, остановился перед застывшим в каменной неподвижности Шульце, которого сразу же опознал, огромные двери бывшего цеха широко распахнулись. В проеме показался Стервятник. Его лицо раскраснелось, глаза вылезали из орбит. В этот миг он походил на буйнопомешанного.

— Внимание! Внимание! Тревога! — прокричал он страшным голосом. — Русские перешли в наступление и смяли этих чертовых макаронников, чьи позиции находятся южнее нас! Все итальяшки в полном беспорядке отступают. Приказываю всем приготовиться к немедленному выступлению!

— Но, господин штандартенфюрер, — попытался прервать его адъютант. — Мы только что опознали преступника, который избил несчастного господина Эрле и разграбил его склад…

— У меня нет сейчас времени заниматься всей этой чепухой, — отрезал Стервятник. — И мне будет нужен каждый боец «Вотана», который только есть в наличии.

Крадущийся Иисусик стиснул свои слабые кулаки в бессильной злобе. Но он ровным счетом ничего не мог с этим поделать.

Фон Доденбург быстро прошагал вдоль шеренги бойцов батальона и, подмигнув Шульце, приказал:

— Всем разойтись. Быстро! Приготовьте оружие и ожидайте дальнейших распоряжений.

И, развернувшись, Куно быстрым шагом направился к Стервятнику, который дожидался его.

— Вам все ясно? — воскликнул Крадущийся Иисусик. — Вы слышали приказ. Выполняйте!

Шульце посмотрел на Матца.

— Матц, мне кажется, я только что обоссался от страха.

— Тебе кажется, что ты это сделал? — прошипел Матц. — А про себя я могу сказать, что я-то точно обоссался!

И они вместе с другими бойцами «Вотана» выбежали из заброшенного цеха, в котором остались беспомощно стоять штабсинтендант и трясущийся от ярости Крадущийся Иисусик. Но в эту секунду даже до них дошло, что сейчас настало время последнего сражения под Сталинградом.

Та же самая мысль промелькнула сейчас и в мозгу Стервятника. Стоя перед зданием бывшего завода среди медленно падающих с неба густых снежинок, которые, казалось, чуть-чуть заглушали непрерывный рев артиллерийской канонады русских, он бросил фон Доденбургу:

— Следующие четыре часа или около того станут для нас решающими. Вам это понятно, штурмбаннфюрер?

Куно, который лихорадочно обдумывал ситуацию, кивнул в знак согласия.

— Если командующему нашей Шестой армией не удастся к наступлению ночи стабилизировать линию фронта на южном направлении за счет переброски туда дополнительных воинских контингентов — причем, конечно, это должны быть в первую очередь немецкие войска, — то русские бросят в прорыв еще больше своих дивизий. При этом, как известно, иваны значительно превосходят нас, немцев, в искусстве ночного боя. А итальянцы ночью, по-моему, воевать вообще не умеют.

Стервятник холодно улыбнулся.

— Да, я полагаю, что эти господа-южане употребят всю свою энергию на то, чтобы драпать и драпать подальше — на протяжении всей этой ночи. — Улыбка исчезла с его лица. — Бог его знает, откуда у Паулюса могут найтись свежие подкрепления. Вся Шестая армия доведена до крайности, все наши подразделения устали и измотаны.

— А какие последние новости вы получили из штаба Паулюса, господин штандартенфюрер? — спросил фон Доденбург. Он заметил, что прямо перед ними в свинцовое небо взмыли красные сигнальные ракеты — указание на то, что и на этом участке фронта русские тоже пошли в прорыв. Впрочем, это, скорее всего, был отвлекающий маневр с их стороны, направленный на то, чтобы заставить немцев занять в этом месте оборону и не двигаться, лишив тем самым помощи итальянские войска на южном направлении.

— Новостей было не слишком-то много. Господа с малиновым кантом на брюках, — Стервятник имел в виду работников штаба, — проинформировали нас, что русские сумели пробить десятикилометровую брешь на участке фронта, удерживаемом итальянцами. Они также довели до нас информацию о том, что в настоящий момент невозможно сделать буквально ничего для того, чтобы исправить эту ситуацию. При этом, однако, они уверяют нас, что беспокоиться не о чем. Командующий армией фельдмаршал Паулюс полетел туда на своем личном самолете, чтобы осмотреть этот участок фронта. — Стервятник выдавил циничный смешок: — Как будто само наличие десятикилометровой бреши не говорит ему о том, что все это — не что иное, как решительное наступление русских. Но до того момента, пока оттуда не вернется Паулюс и не сделает свои выводы об обстановке, ничего предприниматься не будет.

— То есть никто не объявлял общей тревоги? — быстро спросил фон Доденбург, до которого сразу же дошло, что Стервятник объявил тревогу по своей личной инициативе, не согласовав это ни с кем.

— Именно. И кто колеблется в такой момент сражения, тот просто гибнет. Слова Наполеона, кажется… Но если Наполеон и не говорил такое, ему следовало бы это сделать. В течение ближайших суток, мой дорогой друг, Шестая немецкая армия начнет разваливаться. И тогда принимать ответственные решения придется уже не скромным оберстам вроде меня, а обычным фельдфебелям и даже рядовым. Поверьте мне, фон Доденбург, — скоро каждый будет драться сам за себя, и дьявол уничтожит при этом слабейших. Но я прослежу за тем, чтобы ничего подобного с «Вотаном» не случилось. А теперь давайте направимся в штаб, чтобы выяснить, нет ли каких-то новостей от нашего летучего командующего Шестой армией…




Глава шестая


Казалось, все итальянские войска, какие только сражались на русском фронте, пришли в движение. Везде по запруженным дорогам медленно ползли колонны телег и повозок, в которые были впряжены измученные лошади. Итальянцы спасались бегством от русских, которые непрерывно наступали на них, убивая, режа и насилуя (среди итальянских войск было немало проституток из передвижных фронтовых борделей, а также любовниц старших офицеров). Голодные, замерзшие, истощенные и перепуганные, итальянцы пешком тащились в тыл, поскальзываясь на обледенелых дорогах. Счастливчики ехали на повозках; внутри них под брезентом были установлены печки, из труб которых вылетал теплый дымок. Это было изнурительное, мучительное бегство, очень похожее на то, которое испытала Великая армия Наполеона, отступавшая из России в начале XIX столетия. Южане больше всего боялись попасть в руки русских, которые безжалостно преследовали их по пятам и готовились жестоко отомстить всем, кто вторгся в пределы их великой родины. Страх перед русскими неудержимо гнал вперед всех — от благоухающих одеколоном подтянутых штабных офицеров до последнего солдата, который едва мог ковылять.

На небе показался легкий самолет командующего. Он снизился над колонной отступающих итальянцев, дав возможность Паулюсу внимательно рассмотреть их в бинокль. В следующий момент колонна рассыпалась, и итальянцы панически побежали врассыпную по усыпанной снегом степи. Сделать это их заставило появление на горизонте одного-единственного русского танка Т-34. При этом на мундирах многих беглецов красовались эмблемы берсальеров — элитного подразделения стрелков итальянских вооруженных сил. Горестно покачав головой, Паулюс опустил бинокль, точно не мог больше смотреть на все это. Если с поля боя драпала даже элита итальянской армии в России, то что же можно было ожидать от остальных? Паулюс нажал кнопку микрофона, при помощи которого общался с пилотом, и устало проговорил:

— Возвращаемся в штаб, гауптман. Мне достаточно того, что я уже успел увидеть.

Все время, пока они летели назад, фельдмаршал хранил молчание. В голове его вертелся один и тот же вопрос: что делать?

Но и тогда, когда его самолет, наконец, приземлился и командующего повезли в штаб, он так и не смог принять никакого решения, что же делать, на что решиться, — хотя и видел, насколько напряженной и опасной стала вся ситуация.

Прибыв в штаб, Паулюс увидел, что штабные работники носятся взад-вперед с не свойственной им скоростью, телефоны непрерывно звонят, а во всем штабе царит крайне нервозная обстановка. В углу, склонившись над картой, освещаемой лишь огарком свечи, бледный офицер кричал в телефонную трубку:

— Но вы обязаны держаться! Это абсолютно необходимо. Держитесь, приказываю вам!

Паулюс, который сам являлся многоопытным ветераном уже двух войн, сразу заметил негласные признаки панических настроений, которые, судя по всему, уже успели крепко угнездиться в его штабе. Рядом со столом каждого из офицеров притаился туго набитый чемоданчик. Не нужно было обладать чересчур большой проницательностью, чтобы догадаться, для чего им понадобились эти чемоданчики. Видимо, штабисты уже внутренне приготовились к тому, чтобы или бежать в тыл, или даже сдаваться на милость победителя. Они могли сколько угодно приказывать вверенным им частям «сражаться до последнего солдата и до последнего патрона», однако сами, безусловно, не собирались этого делать.

— Господин фельдмаршал! — услышал он.

Паулюс удивленно повернулся. Перед ним стоял оберст Вильгельм Адам, его личный адъютант, человек гигантского роста.

— Что случилось, Вилли? — спросил Паулюс.

— Смотрите. — Оберет передал командующему листок бумаги. — Речь, которую только что произнес в Берлине Жирный Герман. Ее записал на бумагу один из наших радистов. — Вильгельм Адам презрительно фыркнул: — Абсолютная чушь, осмелюсь вам доложить!

Паулюс быстро пробежал глазами речь Геринга. Рейхсмаршал, в частности, сказал: «Солдаты, много тысяч лет тому назад в одном узком горном проходе в Греции стоял один необыкновенно храбрый и отважный полководец с тремя сотнями солдат. Это был царь Леонид, с которым было триста спартанцев. Он стал сражаться с персами, и сражался до тех пор, пока не пали все его воины и он сам. После того как все умерли, в этом месте осталась лишь надпись: "Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне, что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли". Я думаю, что когда-нибудь люди прочитают и такую надпись: "Если ты, путник, окажешься в Германии, то скажи немцам, что обнаружил нас в Сталинграде мертвыми, до конца выполнившими свой долг"».

Паулюс оторвал глаза от бумаги с записью речи Геринга, и Адам бросил:

— Говорят, что у этого жирного недотепы Геринга стояли слезы в глазах, когда он произносил все это. Черт побери, у него действительно покатились бы слезы из глаз, если бы я оказался рядом с ним, — потому что врезал бы по его толстому заду так сильно, как только смог! Паулюс кивнул:

— Проследи за тем, чтобы никто больше не узнал про эту речь. Совершенно ясно, что Геринг — а скорее всего, и сам фюрер — уже списали нас со счетов. Что они вообще могут знать об условиях, в которых мы находимся здесь, под Сталинградом? — с горечью добавил фельдмаршал. — Разве этот жирный маразматик Геринг, наркоман и пьяница, знает, что бомбоубежища здесь переполнены ранеными, которым не могут дать никаких лекарств, потому что их попросту нет, и которым даже раны перевязывают бумажными бинтами, потому что других бинтов тоже давно нет? Понимают ли они, что у наших бойцов порой замерзают винтовки — так, что они не могут из них стрелять? И о том, что мы не можем вести огонь из наших артиллерийских орудий, поскольку не располагаем специальной защитной смазкой, которая позволяет пользоваться зимой орудийной оптикой и прицельными приспособлениями? Знает ли этот чертов главнокомандующий германской авиацией, что его собственные проклятые люфтваффе доставили нам вчера лишь сто тонн грузов, хотя ежедневно необходимо как минимум пятьсот, чтобы мы могли здесь продержаться?

Паулюс резко замолчал. Его лицо пылало от ярости. Фельдмаршалу пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы сдержаться.

К нему в панике подбежал штабной офицер.

— Господин фельдмаршал! В ходе русского наступления смяты сразу три итальянские дивизии. Еще две дивизии больше неспособны сражаться.

Паулюс тряхнул головой, точно человек, пытающийся избавиться от наваждения.

— И, тем не менее, мы должны продолжать верить, Вилли, — проговорил он.

— Я понял вас, господин фельдмаршал, — чужим голосом ответил адъютант.

— Блокнот у тебя с собой?

Адъютант кивнул командующему.

— Я хочу послать фюреру следующее сообщение — и одновременно распространить его среди наших войск здесь.

— Слушаюсь, господин фельдмаршал, — кивнул Адам.

Паулюс прочистил горло. Над его головой непрерывно грохотали взрывы — это русские штурмовики отчаянно бомбили его штаб. Однако Паулюс отогнал от себя мысль о том, что русские уже точно знали, где именно располагался его штаб и он сам, и постарался сосредоточиться на своем послании фюреру.

— Шестая немецкая армия, — начал он, — приветствует фюрера Германии. Флаг с изображением свастики по-прежнему развевается над Сталинградом.

Оберст Вильгельм Адам с удивлением взглянул на Паулюса, однако фельдмаршал проигнорировал его взгляд и продолжил:

— Пусть наша битва станет примером для нынешнего и грядущего поколений… примером того, что никогда нельзя капитулировать… даже в совершенно безнадежной ситуации… ибо только так Германия сможет выйти из этой войны победительницей. Хайль Гитлер! Фридрих Паулюс, командующий Шестой немецкой армией.

— Вы действительно желаете, чтобы я направил это в Берлин? — спросил его Адам. — И вы действительно хотите, чтобы это заявление было распространено среди солдат и офицеров Шестой армии? Поймите же, господин фельдмаршал, они сделают из этого один-единственный вывод: наше положение здесь безнадежно и все мы пропали!

Паулюс пожал плечами:

— Но мы действительно оказались здесь в безнадежном положении, Вилли. Фюрер в любом случае не позволит нам отступить. Поэтому мы обязаны оставаться здесь и сражаться до самого конца.

Вильгельм Адам попробовал зайти с другой стороны.

— Господин фельдмаршал, я полагаю, не может быть и речи о том, чтобы стоять до конца. Просто потому, что у нас все равно очень скоро закончатся все боеприпасы и снаряжение и мы просто не сможем сражаться. Единственным выходом для Шестой армии — как это ни неприятно — является сдача в плен.

— И что же ты предлагаешь?

Лицо Адама потемнело. Странная апатия фельдмаршала Паулюса и его нежелание действовать решительно явно выводили оберста из себя. Он произнес с металлом в голосе:

— Я прошу вас не подчиняться приказу фюрера. И принять вместо этого решение об отходе — нравится это Гитлеру или нет. Если вы примете сегодня это решение и отдадите приказ об отступлении, у нас еще сохранится возможность пробиться к своим и выйти в расположение сил фон Манштейна. — Адъютант стиснул кулаки, точно желая передать свою решимость Паулюсу. — Мы понесем потери — возможно, даже очень значительные, — однако кому-то из нас все-таки удастся спастись и выжить, и эти люди смогут потом еще не раз сражаться!

— В течение столетий, на протяжении которых десять поколений мужчин из моего рода служили Пруссии и Германии, ни один фон Паулюс еще ни разу не ослушался приказа свыше, — упрямо процедил командующий Шестой армией. — Мои предки просто перевернутся в своих могилах, если я посмею поступить подобным образом.

Лицо оберста Адама вспыхнуло.

— Речь в данном случае идет не о вашей личной или родовой чести, господин фельдмаршал, — ледяным тоном произнес он. — Речь идет о том, что вы должны попытаться спасти как можно больше немецких солдат и офицеров. Вы должны помнить, что у каждого мужчины, который сражается под вашим командованием, имеются жена, или мать, или дети. И когда этот солдат будет убит в России, его близкие, оставшиеся на родине, будут страшно горевать. И чего будут стоить ваши личная честь и гордость по сравнению со всем этим горем и отчаянием?

Изможденное лицо Паулюса вспыхнуло.

— Ты забываешься, с кем разговариваешь, Вилли! — резко бросил он. — Помни, что сейчас ты обращаешься к командующему армией!

— Извините, господин фельдмаршал. Но сейчас пришло время разговаривать начистоту.

— Отлично! Хочешь разговаривать начистоту — тогда изволь услышать: я и моя Шестая армия останемся здесь до конца, что бы ни случилось. Я никогда не отдам распоряжение об отступлении без прямого приказа фюрера. А теперь, пожалуйста, обеспечь отправку моего послания в Берлин — и в наши войска.

— Слушаюсь, господин фельдмаршал! — Оберст Вильгельм Адам прищелкнул каблуками сапог и, отдав честь Паулюсу, вышел. Но тот, казалось, этого даже не заметил.

Когда адъютант оказался в коридоре, его широкие плечи безвольно опустились. Судьба Шестой немецкой армии была предрешена.

Он не видел, что оставшийся один Паулюс уронил голову на руки и безутешно зарыдал, как ребенок.




Глава седьмая


— Надо же, — презрительно процедил Стервятник, бросая на грязный пол послание командующего Шестой армией Паулюса. — Ну что ж, теперь ясно, в каком положении мы находимся. Шестая немецкая армия готова по самую голову зарыться в дерьме.

Крадущийся Иисусик нервно захихикал. Стервятник уничтожающе посмотрел на своего адъютанта, и тот мгновенно замолчал.

Снаружи по-прежнему грохотали орудия русских, продолжая безжалостно обрушивать снаряд за снарядом на немецкие позиции. Даже непрерывный густой снегопад и метель никак не могли заглушить этот чудовищный грохот.

— С макаронниками уже покончено, — продолжал развивать свою мысль штандартенфюрер. — Теперь русские, очевидно, готовятся ударить в районе нашего левого фланга. А затем, когда наступит подходящее время, они ударят в районе правого фланга. Затем они соединятся, разрезав наши боевые порядки на две части. Это абсолютно очевидно, стоит только взглянуть на карту. — Он пожал плечами. — После этого русские рассекут нас уже на четыре части — и так до бесконечности, пока вся Шестая армия не превратится в отрезанные друг от друга разрозненные подразделения, не способные вести никакие боевые действия. И тогда единственным выходом для всех останется сдаться русским. И в таких вот условиях этот идиот Паулюс посылает свое глупейшее послание фюреру. Он, похоже, просто спятил.

Фон Доденбург, которому приходилось, хмурясь, выслушивать эти крайне пессимистические суждения Гейера, был в глубине души вынужден признать, что тот совершенно прав. Единственной возможной разумной тактикой в сложившейся ситуации было с боями пробиваться к своим, то есть в расположение армейской группировки фон Манштейна. Даже сейчас, несмотря на все трудности, Шестая немецкая армия представляла собой огромную силу. И если бы она вступила в отчаянный бой с русскими, то у нее сохранялись отличные шансы пробиться к своим. Но фон Доденбург прекрасно понимал: фюрер будет резко против того, чтобы немецкая армия оставила территорию, политую, как он патетически восклицал в подобных случаях, «огромным количеством германской крови». Куно покачал головой и зло стряхнул на землю каплю, долго копившуюся на кончике его покрасневшего носа.

— Ну что ж, пришло время принимать какие-то решения. И я их уже принял, — сказал штандартенфюрер Гейер и обвел глазами своих офицеров, — Каждая рота обязана выделить несколько бойцов, из которых будет образован специальный отряд по снабжению «Вотана» всем, что потребуется в пути. Эти отряды должны проникнуть на склады и взять оттуда все, в чем нуждается данная рота. Боеприпасы, продовольствие и так далее. Все, что действительно необходимо. Для такого рода дел лучше всего подойдут эти два известных мерзавца, Матц и Шульце. Они за километр могут учуять запах добычи. — Стервятник с иронией взглянул на Крадущегося Иисусика, и тот покраснел до корней волос. Командир батальона ухмыльнулся еще шире.

— Господин штандартенфюрер, — глянул на него Куно фон Доденбург, — вы действительно хотите отдать приказ о том, чтобы мы уходили из котла?

— Естественно, — столь же прямо ответил ему Стервятник. — Что, вы думаете, сделают с нами русские, когда Шестая армия Паулюса сдастся? Я сейчас расскажу вам. Мы — бойцы «Вотана» — относимся к элите СС. — Стервятник выразительно провел по горлу ребром ладони. — Вот что они сделают с нами! Уничтожат всех нас в течение одного часа. Правда, на то, чтобы расправиться с офицерами, русским, очевидно, потребуется больше времени. И эта процедура, полагаю, будет не слишком-то приятной для самих господ офицеров. — Гейер с вызовом уставился на Куно: — Что скажете на это, фон Доденбург? Вы готовы принести наш батальон в жертву и фактически приговорить своих бойцов к мучительной гибели?!

Фон Доденбург отлично знал, что в действительности Стервятнику было глубоко наплевать на сам «Вотан». Все, чего он на самом деле хотел, — это спасти собственную шкуру, чтобы не упустить возможность получить в конце концов заветные генеральские звезды на погоны. Разве сам Стервятник не твердил время от времени: «Мне наплевать, скольких бойцов я могу лишиться в ходе боя, если только это поможет мне заполучить генеральские звезды»?

— Разве мы не подвергаемся риску быть обвиненными в дезертирстве, если исполним то, на чем вы настаиваете, господин штандартенфюрер? — спросил фон Доденбург. Его мозг лихорадочно работал, пытаясь найти выход из казавшейся безвыходной ситуации. Действительно, как они могли бросить без приказа свою позицию и остаться при этом с чистой совестью?!

— Возможно, и подвергаемся, — спокойно согласился с ним Гейер. — Но кто вообще будет думать об этом в той смертельной суматохе, которая наступит здесь очень скоро? И закончится сдачей в плен всей Шестой армии Паулюса? А самое главное — это то, что штурмовой батальон СС «Вотан», лучшее бронетанковое подразделение Ваффен-СС, сохранит свой состав и свою и боеготовность — и будет способен вести боевые действия и в дальнейшем. Вот что больше всего будет волновать Берлин, уверяю вас, фон Доденбург!

Куно наконец сдался.

Стервятник отчеканил:

— Тогда давайте не будем терять больше время на пустые разговоры, точно мы не мужчины, а сборище болтливых старух. — Он взглянул на Крадущегося Иисусика: — Адъютант, приказываю вам организовать те специальные отряды по снабжению «Вотана», про которые я только что говорил. Судя по погоде, метель продлится еще часа три. За это время я хочу уйти отсюда. Снег даст нам прикрытие, и этим надо воспользоваться в полной мере.

После этого все пришло в лихорадочное движение. И вскоре — впервые с того момента, как батальон СС «Вотан» прибыл на Сталинградский фронт, — принадлежащие ему танки и полугусеничные вездеходы-бронетранспортеры приготовились покинуть полуразрушенное здание бывшего советского танкового завода, под крышами которого они прятались все это время. Тяжело дыша и обливаясь потом, несмотря на трескучий мороз, техники заводили моторы. А снаружи, увязая в сугробах по колено, специальные отряды по снабжению «Вотана» рыскали в поисках необходимых припасов и снаряжения.

Мимо них неудержимой лавиной двигались бежавшие с линии фронта итальянцы — пехотные и стрелковые дивизии, бойцы которых были объяты такой паникой, что давно побросали свое оружие. Бандерши — хозяйки передвижных военных борделей — отчаянно нахлестывали своих исхудавших лошадок, чтобы те тащили вперед их повозки. Бойцы «Вотана» увидели, что одна из проституток только что родила. Но ребенок оказался мертвым, и теперь его миниатюрное тельце лежало на краю повозки, завернутое в обыкновенную газету.

Какой-то капитан итальянской армии, очевидно, тронувшись умом, бегал по заснеженному полю кругами, и, поднимая голову к свинцово-серому небу, время от времени завывал. Затем, окончательно обессилев, он падал в снег, но потом вскакивал вновь и опять начинал нарезать круги по заснеженной целине. В снегу лежал мертвый итальянский генерал, в отчаянии выстреливший из пистолета себе в рот, снеся половину черепа. Везде валялись обрывки бумаги и мусор, отмечая следы отступающих колонн итальянцев.

Обершарфюрер Шульце, который вел вперед свой маленький отряд снабженцев, удивленно покачал головой:

— Весь этот чертов Мир сошел с ума. Дьявол, да все просто окончательно спятили!

Другой ветеран «Вотана», которого прозвали Клешней, потому что в одном из боев он потерял руку, ухмыльнулся и проронил:

— Но мы-то не спятили, Шульце. Мы-то как-нибудь выкрутимся, черт побери!

Шульце мрачно кивнул:

— Ты совершенно прав, Клешня. Мы успели хлебнуть так много дерьма в этой треклятой войне за народ, отечество и фюрера — и все-таки не пропали. Так что мы сумеем выдержать и битву под Сталинградом.

Точно так же полагал и Стервятник, который с момента оглашения своего приказа об отступлении находился в непрерывном движении, без конца отдавая приказы и распоряжения, рыча на людей и подбадривая их, отдавая указания Крадущемуся Иисусику; тот неотступно следовал за ним с блокнотом и карандашом, сколачивая боевые группы и благодарно кивая бойцам отрядов по снабжению, которые теперь то и дело возвращались в расположение батальона, притаскивая все, что им удавалось раздобыть — горючее, еду, хлеб, боеприпасы. Все это было крайне необходимо батальону, которому предстояло в одиночку, на свой страх и риск, пробиваться к группе армий Эриха фон Манштейна.

Все это было не по душе фон Доденбургу.

— Но, господин штандартенфюрер, вы представляете, что произойдет, если Паулюс вдруг выяснит, что мы не только собираемся дезертировать, но еще и грабим свои же склады? — попытался остановить он Гейера. — Что, если один из отрядов по снабжению «Вотана» задержат и в штабе Паулюса узнают, кто именно грабит немецкие склады в этот момент?

Стервятник издал презрительный смешок:

— Да наплевать, если даже и узнают. В любом случае ему просто придется с этим смириться. — Он похлопал рукой в кожаной перчатке по металлическому боку «Тигра»: — Никто и ничто — ни русские, ни немцы — не смогут остановить наших «зверят».

Фон Доденбург в ужасе уставился на него.

— Вы имеете в виду, господин штандартенфюрер, — вырвалось у него, — что будете стрелять даже по своим, если кто-то окажется у вас на пути?

Стервятник с готовностью кивнул:

— А почему бы и нет? Сейчас наступает тот момент, когда собака станет пожирать другую собаку. И если вам действительно любопытно понаблюдать за тем, как одни немцы станут относиться к другим, то останьтесь здесь и дождитесь того момента, когда армия будет окончательно окружена и начнет сдаваться в плен.

Бросив все это в лицо сконфуженному фон Доденбургу, Гейер ушел. За ним семенил ухмыляющийся Крадущийся Иисусик.

* * *


К трем часам дня, закончив сборы в условиях непрекращающейся метели, весь «Вотан» был готов к тому, чтобы выступить. Каждый танк и бронетранспортер был до отказа забит всем необходимым. Пехотинцы разместились на броне танков. От холода и пронизывающего ветра их защищали толстая одежда и одеяла. Они знали, что им все равно придется мерзнуть, однако всех и каждого больше всего на свете согревала чрезвычайно приятная мысль о том, что, в конце концов, они смогут унести ноги из-под Сталинграда. Никто не желал, чтобы его мертвые кости остались лежать в этой ужасной русской степи, находившейся на немыслимом расстоянии от любимой родины.

Огромные двери бывших фабричных цехов широко распахнулись. Внутрь тут же, завывая, влетели вихри метели. Но Стервятник, сидевший в командирском «Кюбельвагене», казалось, этого даже не заметил. Он трижды сделал круговое движение рукой, отдавая тем самым приказ к выступлению.

Фон Доденбург, который находился в головном «Тигре», поднял вверх и опустил правую руку.

— Вперед! — закричал он. Вонь выхлопных газов заставляла его то и дело покашливать.

Сидевший за рычагами «Тигра» роттенфюрер Матц тронул 60-тонный танк. Сидевший рядом с Куно обершарфюрер Шульце крикнул:

— Дорога будет нелегкой, черт побери!

Фон Доденбург кивнул, но ничего не сказал. Он просто не мог заставить себя спокойно разговаривать. Штурмбаннфюрер все еще находился под гнетом ужасной мысли о том, что весь «Вотан» фактически дезертировал, оставляя поле боя без приказа. Точно воры под покровом ночи, они, единственное бронетанковое подразделение Ваффен-СС, уходили из Сталинградского котла под покровом снежной вьюги, оставляя Паулюса и всю Шестую немецкую армию на произвол судьбы. От этой чудовищной мысли фон Доденбург испытывал боль в желудке. Он ненавидел то, что ему сейчас приходилось делать.

Его «Тигр» выкатился за пределы цеха, и танк тут же облепили снежные хлопья. Вслед за ним последовали и остальные.

* * *


— Что? — взорвался Паулюс. От его недавнего полулетаргического состояния не осталось и следа. — Что ты сказал, Вилли?

Оберст Вильгельм Адам повторил обескураживающую новость, которую только что доложил командующему Шестой армией.

— Но это же невозможно! За все время войны, каким бы трудным ни было положение, СС всегда сражались до конца. В конце концов, разве это не их девиз: «Моя честь — моя верность»?

Рослый адъютант Паулюса презрительно рассмеялся:

— Похоже, что это не относится к штандартенфюреру СС Гейеру. Он просто драпанул со всеми своими бойцами — и всё.

На лице Паулюса появилось такое выражение, точно он был готов в любую секунду разрыдаться.

Адам посмотрел на него с жалостью.

— Послушайте, господин фельдмаршал, — сказал он, — возможно, что уход с поля боя подразделения штандартенфюрера Гейера — это даже не несчастье, а своеобразный счастливый шанс.

— Что, что?

— Если даже славные эсэсовцы предпочитают отступать без всяких приказов, это явственно указывает на то, насколько серьезным стало положение под Сталинградом. Вы могли бы доложить об этом фюреру. Возможно, тогда мы сможем дождаться от него приказа отступать.

— Ты уверен в этом, Вилли? — Паулюс в волнении стиснул руку своего адъютанта.

— Это наш последний шанс, господин фельдмаршал!

— Тогда немедленно отправь следующее донесение в штаб-квартиру фюрера. — И Паулюс продиктовал: — «Батальон СС "Вотан" дезертировал ввиду усиливающегося нажима противника. Жду ваших приказов. Паулюс».

Произнеся эти слова, командующий облизал неожиданно пересохшие губы:

— О Боже, Вилли, быть может, теперь мы будем спасены!

Его адъютант оторвал взгляд от блокнота, в который записывал продиктованный Паулюсом текст донесения.

— Я буду молиться за то, чтобы вы оказались правы, господин фельдмаршал, — со всем пылом сказал он, прекрасно помня о том, что ни разу не молился с тех пор, как после окончания школы в восемнадцатилетнем возрасте поступил на службу в армию. Но в этот темный ноябрьский день, когда за окнами завывала пурга и ветер зловеще свистел в заснеженной степи, он почувствовал неудержимое желание вознести горячую молитву Господу.




Глава восьмая


— О, дьявол и тысяча чертей! — заскрежетав зубами, бешено выкрикнул Адольф Гитлер. В его голосе слышался неистребимый австрийский акцент. Он оторвал руку от спины своей овчарки Блонди, которую только что гладил, точно ее шерсть внезапно стала раскаленной.

Начальник оперативного отдела, генерал-оберст[11 - Генерал артиллерии А. Йодль был произведен в генерал-оберсты лишь в январе 1944 г. — Прим. ред.] Альфред Йодль, мужчина с бледным лицом и хитрыми глазами, произнес умиротворяющим тоном:

— Наверное, должно существовать какое-то объяснение случившемуся. Я уверен, что в действительности оно имеется. Но на данный момент ситуация выглядит так: похоже, штурмовой батальон СС «Вотан» исчез со Сталинградского фронта.

Йодль произнес это намеренно спокойным тоном, не вкладывая в свой голос никаких эмоций. Но его темные глаза внимательно смотрели на Гиммлера, сидевшего напротив него, лицо которого, как показалось Йодлю, приняло нездоровый оттенок.

— Как подобное вообще могло произойти? — рявкнул Гитлер, задыхаясь от ярости. — «Вотан» — это одно из наиболее элитных подразделений. Я лично награждал целый ряд офицеров «Вотана» за героизм. Что обо всем этом думает Паулюс?

Йодль поджал губы. Он уже догадался, что Паулюс мечтал использовать факт дезертирства штурмового батальона с фронта, для того чтобы продемонстрировать фюреру, как низко пал моральный дух его войск. Это могло бы послужить предпосылкой для того, чтобы вновь просить фюрера рассмотреть возможность издать приказ об отходе всех сил Паулюса.

Однако сам Йодль был в душе категорически против отхода Шестой армии. Во-первых, он сомневался, что Паулюс вообще сумеет сделать это и, пробившись сквозь оборону русских, достичь группировки фон Манштейна. Во-вторых, Йодль полагал, что если принести в жертву Паулюса и всю его армию под Сталинградом, это укрепит боевой дух всего германского вермахта и послужит солдатам и офицерам Германии вдохновляющим примером. Сейчас весь ход войны стал неблагоприятен для Рейха. И бойцам вермахта требовалось иметь перед глазами пример армии, которая дралась до последнего солдата и до последнего патрона.

— Паулюс думает, что «Вотан» дезертировал, мой фюрер! — ответил Йодль на вопрос Адольфа Гитлера.

— Дезертировал! — трагически повторил вслед за ним фюрер.

Гиммлер, на лице которого неожиданно проступил нездоровый румянец, вдруг заявил высоким, подрагивающим от волнения голосом:

— Но это невозможно! Подразделения СС вообще никогда не дезертируют. А уж тем более — мой любимый «Вотан». Я готов ручаться своей собственной жизнью за «Вотан»!

Йодль переводил непроницаемый взгляд с Гитлера на Гиммлера и обратно. Оба руководителя были дилетантами в военном деле, и из-за них целая армия была обречена на гибель. И теперь, когда все рассыпалось буквально на глазах, они в действительности просто не знали, что им делать.

— Итак, — произнес наконец Гитлер, как же вы тогда собираетесь объяснить исчезновение «Вотана» в этот кризисный час? И, самое главное, какие действия вы собираетесь предпринять по этому поводу, рейхсфюрер?

Потрясенный Гиммлер заморгал глазами. Гитлер обращался к нему не по имени, как он это обычно всегда делал, а назвал вместо этого его официальную должность. Это было явственным признаком крайнего недовольства вождя.

— Прежде всего, я должен собрать более подробную информацию об этом происшествии, мой фюрер, — бросил Гиммлер, снимая пенсне и нервно протирая его стекла. — Я уверен, что существует какое-то объяснение случившемуся!

— А если нет? — холодно проронил Адольф Гитлер.

— Но…

— Я скажу вам, что вы должны сделать, — оборвал Гитлер Гиммлера. — Следует обнаружить местоположение «Вотана» и уничтожить дезертиров. До последнего человека!

Даже Йодль, профессиональный военный, был шокирован предложением фюрера.

— Вы имеете в виду, их всех надо ликвидировать?

— Да. При помощи авиационных бомб. Просто разбомбите их с воздуха, и все. Если даже элитное подразделение СС бежит с поля боя, чего же я могу ожидать от обычной пехоты, которая сражается сейчас под Сталинградом? Подобный пример должен заставить всех остальных стоять до конца!

Йодль кивнул в знак того, что понимает логику фюрера. Гитлер, по крайней мере, ни словом не обмолвился о том, что рассматривает возможность отхода Шестой армии от Сталинграда. Это означало, что вся она должна была погибнуть в приволжских степях и стать легендарным примером для всего остального вермахта.

Гитлер тяжело посмотрел на Гиммлера:

— Можете идти, рейхсфюрер. Вы обязаны немедленно заняться этим отвратительным делом. Нельзя допустить, чтобы вся эта гниль пошла дальше.

Слова Гитлера вывели Гиммлера из состояния глубокого ступора, в котором тот, похоже, пребывал.

— Да, мой фюрер, — произнес он жалким голосом, затем вскинул правую руку в нацистском приветствии и с трудом выдавил: — Хайль Гитлер!

Но фюрер, казалось, даже не заметил его. Повернувшись к Йодлю, он рявкнул:

— Господин генерал-оберст, я прошу вас сделать мне официальный доклад о возможности наградить Паулюса дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. Я полагаю, что подобное награждение придаст ему еще большую выдержку и стойкость в создавшихся трудных условиях.

— Да, разумеется, мой фюрер. Если такое награждение последует, то это продемонстрирует всем, что вы абсолютно доверяете ему. Это, как я полагаю, будет заметно способствовать стремлению Паулюса сражаться до самого конца…

На Гиммлера уже никто не обращал внимания. Как-то весь съежившись, он выскользнул из помещения. Все было слишком очевидно — он попал в немилость к фюреру. Надо было что-то делать с этим чертовым «Вотаном», и побыстрее…

Сидя в своем огромном черном «Хорьхе»[12 - Марка немецкого легкового автомобиля. — Прим. ред.], который вез его по улицам Берлина, украшенным патриотическими призывами и плакатами, Гиммлер напряженно размышлял. Он не видел ни развевающихся лозунгов, ни граждан, которые с бледными лицами людей, страдающими от постоянного недоедания, тащились по плохо освещенным улицам с портфелями и сумками из искусственной кожи, в которых несли бутерброды и другие продукты, полученные по карточкам.

