Грешная жизнь герцога
Лаура Ли Гурк


Старые девы #2


Еще недавно юная Пруденс Абернати была скромной портнихой и даже не смела мечтать о любви и семейном счастье… а сегодня она одна из богатейших невест Лондона! И все благодаря завещанию отца, о котором она ничего не знала.

По условиям завещания наследница миллионов обязана в течение года вступить в законный брак. И теперь ее осаждают самые знатные женихи Англии.

Однако Пруденс уже сделала свой выбор. Она очарована легкомысленным повесой Рисом Де Уинтером, герцогом Сент-Сайресом. Разоренный герцог необыкновенно красив и не имеет себе равных в покорении женских сердец.

Но способен ли грешный герцог любить?..


Лора Ли Гурк

Грешная жизнь герцога


Эту книгу я посвящаю всем моим читателям. Ваша поддержка и одобрение значат для меня больше, чем я могу высказать словами. Спасибо вам.


Глава 1


Герцог Сент-Сайрес упал еще ниже! Заглядывать под юбки молодых леди на благотворительных балах? Какой ужас!

    
«Все знаменитости», 1894 год


Мисс Пруденс Босуорт описала бы происшествие иначе, чем репортеры светской хроники, но в тот вечер она ничего не знала о том, что напишут бульварные газеты, и была слишком занята, чтобы ее это заботило. Образ жизни герцога, будь он развратным или добродетельным, ее не касался.

Она вместе с другими швеями, работавшими у мадам Марсо, последние недели без устали трудилась над платьями молодых леди, прибывавших в Лондон на светский сезон, и в данный момент ее задачей было срочно подшить подол одного из платьев. Если бы только леди Альберта Денвилл стояла спокойно.

– Поскорее, Босуорт! – Леди Альберта нетерпеливо дернулась, и полоска жемчужного шитья, зажатая в пальцах Пруденс, оторвалась от шелковой кружевной ткани. – Как можно быть такой нерасторопной?

Пруденс в ужасе отстранилась, рассматривая испорченное шитье. А она уже почти закончила. Откинув со лба влажные волосы, она сунула руку в корзинку, чтобы взять катушку с золотыми нитями и ножницы.

– Я стараюсь шить быстрее, миледи, – пробормотала она, силясь говорить робко и почтительно, как и следовало в ее положении.

– Вы бы лучше делали, а не старались! Следующий танец я танцую с герцогом Сент-Сайресом, и, возможно, это станет самым важным событием в моей жизни. Он только что вернулся из Италии и ищет себе невесту, знали бы вы…

Пруденс не знала, ее это не касалось. Сегодняшний бал был самым большим событием начала сезона, и последние несколько дней ей приходилось работать не покладая рук, едва выкраивая время, чтобы перекусить и немного поспать. Она ничего не имела против того, чтобы остаться без еды. Ее пышная фигурка доставляла ей немало терзаний, ведь она была старшей швеей модной лондонской портнихи и не оставляла попыток похудеть.

Однако ей отчаянно хотелось спать. Она жаждала добраться до дома, в уютные комнатки на Литтл-Рассел-стрит, и лечь в кровать, но от отдыха ее отделяли, по крайней мере, двенадцать часов.

– Да, миледи. Конечно.

Раболепный лепет не утихомирил леди Альберту. Молодая леди тяжело вздохнула, сложила ручки и топнула ножкой:

– Не могу понять, что происходит. Сначала сэр Джордж Лавертон наступил мне на платье и порвал его, осел неуклюжий. А теперь я вынуждена терпеть самую медлительную швею мадам Марсо.

Упомянутая швея считала, что она вынуждена терпеть самую мерзкую дебютантку сезона. Как жаль, что нельзя высказать это! Пруденс сжала зубы, напомнив себе, что умение сдерживаться помогает вырабатывать характер, и принялась шить как можно быстрее.

– Если из-за вашей нерасторопности я пропущу этот вальс и шанс заполучить Риса, – продолжала девица, – мадам Марсо узнает все, что я о вас думаю.

Эти слова испугали Пруденс. Ей потребовалось одиннадцать лет тяжкого труда, чтобы стать старшей швеей, а одного неодобрительного замечания леди Альберты могло оказаться достаточно, чтобы мгновенно утратить достигнутое. Лорд Денвилл был одним из немногих аристократов, способных оплачивать счета, и его дочери были ценными заказчицами мадам.

Не прерывая работу, Пруденс покорно кивнула:

– Да, миледи.

В ее поле зрения появилась другая шелковая юбка.

– Строите планы на свадьбу с Сент-Сайресом, Альберта? – раздался веселый женский голос, в котором Пруденс послышалось злорадство. – Вам не кажется, что немного поспешно перепрыгнуть от знакомства к браку после одного вальса?

– Хелен Манро, у меня куда больше шансов, чем у других, и вы это знаете. Наши имения расположены рядом, мы знакомы друг с другом всю жизнь.

– Всю жизнь. Вам не кажется, что вы слишком молоды для Сент-Сайреса? Ему тридцать три, а вам нет и двадцати. Вы для него ребенок.

– Совсем нет! Конечно, мне было только восемь лет, когда он уехал на континент, и он тогда считал меня ребенком, но стоило нам снова увидеться, как он пригласил меня на вальс. Это что-то значит.

– Разумеется! – сказала еще одна девица, присоединившаяся к разговору. – Не прошло и недели, как он вернулся, а уже оценил величину вашего приданого и доходов!

– Он очень на это рассчитывает, – заверила Хелен Манро своих собеседниц. – Сент-Сайресу нравится жить на широкую ногу, а он, говорят, по уши в долгах. То, что он унаследовал титул от дяди, не спасает его от кредиторов. У старого герцога долгов оказалось в десять раз больше, чем у него самого, а имения в полном беспорядке. Мы с мужем каждое лето гостим у лорда и леди Тэвисток в Девоншире, и я своими глазами видела, в каком плачевном состоянии замок Сент-Сайрес. Одни руины. В каком состоянии другие имения герцога, одному Богу известно.

– Уинтер-Парк выглядит вполне прилично, – возразила леди Альберта. – Мы живем там, земли Сент-Сайресов соседствуют с нашими. Что до долгов, они есть у большинства аристократов. Конечно, у моего отца их нет. У него достаточно денег.

– Да, но в Лондоне много хорошеньких американок, которые не прочь изловить герцога. У их отцов денег куда больше, чем у вашего!

– У американок? У тех, что без роду без племени? Рис ни за что не сделает своей герцогиней американку.

– Эти американские девушки бывают совершенно очаровательными.

Леди Альберту ничто не могло поколебать.

– Я гораздо привлекательнее любой из этих ужасных американок. – Она больно толкнула коленом Пруденс. – Бога ради, Босуорт, вы все еще не закончили?

– Почти закончила, миледи, – отвечала Пруденс, крепко взявшись за юбку на случай, если девица снова дернется.

– И помните, платье должно выглядеть совершенно безупречно, так, словно я надела его в первый раз. Если кто-нибудь заметит изъян, вы головой поплатитесь за…

– По-прежнему обижаете служанок, Альберта? – раздался позади Пруденс веселый мужской голос. – Как приятно знать, что есть вещи; которые никогда не меняются.

Неожиданное появление мужчины вызвало ропот среди дам, потому что этот закуток и соседняя комната предназначались исключительно для женщин. Но леди Альберта нисколько не смутилась.

– Рис! – радостно приветствовала она вошедшего. – Что вы здесь делаете?

– Ищу вас, конечно, – отвечал герцог Сент-Сайрес, и хотя Пруденс не отрывала глаз от работы, она поняла, что, разговаривая, он подошел ближе. – Мы ведь должны танцевать вальс, или это мне только пригрезилось?

– Не пригрезилось. – Леди Альберта засмеялась, с появлением герцога ее настроение изменилось в лучшую сторону. – Но вы должны уйти отсюда. Будет скандал.

– Неужели? – Сент-Сайрес подошел еще ближе и оказался рядом со стоявшей на коленях Пруденс. Он заслонил ей свет, поэтому Пруденс перестала шить и бросила на герцога быстрый взгляд. В свои двадцать восемь лет она никогда не видела герцогов, а такой славный лорд не мог не вызвать любопытства у любой женщины. Но она мало что увидела. Свет от газовых ламп падал на него сзади, так что Пруденс рассмотрела только очертания фигуры в черном, снежно-белое пятно рубашки и светлые волосы.

Возвращаясь к шитью, она с ужасом обнаружила, что широкие плечи герцога лишили ее остатков света, при котором еще можно было работать. Однако просить его подвинуться было бы дерзостью, а она не хотела обрушить на себя еще больший гнев леди Альберты, вызвав неудовольствие ее будущего мужа. Пруденс еще ниже склонилась над шитьем, однако дело продвигалось медленно.

– Рис, вам надо уйти, – повторила леди Альберта, все еще смеясь. – Вам не следовало заходить сюда, вы понимаете.

– Почему же?

– Это не принято.

– Именно потому я здесь. Еще потому, что не нашел вас в бальном зале и в своих поисках отважился вторгнуться на женскую территорию. Хотя боюсь, что слишком поздно, потому что уже слышу звуки Штрауса.

– Звуки чего?

– Штрауса, дорогая, – терпеливо сказал герцог. – Вальс начался без нас.

Девица издала испуганный вопль.

– Нет смысла заставлять дрожать стекла, Альберта, – сказал Сент-Сайрес, и Пруденс улыбнулась про себя, подумав, что, возможно, джентльмен совсем не настолько очарован Альбертой, как она им. – Это всего лишь вальс. Потанцуем в другой раз.

– Мы должны танцевать сейчас, но эта Босуорт, кажется, не способна справиться с пустяковой починкой платья.

Улыбка исчезла с лица Пруденс, ее охватило желание вонзить иголку в ногу леди Альберты. Всего лишь слегка уколоть, оправдывала она себя. А потом можно долго извиняться за свою неловкость.

Как ни заманчива была эта мысль, Пруденс знала, что не может осуществить желание. Эта молоденькая особа была дочерью богатого графа, а она сама – жалкой швеей. Она не могла позволить себе мимолетное удовлетворение, рискуя потерять место.

Отчаянно стараясь ускорить работу и избавиться от ужасной девицы, Пруденс локтем легко толкнула ногу джентльмена, чтобы привлечь его внимание.

– Если позволите, сэр, – произнесла она, не отрывая глаз от работы, – не могли бы вы отойти немного в сторону? Вы заслоняете мне свет.

Леди Альберта зашлась в негодовании:

– Какая дерзость!

– Берт, что это вы? – Джентльмен казался более удивленным, чем рассерженным, но если Пруденс понадеялась, что ей удастся избежать гнева дочери графа, то она ошиблась.

– Перед вами герцог Сент-Сайрес, – заявила леди Альберта, как если бы Пруденс еще не знала этого, и ногой отшвырнула рабочую корзинку Пруденс, содержимое которой рассыпалось по ковру. – Как вы смеете указывать ему, что делать?!

Пруденс испуганно смотрела на разбросанные принадлежности для шитья, в страхе сознавая, что, несмотря на все ее попытки, преодолевая отвращение, быть угодливой, ей все же предстоит потерять место прежде, чем закончится ночь. Если она не найдет другую работу, придется вернуться в Суссекс и жить у дяди Стивена и тети Эдит. Ужасная перспектива.

– Но это всего лишь оправданная просьба, я неудачно встал между леди и ее портнихой, – доброжелательно сказал герцог, вызвав у Пруденс вздох облегчения. – Будет лучше, если я ей последую.

К ее удивлению, вместо того чтобы отойти в сторону, он опустился на колени. Пруденс видела, как его руки перевернули опрокинутую корзинку и потянулись за коробочкой с булавками.

– О, не надо, сэр, – прошептала она смущенно. – Не беспокойтесь.

– Никакого беспокойства, уверяю вас.

Протягивая нить через шелк, Пруденс глянула в сторону герцога и увидела, что он рассматривает ее. Их взгляды встретились, сердце у Пруденс дрогнуло, на миг она забыла о шитье.

Сент-Сайрес был необыкновенно хорош собой. Так хороша бывает осень в Йоркшире, когда буковые леса приобретают все оттенки золота, а луга, еще зеленые, морозец трогает серебром. Пруденс уловила исходивший от него запах, сложный запах, вызывающий на память землю, торф, дымные лесные костры и ароматный яблочный сидр ее детства.

Губы у нее приоткрылись, и она, втягивая в себя воздух, потянулась к нему. Он чуть насмешливо улыбнулся, отчего Пруденс стало казаться, что он прочитал ее мысли и теперь посмеивается над ее деревенской непосредственностью. Но ей было все равно. От него исходил божественный запах.

Серо-зеленые глаза герцога изучали ее лицо с обезоруживающей открытостью, и Пруденс не смогла отвести взгляд. Все еще чуть улыбаясь, он наклонился и оказался совсем близко. Его запястье коснулось ее колена – она вздрогнула, лишаясь присутствия духа, но он только поднял с пола ее ножницы и бросил их в корзинку. Вслед за этим его густые ресницы опустились, улыбка стала шире, открыв зубы, которые оказались удивительно ровными и такими же белоснежными, как его рубашка.

– Умоляю вас, вернитесь к шитью, – проговорил он так тихо, чтобы услышала только она. – Я не вынесу, если Альберта снова начнет вопить.

Сдержав смех, Пруденс заставила себя сосредоточиться на работе, а он продолжил собирать раскатившиеся катушки ниток. Никогда раньше Пруденс не приходилось оказываться рядом с таким великолепным мужчиной, и она продолжала украдкой поглядывать на него во время работы.

Она отметила, что его вечерний костюм был безупречен и сшит по последней моде. Однако он не во всем следовал моде. Его густые волосы, в свете газовых ламп вспыхивающие рыжеватыми бликами, слегка вились, что свидетельствовало о нежелании усмирять их с помощью масла для волос. Лицо было чисто выбрито, что не соответствовало моде, но, по мнению Пруденс, отсутствие усов и бороды шло ему. Бородка исказила бы линии худощавого лица, скрыла бы мужественный подбородок, а усы отвлекали бы от прекрасной формы рта и римского носа. Никогда в жизни Пруденс не приходилось видеть такого красивого мужчину.

– Рис, что вы там делаете внизу? – Смеющийся голос леди Альберты прервал наблюдения Пруденс. – Не верю своим глазам – вы на коленях любезничаете со швеей?

Сквозь смех явственно проступали нотки обиды, и Пруденс насторожилась. Она умоляюще посмотрела на герцога и слегка покачала головой.

Он издал звук, явно выражающий раздражение. Было ли оно вызвано ею или леди Альбертой, Пруденс не поняла. Подняв голову, он обратился к стоящей перед ним швее.

– Я любезничаю? – манерно протянул он с презрительной ноткой в голосе, – Что за мысль!

– Тогда как же назвать ваше поведение?

Одной рукой он бросил еще одну катушку ниток в корзинку Пруденс, а другой взялся за шелк починяемого платья.

– Заглядываю под ваши юбки, конечно, – ответил он и приподнял подол платья на несколько дюймов от пола, заставив прочих дам задохнуться от такой дерзости. – Что еще я могу делать внизу?

Леди Альберта пискнула, выражая сразу протест и удовольствие, а Пруденс смогла расслабиться.

– Какие прелестные у вас лодыжки! – добавил герцог, оценивающе рассматривая ноги леди Альберты и не обращая внимания на негодующие ропот и взгляды остальных дам. – Что ж, маленькая Альберта стала взрослой.

Теперь леди Альберта глупо захихикала, но после предшествующих возмущенных воплей эти звуки принесли Пруденс желанное облегчение. Она, наконец, закончила работу. Потянувшись за ножницами, она оказалась ближе к герцогу и в последний раз вдохнула исходящие от него запахи земли.

– Спасибо, сэр, – шепнула она, обрезая нить.

– Не стоит благодарности, – промурлыкал он ей на ухо. – Я получил удовольствие. – Он оправил юбку леди Альберты и поднялся с колен.

Пруденс отошла в сторону.

– Я закончила, миледи.

– Наконец-то! – Леди Альберта взяла герцога мод руку, и они вышли. Пруденс смотрела им вслед, испытывая облегчение от того, что избавилась от капризной леди, и легкое разочарование при виде исчезающего из виду герцога. Вряд ли она когда-нибудь еще столкнется с таким мужчиной.

А, пусть! Пруденс пожала плечами и воткнула иголку и подушечку, поднятую и положенную в корзинку герцогом. Приложив руку к пояснице, она потянулась, расправляя затекшие мышцы, и в этот момент заметила Марию, которая делала ей знак подойти, оставаясь в коридоре.

Мария Мартингейл была ее самой лучшей подругой. Они вместе снимали квартирку. Мария днем работала в булочной-кондитерской, а по ночам подрабатывала, помогая обслуживать многолюдные балы, такие, как этот.

Быстро глянув вокруг, Пруденс подхватила корзинку и подошла к подруге, стоявшей в коридоре с тяжелым серебряным подносом в руках.

– Кто был тот мужчина? – спросила Мария.

– Герцог.

– Не может быть! – не поверила Мария. – В самом деле?

Пруденс кивнула:

– Леди Альберта, чье платье я чинила, называла его герцогом Сент-Сайресом.[1 - Сент – святой, праведник, ангел (англ.). – Здесь и далее примеч. пер.]

– Ну, он и правда вел себя как ангел, – смеясь, сказала Мария. – Если бы я оказалась на твоем месте, я не смогла бы сделать и стежка!

– Мне досталось, – призналась Пруденс, усмехнувшись, – но я справилась. Посмотреть на него – уже удовольствие, да?

– Еще бы! Ты бы видела, как смотрели на него остальные леди, пока он помогал тебе. А потом заглянул под юбки этой девицы, шокировав всех, такой бесстыдник!

Приятное волнение охватило Пруденс. Он сделал это из-за нее, она знала, но как удивительно, что аристократ решил помочь ей.

– Той девице это не понравилось, очень не понравилось, – сказала Мария. – Она все время пронзала тебя взглядами. Ну а он не обращал внимания. – Мария скривилась: – Ой, ноги болят…

– Могу представить. Ты всю ночь ходишь туда-сюда, из кухни в столовую и обратно с тяжелыми подносами.

Гримаса боли на лице Марии сменилась ухмылкой, осветившей ее личико эльфа.

– Я получаю некоторую компенсацию. Снимаю пробу с разных блюд. – Мария подняла повыше почти пустой поднос: – Эти штучки с крабами невозможно сказать, какие вкусные.

Пруденс издала стон, внезапно почувствовав голодный спазм в желудке. Рот ее наполнился слюной.

– Не надо! Я почти ничего не ела последние несколько дней.

– Послушай. Ты вечно стараешься похудеть, а эти твои тугие корсеты! Мне трудно даже зашнуровывать их на тебе. Не понимаю, зачем ты так мучаешь себя? – Мария оглянулась, чтобы убедиться, что их никто не видит, взяла с подноса последние три «штучки» с крабами и сунула их в руку Пруденс: – Вот.

Пруденс не смогла удержаться, чтобы сразу же не положить в рот одно из украденных канапе, и снова издала стон, с благодарностью глядя на подругу.

– Не знала, что может быть так вкусно, – сказала она, не переставая жевать. – Как дела на кухне?

Мария подняла глаза к небу.

– У Андре невозможный темперамент. Если что-то на подносах не так, он страшно гневается. Эти повара-французы все одинаковы. Вечно закатывают скандалы. Что до прислуги… – она презрительно хмыкнула, – разрази меня гром, если Салли Макдермотт не самая легкомысленная девчонка! Она слишком много болтает с лакеями, вместо того чтобы работать.

– Она ужасная кокетка, – согласилась Пруденс. – Хотя, если бы я была такой же хорошенькой, я бы тоже кокетничала.

– Салли Макдермотт заходит куда дальше кокетства.

– Этого мы не знаем.

Подруга издала негодующий возглас:

– Ты слишком добрая, Пру, в этом твоя беда. Веришь каждому. Кроткая, как ягненок, и зарываешь свои таланты. Временами мне так и хочется повздорить с тобой.

Пруденс запротестовала:

– Я не добрая! Каждый раз при взгляде на Салли Макдермотт мне хочется вцепиться в ее белокурые кудряшки и хорошенько дернуть их. То же самое с леди Альбертой. Мне так захотелось уколоть ее иголкой. Вот видишь, – добавила Пруденс, пока они обе смеялись, – я совсем не добрая.

– Разве? Если бы я попала в такую ситуацию, я бы не выдержала. Я могу вынести Андре, потому что он не против, если я не остаюсь в долгу. Ему это даже нравится на самом деле. Но эти женщины, для которых ты шьешь? Я не продержалась бы и одного дня. Я видела, как эта особа отшвырнула твою корзинку, она поливала тебя грязью с головы до ног, а ты продолжала шить и только говорила: «Да, миледи». Тебе следовало бы уколоть ее.

– Радуйся, что я этого не сделала. Я потеряла бы место, и тебе пришлось бы одной платить за жилье. – Пруденс посмотрела на окно и увидела, что снаружи все еще было совсем темно. – Бал еще не скоро кончится?

– Часа через два, не меньше. Сейчас нет и трех.

У Пруденс даже плечи опустились при этих словах. Возбуждение после встречи с красавцем герцогом улеглось, и она не чувствовала ничего, кроме крайней усталости.

Мария с беспокойством наблюдала за ней.

– Ты еле жива, Пру.

– Со мной все в порядке. Просто здесь слишком жарко, а от газовых ламп у меня разболелась голова.

– Когда бал закончится, мы возьмем кеб и поедем домой, хорошо?

Пруденс покачала головой:

– Я не поеду домой. Мадам приказала к семи быть в салоне. Мы должны успеть приготовить все для нескольких леди из Австрии, которые заказали платья для бала в посольстве. Они приедут в девять, так что мне нет смысла возвращаться в Холборн.

– Рабыня мадам Марсо. – Мария поставила пустой поднос на пол, прислонив к стене, и протянула руку, чтобы взять у Пруденс корзинку. – Ступай на воздух, проветри голову. Я подменю тебя, если потребуется.

– Ты не сможешь!

– Смогу! – Мария засопела, притворяясь оскорбленной. – Уверяю тебя, я смогу пришить пуговицу или подшить подол. У меня это получится. Не так хорошо, как у тебя, но…

– Я не это имела в виду. Кто-нибудь заметит, что вместо меня ты.

– Никто не замечает слуг и швей, – беспечно уверила Мария. – Мы – часть обстановки, ты разве не знаешь?

– Я имею в виду мадам. Она заметит.

Они одновременно посмотрели в сторону хозяйки Пруденс. Портниха сидела в другом конце комнаты спиной к ним, надзирая за швеей, приводящей в порядок порванное платье леди Уоллингфорд. Портниха с ужасным французским акцентом восхищалась прекрасной фигурой маркизы и ее превосходной прической.

– Она так занята подлизыванием, что ничего не заметит.

– Мы не можем рисковать. Иначе обе лишимся работы и некому будет платить за жилье, – покачала головой Пруденс. – Кроме того, если я сейчас позволю себе отдыхать, я просто свалюсь.

Мария неохотно кивнула и отпустила корзинку.

– Ладно, только найди меня, когда бал закончится. Мы возьмем кеб до Нью-Оксфорд-стрит. Ты сойдешь у салона, а потом он отвезет меня до Литтл-Рассел-стрит.

– Хорошо. Я зайду на кухню. И еще… Мария… – Пруденс колебалась, а потом выпалила: – Не осталось ли еще тех канапе…

– Девушки? – раздался рядом повелительный голос. Пруденс и Мария повернули головы и увидели дородную женщину, упакованную в льдисто-голубое платье, такое тесное, что делало ее похожей на сардельку.

– Да, мадам? – одновременно ответили подруги, почтительно приседая в реверансе.

Тучная леди поднесла к глазам лорнет и вперилась в Пруденс взглядом, словно та была насекомым.

– Вы ведь швея мадам Марсо, не так ли? – Не дожидаясь ответа, она поманила ее рукой, затянутой в белую перчатку. – Идите со мной, – приказала она. – У меня разошелся шов на платье. Зашейте его поскорее. Я не собираюсь оставаться здесь всю ночь.

Подруги обменялись многозначительными взглядами.

– Да, мадам, – пробормотала Пруденс и, пользуясь тем, что дама прошла вперед, обернулась к Марии со словами: – Я передумала. Иди вместо меня.

– Слишком поздно, – подмигнув, ответила Мария. – Ты упустила свой шанс, душечка. Но я сберегу для тебя столько канапе с крабами, сколько смогу. – Она пошла на кухню, оставив Пруденс зашивать леди-сардельку в ее платье.

Как и ожидала Мария, бал закончился только через два с половиной часа. Когда гости начали разъезжаться, уже светало. Пруденс отправилась искать подругу. Но когда она пришла на кухню, Мария еще не освободилась.

– Я подожду тебя на улице, – сказала Пруденс, снимая пальто с крючка у входа в кухню. – Мне надо выйти на воздух.

– Я мигом, – отозвалась Мария. – Несколько минут, и я выйду.

Направившись к выходу, Пруденс на ходу надела пальто и застегнула пуговицы. Открыв дверь, она вышла в переулок, с удовольствием вдыхая холодный весенний воздух после спертого, наполненного парами газа воздуха комнаты, в которой ей пришлось находиться. Она пошла по переулку, намеренная в ожидании Марии прохаживаться по нему туда и обратно, но почти сразу же остановилась.

На углу в конце переулка стояла парочка, и хотя Пруденс видела только спину мужчины, загораживающего женщину, было понятно, что парочка погружена в любовную игру. В полном смятении Пруденс решила вернуться к дому, но ее остановил голос женщины:

– Нет, сэр! Нет!

В голосе невидимой женщины звучал неподдельный протест и страх, который сразу же понимает всякая другая женщина. Решив, что она неправильно оценила происходящее, Пруденс повернула обратно и еще больше разволновалась, когда увидела, что мужчина схватил женщину за запястья и прижал их к стене над ее головой.

– Не надо, сэр, пожалуйста, отпустите меня! – рыдала женщина, извиваясь, изо всех сил стараясь освободиться. – Отпустите меня.

– Спокойно, моя девочка. После получишь шиллинг. – Одной рукой удерживая ее запястья, второй мужчина начал задирать женщине юбки.

Пруденс с бьющимся сердцем бросилась вперед, но не успела она сделать и трех шагов, как ее оттолкнули в сторону. Она взглянула вверх и увидела красавца герцога, того самого, который собрал с пола ее принадлежности для шитья.

– Стойте, – бросил он, проходя мимо. – Отойдите в сторону.

Она облегченно вздохнула, видя, что герцог быстро зашагал к борющейся на углу паре. Не сказав ни слова, он схватил мужчину и оттащил его в сторону. Теперь Пруденс могла видеть рыдающую женщину. Это была Салли Макдермотт.

Пруденс от удивления открыла рот, но едва она успела узнать девушку, как Салли метнулась в сторону, спеша скрыться. Тем временем герцог развернул мужчину лицом к себе.

– Сент-Сайрес? – удивленно воскликнул тот. – Вы с ума сошли? Какого черта? Что вы делаете?

– Судя по всему, спасаю девицу, оказавшуюся в бедственном положении.

– О чем это Вы? – Мужчина повел плечами, пытаясь освободиться. – Побойтесь Бога, она служанка, помогает на кухне.

– Служанка, которая сказала «нет», Норткот.

– Какое это имеет значение?

Пруденс не могла бы сказать, этот ли вопрос или сопровождающий его смешок привели герцога в ярость. Он отшвырнул негодяя к стене.

– Для меня имеет значение, – сказал он, занес кулак и ударил Норткота в челюсть.

Голова у Норткота дернулась, но Сент-Сайрес, видимо, не был удовлетворен. Он еще несколько раз ударил мерзавца, не давая тому возможности уклониться. Когда он, наконец, остановился, Норткот упал на землю и не двигался.

Сент-Сайрес какое-то время смотрел, на него, как бы желая убедиться, что тот был полностью обезврежен, потом повернулся, чтобы уйти, но к нему кинулась Салли.

– О, сэр, спасибо вам, сэр! – плакала она, бросаясь ему на шею. – Огромное спасибо!

Позади Пруденс открылась выходящая в переулок дверь, хлопнув о кирпичную стену особняка.

– Пру, я закончила, – радостно сообщила Мария, выходя на улицу. – Идем скорее, пока еще не все кебы… Что это? – Последнее восклицание вырвалось у нее, когда она остановилась возле Пруденс и заметила неподвижно лежащего на земле человека, а рядом – Салли Макдермотт, рыдающую на груди великолепного герцога. – Что здесь произошло? – спросила Мария.

Пруденс не ответила. Она прошла до конца переулка и положила руку на плечо Салли.

– Как ты? Мы можем чем-то помочь?

– Ничего не нужно, – сказала Салли, уткнувшаяся лицом в грудь герцога. – Со мной все в порядке. – Она стряхнула руку Пруденс, подняла голову и посмотрела на своего спасителя: – Нельзя ли мне присесть где-нибудь?

– Разумеется. – Сент-Сайрес посмотрел вокруг, осторожно высвободился из объятий девушки и вытащил из кучи всякого хлама большой деревянный ящик. Сняв с себя фрак, он набросил его на ящик. – Это подойдет? Улочки в наши дни не обставляются мебелью, такая жалость!

Салли неуверенно засмеялась и опустилась на ящик, ухватившись за руку герцога.

– Спасибо, сэр, – повторила она, не выпуская его руки, как будто от этого зависела ее жизнь.

Сент-Сайрес посмотрел на Пруденс.

– Для вас и вашей подруги будет лучше, если вы отправитесь домой, – посоветовал он. – После того как обошлась с вами Альберта, – с улыбкой добавил он, – вы, должно быть, порядком измучены. А здесь так холодно. Если останетесь дольше, можете простудиться.

Простудиться? Пруденс удивилась. Непонятно почему, но от улыбки этого мужчины тепло разлилось по всему ее телу.

– Вы очень добры, но…

– Я позабочусь, чтобы девушку в целости и сохранности доставили домой, – уверил герцог. – Вам не о чем беспокоиться.

– Благодарю вас. – Пруденс почувствовала, что Мария тянет ее за пальто, и, повернувшись, пошла за подругой. Дойдя до угла улицы, она не удержалась и оглянулась. Герцог хлопотал вокруг Салли с почтительностью истинного джентльмена.

Он потрясающий, подумала Пруденс. Смелый, деликатный и совершенно потрясающий.


«Низко же я пал, – подумал Сент-Сайрес, – дошел до служанок».

Рис Де Уинтер водил ладонью по голой ягодице Салли Макдермотт, и ему пришло в голову, что большинство мужчин испытывали бы укоры совести, соблазнив служанку через несколько минут после ее спасения, по крайней мере после удовлетворения похоти. Но Рис не страдал такими приступами, способными испортить удовольствие. Если плод падает вам в руки – или, если быть точнее, бросается вам в объятия, – надо быть дураком, чтобы не воспользоваться моментом. Рис не был дураком, а Салли оказалась лакомым кусочком. Сюрпризом, потому что поначалу он нацелился не на нее. Он положил глаз на прелестную маленькую швею. В женщинах он ценил некоторую округлость форм, и когда Альберта ногой отшвырнула корзинку с принадлежностями для шитья, у него появился шанс хорошенько рассмотреть малышку. Его ждало приятное открытие, что у нее прекрасный цвет лица, красивые карие глаза, а темные волосы пахнут лавандой – он всегда любил этот запах. Но ему тут же пришлось отказаться от своих планов относительно нее. Эти большие добрые глаза смотрели на него так, словно он был сказочным принцем, и все потому, что он собрал и бросил в ее корзинку несколько катушек ниток; но она отпрянула, стоило ему слегка дотронуться до нее, так что ему стало ясно, что его маленькая швея невинна, как дитя. Невинность никогда особенно не привлекала его.

Какая разница, сказал он себе. На бал он поехал совсем не для того, чтобы подцепить там юбку, он охотился за наследницами. Вернувшись в бальный зал с Альбертой, одной из самых богатых невест во всей Британии, он до конца вечера вел себя как примерный мальчик, стараясь предстать добродетельным, настроенным на женитьбу и ответственным прежде всего перед ее отцом.

Герцог перевернулся на спину и уставился на нарисованных ангелочков и золоченую лепнину над своей головой. «Боже, какой у Милбрея отвратительный вкус!» – подумал он. Однако дурно обставленный городской дом, который он позаимствовал на время сезона у старого школьного товарища, был лучше, чем ничего: По крайней мере, район приличный. Пусть без всяких средств, но он герцог, и если хочет найти богатую невесту, должен обосноваться в доме, достойном его положения в обществе.

У Альберты богатое приданое, которое вытащило бы его из долгов, но несколько часов в ее обществе отбило у Риса всякую охоту жениться на ней. У него не было желания отправляться в ад, прежде чем он умрет.

Хотя леди Альберта Денвилл не стала решением проблемы, он не мог пожаловаться на то, как закончился для него этот вечер. Образовалась обычная толчея гостей, ожидавших, когда подадут экипажи, и Рис, не желая стоять в толпе, покинул ее с намерением лично отыскать свою карету на заднем дворе. В результате неудачный вечер закончился для него на весьма удовлетворительной ноте.

Повернув голову, Рис посмотрел на голую девицу, которая лежала на животе рядом с ним, положив голову на его согнутую руку.

Да, он дошел до крайности, если ему по карману были только служанка или швея, желающие заработать лишние несколько шиллингов. Он сторонился уличных проституток, а о том, чтобы содержать любовницу, не могло быть и речи. Он давно лишился такой роскоши, и маловероятно, что в ближайшем будущем обстоятельства изменятся к лучшему. Хотя он вернулся в Англию всего пять дней назад, каждая куртизанка, знающая себе цену, была осведомлена, что новоиспеченный герцог Сент-Сайрес не может наскрести денег на содержание собственного дома, не то что на нее.

Салли шевельнулась, подняла голову и увидела, что он смотрит на нее. Она сонно улыбнулась ему, личико в ореоле светлых кудряшек, и в нем снова проснулось желание. Он ответил ей одной из своих озорных улыбок, перевернулся на бок и прижался губами к ее плечу, одновременно просунув руку между ее бедер.

– Хотите еще? – Ее улыбка стала шире. – Какие ненасытные.

– Ужасно ненасытный, – согласился он и куснул ее плечо. Салли захихикала, и он просунул руку глубже.

Найдя результат такого зондирования удовлетворительным, свободной рукой он провел вниз по ее животу.

– Ладно, ладно, я дам добавку, – мурлыкала Салли, извиваясь под его руками. – Но только потому, что вы спасли меня.

Он поднял ее бедра и пристроился сзади, размышляя, как ему повезло, что он оказался таким рыцарем.


Глава 2


Погрязшие в долгах герцоги сильно обесценились в наше время. Наследницы, сколько дадите?

    
«Соушл газетт», 1894 год


Слишком скоро его разбудило звяканье ведерка с углем. Рис перекатился на живот и закрыл голову подушкой, проклиная неизменный уклад английского дома. В Италии служанке не пришло бы в голову потревожить сон джентльмена, пока солнце не окажется на западе. Не то что в Англии.

Он выглянул из-под одеяла и увидел поблизости от камина безошибочно узнаваемые серое, в полоску платье, белый фартук и чепец горничной. Только самая бестолковая служанка могла бы не заметить, что в кровати двое, что с хорошенькой девицей под боком он едва ли нуждался в зажженном камине, но Рис не стал указывать на это обстоятельство. Для этого потребовалось бы слишком много усилий в восемь утра, особенно если учесть, что заснул он не ранее часа назад.

Он снова закрыл глаза, а проснулся уже разбуженный своим камердинером, которому, черт его возьми, тоже следовало бы знать, как себя вести.

– Фейн, – пробормотал Рис, выпростав руку и положив ее на плечо слуги, – если ты немедленно не уберешься из моей комнаты, пеняй на себя, я тебя выгоню.

Пустая угроза, потому что он задолжал парню, по крайней мере, за полгода и не смог бы найти кого-нибудь другого, кто был бы так же предан ему, как Фейн.

Слуга отлично знал это, поэтому не ушел. Напротив, он еще раз деликатно потряс Риса.

– Сэр, мне очень жаль, – пробормотал Фейн, – но в доме происходит нечто, требующее вашего немедленного внимания.

– В доме неладно? Пусть Холлистер займется этим. Он ведь дворецкий Милбрея, не так ли? – Отворачиваясь от слуги, Рис закинул на лежащую рядом сонную женщину руку и ногу и снова стал погружаться в сон. – Если только не пришел конец света, я не намерен вылезать из кровати по крайней мере до двух часов дня.

– В гостиной сидит ваша мать, лакей заносит ее чемоданы. Похоже, она собирается пробыть здесь долго.

– О Боже! – Рис перекатился на спину и сел, с ужасом глядя на Фейна. – Это конец света. Не смотри так на меня, приятель. Скорее подай мой халат.

Пятью минутами позже Салли сидела в кебе и ехала домой, а Рис был одет – более или менее. В панталонах, рубашке и халате он спускался по лестнице в гостиную, время от времени останавливаясь и перегибаясь через перила, чтобы увидеть происходящее в холле. Там действительно громоздились сундуки, саквояжи и шляпные коробки. Рот герцога скривился, когда, на его глазах два лакея внесли в дом еще один дорожный сундук.

Рис пошел в гостиную, недоумевая, с чего вдруг Петиция решила остановиться под одной крышей с ним. Последние двенадцать лет он жил на континенте лишь потому, что желал оказаться как можно дальше от нее и ее распутного деверя. Слава Богу, дядя Ивлин был уже мертв, но Рис по-прежнему был полон решимости избегать встречи с матерью. Он был не в состоянии провести в ее обществе и пяти минут. Она платила ему той же монетой.

Когда Рис вошел в гостиную, мать сидела в кресле, придвинутом близко к камину. Услышав его шаги, она встала и повернулась к нему. Рис поразился, насколько мать сдала за эти годы. Он всегда помнил ее потрясающе красивой, ослепительной блондинкой, которая в детстве напоминала ему сказочную и непостижимо далекую Снежную королеву. Сейчас от былой красоты не осталось почти ничего. Истончившаяся кожа приобрела землистый оттенок, щеки обвисли. Летиция исхудала, имела изнуренный вид и казалась гораздо старше своих пятидесяти шести лет. Но глаза ее, того же серо-зеленого цвета, что и его собственные, остались прежними. Когда он прошел через комнату и остановился перед ней, они изучали его с теплотой арктического ледника. Никакой улыбки в знак приветствия.

– Сент-Сайрес, – произнесла она, приседая в бесстрастном реверансе.

Он не позаботился ответить поклоном.

– Мама. Как приятно вас видеть!

В его голосе прозвучала ирония, но Летиция была слишком бесчувственной, чтобы ее это задело. Они молча стояли, изучая друг друга, напоминая присматривающихся друг к другу дуэлянтов, и тут Рис заметил, что она все еще не сняла накидку и шляпу, а в руках у нее был зонт. Похоже, она приехала только с визитом. Он понял это слишком поздно.

– Надеюсь, у вас нет намерения пожить здесь?

Она не колебалась с ответом.

– Жить с тобой? Боже, нет, конечно. – При звуках ее голоса Рис скривился:

– Ваши материнские чувства, как всегда, согревают мое сердце.

Она снова опустилась в кресло, и от Риса не ускользнуло, что, садясь, она тяжело опиралась на зонт.

– Ты не отвечал на мои письма. С тех пор как ты вернулся, я три раза приезжала сюда, но ты отказался принимать меня. Единственное, чем я могла привлечь твое внимание, – это напугать тебя переездом сюда.

– Вам не кажется, что с дорожными сундуками в холле вы немного перестарались? Кроме того, вы никогда, насколько мне известно, не стремились завоевать мою привязанность. За всю мою жизнь мы беседовали не более десяти раз. Почему вам вдруг так понадобилась моя компания?

– Я здесь, чтобы поставить тебя в известность о неблагополучном состоянии дел семьи.

Рис промолчал. Он оперся руками о кресло с подголовником напротив нее и взвешивал открывшуюся ему альтернативу. Он может немедленно выдворить ее, или же ему придется вытерпеть неприятный, но неизбежный разговор об их финансовом положении и покончить с этим. Рис выбрал второе. Хотя этот вариант не сулил такого удовлетворения, как первый, в долговременной перспективе он предполагал меньше осложнений. Обойдя кресло, Рис уселся в него.

– Состояние семьи неблагополучно? – проворчал он, откидываясь на спинку. Положив локти на подлокотники, он сцепил пальцы и наклонил голову набок. – Звучит ужасно.

– Давай не будем ходить вокруг да около. Я знаю, что ты уже виделся с мистером Ходжезом и он поставил тебя в известность о положении дел.

– Удивительно, как быстро вы все разнюхали, мама. Поскольку вы уже знаете, что я виделся с солиситором, и знаете, что он сказал мне, цель вашего посещения явно не в том, чтобы известить меня о положении дел в семье. – Герцог одарил мать своей самой издевательской улыбкой. – Пришли за деньгами, так?

– Обязательно быть вульгарным?

– Ваши старания напрасны, – радостно сообщил ей Рис. – Зря вы притащили сюда все эти сундуки. Дорогая моя, у меня нет ни гроша.

Летиция презрительно фыркнула:

– Ты всегда лжешь.

– Да, вы мне говорили это и раньше. – Рис до боли сжал пальцы. Но продолжал улыбаться. – Однако в данном случае я не пытаюсь обмануть вас. Я абсолютно пуст.

Она бросила на него тяжелый взгляд, как бы проверяя правдивость его слов:

– Значит, денег, оставленных тебе отцом, уже нет? Ты промотал все?

– Абсолютно все, – жизнерадостно признался Рис. – И получил от этого большое удовольствие, такой вот я бессовестный распутник.

Летиция побледнела и прямо на его глазах еще больше состарилась.

– Наши имения обременены долгами, кредит почти полностью исчерпан. Ты должен что-то сделать.

– Что вы предлагаете? Я подумывал о том, чтобы начать зарабатывать себе на жизнь, но решил, что не могу подвергнуть вас такому-испытанию. Если я найду себе занятие, вы станете стыдиться меня. Кроме того, мне придется работать. – Он пожал плечами. – Очень дурная привычка. Я стараюсь не стать ее жертвой.

– Не будь смешным! – выпалила Петиция. – Ты герцог Сент-Сайрес. Разумеется, ты не можешь работать.

– Неужели мы с вами хоть в чем-то согласились? Должно быть, мягкий климат Италии сделал меня слишком добродушным и покладистым. Но, возвращаясь к предмету разговора, у нас очень небольшой выбор. Могу предложить обратиться за помощью к Армии спасения, хотя сомневаюсь, что они помогают семьям разорившихся аристократов. Ужасно немилосердный подход, но…

– Заложено все, что могло быть заложено, – прервала его мать, как если бы Рис был настолько тупым, что не понимал серьезности ситуации. – Выплаты по процентам забирают то немногое, что мы имеем от сдачи земель в аренду, уже несколько лет нет отбоя от кредиторов. Не пройдет и недели, как они будут здесь.

Герцог не сказал матери, что они уже приходили.

– Если ты ничего не предпримешь в ближайшее время, они потребуют возвращения займов и заберут то немногое, что у нас осталось. Мы станем нищими.

Рис молчал. Может быть, из-за свойственной ему лени он не видел смысла напрасно тратить энергию. Мать нетерпеливо прервала молчание.

– Ну, – сказала она, – как ты собираешься поступить?

– Как я всегда поступаю в моменты кризиса, – ответил он, встал и пошел к шкафчику с напитками. – Я собираюсь выпить.

– Выпить? – повторила мать с презрением. – Ты считаешь, что выпивка – подходящий ответ на наши трудности?

– Нет, – ответил Рис, наливая себе изрядную порцию виски. – Это подходящий ответ на мои трудности. – Повернувшись, он встретил взгляд матери и улыбнулся. – Что касается ваших трудностей, дорогая мама, то они меня не заботят.

Они долго смотрели друг на друга. Рис по-прежнему стоял в расслабленной позе. Улыбка не сходила с его лица. Летиция первая отвела взгляд.

– Рис, твой дядя четыре года не выплачивал мне вдовью долю.

Герцог окинул взглядом роскошную отделанную мехом накидку матери и сверкающую камнями булавку, которой был заколот воротник.

– Да, вы выглядите ужасно обносившейся.

Она снова посмотрела на него и, увидев направление его взгляда, поднесла руку к горлу.

– Это фальшивка. Все мои драгоценности фальшивые. Я продавала настоящие, одну за другой. Теперь у меня ничего не осталось для продажи. У меня не хватит денег, чтобы продержаться до конца весны.

Ходжез не говорил ему этого. Рис сжал челюсти и посмотрел на мать.

– Я еще раз напоминаю, что мне все равно.

Она съежилась в кресле, ее неожиданная попытка сыграть на его сострадании провалилась.

– Я вижу, что ты, как и прежде, думаешь только о себе, – сказала она с пренебрежением, так хорошо знакомым ему. – Ты всегда был эгоистом, даже в детстве.

Ее резкий голос царапал, как бритва, но Рис давно обзавелся толстой кожей.

– Ужасным эгоистом, – согласился он, сжимая рюмку. – И вруном. Давайте не будем забывать об этом.

Тонкая бровь Петиции поползла вверх, верный знак того, что мать приготовилась выстрелить из тяжелого орудия.

– Если бы Томас был жив, он никогда бы не позволил, чтобы я оказалась в таком положении. В отличие от тебя он уважал свою мать. Он бы не бросил меня, сбежав в Италию.

Упоминание о младшем брате мгновенно вывело Риса из тщательно разыгрываемого безразличия. Улыбка исчезла с его лица. Он со стуком поставил рюмку на стол, выпрямился и непроизвольно шагнул к матери. Удовлетворение искривило уголки его губ, он застыл. Есть вещи, которые никогда не меняются, подумал он, злясь на себя не меньше, чем на нее. Никто, ни один человек не мог так задеть его за живое, как Летиция.

Он снова улыбнулся.

– Но ведь Томас тоже сбежал, разве не так, мама? – мягко произнес он, наблюдая, как меняется ее лицо. – Он сбежал так далеко, как только смог. Небо ведь находится не близко, я бы сказал.

Мать не ответила. Рис откинулся на спинку кресла и снова принял вид беззаботности и легкомыслия.

– Как мне нравятся такие вот родственные встречи после разлуки, – протянул он. – Они согревают сердце. Поскольку вы настроены на воспоминания, может быть, поговорим о том дне, когда Томас повесился?

Мать побагровела.

– Может быть, мне рассказать, как он выглядел, когда я нашел его? – Рис старался, чтобы в его голосе звучали нотки небрежного безразличия. – Если хотите, я опишу эту сцену для вас. Его тело висело над лестничным пролетом, шея была сломана, конечно. Он был похож на марионетку на ниточке, его кожа имела неправдоподобный синеватый оттенок…

– Прекрати!

– Вы не хотите слышать о том, как он выглядел? Тогда, может быть, мы поговорим о причине, толкнувшей его на это? Вы когда-нибудь задумывались над этим, мама?

Стукнув зонтом об пол, Летиция вскочила с места:

– Я сказала, прекрати!

– Вы подняли эту тему.

Летиция сощурилась. Когда Рис был маленьким мальчиком, этот сверкающий взгляд повергал его в ужас. Теперь он был рад, что вырос.

– Бог мой, – задохнулась она, – как я могла породить такого сына?

– От дьявола. Как же еще? – Он протянул руку к шнурку звонка и дернул за него. – Вы ведь не могли проявить такое отсутствие вкуса, чтобы спать с собственным мужем.

Летиция открыла рот, чтобы ответить, но не успела – в дверном проеме появился Холлистер.

– Ваша светлость? – осведомился он.

Рис заговорил со слугой, не сводя глаз с Летиции:

– Моя мать переменила свое намерение. Она остановится на сезон в другом месте. Пожалуйста, сопроводите ее и позаботьтесь, чтобы ее сундуки были отправлены по адресу, который она назовет вам.

Издав неопределенный звук, выражающий презрение, Легация направилась к двери. Когда она уходила, Рис окликнул ее:

– Не значит ли это, мама, что я не буду иметь счастье видеть вас еще через двенадцать лет?

Дверь гостиной хлопнула, закрывшись за матерью, и герцог решил посчитать этот звук утвердительным ответом. Он схватил рюмку и одним глотком осушил ее, затем прислонился к шкафчику и закрыл глаза, прижав холодную рюмку ко лбу.

Сделав несколько глубоких вздохов, он попытался стереть из памяти образ повесившегося брата. Загнав вглубь гнев и боль, овладевшие им, Рис постепенно успокоился.


Общеизвестно, что лондонские омнибусы сродни кошкам, потому что когда льет дождь, они куда-то исчезают. Пруденс поднялась на цыпочки, балансируя на бордюрном камне, чтобы разглядывать экипажи, тяжело двигавшиеся по Нью-Оксфорд-стрит. Зонт она предусмотрительно держала над корзинкой, чтобы защитить от воды ее содержимое.

Скоро Пруденс со вздохом опустилась на ступени соседнего дома. Ни одного омнибуса не было видно. Ей оставалось или стоять и ждать, или нанять кеб. Это слишком дорогое удовольствие, а они с Марией уже потратились на такую роскошь двенадцатью часами раньше, но Пруденс слишком устала, чтобы пройти пешком хотя бы часть пути до Холборна, одна только мысль об этом пугала ее. Стоять под дождем на холоде и ждать, когда появится омнибус, ей тоже не хотелось. После бессонной ночи, которую она проработала на балу, и целого рабочего дня в салоне она была измучена до предела.

Она снова поднялась на цыпочки и принялась высматривать экипажи слева от себя. Как было бы хорошо, если бы она могла каждый день ездить в кебе, подумала Пруденс, но тут же отогнала от себя безумную мысль. Желать невозможного – бесполезное занятие, и все же в такие дни, как этот, искушение было слишком велико. Если бы только она могла уйти от мадам и найти лучшее место. Если бы она могла позволить себе не работать. Если бы она была богата…

Громыхание колес справа предупредило Пруденс об экипаже, выезжающем из-за угла. Опасаясь быть забрызганной, она отскочила на тротуар, уронила зонтик и толкнула стоявшего сзади человека. Шикарная карета проследовала мимо совсем близко. Понимая, что нельзя избежать неизбежного, Пруденс подняла над головой корзинку, оберегая то, что в ней лежало, отвернула лицо в сторону, и ее тут же окатило водой из лужи.

– Ой! – Она посмотрела вниз, на платье – красивая юбка в бежевую и белую полоски оказалась забрызгана грязью – хуже не придумаешь. Добравшись до дома, ей придется стирать одежду, иначе грязь въестся и лучшее платье, в котором она работает в салоне, будет испорчено. Тогда ей придется купить у мадам новое платье, оплатив его стоимость из зарплаты. А это значит, что следующую неделю ей придется работать еще больше, чтобы покрыть разницу. Ей показалось, что весь мир вдруг обрушился на нее, появилось глупое желание зарыдать.

Но Пруденс лишь пробормотала одно из любимых ругательств Марии, подобрала зонтик и окликнула извозчика. Свирепо отбившись от двух отталкивающего вида мужчин, пытавшихся влезть в кеб вперед нее, она устроилась на сиденье и поехала домой.

Прежде чем доехать до дома на Литтл-Рассел-стрит, где она жила, Пруденс три раза засыпала и просыпалась. Она заплатила извозчику и вошла в дом с единственной мыслью: скорее застирать платье и лечь в постель, но, оказавшись в холле, обнаружила, что быстро добраться до кровати ей не удастся.

Сразу за дверью ее поджидала домовладелица, миссис Моррис, которая, должно быть, увидела ее из окна.

– Вас ждут, – сообщила ей немолодая женщина, закрывая дверь, пока Пруденс пристраивала на настенную вешалку зонтик, с которого капала вода. – Это джентльмен, – добавила хозяйка оживленным шепотом. Лицо ее выражало жгучее любопытство. В ее приличном пансионе для женщин мужчины появлялись редко и всегда вызывали всеобщее возбуждение и разговоры.

Но Пруденс слишком устала, чтобы эта новость взбудоражила ее, притом она точно знала, что это какая-то ошибка. Она была обыкновенной девушкой двадцати восьми лет от роду, работающей двенадцать часов в день в таком месте, где ее окружали только женщины. Мужчины никогда не посещали ее, потому что у нее не было знакомых мужчин.

– Кто он?

– Он назвался мистером Уитфилдом, он ожидает вас уже около часа. – Хозяйка осмотрела Пруденс. – Господи, посмотрите на свое платье! Наверное, вам следует переодеться.

Пруденс не собиралась обрекать себя на такие хлопоты из-за незнакомца. Потянув за ленты шляпки, она сняла влажное фантазийное сооружение из соломки и повесила его на крючок, после чего заглянула в гостиную. Там на диванчике сидел немолодой джентльмен с ухоженной остроконечной бородкой. Его котелок, прекрасный фетровый котелок, лежал рядом, а руки были сложены на набалдашнике палки из эбенового дерева с золотым узором. У его ног стоял черный кожаный портфель. Встретившись с Пруденс глазами, он вежливо улыбнулся, Пруденс же отпрянула назад.

– Я никогда в жизни не видела его, – шепнула она, начиная расстегивать пальто. – Что ему от меня нужно?

– Он говорит, что специально проделал весь путь из Америки, чтобы встретиться с вами, но отказался сказать почему. – Круглое лицо миссис Моррис сморщилось в тревоге. – Пруденс, дорогая, может быть, вы отвечали на предложения?

Пытаясь собраться с мыслями, она не понимала, о чем говорит миссис Моррис.

– Предложения?

– Ну, когда ищут жен, вы знаете, – зашептала в ответ немолодая женщина. – Американские джентльмены всегда помещают объявления в наших газетах. У них там, кажется, не хватает женщин. – На ее лице наряду с беспокойством появилось выражение неодобрения. – Вам, конечно же, хотелось бы выйти замуж. Все молодые женщины хотят замуж, а в наши дни так трудно найти мужа, но Америка слишком далеко. И еще, дорогая, если женщина отвечает на объявления, скорее всего это жесто…

– Я не отвечала ни на какие объявления, – перебила ее Пруденс, хорошо знавшая, что порой это единственный способ вставить словечко, если начинает говорить миссис Моррис. Она повесила пальто рядом со шляпкой. – Не могу вообразить, зачем ему понадобилось видеть меня.

– Предложить ему чай?

Пустой желудок Пруденс болезненно сжался, напоминая о том, что она голодна, однако девушка отказалась:

– Не думаю, что в этом есть необходимость.

– Но, Пруденс, сейчас самое время, скоро пять часов. А он выглядит таким респектабельным и учтивым господином. По крайней мере, из вежливости следует предложить чай, сандвичи и кекс.

Пруденс сглотнула слюну.

– Миссис Моррис, вы знаете, я на голодной диете, – сказала она, героически сопротивляясь соблазну.

– Вы, девушки, всегда на диете, настолько заботитесь о своей фигуре, что отказываетесь хоть что-то положить себе в рот. Не понимаю, почему я вообще забочусь о питании в этом доме. Но морить себя голодом, чтобы талия была не больше двадцати дюймов, – это вредно для здоровья, дорогая.

Чтобы добиться такой талии, Пруденс пришлось бы сидеть на голодной диете до конца своих дней. Ее тело, по-видимому, не желало становиться таким, каким того требовала мода, потому что, несмотря на ее постоянные усилия похудеть, талия у нее упорно оставалась на цифре, соответствующей числу ее лет. Она провела руками по бокам, разочарованно признавая, что корсет так же туго стягивает ее, как всегда. Два дня без еды, а потом парочка канапе с крабами и несколько булочек в салоне, расстроено думала она, и нисколечко не стала тоньше.

– Хорошо, пусть будет чай, – согласилась Пруденс.

– Мы с Доркас займемся этим. – Домовладелица пошла искать служанку, а Пруденс упрятала подальше чувство вины за свою гастрономическую нестойкость и вошла в гостиную.

Джентльмен приятной внешности, с тронутыми сединой волосами поднялся при ее появлении.

– Мисс Босуорт?

– Да, я Пруденс Босуорт. – Опытным глазом она отметила, что его платье пошито у отменного портного. Сразу стало понятно, что перед ней преуспевающий господин. Немножко франт, решила она, увидев гардению в петлице и его покрытую узорами палку.

– Меня зовут Элиот Уитфилд, – сказал он, с поклоном подавая ей визитную карточку.

Пруденс взяла карточку и двинулась к заваленному всякой всячиной креслу у камина, на ходу читая, что на ней было написано.

– Почему адвокат из Америки проделал столь долгий путь, чтобы встретиться со мной? – спросила она, садясь. Она забеспокоилась, прочитав солидное название фирмы «Уитфилд, Джослин и Морхаус, адвокаты» с конторами в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Адвокаты, казалось ей, чем-то сходны с полицией. Лучше не иметь с ними дела.

Джентльмен снова сел, пристроив палку рядом.

– Я приехал по делу, связанному с вашим отцом, мистером Генри Абернати.

Пруденс заморгала от неожиданности и отложила карточку.

– Сэр, мне кажется, произошла какая-то путаница. Я не знаю никого по фамилии Абернати. Моим отцом был Генри Босуорт из Литтл-Ферз, Йоркшир.

К ее удивлению, франтоватый джентльмен с улыбкой кивнул:

– Да, точно так. Когда Генри Босуорт приехал в Америку, он поменял фамилию на Абернати.

Пруденс напряглась.

– Видимо, для того, чтобы моя мать не нашла его.

Мистер Уитфилд деликатно кашлянул.

– Если и так, то… – Он помолчал, затем продолжил: – Я приехал, мисс Босуорт, чтобы сообщить вам новости, и плохие, и хорошие. Первая: я должен сообщить вам, что ваш отец умер.

Это, заключила Пруденс по горестному виду сидящего напротив человека, была плохая новость. Но поскольку ее отец был обманщиком и негодяем, бросившим ее мать еще до рождения Пруденс, она не собиралась рыдать по поводу его смерти.

– А хорошая новость, сэр?

– Он оставил вам наследство. Вот почему я здесь.

Это сообщение тронуло Пруденс ненамного больше, чем известие о смерти отца. Из того немногого, что ей рассказывали о нем, она составила представление об отце как о никчемном человеке. Маловероятно, чтобы он оставил что-то стоящее.

– У него было что оставить?

– Иначе я бы не проделал этот путь из Нью-Йорка, мисс Босуорт. – Мистер Уитфилд потянулся к своему портфелю. – У меня здесь копия его завещания. Вы единственная наследница.

Удивленная, Пруденс наблюдала за тем, как маленький джентльмен взял портфель из черной кожи, поставил себе на колени и открыл. Он вынул из него толстую пачку бумаг, и они так солидно выглядели, что у нее появилась надежда. Может быть, действительно имеется наследство, достаточное, чтобы она могла уйти от мадам Марсо и найти что-нибудь получше, место, где не нужно работать так много и унижаться перед такими, как леди Альберта. Если бы только…

– Согласно завещанию, – продолжал поверенный, – весь доход, получаемый от его имущества, поступает вам. Кроме того, вы наследуете его движимое имущество и денежные средства, весьма значительные.

