Паренек из Великих Лук Лев Самсонович Разумовский Памяти ленинградского скульптора Василия Васильевича Гущина. Лев Разумовский Паренек из Великих Лук Странно и трудно думать и писать в прошедшем времени о человеке, с которым пройдена большая часть осмысленной жизни. Рука дрожит и не слушается, потеря кажется нереальной. Ожили в памяти случайные и значительные события нашей совместной работы, успехи и неудачи, радости и печали. Из этого калейдоскопа высветились эпизоды, которые особенно ярко представляют художника и его отношения с людьми и миром. Короткие вспышки света и тени и составляют содержание жизни, рисуют личность человека, пережившего войну и раннюю потерю родителей. В сентябре 1945 года в Ленинграде открылось училище прикладных искусств, которое тогда еще не носило имени В. И. Мухиной, а с дореволюционных времен было широко известно как училище барона Штиглица. На скульптурный факультет приняли 35 человек, из которых я оказался самым старшим — мне исполнилось девятнадцать. Большинство поступивших не успело закончить школу до войны, поэтому в программу училища наряду со специальными были включены общеобразовательные предметы, и обучение растянулось на восемь лет. К дипломной работе нас осталась половина, остальные по разным причинам отсеялись, не выдержав восьмилетнего марафона. Все мы были детьми войны. У многих погибли родители, кто-то успел побывать на фронте. Может быть, эти обстоятельства еще более скрепили нашу дружбу. Группа у нас была веселая. Мы вместе бегали на этюды, лепили, рисовали, ездили купаться в Озерки, участвовали в студенческих капустниках, вместе отмечали дни рождения друг друга. Мы называли себя «наша бражка». Выпуск 1953 г. Верхний ряд : Эля Сылова, Тамара Федорова, Марьяна Мотовилова, Ирина Молл. Средний ряд : Юлий Клюге, Николай Горёнышев, Лев Разумовский, Юрий Антонов. В нижнем ряду — Вася Гущин. С первых же дней обучения в группе проявился лидер — невысокий худощавый паренек с васильковыми глазами и упрямым независимым характером, немногословный, скромный, улыбчивый. Васе Гущину, родом из Великих Лук, из семьи паровозного машиниста, еще не было семнадцати. Войну он встретил двенадцатилетним. Вслух о ней не вспоминал. Лишь однажды коротко рассказал, как мальчишкой попал в облаву и спасся из колонны смерти, спрыгнув, не замеченный полицаями, в придорожную канаву. Просидев в ней ночь, подался в лес, где встретил партизан. С ними и остался в отряде, действовавшем под Великими Луками в районе деревень Разливы и Городище. В декабре 1942 года был тяжело ранен в бою, когда партизаны с тыла помогали нашим войскам, атаковавшим город. Попал в полевой госпиталь. Судьба родных не давала ему покоя. На обращение по радио никто не откликнулся. Сотрудники госпиталя отправились по указанному адресу — на Смоленской улице не осталось ни одного дома. Тяжелое ранение требовало длительного лечения, и Васю отправили в Молотов, в тыловой госпиталь. В нем он пролежал пять месяцев. Над госпиталем шефствовал проектный институт, эвакуированный из Ленинграда. После выписки Васю зачислили туда чертежником. Днем работал, вечером учился в школе рабочей молодежи. С этим институтом Вася и приехал в Ленинград, как раз к началу вступительных экзаменов в училище. В нашей группе были способные ребята: кто-то лучше лепил, кто-то хорошо рисовал. Вася оказался сильнее всех и на протяжении восьми лет всегда был вне конкуренции — чистый пятерочник по всем специальным дисциплинам. Он одинаково сильно и красиво работал и в круглой скульптуре, и в рельефе, и в композиции, и в рисунке, и в графике. Веселый, озорной, охочий до шутки в свободное время; серьезный, настойчивый, энергичный и одержимый в работе. Откуда у него была такая хватка, такое мастерство в любом деле? Можно было только диву даваться, как он легко, играючи овладевал шрифтами, ремеслом формовки, черчением, как живо и точно рисовал. Были у нас предметы любимые, были и нелюбимые, например начертательная геометрия. Как-то на зачете мы должны были выполнить