К тому времени, когда машина привезла Гиммлера в штаб-квартиру СС, он находился в глубокой депрессии. Ему надо было как можно скорее начать работу по выяснению всех обстоятельств исчезновения своего элитного подразделения. Но у него не хватало духу приступить к этому. Казалось, кто-то открыл невидимый кран, и вся энергия незаметно вытекла из тела рейсхфюрера…

Берта, личный секретарь и по совместительству любовница шефа СС, сразу же почувствовала, что с начальником творится что-то неладное — стоило Гиммлеру лишь пройти в свой кабинет и повесить на вешалку фуражку со скрещенными костями и серебряным черепом на тулье. Берта огляделась. Убедившись в том, что никто за ними не наблюдает, она послала Гиммлеру воздушный поцелуй и мелодичным голосом осведомилась:

— Ты не хотел бы чашечку горячего чая с мятой? Такой чай всегда взбадривает тебя.

Упав в кресло напротив нее, Гиммлер отрицательно покачал головой. Берта была полной женщиной, похожей на типичную домашнюю хозяйку. Она была скромно и строго одета и олицетворяла как раз тот тип женщины, который был ближе всего по душе Гиммлеру. Когда-то главный эсэсовец Рейха провозгласил: «Истинная германская женщина не курит и не красит губы». Берта принадлежала именно к этому типу.

— Мне нужен не чай с мятой, а кое-что покрепче, моя маленькая пантера, — процедил он. — Я только что провел пять весьма неприятных минут в кабинете у фюрера.

Берта с сочувствием посмотрела на Гиммлера и, приблизившись к шкафчику, достала оттуда бутылку с вишневым ликером. Они позволяли себе выпить немного этого ликера раз в месяц, вечером, когда у Гиммлера были силы и желание иметь с ней интимную близость. Берта налила рюмочку Гиммлеру, а затем и себе.

— Твое здоровье! — сказал рейхсфюрер, поднимая свою рюмку.

— Твое здоровье, — произнесла она и погладила его редеющую шевелюру своими пальцами, лишенными какого-либо лака на ногтях. — Генрих, ты знаешь, прошло всего две недели с тех пор, как мы занимались… ты сам знаешь чем. И остается еще целых две недели до того момента, когда мы сможем это повторить… — Она смущенно опустила глаза.

— Да, я знаю, любимая, — кивнул он. — Но я хотел выпить рюмочку ликера только для того, чтобы немного взбодриться.

— Что же все-таки случилось? — спросила она и поудобнее устроилась на его тощих коленях.

— Похоже, что одно из моих подразделений на Восточном фронте дезертировало. И наш любимый фюрер распорядился, чтобы я предпринял в отношении этого подразделения самые жесткие меры. Но сама мысль о том, что я обязан расправиться с моими любимыми эсэсовцами, причиняет мне ужасную боль. Я чувствую себя больным из-за этого.

— Мой бедный Генрих, — промурлыкала она. В ее глазах засверкали слезы. — Какой же тяжкий груз ответственности тебе приходится нести на протяжении всей этой ужасной войны! — Еще раз внимательно взглянув на Гиммлера, она приняла решение. — В таком случае, ты заслуживаешь того, чтобы немного побаловать тебя сегодня. После этого ты сможешь лучше разобраться со всем этим неприятным делом.

Гиммлер улыбнулся:

— Спасибо, любимая. — Он взглянул на нее и с надеждой добавил: — Когда ты говоришь «побаловать», имеется в виду… всё?

— Всё, — кивнула она. Сняв очки, она опрокинула в себя рюмку с остатками вишневого ликера.

— В том числе и хлыст? — не отставал он, слегка удивленный и заинтригованный ее необычной покладистостью.

— Хлыст будет обязательно, — сказала Берта. Ее голос стал гораздо более звучным и угрожающим. — Ты плохо вел себя. Так сказал сам фюрер. И теперь ты должен быть наказан за это, мой мальчик. — Она с яростью посмотрела на него. — Я пойду в нашу спальню и приготовлюсь. На это мне потребуется некоторое время. А ты готовься. И горе тебе, если ты не приготовишься как следует. Потому что сегодня я не буду нянчиться с тобой. Тебе это ясно?

— Да, госпожа, — покорно сказал Гиммлер. Сердце уже подпрыгивало у него в груди от мыслей о той боли, которую ему предстоит вытерпеть, и о том наслаждении, которое эта боль на самом деле доставит ему.

— Прекрасно. Когда я скомандую, ты постучишься и войдешь. И после этого сознаешься мне во всех своих грехах. Это ясно?

— Да. — Он вздрогнул всем телом.

— Отлично. Я рада, что ты прекрасно понимаешь, что бесполезно что-либо скрывать от меня. Это лишь утяжелит твое наказание. А в том, что тебя надо обязательно наказать, нет никаких сомнений.

— Я это понимаю, — сказал Гиммлер. Его голос дрожал.

— Ты должен быть жестоко наказан, — проговорила Берта низким голосом. — Очень жестоко!

— О да, госпожа…

— А теперь мне пора идти. — Она решительно направилась в сторону спальни. Ее увесистые ягодицы внушительно колыхались из стороны в сторону. Гиммлер застыл в кресле, вздрагивая и размышляя, не может ли он опрокинуть еще одну рюмочку ликера. После нескольких минут мучительных раздумий он все-таки решил, что может — это придаст ему храбрости, в которой он так отчаянно нуждался. Но едва глава СС нащупал бутылку, как вздрогнул от ее резкого голоса:

— Входи сюда, раб. Немедленно… или ты поплатишься за это, ничтожный маленький червь!

Повелитель миллионных армий рабов, разбросанных по всей Европе, начальник организации, которую ненавидели и боялись все, человек, при упоминании имени которого вздрагивало пол Европы, — вскочил на ноги.

— Я иду, госпожа! — воскликнул он. Рот Гиммлера внезапно пересох, стоило ему только услышать, как Берта щелкнула хлыстом. — Я иду… немедленно.

— Ради всего святого, поторопись, — угрожающе протянула она, — иначе я исполосую своим хлыстом твою тощую маленькую задницу так, что ты будешь рыдать от нестерпимой боли.

— Я иду, — дрожащим голосом промолвил он. — Честно, я уже иду к тебе.




Глава девятая


— О, Генрих, как ты повелевал мною! — промурлыкала Берта, когда они вновь вошли в кабинет Гиммлера. Все рубцы и раны рейхсфюрера были тщательно присыпаны пудрой. — Какой же силой ты обладаешь, мой дорогой!

Он кивнул и решил, что лучше уж постоит — после побоев его ягодицы чувствительно побаливали. У него была такая нежная кожа… Но чувствовал он себя все равно значительно лучше. А самое важное, он действительно ощущал, что может теперь повелевать другими.

Когда Гиммлер вошел в спальню, шторы были наглухо задернуты, а на прикроватном столике горела одна-единственная лампа с красным абажуром. Берта тоже полностью преобразилась. Она сбросила с себя мешковатый костюм, туфли, подходящие фрау средних лет, и сняла очки. Теперь на ней был полупрозрачное черное шелковое неглиже, сквозь которое щедро просвечивало ее чувственное тело. На ее ногах были высокие кожаные черные сапоги, а в руках она держала тонкий хлыст, который выглядел весьма угрожающе. Как только Гиммлер увидел этот хлыст, он тут же начал дрожать всем телом, отлично понимая, что сейчас последует.

— Чего же ты ждешь, раб? — произнесла она глубоким грудным голосом с угрожающими интонациями. — Снимай с себя всю одежду. Снимай ее побыстрее! Немедленно! А не то тебе будет совсем худо! — Она пристукнула хлыстом по своей ладони. Гиммлер подпрыгнул от ужаса и стал торопливо срывать с себя форму, глядя на женщину голодными, вожделеющими глазами. Она пристально смотрела на него, то и дело постукивая хлыстом по ладони. Эти звуки были похожи на тиканье часов, отсчитывающих секунды перед тем, как начнется наказание.

Когда Гиммлер встал перед ней, полностью обнаженный, она бросила быстрый взгляд на его худосочное тело и неширокую грудь, совершенно лишенную растительности.

— И это все, что ты хочешь продемонстрировать своей госпоже, несчастный? — пророкотала она и слегка приподняла кончиком хлыста сморщенный миниатюрный пенис Гиммлера. — Как ты можешь удовлетворить меня, как ты можешь вгрызаться в мое нутро таким крошечным бесполезным инструментом? — И она легонько ударила кончиком хлыста по сморщенному члену рейхсфюрера СС. Гиммлер подпрыгнул от боли.

— Извините меня, госпожа, — жалким голосом пролепетал он.

— Ты всегда просишь у меня извинений, — резко бросила она.— От тебя я всегда слышу одни только извинения. Ну что ж, мой милый, боюсь, сегодня я уже не приму от тебя никаких отговорок. Тебе придется заплатить за все свои упущения и все грехи. Становись на четвереньки, быстро!

— Я действительно должен сделать это? — спросил Генрих Гиммлер. В его голосе различалась странная смесь страха и предвкушения небывалых удовольствий.

— Ты стал совершенно бесстыдным! Я не желаю больше ничего от тебя слышать! Ни одного слова! Как ты смеешь спрашивать о чем-то свою госпожу?! На четвереньки, немедленно! — Она угрожающе прищелкнула хлыстом.

Гиммлер торопливо опустился на четвереньки. Его сердце бешено колотилось.

— Ну-ка, выстави вперед свой тощий зад, — потребовала женщина. — Немедленно!

Гиммлер изогнулся, выставляя вверх свои бледные ягодицы.

— Не будьте слишком жестоки со мной, госпожа, — попросил он тонким, странно изменившимся голосом. — Пожалуйста…

Берта злобно расхохоталась.

— Ты получишь то, чего заслуживаешь, отвратительный негодяй, — и принялась хлестать его хлыстом по заднице. Она хлестала его так сильно, что из груди Гиммлера вырывались неконтролируемые вопли. В них боль была смешана с затаенной радостью. Затем она принялась ломать и выкручивать ему руки. Лицо Берты раскраснелось, по ее телу катились капли пота. А он дрожал и извивался в ее цепких руках и то и дело вопил:

— Пожалуйста, не надо! Ну пожалуйста… Умоляю… остановись…

Через десять минут, весь исполосованный хлыстом, с кровоточащими рубцами на спине, Гиммлер мощно вошел в ее тело и решительно овладел им. Прижимая рейхсфюрера к своей потной груди, Берта то и дело вскрикивала:

— О, как мне хорошо с тобой, Генрих, мне хорошо!

* * *


Сейчас же Генрих Гиммлер стоял перед Бертой со спиной и ягодицами, которые были исполосованы ее хлыстом и побаливали, но зато бесконечно уверенный в себе, в своих силах и в способности вершить судьбы других людей. Теперь он больше не страшился гнева фюрера. Посмотрев на Берту, он сказал ей:

— Дорогая, соедини меня с командиром эскадрильи «Черных ястребов»[13 - Выдумка автора; в действительности авиационных частей в Ваффен-СС не было. — Прим. ред.].

— С гауптштурмфюрером Больдтом?

— Да, — деловито кивнул рейхсфюрер. Он уже прокручивал в голове детали предстоящего разговора с летчиком.

Через несколько секунд его соединили с командиром эскадрильи. Это соединение базировалось очень далеко от Берлина, на аэродроме, который располагался вблизи от прежней русско-польской границы; однако слышимость была такой хорошей, что можно было подумать, что Больдт разговаривает с ним из соседней комнаты.

— Больдт, — сразу же перешел к делу Гиммлер, — с вами разговаривает рейхсфюрер СС. У меня есть для вас задание. Наивысшей категории важности и срочности!

— Слушаю вас, рейхсфюрер. — В голосе Больдта, находившегося за тысячи километров от него, слышалось безграничное уважение к Гиммлеру и полная готовность выполнить любой его приказ. Глава СС улыбнулся. Он знал, что к нему полностью вернулось его прежнее умение повелевать другими людьми.

— Ваше задание — установить местоположение батальона СС «Вотан», который дезертировал со Сталинградского фронта…

— «Вотан»? — удивленно воскликнул Больдт. — Но «Вотан», которым командует штандартенфюрер Гейер…

— Не болтайте и слушайте меня, Больдт! — жестко проронил Гиммлер. — Вам предписывается установить местоположение батальона. Как только вы это сделаете, немедленно доложите об этом мне. И тогда я отдам вам приказ уничтожить весь состав «Вотана». Каждый из этих предателей, которые бесчестят славные ряды СС, должен быть уничтожен. Вам все ясно, Больдт?

— Так точно, рейхсфюрер!

— Я рассчитываю, что вы сможете установить местоположение батальона «Вотан» в течение ближайших двенадцати часов. Это задание имеет наивысший приоритет. Немедленно приступайте к его выполнению. Это все. — Гиммлер повесил трубку на рычаг и с триумфальным видом повернулся к Берте. Женщина, на которую все это произвело сильное впечатление, воскликнула:

— О Генрих, как же здорово ты справился! Мне кажется, что нам следует заниматься этим, — она скромно потупила глаза, — не один, а два раза в месяц. Это оказывает на тебя такой благоприятный эффект…

— Ну разумеется, Берта, если только занятия государственными делами мне это позволят, — сказал Гиммлер. — А сейчас я займусь вопросом штурманна из дивизии СС «Мертвая голова», испросившего разрешения жениться на женщине, чей прапрадедушка, как говорят, имел в своих жилах часть польской крови…

Берта взяла свой блокнот. «Какой же огромной нагрузке подвергается мой милый Генрих, — подумала она про себя, записывая то, что он диктовал ей, — постоянно занимаясь всеми этими важнейшими государственными делами. Как же ему тяжело…»

— Высшая степень расовой чистоты, присущая членам СС… — диктовал ей Гиммлер.

* * *


Находившийся за тысячу километров от них гауптштурмфюрер Адольф Больдт положил ноги в начищенных сапогах на стол и, хмурясь, посмотрел на мрачное ноябрьское небо. За окном непрерывно падал снег. Гауптштурмфюрер Больдт — высокий, атлетически сложенный и в обычных условиях абсолютно безжалостный член СС — был шокирован приказом рейхсфюрера. В 1939 году он сам нес службу в составе «Вотана». Затем, когда проходил набор в воздушные артиллерийские наблюдатели, он вызвался пойти туда добровольцем, и в конце концов вырос в командира единственной авиационной эскадрильи в составе СС. Эта эскадрилья была сформирована в 1941 году по приказу Генриха Гиммлера, который повздорил тогда со всесильным шефом люфтваффе рейхсмаршалом Германом Герингом. В составе этой части было несколько старых бомбардировщиков «штука»[14 -  «Штука» (сокр. от Sturzkampfflugzeug) — пикирующий бомбардировщик-штурмовик Ю-87. — Прим. ред.]. Обычно самолеты эскадрильи использовались для того, чтобы оказывать поддержку с воздуха наступающим бронетанковым подразделениям Ваффен-СС, прокладывая им дорогу сквозь вражеские боевые и оборонительные порядки. Сейчас тем же самым бомбардировщикам предписывалось уничтожить одно из таких подразделений…

Больдт поднялся из-за стола и уставился на свое отражение в небольшом зеркальце для бритья, прикрепленном к стене. Он часто проделывал подобную процедуру, чтобы увидеть, не отражаются ли у него на лице какие-то внутренние скрытые сомнения. Сейчас он явственно видел их следы. Как мог он попытаться ликвидировать таких бравых офицеров, как штандартенфюрер Гейер и штурмбаннфюрер фон Доденбург, с которыми он когда-то воевал вместе? Но командир эскадрильи знал, что его ждет, если он начнет колебаться, пытаясь уклониться от выполнения только что отданного приказа. Это может стоить ему его собственной жизни.

— Выходит, парень, — произнес он, обращаясь к своему отражению в зеркальце, — твои яйца находятся сейчас между молотом и наковальней.

Дело обстояло именно так. Как бы он ни поступил в этой ситуации, любое его решение было бы неправильным.

— А может быть, поступить так, — задумчиво произнес он. — Не дергаться. И делать все в порядке очередности. Сначала обнаружить «Вотан». И не очень спешить при этом. Не торопясь обнаружить его — а потом уже решать, что делать. Возможно, что за это время все само собой образуется. Да, именно так и следует поступить, — кивнул он, пристально вглядываясь в свое собственное отражение в маленьком зеркале.

Больдт одел свою кожаную летную куртку, фуражку и обмотал вокруг шеи белый шелковый шарф. Сквозь него проглядывала черно-бело-красная лента Рыцарского креста, который летчик носил с подчеркнутой небрежностью. Довольный тем, что выглядит как заправский боевой пилот, которому сам черт не брат, Больдт вышел в завывающую снежную метель, весело насвистывая себе под нос, точно был самым беззаботным существом на свете.

Через пару минут гауптштурмфюрер вошел в офицерскую столовую. Она была схожа с многими другими офицерскими столовыми, на которые он успел вдоволь насмотреться за свою долгую службу. Часть пилотов сгрудилась вокруг разбитого пианино, во все горло распевая песни. Другие развалились в потертых кожаных креслах, куря и перелистывая старые журналы, большинство из которых были порнографическими.

Обстановка во всех этих столовых была практически одна и та же. Как и везде, здесь висел знак, содранный с одного из вагонов немецких железных дорог, который гласил: «Строго запрещено пользоваться уборной во время стоянки поезда». И, как и везде, здесь были любовно собраны обломки потерпевших крушение или сбитых самолетов. Здесь даже имелся пропеллер от сбитого британского «Спитфайра».

Сами пилоты также были очень похожи друг на друга. Все они были молодыми, симпатичными и умудрялись выглядеть весьма элегантно даже тогда, когда были в одном лишь нижнем белье. И у всех имелись сувениры и талисманы, приносящие им удачу. Так, граф фон Полски никогда не поднимался в воздух без любимого плюшевого мишки. Бруно фон унд цу Пулитц разъезжал по округе в своем «мерседесе» с открытым верхом в поисках приключений, и когда он возвращался в часть на следующее утро, к антенне его машины была обычно горделиво примотана пара женских трусиков. У князя Меттерниха жил маленький тигр, с которым он любил фотографироваться для иллюстрированных журналов.

Но Больдт отлично знал, что все эти обедневшие отпрыски аристократических семей вступили в СС не потому, что являлись истовыми приверженцами национал-социалистической идеологии. Они ими никогда и не были. А в СС вступили потому, что видели в этом способ вернуть себе прежние привилегии и высокое положение в обществе. Сам Гиммлер преклонялся перед аристократией и всячески благоволил ей. Поэтому все эти люди полагали, что, летая в составе авиаэскадрильи СС, они смогут сделать по-настоящему блистательную карьеру и возвыситься. И если бы перед ними встал выбор между их верностью СС и карьерой, то они не колебались бы ни минуты. Карьера была бы у всех на первом месте.

— Господа, — объявил Больдт, — прошу минутку внимания. Пожалуйста, потише. Мы получили задание.

Через тридцать минут самолеты эскадрильи поднялись в воздух. Сам Больдт неслышно молился про себя о том, чтобы метель, сквозь которую они летели, продолжалась как можно дольше.




Глава десятая


— Однажды я спал со шлюхой, на лобке которой была вытатуирована стрела, — задумчиво протянул роттенфюрер Матц. Рядом с ним в полуразрушенной русской избе, стремясь как-то защититься от пронизывающего холода, скрючился обершарфюрер Шульце.

— Как ты думаешь, почему она это сделала? — без особого, впрочем, интереса спросил он, выуживая мясо из банки с тушенкой. — Впрочем, нет, не надо, не объясняй мне. Эта стрела была специально вытатуирована для таких глупеньких идиотов вроде тебя — чтобы вы знали, где находится дырка, куда вам надо засунуть член.

Его презрительная реплика ничуть не обидела Матца.

— Ну хорошо, а как же ты, жопа с ушами, объяснишь мне в таком случае, почему на ее заднице была вытатуирована мышка? — спросил он Шульце.

— Не знаю. Сдаюсь, — невнятно пробормотал Шульце, приканчивая тушенку и выбрасывая пустую банку на улицу. — Почему?

Матц, с покрасневшего носа которого постоянно капало, торжествующе посмотрел на своего старого приятеля и проговорил:

— И я не знаю. Значит, мышка на заднице — это так же необъяснимо, как и стрела…

Шульце покачал головой с видом человека, который жутко устал, но ничего не сказал. Разговаривать — это тоже требовало лишних усилий, а сил уже не было.

Их марш-бросок длился уже целые сутки. Продвижение было не слишком быстрым, но зато непрерывным. Сейчас они находились в самом центре Сталинградского котла. Здесь не было практически никаких немецких войск. Поэтому они не сталкивались и с русскими партизанами, которые обычно дерзко действовали там, где находились немцы[15 - Здесь и далее: партизан в окрестностях Сталинграда в 1942 г. не было и быть не могло. — Прим. ред.].

Иногда местность, через которую они двигались, была совершенно безлюдной. О том, что идет война, напоминал лишь отдаленный грохот орудий, долетавший издалека.

Повернувшись к своему заместителю, Стервятник изрек:

— Пока нам жутко везло, мой дорогой фон Доденбург. Однако удача не может длиться вечно. И нам придется самим ковать ее. — Он прищурился. — Ясно, что к настоящему времени уже стало известно, что мы, так сказать, покинули свою прежнюю позицию. Очевидно, что это уже успели довести до сведения штаба Шестой армии. Очевидно, что в ответ они захотят предпринять в отношении нас определенные действия. Они наверняка сочтут, что если нам позволят поступить подобным образом, оставив нас совершенно безнаказанными, то это негативно отразится на боевом духе всех остальных подразделений Шестой армии.

На лице Куно промелькнуло выражение крайнего беспокойства.

— Я надеюсь, что до этого дело все-таки не дойдет! — встревоженно проговорил он.

— Обязательно дойдет, фон Доденбург, — если только они сумеют перехватить нас раньше, чем мы окажемся в расположении группировки Эриха фон Манштейна. Однако если мы сумеем добраться туда, сохранив основной костяк «Вотана» практически в неприкосновенности, то у нас будет очень хорошая возможность оправдаться. — Глаза Стервятника сузились. — Вспомните, фон Доденбург: прошлым летом на Кавказе был расстрелян один немецкий генерал — за то, что отошел без приказа. Но, по большому счету, его расстреляли за то, что он не сумел отойти вместе со своей армией. Он спасся сам, но его армия полегла. За это его и прикончили. — Гейер помолчал, давая возможность фон Доденбургу осознать сказанное, и произнес: — Поэтому нашим главным приоритетом в создавшихся условиях является одно — сохранить «Вотан». Сделать это нетрудно. Надо лишь сначала избежать столкновений с нашими собственными товарищами по оружию, а затем — с русскими. Вот и все.

— Если честно, то все это мне очень не нравится, — сказал фон Доденбург.

Снег повалил еще гуще. Люди стали бегать и притоптывать ногами, стараясь хоть чуть-чуть согреть замерзшие ступни.

— Никто и не ожидает, что вам что-то может понравиться, фон Доденбург, — жестко произнес штандартенфюрер Гейер. — Но в любом случае вам придется идти до конца вместе со всеми. И вместе со всеми, если так будет суждено, вы будете болтаться на виселице — в случае, если дела примут совсем уж плохой для нас оборот… — Стервятник внезапно замолчал, затем стянул с ушей меховые наушники и внимательно прислушался.

— Что это, черт побери? — рявкнул он.

Фон Доденбург тоже повернул голову и прислушался. Откуда-то доносилось тоскливое завывание, от которого волосы на голове невольно вставали дыбом.

— Волки? — высказал предположение Куно.

Стервятник покачал головой.

— Не думаю. В этой части России волки не… Посмотрите туда, фон Доденбург! — вдруг воскликнул он, указывая пальцем на темную тень, которая неожиданно вынырнула из-за снежной пелены.

Фон Доденбург пригляделся туда, куда показывал Стервятник. Тень остановилась и превратилась в собаку. Задрав вверх угловатую безобразную морду, животное принюхалось.

— Это собака, — выдохнул фон Доденбург. — Но что это приторочено к ее спине?

Он уставился на собаку, не в силах понять, что к чему. Роттенфюрер Матц, у которого было самое острое зрение во всем «Вотане», оказался проворнее.

— Это боевая собака русских! — закричал он.

Находившийся рядом с ним обершарфюрер Шульце мгновенно снял свой автомат с предохранителя. Резкий металлический звук насторожил собаку. Она тут же затрусила по направлению к ближайшему танку немцев. Шульце нажал на спусковой крючок, но промазал. Пули вздыбили снег в десятке метров от животного. Среагировав на выстрелы, боевая собака тут же изменила направление движение и понеслась к другому «Тигру», который стоял в отдалении. Экипаж танка, очевидно, спрятался от снега и холода внутри своей боевой машины и не мог увидеть приближавшуюся к их танку боевую собаку русских.

Шульце выпустил по собаке повторную очередь. Остальные пехотинцы последовали его примеру, целясь в пса. Но животное, казалось, было каким-то заговоренным. Оно находилось уже совсем близко от танка. Над грузом взрывчатки, притороченным к спине собаки, угрожающе раскачивались металлические усики взрывателя. Достаточно было, чтобы они задели о днище или корпус танка, чтобы сработало взрывное устройство.

— Дьявол вас всех побери! — вскричал в отчаянии Матц. — Неужели никто из вас не способен справиться с этой проклятой псиной, прежде чем…

Его остальные слова потонули в грохоте взрыва — добежав до танка, собака попыталась поднырнуть под его гусеницу, и в тот момент, когда она пыталась это сделать, усики взрывателя зацепились за один из танковых катков. Во все стороны полетели окровавленные ошметки собачьего мяса. Взрывом перебило правую гусеницу танка. Из моторного отсека тут же повалил густой черным дым. Прошло несколько секунд — и взорвались топливные баки «Тигра». Танк оказался мгновенно объят пламенем. Один из членов экипажа, пытавшийся выбраться через люк, скорчился и затих в безумном пламени пожара. Механик-водитель, которому удалось выскочить из горящего танка, катался по снегу, безуспешно пытаясь сбить пламя со своего комбинезона.

Теперь боевые собаки русских наступали со всех сторон. Все они нацелились на танки и другую бронетехнику «Вотана». Их специально натаскивали так, что они шли на запах бензина и стальных корпусов. И теперь лохматые диверсанты неудержимо стремились навстречу немецким танкам и своей собственной смерти, в то время как все бойцы «Вотана» отчаянно палили по ним из всех видов оружия, пытаясь преградить путь своей смерти.

Затем, так же внезапно, как и началась, атака боевых псов столь же неожиданно прекратилась. Собаки с притороченными к их спинам грузами взрывчатки вдруг исчезли, растворившись в снежной пелене. Воцарилась странная тишина, нарушаемая лишь скулением одного из псов, которого эсэсовцам удалось ранить, и шипением пламени, вырывавшегося из искореженного корпуса взорванного танка.

Стервятник вытер пот со лба.

— Все ясно. Значит, это все-таки произошло.

Фон Доденбург кивнул.

Крадущийся Иисусик удивленно переводил взгляд с лица Стервятника на лицо фон Доденбурга и обратно. Наконец, не выдержав, он спросил:

— Что… что произошло?

Фон Доденбург с презрением покосился на злобное, как у хорька, лицо гауптштурмфюрера.

— Если бы вы провели на фронте чуть больше времени, то вам было все понятно. Речь идет о партизанах. Именно они чаще всего используют боевых собак для борьбы с танками. Ведь, кроме псов и бутылок с зажигательной смесью, у них не имеется больше никакого противотанкового оружия.

— И это означает, — хмуро подхватил Стервятник, — что где-то рядом находятся партизаны. И они нас уже заметили. Если они оповестят регулярные части о том, что в этом месте находится бронетанковый немецкий батальон, это означает, что боевое столкновение с русской армией предстоит нам еще до того, как мы выберемся за пределы Сталинградского котла. — Он потер руки. — Ну что ж, адъютант, надо действовать. Выступаем. Лучше уж мы будем двигаться вперед, чем стоять на месте. Так у нас будет чуть-чуть больше шансов уцелеть. К тому же сейчас мы двинемся под прикрытием этой мощной снежной бури…

Увязая в глубоком снегу, Крадущийся Иисусик побежал предупредить экипажи танков о том, что им предстоит немедленно начать движение, Штандартенфюрер Гейер повернулся к фон Доденбургу:

— Штурмбаннфюрер, я назначаю вас командовать антипартизанской операцией. Выделяю вам роту пехотинцев на полугусеничных бронетранспортерах. Ваша задача: обеспечивать боевое охранение основной колонне «Вотана» на глубину в полкилометра с обеих сторон. Радиообмен между мной и вами должен быть сведен к минимуму. Я не желаю, чтобы русские — равно как и наши собственные коллеги-немцы — смогли определить истинное местоположение батальона, прислушиваясь к разговорам в эфире.

Фон Доденбург кивнул в знак того, что понимает все и согласен.

— А вы поведете основную колонну, господин штандартенфюрер?

— Да, именно так, фон Доденбург. Мы должны соединиться в районе восточнее Калача. Полагаю, что в такую погоду потребуется не меньше суток, чтобы добраться до этой точки. Если бы я был религиозным человеком и верил в Бога, то сейчас истово молился бы о том, чтобы мы больше не потеряли на этом пути ни одного танка и чтобы иваны, которые обычно реагируют на все не очень быстро, промедлили, насколько это возможно, прежде чем напасть на нас. Вот всё, фон Доденбург. Могу лишь пожелать вам удачи.

Куно вытянулся во фрунт.

— Благодарю вас, господин штандартенфюрер. Желаю вам того же.

Он отдал Стервятнику честь; затем, повернувшись, закричал:

— Обершарфюрер Шульце, хватит набивать свою утробу! У меня есть для тебя задание.

Шульце деланно застонал:

— Боже, неужели во всем свете не найдется места, где бедный солдат смог бы спокойно провести хотя бы несколько минут?

Но, несмотря на все свои стоны, он тут же рысью побежал к фон Доденбургу. Шульце был предан штурмбаннфюреру, который, в отличие от самого Стервятника и многих других офицеров, никогда зря не подставлял своих солдат под пули, заботясь об их жизнях точно так же, как и о своей собственной. Добежав до фон Доденбурга, Шульце вытянулся по стойке «смирно» и рявкнул:

— Обершарфюрер Шульце по вашему приказанию прибыл!

— Засунь все эти формальности себе в задницу, парень, — скривился фон Доденбург. Он прекрасно знал, что на самом деле Шульце не испытывает никакого почтения ни к армейским уставам, ни к дисциплине. — Дуй немедленно к гауптштурмфюреру Гискесу и скажи тому, чтобы его рота была готова выступить через десять минут. Возьми с собой Матца. Нам поручено обеспечивать боевое охранение «Вотана» с обоих флангов.

Шульце возвел очи к небу.

— И да возблагодарим Господа за все, что нам предстоит испытать, — произнес он самым смиренным тоном, что совсем не вязалось с его бандитской рожей.

Взбешенный его паясничаньем, фон Доденбург замахнулся на гамбуржца кулаком. Шульце тут же побежал выполнять его приказ.

* * *


Кружившийся в небе в пятистах метрах от этого места гауптштурмфюрер Больдт увидел в узком просвете среди облаков полыхающий красный факел. Это был горящий немецкий «Тигр». Больдт знал, что в той части Сталинградского котла не должно было находиться никаких немецких войск. Значит… Он уже потянулся было к микрофону, чтобы сообщить о том, что обнаружил следы батальона СС «Вотан», но в последний момент передумал.

— Если вы действительно находитесь где-то здесь, несчастные, — негромко произнес он, — то будет справедливым дать вам небольшой шанс. И не набрасываться на вас раньше времени.

Он развернул самолет, и пламя от горящего танка скрылось из глаз.

На какое-то время «Вотан» оказался в безопасности. Но сколько это могло продолжаться?




Часть II.

ВЫРВАТЬСЯ ИЗ КОТЛА


Тот, кто сначала сражается, а затем убегает, может уцелеть и затем сражаться снова.

    

Старинная воинская мудрость








Глава первая


Видимость была практически нулевой. Холодный ветер с неистовой силой задувал вдоль узкой проселочной дороги. Вдалеке виднелись крыши изб, на которых громоздились высокие сугробы снега, наметенные ветром. Ветер поднимал в воздух и беспрерывно гнал вперед все новые снежные хлопья. Снег хлестал по лицам людей, проникал во все щели и швы их одежды, заваливался в голенища сапог. Но бойцы «Вотана» были только рады тому, что снежная завеса была такой плотной. Она скрывала их от тех, кто хозяйничал сейчас в этой деревне. А в том, что в деревне кто-то есть, эсэсовцы уже убедились по дыму, который выходил из печных труб. Однако они не знали, кто именно это был — русские или немцы.

— Господин штурмбаннфюрер, разрешите сходить на разведку? — взмолился в конце концов Шульце. — Рано или поздно они все равно наткнутся на нас, но, если мы будем и дальше торчать здесь без движения, то, боюсь, у нас у всех просто замерзнут яйца.

— Хорошо, Шульце, — кивнул фон Доденбург. — Возьми с собой дюжину человек. Но будь предельно осторожен. Я не хочу лишних потерь, ясно?

— Не беспокойтесь, господин штурмбаннфюрер. — Шульце повернулся и ткнул пальцем в направлении Матца: — Ты, Матц, и ты, Клешня… ты тоже… и ты… — Он быстро отобрал тех, с кем собирался идти на разведку, и они двинулись в сторону деревни. Вскоре бойцы исчезли за пеленой пурги.

Фон Доденбург развернулся и, увязая в снегу, добрался до бронетранспортера, в котором находилась рация. Поманив к себе радиста, он приказал ему:

— Пошлешь штандартенфюреру Гейеру следующее сообщение: «Наткнулись на деревню, в которой кто-то есть. Проводим разведку». Отправишь высокоскоростной морзянкой. Не хочу, чтобы нас обнаружили раньше времени.

* * *


Шульце, за которым в двух метрах следовал Матц, приблизился к окраине деревни. В центре деревни высилась церковь, которая, похоже, не использовалась на протяжении последних двадцати лет. «Но все так и должно быть, — подумал про себя обершарфюрер. — Ведь в Советской России религиозные службы запретили еще в двадцатые годы».

Шульце поднял вверх нос и принюхался, точно дикий зверь. Вместе с печным дымом его ноздри уловили запах махорки. Курить ее могли только сами русские.

— Здесь, в деревне, находятся иваны, — шепнул он Матцу.

Затем Шульце надел на пальцы тяжелые кастеты, которые он с успехом использовал в Гамбурге еще до войны в многочисленных уличных драках. И вновь принюхался. Он колебался. То, что в деревне находились русские, было ясно. Ясно было и то, что это не были регулярные части, иначе были бы видны часовые. Но кто же тогда располагался в деревне? Обычные крестьяне — или партизаны? Или же эти люди, как это часто случалось в России, днем представали в облике обычных крестьян, а ночью превращались в грозных партизан?

Заметив его колебания, Матц прошептал, точно прочитав все мысли Шульце:

— Это можно выяснить лишь одним путем, приятель. Только вломившись в одну из изб и поглядев, кто там находится.

Шульце кивнул:

— Правильно. — Он посмотрел на Матца, на остальных, и выдохнул: — Считаю до трех. Раз… два… три!

На счет «три» он распахнул дверь, и они вломились вовнутрь.

Вскрикнула какая-то женщина. С печи скатился спавший на ней старик с длинной белой бородой. Другой старик, находившийся в избе, схватил топор и угрожающе занес его над головой. Но увидев здоровенного Шульце, он почел за лучшее бросить его на пол.

Матц и Шульце быстро оглядели бедную избу, но не увидели никакого оружия. А два старика были слишком пожилыми, чтобы сражаться вместе с партизанами.

— Черт, какая же это бедная изба, — проронил Матц. — У них здесь нет даже ночного горшка.

— Что такое? — прокаркала наконец старуха, глядя на них.

— Мы — немцы. — Шульце изобразил улыбку. — Где партизаны?

Старик покачал головой:

— Нихт партизаны.

Шульце закусил нижнюю губу. Он подумал, что эти трое были слишком перепуганы, чтобы врать ему. Но, с другой стороны, обершарфюрер уже успел достаточно хорошо узнать русских. Им приходилось все время врать, врать на протяжении всей их истории — сначала татарам, потом царским властям, затем коммунистам, чтобы спасти свою шкуру…

— Матц, — наконец решил он, — присматривай за ними. А я осмотрю следующую избу. Понятно?

— Да, — кивнул роттенфюрер.

Шульце выскочил наружу. Он видел, что бойцы «Вотана» окружили остальные избы. «Пусть они осмотрят жилища, — подумал он. — А я пойду посмотрю, что там делается в церкви».

Гамбуржец подошел к старому храму. На его стенах облупилась краска, куски обветшавшей штукатурки наполовину обвалились. Однако по человеческим голосам, смутно доносившимся изнутри церкви, Шульце понял, что там кто-то есть. Удивительно, но изнутри доносился еще и отчетливый аромат жареного мяса. Все это было очень странно для деревни, избы которой были такими бедными. Увидев, что вход в церковь открыт, Шульце опустился на четвереньки и осторожно пробрался вовнутрь.

