Страстная неделя Лев Валерианович Куклин Рассказ «Страстная неделя» известного петербургского писателя, поэта и песенника Льва Куклина (1931–2004) — один из пяти неопубликованных при жизни автора рассказов. Это прощальный дар Человека, обладающего редкой способностью писать о любви и чувственных отношениях Мужчины и Женщины с пронзительной ноткой нежности. Но «Страстная неделя» — это рассказ не столько о любви, сколько о неожиданной страсти, с головой накрывшей главную героиню и всколыхнувшей ее устоявшуюся жизнь, к которой она уже не смогла вернуться. Это как будто бы и частная история, но в ней наверняка многие смогут узнать знакомые нотки своих историй «любовного наваждения». Лев Куклин СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ Рассказ I Муж позвонил на мобильник где-то в середине рабочего дня. Наталья как раз пила чай, тщательно, как всегда, заварив его в своём персональном китайском чайничке на две чашки. В отличие от своих коллег по отделению, она не любила и не признавала кофе: считала его напитком алкоголиков и наркоманов… — Попиваешь, небось, чаёк? — шутливо полюбопытствовал Алексей. — Ага… А ты, как всегда, портишь мне все удовольствие… — Нату-у-у-ля… — почти пропел в трубку Алексей. — То ли ещё будет! Я вечерком позвал в гости одного выдающегося мальчика. Очень перспективный пловец! Купи для него, да и для меня тоже… кусок мяса… побольше! Ничего не попишешь, — притворно вздохнул он. — Надо же поддерживать молодые таланты! Надо признать, поддерживать молодые (и почему-то всегда голодные!) спортивные таланты было постоянной необходимостью для Алексея Климашина, почти что — как всерьёз уверяла Наталья, его второй специальностью. А на таланты у него был нюх, как у хорошей милицейской ищейки — на героин… В профессиональном кругу Алексей считался весьма хорошим и к тому же — весьма и весьма удачливым фотокорреспондентом. К своим тридцати восьми годам он успел побывать на четырёх Олимпиадах — и всегда привозил оттуда отличные, запоминавшиеся снимки, под которые зачастую отдавали целые развороты, а то и свои глянцевые обложки самые продвинутые спортивные журналы. У него было забавное и выразительное прозвище, хорошо известное в сборных командах: «Жук-плавунец». Во-первых, потому, что он был так называемый «водник», — то есть специализировался по водным видам спорта, а во-вторых, был черноволос, приземист и плотен… Но и в четырёхлетние промежутки времени между Олимпиадами он, как говорится, времени даром не терял. Сам в прошлом приличный пловец, кандидат в сборную России, он писал статьи и очерки в спортивные газеты и журналы и то и дело вытаскивал из провинции, с областных или краевых соревнований, новичков, которые ему приглянулись. Между прочим, это он первым запечатлел своим вездесущим и всевидящим «Никоном» усталое и сияющее мокрое лицо Володи Петрова, тогда юниора, а теперь уже трёхкратного чемпиона мира, — на его первой «золотой» стометровке. Интерес и любопытство Климашина притягивало всё, что двигалось, плавало и скользило по водной глади: кроль и баттерфляй, прыжки в воду и синхронное плавание, водное поло, гонки яхт и академическая гребля, Всё это и ещё многое другое составляло область его увлечений, а вернее будет сказать — его неизменной любви. И он вечно возился со своими «найдёнышами», помогал им, подталкивал к рекордам и победным пьедесталам, и надо сказать — у него был верный, прицельный глаз и лёгкая рука. До сих пор, — а сколько уже времени прошло! — Наталья с весёлым ужасом вспоминала, как в их тесной квартирке две недели жили сразу две будущие звезды — синхронистки Марина и Ульяна Кузьминых, сестры-близняшки, которых Алексей вывез из Иркутска, сманив в московскую сборную, и вывел их «в люди». В бассейне их лица, высоко и одновременно выныривавшие из воды, были так неотличимо похожи, что казались зеркальным отражением друг дружки. А в доме Наталье постоянно казалось, что у неё двоится в глазах… Вот и сегодня… По дороге она купила пять увесистых свиных отбивных, настругала салат и стала ждать гостей. Новый перспективный кадр, которого приволок с собой Алексей, оказался высоченным короткостриженным парнем с простым незапоминающимся лицом. Несмотря на несомненную спортивную стать и широкоплечесть, которые ощущались и под мешковатой яркой курточкой, он оказался застенчивым, скованным, неуклюжим и до смешного не умеющим вести себя за столом. «Слава Богу, ему хватает ума молчать, чтобы не казаться полным дураком!» — ехидно успела подумать Наталья, накладывая ему на тарелку две большущие отбивные с обильным гарниром. А потом она с восхищением, почти с восторгом естествоиспытателя, склонившегося над редким насекомым, наблюдала, как молодой дикарь расправляется с кормом… Звали его, кстати сказать, вполне цивилизованно. — Сколько же вам лет? — легко спросила Наталья, входя в привычную роль снисходительной и хлебосольной хозяйки. — Игорьку двадцать первым годок пошёл, — вместо своего протеже быстро ответил Алексей. — Вырос он в небольшом селе под Тобольском. Так что ты к нему не очень-то придирайся… Она и не собиралась! Просто по привычке ожидала, что молодой кержак… или чалдон? — как они там называются, коренные сибиряки? — будет попросту втыкать вилку в центр овальной отбивной и мало-помалу откусывать от целого куска, оставляя след крепких зубов и всякий раз поворачивая его вокруг вилки, словно колесо вокруг оси… Но сибиряк, по всей видимости, решил блеснуть и продемонстрировать своё умение обращаться с ножом и вилкой. Он вонзал бедный серебряный трезубец в сантиметровой толщины плоть ещё недавно хрюкающей свиньи, держа её зажатой в кулаке совершенно вертикально; после чего переменял правую руку на левую и начинал резать мясо ножом, держа его опять же в правой руке, да не просто пилить-резать, но непременно ещё всякий раз пропуская лезвие ножа сквозь зубцы вилки! При этом лицо его сохраняло неколебимое спокойствие, и это было похоже на издевательство… — Скажите, Игорь… — вежливо, ещё более вежливо, и на самом пределе вежливости! — спросила Наталья всё с той же миной заботливой и деликатной хозяйки, — вот вы, я знаю, пловец… а разве у пловцов руки развиты не одинаково? Игорь посмотрел на неё, но ничего не ответил — рот у него был плотно забит, так, что выпирали щёки. Он только перестал жевать. — Вот вы, я заметила, режете мясо… — заторопилась Наталья, чувствуя какое-то нарастающее недовольство собой, — совершенно непривычным способом… вы всякий раз меняете руку. Это вы у себя в Сибири так… (она хотела произнести глагол «насобачились», но язык почему-то не повернулся), — так научились? — Наташа хочет сказать, — вполне мирно подхватил Климашин, — что попозже, во времена светских приёмов, тебе придётся научиться пользоваться ножом и вилкой… как бы это сказать… более экономичным способом! И Алексей, за свою богатую всяческими событиями жизнь до тонкостей изучив правила этикета, попытался показать своему спортивному новобранцу, — как именно. Но у Игоря ничего не получилось: когда он попробовал взять вилку в левую, а нож — в правую руку, вилка предательски скользнула по тарелке, и кусочек мяса с ярким густым кетчупом плюхнулся на белоснежную парадную скатерть из русского льна бельгийской выделки. — Ничего, ничего… — успокоил незадачливого гостя хозяин. — Дело житейское… исправишь результат во втором заплыве… Но всё-таки аккуратно посыпал пятно солью из фигурной солонки саксонского