Наследство в глухой провинции
Лариса Олеговна Шкатула


Глухая провинция.

Маленький городок.

Тоска зеленая!!!

Что, скажите, делать в этой провинциальной глуши блестящей бизнес-леди Ларисе, получившей дом в наследство от тетки, которую она к тому же никогда в жизни не видела?

Умирать со скуки?

Ох, вряд ли!

Непросто разобраться в СТРАННЫХ обстоятельствах гибели тетки, между прочим, красавицы, любовницы местного криминального авторитета.

Но еще сложнее — разобраться в своих запутанных — телесериалу и не снилось! — отношениях с двумя провинциальными ДЖЕНТЛЬМЕНАМИ — мужественным МАЙОРОМ МИЛИЦИИ и отчаянным НОВЫМ РУССКИМ.


Лариса Кондрашова

Наследство в глухой провинции


Глава первая


Меня зовут Лариса Сергеевна Киреева. Мне двадцать пять лет. Я — бизнесвумен. Это английское словечко прижилось в нашем лексиконе, наверное, потому, что аналогичное русское — деловая женщина, — во-первых, длиннее для произношения, а во-вторых, прилагательное «деловая» кажется слишком уж затертым и смахивает на блатной жаргон. «Ты — деловая, да?» — обычно говорят женщине, когда хотят ее задеть…

Но это я отвлеклась. От анкеты, которую мне подсунул мой — опять английское словечко! — бойфренд Коля Дольский. Он вообще обожает всякие анкеты и тестирования, и потому частенько, бросив читателю клич «Познай себя!», публикует письма с ответами респондентов в своей газете. А потом анализирует их как ведущий журналист края. И региона. А также просто известный в масштабе страны труженик пера. Хотя логичнее было бы давать слово психологу.

Тут я умываю руки. Мнение насчет известности его как журналиста сугубо Колино, я в этих делах не разбираюсь. И если читаю местные газеты, то лишь когда господин Дольский сует их мне под нос со словами: «На, почитай! Хоть будешь знать о проблемах своей малой родины. В том ключе, в каком их подает профессионал».

Коля прав, женщине нужно гордиться своим возлюбленным, но мне как-то все равно, каков он как профессионал. Достаточно того, что я считаю Дольского неплохим человеком. Профессионализмом Николаши пусть озабочивается редактор.

Хорошо, сам ведущий журналист об этом не догадывается, а то шуму было бы, не приведи Господь!

Моя мама смирилась… вернее, пытается смириться с тем, что я не выхожу замуж, а живу с мужчиной в гражданском браке. Но поскольку для меня она хотела бы совсем не такого мужа, как Дольский, то и предпочитает не вмешиваться. Авось вопрос решится сам собой.

Браком наши отношения трудно назвать. Даже гражданским. Все-таки он предполагает общее хозяйство, а я всего лишь изредка остаюсь ночевать в Колиной комнатушке в общежитии.

Куда больше мне нравится проводить ночи в родительском доме, где у меня отдельная комната, милые, привычные сердцу вещи и где я никогда не чувствую и малейшего напряжения, чего не скажешь о Колиной комнатушке. Куда может заявиться кто угодно. И где кровать расположена прямо напротив двери…

А еще моей маме никак не дается это самое словечко — бойфренд. Она не может его запомнить, потому частенько говорит мне: «Звонил твой этот, как его, грейпфрут!»

Дольский — человек предусмотрительный. Он никогда не станет плодить врагов, если можно взращивать друзей. К моей маме он откровенно подлизывается. То говорит, что у нее голос молоденький и он все время путает нас, то, увидев ее на каких-нибудь торжествах, где оказывается с ней вместе, восклицает: «Вы потрясающе выглядите, Софья Игоревна!»

Наверное, поэтому мама, хоть и скрепя сердце, Николашу принимает и позволяет целовать ей руки, когда приглашает Дольского на семейный ужин.


— Что за хренотень ты опять пишешь?!

Моя шефиня Ольга Кривенко. Вошла тихо, я и не услышала, вся в творческих муках. Прошествовала мимо меня к раковине за перегородкой помыть руки и протащила мимо шлейф ароматов дорогого французского парфюма.

— «Дыша духами и туманами!» — продекламировала я, нарочито жадно вдыхая воздух.

Олька все равно не разберется. По-моему, она вообще не знает наизусть ни одного стихотворения. А уж кому принадлежат те или иные строки, ее бесполезно и спрашивать…

Кривенко — технарь чистой воды. Окончила наш университет, факультет прикладной математики, и не читает художественной литературы, убежденная, что это лишняя трата времени. До нее с таким оригинальным подходом к художественной литературе мне не приходилось сталкиваться, У нас вся семья читающая.

Зато на периодику моя подруга обычно денег не жалеет и потому частенько рассказывает мне, что в стране происходит, где и с кем сейчас встречается наш президент, о чем говорят в Думе и какая из звезд эстрады выкинула очередной фортель, отчего «желтая пресса» с удовольствием полощет ее имя…

Я тоже окончила факультет прикладной математики, только в Москве, но, как всякий цивилизованный человек, несмотря на техническое образование, поэзию почитываю. Как и прозу самого разного направления — от Пелевина, Улицкой, Кортасара до Веллера. В ответ на информацию о событиях в стране и мире я образовываю подругу в вопросах литературы, и такой наш с ней симбиоз определенно дает положительные результаты. Мы с ней такие умные, просто дальше некуда.

— Ты как скажешь! — донеслось из-за перегородки; шефиня не оценила мою образованность в части цитирования Блока. Решила, наверное, что это экспромт.

Я опять склонилась над анкетой. «Как Вы считаете, — спрашивали умники, — строчки из стихотворения Некрасова «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет» к современной женщине применимы?»

А мне сразу пришли на ум современные же стихи: «Ей жить бы хотелось иначе, носить драгоценный наряд, но кони все скачут и скачут, а избы горят и горят!» К сожалению, я не могла вспомнить автора и мучилась бы еще неизвестно сколько времени, если бы не скользнула дальше по строчкам: «Ваше отношение к Ленину?» Этого я уже не смогла выдержать. Определенно разработчик анкеты все время старался скрестить ужа и ежа.

Потому я просто положила анкету в стол и обратила взор к вошедшей подруге.

— Опять Добровольский тебя озадачивает? — ехидно заметила Ольга, намеренно искажая фамилию моего дружка, кстати, самим им придуманную, потому что его подлинная звучностью не отличается. — Один раз послала бы его подальше и не знала никаких заморочек. А твоя глупая деликатность только плодит захребетников вроде Николки… Никто мне не звонил?

— Никто! Тишина и застой! — будто отрапортовала я, хотя могла бы и не злорадствовать — звонок, которого ждет Ольга, нужен нам обеим, но она была так уверена, что из Москвы ей позвонят, так воображала: «Он у меня в кармане!» — имея в виду нашего оптовика, что теперь я не прочь ее слегка укусить.

Здесь надо бы поподробнее рассказать, кто такая моя шефиня и кто я при ней. Как нам удалось таким молодым — шефиня чуть старше меня, ей двадцать восемь лет — стать соучредителями фирмы, продающей оргтехнику.

В свое время, когда я грызла гранит науки в Московском университете, со мной на курсе учился итальянец Серджио Карлоне. Вернувшись на родину, он с помощью родственников организовал фирму по продаже этой самой техники — компьютеров, принтеров, факсов и прочего.

В Италии ему было трудно развернуться из-за обилия конкурентов, и он не нашел ничего лучшего, как обратить свой взор на Россию. Не мудрствуя лукаво Серджио приехал в наш город, нашел меня и чуть ли не потребовал, чтобы я срочно подыскала ему надежных партнеров.

Я в ту пору работала в вычислительном центре, ни о каком бизнесе не помышляла, а за советом обратилась к моей подруге и коллеге Ольге Кривенко — она как раз встречалась с одним молодым банкиром, который, видимо, сгоряча пообещал возлюбленной, что под толковый бизнес-план он помог бы ей выбить кредит.

Словом, когда я подошла к Ольге с просьбой подобрать для Серджио подходящих партнеров, она сказала:

— Мы с тобой будем этими самыми партнерами.

Я было подумала, что подруга шутит. Организовать фирму по продаже оргтехники в той среде, которую у нас занимают исключительно мужчины?! Да они схарчат нас без соли и хлеба!

— «Безумству храбрых поем мы песню», — заметила я. — Ты хорошо подумала?

На что подруга ответила прозаическим:

— Не боись!

Услышав наше предложение о совместной работе, Серджио расхохотался. Мы втроем как раз сидели в ресторане, в отдельном кабинете, чтобы никто не мешал, и ведение переговоров взяла на себя Ольга.

— Оля, ты шутничка! — сказал он с сильным акцентом, но вполне понятно. — Разве в вашем городе нет мужчин, занимающихся продаванием компьютеров?

— Вот и искал бы этих мужчин, если ты такой умный! — сердито сказала Ольга. — Что ж ты к Лариске обратился?

— Я хорошо оплачу ей услуги посредника.

— Заплатишь? Ах ты, наш щедрый! — От злости подруга просто кипела.

Она, конечно, догадывалась, что это только начало, цветочки и нам придется немало попотеть, чтобы мужики признали в нас достойных партнеров.

И начинать надо именно с красавчика Серджио. Это было дело принципа. Первая неудача могла привести на хвосте следующую, в этом моя будущая шефиня не сомневалась.

Потому, не получив желаемое с наскока, Ольга сменила тон на доверительный.

— Пойми ты, глупыш, — ворковала она, поглаживая руку Серджио, — мой друг банкир. Ты знаешь, что это такое?

— Деньги, — коротко сказал итальянец.

— Вот именно. И он мне их дает. Значит, верит, не так ли? Не знаю, как у вас в Италии, а у нас про женщин порой говорят: я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик. То есть женщины делают мужскую работу, причем вполне успешно…

Серджио испуганно взглянул на Ольку, а потом перевел взгляд на меня. И раз на первый взгляд на быков, а также на лошадей мы никак не походили, в нас могли оказаться некие скрытые дефекты.

Наверное, в конце концов Серджио решил, что у русских юмор такой — он и раньше его не очень понимал, — и облегченно вздохнул:

— Шутите!

Не стану хвалить себя, но Ольга у нас красавица, ей хоть сейчас в модельный бизнес можно идти. Высокая, статная. Добавьте сюда еще большие голубые глаза с поволокой, вьющиеся белокурые волосы. Может, для модели несколько крупновата, но обычно мужики с восхищением говорят о ней: «Настоящая казачка».

Что подразумевает уйму всяких внешних достоинств. В том числе выраженных еще одним простым, нашим, местным, словом: справная! Хотя в плане колера — среди казачек не слишком много блондинок.

Моя стать пожиже: я худее Ольки и на пять сантиметров ниже. Что называется, тонкокостная. Зато волосы у меня темные, а кожа смуглая. То есть нас с подругой скрестить, и получится как раз тот самый тип.

— Какие шутки, Серджио! Может, у вас в Италии к мнению женщин не очень прислушиваются, а у нас мужчины говорят: «Что хочет женщина, то хочет Бог!»

— У нас тоже так говорят, — рассеянно подтвердил итальянец, думая о чем-то своем.

Не знаю, в ту ли минуту он надумал попробовать и рискнуть или в конце вечера, когда Ольга на прощание прижала его к своей высокой упругой груди — пятый размер! И глубоким чарующим голосом потребовала:

— Решайся, Сереженька, не прогадаешь!

Итак, Серджио мы уломали, но он принял все меры к тому, чтобы свести риск сделки до минимума.

С первой партией компьютеров он прибыл сам и отдал их нам по божеской цене, однако и со стопроцентной предоплатой. Никаких там «под реализацию». А только сразу и сейчас!

В принципе мы нашли товар, который поставлял Серджио, и в Москве — из столицы мы получали запчасти к оргтехнике, но Ольга отчего-то считала, что так мы можем с чистой совестью писать в рекламных буклетах про прямые поставки и цены производителя.

Позднее, убедившись в нашей кредитоспособности, Серджио несколько повысил цены, уверяя, что у него появились трудности.

Над названием своей фирмы мы с Олей бились два дня. Казалось, все, что можно было придумать, уже придумали до нас. Мы и фамилии сокращали, и свои имена крутили-вертели. Но в городе уже был и магазин «Ольга», и нотариальная контора «Лариса», а повторения названий регистрационные органы не допускали.

Тогда мы сложили первую букву наших фамилий и по две буквы от имен — получилась абракадабра «Каола». Зато такого названия ни у кого не было. Может, на первых порах оно кому-то и резало ухо, но потом покупатели привыкли, и, думаю, теперь это название нашей фирмы для заинтересованных лиц кое-что значит.

К слову сказать, пашем мы с Олькой как трактора, не за страх, а за совесть, у нас даже секретаря нет. Мы доплачиваем несколько сотен рублей приходящему бухгалтеру Свете, чтобы она отвечала на звонки, когда, случается, кто-то из нас не может остаться в офисе.

А еще мы стараемся при всех скачках рубля удерживать стабильными цены. Естественно, приходится давить и на Серджио. Мы торгуемся за каждый цент, упрашиваем его о скидках, отчего он стонет:

— Санта-Мария! Пачиму я дольжен поддерживат стабилность вашей экономики? Я же не валютный фонд.

— Слушай, — нарочито серьезно напираю я, — с тобой работает такая красивая женщина, а ты не хочешь делать ей никаких уступок.

— Хорошая женщина, — соглашается Серджио со вздохом. — Я сделал уступки, а что за это получил?

— Надежных партнеров, — напоминаю я.

Мне понятны и его вздохи, и алчные взгляды: возможно, пойди я им навстречу, мы и добились бы желанных скидок, но я ничего не могу с собой поделать.

На вкус какой другой женщины Серджио — красавчик, прямо конфетный, а мне как раз такие не нравятся. Черные глаза его какие-то масленые, а вечно прилизанные волосы — не дай Бог, чтобы выбилась хоть одна прядь! — вызывают у меня воспоминания о машинном масле, которое одно время рекламировало российское телевидение.

Такие вот шутки вытворяет со мной ассоциативное мышление, и по этому поводу остается только сокрушаться! Не лежит у меня душа к ходячей рекламе машинного масла…

Впрочем, угрызения совести меня не мучают: мы с самого начала договорились с Олькой, никогда не спать с мужиками ради дела. Близкие отношения Кривенко с банкиром Левой просто удачное совпадение.

А вот сегодняшний выпад в адрес моего бойфренда уже, кажется, ритуал. Я не могу доказать подруге, что вовсе не содержу Николашу, как она считает. Несмотря на всю субтильность, мужское начало в Коле Дольском чрезвычайно развито. Он их тех — бедных, но гордых. При малейшей моей попытке оплатить какое-нибудь наше с ним совместное мероприятие он злится и рычит: «Не оскорбляй меня, я не альфонс!»

Что поделаешь, Коля не из тех, кого любят деньги. Не то что бы он полный неудачник, но у него, по-моему, хроническая черная полоса. Что бы Дольский ни задумал — а мозги у парня неплохие, — все срывается в последний момент. Несмотря ни на что, он не сдается, а на мой взгляд, неудачники — прежде всего нытики. Уже за несгибаемость Дольского стоит уважать. Мне остается лишь подбадривать его изо всех сил.

И вообще Коляша — джентльмен до мозга костей. Моя бабушка говорила про таких, как он: «На последнюю пятерку найму тройку лошадей!» Он может истратить последние деньги, чтобы купить мне розу, которую зимой, встречая меня с работы, прячет под куртку, чтобы цветок не замерз. И покупает мой любимый кофе — для него дорогой. Словом, о любви к Дольскому я говорить не могу, но он мне симпатичен.

Наверное, он тоже не умирает от вулканической страсти ко мне, но нам с ним всегда легко и весело — что вечерком за чашкой кофе, что ночью в постели, а такая легкость в общении не каждому дана. Это, согласитесь, дар.

Понятное дело, так, как подруге, мне не жить: банкир может исполнить почти любую Олькину прихоть, хотя морально ей вряд ли столь же комфортно, как мне. Так это или не так, каждая из нас удовлетворяется тем, что имеет.

Хорошо хоть жилплощадь какая-никакая у моего журналиста имеется. Это не наследство и не заработанная им собственная жилплощадь, а всего лишь комната в семейном общежитии, которую выбил для него у городских властей редактор газеты. Родом Коля из курортного городка Горячий Ключ, но жить и работать там не хочет — не те масштабы для профессионала.

Какое-то слово в моих размышлениях заставило меня на мгновение застыть: я опять упустила что-то важное. Или показалось?

Комнатушка Дольского, между прочим, с раковиной и газовой плитой, хотя остальные удобства и во дворе. Пардон, в конце коридора. Лучше, чем ничего. Иначе наш роман с журналистом закончился бы, не начавшись, то есть остался на конфетно-букетной стадии.

Самое смешное, в отличие от меня Николаша с оргтехникой не дружит. То есть для него Интернет — темный лес, а к компьютеру он подходит только в одном случае — чтобы поиграть в карты: игре, хоть и с трудом, научила его я.

Для этого он заранее узнает, когда Ольги нет на месте, и приходит ко мне на работу.

— Я зарублюсь? — спрашивает он, кивая на монитор.

— Зарубайся, — соглашаюсь я.

— Нет, ты мне включи.

— Все включено. Войди в файл «Программы», найди игры…

— Ларчик, ну что тебе трудно самой все сделать? А вдруг я нажму что-нибудь не то.

— Ничего, я все поправлю.

Николаша кладет на стол передо мной шоколадку. Он знает мои вкусы: горький, пористый шоколад с миндалем.

— Ладно, темнота, — сдаюсь я, — включу тебе твою игру».

— Скажи, Киреева, сколько денег тебе нужно для счастья? — врывается в мои размышления голос подруги… Пардон, шефиня, подруга — вне работы. Тот самый вопрос, что задавал Остап Бендер Шуре Балаганову.

— Для сиюминутного счастья или долговременного?

— Для того и другого, — уточняет Ольга Остаповна, то бишь Ольга Александровна.

— Для первого — три тысячи деревянных. Для второго — десять штук баксов.

— Не хило! Я имею в виду, второе. А на сиюминутном ты не продешевила?

— Отнюдь! — Почему-то Ольга злится, когда я употребляю это слово. «Скажи еще, с совершеннейшим к вам почтением!» — возмущается она. Но сейчас я даже повторяю: — Отнюдь. Раздать долги, купить босоножки — и счастливее меня не будет человека. Целый месяц!

— Ты же недавно покупала босоножки.

— Вспомнила бабка, как девкой была! В прошлом сезоне. Для женщины главное — обуть ноги. Это как для мужчины — автомобиль.

— Мне никогда не понять твоего ассоциативного, как ты говоришь, мышления, — жалуется президент компании «Каола». — Босоножки, автомобиль, счастье…

— А с какой стати ты задаешь мне вопросы о деньгах?

— С такой, что, возможно, в середине июня, через две с небольшим недели, нам на счет упадет некая очень впечатляющая сумма…

— В середине июня, ты сказала? А сейчас у нас что?

— У нас — конец мая! — Ольга с подозрением смотрит на меня: — Ты не колешься? Анашу не куришь?

— У меня такое впечатление, будто я что-то важное забыла, — медленно произношу я, не обращая внимания на шефские подначки. — Что-то очень личное…

— Я знаю, — говорит Олька, — ты собиралась дать под зад коленом своему газетному писаке!

Не пойму, почему мой бойфренд вызывает у нее такую моральную аллергию. Мужик как мужик. Понятно, не качок и грудная клетка узковата, зато мозгов вполне достаточно, чтобы общение с ним было интересным, плюс характер легкий… Не пойму, кого я уговариваю, себя или мою подругу?

— Чем тебе не глянулся бедный Дольский?

— Я не люблю халявщиков: ни мужчин, ни женщин!

— Николка не халявщик, — протестую я. — Он просто не умеет делать деньги.

— Он не умеет думать. Искать выход. Вообще напрягаться. Раньше за него думала мама, теперь — Лариса Киреева. Как удобно! По-моему, у тебя гипертрофированный материнский инстинкт.

— Ты хочешь сказать, что он меня не любит, а лишь пользуется?

— Ха, любовь! Так я и поверила. Мы еще в институте говорили: «Любовь придумали мужчины, чтоб бабам деньги не платить!»

И тут я на нее, обижаюсь. Всерьез. Она считает, что уж если спишь с мужиком без любви, то надо хоть что-то за это получать. То есть она вовсе не имела в виду, что мужчина должен платить деньги. Но наверняка должен делать дорогие подарки, возить на хорошей машине. Словом, создавать женщине максимальный комфорт. А поскольку у меня ничего такого не было, значит, по ее мнению, я — лох.

Подруга вслух этого не сказала, но по лицу ее, слава Богу, я научилась читать. А мне, например, ее Лева вовсе не нравится. Но у меня и в мыслях не было говорить Ольке об этом. Еще древние греки предупреждали, что о вкусах не спорят. А наши предки добавляли: кому поп, кому попадья, а кому и попова дочка. Так что пусть оставит моего Николашу в покое!

В запале, вздыбив от возмущения свои мозги, я наконец вспоминаю то, что забыла. Я забыла, что двадцать восьмого мая истекает шестимесячный срок завещания, после чего я могу вступать в права наследования. Иными словами, получить в свою собственность некий дом в глубокой провинции, оставленный мне умершей теткой.

Ольга шутит, что я могла бы оформить его на себя и наезжать туда в отпуск. Или однажды провести там медовый месяц… Но по привычке говорить всякие непристойности Олька поправляется, что я могла бы проводить там все свои медовые месяцы. Ну не гадюка ли?

Мы обе знаем, что об этом не может быть и речи. В отпуск, наверное, ближе на Канары поехать, чем в ту глушь. И дом этот ведь выгодно не продашь. Кто такую рухлядь купит? Разве что под сарай возьмет. И отказаться неудобно, тетка отдала мне все, что у нее было. Неужели я окажусь такой неблагодарной свиньей?

Ко всему прочему, нынче моя очередь ехать в Италию — подбивать бабки с Серджио и потихоньку готовить его к мысли, что наше успешное сотрудничество скоро закончится. Одна израильская фирма — с подачи Ольгиного Левчика — предлагает нам ту же оргтехнику, но на пятнадцать процентов дешевле. Кто умный откажется?

Может, я зря гоню пургу? Так ли уж долго вступать в это самое наследство? Смотаюсь туда-сюда и в Италию успею съездить. Ольга сейчас раскричится. Она еще месяц назад говорила: «Постарайся ко времени своего отъезда подогнать все дела».

А пока… Я ведь обижена на нее или нет?


— Мне срочно нужен отпуск, — говорю я безо всякого выражения: пусть гадает, в чем дело, раз она такая всезнающая!

— Отпуск. Без содержания? — нарочито строго уточняет шефиня; она номинальный руководитель, потому что соучредителями мы выступаем в равной мере и даже право подписи на документах имеем обе.

— Можно и без содержания, — равнодушно пожимаю я плечами.

— Вы меня удивляете, Киреева. Я вам начальник или где?

Олька нарочно дурачится. Она всегда старается сгладить отношения, когда я вот так, по ее мнению, надуваюсь.

— Могут у меня быть личные интересы или с кем? — отвечаю я в том же тоне; мы с ней частенько коверкаем язык. Прикалываемся. — В конце концов, мне давно пора вступать в наследство, а из-за вашей работы я могу прокуковать свое поместье!

В принципе прокуковать — слишком громко сказано. Говорят, я еще три года могу думать, вступать или не вступать, но моя подруга считает, что дом и так слишком долго стоит бесхозный, так что в конце концов я могу приехать лишь к куче мусора.

Злиться на Ольгу бесполезно. Она уже и забыла о своем выступлении в мой адрес. А напомни ей, скажет, что я злопамятная. Она и продолжает болтать со мной как ни в чем не бывало.

— Ну как на тебя не орать! Ты, конечно, о завещании и думать забыла. Уже решила, что дом этот ничего не стоит, вот и относишься к своему наследству спустя рукава.

— О чем тут говорить! Мне нужно максимум три дня: день на оформление, день на продажу наследства и день на поездку туда и обратно. А через неделю и в Италию полечу.

— После продажи поместья у тебя хоть на ресторан-то останется?

— На какой ресторан? — Я делаю вид, что не понимаю ее намека.

— А обмыть?

— Вот ты какая! Хочешь, чтобы я прогуляла и пропила наследство, едва успев его получить?

— Хорошо, уговорила: если денег не хватит, я добавлю. Из кассы взаимопомощи.

Есть у нас такая касса. На черный день. Мы держим в сейфе коробку из-под обуви, куда складываем свои незапланированные доходы.

Раньше, говорят, такие кассы существовали на предприятиях, и кто хотел, с каждой зарплаты вносил туда какие-то деньги. Как в сберкассу. Только процент не шел. Зато в случае необходимости можно было взять из нее приличную сумму, а потом постепенно отдавать.

У нас, конечно, механизмы совсем другие, но поскольку Ольгой всегда владела идея «черного дня», то и я этому подчинилась. В эту нашу кассу все время что-то капало, но шефиня не говорила мне, что это за сумма. Боялась, мне понадобится что-то купить и я в нее залезу? В таком случае ее боязнь черного дня становится манией. Я получаю вполне достаточно, чтобы решать все свои проблемы с помощью ежемесячного заработка. Так что до сего времени ни разу брать оттуда деньги нам не приходилось.

Ольга некоторое время молчит, а потом решает:

— Хорошо, езжай. Сегодня вторник, до конца недели подчисти хвосты. У нас в четверг встреча с арендаторами, если ты не забыла. Суббота на сборы, а в воскресенье поедешь в свою Кукуевку.

Мы с Олькой собирались переходить в новый офис, и тут она была права. Эту аренду сосватал нам Коля Дольский, и с арендаторами я уже один раз встречалась. Оля тоже хотела с ними познакомиться.

Значит, в воскресенье я поеду. До этого времени надо заглянуть на станцию техобслуживания, пусть посмотрят, что у меня с габаритными огнями. Случается, они не горят. Но потом опять загораются. Как мы говорили в детстве, то потухнут, то погаснут!


Глава вторая


— Слушай, я все забываю спросить, а почему твоя тетка не оставила дом Юрику? — некоторое время спустя спрашивает меня Ольга.

Юрик — мой старший брат. Олимпиадино наследство не произвело на него никакого впечатления, зато жена Ира поедом ела беднягу, высказывая подозрения вроде: «Здесь что-то нечисто. Надо проверить, почему дом завещан Ларке. Наверняка она строила против тебя козни…»

Если бы она знала, что это работа моей мамы, ее отношениям со свекровью пришел бы конец. То есть когда мама свою работу проводила, она вовсе не думала о серьезности намерений отцовой кузины насчет завещания. Олимпиада была на шесть лет моложе моей мамы, а ей и в голову не приходило думать о таких вещах. О завещании ведут разговоры в старости, считала мама.

— Я оставлю свой дом в наследство твоим детям, — говорила Олимпиада, — Ларисе и Юрию.

— Юрке не надо, — возражала мама, — он не только себя и детей, будущих внуков уже обеспечил. А Лариса у нас бесприданница — не подумала, когда ей имя давала, но с твоим домом, глядишь, и женится на ней кто-нибудь, на наследство польстится.

Тетя Липа понимала, что она шутит, но все равно сердилась. Я была ее любимицей.

— Чего ты болтаешь? Лариса у нас красотулечка. Она и без приданого замуж выйдет. Только свистнет, толпа мужиков набежит…

— Вот и научила бы ее свистеть, а то все ее подруги уже замуж вышли, а она вон в девках сидит. У всех подруг уже дети…

— Дети! — хмыкнула Олимпиада. — Дурное дело — не хитрое.

Сама тетка при том детей не имела.

Кто из них мог тогда предположить, что мне так быстро придется вступать в это самое наследство. Почему вообще о нем зашла речь? Неужели Олимпиада предчувствовала свою смерть? Почему она завещание написала? Ответы на эти вопросы тетка унесла с собой в могилу.

Теперь у меня появится своя недвижимость. До сих пор имелась только «движимость» — «Жигули» седьмой модели, деньги на которые я сама заработала.

В прошлом году мы получили неплохой доход. Ольга вложила свою долю в квартиру в строящемся доме, качество жилья в котором у нас усиленно расхваливали по телевизору, а я стала автовладельцем. Оставшуюся сумму положила в банк. На черный день. Дурные примеры заразительны.

Машину я освоила довольно быстро. Думаю, мои успехи объяснялись тем, что после окончания курсов вождения рядом со мной в машине никто не сидел и под руку не зудел.

Исходя из горького опыта моих знакомых женщин, которые учились водить машину, сидя рядом со своими мужьями и терпя их всезнайское брюзгливое ворчание, я выезжала из дома в пять утра и по свободным шоссе раскатывала, сама делая ошибки и самостоятельно их исправляя. Правда, я слегка погнула бампер об одинокое дерево и поцарапала правую дверцу скользящим ударом о железные ворота нашего гаража, но все же научилась водить машину более-менее сносно.

— На поезде поедешь? — спросила меня Ольга.

— Зачем на поезде? На Симке.

Симкой я окрестила свою «семерку» — чуткое, но взбалмошное создание, которое в самую неподходящую минуту могло продемонстрировать мне свой коварный норов.

«Точь-в-точь как хозяйка», — не скрывая удовлетворения, заметил один знакомый в ответ на мои сетования; я все отказывалась посетить некий однокомнатный рай, куда он меня усиленно зазывал.

Я отвлеклась и не сразу увидела выпученные от удивления глаза моей подруги.

— Ты серьезно?! Едва научилась за баранку держаться! Дальше следовал, как говорили в знаменитой комедии, непереводимый набор слов. То есть если перевести его на литературный язык, как в анекдоте, можно было бы понять, что я вступаю с моей машиной в интимные отношения и знаменитые «серые клеточки» находятся у меня не в голове, а совсем в другом месте.

Это, пожалуй, единственное, что не нравилось мне в моей подруге: любовь к непечатным выражениям. Однажды ее пристрастие чуть не вышло нам обеим боком. При воспоминании об этом случае я до сих пор ощущаю некий холодок под ложечкой.


Был вечер. Я только что прилетела из Италии, где мы с Серджио заключили контракт на поставку новых «Пентиумов». Ольга жила одна — впрочем, как живет и теперь, — снимала квартиру, готовить себе ленилась, потому и уговорила меня пойти с ней в ресторан.

— Может, к нам зайдем? — предложила я. — Отец с матерью пельмени лепят.

— Мне уже неудобно у вас харчиться, — заупрямилась Ольга. — Софья Игоревна скажет: «Опять эта проглотка заявилась!»

— Ничего подобного. Наоборот, она все время спрашивает: «Почему Оля к нам так редко ходит?»

— Вот и хорошо. Стану бывать еще реже, мне будут радоваться еще больше. В ресторан! Разве мы сможем спокойно поговорить у вас дома? Твоя мама, только не обижайся, женщина любопытная. И почему-то считает, что у нас не может быть от нее секретов. Меня это напрягает. Я своих предков давно и окончательно от себя отринула. Имею я право знать, как ты съездила? Сколько у Сержа центов вырвала?

— Ну, это-то я могла бы рассказать тебе на ходу, в двух словах. А если уж на то пошло, нам и в ресторане могут помешать.

— Но там-то мы можем и послать подальше. Пусть только сунутся!

Моя подруга ощущала себя крутой вумен, потому что два месяца ходила на какие-то курсы, где обучали телохранителей, и чему-то там научилась. Применять свои знания на практике ей до сих пор не довелось, но полученная после окончания курсов корочка наполняла шефиню еще большей самоуверенностью и нахальством.

Как я и предполагала, поговорить спокойно нам не дали. В ресторане гудели какие-то прикинутые бизнесмены, и их души желали куражу. А на наше несчастье, в тот день здесь было маловато женского пола, потому незанятые и независимые «телки» раздражали мужиков: время от времени то один, то другой из них пытались вытащить нас на танец.

Ольга стала закипать. Сбывался очередной мой прогноз, что ресторан не место для деловых разговоров. По крайней мере в нашем городе, и тем более для двух не слишком страшных молодых женщин.

На этот случай у нас в офисе есть так называемая комната отдыха, в которой мы вполне могли запереться и нам бы никто не помешал. Очередному «соискателю» ее шефского тела Олька сказала коротко:

— Сгинь!

И тут у нашего столика возникло сразу двое кавалеров.

— Могу я, е… вашу мать, хоть поесть спокойно? — завелась моя темпераментная подруга.

— Зачем вы так? — попытался урезонить ее один из мужчин. — Мы просто хотели с вами потанцевать.

Видимо, Ольгу так достали предыдущие ходоки, что она не ущучила: нынешние не относятся к тем, кто смиренно принимает отказ. Потому она, потеряв чувство меры, просто послала их матом, употребив к тому же словосочетание «два недоноска».

Несколько секунд они молчали ошарашенные. А потом один из них мрачно улыбнулся и переспросил:

— Это мы — недоноски?

— Да что ты, сучка дешевая, о себе возомнила? — прошипел другой.

Чтобы Ольгу Кривенко мог кто-то безнаказанно обозвать, я даже представить себе не могла. Но не в этой ситуации. От мужиков за версту несло опасностью, а подруга в запале ничего не хотела понять. То есть, наверное, она мысленно занесла их в разряд посланцев криминала, но если и опасных, то не для нее.

Она решила, что наступил ее звездный час. Ольга Кривенко на глазах всего ресторана покажет этим козлам, кто такая простая русская баба, бандитами пуганная. И посмотрите, что сейчас от них останется!

Подруга стала привставать со своего стула, но я опередила ее:

— Мальчики! Миленькие!

Смешно, какие мальчики? Обоим под сорок!

Я схватила их под руки и, уговаривая, принялась оттаскивать от нашего столика, попутно ухитрившись болезненно пнуть под столом все еще шебаршащую подругу.

— Умоляю, простите эту неразумную женщину! У нее был сегодня такой трудный день.

— Трудный день? — зловеще переспросил один из них. — А закончится он совсем тяжело.

— Понимаете, ее кинули. — Я решила продолжать свои уговоры, несмотря ни на что. — Сколько раз говорила, что нам, женщинам, не стоит играть в мужские игры…

Слышала бы Ольга! Разве не она два года назад твердила то же самое, когда, уже все подготовив, в последний момент заколебалась, вкладывать ли, как она сказала, охеренные деньги в сугубо мужской бизнес.

— И на много ее кинули? — поинтересовался другой.

— Э… — Я чуть было не забыла о правдоподобности своей истории. — На двадцать штук баксов! Теперь ей хоть вешайся. Вот и грубит всем, кому ни попадя, нарочно нарывается. Мол, погибать, так с музыкой.

Похоже, это им было знакомо. Я почувствовала, как оттаивают их заледеневшие мужские души, хотя они с большой неохотой отпускали с лиц зверское выражение.

— Не грубила бы порядочным людям, может, и нашелся бы человек, который помог, — сказал один из них, а другой согласно кивнул.

Имели в виду, что порядочные люди именно они.

— Обещаю, я проведу с ней работу, — Господи, будто на комсомольском собрании! — и объясню, как нужно вести себя в порядочном обществе.

— Вот именно.

Я с грустью посмотрела им вслед: подумать только, благодаря моему сладкозвучному голосу эти шикарные типы с бандитскими рожами готовы были выложить на наши нужды двадцать штук баксов! Как раз столько требовалось для одного моего проекта, но Ольга ни в какую не соглашалась больше брать кредит. Мол, пока мы не отдали тот, первый, она не могла толком ни есть, ни спать и едва не поседела…

— В следующий раз отмазывать тебя не стану, — сказала я своей заносчивой подруге.

— Да я бы…

— Да уж ты бы! — возмутилась я. — Ты хоть представляешь себе, что такое мужской кулак, каратистка вшивая?! Десять ударов ты можешь отразить, а всего один, пропущенный, надолго, если не навсегда, уничтожит красоту твоего личика. Кто же идет с вилами на танк?

Олька слушала меня, слегка обалдевшая. Никогда прежде я не разговаривала с ней чуть ли не в покровительственном тоне. Видимо, я здорово перенервничала, общаясь с этими быками.

В общем, мы быстренько рассчитались и покинули ресторан. Однако с той поры я старалась не упускать из виду мою подругу на всякого рода торжественных мероприятиях и званых вечерах, не без основания опасаясь, что рано или поздно она все равно «допросится». Как любит в таких случаях говорить Коля Дольский: «Блаженны прыгающие, ибо они допрыгаются!»


Я давно научилась пропускать мимо ушей неприличные слова, которые говорит подруга. Наверное, иммунитет к мату выработался у меня с детства. Не слушать! Словно в моей голове при каждом матерном слове щелкает выключатель. Хотя общий смысл произносимого Олькой насчет моего предстоящего отъезда я вполне улавливаю.

— Надо же, тут куча дел, а она уезжает…

Оказывается, пока я вспоминала наше с ней ресторанное приключение, Ольга наконец поняла, что должна остаться одна. Причем вовсе не гарантия, что я уеду всего на три дня, а она уже привыкла, что мы обычно не расстаемся и даже в отпуск ездим если и не вместе, то в одно и то же время.

К счастью, я знаю, как Ольгу утихомирить, и потому принимаю смиренный вид:

— Тогда, может, черт с ним, с этим домом?

— Ты посмотри какая богачка, домами разбрасывается! Звезда бесхозяйственная. Может, ты и на нашу фирму х… положишь?

Я опять начала злиться. То ли мой выключатель забарахлил, то ли на сегодня Ольга превысила лимит неприличных слов. Не могла же она не понимать, что обижает меня, но упорно продолжала брюзжать.

— Ты же у нас горбатишься за двоих, а я уеду, и вовсе надорвешься!

Я только стала набирать обороты, как она тут же отступила. Что-что, а Ольга чувствовала, когда партнер доходит до точки. Если, конечно, это было не сугубо личное. Тогда она перла, как бык на красное. Впрочем, случай с рестораном я уже рассказывала…

— Не обращай ты внимания на мои подначки. Не сверкай очами, я больше не буду. С утра не с той ноги встала… Езжай спокойно в свою Кукуевку, или как она у тебя называется?

— Костромино.

— Смотри только в этом Коровине не влюбись в какого-нибудь пастуха. Все-таки без тебя фирма не будет так процветать… Ты, можно сказать, лицо «Каолы».

— Влюбиться? Не смеши. Кого я могу встретить в этой глуши?

Ольга посмотрела на меня взглядом, выражающим куда больше чувств, чем она произносила на словах.

— Береги себя. Все-таки ты у меня одна настоящая подруга.

— Понятно: береги себя, вдруг ты мне понадобишься!

— Нет, в самом деле, кто знает, какая там криминогенная обстановка… Кстати, от чего умерла кузина твоего отца? Старая была?

— Хорошенькая старость, сорок четыре года! Утонула она.

— Утонула, — эхом повторила Олька. — В нетрезвом состоянии?

Я обиделась за родственницу:

— С чего ты взяла? У нас в роду алкоголиков не было. Олимпиада если и пила, то не столько, чтобы не помнить себя или находиться в этом самом нетрезвом состоянии. Отец говорил, она плавала как рыба.

— Рыбы не тонут.

— Чего ты прицепилась? Откуда я знаю? Она зимой утонула. Три дня в воде, вернее, во льду пролежала. Ее бы до весны не нашли, если бы вездеход в полынью не провалился…

Ольга содрогнулась:

— Какие страсти происходят с людьми!

— Вот именно. Ни о каком плавании тут и речи нет. Экспертиза установила: смерть от переохлаждения. Провалилась в полынью и выбраться не смогла.

— А-а-а…

— Больше вопросов нет?

— А если ее в эту прорубь сунули да придержали чуток, чтобы не всплыла?

— Я знаю, ты любишь читать детективы, а только тетя Липа для преступной среды человек неинтересный. Большим бизнесом она не занималась, большого богатства отродясь не было. Жила, как и большинство населения, чуть подальше от черты бедности.

— А если она увидела что-то, чего видеть была не должна?

— Если бы, да кабы… Угомонись, Шерлок Холмс. Это в большом городе преступление скрыть легко, а в маленьком, где все на виду, ничего этакого просто не бывает. В крайнем случае, как в «Деревенском детективе», сопрут баян, да и только.

— Аккордеон, — автоматически поправила меня подруга.

— К тому же, как ты сама сказала, до моего отъезда еще три дня. Успеешь дать на дорогу свое дружеское напутствие.

Но в нашем деле ничего нельзя загадывать и надолго планировать. Я-то думала, что эти три дня пройдут в некоей благодати, но уже на следующее утро случилось нечто неординарное…


У нас в офисе объявился посетитель.

То есть посетителей у нас бывает вполне достаточно, но чтобы такой… В общем, расскажу по порядку.

Как я уже говорила, у нас в офисе нет секретаря, а наша бухгалтер обычно появлялась на три часа после одиннадцати.

Я пришла первой, как обычно, и занималась тем, что просматривала прайс-листы той самой израильской фирмы, которая предлагала нам свое сотрудничество.

Этот посетитель пришел ровно к девяти часам. Буквально через пятнадцать минут после того, как в офис вошла я и только по-настоящему приступила к работе.

— Девушка, — сказал он; я подняла глаза от бумаг и внимательно посмотрела на него. — С кем я могу поговорить насчет закупки партии компьютеров?

Этим могла бы заняться и я, но, подумав, что все равно мне уезжать, а завершить сделку вряд ли успею — уже среда, я предложила самым любезным тоном:

— Не могли бы вы подождать минут пятнадцать? Именно на столько обещала утром задержаться Ольга.

По пути она хотела заехать в банк и забрать из ячейки наши документы. Пятнадцать минут — максимум. Это я сказала на всякий случай. Наш водитель Слава домчит ее за три минуты.

— Подожду. Но не больше.

— Думаю, ждать придется даже меньше, — заверила его я, и в эту минуту появилась Олька. — Вот видите, вам не придется ждать нисколько. Это Ольга Александровна — президент фирмы «Каола».

— Оля?

Он вскочил так поспешно, что опрокинул стул, а я, занятая бумагами, упустила момент и не увидела самого начала, как на посетителя посмотрела Ольга, заметила только ее неестественную бледность и тотчас сменившее растерянность высокомерие.

— Здравствуйте, господин Кононов.

Что это, моя подруга обалдела, что ли? Ведь явно покупатель не из праздного любопытства зашел. Нашла время выпендриваться!

Но тут подруга перехватила мой изумленный взгляд и стерла с лица это вымученное высокомерие, будто рисунок мелом со школьной доски.

— Вы ко мне по делу?

— Прямо-таки «вы»! — с нажимом выговорил посетитель. — Всего каких-нибудь десять лет назад мы были на ты.

— Десять лет назад со мной случилась амнезия, и теперь я ничего не помню, — сухо ответила она.

— Вы всем покупателям рассказываете про свои болячки?

Он явно не был лишен чувства юмора, но это сказал напрасно. Насколько я знаю свою подругу, когда у нее вот так начинают подрагивать ноздри — берегись! Оказывается, этот Кононов тоже Ольку неплохо знал.

— Так я не понял, вы продаете компьютеры или нет? — несколько равнодушно поинтересовался он. — Где вообще ваш начальник, девушка?

Что же это он напрашивается? Девушка! Разве он не слышал, как я представила Ольгу? Она терпеть не может такого обращения. Мол, не за прилавком стоит, а занимает вполне респектабельный офис, возглавляет фирму, так что извольте по имени-отчеству…

— Лара, покажи господину прайс-лист и расскажи, что к чему, — сказала она и поспешно скрылась за дверью своего кабинета.

Я взглянула на этого Кононова — мужик как мужик, но возникает вопрос: почему я о нем не знаю? Я вообще впервые его видела. С Ольгой мы дружим три года, а казалось, тридцать три. Мы столько знаем друг о друге. И я, глупая, раньше думала, что все.

Погодите, не тот ли это Ушастый, который когда-то в юности не лучшим образом обошелся с моей подругой? Подозреваю, что именно благодаря ему она вытравила из своей натуры даже намек на какую-то романтику, любовь и вообще всякую женственность. Не из-за него ли Оля считала, что лучше просто встречаться с таким обеспеченным человеком, как Лева Кобзев, чем мечтать о высоких чувствах?

Уши у него вовсе и не лопоухие. Почему — Ушастый? Видно, он крепко насолил Ольке, если и спустя десять лет не может спокойно смотреть на него. Так побледнела, чуть ли не до обморока! Столь явная растерянность Ольге вообще не свойственна. Она скорее нахамит неприятному для нее человеку, но чтобы просто бледнеть и теряться…

Кононов присел за мой стол, но у меня создалось впечатление, что о компьютерах он враз забыл. Напомнить ему, зачем он пришел, или пусть сам выпутывается?

— Простите, это не вас, случайно, в юности звали Ушастым?

Я выпалила эти слова, но не устыдилась своего любопытства. Мне нужно было знать, что с моей подругой, потому что я собиралась уехать и оставить ее одну. В таком-то состоянии?

— Меня, — кивнул он, наконец фокусируя на мне свой взгляд. — Но откуда вы… Вы работаете секретарем у Ольги?

— Мы с Ольгой соучредители фирмы, — любезно пояснила я, — и близкие подруги. Просто я скоро уезжаю и потому думала, что она сама займется вами. Но раз так…

— Простите, как вас звать?

— Лариса.

— Не волнуйтесь, Лара, она мной займется, никуда не денется. Видит Бог, я не организовывал эту встречу, не стремился узнать, где Оля и что с ней случилось, но раз судьба опять столкнула нас… Я слишком долго этого ждал, чтобы вот так взять и уступить. Один раз уже сделал такую глупость, второй раз — не дождетесь!

И он решительно открыл дверь Ольгиного кабинета.

Ушастый… Ушастый… Такое впечатление, что я слышу это прозвище не в первый раз. То есть Ольга однажды рассказывала мне свою печальную историю. Был ее день рождения, и мы слегка опьянели, так что внимание мое рассеивалось, когда я слушала историю ее жизни. Совершенно нелепый случай. Вернее, такие случаи вокруг случались сплошь и рядом. Но когда о нем рассказывает близкий человек, так и хочется сказать именно: нелепый!

«По-моему, кто-то уже рассказывал мне об Ушастом», — тогда пробурчала я, но Ольга не обратила внимания, вся уйдя в воспоминания.

Олька и этот Ушастый любили друг друга так, что, казалось, сильнее и невозможно. Они учились в одном институте на первом курсе, но на разных факультетах и в перерывах между парами бегали друг к другу, чтобы просто перемолвиться парой слов, взглянуть, подержаться за руки. И вдруг… как гром среди ясного неба: к Оле подошла какая-то девчонка, лет пятнадцати, не больше, и сказала, что они с Лешей любят друг друга, а он просто не решается сказать Ольге об этом.

Мол, если Ольга не верит, то девчонка может многое рассказать об их интимных отношениях. Например, какими словами он называет ее, Ольгу, в постели — ведь о таком не станешь сообщать постороннему человеку…

— Я слушала ее и понимала, что жизнь моя кончилась, — бесцветным голосом повествовала Оля. — Ушастый! Самый дорогой мне человек! Если не верить ему, то кому верить. Я сначала хотела напиться таблеток — моей бабушке пачками выписывали транквилизаторы — и умереть. Потом хотела отомстить. Потом подумала, что слишком жирно отдавать свою жизнь за такое ничтожество…

Девчонка лет пятнадцати… Так это же Ленка! Только теперь я вспомнила… Странно, что теперь, а не тогда, когда Оля рассказывала мне свою печальную историю. Нельзя женщинам пить спиртное! Как я могла забыть и не связать воедино разрозненные события, поведанные мне разными людьми. Общим в этих историях было имя главного героя, вернее, кличка — Ушастый.

Я тогда только перешла в девятый класс и сидела на одной парте с Ленкой Быстровой. Мы не были подругами, просто приятельствовали. Сидение за одной партой все-таки сближает. К тому же, если соседка по парте — то есть я — на ты с математикой и всегда можно у нее списать или попросить сделать за тебя контрольную.

О, Ленка уже тогда четко знала, как получать выгоду из любой ситуации. Она вообще была шустрой не по годам.

— Ты не поверишь, Ларчик, какую я махинацию вчера провернула! — задыхаясь от возбуждения, рассказывала Быстрова. — Мне нравится один парень. Он на три года старше и уже окончил школу. А встречался он с одной метелкой…

— Встречался? — насмешливо переспросила я: знала, что Ленка любила приврать. — Уже в прошлом времени?

— Встречался, — тоже с нажимом повторила она. — Еще вчера. А сегодня уже не встречается.

— Это как понимать?

— Тут я кое-что замутила. — Ленка расхохоталась. — Слушай, это цирк! Влюбленные, оказывается, такие дураки! Верят кому ни попадя. А я всего лишь как-то шла за ними и подслушала их воркование. Ушастый обнимал свою чувырлу и говорил: «Ну как, согрелись лапки у моего лягушонка?» Я так поняла, что у нее в постели ноги холодные. А она ему: «Согрелись. Я завернула их в одну леопардовую шкуру». Тут, правда, я не поняла. Может, у него на теле пятна какие? Или ноги сильно волосатые… Ну, не важно. Я ей это все рассказала, с понтом, дескать, узнала от него. Она так побледнела. Я сразу поняла: все, Ушастый теперь мой!

— А у него что, уши такие большие?

— По-моему, уши как уши. Говорят, когда он в детсад ходил, его так дразнили. Потом кто-то из бывших детсадовских эту кличку возродил.

— Я считаю, это подло, — тогда сказала я. Конечно, не в смысле клички, а оценки Ленкиных деяний.

Но Ленка беспечно отмахнулась:

— Подумаешь, все пути хороши, если они ведут к цели.

Как же я не вспомнила об этом раньше? Я ведь знаю Ольгу. Этот Кононов ни за что ее не убедит. В роду моей подруги западные украинцы, упрямее которых нет.

Потому я тут же набрала номер телефона ее кабинета и сказала в трубку:

— Оля, твой Кононов ни в чем не виноват. Я имею в виду ту, десятилетнюю, историю. У меня есть доказательства. Не спеши его выгонять, я тебя прошу!


Глава третья


Удалось мне выехать только в понедельник утром, но все равно я должна была с оформлением управиться. Уж недельку-то Ольга без меня перекантуется.

Симка бежала легко. Кажется, она получала от дальних поездок такое же удовольствие, как и я. Особенно на хорошей дороге. Так далеко мы с ней еще не ездили, и потому нынешняя поездка — испытание для нас обеих.

Не знаю, как воспринимают машины представители сильного пола, я свою «семерку» отождествляю с живым существом.

Как и любому живому организму, ей требуется качественная пища, то есть бензин, моторное масло, в противном случае она, как и человек, болеет: кашляет, чихает и даже, пардон, мается животом.

Сегодня мне повезло. Я заправила полный бак бензином, за качество которого знакомый продавец ручался головой, а свою голову, насколько я знаю, он очень ценит.

День стоял солнечный. Ярко-зеленый кустарник по обочинам дороги не успел покрыться серым налетом пыли и еще отцвечивал лаком свежепроклюнувшихся листьев.

В ушах моих продолжали звучать наставления любящих родителей и подруги Ольги: не гнать — куда мне торопиться? Попутчиков не брать — мало ли на дорогах всякого жулья.

Если кто остановит в неположенном месте, особенно малолюдном, хотя бы и с помощью полосатого жезла, на его взмахи не реагировать и продолжать движение, потому что в нынешнее время кто только форму не надевает!

На ночь в теткином доме не оставаться — для этого есть гостиницы.

С соседями — имеется в виду с теми, чьи дворы рядом с теткиным, — не слишком откровенничать, они могут быть из преступной среды…

Напишу-ка я в Министерство культуры. Или какой там у них орган по делам печати? Давно пора издать закон, запрещающий выпуск детективной литературы. Потому что в обществе уже появился тип читателя-маньяка, который каждое мало-мальски подозрительное, с его точки зрения, событие рассматривает как прелюдию к преступлению века. А если оно так и не происходит, считают, что милиция его просто не сумела раскрыть.


Из чувства вовсе не противоречия, а сострадания я нарушила первый же принцип: не брать попутчиков. Остановила машину возле голенастой, легко одетой девчонки.

Совершила всего лишь поступок человека гуманного, увидевшего симпатичное юное создание в весьма плачевном состоянии.

О чем, интересно, думают родители, выпуская из дома дочь в легкой юбочке и нарядной, с люрексом, кофточке, если на улице с утра всего плюс семь градусов. Да еще с северным ветерком.

Мой внутренний голос останавливаться на ее взмах не советовал. Не из-за какой-то там опасности, а потому, что девчонка голосовала скорее всего водителю-мужчине. Поздно заметила, что за рулем женщина. Малышка искала приключений. Это я себе объясняла, когда уже тормозила возле нее.

Впрочем, она могла ко мне и не садиться в таком случае. Девочка же села.

— Как мне повезло, — доверительно сообщила она, устраиваясь на переднем сиденье. — Женщина! А то от этих козлов меня уже тошнит.

Она блаженно повела плечами, словно расправляя свой закоченевший организм. Со вздохом облегчения расслабилась, чтобы принять каждой клеточкой долгожданное тепло, вынула из кармана пачку «Дирола» и протянула мне:

— Угощайтесь.

— Благодарю. — Я взяла подушечку и скосила глаз на спидометр: худо-бедно, а сто пятьдесят километров мы с Симкой преодолели. Осталось пятьсот с небольшим. К вечеру — кровь из носа! — я должна быть в Костромино.

Юная попутчица молчала, видимо, уважая мою задумчивость. Коленки ее до сих пор были синеватого цвета мороженой птицы, она украдкой потирала их, согревая, и я будто невзначай заметила:

— По утрам-то вроде пока холодновато.

— Еще как, — поежилась она. — А сегодня к тому же и ветер поднялся. Я так замерзла, до сих пор зуб на зуб не попадает.

Ох, Киреева, могли бы повнимательнее относиться к тем, кого подсаживаете. Уж не подумали вы, что синие губы у девчонки всего лишь дань моде?

— Возьми-ка сумку с заднего сиденья, — скомандовала я. — Сверху лежит плед. Вытащи и завернись в него. Не спеши. Там еще термос с горячим кофе. Налей себе.