Внутри находилась группа пьяных немецких солдат. Прямо на полу был разожжен костер. Над ним на самодельном вертеле висел поросенок, с него стекали ароматные капли жира и шипели на раскаленных углях. Пораженный Шульце уставился на эту странную группу, не в силах понять, что тут происходит. Все солдаты были в военной форме германской армии. Но вид у них все равно был какой-то странный. Хорошенько приглядевшись, Шульце наконец понял, в чем дело. С их пилоток и фуражек были содраны значки с орлом и со свастикой. У них также не было погон.

— Черт бы меня побрал, — еле слышно прошептал он, — что здесь все-таки происходит?

И вдруг он неожиданно припомнил то, о чем ему когда-то рассказывал в детстве отец. Его речь шла о восстании солдат и матросов в Гамбурге в 1918 году. «Это были революционные солдаты и матросы, сынок, — рассказывал ему отец, сидя в гамбургской пивной. — И они не желали, чтобы их как-либо ассоциировали со старой императорской армией. Но в тот момент, когда они восстали, на них была форма императорской армии. И никакой новой формы они, естественно, получить в тот момент не могли. Тогда они просто сорвали с себя все погоны, кокарды и эполеты, чтобы показать, что больше не относятся к кайзеровской армии».

Примерно то же самое увидел обершарфюрер Шульце и внутри этой заброшенной русской церкви. Те парни, что были сейчас перед ним, очевидно, в какой-то момент решили, что с них было уже достаточно сталинградского ада. И, сорвав с себя погоны и значки со свастикой, порвали с регулярной немецкой армией. Но что, черт побери, они собирались теперь делать? Ведь они по-прежнему находились внутри Сталинградского котла. Куда они собирались идти?

Неожиданно перед ним вырос один из этих солдат, который ходил в угол церкви помочиться. Он удивленно уставился на Шульце, на пальцах которого блестели кастеты и на широкой спине которого тускло отливал сталью «шмайссер»[16 - Здесь и далее: неверное, но распространенное в войсках союзников по антигитлеровской коалиции название германских пистолет-пулеметов МР-38 и МР-40. На самом деле знаменитый немецкий оружейный конструктор X. Шмайссер к их разработке прямого отношения не имел. — Прим. ред.].

— Эй, кто ты такой, приятель? — спросил солдат.

— Я тебе не приятель, — дерзко ответил обершарфюрер Шульце. — А вы кто такие, парни?

Солдат ткнул пальцем в свою впалую грудь и внушительно произнес:

— Это я задаю тебе вопрос, и ты должен на него ответить, потому что ты здесь один, а нас тут много. Эй, ребята, — он повысил голос — так, чтобы его услышали все остальные. — У нас тут затесался лазутчик. Мне сдается, что это проклятый эсэсовец.

Пьяные солдаты удивленно повернулись на его голос. В руках у некоторых были видны откупоренные бутылки водки, другие держали наготове штыки, готовясь отрезать себе по ломтю свинины, как только поросенок изжарится на костре.

— Что ты делаешь здесь, парень? — крикнул кто-то.

— Ты с нами или против нас, эсэсовский ублюдок? — пожелали узнать остальные.

— Пристрелите этого урода, и все тут! — предложили третьи. — Разве не это они проделывали с нами всю дорогу?

Мозг Шульце лихорадочно заработал. Он понимал, что люди, которых он видел сейчас перед собой, находились в отчаянном положении и были готовы на все. Все, кто находился на фронте, жили в среднем очень недолго. Но сейчас, когда они дезертировали из рядов Шестой армии, их жизни могли оборваться в любой момент, стоило им только напороться на представителей фельджандармерии или на подчинявшиеся приказу регулярные части вермахта или СС. Ясно, что поэтому они были готовы не задумываясь убрать любого, кто встал бы у них на пути. Шульце поднял вверх правую руку, стараясь успокоить дезертиров и надеясь, что рано или поздно Матц и остальные бойцы «Вотана» наткнутся на эту церковь — и придут ему на подмогу. Он заговорил намеренно громко, думая, что это тоже поможет ему привлечь внимание Матца:

— Парни, мы сами находимся в точно таком же положении, как и вы. Мы в той же дырявой лодке. Точно так же, как и вы, мы решили вырваться из котла. И делаем это только лишь для того, чтобы спасти свои шкуры.

Пьяные дезертиры с подозрением посмотрели на него. Один из них, мужчина с нездорового оттенка кожей и злыми косящими глазами, резко спросил его:

— Сколько же вас? Всего лишь горсточка? Или же целое подразделение, укомплектованное не только рядовыми, но также и офицерами?

Солдаты неприязненно уставились на обершарфюрера Шульце. Один из них хрипло предложил:

— Давайте переломаем хребет этому эсэсовскому борову, и дело с концом. У меня уже кишки слиплись от голода. Я зверски хочу есть!

— Да, среди нас есть и офицеры. Но они заодно с нами, — с неохотой признался Шульце. — Они точно так же стремятся вырваться из Сталинградского котла.

— Не верьте ни одному его слову, — предупредил мужчина со злыми косящими глазами.

Неожиданно все пьяные голоса перекрыл другой голос — громкий и четкий, привыкший, судя по всему, отдавать приказания, и также привыкший к тому, что эти приказания выполнялись:

— Всё, хватит. Этот человек может нам пригодиться.

Все голоса в церкви внезапно стихли. К Шульце медленно направился высокий незнакомец. Одна половина его лица была иссечена давними сабельными ударами. Он был таким же высоким, как и Шульце, но гораздо более худым. Судя по всему, эти сабельные шрамы он получил еще во времена своей учебы в университете, когда дрался на студенческих дуэлях[17 - На дуэлях (мензурах) в немецких студенческих братствах согласно технических условий боя раны наносились именно в лицо противнику. Ношение таких шрамов являлось доблестью для студентов. — Прим.ред.]. Следовательно, мужчина являлся, скорее всего, бывшим офицером. Он внимательно посмотрел на Шульце и рявкнул:

— К какому подразделению вы относитесь, обершарфюрер?

— Штурмовой батальон СС «Вотан», господин офицер.

— Никаких «господ». Мы все здесь равны.

Высокий мужчина задумчиво потер свой подбородок; у него единственного он был чисто выбрит.

— Я кое-что слышал о вашем подразделении. Это элита СС. И если даже «Вотан» пытается спастись бегством из Сталинградского котла, значит, дело Шестой армии действительно ужасно. Эта информация может оказаться по-настоящему интересной для наших… друзей. Ну хорошо, — решил он, — отведите его в маленькое помещение за алтарем. Заприте его там и держите, пока мы не свяжемся с…

Шульце неожиданно выбросил руку вперед, целясь в подбородок высокого мужчины. Но его на какой-то неуловимый миг опередил мужчина со злыми косящими глазами, который незаметно подкрался к нему сзади. Он обрушил на затылок обершарфюрера тяжелый ружейный приклад. Шульце вздрогнул, его колени стали подгибаться. Он отчаянно замахал в воздухе руками, точно пытаясь схватиться за какие-то невидимые поручни, но все было тщетно. Сознание оставило бывшего докера, и он рухнул лицом вниз на твердый каменный пол.

…Находившийся возле церкви Матц заколебался. Все его инстинкты подсказывали ему ворваться в церковь с автоматом наперевес и расстрелять всех, кто окажет ему сопротивление. Но разум подсказывал, что это вряд ли принесет пользу Шульце — внутри здания было слишком много противников. Для того чтобы справиться с ними, ему требовалось солидное подкрепление. Надо было отправиться к штурмбаннфюреру фон Доденбургу и доложить ему о том, что случилось. А уж он-то придумает лучший способ помочь попавшему в беду Шульце.

Матц махнул рукой остальным, отдавая приказ тихо и незаметно уходить из деревни.




Глава вторая


Когда в комнате отдыха пилотов эскадрильи «Черные ястребы» раздался звонок от рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, гауптштурмфюрер Больдт, инстинктивно вытянувшись по стойке «смирно», схватил трубку. Остальные пилоты, лениво перелистывавшие журналы и полулежа покуривавшие в удобных креслах, с ноткой легкого презрения уставились на него. Судя по выражению лица Больдта, он получал от Гиммлера очередную порцию «горяченького».

— Во что бы то ни стало необходимо обнаружить местоположение «Вотана» как можно скорее, — говорил Больдту рейхсфюрер. — Фюрер уже достал меня с этим поручением, а Жирный Герман, — имелся в виду командующий люфтваффе Герман Геринг, — предложил выделить для поиска «Вотана» свои самолеты. Хотя он не может даже обеспечить с их помощью нормальное снабжение наших войск под Сталинградом. Выяснилось, что дезертировало полбатальона 94-й пехотной дивизии, которой командует генерал фон Зейдлиц-Курцбах. Судя по всему, они застрелили тех офицеров и унтер-офицеров, которые не пожелали уйти вместе с дезертирами, и исчезли. Выходит, что гниль в войсках распространяется весьма быстро, Больдт. Сам фюрер указал на это. И он хочет, чтобы, ликвидировав изменников в лице батальона «Вотан», мы показали ясный пример всем остальным. Это надо сделать быстро, Больдт!

— Я совершенно согласен с вами, рейхсфюрер, — быстро произнес Больдт. — Но все дело в том, что погодные условия в этом районе — просто ужасные. Поверхность взлетно-посадочных дорожек стала скользкой, как стекло. Видимость меньше десяти метров. Даже поднявшись в воздух, мы практически ничего не видим.

— Попытайтесь сбрасывать осветительные ракеты, — предложил Гиммлер.

— Мы уже пытались это делать, рейхсфюрер. Однако даже самые мощные осветительные ракеты не способны пробить столь плотную облачность и туман.

— В любом случае их надо найти — во что бы то ни стало, Больдт. И я скажу вам следующее. Тот пилот, который обнаружит местоположение «Вотана» первым, получит награду. Но это будут не обычные жестянки, — рейхсфюрер СС имел в виду ордена и медали. — Я знаю, что у каждого из вас их уже и так полно. Но что вы скажете насчет того, чтобы провести три дня в Париже — три дня с шампанским и девочками, о которых мечтает каждый мужчина? Все это — за мой счет… — Голос рейхсфюрера СС вновь стал стальным. — Нельзя терять время, Больдт. Обязательно найдите их. Всё.

— Ну что, он вставил тебе обычный фитиль? — осведомился барон Карст. В глазу у него блестел монокль, а рядом лежал кавалерийский стек. Барон был одет в кавалерийские бриджи и сапоги, которые предпочитал обычной летной форме. — Мне показалось, что голос рейхсфюрера звучал несколько напряженно.

— Да, обычный фитиль, — кивнул гауптштурмфюрер Больдт.

Карст пожал плечами,

— Мы не способны творить чудеса. Он должен это понимать.

Больдт хмыкнул и мрачно уставился на черные шелковые трусики с розовой каймой, которые прикрепил на доску объявлений Бруно фон унд цу Пулитц, вернувшись из своего очередного ночного приключения. Под женскими трусиками он приклеил пояснительную надпись: «Я уложил ее в постель в течение ровно трех минут».

— Рейхсфюрер сказал, что пилот, первым обнаруживший следы «Вотана», получит награду, — нарушил тишину Больдт.

— Награду? — Кто-то презрительно расхохотался. — Черт побери, у меня скопился уже целый килограмм этих наград! Куда уж больше!

— Нет, мой друг, это будет иная награда. Не обычная побрякушка, — процедил Больдт. — Речь идет о трехдневном отпуске в Париже. С лучшими девочками и шампанским.

Развалившиеся в удобных креслах пилоты, как по команде, привстали. Граф фон Полски отбросил в сторону свой талисман — плюшевого медвежонка.

— Речь идет о пляс Пигаль, о левом береге Сены и прочих завлекательных парижских штучках?

— Вот именно, — кивнул Больдт.

— Но кто, черт побери, оплачивает все это? — спросил Бруно фон унд цу Пулитц, и сделал выразительный жест, точно мусоля в пальцах денежные купюры.

— Рейхсфюрер, — ответил Больдт, понимая, что этими словами предрешил судьбу своих старых товарищей по оружию. Аристократы, летавшие в составе «Черных ястребов», проявляли абсолютную беспринципность, как только речь заходила о деньгах. За деньги они были готовы буквально на все — именно так воспитывались недоросли в обедневших дворянских семействах.

— Чего же мы тогда ждем? — возбужденно бросил барон Карст. — За три дня в Париже с девочками и шампанским я бы отдал одно из своих собственных яиц.

— Но ведь погода действительно дрянь, — попытался было остудить всеобщий пыл Больдт. Впрочем, он прекрасно понимал, что зря тратит свое время. Эти пилоты летали, невзирая на погоду.

— Погода, — выразительно посмотрел на него Бруно фон унд цу Пулитц, — может идти к дьяволу. Плевать на погоду. Вперед, ребята! — И пилоты бросились к дверям.

Больдт остался один в мгновенно опустевшей комнате. В камине трещали горящие поленья. Снаружи уже раздались отрывистые команды и голоса техников, готовивших самолеты к вылету. Больдт потряс головой, точно желая освободиться от тяжелого сна. Он уже ничего не мог сделать для своих прежних товарищей по оружию. Но не мог он и отказаться от участия в поисках. Если он посмеет уклониться, Гиммлер просто отрежет ему голову.

* * *


Больдт кружил над степью с постоянной невысокой скоростью, пристально всматриваясь в малейшие просветы среди облаков. Сверху на его летные брюки скатывались мельчайшие капельки воды. «Если я выживу, то заработаю ревматизм», — отстраненно подумал он.

Самолет снизился еще больше. Теперь «штука» летела совсем медленно. Еще медленнее — и она просто свалится на землю. Однако туман был таким же плотным, как и раньше, и в глубине души Больдт совсем не желал, чтобы тот рассеялся. Он знал, что вскоре пересечет линию реки Карповка. Подразделения Шестой немецкой армии по-прежнему удерживали побережье этой реки.

Больдт попытался представить себя на месте штандартенфюрера Гейера, чтобы понять, как именно он повел бы себя в этих условиях. Если Гейер стремился пробиться в расположение группировки Эриха фон Манштейна, то ему следовало двигаться вдоль течения реки Карповка, так, чтобы она служила естественной границей между ним и русскими. Соответственно, он должен был двигаться в юго-западном направлении — туда, где расстояние до расположение армии Манштейна было самым коротким.

— Я вижу реку, — сообщил Больдту стрелок-наблюдатель.

Гауптштурмфюрер всмотрелся вниз. Туман немного рассеялся, и пилот разглядел узкую серебристую ленту реки Карповка, петлявшую среди еловых зарослей.

— Посмотрите туда, — раздался в наушниках голос стрелка, — там что-то происходит.

Больдт снова внимательно огляделся.

— Похоже на то, что русские наводят здесь мост или понтонную переправу, — процедил он. — Черт, я даже не думал, что они успеют продвинуться так далеко.

Сказав это, Больдт инстинктивно посмотрел назад. Эта привычка не раз спасала ему жизнь в прошлом.

— О, черт! — выругался он, заметив, что сзади к ним приближаются сразу три истребителя «Як».

— Проклятье, — вслед за ним выругался стрелок, разворачивая пулемет навстречу русским истребителям. Но пилоты приближающихся «Яков» оказались проворнее. Пули замолотили по фюзеляжу самолета Больдта. Дернув ручку управления, гауптштурмфюрер стрелой полетел вниз. Пули продолжали стучать по корпусу его самолета, но пока ни одна из них не причинила «штуке» серьезных повреждений, хотя вся внутренность «Юнкерса» наполнились запахом сгоревшего пороха.

— Смотрите! — радостно закричал стрелок, заметив, что благодаря неожиданному смелому маневру Больдта советский «Як» оказался у них прямо над головой. Стрелок, не теряя ни секунды, нажал на гашетку своего пулемета. Злой рой пуль полетел навстречу «Яку». В следующее мгновение истребитель развалился прямо в воздухе. Больдт тут же рванул вперед, под прикрытие тумана. Остальные «Яки» стреляли ему вслед, но их пули были уже не опасны. Самолет Больдта спрятался под покровом тумана, и «Яки» исчезли.

— За это тебе полагается орден, Хартманн,— сказал Больдт своему стрелку, когда они оказались вне досягаемости для истребителей русских. — Ты чертовски здорово сделал эту работу.

Он улыбнулся, довольный тем, что один советский истребитель оказался сбит. Но в следующую секунду улыбка исчезла с его лица. Больдт наконец осознал все значение того, что только что увидел. Русские готовились к массированной переправе через реку. Очевидно, им было очень важно организовать в этом месте переправу — об этом свидетельствовал тот факт, что русских саперов специально прикрывали с воздуха истребители. Но самое ужасное заключалось в том, что нигде не было видно тех немецких частей, которые, согласно всем данным, должны были удерживать берег реки Карповка. Поэтому русские спешно наводили мосты без всякого сопротивления с немецкой стороны.

Больдт нажал кнопку микрофона:

— Хартманн, передай остальным самолетам следующее распоряжение. Немедленно прекратить поиски «Вотана». Каждый самолет должен индивидуально отбомбиться по переправе через реку Карповка, которую сооружают русские, и немедленно вернуться на базу за новым грузом бомб. Конец.

Отдав это распоряжение, Больдт мрачно покосился на свое отражение в плексигласе кабины пилота. На некоторое время, пока они будут заниматься отражением этой новой угрозы со стороны русских, «Вотан» получит хотя бы временную передышку. Но гауптштурмфюрер прекрасно знал, что его начальство все равно не отстанет от батальона и не позволит дезертировавшим эсэсовцам уйти безнаказанными. Гитлер и Гиммлер в любом случае потребуют крови «Вотана». В этом Больдт был абсолютно убежден.




Глава третья


Фон Доденбург внимательно слушал рассказ Матца о том, что недавно случилось в деревне, спрятавшейся за покрытым снегом невысоким холмом. Он не прерывал взволнованный поток слов роттенфюрера до тех пор, пока Матц не упомянул о том, что высокий мужчина со шрамами на лице, который, судя по всему, был у них главным, бросил: «Эта информация может оказаться по-настоящему интересной для наших друзей».

— Он так и сказал — «друзей»? — уточнил фон Доденбург.

— Так точно, господин штурмбаннфюрер!

— А он что-нибудь еще сказал по поводу этих «друзей»?

— Никак нет. Он просто приказал этим бунтовщикам запереть Шульце в комнатке за алтарем.

Матц замолчал. Фон Доденбург задумался. На каких, интересно, «друзей» могли опираться две сотни дезертиров, находившиеся сейчас внутри Сталинградского котла? И почему, между прочим, они все держались вместе? Это было несколько странно — обычно те, кто дезертировал, предпочитали делать это поодиночке или на пару с приятелем. Это позволяло им бежать, не привлекая к себе излишнего внимания фельджандармерии. А если бы жандармы все-таки задержали бы таких беглецов, те всегда могли сослаться на то, что просто отстали от своей части и пытаются найти ее.

— Слышу, как летят самолеты! — крикнул Клешня, вторгаясь в размышления фон Доденбурга.

Все задрали головы вверх, пытаясь разглядеть что-то сквозь плотную завесу серых облаков.

Фон Доденбург почувствовал, как его губы внезапно пересохли. Если это были немецкие самолеты, то существовала реальная опасность того, что они засекут их — дезертиров, оставивших свою позицию без приказа. И тогда им придет конец. Фон Доденбург не сомневался, что пилоты германских ВВС постараются выполнить приказ об их уничтожении.

— Это не «швейная машинка» русских, — уверенно заявил Клешня. «Швейными машинками» немцы называли небольшие легкие бомбардировщики[18 - Речь идет о советских многоцелевых самолетах-бипланах У-2, использовавшихся прежде всего как легкие ночные бомбардировщики. — Прим. ред.] Красной Армии — стрекот их моторов очень походил на звуки работающей старой швейной машинки.

Но самолеты так и не показались из-за плотной пелены облаков. Вскоре звуки их двигателей стихли в отдалении. Все вздохнули с облегчением. Были ли эти самолеты русскими или немецкими, но они в любом случае, похоже, не заметили бронетранспортеры «Вотана».

Фон Доденбург вернулся к разговору с Матцем.

— Итак, сколько же всего их там было, Матц? — осведомился он.

— Сложно сказать, господин штурмбаннфюрер. Я не смог разглядеть их всех. Но могу сказать точно — их было там немало. Об этом можно судить хотя бы по страшному шуму, который они поднимали. — Он посмотрел на фон Доденбурга и спросил о том, что больше всего волновало его сейчас: — Но что же мы можем сделать, чтобы выручить обершарфюрера Шульце? Я понимаю, господин штурмбаннфюрер, что он часто доставляет вам неприятности, но он — мой друг. — И Матц вновь умоляюще посмотрел на офицера.

— Не хнычь, приятель, — грубовато бросил фон Доденбург. Чтобы немножко приободрить роттенфюрера, он специально прибегнул к тем самым выражениям, которые обычно использовал сам Матц. — Ты же знаешь, что убить таких, как мы, невозможно. Мы вызволим Шульце, не беспокойся.

Оставив Матца, он быстро прошел к машине, где была установлена рация.

— Радист, свяжи меня с командиром!

Стервятник отозвался практически мгновенно:

— Солнечный луч-один.

— Это Солнечный луч-два, — бросил фон Доденбург. Очень быстро и четко, используя наполовину кодированные фразы, он передал Стервятнику то, что рассказал ему Матц.

Стервятник внимательно выслушал его и осведомился:

— Ваши выводы, Солнечный луч-два?

— Мне трудно сформулировать их. Ясно лишь одно…

— Что именно?

— Эти «друзья»… — своей интонацией фон Доденбург подчеркнул последнее слово, — вполне могут оказаться сынками дядюшки Джо. — Он имел в виду Иосифа Сталина.

До фон Доденбурга донесся удивленный вздох Стервятника. Затем штандартенфюрер отрывисто произнес:

— Я понял. Значит, они пошли на предательство, чтобы спасти свои трусливые шкуры.

Фон Доденбург с трудом удержался от того, чтобы не рассмеяться. Разве они сами не вели себя практически точно таким же образом — не пытались спасти свои трусливые шкуры?

Но вместо этого он сказал:

— Я думаю пойти и произвести разведку. Возможно, это принесет нам пользу. Держите больших друзей, — фон Доденбург имел в виду тяжелые танки «Вотана», — наготове, чтобы оказать нам поддержку в случае необходимости.

— Будет сделано. Но принесет ли эта операция пользу вам самим, Солнечный луч-два?

Фон Доденбург не захотел продолжать разговор. Он уже чувствовал, что пеленгаторы русских пытаются определить местоположение его радиопередатчика, и поспешил разорвать связь.

Повернувшись к своим бойцам, фон Доденбург произнес громким голосом:

— Внимание! Все слушайте меня! В этой деревне творится что-то мутное. Там схватили и держат в плену нашего товарища, обершарфюрера Шульце. Со мной пойдет по пять бойцов из каждого бронетранспортера. Всем остальным оставаться здесь и держать глаза и уши открытыми. Все, вперед!

Эсэсовцы спрыгнули с машин и выстроились перед фон Доденбургом. В следующую секунду они исчезли за завесой пурги.

* * *


Шульце изнывал от нетерпения в маленькой комнатке позади алтаря. Вся конурка провоняла ладаном и крысиным пометом. Прошло уже полчаса с того момента, как эти негодяи схватили его. За последующее время ничего нового не произошло. Он только слышал, как они объедались жареной свининой и орали друг на друга, требуя себе куски получше. Из этого обершарфюрер сделал вывод, что остальные бойцы «Вотана», которые вместе с ним пошли в деревню на разведку, благополучно вернулись к штурмбаннфюреру фон Доденбургу и доложили ему о происшедшем. Шульце был уверен, что его старый приятель Матц, отличавшийся феноменальным нюхом, когда речь шла о вкусной жратве, просто не мог проскочить мимо церкви, внутри которой жарился на открытом огне целый поросенок, а значит, не мог не увидеть того, что в ней творилось.

«Они скоро вернутся и выручат тебя, старина, — твердил себе обершарфюрер Шульце. — Не беспокойся, "Вотан" никогда не бросает в беде своих».

В том, что остальные бойцы обязательно вернутся, чтобы выручить его, он был абсолютно уверен. Сейчас Шульце больше всего беспокоило то, что могли учинить с ним пьяные дезертиры, которыми предводительствовал этот бывший офицер со шрамами на лице. Он представлял наибольшую опасность. Надо было как-то попытаться расправиться с ним, прежде чем он успеет расправиться с самим Шульце. Но как?

Гамбуржец встал с небольшой деревянной скамейки, на которой сидел, и огляделся. В помещение снаружи проникало не так уж много света, но этого было вполне достаточно. Шульце увидел, что в комнатке, кроме скамейки, имеется еще и трехногая табуретка, которую, очевидно, использовали во время богослужений. Такой тип табуреток был ему хорошо знаком — он сталкивался с ними еще тогда, когда поступил в армию рекрутом. В центре табуретки имелась специальная прорезь, благодаря которой ее можно было поднимать и переносить одной рукой. Шульце сразу же вспомнил, как они новобранцами маршировали по плацу с такими сиденьями. Сунув руку в прорезь, он машинально приподнял табуретку — и вдруг почувствовал, как в палец ему врезалось что-то острое.

— Гвоздь! Это же чертов гвоздь! — выдохнул обершарфюрер.

Он просиял, точно ему посчастливилось обнаружить чашу Святого Грааля. И тут же принялся за работу, расшатывая деревяшки, из которых была сделана табуретка, и пытаясь извлечь оттуда гвоздь. Этот ржавый зазубренный кусок железа мог ему весьма пригодиться.

* * *


Приблизившись к старой церкви, панцергренадеры[19 - Панцергренадеры — пехотинцы из бронетанкового подразделения, обеспечивающие поддержку танков; моторизованная пехота. — Прим. ред.] под руководством фон Доденбурга окружили ее со всех сторон. В избе, стоявшей прямо напротив входа в церковь, установили пулемет. Теперь любой, кто попытался бы выбежать из церкви, был бы немедленно сражен пулеметным огнем. После этого Куно расставил несколько вооруженных гранатами ССманнов под окнами церкви. По его команде эсэсовцы должны были метнуть их в окна, поражая все живое, что находилось внутри. Остальные бойцы «Вотана» были расставлены так, чтобы полностью отрезать церковь от внешнего мира. Теперь фон Доденбург был уверен, что когда он предъявит собравшимся в церкви дезертирам ультиматум и потребует, чтобы они сдались, тем придется подчиниться ему. Или погибнуть.

Он застыл напротив храма в вихре метели, размышляя, что делать сейчас. Судя по доносившимся из церкви нестройным пьяным возгласам, дезертиры были мертвецки пьяны и едва контролировали себя. А Куно совсем не хотел, чтобы кто-то из них в таком состоянии вышиб Шульце мозги прежде, чем он успеет прийти обершарфюреру на помощь.

— Матц, — подозвал к себе невысокого роттенфюрера фон Доденбург, — ты сможешь помочь мне? Я хочу забраться наверх и заглянуть в окошко, чтобы посмотреть, что там, внутри, делается. Но мне нужно, чтобы кто-то стоял рядом и страховал меня.

— Конечно, смогу, — кивнул юркий, словно обезьяна, Матц. — Даже несмотря на свою деревянную ногу.

— Отлично, — улыбнулся фон Доденбург. — Тогда полезли!

Он кивнул двум бойцам. Те без слов поняли, что им надо делать: они соединили руки и подсадили фон Доденбурга наверх. Офицер схватился за край подоконника и подтянулся. В следующее мгновение рядом с ним оказался и Матц.

Внутри церкви можно было разглядеть огромную толпу небритых пьяных мужчин в форме солдат немецкой армии без всяких знаков различия, с содранными погонами и знаками различия. Большая часть их обжиралась зажаренным на открытом огне свиным мясом. Двое дезертиров уже жарили следующего поросенка. Матц поглядел на все это с легкой завистью и прошептал:

— А дезертиры-то питаются лучше нас…

Фон Доденбург кивнул. То, что он видел перед собой — безобразное пиршество и пьянство внутри заброшенной церкви, бывших солдат немецкой армии в форме, с которой были содраны погоны, — наглядно символизировало весь тот позор и разложение немецкой армии, которые произошли под Сталинградом. Их собственный несанкционированный отход с фронта тоже был частью этого кошмара. Лицо фон Доденбурга исказила гримаса боли, точно кто-то всадил ему нож между ребер.

И вдруг он увидел высокого офицера, лицо которого избороздили шрамы — предмет гордости любого «бурша». Он не мог не узнать это лицо, на котором резко запечатлелись сабельные удары — результат двухлетних дуэлей на саблях и шпагах в составе одного из студенческих обществ в довоенном германском университете.

— Ханно, — с безграничным удивлением выдохнул Куно фон Доденбург. — Это же Ханно фон Эйнем!




Глава четвертая


Семья фон Эйнемов была очень похожа на семью фон Доденбургов. Оба рода принадлежали к обедневшему дворянству Восточной Пруссии. Эти дворяне владели обширными земельными участками, но им всегда отчаянно не хватало денег. Они питались картофелем, который ежегодно собирали со своих полей, и жили за счет пенсий, заработанных за многолетнюю службу в армии.

Будучи мальчишками, Ханно фон Эйнем и Куно фон Доденбург ходили в одну и ту же деревенскую школу. Там учительница фройляйн Носке пыталась обучить своих учеников красивому почерку. А они страшно скучали на этих занятиях и с нетерпением ждали того момента, когда смогут побежать купаться в пруду с другими деревенскими мальчишками или удить рыбу на реке при помощи самодельных удочек.

Ханно и Куно были лучшими друзьями. От своих фамилий они произвели себе гордые прозвища — Один и Мертвая Крепость[20 - Каламбурное обыгрывание фамилий мальчиков: Один — по-немецки Eine, Мертвая Крепость — Totenburg. — Прим. ред.]. В детстве часами они играли и беседовали друг с другом. Обычно мальчишки говорили о том, кем станут, когда вырастут. «Я стану генералом, как и мой отец», — обычно заявлял Куно, на что Ханно всегда отвечал: «А я — нет, никогда. Мой отец тоже был генералом, однако военная карьера стоила ему одного глаза и одной ноги. Я лично хочу стать богатым и знаменитым — и при этом сохранить свое тело от увечий».

«Позор тебе, капиталистишка!» — поддразнивал тогда фон Доденбург своего маленького товарища. Они не знали толком значение слова «капиталист», ибо в их районе, где проживали обедневшие восточнопрусские юнкеры, не было ни одного живого капиталиста.

В середине 1930-х годов Ханно фон Эйнем поступил в университет Бреслау — города, который по-польски назывался Вроцлав, — и стал изучать там право. При этом он немедленно вступил в студенческое общество, где практиковали дуэли на саблях и шпагах. Когда же его старый товарищ Куно фон Доденбург напомнил Ханно его же слова о желании «стать богатым и знаменитым — и при этом сохранить свое тело от увечий», Ханно заявил:

— Да, Куно, все верно — мы порой наносим друг другу небольшие увечья. Но при этом завязываются важные связи и знакомства, которые могут весьма пригодиться в дальнейшей жизни. Все бывшие члены этих студенческих обществ, которые ныне занимают очень высокое положение, любят время от времени наведываться в Бреслау, чтобы встретиться с нами, молодыми студентами.

Когда началась война, Ханно фон Эйнема, как офицера-резервиста, призвали в действующую армию. До Куно фон Доденбурга доносились слухи о подвигах Ханно, которые он совершал во время кампаний в Польше, а затем во Франции. В 1941 году Ханно наградили Рыцарским крестом Железного креста — за то, что он смог сдержать наступление целого батальона русских, располагая всего лишь горсткой пехотинцев. В результате этого героического боя все были тяжело ранены, включая и самого Ханно. Этот подвиг фон Эйнема получил широкий резонанс: о нем твердили во всех выпусках новостей, а свою высокую награду Ханно получил из рук не кого-либо, а самого фюрера.

Теперь Куно, словно загипнотизированный, смотрел на своего старого школьного приятеля, недоумевая, что же случилось с ним, отпрыском одного из стариннейших прусских родов, которые верой и правдой служили королям на протяжении почти трех столетий. Как он смог связать свою судьбу с этим отвратительным сбродом пьяных разбойников?

— Господин штурмбаннфюрер! — Матц толкнул Куно локтем в бок, заставив того очнуться. Офицер вышел из состояния задумчивой неподвижности. Пора было действовать.

— Начинаем стрелять на счет «три», — прошептал фон Доденбург

Он досчитал до трех и нажал на спусковой крючок. Автоматные очереди выщербили потолок церкви. На пол и на головы людей посыпалась штукатурка. Из рук у дезертиров выпали недопитые бутылки с водкой. Они перестали жевать. Некоторые попытались было схватить свое оружие, но Матц так поглядел на них, что они почли за лучшее не делать этого.

— Прекрасно, — проговорил фон Доденбург. Его голос был совершенно спокоен. — Каждый должен поднять руки вверх. Медленно и плавно. Если вы сделаете это, все будет хорошо. Понятно? — рявкнул он уже угрожающе, с металлом в голосе.

Руки дезертиров, как по команде, взметнулись вверх, за исключением одного-единственного человека — Ханно фон Эйнема.

С легкой улыбкой на обезображенном лице он бросил:

— Полагаю, ты не станешь стрелять в меня, Куно.

Фон Доденбург холодно посмотрел на него.

— Если мне потребуется это сделать, то я выстрелю. — Он выразительно повел стволом пистолета.

Ханно фон Эйнем пожал плечами и медленно поднял вверх руки. Его взгляд, направленный на фон Доденбурга, был пропитан безграничным презрением.

Держа дезертиров на прицеле, фон Доденбург вытащил из кармана свисток и пронзительно свистнул. В следующую секунду в церковь ворвались вооруженные до зубов панцергренадеры «Вотана».

— Отлично, Матц. Займись нашими пленными и держи их под прицелом. А я пока поговорю с этим офицером. — Он подошел к фон Эйнему. Ханно застыл на месте со слегка ироничной улыбкой на лице.

— Ханно, я хочу узнать — как ты попал во всю эту передрягу? — спросил фон Доденбург.

— Можно я опущу вниз руки? Когда их приходится держать поднятыми, это немного напрягает, знаешь ли.

— Ну конечно, — кивнул фон Доденбург и спрятал свой собственный пистолет в кобуру. Этим он демонстрировал Ханно, что готов обсуждать любые вопросы в свете их прежней дружбы детских лет.

— Благодарю. — Фон Эйнем опустил руки. — Ну, Куно, как ты поживаешь? — спросил он совершенно обычным тоном, точно не было ничего необычного в том, что они встретились в такой вот обстановке спустя много лет.

— Хватит болтать чушь, Ханно! — неожиданно вспылил фон Доденбург. — Скажи мне лучше, что тебя связывает со всем этим сбродом?

— Этот так называемый сброд, — покачал головой фон Эйнем, — все, что осталось от двух армейских рот, которыми я когда-то командовал. Из 450 человек в живых осталось всего 200. Это означает, что за неделю было убито 55 процентов личного состава.

— Знаешь ли, Ханно, мы тоже несли потери, но никогда не поднимали из-за этого бунт! — возразил Куно фон Доденбург.

Ханно фон Эйнем сделал глубокий вдох, точно человек, приготовившийся спрыгнуть в воду с вышки.

— Послушай меня, Куно, — медленно проговорил он, — речь идет уже не о мятеже и не о бунте.

— А о чем же?

— О революции.

— Что ты сказал?!

— Уверен, что ты очень хорошо расслышал меня, Куно! Где были твои глаза начиная с того самого момента, когда ты оказался в России? Ты же знаешь, что мы пришли в эту страну, обещая ее жителям освободить их от советской диктатуры. Что же случилось на самом деле? — Он в упор посмотрел на фон Доденбурга. — Я расскажу тебе — в случае, если ты вдруг не в курсе. Мы ввели в этой огромной стране тиранию, которая оказалась даже похуже сталинской. Ты же видел лагеря русских военнопленных, заполненных донельзя истощенными людьми, которых мы превратили в одну кожи и кости и которые живут там хуже любых животных. Ты видел, что сделали с советскими евреями…

— Прекрати нести весь этот бред! — рявкнул фон Доденбург. Его пальцы легли на рукоятку пистолета. — Подумай, где мы, черт побери, ведем с тобой этот разговор! Что ты, в конце концов, хочешь мне сказать?

— Хочу сказать тебе следующее: Гитлер и его отвратительная клика должны уйти. — Глаза Ханно пылали. — Они во сто крат хуже коммунистов. Лично я готов сотрудничать даже с большевиками, лишь бы только Гитлер исчез с лица земли как можно скорее.

— Что, ты готов пойти на пакт с самим дьяволом? — воскликнул фон Доденбург. В нем стремительно нарастала ярость. — Ты понимаешь, что эти русские свиньи сделают с нашей страной, если только сумеют покорить ее?!

Ханно фон Эйнем открыл было рот, чтобы ответить, но его опередил другой, очень спокойный голос, который произнес на чистом немецком языке с едва заметным акцентом:

— Знаете ли, мы совсем не являемся ни каннибалами, ни варварами. Или вы считаете, что мы едим человечину на завтрак?