Слова «доход», «движимое имущество и денежные средства» звучали так многообещающе, что надежды Пруденс возросли. Может быть, ей не нужно будет искать работу? Может быть, она сможет отложить хорошенькую сумму на старость и заимеет собственный домик? Ей уже виделся симпатичный маленький домик с верандой и тюлевыми занавесками.

– Доход от имущества поступает в доверительную собственность, управляемую попечителями в вашу пользу.

У Пруденс было чувство, что ей надо остановиться в своих ожиданиях, пока они не овладели ее воображением. Это, должно быть, сон. В реальной жизни не бывает наследства, взявшегося неизвестно откуда. В любой момент она может проснуться и обнаружить, что она в кебе, едет из салона домой. Однако… слова «доверительная собственность» звучали восхитительно. Ей бы все это понравилось. Пруденс сглотнула.

– Это много денег?

– Много денег? – Гость засмеялся, – Мисс Босуорт, как я уже сказал, вашим отцом был Генри Абернати. – Заметив, что это ей ни о чем не говорит, он продолжил: – Наверняка, даже здесь, в Англии, слышали об универсальных магазинах Абернати?

Пруденс о них, конечно, слышала, В Америке это были самые известные универсальные магазины. По слухам, магазины Абернати на Пятой авеню шикарнее, чем «Хэрродз» здесь, в Лондоне, хотя Пруденс, как истинная англичанка, сомневалась на этот счет.

– Мой отец владел магазинами Абернати? Он… был… одним из этих американских миллионеров?

– Да, разумеется. – Мистер Уитфилд улыбнулся, видя ее недоверие. – Как я уже сказал, завещание предусматривает ряд условий, но если вы примете эти условия, вы станете очень богатой женщиной, одной из самых богатых женщин в мире.

Пруденс просто не могла поверить. Это, должно быть, какое-то надувательство, обман. Она вскочила, готовая послать проходимца подальше, но голова у нее закружилась. Прижав руку ко лбу, Пруденс с трудом выговорила:

– Я не… верю… вам.

– Тем не менее, это абсолютная правда, уверяю вас.

– Это не… – Она забыла, что хотела сказать. Комната странным образом начала вращаться, и Пруденс закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Этот человек сказал, что она получает наследство. Целое состояние. Она станет одной из самых богатых женщин в мире. – Насколько велика… сумма?..

Хотя она не сумела закончить вопрос, мистер Уитфилд сразу понял.

– Доход, разумеется, колеблется в зависимости от экономической ситуации, – сказал седовласый джентльмен – его голос еле-еле прорывался через грохот в ее ушах, – но на настоящий момент он составляет примерно один миллион фунтов в год.

После нескольких дней изнурительной работы, почти без еды и сна, этого оказалось слишком много. В первый раз в жизни Пруденс Босуорт упала в обморок.


Глава 3


Американский миллионер Генри Абернати оставил все состояние внебрачной дочери.

    
«Соушл газетт», 1894 год


Ужасный запах нашатыря проник в ее сознание. Пруденс протестующе дернула головой, отталкивая руку, которая держала у ее носа пузырек с отвратительно пахнущей жидкостью.

Словно издалека она услышала, как миссис Моррис сказала: «Она приходит в себя».

– Это хорошая новость, – ответил мужчинами звук его голоса вернул Пруденс к невероятной действительности.

Она села и выпрямилась.

– Не делайте резких движений, – предостерегла ее миссис Моррис. – Было бы неразумно снова потерять сознание.

– Я потеряла сознание? – Пруденс щурилась, стараясь прийти в себя. Она сидела в кресле, вокруг нее хлопотала миссис Моррис с пузырьком нюхательной соли, а рядом стоял поверенный, который только что сообщил ей, что она может получить огромное наследство.

– Именно так, мисс Босуорт. – Он вернулся в кресло, где сидел раньше. – Немного чересчур, как я полагаю.

– Что тут сказать! Один миллион фунтов в год? – Произнесенная вслух сумма не сделала получение наследства более вероятным. – О Боже!

– Один миллион фунтов в год? – Миссис Моррис посмотрела на поверенного, потом на нее. – О чем это вы?

– Ваша мисс Босуорт получает наследство от отца. Фактически она может стать одной из богатейших женщин мира.

– Что вы говорите! – Миссис Моррис открыла от изумления рот и, ухватившись за кресло, опустилась в него. – Но, Пруденс, дорогая, я думала… то есть я поверила, что ваш отец умер, когда вы были маленькой девочкой. По крайней мере, именно это вы сказали мне, когда поселились здесь.

Пруденс виновато посмотрела на хозяйку:

– Я обманула вас, это была неправда. Видите ли, мой отец бросил маму еще до моего рождения. Он… – Она замолчала, щеки ее загорелись от стыда. – Он так и не женился на ней, он уехал в Америку.

– Вы живете у меня одиннадцать лет и не сказали мне правды?

– Я не хотела, чтобы вы знали, что я… – Ее голос дрогнул. – Что я незаконнорожденная. Это такой приличный дом. Когда я пришла к вам, чтобы снять комнату, я боялась, что вы откажете мне, если узнаете правду.

– Стыдиться надо бы не вам, а вашему отцу! – отвечала миссис Моррис, и ее явное негодование успокоило Пруденс. – Так бессердечно бросить вашу мать. Ни стыда ни совести!

Мистер Уитфилд откашлялся.

– Да, но теперь он искупил свою вину, я надеюсь? Он оставил мисс Босуорт все свое состояние:

– Ну, не знаю, что на это сказать, – ответила миссис Моррис. – Один миллион фунтов в год. Невероятно! – Она издала короткий смешок. – Неудивительно, что с вами случился обморок, дорогая.

Пруденс тоже засмеялась. Она испытывала изумленное воодушевление.

– Никак не могу поверить, – сказала она и приложила руку ко лбу, потому что голова у нее еще немного кружилась. – Не могу осознать.

– Что легко понять, учитывая обстоятельства, – уверил ее мистер Уитфилд. – Я бы тоже был потрясен. Но нам следует обсудить детали завещания вашего батюшки. Я должен уведомить вас, что завещание предусматривает некоторые условия…

– Прошу прощения, сэр, – прервала его миссис Моррис, – эта новость совершенно удивительная, мы все потрясены, нет сомнения, но мы должны дать мисс Босуорт несколько минут, чтобы она могла прийти в себя.

– Я уже пришла в себя, – сказала Пруденс, садясь прямо. – Я хочу услышать завещание.

– Нет-нет, ваша домовладелица совершенно права. Простите мне мою поспешность. – Он указал на стол между ними: – Может быть, мы пока выпьем чаю?

– Надеюсь, он не остыл, – забеспокоилась миссис Моррис, возвращаясь на свое место и беря в руки серебряный поднос, – Я как раз несла чай, когда Пруденс упала в обморок. Я побежала за нюхательной солью и долго не могла найти ее.

– Я никогда раньше не падала в обморок. Надеюсь, я сделала это достаточно грациозно?

– Да, дорогая. Вы опустились прямехонько в ваше кресло с рукой, прижатой ко лбу, как нас всегда учили. Сахар, мистер Уитфилд?

– Да, благодарю вас, – ответил он, но отрицательно покачал головой, когда миссис Моррис взялась за молочник. – Учили? – повторил он, принимая чашку с чаем. – Девушек учат, как падать в обморок?

– О да, – заверила его миссис Моррис, наливая следующую чашку Пруденс. – Когда я была девушкой, мы без конца практиковались. – Предлагая сандвичи и кексы, она начала объяснять мистеру Уитфилду основные положения воспитания порядочных девушек. Пруденс не прислушивалась к разговору. Она ела, пила чай и пыталась осмыслить чудесную вещь, которая произошла с ней, но чувство нереальности не оставляло ее.

Один миллион фунтов!

Она не могла представить себе такую сумму. Слишком много. Несметное богатство. Так много и каждый год? Даже у леди Альберты не было приданого, которое можно было бы сравнить с таким состоянием. При этой мысли радость пронзила ее. Она с шумом отодвинула пустые тарелочку и чашку и вскочила с кресла; ликующий вопль вырвался у нее, как у пятилетнего ребенка в рождественское утро. Прежде чем она осознала, что делает, Пруденс закружила миссис Моррис в танце, скорее неистовом, чем грациозном.

– Я богаче леди Альберты! – речитативом твердила она, носясь по комнате. – Я богаче леди Манро! Я богата, я богата, я самая богатая девушка из тех, кого я знаю. Ах!

Хозяйка смеялась, глядя не нее, однако ненадолго перестала смеяться, когда потребовалось предупредить Пруденс, что они кружатся в опасной близости от горшка с папоротником.

– Если мы его опрокинем, я куплю вам новый, – пообещала Пруденс и опять запела, начиная новый тур танца вокруг стола: – Я богаче леди Альберты…

– Мисс Босуорт, – обратился к ней мистер Уитфилд, перекрывая ее фальшивое сопрано. – Мы должны обсудить условия завещания.

Пруденс посмотрела на него, продолжая кружить миссис Моррис.

– Условия?

– Есть определенные условия, которые вы должны выполнить, чтобы получить все наследство. Так, вы должны выйти замуж.

Она остановилась, резко отпустив миссис Моррис, так что бедная леди, продолжая кружиться, чуть не снесла горшок с папоротником.

– Выйти замуж?

– Да. У вас есть… – Он деликатно помолчал. – Может быть, есть на примете подходящий молодой человек?

– Нет, – отвечала Пруденс, стараясь осмыслить новое развитие событий. – Совсем никого нет. То есть, – попыталась она поправиться, немного смущенная, что не может назвать ни одного поклонника, – я была занята… другим. Я, знаете ли, работала.

– Понимаю. – Мистер Уинфилд взял в руки лежавшие на диванчике документы. – Ваш отец поставил условие, что вы должны в течение года найти себе достойного мужа, В течение этого года вы будете ежемесячно получать щедрое содержание, вычитаемое из упомянутой доверительной собственности, – на платья, проживание и тому подобное, – но к концу этого срока вы должны выйти замуж, в противном случае наследство перейдет к родственникам его жены.

– Жены? Мой отец был женат?

– Да. В Нью-Йорке он женился на женщине с приданым, которую звали Элизабет Тайсон. Она умерла несколько лет назад. У них с мистером Абернати своих детей не было.

– И мой отец оставил все свои деньги мне? – Пруденс покачала головой. – Но он совсем не знал меня. Никогда не стремился узнать, – добавила она не без горечи.

– Кровь порой связывает людей сильнее, чем мы думаем. Что возвращает меня к предмету нашего разговора. Ваш отец очень хотел иметь наследника, в котором текла бы его кровь. Если вы выйдете замуж, доход от его недвижимости достанется вам и вашему мужу, конечно, пока вы будете живы, а после этого вашим прямым наследникам. Мужчина, которого вы выберете, должен быть одобрен попечителями, распоряжающимися имуществом на началах доверительной собственности. Я останусь в Лондоне до тех пор, пока ситуация не получит своего разрешения и вы не выйдете замуж, а затем возвращусь в Нью-Йорк. Вашими средствами после этого будут управлять наши лондонские филиалы. Я надеюсь, что вы найдете нашу фирму достаточно надежной в…

– Подождите. – Пруденс движением руки остановила его. – Вы должны одобрить мое замужество?

– Да, но я уверен, что, следуя советам ваших дяди и тети, вы сделаете правильный выбор, который мы будем сердечно рады одобрить.

– Мои дядя и тетя? – Радость. Пруденс несколько приуменьшилась. – Они знают об этом?

– Разумеется. Моей первой задачей по прибытии в Англию было отыскать вас, и я сначала навестил ваших дядю и тетю в их доме в Суссексе, полагая, что вы живете с ними. Но когда я обратился к ним, то узнал, что вы уехали от них. Естественно, они не сообщили бы совершенно незнакомому человеку, где вы находитесь, не узнав причину, которая привела меня к ним. Они рады вашему счастью и вскоре приедут в Лондон, чтобы помочь вам.

– Помочь мне? – Пруденс определенно не нравился оборот, который принимал разговор. Живот у нее свело – обычная реакция на мысль о тете Эдит. – Помочь мне с чем?

– С вхождением в общество, разумеется. Ваша тетя станет вашей чаперон.[2 - Обязательная спутница, провожатая молодой девушки на балах и т. п.]

Пруденс подавила стон. Если бы она могла выбирать, тетя Эдит была бы последней кандидатурой на роль сопровождающей. Пруденс было четырнадцать лет, когда умерла ее мать, и после смерти матери она жила в семье ее брата, с его женой и двумя дочерьми. Все три года, прожитые в их доме, она была бедной родственницей, незаконнорожденной, обузой и обязанностью, о чем остальные женщины не забывали напоминать. Невыносимое существование заставило ее уехать в Лондон, чтобы начать самостоятельную жизнь.

– Нельзя ли, чтобы меня сопровождала миссис Моррис? – Но она уже знала, что это невозможно.

– Моя дорогая мисс Босуорт, при всем моем уважении к вашему другу… – здесь он остановился, чтобы кивнуть миссис Моррис, – вы должны выйти замуж за достойного джентльмена, а для этого нужно, чтобы вас ввели в общество более высокого уровня, чем то, к которому вы привыкли. Ваш дядя – сквайр, а ваша тетя – кузина баронета. Такое родство обеспечит вам доступ в общество.

Пруденс понимала, что, скорее всего так и есть, но все еще сопротивлялась, надеясь найти другой выход из положения.

– Я бы предпочла другой вариант.

– У вас есть подходящие связи?

Она вспомнила о своей подруге Эмме, которая тоже жила у миссис Моррис, пока месяц назад не вышла замуж. Эмма вышла замуж за виконта, у которого работала.

– Я знакома с виконтессой Марло. Она на самом деле моя подруга.

– Вы знаете, дорогая, что Эмма и Марло проводят медовый месяц в Италии, – напомнила ей миссис Моррис. – Они вернутся не раньше июня.

Пруденс с надеждой посмотрела на мистера Уитфилда:

– Наверное, мне нельзя ждать столько времени до выезда в свет?

Адвокат покачал головой:

– Я настоятельно советую не делать этого. Лондонский сезон идет к концу, а в вашем распоряжении только один год, в течение которого вам предстоит найти подходящую партию. Кроме того, не следует забывать о газетах. Газетчики очень быстро узнают о вас. Не стоит надеяться, что вашу историю удастся сохранить в секрете. Еще несколько дней – и о вас заговорят, вашего внимания будут искать самые разные люди, многие из которых не лучшего сорта. Такая молодая леди, как вы, находится в блаженном неведении о многих отталкивающих свойствах человеческой натуры. Ваши родственники послужат вам защитой.

– Я начала самостоятельную жизнь в семнадцать лет. Сейчас, когда мне двадцать восемь, я вряд ли нуждаюсь в опеке.

– Мисс Босуорт, на карту поставлены огромные деньги, а деньги – странная вещь. Они вызывают в людях все худшее. При выборе будущего супруга вам понадобятся люди, мнению которых вы могли бы доверять, на советы которых могли бы положиться.

Пруденс ни в чем не хотела бы полагаться на советы тети Эдит, а особенно в вопросах замужества. Однако, чтобы войти в общество, ей нужна была чаперон, к тому же дядя Стивен всегда был добр к ней.

– Наверное, вы правы, – сказала она, смиряясь с неизбежным. – В конце концов, они моя родня. Лучше всего, наверное, пожить с ними. По крайней мере, пока не возвратится Эмма.

– Если к тому времени вы уже не окажетесь замужем, – вставила слово миссис Моррис. – С вашим приданым у вас не будет недостатка в поклонниках!

Настроение у Пруденс снова поднялось.

– Не сомневаюсь. Они просто выстроятся в очередь у моих дверей!

– В этом больше правды, чем вы думаете, – сказал мистер Уитфилд, наклоняясь вперед. – Хотя я могу понять вашу радость, моя обязанность предупредить вас, мисс Босуорт. Богатство может стать тяжким бременем.

– Бременем? – Эта мысль показалась Пруденс настолько абсурдной, что она не удержалась от смеха. – Как может богатство быть чем-нибудь, кроме благословения? С деньгами человек может делать все, что захочет. Всю свою жизнь я хотела стать богатой!

Адвокат пытливо посмотрел на нее:

– Есть одна вещь, дорогая моя, которую труднее вынести, чем неосуществленное желание, – это исполнившееся желание.

На следующий день после возвращения из церкви у Пруденс впервые зародилось подозрение, что мистер Уитфилд в чем-то прав. Приехала тетя Эдит.

Когда Доркас, горничная, сообщила им эту новость, они с Марией были в своей квартирке, снимали перчатки, пальто и шляпки, готовясь спуститься вниз к другим квартиранткам, чтобы присоединиться к воскресному чаепитию.

– Быстро же она появилась, – пробормотала Мария, дождавшись ухода Доркас. – Они, должно быть, сели на экспресс.

Пруденс, стягивающая перчатки, состроила гримасу:

– Никогда еще моя тетя так не спешила увидеть меня.

– До сих пор.

В голосе Марии было что-то, что заставило Пруденс замолчать. Она вздохнула:

– Это все деньги, как я полагаю.

– Конечно, деньги! – Мария вонзила в свою шляпку шляпную булавку и бросила ее на кровать. – Не забота же о тебе.

– Не сомневаюсь, – миролюбиво согласилась Пруденс. – Я знаю это.

Мария с виноватым видом прикусила губу:

– Извини. Я рада за тебя, конечно, рада. Тебе никогда больше не придется работать и терпеть унижения.

– Только если я выйду замуж, а я, конечно же, выйду замуж.

– О, конечно, ты найдешь кого-нибудь. Ты забудешь нас, будешь вращаться в высшем обществе, видеться со всякими джентльменами, и один из них придется тебе по душе. Твоя жизнь совершенно изменится, все будет другим… – Ее голос дрогнул, она отвернулась. – Все собрались пить чай. Идем вниз.

Мария сделала шаг к двери, но Пруденс остановила ее, взяв за руку и развернув к себе. У нее впервые появилась возможность поговорить с подругой о своей новой жизни. Прошлой ночью Мария снова обслуживала бал и вернулась домой очень поздно, слишком поздно для Пруденс, которая в десять часов наконец свалилась в кропать, все еще взбудораженная, но совершенно без сил. У нее едва нашлось время рассказать подруге о потрясающей новости по пути в церковь.

– Мария, все теперь изменится к лучшему. Не только мне не надо будет больше работать. Если я выйду замуж и унаследую эти деньги, часть из них я уделю тебе. Да, да, – добавила она, видя, что подруга собирается протестовать. – Я хочу, чтобы ты тоже что-то получила.

– Я не хочу твоих денег.

– Но я хочу этого. Ты могла бы использовать их как приданое или сохранить на старость, или…

– Я же сказала, что не хочу твоих денег! – сказала Мария с горячностью, удивившей Пруденс.

– Но почему? Денег будет больше чем достаточно.

– Не в этом дело. Богатство – это проклятие. Оно… оно меняет людей.

Эти слова почти совпадали с тем, что сказал мистер Уитфилд, но Пруденс по-прежнему не понимала, что за ними стоит.

– Как ты можешь говорить это? Мы ведь всегда покупали билеты в тотализаторе и мечтали, что будем делать, если выиграем кучу денег. И вот они у нас есть.

– Нет, не у нас. У тебя.

– Что мое, то твое, – твердо сказала Пруденс. – Часть денег будет твоими, и не вздумай отказываться. Я хочу дать денег и другим нашим подругам. Люси и Дейзи, и Миранде, и миссис Моррис – я хочу, чтобы каждый из тех, кто живет здесь, получил что-то. И еще я пожертвую на благотворительность.

– О, Пру! – Мария отняла свою руку и со вздохом присела на край кровати. – Ты не можешь раздавать свои деньги направо и налево каждому нуждающемуся. Все не так просто. Как ты не понимаешь этого?

– Я, конечно, буду давать только тем, кто этого заслуживает, – начала Пруденс, садясь напротив подруги на свою кровать. – Я думала об этом все утро и кое-что придумала. Я хочу сколько-то выделить сиротам, сколько-то незаконнорожденным детям и…

Звук открывающейся передней двери прервал изложение ее планов, из гостиной через открытую дверь комнаты донесся высокий игривый голос:

– Пруденс?

Она тихонько простонала, но когда в их спальню стремительно влетела ее тетя, вставая и приветствуя ее, заставила себя улыбнуться.

– Пруденс, вот ты где! – Немолодая женщина появилась в маленькой спальне с протянутыми для приветствия руками. – Моя дорогая.

– Тетя Эдит, – произнесла Пруденс, пока ее целовали в щечку. – Какой сюрприз!

– Не знаю, почему мистер Уитфилд должен был сообщить тебе о нашем приезде.

– Он не сказал ей, что вы поедете ночным экспрессом, – весело сказала Мария.

Пруденс засмеялась было, но тут же постаралась перевести смех в тактичное покашливание. Указав на стоявшую рядом подругу, она сказала:

– Тетя, вы помните мисс Мартингейл? – Улыбка застыла на лице Эдит.

– Конечно, – сказала она. – Насколько я помню, мы встречались в мой прошлый визит.

– Какая у вас прекрасная память, миссис Федергилл, – не задержалась с ответом Мария, – вы помните то, что было так давно.

Укор был явным, и тетя Эдит рассвирепела.

– Послушайте, молодая особа, у меня были причины, по которым я несколько лет не была в Лондоне, и меня возмущает ваш намек…

– Не хотите ли выпить с нами чаю, тетя? – прервала ее Пруденс, чувствуя, что ей надо вмешаться, прежде чем начнется ссора.

Эдит сделала над собой усилие.

– Чай? О нет, дорогая, не сегодня. Мы будем пить чай с тобой, с сэром Робертом и его матерью. Ты помнишь кузена Стивена, сэра Роберта Огилви и его мать Миллисент? Они гостили у нас одно лето, когда ты еще жила с нами.

– Да, разумеется, – вежливо ответила Пруденс. Это было неправдой, потому что она едва помнила Роберта и его мать и сомневалась, что они помнили ее, они ведь не соизволили ответить ни на одно ее письмо, когда она одиннадцать лет назад впервые приехала в Лондон. – Они пригласили нас на чай?

– Да. Знаешь, сэр Роберт стал баронетом. В твои пятнадцать лет он тебе не очень понравился, но, возможно, ты переменишь свое отношение, когда увидишь его сейчас. Он превратился в очень красивого джентльмена и жаждет возобновить знакомство с тобой.

– Ясное дело, жаждет, – проворчала Мария, но Пруденс умоляюще посмотрела на нее, и она отвернулась. – Я думаю, все внизу заждались, так что я пошла. Я скажу им, что сегодня тебя, Пру, не будет с нами. Вы извините меня? – Она церемонно поклонилась Эдит и почти выбежала из комнаты. Пруденс не без зависти посмотрела ей вслед.

– Дерзкая девица, – заявила Эдит, когда за Марией захлопнулась дверь. – Разве можно так спешить с выводами?

Пруденс вдруг припомнились причины, по которым она уехала из Суссекса.

– Мария моя подруга. Мои интересы она принимает очень близко к сердцу.

– Как и все мы, дорогая. Пусть ты не всегда ценила мои наставления и советы, когда была девочкой. Ты была такая непослушная. Такая упрямая.

Три года, проведенные Пруденс в семье ее дяди, остались в ее памяти совсем не похожими на картину, нарисованную тетушкой, но она понимала, что сейчас не время обсуждать эту тему.

– О Боже, уже столько времени! – воскликнула Эдит, посмотрев на свои часы в виде броши. – Нам надо спешить. Впереди столько дел.

– Каких же? – спросила Пруденс, с радостью меняя тему.

Проигнорировав ее вопрос, Эдит сделала жест в сторону шкафа у стены:

– Твои платья, наверное, здесь? – Не ожидая ответа, она подошла к шкафу и распахнула дверцы, чтобы осмотреть гардероб Пруденс. Внимательно рассмотрев все, она издала тяжелый вздох. – Так я и думала. Ничего, что можно было бы надеть.

Пруденс, которая сама сшила все эти платья, сжала зубы и сложила на груди руки.

– Мое дорогое дитя, – сказала Эдит, продолжая рыться в шкафу, – на что ты тратила те два фунта шесть шиллингов, которые твой дядя посылал тебе каждые три месяца?

«Квартирная плата. Питание. И тому подобная ерунда». Пруденс закусила губу.

Эдит прошлась по ней взглядом.

– Это зеленое платье, что на тебе, пожалуй, сойдет на сегодня, но нам необходимо как можно скорее купить тебе подходящие платья. Хорошо, что даже у лучших портних всегда найдется на продажу несколько готовых. Мы обязательно должны найти что-нибудь достойное, что можно было бы надеть во вторник вечером.

– Вечером во вторник?

– Да, дорогая. Мы едем в оперу. У сэра Роберта ложа, и он пригласил нас присоединиться к нему. Мы должны найти платье, подходящее для такого случая. – Эдит вынула из шкафа серый дорожный костюм, осмотрела его и вернула на место. – По крайней мере, нам не нужно будет брать все это с собой. Их нужно сложить и отдать бедным.

Пруденс отличалась миролюбивым характером, ее трудно было рассердить, но такую бесцеремонность невозможно было выдержать.

– Я не собираюсь отдавать эти платья! – Выпалив это, она почувствовала, что получилось глупо и неуместно! потому что она уже решила раздать свои старые платья.

Резкий тон заставил Эдит обернуться с уязвленным видом.

– Ну конечно, дорогая, если ты предпочитаешь отдать ненужные вещи своим подругам, сделай так, как найдешь нужным.

Пруденс намеревалась купить всем своим подругам новые платья, но она решила промолчать. Она ненавидела размолвки и не хотела ссориться с Эдит в первые же пять минут. Вздохнув, она взяла перчатки, снятые несколько минут назад.

– Вы, конечно, правы, – сказала она, стараясь вести себя благовоспитанно. – Их следует отдать бедным.

Взяв Пруденс под руку и увлекая ее к выходу, Эдит примирительно улыбнулась:

– Твой дядя сейчас встречается с мистером Уитфилдом, договаривается о твоем содержании. Да, он собирается купить для нас карету. А пока я наняла экипаж. До чая нам предстоит сделать несколько визитов.

– Визитов?

– Да, но у тебя нет причин беспокоиться. – Она похлопала племянницу по руке. – Сегодня это будут только визиты к моим дочерям.

– Уже легче, – без энтузиазма пробормотала Пруденс, снимая с вешалки свою сумочку. Встречи с Берилл и Перл сулили такую же радость, как пресвитерианские похороны. – Я беспокоилась, что нам придется наносить визиты каким-нибудь неприятным людям.

Хорошо, что тетя Эдит не расслышала в ее голосе сарказм.

– Вхождение в общество всегда немножко нервирует, но постарайся вести себя непринужденно. Мы с дядей сделаем для тебя все, ты знаешь. Самый фешенебельный район, приемы и вечеринки в лучших домах, прекрасное общество. Я гарантирую, дорогая, что ты будешь представлена достойным людям. С этого момента я целиком отдаюсь заботе о тебе.

– Это замечательно. – Подавив вздох, Пруденс закрыла дверь квартирки. «Июнь, – подумала она, вставляя ключ в замок и поворачивая его, – наступит еще очень не скоро».

– Твой дядя подыщет для нас подходящий дом в городе, – продолжала Эдит, когда они спускались по лестнице. – А пока мы будем жить в «Савое». Я позаботилась, чтобы твой номер был рядом с моим. Разве не замечательно?

Пруденс начала чувствовать себя как загнанное животное.

– Я не хочу причинять столько беспокойства, – в отчаянии сказала она. – Я бы предпочла на какое-то время остаться здесь.

– Здесь? – Тетя Эдит замерла на лестничной площадке и неодобрительно оглядела полутемную лестницу. – Не говори глупости. – Она звонко хохотнула. – В этих меблированных комнатах?

– Это очень приличный дом.

– Уверена, очень приличный, но, Пруденс, ты наследница солидного состояния. Ты не можешь остаться здесь и жить одна. Без нас с дядей, которые присматривали бы за тобой, скоро все лондонские мерзавцы, охотники за приданым будут тут как тут!

Рис провел понедельник, подсчитывая те крохи, которые составляли его герцогский доход, а вторник – блуждая по трясине фамильных долгов Де Уинтеров. После изучения бумаг от земельных агентов, банков и поверенных его настроение упало ниже, чем его банковское сальдо, и у него не осталось выбора, кроме как отобедать в «Кларендоне». Он утешился тем, что съел великолепную говядину и выпил бутылочку прекрасного французского бордо, изловчившись при этом не заплатить по счету, – практика, которую он хорошо освоил за последние несколько лет.

– Пэру никогда не следует платить по счету в «Кларендоне», – объяснял он лорду Стэндишу позднее, в опере. – Спасибо впечатлительности среднего класса.

Стэндиш, старый приятель со времен Оксфорда, пригласивший его в свою ложу, засмеялся:

– Какое отношение имеет впечатлительность среднего класса к вашему уклонению от оплаты счетов в «Кларендоне»?

– Самое прямое, – отвечал Рис, поворачиваясь, чтобы взять у лакея бокал шампанского. – Средний класс не будет обедать в заведении, которое не посещают пэры. Нас же устраивает, что они в состоянии и хотят платить. Без них рестораны пришлось бы закрыть, а мы никогда не смогли бы обедать вне дома.

Лорд Уэстон, который также был приятелем Риса с детства, мрачно скривился:

– В наши дни далеко не все пэры, Сент-Сайрес, могут позволить себе в Лондоне такую роскошь. Если герцог обедает в вашем заведении, это является определенным показателем уровня заведения. Я, будучи всего лишь бароном, не могу рассчитывать на подобные уловки. Я знаю это, потому что когда пытался не заплатить по счету, мне присылали его на дом.

– Вот еще одна причина, по которой следует переезжать с места на место, а не жить в собственном доме! – заключил Рис под общий хохот.

– Но как можно жить, не имея дома? – озадаченно спросил Стэндиш. Однако Стэндиш всегда был честным малым, щепетильным даже в мелочах, которому в голову бы не пришло жить не по средствам и уклоняться от оплаты счетов.

– Путешествуя, конечно, – ответил Рис. – Все очень просто. Чтобы не платить долги, уезжаешь за границу. Приезжаешь домой, чтобы не платить заграничные долги. Так можно объездить весь мир меньше чем за пятьсот фунтов.

Все, включая Стэндиша, засмеялись.

– Но где же джентльмену жить, когда он в городе? – спросил граф.

– У своих друзей, конечно же! – Рис хлопнул Уэстона по спине. – Не найдется ли у вас свободной комнаты, Уэс? Я не могу дольше оставаться в доме Милбрея. У него слишком деликатный дворецкий. Несколько дней тому назад впустил мою мать. Это было ужасно.

– Пустить вас в мой дом? – Уэстон, улыбаясь, покачал головой: – Даже не думайте. Мне надо заботиться о сестре.

Рис ухмыльнулся в ответ:

– Вы мне не доверяете?

– В том, что касается сестры? Нет.

Прозвучал гонг, извещающий о том, что в Королевском оперном театре вот-вот начнется представление, и гости Стэндиша заспешили занять свои места.

Рис тоже двинулся к своему месту, но Уэстон остановил его.

– Были ли вы на севере после возвращения?

– Был ли я в своих владениях? Господи, нет. Такое печальное зрелище плохо влияет на здоровье. Если вы, Уэс, как-нибудь скажете мне, что побывали в ваших имениях, я буду чрезвычайно обеспокоен вашим здоровьем.

Уэстон не засмеялся.

– Я видел замок Сент-Сайрес. Прошлой осенью охотился с Манро по соседству. Он… не в лучшем состоянии.

– Именно это я и имел в виду. Посещение загородных домов угнетает так, что не описать словами.

– Рис… – Он замолчал, потом вздохнул. – Вы, вероятно, знаете, какие сплетни ползут по городу?

Улыбка Риса слегка увяла, но он старался удержать ее. В конце концов, джентльмен должен уметь держать удар.

– Знаете ли вы, что я единственный в своем роде обладатель двух герцогских титулов?

Уэстон удивился:

– Двух?

– Да. Через день после моего возвращения «Все знаменитости» известили, что я не только герцог Сент-Сайрес, но также герцог Долгов. А «Соушл газетт» призвала игнорировать меня. – Он глотнул шампанского и скривился: – Они такие умные, эти лондонские газетчики.

– Как вы можете смеяться в такой ситуации?

Он пожал плечами:

– Терять чувство юмора нет никакого смысла.

– Шутки в сторону, мой друг, неужели ваши дела так плохи, как говорят?

– Если бы дела были настолько хороши, я бы веселился. К сожалению, это не так. Ивлин, идиот, каких мало, держал все в землях. Как если бы в наше время земля могла приносить доход.

– И никаких денежных средств? Никаких других вложений? – Уэстон был удивлен. – Даже мой отец, такой старомодный, вложил немного денег в угольные шахты Ньюкасла и американские железные дороги. И это спасает нас сейчас.

– Вам повезло. Я же гордый владелец более десяти тысяч акров заложенных плодородных земель и пастбищ. Но я вижу в этом и светлую сторону. Держу пари, мои владения – самые красивые в Британии. Прекрасные виды, поблизости ни шахт, ни железной дороги.

Уэстон положил руку на его плечо.

– Мне жаль, Рис. У меня тоже много долгов по закладным, но я готов сделать еще один заем, если вам нужно…

Рис отвернулся. Ненавидящий жалость, он никогда не проявлял ее сам и никогда не принимал ее.

– Мы не слушаем оперу.

– Какой ужас не слушать Вагнера, – пробормотал позади него Уэстон, но, будучи человеком тактичным, прекратил разговор.

Рис занял свое место, но не мог сосредоточиться на представлении. Впервые им овладело глубокое уныние. Он мог делать вид, что его не смущают неоплаченные обеды в «Кларендоне» и одалживание денег без отдачи у друзей, но за смехом над собой прятались неизбежные нотки отчаяния.

Он всегда был циничным, верил худшему, потому что чаще всего худшее и оказывалось правдой, а в оценке фамильного имущества был особенно пессимистичен. Но после нескольких дней, проведенных дома, он понял, что не вполне представлял себе положение дел. Дела обстояли намного хуже, чем он мог предположить.

Если отчеты, которые он прочитал этим утром, соответствовали действительности, только Уинтер-Парк единственный из всех его владений был в приличном состоянии, несомненно, потому, что здесь дядя Ивлин проводил большую часть времени. И именно этот дом Рис ненавидел, дом, в котором они с Томасом провели те ужасные каникулы, то лето, когда ему было двенадцать. У него не было желания поселиться в нем в конце сезона. Он лучше будет жить на улице. Уинтер-Парк следовало бы сдать внаем.

Остальные владения, как ему сказали, в их нынешнем виде сдать невозможно, причем старое родовое поместье Сент-Сайресов было в наихудшем состоянии. Укрепленный феодальный замок, которым Сент-Сайресы владели со времен Эдуарда I, являл собой пустынные руины, хотя Риса уверяли, что его можно вернуть к жизни. Но для того чтобы заменить распроданную мебель, крышу, сгнившие деревянные конструкции, отремонтировать канализацию, наполнить кладовые, заново отстроить дома для арендаторов, вспахать и засеять землю, заплатить долги деревенским лавочникам, потребовалось бы около ста тысяч фунтов.

Сто тысяч фунтов? Какая хорошая шутка! Он не может заплатить даже за бифштекс в «Кларендоне». Рис откинулся в кресле и закрыл глаза. Даже бурная музыка Вагнера не заглушила звучавший в его голове голос Летиции, голос, в котором за рафинированным глянцем воспитанности скрывался страх, тот же страх, который засел у него где-то в кишках.

«Что ты собираешься делать?»

Он думал о том, что скоро предстоят огромные платежи. Правительству ее величества нужно будет заплатить налог на наследство старого Ивлина. В июне предстоит платить проценты по закладным на земли Де Уинтеров за первый квартал. Нужно платить аннуитеты, вдовью долю, слугам, по счетам лавочников – список был бесконечен. Откуда взять деньги? Он мог бы обратиться в банк за кредитом, да кто ему даст?

Волна отчаяния затопила Риса. Он не хотел этого, ни титулов, ни имений, и уж точно не хотел ответственности. Черт, если бы он хотел стать следующим герцогом Сент-Сайресом, он бы давным-давно прикончил Ивлина, чего тот и заслуживал. Вместо этого он даже не стал ждать, когда высохнут чернила на его экзаменационных работах в Оксфорде, взял деньги, оставленные ему отцом, деньги, которые Ивлин не мог трогать, и бежал в Италию, где и потратил их с большим шиком. Он никогда не навещал дом, никогда не оглядывался назад. До сих пор.

Теперь нищета, как старуха с косой, придвинулась совсем близко. Хотя, если начистоту, до нее всегда было рукой подать. Разве не поэтому он так долго жил на широкую ногу, не думая о последствиях, не заглядывая вперед. Во Флоренции у него гостило множество пэров, и Уэстон среди них. Это они острили насчет увиливания от оплаты счетов в ресторанах, жизни за счет друзей и отъезда за границу с целью избежать неотвратимого будущего – будущего существования без всяких средств, но с абсолютной убежденностью в своем превосходстве в силу происхождения, пусть без гроша в кармане, чтобы заплатить за еду. Он знал, что его ждет то же самое, и эта горькая правда побуждала его тратить вдвое больше после того, как очередной приятель, живший за его счет, вынужден был вернуться домой.

Однако несмотря на свои нынешние обстоятельства, Рис нисколько не раскаивался. Если бы он был благоразумным и осмотрительным все последние двенадцать лет, это не уменьшило бы долги, накопленные его предками. Подобно ему, полдюжины предшествующих герцогов Сент-Сайресов проживали свое состояние, тратя деньги на свои причуды и извлекая из этого удовольствие.

Но кончен бал. Он оказался тем герцогом, которому приходится платить по счетам. «Что ты собираешься делать?»

Рис открыл глаза, тихонько хмыкнул. Зачем задавать вопрос, на который существовал только один ответ?

Он, конечно же, собирался жениться на деньгах. Он давно знал, что это единственный выход. Отчеты, с которыми он ознакомился сегодня, только подтвердили неизбежность такого решения.

Пора бы приступить к делу. Он вынул из нагрудного кармана театральный бинокль, чтобы начать охоту на будущую герцогиню Сент-Сайрес.

Рис попытался развеять уныние, занявшись подсчетом своих плюсов. Он герцог, а это, как сказал Уэстон, еще имеет значение. Он также хорошо знал, что нравится женщинам, а когда необходимо жениться на деньгах, это самый счастливый талант. Кроме того, он сидел рядом с Корой Стэндиш, женщиной, которая знала весь лондонский свет и могла описать ему финансовое и социальное положение каждой потенциальной невесты. Когда он останавливался на хорошеньком личике, Кора могла тут же сообщить ему имя и приданое его обладательницы.

Он начал рассматривать ложи напротив, и почти сразу же его глаза остановились, но не на наследнице, а на гораздо более интригующей особе. В платье из розового шелка с восхитительно низким вырезом сидела очаровательная девица, которую две недели назад он увидел за починкой платья. Ее шею обвивала простая нитка жемчуга, вторая нитка была вплетена в ее темные волосы.

С каких это пор швеи носят жемчуг и посещают оперу? Рис наклонился вперед, уверенный, что ошибся.

Но, вглядевшись, он понял, что ошибки не было. Это была та самая швея.

В глубине его тела начало разгораться желание, совсем как в ту минуту, когда он впервые увидел ее, стоявшую на коленях в обманчиво смиренной позе. Он вообразил ее теперешнюю в той же позе, вообразил, как проводит рукой по ее волосам…

Рис скривился и заерзал на месте. Такие эротические видения, какими бы восхитительными они ни были, никуда не ведут, не с этой женщиной и определенно не в этот момент. Тем не менее, он обнаружил, что не в силах оторвать взгляд.

«Как она оказалась в опере?» – недоумевал он. Шелковое платье она позаимствовала, это ясно, а жемчуг, вероятно, был произведен в Манчестере, а не вырос внутри раковин, но и это не объясняло ее присутствие в ложе «Ковент-Гарден». Может быть, маленькая швея решила заняться более прибыльным делом? Его взгляд скользнул по гладкой белой коже ее высокой груди. В который раз Рис проклинал свое настоящее безденежье.

– На кого это вы так смотрите? – спросила Кора, ударив веером по его бедру. – Я должна знать, что настолько поглотило ваше внимание, что вы забыли не только меня и ваших друзей, но также и оперу.

Рис тяжело вздохнул, стараясь справиться с возбуждением, но не смог отвести глаз от соблазнительного видения напротив.

– Я игнорирую представление, потому что ненавижу Вагнера. Валькирии всегда вызывали у меня головную боль. А вас я игнорирую потому, что вы, моя прелесть, уже замужем и относитесь к тем редким созданиям, которые влюблены в собственных мужей. И муж ваш с другого бока сидит с видом утомленного обладателя. Кроме того, поскольку Стэндиш сейчас практикует строгую экономию, вы не сможете мне даже дать взаймы.

– Так вы нацелились на нечто более выгодное? Полагаю, какая-нибудь богатая наследница?

– Увы нет. – Рис с усилием перевел взгляд с великолепной груди мисс Босуорт на ее лицо. Его нельзя было назвать красивым, оно было милым, с пухлыми щечками, вздернутым носиком и ротиком, который хотелось целовать, Но это ее глаза большие, добрые карие глаза, влекли бы к ней, если бы она решила стать кокоткой. – К моему сожалению, эта женщина не наследница.

– Вы заинтриговали меня. Покажите мне ее.

– Прямо напротив, – уступил Рис, – и две ложи вправо. Темные волосы, розовое шелковое платье и жемчуга.

Леди Стэндиш поднесла к глазам бинокль, рассматривая ложи, и с триумфом воскликнула.

– Вы издеваетесь, Сент-Сайрес, утверждая, что смотрите не на наследницу, тогда как перед вами самая богатая наследница из числа здесь присутствующих!

Рис стал весь внимание.

– Прошу прощения?

– Девушка, на которую вы уставились, – мисс Пруденс Абернати, дочь того самого американского миллионера.

Рис засмеялся:

– Вы что-то путаете, Кора. Она не Абернати. Она Босуорт, и она не дочь американского миллионера, а швея.

– Она была швеей, мой дорогой. Но она также незаконная дочь Генри Абернати. Уверена, вы слышали про универсальные магазины Абернати?

Рис решил подыграть ей:

– Откуда у вас такие сведения?

– Я своими глазами видела эту девушку у мадам Марсо сегодня днем.

– Неудивительно. Она работает у мадам Марсо.

– Что меня удивляет, Сент-Сайрес, так это откуда нам известно, какая швея на какую портниху работает.

Он улыбнулся:

– Я всю жизнь посвятил изучению женских нарядов.

– Несомненно, учились, как быстрее избавлять от них, – сухо возразила Кора и, не дав герцогу шанса ответить, продолжила: – В любом случае девушка была в салоне не для того, чтобы работать, поверьте мне. Она со своей тетей выбирала платья, и мадам так хлопотала вокруг нее, как мне еще не приходилось видеть, изо всех сил старалась, чтобы девушка осталась довольна. С ними была моя подруга, леди Марли, – она немного знакома с тетей наследницы и знает их кузена – сэра Роберта как-его-там. Он, кажется, баронет. Как бы то ни было она представила меня, и позже, когда девушка уже уехала, рассказала мне ее историю. – Кора наклонилась к Рису, горя желанием поделиться последними лондонскими сплетнями: – Генри Абернати, отец девушки, не всегда был богачом. Изначально он был йоркширским фермером по фамилии Босуорт, и у него был роман с дочерью местного сквайра.

– Как безнравственно с его стороны!

– Очень безнравственно. – Кора придвинулась ближе и зашептала: – Девушка забеременела.

– А-а… Нашей наследницей, полагаю? – Когда Кора кивнула, он продолжил: – Я так понял, что у сквайра не нашлось наследства для своей беременной дочери?

– Вот именно. Доход от земли сквайра Федергилла составлял не более нескольких сотен в год. Поэтому вместо того, чтобы поступить как честный человек и жениться, Босуорт бежал в Америку и женился там на некой женщине из Нью-Йорка, у которой водились денежки.

– Умная бестия, – понимающе сказал Рис.

– Мать нашей наследницы рано умерла, и девушка стала жить в семье дяди. Дядя, сын сквайра, унаследовал его имущество, но все же семья была в трудном положении, и девушка приехала в Лондон, сняла квартирку и начала сама зарабатывать себе на жизнь, став швеей.

– Звучит как роман, написанный женщиной.

– Верно. Но в наше время очень многие девушки поступают подобным образом. Их еще называют холостячками. Презрительное прозвище. Как бы там ни было, ее отец в Америке разбогател на этих своих универсальных магазинах. Недавно он умер, оставив завещание, по которому все отходит этой девушке.

Рис скрестил пальцы.

– И сколько это, Кора?

– Ежегодный доход, говорят, составляет более миллиона фунтов в год.

Пораженный, Рис с трудом сглотнул.

– Боже мой! Даже я затруднился бы потратить такую пропасть денег.

– Но есть одна загвоздка. Она может заинтересовать вас, дорогой мой. Чтобы получить наследство, девушка должна выйти замуж.

В воображении Риса возникли большие карие глаза, смотревшие на него с явным обожанием, Уныние, в котором он пребывал, начало рассеиваться. Он снова поднес к глазам бинокль, чтобы бросить еще один взгляд на мисс Босуорт-Абернати, и на этот раз нашел ее еще более соблазнительной.

– Более миллиона фунтов в год, говорите? – пробормотал он. – Представить трудно.


Глава 4


Некоего герцога и некую наследницу застали в опере тет-а-тет. Что бы это значило?

Неужели в «Ковент-Гарден» расцветает любовь?

    
«Все знаменитости», 1894 год


Пруденс не была уверена, что ей нравится опера. Ей, как и всем, нравились популярные веселые оперы Гилберта и Салливана, но то, что она слушала сегодня, не было похоже ни на одну из них. Эта опера была мрачной, тяжелой, какой-то надрывной. Антракт принес облегчение.

Когда занавес скрыл сцену и зажегся свет, Пруденс подалась вперед и стала рассматривать открывшуюся перед ней картину. Между хрустальными канделябрами, сверкавшими электрическим светом, в роскошных ложах сидели элегантно одетые леди и джентльмены.

Так вот как живут богатые люди, думала она в изумлении. Было все еще трудно поверить, что теперь она одна из них. Вот уже два дня она жила в «Савое», спала в роскошной белой с золотом спальне, на простынях, которые меняли каждый день. Она ходила в шелках, обедала в лучших ресторанах, покупала драгоценности и разъезжала по Лондону в карете с красными кожаными сиденьями, нанося визиты, как выражалась тетя, «тем, кому нужно». Несмотря на это, Пруденс продолжало казаться, что все это происходит не с ней.

Публика внизу двинулась в фойе, и Пруденс решила сделать то же самое.

– Пойду пройдусь, – сказала она и встала с места. Тотчас все ее родственники тоже поднялись с мест.

– Превосходная мысль, кузина, – сказал Роберт, подавая ей руку. – Нам всем нужно поразмять ноги.

Спускаясь по лестнице с Робертом и в сопровождении его матери, тети Эдит и дяди Стивена, идущих сзади, Пруденс с раздражением размышляла – неужели ее родственники будут так опекать ее весь сезон? Уже после двух дней их неустанного внимания Пруденс чувствовала, что задыхается.

– Не хотите ли чего-нибудь освежающего? – спросил сэр Роберт, когда они вошли в переполненное людьми фойе. – Я буду рад принести вам стакан лимонада.

– Благодарю вас, но я не хочу лимонада. Я бы выпила шампанского.

– Шампанского? – послышался удивленный голос тети Эдит. – О нет, Пруденс, дорогая! Не привыкай к алкогольным напиткам, и я не хочу, чтобы ты проснулась наутро с головной болью. Лимонад – это то, что надо, спасибо, Роберт.

Пруденс почувствовала еще большее раздражение. Она ведь не была зеленой девочкой шестнадцати лет от роду. Она открыла было рот, чтобы настоять на шампанском, но тут ее взгляд упал на человека в толпе, и готовые вырваться слова вылетели у нее из головы.

Это был он.

Широкоплечая фигура, непослушное золото волос – не узнать герцога Сент-Сайреса было невозможно. Он смотрел на нее, стоя в компании друзей менее чем в двух дюжинах футов от нее.

Рядом тетя Эдит говорила что-то о посещении дамской комнаты, и хотя Миллисент согласилась на это предложение, Пруденс твердо решила остаться там, где была.

– Конечно, идите, – убеждала она двух других женщин. – А я постою здесь.

Тетушка и Миллисент удалились. Дядя Стивен выразил надежду, что они будут отсутствовать не слишком долго и он успеет выкурить трубку до возобновления представления.

– Вам нет надобности дожидаться, их, – сказала ему Пруденс, не сводя глаз с герцога. – Идите курите. Я ничего не имею против.

– Нет, нет, – запротестовал дядя Стивен, но без большой убежденности. – Я не оставлю тебя одну.

– О, вам не следует беспокоиться, – поспешила сказать Пруденс. – Скоро вернется Роберт. А пока я постою у этой колонны. Я не отойду ни на дюйм, обещаю. Идите.

Дядю Стивена не пришлось убеждать долго, он отправился в курительную комнату, оставив Пруденс одну. Она продолжала наблюдать за герцогом, разговаривавшим с приятелями, а когда один из них сказал что-то, что заставило герцога улыбнуться, у нее возникло странное ощущение. Словно в ней появилась какая-то невесомость, как если бы она поднималась на лифте.

Вдруг Сент-Сайрес посмотрел в ее сторону и увидел ее. Его взгляд задержался на ее лице, и Пруденс застыла на месте. Она не могла двигаться, не могла дышать, не могла отвернуться. Разве мог он запомнить ее? Нет, конечно. Герцог не может помнить простую швею. Но он не отвел взгляда, только слегка поднял бровь.

Когда он, сказав что-то друзьям, оставил их и двинулся через толпу в ее направлении, Пруденс охватила радость, которая тут же сменилась паникой. К тому времени когда он подошел к ней, сердце в ее груди стучало с такой силой, что было больно.

До этого момента Пруденс не осознавала, каким высоким он был. Она считала, что ее рост равнялся пяти футам и трем дюймам. Несмотря на эту достаточно оптимистическую оценку и тот факт, что она была на каблуках, ее макушка едва достигала его подбородка, к тому же само его физическое присутствие действовало ошеломляюще.

– Как чудесно, мисс Босуорт! – приветствовал он ее. Прежде чем она сумела собраться с мыслями, чтобы хоть что-то произнести в ответ, он взял ее руку, склонился над ней и поднес ее пальцы к своим губам, как и положено, не коснувшись губами перчаток.

– Какой замечательный сюрприз! – добавил он, выпрямляясь и отпуская ее руку. – Я думал, что больше никогда вас не увижу.

Он думал о ней? Приятная теплота начала разливаться по телу Пруденс в добавление к уже обуревавшим ее эмоциям.

– Как поживаете? – спросила она, сожалея, что не придумала ничего оригинальнее, – но только такое короткое и простое приветствие она смогла из себя выжать. Дальнейшие слова, казалось, застряли у нее в горле и удерживались там, потому что было так славно просто смотреть на него и думать, что он в самом деле рад ее видеть.

– Надеюсь, сегодня вам не придется терпеть приступы гнева Альберты, – сказал он с веселым блеском в глазах, наклоняясь ближе. – Если вы скажете мне, что она снова обижает вас, я буду вынужден прийти и спасти вас.

Из его приветствия и всего остального, что он сказал, выходило, что он не знает о наследстве. Восхитительная теплота стала еще ощутимее и распространилась по всему телу.

– Какое галантное предложение, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, как если бы она каждый день разговаривала с герцогами всю свою жизнь, – но в нем нет необходимости. – Она сделала жест в направлении лестницы. – У моего кузена ложа.

– Ложа? Но как швея… – Сент-Сайрес замолчал как бы в замешательстве.

– Швея, пусть она и пришла в оперу, конечно же, должна сидеть на дешевых местах? – закончила Пруденс за него.

Герцог теребил свой шейный платок, словно смущенный школьник.

– Простите, – пробормотал он и снова посмотрел на нее. – Виноват. Я веду себя как сноб?

– Нет, это легко объяснимо, если учесть, при каких обстоятельствах мы познакомились. Но, видите ли, мое положение изменилось… – Она умолкла, не зная, что говорить. Узнав о полученном ею наследстве, он узнал бы и о том, что она незаконнорожденная дочь… В конце концов, он герцог. Законность брака – все для высшего сословия. Хотя, скорее всего, в конце концов, он узнает правду, однако Пруденс решила отодвинуть этот неизбежный момент на как можно более длительное время. – Я не очень ладила с семьей моей матери, – сказала она, обходя неприятную тему. – Теперь мы пытаемся помириться.

К ее облегчению, Сент-Сайрес не стал любопытствовать.

– Странная вещь семьи, однако, я желаю вам всяческого успеха, мисс Босуорт. Хотя не думаю, – добавил он с видом нерешительности, – что Вагнер мог бы настроить меня на терпимость и всепрощение. А вы как считаете?

Пруденс состроила гримаску, и герцог засмеялся:

– Я вижу, вы тоже не в восторге от Вагнера.

Ей понравилось, как он смеялся. От всей души и так заразительно, что Пруденс тоже засмеялась.

– Наверное, потому, что я не понимаю, о чем поют, – сказала она ему. – Я не говорю по-немецки.

– А итальянский вы знаете?

– Увы, нет. Но я говорю по-французски. Мама учила меня французскому, когда я была маленькой девочкой.

– Я только потому спросил, что, мне кажется, итальянская опера понравилась бы вам куда больше немецкой. – Сент-Сайрес придвинулся немного ближе. – Сегодня последний раз дают Вагнера. Через два дня начнется «Аида» Верди на итальянском. Если вы планируете быть в опере, я с удовольствием стану вашим переводчиком.

Сердце Пруденс подпрыгнуло от радости.

– Благодарю вас. Я…

– Пруденс!

Она почти застонала при звуках тетушкиного голоса. Вот уж не вовремя.

Сент-Сайрес, однако, только улыбнулся и шагнул назад, освобождая пространство для набросившихся на них тети Эдит и Миллисент.

– Что это? – потребовала ответа тетя. – С каких это пор, сэр, джентльмены в Лондоне пристают к женщинам, оказавшимся без сопровождающих? Я никогда не видела, чтобы…

– Тетя Эдит, – остановила ее Пруденс, – могу я представить герцога Сент-Сайреса? Ваша светлость, это моя тетя, миссис Федергилл, и еще одна моя родственница, леди Огилви.

– О… Я не… то есть… – Тетя запнулась, потом неловко кашлянула. – Я не знала, что ты знакома с герцогом, Пруденс, дорогая. В какие высокие круги ты начинаешь входить.

Они с Миллисент, трепеща, низко присели. Герцог в ответ поклонился, плутовато подмигнув Пруденс.

– Я впервые познакомился с вашей племянницей на балу, миссис Федергилл.

– Вот как? Как мило. Пруденс, где твой дядя? Скорее всего курит свою ужасную трубку. Не могу поверить, что он бросил тебя здесь одну.

Пруденс могла только мечтать, чтобы ее остальные родственники последовали его примеру.

– Ваша светлость, – сказала она, отчаянно возвращая разговор к прежней теме, – мы, кажется, обсуждали итальянскую оперу?

– Вот и мы, вот и мы, – прежде чем герцог мог ответить, вклинился голос Роберта. – Прохладительное для леди.

Пруденс с раздражением взглянула на четыре наполненных до краев стакана с лимонадом, которые Роберт неловко держал в руках, и взяла тот, что был ближе.

– Спасибо, Роберт.

– Мне это доставило удовольствие, Пруденс. Для вас все, что хотите. – Он взглянул на герцога, и выражение его лица изменилось, как если бы он почувствовал дурной запах. – Сент-Сайрес, – сухо приветствовал он его, едва кивнув. – Я не знал, что вы знакомы с моей кузиной.

– Сэр Роберт. – Рис кивком указал на стаканы, которые все еще оставались в руках Роберта: – Осторожнее, старина. Вы проливаете лимонад на перчатки. Лучше передайте стаканы леди, пока не пролили больше.

– О, так и есть. – Роберт отвернулся, и герцог занял место сбоку от Пруденс, успешно отделив ее от остальных.

– Ну вот, так на чем мы остановились? – продолжил он.

– На итальянской опере.

– Ах да. Об опере. Увлекательная тема. – Он наклонился ниже, и камелия в его бутоньерке коснулась ее обнаженной руки, щекоча кожу и посылая импульсы возбуждения по всему телу. Взволновавшись, Пруденс сделала глоток из стакана и скривилась. – Так любите лимонад, да? – спросил герцог, тихонько смеясь.

– Я его ненавижу, – призналась она. – Особенно такой теплый, как этот. Я хотела шампанского, но тетя настояла на лимонаде. Я думаю, она побоялась, что я опьянею и ей будет неловко за меня.

– Мне бы хотелось увидеть это.

– Вы бы хотели увидеть мою тетю в неловком положении?

– Нет. – Его ресницы, густые, золотисто-каштановые, немного опустились, потом поднялись. – Я бы хотел увидеть вас опьяневшей.

Он произнес это мягким тихим голосом, в котором чудилось что-то недозволенное. Без всякой причины Пруденс зарделась.

Звуки гонга известили о скором окончании антракта. Не успел гонг стихнуть, как тетя Эдит подошла к Пруденс с другой стороны.

– Нам лучше вернуться в ложу, – сказала она и взяла Пруденс под руку, чтобы увести ее.

Однако Пруденс не двинулась с места.

– У нас еще есть немного времени, – сказала она, надеясь продлить драгоценные минуты в обществе Сент-Сайреса.

– Я так не думаю, дорогая. Вы простите нас, ваша светлость?

– Разумеется. – Рис показал на лестницу с другой стороны фойе: – Мне тоже нужно вернуться на место прежде, чем мои друзья начнут недоумевать, куда я подевался.

Пруденс пронзило острое чувство разочарования, и она наклонила голову, чтобы скрыть это.

– Конечно, – пролепетала она и подняла голову, прилагая усилия, чтобы ее голос и выражение лица не выдали овладевших ею чувств. – Было приятно увидеть вас снова.

– Это мне было приятно, мисс Босуорт. – Рис поклонился. – Леди Огилви, мистер Федергилл, сэр Роберт. Всего хорошего.

Сент-Сайрес повернулся и отошел, а Пруденс некоторое время смотрела ему вслед, после чего с неохотой позволила тете Эдит увести себя.