Она сделала все в точности, но удивительно аккуратно, не так, как многие в ее возрасте, спустя рукава и впопыхах. То, что девчонке не больше шестнадцати, сомнений не вызывало. Наверное, она помогает матери по хозяйству, а не валяется целыми днями на диване, страдая от безделья.

Господи, я уже морализаторствую. Пора, пора замуж, как поет моя подруга Оля, вон какие мысли в голову лезут.

Прежде чем завернуться в плед, девушка немного поколебалась, но потом сбросила туфли и забралась на сиденье с ногами. Теперь она с блаженной улыбкой медленно тянула кофе.

— Отпад!.. Меня звать Валерией, а вас?

— Лариса… Сергеевна.

— Да ну! А просто Лариса — нельзя?

— Можно, — улыбнулась я — эта шустрая девчонка все больше мне нравилась, хотя принять ее полностью все время мешало несоответствие наряда Валерии и места, где я ее подобрала. Но в конце концов, я ведь собралась ее только подвезти, а не удочерить. — Куда путь держишь?

— В Ивлев.

От удивления я чуть было не выпустила из рук руль. Девчонка назвала районный центр, расположенный всего километрах в тридцати от Костромино, если я хорошо помнила карту. Видно, на совпадения моей семье везет. Моя мама, например, три года не виделась с живущей в одном городе знакомой, а поехав в командировку в Москву, за неделю трижды встречала ее то в метро, то в магазине, то просто на улице. Причем и знакомая приехала в столицу всего на неделю, остановившись у приятелей на другом конце Москвы.

Однако совпадение совпадением, а торчать на шоссе в пятистах с лишним километрах от дома — не странно ли?

— Согрелась?

— Согрелась. — Она улыбнулась мне, но тут же ее личико помрачнело. — Мне нравится ехать с вами, Лариса, но я не хочу вас наказывать. С мужчинами ведь можно поболтать. Поулыбаться. Если они от этого тащатся… А просто так ехать у меня денег нет. Ну ни копеечки! Если вы заработать хотите, лучше кого-нибудь другого подберите. Я не обижусь. Могу и на грузовике доехать. Среди дальнобойщиков иногда добрые дядечки попадаются.

Она уткнулась носом в обернутые пледом колени. И добавила тише:

— Даже не все пристают.

Мне показалось, еще чуть-чуть, и она заревет, потому я сказала нарочито сухо:

— Успокойся, я извозом не зарабатываю, мне и так на жизнь хватает. А ты издалека добираешься?

— Из Сочи.

Держите меня, люди! Что же это за родители, которые отпускают таких детей добираться автостопом, без денег, чуть ли не через полстраны?!

Но Валерия почувствовала мое возмущение и принялась горячо защищать своих родителей. Вернее, родителя. Она все время почему-то говорила: папа да папа. Слова «мама» я так и не услышала.

Дословно она сказала:

— Вы не думайте, что в Сочи — в такую даль! — я тоже автостопом добиралась. Туда я на Всероссийский фестиваль молодежных творческих коллективов поехала. С группой, как и положено. На поезде.

Оказывается, у нас в стране фестивали для молодежи проводят. А я уж стала думать, что подобные мероприятия канули в прошлое безвозвратно…

— И собралась я, как все, — продолжала Лера, — вещи теплые взяла, спортивный костюм. Они так в сумке и остались. В Сочи. И с собой мне папа дал двести рублей. Я их, кстати, и половины не израсходовала. А он больше дать хотел. Только, знаете, сейчас в милиции не очень много платят, а он у меня… начальник отдела!

Это прозвучало у девчонки так гордо, словно ее папа был по меньшей мере министром иностранных дел, а не обычным милиционером, ментом, которых, как и нашу армию, не пинает только ленивый.

— Я больше и брать не стала. «Представь, — говорю, — папа, десять дней на всем готовом и дорога бесплатная. Не буду же я в Сочи по барам шляться!»

Она отчего-то смутилась.

— Какая же я все-таки дрянь!

Девочка сказала это горячо, для верности даже головой покачала, но такой уничижительный эпитет не подходил к ней никаким боком. Ни к ее открытой доверчивой мордашке, ни ко всему облику вчерашнего подростка.

Она как-то по-своему истолковала выражение моего лица, потому что пояснила:

— В бар-то ведь я пошла. В валютный. — И тут же обвиняюще уточнила: — Глупые девчонки у нас в школе мечтают туда попасть. Теперь я побывала и могу сказать: ничего особенного. Бармен такой высокомерный, шейкерами размахивает, как ребенок погремушками, да напитки спиртные в десять раз дороже, чем в любом нашем коммерческом ларьке… И мужчины там страшные…

— Какие? — изумилась я.

— Страшные. Как злодеи из сказок. Смотрят, смеются, а глаза у них такие, будто сейчас вынут ножи и начнут тебя резать…

Я невольно улыбнулась. Фантазия у девчонки!

— Не смейтесь, и вы бы так подумали. Смотрят на тебя так, будто в клетку посадили и теперь ты никуда не денешься. И просить их бесполезно, они не знают жалости…

Да, здорово малышку напугали. Нарочно при ней, что ли, рожи корчили? Или она просто чересчур впечатлительная, такой домашний маменькин ребенок…

А вырастет наверняка красавицей. Ножки вон какие длинные да ладненькие, и глаза сине-голубые, от голодания, наверное, чуть ли не фиолетовые. Волосы русые, густые. Вон она их в косу заплела и какой-то тряпочкой завязала. В бар, наверное, с распущенными ходила, а в дороге они ей здорово мешали. Коса длинная, почти до попки. Много мужиков поведется на такой набор…

Валерии, видно, хотелось выговориться. Как напроказившему ребенку, доверившемуся доброму взрослому.

— Я в Сочи с одной девушкой познакомилась. Старше меня на четыре года.

Ого! В ее возрасте четыре года — целая жизнь. Новоявленная подружка небось красотой не блистала, так что Лера при ней сыграла роль входного билета в этот самый валютный бар.

Впрочем, Валерия если и была наивной, то никак уж не глупой. И она подтвердила мои мысли:

— Света, конечно, не очень красивая, но показалась мне девушкой доброй, потому что уже на второй день нашего знакомства предложила мне провести вечер с ее друзьями… А я, знаете, всегда мечтала о старшей сестре, потому и относилась к девушкам старше меня с доверием и уважением…

Она тяжело вздохнула, как ребенок, который так и не получил долгожданную игрушку. Вернее, игрушка оказалась вовсе не такой, как девчонка хотела. Совсем не такой.

— Света была дежурной по этажу в пансионате, куда на время фестиваля нас поселили. В тот вечер как раз нам дискотеку организовали, и Света уговорила меня с нее удрать. Мол, зачем тебе нужны эти детские попрыгушки, лучше давай проведем время с интересными взрослыми людьми. Понимаете, до этого меня никогда не приглашали во взрослые компании. Папа вообще меня маленькой считает, хотя я уже и паспорт получила… В общем, я пошла.

Она замолчала. А я дополнила нарисованную Валерией картину:

— Вы посидели в баре, попили шампанское, а потом твои новые знакомые предложили провести остаток вечера в более приятной обстановке…

Сейчас я чувствовала себя старше Леры не на девять лет, а на целых девяносто. Эти затасканные приемчики нам давно известны, как и ухищрения, которыми с завидным постоянством пользуются стареющие казановы всех мастей, и с завидным постоянством на них попадаются наши младшие сестренки.

— Так и было. Я не хотела идти, но куда же от них денешься? Конечно, валютный бар был полон народу. На входе стоял милиционер. Когда мы потом уходили, он был на месте. Я могла бы закричать. Попросить о помощи. Но почему-то этого не сделала.

— Стыдно было?

— Ну да. Что бы я ему сказала? Меня кто-нибудь хоть пальцем тронул? Меня вообще в бар идти заставляли? Получался какой-то психологический гипноз. Теперь я могла бы объяснить это папе, а то он не понимал, почему девчонки покорно идут на явные неприятности, как овцы на заклание…

Моя попутчица определенно была незаурядной девушкой. Прежде всего она была в ладу с русским языком. Я хоть и технарь, а не могу не обращать внимания на то, как обеднел и засорился наш русский язык. Как плохо знают его молодые девчонки и мальчишки, порой бодро «спикающие», а на родном языке пользующиеся подобно знаменитой Эллочке-людоедке всего тринадцатью словами.

Я даже мысленно попыталась их припомнить, составить такой мини-словарь. Вот: короче, оттянуться, гнать пургу, торчать, чисто конкретно, стопудово… О чем я думаю?! У моей малолетней пассажирки проблемы куда серьезнее.

Видно, перспектива предстоящего разговора с отцом девочку угнетала, но не из страха перед грозным родителем, а именно из-за стыда.

— Если бы еще и Света была заодно со мной. А она как назло так много пила, что уже ничего не соображала. И не смотрела в мою сторону.

Еще бы! Вряд ли она в свои двадцать лет была уже настолько бесстыжей, что могла спокойно смотреть в глаза своей жертве. Она получила, что хотела, а там, как говорится, хоть трава не расти! Кто ей эта молоденькая простушка? Небось она втайне посмеивалась над ней: это ж надо быть такой дурочкой!..

А может, она такое вытворяла не в первый раз. Вряд ли руководитель группы, который привозит детей на фестиваль, все время водит их за руку. Какое-то время молоденькие девушки остаются в номере одни. А тут и Света подкатывается со своей дружбой. И предложением развлечений.

Лера между тем рассказывала:

— Села я к ним в машину, а в голове все крутится: «Что же придумать? Как убежать? Как их обмануть?» В баре-то они меня все споить пытались. Я отказывалась. Говорила, что пьяная женщина — неприглядное зрелище. А один из них засмеялся и сказал: «Понятное дело, женщина-алкашка — хуже всякой скотины, но женщина под градусом — совсем другое. Мягкая, доступная». Я спрашиваю: «А вам доступные женщины не надоели?» Он говорит: «Есть немного. Только ты еще зеленая, не знаешь — доступность приходит с возрастом». Правда, другой с ним не согласился: в том смысле, что доступными рождаются… Это я вам рассказываю так, для примера, чтобы вы имели представление, о чем они говорили. Неужели с такими мужчинами кому-нибудь может быть интересно?

— Наверное, таким же, как они, женщинам.

Мужественный человечек эта Валерия, подумала я. Другая бы на ее месте в той самой машине от страха описалась, а она еще с бандитами спорила, и по сторонам смотрела, и размышляла, как из опасной ситуации выпутаться.

— В общем, мы выехали из города, еще сколько-то проехали по шоссе, а потом повернули направо и поехали по узкой проселочной дороге среди деревьев. Остановилась машина у какого-то двухэтажного дома, в глуши, и поблизости никаких других строений не просматривалось. Зови на помощь, не зови, все равно никто не услышит. Я им сказала, что меня скоро искать начнут, а тот, что постарше, засмеялся: «Не будут, потому что мы, котеночек, меры приняли. Светка твоей руководительнице позвонила и сказала, что за тобой отец приехал. Мол, его в Сочи на семинар прислали, вот он и захватил тебя с собой, на обратном пути». Я поняла, что и сумку мою они скорее всего спрятали, так что из моих вещей осталось лишь то, в чем я стою. Я сказала: «Света, как же так, ты ведь мне совсем другое говорила?» А она смотрит на меня с такой подлой улыбочкой: «Господи, какая же ты глупая, таких простодыр даже обманывать неинтересно!» Сказала и по лестнице наверх стала подниматься.

Лера со всхлипом вздохнула — воспоминание было не из приятных.

— Тот, что помоложе, говорит: «Может, групешник сообразим?» А второй: «После. Вначале я с малышкой за жизнь поговорю». Молодой улыбнулся: «Понятно. Часа тебе хватит?» А старый: «Это как масть ляжет». Молодой за Светкой наверх пошел, а тот, что со мной остался, за руку меня схватил и потащил.

Лера замолчала. Уж если мне это трудно рассказывать, то представляю, как среагирует на ее повествование свирепый папаша. Не хотела бы я быть на ее месте!

Как-то по молодости мне тоже случилось вляпаться в подобную ситуацию, и спасло меня только то, что у девчонки, которая со мной в переплет попала, от страха эпилептический припадок начался. Насильники перепугались, что она помереть может, разрешили мне «скорую» вызвать, а сами скрылись, тем более что измываться над нами собирались на нашей жилплощади.

— Вначале он еще думал меня уговорить. Мол, сопротивление его только разжигает и ничего у меня не выйдет, а надо, как в Америке, расслабиться и получить удовольствие. Вы понимаете?

— Понимаю, — кивнула я.

— Говорит мне: «Давай раздевайся передо мной. Снимай медленно вещичку за вещичкой». И музыку включил. Я разозлилась: «Вот еще, стану я перед всяким козлом раздеваться!» Он как вскочит, как схватит меня за горло! Стал душить, всякими словами обзывать — мне и повторить их стыдно. Только я вспомнила прием, который мне папа давно показал на всякий случай. Как раз на тот, когда меня душить начнут. Надо ударить пальцами в кадык. Вот так. Я и ударила. Наверное, с перепугу слишком сильно, потому что он вдруг захрипел и стал назад падать. Не помню, как я из дома выскочила, как с крыльца сбежала. Мне еще повезло, что они ворота неплотно прикрыли. Створки такие тяжеленные, я бы их сама ни за что не отодвинула. А так в узкую щель проскользнула. А бежала — ветер в ушах свистел! Куда, мне было все равно, лишь бы оттуда подальше. Потом выдохлась. Брела еле-еле. Ночь, ничего не видно. Как я в яму не свалилась или ноги не поломала — ума не приложу. Говорят, у людей есть ангелы-хранители, а мне все время папа рядом чудился. Так мне было стыдно перед ним! А под утро я к шоссе вышла.

На этот раз молчание ее затянулось. Настолько, что я первая решила его нарушить:

— Значит, говоришь, среди водителей грузовиков тебе тоже длиннорукие попадались? И тебя опять папина наука выручала?

Но мне никто не ответил. Моя попутчица спала глубоким сном.

Я остановила машину у обочины и освободила заднее сиденье от сумок и пакетов. Поленилась сразу все вещи сложить в багажник. Поверила собственным уверениям в том, что я не стану подбирать попутчиков, а значит, заднее сиденье мне не понадобится.

Потом я разбудила Валерию — мера жестокая, но необходимая для того, чтобы ребенок хорошо отдохнул.

— Перебирайся на заднее сиденье, там тебе удобнее будет.

Она пролепетала что-то благодарное, перебралась назад и опять моментально заснула. Я тронула с места машину, и только тут меня осенило: «Лара, какая ты разиня. Девчонка наверняка голодна, а ты ей, кроме кофе, ничего не догадалась предложить!»

Позднее зажигание, как и лестничный юмор, это у меня врожденное. Наверное, оттого, что я сначала делаю, а потом думаю. Теперь остается только корить себя за недомыслие, но не будить же девчонку еще раз!


Глава четвертая


У меня в машине есть автомагнитола, так что я потихоньку включила музыку — Элвиса Пресли, любовь к которому перешла ко мне по наследству от родителей.

Наследство. Прежде это слово я могла произносить только в шутку. Теперь же оно имело ко мне самое прямое отношение. Юридическое. Но с долей романтики. В нем слышались тревога, роковые страсти, зависть родственников, наследством обойденных. В памяти оживали сюжеты приключенческих романов, в которых из-за наследства гибли люди.

Я поймала себя на том, что прикрыла глаза, убаюканная тихой напевной мелодией. Это ж надо, «поплыла» за рулем! Такого со мной прежде не случалось. Даже в ночное время. Сказалось то, что легла я поздно, спала беспокойно, а теперь вид спящего человека нагнал сонливость и на меня. Так можно заснуть и не проснуться. Нам обеим с этой девочкой.

Я остановила машину у придорожного киоска, купила бутылку холодной минералки, умылась, прополоскала рот — вроде отпустило.

Еще сотня километров осталась позади. Теперь я ехала и негромко напевала бодрые песни «Радио-ретро». Элвиса Пресли, под которого я, по словам мамы, в детстве засыпала как под колыбельную, я оставила для другой обстановки. Музыка ничуть не мешала спать на заднем сиденье девчонке, уставшей от борьбы со взрослой жизнью; она навалилась на нее уж чересчур тяжело и без предупреждения. Лера спала на правом боку, так что, скосив глаз, я могла видеть упавшую на щеку русую прядь, трогательно, по-детски приоткрытые губы, густые, светлые на концах ресницы, нежный пушок на щеках. И на всей этой юной чистоте лежал прямо-таки ощутимый налет переутомления. Сколько же она не спала: сутки, двое?

Люди порой склонны окутывать происходящие с ними события флером предопределения. Если что-то выходит из рамок рядовых будней, мы театрально шепчем: «Это судьба!» Интересно, насколько судьбоносна для меня встреча с Валерией? Для чего-то же я настроилась опекать эту глупышку.

Но ведь я бы не стала закатывать глаза, если бы к моим ногам из гнезда свалился неоперившийся птенец. Вот и здесь почти то же самое. Во всем вы, Киреева, пытаетесь таинственность разглядеть!

О чем это я? Ах да, опять ассоциативное мышление. Я посмотрела на часы — скоро два часа пополудни. До конечной цели моей поездки осталось чуть меньше двухсот километров. Чего-то мне хочется… Точно, еды! Утром есть не хотелось, я выпила чашку кофе, и теперь кофе весело переливался по желудку, наглядно свидетельствуя о его пустоте.

Будить Леру было жалко. Я решила, что позову ее тихонечко. Проснется — пойдем куда-нибудь перекусить. Не проснется — тормошить не стану. В конце концов у меня есть бутерброды и кофе. Кусну, хлебну — и поеду дальше. Не умру с голоду.

Я позвала:

— Лерочка!

Она встрепенулась и тут же открыла глаза. Как солдатик, который и во сне думает о службе.

— Вы меня высаживаете?

Без обиды спросила. Просто уточнила, как факт.

— Тебе надоело со мной ехать? — передразнила я ее тоном. — Лучше скажи, не согласилась бы ты со мной пообедать?

Едва я это произнесла, как мимо окон проплыл огромный щит: «Домашние пельмени. Кафе «У мамы Ванды»». Интересно, откуда посреди России взялась эта мама с польским именем?

А у моей юной попутчицы загорелись глаза.

— Неужели мы уже так близко от дома? До Ивлева отсюда сто пятьдесят километров. Можно даже пешком дойти.

— Через неделю.

— Тут можно и знакомых встретить! — радовалась она как ребенок, пока я обряжала ее в свой спортивный костюм и кроссовки.

Тут вам не Сочи! За окном примерно плюс четыре. Коротенькая юбочка Леры примерзнет к ногам и к тому, что чуть повыше. Лера покорно поднимала и опускала руки, не переставая тараторить. Смешно, я одевала ее словно свою дочь, и она покорно подчинялась мне.

— Говорят, наши ивлевские крутые ездят сюда обедать. Наверное, не часто, все-таки далековато…

Необъятных размеров хозяйка заведения с прической а-ля Беата Тышкевич из какого-то давно известного фильма силилась изобразить стопроцентную полячку. Видимо, таковые в ее роду все же имелись, потому что российская обширность мамы Ванды сочеталась с бело-розовой гладкой кожей, какой славятся полячки, а в глазах ее светилась какая-то особая гордость, каковую прежде, наверное, называли шляхетской.

Увы, мне пока не довелось побывать в Польше. Хищные щупальца компьютерной фирмы «Каола» еще не дотянулись до этой страны. Но под что-то этакое кафе было стилизовано.

Арочного типа дверные проемы, стены покрыты обычной с виду известкой, особой выделки деревянные столы и лавки, барная стойка в виде половины гигантского пельменя, наряд самой Мамы… Определенно здесь поработал хороший дизайнер. Если же и пельмени у них, как заявлено в рекламе, домашние, заведение это непременно должно процветать.

Я усадила Валерию за столик, а сама пошла побеседовать с мамой Вандой. К посетителям здесь подходили официантки, но мне хотелось подчеркнуть, что я тороплюсь.

— У нас едят все, кто торопится, — одновременно приветливо и строго сказала мне мама Ванда, таки с акцентом, и, надо думать, польским. — Мы привыкли. И умеем торопиться медленно. Без суеты.

Вот как, Мама цитирует древних греков? Или у нее получилось невольно? Но она не дала мне додумать, а просто крикнула в сторону кухни:

— Казимир! Две порции пельменей за третий столик. — И уже мне: — Садитесь, пожалуйста, вам принесут.


Я улыбнулась Лере и жестом показала, что пойду вымыть руки. Умывальник здесь был расположен сразу у входа и отделялся от зала невысокой перегородкой. Вода была такой холодной, что у меня заледенели руки, горячей не было. Я подставила руки под теплую струю электрополотенца, не столько высушить, сколько согреть. Тут в кафе опять кто-то вошел, и удивленный голос сказал глухо:

— Ты гляди, Щука, откуда-то здесь щенок Михайловского. Одна, без папочки…

Поверх перегородки я смогла рассмотреть двух вошедших мужиков, которые не обратили на меня никакого внимания.

— Кончай, Моряк, — торопливо заговорил другой, — давай лучше свалим отсюда. Вечно ты нарываешься. Сдалась тебе эта девчонка!

— А чего, спрашивается, мне отсюда валить? Во-первых, я соскучился по маминым пельменям, а во-вторых, мне давно пора повеселиться. Такой случай не скоро представится. Почему бы не насолить этому менту, который считает себя чересчур умным. Разве не по его милости я три года на нарах парился?!

— Что ты задумал, Моряк? — настаивал тот, кого назвали Щукой.

— Еще не знаю, но душа куражу просит. Для начала познакомимся поближе…

Они прошли в зал и сели напротив нашего с Лерой столика, а я наконец отодвинула руки от горячей струи сушилки. И отчего-то сразу подумала: это они о Лере, но на всякий случай подошла к столику и спросила:

— Как твоя фамилия?

— Михайловская.

Значит, я угадала. О чем там говорила моя пассажирка в самом начале? Что ее отец возглавляет какой-то отдел в милиции. Ты посмотри, какая дрянь этот Моряк! Не может отомстить папаше, решил справиться с дочерью. С девчонкой!

Но что он может сделать ей здесь, при всех? Или рассчитывает подкараулить, когда она выйдет из кафе?

Сама не знаю, откуда пришло ко мне это решение, но я сказала Валерии:

— Сделай вид, что мы с тобой случайные соседи. Будто я сама по себе и с тобой не знакома.

— Вы здесь кого-то встретили.

— Потом, в машине, я тебе все объясню, а сейчас главное — нам с тобой поесть как следует, а уж потом рвать когти.

Надеюсь, я не напугала ее цитированием сленга из бессмертной комедии «Бриллиантовая рука». Она, не меняя выражения, согласно мне кивнула.

Папина выучка у девчонки, или она сообразительна сама по себе, а только Лера не стала озираться, шарить глазами по залу, а огляделась так незаметно, что я и не поняла, как она это сделала. Просто в один момент в ее глазах появилось знание.

Я придвинула к ней сто рублей одной бумажкой и шепнула:

— Сама будешь расплачиваться.

Пельмени нам принесли, и Валерия как ни в чем не бывало сказала официантке:

— Получите, пожалуйста, с меня сразу, я тороплюсь.

— С меня тоже.

Она непринужденно сунула сдачу в карман спортивных брюк. И накинулась на еду так, что сразу стало ясно: девочка не просто проголодалась, она оголодала. Пельмени Лера глотала, даже не жуя, так что я незаметно сгрузила ей в тарелку половину своей порции. Лера посмотрела на меня чуть ли не со слезами, но голод все равно оказался сильнее. Ничего, остальное доберет в машине кофе, печеньем и бутербродами.

— Это Моряк, — с набитым ртом сказала дочь мента. — Папа его сажал. Между прочим, за дело. Непонятно только, чего он злится. Знал, на что шел. Впрочем, папа говорит, что они все считают, что их наказывают незаслуженно. Вернее, чересчур строго.

— Второго звать Щука.

— Его я не знаю, — сказала Лера с сожалением. — Папа не очень любит со мной делиться. От подруг я узнаю куда больше, чем от родного отца! А Моряка у нас весь город знает, потому что его процесс был показательным. Наши ивлевские юмористы ему даже звание присудили: «Лучший медвежатник области». Один автослесарь — он на суде общественным обвинителем был — при всем народе его даже уговаривать стал. «Брось, — говорит, — свою уголовщину, переходи к нам в автосервис. Не меньше будешь получать, и никакого риска». Все в зале ржали, даже судья. А автослесарей после этого процесса стали звать медвежатниками. Только папа говорит, такие, как Моряк, никогда не работают. Для них это вроде бы позор, пятно на воровской репутации.

— Я понимаю.

Девчонка вываливала на меня все эти сведения, а я сидела с каменной физиономией и изо всех сил старалась выглядеть посторонней. Рассеянно кивала ее рассказу, отвечала односложно, и Лера наконец поняла, что разговорилась не ко времени, и стала дожевывать свои пельмени молча.

Я тоже молчала, но мысли мои ворочались в бедной голове с такой быстротой, что, кажется, издавали шум на все кафе: интересно знать, куда я лезу? Нет чтобы быстро схватить девчонку за руку, сунуть в машину и мчаться, что называется, на всех парусах.

Прежде я никогда не была любительницей острых ощущений. Как мне кажется. Не испытывала пристрастия к детективам и боевикам, предпочитала им любовные или рыцарские романы писательниц типа Барбары Картленд, где страсти высокие и чистые и нет вымученных эротических сцен, а герои изъясняются высоким штилем.

Что поделаешь, я сентиментальна и не стесняюсь признаваться в этом. Пусть надо мной посмеивается не только подруга Оля, но и друг Коля. Странно, подумала и удивилась, что имена моих друзей-приятелей элементарно рифмуются. А еще в детстве «Королевство кривых зеркал» читала… Сентиментальность безо всякого поэтического воображения и соображения.

Что ж мне теперь отступать назад, когда два упыря с воровскими кличками уставились на наш стол. Причем интересую их не я, а эта юная девчушка, так неосмотрительно сбежавшая с дискотеки молодежного фестиваля во взрослый валютный бар.

Рассуждай не рассуждай, а пора действовать.

— Я выйду первая, а ты три секунды обожди и иди следом, — пробормотала я для Леры сквозь зубы.

Она кивнула.

Я даже не понимала, что уже увлеклась этим приключением и теперь что-то этакое изображаю. А-ля шпионку.

Едва прикрыв дверь, я метнулась к своей машине, завела мотор и стала на крыльце прямо за дверью, чтобы меня не было видно из окон кафе.

Дальше события развернулись так быстро, что я едва успела на все среагировать. Дверь распахнулась, и из нее выскочила Валерия.

— Стой, сучка, стой, кому говорю!

Следом за ней выбежал Моряк и уже протянул руку, чтобы схватить девочку за плечо. Моя нога сама выдвинулась из-за двери в подножку. Я всего лишь слегка поддела поднятую для очередного шага ногу мужчины.

Вскрикивая от боли и матерясь, он исправно пересчитал ступеньки и тяжело, с хрустом упал у подножия лестницы. Мы никаких курсов не кончали, но некоторых приемов народного самбо не чураемся.

Из кафе выскочил Щука и неловко затоптался на месте, не зная, бросаться на помощь другу или разбираться со мной и с Лерой.

Я сунула руку в карман ветровки и сказала ему строго:

— Только попробуй сунуться!

Схватила Валерию за руку и потащила за собой, как катер баржу.

— Быстро в машину!

Я захлопнула дверцу и до упора выжала сцепление. Симка, завизжав покрышками, рванулась с места. Она вообще-то не любит такой бесцеремонности, но сейчас у меня не было другого выхода.

— Бедный Моряк! — с фальшивым сочувствием сказала Лера. — Как неловко он упал!

Но мне было совсем не до смеха. А если они бросятся за нами в погоню? Я не такой уж хороший шофер и могла бы участвовать в гонке с профессионалами лишь как жалкий дилетант, как говорится, со всеми вытекающими последствиями.

— Интересно, есть у них машина?

Невольно я сказала это вслух.

— Есть, наверняка есть! — закричала Валерия. — Как только ты заговорила о машине, я сразу вспомнила. Щука — бывший гонщик. Его так зовут из-за фамилии Щукин. Когда-то, говорят, он был известным спортсменом. А несколько лет назад в одном ралли его машина перевернулась и загорелась. Девчонки рассказывали, что у него на теле такие шрамы — смотреть страшно. Щука их очень стесняется, раздевается только в темноте. Ну, ты понимаешь…

Когда мы успели перейти на ты, я не заметила, но переводить наши отношения на официальные рельсы было глупо. «Мелкая» посчитала меня старшей подругой, пусть. Разве случайные попутчики себя так ведут? События затягивали меня в свой оборот, и мое желание и настроение уже в расчет не принимались.

— …Тренеры Щукина в инвалиды зачислили, да и забыли о нем. Зато бандиты подобрали. И думаю, ни разу о том не пожалели. Он несколько раз увозил бандюков от такой крутой погони, что они теперь Щукина своим счастливым талисманом считают и сообща берегут… А по завершении дела дают ему равную долю, хотя он только баранку крутит.

— Можно подумать, Лера, ты пресс-секретарь у местной мафии.

Она сконфузилась:

— Слишком разболталась, да? Просто у меня подруга встречается со студентом из института МВД. Они после второго курса в отделах работают и заочно учатся.

— Разговорчивый друг у твоей подружки.

— Прикалываешься над моей болтливостью? Подруга только мне об этом говорит, а ты в нашем городе не живешь, да и вряд ли жить будешь.

— Почему ты так решила?

— Глядя на тебя, я поняла, почему нас называют провинциалами.

— Я вообще-то тоже не из столицы.

— Но наверняка из крупного промышленного города. У тебя на лбу это написано. Ты как человек-ансамбль, в тебе все гармонично…

Не выдержав, я расхохоталась. До чего рассудительный ребенок! Мне бы такое и в голову не пришло… Но сравнение мне польстило.

А чего это я расслабилась? Назвался груздем… У нас на хвосте, между прочим, бандиты, которые, как в анекдоте про зайца и охотников, убить не убьют, а мату научат. Вряд ли с нами сделают что-нибудь совсем уж плохое, но лучше не экспериментировать.

В общем, на первой же развилке я свернула в сторону от основной трассы, немного проехала вдоль проселочной дороги и задом въехала в густой кустарник.

— Чего ты задумала? — удивленно спросила Лера.

— Сейчас мы проверим, есть за нами погоня или нет? — пояснила я.

Цирк! Бандиты, погоня. Детектива — в смысле трупов и преступления — нет, а все остальное налицо. Подруга-шефиня непременно бы заметила, что такое может произойти только со мной. Хотя обычно человек я скромный и законопослушный.

Не знаю, что Ольга бы стала делать на моем месте, но я достала из багажника кусок брезента, который прежде возил с собой мой брат, и позвала Валерию за собой. Мы опять вернулись к обочине трассы, где я свернула брезент вдвое, и мы с моей юной подругой легли на него, невидимые с дороги.

— И долго нам так лежать придется? — спросила она уже через полминуты.

— Неделю! — сказала я с интонацией Кролика из знаменитого мультфильма.

У меня не было младшей сестренки, я никогда не дружила с девочками моложе себя. В семье родителей была младшей и потому опекаемой. Теперь у меня появилась ответственность старшей по возрасту, и я сразу почувствовала, как эта ноша пригнула мои хрупкие плечи.

— Вот он! — крикнула мне в ухо Лера, указывая на несущуюся мимо нас иномарку.

— Щука был один, ты не разглядела? — спросила я, хотя тоже должна была внимательнее смотреть на дорогу, а не витать в облаках.

— Вроде на заднем сиденье торчал кто-то, — неуверенно проговорила Лера.

— Ладно, теперь это не важно. Поехали и мы.

Если рассуждать логически, то как раз торопиться мне и не стоит. Погоня промчалась вперед. Сколько так они будут за нами гнаться, прежде чем сообразят, что мы поотстали? Внутренний голос неуверенно предположил: «А что, если это вовсе не погоня? Просто мужики ехали по каким-то своим делам. Если Моряк при падении сломал руку, то понятно, по каким».

Но неужели из-за этого они станут мстить двум девушкам, одна из которых поставила подножку, а другая просто дочь пусть и известного в этих краях мента.

Может, остановиться у какого-нибудь пункта ГИБДД и поведать постовым нашу историю — пусть нас кто-то сопроводит. Или просто взять и поехать по какой-нибудь другой дороге. Так еще проще избежать неприятностей.

— Эй, штурман! — нарочито весело сказала я притихшей Лере. — Взгляни на карту, нет ли здесь какой объездной дороги?

— Я и без карты знаю, что есть, — откликнулась она, — но дорога эта настолько разбита, что по ней можно тащиться не быстрее двадцати километров в час. Когда-то она вела к поселку, в котором строили свои коттеджи всякие крутые мэны. Потом они сделали дорогу намного короче, а эта так и осталась заброшенной. Для тех, кто не знает, это настоящая ловушка.

— На случай погони… — начала говорить я.

— А ее не будет, — уверенно сказала девушка.

— Почему ты так решила?

— Ты на минутку отвлеклась, не заметила щит, который мы только что проехали.

— На нем было написано что-то важное?

— На нем было написано: «Добро пожаловать в Ивлевский район!» Даже если Моряк не сбежал из зоны, а попал под амнистию, вряд ли он станет гоняться за дочерью начальника убойного отдела на его же территории…

Ого, начальник отдела по расследованию убийств. А вначале сказала просто: начальник отдела. Не похвасталась. Кажется, девчонка под стать своему папе, хотя я его и не знаю.

Я с удивлением почувствовала некоторое разочарование. Только что я стала участницей захватывающего приключения, в котором наметились как действующие лица бандиты, начиналась погоня, пусть даже удирали и мы… И вот в момент все кончилось! Я уже предвкушала, как расскажу все Ольке, а она будет слушать с горящими глазами и завистливо вздыхать. А эта пигалица еще и не думала угомоняться.

— …Вряд ли Моряк мог сделать нам что-нибудь плохое. У него же совсем другая специализация. Медвежатники считают себя интеллигентами воровского дела и никогда не идут на мокруху. Ну, отвесил бы мне пару затрещин. И тебе тоже за то, что ты его чуть не убила. Видела, он упал совсем рядом с металлической чистилкой для обуви? А если бы виском ударился? Но руку точно повредил. Так что скорее всего Щука его в больницу повез. В травматологию.

Лера подтвердила мои собственные мысли, что моя подножка оказалась не такой уж безобидной.

А я развесила уши, впала в эйфорию. На бандита руку подняла — а точнее, ногу — и чуть сама в тюрьму не загремела. Моряк ведь мог и виском удариться. Кажется, такой случай квалифицируется как неосторожное убийство. Девчонка оказалась умнее взрослой тетеньки! А она, почувствовав мое уныние, тронула меня за руку:

— Да не расстраивайся ты! Все ведь обошлось. И потом, ты же меня спасала.

Спасательница! Напридумывала, как говорит мой папа, сорок бочек арестантов. Надо же, не поленилась брезент расстилать, на землю плюхалась. Наверное, Лера не хохочет вслух надо мной только из деликатности.

Долго бы я так мысленно убивалась, в остервенении нажимая на газ и все больше увеличивая скорость. Но тут как раз очередной плакат известил, что мы приближаемся к пункту ГИБДД, и мне пришлось снизить скорость.

Но я все-таки спросила Валерию:

— А почему вообще этот самый Моряк за тобой вдруг погнался?

— А я бы спросила: почему его так рано выпустили, — хихикнула девчонка, — неужели начальник колонии потерял ключи от сейфа?


Глава пятая


По телефону Лера неуклюже оправдывалась, при этом она краснела, переминалась с ноги на ногу и перекладывала из руки в руку трубку.

— Папа! Ну, папа! Пожалуйста! О чем ты говоришь, папа! Нет, конечно! Папа, ну прости меня!

Интересно, есть у нее мама? Как она относится к такому вот издевательству над ребенком, который и так еле оправился от стресса!

В общем, в конце концов я не выдержала и взяла из рук девочки трубку:

— Послушайте, папа, вашей дочери пришлось несладко, но она с честью вышла из трудного положения. Вы бы лучше поинтересовались, как она себя чувствует! Может, лучше послать ее в постель, чтобы ребенок отдохнул и пришел в себя?!

Но похоже, этого папу не так просто было сбить с толку, он и сам привык другим, как сказал классик, давать отлуп. И при этом он обратился ко мне со словами, которыми, по-моему, не пользуются уже лет девяносто:

— С кем имею честь говорить?

— Киреева Лариса Сергеевна, — сказала я, как отрапортовала.

— Так вот, Лариса Сергеевна, я что-то не помню, чтобы у нас был такой член семьи, потому что наш разговор с Валерией — дело сугубо семейное.

— Папа, — Лера приблизилась к телефону, — Лариса привезла меня домой. Между прочим, без всяких денег. И покормила.

— Не в этом дело, — сообщила я в трубку. — Просто советую вам приехать домой и лично заняться дочерью. Конечно, не с наскока, ведь вы же не пират, а она не корабль, который надо брать на абордаж. Учтите, эмоциональный шок — вещь непредсказуемая…

— Вы медик? — спросил он уже помягче.

— Я инженер, — сказала я, не уточняя, какой именно, — и сейчас уезжаю, потому беспокоюсь о девочке. Надеюсь, у вас хватит благоразумия приберечь до другого раза ваши нравоучения.

И положила трубку.

— Напрасно ты так, — сказала Валерия, будто не ее я защищала от сурового папаши. — Он же волновался. Девчонки сказали, что я уехала с ним, а он не знал, что и подумать… Может, у нас останешься? До завтра.

Она заглянула мне в глаза, но я помнила Ольгу, которую оставила одну в ответственную дня нас минуту. Мне нельзя было задерживаться в этих краях. Мое дело: быстренько доехать, быстренько вступить в наследство и быстренько вернуться обратно. А там уж решать, что делать с этим свалившимся на меня домом.

— Тогда хоть адрес оставь, — продолжала между тем Валерия, — вдруг тебе придется задержаться. Мало ли, возникнут трудности с оформлением. Папа поможет. У тебя ведь нет здесь других знакомых…

— Вообще-то задерживаться здесь я бы не хотела.

— Я поняла, но на всякий случай.


Ох, не люблю я этих случаев! Почему жизнь устроена так, что ничего нельзя загадывать и всякое может неожиданно произойти? Хотя, если подумать, что особенного в том, что мне достался дом в глубокой провинции? Живи тетя Липа поближе, можно было бы ее дом использовать под дачу, как делали многие. Возить в него друзей на выходные дни, раз уж завещание написано на мое имя…

Наш приходящий юрист фирмы объяснял, что если даже у Липы объявятся другие наследники, они ничего не добьются. Дом мой, и только мой.

Как бы то ни было, адрес моего наследного дома я записала для Леры на обратной стороне своей визитки и уже через несколько минут сидела за рулем, потихоньку выводя Симку из лабиринта узких улочек на хорошую дорогу.

Мне еще предстояло заправиться, хотя здесь я вряд ли разживусь таким же хорошим бензином, какой смогла достать дома. Районный центр Ивлев мне не слишком-то приглянулся. Он был малоэтажный, какой-то унылый, но оставлял при этом впечатление неизменности, постоянства, медленного течения жизни и даже замшелости.

Как прежде — Советская власть, исполкомы и райкомы партии. И даже Ленин с кепкой в руке на их небольшой центральной площади, носящей его же имя.

Но и ивлевцы, наверное, считают себя чуть ли не столицей по сравнению с Костромино, поселком, который я с трудом отыскала на очень подробной карте.

Пока я доехала до Костромино, пока устроилась в небольшой, похоже, единственной гостинице, натикало семь часов вечера.

Центральное отопление в этом поселке уже не функционировало, хотя, по нашим южным меркам, стоял жуткий колотун. Номер был чистым, опрятным, а оставаться в нем не хотелось. Наверное, на льдине и то было бы теплее. Будто на дворе середина января, а не конец мая. Как могла так долго жить в Костромино тетя Олимпиада, коренная южанка? Привыкла, наверное. Побыстрее бы здесь все сделать, и домой!


Я ворчала неспроста — мне было неуютно. Не только в номере, а и вообще на душе. Я не привыкла к одиночеству, а этот поселок отчего-то казался даже враждебным.

Мама посоветовала мне взять побольше теплых вещей, в необходимости чего я поначалу усомнилась: в нашем с Ольгой офисе уже вовсю работал кондиционер, а посетители приходили в футболках и шортах.

Словом, я решила пойти в люди. Тем более что от холода у меня прорезался зверский аппетит. Мой наряд — розовый костюм из ангорской шерсти — в прошедшую зиму я надевала всего один раз, уж чересчур он был теплым, в помещениях я в нем просто парилась. Здесь же в костюме я почувствовала себя вполне комфортно. Причесалась, нанесла косметику и с чувством глубокого удовлетворения, как писали когда-то в наших газетах, покинула номер, чтобы поужинать в гостиничном ресторане.

Он оказался небольшим, всего на шесть столиков. За счет подвесного потолка — цивилизованный дизайн коснулся и этих мест — ресторан выглядел достаточно уютным, а интерьер — ненавязчивым. Скрытые в потолке светильники делали освещение почти интимным, но в целом атмосфера была вполне приличной, не подходящей под определение «злачное место».

Два столика уже занимали посетители, потому, не дождавшись метрдотеля, я сама выбрала себе место по вкусу. Подальше от предполагаемого оркестра — для чего-то же здесь была эстрада — и от большинства посетителей.

Напротив стояла небольшая конторка, и поскольку официантов вблизи тоже не наблюдалось, я взяла себе из стопки одно меню и стала его просматривать.

Официант, правда, вскоре материализовался перед моим столиком и вежливо поинтересовался:

— Вы уже решили, что будете заказывать?

— Котлеты по-костромински, — с трудом продиктовала я; интересно, это действительно блюдо местных поваров или чужой рецепт, соблюдаемый лишь приблизительно?

— Не советую, — покачал головой стоящий передо мной молодой человек в белой рубашке с бабочкой — лицо его было внимательным, но без угодливости, и отчего-то лицезрение его подействовало на меня успокаивающе, внушало доверие. Официант пояснил: — Котлеты вчерашние. Разогретые.

Вчерашнего мне не хотелось.

— А что вы советуете?

— Возьмите шницель, — подсказал он, не разжимая губ, будто сообщал мне государственную тайну, — куриный, свежий.

И хотя шницель ассоциировался у меня с пищей общепитовской — в нашей школьной столовке подавали такой, щедро поливая его красным, жирным и несъедобным соусом, — я решила рискнуть и последовать его совету:

— Хорошо, принесите шницель. Салат «Фантазия». И что-нибудь безалкогольное.

— Напиток «Осенний букет».

Интересно, кто у них дает названия блюдам? Салат оказался один к одному таким же, какой в нашем городе делала к праздникам каждая хозяйка. Только называли его оливье. А «Осенний букет» был не что иное, как банальный компот из сухофруктов.

Пока я ждала свой заказ, на эстраде появились музыканты. Двое. Девушка-пианистка, которая села за предварительно установленный электроорган, и юноша с саксофоном. Для начала они заиграли что-то медленное, джазовое. А потом посыпалось: из репертуара Майкла Джексона, из репертуара Патрисии Каас, из репертуара Джо Дассена. Эти двое упорно игнорировали отечественную музыку. Большинство песен было переведено на русский язык, наверное, ими самими — прежде такого перевода я не слышала, но некоторые они исполняли, как говорится, на языке оригинала, причем довольно лихо. Пела в основном девушка. Но временами, оторвавшись от саксофона, ей вторил парень.

Когда же они заиграли мою любимую «Путники в ночи» Компферта, я даже прослезилась от умиления, и это сразу примирило меня с Костромино и его арктическим холодом. Как мало надо человеку!

— Разрешите вас пригласить?

Я подняла голову и обомлела. Как выражалась в таких случаях одна моя знакомая: «доннер-веттер-зер-филь-маль-цузаммен»! Так она якобы по-немецки выражала свое изумление. Передо мной стоял блондин, о котором хотелось сказать: чистокровный ариец. Высокий, широкоплечий, но не ширококостный, с пышными волосами и светло-серыми глазами. Не мужчина, а мечта. Читательницы любовных романов, не оскудела, оказывается, красавцами русская земля.

Я положила руки ему на плечи и под что-то белогвардейски-ностальгическое отдалась ритму танго. Почему белогвардейское? В песне были такие слова: «Морозы по ночам, и рация доносит, что красные в Уфе и нам несдобровать!» Я оказалась не права, кое-что русское солисты ресторана все-таки исполняли.

Эх, черт побери! Аж дрожь пробирает. Красные на хвосте, а мы по тайге уходим вглубь все дальше и дальше!.. Словно мы не потомки тех самых красных.

Но что это? В объятиях такого мужчины я унеслась мыслями совсем не в ту сторону. То есть вместо того чтобы улыбаться ему, внимать с благоговением, я стала представлять себе бедных офицеров из белой гвардии, вынужденных прятаться в холодной тайге. А ведь со мной пытаются о чем-то поговорить. И даже спрашивают мое имя.

Может, назваться Изабеллой? Или Матильдой? Или Эсмеральдой? Победила врожденная честность.

— Лариса.

— Красивое имя.

Имя как имя. Но почему-то хвалить имена приглянувшихся женщин считается у мужчин признаком хорошего тона. Мужчине нравится ее имя — ах, какая прелесть! Что на это скажешь? Ага, угу, спасибо за комплимент, хотя эта похвала вовсе не мне, а моим родителям. Я сказала:

— Мне и самой нравится.

На самом деле я об этом не задумывалась. Лариса в переводе с греческого — чайка. В литературе символ красивой гордой птицы, а в натуре в приморских городах эти гордячки вовсю шарятся по помойкам. Хорошо, свой экскурс в этимологию я произвела мысленно, потому что пришла пора реагировать на имя моего партнера.

— А меня зовут Герман.

Елки с палками, и ол райт! «Уж полночь близится, а Германна все нет!» У меня открылась какая-то болезненная страсть к ассоциациям. Только разве мог быть таким пушкинский герой? Хоть и красавец, но есть в нем что-то мною ощущаемое как негатив. И полное отсутствие именно аристократичности, которая в истинных ее носителях ощущается сама собой.

Человек не напрягается, чтобы ее излучать, он просто ведет себя как обычно, но другие сразу понимают: это порода!

А в Германе словно некая червоточинка. Несоответствие внешнего вида внутреннему содержанию. Как если бы яркая внешность досталась Герману по ошибке. Может, и вправду его далекий предок переспал однажды с тупой, но красивой дворовой девкой и потом уже никто из их рода дворовых не удостаивался внимания господ?

На лице местного Германа, однако, написано полное довольство собой, как и уверенность в том, что меня подобно тысячам других женщин, он сбил своей красотой прямо на лету. А скажи, что не все женщины от его красы впадают в ступор, ни за что не поверит. Только усмехнется: мол, говорите себе, говорите, а отличный товар — вот он!

— Вы, Лариса, в наших местах в командировке, по личному вопросу или, как говорится, на постоянное жительство?

В довершение ко всему он еще и шпарит вопросами из гостиничной анкеты.

— По личному. Но вам могу сказать: я оформляю наследство.

— Наследство? И кто же вам его оставил?

— Двоюродная тетка. Представляете, умерла в расцвете лет. Говорят, в проруби утонула. Вы много знаете подобных случаев?

Как раз в этот момент он смотрел мне в глаза, но от моих слов в его лице что-то изменилось. Исчезла безмятежность. Он подобрался, как зверь перед прыжком. И при этом старался изображать равнодушие.

— Много, не много, но в наших краях случается и не такое. Страсти кипят не только в столицах. Наш поселок лишь производит сонное впечатление.

Это что, намек? В их краях случается! Не слишком ли я поторопилась занести Германа в разряд людей недалеких? Раз он заметил и пригласил на танец такую яркую женщину, как Лариса Киреева…

Я шутила сама с собой, чтобы отогнать от себя тревогу. В какой-то момент мне показалось, что Герман пригласил меня неспроста. Но тут же я опровергла собственную версию. Если учесть, что, кроме его компании из четырех мужчин, в зале есть еще одна — из двух пар. Скорее всего семейных. Так что, если и мог он кого-то на танец пригласить, то только меня.

Но вот смотрел он на меня странным взглядом. Вовсе не таким смотрит мужчина на понравившуюся женщину. А что, если Ольга права и тете Липе кто-то помог утонуть? Только представить себе, что я танцую с ее убийцей…

Нет, подозрительность заразна. Особенно среди дилетантов. Я никогда детективами не увлекалась, и то стала думать, будто… Знал бы бедный «ариец», в чем я его подозреваю!

— Везет же некоторым, наследство получают, а тут… мой партнер нарочито обиженно поджал губы, — ни одного завалящего дядьки при смерти, да еще хоть с каким-нибудь, пусть крохотным, состоянием.

Но тут музыка кончилась, и партнер расстался со мной с видимым сожалением. Потрусил к столику, за которым сидели еще трое мужчин.


Ела я неторопливо. Что ждет меня в моем холодном номере, кроме удовольствия спать одетой, а перед сном почитать книгу, которую я прихватила в гостиничном киоске.

Вообще неторопливо есть у меня всегда плохо получалось. Я привыкла поглощать пищу на бегу. Так что теперь мне приходилось буквально держать себя за руку, чтобы не подносить ее так часто ко рту.

В неторопливом поглощении пищи, оказывается, уйма преимуществ. Например, я смогла, откровенно не пялясь, спокойно разглядеть присутствующих. В том числе и за столиком, где сидел мой новый знакомый Герман. А выделялся среди четверых мужчин вовсе не этот ослепительный блондин, а темноволосый мужчина лет сорока пяти с благородной сединой на висках и безукоризненной прической. В Германе было все слишком, а в седеющем брюнете — все в меру.

Он не склонял голову к своим собеседникам, как делал это Герман, а сидел, слегка откинувшись назад, и едва заметно кивал своим товарищам, если они спрашивали его о чем-то.

Впрочем, мне было абсолютно все равно, кто и как к кому относится в этом ресторане. Я была уверена, что дождусь своего куриного шницеля, съем его и никогда никого из них больше не увижу.

— Можно присесть за ваш столик?

Опять я увлеклась своими мыслями и не заметила, как кто-то подошел. Мужчина, но совсем не похожий на Германа ни статью, ни одеждой. Очень странный тип. Высокий, тощий, с полубезумным взглядом — он смотрел так, словно его лихорадило. И глаза его при этом бегали, как если бы он собирался сотворить нечто противное его натуре.

От него за версту пахло скандалом, потому я не согласилась:

— Рядом пустует столик, а я хотела бы поужинать в одиночестве.

Рядом и в самом деле был свободный столик, а я свое одиночество хотела бы разделить с кем угодно, только не с таким типом.

Он неохотно сел на свободное место, через стол от моего, но занял его, оказывается, вовсе не для того, чтобы составить кому-то компанию или, например, приставать с любезностями к такой женщине, как я.

На меня он больше и не взглянул ни разу, зато все свое внимание сосредоточил на столике, за которым сидели мой новый приятель Герман и его друзья во главе с седеющим брюнетом.

«Голубой, что ли?» — грешным делом подумала я. Вдруг этот субъект с лихорадочным взглядом встал и направился к мужской компании. По пути его сильно бросило в сторону, и я решила, что он сильно пьян.

Теперь и те, к кому он шел, обратили на него внимание. Седеющий брюнет — он до этого что-то назидательно втолковывал своим товарищам — сделал нетерпеливый жест в сторону идущего. Мол, уберите прочь этот хлам.

Из-за столика поднялся уже известный мне красавец блондин и резким ударом кулака отправил нетрезвого субъекта в нокаут. Тот упал и так гулко стукнулся об пол, будто у него раскололся череп.

Я невольно содрогнулась.

Из ресторанной подсобки выскочили двое мужиков и волоком утащили упавшего из зала.

Это мимолетно разыгравшееся действо произвело на меня неприятное впечатление. Тот, кого ударили, и тот, кто ударил, находились явно в разных весовых категориях. К тому же блондин ударил человека, который вовсе не собирался на него нападать.

Но больше всего меня поразила реакция людей, сидевших в зале. Будто ничего не случилось. Так, упала со стола нечаянно задетая тарелка…

Умолкнувшие на время инцидента музыканты опять заиграли, а я подозвала официанта, рассчиталась и пошла к себе в номер. Там было холодно, но не так противно.

По пути из ресторана к входу в гостиницу в огромном холле я опять увидела мужчину, который пытался подойти к столику крутых парней.

Первую помощь ему уже оказали, и теперь он сидел в кресле перед стойкой портье. Его бледность из-за бинтов, охватывающих голову, казалась мертвенной.

Портье, перегнувшись через стойку, громким шепотом втолковывал ему:

— Ты куда полез, глупый? К самому Жоре-Быку! Тебе жить надоело? Знаешь ведь, он не терпит, когда ему докучают.

— Но он должен мне сказать, где Таня!

— Должен? — всплеснул руками портье. — Надо же такое придумать: Бык ему должен. У тебя, Ленька, совсем крышу сдувает.

Но пострадавший за неведомую Таню, кажется, отличался особым упрямством:

— Мне сказали, что последним ее в живых видел Герка-Вирус. Он Таню в машину усаживал. А без Быка Вирус шагу не ступит, это каждый знает…

— В живых? Так ты считаешь, что Таня умерла?

— Иначе она давно бы объявилась, написала…

— Написала. Жених выискался! Да она тебя и видеть не хотела.

— Ты не знаешь! — выкрикнул несчастный Ленька и неожиданно заплакал.

Отчего я решила, что он пьяница? Он и выпил-то немного. Скорее всего для храбрости. Я подошла к нему и спросила:

— Как вы себя чувствуете? Я ничем не могу вам помочь? Извините, что не пустила вас за свой столик. Я в ваш город только приехала и захотела только спокойно поужинать…

Он еще раз всхлипнул, а потом улыбнулся и сказал:

— Спасибо.

Теперь, при ближайшем рассмотрении, я поняла, что мужчина очень молод. Не больше двадцати лет и так невероятно худ — я не удивилась бы, узнав, что он еще и болен. В этом свете удар Германа выглядел особенно подлым.

— За что же спасибо?