Фон Доденбург обернулся, пораженный. Перед ним стояла незнакомая женщина. Она была одета в черное кожаное приталенное пальто, изящно обрисовывающее всю ее соблазнительную фигуру, кавалерийские брюки и начищенные сапоги. Но больше всего фон Доденбурга поразило ее лицо. У большинства русских женщин, с которыми он до сих пор сталкивался, были широкие крестьянские лица с крупными носами и грубыми чертами. Лицо этой дамы также было явно славянского типа, однако при этом оно было просто прекрасным. Зеленые глаза, великолепная кожа и исходившая во все стороны мощная аура чувственности почти заставили фон Доденбурга позабыть об угрожающей ему в этот момент опасности.

— Кто… кто вы такая? — только и смог пролепетать Куно. Он заметил, что женщина по-дружески кивнула Ханно фон Эйнему. Судя по всему, они уже когда-то встречались и были знакомы.

— Я — полковник Елена Кирова из женского полка «Мертвая голова»[21 - Вымысел автора. — Прим. ред.], — ответила она, прикоснувшись правой рукой к околышу своей фуражки. — А вы, я полагаю, знаменитый штурмбаннфюрер Куно фон Доденбург из штурмового батальона СС «Вотан».

Фон Эйнем явно наслаждался выражением крайнего удивления, которое появилось при этих словах на лице фон Доденбурга. Куно пробормотал:

— Откуда… как вы это узнали?

Елена Кирова пожала плечами, и фон Доденбург увидел как соблазнительно перекатываются ее груди под обтягивающей кожей пальто.

— Все очень просто. Бойцы моего полка только что взяли в плен ваших людей. И те нам все сказали.

* * *


— Ни хрена себе! — промычал себе под нос Матц, когда в церковь одна за другой вошли хорошо вооруженные женщины в черных мундирах. Все они, как на подбор, были сильные и рослые. Матц стал неохотно опускать свой автомат. Одна из русских амазонок угрожающе наставила на него ствол своей винтовки, и роттенфюрер поспешил бросить оружие на пол.

На мгновение, которое показалось фон Доденбургу вечностью, все застыли. Мозг Куно лихорадочно работал, пытаясь оценить совершенно новую ситуацию, в которой он вдруг оказался.

Но за него это сделала полковник Кирова.

— Позвольте мне обрисовать вам положение дел, штурмбаннфюрер фон Доденбург, — произнесла она со своим чарующим еле заметным акцентом. — Мы уже говорили об этом с майором фон Эйнемом.

«Вот, значит, как обстоят дела», — подумал фон Доденбург. Значит, Ханно не просто дезертировал. Он действительно успел вступить в прямой контакт с противником. Очевидно, бывший юрист решил действовать наверняка.

— В настоящее время, — продолжала Кирова, — Красная армия собирается предпринять крупномасштабное наступление в районе реки Карповка, в десяти километрах отсюда. Советское командование хочет воспользоваться брешью, которая возникла в немецких боевых порядках благодаря тому, что подразделение товарища Ханно фон Эйнема оставило фронт. И сейчас единственное, что мешает нам ударить во фланг Шестой немецкой армии, — это ваш бронетанковый батальон.

— И что же? — с трудом выдавил фон Доденбург.

— «Вотан» уже покинул боевые порядки на германо-русском фронте, — произнесла полковник Кирова, пристально глядя на фон Доденбурга. Ее взгляд был столь откровенно-многообещающим, что фон Доденбург, почти против воли, ощутил сладкое жжение в паху. — Мы прекрасно осведомлены об этом, штурмбаннфюрер. Выходит, вы уже проголосовали. Проголосовали собственными ногами. Вы оставили боевые порядки, потому что их невозможно было больше удерживать. Потому что вы поняли, что вся Шестая немецкая армия обречена. Да что там говорить об одной Шестой армии — все германские Вооруженные силы уже обречены, — заключила Кирова совершенно безапелляционным тоном, как будто все, что она говорила, было абсолютно неоспоримым.

— Разве ты не видишь сам, Куно, — с горячностью выступил вперед Ханно фон Эйнем, — что это твой — и мой тоже — шанс помочь созданию совершенно другой Германии. В составе офицеров Шестой армии уже есть несколько человек, включая даже генералов, которые готовы помочь нашим новым русским друзьям приблизить падение Гитлера с тем, чтобы заменить этого тирана и его клику новым государственным устройством и создать новую Германию!

— Помочь! — вцепился в брошенное фон Эйнемом слово Куно. — Как, интересно, ты собираешься помогать русским?!

За фон Эйнема ответила полковник Кирова:

— Для этого вы должны воевать. Воевать на нашей стороне. Только так вы можете заслужить право участвовать в строительстве новой Германии, которая возникнет на обломках гитлеровского режима.

Куно фон Доденбург уставился на нее, а затем на фон Эйнема с таким видом, точно перед ним стояли двое сумасшедших. Наконец он выдавил:

— Вы сказали… воевать? То есть воевать против моих собственных соотечественников?

— Да, — резко бросила Кирова. — И вы собственными глазами увидите, как все будет происходить, штурмбаннфюрер фон Доденбург. Еще до истечения нынешнего 1942 года Свободная немецкая армия будет сражаться бок о бок с Красной армией против общего врага — гитлеровской клики. Товарищ Сталин уже одобрил создание Свободной немецкой армии. И вы, фон Доденбург, можете стать частью этой великой силы, если поможете нам…

— Хватит! — крикнул фон Доденбург и плотно прижал ладони к ушам, чтобы не слышать их. — Хватит, я не желаю больше слышать этих изменнических речей!

Елена Кирова пожала плечами. На ее прекрасном лице не отразилось никаких эмоций.

— Тогда, — сказала она очень просто, — вам придется умереть…




Глава пятая


Когда гауптштурмфюрер Больдт доложил Гиммлеру о том, что он увидел в районе реки Карповка, благодарность Гиммлера перешла всякие границы. Раз за разом рейхсфюрер повторял Больдту, находившемуся за тысячи километров от него:

— Надо благодарить Бога за то, что у нас есть СС… Это действительно пожарная команда на нашем Восточном фронте… Вы всегда оказываетесь на месте, чтобы потушить пожар в наиболее опасных местах.

— У меня есть для вас и другие новости, рейхсфюрер, — произнес Больдт, когда рейхсфюрер на мгновение смолк.

— Да, слушаю вас, гауптштурмфюрер!

— У меня есть веские основания полагать, что штурмовой батальон СС «Вотан» должен находиться примерно в том же районе, где русские собираются переправиться через реку Карповка. Я видел в тех местах один подбитый «Тигр», который, скорее всего, принадлежал «Вотану».

— Ну что ж, это действительно потрясающие новости, Больдт! Сначала вы докладываете мне о том, что пилоты эскадрильи «Черные ястребы» обнаружили русских, готовящихся пересечь реку Карповка с тем, чтобы предпринять удар во фланг Шестой немецкой армии. А теперь я узнаю еще и это. Это действительно прекрасные новости, Больдт, просто прекрасные! И я немедленно проинформирую обо всем этом фюрера. — Гиммлер на мгновение замолчал, а затем продолжал, еще более воодушевленный. — Получается, что, как обычно, в этой сложнейшей ситуации мои любимые СС взяли на себя инициативу без какого-либо приказа и благословения свыше. Разумеется, штандартенфюрер Гейер никуда не дезертировал со своими орлами! Он просто направился туда, где жарче всего и где громче всего слышна канонада. Разумеется, Больдт, фюрер должен немедленно узнать об этом.

— Так точно, рейхсфюрер, — дисциплинированно откликнулся гауптштурмфюрер. Снаружи техники и обслуживающий персонал деятельно готовили взлетно-посадочные полосы для взлета самолетов.

— Но, прежде чем я пойду к фюреру докладывать об этом, я хотел бы узнать одну вещь, Больдт, — сказал рейхсфюрер. — Вам удалось установить непосредственный контакт с «Вотаном»?

— Нет еще, рейхсфюрер. Но туман начинает постепенно рассеиваться, метель также прекратилась. И, когда мы полетим бомбить переправу, которую сейчас сооружают через Карповку русские, я попытаюсь установить связь с «Вотаном», если батальон действительно находится где-то в этом районе. — Он немного помолчал и добавил: — Возможно, штандартенфюрер Гейер также попытается установить связь со штабом группировки Манштейна. В таком случае вы сможете связываться с ним через ставку фон Манштейна.

— Отлично… отлично, — пробормотал Гиммлер и потер руки. — Вы определенно заслуживаете поощрения, Больдт, и я обещаю вам это!

— Благодарю вас, рейхсфюрер!

— Ну что ж, я больше вас не задерживаю. Главное сейчас — это скорость. Но вы должны обязательно немедленно информировать меня о развитии событий на Сталинградском фронте. Желаю удачи вам и всем вашим бравым парням.

Берта подняла глаза от своей пишущей машинки и с любовью посмотрела на Гиммлера.

— Как же здорово ты провел весь этот разговор, Генрих, — проворковала она. — Ты был таким уверенным и ничем не продемонстрировал, как сильно ты беспокоишься по поводу всего этого дела, связанного с «Вотаном».

Рейхсфюрер СС придал своему лицо особое «военно-государственное» выражение, которое ежедневно тренировал перед зеркалом в ванной, и посмотрел на Берту:

— Когда ты находишься на вершине власти, то не имеешь права демонстрировать свои эмоции, дорогая. Это может быть принято за слабость. А командующий, который посылает своих людей в бой и, возможно, насмерть, не должен показывать свою слабость.

Берта чуть-чуть надула губки.

— Но ты все-таки ведь будешь время от времени демонстрировать небольшую слабость — передо мной, мой миленький? — и она потянулась к его ширинке.

Гиммлер отпрянул от нее, точно боялся быть ужаленным.

— Сейчас совершенно нет времени для подобных вещей, Берта! — твердо проговорил он. — Меня ждут неотложные государственные дела исключительной важности. Я должен беречь для них всю свою энергию.

— Ну конечно, ну конечно, — с готовностью закивала секретарша и вновь склонилась над машинкой. Мгновение спустя она стала печатать ответ на письмо одного эсэсовца, который пожаловался Гиммлеру, что находится на русском фронте без перерывов еще с 1941 года и что за это время жена родила двух детей, отцом которых он не является.

«Рейхсфюрер поручил мне сообщить вам, что ваша супруга занимается важной работой в интересах фронта и что ее не следует считать "грязной маленькой шлюхой", трусики которой следует "держать в холодильнике", поскольку они являются "такими горячими" (как вы об этом пишете). Стране требуются новые люди для того, чтобы восполнить потери, понесенные на фронте. Очевидно, что ваша супруга делает все от нее зависящее для того, чтобы способствовать решению этой важнейшей задачи. Ввиду этого…»

* * *


Больдт вошел в помещение, где уже собрались готовые к вылету пилоты, рядом с которыми находились все их любимые талисманы — плюшевые мишки, заячьи лапки, женские трусики и все остальные причиндалы, без которых они никогда не поднимались в воздух, — и рявкнул:

— Тишина в борделе! Кончай дрочить — пора служить!

Барон Карст прихлопнул своим кавалерийским стеком по голенищу своего начищенного сапога и воскликнул:

— Нам предстоит знатная охота, верно?

— Вот именно, — кивнул Больдт. — Я получил приказ от рейхсфюрера…

— Как это мило со стороны рейхсфюрера! — закричал один пилот. — Как же мы любим нашего старого доброго рейхсфюрера!

— Заткнитесь, вы, сброд недисциплинированных олухов! — закричал гауптштурмфюрер, перекрывая голоса пилотов. — Нам предстоит разбомбить понтонно-мостовую переправу, которую возводят русские через реку Карповка. Обычная работа… Одновременно мы должны попытаться обнаружить «Вотан». Батальон должен находиться где-то в этом же районе.

— А как насчет трехдневного отпуска в веселом городке Пари за счет рейхсфюрера? — спросил кто-то. Но Больдт, пропустив этот вопрос мимо ушей, продолжил:

— По моим прикидкам, «Вотан» должен находиться где-то в районе этого места. Поэтому, когда мы закончим налет на мост, который пытаются возвести там русские, штандартенфюрер Гейер сможет атаковать русских и быстро выбить их с этого плацдарма. Есть вопросы?

Он всегда завершал свой инструктаж перед предстоящим вылетом этими словами, но никто никогда не задавал ему вопросов. Все эти пилоты-аристократы полагали, что и так знают все на свете не хуже него самого, и поэтому у них не возникало никаких вопросов. Этакие Иисусы, шагающие по воде. Им и так все было ясно. На мгновение Больдт почувствовал, как у него в душе поднимается невольная неприязнь ко всем этим «голубокровным» снобам.

— Отлично, — бросил он, — тогда пора действовать.

Пилоты подхватили свои карты и талисманы и не спеша, с видимой ленцой направились к выходу. Больдт подумал, что никогда не сможет до конца понять столь расслабленное поведение перед лицом практически неминуемой гибели. Возможно, все это объяснялось благородной кровью, которая издревле текла в их жилах. Пожав плечами, он вышел вслед за ними на обжигающий мороз.

Между самолетами деловито сновали техники. Возле деревянной вышки замер один из унтер-офицеров с сигнальным пистолетом в руке. Когда все будет готово к вылету, он запустит в небо зеленую ракету, и самолеты начнут взлетать.

Фельдфебель, который, как говорили, служил еще под началом Красного Барона[22 - Прозвище легендарного немецкого летчика барона Манфреда фон Рихтгофена, лучшего аса Первой мировой войны. — Прим. ред.], помог Больдту забраться в кабину. Пропеллер командирской «штуки» стал раскручиваться, и гауптштурмфюрер с удовольствием прислушался к рокоту мотора — тот работал ровно и чисто, без всяких помех. Пилот стал готовиться к взлету.

Неожиданно над летным полем показался советский «Як» с красными звездами на крыльях. Он несся прямо на стоявшие неподвижно на взлетно-посадочной полосе немецкие самолеты, паля по ним из всех своих пулеметов. Больдт увидел, как рухнул на землю один из техников, изрешеченный пулями. «Як» взмыл вверх, и из него на землю посыпались десятки маленьких бомб[23 - Истребители «Як» не несли бомбовых зарядов. — Прим. ред.]. Зенитчики открыли по ивану бешеную стрельбу из спаренных пулеметов, но трассирующие пули пролетали мимо корпуса русского самолета. «Як» маневрировал в небе чересчур резво, чтобы немецкие зенитчики могли достать его. Бомбы стали сыпаться по всему летному полю. У стоявшего неподалеку от Больдта самолета оторвало одну из опор шасси, и он тяжело опустился на крыло, точно птица, которой перебили ногу. Больдт почувствовал, как взрывная волна задела его собственный самолет, тот едва не перевернулся. У пожилого фельдфебеля, который подсаживал Больдта в кабину, взрывом оторвало голову, и она покатилась по взлетному полю, словно мяч. Но у Больдта не было времени думать об убитом унтер-офицере. Следовало как можно скорее подняться в воздух. «Як», устроивший такой переполох на их аэродроме, должен был с минуты на минуту оповестить русских о том, что немцы собираются вылететь на боевое задание. Если он успеет сделать это, русские как следует подготовятся к их прилету. Больдт дал полный газ и помчался по взлетной дорожке. Остальные самолеты последовали его примеру.

Проезжая мимо искореженного самолета барона Карста, он увидел скорченный труп летчика внутри разбомбленной кабины. Больдт покосился на него и произнес без малейшей жалости:

— Ну что, барон, твой чертов кавалерийский стек и сапоги не помогли тебе уцелеть, не так ли?

В следующую секунду гауптштурмфюрер взмыл в небо.




Глава шестая


— Я сидел в одной пивной — в Берлине, кажись, — рассказывал Матц, — когда в нее вошел один пьянчужка и обратился к кельнерше: «Я трахнул тебя в прошлом году где-то под Рождество, помнишь?»

Бойцы «Вотана» сгрудились в замерзшей крипте под полом церкви, куда их загнали дамы из женского полка «Мертвая голова». Из ртов эсэсовцев вылетали облачка пара. Они с мрачным видом слушали россказни Матца. Пьяный гвалт и крики над их головой давно прекратились. Сверху слышались лишь мерные шаги часовых. Очевидно, Ханно фон Эйнему удалось восстановить какое-то подобие дисциплины среди дезертиров и навести относительный порядок.

— Кельнерша отвечает ему: «Иди поссы» — вежливенько так, культурненько. Тогда пьяница и говорит ей: «Значит, ты не помнишь мою рожу. Но я могу спорить, что ты сразу вспомнишь это». И он вытаскивает из штанов свой инструмент — и кладет его прямо на барную стойку. Но это еще не конец истории. Кельнерша спокойно глядит на его причиндалы, а затем, не говоря ни слова, берет вилку, которой они выуживают из банки соленые огурцы, и втыкает ее прямо в член пьянице, пригвождая его к стойке. Клянусь великой блудницей вавилонской, этот несчастный взвыл так, что его рев можно было бы услышать на другой стороне земного шара!

Матц широко осклабился. Но на его товарищей этот скабрезный рассказ не произвел никакого впечатления. Они выглядели такими же мрачными и подавленными, как и прежде.

Одноногий роттенфюрер обменялся взглядами с фон Доденбургом. Командир первой роты пожал плечами. Он понимал, что Матц из кожи вон лез, чтобы хоть чуть-чуть развеселить и подбодрить молодых, вселить в них бодрость духа, но в этих тяжелейших условиях у него мало что получалось. «Я и сам был бы не прочь, если бы меня кто-нибудь подбодрил», — мрачно подумал фон Доденбург. Ситуация, в которой он оказался, была поистине ужасной. Нет, он никогда в жизни не стал бы всерьез рассматривать возможность встать на сторону Советов и воевать против собственного народа. Сама мысль об этом претила всему его нутру. Но в то же время штурмбаннфюрер фон Доденбург знал, что если он не сделает этого, то не только он сам, но и все его бойцы будут обречены на смерть. Он был уверен, что прекрасная полковник Кирова в этом вопросе будет твердой как сталь. Что же касается Ханно фон Эйнема, то тот конечно же не сделает ничего, чтобы попытаться остановить ее. Фон Доденбург решил, что Ханно превратился в одного из типичных оппортунистов немецкого розлива — в одного из тех людей, которые меняют свои убеждения так же легко, как рубашки. Фон Эйнем просто хотел во что бы то ни стало оказаться на стороне победителей — при этом решил, что победителями должны стать русские…

— Ну что, молодняк, вы думаете, что все знаете о сексе, не так ли? — продолжал между тем Матц. — Тогда я расскажу вам одну историю — причем бесплатно. — Он нагнулся поближе к молодым ССманнам «Вотана». — Историю про одну женщину. Как вы думаете, многие из вас смогли бы удовлетворить ее — после того, как она шесть месяцев прожила с самцом шимпанзе? Поверьте мне, у взрослого шимпанзе такой здоровый хрен, что мало найдется на свете мужчин, которые могли бы сравниться с ним в этом плане. И если баба привыкла к такому хрену, привыкла получать от него удовольствие…

Фон Доденбург заставил себя не обращать внимания на слова Матца. Он обдумывал то положение, в котором они оказались. Вся деревня была в руках женщин из полка «Мертвая голова» и их новых союзников из числа немецких дезертиров под командованием Ханно фон Эйнема. Сами эсэсовцы были у них в плену. Правда, основная часть сил «Вотана» под командованием штандартенфюрера Гейера пока оставалась на свободе. А с теми «Тиграми», которые были в распоряжении Стервятника, он мог бы легко потягаться с целой советской пехотной дивизией. У русских просто не имелось танков, с помощью которых они могли бы справиться с 60-тонными бронированными монстрами, которыми располагал Гейер. От напряженных мыслей лоб фон Доденбурга избороздили морщины. Вопрос заключался в том, сможет ли он каким-либо образом вступить в контакт со Стервятником и уговорить его бросить танки ему на выручку.

«Но даже если случится чудо и я сумею связаться с Гейером, — промелькнула у него в голове в следующий миг безрадостная мысль, — захочет ли сам Стервятник рискнуть своей шкурой и возможностью вырваться из Сталинградского котла ради того, чтобы сразиться здесь против русских?»

Фон Доденбург вытер вспотевший лоб. Несмотря на то что в крипте царил страшный холод, от всех этих мыслей ему было жарко. Что же, черт побери, он должен был предпринять в создавшейся ситуации? Какой выход был наилучшим?

— Я говорю вам, ребята, что внизу она была немного великовата для меня, скажем так, — донесся до него голос Матца, который перешел уже к следующей истории — реальной или вымышленной. — Нет, конечно, никто не сможет сказать, что я сам сложен не так, как надо… в этом интимном месте. Вы просто взгляните на мои согнутые плечи, чтобы убедиться в том, что они согнулись оттого, что мне приходится таскать весьма значительный вес между ног…

«Хоть бы он заткнулся», — взмолился про себя фон Доденбург. Он не мог думать, пока Матц бубнил про свои чертовы сексуальные подвиги. Впрочем, в глубине души, Куно прекрасно понимал, что это совсем не было связано с Матцем. Все дело было в том, что он страшился принять окончательное решение, должное предопределить судьбу всех этих парней, которые верили ему и шли до этого за ним. Это был вопрос совести — его совести.

— Господин штурмбаннфюрер, — вдруг донесся до него удивительно знакомый голос. Сердце фон Доденбурга едва не выпрыгнуло из груди. — Господин штурмбаннфюрер, это я. Я здесь, наверху.

Фон Доденбург резко вскинул голову вверх. Матц выдохнул:

— Черт бы меня побрал, парни — это ж Шульце!

— А ты небось подумал, что это пейсатый обрезанный румынский ребе, — поддел его обершарфюрер, а затем медленно и осторожно вылез из узкого прохода, который, судя по всему, проходил по всей длине потолка крипты. Он тяжело дышал и весь был обсыпан пылью.

— Где же… — начал было Матц.

Но торжествующий Шульце опередил его.

— Эти чертовы русские заперли меня в крохотном помещении позади алтаря. Но Шульце невозможно долго держать под замком, за запертой дверью. В нашей семье накоплен многовековый опыт по ускользанию из шведских застенков[24 - Будучи уроженцем Гамбурга, Шульце намекает на постоянные былые распри между Шведским королевством и Ганзейским союзом, в который входил и родной город обершарфюрера. — Прим. ред.]. И как только я обнаружил ключ, то тут же смылся.

Глядя на розовощекого Шульце, фон Доденбург испытал мгновенный прилив новых надежд. Возможно, у них все-таки имелся шанс выбраться отсюда.

— Шульце, скажи-ка мне, — обратился он к обершарфюреру, — какова обстановка там, наверху?

— Наверху ходят толпы вооруженных русских баб, — ответил здоровяк. — Бог его знает, почему эти тетки вдруг решили сдуру изображать из себя солдат — от них ведь значительно больше пользы, когда они лежат на спине с раздвинутыми ногами, чем когда щеголяют в мундирах наподобие наших и с оружием в руках. — Наткнувшись на выразительный взгляд фон Доденбурга, он осекся и уже другим тоном продолжал: — Думаю, что в целом их там не меньше целого батальона — если считать тех, которые находятся и внутри церкви, и снаружи. Им также удалось призвать к порядку и дисциплине весь этот сброд дезертиров. Наши землячки стоят в караулах и больше уже не вливают водку в свои бездонные глотки. С питьем у них, похоже, покончено. — Шульце жадно облизал губы, точно и сам был бы не прочь опорожнить бутылку водки.

Фон Доденбург напряженно размышлял несколько мгновений, прежде чем обратиться к бойцам «Вотана».

— Думаю, что общая ситуация сейчас такова, ребята, — мягко произнес он. — Штандартенфюрер Гейер, скорее всего, уже проследовал мимо этой деревни со своими основными бронетанковыми силами, полагая, что ему ничто не угрожает с флангов. Ведь мы ни о чем его не предупредили, поскольку у нас просто не было такой возможности. Это означает, что на него теперь могут напасть с обеих сторон. Это случится, когда русские пересекут реку Карповка, а наша очаровательная полковница узнает, что мы не собираемся помогать ей воевать с нашими соотечественниками.

Бойцы «Вотана» угрюмо покосились на своего командира. Из этих слов они сделали вывод, что штурмбаннфюрер уже принял решение отказаться от любого сотрудничества с русскими. А стало быть, все они обречены на смерть — если только им не удастся найти какой-то выход из всей этой западни.

Фон Доденбург тоже догадался, о чем думают его солдаты, и торопливо бросил:

— Товарищи, вы же знаете старый девиз «Вотана»: «Иди вперед — или сдохни!» Ну что ж, мы вовсе не собираемся подыхать. Мы должны суметь любой ценой выбраться из этого места до того, как положение здесь станет критическим! — Он выразительно посмотрел на Шульце.

Здоровяк мигом понял его намек.

— Ну что ж, господин штурмбаннфюрер, как сказала одна проститутка клиенту с вялым маленьким членом, «все, что заходит вовнутрь, может выйти наружу».

Однако если он ожидал услышать взрыв хохота в ответ на свою шутку, то просчитался. Собратья по оружию смотрели на него с точно таким же мрачным видом, как и раньше. Им хотелось слышать не остроты, а то, как им выбраться из этой западни.

— Продолжай же, Шульце! — прикрикнул на него фон Доденбург.

Бывший докер показал глазами на потолок крипты, где располагался лаз, из которого он сам только что появился.

— Вот так мы сможем выбраться из церкви. Ну, а когда мы окажемся снаружи… Бог его знает, что произойдет тогда.

— Давайте для начала выйдем отсюда, — нетерпеливо бросил фон Доденбург. — Всем снять с себя обувь, плотно обмотать ее портянками и надеть снова. Ваши ботинки не должны издавать ни звука.

— Все правильно. — Шульце угрожающе сжал свои огромные кулаки. — Любой, кто станет шуметь, будет иметь дело личной со мной.

— О, — нарочито застонал и заканючил деланным женским голоском Клешня, — ни слова больше, господин обершарфюрер Шульце! А то у меня со страху месячные начнутся!

Тем не менее все без лишних разговоров принялись за дело. Дождавшись, когда эсэсовцы исполнят то, что приказал сделать им фон Доденбург, Шульце нетерпеливо поманил их:

— Всем следовать за мной.

Затем он подтянулся и без видимых усилий втиснул свое грузное тело в узкий лаз. За ним последовал Матц, за Матцем — следующий. Один за другим все бойцы «Вотана» скрылись в лазе. На полу крипты остался стоять один лишь фон Доденбург. Его сердце гулко стучало в груди. Он отлично понимал, что часовому достаточно бросить лишь один взгляд вниз, чтобы понять, что происходит, и поднять тревогу.

Но все было тихо. Куно глубоко вздохнул и влез в узкий лаз. Он был последним. Штурмбаннфюрер быстро пополз вперед, молясь про себя о том, чтобы этот узкий проход вывел их прямиком на свободу.




Глава седьмая


Стервятник ощущал беспокойство. Становилось все темнее, и над заснеженной степью протянулись длинные черные тени. Прошло уже четыре часа с тех пор, как он в последний раз вступал в контакт с фон Доденбургом. Стервятник знал, что ночью, в темноте, его «Тигры» окажутся крайне уязвимыми перед лицом неожиданных атак со стороны русских, вооруженных противотанковыми ружьями. Для того чтобы эффективно защищаться от них, ему остро требовалось боевое охранение, а штурмбаннфюрер вдруг исчез.

— Черт бы побрал фон Доденбурга, — в сердцах бросил он Крадущемуся Иисусику. — Куда он запропастился? Почему ничего не докладывает мне?

Адъютант с трудом скрыл свое ликование.

— Вы же знаете, каков этот фон Доденбург на самом деле, не так ли, господин штандартенфюрер? — промурлыкал он. — Этот тип вечно думает, что знает все лучше всех остальных, и никого не слушает.

Но Гейер никак не отреагировал на эту полную яда реплику. Он был слишком озабочен более важными проблемами. На протяжении последних двух часов командир батальона непрерывно слышал артиллерийскую канонаду, которая доносилась со стороны реки Карповка. Оттуда же раздавались и залпы «сталинских органов» — жутких русских «катюш». Однако он не слышал никакого ответного немецкого огня.

— Такое впечатление, что все просто легли спать, — зло бросил он Крадущемуся Иисусику. — Ясно же, что неприятели готовятся форсировать Карповку. А наши, похоже, не желают ничего предпринимать по этому поводу.

Теперь, когда ночное небо подсвечивали все более частые артиллерийские залпы русских, Стервятник чувствовал, что иваны вот-вот пойдут в прорыв. Ему совсем не хотелось как-либо столкнуться с наступающими русским частями. Вставал вопрос: следует ли ему ночью продолжать двигаться дальше или лучше все-таки остановиться?

— О, дьявол, — в сердцах выругался он, — мы оказались между молотом и наковальней. Если батальон будет продолжать двигаться вперед в это время суток, он рискует нарваться на партизан, которые с удовольствием всадят нам в зад по нескольку хорошеньких зарядов. Если же мы остановимся здесь и замрем, то прямо по нам может проехаться каток русского наступления. — Он мотнул головой в сторону реки.

Крадущийся Иисусик вздрогнул, осознав, наконец, какой опасности они все подвергались.

— Но, может быть, фон Доденбург и его панцергренадеры все-таки объявятся в ближайшее время? — дрожащим голосом с надеждой предположил он.

Стервятник снова никак не прореагировал на слова своего адъютанта. Вместо этого он стал напряженно обдумывать свои дальнейшие действия.

В этот момент раздался истошный крик со стороны поста противовоздушной обороны, располагавшегося в самой середине их колонны:

— Самолеты… в направлении на три часа!

Бойцы застыли у зенитных пушек. Стервятник поднес к глазам бинокль и сразу опознал пролетающие у них над говорами самолеты.

— Это «Юнкерсы-87»! Наши «штуки»!

Крадущийся Иисусик выдохнул с облегчением,

— Слава богу, это наши самолеты!!!

— Мы еще не выбрались из того дерьма, в котором оказались, адъютант, — резким голосом заметил Стервятник, не сводя глазе «Юнкерсов». —Эти самолеты могут быть посланы как раз для того, чтобы разыскать нас самих.

Лицо Крадущегося Иисусика вытянулось.

Самолеты все снижались, а их скорость становилась все меньше. Теперь были ясно различимы нанесенные на их крылья черные кресты. Крадущийся Иисусик поправил каску на голове, точно опасаясь, что их могут в любой момент начать бомбить.

Стервятник опустил бинокль.

— Это эскадрилья «Черные ястребы», — сказал он. — Летное подразделение СС.

«Черт побери, — пронеслось в его голове, — так типично для этого очкастого идиота Гиммлера послать собственную летную эскадрилью для того, чтобы разделаться со своими же — с нами, кого он, очевидно, считает дезертирами».

Он увидел, как ведущий самолет отделяется от основного строя и летит прямо на них.

— Ну вот… — мрачно пробормотал штандартенфюрер. — У нас гости…

— О Боже! — со страхом вскричал Крадущийся Иисусик. — Но он же не собирается бомбить нас, нет?

— Сейчас мы это у знаем… — Голос Стервятника был мрачнее некуда.

— Но… — остальные слова гауптштурмфюрера потонули в реве мотора «штуки». «Юнкерс» промчался вдоль всей колонны «Вотана», по земле за ним следовала черная тень. Затем бомбардировщик вдруг взмыл вверх и начал нагонять остальные самолеты эскадрильи. Но за секунду до этого от него отделился небольшой груз на маленьком парашюте. Парашют раскрылся, и груз спланировал вниз, а «штуки» полетели вперед по направлению к реке Карповка.

Через несколько секунд выяснилось, что на парашюте было сброшено послание, предназначавшееся специально для командира батальона «Вотан». Поправив в глазу монокль, Стервятник ознакомился с ним. Крадущийся Иисусик, затаив дыхание, стоял рядом, слушая, как Гейер читает послание:

— «Противник пытается организовать переправу через реку Карповка южнее Рогачика. Рейхсфюрер СС приказывает батальону СС «Вотан» немедленно контратаковать в этом направлении. Рубеж обороны вдоль реки Карповка необходимо удерживать любой ценой». Подписано: Больдт, командир эскадрильи.

Прочитав депешу, штандартенфюрер молча передал его адъютанту и уставился в пространство в южном направлении. Его мозг работал с молниеносной быстротой, анализируя приказ, поступивший от Гиммлера. Его получение свидетельствовало о том, что их местоположение точно установлено. Было ясно, что если они только посмеют ослушаться, то рейхсфюрер предпримет в их отношении самые жестокие меры. Но было точно так же ясно и то, что немецкие войска, запертые в Сталинградском котле, были в любом случае обречены. И, если эсэсовцам даже и удастся задержать продвижение русских в этом месте на какое-то время, в конце концов их все равно окружат и уничтожат. Получится, что, пытаясь задержать здесь продвижение врага, они в любом случае погибнут — погибнут ни за что.

— Какие же действия мы должны предпринять сейчас, господин штандартенфюрер? — осведомился Крадущийся Иисусик, пряча послание в папку с командными донесениями.

— В любом случае, мы не станем атаковать русских — уж это точно, — произнес Стервятник.

— Но если мы ослушаемся приказа рейхсфюрера, нас серьезно накажут.

— Я знаю. — Стервятник неожиданно подмигнул ему. — Поэтому надо сделать так, чтобы рейхсфюрер решил, что мы попытались контратаковать русских — а затем военная фортуна отвернулась от нас, и нам пришлось прервать эту атаку. Вот что нам надо сделать…

* * *


Река Карповка протянулась внизу под восемью самолетами эскадрильи «Черные ястребы», точно нарисованная на карте. Ее окаймляла зелень еловых лесов и белоснежная полоса заснеженной степи. Время от времени на берегах Карповки появлялись небольшие черные точки домов.

Больдт мгновенно охватил взглядом всю картину — и сосредоточился в первую очередь на сотнях маленьких темных фигурок, которые копошились в районе спешно возводимой русскими переправы. Иваны уже почти дотянули мост до противоположного берега реки.

Летевший во главе эскадрильи гауптштурмфюрер ощутил хорошо знакомое чувство душевного подъема. Сейчас он казался сам себе всесильным, способным на все — и прежде всего на то, чтобы принести смерть и разрушения тому, что находилось внизу.

Все сомнения, которые до этого гнездились у него в голове, внезапно исчезли. Он чувствовал, что находится в прекрасной форме. Его глаза ясно видели все поле боя. Каждый мускул тела великолепно слушался его. Позади застыл стрелок. Он тоже был готов к тому, что должно было случиться буквально через несколько секунд.

— Ату их! — в упоении прокричал Больдт. Он толкнул ручку управления самолетом вперед. «Штука» стала падать вниз со все возрастающей скоростью.

В ответ с земли немедленно забили зенитки и пулеметы. В лицо Больдту полетели крупнокалиберные пули и снаряды зенитных орудий. Все небо усеяли облачка дыма от бесчисленных разрывов. Но Больдт продолжал нестись по направлению к земле. Им овладело чувство необъяснимого экстаза, который был почти сродни сексуальному. Он еще больше увеличил угол падения — с шестидесяти до семидесяти градусов, а затем до восьмидесяти. Сирены «штуки» выли, как сумасшедшие.

Мост, на который пикировал Больдт, становился все больше и больше. Летчик видел, как разбегались в разные стороны строившие его бойцы инженерных войск. Некоторые, схватив ружья, принялись палить по самолету, пытаясь поразить его, но все эти попытки были безуспешны.

Больдт выпустил закрылки. Самолет перестал безудержно нестись вниз и точно застыл в воздухе. Кровь бешено прилила к лицу пилота, глаза едва не вылезли из орбит. Лишь в последнюю секунду он сумел разглядеть силуэт неприятельского «Яка», который несся прямо на него. За первым «Яком» следовали другие истребители. Они находились уже совсем близко от «штуки» Больдта, когда тот дернул рычаг бомбового люка, и авиационные бомбы посыпались вниз, точно горох.

Сбросив бомбы, гауптштурмфюрер резко отвернул влево. Очереди трассирующих пуль пролетели мимо него. Стрелок открыл ответный пулеметный огонь по русским истребителям. Вокруг все заволокло дымом и грохотом разрывов. Мир превратился в подобие ада. Больдт взглянул вниз. Из воды Карповки поднимались пенные фонтаны взрывов, но сам мост не был поврежден — судя по всему, все бомбы упали в реку. Другой возможности поразить проклятый мост у него уже не было — вокруг кишмя кишели истребители иванов.

Больдт схватил микрофон.

— Сбрасывайте бомбы и немедленно поворачивайте на базу! — истошно прокричал он. Гауптштурмфюрер прекрасно понимал, что тяжело нагруженные бомбами «штуки» становились слишком тихоходными, чтобы эффективно противостоять юрким истребителям русских. Самолетам его эскадрильи надо было как можно быстрее отбомбиться, чтобы получить шанс вернуться назад невредимыми. Он увидел, как вниз, точно черные огурцы, посыпались бомбы. Но в следующую секунду один из русских «Яков» прошил длинной очередью крыло одного из самолетов эскадрильи СС. Крыло «Юнкерса» отвалилось и полетело вниз, точно сухой лист. Вслед за ним вниз рухнул и сам изуродованный самолет.