– Видишь, Пруденс? Как раз об этом я предупреждала тебя на днях, – говорила Эдит, когда они поднимались по лестнице. – Стоило нам оставить тебя одну на минутку, как тут же налетели искатели богатых невест.

– Едва ли так, – решительно возразила Пруденс. – Я знаю герцога как идеального джентльмена.

– Разумеется, ты и должна так думать, дорогая. Ты так невинна. Но я замужняя женщина, и я знаю этот тип мужчин. Высматривает, чем можно поживиться.

– Тетя права, – вторил ей Роберт за спиной Пруденс. – Он самый настоящий распутник. Мы с мамой встречали его в Италии несколько лет назад. Вы помните, мама?

– О да, – отвечала Миллисент, несколько задыхаясь от усилий переместить свое тучное тело на три лестничных пролета вверх. – Вы не поверите, каких только историй мы не наслушались о нем. На его вилле пьянствовали, голыми купались в фонтане вместе с русскими графинями, сплошное бесстыдство.

Пруденс подумала, что, если бы она была хорошей девушкой, ей следовало бы порицать такое ужасное поведение, но на самом деле она бы тоже искупалась голой в фонтане, будь у нее такая возможность. Это казалось таким заманчивым.

– И он весь в долгах, – продолжал Роберт. – Тысячи и тысячи фунтов, как я слышал.

– Как и другие пэры из его окружения, – возразила Пруденс. – Смею заметить, у вас тоже есть долги, Роберт.

Ее кузен скривился и замолчал.

Однако тетю Эдит не так легко было отвлечь от темы.

– Едва ли ситуация Роберта годится для сравнения, – сказала она, когда они вошли в ложу. – Он думает о семье. Вот, Стивен, что вы наделали, – добавила она, поворачиваясь к мужу, который поднялся со своего места. – О чем вы думали, оставляя Пруденс одну там внизу? – Прежде чем он смог ответить, она снова обратилась к племяннице: – Если не брать в расчет финансовые соображения, стоит подумать о положении в обществе. Сент-Сайрес – герцог, для тебя птица слишком высокого полета. Это неподходящая партия в любом смысле.

– При чем здесь герцог? – спросил Стивен, непонимающе глядя на жену.

– Спросите свою племянницу. Она его уже знает. Встречала его на балу, видите ли!

– Так получилось, что я познакомилась с герцогом Сенг-Сайресом несколько дней тому назад, – объяснила Пруденс, пробираясь вокруг столика к своему месту и садясь. – И он только что ухаживал за мной внизу.

Стивен присвистнул:

– Быстро же он.

– Вот именно, – произнесла Эдит и заняла свое место около Пруденс. – Он явно заинтересовался ее деньгами.

– Конечно, невозможно, чтобы его интерес ко мне объяснялся моей привлекательностью! – выпалила уязвленная Пруденс. – Вы приписываете ему самые низкие побуждения, но я не желаю делать поспешные выводы!

– Успокойся Пруденс, – сказал дядя Стивен. – Мы твоя семья, мы заботимся о тебе. Сент-Сайрес – дурной человек, плохая компания для молодой леди. Что до замужества, то Эдит права. Это невозможно.

– Мне кажется, это я должна решать, за кого мне идти замуж!

– Не надо повышать голос, дорогая, – сказала Эдит, ставшая похожей на обиженного спаниеля. – Наше единственное желание – чтобы ты была счастлива.

Пруденс приложила пальцы ко лбу и напомнила себе, что уже через двенадцать недель наступит июнь.

– Давайте не будем ссориться. Кроме всего, слишком рано говорить о том, за кого мне выходить замуж.

Слава Богу, больше никто не касался этой темы, но мысли о герцоге не выходили у Пруденс из головы. Она знала, что ее родственники правы, скептически оценивая возможность романтических отношений между, ней и Сент-Сайресом. Герцог едва ли выберет в герцогини женщину, родители которой никогда не были женаты, женщину, которая еще несколько дней тому назад была швеей в салоне модной портнихи. Однако он вспомнил ее, он подошел, чтобы побеседовать с ней. Он и не знал о наследстве. Ведь он обратился к ней как к мисс Босуорт. Кроме того, герцог уже доказал на деле, что он благородный и галантный джентльмен. Ее семья настроена против него в силу предубеждения, а она способна видеть в нем как плохое, так и хорошее.

Конечно, играет роль то, что он так невероятно привлекателен. Пруденс закусила губу и, уставившись в стакан с теплым лимонадом, вспоминала его слова, сказанные несколько минут назад: «Я хотел бы увидеть вас опьяневшей».

Она не могла сообразить, почему ему этого хотелось. Ясными ночами, возвращаясь домой из салона, она видела пьяных, нетвердо шагающих по тротуарам или выходящих из дверей кабаков и возбужденно орущих песни. Опьянение не представлялось ей приятным состоянием.

Но, вспоминая его слова, Пруденс подумала, что хорошо было бы иметь граммофон и пластинку с записью их разговора, чтобы она могла, когда захочет, снова услышать эти странные, мягкие нотки в его голосе, которые заставили покраснеть ее всю – до кончиков пальцев.

– Позвольте, сэр? – произнес кто-то у двери, врываясь в мысли Пруденс.

Она обернулась и увидела ливрейного лакея, остановившегося у входа в ложу. В руках его был поднос, на котором стояли высокие хрустальные бокалы и набитое льдом серебряное ведерко с бутылкой шампанского.

– Это для гостей Огилви.

– Должно быть, какая-то ошибка! – воскликнул Стивен, когда лакей поставил поднос на столик. – Мы ничего не заказывали.

– Любезность его светлости, герцога Сент-Сайреса, – объяснил лакей, раскупоривая шампанское. Он разлил искрящееся вино по бокалам и первой подал бокал Пруденс, протянув ей также маленький белый конверт: – Для мисс Босуорт, от его светлости.

Пруденс схватила конверт прежде, чем тетя смогла перехватить его. Отставив бокал, она сломала печать и вынула записочку.


Мисс Босуорт, единственная вещь, более безрадостная, чем немецкая опера, – это лимонад.

Ваш слуга Сент-Сайрес.


Она прочитала записку трижды, водя пальцем чуть ниже написанных уверенной рукой строк, затем неохотно убрала записку в сумочку.

«Как он внимателен!» – поднимая бокал с шампанским, сказала она с радостной улыбкой в ответ на кислое выражение лица тети. Она сделала глоток шампанского и нашла, что оно настолько приятно, насколько принято считать, но вино только временно отвлекло ее от еще более приятных мыслей.

Пруденс вынула из кармана бинокль и стала смотреть на ложи напротив.

Герцога она нашла почти сразу, как если бы знала, где он, как если бы между ними существовала таинственная связь, и открытие, что он тоже смотрит на нее, взволновало ее еще больше. Он сидел, откинувшись на спинку стула, в одной руке он держал бинокль, в другой – бокал с шампанским и смотрел прямо на нее через разделяющее их пространство; голову он чуть склонил набок, губы чуть изогнулись в намеке на улыбку. Зрелище это принесло Пруденс наслаждение, острое, как боль.

Она опустила бинокль и подняла бокал с шампанским в знак признательности. Сент-Сайрес ответил тем же. Они одновременно пригубили вино, и у Пруденс закружилась голова, как если бы она выпила бутылку шампанского, а не сделала два глотка.

Свет погас, на сцене запели, положив конец восхитительному моменту. Пруденс откинулась на спинку стула и стала смотреть на сцену, но мысленным взором она видела только Сент-Сайреса. По залу гремела мрачная немецкая музыка, а Пруденс слышала только свой внутренний голос, голос надежды, выдающий желаемое за действительное.

Если бы только… Она прижала пальцы к губам. Невозможно, чтобы потрясающе красивый герцог мог влюбиться в пухленькую, обыкновенную и не очень молоденькую девушку, у которой на пальцах мозоли от постоянного шитья, а в жилах течет кровь простых сельских жителей Йоркшира. Невозможно, и все же, сидя в темноте, Пруденс воображала это.


Глава 5


Новоиспеченная лондонская наследница проявляет чрезвычайный интерес к искусству. Какое счастливое совпадение – некоторые самые видные лондонские холостяки разделяют ее увлечение.

    
«Соушл газетт», 1894 год


Рис взял газету из стопки рядом с тарелкой, в которой лежала яичница с беконом, и сразу поморщился. «Все знаменитости». Жаль, что у него нет попугая, иначе все результаты трудов газетчиков послужили бы достойной подстилкой для птичьего помета.

К большому облегчению Риса, та лондонская газета, которая более других гонялась за сенсациями, была слишком занята мисс Пруденс Абернати, чтобы отпускать ехидные замечания о финансовом состоянии и непозволительном образе жизни некоего герцога. Сообщаемые в ней сведения о швее, превратившейся в богатую наследницу, подтвердили то, что он узнал от Коры прошлой ночью, хотя о том, что наследница была внебрачной дочерью, газета умолчала, а к рассказам о ее безмятежном детстве в Йоркшире он отнесся с большим скептицизмом. Незаконнорожденным детям никогда не живется легко, их детство не бывает безмятежным. Оно бывает пыткой, после которой залечивать раны порой приходится всю оставшуюся жизнь, хотя, может быть, он слишком мрачно смотрит на вещи из-за собственных ужасных воспоминаний.

Газета также многословно расписывала счастливые дни, которые она провела у тети и дяди в Суссексе после смерти матери. Семейство ее матери, утверждалось в газете, заботилось о ней с необыкновенной добротой и щедростью, и это вызвало еще большее недоверие у Риса. Он вспомнил слова Пруденс о примирении с семьей матери, но если ее жизнь с Федергиллами была такой счастливой, не было бы необходимости в примирении. Кроме того, он видел ее тетю. Она не произвела впечатления ни доброй, ни щедрой.

Не все утренние газеты писали о мисс Абернати и ее семье в таком тоне льстивых сантиментов, как «Все знаменитости», но он знал, что сведения из газет вряд ли помогут ему в его предприятии, и когда несколькими минутами позже в комнату вошел его камердинер, Рис с облегчением отложил в сторону газеты в надежде заполучить более полезные сведения.

– Ну, Фейн, вы узнали, каковы планы у мисс Абернати на сегодняшний день?

Камердинер остановился у стула, на котором сидел его хозяин.

– Сегодня днем она намерена посетить Национальную галерею. Там открылась выставка французских художников, а мисс Абернати, как мне сказали, очень любит искусство.

– Национальную галерею? – Рис уставился на Фейна в некотором сомнении относительно того, что недавняя швея захочет провести время, разглядывая картины. – Вы уверены?

Фейн принял вид оскорбленной невинности.

– Сэр, – с чувством произнес он.

– Простите, – сразу же извинился Рис, – но я никогда не перестаю изумляться, как вы узнаете такие вещи.

Слуга деликатно кашлянул.

– Мне удалось познакомиться с новой горничной мисс Абернати – ее зовут мисс Нэнси Уоддел. Это произошло в одной из прачечных «Савоя». Мы с ней оказались одного мнения относительно того, что стирка одежды наших хозяев требует нашего пристального внимания.

– Рад слышать. Это будет счастливый день, когда я смогу останавливаться в «Савое». Однако продолжайте.

– Покончив с делами, мисс Уоддел и я вместе воспользовались служебным лифтом. К взаимному удивлению и удовольствию, что наши пункты назначения находятся на одном этаже.

– Удивительное совпадение, – закончил Рис.

– Да, сэр. Мы с мисс Уоддел какое-то время побеседовали в коридоре рядом с апартаментами мисс Абернати.

– Невероятно! – Он усмехнулся. – Фейн, я не знал, что вы такой ловелас.

– Пять лет на службе у вас оказались очень полезными для моего образования во многих отношениях. Кстати, на мисс Уоддел произвело большое впечатление то, что я являюсь камердинером графа Розелли. Если помните, сэр, он женился на австрийской принцессе. Горничным всегда нравится слушать о принцессах.

– Поверю вам на слово и аплодирую вашей способности очаровывать представительниц прекрасного пола в коридорах отелей, хотя вынужден указать вам на то обстоятельство, что вы больше не камердинер Розелли.

– Да, сэр. Но, думаю, лучше не афишировать эту информацию. Горничные часто делятся сведениями со своими леди, и у мисс Абернати могло бы сложиться впечатление, что вы послали своего камердинера шпионить за ней. Мы ведь не хотим, чтобы молодая леди подумала, что вы можете пойти на столь отчаянный шаг.

– Мы? С вашей стороны, Фейн, очень бесцеремонно проявлять такой личный интерес к моим планам относительно мисс Абернати.

Ответ Фейна был кратким и деловым.

– Если вы женитесь на мисс Абернати, сэр, вы мне заплатите.

Рис ничего не мог противопоставить такой железной логике.

Он появился в Национальной галерее гораздо раньше мисс Абернати, поскольку Фейн заблаговременно произвел необходимое расследование. Камердинер вовремя предупредил хозяина, и к моменту появления мисс Абернати в галерее, где были выставлены работы современных художников, Фейн исчез, а Рис продемонстрировал огромный интерес к Ренуару.

– Ваша светлость?

Он повернулся с удивленным, как он надеялся, видом. К его облегчению, она также казалась удивленной. Мисс Абернати направилась к нему, и шелк ее голубого костюма для прогулок шуршал при каждом шаге. На ее темных волосах красовалась одна из тех чудовищных шляп, кои по форме напоминали увеличенную в размерах мелкую тарелку, увенчанную высоким холмиком из синих лент и страусовых перьев бежевого цвета.

– Мы снова встретились, мисс Босуорт, – сказал он, снял шляпу и поклонился.

Выпрямившись, Рис увидел на ее лице такую неподдельную радость, что ему стало не по себе. Как глупо с ее стороны и как наивно столь открыто проявлять свои чувства! Разве никто не учил ее вести эти игры?

Рассуждая подобным образом, он все же почувствовал, как что-то шевельнулось в нем в ответ на сияющее удовольствие, написанное на ее лице, что-то, чему он не мог бы найти определение, похожее на чувство, когда в пасмурный день неожиданно из-за плотных облаков вырвется луч солнца.

Недовольный собой, он отвел глаза и указал на окружавшие их полотна:

– Вам это нравится?

– Да. В детстве я любила рисовать карандашом и красками, я люблю рассматривать картины, хотя не часто имела такую возможность. – Она взглядом показала на картину: – Это Ренуар, да?

Когда он кивнул, она приблизилась и встала рядом. «Танцы в Буживале», – прочитала она надпись на табличке.

Пока она рассматривала Ренуара, Рис рассматривал ее, прикидывая, нельзя ли обойтись без хождения вокруг да около. Он мог бы с улыбкой сказать прямо: она ему нравится, он ей нравится, ему нужны деньги и жена, у нее есть деньги и ей нужен муж, это был бы брак, заключенный на небесах, так за чем же дело стало?

– Я люблю живопись, – сказала она, нарушая его стратегические размышления. – Какую живость художник придал ее лицу. Она явно влюблена.

– Не в того, с кем она танцует, его можно только пожалеть. – Рис шляпой указал на женщину на картине. – Ее зовут Алин. Она была любовницей Ренуара, когда он писал эту картину.

– Его любовницей? О, пожалуйста, скажите, что в это время он не был женат! Любовницы такая помеха семейному счастью. А что, если есть дети?..

Рису стало не по себе. Большинство женщин его круга спокойно принимали неизбежность того, что у их мужей будут любовницы. Мисс Абернати, боялся он, не будет такой снисходительной.

– Он не был женат. На самом деле, в конце концов, он женился на Алин.

– О, как я рада! Я обожаю истории со счастливым концом.

Он начал подозревать худшее.

– Так вы романтическая девушка. Я полагаю… – Он остановился, стараясь найти нужный тон. – Полагаю, вы верите в наш нынешний идеал брака по любви?

Она казалась удивленной.

– Конечно. А вы разве нет?

Он застыл. Как было глупо с его стороны задать такой вопрос! С трудом заставив себя улыбнуться, он солгал:

– Разумеется.

Для него это прозвучало крайне неубедительно, но она казалась удовлетворенной ответом и возвратилась к картинам.

Черт! Ему следовало знать. Женщина, воспитанная в Строгих правилах среднего класса, должна была усвоить все предписанные моральные запреты. Такая женщина никогда не сможет смотреть на брак как на чисто финансовое предприятие. Она не признает за женатым мужчиной право иметь любовницу, как не потерпит и других освященных веками обычаев, например, отдельных спален для мужа и жены и того, что муж имеет право проводить все вечера в клубе. Черт, может быть, она даже собирает эти тарелочки со сценками счастливой семейной жизни Виктории и Альберта. Теперь ясно, что прямой наскок неприемлем. Придется вернуться к ухаживанию.

– Вот прелестный пейзаж, – заметила Пруденс, заставив его взглянуть на полотно, привлекшее ее внимание. Когда он понял, что перед ним, то не мог скрыть удивления.

– Боже мой, это же пруд Розалинды!

– Вы знаете это место?

– Знаю. Я знаю и художника, написавшего его. – Он шляпой указал на подпись внизу. – Эта картина написана графом Камденом, моим старым школьным приятелем. Все семейство без ума от его картин, Кэм всегда был перепачкан красками с головы до ног.

– Он очень хорош.

– Да, хорош. Он как-то был у меня во Флоренции. Приехал изучать старых мастеров, рисовать виды Арно и все такое.

– Этот пруд, он в Италии? – в некотором удивлении спросила Пруденс. – Он выглядит как английский.

– Он английский. Пруд Розалинды находится в Гринбрайере, это вилла, принадлежащая семье художника. Это совсем недалеко отсюда, сразу за Ричмонд-парком, всего полчаса на поезде. Я гостил там летом, когда мне было семнадцать лет. Мы с Кэмом любили пруд Розалинды. Хорошая рыбалка.

Она засмеялась:

– И как мне кажется, превосходное место для пикников.

– Вы любите пикники, мисс Босуорт?

– Да, хотя с тех пор, как я приехала в Лондон, мне редко удавалось выбраться на пикник. Поскольку я выросла в сельской местности, мне не хватало пикников и сбора ежевики.

– А, сельская дева. Йоркшир, догадываюсь по вашему акценту.

– Северный Йоркшир, да…….

– Там замечательно. Неудивительно, что вы скучаете по местам своего детства. Все же, хотя пикники и ежевика – это прекрасно, но рыбалка – вот главное. В этом месте превосходно ловится форель.

Она закусила губу:

– К сожалению, я не умею ловить рыбу.

Кто-то кашлянул, они повернулись и увидели, что мешают рассматривать картины группе школьников и их наставнику. Они перешли к следующему полотну, представляющему «Мулен Руж», на котором доминировала фигура женщины с зеленой кожей и оранжевыми волосами. Мисс Абернати долго смотрела на картину, наклонив голову набок и озадаченно хмурясь.

– Вы, кажется, очарованы этой фигурой, – наконец заметил он.

– Просто не могу понять, отчего у нее зеленое лицо.

Он не стал объяснять ей, что это скрытый намек на абсент.

– От расстройства желудка? – вместо этого сказал он, заставив ее засмеяться.

– Вряд ли художник стал изображать это. – Она покачала головой. – Нет, ваша светлость, я думаю, это краска для лица.

– Не может быть. На картине «Мулен Руж», а девушки Зидлера не красят лица в зеленый цвет. По крайней мере, я не видел ничего подобного.

– Вы бывали в «Мулен Руж»?

Рис повернул голову, уловив удивление в голосе Пруденс, и увидел, что она пристально смотрит на него. Глаза ее стали круглыми, как блюдца, и ему подумалось, что он сделал оплошность, заговорив об имеющих дурную славу исполнительницах канкана в «Мулен Руж». Большинство, женщин питают слабость к повесам – за это он каждый день благодарил небеса, но, возможно, мисс Абернати была исключением. Возможно, она предпочитает незамысловатых добродетельных мужчин. В конце концов, с их первой встречи она вела себя так, как будто он представлялся ей кем-то вроде рыцаря на белом коне. Он немного позабавлялся с мыслью поиграть в идеал, укреплять ее представление о нем как о героической, благородной натуре столько времени, сколько понадобится, чтобы повести ее к алтарю, но почти сразу же отказался от этой идеи. Газетчики копались в его далеко не безупречном прошлом с такой раздражающей регулярностью, что оно не могло не выплыть наружу. Кроме того, играть роль, столь противоречившую его натуре, было бы слишком утомительно, а он ленив.

– Признаюсь, я был в «Мулен Руж». Прежде чем уехать в Италию, я несколько лет провел в Париже и моя квартира находилась совсем близко от Монмартра.

Причины, по которым он поселился в квартале от известного места обитания артистической богемы, были достаточно некрасивыми, но Рис опустил детали.

– И какой он? – спросила Пруденс. – Это на самом деле притон наркоманов?

– Мне говорили, что там есть несколько притонов, но я никогда не посещал их. Я не наркоман. – Абсент – другое дело; в Париже тех дней абсент пришелся ему очень по вкусу, но Рис умолчал об этом. Одно дело – видимость искренности, совсем другое – излишняя честность.

– Конечно, вы не наркоман! – Пруденс покачала головой и дотронулась рукой до виска. – Боже, как я додумалась задать такой вопрос? Простите меня. Мне никогда не приходило в голову, что вы могли бы пробовать наркотики. Вы для этого слишком джентльмен, самых строгих правил.

Она смотрела на него с таким явным обожанием, что он больше не мог выносить этого.

– Боюсь, у вас сложилось ошибочное представление обо мне, мисс Босуорт, – сказал он, не заботясь о последствиях. – Я совсем не столь безупречен и потому не посещал места, где собирались наркоманы, что меня интересовали только танцовщицы.

– О!.. – Она стала смотреть в сторону, обдумывая сказанное, и молчала так долго, что к тому времени, когда она заговорила, Рис был уверен: он навсегда утратил всякие шансы. – А это правда… – Она осеклась, быстро огляделась вокруг и зашептала: – Правда, что у девушек… сзади есть татуировки – маленькие красные сердечки?

От неожиданного вопроса Рис громко рассмеялся, вызвав неодобрительные взгляды публики. Им пришлось покинуть комнату, но это не помешало герцогу, склонившись к мисс Абернати в доверительной манере, так что его голова оказалась под широкими полями ее шляпы, ответить на вопрос.

– Сердечки вышиты на боковых поверхностях их панталончиков, – прошептал он ей на ушко. – Чтобы доставить удовольствие нам, повесам, особенно мне, потому что красный мой любимый цвет. Что до остального, может быть, у них и есть татуировки. Не могу сказать. Они не показывали голые ягодицы, какая жалость!

Он видел только ее профиль, но по тому, как розовая краска залила ее лицо и шею, он еще раз имел возможность убедиться, насколько Пруденс невинна. Кожа на мочке уха у нее, отметил он, была бархатно мягкой. Он склонился так низко, что мог бы поцеловать ее, и гадал, одобрила бы она это или нет. Он вдыхал исходящий от нее восхитительный запах лаванды и, выдыхая, намеренно направлял струю теплого воздуха на ее ухо. Она пошевелилась, едва заметное трепетное движение в сторону дало ему ответ.

Чьи-то шаги по мраморному полу прервали этот забавный эксперимент; он выпрямился и шагнул назад, а она повернула голову в сторону двери. Когда в зал вошли две немолодые леди, она с заметным облегчением снова повернулась к нему:

– Слава Богу.

Он посмотрел вопросительно.

– Я прячусь, – призналась она. – Моя тетя настаивает на том, чтобы везде сопровождать меня, а когда она не может, то посылает вместо себя Роберта.

– И от кого же из них вы прячетесь в настоящее время?

– От Роберта. Он где-то здесь и, конечно, вот-вот найдет меня. – Она невесело вздохнула.

– Я вижу, ваше воссоединение с семьей проходит очень успешно.

– Не шутите со мной на этот счет, ваша светлость, умоляю вас. Я ни на минуту не могу остаться одна.

– И это вам не нравится?

– Я не привыкла к этому. С семнадцати лет, с того времени как приехала в Лондон, я жила самостоятельно. Оттого, что меня повсюду сопровождают, я начинаю задыхаться.

Ему нельзя упускать благоприятное стечение обстоятельств. Взяв Пруденс под локоток, он повел ее к одной из дверей.

– Идите со мной.

– Куда мы идем?

– Если вы хотите скрыться от кого-то, – сказал он, останавливаясь, чтобы посмотреть налево и направо, прежде чем провести ее через дверь, – нужно поступать осмотрительно.

Они прошли один зал, потом другой. Рис искал место, где можно было провести несколько минут наедине. Они были почти в конце здания, прежде чем он нашел то, что отвечало его цели. Это был длинный полутемный коридор, вход в который преграждал бархатный шнур, натянутый между двумя короткими металлическими стойками.

– Вот, похоже, идеальное место, где можно спрятаться от всех.

– Но разве сюда можно? – Пруденс показала на объявление на стенде сразу за входом. – Это крыло закрыто в связи с подготовкой выставки из Рима. Публике сюда нельзя.

Рис подошел к стойке, на которой был закреплен шнур, перекрывавший вход, и открепил его.

– Для герцога нет ничего невозможного, – сказал он, пропуская Пруденс в коридор. – Кроме того, ваш кузен никогда не додумается искать вас здесь.

– Это правда, – согласилась она, пока он возвращал шнур на место. – Роберт никогда ничего не делает против правил.

– Бедный малый. Неудивительно, что он смертельно скучен.

– Ваша светлость! – запротестовала она, но засмеялась, когда они рядом пошли по пустому коридору. За коридором открылся огромный зал, заполненный итальянскими статуями, рельефами и стеклянными витринами, в которых стояли скульптуры поменьше. В центре в металлических лесах громоздилась наполовину смонтированная скульптура, изображающая Нептуна с его тритонами.

Рис демонстративно осмотрелся:

– Ну, видите? Никого, никаких сопровождающих.

– Спасибо, – сказала Пруденс, глядя на него с такой благодарностью и облегчением, чувствами, которые, он знал, она никогда бы не испытывала, если бы знала о действительных мотивах его поведения. Если бы у него еще оставалась совесть, это потревожило бы его. Но совести у него, как и невинности, давно не было. – Здесь все так подавляет, Все эти статуи из белого мрамора, – произнесла она, оглядывая зал и отрывая Риса от размышлений. – Выставка из Флоренции, как здесь написано. – Она снова взглянула на него: – Так вы жили во Флоренции?

– Да, но, надеюсь, вы не ждете, что я прочитаю вам лекцию об итальянской скульптуре.

– Если бы мне хотелось прослушать лекцию, я бы осталась с Робертом. Он любит демонстрировать свое оксфордское образование. – Она показала на массивную скульптуру перед ними: – Не сомневаюсь, мне бы пришлось не менее часа слушать лекцию об этой вещи.

– Ваш кузен проводил свои университетские дни с гораздо большей пользой, чем я. Могу сказать лишь то, что это Нептун с его тритонами. А теперь, прежде чем вы окажетесь под впечатлением моего оксфордского образования, я признаюсь, я знаю это лишь потому, что перед нами копия римского фонтана Треви.

Она повернулась к нему и со жгучим любопытством спросила:

– А вы в самом деле плавали в фонтане голым?

Рис застонал от досады:

– Боже, эта старая история еще не забыта?

– И все же.

– Да, хотя точнее было бы сказать «купался». Фонтан оказался слишком мелким для плавания.

– Говорят, в то время вы были с русской графиней.

«На самом деле она была пруссачкой». Рис сделал серьезное лицо, полное достоинства.

– Как джентльмен, я не имею права пускаться в обсуждение деталей.

– Это делает вам честь, я восторгаюсь вами, хотя, мне кажется, быть джентльменом довольно скучно.

Рис поднял бровь:

– Скучно?

– Леди всегда обсуждают детали, – сказала Пруденс, улыбаясь. – Вы не поверите, какие захватывающие секреты обсуждаются в салоне портнихи.

– Вот как? – Он мог представить себе, что говорили о нем леди, выбирая шелка и муслины. – Но теперь, когда вы уладили семейные дела, вам, надеюсь, не надо больше работать швеей?

– Конечно, но мне все еще кажется нереальным, что я выбираю платья для себя, а не для других. – Она отвернулась, взялась за поперечные прутья лесов и стала разглядывать Нептуна. – На самом деле, – добавила она с коротким смешком, – вся моя жизнь сейчас представляется мне нереальной.

Ежегодный доход в миллионы фунтов и ему представлялся чем-то нереальным, хотя он подозревал, что мог бы привыкнуть к этому. Так как предполагалось, что он еще не знает о ее наследстве, он притворился, что не понимает, о чем это она.

– В каком смысле нереальной?

– Во многих смыслах. – Она повернулась к нему. – Два дня назад я отправилась к своей прежней хозяйке, чтобы сообщить, что я не буду больше работать, и когда очутилась в салоне, решила заказать несколько платьев, больше ради забавы, чем из необходимости. Мадам была такой жестокой со мной, когда я у нее работала, и мне захотелось немного поважничать перед ней, устроить спектакль, понимаете? Я думала, будет весело.

– И что получилось?

– Сначала так и было. – Пруденс помолчала, подняв бровь. – Но что тут началось! Господи, женщины, с которыми я проработала много лет, суетились, чтобы услужить мне! А мадам обрушила на меня поток комплиментов, неискренность которых распознал бы и ребенок. И все потому, что я могла тратить деньги. Мне стало немного не по себе. Девушки вели себя так, словно очень рады за меня, и все же я чувствовала, что, несмотря на все льстивые слова, они совсем не рады. Я не… – Она помолчала и глубоко вздохнула. На ее лице еще сильнее отразилось глубокое волнение. – Мне это не понравилось.

– Вы привыкнете, – сказал он, глядя в ее открытые темные глаза и размышляя о том, какой она непременно станет, что неизбежно сделают с ней деньги, и тяжелое чувство шевельнулось у него в груди.

– Думаете, привыкну? – спросила Пруденс с сомнением. – Я долгое время сама зарабатывала себе на жизнь, сама о себе заботилась. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, что мне прислуживают, вокруг меня суетятся.

– И к тому, что рядом с вами в любой момент будут сопровождающие?

– Именно! Хотя я все же признательна за ответственность, которую чувствуют мои тетя и дядя, считая своим долгом присматривать за мной.

«За вами и вашими миллионами». Рис сделал глубокий вдох и подавил желание такими словами закончить ее мысль.

– Ответственность, мне представляется… стала ощущаться недавно, – сказал он, тщательно подбирая слона, – в связи с вашим воссоединением с семьей, как я понимаю.

– Можно сказать и так.

– Что было причиной размолвки? Вас вынудили уйти? Заставили работать швеей?

– О нет, не думайте, что они были так жестоки ко мне, – заторопилась она, словно боялась, что у него сложится неправильное представление о ее родственниках. – Я сама решила уехать и найти работу в Лондоне. Видите ли, мама умерла, когда мне было четырнадцать лет, не стало ее ежегодной ренты. Ее брат с женой взяли меня в свой дом, но у них были свои дочери, а денег мало. Я стала обузой для них. От необходимости считать каждое пенни тетя временами становилась совершенно невыносимой. Тяжело урезать себя во всем, экономить, отмерять количество угля на каждую неделю и никогда не покупать говядины. Начинались ссоры, особенно с дочерьми, а я ненавидела все это. В конце концов, я решила уехать и начать самостоятельную жизнь. Не хочу показаться неблагодарной.

– Благодарность – одна из тех вещей, которую нельзя навязать кому-либо с надеждой на успех. Это все равно, что силой заталкивать в горло рыбий жир.

Она засмеялась:

– Как славно беседовать с вами! Вы откровенно говорите то, что думаете.

Рис и глазом не моргнул.

– Совершенно откровенно.

– Все же мой дядя всегда был добр ко мне. Когда он бывал в Лондоне, то заезжал в пансион, чтобы справиться обо мне и увериться, что у меня все хорошо.

«Какая щедрость!» Рис не произнес этого вслух.

– Ваш дядя часто приезжал в Лондон?

– Первого числа каждого месяца, у него были дела.

Рису стало любопытно. Какие дела могли быть в Лондоне у бедного сквайра из Суссекса, который не мог позволить себе покупать говядину?

– В любом случае, – продолжала она, – я благодарна дяде. Упадок сельского хозяйства больно ударил по нему, он взял меня к себе, когда лишний рот становился бременем. А потом каждые три месяца высылал мне немного денег. Кроме того, они мои единственные родственники. Так что я на самом деле считаю, что у меня есть обязательства перед ними теперь, когда я…

«Когда я богата».

Незаконченная мысль повисла в воздухе, и ему стало любопытно, почему она не хочет рассказать ему о полученном наследстве. Любая другая женщина, заинтересованная мужчиной его положения, постаралась бы как можно скорее дать ему знать о своем огромном наследстве. А он не сомневался, что она интересуется им. Это было ясно как день. Рис не мог понять, почему она помалкивает. Разве она не видит, какое преимущество дают деньги, чтобы заполучить в мужья пэра его ранга? Боже, она действительно романтическая натура в поисках идеала.

– О, давайте поговорим о чем-нибудь приятном, – сказала Пруденс, прервав его размышления. – Расскажите о своей семье.

Рис поморщился:

– Не могу. Не могу, если вы хотите о чем-то приятном.

– Вы не ладили с семьей?

– Отлично ладил, – отвечал он, принужденно смеясь, – когда жил в Италии.

– Понимаю. У нас с тетей отношения тоже улучшились, когда нас стали разделять многие мили, – задумчиво сказала Пруденс.

– Если бы мы, мисс Босуорт, стали соревноваться, у кого из нас родственники ужаснее, я бы легко выиграл. Ваша тетя ничто в сравнении с моей матерью.

– Вы герцог, – сказала она, бросая на него взгляд, полный шутливой укоризны. – Вам не идет хвастаться.

– Я говорю вам простую, ничем не приукрашенную правду. Моя дорогая матушка – королева язвительных замечаний. Она разорвала бы вашу тетю на кусочки, потом проглотила бы, а кости бросила бы глодать собакам.

– Понимаю.. – Мисс Абернати склонила головку набок, обдумывая услышанное. – Нельзя ли устроить так, чтобы они встретились?

Рис усмехнулся:

– Ужасное предложение и самое неожиданное из уст такого прелестного и мягкосердечного создания.

Пруденс не казалась польщенной его словами.

– Почему все считают меня мягкосердечной? – с каким-то испугом спросила она. – Я не мягкосердечная!

Она была похожа на воздушное пирожное.

– Ну хорошо, – сказал он с показным простодушием. – Вы суровая, непоколебимая особа. – Пруденс не засмеялась.

– Я не так податлива, как многие считают. Это правда, я не люблю ссор и предпочитаю хорошо думать о людях. Но это не означает слабость характера или того, что у меня нет своего мнения.

– Я не имел в виду ничего подобного. Я просто имел в виду то, что сказал. Вы добрая и милая. – Он сделал паузу, снова подумав об огромных деньгах и о том, как они могут изменить ее. – Настоящая доброта и мягкость, мисс Босуорт, – редкостное, особенное качество, – неожиданно для себя произнес он. – Не теряйте его.

Услышав эти слова, она нахмурила брови:

– Что вы хотите этим сказать?

Рис покачал головой.

– Ничего, – отвечал он. – Прошлым вечером, когда мы говорили об опере, я упомянул, что вскоре пойдет «Аида» Верди. Ее дают завтра. Вы будете в опере?

– О, я бы хотела! – Она прекрасна. – Но я должна буду обедать с родственниками.

– Снова сэр Роберт?

– Нет-нет, с кузинами. Берилл – старшая дочь моего дяди. Мы обедаем с ней и ее мужем.

– Звучит так, как будто вы идете к дантисту.

– О, я уверена, это будет очень приятно, – сказала она с милой гримаской. – Сейчас все замечательно. Берилл очень мила со мной, и от этого тошнит, потому что когда мы были девочками, она вела себя ужасно. Все время поднимала меня на смех. – Мисс Абернати опустила взгляд, последовала долгая пауза. – Она называла меня свинкой.

Рис созерцал ее склоненную головку, любуясь округлостью ее подбородка, и внезапно им овладел гнев. Он отложил свою шляпу, взял Пруденс за руку и повернул к себе. Наклонился ниже, нырнув под огромные поля ее шляпы. Его губы остановились в нескольких дюймах от ее губ, он заглянул ей в глаза и высказал свое мнение по этому вопросу:

– Я считаю, вы соблазнительны. Это пришло мне в голову, как только я в первый раз увидел вас.

Необузданность, прозвучавшая в его голосе, заставила ее широко раскрыть глаза. И неудивительно. Он сам услышал ее.

– Соблазнительна? – повторила она и на долю дюйма качнулась к нему. Ее губы раскрылись, она облизнула их. – В самом деле?

Такое робкое, женственное приглашение погасило гнев Риса, он почувствовал, как в нем внезапно пробудилось желание. Рука его обхватила ее подбородок, большой палец заскользил по бархатистой щеке.

– В самом деле.

Он обхватил ее за талию, притянул к себе, сминая тугой шелк и вдыхая свежий, благоухающий запах лаванды. Он почти застонал, чувствуя, как ее аппетитные округлости прижимаются к его телу, все в нем хотело дать ей то, чего она так невинно просила.

Он не мог это сделать.

Рис отпрянул, выпустив Пруденс так резко, что обоим стало неловко. Он увидел разочарование на ее лице, и это было чувство, которое его полностью устраивало. Он и сам чувствовал разочарование. Но чтобы завоевать ее, ему надо красиво ухаживать, а этой игре для поцелуя еще не пришло время. Предвкушение и неуверенность составляют сущность романтического ухаживания.

– Я лучше провожу вас к вашему кузену, – сказал он и отвернулся, – прежде чем забуду, что я джентльмен.

Он поднял свою шляпу и пошел к двери. Пруденс последовала за ним. Весь обратный путь по коридору к открытым для публики залам они молчали.

Роберта они нашли в главном фойе. Он беспомощно озирался по сторонам, но при виде Риса с мисс Абернати выражение беспомощности на его лице сменилось неудовольствием.

– Сент-Сайрес, – сухо приветствовал он Риса. – Что вы здесь делаете?

– Видите ли, сэр Роберт, я из тех типов, – жизнерадостно ответил Рис, – которые всегда сваливаются на голову в самое неподходящее время.

Роберт с трудом сохранял хладнокровие.

– Пруденс, вы закончили здесь?

– Нет еще. Говорят, здесь есть Ван Гог. Не хотите ли присоединиться к нам, ваша светлость?

Сэр Роберт явно был недоволен. Улыбка Риса стала шире.

– Благодарю вас, – отвечал он, не отрывая глаз от ее кузена. – С удовольствием.

– Тогда идемте, – выдавил Роберт и встал рядом с Пруденс с другой стороны. Взяв ее за руку, он потянул ее в сторону зала с фламандцами.

Рис помедлил, сунул руку во внутренний карман сюртука, достал карандаш и одну из своих визитных карточек. Он нацарапал несколько слов на обратной стороне карточки, вернул карандаш на прежнее место и ускорил шаги, чтобы догнать мисс Абернати и ее кузена. Карточку зажал в ладони в ожидании удобного момента.

Роберт терпел Ван Гога и других мастеров примерно полчаса, затем он вынул из кармана часы и сказал:

– Пруденс, времени осталось немного, а я обещал Эдит непременно вернуться к пяти часам. Нам пора.

– Уже время чая? – спросил Рис. – Боже, как летит время! Я тоже должен спешить. – Он повернулся к Пруденс: – Вы извините меня?

– Конечно. Было приятно встретиться с вами, ваша светлость. Как всегда. Я надеюсь… – Она заколебалась, затем выпалила: – Надеюсь, мы еще увидимся.

– Я тоже надеюсь на это, мисс Босуорт. – Он взял ее руку, стараясь вложить в ладонь записку. Догадавшись, что он делает, она от удивления широко раскрыла глаза, а он, прежде чем склониться над ее рукой, подмигнул. – И надеюсь, это скоро произойдет.

В тот самый момент, когда он выпустил ее руку, пальцы ее сомкнулись вокруг карточки, и она тут же сунула руку в карман своей юбки. Удовлетворенный, Рис пожелал обоим всего хорошего и ушел.

На улице его ждал камердинер.

– Сходите за моей каретой, Фейн. А после, – добавил он неожиданно для себя, заставив остановиться уходившего слугу, – я попрошу вас еще кое-что сделать для меня.

– Сэр?

– Мистер Федергилл имеет обыкновение первого числа каждого месяца приезжать из Суссекса в Лондон. Узнайте почему, и, конечно, незаметно. И еще я хочу, чтобы вы проследили за ним в течение следующих нескольких дней. Замечайте, куда он ездит и что делает.

– Очень хорошо, сэр.

Фейн ушел, а Рис в ожидании кареты принялся размышлять о событиях этого дня. Он был совершенно удовлетворен выбором наследницы, потому что, несмотря на ее уверения, она прелестна и мягкосердечна. Она доверчива, способна прощать и в глубине души тяготеет к греху. Все это ему на руку.

Да, решил он, садясь в карету, повести мисс Абернати к алтарю будет совсем не трудно. Улыбаясь, он откинулся на подушки. Все равно, что отнять у ребенка конфетку.


Глава 6


В настоящий момент мисс Абернати, кажется, предпочитает другим сэра Роберта Огилви, своего троюродного брата. Как верный поклонник, он повсюду сопровождает ее. Или как сторожевая собака. И то и другое в равной степени возможно.

    
«Все знаменитости», 1894 год


Она соблазнительна. Пруденс смотрела в пространство и улыбалась про себя, не обращая внимания на роскошную обстановку чайной комнаты «Савоя», не принимая никакого участия в разговорах вокруг. Она могла думать только о том, что случилось днем. Ни один мужчина никогда не называл ее соблазнительной.

И он тоже был взволнован: чего стоят сведенные брови и гневные огоньки в его глазах! По телу ее пробежала дрожь, она вздохнула и закрыла глаза, припоминая замечательное ощущение, когда его пальцы касались ее щеки. А трепет, который она испытала, когда он обвил рукой ее талию и притянул к себе! Никогда в жизни с ней не происходило ничего более романтического. От одной мысли о его мускулистом теле, прижавшемся к ней с такой ошеломляющей интимностью, она краснела и по спине начинали бегать мурашки.

И еще записка. Как мило с его стороны сунуть ей в руку записку прямо под носом у Роберта! Хотя это случилось больше часа назад, у нее все еще не было возможности прочитать ее, потому что Роберт ни на минуту не спускал с нее глаз. Из Национальной галереи они отправились прямо в «Савой», и он сразу проводил ее в чайную комнату, где их уже ждали Миллисент, Эдит и Стивен.

– Пруденс, дорогая, вы не рады?

– Что? – Услышав свое имя, она вздрогнула и выпрямилась. – Я задумалась, тетя Миллисент. – Она старалась вникнуть в разговор. – Что вы сказали?

– Я раздобыла приглашения на благотворительный бал к леди Эмберли, который состоится через два дня. Я считаю, это большая удача, – сказала Миллисент, безуспешно стараясь говорить сдержанно и с достоинством. – Бал этот одно из главных событий сезона, и большинство приглашений давно роздано. Но вам, кажется, неинтересно.

Ей было бы очень интересно, если бы герцог Сент-Сайрес собирался быть на нем, но если она спросит об этом, ни к чему хорошему это не приведет. Пруденс все время думала о записке, ощущая ее так, будто записка прожигала дыру в кармане. Ожидание становилось невыносимым.

– Мне так жаль, – пролепетала Пруденс и прижала пальцы колбу, – но у меня ужасно заболела голова. Мне лучше пойти в свой номер и немного полежать, если вы не возражаете.

– Конечно, дорогая. – Эдит отставила чашку, с беспокойством вглядываясь в нее. – Иди. Ты ведь не хочешь пропустить сегодняшний спектакль.

Стараясь показать, что ее мучает головная боль, Пруденс улыбнулась каждому из присутствующих слабой улыбкой и вышла из комнаты, удерживая себя от того, чтобы не кинуться бежать к лифту.

– Четвертый этаж, пожалуйста, – сказала Пруденс мальчику-лифтеру, и не успела железная решетка двери закрыться, как она полезла в карман. Лифт дернулся и пришел в движение, а вместе с ним запрыгало в груди ее сердце, когда она прочитала слова, написанные герцогом.

Я должен увидеть вас снова. Встретимся на Ринмонд-Стейшн. Завтра в полдень.

Пруденс взвизгнула от радости и поймала на себе удивленный взгляд мальчика-лифтера. Она усмирила свое ликование, с тем чтобы со спокойным видом выйти на четвертом этаже. Но как только лифт скрылся из вида, она еще раз перечитала записку, и ее сильнее прежнего охватил восторг.

Он хотел ее видеть снова.

Идя по коридору к своему номеру, Пруденс громко смеялась. У нее было чувство, словно она танцует в воздухе.

Необычно приподнятое настроение Пруденс не ускользнуло от внимания Нэнси Уоддел.

– Кажется, вы хорошо провели сегодня время, мисс, – произнесла горничная. Ее хорошенькое, усыпанное веснушками лицо расплылось в улыбке, когда Пруденс со счастливым вздохом упала на свою кровать.

– Это было замечательно, Уоддел. Надеюсь, вы тоже довольны?

– Да, мисс, спасибо. От мадам Марсо прислали несколько платьев, очень красивых. Не хотите ли взглянуть?

Пруденс тут же стала прикидывать, какое из новых платьев она наденет завтра на свидание с герцогом.

– О да, принесите.

Горничная исчезла в гардеробной и вскоре вернулась с двумя вечерними платьями.

– Одно из них вы можете надеть завтра в театр, – сказала она, поднимая и демонстрируя платье из дамаста цвета слоновой кости и другое – из иссиня-черного бархата.

Они оба были хороши, но Пруденс совсем не занимало, какое платье выбрать для посещения театра.

– А как насчет черно-белого платья для прогулок? Оно мне идет?

– В полоску? – удивилась Уоддел. – Да, мисс, оно тоже вам идет.

– Прекрасно! – Пруденс села. – Принесите его, хорошо? И шляпку. Из красной соломки, если помните, с черными, красными и белыми лентами. Она ведь красная, я не путаю?

– Да, мисс, но… – Горничная колебалась, сбитая с толку. – Сегодня ведь вы идете в театр, я правильно поняла?

Пруденс не думала о театре.

– Как жаль, что я не заказала платье для прогулок в красную полоску, – пробормотала она. – Но красная шляпка – то, что надо.

– Мисс?

Пруденс подняла глаза и рассмеялась, заметив замешательство горничной:

– Все в порядке, Уоддел. Я не сошла с ума. Да, сегодня вечером я иду в театр. Но завтра собираюсь на пикник и хочу проверить, достаточно ли хорошо сидит на мне новое платье для прогулок. Кстати, завтра днем я буду отсутствовать, так что, когда вы сделаете все, что нужно, остальную часть дня можете быть свободны.

– Спасибо, мисс, – сказала горничная, унесла вечерние платья и тут же вернулась с платьем, которое захотела примерить хозяйка.

Вскоре Пруденс уже стояла перед высоким зеркалом в новом очаровательном платье для прогулок и в шляпке. Она не могла удержаться от восторженного вздоха. Платье с его простыми линиями и вертикальными полосками прекрасно сидело. Так приятно было надеть что-то, не ею самой сшитое, а какое блаженство ощущать тонкое шелковое белье и шелковые чулки! Никогда еще она не чувствовала себя так хорошо.

Довольная, она велела Уоддел унести платье. Надев белье под вечерний туалет, она попросила горничную приготовить черное бархатное платье и села за туалетный столик.

«Красный – мой любимый цвет».

Пруденс улыбнулась, но прежде чем она успела отдаться грезам о некоем герцоге, дверь ее спальни распахнулась и вошла тетя Эдит.

– Моя дорогая племянница, я так расстроена. – Эти слова не сулили ничего хорошего.

– Неужели? – пробормотала Пруденс, начиная прилежно копаться в туалетных принадлежностях на столике. – Мне очень жаль это слышать. Я чувствую себя гораздо лучше… я немного подремала. Может быть, вам нужно последовать моему примеру и прилечь?

Такая забота, судя по всему, не произвела на Эдит должного впечатления. Она торопливо прошла по ковру в малиновых, кремовых и золотистых тонах и остановилась у туалетного столика.

– Роберт сказал мне, что когда сегодня вы были в Национальной галерее, тебе докучал Сент-Сайрес. – Ее рука, прижатая к сердцу, дрожала. – Подумать только, этот ужасный человек смеет снова навязываться тебе. Что же нам делать? Может быть, Стивену следует поговорить с ним?

– Это не так, тетя. Я случайно встретила герцога в галерее, и мы какое-то время прошлись вместе. Почему это так расстроило вас?

Лучше бы она не спрашивала.

Эдит взялась за ближайший стул, резной, золоченый, с прямой спинкой и сиденьем из бархата изумрудного цвета, придвинула к туалетному столику и села рядышком с Пруденс.

– Миллисент рассказала мне о нем много любопытного. После того как он проявил к тебе такой интерес, она почувствовала себя обязанной навести справки, и то что она узнала, подтвердило наши худшие подозрения. Моя дорогая, это очень дурной человек. Связи с женщинами, азартные игры. – Она взглянула в открытую дверь, ведущую в гардеробную, наклонилась ближе и понизила голос до шепота: – Притоны, где собираются наркоманы.

Пруденс сжала губы, кивала и еле сдерживала смех.

Эдит со вздохом откинулась на спинку стула.

– Ты смеешься надо мной. Нет, нет, не отрицай, – добавила она, видя, что Пруденс собирается протестовать. – Ты не принимаешь всерьез того, что я говорю. Боюсь, я плохая чаперон. Все сейчас стало таким сложным. Когда начинали выезжать Берилл и Перл, было проще.

Эдит, очевидно, забыла обо всех мучениях и скандалах, которые ей пришлось вынести, когда Берилл и Перл начали посещать балы и вечеринки. Пруденс пробормотала что-то в ответ и протянула руку к щетке для волос.

– О, дай мне помочь тебе, дорогая. – Эдит отобрала у нее щетку, поднялась со стула и встала за спиной. – Когда девочки стали выезжать, это ведь был не Лондон, – объяснила она, как бы читая мысли племянницы. Она отвела длинные темные пряди прямых волос Пруденс за спинку стула и начала водить по ним щеткой. – Сельские танцы и вечеринки среди друзей, мне кажется, гораздо безопаснее. В Лондоне слишком много испорченных личностей всех мастей.

Пруденс не стала напоминать Эдит, что когда она отправилась в Лондон одна, чтобы жить в меблированных комнатах и самой зарабатывать себе на пропитание, у Эдит не возникло опасений. Она почувствовала только облегчение. А если бы Пруденс и напомнила тете об этом, то добилась бы только одного – у тети появился бы взгляд больной собачонки. Поэтому Пруденс откинулась назад и закрыла глаза, предоставив Эдит вести бесконечный рассказ о пороках Лондона и о тяжелой роли чаперон, тогда как сама предалась приятному времяпрепровождению, воображая свидание с герцогом.

Предвкушение бурлило в ней, как пузырьки в бокале шампанского. Находиться с ним вдвоем, говорить с ним, видеть его улыбку…

Эдит перестала водить щеткой, прервав сладостные грезы.

– Моя дорогая племянница, ты сегодня витаешь в облаках. Не уверена, что слушаешь меня.

Пруденс вздрогнула и открыла глаза.

– Конечно, я слушаю, тетя. – Она выпрямилась на стуле. – Вы самая добросовестная наставница, какая только может быть. Посмотрите, как удачно вы выдали замуж Берилл и Перл.

Леди Эдит просветлела лицом.

– Это правда. Дорогой Уинстон, муж Берилл, теперь барристер в Лондоне, но хотя муж Перл пока еще только банковский клерк, говорили, его очень ценят.

– Вот видите! Не надо так переживать. – Пруденс снова откинулась на спинку стула, но следующие слова Эдит остановили ее.

– Конечно, у моих дочерей не было наследства, могущего заинтересовать охотников за приданым, подобных Сент-Сайресу. – Она отложила щетку и положила руки на плечи Пруденс, многозначительно глядя на ее отражение в зеркале. – У тебя другая ситуация, Я чувствую, что должна защитить тебя, но боюсь, мне не справиться с такими волками, как Сент-Сайрес.

– Он совсем не волк! – Чувствуя, что ее замечательное настроение улетучивается, Пруденс глубоко вздохнула. – Мне он нравится. И если он удостоит меня своим вниманием, не вижу причин отталкивать его. У вас их тоже не должно быть. В конце концов, он герцог и истинный джентльмен.

Последовало долгое молчание, взгляды женщин встретились в зеркале. Пруденс ждала, что тетя употребит свое влияние и запретит ей видеться с Сент-Сайресом. И тогда она открыто начнет сопротивляться, что невероятно осложнит все на предстоящие два месяца. К ее удивлению, Эдит понимающе кивнула и похлопала ее по плечу:

– Понимаю, дорогая.

Пруденс удивила такая быстрая капитуляция.

– Понимаете?

– Конечно. Выйти замуж за герцога – очень многие посчитают это удачей, каждая девушка мечтает стать герцогиней.

– Но я не поэтому…

– И он очень хорош собой. Даже я признаю это. Кроме того, обворожительные манеры. Но ты всегда была такой ответственной и мудрой не по годам. Благоразумной,[3 - Пруденс – благоразумие, предусмотрительность (англ.).] в полном соответствии с твоим именем, лишенной легкомыслия и распущенности, свойственных твоей матери. – Пруденс едва не заскрежетала зубами. – Я уверена, что когда наступит время, – продолжила Эдит, – ты сделаешь правильный, обдуманный выбор. – Конечно. – Эдит кивнула. – Ты так же хорошо, как я, знаешь, что отказаться от среды, в которой родилась, и подняться выше – на редкость мудрое решение. Мы, Пруденс, простые дворяне, и твое воспитание не подготовило тебя к тяжелому грузу обязанностей герцогини. А замужество с целью занять более высокое положение в обществе может печально кончиться, чего ты совсем не заслуживаешь. Совесть моя чиста, я не могу одобрить этого.

Пруденс рассердилась:

– Мне казалось, тетя, что брак должны одобрить попечители.

Щеки Эдит стала заливать краска.

– Они вряд ли одобрят охотника за приданым.

– А интерес Роберта объясняется другими причинами? – не удержалась Пруденс. – Если учесть, что он никогда нисколечко мной не интересовался? Живи я все эти годы в Америке, а не в нескольких милях от него, он не мог бы замечать меня меньше.

Лицо Эдит сразу стало унылым.

– Вот ты и рассердилась, – сказала она дрожащим голосом. Опустившись на стул, Эдит достала из кармана носовой платок. – Я знала, что это случится. Я знала, что мы поссоримся. Совсем как в те годы, когда ты была девочкой. О, дорогая!

Она всхлипнула и поднесла к глазам платок.

– У меня плохо получается. Может быть, лучше, если мое место займет Миллисент.

И позаботится, чтобы Роберт находился при ней весь день?! Пруденс испугалась.

– Вряд ли в этом есть необходимость, тетя. – Эдит, шмыгнув носом, подняла голову:

– Я только надеюсь, что ты сделаешь разумный выбор, как мои дочери. По любви, если это возможно. Если же нет, тогда по взаимной привязанности и сходству взглядов. Вот почему Роберт может стать хорошей партией для тебя. Он поднялся до баронета, но это не слишком высокий титул для девушки твоего происхождения. Он воспитывался в том же кругу, что и мы. Он принадлежит семье, ему можно довериться; то, что он троюродный брат, – вовсе не препятствие для брака. И ты ему очень нравишься. Да-да, нравишься, – добавила она, поскольку Пруденс готова была протестовать. – Ты ему нравишься, хотя не замечаешь этого. Он чувствует твое нерасположение, вот почему он никогда не навещал тебя на Литтл-Рассел-стрит. Ты осуждаешь его за невнимательность, однако ни разу не побывала у его матери здесь, в Лондоне.

– Как и она не навестила меня, – ответила уязвленная Пруденс. – Я, по крайней мере, писала письма, в которых осведомлялась о родственниках. Миллисент никогда не отвечала. Ни разу. Удивительно, что она так внимательна ко мне сейчас! Ломаю голову, почему бы это.

Она могла бы с тем же успехом взывать к стенке.

– Твое равнодушие очень обижает Роберта, – продолжала Эдит. – И ты готова пренебречь им ради такого недостойного уважения человека, как Сент-Сайрес. Мне больно подумать об этом. – Опустив голову, она снова всхлипнула.

Пруденс приложила пальцы к вискам, чувствуя приближение головной боли. Чаперон всегда были источниками огорчений, но Эдит совершенно невыносима.

– Герцог проявил вежливый интерес ко мне, не более того… – сказала она. – Если бы он проявил большее расположение… – Она замолчала, при мысли о завтрашнем дне на смену раздражению пришло приятное возбуждение. Может быть, он снова будет прикасаться к ней, как сегодня? Может быть, даже поцелует ее. Как это будет прекрасно!

Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Не надо давать волю воображению.

– Даже если бы он показал более глубокую заинтересованность, из этого не следует, что я разделила бы его чувства.

Пруденс лукавила. Она боялась, что уже наполовину влюблена в герцога, а ведь знала его всего неделю, и это повергало ее в смятение.

– Не волнуйтесь, тетя, я твердо решила выйти замуж только за джентльмена, который будет по-настоящему заботиться обо мне и уважать.

Отговорка прозвучала неубедительно, но тетя, казалось, не заметила этого.

– Какое облегчение слышать это от тебя, дорогая! – Эдит промокнула глаза, напоследок шмыгнув носом, подняла голову и встала. – Знаешь, я только хочу, чтобы ты была счастлива.

После ухода тети Пруденс с облегчением вздохнула и вернулась к мыслям о том, кто уже сделал ее гораздо более счастливой, чем когда-либо смогла бы сделать тетя Эдит.

«Я лучше провожу вас к вашему кузену, прежде чем забуду, что я джентльмен».

Воспоминание вернуло улыбку на ее лицо. Положив локти на туалетный столик и подперев щеку рукой, она старалась вообразить, как повел бы себя герцог, если бы забыл, что он джентльмен.

Освободиться из-под неустанной опеки семьи оказалось непростой задачей, но Пруденс справилась с ней, заявив, что идет с подругами на пикник в Гайд-парк. Она особенно ссылалась на сырую погоду и на присутствие миссис Моррис в качестве сопровождающей и тем самым убедила Эдит, что та может с чистой совестью отправиться с Миллисент за покупками. Затем Пруденс покинула «Савой» и направилась к вокзалу Чаринг-Кросс.

До Ричмонда оказалось менее часа езды на поезде, но путешествие показалось Пруденс очень длинным, потому что она была в таком возбуждении, что не могла сидеть спокойно. Она ерзала, притопывала ногой и барабанила пальцами, непрестанно твердя себе, что нельзя так нервничать.