фарфора. Наталью ничуть не удивило, что во время ужина гость отказался от водки, — Алексей тоже не пил вообще, делая исключение не чаще двух-трёх раз в год по большим праздникам ради бокала сухого красного вина, да и то растягивая «Бордо» или «Каберне» на целый вечер. А вот заварка чая в их доме была целым священнодействием. И вот за чаем-то демонстративная «воспитанность» сельского паренька зашкалила прямо-таки за опасную черту… Наталья поставила на стол тонко нарезанный лимон, вишнёвое варенье в хрустальной «лодочке» и высыпала горкой в конфетницу смесь дорогих шоколадных конфет в обертках. Игорь пытался взять себе конфету в ярком затейливом фантике не рукой, а непременно наколов её на вилку! Конфета, естественно, ускользала от подобного насилия, но он упорно продолжал свои попытки. Наконец, он придержал конфетину в вазочке рукой, — а другой ухитрился таки воткнуть в неё вилку, после чего с победоносным видом перенес ее на свою десертную тарелочку… Наталья поперхнулась чаем. Она только-только собралась предложить молодому пловцу домашний кекс с марципанами и орехами, но от этих его манипуляций закашлялась так, что на глазах у неё выступили слезы… Они с Алексеем обменялись мимолётными понимающими взглядами. — Глубинка-матушка, чего ты хочешь… — хмыкнул Климашин после того, как гость ушёл, и они вместе мыли посуду. — Но поверь, — пацан очень, очень перспективный! — Быдло он перспективное, вот он кто! Ну просто витринный образец! — раскатилась весёлым беззаботным смехом хозяйка. — И где ты его откопал, в какой вечной мерзлоте?! И ухватив мужа за нос мокрыми пальцами, чмокнула его в щеку. II Вот уже шестой год подряд каждое лето — с начала июня по конец августа — Наталья устраивалась работать врачом в большом спортивно-оздоровительном лагере всего в какой-то сотне километров от Москвы. Всякие «юга», ныне столь многочисленные и легкодоступные (ежели, конечно, иметь деньги!) были для неё противопоказаны из-за давней, стойкой аллергии на морскую воду и йод. Поэтому она всякий раз возобновляла договор с богатым машиностроительным заводом, коему ныне принадлежал обширный комплекс, — бывший когда-то известным пионерлагерем союзного значения, этаким подмосковным «Артеком», как его с гордостью величали тогдашние спортивные чиновники. Играло, конечно, свою роль и её не такое уж давнее спортивное прошлое, — в своё время она была чемпионкой России по художественной гимнастике. Лагерные корпуса хорошей кирпичной кладки стояли в не тронутой вырубками берёзовой роще, — ну, почти как на картине Архипа Куинджи, а у Натальи имелся в полном распоряжении свой небольшой, но отдельный домик в две комнаты с просторной верандой и всеми удобствами. Она с удовольствием совмещала пусть и хлопотную, но не шибко-то сложную работу — ссадины, ушибы, вывихи, простуды и расстройства желудка — с весёлым отдыхом в хорошем, слаженном коллективе. Тем более, что и платили ей за эту непыльную работу в два раза больше, чем в её районной детской поликлинике, где она считалась неплохим педиатром. И было ещё одно непоследнее обстоятельство: Алексей, учитывая её отдельное жильё и хорошие отношения с руководством, мог приезжать сюда к ней в любое время и оставаться столько, сколько представлялось возможным. А после того, как он оформил для лагеря великолепный стенд из своих спортивных фотографий, — он и вообще сделался в лагере желанным гостем. Все его любили, — от начальницы лагеря, рослой и грозной дамы, в прошлом — баскетболистки, до молоденьких пионервожатых и пожилых поварих на раздаточной в столовой… Через территорию лагеря протекала ещё и тихая, чистая, типично среднерусская речушка, точнее — говорливый ручеек глубиной чуть выше колен и к купанию многочисленной подрастающей спортивной орды явно непригодный. Но зато — ого-о-о! Два года назад здесь построили крытый бассейн с четырьмя пятидесятиметровыми дорожками, и не удивительно, что команда лагерных пловцов неизменно побеждала на всех областных да и краевых тоже юношеских соревнованиях по плаванию. Именно на бортике этого роскошного бассейна, покрытом ярким голубым кафелем, и произошла — совершенно неожиданно — следующая встреча Натальи с сибирским аборигеном по имени Игорь… …В силу сложившихся традиций с утра купался младший отряд. При купании малышей было обязательным присутствие плаврука и врача. И правила эти строго и неукоснительно соблюдались. Наталья в туго накрахмаленном белом халате вышла из своего служебного закутка в тыльной части плавательного корпуса, привлечённая неистовым визгом и хохотом. По первоначалу она не узнала увальня, так — до икоты — насмешившего её за чаепитием у неё в доме два с лишним месяца назад: высокий молодой мужчина в синем тренировочном «адидасовском» костюме был буквально облеплен со всех сторон орущей и визжащей малышней. К первоклашкам и второклассницам присоединились даже несколько «безотрядников» — детей обслуживающего лагерного персонала — поварих, уборщиц, подсобниц… Бледные, ещё совершенно незагорелые тельца с выступающими крылышками лопаток и выпирающими, как на ксилофоне, рёбрышками, — сыпались с него, словно белый налив с веток, если как следует потрясти яблоню… С мокрыми и счастливыми мордашками они снова и снова карабкались к нему на плечи, цеплялись за локти, обхватывали колени. Но особенно пронзительный визг раздавался, когда он шлёпал кого-нибудь по тощенькой заднюхе, тем самым придавая ей, обтянутой купальником или плавочками, почти что реактивное ускорение. Наталья почувствовала вдруг, как в её груди, никогда не знавшей тянущего чмоканья младенца, припавшего к соску, — в груди молодой, здоровой, цветущей женщины рождается непривычное томление, по ощущению похожее на настырно ноющий зуб. Хотя зубы у неё болели всего-то два раза в жизни! Она ощутила… нет, не зависть, конечно, но что-то вроде укола зависти к этому парню, так легко и раскрепощённо играющему с детьми, — чувство, нестерпимое из-за его полной неосуществимости. Ей самой захотелось вместе с этими детишками залезать на живую скалу в синем, промокшем тренировочном костюме и нырять оттуда с вытаращенными глазами и беззаботным смехом… особенно если на ягодицах почувствуешь сильный и добрый шлепок… Ах, как бы она завизжала от счастья! Она в одно и то же время почувствовала себя и ребёнком, и женщиной; как ребёнку, вернее — как девочке ей хотелось прикоснуться к широкой и надёжной отеческой ладони, способной и погладить, и защитить… А как женщине… она почти физически ощутила, как эта же ладонь сжимает её налитую грудь, как мужские пальцы покручивают, словно что-то завинчивают, её жаждущие поцелуев соски, а вся её промежность испытывает, как это красиво говорили в веке девятнадцатом, — неодолимое томление плоти… Но вот он поднял руку вверх, а другой поднёс к губам свисток. Прерывистая громкая трель судейского свистка словно бы пробудила её… — Простите, — строго обратилась она к молодому мужчине, и вдруг узнала его. — Кажется, Игорь? Что вы тут делаете?! — Здравствуйте, Наталья Павловна, — весело поздоровался он. — Я со вчерашнего дня тут работаю. — Кем?! — удивилась Наталья. — Меня оформили на должность руководителя плавательной секции. Плавруком! — Поздравляю! — не слишком вежливо фыркнула она. — Я уже видела один из методов… ваших тренировок. — Меня сюда Алексей Алексееич устроил. Он узнал, что здесь открылась эта… вакансия. — Какой Алексей Алексеевич? — переспросила Наталья