Больдт понял, что с него уже достаточно. Он спикировал как можно ниже и полетел почти над самой землей. Русский «Як» неотступно двигался следом, вися у него на хвосте. Они полетели вдоль русла Карповки. Примерившись, пилот «Яка» открыл по Больдту огонь из пулемета, и пули застучали по фюзеляжу «штуки», точно по ней колотил клювом гигантский дятел. Но Больдт не был слишком сильно обеспокоен — он знал, что, как правило, обстрел из пулемета не слишком опасен[25 - Советский истребитель «Як-1», который подразумевает автор, помимо 20-мм авиационной пушки, был оборудован двумя пулеметами ШКАС калибра 7.62 мм. — Прим. ред.]. Самым главным для пилота было не врезаться ни в какие препятствия на земле, потому что он летел слишком низко. Больдт пролетел над мостом, поверхность которого была усеяна трупами, но сама конструкция осталась совершенно нетронутой. Затем гауптштурмфюрер повернул вдоль излучины реки. Грохот и дым боя остались где-то позади. Ему снова удалось уцелеть, хотя он был совсем не уверен в том, что то же самое удалось большинству других пилотов его эскадрильи.

Они сделали, что смогли. Но мост над Карповкой все равно остался невредим. Теперь задача его уничтожения ложилась на плечи штандартенфюрера Гейера и его «Вотана».




Глава восьмая


— Водитель, полный газ! Вперед! — бешено прокричал фон Доденбург. Бронетранспортеры рванули вперед, по направлению к деревне, где находились женщины из русского полка «Мертвая голова» под командованием полковника Елены Кировой и дезертиры Ханно фон Эйнема.

…Панцергренадерам «Вотана», выбравшимся из церковной крипты, удалось незаметно проскочить сквозь заграждения и посты русских и добраться до своих машин. Как только эсэсовцы оказались возле них, фон Доденбург решил не терять больше ни секунды. Он приказал своим бойцам немедленно забраться в бронетранспортеры и повел их вперед. Ему отчаянно хотелось поквитаться с фон Эйнемом за его предательство. Также Куно — хотя он никогда и не признался бы в этом — хотел вновь сойтись лицом к лицу в открытом противостоянии с полковником Кировой.

Командирский бронетранспортер, мчавшийся впереди всех, перевалил через невысокий холм и начал скатываться вниз. Впереди темнели силуэты деревенских изб. Фон Доденбург услышал, как в деревне раздались истошные крики. Очевидно, нападавших уже заметили. Зажглись огни. В воздух взлетела осветительная ракета, озарив все алым светом.

— Сейчас мы разделаемся с ними! — закричал фон Доденбург и выстрелил в темное небо сверкающей осветительной ракетой. Взорвавшись у них над головами, ракета залила всю местность мерцающим белым светом. В ту же самую секунду стрелки открыли бешеный огонь из своих скорострельных пулеметов MG-42. Это была стандартная манера ведения боя «Вотана»: в воздух посылалась осветительная ракета, которая ослепляла пулеметчиков и стрелков противника, и в то же мгновение по ним открывался смертоносный огонь из пулеметов.

Фон Доденбург увидел, что на многих избах уже загорелись крыши. Среди пламени метались маленькие человеческие фигурки. Люди пытались убежать, но эсэсовцы методично расстреливали их, не желая дать никому уйти. Фигурки людей падали замертво в снег одна за другой, похожие на марионетки, внезапно брошенные кукловодом.

Бронетранспортеры «Вотана» неудержимо накатывали на деревню. По ним отчаянно стреляли, но пули молотили по стальной обшивке, не причиняя панцергренадерам особого вреда. Женщины из полка «Мертвая голова» пытались поразить бронетранспортеры гранатами, но эсэсовцы не дали им этого сделать, мгновенно скосив их прицельными очередями. С теми же, кто сидел в отрытых щелях и старался оттуда подбить боевую технику немцев, поступали следующим образом: бронетранспортер подъезжал к такой щели и принимался кружить над ней, пока земляные стенки не оседали вниз, погребая под собой всех, кто находился внизу. При этом гусеницы бронетранспортера перемалывали все, что находилось под ними, в кровавую кашу.

Русские женщины гибли пачками. Им нечего было противопоставить мощной немецкой бронетехнике. Один из бронетранспортеров протаранил амбар и, проскочив сквозь него, выехал прямо к церкви, уже объятой языками пламени.

Внезапно другой бронетранспортер остановился. У него загорелся мотор. Это был шанс, которого так долго дожидались русские. Они выскочили из своих укрытий и набросились на сидевших в машине пехотинцев, режа, душа, убивая их и разрывая их на куски, движимые первобытным чувством животной мести.

— Стрелок, влепи-ка хорошенько по дверям церкви! Разнеси их в щепки! — крикнул фон Доденбург. Но в следующую секунду ему пришлось самому пригнуться, спасая голову, — со стороны дали мощную очередь по бронетранспортеру, внутри которого он находился.

В этот момент кто-то стал обстреливать немцев с самой вершины церкви. Один из панцергренадеров, сидевших рядом с Шульце, согнулся и упал замертво. Выхватив гранату, обершарфюрер метнул ее под самую церковную маковку. Граната взорвалась, и в следующий миг сверху рухнуло тело женщины в военной форме. Она ударилась о твердый снег, словно мешок с цементом.

Водитель командирского бронетранспортера решил просто протаранить церковную дверь. Он дал полный газ, и нос машины врезался в створки. Дверь слетела с петель. Мотор бронетранспортера заглох, но фон Доденбургу было уже все равно — ведь главное дело было сделано. Бойцы «Вотана» спрыгнули на снег и ринулись в церковь, стреляя на ходу.

За фон Доденбургом следовал Матц, поливавший противников короткими злыми очередями.

— Осторожнее! — заорал Шульце и бросил гранату. Она пролетела над головами бегущих впереди эсэсовцев и взорвалась там, где русские поставили свои старомодные пулеметы «Максим». Женщина-стрелок свалилась вперед, раскинув руки. Сугроб, на который она рухнула, оросился ее кровью.

Фон Доденбург перепрыгнул через ее тело, все еще дергавшееся в конвульсиях, и побежал дальше, стреляя направо и налево. Один из дезертиров свалился замертво с каменной лестницы. Другой завопил: «Не стреляйте… пожалуйста!!!» Но Куно поразил его безжалостной очередью, нацеленной прямо в грудь.

Теперь из разных углов церкви навстречу бойцам «Вотана» выбегало все больше и больше дезертиров с поднятыми вверх руками. По их небритым лицам градом катились слезы. Но русские женщины из состава полка «Мертвая голова» продолжали оказывать сопротивление.

— Осторожно, господин штурмбаннфюрер! — как нельзя кстати крикнул Шульце. Фон Доденбург едва успел уклониться в сторону — пули просвистели у него прямо над головой. В следующий миг гамбуржец вскинул автомат и дал длинную очередь куда-то вверх. Русская «амазонка» с криком рухнула на каменный пол.

— Благодарю, Шульце! — выдохнул фон Доденбург. — Я — твой должник.

Не обращая внимания на пули, которые свистели вокруг него, он помчался дальше, поскольку твердо знал, что в бою внутри здания все решает скорость и непреклонность, с которыми действуют атакующие. Ни в коем случае нельзя дать противнику хоть малейшую возможность сплотить свои ряды. Фон Доденбург укрылся за покрашенным облупившейся от времени золотой и голубой краской притвором, и дал яростную очередь вверх.

— Куно… Куно фон Доденбург, — послышался голос из затянутых дымом внутренних помещений церкви. — С нас уже достаточно. Нам не хочется умирать от рук наших же соотечественников.

Это был Ханно фон Эйнем. Фон Доденбург нахмурился. Когда станет поспокойнее, он решит, что делать с предателем. Но не сейчас. Сейчас у него была масса других, гораздо более неотложных дел.

— Прекрасно, — бросил он, — тогда выходите все с поднятыми вверх руками.

Дезертиры начали выходить из своих укрытий, поднимая руки. Им пришлось проходить мимо двух рядов бойцов «Вотана». Злые и раскрасневшиеся после жестокого боя, эсэсовцы награждали их пинками и угрожающе подталкивали дулами автоматов. Наконец, появился и Ханно фон Эйнем. Он дрожал от страха.

— Что вы собираетесь сделать со мной? — слабым голосом спросил майор. Глаза его были мокрыми от слез.

Фон Доденбург не стал отвечать. Вместо этого он сам спросил:

— А где эта русская, полковник Кирова?

— Она на крыше церкви, Куно. Вместе со своими бабами, — торопливо ответил фон Эйнем. — Но что же вы все-таки…

Фон Доденбург кивнул Шульце, и здоровяк дал фон Эйнему такого пинка, от которого тот едва не свалился на пол.

Не обращая больше внимания на друга детства, Куно повернулся к Шульце:

— Мне не нужно больше жертв. Надо, чтобы они все сдались нам. У тебя есть с собой дымовые гранаты, Шульце?

Обершарфюрер кивнул.

Тогда фон Доденбург подозвал к себе Матца:

— Матц, приведи-ка сюда парочку женщин, которых мы успели захватить в плен. А ты, Шульце, швыряй туда дымовую гранату.

Шульце выдернул чеку и швырнул вверх гранату. Та взорвалась, из нее повалил густой дым. Пользуясь плотной дымовой завесой, фон Доденбург бросился вперед. Все произошло слишком быстро, и женщины просто не успели вовремя среагировать. Когда они открыли стрельбу, он находился уже в «мертвой зоне», куда не могли достать их пули. Он подождал несколько секунд, пока дым не расчистится, а затем приложил ладони рупором ко рту и прокричал:

— Сейчас мы приведем сюда бойцов вашего полка, которых взяли в плен. И если вы не сдадитесь, я лично пристрелю одну из них. Если потребуется, я застрелю затем и остальных. Но я не хочу больше жертв. Вам ясно?

Его голос был хорошо слышен в церкви, но сверху никто не отвечал; на крыше царила тишина, нарушаемая лишь звуками боя, доносившимися снаружи, со стороны деревни.

Подошел Матц. Перед собой он толкал трех женщин с наголо обритыми головами. Вид у них был потрепанный, руки грубо связаны за спиной проволокой. У одной из них, здоровенной бабы крестьянского вида, разорвались юбка и гимнастерка, из которой едва не вываливалась одна ее огромная грудь.

Фон Доденбург нахмурился.

— Отойди-ка в сторону, Матц! Я их прикрою.

Матц отскочил назад в тень. Фон Доденбург вскинул свой автомат. Глядя на женщину с полуголой грудью, Шульце жадно облизал губы, точно припоминая одно из самых увлекательных своих приключений.

Фон Доденбург снял автомат с предохранителя. Этот не слишком громкий звук очень явственно прозвучал в тишине, которая воцарилась теперь внутри церкви.

— Я сосчитаю до трех, — медленно проговорил он, — и если к тому моменту вы не сдадитесь, то я пристрелю самую здоровую из ваших баб — ту, у которой порвана гимнастерка. — Он нацелил свой «шмайссер» на женщину и принялся отсчитывать: — Раз… два…

— Ну все, хватит, немецкое чудовище! — раздался резкий голос полковника Кировой, пропитанный горечью поражения. — Мы сдаемся.

Фон Доденбург с облегчением выдохнул.

— Бросайте оружие, — приказал он, — и выходите с поднятыми вверх руками!

Минутой позже полковник Елена Кирова проследовала мимо него. Ее глаза горели ненавистью. Фон Доденбург не смог забыть этот взгляд до самого конца своей жизни.




Глава девятая


Ханно фон Эйнема повели на расстрел рано утром. Фон Доденбург построил своих вооруженных людей в каре, расположившееся напротив нестройной шеренги бывших дезертиров. Было очень холодно, лучи рассветного солнца только-только начали разгонять ночную темноту, и Ханно фон Эйнем дрожал всем телом. Но так дрожать его заставлял не холод, а страх, животный страх, который пронизывал каждую клеточку его тела.

Когда фон Эйнема поили перед казнью эрзац-кофе, который бойцы «Вотана» обычно получали на завтрак, он дважды униженно умолял простить его и сохранить ему жизнь.

— Чему послужит моя казнь? Мы и так все обречены… наша судьба уже определена, — бормотал он, вглядываясь в неподвижное лицо фон Доденбурга. Но Куно не отвечал ему. Ханно фон Эйнем должен был умереть. Другого пути просто не было. Дело в том, что Ханно предал не только свою страну, но и весь немецкий офицерский корпус, а самое главное — он предал свою дворянскую касту. Фон Доденбург хорошо понимал, что когда юнкерство начнет предавать свою собственную страну, то это будет означать конец Германии.

Сейчас, когда трясущегося всем телом фон Эйнема привязывали к столбу, дабы майор стоял прямо и не падал, пока его будут расстреливать, на фон Доденбурга неожиданно нахлынули старые детские воспоминания: как они маленькими мальчиками плавали и плескались в сине-зеленой воде пруда позади деревни. Все это происходило в том мире, который оказался так бесконечно далек от сегодняшнего…

Перед тем, как на глаза фон Эйнема надели повязку, он в последний раз умоляюще посмотрел на своего старого школьного приятеля.

— Куно… — начал было он, и тут же осекся, заметив, что фон Доденбург отвернулся от него. После этого Ханно, похоже, смирился со своей злосчастной судьбой.

Шульце, которого назначили командовать расстрельным взводом, торопливо прикрепил вырезанное из белой бумаги сердце на грудь осужденного. Сюда должны были целиться бойцы «Вотана», когда им будет дана команда стрелять в фон Эйнема. Никто из эсэсовцев не испытывал особого желания выполнять эту работу. Но что касается Шульце, то он не далее как полчаса назад с затаенным удовольствием признался Матцу: «Черт побери, старина, ведь не каждый же день простым мохнозадым солдатам вроде нас доводится расстреливать офицеров, да к тому же благородных».

Прикрепив бумажное сердце на грудь фон Эйнема, Шульце протопал по девственно-белому снегу назад, туда, где выстроились бойцы расстрельного взвода. Неожиданно воцарилась абсолютная тишина. Все замерли, уставившись на человека, привязанного к столбу. Фон Доденбург почувствовал, что у него самого вдруг перехватило дыхание.

— Приготовиться! — рявкнул Шульце.

Панцергренадеры подняли винтовки.

Привязанный к столбу Ханно фон Эйнем начал громко молиться.

— Целься! — приказал Шульце.

Бойцы прицелились в центр бумажного сердца на груди фон Эйнема.

— Пли! — выдохнул обершарфюрер. Грянул слитный залп. Тело Ханно фон Эйнема обмякло. Из угла его рта вытекла струйка крови, окрасив алым белый снег у него под ногами. Фон Доденбург выхватил пистолет и, сжимая его в руке, приблизился к фон Эйнему. В наступившей тишине было слышно только поскрипывание подошв его сапог по снегу.

Он остановился перед фон Эйнемом и прислушался. Дыхания майора не было слышно. Фон Доденбург сорвал с головы Ханно повязку, закрывавшую его глаза, и оттянул вверх правое веко. Глаз фон Эйнема был безжизненным и мертвым.

— Он мертв, — объявил Куно и спрятал пистолет в кобуру. Не было необходимости делать последний смертельный выстрел.

— Обершарфюрер Шульце, — произнес фон Доденбург официальным тоном, — приказываю вам похоронить расстрелянного.

— Слушаюсь, господин штурмбаннфюрер!

Фон Доденбург повернулся к притихшим дезертирам.

— Вы все видели, что случилось с вашим предводителем, — внушительно проговорил он. — То же самое может случиться и с вами. С каждым из вас. — Он повысил голос: — Ваша судьба зависит теперь от вас самих. Вы будете сражаться или нет?

Некоторые кивнули. Другие неохотно пробормотали: «Да, да». Но фон Доденбург ясно видел, что прежде всего все эти люди насмерть перепуганы. Испытывая страх, они, конечно, будут какое-то время сражаться. Но потом, скорее всего, снова попытаются дезертировать — как только представится подходящая возможность.

— Хорошо, — кивнул он, — тогда приведите в порядок форму и снаряжение. Вы получите оружие, которое мы возьмем у пленных русских. — Фон Доденбург повернулся к Клешне: — Поручаю тебе заняться всем этим.

Затем Куно фон Доденбург приблизился к Шульце и посмотрел, как тот занимается похоронами расстрелянного Ханно фон Эйнема. Замерзшая земля была твердой, как камень, поэтому Шульце просто положил Ханно на землю и принялся забрасывать его труп снегом. Это и должно было послужить тому могилой. Весной, когда снег растает, кто-нибудь обнаружит здесь его голые кости. И это будет все, что останется от Ханно фон Эйнема. Бродячие псы обглодают останки этого человека — последнего представителя рода, члены которого служили Пруссии и Германии на протяжении более чем трех столетий.

Мысль об этом напомнила самому фон Доденбургу, что он должен успеть переделать кучу других дел, если только не желает, чтобы и его собственные кости остались лежать в этой заброшенной деревушке, о которой он не знал ничего — даже ее названия. Офицер направился к зданию церкви, охраняемое теперь вооруженными трофейным оружием дезертирами, рядом с которыми стояли бойцы «Вотана». Внутри находились пленные женщины из полка «Мертвая голова».

— Как они там? Хорошо себя ведут? — спросил Куно Матца, которому было поручено следить за пленницами.

— Да, господин штурмбаннфюрер, хорошо, — ответил Матц и со вздохом добавил: — Вы только представьте себе, господин штурмбаннфюрер, как это глупо — использовать женщин подобным бездарным образом, держа их взаперти.

— Ну-ну, Матц, — усмехнулся фон Доденбург. После того, как публичная казнь Ханно фон Эйнема, которой он внутренне страшился, все-таки состоялась, к нему вернулось хорошее настроение. — Не следует хныкать по этому поводу. Стоит тебе только войти к ним, и они съедят тебя живьем.

Фон Доденбург распахнул двери и встал в проеме. На него тут же пахнуло смесью махорочной вони, чеснока и пота. Матц тут же встал позади командира, сжимая в руках автомат. Он хотел исключить любую неожиданность.

Большинство женщин просто лежали без движения на полу церкви. На их широких крестьянских лицах была написана апатия и чувство покорности судьбе. Некоторые курили самокрутки, свернутые из кусков газеты. Несколько из них, раздевшись до пояса, искали вшей во швах своих гимнастерок.

— Возможно, вы действительно правы, господин штурмбаннфюрер, — проронил Матц, косясь на могучих, как на подбор, дам с огромными грудями и мощными мускулистыми руками, — здесь мне будет и в самом деле безопаснее.

Фон Доденбург хмыкнул и спросил роттенфюрера:

— А где же их полковник?

— Мы посадили ее в крипту. Не хотели, чтобы она будоражила остальных. Без нее тут гораздо спокойнее…

В эту секунду Матц вдруг увидел, как одна из женщин, искавшая вшей в своей гимнастерке, задрала свою юбку, обнаружив при этом отсутствие трусов, и принялась яростно чесать лобок. Глаза одноногого ветерана полезли на лоб.

— О, мой Бог, — тихо пробормотал он, — да у нее полно вшей не только в гимнастерке, но и тут! Господи!

Расстегнув кобуру — на всякий случай — фон Доденбург проследовал сквозь толпу притихших пленниц и, повернув заржавленный ключ, вошел в крипту, в которой совсем недавно томился сам.

Полковник Кирова сидела на куче грязной соломы, прислонившись спиной к стене, мокрой от потеков воды. При виде фон Доденбурга она подняла голову и посмотрела на него. Но на ее прекрасном лице ничего не отразилось.

Куно приложил руку к околышу фуражки:

— Полковник…

Кирова промолчала. Разве что появилось чуть больше твердости в ее замечательных зеленых глазах.

— У меня есть для вас предложение, — сказал фон Доденбург.

— А вот мне вам сказать нечего, — невыразительным голосом проронила она.

— Я думаю, у вас все-таки найдется, что мне сказать. — В нем вспыхнуло чувство злости на эту женщину, и в то же время он не мог в душе не восхищаться ею. Было очевидно, что она ни капли не трусит. Даже перед лицом смерти она совсем не раскисала — не то что этот червяк Ханно фон Эйнем.

— Если вы дадите мне слово чести советского офицера, что не попытаетесь сбежать и последуете за нами, — продолжил он, — то я согласен освободить ваших бойцов.

— А для чего я вам понадобилась? — осведомилась она без всякого любопытства.

— Вы представляете собой надежный и ценный источник разведданных. Нашим специалистам было бы интересно узнать все то, что знаете вы.

— Я ничего не скажу вашим людям о планах нашего командования, — резко ответила она. Ее глаза теперь пылали.

— Пусть этим лучше займутся наши разведчики, — сказал он, пропустив ее реплику мимо ушей. — Если вы отвергнете мое предложение, то мне придется запереть ваших солдат в этой церкви и уйти. Как вы понимаете, сами выбраться отсюда они будут не в состоянии. А после боя, который шел здесь всю ночь, крестьяне, которые жили в этой деревне, из нее убежали. Вы понимаете, что это означает, не так ли? Ваши люди, запертые тут, просто умрут от голода.

Фон Доденбург жестко взглянул на полковника Кирову, ожидая ее реакции.

Растягивая слова, она очень медленно произнесла:

— Вы имеете в виду, что собираетесь убить моих женщин.

— Если вам нравится это слово — то да, — кивнул фон Доденбург.

— … твою мать! — выругалась Кирова. — Какие же вы, фрицы, свиньи! Вы готовы хладнокровно убивать даже женщин!

Фон Доденбург беззаботно пожал плечами.

— Невозможно сделать омлет, не разбив яиц. Итак, каков же будет ваш ответ?

— Ах вы, проклятая немчура! — выпалила женщина. — Невозможно сделать омлет, не разбив яиц, — зло передразнила она его. — Вы всегда находите себе оправдание, что бы вы ни совершали. По-вашему, мир может быть не прав, и любой человек в нем может быть не прав, но зато немцы правы всегда! И какие удобные фразы вы всегда умели изобретать, чтобы только оправдать собственную жестокость!

Фон Доденбург вновь ощутил знакомое волнующее жжение в паху, которое уже испытывал в прошлый раз, впервые встретившись с полковником Кировой. В этом чувстве смешались преклонение перед ее сексуальной привлекательностью и ярость, вызванная ее упорным сопротивлением. Немцы являлись расой господ, а славяне — расой рабов. Но Кирова, относящаяся к расе унтерменшей[26 - Недочеловек (нем. Untermensch). — Прим. ред.], сидела сейчас напротив фон Доденбурга и, ничуть не боясь его, бросала ему вызов. Сквозь все тело фон Доденбурга пробежала волна сексуального возбуждения. Он мечтал сейчас повалить пленницу на пол, содрать с нее одежду и яростно войти в ее тело, двигаясь со всей силой своих молодых крепких мускулов — до тех пор, пока она либо не стихнет совсем, либо не зарыдает от избытка чувств, умоляя его о том, чтобы он продолжал делать это еще и еще…

Женщина с вызовом смотрела на Куно, и тот с неожиданной ясностью почувствовал, что она прекрасно поняла, о чем он только что думал. Ему пришлось сделать над собой громадное усилие, чтобы, отказавшись от неудержимого желания прижаться к этим роскошным губам, от сжигающего его желания обладать этими грудями, этими великолепными бедрами, от желания проникнуть в это теплое потаенное местечко у нее между ног, холодно спросить:

— Каким же будет ваш ответ?

Полковник Кирова вызывающе взглянула на него и медленно облизала кончиком языка ярко-алые губы, не сводя с фон Доденбурга своих темно-зеленых глаз. От этого взгляда фон Доденбург невольно вспыхнул.

— Что я могу сказать? — произнесла она с легкой хрипотцой. — Я в вашей власти, штурмбаннфюрер фон Доденбург. В полной вашей власти.

Она вздохнула. Это могло являться знаком того, что она сдалась. Но фон Доденбург, как всегда осмотрительный, решил, что это все-таки не так…

* * *


Через десять минут они уже двинулись в путь. В бронетранспортерах «Вотана» разместились бойцы батальона вместе с бывшими дезертирами, которых вооружили отнятым у русских оружием.

Они оставили в полуразрушенной деревне остатки женского полка «Мертвая голова». Женщины-солдаты смотрели, как немцы отъезжают. Везде валялись трупы убитых, которые уже начало заносить снегом. Женщины были в растерянности и явно не знали, что им делать, когда от них увозили их командира полковника Кирову.

Однако сама Кирова уже забыла про них. Все свою жизнь она думала не о прошлом, а лишь о будущем. И теперь, чувствуя, как сильно это симпатичный молодой штурмбаннфюрер хочет ее, она размышляла, как обратить это к своей пользе.

«Они все должны умереть, — подумала она, глядя, как вереница бронетранспортеров по снежной целине направляется в сторону реки. — Ни один из этих фашистских боровов не должен остаться в живых».

Елена опустила глаза. В своем жгучем желании отомстить она так яростно стиснула руки, что из-под ногтей показались капельки крови. Кирова поднесла пальцы к губам и облизала их. Фон Доденбург удивленно следил за ней.




Глава десятая


— Господин штурмбаннфюрер! Господин штурмбаннфюрер! — возбужденно закричал радист, перекрывая рев двигателя бронетранспортера. — «Вотан» идет в наступление!

— Что?! — Фон Доденбург немедленно подскочил к радисту. — Говоришь, «Вотан» начал наступать?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер! Послушайте сами. — Возбужденный радист передал фон Доденбургу наушники.

Куно сдвинул фуражку на затылок и приложил к уху наушники. В них сквозь звуки музыки, которую русские транслировали в качестве помехи для немцев, прорывались слова: «Линия фронта деформирована… реку Карповка… батальон СС "Вотан" попытается восстановить… позиции… повторяю, батальон СС "Вотан" попытается восстановить…» Внезапно голос, сообщавший это, исчез. Фон Доденбург посмотрел на радиста:

— Попытайся вновь поймать эту волну, Дитц!

— Слушаюсь, господин штурмбаннфюрер! — Дитц принялся лихорадочно крутить ручки настройки. В эфире вновь послышались обрывки русской речи. Кто-то кричал по-немецки: «Ради бога, дайте мне огня!» (речь шла о том, что кому-то срочно требовалась артиллерийская поддержка). Женский голос пел популярную песню «После каждого декабря всегда наступает май». Однако радиста Стервятника уже не было слышно. В конце концов измученный Дитц сдался:

— Боюсь, господин штурмбаннфюрер, я потерял его.

Фон Доденбург кивком головы поблагодарил его за старания и приказал:

— Но ты все-таки слушай эфир. И старайся снова поймать позывные «Вотана».

Он высунулся из люка бронетранспортера и пристально посмотрел на раскинувшуюся перед ними заснеженную степь. Горизонт впереди подсвечивали красные огоньки. Это работала артиллерия русских, которые пытались форсировать реку Карповка. Слева и справа в воздух поднимались плотные столбы густого черного дыма. Фон Доденбург сразу догадался, что означали эти столбы дыма: разведотряды русских уже перебрались через реку и теперь обозначали свое местоположение с тем, чтобы их собственные самолеты не разбомбили их с воздуха. А Матц, у которого было самое острое зрение во всем «Вотане», заметил скакавшую по полю группу конников — скорее всего, казаков.

Насколько мог заключить из всего этого фон Доденбург, батальон направлял удар во фланг атакующих русских армий, которые стремились ворваться в Сталинградский котел. Но почему, интересно, Стервятник вдруг решил атаковать русских, если его первоначальный замысел сводился к тому, чтобы попытаться любой ценой вырваться из котла, избежав при этом любых возможных столкновений? И почему он заявлял о своих намерениях атаковать русских и попытаться выправить смятую ими линию фронта в открытом эфире, без всякой кодировки? Ведь русские могли слушать радиоволны точно так же, как и немцы; они наверняка услышали его слова и начали готовиться к тому, чтобы дать ему отпор. Почему штандартенфюрер Гейер пошел на это?

Фон Доденбург посмотрел туда, где среди его панцергренадеров сидела полковник Кирова, точно рассчитывая увидеть какое-то объяснение происходящему на ее прекрасном лице. Но оно ничего не выражало.

Фон Доденбург пожал плечами и подумал, что обязательно узнает, к чему именно стремился Стервятник, когда ему удастся соединиться с основными силами «Вотана». «Если тебе удастся соединиться с ними!» — коварно и зловеще пробурчал еле слышный голосок у него в голове. Но фон Доденбург постарался не обращать на него внимания…

Тем временем колонна эсэсовских бронетранспортеров продолжала двигаться вперед. Звуки артиллерийской канонады стали громче. Однако вся линия фронта с немецкой стороны казалась совершенно безлюдной — как ни старался фон Доденбург, он не мог разглядеть здесь ни одного солдата. «Неужели русские стреляют по пустым площадям? — подумал офицер. — Но если обстрел идет так долго, они не могут не знать, что посылают свои снаряды просто в пустоту. Почему же тогда они это делают?» Вся эта ситуация выглядела очень странной. Единственное, что ему было ясно, — то, что русские переправляются через Карповку.

* * *


Примерно через час бойцы фон Доденбурга наткнулись на «фронтовую подстилку». Так в немецкой армии за глаза называли женщин-военнослужащих, которые проходили службу во вспомогательных частях вермахта. Она, спотыкаясь, вышла из ельника. Ее рубашка была разорвана, сквозь прорехи торчали обнаженные груди. Лицо несчастной было искажено паническим страхом. Она бежала, спотыкаясь, и отчаянно выла, выла и выла — точно за ней гнался по пятам сам дьявол.

Водитель передового бронетранспортера немедленно нажал на тормоза, чтобы не сбить ее. Шульце выпрыгнул из машины и побежал к женщине. Увидев его, она бросилась в его объятия.

— Что случилось? — закричал обершарфюрер. — Где горит, девочка?

Но та только бессвязно мычала в ответ и махала рукой куда-то назад. В конце концов Шульце потерял терпение и, как он это называл, «легонько» ударил женщину по лицу. Это подействовало — она чуть-чуть пришла в себя.

— Тела… тела… мертвые… везде… казаки[27 - Здесь и далее: зачастую авторское изложение событий и ситуаций данного периода в Советском Союзе, а также описание лиц, действующих с советской стороны, не соответствует действительности и является либо переигрыванием общепринятых в западной литературе ложных клише, либо прямыми инсинуациями. — Прим. ред.]! — простонала она. И вновь неудержимо зарыдала.

Шульце махнул рукой в сторону ельника. Бронетранспортеры «Вотана» развернулись и направились туда. Лица эсэсовцев были сосредоточены; они не выпускал из рук оружия, готовые ко всему.

Проехав вперед между деревьев, бронетранспортеры внезапно остановились. В снегу валялась еще одна немка из вспомогательных частей. С нее были сорваны трусики, а ноги были задраны вверх в непристойной позе. Голова убитой представляла собой мешанину из крови и мозга, в которой ослепительно белели кусочки раздробленных костей. Это был результат зверского удара прикладом винтовки.

— О Боже, — выдохнул фон Доденбург. Он перевел взгляд с мертвой женщины на то, что осталось от небольшой транспортной колонны, на которую, очевидно, напали казаки. Везде в снегу валялись мертвые лошади и перевернутые телеги. Однако не эти лошади заставили фон Доденбурга оторопеть. Он ужаснулся оттого, что увидел валявшиеся везде трупы женщин. Самое страшное заключалось в том, что перед смертью все они были изнасилованы. На внутренней стороне бедер у многих из этих женщин запеклась кровь, что указывало на то, что они являлись девственницами — за несколько минут до того, как их грубо поимели, а затем убили.

Фон Доденбург повернулся и посмотрел на Елену Кирову. Он заметил боль и ужас в глазах полковника. Ее губы были плотно сжаты, словно она заставляла себя молчать, не давая воли словам, которые были готовы сорваться с ее языка.

Пожав плечами, штурмбаннфюрер повернулся к Шульце и к рыдающей женщине из вспомогательных частей:

— Так что же здесь произошло? Пожалуйста, расскажи нам!

Женщина сделала шаг вперед. Теперь, когда «фронтовая подстилка» больше не прижималась к широкой груди здоровенного гамбуржца, она, наконец, осознала, что ее рубашка была совсем разорвана, а груди торчали наружу, и попыталась кое-как запахнуть расползшуюся ткань. Полковник Кирова без слов подошла к женщине, и, сняв свое пальто, накинула ей на плечи. Затем она вернулась обратно.

— Благодарю вас, — с трудом выдохнула немка. — Я служила в роте связи. Наши командиры пытались вывезти нас отсюда до того, как русские успеют окончательно сомкнуть кольцо окружения вокруг Сталинградского котла, — но так и не успели сделать это… В целом все было неплохо — мы находились в двадцати километрах от линии фронта, и нам не угрожала никакая непосредственная опасность. Но затем фронт рухнул. Говорят, это произошло из-за того, что наши собственные солдаты — немецкие солдаты — бросили свои позиции еще до того, как русские перешли в этом месте в наступление.

— Это сделал Ханно фон Эйнем, — произнес фон Доденбург, едва сдерживая свою ярость. Да, этот человек действительно заслужил то, чтобы быть расстрелянным. Все, что наблюдал сейчас Куно — вся эта ужасная картина, все эти окровавленные трупы, — являлось следствием его предательства.

— Мы получили приказ выходить из этого района и двигаться к центру котла, — продолжала женщина. Теперь ее голос звучал ровно и был практически лишен выражения, точно у нее больше не осталось сил на то, чтобы проявлять какие-либо эмоции. Очевидно, она пребывала в состоянии шока. Фон Доденбург не раз слышал, как танкисты, которые выбирались из своих машин сразу после ожесточенного боя, разговаривали точно таким же образом. Видимо, только так они могли преодолеть тот ужасный стресс, который только что испытали. — Никакого другого транспорта, кроме этих телег, у нас не имелось. — Она указала на перевернутые и разбросанные в снегу крестьянские телеги. — Но наш командир — она лежит здесь мертвая вместе со всеми остальными — сказала, что нам надо лишь добраться до ближайшей немецкой части, и тогда мы будем спасены. Тогда с нами все будет в порядке. Свои не дадут нас в обиду. — Женщина вдруг судорожно вздохнула, точно борясь с неудержимо подступающими к горлу слезами. Но ей удалось удержаться от рыданий. Вместо этого связистка с неожиданным ожесточением произнесла:

— Но немецкие военные просто бросили нас. Бросили на произвол судьбы — и казаков. Меня лично изнасиловали десять казаков, прежде чем я…

— Вы имеете в виду немецких военных, находившихся неподалеку? — прервал ее фон Доденбург. В его мозгу вдруг мелькнула ошеломляющая ужасная догадка.

Женщина кивнула:

— Да. Причем у них были танки. Они могли посадить нас на них и увезти с собой. Ведь мы же все-таки женщины. Я знаю, что это противоречит правилам, но тогда мы были бы спасены.

— Они были из СС? — спросил фон Доденбург.

Женщина молча кивнула.

— А куда они ушли потом?

Она показала в направлении на юго-запад.

— Вы можете сами это увидеть — по следам, оставленным их танками. Мы все плакали, а наш командир и плакала, и ругалась на того, кто командовал ими. Слезы непрерывно текли по ее лицу, точно она уже предвидела, что станет со всеми нами, когда эти военные бросят нас здесь на произвол судьбы…

Фон Доденбург уже не слушал ее. Вместо этого он уставился на широкий след от танковой гусеницы, четко отпечатавшийся на снегу. Этот след мог быть оставлен только «Тигром» — «Тигром» из состава штурмового танкового батальона СС «Вотан». Значит, Стервятник совсем не собирался атаковать русских в месте их переправы через реку Карповка, как он кричал об этом открытым текстом по радио. Все это было лишь уловкой с его стороны. На самом же деле он готовился переправиться через реку в другом месте — там, где совсем не было русских. И, разумеется, не мешать самим русским форсировать Карповку так, как они планировали. Стервятник был готов сделать все что угодно — лишь бы только спасти собственную шкуру. И сохранить в неприкосновенности свои надежды на получение заветных генеральских звезд…

В груди фон Доденбурга разрасталась неудержимая ярость. Он буквально задыхался от нее и лишь с трудом смог вымолвить:

— Похороните их… хотя бы в снегу.

— Можно, я помогу? — тихо спросила его полковник Кирова.

Фон Доденбург молча кивнул. Он больше не мог говорить.

Взявшись за лопату, полковник Кирова принялась закидывать снегом безжизненные обезображенные тела немецких женщин-военнослужащих. В конце концов, на этом месте вырос целый курган из снега, скрывший под собой изуродованные трупы. Все еще не в силах разговаривать, фон Доденбург взмахнул рукой в том направлении, куда уходили следы от танковых гусениц «Тигров», и выдавил лишь одно слово:

— Вперед!

Когда бронетранспортеры тронулись, Шульце, покосившись на горящее неукротимой ненавистью лицо фон Доденбурга, прошептал, обращаясь к Матцу:

— Знаешь, старина, не хотел бы я лично оказаться на месте Стервятника, когда фон Доденбург настигнет его. Он выглядит так, словно собирается при встрече откромсать командиру яйца — причем той самой тупой бритвой!