Рис ждал ее на платформе. Она увидела его в окно, едва поезд подъехал к станции. Он был легко одет, благо день выдался теплым, и казался таким невероятно красивым без сюртука, в темно-коричневых брюках и сапогах для верховой езды, что у Пруденс пересохло в горле. Когда поезд остановился, он нервно одернул твидовый жилет, поправил галстук и провел рукой по волосам, что вызвало у нее улыбку. Кажется, волновалась не только она.

Он увидел ее сразу же, как только она сошла с поезда. Когда он шел ей навстречу, радость, написанная на его лице, согрела ее, как солнечные лучи, тревога улетучилась.

– Вы пришли.

– Вы удивлены?

– Да, – признался он. – Большинство женщин не сделали бы этого. Пикник вдвоем с мужчиной – не слишком добродетельный поступок. Я думал, вы или вообще не приедете, или приедете не одна.

– Присутствие тети Эдит обескуражило бы кого угодно.

– Пожалуй, – с чувством согласился он. Его взгляд скользнул по ее голове, улыбка стала шире. – Прелестная шляпка.

Она провела рукой по красной соломке шляпки, чувствуя себя немного неловко от того, что он знал – она надела красную шляпку для него, и одновременно польщенная тем, что он заметил это.

– Благодарю вас.

– Нам лучше отправиться в путь. – Он встал так, чтобы она могла взять его под руку. – Это милях в пяти отсюда, так что нас ждет коляска.

– Вы приехали в коляске, – спросила она, когда они покинули маленькую станцию, – или наняли ее здесь?

– Ни то ни другое. Вчера вечером я послал телеграмму, чтобы узнать, на вилле ли Кэм. Оказалось, нет. Его дом сняла богатая семья из Америки. Я представления не имел, кто они такие, но в ответ они прислали мне приглашение провести у них уик-энд. Герцоги всегда производят впечатление на американцев. Поднялась такая суматоха, когда я появился у них этим утром. Никогда не видел ничего подобного. Боюсь, я просто убил их, появившись с собственной корзинкой для пикника, и они любезно предоставили мне экипаж, хотя я ничего не сказал о том, кто со мной будет. Стою на защите вашей репутации. И вот мы здесь.

Они подошли к коляске, у которой ожидал ливрейный лакей. Кучер поклонился ей и нагнулся, опуская ступеньки, а Сент-Сайрес подал ей руку.

– Осторожнее с корзинкой, – предупредил он, помогая сесть в двухместный экипаж. – Ее пришлось поставить спереди. Из-за одеяла, удочек и прочего снаряжения на задке не хватило места.

Пруденс перешагнула через корзину с провизией на дне коляски и села.

– Удочки и прочее?

– Я собираюсь учить вас ловить рыбу, – сообщил Рис, садясь вслед за Пруденс в коляску. – Надеюсь, вы не будете возражать? Не могу смириться с мыслью, что сельская девушка не знает, как это делается.

– Я совсем не против. Рыбалка и пикник – это замечательно. – Она наклонилась, чтобы взглянуть на корзину, и, увидев монограмму, в восторге воскликнула: – «Фортнум энд Мейсон»? Как мило!

– Рад слышать. – Он взглянул на кучера: – Отвезите нас к причалу в Гринбрайере, Халстон хорошо?

– Да, сэр. – Кучер взялся за вожжи, и лошади тронулись.

– Мы будем кататься на лодке? – спросила Пруденс.

– В любом случае придется немного покататься, – объяснил он. – Пруд Розалинды достаточно уединенное место, там нет дороги, но в него впадает речка. Вообще-то я мог бы заказать лошадей, но не знал, ездите ли вы верхом. А как вы относитесь к прогулке на лодке?

Пруденс колебалась.

– Не знаю. Я никогда не каталась на лодке.

– Никогда? Даже на плоскодонке?

Она покачала головой:

– Не могла пересилить страх. Я не умею плавать.

– Я прекрасно плаваю, так что вам нечего бояться. Если, конечно, вы мне доверяете.

– Разумеется, доверяю. Я могла бы доверить вам свою жизнь. После того как вы спасли Салли, как я могу не верить?

Он бросил на нее какой-то странный взгляд, значение которого она не смогла понять.

– Если только вы не побоитесь сесть в лодку, – пробормотал он и отвел глаза.

Коляска миновала Ричмонд и свернула с основной дороги на узкую, среди деревьев и кустарников. Через несколько миль он показал рукой на особняк из серого камня в отдалении, едва различимый сквозь густую листву деревьев.

– Это Гринбрайер, – сказал он. – Дом невелик, но очень удобный.

Невелик? Он был, по крайней мере, в три раза больше дома дяди Стивена в Суссексе и казался Пруденс огромным, но для герцога, наверное, невелик.

– Странный народ эти американцы, – продолжал он. – Кэм разрешил им сделать в доме газовое освещение, потому что они сняли его на год и обычные лампы и свечи их не устраивают. Возможно, они смотрят на это как на вложение, потому что предложили купить это место у семьи Кэма. Хотят выдать своих дочерей за английских аристократов, как мне представляется, и иметь дом недалеко от Лондона.

– Так у них дочери? – Пруденс мало заботило, как прозвучит этот вопрос. Неудивительно, что появление Сент-Сайреса вызвало такой ажиотаж. – Хорошенькие? – не удержалась она от вопроса.

– Нет, – быстро ответил Рис, но для ее уха ответ прозвучал неубедительно. – Самые заурядные, клянусь.

Она взглянула на него и издала недоверчивый возглас:

– Я думаю, они должны быть очень хорошенькими. – Он рассмеялся:

– Вы ревнуете?

– Вовсе нет, – с достоинством сказала Пруденс.

– Прекрасно. – Он склонился ближе. – У вас нет причины ревновать к кому бы то ни было. Вы нравитесь мне больше всех.

Сердце Пруденс воспарило, но она тут же осознала, что не должна показывать удовольствия, вызванного его словами, потому что глупо питать надежды на романтические отношения с мужчиной намного выше ее по положению в обществе. Но, несмотря на все усилия, скрыть радость не удалось, и десятью минутами позже, когда коляска остановилась у мельничного пруда, она все еще улыбалась.

Здесь у маленькой пристани была привязана гребная шлюпка, совершенно неподвижная в стоячей воде пруда. Сент-Сайрес помог леди сойти с коляски, захватил корзину с провизией и повел ее на край пристани, наказав кучеру достать из коляски и принести рыболовные принадлежности и одеяло. Тот повиновался, он уложил принесенные вещи на носу шлюпки, там же поставил корзинку.

Халстон удерживал шлюпку, Рис протянул Пруденс руку:

– Просто медленно сделайте шаг – и садитесь.

Она села на скамейку на корме, следом шагнул в шлюпку Сент-Сайрес и сел на центральную скамейку, лицом к ней. Он достал весла, лежавшие на дне, вставил в уключины и кивнул Халстону.

– Отвяжите веревку, – приказал он, – и можете идти. Возвращайтесь за нами часа в четыре.

– Слушаюсь, сэр. – Кучер ногой оттолкнул шлюпку от причала, и они отплыли. Энергично работая веслами, Сент-Сайрес направил шлюпку поперек пруда к реке.

Пруденс смотрела на него, любуясь движениями сильных рук и плеч, тем, как он преодолевает течение реки, ведя лодку прямым курсом. Но, пронаблюдав за ним несколько минут, она не могла удержаться, чтобы не предложить ему свою помощь.

– Похоже, эта работа куда тяжелее, чем моя. Могу я помочь грести?

Он усмехнулся, делая мощный гребок:

– И сядете рядом со мной? Мне это понравится, но мне все же придется сидеть почти по центру шлюпки, чтобы уравновесить ее, а это будет очень неудобно для вас.

Она не поняла, что он сказал насчет шлюпки, но твердо знала, что сидеть рядом с ним будет замечательно.

– Это ничего.

– Прекрасно, хотя если бы я был настоящим джентльменом, я бы вам не позволил. Но поскольку плыть нам недалеко, я намерен проявить эгоизм и принять ваше предложение, при этом зажав вас на половинке сиденья.

– Ничего. – Она смутилась. – Мне хочется сесть рядом с вами, так что я тоже эгоистка.

– Вот как? – засмеялся Рис. – Мне нравятся девушки, которые не скрывают своих мыслей.

Он перестал; грести, и она, двигаясь осторожно, чтобы не опрокинуть лодку, устроилась на предложенной половинке сиденья. Он продолжал держать руку на ее весле, пока она обеими руками не взялась за весло рядом с его рукой.

– Готовы? – спросил он и, дождавшись ее кивка, скомандовал: – На счет «три». Раз, и два, и три.

Они одновременно налегли на весла.

– Я правильно делаю? – спросила Пруденс, чувствуя некоторую неловкость оттого, что она старалась наклоняться вперед и откидываться назад одновременно с ним.

– У вас прекрасно получается, – уверил он ее и оглянулся проверить, сохраняют ли они правильное направление. – Идем прямо, как стрела.

Они молча сделали несколько гребков и вскоре стали грести в хорошем ритме. Ей было приятно чувствовать рядом мощное мужское плечо, ощущать, как при каждом гребке их бедра соприкасаются. Следуя его указаниям, она помогла ему направить шлюпку в меньшую, более извилистую протоку, по сторонам которой росли огромные плакучие ивы, нависающие над водой, отчего вода оказывалась покрытой сложным рисунком из тени и солнечных пятен.

– По-моему, у нас хорошо получается, так ведь? – спросил он, когда они оба откинулись назад.

– Да. – Она повернула к нему голову и улыбнулась: – Как будто мы гребли вместе целую вечность.

Вдруг неизвестно почему они оба одновременно остановились. Она видела, как его ресницы опускаются, а взгляд переместился на ее рот, и все в мире, казалось, перестало существовать. Он придвинулся ближе, его голова оказалась под ее шляпой, и до ее сознания дошло, что он собирается поцеловать ее.

Счастливое чувство переполняло ее. Это было то, о чем она грезила вчера, не надеясь, что это произойдет. Она откинула голову, и он наклонился еще ниже, пока их губы почти не соприкоснулись. Он медлил, и блаженство все нарастало и усиливалось, пока не сделалось таким острым, что она почти перестала дышать.

– Пруденс, – прошептал он, и его голос словно вторил ее настроению. Губы ее раскрылись, ресницы дрогнули. Но не успели их губы сомкнуться, как он резко подался назад, так что лодка закачалась.

Разочарование пронзило ее, она опустила глаза.

– Черт, – пробормотал он, и в голосе его прозвучало то же самое, что чувствовала она.

Он снова начал грести, и она вместе с ним, как раньше, твердя себе: это к лучшему, что он не поцеловал ее. Такие вещи в высшей степени предосудительны, только помолвленные пары могут целоваться.

Дальше они гребли молча, а так как грести вместе было замечательно, Пруденс решила, что и поцелуй был бы замечательным. Целомудренная Пруденс болезненно осознавала стыд, который ждал в таком случае женщину, она знала, что должна испытывать облегчение. Но не испытывала его. Напротив, она глубоко сожалела, что не обняла его за шею и не поцеловала первой. Он больше преуспел, оставаясь джентльменом, чем она как леди.


Глава 7


По слухам, герцог Сент-Сайрес несколько дней как гостит в Ричмонде, в семействе американского железнодорожного магната Дж. Д. Хантера. У мистера Хантера, как сообщили нам по секрету, красивые дочери. Может ли печально знаменитый герцог, самый вероятный претендент, решиться сделать своей герцогиней американку?

    
«Все знаменитости», 1894 год


То небольшое расстояние, которое оставалось до пруда Розалинды, они преодолели молча, но для Пруденс это молчание было наполнено взаимопониманием. Разглядывая поросший травой берег с тем, чтобы выбрать место для пикника, они оба одновременно указали на одну и ту же полянку под ивами. К тому времени как они устроились на одеяле и открыли корзинку с провизией, Пруденс твердо знала, что это самый замечательный день в ее жизни.

– Посмотрим, что в ней, – сказал Рис и поднял крышку.

– Разве вы не знаете? – Он покачал головой:

– Представления не имею.

Она смотрела, как он вынимает снедь.

– Удивительно, герцог не знает, что бывает в корзинках от «Фортнум энд Мейсон».

– У меня не было такой возможности. Я жил на континенте, не забывайте.

Пруденс засмеялась:

– Да, знаю. Вы развлекались в «Мулен Руж» и купались в итальянских фонтанах.

– Причем обнаженным, если помните, – уточнил он, выкладывая на одеяло коробку с шоколадом. – Хотя почему все европейские газеты сочли эту историю исключительно занимательной, за пределами моего понимания.

Пруденс знала почему. Картина, созданная ее воображением – он голый выходит из воды залитого лунным светом фонтана, – была настолько яркой, что у нее перехватило дыхание. За всю жизнь она ни разу не видела живого мужчину без одежды, зато видела картины художников и скульптуры, и нескромное видение заставило ее порозоветь.

Не услышав в ответ никакого замечания, Рис, не отрываясь от своего занятия, взглянул на Пруденс и, увидев, что она покраснела, улыбнулся, совсем как тогда, в опере, словно догадался, о чем она думает.

Пруденс низко наклонилась над одеялом, рассматривая угощение.

– О, шоколад!

Сент-Сайрес не позволил ей отвлечь внимание таким прозрачным способом. Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

– Сладкое для сладкой, прелестной и мягкосердечной, – промурлыкал он, в ленивой ласке проводя пальцем по ее горячей щеке.

– Я говорила вам, что я не мягкосердечная, – прошептала она.

Он засмеялся каким-то низким, утробным голосом:

– О да, я забыл, что вы суровая, непоколебимая особа. – Отпустив ее, он снова сел и продолжил рыться в корзине.

– Посмотрим, кроме шоколада у нас есть паштет из гусиной печенки, пикули, горчица, копченая лососина, язык, кусок стилтона и еще один чеддера, соленое печенье, сладкое печенье… А вот и бутылка прекрасного кларета.

– Восхитительно, – сказала Пруденс, принимаясь вслед за ним разворачивать свертки и открывать баночки. – Мне всегда хотелось попробовать такую еду, но на жалованье швеи всего этого не купишь.

– Охотно верю. Однако какая жалость, что нет лимонада! – добавил он, качая головой в притворной печали. – Вы его так любите.

– Полагаю, придется обойтись кларетом.

– На этот раз да, но я намерен информировать «Фортнум», что в следующий раз вы хотите найти в корзине их самый кислый лимонад.

Слова о возможности других пикников с ним сделали Пруденс совершенно счастливой.

– Только если он будет теплым, – со смехом напомнила она ему. – Чтобы он был по-настоящему ужасен, он должен быть теплым.

– Хорошо, хорошо. Их самый кислый, самый теплый лимонад. – Он взял бутылку вина и штопор и указал на корзинку: – Там должны быть бокалы. Достаньте их, пожалуйста.

Пруденс повиновалась, достала кроме бокалов еще и тарелочки, потом закрыла крышку корзинки и поставила на нее бокалы. Рис открыл вино, а она, сняв перчатки, принялась резать ветчину, сыр и раскладывать закуски по тарелочкам.

Он отставил бутылку, взял кусочек ветчины, один из бокалов и, опершись на локоть, стал смотреть на раскинувшуюся перед ним картину умиротворенной природы.

– Я забыл, как хорош может быть в Англии апрельский день, – прошептал он.

Пруденс прекратила возиться с едой и тоже стала смотреть на пруд. Обрамленный яркой зеленью только что распустившихся ив и ослепительно желтыми лютиками у воды, он оказался еще красивее, чем на картине, которую написал друг герцога.

– «Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!» – процитировала она.

– Вы знаете это стихотворение?

Резкость его голоса заставила Пруденс посмотреть в его сторону, она встретила его удивленный взгляд.

– «В Англии весной», – ответила она. – Роберт Браунинг. Мама читала его мне, когда я была девочкой. Оно до сих пор остается одним из моих любимых стихотворений.

– И моим тоже, хотя если вы спросите меня, почему я люблю его, я затруднюсь ответить. Есть много стихов гораздо сильнее этого. Все, что я смогу сказать, – я часто вспоминал его, когда был далеко от Англии. Как и Браунинг, я жил в Италии, так что, наверное, испытывал сходные чувства.

Пруденс непроизвольно подалась к нему, улыбаясь:

– Или, может быть, вы просто тосковали по дому.

– Тосковал по дому? – Рис склонил голову набок, размышляя. – Вы знаете, – помолчав, произнес он, – пожалуй, тосковал. – Он усмехнулся: – Как странно!

– Странно? – повторила она, удивленная таким определением. – Что в этом странного? Вдалеке от дома каждый начинает тосковать.

– Никогда не думал, что это может произойти со мной. – Теперь он снова смотрел на воду. – Я покинул Англию в двадцать один год, и в этот момент не было молодого человека счастливее, чем я. Отплывая из Дувра, глядя на удаляющийся берег Англии, я испытывал только глубокое чувство облегчения.

– Это похоже на бегство. – Пруденс теперь полулежала, опершись на руку. – Почему? – спросила она, отпив глоток вина. – От чего вы бежали?

– Бежал? Было ли это бегством? Мне казалось, я просто отправился путешествовать, чтобы увидеть мир.

Беззаботность его тона не обманула Пруденс.

– Так от чего вы бежали? – повторила она. Он поднял бокал и осушил его одним глотком.

– От всего, – ответил Рис. – Но главное – от самого себя.

Пруденс смотрела на его профиль, на твердую линию рта. Она знала, за красивой внешностью, рыцарскими манерами и скандальным прошлым кроется много другого.

– Что же заставило вас бежать?

Он саркастически усмехнулся и поставил пустой бокал на крышку корзинки.

– Вы читали статьи, – сказал он и снова наполнил свой бокал. – Я человек без чести, как вы знаете.

– Вы замечательный, – выпалила она и тут же, спохватившись, прикусила язык.

Казалось, ему это замечание тоже пришлось не по вкусу. Нахмурившись, он, потянувшись к ней, полуобнял ее за шею. Их взгляды встретились, и в глубине его зеленых глаз было что-то настораживающее.

– Нет, – сказал он почти со злостью, – во мне, Пруденс, нет ничего замечательного. Ничего.

Она, протестуя, замотала головой, но его пальцы плотнее легли на ее шею, а большим пальцем он прижал ее подбородок, не давая продолжать.

– Я ценю, что вы протестуете. Знаю, в ту ночь, когда мы встретились, вы посчитали меня в некотором роде героем, но вы ошибаетесь. Я тот еще фрукт. В семействе Де Уинтер полно таких. – Оглядывая ее лицо, он еще больше хмурился. – Если у вас есть хоть капля разума, вам следует бежать от меня без оглядки.

Пруденс в смятении смотрела на него, не понимая, как он может с таким пренебрежением говорить о себе. С самого начала он вел себя по отношению к ней в высшей степени уважительно. И потом, он спас Салли. Проработав швеей много лет, Пруденс хорошо знала, насколько беззащитны женщины ее положения перед мужчинами-аристократами. Большинство пэров, оказавшись на месте Сент-Сайреса в безлюдном переулке, только пожали бы плечами и прошли мимо, оставив девушку в руках насильника. Некоторые, возможно, решили бы дождаться своей очереди. Но не таков Сент-Сайрес, он не мог пройти мимо, видя, что женщину домогаются.

– Я вам не верю, – произнесла она с непоколебимой убежденностью. – Простите меня, ваша светлость, – добавила она, игнорируя его протестующий возглас, – но я считаю, что вы слишком требовательны к себе. За время нашего короткого знакомства я нашла в вас много достоинств. И не увидела ничего, что могло бы вызвать неодобрение.

– Еще увидите, – прошептал Рис и прижал палец к ее губам, не давая говорить. Он прикрыл глаза, притянул ее ближе, почти касаясь губами щеки. – Увидите.

В этих нескольких произнесенных шепотом словах она почувствовала такую ранимость, что ей стало больно. Больше она ничего не сказала. Просто протянула руку и убрала прядь волос, упавшую на его бровь.

Он отпрянул, открыв глаза. Ее рука упала, он отпустил Пруденс.

– Теперь, когда я знаю, что вы обо мне думаете, – сказал он, – мне придется изменить свой безнравственный образ жизни. – Он улыбнулся, но его глаза при этом остались прежними, и у нее появилось странное чувство, что между ними захлопнулась дверь. – Вы обо мне высокого мнения, и, боюсь, мне потребуется приложить очень много усилий, чтобы оправдать его.

Голос его звучал легко и безмятежно, словно его грусть развеялась, но Пруденс не была обманута. Она чувствовала его печаль, хотя они больше не касались друг друга. Ей очень хотелось узнать больше, снова приоткрыть дверь и понять, что у него на сердце, но она сознавала, что сейчас не время для новых вопросов.

– Если так, – сказала она, – не начнете ли вы с того, что передадите мне коробку с печеньем? Я ужасно проголодалась.

Эти слова как будто сняли напряжение, его улыбка стала шире, превратилась в не наигранную обаятельную ухмылку, и Пруденс была рада, что сдержала свое любопытство.

– Итак, вы любите Браунинга? – спросил он, исполнив ее просьбу.

– Да. Но Теннисона люблю больше. Мне очень нравится «Леди Шалотт».

Он ухмыльнулся:

– Женщинам всегда нравится «Леди Шалотт».

В ответ Пруденс тоже скорчила гримасу:

– А вам?

– «Атака легкой кавалерийской бригады» несравненно лучше.

– Лучше? – Она помолчала, потому что ела печенье, потом сказала: – Не понимаю, как вы можете так говорить. Это об ужасном сражении. В когтях у смерти и все такое.

– Именно. Что может взволновать сильнее?

– Но сотни погибших.

– Погибших достойно, как храбрые мужи.

– И вы называете меня романтичной?

Он помолчал, макая ломтик сыра в баночку с горчицей.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вы тоже романтик.

– Чепуха, – усмехнулся он и съел сыр. – Во мне нет ничего романтического.

– Вы только так говорите, но «Атака легкой кавалерийской бригады» – о романтическом идеале чести и доблести. Вы романтик, который не хочет это признать.

Рис заспорил, потом покачал головой, как бы отказываясь от продолжения спора.

– Откуда у вас эта любовь к поэзии?

– От мамы. – Пруденс заулыбалась, вспоминая. – Она страстно любила поэзию. Когда я была маленькой девочкой, летом мы с ней часто устраивали пикники. Я рисовала или шила, а она читала мне стихи. Она больше любила Китса, но ей всегда приходилась читать Теннисона, потому что мне больше нравился Теннисом.

– А ваш отец?

Ее улыбка исчезла. Пруденс судорожно, болезненно сглотнула и отвела глаза. Она должна была сказать ему правду об обстоятельствах своего рождения, но не находила в себе сил. Если он узнает, что она родилась не в браке, их теплым отношениям конец.

– Я никогда не знала своего отца.

И прежде чем он смог задать следующий вопрос, она направила разговор в другое русло.

– Хотя мы с мамой часто ходили на прогулки, она никогда не учила меня рыбачить.

Он покачал головой и вздохнул:

– В вашем образовании явные пробелы. Рыбалка – восхитительный вид спорта.

– Не могу понять, что может быть восхитительного том, чтобы стоять над водой в ожидании, когда клюнет на крючок бедное безобидное создание, только что плававшее возле своего дома по своим делам.

Рис усмехнулся:

– Тогда позвольте мне просветить вас в этом отношении. Прежде чем закончится этот день, вы под моим руководством оцените искусство вытаскивания из воды славной толстенькой форели. Вот где, моя дорогая мисс Босуорт, кроется настоящая поэзия.

– Хм… – скептически отозвалась она и допила вино. – Увидим.

Рис наделал в жизни немало глупостей. Например, пил абсент, когда жил в Париже, что было ужасной глупостью. В двадцать один год он совершенно потерял голову от своей третьей любовницы – одно из первых мест в списке идиотских поступков. И конечно, никуда не деться от факта, что он растратил все наследство, что было в высшей степени глупо, поскольку значительная часть денег ушла на абсент и любовниц.

Собирая удочку, Рис пришел к выводу, что самой большой глупостью, когда-либо совершенной им, все же было выбалтывание наследнице, на которой он намеревался жениться, какой он в действительности негодяй. О чем он, черт возьми, думал? Он спланировал романтическое обольщение, и честность здесь неуместна. Рис готов был треснуть себя по голове.

Привязывая к леске крючок, он бросил на Пруденс взгляд и увидел, что она складывает остатки завтрака обратно в корзинку. Мысленным взором он еще ясно видел картину – большие карие глаза смотрят на него с явным недоверием к его идиотским признаниям. Она относилась к тем многочисленным простодушным и невинным созданиям, которые только и ждут, чтобы ими воспользовались, она ему не поверила. Слава Богу. Он сказал себе, что с этого момента будет помалкивать о своих пороках.

К тому времени как он насадил на крючок наживку, Пруденс закончила складывать еду обратно в корзинку.

– И как же это делается? – спросила она, становясь рядом с ним.

– Прежде всего, я собираюсь научить вас забрасывать удочку.

Он вручил ей удочку и показал, как за нее взяться, потом встал сзади – в голове промелькнули все греховные возможности такой позиции. Он фактически обхватил ее, положив руки поверх ее рук так, чтобы они могли вместе забросить леску, но тут же понял, что ничего не выйдет. Поля ее шляпы удерживали его на расстоянии. Если она останется в шляпе, он не сможет притянуть ее к себе и держать так, вдыхая чудесный лавандовый аромат ее волос. А это привлекало его куда больше, чем ловля рыбы.

– Хотя я в восторге от вашей шляпки, – сказал он, – я думаю, вам лучше ее снять.

– Снять? Но почему?

«Потому что я хочу, чтобы вы оказались как можно ближе ко мне».

– Потому что иначе я не смогу научить вас забрасывать удочку. Слишком широкие поля, ничего не получится.

Пруденс с ее доверчивым сердечком поверила, не задавая вопросов. Она вынула шпильку, удерживающую шляпку на волосах, сняла это сооружение из красной соломки, лент и бантиков и, прежде чем бросить его на траву у их ног, воткнула шпильку в тулью.

– Я забрасываю, – сказал он, обхватывая ее пальцы своими. – Все, что требуется от вас, – это следовать моим движениям.

– Понимаю. – Она кивнула. – Как в танцах, да?

– Именно.

Подцепив леску пальцем, он снял ее со стопора, отвел руку Пруденс назад вместе со своей и послал удилище вперед. Пруденс повиновалась его движениям, и вместе они забросили крючок с наживкой и грузило далеко в озеро. Грузило с легким всплеском исчезло в воде, потянув за собой наживку. Когда Рис почувствовал, что грузило коснулось дна, он зафиксировал леску.

Она взглянула на него через плечо:

– Что нам делать теперь?

– Ждать, – ответил он, прикидывая, долго ли ему удастся вот так обнимать ее, пока ловится форель. Вдыхая аромат лаванды, он решил, что это продлится столько, сколько она позволит.

Медленно, стараясь не привлекать внимания, он перехватил удилище пониже, теперь он фактически обнимал Пруденс за талию. Несмотря на соблазнительные изгибы ее фигурки, она была такой маленькой и нежной, что он решил: рай не где-то там наверху, он здесь.

Пруденс тут же пошевелилась, как бы напоминая ему, что им не приличествует стоять в таком положении. Рис, тем не менее, не собирался выпускать из рук то, что доставляло ему удовольствие, и только крепче обхватил ее.

Она сразу капитулировала, обмякнув в его руках. Ее видимое сопротивление исчезло, она прильнула к нему, спиной к его груди, ее круглые ягодицы прижались между его бедрами. Какое блаженство! Ему пришлось закусить губу, чтобы не застонать, и он очень надеялся, что форель окажется не слишком голодной.

– И часто вы рыбачите? – спросила она.

– Можно сказать, да, – отвечал он, героически заставляя себя поддерживать светский разговор даже теперь, когда тяжелое, болезненное вожделение распространилось по всему телу. – Можно сказать, это моя страсть.

– Вот как? Никогда бы не подумала, что такой мужчина, как вы, может получать удовольствие от этого вида спорта.

– Почему бы и нет? – Он закрыл глаза, наслаждаясь ощущением ее груди у своих рук и мягкостью ее волос у своей шеи. – Почему бы и нет?

– Потому что, ваша светлость, по вашему собственному признанию, у вас было бурное, не очень праведное прошлое, а этот вид спорта представляется мне слишком пресным для вас.

То, что он испытывал сейчас, никак нельзя было назвать пресным.

– Удовольствие от этого спорта трудно описать словами, – пробормотал он, мысленно начиная раздевать ее. – Волнение, ожидание и, наконец, победа. Это дарит такие острые ощущения.

– В самом деле?

В его воображении возникла обнаженная Пруденс.

– В самом деле, – сказал он с благоговейной признательностью.

Дальше он героически сдерживал свои желания, но эта была просто пытка. Хорошо зная, что одного взгляда на нее достаточно, чтобы пробудить в нем желание, зная, что он ничего не может себе позволить на ранней стадии игры, он все-таки привез ее сюда, где они были одни, где он мог обхватить ее руками и притвориться, что на то есть невинная причина, где он мог дразнить себя без всякой надежды на облегчение своей участи.

После двух часов таких объятий, не имея возможности поцеловать ее, коснуться нежной кожи, Рис находился в таком состоянии, что классифицировал свое решение учить Пруденс рыбачить как вершину всех своих самых глупых поступков. Но он наслаждался каждой секундой этого.


Глава 8


Новоявленная лондонская наследница подтвердила, что появится на благотворительном балу у леди Эмберли. Это будет способствовать его успеху, потому что балы часто оказываются неудачными, если не всем леди хватает партнеров, а присутствие богатых наследниц неизменно спасает от такой неприятности.

    
«Coyшл газетт», 1894 год


Вместо того чтобы остаться в Ричмонде еще на одну ночь, как было условлено с хозяином виллы, Рис решил сопровождать Пруденс, которая должна была возвратиться в Лондон на поезде. Во время поездки они больше не могли уединиться, потому что вагон был полон, и по этой причине Рису пришлось вести себя безукоризненно. Что не могло воспрепятствовать греховности мыслей, приходящих ему в голову, мыслей, которые преследовали его и после того, как он простился с ней на вокзале Виктория.

Он кликнул извозчика, и, пока кеб пробивался по запруженным лондонским улицам, Рис мучил себя мыслями о ней всю дорогу до Мейфэра, снова и снова рисуя в своем воображении изгибы ее славной фигурки – крутые линии талии, округлые холмики грудей и аппетитные ягодицы. Он снова и снова переживал впечатления этого дня, даже посмеялся над разочарованием, постигавшим его каждый раз, когда рыба смела прервать восхитительное удовольствие держать ее в своих руках.

Однако когда он приехал домой, его хорошее настроение было сразу испорчено слугой, встретившим его у входа.

– Ваша светлость, вас ожидают мистер Рот и мистер Силверстейн, – сообщил ему дворецкий. – Поскольку я понял, что они по делу, я проводил этих джентльменов в кабинет.

Когда банкиров перечисляют персонально, а дело происходит вечером, новость не может быть хорошей. Рис взбежал по лестнице, миновал гостиную и вошел в кабинет в конце коридора, готовя себя к худшему. Мрачные лица банкиров, вставших при его появлении, подтвердили его недобрые предчувствия.

Вначале они выразили сожаление по поводу кончины герцога.

– Благодарю вас, – отвечал Рис, стараясь изобразить палице подобающую скорбь. – Смерть дяди стала тяжелой утратой для всей семьи. – Он указал на стулья напротив стола: – Прошу садиться.

Они сели, а Рис обошел стол красного дерева с затейливой инкрустацией, чтобы занять свое место.

– Чему я обязан удовольствием видеть вас? – спросил он, любезно улыбаясь.

– Мы пришли по поводу вашего вчерашнего письма, – пояснил мистер Рот, – в котором вы испрашиваете дополнительный заем.

– Да. Так что же? – Рис сделал многозначительную паузу. – Есть проблема, джентльмены? Уверен, вряд ли.

Банкиры переглянулись. Воцарилось долгое, неловкое молчание, прежде чем мистер Силверстейн сообщил ему неприятное, но совсем не неожиданное известие.

– Сожалеем, ваша светлость, но мы должны отклонить вашу просьбу.

Рис высокомерно посмотрел на свой герцогский нос.

– Моя семья пользовалась услугами вашей фирмы со времен королевы Анны.

– Совершенно верно, – подтвердил мистер Рот. – Совершенно верно. И поэтому нам так трудно отказывать герцогу Сент-Сайресу, но в данном случае, увы, приходится. Просим прощения у вашей светлости, но будем говорить откровенно. Финансовое положение вашей семьи… внушает опасения. Ваш дядя тратил деньги не считая, и это уже давно вызывало у нас тревогу.

Рис не сводил глаз с мистера Рота, который был старшим партнером.

– Времена изменились, а я не мой дядя.

– Разумеется. Но какую вы можете дать гарантию, что улучшите финансовое положение семьи?

Рис не ответил на вопрос. Вместо этого он открыл ящик письменного стола и вынул из него экземпляр «Всех знаменитостей». Он бросил его на стол так, чтобы двое сидящих напротив него могли прочитать заголовок: Неужели в «Ковент-Гарден» расцветает любовь?

На мистера Рота и мистера Силверстейна статья не произвела должного впечатления. Банкиры обменялись взглядами, а заговорил снова мистер Рот:

– При всем нашем уважении, ваша светлость, вы просите дополнительный кредит в триста тысяч фунтов. Это огромная сумма.

– Нет, если учесть, что эти деньги не лично для меня, джентльмены, – сказал Рис, положив руку на грудь. – Они для правительства ее величества. – Он вздохнул. – Исполнение долга по отношению к умершему – от этого никуда не деться.

– Мы принимаем во внимание причины, по которым вам требуется такая большая сумма наличными, – поторопился сказать мистер Силверстейн. – Семейства, занимающие столь высокое положение, нередко оказываются в подобных обстоятельствах.

– Я рад, что вы это понимаете.

– Однако, – вступил мистер Рот, поморщившись, – мы не можем предоставить вам ссуду только потому, что газета связывает ваше имя с именем мисс Абернати. – Он неодобрительно улыбнулся. – Когда речь идет о таких суммах, банковские решения не могут базироваться на светских сплетнях.

– Понимаю.

Рис, обманчиво спокойный, откинулся в кресле, глядя в потолок. Прежде чем ответить, он не менее тридцати секунд держал паузу. Голос его зазвучал задумчиво.

– Если герцог женится на одной из самых богатых в мире наследниц и тем самым возымеет миллионные доходы и станет владельцем огромной торговой империи в Америке, он превратится в одного из самых могущественных и влиятельных людей. Он сможет выбирать из множества банкиров, готовых работать с таким капиталом. – Рис дал время прочувствовать сказанное, затем добавил: – У меня очень хорошая память, джентльмены, но, боюсь, я не умею прощать.

Он посмотрел на них взглядом, в котором сквозило извинение за такую неприятную черту его характера.

Последовала вежливая пауза, затем мистер Рот откашлялся.

– Если бы этот герцог был официально помолвлен с этой богатой наследницей, мы могли бы выдать кредит на сумму, указанную вашей светлостью, и даже больше в случае нужды. Такие ссуды были бы вполне допустимы, я думаю, достаточно было бы долговой расписки. А что скажете вы, мистер Силверстейн?

– Совершенно с вами согласен, – кивнул партнер. – Официальная помолвка – совсем другое дело. Деньги тогда даются под виды на наследство, и это все меняет.

– Прекрасно. – Рис с улыбкой поднялся. – Думаю, мы поняли друг друга, джентльмены. Могу я быть настолько самоуверенным, чтобы рекомендовать вам отныне регулярно просматривать страницы светской хроники? Сплетни, видите ли, очень часто предшествуют фактам. Всего доброго.

Он позвонил дворецкому Милбрея и велел проводить банкиров, а также попросил Холлистера послать за камердинером. В ожидании Фейна он обдумывал новый поворот событий. С учетом романтической натуры мисс Абёрнати он предполагал относительно долгий период ухаживания, однако визит мистеров Рота и Силверстейна заставил его отойти от этого плана как ненадежного. Обстоятельства требовали поторопиться.

Следовало спуститься на землю. Каким бы чудесным ни был пикник, он потребовал чертовски сложных приготовлений. Но после помолвки все облегчается, мужчина может позволить себе гораздо больше в интимных отношениях. А он намеревался позволить себе с Пруденс Абёрнати столько, сколько сможет, потому что она была самой доброй и милой, самой очаровательной особой из всех, с кем ему приходилось иметь дело очень длительное время.

Ему нравились добрые и милые создания, может быть, потому, что в жизни было слишком много других, включая его самого. А она была такой чистой и простодушной. Прежде его никогда не прельщали девственницы, но в этой девственнице было нечто чертовски соблазнительное. В ее глазах он видел обожание, она упорно верила в самое лучшее в нем и вообще во всех, что, конечно, безнадежно наивно. И все же ее доброта и дружелюбие были как бальзам на все порочное и циничное, что было в нем.

Она назвала его романтиком. Какая чепуха! Если бы его простодушная маленькая наследница знала, какие мысли бродили в его голове весь этот день, она была бы в шоке. А если бы ей стало известно хотя бы о части его прегрешений, о саморазрушительных пороках, которым он предавался, о его безобразной юности, о скелетах в их семейном шкафу, она бы почувствовала отвращение только оттого уже, насколько неромантичным и пустым он на самом деле являлся.

Рис открыл глаза и снова выдвинул ящик стола. Отодвинув в сторону несколько писем, он вынул маленькую книжечку в серой обложке, потрепанную и испачканную за долгие годы путешествий ее владельца. Книжка сразу открылась на странице, которую он чаще других перечитывал.

«Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!» Как всегда, читая эту строчку, он преисполнился особым чувством, страстным томлением Браунинга по Англии, с вязанками хвороста и пением зябликов, по идеальной стране, идеалам его сословия, по любым идеалам. Тоской по дому. «Может быть, вы просто тосковали по дому».

– Вы посылали за мной, сэр?

Он поднял глаза, увидел стоящего в дверях камердинера и захлопнул книгу.

– Да, посылал, – ответил он, бросая томик стихов Браунинга обратно в ящик. – Каковы планы мисс Абернати на завтра? – спросил он, задвигая ящик.

– Насколько мне известно, она отправится на благотворительный бал в пользу вдов и сирот, который устраивает леди Эмберли.

– А, этот бал. Я получал билет?

– Конечно, сэр, но вы отклонили приглашение.

– Сообщите леди Эмберли, что я передумал. Что я, в конце концов, решил быть на балу.

– Слушаюсь, сэр. – Камердинер повернулся, чтобы уйти, но Рис остановил его:

– Фейн.

– Сэр?

Рис помедлил.

– Позаботьтесь, чтобы леди Альберта Денвилл узнала о моих планах.

– Из этого может выйти что-нибудь интересное, сэр.

– Надеюсь, Фейн. На самом деле я очень рассчитываю на это.

Пруденс ухватилась за один из столбиков роскошной кровати с пологом в номере «Савоя» и вдохнула так глубоко, как только могла. Она поморщилась, когда Уоддел изо всех сил затянула корсет, и дала себе слово больше не есть за чаем эти восхитительные пирожные.

Горничная закрепила концы шнурков и обвила талию Пруденс портновской измерительной лентой.

– Двадцать восемь и полдюйма, – объявила она. Пруденс охнула:

– Этого недостаточно. Я хотела надеть розовое бальное платье из дамаста, а чтобы оно хорошо сидело, нужно утянуться еще на полдюйма.

– Розовое действительно, вам очень идет, мисс, но ведь тогда вы не сможете танцевать в нем.

Пруденс это не смутило. На балу у леди Эмберли будет герцог, а значит, весь вечер ее будет носить по воздуху.

– Я смогу танцевать, – со смехом уверила она служанку. – Попытайтесь еще раз.

Уоддел в конце концов удалось затянуть талию Пруденс до требуемого размера, и, когда горничная одела ее в наряд из розового шелка, оказалось, что их совместные усилия того стоили. Может быть, она не была обладательницей модной фигуры, напоминающей песочные часы, но низкий вырез, пышные рукава и юбка из клиньев этого платья создавали именно такое впечатление. Пруденс с облегчением вздохнула.

– Уоддел, вы уверены, что герцог будет на балу? – спросила она, наверное, в десятый раз, пока служанка оправляла низ ее платья, отделанный вышивкой и рюшем.

– Да, мисс. Мой молодой человек, как я уже говорила, камердинер графа Розелли, так по его словам, граф очень хорошо знает его светлость. Сегодня утром я видела мистера Фейна внизу, в прачечной, и он поклялся, что герцог там будет.

– Как славно, что у вас есть молодой человек. Красивый?

– Да, мисс. – Горничная поднялась и, поправляя рукава платья леди, засмеялась. – Когда он улыбается, у меня просто дух захватывает.

Пруденс тоже засмеялась, но как-то неуверенно, потому что вспомнила невероятно притягательную улыбку Сент-Сайреса.

– Знаю, что вы имеете в виду, Уоддел.

В этот момент в спальню стремительно вошла Эдит, сразу положив конец их веселью.

– Пруденс, дорогая, ты еще не готова? – спросила она, с явным беспокойством оглядывая племянницу. – Боже, волосы еще не уложены. Хватит тянуть время, дорогая. Роберт и Миллисент могут появиться с минуты на минуту.

– У нас еще много времени, – заметила Пруденс. – И потом, большинство аристократов никогда не приезжают на балы до полуночи.

– В конце концов, позволь мне заметить, что мы простые дворяне. Едва ли нам пристало перенимать привычки аристократов. – Она подошла к Пруденс и окинула ее пристальным взглядом с головы до ног. – Ты выглядишь прелестно, дорогая, – подытожила она осмотр. – Роберту будет приятно быть твоим партнером. Сколько танцев ты обещала ему?

– Два. Кадриль и галоп.

Эдит возмутилась:

– И ни одного вальса?

– Ни одного. – Пруденс занялась шкатулкой с украшениями для волос, которую поставила перед ней Уоддел, в надежде, что сможет переключить внимание Эдит. – Помогите мне, тетя, решить, как лучше украсить прическу.

Эдит, конечно, не дала себя отвлечь.

– Роберт в особенности просил тебя оставить для него три вальса.

Пруденс целиком занялась эгреткой в руках горничной, надеясь, что Эдит оставит эту тему.

– Нет, Уоддел, – наконец сказала она. – Я думаю, лучше что-нибудь попроще. Может быть, вот эти гребни с жемчугом, – добавила она, вынимая их из шкатулки, – а может быть, гардению или букетик ландышей, их можно купить внизу, у торговца цветами. Это будет то, что надо.

– Пруденс!

По раздраженному голосу тети она поняла, что ее попытки уйти от разговора не удались, поэтому когда Уоддел унесла в гардеробную остальные украшения для волос, она попыталась использовать дипломатию.

– Я уже сказала Роберту сегодня, какие танцы в своей бальной книжечке записала за ним, – сказала Пруденс, подходя к туалетному столику. – Он, как мне показалось, охотно согласился с моим выбором. Если он остался доволен, почему недовольны вы?

– Всего в книжечке девять вальсов, и я настаиваю, чтобы ты оставила для мужчины, чьи чувства вполне искренни, по крайней мере, три из них.

Пруденс уже знала, чувства, какого мужчины искренни.

– Три вальса за вечер предполагают помолвку. Мы с Робертом не помолвлены. – Она повернулась и, встретив обиженный взгляд тети, решительно заявила: – И вряд ли это когда-нибудь произойдет.

– Но…

– Кроме того, я не думаю, что следует отдавать вальсы одному мужчине еще до начала бала; Мужчины в таком случае становятся слишком самоуверенными. Я отдам вальсы тем кавалерам, которые попросят меня об этом на балу.

– Ты хочешь сказать, что бережешь их для Сент-Сайреса?

Пруденс придвинула стул к туалетному столику и села.

– Я, разумеется, буду танцевать с ним вальс, если он ангажирует меня. Как можно отказать герцогу? – При этих словах радость предвкушения переполнила ее, и она добавила: – Я не сомневаюсь, что он пригласит меня танцевать.

– О да, разумеется, – выпалила Эдит, становясь позади ее стула. – Я думаю, он попросит у тебя, по крайней мере, три вальса.

Вспоминая загородную прогулку, Пруденс решила, что один раз он обязательно пригласит ее на вальс. Может быть, два раза. А что, если три? На это вряд ли стоит надеяться.

– Как ты сама сказала, три вальса предполагают помолвку, – продолжила Эдит. – Должна сказать, его это вполне устроило бы. И тебя тоже, судя по всему.

У Пруденс не было желания позволить Эдит испортить ей настроение.

– Как я уже сказала, тетя, все остальные танцы, кроме тех которые я уже обещала Роберту, я оставляю для тех мужчин, которые будут выбирать меня на балу.

Эдит рассердилась.

– Время покажет, права я или нет, – сказала она, направляясь к двери. – А пока я умываю руки!

Как только дверь за Эдит захлопнулась, Пруденс моментально о ней забыла. Гораздо приятнее было погрузиться в мысли о том, как она будет вальсировать с Сент-Сайресом.

Леди Эмберли была известной устроительницей благотворительных акций, и ее бал относился к популярным светским мероприятиям. Предоставленный для бала зал и гостинице «Мейфэр» ко времени появления Пруденс был переполнен. Народу было так много, что им потребовалось около часа, чтобы раздеться, взять бальные книжечки, взойти по ступенькам парадной лестницы и быть объявленными.

И все это время Пруденс искала глазами Сент-Сайреса среди гостей, но поскольку было только одиннадцать часов, она понимала, что скорее всего ее усилия напрасны. Как она сама сказала тете Эдит, аристократы всегда приезжают на балы с большим опозданием, а герцог Сент-Сайрес неизбежно должен был оказаться в числе прибывших последними.

Хотя он еще не появился, леди Альберта Денвилл уже была здесь. Как бы ни хотелось Пруденс отрицать это, но девушка выглядела великолепно: высокая, тоненькая, кик ива, с идеальной фигурой классических пропорций, и золотистыми волосами, она в небесно-голубом атласном платье была похожа на ангела. Пруденс, тем не менее, не могла отделаться от мысли, какую из несчастных швей леди Альберта будет терзать на этот раз.

Два танца, как и обещала, Пруденс отдала Роберту; недостатка в кавалерах у нее не было. Многие молодые люди подходили к Роберту и дяде Стивену, с тем чтобы быть представленными ей, и большинство приглашали ее на танец, но у Пруденс на уме был только один мужчина. Она отклоняла, просьбы молодых людей записать их на вальс ближе к концу бала, хотя и старалась делать это дипломатично, не задевая их самолюбия. А тем временем она то и дело поглядывала в сторону двери, и с каждой новой группой припозднившихся гостей ее волнение росло.

Она уже станцевала быстрый галоп со своим полным энтузиазма партнером, когда объявили о герцоге. Появившись в дверях, он на миг задержался, оглядывая зал. Пруденс перестала дышать, покраснела, ее даже бросило в жар. Почувствовав себя неряшливой и растрепанной, она стала поправлять выбившиеся пряди волос, одергивать платье.

Но усилия ее пропали даром. Взгляд герцога скользнул куда-то мимо, потом он повернулся и направился в противоположный конец зала.

Должно быть, он не заметил ее. Разочарование охватило Пруденс, и оно только усилилось, когда она поняла, кого он смог увидеть.

Увидев герцога, леди Альберта просияла, и вскоре пара уже оживленно разговаривала. Пруденс смотрела на них, и каждый раз, когда они улыбались или смеялись, когда их головы сближались, ее разочарование росло.

Когда некий лорд Уэстон попросил ее дядю представить его своей племяннице, ей следовало бы обрадоваться возможности отвлечься. Но когда заиграли вальс и лорд Уэстон пригласил ее танцевать, она заколебалась и посмотрела в другой конец зала, только чтобы увидеть, как герцог ведет танцевать леди Альберту. Разочарование тяжело угнездилось где-то внутри ее, а гордость заставила принять приглашение лорда Уэстона. Во время танца он безуспешно пытался завести разговор; каждый раз, когда Пруденс бросала взгляд на ту пару, ей казалось, что Сент-Сайрес улыбается своей партнерше так, словно совершенно очарован ею, и Пруденс не могла не испытывать жгучей ревности.

– Я вижу, что, как обычно, играю вторую скрипку при своем друге.

Пруденс сделала над собой усилие, чтобы перевести взгляд на партнера.

– Прошу прощения?

Лорд Уэстон сделал движение головой в сторону другой пары.

– Герцог Сент-Сайрес – мой друг, и я знаю, что леди предпочитают смотреть на него, а не на меня. Я сказал себе, что все дело в его титуле, а не в моей внешности или недостатке шарма, что титул делает его более привлекательным в глазах женщин.

Устыдившись, Пруденс постаралась загладить неловкость. Она вгляделась в лицо лорда Уэстона, которое никак нельзя было назвать обыкновенным, и сказала:

– Вам не следует говорить о себе уничижительно. Вы не менее красивы, чем герцог.

– Благодарю вас, но вы ведь все время смотрите на него. Однако вы очень добры, если сказали это.

Она закусила губу, чувствуя себя просто ужасно:

– Мне очень жаль.

– Все в порядке, – уверил он ее с добродушной улыбкой, от которой в уголках его голубых глаз обозначились морщинки. – Если вы хотите больше узнать о Рисе, я с удовольствием расскажу вам о нем.

– Вы хорошо его знаете?

– Думаю, да. По крайней мере, настолько, насколько кто-нибудь может знать Риса.

Этот загадочный ответ только разжег ее любопытство.

– Что вы имеете в виду?

– За внешней беззаботностью и обаянием скрывается глубокий человек. Куда более глубокий, чем можно было бы подумать. Он словно выстраивает стену вокруг себя. При попытке проникнуть за нее перед вами захлопывается дверь.

Его слова поразили Пруденс. Она вспомнила, что был момент, когда у нее возникло такое же ощущение.

– Я знаю, о чем вы говорите. Он никого не подпускает слишком близко.

– Именно так. Я несколько раз навещал его в Париже и целый год гостил у него во Флоренции, я знал его, когда мы были детьми. Несмотря на все это, каждый раз, когда я видел его, у меня возникало странное ощущение, что передо мной незнакомец. Однако я с удовольствием расскажу вам то, что знаю. Только правду – после всех неприятностей, в которые он втягивал меня, когда мы были мальчишками.

– Вы были в одной школе?

– Нет, мы учились в разных школах – он в Итоне и Оксфорде, я в Харроу и Кембридже, – но у обеих наших семей есть земли в Дербишире, и он гостил у нас один или два раза во время летних каникул. После смерти брата он никогда не жил со своими родственниками, хотя я не знаю почему. Знаю только, что они с матерью не ладят.

– У его светлости был брат?

– Томас. Он умер в двенадцать лет. Рису тогда было тринадцать.

– Что случилось с мальчиком?

– Я не знаю подробностей, – пробормотал собеседник, но Пруденс почувствовала, что он говорил неправду. – Какой-то несчастный случай. Помнится, это случилось, когда мальчик был в школе. Рис никогда не говорил со мной об этом и вряд ли говорил с кем-то другим.

– Должно быть, ему было слишком тяжело.

– Смерть брата навсегда изменила его. Я твердо знаю. Они были очень близки. Их отец умер года за два до этого, и Рис, как старший, чувствовал свою ответственность за брата. Он винил себя, что его не оказалось рядом, когда Томас умер. Но он и не мог быть там. Они учились в разных школах. Когда умер Томас, Рису было тринадцать лет, он уже учился в Итоне.

Она хотела еще расспросить Уэстона, но вальс подходил к концу. Когда музыка смолкла, Уэстон подвел Пруденс к ее родственникам.

– Я бы с удовольствием задержался здесь, мисс Абернати, в надежде, что мой друг сделается для вас менее интересным, а я начну интересовать вас больше, – произнес он с грустной улыбкой, – но я дал клятвенное обещание сестре, что появлюсь на балу у ее подруги, леди Харбери, и так как близится полночь, мне пора уходить.

– Благодарю вас, и простите, если во время танца мое внимание порой было занято чем-то другим.

– Умоляю, не надо извиняться. Вальс с прелестной женщиной всегда большое удовольствие. – С этими словами он раскланялся и покинул зал.

Тотчас же рядом с Пруденс оказался Роберт и спросил, не подарит ли она ему следующий танец.

– Не этот, Роберт, – сказала она, оглядывая другой конец зала и останавливая взгляд на герцоге. Тот проводил леди Альберту до ее места, и они стали рядышком, разглядывая толпу и разговаривая.

Пруденс твердила себе – может быть, он не знает, что она здесь. Когда герцог увидит ее, обязательно пригласит ее танцевать. Она смотрела на него, ждала, надеялась, почти внушая ему найти ее. А затем, когда она уже почти уверилась, что непостижимым образом стала невидимой его взгляд упал на нее.

Он поклонился в знак того, что узнал ее, и Пруденс почувствовала огромное облегчение. Восхитительное чувство предвкушения снова охватило ее. В программе далее значился вальс. Теперь герцог в любой момент может подойти к ней и пригласить на танец. Конечно, он так и сделает.

Она улыбнулась ему. Но он не улыбнулся в ответ. К ее удивлению, он продолжал оказывать внимание женщине, стоявшей рядом.

Пруденс смотрела на него, не в силах поверить, что он пренебрегает ею. Когда музыканты заиграли вальс и Сент-Сайрес снова повел леди Альберту танцевать, ей стало нестерпимо больно. «Почему? – недоумевала она в смятении. – Почему он ведет себя подобным образом?»

– Не подарите ли вы мне, Пруденс, хотя бы один вальс? – спросил Роберт, вторгаясь в ее мысли.

Гордость пришла ей на помощь.

– Да, Роберт. Конечно.

Она танцевала с Робертом, пыталась быть с ним любезной, но не могла удержаться от того, чтобы не бросать взгляды на другие пары вокруг них. Каждый раз, когда она видела Сент-Сайреса и леди Альберту, ей казалось, что стрела пронзала ее сердце.

Только вчера они провели вместе чудесный день.

«Вы нравитесь мне больше всех».

Если это было правдой, почему он танцевал с леди Альбертой, а не с ней? Каждый раз, задавая себе этот вопрос, она не могла найти ответа, и когда после окончания танца Роберт привел ее на место, она больше всего хотела раствориться в бледно-золотых обоях. И все же надежда еще оставалась. Может быть, он выполнял обязательства перед девушкой? В ту ночь, когда она встретила его, он обещал леди Альберте по крайней мере один вальс. Может быть, он обещал два и теперь исполнял обещание.

Подавленная, но надеющаяся на чудо, Пруденс видела, как герцог любезничает с леди Альбертой. Пруденс танцевала с теми, кто ее приглашал, и высоко держала голову. Но когда она увидела, что он в третий раз ведет леди Альберту танцевать вальс, ей стало невыносимо больно. Она знала, что значат три вальса. За ними следовала помолвка.

Гнев, чувство, которое Пруденс редко испытывала по отношению к кому бы то ни было, начал закипать в ней при мысли о его поступке. Только вчера он пригласил ее на пикник, говорил, что она нравится ему больше всех. Он сидел рядом с ней, смеялся, касался ее рукой, почти целовал. Только вчера он обнимал ее под предлогом, что учит ее ловить рыбу. Теперь совершенно ясно, что он только забавлялся с ней, что он собирался жениться на Альберте. Что любит Альберту.

Гнев укрепил ее гордость, уничтожил последние остатки надежды и не дал пролиться слезам. Он не заслуживал того, чтобы плакать о нем, и Пруденс дала себе слово никогда не проронить по нему ни одной слезинки. Она вскинула голову, отвернулась от танцующей пары, обошла Роберта и направилась к тому месту, где стояли ее тетя и дядя. Она сказала, что у нее разболелась голова, и, не дожидаясь ответа, круто повернулась и покинула бальный зал.

Ожидая внизу карету, она заметила, что у тети и дяди довольный вид. Они, без сомнения, обрадовались, что злополучный герцог обошел вниманием их племянницу на этот раз и, может быть, навсегда, так как продемонстрировал свои намерения всему лондонскому свету.

Сидя в карете на пути в «Савой», Пруденс поразмыслила и решила, что это будет для герцога подходящая партия. Ад, который Альберта устроит ему, как только они поженятся, будет достойной наградой негодяю.

Позже, когда она готовилась ко сну, гнев ее поутих и спрятался глубоко под обычным спокойствием ее миролюбивой натуры. Она даже смогла убедить Уоддел, что на балу было весело, что она прекрасно провела время, пока не разболелась голова, отчего и пришлось уехать.

Пруденс отказалась от предложения горничной положить холод на голову, уверив, что ей нужен только хороший сон. Отпустив Уоддел, она забралась в постель, но сон все не шел.

Она лежала в темноте, не в силах забыть события вчерашнего и минувшего дней, и чем больше размышляла, тем больше поднимался в ней гнев.

Как он смел так играть с ней? Оказывал внимание, вызвал ответные чувства, не имея серьезных намерений. Он не лгал, уверяя, что в нем нет ничего замечательного. Если он хотел жениться наледи Альберте, зачем пригласил ее, Пруденс, на пикник?

Она откинула простыни и встала с кровати. Она подошла к туалетному столику, открыла ящичек вынула карточку, которую он вложил ей в руку в Национальной галерее, а также записку, которую прислал ей в опере. Она долго смотрела на них, а потом дрожащими руками разорвала и бросила в корзину для бумаг.

«Вы нравитесь мне больше всех».

Неожиданно весь гнев испарился, и Пруденс без сил опустилась на стул у туалетного столика. Она смотрела на записки, от которых теперь остались одни клочки, так же как и от ее надежд, и ее решимость исчезла. Пруденс разразилась рыданиями.


Глава 9


Кажется, самый скандально известный герцог, вернувшийся в Англию всего две недели назад, уже выбрал себе герцогиню. Мы можем только похвалить его как самого проворного жениха.

    
«Соушл газетт», 1894 год


К утру Пруденс выплакала все слезы. С помощью Уоддел она приложила к глазам компрессы из чая, припудрила нос и, когда пришло время идти с тетей и дядей в церковь, уже надеялась, что по ее виду нельзя будет догадаться о проведенной без сна ночи и пролитых слезах. Она со всей отчетливостью поняла, что отчасти должна винить во всем себя, свои собственные нереальные ожидания. Она решила, что никогда больше не позволит себе глупости довериться мужчине, пусть даже он будет невероятно привлекателен.

По окончании службы она отмахнулась от предложения тети провести остаток дня у Миллисент, сказав, что намерена придерживаться прежних привычек и по воскресеньям пить чай на Литтл-Рассел-стрит.

Когда ее великолепная карета с откинутым верхом по случаю прекрасного весеннего дня остановилась у пансиона и кучер опустил ступеньки, она привлекла несколько любопытных взглядов прохожих. Пруденс вышла из кареты и постояла у входа, разглядывая аккуратный кирпичный дом с зеленой дверью и тюлевыми занавесками. Волна ностальгии затопила ее. «Савой» – роскошная гостиница, но это не Литтл-Рассел-стрит.

