Выбор Леонид Яковлевич Треер Леонид Яковлевич Треер, (р.1945), известный советский, российский, русский писатель - прозаик, научный фантаст, юморист и сатирик. Рассказ «Выбор» из книги: Треер Л.Я. «Круглый счастливчик» - Юмористические рассказы. Повесть. - Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1987. - 280 с. . Стр. 167-170. ВЫБОР В литературное объединение «Пегас» набирали талантливых. Слава Лыбин, пишущий научный сотрудник, надел белую рубашку и пошел. Была осень. Троллейбусы ползли по воде толстыми рыбами, выметывая икринки пассажиров. С промокших афиш стекало изображение лауреата конкурса «Лейся, песня». Из магазинов глядели на дождь скучающие кассирши. В сыром подъезде толклись желающие. Лыбин пролез в угол. Высунулась голова вахтерши. — Уж эти мне писатели, - вздохнула вахтерша, стряхнув с губы гирлянду семечковой шелухи.- Ступайте в дом. Все вошли в комнату и расселись. Распахнулась дверь, и появился Гурьян Павлович Балабухин, писатель. Он сел за стол, поправил падающие на глаза брови и улыбнулся. За частоколом его крепких зубов паслись фразы. — Ба! Знакомые все лица, - сказал Балабухин, - Петя Нулин, Наина Каштанкина, Ашотик Гюль-Гюль... Но начнем с новеньких. Вот вы, товарищ... — Так точно! - подскочил высокий старик. — Иван Лунев, пенсионер. Псевдоним Ферапонт Тайна. Пишу басни, афоризмы, скетчи, мизансцены. Чернило капнуло на брюки и ликовало, замарав! Химчистка брюки взяла в руки, и нет чернила. Вот мораль! На этом Тайну остановили. Он сел. Таня Лялина, учащаяся с прыщавым лобиком, читала стихи про старую мельницу, березовый бал и первую любовь. Писатель слушал, прикрыв глаза. — Хорошо, черт побери, - бормотал он. - Чисто. Наивно. Хорошо... Лыбин ждал своей очереди, холодея. Он приготовил рассказ про интеллигента, нашедшего кошелек с деньгами. Интеллигент, соблазненный суммой, присваивает деньги, но через год сходит с ума, не выдержав угрызений совести. Балабухин выслушал рассказ с интересом. Затем спросил: — Вы сами из-за кошелька с ума сошли бы? — Нет, - ответил Слава и сник. — То-то! Но язык мне нравится... Младший научный сотрудник летел домой по лужам. Похвала маститого окрыляла. В седле «Пегаса» нашлось место и для Лыбина. Занятия проводились по пятницам. На первом семинаре обсуждали стихи Наины Каштанкиной, чья молодость прошла в литобъединении. Писала Каштанкина сложно, и понимал её один Ашотик. Она читала глухим голосом: Я выстригла волосы в горле Криком пискающей мыши. Но поздно — тунеядец, вор ли Украл трубу с соседней крыши. — Знаешь, Наина, - задумчиво сказал Гурьян Павлович, - я помню, как ты, совсем еще девочка, появилась у нас. Ты писала тогда лучше... Каштанкина расплакалась и выбежала. Тягостное молчание нарушил Ферапонт Тайна. Он прочел басню о пуговице и нитке. Началось обсуждение. — Где авторское кредо? - строго спросил студент Нулин. - Квинтэссенция размазана. Суперпозиция штампов. Дешевая морализация с намеками на альтруизм. Баснописец стоял багровой колонной. — Врёшь ты, парень, - зло сказал Ферапонт Тайна. - Я знаю, врёшь. Нутро у тебя порченое, оттого и мучаешься. Назревала ссора. — Друзья, - мягко заворковал Балабухин, - мы отклонились. И он начал читать свою новую повесть «Я - кержачка». До полуночи дремали пегасовцы, запутавшись в одинаковых героях повести. Прошло полгода. Слава Лыбин окреп. Ему открылась тайна слов. Чистый лист бумаги больше не пугал. Он сколачивал рассказы быстро и однообразно, как ящики. Перо бегало резво, сюжеты рождались без усилий. Городская газета напечатала его новеллу. Все чаще заботливый взгляд Гурьяна Павловича останавливался на Лыбине. — Слава, - сказал Балабухин однажды, - я хочу предложить журналу твой рассказ «Будни богов». Начинающий был счастлив. «Признали!» - думал он, выходя на улицу. Он шел домой, ощущая в себе великую силу. В тот день Лыбин проснулся рано. За окном суетились птицы. Земля кружилась в утреннем танце перед зеркалом неба. День был необычный: вышел журнал с его рассказом «Будни богов»... Весь институт ходил смотреть на талантливого мэнээса. Вздыхали, спрашивали про гонорар, пересказывали сюжеты из личной жизни, советовали и уходили. Потом Лыбина вызвал завлаб. Он вошел в кабинет. Завлаб поднялся из-за стола и медленно двинулся к Славе. Слава отступал в угол. В углу он замер, бледнея. Завлаб приблизился, несколько секунд рассматривал сотрудника, затем поцеловал его холодный лоб и сказал: «Поздравляю!» Все складывалось прекрасно. Но радость омрачалась работой. Творчество звало Лыбина, он мучился в институте. Расчеты вызывали отвращение, и диссертация умирала, не родившись. Он сидел за таблицами, но образы и сюжеты шныряли перед глазами. Промучившись до зимы, Слава не выдержал. Он пошел на исповедь к Балабухину. Писатель слушал его с сочувствием. —  Мне нужно время, - страстно бубнил Лыбин. — Много свободного времени... — Есть один меценат, домоуправ. Возьмет дворником, — сказал Гурьян Павлович. — Много свободного времени. Но шаг серьезный… Три дня думал Лыбин. Трудно уходить из науки в ЖЭК. Но толстые сборники манили Славу, и он решился. Был январь. Небо намыливало щеки Земли снежной пеной, и дворники, молчаливые парикмахеры улиц, брили тротуары. Слава Лыбин был среди них. Свободного времени у него было много, но писать он почему-то стал хуже. Из редакций ему возвращали рукописи с вежливым отказом. Сначала он переживал, года через два смирился, а еще через год вдруг обнаружил, что писать ему не о чем, да и не хочется. В институте о Лыбине постепенно забыли. Но дворник из него получился толковый, и начальник жилищной конторы постоянно ставил его в пример...