Улавливающий тупик
Лев Портной


Проза Льва Портного — это увлекательные истории о том, как неожиданно меняется жизнь человека, когда нарушается привычный ход событий. Сборник «Улавливающий тупик» объединяет произведения, главному герою которых выпали самые разные испытания: головокружительный успех в бизнесе, внезапный провал во времени, а то и просто большая пьянка.


Лев Портной

Улавливающий тупик


АМУРЕТ


Глава 1


Вечером после работы я сидел в своем «жигуленке» на автостоянке за городским рынком, что возле станции, и ждал Вику. Вика была моей в некотором роде любовницей. «В некотором роде» потому, что, хотя мы встречались еще с мая, но до совершения первородного греха за все это время так и не дошли. А все дело в том, что никак не удавалось найти свободную квартиру. Это целая проблема, да еще в таком небольшом городе, как Мытищи, где все друг друга знают. И потому наши скоротечные встречи проходили за поцелуями, охами, вздохами и жалобами на выкидоны ее «изверга» и моей «мегеры». Все эти жалобы не имели ни малейших оснований, но служили нам оправданием супружеской неверности. А к тому времени, с которого я начал свой рассказ, Вика ужасно устала от наших встреч, вернее от страха быть разоблаченной, который преследовал ее постоянно. И она явно была бы рада отделаться от меня, так и не вкусив запретного плода. Я чувствовал, что в последнее время она встречалась со мной с неохотой. А мне не хотелось ее терять, потому что она меня устраивала. Посудите сами, какая женщина захочет встречаться с мужчиной, у которого времени в запасе от силы на одну скоропалительную палку, а потом — «извини, дорогая, сегодня вечером я снимаюсь в фильме про Штирлица, играю роль отличного семьянина». А с Викой такой проблемы не существовало, потому что раньше чем мне нужно было, пошло отшучиваясь объяснять, что, если я не появлюсь дома через полчаса, моя «мегера» меня съест, Вика сама спешила домой вешать лапшу на уши своему грозному супругу на тему «какая скотина их сторож, опять опоздал, и ей пришлось задержаться». Ее страх быть разоблаченной оказался как нельзя кстати. Но этот же страх в конце концов стал причиной, по которой моя амуретка явно склонялась к тому, что нам пора расстаться.

Однако тогда я ждал ее не с пустыми руками. Я изобрел средство, которому позавидовали бы тайные любовники всех времен и народов. С его помощью можно встречаться с кем угодно и сколько угодно, и никто никогда не узнает. Дело в том, что я работаю в «ящике». Занимаемся мы тем, о чем сам себе расскажешь только по секрету, да и то будешь ночи не спать, ожидая возмездия за разглашение государственной тайны. С другой стороны, в городе каждый еще с пеленок знает, что «ящик» наш занимается изготовлением сверхточных приборов для космических исследований в области обороны. А вернее, занимался, поскольку в связи с конверсией военного производства мы перешли на серийный выпуск кофемолок и прочей электрифицированной кухонной утвари. Представляете себе, на нашем оборудовании производить кофемолки и тому подобное барахло, цена которому — копейки. Вскоре нам стало ясно, что завод наш вылетит в трубу. И оставалось надеяться только на американцев — что сделают новый виток гонки вооружений до того, как наши рабочие потеряют квалификацию и приведут в негодность оборудование. Потому что когда расходы измеряются военными масштабами, а доходы — ценами на кофемолки, зарплата становится микроскопической, рабочие бегут в частные предприятия, а те, кто не успел, деградируют в темпах инфляции. Однако американцы нас подвели, они словно только и ждали повода приостановить рост вооружений.

Эх, вот раньше, при социализме, каждая советская семья мечтала об отдельной квартире. А теперь что ни семья, то семья предпринимателей. А в этих семьях считается нормальным иметь отдельную квартиру каждому члену. И если с квартирой они вынуждены подождать, то уж отдельную кофемолку и маме, и дочке, и любимой кошечке им вынь да положь. А каково было мне, инженеру, по схемам которого собираются «бураны», перейти на конструирование бытовой техники?! Ну да бог с ним!

В результате конверсии оказался никому не нужным изобретенный мною прибор, с помощью которого можно совершать путешествия в n-мерном пространстве. Изготавливать мой прибор не стали, потому что для приготовления кофе необязательно перемещаться во времени. Я просил директора дать мне возможность изготовить опытный экземпляр, но он отказал по той причине, что вещь ужасно дорогостоящая. Правда, вооружившись моими чертежами, засуетился в поисках инвесторов. Но то ли слишком суетился, то ли не перед теми инвесторами.

А я ждать не мог. У нас же как. То, что нельзя сделать официально, можно сделать нелегально. Я умыкнул с работы и принес домой все необходимые материалы и изготовил прибор в гараже. И даже целых два прибора. Один — для себя, а другой, миниприбор, для опытов с хомячком. Сам прибор я вмонтировал в багажник «жигуленка», а миниприбор устроил в клетке Рыжика.

Живи я в Америке, или хотя бы в каком-нибудь задрипанном Гонконге, прибору моему цены бы не было, а я бы стал миллионером. И изобретению моему применение нашлось бы посерьезнее, чем то, для которого я предназначил его здесь.

Итак, пятого июля я торчал в своем «жигуленке» и ждал Вику. А она не являлась, и мобильник ее не отвечал. Я решил, что она нашла очень простой способ отделаться от меня — просто перестать приходить на свидания безо всяких объяснений. Настроение мое испортилось, и я сидел с кислой миной и лелеял слабую надежду на чудо. Самое досадное было то, что амурет наш закончился тогда, когда я нашел такой замечательный способ его продолжения.

Я уже собрался покинуть свой пост, когда появилась Вика. Я так обрадовался, что на мгновение даже усомнился, так ли уж я равнодушен к ней. Она плюхнулась рядом со мною, и я, даже не удостоверившись в том, что нас никто не видит, восторженно утопил в панно клавишу прибора. Деревья потеряли свои очертания, превратившись в зеленый туман, автомобили расплылись в аляповатые, бесформенные пятна, корпуса домов слились с небом в нечто мутно-серое, и мы поплыли навстречу своему счастью. И сквозь этот пестрый сон до меня доносился голос Вики:

— Послушай, я очень спешу. Мне через пять минут нужно Сережку забрать из садика. Я вообще не хотела приходить. Понимаешь… В общем, мне кажется, что нам не стоит больше встречаться. Это глупо конечно. Столько встречались и все просто так. Но ты… ты даже квартиру не мог найти!

И пока на меня сыпались обвинения в несостоятельности как любовника, пейзаж за окном автомобиля постепенно приобрел очертания, и мы оказались посреди выжженной солнцем равнины. Насколько хватало глаз — ни деревца, ни кустика, вообще ничего, только голая степь с высохшей желтой травой и мой «жигуль» посередине, на постаменте из куска асфальта, который «прихватил» прибор, когда мы покидали наш мир. И я победно нажал на гудок, громко возвестив окружающей нас пустоши благостную весть о нашем прибытии. Гудок испугал Вику, она вздрогнула и выглянула в окно:

— Боже мой! Где это мы? Когда мы успели сюда приехать?! Я даже не заметила, как мы ехали!

— Ехали-ехали и приехали, — констатировал я.

— Отвези меня назад! Мне за Сережкой нужно в садик!

— Ты будешь там через пять минут, — ответил я. — А сейчас послушай меня внимательно. Понимаешь, Вика, мы не на Земле. Мы в другом мире.

— По мне — хоть на Марсе, только б назад поскорее вернуться.

— Вика, я говорю серьезно. Мы с тобой переместились совершенно в иной мир.

— Послушай, хватит городить всякую чушь. Я должна быть дома. Говори быстро, что тебе нужно, и поехали назад.

— Назад мы поедем нескоро, но дома ты будешь через пять минут.

— У тебя что, крыша от жары поехала?! Мне надоели твои дурацкие выдумки. Поехали домой. Мне нужно сегодня Сережку из сада забрать, а сад закрывается через пять минут. Нянька ругаться будет. Сообразил? Нет!

Ну что ж, к тому, что она меня не поймет, я был готов. Я вышел из машины, обошел ее вокруг и открыл дверцу со стороны Вики:

— Выходи.

— Куда? Жень, поехали, а? Я серьезно говорю.

— И я серьезно.

— Отвези меня домой, Женя, — сказала она, придав голосу побольше строгости.

— Отвезу, я же сказал тебе.

— Вези.

Мне надоело препираться, и я, схватив ее за руку, выволок из машины силой. Она сопротивлялась и даже ударила меня несколько раз кулачками в грудь. Я прижал ее к «жигуленку». Сообразив, что ей не вырваться, она успокоилась и, сердито посмотрев мне прямо в глаза, спросила:

— Что тебе нужно?

— Я хочу поговорить с тобой.

— Я тебя не люблю.

— Я тоже.

— Тогда о чем говорить? Поехали домой.

— Подожди, — я отпустил ее и открыл заднюю дверцу.

Там, на сидении, стояла клетка с Рыжиком, который все это время спал. Я поставил клетку на землю.

— Посмотри, — сказал я, — видишь: в этой клетке специальный прибор.

— Ну и что? — она с недоумением перевела взгляд с клетки на меня.

— Сколько времени на твоих часах?

— Двадцать пять минут седьмого.

— На моих тоже. Я положу их в клетку. А теперь смотри внимательно. Кстати, заметь, что у хомячка есть одна морковка.

— Господи, да зачем…

— Смотри! — перебил я Вику и нажал кнопочку миниприбора.

Клетка с Рыжиком медленно растаяла в воздухе. Равнодушие на лице Вики сменилось изумлением.

— Что это? — воскликнула она.

— Был хомячок, и нет хомячка, — весело ответил я.

— Как ты это сделал?

— Это мое изобретение.

— Гениально, нечего сказать. Только мне это зачем?! Я домой хочу.

— А ты за часами следи. Хомячок появится ровно через минуту.

— И мы поедем домой?

— Может быть…

— Никаких… Вот он! Смотри!

Клетка появилась на прежнем месте. Рыжик умывался, обтирая короткими лапками свою мордочку, весело шевелил усиками и принюхивался маленьким черненьким носиком. Я достал часы из клетки.

— Смотри. На твоих часах — шесть часов двадцать шесть минут. А на этих часах — десять двадцать пять.

— Что это значит?

— Это значит, что хомячок четыре часа находился в другом измерении, — я обернулся к клетке, — видишь, и морковку съесть успел. А сюда он вернулся через минуту. Так и мы с тобой…

Я услышал слабый голос Вики:

— Боже мой…

Это «боже мой» она пролепетала так, что я похолодел. Быстро обернувшись, я увидел, что Вика, прижавшись спиной к машине, медленно сползает вниз. Левую руку она прижала к груди, а правой пыталась найти опору, глаза — по семь копеек от ужаса — прикованы к клетке, в лице — ни кровиночки. Наконец, она наткнулась на ручку дверцы и замерла в таком положении. Я не знал, что делать, и невольно залюбовался моей прекрасной амуреткой. Ее зеленые глаза расширились до предела, уголки черных тонких бровей опустились вниз, придав лицу жалостливое выражение, нос заострился, пухленький ротик остался полуоткрытым, а побелевшее лицо очень выгодно оттенилось длинными белокурыми локонами.

— Послушай, Вика, все в порядке. Это совершенно безопасно. Я на себе раньше испытывал: целую неделю здесь один прожил. Знаешь, как скучал по тебе?

Она была невменяема.

— Слышь, чего говорю? Скучал без тебя.

Вика перевела на меня пустые, обращенные внутрь глаза, медленно открыла дверцу и опустилась на сиденье. Она смотрела на меня и повторяла одно и то же:

— Боже мой, боже мой.

Ей явно был нужен валидол, но аптечки я не прихватил. Тогда я метнулся к багажнику, открыл его, достал канистру с водой, кружку, наполнил ее водой и подал Вике. Она машинально сделала несколько глотков, перевела взгляд на меня. Некоторое время мы так и смотрели друг на друга. Вдруг ее глаза наполнились смыслом, и из умирающего лебедя она превратилась в разъяренную фурию:

— Ты несчастный кретин! Как тебе в голову могло прийти сделать такое?! Идиот! Сумасшедший идиот! Немедленно поехали назад!

— И не подумаю!

Она встала и грозно приблизилась ко мне:

— Что значит, и не подумаю? Ты что, с ума сошел?! Господи! И как меня вообще угораздило связаться с тобой, физиком хреновым?! Немедленно верни меня назад?!

— Послушай, что ты орешь?! — возмутился я. — Это же отличный вариант. Поживем здесь неделю и вернемся назад пятого июля минута в минуту. Я уже делал так, и ничего.

— Я не пойму, ты что, чего-то получить тут от меня хочешь? Хрен получишь! Вези меня назад, я сказала, а потом хоть целый год трахайся здесь со своим хомячком, а с меня лично хватит!

Я возмутился до предела:

— Ты что, с ума спятила?! Пять минут назад упрекала меня в том, что я квартиру подыскать не мог, а теперь, когда я положил к твоим ногам целый мир в прямом смысле этого слова, ты чем-то недовольна.

Она немного утихомирилась, но не сдалась.

— Боже мой, Женя, о чем ты говоришь?! Да мне же страшно тут. Господи, да вдруг тут радиация какая-нибудь, и мы облучились.

— Да какая радиация: я вчера здесь неделю прожил, и ничего.

— Вот-вот, и облучился. Ты хоть проверил: может, тебе уже и бесполезно меня хотеть?

Она достала из сумочки мобильный телефон, набрала какой-то номер.

— Связи здесь нет, — сказал я. — Мой телефон в бардачке. Я его даже не достаю здесь. Смысла никакого.

— Обрадовал, дурак! — она взглянула на дисплей телефона. — Ни одного кубика!

— Откуда им тут взяться, — хмыкнул я.

— Дурак! — повторила она и спрятала телефон в сумочку.

Мы препирались до вечера. Вика даже грозилась вернуться одна и порывалась действительно это сделать, но я ей объяснил, что прибор запрограммирован на недельный цикл и, если сейчас нажать кнопку, то машина перенесется не назад, а куда-то еще, где я не был и потому за безопасность ручаться не мог. Вика требовала, чтобы я изменил программу, но я остался непреклонным.


Глава 2


Спать мы легли порознь. Вика — в машине, а я в палатке, которую взял с собой.

Утром мы долго ругались по поводу того, кто должен готовить завтрак. Я, естественно, утверждал, что это дело женщины. А Вика отвечала, что у нее дома ртов достаточно, и раз уж она оказалась в вынужденном отпуске, то хотя бы отдохнет как следует. До обеда мы просидели голодными, а потом я сдался.

Все съестные припасы находились в багажнике. Когда я открыл его, то от того, что я там увидел, а вернее не увидел, у меня мурашки побежали по коже. А не увидел я прибора.

Мой аппетит тут же угас. Я со злостью захлопнул багажник и бросился к Вике, которая, как ни в чем не бывало, загорала лежа на матрасе.

— Ты, дура! — заорал я. — Где прибор?!

Видимо, у меня был такой страшный вид, что Вика поняла: случилось нечто ужасное.

— Что произошло? — испуганно спросила она.

— Куда ты прибор дела, идиотка?!

— Да не ори ты! Не трогала я его!

— Не трогала?! Он что же, сам, по-твоему, убежал?! Верни… — неожиданно я замолчал, сообразив, что криком ничего не добьюсь.

Нужно было успокоиться и объяснить Вике, что если прибор сломается, мы навсегда останемся здесь. Когда же я пришел в себя и стал в состоянии трезво оценивать обстановку, то по неподдельному недоумению Вики понял, что она действительно невиновна.

Но ведь и я прибор не трогал!

Тут меня охватила паника. Я перестал вообще что-либо соображать, молча сел на землю и сидел, обхватив голову руками. Мысли мои спутались, и я никак не мог справиться с бедламом в своем сером веществе. Я чувствовал, что схожу с ума. В конце концов, я забрался в палатку и, промучившись с полчаса, заснул.

Разбудила меня Вика:

— Возьми свои часы, — сказала она, — и объясни, что все это значит?

— Что это? — спросил я и машинально взял из ее рук часы.

— Женя, мне твои шутки надоели. Зачем ты давал мне свои часы?

— Я?!

— Ну не я же!

— Так и я не давал!

— Ты только что дал мне свои часы, потом велел закрыть глаза, досчитать до двадцати и занести их в палатку. Зачем?

Мне стало жутко. Я понял, что пока спал, Вика сошла с ума.

— Я пошутил, — ответил я ей.

— Дурак! — крикнула она и исчезла.

А я остался один и стал думать, что теперь делать и чем чревато сумасшествие Вики. Автоматически я начал надевать часы и наткнулся на другие часы на руке. Я чертыхнулся от неожиданности и мигом выскочил из палатки. На свету я увидел, что часы, которые принесла Вика, абсолютно одинаковы с часами на моей руке. Мало этого, на тех и на других красовалась одна и та же надпись «Жене от Лены», сделанная женой. Итак, сомнений не оставалось. Произошло загадочное раздвоение моих часов. Я решил, что дело нечисто и Вика что-то темнит. Наверняка прибор все же похитила она, затем переместилась во времени и, видимо, принесла из будущего мои часы. Но как ей это удалось, и зачем весь этот концерт?!

Она сидела в машине и смотрела куда-то вдаль сквозь лобовое стекло. Я открыл дверцу:

— Вика, где прибор?

Она внимательно посмотрела на меня и вздохнула:

— Женя, я устала.

Тут я взорвался:

— Ничего себе! Она, видите ли, устала! Ты действительно чокнутая что ли?! И на хрена я только связался с тобой?! Ни черта себе — небольшое любовное приключение! Амурет! Опупеть можно!

В этот момент из-под машины раздался громкий и отвратительный хохот. Кто-то так откровенно потешался над нами, что мы возмутились быстрее, чем успели испугаться. Полный решимости как следует проучить неизвестного обидчика, я было ринулся под автомобиль, но этот «некто» уже вылезал сам. Я схватил его за шиворот, а он, продолжая омерзительно ржать, повернулся ко мне лицом, и я остолбенел от изумления. Вика, выходившая из машины, тоже застыла на полпути. Прямо перед нами стояла точная копия меня самого.

— Ты кто? — спросил я.

— Я это ты, — ответил двойник. — А теперь главное — спокойствие. Сейчас я вам все объясню. Понимаете, я прилетел из будущего. Вернее, меня отшвырнул в прошлое какой-то термит.

— Кто? — воскликнула Вика.

— Понимаете, — начал двойник.

— Стоп! — вдруг приказала Вика. — Мы что, теперь втроем будем жить?

— Некоторое время, — ответил двойник, — а потом этот, — он кивнул в мою сторону, — улетит в прошлое, а я останусь с тобой.

— Что значит, я улечу, а ты останешься с нею?! — возмутился я.

— Да ничего, — двойник махнул рукой, изобразив этим жестом пустячность моего вопроса.

— Как это ничего?! Да кто ты такой?!

— Господи, да вы же не даете объяснить, — двойник от раздражения сделал несколько шагов вперед.

— Стоп! — опять закричала Вика. — Вы сейчас перепутаетесь, и я не разберу кто есть кто. Ну-ка ты, который из-под машины, одень на руку вот это, — она протянула моему двойнику серебряное колечко со своего указательного пальца, и тот с нескрываемым удовольствием напялил украшение на мизинец.

— Значит так, — продолжила Вика, — ты, — она ткнула пальцем в грудь двойника, — будешь «Женя-1», а ты, — жест в мою сторону, — «Женя-2».

Ну, это уж было слишком! Я чувствовал, что задыхаюсь от ревности. Мало того, что ему, неизвестно откуда взявшемуся, серебряное кольцо, так он к тому же будет номером один, а я, находившийся здесь с самого начала, буду номером два!

— С какой стати такая благосклонность к этому пришельцу?! — попробовал я осведомиться у Вики.

А мой двойник нагло заявил:

— Вика, не обращай на него внимания: все равно через два дня он исчезнет. Кстати, — это уже ко мне, — отдай мои часы.

Его наглость вывела меня из терпения.

— Забери свои фальшивые часы! — заорал я. — И сам ты фальшивка. Да у тебя даже голос не мой! Пищишь, а у меня бас!

— Сам ты пискля! — двойник явно обиделся.

А Вика расхохоталась.

— Оба вы писклявчики, просто никогда не слышали себя со стороны. А ты, — она обратилась ко мне, — заткнись! Все, что ты можешь сказать, я уже наизусть знаю. Теперь хочу этого послушать.

Я, конечно, был оскорблен, но промолчал, а про себя решил, что все-таки Женей-1 буду я, а он Женей-2.

Двойник уселся на капот, Вика пристроилась рядом с ним, а я, делая вид, что его рассказ мне абсолютно неинтересен, сел на землю, прислонившись спиной к дверце автомобиля. Однако первые же слова двойника не смогли оставить меня равнодушным.

— Черт с ним, — это он сказал про меня, — пускай не слушает, все равно он скоро сам все узнает. Понимаешь, Вика, оказывается, мы здесь не одни. Вокруг нас живут какие-то существа, приблизительно такого же, как мы, роста, по виду очень похожие на муравьев. А по-моему, это действительно какие-то термиты.

— Где же они? — тихо спросила Вика.

— Они рядом, но мы их не видим, поскольку они не трехмерны, как мы.

— Чушь какая-то! — воскликнула Вика.

Я украдкой взглянул на них. Двойник взял Вику за руку и продолжил.

— Я вот думал, как бы тебе это объяснить. Пример очень примитивный и дурацкий, но лучшего я не придумал. Представь себе, что ты не человек, а живая дощечка.

Вика фыркнула и машинально коснулась левой рукой своей груди. Я рассмеялся. Но двойника это нисколько не смутило.

— Так вот, ты дощечка, допустим, условно, совершенно плоская.

Тут Вика вновь погладила себя по груди, размер которой явно не позволял ей уловить ход мыслей двойника.

— Ты дощечка, и у тебя есть длина, есть ширина, но нет высоты. Ты можешь посмотреть влево, вправо, вперед, назад, но не можешь посмотреть вверх или вниз, потому что это уже третье измерение, а ты двухмерна. Так и мы сейчас не можем увидеть этих термитов, потому что они четырех-, пяти- или шестимерны, я не знаю точно.

— Боже мой, а откуда тогда ты-то про них знаешь? — Вика была сильно взволнована, да и мне стало не по себе.

— Откуда? Представь себе, что ты дощечка. Еще раз. Лежишь на полу, пол видишь, а гардероб, стоящий на этом полу, нет. Вдруг тебя поднимают, переворачивают и помещают на поверхность гардероба, приклеивают к его дверце, например. Теперь ты можешь видеть гардероб, но уже не увидишь пола.

— Господи! Да у меня голова кругом идет! Гардероб, пол, дощечка! — Вика спрыгнула с капота и встала рядом, опершись на машину задом.

— Так вот и я, пока летел к вам, видел этих термитов. Кто-то из них дал мне пинка, и я отлетел к вам.

— Как это?! — испугалась Вика.

— Да очень просто. Понимаешь, мы их не видим, но наткнуться на них можно запросто. Вот и я наткнулся, а он меня оттолкнул. Через два дня то же самое произойдет с этим, — двойник кивнул в мою сторону.

— Мама родная! — Вика сжала голову руками. — Что же с нами будет?!

Двойник тяжело вздохнул и сказал:

— В ближайшие два дня ничего. Это точно. Я ведь эти дни уже пережил один раз.

После этих слов я понял, отчего он держится так самоуверенно. Действительно, мы-то пребывали в полной растерянности, не зная, что может случиться в ближайшие пять минут, а он был осведомлен о более отдаленном будущем. «Ну, ничего, — думал я, — рано радуешься, козел. Через два дня я улечу, ты останешься вновь перед неизвестным будущим, а я окажусь в твоем положении. Но обижать тебя мне все же не стоит — самому же аукнется потом».

Мои размышления прервала Вика:

— Интересно, а наш прибор они похитили, эти термиты, да?

— Естественно, — угрюмо пробурчал двойник, — представь себе, у тебя дома лежит разделочная доска и вдруг у нее появляется пропеллер, и она начинает летать по квартире. Конечно, ты сломаешь этот пропеллер.

«Резонно», — подумал я.

Вика подошла ко мне, присела напротив меня на корточки и строго спросила:

— А ты что же, неделю, говоришь, здесь прожил и не мог этих муравьев обнаружить?

— Придурок! Что с него взять?! — поддакнул ей двойник.

А я открыл рот и так и остался сидеть, изумляясь глупости Вики и наглости двойника.

Последующие два дня стали для меня адом. Ненависть и раздражение, которые вызывал двойник, усугублялись дикой ревностью. Любопытно то, что Вике явно нравился мой двойник. И это было вполне объяснимо. Его осведомленность о нашем ближайшем будущем придавала ему то хладнокровие и в некоторой степени снисходительное отношение к сложившейся ситуации, которое так ценят женщины. Мой проклятый двойник стал в глазах Вики олицетворением мужественности и надежности, а я воплощением нелепости, причиной всех бед, приключившихся с нами. Меня утешало лишь то, что через пару дней на месте двойника окажусь я. Я любовался стройной фигурой моей амуретки и думал: «Ой-ля-ля, может быть, еще представится возможность и сыграть на этом роскошном инструменте». По крайней мере, ее воркование с двойником и очень даже красноречивые взгляды, которыми она смотрела на моего «соперника», давали все основания надеяться на вполне пикантное завершение этой истории. А пока они обращались со мною с той брезгливой снисходительностью, с которой обычно ухаживают за умирающим дальним родственником. Точь-в-точь, как сказал поэт: «Вздыхать и думать про себя: когда же черт возьмет тебя». И это было естественно, потому что я должен был скоро исчезнуть.

В один из этих дней Вика выдвинула новую гипотезу, не лишенную здравого смысла, насчет того, где мы очутились. Она кормила Рыжика остатками нашей трапезы (с появлением двойника Вика начала исправно готовить еду из моих запасов три раза в день) и вдруг над чем-то задумалась и спросила нас:

— Ребята, а вы знаете, где мы находимся?

— Хочешь сказать, что знаешь ты? — с недоверием пробурчал двойник.

Вика загадочно кивнула головой и обвела нас торжествующим взглядом.

— Ладно, выкладывай, хоть посмеемся, — ухмыльнулся двойник.

— Так вот, господа, я вас поздравляю, — Вика пожала нам руки и объявила, — мы торчим на помойке.

— Чего это вдруг?! — удивился я.

— Чево-чево, — передразнила меня Вика, — чевочка с хвостиком! Говорю вам, мы торчим на помойке. Представьте себе, что в нашем мире вдруг появился бы неизвестный никчемный предмет, так его бы сразу оттащили на свалку, а нас никто не трогает, значит, мы торчим на свалке и никому не мешаем.

— Если б в нашем мире появился неизвестный предмет, — возразил я, — он мог бы попасть в музей. Так что, если следовать твоей логике, мы вполне можем находиться в каком-нибудь местном музее. В виде экспонатов.

— Посмотрите-ка на него, — воскликнула Вика, — экспонат нашелся!

— Вот что, — сказал двойник, — где бы мы ни находились, в одном Вика права: мы находимся там, где никому не мешаем. А раз так, то в целях собственной безопасности, нам следует сидеть на месте и никуда отсюда не рыпаться.

«Дождаться, когда кончатся запасы и сдохнуть с голоду», — мрачно подумал я.

Наконец наступил тот день, когда мне, по словам двойника, предстояло перенестись в прошлое. Когда мы проснулись, было около девяти, и двойник первым делом заявил:

— Сегодня в одиннадцать сорок шесть ты улетишь.

— А откуда ты так точно время знаешь? — подозрительно спросил я.

— Случайно. Вика спросила, сколько времени, я ей ответил, а потом решил пройтись и пошел в ту сторону, — он махнул рукой, указав направление, — через несколько шагов наткнулся на что-то невидимое, и это нечто меня отпихнуло. И так я попал к вам.

Вика позвала завтракать. Но аппетита у меня не было. И чем меньше оставалось времени до моего отбытия, тем неуютнее я себя чувствовал. Страх медленно, но верно овладевал мною. И даже мысль о том, что впоследствии в отношениях с Викой я займу привилегированное место двойника, меня уже нисколько не ободряла. И наступил роковой миг, когда Вика спросила:

— Сколько времени?

Я посмотрел на часы и открыл было рот, чтобы ответить, но страх овладел мною настолько, что я потерял всякую способность логически мыслить и решил, будь что будет, а я никуда не полечу.

Двойник несколько мгновений смотрел на меня, а потом крикнул:

— Отвечай: одиннадцать сорок шесть, и иди вон в ту сторону, — он еще раз указал мне взмахом руки, куда я должен пойти.

— Никуда я не пойду! — крикнул я срывающимся голосом. — Сам катись. Явился неизвестно откуда и убирайся!

Я не выдержал и с кулаками набросился на двойника. Я колотил его изо всех сил отчаянно и бестолково, а он, растерявшись от неожиданности, втянул голову в плечи и кое-как прикрывался руками от ударов. Неожиданно Вика обхватила меня сзади. Она оказалась на редкость сильной, и мне не сразу удалось вырваться из ее рук. А в тот момент, когда я высвободился, двойник изо всех сил ударил меня кулаком в челюсть. Я отлетел и пролетел бы далеко, если б не наткнулся на нечто невидимое. Это «нечто» пнуло меня, и я совершил-таки тот перелет, которого так хотел избежать.

Все произошло так неожиданно я даже не понял, что лечу в другом измерении, и единственное желание, которое у меня было, это поскорее обрести почву под ногами и снова наброситься на двойника. Ярость настолько овладела мною, что я не отдавал себе отчета в том, как изменилась окружающая среда во время моего перемещения, а потому на описании виденного остановлюсь позже.

А пока перейду к тому, как я приземлился. Я просто шлепнулся прямо перед своим двойником, который возился с колесом «жигуленка» сидя на корточках. Он видел, как я появился ниоткуда, и глаза его расширились от изумления. Я же, охваченный бешенством, схватил подвернувшийся под руку домкрат и размахнулся им, чтобы ударить по голове своего обидчика. Тот так и не шелохнулся, просто оцепенел от ужаса. И когда я уже был готов обрушить страшный удар на голову несчастного, до меня вдруг дошло, что этот двойник совсем не тот двойник, с которым я только что подрался. Я, наконец, сообразил, что перемещение во времени свершилось, и теперь я нахожусь в роли того, первого двойника. Я вспомнил: в каких теплых отношениях с Викой находился мой соперник, и сознание того, что я занял его место, вселило в меня сладкое чувство превосходства над тем слюнтяем, который сидел на корточках передо мной, не в силах от страха ни пошевелиться, ни вымолвить что-нибудь. Я снисходительно улыбнулся, швырнул на землю домкрат и сказал:

— Ну что, трухнул, салага?! То-то, сиди и не рыпайся, — я похлопал его по плечу. — А где же моя дорогая амуретка? — спросил я по-хозяйски и оглянулся в поисках Вики.

Она оказалась прямо передо мной и, судя по выражению лица, тоже была в шоке от моего появления. Однако прежде, чем я успел что-либо сказать, Вика обрушила на мою голову тяжелый удар разделочной доской, и я потерял сознание.


Глава 3


Очнулся я в машине, крепко привязанным к сиденью. Сильно болела голова, перед глазами плыли круги, а тело онемело и затекло, но пошевелиться я не мог.

— Кто ты такой? — услышал я голос своего второго двойника.

Я попытался ответить, но лишь промычал что-то невразумительное. Я сидел на переднем правом сидении, а второй двойник стоял рядом у открытой дверцы. Вика отстранила его в сторону и склонилась надо мной. Некоторое время она всматривалась в мои глаза, придерживая меня за подбородок, а затем несколько раз ударила меня по щекам. Мало-помалу сознание мое прояснилось, и, хотя по-прежнему адски болела голова, я получил возможность связно выражать мысли. Я подробно рассказал Вике и своему новому двойнику обо всем, что со мною произошло. Они внимательно выслушали меня, не поверили ни одному моему слову и сделали заключение, что я — оборотень, принявший облик Жени. После чего между ними разгорелся спор о том, что со мною делать. Вика настаивала на том, что меня необходимо на всякий случай пристукнуть, а труп оттащить куда-нибудь подальше. Можете себе представить, как весело мне было это слышать! Однако новый двойник категорически возражал против смертной казни, поскольку считал, что между исчезновением прибора и моим появлением существует какая-то связь. Тогда, дабы выяснить, куда исчез прибор, Вика предложила пытать меня огнем. Господи, я и не подозревал в ней таких садистских наклонностей! Предложение Вики было принято моим новым двойником, но, к моему счастью, никто из них не отважился привести приговор в исполнение. При этом Вика ругала моего двойника, обзывая его «ни на что не способным рохлей». Он в ответ предложил ей пытать меня самой, на что Вика заявила, что с большим удовольствием пытала б его самого, но неженское это дело. Я все время пытался вмешаться в их спор, но меня они слушать не хотели, и каждая моя попытка открыть рот прерывалась их окриком «заткнись!» В конце концов, они решили держать меня в машине и по очереди караулить. После этого мой новый двойник забрал ключи от машины, а Вика объявила мне, что, если я попытаюсь из машины выбраться, то получу домкратом по голове. Она быстро перерезала веревку и — не успел я распутаться — захлопнула дверцу. Я остался наедине с Рыжиком, а мой второй двойник на всякий случай погрозил мне топориком, который достал из багажника.

Я откинул спинки передних сидений и лег спать. Заснул очень быстро, а когда проснулся, было темно, возле машины с топориком в руках дежурила Вика. Я сел по-турецки и задумался. А подумать было о чем.

Во-первых, о своем открытии. Я изобрел прибор, с помощью которого можно перемещаться в n-мерном пространстве. Прибор уникальный и очень сложный. С его помощью можно так воздействовать на гравитационное поле, что возникает своеобразный вихрь из микрочастиц, центром которого является прибор. Материя, находящаяся внутри этого вихря, приобретает свойства нейтрино и перестает взаимодействовать с нормальной материей. В результате вещество как бы «проваливается» сквозь n-мерное пространство. Все это чертовски сложно изобрести и еще сложнее реализовать на практике. Но когда мне удалось это сделать, выяснилось, что совершить перемещение в n-мерном пространстве можно и просто так — получив пинок под зад. Правда, требуется, чтобы пнул тебя какой-нибудь n-мерный субъект. А если эдакий субъект попадет в наш мир?! Будет гулять по земле невидимым и раздавать пинки направо и налево. Вышел из автобуса, тут тебе раз — под зад коленом и падаешь ниц перед Иоанном Грозным. А какой-нибудь скиф свалится на улицу Тверская и сразу же умрет, задохнувшись выхлопными газами. Интересно. Но это все во-первых.

А во-вторых, в результате всего происшедшего я узнал, что движение по времени в замкнутом цикле отнюдь не означает точное копирование. Меня действительно отбросило назад во времени, как и моего первого двойника, однако мои дальнейшие приключения отличались от того, что происходило с ним, причем не в лучшую сторону. Это все равно, что целый день кататься на метро по кольцевой линии. Какие-то основные события непременно будут происходить, а какие-то события нет. Так, если электричка метро трижды объедет с тобой по кольцу, то ты обязательно три раза проедешь через станцию «Октябрьская». Но первый раз ты можешь проспать сидя в углу вагона, второй раз проедешь занимаясь любовью на полу со случайной пассажиркой, а в третий раз тебя застрелит ее муж. Но вот вопрос: какие события считать основными, а какие незначительными? Незначительными в том плане, что их можно изменять без ущерба какому-то основному процессу? И как узнать, что является основным процессом и какие события его определяют? Скажем, для машиниста важно, что после станции «Киевская» он привел поезд к станции «Парк культуры», после которой последовала ни в коем случае не «Кропоткинская», а именно «Октябрьская». И это движение он воспринимает как нечто самое важное в данный момент. А человеку, затосковавшему в углу вагона, видимо, будет все равно, на какую станцию его занесло в тот момент, когда он нашел утешение у случайной попутчицы. И уж совсем безразлично: быть ли убитым, проезжая в третий раз «Октябрьскую» или чудесным образом оказавшись на станции «Гостиный Двор» в Санкт-Петербурге. Так что же объективно является основным процессом в этом случае? Если движение поезда, то несчастному убиенному смотреть бы в окно и в унисон с машинистом благоговеть оттого, что за «Парком культуры» следует «Октябрьская», а он, чудак, считает более важным в этот момент вершить на полу радостный обряд любви с замужней женщиной. Если же основное — это коллизии в личной жизни, то машинисту бы тормоза рвануть и кричать: «Караул! В моем поезде человек тоскует!», а он вместо этого торжественно объявляет: «Следующая станция — „Добрынинская“». Так в чем же заключается основной процесс, кто его определяет? Сложно ответить, но в чем-то мы трагически ошибаемся. Что-то важное происходит рядом с нами, а мы делаем субъективную ошибку, принимая ничего не значащие явления за вехи основного пути. А может, ошибка в том, что мы вообще не там ищем. Думаем, что основной процесс — это что-то объективное, может быть и так. Но может быть, это понятие субъективное, и у каждого свой путь, своя судьба, и нет ничего общего. И проехал человек трижды через «Октябрьскую» совершенно случайно, а не потому что для него, как и для машиниста, было важным попасть на эту станцию сразу же после «Парка культуры», не заезжая на «Кропоткинскую».

Мозги от этих размышлений у меня совсем заплелись. И чуть было не расплавились, когда попробовал рассуждать на эту тему, принимая за исходные данные не кольцо в метро, а кольцо во времени. Когда едешь на метро, все привычно, и ты знаешь, что если никто под поезд не бросится, то после «Парка культуры» через две минуты будет «Октябрьская». И если даже кто-то кинется на рельсы, все равно будет «Октябрьская», но чуточку позже. А что было делать мне, как ориентироваться, как поступать? Должен ли я копировать действия своего первого двойника или нет? И как узнать, повлияет или нет изменение того или иного события на дальнейший ход времени? Если повлияет, то как? Что произойдет? Может, мир вообще рухнет?!

В конце концов, чтобы я ни решил, все равно тон задавали Вика и мой новый двойник. И потому для начала я счел нужным разобраться с тем, кто есть кто? Я — Женя, просто Женя и все. Тот мой двойник, который появился первым и разыграл нас с моими часами, Женя-1. Новый двойник — Женя-2. Вика, оставшаяся с Женей-1, будет Викой-1. А новая Вика, просто Вика, без номера. Я решил не нумеровать ее, потому что знал, что останусь с нею я. К тому же ее характер, в отличие от характеров моих двойников, отличался завидным постоянством.

Разобравшись с двойниками, я стал думать о тех термитах, которые населяли этот мир. Да-да, это были самые настоящие термиты. Когда один из них пнул меня, и я полетел назад во времени, я увидел их также отчетливо, как вижу свои руки. Это были самые настоящие муравьи, только гигантских размеров, метра два длиною. Они копошились в чем-то, чего я различить не мог, и воздух был наполнен отвратительным треском, который они издавали. Я летел прямо на одного из них и, наверное, угодил бы прямо на него, но в самый последний момент он поднял голову и увидел меня. В его глазах промелькнуло удивление, смешанное с испугом, и он отбежал в сторону. Я пролетел мимо его здоровенной головы, украшенной огромными, тяжелыми челюстями, и упал на землю возле Жени-2. Мой перелет длился несколько мгновений, но ужаса от вида муравьиных челюстей хватит на всю жизнь.

Я еще не подозревал, что впереди меня ждет близкое знакомство не только с этими, но и с еще более страшными челюстями.

Я долго ломал голову над этими муравьями, а потом моя мысль незаметно вернулась к двойникам. Я вспомнил, что через пару дней Женя-2 улетит отсюда, и мы останемся с Викой одни. Удовлетворенно хмыкнув, я выглянул в окно и посмотрел на нее. Она задумчиво прохаживалась вокруг машины с топориком в руках. При этом держалась так, будто была дочерью вождя апачей, а не товароведом Мытищинского торгового дома. Но несмотря на воинственность, Вика выглядела очень привлекательно, и я прямо-таки слюни распустил, любуясь ее фигурой. Она почувствовала мой взгляд, потому что обернулась и внимательно посмотрела на меня. «Скоро, скоро мы останемся вдвоем», — думал я, пожирая ее глазами. Однако аппетит, излучаемый мною, Вика истолковала по-своему. Она молча погрозила мне топориком. А потом повернулась в сторону палатки и крикнула:

— Женя! Женя! Выйди сюда!

Появился Женя-2. Увидев его заспанную физиономию, я против воли презрительно ухмыльнулся.

Вика стала что-то объяснять ему, и я чуть-чуть опустил боковое стекло, чтобы слышать.

— А я тебе говорю: эту тварь нужно пристукнуть. Он что-то замышляет. То, что мы его заперли, ему как мертвому припарка! Ты знаешь, как он посмотрел на меня?! У меня от его взгляда такое чувство, будто не он у меня, а я у него в ловушке.

Я расхохотался. Вика испуганно обернулась:

— Эй ты! Ты подслушиваешь! А ну закрой окно!

— И не подумаю, — ответил я и сделал щелку побольше.

— Да я тебя убью! — крикнула Вика и подняла вверх топорик.

— Давай-давай, разбей стекло совсем! — подзадорил ее я.

Она пришла в бешенство и начала рвать на себя дверцу. Но я заблаговременно заперся изнутри. Кончилось тем, что Вика расколошматила боковое зеркало. А Жени-2 все это время как бы не существовало. Он вертелся с разинутым ртом вокруг Вики и что-то мямлил. «Господи, — думал я, — и этот слюнтяй еще хочет чего-то от нее добиться! Да как она вообще с ним связалась?!» Словно прочитав мои мысли, Вика обрушилась на Женю-2. Она долго ругалась, а потом, выдохнувшись, спокойно спросила:

— Знаешь, о чем я жалею сейчас больше всего?

— О чем? — спросил он.

— Первое — о том, что связалась с тобою. Второе — о том, что не пригробила этого, — кивок в мою сторону, — сразу. Слабо ударила!

И тут меня посетила мысль, от которой мурашки по спине побежали. Ведь я в глазах Вики был оборотнем! И что бы она сделала со мною, когда бы исчез Женя-2?! Сомнений не оставалось — пристукнула бы. И все. Где, Вика, любовник твой? Не знаю, разве я сторож любовнику моему?

«Господи, — думал я, — но ведь все должно повториться, хотя бы в основных чертах! Неужели после моего исчезновения Вика-1 убила Женю-1?! А кто его знает? Может, он вошел в роль супермена, пытался изнасиловать ее, она защищалась, ей подвернулся топорик…» Меня опять охватила паника. И я лег спать.

Проснулся я оттого, что в лицо мне ударила струя какой-то отвратительной жидкости. Я вскочил, больно стукнулся головой о потолок и увидел, что Вика заливает в машину бензин из канистры.

— Что ты делаешь?! — заорал я.

— Собираюсь сжечь тебя, — спокойно ответила она.

В ужасе я бросился к дверце и начал открывать ее.

— Женя! — крикнула Вика.

Появился Женя-2 с топориком в руках.

— Что ты делаешь? — спросил он Вику.

— Хочу его сжечь, — пояснила Вика.

— Вместе с машиной?! — заорал мой двойник.

— По-другому не получится, — ответила она.

— Да ты спятила! — взорвался Женя-2. — Я ж за нее пять тыщ отдал!

— А что делать? С ним нужно кончать, — спокойно ответила Вика.

В этот момент меня почему-то тоже заволновала судьба «жигуленка».

— А как же машина? — спросил я. — Я ж действительно пять штук за нее отвалил! Да я ради этих денег для ООО «Мытищинский Связист» два месяца из института платы пер!

— Послушай, Вика, — вдруг тихо и серьезно сказал Женя-2, — может, он и впрямь мой двойник? Ты видишь, он все знает обо мне.

— Да он сканирует нас, — отрезала Вика.

— Дура! — крикнул я. — Если б я вас сканировал, я бы сразу понял, что ты задумала, когда увидел, что ты меня бензином обливаешь, и не спрашивал бы, что ты делаешь.

— Ну и туп же ты, брат, — усмехнулась Вика и пояснила свое замечание: — Когда тебя обливают бензином, много ума не надо, чтобы догадаться о том, что с тобой сделают дальше.

— Вика, — пролепетал Женя-2,— а может, не надо…

— А ну иди сюда! — приказала она и, схватив моего двойника за руку, отвела его в сторону.

Я видел, как Вика что-то втолковывает Жене-2, подкрепляя свою речь энергичной жестикуляцией. Когда они вернулись, лицо двойника было перекошено от ужаса, но по выражению его затравленных глаз я понял, что, дабы не упасть в глазах Вики окончательно, он перешагнет через барьер и зарубит меня или сожжет. Я отшатнулся от дверцы, оглянулся, и неожиданно мой взгляд приковала клетка с хомячком. Рыжик взобрался по прутьям наверх и тянулся лапками к прибору. Еще мгновенье и он бы надавил кнопку. И тут меня осенило. Еще не догадка, а только предчувствие, что ключ к спасению где-то рядом, подхлестнуло меня. Я стряхнул Рыжика вниз и заорал:

— Вика! Не смей меня жечь! Иначе мы погибнем все!

— Первым будешь ты, — спокойно ответила она, помолчала и добавила обреченно: — А нам, видно, все равно деваться некуда.

Тогда я заорал Жене-2:

— Слушай ты, кретин! Останови эту психопатку! Только я один знаю, как нам отсюда выбраться назад в свой мир!

Не знаю, что на него подействовало больше: мои слова или страшный голос (так страшно я еще никогда не кричал). Но как бы там ни было, он успел задуть зажженную Викой спичку. Некоторое время они боролись, при этом на Женю-2 опять обрушился поток проклятий. Я наблюдал за ними и вдруг спохватился и открыл дверцу. Но едва коснулся ногой земли, как Вика с диким воплем «Назад!» ринулась ко мне. Увидев взметнувшийся вверх топорик, неизвестно когда оказавшийся в ее руках, я поспешно ретировался и вновь заперся в машине.

Вика бросила топорик на землю и заплакала. Женя-2 хотел обнять ее, но она оттолкнула его и, выдавив сквозь слезы: «Сторожи его», скрылась в палатке.

Я остался наедине с Женей-2. Он, вооружившись топориком, подошел к машине и спросил:

— Так как же нам отсюда выбраться?

— Когда освободите меня, тогда и узнаете, — ответил я.

— Значит, сам не знаешь. А все же, кто ты такой?

— Я уже рассказывал, да вы не верите.

— Да как в такое поверить?! — воскликнул Женя-2.

— А в то, что ты с Викой сюда прилетел, и в то, что прибор исчез бесследно, можно поверить? — возразил я. — Да задавай мне любые вопросы и сам увидишь, что я это ты, мы — одно лицо.

— То, что ты всю мою биографию знаешь, я уже понял. Но что из этого, когда вокруг происходят вещи куда более странные.

— Послушай, а ты мог бы допустить хоть чуть-чуть, что я говорю правду и в будущем то же самое произойдет с тобой? — спросил я.

— Пожалуй, да, — чуть помедлив, ответил двойник.

— Тогда согласись, что убивать меня точно не стоит.

Мы проболтали, наверно, час. И все это время меня воротило от запаха бензина. А потом случилось то, что рано или поздно должно было произойти.

— Слушай, друг, — обратился я к Жене-2, — выпусти меня на пять минут по нужде.

Моя просьба так озадачила его, что мне даже стало жалко своего двойника. Чисто по-человечески он меня понимал, но ослушаться Вики, казалось, был не в состоянии.

— А может, ты в окно как-нибудь, — предложил он.

— Но не все же в окно-то можно, — возразил я. — Да неужто ты ее боишься?! — усмехнулся я и попал в точку.

— Ладно, выходи. Иди впереди и помни: лишнее движение — я ударю тебя топориком.

Когда мы возвращались, я решил рискнуть и попробовать поменяться с Женей-2 местами. Я рассчитывал неожиданно ударить его в пах и запихать в машину, а самому занять его место. За шаг до «жигуленка» я обернулся, одновременно уклонившись влево от возможного удара топориком. Однако этот чертов трус вместо того, чтобы напасть на меня, застыл от страха, инстинктивно закрыв руками лицо и подняв согнутую в колене правую ногу. В результате удар моей правой ногой пришелся ему не в пах, а в голень, и мы оба, не удержав равновесия, упали. Я отшиб пальцы ноги и ударился головой об машину. Однако подняться я успел раньше противника и, пока вставал он, я выбил из его рук топорик. И вновь, потеряв равновесие, я упал, теперь уже на него. Затея была на грани срыва. Оттого, что не сумел быстро справиться с этим слюнтяем, я страшно разозлился, что придало мне дополнительные силы. Я врезал ему кулаком в скулу. Размахнулся еще раз, но по нависшей над нами тени понял, что мы не одни. Я обернулся, и это меня спасло: удар топориком пришелся вскользь по голове. Но и этого было достаточно. Я почувствовал, что теряю сознание, но мысль о том, что, если я упаду в обморок, второй удар Вики достигнет своей цели, заставила меня собраться с последними силами и прыгнуть в открытую дверцу машины. Вика успела ухватиться за ручку, но я смог захлопнуть дверцу и запереться. После чего я будто провалился в небытие. Очнулся я, видимо, буквально через минуту, потому что стал свидетелем очередной бурной сцены, разыгравшейся снаружи. Вика рвалась в бой, чтобы окончательно со мной разделаться. А Женя-2 пытался оттащить ее подальше от машины.

— Вика, пойми, — кричал он, — это человек! Скорее всего, действительно, мой двойник!

Тут я понял, что теперь Женя-2, несмотря на слабохарактерность, костьми ляжет, но не даст Вике меня угробить.

— У него такая же кровь, он так же ходит в туалет, — продолжал двойник.

— И пожрать он не прочь! — добавил от себя я.

Вика сдалась, но пообещала, что еще один подобный фокус и мне крышка. И мне опять стало жутко, поскольку без подобного фокуса обойтись было невозможно: через сутки Женя-2 должен был исчезнуть! Я было начал паниковать, но меня отвлек Рыжик. Он опять взобрался наверх по прутьям и тянулся лапками к прибору. Я стряхнул его, и вновь предчувствие догадки, имеющей для нас крайне важное значение, обожгло меня. Но голос Вики сбил.

— Иди спать, я посторожу его, — сказала она двойнику.

— А не сожжешь? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

Женя-2 удалился в палатку, а Вика с топориком в руках уселась на капот. И тут меня осенило.

— Эй, — шепотом окликнул я ее.

— Чего еще? — откликнулась она.

— Тише! — зашипел я. — Послушай, ты перепутала нас. Я — Женя, тот, с которым ты прилетела сюда. А тот, кто сейчас в палатке, это двойник, неизвестно откуда взявшийся.

Надо было видеть, какое обескураживающее действие оказали на Вику мои слова.

— Так почему ж тогда ты спрятался от меня в машину? — спросила она.

Я пожал плечами:

— Знаешь ли, когда тебя бьют топором по голове, на размышления времени не остается.

— Почему же тогда он тебя защищает? — недоверчиво спросила Вика.

— Не знаю. Мало ли что у него на уме?

— Сейчас я ему покажу! — с этими словами она направилась к палатке, а поднятый топорик не оставлял сомнений в ее намерениях.

Я быстро выскочил из машины, подбежал к ней и выбил из рук топорик. Она обернулась, ее глаза расширились от страха. Я присел, схватил ее за ноги, перекинул через плечо и понес к машине. Вика отчаянно кричала и молотила меня кулачками по спине. Я впихнул ее в «жигуленок» и обернулся, ожидая увидеть Женю-2, спешащего к ней на помощь. Но он успел заснуть, причем, как видно, основательно.

Вика кричала и пыталась вырваться. Я решил дать ей пощечину. Это было необходимо по двум причинам. Во-первых, чтобы она прекратила истерику. А во-вторых, мне необходимо было внести корректировку в сложившиеся отношения между Викой и мной, достающиеся мне по наследству от Жени-2. Не мог же я терпеть, чтобы она и мною понукала так же, как этим слюнтяем. Я открыл дверцу и влепил ей пощечину. Она умолкла и уставилась на меня.

— Хватит! — цыкнул я на нее. — С этого момента будешь выполнять мои приказы! И только попробуй ослушаться, еще не так получишь! Запрись в машине! Для собственной же безопасности! А с ним я разделаюсь сам! Я раскусил его и обещаю, что через сутки разделаюсь с ним! Он исчезнет!

— Да что ты можешь мне обещать?! — гневно воскликнула Вика.

Я понял, что Женя-2 успел серьезно подорвать ее доверие к моим мужским качествам. И тогда я опять открыл дверцу и снова дал ей пощечину. Она судорожно начала хватать ртом воздух, как я понял по глазам, для того, чтобы разразиться бранью. Еще две оплеухи успокоили ее.

— Ради твоего же спасения мне приходится быть грубым, — сказал я. — А теперь дай мне серебряное кольцо с твоего указательного пальца.

— Зачем?

— Чтобы ты различала нас.

— Хорошо, — Вика протянула мне кольцо.

Облегченно вздохнув, я напялил его на мизинец.

Вика хотела сказать еще что-то, но тут я увидел, как хомячок вновь тянется к прибору.

— Вика, сбрось его! — вскрикнул я.

— Кого?!

— Хомячка! Спихни его вниз!

Вика быстро встряхнула клетку, и Рыжик упал вниз.

— А зачем?

— Это наш шанс на спасение! — мучившее меня предчувствие наконец-то сформировалось в четкую мысль. — Как только я разделаюсь с этим придурком, который там, в палатке, я напишу письмо с инструкцией, как вызволить нас отсюда, вложу его в клетку и с помощью миниприбора отправлю назад. Если клетку найдут и доставят письмо по назначению, то, может быть, нас спасут.

По глазам Вики я понял, что больших надежд на мой проект она не возлагала, но кредит доверия ко мне явно увеличился.


Глава 4


Жене-2 я сказал, что Вика в целях своей безопасности решила жить в машине сама. Он очень удивился, но она подтвердила мои слова, и двойник успокоился, лишь задав напоследок риторический вопрос: «Интересно, и как долго она собирается там торчать?!»

Оставшиеся сутки мы провели спокойно. Вика почти все это время проспала в «жигуленке», а мы с Женей-2 трепались на отвлеченные темы. В урочный час я подмигнул Вике и сказал:

— Теперь смотри! Сейчас с ним будет покончено.

— Поскорей бы, — ответила моя амуретка, — а то у меня все кости ломит от этой тачки, да еще этот бензин!

Женя-2 тем временем раздувал костер. Я смочил тряпку в бензине и бросил ее в огонь. Она вспыхнула. Двойник: «Ты что, спятил?!» шарахнулся в сторону. Его подбросило вверх невидимой силой. Он неуклюже взмахнул руками, крикнул «Ай!» и растаял в воздухе. Изумленная этим зрелищем Вика вышла из машины и несколько секунд смотрела на то место, где только что был Женя-2; затем она повернулась ко мне и сказала:

— Кольцо.