Павловна. — Да Климашин же! Вы что, его отчества не помните? — он почти всерьёз выкатил глаза от удивления. — Поздравляю… — Наталья Павловна! Обещаю вам, что с моей стороны никаких травм и утоплений не будет! — Придётся поверить… Главное — не передерживайте малышню в воде, — напомнила она, как врач. — А то они легко простужаются… Они поняла, что соски и впрямь налились и отвердели по тому, как ткань халата вдруг стала раздражать их своим грубым прикосновением. Лифчика она не носила — грудь у неё была молодой и не нуждалась в поддержке, хотя Наталье и сравнялось недавно тридцать три года… Она ещё не оставляла надежду родить. До этой поры они с Алексеем неоднократно прилагали все мыслимые усилия, чтобы завести ребёнка. В результате у неё случились два выкидыша, — один в пять, второй, самый страшный, — в шесть с половиной месяцев. И это был мальчик! «Ничего не можем поделать, — виновато разводили руками гинекологи. — У вас инфантильная, то есть недоразвитая матка…» Больше они не рисковали. И Климашин тщательно следил за соблюдением, как он невесело шутил, техники сексуальной безопасности. Но внутренне она всё ещё не смирилась. Какие наши годы?! III Тот день выдался нестерпимо жарким, особенно для Подмосковья. Даже малейший ветерок не освежал раскалённого тела. Казалось — плавились мозги в черепной коробке, и Наталья чувствовала себя чёрной головешкой, которая обугливается в пламени большого костра… Удивительно ещё, что кожа на руках и плечах не покрывалась волдырями прямо на глазах. Было несколько случаев солнечных ударов, и не только у малышей. Вода в бассейне напоминала наваристый бульон с клёцками. Отряды, до которых доходила очередь, сыпались в воду сразу со всех бортиков, сталкиваясь лбами, и, конечно, никак не хотели вылезать. …Алексей приехал ближе к вечеру, по относительному холодку, и привез огромный — самое малое на полпуда! — тугой скрипучий арбуз. Он сноровисто разрезал его на две половины, и от одного только взгляда на сочную сахаристую мякоть начинали сладко ныть зубы. — Засунем его в холодильник, — решил Алексей, — потерпим часик, тогда и полечимся… — Но это же пытка… — застонала Наталья. — Ты садист! Скоро выяснилось, что Алексей привёз арбуз не просто так, а в утешение за новость, которую он и вывалил: — Порадуйся за меня, Натуля, — и довольная улыбка растянула его губы чуть ли не до ушей, — меня командируют в Австралию… — Ку-у-да?! — не поверила Наталья. — В Австралию, старушка, в Австралию, к аборигенам! Похожу там, наконец, вверх ногами! — Неужели — один? — Нет, конечно. Причина вполне привлекательная: журнал «Спорт есть спорт» командирует меня для репортажей о соревнованиях по плаванию… среди островов Тихоокеанского региона. Представляешь?! Мне уже, честно говоря, не так интересно, как наши прыгают с трамплина, а вот посмотреть, как там, на свободе, прыгают настоящие кенгуру… — он шутливо защелкал языком от предвкушения, — с детства мечтал! — Ох, как я тебе завидую! — вырвалось у Натальи. — Ну, ничего, переживёшь! Не в первый же раз… — А далеко-то как… — Зато каких я кадров там наснимаю! Да, кстати о птичках, — а как там мой протеже? — Это которого ты к нам на работу пристроил, а мне ничего не сказал?! — грозно сдвинула брови Наталья. — Наташенька, — жалобно протянул Алексей, — ему же в Москве пока жить негде, а тут — все же трехразовое питание… — Четырёхразовое, — поправила она. — Ты забыл обязательный полдник. С выпечкой! — Тем более… Осенью его возьмут либо в команду олимпийского резерва, либо в спортинститут. А давай, позовём парня на арбуз, а? — он упрашивающе посмотрел на неё. — Вот уж фигушки вам! Если хочешь, можешь поделиться с ним от своей арбузной половины! А моя — целиком моя, вот! К тому же, он и арбуз будет есть не руками, а ножом и вилкой, — злорадно напомнила она. — И воздастся всякому по грехам его… — загадочно проговорил Климашин, — так я схожу, — позову его? Алексей вернулся довольно быстро. — Слушай, — сказал он, — Игорь в благодарность за будущий арбуз предлагает нам поплавать в почти пустом бассейне… Гарантирует не больше двух человек на дорожке… — Ага… — съязвила Наталья, — уже использует служебное положение? Игорь в своём привычном синем костюме с секундомером в руке ходил вдоль длинной стороны бассейна, где на двух дорожках тренировались его подопечные мальчишки. Он приветливо помахал рукой Наталье, с которой уже виделся днём. Она не слишком приветствовала современные молодёжные трусики — «стринги», состоящие, в сущности, из двух верёвочек и тряпочки на лобке, — на ней был изысканный цельный купальник, скользкий на ощупь и блестящий, словно антарктический торос: от одного вида этого купальника сразу делалось прохладнее… Она осторожно спустилась по вертикальной никелированной лесенке и поплыла, спокойно и неторопливо работая руками и ногами. Алексей плыл по соседней дорожке, шумно фыркая и радуясь, как мальчишка. Она завершила очередной пятидесятиметровый отрезок и остановилась у стенки, придерживаясь за трубчатую ступенечку кончиками пальцев, чтобы немного передохнуть. Она видела, как Игорь, закончив занятия, быстро скинул свой «адидас», оставшись в одних ярко-алых плавках, и в полный рост выпрямился на стартовой тумбе. Наталья впервые увидела его обнажённым и мгновенным цепким взглядом успела в полной мере оценить поющую гармонию идеальной мужской фигуры. И ахнула от невольного восторга! «Боже мой, как же он красив!» — эта неожиданно промелькнувшая мысль даже как-то испугала её. По сравнению с ним беломраморный скучный классический Аполлон из Музея античной древности выглядел слабосильным шпаной-переростком… Игорь присел, пружинисто согнув ноги и одновременно выбросив руки вперед, прыгнул, словно бы пущенный из мощной катапульты, и по пологой дуге далеко вошел в воду. Наталья на мгновенье так сильно зажмурила глаза, что под веками поплыли радужные круги… «Дура ты, дура! — уговаривала она себя. — Никакой он не Аполлон… У него — лицо молодого Шварценеггера или зрелого Ван-Дамма — обычное мужское лицо. А кем бы были эти кинозвёзды, если бы всё время ходили в цивильных пиджаках, скрывая свои мускулы?!» Но привычный скептицизм не помогал… — Ох, не могу больше! — громко заявила она, подплывая к бортику, где стоял Игорь, всё ещё в одних плавках. — Пошли скорее арбуз есть! Игорь привычным, совершенно естественным жестом протянул ей руку, чтобы помочь выбраться и… не рассчитав свою силу, буквально выдернул её из воды, словно морковку из грядки. М-да… Каждый, кто знаком с основами физики хотя бы в жалком объёме средней школы, знает, что нельзя браться мокрыми руками за обнаженные концы проводов — шарахнет током! Видимо, нечто подобное произошло и с Натальей, когда её мокрую ладонь стиснуло железной хваткой: она совершенно явно ощутила, как при этом мгновенном контакте между их телами проскочила электрическая искра! Тем более, она поскользнулась на скользком кафеле и, почти падая Игорю навстречу, быстрым защитным движением успела выбросить ладонь, мимолётно упёршись при этом в его мощно развёрнутую грудь… И ощутила покалывание в кончиках пальцев, которым нестерпимо захотелось ласкательными зовущими прикосновениями пробежаться по его могучему прессу. По нему, наверно, можно было стучать кулаками, как в запертую деревянную дверь! Несколько мгновений она приходила, в себя, как бы восстанавливая дыхание. Алексей заботливо набросил на её мокрую спину большую махровую простыню — её Алешка всегда оказывался рядом в нужную минуту. Она нарочито медленно растиралась, прикрывая простыней голову и плечи, думая, что так, как она, видимо, чувствуют себя оглушенные молнией… «Но что, собственно, произошло, что?! — вертелись въедливые шестерёночки в голове. — Всего лишь прикоснулась к молодому мужику…» А внутри неё не то ныло, не то пело что-то такое, чего она никогда не испытывала в своей женской жизни, и чего никак нельзя было выразить, высказать нормальными словами… Ныло — или пело?! Когда они съели арбуз, было уже заполночь. Игорь, как человек режима, ушёл раньше, а они с мужем ещё сидели на крылечке и какое-то время молчали. — Ну, и мне пора… — поднялся Алексей. — До Москвы всё же часа два пилить. И вдруг Наталья потянула его к себе: — Не уезжай, а? — словно бы вскользь, как о небольшом одолжении попросила она. — Да ты что, Натали? — удивился Климашин. — Как будто у нас это в первый раз! Так и не привыкла? — Привыкла, привыкла! Но ведь так далеко… Не уезжай. Не оставляй меня одну… — Подумаешь — далеко! Зато недолго. Потом с тобой мой верный кадр остается, «водяной», из наших. В самом крайнем случае — Игорь тебя защитит и прикроет, — предположил простодушный Алёшка. И всё то недолгое время, пока она провожала его до машины, оставленной у проходной спорткомплекса, она молила его настойчиво, тупо и однообразно: — Ну, не уезжай! Что тебе стоит?! Не оставляй меня одну… Не ос-тав-ляй! — почти выкрикнула она наконец, когда он уже садился в свой «BMW». — Слышишь?! — Слышу, слышу… — отмахнулся Алексей, заводя мотор. — Да не дёргайся ты так, всё будет тип-топ… — Как ты не понимаешь… — почти прошептала она, поцеловав его на прощанье сквозь опущенное боковое стекло. — Ты-то будешь в Австралии, а я — останусь здесь… На другой стороне планеты! Климашин махнул ей рукой и тронулся с места. Скоро за поворотом в последний раз мелькнули задние фонари его машины, и она осталась одна. На другой стороне… Да, она боялась… она предчувствовала… она знала… Звериным чутьём женщины-самки она предугадывала, что именно произойдёт, когда хотя бы временно порвётся та ниточка, которая крепко связывала их с Алексеем воедино; она только не могла представить, как именно это произойдёт… IV …А произошло то, о чём она думала, до обидного просто, чтобы не сказать — буднично. Жара не спадала. Ночь была душной, и после расставания с Алексеем Наталья долго не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, меняла влажную наволочку… Почти весь день она провела в бассейне, где отряды сменяли друг дружку, словно стеклышки в калейдоскопе. Игорь весело и деловито наводил порядок, и она то и дело издали смотрела на него с удовольствием, как на надёжного помощника: и в самом-то деле, бассейн был в эту жарищу главным терапевтическим средством… Наталья не могла себе позволить ходить в одном лифчике и шортиках, как это делали молоденькие пионервожатые. Но никто не знал её маленькой женской тайны: под её белым медицинским халатиком с красным крестиком на кармашке её тело не облипали, не стягивали и не натирали никакие примамбасы! От этого, надо признаться, становилось чуточку прохладнее… После вечернего построения на перекличку и сигнала отбоя — сигнал этот по укоренившейся традиции подавался пронзительными звуками когда-то пионерского горна — она, измотанная жарой и дневными хлопотами, лежала совершенно голой прямо на линолеуме — без сил, без мыслей и без желаний… Поэтому, когда раздался деликатный стук в дверь, она не сразу на него отреагировала. Это оказался Игорь. Она успела набросить на себя простыню, подобно древнегреческой богине, и немного смущённая, чуть приоткрыла створку двери. — Наталья Павловна, не хотите освежиться, — поплавать, как следует? — заторопился он. — Я на сегодня тренировки кончил, сейчас воду меняю. К одиннадцати будет свежая водичка! Я вам боковой вход открою, через подсобку… — Ой, Игорь, — радостно откликнулась она. — Спасибо вам, обрадовали! Приду в двадцать три ноль-ноль… — шутливо козырнула она. Тренер кивнул и растворился в темноте. И хотя посещение бассейна в неурочный час не требовало особых ухищрений в смысле наведения макияжа или придирчивого выбора вечернего туалета, — перед Натальей возник неизбежный женский вопрос, который гораздо важнее извечных мужских проблем: «Что делать?» или «Кто виноват?», а именно: «Что надеть?!» «В белом купальнике он меня видел, — размышляла она, словно манекенщица перед выходом на подиум, — а приходить топ-лесс… как-то… пожалуй, преждевременно!» В результате она остановилась, так сказать, на промежуточном, но достаточно соблазнительном варианте: скромные голубые бикини и тёмно-синий топик, в мокром виде обтягивающий грудь так, что отчётливо обозначались соски… Но поверх она всё же внакидку набросила свой официальный халат, — так, на всякий случай! В бассейне был включён только скудный аварийный свет, и от ощущения того, что они одни в этом непривычно гулком пространстве, Наталью всё время не покидало лёгкое волнение. Они, как заговорщики, говорили шепотом, от этого еще более усиливалась таинственность купания, и она, вдобавок, сожалела, что в этом полумраке Игорь не может в полной мере оценить несомненные достоинства ее топика… В конце одного из заплывов обогнавший её Игорь, заметив, что она запыхалась, поджидал её у стенки на глубоком месте, и Наталья Павловна — словно бы случайно — оперлась левой рукой о его плечо и сделав полуоборот, прикоснулась к нему всей своей грудью и почувствовала, как глубоко внутри неё, и в самом низу живота, в тайной пещерке между ног что-то нарастало и горячо плавилось, словно масло на раскалённой сковороде… Наплававшись в полном смысле слова до изнеможения, Наталья направилась в женскую раздевалку, где отжала обе половинки своего купального костюма, и войдя в одну из душевых кабинок, отрегулировала воду. Дверцу кабинки она не закрыла на защёлку, поэтому из-за шума льющейся воды не услышала, как вошёл Игорь… Она вдруг ощутила, как мокрые и сильные мужские ладони крепко стиснули ее груди. У нее не возникло даже малейшего импульса к сопротивлению, она сразу вся как-то ослабла и охотно подчинилась этим жадным и требовательным рукам. А Игорь рывком развернул ее лицом к себе, сноровисто подсунул обе руки ей под колени и легко приподнял так, что её ноги оказались разведёнными в стороны. Он прижал её спиной к холодной пластиковой стенке душевой, и она почувствовала, как что-то, похожее на мокрый палец, слепо ткнулось в самый низ живота меж её разведённых бёдер. Она почти машинально опустила руку и помогла стучащему в дверь страннику найти вход… Наталья крепко оплела мужскую поясницу ногами, а струи горячей воды продолжали омывать их слившиеся воедино тела. И ей казалось, что даже эта на пределе терпения горячая вода всё же прохладнее, чем её бунтующая плоть. Наконец, Игорь, три-четыре раза грубо дёрнув её на себя, коротко кхекнул, и не опустил, а почти уронил ягодицами на скользкий пол. Потом, не отворачиваясь и не обращая на неё внимания, намылил мошонку, сделал несколько смешных движений, смывая пену, — и выскользнул из душевой, не поцеловав ее на прощанье, как Наталья втайне ожидала… А она еще некоторое время сидела на полу, закрыв пылающее лицо ладонями, потом встала под холодную воду, удивляясь тому, что желание её никак не уходит… V Наваждение не проходило весь следующий день. Впрочем, как и жара. Наталья машинально двигалась, выполняла