А полковник Елена Кирова подумала: «Все-таки у этого немца есть душа…»




Часть III.

ВОССОЕДИНЕНИЕ


Дьявол, тысяча чертей и их задницы — мы сделали это!

    

Обершарфюрер Шульце роттенфюреру Матцу,



    

2 декабря 1942 г.








Глава первая


Над бескрайней снежной равниной повисла густая томительная тишина. В этой тишине, казалось, затаилось предвестие грядущих бед. Напряжение, разлившееся вокруг, было таким густым, что его можно было резать ножом. Так, по крайней мере, казалось Стервятнику. Любому другому человеку этот белоснежный, искрящийся в солнечных лучах зимний ландшафт представился бы сказочным. Он вдыхал бы полной грудью чистый зимний воздух и наслаждался видами широкой равнины, полого спускающейся к реке. Все это было так похоже на красочные зимние пейзажи, которые любили изображать на своих картинах художники немецкой романтической школы XIX столетия — например, Шпицвег! Но, глядя на все это, Стервятник чувствовал лишь одно: сгущающуюся опасность.

Он знал, что дозоры русских уже проникли на эту сторону Карповки. Не далее как полчаса назад штандартенфюрер сам заметил один из них. Несколько одетых в меховые шапки всадников пристально рассматривали его «Тигры» в свои бинокли, держась на почтительном расстоянии от колонны «Вотана».

— Это казаки, — бросил командир перепуганному Крадущемуся Иисусику. — Но нам не следует их бояться. Даже такие хитроумные и дерзкие бестии, как казаки, не в силах остановить «Тигры». — Стервятник хлопнул по стальной броне танка и добавил: — Ничто на свете не способно остановить эти машины.

Но сейчас, когда они подходили к реке все ближе, Стервятник уже не испытывал подобной стопроцентной уверенности. Все верно — кроме отдельных групп казаков, они так и не заметили здесь никаких русских солдат. Прекратилась и артиллерийская подготовка иванов, которая велась примерно в том месте, где они собирались форсировать реку Карповка. Казалось, весь гигантский фронт просто заснул на время. Но Гейера все равно не покидало чувство опасности — ему казалось, что она затаилась где-то совсем рядом.

Он нажал кнопку микрофона и проговорил:

— Внимание. Мы приближаемся к броду. Всем глядеть в оба и быть наготове.

Брод был обозначен на карте очень четко. Сама карта с этими данными о наличии брода была изъята у одного русского пленного, которого захватили еще в начале наступления на Сталинград. Следовательно, эти сведения должны были быть верными. Согласно им, в нынешнее время года глубина Карповки не превышала одного метра. И даже если представить, что уровень воды несколько повысился из-за тающего снега, его «Тиграм» все равно не должно было составить труда перебраться через нее.

Теперь он ясно видел всю реку. Оба ее берега были совершенно пустынными. Ни одного человека. Казалось, весь мир вымер, и в нем остались только лишь они сами. И все-таки Стервятник продолжал испытывать гнетущее внутреннее беспокойство. Он не мог точно объяснить, что именно его беспокоило, однако ясно чувствовал что-то не то — и был не в силах избавиться от своего предчувствия.

Прошло еще полчаса. Над горизонтом поднялось бледно-желтое солнце. Его лучи отразились от серебристой поверхности реки.

Вместе с Крадущимся Иисусиком штандартенфюрер Гейер спрыгнул с танка и прошел к самому берегу реки. Он внимательно посмотрел на тихие воды Карповки и, приложив к глазам бинокль, принялся детально изучать обстановку на противоположном берегу. Там не было видно ни единой души. Наконец Стервятник решился.

— Итак, мы переправляемся через реку. Адъютант, ты поедешь в первом танке. Доберешься до противоположного берега и будешь прикрывать оттуда все остальные машины во время переправы.

— Слушаюсь, господин штандартенфюрер! — с готовностью воскликнул Крадущийся Иисусик. По крайней мере, они, наконец, выбираются из проклятого Сталинградского котла. Там, на противоположном берегу реки, их ожидал шанс уцелеть во всей этой смертельной передряге.

Наконец первый «Тигр» въехал в воду. Стервятник закусил губу. Ну что ж, сейчас они увидят, насколько верной является захваченная у пленного ивана карта.

Теперь вода доходила до нижних катков танка, но выхлопная труба все равно возвышалась достаточно высоко над уровнем воды. Стервятник молча молился о том, чтобы в дальнейшем все так и оставалось. Метр за метром головной «Тигр» постепенно полз вперед. Остальные экипажи «Вотана», затаив дыхание, напряженно следили за его продвижением. Затем танк выскочил из воды и стремительно въехал на противоположный берег. Крадущийся Иисусик радостно помахал рукой. Переправа прошла успешно.

Стервятник вздохнул с облегчением и приказал:

— Приказываю всем остальным танкам готовиться к форсированию реки. Переправляемся с пятиминутным интервалом.

Танкистов не требовалось подгонять — все прекрасно знали, что танк наиболее уязвим как раз во время переправы через реку, и стремились закончить ее как можно скорее. Один за другим танки плюхались в воду и вкатывались на противоположный берег. Однако, несмотря на благополучную переправу, Стервятника все равно не покидало необъяснимое чувство тревоги. Может быть, оно было вызвано тем, что слишком уж гладко все проходило? В конце концов, ведь они ни много ни мало вырывались из Сталинградского котла — а в них еще ни разу толком не выстрелили. Но казацкие патрули заметили их и наверняка доложили об этом в свои штабы. Поэтому Стервятник не сводил глаз с линии горизонта, чтобы немедленно заметить неожиданную опасность.

И все равно внезапная атака русских застала командира батальона совершенно врасплох. Это были лыжники, незаметные в своих белых маскировочных халатах. Стервятник увидел их, только когда они оказались совсем близко. А минометные расчеты русских уже выпускали в воздух мину за миной, очищая дорогу наступающим. Заряды принялись разрываться прямо в воде, среди переправляющихся на тот берег «Тигров». Стервятник бешено заметался среди бойцов «Вотана», истошно крича:

— Да стреляйте же в ответ! Стреляйте в них сами, идиоты! Не стойте так!

Крадущийся Иисусик тут же нырнул в башню, как только по обшивке его «Тигра» зацокали пули русских. Стрелок немедленно развернул десятитонную башню, готовясь открыть огонь. Но лыжники уже попадали в снег, где стали практически неразличимы. Их было не достать.

Только теперь до Стервятника наконец дошло, что они оказались в ловушке. Русские дождались того момента, когда половина его танков переправилась на противоположный берег реки, а половина осталась на этом берегу. В результате силы «Вотана» сократились ровно вдвое. Штандартенфюрер Гейер знал, что в сложившейся ситуации у него есть лишь один выход: обороняться до конца. В такого рода бою его 60-тонные «Тигры», вооруженные мощными 88-миллиметровыми пушками, были практически бесполезны. Сейчас ему больше всего пригодилась бы обычная пехота. Но ее у него не было.

Оценив обстановку, Стервятник принял решение, как действовать дальше.

— Прекратить переправу через реку! — рявкнул он. — Всем стрелкам на танках — открыть огонь из пулеметов по нападающим, чтобы не дать им поднять голов от земли. Непрерывно стреляйте по ним, чтобы они не могли…

Стервятник вдруг замолчал, увидев, как один из русских вдруг поднялся и побежал по направлению к его собственному «Тигру». В руках у него была фугасная магнитная мина, которую он хотел прикрепить к борту танка. Это был заряд такой мощности, который не смогла бы выдержать даже весьма толстая броня новейшего немецкого монстра.

Стервятник отчаянно нажал на спусковой крючок своего «шмайссера». Очередь попала русскому в грудь. Тот нелепо дернул руками, мина выпала у него из пальцев. Секунду спустя она взорвалась. Русский дико закричал, а мгновением позже его тело разметало взрывом. Весь снег вокруг был усыпан кусками разорванной и обожженной плоти. Но это не остановило остальных Иванов — они поднимались и бежали на немецкие танки, готовые осуществить свою самоубийственную миссию и взорвать «Тигры» даже ценой собственной жизни.

— Не прекращайте стрелять по ним, — завопил Стервятник в микрофон, при помощи которого осуществлял связь по радио со всеми своими танками. — И маневрируйте! Не позволяйте этим уродам приближаться к вам! В первую очередь сзади…

Конец его фразы потонул в оглушительном грохоте взрыва, прогремевшего после того, как один из русских бойцов грудью бросился на моторный отсек одного из «Тигров», замершего на противоположном берегу Карповки. Танк дернулся, точно дикая лошадь, на которую впервые попытались надеть седло. Взрывом у него разорвало обе гусеницы. Из моторного отсека повалил густой дым. От русского бойца не осталось ничего — его тело просто развеяло по ветру.

Теперь все немецкие танки начали непрерывно маневрировать и вести непрекращающийся огонь из пулеметов, не позволяя русским приблизиться к ним на опасное расстояние. Это заставляло бойцов-лыжников прижиматься к земле. Но взвод русских минометчиков, который находился сзади, снова принялся обстреливать танки минами в надежде, что одна из них залетит в какой-нибудь танк сквозь открытый люк и разорвется внутри.

— Всем задраить люки! Задраить люки! — закричал Стервятник, опасаясь этой новой угрозы, и захлопнул бронированный люк своего «Тигра». Теперь он чувствовал себя в большей безопасности; но обзор поля боя из-за этого конечно же существенно ухудшился.

В этот момент справа из-за холма появился первый Т-34. Танк русских был гораздо слабее «Тигра» и по броне, и по вооружению; однако когда Гейер увидел эту «тридцатьчетверку», а за ним и другие неприятельские машины, неудержимо катившие на них, он понял, что русские основательно подготовились к тому, чтобы уничтожить их. Если он не бросит сейчас на стол какой-то новый неожиданный козырь, вытянув его из загашника, точно заправский фокусник — кролика из шляпы, русские методично уничтожат «Вотан», используя свое заметное численное преимущество в живой силе и технике.

— Проклятье… проклятье, проклятье! — застонал он, глядя, как на них накатываются все новые волны русских танков. — Где, черт бы его побрал, находится сейчас этот проклятый фон Доденбург? Куда подевались все его гренадеры — в тот самый момент, когда они мне более всего необходимы?

Но у Стервятника не было ответов на все эти вопросы. Он был предоставлен самому себе. По всему выходило, что «Вотану» суждено погибнуть в этом Богом забытом месте посреди бескрайней русской равнины.




Глава вторая


Куно фон Доденбург посмотрел на полковника Кирову, лицо которой было освещено колеблющимся желтоватым пламенем свечи. Снаружи избы бушевала метель, и пламя свечи колыхалось всякий раз, когда порыв морозного ветра проникал в избу сквозь плохо законопаченные щели между бревнами.

— Я отпущу вас на свободу, как только мы вырвемся из котла, — сказал он, приняв окончательное решение.

Штурмбаннфюрер видел, как Елена весь день занималась с изнасилованной казаками «фронтовой подстилкой», утешая и успокаивая ее, пока, наконец, у той не прекратилась истерика и они не пришла в более или менее нормальное состояние. На фон Доденбурга произвел неизгладимое впечатление вид двух этих женщин — русского полковника и связистки вермахта, — которые, обнявшись, вместе шли по заснеженной степи. Он понял, что не сможет отправить Кирову на допрос в разведотдел, после чего она автоматически будет брошена в концлагерь. Фон Доденбург знал, что в немецких концентрационных лагерях русские военнопленные тысячами умирали от недоедания, побоев и болезней. Он не мог позволить себе, чтобы что-то подобное случилось с Кировой.

— Но почему? — прямо спросила она его. — Я же ваш противник.

Куно задумался и затем сказал:

— Когда-то вы действительно были им…

Он поглядел на ее прекрасное лицо так, словно видел его в первый раз.

— А теперь?

Эсэсовец пожал плечами.

— Я не знаю… Я вижу только, что вы — женщина, прекрасная женщина, — неловко пробормотал он.

В ее пронзительных зеленых глазах неожиданно показались слезы.

— Тебе не следует так разговаривать со мной, — произнесла она странно изменившимся голосом.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Неужели вы подумали, что я…

— Прошу тебя, замолчи! — Она торопливо смахнула слезы с глаз. — Ты заставляешь меня думать о том, что существует какая-то другая жизнь помимо этой. Жизнь, которая не состоит из одной только войны.

Вдруг она вскочила на ноги и бросилась в его объятия.

— Все что угодно, — горячо прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. — Возьми все что угодно, Куно… Все это принадлежит тебе.

Его ладони прикоснулись к ее грудям, таким восхитительно крепким и упругим под толстой тканью ее гимнастерки. Женщина тяжело задышала, и фон Доденбург почувствовал, как стремительно наливаются и набухают ее соски.

Молодой офицер замер. То, что он делал сейчас, было безумно, немыслимо. Он отлично знал это. Но какая, к черту, разница? Он мог погибнуть завтра — в то время, когда они пойдут к реке. Куно уже много лет жил ненормальной жизнью, отказывая себе во всем…

Рука Кировой коснулась его колена. Затем она медленно поползла вверх по его бедру. Сердце Куно отчаянно забилось, и вдруг он ощутил, что ему не хватает дыхания. Она просунула свою руку между его ног. В мгновение ока член Куно набух и затвердел. Елена принялась расстегивать его брюки. Он оттолкнул ее руку и сделал это сам. Она сжала его затвердевший член обеими руками — так, словно это был какой-то необычайно ценный предмет, — затем медленно наклонилась и обхватила головку своими влажными губами. Фон Доденбург вздрогнул всем телом от небывалого наслаждения…

* * *


Они лежали на каменной полке русской печи, обнаженные, укрытые одним одеялом. Их тела были мокры от пота. Любовники крепко сжимали друг друга в объятиях. Было слышно лишь, как топают за стенами избы часовые и завывает холодный ветер.

— Но зачем? — спросила женщина Куно некоторое время спустя.

— Зачем… что? — ответил он, лаская ее прекрасную грудь.

— Зачем продолжать сражаться?

— Мне просто не осталось ничего другого.

Елена медленно поднялась с полки. Ее длинные светлые волосы были смяты и перепутаны после нескольких часов страстных объятий. Она посмотрела на него с таким выражением, с каким смотрит мать на своего любимого ребенка.

— Но в этой войне твоей стране надеяться просто не на что, — сказала она. — Против вас объединилась добрая половина мира. Америка, Британская империя, Советский Союз…

Куно лизнул ее левый сосок, и она вздрогнула от удовольствия. Затем немец произнес:

— Может быть, ты и права. Но у нас, эсэсовцев, нет никакого иного выбора. Если мы не будем сражаться, то погибнем. И только когда мы сражаемся, у нас существует шанс выжить.

Полковник Кирова мягко рассмеялась.

— Ты говоришь так же, как и мы, русские, которые по своей природе фаталисты. «Всё или ничего», — говорят они, и всё тут…

Теперь в ответ на ее слова рассмеялся уже сам фон Доденбург.

Они замолчали. Молчание, казалось, длилось очень долго. Затем женщина медленно стянула одеяло с сильного мускулистого тела фон Доденбурга.

— Хочешь, чтобы я тебя возбудила? — спросила она. — Это будет в последний раз…

Его руки жадно потянулись вверх, к ее соскам, и он не увидел слез, внезапно блеснувших в ее глазах.

* * *


Прижавшаяся снаружи к стене избы «фронтовая подстилка» дрожала от холода, но все равно не могла заставить себя оторваться от того, что виднелось сквозь узенькую щелочку в грубо сколоченной деревянной двери избы. Она видела, как русская оседлала фон Доденбурга, запрокинув голову в экстазе. До нее доносились бессвязные звуки, которые вырывались из широко распахнутого рта женщины, пока та поднимала и опускала свое тело на чреслах мужчины.

Это зрелище одновременно и отталкивало и возбуждало немецкую связистку. Тела этих двоих лоснились от пота; их тени, сильно увеличенные колеблющимся пламенем единственной свечи, дрожали и скользили по стене избы в древнем диком танце страсти. Несмотря на холод, «фронтовая подстилка» почувствовала, что ее бросило в жар. Как только мог позволить немецкий офицер, представитель высшей расы, сотворять с собой нечто подобное этой представительнице недочеловеков, которыми являлись славяне? Это было даже хуже, чем то, что случилось с ней самой, когда ее изнасиловали казаки. Ей придется сообщить о недостойном поведении фон Доденбурга. В конце концов, это являлось преступлением согласно законам германского Рейха, не так ли?

В конце концов девушка почувствовала, что больше не может выдержать этот страшный мороз, и тихонько вернулась в свою избу.

* * *


Спустя четыре часа колонна вновь тронулась в путь. Эсэсовцы ехали по бескрайней снежной равнине, которая казалась абсолютно лишенной жизни. Но они знали, что на самом деле это была лишь видимость, ибо уже слышали непрерывное грохотание артиллерийской стрельбы и треск ружейных выстрелов. Шульце, который ехал в головном бронетранспортере, внимательно прислушался, а затем хмуро взглянул на своего приятеля роттенфюрера Матца:

— Мда, тут ошибки быть не может.

— Точно, — кивнул Матц. — 88-миллиметровые орудия. Судя по всему, там, впереди, наши. — Он помолчал, а затем добавил, покачивая головой: — Похоже, что чертов Стервятник ввязался в бой. Причем нешуточный.

Прислушивавшийся к ним фон Доденбург решил, что Матц, пожалуй, прав. Судя по всему, впереди действительно находились основные силы «Вотана» под командованием Гейера. И они вели тяжелый бой с русскими частями. Похоже, его панцергренадерам следовало изрядно поспешить, чтобы попытаться выручить Стервятника и остальных ребят из беды.

Полчаса спустя их бронетранспортеры въехали на вершину небольшого холма. Внизу узкой лентой вилась река. На обоих ее берегах шел тяжелый бой. Один немецкий «Тигр» ярко пылал, в то время как другие беспрерывно перемещались вокруг него, сражаясь с целым отрядом русских Т-34. На другом берегу реки находилось еще шесть «Тигров», которые оборонялись от русских автоматчиков. Окинув взглядом поле сражения, фон Доденбург понял, отчего Стервятник был вынужден принять здесь бой и не смог никуда отступить: посередине реки, прямо в воде находилось еще три «Тигра». Русские беспрерывно палили по ним и не давали ни въехать на противоположный берег, ни вернуться назад. Судя по всему, моторы попавших в реку немецких танков заглохли, и те уже не могли самостоятельно выбраться из воды.

Фон Доденбург нахмурился. Он знал, что его бронетранспортеры не могли сражаться с русскими Т-34. Однако его панцергренадеры, вооруженные гранатометами[28 - Речь, видимо, идет о 30-мм ружейном гранатомете Gewehrgranatgerät — поскольку в описываемый период ручных противотанковых гранатометов типа «Фаустпатрон» и «Панцерфауст» в немецких войсках еще не было; они появятся лишь в середине 1943 г. — Прим. ред.], вполне могли дать бой русским танкам. Надо было только подкрасться к ним незаметно. Желательно сзади — там, где броня русских танков была особенно тонкой и откуда их можно было .поразить одним-единственным метким выстрелом.

— Вылезайте из бронетранспортеров, ребята, — приказал он бойцам.

Панцергренадеры спрыгнули на снег. Фон Доденбург посмотрел на Шульце:

— Разделимся на две группы. Ты, Шульце, возглавишь одну, я — другую. Наша задача: постараться скрытно подобраться к русским Т-34 сзади и поразить их выстрелами из гранатометов. Ясно?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер, — кивнул гамбуржец и повернулся к бойцам своего маленького отряда:

— Вперед, парни. Вам ведь не требуется никакого особого письменного приглашения? За мной!

Отряд Шульце быстро ушел вперед. Фон Доденбург повернулся к двум женщинам, которые тоже выпрыгнули из бронетранспортеров и стояли на снегу.

— Ты, — он обращался к «фронтовой подстилке», — иди обратно в бронетранспортер и сиди там рядом с водителем. Соблюдай осторожность. Лучше вообще не высовывай из машины голову.

Связистка вспыхнула и недовольно взглянула на него, точно не собираясь выполнять его распоряжение, но затем залезла в «броник», усевшись рядом с водителем.

Фон Доденбург коснулся руки Елены Кировой.

— Ты должна уйти отсюда, прежде чем… — Он не договорил. Елена и так прекрасно понимала, что он имел в виду.

— Я никогда не увижу тебя снова, — ровным тоном произнесла она. Ее голос был лишен каких-либо эмоций. Или, по крайней мере, так казалось.

Фон Доденбург кивнул.

Полковник Кирова открыла было рот, точно собираясь что-то сказать, но затем, видимо, передумала и просто пошла назад, двигаясь по следам гусениц, проложенных немецкими бронетранспортерами. Фон Доденбург смотрел, как она удалялась от них. Пройдя примерно сотню метров, женщина повернулась и посмотрела на него. Она не помахала ему рукой. Он тоже не махнул ей. Кирова повернулась и пошла дальше. Мгновение спустя ее фигура исчезла между деревьев.

Фон Доденбург застыл, глядя ей вслед. Затем, словно стряхнув с себя наваждение, повернулся и побежал вслед за своими бойцами, которые уже ушли далеко вперед. Он не заметил, с какой яростью косилась на него «фронтовая подстилка», сидевшая в кабине бронетранспортера.

Через некоторое время они остановились. Матц был послан вперед на разведку. Вернувшись, он доложил:

— Кажется, Стервятник пытается вытянуть застрявшие «Тигры» из реки. Русские окружили их и держат под прицелом.

Фон Доденбург кивнул. Значит, Т-34 будут заняты с «Тиграми» Гейера и окажутся по отношению к ним в основном задом — там, где их броня тоньше всего. Это предоставляло им отличный шанс попробовать подбить русские танки.

— Ну что ж, отлично! — воскликнул он. — Вперед, ребята, давайте устроим русским хороший фейерверк!




Глава третья


— Привяжи трос к первому танку и попробуй вытянуть его из воды, пока еще есть время! — приказал Стервятник Крадущемуся Иисусику.

— Но, — гауптштурмфюрер вздрогнул от страха, — это же опасно…

— Сделай это. Всё, конец! — рявкнул Гейер.

Он повернулся и увидел, что Т-34 начинают окружать их, готовясь к атаке. Русские танки выстраивались так, чтобы оказаться по отношению к немецким «Тиграм» со стороны своей лобовой брони, которая была толще всего, и ни в коем случае не стать боком. Стервятник задумался. Танки русских не были оснащены средствами радиосвязи, за исключением командного танка. Обычно русские танкисты сообщались друг с другом и передавали команды при помощи маленьких разноцветных флажков. Стервятник решил, что если он сможет вывести из строя командный танк русских — единственный, оснащенный радио, — это несколько снизит темп русского наступления.

Штандартенфюрер присмотрелся и увидел его — русский танк с серебристой антенной, торчавшей над башней.

— Огонь по Т-34 в направлении на три часа! — приказал он.

Башня «Тигра» развернулась в направлении «тридцатьчетверки». Стрелок тщательно навел орудие. Стервятник не торопил его, хотя и чувствовал, как неумолимо уходит драгоценное время. Вскоре русские вызовут на подмогу штурмовики, и тогда им станет действительно жарко…

— Три… два… один… — начал отсчитывать секунды стрелок перед тем, как выстрелить.

В этот момент что-то ударило в бок танку. Это было похоже на удар гигантского кулака. «Тигр» вздрогнул всем корпусом, и штандартенфюрер Гейер вместе со стрелком увидели, как с внутренней стороны брони стало разрастаться пятно раскаленного металла — в том месте, где бронебойный снаряд русских пытался пробить корпус «Тигра». Замерев, они оба уставились на это пятно, прекрасно понимая, что случится, если бронебойный снаряд русских все же проникнет через броню «Тигра» и разорвется внутри. Тогда их иссечет осколками, и они в мгновение ока превратятся в подобие мяса, пропущенного через мясорубку.

Но затем сияние раскаленного металла стало постепенно тускнеть, и Стервятник с облегчением вздохнул. Снаряд русских так и не сумел пробить броню их «Тигра». Но зато он сбил их прицел: стрелок выстрелил торопливо, и снаряд пролетел над Т-34, не задев его. Вместо этого он врезался в группу елей справа от русского танка и повалил их, точно те были спичками.

— Черт бы тебя побрал, стрелок, — завопил в ярости Стервятник, — ты что, не можешь нормально прицелиться?

Механик-водитель резко развернул их «Тигр», спасаясь от еще одного русского танка, который подкрадывался к ним сзади, собираясь расстрелять их там, где броня «Тигра» была тоньше всего.

Стрелок быстро перезарядил танковое орудие, но командирский Т-34 уже скрылся за деревьями. К тому же он поставил дымовую завесу, которая полностью скрыла его. Но стрелок нашел новую цель. И когда он выстрелил, то ехавшая в пятистах метрах впереди «тридцатьчетверка» резко остановилась, словно наткнувшись на незримую преграду. Из моторного отсека вырвались языки пламени. Крышка люка распахнулась, из нее на снег выпрыгнула темная фигура в комбинезоне, уже объятом огнем. Танкист отчаянно катался по снегу, пытаясь сбить пламя, пока другой Т-34 не проехал прямо по нему, превратив в лепешку.

Гибель этого неприятельского танка заставила остальных иванов сконцентрировать весь огонь на «Тигре» Стервятника. Снаряд за снарядом врезался в броню, раскачивая 60-тонную махину, точно детскую игрушку. Механик-водитель отчаянно пытался маневрировать и не позволить подкрасться сзади русской пехоте, вооруженной противотанковыми ружьями.

— Ставь дымовую завесу! — прорычал Стервятник. Дымовые заряды сработали, и в радиусе двадцати метров от их «Тигра» повисла густая серая пелена, скрыв корпус танка, весь испятнанный блестящими следами попавших в него вражеских снарядов.

Перед тем как опустилась дымовая завеса, совершенно закрывшая обзор, штандартенфюрер Гейер успел в последний раз окинуть взглядом поле боя. Дела шли совсем неважно. Танкист, которого Крадущийся Иисусик послал для того, чтобы тот прицепил буксировочный трос к заглохшему в реке «Тигру», неподвижно валялся на берегу. Очевидно, он был тяжело ранен. Русская пехота наступала со всех сторон, укрываясь за своими танками. Что, черт побери, он мог сделать в такой ситуации?

* * *


В двухстах метрах от этого места бойцы «Вотана» под командованием фон Доденбурга на несколько секунд остановились, изучая обстановку на поле сражения. Танки Стервятника вели отчаянную борьбу с наступающими на них русскими. Большинство «Тигров» было вынуждено поставить дымовые завесы, чтобы хоть как-то спрятаться за толстым слоем дыма, в то время как танки, переправившиеся на другой берег, делали все возможное для того, чтобы прикрыть их.

Фон Доденбург понял, что надо действовать очень быстро, иначе скоро «Вотан» полностью сомнут.

— Огонь по русским танкам! — приказал он.

Бойцы «Вотана», вооруженные противотанковыми гранатометами, открыли огонь по Т-34. Другие прикрывали их, не давая возможности пехотинцам русских приблизиться к немецким истребителям танков.

Сразу несколько Т-34 оказались подбиты. У некоторых соскочили гусеницы. Вражеские танки встали, объятые пламенем. Атака мгновенно захлебнулась.

Казалось, это настолько застало русских врасплох, что они растерялись и просто не знали, что им делать. Но затем кто-то прокричал приказ, и русские пехотинцы, развернувшись, с громким криком «ура!» бросились в атаку на бойцов фон Доденбурга.

Эсэсовцы встретили их ураганным огнем. Промахнуться на такой короткой дистанции было просто невозможно. Ряды иванов сразу расстроились. Убитые и раненые пехотинцы, словно подкошенные, валились на снег. Но вслед за одной шеренгой русских тут же появлялась другая, и атака продолжалась. Весь снег рядом с немецкими пулеметчиками был усеян пустыми гильзами, а они продолжали непрерывно стрелять по русским, выкашивая людей ряд за рядом.

Наконец, враги дрогнули и побежали, бросая оружие. Заметивший это фон Доденбург закричал:

— Прекратить огонь! Беречь патроны!

Непрерывный стук пулеметов прекратился. Еще некоторое время слышались одиночные выстрелы, но затем стихли и они. Над полем боя воцарилась тишина, которую нарушали лишь стоны раненых и потрескивание пламени вокруг горящих танков.

Глядя на снег, который был весь усеян фигурками раненых и убитых иванов, бойцы фон Доденбурга наконец осознали, что сделали. Они сумели остановить казавшееся неудержимым наступление, которое должно было смести их всех.

Фон Доденбург вместе со всеми смотрел на поле боя, чувствуя чудовищную усталость. Казалось, вся энергия вытекла по каплям из его тела. Он понимал, что нельзя стоять так, без движения, что надо что-то делать, надо двигаться, иначе русские снова попытаются напасть на них; но Куно ничего не мог с собой поделать. Он был совершенно без сил.

Внезапно эту тягостную тишину нарушил грубый голос Шульце, который рявкнул, обращаясь к своему старому приятелю:

— Пошли, Матц, посмотрим, нет ли в карманах у русских огненной водички. Я знаю, что они всегда таскают ее с собой.

Два ветерана «Вотана» подбежали к убитым русским и стали выворачивать их карманы в поисках водки.

Фон Доденбург направился к Стервятнику, который стоял на башне своего потрепанного «Тигра», хмуро оглядывая поле боя.

Фон Доденбург прекрасно помнил о том, что случилось с несчастными «фронтовыми подстилками» по вине штандартенфюрера Гейера, которых тот бросил на произвол судьбы, и с трудом сдерживал клокотавшую внутри него ярость. Но молодой офицер знал, что сейчас не время разбираться с этим. Он просто вскинул руку к фуражке и официально доложил Стервятнику о своем прибытии. Командир батальона не смог скрыть своего облегчения:

— Слава богу, фон Доденбург, что вы прибыли сюда как раз вовремя. Положение, как видите, дерьмовое. Танки надо вытащить из реки — так или иначе. Вы и ваши люди должны помочь сделать это. Времени у нас в обрез, как вы понимаете.

Час спустя все «Тигры» удалось достать из Карповки. Насквозь промокшие, бойцы «Вотана» устремились вперед. Во главе колонны ехал сам фон Доденбург. Он отлично понимал, что необходимо во что бы то ни стало найти какое-то укрытие до наступления темноты, чтобы обсушиться и обогреться. Ведь впереди их ждало столкновение с наступавшими русскими частями. А перед тем, как бросать бойцов в атаку, их следовало согреть и накормить.

Позади себя эсэсовцы оставили раненых и умирающих русских. И неповрежденный командный танк, по рации которого лихорадочно передавались в штаб данные о движении колонны «Вотана».




Глава четвертая


— Вот и линия фронта! — объявил фон Доденбург. Головной бронетранспортер, в котором он ехал, затормозил и встал.

— Я и так прекрасно знаю, что это линия фронта, — пробормотал обершарфюрер Шульце. Его язык немного заплетался после выпитой водки, которую ему вместе с Матцем удалось обнаружить в карманах убитых русских солдат. — Я до хрена этого насмотрелся.

— Даже слишком до хрена, — поддержал его Матц и швырнул пустую бутылку прямо в снег.

Фон Доденбург пропустил их реплики мимо ушей. Все последние полчаса он гнал вперед, надеясь добраться до деревни, которая располагалась сейчас прямо перед ним, чтобы разместиться там на ночлег. А теперь, когда он добрался до нее, выяснилось, что в каких-то четырехстах метрах от нее проходит линия фронта. Это могло в корне изменить все их планы.

— А где же тут наши войска? Где героические немецкие солдаты? — процедил сквозь зубы Матц.

— Здесь, — неожиданно откликнулся слабый голос откуда-то снизу.

Фон Доденбург, Матц и Шульце резко повернулись.

— Еще пара секунд — и мы бы поджарили вам задницу. Мы решили, что вы — русские.

Из щели, вырытой у обочины дороги и почти незаметной, вылез мужчина карликового роста. Его голова была обмотана женским шерстяным шарфом. На плечах мужчины красовались лейтенантские погоны. Он неприязненно посмотрел на эсэсовцев сквозь толстые стекла очков, сжимая в своих миниатюрных ручках карабин с насадкой гранатомета.

— Нам никто не сказал, что сюда, на выручку к нам, пожалуют господа-эсэсовцы, — с усмешкой проговорил он.

— Хорош наезжать, господин лейтенант, — бросил Шульце. — Мы служим в одной и той же немецкой армии, знаете ли. Друзья, знаете ли.

Фон Доденбург уставился на крошечного офицера в грязной потертой шинели, которая доставала ему до самых щиколоток. Этот лейтенант совсем не был похож на тех здоровенных голубоглазых гигантов-блондинов, красовавшихся на ярких плакатах, рассказывающих о наборе в германскую армию, которые можно было увидеть повсюду на территории Рейха. Он походил на обычного клерка, который провел всю свою жизнь, зарывшись в бумаги.

— У меня за всю жизнь не было ни одного друга, — желчно произнес крохотный лейтенант. — Вот почему я и оказался в конце концов в этом дерьмовом месте.

Фон Доденбург подумал, что пришло время ему самому вступить в разговор. Растянувшаяся по дороге колонна бронетехники «Вотана» находилась в опасности — стоило только артиллерийским наблюдателям русских засечь их, и на их головы тут же обрушится лавина снарядов.

Куно достал из кармана серебряную фляжку и протянул ее низкорослому лейтенанту:

— Держи, лейтенант. Это должно хотя бы чуть-чуть развеселить тебя.

— Меня теперь уже ничего не развеселит, — мрачно пробормотал лейтенант и, не выказывая никакого удивления, принял фляжку с коньяком из рук майора-эсэсовца. Такое впечатление, что этого человека уже не могло удивить ничего — на всем белом свете.

— Как ведут себя русские? — спросил фон Доденбург. — Агрессивно?

Лейтенант покачал головой:

— Нет — если мы, конечно, не тревожим их. Но они явно готовятся к последнему решительному наступлению. Ночью к ним постоянно подвозят боеприпасы и оружие. И слышно, как они, пьяные, горланят песни в траншеях. А всем известно, что им всегда щедро выдают водку перед тем, как бросить в наступление.

Фон Доденбург кивнул. Он был во всем согласен с этим потрепанным жизнью и войной щупленьким лейтенантом.

— А для нас найдется место в этой деревне, чтобы переночевать? — спросил он. — Мы уже совсем измучились. Нам нужен отдых.

— Места здесь полно. У меня самого в подразделении осталась лишь полудюжина инвалидов да пара щенков-молокососов. Так что здесь полно места даже для таких здоровяков, как вы.

— А как нам лучше войти в деревню, чтобы не привлекать внимания русских?

— Двигайтесь по этой дороге с двухминутным интервалом. Старайтесь ехать как можно тише. Иначе русские действительно могут обрушить на нас всю мощь своей артиллерии, а я этого совсем не желаю. После шестнадцати ноль-ноль нельзя разводить никаких костров. Это означает, что к этому времени вы уже должны успеть пообедать. В темное время суток также категорически запрещено передвигаться по деревне. У нас здесь ночью такой порядок: мы сначала стреляем, а уж потом задаем вопросы.

Фон Доденбург улыбнулся, а Шульце прорычал:

— Бьюсь об заклад, этот парень питается на завтрак одними бритвенными лезвиями.

Маленький лейтенант посмотрел на здоровяка Шульце снизу вверх и очень серьезным голосом произнес:

— И, пожалуйста, постарайтесь обойтись здесь без всякого этого вашего эсэсовского героизма. Лично я очень хочу дожить хотя бы до конца этой недели. Мы еще увидимся. — Он приложил правую руку к женскому шарфу, обмотанному вокруг своей головы, и спрыгнул в щель, точно мышка, юркающая в свою нору при первых признаках приближения кота.

Через несколько минут бронетранспортер фон Доденбурга осторожно въехал в полуразрушенную деревню. Она представляла собой обычное скопление старых изб, сгрудившихся вокруг облупленного Дворца культуры, стены которого украшали выцветшие росписи, изображавшие счастливую жизнь советских колхозников. Неподалеку находилась старая, пришедшая в упадок православная церковь. Весь немецкий гарнизон этой деревни состоял из нескольких старых солдат вермахта, вооруженных трофейными французскими винтовками, и пары юнцов, которым на вид было чуть больше семнадцати. Взглянув на них, Матц презрительно проронил: «Да это же дерьмо, а не солдаты! Стоит только хорошенько перднуть в их сторону, и они все повалятся!»

Шульце кивнул, и их машина направилась в сторону Дворца культуры.

— Если русские перейдут в наступление, все эти солдатики немедленно драпанут отсюда. И если это все, что осталось здесь у вермахта, то наши дела очень плохи, Матц.

— Согласен с тобой, Шульце, — со вздохом промолвил роттенфюрер.

Вполуха прислушавшийся к ним фон Доденбург не мог не признать то, что это чистая правда. Судьба немецких войск, запертых в Сталинградском котле, действительно была предрешена, и конец приближался неумолимо.