Она взяла протянутое ей колечко и прошептала:

— Значит, это ты.

— Я, конечно, я! — я взял ее за плечи и поцеловал, первый раз за все время нашего пребывания в том мире.

Вика мягко, но решительно отстранила меня:

— Бери клетку и пиши письмо, а я приготовлю поесть.

Было видно, что Вика по-прежнему особых надежд на идею с хомячком не возлагала, но считала своим долгом использовать этот маленький шанс.

Я достал из багажника дипломат, с которым ходил на работу. В нем нашлось несколько чистых листов стандартной белой бумаги. Усевшись в машине, я начал писать письмо директору института с подробной инструкцией о том, что нужно сделать для того, чтобы вызволить нас отсюда, и умолял его прийти на помощь. Потом я долго настраивал мини-прибор. Сделать это для меня — дело плевое. Но я понимал, что одна малюсенькая ошибка навсегда лишит нас шанса выбраться назад. Поэтому я тщательно проверял и перепроверял каждое свое действие. Эта работа с перерывом на завтрак заняла у меня полдня. Наконец, все было готово.

— Порядок, — сказал я Вике, — сейчас смастерю из оставшейся бумаги конверт и напишу на нем: «Умоляю каждого, нашедшего это письмо, передать его по адресу…»

— Стоп! — перебила меня Вика. — Ты должен написать, чтобы это письмо отнесли в милицию.

— Зачем?! Причем здесь милиция?!

— Понимаешь… — Вика задумчиво потерла виски. — Представь себе, случайный прохожий найдет это письмо, прочтет его из любопытства и, конечно же, не поверит ни слову. Решит, что это какая-то фантастика. Где гарантия, что он отнесет его твоему шефу?! Если же ты адресуешь его милиции, у человека появится соблазн оказаться замешанным в раскрытии какого-то преступления.

— Однако, по моим представлениям, нормальный человек находится под постоянным соблазном держаться подальше от милиции, — возразил я.

На мгновение Вика задумалась. Затем ее глаза загорелись, она хотела что-то сказать, но неожиданно огонь в ее глазах потух.

— Родилась гениальная идея? — спросил я.

— Родилась, но…

— Что тебя смущает? Расскажи мне.

— А черт с ним! — махнула рукой Вика. — Все равно скандала не избежать. Вот что. Напиши на конверте сверху крупными буквами: «Меня и мою любовницу похитили!» А ниже — чтоб отнесли это в милицию. И сделай приписку, чтобы милиция обратилась к директору твоего института, Карелину.

— К кому? — переспросил я, потому что директором моего института был Виноградов, Карелин же был директором Мытищинского торгового дома, где Вика работала товароведом.

— К твоему директору, к кому же еще, — повторила Вика.

— А что потом скажут наши супруги? Моя жена уйдет от меня!

— Если ты вообще ее когда-нибудь увидишь! Господи, да нам спастись бы!

— А что, если и твой муж тебя бросит? — усмехнулся я. — Тогда мне останется жениться на тебе.

В ответ на последнюю реплику Вика смерила меня таким взглядом, что я пожалел о сказанном.

Я сделал так, как она предложила, положил письмо в клетку, глубоко вздохнул и нажал кнопку. Наша «последняя надежда» плавно растаяла в воздухе.

— Что ж, — пробормотала Вика. — Осталось ждать и уповать на чудо…

«А ведь раньше, чем это чудо произойдет, мы сдохнем с голода!» — мрачно подумал я, а вслух неожиданно воскликнул:

— Кретин! Господи, какой же я кретин!

— Наконец-то ты это понял, — хмыкнула Вика в ответ на мое самокритичное заявление.

— Надо было написать, чтобы они сразу же послали миниприбор назад и прислали нам пожрать! — объяснил я.

— Черт побери! — откликнулась Вика. Вид у нее был такой, словно она обнаружила, что ее лотерейный билет на единицу отличается от выигрышного. — Ведь и я об этом не подумала. А можно было гонять клетку туда-сюда до тех пор, пока нас не вытащили бы отсюда.

— Идиот! Дурак! Господи, какой же я дурак! — продолжал я самобичевание.

Вика подошла ко мне и положила руки мне на плечи:

— Перестань, — произнесла она, глядя мне прямо в глаза. — Теперь поздно и нечего себя проклинать.

От прикосновения ее рук я успокоился. Вика смотрела на меня спокойными зелеными с черными зрачками глазами.

— Ты прелесть, — прошептал я и обнял ее.

— И вот еще что, — добавила Вика, пропустив мои слова мимо ушей, — нам нужно прекратить ругаться, иначе мы изведем друг друга. Давай постараемся больше не ссориться.

— Я — за, — ответил я и осторожно поцеловал ее в губы.

— Значит, договорились? — спросила Вика, не обратив внимания на мой поцелуй.

— Окей, — бодро откликнулся я и наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее, но Вика отстранилась и сказала:

— Хватит.

Она проговорила это так строго, что я подумал, будто действительно хватит, взял ее за руку и произнес:

— Извини, я больше не буду. Правда.

Вика сжала мою руку и примирительно ответила:

— Останемся просто друзьями.

До конца дня мы болтали на отвлеченные темы, пару раз даже смеялись над анекдотами. Но не знаю как Вику, а меня все время мучила одна и та же мысль: неужели так и сидеть сложа руки и ждать чуда?!

Спать мы легли в палатке. Вика не стала прятаться на ночь в «жигуленке», считая, что вопрос о наших отношениях решен окончательно в пользу бескорыстной дружбы и нет больше нужды принимать специальные меры, дабы огородиться от поползновений с моей стороны. К тому же в машине спать было неудобно и воняло бензином.

Я долго не мог заснуть, думая об одном: что делать? И в тот момент, когда, словно осознав бесплодность тяжкой работы серого вещества, я начал засыпать, меня осенило. Я вспомнил, как Вика-1 радостно сообщила мне и Жене-1, что мы находимся на помойке. И как Женя-1 заключил, что, где бы мы ни находились, ясно одно: мы не мешаем окружающим нас термитам и поэтому они нас не трогают.

«Очень хорошо, — подумал я. — А что, если мы начнем мешать им? Что они тогда сделают? Что, если они отправят нас на место, чтобы мы не мешали им?! Возьмут и отправят нас в наш мир! Господи, — начал я молиться, — пусть они именно так и поступят».

Проснулся я поздно. Вика уже приготовила завтрак. После еды я предложил ей покататься.

— Надо осмотреть окрестности, может, найдем что-нибудь.

— Да, ты прав, — кивнула Вика и привязала к поясу топорик. — Это на всякий случай. Хватит нам неожиданностей!

Мы сели в машину, аккуратно съехали с асфальтового постамента, я дал газу, и мы помчались через выгоревшую степь. Сначала ничего кроме нее не было видно. Но вдруг Вика крикнула:

— Смотри! Там что-то есть! — она показывала вперед чуть вправо.

Я посмотрел вслед за ее указательным пальцем и увидел, что вдалеке что-то возвышается над равниной. Я взял правее, и вскоре мы разглядели то, что привлекло наше внимание. Мы подъезжали к роще высоченных деревьев, могучих и ветвистых, отдаленно напоминавших дубы, только красного цвета.

Однако доехать до этой рощи нам было не суждено. Неожиданно машина начала быстро терять скорость и заглохла. И я почувствовал, что сейчас произойдет что-то страшное. Было такое ощущение, что автомобиль прикреплен к пружине, которая растянулась до предела, за которым следует критический момент, когда растянутая пружина на сотую долю секунды замирает, а затем резко сворачивается. Я прямо-таки физически ощутил, что нахожусь вместе с «жигуленком» на конце этой пружины и еще одно мгновение — покачусь кубарем, отброшенный страшным рывком. Но человеческая мысль срабатывает быстрее любой пружины. И, опережая надвигающуюся на нас, пока неизвестную катастрофу, я перегнулся через Викины колени, открыл дверцу и выпихнул Вику из машины. Передо мной промелькнули ее глаза, застывшие от изумления смешанного с ужасом, она вскрикнула и растаяла в воздухе. А еще через мгновение, хватившего на то, чтобы у меня похолодели внутренности, машина замерла, и тут же невидимая сила отшвырнула ее назад. Меня, к счастью, выбросило в открытую дверцу, куда я только что выпихнул Вику. Я прокатился по земле, расцарапал себе лицо, разодрал одежду, получил массу синяков, но ничего не сломал. Поднявшись на ноги, я увидел, что «жигуленок» продолжает кувыркаться, как детская игрушка, брошенная капризным ребенком. Наконец он замер, превратившись в груду металлолома. Я не испытывал ни малейшего сожаления по поводу потери машины. Все мои мысли занимала Вика. Я был подавлен случившимся. Она исчезла, попала неизвестно куда, неизвестно что с нею, но известно одно: теперь она точно уверена, что отправил ее туда я! «Господи, да жива ли она вообще?!» — думал я и терзаемый невеселыми размышлениями, добрел до кучи металлолома, минуту назад называвшейся ВАЗ-2107. Глядя на останки машины, я вдруг понял, что мне больше нечего делать на этом свете. На тот свет, где остались моя жена с дочерью, институт с его конверсией, куда отправился Рыжик, попасть я больше не чаял, а ни на этом свете, ни на каком другом делать мне было больше нечего.

Отчаяние охватило меня. Была бы возможность свести счеты с жизнью — я бы почувствовал такое облегчение, какое испытать может только прощенный грешник, стоя перед открывающимися вратами рая. Вернуться назад в свой мир без Вики — казалось мне совершенно постыдным. Лучше умереть с голоду здесь или стать пищей для какого-нибудь термита.

Я решил добраться до той злополучной рощи, до которой мы не смогли доехать на машине. Залезу на дерево, хоть огляжусь по сторонам. На всякий случай добыл из раскореженного багажника плащ, надел его и пошел. Почему-то никакая неведомая сила не остановила меня, и вскоре я стоял под огромным, раскидистым деревом с красными листьями и грязно-зеленым стволом. Я подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветку, подтянулся и вскарабкался на нее. После чего, с поразительной легкостью, в считанные секунды взобрался чуть ли не на самую верхушку, там оступился и грохнулся вниз.

Я зажмурился, скорее не от страха, а чтобы защитить глаза от веток, через которые летел. Ветки эти больно хлестнули меня по лицу, которое и так «горело» от боли, после того, как я проехался им по земле, вывалившись из машины, и я полетел в пустоту, больше не встречая на своем пути никаких препятствий. Прошло какое-то время, явно достаточное для того, чтобы достичь земли и превратиться в груду мяса, однако я продолжал падать. Теперь уже я боялся открыть глаза — от страха, и, каждую секунду ожидая удара, все сильнее жмурился и втягивал голову в плечи. Но удара все не было и не было, и ожидание превратилось в неописуемый ужас, который охватил меня целиком. Я дико заорал и открыл глаза. Я ожидал увидеть стремительно летящую навстречу землю, но не увидел ничего. Я летел в пустоте! Не было ни земли, ни дерева, с которого я сорвался. Пустота. Помнится, меня еще удивило, что пустота эта была как бы освещенной, а не погруженной в кромешную тьму. Я ясно видел свои ноги и руки, странно болтающиеся в воздухе. Я как бы летел ясным днем в ясное, без единого облачка небо, с которого непостижимым образом исчезло солнце, оставив свой солнечный свет излучаться неизвестно откуда.

Потом я с содроганием подумал о том, что меня ждет смерть от жажды и голода. Несмотря на такую неутешительную перспективу, я еще ухмыльнулся, представив себе предсмертные судороги в условиях невесомости.

Не знаю, сколько длился мой полет, — по крайней мере, я успел поразвлечься кувырками в воздухе и здорово проголодаться, — но прекратился он совершенно неожиданно. Прямо передо мною из ничего возникли гигантские муравьи, которых я уже видел во время предыдущего полета. Эти термиты ловко подхватили меня, от внезапного и резкого торможения я получил сильное сотрясение, а на теле, на руках и ногах в тех местах, за которые меня ухватили муравьи, тут же появились громадные синяки. Теперь эти гигантские насекомые с помощью передних лапок, вернее, «лап» и громадных челюстей быстро передавали меня друг другу, явно задавшись целью доставить меня по какому-то определенному, известному им назначению. Передвигались они очень ловко, но грунта, по которому они ступали, я не видел. Вообще в этом мире я не видел ничего, кроме муравьев. И потому каждый раз в ту секунду, когда очередной термит выпускал меня из своих челюстей, а следующий еще только протягивал лапы, чтобы подхватить, мне казалось, что я вновь срываюсь в пустоту. Но каждый раз подо мной оказывалась рыжая упругая спина еще какого-нибудь муравья, спешащего по своим делам. Я попал в самый натуральный муравейник. Справа и слева, надо мной и подо мной, — всюду, непрестанно потрескивая, куда-то спешили по своим муравьиным делам гигантские термиты. Иногда они пробегали прямо по мне, и я выдерживал быструю серию болезненных тычков в самые разные участки тела. Казалось, что всем этим муравьям нет до меня абсолютно никакого дела. Однако как только меня выпускал один термит, тут же подхватывал какой-нибудь другой. И я продолжал свое вынужденное путешествие дальше. Закончилась транспортировка моего тела тем, что два очередных муравья вместо того, чтобы передать следующим соплеменникам, крепко схватили меня, и мы остались — они стоять, а я висеть — на одном месте. Среди общего потрескивания, непрерывно испускаемого насекомыми, я различил за своей спиной треск, явно выделяющийся из общего гула, возможно, исходящей от него угрозой. Обернувшись, я увидел двух термитов, которые своими размерами, а главное — размерами пастей намного превосходили остальных собратьев. Они направлялись прямо ко мне, а то, как они передвигали массивными челюстями, не оставляло сомнений в их намерениях. Меня охватила паника, я попытался вырваться, но мои конвоиры лишь усилили хватку. В ужасе я обернулся назад и увидел прямо перед собою разинутую пасть гигантского термита. Я зажмурился и услышал лязг челюстей и громкое чавканье. Я окончательно попрощался с жизнью. Но прошло несколько мгновений, и, удивившись тому, что не чувствую боли, я открыл глаза. То, что я увидел, поразило меня настолько, что на несколько секунд я лишился дара речи, правда, поделиться впечатлениями все равно было не с кем. Эти громадные насекомые, смешно тараща глаза и давясь от непонятной спешки, пожирали мой плащ! Когда от него остались одни рукава, гиганты-плащееды, удовлетворенно почмокивая, с чувством выполненного долга удалились. И вновь началась транспортировка моего тела. Вскоре впереди показалось весьма странное сооружение неимоверных размеров. Это был огромный шар, полый внутри, сотканный из муравьев. Сотни гигантских насекомых, ухватившись друг за друга всеми лапами, слепили из собственных тел это сооружение, внутри которого я заметил еще некое существо. Когда же меня поднесли поближе, я даже вскрикнул от радости, потому что «неким существом» оказалась Вика. Несколько муравьев из шара расцепились, меня впихнули в образовавшееся окно, которое тут же вновь было замкнуто, и я оказался наедине с Викой внутри столь необычной конструкции из живых насекомых.

— Это ты, ты?! — воскликнула моя амуретка. — Это ты все подстроил!

Несмотря на эти слова, Вика бросилась мне на шею, потому что даже самый страшный и коварный злодей в человеческом обличье ей был ближе, чем гигантские термиты. Я, как мог, успокоил ее и рассказал обо всем, что произошло с «жигуленком» и со мною. Оказалось, что Вика попала в этот муравейник таким же образом, как я. Ее появление будто послужило сигналом, по которому насекомые выстроили живой шар и заточили внутрь свою нежданную гостью, а затем и меня.

Позже, когда наше приключение благополучно завершилось, я поинтересовался жизнью термитов и в первой же научно-популярной статье получил объяснение непонятным их поступкам. Оказалось, что муравейник представляет собой единый организм, в котором разные муравьишки, словно разные части организма, выполняют строго предписанные им функции. Есть матка, благодаря которой появляются на свет все остальные муравьи. Есть разведчики, которые постоянно занимаются поиском новой пищи. Есть рабочие муравьи, которые кормят матку и содержат ее внутри шара, созданного из их тел. Есть самцы, эти обладают крылышками. Когда какой-нибудь из них прилетает в муравейник, его ловят, и муравьи-солдаты съедают крылышки, дабы самец не улетел, не исполнив супружеского долга. Затем самца водворяют в заточение с маткой и вверяют ему заботу о продолжении муравьиного рода. По всей вероятности, муравейник, в который мы угодили, когда-то лишился своей матки, и за таковую сошла Вика. Меня же, падающего с дерева с плащом за спиною, приняли за самца.

Однако обо всем этом я узнал позже. А тогда, оказавшись с Викой в заточении, мы и не подозревали о том, какие надежды на нас возлагает сообщество термитов, гостями которых мы стали поневоле. Тем паче не пришло в голову поблагодарить бога за то, что меня не опередил еще какой-нибудь «крылатый альфонс»! Мы думали, что попали в западню и вскорости будем съедены или превращены в сушеные запасы на зиму. Необходимо было как-то спасаться, и тут на помощь пришел топорик, который Вика предусмотрительно прикрепила к поясу, перед тем как садилась в машину. Но прежде чем воспользоваться этим инструментом, я сделал связку из остатков плаща и привязал к себе Вику, чтобы не искушать больше судьбу, которая один раз, смилостивившись над нами, совершила, казалось бы, невозможное — соединила нас вновь. Я мог попасть в любой из тысячи миров n-мерного пространства, но по невероятной случайности очутился именно там, куда угодила Вика. Но в следующий раз наши пути могли бы разойтись: я бы попал, к примеру, в царство микроскопических крокодилов, а Вика — в мужской монастырь, нуждающийся в настоятельнице.

Конечно, связка из остатков моего плаща — вещь ненадежная, но ничего лучшего под рукой не было, и я надеялся, что прежде чем разорваться, она даст нам несколько мгновений, чтобы ухватиться друг за друга руками.

— Ну, теперь держись, — сказал я Вике и ударил муравья под ногами топором по шее.

Эффект превзошел все мои ожидания. Раненый термит разжал свои лапы и скрючился, а я провалился вниз, но Вика, падая вслед за мною, инстинктивно расставила руки и ухватилась за других муравьев. Термиты тут же сцепились вновь, и Вика застряла в шаре. Я же повис в пустоте, привязанный к ней. Рукава предательски трещали, а я барахтался, подвешенный в пустоте, и хрипел, потому что ремень, за который был привязан рукав, сдавил мои внутренности. Наверху задыхалась Вика: ее прижало к термитам, поскольку я тянул ее вниз, а у нее не хватало сил справиться с моим весом. Я понял, что еще мгновение и рукава моего злополучного плаща разорвутся, но ничего не мог сделать. Я висел животом вверх, прогнувшись назад через ремень в брюках. Этим ремнем меня так сдавило, что я не мог напрячь мышцы спины, чтобы согнуться вперед и достать руками термитов. Можно было подтянуться, ухватившись за рукава, которыми я был связан с Викой, но они бы не выдержали. И тогда я закричал:

— Вика, протяни мне руку! Руку! Скорее!

Она протянула мне руку, просунув ее между муравьями. Я ухватился за нее и чуть-чуть подтянулся: Вика застонала от боли, зато я сумел прогнуться вперед и ударил топориком термита, к которому придавило Вику. Она выскользнула мне навстречу. А еще через мгновенье я больно ударился спиною обо что-то твердое — сверху на меня упала Вика, и я потерял сознание.

А пришел я в себя оттого, что Вика энергично била меня по щекам, а сама рыдала от счастья:

— Женя, Женя! Мы на земле! На нашей земле! Смотри, это же наш пруд! Ее горячие слезы падали прямо на меня.

Я приподнялся на локте, обернулся и увидел пруд, что возле Волкова кладбища, и Косу.


Глава 5


Ничего особенного этот пруд из себя не представляет и когда-нибудь, с развитием градостроительства, скорее всего, будет засыпан. И хотя у меня связаны с ним воспоминания детства и юности, особого беспокойства о его судьбе я бы не испытывал, если бы случайно не столкнулся с некоторыми письменными упоминаниями об этом невзрачном водоеме.

Всем известен Мытищинский краеведческий музей, расположенный на улице Мира. Большинство из нас посещает его два раза в жизни: один раз — в рамках школьной программы, другой — в более зрелом возрасте, когда вдруг появляется кратковременный порыв преодолеть свою серость в части собственной истории. Такие маленькие музеи есть почти в каждом провинциальном городе, а там, где их нет, рано или поздно появляется группа патриотически настроенных и причисляющих себя к интеллигенции граждан, которые добиваются создания такого просветительного заведения на беду местному парку культуры или еще какой-нибудь коммунальной службе, которой в дальнейшем выпадает высокая честь принять участие в содержании благородного, но убыточного учреждения. Наш музей был основан еще в тридцатых годах, и Мытищинский парк культуры и отдыха до сих пор время от времени вступает в конфликты с Загорским музеем-заповедником, предпринимая отчаянные попытки сплавить последнему наше историческое наследие. И однажды то ли от нечего делать, то ли в рамках второго за свою жизнь посещения музея я забрел в его тесные и прохладные залы. Мое внимание привлек один экспонат — обрывок из старинного писания, я решил поупражняться в чтении на древнерусском языке и вот что прочел: «И не смеяше бо к воде приитъти никто, понеже в воде той змей велик живяше. И абие змей, лют зело, из воды выиде и хотяше людей пожрети и падоша ниц вси. И узре Стратиг, вборзе копие свои похвати, и противу звери поиде. Змей же обрел юношу к себе идущу и начат рыкати, и хвостом своя ребра бити, и челюсти разнем. Стратиг ж удари его копием во главу».

Будучи убежденным атеистом, я воспринял прочитанное как сказочную легенду, видимо, послужившую основой для бытующих по сей день страшных рассказов о некоем чудовище, живущем в пруду и пожирающем непослушных детей. Каково же было мое удивление, когда я встретил еще одно упоминание об этом пруде в английском научном журнале, распространяемом в нашем институте под грифом «Для служебного пользования». Привожу фрагмент из статьи Винсента Тейлора, посвященной феномену озера Лох-Несс. «Для меня совершенно очевидно, — пишет английский физик, — что загадка озера заключается не в том, что в нем живет динозавр, а в том, что на месте этого водоема существует переход в другое измерение, откуда и попадает к нам „Несси“. Если предположить, что это животное просто обитает в озере, мы должны немедленно признать существование целой колонии таких животных, так как единственная особь не может прожить одна со времен мезозоя. Но если мы можем допустить, что целая колония динозавров успешно скрывается от посторонних глаз и — главное — находит себе пропитание в Лох-Нессе, площадь которого составляет 56 квадратных километров, а глубина достигает 230 метров, то как объяснить факт существования аналогичных животных в небольшом водоеме в пригороде Москвы — Мытищах? В маленьком озере, площадь которого едва ли достигает 3000 квадратных метров, не только колония, а даже одно животное не могло бы найти себе пропитания. Однако случаи появления из воды „мытищинского монстра“ известны с XVI века и свидетельствуются до нашего времени. Если бы ученые имели доступ к загадочному водоему в Мытищах, несомненно, их усилия в изучении описываемых явлений увенчались большим успехом благодаря небольшим размерам исследуемого объекта. К сожалению, „мытищинский монстр“ относится к категории фактов, не вписывающихся в так называемую „научную картину мира“, созданную российской официальной наукой, и, как всегда в таких случаях, русские делают вид, что этого явления просто не существует. Как известно, в Мытищах находится немало промышленных предприятий и исследовательских институтов, имеющих стратегическое значение. Вследствие этого, подозрительные изыскания ученых-одиночек в этом городе небезопасны для их личной судьбы и по той же причине туда не допускаются коллеги из других стран».

После прочтения этой статьи несколько ребят из нашего института, вооружившись фотоаппаратурой, дежурили по ночам у пруда возле Волкова кладбища. Их энтузиазма хватило на неделю, а потом не то чтобы об этой статье забыли, но как-то страсти поутихли.

А вот заметка из местной газеты «Ручейки» от 6 мая текущего года из раздела «Хроника происшествий»: «Вчера вечером, находясь в состоянии алкогольного опьянения, утонул в пруду возле Волкова кладбища грузчик магазина „Овощи, фрукты“ А. И. Авилов, ранее судимый». В ответ на такой ляпсус через неделю в другой местной газете «Мытищинский хохмач» появилось сообщение, автор которого претендовал на тонкое чувство юмора: «Вчера в Мытищинском народном суде был вынесен приговор А. А. Иванову, ранее утонувшему».

Хотя воочию чудовища никто не видел, пруд возле Волкова кладбища пользовался дурной славой, и это место люди старались обходить стороной, в результате чего на его берегу прочно обосновалась малышня и городская шпана. Из поколения в поколение передавались страшные сказки о громадных змеях, живущих в воде и похищающих провинившихся детей. Помнится, и мне в детстве, когда мои игры становились чересчур шумными, бабушка говорила: «А ну! Веди себя хорошо, а то отведу на пруд». Я умолкал, а в воображении возникала картина: я один на берегу пруда возле Волкова кладбища, и я содрогался от ужаса. Страшными сказками пугали всех детей нашего города. Однако едва они достигали того возраста, когда родители отпускают детей на улицу без присмотра, как оказывались на берегу того самого пруда, которым так настойчиво пугали бабушки. Здесь играли, дрались, влюблялись, здесь проводили все свободное время.

Помню, как я смущенно жался к дверям в коридоре у соседки, которой принес безмен по поручению мамы. Мне было семь лет, я переходил во второй класс. Рядом со мной, согнувшись надвое, сосредоточенно пыхтел, натягивая резиновые сапоги, сын соседки, Сережка. Он был старше меня на два года. Увидев меня, он спросил:

— Гулять пойдешь?

Вопрос застал меня врасплох, потому что выражение «пойти гулять» мы с Сережкой, — это было совершенно очевидно, — понимали по-разному. Для меня оно означало качаться на качелях у подъезда или пускать кораблики в канаве, в крайнем случае — кататься на велосипеде вокруг дома, — одним словом, находиться в таком месте, которое было видно из окон нашей квартиры и откуда я мог быть вызван родителями домой при первой необходимости. Для Сережки же пойти гулять значило нечто иное, потому что на качелях он не качался и кораблики не пускал, а проходя мимо канавы топил наши. Выйдя из дому, он истошным голосом вызывал на улицу своего друга Мишку из третьего подъезда, и через минуту они скрывались за углом нашего дома. Возвращались они поздно. Я в это время уже лежал в постели. Однако возвращение Сережки никогда не оставалось для меня незамеченным, поскольку оно всегда сопровождалось скандалом. И я слышал сквозь тонкую стену зычный голос тети Любы, сережкиной мамы:

— Явился, негодник! Опять допоздна шлялся! А ну снимай ремень!

Тут же слышался плач Сережки:

— Мамочка, не надо! Я больше не буду!

Следовавшие за этим вопли свидетельствовали о том, что его мама ему не верила. Больше всего меня удивляло то, что на следующий день Сережка как ни в чем не бывало куда-то уходил и опять возвращался поздно, прекрасно зная, что его отлупят. Поэтому предложение пойти с ним гулять одновременно и пугало, и манило обещанием приобщиться к миру Сережки, наверняка необыкновенно интересному, раз ежедневная порка и та — недорогая цена для него. Однако мне не хотелось быть вечером лупленным — раз, а два — я очень сомневался, что меня с Сережкой отпустят, и потому не знал, что ему ответить. Но вмешалась тетя Люба:

— Иди, иди, — сказала она мне. — Я твоей маме скажу, что ты с Сережкой пошел, она тебя отпустит. А ты, — это уже Сережке, — присмотри за Женей, чтоб с ним не случилось чего! И смотри мне, чтоб пришел не поздно, Жене спать надо рано!

Через несколько минут мы свернули за угол нашего дома и пошли в сторону Волкова кладбища. Сережка шел быстро, и я почти бежал, едва поспевая за ним. По дороге он объяснил мне покровительственным тоном, что я хотя и «малышня», но вообще «чувак нормальный» и, если буду держаться за него, то есть за Сережку, то все будет «клево». Завершил он монолог многозначительным вопросом:

— Прикидываешь?

Я ответил, что прикидываю, хотя, что именно я прикидываю, не знал. Тут Сережка неожиданно остановился и схватил меня за руку.

— Стой! — прошипел он.

Я испуганно посмотрел на него. Сережка застыл на месте, сделав страшные глаза. Проводив его взгляд, я увидел какого-то мужчину веером костюме, который медленно шел шагов на десять впереди нас.

— Кто это? — спросил я.

— Тихо ты! — огрызнулся Сережка.

Я сообразил, что этот тип в сером костюме — террорист или американский шпион. А Сережка — молодец! — выследил его! И сейчас мы узнаем, куда этот тип идет, заявим в милицию и прославимся. Я это моментально понял и почувствовал себя вовлеченным в какую-то невероятную историю, о которой потом напишут книжку, что-нибудь вроде «Судьбы барабанщика» или «Дыма в лесу». А тетя Люба узнает о том, что ее сын — герой, и ей станет стыдно за то, что она его лупила. Мы продолжали красться за человеком в сером костюме, который, ни о чем не подозревая, куда-то шел и курил на ходу сигарету. Небрежным взмахом руки он бросил окурок, и это послужило сигналом.

— Скорее! — воскликнул Сережка и бросился к недокуренной сигарете.

Он поднял этот окурок, взял его в рот и сделал несколько жадных затяжек.

— Слава богу, не потухла! — сказал Сережка.

Я испытал одновременно и глубокое разочарование и большое облегчение, потому что, сказать по правде, хотя уже и знал, что в жизни всегда есть место подвигу, но был не готов так внезапно его совершить, рискуя жизнью, меня бы предупредил кто накануне. А потом Сережка протянул окурок мне и сказал:

— На, кури.

Понятно, что ударить в грязь лицом я не мог, и, зажав в зубы замусоленный фильтр, несколько раз дунул в него, поскольку, по моим представлениям, именно это называлось курением. После этого я окончательно почувствовал себя в команде Пашки Квакина.

Вскоре мы подошли к пруду, на берегу которого уже сидела компания ребят, игравших в карты. Среди них был и Мишка из третьего подъезда.

— Курить есть? — сразу же спросил он подошедшего Сережку.

— Не-а, — ответил Сережка.

Тут еще кто-то спросил его:

— А это еще что за «хвост» с тобой?

Я сразу почувствовал себя как-то неловко, потому что «хвост» относилось ко мне, и как самому обыкновенному хвосту, оказавшемуся в неудобном положении, мне захотелось спрятаться за Сережкину спину.

— Это Женька, парень что надо! — вступился за меня Сережка и грозно добавил: — Кто его тронет — будет иметь дело со мной.

Ободренный такой поддержкой, я почувствовал себя уверенней и присоединился к ребятам, но сел подальше от воды, хотя давно уже не верил в бабушкины сказки о чудовище, живущем в пруду.

С того самого дня я больше не качался на качелях и не пускал кораблики в канаве перед домом, а все свободное время проводил на берегу пруда возле Волкова кладбища и вскоре не только перестал бояться вылазки страшного зверя на берег, но и сам лез в воду. А вечером на упреки бабушки снисходительно посмеивался над ее суеверием, твердо уверившись, что никакого чудовища нет и никогда не было.

Недалеко от того места, где мы обычно собирались, находилась коса, — узкая полоска суши, доходящая чуть ли не до середины пруда. Она была не прямой, а плавно изгибалась в левую сторону. Причем изгиб был таким изящным, как будто некогда какой-то великан поставил на землю циркуль, чтоб описать окружность: — начал от берега, отчертил пятую часть круга прямо по воде, да и бросил эту затею. Одним из наших самых любимых развлечений было состязание в беге по косе с завязанными глазами. Победителем становился тот, кто добегал до конца и там нырял в воду. Удавалось это немногим: большинство либо сбивались с пути и слетали в пруд раньше, либо спотыкались и, чтобы не растянуться на песчаном грунте косы, прыгали в сторону и под хохот толпы уморительно плюхались в воду. Я же был единственным, кто неизменно выигрывал в этих состязаниях. Я сразу понял две вещи, которые и позволяли мне всегда оставаться победителем. Во-первых, нельзя бояться упасть, поскольку именно от страха бегущий спотыкается и падает. Во-вторых, бежать нужно по кругу, бежать так, будто ты тросом длиною в радиус привязан к центру окружности. Из-за того что я все время выигрывал, меня прозвали Чемпионом Косы. Очень скоро прозвище сократилось на слово «чемпион», некоторое время я побыл Косой, а ко второму классу стал Косым. Причем с этим я настолько сжился: если кто-либо из сверстников называл меня по имени, я не сразу соображал, что он обращается ко мне. О происхождении этого прозвища никто никогда не вспоминал и не задумывался. Иногда меня дразнили косым, и мне это было вдвойне обидно, потому что никакими врожденными дефектами я не страдал. Но в конце концов, прозвище сыграло роковую роль в моей жизни, о чем, если сказать положа руку на сердце, я ни капельки не жалею. Дело в том, что благодаря этой кличке я познакомился с Леной, которая стала моей женой.

Это случилось пять лет тому назад. Я только что закончил физтех, который отнял у меня мои лучшие годы, не выделив из них ни минуты на общение с прекрасным полом. И это меня сильно смущало, поскольку я и так был застенчив, а за шесть лет отданных институту утратил полностью навыки общения с девушками. В их присутствии я терялся, сам себе казался смешным и глупым и был убежден, что у любой девушки пообщавшейся со мною в течение пяти минут навсегда пропадал интерес ко мне. Я был уверен, что предложение встретиться со мною, сделанное с моей стороны, будет воспринято в лучшем случае как неудачная шутка, и потому никогда не отваживался на такой шаг. Но в один прекрасный день мое дурацкое прозвище полностью перевернуло мою жизнь. Был летний воскресный день, и я шел к своему другу Сашке на день рождения с ужасно пасквильным настроением, потому что Сашкина новая пассия по имени Света обещала привести подругу и познакомить ее со мной. А я знал, что не смогу двух слов вымолвить и не решусь попросить девушку о новой встрече. А потом прострадаю всю ночь, перебирая мельчайшие подробности встречи, и буду казнить себя за тысячи упущенных возможностей познакомиться поближе. Пребывая в черном пессимизме, я и пришел к Сашке. Открыв дверь, он громко воскликнул:

— О, кто пришел! — затем крикнул внутрь комнаты: — Эй, идите сюда! С кем я вас сейчас познакомлю!

Тут на кухне зазвонил телефон, и Сашка побежал отвечать, а из комнаты вышла очень симпатичная и стройная девушка в белом, почти прозрачном платье в обтяжку, с черными густыми волосами до плеч и с потрясающе красивыми глазами. Я просто остолбенел от ее карих глаз. А она окинула меня быстрым оценивающим взглядом и представилась:

— Лена.

— Очень приятно, — ответил я. — Женя.

— Ты один? — спросила она.

— Что?

— Ты на этот вечер пришел один или с девушкой?

Вопрос удивил меня, и я даже оглянулся назад, чтобы убедиться, точно ли я один или кто-нибудь увязался за мною? Убедившись, что никакая таинственная незнакомка не почтила меня своим вниманием, я ответил:

— Один.

— Тогда иди сюда! — скомандовала Лена и открыла дверь в соседнюю комнату.

Обескураженный я вошел следом за своей необычной знакомой, она закрыла дверь и прошептала:

— Я надеюсь, ты не будешь против поухаживать за мною. Понимаешь, я только что узнала, что Светка притащила меня сюда, чтобы познакомить с каким-то Сашкиным другом, а друг этот — косой, и у него из-за косоглазия комплекс неполноценности. Ты извини, что я так говорю, ты ведь, наверно, тоже знаешь этого косого. Я против него ничего не имею, но знакомиться с ним не хочется, а отказать неудобно, а так вроде буду занята. Ладно?

Я очень обиделся на Сашку, ведь насчет косоглазия он разыгрывал Лену, но зачем было говорить ей про комплекс неполноценности, которым я действительно страдал или, по крайней мере, думал, что страдаю. «Ну, подождите, — запальчиво решил я, — покажу вам комплекс неполноценности, сейчас таким крутым стану!» Но сделаться крутым так и осталось бы благим намерением, если бы не одно «но». Дело в том, что Лена обладала теми редкими красотой и обаянием, которые даже самых нерешительных мужчин вдохновляют на отчаянные поступки. И я пообещал ей, что не подпущу и близко к ней ни косого, ни кривого — вообще никого, если она пойдет со мной вечером на Волково кладбище купаться в пруду. Затем я бросился на кухню к Сашке и попросил его сделать мне небольшое одолжение: не называть меня в тот день «Косым» и вести себя так, чтобы Лена не догадалась, что я и есть тот самый «неполноценный», которому она предназначена.

Вечер прошел необыкновенно. Нас было всего четверо: Сашка со Светой, Лена и я. Я был в ударе, весь вечер не умолкал и чувствовал себя превосходно. В самом начале пару раз удачно сострил, вызвав взрывы хохота, после чего даже самые неудачные шутки встречались бурным смехом. Сашка смотрел на меня во все глаза, словно сомневался в том, что я — это я. Улучив момент, он ткнул меня локтем и сказал:

— Ну, ты даешь!

— Ты тоже хорош! — огрызнулся я. — Чего ты там наплел про комплекс неполноценности?!

— Я?! Да я… да нет… — залепетал Сашка.

Но я его перебил:

— Да ладно уж.

Лена сдержала слово, и поздно вечером мы оказались вдвоем на берегу пруда. Я тогда еще подумал, что вот она коса, по которой я уже лет десять не бегал, а меня до сих пор зовут «Косым», и благодаря этой косе я так удачно познакомился с Леной.

А еще я подумал, что этот замечательный вечер не может кончиться просто так, обязательно должно произойти что-то необыкновенное, — не может не произойти. И еще я подумал, что вот мы остались одни поздно вечером на берегу пруда, и я должен что-то сделать, поцеловать Лену, наверно. Но тут плейбой, который так неожиданно вселился в меня, так же неожиданно меня покинул, уступив свое временное пристанище хозяину — заумному физику, у которого от одной только мысли о том, что нужно взять девушку за руку, трясутся поджилки. Я совершенно скис, и Лена это заметила.

— Эй, в чем дело?! — воскликнула она. — У тебя вид такой, как будто соседский кот съел твою любимую канарейку! А ну-ка! Слушай, это приказ: улыбка медленно ползет к ушам!

Невозможно было не улыбнуться. И хотя плейбой не вернулся, я вдохновился на совершенно невообразимую выходку. Я стащил с себя рубашку и протянул ей.

— Завяжи мне глаза.

— Будем играть в жмурки? — спросила Лена, выполнив мою просьбу.

— Еще в какие жмурки, — ответил я, подхватил Лену на руки и побежал.

Я бежал, а сердце было готово выскочить от страха, ведь с тех пор, как я в последний раз подтверждал звание Чемпиона Косы, прошло не менее десяти лет, а тут — еще девушка на руках, и если б мы растянулись вдвоем на песке, я б действительно выглядел полным кретином. Но оказалось, что научиться бегать по косе — все равно что научиться кататься на велосипеде: освоив эту науку в пять лет, хоть всю жизнь не катайся, а, выйдя на пенсию, сядь — и поедешь. Под визг Лены я благополучно добежал до конца косы, и мы плюхнулись в воду.

— Ты с ума сошел! — крикнула Лена.

— Неудивительно, — ответил я, стаскивая с глаз повязку. — От тебя любой с ума сойдет.

— Мы могли бы разбиться!

— Не могли. Так бегать я еще в детстве научился. За это меня прозвали Чемпионом Косы, а потом просто стали звать Косым.

— Так ты и есть Косой! — воскликнула Лена.

— Ага, и поэтому бегаю с закрытыми глазами — чтобы не спотыкаться из-за косоглазия, — ответил я.

Я нащупал под ногами дно, встал, притянул к себе Лену и вдруг понял, что сейчас поцелую ее. Мне стало страшно, но теперь страх существовал как бы отдельно от меня. И я обнял ее и поцеловал. Страх улетучился, сделалось интересно, что произойдет дальше.

— У меня мокрое платье, — сказала Лена.

— Это пустяки, — ответил я. — Пустяки, по сравнению с тем, что я тебя люблю.

— Ты сошел с ума.

— Нет, я очень трезво смотрю на вещи и знаю, что мы через месяц поженимся.

Лена посмотрела на меня и сказала:

— А ведь я могу обидеться. Зачем ты это сказал?! У тебя ж девиц навалом. Я таких, как ты, за версту узнаю. От тебя нужно держаться подальше, потому что ты сердцеед, в тебя женщины влюбляются по уши с первого взгляда, а ты этим пользуешься.

Видимо, я слишком хорошо вошел в роль плейбоя. Но как бы там ни было, через месяц под свадебный марш Мендельсона мы переступили порог ЗАГСа на улице Летной.

А через пять лет я лежал без сознания на берегу пруда возле Волкова кладбища, и чужая жена била меня по щекам, а сама рыдала от счастья:

— Женя, Женя! Мы на Земле! На нашей Земле! Смотри, это же наш пруд! Ее горячие слезы падали прямо на меня.

Я приподнялся на локте, обернулся и увидел пруд и косу. Вид знакомого с детства места подействовал на меня как живая вода на мертвого богатыря. С ликующим нечленораздельным воплем я вскочил, зажмурился и побежал вперед к косе. Наконец-то закончилось наше невероятное приключение! И закончилось благополучно, хотя на наше спасение не было ни малейшего шанса. Я хохотал от счастья и бежал с закрытыми глазами, вытянув вперед руки. Под ногами скрипнул песок — это значит, что я добежал до косы, потому что она была песчаной, а берег покрыт травой. И в то же мгновенье я кувыркнулся в воду. Это произошло так неожиданно, что я даже немного нахлебался, на что не обратил внимания. Для меня невероятным было то, что я, Чемпион Косы, сорвался в воду, не пробежав по косе и двух шагов! И тут я обнаружил странную вещь: коса выгибалась в правую сторону!


Глава 6


Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что ландшафт изменился так, будто за время нашего отсутствия кто-то вывернул его наизнанку. Овраг, по которому проходило русло ручья, впадавшего в пруд, находился слева от меня. Хотя я прекрасно помнил, что, когда стоишь в воде лицом к берегу в том месте, где стоял я, овраг находится по правую руку. Справа возвышался пригорок, который всегда был слева. И коса всегда изгибалась влево.

Тут я заметил, что и Волково кладбище исчезло. А вместе с ним исчезло все, что могло хотя бы отдаленно напоминать присутствие человека.

Я вышел на берег. Вода текла с меня ручьями, и я пожалел, что так опрометчиво бросился в пруд, потому что наши похождения еще не закончились, в свете чего сухая одежда не помешала бы.

Вика сидела на траве и продолжала рыдать, все еще от счастья.

— Это не наша Земля, — мрачно сказал я.

— Как это?! — удивилась Вика, не желая верить мне.

— Очень просто. Мы на берегу знакомого нам пруда, но где сами Мытищи?

Вика оглянулась вокруг и начала рыдать во весь голос, приговаривая:

— Боже мой, боже мой. Мы никогда больше не вернемся…

И вдруг с правой стороны раздался грубый окрик:

— Эй, вы, придурки?! Чего вы там расселись?!

Мы обернулись на крик и увидели человека, который спускался к нам с холма. Это был мужчина в лохмотьях из травы, листьев и веток, с грязными космами на голове, с грязной бородой. Когда он подошел ближе, Вика, охнув, испуганно прикрыла ладонью рот и пролепетала:

— Алеша…

— Ба! Да это же Сваниха! — воскликнул субъект в лохмотьях и бросился обнимать и целовать Вику.

Было совершенно очевидно, что они знакомы. Вика знала его по имени, а прозвище «Сваниха» явно происходило от фамилии Вики — Сван. И потому, с какой покорностью моя амуретка принимала чувственные изъявления этого оборванца, было ясно, что характер их отношений давал ему полное право проявлять свою радость таким образом. В конце концов, я не выдержал и крикнул:

— Ну ладно, ты, Робинзон Крузо, что здесь происходит?

Субъект в лохмотьях, продолжая обнимать Вику, повернулся ко мне и нагло ухмыльнулся. А Вика ответила:

— Это наш сосед, Алеша Авилов, он утонул месяца два назад.

— Сколько?! — изумленно воскликнул тот и вытаращил на Вику глаза.

— Ну да, месяца два назад, сегодня, кажется, тринадцатое июля…

— Да ты че?! Я здесь уже лет десять томлюсь! А вы-то как на этот свет попали?

— Да так как-то, — ответила Вика.

— А где мы вообще находимся? — спросил я.

— На том свете, то есть теперь — на этом, — ответил субъект в лохмотьях и добавил: — Леха.

Я пожал протянутую мне руку и ответил:

— Женя, — а затем спросил: — Так как ты здесь оказался?

— Утонул, — спокойно ответил Леха, — и выплыл на этот свет. Только не врублюсь никак, рай это или ад. Вроде тепло, хорошо, всяких фруктов полно, но в любой момент может азавр сожрать, и выпить нечего.

— Что еще за азавр? — спросил я.

— Чудовище такое, — пояснил Леха. — Бронезавр или длиннозавр, или йогуртодонт, не знаю. Я их азаврами зову. Кстати, порыли-ка отседова в мою нору, а то, не дай бог, и впрямь кто-нибудь нас всех слопает, глазом моргнуть не успеешь.

Мы отправились в сторону холма, причем Леха продолжал обнимать и тискать Вику, приговаривая:

— Ух, Сваниха, во где встретиться довелось. А я по бабе соскучился — страсть как!

Я опять не выдержал и крикнул:

— Да отпусти ты ее, ишь вцепился! Кто ты такой?

— Я кто такой?! — возмутился Леха и показал мне кулак. — Вот кто! А Сваниха — моя соседка, и мы по-соседски друг друга любим, когда мужа дома нет.

— Это правда мой сосед, — добавила Вика. — Алеша Авилов.

Я догадался, что это тот самый А. И. Авилов, который утонул пятого мая, о чем была заметка в «Ручейках». А еще я вспомнил, что с Викой мы познакомились девятого мая. Недолго же она горевала по поводу кончины милого друга.

Я плелся за ними следом и злился. Причем возмущало меня не то, что Вика обнималась с этим грязным мужланом так, будто она отправилась в это путешествие не со мной, а утонула вместе с ним; меня больше всего возмущало то, что по воле этой женщины я оказался в одном списке с грузчиком из овощного магазина. «Она просто сука, обыкновенная похотливая сука», — пока я размышлял таким образом, мы дошли до небольшой норы на склоне холма.

— Прошу, — сказал Леха и жестом пригласил внутрь. — Больше здесь прятаться негде. А если появится азавр, это труба!

Вика села на землю, опустила ноги в нору, и, опираясь на руки, медленно сползла вниз и исчезла под землей. За нею таким же образом в нору протиснулся Леха. Ничего не оставалось, как последовать их примеру. Спустившись вниз, я оказался в небольшой пещере, в которой с трудом вмещались трое, присев на корточки. Сбоку был прорыт еще один ход. Леха подтолкнул Вику, и они скрылись в этой норе. Я полез за ними. Внутри была кромешная темнота — хоть глаз выколи. Я пробирался куда-то вглубь, то и дело натыкаясь на ползущего впереди Леху.

Мы пробрались внутрь довольно-таки большой пещеры. В потолке было прорыто маленькое окошко наружу, через которое проходило немного света. И еще один ход уходил куда-то вбок. У одной из стен была навалена куча травы и листьев. Видимо, это была Лехина лежанка.

— Как тебе удалось выкопать такую большую нору? — спросил я.

— Да не, — ответил Леха, — тут какая-то свинья жила, а я ее выгнал.

— Поесть бы чего-нибудь, — предложила Вика.

Я тоже почувствовал, что не прочь перекусить, ведь с тех пор как мы ели в последний раз, прошло много времени.

— Со жратвой здесь, прямо скажем, хреново, — заявил Леха. — Я здесь давно торчу, а до сих пор не привык. Че здесь можно схавать: яблоки дикие, ягоды какие найдешь, яйца из гнезд. Если б спички иметь, можно б было какую-нибудь тварь пришибить и мясо поджарить. А так мясо только сырое. К этому тоже привыкаешь не сразу.

— Может, попробуем что-нибудь найти, — сказал я.

— Можно попробовать, — отозвался Леха. — Ты, Сваниха, посиди, а мы, бог даст, за часок че-нибудь найдем.

Он полез обратно, а я — за ним. Когда мы достигли маленькой пещеры, из которой был выход на поверхность, Леха сказал:

— Прежде чем вылазить, надо оглядеться, чтоб поблизости азавра не было.

Он медленно выпрямил ноги и аккуратно высунулся наружу, заслонив собою свет. Я некоторое время ждал сидя на корточках. Потом у меня затекли ноги, и я спросил:

— Ну что там?!

Леха ничего не ответил, так и застряв на полпути. Я не выдержал и потряс его за ногу. Леха свалился вниз, но без верхней своей части. Это было так неожиданно, что я даже не сразу сообразил, что произошло, и просто тупо смотрел на Лехины ноги, таз и развалившиеся кишки серо-бурого цвета. Затем, сообразив, что Леху, ранее судимого, позже утонувшего, теперь кто-то сожрал, я заорал от ужаса. На мой крик приползла Вика. Она некоторое время в оцепенении смотрела на останки ее бывшего соседа, а потом спросила:

— Что это?

— Это все, что осталось от Леши, — объяснил я.

Наступил ее черед визжать от ужаса. Вика уткнулась в мое плечо, и я как мог пытался успокоить ее.

— Уйдем отсюда, — всхлипывала она.

Я подтолкнул ее в сторону лаза, ведущего в лехино логово, и мы полезли назад. Оказавшись в пещере, мы молча уселись на кучу листьев, Вика прижалась ко мне, и я обнял ее. Так мы сидели некоторое время, и я думал о том, как несправедливо мы наказаны. Стало стыдно за то, что несколько минут назад я мысленно обзывал Вику «сукой». «Даже если она и была любовницей этого грузчика, никакая она не сука, — думал я, — а просто несчастная женщина, вся вина которой — лишь в том, что ей хотелось от этой жизни чуточку больше счастья». Вика сидела рядом, прижавшись ко мне, и тихо плакала. Я почувствовал ее горячее тело и обжигающее дыхание, и мне неудержимо захотелось ее прямо в эту минуту в двух шагах от Лехи, превратившегося в объедки динозавра. Мне просто захотелось сделать ей что-нибудь приятное. И я обнял ее покрепче и впился губами в ее мокрый рот. Вика ответила мне страстным поцелуем, а ее пальцы начали торопливо расстегивать мою рубашку. Еще через мгновение наши тела сплелись в один клубок. Вика оказалась страстной любовницей, она стонала и извивалась, и вскоре я достиг того мгновения, когда предчувствие неотвратимо надвигающегося счастья оправдывает все испытания, которые пришлось преодолеть ради достижения этого мгновения.

О, мой Господин, кто бы ты ни был — бог, дьявол или природный инстинкт, ты — дарующий это мгновение, в это мгновение приди и скажи:

— Вот прибор, чтобы мчаться в неизвестность вслед за этой женщиной.

И я скажу:

— Дайте мне этот прибор, я помчусь в неизвестность вслед за этой женщиной.

Приди и скажи:

— Вот крылья, чтоб лететь в муравейник вслед за этой женщиной.

И я скажу:

— Дайте мне эти крылья, я полечу в муравейник вслед за этой женщиной.

Приди и скажи:

— Вот двенадцать ранее судимых грузчиков в очереди к этой женщине.

И я скажу:

— Запишите меня, я буду тринадцатым в очереди к этой женщине.

А в следующее мгновение сладостная волна захлестнула меня, вырвав из груди стон облегчения. Я отпустил Вику, она лежала на спине, тяжело дыша. Теперь она казалась мне жалкой, и восторг сменился чувством брезгливой снисходительности к использованной женщине. И я проклинал себя, что потратил столько сил, времени, таланта, бросил семью ради минутной плотской утехи. А денег сколько потратил! Если подсчитать все расходы за время моего амурета с Викой на подарки, цветы и бензин, то окажется, что дешевле было б снять проститутку на Ярославке. И проще, потому что не нужно было бы разыгрывать никчемный роман. Наверное, если бы мы так и не трахнулись, впечатления об этом амурете были б гораздо приятнее и романтичнее. «Господи, — молился я, — дай мне только вернуться назад, и я ни на шаг больше не отойду от жены, и всецело отдамся научной работе!»

Однако приходилось мириться с реальностью. А реальность была такова, что мне предстояло жить с Викой в вывернутом наизнанку мире неизвестно сколько, бороться за выживание, а для начала очистить наше новое жилище от остатков чудовищной трапезы. Последнее было самым неприятным, но я справился с этой задачей. Я выпихнул Лехины останки наружу и оттащил подальше от нашего пристанища. После этого я нарыл немного земли топориком и забросал ею лужи крови. Надо ли объяснять, что при этом я постоянно озирался по сторонам, опасаясь стать жертвой хищника. Но кругом царили такая тишина, что я успокоился. «Видимо, страшное чудовище пресытилось и где-нибудь отдыхает», — думал я, стоя по колено в воде и отмывая руки и топорик.

— Женя! — окликнула меня с берега Вика, и я помахал ей в ответ.

— Все спокойно? — спросила она и добавила: — Я хочу пить.

— Да вроде спокойно, — крикнул я в ответ, — чудовища не видно, оно, наверно, спит где-нибудь.

Оглянувшись по сторонам, Вика пошла к пруду. И в этот момент один из пригорков зашевелился и начал расти, превращаясь в гигантского зверя. Тот палеозоолог, который написал в энциклопедии, что динозавры достигают в длину тридцать метров, явно недооценивал этих животных.

— Вика, беги! — крикнул я, но было поздно.

Неописуемых размеров монстр настиг ее в один присест, подхватил языком, и Вика исчезла в огромной пасти, успев лишь взвизгнуть. Я застыл в воде, онемев от ужаса, и почему-то подумал: «Боже мой, что я скажу ее мужу?!» Впрочем, об этом можно было не беспокоиться, потому что динозавр явно не наелся, и теперь его внимание привлек я. Змей «начат рыкати, и хвостом своя ребра бити, и челюсти разнем». Но мне не удалось повторить подвига Стратига, я оказался внутри пасти, по размерам которая не уступала квартире, вполне подошедшей бы для отдельной семьи. Зверь пытался языком скинуть меня на нижние зубы, чтобы перекусить, но я каждый раз уворачивался до того, как клацали огромные клыки. Борьба продолжалась долго — так, по крайней мере, мне показалось, а закончилась тем, что в тот момент, когда язык чудовища изогнулся небом вниз и открыл горло, я нырнул внутрь. Это, конечно, был далеко не лучший выход, но я бы и в кипящий котел прыгнул — лишь бы от тех клыков подальше. Я прокатился через узкий склизкий тоннель и плюхнулся в кромешной темноте на что-то мягкое и мокрое. Тут же рядом со мною кто-то завизжал:

— Вика, это ты? — прохрипел я.