Только неделя прошла с тех пор, как она жила здесь, а вся ее жизнь совершенно изменилась, как ей представлялось, к лучшему. Но сейчас, глядя на дом, в котором она прожила одиннадцать лет, испытывая горечь от событий последней ночи, Пруденс не была в этом уверена. Она не стала звонить. Хотя Пруденс здесь больше не жила, она не собиралась менять свои отношения с подругами, открыла дверь и вошла.

– Всем здравствуйте, – сказала она с вымученной жизнерадостностью, переступая порог. – Чайник кипит, я надеюсь?

Ее встретили радостными возгласами в гостиной; подруги высыпали в холл и окружили ее.

Первой Пруденс приветствовала миссис Моррис.

– Пруденс, дорогая, какой приятный сюрприз! – воскликнула домовладелица, расплываясь в широкой улыбке. – Мы не ожидали увидеть вас сегодня.

– Не могу представить причину, по которой я могла бы отсутствовать, – отвечала она, снимая накидку. – Знаете, я никогда не пропускаю воскресное чаепитие.

– Мы не думали, что ты захочешь продолжить знакомство с нами, – сказала ей Мария с веселой беззаботностью, которая, как Пруденс знала, была притворной. – Ты теперь богатая наследница и все такое, слишком важная птица, чтобы знаться с нами.

Пруденс смотрела на смеющиеся лица, и сердце ее сжалось. Милая, глупенькая миссис Моррис, которая заволновалась и засуетилась, уверенная, что чай в «Савое» должен быть куда привлекательнее, чем здесь! Жизнерадостная миссис Инкберри, давняя подруга миссис Моррис, которая не жила в этом доме с тех пор, как вышла замуж больше двух десятков лет назад, но все еще приходила на чай каждое воскресенье. И такие же, как она в прошлом, одинокие девушки-швеи – Миранда, Дейзи, Люси и, конечно, Мария, которая тепло обняла ее и осведомилась, не успела ли она обручиться.

Вопрос стер улыбку с лица Пруденс. И это не прошло незамеченным. Посыпались вопросы, и скоро она сидела на своем обычном месте на диванчике и рассказывала все о событиях той ночи сочувственно внимающим слушательницам.

– Моя дорогая, как ужасно! – прожурчала миссис Инкберри, успокаивающе похлопывая ее по плечу и подавая носовой платок. – Что вам нужно, так это чашечка чаю, горячего и крепкого, и чего-нибудь к чаю. – Она осмотрела стол. – Абигайль?

– Чаю? – Миссис Моррис покачала головой и поднялась со стула. – Нет, Джозефина, не чай нужен девушке в такое время. Маленький стаканчик джина – вот что приведет ее в порядок.

Последовало неловкое молчание. Девушки незаметно обменялись взглядами. Никто не хотел обидеть миссис Моррис, сказав ей, что ее джин отвратителен.

– Нет-нет, пожалуйста, – запротестовала Пруденс. – Днем я предпочитаю не пить спиртные напитки, даже в медицинских целях. Чай – это всегда хорошо, спасибо.

Миссис Моррис заколебалась, но вернулась на место. Для Пруденс тут же наполнили чашку и передали ей – ароматный, горячий чай «Эрл Грей», любимый сорт королевы и поэтому неизменно подаваемый на Литтл-Рассел-стрит.

Миссис Инкберри еще раз по-матерински похлопала ее по плечу.

– Выпейте чаю, Пруденс, и вы сразу почувствуете себя гораздо лучше.

Пруденс сделала несколько глотков и действительно обнаружила, что ей стало лучше, хотя она подозревала, что «Эрл Грей» здесь ни при чем, а помогло то, что она излила душу подругам.

– Он даже не заговорил с вами? – спросила Люси, возвращаясь к предмету разговора, как если бы она не могла поверить этому. – Ни разу? После того как перед этим вы провели вместе весь день?

Пруденс покачала головой и сделала глоток чаю.

– Ни разу.

– Берегитесь, Пруденс, вам не следовало проводить время наедине с ним, – мягко, по-матерински укорила ее миссис Инкберри.

Пруденс виновато заерзала.

– Я знаю, знаю, – пробормотала она, – наверное, вы скажете, что я заслуживаю того, что получила, раз уж пренебрегла нормами поведения, но…

– Чепуха, – прервала ее миссис Инкберри. – Вы хорошая девушка, Пруденс, и ваша романтическая импульсивность не извиняет его некрасивого поведения. Так грубо порвать с вами…

– Нет-нет, – торопливо поправила ее Пруденс, – он не был настолько невежливым. Он узнал меня и очень вежливо поклонился мне.

– Хорошо, так все, получается, не так уж плохо? – сказала Миранда с преувеличенной бодростью. – По крайней мере, он признал вас.

– Он поклонился с другого конца зала, – объяснила Пруденс. – Он стоял с леди Альбертой и был похож на кота, купающегося в сливках.

Люси шумно отставила чашку с блюдцем.

– Не могу поверить, что он пренебрег нашей Пруденс и предпочел обратить свою привязанность на леди Альберту. Она, судя по всему, ужасная особа.

– Я тоже так думаю, – вставила Дейзи, – если ему нравится леди Альберта, у него что-то с головой и он не стоит ваших слез. И уж он точно недостоин вас, герцог он там или нет.

Все собравшиеся дружно согласились с такой точкой зрения, однако общее мнение не слишком утешило Пруденс.

Миранда высказала и другое мнение.

– Может быть, существовала какая-то причина его поведения, – со своим обычным оптимизмом сказала она. – Что-то такое, чего мы не знаем.

Общий ропот несогласия был ответом на такое наивное предположение, но неожиданно с ней согласилась Люси, которая всегда была склонна предполагать худшее.

– Может быть, и так. Пруденс, вы упомянули, что он танцевал с леди Альбертой, но, может быть, он чувствовал себя обязанным танцевать с ней? Знаете, как это бывает. Друзья с самыми лучшими намерениями подталкивают двух людей друг к другу, причем предполагается, что они сами хотят этого, и вот чем это кончается: у тебя появляется чувство, что ты должна танцевать с кем-то, кто тебе совсем не интересен.

Пруденс очень хотела бы поверить в такое объяснение, но она знала, что это не так.

– Они танцевали три раза, – мрачно пояснила она. – Три вальса.

Это сообщение было встречено общим испуганным «Оххххх», потому что все знали о последствиях.

– Самое странное, – сказала она, – что я едва знаю его, и все же с самого начала меня так сильно тянуло к нему. Я понимаю, что с моей стороны глупо было питать надежду на взаимность, но…

– Совсем не глупо! – вырвалось у Марии. – Он пригласил тебя на пикник, потому что хотел быть с тобой, вот что я скажу. Я видела, как он помогал тебе в ту ночь во время бала. Мужчины не делают такие вещи просто из доброты. Он глаз не мог отвести от тебя, это было ясно как божий день.

– Я тоже так думала. Но кажется, ошиблась. – Пруденс уставилась в свою чашку, рисунок из розочек на блюдце расплывался перед ее глазами. Она свирепо терла глаза, чтобы не заплакать. – Не имеет значения, – солгала она и спрятала в карман носовой платок. – Мне все равно.

Чтобы укрепить себя, она взяла с подноса один из крошечных шоколадных эклеров, а ее верные и негодующие подруги тем временем высказывали, что они думают о герцоге Сент-Сайресе.

«Он негодяй».

«Он не умеет себя вести».

«Он просто глуп. Мужчины часто ничего не понимают».

«Или, может быть, он влюблен в леди Альберту?»

«Тогда он негодяй с плохим вкусом!»

Пруденс съела еще один эклер, потом еще один, а ее подруги все продолжали попытки объяснить необъяснимые поступки джентльменов в целом и герцога в частности.

И когда все пришли к согласию, что от джентльменов нельзя ждать поступков, даже отдаленно согласующихся со здравым смыслом, и что их поведение зачастую непостижимо даже для самого острого женского ума, раздался звонок. Доркас заспешила к входной двери, а разговор перешел на предположения, кто бы это мог быть. Лишь Пруденс осталась безучастной, но когда из холла донесся мужской голос, явно принадлежащий воспитанному светскому человеку, она онемела от изумления.

– Это он, – шепнула она, чувствуя, как ее охватывает паника. – Герцог здесь.

По комнате пронесся шепот удивления, но Пруденс едва ли слышала его. Изо всех сил стараясь успокоиться, она отставила чай, стряхнула крошки с юбки, торопливыми касаниями пальцев проверила, не осталось ли на лице следов шоколадной глазури.

– Как я выгляжу? Как будто я всю ночь проплакала? – спросила она Марию, на мнение которой привыкла полагаться, потому что Мария никогда не кривила душой.

– Да, – ответила подруга, и Пруденс пожалела, что не задала этот вопрос Миранде.

– Герцог Сент-Сайрес, – объявила Доркас.

Все девушки поднялись при его появлении. И хотя Пруденс по-прежнему жгла обида за оскорбление, нанесенное на балу, при виде герцога ее затопила волна удовольствия и страстного желания.

Ни одна женщина не взялась бы винить Пруденс за это. Стоя в бедной гостиной, в обстановке, в которой чувствовалась претензия на аристократизм, среди обоев в махровых розах и занавесок из бобинного кружева, он затмевал собою все вокруг. Он был великолепен.

Не на одну Пруденс его присутствие произвело такое впечатление, потому что зашуршали юбки, началось незаметное прихорашивание. Герцог, казалось, не замечал вызванного им волнения, потому что смотрел только на Пруденс.

– Мисс Босуорт, – произнес он, с поклоном снимая шляпу.

Пруденс присела в реверансе, выразив уважение к его титулу, но с выражением неудовольствия, и, когда он направился к ней, высоко подняла голову с намерением держать себя в руках и выказывать равнодушие, несмотря на опухшее от слез лицо и набитый эклерами живот.

– Ваша светлость.

До некоторой степени она в этом преуспела, потому что, пройдя половину пути, он остановился, и в его лице появилось что-то, отдаленно похожее на чувство вины.

– Мисс Босуорт, я знаю, вы считаете – я самый низкий из людей, но умоляю вас поверить, что у меня были причины, которые заставили меня вчера вечером вести себя подобным образом, причины, которые я чувствую необходимость объяснить вам, если вы будете так добры, что дадите мне возмож… – Он остановился и посмотрел вокруг, как бы только теперь осознав, что они не одни. – Простите меня. Боюсь, я нарушил ваш праздник.

Миссис Моррис сделала жест в сторону чайной посуды.

– Нет, нет, просто воскресный чай, как обычно. Пруденс, ты не представишь нас своему другу?

Она повиновалась, но все ее мысли были заняты тем, чтобы держаться невозмутимо, не показать чувств, вызванных его неожиданным появлением. Потратив силы на демонстрацию равнодушия, она не сразу заметила, что в комнате воцарилось молчание и все смотрят на нее.

Пруденс заставила себя заговорить.

– Может быть, выпьете с нами чаю, ваша светлость? – единственное, что она могла произнести, и тут же прикусила язык, потому что ей следовало потребовать, чтобы он ушел, сказать, что он может оставить объяснения при себе и идти пить чай с леди Альбертой.

– Да, ваша светлость, – вмешалась миссис Моррис, – пожалуйста, выпейте с нами чаю. – Она взяла чайник, встряхнула и издала смешок. – Дорогая, ничего не осталось. Мне нужно заново приготовить чай.

– Я не хочу причинять вам беспокойство, – сказал герцог, однако домовладелица, помахав рукой, отвергла его вежливый протест.

– Никакого беспокойства, – уверила она его и заторопилась к двери. – Мы все не откажемся от второй чашечки и нескольких сандвичей. И от горячих булочек тоже, я думаю. О, но… – Она остановилась у двери. – Боюсь, одной мне не управиться. Леди, не мог бы кто-нибудь из вас помочь мне?

Когда все остальные женщины немедленно вызвались помогать, встали и пошли к двери, Пруденс почувствовала, как ею овладевает паника.

– Пруденс, оставайтесь здесь и займите разговором вашего друга, – приказала миссис Моррис, выпроваживая остальных из гостиной. – Мы вернемся через десять минут. Вы извините нас, ваша светлость? – Не дожидаясь ответа, она вы шла из комнаты вслед за другими, и после их ухода воцарилась какая-то оглушающая тишина.

Пруденс почувствовала необходимость что-то сказать.

– Как вы узнали, где меня искать?

– Я заехал к мадам Марсо, чтобы узнать адрес. Ее не было, но некая мисс Кларк попросила передать вам наилучшие пожелания.

– Я поняла.

Последовала долгая, неловкая пауза. Пруденс не знала, стоит ли ей заговорить о погоде.

– Мисс Босуорт, – произнес Сент-Сайрес, спасая ее от упоминания о том, какой сегодня прекрасный день, – я буду с вами откровенен.

Как ни удивительно было его появление, герцог продолжал удивлять ее. Он закрыл дверь, что было совершенно недопустимо, за исключением случаев, когда мужчина собирался сделать предложение, а так как он в любом случае был помолвлен с леди Альбертой, вероятность того, что он предложит Пруденс выйти за него замуж, была такой же, как посадка на луне ракеты Жюль Верна, и повернулся.

– Мисс Босуорт, в тот день в Национальной галерее вы сказали мне, что верите в брак по любви.

То, что он заговорил о женитьбе, могло бы дать надежду, но также могло предварять сообщение о его помолвке с Альбертой.

Пруденс с трудом сглотнула.

– Вы сказали то же самое, как мне помнится, – напомнила она ему.

– Да, именно. Я… – Он неловко засмеялся. – Это труднее, чем я думал.

Сказав это, он подошел к окну, чем еще больше усилил подозрения Пруденс. Проходили секунды, похожие на часы. Она смотрела на него и ждала. Солнечные лучи падали на Сент-Сайреса из окна, отчего серебряная булавка в его галстуке блестела, а волосы отливали золотом. Наконец Пруденс не выдержала и кашлянула.

Он взглянул на нее, затем отвел взгляд.

– Я тоже верю, что брак по любви – лучший вариант брака, – сказал он. – Выбрать для семейной жизни человека, который тоже любит тебя, – что может дать большее счастье? – Он повернулся к ней – широкие плечи, упрямый подбородок. – Для меня такое счастье невозможно.

У Пруденс снова упало сердце.

– Я вас не понимаю.

– Разумеется, вы не понимаете. Как можете вы понять постыдные реалии жизни аристократов? У людей моего круга любовь никогда не учитывается при выборе супруга. – Он сделал глубокий вдох и посмотрел ей прямо в глаза. – Я герцог. Мой выбор диктуют положение в обществе и долг, а никак не любовь.

Она судорожно сглотнула, хорошо сознавая различие в их социальном статусе.

– Вы хотите сказать, что при выборе жены вы должны учитывать ее происхождение и воспитание?

– Воспитание? Господи, нет. В наши дни оно не имеет значения. Во времена упадка сельского хозяйства все, что имеет значение, мисс Босуорт, – это деньги. Да, – добавил он, презрительно фыркнув, – как бы грубо это ни звучало, я должен жениться на женщине с приданым. Очень значительным приданым, потому что герцогство требует денег. У меня просто нет денег, чтобы самому поддерживать хозяйство. Поверьте, я хотел бы, чтобы все сложилось по-другому.

– Так леди Альберта…

– Имеет деньги. Все так просто. У нее огромное приданое.

– Вы ее не любите?

– Я знаю ее с тех пор, как она была совсем девочкой, наши семьи связывала долгая дружба. Это будет хорошо обдуманный союз.

Пруденс упорствовала:

– Но вы не любите ее?

Его губы сжались, и на миг она подумала, что герцог не будет отвечать на этот вопрос.

– Нет, – наконец произнес он. – Я не люблю ее. Если бы я мог следовать своим собственным взглядам на супружество, мне бы никогда в голову не пришло сделать леди Альберту моей герцогиней и матерью моих детей. – Он замолчал, и выражение его лица смягчилось, когда он взглянул на Пруденс. – Если бы я мог позволить себе любить, я бы сделал другой выбор.

При этих словах радость начала расцветать в ее груди, возвращалась надежда.

– Тогда…

– Но я не свободен в своем выборе! – Он провел рукой по волосам. – В тот день, который мы провели вдвоем на пикнике, я забыл про это. На один-единственный день я решил забыть про обязанности и ответственность. Я думал только о своих собственных устремлениях и желаниях. И хотя это был один из самых приятных дней в моей жизни, боюсь, он ввел вас в заблуждение, что я могу предложить вам больше чем дружбу, возбудил в вас надежду на большее, чем я могу дать. Разумеется, сегодня я вижу по вашему лицу, что мое эгоистическое поведение ранило вас, И глубоко сожалею об этом.

Несмотря на такое подтверждение того, что ее лицо опухло, душа Пруденс оживала с каждым его словом; она знала, что должна сказать ему о своем наследстве.

– Ваша светлость…

– Пожалуйста, позвольте мне еще сказать, – прервал он ее. – Я должен сказать это сейчас, потому что, боюсь, у меня никогда больше не будет такой возможности, Я происхожу из семьи мотов и транжиров и признаюсь, что, к моему стыду, не являюсь исключением. Когда я уехал за границу, я был молод, распущен и ужасно безответственен. Я тратил наследство в погоне за удовольствиями, а когда оно закончилось, я наделал долгов, не заботясь о будущем, вообще не думая о нем. Но когда я возвратился домой и принял титул, я, наконец, понял, какая это тяжелая ноша – быть герцогом. Я также обнаружил, что не один я наделал долгов. Когда мой дядя умер, выяснилось, что он банкрот. Его смерть назвали несчастным случаем на охоте, но на самом деле он покончил с собой, потому что кредиторы намеревались отобрать у него то немногое, что осталось. Моя мать оказалась почти нищей, потому что он несколько лет не выплачивал ей содержание. Мои тетки, дяди, кузены почти в таком же положении, и все они смотрят на меня. Я герцог, я глава семьи, я должен заботиться о них.

– Конечно, – сказала Пруденс, горя желанием немедленно поделиться с ним новостью, ругая себя за то, что не сказала ему сразу. Конечно, герцогу необходимо жениться на женщине со средствами. Если бы она подумала, она сама пришла бы к такому заключению. Ей следовало сказать ему правду.

Он не дал ей шанса.

– Мой дядя допустил, чтобы семь наших имений пришли в упадок, – продолжил Сент-Сайрес. – Некоторые из них принадлежали семье со времен Эдуарда 1. Эти земли в течение столетий кормили жителей ближайших деревень, а сейчас не могут обеспечить даже выплату долгов местным торговцам. Необходимость содержать имения привела к тому, что я должен сотням людей, и долги эти я не могу заплатить. Слугам и бывшим слугам давно не плачено, как и лавочникам. У этих людей семьи, которые они должны содержать, а так как я не имею возможности заплатить им, их семьи тоже страдают. Многие арендаторы не в состоянии платить земельную ренту, и идти им некуда. Все эти люди смотрят на меня с ожиданием и надеждой, что я спасу их в эти времена упадка сельского хозяйства. Я не смогу спасти их, если не женюсь на богатой женщине.

Это судьба, решила Пруденс. У нее должны были появиться деньги, деньги, которые она сможет получить, только выйдя замуж, деньги, которым она жаждала найти достойное применение. Всю свою жизнь она тосковала по месту, к которому могла бы принадлежать. И вот перед ней стоит самый замечательный мужчина из тех, кого ей приходилось встречать в своей жизни, мужчина, одной улыбки которого достаточно, чтобы согреть ей сердце, мужчина, одно прикосновение которого наполняло ее желанием, мужчина, который ясно показал, что, имей он возможность следовать велениям сердца, он любил бы ее и сделал бы ей честь, дав свое имя.

– Итак, – сказал он, отрывая Пруденс от сладостных размышлений, – теперь вы знаете обо мне всю горькую правду. – Он с некоторым вызовом отбросил назад волосы. – Как вы, должно быть, презираете меня за это…

– Нет, нет, я не презираю вас, – уверила его Пруденс, ужасаясь тому, что он мог так подумать. Она подошла и тронула его за руку. – Я…

Он отпрянул, как будто ее прикосновение обожгло его.

– Я должен идти. Меня ждут к обеду у лорда Денвилла. – Сент-Сайрес отошел от окна, обошел ее и направился к двери.

– Подождите! – воскликнула Пруденс. – Пожалуйста, не уходите.

Он остановился спиной к ней, одна рука на ручке двери.

– Останавливая меня, вы только умножаете мои муки, мисс Босуорт. Позвольте мне уйти.

– Нет, пожалуйста, останьтесь, – сказала она, снова подходя к нему. – Кажется, это день признаний, потому что я тоже должна кое-что рассказать вам. Я прошу вас задержаться еще ненадолго.

– Очень хорошо. – Он не смотрел на нее, он упорно смотрел на дубовые доски двери. – Что вы хотите мне сказать?

Она снова положила ладонь на его руку, и на этот раз он не отвел ее. Он оставался недвижим, мышцы под ее пальцами напряглись и затвердели.

– Ваша светлость, когда мы встретились в опере, я сказала вам, что мои обстоятельства изменились, но я не объяснила, что это были за изменения.

– Да, я помню. Вы сказали, что воссоединились с семьей вашей матери. – Он пошевелился. – Это важно?

– Чего я не сказала вам, так это того, что у меня есть деньги.

У него вырвался смешок, он запрокинул голову, глядя на потолок.

– Пруденс, хотя я уверен, что ваш дядя сумел наскрести для вас какую-то сумму, достаточную, чтобы прилично одеть вас и чтобы вы могли провести сезон в городе, может быть, даже дать вам приданое, этого вряд ли хватит, чтобы пробить небольшую брешь в громаде долгов семейства Де Уинтер. Мы тонем. Мы всем должны. – Он затряс головой и снова отнял у нее свою руку.

– У меня миллионы, – выпалила Пруденс, не зная, что еще сказать.

Сент-Сайрес повернулся к ней, бледный и несколько ошеломленный. Она хорошо понимала, что он должен был чувствовать. Такая новость могла ошеломить кого угодно.

– Пруденс, что вы говорите?

– Моим отцом был Генри Абернати, американский миллионер, Он недавно умер и оставил завещание, по которому все его состояние переходит ко мне. Удивительно, что вы не знали этого. Все газеты писали об этом, и, я уверена, было много разговоров.

– Я большую часть времени провел в своем кабинете, занимаясь делами… – в изумлении пробормотал он. – Столько всего накопилось, у меня не оставалось времени ни для чтения газет, ни для разговоров. – Он нахмурился, задумавшись. – Я действительно слышал что-то о наследнице Абернати на вчерашнем балу. Так это вы? – Даже когда Пруденс подтвердила это кивком, он все еще не мог поверить. – Вы наследница Абернати?

– Да. После замужества я буду получать ежегодный доход примерно в миллион фунтов. – Она в тревоге посмотрела на Сент-Сайреса, едва смея надеяться. – Этого достаточно, чтобы спасти вас?

– Достаточно? – Герцог засмеялся в ответ. – Достаточно? Господи, да это огромная сумма!

– Да, пожалуй.

– Но… – Он медлил, хмурился. – Почему вы не сказали мне этого раньше, Пруденс? У вас была такая возможность. – Его голос внезапно стал сердитым.

Пруденс тяжело вздохнула:

– Я не хотела, чтобы вы знали, потому что мне было стыдно.

– Стыдно чего, Бога ради? Быть богатой?

– Я боялась, что если вы узнаете правду, вы не… что я никогда не буду такой женщиной, которую вы… что вы захотите… – Между неловкими попытками объясниться она тяжело переводила дыхание и наконец сказала: – Мой отец никогда не был женат на моей матери. Я незаконнорожденная.

– И вы думали, что я буду презирать вас за это?

– Большинство людей стали бы. Кроме того, вы герцог. Вряд ли вы захотели бы сделать своей герцогиней женщину, рожденную вне брака.

Сент-Сайрес покачал Толовой и засмеялся:

– Из всего абсурда… – Он замолчал, бросил в сторону шляпу и взял в ладони ее лицо. – Если бы вы знали, сколько пэров в действительности не являются сыновьями тех, на чьи титулы они претендуют, – сказал он, улыбаясь ей, – вы бы, Пруденс, утратили сентиментальность, свойственную вашему среднему классу.

Она недоверчиво затрясла головой, но его руки не отпустили ее.

– Это правда, – уверил он ее. – О нашем семейном древе ходило много слухов – о том, кто на самом деле был моим отцом.

– Что? – Несмотря на все сказанное им перед этим, Пруденс была в шоке. – Вы хотите сказать…

– Моя мать имела столько любовников, что нельзя было знать наверняка. Видите? Человек, которого я считал своим отцом, признал меня, но он не мог быть до конца уверенным.

– Так вас это не страшит?

– Мне наплевать. Единственное, что для меня имеет значение, – это что будет с нами. Ваша новость означает, что мы можем пожениться. Вот что для меня важно.

Это было похоже на сон. Он герцог, дотянуться до него было все равно, что до сияющего в небе солнца, он так красив, что глазам почти больно смотреть на него. А она, в конце концов, была всего лишь швеей, пухленькой, ничем не примечательной девушкой, рожденной от родителей, которые никогда не состояли в браке. Он был веем, чего она могла только желать, но казалось невозможным, что он мог хотеть ее.

– Вы действительно хотите жениться на мне? Действительно?

Улыбка исчезла с его лица. Пальцы скользнули по ее волосам, легли на виски, он запрокинул ей голову. Теперь большими пальцами он ласкал ее щеки.

– Не могу придумать ничего, что сделало бы меня счастливее.

Пруденс всматривалась в его серо-зеленые глаза, и сердце у нее от счастья сжималось так сильно, что она едва могла дышать.

Сент-Сайрес наклонился, и когда их губы соприкоснулись, наслаждение было таким острым, что у нее вырвалось что-то похожее на всхлип. Никогда в жизни ей не было так хорошо.

Как бабочка, только что вылупившаяся из куколки, она чувствовала, что внезапно проснулась для жизни, казалось, что она провела все свои дни в ожидании вот этого дня, вот этого чувства и этого момента. В ожидании его.

Пруденс потерялась в ощущении его губ на своих губах, его пальцев на своем лице. Руки ее обвились вокруг его шеи, сердце стучало в его объятиях, и ее судьба неумолимо сплелась с его судьбой. В первый раз в своей жизни Пруденс Босуорт полюбила.


Глава 10


Наследница Абернати помолвлена! Но любовь ли это?

    
«Соушл газетт», 1894 год


Она была его. Рис чувствовал это по ее приоткрывшимся губам, по рукам, обвившим его шею, по мягкой податливости ее тела. Он смаковал радость победы, сопровождавшуюся жгучим голодным возбуждением, разлившимся по всему телу, но этого ему было недостаточно. Он хотел большего.

И пусть он знал, он чувствовал, когда женщина капитулирует, он хотел, чтобы Пруденс вслух призналась, что согласна стать его женой. Он оторвался от ее губ и легонько поцеловал в шею.

– Значит ли это «да»? – спросил он, кончиком языка прикасаясь к ее коже.

В ответ Пруденс издала приглушенный жалобный звук, явно утвердительный, но Сент-Сайрес не был удовлетворен. Он хотел слышать, как она произнесет это.

Он покрыл поцелуями ее горло.

– Я не очень понял, – прошептал он ей в ухо. Он захватил губами мочку ее уха и осторожно провел зубами по бархатной коже, чувствуя, как в ответ Пруденс начинает трепетать. – Можете сказать это еще раз?

– М-м… – ответила она, сильнее обнимая его за шею. Дыхание ее участилось. – Умм-хмм…

Этого было все еще недостаточно. Он должен был добиться большего. Посасывая мочку ее уха, Рис просунул руки между их телами. Когда его ладони легли на ее полные груди, наслаждение усилилось, но он не остановился на этом. Его руки двинулись дальше, наслаждаясь сначала ее талией, затем крутыми бедрами. Даже через слои одежды и китовый ус корсета герцог мог оценить ее фигуру, такую совершенную, что у него вырвался стон чисто мужского восхищения.

– Вы прелестны, – пробормотал он и немедленно устыдил себя за то, что не нашел более оригинальных слов. Но за всю жизнь он не дал себе труда придумать более сложный комплимент. Он целовал ее ухо, щеку, волосы. – Неотразимы.

Сент-Сайрес обхватил ладонями ее ягодицы и заметил, что это вызвало у Пруденс потрясение. Ее руки соскользнули с его шеи, ладони затрепетали где-то у его груди. Удивительно, но он сам испытал потрясение. Стоило ему дотронуться до ее соблазнительных ягодиц, как его дыхание участилось, сделалось шумным, и он с досадой понял, что теряет контроль над собой.

Рис напомнил себе, что они находятся в гостиной респектабельного пансиона и респектабельные леди могут войти в любой момент. Однако даже приказав себе остановиться, он поднял Пруденс, и ее руки снова сомкнулись вокруг его шеи, когда он крепко прижал ее бедра к своим. Наслаждение было столь велико, что Рис напомнил себе – время для любовных опытов еще не наступило. Он должен отпустить ее, но не раньше, чем услышит согласие.

– Скажите, что вы выйдете за меня замуж, Пруденс. Скажите это.

– Да. – Она задохнулась, произнеся это слово. – Да, я выйду за вас замуж.

Рис почувствовал огромное облегчение, смешанное с неудовлетворенным вожделением. Он сделал глубокий вдох и поставил Пруденс на ноги. Еще раз поцеловав, он отпустил ее, сцепил руки за спиной и отступил на шаг.

– Я должен поговорить с вашим дядей, – сказал он, и голос его прозвучал неровно.

Не произнеся ни слова, Пруденс кивнула, затем приложила ладонь ко рту и в изумлении посмотрела на Сент-Сайреса.

Герцог понял и оценил причину.

– Вас никогда не целовали раньше, да?

Пруденс отняла руку ото рта.

– Нет, целовали, – к его удивлению, ответила она. – Один раз, в Суссексе. Джон Чилтон, сын пекаря. Нам было по четырнадцать лет. Это… – Она умолкла, прижала ладонь к груди и глубоко вздохнула. – Но это было совсем не так.

Рис засмеялся и, прежде чем осознал, что делает, нарушил собственное решение. Шагнув к ней, он взял ее за щечку, запрокинул ее голову и поцеловал снова, крепко и быстро.

– Вы знаете, где сегодня можно найти мистера Федергилла?

– Он член «Уайтса». Он может быть в клубе.

Рис кивнул.

– И мне необходимо встретиться с вашими попечителями – у вас ведь, я полагаю, есть попечители?

– Да, мистер Элиот Уитфилд и двое других солиситоров. Они должны одобрить помолвку.

– Я не вижу поводов для беспокойства. В конце концов, я же герцог. И вы хотите выйти за меня замуж. Если этого хотите вы, вряд ли они смогут воспрепятствовать. Хотя они могут усомниться в вашем рассудке. – Он обнял ее за талию и поцеловал в нос. – Могу я сегодня обедать у вас?

– Если хотите.

– Почему бы и нет?

– Вряд ли обед будет происходить в дружеской обстановке. Дяде Стивену и тете Эдит вы не очень нравитесь.

Рис вспомнил, как увидел ее, стоящей на коленях и выслушивающей оскорбления от леди Альберты, подумал о том, какова была ее жизнь до недавнего времени – ей приходилось очень много работать и жить в меблированных комнатах без всякой поддержки со стороны родственников, – и решил, что они ему тоже не нравятся.

– Тогда поговорим о чем-нибудь более приятном. Куда мне повезти вас в свадебное путешествие, хмм? Хотите увидеть Италию? Париж?

Пруденс покачала головой:

– Я хочу увидеть ваши имения.

– Что? – Рис был удивлен. – Для чего?

Казалось, она больше удивилась его вопросу, чем он – ее.

– Мне предстоит стать вашей женой. Вас удивляет, что мне хочется увидеть ваши владения?

– Нет, конечно, – торопливо сказал Сент-Сайрес, ругая себя за то, что не предусмотрел такого оборота событий. Дело в том, что дома не… – Он запнулся, пытаясь придумать способ отклонить предложение. – Они не приведены в порядок. Там много… то есть… крыши текут, трубы прогнили, сады запущенны. Они совсем не готовы принять посетителей.

– Но именно поэтому я и хочу все видеть, – объяснила Пруденс. – Я хочу знать, что нужно сделать. Я хочу встретиться с людьми, хочу показать им, что мы намерены нести ответственность, как и положено герцогу и герцогине.

Сент-Сайрес посмотрел на ее серьезное лицо и со смятением понял, что переусердствовал, изображая чувствующего ответственность за герцогство, готового к решительным действиям человека.

– В действительности, – продолжала она, – я не считаю, что нам следует откладывать. Нам нужно поехать немедленно.

– Вы хотите ехать до свадьбы?

– Да. Похоже, все обстоит так плохо, что нужно поехать и выяснить, что может быть сделано. Ведь если трубы в плохом состоянии, может начаться тиф.

– Пруденс, это невозможно. За исключением Уинтер-Парка, нам придется останавливаться в маленьких деревенских гостиницах.

– Ничего не имею против. Кроме того, если мы поедем сейчас, за время нашего медового месяца все будет сделано.

У нее были все права осмотреть его имения, в конце концов, разумно осмотреть их и произвести ремонт до того, как они отправятся в свадебное путешествие. Как он ни старался, он не смог придумать основательную причину для отказа. Он вспомнил детство, Уинтер-Парк и все, что похоронил в душе двадцать лет назад, и его смятение переросло в ужас.

– Пруденс, вы серьезно?

– Если я стану вашей герцогиней, мне следует знать, что потребуется сделать, чтобы привести все в порядок, вам не кажется?

Страх ворочался внутри его подобно просыпающемуся великану, он ринулся доказывать, что ничего этого не надо.

– В некоторых из этих имений мы никогда не жили, – сказал он сквозь зубы, думая об Уинтер-Парке. – Никогда.

Его горячность удивила Пруденс, она в замешательстве наморщила брови, и он поспешил смягчить впечатление. Она хотела использовать свои деньги, чтобы привести в порядок запущенные развалины и превратить их в настоящие дома. Она не подозревала, что некоторые из них не подлежат восстановлению. Он притянул ее к себе и спрятал лицо в ее пахнувших лавандой волосах.

Пруденс погладила его по щеке.

– Если вы не хотите ехать…

– Нет, это не так. – Сент-Сайрес сделал глубокий вздох и поднял голову. Он двадцать лет не был ни в одном из своих имений. Это было так давно. Может быть, присутствие Пруденс поможет ему забыть. Может быть, видения прошлого наконец отпустят его.

Рис посмотрел на нее и успокаивающе улыбнулся:

– Вы, конечно, правы. Мы быстренько объедем земли, осмотрим особняки и вернемся в Лондон для венчания. Медовый месяц мы проведем путешествуя, а тем временем вся работа будет сделана. Вы довольны?

– Да. – Пруденс улыбнулась в ответ, засияла, и Рис почувствовал, что больше не в силах спорить. – Но вы понимаете, что с нами должны будут поехать мои тетя с дядей?

– В наше свадебное путешествие? – сострил он, пытаясь игнорировать неприятное ощущение где-то в кишках.

Она засмеялась:

– Нет, глупенький, в поездку по вашим имениям! Я не могу ехать без чаперон, поэтому они должны сопровождать нас.

Сент-Сайрес почти простонал:

– Боже, нам обязательно надо, чтобы были сложности, да? Я еще не познакомился с вашим дядей, а ваша тетя презирает меня.

Пруденс бросила на него извиняющийся взгляд.

– Она не презирает вас. Просто она и дядя хотят, чтобы я вышла замуж за Роберта.

Учитывая робость и нерешительность сэра Роберта, Рис не был удивлен. Если бы Роберт стал номинально контролировать ее деньги, в действительности контроль осуществляли бы мистер и миссис Федергилл.

– Вы не в том возрасте, когда требуется чье-то согласие на ваш брак. В завещании не оговорено, что ваш дядя должен дать согласие?

– Нет, но согласие должны дать попечители, а моя семья будет оказывать на них давление, будет настраивать против вас.

– Пусть попробуют. – Рис легко коснулся ее щеки. – Я закален в адском огне, моя дорогая. Если кто-нибудь попытается помешать нам, я сожгу его заживо.

Сент-Сайрес отправился на поиски ее дяди, а Пруденс, укрывшись за кружевными занавесками, смотрела из окна гостиной, как он вышел из дома и направился к своему экипажу. Как всегда, сердце ее замерло от восторга при виде его высокой фигуры, красивого профиля и волос темного золота. Она будет его женой, его герцогиней! Он хочет ее и никого другого.

С мечтательным вздохом она, улыбаясь, отвернулась от окна. Еще никогда в жизни она не была так счастлива. Теперь она понимала, почему поэты писали сонеты о любви и почему говорят, что любовь – это самое замечательное, что есть на земле.

– Ну?

Она повернулась к двери, в которой стояла Мария. Остальные девушки, миссис Моррис и миссис Инкберри толпились сзади, все с беспокойством смотрели на Пруденс.

– Герцог сделал мне предложение, – сказала она им и, произнеся эти слова, изумленно рассмеялась, все еще не совсем веря этому: – Он сделал мне предложение!

Новость была встречена радостными восклицаниями, женщины сгрудились вокруг Пруденс, всем хотелось поздравить ее.

– Он сказал, что всегда хотел только меня, но что он чувствовал себя обязанным жениться на леди Альберте, – продолжала она, обнимаясь с подругами.

Хитрая Люси первая сообразила:

– Чтобы заплатить долги?

– Да. Это нехорошо?

– Вовсе нет, – решительно сказала Миранда. – Всем пэрам приходится жениться на девушках с приданым, особенно в наши дни. Посмотрите, сколько женятся на американках, потому что наши английские девушки не могут предложить им приданое.

– Совершенно верно, – согласилась миссис Инкберри. – Без приданого девушка не может рассчитывать выйти замуж за человека с положением. Так было и в мои куртуазные времена.

– А в наши дни тем более, – сухо сказала Люси. – С упадком сельского хозяйства большинство пэров разорились. И наследницы, такие как Пруденс, должны выходить замуж за пэров.

– Я должна? – хихикнула Пруденс. – Тогда мне повезло, что я влюбилась в герцога, а не в банковского клерка и не в агента по продаже земель!

– А если он герцог, то может выбирать, так? – сказала Дейзи. – Он может выбрать любую наследницу, какую захочет. Но он женится на нашей Пру. Ну, – добавила она, обнимая Пруденс, – Мария говорила, что с самого начала было ясно, как он хотел ее.

– Все хорошо, что хорошо кончается. – Миссис Моррис чмокнула Пруденс в щечку. – Мы должны это отпраздновать. Немножко моего джина, чтобы отметить помолвку.

Последовал обмен кислыми взглядами, но они снова сели и хозяйка достала из буфета хрустальные рюмочки и бутылку своего сливового ликера.

– Все так удивительно, – сказала она, разливая ликер по рюмкам. – Сначала Эмма выходит замуж за виконта, а теперь Пруденс выходит замуж за герцога. Не думаю, что с тех пор, как я стала владелицей этого дома, у нас было так много поводов для празднования. И не могу не подумать, кто будет следующей.

– Герцог, – мечтательно повторила Миранда, откидываясь на спинку стула. – Подумать только. Наша Пру – герцогиня.

– Очень богатая герцогиня, – напомнила Дейзи, и все рассмеялись. Все, кроме Марии.

Пруденс искоса взглянула на подругу, сидящую рядом с ней на диванчике. Мария молчала, ее грустный вид напомнил Пруденс об их разговоре неделю назад.

– Я хочу поговорить с вами об одной важной вещи, – сказала она, немного повышая голос, чтобы перекрыть смех.

Когда подруги повернулись к ней и приготовились слушать, она продолжила: – После того как я выйду замуж и получу наследство, я хочу, чтобы каждая из вас получила свою долю.

После этих слов наступило молчание, и Пруденс заторопилась:

– Я понимаю, что это звучит неловко, но я буду такой богатой, у меня будет так много денег, что я хочу поделиться и своими деньгами, и своим счастьем со своими подругами.

Снова последовало долгое молчание, присутствующие обменялись взглядами.

Люси откинула назад прядь рыжеватых волос и кашлянула.

– Пру, нам не нужны ваши деньги, – сказала она, повторяя слова, сказанные Марией неделю назад. – Они вам понадобятся, чтобы помочь герцогу. Все эти имения требуют вложений. Вам нужно будет давать деньги на благотворительность, людям, которым вы захотите помочь… – Ее голос замолк, комната снова наполнилась молчанием. Пруденс с грустью оглядела гордые лица своих милых подруг. Они не хотели принимать от нее помощь, хотя жили почти в нищете, а она должна была получить миллионы. Подруги считали, что это будет благотворительностью, хотя они были для нее самыми близкими людьми и, не колеблясь, сделали бы то же самое для нее. Пруденс поняла, что нужно искать способ помочь им, не уязвляя их гордость.

– Мы еще вернемся к этому разговору в другое время.

– После того как вы выйдете замуж, – сказала миссис Инкберри, наклоняясь к Пруденс, чтобы похлопать ее по колену, – тогда и посмотрим. Абигайль, – произнесла она, повышая голос и глядя на миссис Моррис, – разве мы не собираемся поздравлять Пруденс? Какая вы медлительная.

Пруденс не могла не почувствовать всеобщего облегчения от того, что тема денег отпала, но она не собиралась отказываться от своего замысла.

– Я иду, Джозефина, – сказала миссис Моррис. Она стала передавать рюмки, наполненные рубиновым напитком, и когда у всех собравшихся за столом оказалось по рюмке, она вернулась на место и подняла свою. – За нашу Пруденс, – сказала она, улыбаясь. – Которая полюбила герцога. И за его светлость, у которого оказалось достаточно здравого смысла, чтобы полюбить ее.

Пруденс засмеялась и подняла свою рюмку вместе с другими. Сделав глоток, она еще раз поняла, что любовь – удивительная вещь, потому что она сделала вкусным даже пресловутый джин миссис Моррис.


Глава 11


Согласятся ли управляющие имуществом Абернати на герцога Септ-Сайрес? Или бурное прошлое герцога не даст совершиться браку? Мы можем только ждать – и надеяться.

    
«Все знаменитости», 1894 год


Рис отправился домой, чтобы встретиться с Фейном, который в подробностях рассказал ему все то, что он узнал за прошедшую неделю о мистере Федергилле. Выслушав совершенно удивительный рассказ своего слуги, Рис присвистнул.

– Хорошая работа, Фейн. Очень хорошая работа. Когда я женюсь на мисс Абернати, я утрою ваше жалованье.

Фейн, который, в конце концов, получил деньги за длительное время – в результате встречи Риса с банкирами и предоставленной ими ссуды, – с благодарностью взглянул на него:

– Спасибо, сэр.

– Так где сегодня наш Федергилл?

Камердинер подтвердил, что сквайр проводит день в «Уайтсе». Однако этикет запрещает заговаривать в клубе с другим человеком, не будучи официально представленным ему. Рис отпустил Фейна и покинул дом, чтобы навестить лорда Уэстона и попросить у него помощи. У лорда в Суссексе были кое-какие земли, он был знаком со сквайром Федергиллом, он танцевал с Пруденс на балу прошлым вечером, и он также был членом «Уайтса».

Рис считал «Уайтс» собранием старых пошляков и ужасно скучным местом, но сейчас был рад, что дядя Пруденс прилежно платил взносы. Было бы очень неловко для герцога, если бы в дверях ему сказали, что он не может войти не расплатившись.

Они с Уэстоном нашли Федергилла в одной из читален, просматривающим выпуск «Таймс»; рядом с его креслом на столике стояла бутылка портвейна, в руке он держал стаканчик с вином. Уэс остановился у кресла и издал удивленный возглас:

– Вот те на, это же Федергилл! Не видел вас целую вечность.

– Лорд Уэстон. – Федергилл, плотный мужчина средних лет, поставил стакан на стол и встал, чтобы обменяться рукопожатиями. – Последний раз мы встречались, милорд, если я не ошибаюсь, на аукционе в Хейуардз-Хите.

– А, да, вы засмотрелись на ту гнедую кобылку. Вы ее купили?

Федергилл покачал головой:

– Она оказалась слишком хороша для моего кошелька.

– Жаль. Отличная была кобылка. – Он повернулся, жестом указывая на Риса: – Вы знакомы с моим другом, герцогом Сент-Сайресом?

Все дружелюбие исчезло с лица Федергилла, оно стало похоже на маску застывшей любезности.

– Как поживаете? – буркнул он и холодно поклонился.

Рис ответил, и его поклон был гораздо более непринужденным.

– Рад, наконец, познакомиться с вами, мистер Федергилл, – сказал он, выпрямляясь.

– Наконец, ваша светлость?

– Не так давно я в опере познакомился с вашей племянницей, вашей женой и вашим родственником, но не имел удовольствия видеть там вас.

– Да, да, я… гм… моя жена говорила мне. Вероятно, во время антракта… Я был в курительной комнате, наверное.

Наступило неловкое молчание, затем Рис снова заговорил:

– Вам понравилось шампанское?

– Какое… да, да, конечно. Оно было замечательное.

– Рад слышать это. – Он помолчал, потом сказал: Мне повезло, что я встретил вас здесь, мистер Федергилл. Я намеревался познакомиться с вами, потому что есть дело, которое мне необходимо обсудить с вами.

Лицо Федергилла застыло еще больше.

– Не могу представить себе, что мы могли бы обсуждать с вами, ваша светлость.

– Дело чрезвычайной важности для нас обоих, уверяю вас.

Последовала пауза, которую нарушил Уэстон.

– Ну, я должен идти, – хлопнув Риса по плечу, сказал он. – Вист вот-вот начнется. Джентльмены, извините меня.

Выполнив свою миссию, Уэстон откланялся и ушел, оставив герцога и Федергилла наедине. Рис указал на два стоящих рядом кресла:

– Сядем?

Федергилл с видимой неохотой снова сел. Рис занял кресло напротив, но прежде чем он заговорил о Пруденс, Федергилл сам начал разговор.

– Я догадываюсь, о чем вы хотите говорить, ваша светлость, – произнес он.

– В самом деле? Как вы проницательны.

– Вы ищете расположения моей племянницы.

– Ищу расположения? – Рис издал вежливый смешок. – Мой дорогой друг, вы немного опоздали. Расположение получено, мы помолвлены и хотим пожениться.

– Что?!

Гневное восклицание Федергилла заставило нескольких других членов клуба удивленно повернуть головы в их сторону, раздался шепот неодобрения.

Сквайр тяжело вздохнул и понизил голос:

– Вы не можете быть помолвлены с ней. Вы уже помолвлены с леди Альбертой Денвилл.

– Мне кажется, официального объявления о помолвке не было.

– Да, но… но Пруденс должна выйти замуж за своего кузена, сэра Роберта Огилви.

– Любезнейший мистер Федергилл. – Рис недоуменно взмахнул в воздухе руками. – Боюсь, вы и, возможно, сэр Роберт находитесь в заблуждении. Мисс Абернати дала согласие выйти за меня замуж чуть более двух часов назад. Полагаю, мне следовало просить у вас разрешения искать ее расположения и все такое, старина, – сказал он, бросая на собеседника извиняющийся взгляд, – но, боюсь, и она, и я повели себя непосредственно, захваченные моментом.

– Непосредственно, подумать только! Вы нацелились на ее деньги, но если вы думаете, что получите хоть пенни из приданого моей племянницы, это вы находитесь в заблуждении! – Лицо Федергилла наливалось кровью, хотя ему удалось понизить голос. – Вы – охотник за приданым, сэр, и ваше поведение в прошлом демонстрирует отвратительное отсутствие моральных устоев. Я знаю о вас все, и я все это расскажу Пруденс. После того как она узнает о ваших известных деяниях, она, несомненно, откажется от своего намерения и разорвет помолвку.

– Мои деяния? – Рис, улыбаясь, откинулся в кресле, делая вид, что совершенно спокоен, хотя все его будущее висело на волоске. – И что вы ей откроете? Что мне нужны деньги? Она знает это. Что у меня были многочисленные связи с женщинами? Она и это знает. Что я негодяй? Я сам признался ей в этом. Она знает все это и все же хочет выйти за меня замуж. Удивительно! Любовь слепа, говорят.

– Нет, нет и нет! – Федергилл покачал головой в яростном отрицании. – Даже если все, что вы сказали, правда, это не имеет значения, потому что я отказываюсь дать свое согласие.

– Мне жаль, что вы против нашего брака, но, к счастью, вашей племяннице больше двадцати одного года. Нам не требуется ваше согласие.

Федергилл завозился в кресле, с трудом сдерживая свои эмоции. Рис с видом терпеливой угрюмости ждал, когда сквайр справится с приступом гнева и решит, с чего начать.

– Мое согласие, может быть, и не обязательно, – сказал он; подумав, – но для того, чтобы жениться на ней и получить ее приданое, вам потребуется согласие ее попечителей. – Он несколько раз кивнул и явно почувствовал себя увереннее. – Они никогда не одобрят ваш брак.

Рис издал насмешливый звук.

– Вы в самом деле думаете, что они посмеют отказать герцогу?

– Ваш титул не слишком впечатлит их после того, как им станет известно обо всех постыдных тайнах вашего семейства.

Рис напрягся, но продолжал улыбаться.

– Господи, старина, если бы семейные тайны были препятствием для браков, ни один из пэров не смог бы жениться и вся английская аристократия вымерла бы. Управляющие состоянием мисс Абернати едва ли будут препятствовать браку по такой тривиальной причине.

– Тривиальной, вы говорите? Тривиально, сэр, что ваш дядя застрелился, чтобы избежать финансового краха, а ваш брат повесился в школе? Что у вашей матери было больше любовников, чем у уайтчепелской проститутки? Что ваш отец употреблял кокаин и умер от этого? Самоубийство и порок в одной семье.

При упоминании о Томасе улыбка сошла с лица Риса, но его голос оставался холодным и бесстрастным, в нем чувствовалось презрение, свойственное его высокому положению.

– Вы, кажется, хорошо изучили фамильное древо Де Уинтеров.

– Оно оказалось больным и слабым. Когда я заметил, что вы принюхиваетесь к моей племяннице, я навел справки. Так что я хорошо информирован.

Хотя Федергилл, как оказалось, кое-что знал о родителях Риса, он не знал истинной причины, по которой Томас захотел обвязать веревку вокруг шеи и прыгнуть вниз с перил лестницы у дортуара за два дня до возвращения в Уинтер-Парк на летние каникулы. Слава Богу, это еще оставалось в тайне.

– Ну и ну, вы проявили необыкновенную предусмотрительность, разузнав все это, – насмешливо протянул герцог. – Снимаю перед вами шляпу.

Федергилл снова наполнил свой стакан портвейном, при этом его рука тряслась.

– Я позабочусь, чтобы попечители узнали все о вас и вашей семье, – сказал он и сделал глоток. – К тому времени, когда я закончу говорить, они будут знать все ваши маленькие грязные секреты.

– Вот как, а как насчет ваших маленьких грязных секретов? – возразил Рис, его голос теперь звучал мягко и неожиданно опасно.

Федергилл со стуком поставил стакан на стол.

– Что вы хотите сказать?

Рис вынул из нагрудного кармана сложенное письмо и бросил на сквайра взгляд, полный сострадания.

– Вы ведь не думаете, что только вы наводили справки, не правда ли? Пинкертоны – удивительный народ, – продолжил Рис. По мере того как он разворачивал документ, еще недавно красное лицо сквайра бледнело. – Они могут вызнать самые интимные подробности жизни мужчины.

Федергилл облизал губы.

– Пинкертоны?

– Ммм… да, – пробормотал Рис, просматривая бумаги. – Я не знаю, каким образом вы изучили историю моей семьи, но у меня был человек, который в течение недели следил за каждым вашим шагом. Он также покопался в вашем прошлом. – Герцог, улыбаясь, поднял глаза от бумаг. – Ваша жена знает, как часто вы наведываетесь в заведение миссис Драйер? Публичный дом, который обслуживает очень специфическую клиентуру?

Федергилл теперь обливался потом.

– Я… я…

Рис подмигнул, принимая самый жизнерадостный вид.

– Связываете молоденьких девушек и шлепаете их? – промурлыкал он с ухмылкой. – Как безнравственно с Вашей стороны, Федергилл.

Рис откинул голову, и ухмылка исчезла с его лица.

– Как вы думаете, что случится, если ваша жена, ваши дочери, ваши друзья и знакомые узнают о ваших… хмм… любопытных наклонностях? – Он задумчиво похлопал бумагой по своей ладони. – Мне интересно, что почувствует Эдит, узнав, что, в то время как она считала каждое пенни и с трудом выкраивала деньги на покупку говядины для воскресного обеда, вы ежемесячно приезжали из Суссекса, чтобы потратить то немногое, что смогли наскрести, на сладострастные игры с проститутками. Скажите, как вы объясняли эти поездки в город? Говорили, что это деловые поездки, да?

– Хорошо, хорошо, – хрипло пробурчал Федергилл. Он достал носовой платок и промокнул пот на лице. – Чего вы хотите от меня?

Рис снова сложил документ.

– Вы не только согласитесь на мой брак с Пруденс, вы уверите ее, что радуетесь от всего сердца. Как вы объясните это вашей жене, меня не интересует. Завтра мы с вами навестим управляющих состоянием Абернати, и вы заверите их, что очень довольны выбором племянницы. Что рады-радешеньки появлению в семье герцога. После этого вы с женой будете сопровождать меня и Пруденс в поездке по моим владениям, во время которой вы не будете отпускать никаких ехидных замечаний относительно их запущенного состояния. Мы вернемся в Лондон на свадьбу. Никаких упоминаний при Пруденс и других людях о скелетах в моем фамильном шкафу. Ни сейчас. Ни когда-либо позже. Надеюсь, мы поняли друг Друга.

– Да, – хриплым шепотом ответил Федергилл.

– Хорошо. В ответ на ваше благоразумие вы будете щедро вознаграждены. Я позабочусь, чтобы вы и другие члены вашей семьи каждые три месяца получали щедрое содержание. На что вы будете тратить свои деньги, меня не интересует.

Сквайр кивнул и начал подниматься с намерением уйти, однако последовавшие слова Риса остановили его:

– Еще одна вещь, Федергилл.

Сквайр со страдальческим видом снова опустился в кресло.

– Я возмущен тем, как вы относились к вашей племяннице в прошлом, особенно постыдным отсутствием заботы о ней.

Федергилл начал было протестовать, но Рис оборвал его:

– Впредь я не потерплю такого к ней отношения. Ежеквартальное содержание вам, родственникам вашей жены и мужьям ваших дочерей будет выплачиваться из капитала Абернати только с моего одобрения, и я заверяю вас, что, начиная с этого дня, оно будет целиком зависеть от вашей доброжелательности по отношению к Пруденс. Другими словами, – добавил он, улыбаясь, – вы, ваша жена, ваши родственники и ваши дочери – Берилл в особенности – будут делать все возможное, чтобы загладить свою вину перед Пруденс. С этого дня вы будете жить с единственной целью – сделать ее счастливой. Если хоть на один миг вы заставите ее тревожиться и переживать, если кто-нибудь из вас оскорбит ее или позволит себе издеваться над ней тем или иным способом, я без колебаний разорву банковский счет на следующие три месяца. – Он снова откинулся на спинку кресла. – Надеюсь, это ясно?

Сквайр безмолвно кивнул.

– Прекрасно. Вы можете идти. Кстати, – добавил Рис, когда Федергилл поднялся, – сегодня я обедаю с вами. Думаю, лучшая столовая «Савоя» для приватных обедов будет в самый раз. Это, а также проникнутая дружелюбной атмосферой компания, состоящая из вас и вашей жены, сделает вечер чрезвычайно приятным. – Он задержался, чтобы угоститься портвейном Федергилла. – Все будут вести себя по-родственному, так ведь?

– Конечно.

– Прекрасно. Тогда я предлагаю вам отправиться домой и сообщить радостную новость своей жене. – Рис спрятал письмо от управляющего замком Сент-Сайрес о состоянии труб в замке обратно в карман сюртука и внутренне посмеялся. Хотел бы он обернуться мухой и сидя на стене, присутствовать при разговоре Федергилла с женой.

Нет ничего приятнее, чем прогулка прекрасным весенним днем. Особенно когда девушку сопровождает такой красивый мужчина, как мистер Фейн.

Нэнси Уоддел бросила взгляд на высокого мужчину с каштановыми волосами, идущего рядом с ней по Стрэнду, и, как всегда, когда она смотрела на него, почувствовала приятное волнение. Как он хорошо сложен, какие у него красивые голубые глаза и твердый подбородок. Когда он спросил, нельзя ли ему сопровождать ее в церковь, она заколебалась, потому что не хотела, чтобы у него сложилось о ней неверное впечатление. Нэнси знала немало молодых людей, считающих, что прогулка вдвоем позволяет им вести себя дерзко. Но мистер Фейн был таким вежливым и утонченным, совсем как джентльмен. И он был камердинером мужа принцессы. Нэнси впечатляло это обстоятельство, хотя если бы он женился, ему пришлось бы отказаться от этой должности. И мистер Фейн не оттолкнул ее, когда Нэнси дала ему понять, что она порядочная девушка, воспитанная в строгих правилах, из тех, которые согласны только на замужество. На самом деле он, казалось, был обижен таким заявлением, как если бы сама мысль, что она может оказаться не такой, никогда не приходила ему в голову.

– Не хотите ли чаю? – спросил он, показывая на чайную лавку на углу.

– Я не против, – ответила Нэнси. – Благодарю вас, мистер Фейн.

Когда он провел ее внутрь и выдвинул для нее стул у одного из столиков, Нэнси заулыбалась. «Он знает, как ухаживать за девушкой», – подумала она, наблюдая, как мистер Фейн проходит к стойке и заказывает чай на двоих. Такой мужчина, как мистер Фейн, будет прекрасным мужем.

Ожидая его возвращения, Нэнси расправила юбки и незаметно посмотрелась в карманное зеркальце, вздохнув над своим отражением. Хорошо бы иметь такую фигуру, как у ее хозяйки, опечалилась она, заправляя выбившиеся завитки рыжих волос под соломенную шляпку и покусывая бледно-розовые губы, чтобы добавить им красок. У мисс Абернати кожа кремово-белая и без веснушек.

– Вам нет нужды делать это.

Уверенный голос мистера Фейна прервал грустные мысли Нэнси, она глянула вверх и увидела, что он стоит возле ее стула, держа в руках поднос с чаем и пирожными.

– Делать что? – спросила она, притворяясь, что не понимает, и опустила руку под стол, пряча маленькое зеркальце.

– Беспокоиться о том, как вы выглядите.

Нэнси вскинула голову с показной бравадой.

– Я не беспокоюсь, – солгала она, убирая зеркальце в карман юбки.

– Вот и хорошо. – Он поставил поднос на стол и сел напротив. – Вы самая хорошенькая девушка, которую я знаю.

Боже, этот мужчина – мечта, ставшая былью!