— За сочувствие. А помочь вы мне не сможете. Он тяжело поднялся и медленно побрел к выходу. Портье сочувственно взглянул ему вслед и пояснил для меня:

— У него полгода назад любимая девушка пропала. Исчезла, как в воду канула. А до этого ее видели в компании с бандитами. Девочка-то была конфетка.

— Была? Значит, вы все-таки думаете, что ее нет в живых?

Он понизил голос:

— Леня прав, живая давно бы объявилась. Она-то у матери одна. Если бы просто куда уехала, уж родительнице пару строк бы черкнула. Может, лежит где-нибудь на дне с камнем на шее…

Опять в реке? У них тут что, всех неугодных особ женского пола в воду бросают, как Стенька Разин княжну? Я поежилась. Чего вдруг меня потянуло сочувствовать этому жалкому Лене? Что мне какая-то Таня, которую я никогда не видела? Мне-то здесь, что называется, день продержаться да ночь простоять. А потом я уеду и больше об этом несчастном Костромино и не вспомню!

Оказывается, никогда не следует зарекаться.


Глава шестая


Наследство за один день оформить не удалось. Вроде и своя фирма есть, а за два года работы я так и не научилась общаться с чиновниками. Вернее, с чиновницами.

Все-таки средь бюрократического сословия они составляют изрядный пласт какой-то изощренной стервозности. Наверное, потому переговоры с женщинами обычно вела Ольга — тут борьба шла на равных, а переговоры с мужчинами, где надо было демонстрировать слабость, деликатность, душевность, — я.

В нотариальной конторе поселка Костромино сидели одни женщины. Жить они явно не торопились. Даже намеки на мою благодарность успеха не принесли. Мне категорически заявили:

— Приходите завтра.

Еще одна ночь в гостинице? Но на часах было всего одиннадцать часов дня, потому я решила поехать на кладбище, зайти на могилу к тете Липе, а потом и посмотреть завещанный мне дом.

Таким образом распланировав ближайшие пару часов, я успокоилась. Первоначально возникшее у меня чувство полной неприкаянности действовало на нервы. Я уже давно не знала, что такое нечего делать, и перспектива чуть ли не сутки слоняться по маленькому незнакомому поселку меня откровенно нервировала.

— Как пройти на кладбище? — спросила я у какой-то женщины.

Она охотно остановилась, поставила у ног сумки и махнула рукой в одну из улиц:

— Идите по ней прямо-прямо, до конца, там увидите. И взглянула на меня в надежде, что я поясню, для чего мне, неместной, нужно кладбище.

— У меня здесь тетя похоронена, — объяснила я.

Женщина оживилась:

— А кто, если не секрет?

— Олимпиада Киреева.

— Вы, случайно, не в милиции работаете? — вдруг спросила она меня.

— А что, без милицейского удостоверения меня не пропустят?

— Та не, всех пропускают, просто я подумала… — Она не договорила, что именно подумала. Подхватила сумки и пошла, буркнув через плечо: — Будьте здоровы!

Как я поняла, тетю Олимпиаду она если и не знала, то о ней слышала. Но при чем здесь милиция? И что могло бы интересовать милицию в этом сонном поселке?

Я вернулась к машине — чего идти пешком до конца улицы, когда можно подъехать?

Улица кончилась за пятнадцать секунд. Я выехала на грунтовую дорогу и по другую ее сторону увидела невысокую ограду кладбища. Отчего-то могилку тетки я представила в виде такого же, как и большинство других, скромного деревянного крестика с жестяной табличкой. Мама объяснила мне, как ее найти. От основной дороги направо и приблизительно метров пятьдесят пройти пешком, а с левой стороны…

Я прошла эти пятьдесят метров и невольно остановилась у памятника из черного мрамора в виде скорбной женской фигуры, одетой явно не по-русски. Я еще подумала: «Надо же, какую-то иностранку похоронили!»

Велико же было мое удивление, когда я подошла поближе и прочла на табличке, что это могила именно моей тетки, Олимпиады Киреевой, скончавшейся в возрасте, который для женщины вовсе не считается старостью. В возрасте «ягодки».

Я понимаю, разные приколы бывают, но чтобы устраивать их в таком месте… И надпись вообще странная: «Спи, любимая, я иду к тебе!»

А уж ухожена была могила — ни в какое сравнение не шла с могилой бабушки, за которой ухаживали мы с мамой. Какая-то экзотическая декоративная травка, цветы в мраморной же вазе, и ни соринки…

Я даже растерялась от того, что представляла себе могилу тетки совсем по-другому. Чуть ли не заброшенной. И уже заранее мучилась совестью от того, что и в дальнейшем некому будет за ней ухаживать.

Теперь у меня появилось предчувствие, что представляла я себе не так и все остальное. Весь этот поселок, людей, в нем живущих, и вообще всю провинциальную жизнь.

Цветы, купленные у старушки на входе на кладбище, показались мне не подходящими к этому великолепию. Но я оставила их у надгробия, постояла, вспоминая живую веселую тетку, и прошептала:

— Спи спокойно, тетя Липа, мы всегда будем тебя помнить…

И пошла к выходу, все еще удивляясь про себя: надо же, любимая! Почему тетка ни разу не обмолвилась нам с мамой о том, что у нее здесь есть кто-то, кто может вот так шикарно обставить ее смерть. То есть тогда речь шла о ее жизни, конечно. Скрывала? Любила какого-то криминального авторитета?

Скорее всего я просто об этом не знала. О чем-то же тетя Липа шепталась с моей мамой, и обе замолкали, когда я невзначай нарушала их уединение. Считали меня маленькой для такой вот женской откровенности?

Я в задумчивости добрела до своей машины и села в нее, совершенно забыв поинтересоваться у кого-нибудь, где находится улица Парижской коммуны.


Но мне и не пришлось ни у кого спрашивать — она сразу нашлась. Я просто отъехала от кладбища и поехала по дороге, посматривая на таблички с названиями улиц. Парижской коммуны была третьей.

Сама я легко отыскала и нужный двор — номера на этой улице висели огромные на каждой калитке. Наверное, так требовал от жителей частного сектора главный чиновник поселка.

И опять меня ждало потрясение. Я приготовилась увидеть что угодно, но только не такой дом! Он всегда представлялся мне приземистым, мрачным, чуть ли не вросшим в землю, с маленькими оконцами.

А дом оказался веселым двухэтажным теремком с кокетливой мансардой, окрашенный в цвета ранней осени — зелено-желто-багряные. В таком доме хорошо жить многодетной семьей. Стоило лишь слегка напрячь воображение, как можно было представить себе детей, сбегавших с высокого крыльца на бетонные плиты дорожки.

Если учесть, что дом построили еще в начале прошлого века и он тоже перешел тете Липе по наследству, в нашем роду имелось немало оригиналов, которые даже дома строили и красили не так, как другие.

Калитка тоже была под стать дому, какая-то несерьезная — из узкого деревянного штакетника и закрывалась не на щеколду, а на тонкое металлическое кольцо, просто наброшенное на опорный столбик.

Едва я ступила во двор, как из соседнего дома выскочила молодая женщина и, слегка помедлив у калитки, решительно последовала за мной.

— Вы — Лариса, — утвердительно сказала она.

— Лариса.

— А я Лида, соседка ваша… вашей тети Олимпиады, царство ей небесное. А теперь ваша. Вы же здесь будете жить?

— Не знаю, — почему-то соврала я, хотя на деле и мысли не допускала о том, чтобы в эту дыру переехать.

Просто эта женщина показалась мне такой открытой, такой трогательно наивной, что мне не захотелось ее огорчать. По крайней мере вот так, сразу.

— Оставайтесь, — с ходу стала уговаривать Лида. — У нас хорошо. Воздух чистый. Вода родниковая. Грибы, ягоды…

— А работать где? — как бы между прочим поинтересовалась я; этих песен про природу я в свое время наслушалась от тетушки.

— С работой у нас неважно, — честно призналась соседка. — Я дома с детьми сижу, а Виталик, муж мой, вкалывает. Некоторые женщины мечтают дома сидеть, не работать, а я уже волком вою… Сейчас я вам ключи принесу. Липа как чувствовала, мне запасные оставила. Хорошая была женщина. Сама вызывалась с детьми посидеть, если мне нужно было куда-нибудь уйти. О такой соседке только мечтать…

Лида пригорюнилась, но вспомнила о ключах и ушла. А когда вернулась, опять принялась щебетать:

— Я тут за вашим наследством приглядывала. Пыль вытирала. Полы мыла. Подумала, неприятно будет человеку оставаться в нежилом доме, пылью пропахшем… Хотя бы и тому, кто купит. Кто зайдет посмотреть, а дом будет выглядеть заброшенным. Понятно, и цены хорошей за него никто не даст.

Она замялась, а я почувствовала, что соседка не знает, как мне о каких-то своих сомнениях рассказать.

— Знаете, Лариса, я думаю, ваша тетя Липа не сама утонула. Ее убили.

— У вас есть какие-то сомнения в том, что это естественная смерть? — строго, как на допросе, сказала я.

И не стала говорить ей о том, что в моем родном городе некая молодая дама, владелица фирмы по продаже оргтехники, тоже высказывала мысль, что среди зимы просто взять и пойти на реку, чтобы там провалиться в полынью, можно либо под большим градусом, либо нарочно свести счеты с жизнью от великой любви. Причем это относилось бы к какой-нибудь нимфетке, у которой не все дома по младости лет, а не к женщине за сорок…

— Я думаю, это ее молодой любовник утопил!

— Молодой любовник?! — изумилась я.

Мы, то есть Киреевы, ничего прежде о таком в биографии тети Олимпиады не слышали. Уж наверное моей маме, своей, можно сказать, наперснице, она сказала бы об этом в первую очередь.

Ну хорошо, по крайней мере полгода до своей смерти она к нам в гости не приезжала, но ведь маме писала, и довольно регулярно. И ни словом, ни намеком…

Хоть мама об откровениях Липы при мне не распространялась, но, наверное, о таком-то бы обмолвилась.

Лида почувствовала мое сомнение и стала поспешно выдавать свои обобщения:

— Раньше-то у нее один был ухажер, постоянный. Такой представительный дядечка по фамилии Бойко. Жуть какой богатый! Он даже с охраной ездил. А уж дом у него… Я иной раз, бывало, иду мимо, да и остановлюсь, любуюсь…

«Завидую!» — отчего-то с раздражением подсказала я. Мысленно, конечно.

Теперь вспомнила. Про Бойко знала даже я. Просто обычно слушала вполуха, вот и открываю для себя Америку. Он по ней чуть ли не двадцать лет убивался. Такую вот безнадежную любовь к тетке питал.

— И этот молодой мужик… не больше тридцати, представляете, к ней таскается. Ну, то есть… видела-то я его всего два раза. У нас ставни, и если поздно ночью… — Она покраснела, но, заметив, что ее сообщение меня заинтересовало, стала продолжать: — Правда, чего я не поняла, так это на что он Липе сдался? Ведь она его не любила. Ну нисколечко! Может, он и думал, что Липа в него влюблена, но мне-то со стороны было виднее…

Господи, о чем она говорит? При чем здесь теткин бойфренд? Но Лида будто не замечала моего отчуждения.

— …А на похоронах его не было. Если ты любил женщину по-настоящему, то не проводить ее в последний путь… разве не странно? А ведь я его прежде не видела. Сначала думала, кто из казаков. Но наверное, ивлсвский. Там-то народу поболее нашего, сорок пять тысяч. Всех не узнаешь… А то, может, он откуда-то из центра?

— Об этом теперь остается только гадать, — согласилась я, отмечая про себя разочарование во взгляде Лиды. Она, наверное, надеялась, что мы с ней всесторонне обсудим версию убийства моей тетки каким-нибудь заезжим маньяком. Но мне хватает Ольки, у которой свое криминальное видение на всякое мало-мальски странное событие, происходящее в нашем городе. Потому я сказала, наверное, несколько суховато: — Скажите, а вы детективы любите читать?

— Люблю. — Она смутилась, понимая, куда я клоню. — Вы думаете, что на самом деле ваша тетя просто провалилась под лед?

— Разберемся, — сказала я словами милиционера из какого-то фильма и поднялась на крыльцо.

Уже взявшись за ручку входной двери, я обернулась к Лиде:

— А он красивый был, этот теткин хахаль?

— Как картинка! — отчего-то со вздохом сказала Лида. Везет мне на этих фанатов детективного жанра! Олька все мечтала поучаствовать в каком-нибудь расследовании, теперь соседка Лида решила организовать его себе сама. Если бы тетю Липу и вправду кто-то утопил, неужели милиция просто так взяла бы и закрыла дело?

К тому же в таком маленьком поселке почти все друг друга знают. Вряд ли такое «шило» могло целых полгода таиться в мешке и не вывалиться наружу… Тоже мне, мисс Марпл!

Нет, я вовсе о ней не читала, но поневоле посмотрела один из телефильмов об этой любопытной старушке, когда у меня в гостях была Олька.

Не успела я войти в дом и осмотреться, как Лида появилась снова и радостно сообщила:

— Свекровь в гости пожаловала. Я и выскочила на минутку. Пусть понянчится с внуками, неделю их не видела.

Хоть и на минутку, а Лида принесла с собой пакет с пряниками, а я как-то легкомысленно оставила сумку с продуктами в номере гостиницы. Собиралась ведь на дом только взглянуть. Пришлось порыться в кухонном буфете. Там отыскался сахар и полбанки растворимого кофе.

Пока я зажгла электрическую плиту, поставила чайник, соседка опять исчезла, а вернулась с охапкой дров.

— Надо печку протопить, — без вопроса сказала она, — а то вам спать сыро будет. Я изредка протапливала, а дров Липа столько заготовила — еще на две зимы хватит. Под навесом лежат, потом увидите, когда станете по участку гулять.

Мы затопили печку, приготовили кофе, попили его с пряниками, а когда соседка ушла, на меня вдруг навалилась страшная сонливость. В двенадцать-то часов дня! Свежим воздухом отравилась, что ли? Дома я никогда не сплю днем. Правда, здесь мне все равно нечего делать.


Я даже не стала стелить себе постель, а прямо-таки рухнула на диван в гостиной и накрылась пледом, который лежал рядом в кресле. Привычно сложенный, видимо, еще самой теткой. Как странно, ее давно нет, а вещи продолжают жить той же жизнью, что и при ней.

Если есть загробная жизнь… Интересно, почему мы, по природе своей атеисты, все же допускаем, что — а вдруг? — там что-то есть.

Так вот, смотрит на меня оттуда тетя Липа и радуется. Чему радуется? Она же меня всегда любила, а теперь я здесь, в ее доме… Который, кстати, собираюсь продавать. А что мне еще делать? Сидеть без работы с детьми, как Лида? Мне и детей-то рожать не от кого…

Последняя мысль прошествовала по моему дремлющему мозгу, как сообщение бегущей строкой по дисплею, и я с удовольствием вдохнула исходящий от пледа запах любимых теткиных духов. В сон меня прямо потащило. Наверное, от того, что было в доме тепло и уютно и вовсе не стыло и одиноко, как в гостиничном номере.

Во-первых, прошлую ночь в гостинице я долго не могла заснуть, а когда заснула, спала вполглаза. Чем я дольше думала о случае в ресторане, тем более противными помнились физиономии четырех мужчин, один из которых, красивый и белокурый, приглашал меня на танец. Но он ударил бедного Леню, после чего потерял в моих глазах всяческую привлекательность.

Наверное, потому все мне снились какие-то бандитские рожи, а чьи-то шаги в коридоре и даже бормотание телевизора в соседнем номере заставляли меня вздрагивать и просыпаться.

Если учесть и предыдущую ночь, когда я собиралась в поездку и встала чуть свет…

В общем, проспала я сладко до четырех часов пополудни, вышла во двор, взглянула на приткнувшуюся у забора Симку и поняла, что мне вовсе не хочется возвращаться в гостиницу. С другой стороны, разве я обязана непременно в ней жить?

Я открыла ворота, загнала машину под навес напротив крыльца, подправила косметику и подошла к забору.

— Лида, — негромко позвала я — мало ли, может, у женщины дети еще спят?

Она выскочила на крыльцо тотчас. Наверное, на теткин двор у нее выходят окна кухни. Потому она видит все, что здесь происходит. Вот и была в курсе теткиных дел.

Хоть и выглядел молодой воздыхатель Липы красавчиком, однако же заподозрила его соседка. Только ли детективы, ею прочитанные, тому виной?

Поистине от безделья и мой бедный ум начинает решать задачи житейские, за неимением компьютерных. Надо отвлечься.

— Лида, не подскажешь, где здесь поблизости магазин?

— А что ты там хочешь купить? По-хорошему, за продуктами надо в центр идти. У нас разве что найдешь хлеб, воду да колбасу местную.

— А ваши местные колбасы плохие?

— На мой вкус, так слишком жирные. А ты проголодалась?

— Да вот сначала машину загнала, а потом подумала… Нет, в центр ваш я идти не хочу.

— Здесь же всего три квартала.

— Все равно не пойду. Я возьму бутылку воды и шоколадку. Шоколад у вас есть?

— Шоколад есть, — кивнула соседка отчего-то со вздохом.

— Сколько у тебя детей-то?

— Трое, — с гордостью сказала Лида; тут же в доме раздался детский рев. Лида беспокойно оглянулась на дверь и торопливо проговорила: — Выйдешь из калитки, пройдешь налево до конца квартала, там и увидишь.

И она скрылась в доме. Интересно, местные женщины объясняют, как пройти куда-то, совершенно одинаково. И до нее старушка у кладбища говорила: там увидите…

Если Лида была и старше меня, то года на три, не больше, и детей у нее трое, а у меня пока даже не предвидится… Чего я вдруг о детях подумала? Воздух провинции сказывается? Вон Ольга старше меня, а ничего, без детей не страдает…


Я дошла до конца квартала и мысленно ахнула. Кажется, в этом самом месте поселок кончался, потому что одиноко стоявший магазин, стеклянный одноэтажный домик, располагался прямо на опушке леса. Сколько же жителей в этом Костромино, если в любой его конец можно дойти за несколько минут?

— Вы племянница Липы? — спросила меня продавщица, доставая с витрины шоколадки, которые я ей показывала. Одну для себя и четыре для Лиды и ее детей.

— Племянница.

— Чего ж на похороны не приехала?

— Я как раз в отъезде была. В Италии, — любезно пояснила я.

— В Италии, — эхом повторила продавщица, глядя на меня с неприкрытой завистью.

Везет же некоторым, наверное, думала она, и по италиям раскатывают, и наследство получают.

На самом деле так и было. Родители и не стали мне звонить. Поехали сами, а мне рассказали уже по приезде.

— Отмаялась, горемычная, — сказала со вздохом продавщица.

— Почему же она горемычная?

— Думаешь, одинокой хорошо? Без мужика, без детей…

Почему-то мне никогда не приходило в голову считать тетку горемычной. Она всегда приезжала к нам оживленная, энергичная, командовала: «Веди меня, племяшка, к очагам культуры».

Вместе с ней мы смотрели все спектакли и посещали все концерты, которые в это время в нашем городе давали.

А в последний день перед отъездом папа вез тетку на рынок, где она в огромных количествах закупала фрукты и овощи.

— Как же ты все это потащишь? — ужасалась мама.

— Я позвонила, меня встретят, — легкомысленно отмахивалась Олимпиада.

— Дайте мне пять шоколадок и бутылку лимонада, — сказала я продавщице; еще не хватало мне обсуждать покойную тетушку с посторонним человеком!


Я опять позвала соседку и передала ей четыре шоколадки:

— Смотри, и сама поешь!

Лида растрогалась:

— Жаль, у Пашки аллергия на шоколад.

А наши предки вообще знали, что такое аллергия? Или просто давали малышам все, что в доме было, — и вырастали те вполне здоровыми…

Опять меня понесло! Отчего у детей бывают аллергии. Раньше мне подобное и в голову бы не пришло. Все из-за теток в нотариальной конторе. Подсуетись они, я бы уже ехала домой, оставив на ту же Лиду доверенность на продажу наследственного дома.

Я поставила на холодной застекленной веранде газированную воду — не включать же из-за нее холодильник — и отправилась осматривать участок, который, как я поняла, простирался сразу за сараем.

Трудно, конечно, определить на глаз, но участок тетки составлял не меньше сорока, а то и пятидесяти соток. Правда, получалось, что дом ее стоял на пригорке, а огород как бы нырял вниз.

Кто-то вспахал участок и посадил на нем картошку — наверное, соседи. Что ж, все равно земля пустует. Оканчивалось теткино «поместье» несколькими симпатичными елочками, за которыми виднелся то ли пруд, то ли озеро, а еще дальше — начинался все тот же лес. Красотища! Я постояла, любуясь.

Красиво, но этот идиллический пейзаж никаких особых струн в моей душе не затронул. Мало ли на какие красоты мне приходилось любоваться: то ли на родной земле, то ли будучи за границей. Что же, обязательно в таких местах надо поселяться?

Помню лет в четырнадцать меня поразил один наш южный пейзаж — мы с классом собирали на поле помидоры. Примерно в начале сентября. Урожай их в том году оказался невиданным, так что наш класс вместо учебы отправили помогать пригородному колхозу в уборке.

В какой-то момент я оторвалась от работы, посмотрела в синее небо, взглянула вокруг: мамочки, аж дух захватило. Я даже стихотворение тогда сочинила.
		На горизонте трактор землю пашет,


		Мычат коровы где-то далеко.


		А небо — опрокинутая чаша


		С узорами из белых облаков!


Может, кто из настоящих поэтов и скажет: примитив, стереотип, но я тогда именно так почувствовала окружающую меня красоту. Мир вокруг был моим, я родилась среди него и жила. И считала, что так будет всегда.

Став старше, я поняла, что урбанизация искривила мои мироощущения: никогда так не радовалась моя душа, никогда так не замирала от восторга, как в тот момент, когда ребята из «Газпрома» забрали у нас со склада первую, невероятно большую партию оргтехники.

Я прихватила со двора охапку дров и пошла в дом. Подбросила пару поленьев в печь и сунулась к теткиным полкам с книгами. Как и я, она любила приключенческие романы, и мне было чем разжиться.

Откусывала кусочки шоколада, запивала их водой и читала, чувствуя себя вполне счастливой. Заснула здесь же, на диване, с трудом уговорив себя подняться и выключить свет.


Рано утром меня разбудил петух. Я глянула на часы — шесть утра. Так рано дома я никогда не вставала. Собственно, сквозь сон я слышала его кукареканье и раньше, но тогда оно не мешало мне спать, существуя лишь как деталь какого-то хорошего сна. Я повертелась в постели, но заснуть больше не смогла.

Кроме того, по выражению Ольги, нужно было и минус попить. То есть удалить из организма выпитое накануне. В доме было все еще тепло, и я опять вспомнила, в противовес что ли, арктический холод нетопленой гостиницы. Хорошо, что осталась дома.

Взяв полотенце, я вышла на крыльцо. Солнце подобралось уже к краю горизонта — по-научному, светало, — но воздух пока явно пах морозцем.

Я пошла по выложенной плиткой дорожке к незатейливому деревянному строению, мысленно пеняя тетке: образованная женщина! Ну если здесь нет центральной канализации, могла бы выкопать на своих пятидесяти сотках септик. Уж специальная машина, с помощью которой можно было бы раз в два года его чистить, наверное, в поселке нашлась бы. А в пристройке к дому поставила бы биотуалет.

Воду для рукомойника какой-то древней модели пришлось доставать из колодца, хотя прежде ничего подобного делать мне не приходилось. Кстати, можно было бы и здесь подсуетиться, поставить насос… Что это, неужели я пытаюсь представить, как могла бы здесь жить?

В общем, я умывалась ледяной водой и мысленно ворчала, пока умытое лицо не разгорелось румянцем. Я даже глаза прикрыла от удовольствия, чувствуя, как к щекам приливает кровь.

Можно было бы сделать пару упражнений, но свежий воздух так легко потек в мои легкие, что даже закружилась голова, отчего я вынуждена была присесть на крыльцо.

От прозвучавшего внезапно вопля среди благозвучной тишины я невольно вздрогнула.

— Ма-ла-ко! Ма-ла-ко!

Какой-то здоровущий мужик шел по улице и орал во всю глотку. У моей калитки — быстро же я ощутила себя собственницей! — он несколько замедлил шаг и даже примолк, но, рассмотрев все, что мог, пошел дальше по улице, оглашая окрестности криками о своем товаре.

Из калиток стали выходить женщины с молочными бидончиками в руках, потому и я, отыскав на кухне такой же, поспешила следом за ними. Стадное чувство, ничего не поделаешь. Мне ужасно захотелось чего-нибудь молочного.

— Лариса, на меня очередь займи! — крикнула со своего крыльца Лида.

Метров через сто вправо, прямо посреди дороги, стояла изотермическая емкость типа квасной цистерны на жесткой сцепке с «Жигулями» шестой модели. Чего только люди не придумают! К ней уже выстроилась очередь, и полная молодуха шустро орудовала шлангом, заполняя бидончики. Все женщины как одна, ничуть не скрываясь, осмотрели меня с ног до головы.

— Племянница Липы, — услышала я негромкое высказывание.

— Эта в нашей дыре жить не станет, — добавила другая.

Что-то же они увидели во мне такое, позволявшее сделать подобный вывод. Не мой ли скромный спортивный костюм из Италии или кроссовки — натуральные «Адидас». Значит, уже и в глубинке научились определять фирму на глаз.

Подумала я так и огорчилась за госпожу Кирееву, которая неизвестно отчего вознеслась над другими и позволяет себе относиться к ним с высокомерием. Можно подумать, в том, что я родилась в краевом центре, есть моя личная заслуга… Зато в том, как я одета, непременно есть.

Подошла Лида, и мы поболтали с ней ни о чем — Костромино по большому счету меня все же не интересовал, как и местные новости про какую-то Зойку, которая подалась к казакам и служит у них то ли секретарем, то ли буфетчицей, хотя каждому ясно, чем она на своем, рабочем месте занимается. Мы купили молоко и дошли с ним до дома. Соседка побежала кормить детей, а я — свою драгоценную персону.


Я нашла все в том же кухонном шкафу пакет с манкой и почему-то вдруг захотела манной каши. Раньше я никогда не стала бы варить ее для себя одной.

А потом, не иначе и здесь воздух Костромино повлиял на меня таким странным образом, пошла по дорожке к дальней оконечности участка, чтобы посмотреть на водоем. Странная мысль пришла мне в голову: а если это не пруд и не озеро, а просто приток речки, которая течет в этих местах. И именно здесь тетя Липа провалилась под лед…

Тщетно напоминала я себе, что нужно всего лишь дождаться десяти часов утра — в это время открывалась нотариальная контора. И выписать доверенность на Лиду, чтобы она от моего имени продала наследный дом.

Ольга на моем месте точно никуда бы ходить не стала, а до назначенного срока полежала бы на диване и почитала.

Кстати, бедная Лида и не подозревала о роли продавца, которую я ей готовила, но у меня были припасены на этот случай весомые аргументы. Десять процентов от продажи дома — ей, за труды. Вряд ли она откажется от лишних денег.

Я уже почти приблизилась к трем зеленым елочкам, как вдруг услышала чей-то голос, который звал:

— Лариса! Лара, где ты, ау!

Голос был молодой и звонкий и явно наслаждался эхом, которое рождал.

— Ла-ри-са!

— Иду! — откликнулась я, не представляя себе, кто стал бы меня звать там, где меня никто не знает.

Но я была не права. У порога моего наследного дома стояли двое: высокий стройный мужчина и худенькая, недавно сформировавшаяся девушка. И она-то как раз была мне знакома.

— Здравствуйте, — сказала я обоим и отдельно девушке: — Привет, Валерия!

— Лариса, познакомься, это мой папа — Михайловский Федор Михайлович. Папа, это Лариса. Она говорит, что Сергеевна, но я зову ее просто по имени.

— Здравствуйте, Лариса Сергеевна, — официальным голосом проговорил он и, подумать только, наклонил голову в полупоклоне. Как в кино!

— Очень приятно.

Я подала руку легендарному папе и теперь смогла посмотреть на него повнимательнее, но, видимо, решение мое было опрометчивым, потому что, встретившись с ним взглядом, я почувствовала, что мое сердце ухнуло куда-то вниз. Его глаза… Я никогда не видела таких пронзительно-синих глаз.

В детских мультиках порой рисуют подобные глаза: из них чуть ли не материальным потоком льется свет. Вот и я такой увидела. Из глаз Михайловского Федора Михайловича, если я правильно запомнила, как его зовут. Надо же так не вовремя встретить мужчину своей мечты! Правда, мой мужчина был бы, наверное, не таким сухим и ледяным… Что-то эпитеты я ему подбираю какие-то непарные.

— Красивый у меня папка? — гордо спросила Валерия.

От моей юной приятельницы не укрылся интерес, который, оказывается, был на моем лице написан.

— Вы приехали сюда на своей машине? — Он углядел под навесом мою Симку.

— А что, у вас в угоне числится точно такая же? — съехидничала я вопросом на вопрос. И ответила Лере: — Обычный.

Пусть не задирает нос. Интересно, он когда-нибудь улыбается, или все население Земли в его глазах потенциальные преступники?

— Папа, мы же в гости приехали, — напомнила Валерия, пока ее суровый родитель озирался в поисках… каких-нибудь улик против меня? Запрещенных ко ввозу в Ивлевский район товаров? — Или ты Лару в чем-то подозреваешь?

Это девчонка пошутила, чтобы хоть чуть-чуть разогреть распространявшийся от ее папаши холод.

— У меня алиби, — поддакнула я.

Молодец, Валерия, защищает, несмотря на всяческие анекдоты о женской солидарности.

— Дорогие гости, прошу в дом, — сказала я; должен же кто-то брать инициативу в свои руки.


Глава седьмая


Можно сказать наверняка, что в доме Михайловских существовал культ папы. Наверное, мама давно умерла, а папа — не римский, а ивлевский — и швец, и жнец, и на дуде игрец, в смысле, и работник правоохранительных органов, и суровый воспитатель, и вообще бдительный человек…

И хотя он не сделал ничего такого, что выбивалось бы из общей картины моих представлений о мужчинах, я не знала, как себя с ним вести.

У меня прежде были мужчины. И я обычно не терялась в их присутствии, но Михайловский казался каким-то другим. Обычно я легко находила с незнакомыми людьми общий язык, а между мной и этим ментом сразу возник некий барьер, который мне пришлось бы преодолевать. Если бы я захотела познакомиться с ним поближе.

Мы вошли в дом, и я мысленно поблагодарила Лиду за то, что она следила за моей собственностью. Кстати, я до сих пор так и не поблагодарила ее за это. Завтра получу документы, распишусь где положено и перед отъездом дам ей сто баксов — я взяла на всякий случай с собой пару сотен.

Мои гости сели в кресла, стоящие в гостиной, а моя мысль лихорадочно заработала: чем же я стану их угощать?

— Знаете, Михайловские, у меня есть манная каша, — сказала я: еще когда готовила, недоумевала, чего вдруг я сварила столько. Но вот пригодилось.

— Манная каша? — оживился отец Федор, хотя в глубине души я побаивалась, что он пошлет меня подальше с моей кашей. — Это мы любим.

Он подал дочери связку ключей:

— Валерия, пакет!

Да, словоохотливым мужика не назовешь. С дочерью обращается как солдафон: стоять! смирно! пакет!..

Я выглянула в окно: новая «Волга», на которой Михайловские приехали, выглядела на нашей скромной улочке как девица в шикарном вечернем платье посреди толпы бедно одетых старушек.

Лера хлопнула дверцей, пискнула сигнализацией и бегом вернулась в дом.

Она прошла ко мне на кухню, где я ставила на плиту чайник, и стала выкладывать из пакета колбасу, сыр, консервы, коробку шоколадных конфет ассорти, еще какие-то вкусно пахнувшие свертки.

— Зачем же столько? — слегка растерялась я.

— Как зачем? Это наша благодарность. Если бы не ты, кто знает, когда я добралась бы домой. Да и добралась ли вообще? Ты обо мне так заботилась…

— Какие пустяки!

— А папа считает, что таких бескорыстных людей, как ты, на свете не так уж много.

Моя юная попутчица словно работает переводчиком с языка айсбергов на язык нормальных людей.

— Твой папа несколько преувеличивает. Просто он за тебя переживал, но мы-то с тобой знаем, что все это мелочи…

Но Лера со мной не согласилась:

— Это не мелочи. А человек должен уметь быть благодарным…

В продолжение нашего негромкого диалога Михайловский сидел в кресле и, надо думать, разгадывал какое-нибудь запутанное уголовное дело, если у них такие бывают.

— В кухне вроде есть неудобно, — проговорила я, — а в гостиной огромный обеденный стол. И маленький журнальный столик.

— Давай в кухне, — сказала Лера, — здесь у тебя просторно. Да мы с папой и привыкли.

Я никак не считала, будто на теткиной кухне, это — «у меня». Здесь все было не моим. Главное, я не собиралась этим пользоваться, не собиралась здесь жить, да и не было никакой моей заслуги в том, что этот дом все еще оставался теплым и уютным.

Что ж, папа Михайловский вырастил достойную смену.

— Садитесь, ешьте кашу! — командирским тоном сказала и я; как аукнется, так и откликнется.

Визит вежливости? Я не возражаю. Сейчас порежем сыр-колбасу, откроем консервы, что вы привезли. Вот и весь прием. Если на то пошло, то до десяти часов — до того, как местные нотариусы будут готовы выдать мне документы, — еще уйма времени.

Михайловские уплетали кашу. Папа мент не заставил себя уговаривать и теперь наперегонки с дочерью орудовал ложкой.

— Как вкусно, — стонала Валерия, — а у меня так не получается. В смысле, без комков.

Я сидела напротив них. Под юбкой у тряпичной боярышни-грелки заваривался чай.

Михайловский задержался на кухне, хотя я предложила обоим после завтрака пройти в гостиную. Подумала, что он пойдет за нами, и с удивлением и некоторым смущением слушала, как он гремит чашками, моя посуду водой из чайника. Что за странный человек. Я сама не стала этого делать, чтобы не оставлять гостей одних. Но не идти же выгонять его из кухни!


Мы с Лерой вовсю предавались досугу: я смотрела телевизор, а Лера лежала на диване с какой-то книжкой, когда он наконец появился.

— Вас нарочно назвали как Достоевского? — спросила я, хотя наверняка ему не раз об этом говорили.

— Мама увлекалась, — привычно кивнул он.

— Федор Михайлович! Звучит. Как и Валерия. А вы «Спартаком» увлекались?

Он поднял на меня удивленный взгляд:

— А вы откуда знаете?

— Да так, почитываю художественную литературу. Моя кусачесть опять полезла наружу. Странно, такое чувство у меня впервые вызывает объект мужского пола. Причем весьма незаурядный объект. Я бы даже сказала, красивый. Что ж он так трудно расслабляется?

— А на какое время у вас есть алиби? — вдруг спросил Михайловский.

Я недоуменно уставилась на него, на мгновение забыв, что я об этом пошутила.

— Ну, на какой-нибудь ваш «глухарь», или как вы это называете. Что бы вы хотели раскрыть, заподозрив приезжую наследницу?

— Теперь я понимаю, Лариса Сергеевна, — усмехнулся он, — почему вы понравились моей дочери.

— И почему же?

— Вы так же неистово воюете с авторитетами, как подрастающее поколение.

— Под авторитетом вы имеете в виду себя?

— Вы когда собираетесь уезжать? — Он не ответил на мой очередной выпад.

Валерия помалкивала, делая вид, что увлечена чтением.

— Завтра. Сегодня нотариус обещала все оформить. Когда я получу на руки документы, то отыщу где-нибудь агентство по продаже недвижимости. Надеюсь, здесь или в районном центре есть такое? И попрошу их выставить этот дом на продажу. И доверенность оформлю на свою соседку…

— Планы у вас хорошие. — Он немного покашлял. — И вы даже не хотите посмотреть местные достопримечательности?

— А они здесь есть?

Вообще-то я не хотела задерживаться. И Михайловский понял это по моему молчанию.

— Люди издалека, из-за границы едут, чтобы посмотреть Синь-озеро. Вы о нем не слышали? Говорят, наш Большой Шаман — вернее, наш главный бизнесмен и спонсор сирых и убогих — намеревается нажитые неправедным путем деньги вложить в туристический бизнес. И будете вы со временем платить нехилые баксы, чтобы увидеть то, что нынче можете посмотреть бесплатно.

— И когда я могла бы это посмотреть?

— Например, в субботу.

— То есть через два дня? А что я буду делать все это время?! Я здесь никого не знаю. Ходить взад-вперед по центральной улице длиной десять метров?

Лера хихикнула. Папочка же и глазом не моргнул.

— Простите, а чем вы занимаетесь?

— Наша фирма продает компьютеры. Цены самые низкие в области, — привычно проговорила я.

— А наше управление, как я слышал, собирается покупать оргтехнику. Может, вас ожидает выгодный заказ.

Управление внутренних дел никогда не было богатым, и вряд ли этот заказ был бы для нас выгодным, но бизнесмен во мне все же поднял голову: почему бы не попытаться. Как говорится, совместить приятное с полезным…

Он смотрел мне в глаза и видел, как я мучаюсь, и потому, наверное, решил добавить масла в огонь:

— В конце концов, здесь много лет жила ваша тетка. Неужели вам неинтересно посмотреть на те места, где она бывала, познакомиться с теми людьми…

— …которые ее убили, — подсказала я.

Ничего не понимаю, чего вдруг я выпалила то, в чем сама сомневалась, как факт хорошо мне известный. Не иначе от безделья. Или заразилась Лидиной убежденностью.

Михайловский же отреагировал странно: темно-синие глаза его потемнели еще больше, он наконец сфокусировал на мне свой взгляд, хотя до этого лишь скользил по моему лицу почти равнодушно.

— Убили?! А кто это вам сказал?

— Один за другим два человека, которые никогда друг друга не видели, а первая из них покойную тетку даже не знала.

— Вот как! Небось детективоеды?

— Да. А что? Если вы на меня намекаете, то я к ним не отношусь!

— Так как насчет местных красот? Вы не собирались поехать в отпуск?

— Собиралась, конечно, но…

— В Египет, — ехидно подсказал он.

— Почему именно в Египет?

— Обычно новые русские любят посещать всякие экзотические страны, а те красоты, что в изобилии имеются в родной стране, не знают и знать не хотят!

— Я не поняла, вы приехали со мной поругаться?

Наверное, я этого мента чем-то раздражаю. Своим благополучным видом? Но на мне всего лишь спортивный костюм, который я не нашла даже нужным переодеть.

— Простите, но мне показалось, что вы заранее настроились на то, как мы здесь примитивно живем, в глуши, ничего не видим, а вы такая штучка областного масштаба…

— Вам кажется? — Я начинала закипать. Оттого что ему кажется, он может изливать на меня свое раздражение! — Да, мне кажется! И простите, я сама начинаю думать… Идея частного сыска до ваших мест еще не дошла?

— Не дошла, — сказал он строго.

— Вот видите, мне даже некому заплатить за то, чтобы убийцу тетки поймать и покарать.

— Да что вы заладили: убийство да убийство! Кто-то из дилетантов, видите ли, провел заочное расследование!

— А вы, не дилетант, профессионал, просто взяли, да и поверили в то, будто женщина, подобная моей тетке, может пойти на речку и утонуть в полынье. Еще бы сказали, утопилась! Может, она и предсмертную записку оставила?

Я не могла понять, чего вдруг завелась. Из-за Лиды, что ли. Наверняка это не только мое мнение. Значит, в поселке ходят слухи, будто Олимпиаду убили, но мало ли здесь ходит слухов!

Все, хватит, прекратить истерику. Этот синеглазый работник районного угрозыска действует на меня как-то возбуждающе. Вон, даже покойную тетку сюда приплела.

— Мы говорили про наши местные красоты, — миролюбиво напомнил он.

Я заколебалась. Может, и правда задержаться? Ненадолго. Будет, что той же Ольке рассказать…

— Тогда мне надо позвонить соучредительнице и предупредить, что я приеду позже.

— Иными словами, все же решили поехать с нами на Синь-озеро? — спросил Федор Михайлович, наблюдая за моими метаниями.

— Правда, Лар, поедем, — вмешалась Валерия. — Когда ты еще такую красоту увидишь. Будешь потом вспоминать и всем рассказывать, какие у нас тут края замечательные.

Я сдалась. И правда, задержусь на пару дней. Все равно я в Италию собиралась ехать, а может, симпатичный мент прав, и стоит хоть иногда вспоминать о родной природе!

— Хорошо, я сегодня предупрежу свою соучредительницу и останусь здесь… до воскресенья. В воскресенье утром я должна уже, кровь из носу, быть в дороге.

— И я думаю, ваша начальница вполне может справиться без вас.

Михайловский хотел, видимо, меня успокоить, но опять вызвал мое раздражение: неужели он считает, будто моя роль в фирме так незначительна, что Ольга могла бы обойтись и без меня?! Или он, как многие другие мужчины, решил, будто женщины не могут успешно заниматься такой работой?

Я уже собралась ответить ему как следует, но он не дал мне открыть рта.

— Скажите, а кипяточку в этом доме не найдется? — невинным голоском поинтересовался он.

— Найдется. А зачем вам кипяток?

— Опять хочется чайку попить. Ладно, если и кипятку нет, то пусть будет кипяченая вода, холодная, пусть без сахара!

Голос у него был нарочито просительным, а глаза смеялись. Оказывается, они могут быть вовсе не ледяными. В некоторых случаях.

— Лера, ты тоже будешь? — оглянулась я на девушку.

— Нет, спасибо. — Она опять уткнулась в книжку.


А мы с Федором Михайловичем вернулись в кухню. Я потянулась к плите и взяла с нее чайник. Он был еще горячий, и я подумала, что либо Федор Михайлович — чаеман, встречала я и таких, либо ему хочется побыть со мной наедине. Мало ли… Может, что-нибудь сказать мне хочет, для уха дочери не предназначенное.

Я налила Михайловскому чай и сама села рядом, чтобы ему не было скучно. В конце концов, я могла бы делать вид, что пью.

Интересно, каким видится ему теткино хозяйство? Веселенький домик, веселенькая обстановочка — ничего здесь не говорило о свершившейся трагедии. Словно хозяйка вышла ненадолго и вот-вот должна была вернуться.

Телевизор «Тошиба» с диагональю 72 сантиметра, мягкий уголок с натуральной кожаной отделкой, дорогая посуда в серванте… И чего это тетю Липу среди зимы понесло на реку?!

Вчера я толком ничего не успела рассмотреть, но и беглого взгляда было достаточно, чтобы догадаться: в этих многочисленных шкафах меня могут ждать приятные сюрпризы… И вовсе не скелеты!

Странно даже, что такой дом никто не попытался навестить с целью наживы. Но видимо, тихая улочка, на которой все друг друга знают, недремлющее око соседей — окна Лидиного дома выходили на теткин двор — отпугивали воров.

— Лар, можно я еще посмотрю, есть ли здесь книги в других комнатах? — заглянула в кухню Валерия.

— Конечно-конечно, пойдем, я тебе покажу, где они есть. У моей тети в каждой комнате полка с книгами.

Я показала ей то, что сама разведала лишь вчера, и вернулась в кухню. Михайловский сидел за столом, оплетая своими длинными ногами табурет, и попивал чай. Он скосил на меня глаз, как будто не он был у меня в гостях, а я у него.

Напрасно я надеялась, что он заговорит. Временами Федор Михайлович лишь бросал на меня изучающий взгляд из-под своих густых ресниц, как из-за неплотно прикрытых штор. Вот уж никогда бы не подумала, что передо мной мент. Он походил на кого угодно, в первую очередь на киноактера, на диктора центрального телевидения, на певца… Что заставило его заниматься такой неблагодарной, как милицейская, работой?

Впрочем, я поторопилась со своими выводами. Внешностью, может, и не походил, но стоило заглянуть в его глаза… Взгляд выдавал его милицейскую натуру.

— И все же, Лариса Сергеевна, с чего вы взяли, что вашу тетушку убили? — наконец открыл рот мой странный гость. — Наверное, успели поговорить с кем-то из местных. А они, понятное дело, всегда осведомлены лучше официальных лиц.

Как волка ни корми… До чего же занудный мужик! Почему да отчего… В детстве мы над такими посмеивались: «Чека не спит, Чека не дремлет!» Только как бы я над ним в душе ни смеялась, отвязаться от него простым молчанием вряд ли удастся. Да и если я скажу, вряд ли моей соседке это доставит какие-то неудобства.

— Вы правы, я говорила об этом с соседкой. Она рассказала, будто у тети Липы накануне гибели появился новый любовник. Намного ее моложе, в то время как прежде у нее был другой, как говорится, постоянный. Какой-то местный бизнесмен.

— Наслышаны, — неприязненно отозвался Михайловский.

— Вы сталкивались с ним по своей основной работе? — не могла не подколоть я.

— К сожалению, нет, — буркнул он и опять замолчал.

— И еще Лида сказала, что не заметила у тетки каких-то особых чувств к этому мужчине. Кстати, очень красивому.

— То есть Олимпиада Киреева встречалась с ним с какой-то особой целью?

— Ну да, с разведывательной, — сказала я.

До чего дурацкий у нас получался разговор. Мы пикировались, как дети, причем я говорила совсем не то, что хотела. А он выдавал слова порционно, словно предварительно каждое из них взвешивал.

— Интересно девки пляшут, — пробормотал он и уставился в чашку — собирался, что ли, на дне ее отыскать истину?

В доме надолго воцарилась тишина. Ну и гости у меня! Каждый занимается своими делами и почти не обращает на хозяйку внимания.

— Скажите, а вещи Леры теперь пропали? — спросила я, чтобы светски поддерживать разговор, если мужчина сам этим не занимается.

— Еще чего, — встрепенулся Михайловский. — Я тут же позвонил ребятам в Сочи. Разве можно оставлять такие случаи без внимания? И без наказания. А у них, между прочим, из брянской группы девушка пропала. Пятнадцатилетняя. И обнаружили ее исчезновение почти сразу, но не могли догадаться, где искать. Мой звонок оказался кстати. Думаю, этой горничной несладко придется. Как видите, наводчицы бывают не только у воров, но и у сексуальных маньяков…

— Хотите еще чаю? — спросила я, потому что мой гость опять задумался — до чего общительный собеседник!

— Нет, спасибо, больше не хочу.

Наконец-то я его напоила!

— Пойдемте тогда в гостиную, — сказала я, — все-таки там кресла, можно сидеть и молчать с куда большим комфортом.

Так мы сидели и думали каждый о своем, пока мне первой это не надоело. Молчать я смогу и в одиночестве.

Судя по всему, и он, и Валерия чувствовали себя в моем наследном доме превосходно. Словно они знали меня сто лет, половину из которых прожили со мной в этом самом доме.

— Простите, Федор Михайлович, за бестактный вопрос, но, если не секрет, сколько вы получаете?

— Денег?

— Заработной платы. Взятки можно не считать. Валерия перестала читать и в испуге уставилась на отца.

Кажется, эта тема была для него крайне болезненной.

— Шесть тысяч, — нехотя ответил он.

— То есть двести долларов в месяц. В день — примерно двадцать. Сколько бы вам понадобилось времени, чтобы раскрыть убийство?

— «Каменскую» смотрите? — поинтересовался он.

— Не угадали. Мой любимый сериал «Секс в большом городе»!

То, что случилось после моих слов, несказанно удивило: Михайловский смутился и оглянулся на чересчур упоенно читающую дочь.

Мне же было видно, что она едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

— Давайте баш на баш: я остаюсь осматривать ваши местные красоты, а вы соглашаетесь на меня поработать. Как частный детектив.

Это уже была наглость. Можно подумать, что, согласившись осматривать пресловутые красоты, я делаю одолжение Михайловскому. Но он отреагировал вовсе не так, как я ждала.

— Да, вас тихоней не назовешь, — медленно протянул он, — и давно это вам в голову пришло? Насчет расследования.

— Только что, — любезно пояснила я. — Так сколько времени?

— Думаю, дня два-три.

— Округлим до пяти. Вы согласитесь за сто долларов провести для меня расследование и установить, кто убил мою тетку?

— Этим делом занимались костроминские ребята…

— Для которых вы — начальство, не так ли?

— Хочется уточнить: преследующее личные цели, — насмешливо покивал он.

Окажись поблизости Ольга и начни задавать мне вопросы, я бы не нашлась, чем объяснить свое неожиданное предложение. Увлеклась. Районным детективом или возможностью приобщиться к расследованию, чтобы потом рассказывать об этом своим внукам? Мало ли что напридумывала Олька, а за ней и Лида.

— А если выяснится, что имел место всего лишь несчастный случай?

— Что ж, я вернусь домой с чистой совестью. Сделала для памяти Олимпиады все, что могла.

— Лестно, что вы мне так доверяете. А если я вовсе не такой уж профессионал, как вам кажусь, и тогда пропали ваши денежки?

— Ничего, я еще заработаю!

— Круто! — хмыкнул он.

— Считаете, я все это затеваю только ради мести? Нет. Мне почему-то захотелось приехать и рассказать родителям, как все было на самом деле. Мы ведь все любили тетю Липу, и если ее убили, то нехорошо нам, ее родственникам, ничего не предпринять.

— Похвальное желание, — сказал Федор Михайлович и обратился к дочери: — Как думаешь, Валерия, браться мне за это дело?

— Конечно, браться, папа, тут и думать нечего.

— К тому же Лариса Сергеевна обещает нам заплатить. Аж сто долларов!

— Вы считаете, этого мало? — спохватилась я. — Давайте тогда двести.

Михайловский нарочито ахнул:

— Мой месячный оклад!

— Только вот деньги брать, по-моему, не стоит, — осторожно высказалась Валерия.

— Вот еще, дают — бери!

Я всполошилась: уж не смеется ли он надо мной? Михайловский гибко поднялся из кресла.

— Вы меня уговорили, Лариса Сергеевна. Я проверю, что там с вашей теткой случилось. Вот прямо сейчас пойду и поговорю с вашей соседкой. Кстати, как ее звать?

— Лида.

— А отчество?

— Спросите, когда будете с ней беседовать. Вы же хотите поговорить неофициально?

— Пожалуй, — кивнул он и вышел.

Валерия тут же соскочила с дивана и сказала заговорщическим шепотом:

— Лар, а ты уже весь дом осмотрела?

— Только в общих чертах, — сказала я.

Собственно, вчера я лишь поднялась по лестнице в мансарду и окинула ее взглядом. Да еще открыла платяной шкаф в спальне на первом этаже — надо было куда-то положить свои вещи.

По остальным двум комнатам внизу я немного походила, вроде как примеряясь. Мне понравилось все: и уютная, в зеленых тонах, спальня, и библиотека-кабинет. Холл, в котором мы сейчас сидели… Как говорится, без комментариев. Повсюду — никакой нарочитости. Все продумано и придумано для удобства. Странно, что тетка жила здесь одна…

— Давай с тобой все осмотрим? Не спеша. Начнем с мансарды…

Договорить она не успела. Вернулся от соседки ее папа, жутко сосредоточенный, и скомандовал:

— Собирайся, Валерия, поедешь с нами.

— С кем — с нами? — удивилась дочь.

— Со мной и с Лидией Тимофеевной. Она согласилась посмотреть кое-какие фотографии. Может, новый знакомый Олимпиады Киреевой у нас где-то засветился.

— Пап, а можно, я останусь с Ларисой?

— Видишь ли, я не уверен, что смогу заехать за тобой, у меня куча дел. Я ведь нарочно тебя торопил, чтобы пораньше приехать к Ларисе Сергеевне. Решил совместить приятное с полезным. К тому же Лариса Сергеевна, насколько я помню, собиралась к нотариусу? — Это уже обращались ко мне. — Могу вас подвезти. Вы умеете быстро собираться?


Я умею быстро собираться. На минутку вышла в спальню, вернулась уже одетая, в своем розовом костюме, который становится моей костроминской униформой. Тем более розовый цвет, говорят, очень идет к моим карим глазам.

Что думал по этому поводу Михайловский, я, к сожалению, не узнала.

У меня, между прочим, есть и своя машина, и до нотариальной конторы минут семь пешком — почему-то я упорно не хотела передвигаться по Костромино на своих двоих, — но я все же поехала с моими новыми знакомыми. Только заметила:

— Как там наш разговор насчет компьютеров, еще в силе?

— Я никогда ничего не забываю, — опять дежурно проговорил Михайловский и протянул мне листок с номером телефона: — Закончите здесь свои дела, позвоните мне в Ивлев. Я пришлю за вами машину.

Я кивнула, решив про себя больше с ним не разговаривать. Похоже, этот тип совсем не умеет общаться с людьми в обычном тоне. Только языком протокола. Ольга на моем месте давно бы послала его подальше.

Надо же, и телефон на листочке успел написать! Вообще-то во всем цивилизованном мире давно пользуются визитками. Или ментам они не положены? Мы с Олькой заказали их себе первым делом.

Улучив минутку, когда мы ждали Лиду, а выдающийся папа курил возле машины, юная подруга шепнула мне:

— Ты папе понравилась.

— Что ты говоришь! — в притворном ужасе отшатнулась я. — Как же тогда он относится к тем, кто ему не нравится?!

К обеду я уже держала в руках документы, свидетельствующие о том, что Лариса Сергеевна Киреева — владелица дома по улице Парижской коммуны, четырнадцать. Это меня, конечно, радовало, только вот как быть дальше? Что мне делать теперь, когда нечего делать? Михайловский наверняка еще в Ивлев не приехал, насчет компьютеров ни с кем не говорил, так что звонить ему нет смысла…


И пошла я на переговорный пункт, чтобы позвонить родителям и подруге Ольге. Предки наверняка еще на работе, и дозвониться обоим на производство весьма трудно.

А как сделать это вечером, если на улице Парижской коммуны нет таксофона — тащиться на переговорный пункт? Я оказалась права — дома никого не было. Иной раз мама приходила с работы пораньше, но не сегодня.

А вот Ольга взяла трубку сразу. Но то ли мою соучредительницу кто-то отвлекал, то ли слышимость была плохая, но она никак не могла понять, почему я должна задерживаться в городе, где у меня нет ни родных, ни знакомых. Пришлось сказать ей открытым текстом:

— Потому, что я наняла частного сыщика!