свои медицинские обязанности, смазывала зелёнкой царапины, даже что-то ела, но в голове словно бы плыл туман, как тот, вчерашний, парной туман в душевой, когда она не столько видела, сколько смутно ощущала мужское лицо чуть ниже своего… Наконец она нашла повод подойти к плавруку вплотную и, впиваясь в него глазами, чуть небрежно спросила: — Игорёк… А сегодня… у нас будет возможность… — она сделала богатую смысловую паузу, — возможность немного поплавать? — Ну, конечно, Наталья Павловна, — с готовностью откликнулся он, — недаром же я — главный «водяной»! Она кивнула и в то же время незаметно повела глазами по сторонам, — не заметил ли кто-нибудь её покрасневших щёк? На этот раз Игорь встретил её в длинном купальном халате почти до пят. Он вопросительно взглянул на неё, когда она скинула свой халатик с красным крестиком, и он увидел её голую грудь: на ней были только плавочки… С невесть откуда взявшимся весёлым озорством вскочив на стартовую тумбу, одним движением прирождённой стриптизёрши она сбросила трусики и, скомкав их, кинула в него как мячик. Автоматическим движением он поймал их ещё в воздухе, отчего полы его халата разошлись, и Наталья Павловна увидела, что под халатом на нем тоже ничего нет… Она засмеялась, прогнулась назад, а потом, сильно оттолкнувшись, почти без плеска вошла в воду. Игорь буквально в несколько мощных гребков догнал её, и пока она плыла, шутливо подталкивал в закруглённую кормовую часть. У противоположной стенки он подхватил её на руки, словно ребёнка во время купания… Она прижалась к нему всей грудью и стала тереться, а он, просунув ладонь ей между ног, проник пальцами в её раковину, одновременно накрыв шелковистые кудрявинки лобка… И губы их сомкнулись, как два оголённых провода с противоположными зарядами. … — Не здесь… — из последних сил шептала она непослушными губами, уворачиваясь. — Ну, пожалуйста, — не здесь… — У вас медпункт запирается? — спросил Игорь. — Кажется, да… Никогда не делала этого изнутри… — беспомощно призналась она с нервным смешком. Он легко принял ее на руки и, пришлепывая мокрыми подошвами по кафелю, понёс её обмякшее тело в кабинетик с красным крестом на дверях. А белый халат так и остался сиротливо белеть на стартовой тумбе… Наконец-то её желание сбылось: всей гладкой кожей своих ягодиц она ощущала щекочущее прикосновение его огромной ладони, — как ей мечталось тогда, в их первую встречу во время купания малышей… Она обвила его шею, словно лиана, и впитывала исходящий от него пьянящий запах чистой кожи с волнующим привкусом пота и ещё чего-то такого, чему названия не было, но от чего вздрагивали её ноздри, как у хорошей охотничьей собаки, поймавшей запах дичи по ветру… В кабинетике помещалось всего несколько предметов: стеклянный шкафчик со шприцами и лекарствами, письменный столик, выкрашенный белой краской, холодильник и лежак-кушетка, покрытая жёлтой затёртой клеёнкой, — в сущности, топчан с деревянным подголовьем. Игорь бережно уместил её на кушетку, и её спина сразу прилипла к клеёнке. На узеньком топчане не было места для двоих, он стал на колени и начал целовать ей грудь, снова положив руку ей между ног. «Ну, поцелуй же меня… туда, где лежит твоя ладонь! Раздвинь языком мои створки, пососи клитор — я с ума сойду!» — крепко зажмурив глаза, про себя молила она мужчину, словно твердя колдовские заклинания, то чуть сводя, то снова призывно разводя ноги, согнутые в коленях. Наконец, Игорь вошёл в неё и почти одновременно, ещё не начиная двигаться, тяжело придавил живот всем весом своего тела. — Жёстко… — со счастливой улыбкой жалобно пробормотала она, — и спине холодно… Опираясь на пятки, она стала помогать ему движениями таза и бедер… Сделав ещё несколько судорожных движений, он быстро поднялся и вышел, Наталья еще несколько минут лежала на куцей кушетке, словно собственная пациентка, опустошённая, но возбуждённая по-прежнему. А ещё через какое-то время неслышно отворилась дверь, и на нее упал белый медицинский халат, брошенный сильной рукой… VI Наталья проснулась рано. Она хотела Игоря. Тело вопило! И никакой холодный душ не помогал… Она ничего, ничего не могла поделать в своей исступлённости. Каким-то краешком едва мерцающего где-то на периферии сознания она понимала, что поступает, по меньшей мере, глупо. Но противостоять этой неодолимой тяге она не могла, не умела. А может, и не хотела?! Разум молчал. Или просто — был бессилен… Взяв круглое зеркальце на длинной ручке, она, полуобнаженная, села на прикроватный коврик, чтобы разглядеть то самое заветное местечко между ног, которое повело себя вопреки воле своей владелицы, — таким непредсказуемым образом… «Неужели там ничего не изменилось?! — задавала она себе по сути нелепый, почти детский вопрос из периода раннего созревания, — неужели это моё дьявольское наваждение не оставило никакого следа?!» Она раздвинула пальцами нежное влажное устьице и, поворачивая зеркало под разными углами, пыталась проникнуть взглядом в тайну собственного влагалища… Она, конечно, понимала, что делает нечто безумное, непростительное для её гордости, после чего уже не может быть возврата… Всё это промелькнуло в её голове, но она уже не могла остановиться. «Это же как солнечный удар… Всё плывёт… и по-моему, у меня повышенная температура…» Но она знала, что никакие силы не могут её ни остановить, ни вразумить! Почти серьёзно, как профессиональный врач, пыталась она поставить себе диагноз: «Быть может, это — просто временное помешательство?!» И вдруг внутри неё раздался холодный презрительный голос, звучащий, казалось, из какого-то другого измерения: «Только не засерай себе мозги, — никакая это не любовь, не обожание, даже не фанатское поклонение спортивному идолу — он же ещё никто! Это обычный физиологический всплеск, животное возбуждение, — продолжал голос грубо и честно, — а ты… ты — мартовская кошка на крыше! Нет, нет! Ты — просто сучка в течке, вот ты кто… И не стыдно тебе, блядища?!» Ей не было стыдно. Было жарко щекам, плавились и ждали затяжных поцелуев губы и соски, её рука против воли соскальзывала вниз, она раздвигала пальцами створки своей раковины и трогала налившийся язычок клитора, сладко вздрагивающий от каждого слабого касания… А день был просто кошмарным. Мало того, что изнуряющая жара никак не спадала, но ещё пришлось сопровождать в райбольницу девочку из среднего отряда с подозрением на аппендицит. Слава Богу, всё обошлось, но Игоря она увидела только за ужином. И не смогла с ним поговорить. Она ушла к себе в домик ещё до отбоя и просто лежала на кровати, подложив под голову три подушки. На ней была только старая любимая футболка с большим вырезом, не закрывающая пупок… Игорь тихо окликнул ее не со стороны веранды, а прямо из окна, распахнутого в сторону берёзовой рощи: — Наталья Павловна, вы дома? Она буквально прыгнула на него и стала затаскивать в комнату, но смогла всего навсего стащить с него майку… Он усмехнулся и легко перешагнул через подоконник. Она положила руки ему на плечи и почти теряя сознание от запаха его тела, начала целовать его твёрдые сухие губы, просовывая язык глубоко между зубами, тыкалась губами и носом в мощный, как молодой дубок, ствол его шеи, впивалась в подключичную ямку, царапала коротко остриженными ногтями обширную, как плоскогорье Тибет, его грудь, облизывала соски — поочерёдно, сначала левый, потом правый, спускаясь ниже, покрывала торопливыми, отрывистыми, частыми