ряд эпюр — чертежей объектов сложной формы в трех проекциях. Я сразу заявил: пусть меня отчисляют, а я эпюры делать не буду. «Дай-ка сюда», — сказал Вася. И сделал чертежи. Не только за меня, но и еще за троих оказавшихся рядом находчивых друзей. Надо сказать, что математика, физика, химия не пользовались у нас особой любовью, и мы всячески избегали этих премудростей. Мы бегали по городу с этюдниками и пробовали себя в вожделенной живописи. Так поступали все. Кроме Васи. Он жадно учился. Этому пареньку из глубинки было все нужно, все интересно, и, получив очередные пятерки по специальности, он с великим удовольствием вычерчивал геометрические фигуры или корпел у себя в общежитии над задачками по физике. Еще на первом курсе возникла гениальная идея написать авантюрный роман о путешествии «нашей бражки» на необитаемый остров. Название книжки «А что если?» предложила Эля Сылова, самая литературно одаренная из нас. Текст был коллективным, а рисунки делали Юрка Антонов, Юлька Клюге, Васька и я. Юрка был главным художником, он взял на себя основной груз: идею оформления, титульный лист, заставки и большую часть иллюстраций. Кроме того, он выполнил титанический труд, нарисовав тушью все буквы восьми глав на тридцати четырех страницах. Вася сразу включился в игру и предложил несколько отличных рисунков, украсивших книгу. Книгу мы, правда, не закончили, но огромное удовольствие от процесса получили. После окончания училища и вступления в Союз художников судьба связала меня с Васей на долгие годы. Сначала в первой мастерской (часовня на Никольском кладбище Александро-Невской лавры), а потом в полученных через много лет соседних мастерских на Заневском проспекте. Мастерские эти были хороши, но не хватало подсобки. Вася сразу же принялся за строительство больших антресолей, поскольку высота позволяла устроить второй этаж. И когда наш общий друг и помощник Алеша Плазовский спросил его, с кого начнем, Вася ответил просто, как само собой разумеющееся: «Конечно с Левы. Без меня ему антресоль никто не построит». Только после двух месяцев упорного труда они закончили мою антресоль и приступили к строительству Васиной. Вот так — взять на себя главную и бо́льшую часть работы и выполнить ее как можно лучше — это была его органика. По-другому он не мог и не умел. Все годы, проведенные с ним вместе за работой, стали для меня годами обучения ремеслам. Терпеливый наставник, он помогал мне овладевать формовкой, столярными и слесарными навыками, необходимыми в работе. Учил он меня всегда жестко, требовательно, бескомпромиссно, не делая скидок на мою инвалидность (потеря руки на фронте). И в этом заключался его величайший такт. Он требовал качества, заставлял переделывать, искренне сердился и материл меня за мои промахи, и снова учил, и снова подсказывал, как решить поставленную задачу, щедро тратя на меня уйму своего времени. В случаях, когда задача действительно была мне не по возможностям (а грань эту он очень тонко чувствовал), его не надо было ни о чем просить, он сам предвосхищал события и освобождал меня от тягостного чувства собственной ущербности. Было бы ошибкой думать, что он помогал только мне. Он помогал всем, кто бы к нему ни обращался: починить очки, поставить замок, отформовать этюд, выгнуть арматуру, отстрогать доску. К нему не зарастала народная тропа в нашем доме на Заневском, который на местном сленге назывался «муравейником». За кажущейся простоватостью таились тонкая наблюдательность и чутье художника. Все, к чему прикасались его руки, становилось произведением искусства. Творчество его было многогранно: от монументальной фигуры воина размером в три с половиной метра до ювелирных украшений и изделий из камня — ваз, шкатулок, подсвечников — в период его работы в «Русских самоцветах», где его высоко ценили как художника. Васин кулон из серебра и кристалла горного хрусталя с выгравированной на нем Адмиралтейской иглой получил диплом первой степени на международной выставке ювелирных изделий в Чехословакии. Его ювелирные и камнерезные работы украшают коллекции многих музеев России, в том числе и Музея Горного института Петербурга. В «Русских самоцветах» Вася познакомился с графиком Дмитрием Павловичем Цупом[1 - Материалы из рукописного наследия Д. П. Цупа дважды публиковались в «Неве» — № 10 за 1998 г. и № 3 за 2002 г.]