Это было не совсем так, потому что согласие — если это можно так назвать — прозвучало весьма расплывчато. То есть Михайловский и вправду делом моей тетки занялся, но то ли по моей просьбе, то ли из профессионального любопытства, я не могла ответить конкретно.

— Наняла, ну и Бог с ним, пусть работает, — отозвалась моя подруга. — Или ты теперь будешь сама следить за ним? Заплати и возвращайся, пусть отчет по факсу пришлет.

— А как с домом быть? Я же еще не решила. Думаю вот на соседку генеральную доверенность написать.

— Ты так хорошо ее знаешь, чтобы доверять продажу дома?

— Все равно нет другого выхода. Вряд ли этот дом можно продать за один день, ты согласна? В общем, приеду в воскресенье, — сказала я, — тут есть возможность съездить на одно суперкрасивое озеро. До конца недели остается каких-то пара дней. Выезжать сейчас уже поздно. Я не люблю ездить ночью.

— Никто тебя и не заставляет!

— Ну вот, а завтра четверг…

— Так бы и сказала, что работать не хочешь. А то частный сыщик!.. Постой, ты серьезно?

— Серьезнее некуда.

— Там у тебя ничего не случилось? — Голос Ольги зазвенел от тревоги за меня.

— Ничего. Это случилось полгода назад и не со мной.

— Ага, значит, я была права! Твою тетку убили?!

— Это пока неизвестно, — заметила я сухо; в самом-то деле, с моей теткой случилось несчастье, а моя подруга чуть ли не завидует тому, что у меня возникла необходимость в частном сыщике.

Переговорный пункт в Костромино небольшой, всего четыре кабины. Если в них прикрывать дверь, то уже через полминуты можно скончаться из-за отсутствия кислорода. А если дверь открыть, твой разговор становится достоянием общественности.

Поскольку я, как существо, дышащее кислородом, выбрала воздух, все присутствующие в зале слышали каждое мое слово. И потому сосредоточили на мне все свое внимание.

Я повернулась к ним спиной, но вряд ли слышимость от этого уменьшилась.

— Ладно, чего ты злишься! У тебя там такие дела, а я тут с тоски одна пропадаю.

— Ты хочешь сказать, что НИИ пластмасс отказался от своего заказа? — заволновалась я.

— Ну при чем здесь это. Забрали они свою оргтехнику и деньги заплатили… Я имею в виду в остальном — тоска.

Мне кажется, Ольга подобрала не то слово. У нее тоже что-то происходило, и потому она нуждалась в присутствии близкой подруги, с которой по этому поводу необходимо было советоваться… Ничего, немного подождет.

— Слушай, Лель, позвони моим предкам. К ним на работу не дозвонишься. А вечером мне неохота тащиться на переговорный пункт, тут больше позвонить неоткуда. Скажи, что у меня все в порядке. Но про сыщика пока ни слова, я сама расскажу, когда приеду.

— Не учи отца трахаться. А ты могла бы и подарить предкам сотовый телефон. С роумингом по всему миру.

— Имеешь в виду два, маме и папе?

— Не обеднела бы. Вместо того чтобы содержать Добровольского…

Опять за рыбу гроши! Ну не содержу я Николашу, сколько можно повторять!

— Так ты позвонишь моим родителям, или мне соседям звонить?

— Не только позвоню, но и заеду, уймись. А ты там все осмотри, вопрос с продажей дома реши, а то я подозреваю, ты уже решила домой укатить и подарить наследство чужому дяде, — сказала подруга.

Ее не поймешь: то приезжай, то не спеши уезжать.

— Конечно, а ты все знаешь!

— Вывод сделан неправильный. Дело в том, что я тебя знаю. Ты решила послать все подальше. Небось уже и себя оправдала: мол, подруга там одна зашивается, а мне с домом возись, не так ли?

— Та-ак. Может, мне вообще здесь остаться?

— Уж не истерику ли я слышу. Устала или боишься чего?

В самом деле, куда я так спешила? Надо разузнать, есть ли здесь контора по продаже недвижимости. Если нет, то где продавцы недвижимости размещают свои объявления. Права Ольга — богачка нашлась! Не хочется заниматься делами, или тебя пугает что-то, связанное с твоими чувствами?


Глава восьмая


Центральная улица в Костромино, конечно, больше десяти метров, но меньше ста, потому ходить по ней туда-сюда совершенно неинтересно. Тем более что на эти метры приходились гостиница с рестораном, в котором я недавно вкушала ужин, кафе-бар и универмаг. Вот и все достопримечательности.

После выхода из нотариальной конторы я первым делом выписалась из гостиницы — стоит ли занимать номер, в котором ты не живешь? Свои вещи я опять сложила в дорожную сумку, которая теперь стояла у моих ног.

Надо же такое выдумать: поехать на чужой машине за три квартала до места только потому… потому что мне приглянулся мент Михайловский. А он предложил подвезти меня всего лишь из вежливости.

И вот теперь придется мне пилить до улицы Парижской коммуны три или четыре квартала. А сумка, набитая теплыми вещами, довольно увесиста. Да плюс пакет с мелочами, которые в дорожной сумке не поместились. Да плюс моя маленькая сумочка на длинном ремне… Не имела баба хлопот…

Без дорожной сумки я могла бы зайти в универмаг, но таскать за собой вещи — это уж слишком! Я уже взялась за ручки своего скарба, злая на саму себя, как меня окликнули. И не кто-нибудь, а мой знакомый блондин из ресторана.

— Здравствуйте, Лариса!

Вид Германа так изумил меня, что я едва не забыла захлопнуть отвисшую от удивления челюсть. Мой партнер по танцу был одет в казачью форму. На груди его позвякивали какие-то награды, явно дореволюционные, из которых я смогла опознать лишь Георгиевский крест.

Да простят меня казаки, мне стало смешно. Ничто не сможет так дискредитировать любое движение, как подобные псевдосподвижники. Наверное, пора уже казакам организовать комитет, который будет следить не только за чистотой рядов, но и за правомерностью ношения тех или иных наград и знаков отличия.

В нашем городе, например, по улицам ходит столько многозвездных казаков, словно в нем разместился всеземной казачий генералитет…

Об этом я подумала, но игнорировать мужчину, который в форме вообще казался картинным красавцем, я не стала. Тем более что его взгляд прямо-таки лучился обожанием.

— Как ваши дела с наследством?

— Отлично. Именно сегодня я все оформила и теперь законная домовладелица.

Я послала ему не менее лучезарный взгляд.

— Вы произвели неизгладимое впечатление на моих товарищей. Особенно на сотника.

— Сотник — это фамилия? — на всякий случай уточнила я.

— Что вы, сотник — звание.

— И под его началом действительно сотня?

— Идет набор, — ответил он туманно.

— А как зовут вашего сотника?

— Далматов Георгий Васильевич.

Или, как окрестили его в народе, Жора-Бык?.. Надо сказать, я вовсе не принадлежу к женщинам, которые не сомневаются в собственной красоте и неотразимости. Потому к неожиданным комплиментам отношусь с подозрением. И первое, о чем я думаю в такую минуту: «Что ему от меня нужно?»

Чего вдруг мной заинтересовался какой-то сотник? Герман говорил о нем прямо-таки с обожанием…

— Передайте, что он мне тоже понравился.

— Зачем передавать? Вы можете сделать это лично.

— Правда? И когда же?

Зачем я спросила об этом? Мне совершенно не хотелось что бы то ни было сотнику передавать. Но Герман моим словам неприкрыто обрадовался:

— Прямо сейчас.

Торопливость, с которой это было сказано, настораживала. Я бы даже сказала, что Герман суетился. Внутренний голос тоже пытался шептать мне нечто предостерегающее, но в меня будто бес вселился. Не иначе Ольга заразила меня своими пристрастиями к криминальным произведениям. Отчего-то мне показалось, что именно сегодня для меня откроется нечто. Какая-то тайна. Приоткроется завеса над чем-то загадочным. И страшным.

Что вызвало у меня подобные ассоциации? И откуда я взяла, что Далматов относится к людям, у которых может быть какая-нибудь тайна?

Пока я таким образом размышляла, казак Герман терпеливо ждал, приоткрыв дверцу «мерседеса».

В общем, я решилась сесть в автомобиль, справедливо рассудив: иначе я так и не узнаю, чего местным казакам от меня нужно? Я точно наяву услышала, как Олька завистливо ахнула. В то время как мой друг Николай неодобрительно поморщился: «У тебя, Киреева, прямо-таки непреодолимая страсть к авантюрам!»

Честно говоря, я не знаю, почему произвожу на своих близких такое впечатление. Если подумать, то никакой авантюры с моим участием и не вспомнишь, так что я постоянно терплю самые обычные инсинуации. Разве справедливо, когда скромная девушка кажется кому-то авантюристкой?

Авантюра не авантюра, а к дому меня, как я надеюсь, подвезут, и мне не придется тащить сумку пешком. Я поставила ее, родимую, на заднее сиденье, а сама села вперед, рядом с красавцем Германом.

Для того чтобы выехать из поселка, скоростной машине понадобилось минуты три, и вот мы уже мчались по шоссе, по обе стороны от которого на много километров вокруг простирался лес.

— Далеко забрался ваш сотник, — игриво заметила я, хотя внутри у меня появился некий холодок: мало того что я села в машину к незнакомому человеку, я даже не представляю, куда он меня везет.

Может, и тетка моя таким образом поплатилась за свое легкомыслие? Или любопытство? Но тут же я отмела это сравнение: Олимпиада всю жизнь — вернее, большую ее часть — прожила в Костромино, а я только что приехала и вряд ли представляю для кого-то опасность или вызываю особый интерес, способный привести к криминалу. То бишь надругательству над моей девичьей честью.

— Дом нашего сотника, может, расположен и далековато от города, зато для его постройки Георгий Васильевич выбрал лучшее место, какое только можно найти в наших краях. Чуть подальше от его дома — красивейшее в этих местах Синь-озеро. Если захотите, я могу вам его показать. Георгий Васильевич любит на него ездить…

Мне везет на выдающихся людей. Сначала Лерин папа, который все делает на отлично, теперь сотник, у которого тоже все самое лучшее. И что интересно, та и другая сторона предлагает показать мне некое Синь-озеро, каковое только в этих краях и можно увидеть. Куда мне деваться, бедняжке, чем я могу таких необыкновенных мужчин заинтересовать, ведь ничего, кроме наследного дома, у меня и нет.

«Дома и машины!» — укоризненно напомнил внутренний голос. Из-за событий, связанных с получением наследства, приемом гостей, я совсем забыла о своей бедной «семерке», и она второй день грустила под навесом, и никто не подошел даже, не потрепал ее по загривку, то бишь по капоту. Кому коврижки, а нам — синяки да шишки!

— Вам приходилось прежде бывать в наших местах? — спросил Герман, небрежно поддерживая руль. Машину он вел виртуозно, мне такому еще учиться и учиться!

— Нет, не приходилось, — честно созналась я.

— Однако, наверное, вы умеете заводить знакомства.

— Думаю, что умею, — согласилась я.

— По крайней мере одним из первых навестил вас не кто-нибудь, а сам главный разыскник района, — вроде небрежно заметил он, но я почувствовала, что его это отчего-то интересует.

— Неужели в вашем поселке ничего нельзя скрыть? — решила посмеяться я.

— Бесполезно, — криво усмехнулся Герман.

— Тогда почему же неизвестно, кто убил тетю Липу? — ляпнула я и ужаснулась собственной неосторожности.

А вдруг этот человек, которого я совсем не знаю, как раз и имеет отношение к смерти Олимпиады? Кстати, второй раз мне приходит это на ум, и почему-то второй раз я не исключаю такой возможности.

И при этом… Какая все-таки дура! Еду с ним на край света, никто об этом не знает, так что если я вдруг исчезну, никто и не догадается куда… Нет, лучше об этом не думать.

— Это вам местные понарассказывали? — пренебрежительно хмыкнул Герман. — Поживите здесь еще недельку-другую, таких ужасов наслушаетесь, от страха сбежите домой… Или вас таким не испугать.

— Ну почему, я такая же трусиха, как и все.

Герман с интересом глянул на меня:

— Вы только сотнику нашему не скажите этого — «как и все», он обидится.

— Он считает, что чувство страха ему не ведомо?

— По крайней мере он так говорит.


Минут через сорок Герман свернул с трассы на проселочную дорогу, тоже асфальтированную, и вскоре машина остановилась перед высоким забором из природного камня.

Постороннему взгляду не представлялось возможности проникнуть за ограду, которую поверху венчал частокол из позолоченных металлических пик. Без помощи специальных приспособлений. Рядом с воротами имелся, как выяснилось, домофон, и в него Герман, нажав кнопку, сообщил:

— Мы приехали, Георгий Васильевич.

— Надеюсь, девушку ничем не обидел? — услышала я.

— Напрасно подозреваете меня в грубости и невежестве. Мы к женщинам всегда относимся с уважением.

Герман говорил это явно для меня, но сотник хохотнул:

— Наслышаны!

И ворота отъехали в сторону.

«Мерседес» зарулил в огромный двор, где слева от ворот под арочной крышей из какого-то цветного пластика на асфальтированной площадке машина остановилась. Герман открыл дверцу и подал мне руку — все как в фильмах про аристократов.

И так рука об руку мы пошли по аллее, обсаженной еще молодыми деревьями. «Как по облаку», — пел Высоцкий.

Аллея привела прямо к дому с колоннами, и на крыльце его нас ждал хозяин в элегантном белом костюме. А то я уже стала бояться, что меня привезли сюда для того, чтобы уговорить вступить в его сотню. Значит, ошиблась. Для этих целей он обрядился бы в казачий мундир.

Георгий Васильевич легко сбежал по ступеням. Сразу видно, этот мужчина — сторонник здорового образа жизни и, похоже, зарядку по утрам делает. В отличие от некоторых.

— Ларисонька! Какая честь для меня!

Он сиял, как начищенный самовар. Я ничего не понимала. Передо мной разыгрывалось представление, и чем больше я его лицезрела, тем больше недоумевала. Герман чуть не вывихнул ногу, бросившись открывать мне дверцу машины. Сотник Далматов целовал руку и глядел проникновенно, прямо в глубь моей нежной девичьей души.

Эти два возрожденных казака повели меня в дом, точно бесценную и весьма хрупкую вещь.

В большой гостиной — а если точнее, в холле с потолком в два этажа и огромными витражными окнами — был накрыт стол. Еще точнее, стол был накрыт пока лишь скатертью, но даже беглого взгляда на нее было достаточно, чтобы определить: скатерть дорогущая, чуть ли не антикварная, вилки-ложки серебряные — целое состояние, как определила я. Неужели хозяин собирался обедать здесь со своим верным соратником Германом? Или он пригласил на обед свою свежую сотню? О том, что здесь ждали меня, я даже не осмеливалась подумать.

Хорошо живет Георгий Васильевич. По кличке Жора-Бык. Что же это за казаки, у которых клички как у зеков? Не иначе штрафники. Это я сама с собой так шутила, потому что, несмотря на гостеприимство и расшаркивание передо мной обоих мужчин, отчего-то мне было не по себе. Я боялась не оправдать их ожиданий.

— Проходите, Лариса, проходите! — суетился вокруг меня хозяин, усаживая за стул с высокой спинкой. Он сел за столом напротив и кивнул Герману на дверь.

Тот вышел, а буквально тотчас же из этой двери вошел молодой человек в рубашке с бабочкой и красном смокинге. Мамочки, уж не принимают ли они меня за кого-нибудь другого? А может, я просто не знаю, что какая-нибудь из родинок на моем теле — пропуск в рай или вот в такую обеспеченную жизнь. Сейчас мне скажут, что сотник Далматов — мой брат, которого давным-давно украли у родителей цыгане…

Вошедший нес поднос, уставленный всевозможными закусками. Три секунды спустя через ту же дверь появился еще один, и тоже с полным подносом. В четыре руки они заставили стол таким количеством еды, какой можно было бы накормить футбольную команду. С запасными игроками.

Официанты исчезли, а хозяин дома поднял бокал с шампанским:

— За вас, Лариса, за вашу красоту и обаяние! Далась им эта красота! Похоже, меня хотят убедить в том, что именно из-за меня лишился сна и отдыха сотник Далматов. Извелся-измучился без моего лицезрения, так что вынужден был послать за мной своего верного слугу: «Без моей женщины-мечты не возвращайся!»

Наверное, недоверие отразилось в моем взгляде, потому что Георгий Васильевич, внимательно наблюдавший за мной, горестно покачал головой:

— Вы, Ларисонька, будто мне не верите.

— Отчего же, наполовину верю.

— На какую половину? — Он решил поддержать шутку.

— На ту, которая касается моей небесной красоты.

— Какова же другая половина, в которой вы сомневаетесь?

— Другая в том, что из-за меня вы потеряли голову и пошли на все, чтобы заполучить меня в гости.

— Так уж и на все? Только послал машину с вежливым приглашением. Или что-то было не так?

— Именно так.

С лица сотника не сходила сияющая улыбка, а глаза холодно изучали меня: что это за микроб? Нет ли какого подтекста в ее речах? И почему ее не трогают комплименты? Видимо, он привык, что женщины тают перед ним, как сахар в горячем чае.

— И все же вы чем-то недовольны.

— Просто я хочу предложить вам другую форму общения между нами: на равных.

— Вот уж не думал, что вы окажетесь феминисткой.

— Вы меня не поняли. Я говорю не о равноправии, а о равенстве сиюминутных отношений. Ведь у нас намечается сугубо деловой разговор? Тогда зачем обращаться со мной как со смазливой дурочкой? Вы только намекните, что вас интересует, и я пойму. Между прочим, я три года работаю в бизнесе наравне с мужчинами и имею собственную фирму.

— Ну-ну, — он успокаивал меня, словно я закатила истерику, — никогда не думал, что простая констатация факта — я все-таки нахожу вас красивой — приведет к такому эмоциональному всплеску.

Сотник сделал вид, что не понял моего предложения говорить без экивоков. Я вовсе не отказывалась с ним пообедать, и внимание интересного мужчины было мне приятно, но все хорошо в меру. Я чувствовала, что Георгий Васильевич не привык ни перед кем заискивать. Даже перед женщинами. А тут для чего-то он наступал на горло своему самолюбию.

Зря он не стал меня слушать. Атмосфера не то чтобы доверия, но откровенности больше подошла бы для серьезного разговора.

— Вы предлагаете забыть о гостеприимстве, о галантности и немедля приступить к делу?

— На Востоке принято спрашивать у гостя о семье, детях… Кажется, даже говорят: «Как ваш скот?» Но поскольку у меня ничего этого нет… Словом, я считаю, что официальную часть можно слегка сократить. Поверьте, вашу галантность я вполне оценила.

Отчего-то ему мое предложение не понравилось. Словно разговор принимал не то направление, какого сотнику хотелось. Как бы я ни призывала к открытости и дружелюбию, настороженность за столом, однако, присутствовала.

— Чем вы занимаетесь? — все же поинтересовался он.

— Продаю компьютеры. И оказываю заказчикам соответствующие услуги вроде расчета компьютерных программ, записи дискет и прочего.

— Вот уж никогда бы не подумал! — вырвалось у него.

— Вы представляете себе компьютерщиков-женщин страшными очкастыми грымзами с немытыми волосами?

Мой визави нарочито тяжело вздохнул и сказал:

— Хорошо, убедили: женщина, как выяснилось, может быть и красивой, и умной, и с чисто вымытыми волосами…

Не мог все же сотник не подпустить шпильку. Но и я тоже разошлась: прямо-таки валькирия, не желает, видите ли, слабой выглядеть. Воинственной я была с Михайловским и вот теперь с Далматовым. А ласковый теленок, между прочим, двух маток сосет…

— Раз вы не хотите, чтобы вашей красоте отдавали должное, давайте о нейтральном. Расскажите, как обстоят ваши дела с наследством?

— Оформить-то я его оформила, а вот кому продать, пока не знаю, — сказала я, внимая наконец внутреннему голосу: дипломатия и еще раз дипломатия! — Приходится задерживаться. Но я решила времени не терять и, пока суд да дело, ухитрилась нанять даже частного сыщика…

В глазах сотника отчего-то появилась тревога.

— Как, в наших местах уже появился частный сыск? Однако как широко шагнула цивилизация.

Внутренний голос, предвкушая мое очередное высказывание, тщетно пытался заткнуть мне рот, я упорно продолжала изображать из себя жизнерадостную идиотку.

— Ничего она не шагнула. Просто у меня появилось знакомство в районном угрозыске, вот я и решила им воспользоваться. По крайней мере я выполню долг по отношению к тетке, которая оставила мне наследство. Пусть пока мне и трудно его реализовать.

— Простите, а что за долг перед покойной, о котором вы упомянули?

— А как же! Найти того, кто ее убил.

— Да с чего вы это взяли? — проговорил Далматов, на некоторое время выпадая из образа душки-сотника. — Официальное заключение следствия: ненасильственная смерть.

— А вы тоже этим происшествием интересовались? — невинно спросила я.

— Ну, у нас здесь происходит не слишком много событий, — медленно проговорил он. — Нарочно, конечно, я не интересовался. Всего лишь пришлось париться в сауне с районным прокурором, он и рассказал… Может, вы не знаете, но в маленьких населенных пунктах приходится кому-то следить за равновесием сил…

О чем он говорит? Какое такое равновесие?!

— То, что в большом городе пройдет незамеченным, в нашем медвежьем углу может привести к панике, — любезно пояснил сотник. — Мы, казаки, уделяем этому особое внимание. Криминальные структуры есть везде, и у нас не получится избавиться от них полностью, но следить за их деятельностью, как говорится, давать укорот… Именно наблюдение за порядком в районе взяла на себя моя сотня.

Он так и сказал — «моя». Без особого хвастовства. Только констатировал. Как будто это были его личные люди. Холопы.

Вон куда метит сотник Далматов — в негласные руководители района. Контролеры порядка.

— А что, районная администрация не справляется? — на всякий случай поинтересовалась я.

— Она слишком малочисленна. А мои ребята — как раз та самая сила, на которую всякий руководитель района сможет опереться. Потому я и интересовался делом вашей тетки. Нельзя пускать на самотек слухи о таких происшествиях. Люди еще подумают, будто у нас можно совершить убийство и не понести за это наказания.

— Значит, вы считаете, я зря занялась расследованием?

Он вроде равнодушно пожал плечами:

— Ну, если у вас есть лишние деньги.

— Просто я все равно вынуждена здесь задержаться. Из-за дома. — Я почувствовала, что мне надо «отползать», как в таких случаях говорит Коля Дольский. — Не бросишь же его, наследство все-таки…

— А вы уже подали объявление о продаже дома?

— Пока нет. Как раз сегодня и собиралась этим заняться.

— Думаю, что я смогу вам помочь. — Он посмотрел на меня, как будто только в эту минуту ему в голову пришла очень удачная мысль. — Как вы смотрите на то, чтобы продать свой дом, полученный по наследству, мне?

— Вам?!

Теперь настала моя очередь, что называется, проглотить язык. Вот уж не думала, что, имея такие хоромы, Далматов может заинтересоваться деревянным, хоть и неординарным домом. Тут что-то не то.

— Вы хотите его купить?

— Хочу.

— И по какой цене?

Все-таки бизнес меня испортил. Ведь я намеревалась задать вовсе не такой вопрос, но едва разговор зашел о деньгах, отодвинула в сторону все другие моменты. Только что я и не думала о том, как буду его продавать, а язык уже вымолвил: сколько?

— Десять штук баксов.

Если мне удалось не упасть со стула, то лишь благодаря закалке, которую я получила, работая в нашей с Ольгой фирме. Кстати, почему в разговоре с сотником я не упомянула, что фирма моя лишь на пятьдесят процентов? Хвастунишка! Но не одному же сотнику хвост распускать, нам тоже есть чем гордиться.

Итак, вернемся к цене моего дома. Навести справки о ценах на недвижимость в Ивлевском районе я сумела. И точно знаю, дом в Костромино столько не стоит. Максимум, что я могла за него получить, — пять тысяч, да и то потому, что участок достаточно велик. Но опять во мне сработало что-то на уровне подсознания, потому что я произнесла:

— Согласна.

На его лице мелькнула усмешка. Мол, еще бы! Он хлопнул в ладоши — фарс да и только! — и уже известный мне красавец блондин вошел и передал ему конверт, который сотник тут же протянул мне:

— Можете пересчитать.

Неужели его подчиненные так быстро сориентировались? Или это был вовсе не экспромт, как в том пытался убедить меня резвый сотник. Да, эти ребята привыкли брать быка за рога! В конверте лежала банковская упаковка сотенных купюр долларов США. Писатель Михаил Задорнов говорит, что не все американцы видели эти купюры, а у меня их целых сто штук! Оказывается, наследство тети Олимпиады не такое уж мизерное. Вернее, вдруг выросло в цене, хотя я по-прежнему не знала почему.

Я осторожно положила деньги на край стола.

— Видите ли, я уже пообещала своему новому знакомому задержаться здесь хотя бы до субботы. Но в воскресенье с утра меня здесь уже не будет, обещаю. В том смысле, если дом вам будет нужен немедленно.

— Ничего, я подожду, — снисходительно согласился сотник. — Может, вы думаете, что продешевили?

— Нет-нет, — поспешно сказала я, — цена мне подходит.

Странно, что, взглянув в его глаза, я заметила промелькнувшее в них удовлетворение, словно он решил для себя: первая часть дела сделана. Именно так, первая. Может, потому что я не знала причин его заинтересованности, то и не спешила радоваться удачной сделке?

— А вещи тети Липы…

Я не только не боялась выглядеть в их глазах патологической жадиной, но и умышленно добавляла побольше черной краски в этот неприятный образ.

— Все, что есть в доме, конечно же, останется вам. Включая клад в стене, если найдете.

— Какой клад?

— Лариса Сергеевна, я же пошутил. — Тон его был отечески покровительственным.

Значит, роль увлеченного мной мужчины сотник Далматов решил отбросить. Странно, но это понимание несколько разочаровало меня. Вообще-то по большому счету Георгию Васильевичу хотелось нравиться. В нем чувствовалась скрытая мужская мощь, по которой безотчетно тоскует большинство женщин. И верилось, что если этот мужчина чего-нибудь захочет, то непременно добьется.

Мы еще посидели, выпили кофе. Официант — или слуга? — один из двоих, принес необыкновенно вкусное мороженое. Странно, что я не запомнила лица ни того, ни другого. Обеспеченность засасывает меня в свое болото — я перестаю замечать тех, кто меня обслуживает. Ольга ухохочется.

— И все же вас что-то беспокоит, — произнес хозяин, коснувшись моей руки. — Может, трудности с отправкой вещей? Вы только скажите, я пришлю ребят, они все погрузят и отправят…

Он был сама доброжелательность и вроде слова произносил медленно, а мне чудилось как бы вторым планом, что он нетерпеливо говорит: «Давай-давай, бери деньги и уматывай отсюда. Что ты под ногами крутишься!»

— Наверное, мне надо написать вам расписку. Все-таки деньги немалые, а мы с вами едва знакомы…

Опять эта снисходительная усмешка. Действительно, куда я денусь? Да и как я смогла бы его обмануть? Но вслух он сказал совсем другое:

— Обижаете, Ларисонька, я же по глазам читать умею. Вы человек честный, я с легким сердцем доверил бы вам даже свою жизнь, а не то что паршивые баксы!

Опять тот же рефрен. Хоть бы он уже определился: нравлюсь ему я, мой нравственный облик или мой скромный деревянный дом?

— Думаю, мы с вами расстанемся друзьями, — продолжал Далматов. — Оформление купли-продажи я беру на себя — вы только подпишите на мое имя генеральную доверенность. Я даже заправлю полный бак вашей симпатичной «семерки».

Ты посмотри, ну все знает!


Из далматовского дома я вышла слегка оглушенная: значит, на свете все же есть альтруисты. Они вот так, бескорыстно, можно сказать, по зову сердца делают добро малознакомым людям и при том живут в таких богатых домах. А некоторые неверующие люди считают, будто таких нет. Вот одного из них покорила неземная краса Ларисы Киреевой, и он недрогнувшей рукой платит за принадлежащий ей дом двойную цену…

Всю обратную дорогу — а вез меня тот же Герман — я промолчала, отвечая на некоторые вопросы местного арийца односложно и туманно. Впрочем, его это не слишком и огорчало.

Свалившаяся на меня сумма впечатляла. Добавив к ней деньги с моего долларового счета в фирме, можно было купить неплохую двухкомнатную квартиру, мою давнишнюю мечту. И обставить ее теткиной мебелью, почти новой и вполне современной.

О том, куда меня везти, Герман не спрашивал. Уточнил лишь:

— Домой?

Я кивнула. Вообще о чем я думаю? Нормальная женщина на моем месте схватила бы эти деньги и рвала отсюда когти как можно скорее. Здесь, в этом крохотном поселке, явно что-то заваривалось. И как мне казалось, все было связано между собой: утонувшая в проруби тетка, ее дом, как бы служащий декорацией, внезапный интерес к закрытому делу человека, который скорее всего сам его и закрыл… Голова кругом!

Герман выскочил, чтобы открыть мне дверцу машины у калитки моего наследного дома, но не сделал и попытки, например, договориться со мной о встрече. Лишь кивнул на прощание:

— До свидания.

Прошла любовь, завяли помидоры. Неужели в ресторане этот белокурый Аполлон всего лишь имитировал свой интерес ко мне как к женщине? Моя подруга Ольга тут же нашла бы этому объяснение: «Наверняка голубой!» Мы все, кажется, помешались на вопросах сексуальной ориентации, и чуть что, ставим диагноз: нетрадиционная! Хотя, возможно, я просто не в его вкусе.

Подумаешь, не больно и хотелось! Я зашла в дом, косясь на соседское крыльцо — Лида не появилась. Скорее всего занималась детьми.

Есть не хочу! Пить не хочу! Зато у меня появилось намерение поваляться с книжкой — если подумать, не так часто удается мне откровенно бездельничать. Минимальное количество сотрудников в нашей фирме не дает мне возможности полностью отрешиться от дел даже в выходные дни. Да и маме надо по дому помочь. И с Колей встретиться. Не говоря уже о подруге Оле, которая рассматривает мое личное время как свое…

Что-то я расхныкалась. Наверное, по своим близким соскучилась.

Войдя в дом, я машинально закрыла дверь на щеколду. Она была прочная, самодельная, из широкой металлической полосы. Открыть ее можно, лишь выбив вместе с дверью. Чего я опасалась? Что Далматов со своей сотней потребует немедленного освобождения проданной ему жилплощади? Или проникновения в дом воров, которые спохватятся, что теткино богатство уплывет от них… Какие глупости лезут в голову женщине, которой нечего делать!

А ведь у нее есть знакомый милиционер, который мог бы приехать, чтобы охранять ее в этой глуши от всяческой напасти. Увы, для него главное — работа. Кажется, и его я интересую только с этой точки зрения.


Глава девятая


Начать осмотр теткиного имущества я решила на следующий день с мансарды. Я всегда втайне мечтала о собственном двухэтажном доме и вот, получив его в наследство, тут же продала. Моя мечта отыскалась вовсе не в том месте, где я жила и хотела жить, — вот так шутит над нами судьба!

Сегодня опять я проснулась рано. Наверное, потому, что рано легла. Вечер наступил довольно быстро, едва я успела заварить себе суп из пакета и нашла на книжной полке роман Даниэлы Стил, чтобы погрузиться в водоворот страстной любви, над которой уже с первых страниц повис дамоклов меч весьма закрученного сюжета.

Но несмотря на всяческие дневные ужасы и беспокойства, спала я крепко и проснулась отдохнувшей настолько, что даже как-то не слишком задумывалась о приличной сумме долларов в моей сумочке.

Я опять сходила за молоком. Правда, Лиды не было видно. Наверное, у нее еще осталось то молоко, что она купила прежде. Но с другой стороны, она же не принимала нежданных гостей, вроде отца и дочери Михайловских. Наскоро позавтракав, я отправилась осматривать вещи тетки Олимпиады.

Правда, с ходу я столкнулась с трудностью: огромный шкаф, встроенный в стену, оказался запертым на ключ. Пришлось спуститься на кухню, где на гвоздике висела связка ключей. Я сняла ее и машинально взглянула в окно, выходящее на улицу, — на другой стороне ее, а улицы здесь не очень широкие, стояла неизвестно откуда взявшаяся иномарка, скромно приткнувшаяся под развесистой ветлой у такого ветхого забора, что он казался декорацией, по недосмотру работников сцены оставшейся от другого спектакля.

Ну стоит себе и стоит. Я бы не обратила на нее внимания, если бы не заметила блик в приоткрытом окне машины. Одно дело, блик от стекла автомобиля, другое — блик внутри его. Я не поленилась, опять поднялась на второй этаж в мансарду, окна которой, к сожалению, на улицу не выходили, но где на ковре висел полевой бинокль, и из-за портьеры в гостиной не спеша рассмотрела интересный объект.

Так и есть! На заднем сиденье легковушки какой-то мужик пялился на окна моего дома в бинокль. Если это казак из сотни Далматова, купившего у меня дом, то зачем ему за мной следить, а если еще кто-то… Странно это, господа!

Неужели Ольга накаркала мне приключение, о котором всегда страстно мечтала сама? Я не столько испугалась, сколько почувствовала себя одинокой и беззащитной в этом чужом краю. Если мне сейчас исчезнуть, то вряд ли кто меня и хватится. Разве что Федор Михайлович, который, может, и обиделся на мое предложение поработать частным сыщиком за плату. Между прочим, теперь я могу предложить ему куда больший гонорар.

Наблюдатели меня вначале напугали, а потом и разозлили. Эти-то что от меня хотят? И куда смотрит районный убойный отдел во главе с синеглазым майором? Если так и дальше пойдет, то я не останусь здесь, как обещала, а просто заведу уставшую от ожидания Симку, и… только меня здесь и видели!

Но пока я еще ничего такого не решила, удрать я всегда успею — ладно, наблюдайте!

Опять поднявшись в мансарду, я решила больше о них не думать и заниматься тем, чем хотела.

Открывшийся шкаф заставил меня ахнуть. Это был такой огромный шифоньер с отделениями вверху для шляп, внизу для обуви, а все остальное место занимала висящая женская одежда. Увиденное заставило меня застонать от огорчения: тетка Липа была женщиной высокой и солидной, размера пятьдесят второго против моего сорок шестого.

Уйма вещей! Фирменных, ненадеванных, словно Олимпиада Киреева бомбанула столичный универмаг. А ведь приезжала она к нам в гости обычно с одним чемоданчиком и была одета средне. Не бедно, но и не сногсшибательно. Здесь же висели вещи человека богатого, потратившего на свой гардероб не одну тысячу зеленых. Ай да тетка!

Особенно меня восхитила роскошная песцовая шуба. Я не выдержала искушения и примерила ее. Конечно, утонула в мехах, какое это, оказывается, восхитительное ощущение! Но и огорчалась я зря — некоторая переделка вполне позволила бы носить ее и мне.

Я вроде думала обо всех этих нарядах, а на самом деле мысли мои упорно возвращались к черной иномарке напротив моих окон… Не думать о ней! Зеркало! Полцарства за зеркало! Зеркало нашлось. Одна из двери шкафа-гиганта как раз им и оказалась.

Глядя на себя, такую шикарную даму в мехах, я вдруг подумала, что человеку нужно иметь семью. Именно в ней он находит приложение и своим способностям, и неуемной энергии. И деньгам, которые такой энергией зарабатывает. В противном случае все уходит на приобретение подобных шкафов с одеждой, которой могло бы хватить на две жизни.

Я обязательно выйду замуж, нарожаю детей. Троих… нет, пожалуй, двоих хватит. И им буду посвящать свое свободное время, и мне некогда будет скучать и заполнять шкафы нарядами, которые некуда надевать.

Сунув руки в карманы шубы, я опять покрутилась перед зеркалом: королева! А правая рука тем временем нащупала в кармане какую-то бумажку. Я достала ее и развернула. На листке под словом «Антитеррор», два раза подчеркнутым, шел длинный перечень каких-то сумм: «Шашлычная а.с. — 200б, бар центр. — 300б», — и так далее. Что означала буква «б»? Банки, бутылки?

Что это, учет продуктов, но какое отношение имела к нему тетя Липа? Насколько я помнила, в свое время она окончила пединститут по специальности учитель математики и потом навсегда ушла в администрирование, отработав в школе всего два года. С продуктами она не работала никогда. И потом, все эти бары и шашлычные вряд ли относились только к Костромино. Наверняка учитывались точки и самого районного центра.

У меня мелькнула мысль позвонить в Ивлев Михайловскому. Во-первых, я все еще жажду продать местной милиции наши компьютеры. Во-вторых, может, он скорее разберется с той суматохой, которая в последнее время происходит вокруг моей скромной персоны.

Я не была уверена, что его заинтересует бумажка с какими-то хозяйственными расчетами, но с кем поведешься, от того и наберешься. Ольга бы непременно в этом что-нибудь этакое усмотрела, потому и мне стало мерещиться, будто все недаром.

Смущало прямо-таки революционное слово — антитеррор. Как там было в истории: ответим на белый террор красным террором. Антитеррор! Звучит. Виделись в этом слове спокойные, уверенные парни в пятнистой форме, которые взяли на себя заботу о беззащитном населении… Интересно, беззащитном — перед кем?

Понятное дело, перед террористами. Надо думать, в такой глубинке и террористы не те, что в столицах, иначе бы мы все об этом давно знали. Уж местные журналисты постарались бы: мол, и мы не лыком шиты, и у нас не хуже… В смысле, не лучше. Значит, и террор этот сугубо местный. И скорее всего на обычном юридическом языке называется как-то по-другому.

Может, рэкет? Что за дурь опять в голову лезет?

В любом случае мне нужно повидать Михайловского и как бы между прочим задать ему этот вопрос. Как-нибудь завуалированно. Ну да ладно, придумаю по ходу дела. Вот найти бы поблизости телефон.


И когда я закрывала на ключ дверь уже почти и не моего наследного дома, мне в голову пришла одна мысль.

Я быстренько оглядела себя: джинсы фирменные. Из шкафа тетки я прихватила отпадный свитер. Хорошо, сейчас их принято носить большими, когда плечи свисают до локтя, а длина может доходить до колен. Такой дорогой, сделанный под ручную вязку.

В общем, я закрыла дом на ключ и на кольцо калитку и направилась через улицу к стоящей под деревом машине.

Пассажиры в ней было занервничали и даже завели мотор, но кто-то из них разумный дал отбой.

— Парень, — я склонилась к водителю, как можно изящнее изогнув бедро, — у тебя, случайно, нет сотового телефона? Мне нужно в Ивлев позвонить.

— Чё тебе тут, переговорный пункт? — недружелюбно отозвался он.

— Я же не бесплатно. Мне всего два слова сказать…

А у меня как раз в заднем кармане джинсов с незапамятных времен завалялся доллар, его я и продемонстрировала несговорчивому мужику.

— Дай ей телефон, — отозвался другой, с заднего сиденья.

— Благодарю, вы настоящий джентльмен! — Я послала ему свою самую обворожительную улыбку и стала набирать номер Михайловского.

Похоже, сегодня был мой день, потому что майор взял трубку сам.

— Здравствуйте, Федор Михайлович! — Мы же с ним сегодня виделись. Наверное, я все-таки волнуюсь. — Это Киреева, насчет компьютеров. Вы не узнавали?

— Узнавал. Если цена подойдет, будем брать.

Вряд ли Ольга так уж обрадуется подобной сделке. Обычно договаривающиеся стороны предпочитают занижать фактические суммы для уменьшения налоговых отчислений с продаж, но милиция наверняка все сделает как положено, и потому для нас не очень выгодно. Но другой причины, чтобы увидеть Федора Михайловича, мне не найти.

— Замечательно. Значит, я смогу подъехать?

— Погодите, Лариса Сергеевна, сейчас я узнаю насчет машины.

— Не надо, я попробую сама. Минуточку… — Я обратилась к водителю: — До Ивлева не подбросите? Стольник плачу.

— Дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде! — недружелюбно хмыкнул тот.

До чего все-таки вредный тип! Не все ли ему равно: следить за мной, таскаясь по пятам, или подвозить туда, куда мне нужно.

— Подвезем, — опять сказали с заднего сиденья.

— Федор Михайлович, меня подвезут. Ага, черный «форд», номерной знак… — Я посмотрела и продиктовала его Михайловскому. Наверное, он очень удивился, но благоразумно ничего не сказал. — Вперед, в Ивлев! — бодро проговорила я, усаживаясь на переднее сиденье.

Никто мне не ответил, но машина с места тронулась. Водитель угрюмо нахохлился и подчеркнуто внимательно смотрел вперед. Неужели они собираются молчать всю дорогу? Пришлось опять искать поддержку у заднего сиденья. Я обернулась к сидящему там мужчине и дружелюбно предложила:

— Давайте знакомиться. Хотя ехать нам недолго, но, как говорят на Востоке, дорогу можно сократить хорошим разговором.

Черт возьми, всегда считала себя плохой актрисой, а тут вдруг голос прорезался этакий противно-капризный, и губы сами собой сложились в соответствующую гримаску — ни дать ни взять глупышка-кокетка. Причем перед сотником я не хотела такой выглядеть, а здесь просто из кожи лезла, чтобы именно за нее меня приняли.

— Меня звать Лариса, а вас?

— Сергей.

— Какое совпадение! — защебетала я. — Мое отчество Сергеевна. Партнер у меня есть в Италии, я у него компьютеры покупаю…

В этом месте водитель опять презрительно фыркнул, а я от возмущения чуть не вылезла из создаваемого образа.

— Именно покупаю компьютеры для своей фирмы, — настойчиво подчеркнула я. — Так вот итальянца звать Серджио, а по-нашему Сережа…

Представляю, как маялся этот Сергей, вынужденный слушать всякую белиберду, которую я извергала. Водителю не нужно было притворяться, он с самого начала выказал свое отношение ко мне и теперь мог отдать поле общения в другие руки.

— А что у вас за дела в Ивлеве? — подчеркнуто равнодушно поинтересовался этот Сергей, когда ему удалось втиснуться в неиссякаемый поток моих разглагольствований.

— Хочу тамошних ментов на компьютеры раскрутить, — безмятежно отозвалась я.

Машина подскочила на кочке и качнулась вправо, цепляя колесами обочину, а я, подпрыгнув на сиденье, чуть не прикусила язык.

— На дорогу смотри! — резко заметил Сергей и до самого Ивлева больше не произнес ни слова.

Я еще сама немного поговорила, сама и послушала, но, вспомнив известную религиозную книгу, где говорится: «Не мечите бисер перед свиньями», — тоже замолчала.

Так что в конце концов первое слово произнес водитель. Въехав в город, он спросил:

— А теперь куда?

— Вы знаете, где городское УВД?

— Знаю.

— Мне туда.

Я вышла из машины возле длинного одноэтажного здания и попыталась вручить шоферу сто рублей, но он брезгливо оттолкнул мою руку, словно я предлагала ему не деньги, а что-то донельзя мерзкое. Или они привыкли к другой валюте, или, как джентльмены «ножа и топора», с женщин денег не брали.

А вообще-то не слишком ли я расхрабрилась? Пошла на контакт с явными бандитами… Стоп, а кто сказал, что они бандиты? Если Михайловский ни о каком наблюдении не знает — надо не забыть его об этом спросить, — то за мной вполне могут следить сотрудники ФСБ. Это так романтично.

До сих пор я действовала по наитию, совершенно не представляя, как следует себя вести с этими наблюдателями. Вряд ли их интересовала именно я, кто меня здесь знает. Скорее, виной тому мои контакты… Ну да, их интересовали люди, с которыми я встречалась. Вот только далматовцы или Михайловский? Не нужно мне все это. Теперь, когда я получила деньги, и вовсе! Чего ждать воскресенья? Так уж интересует меня это Синь-озеро? Домой!

«А компьютеры?»

«На фиг тебе они сдались? Продавать их в такую глушь! Можно подумать, это выгодно и что до сих пор вы без них не обходились!»

«Но я обещала Михайловскому до субботы не уезжать».

«Скажи, что запала на этого майора! Он ведь не брал с тебя подписку о невыезде. Тебе вон предлагают все упаковать и даже отправить. Позвони сотнику Далматову, скажи, что срочно уезжаешь, дай свой адрес в родном городе. Тебя ждет солнечная Италия, а не эта холодная опушка леса под названием Костромино…»


Вняв собственным увещеваниям, я беспомощно оглянулась назад, но черного «форда» поблизости уже не было. Значит, визит к Михайловскому неотвратим, как судьба.

Можно подумать, Федор Михайлович караулил меня прямо за дверью дежурной комнаты милиции, куда я как раз направилась, чтобы узнать, где его можно найти?

Он выскочил откуда-то, как чертик из коробки, и схватил меня за руку. Между прочим, испугал своим наскоком, потому что я даже оглядеться как следует не успела, только вошла, — и прошипел:

— Петренко, гражданка ко мне!

Тот кивнул, что-то записывая в журнал, и мы в связке промчались по коридору, буквально влетев в небольшой, скромно обставленный кабинет.

— Да что это с вами?! — рассердилась я, вырывая свою руку из его цепких клешней.

В запале Михайловский так крепко ее сжал, даже занемели пальцы. Что могло привести его в такое нездоровое возбуждение? Этот айсберг в жизненном океане. Неужели скромная просьба купить компьютеры у нашей фирмы?

Он усадил меня за приставной стол, а сам сел за двухтумбовый. И уставился своими глазищами, синими-пресиними. Холодными. Но я все равно готова была сколь угодно долго терпеть их ледяную пытку. Пропадаю ни за грош!

— У вас есть знакомые в Костромино?

— Теперь есть… Соседка Лида.

— И больше никого?

К его синим глазам удивительно шла милицейская форма. Наверное, под этим взглядом преступники на допросах, а особенно преступницы кололись как орехи. И признавались даже в том, чего не совершали.

Вот и я стала лихорадочно соображать: в чем бы этаком признаться? Недаром же он спрашивает про моих знакомых в здешних местах. Думает, что я вступила в преступную связь… с казаками! А что, я признаюсь. Если это ему поможет, я готова рискнуть своей безупречной репутацией.

— Вообще-то есть люди, с которыми я общалась, но считать их своими знакомыми у меня мало оснований. Это всего лишь те, кто имеет ко мне имущественный интерес.

Однако как элегантно я завернула! Он может истолковать мои слова как хочет. Все только для вас, Федор Михайлович!

— Оригинально: имущественный интерес у малознакомых людей.

— Вот именно, — обрадовалась я наконец подобранному слову — «у малознакомых», — умеет человек четко выражать свои мысли!

— А в чем он заключается, если не секрет?

— Так, ерунда, эти люди хотят купить у меня теткин дом. Я забыла вам сказать, что сегодня как раз оформила на него документы.

А про себя подумала: да, хотят. Причем так сильно, что уже и деньги отдали, не требуя взамен никакой расписки. И вообще готовы что угодно для меня сделать, только чтобы я убралась подальше из этих мест и не мозолила никому глаза.

Но зачем товарищу майору это знать? Я и сама не понимала, почему не рассказываю ему все до конца, как вначале собиралась. Он же представитель власти, а не просто красивый мужчина. Раньше я бы никогда так не поступила. Отчего же именно в Костромино проявились мои преступные наклонности, выразившиеся в утаивании фактов от органов следствия! Воздух в нем все же неправильный, так и тянет что-нибудь этакое сотворить.

Если Федор Михайлович и удивился, то на его лице это никак не отразилось.

— Вот оно что, — протянул он. — А предполагаемый покупатель не сообщил вам свою фамилию?

— Сообщил. Это Далматов, казачий сотник.

— Сотник Далматов, — задумчиво проговорил Михайловский. — Значит, вы встретились, обговорили цену, а потом он проявил любезность и подвез вас в Ивлев на своей машине?

Я могла бы согласиться с его предположениями, но зачем же врать в мелочах? Сказала правду.

— Нет. Честно говоря, я вообще не знаю, чья это машина.

— То есть вы были настолько неблагоразумны, что сели в машину к незнакомым людям?

Выглядеть в его глазах такой легкомысленной мне не хотелось, как, впрочем, и все объяснять. Села в машину к людям, которые организовали за мной слежку, а это уже как бы и не совсем посторонние.

— Так получилось, — начала мямлить я первое, что пришло в голову, — эти люди приезжали к кому-то из соседей, а когда я спросила, не знают ли они, откуда я смогу позвонить в Ивлев, любезно предложили мне свой сотовый телефон…

— Но что-то же вас в них насторожило? — невинно поинтересовался он.

— А что меня могло насторожить? Люди как люди. Предложили подвезти, сказали, им по пути…

— Ага, — подхватил коварный майор, — потому вы так добросовестно продиктовали мне номер их машины. Небось чтобы и они слышали… Опять я все неправильно понял, да? Не успела некто Киреева приехать в славный поселок Костромино, как самые крутые мужики стали наперебой предлагать ей свои услуги: одни — купить дом, небось по ценам большого города, другие — подвезти, куда захочет, да еще с дополнительной услугой в качестве мобильного телефона.

— А вы, значит, считаете, что я не могу настолько заинтересовать мужчину, чтобы он ради меня на что-нибудь подобное решился? — холодно осведомилась я.

— Что вы, я вовсе так не думаю. Вы девушка симпатичная, но отнюдь не Элизабет Тейлор!

Это уже было похоже на оскорбление. И от кого я его услышала? От человека, чьи глаза произвели на меня такое сильное впечатление! Разве не из-за него я осталась в этом занюханном местечке, вместо того чтобы ехать домой с десятью штуками баксов в кармане! Как неблагодарны люди, ради которых…

Однако буду справедливой: Михайловский не знает, что я держусь в этих краях, можно сказать, из последних сил. Моя интуиция толкает меня на побег к родным пенатам. И чем скорее, тем лучше…

Но все же я не могла не огрызнуться:

— А в вашем вкусе только такие, кто похож на Элизабет Тейлор?

Я могла бы ему сказать, что, по свидетельству очевидцев — актеров Голливуда, самое большое количество любовников было вовсе не у нее, а у не слишком красивой Барбары Стрейзанд. Только он мог истолковать мои слова как намек, и о сем факте благоразумно умолчала.

— Речь сейчас не обо мне! — Отчего-то мое замечание вывело суперсыщика из себя. — Это Александр Бойко по ней с ума сходит. У него весь дом и офис ее портретами увешаны.

— У меня нет знакомых мужчин с именем Александр Бойко, — сказала я, в тот момент совершенно забыв, что слышу эту фамилию не в первый раз. Да вот хоть вчера мне говорила ее соседка Лида.

— Нет? Что вы говорите! Как же тогда получилось, что вы на его машине в Ивлев приехали?! Не мог господин Бойко в одночасье изменить своим многолетним вкусам!

Либо я чего-то не знаю, либо мент поганый пытается взять меня на пушку. Даже не увлекаясь особо чтением детективов, я вполне осведомлена о таких приемах следователей. Слава Богу, телевизор смотрим. Время от времени.

И подумать только, насколько хитер этот майор! От возмущения я стала говорить стихами. Морочил мне голову, склонял к лжесвидетельству — пытался добиться от меня утверждения, что машина принадлежит казаку Далматову, а сам прекрасно знал, чья она на самом деле!

Ничего не поделаешь, раз я сижу в кабинете у самого начальника отдела по раскрытию убийств, тяжких телесных повреждений и изнасилований — если я ничего не перепутала, так он называется, — придется терпеть. Главное, хозяин этого не слишком презентабельного кабинета, заманив меня своими компьютерами, на самом деле устроил мне настоящий допрос с пристрастием…

— Повторяю, людей, которые подвезли меня до Ивлева, я прежде не знала… А в машине, на которой я приехала, было двое мужчин: один — водитель, он мне не представился, а другого, судя по его словам, зовут Сергей, а вовсе не Александр… Да и кто он такой этот Бойко, о котором вы меня все время спрашиваете? Я его не знала, не знаю и знать не хочу!

Но Михайловский, наверное, и сам так считал, потому что попытался превратить наш разговор в шутку, произнеся почему-то с грузинским акцентом:

— Вах, сколько эмоций! Кто он? Да так, всего-навсего торговец оружием.

От неожиданности я даже покачнулась на совершенно устойчивом стуле.

— И вы так спокойно об этом говорите? Разве торговля оружием в нашей стране уже разрешена частным лицам?

— Нет, конечно. — Он снисходительно улыбнулся, как шутке ребенка. — Официально Бойко — продавец женской одежды. Имеет четыре магазина: три в Ивлеве, один — в Костромино. Кстати, цены в них вполне приемлемы для среднего покупателя. Можете сами убедиться, к нему за товаром издалека приезжают.

— Скажите, а шубы у него в магазинах есть? — вдруг вырвалось у меня.

— И шубы, и шапки, и костюмы — все есть. Только, повторяю, официально доход ему приносят именно магазины, а на деле — торговля оружием.

— Что ж вы его не арестуете?

— И арестую. Вот только поймаю с поличным.

Странно, то ли я так сильно разозлилась на Михайловского, то ли во мне проснулась симпатия к бойцам криминального фронта, но я усмехнулась его «поймаю!». Судя по всему, пресловутый Бойко постарается этого не допустить.

То ли от моей ухмылки, то ли при воспоминании о собственных неудачах, но Федор Михайлович помрачнел. И даже пригорюнился, так что мою злость на него как ветром сдуло.

— Кажется, я знаю, кто был похож на Элизабет Тейлор, — заявила я, наверное, некстати. — Моя тетка Олимпиада!

— Я в курсе, — кивнул суровый мент. — Олимпиада Киреева — безответная любовь мафиози Бойко. Но вот вопрос: что ему нужно от ее племянницы?

— Видимо, это скоро станет известно, — не без ехидства кивнула я. — Вы ведь об этом подумали? И так кстати попросили меня в этих местах задержаться. На живца и зверь бежит?

Михайловский замолчал, уйдя в свои мысли, а я отчего-то испытала мстительное удовольствие. Действительно, не может же он требовать от меня работать на его ведомство. А я во второй раз на его удочку не попадусь: что бы ни случилось, не стану ему ничего сообщать, и все тут!