– Благодарю вас.

– Я счастлив, что вы согласились пойти со мной сегодня, – сказал мистер Фейн, наливая чай для них обоих. – Я хотел бы сообщить вам некоторые новости, но не знаю, как вы отнесетесь к ним.

Нэнси насторожилась. Ей стало немного не по себе. Когда мужчина говорит что-то в этом роде, новости не могут быть хорошими. Но она не выдала своего беспокойства.

– Похоже, что-то серьезное? – спросила Нэнси и отпила глоток чая.

– Так и есть. Мои обстоятельства изменились. Я больше не камердинер графа Розелли.

– Ох! – Эта новость пробудила в ней головокружительную надежду. Поскольку камердинер не может жениться, может быть, он сменил место работы, чтобы получить такую возможность.

Нэнси скрестила пальцы.

– И где вы теперь служите?

– Я теперь камердинер другого джентльмена.

Разочарование охватило Нэнси, придя на смену надежде.

– Понимаю, – пробормотала она, стараясь скрыть свои чувства. – Кто ваш новый хозяин?

– Герцог Сент-Сайрес.

Нэнси снова оживилась, почувствовав облегчение. Герцог был тем мужчиной, который очень нравился ее хозяйке, и у нее самой появлялось гораздо больше возможностей видеться с мистером Фейном. Итальянский граф и австрийская принцесса – это, конечно, замечательно, но они иностранцы, которые однажды уедут домой.

– Быть камердинером при герцоге – прекрасное место и очень впечатляет, мистер Фейн. Почему вы считаете, что мне не понравятся ваши новые обстоятельства?

– Ну, теперь, когда ваша хозяйка, мисс Абернати, и мой хозяин помолвлены и должны пожениться…

– Они поженятся? – прервала его Нэнси с радостным удивлением. – Как замечательно!

– Все решилось сегодня днем. Вы не знали?

Она покачала головой:

– Воскресенье – мой свободный день, я не видела мою хозяйку с утра, когда помогала ей одеваться перед тем, как идти в церковь. – Нэнси засмеялась, искренне обрадованная. Она знала, что мисс Абернати была влюблена в герцога, а так как она была щедрой и доброй, Нэнси была просто счастлива.

– Мой хозяин сказал, что они поженятся в июне, – продолжал мистер Фейн.

– Все же я не понимаю, почему вы предположили, что новость может мне не понравиться.

Он грустно улыбнулся.

– Мой хозяин едет с вашей хозяйкой осматривать его владения. В последующие недели нам придется тесно соприкасаться друг с другом – в поезде, на кухнях, в других местах. А после их свадьбы тем более, и если вы не чувствуете… – Он умолки стал смотреть в сторону, теребя галстук. – То есть если вам не по душе моя компания… Я хочу сказать… рискуя показаться неловким, знаете ли, если вы не разделяете мои… мм… чувства.

У Нэнси потеплело на душе, когда она услышала несвязные слова от мужчины, который обычно превосходно владел собой. Она наклонилась к нему и даже посмела под столом дотронуться коленом до его колена.

– Вы мне тоже нравитесь, мистер Фейн, – нежно произнесла она.

Рис высоко задрал подбородок, чтобы Фейн смог как следует завязать черный шелковый галстук.

– Так что, мисс Уоддел не смогла рассказать вам, как родственники мисс Абернати приняли новость о нашей помолвке?

– Нет. Она сама не знала, пока я не сказал ей.

– Жаль. Я надеялся получить удовольствие, слушая, как миссис Федергилл отреагировала на новость.

– Прошу прощения, сэр. – Фейн потянул за концы галстука, чтобы затянуть узел, щеткой отряхнул пушинки с черного костюма Риса и сделал шаг назад. – Надеюсь, в скором времени я услышу от мисс Уоддел многое, что вы найдете полезным.

– Мисс Уоддел хорошенькая?

– Я нахожу ее очень хорошенькой, сэр.

– Я рад. Мне не хотелось бы видеть вас вынужденным выполнять свои обязанности по отношению ко мне, оказывая внимание некрасивой девушке.

– Я бы в любом случае не стал возражать.

Рис рассмеялся:

– Вы, Фейн, мечта любой горничной, ответ на ее молитвы.

Камердинер встревожился:

– Только если мне придется жениться на ней, сэр.


Глава 12


Бракосочетание герцога Сент-Сайреса и мисс Пруденс Абернати состоится 17 июня. То есть за две недели до дня, когда пэры по всей Британии должны платить проценты. Какое неожиданное совпадение!

    
«Соушл газетт», 1894 год


Обед прошел гораздо лучше, чем ожидала Пруденс. Тетя Эдит узнала новость от мужа еще до возвращения Пруденс с Литтл-Рассел-стрит, она была непривычно молчалива, чему Пруденс была рада. Дядя Стивен, напротив, без умолку разговаривал и время от времени повторял, как он польщен тем, что герцог Сент-Сайрес скоро сделается членом их семьи. Ни Миллисент, ни Роберта не было: Миллисент не появилась, сославшись на жестокую головную боль, а Роберт предпочел остаться дома у постели своей матери. Рис, как всегда, вел себя безупречно по отношению к ее тете и дяде, с такой легкостью сглаживая моменты неловкости, что, несмотря на обиженное молчание Эдит, все прошло гладко – к большому облегчению Пруденс.

В течение двух дней газеты пестрили сообщениями о помолвке, но Пруденс решила не обращать на них внимания, потому что она считала оскорбительными ехидные выпады газетчиков. Они не только прозрачно намекали на практические мотивы, якобы двигавшие Рисом, они то же самое писали о ней, представляя ее заурядной девицей, собирающейся расчистить себе путь наверх с помощью денег. Находя такой вздор в каждой публикации, попадавшейся ей на глаза, Пруденс перестала заглядывать в газеты.

В эти дни обговаривался брачный контракт, касающийся имущества, и хотя доля дяди была достаточно щедрой, двадцать тысяч фунтов в год, Эдит была недовольна, потому что ее дорогой Роберт получал только пять тысяч, жалкие гроши, по ее мнению. В общении с герцогом она оставалась холодной, хотя по необходимости была вынужденно любезной с его родственниками и знакомыми, когда они начали приезжать в «Савой» с поздравлениями. Пренебрежение родственниками герцога могло отрицательно сказаться на социальном положении семьи, и хотя Эдит не одобряла этот брак, она не собиралась терять преимущества, даваемые такими связями. Матери Риса не было в Лондоне, но другие члены семейства и многочисленные друзья завалили их приглашениями на обеды, приемы и вечеринки. Эдит не могла отклонять их, поскольку они приходили от людей, занимающих гораздо более высокое положение в обществе, чем ее собственное, но Пруденс с изумлением отметила, что она ухитрилась добиваться приглашений также для Роберта и Миллисент, помогая им подниматься по социальной лестнице.

Бракосочетание было назначено на 17 июня, и это добавляло Пруденс хлопот. Если девушка выходит замуж за герцога, организация свадьбы – тяжелая работа. Очень хорошей помощницей оказалась Уоддел, которая по Закону о народном образовании 1870 года прошла обучение и умела читать, писать и считать. За несколько дней Уоддел из горничной превратилась в ее секретаря.

Несмотря на помощь Уоддел, к концу месяца, заполненного ленчами, балами, вечеринками, Пруденс совсем выдохлась. Рис заверил ее, что после свадьбы станет легче, но эти сумасшедшие недели дали ей представление о жестких требованиях, предъявляемых обществом к герцогине.

Пруденс заметила, что все увеличивающийся список приглашений не угнетает Уоддел, ведь ее молодой человек, мистер Фейн, закрепился на должности камердинера Риса – обнадеживающее обстоятельство, которое давало Уоддел много поводов для улыбок.

Однако жизнь Пруденс вовсе не была ложем из роз. Хотя ощущение счастья не покидало ее, в этой новой жизни она оказалась странно одинокой. Ежедневно встречаясь с множеством людей, она мало виделась со своими подругами, потому что у девушек с Литтл-Рассел-стрит не было времени наносить визиты, ходить по магазинам и в гости. Она также почти не видела своего жениха, который выполнял обязанности, налагаемые его титулом, и занимался делами. Не было никакой возможности спокойно провести время и поговорить.

Когда пришло время отправляться в поездку по владениям Риса, Пруденс была рада покинуть суетный Лондон с его изматывающим темпом жизни.

Они путешествовали на собственном поезде, состоящем из девяти роскошных вагонов, в которых размещались столовая, гостиная, библиотека, курительная комната, помещения для прислуги, кухня. В каждом из трех спальных вагонов были гостиная, собственно спальня и ванная. Один спальный вагон предназначался для Пруденс, второй – для Риса, тетя и дядя Пруденс размещались в третьем.

Когда поезд отправился в путь с вокзала Виктория, Пруденс и ее горничная принялись осматривать ее апартаменты и были потрясены их роскошью. Здесь были толстый ковер, ванна из итальянского мрамора, позолоченные светильники и мебель из дубового капа. Окна спального купе Пруденс закрывали шторы из зеленого бархата.

– Боже мой, Уоддел, – сказала она, бросая шляпку на стеганое одеяло из того же бархата, – это же «Савой» на колесах.

От двери раздался тихий мужской смех. Это из гостиной в спальню вошел Рис.

– Действительно похоже, – согласился он, подходя к Пруденс. – Вам нравится?

– Нравится ли мне все это? – Она засмеялась, обводя рукой окружающее. – Кому же не понравится путешествовать по стране вот таким образом?

– Рад слышать это, потому что это все ваше.

– Что?

– Считайте этот поезд свадебным подарком. – Он положил руки ей на плечи, наклонился и поцеловал ее.

– Ваша светлость, – взмолилась Пруденс, глядя на горничную. Уоддел, казалось, была целиком занята сортировкой чемоданов, которые доставил носильщик, но Пруденс все же была смущена. Когда она снова взглянула на Риса, он улыбался, от чего в уголках его глаз собрались морщинки. – Я сказала что-то смешное? – спросила она.

– Мы помолвлены, Пруденс. Вы теперь можете называть меня по имени. И, – добавил он, не отводя губ, – раз мы помолвлены, я имею право целовать вас. – Рис снова поцеловал ее.

От прикосновения его губ начало распространяться тепло – то же самое она чувствовала, когда Сент-Сайрес поцеловал ее месяцем раньше на Литтл-Рассел-стрит, – будто на нее вылили теплый мед. Как ни прекрасно это было, Пруденс остро осознавала присутствие в помещении третьего человека. Она задвигалась в его руках.

– Рис, – напомнила она ему в сильном смущении, одновременно испытывая удовольствие оттого, что произносит его имя, – мы не одни.

Он проигнорировал ее слова.

– Нам позволено целоваться при слугах.

– Не надо, право же!

Рис поцеловал ее в нос.

– Вы, моя прелесть, жеманница.

– Вовсе нет! – возмутилась Пруденс, но сказала это шепотом. – Я просто… сдержанная.

– Уоддел, – сказал Рис, не отрывая глаз от лица Пруденс, – мистер Фейн хочет показать вам устройство прачечной. Ступайте найдите его.

– Да, ваша светлость. – Девушка мгновенно оказалась за дверью.

– Наконец-то одни, – пробормотал он. – Вы видите, как это просто? Прикажите слугам уйти, и они уйдут. – Рис снова склонился к Пруденс, на этот раз его губы прижались к ее шее выше воротничка блузки. – А в качестве герцогини вы должны научиться приказывать слугам.

Ощущение его губ на коже было таким опьяняющим, что у Пруденс закружилась голова, но она попыталась сохранять здравомыслие.

– Тетя Эдит может войти в любой момент, – напомнила она, слабо упираясь ладошками в его грудь в неясном желании оттолкнуть, но ей не стоило этого делать, потому что Рис не обращал на ее попытки никакого внимания. Напротив, он взял ее лицо в ладони.

– Горничная вашей тети не даст ей отойти, потому что занимается распаковкой гардероба, – объяснил он и стал покрывать поцелуями ее лицо: лоб, щеки, подбородок. – Уверен, что на это потребуется, по крайней мере, час. Ваш дядя в курительной, обсуждает поезд со стюардом и буфетчиком, который не даст им уйти в течение того же часа. Удивительно, – добавил Рис, прокладывая дорожку из поцелуев к уху, – как много можно добиться, хорошо распорядившись несколькими соверенами.

– Вы подкупили слуг, чтобы не дать прийти тете и дяде? – спросила Пруденс, задыхаясь от того, что чувствовала его губы на чувствительной коже своего уха.

– Именно так. – Рис взял мочку уха в рот и принялся мягко покусывать. Затем он подхватил Пруденс, крепко обняв за талию. – Вам понравилось, когда я поцеловал ваше ушко, правда? – прошептал он.

– Мне кажется… – Пруденс замолкла, потому что в крепких объятиях ей стало тяжело дышать. – Я думаю, что вы добились своего.

– Чего я добился? – Его голос был низким и хриплым, тепло его дыхания бросало ее в дрожь.

– Тем вечером в опере вы сказали, что хотели бы видеть меня опьяневшей. – Пруденс застонала, потому что Рис покрывал поцелуями ее горло. – Мне представляется, что сейчас я опьяневшая.

Он нежно засмеялся и свободной рукой запрокинул ее лицо:

– Тогда поцелуйте меня, опьяневшая девочка.

Пруденс встала на цыпочки и обвила руками его шею. Ее губы охотно раскрылись. Когда он крепче прижался к ее губам, его язык соприкоснулся с ее языком, и она, изумленная, невольно дернулась. Но его рука крепко удерживала ее. Поцелуй был таким сладострастным, таким чувственным, что Пруденс подумала, что Рис, должно быть, научился так целоваться у француженок, танцующих канкан. Она испугалась, что сама, оказывается, такая же чувственная, потому что когда Рис оторвался от нее, она продолжила движение, чтобы не вынимать язык из его рта.

От этого в Сент-Сайресе, казалось, что-то воспламенилось, потому что он издал хриплый звук и вжался в нее, вынуждая отступать назад. Прежде чем Пруденс смогла догадаться о его намерениях, она обнаружила, что проваливается в мягкость матраса.

– Что вы делаете? – задохнулась она, потрясенная мощью его тела, когда он оказался сверху.

– Вы слегка опьянели. Я хочу напоить вас как следует. – Рис начал исполнять обещанное, целуя ее снова и снова; от его нежных, медленных, крепких поцелуев болезненное тепло распространилось по всему телу, отчего Пруденс показалось, будто она в самом деле пьянеет.

Там, где его тело прижималось к ней, оно было каким-то особенно твердым. Прожив большую часть жизни в сельской местности, Пруденс знала, что это означает, знала, что должна остановить Риса, но, когда она задвигалась под ним, ей стало так хороша, что она не смогла найти в себе силы сказать «нет». Стыдясь, она закрыла глаза и наслаждалась ощущением его тела, прижатого к ней. «Должно быть, я пьяна», – решила Пруденс, потому что никогда, даже в самых тайных романтических грезах, она не могла вообразить, что мужчина может подарить ей такие ощущения.

Но как бы ни кружилась у нее голова, какими бы сладостными ни были новые ощущения, она не полностью утратила разум. Когда его рука скользнула между их телами, она безотчетно догадалась о его намерениях, а когда Рис начал расстегивать ее жакет, она положила ладони ему на плечи, чтобы остановить его. Это было символическое сопротивление, потому что его поцелуи, казалось, лишили ее воли.

Рис не обращал внимания на ее нерешительный протест и продолжал целовать ее, просовывая руку за жакет. Он положил ладонь ей на грудь, слегка сжав ее через слои одежды – лиф, корсет и рубашку. Когда его рука задвигалась, ощупывая и лаская грудь, Пруденс застонала от удовольствия, но когда он начал расстегивать пуговицы на лифе, она поняла, что ее девственность в серьезной опасности.

Пруденс отняла губы, сделала глубокий вздох, потому что ей не хватало воздуха, и снова попыталась оттолкнуть его, на этот раз прилагая больше усилий.

– Мы должны остановиться.

– Почему? – Рис наклонился и поцеловал ее в ямочку у горла, продолжая расстегивать пуговицы. – Это то, что делают женатые люди.

– Мы еще не женаты.

– Свадьба через шесть недель. Мне кажется, этого достаточно.

Пруденс закрыла глаза и покачала головой.

– Я порядочная девушка, – сказала она, стараясь напомнить им обоим об этом факте.

Рука Риса скользнула внутрь ее блузки.

– Я и отношусь к вам как к порядочной женщине.

Он казался искренним, но ни одному мужчине, даже такому благородному, как Рис, нельзя доверять в такой момент. Ее собственная мать познала это дорогой ценой, как и многие девушки из меблированных комнат. Пруденс заставила себя вспомнить, сколько раз миссис Моррис уединялась в гостиной, выслушивая рассказы девушек о том, что обещали мужчины; подавала носовые платки, расспрашивала о семье и порой тихонько советовала уехать в деревню – семь месяцев или около того на свежем воздухе, где-нибудь в тихом местечке в Гэмпшире пойдут на пользу разбитому сердцу. Только вот когда Рис кончиками пальцев касался обнаженной кожи выше кружевного края ее нижней рубашки, а его ладонь обхватывала ее грудь, вспоминать предостерегающие истории было трудно.

Пруденс колебалась. Они должны пожениться, это только дело времени. Но может быть, ее мама тоже так думала? Свадьба, которую обещал отец Пруденс, так никогда и не состоялась, в результате на свет появилась она. В панике Пруденс схватила Риса за запястье.

– Мы не должны, – зашептала она, открывая глаза. – Только после свадьбы.

Он замер, его горячее дыхание обжигало ей горло.

– Пруденс, я хочу прикасаться к вам. Я хотел этого, мечтал об этом с самого первого момента, как только увидел вас.

Его слова тронули ее до глубины души, но в попытке остаться добродетельной и не терять рассудок она еще сильнее сжала его запястье.

– Я не зайду слишком далеко, – сказал он, уткнувшись в ее горло. Но так как она продолжала упорствовать, он сделал глубокий вдох, склонился над ней, заглядывая в глаза и продолжая ласкать ее грудь, а потом перенес тяжесть тела на другую руку. – Я даю вам слово. Только не надо останавливать меня сейчас. – Его ладонь сжалась, он, тяжело дыша, закрыл глаза. – Бога ради, не сейчас.

Он благородный человек. Она знала это совершенно точно. Он не может обмануть ее.

Пруденс отпустила его запястье.

– Пусть не сейчас, – прошептала она, не в силах отказать ему.

Его рука отправилась под ее корсет и нижнюю рубашку. Его пальцы потрогали сосок, и она вскрикнула, резко дернувшись всем телом. Она хотела оттолкнуть его, но его бедра пригвоздили ее к кровати, и она могла только беспомощно извиваться под ним, когда он ласкал ее сосок. В глубине ее горла родился стон, и Рис поцеловал ее, долго и крепко, и стонал вместе с ней.

Когда он целовал ее, его ладонь сжималась, крепче обхватывая ее грудь и играя с ее соском в тесном пространстве, ограниченном одеждой. Пруденс ворочалась под Рисом, но вес его тела стеснял ее движения, а кроме того, внутри ее нарастало странное напряжение. То, что он делал, дарило удовольствие, заставляя хотеть большего. Когда он высвободил руку и перекатился на бок, она снова застонала, на этот раз от разочарования.

Рис озорно засмеялся, Пруденс ощутила его теплое дыхание у своей шеи.

– Я думал, вы хотите, чтобы я остановился, – прошептал он и, взявшись за ее юбку, потянул ее вверх. – Вы и сейчас хотите остановить меня?

Она покачала головой, неспособная мыслить, погруженная в свои ощущения.

– Не сейчас, – с трудом произнесла она. – Не сейчас.

Рука Риса скользнула под ее нижнюю юбку, двинулась вверх по ноге, по бедру и оказалась между бедер. Его прикосновение обожгло ее через тонкую ткань панталон. Затем его пальцы скользнули внутрь… Когда Рис дотронулся до темных завитков ее лона, Пруденс почувствовала, как все ее тело заливает краской стыда.

– Я могу остановиться, – сказал он, кончиком пальца лаская самое интимное местечко. – Вы этого хотите?

Пруденс попыталась что-то сказать, но сумела произнести только «ннн…», потому что тело ее горело от постыдного возбуждения, возбуждения, которое усиливалось от каждого прикосновения его пальцев. Он поглаживал ее, и она могла слышать, как из ее горла вырываются странные звуки, каких она никогда раньше не издавала, примитивные, высокие звуки, похожие на издаваемые животными. Тело ее задвигалось маленькими толчками, которые она не могла остановить.

– Что теперь? – мягко спросил Рис. – Если вы не хотите меня остановить, то чего вы хотите, дорогая моя?

Пруденс не знала, что ответить. В ней угнездилась потребность, которой не было названия. Она потрясла головой, беспомощная, не в состоянии сформулировать то, чего не понимала.

– Может быть, вот этого? – Его палец начал совершать круговые движения вокруг одной особенной точки – очень легкие движения, которые тем не менее заставляли Пруденс всхлипывать от наслаждения. – Вы этого хотите?

– Да! – Она тяжело и часто дышала, безнадежность и неистовство овладели ей, она ничего не могла произнести, кроме одного этого слова. – Да, да, да!

После все чувства вихрем закружились внутри ее и слились в огненный шар. Наслаждение стало невыносимым. А когда все внутри ее вспыхнуло и взорвалось ослепительно белой вспышкой, за которой последовали волны самого восхитительного наслаждения, которое Пруденс когда-либо испытывала, она выкрикнула его имя. Рис продолжал ласкать ее, и волны следовали одна за другой, а Пруденс повторяла его имя.

Когда ощущение неистовой эйфории угасло, она обнаружила, что он убрал свою руку. Она открыла глаза и увидела его, склонившегося над ней.

– Боже мой, – прошептала она, изумленная теми необыкновенными вещами, которые он с ней проделал.

Рис улыбнулся ее словам, и ее сердце снова сжалось от болезненной сладости, которую она всегда испытывала, когда видела его улыбку.

Она улыбнулась в ответ:

– Вы сдержали свое слово.

Он поцеловал ее в нос и опустил ее юбки.

– Чертовски героический поступок с моей стороны. – Рис произнес эти слова как бы легким, небрежным тоном, но его дыхание было неровным, словно он бежал, и Пруденс все еще чувствовала напряженность в его теле, касавшемся ее бедра. Она снова подумала о рассказываемых шепотом в доме на Литтл-Рассел-стрит историях, в которых неизменно обличалась животная натура мужчин, так что она понимала, что ему было нелегко сдержать слово.

– Очень героический, – согласилась она, касаясь его лица. Рис не двигался, склонившись над ней, а Пруденс водила пальчиком по его худощавым щекам, по квадратному подбородку, по густым каштановым ресницам.

Этот мужчина скоро должен стать ее мужем. Из всех женщин на свете он выбрал ее, ее он находил соблазнительной. Она была единственной, на которой он хотел бы жениться, ее он пожелал сделать матерью своих детей, с ней он хотел разделить свою жизнь. То, как он трогал ее, было самым восхитительным из испытанного ею за всю жизнь. Сердце ее переполняло счастье.

– Я люблю вас, – прошептала она.

Его улыбка угасла, и она почувствовала смутную тревогу. Но он снова заулыбался, глядя на ее рот.

– Я надеюсь на это, пьяная девочка, – пробормотал он, закрывая глаза и целуя ее, – потому что вы выходите за меня замуж.

При этих словах и от поцелуя ее тревога моментально улетучилась, а счастье вернулось в десятикратном размере. Когда поцелуй стал крепче, душа Пруденс открылась навстречу Рису, расцвела, как цветок под яркими лучами солнца.

Уинтер-Парк в Оксфордшире, ближайшее к Лондону имение Риса, был первым местом назначения. Его построили в 1820 году, и он был одним из самых значительных владений герцога, о чем Рис сообщил за ленчем в столовом вагоне, явно не желая вдаваться в детали.

– Вы вскоре сами все увидите, дорогая, – сказал он Пруденс, отклонив ее вопросы. – Мы прибудем туда к чаю.

Его голос звучал безмятежно, он улыбался, но Пруденс, глядя на него с противоположной стороны стола, почувствовала, что улыбка на этот раз была маской. Когда Рис сменил тему и стал расспрашивать дядю Стивена о его имении в Суссексе, она уверилась в своем предположении. У нее снова появилось ощущение, как тогда, на пикнике, словно между ними захлопнулась дверь.

По его собственному признанию, имения были совершенно запущены, и его состояние можно было объяснить смущением, но ей казалось, что за этим кроется нечто большее. Пруденс хотелось расспросить его, но мешало присутствие тети с дядей, и она посчитала, что ей следует на время усмирить свое любопытство.

Поезд прибыл в Данстебл днем. За час до запланированного чаепития нанятый экипаж въехал на посыпанную гравием подъездную аллею и остановился у массивного, причудливого здания из серого камня, похожего на средневековый замок из книжки, но так как построено оно было менее семидесяти пяти лет назад, его никак нельзя было назвать замком.

По прибытии они узнали, что в особняке сейчас находится мать герцога. Памятуя, что Рис сказал ей об этой женщине в Национальной галерее, Пруденс не без внутреннего веселья гадала, в самом ли деле леди Эдвард Де Уинтер способна сожрать тетю Эдит в один присест, потому что она была не прочь посмотреть на это.

Однако Пруденс сомневалась, что Рис разделит ее удовольствие. Он признался, что не ладит с матерью. Но если он и был недоволен, узнав, что мать остановилась в Уинтер-Парке, он не показал этого.

– Замечательно, – сказал он Чаннингу, дворецкому, когда они вошли в огромный холл с монументальной лестницей, – значит, мы увидимся за обедом.

– Я полагаю, что леди Эдвард желает быть представленной мисс Абернати за чаем, ваша светлость. Она жаждет познакомиться с невестой.

– Да уж, держу пари, что так и есть.

В его голосе Пруденс послышалось что-то новое, тяжелое, перекликающееся с суровой готической архитектурой холла, холодное и пугающее, но когда она посмотрела на него, он снова надел улыбающуюся маску.

– Пусть будет за чаем, – сказал он. – Чаннинг, пожалуйста, проводите наших гостей в их комнаты и распорядитесь насчет багажа, хорошо? – Он повернулся к Пруденс и ее тете с дядей – Я оставляю вас отдыхать. Увидимся за чаем. А сейчас я должен встретиться со своим управляющим. Вы извините меня?

Он поцеловал Пруденс руку, но это был формальный, торопливый жест. Поклонившись ей и тете с дядей, он ушел. Каблуки его туфель громко стучали по черно-белому мраморному полу – Рис шел так быстро, что почти бежал.

Пруденс с беспокойством проводила его глазами, гадая, что в таком безобидном разговоре заставило его практически броситься вон из дома. Она вспомнила, как тогда, на Литтл-Рассел-стрит, он был против того, чтобы отправиться осматривать его владения. Он согласился только потому, что этого хотела она.

– Сюда, мисс, – позвал ее дворецкий, и Пруденс последовала за остальными по невероятной лестнице. Это было фантастическое сооружение с балясинами и перилами из резного камня. Звуки их шагов гулким эхом разносились в пространстве, отражаясь от холодного серого камня. Пока они поднимались по ступеням, Пруденс рассматривала окружающее и не могла не испытывать трепет, потому что дом был похож на норманнский кафедральный собор. Он даже не был главной резиденцией герцога, и все равно был невероятно великолепен, хотя Пруденс подумала, что горгульи на балясинах перил в конце лестничных маршей уж очень жуткие. Этот дом свидетельствовал о славе и власти старого аристократического рода.

Поднимаясь по лестнице вслед за дворецким, она успевала бросить взгляд на другие помещения и отметила, что хотя мебели было немного, ковры потерлись, а занавески выцвели, дом оказался не в таком катастрофическом состоянии, как можно было бы ожидать из слов Риса.

Ее спальня в сравнении с помещениями, мимо которых она проходила, была почти роскошной: толстый турецкий ковер, красивые пейзажи на стенах, кровать красного дерева с парчовым балдахином цвета слоновой кости. Занавески на окнах были того же цвета. Пруденс подошла к одному из окон. Внизу оказался заросший высокой травой аптекарский огород. За ним простиралась лужайка, усыпанная одуванчиками, в обрамлении переросших кустов живой изгороди. За лужайкой виднелся прямоугольный пруд, окаймленный плауном, с искусственными каменными развалинами на заднем плане. Дальше на многие мили тянулись парк и лес. Хотя все носило печать некоторого небрежения, это было прекрасное поместье, имевшее гораздо более благородный вид, чем что-либо виденное ею раньше. И уж точно это далеко ушло от Литтл-Рассел-стрит.

И ей предстояло стать хозяйкой всего этого и четырех других имений. Как и все, что случилось в ее жизни за последнее время, Пруденс по-прежнему представлялось нереальным, что она станет герцогиней. Его герцогиней.

Она стояла у окна, но расстилавшийся перед ней вид словно перестал существовать, потому что она подумала о своем будущем муже. Щеки у нее запылали – она вспомнила то, что случилось в ее спальне в поезде, то, что он делал с ней, прикосновения, которые приводили к таким неожиданным восхитительным последствиям, взрыву ощущений, о существовании которых она не подозревала. Даже сейчас в тех местах, которые Рис трогал, кожа ее, казалось, горела, и, закрыв глаза, с участившимся дыханием, Пруденс стала воображать его руки на своем теле.

Скрип двери прервал греховные грезы, Пруденс вздрогнула и втянула голову в плечи, щеки ее горели. Она снова стала смотреть в окно, но краешком глаза наблюдала, как в комнату вошла Уоддел, а следом за ней две другие горничные в серых платьях с белыми фартуками и в белых чепцах. Они принесли мыло, полотенца и большие кувшины с горячей водой. Следуя указаниям Уоддел, они оставили все это на туалетном столике, присели в реверансе и удалились, закрыв за собой дверь.

– Что вы думаете об этом доме, Уоддел? – спросила Пруденс, прислоняясь спиной к окну и наблюдая за горничной, открывшей один из стоявших на полу дорожных сундуков.

– Роскошное имение, да, мисс? – Уоддел вынула из сундука розовое платье из французского шелка и вопросительно подержала его на руке. Пруденс одобрительно кивнула, и горничная положила платье на кровать, рядом положила длинный, до пола, жакет, после чего начала вынимать из сундука нижнее белье. – Только дом кажется немного пустым, – добавила она, ставя на пол у кровати атласные туфельки цвета слоновой кости.

Пруденс вспомнилось, как гулко звучал голос Риса над серым камнем лестницы, и дрожь пробежала по ее телу от непонятного страха.

– Это холодный дом, – сказала она, удивленная собственными словами. – Уинтер-Парк[4 - Уинтер-Парк – зимний парк (англ.).] – подходящее для него название. Я не… я не думаю, что он мне нравится.

Уоддел прекратила свое занятие и огляделась:

– Но у вас просто замечательная комната. Мистер Фейн сказал мне, что его светлость приказал обставить ее самым лучшим образом.

– Вот как?

Горничная кивнула, и приятное тепло охватило Пруденс от такой заботливости, изгнав дурное предчувствие. Но когда спустя полчаса она появилась в гостиной, то снова почувствовала озноб.

Стоило ей войти в гостиную, как холод охватил ее, точно по комнате гулял арктический ветер. Рис стоял у камина, прислонясь к облицовке, в непринужденной, какой-то вялой позе, но Пруденс чувствовала, что он напряжен. Во время официального представления она снова заметила, как дрогнул его голос, когда он представлял ее своей матери.

– Моя дорогая. – Леди Эдвард Де Уинтер вышла вперед. Руки ее были раскрыты в приветственном жесте, она улыбалась, но, глядя на лицо женщины, Пруденс не обманывалась. Когда Рис сказал, что его мать может разрезать тетю Эдит на кусочки, сожрать ее, а кости бросить собакам, Пруденс думала, что он преувеличивает. Она ему не поверила. Теперь верила.

Тем не менее, леди Эдвард явно была когда-то очень красивой. Внешне они с сыном в чем-то походили друг на друга, но если зеленые, с серебром, глаза Риса рождали, в памяти Пруденс луга ранней осени, то глаза этой женщины были похожи на льдистые зеленые драгоценные камни. Улыбка Риса согревала, как солнечные лучи, а улыбка этой женщины казалась результатом волевого усилия, как будто она боялась, что ее неподвижное лицо может распасться. Пруденс, которая доверяла своим первым впечатлениям, знала, что никогда не встречала более холодной женщины.

– Как поживаете? – пробормотала она, глядя на Риса, который также представил своей матери мистера и миссис Федергилл.

Пруденс ощутила, что он снова надел маску, маску уважительного сына.

Леди Эдвард разливала чай, была внимательна и любезна, спросила о том, как они доехали из Лондона, и о планах на предстоящие недели. Когда она поднялась и прошла через комнату, чтобы подать Рису чашку с чаем, он с улыбкой принял чай из ее рук.

– Ухаживаете за мной, мама? – небрежно спросил он. – Как это… по-матерински.

– Я всегда старалась изо всех сил, – сказала она, тоже отвечая ему улыбкой.

– Разумеется.

Пруденс наблюдала за ними, чувствуя, что за этим вежливым обменом словами что-то кроется, какие-то сильные чувства, а потом, глядя, как они улыбаются друг другу, она поняла, что именно.

Они ненавидели друг друга всеми фибрами души.

Леди Эдвард с видом материнской привязанности похлопала сына по плечу, вернулась на свое место и повернула разговор на организацию свадьбы. Она предложила приехать в Лондон и принять участие в приготовлениях, помочь всем, чем сможет. Однако Пруденс, все еще не спускающая глаз с Риса, решила, что, несмотря на множество хлопот, связанных со свадьбой, она не будет искать помощи будущей свекрови. Она пробормотала что-то вежливое и уклончивое.

Гостей стали обносить пирожными. Все с удовольствием угощались, только Рис отказался, сославшись, что ничего не хочет.

– Ни одного пирожного? Никаких лепешек и джема? – засмеялась Эдит. – Как необычно. Большинство мужчин любит сладкое и зачастую просто пожирает все это за чаем.

– В самом деле? – ровным голосом сказал Рис. – Я сам предпочитаю плотную еду с чаем. Воспоминания детства, наверное.

Его голос звучал весело, улыбка была дружелюбной, и все же волосы на шее у Пруденс встали дыбом.

Ей нужно было что-то сказать.

– Леди Эдвард, я очень хотела бы знать, каким его светлость был мальчиком. Что он предпочитал на ужин с чаем?

Последовала пауза, потом леди Де Уинтер издала вежливый смешок:

– Мне кажется… да, я думаю, это всегда была «жаба в норе».[5 - «Жаба в норе» – мясо, запеченное в тесте.]

– Удивительно, что вы знаете это, мама, – протянул Рис, – потому что не думаю, что вы хотя бы раз поужинали с нами. На самом деле я не помню, чтобы вы когда-либо заглянули в детскую, когда мы с братом были маленькими. Обычно вы пребывали в Париже.

Сидя рядом следи Эдвард на диванчике, Пруденс почувствовала, как та напряглась и затаила дыхание. В воздухе повисло нечто такое, отчего в животе у Пруденс сжался комок. Что-то было очень плохо, но она не понимала что.

– Дядя Ивлин, – мягко продолжал Рис, – вот кто любил ужинать с нами. В то лето, когда мы были здесь, он пользовался любым случаем, чтобы навестить нас в детской. Он и играл с нами. Особенно в краба. – Последовала долгая пауза. – Дядя Ивлин любил эту игру.

Звяканье фарфора заставило Пруденс взглянуть на руки леди Эдвард. Они дрожали, чашечка с блюдцем в ее дрожащих руках издавали «клинг-клинг-клинг», но в напряженной тишине комнаты эти звуки воспринимались как выстрелы.

Рис поставил свою чашку на каминную полку.

– Прошу меня извинить, но я должен пройтись по парку и посмотреть, что там нужно сделать. С тех пор как я был здесь в последний раз, им совсем не занимались.

Он еще раз откланялся и быстро ушел. Пруденс тоже поставила свой чай, извинилась и последовала за Рисом. Ей почему-то не хотелось оставлять его одного.


Глава 13


Мисс Пруденс Абернати отправилась в поездку по владениям своего жениха. Можно только гадать, какие изменения она произведет, хотя мы слышали – любые изменения будут улучшением.

    
«Все знаменитости», 1894 год


Через несколько мгновений Пруденс была уже в коридоре, но Риса не увидела. Она на миг остановилась, прислушиваясь. Ей показалось, что она слышит отзвуки шагов по камню. Она подбежала к чудовищной лестнице и, перегнувшись через перила, увидела, как он спускается вниз, – золотой серафим среди горгулий. Пруденс подхватила юбки, чтобы не споткнуться, и поспешила вниз по ступеням, окликая его по имени.

Он словно не слышал. У лестницы она остановилась, потому что он словно сквозь землю провалился. Но на расстоянии чуть слышен был стук его каблуков по холодному мраморному полу, и она пошла на этот звук через холл и снова вниз, в коридор, где располагались комнаты прислуги. В самом конце его она обнаружила распахнутую дверь наружу и, выйдя из дома, увидела герцога на другой стороне аптекарского огорода, пробирающегося через поле лаванды в направлении маленького каменного строения. Он открыл дверь и исчез внутри.

– Рис, подождите!

Ответом была захлопнувшаяся за ним дверь.

Видимо, он хочет побыть один, и Пруденс в замешательстве остановилась. Но, подумав, вспомнила, каким ужасным сделалось у него лицо, когда он говорил о детстве об ужинах в детской и играх в краба, и поняла, что нужно действовать.

Пруденс сделала глубокий вдох и ступила на каменные плитки дорожки, идущей через аптекарский огород. Обойдя в его центре солнечные часы, осторожно пробравшись через поле сорняков и лаванды, она добралась до маленького каменного домика, в котором скрылся Рис, и взялась за ручку потемневшей от времени дубовой двери. Она боялась, что дверь может оказаться запертой, но, когда повернула ручку, дверь приоткрылась и скрипнула. После яркого света только начинавшею клониться к закату солнца помещение казалось темным, и она несколько раз моргнула, осторожно ступая вперед.

Еще почти ничего не видя вокруг себя, она сразу поняла, что дом предназначался для сушки лаванды, потому что совершенно пропитался ее ароматом. Жалюзи на окнах были приоткрыты, окна, маленькие и узкие, должны были пропускать ровно столько света, сколько нужно для процесса-сушки. С потолочных балок свисали длинные крюки для подвешивания пучков лаванды после сбора урожая. В одном углу она увидела перегонный куб для производства лавандового масла, а вдоль двух стен на полках стояли дюжины бутылей зеленого стекла, ожидающих, когда их наполнят благоухающим маслом. И все это было покрыто пылью.

– Я всегда любил бывать здесь.

Пруденс повернула голову на его голос. Он сидел на длинном щербатом рабочем столе у противоположной стены, прислонясь к ней спиной, руки лежали на коленях. Проникающий через жалюзи свет покрывал его полосками.

– Это единственный уголок проклятого имения, который мне когда-либо нравился, – добавил он. – Здесь всегда так хорошо пахло. Как должно пахнуть лето. Свежестью и чем-то сладким… – Он закрыл глаза, глубоко вздохнул. – Как ваши волосы.

Она не знала, что сказать. Не находила слов.

– Боже, как я ненавижу этот дом! – Он наклонился вперед, обхватил руками голову. – Ненавижу его.

Пруденс чувствовала его боль, знала, что должна помочь ему, отогнать то, что мучило его, не давало покоя. Она медленно подошла к нему – так осторожно подходят к раненому животному.

– Я старался забыть этот кошмар. – Он снова прислонился к стене, и когда он поднял голову, она увидела его измученное лицо. – Очень старался забыть.

Пруденс встала перед ним и положила руки ему на колени.

– Мне так жаль, – зашептала она. – Я не знала. Вам нужно было сказать мне, что вы не хотите ехать сюда.

– Я должен был приехать. Должен был узнать, исчезли ли призраки прошлого. Прошло двадцать лет. Они могли исчезнуть. Но нет. – Его глаза смотрели куда-то далеко, он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Какие призраки?

Он взглянул на нее, чуть улыбнулся и, протянув руку, погладил ее по щеке.

– Я думал, все пройдет, если рядом будете вы. Думал, что-то изменится. Что вы можете стереть воспоминания… – Он замолчал и убрал руку. – Глупо, – пробормотал он, – было думать, что это будет легко. Это не может произойти так просто.

– Но что за призраки? Почему это место так пугает вас? Что здесь случилось?

Улыбка исчезла с его лица.

– Вам следует вернуться в дом.

– Рис, я собираюсь стать вашей женой. – Она обхватила руками его согнутые колени так, что ее ладони легли на его бедра, ей хотелось быть как можно ближе к нему, чтобы поддержать его в такой момент. – Мы должны доверять друг другу. Я рассказала вам о своей семье, о своей жизни. Вы не хотите рассказать мне о вашей? Об этом месте?

– Бога ради, дело не в доверии! – Он сел прямо и взял ее за руки. – Я не хочу говорить об этом, Пруденс. Не могу. Не просите.

Горячность, с которой это было сказано, поразила ее.

– Хорошо, – сказала она спокойно, – больше мы не будем этого касаться.

Он перестал сжимать ее руки и выпустил их.

– Сожалею, – пробормотал он и снова прислонился к стене. – Мне не следовало привозить вас сюда. – Он замолчал, глядя куда-то мимо нее, и Бог знает, что он там видел.

Она всматривалась в его лицо, ничего не понимая и не зная, что делать, не зная, как помочь, боясь причинить ему боль.

– Уедем отсюда. Завтра же, если вы этого хотите.

Он не ответил, не взглянул на нее. Пруденс хотела, чтобы он видел ее, а не призраки прошлого, она нежно взяла его лицо в ладони и повернула к себе.

Он вздрогнул, наклонился вперед, отталкивая ее руки.

– Вернитесь в дом.

Она затрясла головой в знак отказа. Что-то причиняло ему страдания, невыносимые страдания, связанные с этим местом, и, не в силах исцелить его, она надеялась, что сможет стать смягчающим боль бальзамом, пока время и любовь не сделают остального.

– Я не пойду, если вы не пойдете со мной.

Он словно окоченел и оставался неподвижным, когда она снова обхватила руками его колени. Она поцеловала его колено, потом приложилась к нему щекой.

– Я люблю вас, – произнесла она.

Дрожь пробежала по его телу, внезапно он резко дернулся. Его ноги сползли с края стола и оказались по обеим сторонам от нее. Он еще продвинулся вперед, так что внутренние поверхности его бедер соприкасались с ее бедрами.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – сказал он. – Прямо сейчас.

Она посмотрела через плечо на дверь, на которой отчетливо был виден засов. Переведя глаза на него, она покачала головой.

– Я сказал, уходите. – Но даже когда он говорил это, он удерживал ее руки, словно не давая повиноваться его приказу.

– Вы не хотите, чтобы я ушла, – сказала она и потянулась к нему, убирая упавшую на лоб прядь волос. – Если бы вы не хотели видеть меня, вы бы заперли дверь.

– К черту все, Пруденс. Я не из камня, вы знаете. Я не смогу сдержать обещание, которое дал вам утром.

Она на миг задумалась, но, странное дело, все строгие моральные принципы, в которых она воспитывалась, вдруг стали совершенно несущественными. Он нуждался в ней, и хотя она не знала, чем вызвано его отчаяние, никто и никогда так не нуждался в ней раньше.

– Я понимаю.

– Здесь? В старом пыльном домике, где отжимали лавандовое масло? Этого вы хотите? Потому что если вы останетесь, это случится. Обратной дороги не будет. Никакие мольбы остановиться не помогут.

– Я не буду просить остановиться. – Ее пальцы нежно легли на его затылок. – Я люблю вас.

Он обхватил ее руками, притянул к себе, так что ее живот оказался прижатым к краю стола. Она оказалась зажатой между его ног.

– Бог наградит вас за это, – шепнул он и захватил ее губы своими.

Утром его поцелуи были нежными и пьянящими, но в том, как он целовал ее сейчас, не было нежности. Ничего, что могло бы обмануть или уговорить. Этот поцелуй был тяжелым, требовательным и властным; если бы она еще не знала, что обратной дороги нет, этот поцелуй сказал бы ей об этом.

Ее глаза закрылись, губы охотно приоткрылись под его губами. Он смягчил поцелуй, ослабил хватку. Его ладони легли ей на спину, давили на лопатки, большими пальцами он водил по ее бокам. Она была в платье для чаепития, то есть на ней не было корсета и корсетного лифа, поэтому их разделяли только несколько тонких слоев одежды, и его прикосновения обжигали ей кожу сильнее, чем утром.

Он целовал ее, а она одной рукой ерошила его густые, шелковые волосы, а другой гладила его лицо – шершавую щеку, твердый подбородок, бархатно мягкую кожу пониже уха. Она вдыхала его запах – от него пахло землей, дымком и лавандой, и это сочетание пьянило ее, как крепкое вино. Его тело было твердым, он возбудился, она ощущала это своим животом.

Вдруг он со стоном оторвался от нее, отстранил и соскользнул со стола. Не отнимая рук, он повернул ее спиной к столу, потом, запустив руку в тяжелый узел волос, запрокинул ей голову и снова поймал ее губы. Поцелуй был крепким и долгим, так что обоим не хватило воздуха.

Рис был таким большим по сравнению с ней. Пруденс обвила его шею руками, как будто ей хотелось еще крепче прижаться к нему, она нежилась в его объятиях, ликуя от силы и твердости его тела, его интимной близости.

Он застонал. Не прекращая целовать ее, немного отодвинулся, чтобы снять сюртук! Он бросил его на стол позади нее, потом занялся ее платьем и нижней юбкой. Закатал розовый шелк и белый муслин между их телами и дотронулся до ее ягодиц.

Она прервала поцелуй, изумленно ловя ртом воздух, потому что его руки сильно сжали ее ягодицы, и он посадил ее на стол. Юбки колыхались вокруг ее бедер выше колен пышным облаком из шелка и кружев. Его руки скользнули вниз, он попытался расстегнуть крючки на ее панталонах.

– Наклонитесь назад и поднимите бедра, – приказал он, и она повиновалась, наклонилась, удерживаясь на руках. Он стянул вниз ее панталоны и снял их совсем, уронив на пыльный каменный пол. Она села, ощущая под собой шелковую подкладку его сюртука, еще не утратившего тепло его тела.

Его пальцы поколдовали над кружевными оборками платья, он спустил с ее плеч и дальше длинный жакет. Она сама вынула руки из рукавов, а он стал расстегивать крючки спереди на лифе.

Пока он раздевал ее, она в полутьме изучала его лицо и заново поражалась, насколько он красив мужской красотой, ничего подобного она никогда в своей жизни не видела, пока не встретила его. Безупречно красивое лицо, очень серьезное в этот момент; длинные ресницы скрывали необыкновенные глаза.

Расстегнув крючки на ее платье, он взялся за маленькие перламутровые пуговички нижней рубашки, при этом костяшки его пальцев терлись о ее грудь. Она тихо вздохнула, и он взглянул на нее, руки его были уже под ее одеждой. Когда его пальцы оказались на ее обнажившихся сосках, она застонала и стыдливо закрыла глаза от возбуждения, которое начало распространяться по ее телу, уперлась ладонями в стол и выгнулась к нему.

– Вам приятно? – шепнул он, и когда она кивнула, он покрутил соски между пальцами, как он уже это делал утром, нежно и так приятно, что она снова застонала, а бедра ее задвигались по теплому шелку под ней. – А это? – спросил он, положив раскрытые ладони ей на груди. – Что вы чувствуете сейчас?

Пруденс издала слабый звук, пытаясь ответить, но его пальцы начали сжиматься и разжиматься, лаская ее груди, тепло внутри ее нарастало и распространялось, заставляя желать еще больше его, лишая способности вымолвить хоть слово.

– А так? – Он наклонился и взял в рот сосок, и тело Пруденс содрогнулось от необычного ощущения. К ее изумлению, он начал сосать, потягивая сосок губами, осторожно покусывая зубами, и наслаждение было таким совершенным, что она не могла удержаться от нежных всхлипов, рождающихся в горле. – Так хорошо?

Она утвердительно кивнула.

– Да, – выдохнула она. – Да.

Он потягивал и дразнил один сосок губами, другой пальцами, а она, воодушевленная его прикосновениями, поглаживала его волосы. Когда его свободная рука скользнула ей под юбки, мощная волна предвкушения прокатилась по ней, по опыту утра она знала, что последует дальше.

Но он привел ее в замешательство, потому что не стал трогать ее так, как утром, а легкими касаниями проводил рукой вверх и вниз по ее голому бедру.

Ее бедра пришли в движение, какая-то потребность не отпускала ее.

– Рис, – стонала она, вцепившись в его волосы, прижимая к груди его голову. Каждый раз, когда его ладонь скользила по внутренней стороне ее бедра, она чуть ближе снижалась к тому, что ей было нужно, но вскоре поддразнивание стало невыносимым. – О, не надо! Не надо!

Он приподнял голову.

– Не надо? – мягко повторил он и лизнул покрывшуюся пупырышками кожу вокруг ее соска, а его пальцы замерли на ее бедрах, возбуждая. – Я сказал, что не остановлюсь, помните?

Меньше всего она хотела, чтобы он останавливался. Отчаянно стремясь к тому наслаждению, которое испытала раньше, Пруденс потянулась к его руке.

– Трогайте меня, – шептала она, в смятении от собственного бесстыдства, прижимая его руку к месту, которое он трогал раньше. – Я не… я не хочу, чтобы вы останавливались, – сумела выговорить она, часто и тяжело дыша. – О, не останавливайтесь!

Рис опрокинул ее на спину, теперь она лежала на столе. Его руки были между ее бедер, но он снова начал дразнить ее, легкими движениями совершая круги вокруг магической точки, прикосновения к которой подарили ей утром такое наслаждение. Она снова выгнулась, побуждая его сделать то, чего она хотела, но он не уступал ее мольбам, продолжая возбуждать еще больше. Она шептала его имя, моля и побуждая, но он не давал ей того, чего она хотела.

– Трогайте меня, – отчаянно просила она, не в силах больше выдерживать сладкую муку. – Трогайте меня.

– Я трогаю вас.

Она покачала головой, словно обезумев.

– Вы знаете, что я имею в виду. – Она задыхалась, все ее тело горело в огне. – Трогайте меня, как раньше.

– Нет. – Он отнял руку, и у нее вырвался вздох разочарования, который сменился стоном, когда его горячие влажные губы впились в ее живот. – У меня есть для вас кое-что получше, моя опьяневшая девочка.

Она не могла вообразить, что могло быть лучше того, что он проделал с ней в поезде, но он раздвинул ей ноги и припал губами к тому особенному местечку, которое трогал утром.

Она вскрикнула, вздрагивая от потрясающего ощущения, вызванного этим чувственным поцелуем, и он остановился, приподнял голову:

– Вы меня любите?

– Да, – выдохнула она, выгибаясь к нему. – Да.

Он легко провел языком там, где, казалось, сосредоточилось все ее наслаждение.

– Скажите это. Я хочу услышать, как вы скажете это.

– Я люблю вас, Рис. – Ее пальцы теребили его волосы. – Я люблю вас.

Он начал ласкать ее языком, и неописуемое наслаждение вернулось, еще более сильное, чем раньше. Волны наслаждения следовали одна за другой, пока ей не стало казаться, что она вот-вот умрет.

Рис слышал слова любви вперемешку с бессвязными криками страсти, вырывающимися у нее, и эти смешанные звуки наполняли его удовлетворением. Боже, она была сладкой. Невыразимо сладкой.

Он не знал, что заставило его так настойчиво требовать слова любви, потому что не очень-то верил в любовь и, будучи циником, подозревал, что ее чувства вызваны блаженством первого сексуального опыта.

Но даже если ее любовь не была искренней, ему нужно было слышать эти слова, здесь, в этом месте, где не было любви, а только пресыщенная и извращенная ее имитация. Он хотел слышать слова любви от нее, потому что она была чистой и милой и совсем ничего не знала о темных безднах его детства. Потому что она пахла сладкой свежестью и безмятежностью, как лаванда, потому что в ее доброте и искренности он, может быть, нашел убежище гораздо надежнее, чем то место, в котором прятался в детстве.

Тело его требовало освобождения, но он не спешил, хотел снова услышать от нее слова любви, и когда она скажет, он будет упиваться этими словами и ее наслаждением, как утопающий упивается глотком воздуха.

Но он уже не мог сдерживаться дольше, поднялся и торопливо стал расстегивать брюки. Он слишком сильно возбудился, слишком хотел ее и боялся, что слишком быстро наступит разрядка, чего с ним не случалось с тех пор, когда он пятнадцатилетним костлявым юнцом переспал со своей первой любовницей.

Рис уложил ее на стол и лег на нее всем телом, стараясь перенести вес на руки. «Пруденс», – сказал он, напоминая себе, что она девственница, желая предупредить ее, чего ей ждать, собираясь не спешить, но она была такая бархатная и влажная, а его ощущения были такими сладострастными, что он понял: для предупреждения и осторожности не осталось времени. Он вошел в нее одним сильным ударом.

Она снова вскрикнула, на этот раз, он знал, не от наслаждения. Проклиная себя, он целовал ее, губами вбирая звуки ее боли, ненавидя себя за то, что стал причиной этой боли, даже когда наслаждался ее девственной упругостью.

Она повернула голову, с рыданием уткнулась в его шею, обхватив руками. Он покрывал поцелуями ее лицо, шею, ухо, волосы, словно это могло компенсировать ей потерю девственности. А когда ее ноги обхватили его и она начала выгибаться под ним, притягивая его, побуждая глубже входить в себя, вожделение воспламенило его и унесло чувство вины.

Он начал двигаться, стараясь не спешить, но ощущения были такими роскошными, что он не смог сдержать себя. Он потерялся в ее мягкости, его удары были глубокими и сильными, даже когда он пытался сказать ей, насколько она хороша. Он трогал ее грудь, целовал лицо, шептал возбуждающие и подбадривающие слова, но сам не понимал, что говорит, потому что совсем потерял самообладание. А когда он, наконец, достиг пика наслаждения, оно было настолько сильным, что походило на боль и раскололо его на тысячи бесконечно малых частиц.

Когда все закончилось и он упал на нее в блаженном изнеможении, ему по-прежнему хотелось слышать от нее те же слова.

– Любишь? – шепнул он, прижимаясь лицом к ее шее.

– Да, – прошептала она, проводя пальцами по его лицу.

Он приподнялся над ней, целуя, сжимая губами ее нижнюю губу:

– Скажи это снова.

Она засмеялась:

– Я люблю тебя.

Он тоже засмеялся, Боже, он смеялся там, где никогда не смеялся за всю свою жизнь.

Волна удовлетворения поднялась внутри его, такая мощная, что стеснило грудь. Он целовал ее снова, крепче и крепче, просунул под нее руки и крепко прижал к себе, уже не беспокоясь, означают ли ее слова простодушную страсть или что-то другое. Его больше не волновало, что он давным-давно перестал верить в любовь, что даже если это любовь, то он не заслуживает ее. Его волновали только эти слова, срывающиеся с ее губ, заставившие замолчать призраков, охотящихся за ним. По крайней мере, сейчас.


Глава 14


По слухам, герцог Сент-Сайрес и его невеста после свадьбы сделают своим домом замок Сент-Сайрес. Американским миллионам мисс Абернати, несомненно, придется пройти долгий путь, прежде чем эта цель будет достигнута.

    
«Все знаменитости», 1894 год


Когда он проснулся, ее уже не было. Он не знал, сколько времени проспал, но не меньше нескольких часов, потому что за окном было почти темно. Он, морщась, перевернулся на спину – тело у него затекло от долгого лежания на твердом столе.

Он уставился на балки. Они были голые, с них не свисали, как раньше, пучки лаванды. Но ведь стоял май, а они с Томасом приехали сюда в июне, после окончания школьных занятий.

Ивлин не выносил запах лаванды и никогда не приходил сюда, поэтому лавандовый домик стал своего рода убежищем. Но мальчики не могли оставаться в нем на ночь. После ужина с чаем и игр с дядей Ивлином они отправлялись спать в детскую.

Воспоминания о проведенном здесь лете поднимались из глубин памяти, куда он давным-давно запрятал их, воспоминания о стуке каблуков по лестнице, ведущей в детскую, об ужинах с чаем и играх в краба.

Лучше не думать о таких вещах. Каждый раз, чтобы сохранять душевное равновесие, Рису требовалось выбросить из головы ужас того лета. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Чтобы отрешиться от всех гнусностей прошлого, он стал думать о Пруденс.

Она была так мила. Он живо представил ее хорошенькое круглое личико с большими темными глазами. Она хотела, чтобы он рассказал ей, что здесь случилось. Как он мог? Она не подозревала, насколько гнусной может быть жизнь. Как он мог рассказать ей о кошмаре того лета? Она так невинна.

По крайней мере, была невинна, пока он не лишил ее девственности и не причинил ей боль. К нему вернулось чувство вины. Но потом он вспомнил, как обвивались ее руки вокруг его шеи, как радостно она шла навстречу ему, и угрызения совести оставили его.

Он вдыхал, втягивал в себя запах лаванды, представляя себе, что целует ее волосы, и чувство спокойствия охватило его, призраки исчезли, он снова заснул.

Рис не пришел к обеду, он вообще не пришел домой ночью и не спал в спальне, предназначенной для хозяина. Вопрос, где он провел ночь, горячо обсуждался утром прислугой. Горничная Пруденс сообщила ей, что мистера Фейна происшествие очень тревожит. Камердинера успокоила экономка, сказавшая ему за завтраком, что хозяин, возможно, спит в лавандовом домике, потому что они с братом часто проводили в нем время тем летом, когда жили здесь. Проведя расследование, мистер Фейн убедился, что экономка права.

– Хотя не понимаю, на чем он спал, – говорила Уоддел, закалывая в узел волосы Пруденс. – Мистер Фейн сказал, что там даже нет кровати. Один каменный пол и старый стол.

Пруденс отчетливо представила в своем воображении этот стол и удивительные вещи, которые на нем происходили, – как он целовал ее и трогал в самых интимных местах, как требовал, чтобы она вслух говорила о своей любви. Вспомнила, как он лег на нее и она почувствовала твердую часть его тела внутри себя.

Она была вынуждена признать, что это не было так приятно, как другие вещи, которые он делал. Она покрутилась на стуле перед туалетным столиком, потому что там, где он проникал в ее тело, еще болело. Но потом он целовал ее лицо и волосы, и боль забылась, сменившись удивительной нежностью, подобной которой она не испытывала раньше.