поцелуями мышцы его могучего пресса, залезала жаждущим языком в глубокую и чуть солоноватую ямку пупка, а сама подталкивала его грудью и лобком к кровати, и в голове её продолжал клубиться сладкий дурманящий туман… Она торопливо стала коленями на край кровати, чуть расставив ноги: — Хочу так… — простонала она. — Сожми меня крепче! В своей воспалённой позе она ещё слышала шуршание падающих брюк и стук отброшенных кроссовок, но эта пауза была нестерпимой. — Да вставляй же скорей! — не выдержала она. — Поцелуй меня! Нет, он не стиснул её идеальной формы нежные ягодицы, не начал жадно оглаживать и мять их, но послушно выполняя приказ, нанес в левую и правую половинки по скромному церемонному поцелую… Эта звериная поза, — Наталья забыла, как именно она называлась в «Кама сутре», — была втайне её любимой и всегда доводила её до пика восторга. Но Игорь только несколько раз дёрнулся — и отвалился. Произошло это так быстро, так до обидного быстро, — ну словно бы петух в уличной пыли торопливо потоптал курицу, встряхнул крыльями — и был таков! Конечно, Наталья не могла знать, испытывает ли при всём при том оргазм курица, но то, что она ничего не ощутила, и это соитие, эта желанная близость не затушила тлеющий огонь страсти, — это было — увы! — очевидным… …Один раз в своей жизни Наталья, вообще-то боящаяся высоты, как большинство нормальных женщин, всё же рискнула и вместе с Алексеем, неотступно держа его за руку, поднялась к облакам в корзине большого, яркого воздушного шара. И сейчас ей казалось, что всеобъемлющее и все ширящееся желание наполняло её существо (или — сущность?!), но не телесную оболочку, — подобно тому, как горячий воздух из мощной газовой горелки наполнял тогда на её глазах вялую сморщенную оболочку аэростата. И сейчас, здесь, у неё, окружённой знойным воздухом природного антициклона, желание охватывало не только границы её телесной оболочки, нет, — оно словно бы расширяло свои границы до бесконечного… Наталья утрачивала осознание самой себя, ибо и дыхание её, и бешеное биение сердца, — с частыми перебоями, как тогда, в корзине, — подчинялось одному, а именно влечению к соединению с другой телесной оболочкой, к слиянию с другой человеческой Сущностью. Неукротимый восторг Желания… Глаза она открыла уже высоко над землёй, когда шар перешёл в бесшумный горизонтальный полёт по воле ветра. — Полный улёт! — прошептала она самой себе от охватившего её чувства полной раскрепощённости, полной, абсолютной свободы, которое рождалось в ней при виде земного простора, озарённого солнцем, и неторопливых теней облаков, проплывающих под ними по лугам и перелескам… Облака — и не над ними, а под ними! — Полный улёт… Нет, нет! С Игорем у неё такого полного «улёта» не было… В цепкой памяти со дна студенческой поры всплыли озорные строки — чьи? А какая теперь разница! Оставил он обманутую деву, Как Ариадну, преданную гневу… Гнева, правду сказать, не было. Только усталость, опустошённость, боль и… удивление. VII На следующий день Бог отдыхал… Как говорят кабацкие и трактирные острословы (неважно, что ныне забегаловки называются барами или кафе!), до краев наливаясь пивом и постепенно теряя память, — с утра была суббота. Бассейн был поставлен на генеральную уборку и дезинфекцию, поэтому хлопот прибавилось, ибо приходилось следить за малышней, которые, как лягушата, то и дело начинали плескаться в ручье. Наталья сидела в медпунке «на приёме», и к обеду стало известно, что вечером предполагается очередной «День рождения». Виновница назначалась заранее, разумеется, никакого отношения эта дата не имела к паспортной, ибо под этим кодовым названием скрывалось обычное желание молоденьких воспитательниц потусоваться, выпить и потанцевать. С танцами, впрочем, возникали вечные проблемы, поскольку мужики в спортивно-оздоровительном лагере являлись постоянным дефицитом. Престарелый завхоз Пётр Захарыч (кстати сказать, у него была непонятная, но оглушительная кличка: «Икебаныч») представлял собой лицо скорее неодушевлённое, вроде стола или тумбочки, а бывший старший пионервожатый, а нынче — замначальника лагеря по спортивной работе Сергей, рыхловатый молодой мужчина с розовым лицом, в актив никак не шёл, поскольку считался официальным бой-френдом начальницы лагеря, монументальной громогласной женщины, по поводу которой шутили, что когда она погружается в бассейн — вода сразу же начинает переливаться через край… Но на этот раз её не было, поэтому все чувствовали себя весело и раскованно. За столом Наталья отвоевала себе место рядом с Игорем, они сидели так тесно, что она всё время своей обнаженной ногой из-под короткой юбки прижималась к его бедру и сквозь тонкую ткань её обдавало жаром, — словно бы это место гладили нагретым утюгом. На нём была белая тенниска с короткими рукавами, настолько в облипочку, что вся его мускулатура казалась ещё более выпуклой и притягательной. Он совершенно не умел ухаживать за соседкой по столу, и порою Наталья, потянувшись за каким-нибудь блюдом, касалась его грудью. И от того, что она так к нему прижималась, — по её спине сверху вниз словно бы проскакивали искры, а секунду-другую спустя весь её позвоночник превратился в бикфордов шнур, к которому поднесли спичку! Разбитная Танечка, студентка третьего курса спортинститута, быстренько напилась, кричала, что её никто не любит и что все дети — сволочи, и порывалась танцевать на столе. Правда, её порывы к канканированию во время пресекали более выдержанные подруги. Сама Наталья быстро и почти без закуски одну за другой заглотила две большие рюмки тёплой водки и почти полностью утратила контроль над собой. Её неодолимо тянуло к Игорю, она ловила раздувшимися ноздрями его запах и, повернувшись к нему, безотчётно закинула руку ему за шею, притянула к себе, вдавливая ноющую от вожделения грудь в английские надписи на его тенниске и крепко поцеловала в губы. — Во, так его! — завопил вконец пьяный завхоз, который обладал удивительной особенностью проникать на любое мероприятие, где пахло халявной выпивкой. — Дави олимпийцев! «Ну, и как же твоя репутация?» — снова возник внутри холодный и ехидный голос. «А… плевать мне на репутацию! — легко отмахнулась она от этого непрошенного голоса. — Будь что будет!» Но вслух сказала, а вернее — пробормотала: — Что-то я, кажется, перебрала… Игорь, будьте добры, помогите мне добраться до дома, а то ещё упаду… А Игорь, не пивший ничего, кроме минералки, вдруг приподнял её со стула и так, на руках, понес к выходу. И все за столом, приняв это за лихую шутку, засмеялись и зааплодировали! Он, конечно, не донёс ее до домика, опустил на траву под первым же неосвещённым кустом. Она, тихо постанывая и извиваясь от нестерпимого желания, сама стянула трусики и, отшвырнув их куда-то в сторону, притянула его на себя… Толчком колена он распахнул её бёдра и торопливо вошёл в тёплую, влажную, жаждущую плоть… Дышал он мелко и прерывисто, делая короткие, судорожные толчки. И так же быстро скатился с неё. А она, ещё не успевшая опомниться от короткого соития, не получившая разрядки, опустила ноги на траву, которая ничуть не охладила воспаленного желания, и в памяти возникли слышанные когда-то странные слова Алексея: «Тридцать три года — возраст, когда распяли Христа. Впрочем, к женщинам это не относится…» И вот… именно в тридцать три года она лежит — с сомкнутыми ногами и разведёнными в стороны руками, — пусть не на кресте, а на