— Вы получили от меня ответы на все ваши вопросы? — поинтересовалась я.

Он поднялся из-за стола.

— Последний вопрос. Скажите, тот человек в машине, что назвался Сергеем, имел серые глаза, короткую стрижку, на пальце перстень с монограммой «СШ», на мочке правого уха родинку?

Я на мгновение потеряла дар речи: за кого он меня принимает — за следователя прокуратуры?

— Увы, ни перстня, ни родинки я не заметила, а в остальном вроде похож.

— В остальном! — хмыкнул майор. — Ну и к кому, интересно, на вашей улице мог приезжать Сергей Шувалов — огневик Бойко?

— Что значит, огневик?

— Человек, который принимает от оптовиков оружие с проверкой его боевых качеств. Он бывший военный, подполковник запаса.

Сказать, что я ничего не понимала, значит, ничего не сказать. Я недоумевала, была в растерянности, чуть ли не в панике. Мало того что некие казаки, весьма похожие на бандитов, выложили за обыкновенный деревянный дом кучу баксов, так теперь мной заинтересовались торговцы оружием! От такого впору с катушек съехать.


Глава десятая


Чего на меня так уставился этот ивлевский мент?

Я уже думала не о его красивых глазах, не об обстоятельствах, при которых мы с ним познакомились, а лишь о том, как бы мне поскорее выбраться из этого кабинета, из этого здания, из этого города… Успокоюсь я только за рулем моих «Жигулей», которые станут удаляться от этих мест со скоростью минимум сто двадцать километров в час.

— Ищете во мне сходство с Элизабет Тейлор? — поинтересовалась я.

А между тем, понимая, что повторяюсь, уже почти сутки твержу себе одно и то же, но, поскольку ничего не менялось, я продолжала бубнить: домой хочу, домой!

— Нет, — опять нарушил он мое мысленное уединение, — я жду, когда вы мне все расскажете.

— Чего ради я должна рассказывать вам все? Обо мне все даже моя мама не знает, не то что посторонний человек.

Но Михайловский продолжал ждать от меня каких-то слов, потому я и сказала первое, что пришло в голову:

— Улита едет, когда-то будет, а пока этот ваш Бойко спокойно занимается своим нелегальным бизнесом.

— Сказать про его бизнес «спокойный» можно с большой натяжкой, — проговорил он назидательно. Можно подумать, я тоже собиралась торговать оружием и как раз в эту минуту просила у него совета.

— Наверное, бойковцы решили, что я тоже приехала в ваши края за оружием, и всего лишь проверяли, нет ли за мной хвоста?

Михайловский заглянул в мои невинные, широко распахнутые глаза и покачал головой:

— Нехорошо, Лариса Сергеевна, смеяться над работником правоохранительных органов. Просто так Сережа Шувалов возле вашего дома не нарисовался бы.

— Вы говорили, что он подполковник.

— На самом деле он дослужился до полковника, а потом захотел добиться справедливости, прорвался на прием к министру обороны — пытался ему втолковать, что нашу армию надо срочно реорганизовывать. Ну его и отправили обратно в ряды действующей армии, но уже с понижением на одну звезду и в полк, что базировался в Забайкалье. А ведь он стал полковником в тридцать четыре года. Случай для действующей армии почти беспрецедентный.

— Вот так понизили в звании, без объяснения?

— К чему-то, конечно же, придрались. Там, где нет порядка вообще, нетрудно найти виноватого. Но мне кажется, мы ушли в сторону от нашей с вами темы.

Однако весело живут люди в глубокой провинции! Мы-то издалека их жалеем: мол, скучают бедняжки, никаких развлечений, кроме пьянки, а у них тут пыль столбом и дым коромыслом! Какие-то, мягко говоря, казачьи сотники не моргнув глазом швыряются долларами. Бывший военный — нынешний бандит, и начальник убойного отдела спокойно это констатирует… Насколько я знаю, в детективах, столь любимых моей подругой и шефиней, милиционеры вовсе не так беспомощны, как в районном городе Ивлев. Или я ошибаюсь?

Михайловский шумно выдохнул и, поскольку в этот момент как раз прохаживался по кабинету, остановился возле меня.

— Я ответил на все ваши вопросы, Лариса Сергеевна?

Мои мышцы невольно напряглись. По опыту общения с деловыми людьми можно было догадаться, что за подобным вопросом последует. Но мне ничего не оставалось, как честно ответить:

— На все.

— Теперь, я считаю, ваша очередь.

— Отвечать на вопросы? — жалобно уточнила я. — А разве не этим мы только что занимались? К тому же в отличие от вас я ничего не знаю.

— Хорошо, тогда поясните, что у вас в правом кармане джинсов?

Я покраснела. Прямо-таки залилась краской. Рентген у него в глазах, что ли? Дело в том, что последние несколько минут я невольно касалась кармана, в котором лежала бумажка, вынутая из теткиной шубы с таинственной надписью «Антитеррор». Но на всякий случай я сказала:

— Так, пустяки, небольшой клочок бумаги. Завалялся.

— А я могу на него взглянуть?

— Но зачем? Эта бумажка… она личная! И никакого отношения к нашему разговору не имеет… Что вообще вы себе позволяете? Я пришла в милицию по своим производственным вопросам…

— Конечно, я не могу вас обыскивать. И если вы поклянетесь, что сказали правду, мы не станем к этому клочку возвращаться.

Мой язык отчего-то не хотел произносить слова клятвы, а сказал совсем другое:

— Вообще-то он и не мой вовсе, а тетки Олимпиады…

Михайловский молча протянул руку.

— И никакие это не ответы на вопросы, а форменный досмотр, — пробурчала я, но бумажку отдала.

Что только не позволяют себе эти провинциальные менты! Например, повышать голос на женщину, не только не находящуюся под следствием, а вообще прибывшую в эти края по личному делу. И между прочим, оказавшую некоторую услугу близкой родственнице грубияна-майора.

Я, как дура, тащилась тридцать километров, можно сказать, рискуя жизнью — разве сам Михайловский не сказал об этом, — и что взамен получила?

— …Валерия хоть соплячка, девчонка, а ты… — услышала я сквозь сумбур собственных мыслей.

Когда мы успели перейти на ты? Теперь понятно, от кого Лера набирается дурных манер.

— …ты показалась мне здравомыслящим человеком. А выходит, и тебя, как мою дочь, надо держать под контролем!

— Простите? — Я вынырнула из своего мысленного пространства, куда привычно спряталась от нападок тезки Достоевского; у меня эта привычка с детства — если мне не нравится то, что говорят, я просто отключаю восприятие. — Вы что-то сказали?

Мой вопрос застал его в апофеозе тирады. От неожиданности он замолчал на полуслове, а я продолжала как ни в чем не бывало:

— Иными словами, вы считаете, что в Костромино я познакомилась с нехорошими людьми и теперь моя жизнь в опасности?

— Да, черт побери!

— Меня или их?

Он не выдержал собственной серьезности и улыбнулся. А улыбка у него словно с рекламы «Блендамеда». Интересно, есть у него дама сердца или нет? Вернее, где его жена? Умерла, сбежала? Но дама наверняка есть. На ком-то же он должен отрабатывать действие своих синих взглядов и этой белозубой улыбки.

И чего я вдруг заинтересовалась? Через каких-нибудь пару дней уеду из этих мест, и никакой очаровашка майор не заставит меня сюда вернуться.

— По вашему лицу, Лариса Сергеевна, можно читать как по книге, — вздохнул Михайловский и сел наконец на свое место. — Признайтесь, вы пропустили мимо ушей все мои предостережения, да еще и рассердились на меня: мол, выговаривает, как маленькой, а я уеду отсюда, и глаза бы мои его не видели…

Его синий взгляд проник мне в самую душу.

— Между прочим, сумей вы поговорить с моими коллегами по работе, узнали бы, что меня можно назвать кем угодно, только не перестраховщиком… Пойдемте, я отведу вас к человеку, который решает вопросы приобретения оргтехники.

Едва взглянув на кислую мину немолодого капитана, который взял в руки прайс-лист нашей фирмы, я подумала: наш роман с внутренними органами закончится не начавшись. А наши более низкие по сравнению с другими фирмами цены все равно покажутся ему фантастическими, и он станет, как сказала бы Ольга, трамбовать меня. Но я все равно не смогу уступить ни цента. Да и кто они мне, ивлевское управление внутренних дел! Как поется в песне, «нет, так не надо, другую найдем!».

Я и предложила капитану разойтись как в море корабли, а он, к моему удивлению, вдруг стал отрабатывать задний ход. Видимо, с конъюнктурой рынка до нашего разговора он все же успел познакомиться. И нарочно прикидывался сереньким передо мной, чтобы попытаться выбить еще что-нибудь.

Опять я чуть было не попалась на собственный стереотип, что в милиции работают сплошь честные и прямолинейные люди. Причем раньше я так не думала, до встречи с Эф Эм Михайловским…

Я сказала капитану, что мне надо поговорить со своим шефом. Зачем ему знать, что я и сама имею право подписи. Мол, в случае положительного решения вопроса обеими сторонами мы вышлем ему контракт по факсу.

Мне приходилось торопиться. Дело близилось к вечеру, и вряд ли те, что следили за мной, ждут, чтобы отвезти меня обратно.

Зато в коридоре меня ждал Михайловский.

— Я отвезу вас на своей машине, — сказал он и, заметив, что я пытаюсь возразить, добавил: — Хочу на месте разобраться, что к чему.

— А как же Лера? — глупо спросила я, будто он сообщил, что собирается ночевать у меня.

— Она, кажется, уже выросла, — вдруг грустно сказал он и добавил строго, словно разозлясь на собственную слабость: — Валерия — человек привычный и вполне сама себя обихаживает.

«К чему она привычна? — так и вертелось у меня на языке. — К тому, что ты ночуешь у других женщин?» Опять про ночевку! Киреева, вы прямо нимфоманка какая-то!..


До Костромино ехать в хорошем темпе всего минут двадцать. Михайловский вполне успеет вернуться домой дотемна. И вообще, мы до сих пор на вы, если не считать случайной оговорки, а я уже ревную его к бывшим пассиям. И всем своим видом показываю, что согласна провести с ним ночь.

И с чего я взяла, будто он едет ради меня? Его просто взбудоражил тот факт, что он наконец сможет добраться до неуловимого Бойко, который своим нелегальным бизнесом задевает профессиональную гордость сыщика Михайловского. Через меня.

Надо сказать, собственные мысли меня изрядно раздражали. Дело в том, что до сих пор я серьезно мужчинами не увлекалась, хотя каждый сказал бы мне: давно пора! То есть романы, конечно, были, но какие-то отстраненные, быстротечные, их завершением я обычно и руководила. Здесь же я сама увлеклась некоей игрой, хотя вовсе не была уверена, что она не односторонняя. То есть Михайловский в порыве благодарности просто взял меня под опеку, вот и распоряжается.

То, что во мне вдруг проснулась женщина чувственная, вполне объяснимо. Три года мы вместе с Лелькой строили свою маленькую империю, и все наши чувства были там. По крайней мере я ни на что другое не хотела отвлекаться, а Оля к пламенным эмоциям и вовсе не тяготела. На людей влюбленных посматривала как на идиотов.

Теперь-то я понимаю, что это у нее была защитная реакция. Что называется, шрамы от перенесенной прежде моральной травмы.

И вдруг, пусть и на короткое время, я оказалась не у дел. Носиться по стране и за ее пределами, встречаться с поставщиками и покупателями я пока не могла, вот тут-то меня и накрыло!

Одно плохо: мои чувства не только вышли из-под ежедневного контроля, но и стали вытворять что попало. Ничего я с собой не могла поделать, сидя в его новенькой «Волге». Оставалось только флиртовать.

Кстати, в боевиках последнего времени милиционеры ездят на стареньких разбитых «Жигулях», на ремонт которых у них обычно нет денег…

— Подарок брата, — заметил Федор Михайлович.

— Что вы сказали? — встрепенулась я.

К счастью, супермент читает не все мои мысли.

— Мой брат, говорю, заведует факультетом в американском штате Массачусетс. Он уже много лет пытается загладить передо мной воображаемую вину и думает, что я никак не могу его простить. А я уже давно забыл… Теперь, случайно, вы не подумали, где моя жена?

Я начала в нем разочаровываться: чуть было не решила, будто он такой уж бравый чтец моих мыслей.

— Какое мне дело до вашей жены? — надо сказать, довольно грубо ответила я, но Михайловский не обратил на реплику из зала никакого внимания.

— Отвечаю: вышла замуж за моего брата и живет там же, в Америке.

Постойте, о чем это он говорит: жена Федора Михайловича вышла замуж за его брата?!

— Может, я чего-то не поняла. Вот эта машина — плата за вашу жену?

Он расхохотался и с одобрением посмотрел на меня, будто я сказала не глупость, а очень удачно пошутила.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок! Я был еще слишком молод и не знал, когда любовники ссорятся — не путайся под ногами! Брат уехал в Америку, а его девушка назло вышла замуж за младшего брата. Старший брат не знал об этом и прислал ей вызов. Как и всякая любящая женщина, она все бросила и помчалась на зов любимого…

— Бросила вас и свою дочь?

— Что значит — бросила? Просто дочь я ей не дал, а судиться со мной Алле — так ее зовут — было некогда. Теперь у нее, вернее, у них уже трое своих детей, а мне осталась Валерия.

— Оригинально, брат увел у вас жену…

— Если уж на то пошло, то я первый начал.

— И вы на него нисколько не сердитесь?

— Лариса Сергеевна, я ожидал от вас совсем другой реакции.

— Интересно какой?

— Пожалели бы: бедный, несчастный, один воспитывал дочь…

— «А он не сделался поэтом, не умер, не сошел с ума», — процитировала я из «Евгения Онегина». — Жалеть-то вас не за что, хорошую дочь вырастили. Так что могу лишь похвалить.

— Лариса Сергеевна, вы меня удивляете.

— А вы мне напомнили анекдот: «Что ты не спросишь, как я живу?» — «Как ты живешь?» — «Ой, и не спрашивай!»

Он хохотнул.

— Значит, вы считаете меня человеком благополучным?

— Вполне. Вы же любите свою работу? Можете не отвечать, это и так видно. У вас хорошая любящая дочь…

— Валерка вам понравилась?

— Понравилась.

— Вы ей тоже. До сих пор я не мог ей угодить.

— Имеете в виду, что она регулярно отвергает кандидаток в мачехи?

— Язычок у вас, Лариса Сергеевна… А можно задать вам вопрос интимного характера?

— Ого!.. Ну хорошо, задавайте.

— У вас есть любимый мужчина?

— Опять как в анекдоте: вы хотите поставить нас в тупик своими вопросами, а мы поставим вас в тупик своими ответами… Вам-то это зачем знать?

— Собираюсь за вами приударить.

— И боитесь рискнуть. Хотите непременно наверняка?

И хотя я шутила, но сердце от его слов дрогнуло. Михайловский слегка поерзал на сиденье.

— Что, уже начали таять? — поинтересовалась я.

Федор Михайлович недоуменно глянул на меня.

— Разве вас никто не называл айсбергом?

— Не-ет.

— А вот на меня вы произвели впечатление огромного куска льда.

— М-да. — Он прочистил горло. — Думаете, в своих стараниях сдерживать эмоции я перебарщиваю?

— Думаю, все обстоит именно так.

— Одна подследственная назвала меня холодильником в мундире. Я считал, со зла.

— Она вам польстила. Все-таки холодильник куда совершеннее айсберга.

Мы уже проехали большую часть пути, когда майор, в очередной раз глянув в зеркало, возмутился:

— Ты посмотри, какие наглые! Едут за нами не скрываясь.

— Считаете, следят?

— Естественно. Не просто следят, сопровождают. Контролируют каждый шаг. Тот самый черный «форд». Интересно, что им от вас нужно?

— Может, хотят узнать, что нужно было от меня Далматову?

Сказала и спохватилась, но было уже поздно.

— Так, — сказал Михайловский, сбавляя скорость и останавливаясь у обочины. — А теперь, пожалуйста, все сначала и по-честному.

Я проводила взглядом «форд», нехотя проехавший мимо, и тяжело вздохнула.

— Сама хотела бы знать, с чего все началось. За теткин дом мне отвалили десять тысяч долларов, хотя он не стоит и половины этого. Понятно, я имею в виду цены на недвижимость в ваших краях. Будь такой у нас, даже на окраине города, стоил бы раз в пять дороже. Да еще с таким огромным участком.

Федор Михайлович облокотился о руль, подперев голову рукой.

— Они предложили вам купить дом за такую цену?!

Мне ничего не оставалось, как сказать правду.

— Не только предложили, но и деньги сразу отдали. Чтобы я не передумала.

— Это становится интересным. — Он в задумчивости побарабанил по рулю. — А с теми, из «форда», как встретились? Только без сказок про бескорыстие.

— Они следили за моим домом. В бинокль. Я это заметила, ну и подошла…

— И страшно гордились своей храбростью, глупая девчонка!

Его слова прозвучали не осуждающе, а с некоторой ноткой сожаления: мол, к таким бы порывам, да еще умную голову. Может, он так и не думал, но от привычки домысливать за других я, наверное, никогда не избавлюсь.

Федор Михайлович взял меня за плечи, притянул к себе и поцеловал. В губы. Моя душа с разбегу рванулась к нему, но он уже отпустил меня, чтобы завести машину. И сказал, глядя перед собой:

— Прощения не прошу, вынужден торопиться… — Он еще некоторое время помолчал, ожидая, видимо, с моей стороны бурного негодования, но не дождался и опять заговорил подчеркнуто деловым тоном: — Пора ехать. Бойковские ребята небось уже заждались.

Я едва сдержала разочарованный вздох. Как пишут в романах, мне хотелось, чтобы этот поцелуй длился бесконечно… Но тот, с кем я хотела бы его разделить, опять нацепил на себя ледяную невозмутимость. Как броню. Не знаю, как такая защита у них называется.

— Зачем вы это сделали?

— Поцеловал? А вы против?

Я не ожидала, что он в лоб, без обиняков спросит, и смешалась. В который раз я убеждаюсь в том, что люди внешне бесстрастные могут полыхать такими эмоциями. Куда там нам, внешне раскованным. С трудом я взяла себя в руки.

— Не против. Но хотелось бы понять, что это было? Порыв благодарности, снисхождения или горячей симпатии?

— Нормально! — Он скосил на меня глаз. — А у вас это защита или нападение?

— Нападение!

— Не задирайтесь, Лариса Сергеевна. Лучше предложите мне перейти на ты.

— Разве вы пьете за рулем?

— Не понял, какая тут связь?

— Я думала, мы тут же выпьем на брудершафт.

— Все ясно, вам понравилось целоваться.

— А вам нет?

— Сдаюсь! — Он поднял вверх обе руки на полной скорости, ничуть не заботясь о руле, и я поневоле вздрогнула, подумав, что мужчины независимо от профессии и возраста порой ведут себя как дети. К тому же коварный майор, оказывается, при этом наблюдал за моей реакцией. Ждал испуга, истерики? Тоже, нашел подопытного кролика!

— Не надейтесь, истерики не будет!

А он в ответ на мою реплику довольно рассмеялся.


Мы остановились возле теткиного, вернее, теперь уже моего, а если еще вернее, далматовского дома. Я с опозданием вспомнила о Симке. Целыми днями разъезжаю на чужих машинах, совсем забыв о своей девочке! Оставила ее под навесом: ни тебе гаража, ни хорошего забора, заходи и заводи кто хочет! Я подошла и погладила ее капот: извини, дорогая!

Михайловский вылез из машины с намерением последовать за мной в дом. Он согласно кивнул моему вопросительному взгляду: да, он хочет войти. А вслух сказал:

— Что же вы меня и чаем не напоите?

— Заходите, — сказала я и не стала больше притворяться, изображать недовольство. На самом деле мало радости быть одной в доме, который твой всего лишь юридически, в чужом городе, да еще зная о том, что твоя скромная персона вызвала нешуточный интерес двух группировок. С одной стороны, каких-то театральных казаков, а с другой — бандитствующих военных. Все же что им от меня надо?

Я прошла на кухню, чтобы поставить чайник, и опять, как утром, глянула в окно. Никаких машин поблизости не было видно. И на том спасибо. Искренне надеюсь, что мания преследования обойдет меня стороной.

Вернувшись в гостиную, я обнаружила, что майор не сидит в кресле, а стоит возле серванта и перебирает какие-то бумаги.

Он не смутился, не прервал свое занятие при виде меня, а лишь буднично заметил:

— Надеюсь, ты не возражаешь, если я здесь кое-что посмотрю… Мне все еще непонятен интерес к дому твоей тетки сразу с двух сторон, заподозрить которые в симпатиях друг к другу невозможно. При том, что обе эти стороны ничего не делают бескорыстно, как бы ты ни обижалась…

— Ты поэтому высказал желание меня подвезти?

Я была оскорблена в своих лучших чувствах: во-первых, не люблю, когда меня используют, а во-вторых, я прежде всего женщина, а не просто объект, к которому проявляют интерес какие-то там Далматовы и Бойко.

Михайловский было смутился, но быстро овладел собой и промямлил не очень убедительно:

— Ты не права.

Я, конечно, не Элизабет Тейлор, но до сего дня частенько нравилась мужчинам.

— Поройся, может, найдешь какую-нибудь старую карту или таинственную записку — ключ к закопанному кладу…

— Почему обязательно кладу? — мягко сказал он, не обращая внимания на мой сварливый тон. — Это может быть какой-нибудь компромат, который одна сторона пытается во что бы то ни стало найти, а другая — ни за что не хочет этого допустить.

— Тогда что — наркотики, оружие?

— Боеголовки к ракетам! — снисходительно добавил он.

— Напрасно ты смеешься! — вспылила я. — Ты же сам сказал, что бандиты интересуются вовсе не моей скромной персоной. Значит, тем, что в доме может быть спрятано.

— У меня есть к тебе предложение, — медленно проговорил он, словно сама жизнь заставляла его делать выбор. — Давай поищем это нечто вместе.

— Я не возражаю.

В моем ответе было больше эмоций, чем мне бы хотелось. Мне казалось, что майору я небезразлична. Как сказал бы мой папа, кто о чем, а вшивый о бане. Что поделаешь, меньше всего я хотела бы услышать, что Михайловский испытывает интерес ко мне лишь по долгу службы.

— В этой истории мне непонятно только одно: откуда в таком небольшом поселке, как Костромино, могут существовать такие серьезные криминальные элементы?

— Специфика местности, — хмыкнул он. — Как ни странно, здесь легче спрятаться. Костромино в некотором роде современное Гуляйполе. Во-первых, шоссе просматривается в обе стороны — спецподразделениям незамеченными сюда не добраться. За поселком — малопроходимый лес. В эти места на стрелки бандиты из других районов съезжаются. Наши что, наши тихие. У одних партию оружия приняли, другим сдали. Получили свой процент за перевалку или гарантию — и продолжают жить как законопослушные граждане.

Что? Этот тихий поселочек на самом деле перевалочная база торговцев оружием, здесь выясняют отношения бандиты… И я до сих пор здесь? Та, что собиралась лишь оформить свое наследство!


Глава одиннадцатая


Для начала мы поделили дом на сектора. Начали сверху, с мансарды, но там оказались только одежда тетки да полки с книгами. Вряд ли «это» могло быть запрятано в книгах, но мы их все равно тщательно пересмотрели.

Потом перетряхнули одежду, особенно уделяя внимание шляпам, обувным коробками и карманам.

Потом спустились на первый этаж. Здесь искать было труднее из-за наличия подсобных помещений в виде кладовок, в одной из которых был прямо-таки солидный запас консервов. Здесь можно было бы долгие месяцы жить в осаде и не помереть с голоду. Мне стало смешно при мысли, что не далее как вчера мой обед состоял всего из шоколадки и газированной воды…

И все равно мы ничего не нашли. Кроме денег. Их сунули в пакет среди постельного белья. Около шестнадцати тысяч долларов.

— Деньги идут к деньгам, — ненатурально хихикнула я, слегка ошеломленная.

— Богатая ты невеста, Лариса Киреева, — равнодушно констатировал Михайловский.

Был первый час ночи, когда мы, усталые, рухнули в кресла гостиной.

— Отрицательный результат — тоже результат, — философски сказал Федор; доллары в пакете были для него не тем, что он хотел найти.

Конечно, за такое короткое время тщательно обыскать дом трудно, но если бы тетка что-нибудь спрятала, оно бы нашлось. Не в стены же она замуровывала.

Да и, но словам Михайловского, Олимпиада вряд ли могла быть причастна к чему-нибудь криминальному. Разве что ненароком услышала или увидела. Хорошо, записка отыскалась в шубе, которую я не надела бы до следующей зимы.

— Ты знаешь, что такое «Антитеррор»? — спросила я Федора, будучи уверенной, что он отвечать не станет или просто отшутится, и почти угадала.

— Так называлась акция, с которой началось падение сотника Далматова.

Вроде и ответил, но ничего не объяснил. Как отмахнулся.

— Ты говоришь словно герой шекспировской драмы, — заметила я и прикрыла рот, потому что Федор встал и подошел ко мне так близко, что у меня от волнения сбилось дыхание.

Мы стояли посреди гостиной и молчали, а потом не сговариваясь потянулись друг к другу.


— Вы, случайно, не знаете… — Прозвучавший в тишине голос неизвестного мужчины раздался для нас громом среди ясного неба; никто из нас не подумал запереть входную дверь. — Конечно, неудобно, в такое время у нас все спят… Я стучал, но мне никто не ответил, а свет горел…

Очевидно, мы с Федором так резко обернулись и так торопливо отпрянули друг от друга, что, в свою очередь, смутили вошедшего.

— Вы — муж Лиды, — догадалась я, хотя видела его мельком, со спины.

— Да. И я хотел спросить, вы, случайно, не знаете, где моя жена?

— То есть она куда-то вышла, и вы подумали, что ко мне?

— Если бы она вышла только что, я бы не стал ее искать. Но она ушла еще вчера. Соседку попросила с детьми посидеть. Сказала, ненадолго в милицию, а ее до сих пор нет. Мы уж и в милицию звонили, и по подругам искали. Я привез мать, чтобы с детьми побыла. Заявления о пропаже людей, говорят, принимают только через трое суток…

Теперь паузу нарушил Федор:

— Ничего не понимаю. В отделе мне обещали, что займут ее не больше чем на пару часов.

— Может, ее арестовали? — Как ни странно, в голосе мужчины послышалась надежда. Задержка в милиции была, по его мнению, делом нежелательным, но по крайней мере объяснимым.

— Не могу ничего сказать, пока не позвоню.

— У Григорьевых, через дом от нас, есть телефон. Я посмотрел, свет у них не горит, но если сказать, что это из милиции…

Я забыла, что Федор до сих пор был в своей милицейской форме. Да и в чем еще ему быть, если он поехал ко мне прямо с работы. Он только китель снял. Печь в доме тетки была на редкость хорошо сложена. Вроде мы недавно затопили и дров бросили совсем немного, но уже во всех комнатах была достаточно комфортная температура.

— Хорошо, проводите меня. — Федор потянул с кресла свой китель и, уходя, сказал мне: — Запри дверь. Я вернусь, постучу.

Я закрыла дверь в сенях на ту самую металлическую щеколду, которая вполне могла бы выдержать удары небольшого тарана. Громыхнула ею в полной тишине и вернулась в гостиную.

Теперь бра на стене давало, на мой взгляд, слишком мало света, и я зажгла люстру. Она была огромная, хрустальная и претенциозная, так не вязавшаяся с остальным интерьером.

Но зато люстра осветила все уголки большой комнаты и помогла мне побороть неизвестно откуда взявшийся страх. Меня просто затрясло при известии о том, что Лида до сих пор не вернулась. Первое впечатление от знакомства с соседкой говорило: это женщина, горячо приверженная домашнему очагу, и она не может отсутствовать дома просто так, без веской причины. Больше суток!

Я забралась с ногами в кресло и стала ждать. Время текло медленно, словно прежде оно было заморожено, а теперь нехотя таяло при температуре чуть выше нуля. И мне стало холодно. Не помогал даже плед, которым я укуталась. Моя физическая оболочка, казалось, стала открытой для всех отрицательных биополей Костромино.


Словом, мистическое настроение так плотно окутало меня, что, когда раздался стук в дверь, я от страха едва не свалилась с кресла. Пошла открывать дверь, мимоходом взглянув на часы — половина третьего. Прошло два часа после ухода Федора.

Он вошел, тяжело ступая. Заметил плед и удивленно поинтересовался:

— Ты замерзла?

— Что-то морозит. Нехорошее предчувствие.

— Предчувствие тебя не обманывает, — поморщился он. — От новостей, которые преподносит нам этот маленький поселок, впору заледенеть…

— Что с Лидой?

— Мертва.

— Боже! Что с ней случилось? Сердце прихватило? Автомобильная авария?

— Ее задушили.

Меня опять стало лихорадить. Я обняла себя за плечи и почувствовала, как стучат зубы и холод подступает к самому сердцу: это я во всем виновата! Если бы я все делала так, как собиралась: не подбирала попутчиков, быстро оформила наследство, не стала бы толкать Федора на возобновление расследования, Лида была бы жива…

Наверное, я сказала это вслух, потому что Федор успокаивающе погладил меня по плечу:

— Не надо, не растравляй себя понапрасну! Нет в этом твоей вины. Лидия Тимофеевна видела преступника…

— Какого преступника? — закричала я. — Ты же сам говорил, что тетя Липа просто утонула. Вы это дело давно закрыли!

— У нас тоже случаются ошибки, — пробурчал Федор мрачно. — Ни с чем смерть твоей тетки не связывали. Думали, что ее некому было убивать. Тем более что она вообще была особой неприкосновенной — любовью самого Александра Бойко!

— Он тоже не знает, что ее убили?

— Это мне неизвестно.

— Но ведь Костромино всего лишь небольшой поселок, не город, того, кто прикидывался теткиным ухажером, наверняка видела куча людей!

— Может, видели, а может, и нет. Мало ли… Может, он приезжал откуда-нибудь из Двинцева и выходил из машины только здесь, перед теткиным домом. Он думал, что соседка не представляет никакой опасности. А может, и не знал, что она его видела…

— Я тебя, между прочим, наняла детективом.

— И я дал согласие?

— Как честный человек, ты должен его дать.

— А ты, как честная женщина, тоже должна… — Он вроде даже потупился, притворщик!

— Тоже должна дать, — подсказала я.

— Лариса Сергеевна, вы меня удивляете.

Теперь пришла пора мне покраснеть, что я и сделала.

— Не думал я, что фоторобот, сделанный с помощью твоей соседки — нам ведь для этого пришлось везти ее в Ивлев, — станет для нее смертельным занятием.

— А откуда вообще преступник об этом узнал?

— Вот и я думаю, что в костроминской милиции у них имеется некто…

— Думаешь, этот человек из сотни Далматова?

— Пока делать такие выводы рано.

— Но купил же у меня сотник дом.

— Хочет, чтобы ты здесь не задерживалась.

— Кому я мешаю? Я же никого не знаю…

— Кроме начальника местного угрозыска, — усмехнулся Михайловский. — Надеюсь, ты никому не хвасталась, что предложила мне работу частного сыщика?

Федор проницательно посмотрел на меня, но я устояла, не отвела взгляд, хотя была виновата, что называется, по полной программе. Герман предложил отвезти меня к сотнику до того, как я призналась ему в начатом расследовании. Кто-то видел, как Федор с Валерией приезжали ко мне в первый раз, вот и решили поторопить события.

— Послушай, но тогда в моем отъезде может быть заинтересован лишь человек, у которого рыльце в пушку.

— Аналитик ты мой! — Федор на мгновение обнял меня, но тут же отпустил — видно, какая-то мысль не давала ему покоя, а он не умел отстраняться от работы ни в какое время суток. — Разве ты не нанимала для таких дел одного нашего общего знакомого?

— Между прочим, этот знакомый ничего на мое предложение так и не сказал.

— И тем не менее. Кое-какие шаги он уже предпринял…

— Погоди, — я почувствовала, как сама погружаюсь все глубже в эти размышления, — почему все-таки Лида сразу домой не пошла?

— Скорее всего ей не дали пойти. Старушка нищенка видела, как в машину садилась женщина, поддерживаемая под руку мужчиной, но опознать его не сможет, зрение плохое. Увидела только длинный плащ и шляпу.

— И какая была машина — не знает.

— Ты права. Для нее все автомобили — нечто движущееся на колесах.

Теперь Федор сидел в кресле, а я ходила по комнате туда-сюда, пока он не поймал меня за руку и не усадил рядом. А я как раз думала о том, что если бы он не повез Лиду в милицию… Идиотская привычка прикидывать, что да как, когда уже ничего нельзя исправить! Папа сказал бы: снявши голову, по волосам не плачут…

Но рассуждала я обо всем каким-то поверхностным слоем сознания, потому что ощущение нереальности происходящего меня не покидало. Не могло со мной такого происходить! Я здесь ни при чем! Я просто приехала оформить наследство.

Инстинкт самосохранения или растерянность человека, до сих пор в настоящий переплет не попадавшего, толкали меня на какие-то немедленные действия. Оттого мне и ходилось, и маялось, а паника, меня охватившая, не давала спокойно обо всем подумать.

Федор почувствовал мое настроение и понимающе кивнул:

— Страшно?

Я не стала отвечать. Спросила только:

— Ты у меня останешься?

Что поделаешь, я боялась. Мой папа частенько приговаривает: «Главное, ввязаться в бой, а там разберемся, где свои, где чужие!» Я ввязалась, и что. Не только не разобралась, а, кажется, запуталась еще больше.

— Постелешь мне в гостиной? — Федор, скрывая улыбку, наблюдал за выражением моего лица.

— А на втором этаже не хочешь?

— Мне все равно, я человек к неудобствам привычный. При необходимости могу спать даже стоя.

— Почему обязательно неудобства? Там такая огромная тахта, хоть конем гуляй!

— Конем — это хорошо.

Голос у Федора был как-то эмоционально не окрашен. Словно действительно ему все равно, где спать. И с кем. Мое предложение, похоже, он расценил как жест испуганной женщины.

Как много условностей между людьми!

А может, они просто очень уязвимы? Не уверены в себе, не хотят услышать в ответ равнодушный отказ. Мне казалось, что уж такой красивый мужчина, как Михайловский, вполне в себе уверен… Или жена, бросившая его когда-то, поселила в нем сомнение в собственной привлекательности?

Ладно, все понятно, рискну я. В конце концов, что же мне бояться одной, когда можно бояться вместе!

— Знаешь… — Мы сказали это одновременно и даже руки вытянули вперед в одинаковом жесте.

Федор улыбнулся:

— Хорошо, идем спать наверх, раз уж ты такая трусиха!


Он был очень нежен со мной. И вовсе не ледяной. Мужчина, истосковавшийся по женской ласке. А я-то думала, что он меняет женщин как перчатки.

Потом мы лежали обнаженные поверх одеяла и не спешили укрыться, только Федор все крепче прижимал меня к себе. Как жаль, что он живет в этой глубинке! Вряд ли ему захочется отсюда уехать, а я родилась и всю жизнь прожила в большом городе и не согласилась бы поменять местожительство…

До чего я дошла в своих размышлениях! Никогда прежде после первой ночи я не примеривала мужчину к себе. На долгие годы. Смешно! Для него это скорее всего эпизод. Между расследованиями.

Если память мне не изменяет, имя Федор переводится как «дар Бога». Одна наша клиентка решила назвать так своего сына и спрашивала у всех: не будут ли над ним смеяться дети?.. Божий дар Федор Михайловский!

Я спросила его:

— О чем ты сейчас думаешь?

— Интересно, что было нужно от тебя людям Бойко? Насколько я могу судить, к истории с твоей теткой они никакого отношения не имеют.

И правда, о чем еще можно размышлять, лежа в постели? Не о том же, кто лежит рядом с тобой!..

Не стервозничай, Киреева! Можно подумать, убийство — такая мелочь, что с половым актом ее и не сравнить. Какая пошлятина лезет в голову! А Федор продолжал рассуждать вслух:

— Может, это идея Бойко: установить наблюдение за тобой, ожидая, что ты приведешь их к преступнику?

— Что ты такое говоришь! — испугалась я. — Чего вдруг преступник захочет встречаться со мной?

— Могу только догадываться, что на кону или большие деньги, или страх. Но в нашем деле все же требуются улики, а не домыслы.

Скверные мысли лезли мне в голову: не я ли оказалась виной того, что Лида… Глупости, я ничего не делала. Попросила только Федора поработать на меня, но ведь об этом никто, кроме нас двоих, не мог знать! Обидно только, что на этой волне страха рассталась с жизнью женщина, которой бы еще жить да жить.

— А ты о чем думаешь? — Мой возлюбленный наконец обо мне вспомнил.

— Скажи, Федя, а ты видел большие деньги?

— Когда я говорил про деньги, лежащие на кону, я не имел в виду конкретно деньги. Скорее, источник, из которого эти деньги все время капают. Или льются. А вообще и большие деньги я видел. И даже держал в руках. Как говорил Высоцкий, ой, какие крупные деньжищи! Но представь себе, внутри ничего не дрогнуло. Наверное, потому что я четко понимал: они чужие. И что живой жизни — прости за тавтологию! — они мне не дадут.

— А как же выражение «деньги не пахнут»?

— А как выражение «честь дороже денег»?

— Это же девиз русских купцов.

— Это девиз всех честных людей. В последнее время слишком уж часто и упорно пресса и писатели-беллетристы навязывают читателям мнение, что среди милиционеров нет честных людей. Мне всегда больно это слышать. Люди, которые в большинстве своем буквально не щадят жизни, пытаясь добиться хоть какого-то порядка посреди беззакония, вынуждены жить и работать с клеймом продажной твари.

— Перестань, — я прижалась к нему и поцеловала, — я вовсе так не думаю.

— Я считаю, что купленная жизнь как купленная женщина, — все не мог успокоиться Федор. Помолчал, а потом тихонько засмеялся: — Лар, чем мы занимаемся в постели!

— А чем нужно? — тоже улыбнулась я.

— Ну уж, наверное, не глупыми разговорами, — сказал он и притянул меня к себе.

Проснулся мой милиционер в шесть утра. Мало ли на свете людей, просыпающихся в такое время! Но не после того, как заснут в четыре. Я с трудом заставила себя открыть глаза. Надо встать, приготовить ему завтрак.

Мне приходилось просыпаться в чужой квартире, но все равно я считала своим долгом приготовить мужчине еду. А сейчас я к тому же представила, как неуютно может чувствовать себя человек в этом самом чужом доме.

Наверное, все прочие, но не Федор. Он прямо-таки пригвоздил меня к кровати.

— Спи, еще очень рано!

А когда я все же побарахталась, пытаясь подняться, он прямо заметил, что мое сопротивление его разжигает и наверняка помешает исполнению им служебных обязанностей.

— Вот послушай. Пока я буду бриться, чайник закипит…

— А где у тебя бритва?

— В машине. Взял на всякий случай.

— Был уверен, что останешься?

— Ни в чем нельзя быть уверенным, но почему не приготовиться на всякий случай? Тем более что в машине у меня обычно есть запасная бритва. Что бы ни случилось, начальник всегда должен быть чисто выбрит.

Ну и жук этот Федор! Небось и Леру предупредил, что останется у меня. А впрочем, чего это я? Разве хоть на миг я о том пожалела?

— И что, ты побреешься…

— Чайник закипит, я заварю чай, сделаю себе бутерброд, проглочу и побегу. Так стоит ли тебе для этого вставать?

— Мне было бы приятно за тобой поухаживать.

— Еще успеешь, — сказал он и чмокнул меня в щеку. Он спускался по лестнице, а я лежала и осмысливала то, что он сказал. В каком смысле еще успею? В оставшиеся два дня, или его мысль пошла дальше?

Я услышала, как он выходил и заходил и как потом опять хлопнула входная дверь, потом заурчал мотор, но когда я спустилась вниз и подошла к окну, на месте машины Федора курился лишь сизый дымок.


— «Он уехал, не простился, знать, любовь не дорога!» — пропела я.

Кокетничала. Ведь простился. Но словно увез с собой частичку меня. Совсем небольшой кусочек, а без него, оказывается, я не могла нормально себя чувствовать.

Увы, я так и не сумела заснуть. Вернулась с вынужденной прогулки по двору, легла. Добросовестно провалялась часа полтора и встала, чтобы спуститься на кухню и приготовить себе такие же бутерброды. Мне не пришлось даже их готовить. Они уже лежали приготовленные, заботливо прикрытые салфеткой.

Такого со мной еще не случалось. Я всегда считала, что готовить еду, пусть это всего лишь бутерброды, — прерогатива женщины. Потом вспомнила, что Федя много лет жил один, воспитывал дочь и потому заботиться о других считает само собой разумеющимся. Как бы то ни было я жевала хлеб с маслом и колбасой с особым чувством: мужчина, который мне нравился, приготовил их для меня!

Делать мне было нечего. Осматривать закоулки дома расхотелось, потому я решила съездить на переговорный пункт и снова позвонить Ольге. В глубине души я надеялась, что на фирме случилось что-то непредвиденное и мне срочно придется уехать. Появится уважительная причина сбежать от этой внезапно накрывшей меня влюбленности. Я была просто переполнена ею. И ходила теперь осторожно, словно боясь ее расплескать.

Но это меня и беспокоило. Чувство, которое все равно ничем не кончится. Это как влюбиться в инопланетянина, который ремонтирует на Земле забарахлившую в космосе летающую тарелку. Еще немного времени, и его космический лайнер мелькнет в звездном небе, чтобы больше не вернуться никогда…

Соседский двор был пуст, словно в доме не осталось никого. Надо было бы зайти, узнать, не нужна ли помощь, но я трусила. Представляла, какие обвинения вывалят на мою голову родственники бедной женщины. Если бы я не объявилась в их городке, Лида до сих пор была бы жива.

Может, я напрасно думала так о незнакомых людях, но все равно я не могла заставить себя войти в соседский двор.


Я закрыла дверь и спустилась к своей машине.

Заждалась, бедняжка, свою хозяйку. Я еще только отыскала на брелоке ключ от Симки, как почувствовала, что мне в бок уперлось нечто металлическое, и приглушенный голос проговорил в самое ухо:

— Отойди от машины. Медленно иди к калитке. Улыбайся…

— Так ведь нет никого, кому улыбаться?

— Не важно. Случайному свидетелю. Он должен видеть, что ты рада мне, своему лучшему другу.

Я скосила глаз на «лучшего друга». Кожаное пальто. Каскетка надвинута на глаза. Темные очки. Случайный свидетель действительно немного увидит.

— Надо было бороду приклеить, подбородок у вас характерный.

Мой пленитель на замечание беззлобно пробурчал:

— Поговори мне!

Не строит из себя кровожадного бандюгу, и на том спасибо. Просто ухватил меня за локоть своими цепкими пальцами, так что я даже не подумала сопротивляться.

И вправду, как два лучших друга мы подошли к стоящему поодаль черному «форду». Значит, одна часть костроминских «крутых» любит «мерседесы», а другая — «форды». Судя по номеру и обивке, это не тот «форд», на котором я вчера ездила в Ивлев.

Меня усадили на заднее сиденье, где уже сидел мужчина с перевязанной рукой. Вполне знакомая мне личность.

— Здравствуйте, Моряк! — сказала я.

Думала, он, как мужчина, поздоровается первый, не дождалась.

— Привет, подруга, — однако хмуро отозвался он. — Не боись, в случае чего я придушу тебя и одной рукой. Причем с удовольствием.

— А мне говорили, вы на мокрое не подписываетесь.

— Правильно говорили, я сверну тебе шею безо всякой крови. Всухую.

Честно говоря, я испугалась. Лиду убили почти так же: силой усадили в машину и увезли.

Я запретила себе проводить подобные аналогии, чтобы не паниковать раньше времени. Не могут же меня убить только за то, что я подставила подножку Моряку!

— Кончай запугивать девчонку, — предупредил мой «лучший друг». — Шеф сказал, без глупостей.

— Без глупостей! Она меня чуть инвалидом не сделала!

— Сам виноват, — равнодушно заметил тот. — Мне Щука рассказывал. Зачем ты к дочери Михайловского привязывался?

Моряк замолчал. Если на «фордах» разъезжают ребята Бойко, значит, мной заинтересовались вовсе не фээсбэшники — тоже мне, фигура! — а те, что торгуют оружием. Почему я опять подумала о людях из ФСБ? Успокаивала себя, да и только. А в самом деле, почему ребята из этого ведомства мной не интересуются? Может, их в этих краях попросту нет?

Далматову, понятное дело, мой дом приглянулся. А этим? Оружия у меня никогда не было. Я не изъявляла желания его купить.

Что я могу им сказать такого, чего бы они не знали? Что я продала дом? Но вряд ли он их интересует.

В то, что в теткином доме может быть что-то спрятано, я не верю. Да и стали бы они возиться с какими-то там кладами?

Не знаю, почему я так усиленно пыталась разгадать загадку, которую как раз и предстояло разгадать в результате этой самой поездки. У меня мелькнула мысль, что зачастую у самых трудных с виду загадок оказывается элементарно простое решение, но я отогнала ее. Не может быть, чтобы я волновалась — вернее, меня заставляли волноваться — из-за какой-то ерунды!


Глава двенадцатая


На этот раз везли меня не из поселка, а, наоборот, в центр его, чтобы потом, свернув налево, отправиться на другой конец Костромино. Здесь я еще не была, и ехали мы даже больше пяти минут — значит, поселок не так и мал, как мне показалось вначале. Скорее, вытянут по другую сторону от шоссе, которое идет через поселок. Идеальный перевалочный пункт. Этакий аэродром подскока для транзитных нарушителей закона.

Машина остановилась возле обособленно стоявшего двухэтажного здания, дорожка к которому была вымощена цветной тротуарной плиткой, а огромный овальный козырек над входом поддерживали четыре мраморных колонны. По краю овала крепились большие буквы: «ООО «Бойко-маркет»».

Это здание нисколько не вязалось ни с домишками поселка, ни с самим его патриархальным стилем. Как если бы сельская молодка в ватнике вдруг надела дорогую шляпу с пером.

Почему это ООО разместилось не в Ивлеве, а именно здесь? Впрочем, для этих мест, где в порядке вещей огромные расстояния между населенными пунктами, тридцать километров между Костромино и Ивлевом — пустяк, так что этот поселок можно считать почти окраиной районного центра.

Первый мой страх уже прошел, и на смену ему, как это со мной бывает, пришло возмущение: тоже мне, хозяева жизни, позволяют себе какой-то беспредел. Схватили женщину, усадили в машину, нисколько не считаясь с ее желаниями!

В который раз я с сожалением подумала, что в нашей стране нельзя носить с собой оружие простому обывателю. Зато бандиты спокойно его носят. И применяют. Получается, закон действует в основном против рядового гражданина — ведь это он остается беззащитным перед вооруженным преступником.

Похоже, не только Михайловский может читать по моему лицу, как по открытой книге. Когда меня ввели в роскошный кабинет с табличкой «Бойко А.И.» — именно ввели, хотя со стороны могло показаться, что меня просто поддерживают под локоть, — хозяин кабинета шутливо всплеснул руками и воскликнул:

— Какая сердитая! Что случилось? Не хотела принять мое приглашение?

— А кто спрашивал мое желание? — сквозь зубы поинтересовалась я. — Если это называется приглашением, тогда я — королева Елизавета!

— Тут вы правы. — Он по возможности старался разрядить обстановку. — Как-то получилось, что вы вдруг понадобились сразу всем костроминским бизнесменам, если условно считать таковым Долматова… Давайте мириться!

Мужчина подошел поближе, а я невольно взглянула в ту сторону, откуда он шел, и с удивлением заметила, что над его креслом висит огромный портрет Элизабет Тейлор… Нет, так показалось мне в первый момент. На портрете была не кто иная, как моя тетя Олимпиада. В костюме, повторяющем тот, в котором актриса снималась в фильме «Укрощение строптивой».

Рисовал его наверняка хороший художник, потому что в портрете была передана особая, несколько саркастическая улыбка тети Липы и ее взгляд, как бы направленный внутрь себя. Красивая все-таки она была! Жаль, что я больше похожу на материнскую родню, чем на отцовскую…

Хозяин кабинета тоже выглядел достаточно презентабельно. Высокий, широкоплечий, правда, с наметившимся брюшком, какое бывает у тех, кто профессионально занимался борьбой, штангой, боксом. Глаза у него небольшие, глубоко посаженные, изучали меня с неподдельным интересом…

— Счастлив познакомиться с племянницей Липы, она мне о вас рассказывала. Лариса, если не ошибаюсь?

Он помедлил напротив меня, но руку я ему так и не протянула.

— Вот и навестили бы меня в доме тети Липы, а не тащили сюда под дулом пистолета, чтобы я всю дорогу думала черт знает что!

— Не понял? — удивился он.

Потом поймет! Я и в детстве не была ябедой, не жаловаться же шефу на ретивых помощников теперь. Бойко не стал настаивать на объяснении, но по взгляду, который он метнул мне за спину, на сопровождающего, я поняла, что «разбор полетов» еще состоится.

— А как мне вас называть? — ворчливо осведомилась я.

— Если не затруднит, Александром. Вы же догадываетесь, кто я?

— Догадываюсь. Бандит.

Сама не знаю, как это у меня вырвалось. Но он, как ни странно, не стал притворяться оскорбленным или строить зверскую рожу, а как-то печально покачал головой и сказал:

— Спасибо за откровенность. Вас уже успели просветить, значит. Правильный мент Федор Михайлович.

— То есть я знаю, что вы — друг тети Липы, — заторопилась я. — Вроде даже учились вместе.

— Так. А что вам еще известно? Смелее, я не обижусь.

— Я же только что приехала.

— Это не важно, порой свежему человеку охотнее докладывают подробности.

Он даже подмигнул: мол, знаем мы и о вас кое-что. Я почему-то покраснела. Когда мне говорят «смелее», то будто сомневаются в том, что смелость у меня вообще есть. Потому я и выпалила:

— Говорят, вы торгуете оружием!

Надо же знать, с кем откровенничать! Все-таки я простая, как белье на веревке. Бойко даже потемнел лицом. Такой откровенности от меня он явно не ждал. Но тут же его лицо разгладилось, как если бы он углядел в моем сообщении веселый момент.

— Вот видите, а вы говорите, только приехали… Что ж… — Он стремительно прошелся по кабинету, ступая с какой-то особой грацией, отчего я сразу представила его на ринге. — Разговоры, разговоры. В неофициальной обстановке даже смешно отрицать то, что доносит о тебе молва…

— Значит, за мои знания вы не станете меня убивать?

— Убивать? — изумился он. — А почему я должен вас убивать?

— Но убили же мою костроминскую соседку. Как я поняла, только за то, что она видела человека, с которым…

— С которым — что? — спросил Бойко без улыбки. Что такое коммерческая тайна, я знаю и научилась ее хранить, а вот все прочие тайны и секреты, кажется, не для меня. Неужели Александр Бойко оказывал такое гипнотическое влияние на мою скромную персону, что я тут же стала выбалтывать ему все, что надо и не надо?

— Ну… я подробностей не знаю, но соседка говорила, что тетю Липу пару раз подвозил домой какой-то человек, которого она прежде не видела. Не местный.

— Поня-ятно, — протянул он.

— А вот мне далеко не все понятно. — Я дерзко посмотрела ему в глаза. — Скажите, Александр, а почему вы приказали своим людям следить за мной?

— Следить? — изумился он — или просто так виртуозно умел скрывать истину.

— Именно. Не далее как вчера у моего дома стоял черный «форд». Говорят, ваша машина.

— Бедная девочка! То-то вы поломали голову, что это может быть. Я всего лишь послал их охранять вас. Как раз после того, как узнал о странном интересе, который проявил к вам некий сотник.

— Вообще-то он купил у меня дом, — пробормотала я, отчего-то холодея сердцем и в момент понимая, что он готов был к чему угодно, только не к этому.

— Дом Липы — этому…

Он как-то беспомощно взглянул на меня: мол, что же ты наделала?

— А что мне было делать? — разозлилась я. — Просто бросить его здесь? Я ведь никого не знала, мне не у кого было спросить совета… Наконец, мне просто нужно ехать домой. Между прочим, я работаю, и мою работу за меня никто не сделает…

— Говорите, никого не знаете? А как же майор Михайловский? Разве у вас с ним нет никаких дел? Я не имею в виду сугубо личные. Федор Михайлович — красивый мужчина и женщинам нравится.

Слышать, что ты в своих симпатиях не оригинальна, не очень приятно, но я решила пропустить слова Бойко мимо ушей. А вот насчет наших с Федором дел… Почему бы ему о них и не сказать? Человеку, который всю жизнь любил мою тетку.

— Я хотела перед отъездом все-таки выяснить для себя, да и для всех Киреевых… почему вдруг мою тетку понесло к полынье среди зимы…

— В вечернем платье, — добавил Бойко.

— Я этого не знала, но все равно мне казалось странным, что она вдруг пошла гулять на реку. В одиночку. Папа ездил на похороны и по приезде сказал, что на теле Липы никаких следов насилия не обнаружено. Как будто она вдруг заснула и так во сне и замерзла.

— Твой папа, Ларочка, оказался провидцем. Именно во сне она замерзла. А точнее, утонула, и в ее желудке, кроме шампанского и легкой закуски, обнаружено небольшое количество снотворного. По мнению одного опытного патологоанатома, она приняла его вместе с шампанским. Может, вздремнуть захотела…

— А вы в это не верите?

— У меня своя версия, — просто сказал он.

— Мне нельзя ее узнать? — чуть ли не умоляюще спросила я, в момент забыв о своем негативном отношении к торговцам оружием.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и вздохнул.

— Липа любила тебя, девочка. Она часто мне говорила, что представляет свою неродившуюся дочь именно такой, как ты… А версия моя вот какова. Липа встретилась с кем-то, чье имя мы пока не знаем, скорее всего, у него на квартире. Ребята проверили: в тот вечер ни в одном из ресторанов ее не видели. И наверное, этот человек пригласил ее на переговоры… Мне кажется, она случайно узнала или увидела такое, что не предназначалось для посторонних глаз или ушей.