Пруденс закрыла глаза, заново переживая те моменты, когда она гладила его волосы и обнимала его. Даже теперь она краснела при воспоминании об этом. Она помнила каждое слово, которое он произнес в порыве страсти, – как он любит ее, как она прекрасна, как совершенно ее тело. Это наполняло ее счастьем даже больше, чем все потрясающие физические ощущения, которые он дал ей, потому что она понимала: в эти моменты он достигал того, чего хотел, – забыть. Что именно он хотел забыть, она не знала и пообещала не расспрашивать об этом. Ей пришлось довольствоваться тем, что, когда село солнце и Рис заснул, она просто держала его в своих руках и гладила по волосам. Ей хотелось остаться с ним, но долгое отсутствие обоих могло бы заставить тетю Эдит отправиться на поиски. Они еще не женаты, и страх быть застигнутыми вместе вынудил ее покинуть лавандовый домик, оставив Риса спать в единственном месте этого холодного поместья, которое он, по-видимому, мог выносить.

– Еще его светлость сказал мистеру Фейну, что сегодня мы уезжаем в Хейзелвуд, – продолжала Уоддел, возвращая Пруденс к их разговору. – Он дал мистеру Фейну указания насчет поезда. Мы должны все упаковать и быть готовыми к трем часам, сказал мистер Фейн.

Пруденс кивнула, нисколько не удивленная этой новостью, и почувствовала большое облегчение.

– Я буду рада выбраться отсюда, Уоддел, – сказала она. – Очень рада.

«Боже, как я ненавижу этот дом! Я ненавижу его». Эти его слова не давали ей покоя.

– Но почему? – прошептала она. – Что здесь случилось?

– Прошу прощения, мисс? – Уоддел, причесывающая хозяйку, прекратила на время свою работу и вытянула шею к зеркалу, чтобы увидеть результаты: своих трудов.

Пруденс только рукой махнула:

– Ничего, Уоддел. Я просто подумала вслух. Вот и все.

Горничная, удовлетворенная ответом, закрепила шиньон последней заколкой и направилась в гардеробную.

Пруденс едва ли заметила это, погруженная в свои мысли. Какой бы ни была причина его нелюбви к Уинтер-Парку, она поняла, что к этому имела отношение его мать. Леди Эдвард могла бы стать Снежной королевой, если бы таковая существовала. Полная противоположность матери Пруденс, всегда смеющейся, полной теплоты и любви. Леди Эдвард нельзя было представить веселой и любящей. Покойный герцог тоже был частью загадки. И что случилось с братом Риса, который умер?

– Не хотите ли сегодня надеть бежевый дорожный костюм, мисс? – спросила Уоддел, прерывая ее размышления. – Или красный?

– Красный, – сказала она, поднимаясь. – Только красный.

Надеть костюм того цвета, который он любит, – вряд ли это подходящий способ облегчить его состояние, подумала Пруденс, но на данный момент ничего другого она предложить не могла.

Все две недели, последовавшие за отъездом из Уинтер-Парка, Рис старался сохранять выдержанность. Хотя другие имения не были связаны с его кошмарами, в них тоже жили призраки, пусть и менее зловещие, но поджидающие его появления.

Во время посещения разных имений первое чувство, которое испытывал Рис, было смущение. Все было намного хуже, чем он описывал Пруденс. Было мучительно осматривать все это с ее родственниками, которые слишком хорошо знали, почему он женился на их племяннице. Их негодование было просто осязаемо. Стивен, как и обещал, ничего не говорил, но Эдит не могла устоять перед тем, чтобы не прокомментировать состояние владений. Он убеждал себя, что ему безразлично, что они думают, но и молчаливое неодобрение Федергилла, и мелкие ехидные уколы его жены донимали его гораздо больше, чем он готов был признать.

Годами ветшавшие, лишавшиеся мебели и ценных вещей, в конце концов, совсем заброшенные, эти особняки не годились для жилья, разве что для мышей, жуков и прочих насекомых, которые в них и поселялись. Род Де Уинтеров когда-то был одним из самых могущественных в Британии, он восходил к Эдуарду I, но прогнившие балки Хейзелвуда, обваливающиеся кирпичи Селтон-Плейс и невозделанные, заброшенные земли вокруг Обри-Хилл свидетельствовали о том, что могущество это осталось где-то в прошлом.

Из всех имений в наихудшем состоянии был замок Сент-Сайрес. Когда экипаж въехал на изрытую колеями, заросшую подъездную аллею и Рис увидел разбитые окнам ржавые ворота укрепленного феодального замка, который был его домом в раннем детстве, он подумал об отце, любившем этот дом, и его смущение перешло в стыд.

Они с Пруденс вступили в сохранившийся в первозданном виде Бэронз-Ходл. Паутина окутала каменную полку огромного камина, украшенную затейливой резьбой, и только выцветшие пятна на беленых стенах отмечали места, где когда-то висели гербы и оружие предков. Увидев все это, Рис подумал, что его отец, должно быть, переворачивается в могиле.

«Вот до чего дошло, папа», – думал он, глядя на каменный пол у своих ног, пол, который был уложен в 1298 году. Пять заросших сорняками бесполезных каменных руин, разбросанных по центральной Англии. Печаль овладела им, из-за того что много лет назад он повернулся спиной ко всему этому и думал, что ему все равно.

Издалека в центральную башню доносился высокий, игривый голос Эдит и более низкий – ее мужа, отвечавшего ей, но за их голосами он слышал другие. Рис слышал отца, до глубокой ночи рассказывающего им с Томасом истории о славном прошлом семьи. Он слышал звуки, издаваемые деревянными мечами и крикетными битами, когда отец играл с ними. Он слышал смех двух беспечных невинных мальчиков, которые играли здесь, не догадываясь, что их ожидает, когда отец умрет. Как давно это было. Он схватился за голову.

– Рис, что с тобой? – Он почувствовал ладошку Пруденс на своей руке и поднял голову.

– Ничего, – ответил он, проводя ладонями по лицу. – Я просто вспоминал… разное.

Он не взглянул на нее, но чувствовал ее взгляд. Нужно было что-то сказать.

– Здесь лежал красный ковер, – сказал он, показывая на пол у камина. – В дождливые дни мы с братом лежали на нем на животе и слушали рассказы отца.

Она улыбнулась, посмотрела вокруг:

– Так в этом доме ты жил в детстве?

– До одиннадцати лет. После, когда… – Он замолчал, глядя на огромный камин. – Когда умер отец, нас с братом отправили в школу. С тех пор я здесь не был.

Она посмотрела на него, склонив голову набок:

– Тебе здесь нравилось?

Он удивился вопросу, потому что никогда не думал о владениях герцогства с точки зрения личных предпочтений. Они всегда принадлежали Ивлину, а сейчас были обузой, обязанностью, долгами.

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

Пруденс подошла к нему и взяла его за руки.

– Мы должны решить, какое из этих имений станет нашим домом. Где мы будем растить наших детей. Здесь тебе нравится?

Он взволновался, ему стало не по себе. У него возникали смутные мысли о жизни за границей, о поездках в Америку и Европу, о посещении лондонских сезонов при случае. О детях он вообще не думал и уж совсем не думал о том, чтобы обосноваться в одном месте и растить детей.

– Думаю, здесь мне достаточно нравится.

– Ты был счастлив здесь?

Счастлив? Он отнял от нее руки и подошел к одному из окон. Прислонившись к раме, смотрел через разбитые, в неровных зазубринах остатки стекол, выполненных в форме сердечек и установленных еще при королеве Елизавете.

«Какой была бы моя жизнь, если бы не умер отец?» – гадал он, вглядываясь в обширные пустоши. Мысленным взором он видел мужчину и двух мальчиков, фехтующих, вооружившись деревянными мечами и щитами, воображая себя рыцарями далеких времен. Тогда он, конечно, не знал, что неугомонность отца, его постоянное стремление что-то делать были вызваны употреблением кокаина, который, в конце концов, отнял у него жизнь.

Рис еще помнил гнев, который переполнял его, когда несколькими годами позже мать сообщила ему об этом, гнев на человека, который умер и бросил их из-за привычки к кокаину.

С другой стороны, в Париже он сам пристрастился к абсенту, как он мог быть судьей? Глядя из окна на поля, среди которых он и Томас провели так много счастливых дней с отцом, слыша смех, который разносился по дому много лет назад, он обнаружил, что больше не испытывает гнева.

Его отец, понял он сейчас, любил их. Даже не будучи уверенным, что они на самом деле его собственные дети, он любил их и заботился о них. Рис закрыл глаза, потому что грудь сдавило и в ней стало горячо. За всем ужасом, который начался позже, он об этом забыл. Он забыл о любви и привязанности, забыл, как это – быть счастливым.

– Ты все молчишь. – Пруденс подошла к нему и встала рядом. – О чем ты думаешь?

– Взгляни туда, – сказал он, показывая на лужайку между двумя запущенными садами. – Там отец учил нас фехтовать и играть в крикет. А дальше видишь ту скалу на холме? На другой стороне холма озеро, где он учил нас ловить рыбу.

– Замечательно, – обрадовалась она и схватила его за руку. – Идем.

– Куда мы идем? – спросил он, когда она потянула его к двери.

– Ловить рыбу.

Часом позже Рис сидел на заросшем травой берегу озера, там, где мальчишкой ловил рыбу. Но вместо отца и брата на этот раз у него была другая компания – совершенно восхитительная.

Он взглянул на Пруденс, сидящую на траве рядом с ним. В своей зеленой с белым юбке, хлопковой блузке с длинными рукавами и шляпке из белой соломки она была свежей и милой, как этот весенний день.

– Так-так, – проворчал он, – значит, ты оставила бедную Уоддел объяснять свое исчезновение тете?

– Я не исчезла. – Она повернула к нему голову и посмотрела широко открытыми глазами – сама невинность. – Я хожу по дому, составляя списки мебели, которую нужно купить. А ты где?

– Я старательно работаю. Изучаю, в каком состоянии находятся фермы. По крайней мере, так рассказывает Фейн. Он, между прочим, самый лучший слуга – преданный, на него во всем можно положиться – и очень хороший лгун.

– А ты? Тоже очень хороший лгун?

Сердце у него замерло, но он заставил себя взглянуть на нее:

– Что ты хочешь сказать?

Она склонила голову набок, изучая его.

– Когда мы вернемся в гостиницу, нам могут задать вопросы, нужно что-то придумать. – Она с сомнением смотрела на него. – Ты сможешь?

Он сделал честное лицо и наклонился к ней:

– Я постараюсь быть убедительным.

Обеспокоенность исчезла с ее лица.

– Хорошо. Эти правила о непременном сопровождении невероятно глупые, а тетя Эдит строго их соблюдает. Но нам ведь нужно хоть немного побыть наедине, если уж появилась возможность.

– Охотно соглашаюсь. – Его взгляд скользнул по выступающей части ее лифа, улавливая контуры грудей под хлопковой тканью. Одного этого было достаточно, чтобы он возбудился и начал воображать ее бледно-розовые ареолы и маленькие торчащие соски. Он достаточно хорошо знал Пруденс и был уверен, что на ней слои и слои нижней одежды. Чтобы коснуться ее кожи, ему придется пробиваться через ярды муслина, развязывать атласные ленты, расстегивать серебряные крючочки и обтянутые тканью пуговицы, стягивать кружевные подвязки и шелковые чулки… Когда он подумал о стягивании одного за другим этих предметов одежды, его тело начало гореть. Он отложил в сторону удочку, придвинулся ближе и нырнул под поля шляпки Пруденс, чтобы поцеловать ее.

– Рис, – взмолилась она, оглядываясь, – я не это имела в виду.

– Не это? – Он забрал у нее удочку. – Мы здесь одни, а ты хочешь даром тратить время?

Она покраснела, но рассмеялась, когда он нагнулся над ней, чтобы положить удочку:

– Ты опасный человек.

– Да, – согласился он и быстро поцеловал ее в губы. Потом он вынул булавку, державшую шляпку, и снял ее. – Я предупреждал тебя об этом.

Украшенную эмалевым узором булавку он бросил внутрь шляпки. Поцеловав Пруденс, он обхватил ее за плечи и попытался повалить на траву. К его удивлению, она сопротивлялась, и он остановился.

– Что-то не так?

– Мы не можем, – запротестовала она и покраснела еще больше. – Средь бела дня.

– Это не остановило нас раньше. – Его слова, судя по всему, не убедили ее, он понял, что потребуется приложить усилия, и покрыл поцелуями ее лицо. – Почему же мы должны остановиться сейчас?

– Но… раньше… в Уинтер-Парке… у нас было укрытие. – Ее щеки пылали, но он не собирался позволить ее девичьей скромности помешать занятиям столь приятным, как любовные ласки в траве. Он запустил руку в ее волосы, осторожно наклонил набок ее голову и стал целовать шею выше воротника блузки. – Кроме… того, – продолжала она, упираясь руками в его грудь, словно собираясь оттолкнуть его, – я хотела, чтобы мы побыли одни не для этого. Я хотела, чтобы мы поговорили.

– Поговорили? – Он испугался, губы его замерли у ее шеи. – О чем?

– Ни о чем особенном. Я подумала, нам надо лучше узнать друг друга.

Он поднял голову, уверенный, что ослышался.

– Ты хочешь сказать, что мы послали Фейна в деревню за удочками и прочим снаряжением, придумали алиби, объясняющее наше отсутствие твоим тете и дяде, и пришли сюда разными путями для того, чтобы вести разговоры?

– Да. Мы знакомы совсем недолго, и нам надо больше узнать друг о друге.

У Риса не было желания вести разговоры, он намеревался куда приятнее провести время. Но ему стало ясно, что прежде чем он сумеет склонить ее к своему взгляду на вещи, надо поговорить, а также использовать свои способности убеждать.

Он снова наклонился, чтобы поцеловать ее в шею, и свободной рукой взялся за ее маленький галстучек.

– Почему бы тебе не объявить тему? – предложил он, начиная расстегивать воротничок и проводя по шее языком.

Она зашевелилась, и, когда заговорила, ее голос выдал неровное дыхание, что ободрило его.

– Рис, что должна делать герцогиня, только подробно?

Его пальцы скользнули в распахнувшуюся блузку, оказавшись у края кружевного корсетного лифа. Ее кожа была на ощупь как теплое молоко.

– Что бы ты хотела знать?

Она слегка оттолкнула его – настолько, чтобы видеть его лицо.

– Когда я стану твоей женой и герцогиней, я хочу все делать правильно. Только не знаю как. – Ее темные брови слегка нахмурились. – Мне ужасно не хотелось бы совершать промахи.

Она выглядела такой озабоченной, что он не мог не рассмеяться.

– Дорогая, большинство герцогинь очень похожи на большинство герцогов. И маркизов, и графов, и так далее. Мы ничего не делаем. Мы ужасные бездельники и заняты тем, что даем или посещаем сказочные приемы, спуская свои состояния, если они есть, едим слишком жирную пищу, пьем слишком много шампанского и портвейна, путешествуем по разным странам, накапливая невероятное количество долгов, и ввязываемся в скандалы. И все потому, что большинство из нас мается от скуки.

– Я серьезно.

– Я тоже. – Он целовал ее и водил пальцем по ключице, а другой рукой ласкал ей затылок. – Пэры – это полевые лилии,[6 - Полевые лилии упоминает Иисус в Нагорной проповеди.] не ведающие забот, моя сладкая, – сказал он. – Нам не надо заботиться о хлебе насущном.

Она немного откинулась назад, с тревогой глядя на него.

– И мы тоже будем так жить, Рис? Как полевые лилии?

Именно на это он и рассчитывал, но по выражению ее лица понял, что ей это не нравится. В тот день на Литтл-Рассел-стрит он много наговорил ей всякой чуши об ответственности, лежащей на герцоге.

– Конечно, мы не будем вести праздную жизнь, – ответил он, приняв серьезный вид. – Мы будем… хм… делать добрые дела.

– Какие добрые дела?

– Я имею в виду благотворительность. – Рис распахнул ее блузку и сосредоточился на приятном занятии – продолжил целовать ей шею. – У нас куча денег. – Он проложил губами путь до атласа и кружев чуть выше грудей. – Я обещаю, что мы много раздадим тем, кто оказался менее удачлив.

Он положил ладонь на ее грудь. Ее пальцы сжались на его руке, но она не пыталась остановить его, когда он стал осторожно мять ее грудь через жесткую ткань корсета.

– О какой благотворительности ты говоришь? – Дыхание Пруденс стало неровным и частым.

– Любой, какая тебе будет по душе. Больницы, Армия спасения, вдовы военных… – Он замолчал и поцеловал ее в кончик носа. – Доступное жилье для одиноких девушек-швей.

– Я бы хотела что-то сделать для своих подруг из пансиона на Литтл-Рассел-стрит.

Ее голос прервался, и он нашел это многообещающим признаком.

– Все, что хочешь, для твоих подруг, – сказал он, уткнувшись в ложбинку между ее грудей.

Пруденс шевельнулась, издав неясный стон.

– Я подумала… ум-м… я подумала, мы могли бы им как-то помочь. – Она задыхалась, потому что он начал целовать соблазнительную выпуклость ее груди чуть выше корсета. – Но они такие гордые, они не хотят брать денег.

– Мы придумаем что-нибудь другое, – пообещал он и поцеловал выпуклость другой груди. – Чтобы они не думали, что это благотворительность.

На этот раз ему удалось уложить ее на траву, и она, оказавшись под ним, не сопротивлялась.

– Мы сможем помочь и сиротам тоже?

– Безусловно. – Рис припал к ее губам открытым ртом и запустил руку под юбки. Через тонкий слой муслина он почувствовал жар ее тела и воспламенился сам. Он впился в ее губы, наслаждаясь их вкусом, и продолжал водить рукой под ее панталончиками. Когда же он просунул два пальца за край чулка выше подвязки и потрогал ее там, от прикосновения к теплой шелковой коже голова у него закружилась.

Он со стоном прервал поцелуй и снова начал губами прокладывать дорожку к ее грудям. Одновременно легкими круговыми движениями он ласкал чувствительную кожу у нее под коленом.

Пруденс запустила руки в его волосы, беспокойно задвигалась под ним, испуская нежные стоны.

Рис смаковал эти эротические звуки, зная, что она возбудилась так же, как и он. Но он также помнил, что причинил ей боль в первый раз, и хотел, чтобы на этот раз она испытывала только наслаждение. Он высвободил руку из-под юбок и закончил расстегивать блузку. Ему хотелось совсем снять с нее блузку, но она воспротивилась, так что он оставил свои попытки. Однако когда дело дошло до корсета, он проигнорировал ее протесты и смешные слова, что без корсета она слишком толстая.

– Ты совершенство, – твердо сказал он и поцеловал ее. – Ты невероятно соблазнительная. Танцовщицы из «Мулен Руж» позеленели бы от зависти, как на той картине в Национальной галерее, если бы увидели тебя. Кроме того, – добавил он, поворачивая ее на бок, чтобы заняться корсетом, – женщина не может как следует заниматься любовью в такой упаковке. – Ослабив корсет, он смог расстегнуть крючочки спереди и снять атласную и кружевную детали вместе. Он бросил их в траву и снова уложил ее на спину. Удерживаясь на руках, он наклонился над ней и поцеловал.

Ее кожа была горячей, розовой от смущения, она ткнулась лицом в его шею, словно желая спрятаться.

– О, Рис, не надо, – шептала Пруденс, бессильно отталкивая его руку, когда он начал расстегивать пуговицы на ее нижней рубашке. – Нас могут увидеть.

Он засмеялся. Но когда она потребовала сказать, что его так рассмешило, он покачал головой, подавил смех и не стал говорить, что когда двое катаются по траве, любой человек будет точно знать, чем они занимаются, одеты они или нет. Отвлекая, он снова начал целовать ее и постепенно продвигался вниз.

Она была такой желанной, полуодетая, вся бело-розовая и пышненькая, ее голая кожа выглядывала то здесь, то там из кружев и муслина. Удерживаясь на одной руке, второй он распахнул ее нижнюю рубашку, обнажив грудь. В горле у него пересохло.

– Совершенство, – снова сказал он, обхватывая груди ладонями, лаская их, ощущая вставшие торчком соски. Вдыхая женское тепло и аромат, он играл ее грудями, дразнил и ласкал их ртом и пальцами. Когда он губами и языком нежно ласкал ее сосок, его собственное тело отвечало на эротический призыв.

Теперь она содрогалась под ним, смущение отступило перед всплеском возбуждения. Он и сам горел от желания, но старался сдерживаться.

Его рука потянулась к ней под юбку, двинулась по бедру вверх, потом поперек его и остановилась на том местечке, которое ему больше всего хотелось трогать. Когда его рука оказалась на холмике, бедра у нее задвигались, с благодарной готовностью вжимаясь в него. Медленно, очень осторожно он просунул кончик пальца, в разрез ее панталон…

Пруденс была влажной, роскошно готовой, и он не мог больше сопротивляться своей потребности.

– Перебирайся на меня, – сказал он ей, перекатываясь на спину, а когда она повиновалась, он задрал юбки и развел ее ноги поверх своих бедер. После этого его рука протиснулась между их телами, и большим пальцем он увеличил отверстие в ее панталонах, разорвав тонкий батист. Очень осторожно он раздвинул ее губы пальцами и качнул бедрами, полностью войдя в нее.

Она вздрогнула, и он замер.

– Я сделал больно? – спросил он, пугаясь.

Но она так решительно замотала головой из стороны в сторону, что ее волосы упали вниз, щекоча его лицо.

– Нет. О нет!

Рис почувствовал огромное облегчение и отчаянный голод желания. Она была такой тесной и влажной, она была такой восхитительной, что он не мог не захотеть большего. Он снова ударил вверх с намерением ускорить темп, но ее тело двигалось с неловкостью неопытности, и он понял, что придется немного подождать. Он судорожно втянул в себя воздух, стараясь умерить желание, отступая, чтобы показать ей, как добиться, того, чего она хочет.

– Сядь прямо и упрись в мои плечи, – сказал он, а когда она сделала это, он обхватил ее бедра, приподнял свои и медленно толкнул вверх. Потом он повторял это снова и снова, обучая ее, приучая к ощущениям внутри. Каждый слабый толчок был мучительным и вырывал стон из его губ, но такая мука была приятной.

Он не закрывал глаз и наблюдал за ней, большим пальцем поглаживая клитор, разжигая в ней пламень страсти. Он смотрел, как она, сама того не сознавая, начала руководить его действиями, направляя его руку своей; ее тело начало двигаться на нем так, что задавало ритм им обоим. Он не сводил с нее глаз, зная, что никогда в жизни не увидит ничего прекраснее, чем это лицо.

Пруденс раскраснелась, в солнечном свете ее кожа была нежно розовой. Лоб блестел от крошечных капелек пота. Глаза были закрыты, темные ресницы лежали на щеках как два маленьких веера. Губы полуоткрылись, и в промежутках между стонами она проводила по ним языком. На ее лице было написано, что она вся ушла в эротические переживания, что все в ней стремилось к достижению пика наслаждения, и это вызвало у него улыбку. А когда экстаз настиг ее, когда ее тело в содроганиях сжимало его плоть, он испытал такое наслаждение, какого никогда не знал.

И после, когда она лежала, спрятав лицо у его шеи, и шептала: «Я люблю тебя», – теплота, родившаяся в нем растопила в душе лед, чего не смогли сделать ни парижский абсент, ни солнечное итальянское лето.

– Здесь мы и будем жить, – сказал он.

И, целуя ее пахнущие лавандой волосы, слушая пение птиц в пышной листве английских ильмов над их головами, Рис Де Уинтер подумал, что, наверное, в конце концов настал его апрель. Он начал верить, что, наконец, обрел дом.


Глава 15


Вступая в брак, дают обеты. Тогда как помолвку можно расторгнуть.

    
«Соушл газетт», 1894 год


Рис оказался гораздо более искусным лжецом, чем Пруденс могла предположить. За обедом он в таких деталях обсуждал с дядей Стивеном состояние ферм и меры, которые требуется принять для его улучшения, что она почти уверилась, что днем он обследовал фермы, а происходившее у озера ей приснилось.

Сновидение было очень ярким. Каждый раз, когда она думала об этом, ее тело начинало гореть от смущения. И возбуждения. И страстного желания.

На следующее утро его не было за завтраком, и девушка-прислуга, принесшая бекон и яйца, сказала, что он уже поел и весь день будет заниматься делами.

– Его светлость спрашивал, может быть, вы пожелаете сделать покупки на Хай-стрит, – сообщила она, снимая крышку с подогретого блюда, на котором лежали горячие подрумяненные гренки, намазанные маслом. – Он поехал осматривать имение верхом, а экипаж оставил вам, мисс, на тот случай, если вы захотите вернуться в замок Сент-Сайрес.

– Прекрасно. Спасибо.

Служанка присела и вышла из столовой, а Пруденс с удовольствием откусила от ломтика хлеба.

– Я рада, что он оставил мне экипаж, потому что я и в самом деле хочу сегодня вернуться туда.

– Вернуться в это ужасное место? – Эдит отставила чашку с чаем и вопросительно взглянула на Пруденс. – Но почему?

– Это ужасное место станет моим домом, тетя. Мы с герцогом решили сделать замок Сент-Сайрес нашим основным домом, а там многое надо сделать.

– Лучше жить в Уинтер-Парке, – сказал Стивен, накладывая себе еще почек. – Ближе к Лондону, и дом в гораздо лучшем состоянии.

Пруденс вспомнила, какое у Риса сделалось лицо, когда они пили чай с его матерью. Она точно знала, что они никогда не станут жить в Уинтер-Парке.

– Мы хотим жить в замке Сент-Сайрес.

– В этом ужасном старом замке? Как глупо. – Эдит издала звонкий смешок. – Да ведь потребуются месяцы, прежде чем вы сможете въехать в него. Не говоря уже о стоимости ремонта!

Пруденс улыбнулась:

– Как удачно, что у меня будет очень большой доход!

Эдит не могла скрыть раздражения.

– Это напрасная трата денег.

– Возможно. Но… – Она помолчала, склонившись над беконом и яйцами, потом взглянула на тетю, и глаза ее широко раскрылись. – Это ведь мои деньги будут потрачены, разве не так?

– Конечно, это твои деньга, – примирительно вставил Стивен добрым голосом. – Конечно, они твои.

Пруденс снова принялась за еду.

– Кроме того, я уверена, что Рис очень разумно распорядится деньгами.

– Уверена, так и будет, – выпалила Эдит, – потому что большая часть денег уйдет на оплату его долгов. И на азартные игры, и на его женщин…

– Достаточно, Эдит, – оборвал ее Стивен, бросая на жену долгий тяжелый взгляд. – Мы говорили об этом, помнишь? Пруденс сделала выбор, и мы должны принять его.

– Ну, я тебя больше не понимаю, Стивен, решительно не понимаю! – выкрикнула Эдит, со стуком бросая нож и вилку на тарелку. – То, что Пруденс согласилась выйти замуж за этого человека, само по себе непостижимо, но то, что вы приняли ее сторону, презрев бедного Роберта, который будет получать только…

– Пожалуй, я уже наелась. – Пруденс отложила в сторону салфетку и встала, понимая, что если останется хоть ненадолго, начнется ссора, а у нее было очень хорошее настроение и ей не хотелось его портить. – Я возвращаюсь в замок Сент-Сайрес. Одна, – добавила она, когда тетя стала подниматься.

Пруденс быстро вышла за дверь, но голоса ссорящихся тети и дяди преследовали ее, пока она шла по коридору.

– Стивен, когда он женится на ней, он оставит нас голодать! А ты здесь сидишь и ничего не делаешь. Пруденс слепа, слепа! И ты тоже, судя по всему.

– Не думаю, что нам придется голодать. Герцог согласился выплачивать нам двадцать тысяч фунтов в год, что очень щедро.

– Щедро? Как ты можешь так говорить? Двадцать тысяч ничто в сравнении с тем, что он получит. Став мужем Пруденс, он получит все, хотя он ничего не сделал, чтобы заслужить это, этот обманщик, охотник за приданым.

– Мы ничего не можем с этим поделать, а если ты будешь возражать, то только больше настроишь против вас. Бога ради, оставь ее в покое, Эдит. Согласись на двадцать тысяч и будь довольна этим.

Эдит будет довольна? Пруденс, спускаясь по лестнице, недоверчиво фыркнула. Скорее свиньи начнут летать. Оказавшись на улице и ожидая, когда подадут экипаж, она все еще кипела от негодования. «Что дает Эдит право рассчитывать на наследство Абернати?» – спрашивала она себя. Только не нежная забота о племяннице, уж это точно. А Роберт? Он не замечал ее все эти годы, так почему он и Миллисент должны что-то получить?

Во двор въехал одноконный экипаж, и Пруденс направилась к нему, но тут же поняла, что это не ее экипаж, и остановилась. Сложив руки, она прислонилась к стене, еще не остыв от гнева, и безучастно смотрела, как спрыгнул с запяток лакей и опустил подножку.

Из экипажа выпорхнула пара – сначала красивый мужчина лет сорока, за ним дама с золотисто-каштановыми волосами, которая показалась Пруденс смутно знакомой. На миг отвлекшись от своих мыслей, она рассматривала женщину, но не могла вспомнить, где ее видела. – Мадеры, Мортимер, будьте добры, – обратилась к лакею женщина, и ее голос тоже показался Пруденс знакомым. – Я просто умираю от жажды.

Лакей бросился выполнять указание, пробежав мимо Пруденс в дверь таверны, парочка тоже двинулась к входу. Когда они подошли ближе, женщина удивленно воскликнула:

– Не могу поверить, мисс Абернати, это вы? – Она остановилась и протянула затянутую в перчатку руку. – Вы, наверное, не помните меня, – продолжала она, и ее жизнерадостный дружелюбный голос дал толчок к узнаванию. – Я…

– Леди Стэндиш, – закончила за нее Пруденс, пожимая протянутую руку и ответно улыбаясь. – Как поживаете?

– Так вы меня помните? Мне показалось – нет, потому что у вас было такое лицо, – вы знаете, что я имею в виду, – словно вы изо всех сил пытаетесь вспомнить, но не получается. – Она указала на мужчину: – Это мой муж, граф Стэндиш. Дорогой, это мисс Абернати.

– Как поживаете? – Мужчина приподнял шляпу, взглянул на жену: – Не сомневаюсь, что вам хочется поболтать.

– А вам выпить? – смеясь, сказала леди Стэндиш. – Ступайте тогда. Я выпью свою мадеру здесь и поговорю с мисс Абернати.

Ее муж ушел, а она снова заговорила с Пруденс:

– Неудивительно, что вы не сразу узнали меня. В тот день, когда нас представили друг другу, вы были в сильном волнении.

– У мадам Моро царила такая суматоха.

– Я думаю! И все из-за вас, моя дорогая. Моро так лебезила перед вами.

– Да. По-видимому, я неожиданно сделалась значительной особой.

Ироничность в голосе не ускользнула от собеседницы, которая бросила на нее понимающий взгляд.

– Боюсь, это в человеческой натуре. Но вам надо привыкать, потому что когда вы станете герцогиней, будет еще хуже. Вы ведь должны стать герцогиней, да? Я слышала, что вы выходите замуж за Сент-Сайреса.

Пруденс кивком подтвердила это, и леди Стэндиш хлопнула в ладоши, как обрадованный ребенок.

– Я знала это! Я с самого начала знала, что вы подходите друг другу!

– Как? – Пруденс стало любопытно, потому что, насколько ей помнилось, она видела леди Стэндиш всего лишь один раз – у мадам Моро. Но прежде чем Пруденс заговорила, раздался другой голос:

– Ваша мадера, миледи.

Леди Стэндиш повернулась к лакею, успевшему вернуться с серебряным подносом, на котором стоял хрустальный бокал.

– Наконец-то! – Она взяла бокал, сделала глоток и благодарно вздохнула. – Вот что мне было нужно. Спасибо, Мортимер.

Лакей с поклоном удалился, а графиня вновь обратилась к Пруденс:

– Тому, кто привык путешествовать на поезде, передвижение в экипаже представляется утомительным, вы не находите? Приходится делать остановки, чтобы передохнуть, даже если ваше путешествие ограничивается одним-двумя графствами.

– Так вы просто проезжали мимо деревни?

– Да. Мы едем в Тэвисток в гости, нам нужно успеть к обеду. Но хватит о моих планах. Мне хочется поговорить о вас, дорогая. О вас и Сент-Сайресе. Я была так взволнована, когда прочитала в газете о вашей помолвке. – Наклонившись к Пруденс, она с улыбкой добавила: – Всегда гораздо забавнее читать сплетни о других, чем о себе. – Она не дала Пруденс шанса вставить замечание, с жаром продолжив: – Ваш брак, конечно, моя заслуга. Ну, когда герцог рассматривал вас в театральный бинокль, смело могу сказать – он был совершенно сражен, бедняга. Но он думал, что вы все еще швея. – Она чуть нахмурилась, поднося бокал к губам. – Хотя откуда он знал о вашей профессии, для меня загадка. В любом случае я уже знала о вас все, потому что леди Марли рассказала мне вашу удивительную историю у портнихи. И я сразу же открыла герцогу глаза.

В этом потоке излияний два слова в особенности задели Пруденс.

– В театральный бинокль? – повторила она, и по ее спине поползла тревога.

Графиня сделала еще один глоток и кивнула:

– Да, в «Ковент-Гарден». Сент-Сайрес разглядывал публику в театральный бинокль и увидел вас из ложи напротив. Когда я спросила его, на кого он смотрит…

– Подождите, – умоляюще сказала Пруденс, выставляя руку и останавливая собеседницу. Должно быть, это ошибка. Она только один раз была в опере и прекрасно помнила тот вечер. Какое-то ужасное немецкое представление, но в антракте она увидела Риса. Он тогда не знал о ее новых обстоятельствах, а она намеренно избегала говорить о них. Он прислал ей шампанское, и они вместе подняли бокалы. Неужели леди Стэндиш сидела с ним рядом в тот вечер? Пруденс не могла вспомнить, она смотрела только на Риса. Мысленно она видела, как он, не сводя с нее глаз, откинулся в кресле в ложе напротив, видела едва заметную улыбку на его губах. Даже теперь при одном воспоминании об этом ее сердце затрепетало.

Она глубоко вздохнула.

– Вы рассказали герцогу обо мне? – спросила она, пытаясь понять. – Вы рассказали ему о моем отце и его наследстве? В опере?

– Конечно, я рассказала ему! – Леди Стэндиш казалась очень довольной собой. – Должна сказать, что вы сразу понравились ему, но герцог не может жениться на швее! Особенно Сент-Сайрес, потому что он совершенно разорен. – Она доверительно подмигнула Пруденс, как женщина женщине: – В нашем мире приданое все меняет для девушки, разве нет, моя дорогая? Оно может сделать швею герцогиней. Я знаю об этом по собственному опыту, потому что когда я встретила Стэндиша, у меня не было приданого…

Голос графини начал звучать словно издалека. Пруденс приложила пальцы ко лбу и старалась осмыслить услышанное, но на нее нашло какое-то оцепенение. Значит, он узнал о ее деньгах в опере. Не на Литтл-Рассел-стрит. Но в этом не было смысла.

– Моя дорогая мисс Абернати, вам плохо? – Беспокойство в голосе графини проникло в ее сознание. Она подняла голову и отняла руку ото лба.

– Вдруг разболелась голова, – сказала она с жалобной улыбкой. – Ничего серьезного. Продолжайте. Это… так интересно. Совершенно захватывающая история.

– Он обожал меня, но у меня, мисс Абернати, не было ни пенни, так что мы не могли пожениться. Но потом умер мой дедушка…

Графиня увлеченно щебетала о своем романе с графом Стэндишем, случившемся много лет тому назад, а Пруденс улыбалась и кивала, и не слышала ни слова, потому что пыталась отделаться от ужасной, невозможной мысли, которая закрадывалась ей в голову.

Здесь должна была корениться ошибка. Он не мог знать о деньгах в опере. Он не знал о них, когда на следующий день они встретились в Национальной галерее, и потом, когда они отправились на пикник, и на балу. Он не знал. Не знал.

Если только не лгал ей все это время.

А если так, то все в мире менялось, теряло цвет и форму, искажалось. Никаких сияющих глаз, никакого розового глянца, никакой романтичной любви. Только неприглядная реальность, пусть и украшенная блестками.

Перед ее глазами словно переворачивались страницы книги с картинками, она видела себя и его и все, что случилось, но совсем в другом свете.

Он мог последовать за ней в Национальную галерею. Или как-то узнать, что она там будет. Их встреча могла быть подстроена, но должна была выглядеть случайной.

Их пикник мог быть глупым фарсом, он только притворялся влюбленным в нее.

Тот бал, и леди Альберта, и чай на Литтл-Рассел-стрит… все циничный обман, игра на ее чувствах. Он обманывал ее, но создавал видимость правды, откровенно говоря о своих финансовых проблемах. Простая алчность, однако позволившая ему выглядеть благородным. Он играл ею как пешкой в шахматах.

«Останавливая меня, вы только умножаете мои муки. Позвольте мне уйти».

Ложь. Все ложь.

Нет! Все в ней кричало, не желая признавать очевидного. Этот человек с самого начала вел себя так по-рыцарски, так благородно. Она не могла поверить, что он способен на такое обдуманное манипулирование, на такое предательство. Она ни за что в это не поверит.

Должно было существовать какое-то другое объяснение того, о чем рассказала ей леди Стэндиш. Почему он так долго притворялся, что не знает о ее деньгах? Она отчаянно искала другие причины его поведения, сомнение и страх боролись в ней с любовью и надеждой. Но какое могло быть другое объяснение?

Часы на церкви глухо пробили двенадцать. Для Пруденс они прозвучали похоронным звоном, знаменовавшим гибель иллюзий.

– О Боже, уже полдень? – Леди Стэндиш одним глотком допила мадеру. – Я должна отыскать Стэндиша. Уверена, он еще в таверне, пьет свое пиво и болтает с местными жителями. Он любит такие вещи, и это хорошо, потому что обеспечивает нас голосами избирателей. Но леди Тэвисток терпеть не может, когда гости опаздывают. Это задерживает обед и создает множество проблем для прислуги. Вы извините меня, мисс Абернати?

Пруденс заставила себя на время прервать размышления. Она изогнула уголки рта в вежливой улыбке:

– Конечно. Было очень приятно снова встретиться с вами.

– Мне тоже. Передайте привет от меня Сент-Сайресу, хорошо? Идемте, Мортимер. – Она направилась к входу в таверну, но в дверях обернулась, посмотрела на Пруденс долгим взглядом и удовлетворенно кивнула: – Да, вы с Сент-Сайресом идеально подходите друг другу.

– Да, идеально, – легко согласилась Пруденс, стараясь спрятать гнетущий страх, поселившийся внутри. – Наш брак заключается на небесах.

В то утро Рис объезжал фермы. Он обсуждал с управляющими виды на урожай и устройство дренажной системы, встречался с арендаторами, осматривал их скот, обсуждал вопросы, связанные с ремонтом. Днем он занялся хозяйственными нуждами, побывал в пекарне, пивоварне, прачечной, на конюшнях и кухнях, делая заметки, что требуется сделать, сколько нужно людей и как превратить замок Сент-Сайрес в жизнеспособное имение. Что более важно, он обдумывал, как сделать его домом.

Дом. Каждый раз, когда он принимал какое-то решение, это слово звучало в его мозгу в ритме с биениями сердца. Обходя дом и объезжая земли, он думал о Пруденс, которая станет его женой. Больше часа он простоял в детской, представляя, как здесь будут резвиться их дети, у которых будет другое детство, не похожее на тот ад, в котором он жил.

В конце дня на обратном пути в деревню он остановился на вершине холма и повернул лошадь, чтобы бросить взгляд на замок Сент-Сайрес. Его каменные стены окрасились золотом в лучах клонящегося к закату солнца, и Рис знал, что внутри этого нагромождения камней было все, чего он хотел, все, во что перестал верить, все, что имело смысл.

Деревня на закате стихла, настало время ужина, так что улица была пустынна. Рис ехал к таверне по булыжной мостовой, оглядывая дом приходского священника, деревенский луг и кузницу с тем чувством причастности к здешней жизни, с которым он объезжал собственные земли.

Деревня эта процветала во времена Тюдоров, потому что леса вокруг замка Сент-Сайрес были любимыми местами охоты Генриха VIII. Благосостояние улучшалось, деревня росла и процветала вплоть до царствования Георга IV. Но за последние шестьдесят лет она пришла в упадок в результате изменившихся экономических условий и безнадежно плохого управления последней полудюжиной герцогов Сент-Сайресов. Сейчас это был тихий глухой угол, но, проезжая мимо разрушающихся домов и ветхих заведений, он видел, какой деревня могла бы стать.

«Все эти люди смотрят на меня с ожиданием и надеждой, что я смогу спасти их в эти времена упадка».

Он вспомнил, как говорил это Пруденс в тот день на Литтл-Рассел-стрит, и печально улыбнулся. Тогда он считал это ерундой. Но теперь, глядя вокруг, он видел в этом правду. Он может снова сделать эту деревню и другие, входящие в его герцогство, процветающими. Не так, как раньше, основываясь не на феодальном праве, не за счет арендной платы за земли, а по-новому. С помощью заводиков, фабрик, промышленности.

И еще было то, что отец Пруденс построил в Америке. Об этом наследстве тоже следует позаботиться, должным образом управлять им и передать следующему поколению.

Трудная задача, слишком большая ответственность, немного пугает. Хорошо, что Пруденс очень благоразумна и на нее можно положиться. Из нее получится прекрасная герцогиня. Она удержит его на правильном пути. Она любит его.

Спешившись у таверны, он передал лошадь конюху и вошел внутрь. У боковой двери, ведущей к конюшням, его поджидала горничная.

– Если позволите, ваша светлость, – сказала она, приседая, – мисс Абернати ждет вас в салоне гостиницы.

Он передал горничной шляпу, перчатки и плащ.

– Она не обедает?

– Нет, сэр. Мистер и миссис Федергилл уже пообедали, а мисс Абернати сказала, что не голодна и подождет вас.

– Вот как? – Он заулыбался, узнав, что она ждет его. Если они все сделают правильно, если пробудут в салоне, пока и другие постояльцы не отобедают, им, может быть, удастся пообедать вдвоем.

С этой мыслью он прошел через общий зал, где собралась компания местных жителей, попивая горькое пиво и эль. Потом миновал коридор, вышел из таверны и вошел в маленький салон гостиницы.

Пруденс была там. Она сидела спиной к нему и смотрела в пустой камин.

– Любовь моя, – приветствовал он ее. – Как чудесно, что ты подождала меня, чтобы мы могли пообедать вместе!

Она не повернулась, а когда он подошел и встал за ее спиной, то увидел, что она переставляет на каминной полке вазы, проливая воду. Руки у нее дрожали.

– Тебе холодно? – удивленно спросил он, обнимая ее за талию. – Здесь как будто тепло, по мне прекрасная весенняя ночь, но если тебе холодно, я согрею. – Он накрыл ее руки своими ладонями и переплел пальцы. – Прошу прощения, что я так поздно, но мне удалось сделать так много. Я подумал, что в следующем году надо будет посеять лен и выделывать из него полотно. Вообрази, как изменится деревня, когда в ней появится ткацкая фабрика.

– Я тоже провела день с большой пользой.

– Вот как? – Он поцеловал ее в висок. – Наверное, делала покупки для дома?

– Нет, я ничего не покупала. – Пруденс опустила руки, осторожно высвобождаясь из его объятий.

Когда она отошла от него в другую часть комнаты, он нахмурился, все чувства у него обострились.

– Что-то не так? – спросил он. – Что случилось?

– Я сегодня встретила твою знакомую, – сказала она через плечо. В ее голосе было что-то такое, чего он не мог определить. Дурное предчувствие овладело им, когда она подняла голову и взглянула на него. – Леди Стэндиш.

Он затаил дыхание, пораженный не ее словами, а ее лицом. На нем не было любви, которую он привык видеть. Не было обожания и нежности и той абсолютной убежденности, что он – предназначенный ей герой. Исчезло, все исчезло, вся мягкость и доброта, которых он никогда не знал раньше, к которым он привык за эти два коротких месяца, как наркоман привыкает к опиуму. Ничего этого не было, ее лицо выражало только ледяное спокойствие. Что могла сказать Кора? Отчего у Пруденс такой взгляд? Он попытался понять это, но у него не получалось, мозг отказывался служить ему.

– Они ехали в гости, – сказала она ему. – Мы с леди Стэндиш немного поболтали, пока кучер менял лошадей. Она считает нашу помолвку своей заслугой, потому что она рассказала тебе о моем наследстве в опере. В опере, когда ты притворялся, что ничего не знаешь об этом.

Опера. О черт! Черт!

Пруденс сделала шаг вперед и посмотрела ему в глаза. На ее лице появилось новое выражение – прозрения, уверенности в своих предположениях. Сердце у него оборвалось.

– Боже мой, я все поняла, – шептала она, глядя на него, – До сих пор, вот до этого момента я старалась не верить в это. Я пыталась убедить себя, что леди Стэндиш что-то путает или лжет, или… еще что-нибудь. Я пыталась найти другое объяснение, но его не было. Ты все знал почти с самого начала.

Рис открыл рот, чтобы отрицать это, но ложь застряла в его горле.

– Встреча в Национальной галерее не была случайной. Ты подстроил ее. Но как?

Он сделал глубокий вдох и признался:

– Мне помог Фейн. Он узнал, где ты будешь.

Она смотрела ему в лицо.

– Мистер Фейн не работал у того итальянского графа, да? Он работал на тебя. Следуя твоим указаниям, он обманывал мисс Уоддел, как ты обманывал меня. – Ее глаза сузились. – Боже мой, тебе когда-нибудь приходилось подумать о ком-нибудь, кроме себя? Мисс Уоддел влюблена в мистера Фейна, но его чувства также неискренни, как твои. Все сплошная ложь.

– Не все, Пруденс. Видишь ли…

– А наш пикник, – оборвала она его. – Это тоже была ложь. Ты только притворился, что испытываешь ко мне романтические чувства.

– Я не притворялся. Клянусь. – Он шагнул к ней, он жаждал объясниться, но она не позволила.

– И тот бал, – не могла сдержаться она. – Ты нарочно ухаживал за Альбертой, ведь так? Ты играл на моих чувствах, ты держал меня в напряжении. А твое объяснение на Литтл-Рассел-стрит, все эти слова об ответственности и необходимости жениться на наследнице. Ты знал, что я сделаю. Знал, что я непременно расскажу о деньгах.

Она приложила дрожащую руку к губам, у нее был совсем больной вид.

– Ты манипулировал мной при каждой возможности, играл мной, словно я была пешкой в шахматной игре!

Рис сказал себе, что он сможет все поправить, если только найдет правильные слова.

– Я могу объяснить…

– Как ты, должно быть, смеялся над глупой влюбленной толстушкой, старой девой, совершенно по-идиотски ведущей себя с тобой!

Рис бросился оправдываться, он чувствовал себя так, словно его вот-вот разорвет на куски. Она была самым милым, самым прелестным существом, когда-либо встреченным им в жизни. И она думала, что он смеялся над ней. Ужасно!

– Я никогда не смеялся над тобой. Никогда!

Недоверчиво фыркнув, она хотела отвернуться, но он схватил ее за руки и повернул к себе, он должен был найти способ объяснить ей, как все выглядело с его точки зрения.

– Да, я знал о деньгах, я признаю это. Кора рассказала мне об этом в опере, все так и было. Да, я подстраивал встречи и управлял ситуацией, но только потому, что не знал, как честно признаться в своих соображениях. Пруденс, ты была настроена так романтически, и я…

– Ты хочешь сказать, я была такой идиоткой! – с рыданием выкрикнула Пруденс. Она вырвалась из его рук. – Я думала, ты необыкновенный человек. Я считала тебя настоящим джентльменом, благородным рыцарем. Я думала, ты меня любишь!

– Я действительно люблю тебя. – После этих своих слов он понял, что это правда. Он любит ее. И он понял по тяжелому блеску ее глаз, что осознал это слишком поздно.

– Негодяй! – Она с такой силой ударила по его щеке, что голова его мотнулась. – Лживый негодяй!

Ненависть в ее голосе вызвала у него панику, он хотел все спасти, отказываясь верить, что теряет ее. Не сейчас, когда все, что делало их обоих счастливыми, было совсем рядом.

– Пруденс, выслушай меня. Я хотел тебя с того самого момента, как только увидел. Я всегда хотел тебя. Никакого притворства, клянусь. Мне нужны были деньги, это правда, но я хотел тебя. – Он сделал глубокий вдох, стараясь собраться с мыслями. Он должен был сказать ей все, о чем думал сегодня, как ему представлялось их будущее. Но отчаяние овладевало им, потому что он видел, как возмущение и боль в ее глазах сменяются ненавистью. И он уже был не в силах долго и поэтично говорить о своих чувствах. – Я люблю тебя.

– Лжец! – Ее приговор был как нож, повернутый в кишках. Она отступала, покачивая головой, как бы поражаясь его бесстыдству. – Какой ты лжец!

– Я не лгу! – вырвалось у него, а страх становился все невыносимее. – Не лгу!

– И ты ждешь, что я поверю тебе теперь, когда знаю, что ты все это время обманывал меня? – Ее взгляд скользнул по нему с явным презрением. – Ты любишь деньги, не меня.

– Неправда.

– Ну, от меня ты денег не получишь, – сказала она, словно не слыша его. – Придется тебе искать другую наследницу. В конце концов, – добавила она с ироническим смешком, который ранил его в самое сердце, – ты герцог. Ты не в состоянии зарабатывать себе на жизнь, как большинство из нас. Ты занимаешь высокое положение, но без денег ты кто? Библейская полевая лилия, не ведающая забот. – Она повернулась к нему спиной. – Ты бесполезен. Ты ничто.

В отчаянии он смотрел, как она уходит. Он мог вынести ее гнев, даже ее ненависть, потому что они свидетельствовали о том, что она все еще питает к нему страсть, которая может перейти в любовь. Но презрение – другое дело. Без ее уважения все, что она сказала, оборачивалось правдой. Он был ничем. Рис смотрел, как она вышла, и знал, что все, о чем он мечтал последние несколько дней, превратилось в пыль.


Глава 16


Наследница Абернати разрывает помолвку! Обманутый герцог раздавлен.

    
«Соушл газетт», 1894 год


Прежде чем встретиться с Рисом, Пруденс сделала необходимые приготовления. Она уже все упаковала и оплатила гостиничные счета. Она открыла Уоддел горькую правду о мистере Фейне. Она выдержала мольбы дяди и самодовольное ликование тети. Она позаботилась о наемном экипаже, который должен был доставить их на железнодорожную станцию, и о том, чтобы поезд был готов немедленно отправиться в путь, как только они сядут в него.

Когда она вышла из комнаты, ей уже ничего не нужно было делать. Она сразу села в экипаж рядом с горничной и до самой станции ни разу не оглянулась.

На станции Пруденс села в поезд, который Рис купил для нее, но в ту ночь, возвращаясь в Лондон, она не пошла спать в свой спальный вагон, она не могла лежать там, где Рис так сладко целовал и ласкал ее. Все спали, а она в одиночестве сидела в вагоне-гостиной, уставившись в темное окно и пытаясь решить, что делать дальше.

Миллионы Абернати, вероятно, она потеряет, потому что представить себя замужем за кем бы то ни было она не могла. Позволить какому-то мужчине целовать и ласкать ее так, как это делал Рис, нет, это невозможно даже вообразить. Его предательство показало Пруденс, что ни одному мужчине нельзя доверить сердце, пока на карте стоят миллионы фунтов. Она размышляла о других людях, которые окружали ее в последние два месяца, – об Эдит, Роберте, Миллисент – людях, которые и не вспомнили бы о ней, если б не наследство, и ей было очень горько, так горько, как никогда в жизни.

Пруденс всегда считала, что нет ничего лучше, чем иметь много денег. Как же она ошибалась! Мария и мистер Уитфилд пытались предупредить ее, что деньги могут не дать счастья, которого она ожидала. Тогда она не понимала, что они имели в виду. Теперь понимает, и понимание далось тяжело. Хотя красивые платья жизнь в «Савое» и личный поезд доставляли Пруденс большое удовольствие, они не могли заменить тех вещей, которые на самом деле делают человека счастливым.

По этой причине она была готова отказаться от наследства, хотя сожалела, что не сможет помочь своим подругам, как надеялась. Что до нее самой, то она два месяца вела жизнь богатой наследницы, и с нее достаточно. Она хочет снова стать собой. Пруденс Босуорт была счастлива. Она знала свое место в мире, у нее были друзья – настоящие друзья, – на которых можно положиться, и маленькая уютная квартирка, которую можно было считать домом. Это и столько денег, чтобы на них можно было прожить, – все, что действительно нужно.

Ей придется найти новое место, где не надо будет так много работать. До конца года она может рассчитывать на определенную сумму из наследства отца, которую она потратит по своему усмотрению. Может быть, она откроет собственную швейную мастерскую. Ее подруга Эмма, ставшая виконтессой, поможет заиметь клиентуру. Поезд следует вернуть, помолвку официально расторгнуть. Мистер Уитфилд наверняка сумеет позаботиться об этом.

Решая, как жить дальше, Пруденс старалась не думать о Рисе, но в темноте и спокойствии, когда ничто не отвлекало ее, только ритмично стучали колеса, невозможно было направить мысли в другом направлении. Невозможно было не вспоминать его необыкновенную улыбку, волшебство его прикосновений, горячие, сладкие поцелуи и ликование сердца, когда она верила, что он любит ее.

Ей хотелось оцепенеть, утратить способность чувствовать, но, сколько Пруденс ни напоминала себе, что Рис не стоит даже минутного страдания, она не могла оставаться равнодушной. Все в ней болело, как будто с нее содрали кожу.

«Поцелуйте меня, опьяневшая девочка».

Пруденс закрыла глаза, слеза покатилась по ее щеке. Она смахнула ее, но за этой слезой последовала другая. Пруденс рассердилась, на этот раз на себя за то, что льет слезы по ничтожному обманщику. Но когда покатилась следующая слеза, у нее не нашлось сил остановить ее.

Она свернулась калачиком, прижала колени к груди и дала волю слезам. Она оплакивала свои глупые иллюзии, свои романтические идеалы, конец своих мечтаний. Больше всего она оплакивала свою любовь, которая жила в ее сердце и которой никогда не было в сердце Риса.

Начинался новый день. Рис смотрел на озеро, на голубые и розовые отсветы, порождаемые восходящим солнцем, но внутренним зрением видел только, как в глазах Пруденс умирали любовь и обожание. Вокруг было тихо, но ему слышались презрительные слова: «Ты бесполезен. Ты ничто».

Она не сказала ему ничего нового. Он давным-давно знал, что его жизнь представляла собой бесполезную трату времени. Он вспоминал те дни в Париже, когда злоупотреблял абсентом. Свою жизнь в Италии – азартные игры, шампанское, женщины. Он оглушал себя любыми способами, которые позволяли забыть, что он не спас брата. Он отказывался признавать что-либо значимым для себя, потому что невозможно было сохранить это, удержаться за это. Под оболочкой циничного гражданина мира он спрятал внутри пустоту, образовавшуюся в нем, когда ему было двенадцать лет.

«Лжец. Какой ты лжец!»

Обвинение стучало в его мозгу, возвращая к прошлому. Летиция сказала ему то же самое, когда он пытался рассказать ей об Ивлине, когда он пытался спасти Томаса от второго лета в Уинтер-Парке. По иронии судьбы тогда, когда правда значила больше всего, ему не поверили. Рис уперся локтями в колени и спрятал лицо в ладонях. «В обмане я преуспел гораздо больше, – устало думал он, – чем тогда, когда говорил правду».

На одном из ильмов над его головой запел зяблик. Рис выпрямился, слушая это обещание дома, звуки словно пробивали брешь в его защитной оболочке.

Он встал и пошел. Он взобрался на холм только чтобы избавиться от этого звука, но когда достиг вершины холма и посмотрел вниз на замок Сент-Сайрес, место, которое они с Пруденс решили сделать своим домом, он снова почувствовал треск разрушаемой оболочки, новый приступ отчаяния и страха, который угрожал раздавить его. Что теперь делать? Последние несколько дней, проведенные здесь с Пруденс, были самыми счастливыми в его жизни. Но ее больше не было, и он чувствовал себя еще более потерянным и опустошенным, чем когда-либо прежде. Он не мог жить так, как жил раньше, до встречи с ней, и он не знал, как ему жить без нее в будущем.

Солнце поднялось над горизонтом и коснулось камней замка Сент-Сайрес, позолотив их. Он так жаждал обрести дом с того самого времени, как потерял его, а дом всегда был здесь, ждал его, и он не хотел потерять его снова. Это был дом для него и Пруденс, место, где они могли бы жить и растить своих детей, Место, где они вместе состарились бы. Он знал, он был совершенно уверен, что именно этого хотел, и он собирался бороться за это как только мог. Пруденс была именно такой женщиной, которую он хотел, и он был полон решимости вернуть ее. Но на этот раз он не будет использовать хитрости и уловки, не будет прибегать к обману. Он знал, что сможет вернуть любовь Пруденс, ее доверие и уважение, только заслужив их.

Проведя бессонную ночь в поезде, Пруденс имела возможность многое обдумать, и к тому времени, когда поезд прибыл на вокзал Виктория, у нее был готов план будущей жизни.

Платформа была забита людьми, но нашлось множество носильщиков, только и ждущих прийти им на помощь. Богатым людям с их частными поездами легче добиться внимания, чем обычным пассажирам, путешествующим по железной дороге.

– Да, да, все это следует доставить в «Савой», – уверила Эдит большого и крепкого кокни, которому досталась честь заняться их багажом. – Все это, – добавила она, указывая на сундуки и чемоданы, выставленные на платформу, – и это тоже.

– Нет, тетя, – шагнула вперед Пруденс и оттащила черный саквояж от остального багажа. – Этот не надо. Он поедет со мной.

– Что ты хочешь сказать? – Эдит взглянула на Стивена, потом снова перевела взгляд на Пруденс. – Ты с нами едешь в «Савой».

– Нет, не еду. – Пруденс указала на четыре чемодана: – Носильщик, я хочу, чтобы вы доставили их на Литтл-Рассел-стрит, 32. Пруденс Босуорт. Можете вы сделать это? – Когда он кивнул, Пруденс достала из сумочки кошелек и, не обращая внимания на протесты тети и дяди, отсчитала деньги, причитающиеся носильщику, включая щедрые чаевые. – Это за доставку багажа в Холборн, – сказала она, положив монеты в руку мужчины. – А когда вы доставите, вас будут ждать еще пять фунтов.

– Очень хорошо, мисс, – кивнул носильщик со счастливой улыбкой, отделяя ее чемоданы от остальных.

– Что ты хочешь доказать, возвращаясь на Литтл-Рассел-стрит? – потребовала ответа Эдит. – Пруденс, что ты делаешь?

– Я возвращаюсь домой.

– Домой? Но тебе следует жить с нами. По крайней мере, пока ты не выйдешь замуж.

– Я не выхожу замуж, помните?