земле, но всё равно — в позе распятия. Она — распятая желанием! …Наталья, ползая на коленях, пыталась в темноте нащупать брошенные трусики, но ей это не удалось, она с трудом поднялась и почти на автомате добралась до дома. И пока она снимала с себя одежду, ей пришла в голову ослепительно простая мысль: «А ведь тем, что я так хочу этого невоспитанного дикаря, этого аполлона, я ведь по сути оскорбляю Алёшку?! И если он узнает… это же причинит ему такую боль! Но я ведь не хочу причинять боль Алексею, я только хочу другого! Вот ты, сучка, и запуталась… Разложить бы тебя на лавке по-деревенски, да всыпать десяток «горячих» хворостиной по твоей распутной заднице! Для вразумления…» Она упала на кровать и погрузила два сложенных пальца — указательный и средний — в глубину своего лона, жаждущего, зудящего и словно бы гудящего от острой боли неудовлетворённости. Мягко и настойчиво, злясь на саму себя, она двигала пальцами взад-вперёд, внутрь — наружу, извиваясь и стыдясь этих механических движений, задыхаясь и покусывая губы, чтобы приглушить боль, идущую изнутри, представляя себе, что она — в объятьях Игоря, — до тех пор, пока не почувствовала полной, неудержимой, щедрой разрядки, почти судороги. И разрядка эта, хлынув изнутри, словно бы затопила сознание, покрыв его тонкой плёночкой успокоения, подобно тому, как раньше морские волны усмиряли, выливая на них из бочек слой ворвани — китового мира. Опустошенная и изнеможённая, она свернулась калачиком, положив ладонь на лобок защитным инстинктивным жестом и стиснув её ляжками, словно оберегая заветное своё местечко от любого нежелательного вторжения… «Нет, дело не во мне, — лениво подумала она, засыпая. — Со мной все в порядке…» VIII В воскресенье в лагере грянул родительский день! С утра, наконец-то, прошел легкий весёлый летний дождичек, словно бы по заказу омывший поникшую и посеревшую от жары листву и как из огромного пульверизатора освеживший воздух. Стало легче дышать. С двенадцати часов все мыслимое пространство затопили празднично одетые родители, которые соскучились по своим чадам. Буквально под каждым кустом, на скамейках трибун и по берегу ручья расположилась семейные ячейки… Встретив Игоря, Наталья поманила его за собой, довела до медпункта и закрыла дверь на крючок. — Ты куда вчера исчез? — Да я вернулся… — чуть смущенно объяснил Игорь, — обратно к этим… тостующим. Чтобы они о вас… это самое… не подумали чего такого. «И этот заботится о моей репутации», — усмехнулась про себя Наталья. Потом она приспустила его тренировочные брюки и, оттянув резинку плавок, воспалёнными губами жадно вобрала в рот его ещё не вполне восставший член. — Погоди… — прошептала она, когда он не то просто шевельнулся, не то захотел ей помочь. — Не дёргайся. Я сама… Но не успела она сделать несколько сосущих движений вперёд-назад, стоя перед ним на коленях, как он больно вцепился ей в плечи. Она, плотно охватив головку губами, сильно сжала её в этом страстном кольце, потом ласково куснула, снова вобрав на всю длину, как он дёрнулся — раз, потом другой, и её рот наполнился тёплой липкой жидкостью. Она сглотнула сперму и вопросительно подняла голову. Его глаза были крепко зажмурены, а его большое тело мелко вздрагивало… — Ты что? Что с тобой, Игорёчек?! — Не знаю… Со мной… никто еще так не делал… — сквозь сжатые губы как-то бесцветно пробормотал он, по-прежнему не открывая глаз. — Но тебе… тебе… это понравилось? — с беспокойством спросила она. — Тебе было… хорошо? — Не знаю… — снова с трудом выдавил он. — Очень уж непривычно… И трясущимися пальцами сорвав крючок, быстро выскочил из кабинетика. Она села за столик, выкрашенный в белую краску, и положив на него локтя, подперла голову ладонями. Разочарование наступило неожиданно быстро. Она со всей бесстыдной откровенностью поняла, в чём же, наконец, дело! Ещё тогда, в душевой кабинке, под сильно бьющими струями воды, подвешенная на сильных руках пловца, — она не испытала оргазма. И не в связи с кратковременностью совокупления, вовсе нет… А причина заключалась в том, — с брезгливой досадой признала она, что у этого сибирского великана с фигурой древнегреческого бога оказался до смешного маленький… хм… как же его назвать, чтобы не окончательно обидеть?! Фаллос — это слишком комплиментарно! Каменные изображения фаллоса, этого могучего детородного органа в древнем мире стояли на перекрёстках дорог: к их подножиям благодарные женщины складывали подношения и цветы… Прекрасный обычай! Пенис? То же самое, только по-латыни… Нет, не заслуживает… Ей вспомнилось ещё красивое энергичное слово «елдак», которым щеголяли на Руси в распутном и притягательном девятнадцатом веке. Член? Орган? Фу, как-то слишком уж по-медицински звучит, холодно и абстрактно. А ласковых, своеобычных, понятных только двоим, интимных наименований — не находилось… Всё же это был живой отросток живого человека, просто очень маленький. Не потому ли древнегреческие боги и герои прикрывали свои причиндалы фиговыми листками?! «Пипка, вот это что! — зло подумала Наталья. — Пипка, размером чуть больше пипетки, — ну, как футляр для пипетки…» Она, конечно, и раньше начала догадываться, но только сегодня, впервые, так сказать, взяв инструмент Игоря в руки и в губы, она осознала их конструктивную несовместимость! И именно здесь, в шевелящемся человеческом муравейнике, среди свежих тел подрастающих девушек и сексуально-озабоченных тёлок — «пионервожатых», всех этих потенциальных матерей и чьих-то любовниц, — она явственно припомнила свой первый, вполне скромный эротический опыт… В каком же классе это было? В седьмом или восьмом. Помнится, её подруге Кате было всего пятнадцать, когда она стала заниматься любовью с другом своего отца. Они с одноклассником Гришей сидели на скользком кожаном диване, и он — не диван, конечно, а Гриша — рослый, смуглый мальчишка с бровями, сросшимися на переносице, вдруг, слегка покраснев, положил ей ладонь на колено… Совершенно спокойно и с любопытством она ждала, что же будет дальше. Она знала, что на ней чистые, красивые трусики с маленькими кружавчиками, и не колготки, а чулки с широкой резинкой. Его рука поползла выше и замерла на границе — между краем чулка и краешком трусиков. Правда, ладонь была мокрой, наверное, от волнения. Чтобы как-то помочь ему, она незаметным движением чуть задрала юбку и слегка раздвинула ноги. Интересно, а он решится залезть ей в трусики? И достанет ли он свой… как это называется? И какой он у него?! Но тут её целенаправленный взгляд уперся в «молнию» на его джинсах: в этом месте что-то явно выпирало тугим шалашиком. Она почти машинально потянула за язычок молнии, и ее ладошка, словно бы обладая независимым разумом, самостоятельно скользнула в раскрывшуюся расщелину. оттянула резинку трусов и захватила нечто упругое и мягкое, похожее на недоваренную сосиску, и вытащила это «нечто» наружу, зажав в кулаке… Вытащила… и засмеялась: если это и была сосиска, то очень маленькая и бледная, с небольшой розовой проплешинкой на самом конце…Нет, пожалуй, — не на конце, а на кончике, смешная проплешинка с дырочкой в центре! Именно вот такая, почти детская пипочка и была у Игоря. Этакий недоразвитый отросток богатырского тела… Она застонала, как иногда стонет раненый заяц. Да, конечно, сладостный, самозабвенный оргазм — это коварная ловушка Природы, надёжный капкан для продолжения рода человеческого: за всё надо платить! Интересно, — а