Надо же, такую версию почти слово в слово высказал и Федор.

— На переговорах ей в бокальчик подсыпали совершенно безвредного, но достаточно крепкого снотворного, а когда она заснула, отвезли ее на берег реки и аккуратно опустили в прорубь. И чтобы она от холода сразу в себя не пришла, немного придержали под водой…

Бойко говорил со мной, но меня не покидало ощущение, что он усиленно обдумывает что-то. Что-то для него прояснилось. Благодаря мне? Но я разве что-то важное сказала? Даже про найденную в шубе тети Липы бумажку умолчала. За исключением, наверное, личности убитого.

Мне трудно делать какие-то выводы. Я не знаю толком ни Далматова и его людей, ни Бойко, так что представить масштабную картину происшедшего я не могу.

В моей голове и так шумело от всех потрясений, потому, наверное, я соображала не очень живо, но к Бойко-то это не относилось…

— Вы похожи на Липу, — сказал Александр, нарушая повисшее в его кабинете молчание.

— Чем? — удивилась я. Ни цвет волос, ни форма носа, ни фигура не походили у меня на теткины.

— Разрез глаз типично киреевский. У Сергея такой же. Я не сразу поняла, что он имеет в виду моего отца.

— Вы знали моего отца?

— Встречались. И я был благодарен ему, что он поехал на похороны и отдал последний долг…

Голос его прервался. Больше он ничего не сказал, и я, подождав некоторое время, все же продолжила:

— Только поэтому меня привезли к вам? Из-за разреза глаз?

Он быстро пришел в себя и даже расхохотался, с симпатией взглянув на меня. Но сказал не совсем понятно:

— Молодость беспечна. А загнанные волки опасны.

— Вы имеете в виду Далматова или себя?

Ну кто меня дергает за язык? Словесный понос напал, что ли? Бойко взял стоящее поблизости кресло и сел так, что почти касался моих коленей своими.

— До загнанного волка мне пока далеко, а вот почему вы упомянули Жорика? Нет-нет, не хмурьтесь, у нас все добровольно: товар — товар. Иными словами, предлагаю обменяться информацией.

Теперь я его совсем не боялась. Не знаю почему, просто в один момент вдруг поняла, что он не только не сделает мне ничего плохого, но и постарается, чтобы другие меня тоже не обидели. Потому мне больше не мешали ни дрожь, ни волнение, ни прочие смятения чувств. И я сказала:

— Сомневаюсь, что это будет равноценный обмен. Имеется в виду информация с моей стороны.

— Будь что будет, я рискну. Не думайте о том, насколько ваши знания важны или вовсе не значительны. Порой одна фраза, да что там фраза, одно слово может пролить свет во тьму. Или на тьму? Надо же, стал забывать… В общем, прольет. Начинайте.

— С чего?

— С того, как вы познакомились с Жорой-Быком. Прошу прощения, с сотником Далматовым. Чего вдруг он воспылал к вам таким интересом? Спрашиваю, потому что, пардон, его сексуальные пристрастия лежат несколько в другой области. Хотя говорят, что у него случались романы и с женщинами… Ради Бога, не сочтите меня сплетником, сам не знаю, почему я вдруг озвучил компромат на нашего славного сотника…

В конце концов, что я мнусь? Я же не на службе в уголовном розыске и вообще в государственной структуре. Я, как и Бойко, — представитель частного бизнеса. И сейчас мы общаемся с ним не как соучредитель фирмы «Каола» и торговец оружием, а как два человека, хорошо знавшие и любившие тетю Липу.

После такой расстановки акцентов общаться с Бойко мне стало гораздо легче.

— Говорите, почему они воспылали ко мне интересом? Честно говоря, я и сама хотела бы об этом узнать.

— Еще одна любопытная, вся в тетку. Я же все время твердил ей: меньше знаешь, крепче спишь. Не послушалась.

От его слов на меня пахнуло холодом. Могильным. Он вовсе не угрожал и не пугал меня, просто констатировал. Этак по-отечески. Однако я никак не отреагировала. Во мне вдруг что-то будто заклинило, и я никак не могла заставить себя открыть рот.

— Может, ты считаешь, что это я утопил Липу? — обеспокоился хозяин «Бойко-маркета», сразу забыв весь официоз.

— Нет, почему-то такая мысль даже не приходила мне в голову. Вы никаких других подробностей о ее гибели больше не знаете?

— К сожалению, фактов у меня нет. Только разрозненные сведения; чтобы собрать их в единое целое, надо обладать какими-то другими способностями. А может, и возможностями. Наверное, Михайловский — наш общий знакомый — управился бы с этим куда проворнее…

— Вот и я об этом подумала. И даже деньги ему предложила. Небольшие, как частному сыщику, чтобы он нашел убийцу.

Он некоторое время оторопело рассматривал меня, потом хмыкнул:

— Какой идиот выдумал, будто женщины — непременно трусихи. Они куда смелее многих мужчин. Ну и как отреагировал на ваше предложение правильный мент Федор Михайлович?

— Как-то невнятно. Я до сих пор не знаю, он работает на меня или удовлетворяет свое профессиональное любопытство.

Между нами словно происходила пристрелка. Я могла бы сказать Бойко о записке, найденной мной в шубе тетки. Или о том, что Далматов уже купил у меня дом и даже предложил отправить мне домой вещи, которые находятся в доме. Разве что прямо не сказал: «Давай живо убирайся отсюда, и чтобы ноги твоей в Костромино больше не было!»

— Липа мне всегда доверяла. — Кажется, я вовремя включилась, Александр как раз начал рассказывать о своих отношениях с Олимпиадой. — И прежде от меня ничего не скрывала, а в последнее время стала чего-то недоговаривать. Мол, погоди, я и сама еще никак не разберусь, что к чему. А накануне гибели Липа позвонила мне, захлебываясь от радости: «Я такое узнала, расскажу, не поверишь!» Но до меня ей дойти не дали.

— И вы знаете кто? — спросила я напрямик.

— Думаю, сегодня я узнаю это наверняка, — уклонился он. — Так на чем мы остановились? Кстати, Жору Далматова прозвали Быком вовсе не на зоне. Это к вопросу о бандитах. Кого вообще вы к ним относите, Лариса Сергеевна?

Ага, значит, его мое высказывание задело? Не хочет числиться бандитом Александр Бойко.

— Кличка тянется за ним с юности. Его звали бы так, даже если бы он не сидел. Он всегда пер напролом. Во всем. Пытался даже меня подвинуть. К счастью, обошлось без большой крови, но наполеоновских замашек он не оставил. Сейчас времена другие, но Жора так и не понял. Одно слово, бык, а таким рано или поздно рога обламывают…

Со мной Далматов был сама любезность. И вовсе не так примитивен, как говорил о нем Бойко.

— А Вирус? Ему кличку на зоне дали?

У меня определенно бзик — отчего я решила, что все местные «крутые» непременно бывшие заключенные?

— За ним она тоже с давних времен тянется. Герман год отучился в мединституте, во время которого подрабатывал лаборантом у вирусологов.

— Понятно.

— Теперь встречный вопрос: эти… Далматов и компания сказали, что им от вас нужно?

И опять мне пришлось рассказывать, как сотник купил у меня теткин дом. Против ожидания Бойко прореагировал совсем не так, как Михайловский. Этот стукнул кулаком по подлокотнику и вскричал:

— Вот! Теперь все срослось! Значит, я был прав, а то и сегодня еще сомневался: а вдруг невинного подозреваю?

Что срослось? Я было подумала, он не в себе. Хотела даже пошутить, но в последний момент поняла, сейчас не время для шуток. Готовилось что-то серьезное, и тревога почти осязаемо висела в воздухе.

Александр мог бы промолчать, но сказал для меня:

— Я тоже мог бы… вслед за Липой, но должен был отомстить. Полгода адовых мук: кто, за что? Кто осмелился? Думал, так все тихо канет в Лету и я ничего не узнаю. Но вот ты приехала, и опять забурлило, и случилось это убийство твоей соседки… Нет, не бойся, я вовсе не считаю тебя ангелом мщения, но ты предвестник… Что еще Далматов от тебя хотел?

Бойко как-то ненавязчиво стал обращаться ко мне на ты, но меня это вовсе не коробило.

— Прямо он мне ничего не сказал, но, думаю, хотел, чтобы я побыстрее отсюда уехала и никаких расследований не затевала… Честно говоря, я и сама собиралась побыстрее уехать, но так сложились обстоятельства…

— Правильно они сложились, — словно в забытьи пробормотал Бойко. — Пепел Клааса стучит в моем сердце.

Надо же, если Александр и вправду торговец оружием, то современный криминалитет знаком с классикой? Нет, такое утверждение звучит дико. Но как лихо Бойко ее цитирует!..

А еще я понимала, что сегодня на все свои вопросы я так и не получу ответа.

Мой собеседник, наверное, подумал о том же, потому что опять перешел на официальные рельсы и сказал:

— Вы догадались, Лариса, что с вопросами придется повременить. Но я обещаю: буду жив, расскажу все как на духу.

— Вы будто на войну собираетесь.

— Что поделаешь, настоящая мужская жизнь — она и есть война: за кусок пожирнее, за бабу покрасивее…

Он достал из кармана прямоугольник золотистого картона, оказавшийся визиткой, и что-то на нем черкнул, а затем протянул мне:

— Вот, возьмите, мой водитель отвезет вас в магазин, где вы сможете выбрать себе одежду на сумму пятьсот долларов.

Я изумилась. У меня были с собой деньги, но что за странный способ распространения своих товаров. Бойко уловил мое смятение и чуть заметно улыбнулся:

— У нас принята такая система — для почетных гостей. Или в возмещение морального ущерба. Все-таки мои ребята перестарались и доставили вам несколько неприятных минут. Но тут уж ничего не поделаешь: каковы сани, таковы и сами.

Он поцеловал мне руку и заглянул в глаза.

— А все-таки похожа. Секретарь, референт или кто-то там еще уже ждал меня у дверей и передал с рук на руки шоферу:

— Владя, отвези даму в магазин.


Когда мы садились в машину, от офиса как раз отъезжали две другие иномарки. Стекла в них были тонированные, но на первом сиденье одной из них я увидела Бойко. Вторая машина, надо понимать, была машиной сопровождения. Или как это правильно называется.

Магазин был, как бы это поточнее сказать, мечтой женщин среднего достатка, потому что в отличие от наших фирменных магазинов цены здесь были процентов на двадцать ниже цен производителя.

Это тем более странно, так как большинство российских торгующих организаций обычно закладывают в цену все мыслимые и немыслимые свои расходы плюс желание непременно получить прибыль хотя бы один к одному.

Хотя бы потому, что с нашей неустойчивой экономикой шутки плохи. Она так капризна. Завтра можно проснуться и узнать, к примеру, что курс доллара взлетел не на пять процентов или на десять, а сразу в четыре раза… Или, наоборот, упал.

А в магазинах Бойко цены держались на таком минимуме, чтобы только самим в трубу не вылететь. Что это, альтруизм господина Бойко? Или женская одежда у него так называемые сопутствующие товары?

Ни одна женщина не могла бы остаться равнодушной при виде такого количества сравнительно недорогих, но модных вещей. А главное, качество товара было на высоте. Ничего турецкого или китайского, изготавливаемого не иначе, как в подпольных цехах. Может, Бойко — этакий своеобразный меценат, который поставил себе цель — одеть и обуть во все самое лучшее женщин российской глубинки?

Я выбрала себе шикарный голландский костюм и босоножки с выделкой под кожу крокодила. Олька умрет от зависти. Чтобы смягчить ее зависть, я купила и ей полотняный итальянский костюм.

Правда, не успела я выйти из магазина, как меня стали терзать сомнения. Тщетно я уверяла себя, что этот прикид честно заработала, израсходовав кучу нервных клеток… Если уж на то пошло, это не единственный мой поступок, которого следовало стыдиться. А деньги, что я взяла за дом? А погибшая Лида, с которой я даже не зашла проститься? А Михайловский, с которым я переспала, не собираясь в этих краях оставаться, а значит, заранее зная, что наша связь ничем не кончится?


Глава тринадцатая


Я постояла на крыльце магазина с фирменным пакетом в руке, мысленно бичуя себя, как японка из анекдота, на свой манер исказившая русскую фразу: «Лучше поздно, чем никому!»

Но не стоять же мне здесь столбом в наказание за свои прегрешения.

Судя по всему, надежда остановить такси или просто частника была тщетной. Мимо медленно проехал милицейский джип, но не его же тормозить!

И вообще, Киреева, для чего ты читаешь брошюры о здоровом образе жизни? Каждый день — семь тысяч шагов. Надо будет купить шагомер и во всем остальном следовать указаниям народных целителей.

Однако как зудит в голове внутренний голос, все шпыняя меня за этот презент от человека, которого я считала бандитом! Правильно он решил, что больше пятисот долларов я не стою.

Не в том смысле, что назначил мне эту цену, а в том, что поверил, будто меня так легко купить. «Понятное дело, Лариса Сергеевна, — сказал этот противный голос, — недаром ты возмущаешься столь малой ценой. Пятьсот баксов маловато. Далматов купил тебя аж за десять штук зеленых!»

Так, отжевав от своей несчастной сути изрядный кусок, я добрела до переговорного пункта — благо он был совсем недалеко от магазина. Ведь еще с утра я хотела переговорить с Ольгой — кому еще я могла пожаловаться на свалившиеся на мою голову неприятности! Однако вместе с приятностями.

Народу в маленьком зальчике переговорного пункта на этот раз не было, не считая мужчины, которого при мне позвали в одну из кабин. Он что-то кричал в трубку, и каждым вторым было слово «короче», а каждым третьим — «в натуре». Его даже подслушивать было неинтересно.

Ольга оказалась в офисе и сразу принялась жаловаться на завал в работе. Как нарочно, посыпались заказы, и она просто зашивается…

Это было то самое, о чем я недавно просила судьбу. Возьми воспользуйся моментом, но оказывается, что теперь я слишком сильно увязла. В чем? В любовной паутине. В бандитских разборках. Должна же я, в конце концов, узнать, кто и почему убил мою тетку… И чем все это кончится?

— Помнишь, к нам из адвокатской конторы приходили? Предлагали свои услуги в обмен на уменьшение стоимости оргтехники? — заново все переживая, частила Олька. — Мы сказали, что у нас есть свой юрист, который берет с нас за услуги гораздо меньше. Они грозились: «Вы еще к нам придете!» А я как чувствовала. Сказала им: «Думаю, это вы к нам придете!» Как в воду глядела… Когда прибудешь? Уже и Левка спрашивал: «Твоя подруга, — говорит, — там, случайно, замуж не вышла?» Давай приезжай завтра, а?

— Я бы с дорогой душой приехала, — перебила я не просто соскучившуюся по мне подругу, а пребывающую в каком-то нездоровом возбуждении. Похоже, в ее жизни обозначились не только производственные трудности. — Да и разве не ты сама совсем недавно требовала, чтобы я все здесь довела до конца?

— Требовала, — уныло согласилась подруга, — но прежде я и не представляла, как мне может быть плохо без тебя.

— В воскресенье вечером можешь встречать меня на въезде в город, — твердо пообещала я, пытаясь запихнуть свои сомнения подальше — удастся ли мне это обещание выполнить?

— Ты хоть за это время успела что-нибудь?

— В смысле заказчиков?

— В смысле мужиков!

— Есть кое-что, — туманно ответила я.

Ольга разочарованно фыркнула. Она знала, если я чего-то сразу не сказала, вытягивать это из меня себе дороже.

— А дом хоть оформила?

— Оформила. И даже уже продала.

— Холера ясна! — ахнула подруга. Похоже, она опять читала детектив Хмелевской, которая любила использовать это выражение. — Я всегда говорила, что способности к бизнесу у тебя офигенные.

— Только вот не всегда проявляются.

— Мы еще свое возьмем, — успокоила подруга.

— Как там Серджио поживает?

— Эта гангрена ни с кем не желает иметь дела, кроме тебя. Так что, Ларочка, если ты не приедешь, наш итальянский бизнес прикажет долго жить, а с Израилем пока что все вилами по воде писано…

Конечно, я понимала, что Серджио ради моих прекрасных глаз от бизнеса не откажется, но Ольга права: мне следует поторопиться.

— Кстати, моим родителям ты позвонила?

— Я к ним заезжала. Сказала, что ты на днях приедешь и у тебя все в порядке.

Кажется, с моей подружкой что-то происходит, для нее нетипичное: за две минуты бизнесвумен Ольга Кривенко не произнесла ни одного матерного слова!

— Ты не одна в офисе?

— Почему, одна.

Я, грешным делом, подумала, что рядом с ней сидит некто Кононов по кличке Ушастый и Ольга при нем старается выглядеть тихой и белой, как овечка Долли.

— Лелька, ты сейчас как раз Хмелевскую читаешь?

— А ты откуда знаешь? — удивилась она, хотя происхождение «холеры» и «гангрены» мне даже особо вычислять не пришлось.

— Я здесь общаюсь исключительно с милиционерами. Учусь. По-ихнему это дедукция называется.

— Везет тебе! — завистливо сказала подруга.

Да уж, везет! Лучшие мужчины Гуляйполя, то бишь Костромино, буквально дерутся между собой за право поговорить с королевой компьютерного бизнеса Ларисой Киреевой или просто купить у нее наследный дом по двойному тарифу…

— А как там поживает Ушастый?

В трубке словно задохнулись, а потом раздался голос моей шефини:

— А что ему сделается, Ушастому?

— Ты его все-таки выгнала?

— Ну не так чтобы выгнала…

Значит, я угадала. То-то мне казалось, что подруга излишне возбуждена.

— Олька, а Лева знает?

— Никто ничего не знает, — каким-то угасшим голосом проговорила Оля. — Ни Лева, ни Ушастый. Как я теперь Левке об этом скажу? Он столько для нас сделал. Вот сегодня позвонил, на презентацию позвал… А тут еще как назло ты в своей Кукуевке застряла. Надо посоветоваться, и не с кем, твою мать!

Знакомые ноты! Не стареют душой ветераны.

— Ладно, жди, скоро приеду. Тут все к концу идет.

— Ты там не очень-то, не храбрись, — сказала Ольга. — А то я тебя знаю. Начнешь права качать, а мужики, как ни крути, все равно сильнее нас. Конечно, только физически.

Не храбрись! Чья бы корова мычала… И хотя Ольга сказала это для проформы, в ее словах чувствовалось непритворное беспокойство за меня. Пустячок, а приятно.

Значит, я считаю, что все идет к концу. Что — все? Мои отношения с Михайловским. Эпопея с наследством. И вообще все непонятки. Вряд ли, когда это выяснится, мне позвонят в мой родной город и расскажут, что к чему.


Я подхватила свой пакет и заторопилась домой. Уж и не знаю, откуда взялось это желание — побыстрее вернуться к своему, пусть и временному пристанищу — в теткин дом. Как будто возле него как раз происходило нечто, в чем мне непременно надо было участвовать.

Деньги у меня с собой, в сумке, документы тоже. Мой дом — уже не мой, хотя я и не написала сотнику Далматову никакой доверенности на право продажи или оформления. Но наверное, если Георгий Васильевич захочет, он и сам все оформит. В крайнем случае он свяжется со мной, и я вышлю все необходимые документы телеграфом.

Улица Парижской коммуны оказалась всего в трех кварталах от центра. Но едва я ступила на нее, как увидела вдалеке, судя по всему, как раз против моего дома, скопище машин. От неожиданности я сбавила шаг. Что там происходит? Я увидела даже трейлер с огромным двадцатифутовым контейнером. Уж не разбирает ли кто-то теткин дом в мое отсутствие?

Поневоле ускоришь шаг. Я подошла совсем близко, и тут мне навстречу из машины вышел сам Александр Бойко.

— Лара, ты не передумала уезжать? — спросил он деловым тоном.

— Не-ет, — растерянно проблеяла я.

— Вот и хорошо. Я как чувствовал. Я, честно говоря, за тебя переживаю. Словно Липа и вправду оставила под мой присмотр свою дочку, которой надо помочь собраться… Вот я и подумал, чего тебе самой со всем возиться. Помогу девчонке, чем смогу. Вызвал контейнеровоз. Иди в дом, распорядись, что грузить, как складывать. Ребята у нас опытные, они умеют паковать вещи.

Теперь он разговаривал со мной как близкий родственник. Этакий заботливый дядя Саша. Однако не только Жора Далматов хотел побыстрее выпроводить меня отсюда…

— Но почему такая спешка?

— Просто я подумал, ну что делать в нашей глуши такой молодой красивой девушке? Насквозь городской. Мало ли… Нет, если ты хочешь у нас задержаться, я могу выделить охрану.

— Не пойму, зачем мне охрана?

— А зачем убили твою соседку? — ответил он вопросом на вопрос.

— Она кого-то видела. Была нежелательным свидетелем, — неуверенно предположила я.

— А ты затеяла расследование и привлекла к этому делу милицию. Требуешь, чтобы поднимали давно закрытые дела…

Я почувствовала, как он хочет сказать что-то, чтобы от меня отмахнуться: мол, не мое это дело, то да сё.

Но в последний момент Бойко, видимо, передумал, потому что вдруг признался мне:

— Я поклялся перед портретом Липы, что ее убийцы получат свое. Я отыщу их и заставлю жрать собственное… В общем, землю жрать! До твоего приезда я все не мог нащупать ниточку, за которую мог бы распутать клубок. Может, у меня начисто отсутствует эта… дедукция? Я уже и Липу просил, пусть бы хоть намекнула!

— Как — просили? — не поняла я.

— Так, просил, — ничуть не смутился он. — Во сне ко мне приходит, смотрит, улыбается и молчит. Я спрашиваю: «Кто это сделал, Липа, скажи, и я порву его, как Тузик грелку!»

Он опустил голову, и мне показалось, что в его глазах мелькнула слеза.

Краска кинулась мне в лицо. Я почувствовала себя так, словно в чем-то предала тетку, не давая свершиться законной мести, и отдала ее записку в руки представителя милиции, которая уже однажды закрыла расследование теткиной смерти, назвав ее несчастным случаем…

— Знаете, — с запинкой выговорила я, — может, вам это поможет… Я нашла записку тети Липы.

— Предсмертную?!

— Думаю, нет, скорее, она набрасывала это для себя. Может, откуда-то списывала.

— Где она, давай! — Он с надеждой протянул ко мне свою мощную лапищу.

— У меня ее нет, — жалобно промямлила я, — милиция отобрала. Но может, вам и не очень важны эти суммы… В общем, там было написано: «Антитеррор» и суммы — двести-триста баксов с каждой точки кафе, баров, шашлычных.

— Антитеррор, говоришь? — Лицо его оживилось. — Значит, все-таки Далматов. Размеры дани, надо полагать. Кто же об этом не знал. Уж в бескорыстие Жоры мог поверить разве что младенец.

— Но если это не было секретом, тогда почему же убили тетку?

— Потому, что дело было накануне выборов в законодательное собрание, куда Жора таки прошел. А тетка твоя пописывала в районную газету… Возможно, она пригрозила ему разоблачением…

— А Лиду почему убили? Выборы-то уже прошли.

— А Лиду — чтобы она исполнителя не узнала. Уж кто-кто, а Далматов знал, что я смерть Липы без отмщения не оставлю. Надо думать, боялся. У него-то против меня кишка тонка, хоть и денег, говорят, он успел наскирдовать прилично… Вот все и встало на свои места.

— Александр, — сказала я осторожно, — вы думаете, моей тете это бы понравилось?

— Что — это? — недружелюбно поинтересовался он.

— Ваша месть. И вот это выражение лица. Не прощающее.

— Наверняка бы не понравилось, — нехотя признался он. — Уж Липа меня цитатами бы засыпала, но я… не смогу с этим жить. Пусть она меня простит. Когда мы с ней встретимся, я ей все объясню…

Неожиданно он наклонился и поцеловал меня в щеку.

— Спасибо, что мне поверила… Да я же видел, как ты колеблешься: говорить, не говорить… Все будет хорошо. А мы вон тебе даже ящики привезли. — Он кивнул на штабель пустых ящиков, прислоненных к стене дома. Затем покашлял, чтобы успокоиться, и вошел в дом, слегка подталкивая меня перед собой.

Прямо посреди гостиной стоял на стремянке какой-то парень и осторожно снимал огроменную и наверняка дорогущую теткину люстру. Рядом со стремянкой наготове стоял ящик, выложенный изнутри бумагой и еще каким-то мягким упаковочным материалом. Другой мужчина командовал, стоя на изготовку:

— Так, а теперь медленно опускай, а мы с Гришей поддержим…

— Вот видишь, — сказал мне Бойко, — а ты боялась.

— Ничего я не боялась. Только не будете же вы люстру ставить в самом начале контейнера.

— Конечно, нет, но надо было просто с чего-то начать, пока хозяйки не было дома.

И тут я вспомнила, что ключи брала с собой.

— У вас был ключ от дома? — спросила я.

— Ключ? Какой ключ? А… не беспокойся, мы без ключа обошлись.

— Вообще-то этот дом уже Далматова, — на всякий случай напомнила я. — Георгий Васильевич его купил.

— Дом ему и останется, — хохотнул Бойко. — Дом мы разбирать не будем. Он же его не с вещами купил?

— Нет. Он даже сказал, что если я найду клад, то он тоже будет мой.

Понятное дело, встроенные шкафы мы ломать не стали, а вот теткины вещи все упаковали. В конце концов, у меня есть мама, которая только немного мельче тети Олимпиады. И есть еще одна тетка по ее линии. В общем, берем все. Не оставлять же вещи Жоре-Быку, который скорее всего их просто сожжет.


Бойковцы работали споро. Вещи поместились в два больших ящика, и кровать тетки, сделанную на заказ, я тоже решила взять с собой. Будет же и у меня теперь своя спальня, в которую она прекрасно впишется. Да что там двухкомнатная, с деньгами тетушки я и трехкомнатную квартиру смогу купить!

Вещи из мансарды заняли треть контейнера, и мы теперь суетились на первом этаже. Бойко незаметно испарился, но я не слишком переживала его отсутствие.

Правда, перед этим он мне сказал:

— Продолжай руководить, Лариса, видишь, как ребята споро управляются.

Наконец контейнер был загружен. Отъехал трейлер. Сели в последний «форд» молодые парни, грузившие вещи, и с улицы ушли любопытные соседи.

Я зашла напоследок в дом. Пустой и какой-то гулкий. В нем осталось кое-что из вещей. Старенький, но рабочий холодильник. Небольшой светильник на кухне, шкафчики, стол с табуретками. Книжные шкафы, явно самодельные, наверное, первое из теткиных приобретений.

Прохаживалась я по дому и все оттягивала неприятный момент. Однако тяни не тяни, никто за тебя этого не сделает.

В конце концов, когда тянуть и дальше становилось глупым, я зашла в соседний двор. Гроб, видимо, увезли, пока я была в гостях у Далматова, и сейчас подворье выглядело осиротевшим. Набрав побольше воздуха, постучала во входную дверь. Никто мне не ответил, но я все же потянула на себя ручку двери. Так уж у нас принято, что главное — постучать. А потом мы заходим, собираются нас пускать или нет.

Посреди большой комнаты стоял стол, ничем не накрытый, за которым сидел мужчина перед бутылкой какого-то мутного напитка, и даже спина его выражала отчаяние. Он не привстал, не обернулся, как будто не слышал ничего или не желал слышать. Наверное, поминки устроили где-то в другом месте.

— Извините, но я стучала, — сообщила я на всякий случай спине, догадываясь, что это муж Лиды. — Я уезжаю, здесь теперь будет жить кто-то другой. Тетя Олимпиада оставила деньги — часть их я хочу передать вам…

— Будь она проклята, ваша Олимпиада! — сказал он с такой злостью, что я вздрогнула.

— Зачем вы так? Ее ведь тоже убили. Она ни в чем не виновата…

— А кто виноват? — с рыданием вскричал он и резко качнулся из-за стола в мою сторону, как будто хотел ударить.

Я невольно сжалась и отступила назад. Трудно знать наверняка, как он поведет себя. Видимо, Виталию Майстренко казалось, что алкоголь его не берет. На самом деле он был пьян настолько, что вполне мог начать разбирательство со мной по-своему, считая виновной в смерти жены. Может, он думал, что если бы я не приехала…

— Вы можете не брать для себя, но дети, им разве деньги не понадобятся?

— Деньги в обмен на живую мать?

И вправду, что ему деньги, когда вдруг ушла безвозвратно любимая женщина. Но мне надо было сюда прийти. Отдать последний долг. Женщине, которую я почти не знала и которую, как ни дико это звучит, сгубила собственная наблюдательность и любопытство.

— Простите, я не хотела вас обидеть.

Я положила в конверт тысячу долларов — все думала, хватит или нет? Но с другой стороны, в том, что случилось, никто из нас не был виноват: ни тетя Липа, ни я.

Постояла еще немного и сказала:

— Ну, я пойду?

Мужчина ничего мне не ответил. Опять сел за стол и медленно наполнил свой стакан. На вид это был самогон, и по запаху, который стоял в комнате, — тоже. Хорошо, что он не предложил мне выпить за упокой души Лиды, потому что отказаться мне было бы трудно, а я собиралась сесть за руль.


Глава четырнадцатая


Я подошла к Симке, открыла дверцу и на всякий случай оглянулась вокруг. В прошлый раз я не заметила стоявшего под навесом мужика, который потом под угрозой применения оружия отвел меня к своему «форду».

Это было не так уж и давно. А если точнее, сегодня.

Мне показалось, что в эту минуту где-то далеко прозвучали взрывы и послышалась частая стрельба.

Но с другой стороны, что значит, показалось? Здесь же поблизости нет стрельбищ, и звуки выстрелов трудно спутать с чем-нибудь еще.

Я выехала со двора и вернулась, чтобы закрыть ворота и накинуть на столбик кольцо. Все как было тогда, в первый день моего приезда в теткин дом.

Выруливая на трассу, я вынуждена была пропустить мчавшуюся куда-то пожарную машину, машину «скорой помощи» и милицейский микроавтобус с задернутыми черными шторками окнами.

Интересно, что у них в Костромино случилось, если выезжают такие специфические машины?

Вроде бы я никогда не относилась к зевакам или вообще к любопытствующим особам, но я вдруг вывернула руль совсем не туда, куда отправилась вначале, а поехала за кавалькадой машин, которые обычно приезжают к неприятностям.

В общем, меня несло по пустынной трассе, и я все больше увеличивала скорость, направляя путь к одному шикарному коттеджу, где меня недавно так хлебосольно принимали. Если «скорая помощь», пожарные, милиция мчались не туда, ничто не помешает мне вернуться.

Уже на подъезде к знакомым местам я услышала такую плотную стрельбу, словно в бой шло приличное войсковое подразделение. Вряд ли это работали медики или пожарные. Отчего-то я подумала, что и милиция, наверное, предпочтет не идти сейчас в открытый бой. А где-то поблизости стоит машина с оперативниками и ждет, когда стихнет перестрелка.

Когда же машины, что ехали передо мной, стали сворачивать в сторону, я сбавила скорость и даже проехала поворот на проселочную дорогу, ведущую к коттеджу Далматова.

Впервые голос разума заставил меня подумать о собственной безопасности. И даже репутации. Любой сотрудник управления внутренних дел, имеющий отношение к уголовному розыску, может поинтересоваться, что я делаю в этих краях. Именно в такое время. Собираюсь вступить в казачью сотню?

Некоторое время я еще колебалась: поехать за машинами или не поехать? Но потом решила все же голосу разума последовать. Развернулась на шоссе и нехотя направилась в обратную сторону.


Однако тревога не отпускала меня, и я решила поехать в Ивлев. К Михайловским. Не подумала даже, что их может просто не быть дома. В конце концов, должен же кто-то объяснить мне, что происходит в этих тихих местах?!

На мое счастье, дома оказалась Лера — она собиралась в школу и очень мне обрадовалась.

— Вот здорово, что ты приехала, я с занятий сорвусь!

— Этого еще не хватало, — вяло запротестовала я, — а что скажет отец?

— Должен же он понимать, что у нас гостья и я не могу думать только о себе…

В этот момент хитрая девчонка как раз о себе и думала. Но зазвонил телефон. Валерия взяла трубку.

— Да, папа, собралась. Задержалась. Не кричи, Лариса приехала. Что же мне бросить ее? Первый урок — биология. — Она внимательно посмотрела на меня: — По-моему, не очень хорошо. Ладно, папа. — Она положила трубку и сказала: — Удалось вырвать только первый урок. Потом он сам приедет. Спросил, как ты выглядишь. Извини, но я сказала как есть.

— Он тоже с работы сорвется?

— Конечно, — вздохнула она, — родители относятся к себе совсем не так строго, как к детям!

Мы помолчали.

— По-моему, он обрадовался, что ты приехала.

— Наверное, тоже хочет получить от меня недостающее звено.

— Какое звено? — Глаза девчонки заблестели.

— Пока не знаю какое. В его версии, — неопределенно пояснила я, слыша в собственном голосе разочарование. Хотя в моей редакции радость Михайловского по поводу моего приезда выглядела достовернее, я бы предпочла знать, что он мне просто обрадовался.

— Говорят, у вас в Костромино такие дела закручиваются! — вдохновенно начала говорить Лера, но глаза ее при этом — странно, шестнадцатилетняя девчонка, а взгляд опытного следователя — внимательно следили за моей реакцией.

— Папа тебе рассказывал?

— Как же, от него дождешься! Все приходится самой по крупинкам собирать. Наши болтают, какую-то женщину убили. Трепотня?

— Ничуть, — сказала я. — Эта женщина была моей соседкой. То есть не моей, а соседкой тети Липы… ну, то есть…

— Я поняла, — сказала Лера, — та Лидия Тимофеевна, которую допрашивал папа. По-моему, тебе опасно оставаться в этом доме.

— А какую опасность я представляю для кого бы то ни было! — беспечно отозвалась я, в глубине души вовсе так не считая.

— Они могут подумать, а вдруг соседка успела тебе все рассказать?

— Кто такие они, и что все?

— Они — убийцы. А все — это то, чему сама Лида, возможно, не придала значения. Ты что, детективов не читаешь?

— Нет, — пожала я плечами.

Кажется, я несколько упала в глазах моей юной приятельницы, потому что она категорически заявила:

— В наше время если что-то и можно читать, так только детективы! Все остальное — полный отстой. Или боевики, где одна пальба да горы трупов, или любовные романы, где сплошь такие мужчины, которых на свете не бывает!

Я могла бы сказать Лере, что не знаю, как насчет трупов, а ту самую пальбу я слышала совсем недавно. А мужчины из любовных романов очень похожи на ее собственного папу. По крайней мере мне так казалось. Неужели я, как девчонка-фанатка, создала себе образ и к нему теперь примеряю всех мужчин, которые встречаются в моей жизни?

— Пойдем, я тебя чаем напою, — сказала Лера. — Тебе явно надо подкрепиться. Все это, как ни крути, стресс.

Я села за стол, а она достала чашку с блюдцем и полезла в холодильник.

— Лера, а как ты думаешь, у твоего папы есть недостатки?

— Навалом, — не задумываясь ответила девчонка и стала загибать пальцы: — Во-первых, он страшно не любит признавать свои ошибки, а если и признает, то не спешит извиняться. Во-вторых, когда он принимает душ, то всегда плещется, как слон, — вода во все стороны льется. Я и занавесочку повесила, неужели так трудно ее задергивать, когда в ванну становишься? Вечно на полу лужи!

Ну, положим, насчет занавесочки, я бы живо отучила его лить воду на пол, а вот признавать ошибки… Это гораздо сложнее… Киреева, о чем вы думаете? Ты посмотри, она уже за мента замуж собралась! Домой надо ехать!


Федор примчался через полчаса. Влетел в комнату, как ангел мщения, и грозно уставился на меня, махнув дочери: «Свободна!»

— Ну, папа…

— Я сказал, немедленно в школу! — гаркнул он, отчего бедная Валерия схватила рюкзачок и поспешно ретировалась, впрочем, бросив на меня сочувственный взгляд.

— Федя, — укоризненно заметила я, — Лера уже девушка, а ты с ней обращаешься как с малышом-хулиганом.

— Переживет! — коротко рубанул он и сердито прищурился: — Где ты была?

— Вот, и со мной как с преступницей разговариваешь…

— Короче!

— Когда ты ушел, я еще часа полтора повалялась…

— Еще короче!

— Как с тобой трудно.

— А с тобой легко? Я чуть с ума не сошел, когда ты пропала. Все костроминские закоулки облазил, а тут еще возле особняка Далматова стрельба началась… Ой, девчонки, я с вами до пенсии не доживу!

Он, видимо, передразнил кого-то, и так смешно, что я не выдержала и расхохоталась, но под его взглядом осеклась. Друг Федька своими ледяными очами заморозил меня на лету. Я так ледышкой на пол и шмякнулась, только осколки льда в стороны брызнули. Отчего я решила, что именно под моим влиянием этот айсберг начнет таять? Просто на минутку мне показалось…

— Я у тебя что-то спрашивал, — напомнил он.

Нет на него моей шефини Ольги. Ею бы он не покомандовал. Уж она бы нашла, что ему сказать! Но сама я, увы, так вести себя не могла.

— Федя…

— Тридцать пять лет Федя.

— Неужели ты думаешь, что я пошла бы к Бойко по своей воле?

— Значит, ты была у Александра Игнатовича? Я так и думал. Боялся только, что у него достанет ума взять тебя с собой на разборки с Далматовым.

— Но я здесь ни при чем!

— Неужели тебя заставили?

— Бойко сказал, что он тоже ни при чем.

— И это понятно, все ни при чем. С понтом, его ребятки проявили дурную инициативу. Хотел произвести на тебя впечатление порядочного человека. Либерала. Да у него в службе без приказа муха не чихнет!

— Мухи не чихают.

— Ты не знаешь этого наверняка… Тебе чем-то угрожали?

— Кажется.

— Не понял.

— Ну, в спину что-то уперли. Металлическое…

— Ладно, ты им поведала все, что они хотели узнать?

— Да он ничего особенного и не спрашивал. Только о том, чего было нужно Далматову от меня?

— И ты сказала?

— А разве это тайна?.. Да, еще я сказала про соседку Лиду.

— А что Бойко?

— А ничего Бойко! И незачем меня как преступницу на вытяжке держать!

— Просто я жду, когда ты наконец мне все расскажешь.

Только сейчас я обратила внимание, какие у моего возлюбленного усталые глаза. И круги под ними залегли. Конечно, он спал всего два часа, а нагрузочка оказалась не приведи Бог! Он почувствовал мой взгляд и встряхнулся, как вылезший из воды пес.

— А я думала, это ты мне все расскажешь. Я не понимаю, почему ты искал меня по всему поселку, да еще и волновался при этом? Большую часть дня я провела дома, упаковывала вещи…

— Уже?

— Федя, но у меня же работа! Своя фирма — это гораздо важнее, чем чужая. Ведь за меня мою работу никто не сделает… То есть моя подруга, конечно, может какое-то время тянуть лямку одна, но прибыль-то мы делим пополам.

Федор, наверное, подумал, что для меня прибыль важнее всего, но как ему еще объяснить? Я вдруг стала страдать косноязычием и никак не могла подобрать нужных слов… И почему я не сказала, что упаковывать вещи мне помогали люди Бойко?

— Понимаешь, я не могу все бросить…

— Я понимаю.

Мне захотелось плакать. Но он действительно меня понимал, потому что о своей работе думал сутками.

— Случилось что-то серьезное?

То есть я и сама догадывалась, что именно, но, может, Федор расщедрится хоть на какие-то подробности?

— Сегодня в нашем районе произошло эпохальное событие: две преступные группировки выясняли отношения с помощью огнестрельного оружия, и одна другую практически уничтожила…

Он хмыкнул и покачал головой, как бы не веря самому себе.

— Подумать только, все произошло от того, что одна приезжая молодая женщина оказалась в Костромино, чтобы оформить причитающееся ей наследство.

— Считаешь, что я спровоцировала войну?

— Рано или поздно это все равно бы случилось, а так… Ты сыграла роль своеобразного катализатора. И действительно сообщила Бойко факты, о которых, как видно, он и сам догадывался. Утвердила его в собственных подозрениях. Зря далматовцы твою соседку убили. Поздно. Запаниковали, что теперь Александр Игнатович их сразу вычислит. А ему особо гадать и не пришлось. Кто бы еще в районе посмел поднять руку на его возлюбленную, кроме казаков Жоры-Быка?

— Ты хочешь сказать, что я продала дом тети Липы ее убийце?! — ужаснулась я.

— Сам он это делал вряд ли. Но без сомнения, знал. Когда уже все свершилось, и ничего нельзя было исправить. Дураков везде хватает. Как и трусов. Только Бойко не стал разбираться, сотник убил его любимую или его подчиненные. Он, как и Шувалов, считает, что командир за все в ответе.

— Ты хочешь сказать, что бандиты Бойко уничтожили всю сотню Далматова?

— Нет, конечно. Только самого Георгия Васильевича и его ближайшее окружение. Так что в ближайшее время его казаки вряд ли займут прежнее положение. У них теперь нет главаря такой величины, как Далматов… Хотя и тот переоценил собственные силы. Потом-то он спохватился. Каких бы крутых ребят он к себе в сотню ни набрал, с боевиками Бойко их не сравнить. Тех обучал профессиональный военный, талантливый командир. Можно сказать, полководец…

— Это ты не Шувалова так расхваливаешь?

— Его родимого. Такого бы парня мне в опера…

— А ты ему этого не предлагал?

— Как же, пойдет он! На твердый оклад.

Федор надолго замолчал. А вот мне не молчалось. И я не все еще узнала, хотя… Неужели мне нужно непременно имя убийцы? Главное, тетка отомщена, а ее дом… В нем теперь будет жить какой-нибудь житель Костромино и спокойно растить своих детей…

— Каких детей?

Я сказала это вслух? Ах да, дети — это пока нарисованная мной картина.

— Тех, которые в нем родятся.

— Погоди, а что значит твое высказывание о том, что ты паковала вещи? Собираешься загрузить ими свою «семерку»?

Кажется, от этого мента ничего не скроешь. Мог бы не заметить моей оговорки, а теперь хочешь не хочешь, а придется колоться.

— Видишь ли, Александр Бойко, прежде чем уехать на свои разборки, помог мне все упаковать в контейнер…

— Ты приняла помощь от бандитов?

Я начала злиться. Лучше было бы мне заниматься всем этим одной? Ведь Федор ничего такого мне не предложил. Он и не подумал о том, что я уезжаю, оставляя полный дом отличных вещей…

Наверное, с тех пор, как я стала заниматься бизнесом, в моей морали сместились кое-какие акценты. И законопослушной гражданкой в чистом виде я уже не была. Но меня возмутило, что Михайловский от меня этого требовал, как будто не понимал, что таковы волчьи законы нашего общества. Что, страшно произносить это сочетание: волчьи законы? Ненормально звучит в устах женщины? А если эта женщина занимается бизнесом наравне с мужчинами, то и законы для нее отдельно не пишутся.

Да если бы мы с Олькой жили «по правде», как говорила моя бабушка, мы давно бы вылетели в трубу, то есть, показывая в документах подлинные доходы, девяносто процентов из них отдавали бы в виде налогов.

Ведь о предпринимателях наше государство только обещает заботиться, но когда это еще будет! Главное, что Федор делал вид, будто общество наше уже чуть ли не коммунистическое, где все живут по совести. Или он на самом деле верил, что живет в таком именно обществе? Тогда непонятно, как он дослужился до майора.

Странно, но в эту минуту Сергей Шувалов и даже сам Бойко показались мне куда ближе, чем Михайловский. Они жили, а вовсе не делали вид!

Как бы мы ни скрывали свои подлинные заработки, налоговики и так раздевают нас по полной программе. Если не государству платишь, так его слугам лично. Правда, поменьше, и тогда они не слишком копают. Главное, чтобы на поверхности все было тихо и гладко.

Но этот упертый мент наверняка не станет слушать мои возражения и доводы, а назовет их как-нибудь вроде «шкурные интересы» или еще обиднее. Я не хотела в спорах с Федором идти до конца, потому что тогда мы с ним не просто поссорились бы, а наверняка расстались. Причем немедленно.

Правильные люди хороши в романах. В жизни от них сплошное беспокойство. Они пытаются выровнять всех под одну гребенку, отобрать у тех, у кого побольше, и отдать тем, у кого поменьше. Не думая о том, кто какой вклад а общий котел внес. Опять идти к уравниловке? Той, что на самом деле никогда и не было, но которая на той же многострадальной бумаге существовала. Просто потому, что чиновники научились фальсифицировать статистику о доходах так, чтобы правильные люди были удовлетворены.

Этот монолог я произнесла мысленно, но и добавила в начатый Лерой перечень недостатков Михайловского и такой: нежелание видеть очевидное. Такой вот парадокс.

А вслух я сказала:

— Судя по твоему настроению, ты получил то, что хотел. Тогда, наверное, я могу отправляться домой?

Сейчас он скажет: катись колбаской по Малой Спасской! В том смысле, что никто меня в этих краях и не держит. Но услышала от него совсем другое:

— Ты же дала согласие поехать в субботу на Синь-озеро. Я уже все организовал. Переночуешь у нас…

В какой-то момент мне захотелось выпалить, что я не останусь. Но ничего такого не сказала.

И что странно, повлияла на мои намерения вовсе не любовь к Михайловскому, а жалость. Глупый, упрямый мальчишка! Размахивает своими принципами, как флагом…

Да, не умею я делать равнодушное лицо. Федор прочитал на нем, что воевать с ним я не собираюсь, и облегченно вздохнул.

— Погоди, Федя, как так переночую? А что скажет Лера?

— Не можем же мы все время оставлять ее одну. Убойный довод, ничего не скажешь!


Глава пятнадцатая


Федор теперь будто усиленно решал какую-то мысленную задачу. Что-то он пытался мне сказать, даже морщины на лбу собрал от натуги. Так что пришла наконец и моя пора его допрашивать.

— Ты не ответил, как на это посмотрит твоя дочь? Или ты считаешь, мне лучше спать в ее комнате?

— Еще чего, пора ей привыкать.

— К чему?

— Черт, никак у меня не получается формулировка, чтобы сказать четко и ясно, как говорится, языком протокола…

— Короче, Склифосовский!

— Ты права: как аукнется, так и откликнется. А мне всегда казалось, что отвечать на вопросы совсем просто. Дело в том, что я прекрасно понимаю: ты не захочешь переехать из краевого центра в районный…

— А в связи с чем может возникнуть такая необходимость?

Федор смотрел на меня жалостливым взглядом, но я не собиралась облегчать ему задачу. Этот путь он должен пройти самостоятельно.

— В связи с переменой общественного статуса.

Вот это закрутил!

— Ты имеешь в виду, что я стану баллотироваться в местное законодательное собрание?

— Издеваешься!

— Понятно. Ты имел в виду теткин дом. Получив его, я стала домовладелицей, да? Так если ты помнишь, я его в основном продала.

Оказывается, этим напоминанием я дала ему передышку.

— Как ты уже догадалась, человек, который заплатил за дом, больше в нем не нуждается.

— Значит, Далматова убили?

— Убили. Вместе с верным другом Вирусом, тремя казаками, исполнявшими при нем роль телохранителей, и каким-то парнем в малиновом пиджаке с бабочкой.

Вроде официантов в малиновых пиджаках было двое, но второй, наверное, уцелел. Или успел уйти до заварушки.

— Это был его официант. А может, по совместительству и повар. Меня на кухню не проводили.

— Понятно, красиво жить не запретишь… Ну да ребята выяснят его личность…

— Какой-то ты сегодня странный. Может, потому что не выспался?

— А в чем ты видишь странность?

— Начинаешь с одного, перескакиваешь на другое. Явно резинку тянешь.

— Это потому, что я боюсь.

— Неужели бесстрашный супермент умеет бояться? Непохоже.

— Ага, тебя бы на мое место. Представь, решается твоя жизнь, а ты не знаешь, как отнесется к этому человек, на которого все надежды возлагаются. Вдруг то, что ты считаешь судьбой, для него так, семечки…

— Чего же тогда с ненадежным человеком о таких вещах разговаривать? Да еще пособником бандитов.

— Я не сказал ненадежный, — запротестовал он.

— Михайловский, вы меня удивляете! — сказала я тоном строгой учительницы. — Сказали «а», говорите и «б».

Он набрал побольше воздуха, будто собирался нырять, и сказал:

— Ларка, пойдешь за меня замуж?

Я едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Такое на его лице проявилось облегчение, будто он сбросил с плеч тяжеленный груз.

Не то чтобы я его предложению удивилась, но как-то не вязалось оно ни с нашим предшествующим разговором, ни с настроением… Совсем недавно, казалось, я его откровенно раздражала. Этот его лед во взгляде… Мы с ним провели всего одну ночь!

— Федя, ты застал меня врасплох, — медленно проговорила я.

При том моя женская суть чуть ли не вопила: «Соглашайся! Такой мужик — красавец! Все бабы обзавидуются!»

— А женщин врасплох брать и надо, — самоуверенно сказал он, — еще тепленьких и расслабленных.

— Я бы хотела немного подумать.

— Но хотя бы в принципе: как ты считаешь, из нас получится хорошая пара?

— Если постараться, — сказала я неопределенно.

Но все-таки что-то мне мешало радоваться его предложению. Может, то, что слишком многим мне в таком случае придется поступиться? Любимой работой, любимой подругой, близостью родителей, которых я в таком случае смогу видеть хорошо, если раз в год… Неужели я не способна на безоглядность ради любви? Или я не уверена в том, что она есть? Слишком много вопросов.

— Большинство знакомых мне женщин сочли бы лестным такое предложение, — сказала я в ответ на его тревожное ожидание.

— Я не говорю о многих. Как к моему предложению относишься ты?

— Думаю, ты будешь хорошим мужем.

А про себя усмехнулась, смотря какой смысл вкладывать в это определение. Интересно, опера вообще бывают хорошими мужьями в житейском смысле этого слова? Приходят домой вовремя, выходные проводят с семьей…

— Вместо определенного ответа — дипломатические увертки.

— Но, Федя, — взмолилась я, — ты представь себе, сколько трудностей нам придется преодолеть…

— Нам! Ты сказала — нам!

Он схватил меня в охапку и закрутил по комнате.

— Значит, ты меня хоть немножко любишь?

Странно, такой красивый, на мой взгляд, мужчина и сомневается в том, что женщина может его любить. Я всегда считала, что красавцы безмерно самоуверенны. Но главное, мне кое-что мешало… Отсутствие, нет, не легкости, а единения, понимания, общности интересов — тут можно было бы долго подбирать синонимы — словом, то, что объединяет мужчину и женщину тогда, когда они не лежат в постели…

Да, несомненно, Михайловский был куда основательнее того же Дольского, надежнее, даже величественнее… Но не могу же я всю жизнь заниматься тем, что разъяснять ему свои порывы, желания, интересы, которые он — как мне кажется — будет сравнивать с неким шаблоном, им же самим изготовленным.

Для того чтобы в этой ситуации определиться, мне и вправду нужно было время, а Федор этого не понимал. Он ждал, что я с сияющими глазами брошусь ему на грудь, орошая ее счастливыми слезами.

Но поскольку Федор стоял и выжидающе смотрел на меня, мне пришлось играть. Итак, он спросил: люблю ли я его хоть немножко?

— А ты меня?

— Я первый спросил.

— Разве что самую малость.

Но он взглянул в мои глаза и решил, что все обстоит несколько иначе, и откровенно этому обрадовался.

— Вот обида, а мне нужно уехать.

— Прямо сейчас?

Я подшучивала, но Федор огорчался всерьез.

— Меня будут ждать у дома через семь минут.

— Семь минут? Тогда не буду себя и растравливать. За семь минут мы явно не управимся.

Может, напрасно я меряю его по себе? Он просто серьезный, в отличие от меня. И думаю, на мое счастье, не слишком уверен в своей мужской неотразимости. Мне бы не хотелось сомневаться в его верности. Понятное дело, каждая женщина этого хочет, но вдруг мне повезет?!

В какой-то момент меня захлестнула эйфория, но разумной частью сознания я понимала, что на самом деле не так-то все просто.

— Федя, но сейчас я не могу остаться. У меня ведь тоже есть дело и обязанности перед подругой и партнером. То есть я не могу все бросить и ни о чем больше не думать, хотя бы мне очень этого хотелось.

В самом деле я не могла. Если он по-настоящему любит меня, то должен это понять. И почему-то некстати выплыла мысль: а зачем тогда я отправила домой в контейнере теткины вещи?

— И у меня по времени совпали две важнейшие операции: одна — по линии работы, другая — по линии жизни… Лара, завтра все равно пятница. Побудь у нас хотя бы до воскресенья. В воскресенье утром выедешь… Но прямо сейчас ты не сбежишь? Смотри, а то я запру тебя в квартире.

— Не сбегу. Разве что в магазин ненадолго выйду.

— Зачем тебе понадобился магазин?

— А ты уверен, что в вашем холодильнике я найду все необходимое для приготовления ужина?

— Не уверен.

— То-то же.

— Неужели ты будешь готовить ужин?

Непонятно, что странного в том, что женщина собирается готовить ужин? Неужели до сих пор его дамы сердца не пытались завлечь Федора своей кухней?

Мои знакомые женщины первым делом угощают своих избранников чем-нибудь вкусненьким, обычно своим фирменным блюдом. Ведь даже маленьким девочкам известно: путь к сердцу мужчины… и так далее. Значит, ни одна из них не стала близка Федору настолько, чтобы могла с подобными намерениями подойти к плите.

Я все никак не могла поверить, что он произнес слова любви после одной-единственной ночи. Неужели так бывает? И не надо встречаться годами, чтобы получше узнать друг друга?

— Буду. А что в этом необычного?

— Тебе не понять. — На лице его появилось мечтательное выражение. — Чтобы в этой квартире, на обычной «брестской» плите, просто взяли и приготовили ужин… Нет, Лерка, конечно, пытается готовить, но чтобы взрослая женщина-хозяйка… А меню уже напечатали?

— Меню до срока не оглашается.