— Женя, — откликнулась она, — не верю своим глазам.

— Ушам, — поправил я, потому что было темно хоть глаз долой.

А еще было ужасно душно, я думал, что сдохну, вдыхая отвратный смрад, периодически нарушаемый свежим потоком воздуха.

— Дыши в такт со зверем — так будет легче, — услышал я голос Вики, судя по которому самой ей было нелегко.

— А что это за мерзкая слизь, от которой так щиплет кожу? — спросил я.

— Это желудочный сок, — объяснила Вика, — он разъедает нас, как кислота. В общем, мы перевариваемся и превращаемся в…

— Ладно, не будем уточнять, — перебил я. — Слава богу, пока что мы живы, давай подумаем, как выбраться отсюда.

— Думаешь, удастся? — обреченно спросила Вика.

— Надо попробовать, по крайней мере, топорик со мной. А ну-ка держись за меня.

Началась ужасная тряска: видимо, динозавр куда-то побежал. Нас мотало из стороны в сторону, мы то падали, то вновь становились на ноги. Все это напоминало прыжки на батуте в темноте. Затем после того как мы словно ухнули куда-то вниз, тряска прекратилась, и началось дерганье: дерг — и плавное движение куда-то вперед, снова дерг — и вновь плавное движение. Вдруг нас окатило холодной водой.

— Ага, чудовище купается, — догадался я.

На какое-то время вода нейтрализовала действие желудочного сока, от которого зудела кожа и нестерпимо хотелось чесаться.

— Я попробую рубануть его, а ты держись за меня, — сказал я.

Вика нащупала ремень на моих брюках и вцепилась в него. Я взмахнул топориком и ударил им в стенку желудка. В лицо мне брызнула какая-то горячая жидкость. «Кровь», — догадался я. Донесся страшный рев, и чудовище начало метаться из стороны в сторону. Мы потеряли возможность хоть как-нибудь контролировать свои перемещения и совершали броуновское движение, то и дело натыкаясь друг на друга и рискуя пораниться о топорик, который я не выпускал из рук. Случайно я стукнулся об то место, откуда после моего удара текла кровь, и прежде чем меня отбросило в сторону, успел еще раз ударить топориком и весьма удачно, потому что кровь хлынула водопадом, а меня понесло куда-то в темноту. Я почувствовал, что меня втягивает в какое-то отверстие. В эту секунду на меня наткнулась Вика, я ухватил ее, обронив топорик — на этот раз безвозвратно, и, подгоняемые потоком крови, рискуя захлебнуться в ней, мы начали пробираться через узкий ход, надеясь выбраться к умирающему чудовищу либо в рот, либо, извините, наоборот. В конце концов, мы так и вытекли через пасть на свет божий. А вернее в божьи сумерки, потому что, пока мы кувыркались в животе чудовища, наступил вечер. Обернувшись, мы увидели издыхающего монстра, лежавшего в изнеможении наполовину в пруду.

Ни слова не говоря, повинуясь единственному желанию поскорее смыть с себя кровь, желудочный сок и прочие зловонные жидкости, которые встречаются во чреве у динозавра, мы скинули с себя одежду и полезли в воду.

— Надеюсь, эта тварь не болеет СПИДом, — сказала Вика и вдруг закричала: — Смотри! Что это?!

Я оглянулся и увидел вдалеке несколько высоченных прямоугольников, в которых светились окна, напоминая недоигранную шахматную партию.

— Дома, — пробормотал я, — жилые дома.

— Женька! Какой ты молодец! Спас-таки нас! — с этими словами Вика бросилась мне на шею. — Но как? Как мы, в конце концов, вернулись назад?!

— Это динозавр, — ответил я, вспомнив статью английского ученого, — попал случайно в переход из одного пространства в другое.


Глава 7


Мы быстро покончили с купанием, прополоскали одежду, отжали ее и напялили на себя мокрую.

— Что будем делать? — спросил я.

— Бежим по домам, что ж еще? — ответила Вика.

— А что скажем своим домочадцам?

— Давай так, — предложила Вика, — скажем, что ты «бомбил» вечером на своей тачке и просто подвозил меня домой как случайную попутчицу. Потом мы во что-то врезались и больше ничего не помним. Очнулись в животе динозавра, порубили его, и он нас выплюнул.

— А топор-то откуда взяли?

— Господи! Да нашли в кишках. Может, этот людоед накануне дровосека сожрал.

— И ты думаешь, что нам поверят? — усомнился я.

— Увидят этот труп, — Вика кивнула в сторону убиенного, — и не тому поверят.

— А если они нашли наше послание с Рыжиком?

— Видно будет. Может, еще и не нашли. Может, твоего Рыжика какая-нибудь кошка бездомная съела.

За разговором мы не заметили, как дошли до станции. Часы на диспетчерской автовокзала показывали одиннадцать часов.

— Послушай, Вика, — вдруг забеспокоился я, — мы ведь еще не знаем, в какое мы вернулись время? Какой сегодня день, год какой?

— Да какая разница?! — махнула рукой Вика.

— А вдруг мы вернулись годом раньше? Ты придешь домой и встретишь себя же. Как вы будете жить втроем?

— Я думаю: этого не случится. Ну судя по тому хотя бы, что год назад мой муж мне не изменял со мною самой же, — возразила Вика.

— Хорошо. А что если с тех пор, как мы отправились в это путешествие, прошло пять лет, и твой муж женился на другой женщине?!

— Да я его придушу, а ей глаза выцарапаю! — вспыхнула Вика.

Возле одной из автобусных остановок я заметил девушку.

— Давай-ка все же уточним, — сказал я моей амуретке и обратился к девушке, ожидавшей автобуса: — Извините, какое сегодня число?

Девушка посмотрела на меня, мокрого, нечесаного и небритого, и испуганно попятилась, но, заметив рядом со мной Вику, успокоилась и сказала:

— С утра было пятое.

— Июля! — обрадовался я.

— Июля, — отозвалась незнакомка.

— А год? — спросила Вика.

Девушка показала Вике мобильный телефон.

— Все в порядке, — сказала моя амуретка, взглянув на дисплей.

— Двадцать первый век, третье тысячелетие, — на всякий случай добавила незнакомка и спросила: — А вы что, с Луны свалились?

— Ага, — сказал я, — и угодили прямо в лужу. Но самое главное, что сегодня пятое июля. Вика, нас не было всего лишь несколько часов!

— Ну-ну, — покачала головой девушка.

— Ладно, пора домой чесать, — заявила Вика. — Представляю, как удивится твоя жена, когда увидит, как сильно ты оброс щетиной за один день!

— А как она обрадуется, когда узнает о судьбе нашей машины, — иронично заметил я и подумал: «Бог мой, когда-то у меня была машина. Кажется, что с тех пор прошла целая вечность!»

— Что ты будешь делать? — спросила Вика.

— Вернусь срочно домой, переоденусь, а потом позвоню друзьям, вызову милицию, журналистов и поведу всех на пруд на чудовище посмотреть. Представляешь, какое сенсационное открытие мы с тобой сделали!

— Мне бы твои заботы, — усмехнулась Вика.

Подъехал автобус, идущий по четвертому маршруту, и Вика — она жила в Перловке — начала прощаться.

— Мы еще увидимся? — спросила она уже с подножки.

— А как же, — ответил я, думая о том, сколько совместных интервью нам предстоит дать, когда поднимется шумиха вокруг динозавра; и тут же, сообразив, что, спрашивая «увидимся ли мы еще», Вика имеет в виду совсем другие встречи, крикнул ей вслед:

— Не знаю, может быть…

Двери закрылись, и, фыркнув выхлопными газами, автобус укатил и увез ее. И я облегченно вздохнул, надеясь, что этим мой амурет и завершится.

Минут через пятнадцать я стоял возле дверей своей квартиры. «Просто не верится, что все закончилось и так благополучно», — думал я, нажимая кнопку звонка. Дверь открылась, и я увидел — кого бы вы думали? — Валеру, мужа Вики. Я его узнал, потому что встретил однажды случайно свою амуретку вместе с ним в кинотеатре «Родина». Но больше всего меня поразило то, что он стоял передо мною в домашнем халате, из-под которого торчали худые волосатые ноги. Увидев меня Валера испугался, поспешно прикрыл за собой дверь, и мы остались вдвоем на лестничной клетке.

— Послушайте, — отрывисто залепетал он, — я понимаю, вы пришли по поводу меня и вашей жены… Я прошу вас, давайте обговорим все спокойно… И прошу вас, пожалуйста, пусть моя жена ничего не знает…

— Ничего не понимаю! — изумленно воскликнул я.

— Поверьте мне, честное слово, между нами ничего не было, — продолжал бормотать Валера. — Мы встречались пару раз, это было. Но между нами ничего не было.

— Да что здесь происходит, в конце концов? — возмутился я. — Почему вы в халате? И дайте мне пройти в квартиру!

— Подождите-подождите, — засуетился Валера. — Поверьте, вам нечего там делать, вашей жены здесь нет.

— А где ж она?! — удивился я.

— Дома, наверно, — ответил он.

Дверь квартиры приоткрылась, выглянула Лена.

— Валера, ты здесь? — спросила она.

— Да, Леночка, я сейчас вернусь, тут один мой знакомый зашел, мы поговорим чуть-чуть, — ответил Валера.

— Да что здесь происходит?! — заорал я. — Лена! Что здесь делает этот тип?

Я двинулся к Лене, которая смотрела на меня так, как будто я был не ее мужем, а говорящим носорогом. Валера преградил мне путь, я отшвырнул его. В тесноте он упал, споткнувшись о мою ногу. Лена завизжала и с криком «Помогите!» бросилась молотить меня кулачками. Я перехватил ее руки, но сзади меня схватил Валера. Извернувшись, я врезал ему в челюсть, и он отлетел. А Лена сорвала со стены детские саночки и ударила ими меня по голове.

— Ты что — спятила?! — рявкнул я, вырывая из ее рук санки.

Я отбросил их в сторону и сделал это весьма необдуманно, потому что ими не преминул воспользоваться Валера. Его удар был сильнее, и я потерял сознание.

Очнулся я оттого, что кто-то больно пинал меня ногой. Я открыл глаза и увидел милицейского лейтенанта, причем сперва я сумел различить его пышные черные усы, а потом уже погоны и все остальное. Рядом с ним стояли два сержанта.

— Ну что, Михалыч, допился? — сказал усатый, заметив, что я открыл глаза.

— Это какая-то нелепость, — пробурчал я в ответ, должно быть, очень невнятно.

— Чего?! — прикрикнул лейтенант и добавил, повернувшись к своим подчиненным: — Ладно, ребята, берите его.

Два дюжих сержанта, подхватив под микитки, поволокли меня на улицу. Рядом суетился Валера.

— Я прошу вас, — лепетал он, обращаясь к лейтенанту, — у нас нет никаких претензий, абсолютно никаких. Пожалуйста, отвезите его домой и дело с концом. Если нужно, я заплачу.

— Разберемся, — оборвал его усатый. — Домой! В ЛТП его пора, хватит цацкаться.

На улице меня запихнули в милицейский газик и повезли. Мало-помалу я пришел в себя и вспомнил, что как раз хотел вызвать милицию к Волкову кладбищу, чтобы показать труп динозавра. Я соврал сопровождавшим меня милиционерам, что меня в шесть часов вечера вместе со случайной знакомой проглотил невесть откуда взявшийся динозавр, в животе которого мы обнаружили топорик. О том, что было дальше, я рассказал так, как это произошло на самом деле. Однако моя история вызвала такой хохот, от которого встречные фонари шарахались.

— Да заткните вы его! — орал, давясь от смеха, сидевший за рулем сержант. — У меня уже колики в животе, врежемся щас.

— Ну, Михалыч, ты допился, — сказал мне лейтенант. — Такой белой горячки я еще не встречал.

Они привезли меня в милицию и впихнули за решетку в КПЗ, где на скамейке уже сидел какой-то полупьяный хмырь. Увидев меня, он обрадовался и прохрипел:

— Здорово, Михалыч.

— Мы разве знакомы? — раздраженно спросил я.

— Ты что ж, своих не узнаешь? — обиделся хмырь и начал пространно объяснять, где и при каких обстоятельствах мы с ним пили.

— Ладно, притухни, — цыкнул я на него.

Он что-то обиженно пробурчал, но умолк. Я уселся на скамейку и зажмурился, надеясь, что, когда открою глаза, нелепый сон кончится. Я открыл глаза, и спектакль продолжился. Милиционеры обсуждали мой рассказ и хохотали. Потом они спорили о том, что со мной делать дальше. Один сержант предлагал отправить меня на утро домой, поскольку, по его мнению, меня никакое ЛТП не исправит. Усатый лейтенант, напротив, настаивал на том, что меня необходимо отправить на принудительное лечение, которое, по его словам, мне ничего не даст, но они получат возможность некоторое время от меня отдохнуть. А дежурный капитан предложил послать меня в Международный центр творческого гипноза, где какой-то его «друган» занимается разработкой нетрадиционных способов прерывания запоев и лечения алкоголизма. Последнее предложение было всеми принято, и назавтра же его решили претворить в жизнь.

Больше всего меня поразило то, что они говорили обо мне так, как будто я, если уж не каждый день, то каждые два точно попадал к ним в вытрезвитель.

— Послушайте, — крикнул я им, — это какая-то нелепая ошибка. Я не алкоголик, я вообще не пью, я ученый физик.

В ответ они заржали так, что, казалось, стены рухнут.

— Я могу доказать, что я ученый, — не унимался я. — Хотите, я сформулирую закон Паскаля, на котором основано действие гидравлического пресса?

Я рассказал им об этом законе, что послужило поводом для более бурного веселья. Тогда я решил, что в школе милиции вряд ли преподают Паскаля, и поведал им правило буравчика, которое в средней школе изучают все. Милиционеры хохотали пуще прежнего, а дежурный капитан сказал:

— Ну, еще б ты не знал правила буравчика! Штопором-то небось каждый день пользуешься!

Единственным человеком, который меня поддержал, был пьяный хмырь, сидевший со мной за решеткой.

— Правильно, Михалыч! — хрипел он из-за моей спины. — Скажи им! Пусть знают наших!

Ночь я промучился на скамейке рядом с хрипатым пьянчужкой и заснул лишь под утро. Разбудил меня капитан.

— Вставай, физик, — сказал он презрительно. — К тебе жена пришла.

Он вывел меня из-за решетки, и я увидел Вику.

— Что ты здесь делаешь? — удивился я.

— Тише, — ответила Вика, отвела меня в сторону и зашептала: — Посмотри, что я нашла у себя дома.

Она протянула мне свидетельство о браке, раскрыв которое я прочитал, что мытищинским ЗАГСом зарегистрирован брак между гражданином Пьянченко Евгением Михайловичем, то есть мною, и гражданкой Сван Викторией Сергеевной.

— Что это значит? — обескураженно спросил я.

— Это значит, что мы попали не в свой мир, а в мир наших двойников.

— С ума сойти, — ответил я. — Город стоит тот же, улицы те же, а судьбы людей так перепутаны. Интересно, неужели человек во вселенной значит меньше, чем какой-нибудь кирпич?

— Да, — прошептала Вика. — Должна тебя обрадовать. Судя по обстановке в квартире, ты беспробудный пьяница.

— А дети у нас есть? — спросил я.

— Мой сын Сережка, — ответила Вика.

— А твой Валера — муж моей Лены. И ты изменяешь мне с ним, — иронично заметил я. — Теперь мне стало понятным вчерашнее поведение Валеры.

— Я должна тебя еще огорчить, — сказала Вика. — Динозавр исчез.

— Как исчез? — вскрикнул я.

— Мы заезжали на пруд с участковым. Он исчез. Думаю, что его сородичи полакомились падалью.

— Сожрали целиком такого громадного динозавра?!

— Может, в пруд уволокли.

Наш разговор прервал лейтенант:

— Так, свидание окончено, — скомандовал он. — А тебе, физик, карета подана.

— Женя, возьми с собой свои вещи, — Вика протянула мне сумку.

И меня отвезли в Москву в Петроверигский переулок и, действительно, сдали в Международный центр творческого гипноза при НИИ профилактической медицины. И в течение месяца приезжий американский ученый вместе с «друганом» моего благодетеля капитана милиции проводили со мною сеансы гипноза, внушая мне мысль о необходимости начать новую жизнь.

— Сколько ж можно, — вопрошал я, — начинать новую жизнь? Я уже был ученым-физиком, был пустынным отшельником, муравьиным самцом, первобытным человеком! Сколько же можно?!

— Не отчаивайся, — отвечали мне, — и начни еще раз. Главное, это поверить в свои силы.

И они меня убедили.


Эпилог


Через два года я сидел в своем «мерседесе» на автостоянке за городским рынком и ждал Лену.

Лена — это моя в некотором роде любовница. «В некотором роде» потому, что на самом деле она — моя жена. Но об этом знаем только мы. Лена опаздывала, но я знал, что она обязательно придет, и от нечего делать читал газету. А в ней была опубликована маленькая, но очень любопытная заметка. Она называлась «Миллион долларов за белую горячку». И вот что в ней было написано:


«Феноменальная личность проживает в Мытищах. Пьянченко Е. М., фамилия которого как нарочно самым красноречивым образом говорит о склонностях этого человека, имел восьмилетнее образование и работал грузчиком в овощном магазине. Пагубное пристрастие к веселящим напиткам довели его до белой горячки, во время которой Пьянченко Е. М. мерещился столь любимый им зеленый змий. В ходе принудительного лечения американский психиатр Джон Майнуотер, работавший в Москве, не только полностью излечил гражданина Пьянченко от алкоголизма, но и пробудил в нем гениальные способности. Через полгода Пьянченко Е. М. сдал экстерном весь курс обучения в Московском физико-техническом институте и получил диплом о высшем образовании. Еще через год он защитил диссертацию на звание кандидата технических наук. Но самое невероятное было впереди. Издательство „Бослен“ выпустило книгу, автором которой был Пьянченко. В ней он подробно описал змия, привидевшегося ему в бреду белой горячки. И вот недавно Американское Общество Любителей Динозавров присудило Пьянченко Е. М. премию в размере одного миллиона долларов, как автору самой достоверной книги о динозаврах».


Еще бы ей быть не достоверной, если мы с Леной целых полгода прожили там, изучая жизнь этих доисторических животных.


КОМПАНИЯ МИХАЛЫЧА


С чего начинается день бизнесмена? У каждого на этот счет свои привычки. Один начинает рабочий день с чашечки кофе, другой — с просмотра утренних газет, третий, уткнувшись в монитор, раскладывает пасьянс. А я подсматриваю за своей секретаршей Катей. Только не подумайте, что я какой-нибудь извращенец. Просто если другие секретарши — в зависимости от привычек своих боссов — начинают рабочий день с того, что или готовят кофе, или красятся, то предугадать, с чего начнет рабочий день Катя, невозможно. Однажды она маникюрными ножницами препарировала умершего хомячка, и это занятие было прервано сердечным приступом главного бухгалтера Раи, которая зашла подписать у меня чек. В другой раз Катя, подражая Клинту Иствуду, лихо крутила на указательном пальце газовый пистолет RECK AGENT девятого калибра, который выстрелил, и мы полдня гуляли на морозе возле офиса, дожидаясь пока выветрится газ, а оставшиеся полдня мерзли в выстуженном помещении, чихали и терли глаза. В свете сказанного, столь недостойное занятие, каковым является подглядывание за девушкой, становится не только соблазнительным, но и просто необходимым.

А в тот день Катя вела себя достаточно безобидно. Она стояла возле стола, напряженно сжав кулачки и слегка согнув ноги в коленях, и негромко считала:

— Раз, два…

На счет «три» она совершила неожиданный прыжок на месте с разворотом на сто восемьдесят градусов. При этом у нее был такой сосредоточенный взгляд, как будто она рассчитывала застать кого-то врасплох. Я даже невольно отпрянул от щели между дверью и косяком и подумал: «Это что-то новенькое». Впрочем, именно так я думал каждый день. Катин прыжок, видимо, не достиг преследуемой цели, и она повторила его еще несколько раз. Я дождался, пока она смахнула со стола новую галогенную лампу, и открыл дверь, будто бы привлеченный шумом.

— Что случилось? — спросил я.

— Доброе утро, Юрий Михайлович, — Катя собирала скрепки, сидя на корточках. — Да вот лампу случайно опрокинула.

«Как же это произошло?» — хотел спросить я, но не успел, — в приемную вошла Рая. Вернее, попыталась войти. Потому что когда она наполовину остановилась в дверном проеме, чтобы ногой закрыть за собой дверь, кто-то — как выяснилось Гена Мельников, — наш менеджер по сбыту, шедший за Раей следом, — открыл эту дверь, и Рая растянулась на пороге, чуть не сделав шпагат.

— С мягкой посадкой, — поздоровался я с нею и приказал перешагивающему через Раю и извиняющемуся Гене: — Помог упасть, помоги и подняться.

Жалобно постанывая, Рая поднялась и покосилась на торчащую из-за стола туго обтянутую в цветастые лосины круглую попу Кати, уползавшей то ли вдогонку за скрепками, то ли для того, чтобы отсмеяться над главным бухгалтером.

— Катерина, ты опять крыс режешь? — грозно спросила Рая.

В ответ донеслось что-то нечленораздельное.

— Ты предупреждай заранее, что готовить — валидол или противогаз.

— Вазелин, — ответила Катя, вылезая из-за стола.

— Что? — возмутилась Рая.

— В понедельник проверка из налоговой инспекции, — пояснила секретарша.

— Правда? — всплеснула руками Рая.

— Да, звонили вчера вечером, когда ты ушла, — ответила Катя.

— Юрий Михайлович, — запричитала главбух, — нам придется посидеть с вами в выходные — дела в порядок привести.

— Я тебе зарплату плачу за то, чтоб они всегда были в порядке, — перебил я Раю.

— Но вы же сами вечно теряете то накладные, то договора! — возмутилась она.

— Надо — сама и сиди, — отрезал я.

— Да уж лучше два дня посидеть, чем два года, — произнесла Рая.

— Типун тебе на язык! — воскликнул я. — Чтоб я больше этого не слышал! А сейчас в банк поедешь. Катя, — я повернулся к секретарше.

Она извлекла из папки и протянула мне два листочка. Это было заявление с просьбой произвести погашение кредита досрочно. Я подписал оба экземпляра и подвинул один Рае, а второй оставил Кате.

— Рая, аккредитив вчера раскрыли. Сегодня деньги должны быть на расчетном счете. Отвезешь это в банк: пусть спишут в погашение кредита.

— Я поеду на Гене, — то ли спросила, то ли сообщила Рая, закрывая за собой дверь и утаскивая Гену, пытавшегося что-то сказать, наверняка, опять о крокодилах.

Я вернулся в свой кабинет и едва сел за стол, как из приемной послышался стук каблуков. Катя возобновила свои прыжки. Через некоторое время донесся страшный грохот, и я понял, что недооценил сегодняшний эксперимент по части его безопасности. Я выскочил в приемную и увидел, что на этот раз свалился монитор компьютера. Причем на ногу Кате и она корчилась в кресле от боли, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

— Ремонт — за твой счет, — злобно прорычал я.

— Но мне же ногу отдавило! — всхлипывая, возразила девушка.

— И лечение тоже.

Зазвонил телефон, судя по звонкам — межгород. Катя сняла трубку и хорошо поставленным голосом произнесла:

— «Компания Михалыча». Добрый день. — Ей что-то ответили, иона, сказав в трубку: «Секундочку», прикрыла ее ладошкой и простонала: — Юрий Михайлович, это вас, Петербург.

— Я возьму у себя в кабинете.

— Михалыч, — услышал я хрипловатый голос своего бывшего одноклассника, а ныне президента Торгового Дома ВДВ, Мучковского, — хорошо, что я тебя застал. У нас тут неприятности…

«Плевал я на твои неприятности. Твои люди товар забрали, аккредитив банк раскрыл и сегодня я погашу кредит», — но это я только подумал, а вслух спросил:

— Что случилось, Коля? Надеюсь, ничего страшного.

— Да на Матвеева хулиганы напали. Огрели чем-то по голове и дипломат забрали. Я-то думал, что он к тебе за товаром уехал, и к Верке, жене его, вчера вечером сунулся. А он, как ни в чем не бывало, дома сидит с проломленным черепом. Ты уж спирт-то попридержи — я его выкуплю обязательно.

— Минуточку, — насторожился я. — Но вчера здесь был твой представитель, который забрал весь спирт и раскрыл аккредитив.

— Как это, как это? — закудахтал Мучковский. — Михалыч, ты меня не пугай. Я в Москву посылал Матвеева и никого больше.

— Странно, — я забеспокоился. — Коля, это какое-то недоразумение. Но вчера здесь был человек с печатью твоей фирмы.

— Я печать из своих рук никогда не выпускаю, а мои люди действуют по доверенности, — раздалось в ответ.

— Коля, обожди. Я все выясню и перезвоню тебе.

— Ответь сначала: товар у тебя или нет?

— Нет, — вздохнув, произнес я.

— Тогда я отзываю аккредитив, и ты заплатишь мне штраф.

— Коля, аккредитив уже раскрыт.

— Да ты что, издеваешься?! — заорал он. — Срочно верни мне деньги!

— Как же я их верну, если я отдал за них товар. К тому же деньги ушли на погашение кредита, — объяснил я.

— Слушай ты, козел, — зашипел в ответ Мучковский. — Я тебя из-под земли достану, и для твоего здоровья будет лучше, если к этому времени ты будешь держать в зубах сорок миллионов и один процент штрафа за каждый день с того момента, как я выставил аккредитив.

— Да ты меня не пугай, — разозлился я. — Сами с усами. И вообще, неужели ты не понял, что и тебя, и меня кто-то подставил. Лучше выясни, что это за хулиганы отобрали дипломат у твоего Матвеева.

Я положил трубку и услышал, что Катя опять прыгает.

— Зайди ко мне, — приказал я ей, нажав кнопку селектора.

Через секунду она стояла передо мной.

— В чем дело?! Какого черта ты целый день скачешь, как Жучка за хвостиком?! — набросился я на секретаршу.

— Юрий Михайлович, я хочу увидеть разноцветный туман, — невозмутимо ответила Катя.

— Какой еще пестрый туман? — удивился я.

— Понимаете, — начала объяснять Катя, усаживаясь напротив меня, — все предметы, которые нас окружают, видимы лишь потому, что на них кто-то смотрит. А когда на вещь никто не смотрит — она моментально делается невидимой.

— Что это за чушь, — перебил я девушку.

— Да это не чушь, это правда. Сами подумайте. Мы с вами в этом кабинете одни. Вы видите меня почему? Потому что лучи света отражаются от моего тела и фокусируются в ваших глазах. А если бы ваши глаза были обращены в противоположную сторону, то лучам, отраженным моим телом, фокусироваться было б негде, и они б просто рассеялись в воздухе. Таким образом, если на предмет не смотреть — он делается невидимым, а вся окружающая обстановка превращается в разноцветный туман. И чтобы увидеть этот туман — нужно повернуться на сто восемьдесят градусов очень резко, чтоб лучи света, отраженные поверхностью предметов, не успели сфокусироваться в глазах. Вот я и пытаюсь это сделать, но у меня не получается.

— Катя, с кем ты спишь? — нахмурился я.

— Вы угадали, с физиком, — ответила девушка.

— К тому же с первокурсником, — уточнил я. — Даже если он закончил аспирантуру. И от общения с ним пестрый туман заполонил твою голову.

— Вы ошибаетесь, — обиделась Катя, встала и направилась к выходу.

И глядя вслед ягодицам, обтянутым пестрыми лосинами, я подумал, что насчет головы действительно ошибаюсь. Катя вышла, и я хотел позвонить домой, но не успел, потому что в кабинет ввалились три продавщицы из наших киосков. За ними вошел Гена.

— В чем дело? — спросил я.

— Да работать нам негде, — громко ответила Тамара, брюнетка лет тридцати.

— Что, Выставка исчезла? — ухмыльнулся я.

— Выставка-то на месте, а вот палатки наши — те исчезли! — чуть ли не кричала Тамара, а две другие продавщицы, Жанна и Люба, ей поддакивали.

— Вот так номер, — удивился я.

— Если б я имел коня, это был бы номер. Если б конь имел меня, я б, наверно, помер, — пропел Гена.

— Заткнись ты, — оборвал я его. — Райку в банк отвез?

— Да уж обратно приехали. Кредит погасили, а на счет еще двадцать лимонов поступило из Твери.

— Ладно, потом, — отмахнулся я. — Так куда ж это палатки могли деться?

— Да вывезли их ночью, вот куда, — объяснила Жанна.

— Все три? — спросил я.

— Ага, — утвердительно закивали продавщицы.

— И только наши?

— Вроде других не тронули, — неуверенно ответила Тамара.

— А милиция что?

— А ничего, — вновь подал голос Гена. — Я уже там побывал. Руками разводят. Ну, не уследили, говорят…

— Ладно, девочки, идите пока — в столовой посидите, а мы с Геной поприкидываем что к чему.

— Я ж тебе говорил: не надо на Выставку соваться, — лениво проворчал Гена, когда женщины вышли.

— Да почему не надо?! Место ж хорошее, проходимость большая. Опять-таки никакого тебе рэкета, милиция все в своих руках держит.

— Милиция все в своих руках держит! — фыркнул Гена. — Как будто это не рэкет! А теперь что? На ментов что ли наезжать? С них ведь не спросишь.

— А без их ведома с территории Выставки ничего вывезти нельзя, — добавил я.

— Вот именно.

— А и черт с ним, — махнул я рукой. — Подумаешь, три палатки уперли. Да они уже пять раз окупились.

— Эх, Михалыч, добрый ты парень. Подари мне миллион.

— Обойдешься, — огрызнулся я.

— Ну, хотя бы в Африку отпусти.

— Опять ты за свое.

— Ага, — простодушно улыбнулся Гена. — Ты же знаешь — это моя мечта — иметь дома ручного крокодила.

— Ты же два раза пробовал, ведь не получается из этого ничего. Ведь он вырастет и кусаться начнет.

— А может, на этот раз приручу. А не получится, невелика забота: отправлю туда же, куда и первых двух.

— Кстати, я все хотел поинтересоваться: как ты избавляешься от этих крокодилов, когда они вырастают?

— Да я их ночью втихаря в бассейн «Лужники» выпускаю.

— A-а. То-то в «Московском комсомольце» по субботам странные объявления печатают. Дескать, пропал без вести гражданин такой-то, которого в последний раз видели ныряющим с вышки в бассейне. Тому, кто видел, где он вынырнул, гарантируется крупное вознаграждение.

— Крупное, это сколько? — спросил Гена.

Я не успел ничего ответить, потому что открылась дверь и вошла моя жена. Я заметил, что она плачет. Я вышел из-за стола и обнял ее, жестом приказав Гене выйти.

— Инга, успокойся. Что случилось?

— Мой «порш» накрылся, — рыдала она.

— Ты куда-нибудь врезалась? — обеспокоился я.

— Нет, я оставила его возле общежития МГУ, а студенты сбросили сверху холодильник «Юрюзань».

— Ну, нашла из-за чего плакать. Ребята пошутили немножко, а ты плачешь. Не плачь, я куплю тебе «бентли».

— Правда, купишь? — Инга подняла голову и посмотрела на меня блестящими от слез глазами.

— Конечно, куплю, — заверил я ее.

— Но «порш» жалко.

— Жалко, но что делать!

Она плакала еще полчаса, после чего мы поехали в «Турандот» на Тверской бульвар обедать. Потом Инга отправилась бродить по магазинам, а я вернулся на работу.

От нечего делать я позвонил в Петербург Мучковскому, но его секретарша ответила, что Коля уехал в Москву.

Совершенно неожиданно у меня испортилось настроение. Вечно со мною так: то мне все нипочем, то ни с того ни с сего — бац и я становлюсь мрачнее тучи. Причем настроение не просто портится, а делается каким-то дурным. Умному человеку если плохо — он домой идет, пропускает рюмашку, ложится и лежит. А мне домой идти не хочется. Мне начинает казаться, что жизнь моя проходит впустую в то время, как где-то рядом происходят необыкновенно интересные события, решаются вечные вопросы и имена в историю записываются. Где уж тут с таким настроением домой идти?! С таким настроением, пока на свою задницу приключения не поймаешь — не успокоишься. И решил я Лешке Бричкину позвонить. Тот в баню сходить никогда не откажется, и пара девочек у него всегда найдется. Я несколько раз его номер набрал, но все время было занято. И решил я к нему так подъехать, без звонка. Благо его контора в двух шагах от моей: я сижу на Проспекте Мира, а он на улице Гиляровского. Покидал я вещи в дипломат, и тут вошла Катя.

— Юрий Михайлович, отпустите меня сегодня пораньше, — робко попросила она.

— Валяй, а то еще чего-нибудь разобьешь.

— А вы куда едете? — спросила Катя, радостная, оттого что ее отпустили.

— А что?

— А может, вы меня подвезете?

— Куда?

— На Сретенку, если не сложно.

— Ладно, — согласился я, решив пренебречь походом в баню с Лешкой и его девочками.

Мы встали в «пробке» на Проспекте Мира. До Сретенки быстрее было пешком дойти, но я думал о том, как это здорово: ехать на новеньком «мерседесе» с такой классной девушкой. А Катя, действительно, девочка что надо. Почти с меня ростом — а меня им Бог не обидел, фигурка — пальчики оближешь, да еще натуральная блондинка с голубыми глазами. И все это — в фирменной упаковке. Я подумал, что неплохо бы посидеть в «Курвуазье», выпить чашечку кофе, шампанского. Пусть все вокруг мне завидуют и думают, что это моя любовница. Катя мою идею одобрила, и через десять минут мы уже сидели за столиком с шампанским и бананами, а рядом галдели молодые люди, преимущественно студенты.

— А я тебя ни от каких дел-то не отрываю? — спросил я свою прекрасную спутницу. — Ты вроде специально пораньше ушла.

— Да нет, мне просто захотелось свалить с работы, — честно призналась девушка.

— Хорошо, давай выпьем просто так, ни за что.

Я наполнил бокалы шампанским, и мы чокнулись. Я слегка пригубил, а Катя сделала несколько глотков и спросила:

— А вы?

— Я буду пить потом, когда нам не надо будет никуда ехать, — ответил я и подумал: «Боже мой, куда меня понесло? Ведь это моя подчиненная! А что, если она не откажется только потому, что я ее начальник?»

А Катя весело прощебетала:

— А вы уверены, что так будет?

— Не знаю.

— Я тоже пока не знаю, — улыбнулась она.

Я не выдержал и спросил ее напрямик:

— Надеюсь, ты не считаешь это сексуальным преследованием? Ты можешь плеснуть в меня шампанским, я отвезу тебя домой, и мы забудем о происшедшем.

— Я не буду плескать в вас шампанским, потому что у меня дома его удобнее пить из бутылки, а не выжимать из вашего пиджака, — улыбнулась Катя.

— Значит, мы едем к тебе, — улыбнулся я и добавил: — Кстати, давай выпьем на брудершафт.

— Куда мы едем, я еще не решила, — лукаво ответила Катя. — А на счет брудершафта — принято.

Мы выпили, и я наклонился, чтобы поцеловать девушку в щеку, но она подставила губы и поцеловала меня по-настоящему, долгим и страстным поцелуем, от которого закружилась голова и сладкая истома поднялась откуда-то из глубины моего естества и разлилась по всему телу.

— Ты знаешь, у меня дома нечего есть, — сообщила Катя. — Давай, поедим чего-нибудь.

— Только не здесь. Знаешь, в «Новинском пассаже» есть ресторан «Голубой Слон». Поехали туда.

После «Голубого Слона» Катя предложила вспомнить детство и прогуляться по зоопарку. Было уже темно, и зоопарк был закрыт, но мы перелезли через забор со стороны «Планетария». Мы бродили вдоль пустых клеток и клеток со спящими животными. Некоторые из них просыпались и кричали, провожая нас настороженными взглядами. От их крика просыпались другие животные, и вскоре все вокруг наполнилось полусонным рычанием и блеянием. А потом затрубил слон, и нам стало жутко. Неожиданно возле клетки с водоемом мы заметили чью-то фигуру. Я тут же вытащил свой RECK и на всякий случай взвел курок.

— Кто здесь? — услышали мы мужской голос.

— Мельников?! — изумилась Катя.

— Я, — послышалось в ответ, и из темноты навстречу нам вышел Гена.

— Что ты здесь делаешь? — удивленно спросил я.

— А вы что? — вопросом на вопрос ответил Мельников.

— Мы-то гуляем, а вот ты должен был в Африку уехать, — сказала Катя.

— Как в Африку? — у меня брови полезли на лоб от изумления.

— Что значит как? — обиженно переспросил Гена. — Ты же сам отправил меня в командировку.

И я понял, каким этот Мельников был пройдохой, — впрочем, чего я еще ожидал от менеджера по сбыту.

— Ах ты жулик! — накинулся я на него. — Ты, значит, меня обворовываешь потихонечку!

— Да ты что, Михалыч! — запротестовал Гена.

— Заткнись! — рявкнул я. — Я тебя раскусил. Я тебе командировочные выдаю для поездки в Африку, а ты, стало быть, ни в какую Африку и не думаешь ехать. А просто воруешь крокодилов из зоопарка и предъявляешь их как доказательство, что побывал в Африке!

— Михалыч, — залепетал Гена. — Ей-богу, это ошибка. Я сюда пришел для того, чтобы запомнить, как крокодил выглядит. Здесь же на клетке написано. А в Африке, сам знаешь как: крокодила встретишь, так на нем таблички висеть не будет, что это крокодил.

— Свинья ты, — заявил я и плюнул ему под ноги. — Видеть тебя не хочу. Чтоб завтра же уволился по собственному желанию. Пошли, Катя.

Я обнял девушку, и мы направились назад, в сторону «Планетария».

— Поехали к тебе, — сказал я. — Что-то эта прогулка стала утомительной.

Катя жила на втором этаже в двухкомнатной квартире в дореволюционном особнячке на Сретенке. На этом же этаже были расположены еще две квартирки, и все они когда-то были одной большой квартирой, в которой жил какой-нибудь небогатый помещик, а может быть, размещался пансион. Мы прошли в просторную комнату, одну стену которой целиком занимали стеллажи. Полки ломились от книг, в основном, подписных изданий, очень много было книг из серии «Жизнь замечательных людей». На одном стеллаже висел китель полковника с общевойсковыми эмблемками.

— Это папин, он военный историк, — пояснила Катя и добавила: — Они с мамой сейчас на даче.

— А почему у твоего папы такое странное имя — Мэлор Захарьевич? — спросил я.

— Ничего странного. Мэлор означает «Маркс, Энгельс, Ленин — Организаторы Революции».

— Екатерина Мэлоровна — хорошее сочетание, — хмыкнул я.

На тумбочке у противоположной стены стоял музыкальный центр «SONY», полученный Катей в прошлом году в качестве презента от нашей фирмы. Я включил его, он оказался настроен на радио «Сто один». Играла музыка. Я погасил свет, включил висевший на стене светильник и пригласил Катю танцевать. Мы кружились под музыку, я вдыхал запах ее волос, а она гладила меня по шее, и вскоре я почувствовал, что она прижимается ко мне чересчур сильно. И я сделал то, что мне хотелось сделать всегда при виде своей секретарши с первого же дня ее работы на фирме. Я опустил руки и изо всех сил сжал ее ягодицы. Катя застонала и начала торопливо расстегивать мои брюки…

Под утро меня стали мучить кошмары. Мне снилось, что гигантский осьминог скрутил меня и высасывал мой мозг. Я проснулся и обнаружил, что весь опутан какими-то проводами. Кожу на руках, ногах и висках стягивал лейкопластырь, удерживавший металлические пластины, от которых тянулись провода к непонятному прибору размером с небольшой телевизор. На краю кровати в розовом пеньюаре сидела Катя и испытующе смотрела на щель в нижней части загадочного агрегата. Прибор равномерно жужжал и многообещающе попискивал.

— Что это за фигня такая? Что ты делаешь, Катя? — возмутился я.

— Вычисляю твой коэффициент «О», — объяснила девушка.

— Какой еще коэффициент «О»?

— Коэффициент «О» — это коэффициент Онуфриева, — сообщила Катя. — В соответствии с его величиной я смогу определить, чем ты являешься в нашем мире — моделью «Ф» или Привнесенным Сознанием.

Я расхохотался и, не срывая провода, присел и обнял девушку.

— Катя, ты обалденная девчонка, я просто без ума от тебя, но тебе, по-моему, нужно посетить психиатра. Что за чушь ты городишь и чем ты занимаешься, делать тебе, что ли, нечего?

— Это не чушь, — обиженно ответила Катя. — Это величайшее открытие одного моего друга.

— Онуфриева? — усмехнулся я и на утвердительный Катин кивок спросил: — И что же он открыл?

— Я могу объяснить, но предупреждаю, что ты не готов к восприятию такой информации.

— Ладно, валяй, от тебя можно ждать все что угодно.

— Вот-вот, — вздохнула девушка. — Ты так к этому и отнесешься, как к какой-то несусветной фантазии, и не поверишь, что это серьезно.

— А ты попробуй. Может, убедишь меня, — улыбнулся я.

— Видишь ли, дело в том, что мы живем в нереальном мире. Весь наш мир — это всего лишь чей-то сон. И люди, которые населяют этот мир, делятся на две категории: модели «Ф» и модели «ПС». Первые не существуют в действительности, это фантасмагории, вызванные фантазией Спящего, а вторые являются Привнесенными Сознаниями, то есть проявлениями реально существующих людей, сознания которых каким-то образом порабощены сознанием Спящего. Они как бы случайно попали в чужой сон и заблудились в нем.

— Да-а, — только и смог вымолвить я.

— Вот видишь, — грустно произнесла Катя. — Я так и думала, что ты не поверишь.

Жужжание прибора усилилось, он перестал пищать, неожиданно загудел, из щели выполз длинный лист бумаги с ломаным графиком, и аппарат умолк.

— Ну что, я могу снять с себя все эти провода? — осведомился я.

— Можешь, — растерянно прошептала девушка.

На нее явно серьезное впечатление произвела диаграмма, нарисованная прибором.

— Кать, ты б поменьше общалась с этими физиками, иначе действительно свихнешься, — посоветовал я.

— Невероятно, — раздалось в ответ. — Это уникально, Юра. Я не могу в это поверить!

— И слава богу!

— Судя по этому, — она ткнула мне в лицо перфолентой, — ты и есть Спящий!

— Чего?! — удивился я.

— Если я не ошибаюсь, ты и есть тот человек, которому все это снится и во сне которого мы все находимся!

— Слушай, иди к черту, — рассмеялся я. — Мы провели с тобой такую незабываемую ночь, и я хочу, чтобы утро было таким же.

Я схватил ее в охапку и завалился на спину, увлекая за собой девушку.

— Сумасшедший! — весело воскликнула Катя.

И в поддержку ей раздался звонок в дверь. Катя вырвалась из моих объятий, одернула пеньюар и вышла в коридор.

— Кто там? — спросила она.

— Газета «Коммерсантъ» для господина Кудрявцева, — послышалось с лестничной клетки.

— Юра, тебе газету принесли! — крикнула мне Катя, открывая дверь.

Вот она плата за процветание. Ни минуты покоя и неотлучное чувство страха. Я езжу на дорогих машинах, собираю живопись, трачу деньги на шикарных женщин, но утро начинаю с рубрики «Происшествия» «Коммерсанта». Кого арестовали за прошедший день, какие аферы вскрыли, нет ли среди арестованных и подозреваемых кого-либо, кто связан со мной и моей фирмой? Об этом знают и доставляют мне газету, где бы я ни проснулся.

Катя бросила газету на одеяло, и я сразу открыл предпоследнюю страницу. Когда я разворачивал «Коммерсантъ», из его недр вывалился «Московский комсомолец». Катя потянулась за ним, но я быстро придавил газету ладонью:

— Газеты сначала прочитаю я, а ты пока приготовь завтрак.

— А жена тебе готовит по утрам?

— Да. Каждое утро, как только я открываю глаза, наготове горячий завтрак, чистые трусы и носки, ну и все остальное.

— В таком случае, — безапелляционно заявила девушка, — завтрак приготовишь ты.

Она уселась рядом со мной, чтобы просмотреть газеты, заглядывая через мое плечо. В «Коммерсанте» я не обнаружил ничего заслуживающего внимания. Но когда я открыл последнюю страницу «Московского комсомольца», меня прошиб холодный пот. В разделе «Хроника происшествий» красовалась фотография Гены. В комментарии к снимку было сказано: «Внимание, розыск! Мельников Геннадий Андреевич, 1963 года рождения, на вид — сорока лет, рост средний, глаза карие, волосы русые. Вчера около 24 часов перелез через ограждение питомника с крокодилами и с тех пор домой не вернулся. Все, кому что-либо известно о местонахождении гражданина Мельникова, звоните по телефону „02“. Нашедшему гарантируется высокое вознаграждение».

— Эх, Гена, — вздохнул я. — Конечно, ты был отъявленным мошенником, но мне тебя будет не хватать. Ты был…

— Да ладно! — перебила меня Катя. — Может, найдется еще. Ты тоже вчера домой не вернулся, однако за тебя пока что никто гонорара не обещает.

Я собирался провести с Катей все выходные, но эта заметка отбила у меня всякое желание продолжать праздник любви. Я встал и начал одеваться.

— Уже уходишь? — угрюмо спросила девушка.

Я не успел ответить, потому что опять позвонили в дверь.

— Ну, кто еще там в такую рань?! — воскликнула Катя и пошла открывать.

«А вдруг это родители?» — подумал я и было пошел вслед за девушкой, но из коридора неожиданно донесся страшный удар. Кто-то вышиб дверь и ворвался в квартиру. Катя завизжала, но ее тут же прервал грубый мужской голос:

— Заткнись! Нам нужен твой шеф, а не ты! Где он? — это рычал Мучковский.

— Не знаю, — всхлипнула Катя. — Здесь его нет.

«Молодец!» — мысленно воскликнул я, выхватил пистолет и нырнул под кровать. Судя по шагам, бандиты направились в комнату Катиных родителей. Я понял, что у меня есть еще несколько секунд и употребил их на то, чтоб стянуть с постели край одеяла так, чтобы он загораживал меня. Если в Катином доме и был веник, то дорогу туда, где я нашел себе убежище, он давно забыл. Под кроватью валялись погоны: лейтенанта, старшего лейтенанта, капитана, майора и подполковника. И мой нос распирало от гордости за то, что к обыкновенной комнатной пыли, которую я вдыхал, примешивалась пыль фронтовых дорог, прошедших через военные архивы. «А то б так и прожил жизнь не понюхав пороху», — с удовлетворением думал я, сжимая свой RECK AGENT. Я тер переносицу, чтобы не расчихаться, и прислушивался к шуму в квартире. Мне удалось определить, что с Мучковским пожаловали еще трое непрошеных гостей. Они обыскивали квартиру, и я молил Бога о чуде, будучи уверен, что, если боевики Мучковского не догадаются заглянуть под кровать сами, их внимание привлечет стук моего сердца. Но эти болваны так и не нашли меня.

— Останешься здесь караулить девчонку, пока мы не отыщем этого урода! — приказал Коля одному из своих мордоворотов.

«Вали-вали отсюда!» — подумал я, и, пытаясь улечься поудобнее, наткнулся локтевым нервом на майорскую звездочку. Если б не присутствие бандитов, я взвыл бы от боли. А так я лишь изобразил несколько эксцентричных сцен из немого кино. Из моих уст полился беззвучный поток чего-то очень грубого, возможно, цитат из диссертации Мэлора Захарьевича, за которую он получил звание майора. Я понял, что если я полежу на этих погонах еще немного, то научусь не только застилать постель по утрам, но и выравнивать подушки по нитке. Дверь за Мучковским наконец-то захлопнулась, и для меня наступила пора решительных действий. Но я не знал, что предпринять.

А оставленный Мучковским бандит оказался более расторопным. Он решил вынужденное заточение с очаровательной девушкой провести с пользой для здоровья.

— Эй, мамулька, иди сюда! — приказал он Кате.

Невзирая на ее мольбу о пощаде, он затащил Катю в спальню, уселся на кровать и усадил девушку рядом. Матрас надо мной провис, и я мог определить местоположение обеих задниц, но кому какая принадлежит — было неизвестно, потому что свисавшее с кровати одеяло закрывало ноги сидевших. Наверху возились, ругались и визжали, а я водил снизу дулом пистолета, не зная куда выстрелить. А пистолет мой был хотя и газовым, но патроны в обойме были не с газом, а с дробью. И засадить свинцом Кате в то место, которым она вскружила мне голову, после этой сказочной ночи, мне казалось неблагородно, а в присутствии боевика, чей зад останется невредимым, еще и небезопасно. И я совсем было отчаялся, не зная что предпринять, но вовремя вспомнил о шариковой ручке «Паркер», лежавшей у меня в нагрудном кармане. Если ее развинтить, получится скальпель. Эту ручку мне подарил Гена. «Каким пройдохой был, а оставил о себе добрую память», — с грустью подумал я о Мельникове. Я решил воткнуть скальпель в первый попавшийся зад, и если в ответ завопила бы Катя, я б выстрелил в соседнюю задницу. Нужно было спешить, пока бандит не завалил девушку на спину. Я аккуратно вспорол матрас и ткнул вверх изо всех сил.

— Твою мать!!! — раздалось в ответ.

— Не повезло тебе, парень! — крикнул я и выстрелил в то же место.

Он дико завопил, на этот раз что-то нечленораздельное и вскочил с кровати. «В следующий раз он присядет нескоро!» — ехидно подумал я, вылезая из своего укрытия. Я увидел здоровенного верзилу, который валялся на полу окровавленной задницей кверху и вопил благим матом.

— Ты плохо обращался с девушкой, — сказал я, приставляя свой RECK к его затылку.

— Да ты вчера был не намного галантнее, — заметила оправившаяся от испуга Катя. — Впрочем, немногие из нас отличаются хорошими манерами, — добавила она и опустила на голову несчастного с простреленным задом прибор для определения коэффициента «О».

— Наконец-то ты нашла наиболее верное применение этому аппарату, — заметил я девушке, вставляя новый патрон в обойму.

— Сейчас не время злорадствовать, — огрызнулась Катя. — Нужно валить отсюда!

— Я готов. А что делать с этим? — я пнул ногой бесчувственное тело.

— Я думаю, Мучковский скоро вернется. Вот пусть он и помучается, — ответила Катя, натягивая на себя лосины.

Одевшись, она потащила меня на кухню, окно из которой выходило во внутренний двор. Катя ловко запрыгнула на широкий подоконник и открыла ставни. Под окном оказалась пристройка. Мы выбрались на ее крышу, я спрыгнул вниз и помог спуститься девушке. Когда мы вышли в Даев переулок, Мучковского и его команды видно не было, и мы бросились к моему «мерседесу».

— Куда б податься? — спросил я, когда мы выехали на Сретенку и направились в сторону Сухаревской площади.

— По-моему, тебе следует побеспокоиться о своей жене и ребенке, — заметила Катя.

— Они вчера улетели в Сочи. Так что пока мне следует беспокоиться о себе самом.

— И что же ты думаешь предпринять?

— Пока не знаю. Я даже не знаю, куда я сейчас еду, — ответил я, пока мы пересекали Сухаревскую площадь и въезжали на Проспект Мира.

— Судя по направлению, мы едем в офис. Боюсь, что это не лучший вариант. Послушай, поехали к моему другу. Он живет недалеко от метро «Китай-город».

— Онуфриев что ли? — покосился я на Катю.

— Нет, Винников. Но он такой же умный. Пойми, это человек не твоего круга и никому в голову не придет искать тебя у него.

— Логично, — промолвил я, — но еще лучше снять номер в отеле.

Пошарив по карманам, я обнаружил, что потерял сотовый телефон, скорее всего, забыл его в Катиной квартире.

— Дай свой мобильник, — попросил я Катю.

Она протянула мне аппарат. Я коснулся кнопочек, на дисплее загорелась надпись «аккумулятор разряжен», и телефон отключился.

— Очень мило, — проворчал я. — Ты чего не зарядила его?!

Катя только руками в ответ развела. Зарядное устройство от прикуривателя к ее аппарату не подошло. Я вздохнул:

— Как мы теперь кому-либо дозвонимся?! Я на память даже своего номера не помню!

— А у моего друга есть и телефон, и Интернет, — сказала Катя. — Я войду в свой ящик, там у меня вся телефонная база.

— Ну что ж, когда я расправлюсь с Мучковским, назначу тебя своим заместителем, — заявил я, сам не зная шутя или серьезно.

— Вот еще! — фыркнула Катя. — Лучше повысь зарплату с сохранением прежней должности.

— Ты не хочешь сделать карьеру?

— Я хочу жить спокойно, и чтоб всякие Мучковские за мной не гонялись.

— Однако, тебе от него и так досталось.

— Да уж с тобою как свяжешься! Мог бы, между прочим, радиотелефон себе купить. Сейчас бы таких проблем не было.

Мы проехали по Садовому кольцу, свернули на Мясницкую и попали в пробку. До Большого Комсомольского переулка мы добрались только через час.

Винников жил в густонаселенной коммунальной квартире с небольшими комнатушками самых причудливых форм. Нам открыла его соседка, пожилая женщина, которая знала Катю, потому что, увидев девушку, ничего не спросила, а сразу же крикнула вглубь полутемного коридора:

— Игорь, к тебе пришли.

Женщина ушла на кухню, а на ее крик одна из дверей отворилась, и на свет божий выполз длинный субъект с нечесаной копной волос, в круглых очках с очень толстыми линзами. Он не спеша прошаркал навстречу нам в огромных, рваных шлепанцах, из которых далеко торчали длинные пальцы и еще дальше нестриженые ногти, и я даже слегка попятился, опасаясь, что он оцарапает меня этими ногтями, если подойдет слишком близко. Субъект остановился и, вытаращив глаза на Катю, сказал:

— Привет, — он как бы сам удивлялся знакомству с такой девушкой.

— Привет, Винников, — ответила Катя и представила меня. — Знакомься, это Юрий Михайлович, мой шеф.

Винников вытаращил глаза на меня, протянул руку и пробурчал:

— Игорь.

— Юра, — ответил я, пожимая его мягкую кисть.

— Проходите, пожалуйста. Я там кое-что пишу.

Мы прошли в небольшую комнату, в которой была кровать, гардероб, старый письменный стол и два стула, и все это, кроме гардероба и одного стула, на котором, видимо, сидел Винников, было завалено какими-то бумагами и книгами. На краю кровати, правда, еще сидела какая-то девушка, которую среди общего хлама можно было и не заметить.

— Это Люся, — произнес Винников с таким виноватым выражением лица, словно боялся, что нам придет в голову, будто он с этой девушкой занимался не только физикой.

— Здравствуйте, — тихо откликнулась она.