как же Господь Бог наказывает грешников, которые грешат вхолостую?! IX Алексей Климашин был для Натальи не просто хорошим, надежным мужем и другом. Вместе они прожили тринадцать лет, — и ни разу не поссорились! Спорили, конечно, и не раз, — но всегда быстро мирились… особенно — в постели. Алёшка был ещё умным и умелым партнером, всегда, в первую очередь желающим доставить наслаждение ей. Её тайное местечко он ласкательно называл «расстегайчик»; и на её вполне домашний вопрос: «Что ты хочешь на ужин?» совершенно серьёзно отвечал: «Разогрей пирожок»… Она любила, когда Алексей бережно и сильно входил в неё сзади. Её безупречно гладкие ягодицы радостно реагировали, и ей казалось что она — весенняя кобылица, которую на раздольном лугу кроет разъярённый жеребец. И ей хотелось орать, и она орала, будто ржала, — и кончала, кончала, кончала… Неизменно, всегда, раз за разом. И не стесняясь, освобожденно вопила во всю мощь своих лёгких на всю квартиру, на всю округу, да что там — на весь мир, весело и бесстыдно: — Давай, леший, давай! Дери меня своим большим… И это яркое, энергичное и крепкое словцо легко слетало с пересохших губ, как и его физическая сущность, подстёгивало и возбуждало… И Алексей, — с воинственным рыком воина и охотника, с обоих боков стискивал её бёдра, и снова и снова всаживал своё копье в настигнутую им добычу! Да, да — копьё, дротик, клык моржовый, но уж никак не пипка! «Если вас насилуют, — расслабьтесь и попробуйте получить удовольствие…» Чем?! Пипка, пипирочка, пипетка, пиписька… Только тупые американцы способны на подобные советы!» Наталья немного повсхлипывала, сидя прямо за своим шатким столиком, жалея саму себя, как это сделала бы на её месте любая неудачливая женщина… Но слезы быстро высохли, а поправлять макияж ей не требовалось, ибо ресницы у неё и без туши были длинными и пушистыми. Надо было жить и работать. А с Игорем… Вместе со странным, непривычным для нее вариантом сексуального похмелья пришла трезвая оценка притязания и — увы! — возможностей, но это понимание уже никак не соотносилось с нижними влагалищными ощущениями. Они существовали как бы совершенно отдельно друг от друга. Поэтому чуть позже при неизбежном столкновении с плавруком на бортике бассейна она весело поздоровалась с ним, легко чмокнула в щёку и так же легко, без всякого нажима, спросила: — Ну, что будем делать вечером? Но Игорь понял ей по-своему: — Что, Наталья Павловна, — со снисходительной ленцой, чуть отстранив её от себя, полюбопытствовал он, — поплавать хотите или опять отсосать желаете?! Она с трудом удержала руку, чуть было не метнувшуюся к его щеке! Но и её саму этот вопрос, прозвучавший так нестерпимо буднично, оглушил, словно звонкая прилюдная оплеуха. «Ну что, — получила? — опять возник в ней внутренний голос. — Ты-то надеялась оральной лаской поразить его, привлечь, приманить, а его, простодушного дурачка, эта изысканность, эта свобода только напугала и оттолкнула. У них, как их там, — кержаков и чалдонов, свои понятия, чего можно и чего нельзя!» Видимо, это и была та библейская соломинка, которая сломала спину верблюду… По тому, как напряглись лицевые мускулы, она ощутила, что презрительная гримаса исказила ее лицо, как бы совершенно со стороны услышала свой смех, и этот презрительный смех внезапно и почти сразу загасил яростный огонь, сжигавший её изнутри, — словно бы мощная струя из пенного пожарного огнетушителя хлынула на «очаг возгорания», и от него остались только шипящие угли… «Так тебе и надо… Так те-бе и на-до! — билась пульсирующая боль в мозгу, — в такт торопливым шагам — прочь, скорее прочь! — так те-бе и на-до!» Домой, скорее домой? …Она приняла душ, словно бы дезинфицировалась. А потом долго не могла заснуть, размышляя и анализируя произошедшее. Осознание своей слабости, глупости, и в конечном счёте — вины, всё вместе — давило на неё и мешало свободно дышать. Алексей, Лёшка, её Леший — ведь он верил ей, так верил! Верил в её старомодную верность… Какой неуклюжий каламбур! Какое смешное, несовременное слово! Да в словарях его надо печатать с непременной пометкой: «устаревш.» И то, что он, безусловно, верил ей, — одновременно и радовало, и унижало, и злило её! «И что будет, если я ему во всём признаюсь?! Врежет он мне по моей паскудной морде или всё-таки удержится?! А может, просто — взорвётся, заорёт, стукнет кулаком, разобьёт вдребезги любимую чашку, — я же ему изменила! А потом, конечно, подаст на развод, — он же гордый, Лёшка… Ну, а если не сказать, промолчать, как будто — ничего не было?! Найдутся добрые люди, расскажут: ведь полтора десятка человек видели, как Игорь тебя на руках из столовой вынес, — этого-то не спрячешь!» Климашин уехал от неё в прошлый вторник. Прошла, оказывается, всего неделя, но какая! Неделя безумная, на грани нервного срыва, полная страсти и смятения, от первого контакта, когда она вздрогнула от прикосновения мужской руки, от восторга первого соития, предельного накала желания — до падения и отвращения… Всего неделя, а кажется — целая жизнь, спрессованная в малом объёме, поистине — неделя «страстей по Наталье». Страстная неделя… Вдобавок ко всему, её не покидало ощущение, что она — грязная, и не морально, а физически! И это психопатическое состояние, — присутствие грязи во влагалище, возле клитора, — в местах, которые так любил ласкать своим удивительным языком Алексей, — не покидало её, сколько бы она ни намыливала эти места самыми лучшими гелями… Она злилась на себя за то, что не устояла… И перед кем?! Она казалась себе опоганенной, и этого она не могла простить… и не только себе, но и по загадочной женской логике — и Алексею: как он посмел уехать?! Она же просила? Как бросил её одну, — на заклание, на распятие?! Неужели ничего не предчувствовал?! Вот теперь сам и виноват! «А может, всадить себе десятипроцентный раствор хлористого калия в вену, и разом со всем покончить? — пришла страшноватая мысль, от которой сразу похолодели кончики пальцев. — Хотя нет, не успею поршень дожать, потеряю сознание, а потом откачают… Надо капельницу ставить! А может, — героинчика передозировку себе устроить? Сейчас это запросто! Вот уж все обалдеют: оказывается, Наталья-то наша — наркоманка! Противно… И Алешку запачкаю, его-то за что? Хотя мне всё равно с Алешкой больше не жить! В моё заражение триппером он не поверит, знает, что больно уж я брезгливая, а на хламидиоз, чтобы к телу не допущать, долго ведь ссылаться не будешь… Нет, пожалуй, лучше всего — колесиков двадцать нембутала заглотнуть, и проще, и чище…» Алексей Климашин должен был прилететь из свой Австралии через неделю. Наталья выпросила у начальницы спортлагеря три дня отпуска за свой счет под предлогом срочного устройства личных дел и — заодно — чтобы встретить и обиходить мужа. Начальница — баба с пониманием — разрешила, и Наталья выехала в Москву. На бирже труда ей быстро подыскали «лежалую» свободную вакансию — врача-педиатра в интернате для слаборазвитых детей в отдаленном районе Пермской области. Когда Климашин, довольный и усталый, вошел в московскую квартиру, на обеденном столе он обнаружил записку, придавленную вазой с уже завядшими цветами: «Милый мой Алёшка!» Я тебя люблю, но наша дальнейшая семейная жизнь невозможна. Со мной произошло непоправимое, и я должна уехать. Одна. Не ищи меня! Это не нужно. Быть может, я смогу тебе когда-нибудь написать, но сейчас — прости… © 2009, Институт соитологии