Он в показной задумчивости покачал головой:

— Придется ждать и надеяться.

— На что? — Пришла пора мне удивляться.

— На то, что ты не пересолишь, доваришь…

— Ах, ты… Федя съел медведя!

Я замахнулась на него кухонным полотенцем.

— Не сожжешь. — Он ловко увернулся, схватил меня и прижал к себе, целуя.

— Федя… Насчет отправки меня ведь никто и не спрашивал, понимаешь? Я пришла домой, а там уже стоит контейнеровоз, куча мужиков и пустых ящиков…

Сообщать мужчине такое во время поцелуя… Хорошо, что и он путает личное с общественным, а то мог бы обидеться.

— Я уже и сам понял, что налетел на тебя зазря. Скорее всего Бойко лишь хотел побыстрее отправить тебя отсюда, чтобы тебя его дела никаким концом не коснулись. Ну, дорогая, я побежал, а ты смотри, дальше магазина — ни ногой!

— Есть, товарищ майор! Разрешите идти к плите?

— А поцелуй на дорожку? 

На поцелуй еще немного времени оставалось.


В девять часов вечера Федора все еще не было. Торжественный ужин, задуманный мной, похоже, откладывался на неопределенное время.

Валерия ничуть не удивилась, когда я сказала, что пару дней мне придется пожить у них в квартире.

— А что, класс, — сказала она. — Я хоть смогу представить себе, что такое настоящая семья. Правда, мама у меня чересчур молода…

— Так уж и чересчур!

— Думаешь, ты могла бы родить дочь в девять лет? — хмыкнула Лера.

Она пришла недавно и открыла дверь своим ключом, а я как раз на кухне заканчивала готовить праздничный ужин.

— Ой, как пахнет! — восторженно взвизгнула она. — Наверное, у меня руки не из того места растут. То, что я готовлю, есть можно, но оно никогда так не пахнет.

— Тогда давай садись, я тебя покормлю.

— А ты сама уже поела?

— Нет, я подожду пана майора.

— Подождешь? Да ты за это время два раза успеешь проголодаться!

— Ну представь, папа придет, а я ему в тарелку все положу, а сама есть не стану.

— Подумаешь, его аппетиту это ничуть не повредит. Слушай, Лар, у меня идея: давай с тобой выпьем немножко. Все-таки ты у нас в гостях. Впервые останешься ночевать…

— Ах ты, вредина!

— Кроме того, я думаю, стоит отметить еще кое-что.

— А папа ругаться не будет?

— По праздникам он и сам мне рюмку наливает. Маленькую. А потом, ты разве забыла, я в валютный бар ходила.

— Как же, помню! — кивнула я. — Папе рассказала?

— Не все, — призналась она.

— Ну хорошо. Мы в четыре руки накрыли на стол, поставили три прибора. На всякий случай, вдруг Федор сможет освободиться пораньше. Валерия принесла початую бутылку красного сухого вина.

— Борщ будешь? — спросила я.

— Ты приготовила борщ? Настоящий? — восторженно крикнула Лера.

— Можно подумать, у вас его не готовят, — недоверчиво улыбнулась я.

— У нас в основном варят щи, а борщ настоящий я ела только на Кубани. Вкуснотища!

— Ты бывала в наших краях?

— Папа меня с собой брал, когда у него была какая-то научно-практическая конференция в Краснодаре. У нас в станице Стародерево… Стародеревянковской живет дальняя родственница.

Лера съела борщ, потом тефтели — с зеленью в ивлевских магазинах была напряженка, так что я ничего другого придумать не могла. Хорошо хоть консервы у них имелись в изобилии, как и сухие приправы.

— Класс! — наконец восторженно проговорила она, слегка откидываясь назад. — Женитесь, я согласна.

— Ты откуда знаешь? — смутилась я. — Папа рассказал?

— А мне и рассказывать не надо. Раз ты осталась днем, да еще и к плите встала, значит, папа наконец выбрал мне мачеху.

— Все-таки какое противное слово, — пожаловалась я.

— А давай мы этим словом не будем пользоваться. Я буду звать тебя: маленькая мама.

— Ни фига себе, маленькая. У меня рост сто семьдесят.

— А у меня — сто семьдесят три! — торжествующе провозгласила девчонка.

Это правда, она была повыше меня. Особенно это стало заметным, когда я сняла туфли на каблуках.

Я взглянула на часы: десять часов вечера. За окном давно стемнело.

— Не расстраивайся, у него так не каждый день бывает.

Это хорошо, что не каждый. Я и не расстраивалась, а просто отметила, машинально. Сама-то я сбежала, едва заслышав выстрелы, а он всегда должен находиться в гуще событий. И участвовать в перестрелках. Одному Богу известно, как это опасно.

Лера ушла в свою комнату — ей завтра надо было сдать сочинение, а я оказалась предоставленной самой себе и своим мыслям.

Первый вечер я в доме Федора и уже жду его. А ведь он только сделал мне предложение. Значит, брось все, включая любимую работу, чтобы вот так в ожидании проводить жизнь?

Не успела я приехать в эти края, как события потащили меня за собой. Даже вопрос о замужестве, кажется, решили за меня. Но я же согласна?

Нет, не предполагаемое одиночество меня пугало, а то, что я осталась бы не у дел. Мне никогда не хотелось просто сидеть дома, как некоторым моим знакомым девушкам. Моя бывшая одноклассница Аня Рогова вообще ни одного дня нигде не работала.

Быть просто домохозяйкой, наверное, несложно. Главное, в таком случае себя чем-нибудь занять. Чтобы не сидеть вот так в кресле с книжкой в руках, когда глаза скользят по строчкам, которым взбудораженный мозг не может придать смысла, а в голове будто включается шумоуловитель.

Поэтесса Вероника Тушнова писала: «Каждый шелест, каждый шорох громом рушится в ушах. Ждешь, и ни конца ни края дню такому не видать…»

Как я себя ни уговариваю, а на этот рефрен все сбиваюсь: одиночество и ожидание.

Другие женщины вяжут. Правда, голова в таком случае все равно остается незанятой, но если она вяжет какой-нибудь сложный узор и все время ей приходится считать петли…

Из стенных часов на кухне выскочила кукушка. Одиннадцать. А ко мне на кухню опять пришла Лера.

— Все, дописала, — сообщила она, зевнула и сладко потянулась. — Ложиться не хочешь? Будешь ждать?

Я кивнула. Мне тоже хотелось спать, но Федора я собиралась дождаться. Когда бы он ни пришел. Так сказать, порепетировать свою будущую роль. Пока меня на ней не утвердили, надо все как следует обдумать.

Лера подошла и села на подлокотник моего кресла — стояло тут одинокое, возле батареи, я его себе тоже облюбовала.

— Не каждая женщина согласится вот так жить, да? Все время. А папа свою работу не бросит, это точно.

Права, маленькая, ох, как права! Но она еще не знает свою будущую мачеху: уж если я чего решу!.. Бравый солдат Киреева ничего не боится! Но Лера ничего не должна знать о моих сомнениях. Может быть, потом, когда все наладится? Если наладится.

И я сказала не только себе, но и девчонке:

— И правильно сделает. Для мужчины любимая работа еще важнее, чем для женщины. Мы можем найти себя в доме, в детях…

Странно, что у меня этого ничего не было, и я вполне себя находила. Любят взрослые вешать лапшу на уши доверчивым подросткам. А Лера вдруг хихикнула:

— Мне, как ни странно, это нравится. Ну то, что папа сделал тебе предложение. Я слышала, обычно дочери выступают против, ревнуют своих отцов к другим женщинам. Я думаю, это глупо. Он же нормальный мужик. Ему…

— Баба нужна! — досказала я.

Теперь мы обе засмеялись.

— Видишь, у тебя ко всему прочему чувство юмора есть, а то встречаются мымры… — Кто такие эти мымры, она продолжать не стала. — Главное, чтобы ты его пилить не начала.

— За что же мне его пилить-то?

— За то, что поздно приходит, — вздохнула она.

Я обняла девочку, и она замерла, боясь пошевелиться, словно брошенный котенок под доброй рукой прохожего. Что же это я делаю, я же еще ничего не решила! Получается, я не только плыву по течению, но и морочу голову окружающим.

Почему-то я представила себя птицей, которая по ошибке влетела в комнату к людям, а они теперь кормят ее с руки, но форточку на всякий случай закрыли… Лера неловко высвободилась:

— Ты не обидишься, если я пойду спать? Сегодня на теннисе так напрыгалась…

Ничего я и о Валерии не знаю. Вообразила себе, что того, в машине, общения вполне хватит, чтобы установить доверительные отношения с девочкой. С девушкой…

— Мне боязно обмануть твое доверие, — шутливо проговорила я. — А вдруг твоя мачеха окажется скандалисткой. Или драться начнет…

— Дерись, — неожиданно серьезно согласилась она, — только папу не бросай. Мужчине нельзя так долго жить одному.

Вот тебе и ребенок! Маленькая женщина, которая все понимает. И, как женщина, в первую очередь заботится о мужчине. Пусть пока об отце.

А я осталась сидеть в кресле, не зная, что делать. Чувствовала себя я словно заторможенной. Как наркоманка, которой пытаются устроить экзамен на внимательность, а она никак не может собрать в кучу свои плавающие вразнобой мозги.

Валерия ушла в ванную, и я слышала, как она принимает душ, чтобы потом пройти к себе в комнату. В квартире Михайловских удобная планировка — вход в каждую комнату отдельный, по обе стороны от кухни. И ванная комната с туалетом в стороне.

Я поднялась из кресла и, постучав, вошла к Лере. Она уже лежала в постели и что-то читала, но спрятала книгу под одеяло.

— Любовный роман? — подмигнула я ей.

— Аманда Квик, — сказала она и показала мне обложку.

— Я зашла пожелать тебе спокойной ночи.

— Желай. — Она посмотрела на меня синими, как у отца, глазами.

Я подошла к кровати, поцеловала девчонку и поправила ей одеяло. Так всегда делала наша мама, и у меня это получилось машинально. Я сама себе удивилась и пошла к двери.

— Спокойной ночи! — сказала мне вслед Лера; интересно, как раз эти слова я и не произнесла.

Половина двенадцатого. Кукушка выглянула и буркнула: «Ку-ку?»

И туг я вдруг подумала: сейчас Федор придет. И уже больше не удивлялась, что в этих краях так обострились все мои чувства.

Я поставила разогревать борщ, тефтели, покрасивее порезала пиццу — Лера, попробовав ее, попросила добавки. Свечи я решила не ставить, раз уж праздничный ужин отложился до лучших времен.

Впервые я с таким удовольствием готовила ужин. Дома мне приходилось это делать не так уж часто — обычно на кухне царствовала мама, но те, кто пробовал мои кулинарные изыски, отзывались о них одобрительно.

Стол я накрыла скатертью. На виду у Михайловских ничего похожего не лежало, видимо, они обходились клеенкой, потому я купила ее сегодня в магазине, отметив про себя, что, если бы Бойко не поторопил меня с отправкой вещей, я бы взяла самую красивую скатерть из шкафа тети Липы.

Вообще-то обычно я не плыву по течению и меня трудно заставить делать то, что я не хочу, но в какой-то момент я просто не смогла самостоятельно управлять событиями. Они обрушились на меня словно лавина, и я, как собака, попавшая в колесо, могла только скулить, но бежать.

А вот в замке заворочался ключ. Наверное, по вечерам Федор никогда не звонит в дверь, чтобы не будить заснувшую дочь. Замок как следует смазан, так что разбудить таким звуком он никого не сможет.

Так же почти бесшумно он вошел в прихожую. Я услышала лишь звяканье дверной цепочки да легкий стук ботинка, который он сбросил.

Из-за косяка я наблюдала, как Федор с усталой гримасой расшнуровывает второй ботинок, а потом просто присела перед ним и надела на ноги домашние тапки. Он выпрямился и удивленно произнес:

— Ты не спишь? Наверное, сердишься на меня?

— За что?

— Я не пришел к ужину.

— Ты был в ресторане? Кутил с женщинами?

Он ошарашенно уставился на меня:

— Нет!

— Тогда на что мне сердиться? Иди мой руки.

— Если не возражаешь, я заодно приму и душ. От меня прямо-таки несет криминалом!

— Не возражаю и против душа.

— Если ты всегда будешь такой покладистой, я подумаю, что выиграл по трамвайному билету.

Мы шутили, обменивались колкостями, но я чувствовала, что и в самом деле небезразлична Федору. Более серьезным словом обозначить его чувства я отчего-то побоялась. В таком случае мне пришлось бы сплюнуть и постучать по дереву, а это было бы уж слишком явно.

— Ладно, шутник, скандала захотелось? Будет тебе скандал!

— О нет, я ошибся, милая леди, простите, бес попутал, затмение нашло, смиренно прошу прощения… А чем это так вкусно пахнет?

— Тебе скажи — тебе захочется.

— Бегу в душ. Я понял, здесь кормят только чистых телом ментов.

Он вышел из ванной выбритый, благоухающий дорогой туалетной водой. Красивый, у меня даже дух захватило. Вот только усталость из глаз, видно, не смывалась.

— Боже мой! — Он остановился в дверях кухни, будто не веря своим глазам.

— Первое будешь?

— Канэшна, — сказал он с грузинским акцентом. — Я все буду.

Он поставил на стол бутылку водки и бутылку кока-колы.

— Не отметить наш первый семейный ужин нельзя, но в круглосуточном магазине как назло ни хорошего вина, ни шампанского. Я еще подумал: тоже мне жених, с водкой домой прется, точно в гости к боевому товарищу. Зато эта водка мягкая, легкая и с колой прямо-таки проскакивает в желудок!

Он посмотрел мне в глаза.

— Ты тоже не ужинала?

— С Лерой я немного поела — составила девочке компанию. Но для хорошей закуски место, конечно, оставила.

— Меня ждала?

— Нет, Александра Бойко.

— Боюсь, в таком случае тебе бы пришлось умереть с голоду.

— Что, он тоже убит?

— Врачи на все вопросы головами качают: вряд ли выживет.

Он разлил водку по рюмкам.

— За что выпьем?

— Ты же сказал: за наш первый день.

— Пусть он будет не хуже остальных.

Позже, в постели, лежа на его плече, я спросила:

— А ты наконец надумал мне рассказать, что сегодня произошло между Далматовым и Бойко?

— Обязательно, — заверил он и тут же заснул.

Что еще оставалось делать, как не последовать его примеру.


Глава шестнадцатая


Мы оба спали как убитые. Федор даже проснулся только по звонку будильника, поставленного на половину седьмого. Эти полчаса я выторговала у него с превеликим трудом и теперь была уверена, что чувствую себя более-менее сносно лишь благодаря им.

Федора я покормила завтраком, и он, уходя, поцеловал меня, потом слегка отодвинул от себя и сказал строго:

— Валерию не балуй, не давай ей залеживаться. Пусть встанет в половине восьмого, сделает зарядку…

— Хорошо-хорошо, товарищ майор, разберемся.

— Сегодня постараюсь прийти пораньше. А ты сиди дома.

С этими словами он ушел, а я подумала, что Леру не стану будить раньше, если сама не встанет. Завтрак себе ей готовить не придется, я уже все приготовила. А умыться и одеться — хватит десяти минут. Вполне успеет, если встанет в восемь, — до школы идти минут пять.

Я вымыла посуду, походила по кухне — что-то мне мешало. Я никак не могла слиться, что ли, с окружающей обстановкой, почувствовать ее в себе… То есть я продолжала ощущать и свои отношения с Федором, и свое присутствие в его квартире как нечто инородное, мне несвойственное… Может, Федор просто поторопился сделать мне предложение, потому что считал, что должен был это сказать?

Я, например, знала одного журналиста в окружении Коли Дольского, который был женат пятым браком и старался жениться на всех, с кем спал. Браков оказалось пять не потому, что именно столько у него было женщин, а потому, что у некоторых хватило ума отвечать браколюбцу отказом…

До пробуждения Валерии у меня оставалось еще полчаса, и я опять вернулась к мыслям о разыгравшейся вчера в Костромино трагедии. Что-то мне не все было здесь ясно.

Ну давай, Киреева, думай! Ты, конечно, не сыщик, и в юридическую сторону вопроса тебе не следует и соваться, но в логике-то ты всегда была сильна.

Вот, например, откуда взялись деньги у сотника Далматова? Не государство же субсидировало его дорогущую виллу за городом. И «мерседесы» для его банды… Пардон, сотни. Значит, какой-то бизнес у псевдоказаков был. И вряд ли легальный.

А все этот противный Михайловский! Он как-то обмолвился про падение Далматова, а рассказать все не соберется: то по делам убежит, то заснет…

В любом случае в глазах общественности Далматов не хотел выглядеть преступником. Тогда его организация получила бы репутацию бандитской, и он со своей сотней мог лишиться государственной «крыши» как представитель возрожденного казачества. Он просто обязан был прикидываться законопослушным гражданином…

Ох, и накрутила же я! Можно подумать, в маленьком Костромино буквально бандит сидит на бандите!

Я все-таки за завтраком успела спросить Федора, известно ли уже ему, кто в милиции информировал о происходящем сотника Далматова.

— Да что там знать! Особого расследования и проводить не пришлось. Этот сержант вдруг начал красиво жить. Купил импортную тачку, дом стал строить…

— А вы уже знаете, кто был тот молодой человек, которого костроминская молва посчитала любовником тети Липы?

— Успел сбежать, стервец! Этот выродок его как раз и предупредил. Никуда он не денется, найдем!

Вот и все, что он мне пробурчал весьма неохотно и невнятно, потому что не мог оторваться от ужина.

Так и в будущем на все вопросы о его работе он скорее всего будет только мычать…

Постойте, а листок? Что за листок был у тетки в шубе? Федор что-то о нем пробурчал, а толком так и не объяснил. Опять пытается отложить рассказ на потом. Все-таки какое свинство! Я стараюсь, помогаю этому Михайловскому, а он до сих пор держит меня в неведении! Я ведь перед сном его спросила:

— Федя, что такое «Антитеррор»?

Он тяжело вздохнул. Не любит, видите ли, отвечать на вопросы! Пусть побудет в шкуре тех несчастных, которых он сам мучает.

— Долгая история… Буду я полночи тебе ее рассказывать! Можно подумать, больше нам заняться нечем. Давай отложим на завтра. Я приду пораньше…

Что же это за история такая, если я уже третий подход делаю, а вес взять никак не могу. То есть Федька ушел в глухой отказ. Хорошо же, я тоже ничего ему рассказывать не буду!

Никогда не говори: не буду. Потому что рассказывать пришлось. Вернее, пересказывать. И о разговоре с Бойко, и о том, как я вернулась домой, а там уже стоит контейнеровоз и грузчики ждут моих указаний.

Не рассказала я только про посещение магазина Бойко. И про те импортные тряпочки, что я там купила. Рассудила, что, в конце концов, Александр Игнатович мне не чужой. Он любил мою тетку, и вполне понятно его желание сделать мне приятное. А то, что он отнес меня к разряду почетных гостей… Почетная и есть. Я могла быть его родственницей, если бы в свое время Олимпиада Киреева снизошла к его чувствам.

Так я себя успокоила, потому что мне надоело терзаться укорами совести, клеить ярлыки и прочее. Симпатичный мужчина подарил мне кое-что из вещей… как жалко, что рядом со мной не оказалось моей верной подруги Оли. Она смогла бы подвести под его широкий жест куда более основательную базу.

Я даже уверена, что она бы сказала примерно так: «Мужчина должен быть счастлив уже от того, что женщина обратила на него благосклонный взгляд. Позволила сделать ей подарок. От этого всем приятно: и ей, и ему. Тот, кто делает подарок, вырастает в собственных глазах. То есть мужчина растет с помощью женщины. А раз так, чего косоротиться и разыгрывать из себя бесполое существо!»

Вроде мы дружим с Олькой сравнительно недолго, всего три года, а как, однако, глубоко въелась в мое сознание ее философия. Может, потому, что с ней удобнее жить?

Мимо меня в ванную проследовала Лера. Кивнула:

— Доброе утро!

— Приведешь себя в порядок, завтракать приходи, — сказала я ей вслед.

Федор опять предупредил меня, чтобы я из дома никуда не ходила.

Он думает, я захочу гулять по районному городу Ивлев и знакомиться с местными достопримечательностями? Надо будет спросить о том у Леры — что здесь можно посмотреть такого, чего нет в наших маленьких южных городах?

Или остаться необразованной в плане краеведения и провести день в квартире Михайловских?

Женщине в доме всегда найдется работа. Я стала увлеченно приводить в порядок квартиру, в которой жили близкие мне люди. Потом, когда я уеду, у них будет возможность лишний раз меня вспомнить.

Начала я с того, что стала протирать хрусталь в серванте — его было откровенно мало. Отчего я не подумала об этом, когда упаковывала в стружки — люди Бойко побеспокоились даже об этом! — теткин хрусталь. Если бы я так не торопилась, сейчас могла поставить хотя бы часть из него в этот сервант… Кажется, я теперь все время буду говорить если бы…

Постепенно работа увлекла меня, и я стала потихоньку напевать, потом петь все громче, прямо соловьем заливалась, так что даже не сразу расслышала телефонный звонок. Не сомневаясь, что звонит соскучившийся Федор, я схватила трубку и услышала:

— Лариса Сергеевна?

— Это я. — У меня почему-то сразу охрип голос. Я не имела знакомых в Ивлеве, кроме Михайловских, и потому услужливый внутренний голос сразу предположил: звонит кто-то из выживших бойцов окружения Далматова. Хотят занять принадлежащий им дом.

— С вами говорит… знакомый Александра Игнатовича.

— Бойко? — почему-то решила уточнить я.

— Бойко. Он в больнице. Очень плох. Хочет вас видеть.

— Меня? Почему меня? Мы с ним встречались всего один раз. Что ему от меня надо? У нас с ним не может быть никаких дел! — Я запаниковала. — Ехать в Костромино? Я не поеду!

— Никуда не надо ехать. Он здесь, в ивлевской больнице. Нельзя отказывать в последней просьбе умирающему.

Ну чего я запричитала? То была отчаянно храброй, чуть не поехала к дому Далматова, когда там началась стрельба, а тут в больницу боюсь ехать?

— Хорошо, — по возможности спокойно согласилась я, — скажите мне, куда подъехать? Где он лежит?

— Вас отвезут. Через десять минут за вами заедет машина.

Позвонить Федору и сказать о звонке? Но он наказал мне сидеть дома и сейчас скорее всего повторит то же самое. Отчего-то я была уверена, что на него не подействует даже то, что я собираюсь ехать у смертному одру. И умирает человек, который не сделал мне ничего плохого… А вообще, чего этот Федор мною распоряжается? Мы пока не муж и жена, я вполне свободный человек!

Я вдруг вспомнила, о чем говорила недавно Ольга в наших очередных рассуждениях на тему любви:

— Любовь — это разновидность несвободы. Любящий человек уже себе не принадлежит.

— А ты хочешь принадлежать только себе?

— Естественно. Здесь отдача стопроцентная: сколько я в саму себя вложу, столько и назад получу, а вот любя кого-то другого, неизвестно, что получишь в ответ!»

Правда, тогда, когда мы с ней этак лениво препарировали мечту человечества — идеальную любовь, Ушастый в нашем офисе еще не появился. И я не знала, что столь циничное отношение Ольги к области высоких чувств — следствие глубокого разочарования в них, полученное благодаря именно Алексею Кононову.

Под окном засигналила машина. Я вышла на балкон и глянула вниз. Так и думала, что это будет черный «форд».


Бойко лежал в отдельной палате, и у дверей ее дежурил охранник. Человек, который меня сюда сопровождал, надел белый халат и мне протянул такой же:

— Наденьте. Мы обещали медикам соблюдать их правила.

Он открыл передо мной дверь палаты, и с бьющимся сердцем я переступила порог.

Лицо умирающего покрывала восковая бледность, изменившая Бойко до неузнаваемости. Лежи он в общей палате, я, наверное, не сразу отыскала бы его среди других больных.

Мой сопровождающий склонился над ним:

— Александр Игнатович, Кирееву доставили.

Тот с видимым усилием приподнял веки.

— Пригласили!.. Сколько можно вас учить… Сплошная хунта, а не сотрудники… Оставь нас одних.

Человек беспрекословно подчинился. Бойко некоторое время молчал, потом тихо произнес:

— Садись поближе, мне трудно громко говорить.

Я подвинула стул совсем близко и склонилась к нему, но услышала совсем не то, что ожидала.

— Какая красавица была Липа!.. Когда она решила тут остаться, я следом за ней помчался. Не мог жить без нее. А она Мишке хотела доказать, что и без него обойдется…

Какому Мишке? Постойте, я же что-то такое слышала от матери. Как она говорила отцу: «А что Мишка? Первая любовь. У кого она кончается чем-то серьезным?.. Нет, я, конечно, не спорю, бывают случаи, но в основном она проходит, оставляя лишь легкую грусть. Как корь в детстве. Я думала, Липа переболеет и выздоровеет, а у нее опять рецидив…»

Родители беседовали, не обращая на меня внимания, а у меня, выходит, память сохранила их разговор. Значит, в жизни тетки Олимпиады был некто, кто не ответил на ее чувство, а свое она так через годы и пронесла.

— …Ко мне снизошла. Только ненадолго ее хватило. Без любви-то трудно… Конечно, я мог бы и на другой жениться, детей иметь, семью… Но так и не смог никого представить на этом месте, кроме нее. «Да, люди в здешней стороне, она — к нему, а он — ко мне…»[1 - А.С. Грибоедов. «Горе от ума».]

Александр Игнатович что-то процитировал, вроде знакомое, но я так и не смогла вспомнить.

— В конце концов, мы с ней друзьями остались. Но и только…

— Вам, наверное, вредно так много говорить?

Он попытался улыбнуться:

— Мне вредно жить. Не перебивай… О чем я говорил?

— О том, что вы с тетей Липой друзьями остались.

— Остались. Липа говорила: давай забудем то, что было. Она-то забыла, а я так и не смог… От себя не убежишь, не стоит и пытаться… Ты у меня ничего не хочешь спросить?..

Сама не знаю, откуда вдруг выплыло воспоминание: плачущий Ленька с перевязанной головой, тоскующий по неведомой Таньке.

— Вы не знаете Леньку?.. Леонида… — Я вдруг поняла, что не имею представления о том, какая у него фамилия, и запнулась от собственного вопроса. — Его девушка пропала. Таня. Говорили, что последний раз видели ее с Вирусом… с Германом…

— Ну ты и спросила! — Лицо Бойко напряглось; он опять хотел засмеяться, но смог лишь шевельнуть губами. — Вся в тетку… Проститутка она, Танька…

Я было подумала, что неизвестная Танька чем-то насолила Александру Игнатовичу, вот он и обзывает ее нехорошим словом.

— Я говорю, проститутка она. В Стамбуле. На заработки поехала. Герман ей с загранпаспортом помогал. Небескорыстно, конечно. Ленька — дурак. Меджнун!

Я поразилась. Тот, кого я считала тупым бандитом, поминал героя поэмы Навои «Лейли и Меджнун»! А Бойко зашептал, заговорил снова:

— От тебя вопросов не дождешься. Тогда я сам… Я тебе один из магазинов оставил. В Ивлеве.

— Нет! — испуганно отшатнулась я.

Мало мне было хлопот с домом, а тут еще магазин!

— Возьми. Он чистый. Мой первый. Все до копейки я на него заработал. Шувалов поможет, с поставщиками сведет. Ты не слушай, что о нем говорят. Он мужик порядочный. Настоящий. Сейчас таких мало…

Он опять замолчал, но я ждала, понимала, что Александр Игнатович собирается с силами.

— Липа говорила… Да я и сам вижу… Ты умная, у тебя получится… Не жалко, в хорошие руки… А дом отдай кому-нибудь… Он теплый, дом-то. В нем должна семья жить. С детьми.

Я поняла, что это он так пошутил. И наверное, представил, как я буду ходить к нему, когда все будет напоминать мне о смерти соседки Лиды…

По лицу умирающего прошла судорога. Я склонилась к нему совсем близко. Он шептал:

— Иди… Трудно мне… Отца Афиногена позови.

Я наклонилась и поцеловала его в щеку. Не из-за магазина, конечно, а потому, что искренне сочувствовала его неудавшейся жизни, в которой немалую роль сыграла моя погибшая родственница.

Выйдя в коридор, я взглянула на по-прежнему стоящего у двери моего сопровождающего и только теперь поняла, что мне показалось странным в его одежде. Тогда от волнения я не сразу сообразила. Мужчина был в рясе. Священник. Интересно, Бойко всегда был верующим или только на смертном одре приобщился? Наверное, всех злодеев в конце жизни тянет к покаянию.

— Александр Игнатович вас зовет, — сказала я отцу Афиногену, отдала ему халат и пошла к выходу.

Я хотела было пойти пешком, но задняя дверца стоящего у входа «форда» распахнулась, и мне пришлось волей-неволей сесть в машину. Рядом — я его сразу узнала — с Сергеем Шуваловым. Машина тронулась с места, и он протянул мне папку с документами:

— Здесь все по вашему магазину.

— Не нужно мне никакого магазина! — попыталась я откреститься.

— Это несерьезно, — сказал он. — Вы как капризная девочка. Полистайте, посмотрите. Александр Игнатович ничего не делал просто так. И был уверен, что магазин вам пригодится. Когда наружка доложила ему, что Михайловский остался у вас ночевать, он сказал: «Не знаю, как насчет дома в Костромино, а в Ивлеве, похоже, Лариса Сергеевна осядет…»

— Да как вы смеете! — возмутилась я. — Вмешиваетесь в мою личную жизнь, следите! Наружка! У вас что, шпиономания? Я свободный человек, никому ничего не должна и никому ни разу в жизни не перешла дорогу…

— Это вы так думаете, — спокойно отозвался он, словно только что я не произнесла речь по поводу нарушения прав человека.

— Вы считаете, что я заблуждаюсь?

— В нашей стране нельзя быть абсолютно свободным, — как-то грустно сказал он и добавил: — Могу уточнить: вчера, во второй половине дня, наблюдение сняли.

— И на том спасибо.

— Не за что… Вообще-то Александр Игнатович нас ругал: не наблюдение, а охрана! «Вы не должны допустить, чтобы и с Ларисой что-то случилось!..» Но видно, такие мы вот тупые солдафоны. «Наружка» говорим. У меня помощник — бывший мент, вот мы все и нахватались…

Он посмотрел на мое неприступное лицо и отчего-то вздохнул.

— Молодость безапелляционна. Вы уже все про себя решили, все о нас, бедных, знаете, не так ли?

Я на мгновение заколебалась. Ну, знаю. И не только я. Вон Федор небось не отстанет от них, пусть хоть Бойко и умрет.

Шувалов не стал больше выяснять со мной отношения, а протянул мне визитку:

— Мои телефоны. По всем вопросам, связанным с поставкой товара, можете обращаться ко мне. Я должен буду провести с вами несколько консультаций. Это указание Александра Игнатовича. Конечно, бесплатно.

— В воскресенье я возвращаюсь домой, — сказала я.

— Насовсем? — По его лицу скользнула словно гримаса: мол, говори-говори, а вернешься обратно как миленькая. — Неужели трехдюймовые глазки Федора Михайловича не зажгли огонь в вашем сердце? Напрасно, Лариса Сергеевна, вы бросаетесь таким мужчиной. Поверьте мне, как человеку, который прошел Россию от Читы до Бреста и всякого повидал, Михайловский — незаурядный человек.

— «От Москвы до Бреста нет такого места, где бы ни скитались мы в пыли!» — речитативом пропела я.

— Похоже, — кивнул он, — но я не нарочно. Так получилось.

Дух недоброжелательства в салоне машины сгустился до осязаемого, причем на первый взгляд причин для неприязни вовсе не было.


Глава семнадцатая


— А ведь вы меня не любите, — неожиданно для самой себя сказала я. — Вы невзлюбили меня с первого взгляда. Только не пойму, за что?

— Я вас невзлюбил? — изумился Шувалов. — Но с чего вы это взяли?

— Вы всегда так разговариваете со мной, будто я — какая-то недостойная женщина. Словно даже с брезгливостью. Можно было бы подумать, что это из-за связи с Михайловским, но мы с вами увиделись еще до того… До того, как Михайловский у меня остался!

Чем дольше я говорила, тем больше заводилась. Теперь я была уверена в откровенной неприязни Шувалова, и отчего-то мне это было небезразлично. У меня в жизни еще не случалось такого, чтобы мужчина относился ко мне с явной неприязнью. Что он обо мне думает? Что я ему плохого сделала? Разве Федор женат? Или я замужем?

В общем, неожиданно для себя я заплакала. Зарыдала. И мне самой это казалось совершенно необъяснимым. Я рыдала так горько, что Шувалов, кажется, испугался.

— Лариса Сергеевна! Лариса! Лара! Возьмите себя в руки, нельзя же так!

— Вам можно, а мне нельзя?

— И мне нельзя, — грустно сказал он и, остановив машину, протянул мне носовой платок.

— Не надо, у меня есть, — всхлипнула я, но платок взяла.

— Подумать только, я старше вас на двенадцать лет. Это целое поколение. Я умею пользоваться компьютером и мог бы купить себе самый навороченный ноутбук, но по привычке пишу в блокноте шариковой ручкой. Военным уже давно разрешены разводы, но я живу с женой… В общем, с женщиной, которая… Бог снизошел к моей глупости, и не дал нам детей…

— Как вы можете так говорить? — возмутилась я, у меня даже слезы сразу высохли. — Ведь дети…

— Что — дети? — Он опять посуровел.

— Дети примиряют нас с жизнью.

— Ах вы, мой маленький философ, — усмехнулся он, притянул меня к себе и осторожно коснулся моих губ; без всякого намека на чувственность. И тоже, слегка передразнивая меня, проговорил в песенном ритме: — «Почему ты мне не встретилась, юная, нежная, в те года мои далекие…»

Это был как гипноз. Потом я объяснила для себя: наверное, всякий настоящий командир или руководитель хотя бы в малой степени им обладает. Потому что в тот момент на меня нашло умопомрачение. Скажи мне Шувалов: поехали со мной на край света, в тайгу, глухомань, где мы будем жить в охотничьей сторожке, — я бы пошла за ним, даже забыв предупредить родителей, подругу Олю, не вспоминая об оставленной фирме и вообще своем деле. Это просто не лезло ни в какие ворота, тем более что о предполагаемом браке с Михайловским я раздумывала до сих пор…

Хорошо, что Шувалов только на миг прикоснулся ко мне, а потом отодвинулся и уже больше не пытался приблизиться.

А я сидела, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, которая сотрясала каждую частичку моего тела. Я будто заглянула в бездну, из которой на меня потянуло дурманом, забвением, бесконечным полетом вниз, от чего, наверное, останавливается сердце.

Уеду срочно я из этих мест! Но Шувалов уже выпустил меня из своего магического круга. Освободил. И сам при этом застегнулся на все пуговицы и опять стал недоступен.

— Вы ведь тоже меня не очень жаловали, а, Лариса Сергеевна?

— Ну еще бы. Чуть ли не в день приезда узнать о вас… — Я запнулась.

— Ну и что гласит обо мне народная молва?

Даже слова он говорит одни и те же, что Александр Бойко. О нем гласила не молва, а внутренние органы. Имеется в виду не человеческие, а органы общества. Но я не стала уточнять.

— Вас числят консультантом по торговле женской одеждой, контролером качества принимаемого вами оружия, аналитиком — говорят, и операции бойковской банды вы тоже разрабатываете…

— Вот чем плохи маленькие населенные пункты: ничего не утаишь, — по-моему, даже развеселился он, хотя я ждала с его стороны праведного гнева. — И в самом деле, я огневик. И специалист по маркетингу. И аналитик. Только вот почему сразу — банда? Разве мы кого-нибудь грабим? Или убиваем… без нужды?

— Вот видите, вы сами знаете ответ на ваш вопрос. Потому что ваша фирма занимается нелегальным бизнесом, который к тому же всегда был прерогативой государства.

Теперь и мне стало грустно. И до слез жалко человека, от которого за версту веяло неординарностью, способностями, могущими содействовать процветанию любого общества. Ах да, он же обиделся! На армию, на государство, на весь свет, и живет теперь, как мышь в норе… Недаром говорят про таких: назло кондуктору возьму билет и не поеду!

По-хорошему мне следовало выйти из машины, добраться до Симки и мчаться прочь, потому что обилие впечатлений меньше чем за неделю перевалило за годовой ресурс.

Но я продолжала сидеть в машине Сергея и говорить обидные слова человеку, который против воли тянул меня к себе как магнит.

— Мне кажется, все эти ваши специальности не очень-то сочетаются.

— И тем не менее мой интерес к ним объясняется просто: первая специализация связана с моим военным прошлым, вторая — мирная профессия. Маркетингу я учился настолько же серьезно, насколько и военному делу, так что могу считать себя неплохим специалистом.

— Ваш шеф тяжело ранен. А если…

— Хотите сказать, если он умрет?.. Я стану владельцем трех магазинов «Бойко-маркета».

Еще один наследник. Только ли магазинов? И не он ли подставил шефа под пули? Теперь я занималась тем, что старалась думать о нем плохо и при моих скудных сведениях об этом человеке домысливать такое, после чего никакое обаяние господина Шувалова не могло бы сбить меня с толку.

Шувалов будто услышал что-то в моем молчании, потому усмехнулся и проговорил:

— Нет, я не подставлял Александра Игнатовича под пули.

— Но я… ничего такого и не говорила…

Почему я все-таки не выходила из его машины? Ведь он опять включил свой персональный излучатель гипноза, и я даже глаза прикрыла, чтобы не выдать ему желания опять почувствовать на своих губах его губы…

— Вы не умеете выглядеть бесстрастной, Лариса Сергеевна. Для женщины это хорошо, а вот для бизнесмена — не очень. Мы, как и опытные картежники, должны владеть своим лицом… А Александр Игнатович… Мы с ним были друзьями… и он сам так захотел.

О чем это он говорит? Ах да, это же он отвечает на мои мысленные обвинения в его адрес.

— Чего захотел Александр Игнатович?

— Подставиться. Он всегда был фаталистом. Во всем видел руку судьбы. Отчего-то решил, будто ваша тетя зовет его к себе. Ехал на дело и завещание написал. То есть всю свою собственность распределил, кому — что… А насчет вашего магазина еще раз прошу — не спешите отказываться. Хотя, конечно, принять его против воли никто вас не заставит.

— Вам бы, конечно, не пришло в голову отказаться?

— А зачем? — удивился Шувалов. — Я при этих магазинах с самого открытия. В вашем, самом первом, пришлось и кистью помахать, и молотком поорудовать, и за прилавком постоять…

— Да вы поймите, я живу в краевом центре, в семистах километрах от этих мест. Я тоже соучредитель фирмы…

— То-то вы дурака валяли, когда мы вас в Ивлев везли, — улыбнулся он. — Витек — водитель — вам не поверил. Неужели вы и вправду продаете компьютеры?

— И даже составляю программы. — Я не удержалась, чтобы не похвастаться. — Вы мне советуете отказаться от фирмы в большом городе и переехать в маленький, только потому что некто Бойко оставил мне в наследство магазин? Поставьте себя на мое место. Я ехала в Костромино всего лишь оформить наследство — мы все очень любили тетю Олимпиаду, и не приехать было бы свинством с моей стороны, а что я здесь нашла?.. Когда я выглянула в окно и увидела, как вы следите в бинокль за моим домом, я просто жутко разозлилась! Ну, думаю, погодите. Между прочим, ехать в Ивлев в тот момент я вовсе не собиралась.

— Выходит, я своими руками подтолкнул вас к Михайловскому? — пробормотал он.

Я почувствовала, что краснею.

— Вы смущены? — Он посмотрел мне в глаза, словно в них хотел прочитать то, что я не сказала словами. — Или разозлились на меня? Что ж тут такого. Вы ведь не замужем.

Я отрицательно качнула головой.

— И Федор — человек свободный. Как говорится, вам и сам Бог велел… Я просто завидую ему черной завистью.

— А как же вы пели: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи!»

— Кто это — мы?

Я смешалась еще больше.

— Ну, старшее поколение.

— Положим, я не так уж и стар. Если иметь в виду эту песню. И к моей ситуации больше подойдет выражение «желающего судьба ведет, а не желающего тащит». Кстати, если вас это интересует, оружием я заниматься больше не буду. Надоело.

— А кто будет?

— Найдутся ребятки помоложе, позубастей. Свято место пусто не бывает.

— Как вы можете так спокойно об этом говорить? Вы же офицер! Или вам, как Людовику Четырнадцатому, все равно: после нас хоть потоп?

Впервые в его глазах зажглось нечто, похожее на подобие чувства, пусть и раздражения.

— Уж не читаете ли вы мне политграмоту? Я, знаете ли, милая барышня, в свое время наслушался: что должен советский офицер, чего не должен советский офицер…

— Извините, — сказала я; действительно, чего вдруг я решила, что после признаний Шувалова могу теперь бесцеремонно учить его жизни, — вы правы, это не мое дело.

— В любом случае знайте: я благодарен вам и тому, что вы решили выяснить, кто убил вашу тетку. Если бы не это, Далматов и компания не зашевелились бы, не стали делать ошибок…

— Александр Бойко не был бы смертельно ранен.

— Правда должна была восторжествовать… Вот и я заговорил высоким штилем!

— Михайловский считает, что у вас здесь произошли просто разборки, а я думаю, здесь разыгралась трагедия…

Я сказала это и призадумалась. Однако теперь не молчалось Шувалову. Он вначале просто кивнул в ответ на мои слова, а потом вдруг признался:

— Вы не знаете, как меняют человека большие деньги? Он — как тигр, отведавший человечины, будет и впредь к этому стремиться. И все реже станет мучить его совесть, что он продает себя. Предает…

Вид Сергея Шувалова в этот момент меня откровенно испугал. Словно в него и вправду вселился дух тигра-людоеда, а для меня такая резкая перемена в нем была равносильна внезапному холодному душу. Морок кончился, я опять стала свободной.

Так вот, оказывается, какую силу может иметь над человеком моральный наркотик. Это внезапно вспыхнувшее чувство не имело ничего общего ни с любовью, ни вообще с чем-то светлым, чистым и нежным, оно было темным, как аура этого самого тигра.

Нет, не нужно мне ничего такого! Ни странных откровений, ни гипнотических взглядов, ни его касаний, от которых мурашки бегут по коже… Отпихнуть от себя, в сторону! Пусть здесь и остается! Где-то вторым планом мелькнула мысль, что, возможно, Шувалов в раздражении просто на себя наговаривает, но я не хотела думать об этом.

— Остановите машину, я выйду.

Мой голос был спокоен, но скулы мне пришлось сжать, чтобы зубы не стучали друг о друга.

— Мы с вами не закончили, — проговорил Шувалов холодно. — Папку вы возьмите с собой. Я к ней не имею никакого отношения. Это вовсе не значит, будто ваш магазин вдруг останется без присмотра. Я назначу управляющего из своих людей, умного и порядочного… Да, представьте себе, Лариса Сергеевна, что такие люди в России еще не перевелись.

Он заметил мою ухмылку, которую мне не удалось удержать внутри.

До дома Михайловских оставалось совсем немного, да и я решила пройтись пешком, чтобы привести в порядок свои взбудораженные мысли.

Шувалов вышел следом за мной.

— Когда в стране началась постперестроечная чехарда, — сказал он, заступая мне дорогу, — и в армии офицерам по нескольку месяцев не платили деньги, у меня в полку один капитан застрелился, потому что не мог больше своим ратным трудом кормить семью, а ничего больше он не умел. Вы думаете, мне тоже надо было приставить дуло к виску? Этого вы от меня хотите?!

Он выкрикивал мне эти слова, словно я как раз в это время служила в армии и натворила таких дел, что офицеры из-за меня стрелялись. Словно я его в чем-то упрекала.

Я понимала, что злится он не на меня, а на самого себя, потому что давно воевал сам с собой, а это, как известно, самая бесперспективная война…

— Ничего я от вас не хочу! — тоже заорала я. — И уж тем более не хочу жалеть… такого взросленького!

— А вы… вы вполне подходите вашему Михайловскому! Он такой же чокнутый на своей порядочности! Да и порядочность-то в нем анекдотичная. Почему, спрашивают, ковбоя зовут Неуловимый Джо? Да потому, что он на фиг никому не нужен, вот его и не ловят! Вы оба попросту два бесполезных романтика!

— Раз он борется с такими, как вы, значит, его романтика небесполезна!

Я повернулась и пошла прочь. Не оглядываясь. И даже не в ту сторону, потому что не хотела обходить его даже стороной. Нам вообще с Шуваловым не но пути, и все!

Может, он и хотел сказать еще что-то, но вслед кричать не стал. Не та выучка.

Боже, что это было? Я стала сбавлять шаг, потом пошла все медленнее и медленнее, еле переставляя ноги, словно на спину мне взвалили неподъемной тяжести мешок. Перешла на другую сторону улицы и пошла в другую сторону, надеясь, что этот тип в черном «форде» уже уехал куда подальше.

Было и вправду тяжело на душе, как будто только что я избежала самого большого в своей жизни искушения. Тогда так ли нужно мне торопиться с моим замужеством? Почему я почти не раздумывая ответила согласием человеку, которого почти не знаю? Как, впрочем, и он меня. Нет, мои дорогие, надо отползать с этой дороги назад, на обочину. Потихоньку. Очень деликатно. И там, сидя в кустах, еще раз все хорошенько обдумать.

— Лариса, Лара, подождите!

Я обернулась. Господи, опять этот «форд»! Опять этот Шувалов.

Он открыл дверцу и выскочил запыхавшийся, будто не ехал за мной на машине, а бежал.

— Лариса Сергеевна, вы действуете на меня гипнотически! В вашем присутствии я забываю о самых насущных делах и вообще будто перестаю принадлежать самому себе… Вы кричали на меня!

Он укоризненно взглянул на меня. Я смешалась.

— Древние были правы, говоря: Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!.. И о чем вы забыли?

— Я вам не все бумаги отдал!

— Как, еще один магазин? — громко ужаснулась я.

— Нет, всего лишь квитанция на контейнер с вещами. Ведь без нее вы не сможете их получить.

— Спасибо, Сережа. Простите, если я вам нахамила. Сама не знаю, что со мной случилось!

От моих слов он как-то сник и пробормотал:

— Пожалуйста.

И сколько я шла по улице, столько и чувствовала на спине его взгляд.


Вечером Федор, как и обещал, пришел раньше — в половине девятого. По свидетельству дочери, даже очень рано. Так что за ужином мы собрались все трое.

— Друг твоей тетки умер, — сообщил он, за обе щеки уплетая борщ. Наверное, пообедать ему не пришлось. — Господи, разве можно сравнить это райское кушанье с тем, что готовят в нашей столовой!

— А зачем сравнивать? Просто ешь, да и все, — посоветовала Лера.

— Я так и думала, — сказала я.

Мы сказали это одновременно, но Федор сразу перестал есть и воззрился на меня. Лера, которая было испугалась — чего она такого сказала? — украдкой облегченно вздохнула.

— В каком смысле — так и думала? Ты же его раненого не видела?

— Значит, мне так показалось. С твоих слов.

Я как раз уже открывала рот, чтобы сказать о своем посещении больницы, но после его свирепого взгляда решила повременить. Он-то просил, вернее, требовал, никуда из дома не выходить. Но я не хотела оправдываться в том, в чем вовсе не считала себя виноватой… Неужели он собирается проявлять свой деспотизм в семейной жизни? Я, конечно, согласна изредка подчиняться мужу, но постоянно ходить в строю — увольте!

Отчего-то подумалось, что к перечисленным Валерией недостаткам отца стоит причислить и вот этот — безапелляционность. Авторитарность. А еще точнее, отсутствие гибкости, без которой в семейных отношениях не проживешь. Если, конечно, жена не просто безгласное, послушное существо… Вряд ли я когда-нибудь смогу такой стать.

— У меня создалось впечатление, что ты сегодня меня ослушалась, — сказал он тоном герцога Синяя Борода.

Мы с Лерой украдкой переглянулись. Дело в том, что, вернувшись в квартиру Михайловских, я все еще была под таким сильным впечатлением от прощания с Бойко и последующего разговора с Шуваловым, что рассказала все Валерии — она как раз пришла из школы.

Вообще-то был всего первый час дня, а она уже отзанималась — не иначе опять сорвалась с какого-нибудь урока. Мы с ней посовещались, говорить об этом Федору или нет, и решили, что я посмотрю по обстановке.

Я подумала, что в такой ситуации лучшая защита — нападение, и потому огрызнулась:

— Между прочим, я была всего лишь в квартире, а вовсе не в клетке, которую ты по ошибке забыл закрыть.

— Объясни ты папе, а то он меня никогда не слушает, что в семье нельзя насаждать воинскую дисциплину, — вмешалась в разговор и Лера.

С чего я решила, что Федор свою дочь совсем затюкал? Вот она подрастет и покажет папочке где раки зимуют.

— Разговорчики в строю! — прикрикнул на нас Федор. — Разве вы уже поели? После ужина каждая по отдельности доложит, как прошел день.

Мы опять заработали ложками, думая о своем. Посуду на кухню понесли мы с Лерой, и она сказала:

— То, что папка бурчит, — это все мелочи. Но в глазах — ты не заметила — что-то такое искрит.

— Может, он просто за нас волнуется, потому и свирепеет?

— Фи, настоящую свирепость ты еще не видела.

— Лера, ты меня пугаешь!

Сообразительная девочка, конечно, не думала, будто меня этим можно испугать, но не догадывалась, что перспектива стать женой Федора все меньше меня привлекала.

— Я боюсь, не случилось ли чего непредвиденного, — задумчиво сказала она, — а то наша поездка на Синь-озеро накроется. Я ведь тоже на нем ни разу не была.

— Что же может случиться?

— Ничего особенного, кроме того, что он опять пойдет на работу.

— А что, обычно он и по субботам работает? — удивилась я.

Для нас с Олькой выходные были святы.

— Бывает, и по субботам. И по воскресеньям, — «обрадовала» меня Лера.

Да, кажется, синий взгляд майора Михайловского стоит дорого. Для его будущей жены. То-то Олька посмеется!

Федор сидел на диване и смотрел «Время». Валерия прошмыгнула к себе в комнату — до чего тактичная девчонка! — а я присела рядом с ним. Он молча обнял меня за плечи и, нажав на пульт, выключил телевизор. Пояснил:

— Потом посмотрю… Ну, и как ты?

— Нормально.

— Обиделась на мой казарменный тон?

— Для себя я это все перевела в шутку. Ты на самом деле считаешь, будто с женщинами — независимо от возраста — надо разговаривать именно так?

— Все дело в том, что я не знаю, как надо, — шумно вздохнул он. — То есть я не имею в виду свою работу или то, как воспитывать дочь…

— А, значит, в правильности своей воспитательской методы ты абсолютно уверен?

— Ты же сама говорила, что Лерка воспитана правильно.

— Правильно. Но почему ты считаешь, что немного ласки может испортить девочку?

— Девочек надо воспитывать строго. Ласка поселяет в них любовь ко всему человечеству, и они не разбираются в людях. Не могут отличить порядочных людей от всякой мрази…

Тупиковый разговор. Федор вбил себе в голову весьма спорные педагогические принципы и теперь ни в чем не сомневается. То, что его дочь, можно сказать, вышла сухой из воды, всего лишь дело случая. А если бы ее насильник не расслабился после приличной дозы алкоголя или Валерия не смогла ударить его как следует? Об этом страшно даже рассуждать…

— Тогда в чем ты не уверен?

— Я все время вспоминаю, как меня бросила жена. Может, с точки зрения женщины, во мне чего-то не хватает?

— Не могу знать, о чем думала твоя жена, — сухо проговорила я и спохватилась.

Это же элементарно. Разве так уж необычен ее поступок? Многие женщины пытались делать что-то назло своим любимым. Правда, далеко не все в этом признавались. И не у всех это получалось удачно. Интересно, они жили в гражданском браке или ей срочно пришлось разводиться, чтобы поехать в Америку?

— Прости, я вовсе не то хотел сказать… А если и ты найдешь во мне что-нибудь такое…

— Федор, перестань, с того времени прошло пятнадцать лет.

В самом деле, по-моему, он уже пробуксовывает на одном и том же месте!

Но и со мной тоже что-то происходило. Я никак не могла сосредоточиться на нашем общении с Михайловским. Какая-то часть моего «я» упорно пыталась вспомнить сегодняшнюю встречу с Шуваловым.

Местный воздух вреден для меня — я готова повторять себе это снова и снова.

Прежде всегда была человеком цельным. Это не комплимент мне самой, а просто констатация того образа, который, кажется, постепенно мною утрачивается. То есть раньше я не мучилась сомнениями и не раздиралась противоречиями. Если бы прежде мне встретился мужчина, которого я полюбила, я бы тут же сказала об этом Коле Дольскому и ни в коем случае не стала бы его обманывать. Разрываться на два фронта не по мне. Я считала: или — или.

Но чтобы дать согласие на брак одному и едва не переметнуться к другому… нет, такого я от себя никак не ожидала. Хорошо было верующим людям. Согрешив, они накладывали на себя епитимью, отмаливали грех, вольный или невольный, и в самоистязании находили успокоение. В крайнем случае изводили себя постами и молитвами. А мы можем только есть себя поедом, как будто нам и так мало стрессов, или стараемся забыть о своих неблаговидных поступках в пучине удовольствий… Впрочем, ко мне это не относится.

Минуточку, я же ничего такого не сделала!

Но хотела…

Надо срочно переводить свои мысли на другие рельсы.

— Федя, твоя дочь считает, что ты приготовил нам сюрприз. В кавычках.

— Вот паршивка! — рассмеялся он. — И откуда в ней такая наблюдательность?

— Просто она женщина, Федя, пусть и несовершеннолетняя. Тебе не хочется, чтобы она взрослела?

— Я этого боюсь, — неожиданно признался Федор. — Представляешь, как-нибудь я прихожу домой, а у нее в гостях мужик, и она говорит: «Знакомься, папа, это мой муж, и я ухожу к нему жить…»

— И поэтому ты поторопился сделать мне предложение? — выпалила я.