– Но до срока, указанного в завещании, остается еще восемь месяцев. За это время ты, конечно же, найдешь себе достойного молодого человека. Роберт…

– Я не выйду замуж за Роберта, тетя Эдит, – оборвала ее Пруденс. – Я никогда не выйду замуж за Роберта. Может быть, после пятнадцатого апреля вы признаете это. А после этой даты, – добавила она с цинизмом, неведомым ей раньше, – уверена, интерес Роберта ко мне исчезнет так же быстро, как появился.

– Никто не требует от тебя, Пруденс, чтобы ты вышла замуж за Роберта, – примирительно сказал дядя, и от нее не ускользнул предупреждающий взгляд, который он бросил на жену. – В конце концов, ты любишь герцога. Понятно, что он сделал тебе больно своими… э-э… необычными методами ухаживания, но если ты дашь ему возможность, он вернет себе доброе имя: Он…

– Я не выйду замуж и за герцога, дядя, и вам придется смириться с этим.

– Но, Пруденс; ты должна выйти замуж за кого-нибудь! – воскликнула Эдит. – А если ты вернешься в свой ужасный пансион, тебе негде будет встретить подходящего молодого человека.

– Значит, я вообще не выйду замуж, и деньги пропадут. Меня это мало заботит.

– Отказаться от денег? – завопил Стивен. – Ты не можешь! Конечно, ты расстроена, но когда ты все хорошенько обдумаешь…

– Я все обдумала, – оборвала его Пруденс. Она сделала глубокий вздох. – Я всю ночь думала и приняла решение. Прежде всего я сегодня же встречусь с мистером Уитфилдом и доведу до его сведения, что с этого момента мое содержание должно поступать мне. – Она не дала им возможности возразить. – До пятнадцатого апреля ежемесячное содержание в пятьдесят фунтов я буду получать сама и тратить их по своему усмотрению, – твердо сказала она. – Я не вижу причин тратить их на роскошные отели. Вы оба можете оставаться в «Савое» до конца недели. Если решите остаться там после пятницы, вам придется платить за него самим. Я, как уже сказала, возвращаюсь на Литтл-Рассел-стрит, а вам советую возвратиться в Суссекс. Лондон в наши дни очень дорогой город.

Пруденс повернулась к Уоддел – по ее хорошенькому веснушчатому личику было видно, что она тоже проплакала всю ночь.

– Мне больше не нужна горничная, мисс Уоддел, – сказала она, снова открывая кошелек с деньгами. – Но если вы захотите составить мне компанию, – продолжила она, отсчитывая сумму, которую задолжала девушке, – я уверена, что у моей хозяйки на Литтл-Рассел-стрит найдется для вас местечко на то время, пока вы определитесь, что делать дальше.

– Спасибо вам, мисс, – сказала Уоддел, принимая деньги и пряча их в карман, – но у меня в Клапеме сестра. Какое-то время, пока я не найду новое место, я поживу у нее. Если бы вы могли написать мне рекомендацию, я была бы вам очень признательна.

– Конечно. Приходите завтра утром ко мне на Литтл-Рассел-стрит. Если меня не будет, я оставлю для вас письмо у хозяйки. Это вас устроит?

– Да, мисс. Благодарю вас.

Пруденс протянула ей руку:

– Было приятно иметь с вами дело, мисс Уоддел.

Девушка с некоторым сомнением посмотрела на затянутую в перчатку руку, как если бы ей было не по себе от внезапного превращения из служанки в знакомую. Она присела.

– Удачи вам, мисс.

Пруденс опустила руку.

– И вам тоже. Прощайте.

Нэнси Уоддел отправилась искать платформу, с которой отправлялся поезд в Клапем, а Пруденс собралась было пойти в другую сторону, но стоило ей сделать лишь шаг в противоположном направлении, как дядя Стивен схватил ее за руку.

– Пруденс, нельзя быть такой неблагоразумной, – взмолился он.

– Я слишком долго была благоразумной, – ответила она, освобождаясь от него, – с меня хватит. С этого момента я буду делать то, что хочу, и мне все равно, благоразумно это или нет.

– Что, скажи на милость, вселилось в тебя? – в полном недоумении спросила Эдит. – Так-то ты платишь нам за все, что мы для тебя сделали? Отшвыриваешь нас и отказываешься от денег, даже не пытаясь найти мужа? – Она начала плакать. – О, Пруденс, я больше не понимаю тебя!

– Это ваша проблема, тетя Эдит, – уходя, сказала Пруденс. – Вы никогда не понимали меня. И боюсь, что никогда и не пытались этого сделать.

Дом номер 32 на Литтл-Рассел-стрит был таким же, как всегда, прошел только месяц с тех пор, как Пруденс была здесь последний раз, но ей казалось, что прошла целая жизнь. Она помедлила на тротуаре, с любовью разглядывая знакомое здание из красного кирпича с темно-зелеными ставнями и геранями на окнах. Хорошо оказаться дома, решила Пруденс, открыла дверь и вошла.

– Привет, – позвала она, останавливаясь и опуская на пол саквояж. – Кто-нибудь есть дома?

Послышались женские голоса, и вскоре в дверях появилась миссис Моррис в сопровождении той, кого Пруденс совсем не ожидала увидеть.

– Эмма! – воскликнула она, бросаясь к тоненькой рыжеволосой женщине и обнимая ее. – Как замечательно снова вас видеть! Когда вы вернулись из Италии?

– Мы прибыли в Дувр три дня назад. Я тоже очень рада видеть вас. Я очень обрадовалась, когда узнала, как вам повезло. Поздравляю, Пру. Вы заслуживаете этого.

– Но лондонские газеты писали, что вы в Дербишире, – вмешалась миссис Моррис, – путешествуете по графству, объезжаете имения герцога. Мы предполагали, что вы вернетесь к самой свадьбе, мы читали об этом. Конечно, нельзя верить всему, что пишут газеты, я знаю, но… ну, моя дорогая, что-то стряслось?

Пруденс покачала головой, подавила внезапную боль в сердце.

– Ничего. Просто… – Она глубоко вздохнула. – Я разорвала помолвку.

– Ох!.. – Пруденс и Эмма обменялись взглядами, а миссис Моррис без промедления схватила Пруденс за руку и потащила в гостиную. – Идемте сюда, садитесь, моя девочка. Вам нужен стаканчик моего джина.

– Нет, нет, – запротестовала Эмма, а Пруденс тем временем села на свое привычное место в углу диванчика, – чай – единственное, что годится для таких случаев. Ей нужно выпить горячего.

Миссис Моррис в сомнении медлила, но Эмма была тверда. Она позвонила, вызывая горничную.

– Доркас, чаю, пожалуйста, – сказала она, когда та вошла, и уселась рядом с Пруденс.

– Марии, наверное, нет? – спросила Пруденс у миссис Моррис, занявшей свое обычное место – обитый ситцем стул на противоположной стороне стола.

– В такое время? Нет, моя дорогая. Она, конечно, в своей булочной. Но к обеду она сегодня будет дома.

– Вы не знаете, она нашла другую девушку, с которой делила бы квартиру?

– Нет, но… – Миссис Моррис бросила на нее непонимающий взгляд: – Почему вы спрашиваете? Вы ведь не собираетесь, вернуться сюда? Но, моя дорогая, – добавила она, когда Пруденс кивнула, – вы ведь не хотите жить здесь. Вы теперь богатая наследница.

– Я не долго буду наследницей. Так как я не выхожу замуж, я не выполню условие завещания и не получу деньги.

Хозяйка дома понимающе улыбнулась:

– Это, я знаю, говорит разбитое сердце. Подождите, моя девочка, и увидите, как все изменится через месяц-другой. Вы по-другому посмотрите на вещи или же помиритесь с герцогом.

– Нет, ничего этого не будет, и я не передумаю! – сказала Пруденс резче, чем намеревалась. Заметив испуганный взгляд миссис Моррис, она вздохнула и прижала пальцы во лбу. – Простите меня, – пробормотала она. – Я только хочу сказать, что примирение невозможно.

– Даже если так, – возразила Эмма, сидевшая рядом, – вы уверены, что снова поселиться здесь – хорошая идея?

Пруденс подняла голову и озадаченно повернулась к ней:

– Почему бы и нет?

– Конечно, меня здесь не было, но статьи о вашем наследстве и обручении с Сент-Сайресом появились во всех газетах, даже в газетах на континенте. А лондонские газеты полны описаниями вашей истории.

– Я ничего не хочу знать, – устало сказала Пруденс. – Я давно перестала читать газеты. Но какое это имеет отношение к моему возвращению сюда?

– О разрыве помолвки тоже будут писать. Боюсь, если вы останетесь здесь, лондонские газетчики откроют на вас охоту. Конечно, не те, которые работают на «Марло паблишинг», – добавила Эмма. – Этого мы не допустим. Но журналисты из других газет не будут столь щепетильны. Если вы останетесь здесь, ничто не помешает им наброситься на вас, стоит вам выйти за дверь. В пансионе вы будете гораздо менее защищены, чем в отеле.

– Я не хочу жить в отеле. С меня достаточно отелей и гостиниц. Я хочу вернуться домой.

– Но, Пруденс, – заговорила миссис Моррис, – вы теперь наследница. Здесь у вас не будет чаперон. Разве не лучше, если вы останетесь с вашими тетей и дядей? Если не в «Савое», то, может быть, какое-то время поживете у них в Суссексе?

– Нет, – твердо сказала она. – Я не могу оставаться с тетей и дядей. И мне в любом случае не нужна чаперон, потому что я не намерена входить в общество. Пожалуйста, – добавила она, заметив, что хозяйка дома снова хочет что-то сказать, – я не хочу обсуждать это.

Эмма успокаивающе обняла ее за плечи.

– Что, если вы поживете у меня? – предложила она. – Наш дом на Ганновер-сквер обеспечит вам защиту, которой вы не сможете найти здесь. Я уверена, что Харри согласится, хотя конкуренты наверняка обвинят его, что он прячет вас в интересах своих собственных газет. Но это он выдержит. И еще, – добавила она, – если понадобится, я смогу быть вашей чаперон. Когда страсти утихнут и журналисты потеряют к вам интерес, вы сможете вернуться на Литтл-Рассел-стрит. Возможно, через несколько месяцев.

– Через несколько месяцев? – заволновалась Пруденс. – Так долго?

– Я не знаю, но, работая на «Марло паблишинг», я сталкивалась с такими вещами и уверена, что лондонские писаки какое-то время будут сторожить вас, как кошка у мышиной норки.

Пруденс застонала:

– Ох, я бы хотела, чтобы все было как прежде!

Эмма посмотрела на нее с сочувствием:

– Никому и никогда не удавалось вернуться в прошлое, Пру. Можно только двигаться вперед.

Пруденс попыталась примириться с этим фактом. В конце концов, сказала она себе, если возвратиться в прошлое означает заново пережить все то, что случилось с ней за последние два дня, лучше оставить его позади. Даже неопределенное будущее лучше, чем разбитое сердце.

– Тяжелое положение, мой друг. – Уэстон сделал движение в сторону бутылки с портвейном, которую подал им официант в «Бруксе». – Вам следовало сказать мне это раньше. Чтобы напиться, нам потребуется что-нибудь покрепче портвейна.

– Я не хочу напиваться. – Рис посмотрел на официанта, который собирался убрать со стола пустой графин: – Оставьте это.

Официант непонимающе нахмурился, но подчинился и отошел.

– Вы не хотите напиться? – Уэстон посмотрел на Риса с сомнением. – Газеты пишут, что наследница завлекла вас, а потом бросила. Вы сказали, что в самые ближайшие дни кредиторы насядут на вас и заберут все, что осталось. И вот вы ведете меня в мой клуб, но не хотите напиться? Господи, Сент-Сайрес, вы сильнее, чем я. Я бы уже напился вдрызг, окажись я на вашем месте.

– Спасибо, Уэс. Ваш оптимистический взгляд на мою ситуацию чрезвычайно меня ободряет.

– Простите. Я о том, что, кажется, ничто не может свалить вас с ног.

Рис не ответил, размышляя, что сказал бы Уэс, если б видел его на озере два дня назад в совершенном отчаянии.

– Не сомневаюсь, – продолжал барон, – у вас есть в запасе другая наследница.

Рис сделал глоток портвейна.

– Нет, разумеется, ничего подобного.

– Тогда заимейте ее! – Уэстон хрустнул пальцами. – Вы хотите узнать, нет ли у меня на примете другой богачки, раз уж Абернати недосягаема.

– Нет.

Уэс поднял руки, сдаваясь:

– Тогда зачем мы здесь?

– Я не ошибаюсь, виконт Марло ваш друг?

– Марло? – Уэс был явно удивлен переменой темы. – Да, мы приятели. Почему вас это интересует?

– Я слышал, он возвратился из Италии.

– Да, думаю, он уже вернулся из свадебного путешествия, хотя сам я его не видел. Зачем вам Марло?

Вместо ответа Рис указал на бутылку рядом с графином:

– Кажется, этот портвейн он предпочитает больше других?

– Кажется, так, но я ничего не понимаю. Отчего такой интерес к Марло и при чем здесь его любимый портвейн? Черт возьми, откуда вы знаете, какой портвейн он пьет? Фейн скорее всего разнюхал.

У Риса не было возможности дать такое задание Фейну, но он сам смог получить необходимую информацию.

– Я хочу, чтобы вы представили меня Марло.

– Буду счастлив, но только если вы удовлетворите мое любопытство и объясните, зачем вам это понадобилось.

– У меня к нему дело.

– Дело? – Уэс начал смеяться. – И вы говорите, что у вас нет желания найти другую богатую невесту.

– Не понимаю, о чем вы.

– У Марло две незамужние сестры, а поскольку он купается в деньгах, у них вполне приличное приданое, но, учитывая вашу репутацию, он и близко вас не подпустит ни к Фибе, ни к Вивиан. Он очень печется о своих сестрах.

– Меня не интересуют сестры Марло, – нетерпеливо прервал барона Рис. – Я намерен жениться на Пруденс Абернати.

Уэс наклонился к нему.

– Помолвка разорвана, – напомнил он.

– Именно. Поэтому я и хочу встретиться с Марло.

– Звучит загадочно, мой друг, но если вы хотите встретиться с Марло, у вас есть шанс. Он только что вошел. – Уэс встал, вышел из-за стола и через всю комнату направился к двери, чтобы поприветствовать высокого темноволосого мужчину, по виду на несколько лет старше Риса.

Когда эти двое подходили к столу, Рис встал, а когда их представили, он не мог не заметить, что Марло смотрит на него с подозрением, и это несколько позабавило его.

– Присоединяйтесь к нам, Марло. – Он отодвинул третий стул и показал на бутылку: – У нас прекрасный портвейн «Грехам» 1862 года, если вы не прочь выпить.

Марло взглянул на графин и бутылку рядом с ним.

– Прекрасное старое вино, – пробормотал он. – Одно из моих самых любимых.

– В самом деле? – притворился удивленным Рис. – Тогда садитесь с нами и давайте выпьем.

Так как Марло продолжал колебаться, Рис решил, что хитрость не поможет.

– Я весь день искал для вас этот портвейн, – с улыбкой сказал он. – Чтобы мои усилия не пропали даром, вы обязаны выпить с нами, по крайней мере, рюмочку. Кроме того, – добавил он, поскольку его новый знакомый продолжал волноваться по поводу своих сестер, – я праздную свою помолвку с мисс Пруденс Абернати.

Марло сел на предложенный стул.

– Я слышал, что помолвка разорвана.

– Мне представляется, я единственный, кому это неизвестно, – ответил Рис, когда он и Уэс снова заняли свои места. – Я обратил внимание, что сегодняшняя «Соушл газетт» посвятила нашей разорванной помолвке всю страницу светских новостей.

Упоминание одной из газет Марло заставило виконта нахмуриться.

– Вы отрицаете это?

– О да! Категорически, Я женюсь на Пруденс Абернати.

– Сама леди, кажется, считает по-другому.

Наливая гостю вино, Рис постарался принять извиняющийся вид.

– Мне всегда было трудно принимать отказы. Можете сослаться на мои слова, если захотите.

– Так вот почему вы приложили столько усилий, чтобы отыскать мое любимое вино и быть представленному мне в моем клубе? В клубе, должен заметить, членом которого вы не являетесь. Потому что вы хотите изложить вашу версию случившегося?

– Вовсе нет. Мне все равно, что пишут обо мне в ваших газетах, правда это или нет.

– В моих газетах пишут только правду, – быстро сказал Марло. – Но если не это ваша цель, остается предположить, что вы хотите просить моего позволения навестить ее в моем доме, хотя как вам удалось так быстро узнать, что она остановилась у нас, ума не приложу.

Рис заморгал:

– Прошу прощения?

– Вы не знали?

– Не знал. – Он помотал головой, явно озадаченный. – Но почему мисс Абернати оказалась в вашем доме?

– Моя жена – ее близкая подруга, она и пригласила к нам мисс Абернати. Ее чемоданы доставили сегодня утром. Я подумал, вы как-то узнали об этом и хотите с помощью какой-нибудь уловки получить возможность нанести визит.

Рис не знал, поможет или помешает его планам то обстоятельство, что Пруденс остановилась у виконта и его жены. Ему еще предстояло оценить это.

– Нет, я подстроил эту «случайную» встречу с вами, Марло, потому что хотел поговорить с вами о деле, связанном с изданием книг.

Марло поднял рюмку и откинулся на спинку стула.

– Если вы, герцог, хотели возбудить мое любопытство, вам это удалось.

– Прекрасно. – Рис улыбнулся и поднял свою рюмку. – Потому что оно может оказаться выгодным для нас обоих.


Глава 17


Что сказать о любви, которая превращает обычно благоразумного английского джентльмена в полного идиота?

    
«Все знаменитости», 1894 год


Уильям Фейн стоял напротив дома номер 32 по Литтл-Рассел-стрит, не сводя глаз с входной двери чистенького дома с кружевными занавесками на окнах, стараясь не сходить с места, чтобы не привлекать к себе внимания. Он находился здесь уже шесть часов, и с каждой минутой его беспокойство росло.

Каждый раз, издалека заметив идущую по улице женщину, он замирал в надежде, что это будет Нэнси. Служанка из дома, где мисс Абернати жила раньше, не знала, где может находиться горничная мисс Пруденс, но она сказала, что мисс Уоддел должна прийти сюда. Служанка сообщила Фейну, что мисс Пруденс оставила для Нэнси рекомендацию, которую та должна сегодня забрать. Но время шло, а Нэнси не появлялась, и Фейн начал беспокоиться.

Может быть, она заболела, думал он с тревогой. Он вынул часы. Половина четвертого. Наверняка если она не появилась…

Он оторвал глаза от часов и увидел девушку в серо-зеленом платье, идущую по другой стороне улицы. Ему не нужно было видеть сияние ее огненно-рыжих волос, прячущихся под соломенной шляпкой, чтобы понять, что это Нэнси. Ее стройная фигурка и грациозная походка сказали ему об этом. Он почувствовал облегчение и спрятал часы.

Нэнси вошла в дом и через несколько минут вышла с письмом в руках. Фейн подождал, пока она повернется и пойдет туда, откуда пришла, после чего пересек улицу, убыстряя шаги, чтобы догнать ее.

– Мисс Уоддел! – окликнул он.

Она посмотрела через плечо, и, когда узнала его, на ее веснушчатом личике появилось сердитое выражение, а красивые зеленые глаза прищурились. Затем она отвернулась, как если бы не увидела его.

– Мисс Уоддел, Нэнси, подождите! – Фейн пошел быстрее, но она тоже ускорила шаги, однако длинные ноги дали ему преимущество. Он легко нагнал ее и пошел рядом. – Я прождал вас весь день в надежде иметь возможность поговорить с вами.

Нэнси не взглянула на него.

– Нам нечего сказать друг другу, мистер Фейн.

– Пока я ждал вас, полицейский дважды проходил мимо. Второй раз он бросил на меня подозрительный взгляд и сказал, чтобы я уходил отсюда. Если он еще раз увидит меня болтающимся по соседству, он может меня арестовать.

– Не сомневаюсь, вы придумаете для него какую-нибудь историю. Может быть, на него произведет впечатление тот факт, что вы камердинер итальянского графа. Ах нет, подождите. – Она бросила на него возмущенный взгляд. – Вы ведь на самом деле не камердинер графа Розелли, а супруга принцессы Юджинии. Вы солгали.

– Вы должны позволить мне объясниться.

– Я должна, вот как? – Нэнси еще выше задрала носик. – Кто вы такой, чтобы говорить мне, что я должна делать?

– Вы вправе сердиться, но, пожалуйста, выслушайте меня, Нэнси. Дайте мне шанс рассказать вам, как все было на самом деле.

Она не ответила. Но также не сделала попытки перейти на другую сторону улицы, чтобы избавиться от него, и Уильям оценил это как поощрение.

– Я был камердинером графа Розелли до его женитьбы. Когда он женился на принцессе Юджинии, он хотел оставить меня, но мне нравятся перемены, поэтому я стал камердинером герцога. Я прослужил у него пять лет.

Нэнси остановилась на углу, посмотрела в одну, потом в другую сторону и перешла улицу, словно забыв о его присутствии.

Уильям не отставал.

– Мне нравилось служить у его светлости, – сказал он, когда они оба ступили на тротуар, – с ним я получил возможность много путешествовать. Работая у него, я многому научился… – Он запнулся, подумав, что этой темы лучше не касаться, потому что не во всем, чему он научился, имело смысл признаваться. – Его светлость был хорошим хозяином, очень щедрым – по крайней мере, когда он был при деньгах. Ему легко угодить, он очень умный, И он герцог, любезный и выдержанный, джентльмен во всех отношениях.

Нэнси резко свернула влево и вошла в маленькую пошивочную мастерскую. Уильям без колебаний последовал за ней.

– Когда я поступил к его светлости, – сказал он, игнорируя взгляды, бросаемые на него присутствующими там дамами, – я исполнял свой долг по отношению к своему хозяину.

Нэнси через плечо глянула на него, направляясь к конторке.

– Уходите, – шепотом произнесла она, пугаясь. – Это место для женщин. Вам нельзя сюда.

– Я верный камердинер, – упрямо твердил Фейн, продолжая идти за ней. – Когда его светлость попросил меня узнавать о планах мисс Абернати, я делал все, чтобы выполнять его приказы.

– Приказы? – Нэнси остановилась на полпути и повернулась к нему так резко, что он почти налетел на нее. – Вы обманывали меня.

Он взглянул ей в лицо, и боль, которую он заметил в ее глазах, обожгла его.

– Я знаю и сожалею об этом, Нэнси, поверьте мне, искренне сожалею. Но это было необходимо. Мисс Абернати могла бы заметить, что герцог…

– Что герцог шпионит за ней?

Фейн с трудом сглотнул.

– Да.

– Поэтому вы обманывали заодно с ним. Вы когда-нибудь собирались сказать мне правду?

– Нет.

Нэнси насмешливо фыркнула и собралась отвернуться, но его следующие слова остановили ее.

– Я ушел от герцога, – сказал он. – Отказался от должности.

Нэнси помолчала.

– В самом деле? – спросила она, склонив голову набок и отказываясь взглянуть на него. – Зачем мне это знать?

Уильям проигнорировал вопрос.

– Учитывая все обстоятельства, я почувствовал, что не могу больше работать у него.

– Не вижу для этого причин, почему бы и нет? – парировала она. – Два сапога – пара.

Нэнси отвернулась, и Фейн не мог больше вынести этого. Он схватил ее за руки, чтобы удержать на месте.

– Нэнси…

– Отстаньте от меня, – сказала она и попыталась освободиться, но Уильям не отпустил ее, опасаясь, что если он допустит это, то потеряет последнюю надежду. А он как никогда в жизни не хотел упустить свой шанс.

– Нэнси, я отказался от места, потому что мне это было необходимо, – объяснил он, продолжая удерживать ее за руки и не обращая внимания на неодобрительный шепот присутствующих леди. – Камердинер не может жениться. Так что с этим покончено.

Она прекратила попытки высвободиться и прищурилась.

– А на ком вы собираетесь жениться? – спросила она сквозь зубы.

– На вас, если мне удастся убедить вас, чтобы вы согласились. Я люблю вас. – Он поцеловал ее, после чего опустился на одно колено, крепко удерживая за руку. – Я знаю, свершится чудо, если вы согласитесь выйти за меня замуж, но я буду ждать сколько угодно. Я намереваюсь получить другое место, потому что когда мужчина влюбляется, когда он хочет жениться, остепениться и зажить семейной жизнью, ему нужна постоянная работа с хорошим заработком. Я собираюсь много работать, откладывать деньги и найти способ купить для вас домик. Для нас. И каждый день до конца моей жизни я снова и снова буду просить вас выйти за меня замуж, надеясь, что наступит день, когда вы в момент безумия скажете «да». Вы позволите мне это?

Нэнси покусывала губы, глядя на Фейна сверху вниз, но ничего не говорила.

– Позволите, Нэнси? – снова спросил он с бьющимся сердцем. Фейн ждал, не вставая с колена, уверенный, что Нэнси не согласится и за тысячу лет.

– Да, мистер Фейн, – наконец произнесла она. – Я позволю вам это.

Он мгновенно оказался, на ногах. Крепко прижав ее к себе, Уильям Фейн шокировал всех леди в заведении миссис Оливер, запечатлев на щеке Нэнси Уоддел, горничной леди, самый страстный поцелуй.

* * *


Как и предсказывала Эмма, стоило «Соушл газетт» написать о том, что помолвка Пруденс с Сент-Сайресом разорвана, как журналисты осадили Литтл-Рассел-стрит. Ворота Ганновер-сквер в Мейфэр запирались на ночь, так что дом Марло обеспечил Пруденс обещанную Эммой защиту.

Из-за этой осады традиционный воскресный чай в пансионе стал невозможен, а Пруденс нуждалась в поддержке своих подруг больше, чем когда-либо, так что она с радостью приняла предложение Эммы собрать всех их на чаепитие в Мейфэр.

В результате через четыре дня после разрыва помолвки Пруденс оказалась среди своих подруг не на привычном диванчике в гостиной миссис Моррис, а на изящном диване, обитом белой парчой, в гостиной лорда и леди Марло. Обсуждая с ними свои планы на будущее, она находила некоторое утешение в их оценке ее прожектов.

Ее решение самой получать ежемесячное содержание было единодушно одобрено. Если кто-нибудь и знает, как правильно и умело обращаться с деньгами, так это незамужняя девушка. Джентльмены, по общему убеждению, представления не имеют, как правильно тратить деньги. Конноспортивные соревнования, членство в клубе и портвейн не идут ни в какое сравнение с качественным постельным бельем и полной кладовой мяса.

Ее решение отослать родственников обратно в Суссекс и отказ выйти замуж за Роберта также получили поддержку. Все согласились, что, возможно, людям, которые одиннадцать лет знать не желали Пруденс и начали замечать ее и проявлять заботу о ней только после того, когда она стала наследницей миллионов, нельзя доверять.

А так как все ее подруги видели тетю Эдит, они не могли не заметить, что Эмма – гораздо лучшая чаперон.

План Пруденс открыть собственную мастерскую по пошиву дамской одежды был встречен со всеобщим одобрением, а Эмма предложила помочь Пруденс найти клиентов среди высшего общества.

Обсуждение этих тем далось Пруденс легко, но когда разговор перешел на разорванную помолвку, она почувствовала, что почва ускользает у нее из-под ног. Пруденс дала себе слово никогда не плакать из-за Риса, но она знала, что боль еще слишком свежа, чтобы сдержать слово, если она попробует все объяснить. Подруги, уловив ее нежелание затрагивать эту тему, не стали задавать вопросов и заговорили о другом.

К счастью, поездка Эммы в Италию давала большую пищу для разговоров; одиноким девушкам очень нравятся рассказы о свадебных путешествиях. Больший интерес вызывают только свадьбы и дети.

– У вас в самом деле есть фотография Арно, Эмма? – Миранда мечтательно вздохнула. – Как бы мне хотелось побывать во Флоренции.

Эмма прошла к шкафу и вынула из него фолиант.

– У меня много фотографий. Я купила их в Риме у замечательного фотографа, мастера своего дела.

Эти слова вызвали возгласы удовольствия, и вскоре девушки начали передавать друг другу виды Арно, Колизея и других достопримечательностей, восхваляемых путеводителем Бедекера, популярным у лондонских туристов.

Еще два месяца назад Пруденс получила бы большое удовольствие от их разглядывания, но сейчас каждая фотография возвращала ее к мыслям о Рисе. После той выворачивающей душу ночи в поезде у нее не было времени думать о нем. Она перевезла свои вещи на Ганновер-сквер, проигнорировав письма от родственников, надеющихся, что она пересмотрит свое решение. Она удостоверилась, что ее тетя с дядей покинули «Савой». Она встретилась с мистером Уитфилдом и уведомила его, что содержание в пятьдесят фунтов в месяц она хочет получать сама и распоряжаться им по собственному усмотрению вплоть до следующего апреля. В последующие месяцы она предполагала заняться устройством собственной пошивочной мастерской.

Однако в данный момент, рассматривая фотографии, Пруденс не могла не думать о Рисе. Она не могла не гадать, был ли Рис на этой площади, ел ли в этом кафе, не в этом ли фонтане он купался голым.

Разглядывая фотографию фонтана Треви в Риме, она не могла не почувствовать боль в груди, потому что память услужливо вернула ее в день, проведенный вместе с ним в Национальной галерее.

Какой счастливой она была в тот день, не догадываясь, что он все подстроил! Он расспрашивал ее о семье, о том, продолжает ли она работать швеей, а сам уже знал о ее деньгах, забавлялся, обманывая ее! С каким спокойствием, с какой уверенностью он лгал. Это продолжало изумлять ее.

«Я считаю, что вы соблазнительны». Еще одна ложь.

Боль в груди усилилась. В глубине души Пруденс всегда знала, что это не так, но как приятно было услышать эту ложь!

Она передала фотографию фонтана Треви Марии и взяла из рук миссис Инкберри следующую, однако, склонившись над ней, она только притворялась, что рассматривает ее. На самом же деле она прикрыла глаза, не в силах больше смотреть на виды Италии и думать о нем…

В комнату вошел Джексон, дворецкий виконта.

– С вашего позволения, мадам, вернулся виконт. С ним его друг, и виконт хочет знать, могут ли они присоединиться к леди за чаепитием.

– Надо подумать, – сказала Мария. – Друг виконта холостой?

Все засмеялись, кроме Джексона, который сохранял выражение превосходства и достоинства истинного дворецкого.

– Не могу знать, мисс Мартингейл, – проворчал он и повернулся.

Его уход сопровождали подавленные смешки, но они почти сразу смолкли, когда вошел виконт Марло. За ним следовал герцог Сент-Сайрес.

Пруденс вскочила со стула, как от электрического удара. При виде Риса она не почувствовала эйфории, радостного прилива эмоций, неодолимого притяжения. Только глубокую щемящую боль и гнев за предательство.

– Что вы здесь делаете? – спросила она, тогда как другие леди поднялись со своих мест и вели себя гораздо более приличествующим образом, чем она. – Сейчас же уходите.

– У нас есть дело, Эмма, – сказал виконт, пытаясь сохранять невозмутимый вид. – Вы знаете, что дело для меня важнее других соображений.

Прежде чем Эмма смогла что-нибудь произнести, снова заговорила Пруденс, однако обратилась она не к виконту, а к Рису.

– Какое общее дело может быть у вас с лордом Марло?

Рис полез в карман сюртука и вынул сложенную газету.

– Виконт взял у меня интервью для «Соушл газетт». Это первый оттиск – не для печати. Не хотите ли взглянуть? – Не ожидая ответа, он расправил газету и взялся за нее так, чтобы Пруденс и все остальные могли прочитать заголовок.

Грешный герцог выбирает любовь, а не деньги!

Пруденс задержала взгляд на заголовке, потом посмотрела на Риса:

– Что это?

– Я сказал вам, это будет в утреннем выпуске «Соушл газетт». – Он кивнул в сторону виконта. – Я дал газете Марло эксклюзивное интервью, публично заявив, что если вы согласитесь выйти за меня замуж, я не получу ни пенни из вашего наследства.

По комнате пополз шепот удивления, однако Пруденс только сложила на груди руки и накинулась на него:

– Мне все равно, какую ложь вы напишете в газете. Я не выйду за вас замуж! Зачем мне это?

– Не знаю ни одной причины, – согласился он. – Признаю, я лгал вам и вел себя дурно, у вас есть все основания ненавидеть меня, но при всем том я сказал вам одну истинную вещь. Я люблю вас. – Он протянул ей газету. – Вот единственный способ, который я смог придумать, чтобы доказать это.

– Я вам не верю. Опять какая-нибудь уловка.

– Это не уловка. Прочитайте интервью и убедитесь. Пожалуйста, Пруденс, – добавил он, видя, что она не собирается выполнять его просьбу. – Просто прочитайте.

Она неохотно взглянула на первую страницу самой крупной газеты издательства «Марло паблишинг», но прежде чем начала читать, в поле ее зрения появилась рука Риса, указывающая на один абзац.

– Здесь я заявляю, что если мисс Абернати согласится выйти за меня замуж, свадьба состоится шестнадцатого апреля будущего года.

Она подняла на него глаза, неуверенная, что расслышала правильно:

– Шестнадцатого апреля?

– На день позже срока, указанного в завещании Генри Абернати, – продолжил он. – Деньги, разумеется, будут потеряны.

Она хмуро смотрела на него, все еще не доверяя.

– Вы собираетесь исполнить это?

– Это единственный способ, который я смог придумать, чтобы доказать свою, искренность. Я мог бы согласиться дать вам полный контроль над наследством, оформив соответствующие бумаги, но мои кредиторы все же потребовали бы уплаты долгов, так что у вас все равно остались бы сомнения в мотивах моего поведения.

– Особенно если сразу после свадьбы вы бы начали сладкими речами добиваться, чтобы я передала все в ваши руки, – обвиняюще сказала она. – Вы бы продолжали обманывать меня.

– Я знаю, что вы так думаете, именно этим объясняется мое предложение – чтобы не осталось сомнений в моей искренности.

Пруденс продолжала сомневаться. Она изучала его, и хотя на этот раз не видела ни обворожительной улыбки, ни самоуверенности, она знала, что он может лгать с выражением искренней сердечности, и ей по-прежнему было больно от его обмана.

– Неважный вариант для такого очаровательного охотника за приданым, как вы, – сказала она. – Почему бы вам не найти другую наследницу? Леди Альберта выйдет за вас замуж, не сомневаюсь.

– Мне не нужна леди Альберта. Мне не нужна любая другая наследница. Мне нужны только вы. Я говорил вам раньше, что с самого начала хотел вас, с того самого момента, когда увидел вас на балу, но мне отчаянно были нужны деньги, и я знал, что для меня единственная возможность выбраться из ямы – жениться на богатой невесте. Когда я увидел вас в опере и Кора рассказала мне о вашем наследстве, это было все, что мне нужно было знать. С этого момента мысль о женитьбе на другой женщине – пусть и богатой невесте – никогда не приходила мне в голову.

Пруденс фыркнула:

– Полагаю, вам никогда не приходила в голову мысль быть честным со мной относительно ваших мотивов?

– Учитывая вашу романтическую натуру, мне не хотелось этого делать. Я знал, что в вашем воображении я безупречный рыцарь, и посчитал, что лучшей стратегией было бы добиваться вас красивым ухаживанием.

– Ложь никогда не бывает лучшей стратегией, а вы лгали. – Пруденс взяла газету. – После всего, что вы сделали, вы думаете, этого достаточно, чтобы вернуть меня?

– Нет, но я надеюсь, что следующих десяти месяцев будет достаточно, чтобы убедить вас в моей искренности. Я знаю, что никогда больше не буду рыцарем в ваших глазах… – Он замолчал и отвел глаза, приложив ко рту сжатые пальцы. Потом он прочистил горло и снова взглянул на нее. – Я знаю, я сам разрушил все шансы на это, но надеюсь, что смогу, по крайней мере, заслужить ваше уважение. – Он склонился над газетой и указал на другой абзац: – Вот здесь я пишу, что с этого момента намерен сам зарабатывать себе на жизнь. Я буду писать книги для издательства Марло.

Пруденс посмотрела на виконта Марло, который кивнул, подтверждая, потом снова взглянула на Риса:

– Вы собираетесь стать писателем?

– Я напишу путеводители по Европе. Остроумные книги для аристократов о том, как объехать все страны, совсем не имея денег, и серьезные книги – куда пойти и что следует посмотреть. Что-то вроде Бедекера, ну, знаете. Я понимаю, что много не заработаю, – добавил он, потому что Пруденс в совершенном удивлении молчала, – но это единственное, чему я обучался, и, я надеюсь, это убедит женщину, которую я люблю, что я не так бесполезен, как библейская полевая лилия.

Пруденс сглотнула и закрыла глаза, вспомнив, как обвиняла его в том, что он бесполезный человек. Она сказала это, чтобы сделать ему больно, чтобы ранить его так, как он ранил ее. Он заслужил это, напомнила она себе.

– Об этом тоже есть, – сказал он, побуждая ее открыть глаза.

– О чем? – спросила она. – Что вы полевая лилия?

– Об этом и о том, что я люблю вас, а не ваши деньги. Я не любил вас, когда все начиналось, это правда, но я люблю вас сейчас и буду любить, пока не умру. И о том, что если вы когда-нибудь согласитесь выйти за меня замуж, вы сделаете меня счастливейшим человеком в мире.

Пруденс смотрела на печатные строчки, которые он читал, и они поплыли у нее перед глазами. Внутри у нее что-то задрожало, потому что появилась надежда, что он говорит правду, и это испугало ее. Боль была еще слишком сильной, и она боялась, что надежда сделает ее еще более уязвимой.

– Как я могу выйти за вас замуж? – воскликнула она. – Вы так много обманывали меня, как я могу быть уверенной, что вы не будете лгать мне снова, преследуя какие-то свои цели? Как я могу доверять вам снова?

Деликатное покашливание не дало ему ответить. Пруденс огляделась, вспомнив, что они не одни. Перевела взгляд на герцога и решительно заявила:

– Я хочу, чтобы вы ушли.

Ее подруги поднялись, как будто она обратилась к ним.

– Нет, – в испуге сказала она, когда они одна за другой пошли к двери, – я не вас имела в виду. – Она показала на Риса: – Я имела в виду его.

Ее подруги, кажется, вдруг оглохли, потому что продолжали выходить за дверь. Эмма, замыкавшая процессию, задержалась и взглянула на Риса:

– Сент-Сайрес, я выступаю в роли чаперон Пруденс. Я буду тут рядом, за дверью.

– Нет, подождите! – крикнула Пруденс, но дверь за подругами закрылась, оставив ее наедине с Рисом. Она хотела тоже уйти, но его рука сжала её запястье.

– Пруденс, выслушай меня. – Он притянул ее к своей груди. – Я знаю, ты мне не веришь, и у тебя есть на то все основания, но я не знаю, как мне вернуть твое доверие иначе, чем отказавшись от денег. – Он взял ее за руки. – Скажи мне как.

Она смотрела на него, в глаза, зеленые с серебром, как йоркширский луг осенью, вспоминая, как впервые увидела этого человека, каким он представлялся ей тогда.

– Я не знаю, – прошептала она. – Ты не тот человек, каким я тебя представляла. Я не знаю, кто ты.

Она повернулась и пошла к двери. На этот раз он не пытался остановить ее. Она дошла до двери и взялась за ручку.

– Мой брат покончил с собой.

Ручка вернулась в прежнее положение, и Пруденс повернулась к Рису.

– Что?

– Он повесился в школе на перилах лестницы, потому что моя мать снова решила отослать его в Уинтер-Парк на летние каникулы. Одного. Она отсылала его одного. Он не мог вынести этого.

Пруденс ощутила странный холод, бегущий по спине, совсем как в тот день в гостиной Уинтер-Парка.

– Он не хотел ехать?

– Не хотел. – Рис уставился в потолок. – Пруденс, есть такие мужчины, которых не интересуют женщины. У них… другие предпочтения. Им нравятся мальчики. Таким был Ивлин.

– Боже мой! – Ей стало плохо. – Нет!

– Сначала были просто игры, потом… потом другое. Мы были детьми, но мы знали, что это дурно, и прятались в лавандовом домике. Ивлин ненавидел это место и никогда не бывал там. Но спрятаться удавалось не всегда. – Рис опустил голову, теперь он смотрел на Пруденс. – Невозможно прятаться все время.

– Он обидел твоего брата. – Она с трудом проглотила комок в горле и заставила себя продолжать. – И из-за того, что случилось с ним, он покончил с собой.

– Да.

– А ты? – шепнула она. – Что было с тобой?

Рис смотрел мимо нее, куда-то на закрытую дверь.

– В первый же раз, когда Ивлин дотронулся до меня, я воткнул в его руку вилку. За это он запер меня в комнате на три дня. После, когда Томас рассказал мне, что с ним случилось, мы убежали, я смог привести его в Хейзелвуд. В то время там находилась моя мать. Я попытался объяснить ей, что случилось, но… – Он запнулся, и его лицо искривилось, разрывая сердце Пруденс. – Она назвала меня лжецом.

Пруденс зажала рот рукой.

– Она отослала Томаса обратно в Уинтер-Парк. Она отослала его обратно к этому монстру. Я умолял ее не делать этого. Я умолял ее. Она не желала слышать. – Рис нервно провел рукой по волосам и опустился на стул, – Не меня. Меня послали к друзьям на север Шотландии, потому что после того, что я сделал, Ивлин отказался пускать меня в Уинтер-Парк. У меня не было никакой возможности защитить Томаса. Осенью мы должны были пойти в разные школы – мне было уже достаточно лет, чтобы учиться в Итоне. Мы переписывались, но я никогда больше не видел Томаса. Когда пришла весна и он узнал, что следующее лето ему снова предстоит провести в Уинтер-Паркё, он покончил с собой. Я не смог защитить его от Ивлина. Я пытался, у меня не вышло.

– Ты был мальчиком. Это твоя мать не защитила его, – Пруденс подошла к нему и опустилась на колени возле стула, на котором он сидел. – Почему ты не рассказал мне этого раньше, когда я расспрашивала тебя?

– Как я мог? – Он резко выпрямился на стуле и провел ладонями по лицу. – Бога ради, Пруденс, ты так невинна. Я просто не мог рассказать тебе такую гнусность.

Она положила руку на его колено.

– Но ты говоришь это сейчас.

Он взглянул на нее, и в его глазах загорелся гнев.

– Не для того, чтобы сыграть на твоей жалости, если ты так решила. – Он оттолкнул ее руку, встал и отошел. – Слава Богу, я еще не пал так низко.

– Я и не думала, что ты рассказал мне это, чтобы вызвать жалость, – сказала она, поднялась и направилась к нему. Когда Рис остановился возле камина, она тоже остановилась. – Я просто хочу знать, почему ты захотел рассказать мне обо всем этом. Тебе не обязательно было делать это.

– Я никогда не сказал ни одному человеку, почему Томас покончил жизнь самоубийством. Слухи ходили несколько лет, но правды не знал никто. Никто не знал, что Ивлин был таким гнусным ублюдком. Никто, кроме моей матери, и она до сих пор отрицает это, не признается даже себе самой. Я доверяю тебе, Пруденс, самый ужасный секрет в своей жизни и надеюсь, что ты сможешь доверять мне. Ты сказала, что у тебя такое чувство, словно ты не знаешь меня. Что у тебя нет оснований доверять мне. И ты была права. Мужчина и женщина, которые собираются пожениться, должны доверять друг другу. Не то чтобы принимать все на веру, – поспешил добавить он. – Я не уверен, что ты скажешь мне «да». Но я надеюсь на это.

Пруденс посмотрела на него и поняла, что поверила. Поверила каждому слову. Она знала – будут такие, кто подумает, что она снова дает себя обмануть, но ее это не трогало. Она любила его. Всегда, с первого мига, когда увидела его. И продолжала любить, несмотря на все его грехи.

– Я не товар на этой ярмарке, – продолжил он, потому что она по-прежнему молчала. – У тебя большой выбор, а у меня нет ничего, абсолютно ничего, что я мог бы предложить тебе. Когда завтра утром выйдет эта газета, кредиторы немедленно потребуют возврата ссуд и заберут все, что у меня есть, а это немного, уверяю тебя. Они обдерут Уинтер-Парк, единственное имение, в котором еще осталось, что-то ценное. Они заберут все земли – кроме замка Сент-Сайрес, конечно. Они не смогут забрать его, потому что это неотчуждаемая собственность. Что хорошо – они не могут отнять титул. Я герцог, обладатель собственного замка.

Пруденс опустила голову, у нее был такой вид, словно она еще не приняла решение.

– Обладание замком, видимо, показатель положения в обществе, – пробормотала она.

– Но толку от этого мало. Ты сама видела, что там нельзя поселить даже собак, и я сомневаюсь, что это когда-либо изменится. Со всеми моими долгами и тем, что я смогу заработать на книгах, ты всегда будешь бедна, если выйдешь за меня замуж.

Она сделала глубокий вздох.

– О Боже, когда ты решил говорить правду, ты начал делать это с исчерпывающей полнотой.

– Полагаю, что так. – Он улыбнулся Пруденс, улыбнулся той потрясающей улыбкой, от которой сердце у нее всегда щемило и одновременно расцветало радостью, но на этот раз боли не было. Боль ушла. Может быть, потому что она сохранила любовь в своем разбитом сердце. – Лгать относительно замка Сент-Сайрес нет никакого смысла, – добавил он, при этом его улыбка перешла в грустную усмешку. – Ты его видела. Но если я буду очень много работать и напишу гору книг, я смогу заработать достаточно, чтобы мы смогли починить крышу, купить кое-что из мебели и восстановить фонтан.

Пруденс заулыбалась. Как было не улыбнуться. Он был таким невозможным.

– Фонтан?

– Чтобы купаться голыми, – пояснил он. Несмотря ни на что, он по-прежнему смешил ее.

– Фонтан совершенно необходим, я понимаю.

– Все обстоит не так плохо, как могло бы быть при моем беспутстве, – продолжал он. – У нас будет двое слуг. Фейн и Уоддел собираются пожениться, они хотят иметь свой дом. Я предложил им домик в имении и немного земли, а за это они согласны остаться, не получая жалованья. Глупо с их стороны, но они согласились. Они влюблены друг в друга, а если останутся служить в доме у кого-то другого, то не смогут пожениться. Кстати, Уоддел уверила меня, что может готовить.

Рис взял в ладони ее лицо.

– Я люблю тебя, Пруденс Босуорт. Если ты выйдешь за меня замуж, я стану твоим защитником, я буду заботиться о тебе, чего бы мне это ни стоило. Клянусь жизнью. Ты станешь герцогиней, пусть, на мой взгляд, это не так уж много значит. Выше титул только у принцессы, так что никто не посмеет смотреть на тебя свысока на том основании, что твои родители не были женаты. Не имеет значения, что мне придется делать, ты никогда не будешь стоять на коленях и терпеть оскорбления от таких ужасных людей, как Альберта Денвилл. Так что… – Он сделал глубокий вздох. – Если я до шестнадцатого апреля докажу тебе это, ты выйдешь за меня замуж? Или я для тебя безнадежно потерянный вариант?

Пруденс посмотрела на него, заглянула в его прекрасные зеленые глаза. Она знала, почему у него была такая дурная слава. Какая женщина может устоять перед ним?

– Да, Рис. Я выйду за тебя замуж.

Он моргнул.

– Выйдешь? – Когда она кивнула, он рассмеялся. – Ушам своим не верю, – пробормотал он.

– Ты удивлен? – спросила она, обвивая его шею руками. – После твоего публичного объяснения в любви, которое завтра должно появиться в газете, ты действительно считал, что я могу отказать тебе?

Он опустил голову.

– Я думал, у меня нет шансов, – признался он и поцеловал ее.

Прижимаясь губами к его губам, Пруденс подумала, что до 16 апреля слишком долго ждать. Целых десять месяцев. Нет никакой необходимости откладывать свадьбу, сказала она себе.

Она оторвалась от его губ, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Нет никакой необходимости ждать до шестнадцатого апреля, чтобы остаться без денег, – сказала она. – Вчера я встречалась с мистером Уитфилдом, и он сказал мне, что даже если мы с тобой помиримся и свадьба, намеченная на семнадцатое июня, состоится, это ничего не изменит. Твой обман делает тебя совершенно неприемлемым для роли мужа наследницы состояния Абернати. Он изменил свое прежнее решение, а так как согласие всех попечителей должно быть единогласным, деньги отойдут родственникам вдовы моего отца.

– Я не удивлен. Если бы я был попечителем, я бы тоже не одобрил такого охотника за состоянием. – Он обхватил ее талию. – Если денег все равно не будет, может быть, ты согласишься выйти за меня замуж прямо сейчас? Я хочу сказать: зачем ждать, если в этом нет необходимости?

Пруденс очаровательно улыбнулась:

– Письмо от мистера Уитфилда, официально извещающее о непригодности твоей кандидатуры, ты получишь через несколько дней. Не думай, что сможешь как-то обойти это решение и получить деньги, если мы поженимся сразу.

– Я с нетерпением буду ждать уведомления, если это будет означать, что я могу убедить тебя выйти за меня замуж немедленно. – Рука Риса, лежавшая на талии Пруденс, скользнула ниже, на ее бедра. – Ожидание будет мукой. В конце концов, чтобы доказать, что я стал другим, мне придется все время оставаться честным человеком.

– Именно так. – Она нахмурила брови, изображая испуг. – Об этом я не подумала.

Он склонился над ней и покрыл поцелуями ее горло.

– Все, что мне будет позволено, – это несколько непорочных поцелуев до самой свадьбы. При условии, что мы сможем избегать газетчиков, потому что они будут следовать за нами повсюду; дабы убедиться, действительно ли любовь преодолевает все. – Он ткнулся носом в ее горло. – Чем скорее мы обвенчаемся, тем скорее я смогу начать доказывать тебе мою любовь теми способами, которые достойны моей репутации грешника.

– Хмм… – усмехнулась Пруденс, соглашаясь. – Какая женщина сможет устоять перед таким доводом?

Рис заглянул ей в глаза:

– Так как же, мы венчаемся или будем ждать? Решение за тобой.

– Хорошо, я выйду за тебя сразу же, – сказала Пруденс. Она провела рукой по волосам Риса и легонько притянула к себе его голову, чтобы он мог поцеловать ее снова, но он медлил, улыбаясь.

– Что я сделал, чтобы заслужить такую соблазнительную женщину, как ты?

– Ты снова обманываешь меня, – сказала она и поцеловала его в губы. – Сколько можно?


Эпилог


Герцог Сент-Сайрес и мисс Пруденс Босуорт-Абернати обвенчались сегодня утром в соборе Святого Павла. Присутствовали триста восемьдесят шесть человек, вероятно, чтобы быть свидетелями события, которое еще месяц назад представлялось совершенно невозможным.

    
«Все знаменитости», 1894 год


Свадебный завтрак, совсем не такой многолюдный, как само бракосочетание, состоялся в городском доме Милбрея. Это шло вразрез с этикетом, предписывающим, чтобы застолье устраивалось в доме жениха. «Савой» вообще исключался. Родственники невесты не могли бы оплатить такие расходы.

После завтрака Пруденс в сопровождении мисс Мартингейл, главной подружки невесты, первой покинула столовую, чтобы переодеться. Вскоре Рис тоже отправился сменить свадебный костюм, но, проходя мимо открытых дверей кабинета, остановился. Через дверной проем ему виден был письменный стол, заваленный корреспонденцией, которую они с Фейном не разбирали, потому что последние четыре недели были очень заняты. Рис знал, что среди поздравлений и писем должны были быть просроченные счета, требования заплатить, но, понимая, что скорее всего будет в долгах до конца жизни, он не испытывал сожалений.

Он вошел в кабинет и подошел к столу. Верхнее письмо в стопке бумаг оказалось от Уитфилда, Джослина и Морхауса, адвокатов, оно пришло через несколько дней после того, как в «Соушл газетт» появилось его интервью и сообщение, что, несмотря на слухи, герцог Сент-Сайрес и мисс Пруденс Абернати намерены сочетаться браком 17 июня, как и планировалось.

Герцог взял письмо. Развернув его, он обошел стол, сел и, улыбаясь, снова прочитал печатные строки, в которых говорилось, что попечители имущества Абернати не могут с чистой совестью одобрить его брак с мисс Пруденс Абернати и что если молодые люди все же решатся вступить в брак, они ничего не получат из наследства покойного миллионера.

Все еще улыбаясь, Рис сложил письмо и положил на прежнее место. Им с Пруденс, может быть, стоит сегодня затопить камин Милбрея и сжечь это письмо вместе со всеми счетами. Он подумал о тех деньгах, которые унаследовал от отца, деньгах, которые растранжирил в поисках счастья, так никогда и не найдя его. Теперь, когда у него не было ни шиллинга, он был совершенно счастлив. Может быть, честность действительно лучшая стратегия. Он засмеялся.

– Над чем ты смеешься?

Он поднял глаза и увидел стоящую в дверях Пруденс. Она переоделась в розовый дорожный костюм, но он все еще видел ее в своем воображении идущей по проходу собора Святого Павла в белом шелковом платье невесты. В тот момент он почувствовал щемящую радость в сердце, не похожую ни на что испытанное им раньше, и сейчас, глядя на нее, он снова чувствовал то же самое. Пруденс была самым прелестным, самым милым, самым соблазнительным созданием из всех, кого он когда-либо встречал в своей жизни, он до сих пор не верил, что победил ее только любовью.

Она недоумевающе взглянула на него:

– Ты не хочешь сказать мне, что заставило тебя смеяться?

Он приподнял бумаги в стопке и ухмыльнулся:

– Я подумывал о костре. Мы могли бы устроить праздник. Пригласить мою мать и твоих родственников, всех наших друзей, обремененных долгами. Они захватили бы свои счета, и мы бросили бы все это в огонь. Топлива оказалось бы так много, что хватило бы спалить дом Милбрея дотла. Такая вот вышла бы шутка.

Пруденс долго молча смотрела на него, потом прикрыла дверь. К его удивлению, прежде чем обойти стол и оказаться рядом с ним, она заперла ее. Когда он поднялся с места, она обвила руками его шею.

– Какие-нибудь сожаления? – спросила она.

– Никаких, – уверил он ее, обнимая за талию. – Мне всегда было наплевать на долги. Я только надеюсь, что ты не раскаешься в том, что вышла за меня замуж, Ведь нам придется нелегко, и ты это знаешь.

Она улыбнулась ему:

– Нам будет гораздо легче, чем тебе представляется.

Загадочные слова и улыбка поставили его в тупик. В течение последних четырех недель они много раз обсуждали свое финансовое положение, решая, какие долги заплатить, составляя жесткий бюджет ведения домашнего хозяйства, прикидывая, как прожить следующие несколько месяцев на аванс, выданный Марло за первую книжку.

– Нам едва хватит на самое насущное, – напомнил он ей. – Почему же легче?

– Нет, нет, у нас будет все, любовь моя. Видишь ли… – Она замолчала и сделала глубокий вздох. – У нас все же есть деньги.

Рис непонимающе смотрел на нее.

– Дорогая, о чем это ты?

– Неодобрение попечителей… это была… хмм… уловка с моей стороны.

– Уловка? – Рис напрягся и отстранился от нее. – Так ты солгала мне?

Она кивнула, все еще улыбаясь:

– Да.

– А как насчет попечителей? – Он взял в руки лежавшее на верху стопки письмо. – Вот бумага, в которой они отказываются одобрить брак.

– Да, но это тоже неправда. Мистер Уитфилд согласился подыграть мне и написал тебе письмо по моей просьбе.

– Что?! – Тот факт, что юрист пошел на обман, нисколько не удивил Риса, но Пруденс? Он не мог поверить. Она была безнадежно пропитана моралью среднего класса. – Вы обманули меня?

Она закусила губу и кивнула:

– Боюсь, что так.

– В течение четырех недель ты внушала мне мысль, что мы будем бедны как церковные мыши, и все это время… – Он замолчал, не в силах поверить, что его так легко одурачили. – И все это время обманывала меня?

Она виновато посмотрела на него:

– Мне пришлось пойти на это, Рис. Я должна была точно знать, что ты действительно любишь меня.

– Но для этого тебе достаточно было согласиться выйти за меня замуж в апреле, после того как о деньгах уже не было бы и речи.

Она покачала головой:

– Из этого ничего не могло выйти.

– Почему же, черт возьми?

– Любимый, я не смогла бы устоять перед твоими чарами до апреля! Ты мог бы убедить меня обвенчаться к Рождеству, а тогда у меня осталась бы тень сомнения, не важно, что я старалась бы выкинуть ее из головы. Я должна была быть уверена.

Рис качал головой, стараясь осмыслить последствия ее поступка.

– Это не шутка? У нас действительно будут деньги?

Пруденс расплылась в улыбке:

– Один миллион фунтов в год, плюс-минус несколько тысяч, конечно.

– Боже мой! – Он закрыл лицо руками. – Боже мой!

Пруденс засмеялась и обняла его.

– В первый раз не хватает слов? – поддразнила она его и поцеловала. – Ни одного небрежно брошенного ироничного словечка? Никакого очаровательного высказывания?

– Ничего такого. Ты меня посрамила. Совершенно. – Рис смотрел в большие прекрасные глаза жены, в которых за все четыре недели не заметил и следов неискренности, и качал головой. – Ты обманывала меня, – произнес он и нахмурился: – Я не уверен, что мне это нравится. В самом деле, Пруденс, это не похоже на честную игру. Мы ведь собирались научиться доверять друг другу, помнишь?

Она вздохнула, с беспокойством глядя на него:

– Ох, дорогой!

– Что такое?

– Пожалуйста, не становись слишком благонравным и образцовым. Я люблю моего заблудшего герцога и его греховные привычки.

– О, я все еще грешен, дорогая, – уверил ее Рис. – И я намерен провести остаток жизни, демонстрируя тебе, каким грешным я могу быть.

– Начиная с сегодняшней ночи?

– Нет. – Он провел рукой по ее бедрам. – Начну прямо сейчас. Ты ведь заперла дверь?

– Заперла.

– Тогда поцелуй меня, моя пьяная девочка.

И когда Пруденс выполнила просьбу, Рис получил такое наслаждение от сладости ее рта, что пришел к выводу – из всего, что случилось с ними, он извлек неправильную мораль. Честность, может быть, и лучшая стратегия, но греховные привычки дарят куда больше удовольствия.


notes


Примечания


1


Сент – святой, праведник, ангел (англ.). – Здесь и далее примеч. пер.


2


Обязательная спутница, провожатая молодой девушки на балах и т. п.


3


Пруденс – благоразумие, предусмотрительность (англ.).


4


Уинтер-Парк – зимний парк (англ.).


5


«Жаба в норе» – мясо, запеченное в тесте.


6


Полевые лилии упоминает Иисус в Нагорной проповеди.