. Д. П. Цуп оказал на Васю большое влияние. С первых же дней знакомства они потянулись друг к другу, и всю оставшуюся жизнь их связывали общие интересы и привязанности: оба они были настоящими художниками, очарованными странниками, трудолюбивыми и талантливыми бессребрениками, выходцами из глубинки. Свой отпуск Вася почти всегда проводил в деревенском доме Дмитрия Павловича в селе Уславцеве на Ярославщине. Там он начал работать над портретом Цупа, у которого была выразительная внешность: голый череп, крутой лоб, острый взгляд небольших серых глаз в глубоких орбитах и роскошная белая борода. И внешнее сходство, и внутреннюю суть этого неординарного человека Васе удалось передать в портрете, вырезанном из дерева. Вскоре после первого портрета появился второй — небольшая энергичная фигура Дмитрия Павловича в полный рост за работой. В одной руке кисть, другая поправляет бороду — характерный жест. (Эта работа хранится в коллекции Смоленского музея-заповедника). Потом был создан двойной портрет: семейная пара, Дмитрий Павлович и его жена Людмила Михайловна на прогулке, выполненный в другой манере, более обобщенной и слегка шаржированной. (Двойной портрет находится ныне в коллекции Ярославского художественного музея). Можно сказать, что портрет был ведущим жанром в его творчестве. Не случайно серия Васиных портретов находится в постоянной экспозиции Чайковской художественной галереи (Пермская область). Его модели — не номенклатура, не партийные боссы, а рядовые люди, близкие художнику по духу. Лепил он и меня — мой портрет купил Пермский художественный музей прямо с зональной выставки ленинградских художников. В 1960 году Вася выставил керамическую головку трехлетнего сына — одну из самых тонких и выразительных своих работ. Ее хотел купить Русский музей, но отец предпочел оставить портрет дома как семейную реликвию. В послевоенные годы появилось много памятников — надгробий солдатам, погибшим на войне. Как правило, они изображали солдата со всеми атрибутами того времени: каской, автоматом, плащ-палаткой. Вася, получив заказ на памятник не вернувшимся с фронта шестидесяти шести солдатам из сибирского поселка Опёнково, решил задачу по-своему. Он вылепил молодого солдата в современной форме, возлагающего дубовую ветвь на могилу отцов. Простое и строгое композиционное решение, скорбь в склоненной голове, выразительно вылепленная рука с ветвью — работа была высоко оценена художественным советом. Впоследствии по мотивам этого памятника Вася вылепил портрет «Скорбящий солдат» и подарил его Музею обороны и блокады Ленинграда. Параллельно, для себя, без всякого заказа — работа над оригинальными и веселыми керамическими шахматами «Рай против Ада». Трудился увлеченно, радостно. Одна за другой появлялись на рабочем столе расписанные белыми и голубыми ангобами смешные фигурки: король — веселый и мудрый Бог, ферзь — красивая грустная Богоматерь, офицеры — ангелочки с крылышками, кони-пегасики, ладьи — церквушки, выдержанные в традициях древней псковской архитектуры, и ряд пешек — белых облачков. «Ад» представляли черти всех рангов: король — Главный бес, злой и одновременно потешный; ферзь — нахальная, с подбитым глазом ведьма; офицеры — чертенята; дьявольские кони; расписанные под головешки с жаркими углями ладьи; пешки — пылающие костры. С этой работой Вася возился целый год. А закончив и навеселившись вдоволь, взял да и подарил все это богатство мне. И сразу принялся за другой, уменьшенный вариант шахмат, как он объяснял, «для игры». Однако на практике выяснилось, что играть такими шахматами очень сложно: потешные фигурки жили своей, сказочной жизнью, нарушая привычный порядок игры, мешали делать нормальные ходы, и