— Катя.

— Юра.

— Винников, нам нужно у тебя немного пересидеть, — заявила Катя, бесцеремонно усаживаясь на стол, прямо на бумаги.

— Сколько угодно, — ответил Винников и развел руками, как бы предлагая нам самим обустраиваться в его комнате.

— Дай телефон, — попросила Катя.

— Да-да, — пробормотал Игорь.

Он скрылся в коридоре. Катя села за клавиатуру и занялась своим почтовым ящиком. Винников вернулся с телефоном, за которым тянулся удлинитель.

— Мобильный тут берет плохо, — объяснил он.

— Отдай его Юре, — скомандовала Катя.

Винников протянул мне аппарат и сказал:

— Да вы присаживайтесь. Садитесь прямо на кровать, ничего страшного.

Я замялся, и тогда Люся встала и, сбросив бумаги со стула, пододвинула его мне. Я сел и поставил телефон на колени.

— Мы вам не мешаем? — предупредительно спросил Винников.

— Да нет-нет, что вы, — ответил я, в действительности не представляя себе, как я буду вести разговор со своим начальником службы безопасности в присутствии этой не от мира сего парочки.

На выручку пришла Катя.

— Винников, не сочти за нахальство, но разговор у нас конфиденциальный.

— Пожалуйста-пожалуйста, — пробормотал он. — Мы на кухне посидим.

И он начал собирать какие-то бумаги, которые собирался штудировать на кухне.

— Винников, — вдруг отвлекла его Катя, — посмотри, что у меня есть.

С этими словами она вытащила из сумочки сложенный вчетверо лист и протянула его Игорю. Тот развернул бумагу, и я увидел, что это диаграмма моего коэффициента «О». Когда Винников взглянул на график, изображенный на Катином листе, его глаза чуть было окончательно не вывалились наружу. У него был такой вид, как будто Катя походя решила задачу, над которой он бился всю свою жизнь и мечтал получить Нобелевскую премию.

— Откуда ты это взяла? — прошептал он.

— Сама вычислила, — рассмеялась Катя.

— Чье это? — опять-таки шепотом спросил Винников и замер в ожидании, что сейчас откроется последняя тайна бытия.

— Его, — Катя кивнула в мою сторону.

— Ваше?! — с восторженным испугом проскрежетал Винников и повернулся к своей знакомой. — Ты слышишь, Люся, это и есть Спящий!

Люся испуганно смотрела на меня, а я сидел, обескураженно хлопал глазами и злился на Катю за устроенный ею спектакль.

Винников неожиданно засуетился. Он бегал по комнате, размахивал руками, хлопал себя то по лбу, то по заду, то и дело поправлял очки и причитал:

— Это невероятно! Невероятно! Кто бы мог подумать, что нам удастся вас найти! Юра, вам нужно немедленно ехать со мною к Онуфриеву, мы вам все объясним!

— А вы не могли бы сами к нему съездить, а мы вас здесь подождем, — предложил я с одним единственным желанием — отделаться от этого физика с его бреднями.

— Только никуда не уходите, — попросил Игорь.

Они с Люсей быстро собрались и, стрельнув у Кати тысячу на такси, ушли.

— Черт бы тебя побрал! — выругался я в адрес своей секретарши. — Устроила тут концерт!

— Ничего, сейчас они привезут Онуфриева, и он тебе все объяснит, — говорила девушка, пока я набирал номер Дегтярева, начальника службы безопасности моей фирмы.

Неожиданно Катя спрыгнула со стола и вырвала у меня телефон.

— Что ты делаешь? — удивился я.

— Да не волнуйся ты. Сейчас приедет Онуфриев и докажет тебе, что вся эта жизнь не реальна, а вымышлена. А посему тебе нечего опасаться Мучковского. Все это происходит не на самом деле!

— Иди ты к бениной матери, — не выдержал я и отобрал у Кати телефонный аппарат.

— Как знаешь, — ответила Катя и опять уселась на стол.

Я дозвонился до Дегтярева, и мы разработали оперативный план действий. Я поручил ему собрать команду и, во-первых, объехать все точки, где мог бы появиться Мучковский, чтобы захватить его для выяснения отношений, а во-вторых, прислать двух-трех ребят ко мне для обеспечения моей безопасности.

— А я тебе говорю, что все это ерунда, — заявила Катя, когда я положил трубку.

— И это тоже ерунда? — спросил я, подошел к столу, подхватил на руки девушку и перенес ее на кровать.

— Что ты делаешь? — зашептала она. — Сюда могут войти.

— Ну и что?! Ты сама говоришь, что все это не имеет значения, потому что не реально.

— Сумасшедший, — пролепетала Катя, прижимая меня к себе.

— Секс наспех на трактатах о физике — это романтично.

Мы едва успели вернуться из путешествия в страну любви, как в дверь постучали и раздался голос соседки:

— Тут к Игорю пришли. Впустить?

— Секундочку, — ответил я.

Мы вскочили с кровати и еле успели поправить одежду, прежде чем дверь отворилась, и вошла целая толпа молодых людей.

— Здрасьте, — растерянно пробормотала Катя.

А я ничего не успел сказать, потому что один из них выхватил из-под пиджака монтировку и ударил меня по голове.

Очнулся я в маленькой комнате с высоким потолком. Я лежал на полу, связанный бельевой веревкой, а надо мной возвышались лопаты, метлы и грабли. Сквозь небольшое и очень грязное окно под самым потолком еле-еле пробивался свет. У меня болела голова, но в целом я чувствовал себя гораздо лучше, чем мог ожидать после удара монтировкой.

«Черт возьми, — с досадой подумал я. — Все же Мучковский меня выловил». Однако отчаиваться было некогда. Я перевернулся на живот, прогнулся назад и руками, связанными за спиной, дотянулся до веревки на ногах. Помучившись немного, я сумел освободить ноги. После этого я сел на пол, придавил спиной к стене штыковую лопату и начал перетирать об нее веревку, которой были скручены руки. С нею пришлось повозиться долго, и я боялся, что не успею развязаться до прихода моих похитителей. Но, в конце концов, я разделался со своими путами. Несколько секунд я растирал затекшие руки, а затем подошел к дверям — там были двойные двери, — и приложил к замочной скважине ухо. Я ничего не услышал и решил взломать дверь. И тут я обратил внимание на то, что мой пистолет преспокойненько болтается на своем обычном месте — у меня подмышкой. Я достал его и проверил — все патроны оказались на месте. «Ну и олухи!» — подумал я о бандитах Мучковского и, навалившись всем корпусом на двери, выломил замок. Сжимая в руках пистолет, я крался по коридору и за поворотом обнаружил связанных Винникова и Катю с кляпами во рту. Я достал из нагрудного кармана «паркер» и с помощью скальпеля помог им высвободиться от веревок.

— Фу, слава богу! — вырвалось у Кати вместе с кляпом.

— Нужно драпать отсюда, — прошептал Винников. — Идите за мной. Я здесь все знаю.

Он осторожно пошел по коридору, за ним последовала Катя, а следом я, не выпуская RECK из рук. Винников вывел нас к лифту и нажал кнопку. Через несколько секунд лифт подъехал, и мы отправились вверх.

— Откуда ты здесь все знаешь? — спросил я.

— Это же общежитие университета, мы были в подвале, — ответила за него Катя.

Я удивился, но ничего больше спросить не успел, потому что лифт остановился и двери открылись. Винников осторожно выглянул наружу, но тут же отпрянул назад и нажал кнопку «4».

— Что случилось? — встревоженно спросила Катя.

— Там стоял Федорчук, и он меня видел, — взволнованно ответил Винников.

— Какой еще Федорчук?! — удивился я. — Что тут вообще происходит?

— Федорчук — это тот, кто ударил тебя железякой по голове, — объяснила Катя и добавила: — Нам кажется, что тебе следует избегать его общества.

Мы выскочили на четвертом этаже и побежали по коридору вслед за Винниковым. Наконец, он остановился около одной двери и постучал. Нам открыл прыщавый парнишка, и мы ввалились в его комнату.

— Что случилось? — спросил он, тараща глаза на мой пистолет.

— Это Спящий, — показал на меня Винников. — За нами гонится Федорчук со своей бандой.

— Да, в конце концов, что происходит? — взорвался я. — Кто этот Федорчук, и почему он ударил меня по голове? Он что, работает на Мучковского?

— Да причем здесь твой Мучковский? — ответила Катя.

— А кому еще нужно бить меня монтировкой по голове?

— Есть кому, вы же Спящий, — произнес Винников. — Я сейчас все объясню. Поймите, все, что происходит вокруг, это сон. Посудите сами, в этом мире столько абсурда, что он просто не может быть реальностью. Это чей-то сон. Это доказал Онуфриев. И он также доказал, что все человечество делится на две группы — модели «Ф» и модели «ПС»…

— Я этот бред уже слышал от Кати, и если меня били по голове монтировкой для того, чтобы доказать эту теорию…

— Это не бред, — настойчиво перебил меня Винников. — Выслушайте меня, у нас мало времени, Федорчук найдет нас с минуты на минуту. Так вот, есть еще модель «С», то есть Спящий, человек, которому этот сон снится. Мы его долго искали…

— А нашла я, — воскликнула Катя. — А ведь он даже фирму свою назвал «Компания Михалыча». Конечно, весь этот мир не что иное, как компания Михалыча.

— Так зачем же меня бить-то и похищать было? — воскликнул я.

— Понимаете, мы, те кто занимаемся этой проблемой, разделились на два лагеря. Одни во главе с Федорчуком выражают точку зрения моделей «Ф», и они знают, что как только Спящий проснется, все они прекратят свое существование, потому что они живут лишь в воображении Спящего. С ними заодно несколько моделей «ПС», которые не хотят возвращаться в реальность, поскольку боятся ее, боятся, что в реальности они окажутся какими-нибудь калеками или, скажем, преступниками, приговоренными к смертной казни. И они разработали способ, который позволяет, действуя изнутри сновидения Спящего, заставить его погрузиться в летаргический сон. Таким образом, они надеются продлить свою жизнь. Но чтобы осуществить свой замысел, им необходимо поймать фантом, являющийся воплощением Спящего в этом сне, то есть вас. Этой группе противостоит Онуфриев и его последователи, которые искали Спящего, чтобы спасти его от «федорчуковцев». Понятное дело, что все онуфриевцы являются моделями «ПС», за некоторым исключением. Вот, например, Катя. Она модель «Ф».

— Но я не боюсь того, что ты проснешься, — улыбнулась девушка. — Потому что знаю, что я часть твоего сознания.

— А Люська, сука, оказалась предательницей, — прошипел Винников.

— Слушаю я вас, — разозлился я, — и не могу понять: то ли я, действительно, сплю, то ли нахожусь в обществе идиотов. Но в любом случае — рад был познакомиться, а теперь разрешите откланяться. Катя, можешь пойти со мной, но если еще кто-нибудь пойдет следом, будь он хоть Федорчук, хоть Лобачевский, я пущу ему пулю в лоб.

С этими словами я открыл дверь и вышел в коридор. Катя последовала за мной. Мы шли к лифту, и меня просто распирало от ярости.

— Надо ж было мне связаться с тобой! Да ты совершенно ненормальная и друзья у тебя полные придурки! Сколько раз я себе говорил: нельзя трахаться с сотрудниками, будут неприятности. Но в такую историю влипнуть…

— Послушай, — тихо произнесла Катя. — Сны так легко забываются. Постарайся помнить обо мне, когда проснешься.

— Катя! Неужели ты веришь в это?!

Мы подошли к лифту. И тут его двери открылись, и нам навстречу вышел Федорчук с целой оравой парней.

— Хватайте его! — крикнул он.

Мы бросились бежать. С другой стороны коридора навстречу нам двигалась еще одна банда, явно настроенная враждебно. И тогда я вспомнил, что умею летать. Я взмыл в воздух и полетел над головами огромной толпы. Снизу тянулись руки, которые пытались схватить меня.

— Он летает! Ему начинает сниться новый сон! — отчаянно визжал Федорчук. — Хватайте его или мы погибли!

Я тужился изо всех сил, но мне никак не удавалось взлететь достаточно высоко, я парил над их головами, еле-еле уворачиваясь от цеплявшихся за меня рук. Рядом со мной в воздухе парила Катя.

— Послушай меня, — кричала она. — Проснись, это единственный способ спастись. Проснись! Разрушь этот мир!

— Иди ты к бениной матери!

— Да не цепляйся ты за этот сон! Разрушь его, или он сам разрушится! Вот смотри!

Она взмыла вверх и ударилась в потолок, он рухнул и я… проснулся.

— Проснись, ты опоздаешь, — трясла меня Инга.

Я встал и отправился в ванну. Там лежали чистые трусы и носки, из кухни доносился запах горячего завтрака.

Через сорок минут я подъехал к скверу, возле которого меня ждала Катя. Был ясный день, и ее золотистая шерстка сверкала на солнце.

— Доброе утро, — она плюхнулась на переднее сиденье.

Я обнял ее и пощекотал кончиком хвоста под подбородком. Она зажмурилась от удовольствия.

— Ты знаешь, мне сегодня приснился такой замысловатый сон, — сказал я.

— Я не люблю, когда рассказывают сны, — промурлыкала Катя.

— Ты знаешь, но этот был такой навороченный. Мне, например, снилось, что у меня было всего четыре конечности и я умудрялся водить автомобиль.

— На эту тему есть анекдот, — ответила Катя. — Приходит к врачу пациент и говорит: «Доктор, ампутируйте мне четыре конечности, а то мне мозгов не хватает, чтобы восемью управлять».


УЛАВЛИВАЮЩИЙ ТУПИК


Глава 1


Я и не предполагал, что буду так обрадован, когда увижу построенным свой собственный дом. Был жаркий солнечный день, огромный луг простирался от дороги до леса. И в самом центре возвышался наш дом. Брус, из которого он был сложен, сверкал свежей желтизной, и, казалось, что от него исходит тепла не меньше, чем от солнца. И все это наполняло сердце таким восторгом, что мне хотелось, как мальчишке, побежать через луг, разрывая голыми ногами высокие травы, скатиться кубарем к заводи с ледяной водой из ключа, перепрыгнуть через плетень, облобызаться с приветливой Жучкой и прокатиться верхом на свинье. Вот как я ликовал оттого, что построил дом. И это была радость совсем иного свойства нежели та, которую испытываешь, когда к нажитым квартире, машине и язве добавляется дача. Это была радость, которую должен испытывать художник при виде гениального творения, только что вышедшего из-под его кисти. Да нет, вру. Не может он испытывать такого восторга. Потому что те скудные средства, которые даны живописцу, никогда не позволят настоящему художнику выразить все чувства и мысли. Это зритель ликует, потому что видит только то, что сказал художник, и понятия не имеет о том, сколького художник не смог сказать. И мучается мастер, гадая о том, вспомнит ли кто-нибудь о его творении, устремленном в вечность, хотя бы через год.

А я был в экстазе, потому что знал, что пройдет сто лет, а этот дом будет стоять, и кто-нибудь найдет здесь крышу и тепло домашнего очага.

Я построил дом.

Нет, не так.

Я построил Дом.

И сам удивлялся тому, что так радуюсь, ведь на самом деле, я в этом доме собственноручно ни одного гвоздя не забил. Я лишь регулярно отстегивал Пафнутию хрустящие банкноты и лаялся с ним из-за того, что строительство дома ведется слишком медленно. Впрочем, ругался я с ним вполне справедливо, потому что он, в действительности, просрочил все мыслимые и немыслимые сроки, в которые сам же обязался построить мне дом. Кроме того, денег он содрал с меня несусветную сумму. И когда я спросил его однажды, на что она израсходовалась, Пафнутий глубокомысленно изрек:

— Инфраструктура.

И я успокоился, потому что произнесенное Пафнутием одно единственное слово было столь сложным и емким, что могло уместить в себя денег еще в пять раз больше, чем я ему уже заплатил. Правда, оно не включало в себя ни газа, ни электричества, ни водоснабжения.

Но наконец-то дом был готов. Осталась масса недоделок. Но о них даже думать не хотелось; казалось, что все как-нибудь само собой образуется. Однако это только мне так казалось, а моя жена рассуждала более практично. И когда мы мчались назад по Ленинградскому шоссе и я радостно давил на газ, и редкие прохожие, бросаясь врассыпную, разделяли мое счастливое настроение, Кристина заявила:

— Вот что, Валера, возьми-ка ты, милый мой, отпуск или отгул и поезжай на дачу. Нужно будет замки врезать, электричество провести, уборную опять-таки построить надо.

Произнесла она это, и радость моя померкла, будто не было вокруг моего дома цветущего луга и не стрекотали в траве кузнечики, а бродили вокруг пьяные деревенские мужики, жужжали навозные мухи, и комары по ночам не давали спать. И я остервенело давил на газ, а редкие пешеходы больше не разбегались счастливо в стороны, а норовили назло мне попасть под колеса. И в довершение всего Кристина добавила:

— Приедем домой — я тебе целый список составлю разных дел, которые нужно будет там переделать.

Эта фраза доконала меня окончательно, и очередной перекресток я проехал за тысячу рублей, потому что горел красный свет и не дремал «гаишник». Я вовсе не белоручка, отнюдь нет, но терпеть не могу физический труд, требующий малейшего умственного напряжения. Уж если вкалывать, так либо копать, либо тяжести таскать. Тут все просто; как говорится, бери больше, бросай дальше, отдыхай, пока летит. А делать что-либо руками и при этом еще мозги напрягать на тему того, чем заняты руки, для меня сущее бедствие. Не люблю я серое вещество утруждать, если при этом не обогащаюсь духовно. Но как бы то ни было, в понедельник Кристина составила длинный список дел, которые мне поручалось переделать на даче. Ознакомившись с поручениями жены, я решил, что перво-наперво мне необходимо поставить забор, нарисовать на воротах красную звезду и прибить под нею Кристинин список, потому как без Тимура и его команды с заданием жены я бы не справился.

В среду после работы я бегал по разным хозяйственным магазинам, закупая в огромных количествах замки, шпингалеты, краски, лаки и далее — по списку. Все это я складывал в свой «гранд чероки», готовясь в конце недели отбыть на трехдневную трудовую вахту. Поздно вечером я заскочил на чашку чая к своему институтскому другу Денису Володину.

Мне открыла его жена Наташа.

— Привет, — как можно беззаботнее сказал я.

— Валерка, привет! Проходи.

Из комнаты вышел Денис.

— Здорово, Михалыч, — сказал он.

— Ребята, поехали в пятницу к нам на дачу! — радостно выпалил я, и Денис сразу так потускнел, как будто я не загород его пригласил, а половой тряпкой стер улыбку с его лица.

Он, конечно, сообразил, что я зову их на дачу в основном для того, чтобы он помог мне справиться с делами. Только не подумайте, что мой друг посчитал мою просьбу слишком обременительной и потому так огорчился. На самом деле, он никогда не прочь мне помочь, просто он в квартире еще ремонт не закончил.

— Ребята, надо в кои-то веки на природу выехать, а то так все лето пройдет, — убеждал их я, уже сидя на кухне за чашкой чая.

— Чего скажешь, Пух? — Денис вопросительно посмотрел на Наташу.

— Поехали, — она неохотно пожала плечами.

— Вот увидите — вам понравится, и вы не пожалеете, — сказал я и добавил самое главное. — И по хозяйству мне поможете.

— С этого и надо было начинать, — рассмеялся Денис.

А он был мастер на все руки, и к моей просьбе отнесся очень серьезно. Первым делом он потребовал предъявить ему список, составленный Кристиной. Он внимательно изучил его и предложил существенно расширить. После недолгого обсуждения мы добавили в него ящик пива «Хамовники», шесть бутылок шампанского «Мартини», четыре килограмма шашлыка, молочного поросеночка, огурцы, помидоры, салат и прочее, включая дивидишник и фильмы о нелегкой судьбе итальянского парламентария Чичолины.

На радостях, что все так хорошо уладилось, я даже ночевать у них остался. Мне постелили в маленькой комнатке, больше напоминавшей сарай, захламленный ненужными вещами, на видавшем виды диване. И я до самого утра сладко проспал, разминая поясницу на пружине, выскочившей из-под обшивки.

В пятницу утром ко мне на работу зашел Сергей Коновал. Он когда-то дружил с Пафнутием и даже собирался заказать ему строительство своей дачи на участке недалеко от моего. Однако, наблюдая за тем, как Пафнутий строил мой дом, Сергей решил, что не стоит подвергать свою нервную систему большим перегрузкам, отказался от услуг Пафнутия и отложил строительство своей дачи до следующего года.

— Привет, Михалыч! Как дела? — он добродушно улыбался.

— Да ничего.

— Чего такой мрачный?

— Да так, — махнул я рукой. — На дачу еду, доделывать то, что Пафнутий не доделал.

— Михалыч, я тебе говорю, пора морду ему бить! — возмутился Сергей.

— Да ну его в баню! — я опять махнул рукой.

— Кстати, — оживился Сергей, — ты когда на новоселье-то пригласишь?

— Давай на следующей неделе в субботу, — предложил я.

— В следующую субботу? Ладно, договорились. Значит, мы с Маринкой в следующую субботу приедем.

Минут десять мы еще болтали о разных делах, а потом Сергей уехал к себе на Пулковскую улицу, где он содержал чайную лавочку.

В два часа я запер кабинет и сказал секретарше:

— Все. До понедельника.

— На дачу, Валерий Михайлович? — завистливо спросила она.

— Да, Анечка, — ответил я.

— А у вас красивая дача? — восхищенно поинтересовалась девушка, явно намекая на то, что как-нибудь в отсутствие жены я мог бы показать ей свой загородный дом.

Однако времена, когда за связь с секретаршей можно было получить строгача по партийной линии и лишиться должности, прошли, а с ними был утрачен и интерес к этой части прекрасного пола, поскольку не стало прежней остроты ощущений. Вот почему:

— Дача как дача, — холодно промолвил я и вышел из приемной.

А на автостоянке возле моего «гранд чероки» уже ждала Кристина. Я чмокнул ее в щечку. Мы сели в машину и поехали в Отрадное за Денисом с Наташей. К нашему приезду они стояли в коридоре с большой спортивной сумкой, и я был несказанно рад, поскольку обычно они очень долго собираются. Однако обрадовался я преждевременно, потому что Денис еще минут двадцать бегал по квартире, чесал затылок и пытался вспомнить, ничего ли он не забыл. И лишь когда мы спустились вниз, мой друг сообразил, что не положил в сумку диск с Чичолиной. Он побежал наверх, и мы еще минут пятнадцать ждали его у подъезда.

Когда же мы отъехали от их дома, Наташа вспомнила про нашу персидскую кошку.

— А где же Анфиса? — спросила она.

— Дома, где же ей быть! — ответила Кристина.

— Она что, три дня будет сидеть одна? — возмутилась Наташа.

— А что с нею станется? Воды я ей оставил и коробку сухого вискаса, — резонно возразил я.

— Нет, давай возьмем ее с собой, — надула губки Наташа.

— Может, правда, возьмем?! — подхватила идею Кристина.

— Наташ, да брось ты выдумывать, — вступился за меня Денис.

— Да иди ты на фиг! Тебя вообще не спрашивают! — обиженно воскликнула Наташа.

— Тихо-тихо, только не ссорьтесь! Я еду за кошкой, — с этими словами я развернул «гранд чероки» посреди Алтуфьевского шоссе, и мы поехали в обратную сторону.

К счастью, кошку долго уговаривать не пришлось, и собралась она быстро. И через полчаса мы, наконец-то, мчались по Ленинградскому шоссе. Было около трех часов дня, и поток машин, рвущих на дачи, был еще не слишком густым. Мы неслись в левом ряду, я давил на сто двадцать, на задних сидениях Кристина с Наташей обсуждали парикмахерские салоны, а Денис, сидевший впереди, чертыхался, что забыл телефон, перечислял людей, которым нужно было позвонить, и проклинал себя за то, что не включил факс и автоответчик. Анфиса пыталась дремать у меня на коленях, — это было ее любимое место в поездках, — но наши жены то и дело хватали и тормошили ее.

Минут за сорок мы доехали до столбика с отметкой «семьдесят шестой километр» и свернули направо, прямо перед постом ГАИ, в сторону Зубово. Дальше мы мчались по отличной асфальтовой дорожке, которая плавно извивалась по пригоркам — мимо лесов, небольших деревенек и дачных поселков. Мы взлетали с пригорка на пригорок, и каждый раз открывались новые, необыкновенно красивые подмосковные пейзажи. Широкие луга, леса, голубое небо и сказочные облака. Хотя бывают дачи гораздо ближе к Москве, но за одни те восхитительные виды, которые открываются по пути от Ленинградского шоссе к деревне Селифоново, я не променял бы свой загородный дом ни на какую виллу, даже если б с ее крыши была видна Останкинская башня. Мы доехали до деревни Соголево, в конце которой возле весов свернули направо на грунтовую дорогу, проехали мимо коровника, вниз по ложбинке, а затем вверх — на гору, на которой и была расположена деревня Селифоново.


Глава 2


— А вот и наш дом! — гордо заявил я, когда он показался из-за деревьев.

— А это что?! — хором воскликнули Денис, Наташа и Кристина.

— А черт его знает, — обескураженно ответил я, глядя на непонятное архитектурное излишество, построенное на нашем участке.

— Ну и ну, — только и пробормотал Денис.

— Оригинально, — подхватила Наташа.

— Да уж, — хором произнесли Кристина и я.

А удивляться было чему. В непосредственной близости от нашего дома кто-то воздвиг огромную башню в форме параллелепипеда, наклонившегося к земле под углом в семьдесят градусов.

Эдакий сверхсовременный кубизм с тоской по чуду Пизанской башни! Еще издали было видно, что это сооружение изготовлено из какого-то необычного материала зеленоватого цвета.

«Кому могло взбрендить, — возмущенно думал я, — посреди роскошного луга возле дома из бруса, сложенного в виде русской пятистенки, выстроить такую ультрамодернистскую конструкцию?! Впрочем, что тут голову ломать? Ясно кому — Пафнутию! Он же постоянно повторял: я архитектор, я архитектор. Наверное, если б моя жена сама не нарисовала дом, он бы и дачу нам построил в таком же стиле».

И я вспомнил, что, когда последний раз виделся с Пафнутием, намекнул ему на то, что неплохо было б пристроить уборную и хозблок. И так как конкретными чертежами и рисунками его не снабдили, он, очевидно, дал волю своему воображению и воплотил в жизнь давние творческие замыслы. Сомнений не оставалось — уродский параллелепипед был делом рук Пафнутия. Этот доморощенный архитектор так жаждал раскрыть свой талант, что даже аванса у меня не попросил.

Когда мы подъехали ближе, оказалось, что башню у основания окружает круглая, с человеческий рост, стена, выполненная из того же зеленоватого материала.

И тут со мной произошло нечто необычное. От потрясения, которое я испытал при виде этого архитектурного уродства, у меня открылась паранормальная способность видеть сквозь предметы. Да-да, я смотрел на параллелепипед и окружающую его стену и видел сквозь них луг и лес. Должен сказать, что я с детства мечтал обладать какими-нибудь удивительными, сверхъестественными качествами. Я был готов душу дьяволу продать, лишь бы принципиально отличаться от других людей. При этом я вовсе не думал о каком-нибудь превосходстве над простыми смертными, или мне казалось, что я так не думаю. По крайней мере, сам себе я говорил, что просто хочу удивлять людей чем-нибудь необычным. Ну, например, было бы здорово, если бы я, внешне оставаясь таким как есть, обладал фантастической силой. Действительно, фантастической, недоступной ни одному человеку, будь он даже Арнольд Шварценеггер или Сильвестр Сталлоне. Скажем, такой силой, чтоб одной рукой тонн десять поднимать спокойно. Представляете, идет соревнование по тяжелой атлетике. Спортсмены надрываются, корячатся, штанги на ноги себе роняют, и вдруг на помост из зрительного зала поднимается худощавый молодой человек и самую тяжелую штангу одной рукой поднимает. Или сидит в каком-нибудь кабаке здоровенный громила с симпатичной кралей, входит обыкновенный человек, небрежно роняет того громилу со стула, занимает его место и говорит обалдевшей девочке: ты будешь моей. Верзила с пола поднимается, его халдеи спешат ему на помощь, а я расправляюсь с ними одной левой, не вставая со стула и продолжая беседовать с девушкой. Метрдотель милицию вызывает, но и с нею я… Эх, мечты, мечты! В детстве я в отчаяние приходил, понимая, что они несбыточны. И вдруг — на те вам! На тридцатом году жизни какой-то волшебник вспомнил обо мне! Ладно, силой исполинской не наградил, так хоть видеть сквозь стены позволил. И на том спасибо. А то б жизнь так и прошла — в серых и скучных буднях.

«Теперь я смогу запросто подглядывать за понравившейся мне женщиной, а потом заинтересовать ее своей персоной, удивив осведомленностью о каких-нибудь подробностях ее личной жизни», — думал я, наблюдая сквозь параллелепипед за ястребом, величественно кружившим над землей. И тут Кристина все испортила.

— Из стекла что ль это сделано? — спросила она.

И я понял, что это не меня добрый волшебник наградил необычайным даром, а Пафнутия бес попутал, и он соорудил уборную из прозрачного материала. Я сильно расстроился из-за того, что так наивно поверил в свою исключительность.

Денис обошел это странное сооружение вокруг.

— А входа-то здесь нет, — заметил он.

Я тоже обошел вокруг стены и, действительно, не нашел входа внутрь. Разозлившись, я поднял с земли обрезок доски и швырнул им в стену. Он благополучно пролетел сквозь нее и упал на землю внутри этой необычной конструкции.

— Во, блин! — воскликнул Денис.

Я ткнул кулаком в то место, через которое пролетела деревяшка, но рука уперлась в стену.

— Валера, что это такое? — спросила Кристина.

— Уборная, наверно, — ответил я, потому что ничего другого Пафнутий не должен был строить.

— Прозрачная?! — удивилась Наташа.

— Да еще доски сквозь стены пролетают! — добавила Кристина.

— А кто это построил? — спросил Денис.

— Пафнутий, кто ж еще, — сказал я.

— А как этим пользоваться — он не объяснил? — Денис похлопал ладонью по стене.

— Да черт его знает, что это вообще такое? — разозлился я. — Сам первый раз вижу. Но должны были построить уборную.

— А сколько ты за это заплатил? — продолжал допрашивать меня Денис.

— Да еще не успел и, пожалуй, спешить не буду.

— Валер, — окликнула меня Кристина, — смотри, сюда целая делегация идет.

Я обернулся и увидел Головлевых — Николая Ивановича, его жену тетю Люду и их невестку Машу. Метрах в десяти следом за ними хлюпал сапогами, почесывая на ходу живот, Виталик Головлев, машин муж. Вприпрыжку за ним скакала их дочка Настя.

— Приехали?! — окликнула нас тетя Люда.

— Здравствуйте, — ответил я и двинулся им навстречу, протягивая руку Николаю Ивановичу.

Наши друзья тоже поздоровались, но остались стоять на месте, с интересом рассматривая местных жителей.

Подошел Виталик, и мы пожали друг другу руки.

— Слушай, Валера, мой дорогой, а что это вы здесь такое построили? — спросил Николай Иванович.

— Да я сам не знаю, — развел я руками. — Пафнутий должен был построить уборную.

— На уборную это непохоже, — рассмеялась Маша.

— Да, это что-то непонятное, — подхватила тетя Люда. — И главное, когда построить-то успели? Мы никого не видели, никто не приезжал, а позавчера утром встали, смотрим — батюшки мои, что за ночь построено-то!

— А как же ты-то не знаешь? — спросил Виталик. — На твоем участке что-то строят, а ты не знаешь что?

— Представь себе, — опять развел руками я.

— Ну и ну, — удивился Виталик.

— Мы-то думали, хоть ты нам объяснишь, что это такое, — с чувством неудовлетворенного любопытства произнесла Маша.

— Да, мой дорогой, колхоз какой-то развели, — изрек Николай Иванович и пояснил свою мысль: — Никто ничего не знает, ни за что не отвечает! Колхоз! А так нельзя. Какое-нибудь начальство должно быть.

Пока мы обсуждали необычайное сооружение, возведенное на моем участке, Настя открыла дверцу моей машины, и оттуда стремглав выскочила Анфиса, которая все это время сидела взаперти и строила планы, как вырваться на свободу. Я бросился за нею и начал гоняться за кошкой по участку.

— Да ты что, с ума сошел?! — крикнула тетя Люда. — Оставь кошку в покое, пусть погуляет.

— Это же персидская кошка! — ответил я. — Как я потом буду из нее репейник вычесывать?!

— Да пусть погуляет! — опять крикнула тетя Люда.

И тут произошло нечто совершенно непонятное. Кошка, удирая от меня, ринулась в сторону Пафнутьевской башни и, преспокойненько пробежав сквозь стены, уселась на землю внутри параллелепипеда и смотрела на меня оттуда так, как будто понимала, что мне туда пройти не удастся. Я удивился и стал прощупывать то место в стене, сквозь которое Анфиса пробралась внутрь. Мне помогали мои друзья.

— Ага, вот что интересно-то. Кошки-то тут проходят спокойно, — заметила тетя Люда. — Наш котофей тоже здесь пролазил — я видела.

Дырку мы так и не нашли. И, обескураженные, пытались выманить кошку назад, но ни уговоры, ни демонстрация кусочков колбасы и консервов «Вискас» не возымели должного действия. И, в конце концов, мы оставили Анфису в покое, решив, что сама она быстрее выйдет наружу.

— Кстати, Катулис-то сейчас здесь — к Еремину приехал, — сообщил Виталик.

— И что? — спросил я.

— Да это ж прораб. Дом твой фактически он построил, а Пафнутий только деньги платил. Наверняка Катулис знает, что это за сооружение такое, — объяснил Виталик.

— Так давай, шуруй за ним! — приказала тетя Люда, пихнув сына локтем.

— Да ты ж полегче, мать! — охнул тот и поплелся к дому Еремина.

— Не боись, не развалишься, — огрызнулась тетя Люда.

Минут через пять Виталик вернулся, а с ним пришли еще трое. Катулис оказался коренастым мужиком, глядя на которого можно было с уверенностью сказать, что если бы он не стал строителем, то был бы сейчас бандитом. С ним пришел его приятель, который, казалось, отличался от Катулиса лишь тем, что не стал строителем. Из-за их спин выглядывал любопытствующий Еремин, колхозный электрик. Тот, наверное, был философом-богоборцем, потому что, судя по внешнему виду, всерьез задался целью вопреки божественному замыслу утратить человеческий облик. Он был пьян и небрит, его щеки заросли рыжими бакенбардами, а волосы топорщились так, как будто Еремин имел обыкновение зачесывать их с затылка на лицо.

Прораб протянул мне руку и представился:

— Катулис. Василий Васильевич.

А его друг молча вытащил из нагрудного кармана удостоверение и протянул его мне. Я прочитал его и понял, что это действительно не строитель, а капитан милиции Бугров Андрей Геннадьевич, следователь из областного управления по борьбе с экономическими преступлениями. Я удивленно поднял на него глаза, не понимая, чем обязан столь официальному представлению. Он встретил меня жестким взглядом и спросил:

— Вы хозяин этого дома?

— Я.

— Пройдемте, пожалуйста, — Бугров жестом показал в сторону строительного вагончика, стоявшего у дороги. — Нужно поговорить.

Недоумевая, я пошел следом за ним и Катулисом. Кристина проводила меня испуганным взглядом.

— Видите ли, Валерий Михайлович, — начал Бугров, — мы против вас ничего не имеем, и нам бы не хотелось портить с вами отношения.

Когда разговор со следователем начинается с такой фразы, поневоле на ум приходят мысли о длительной командировке в места не столь отдаленные. Сердце мое замерло, но я взял себя в руки и твердо решил валить все на главного бухгалтера фирмы за исключением, пожалуй, того, что, будучи старостой в третьем классе, украл двадцать копеек из взносов на школьные завтраки.

— А что, собственно, произошло? — как можно спокойнее спросил я.

— Видишь ли, — ответил вместо следователя Катулис, — мы построили вот это, — Василий Васильевич указал на нелепый параллелепипед и на мгновение умолк, соображая, как это поточнее назвать, но, так и не придумав, повторил еще раз, — вот это. По договоренности с Пафнутием. А он нам не заплатил…

— Ну да, — перебил я прораба, — потому что я еще не заплатил ему.

— Вот видите! — командно-укоризненным голосом рявкнул следователь. — В общем так. Строители жалуются. Официально. И пока деньги не будут заплачены, я буду вынужден дачу опечатать.

— Постойте-постойте, — пробормотал я, испытывая облегчение оттого, что даже за махинации с завтраками для бездомных поросят отвечать не придется, — а сколько Пафнутий должен был заплатить?

— Десять тысяч, — не моргнув глазом, объявил прораб.

Я замер от удивления, потому что не мог представить себе, чтобы в наше время за десять тысяч можно было хоть что-нибудь построить. А прораб добил меня тем, что, все-таки моргнув, уточнил:

— Рублей.

— Так давайте я заплачу, — предложил я.

Катулис немного помялся и нехотя согласился.

— Ладно, давай.

— Правильно, — поддержал его следователь. — И мне работы меньше.

— Валютой возьмете? — спросил я.

— Спиртом что ли? — оживился прораб.

— Да нет, долларами, — смутился я.

Катулис опять замялся, но согласился, правда, неохотно.

— Валяй, — пробурчал он.

Я сбегал к машине и принес им четыреста долларов. Прораб пересчитал деньги и положил себе в карман. И тут я вспомнил, что неплохо бы вообще выяснить, что же это такое построено?

— Извините, — обратился я к Василию Васильевичу, — а что это такое вы построили?

Катулис посмотрел на меня как на идиота.

— Как что? — воскликнул он. — Что заказали, то и построили.

— Но я ничего такого не заказывал.

— Это вы с Пафнутием разбирайтесь. Нам что нарисовали, то мы и построили. Всего доброго. До свиданья, — прораб пожал мне руку.

— Постойте, — промолвил я.

Но тут мою руку перехватил следователь. Он крепко пожал ее и решительно попрощался:

— Простите, Валерий Михайлович, мы очень спешим. До свиданья. Всех благ вам.

Они повернулись и быстро зашагали прочь. Любопытствующий Еремин, все это время пытавшийся завести разговор с Кристиной и нашими друзьями, побежал следом за прорабом и следователем, на ходу выкрикивая что-то философски-нечленораздельное.


Глава 3


Мы еще с полчаса бегали вокруг Пафнутьевского параллелепипеда, пытаясь выманить из него кошку.

Потом Головлевы ушли к себе, а мы занялись хозяйственными делами, предоставив Анфисе право решать свою судьбу самой. Через минуту она влетела в дом, чтобы выпросить у Кристины порцию «вискаса».

Целый день нам докучали Головлевы. От них то и дело кто-нибудь прибегал к нам с какой-нибудь дребеденью. То Настя яиц принесет, то тетя Люда — маринованных огурцов, то Николай Иванович придет — на водку попросит.

Вечером мы затащили в дом несколько брусков, положили на них доски и начали накрывать на этот импровизированный стол, предвкушая праздничный ужин. Денис установил дивидишник, который мы привезли с собой. На экране появилась Чичолина, и тут со двора Головлевых донеслась разухабистая музыка. Кто-то наяривал на гармони.

— Хорошее сопровождение для этого фильма, — сказал Денис.

К Чичолине проник в постель усатый детина, и она начала нелегкий путь к вершине власти.
		Я куплю на рынке мину


		и в кровать жене задвину.


		Если враг туда прорвется,


		он на мине подорвется!


— Пьяным голосом вопил Николай Иванович.

— Надеюсь, они не всю ночь горлопанить собираются! — раздраженно воскликнула Кристина.

— Надо было б им водки побольше дать, чтоб поскорей напились и вырубились, — сказала Наташа.

— Вот еще, — фыркнула Кристина, — будем мы местных алкоголиков приваживать.

В этот момент в дверь постучали.

— Этого еще не хватало! — всплеснула руками Кристина.

— Пришел посланник по культурному обмену, — хмыкнул Денис.

Я встал и открыл дверь. На пороге стоял Виталик, судя по внешнему виду которого можно было заключить, что Николай Иванович как человек культурный один не пьет.

— Послушайте, — запинаясь, пролепетал он, — пойдемте к нам. Ничего с собой не берите, просто пойдемте.

Я вопросительно оглянулся на Кристину и Дениса с Наташей. Они в ответ пожали плечами. И я остался стоять в нерешительности, не зная, что предпринять: то ли выставить Виталика за дверь, то ли пойти вместе с ним и участвовать в деревенском празднике.

Николай Иванович продолжал орать как сумасшедший:
		По деревне мы проходим


		в девяносто пятый раз!


		Неужели нам, ребята,


		по шеям никто не даст?!


И, словно обеспокоенный тем, что Николай Иванович получит по шее без меня, я сказал:

— Ладно, Виталик, мы сейчас придем.

— Давайте-давайте, приходите. Не пожалеете, — он застыл на пороге, застенчиво улыбаясь, и почесывал свое брюшко.

— Ладно-ладно, — с этими словами я вытолкал его из дома. — Сейчас придем, не волнуйся.

— Ну что, давайте сходим к ним минут на десять, а то не отвяжутся, — предложил я, закрыв за Виталиком дверь.

— Давайте, — неохотно согласилась Кристина.

— А что, как мероприятие — это даже интересно, — подхватил Денис.

Мы выключили видео и пошли к Головлевым. У них во дворе собрались почти все жители деревни, состоявшей всего из трех домов, если не считать нашего. На скамейке сидел гармонист, мужчина лет сорока, с которым мы знакомы не были. Рядом с ним сидел Виталик, и лежало нечто большое и черное, похожее на пятьдесят килограммов картофеля. Это нечто издавало нечленораздельные звуки, в которых любопытство сочеталось с досадой из-за невозможности принять участие в происходящем, и при ближайшем рассмотрении оказалось Ереминым. Напротив них в отдалении стояли Николай Иванович с Настей и тетя Шура, жена Еремина. Они образовали круг, в центре которого плясали тетя Люда с Машей. Когда мы пришли, возникла неловкая пауза. Гармонист продолжал играть, но Николай Иванович больше не пел, тетя Люда с невесткой приплясывали, глупо улыбаясь, и все виновато поглядывали на нас, словно стесняясь своего веселья. И тогда я пустился в пляс с тетей Людой и Машей и запел:
		Смотрит девица в окно


		и на солнце ленится.


		Кто допрыгнет до нее,


		тот на ней и женится.


		Эх, дужка ведра,


		буду прыгать до утра!


		Эх, дужка ведра,


		буду прыгать до утра!


		Разбежался, прыгнул, раз —


		ухватил за косу.


		А коса оторвалась,


		я остался с носом!


		Эх, Васька-матрос,


		а зачем мне без волос?!


		Эх, Васька-матрос,


		не нужна мне без волос!


Обстановка сразу разрядилась, и мы еще полчаса по очереди орали, вспоминая всяческие частушки. Потом тетя Шура попрощалась и потащила мужа домой, который нечленораздельно протестовал, очевидно, опасаясь, что пропустит что-нибудь важное.

— Пора и нам домой, — сказала Кристина.

— Да погоди ты, — всплеснула руками тетя Люда. — Еще чайку попьем. Пойдемте-ка в дом.

— За знакомство по рюмочке опрокинем, — предложил гармонист.

— Только недолго, — согласилась Кристина.

Все пошли в дом, а Денис потянул меня за рукав. Мы отошли в сторону.

— Слушай, Михалыч, — зашептал он, — нужно поговорить с ними. Может быть, у них какие-нибудь старые иконы имеются.

— Ну и что? — не понял я.

— Что-что! Может, они продадут их по дешевке.

— С каких это пор ты занялся иконами? — удивился я, и мы пошли в дом.

Однако Денис всерьез озаботился новой идеей, и, после того как мы пропустили по второй стопке «Орловской», он спросил у тети Люды: нет ли у них в доме старинных икон?

— Да что ты, — махнула рукой тетя Люда, — у нас их еще два года назад отобрали.

— Как это? — удивленно воскликнула Наташа.

— Да очень просто, — ответил Виталик. — Целая банда приехала на трех машинах.

— И что? — спросил я.

— Прошлись по избам и все иконы отобрали, — мрачно сказал Виталик.

— Вот это да! — протянул Денис, разочарованный тем, что его новый бизнес подрубили на корню таким бесцеремонным образом.

— У нас, правда, осталась одна картина, — сообщила тетя Люда. — На нее никто не позарился, а картина-то стоящая, старинная, лет двести ей будет. Хотите — покажу.

— Покажите, конечно, — откликнулась Кристина.

— Сейчас принесу, — с этими словами тетя Люда скрылась за печкой в закутке, отгороженном занавеской.

Оттуда послышался утробный вой хозяйской кошки, видимо, не одобрявшей идею показывать старинную реликвию первым встречным.

— Кыш, нечистая! — прикрикнула тетя Люда.

Из-за занавески выпрыгнула кошка, а за нею вышла хозяйка с картиной в руках. Это был мужской портрет, размером приблизительно семьдесят сантиметров на пятьдесят, написанный маслом на холсте. Тетя Люда водрузила его на стол, отошла на несколько шагов и, слегка наклонив голову набок, окинула оценивающим взором свое сокровище. С картины на нас смотрел молодой человек, изображенный стоящим возле стола, на котором лежали какие-то чертежи. Он был одет в богатые одежды и смотрел на всех чуть свысока. Небрежным жестом правой руки он указывал на чертежи, словно они-то и давали ему право даже через двести лет смотреть на всех с непомерным чувством превосходства.

— А кто это? — спросила Кристина.

— Ой, это длинная история, — загадочно ответила тетя Люда, ей явно хотелось, чтобы мы упросили ее рассказать подробнее об этой картине.

— Ну, мать, оседлала своего конька! — воскликнул Виталик. — Я эти сказки уже сто раз слышал…

— Ты слышал, а люди нет, — осекла его Маша.

— Да ну, пойдемте во двор, — поддержал Виталика Николай Иванович.

И они вместе с гармонистом, прихватив недопитую бутылку «Орловской», пошли на улицу. Денис хотел было пойти с ними, но Наташа удержала его.

— Сиди, алкоголик! — шикнула она.

— Ладно тебе, Пух! — огрызнулся он. — В кои-то веки выпить нельзя!

— Перебьешься! — Наташа была неумолима.

— Да успокойтесь. Давайте лучше про эту картину послушаем, — Кристина повернулась к тете Люде. — Расскажите, пожалуйста, кто это нарисован?

— Да вам неинтересно будет, — замялась тетя Люда.

— Расскажите, мы все вас очень просим, — поддержал я Кристину.

— Правда, мам, расскажи, — подхватила Маша.

— Ладно, расскажу, — с еле скрываемым удовольствием согласилась тетя Люда. — Вот только самовар еще поставлю.

Она пошла на террасу и принесла оттуда ведро воды. Залила ее в электросамовар и воткнула штепсель в розетку. После этого тетя Люда уселась за стол, и опершись головой на ладонь, посмотрела на нас умиротворенно и начала свой рассказ:

— Я и не знаю, правда это, неправда. Так бабка моя еще говорила. Вроде как этого на картине Селифоном и звали. А уж потом и всю деревню — Селифоново.

— Чем же он прославился так? — спросила Наташа.

— Да я и говорю. Давно это было, лет двести назад. Деревня эта тогда никак не называлась, а может, и было у нее какое название, да никто его теперь не вспомнит. Принадлежала она одному помещику, отставному поручику Орлову, который считал себя родней братьев Орловых, бывших фаворитами у Екатерины, и очень этим кичился. Рассказывают, что он был дурным и жестоким человеком, и все в деревне боялись его. Так вот с некоторых пор начали крестьяне замечать какого-то незнакомого молодца, который бродил вокруг деревни, будто выискивал что-то. Об этом тотчас доложили Орлову, и он велел изловить этого паренька и привести к нему. Все только и рады были выполнить этот приказ. Каждый хотел для барина постараться, чтобы его задобрить. Впрочем, на это надеялись мало, а больше думали, что на какое-то время злоба хозяйская на того незнакомца обратится, а все покамест вздохнут поспокойнее. Только как ни старались, а изловить его никому не удавалось. А еще в ту пору в деревне жила сирота одна, Акулина. Красоты она, говорят, была необыкновенной. И конечно барин не мог мимо нее пройти спокойно и все время домогался ее. И пришлось бы девице той совсем туго, если бы не жена помещика, которая была женщиной тихой, но над мужем власть имела неограниченную и следила, чтоб он кроме пьянства ничего себе такого не позволял. Впрочем, она болела чахоткой, и жить ей оставалось немного. А бабка старая, у которой жила сирота, надеялась, что, когда барыня помрет, Орлов возьмет Акулину в жены. Бывало ведь такое, что барин в супружницы крепостную брал.

— Однажды вечером, — продолжала тетя Люда, — возвращался помещик с охоты и недалеко от деревни встретил в лесу Акулину. И стал он к ней приставать, но девушка вырвалась и убежала от него. Но каким-то неведомым образом прослышала об этой истории барыня. Она приказала привести к ней девушку и учинила ей допрос. Акулина же ни в чем не сознавалась и даже напротив — выгораживала помещика. Она говорила, что будто бы в лесу напал на нее разбойник, а барин якобы ее спас. Барыня ей, конечно, не поверила, но, подивившись благородству крепостной девки, отпустила ее. Орлов же весь этот разговор подслушал, а может, слуга ему донес. И пришло ему на ум, что неслучайно та девица в лесу оказалась. Не иначе как с разбойником она и якшается, решил он. И приказал барин слуге выследить Акулину. На следующий вечер девушка опять отправилась в лес. Но на этот раз за нею пошел человек, посланный Орловым. И оказалось, что барин как в воду глядел. Действительно, Акулина встречалась с тем самым неуловимым молодцем. Уж когда они познакомиться успели — неизвестно, но, видно, сразу же полюбились друг другу. Слуга все помещику доложил, и тот на следующий день снарядил дворовых следом за Акулиной. И тут им повезло: таки изловили они того парня. Привели его к Орлову. Тот спрашивает: «Как тебя звать?» А молодец отвечает: «Селифаном».

— Селифоном, — поправил я тетю Люду.

— Да ты слушай, не перебивай! — возмутилась она. — Селифаном он назвался. А зачем бродит вокруг — не сказал. Так мол, говорит, вольный я человек, где хочу там и хожу. Ну, барин и приказал запереть его во дворе и мужиков сторожить поставил. Утром, дескать, разберемся, кто давал такую волю, чтоб по барским угодьям гулять?! И Акулину во дворе заперли. А ночью барин проснулся, глядь, а Селифан перед ним стоит. Орлов глаза протирает, а молодец его просит: «Отпусти, барин, Акулину со мной — любое желание твое исполню». Барин растерялся, а Селифан говорит: «Хочешь, коня вороного к утру приведу». Орлов с перепугу и ответил: «Хочу». «Смотри же, сдержи слово — отпусти Акулину со мной», — сказал так Селифан и вон вышел. Тогда барин от испуга оправился и шум поднял. Дворовые люди сбежались, а Орлов сам не поймет, то ли ему сон привиделся, то ли вправду Селифан к нему приходил. Пошли всей толпой во двор. Смотрят, что за чудо: клеть на замке, мужик караульный рядом стоит, а сняли замок — внутри нет никого. Исчез Селифан…

Тут рассказ тети Люды был неожиданным образом прерван. Лампочка часто-часто замигала, потом потускнела и погасла. Маша щелкнула выключателем настольной лампы, стоявшей на буфете, но и она не загорелась.

— Еремин, черт бы его побрал, агрегат свой запустил! — проворчала тетя Люда.

— Какой агрегат? — спросил Денис.

— Да к печке он приладил что-то. Печь топит, и этот агрегат электрический запускает, в доме теплей становится, — пояснила Маша.

— А основное достоинство его в том, что у всех остальных электричество вырубается, — дополнил вошедший Виталик и добавил: — Пойдем морду Еремину набьем.

С этими словами он снова вышел.

— Я с вами! — крикнул Денис, нашедший повод дать выход гневу по поводу того, что Наташа не разрешила ему водки напиться.

И не успели мы возразить, как он умчался вслед за Виталиком.

— Да бог с ними, — махнула рукой тетя Люда. — Я вам дальше пока расскажу. Так вот, значит. На утро вышел Орлов во двор и велел Акулину привести, чтоб пытать ее, куда ее милый пропал? А Селифан и сам тут как тут. Пришел и коня вороного под уздцы привел. Орлов стоит — глазам не верит. А Селифан говорит: «Ну, барин, я свое слово сдержал, и ты свое сдержи. Отпусти Акулину со мной». А помещик — в ответ: «Исполнишь еще два моих желания, тогда отпущу!» «Какие такие два твоих желания?» — спросил Селифан. «Принеси-ка мне мешок чистого золота!» — приказал барин. «Ладно, будет по-твоему», — ответил Селифан. Повернулся и ушел, глазом моргнуть не успели, глядь, — назад идет и мешок тащит. Бросил он свою ношу к ногам Орлова, развязали мешок, а в нем — чистое золото. На зуб пробовали! А барину-то Акулину отпускать не хочется, он и решил обмануть Селифана. «Вот, — говорит, — последнее мое желание. Сделай то, чего не может быть!» А Селифан ему: «Это запросто. Может такое быть, чтоб холоп барина высек?!» Орлов, конечно, отвечает: нет. «Вот тогда, барин, я тебя и высеку!» — с этими словами Селифан выхватил кнут у стоявшего неподалеку конюха и давай тем кнутом помещика стегать. Орлов кричит, дворовые кинулись на Селифана, а тот как заколдованный сделался, крутится, вертится, никто его ухватить не может, а он знай себе барина постегивает. В общем, выпорол он Орлова и сказал: «Эх, барин, хотел я с тобой по-хорошему договориться, да ты сам виноват». Тут на землю, откуда ни возьмись, железная птица спустилась. Все от страха на землю попадали, а Селифан взял Акулину — сели они верхом на птицу и улетели.

— Так вы ж говорили, что его Селифоном звали! — не выдержал я.

— Да ты слушай, это ж еще не все, — ответила тетя Люда.

— Давайте в другой раз, — предложила Кристина, которую рассказ тети Люды утомил настолько, что она была готова идти домой, так и не узнав, при каких загадочных обстоятельствах Селифан превратился в Селифона.

— Да уж я доскажу, — тетя Люда была неумолима. — Сами просили, теперь терпите.

Кристина тяжело вздохнула и приготовилась слушать дальше шахерезады про Селифана, но неожиданно со стороны дома Еремина донесся такой звериный рев, что мы испугались и побежали на крик. Навстречу нам шли, матерясь на ходу, Николай Иванович, гармонист, Виталик и Денис. Вслед им продолжал нечленораздельно реветь Еремин, колхозный умелец, электрик-самородок, который, несмотря на то что был пьян, сумел дать достойный отпор соседям, покушавшимся на его творение.