* * *


Наступила ночь. Бойцы «Вотана» уже успели высушить свою одежду и отогреться. Они поужинали, и теперь большая их часть спала на соломе, расстеленной на полу Дворца культуры. Однако фон Доденбург не мог заставить себя отдыхать. Его голова была переполнена ужасными мыслями о том, что случилось по вине Стервятника с несчастными «фронтовыми подстилками». Все это клокотало и требовало излияния, и Куно знал, что только сейчас можно поднять этот вопрос в разговоре со штандартенфюрером Гейером. Завтра они столкнутся с наступающими русскими частями, и тогда будет уже поздно говорить об этом.

Фон Доденбург побрился — впервые за последнюю неделю. Почистив форму — настолько, насколько это вообще было возможно в условиях, в которых он находился, — он вышел из Дворца культуры на обжигающий холод. Звезды ярко сияли на небосклоне.

Штаб Стервятника располагался в одной из изб рядом с церковью. Фон Доденбург подошел к дому и сказал стоявшему у дверей часовому:

— Можешь пойти и погреться на пять минут. Под мою ответственность.

Штурмбаннфюрер не желал, чтобы кто-то услышал то, что он собирался сказать сейчас Стервятнику.

Удивленный этой неожиданной поблажкой, часовой поспешил в ближайшую теплую избу. Он весь замерз, и его не требовалось уговаривать дважды.

Коротко постучав, фон Доденбург дернул дверь и вошел в штабную избу.

В избе, помимо Стервятника, находился Крадущийся Иисусик, что-то говоривший своему патрону. Гейер слушал его со скучающим видом, точно ему было совсем неинтересно то, что сообщал ему адъютант.

Отдав им обоим честь, фон Доденбург посмотрел на Крадущегося Иисусика и произнес:

— Гауптштурмфюрер, я хочу, чтобы вы стали свидетелем того, что я сейчас скажу.

У Крадущегося Иисусика от удивления отвисла челюсть.

— Свидетелем… свидетелем чего? — пробормотал он. А Стервятник уставился на фон Доденбурга с таким видом, точно увидел его впервые в жизни.

Не глядя на адъютанта, фон Доденбург бросил прямо в лицо своему командиру:

— Хочу проинформировать вас, господин штандартенфюрер, что, как только мы выберемся к своим, я собираюсь предъявить вам ряд обвинений.

Гейер воспринял эту новость с удивительным спокойствием.

— Понятно, — тихо проговорил он, — и каковы же будут эти обвинения?

— Обвинение первое, господин штандартенфюрер: дезертирство перед лицом противника. Вы отдали приказ нашему подразделению отойти, не получив на этой санкции от вышестоящего начальства.

На Стервятника это не произвело никакого видимого впечатления.

— Полагаю, фон Доденбург, вам отлично известно, почему я так поступил. Я уже излагал вам свои доводы. Что еще?

— Есть кое-что еще. — Фон Доденбург почувствовал, как в груди у него неудержимо вскипает ярость; на его правом виске задергалась жилка. Но он старался держать себя в руках. — Вы бросили на произвол судьбы колонну женщин-военнослужащих из вспомогательных частей вермахта, которые встретились вам по пути. В результате все эти женщины были изнасилованы, а затем убиты русскими казаками.

Это обвинение фон Доденбурга, судя по всему, достигло своей цели. Стервятник внезапно резко выпрямился. Лицо его побагровело.

— Что вы сказали, штурмбаннфюрер?

Фон Доденбург повторил свое обвинение. «Ну, теперь-то этому наглому выскочке точно конец: Стервятник немедленно разжалует его в ССманны», — подумал про себя Крадущийся Иисусик.

— Разве у вас есть какие-либо доказательства для того, чтобы подкрепить столь смехотворное утверждение? — закричал Гейер.

— Мне удалось спасти одну женщину из числа тех, что вы бросили по дороге. Сейчас она находится среди нас — и подтвердит все, о чем я только что сообщил вам. Это могут подтвердить и мои бойцы. Они все были там, где казаки расправились с нашими женщинами.

Неожиданно фон Доденбург почувствовал, как к нему полностью вернулось ледяное спокойствие. Так всегда случалось с ним в самых критических ситуациях.

Несколько секунд Стервятник обдумывал его слова, поглаживая свой огромный нос. Он всегда машинально делал это, когда оказывался в трудной ситуации. Затем он рявкнул:

— Адъютант, приведи сюда эту женщину. Быстро!

Крадущийся Иисусик выбежал из штабной избы. Дождавшись, когда он исчез, Стервятник мягко проговорил:

— Фон Доденбург, вы же мой заместитель. Второй по старшинству офицер в батальоне. И вы не можете не знать, что, если мне будет предъявлено официальное обвинение в дезертирстве перед лицом противника, то это неминуемо навлечет самые серьезные последствия и на вас тоже?

— Возможно. Но я всегда смогу сослаться на то, что мне просто приходилось выполнять ваши приказания. — Фон Доденбург выдавил улыбку. — Разве не так говорят все немцы, когда попадают в беду? «Мы лишь выполняли чужие приказы!»

— Но что вам все это даст? — спросил Стервятник. — Ничего, кроме лишних проблем. А если мне удастся благополучно вывести батальон из Сталинградского мешка, никто не посмеет предъявить мне никаких обвинений. Наоборот, через несколько месяцев я получу свои генеральские звезды, и тогда командиром «Вотана» станете уже вы. Ну и командуйте им на здоровье!

— Вы никогда не получите этих генеральских звезд, — холодно произнес фон Доденбург. — Я лично сделаю все, чтобы этого не случилось. — Если только…

— Господин штандартенфюрер! — Это был Крадущийся Иисусик. Его лицо раскраснелось от удовольствия, а маленькие хитрые глазки с открытой неприязнью уставились на фон Доденбурга. — Разрешите мне кое-что доложить вам?

— Ну конечно же! — нетерпеливо бросил Стервятник.

Крадущийся Иисусик наклонился к самому уху Гейера и прошептал ему что-то, косясь на застывшего перед ними фон Доденбурга.

Когда Стервятник выслушал своего адъютанта, выражение его лица заметно изменилось. Он выпрямился и поправил монокль в глазу. Оттолкнув одной рукой Крадущегося Иисусика, он пристукнул другой по стулу и процедил:

— Итак, мой дорогой фон Доденбург, получается, что вы прелюбодействовали с русской военнопленной, которая к тому же является источником важной разведывательной информации. Так-так, интересно, что скажет на это наш обожаемый рейхсфюрер, который с таким трепетом относится ко всем своим расовым теориям? А самое главное, было бы очень любопытно узнать, что скажет наш разведывательный отдел, если выяснится, что вы лично отпустили эту пленную. Я полагаю, фон Доденбург, что для вас пришло время самому давать объяснения, не так ли?




Глава пятая


Генрих Гиммлер был в приподнятом настроении. Он с энтузиазмом в голосе произнес:

— Я знал, мой фюрер, что СС не подведут меня, несмотря ни на какие обстоятельства. Теперь я точно выяснил, что штурмовой батальон СС «Вотан» вовсе не ушел с занимаемой им ранее позиции, как полагали ранее. На самом деле, он всё это время готовился нанести удар по позициям русских в районе реки Карповка. Возможно, что, развивая наступление на русских, мои эсэсовцы .уже форсировали реку и двигаются дальше…

Он с надеждой покосился на Йодля, ожидая, что тот поддержит его. Однако тот, бледный и предельно выдержанный, как всегда, вовсе не горел желанием разделить восторг рейхсфюрера СС. Генерал прекрасно понимал, что обязан доложить фюреру истинную обстановку на фронте — немыслимо было и подумать о том, чтобы хоть в чем-то солгать. Однако одновременно ему совсем не хотелось помогать Гиммлеру. Гораздо лучше сделать так, чтобы Гиммлер по-прежнему сидел на крючке… Поэтому, откашлявшись, Йодль заявил:

— Данные разведки подтверждают, что какое-то немецкое бронетанковое подразделение форсировало реку Карповка. При этом это подразделение разгромило стрелковый полк русских, переброшенный под Сталинград из Сибири. В настоящий момент это подразделение, которое, кстати, так и не удалось точно идентифицировать, — Йодль бросил выразительный взгляд на Гиммлера, — находится примерно в этом районе. — Он ткнул указкой в карту. — Здесь, возле Рогачика, откуда противник, согласно данным нашей разведки, собирается начать новое наступление на наши силы, запертые в Сталинградском котле.

Адольф Гитлер внимательно слушал то, о чем говорил Йодль, поглаживая свою овчарку Блонди. Сейчас ему было уже ясно, что нет никакой реальной возможности спасти Шестую немецкую армию. Паулюс уже не владел собой и дожидался гибели своей армии с чисто русским фатализмом. Сегодня утром фельдмаршал позвонил в штаб-квартиру Вооруженных сил Рейха и заявил следующее: «Вы можете представить себе, что значит видеть своими глазами, как немецкий солдат бросается на труп мертвой лошади, вскрывает ей череп и гложет ее мозги?» Что он, черт побери, преследовал этим своим заявлением?! А потом еще и добавил — явно для того, чтобы произвести впечатление на других своих офицеров, которые стояли там вокруг него: «Что я могу сказать вам, господа, если ко мне, командующему армией, подходит обычный рядовой солдат и просит меня: "Господин фельдмаршал, можете ли вы дать мне хоть крошку хлеба?"». Гитлер помрачнел. Было ясно, что в душе Паулюс уже сдался и был обречен — а значит была неминуемо обречена и вся его армия.

Гитлер поднял глаза на стоявших перед ним Йодля и Гиммлера.

— Все, что нам остается, господа, — произнес он очень медленно, со значением выговаривая каждое свое слово, — это сделать так, чтобы гибель Шестой немецкой армии под Сталинградом была воспринята как акт подлинного героизма — воспринята так во всех наших Вооруженных силах, в Германии и во всем мире. Те, кто сейчас сражается в составе Шестой армии под Сталинградом, фактически находятся уже в ином мире, отличном от нашего. Выживут они или погибнут, отныне их место — в учебниках истории.

Йодль подумал, что Адольф Гитлер, как всегда, принимал в расчет очень далекую перспективу. Все было совершенно верно — именно так и следовало воспринимать катастрофу Шестой армии под Сталинградом, только так и относиться к этому. Йодль кивнул, полностью поддерживая мнение фюрера. Однако Гиммлер выглядел несколько озадаченным. Он, видимо, не понимал, к чему в конце концов клонит Гитлер.

— И нам абсолютно не нужно, чтобы эта битва, которая является в действительности наглядной демонстрацией величия германского духа и безграничного мужества, дала какие-либо поводы для появления рассказов о примерах трусливого поведения наших солдат и офицеров. К сожалению, мы уже имеем сведения о том, как некоторые из них дают взятки за то, чтобы их в обход правил и законов вывезли из Сталинградского котла. Или о том, как иные злоумышленники стреляют себе в ногу сквозь батон хлеба, чтобы врачи не могли бы обнаружить потом на их коже пороховой нагар, который сразу изобличил бы их в том, что они сами стреляли в себя с близкого расстояния. — Гитлер торжественно посмотрел на Йодля и Гиммлера. — Но мы не должны что-либо слышать и знать о подобных мерзавцах. Точно так же нам не нужно ничего знать и слышать про тех негодяев, которые, как только Шестая армия сдастся большевикам, побегут сотрудничать с советскими властями и начнут клеветать на свою родину. Нет! Все, что мы должны знать о Сталинграде — это то, что все сражались там до последнего солдата и до последнего патрона. Так, как я и сказал об этом в приказе Паулюсу. К сожалению, Паулюс и его генералы не оправдали нашего доверия. Ну что ж, тогда нам самим предстоит создать легенду о Сталинграде. — Он ткнул пальцем в сторону Йодля с Гиммлером: — Займитесь этим. Создайте эту легенду.

— Я понял вас, мой фюрер, — быстро ответил Йодль. Он сам думал о том же самом. Но Гиммлер по-прежнему выглядел несколько удивленным.

— Никто не сможет получить доступ в те госпитали, где будут проходить лечение те, кто был ранен под Сталинградом. Любой солдат или офицер, кого обоснованно подозревают в намеренном членовредительстве, должен быть ликвидирован. Все письма, отправленные из Сталинграда, должны пройти строжайшую цензуру. Те из них, в которых содержатся пораженческие высказывания или настроения, ни в коем случае не должны дойти до своих адресатов. Под страхом смерти никому во всем Рейхе не будет позволено слушать советское радио, когда оно начнет передавать выступления жалких изменников и перебежчиков — а в том, что подобные трансляции будут, сомневаться, к сожалению, не приходится. — Адольф Гитлер повернулся к Гиммлеру: — А теперь то, что касается вас, рейхсфюрер.

Гиммлер отметил про себя, что Гитлер обратился к нему не по имени, а назвал его официальную должность. Это был плохой признак. «Я все еще не восстановил прежнее доверие в глазах фюрера», — подумал он.

— Вот что необходимо сделать, когда и если батальон СС «Вотан» сумеет с боями выскользнуть из Сталинградского мешка и пробиться к своим. — Взгляд Гитлера стал жестким. — Каждого командира роты и каждого старшего унтер-фюрера следует допросить с пристрастием. Если будет нужно, то применять самые жесткие формы допроса. — Гиммлер прекрасно знал, что именно имел в виду Гитлер под «жесткой формой допроса», ибо он сам когда-то изобрел этот термин, который попросту означал, что допрашиваемого можно пытать. — Всем необходимо задать один и тот же вопрос, касающийся их командира… — Гитлер нетерпеливо щелкнул пальцами, не в силах вспомнить имени.

Гиммлер торопливо подсказал ему:

— Гейера, мой фюрер.

— Да, Гейера. Необходимо точно выяснить, дезертировал ли этот Гейер с фронта без всякого разрешения или же на самом деле пытался вывести свое подразделение в безопасное место с тем, чтобы в дальнейшем продолжить священную германскую борьбу против красной чумы. Вам это ясно?

— Так точно, мой фюрер!

— Если выяснится, что Гейер намеренно дезертировал из Сталинградского котла, — продолжал Гитлер, — то батальон СС «Вотан» следует расформировать и…

— Но, мой фюрер, «Вотан» — это лучшее подразделение во всех Ваффен-СС! — воскликнул Гиммлер. Его лицо покрылось мертвенной бледностью.

Адольф Гитлер размеренно продолжал, словно и не слышал возражения рейхсфюрера:

— Но, прежде чем «Вотан» будет расформирован, необходимо сделать так, чтобы это послужило примером всем остальным. Должна быть устроена показательная массовая казнь, на которой обязан присутствовать представитель каждого крупного формирования СС.

Теперь пришел черед уже Йодлю выглядеть обеспокоенным.

— Будет казнен каждый четвертый офицер «Вотана». Первым, разумеется, должен быть расстрелян этот Гейер. Также должен быть казнен каждый восьмой унтер-фюрер и каждый шестнадцатый ССманн «Вотана». Это даст понять СС, а также, разумеется, всем Вооруженным силам Германии, что мы не собираемся терпеть трусость и предательство наших бойцов во время боя. — Гитлер потрепал Блонди по холке; на его лице при этом не отразилось никаких эмоций. Казалось, он только что отпустил дежурное замечание по поводу погоды.

— Но не являются ли такие меры несколько чрезмерными? — осторожно осведомился Йодль.

— В 1917 году, после поражения под Верденом, когда вся французская армия была на грани мятежа, маршал Франции Петен приказал расстрелять целый полк. И эта мера сработала. А в 1918 году, когда в подобной ситуации оказалась германская императорская армия, наше верховное командование, напротив, не сделало ничего. И мы все знаем, что в результате случилось. Германия была ввергнута в состояние хаоса и анархии. Монархия в стране пала, и Германии потребовалось целых 15 лет, чтобы вновь занять полагающееся ей по праву место в мире. Начиная с 1933 года я занимаюсь выполнением священной задачи — превращаю германский Рейх в хозяина Европы. — Вид у Гитлера стал очень торжественный. — И теперь я ощущаю неизбывную горечь, потому что героизм и жертвы, принесенные десятками и сотнями тысяч моих героических бойцов сведены на нет из-за непростительного поведения нескольких бесхребетных слабаков.

В глазах Гитлера зажегся прежний фанатичный огонь. Звенящим голосом он провозгласил:

— Нам следует создать героический миф о Сталинграде — миф, который будут помнить и спустя много столетий. — Он понизил голос и пристально взглянул на них. «Он смотрит на нас, как сумасшедший», — не смог удержаться от мысли Йодль. — Пусть даже нам придется пролить немало крови, чтобы сотворить этот миф! — закончил Адольф Гитлер.

В помещении внезапно воцарилась страшная тишина. Было слышно лишь тяжелое дыхание Гитлера — и больше ничего. Йодль почувствовал, как вся его спина похолодела от страха. Теперь он точно знал, что фюрер — безумец, который не остановится ни перед чем.

Затем Адольф Гитлер очень тихо проговорил:

— Думаю, что на сегодня это все, господа. — И отпустил Йодля и Гиммлера.

* * *


Словно в каком-то тумане, не чувствуя своих шагов, Генрих Гиммлер вышел в огромную приемную перед кабинетом Гитлера, в которой нервно толпилось множество высокопоставленных военных, министров и чиновников с папками и портфелями, дожидавшихся приема у фюрера. Через час у рейхсфюрера была назначена встреча с группой немецких антропологов, которые собирались доказать, что их союзники-японцы, несмотря на желтую кожу и узкие глаза, относятся к той же арийской расе, что и сами германцы. Но сейчас Гиммлер был совсем не в настроении встречаться с этими учеными, хотя совсем недавно задача доказать, что японцы — это те же арийцы, относилась к числу его наивысших приоритетов. Недаром же он торжественно объявил японцев «почетными арийцами». Однако теперь больше всего на свете он был озабочен судьбой «Вотана». Расформировать «Вотан»! Расстрелять дого четвертого бойца! О Боже, он ни за что на свете не желал допустить этого. Надо было срочно что-то придумать. Но что? Голова Гиммлера шла кругом.

Неожиданно на ум ему пришли Берта и ее вишневый ликер. Этот метод всегда помогал рейхсфюреру, даря ему новую энергию и вдохновение.

Гиммлер поспешил к своей машине. С бешеным ревом сирены его кортеж стремительно помчался через весь Берлин. Десять минут спустя шеф СС вбежал в свою приемную и прокричал удивленной Берте, склонившейся над пишущей машинкой:

— Бросай все немедленно! Мне нужен твой хлыст!




Глава шестая


Линия фронта со стороны русских окрасилась вспышками артиллерийских выстрелов. Казалось, заполыхали сразу десятки доменных печей. Сотни снарядов пролетели над головами эсэсовцев и взорвались в немецком тылу. Затем послышалось громоподобное «ура!», и в атаку неудержимо пошла пехота.

— Сейчас станет по-настоящему жарко, — пробормотал миниатюрный лейтенант вермахта, которому штандартенфюрер Гейер приказал стеречь арестованного фон Доденбурга. «И помните, когда вы будете охранять его, у вас в руках всегда должен быть заряженный пистолет, снятый с предохранителя!» — дал строгий наказ Крадущийся Иисусик.

Маленький лейтенант выбросил в снег докуренную сигарету и принялся смотреть, как на них накатывались русские пехотинцы — шеренга за шеренгой. Он наблюдал это зрелище со спокойствием футбольного болельщика, который следит за любопытным матчем.

— Да, очень скоро в воздух полетят пух и перья, — произнес лейтенант.

Мягко улыбаясь, фон Доденбург кивнул в знак согласия. Они сидели на заднем сиденье принадлежащего Стервятнику «Кюбельвагена». Сам командир батальона решил, что им вместе с адъютантом будет безопаснее внутри «Тигра».

Впереди сидели два бойца «Вотана» с автоматами на коленях. Им также был отдан приказ застрелить фон Доденбурга, если только он попытается бежать.

— Я объявляю вас арестованным, — объявил ему штандартенфюрер Гейер после разоблачений, сделанных Крадущимся Иисусиком. — И прошу вас дать слово офицера, что вы не попытаетесь сбежать.

Но фон Доденбург с гневом отказался сделать это. И тогда было принято решение выделить трех вооруженных охранников, которые должны были стеречь фон Доденбурга вплоть до того момента, когда «Вотан» достигнет расположения немецких войск.

Заставив себя не думать о мощном артиллерийском обстреле, фон Доденбург принялся с профессиональным интересом следить за развитием наступления русских. За годы войны он уже успел хорошо изучить тактику Иванов. Обычно они бросали в бой роту за ротой в надежде просто задавить противника своей численностью. Если подобная массированная атака не достигала результата, то они вновь обрушивали на позиции противника концентрированный артиллерийский огонь и опять переходили в наступление. Русские полагали, что, действуя таким образом, они в конце концов изнурят противника, и победа в любом случае достанется им.

Но фон Доденбург отлично знал и другое: стоило только отбить первоначальную атаку русских и самим перейти в контрнаступление, это всегда повергало советских командиров в состояние, близкое к панике. Они не умели так быстро переходить от наступления к обороне и обратно, и им никогда не хватало настоящей тактической гибкости.

Фон Доденбург наблюдал за тем, как первая шеренга наступающих русских оказалась скошена пулеметным огнем немцев, и повернулся к маленькому офицеру в очках:

— Вы, наверное, думаете о том же, что и я?

— Да. Если нам удастся остановить эту атаку, ваш командир должен приказать немедленно переходить в контрнаступление. Тогда мы пройдем сквозь ряды русских, точно дерьмо через гуся.

— Это точно. Но как же быть при этом с вашими собственными бойцами?

Низкорослый лейтенант перевел глаза с советской кавалерии, которая с шашками наголо атаковала немецкие позиции на левом фланге, на фон Доденбурга, и пожал плечами:

— Если только ваш командир не возьмет моих ребят с собой, посадив их на танки или бронетранспортеры, они все погибнут здесь. Умрут смертью героев. — На его морщинистом лице промелькнула слабая улыбка. — За народ, родину, фюрера и все такое прочее.

Наступление русских достигло своего апогея. Кто-то трубил в рожок. Офицеры и сержанты выкрикивали слова команд. Гигант с красным знаменем в руках орал: «Слава Красной армии!». Сидевший на огромной белой кобыле офицер указал саблей на немецкие позиции и всадил шпоры в бок лошади.

— Вот так! — воскликнул лейтенант вермахта. Его глаза заблестели. — Теперь нам суждено либо выстоять, либо погибнуть.

— Или выстоять, или погибнуть, — словно эхо, повторил вслед за ним Куно фон Доденбург. Волнение маленького лейтенанта незаметно передалось ему самому.

Стрельба велась теперь непрерывно. Воздух то и дело разрезали трассирующие очереди. Немецкие пулеметы работали без остановки, стремясь сдержать натиск русской пехоты. Казалось, враг натолкнулся на каменную стену. Но он все равно рвался вперед. Офицер на белой кобыле упал, сраженный пулей, попавшей ему в грудь. При этом его нога осталась в стремени, и теперь обезумевшая кобыла тащила труп вперед за собой. Везде валялись тела павших, но новые и новые бойцы перепрыгивали через них и рвались вперед, на немцев. Казалось, ничто не способно остановить их. Солдат гигантского роста, державший в руках знамя, был ранен. Его колени подкосились. Но прежде чем он рухнул на снег, другой выхватил знамя из рук умирающего и побежал вперед.

— Дьявол и тысяча чертей! — выдохнул миниатюрный лейтенант. — И их еще смеют называть недочеловеками? Да разве наши собственные немецкие солдаты способны на такое?

— Все это действительно выглядит впечатляюще, но на самом деле так не воюют, — пробормотал фон Доденбург.

Передние шеренги русских уже достигли полосы немецких окопов на краю деревни. Иваны стали прыгать в траншеи, уничтожая немцев штыками. Но русских было уже не так много — пока они рвались вперед под ураганным огнем немцев, их колонны значительно поредели. Враг понес чересчур чувствительные потери. К тому же артиллерия уже не могла больше прикрывать пехоту. Наступил тот самый момент, которого все это время терпеливо дожидался Стервятник.

— Всем танкам произвести по одному выстрелу по позициям русских! — скомандовал он.

Огромные снаряды, выпущенные из 88-миллиметровых орудий, разорвались в самой гуще неприятельских позиций. В воздух полетела земля, камни, снег; все неожиданно заволокло густым дымом. В снегу образовались огромные воронки. Между ними валялись трупы и разорванные окровавленные тела.

Под обстрелом «Тигров» атака русских окончательно захлебнулась. Знаменосец с красным знаменем получил пулю в грудь и начал оседать вниз. Он попытался удержаться на ногах, опираясь на древко, но у него ничего не получилось. Он рухнул плашмя и испустил дух. Знамя выпало из его безжизненных рук.

Это послужило своего рода сигналом для наступавших. Солдаты побросали оружие и побежали назад. Напрасно офицеры и сержанты гонялись за ними, били их плашмя саблями по спинам, свистели в свистки, пытаясь остановить паническое бегство. Все это было бесполезно. Бегство продолжалось.

— Дерьмо! — проговорил миниатюрный лейтенант. — Ну разве так воюют? Похоже, они уже больше не могут сражаться. Ну что ж, теперь пришла наша очередь наступать!

Первый из немецких «Тигров» выскочил из-за деревенских изб и помчался вперед. За ним последовали остальные. За каждым «Тигром» ехали бронетранспортеры с пехотинцами. Постепенно танки растянулись на заснеженной равнине, образовав подобие гигантской буквы «V».

«Кюбельваген» тоже тронулся вперед. Судя по всему, водитель хотел следовать за одним из «Тигров», чтобы укрываться за его мощным стальным корпусом. Сзади фон Доденбург услышал тарахтение мотора бронетранспортера. Обернувшись, он увидел ухмыляющиеся лица Матца и Шульце, торчащие над бортом. Они появились здесь неспроста. Ветераны «Вотана» специально примчались сюда, чтобы оберегать и охранять своего любимого командира, что бы потом ни случилось.

Лейтенант вермахта посмотрел на фон Доденбурга и прокричал:

— Здорово, когда тебя любят, верно?

Фон Доденбург только улыбнулся в ответ.

Русские принялись обстреливать приближающиеся «Тигры» из противотанковых пушек, однако их бронебойные снаряды отскакивали от чересчур мощной брони немецких танков, не причиняя им вреда. В ответ стальные монстры сами открыли убийственный огонь по позициям противотанковых орудий русских. На том месте, где только что находились неприятельские пушки, вздыбилась земля и зазияли огромные воронки. Один за другим русские противотанковые орудия замолчали. Теперь немецкие танки рвались прямо туда, где окопалась вражеская пехота.

Фон Доденбург понимал, что сейчас контрнаступление немцев достигло своей критической фазы. Все сейчас зависело от того, побегут ли засевшие в окопах русские перед лицом наступающих немецких танков, или же останутся сражаться до конца. Если они решат биться до последнего, тогда немцам придется туго — легко преодолеть несколько рядов траншей с засевшими в них пехотинцами не удастся. И на каждом повороте танки будут рисковать тем, что в них выстрелят из противотанкового ружья или закидают бутылками с зажигательной смесью.

Оба ветерана «Вотана», Матц и Шульце, тоже прекрасно понимали это, поэтому напряженно следили за тем, как первый «Тигр» приближается к сидевшим в окопах русским.

Доехав до окопов, танк неожиданно остановился. Неужели его подбили? Но нет, «Тигр» вновь начал двигаться. И тут Матц с Шульце поняли, что механик-водитель решил прибегнуть к старой отработанной тактике, которую всегда использовали танкисты «Вотана», для того чтобы выкурить из окопов их упорных защитников. Водитель «Тигра» стал ездить вдоль окопа, нажимая на педаль газа и заполняя траншею удушливыми выхлопными газами.

Матц закусил губу до крови. Он легко мог представить, что творится сейчас в траншее — ее стенки осыпаются на обезумевших русских, задыхающихся смертоносными газами. Иванам суждено было быть заваленными землей. Эта траншея должна была превратиться в их братскую могилу.

Неожиданно «Тигр» рванул вперед. Из-под его широких гусениц в разные стороны летели ошметки земли. Вся траншея, в которой сидели русские, оказалась заполненной землей. Они или задохнулись, или оказались погребены заживо.

— Тысяча чертей! — вскричал обершарфюрер Шульце. — Он отлично справился с этим!

За первым «Тигром» последовали все остальные. Вскоре объятые паникой русские вылезли из своих окопов и побежали, бросая оружие. Никто уже не думал сопротивляться наступающим немцам. Дорога была расчищена. Штурмовой батальон СС «Вотан» сумел прорваться сквозь линию фронта!




Глава восьмая


Прошел уже час с того момента, как «Вотан», перейдя в контрнаступление, прошел через русские наступательные порядки. После этого танки батальона неудержимо рвались лишь вперед, опрокидывая на своем пути разрозненные подразделения русских, переворачивая их военные грузовики и уничтожая все, что мешало им продвигаться. Завидев приближение эсэсовцев, русские везде поднимали вверх руки, готовые немедленно сдаться. Но Стервятнику не были нужны никакие пленные.

— Рассеивайте их… убивайте… уничтожайте! — приказывал он в микрофон. — Сделайте все, чтобы только они не стояли у нас на пути!

Немцы били по русским пулеметными очередями, и те падали замертво или разбегались по заснеженной степи. А «Тигры» продолжали нестись дальше.

Вскоре эсэсовцы оказались в совершенно безлюдной местности. Ближайшие немецкие войска находились в двадцати километрах впереди. Колонна «Вотана» быстро двигалась в этом направлении. Бойцы пристально вглядывались в серо-свинцовое небо, стараясь разглядеть первые признаки приближения русских штурмовиков и одновременно молясь о том, чтобы разразилась метель и скрыла их от самолетов русских. Но снег не желал идти. Свинцовое небо оставалось по-прежнему чистым.

— Русские немного медлительны, а их связь работает не очень хорошо, — сказал лейтенант вермахта, ехавший в «Кюбельвагене» вместе с фон Доденбургом. — Но рано или поздно они все равно настигнут нас. — Он вдруг сглотнул. — Черт, вот же они!

Фон Доденбург вытащил бинокль и взглянул туда, куда указывал его охранник. Там по заснеженной степи наперерез им мчался караван небольших открытых танков. Из-под их гусениц вылетали клубы белого снега. В центре каждого танка было установлено необычное на вид орудие. Возле него стояло по два бойца, на которых были надеты маски и защитные очки.

Куно торопливо передал лейтенанту свой бинокль:

— Посмотрите и скажите, что это такое!

Лейтенант сдвинул очки на лоб и припал к окулярам бинокля.

— О, дьявол, — вздохнул он, — только не эти уроды!

— Что за уроды? Кто это такие? — быстро спросил фон Доденбург, заметив, что лицо представителя вермахта внезапно побелело от страха.

— До этого я видел их всего лишь один-единственный раз. И когда я убегал от них, то сказал себе: только бы никогда больше не встречаться с этими дьяволами, — прошептал лейтенант.

— Но что это за дьяволы?!

Лейтенант опустил бинокль.

— Это русские огнеметчики[29 - Вероятно, автор имеет в виду огнеметный танк ОТ-26, созданный на базе танка Т-26. — Прим. ред.].

Фон Доденбург судорожно вздохнул, водитель «Кюбельвагена» на мгновение от ужаса выпустил руль из рук. Даже закаленные в боях ветераны «Вотана» до смерти боялись огнеметчиков. Перед глазами фон Доденбурга пронеслась страшная картина из его далекого детства — генерал-оберст Хаммершмитт, медленно снимающий со своей головы черную повязку, которую он всегда носил. Под повязкой пряталась голова генерала — обезображенная, вся иссеченная рубцами и покрытая безобразными пятнами, похожая на голову древнеегипетской мумии. А на том месте, где должны были находиться уши, виднелись лишь две черные дырки, из которых непрерывно сочился гной.

— Это сделал огнеметчик, — объяснил генерал Хаммершмитт. — В шестнадцатом году под Верденом я попал под обстрел огнеметчика, мой мальчик.

Тогда маленький Куно в ужасе выбежал из кабинета отца, не в силах совладать с собой. Отцу пришлось потом долго утешать и успокаивать его. А сейчас, похоже, ему самому пришлось лицом к лицу столкнуться со страшным оружием, которое так изуродовало старого генерала Хаммершмитта.

Маленький лейтенант, который, казалось, читал его мысли, проговорил:

— Этих чертей весьма непросто достать — они очень резвые и перемещаются чересчур быстро. Их единственной проблемой является то, что для эффективной стрельбы им требуется приблизиться к цели на расстояние не более ста метров. О Боже!

Неожиданно в воздухе раздалось странное шипение. В следующую секунду в воздухе показался раздвоенный, словно змеиное жало, язык пламени длиной не меньше ста метров. Он летел в сторону передового бронетранспортера «Вотана». Это пламя мгновенно растопило снег, и из-под снега показалась покрытая пожухлой травой поверхность земли. Даже на таком большом расстоянии все, кто сидел в «Кюбельвагене», ощутили опаляющий жар этого страшного пламени.

Фон Доденбург смахнул пот, который выступил у него на лбу. Бойцы, которые ехали в том бронетранспортере, очевидно, были объяты паникой. Они упали на пол машины, желая укрыться за ее металлическими стенками. Фон Доденбург напрасно кричал им: «Вставайте… стреляйте по огнеметчикам… стреляйте в них и не давайте им стрелять в вас!»

Но было уже слишком поздно. Длинный язык пламени вновь вырвался из передвижного огнемета русских и окутал передовой бронетранспортер. Пламя шипело, точно змея. В следующий миг загорелись топливные баки. Обожженные до костей люди посыпались вниз, истошно крича от ужаса и от боли. В следующий момент машина взорвалась, разлетевшись на мелкие кусочки.

«Тигры» открыли стрельбу по русским огнеметчикам. В их сторону полетел снаряд за снарядом. Воздух задрожал от грохота разрывов. Но огнеметные установки двигались слишком быстро, чтобы их легко можно было достать из танковой пушки. Русские водители отчаянно и умело маневрировали, и в тот момент, когда, казалось бы, установка должна была исчезнуть в пламени и грохоте взрыва, она неожиданно выныривала из-за дымной пелены и вновь опасно нацеливалась на ближайший немецкий танк.

Наконец, «Вотану» неожиданно повезло. Огромный снаряд, выпущенный из 88-миллиметровой пушки, разорвался рядом с русской огнеметной установкой, и ее опрокинуло на левый бок. Маленькие гусеницы продолжали беспомощно вращаться в воздухе. Видимо, огнеметчика убило осколками, но его рука так и осталась лежать на спусковом крючке. Это было роковой ошибкой. Внезапно дуло огнемета изрыгнуло гигантский язык пламени, окутавшее сразу две огнеметные установки русских, отчаянно маневрировавших, чтобы избежать попадания тяжелых снарядов немецких «Тигров». Огромные баки, в которых находилось специальное жидкое топливо — заряды огнеметов, — с немыслимым грохотом взорвались. Это был взрыв чудовищной силы. Фон Доденбург почувствовал, что ему не хватает воздуха, он стал отчаянно кашлять и задыхаться. В воздух взметнулись фантастические языки пламени. Земля вокруг была обожжена дочерна.

Такое испытание оказалось чересчур суровым для всех остальных огнеметчиков. Они немедленно развернулись и быстро помчались в противоположном направлении. Вслед им летели снаряды немецких танков. Вскоре огнеметные установки превратились в небольшие темные точки, едва различимые на горизонте.

Миниатюрный лейтенант снял очки и вытер пот, покрывший его лоб, грязным носовым платком.

— Мне стало тепло впервые за весь прошедший зимний месяц, — фыркнул он. — Но, клянусь Господом, я совсем не желал бы согреться такой страшной ценой!

Фон Доденбург молчал. Он напряженно размышлял, обдумывая складывающуюся ситуацию. Рядом с горящим головным бронетранспортером, вокруг которого валялись обожженные трупы бойцов «Вотана», остановился другой. Высыпавшие из него солдаты беспомощно смотрели на обугленные останки своих товарищей, валявшиеся на почерневшей земле.

Неожиданная атака русских огнеметчиков говорила фон Доденбургу о том, что, скорее всего, их поджидает еще очень много бед на всем пути до ближайшей немецкой группировки. Было ясно, что русские не сдались и продолжали охоту за «Вотаном». При этом они отлично знали, что у них самих не имеется танка, который мог бы справиться с немецким «Тигром». Однако у них было другое оружие, способное поразить «Тигр» — их воздушный штурмовик, оснащенный 100-килограммовыми бомбами. Такому самолету вполне было по силам справиться даже с самым мощным немецким танком. Фон Доденбург невольно поднял глаза к свинцово-серому небу.

Миниатюрный лейтенант вермахта проследил за его взглядом и проронил:

— Вы думаете о том, что и я?

— Да.

Лейтенант выдавил улыбку:

— Ну тогда давайте начнем молиться о том, чтобы пошел снег!