мы сразу оценили мудрость токарных шахмат. Широкий зритель смог увидеть керамические шахматы лишь через много лет после их создания, на Осенней выставке Союза художников 1992 года, поскольку в советские годы трусливый худсовет усмотрел в них пропаганду религии. Через некоторое время Вася создал новые великолепные шахматы из яшмы и серебра — строгие, парадные, торжественные. Тема — «Петербург — город морской славы». На шестидесяти четырех светло- и темно-зеленых квадратах яшмовой доски очень импозантно смотрелись конусообразные шахматные фигуры из темно-синей и темно-красной яшмы, увенчанные изящными изображениями корон, трезубцев, корабликов, морских коньков из серебряных и латунных нитей. Однако лично мне больше по душе не их холодная красота, а теплый и живой юмор тех, керамических, которые стоят у меня на полке в стеклянном шкафчике. Он не был медальером. Но для участников праздника «День поэзии в Михайловском» вылепил в 1977 году отличную медаль — тонко прорисованный рельеф с изображением А. С. Пушкина. Эту медаль и барельеф с изображением поэта приобрел Всероссийский музей А. С. Пушкина. Пластический мотив, который дает художнику толчок, импульс к размышлению, часто случаен. Форма облака в небе, абрис лужи на асфальте, кудрявый корень в лесу или брошенная тряпка вдруг рождают ассоциации, которые требуют воплощения на бумаге, холсте или в объеме. У нас в мастерской долгие годы валялся большой липовый чурбан с гнилой сердцевиной. Занимал место. Я предложил: «Давай выбросим». Вася сказал: «Погоди. Пригодится». Однажды, придя в мастерскую, я застал Васю сидящим на полу в обнимку с чурбаном — он вырезал из него гниль и опиливал выступающие края. Через несколько дней стало ясно, что, добравшись до здоровых слоев древесины, Вася делает удобное кресло, которое он впоследствии декорировал тонким рельефом — сложной двухсторонней композицией из обнаженных фигур юноши и девушки. Закончив работу, он тут же подарил кресло нашему Алеше. Пришел как-то в мастерскую с круглым булыжником в руках. Подобрал на дороге. «Булыжник — оружие пролетариата?» — пошутил я. «Балда! — огрызнулся Вася. — Красивая вещь». Отнес булыжник на фабрику «Самоцветы», отполировал, сделал аккуратный постаментик из бука, поставил на него булыжник, — и я ахнул. Полировка проявила богатый цвет камня, изменила фактуру, подчеркнула контраст между темным бликующим объемом и светлой матовой доской. Это уже была композиция. Что делает обычно человек, у которого прохудились ботинки? Сдает их в ремонт, платит несколько рублей и получает через пару дней свои скороходы. Когда такое случилось у Васи, он поступил по-другому. Разыскал магазин «Все для сапожника». Купил кожу, резину, сапожный клей, дратву, деревянные гвоздики и железную ногу. Все это хозяйство обошлось ему в сумму, на которую можно было купить две пары новых сапог. Но через неделю он овладел мастерством и получил полное удовлетворение. У него был свой рабочий язык. «Пришпандорь доску!» — «Зачем?» — «Да чтоб не жихала». Или на мою реплику: «Что ты все с досками возишься? Занялся бы лучше творчеством» — Вася ответил: «А я каждый гвоздь забиваю творчески». Он был отличным столяром, очень любил дерево, содержал весь инструмент в образцовом порядке и столярничал с не меньшим удовольствием и увлеченностью, чем лепил. Задумал как-то поменять дома старую мебель, накупил досок, чисто выстрогал их, собрал стол, причудливые полки, сделал стулья, кресло из сосны, покрыл все изготовленное золотистым лаком. Стало в комнате светлее и солнечнее от этой мебели. Однако чего-то не хватало его художнической душе. Подумал — и расписал все поверхности стола и стульев ковром из полевых цветов — васильками, колокольчиками, ромашками — и бабочками. Против всех традиций, вопреки правилам — вот как душа захотела! И запахло в комнате весной. И стала эта мебель на него самого похожа — светлая, наивная, чистая. Вася тянулся к природе, к тишине, к простым и искренним людям, не любил шума, спешки, раздерганных ритмов большого