— Денис, что вы там устроили?! — сердитым голосом спросила Наташа мужа.

— А что сразу Денис-то?! — возмутился тот.

— Ладно, пойдемте-ка домой, — Кристина решила, что наступил подходящий момент, чтоб отделаться от хранительницы народных преданий.

Мы пожелали всем спокойной ночи, в том числе и тете Люде, которая явно не ожидала такого оборота и растерянно глядела на нас, не зная, что предпринять, чтобы не дать нам уйти. В конце концов, со словами «Пойду, провожу вас», она пошла следом за нами. Мы обогнули Пафнутьевский параллелепипед, подошли к дому и возле крыльца сняли обувь, переобувшись в тапочки, оставленные на нижней ступеньке. Тетя Люда поднялась на крыльцо в своих сапогах. Мы еще минут пятнадцать стояли у двери, обсуждая вопросы нашего дальнейшего обустройства. Тетя Люда давала дельные советы, подкрепляя их рассказами о злоключениях знакомых, которые этим советам не следовали. Наконец, Кристине удалось в очередной раз пожелать спокойной ночи соседке, и мы даже успели войти в дом. Но когда моя жена закрывала за собой дверь, тетя Люда изловчилась и протиснулась внутрь.

— Я вам потопчу немножко, посмотрю, как вы устроились, — как ни в чем не бывало сказала она.

— Проходите, чайку попьем, — предложил я, видя, что попытка отделаться от нее не увенчалась успехом.

— Да нет, я здесь постою, — заскромничала тетя Люда и, действительно, осталась стоять у дверей.

Мы сели за наш импровизированный стол, на котором уже остыли и обветрились все блюда; правда, некоторым из них не дала пропасть Анфиса. Тетя Люда, стоя у дверей, расспрашивала нас о том, где и что мы собираемся ставить, и делилась народной мудростью по этому поводу. Так продолжалось минут десять. Мы клевали носами и беспардонно зевали.

— Ну что, ладно, тетя Люд, — воспользовался я паузой в монологе соседки, — пора на боковую.

— И то, пойду, пожалуй, — согласилась тетя Люда и вдруг добавила: — Да! Я ж вам про Селифона не досказала.

Я чуть не взвыл. И ко всему прочему еще Денис воскликнул:

— А я все прослушал!

— Заткнись! Я тебе потом расскажу! — истошным голосом завопила Наташа.

А тетя Люда, воспользовавшись заминкой, возникшей по вине Володиных, начала свое повествование. И я решил сдаться, потому что понял, что иначе в нашем доме произойдет убийство на былинно-бытовой почве и виновником его будет Селифан, или как его там, который и без того изрядно насолил местным властям еще двести лет назад.

— Может, вы все же присядете? — успел простонать я.

— Ничего-ничего, — отмахнулась тетя Люда и, оставшись стоять у дверей, продолжала дальше: — С тех пор, как Селифан с Акулиной улетели, прошло десять лет, и никто их за это время не видывал. Барыня умерла, а барин так больше ни на ком и не женился, а много пил, и хозяйство постепенно приходило в упадок. И вдруг однажды приезжает в деревню целая делегация во главе с самой государыней императрицей Екатериной. А с нею целая свита и немецкий инженер барон Густав фон Вебер с женою своей Жаклин. И по указу царицы в деревне построили по проекту этого фрица завод. Громадный такой. И представьте себе, однажды утром проснулись люди — а завода-то как ни бывало! Как будто и не было его никогда, хотя накануне стоял на месте. А вместе с ним и немец исчез с баронессой своей. Вот такие дела.

На этом тетя Люда закончила, и я облегченно вздохнул, радуясь, что рассказ оказался недолгим. «Надо было сразу до конца дослушать, меньше б хлопот доставила», — подумал я. И вдруг Денис спохватился:

— Так, а Селифан-то тут причем? — брякнул он.

— Денис! Ну, не все ли тебе равно?! — возмутилась Наташа.

— Ах да! — всплеснула руками тетя Люда. — Так вот в этом-то немце все Селифана-то и узнали, а Жаклин эта была никто иная, как Акулина. И что интересно — за десять лет они нисколько не изменились. Ни морщиночки на лице не появилось. Но теперь они были важные такие, что простой человек к ним и подойти не мог. И звать его можно было только «фон барон». А людям-то обидно. «Ишь, — думают, — фон нашелся!» Вот и стали его меж собой Селифоном звать. А когда завод-то исчез в одночасье, так за деревней это название и закрепилось — Селифоново. А от немца-то только один портрет и остался: художник какой-то нарисовать успел.

Мы поблагодарили тетю Люду, и на этот раз мне удалось выставить ее за дверь. Но когда я запирал замок, она с улицы крикнула:

— Вы когда в Москву-то поедете?

— В воскресенье, — ответил через дверь я.

— А, ну так я еще зайду, — откликнулась тетя Люда.

— Заходите! — проскрежетал я сквозь зубы и шепотом в шутку добавил: — Денис, точи топор.


Глава 4


Ночью меня мучили кошмары. Мне снилось, что у моего изголовья стоит тетя Люда и рассказывает про Селифона, а я умоляю ее замолчать и обещаю в награду принести к утру батон сырокопченой колбасы. Я проснулся и долго ворочался с боку на бок. Скрип раскладушки потревожил сон Кристины.

— Ты чего не спишь? — прошептала она.

— Мне тетя Люда приснилась, — ответил я.

— Господи! — фыркнула жена.

Тут мне на грудь вспрыгнула Анфиса. Она устроилась поудобнее, слегка коснулась носиком моих губ и замурчала. Я понял, что теперь быстро заснуть не удастся, и решил выйти во двор.

На улице было тепло и безветренно. Ни один фонарь не горел, и было темно хоть глаз выколи. Зато небо было ясным, и звезды горели ярко-ярко. Тихо скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Кристина.

— Валера, ты здесь?

В ответ я привлек ее к себе и обнял.

— Мне тоже почему-то не спится, — сказала она.

— Ночь такая теплая.

— Сегодня вообще день на удивление хороший. А то такой холод все лето был и дожди, — Кристина поежилась и прижалась ко мне сильнее.

Неподалеку кто-то — мне показалось, что птица, — замяукал.

— Кто это? — удивилась Кристина.

— Может, сова, — предположил я, — или лисица гуся поймала.

— Смотри, — неожиданно вскрикнула Кристина, показывая пальцем в небо.

Я посмотрел по направлению ее руки и увидел падавшую звездочку. Через мгновенье она потухла.

— Ты успела загадать желание? — спросил я.

— He-а. А ты?

— И я не успел.

— Послушай, Валер, ведь это же август! В августе много звезд падает! У меня есть идея! Пойдем за дом, постелем одеяло на траве, будем лежать и следить за звездами.

— А не простудимся?!

— Да ну тебя! Ты какой-то совсем не романтичный! — рассмеялась Кристина.

Она схватила меня за руку и увлекла за собой. Мы обошли дом вокруг, постелили одеяло и плюхнулись на него.

— Я хочу поехать в Сингапур! — тут же воскликнула Кристина, указав на падающую звездочку прямо над нами.

— Подожди, это же самолет, — возразил я.

— Какой же это самолет?!

— Посмотри, как она долго не гаснет. Это не звездочка.

— Ну уж и не самолет, по крайней мере, — ответила Кристина. — Может быть, это спутник. У самолета огоньки мигают, а этот горит непрерывно.

— Наверно, это летающая тарелка, — пошутил я.

— Все равно я хочу в Сингапур! Валерка, когда мы туда поедем?!

— Поедем-поедем, — ответил я, — не волнуйся.

Мы лежали вдвоем под огромным небом, было тепло, благоухали травы, и стрекотали какие-то насекомые. И даже комары не докучали нам, словно не хотели испортить волшебство этой ночи. Падали звезды, и мы загадывали желания на счастье друг другу.

— Валер, смотри-ка! А та звездочка все еще падает.

— Какая?

— Да вон та, которую ты самолетом обозвал, — Кристина ткнула пальцем в небо прямо над нами.

И действительно, та звездочка продолжала падать. Мы стали наблюдать за нею, и через некоторое время мне показалось, что она увеличивается в размерах.

— Кристин, гляди — она растет.

— Это тебе только кажется, — промолвила жена и положила голову мне на плечо. — Это просто спутник, он летит по своим делам.

В этот момент со стороны нашего дома послышалась страшная ругань, это о чем-то спорили Денис и Наташа.

— Во дают, — усмехнулся я.

— Милые бранятся — только тешатся. А интересно, он видит нас?

— Кто?

— Спутник.

— Да, и передает наше изображение на экран в ЦРУ.

— А может, это наш спутник?

— Или китайский.

— Валерка, все ты врешь. Китайцы не запускали спутник: у них летчик на бюллетене.

Мы болтали всякую чепуху, а звездочка продолжала падать, и чем больше я на нее смотрел, тем больше мне казалось, что она растет.

— Кристин, она все-таки увеличивается!

— Тебе кажется…

— Посмотри внимательнее.

Кристина запрокинула голову и некоторое время смотрела вверх.

— Правда что ли, растет? — неуверенно произнесла она.

А у меня уже не оставалось никаких сомнений в том, что это так.

— Этот спутник падает прямо сюда! — воскликнула Кристина.

— Да это же метеорит! — крикнул я, вскакивая на ноги.

— Господи, нужно бежать отсюда! Что за бардак, почему об этом никого не предупредили! У нас же есть какие-то ученые, которые должны следить за тем, что падает с неба!

— Говорили ж синоптики, что ночью будут осадки, а мы не верили!

— Лежишь тут, отдыхаешь, а с неба валится черт знает что! — возмущалась Кристина.

Метеорит прогрессировал в размерах, и было очевидно, что через несколько минут он грохнется прямо на нас. Мы бросились к дому, но в темноте наткнулись на какую-то стену.

— Боже мой! Что это? — спросила Кристина.

— Какая-то стена.

— Откуда она взялась?! Мы же только что здесь проходили?

— Сам не понимаю, — ответил я, пробуя на ощупь невесть откуда взявшееся препятствие. — По-моему, это такая же стена, как та, из которой Пафнутий построил свой дурацкий параллелепипед.

— Но откуда она здесь?!

— Бог ее знает, и некогда об этом думать! Бежим отсюда! — я взял Кристину за руку и потащил за собой, продвигаясь вдоль невидимой преграды.

Стена закруглялась вокруг нашего дома. Когда мы обошли ее вокруг и очутились по другую сторону участка, то наткнулись на полуобнаженную стройную женщину, кутавшуюся в белую простыню.

— Ой, — только и вымолвил я, глядя на «прекрасную Аэлиту».

Она повернулась и оказалась Наташей.

— Что тут происходит? — срывающимся голосом воскликнула она.

— На нас падает метеорит! — выпалила Кристина.

Наташа была чем-то напугана и шокирована, и ее нисколько не успокоило объяснение происходящих событий, данное Кристиной.

— А ты что здесь делаешь? — спросил я.

Из темноты показался Денис, тоже укутавшийся в простыню и тоже испуганный и шокированный.

— Нас выбросило из дома, — сообщил он.

— Прямо в окно, — добавила Наташа, — со второго этажа.

— Как это?! — изумился я.

— Не знаю, — ответил Денис, — мы ничего не поняли. Просто что-то невидимое выдавило нас из комнаты. Что-то двигалось от двери к окну, и мы еле-еле успели выпрыгнуть. А потом эта стена отбросила нас от дома до этого места.

— Это вы по этому поводу так кричали? — спросила Кристина.

— Да мы чуть с ума не сошли! — всхлипнула Наташа.

За несколько минут, пока мы обменивались мнениями по поводу случившегося, стало светло, как на рассвете.

— Это что, утро уже? — удивился Денис.

— Это не утро, это на нас падает метеорит, — ответила Кристина.

Мы задрали головы и увидели высоко в светлеющем небе огненный шар, который стремительно падал, освещая землю. И при свете от этого метеорита мы увидели, что прозрачная круговая стена и пафнутьевский параллелепипед непостижимым образом увеличились в размерах и занимали теперь не скромный пятачок на нашем участке, а наоборот, расширились далеко за его пределы. По всей вероятности, этой-то стеной и выдавило Володиных из дома. Теперь она полностью окружала территорию нашей дачи, а параллелепипед одной стороной проходил прямо через наш дом.

— Господи, что это?! — воскликнула Кристина.

— Кажется, кто-то все это подстроил, — сказал я. — Смотрите, мне кажется, что этот параллелепипед специально поставлен так, чтобы в него попал метеорит.

— Точно-точно, — подхватила мою мысль Кристина. — А эта стена наверняка ограничивает опасную зону!

— Угораздило же нас построить дом именно на этом месте, — сокрушался я. — Это все Пафнутий, его штучки!

— Говорил тебе Сергей Коновал, что надо на берегу пруда дом строить! — упрекнула меня жена.

— Да там бы нас комары живьем сожрали, — возразил я.

— Зато здесь комаров нет, — с сарказмом ответила Кристина.

— Смотрите, вся деревня сюда бежит, — сказала Наташа, кутаясь в простыню.

Через мгновенье вокруг собралась вся деревня, в том числе и Еремин. Все наперебой расспрашивали нас о том, что происходит.

— Сейчас сами все увидите, — ответил я.

— Да это ж прям на ваш дом падает? Комета, что ли? — запричитала тетя Люда.

— Ну падает, что ж теперь, — заметил Николай Иванович, — дай лучше душегрейку, вишь, человек мерзнет, — добавил он и подкрепил свой призыв собственным примером, уступив свой пиджак Денису.

Тетя Люда скинула с себя телогрейку и отдала ее Наташе.

И в этот момент Кристина вспомнила про кошку.

— А где же Анфиса?! — воскликнула она.

И этот вопрос грянул как гром с ясного неба, если можно так выразиться применительно к небу, с которого падал метеорит.

— Кошка? — растерянно переспросила Наташа и сама же ответила: — Кошка осталась в доме, ей все нипочем.

— Валера, ее нужно спасти! — Кристина судорожно вцепилась в меня обеими руками, ее глаза были полны отчаяния.

— Надо во что бы то ни стало проникнуть сквозь эту дурацкую стену! — неуверенно произнес я, не имея ни малейшего представления о том, как это сделать.

— Да вы что, рехнулись что ли?! — закричала тетя Люда. — Из-за кошки жизнью своей рисковать! Даже не думайте о ней, сами спаслись — и то слава богу!

Конечно, по-житейски она была права. Но разве могли мы бросить в беде нашего кисучка?! Нашего пушистого дымчатого кисучка с кисточками на ушах, с белой шерсткой на животе, с двумя розовыми пальчиками на задней правой лапе и с умными зелеными глазами! Вот какая у нас красивая кошка!

А знаете ли вы, как приятно просыпаться не оттого, что тишину пронзительно взрывает будильник, с самого утра взвинчивая вам нервы, а оттого, что кошка мурлыкает над ухом, поет свою кошачью песенку Я завожу часы на семь, но кисучок будит меня ровно на одну минуту раньше. Вот какая у нас чуткая кошка!

И она ревностно охраняет нашу квартиру от проникновения нежелательных элементов. И когда на лестничной клетке запах соседских кошек становится чересчур резким, наша писает в коридоре на ковер перед дверью, помечая границу, которую не дозволяется пересекать остальным четвероногим жителям нашего подъезда. А я приручал ее отправлять свою нужду в ванну, подкрепляя успехи на этом поприще сухим вискасом, который наша Анфиса страшно обожает. Результатом моей дрессировки стало то, что когда нашему кисучку хочется кушать, он залезает в ванну и делает вид, что писает, а потом бежит к своей миске посмотреть, не появился ли в ней вискас. Вот какая у нас хитрая кошка!

И мы даже прощаем ей то, что она в отместку за вычесывание колтунов писает в мои ботинки и Кристинины туфли.

А если б вы видели трогательную сцену в наш предыдущий приезд на еще не достроенную дачу. Мы с Кристиной пошли гулять в лес и взяли с собой Анфису. Она постоянно вырывалась из рук и стремглав бросалась в чащу леса, а я гонялся за нею. Она будто бы натаскивала меня для охоты с голыми руками на лис. Зато, когда мы возвращались назад через луг по узенькой дорожке, Анфиса бежала следом за нами. Потом она устала, уселась на тропинке и смотрела нам вслед. Мы отошли метров на шестьдесят, я обернулся и позвал ее, но Анфиса оставалась сидеть на месте. Тогда я пошел к ней, и когда она поняла, что я возвращаюсь за нею, она благодарно мяукнула и побежала мне навстречу, прыгнула мне на руки и тут же замурлыкала. Скажи ей тогда, что через неделю мы бросим ее в доме, на который падает метеорит, разве она так бы себя вела? Да она б плюнула от такого облажания и пошла бы прочь, куда-нибудь в лес к диким зверям.

Нет, мы не могли бросить ее!

И тут мне пришло в голову попробовать перелезть через эту стену.

— Виталик, подсади, — попросил я.

— Да не, — протянул Виталик. — Не сходи ты с ума! Подумаешь — кошка!

— Да вас никто не спрашивает! Помогите и все! — приказала Кристина.

— Денис! — обратился я к другу. — Помоги.

Он подсадил меня, и я перепрыгнул через стену. Моя идея оказалась верной.

— Я с тобой! — закричала Кристина.

— Не надо, — ответил я.

Я побежал к дому, но оказалось, что через дверь войти нельзя, потому что она загорожена увеличившимся параллелепипедом. Тогда я обошел вокруг, подобрал с земли обрезок доски — благо от строителей осталось много хлама — и выбил им стекло. Метеорит, видимо, был уже совсем близко, потому что даже в доме было светло как днем. Внутри оказалось, что я мог проникнуть только в одну из верхних комнаток и на террасу, поскольку вся остальная площадь находилась внутри несчастного параллелепипеда, проходившего прямо сквозь дом. К своему ужасу, я обнаружил, что Анфиса спит на подоконнике, за пределами досягаемости. На мгновение я растерялся, а потом поманил ее:

— Кис-кис-кис.

Она подняла голову и посмотрела на меня сонными и недовольными глазами.

— Кис-кис-кис, — опять позвал я.

Кошка нехотя мяукнула, словно спрашивая, что мне от нее нужно в такую рань, когда все приличные коты еще спят? Я поскреб ногтями по полу. Анфиса оживилась, ее ушки встали торчком, и после того как я еще раз поскреб уже посильнее, она спрыгнула с подоконника и подбежала ко мне. Я схватил ее в охапку и ринулся к окну. Высунувшись из него, я увидел Кристину.

— Как ты здесь оказалась? — спросил я.

— Я перелезла с крыши «чероки», — ответила она.

Поднялся страшный шум. Свист, рев и гудение слились в единый гул, от которого грозились лопнуть перепонки в ушах.

— Давай кошку! — скорее понял, чем услышал я Кристину.

Я протянул ей Анфису, а затем сам выпрыгнул наружу. Мы побежали к стене, за которой метались перепуганные наши друзья и деревенские. Они что-то кричали и махали руками, но из-за шума ничего не было слышно. Неожиданно за спиной что-то ухнуло, мы испугались и бросились на траву, не добежав до стены нескольких шагов. От страха мне хотелось пустить корни и прорасти под землю. Я прижимал к себе Кристину, а она не выпускала из рук ошалевшую кошку. Приподняв голову, я увидел, что все оставшиеся за стеной в панике бежали прочь. Кристина пихнула меня локтем в бок и указала мне вверх. Я оглянулся и увидел, как метеорит, вблизи оказавшийся не таким уж огромным, влетел внутрь параллелепипеда, пролетел сквозь него и скрылся под землей. Наш дом разлетелся с такой силой, как будто был набит порохом по самую крышу. Мы вновь прижали головы. К счастью, крупные брусья до нас не долетели, зато от мелких досок, черепицы и стекла нам досталось изрядно. Все это падало на нас сверху, больно ударяя по спине и рукам, которыми мы обхватили головы. Кристина при этом еще умудрялась локтем прикрывать Анфису. Неожиданно я почувствовал, что жена трясется мелкой дрожью. Я посмотрел на нее и увидел, что она хохочет.

— Что с тобою? — я подумал, что у нее нервный срыв.

— Посмотри, что упало у меня перед носом, — выдавила она сквозь безудержный смех.

Я приподнял голову и увидел свое водительское удостоверение, закатанное в полиэтиленовую упаковку. Я сразу же спрятал его в карман рубашки. Пустячок, а приятно. Новую дачу, пожалуй, построить будет проще, чем получить новые права.

Кошка, воспользовавшись тем, что Кристина отвлеклась, вырвалась и бросилась бежать. Она проскочила сквозь стену и оказалась в безопасной зоне.

— Неблагодарное животное! — воскликнул я и погрозил ей вслед кулаком. — Мы из-за тебя жизнью рисковали, а ты нас бросила, воспользовавшись своим преимуществом проходить сквозь стены! Вот написай мне еще раз в тапочки, я тебе покажу! Да я из тебя даже носков вязать не буду…

— Гляди! — перебила меня Кристина.

На наших глазах в считанные секунды параллелепипед съежился и исчез под землей. Одновременно с этим что-то подтолкнуло нас. Оказалось, что и стена стремительно сжимается. Мы не успели ничего сообразить, как она оттеснила нас в центр, прижав друг к другу, после чего мы провалились сквозь землю в прямом смысле этого слова. Мы падали вниз! Летели с бешеной скоростью сквозь черный тоннель, вцепившись от ужаса друг в друга. Потом мы почувствовали, что тоннель загибается куда-то вверх, а мы мчались уже по инерции, плавно теряя скорость. В конце концов, нас выбросило, как бы из-под земли, и мы очутились посреди выжженной степи, живые и невредимые. Неподалеку валялось что-то огромное, обуглившееся, цилиндрической формы. Вокруг суетились какие-то люди в зеленой униформе. Один из них заметил нас.

— Господи! — воскликнул он и направился к нам. — Вы живы? — спросил он, пока мы поднимались на ноги.

— Живы, — промолвила Кристина, с удивлением оглядываясь вокруг.

А я всматривался в лицо подошедшего к нам мужчины и пытался вспомнить, где я его уже видел? И вдруг меня осенило. Он был как две капли воды похож на немецкого архитектора, изображенного на картине неизвестного художника, которую нам демонстрировала тетя Люда.

— Селифон! — воскликнул я.

Он удивленно вскинул брови и поправил меня:

— Селифан. Селифан Ваучерович Костиков, командир спасательной группы, — он поклонился Кристине и крепко пожал мне руку.

— Селифан… Как вы сказали? — переспросила Кристина.

— Ваучерович, — повторил тот и объяснил: — Мой отец родился в 1993 году в Калужской области, и его назвали Ваучером.

— В каком году он родился? — удивился я.

— В 1993-м, — подтвердил Селифан Ваучерович.

В этот момент со стороны обуглившегося цилиндра раздалось дружное «Ура!» Мы увидели, что рабочим в униформе удалось открыть люк и наружу вылезли трое мужчин, хохочущих от счастья. Все бросились обнимать их, и Костиков тоже побежал к ним.

— Кажется, мы сошли с ума, — прошептала Кристина.

— Представляете, — воскликнул один из рабочих, обращаясь к тем, что вылезли из цилиндра, — эти вот, — он указал на нас, — прилетели за вами следом прямо из Селифоново!

Его сообщение прибавило веселья, и те, что вылезли из цилиндра, с радостным воодушевлением начали обнимать меня и Кристину. Их неуемное веселье заразило и нас, и мы охотно кидались в объятья незнакомцев и похлопывали их по спинам, толком не понимая, чему они радуются, но чувствуя, что произошло что-то очень хорошее.

— Ну все, все, хватит, — командным голосом приказал Селифан Ваучерович. — Ребята, вам пора.

Он насильно загнал тех троих из обуглившегося цилиндра в один из двух ожидавших в десяти метрах сверхсовременных вертолетов, и они улетели. Оставшиеся внизу еще долго махали вслед вертолету руками.

Костиков вернулся к нам.

— Извините, что оставил вас, — сказал он. — Это были наши друзья, мы очень за них беспокоились.

— А где мы вообще находимся? — спросила Кристина, оглядываясь вокруг. — И что тут происходит?

— Мы находимся на Байконуре, — ответил Селифан Ваучерович и, посмотрев на наши округлившиеся от удивления глаза, добавил. — И мало этого, сейчас 2053 год.

— Вот это да, — протянул я в ответ.

Я не чувствовал себя сошедшим с ума, а происходящее не оставляло сомнения в том, что Селифан Ваучерович говорил правду.

— К сожалению, нам нужно спешить, — сказал он. — Вас необходимо срочно отправить назад. Если мы не сделаем этого в ближайшие двадцать минут, нам придется строить новый переход, а это потребует очень больших затрат и Центр может не дать разрешения.

— Так что здесь вообще произошло? — вновь переспросила Кристина.

— Пойдемте, по дороге все объясню, — Селифан Ваучерович направился к оставшемуся вертолету, жестом приглашая нас следовать за ним.

Мы пошли за Костиковым.

— Ребята! — крикнул он на ходу своим подчиненным. — Я провожу наших гостей и вернусь через полчаса.

Мы поднялись в вертолет, и он тут же оторвался от земли.

— Нам только что удалось спасти трех космонавтов, — объяснил в воздухе Селифан Ваучерович. — У корабля отказала система торможения. И для того чтобы они не разбились, мы построили улавливающий тупик. Это тоннель вне времени, который проложен таким образом, что космическое тело, свободно падающее сквозь него, к концу падения полностью теряет скорость.

— Так это вы построили тот дурацкий параллелепипед на нашей даче? — воскликнул я.

Костиков кивнул.

— А точнее, — добавил он, — это вы построили себе дачу на месте прохода. Потому что мы заложили его еще в 1783 году, с высочайшего повеления императрицы Екатерины.

— Так за что же ты заплатил четыреста баксов Катулису? — воскликнула Кристина.

— Ловко они меня одурачили, — ответил я. — Правильно по всей округе растрепали, что на нашем участке построено нечто, о чем мы сами ни малейшего понятия не имеем. Вот они этим и воспользовались.

— Дом-то наш разрушен, — с грустью вспомнила Кристина.

— Приношу наши извинения, — откликнулся Селифан Ваучерович и беспомощно развел руками.

— А ничего, — воодушевился я. — Слава богу, я покамест Пафнутию акт приемки не подписал. Так что я вправе потребовать с него строительство нового дома.

— Несчастный Пафнутий, — покачала головой Кристина, — вот попал, так попал.

— Кто-то ведь должен оказаться крайним, — усмехнулся я. — Ничего, ему будет урок, он и так нам все нервы вымотал.

— Самое сложное в нашем деле, — неожиданно продолжил Костиков рассказ о тоннеле, — это поддержание перехода в рабочем состоянии. Каждый раз приходилось одурачивать какого-нибудь селянина, чтобы он под тем или иным предлогом время от времени заводил аппарат…

— Еремин! — перебил я Селифана Ваучеровича. — Его отопительный агрегат…

— Точно, — подтвердил мою догадку Костиков. — Бедного электрика ждет огромное разочарование: больше его агрегат работать не будет.

— Да, — вдруг вспомнила Кристина о чем-то важном, — а как кошки проходят сквозь эти стены?

— Не знаю, — пожал плечами Селифан Ваучерович. — Нет, правда, не знаю. Это одна из неразгаданных тайн. Ученые бьются над этим, но пока даже гипотезы более-менее достоверной никто выдвинуть не может. Кошка — существо загадочное.

Так за разговором мы прилетели в ангар наподобие тех, которые можно увидеть в фантастических фильмах. Нас быстро сфотографировали и изготовили загранпаспорта. Я полистал красные книжицы. На вид они не отличались от настоящих. Мало того, в обоих красовались шенгенские визы с отметками о въезде.

— Нам не удастся вернуть вас назад в Селифоново, — объяснил нам Селифан Ваучерович, — вы попадете в одну из западноевропейских стран.

Он протянул нам конверт.

— Здесь деньги, — пояснил он.

— Какие деньги? — удивился я.

— Ведь у вас нет при себе ни гроша, а мы перенесем вас в Западную Европу, — ответил Костиков.

— И какие же здесь деньги? — спросила Кристина, прибирая конверт к рукам.

— Доллары, — сказал Селифан Ваучерович. — Евро, к сожалению, напечатать не успели. Но у вас вроде доллары еще в ходу, обменяете на евро.

Потом нас проводили в небольшую кабинку наподобие лифта. Костиков тепло и по-дружески попрощался с нами. Двери закрылись, погас свет, и мы провалились в неизвестность.

А вынырнули в безлюдном переулке, по сторонам которого тянулись старинные особняки, и если бы не современные автомобили, припаркованные у обочины, мы бы вообще решили, что попали в средневековье. Мы вышли из переулка на оживленную улицу. На углу бородатый толстячок жарил каштаны. Я прочитал на вывеске название улицы — «Boulevard Montmartre».

— Поздравляю тебя, мы находимся в Париже, — сообщил я Кристине.

— Вот это да! — восхищенно воскликнула она.


Глава 5


В Париже мы прожили неделю, остановившись в четырехзвездочном отеле «Де Кастильоне». В первый же день мы позвонили Володиным и удостоверились, что наша кошка не пропала и находится у них. Денис и Наташа очень на нас обиделись, решив, что мы сыграли с ними злую шутку, уехав во Францию таким образом, когда все решили, что мы вообще погибли.

Но самое главное, пока мы были в Париже, я был по-настоящему счастлив. И как это ни странно, я радовался тому, что именно наша дача сгорела ради спасения трех человек из далекого 2053 года, с которыми мы даже познакомиться не успели. И еще я понял, что это — самое важное в моей жизни. Я стал кандидатом наук, генеральным директором крупной фирмы, созданной моими руками и моей головой, написал кучу научных статей и брошюр, но все это ничто по сравнению с тем, что я искренне был счастлив оттого, что именно мой дом сгорел, а три незнакомца остались живы. И я желаю всем хоть раз в жизни такой радости!

И я с грустью вспомнил о Еремине. Вроде никчемный человек, а какое важное дело делал. Наверняка и пьянствует, и дебоширит он, протестуя против того, что находится в совершенном неведении относительно своего высокого предназначения в этой жизни, лишь смутно догадываясь о нем.

В воскресенье мы вернулись домой, и в понедельник я вышел на работу.

— Ну, вы даете! — заявила Анечка, принимая в подарок духи, привезенные из Парижа.

В десять часов ко мне зашел Сергей Коновал.

— Михалыч! Ты что, издеваешься над нами?! — прямо с порога заорал он.

— Что случилось? — с недоумением спросил я.

— Что случилось?! — передразнил меня он и швырнул свой дипломат на мой стол. — Он еще спрашивает! Ты что, забыл, что на новоселье на дачу нас пригласил?!

— Сергей, извини, дорогой, дача-то наша сгорела, а я тебя предупредить забыл, что новоселье-то отменяется, — смущенно пробормотал я.

— Да я уж знаю, что в вас метеорит попал. Вся деревня только об этом и говорит. Но тебе ж Селифан новую за неделю построил.

— Что? — изумился я.

— Ну вот, а ты и не знаешь! А мы с Маринкой, как дураки, приехали к вам на дачу в субботу, а вас нет! Но дом вам Селифан построил красивый! Кстати, тетя Люда письмо вам от него передала. — Сергей протянул мне сложенный вдвое листок.

Я развернул его и прочитал следующее: «Дорогие Валерий Михайлович и Кристина Владимировна! Извините за эту шутку — с Парижем. Мне нужна была неделя, чтоб отстроить Вам дом. Искренне Ваш, Костиков Селифан Ваучерович».

Я ошалело смотрел на эту записку, а Сергей продолжал:

— Кстати, Михалыч, ты чего свой «чероки» там бросил?

— Да так… — промямлил я.

— Слушай, самое главное — познакомь меня с этим Ваучеровичем. Может, он и нам также быстро дом построит.

— Я поговорю с ним, — пообещал я.

— Ну, смотри, не забудь, — попросил Сергей и отправился к себе на Пулковскую улицу, где содержал чайную лавочку.

Когда он ушел, в кабинет вошла Аня. Она положила на стол газету «Коммерсантъ» и лукаво спросила:

— Валерий Михайлович, это, случайно, не про вас статья?

Она указала на небольшую заметку. В ней говорилось о том, что на прошлой неделе в Париже двое русских совершили дерзкое преступление, подсунув в «Банк де Пари» десять тысяч фальшивых долларов. Далее говорилось, что поддельные банкноты изготовлены так мастерски, что отличить их от настоящих оказалось возможным только по дате выпуска. Наглые фальшивомонетчики с целью издевки проставили на купюрах год изготовления 2051-й.

— Анечка, посмотри в мои честные глаза. Разве я похож на мошенника? — ответил я девушке.


ПОДНЯЛИ БРЕВНЫШКО, ИЛИ КАК Я УПАЛ С ВЕРХНЕЙ ПОЛКИ


1


Ну уж нет, это случилось со мной, и никто кроме меня лучше об этом не расскажет. Получилось как: я валялся животом вниз и, свесив голову, наблюдал за публикой, суетившейся на платформе, а поезд неожиданно вздрогнул, и я слетел с полки вместе с матрасом. Дернись состав посильнее, и я б до Хобыча долетел, который лежал на верхней полке напротив и сосредоточенно грыз ногти, и, может быть, свалился б на него сверху, на его дурью голову, так ему б и надо было. Так нет же — не вышло, но зато он успел вытащить изо рта свои толстые пальцы с обкусанными ногтями, изловчиться и ухватить мой матрас.

Вот! Это Хобыч! Вот в этом он весь! Если когда-нибудь доведется срываться с балкона, а Хобыч протянет руку, лучше упади вниз — здоровее будешь! Если выпадет судьба тонуть в омуте и в руки попадется соломинка, а Хобыч кинет спасательный круг — крепче держись за соломинку! Короче говоря, если на горизонте появился Хобыч, туши свет и ползи на кладбище.

Я ж понимаю, он за матрас схватился — меня поддержать хотел, а получилось как: матрас у Хобыча в руках остался, а я дальше полетел. Не ухватись он за матрас, я бы как упал: матрас вниз, а я сверху — на мягкое. А вышло наоборот. А все Хобыч! С ним вечно так. И кстати, в эту поездку, знаете, какой он фортель выкинул? Со свиньей.

Получилось как. Сидели мы у этой бабы, Ирины Ивановны, которая нас на ночлег пустила. Изба у нее, кстати, была чистая и опрятная. Сразу чувствовалось отсутствие в доме мужчины. Не стояли в сенях сапоги сорок пятого размера, заляпанные глиной, не валялась душегрейка, пропитанная мазутом, не торчала изрядно початая бутылка на подоконнике, а висевшие на стене полочки были изготовлены с такой любовью, что становилось ясно: мастерили их не по принуждению жены — лишь бы отстала, а исключительно в порядке ухаживания за одинокой женщиной, у которой личная жизнь хотя и не сложилась, но сердцем она не очерствела и могла бы составить еще счастье хорошему человеку, о чем говорили картинки, вышитые разноцветными нитками и бисером, и добротная кровать, застланная в несколько слоев, с кружевными подзорами и наволочками, над которой разместились фотографии Бельмондо, Вячеслава Тихонова и самой Ирины в детстве в обнимку с собакой.

А стол она накрыла — будь здоров! Мы сидели, трескали так, что за ушами трещало. А она гостеприимная такая, хлебосольная женщина, только успевала запасы свои доставать. Ну еще бы, столько мужиков собралось! Самогончик у нее хороший был. Мы как по одной пропустили, так вроде в себя пришли после всех своих злоключений. Сидели, пили, анекдоты травили. Я еще хотел рассказать, как меня в армии машина сшибла, но Аркаша не дал.

— Ну тебя на хрен, Михалыч, — говорит. — Ты сейчас как начнешь short story защипывать, так конца и края ей не увидим: самогон скорее прокиснет. Давайте-ка лучше еще по одной.

С этими словами Аркаша потянулся за бутылью, но тут дверь отворилась — хозяйка вошла. Она за маринованными огурчиками отлучалась.

— Ну, даете, мужики! — всплеснула она руками.

— А че такое? — обернулся в ее сторону осоловевший Борька.

— Да стол-то пустой совсем! — воскликнула она и добавила: — Вот что, ребята, из вас свинью кто-нибудь может зарезать? А я бы ушей накоптила.

— Копченые уши — завсегда уважаю, — с этими словами в избу вошел Василич, тот самый загорелый мужик, с которым мы на станции познакомились.

— Щас зарежем, — откликнулся Хобыч и поднял стакан. — Аркаша, налей вновь прибывшему.

— Не-е, — откликнулся Василич. — Я, ребята, не пью.

— Как это так? — удивились мы.

— Это точно, — поддержала Василича хозяйка, — уже полгода как не пьет, завязал.

— Не пью, — гордо повторил Василич. — И никому не советую. Гадость это. Вот сосед у меня, Витька Рыжий, тот как напьется…

— Да ну тебя, — оборвала его женщина, — будешь на мозги капать! Ты-то сам, когда в запое, думаешь, лучше выглядишь?!

— Я — все, больше к этой гадости не притронусь, ни в жисть! — степенно проговорил Василич.

— Ладно тебе, Копченые Уши, — перебил его Хобыч, — мы пить собираемся, а ты гадостью обзываешь…

— Мой самогон! — поддакнула хозяйка. — Вот прибежишь ко мне, Василич, когда в запое будешь, я те припомню твои слова.

— Я не-е, — отозвался тот.

— Ладно, вздрогнули, — положил Хобыч конец дискуссии.

Выпили, отдышались и Ирина — мы звали ее просто по имени — спросила, глядя оценивающе на Хобыча:

— Ты, правда, свинью зарежешь?

— Сомневаешься? — повел бровью Толик.

— А ты хоть раз-то ее резал? — вмешался в разговор я.

— Да, Хобыч, — отозвался лежавший на диване Шурик, — это ж не просто — ей нужно в самое сердце одним ударом попасть.

— Спокойно, Маша, я Дубровский, — безапелляционно заявил Хоботов и в подтверждение своей удали громко хрумкнул огурцом.

— Че ее резать-то, раз-два и готово! Давайте я зарежу! — хорохорился Борька, и по нему было видно, что, после того как еще раз к стакану приложится, он не то, что свинью не зарежет, а и ушей ее не увидит.

Ну и ладно. Одним едоком меньше.

— Ты, мил-человек, если не умеешь — не берись, свинью зарезать — это те не с девкой поиграть. А у тя тем паче и с девкой-то не вышло. Вона с Люськой-то как получилось! — назидательным тоном проговорил Василич.

— Да ты не переживай, старина! Если за дело взялся Хобыч, без ушей не останешься, — с этими словами Аркаша снисходительно похлопал Василича по колену.

— Свинья. Без ушей останется свинья, — резонно заметил Хобыч и поднялся из-за стола. — Пойдем, Ир, зарежем твою свинью по-быстрому и дело с концом.

— А мы на крылечке покурим покамест, — сказал я и тоже встал из-за стола.

Следом за мной, кряхтя и постанывая, двинулся Шурик. А на его место тут же завалился Борька.

— Пойдем, Василия, перекур, — позвал я.

И мы двинулись всей гурьбой на улицу. Я выходил из избы последним, а Борька в это время уже храпел.

Ира повела Хобыча в хлев. А мы уселись — я и Василич прямо на ступеньках, а Шурик с Аркашей возле, на скамье. Я достал пачку «Мальборо» и предложил угоститься новому знакомому.

— Не курю, — с чувством собственного достоинства произнес Василич, — и вам не советую…

— Ну, ясное дело, гадость это, — перебил его Аркаша, протянул руку и взял две сигареты — для себя и Шурика.

Я поднес им зажженную спичку, затем закурил сам. Несколько затяжек мы сделали молча, а потом Аркаша сказал:

— Ну че, с утречка завтра к Серому.

— Это кто? — спросил Василич.

— Друг наш, служит здесь неподалеку. Офицер, — пояснил Шурик.

— А вы навестить едете. Хорошее дело, — заметил Василич.

— Конечно, хорошее, — ответил Шурик, швырнул за калитку недокуренную сигарету и со словами «Пойду, полюбопытствую» отправился в сторону хлева посмотреть, как Хобыч зарежет свинью.

Прошло совсем немного времени — мы даже по второй сигарете выкурить не успели, — как вдруг со стороны двора донесся звон битого стекла, затем последовал глухой удар, после которого практически одновременно завизжала свинья и взвыл — видимо, от боли — Шурик.

— Ой, батюшки, убили! — верещала Ира, а Хобыч басом поминал свойственную русским людям мать.

Ни слова не говоря мы втроем бросились к хлеву, а навстречу нам, недовольно похрюкивая, выскочила здоровенная свинья. Мы с Василичем успели отскочить в сторону, а Аркашу, который бежал сзади, она сбила с ног и, не остановившись, побежала дальше, повалила забор и помчалась по улице. Через мгновенье с ломом наперевес и с криком «Стой, скотина!» следом за свиньей пробежал Хобыч. Отделавшийся легким испугом Аркаша кинулся за ними вдогонку, а мы с Василичем побежали в хлев, откуда доносились стоны Шурика и всхлипы и причитания Иры. В сарае при слабом свете, проникавшем через маленькое низенькое окошко, мы увидели следующую картину. Перед дверью в хлев, в жиже из навоза, куриного помета, мочи, кормов и пролитого молока лежал, корчась от боли, Шурик, а на коленях перед ним стояла Ира и всхлипывая приговаривала:

— Что с тобой, Сашенька, что с тобой?

— Эй, ты живой? — окликнул Шурика Василич.

— Живой, — простонал тот.

И пока мы волокли его на улицу, Ира сквозь слезы рассказала о том, что произошло. Оказалось, что Хобыч старый дедовский способ — резать свинью одним ударом в сердце — назвал примитивным и счел более грамотным сперва ударить животное ломом промеж глаз, чтоб оно потеряло сознание, а потом уже резать его, сколько будет душе угодно. Когда же он размахнулся своим анестезирующим средством, то первым делом разбил лампочку над головой, а потом уже в темноте огрел-таки свинью да видно не по пятачку, как метил, а, скорее всего, по спине. После чего Иркина хавронья резонно решила, что хотя ее в этом доме и кормили до отвала, и в тепле содержали, но пора и честь знать, и ноги делать. Она завизжала, опрокинула навзничь Шурика, стоявшего в дверном проеме, и убежала.


2


Ну, так вот. Я ж говорю: из-за того, что Хобыч из-под меня матрас выдернул, дальше я сам по себе полетел и первым делом изо всех сил треснулся головой о голову Борьки, который тоже наблюдал за людьми, суетившимися на соседней платформе, и даже успел выкрикнуть: «Да это же тот самый мужик, у которого…», а чего «у которого» не успел, потому что тут-то наши головы и встретились. Бедный Борька аж застонал. Еще бы! Он и без того совсем ослаб, после того приключения, которое он поймал на свою голову, а тут я еще на него свалился и тоже на голову, вместо того, чтобы свалиться на голову Хобыча. Кстати, а знаете, что приключилось с Борькой?!

Получилось как. Мы с Хобычем наконец-то выпроводили Галину Федоровну, безобразно скандалившую по поводу того, что мы, «заезжие лиходеи», споили ее мужика, то есть Василича, и поскольку его последний запой закончился сердечным приступом, то в этот раз, по ее мнению, он должен был обязательно помереть, и она утешалась лишь тем, что дело происходит летом, а не зимой, а стало быть, легче будет могилу копать. После того, как дверь за нею закрылась, мы еще слышали ругательства, адресованные нам. К уже упомянутым «заезжим лиходеям» добавились новые эвфемизмы, как то: «московские дармоеды» и «хренотень-пеликаны», а также последовала угроза — натравить на нас поутру Полкана и участкового Анисимова. Я хотел крикнуть ей вслед, чтоб она Фантомаскина не забыла, но тут с улицы донесся громкий скрип открывающихся ставен и кто-то, судя по хриплому голосу только что проснувшийся, заорал:

— Хваткина, закрой варежку! Спать честным людям не даешь!

Окрик этот возымел действие прямо противоположное. Хваткина бранилась пуще прежнего; впрочем, она забыла про нас, а ее гнев обрушился на «честных людей», живших в округе.

Мы с облегчением вздохнули, потому что ужасно хотели спать. Но так как после всех злоключений дееспособными остались только трое: я, Ира и Толик, прежде чем лечь спать, нам предстояло позаботиться об остальных. Сначала мы укрыли поношенным драповым пальто Василича, храпевшего на полу в прихожей. Между прочим, если бы не его благоверная, спал бы он в комнате, где его и сморило. Но Галина Федоровна, ворвавшись к нам, настоятельно требовала, чтобы муж ночевал дома, и аргументы ее были столь убедительны, что мы поддались на провокацию и поволокли тяжеленного, как быка, Василича на выход. И лишь когда мы дотащили его до прихожей, нам стало ясно, что домой при всем нашем старании и желании его супруги он бы не попал. Допустим, мы б выставили его на улицу — с крыльца из прихожей он скатился б легко, но дальше-то как бы мы его перли еще сто метров до их двора?! И тогда Хобыч обматерил Галину Федоровну и сказал ей, что, если она не хочет, чтоб ее муж ночевал в канаве со сломанной при спуске с лестницы шеей, пусть смирится с тем, что он будет спать в коридоре, потому что у нас не то, что до их дома, а и назад в комнату его тащить сил не осталось. Галина Федоровна еще некоторое время не могла свыкнуться с мыслью, что ее муж будет ночевать вне дома, вне семьи, отвешивала ему подзатыльники и пинала ногами, по ходу дела уговаривая нас довезти Василича до дома на тачке, но у них своей тачки не было, а Иркина тачка стояла в сарае, где была заперта незарезанная свинья, которую в хлев так и не заманили, довольны были тем, что вообще поймали. Так соседка и ушла, оставив мужа на полу и наказав нам не давать ему утром похмеляться. И несмотря на то, что мы клятвенно заверили ее, что ни при каких обстоятельствах похмелиться ее мужу не дадим, она еще по дороге домой обзывала нас непотребно, о чем я уже рассказывал.

После того, как Василич был укрыт, мы с Хобычем с позволения хозяйки перенесли на кровать с кружевными подзорами Аркашу, а рядом с ним улегся Шурик. Для меня и Толика Ира разложила постель на полу. Между прочим, она и Борьке, беспардонно храпевшему, постелила белоснежную простыню, и мы, хотя и были навеселе и тонкостей этикета особо не чувствовали, но догадались стащить с него грязные кроссовки, пыльные брюки и пропотевшую рубашку. Сама хозяйка отправилась на чердак. Я начал раздеваться, а Аркаша с сарказмом спросил:

— Мужики, вы что, действительно собираетесь спать на полу?! Если так, то сделайте мне еще одно маленькое одолжение: помогите вскарабкаться на чердак, уж я отблагодарю эту бабенку за хлеб-соль.

Мы сошлись во мнении, что это неплохая идея, но мне почему-то не казалось само собой разумеющимся, что гостеприимство хозяйки включало в себя еще и постельные утехи, а что касается Хобыча, так он вообще к женщинам относился спокойно, то есть не то чтобы он был к ним равнодушен, боже упаси, он никогда от них не отказывался, если они попадались под руку, но так чтобы из-за них на чердак лезть! — нет уж, тут увольте!

— Спать, спать, спа-а-ать, — с чувством произнес Толик, укладываясь поудобнее, — и никаких женщин.

— Сил не осталось, — добавил я, погасил свет и лег рядом с Хобычем.

— Да она и не подпустит вас к себе, — неожиданно заявил Шурик.

— И правильно сделает, — индифферентно откликнулся Хобыч на этот выпад.

Но я почувствовал себя оскорбленным, и моя мужская гордость не позволила мне промолчать.

— Зато тебя она пустит?! — воскликнул я.

— Меня пустит, — уверенно ответил Шурик.

— Ну, не иначе как ты успел ее обаять, пока в навозе кувыркался, — заметил Аркаша.

— Да уж, у местных женщин Шурик несомненно пользуется успехом, я это еще на вокзале заметил, — сонно пробормотал Хобыч.

— А правда, Саня, почему это тебя она пустит? — не унимался я.

— Потому что мне целый день не везет, — вполголоса проговорил Шурик, — а она настоящая русская женщина, она меня пожалеет.

— Ну, и че ты лежишь тут тогда?! — воскликнул Аркаша. — И ползи к ней, а мне посвободнее будет.

— А что, и пойду, — ответил Шурик.

Кровать заскрипела, зашуршало белье, Шурик перелез через Аркашу, лежавшего с краю, и пошлепал босиком по полу к выходу.

— Сашок, кончай дурить, ложись спать, — окликнул я его.

— Пошел ты! — откликнулся Шурик. — Тут такая девочка! Не пропадать же добру!

— Кончай ты, — попытался я его урезонить.

Но меня осадил Хобыч:

— Да ладно тебе, Михалыч, пускай идет.

— Да это глупо, неразумно, — не унимался я.

— А им сейчас руководит не разум, а хренотень пеликана, — пробормотал Хобыч и добавил: — Да сами они разберутся.

— Ладно, мужики, покедова, спокойной ночи, — прошептал Шурик и скрылся за дверью.

Но я не мог заснуть: я боялся, что Сашкина вылазка оскорбит гостеприимную хозяйку, заденет ее честь, и все закончится страшным конфузом. Я лежал на спине и, разинув рот, прислушивался к звукам над головою. Стоны лестничных ступенек, шлепки босых ног, скрип кровати, короткая возня и торопливое неразборчивое воркование, — я даже подумал, что Шурику впервые за прошедший день повезло, но неожиданно все эти звуки, многократно усилившись, прокрутились в обратном направлении: воркование переросло в сердитое ворчание, кровать заскрежетала, вслед за тем две пары ног стремительно протопали наискосок, и по последовавшему грохоту я понял, что Ира, действительно, пожалела нашего друга и спустила его вниз по лестнице, а не через слуховое окно.

И все б окончилось хорошо, если б отвергнутый Шурик тихонечко прокрался к кровати и, никому не мешая, лег бы спать. Так нет же, ему обязательно нужно было всех разбудить шумом и своими стонами, будто для него не только ухарство, но и фиаско служило поводом для хвастовства. Когда ж он улегся, и все решили, что наконец-то, слава богу, можно будет поспать, со стороны дивана послышался голос Бори:

— Слышьте, а где у нее туалет?

— В чистом поле, — ответил ему Хобыч.

Боря хмыкнул и отправился во двор, а мы заснули, решив, что уж пописать-то он как-нибудь сумеет без скандального происшествия.

Разбудила нас Ира. Сперва она гремела посудой за печкой, но мы, несмотря на шум, утреннее солнце и вкусные запахи, продолжали дремать. Но, в конце концов, хозяйка звонко воскликнула:

— Мужики, хорош Храповицкого давить — завтрак готов!

Мы с Толиком встали и сразу же заметили, что Борьки нет, но значения этому тогда еще не придали, решили, что он раньше нас поднялся и торчал где-нибудь на улице. Нас больше беспокоил Аркаша.

— Ты как? — спросил его Хобыч.

— Сейчас попробую, — ответил тот, спустил ноги вниз и осторожно встал. — Вроде терпимо.

— Ну, молодцом! — подбодрил его Толик, и мы пошли умываться.

На скамейке у крыльца сидел Василич. На него было жалко смотреть. Из вчерашнего крепкого мужика он превратился в аморфного увальня: его глаза были мутными и влажными, щеки покрылись щетиной, обвисли и больше походили на брыли, из правого уголка рта торчала замусоленная папироска, а из левого стекали слюни.

— Эй, ты ж не куришь! — окликнул его Хобыч.

— Спортился я, Толик, — горемычно ответил Василич. — Сижу, вас поджидаю. Слухай, Толик, дай мне сто рублей. Щас Кузьмич поедет, и я с ним — до магазина.

— Да вы лучше поешьте как следует, — предложил я.

— Да не-е, мне похмелиться надо, горит все, а то ж помру, — жалобно промычал Василич.

— Шел бы ты домой, браток, тебя ж жена ждет, — предложил Хобыч.

— Толик, дай сто рублей, ну по-человечески ж прошу! — простонал в ответ Василич и с чувством добавил: — Помру ж, елки зеленые!

И словно от досады, что помрет в самом расцвете сил, сплюнул папироску, которая было приклеилась на штанину, но, видно, посчитав этого недостаточным, упала в сапог.

— Да ладно, дадим мы… — начал говорить я, но меня неожиданно перебили:

— Эй, москали, вы коня моего увели?! — раздался голос со стороны.

И как только я про коня услышал, сразу же о Борьке вспомнил. Он ведь еще в поезде, знаете, какой фокус выкинул?!

Получилось как. Ночью была остановка в какой-то богом забытой дыре. Мы не спали, сидели в купе, пили водку. На улицу не пошли, остановка была короткой. Аркаша предложил пульку расписать, а Шурик сидел бледный как лунная ночь, трясся от страха и уговаривал Хобыча, чтоб тот освободил и выкинул его рюкзак. Все не мог успокоиться, бедняга. В общем, мы сидели в купе, и только Борька решил выйти на перрон свежим воздухом подышать. Но это он так сказал, для отвода глаз, а на самом деле, он пошел с проводницей Аллочкой поболтать. Ему казалось, что девушка проявляла к нему повышенный интерес. Честно говоря, я тоже думал, что Борька ей чем-то понравился.

Прошло минут десять, а поезд продолжал стоять.

— Что-то не так, — пробормотал Хобыч и выглянул в окно.

— Толик, пока суть да дело, давай рюкзак мой выбросим, — в сотый раз взмолился Шурик.

— Слушай, кто тебе мешает выбросить его самому?! — возмутился я.

— Блин, Шурик! — отозвался Хобыч. — Что ты переживаешь?

— Давайте выпьем за то нелегкое бремя, которое выпадает каждому из нас в этой жизни, — с этими словами Аркаша плеснул по стаканам водку.

— Вам все шуточки, — посетовал Шурик и выпил.

— Пьешь как на поминках — даже не чокаясь, — поддел его Аркаша.

— Иди ты в задницу! — в сердцах крикнул Шурик.

— Юмор у тебя черный, — поддержал я Сашку.

— Ух, — передернул плечами Хобыч, — хорошо пошла. А чего это мы все стоим?

— Может, пропускаем кого? — предположил Аркаша.

— Пойду, посмотрю, — сообщил я и вышел из купе.

Когда я подошел к двери в тамбур, она неожиданно распахнулась и мне навстречу выскочила Аллочка. Она налетела на меня двумя огромными полушариями, скрытыми под униформой, и я мгновенно размяк и даже обнял девушку, но она оттолкнула меня и закричала:

— Милые мои, а я как раз за вами! Вы посмотрите, что ваш друг вытворяет! Мы ж из-за него ехать не можем!

— Не иначе как ты и его отвергла, и он с горя лег под поезд, — эту фразу я только хотел произнести, но не сумел, потому что, когда обратил внимание на происходившее за спиной девушки, не только потерял дар речи, а, извиняюсь за выражение, просто охренел.