* * *


Нападение русских огнеметчиков произвело на Стервятника гнетущее впечатление. Как и фон Доденбург, он понял, что им предстоит выдержать еще не одну атаку русских на всем пути до группировки фон Манштейна. Это означало, что «Вотан» неизбежно понесет потери. Он, Гейер, просто не сможет в таких условиях добраться до своих, сохранив батальон в неприкосновенности. А это означало, что тогда он уже не сможет ничем оправдать свой самовольный отход без приказа. Стервятник неожиданно почувствовал, как на глазах тает его заветная мечта о вожделенных генеральских звездах на погонах. Ему надо было срочно сделать что-то, чтобы обезопасить себя.

Он долго думал и наконец решил.

— Адъютант, — обратился он к Крадущемуся Иисусику, — сейчас ты отправишь по радио сообщение, адресованное лично рейхсфюреру СС Гиммлеру.

Заявление Стервятника произвело сильное впечатление на гауптштурмфюрера. Было очевидно, что Гейер не останавливается ни перед чем и готов перескочить сразу все ступеньки служебной лестницы, обращаясь напрямую к рейхсфюреру.

— Что должно быть написано в сообщении?

— Записывай. — Стервятник начал диктовать: — «Запрашиваю поддержку с воздуха. Пытаюсь отразить атаку превосходящих сил противника. Срочно. "Вотан"».

Крадущийся Иисусик быстро записал текст сообщения. Когда он закончил, Стервятник пристально посмотрел на него:

— Тебе понятно, что я сейчас делаю? Я сообщаю рейхсфюреру, что мы проводим наступление, а вовсе не бежим. Что бы теперь ни случилось, нас обязательно оправдают.

Крадущийся Иисусик просиял.

— Понятно, господин штандартенфюрер, понятно, — пробормотал он.

Затем адъютант торопливо зашифровал послание Гейера и послал его по радио. В это время Стервятник пристально рассматривал клочок неба, который был виден в отверстии люка танковой башни. Но он зря до боли в глазах вглядывался в свинцово-серое небо — снег даже и не думал падать.




Глава девятая


— Вот чтобы Господу Богу сейчас немножко на нас не пописать! — пожаловался обершарфюрер Шульце, таращась на небо. — Когда не надо, этот чертов снег идет все время. А теперь, когда он был бы нам действительно нужен — ни черта не сыплет! — Гамбуржец зло сплюнул.

— Снег пойдет, Шульце, не беспокойся, — попытался ободрить его Матц.

— Понятно, Матц. Но когда? Ясно же, что здесь нас не ждет ничего хорошего. Русские не прекратили своей охоты за нами. Они так и рыскают вокруг — я это чувствую. А мне совсем не хочется получить от них хорошую трепку. Но если запуржит, то мы могли бы сняться отсюда — вместе с нашим командиром, фон Доденбургом. Ведь нельзя же оставлять господина штурмбаннфюрера в лапах этого «противного мальчишки» с крючковатым носом, — он намекал на гомосексуальные наклонности в виду Стервятника, — и его «девочки», Крадущегося Иисусика! Хорошо бы, чтобы и эта стерва куда-то исчезла, — он кивнул в сторону «фронтовой подстилки», которая ехала на бронетранспортере впереди. — Будь она даже самой последней женщиной в мире, я и то не захотел бы переспать с ней. А если бы она исчезла, то у Стервятника не осталось бы ровно никаких доказательств против фон Доденбурга, верно?

Матц неуверенно кивнул и спросил:

— Но если бы мы улизнули под покровом метели, то что бы мы стали делать потом?

— Мы просто присоединились бы к другим, кто отходит назад во время этого «великого наступления». Ведь ясно же, Матц, что сейчас начнет отступать весь немецкий фронт. Русские наседают на нас непрерывно. Значит, все покатится в задницу, в направлении Рейха. И в этой суматохе никто не обратит внимания на горстку эсэсовцев…

— Наверное, ты прав, — произнес Матц — без особой, впрочем, уверенности.

— Ну конечно, я прав! Замечательный сынок фрау Шульце всегда прав! — Обершарфюрер Шульце выдавил улыбку: — Итак, мы стали бы отступать вместе со всеми остальными, Матци. А ты знаешь, что это такое — всеобщее отступление? Это означает, что у людей всегда полно жратвы и даже выпивки, что вокруг тебя — дамочки, которые обычно околачиваются в тылу, и прочие удовольствия.

— Да, это было бы здорово! — размечтался Матц. Но затем его лицо снова стало хмурым: — Но тут есть одна закавыка…

— Какая же?

— Этот чертов снег все никак не хочет идти.

* * *


Рейхсмаршал Герман Геринг сидел в похожем на трон кресле в дальнем углу огромного мраморного зала и пристально глядел на надгробие своей давно опочившей супруги. Со стороны эта сцена походила на какую-нибудь классическую картину восемнадцатого столетия, на которой был изображен момент из жизни Древнего Рима. И действительно, несмотря на свою грузную оплывшую фигуру, Геринг чем-то неуловимо напоминал сейчас древнего римлянина. Возможно, такому впечатлению способствовало его одеяние — сейчас он был облачен в зеленый охотничий костюм свободного покроя, похожий на древнеримскую тогу. В своих жирных пальцах, украшенных бесчисленными золотыми перстнями, Геринг сжимал охотничий нож — точно римский центурион свой меч. У ног Геринга лежал львенок. Кличка зверя тоже была соответствующей — его звали Цезарь.

Геринг не заметил, как в сопровождении адъютанта гигантского роста к нему приблизился эсэсовец в черной форме довоенного образца; всю его грудь украшали медали и ордена. Сегодня, приняв, как обычно, утреннюю дозу кокаина, Герман Геринг погрузился в печальные воспоминания о своей жене, которая ушла от него так много лет тому назад.

— Господин рейхсмаршал!

Медленно, очень медленно Геринг повернул голову и уставился на адъютанта — белокурого гиганта в безукоризненно сидящей на нем форме офицера люфтваффе. Наконец он сумел сфокусировать на нем свой взгляд и выдавил:

— Да?

— Это оберштурмбаннфюрер СС Цандер, господин рейхсмаршал, — отрапортовал адъютант. — Он привез предназначенное вам личное послание от рейхсфюрера СС Гиммлера.

Впервые на неподвижном лице Геринга промелькнуло какое-то выражение. Это было выражение злобы.

— Гиммлер, — медленно произнес он. — Гиммлер…

— Так точно, господин рейхсмаршал, — шагнул вперед оберштурмбаннфюрер Цандер.

Геринг, недоумевая, с брезгливостью покосился на эсэсовца.

— Что случилось, Ксандер? — спросил он.

— Господин рейхсмаршал, я — личный представитель рейхсфюрера СС в Верховном командовании вермахта. Рейхсфюрер приказал мне обратиться к вам с просьбой об оказании содействия. Немедленно.

— Какое содействие ему нужно?

— Поддержка с воздуха. В качестве главы люфтваффе…

— Стоп! — Геринг властно вытянул пухлую руку вперед. — Я не могу принимать решения по военным вопросам, не будучи в военной форме. — Он щелкнул в воздухе пальцами: — Принесите мою форму! Быстро!

У Цандера от удивления отвисла челюсть. Но адъютант Геринга не выказал никакого изумления. Он уже привык к внезапным переменам настроения своего хозяина.

— Быстро принесите мою форму! — приказал Геринг. — Нельзя терять времени. Я нахожусь в боевом духе.

Денщики быстро стащили с Геринга его охотничий костюм. Глава люфтваффе предстал в одном нижнем шелковом белье. Его гигантское брюхо стало особенно заметным. Он чуть покачивался на своих несоразмерно хилых ногах, бледная кожа которых была вся испещрена темными точками — следами многочисленных наркотических инъекций. Затем к Герингу поспешили адъютанты, несшие различные образцы формы. Модели были разработаны лично Герингом и отличались удивительной элегантностью.

Белоснежная форма, предложенная рейхсмаршалу первой, была немедленно отвергнута со словами:

— Нет, белый цвет — это цвет невинности. А сейчас не время невинности. Мы же ведем тотальную войну.

— Зеленая форма? Нет, нет! Зеленый цвет — это цвет надежды. Совсем не подходит.

Форму черного цвета Геринг отверг, выразительно указав глазами на самого Цандера, затянутого в черный мундир. Оберштурмбаннфюрер почувствовал, что его лицо запылало. Рейхсмаршал Геринг явно нарочито выказывал свое презрение к СС.

Наконец, Герингу представили форму розового цвета, и он сразу же вцепился в нее.

— Да, да, господа, это должна быть форма розового цвета, это совершенно точно! Разве я не наследник нашего любимого фюрера? В такой форме я смогу принимать решения, похожие на те, что принимает он. Спешите же, спешите! — Он хлопнул в ладоши, точно нетерпеливая дама. — Быстрее оденьте меня!

Сгрудившиеся вокруг Геринга адъютанты и денщики быстро облачили его в форму розового цвета, а потом стали цеплять к ней одну награду за другой. Орденов было так много, что Цандеру пришлось даже прищуриться — эти блестящие металлические крестики и кружки безжалостно отражали яркий свет люстр. В конце концов, Геринг был облачен в подходящую форму и усажен в свое похожее на трон правителя кресло. В руках он сжимал маршальский жезл.

— Теперь, — величаво произнес шеф люфтваффе, — вы можете высказать ваше пожелание, оберштурмбаннфюрер.

— Господин рейхсмаршал, — начал Цандер. Ему неожиданно бросилась в глаза вся нелепость этой театральной сцены. И как только мог сидящий перед ним человек всерьез претендовать на то, чтобы когда-то сменить на посту самого фюрера? — Рейхсфюрер СС Гиммлер просит вас отдать приказ немедленно обеспечить воздушную поддержку одному подразделению СС, которое с боями прорывается сейчас из Сталинградского котла. У этого подразделения нет никакого воздушного прикрытия, и оно находится в исключительно уязвимом положении.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Геринг заговорил. Важно цедя слова, он произнес:

— Вы представляете себе, оберштурмбаннфюрер, в каком напряжении находятся сейчас люфтваффе, которым пришлось взять на себя все снабжение войск, запертых в Сталинградском котле? Ежедневно десятки моих самых лучших летчиков гибнут, совершая беспримерные по героизму рейсы в район Сталинграда. Где же мне отыскать лишние силы, чтобы помочь какому-то отдельному подразделению СС?

В отчаянии Цандер попробовал сменить тактику:

— Но вы сейчас говорите о транспортной авиации, господин рейхсмаршал! Нашему же подразделению нужна поддержка боевых самолетов…

Казалось, Геринг не слышал его.

— Жертвы, которые несут храбрые пилоты и экипажи самолетов люфтваффе, навсегда войдут в историю немецких Вооруженных сил, — провозгласил он, и его глаза наполнились слезами. — Они ежедневно и ежечасно жертвуют своими собственными жизнями, чтобы только помочь другим. — Геринг промокнул глаза огромным шелковым платком.

— Но, господин рейхсмаршал… — попробовал было опять Цандер. Однако стоявший рядом с ним адъютант Геринга отрицательно покачал головой и прошептал:

— Бесполезно… Он уже принял решение.

Цандер мрачно отдал честь рейхсмаршалу и вышел. Геринг даже не заметил этого. Он так и остался сидеть в кресле, бормоча что-то о своих бравых ребятах-летчиках, о том, что они начиная с 1939 года сражаются одновременно на трех фронтах с тремя наиболее мощными в авиационном отношении державами мира и вынуждены при этом летать на устаревших самолетах и испытывать нехватку горючего. Но разве фюреру есть до этого дело? Конечно же нет. Он только и делает, что ругает люфтваффе за то, что те не в силах в достаточной степени снабжать всем необходимым войска, запертые в Сталинградском котле…

Прислушиваясь к похожему на бред бормотанию рейхсмаршала, его адъютант вновь подумал, а не стоит ли ему подать заявление об отправке добровольцем на фронт. Все это было чересчур для нормального человека — как можно было выдержать все это ежедневное употребление наркотиков, подкрашивание губ, которым занимался Геринг, все бесконечные часы, бесплодно проведенные в этом громоздком мраморном мавзолее возле усыпальницы женщины, которая умерла уже целых десять лет тому назад?

Внезапно Геринг прекратил бормотать. Он посмотрел адъютанту прямо в глаза. Лицо толстяка внезапно ожило, став хитрым и умным.

— Ну как, фон Бюлов, сумели мы проводить его так, как надо, а?

— Да… да, господин рейхсмаршал, — заикаясь, пробормотал адъютант. Внезапное преображение Геринга застало его совершенно врасплох.

Геринг криво подмигнул адъютанту:

— Пусть этот чертов Гиммлер, со всеми своими бредовыми расовыми идеями, сам выбирается из этого дерьма. Посмотрим, что скажет фюрер, когда убедится, что у Гиммлера опять ничего не получилось. И тогда наш вождь поймет, что у него есть только один по-настоящему верный ему человек, на которого он может опереться, — Геринг. — Рейхсмаршал ткнул унизанными перстнями пальцами в свою широкую жирную грудь: — Тогда фюреру станет ясно видно, на кого он может в действительности положиться!

«Да, — подумал адъютант Геринга, — выходит, что лидеры нашей нации сражаются не только против врага, но и друг с другом. И теперь какое-то безвестное подразделение СС должно было пострадать из-за этого. Безумие, да и только!»




Глава десятая


Русский штурмовик летел на высоте леса. Он направлялся прямо на колонну «Вотана», рыская из стороны в сторону. Отблески неяркого зимнего солнца скользили по его вытянутому фюзеляжу. Этот единственный штурмовик застал эсэсовцев совершенно врасплох. Ведь до этого они проглядели все глаза, отыскивая на небе следы высоко летящих бомбардировщиков, которые должны были обрушить на них груз бомб. А этот штурмовик пролетел над степью на высоте не больше двадцати метров.

Развернув пулеметы, танкисты «Вотана» послали навстречу самолету яростные очереди трассирующих пуль. Но было слишком поздно. Штурмовик уже успел открыть огонь по «Тиграм» из своих скорострельных авиационных пушек. Ехавший в головном танке Стервятник пронзительно вскрикнул, когда в плечо ему вонзился осколок 20-миллиметрового авиационного снаряда. Согнувшись от боли, он распластался на башне. Находившийся рядом с ним Крадущийся Иисусик истерически расплакался, словно до смерти испуганная женщина.

Русский штурмовик принялся разворачиваться над заснеженной степью, чтобы вновь зайти на ударную позицию. К колонне «Вотана» быстро приближалась еще одна группу русских штурмовиков. Они летели так низко, что от бешеного вращения их пропеллеров по степи проносилась поземка. Дистанция между самолетами не превышала 20-30 метров. Как и первый штурмовик, они то и дело рыскали из стороны в сторону и маневрировали, стремясь избежать пулеметного огня немецких «Тигров».

Одна из пулеметных очередей немецкого танка сумела поразить русский штурмовик. Из двигателя вырвалась тугая струя масла, залив стекло кабины. Пилот теперь ничего не видел. Он отчаянно пытался выправить машину, но не успел этого сделать, и его штурмовик с грохотом врезался в землю. Перевернувшись несколько раз, он наконец застыл, превратившись в безобразно искореженную груду металла. Но другие русские штурмовики были уже совсем близко. Еще несколько мгновений — и они откроют прицельный огонь по колонне эсэсовцев.

Фон Доденбург в отчаянии застонал. Все, теперь для них исчезла всякая надежда. У них не осталось никакого шанса выжить. И вдруг, совершенно неожиданно, с неба повалил густой снег. Внезапно видимость снизилась почти до нуля. А снег все сыпал и сыпал, точно не мог остановиться. Русские самолеты вдруг исчезли за плотной пеленой метели. Бойцы «Вотана» разразились хриплыми криками радости. В течение нескольких минут эсэсовцы еще слышали рев самолетных двигателей, пока штурмовики летали над ними, тщетно пытаясь обнаружить хоть какой-то просвет в снежной пелене, скрывавшей от них противника. Но затем все стихло. И немцы осознали, что теперь — по крайней мере, хоть на какое-то время — они могут почувствовать себя в безопасности.

Когда самолеты улетели, фон Доденбург смог наконец вздохнуть с облегчением. В этот момент из снежной пелены вынырнули фигуры Шульце и Матца. Один из эсэсовцев, стороживших фон Доденбурга, вскинул было свой автомат на Шульце, но небритый гигант яростно заревел:

— Убери-ка свою пукалку, сынок, а не то я засуну ее тебе так глубоко в задницу, что у тебя глаза вылезут из орбит!

Эта страшная угроза немедленно подействовала. Охранник опустил «шмайссер».

Шульце повернулся к фон Доденбургу.

— Господин штурмбаннфюрер, — крикнул он, перекрывая вой и свист ветра, — это — наш шанс. Давайте унесем отсюда ноги. Если нам повезет, мы еще до наступления ночи сможем выйти к своим.

Фон Доденбург закусил губу. Он знал, что если останется здесь с «Вотаном», то Стервятник и Крадущийся Иисусик без всяких колебаний передадут его в руки военного трибунала. Но взять и убежать просто так… он никак не мог решиться на это.

— Давайте не будем терять время, господин штурмбаннфюрер! — закричал Шульце. Плотные хлопья снега облепили всю его массивную фигуру. — Вас ждет целый «броник» преданных вам бойцов. Мы не дадим вам пропасть.

— Я знаю, знаю, — пробормотал фон Доденбург. На его лице застыла нерешительность. — Но…

— Фон Доденбург! — услышал он вдруг истерический голос. — Вы должны взять на себя командование батальоном. Ради бога, возьмите на себя командование, пока еще есть время… пожалуйста!

Фон Доденбург резко обернулся. Сидевший рядом с ним миниатюрный лейтенант вермахта удивленно воскликнул:

— Какого дьявола?

Перед ними стоял Крадущийся Иисусик. Его лицо было мертвенно-белым, а с ладоней капала кровь. Фон Доденбург сразу понял, что случилось что-то нехорошее.

— Что произошло? — спросил он.

Губы адъютанта подпрыгивали. Из глаз у него неудержимо лились слезы.

Размахнувшись, фон Доденбург хлестнул его ладонью по лицу.

— Прекратить рыдания! Соберитесь! Так что же все-таки произошло?

Крадущийся Иисусик с трудом вымолвил:

— В наш танк попал снаряд. Командир тяжело ранен. Он находится без сознания. Вы должны взять командование «Вотаном» на себя, фон Доденбург, чтобы вывести нас отсюда. Вывести, пока еще есть время. — И он снова зарыдал.

— Не обращайте на него внимания, господин штурмбаннфюрер, — грубо бросил Шульце. — Этот засранец в свое время не пошевелил и пальцем, чтобы помочь зам. Какого черта вы должны сейчас вытаскивать его из дерьма?

Но фон Доденбург не слушал. Он напряженно размышлял. Выбор был таков: либо спасти «Вотан», либо самого себя. Что же он должен был сделать в такой ситуации? Куно лихорадочно думал, в то время как все остальные в молчании смотрели на него.

— Хорошо, — сказал он, наконец приняв решение. — Я возьму на себя командование.

— Но, господин штурмбаннфюрер… — начал было Шульце.

Фон Доденбург оборвал его резким возгласом:

— Всё, никаких возражений! Не будем больше тратить время. Вперед, надо спешить!

* * *


Это был очень странный день, полный неожиданных тревог и ужасных предчувствий. Дважды бойцы «Вотана» слышали, как над их колонной пролетали самолеты, очевидно, разыскивавшие их. С воздуха сбрасывали осветительные ракеты, которые заливали местность вокруг них зловещим красноватым светом. Однажды они услышали громкие яростные крики, и вслед за этим по ним ударил пулемет. Из метели внезапно вынырнул казачий разъезд; правда, с ним покончили очень быстро.

Неожиданно перед эсэсовцами возникла деревня. Колонна «Вотана» проехала прямо через нее, бешено паля во все стороны из пулеметов, и никто не осмелился остановить или задержать их. Затем впереди показалась небольшая речка, не обозначенная на картах. Идущий в голове колонны бронетранспортер осторожно въехал на лед, покрывавший ее. Лед затрещал, но все-таки выдержал. Первый бронетранспортер благополучно пересек речку. Один за другим боевые машины «Вотана» въезжали на потрескивающий лед и медленно и осторожно перебирались на противоположную сторону. Фон Доденбург, весь обливаясь холодным потом, с замиранием сердца следил за своими людьми. Лед растрескивался все больше, и в тот момент, когда речку пересек последний бронетранспортер, с грохотом разошелся. На этом месте образовалась огромная полынья, а вода выплеснулась прямо на берег. Шульце выдохнул:

— Черт побери, вот это да! Если честно, то на этот раз я чуть не обосрался от страха!

Фон Доденбург прекрасно понимал его чувства…

Когда сгустилась ночь, снег продолжал по-прежнему идти. Казалось, он никогда не прекратится. Изучив карту, штурмбаннфюрер сделал вывод о том, что сейчас они находятся примерно в четырех километрах от линии фронта, прямо напротив группировки Эриха фон Манштейна. Скоро «Вотан» должен был наткнуться на тыловые службы русских: на их склады, службы снабжения, штабы. Но фон Доденбург надеялся, что им удастся беспрепятственно проскочить их под покровом снегопада и темноты. Главное — это дерзость и неожиданность, а также высокая скорость, решил он про себя. Разве не об этом всегда твердил великий Наполеон — смелость, смелость, и еще раз смелость!

И как раз в этот момент в его мозгу вдруг неожиданно возникла идея, как спасти весь батальон СС «Вотан» не только от иванов, но и от гестапо, которое, возможно, ожидало их, как только они окажутся за германской линией фронта. Когда он поделился своей неожиданной идей с лейтенантом из вермахта, лицо того сначала осветилось радостной улыбкой, но потом вдруг снова стало хмурым.

— Но каким же образом вы собираетесь обнаружить здесь их штаб? — спросил он.

— Вы же прекрасно знаете, как обычно устроена связь у русских, — объяснил Куно. — Мы, например, везде связываемся друг с другом при помощи радио. И передаем по радио все команды. Они же полагаются на курьеров, которые лично доставляют приказы и донесения, на маленькие разноцветные флажки и так далее. Радио оснащены только их штабы — начиная с уровня дивизий. Про них говорят, что они получают по радио приказы от самого Сталина… Одним словом, надо лишь обнаружить командный пункт, оснащенный антеннами — и это и будет как минимум штаб русской дивизии. А стоит только ликвидировать один такой штаб — и целый участок их фронта окажется в полном беспорядке. Ведь нижестоящие русские командиры никогда не станут действовать по своей собственной инициативе, без приказа свыше, — они прекрасно понимают, что если вдруг ошибутся, то сразу пойдут или под расстрел, или в Гулаг.

— Вы абсолютно правы! — Глаза лейтенанта вновь загорелись воодушевлением. — Чего же мы ждем?!

…Когда Шульце передали новый приказ командира, то он сказал, обращаясь к своему старому приятелю:

— Матци, старина, нам предстоит дьявольски тяжелое дельце. Но если мы все-таки сумеем провернуть его, это будет означать, что мы наконец выпутаемся из всего этого дерьма!




Глава одиннадцатая


Даже несмотря на громкое завывание порывистого ветра, они отчетливо слышали, как скрипели пружины кровати и тяжело дышала распростертая на ней женщина.

— Черт бы меня побрал, — прошептал обершарфюрер Шульце, — вы только послушайте, как скрипят там пружины! Какой-то удачливый ублюдок трахает эту бабу, точно отбойный молоток. Как бы я мечтал оказаться на его месте!

Фон Доденбург резко ткнул его локтем в бок:

— Ну хватит, Казанова! Выкинь из головы все эти нечистые мысли. Думай о русских часовых!

— Это как два пальца обоссать! — бодро ответил Шульце и вытер тающий снег со своего красного лица.

…Им удалось обнаружить штаб советской дивизии через час после наступления темноты. Штаб не был по-настоящему хорошо замаскирован, и эсэсовцы сразу различили монотонное постукивание дизельных электрогенераторных установок, обеспечивающих его энергией. Фон Доденбург знал, что рядом должно находиться немало подразделений русских, которые могут в любой момент подняться по тревоге, и строго приказал:

— Надо постараться провернуть все это дело тихо, не привлекая внимания. Пользоваться прежде всего холодным оружием и подручными средствами — без всякого шума. Стрелять лишь в случае самой крайней необходимости — только тогда, когда в опасности окажется ваша собственная жизнь.

Под покровом темноты эсэсовцы незаметно прокрались по тихим улицам деревни. В руках у них были дубинки и носки, туго набитые землей, при помощи которых они должны были оглушить часовых.

Немцы неслышно прошли вдоль фасада большого здания, в котором до войны жил, скорее всего, председатель местного колхоза. Из окон здания доносились звуки морзянки, переговоров по радио и стрекотание пишущих машинок.

— Эти звуки доносятся из узла связи штаба, — прошептал фон Доденбург, обращаясь к лейтенанту вермахта, который вызвался пойти добровольцем вместе с ними. — Значит, мы не ошиблись. Это действительно штаб дивизии.

— Хорошо, — кивнул лейтенант. — Но как же мы войдем туда?

Неожиданно темноту улицы прорезал сноп света. Дверь здания распахнулась, из нее вырвалось облако пара, а вслед за ним на мороз с криком выбежал большой толстый мужчина. Он был совершенно голый. Мужчина бросился в сугроб и начал кататься в нем, точно это был не снег, а теплая кровать. От его тела валил пар.

— Дьявол! — пробормотал обершарфюрер Шульце. — Этот русский окончательно спятил! Выбегать голым на такой мороз и кататься в снегу… он что, совсем свихнулся?

— Нет, — покачал головой фон Доденбург. — Он просто только что выскочил из русской бани. Смотри!

В следующее мгновение из здания выбежала еще одна распаренная мужская фигура и тоже прыгнула в снег.

Матц прошептал:

— Они, наверное, совершенно пьяные. Ведь только абсолютно пьяный идиот может бегать в такую погоду нагишом! У меня моча замерзает в пипиське, когда я только смотрю на них. Какой идиотизм!

Фон Доденбург решил, что больше ждать не стоит.

— Эти двое — наверняка старшие офицеры штаба, — прошептал он. — Только большие шишки могут позволить себе устроить баньку совсем близко от линии фронта. Вперед, ребята!

Двое грузных распаренных мужчин, катавшихся в снегу, замерли, когда перед ними выросли мускулистые фигуры в форме СС.

— Ух ты, мать твою… — закричал один из них. Но Шульце бешено ударил его ногой в живот, и он сразу стих. Второй мужчина тут же поднял вверх руки, сдаваясь.

Эсэсовцы ворвались в раскаленную, полную горячего пара баню. Она представляла собой фантастическое зрелище. Везде толпились грузные, красные от жара мужчины, которые хлестали себя вениками, обдавали водой из шаек, покрякивая от удовольствия, и время от времени прикладывались к бутылкам с водкой.

Но в бане были не только одни они. Рядом с голыми мужчинами находились и обнаженные женщины — все как на подбор большие, толстые, с мощными грудями и ляжками. Подобно мужчинам, они с удовольствием обдавали себя водой из шаек, пили водку, хохотали и визжали.

Шульце замер, глядя на эту удивительную картину. Глаза чуть не вылезли у него из орбит.

— Нет, вы только посмотрите! — выдохнул он. — Это же фантастика. Столько свободного женского мяса! — Он жадно облизал губы.

Голые полупьяные иваны удивленно уставились на вторгнувшихся в баню эсэсовцев. Казалось, они не в состоянии поверить собственным глазам.

— Руки вверх! — рявкнул по-русски фон Доденбург, наставляя на них свой автомат.

Медленно, неохотно, все еще не веря до конца в происходящее, русские подняли вверх руки. Несколько пар, которые обнимались на широких скамейках, стали недоуменно вглядываться сквозь облака пара на то, что происходит, с трудом соображая, в чем дело.

Обершарфюрер Шульце угрожающе поднял огромный кулак:

— Понятно?

— Да это же немцы! — закричали они. — Немцы!

Здоровенный мужик, который лежал на скамейке, сбросил женщину, оседлавшую его, и спрыгнул на пол. Он излучал силу и властность. Его глаза злобно уставились на эсэсовцев, а член по-прежнему торчал вверх, похожий на дубинку полицейского.

— Что вы здесь делаете, фрицы? — не совсем правильно, но внятно спросил он по-немецки. — Вы все здесь погибнете. Говорите быстро, что вы тут делаете?

Фон Доденбург пристально посмотрел на этого гиганта. «Это не просто офицер штаба, пусть даже и старший, — подумал он. — Это какой-то командир высокого уровня. Возможно, даже командир дивизии русских».

— Каково ваше имя и должность? — спросил фон Доденбург.

Русский с презрением сплюнул на пол. Было очевидно, что он ни капли не боится немцев.

— Я скажу вам. Тогда вы поймете, что вы обречены. — Несмотря на то что мужчина был совершенно голый, он стоял прямо и гордо, точно был в парадном мундире. — Я — генерал-лейтенант Иван Ильич Людников, командующий Третьим фронтом[30 - Вымысел автора. И.И. Людников в описываемый период был в звании полковника и командовал 138-й стрелковой дивизией. Генерал-лейтенантом и командующим армией он стал только в мае 1944 г. В плен к немцам Людников никогда не попадал. — Прим. ред.].

Фон Доденбург присвистнул. Им в руки попал сам командующий фронтом!

Эта новость произвела впечатление даже на Шульце.

— Ничего себе, — пробормотал он, — мы захватили генерала — да к тому же с торчащим членом!

Но фон Доденбург не прислушивался к тому, что говорит Шульце. Черт побери, к ним в руки в самом деле попал русский генерал! Это ясно означало одно: что бы ни случилось, к ним никто и никогда уже не сможет придраться. Тысяча дьяволов, не каждый же день немецкий батальон возвращался к своим, ведя с собой захваченного в плен вражеского генерала!

— Давай, одевайся! — рявкнул фон Доденбург. — Пойдешь с нами.

Генерал Людников хотел было возразить, но Шульце так ударил его, что тот мгновенно затих. И больше уже не думал сопротивляться.

Полчаса спустя колонна «Вотана» уже мчалась по направлению к войскам Эриха фон Манштейна, оставив за собой совершенно дезорганизованную линию фронта русских.

* * *


В десять часов утра во вторник второго декабря 1942 года остатки батальона СС «Вотан» достигли передовых рубежей группировки под командованием Эриха фон Манштейна. Пораженные этим зрелищем немецкие пехотинцы, сидевшие в удобно оборудованных щелях и окопах, удивленно глазели на колонну, состоявшую из обожженных, заржавленных танков со следами попаданий снарядов на бортах и полугусеничные бронетранспортеры, набитые голодными и ранеными бойцами, среди которых был и штандартенфюрер Гейер, до сих пор не пришедший в сознание. Эти люди казались им существами из иного мира. Это была горстка тех, кому посчастливилось спастись из обреченного Сталинградского мешка.

Им торопливо протягивали бутылки со шнапсом, сигареты, буханки черного хлеба, куски вестфальской ветчины. «Вы сделали это, ребята! — радостно прокричал кто-то. — Вы снова вернулись домой!»

Фон Доденбург приложился к фляжке и почувствовал, как крепкий шнапс ударил ему в голову. Улыбаясь, он посмотрел на своих людей. Они выглядели потрепанными и грязными. Фон Доденбург снова глотнул из фляги. Господи, да он и сам-то не мылся и не брился последние двое суток! И выглядел таким же грязным и потрепанным. Но он все-таки сделал это. Он привел батальон к своим — и они вернулись не с пустыми руками, а с исключительно важным пленным. Русским генералом.

Фон Доденбург взглянул на Матца с Шульце. Последний глотал шнапс, кадык на его горле ходил при этом ходуном; казалось, гамбуржец никогда не оторвется от бутылки. Стоявший рядом с ним Матц запустил руку под юбку какой-то русской пленной и гладил ее ляжки с блаженным видом. «Какие они все-таки мерзавцы! — подумал фон Доденбург, который чувствовал, как в его голове немного шумит от выпитого. — Но при этом они — самые замечательные мерзавцы на свете. — Он улыбнулся: — Все бойцы "Вотана"».

Чувствуя, как в нем поднимается чувство неудержимой гордости за своих солдат, он закричал, перекрывая шум голосов и смех:

— Бойцы! Товарищи! Песню «Вотана» — запевай!

Десятки глоток тут же грянули походную песню батальона, которая сопровождала их, как и сотни широкоплечих рослых блондинов с арийской внешностью до них, во время всех их походов в Европе:
		Труби в рог, бей в барабан!



		С улиц прочь — идет «Вотан»!








Глядя, как эсэсовцы маршем проходят мимо, командир пехотного батальона вермахта покачал головой, ощущая некоторую растерянность и чувство невольного восхищения. Повернувшись к командиру одной из своих рот, он сказал:

— Да, это — СС… чертовы бравые СС.

«Идет "Вотан"!» Казалось, эта громкая песня будет звучать вечно.


notes



Примечания





1


Вотан — одно из имен Одина, бога войны и победы, возглавлявшего пантеон в скандинавской и германской мифологии. — Прим. ред.




2


Собирательное название русских, принятое в странах Запада. — Прим. ред.




3


Корн — разновидность шнапса. — Прим. ред.




4


В действительности звание генерал-фельдмаршала было присвоено Ф. Паулюсу несколько позже — 30 января 1943 г. — Прим. ред.




5


 Гейер (нем.) — стервятник. — Прим. ред.




6


Здесь и далее: в действительности в СС было широко принято правило обращаться к соратникам по организации (в том числе и к старшим по званию) без приставки «господин», при этом «на ты». — Прим. ред.




7


«Кюбельваген» — полноприводный легковой армейский автомобиль фирмы «Фольксваген». — Прим. ред.




8


Немецкий тяжелый танк PzKpfw VI, известный также как «Тигр», под Сталинградом не применялся — по крайней мере, подтвержденных данных об этом нет. — Прим. ред.




9


Категория воинских званий, объединявшая звания от унтершарфюрера до гауптшарфюрера; проще говоря, сержанты и старшины. С 1942 г. туда добавилось еще и звание штурмшарфюрера (младшего лейтенанта). — Прим. ред.




10


Звание штабсинтенданта соответствует званию гауптмана. — Прим. ред.




11


Генерал артиллерии А. Йодль был произведен в генерал-оберсты лишь в январе 1944 г. — Прим. ред.




12


Марка немецкого легкового автомобиля. — Прим. ред.




13


Выдумка автора; в действительности авиационных частей в Ваффен-СС не было. — Прим. ред.




14


 «Штука» (сокр. от Sturzkampfflugzeug) — пикирующий бомбардировщик-штурмовик Ю-87. — Прим. ред.




15


Здесь и далее: партизан в окрестностях Сталинграда в 1942 г. не было и быть не могло. — Прим. ред.




16


Здесь и далее: неверное, но распространенное в войсках союзников по антигитлеровской коалиции название германских пистолет-пулеметов МР-38 и МР-40. На самом деле знаменитый немецкий оружейный конструктор X. Шмайссер к их разработке прямого отношения не имел. — Прим. ред.




17


На дуэлях (мензурах) в немецких студенческих братствах согласно технических условий боя раны наносились именно в лицо противнику. Ношение таких шрамов являлось доблестью для студентов. — Прим.ред.




18


Речь идет о советских многоцелевых самолетах-бипланах У-2, использовавшихся прежде всего как легкие ночные бомбардировщики. — Прим. ред.




19


Панцергренадеры — пехотинцы из бронетанкового подразделения, обеспечивающие поддержку танков; моторизованная пехота. — Прим. ред.




20


Каламбурное обыгрывание фамилий мальчиков: Один — по-немецки Eine, Мертвая Крепость — Totenburg. — Прим. ред.




21


Вымысел автора. — Прим. ред.




22


Прозвище легендарного немецкого летчика барона Манфреда фон Рихтгофена, лучшего аса Первой мировой войны. — Прим. ред.




23


Истребители «Як» не несли бомбовых зарядов. — Прим. ред.




24


Будучи уроженцем Гамбурга, Шульце намекает на постоянные былые распри между Шведским королевством и Ганзейским союзом, в который входил и родной город обершарфюрера. — Прим. ред.




25


Советский истребитель «Як-1», который подразумевает автор, помимо 20-мм авиационной пушки, был оборудован двумя пулеметами ШКАС калибра 7.62 мм. — Прим. ред.




26


Недочеловек (нем. Untermensch). — Прим. ред.




27


Здесь и далее: зачастую авторское изложение событий и ситуаций данного периода в Советском Союзе, а также описание лиц, действующих с советской стороны, не соответствует действительности и является либо переигрыванием общепринятых в западной литературе ложных клише, либо прямыми инсинуациями. — Прим. ред.




28


Речь, видимо, идет о 30-мм ружейном гранатомете Gewehrgranatgerät — поскольку в описываемый период ручных противотанковых гранатометов типа «Фаустпатрон» и «Панцерфауст» в немецких войсках еще не было; они появятся лишь в середине 1943 г. — Прим. ред.




29


Вероятно, автор имеет в виду огнеметный танк ОТ-26, созданный на базе танка Т-26. — Прим. ред.




30


Вымысел автора. И.И. Людников в описываемый период был в звании полковника и командовал 138-й стрелковой дивизией. Генерал-лейтенантом и командующим армией он стал только в мае 1944 г. В плен к немцам Людников никогда не попадал. — Прим. ред.