города, не гонялся за успехом, за большими деньгами, не занимался саморекламой, не участвовал в собраниях Союза художников. Никогда не завидовал чужим удачам, а радовался им больше, чем своим. Всю жизнь ненавидел всякие бумажки, анкеты, справки, документы, терялся при неизбежных встречах с администрацией Художественного фонда, избегал телефонных разговоров. К сроку получения пенсии у него не оказалось никаких документов, подтверждающих, что он был в партизанском отряде, и пенсию Вася получил по минимуму. При всей своей скромности и одержимости искусством отшельником Вася не был и не отказывался от рюмки-другой в хорошей компании. Не могу не вспомнить забавный эпизод периода нашей работы на творческой даче в Переславле Залесском. Дело было летом. На даче собралась разношерстная, дружная компания скульпторов, которые, получив райские условия (бесплатные натурщики, оборудованные мастерские, трехразовое питание и полная свобода воплощения своих замыслов), увлеченно работали целыми днями, ненадолго отрываясь на общие посиделки с байками. Все были не дураки выпить. Как-то после очередной пирушки к Васе подошел Толик Веселов, бывший моряк, а ныне известный скульптор и хороший выпивоха. Он позвал Васю пойти погулять в город. Было уже довольно поздно, и я предложил перенести прогулку на завтра. Вася сразу разозлился и зашумел. Он размахивал руками и вопил: «Ты что! Ты думаешь, если я маленький, то мне и гулять нельзя?» Толик, оценив обстановку, сказал мне: «Лев, не дрейфь! Ничего с твоим Васькой не случится. Если что, я его на собственном горбу принесу!» После этого оба гуляки хлопнули дверью и исчезли. К полуночи я стал дергаться. Все в доме уже спали. Я решил: еще двадцать минут жду и иду искать. Тут дверь с шумом распахнулась, и на пороге появилась фигура Васи, согнувшаяся под грузом бесчувственного Толика. Не одним искусством жив человек. Существуют такие повороты истории, когда каждый проявляет себя в определенной позиции. Так было, когда в начале перестройки высунули головы неонацисты. Лидер «Памяти» выступил с полуторачасовой речью в Союзе художников, и его не выгнали, а наоборот, внимательно выслушали. В Румянцевском садике открыто устраивались антисемитские митинги; случайные прохожие зачастую вступали в дискуссию, поддерживая ораторов. Настроение в нашем кругу было подавленное. На этом фоне в мою память врезалась одна фраза, сказанная Васей искренне и потрясенно: «Лева! Что творится! Ведь когда тебя оскорбляют, то эти подонки оскорбляют весь род твой! И отца, и мать, и детей твоих!» В 1978 году Вася перенес первый инсульт. Отнялись рука и нога. Через два месяца встал, через четыре вернулся в мастерскую, без которой не мыслил жизни. Но это был уже не тот Вася… Проклятая болезнь ударила по самому драгоценному и чувствительному участку его мозга — творческому потенциалу. Он продолжал бороться еще два года, выполнял большие заказы, делал тяжелую физическую работу. Однако день ото дня работать становилось все труднее. Прежняя хватка и умение куда-то уплывали… Наконец наступил день, когда после очередной неудачи на худсовете он решился на самый мужественный и трагический по сути поступок: раздал коллегам все станки, инструменты, раздарил ряд работ, вымыл полы в мастерской и объявил, что скульптурой больше заниматься не будет. Скульпторы из соседних мастерских, знавшие его со стороны, были потрясены, услышав это. Каждый из них прошел тяжелый, а иногда и мучительный путь овладения мастерством, и они не могли понять, как человек отказывается от деятельности, которой посвятил всю жизнь. Я же, живший с ним рядом и с тоской наблюдавший за всеми этапами прогрессировавшей болезни, был не в силах чем-либо помочь. 22 января 2004 года Васи не стало. На другой день в память о нем в старинном Борисоглебском кремле, что недалеко от Ростова Великого и села Уславцева, прозвучал колокольный звон. notes Примечания 1 Материалы из рукописного наследия Д. П. Цупа дважды публиковались в «Неве» — № 10 за 1998 г. и № 3 за 2002 г.