Боря, — будучи в полном здравии и ясном уме, разве чуть-чуть выпивши, — действительно, совсем чуть-чуть, поскольку, если б это было не чуть-чуть, то в соответствии с физиологическими возможностями своего организма он уже валялся б где-нибудь под нижней полкой, — ухватив под уздцы здоровенную лошадь, тащил ее в тамбур, преодолевая сопротивление тщедушного мужичка в железнодорожной форме, грозившегося вызвать милицию.

Нужно заметить, что я тогда не растерялся и принял правильное решение.

— Сходи в наше купе, позови сюда Хобыча, — приказал я Аллочке…

Теперь вы понимаете, почему я сразу вспомнил о Борьке, когда услышал этот оклик «Эй, москали, вы коня моего увели?»

Мы с Хобычем обернулись и увидели мужика в грязной одежде у поваленного забора, рыжая голова которого и золотые шары, покачивавшиеся на ветру, были похожи на солнечную систему, нарисованную в учебнике по астрономии.

— Какого еще коня?! На хрена он нам сдался?! — воскликнул Толик.

— На хрена-а-а? — протянул незнакомец и заорал как сумасшедший. — Куда коня дел, ядрить твою налево?

— Ядри свою и лучше направо, — спокойно ответил Хобыч. — Ну посуди сам, любезный, зачем нам нужен твой конь?

— Я те покажу любезного! Отдавай коня сию минуту! Щас за ружьем пойду! Видел я, как вы вчера Иркину свинью гоняли!

— Да не брали… — начал говорить я.

Но меня перебил Толик:

— Слушай, мужик, — повысил он голос, — здесь твоего коня нет, и мы его не уводили! Так что пойди и проспись.

— А ты че на меня орешь?! Я те хряпало-то заткну! — пуще прежнего возмутился незнакомец.

Тогда Хобыч подошел к нему, ухватил его за шкирку, притянул к себе и, сказав:

— Пшел вон отсюда! — оттолкнул незнакомца и добавил вслед: — Может, у тебя и не было коня?

— Как это не было?! — завопил мужик, вынужденно пятясь и спотыкаясь о доски.

— Рыжий, дай выпить! — заверещал ему вслед Василич; эту фразу он монотонно повторял на протяжении всей свары, но на него никто не обращал внимания.

Незнакомец удалялся, то и дело оборачиваясь и ругаясь:

— Щас ружье принесу, посмотрим — кто кого! Украли коня, ядрить твою налево! И говорят, что у меня коня не было! У меня всегда конь был, у отца моего конь был и у деда конь был! Коня не было!

— Интересно, а где все ж-таки Борька? — спросил я.

На крыльце появилась Ирина.

— Что за шум? Чего тут Витька орал? — спросила она.

— Говорит, что мы коня его увели, — объяснил Хобыч.

— Очумел что ли? — вскинула брови Ира.

— Мать, — жалобно простонал Василич, увидев хозяйку, — найди что-нибудь, помру ж, елки зеленые!

Следом за нею на крыльцо приковылял Аркаша и вышел Шурик. Последний стыдливо избегал взгляда хозяйки. При свете у него обнаружилась ссадина на правой щеке, которую он, видимо, приобрел, скатываясь с лестницы.

— Доброе утро, — сказал Аркаша, который даже вспотел, пока сумел выйти на улицу. — Кто орал?

— Да был тут один, — ответил я и спросил: — А Борька-то где?

— А что, здесь его нет? — спросил в ответ Шурик.

— Мы не видели, — произнес я. — Ир, ты Борьку не видела?

— А он разве выходил? — удивилась хозяйка.

— Да ладно тебе, — окликнул меня Хобыч. — Никуда он не денется. Давай-ка лучше пока что заборчик на место поставим.

— Да уж поставьте! — откликнулась Ира.

— Петровна, может, найдешь чего-нибудь! Ей-богу ж, помру, елки зеленые! — вновь завыл Василич.

— Какая я тебе Петровна?! Давай к своей дуй! Нечего тут сидеть! — приказала ему хозяйка.

— Да ты что, не понимаешь? Она же мне выпить не даст! — отчаянно закричал Василич.

— Так и я не дам, — отрезала Ира и пошла в дом.

— Петровна-а-а-а, — завыл вслед мужик. — То есть, тьфу ты, твою мать! Иваннна-а-а-а!

Мы с Толиком занялись починкой забора, а Василич томился рядом, клянчил деньги на выпивку и стыдил нас за то, что мы испугались его жены и потому отказывали ему. А мне покоя не давало отсутствие нашего друга, Борьки. Хобыч несколько раз повторил, чтоб я не тревожился и не сеял панику. Но, после того как мы поставили поваленный давеча свиньею забор, как рыжий Витька пришел со здоровенным дрыном поинтересоваться насчет пропавшего коня и огрел этим дрыном Василича, попросившего на водку, за что получил от обидевшегося Василича обрезком доски по физиономии, и, размазав кровь, пошедшую носом, отправился за ружьем, как Василич, пострадавший из-за нас, получил-таки от меня сто рублей и умчался с неким Кузьмичом на «запорожце», как Ирина приготовила вкусный завтрак и мы аппетитно поели прямо во дворе на свежем воздухе, а Борька за все это время так и не объявился, Хобыч тоже забеспокоился, не случилось ли чего с нашим товарищем? Тогда Шурик, — которого наша веселая хозяюшка затретировала окончательно, пожаловавшись на то, что ей было печально минувшей ночью, а он, неблагодарный, так и не пришел скрасить ее одиночество, — отправился побродить по деревне в надежде, что Борька затесался случайно к кому-нибудь в гости; мы остались переваривать завтрак, строить предположения и теряться в догадках по поводу исчезновения нашего товарища.

— Когда же вы к своему Сергею-то поедете? — спросила Ира.

— Намек поняли, — отрапортовал Хобыч. — Вот Борьку найдем и поедем.

— Да нет, мне-то что? Гостите сколько душе угодно. Я даже вот что думаю: Аркадию-то лучше у меня остаться, а на обратном пути вы его заберете. А то куда ему с такими ногами-то?

— Ну, уж какие Бог дал, — буркнул я.

В этот момент со стороны восстановленного забора раздался крик:

— Эй, москаль, выходи! Разговор есть!

Мы обернулись и увидели рыжего Виктора. Он топтался возле калитки с ружьем в руках.

— Витька, да ты что, с ума сошел?! — завизжала Ирина, вскочив со скамьи.

Она намеревалась ринуться навстречу непрошеному гостю, но Хобыч перехватил ее за руку и удержал на месте. Виктор, воодушевленный произведенным эффектом, раззадорился пуще прежнего.

— Выходи, москаль! Разговор есть! — повторил он грозно и потряс над головой двустволкой.

— Ой, батюшки! — всхлипнула женщина.

— Спокойно, Маша, я Дубровский, — заявил Хобыч, удерживая Ирину от новых попыток вырваться и броситься навстречу Виктору.

Я сидел молча и не знал, что предпринять. Все надежды оставались на Хобыча. Было очевидно, что и рыжего Виктора, размахивавшего ружьем и злорадно кричавшего: «Выходи, разговор есть!», интересовал главным образом Толик, который стал воплощением ненавидимого глубокопровинциальной ненавистью «москаля». Я, да наверно, и все остальные понимали, что если бы Виктор начал стрелять, то в нас попал бы разве что случайно, поскольку метил бы в Толика, габариты которого к тому же позволяли не попасть в него и впрямь, если только случайно. Следует сказать, что судьба, видимо, хотела отметить внешность Хобыча соответствующей фамилией, и если б не поскупилась, был бы он не Хоботовым, а Слоновым. В общем, если в него стрелять, то в десяточку попадешь наугад, не промахнешься. Всем остальным за свою жизнь можно было не опасаться. Но с другой стороны, нельзя же спокойно сидеть и смотреть, как кто-то стреляет в твоего друга!

Аркадий неожиданно встал из-за стола.

— Аркаша, куда тебе с такими ногами-то! — завизжала Ира и, на этот раз вырвавшись, повисла у Аркадия на шее.

— Выходи, москаль, хорош за Иркину юбку прятаться! — кричал из-за забора Виктор, который хотя и лез на рожон, но, что было странно для русского человека, имел представление о частной собственности и не нарушал ее.

Воспользовавшись тем, что обо мне забыли, я выбрался из-за стола, намереваясь скрыться за углом дома, чтобы обойти рыжего со спины.

— Любезный, — отвечал тем временем Хобыч, — оставил бы ты нас в покое, а то и без того голова болит после вчерашнего самогона.

— Ты что, морда москальская! — завопил в ответ Виктор. — Самогон он, вишь, пил! А я что, по-твоему, вчера куриный помет на димедроле глотал?! Ты что, морда, думаешь, у меня на бутылку нет?!

Я понял, что теперь мы мирно точно не разойдемся, потому что Виктор, как нормальный незлопамятный мужик пережил бы то, что у него украли коня, а самому дали по физиономии, но оставить без внимания такого оскорбления, безусловно, не мог. И хотя Хобыч ничего такого не имел в виду, но рыжий понял его однозначно: мол, хвалился москаль, что сам самогон пил, а у него — в смысле, у Виктора — на это денег нет, и по этой причине он не иначе как пил настойку димедрола на курином помете.

— Ну, ужо пойду, ружье заряжу! — прохрипел он и отправился восвояси.

Он шел, на ходу выворачивая карманы, наконец, из одного из них он извлек банкноту достоинством в тысячу и, размахивая ею, прокричал:

— Вона у меня какие денежки водятся! Я те не дешевка! Ишь ты! На выпивку у меня нет! Да у меня на выпивку всегда найдется!

Едва он скрылся из виду, как мы услышали писк клаксонов и шум подъезжающих автомобилей. Мы вышли за калитку, и нашим глазам предстало весьма необычайное зрелище. По дороге через деревню медленно, но шумно передвигалась странная кавалькада. Впереди прыгал по кочкам «запорожец», за рулем которого сидел Кузьмич, а из окна справа выглядывал счастливый Василич и орал «Ой, мороз-мороз, не морозь меня!»; следом за ними двигался милицейский «уазик» и скакал привязанный к нему конь. Каково же было наше удивление, когда вся эта процессия остановилась напротив нас и — мало этого — из клетки для арестантов два дюжих милиционера — сержант-водитель и старший лейтенант — вывели Борю, одетого в грязное и рваное пальто, под которым не оказалось ничего, кроме трусов от «версаче».

— Ваш друг? — спросил сержант.

— Наш, — хором ответили мы.

— Что с тобой произошло? — попытался осведомиться я, но меня прервала Ира.

— Потом разберетесь, не видишь что ль, в каком он состоянии?! — с этими словами она обняла бледного и трясущегося от озноба Борьку и повела его в дом.

Блюстители порядка, осведомившись, можно ли у хозяюшки хлебнуть кваску, и получив утвердительный ответ, последовали за ними.

— Это я его выручил! — гордо заявил Василич и, обращаясь отдельно ко мне, поучительно добавил: — Вот, мил-человек, какая штука — жизнь! Вот если б ты мне на бутылку не дал, я б твово товарища не нашел. А теперь — вона он как с Иркой вышагивает, — Василич мотнул непослушной головой вслед удалявшемуся Борьке.

— Что же с ним случилось-то? — еще раз спросил я.

Оказалось, что ночью его понесло справлять нужду за околицу, где ему в темноте встретилась лошадь, которая так трогательно тыкалась мокрыми губами в плечо, что Боря, расчувствовавшись, решил на ней прокатиться. Он сумел вскарабкаться на нее, крикнул «но!», и лошадь понесла. А вот остановить ее он не смог, и с детства всем известное «тпру!» не помогло. В четыре часа утра жители города, разбуженные от топота копыт по асфальту, остановили невоспитанное животное, сняли с него замерзшего Борьку и доставили обоих в милицию. Позднее Василич, промышлявший в городском гастрономе, не отходя от прилавка выпил, отчего пришел в чувство и, выглянув в окно, узнал в лошади, привязанной возле местного УВД, коня рыжего Виктора. Все это мы узнали от Кузьмича, потому что сам Василич был обрадован несказанно, так как получил возможность загладить перед соседом обиду за то, что треснул ему обломком доски по лицу, и отмечал свою радость всю дорогу назад и потому никаких подробностей сообщить не мог, а лишь напоминал ежеминутно, что Борьку нашел именно он, а не кто другой, подразумевая, видимо, что за такую услугу с него не только первый долг списывается, а и недурно было б еще на одну бутылку отстегнуть, а уж он слетал бы в город с Кузьмичом. Впрочем, поскольку новых сообщений о без вести пропавших за прошедшую ночь не поступало, мы решили, что более в городе делать нечего, и на новую порцию Василичу не дали. И мы собрались уже вернуться в дом, как вдруг Хобыч воскликнул:

— А что-то давно не видно Шурика!


3


Так. Я ж говорил о том, как упал с полки. Это было нечто! В тот момент, когда я головой столкнулся с Борькой, ногами вышиб бутылку водки из рук Шурика, который стоял у выхода из купе и, между прочим, тоже наблюдал за тем, что творилось на улице, и также, как и Борька, успел выкрикнуть: «Смотрите, это же Аллочка!» Он все женщин примечал! Мало ему от них досталось! Про историю с Иркой вы уже знаете. Но этой истории бы не было, если б не история с Люсей, которая произошла до того.

Получилось как. Перед самой станцией нас растолкала Аллочка.

— Вставайте! — кричала она. — Поезд долго стоять не будет — три минуты и все!

Вытолкнула она нас на перрон, поезд уехал, а мы остались стоять на платформе, и головы наши трещали так, что вопрос о том, куда дальше путь держать, решился однозначно: в привокзальный буфет — пропустить по одной. Правда, оговорюсь, что головы трещали не у всех, а именно — не трещала она у Хобыча. Я еще, помню, смотрел на него и удивлялся. Ведь он сидел вместе со всеми и пил как все, а положа руку на сердце, скажу: больше всех. А результат: мы подыхали от жестокого похмелья, а Хобычу хоть бы хны! Нам белый свет был не мил, а ему единственное, что жизнь омрачало, — нытье Шурика, который канючил по поводу того, что нужно было рюкзак выбросить.

Ввалились мы впятером в буфет, все небритые, растрепанные, как сказал бы поэт: с головами как керосиновые лампы на плечах, увидели какое-то сорокаградусное пойло, поняли, что спасение близко, повеселели и начали даже по сторонам оглядываться. Тут Хобыч давай всех локтями поддевать, а потом, сделав шаг в сторону от буфетной стойки, молча кивнул на девушку, за которой мы заняли очередь. Она стояла к нам спиной, одетая в желтую жилетку дорожного строителя и джинсы в обтяжку; и для тех, кто обожествляет женские ягодицы, эта девушка могла бы стать жемчужиной коллекции. А среди нас — если не считать меня — таким человеком был Шурик. И Хобыч почему-то меня не посчитал.

— Шурик! — торжественно произнес он. — Посмотри, какая юрыспрудэнция у этой Машеньки!

Шурик даже про невыброшенный рюкзак забыл и радостно загыгыкал.

— Машенька, — шепнул Толик на ухо незнакомой девушке, — я Дубровский, и у меня есть друг Шурик, он без ума от вас.

— Отстань, — лениво протянула она, не оборачиваясь.

А ее подруга, стоявшая впереди, посмотрела на нас и захихикала, отчего Хобыч приободрился и продолжил наступление.

— Машенька, — он слегка дотронулся до рукава девушки, но та отдернула руку, — ну, что вы, в самом деле?! Мой друг так хочет с вами познакомиться! И я вам от всей души рекомендую. Он отличный парень, живет в Москве, приедете к нему в гости — он вас на лифте покатает!

— Отвалите, ребята, — лениво пробубнила она.

А вторая девушка опять захихикала и сказала, обращаясь к своей подруге:

— Люсь, ну че ты дуешься?! Смотри, ребята какие нормальные!

— Ах, простите! — подхватил Хобыч. — Вас зовут Люсей. Кстати, это любимое имя Шурика. Да вы не смотрите, что он молчит. Он не красноречив, зато весьма искушен в любовной науке. Ну-ка, Шура, принимай эстафету!

С этими словами Толик легонько шлепнул девушку по попе и отступил, открывая путь Шурику. Однако девушка явно не была настроена на игривый лад, а последняя выходка Хобыча вывела ее из себя. Она медленно повернулась и, поскольку Толик отошел в сторону, оказалась лицом к лицу с Шуриком, который молча таращил на нее глаза со счастливой улыбкой идиота. Видимо, девушка фамильярность в отношении своего мягкого места отнесла на его счет — уж больно глупо он лыбился, да к тому же Толик предупреждал об искушенности Шурика в любовных играх. Того, что произошло дальше, не ожидал никто. Люся с разворота врезала Шурику кулаком в лоб. Ее удар был столь сокрушительной силы, что наш друг на мгновение повис в воздухе — по крайней мере, всем так показалось, — а затем свалился навзничь.

Люсина смешливая подруга завизжала, но сама Люся невозмутимо заявила:

— А неча руки распускать!

— Клава! Клава! — причитал басом Хобыч.

Я склонился над лежавшим на полу и не подававшим никаких признаков жизни Шуриком и похлопал его по щеке. Аркаша с Борей побежали в туалет за водой. А все, кто находились в здании вокзала, столпились вокруг нас.

— Разойдитесь, разойдитесь! — разгонял толпу Хобыч. — Ему нужен свежий воздух.

Какой-то загорелый мужик громко объяснял всем, что Люська могла бы и быка с ног свалить, потому что работает стрелочницей и наловчилась стрелку переводить с одного удара, что далеко не каждому мужику по силам.

Шурик через минуту очнулся, но было ясно, что ему необходимо отлежаться перед тем, как мы продолжили бы свой путь. И тут загорелый мужик, назвавшийся Николай Василичем, предложил свою помощь. И действительно, он устроил нас на ночлег к одной незамужней женщине, то есть Ирине Ивановне, в соседней деревушке, откуда и сам был родом.


4


А вообще, Шурик — настырный парень. И когда я у него бутылку водки из рук вышиб, которую он как раз откупорить собирался, думаете, он так сразу с ней и расстался?! Так нет, он попытался поймать ее на лету, но из-за своей неловкости лишь подтолкнул, чем придал ее полету ненужную траекторию, и бутылка угодила в стакан, который держал в руках Аркаша. Стакан опрокинулся и горячий чай вылился Аркаше на ноги, отчего он завопил благим матом и подпрыгнул так, что головой ударился о верхнюю полку, на которой лежал Хобыч. И это неудивительно после того, что произошло с его ногами.

Получилось как. Аркаша решил попариться в баньке, которую Василич любезно протопил для Шурика, чтобы тот отмылся от грязи, в которой его свинья изваляла, и когда он действительно отмылся и освободил баньку, Аркаша его тут же и сменил, и, первым делом, после того как Василич залил бак по новой, стал сливать грязную воду — его так Василич научил, объяснив, что, после того как воду в бак залил, в нем вся ржавчина поднимается, и первую шайку нужно слить, а уж дальше пошла бы чистая вода, — и когда полная шайка ржавой воды набралась, Аркаша кран закрутил и поднял шайку, чтобы во двор выплеснуть, а она у него в руках сыграла, и весь ржавый кипяток ему на ноги вылился, и он поднял такой ор, что даже Василич не выдержал и после того, как Ира обложила Аркаше обваренные ноги сырым картофелем, попросил Хобыча, чтобы тот налил ему стакан.


5


Да ну чего вы возмущаетесь?! Я непонятно рассказываю?! Путано?! Как про что?! Да вы сами-то слушаете или что?! Я ж говорю. Я лежал на верхней полке и наблюдал за людьми, суетившимися вокруг лошади на соседней платформе у поезда, который ехал тоже в Москву, и мы его пропускали, потому что он из более дальнего места следовал, а наш поезд дернуло, и я слетел вместе с матрасом, и налетел на Хобыча, а он хотел мне помочь, да лучше б не помогал, потому что успел ухватить только матрас, а я дальше полетел, но уже без матраса, и головой ударился о Борькину голову, которому и без того плохо было, поскольку он воспаление легких подхватил, пока на Витькином коне разъезжал, а ногами я вышиб бутылку водки из рук Шурика, который попытался поймать ее, а вместо этого только подтолкнул в сторону Аркаши, и у того стакан с горячим чаем опрокинулся прямо на ноги, а он их еще до этого у Василича ошпарил, а я после этого грудью об столик угодил — очень больно, между прочим, — и от этого удара меня опрокинуло навзничь, и я упал на спину на пол и увидел, как на меня сверху рюкзак падает — слава богу, в нем только книги остались, их-то мы постеснялись, а все остальное у Иры оставили, чтоб она Сергею передала, поскольку до него-то мы так и не доехали: после того, как Шурика из милиции вызволили, сразу назад в Москву подались. Вот. Ну, естественно, все обалдели от моего пируэта! А Хобыч с Шуриком, которым меньше всех от меня досталось, кинулись мне помогать. Толик спрыгнул сверху и со словами «Подняли бревнышко!» наклонился, чтобы помочь мне встать. А я это «подняли бревнышко» когда услышал, как заору:

— Не надо! Сам поднимусь! — потому что сразу вспомнил, как мы в ту сторону ехали.

Получилось как. Мы решили навестить Серегу все вместе, впятером. И поэтому заняли целиком одно купе, плюс койку в соседнем. Когда проходили в вагон, Шурик шел последним; ему было тяжело, поскольку он тащил рюкзак, в который мы сложили двадцать килограмм тушенки и огромный трехтомник «Эротическое искусство эпохи Возрождения». Ему-то и досталась койка в соседнем купе. Его попутчиками оказались три мужика: один, уже мертвецки пьяный, спал на верхней полке, а его друзья сидели рядышком на нижней. Они нам сразу же показались немного странными. От них так разило перегаром, как будто они выпили цистерну спирта, но при этом они были то ли трезвыми, то ли протрезвевшими — скорее второе, потому что, судя по тому, как были измяты и испачканы их серые костюмы, мужики побывали в передрягах, в которые вряд ли полезли б на ясную голову. К тому же они были чем-то сильно обескуражены, наверное, тем, что третий товарищ так эгоистично покинул их компанию.

Впрочем, Шурик томился с ними недолго. Хобыч — единственный, у кого хватило на это сил, — взгромоздил тяжеленный рюкзак на антресоль, и мы все собрались в нашем купе.

— Как я буду там спать?! От них так воняет! — сетовал Шурик, откупоривая первую бутылку.

Едва мы пропустили по одной, в купе постучали. Борька, сидевший ближе всех к выходу, открыл дверь. В проеме появились две физиономии проспиртованных, но пока не пьяных соседей Шурика.

— Слышь, мужики, вы это, того, если этот проснется, скажите, что мы в вагон-ресторан пошли, — попросили они.

— Хорошо-хорошо, — пообещал Шурик, и они ушли.

Мы выпили еще по одной, и неожиданно поезд сильно тряхнуло, и из соседнего купе донесся страшный грохот.

— Кажется, рюкзак свалился, — произнес я.

— Пойду проверю, — с этими словами Шурик вышел.

Через секунду он примчался назад, чрезвычайно взволнованный, причитая на ходу:

— Хобыч, Хобыч, скорей, посмотри, что там случилось!

Вот так в нашей компании всегда было: все знали, что от Хобыча вреда будет больше, чем пользы, но чуть что — звали его на помощь! Потому что он никогда не терялся и в экстремальных ситуациях делал хоть что-нибудь. И в ту поездку, нужно сказать, Шурику изрядно досталось, хотя один раз Хобыч действительно его выручил.

Получилось как. Рыжий Виктор, оскорбленный тем, что ему дали по морде, обозвали безлошадником и усомнились в том, что в его пороховницах есть порох, зарядил-таки ружье и пошел разбираться с нами. Он еще издали начал целиться в Хобыча, но сзади на него напал Шурик, который обошел всю деревню и, не найдя Борьку, возвращался спокойно назад, как вдруг прямо перед ним выскочил со своего двора Виктор и пошел в нашу сторону, на ходу направив на нас ружье. А мы, ничего не замечая, стояли у калитки, гипотетически рассуждая о том, куда запропастился Шурик. Наш разговор прервал выстрел. От неожиданности мы даже присели. А когда оглянулись — увидели рыжего с Шуриком. Они громко матерились, вырывая ружье друг у друга. На шум из Иркиного дома выскочили милиционеры. Не дожидаясь их вмешательства, мы бросились разнимать Шурика с Виктором, но пока мы до них добежали, ружье выстрелило еще раз. Послышался звон разбитого стекла, и мы увидели, что выстрел пришелся прямо в проблесковый маяк милицейского «уазика».

Виктора и Шурика прямо на этом «уазике» увезли в отделение. А мы с Хобычем поехали следом на «запорожце» Кузьмича. Потом я стоял перед отделением милиции и надеялся, что Толику и впрямь удастся договориться и замять это дело. И на этот раз Хобыч не оплошал.

Старший лейтенант Анисимов, спрятав пятьсот рублей в задний карман, заявил, что готов поверить в то, что ни у Шурика, ни тем более у Виктора, действительно, и в мыслях не было покушаться на представителей закона, если только ему пояснят, как отчитаться перед начальством за разбитый маяк? Однако Хобыч, который целых три года проучился на втором курсе Московского автодорожного института, взялся решить и эту проблему. Он подробно изложил свою версию, но участкового она не устроила.

— Это бред, — коротко буркнул он, — такого быть не может.

— Ладно, — кивнул Толик, будто бы согласившись с мнением милиционера, и включил настольную лампу.

— Это еще зачем? — недовольно проворчал Анисимов.

— Пускай погорит, — убедительно ответил Толик и достал бутылку водки. — Давай выпьем пока.

— Не откажусь, — торжественно объявил участковый, как будто кто-либо в этом сомневался.

Они выпили, отдышались и некоторое время сидели молча.

— Ну?! — нарушил паузу Анисимов.

Хобыч в ответ поднял указательный палец, а потом, видимо, решив, что старшему лейтенанту милиции пальцем указывать негоже, помахал ладонью, давая понять, что коней торопить ни к чему, все равно Виктор с Шуриком никуда из «обезьянника» не денутся и спешить, стало быть, некуда. Они еще немного посидели молча, а затем Толик аккуратно дотронулся до лампочки.

— Горячая, — констатировал он.

— А ты думал как? — пожал плечами Анисимов.

— Плюнь на нее! — тихо, но повелительно попросил Хобыч.

— Чево? — грозно повел бровью участковый.

— Плюнь, говорю, — настойчиво повторил Толик.

— Ну, на, — согласился милиционер и харкнул на лампочку.

Лампочка взорвалась.

Участковый вздрогнул и несколько секунд смотрел на осколки, а потом перевел взгляд на Хобыча и широко улыбнулся. Он протянул руку и, обняв Толика за шею, притянул через стол к себе, одновременно поддавшись сам вперед, они прижались друг к другу щеками, а потом Анисимов по-отечески похлопал Хобыча своей ручищей и сказал:

— Люблю умных людей, люблю.

— Ну вот, видишь! — торжествовал Толик.

Участковый встал, открыл дверь и гаркнул в коридор:

— Петров! Рыжего и москаля выпусти!

Они выпили с Хобычем еще по одной, затем попрощались сердечно, и Толик отправился следом за Шуриком и Виктором на улицу, где мы с Кузьмичом их поджидали, а Анисимов сел составлять рапорт. Он подробно написал о том, как они с сержантом Клычко, подъезжая к деревне на служебном «уазике», спугнули стаю ворон, и нечистоплотные птицы обделали проблесковый маяк, и тот от контраста температур взорвался. «Хорошо, что летающих коров не бывает!» — хотел написать он в конце, но, подумав, что и сам умников не любит, а уж начальство — тем более, решил отказаться от литературных изысков.

В общем, из любой, самой безвыходной ситуации Хобыч всегда находил выход, правда, после того, как им пользовались, обычно хотелось занять исходное положение. Но несмотря ни на что, в следующий раз, когда требовалась экстренная помощь, опять звали Хобыча.

Так что ничего удивительного не было в том, что чем-то напуганный Шурик прибежал за Толиком. Впрочем, мы все отправились посмотреть, что же такое страшное произошло в соседнем купе. И когда увидели, нам стало не по себе. На полу лицом вниз валялся мужик, тот самый, который, будучи мертвецки пьяным, спал на верхней полке. А сверху на нем покоился рюкзак с двадцатью килограммами тушенки и трехтомником «Эротическое искусство эпохи Возрождения». Картина случившегося была ясна. Оттого что поезд дернулся, этот невезучий пассажир свалился вниз, а на него сверху грохнулся наш багаж. И хотя ни один из нас не имел ни малейших познаний в области медицины, беглого взгляда на распростершееся на полу тело было достаточно, чтобы с уверенностью сказать, что если этот товарищ когда-нибудь и протрезвел бы, то уже не в этой жизни. Мы все оторопели и не знали, что делать. Но Хобыч не растерялся. Сперва он водрузил рюкзак на прежнее место, затем открыл окно.

— Подняли бревнышко! — скомандовал он Боре тоном, не терпящим возражений.

И поскольку у всех остальных волю парализовало страхом, мы подчинились и выбросили тело в окно — благо проезжали в это время какую-то лесополосу. Потом мы гурьбой отправились мыть руки, и только потом, когда вернулись в купе, Шурик дрожащим от страха голосом спросил:

— Хобыч, а может, не надо было его выбрасывать?

— Может, — ответил Толик и добавил. — Ты скажи это тем, кто его выбросил, а мы здесь ни при чем. И вообще, с чего ты взял, что его выбросили? Просто он проснулся и пошел в вагон-ресторан следом за своими друзьями. Ладно, что было, то было — ничего не попишешь. Давайте выпьем.

Мы пропустили по одной, но настроение у всех было подавленным. Еще бы! Каково сознавать, что только что твоим пыльным рюкзаком убило человека! Примерно через час к нам заглянули друзья выброшенного нами пассажира. И вновь они показались нам протрезвевшими, хотя спиртным от них несло пуще прежнего.

— Мужики, а куда Сева пропал? — взволнованно спросил один из них, тот, что был ростом повыше.

А второй, невысокий и кряжистый, молча и с удивлением таращился на нас.

— Не знаем, — уверенно произнес Хобыч.

Но нас чуть не выдал Шурик, у которого нервы сдали, и он залепетал:

— Он это… это…

— Ах да! — перебил его Толик, при этом повернувшись и невзначай ударив Шурика локтем под дых. — Он проснулся, мы сказали ему, что вы ушли в вагон-ресторан, и он отправился за вами. Все, как вы и просили. А вы что, разошлись?

— Да не мог же он никуда пойти! — вдруг выкрикнул кряжистый.

— Как это — не мог? — с удивлением спросил я.

Оба мужика протиснулись к нам в купе и закрыли за собой дверь. Они были чем-то напуганы, их руки дрожали, а глаза бегали как мыши.

— Налей, будь другом, — попросил высокий Хобыча.

Они выпили, отдышались и кряжистый повторил:

— Не мог он уйти.

— Не мог, — подтвердил высокий. — Тут такое дело, мужики, — проговорил он и, воровато оглянувшись, шепотом продолжил: — Мертвый он был.

— Как это? — хором воскликнули мы.

— Да так вот, — подхватил кряжистый, — мы в Москву поехали, ну, выпили там, потом это… мы-то протрезвели, значит, смотрим — а он лежит, это… того… мертвый. Помер вдруг, ни с того ни с сего. А нам че с ним делать, куда податься? Мы решили втихаря домой отвезти, жене сдать — пускай разбирается. В поезд втащили вроде как пьяного, на верхнюю полку закинули, пущай, думаем, лежит, жене сдадим — сама пусть валандается. А теперь что? Посодют нас.

— Ой, посодют, — согласился с ним высокий.

— Да вы чего, мужики, да показалось вам! — возразил им Хобыч. — Он, наверно, пьяным был. Ха! — «посодют» их! Да за что вас сажать-то?! За то, что ваш товарищ проспался и пошел вас искать, что ли? Сами же говорите — пьяным он был.

— Пьяным был, — подтвердил кряжистый. — Ну, и помер. Нечто я мертвяка не отличу?! Я их много повидал!

— Да ну вас! — отмахнулся Толик. — Мертвяков он видел! Эка невидаль! Я тоже «Дорожный патруль» каждый вечер смотрю.

— Да я-то их вживую видел! — возразил кряжистый.

— Мертвых — вживую?! — вскинул брови Толик. — Мужики, вы чего-то не то гоните! Я лучше вам вот какую историю расскажу. Сосед у меня, Стас, однажды так нажрался, что свалился на улице. И до такой степени парень накачался, что признаков жизни вообще не подавал. Менты его подобрали и в морг отправили. А он проспался, встал в кромешной темноте, ходит, дверь на ощупь ищет, о другие тела спотыкается, ничего понять не может. Чувствует, что он к тому же голый, только к ноге какая-то фигня привязана, потом выяснилось — бирка. А холод — собачий! Наконец нащупал он дверь в темноте, открывает ее, смотрит: коридорчик какой-то, сторож сидит. Он ему: «Батя, где я?» А сторож в ответ: «В морге, где ж еще!» Тот: «Как в морге?!» А сторож: «Да ты не боись! Покажь номерок на бирке, я те одежду твою выдам, да в милицию ща сообщу, а то скажут, что у меня труп похитили». В общем, оделся Стас, а потом старика спрашивает, как это тот не испугался, когда оживший труп увидел? А сторож и отвечает ему, что не он первый такой, а по три раза в месяц такие случаи бывают…

— Да ты, видать, соврешь — недорого возьмешь! — попытался уличить Хобыча в обмане кряжистый.

— Не веришь — не надо, мне от этого хуже не станет, а хорошо уже было, — парировал Толик. — Только подумайте, какой мне смысл вам сочинять?! И что за бред вам вообще в голову пришел? Да если б он умер, куда бы он делся?!

Мужики переглянулись и пожали плечами.

— Вот что, ребята, вот вам бутылочка, — Хобыч протянул высокому бутылку водки. — Идите и успокойтесь. Говорю вам, человек просто лишнего хватил, а теперь проспался и пошел вас искать, сейчас вернется.

Толик встал, выпроводил непрошеных гостей в коридор и даже проводил в их купе — убедиться, чтоб они сели водку пить, а не пошли бы искать своего третьего собутыльника, посмертно сошедшего с поезда задолго до места назначения.

После их визита нам немного полегчало: хорошо сознавать, что не наш рюкзак виновен в смерти несчастного, но все-таки неприятный осадок остался в душе у каждого. А Шурик — тот вообще всю дорогу ныл, что злополучный рюкзак нужно выкинуть, хотя сам так и не отважился пойти за ним в соседнее купе.


6


А после того как я поднялся, началось самое интересное. Шурик с Борькой к окну прильнули и нас зовут:

— Смотрите, смотрите!

На соседней платформе спорили трое и, судя по жестам, горячо спорили. Уже знакомые нам проводница Аллочка и тщедушный мужичонка в форме железнодорожника — начальник поезда, как мы догадались, — настойчиво отговаривали худощавого бритоголового парня лет двадцати, в черной кожаной куртке, от идеи — втащить в вагон лошадь.

— Глянь-ка, — пихнул я локтем Борьку, — это же тот самый конь, которого ты…

— Да что конь! — перебил он меня. — Вон мужик стоит, у которого я этого коня купил.

Действительно, за стойкой с расписанием бородатый мужичонка прятался от троицы, спорившей по поводу того, ехать коню или не ехать.

— Как же это ты его купил? — спросил Борьку Хобыч.

— Да как-как? Я на перрон вышел с Алкой потрепаться, а тут этот мужик подвалил. Купи, говорит, у меня коня. Всего-то, говорит, за пять тыщ отдаю, за коня это ж не деньги. А то, мол, у меня он с голоду помрет, а ты, дескать, отдашь его кому-нибудь. Я ему говорю: мужик, ну куда я с конем-то?! А он знай свое талдычит. Ну и разжалобил меня. Жалко лошадь-то. Я и купил. Мужик деньги схватил да и был таков. А меня заставили коня на платформе оставить.

Пока Боря рассказывал, дискуссия на соседней платформе подошла к логическому концу. Бритоголовый, махнув рукой, скрылся в вагоне, Аллочка заняла свое место в тамбуре, начальник поезда подвел коня к ограде и привязал его к решетке, мужичонка, скрывавшийся за стойкой с расписанием, удовлетворенно потер руки.

Мы решили, что этим дело и кончилось, но ошиблись. Неожиданно бритоголовый парень вновь вышел на платформу, но уже не один, а с другом, таким же бритоголовым, но в габаритах раз в пять побольше. Это был здоровенный качок с бычьей шеей, которую украшала золотая цепь размером с велосипедную. Отдельно следует сказать о выражении его лица.

Однажды, еще пятилетним ребенком, помню, как-то раз я корчил страшные рожи перед зеркалом. За этим занятием меня и застала тетя, которая сильно разволновалась и сказала мне, что так делать нельзя, а то, мол, если б кто-нибудь меня ненароком напугал в эту минуту, лицевые нервы парализовало б и дурацкое выражение лица осталось на всю жизнь. Так вот, если верить моей тете, то этого качка, видимо, напугали в тот момент, когда он, грозно насупившись, крикнул: «ЧТО?!!!!!!» Иногда, правда, выражение его лица чуточку смягчалось и тогда, казалось, что он спрашивал: «НЕ ПОНЯЛ?!»

Мы увидели, как этот свирепый качок подошел к начальнику поезда, направлявшегося к вагону, и что-то сказал ему коротко, при этом несколько раз взмахнув перед носом начальника руками с пальцами веером. Начальник пытался возразить, но свирепый еще несколько раз взмахнул руками с растопыренными пальцами и даже подтолкнул собеседника в сторону привязанной лошади. Мужчина развел руками, послушно отвязал коня и повел его к поезду. Качок отстранил в сторону Аллочку и дал пинка кобыле, замявшейся на половине пути. Лошадь скрылась в тамбуре, следом за нею свирепый втолкнул своего товарища. Начальник всплеснул руками и вслед за качком вошел в вагон. Поезд тронулся и поехал.

Мужичонка, прятавшийся за расписанием, явно не ожидал такого поворота событий. Он выскочил из-за своего укрытия и побежал за вагоном, что-то крича на ходу и размахивая кулаками, а появившаяся в дверном проеме Аллочка что-то отвечала и разводила руками.

— Кажись, у мужика бизнес накрылся… — произнес я, но меня перебил Хобыч.

— Тише вы! — прикрикнул он и, указав на радиоприемник, приказал. — Слушайте!

«Но и протрезвев, — доносилось из динамика, — Всеволод Иванович сумел вспомнить лишь то, как приехал с друзьями в Москву. Как он оказался на железнодорожной насыпи, кто и за что выбросил его из поезда — остается загадкой».


7


Что вы спросили? Куда мы сейчас едем? Как куда? В ту самую деревню, навестить Сергея с Ириной, ну да, с той самой. Их сыну два годика недавно исполнилось…


ПОДНЯЛИ БРЕВНЫШКО, ИЛИ КАК Я УПАЛ С КРЫШИ


1


— Вот это да! Кого я вижу! Мужики, гляньте-ка: это ж те самые ребята, с которыми мы в ту сторону ехали!

— Ну, точно! Смотрите-ка! Это же Хобыч! А вон и Аркаша с Михалычем!

— Здорово, мужики! Здорово!

— Ну, как, друга-то своего навестили?

— Да навестили, слава те господи. Да вот и он, кстати, проводить нас поехал. Cepera, смотри: это те самые мужики, с которыми мы в одном вагоне в эту сторону ехали!

— Правда, что ль? Да уж. Как говаривал прапорщик Попыхайло — старшина наш в училище — мало того что мир тесен, так еще и круг узок!

— А это Ирина, наверно? Нам Михалыч про вас рассказывал.

— Да нет, эту девушку зовут Таней.

— Ребята, а что это с вами случилось? У Аркаши вид такой, как будто головой асфальт утрамбовывал! Михалыч, а с тобой-то что стряслось? Откуда все эти ссадины?

— Да я с крыши упал.


2


Так что вы говорите? Как я на крыше оказался? Так это ж Хобыч посоветовал. Да вы обождите, я все по порядку расскажу. Я в двух словах.

Я сидел в избе вдвоем с Тимофевной — это Иркина мама, Серегина теща, стало быть, — а Хобыч, который спрятался в «скворешнике», ну, в смысле, в уборной, кричит мне:

— Михалыч! Полезай на крышу! Посмотри, может, сверху чем-нибудь сетку подцепишь и приподнимешь!

Я и полез. Сперва на чердак по той лестнице, с которой в прошлый раз Ира Шурика спустила.

Кстати, Шурик наш конкретно на бабах помешался. У него дома на стене висят три огромные карты — Москвы, России и всего мира, и отдельные точки на них красными флажками помечены. Я всегда считал, что он обозначил те места, в которых ему довелось побывать. Но однажды, рассматривая эти карты, я обнаружил, что эта деревня никак не отмечена, а на Тунисе, где мы прошлым летом вместе отдыхали, вообще черный крест стоит. Я спросил, почему это он Иркину деревню вниманьем обделил и почему так по-черному отнесся к Северной Африке, и он мне объяснил, что красными флажками помечает только те уголки земного шара и нашей родины, в частности, где переспал с кем-нибудь, а не где его с лестницы спустили, а на Тунис черный крест поставил за то, что портье в гостинице в ответ на вопрос, как у них насчет представительниц древнейшей профессии, вызвал полицию, которая на первый раз Шурика простила, но пригрозила, что в следующий раз его упекут в каталажку за аморальное поведение. Мы еще, когда сюда ехали, я об этих флажках Хобычу рассказал. Так он всю дорогу над Шуриком потешался.

Впрочем, к делу это не относится. Это я так, пока по лестнице поднимался, вспомнил.

А чердак, на котором я очутился, был того сорта помещением, имея которое, крайне тяжело, можно сказать, даже нереально оставаться практичным человеком по части ведения домашнего хозяйства, потому что невозможно удержаться от соблазна превратить его в склад барахла, место которому на свалке. Старые серванты и шифоньеры, велосипедные рамы и развалившиеся картонные коробки с учебниками, желтые страницы которых ломаются от прикосновения, мятые тетрадки и куклы с оторванными руками. Знаю, знаю — отрадно скрыться здесь летним днем от жары и переворошить все эти книжки, учебники, тетрадки, найти и перечитать сочинение, написанное в седьмом классе, отрядную песню, которую пели хором на пионерских парадах, и, конечно же, незатейливые стишки, переписанные из альбома подруги и когда-то — в пору первой любви — нашедшие отклик в душе.
		Пусть не могу я быть нежнее,


		но так короток встречи час!


		Я даже нежностью своею


		и то боюсь обидеть вас.


		А звезды льются — не прольются,


		и хоть озябли вы слегка,


		но чтобы ваших плеч коснуться,


		не поднимается рука.


		И медлю я в апрельский вечер,


		в озноб бросающий порой,


		накрыть озябнувшие плечи


		неосторожною полой.


		И вы за то, что я робею,


		меня простите. В этот час


		я даже нежностью своею


		и то боюсь обидеть вас.


Читаешь эти строчки, и пробуждается светлая грусть, ностальгия, — все это так романтично! — но как представишь себе, сколько водки отдано соседским мужикам за то, что они перли эти прабабкины гардеробы на чердак! Это вместо того, чтоб пустить все эти шифоньеры в печь на растопку! И потом, блокнотик старенький со стихами найти, юность, первую любовь вспомнить, допустим, приятно, но когда ты видишь старый рассохшийся стол, который, казалось бы, только вчера стоял на кухне, накрытый клеенкой с подсолнухами, и ты ходил под него пешком, ты понимаешь, как быстротечно время, а это уже наводит на совсем грустные размышления. Но мрачному, пыльному чердаку этого мало, он еще и корит тебя за то, что ты понапрасну транжиришь время, которое и так летит как нож со стола. Ну что этот стол?! Его еще родители твои наверх вынесли, и ты почтительно полагаешь, что они не пустили его на дрова из-за присущей им бережливости, аккуратности в отношении к вещам. Ну, а вот велосипед с покореженным колесом и полустершейся надписью «Школьник» на голубой раме? Его-то на чердак уже ты затащил! Затащил после того, как он провалялся за крыльцом два месяца, на протяжении которых ты каждый день откладывал ремонт на завтра и дождался, что мать попрекнула: «Не можешь починить, так хоть убери его, пока не заржавел!» И ты отнес его на чердак, дав себе слово заняться великом в ближайшую субботу после уроков, ну на худой конец, в воскресенье. А затем — хоп! — не успел и глазом моргнуть — как собственными руками сверху на этот «Школьник» громоздишь следующую велосипедную раму, уже побольше, красного цвета — «Минск». Да-да, а потом сюда выносятся старый буфет, шифоньер, коробка со старыми учебниками, корзина с письмами и тетрадками. И все это ставится в раскоряку, небрежно, — потому что ненадолго, временно, ведь каждый раз ты намереваешься через пару дней вернуться, чтобы разобрать старые книги и письма, и окончательно решить судьбу всей этой утвари. А через некоторое время твои дети, уже взрослые, разбирая на чердаке эту рухлядь, будут думать о превратностях судьбы, что вот-де родители так бережно к добру относились, никогда ничего не выбрасывали, берегли все, а за всю жизнь так ничего путного накопить не сумели.

Размышления мои прервал крик Хобыча, донесшийся с улицы:

— Михалыч, ты что там, уснул что ли?!

— Сейчас-сейчас! — заорал я в ответ, пробираясь к слуховому окну.

В дальнем углу заметил я старую железную кровать с четырьмя круглыми набалдашниками на спинках. Признаться, я даже удивился: как это Шурик в прошлый раз сумел в темноте Иринку отыскать? А может, он только бахвалился, что добрался до нее, а в действительности, побродив немного в потемках, сам с лестницы и сковырнулся?!

Ну да что-то я опять отвлекся.

В общем, выбрался я к слуховому окну, открыл ставни и вылез на крышу. И первое, что я увидел, так это главную, а впрочем, и единственную улицу: она тянулась от шоссе через всю деревню, а потом за мостиком через реку превращалась в тропинку, протоптанную через Воровской лес. И ведь всего несколько часов назад мы шли всей гурьбой по этой улице от автобусной остановки, даже не подозревая, в какую историю вляпаемся.

Кстати сказать, мы как с автобуса сошли и едва сделали несколько шагов, как по тщательно скрываемой, но заметной суете, стало ясно, что весть о нашем приезде достигла деревни раньше нас самих. Рыжий Виктор, проверив предварительно на месте ли ружье, поспешил загнать во двор недогулявшую скотину. Кузьмич кинулся заливать бензин в «Запорожец», предчувствуя, что представится повод сгонять в город за водкой. Николай Василич, гладко выбритый, в чистой темно-синей рубашке, встал у калитки, приосанился и со степенным видом поглядывал в нашу сторону, выжидая, вспомним мы его или нет? А с террасы дома за нами наблюдала супружница его Галина Федоровна и, судя по тому, как мелко подрагивала придерживаемая ее рукой кружевная занавеска, женщина следила за нами с явным неодобрением.

— Здорово, Василич! — крикнул Хобыч.

— Николай Василич! Низкий поклон тебе и горячий привет от всей нашей компании! — со всей галантностью, на которую был способен, произнес Аркаша.

— Николай Василич! Дорогой! Пойдем с нами, мы тебе электропилу «Аллигатор» в подарок привезли! — выкрикнул Шурик, который всю дорогу из города уговаривал Хобыча вернуться на вокзал, чтоб кое-кому набить морду, и оставленный без внимания со своими обидами, теперь спешил хотя бы от тяжелого груза избавиться.

— Здорово, мужики, здорово! — откликнулся Василия и бросился к нам навстречу.

Счастливый оттого, что не пришлось в ущерб самолюбию напоминать о себе первым, он прямо-таки лоснился от удовольствия, как мартовский кот, которому выпало провести ночь с единственной на всю округу сиамской кошечкой. И гордость его была вполне понятна: он-то сомневался, вспомнят ли его? А выяснилось, что его и в Москве не забывали, чему «Аллигатор» был свидетельством.

От Василича мы тут же узнали, что Сергей с Ириной еще не вернулись из воинской части, где служил наш друг и куда они всей семьей с двухлетним сыном уехали еще неделю назад: Ирина — посмотреть на парад по случаю открытия нового памятника, а Сергей — принять в том параде участие.

— Да вы не волнуйтесь, — успокаивал нас Николай Василич. — Они сегодня воротиться должны. Ждем их с минуты на минуту. А вы в избу их проходите. Там Тимофевна ждет: она знает, что вы приехать должны. Cepera ей строго наказал: встретить вас и голодными не оставить.

Едва мы подошли к дому наших друзей, как из-за забора послышался злобный лай.

— Это Аргон, овчарка южнорусская. Кроме Сереги никого не признает, — пояснил Николай Василич и, задрав голову, громко крикнул: — Тимофевна! Гостей принимай!

— Собаку держите, а то съедим! — пошутил Хобыч.

— Иду-иду! — послышался бойкий голос из-за забора.

Калитка отворилась, и мы увидели старушку в чистом переднике.

— Ну, сыночки, проходите. С утречка заждалась вас.

Она посторонилась, чтобы впустить нас во двор. Первым через калитку прошел груженный тяжелым рюкзаком Шурик, за ним, небрежно засунув руки в карманы, вальяжно прошествовал Аркаша, затем я с Борькой, Николай Василич и последним — Хобыч.

Во дворе полутораметровой сеткой был огорожен небольшой участок, внутри которого находились собачья будка и сама собака, посаженная на большую цепь. Оголтелый пес рвался с привязи и злобно лаял на нас. Это и был Аргон, южнорусская овчарка. Для тех, кто не знает, что это за порода такая, объясню. Знаете, в магазинах с игрушками продаются коллекционные автомобильчики, сделанные в масштабе один к сорока трем? Так вот, когда я увидел этого Аргона, я понял, что болонка — это не собака, а комнатная модель южнорусской овчарки, выполненная в этой пропорции — один к сорока трем. Короче, из загона на нас рычало и лаяло косматое чудовище, заросшее такой густой шерстью, что даже глаз мы различить не могли, зато отчетливо видели громадные клыки, когда оно разевало пасть. Невольно захотелось, чтобы кто-нибудь еще раз проверил надежность цепи и сетки, а самим пока обождать снаружи, за забором. Но беда была в том, что и оставленную присматривать за домом Тимофевну Аргон за хозяйку не признавал, потому-то Сергей и вынужден был не только на цепь его посадить, но и огородить металлической сеткой.

— Аргоша, Аргоша, тише ты. Это свои, свои, — щебетала Тимофевна, торопливо пробираясь по узенькой дорожке, выложенной между цветочными клумбами и собачьим загоном.

Мы гуськом шли следом, стараясь не смотреть на злобного Аргона, и даже с Аркаши вся его вальяжность и напыщенность враз слетели. А вот Хобычу из-за его природного упрямства, видите ли, наоборот нужно было всем показать, как он не боится злой собаки, и мало того, что он шел мимо сетки с нарочитой медлительностью, так он еще и приговаривал:

— Аргон, Аргоша, ну что ты, в самом деле? Ну, мы ж свои. Ну, ты же хороший пес! — и с этими словами Толик пожимал плечами и разводил руками, выказывая этими жестами свое недоумение по поводу неразумного поведения собаки.

Пес же, глядя на ужимки и кривляние Хобыча, свирепел еще больше и лаял пуще прежнего.

— Милай, ты его не дразни! — крикнула Толику Тимофевна, чем только раззадорила его.

Он даже приостановился напротив собаки.

— Да ладно вам. Да это ж отличный пес! Ну, успокойся, успокойся, дурашка! — и Хобыч слегка наклонился и чмокнул губами, посылая овчарке воздушный поцелуй.

И только, когда в конец разъяренный пес начал захлебываться от злобы, Хобыч сдался.

— Ну, все, все! Ухожу, ухожу! Ну, не хочешь ты быть хорошей собакой, не хочешь, — и, подняв руки вверх, он не спеша подошел к крыльцу.

Мы с облегчением вздохнули.

А еще через пять минут мы сидели за столом, Тимофевна потчевала нас борщом и жареной картошкой с куриными окорочками. Аркаша включил телевизор: как раз последние известия передавали. Нас-то они мало интересовали, а вот Тимофевну две новости сильно встревожили. Во-первых, диктор передавал о том, что в Тюменской области продолжаются поиски ефрейтора Сидорова, который дезертировал из ракетной части, прихватив с собой автомат и два магазина к нему с полным боекомплектом. А во-вторых, метеоцентр обещал похолодание. И погода, нужно признать, действительно испортилась, из-за чего мы и стол-то в избе накрыли, а не в саду и даже не на террасе.

— Ой-ой-ой, быть беде, — качала головой Тимофевна.

— Спокойно, мать, я Дубровский, — откликнулся Хобыч.

Он открыл бутылочку «Столичной» и разлил по стаканам.

— Эй, ты как? — толкнул он Василича, возившегося на диване с «Аллигатором».

— Я не-е, — ответил тот.

— Так ты и в прошлый раз отказывался, водку гадостью называл, а потом вон как врезал, — не унимался Толик.

— Не-е, — протянул Николай Василич. — Я все, завязал. Ни в жисть к этой гадости больше не притронусь.

— Ну вот, опять! — возмутился Толик. — Мы ее пить собираемся, а он гадостью обзывает. Брал бы пример с Тимофевны.

— Сынок, мне чуть-чуть донышко прикрой, — попросила она, протягивая стакан.

— Ну, вздрогнули! — скомандовал Хобыч, и мы выпили.

После первой все сразу же повеселели, я еще историю рассказать хотел, как поехал в Венгрию, а попал в Польшу, но мне не дали, сказали, что у меня все рассказы длинные и запутанные.

А хозяйка все из-за того дезертира переживала. Оно, конечно, отрадно было, что этот Сидоров, оставляя свой пост, не расстрелял начальника караула и пару-тройку сослуживцев, отдыхавших после смены, как это в последнее время принято в армии, но вот что не укладывалось в голове Тимофевны, так это зачем он автомат с полным боекомплектом с собой прихватил, раз уж он такой миролюбивый и незлопамятный, этот Сидоров? Хобыч весь вечер талдычил ей, что не мог-де российский солдат бросить беспризорными автомат и патроны, полученные под расписку. Но Тимофевну его доводы не убедили. Она хоть и неграмотной была, но мыслила как Чехов, в том же русле, мол, уж коли обнаружили на второй день, что этот Сидоров не просто дезертировал, а еще и автомат прихватил, то на пятый день уж где-нибудь, а обязательно автомат этот стрельнет. А еще, говорила Тимофевна, что им там, в Тюмени, посмотреть нужно повнимательнее: может, этот Сидоров вдобавок и ракету с собой небольшую какую-нибудь унес.

За разговорами мы прикончили первую бутылочку и съели все, что Тимофевна приготовила к нашему приезду.

— Чем же мне еще вас угостить? — всплеснула она руками. — А давайте-ка яишенку с колбасой пожарю. Вот только яйца надоть из-под кур снять. А вы по саду покамест прогулялись бы. Посмотрите, бассейн какой там Серенька выкопал.

— Давайте-ка я за яйцами схожу в курятник, — вызвался Хобыч.

— Да ты уж в прошлый раз за свиньей сходил, хватит с нас приключений! — закричал Шурик.

— А ты, Коля, — обратилась Тимофевна к Василичу, — принеси-ка огурчиков свежих из теплицы и, на вот ключи от подвала, банку с солеными огурчиками тоже прихвати.

Я с Тимофевной остался в доме, помочь ей со стола убрать, а все остальные отправились на улицу: Хобыч — в курятник яйца из-под кур снимать, Борька с Василичем за огурцами, Аркаша — бассейн посмотреть, а Шурик, проскочив мимо загона с Аргоном, вышел за калитку поздороваться с маячившим за забором Кузьмичем.

Я перетаскал всю грязную посуду на террасу, а Тимофевна тем временем молоток с гвоздями искала — оконные рамы заколотить, чтобы ночью никакой дезертир к нам не забрался со своим боекомплектом. Я пытался отговорить Тимофевну от этой затеи, но безуспешно. Она принялась заколачивать окна, а я решил выйти на улицу и прогуляться по саду, но в этот момент в дом влетел Хобыч с такой поспешностью, как будто обворованные куры клевали его в задницу. Я еле успел отскочить в сторону, а то б он раздавил об меня пакет с яйцами.

— Ты чего? — удивился я.

— Да ничего, — ответил Хобыч.

Пожав плечами, я вышел за дверь, оказался на крыльце и увидел Аргона, сидевшего по эту, а не по ту сторону металлической сетки. На несколько мгновений я оцепенел и молча смотрел на овчарку. Я не мог различить собачьих глаз, но чувствовал, что и пес смотрит на меня. Он тоже застыл, видимо, от изумления: не ожидал, что кто-нибудь осмелится высунуться на улицу после того, как ему удалось сорваться с цепи и вырваться на свободу. Первым паузу нарушил Аргон: он свирепо зарычал и бросился в мою сторону. Я быстро ретировался и едва успел захлопнуть дверь перед клацающей клыками пастью.

А Хобычу хоть бы хны! Смотрю, он на кухне, как ни в чем не бывало, яйца выкладывает. Я как заору на него:

— Толик! Черт побери!

— Что случилось, Михалыч? Ты чего кричишь? — невозмутимо спросил он.

— Что случилось?! — возмутился я. — А то ты не знаешь? Стоишь тут, яйца свои пересчитываешь!

— А что мне делать? — опять переспросил он, и его невозмутимое выражение лица сменила плутовская улыбка.

— Ну, конечно, можно подумать, что ничего не произошло! Да я по твоей хитрой роже вижу — ты все знаешь!

— Что? — спросил он, пытаясь и дальше делать вид, что не понимает, о чем речь, однако, заискивающие глаза выдавали его с головой.

— Что-что! Ты опять дразнил собаку и довел ее до того, что она таки сорвалась с цепи и вырвалась наружу!

И, конечно же, я был прав. Дело в том, что пройти к курятнику можно было только мимо собачьей территории. И хотя в этот раз зрителей не было — разве что Шурик, обходивший загон с другой стороны, — Хобычу все равно хоть перед самим собой нужно было повыпендриваться, и вместо того, чтобы быстро пройти к курам и вернуться, он шел вдоль сетки с той же, что и давеча, нарочитой медлительностью, говорил собаке, какая она глупая, что лает на него, да еще останавливался, разводил руками и пожимал плечами, чем довел пса до крайней степени взбешенности, а когда он все с теми же ужимками шел назад да еще яйца — как считал четвероногий страж — ворованные, тащил, Аргон решил, что лучше сдохнуть от удушья, чем позволить Хобычу глумиться над ним безнаказанно, и он начал рваться с такой силой, что либо его шея, либо ошейник должны были порваться, порвался ошейник, и пес, задрав мордой сетку, вырвался наружу, но Хобыч успел-таки вбежать в дом, чуть не сбив меня с ног.


3


Ну что вы возмущаетесь?! Что я долго рассказываю?! Да обождите чуть-чуть, я уже к концу подхожу, сейчас-сейчас с крыши упаду.

Вы дальше послушайте. Я в двух словах.

Теперь вы понимаете, что из-за дурацких выходок Хобыча мне и пришлось лезть на крышу, чтобы как-нибудь сверху подцепить сетку, приподнять ее и заманить овчарку внутрь загона. И вот я вылез через слуховое окно, увидел деревенскую улицу и Галину Федоровну, которая стояла за калиткой и выкрикивала всякие непотребности в наш адрес и в адрес супруга, Николая Василича.

— У тебя, что, оглоед, своего дома нет или праздника в доме не хватает, что ты, ошибь козлиная, по соседям ошиваешься!

При этом ее словарный запас изобиловал такими эпитетами, что, наверно, ученые-филологи и те б не смогли точно определить, за кого принимать эту женщину: за хранительницу исконной русской речи или за футуриста, обогащающего родной язык новыми выражениями.

Я хотел было объяснить ей, что у нас ЧП произошло, волкодав на волю вырвался, и Николай Василич, видимо, спрятался где-нибудь в теплице и, пока мы собаку не изолируем, вряд ли сможет из своего укрытия выйти, но едва я открыл рот, Хваткина как заорет на меня:

— А ты дармоед московский, фуражир козодоев, сиди там, на крыше, и помалкивай!

И замечу, между прочим, что Василич всегда страдал из-за своей благоверной и в этот раз чуть воспаление легких по ее милости не схлопотал.

Вы обождите, я все по порядку расскажу. Я в двух словах.

Василии сидел в укромном месте, схоронившись от собаки, и слушал, как жена обзывает его обидными словами и грозится со свету сжить, ежели опять пить начнет. В конце концов, он не выдержал и решил вылезти из укрытия, чтоб успокоить свою половину. Однако едва он отошел на два метра, как из-за кустов крыжовника выскочил Аргон. Еще б немного и овчарка разодрала б мужика, но к счастью, он успел скрыться от этого чудовища, да впопыхах споткнулся и упал в воду, которой Сергей наполнил бассейн, и был вынужден проторчать в ней, пока опасность не миновала.

Так, я, кажется, немного отвлекся. Так вот сижу я на крыше и думаю, как же мне до сетки дотянуться? Вдруг вижу, в желобе для стока воды лежит длинная рейка, а на конце ее приколочен половник, черный от сажи. Как выяснилось позже, этим нехитрым приспособлением Сергей печную трубу прочищал. Ну, думаю, и отличненько. Возьму эту рейку, дотянусь до сетки, зацеплю ее половником и приподниму. Но чтобы этот план реализовать мне мало того, что нужно было как-то спуститься на самый край, так еще и не сорваться с него. И тут я вижу, что на крыше амбара, пристроенного вплотную к избе, лежит лестница.

Перелез я туда, и моему взору такая картина открылась, что ни в сказке сказать ни пером описать. Красота! Все поспело — яблоки, вишни, сливы, и все это утопает в густой зелени, кое-где слегка тронутой желтыми мазками. Вся деревня как на ладони, даже самая дальняя, Игнатьевская, изба видна и подступающий к ней вплотную Воровской лес.

А вниз посмотрел, и сад показался мне игрушечным. Слева несколько грядок с огромными, уродившимися на славу, кочанами капусты, потом аккуратно посаженные и ухоженные кусты красной и черной смородины, колючий крыжовник и заросли малины, звенящие от осиного жужжания, изредка перекрываемого солидным гудением шмеля, ближе к дому Серегина гордость — бассейн, на дне которого без признаков жизни валялся помощник депутата, вокруг бассейна яблони, а в конце сада сливы и высоченные березы, под которыми устроен шалаш, чтоб было где воровские ночи коротать. Иллюзия такая, что руку протяни, и если Аргон ее не откусит, то запросто надергаешь лука, не слезая с крыши, и сиди, грызи свежую зелень и любуйся на небо, превращенное березами в синее кружево.

А знаете, почему этот лес Воровским называют? Я в двух словах, мне Тимофевна рассказала.

В прежние времена, кажется, еще при Екатерине в этих дебрях находился разбойничий скоп, за что лес и получил свое название. А отсюда пошли и «воровские ночи». Август в этих краях обычно бывает дождливым и прохладным, но, как правило, в конце месяца выпадает несколько жарких и ясных денечков. И тогда берегитесь, ленивые хозяева! Если ночью не выставить караул, то не сбережешь антоновку ни до бабьего лета, ни тем более до первых заморозков, когда эти яблоки особенно сладки. И смотри, не возводи потом напраслину на добрых соседей! Разве кто из них позарится на чужое добро?! Зато всегда найдутся два-три человека, которые подтвердят, что при отблеске от костра видели черные тени, пробиравшиеся от Воровского леса мимо Игнатьевской избы в сторону твоего дома. Вот и появился обычай такой у молодежи: коротать эти ночи в шалашах за огородами. Еще днем заготавливаются дрова и шашлык, к вечеру разжигаются костры и по всей деревне слышен душистый запах дыма от горящих высохших вишен. Где-нибудь в стороне собирается большой общий костер, играет гармоника, парни, разгоряченные самогоном, прыгают через огонь, а девчонки лузгают семечки и хихикают, ребятишки помладше перебегают стайками от шалаша к шалашу, угощаются печеным картофелем, запивают родниковой водой и квасом. Женщины водят хоровод, а мужики пускаются в присядку.
		Эх, мать-перемать!


		Воровские ночи!


		Захотелось мне в кровать,


		а жена не хочет!


Темнеет и люди превращаются в черные неразличимые силуэты, они разбредаются по своим шалашам, отдельные парочки исчезают в темноте, ребятишки расходятся по домам, матери кличут дочерей, а ночь отзывается веселым смехом и озорными частушками.
		Не пускай, маманя, дочь!


		Воровская нынче ночь!


		Пусть герой-любовник


		погрызет крыжовник!


Незаметно веселье затихает, кажется, еще немного и тишина воцарится такая, что услышишь шорох падающих звездочек, и вдруг громкий выстрел оглушает деревню.

— Попал?!

— Упустил! — отзывается стрелявший.

И через секунду сторожа палят из двустволок в небо и громко кричат:

— Держи вора!

Вся округа наполняется грохотом и веселым гвалтом, пахнет порохом. Потом затихает и этот бурный всплеск, докуриваются последние папироски, еще пару раз бабахнут чьи-то ружья и деревня откликнется дружными матюками в адрес запоздавших стрелков. Уставшие сторожа укладываются спать, и сладко спится им под лай собак, мычание потревоженной скотины и плач напуганных детишек.
		Эх, мать-перемать!


		Воровские ночи!


		Захотелось мне поспать,


		а жена не хочет!


Смотрел я на шалаш и думал: хорошо Сереге! Никакой тебе городской суеты, отдыхай себе, дыши свежим воздухом, любуйся звездами и пали в небо из табельного «Макарова».

Размышления мои прервал стук молотка: это Тимофевна начала оконные рамы заколачивать, чтобы ночью сбежавший дезертир к нам не залез.

Вы спросите, а какое отношение имеет ефрейтор Сидоров к этой деревне, если ракетная часть, из которой он дезертировал, расположена аж в Тюменской области? Честно говоря, мы тоже считали, что никакого. Но вот Тимофевне эта богом забытая дыра представлялась центром уж если не Вселенной, то, по меньшей мере, России, и посему, считала она, куда бы этот дезертир Сидоров не подался из Тюменской области, где расположена его ракетная часть, путь его непременно пройдет через ее родные края. Узнав о том, что прошло трое суток с тех пор, как ефрейтор Сидоров — слава богу, никого не расстреляв, как это водится в российской армии, — сбежал из ракетной части, и прикинув расстояние от Тюмени до их деревни, после нехитрых расчетов Тимофевна пришла к выводу, что пока мы с собакой воюем, этот самый дезертир как раз где-то поблизости и прячется, в Воровском лесу, например, или в Игнатьевской избе, что стоит ближе всех к Воровскому лесу и уже два года как заколочена.

Вот почему, пока я на окрестности любовался, она оконные рамы гвоздями забила.

В какой-то момент стук молотка был прерван Шуриком.

— Ребята, я съезжу тут недалеко, вернусь часа через два-три! — крикнул он с улицы.

Я тут же сообразил, что Шурик остался единственным из нас, до кого Аргону не добраться, и нужно как-нибудь этим воспользоваться. Я выпрямился, но было поздно: Шурик с Кузьмичем на «запорожце» уже подъезжали к шоссе. «Не иначе, как поехал красный флаг водружать, хренов Казанова!» — выругался я.

Кстати, с ним и в этот раз на вокзале казус приключился. Произошло вот что. Я в двух словах.

Мы когда с поезда сошли, у нас заминка случилась: никак не могли решить, сразу ли отправиться на автобусную остановку или сперва в буфет заглянуть? Борька настаивал на том, что у нас запасов вполне достаточно, и мы уже было согласились с ним, но тут заметили на перроне возле столба с часами необыкновенно стройную брюнетку в белых брючках в обтяжку в черную полоску.

— Подняли бревнышко! — воскликнул Хобыч и всучил коробку с пилой Шурику. — В буфет, господа!

Ну, вы представляете себе, что это такое — женская попка, в обтяжку в белых брючках в черную полоску?! Шурик как увидел ее, так у него сразу встал чуб как у ирокеза, еще б немного и он бы заулюлюкал, и замахал бы пилой вместо томагавка!

— Здравствуйте, барышня, я Дубровский, — сообщил Хобыч прекрасной незнакомке, — а вы настолько очаровательны, что мы никак не могли пройти мимо, не представившись! Кстати, позвольте познакомить вас с моим другом, он, между прочим, писатель…

При этих словах я распрямил плечи, подтянул живот и постарался изобразить из себя этакого простецкого парня, ведь это я пишу повести и рассказы, и все об этом знают. Но у Хобыча в голове все перепуталось, и он подтолкнул к обалдевшей девушке не меня, а Шурика.

— Его зовут Александром, и сейчас в вашу честь состоится вынос красного знамени! Ну, а мы покамест опрокинем в буфете по рюмашке!

И Толик увлек всех в привокзальный буфет, оставив Шурика наедине с девушкой. Мы отстояли небольшую очередь, взяли бутылочку «Жириновской» и сели за столик у окошка. И едва мы пропустили по одной либерально-демократической, смотрим: по платформе в нашу сторону торопливо, на ходу утирая рукавом нос, семенит Шурик. При этом у него был такой несчастный вид — прямо как у ковбоя «Хаггис», оставшегося в ответственный момент без памперса. Он вошел в здание вокзала и, пока проходил через турникет, на секунду исчез из поля зрения, и за этот малюсенький промежуток времени с ним произошла неожиданная метаморфоза, потому что он предстал перед нами страшно разъяренным, казалось, отбери у него пилу «Аллигатор» и выпусти против медведя гризли, так он порвет зверя голыми руками!

— Пойдем! — скомандовал он, обращаясь к Хобычу.

— Любезный, а что, собственно, случилось? — поинтересовался Толик.

— Нужно рожу кое-кому начистить! — безапелляционно заявил Шурик.

Оказалось, что как только мы оставили его наедине с незнакомкой, девушка порекомендовала нашему Дон Жуану во избежание скандала валить подобру-поздорову за нами следом, пока не появились ее друзья, которые должны ее встречать. Шурику, конечно же, не улыбалось скандалить с неизвестными друзьями, и он решил отступить, но не слишком поспешно, чтобы незнакомая красавица не заподозрила его в малодушии. И он, снисходительно похлопав ладонью по ее чемодану, стоявшему рядом, предложил свои услуги на случай, если друзья вдруг да не придут встречать ее. В ответ девушка заявила, что они обязательно придут, и если это случится до того, как Шурик уберется, то назвать скандалом то, что произойдет дальше, не совсем точно, поскольку это будет не скандал, а мордобитие. Тут бы ему и убраться подобру-поздорову, но после прозвучавшей угрозы поспешное отступление показалось ему делом совсем постыдным. Уж очень не хотелось в глазах незнакомки выглядеть трусом.

— Экие же у вас друзья ревнивые! — воскликнул Шурик.

— А вот и они, — прошептала девушка.

Наш друг обернулся и увидел двух типов, с виду крайне неприятных. Один был здоровенным детиной с изломанной бровью и лбом, которым можно гвозди забивать при условии, что шляпки этих гвоздей не окажутся шире его лба. Второй был невысоким и щуплым со специфическим выражением лица, видя которое сразу понимаешь, что в голову с таким лицом, кроме пакостных, никаких иных мыслей прийти не может. Но больше всего Шурика удручала их одежда: строгие деловые костюмы на этой станции в другое время могли показаться пижонством, но в ясный августовский день скорее подчеркивали жлобство.

Глядя на эту парочку, наш Казанова словно проснулся и сам на себя подивился: и чего это ему так хотелось демонстрировать храбрость девушке, которая явно не собиралась стать красным днем календаря?! Но теперь было поздно.

Подойдя к ним, друзья незнакомки не обняли ее, не поцеловали в щечку и даже не сказали «Привет!» Вместо этого верзила, мотнув головой в сторону Шурика, сердито пробурчал:

— А это еще что за фрукт такой?

— Не знаю, — безразлично ответила девушка, — писатель какой-то.

— Прозаик, значит, — осклабился щуплый, у него оказался хриплый, простуженный голос; не иначе как вспотел в своем черном костюме, а потом его где-то продуло.

— Давай чеши отседова! — скомандовал верзила.

Решив, что бить его не собираются, Шурик осмелел и, попятившись, промямлил:

— Да что вы, ребята, да я так просто…

Однако его бормотание возымело прямо противоположное действие.

— Смотри-ка, фраер под мутного косит, — прохрипел щуплый. — Еще огрызается в натуре!

Выяснилось, что бить Шурика и впрямь не собирались, но по иной причине, нежели та, на которую рассчитывал он. Просто решили, что не стоит кулаки об него марать. Верзила схватил нашего друга за плечи, развернул на сто восемьдесят градусов и дал ему такого пинка под зад, что тот неминуемо растянулся бы на перроне, если б не успел ухватиться за столб с часами.

После чего оскорбленный Шурик нашел нас и всю дорогу до деревни канючил, что нужно разыскать его обидчиков и начистить им рыла.

А? Что вы говорите? Что за помощник депутата на дне бассейна валялся? Так это же Аркаша! Ну да, он же за то время, что прошло между этими поездками, успел сделать политическую карьеру и стал помощником депутата от какой-то — все время забываю, от какой, — партии. Каким образом он до таких высот поднялся, толком никому неизвестно: то ли продвинулся по иерархической лестнице, то ли накопил денег и попросту купил соответствующее удостоверение за пару тыщ долларов, но одно лично я знаю точно, что с тех пор, как он достиг успеха на политическом поприще, стал сильно смахивать на мою бабушку тем, что не мог пропустить ни одного выпуска новостей. Вот к примеру, едешь с ним на машине. Вроде все нормально, обычные ребята, глазеем на девушек да матюкаем «чайников», которые, как говорится, права купили, а ездить не купили. И вдруг Аркаша подпрыгивает как ужаленный:

— Ах! Ох! Сколько времени?! Что?! Двадцать восемь минут! Скорей! Скорей! Сейчас новости будут на «Семи холмах»! Сто четыре и семь эф-эм!

И он начинает судорожно крутить тюнер на магнитоле, эти самые «Семь холмов» ловить. Поймал! Фу! Слава Богу! Успел! И он с облегчением откидывается на спинку кресла и две минуты слушает новости «На семи холмах», а едва они заканчиваются, он опять крутит тюнер, чтобы поймать «Открытое радио» или «Радио Романтика» — в общем, что-то там на сто два и пять эф-эм, где новости передают в сорок пять минут. А попробуй отвлечь его в этот момент! Ну, к примеру, замечу я какую-нибудь девочку на тротуаре и скажу:

— Смотри-смотри, скорей! Вон слева в желтой курточке! В синих джинсах! Какая задница!!!

Что тут будет! Аркаша кричит:

— Тише! Тише! Дайте ж послушать! — и его трясет, как наркомана, у которого последний косяк отбирают.

Заканчиваются эти новости, и он опять накручивает тюнер, ловит «Русское радио», где последние известия передают в начале каждого часа. И что же он слышит? — «Новости спорта на Русском радио»! Понимаете, там каждый час — последние известия, а в шестнадцать ноль-ноль — новости спорта. И Аркаша бьет кулаком по панели и кроет матом это «Русское радио», и опять крутит тюнер в поисках «Европы Плюс» или «Хит-Эф-Эм», в общем, что-нибудь, где и в шестнадцать ноль-ноль передают нормальные, а не спортивные новости. И пока он поймает нужную станцию, информационный выпуск уже заканчивается, и тут надо видеть его страдальческую физиономию! Он переживает так, как будто всерьез думает, что за пятнадцать минут могло произойти нечто особенное: скажем, Явлинский одумался и снял свою кандидатуру с предстоящих выборов, а заодно пояснил, кого именно он имел в виду, когда говорил, что в правительстве берут взятки.

Прослушав новости, Аркаша каждый раз произносит многозначительно «Хм» или «Так-так», или еще что-нибудь в этом роде и хранит глубокомысленное молчание, всем своим видом показывая, что это для нас, простых смертных, все эти новости — переливание из пустого в порожнее, а он как человек, поднаторевший в политических играх, понимает глубинный смысл событий, за которым уж если не угадывается ход истории, то, по меньшей мере, прослеживаются планы Зубкова, каверзы Березовского и перспективы Чубайса. А по мне, я вам скажу, лучше всего целыми днями слушать «Авторадио» и в ус не дуть!


4


Ну что вы опять возмущаетесь?! Что я все перепутал?! Уже полчаса рассказываю, как с крыши упал, а до самого главного еще не дошел! Так вы же сами слова сказать не даете, все время перебиваете! Ну не хотите слушать, так и не надо! Давайте лучше я вам расскажу, чего с Шуриком нашим случилось? Да вы не беспокойтесь, я в двух словах.

Мы искали по саду Василича, никак понять не могли, куда он запропастился? А Ирка еще все на Серегу ругалась за то, что он все стекла в доме выбил. Вдруг слышим сигналы клаксонов и видим необычный кортеж, сворачивавший с шоссе на главную и единственную деревенскую улицу. Впереди ехал военный «УАЗ-469», именуемый в народе «козлом», за ним «ГАЗ-66» со взводом солдат в открытом кузове и военный «Урал» с бронированным фургоном. Понятное дело, что это были те самые саперы, которых мы вызвали. А необычно было то, что следом за военными ехали шикарный «мерседес» с тонированными стеклами и громадный джип сопровождения «шевроле тахое», тащивший за собой на тросе «запорожец» Кузьмича без левой дверцы. За рулем сидел огромный амбал с очень узким лбом, никак не сочетавшимся со строгим костюмом, в который этот здоровяк был облачен. Ни Шурика, ни Кузьмича внутри «запорожца» не наблюдалось. Они, как выяснилось, катались в багажном отделении «шевроле».

А знаете, что с ними произошло?! Я в двух словах.

О том, каким образом Шурик изображает красный пояс России, я уже рассказывал. Так вот, он, конечно, очень нервничал, как бы ни случилось так, что и за время второго приезда в эти края ему не обломится повода водрузить красный флаг на карте. И пока Тимофевна колдовала на кухне, а Хобыч ходил в курятник за яйцами, Шурик поделился своими проблемами с Кузьмичем. И тот немедленно порадовал нашего товарища сообщением о том, что есть-де в соседней деревушке бабенка, подходящая по всем статьям: ну, во-первых, охочая, а во-вторых, внешне вполне ничего, по крайней мере, заезжего гостя можно ею угостить, не опасаясь того, что после общения с нею у того сложится негативное впечатление о местных девушках.

Как человек многословный, но скупой на слова, Кузьмич сопровождал рассказ интенсивной жестикуляцией, и когда он, живописуя достоинства бабенки, дошел до места ниже талии и развел руки на ширину своего ушастого «запорожца», Шурик не выдержал, его сердце забилось вдвое сильнее обычного, в груди защемило, а низ живота отозвался сладкой тягучестью.

— Едем! — воскликнул наш герой с искаженным моральным обликом.

Кузьмич, у которого в деле был свой интерес, для приличия немного помялся, но затем заявил, что ради хорошего человека готов хоть к черту на куличики, вот только в город заскочить за бутылочкой, чтоб здоровье поправить, да и к бабенке опять-таки — не с пустыми ж руками идти, и если у Шурика найдется рублей пятьдесят, а лучше сто, то он, то бишь Кузьмич, готов войти в предприятие со своим вкладом в виде «запорожца», у которого, правда, тормозная жидкость вытекла, но вообще он на ходу.

Тут я должен напомнить, что у нашего друга склад ума сугубо гуманитарный, а техническое образование ограничено несколькими уроками вождения, которые он брал у Хобыча, вследствие чего он, кроме как о бензине, ни о каких других жидкостях, применяющихся при эксплуатации транспортного средства, не имел ни малейшего понятия. Впрочем, в такие минуты, как сказал бы Толик, действиями руководит не разум, а хренотень пеликана.

Не откладывая в долгий ящик, они выкатили из гаража «запорожец», завели машину, и Шурик, сел за руль, поскольку Кузьмич в тот день здоровье уже подправлял.

— Ребята, я съезжу тут недалеко, вернусь часа через два-три! — крикнул краснознаменный Дон Жуан через опущенное стекло, проезжая мимо Иркиного дома, и помчался навстречу своему счастью.

Он изо всех сил давит на газ, «запорожец», несмотря на возраст, на удивление весело тарахтит, подпрыгивая на ухабах, из допотопного приемничка доносится голос Розенбаума, сбоку о чем-то лопочет Кузьмич, а Шурик уже видит, как он уводит по василькам куда-то за горизонт добрую русскую женщину и где-то там за горизонтом падает в душные травы. На какое-то мгновение его грезы бесцеремонно прерываются. Слева его обходит кортеж из представительского «мерседеса» и внушительного джипа, которые через минуту скрываются за горизонтом. Несколько секунд Шурик сокрушается по поводу того, что сам он не ездит на таких машинах, и возвращается в мир своих фантазий. Впрочем, он уже не ведет свою женщину за использованный местными олигархами горизонт, а падает с нею в стог и зарывается в душистое сено, и щекочет ее соломинкой за ушком, а высоко в небе ястреб выписывает круги.

Тем временем, изрядно поднатужась, «запорожец» перемахивает через пригорок и летит вниз. Впереди маячат «мерседес» с джипом и памятник участникам войны справа по ходу движения перед самым перекрестком. На противоположной стороне возле будки лениво прогуливаются двое гаишников. Светофор загорается красным светом, и «мерседес» с джипом, несмотря на свою крутизну, законопослушно останавливаются. Приблизившись к ним, наш друг впервые за всю дорогу вынужден тормозить. Он давит на среднюю педаль, она проваливается, и тогда Шурик начинает смутно догадываться о значении фразы «тормозная жидкость вытекла».

А старенький «запор», словно воодушевившись предстоящим приключением, мобилизовал все имеющиеся лошадиные силенки и, развив скорость аж до восьмидесяти километров в час, несся навстречу неминуемым неприятностям. Кузьмич, помянув мать той бабенки, к которой они ехали, стал орать:

— Тормози!!!

При этом оставалось загадкой, к кому он обращается, поскольку «запорожец» как мы уже знаем, если б даже понял, затормозить бы не сумел, а Шурик мог бы затормозить, разве что выставив левую ногу на асфальт. Впрочем, нужно отдать должное нашему другу, он не растерялся, а начал быстренько озираться по сторонам в поисках какого-нибудь объекта подешевле и попроще, чтобы врезаться в него с наименьшими риском для жизни и материальным ущербом. Он разглядел, что первым на перекрестке перед «мерседесом» стоит крапчатый от ржавчины «москвич-412».

— Держись! — крикнул Шурик Кузьмичу. — Сейчас остановимся!

И он взял немного влево, чтобы обойти кортеж «новых русских» и дать в задницу крапчатому «москвичу», надеясь, что сидящие в нем действительно пристегнули ремни безопасности, а не просто накинули их, подъезжая к посту ГАИ, а заодно моля Господа, чтоб объект столь пристального торможения не влетел под колонну автобусов со школьниками. Однако выяснилось, что джип сопровождения только с виду, наверно, из-за своих тонированных стекол, казался абсолютно индифферентным к тому, что происходило во внешнем мире. На самом же деле ребята, сидевшие внутри, были начеку, и водитель, заметив взбесившийся «запорожец», вывел машину на пол корпуса влево, чтобы прикрыть подопечный «мерседес» от местного камикадзе. Если б наш друг взял еще левее, чтобы обойти бдительных секьюрити, он окончательно выскочил бы на встречную полосу и угодил под колеса «МАЗа», выехавшего из-за поста ГАИ. Вот почему Шурик вывернул руль резко вправо, перелетел через бордюр к подножию памятника героям огненных лет и, описав полукруг по скату, выложенному гранитными плитами, обогнул джип и на глазах у изумленных охранников еще раз, словно через трамплин, перелетел через бордюр, но уже в обратном направлении и врезался в зад «мерседеса».

— Уй, бля! — воскликнул Кузьмич, вероятно, вспомнив ту бабенку, ради которой было затеяно все мероприятие, и головой выбил лобовое стекло.

Шурик ушибся грудью о руль, но остался жив и невредим, хотя в ту минуту не был уверен, что этому можно радоваться. Охранники, подгоняемые уже не столь служебным рвением, сколько яростью сторожевых псов, выставленных круглыми идиотами перед хозяином, бросились к «запорожцу». Одновременно с этим задние дверцы «мерседеса» открылись, и с левой стороны вышел мужчина в красной майке с надписью «Чикаго буллс», по лицу которого было видно, что он привык любые конфликты решать по справедливости и вынужден окружить себя толпой телохранителей, поскольку не все с его справедливостью соглашались. А с правой стороны выпрыгнула стройная брюнетка в белых брючках с черными полосками, — это была та девушка, из-за которой Шурик всю дорогу со станции канючил и уговаривал Хобыча вернуться и кое-кому набить рожу. И когда он увидел вокзальную знакомую, его сердце сжалось от недобрых предчувствий. Но неожиданно Шурик почувствовал необыкновенную легкость бытия: чьи-то сильные руки, оторвав с корнями дверцу «запорожца», вытащили нашего Дон Жуана на свет божий и приподняли в воздух. Его ноги безвольно повисли, но у него хватило мужества поднять округлившиеся по семь копеек глаза, после чего они стали квадратными, потому что силач, вытащивший нашего друга из машины, оказался тем самым грубияном, набить рожу которому Шурик уговаривал Хобыча. У самого ж силача и вовсе глаза чуть из орбит не выскочили, когда он узнал в водителе «запорожца» того лоха, которому он два часа назад собственноножно дал пинка под зад, чтоб не клеился к девочке хозяина.

— Ну, прозаик, запорол ты косяка! — честно сообщил он Шурику, несмотря на удивление.

Подошел сам хозяин — изнуренный жизнью праведник в красной майке с надписью «Чикаго буллс». Он молча смотрел на подвисшего Шурика, огромные желваки перекатывались по его, пошедшему красными пятнами, лицу. Охранники застыли, глядя на босса и ожидая санкции на растерзание. Шурик с тоской посмотрел на двоих гаишников, деловито проверявших документы какого-то свекловода на «Ниве» и не замечавших дорожно-транспортного происшествия, случившегося под самым носом. Затем и он, и охранники обратили внимание на хозяина, лицо которого становилось мертвенно-бледным по мере того, как он что-то рассматривал на своей машине. Проследив его взгляд, Шурик обнаружил небольшой барельеф на багажнике «мерседеса» с надписью «М 869 цежоропаЗ». Нашему другу стало совсем грустно. Он с завистью посмотрел на Кузьмича, распластанного на смятом в гармошку капоте «запорожца», потом посмотрел на девушку в белых брючках — с еще большей завистью и слабым голосом произнес:

— У меня тормоза отказали!

— А теперь у тебя еще и почки откажут! — процедил, брызгая слюной, силач.

И вдруг девушка звонко расхохоталась:

— Анекдот! — воскликнула она. — Ну, как бы они остановились, если бы нас тут не было?!

Благодаря ей, обстановка немного разрядилась. Хозяин «мерса» вышел из оцепенения, знаком приказал своей пассии вернуться в машину и повернулся к Шурику.

— Порву падлу?! — то ли спросил, то ли сообщил верзила, державший нашего друга.

— Чикаго, замажем крысу! — поддержал идею щуплый с пасквильным выражением лица.

— Погодь, — ответил хозяин «мерседеса».

Он был воспитан на принципах справедливости, воспетых американскими боевиками, и считал, что формальная законность в защите прав должна быть соблюдена даже по отношению к тем, кто ездит на «запорожце».

— Сам ответишь, или у тебя «крыша» есть? — спросил он.

— Есть «крыша», есть, — соврал Шурик ради отсрочки экзекуции.

Удивленный Чикаго ткнул пальцем вниз, и Шурика опустили на землю.

— Ну и что у тебя за «крыша»? Кто такие?

— Хоботовские, — пролепетал наш друг, сам ужаснувшись собственной лжи.

— Какие еще «хоботовские»? Главный кто там? — грозно спросил Чикаго.

— Толик.

— Какой-такой Толик? Погоняло как? — насупил охранник изломанную шрамом бровь.

— То есть как погоняло? Никуда его не гоняло… — пролепетал Шурик.

— Слышь, тундра, ты че, туфту гонишь в натуре? — прохрипел щуплый с пасквильным выражением лица и подскочил к нашему другу, норовя тыкнуть в лицо ему растопыренными пальцами.

Чикаго ленивым движением отстранил щуплого в сторону.

— Кличка как у твоего Толика? — повторил он вопрос более доступным для Шурика языком.

— Хобыч.

— Какой-такой Хобыч? Не слышал я о таком? — пожал плечами Чикаго Булле.

— Да мы не местные, мы из Москвы.

— Ну, и как нам потолковать с твоим Хобычем? — спросил Чикаго Булле.

— Слышь, Чикаго, да этот ершик косяка запорол и в болвана играет! — опять захрипел щуплый. — Сдавай рога в каптерку, и порвем лоха без лишнего хипиша!

— Да он тут — Хобыч! В деревне неподалеку. Мы тут погостить приехали…

— Так чего ж ты сразу не сказал! — воскликнул хозяин «мерседеса» и быстро распорядился. — Ты, — он ткнул пальцем в грудь верзилы с изломанной бровью, — привяжи их колымагу, сам внутрь. Этих, — Чикаго кивнул на Шурика и Кузьмича, — в багажник. Глот, брызгай лупетками, чтоб копыта не заточили.

— Парафин льешь, я ж не форшмачник, — обиделся щуплый.

Вот так они и приехали в деревню, по дороге встретившись с колонной военных. А мы, конечно, смотрели на эту кавалькаду и понятия не имели, что Шурик с Кузьмичем томятся в багажнике джипа.

А когда вся эта автоколонна поравнялась с Иркиным домом, произошло вообще нечто из ряда вон выходящее. С другого конца деревни, откуда-то со стороны Игнатьевской избы, раздалась автоматная очередь. Несколько пуль прошили лобовое стекло шедшего впереди «уазика», к счастью, из людей никто не пострадал. Женщины, находившиеся на улице, завизжали и бросились по домам. Мы присели на корточки и из-за любопытства, пересилившего страх, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, кто это стреляет. Офицер, сидевший в «уазике», не растерялся.

— К бою! — моментально скомандовал он.

Военные машины быстро разъехались по сторонам, солдаты высыпали наружу и залегли в канавах вдоль дороги. Улица ощетинилась стволами «Калашниковых», а автомобили «новых русских» оказались под прицельным огнем неизвестного, занявшего оборону в Игнатьевской избе.

Следующая автоматная очередь превратила лобовое стекло «мерседеса» в паутину. На этот раз охранники, сидевшие в «шевроле тахое», действовали куда проворнее и даже самоотверженнее, чем в случае с Шуриком. Джип взревел, вырвался вперед, обогнал «мерседес» и, развернувшись, прикрыл его своим корпусом. «Запорожец» при этом занесло, и он налетел на столб, охранник вывалился в канаву, и его придавило машиной. Трос оборвался. «Мерседес» развернулся, колеса взвизгнули, поднялись клубы пыли, и машина рванула назад в сторону шоссе. Джип помчался следом.

— Помогите этому парню, — сказал нам Сергей, а сам, прыгая из стороны в сторону, перебежал за «уазик», где укрылся старший лейтенант, командовавший солдатами.

— Здорово, Cepera! — поприветствовал тот нашего друга. — Что тут происходит? Кто это стреляет?

— Шут его знает!

— Это ефрейтор Сидоров! — объяснил им подоспевший Хобыч.

— Какой еще Сидоров? — удивился старший лейтенант.

— Дезертир! Сбежал из ракетной части в Тюменской области! — ответил Толик.

— А ты-то откуда знаешь? — спросил Сергей.

— Да Тимофевна говорила, что он в Игнатьевской избе прячется, а мы не верили! А она еще все окна заколотила, чтобы он в ваш дом не залез!

— Ну что ж, будем брать, — произнес старший лейтенант. — Громов! — позвал он дюжего сержанта и хотел отдать ему какой-то приказ, но Сергей остановил его.

— Погоди-ка, — сказал он. — Чего мы будем с мальчишкой воевать?! Он небось с перепугу палит. Сейчас сам сдастся.

Сергей достал из кармана белый носовой платок и, подняв его высоко над головой, не спеша направился к Игнатьевской избе. Воцарилась тишина, только и слышались, что стрекот кузнечиков и причитания Ирки, в канавах лежали, не шевелясь, солдаты, Галина Федоровна, превратившись в статую, смотрела поверх забора, мы с Борькой застыли, зажав в руках ноги верзилы, которого так и не вытащили из-под «запорожца», казалось, что даже пыль, поднятая колесами машин, замерла в воздухе, а если и опускалась, то втихаря, тайком, чтоб никто не заметил. Секунды растянулись в вечность, и страшно было подумать, чем все это может закончиться.

Сергей подошел к забору, открыл калитку и скрылся в зелени одичавшего Игнатьевского сада. Дальше ждать стало еще труднее. Старший лейтенант несколько раз поднимал руку, но так и не решался отдать какой-либо приказ.

— Погоди, погоди, — шептал Хобыч.

Какой-то солдат, застывший в неудобной позе за «Уралом», потерял равновесие и вывалился из-за машины на дорогу. Все зашикали на него. А Ира не выдержала и побежала к Игнатьевской избе.

— Стой! Куда ты! — закричал Хобыч и бросился за нею.

— Всем оставаться на местах! — скомандовал офицер и побежал догонять Иру и Толика.

Раздался скрип отпираемой двери и на улицу вышел Сергей. В правой руке он держал автомат, а левой придерживал какого-то солдата, который плелся, опустив голову. Все бросились к ним навстречу. Ира схватила с земли хворостину и начала лупить мужа, а потом, расплакавшись, бросилась к нему на грудь.

Солдат, правда, оказался не Сидоровым, а рядовым Безбородько, он убежал накануне, и о нем еще не успели сообщить в известиях. Он прятался в заброшенной Игнатьевской избе, а увидев военную автоколонну, решил, что это приехали за ним и с перепугу сперва открыл беспорядочную стрельбу, а потом захотел было застрелиться, но тут-то и подоспел Сергей.


5


Так вот, я, значит, про Шурика говорил.

«Мерседес»-то с джипом умчались, и мы еще не знали тогда, что друг наш в багажнике «шевроле» катается. У нас только верзила этот с изломанной бровью, придавленный «запорожцем», остался. Ну, Хобыч помог мне с Борькой извлечь его из-под машины, и мы потащили его в баню, где уже отлеживался приведенный в чувство Аркаша.

Парень пришел в себя и с изумлением глядел на избу, в которой Сергей все стекла выбил.

А почему он их выбил? Сейчас расскажу, я в двух словах.

Вы ж помните, я говорил, что у нас Аргон с цепи сорвался. Так вот, Хобыч, по вине которого собака вырвалась на волю, чтобы исправить свою оплошность, взял кусок колбасы и пошел на улицу, надеясь этим угощением заманить овчарку назад в загон. Но вместо этого не Толик пса, а пес его вместе с колбасой загнал в «скворешник», в смысле, в уборную, откуда Хобыч и подавал свои дельные советы, пока Аргона не утихомирили. А мне таки удалось, ухватившись за скобу лестницы, которую я перетащил с амбара, свеситься с крыши и приподнять сетку, подцепив ее половником, приколоченным к рейке. Глядя снизу на мои выкрутасы Аргон взбеленился так, что у него слюна позеленела. Похоже, он не понимал, что я вскарабкался на крышу и вытворяю чудеса акробатического искусства ради того, чтобы спастись от него. Ему казалось, что все эти трюки я проделываю исключительно с гнусной целью: разозлить и раздразнить его, Аргона, вместо того, чтобы дать укусить себя сразу.

— Толик! — закричал я. — Кидай колбасу!

По плану Хобыча пес должен был кинуться следом за лакомством, брошенным в загон, я отпустить сетку, а Толик выскочить из уборной и прижать эту сетку к земле, чтобы Аргон больше не вырвался на свободу.

Толик потихонечку приоткрыл дверку «скворешника» и выглянул на свет божий. И вдруг раздался голос Тимофевны:

— Это… как там тебя?! Михалыч! — крикнула она. — Посмотри-ка, там дым идет из трубы? А то я печь затопила, и чой-та в избу много дыма валит!

Я подтянулся немного вверх, увидел трубу и столб дыма и крикнул в ответ:

— Идет дым, идет!

И пока глазел на трубу, я немного отвлекся и нечаянно съехал с крыши еще на несколько сантиметров. Я замер прямо над захлебывавшейся от лая овчаркой, кончиками пальцев левой руки удерживаясь за скобу лестницы, а правой рукой сжимая рейку с черным от сажи половником, с помощью которых мне удалось подцепить и приподнять над землей металлическую сетку. Пес и тот умолк и уставился на меня. А я понял, что либо должен бросить рейку с половником, и тогда все предпринятые усилия пойдут насмарку, либо металлическая сетка перевесит и я упаду с крыши прямо в лапы Аргона. Собака ждала, высунув язык. А я медлил, все еще надеясь удержаться наверху и рейку не выпустить. Я смотрел в синее неподвижное небо, яблоня «грушевка» протянула в мою сторону зеленую ветку, и прямо перед моими глазами висело огромное белое яблоко, на котором, расправив крылья, сидела бабочка. Казалось, что остановилось время и все часы оплавились, как на картине Дали, и если насекомое шевельнет желтыми крылышками, нарушится шаткое равновесие мира и я упаду на землю, и стану добычей свирепого чудовища. Но бабочка замерла и даже усиками не шевелила. И в это мгновение Хобыч швырнул колбасу. Она взлетела в синее неподвижное небо и выписала плавный полукруг, из-за возникшей за нею зоны турбулентности воздух вздрогнул, и я полетел вниз. В последний момент я успел оттолкнуться от крыши ногами, чтоб не свалиться на голову собаки, и, совершив траекторию полета не хуже, чем кусок колбасы, грохнулся на собачью будку, отчего она разлетелась в щепки. Приземлившись, я даже боли сначала не почувствовал, я просто оцепенел от шока и уставился на собаку. Пес молча взирал на меня и пытался уразуметь происходящее. Ведь то, что чужие на хозяйское добро покушались, по мнению собаки, было в порядке вещей, хотя и святотатством. А иначе возникало сомнение в целесообразности его, то есть Аргона, существовании. Но чтобы чужой, вот так откровенно глумясь над собакой, забрался на крышу хозяйского дома, а потом кинулся с нее на собачью будку и порушил ее, — такого Аргону и в кошмарном сне присниться не могло. Он даже гавкнуть сперва не мог, дар лая потерял от возмущения. Но затем пес встрепенулся, зарычал и, перемахнув через сетку, бросился на меня. В панике я закрыл лицо руками и… услышал окрик:

— Аргон! Нельзя! Ко мне, Аргон!

Я еще некоторое время сидел, обхватив голову руками и с ужасом ожидая, что меня начнут кусать и рвать на части.

— Михалыч, ты что там делаешь? — услышал я тот же голос.

Я убрал руки и увидел Сергея. Он стоял посреди двора и придерживал за холку собаку, недовольную и явно не одобрявшую отношения хозяина к супостатам.

— Вовремя ты, — с облегчением выдохнул я.

Из уборной вышел Хобыч.

— Здорово, Cepera! — весело, как ни в чем не бывало, произнес он.

— Здорово, мужики!

Мы начали обниматься.

— А остальные-то где?

— Да попрятались, видно, кто где. Задал пес твой нам жару! — ответил Толик.

— Аркаша на дне бассейна валяется, — сказал я, потирая свои ссадины и ушибы.

— Бог ты мой! А это что такое?! — неожиданно закричал Сергей.

Мы обернулись и увидели через окна, что вся изба наполнена черным дымом, сочившимся сквозь щели наружу.

— Там же Тимофевна осталась! — воскликнул я.

— А что там горит? — спросил Сергей, направляясь к крыльцу.

— Да ничего не горит. Она печь затопила и жаловалась еще, что дым в избу валит! — промолвил я.

Сергей отворил дверь на террасу, и из дома повалил густой черный дым, от которого мы закашлялись.

— Она точно там? — спросил он меня.

— А где ж ей еще быть? — уверенно ответил я.

— Да она ж угорит там! — воскликнул Сергей.

Он набрал побольше воздуха в грудь и шагнул вглубь террасы, где дым немного поредел. Мы с Хобычем увидели, как Сергей схватил полотенце, висевшее на стуле, смочил его в ведре с водой, стоявшем на скамейке, и, приложив мокрое полотенце ко рту, вошел в избу.

— Твою мать! Вот так история! — воскликнул Хобыч.

Я озирался по сторонам, пытаясь понять, куда запропастились Борька и Николай Василич.

Через минуту на улицу выскочил Сергей.

— Черт! Не могу ее найти! — давясь от кашля, промолвил он.

Я выхватил из его рук полотенце, смочил его еще раз и отправился в избу на поиски Серегиной тещи. Зажмурившись и зажав рот мокрой материей, я шарил свободной рукой по полу, стульям и дивану, — в общем, всюду, где мог находиться потерявший сознание человек. Едкий дым выжирал глаза, в горле першило; почувствовав, что еще немного и друзьям придется искать здесь не только Тимофевну, но и меня вдобавок, я бросился на улицу.

— Что же делать?! Что делать? — восклицал Сергей.

И как всегда в таких случаях на помощь пришел Хобыч! Ведь он, так и не закончив Московский автодорожный, перевелся в другой вуз и уже два года как числился студентом педагогического института, надеясь когда-нибудь получить диплом преподавателя географии. К чему я это говорю? А дело в том, что пару раз Толик посетил лекции и на одной из них профессор рассказывал о приключениях какого-то полярника, который, оставшись один на станции, случайно угорел и потерял сознание. Помощи ему ждать было неоткуда, но в короткие мгновения, когда отважный путешественник приходил в себя, он полз к выходу и за два дня сумел выбраться на свежий воздух, отдышался и выжил.

— Так что, — говорил Хобыч, — и Тимофевна выдюжит. Только дым как-то выпустить надо.

Двери были распахнуты настежь, но этого явно было недостаточно.

— Нужно высадить оконные рамы! — смекнул Сергей.

— Не получится. Она их гвоздями забила намертво, чтобы в дом посторонние не залезли! — сообщил я.

— Что же делать?! — в отчаянии воскликнул Сергей.

— Разбить окна, — обреченно заявил Толик. — Другого выхода нет.

— Правильно! — согласился Сергей и, схватив первое подвернувшееся под руку полено, решительно ударил по стеклу.

Осколки полетели во все стороны, звон превратился в какофонию, Аргон прыгал вокруг хозяина и лаял, и когда Сергей добивал стекло в последнем окне, со стороны калитки раздался голос Тимофевны:

— Серенька! Ты что, очумел что ли?!

Мы обернулись и увидели живую и невредимую Серегину тещу и Иру с сыном на руках. Ошарашенные зрелищем, они в недоумении таращили на нас глаза, а ребенок заливался веселым смехом и тянулся к Сергею руками.

Оказалось, что, лазая по крыше, я пару раз случайно лягнул ногами печную трубу, из-за чего два кирпича из внутренней кладки вывалились в дымоход, а Серегина теща, забив окна и затопив печь, критически оценила продовольственные запасы, оставшиеся после нашего обеда, и, никому не сказавшись, воспользовалась тем, что Аргон отвлекся на меня, через запасной выход прошмыгнула на улицу и отправилась в сельпо, мимо которого через две минуты промчался Сергей — ему не терпелось увидеться с друзьями, — а в магазин сразу с автобуса вошли Ирина с сыном и встретились с Тимофевной.


6


Так вот, значит, мы с Борькой и Хобычем втащили парня, вывалившегося из «запорожца», в баню, положили на скамью напротив Аркаши и пошли искать Николая Василича. Ирина подоткнула пострадавшему под голову куртку и побежала в дом за аптечкой.

Оклемавшийся верзила осмотрелся по сторонам и заметил лежавшего на скамье у стены напротив Аркашу, голова которого была замотана порозовевшими от крови бинтами.

— Ты кто? — поинтересовался здоровяк.

Аркаша покосился из-под сползавшей на глаза марли и, обнаружив непроходимую дремучесть в лице нового соседа, решил прибавить себе политического веса.

— Не узнаешь что ли? — снисходительно простонал он.

— А мы разве знакомы? — удивился верзила.

— Да нет. Но неужели по телевизору ни разу не видел?! Депутат я, Государственной Думы.

— A-а, точно-точно, я-то смотрю, лицо знакомое, — соврал здоровяк с изломанной бровью, чтобы не ударить в грязь лицом, и, указав рукой на окровавленные бинты на голове Аркаши, добавил. — Сразу-то и не узнал. А что это с вами произошло?

— Да в бассейн пустой нырнуть пришлось. Из-за Аргона все, — лениво проговорил наш друг.

Верзила вздрогнул и как-то изменился в лице. Без видимой причины он побледнел, приподнялся на локте и начал аккуратно выглядывать в окно, но, заметив вооруженных солдат, гулявших по саду, поспешно пригнул голову, как будто ожидал, что его подстрелят, если заметят, что высунулся.

В баню проведать Аркашу вошел Борька. Он еще не переоделся и был грязным как землекоп.

— Ты как? — спросил он.

— Вроде жив, — отозвался Аркаша слабым голосом.

— Да уж, устроил Аргон нам веселую жизнь, — крякнул Борька и добавил: — Вот уж не думал, что меня когда-нибудь живьем в землю закопают.

Услыхав эти слова, верзила суетливо начал ощупывать себя, расстроился, не обнаружив пистолета, выпавшего в канаву и переданного мною Сергею на сохранение, зато нашел в кармане сотовый телефон, открыл его и трясущимися руками набрал какой-то номер.

— Чикаго! — завопил он, соединившись с абонентом. — Чикаго! Глухой форшмак! Развели нас как последних лохов! Эту кодлу Аргон сюда прислал! Ловко они подстроили все! Еще и военных подключили!.. Чикаго, это все твоя шалава московская на хвосте их притащила!.. Что?! Я пургу гоню?! Да ты у Глота спроси! Гадом буду, я этого коня педального, которого вы в багажнике возите, еще на вокзале возле Таньки твоей засек! Гадом буду, у Глота спроси! Я ему пендаля еще отвесил, чтобы к Таньке не клеился! Ну, сечешь поляну?.. Не возбухай?! Тебе хорошо говорить, не возбухай! Вы-то когти рвануть успели, а я в дельфинах остался!

Аркаша с Борькой с удивлением слушали этот монолог.

Кстати, с ними-то знаете, что произошло?! Я в двух словах.

Борька как раз из теплицы вышел со свежими огурцами в руках, когда Аргон на него набросился. Пес повалил его на землю возле оставленной неразгруженной огромной тачки с черноземом, которую поленом подперли, чтоб она не перевернулась. И когда Аргон бросился на поверженного врага во второй раз, Борька выдернул опору из-под тачки, та опрокинулась, и нашего друга засыпало землей. Пес счел такое решение проблемы вполне уместным, он взобрался на образовавшийся курган, пару раз лизнул Борьку в лицо, единственную часть тела, оставшуюся не удобренной черноземом, и помчался разбираться с Аркашей.

А тот в саду прохлаждался. Он прогуливался, засунув руки в карманы, и мыслил по-государственному, что вот, мол, обустраивается-де Россия, народ из нищеты поднимается, вот уж и бассейнами обзаводиться начал. Душу его переполняла гордость, и он снисходительно покачивал головой, скрепя сердце, в котором затаилась обида на неблагодарных людишек, которые только и знают, что ругают своих же избранников за то, что те якобы не пойми чем там, в Госдуме и в Кремле, занимаются и не понимают, что если б не они, и в частности, если б не лично он, Аркаша, то не было б сейчас у простого человека собственного бассейна в саду, а получал он масло по карточкам и десять лет в очереди за «Запорожцем» стоял. Размышляя таким образом, друг наш остановился на краю, где Аргон и настиг его. И чтобы не стать жертвой разъяренного пса, Аркаше не оставалось ничего иного, как прыгать вниз, что он на свою бедную государственную голову и сделал. А дело в том, что Сергей-то еще не все задуманное завершил, в частности, не поставил ограду вокруг бассейна, как планировал, но успел по всему периметру натыкать в землю стальных штырей, на которые должно было в будущем крепиться все ограждение. Аркаша наш стоял у кромки бассейна так, что один из штырей попал ему прямо в штанину, и когда он прыгнул, его дернуло за ногу, и он полетел вверх тормашками да еще ударился головой об неразорвавшийся снаряд времен Великой отечественной войны, который дотоле никто не замечал.

После того как Сергей перебил стекла в доме, а Тимофевна осталась живой и неугоревшей, мы подняли Аркашу на поверхность, нашли и откопали Борьку, и отправили их в баню отлеживаться, куда позже и верзилу с изломанной бровью приволокли.

Парень этот во второй раз приподнялся, осторожно выглянул в окно и поспешно пригнулся.

— Чикаго, — продолжал он, понизив голос, — ты б на этого Хобыча посмотрел, в натуре зверь!.. Да какие понты колотит?! Ты б видел, чего они творят! Они депутата из Думы в пустой бассейн сбрасывают!.. В натуре, депутат! Я его по телеку тыщу раз видел! Карася какого-то живьем закапывают и выкапывают!

Верзила вновь выглянул в окно и увидел, как из бетонного подвала овощехранилища, до краев наполненного водой, выволакивают насквозь промокшее бесчувственное тело Николая Василича.

— Чика-а-а-го, — взвыл в ужасе верзила. — Они тут подвал водой наполнили и еще какого-то карася в нем топят! Чика-а-а-го, вытащи меня отсюда! Договорись как-нибудь с Хобычем…

Мы с Толиком затащили промокшего и ужравшегося до беспамятства Василича в баньку. Верзила дрожащей рукой протянул Хобычу телефон.

— Тут поговорить с вами хотят! — заискивающе заглядывая в глаза Хоботову, промолвил он.

Удивленный Толик приложил трубку к уху, и у него состоялся следующий разговор.

— Хобыч?

— Я.

— Это Чикаго. Слышал о таком?

— У-у, — издал неопределенный звук ничего не понимающий Толик.

— Нехорошо как-то получается, — продолжал незнакомый голос, — вы приехали к нам и без нашего ведома хозяйничаете, депутата какого-то пытаете. Не по понятиям это…

— Так это ж наш депутат, — ответил Толик, взглянув на Аркашу, — мы его с собой привезли.

— Ну, ваш так ваш, — согласился голос в трубке. — Если ваш, то нас это не касается. Ну, ближе к делу! С Аргоном, конечно, нехорошо получилось…

— Нехорошо, — согласился Толик.

— Но мы ж кидать никого не собираемся! Так ему и передайте. Просто в бизнесе в последнее время карты не в цвет ложатся. А ссориться нам с вами совсем не в кассу. Давай так, обменяемся людьми. У меня ваши люди. Сявка местная и этот… Как там тебя?.. Шурик Колобков! Во как, неужто ль сам Колобок?! А ловко под фраера сыграл! Ну вот, а у вас Батон, братишка мой. Давай стрелку забьем у Ванюшкиных прудов, Батон подскажет, где это. Побазарим децал. А чтоб порожняк не гнать, я лавэ для Аргона передам. Половину, лады? А остальную капусту через неделю, лады? Через неделю голимо подбанчу!

Толик понял, что с Шуриком случилась какая-то неприятность и он попал к какому-то Чикаго, который принимает его за какого-то Колобка и предлагает обменять на Батона, давеча придавленного «Запорожцем». Во всей этой истории оставалось непонятной роль Аргона, но одно было ясно: местная братва признает пса за крутого авторитета, чем стоило воспользоваться, чтобы вызволить Шурика из плена.

— Лады! — ответил Хобыч.

— Вот и в елочку, — откликнулся голос в трубке. — Сейчас четыре часа, предлагаю в пять у Ванюшкиных прудов. Покатит?

— Покатит, — ответил Хобыч.


7


Да что вы опять возмущаетесь?! Что? Я говорил, что Василич в бассейн упал?! Да бог с вами, не говорил я такого! В воду упал, которой Cepera бассейн наполнял, это точно, но не в бассейн же. В бассейн Аркаша свалился, в пустой уже. А вода вся в овощехранилище перетекла, там-то Василич и прятался и, чтоб не околеть от холода, согревался бутылью самогона, которую там же и выловил.

Что? Как мы Шурика-то назад заполучили?

Да просто. Подъехали мы вчетвером — я, Хобыч, Cepera да Батон этот — на «уазике», который у Серегиного сослуживца одолжили, к Ванюшкиным прудам, а «Мерседес» с джипом уже там стоят. Вышел этот мужик в майке с надписью «Чикаго Буллс», а с ним щуплый по кличке Глот, выпустили они Шурика с Кузьмичем из джипа. Ну и мы Батона держать не стали, Cepera даже пистолет ему отдал, правда, в разобранном виде.

А Чикаго пытался Хобычу еще и пакет всучить, доверху набитый десятитысячными пачками долларов. Но Толик отказался, сказав, что не в деньгах счастье, а в хороших отношениях, и потому-де Аргон просил, чтобы деньги ему сам Чикаго отдал, а не через пацанов. Мужика это немного расстроило, впрочем, он обнял Хобыча, после чего все присутствовавшие по очереди стали обниматься друг с другом и хлопать друг друга по плечам. Когда я сердечно прощался с щуплым, рядом прогремел взрыв. Это саперы добрались до находящегося неподалеку полигона и разделались со снарядом, найденным в бассейне.

Глот мгновенно выскользнул из моих дружественных объятий и бросился на землю, прикрыв голову руками. Затем он вскочил и, кружась на месте на полусогнутых ногах, нервно закричал:

— Что это?

Чикаго также испуганно озирался по сторонам, а Батон даже пистолет собрать успел, и хотя у Сереги не было секундомера, но он и на глаз определил, что верзила уложился в норматив отличника боевой подготовки.

— Да ерунда, — успокоил их Хобыч, — депутат наш, видать, об капсюль снаряда головой треснулся.

— За что ж вы так круто с ним? — покачал головой Чикаго.

— Да паразит, баламутит там, в Думе, доходы от рэкета хотел налогом на добавленную стоимость обложить, — пояснил Толик.

— Ну поделом, царство ему небесное, — согласился с суровым приговором Чикаго.

— Ну бывайте, пацаны! — начал прощаться Толик.

Но Чикаго подал знак, чтоб мы еще задержались.

— Вот что, — произнес он. — Таньку-стерву, сами понимаете, я возле себя не потерплю больше. Хорошо, она вас на хвосте притащила, нормальных пацанов, а в другой раз кого она притащит? Это ж голимое палево! Наказать ее, конечно, надо, но я с бабами не воюю. Так что забирайте, чего хотите, делайте с нею.

Он подал знак Глоту, и тот выволок из «Мерседеса» девушку в белых брючках в черную полоску и подтолкнул ее в нашу сторону. Затем вытащил из багажника ее чемодан и бросил ей под ноги.

— Хотите себе ее заберите, хотите здесь бросьте, — промолвил Чикаго, не глядя на свою теперь уже бывшую пассию. — Ну, бывайте, пацаны! Извиняйте, если что не так.

Он подал знак своим подручным, они расселись по машинам и умчались, подняв клубы пыли.

— Ну и хрен с тобой, дурак! И слава богу, отделалась от идиота! — крикнула вслед им девушка, а потом повернулась к нам: — А вы оставьте меня в покое, я вас знать не знаю, и вы не имеете право…

— Спокойно, Таня, — перебил ее Хобыч, — я Дубровский, а не бандит.

— Не подходите ко мне! — завизжала брюнетка.

— Ну что вы, девушка, мы, правда, обычные ребята, я — студент, Михалыч книги пишет, Шурик оргтехникой торгует, a Cepera — офицер, Кузьмич — местный казак, запорожец. Ну не бросать же вас здесь?! Поверьте, с нами вы будете в безопасности! Думаю, вы не будете оспаривать наше право помочь вам добраться в Москву без приключений. Ну а если хотите, я позвоню Чикаго, объясню, что вы действительно ни при чем.

— Вот этого не надо! — откликнулась Таня. — Я и так не знала, как от него отделаться… Когда знакомились-то, он мне коммерсантом представлялся! Видала я таких коммерсантов, пробы негде ставить!

Хобыч подмигнул мне и, указав на чемодан, скомандовал:

— Подняли бревнышко!

— Не сочтите меня негостеприимным хозяином, — проговорил Сергей, — но вам лучше линять отсюда, пока они с настоящим Аргоном не созвонились.

Они всей гурьбой двинулись к «уазику», я подхватил Танькин чемодан и помчался за ними.

Глядя сзади на девушку в белых брючках в черную полоску, я подумал, что да, уж мы-то поможем ей добраться в Москву без приключений.


ЗАЯТАВРЫ


Легкий бронированный скафандр с мускульными усилителями, плазменный пистолет-пулемет на боку, за плечами — ранец, — человек неутомимо продирается сквозь диковинные заросли, изредка расчищая путь залпами еще одного плазменного излучателя наручного типа. Бьюсь об заклад, именно этот образ возникает у вас при слове «ксенобиолог». Наверняка, об этом мечтают романтично настроенные молодые люди, когда выбирают эту специальность на факультете биологии. И, вероятно, где-нибудь встречаются именно такие ксенобиологи. Вот только нам не повезло. У нас совсем не такой ксенобиолог. Ну, ни капельки не такой!

Алиса наблюдала море, сидя спиной к кораблю в кресле, вывинченном из флаера специально для нее, то есть специально для этого ее занятия, чтобы она могла сидеть вот так, ничего не делая, и наблюдать море. Тьфу, черт!

Я отвернулся от иллюминатора, толкнул вымытый термос, и он, скользнув по столу, ударился об стену. Звякнула и затихла стиральная машина. Я открыл крышку, вытащил белье и бросил его в корзину. Подошел к «Титанику», проверил уровень воды и включил его. Пускай вскипятится. Леня с Ниной вернутся, обязательно захотят перекусить перед сном. Я взял корзину с бельем и, стараясь греметь как можно громче, вышел на улицу. Алиса так и не обернулась. Интересно, о чем она думает, вот так часами сидя в кресле, вытянув ноги и наблюдая за этим идиотским морем?! Может, она стихи сочиняет или какие-нибудь любовные романы? Но ведь должна же она потом их записывать! Да нет, ничего она не сочиняет! Она просто каждый день после обеда все две недели, что мы находились на Койнифортеле, сидела по несколько часов и любовалась; юрским закатом, и при этом вид у нее был такой, будто вся вселенская благодать в эти минуты на нее одну нисходила! Если бы я подошел к ней и сказал, что помыл посуду и постирал одежду, вы думаете, что она как нормальная женщина удивилась и спросила б, почему я ее не позвал?! Ничего подобного, она бы ответила: «Правда? Какой ты молодец!» или «Что бы мы без тебя делали?!» или еще что-нибудь в этом роде и даже не повернулась в мою сторону, так и смотрела б на это море, разве что слегка прищурилась. И я подумал, а если ничего не говорить ей, пойти просто засесть за компьютер, почитать что-нибудь, Чехова, например, она так и будет сидеть или в конце концов в ней что-нибудь шевельнется, и она оторвется от этого идиотского моря, и хотя бы поинтересуется, вымыл ли я термосы или они так и стоят грязные, дожидаются, пока вернутся Леня с Ниной?

Один раз я уже поступил таким образом, и Алиса даже не шелохнулась. Вернулись наши охотники, нисколько не упрекнули нас за оставленную немытой посуду. Мы попили чай с бутербродами, и наши жены вымыли термосы. Но затем ночью Нина категорически пресекла мои нескромные поползновения, сославшись на усталость. Вот так, раньше она с большим энтузиазмом откликалась на мои интимные инициативы — и это после многочасовой беготни по джунглям, но стоило добавить пятнадцать минут мытья посуды и, скажи на милость, она обессилела! Мне не хотелось лишать себя сладкого, и на следующий день я вымыл термосы до их возвращения, а заодно и белье перестирал. Как и в тот день, когда случилось то, о чем я рассказываю.

Я решил не докладывать Алисе о проделанной работе, а отправился в кают-компанию, включил компьютер, вошел в сеть, залез в Чехова и принялся копаться в его записных книжках. Минут через пять понял, что я не только не в силах сосредоточиться на чтении, но и на месте не смогу сидеть спокойно до тех пор, пока не услышу сигнала с флаера. Обычно в таких случаях не остается ничего другого, как бродить из угла в угол и хрустеть пальцами. Но самая большая каюта — это всего лишь шесть квадратных метров — особо не разбежишься. Я предпринял еще одну попытку отвлечься Чеховым, но через две минуты махнул рукой и отправился наружу. Когда я ступил с трапа на землю, несколько мелких шестилапых зайчиков бросились врассыпную и скрылись в траве.

Стемнело, солнце уже касалось краешком синего диска морской глади, отчего море сияло так, как будто в нем отражаются тысячи голубых неоновых вывесок. Алиса сидела все так же неподвижно, впрочем, из-за спинки кресла была видна только зеленая макушка. Я немного потоптался у корабля, махнул рукой и пошел к ней.

— Как дела? — спросила она, не оборачиваясь.

— Нормально, — ответил я, усаживаясь рядом в песок.

Вот так мы и проводили все вечера в ожидании Нины и Лени. Алиса сидела в кресле и любовалась морем, а я полулежал рядом, опершись на локоть, и перебирал свободной рукой крупнозернистые изумрудные песчинки. Мы болтали о том, о сем, делились грандиозными планами, которые намеревались осуществить, если экспедиция закончится удачно. Алиса говорила, что уйдет с работы и поселится в загородном доме, где будет целыми днями любоваться сосновым бором и греться у камина, и пусть, мол, Ленька занимается один своим бизнесом: он собирался построить жилой комплекс для среднего класса где-то на Енисее. Я говорил, что буду разводить заятавров, а заработанные деньги вкладывать исключительно в золото. Так мы и болтали, делая вид, что ничего не происходит и ничего нас не беспокоит, а может, и правда, ничего не происходило, и все подозрения были плодом моего разыгравшегося воображения, но я ни на минуту не мог отвлечься и все время думал о том, чем заняты Нина с Леней, пока мы с Алисой ведем светские беседы. Конечно, при здравом рассуждении трудно представить, что что-нибудь может быть между моим лучшим другом и моей женой, но часто приходило в голову, что, может быть, они как раз и пользуются тем, что такое представить трудно, и делают из меня, да и из Алисы дурачков.

Конечно, простейший способ избавиться от подозрений — это не давать им повода, не отпускать Нину с Леней. Но это б выглядело бестактно, это бы означало открыто заявить, что я подозреваю лучшего друга и жену в том, что они могут наставить мне рога или уже наставили. Да что бестактно, я б просто смешно выглядел, а смешного человека выставить в дураках всегда весело и не жалко.

Можно было бы ходить на охоту с ними, но тогда становилось неудобно перед Алисой. Не оставлять же ее одну: чай, не поездка за город, а инопланетная экспедиция. А она в первый же день категорически заявила, что не собирается целыми днями гоняться за шестилапыми зайцами, а намерена после обеда отдыхать и любоваться морем. Ленька пытался втолковать ей, что мы не на прогулку пришли, чтоб попусту тратить время и морскими пейзажами любоваться. И они даже поссорились. Алиса плакала, а он возмущался:

— Блин, ну что за женщина?! Надо бизнес делать, а ей бы закатами любоваться!

Мне стало жалко Алису, и я высказался в том же духе, что, мол, и впрямь, может, нам для охоты ограничиться дообеденным временем, а после обеда отдыхать, смотреть кино — Ленька ж прихватил с собой кучу американских боевиков, — в картишки играть. И тогда встряла Нина, заявив, что каждый волен расслабляться, как ему вздумается, и она с Ленькой будет охотиться на заятавров, а я с Алисой останусь любоваться закатами.

Ну что было делать?! Не мог же я заявить, что не отпущу Нину вдвоем с Леней! Да в общем-то в тот момент мне и в голову не приходило о чем-либо беспокоиться. И когда они улетели вдвоем на флаере в первый раз, я не волновался. Но когда они вернулись возбужденные, разгоряченные настоящей охотой, и начали взахлеб, перебивая и дополняя друг друга, весело рассказывать о своих приключениях, я почувствовал дикую ревность. Впрочем, ночью Нина была такой страстной, что все мои сомнения улетучились. И я в который раз решил, что, если б даже здесь не водилось заятавров, стоило б полететь сюда лишь ради того, чтобы увидеть зеленой Нинкину попку. Я, помнится, школьником у Чехова где-то прочитал про какого-то утонченного сластолюбца, который женские ягодицы зеленой акварелью разукрашивал, и с тех пор в голове моей что-то переклинило. Виной всему эти строки и иллюстрации к «Даме с собачкой». На них была изображена героиня в такой юбке, под которой я, не имевший тогда понятия о турнюрах, угадывал пышные формы, а после беспокойными ночами в своих фантазиях уносился куда-то в конец XIX века: то в Крым куда-то, то в уездный город К, в будуары красавицы с картинки, на ее столике случайно оказывалась акварель, и я выбирал зеленую краску…

Ну, ладно, хватит, вернемся на землю, то есть не на землю, а на… Впрочем, я все равно не знаю, как правильно назвать грунт на этой планете.

Самое интересное, что ревность мне и днем покоя не давала. Я все время исподтишка наблюдал за Ленькой и Нинкой и находил в их поведении подтверждения тому, что между ними что-то происходило. Вот мы перелезаем через огромный ствол повалившегося дерева. Он подсаживает Алису, перелезает за нею следом. Потом я помогаю забраться на ствол Нине, но Ленька вместо того, чтобы подать ей руку с другой стороны, отворачивается и уходит вместе с Алисой. Ага, значит нарочно не оказывает знаки внимания моей жене прилюдно, боится выдать себя. Вот мы обедаем, и Ленька просит Алису передать ему гранатовый соус, хотя тюбик стоит перед Ниной. Уж слишком он старательно не обращает внимания на мою жену. Вот мы садимся после обеда в картишки перекинуться, и моя жена предлагает Леньке играть в паре с ней против меня и Алисы. Конечно же, она женщина, плутовка, прирожденная лгунья, ей ничего не стоит флиртовать прямо под носом у мужа и сидеть при этом с таким невозмутимым видом, словно ничего не происходит!

А потом Ленька с деловитой сосредоточенностью вытаскивает заднее кресло из флаера. Нинка торопливо напяливает на себя снаряжение, застегивает сапожки. Он выставляет кресло на берегу, чтоб Алиса могла сидеть и наблюдать это идиотское море. Через минуту флаер с Ленькой и Ниной взмывает вверх и исчезает за кромкой леса. И чем они там занимаются?!

Не меньше, чем ревность, меня мучила другая проблема: что делать с Алисой? Ну, вернее, что делать, если делать, и ежу понятно. А вот делать или не делать, вот в чем вопрос?

Я смотрел на ее макушку и мучился, не зная, как поступить. То ли и дальше мыть посуду, стирать белье, а потом валяться у ее ног и вести пустые разговоры. То ли я должен подойти к ней и обнять ее за плечи, а потом мы бы совершали небольшие прогулки вдоль берега моря подальше от лагеря, чтобы Леня и Нина нас не застукали, если вдруг вернутся раньше обычного. В конце концов, они бы ничего не узнали. А нам бы не так обидно было из-за того, что они, быть может, нам рога наставляют. С другой стороны, соблазнять женщину в отместку за то, что ее муж, да к тому же твой друг, твою жену соблазнил, тоже глупо. Как в детстве: ах, ты в мою песочницу написал, а я за это в твою написаю! Ну написал, а толку-то?! Все равно тот, кто первый написал, круче выглядит, и чтоб его на место поставить, нужно просто по роже треснуть.

Мало того, что я никак не мог для себя решить, как поступить с Алисой, так еще и она вела себя неадекватно ситуации. То есть, я хочу сказать, не так, как должна вести себя женщина, когда она остается наедине с мужчиной. Нет, я, конечно, не говорю, что ей нужно было броситься мне на шею, едва флаер с ее мужем скрылся б за кромкой леса. Но она могла бы, пока мы наблюдаем за морем, как-нибудь прижаться ко мне, мол, «что-то холодно стало», или, воскликнув «ой-ой, смотри, там рыбка плещется», коснуться рукой моего колена, — в общем, сделать какое-то движение навстречу, чтобы сломать некий незримый барьер, который присутствует в таких случаях. Так нет же, она сидела, часами наблюдая это идиотское море и всем своим видом показывая, что к ней на хромой козе не подъехать, особенно такому наезднику, как я. Получалось, что, если б я надумал завести с нею шуры-муры, мне б пришлось прямо-таки с бухты-барахты начать приставать к ней.

Правда, одну возможность я сам упустил. А было так. Алиса как всегда сидела в кресле, а я лежал рядом. В тот вечер море было неспокойным, и мы расположились от берега немного дальше, чем обычно. Неожиданно большая волна окатила меня с ног до головы, подмыла песок, отчего кресло опрокинулось, Алиса упала, и наши лица оказались так близко, что мне оставалось лишь вытянуть губы для того, чтобы прикоснуться к ее губам. Более удобного случая и не представишь! Казалось бы, вперед, лицом к лицу, губой к губе, бедром к бедру, рукой за попу. В конце концов, если дадут отпор, то в такой момент и конфуза легко избежать, списав все на минутный порыв, легкое помутнение рассудка, «мол, простите, сударыня, перед вашей красотой и так устоять тяжело, а тут еще неземная сила морская толкает в ваши объятия». Но я так ни на что и не отважился. Алиса замерла на мгновение, показавшееся мне вечностью, по ее лицу стекала вода, волосы спутались с песком, глаза полуприкрыты. Мы оказались отрезанными от всей Вселенной. Краски, звуки — все исчезло. Только лицо, вздрагивающие ресницы, приоткрывшиеся губы, кажущееся бесконечным напрасное ожидание, а я и поцеловать ее не решался, и прерывать эту паузу, так и не воспользовавшись представившимся случаем, было жалко. Сколько это длилось? Мне казалось, что очень долго, а на самом деле, наверно, секунду, а кончилось тем, что Алиса отвернулась. И вот мы уже, матерясь, взвизгивая и отфыркиваясь, поднимаемся с песка, ухватившись друг за друга — непонятно, кто кого поддерживает, мир вновь окрасился в синий цвет, рядом шумит море. Мы вернулись на корабль, переоделись в сухое и остаток вечера провели в кают-компании, смотрели какое-то кино, а я мучился, не зная, то ли я крупно прошляпился, то ли все должно оставаться так, как есть.

В конце концов, я решил положить конец этой мелодраме. Во время обеда, в тот день, про который я рассказываю, я кое-что сделал с навигационной системой флаера так, чтобы через несколько минут после взлета она вышла из строя. Ленька с Ниной должны были заблудиться, и им пришлось бы вызвать нас на помощь, потому что с неисправной навигационной системой, даже держась постоянно на связи, добраться до базы было б непросто. Я рассчитывал, что это происшествие отобьет у них охоту шляться вдвоем по незнакомым джунглям.

Я валялся на песке рядом с Алисой и ждал, когда же раздастся сигнал. И наконец-то мы услышали его. Но это был не обычный вызов связи, а сигнал бедствия. Алиса подскочила как ужаленная.

— Ты слышишь? С ними что-то случилось! — воскликнула она.

Мы бросились к звездолету.

— Надеюсь, ничего страшного, — ответил я на бегу.

Честно говоря, неисправная навигационная система на планете со столь благоприятным климатом и отсутствием хищников, представляющих опасность для человека, не повод для того, чтобы подавать сигнал бедствия. И я испугался, не случилось ли с нашими охотниками в действительности какой-нибудь неприятности. Вот уж окажутся мои козни совсем не кстати.

Я первым добрался до звездолета, влетел в капитанскую рубку, нажал нужную кнопку и выкрикнул:

— Я слушаю! Что случилось?!

— Боже мой, кто это? — услышал я в ответ приятный женский голос.

Однако это был голос не моей жены!

— Вы связались с «Жирафой», в смысле, это корабль наш так называется! — крикнул я.

— Ети твою мать! — восторженно выругалась незнакомка. — Ну, ни хрена себе, как мне повезло!

— А вы кто? Что с вами случилось? И как вы вообще здесь оказались?!

— Анна Сергеевна, меня зовут Анна Сергеевна, я потерпела крушение! Надо же! Такая везуха! Грохнуться на богом забытую планету и встретить здесь землян, да еще говорящих по-русски! — тараторила она, и какая-то собака вторила ей радостным лаем.

— Вы там одна? — спросил я.

— Нет, еще моя собачка.

— Отлично. Как вас найти?

— Да хрен его знает! У меня все приборы из строя вышли! Ищи по радиосигналу. Тебя как звать-то?

— Сергей.

— Давай, Сергуня! Покажи, что у тебя есть яйца и ты писаешь выше всех! Вытащи мою позеленевшую задницу из этого болота!

Когда динамик выдавал последнюю реплику, в рубке появилась Алиса.

— Кто это? — удивилась она.

— Какая-то путешественница. Потерпела крушение и совершила вынужденную посадку где-то поблизости. Нужно разыскать ее. Я возьму второй флаер, а ты оставайся здесь.

— А наши что? — спросила Алиса.

— Да с ними все в порядке, это был не их сигнал, — ответил я.

Из динамика послышалось тявканье и голос Анны Сергеевны, которая слышала наш разговор.

— Ну что, парень, я могу рассчитывать на твою помощь или ты оставишь мою задницу на съедение папуасам?

— Уже лечу, — откликнулся я. — Кстати, здесь нет никаких аборигенов.

— Господи, какая вульгарная дамочка! — шепотом возмутилась Алиса.

— Это же не повод бросить ее на произвол судьбы, — тихо ответил я, а про себя подумал: «Зато весомый аргумент познакомиться поближе».

— Не отключайтесь, — произнес я в микрофон.

— Может, связаться с нашими? — предложила Алиса.

— Не стоит, — ответил я. — Даже если они займутся поиском, им сначала придется вернуться сюда на дозаправку.

Я включил питание, панель датчиков засверкала красными огонечками. Через минуту одна за другой лампочки засияли зеленым светом. Бортовой компьютер закончил тестирование, все системы работали нормально. Я активировал «Ло-Джек», обеспечивающий поиск объекта по радиосигналу. На экране появился план местности, через несколько секунд загорелась красная точка, указывающая местонахождение Анны Сергеевны. Я присвистнул от приятной неожиданности.

— Ну что там? — вновь ожил динамик.

— Все отлично! — сообщил я. — Вы находитесь в пятнадцати минутах лета от нас. Просто фантастическое везение! Кстати, у вас большая собака?

— Шпиц, а что?

— Просто я прилечу на двухместном флаере. У нас есть еще один, четырехместный, но он сейчас занят.

— Ничего-ничего, я думаю, моя задница прекрасно уместится в твоем маленьком флаере, а собачку я посажу на колени.

— Господи, ей прям покоя не дает ее заднее место! За две минуты она трижды помянула свой зад! — возмущенно прошептала Алиса.

Я лишь развел руками.

— Анна Сергеевна, — позвал я. — Я сейчас переключу вас на флаер, и вам придется пару минут побыть в одиночестве.

— Ну, только пару минут, — ответила она.

Я утопил нужную клавишу в панели приборов.

— Господи, остаток экспедиции придется провести с этой вульгарной женщиной! — громко посетовала Алиса, воспользовавшись тем, что Анна Сергеевна нас больше не слышит.

— Да еще с ее собакой, — добавил я. — Но не бросать же ее в беде. И потом, может, она вполне нормальный человек. Ну, грубовата немного. Чего ты сразу так настраиваешься против нее? Мы даже еще не видели ее.

— Вот-вот, а ты уже ее защищаешь! — парировала Алиса.

— Да нет, я просто пытаюсь сгладить конфликт, — возразил я и нажал кнопку.

Еле слышно заурчали сервоприводы, открывающие шлюз для флаера. Шум стих, и загорелась красная полоска — сигнал, что люк открыт. Немедленно компьютер известил о проникновении посторонних элементов.

— Чертовы зайцы, — прошипел я.

— Ладно, давай дуй за нею, а я останусь в рубке. — Алиса уселась в кресло пилота.

— Свяжись с нашими, пусть возвращаются, — сказал я и отправился в транспортный отсек.

Маленькие шестилапые зайчики как тараканы суетились вокруг флаера.

— Кышьте! Кышьте! — шикнул я на них, откидывая прозрачный купол.

Они разбежались в разные стороны и замерли, поглядывая на меня. Я забрался в кабину, закрыл купол и включил двигатель.

— Э-эй! Але! — послышался неуверенный голос Анны Сергеевны.

— Я уже здесь, — откликнулся я.

Через минуту флаер летел через синеву, сверкая габаритными огнями. Я откинул купол и, слегка приподнявшись, подставил лицо навстречу ветру. Кроны деревьев, освещенные лучами прожекторов, спешили навстречу, исчезали подо мной и растворялись в темноте.

Я вспомнил про Нину с Леней и подумал, что моя шутка с навигационной системой пришлась не вовремя. Видимо, до того, как приборы вышли из строя, они успели совершить посадку и обнаружат поломку лишь, когда соберутся лететь обратно. Что ж, после того, как я перевезу Анну Сергеевну, придется сделать еще один рейс — за Ниной с Леней.

Но несмотря ни на что, мое настроение было превосходным. Мне казалось, что, если б остановился двигатель и флаер грохнулся оземь, у меня б выросли крылья и я б, свободный, полетел в ночном небе к Анне Сергеевне. Благодаря ей, у меня появилась возможность наплевать на всех с высокой колокольни.

И на Алису! Сиди теперь и любуйся своим морем, жди, что я к тебе полезу! Не дождешься! Не фига было строить из себя!

И на Нинку! Не хрена было нервы мне трепать!

И на Леньку! Ишь, жену мою увел, думал, я в отместку с Алисой шуры-муры закручу! А вот накоси — выкуси! Не опустился я до этого! У меня Анна Сергеевна есть! И плевал я на всех! Разбирайтесь сами в своем треугольнике, а я выше этого, я такой — я встал и ушел!

Приземлюсь сейчас и скажу:

— Привет, Анна Сергеевна, вот он я, принц твой сказочный, и яйца мои круты! — Прямо так и скажу! — И гудят они, в смысле, яйца мои, от нетерпения с твоей задницей познакомиться!

С этими экзальтированными дамочками, путешествующими в одиночку в космосе, только так и нужно себя вести.

— Фу, молодой человек, какой вы прыткий! Я давеча, может быть, и выразилась несколько вульгарно, но попрошу учесть, что эту нечаянную несдержанность следует отнести исключительно к невыразимой радости по случаю моего спасения, но никак не на счет моей распущенности ибо в действительности я особа благовоспитанная и, если по неосторожности дала вам повод считать меня доступной женщиной, то вынуждена извиниться и, надеюсь, что встречу в вашем лице человека благородного, который не будет строить в отношении меня нескромных прожектов.

А я отвечу:

— Да брось ты жеманничать! Ну разве ж можно в полной мере испытать удовольствие от космического путешествия, если не трахнуться на краю Вселенной с космическим рейнджером! Да впрочем, что ж это я на пустые словеса время трачу! — скажу так и вперед: губой к губе, рукой за жопу!

Вот такой я рисовал в воображении встречу с Анной Сергеевной.

Я следил за приборами и слегка поворачивал штурвал, корректируя направление полета. Ровно гудел двигатель. Снизу доносился разноголосый шум. Местные ночные твари перекликались между собой, изредка сквозь луч прожектора, хлопая перепончатыми крыльями, проскакивали то ли птицы, то ли еще какие-то зверушки наподобие летучих мышей. Надо ж было случиться такому: землянам случайно встретиться на никому неизвестной планете, где следы от цивилизации ограничены клочком выжженной поверхности, оставшимся от нашего с Нинкой первого визита. Теперь второй такой добавится — в том месте, куда корабль Анны Сергеевны брякнулся.

И вдруг новая неприятная мысль посетила меня. Я так радовался предстоящему знакомству, что совсем забыл о цели нашей экспедиции. Что если Анна Сергеевна успела подать сигнал бедствия за пределы этой планеты? А ведь она, наверняка, так и сделала! И тогда по закону Галактического Союза ближайший к нам корабль должен будет сменить курс и заглянуть сюда или, если он обладает соответствующей возможностью, отправить челнок со спасателями. Конечно, лавры первооткрывателей все равно достанутся нам — мне и Нине. Но нам этого мало! Заятавры — вот, что главное!

Эти шестилапые зайцы! Планета кишмя кишит ими. Мы дали им название — заятавры! Наверняка любой на нашем месте назвал бы этих зверушек так же за то, что у них, внешне очень похожих на земных зайцев, шесть конечностей. Причем верхние две имеют то же предназначение, что и человеческие руки или, скажем, лапы кенгуру. То есть я хочу сказать, что заятавры передвигаются на четырех задних лапках, а двумя передними добывают себе еду, трогают предметы, заинтересовавшие их, раздвигают ветки кустарника и деревьев и так далее. В общем, пользуются ими так же, как мы руками. Мы обнаружили три вида этих удивительных животных. Три вида, различающихся размерами. Совсем маленькие — размером с земную крысу, целыми колониями снующие повсюду, стремящиеся пролезть в любую дырку, патологически любопытные. При выключенной системе защиты от проникновения чужих стоит на секунду открыть люк корабля, как стайка заятавриков проникнет внутрь. Потом они копошатся в нашей одежде, переворачивают накопители с видеодисками, роются в ящиках с инструментами. Входишь в каюту, включаешь свет и видишь, как серые зайчики разбегаются со стола, с компьютера и, смешно поскальзываясь на полу, забиваются в разные щели. Мы не обращали на них особого внимания, поскольку не видели в них ни пользы, ни вреда.

Встречались заятавры покрупнее, как собачки чау-чау, и совсем крупные — размером с дога.

В предыдущий раз мы с Ниной были здесь вдвоем, и нам удалось поймать двух заятавров среднего размера, то есть, этих, я имею в виду, размером с чау-чау. Наши запасы подходили к концу, и нам пришлось возвращаться на Землю. Было невесело, поскольку за три недели нашей экспедиции, мы не нашли ничего стоящего, на чем можно б было сделать приличные деньги. Все, что нас ожидало на Земле — это небольшая премия за открытие планеты, пригодной для жизни человека. Плюс пара копеек за заятавров от какой-нибудь ксенобиологической лаборатории. Так что, сами видите, веселиться было не с чего.

Но все изменилось после того, как Нина, несмотря на мои возражения, выпустила пойманных нами заятавров свободно гулять по кораблю. Выяснилось, что эти животные — прирожденные слуги. Они выполняли наши команды, причем было достаточно лишь подумать о том, что чего-нибудь хочется, как заятавры спешили услужить.

Правда, я должен оговориться, что эти способности мы открыли не сразу. Сначала выпущенные свободно гулять по кораблю заятавры вели себя беспокойно, но не агрессивно. Более того, они оказались на редкость ласковыми животными. Одного мы назвали Пушком, а другого — с шерсткою потемнее — Топтыжкой. Мы с Ниной сперва думали, что их тревога вызвана незнакомой и, главное, непривычной обстановкой, но позже поняли, что их нервозность была связана с тем, что они не могли идентифицировать наши желания. Но однажды мне очень сильно захотелось выпить кофе, так сильно, что в голове моей непроизвольно появился зрительный образ: банка светло-коричневого цвета с надписью «NESCAFE conservation — galaxy conversation». Каково же было мое изумление, когда Топтыжка подскочил к холодильной камере, извлек из нее баночку и бросился ко мне, при этом его заячья морда излучала такую радость, будто ему сообщили, что все волки в лесу стали вегетарианцами. Так выяснилось, что заятавры не только телепатически улавливают наши пожелания, выраженные в ясных зрительных образах, но и считают за счастье их исполнить.

И тогда мы поняли, что пробил наш час! Заятавры — это золотой Клондайк! Мы решили, что займемся разведением этих диковинных животных. Наверняка, найдется немало желающих обзавестись прислугой в виде безобидной, симпатичной зверушки, которая одним своим видом вызывает умиление. На семейном совете мы постановили даже пойти на нарушение закона и до поры до времени хранить втайне открытие Койнифортеля, лучше потом штраф заплатить. А то, как только мы откроем карты, найдутся сукины дети с кораблями покруче нашей допотопной фотонной «Жирафы»! Оглянуться не успеешь, как они перехватят инициативу, и будешь с обочины наблюдать, как чужие дяди делают бабки на твоей идее. Оставалось две проблемы: первая — это таможня, а вторая заключалась в том, что мы никак не могли понять, какого пола те две особи, коих мы прихватили с собою на Землю. Как мы с Ниной к ним ни приглядывались, так и не смогли разглядеть ничего, что б свидетельствовало о принадлежности к мужскому или женскому полу.

Впрочем, я знал, что и ту, и другую проблему нам поможет решить мой друг Ленька. У него крутые связи на таможне. Собственно на контрабанде он и сколотил первоначальный капитал, а потом уже занялся недвижимостью. Кроме того, его жена Алиса по профессии — ксенобиолог, то есть специалист по неземным формам жизни. Когда мы оказались в Солнечной системе, я связался с ним и попросил, чтоб он встретил нас на Луне.

— Я все понял, — ответил он. — Встречу обязательно.

Нужно отдать ему должное за сообразительность. Окажись я на его месте, так пока бы мне в открытом эфире раз пять не повторили, что нужно помочь протащить контрабанду на Землю, до меня б не доперло, на хрена мне пилить на Луну, когда можно встретиться и на Земле в космопорте.

А вот Алиса нас разочаровала. Она долго изучала заятавров, а потом сообщила, что не то, что пол их определить, она вообще не может обнаружить хоть какие-то половые признаки.

— Так может это гермафродиты, и каждая зверушка размножается сама по себе? — не сдавались мы.

Но Алиса расстроила нас окончательно, сказав, что органов деторождения у них тоже нет. Сперва мы приуныли, а потом решили, что необходимо совершить новую экспедицию на Койнифортель. Кстати, это мы назвали так эту планету, потому что она была настолько благоприятной, что даже не верилось, и, ожидая какого-нибудь подвоха, я все время приговаривал, что она выкинет какой-нибудь фортель. Какой-нибудь фортель, кой-нибудь фортель, койнифортель.

Итак, мы решили еще раз навестить эту планету. Разобраться с заятаврами на месте. Должны же они как-то воспроизводиться! Нужно понять — как. И вперед — бизнес пошел!

Естественно, мы пригласили и Леню с Алисой. Как-никак вместе веселее, а самое главное, мы не могли обойтись без ксенобиолога. Леня сразу же загорелся этой идеей, а Алиса долго отнекивалась. Она хотя и была специалистом по неземным формам жизни, но никогда Землю не покидала, работала в лаборатории. В конце концов, Ленька убедил ее.

— До коли! — возопил он. — Нам уже скоро по сороковнику будет, а мы нигде и не были кроме как в Болгарии.

Алиса взяла отпуск за свой счет, Ленька оставил бизнес с недвижимостью на своего партнера Андрея Помалкивавшего (это у него такая фамилия необычная). А у нас с Ниной вышла небольшая размолвка по вопросу о том, на кого оставить заятавров на время нашего отсутствия. Я настаивал на том, что их следует отправить на ферму моего родственника дяди Юзефа, который разводил кроликов и даже корову с козами содержал. Но дело в том, что Нинкин папа тоже жил в деревне, и у него были куры. И Нина считала, что хотя у него не было такого богатого опыта, как у дяди Юзефа, но он, как человек более ответственный, лучше справится с задачей. Мы проспорили целый вечер, победила мужская логика, я уступил, и на следующее утро мы отвезли животных в Марьино к тестю.

Когда же все земные проблемы уладились, мы вчетвером отправились в космос. И вот те на. На Койнифортеле нас ожидал новый сюрприз. Казалось, что за время нашего недолгого отсутствия сменилось целое поколение заятавров, и у новой генерации на генетическом уровне закрепился страх перед пришельцами с Земли. В предыдущую экспедицию мы с Ниной с рук кормили этих шестилапых зайцев и нам не составило труда заманить пару зверушек в ловушку. А в этот раз заятавры пускались наутек при нашем появлении. И нам не то, что застукать их во время брачных игр, а и приблизиться более, чем на пятьдесят метров, к ним не удавалось. Правда, были мелкие заятаврики, которые сами лезли на корабль и вообще докучали нам своею вездесущностью. В самом начале мы поймали целую стайку. Однако, по нашему общему заключению, маленькие пленники воспринимали клетку как зрительный зал для наблюдения за нами, но отнюдь не как место для размножения. Особый интерес у них вызывало кино. Как только вечером мы усаживались за стол, Ленька вставлял компактдиск с очередным боевиком и нажимал «Play», маленькие пленники усаживались вдоль стенки, вскарабкивались друг на друга и безотрывно следили за происходящим на самом большом табло, временно превращавшимся в киноэкран. Однажды мы накрыли клетку, но заятавры подняли такой шум, что нам пришлось отказаться от идеи отлучения их от культурной программы. Объяснить их патологическое любопытство не могла даже Алиса. Самым неожиданным было то, что на третий день к началу видеосеанса в звездолет проникла целая толпа заятавриков, которые решили присоединиться к соплеменникам и приобщиться к земному киноискусству.

— Как это объяснить? — спрашивали мы Алису.

— Наша кошка тоже не спускает глаз с телевизора, особенно, когда Ленька включает спортивный канал по «НТВ-плюс», — отвечала она, пожимая плечами.

Через неделю мы поняли, что маленькие пленники так ничего и не прояснят нам в половом вопросе, и выпустили их на волю. Вечером они добровольно явились к нам — кино смотреть. Пришлось на ночь включать систему защиты от проникновения неземных организмов. Первые два дня после этого шестилапые зайчики толпились вокруг «Жирафы» в радиусе действия протектора и возмущенно пищали.

Нам пришлось смириться с тем, что придется потратить немало времени, прежде чем разберемся со способом воспроизводства диковинных зверушек. Успокаивало то, что времени было предостаточно, ведь про Койнифортель никто не знал.

И вот нате вам! К нам свалилась Анна Сергеевна, которая наверняка успела передать сигнал бедствия и, возможно, сюда уже спешит еще кто-нибудь. А это значит, что вместо баснословного богатства нас ждет штраф за сокрытие информации о планете с климатом, пригодным для человека. Но честно признаться, я был так воодушевлен встречей с этой женщиной — а в том, что она окажется красавицей лет эдак тридцати пяти с раскрепощенным нравом, я не сомневался, — что даже не очень расстроился, когда понял, что по ее вине мы не сможем разбогатеть по крайней мере в тех масштабах, какие рисовало наше воображение.

Вновь ожил динамик.

— Эй, парень, — послышался голос Анны Сергеевны.

— Лечу, лечу, — ответил я.

— Пожалуйста, поторопись. Уже совсем темно. Мне страшно.

— Лечу, лечу, — повторил я и добавил, чтобы успокоить ее. — Да вы не бойтесь. Мы здесь торчим уже третью неделю. Эта планета — просто рай. Здесь нет ничего, что могло бы представлять угрозу для людей.

— Хотелось бы верить, — с явным сомнением произнесла Анна Сергеевна. — Но все же мне не по себе.

Чудное создание, подумал я, одной путешествовать в космосе ей было не страшно, но как только она очутилась одна в лесу, стало жутко. Конечно, пока в ее звездолете горел свет, звучала музыка и работали обогреватели, она наивно чувствовала себя в безопасности.

— Скажите, — спросил я, чтобы занять ее разговором, — вы отправили межгалактический сигнал бедствия?

— Нет. А надо было? — услышал я в ответ.

— Нет?! — переспросил я, от радости чуть не вывалившись из флаера.

— Нет, — подтвердила Анна Сергеевна.

Господи, как такие идиотки получают лицензии на пилотирование космических кораблей?! Впрочем, ясно как. Наверняка, инструктор-экзаменатор хорошо покувыркался с нею на околоземной орбите.

— Я должна послать этот сигнал? — спросила она.

— Да теперь уж не стоит. Теперь совсем ни к чему.

— Вы скоро? — жалобно простонала Анна Сергеевна, перейдя на «вы».

Видимо, ей стало совсем страшно.

Ничего-ничего. Через несколько минут она с благодарностью бросится мне на шею, а я буду обнимать ее, дрожащую от пережитого ужаса. В это мгновение мне действительно стало жалко ее. Я представил себе одинокую женщину, которой скорее всего в жизни не повезло с мужчинами, отчего она сделалась развязной, используя напускную вульгарность в качестве защитного механизма от горечи разочарований. И вот теперь она оказалась одна на неизвестной планете в девственном лесу, где климат вполне пригоден не только для «хомо сапиенс», но и хищника покрупнее.

И вдруг новая мысль словно током ударила меня. Я вспомнил про Леню с Ниной. Ведь от них до сих пор не было сигнала! Хотя они давным-давно должны были обнаружить неполадки и выйти на связь с «Жирафой». И существовало одно очень простое и ужасное объяснение их молчанию: они заблудились в лесу и не могут найти флаер! Естественно! Кто ж потащит с собой в лес аппараты высокочастотной связи, когда достаточно иметь пару трубок, которые поддерживают контакт на небольшом расстоянии через ретранслятор, установленный на флаере. Но беда в том, что если навигационная система повреждена, то и ретранслятор выходит из строя. И скорее всего, в те минуты, когда я летел спасать эту несчастную Анну Сергеевну, Ленька с Ниной блуждали впотьмах и не знали не то что, как сигнал нам подать, а вообще, как до флаера добраться. Впрочем, размышлял я, вряд ли они блуждают. Бродить в потемках в незнакомом лесу — верный способ заблудиться окончательно. Вероятно, они нашли какое-нибудь сухое местечко и сидят в кромешной темноте, тесно прижавшись друг к другу. Что ж я за осел-то такой?! Собственными руками толкнул свою жену в чужие объятия. Да наверняка между ними ничего не было. Это все моя ревность и плоды воображения! Но кто теперь знает, как они эту ночь проведут? Неожиданно меня посетила новая мысль. А с чего, собственно, я решил, что они сидят где-нибудь вдвоем? Что если они, вооружившись трубками транковой связи, вообще разошлись в разные стороны, не подозревая, что контакт вот-вот нарушится? Что если теперь они бродят в кромешной тьме поодиночке?! Конечно, эта планета безопасна. И все же заставить жену провести ночь в незнакомом лесу за то, что мне всего лишь показалось, будто у нее какие-то шуры-муры с Ленькой, это было слишком! К тому же при здравом рассуждении было очевидно, что ничего между ними не было.

— Э-эй, — послышался робкий голос Анны Сергеевны.

Вот еще свалилась на нашу голову кикимора болотная, мысленно выругался я. Буду я тебя трахать — жди! Очень нужно! Отвезу по-быстрому к Алисе и торчите там вдвоем, хоть морем этим идиотским любуйтесь, хоть собаку свою с зайцами скрещивайте! А я полечу Леньку с Ниной искать. Буду всю ночь круги нарезать и прожектором светить, надежды мало, конечно, но вдруг повезет.

— Э-эй, ты чего молчишь? — вновь подала голос Анна Сергеевна.

— Я уже здесь, вы должны меня видеть, — откликнулся я.

И действительно, судя по показаниям, светящимся на табло, женщина находилась прямо под моим флаером. Я остановил машину и начал шарить под нею лучом прожектора. И наконец сноп света выхватил из темноты, но, к моему изумлению, не звездолет, а небольшой четырехместный флаер, уютно разместившийся на маленькой полянке. Но вдвое удивительней было то, что он был выкрашен в желтый цвет с коричневыми пятнами — точь-в-точь, как наш звездолет «Жирафа» и та машина, на которой я находился сам. Впрочем, этому я удивиться не успел, потому что понял, что это и есть наш флаер, то есть тот, на котором улетели Ленька с Ниной. Сомнений не оставалось, сигнал поступал именно оттуда. Выходит, что Анна Сергеевна наткнулась на наш флаер и уже с его борта вышла на связь с нами. Но в таком случае, почему же она так удивилась, когда мы ответили ей? Разве наличие флаера само по себе не означало, что и его владельцы находятся где-то поблизости?! Хотя, конечно, она удивилась в тот момент, когда нашла нашу машину, а когда вышла с нами на связь, тогда-то свое удивление и выразила. Это объясняет и то, что она не отправила межгалактический сигнал бедствия. Зачем, раз ты уже наткнулась на землян. Надо же, как нам всем повезло. И Ленька с Ниной теперь найдутся в два счета. Осталось в порядок оборудование привести и выйти на связь с ними. Я испытал невероятное облегчение.

— Эй, Анна Сергеевна, где вы?! — крикнул я, одновременно сажая свой флаер рядом с первым флаером.

— Я здесь, — послышался ее голос.

С треском раздвинулись ветки кустарника, и я увидел… огромного и невероятно уродливого заятавра.

Ловушка! Я угодил в ловушку! Я сделал попытку поднять флаер в воздух, но не успел, потому что два здоровенных — из тех, что размером с дога, — заятавра запрыгнули ко мне и крепко схватили меня за руки. А тот, который вывалился из кустов и представился Анной Сергеевной, не спеша приближался к флаеру. Это был большущий уродец. Небольшое тело, шесть небольших лап и гигантских размеров голова. Собственно, из-за этой самой головы он был намного крупнее самых больших, я имею в виду тех, что размером с дога, заятавров. Я с изумлением смотрел на этого гиганта.

— Ну что уставился, задница? — спросил он басом.

Несмотря на то, что был напуган до полусмерти, я набрался храбрости и спросил:

— А повежливее нельзя?!

— Повежливее? — вскинул брови заятавр. — Не могу сказать, что мы хорошо изучили вашу культуру, в чем вы виноваты сами, но судя по вашим фильмам, у вас задница — это самое распространенное обращение.

— А вы смотрели наше кино? — удивился я.

— Я видел фильмы, пока вы не выгнали меня и не включили свой протектор.

Более идиотской ситуации представить себе было невозможно. Только что я летел спасать неизвестную женщину, а вместо этого обсуждаю с говорящим зайцем новинки кино!

Он подошел вплотную к флаеру. Еще два заятавра встали по бокам от него, и он оперся на их спины.

— Ладно, — проговорил он, — я знаю, что тебя зовут Сергеем. А я и есть Анна Сергеевна.

Последнюю фразу он произнес голосом, в котором я узнал голос Анны Сергеевны.

— А это мой шпиц, — добавил он, и один из заятавров по-собачьи тявкнул.

— Впрочем, — продолжал он, — насколько я могу судить по тому, как вы воспринимаете звуки вкупе с внешними обличиями, тебе будет проще называть меня Фоном Дидерицем.

Действительно, имя Фон Дидериц этому большеголовому уродцу подходило как нельзя кстати. И как он только додумался до такого буквосочетания?!

— У нас мало времени, — заявил он. — Ты должен починить вон тот флаер.

Заятавры отпустили меня.

— Не вздумай бежать, — предупредил Фон Дидериц. — Мои ноги и кулаки догонят и поймают тебя в два счета.

И хотя я еще не решил, стоит ли подчиняться его приказам, но с удовольствием взялся за устранение неисправности в навигационной системе четырехместного флаера.

— Кстати, пусть тебя не мучает совесть, это я надоумил тебя сделать эти поломки, — сообщил Фон Дидериц.

«Лучше б надоумил меня дать Леньке по морде, чтоб к жене моей не клеился, а потом бы я все списал на этого зайца», — подумал я, а вслух спросил:

— Так выходит, мы можем общаться на телепатическом уровне?

— Мы бы вас не поняли, — ответил заятавр, — у вас такая путаница в мозгах, что пока вы не выскажете мысль вслух, практически невозможно понять, о чем именно вы думаете. Похоже, именно по этой причине вы и между собой не можете общаться на уровне телепатии.

Я только хмыкнул.

— А теперь, Cepera, мы отправимся в небольшое путешествие, — сказал Фон Дидериц, едва я закончил с ремонтом.

Не успел я и глазом моргнуть, как вновь оказался в плену у тех заятавров, что размером с дога. Они ловко взгромоздили меня на свои спины и потащили следом за своим большеголовым предводителем, который двинулся в чащу верхом на двоих других крупных заятаврах. Мне было ужасно неудобно, но что касается носильщиков и Фона Дидерица, то для них, судя по всему, это был привычный способ передвижения.

— Надо же, кто бы мог представить себе, что где-то существуют столь несуразные создания, — послышался из темноты голос уродца. — Вы послужите неиссякаемым источником вдохновения для наших фантастов.

— И что же в нас несуразного? — я задал этот вопрос не столько из-за обиды, сколько из любопытства: интересно было узнать, какими видит нас представитель иной цивилизации.

— Да хотя бы то, — ответил Фон Дидериц, — что из-за своей физиологической неразвитости те функции, которые могли бы исполнять отдельные части одного организма, вы вынуждены распределять между отдельными членами общества. И это служит причиной внутренних противоречий и конфликтов. Конечно же, отдельная особь не хочет мириться с примитивной ролью, которую могли бы сыграть одни только руки, имей они возможность существовать отдельно от головы и ног. Более того, если эти функции примитивны, то другие члены общества испытывают ложную стыдливость, которая не позволяет им возложить на отдельную особь исполнение этих функций открыто. Они вынуждены действовать скрытно, не оставляя этой особи возможности заниматься ничем другим, кроме как выполнять ту работу, которую ей хотят поручить.

— Бред какой-то! — перебил я Фона Дидерица.

— Бред?! Какой же это бред?! — возразил он. — Я сам видел, как тебя под предлогом присмотра за чужой самкой оставляли заниматься домашним хозяйством. И ты это чувствовал, отчего испытывал внутреннюю дисгармонию и вместо того, чтобы добросовестно мыть посуду и стирать белье, только и думал о том, как бы совокупиться с этой, еще раз замечу, чужою самкой. А всего этого можно было бы избежать, если бы ваши руки могли существовать отдельно, а вы бы управляли ими мысленно, а не посредством электрохимических импульсов и нервных волокон. И ваша Алиса — так ведь зовут эту женскую особь — могла б заниматься тем, для чего ее привезли сюда, если б была в состоянии оставить на берегу моря пару разведчиков, а не торчать там целиком, раз уж ей так хочется любоваться морскими пейзажами. Я уж молчу о том, как вам приходится размножаться! — тут Фон Дидериц разразился похабным, причем телепатическим, хохотом. — Это ж надо, — добавил он вслух, — всюду таскать за собой эту часть организма!

— Ну, ладно-ладно, — прервал я его. — Убедил. Человек — это верх несовершенства. Ну а дальше-то что?

— Что-что, — ответил он, — ты побудешь у нас, займешься хозяйством в моей норе, пока твои друзья не вернут руки, которые вы похитили у меня в прошлый раз. Я думаю, это будет справедливо.

Эти слова повергли меня в ужас. Тысячи мыслей закружились в голове, путаясь и сбиваясь. Как там Пушок и Топтыжка — заятавры, которых мы оставили на Земле? Не уморил ли их тесть? И потом — Ленька с Ниной? Было ли что-то между ними в действительности или нет? А вдруг было и зашло слишком далеко? А теперь у них появилась отличная возможность избавиться от меня? Впрочем, не могут же они оказаться настолько бессердечными, чтобы бросить меня здесь? Фактически в рабстве у этого уродливого зайца! А что если, не дай бог, что-нибудь случится с ними во время перелета? И я навсегда останусь в компании с этими животными, оказавшимися разумными, и навсегда останусь в неведении: то ли меня предали, то ли с моими друзьями что-то случилось?

Какими ж мы были идиотами, проклинал я себя. Мы не поняли того, что на этой планете существует вот такая своеобразная цивилизация! Впрочем, чему тут удивляться, если головы аборигенов прячутся в норах, а их глаза, руки и ноги, не обремененные разумом, самостоятельно бегают по лесу!

Я попытался вырваться из цепких лап, но заятавры вцепились в меня с удвоенной силой.

— Ну-ну, не рыпайся! — рявкнул Фон Дидериц. — У вас нет другого выхода. Твои друзья привезут назад мои руки и получат тебя взамен целого и невредимого! Безусловно, еще одним условием будет сохранение тайны о том, что вы обнаружили нашу цивилизацию. Это требование наших старейшин. Конечно, по всей видимости, нам не избежать контактов с вами. Рано или поздно это произойдет, но хотелось бы, чтобы это произошло как можно позднее, а еще лучше — никогда. Уж больно вы уродливы! Твоим друзьям придется выполнить наши условия, а ты пока поработаешь на меня. Я уверен, что это будет справедливо.