Некоторое время он обалдело смотрел на меня, а потом шумно выдохнул.

— Всегда знал, что у женщин странная логика, но чтобы настолько… — Он привлек меня к себе и крикнул в сторону комнаты дочери: — Валерка, иди сюда, дело есть!

Лера вышла к нам.

— Признавайся, за кого замуж собралась? — нарочито строго спросил он и незаметно подмигнул мне.

Глаза у девочки округлились.

— Пап, это у тебя прикол такой, да?

— Видишь ли, доча, Лариса Сергеевна считает, будто я хочу на ней жениться только потому, что боюсь одиночества. Мол, ты выйдешь замуж, а я останусь один.

— Федя, но ты же перевернул все с ног на голову!

— Ладно, Лера, ты права, это у меня прикол. Небольшая месть госпоже Киреевой за то, что она считает, будто я излишне строг с тобой.

— Не всегда… Хотя бывает, конечно…

Девчонке не хотелось обидеть отца, но и со мной она была согласна.

— Скооперировались? Но вот завтрашняя поездка на Синь-озеро… — он сделал эффектную паузу, — вовсе не отменяется.

— Ура! — закричала Лера.

— Хотя наш начальник пытался выпихнуть меня в командировку. Но я сказал, что командировка может пару дней подождать, когда у меня, можно сказать, жизнь решается.

Лера обратила на меня сияющий взгляд и сказала;

— Говорят, на озере такая красота. Я папу два года просила свозить меня туда. У нас уже все девчонки там побывали, а папе как обычно некогда…

— Короче, не чувствую выражений благодарности. Мы с двух сторон чмокнули его в щеку.

— То-то же!

— А мы одни поедем? — с подозрением спросила Лера.

— Небольшая компания. Еще парочка машин, кроме нашей.

Все-таки это озеро — такая глухомань…

— Больше, чем Костромино? — ужаснулась я.

— Намного! Сто двадцать километров от Ивлева, и на всем расстоянии лишь два небольших поселочка в десять дворов… Подъем в пять утра. Никаких кассет и книг. Чтобы выспались. Задача ясна?

— Ясна, — пробурчала Лера, — небось ее поставили для меня одной?

— Ты настоящая дочь мента, — хохотнул Федор. — Все правильно понимаешь.

Лера скрылась за дверью, и минуту спустя я пошла следом за ней.

— А ты куда? — удивился Федор.

— Пожелать девочке спокойной ночи, — сказала я.

— Какие нежности! — буркнул он.

У кровати я уже привычно подоткнула одеяло. В комнате было прохладно по причине все того же раннего выключения отопления. Это вам не в своем доме, где топят дровами.

— Завтра оденься получше, — шепнула мне девочка, когда я наклонилась ее поцеловать. — Тебе устраивают смотрины.

— Спасибо за предупреждение. Думаешь, меня могут прокатить?

— Нет, конечно, как ты могла такое подумать!

— Обычно после смотрин у друзей спрашивают: «Ну и как она тебе?» А друзья туманно отвечают: «Тебе с ней жить…»

Лера засмеялась.

— Скорее всего папа и спрашивать не будет. Он все уже для себя решил.

Она посмотрела мне в глаза, а я, не выдержав, отвела взгляд в сторону.

— А ты о себе такого сказать не можешь. — Эта маленькая женщина ободряюще пожала мне руку: — Все будет хорошо, вот увидишь! Папа, конечно, торопится, но ты ведь скоро уезжаешь, он боится опоздать. Уедешь к себе и думать о нас забудешь!

— А вот этого я не смогу сделать, даже если очень захочу! В смысле, забыть.

— Я буду тебя ждать, — сказала девчонка в ответ на мое «Спокойной ночи!».


Глава восемнадцатая


Федор уже постелил постель, разложив широкий диван еще советского изготовления.

— Двадцать лет ему, — говорил он, взбивая подушки, в то время как я стояла рядом и смотрела, — а до сих пор нигде ни пружина не выскочила, ни крепежные болты. Умели мы все-таки делать и мебель, не хуже итальянской.

— Правда, не такую красивую, — поддакнула я.

— Как говорил в свое время Жванецкий: «Если другой обуви не видел, наша вот такая!» Кто первый в душ пойдет, ты или я?

— Ох и хитрован ты, Михайловский! То про диван сказки рассказывает, то душем зубы заговаривает… Кто мне сегодня кое-что обещал?

— Момент! — Он поднялся и ушел в кухню. Вернулся с подносом, на котором стояла кое-какая закуска и початая бутылка коньяку. — Всухую такой рассказ не пойдет. Шахерезада, думаю, когда мужу своему сказки рассказывала, тоже пила что-нибудь.

Он налил понемногу коньяка в рюмки.

— Будем пить мелкими глотками, как на проклятом Западе. Говорят, там полбутылки хватает на весь вечер компании из четырех человек. Может, это просто наши шутят? Итак, начинаю рассказ об операции, которую можно было бы назвать «Конец «Антитеррора»».

Он чокнулся своей рюмкой о мою и отпил глоток.

— Неудачное название. Получается броде конец конца, — заметила я.

— Правильно мыслишь. «Антитеррор»». Слово-то какое! Личное изобретение сотника Далматова. Звучит. Акция!.. Конечно, опять-таки он оглянулся на историю. Это тоже уже было: «Ответим на белый террор красным террором!» А наш казак решил ответить ни много ни мало на террор лиц кавказской национальности на российских рынках террором лиц казацкой национальности. Конечно, казак не национальность, скорее, нацпрослойка, но желающих поднять на щит это движение нынче больше, чем самих потомков казаков…

— А ты не слишком издалека заходишь? — поинтересовалась я на всякий случай.

— Не спеши. Сейчас пойдет главная часть. Так вот, жил в поселке Костромино простой парень Жора-Бык.

Дрался, подворовывал, фарцевал. Родители уже на него рукой махнули: мол, ничего путного из него не получится, — а он вдруг возьми да одумайся. Его кореша все еще по злачным местам шастали, а Жора как порядочный за учебники засел. И представь себе, иные его друзья детства отправились в зоны за всякие правонарушения, а Далматов поступил в институт. Тогда это было не в пример проще. Не учился только совершенный кретин.

— Ну, ты скажешь! Можно подумать, все поступали в институты!

— Все желающие, я имею в виду. Жора поступил в вуз не слишком престижный, в институт физкультуры. И выучился на тренера. Стал учить ребятишек борьбе и боксу. И наверное, тогда уже наиболее перспективных себе присматривал. Они составили его отряд. То бишь сотню. А еще точнее, полусотню — сотни не набралось. Но авторитет кое-какой заимела. Так что даже из других районных поселков нет-нет да и приезжал кто-нибудь, просил принять. Между прочим, Далматов брал не каждого…

Федор задумчиво покрутил в руках пустую рюмку. Долил еще. Глянул на мою:

— А ты почему не пьешь?

— Не обращай внимания. Я коньяк не люблю.

— Как это — не обращай внимания? А на кого мне его обращать? Погоди, меня как-то наливкой угостили. Из кизила. Полезная, жуть!

Я попробовала. Напиток оказался несколько терпким, но приятным.

— За тебя. — Он поднял рюмку. — Да-а… Итак, я продолжаю свой рассказ о жизни и смерти Георгия Далматова. В общем, оказалось ребятишек он себе не зря подбирал. В стране началось поветрие, все стали срочно вспоминать свои корни. Появилась масса дворянских отпрысков, началась раздача титулов, и, само собой, появились казаки. Потомкам дворян в материальном плане ничего не светило, а вот потомкам казаков… государство выделяло и земли, и беспроцентные ссуды. Словом, Жора смекнул, что казаком быть выгоднее, чем дворянином. Не сомневаюсь, что при другом раскладе он отыскал бы у себя в роду и дворян…

— Погоди, что значит — отыскал? Разве это так просто?

— Суди сама. Для подтверждения своих казацких корней он нашел якобы на своем чердаке фотографию кого-то из предков в казачьей форме и, размахивая ею, как флагом, помчался объявлять о своей принадлежности к этому народному воинству.

— Его признали только из-за фотографии?

— Понимаешь, в старых церковных книгах сыскался какой-то хорунжий Егор Далматов. Вроде как прапрадед Жоры-Быка. Опровергнуть его напор было очень трудно. Да и не стал никто с ним связываться. Это тогда пришлось бы всех вступавших тщательно проверять. Другим-то и вовсе на слово верили. Короче, вышел Далматов в казачьи сотники. Но этого ему показалось мало. Надо было, чтобы о его сотне еще и заговорили, для чего срочно потребовалось дело, которое покрыло бы казаков Далматова неувядаемой славой. И такое дело нашлось. Разве не почетно было извести под корень диктат инородцев на местных рынках?

— Теперь мне понятно, откуда вынырнуло словечко «Антитеррор»!

— Вот именно! Мы было сдуру даже обрадовались: помощь подоспела! Ведь хотя осетины и дагестанцы рынки жестко контролировали, колхозники боялись нам жаловаться. А казаков поначалу приняли с распростертыми объятиями: мол, свои пришли. Но получилось все по Жванецкому: что охраняешь, то и имеешь. Кавказцев прогнали: со стрельбой, с жертвами…

— Погоди, — я дала себе слово Федора не перебивать, раз масть пошла, но все-таки не удержалась, — ты хочешь сказать, что у вас казакам разрешается стрелять?!

— Никому у нас не разрешается стрелять, — с некоторой досадой проговорил Федор, но какую-то несказанность в его словах я почувствовала. Может, он уже и раскаивался в своей откровенности. — Все обо всем знали, но понимали, что без применения силы никто просто так от своего хлебного места не откажется… Кстати, когда я в армии служил, то наблюдал такую картину: именно выходцы с Кавказа в ответ на вопрос офицера, какую специальность он имел на гражданке, говорили: «Хлеборез!»

— Федор Михайлович, вы отклонились от темы.

— Разве тебе не интересно знать, как я служил в армии?

— Интересно, но об этом ты мне расскажешь в другой раз. Мне очень интересно, как выходили из положения менты, почти санкционировавшие незаконные методы борьбы с рыночным рэкетом.

— Видишь ли, — Федор был несколько смущен и, объясняя мне все, подбирал слова, — казаки после себя ни раненых, ни трупов на месте сражения не оставили. Все за собой прибрали…

— Федя, твои рассказы почище арабских сказок звучат! Шахерезада ты моя милицейская!

— Будешь надо мной смеяться, я прекращу свои дозволенные речи.

— Не буду. Я и так поняла, что вы закрыли на все глаза, только бы на ваших рынках установился порядок. Но отчего-то мне кажется, что вы промахнулись.

— Вот именно, на рынках начался форменный беспредел. Причем если кавказцы шума побаивались, то сотня Далматова не боялась ничего. Действовали почти в открытую. С шумом и грохотом. Еще бы, получили карт-бланш от районной администрации. Так торговцев зажали, что те Ахмеда — главу дагестанцев — чуть ли не со слезами вспоминали.

— Погоди, значит, листок, что я у тетки в шубе нашла, учитывает вовсе не бутылки или банки…

— Правильно, это баксы. Регулярные выплаты владельцев кафе, баров и магазинов милой организации «Антитеррор». Только как твоя тетка об этом узнала, ума не приложу!

— Неужели эти поборы были такой уж тайной? Для вас, например, для милиции.

Он смущенно покашлял.

— Конечно, ребята из ОБЭП знали, но никто из торговцев не хотел идти в свидетели по этому делу. Потому, когда Далматов предложил свою кандидатуру в законодательное собрание, никто ему не осмелился препятствовать…

— Все-таки маловато такого вот криминала для убийства тети Липы. У нее ведь тоже могло не быть свидетелей.

— Я и сам об этом думал, — кивнул Федор. — Не стали бы рисковать из-за этого, связываться с Бойко. Можно сказать, ставить под удар свою организацию… Скорее всего она узнала про казну, которую Далматов держал в своих руках…

— Как это называется — общак?

— Общак у воров.

— Как ни назови, суть-то одна?

— Боюсь, как раз суть-то и другая. Попробуй кто из воров покуситься на общак!

— А Далматов покусился?

— Покусился. Понятное дело, не один. Было это известно еще кому-то. Может, Вирусу…

— Но Вирус-то погиб!

— Вот именно. А деньги не всплыли.

— Но о деньгах ведь точно ничего не известно?

— Зато только ими можно объяснить цепь смертей, включая твою тетю и соседку.

— Федя, а кто убил тетю Липу, уже известно?

На этот раз он ответил без заминки:

— Известно.

— Это Вирус?

— Нет, не Вирус. Тот для деликатных поручений использовался. Надо сказать, Лида Майстренко составила удивительно точный фоторобот. Его уже арестовали. Единственное для тебя утешение в том, что он действовал по своему почину — никаких таких распоряжений Далматов ему не давал. И не посмел бы дать. О том, что Олимпиада — любимая женщина самого Бойко, все местные знали… Но когда узнал и поздно было что-то менять, потребовал у своего «сподвижника»: «Делай что хочешь, но никто не должен узнать о твоей роли в гибели Олимпиады. Не то мы все будем замазаны». О том, что Бойко поедет его убивать, он, конечно, и подумать не мог.

— Надо же, когда я разговаривала с Бойко, он не показался мне безумным, — пробормотала я. — При чем же тогда Далматов?

— Он не признался Бойко, что знает убийцу, когда тот его об этом спрашивал. Слишком долго Жоре-Быку все с рук сходило, вот он и почувствовал себя неуязвимым. Думал, еще чуть-чуть — и он Александра Игнатовича свалит. Переоценил себя.

— Неужели это все из-за меня? — чуть не взвыла я.

— Конечно, нет, — снисходительно улыбнулся Федор. — Твое появление оказалось всего лишь искрой, от которой взорвалась эта сгустившаяся атмосфера. Такое бывает…

Свою реакцию на рассказ Федора я озвучивать не стала. Не мне судить тетку. Случилось так, что первое мужское предательство — то, что другие женщины переживают как насморк и вспоминают с легкой ностальгией, — изломало жизнь Олимпиады и, вполне может быть, сыграло роль в отношениях с ее будущим убийцей.

— Значит, теперь, когда «Антитеррор» дал дуба, мягко выражаясь, продавцов на рынках никто терроризировать не будет?

— Смеешься? Чтобы такое хлебное место пустовало!

— И ты так спокойно об этом говоришь?

— Не спокойно, моя дорогая, а с пониманием неизбежности. Чему бывать, того не миновать.

А с чего я взяла, что Михайловский такой уж идеалист? Ведь в этом случае он считает, что такая борьба — все равно что бой с ветряными мельницами.

— Фу, мне это не нравится. Из Шахерезад я тебя увольняю как не справившегося. В арабских сказках всегда хороший конец.

— Просто арабские сказки заканчиваются, а нашим конца нет!

— «Здесь пора поставить точку, здесь у нас конец куплета» — как пели в «Небесных ласточках».

— Нет, Ларуня, никакая это не точка, а всего лишь запятая.

— Как, ты собираешься рассказать мне что-то еще? — оживилась я. — Теперь о Бойко?

— Нет, теперь будешь рассказывать ты.

— Опять? Ну сколько можно! Федор, отстань! Я больше ничего не знаю.

— Этой истории, к которой каждый из нас так или иначе приложил руку, не хватает главного — начала.

— Ты имеешь в виду, с чего начал Бойко?

— Что ты заладила: Бойко да Бойко. Если бы он не умер, я бы подумал, что у меня есть повод для ревности… Ты можешь рассказать, как случилось, что твоя тетка приехала в эти края из большого южного города и прожила здесь всю свою жизнь вплоть до гибели в ледяной воде.

— Знаешь, Федя, я уже пыталась сегодня об этом вспомнить и кляла себя на чем свет стоит за то, что не проявила к этой истории здорового любопытства. Ведь отец при мне сколько раз упоминал тетю Липу, ее поспешный отъезд и в связи с этим какого-то Мишку. Кажется, его фамилия была не то Васильев, не то Дмитриев, что-то типично русское…

— Не важно, фамилия меня не слишком интересует.

Рассказывай, что помнишь.

— Кажется, этот Мишка поступил с ней подло. Отец говорил именно так: этот подлец накануне свадьбы… Помню только, что они должны были пожениться на другой день после получения диплома. Олимпиада Киреева училась с женихом в одном институте, но на одном факультете или нет, я точно не знаю… А, вот еще о чем говорил папа: «А Сашка, дурак, помчался за ней следом. Зря. Мы, Киреевы, однолюбы…»

— Это в самом деле так? — спросил Федор.

Я пожала плечами:

— Мама с папой двадцать восемь лет вместе живут. Вроде любят друг друга.

— Вроде! — передразнил он. — Надо же быть такой нелюбопытной.

— Но я не знала, что тетя Липа оставит мне наследство!

— Только поэтому ее прошлым надо было интересоваться?

— А зачем тебе-то оно?

— Всякая история должна иметь начало и конец.

— Ты будто ученый рассуждаешь, а не затурканный мент.

— Пока, может, и не ученый, но собираюсь им стать.

— В каком смысле?

— В прямом. Я учусь в заочной аспирантуре в Москве.

— Ух ты!..

— А по тебе и не скажешь, — якобы за меня докончил он. И, не обращая внимания на мои протесты — я ведь вовсе так не думала, — строго спросил: — Что ты еще мне не сказала, любимая?

Мои мысли Федор, к счастью, читать не умеет, но догадывается о большинстве из них.

— Просто не успела, — призналась я, соображая, что стоит ему рассказать, а чего не стоит. — Шувалов сказал, что я вполне могу отказаться… В общем, Бойко завещал мне один из своих магазинов.

Федор не вскочил, не возмутился, не стал метать в меня громы и молнии, а лишь откинул голову на спинку кресла и задумчиво поскреб подбородок.

И сказал совсем не то, что я от него ожидала услышать:

— Какие там арабские сказки мы все время поминаем. Тут у самих что ни день…

— Федя, но я и подумать не могла, какие точки соприкосновения могут быть у меня с каким-то бандитом. Я даже в транспорте зайцем никогда не ездила.

Он усмехнулся каким-то своим мыслям, а вслух спросил:

— А ты знала, что Александр Игнатович по специальности преподаватель литературы?

Если бы Федор сказал: мясник на бойне, я бы не столь удивилась, но такое! И я еще хвасталась тем, что с логикой у меня все в порядке. Самонадеянная балда! Всего-то и надо было напрячь извилины да припомнить кое-что из рассказов отца. Понятно, и тетя Липа, и Мишка, и ее воздыхатель по имени Саша — все они учились вместе в институте…

«Очень положительный молодой человек», — как-то отозвался о нем папа. Знал бы он, в кого превратился скромный учитель литературы!.. Простите, но с чего я взяла, будто бандитами рождаются? Наверное, все же становятся, и одна из причин, оказывается, неразделенная любовь!

— Если мне память не изменяет, ты говорил что-то про ранний подъем, — напомнила я.

— Побудку сыграю чуть свет! — притворно вздохнул он.

— Тогда сначала я в душ, потом ты, а затем быстро-быстро спать, ведь обычно в сказках утро вечера мудренее.


Заснул Федор чуть раньше меня. Конечно, выражение пойти спать в наших отношениях имело совсем другой смысл: мы всего лишь легли в постель со всеми вытекающими из этого последствиями.

Потом я еще некоторое время полежала без сна, размышляя: как, интересно, воспринял Федор мое столь быстрое «падение»? Не счел меня нимфоманкой, развращенной соблазнами большого города? Но самой же себе я и напомнила: тогда вряд ли он предложил бы мне руку и сердце.

Проснулись мы довольно легко, словно не четыре часа спали, а все восемь. А когда я заглянула к Лере в комнату, она, не дожидаясь, когда я стану ее будить, сказала:

— Я уже не сплю. Просыпаюсь.

Федор в это время занимал ванную — брился, сказав мне:

— Если вас ждать, так небритым и поеду, уж лучше вы чуть позже до воды дорветесь.

И правда, я только вышла из Лериной комнаты да чайник поставила, как он уже появился свежевыбритый и благоухающий туалетной водой «Арамис».

— Чур, я следующая, — крикнула, на мгновение заглянув в кухню, Валерия.

— Кто не успел, тот опоздал, — развел руками Федор.

А я в это время делала горячие бутерброды, о чем Михайловские почему-то не имели и понятия. Понимая, что мне на туалет остается минимум времени, я тоже поторопилась, и вскоре мы сидели за столом, и я выслушивала восторженные похвалы в адрес моих кулинарных способностей.

И почти тут же зазвонил телефон.

— Через две минуты выходим, — сказал в трубку Федор, и мы заметались, хотя вроде накануне все для поездки приготовили.

У подъезда нас поджидали, как я поняла, товарищи по работе Михайловского на «ауди» и «тойоте».

— Не хило у вас менты живут, — пробормотала я, но Федор услышал.

— Да уж не на зарплату эти тачки приобретены, — хмыкнул он. — «Ауди» Ларионову по наследству досталась — брат помер от цирроза печени, а на «тойоту» жена Соловьева кредит в банке взяла — она там начальник отдела.

— А по лотерейному билету никто из них не выиграл? — как бы между прочим поинтересовалась я.

Федор удивленно покосился на меня. В самом деле, чего это я раздражаюсь? Не верю в совпадения, так это мое личное дело. Михайловскому машину подарили, один его коллега получил наследство, другому ее купила жена — и получается сплошь крутые тачки у тех слоев населения, что по статистике живут чуть ли не у черты бедности.

А между тем… разве не стойкий стереотип сложился у нас при словах «работник милиции»? Принято также делить их строго на белых и черных. Белые — те, у кого ничего нет, как и у прочего ниже среднего класса, черные — те, которые свои блага добывают нечестным путем.

Причем чиновникам любого ранга не зазорно жить богато. Считается чуть ли не хорошим тоном снисходительно отмечать, что вот как они умно воруют, что их до сих пор не поймали!

Понятно, слуги закона должны стоять на страже… Но почему милиционер должен стоять, а работник налоговой инспекции или, например, судебный пристав не должны?

— У тебя плохое настроение? — поинтересовался Федор, пристраиваясь в хвост за «ауди», а та — за «тойотой».

— Не обращай внимания, это так, пустяки. Размышляю о прихотях справедливости… Ты сам-то хоть был на этом Синь-озере?

— Впервые еду, — ухмыльнулся Федор. — Это идея моих боевых товарищей. Они считают, что если тебя ловить на что-то, то только на местные красоты.

— А меня надо ловить?

— Еще как надо, — утвердительно кивнул он. — Ты вон уже крылья расправила, с минуты на минуту взлетишь.

— Так уж и с минуты на минуту, скорее, с часа на час, — неловко отшутилась я.

Некоторое время мы все трое молчали, и, конечно, первой не выдержала самая младшая.

— Мы с папой здесь всего десять лет, — сказала Валерия. Что-то она почувствовала в словах отца, видимо, для его обычного настроения непривычное, и сразу же кинулась на защиту. — А раньше мы жили в Петербурге. У меня в свидетельстве о рождении, между прочим, записано: место рождения — город Ленинград.

— Нашла чем хвастаться, — буркнул Федор.

— И у меня там две бабушки и два дедушки, живы-здоровы, только папиных я иной раз вижу, а маминых — никогда. Они меня в детстве украсть пытались.

— Лерка, помолчи! — прикрикнул на дочь Федор.

— А это тоже тайна? — громко удивилась она.

Я взглянула на недовольного Федора, оглянулась на ничуть не раскаявшуюся Леру и спросила обоих:

— В самом деле, это не шутка?

О каких страстях, однако, узнаю я! В газете о чем-то похожем читала и по телевизору видела, но чтобы вживую. То есть слушать такое из уст очевидцев…

Причем в газете я читала недавно, а с ними это произошло… лет двенадцать-тринадцать назад.

Итак, мой жених не торопился со мной откровенничать, потому живо заработало мое воображение. Если и в самом деле родители бывшей жены Михайловского пытались увезти Леру от Федора — в ту пору, когда он жил в Ленинграде, — то, очевидно, именно тогда, когда их дочь и мать Валерии поселилась в Америке. До того, как у нее со старшим братом Михайловским появились дети.

И тогда Федор взял да и перевелся в Ивлев. И скорее всего поменял питерскую квартиру на здешнюю.

Почему-то Федор ни разу не упомянул, откуда он родом. А я была уверена, что он из этих мест. И в свои тридцать пять лет достиг чуть ли не потолка — начальник отдела, майор. О важной вехе в жизни своего жениха я узнаю как бы между прочим, из оговорки будущей падчерицы, если пожениться с Федором нам ничего не помешает. А он, может, и не придает этому никакого значения. Прижился в Ивлеве, оброс мхом, как тот камень…

Придает! Еще как придает! И как бы он ни морочил мне мозги, карьера в Питере не одно и то же, что карьера в Ивлеве. А Федя, судя по всему, парнишка самолюбивый. Оттого он и превратился в айсберг, нарочно пласты намораживал: обида, несправедливость, провинциальная жизнь… Не дай Бог, начнет оттаивать, тут-то из него все и полезет!

Нарисованной картины я и сама устрашилась. Влюбленная невеста, называется! Вместо того чтобы просто любить будущего мужа, продолжает в нем недостатки выискивать.

Я перехватила мимолетный взгляд Федора — ага, ждет моей реакции на свое питерское происхождение. Не дождетесь. Пан майор решил, что разгадал мою сложную натуру?

— А я думала, что вы с папой родом из Синь-озера, — сказала я Лере, словно и не заметила этого его взгляда.

— Это из-за глаз? — улыбнулась польщенная девочка.

Я вовсе не комплимент им сказала, они оба — синеглазые, и Лера в скором времени — а может, это происходит уже теперь — начнет направо и налево поражать мужские сердца. Как ее папа Федя — женские.

Между тем мы ехали мимо тех мест, где буквально вчера гремело сражение. И если я правильно ориентируюсь на местности, то вон за тем поворотом особняк сотника Далматова. По крайней мере был там совсем недавно.

И мы таки на эту дорогу свернули и мимо участка поехали.

Дом Жоры-Быка не выгорел дотла, как я себе почему-то представляла. Но уцелела только одна створка из добротных ворот. Сам дом от выстрелов и взрывов, кажется, не слишком пострадал, лишь пялился на дорогу выбитыми глазницами окон.

Чуть поодаль от ворот чернела воронка — ракеты, что ли, сюда пуляли? Впрочем, в оружии я не разбираюсь. Может, это сделала и граната, но какая-нибудь особо мощная…

— Видишь, что может натворить твоя будущая мачеха, если ее как следует разозлить, — со смешком сказал дочери Федор.

Лера с восхищением покосилась на меня — девчонку испугать было не так-то просто. Она, впрочем, и сама поняла уже, что это за дом. Правда, идущая в голове нашей колонны машина не стала притормаживать перед объектом былых сражений, потому и наша тоже, не снижая скорости, проехала мимо.

— А как она на меня набросилась из-за тебя! — продолжал расцвечивать Федор мой светлый лик. — И не так с тобой разговариваю, и чересчур строг… А сколько она мне еще не сказала по своей деликатности!

Это он уже смеялся надо мной. Только напрасно Феденька метал свои стрелы — настроение, охватившее меня, можно было назвать умиротворенным. Все мои тревожные мысли наконец получили ответы и улеглись в свои ячейки — в этот момент меня больше ничего не волновало, а чудо-озеро, к которому мы приближались, обещало захватывающие дух красоты, которые и вовсе примирят меня с тем, что со мной в этих местах произошло и до сих пор происходит.

Некоторое время спустя местность вокруг изменилась; лес, через который мы ехали, сильно поредел, потом раздался, и вскоре мы стали взбираться на холм, поросший лишь невысоким кустарником. Перевалили через эту небольшую возвышенность, и… Федор вдруг резко тормознул машину, как человек, споткнувшийся на ходу.

Перед нами открылся такой удивительной красоты вид, что я понимала и Федора, и Леру, выскочившую из машины. Две ушедшие вдаль машины тоже остановились, и оттуда их пассажиры стали нам что-то кричать.

— Не отставайте!.. — услышала я. — Тут развилка, надо взять вправо.

Понятное дело, что здесь не было смысла останавливаться, слишком уж крут был обрыв к озеру, которое и впрямь в лучах утреннего солнца казалось насыщенно-синим.

Наверняка оно было немаленьким, но отсюда, сверху, таковым вовсе не казалось. И выглядело геометрически овальным, будто искусственным водоемом, подкрашенным аквамарином.

Крутой берег озера по всей длине этого синего овала порос соснами. И они казались как бы огромными ресницами, окаймляющими неожиданно открывшийся синий блестящий глаз.

Друзья Федора были правы — такая красота может заворожить кого угодно.

— Поехали, папа, — затеребила Лера Федора, как и я остолбеневшего от захватывающей дух картины. — Передние машины уже не видно.

— Да куда они денутся, — легкомысленно отмахнулся он, но за руль уселся.

Мы медленно двинулись дальше.

— Ну как? — Федор обернулся к нам, словно призывая оценить дело рук своих.

— Супер! — восхитилась Лера.

— Лучше и не скажешь, — отозвалась я, пряча улыбку.


Глава девятнадцатая


Мы проехали по узкой дороге этого холмистого гребня и опять углубились в лес, на этот раз довольно редкий, с высоченными соснами по краям фунтовой дороги, явно проложенной по лесу с помощью топора и пилы.

Дорога зацепила краем сосновый лес и плавно разделилась: одна половина потянулась дальше через бор, а другая более узким ответвлением спустилась на неширокий пологий берег.

Люди из первых двух машин уже вылезли и хлопотали, вытаскивая пожитки.

Со взрослыми оказались и дети: мальчик лет двенадцати и девушка примерно возраста Валерии. Девчонки посмотрели друг на друга, презрительно хмыкнули в унисон и отвернулись в разные стороны.

— Так я и знала, что Ларионовы возьмут свою мерзкую Оксану! — прошептала для меня Лера, почти не разжимая губ.

— А что же она такого мерзкого сделала?

— Потом, вечером, расскажу тебе, — проговорила Лера, нарочно глядя вдаль через озеро, как если бы тема ее ничуть не интересовала. — Долгая история.

Поодаль от воды лежал огромный камень, на который уже карабкался парнишка, а рядом с камнем виднелись следы прежнего кострища. Теперь какой-то мужчина хлопотал там насчет костра.

— Знакомьтесь, моя невеста Лариса, — громко сказал Федор.

Тот, что у костра, приветственно помахал здоровенным сучком.

— Можете собирать хворост, нам нужны хворостовики!

— Хворостишки! — хихикнула Лера.

Она держалась подле меня, и я была ей за это благодарна, потому что Федор, произнеся слова знакомства, тут же куда-то исчез, оставив меня с незнакомыми людьми.

— Очень приятно, — почти в один голос сказали две женщины, одна из которых тащила из рюкзака складной стульчик, а вторая дорезала лук в огромную кастрюлю с мясом.

Пара помоложе тоже помахала нам с обрыва, нависшего над берегом несколько дальше, и мужчина, карабкавшийся к ним, обернулся на ходу:

— За столом познакомимся!

Федор говорил, что они со своими коллегами решили организовать пикник в складчину и каждый по списку закупал то, что кому досталось. Какая-то семейная пара резала и мариновала мясо на шашлык, кто-то отвечал за салаты.

Меня, как гостью, решили от хлопот освободить, и теперь, чувствуя себя не у дел, я поднялась по косогору и увидела Федора, который присоединился к своему товарищу и рубил сучья для костра. Леру послали за водой к какому-то ручью поблизости с парнишкой по имени Кирилл, а я решила погулять поблизости, набрать цветов для импровизированного стола. Как я поняла, им должна была стать гладкая каменная плита, теперь далеко выступавшая из озера, отполированная до блеска его водами.

На всякий случай я крикнула уже сверху:

— Федя, я погуляю немного.

— Только недолго, — отозвался он, — у нас почти все готово. Смотри не опоздай, а то голодной останешься.

На косогоре тоже была вполне приличная ровная полянка, но компании больше нравилось жарить шашлык у воды.

Я увидела удаляющиеся фигуры Леры и Кирилла и решила пойти в другую сторону. Слегка углубиться в лес, но так, чтобы слышать голоса остальных или держать их в поле зрения.

С этой стороны к сосновому бору подступал смешанный лес, и вдалеке я увидела какое-то дерево, цветущее изумительным розовым с фиолетовым цветом. Это было совсем рядом, рукой подать.

Я оглянулась: пара, которая махала нам с обрыва, шла обратно, и в руках у них были сочные ярко-желтые цветы, похожие на культурные ирисы, разве что необычного цвета.

Кажется, меня опередили и мою идею нагло похитили. Но ничего, вон те сиреневые веточки метрах в ста отсюда ничуть не хуже. И я ускорила шаги.

Вот оно, деревце. От восхищения я ничего вокруг не видела и не слышала. Оно еще и пахло! Я потянула к носу ближайшую веточку, и в ту же минуту что-то так сильно сдавило мне горло, что у меня потемнело в глазах.

— Только попробуй пикнуть, — сказал мне в ухо странно знакомый голос, — и я сломаю тебе шею. Читала небось, легкое движение руки против часовой стрелки, хруст — и вечная память.

Мужчина — а голос был мужской, как и сильные большие руки, и вообще все ухватки — тащил меня куда-то, причем спиной вперед, и продолжал запугивать, не выпуская из рук мою несчастную лебединую шею.

Нет, я не запаниковала, духом не пала, но не потому, что была такая уж смелая. Я попросту не верила, что со мной может случиться что-то плохое. Не людоед же он, в конце концов.

И еще я была уверена, что пропаду именно тогда, когда поверю в эти его угрозы и паду духом. Тогда я стану послушной игрушкой в его руках и не буду думать ни о каком сопротивлении.

Я и сейчас могла бы, например, лягнуть его — Колька когда-то показывал, в какую часть ноги нужно бить, чтобы было больно и нападающий от неожиданности выпустил бы меня из рук.

Но на мне были сегодня легкие кроссовки, больше похожие на прогулочные туфли, и вряд ли ими я смогу этого мужика как следует ударить…

Но почему он тащит меня спиной? Так ведь и неудобно, и гораздо дольше идти. И в это время похититель, словно подслушав мои мысли, опять приблизил губы к моему уху и сказал:

— А теперь медленно повернулась, не делай никаких резких движений, а то ведь у меня не только руки крепкие, но и нож острый.

Наверное, чтобы я не сомневалась, он этим самым ножом слегка кольнул меня в шею — ощущение было не из приятных. Ничего не оставалось делать, как пойти вперед.

Резких движений мне наказали не делать, но смотреть-то я могла. Вел меня по тропинке не кто иной, как Герман по кличке Вирус. И как мне говорили, покойный. Никак в Синь-озере живая вода!

— Что вам от меня нужно? — спросила я у этого живого трупа.

— Самую малость, — сказал он, — чтобы ты вывезла меня отсюда.

— В каком смысле? Из этого места?

— Именно, и из него, родимого! — усмехнулся он. — И гораздо шире: из этих мест. На своей личной автомашине. Это понятно?

— Но моя машина… — начала растерянно я.

— Знаю. Стоит у дома Михайловского. Вот сейчас мы туда и направляемся.

— Пешком?

— Зачем — пешком? Автостопом. Пройдем немного по лесу и спустимся к шоссе, остановим попутную машину и доедем до Ивлева.

— Но у меня все вещи и ключи от машины в сумочке в квартире… Михайловского.

— Подумаешь, — фыркнул Герман, — замок можно и взломать. Но мне почему-то кажется, что у вас, милая Лариса Сергеевна, ключ от квартиры Михайловского имеется при себе.

И как всегда, я не смогла стереть с лица соответствующую эмоцию, потому что Герман довольно кивнул и больше не угрожал. Наверное, мы отошли достаточно далеко от тех мест, откуда нас могли увидеть.

— Я угадал насчет ключей, не так ли? Значит, давай договоримся сразу. Если ты хочешь вернуться домой целой и невредимой, просто слушай меня, и все. Я не стану причинять тебе никакого вреда, насилия и прочих оскорбляющих женское достоинство действий…

— Но меня ведь станут искать.

— Ясный перец, станут! И тебе лучше знать, как я к этому отношусь. При попытке кричать или звать на помощь каким-то другим способом мне придется стрелять. Не в тебя, конечно, кто же стреляет в свое средство передвижения? В того, к кому ты станешь обращаться. Мне терять нечего, кто бы это ни был…

Ему надо было учиться на артиста, этому белокурому Герману. Он играл передо мной то интеллектуала-гангстера, и тогда переходил со мной на вы, то простака-бандюгана, которому море по колено, и тогда появлялся хамоватый тон и панибратское «ты».

Но наверное, в одном он был прав: терять ему было нечего, и я приблизительно догадывалась, что можно ожидать от крысы, загнанной в угол.

Он снова оказался прав, этот идиотский Вирус! Возле нас остановилась первая же грузовая машина, которой я махнула. Герман все время держал меня за руку, и со стороны не было заметно, что делает он это особым образом — малейшая попытка хотя бы пошевелить рукой вызывала в ней сильную боль. Я прежде даже не догадывалась, что рука может быть таким уязвимым местом.

Водителю, который возил на железнодорожную станцию лес откуда-то с дальних делянок, наверное, было скучно ехать одному, вот он и подобрал молодую парочку в надежде, что услышит интересную историю. И Герман ее таки рассказал!

— Как вы очутились здесь? — удивлялся водитель. — На добрую сотню километров никакого жилья!

— А мы сбежали, — говорил, радостно скаля зубы, Герман. — Понимаете, народ уже выпил, шашлыки-машлыки, песни во весь голос, а только мы хотели отойти в сторону, тут же чуть ли не хором: «Ребята, куда вы пошли? Не уходите, сейчас Федя скажет тост…» Слушай, парень, ты не поверишь: лес на много километров вокруг, а нам уединиться негде.

Водитель громко расхохотался:

— Ну ты насмешил меня! Надо же такое придумать: кругом лес, а спрятаться негде! И куда же вы теперь?

— Домой, куда же еще. Эти массовые выезды на природу у меня уже в печенках сидят. Вот тебе, признайся, эта природа не обрыдла?

— Не то слово, — подхватил его посыл водитель. — Те, кто целыми днями за бумагами сидит, ахают: ах лес, ах деревья! Глаза мои бы на них не глядели. А для меня самый лучший пейзаж, знаешь, какой?

— Какой? — прикинулся заинтересованным Герман.

— Вид из окна кухни на песочницу, в которой играет моя дочка! — Шофер довольно захохотал.

Вот так мы и доехали до поворота на грузовую станцию, куда лесовоз вез бревна. Мы вышли, поблагодарив водителя — Герман с лицом, на котором читалась безмерная любовь ко мне и нежная забота, и я — с будто приклеенной улыбкой и рукой, словно зажатой в тисках.

Ключ от квартиры Михайловских у меня действительно был с собой. Мы так и вошли в нее парой, трогательно прижавшейся друг к другу.

Я двигалась как сомнамбула. То есть никаких умных мыслей у меня не было. Я понимала, что Германа мне не обмануть и от него не сбежать.

Наверное, мой внутренний голос молчал потому, что непосредственной угрозы моей жизни не чувствовал, а остальное считал не слишком важным: ну поеду я домой не в воскресенье с утра, а в субботу днем — какая разница. Если уж на то пошло, в воскресенье ехать куда опаснее, потому что сяду я за руль скорее всего невыспавшейся, а мне до дома семьсот километров пилить.

— Можешь написать любимому прощальную записку. Само собой, без имен, я проверю, — ворвался в мои размышления голос Германа.

Времени на обдумывание текста записки у меня не было. Не получалось изложить события так, чтобы Федор прочел и сразу понял, кто меня похитил и куда повез. Все-таки в романах у героев обычно есть время для составления такого послания.

«Федя, мне пришлось уехать не по своей воле…»

— Это еще что такое! — прикрикнул на меня Герман, читавший из-за плеча то, что я писала. Он оторвал кусочек записки и продиктовал: — Пиши: «Мне срочно приходится уехать — на работе неприятности». И можешь приписать: люблю, целую. Что ты пишешь? Свой телефон? Нет-нет, зачеркивай! Чем дольше он будет тебя искать — если будет, — тем дальше я смогу уехать. Недурной каламбурчик, а?

Я не видела в этом ничего смешного. Насчет телефона это я так, попробовала. У Михайловских была моя визитка со всеми телефонами, если они ее не выбросили. И я написала еще кое-что: «Федя! Мой дом в Костромино можешь отдать кому-нибудь из твоих знакомых, кто нуждается в жилье…»

Герман усмехнулся, но не стал требовать, чтобы я переписала эту фразу. Только пробурчал про себя:

— Надо же, и рука не дрогнула при слове «мой» дом. Дважды одно и то же продаете, любезная Лариса Сергеевна!

— Как же, продаю — отдаю.

— Ага, говорите: бери, не мое, не жалко.

— А вы вообще молчите, покойный!

Но мне надоело ему подчиняться, потому я огрызнулась как смогла, и почему-то Герману это не понравилось. Он вынул из кобуры пистолет и повертел у меня перед носом. Наверное, считал, что я недостаточно напугана, чтобы подчиняться ему беспрекословно.

— Впечатляет? Мне может надоесть уговаривать вас, госпожа Киреева! Вы не понимаете хорошего к себе отношения. Я ничего не сделал вам плохого. Все только на добром согласии. Не позволил себе никаких вольностей, в то время как вы особа очень даже аппетитная и можете ввести в грех одинокого беглеца…

— Бросьте, мне говорили, что женщины вас не интересуют.

— Какая наглая ложь! — Он театрально закатил глаза к потолку. — Иными словами, вы сомневаетесь в традиционности моей сексуальной ориентации? Ну что ж, у нас, пожалуй, найдется еще полчасика, чтобы убедить одну строптивую девицу в чистоте моих половых намерений…

Он лихо сбросил с плеч свою пятнистую куртку и взялся за ремень брюк.

— Не надо! — закричала я. — Я вам верю. И сделаю все, что вы захотите.

— Однако вы испугались всерьез! — Он покачал головой. — Прямо как монашка при виде распаленного викинга. А я, между прочим, умею доставлять женщине удовольствие…

— Поехали, — перебила я, — у нас и правда мало времени.

— Вот это другое дело. Ваша деловитость импонирует мне куда больше, чем ваша безучастность.

Он держал мою сумку с вещами, пока я закрывала квартиру, и, заметив, что я кручу в руках ключ, посоветовал:

— Положите его под коврик. Так некоторые делают.

Мы спустились по лестнице. Герман в одной руке нес мою сумку, а другой подчеркнуто бережно поддерживал меня под локоть.

— Парочка — Герман и Ларочка, — пошутил он, когда мы так же рядком подошли к моей машине.

— Ну почему именно я, почему? — сердито сказала я, заводя машину. Герман уселся на сиденье рядом и теперь наблюдал за моими маневрами. — Вы что, нарочно там прятались? Следили за мной — но как? И я не пойму, как вы туда попали, если у вас нет своей машины?

— Что значит, нет? Конечно, есть. То есть была. Но в свое время я не подумал о будущем. Хотелось выпендриться. Не нашел ничего лучше, как купить «лендровер». Ни у кого в здешних местах больше такого нет. Вернее, не было. Пришлось продать, слишком уж он приметный. Понятное дело, за полцены, но при условии, что покупатель станет им пользоваться не раньше чем через неделю… Да, а попал я сюда точно так же, как мы с вами уехали. Остановил попутку. Паренек рулил на лесопилку за дровами для бани.

— Скоро лето, а ему дрова понадобились?

— Может, и не дрова, может, и не для бани. В наших краях мало у кого на подворье имеются все удобства. Некоторые дрова жгут круглый год. Вначале в доме, потом в летней кухне, а то и просто мастерят плиту посреди двора… Как пятьдесят и сто лет назад…

— Но вам, по-моему, так жить не нравится?

— Мне давно пора отсюда мотать, — доверительно сообщил Герман. — С моими данными я мог бы неплохо жить где-нибудь у Черного моря… — Он мечтательно зажмурился.

— Тогда я не пойму, почему вы так долго тянули кота за хвост?

— Что значит, долго? Между прочим, я только вчера… получил свободу. В смысле, возможность распоряжаться собой и безбедно жить.

— И тут же залезли в криминал, — ехидно заметила я. — Киднепинг с угрозой применения оружия. Если вы попадетесь, мало не покажется.

— Ишь, какие слова вы знаете, милая Ларочка! Хотите сказать, что я вас украл? Кто этому поверит! Вы просто сбежали со своим любовником от опостылевшего мента. Решили уехать с ним к себе домой. С родителями познакомить. На улицу… — Он без запинки назвал мой домашний адрес.

— Что? Откуда вы знаете, где я живу?!

— Переписал ваши данные из гостиничной карточки — у меня администратор знакомый.

— Но зачем? Вы уже тогда знали…

Этот мерзавец сплел вокруг меня целую паутину! Неужели только для того, чтобы я могла вывезти его отсюда на своей машине?

— Нет, я сделал это до недавних печальных событий. На всякий случай. Как говорится, знания за плечами не носить. И скажите, что я непредусмотрителен! Ведь прятался я как нарочно в сторожке, которая всего в пятистах метрах от места вашего пикничка. Услышал голоса и решил прогуляться, посмотреть, что из этой ситуации можно извлечь. А тут увидел вас, Лариса Сергеевна. И сразу понял: это судьба. Шанс, которым грех не воспользоваться! Как говорится, со счастьем на клад набредешь, а без счастья и гриба не найдешь… Нет-нет, Ларисонька! — Он заметил, что я вывожу машину на трассу, которая вела прочь из города Ивлева в знакомом южном направлении, и энергично запротестовал: — Куда же это я двинусь без вещей, без денег…

— Хотите себе что-нибудь купить из одежды? — попробовала догадаться я.

— Зачем же мне в Ивлеве светиться? Этак мы с вами отсюда уехать не сможем. Давайте сворачивайте направо и подъедьте к автовокзалу, а точнее, к камерам хранения.

Все это Герман говорил мне, присев на пол машины и укрывшись сиденьем и моей дорожной сумкой.

— Сверните в эту улочку. Теперь приткнитесь где-нибудь сбоку. Ключ из замка зажигания выньте и дайте мне. Нет, документы, деньги оставьте на сиденье — так мне будет спокойнее. Теперь слушайте внимательно. В здании вокзала есть автоматическая камера хранения. Ячейка оплачена до завтрашнего утра, так что никаких вопросов не должно возникнуть. Вот вам ключик. Отомкнете дверцу ячейки номер двадцать три, возьмете сумочку и бегом назад. Постарайтесь о милиции не думать. Она у нас медлительная, неповоротливая. Если я замечу, что вас кто-то сопровождает, прыгну за руль, только меня и видели. А вы останетесь без машины, без документов, без денег… Разве вам домой не хочется?

Он и сам понимал, что в его руках не так уж много аргументов, потому шел ва-банк. Ведь по большому счету ничего не мешало мне и вправду обратиться к какому-нибудь милиционеру.

Возможно, будь это единственное мое приключение, я бы так и поступила. Но сейчас я чувствовала безмерную усталость. Мой ум завис, как перегруженный компьютер, и уже бесполезно было нажимать на кнопки, можно было только перезагрузить.

То есть я хотела домой. И только домой. Может, я не выглядела сейчас взрослой женщиной и позволяла событиям тащить меня за собой, как капризного ребенка, но мне было все равно.

Я проделала то, что нужно. Вытащила из ячейки сумку — надо сказать, довольно тяжелую — и, согнувшись в три погибели, дотащила ее до машины. Благо поставила ту неподалеку.

— Что у вас тут, золотые слитки?

— Почти.

Герман заметно повеселел и теперь смотрел на меня прямо-таки благодушно.

От собственной покладистости, по большому счету мне несвойственной, ужасно захотелось позлить этого самоуверенного типа, и я сказала:

— Строите вы из себя супермена. Под каким-то надуманным предлогом заставили меня таскать вашу сумку… Ну от кого, интересно знать, вы можете скрываться?

— Так от своих бывших братьев-казаков.


Глава двадцатая


Теперь я окончательно смирилась с тем, что мне против воли приходится уезжать отсюда раньше, чем собиралась. Отчего-то я была не слишком расстроена, что говорит… О чем бы это ни говорило, а замуж мне, как видно, пока рановато. Серьезности нет во мне для хорошей семейной жизни. Так меня к криминалу и тянет. С некоторых пор.

После того как Герман заполучил свою сумку, он стал особенно напряженно смотреть на дорогу. Как я поняла, высматривал, нет ли за нами хвоста.

Первое время он еще шипел мне в ухо:

— Без глупостей, у меня палец на спусковом крючке.

— Пляшет, — подсказала я.

— Кто? — удивился он.

— Надо говорить, что палец у вас на курке пляшет, мол, вы так злы, что едва сдерживаете себя, чтобы не спустить курок.

— Что это вы мне рассказываете? — с подозрением спросил он.

— Вестерны надо читать, — вздохнула я, — такие книжки про ковбоев.

— Я знаю, что такое вестерны, — раздраженно пробурчал он, — но они мне не нравятся.

— А какая литература вам нравится? — спросила я не без задней мысли; отчего-то была уверена, что ни одной фамилии писателя он назвать не сможет.

— Я люблю читать Фиццжеральда, — сказал он, припоминая. — С удовольствием перечитываю Ремарка, Сэлинджера… Из наших писателей мне нравится Пелевин. Я считаю, лучшее у него «Чапаев и пустота». А вы как думаете?

Во-первых, книгу «Чапаев и пустота» я не читала. Ольга что-то говорила, да и то ей Левчик рассказывал. Оказывается, мы с ней жутко необразованные личности, хотя совсем недавно я была уверена в обратном. Вот так попадется любой из нас человек более-менее в литературе подкованный, а нам ему и сказать нечего.

А Герман продолжал говорить, опровергнув мелькнувшую было у меня догадку, что у него просто хорошая память и вещает он с чьих-то слов…

В общем, я слушала его, что называется, открыв рот. Надо же, считать себя знатоком человеческой натуры и так глупо проколоться! То есть я с первого взгляда отнесла его к разряду тупых самодовольных мужчин, к тому же не интересующихся женщинами…

Но тут же себя и оборвала. Опять чуть было не снабдила его терновым венцом мученика. Вот он такой весь из себя талантливый интеллектуал, но однажды поскользнулся, и не случилось никого рядом, чтобы подать руку помощи… Романтик вы, Киреева!

Но какую-то же роль он при Далматове исполнял!

— Скажите, а из той, вчерашней, заварушки кто-нибудь еще, кроме вас, спасся? — спросила я.

— Никто, — уверенно сказал он.

— Но может, насчет того человека, которого опасаетесь, вы все придумали? Он, как и другие, считает вас погибшим?

— Он уже меня искал. Ходил по моим друзьям, спрашивал: не появлялся ли я у них?

— А почему? Вы что, у него даму сердца увели?

— Хуже. Я увел у него деньги. Точнее, у него и его товарищей, — выпалил он, наверное, сгоряча, потому что потом опомнился и каменно замолчал.

У меня неожиданно даже руль в руках вильнул. Значит, деньги все-таки были? И умный Михайловский все правильно вычислил? Но я уже не хотела ничего знать. Я и так была переполнена этими знаниями, и тайнами, и следами из прошлого! Хватит! Но это я вскричала про себя, а успокоившись, вслух все же спросила:

— А как случилось, что они оказались в ваших руках? Вы — казначей?

— Я особа, приближенная к императору, — мрачно отозвался он.

Казалось, Герман не станет больше ничем со мной делиться, а он, выходит, просто жаждал обрести такого внимательного и посвященного в обстоятельства слушателя, как я.

— Этот Бойко… Я даже не ожидал, что он вот так встанет во весь рост и пойдет на нас… Чистый Матросов, ей-богу!

— А где вы были?

— В доме, конечно. Он шел, размахивал пистолетом и кричал: «Жорка, выходи, твой час пришел!» В этот момент люди с обеих сторон перестали стрелять. Георгий Васильевич на его крик откликнулся. Тоже вышел на крыльцо и спросил так буднично, как будто к нему в гости пришел старый товарищ: «Чего тебе надо, Санек?» А Бойко и говорит: «Это тебе за Липу!» Да как бабахнет. Прямо сотнику в лоб. Жора — брык с копыт! Только головой ступеньки просчитал. Мы офигели…

— То есть вы от Бойко такого не ожидали?

— Само собой. Я разозлился не знаю как. Помню только, заорал: «Ах ты, козел!» И тоже выстрелил. Не в лоб; конечно. Я вообще впервые в человека стрелял. Он тоже упал, и тут как началось. Стали стрелять, гранаты бросать. В кухне одна как взорвалась. Я туда помчался. Думал, может, ранило кого. Оказалось, оба официанта наповал. Причем одному, кстати, тоже светловолосому, так черепушку разворотило, не узнать. Я и подумал… В общем, снял с него пиджак малиновый, на палец ему свою печатку золотую нацепил да как сиганул через черный ход. У нас ведь на такой случай все было предусмотрено. И как отходить, и что брать с собой… Но сотника убило, и, кроме меня, кажется, никто не спасся.

— Ну вот, вы уже и говорите — кажется, хотя недавно утверждали точно.

— Да у нас-то и народу в доме мало было: два телохранителя Жорика, два официанта да охранник у ворот. Ребята из сотни как назло кто в патрулях, кто на картошке. Те, что женатые. Смешно, такие бабки имеют и картошку продолжают сажать. Хотя, с другой стороны, эта пресловутая картошка, возможно, жизнь им спасла… Считаешь меня трусом?

— Ничего такого я не считаю, — устало пробормотала я.

А впрочем, сама напросилась! Хотелось, видите ли, узнать конец истории. Конец — он и есть конец. Всем… Однако что этот Герман везет в своей сумке?

— Надеюсь, у вас там не оружие? — сварливо спросила я.

— Что вы, зачем же мне возить оружие? — Он как болванчик помотал головой. — В сумке у меня деньги.

И опять руль едва не вырвался у меня из рук.

— Вы хотите сказать…

И я замолчала, потому что продолжение, домысленное мной, казалось невозможным. Если сумка такая тяжелая и деньги в ней не металлические, а бумажные…

— Сколько же их у вас?

— Три миллиона долларов.

Ну что он врет! Да еще с такой серьезной миной. Три миллиона. Кто бы его отпустил из города с такими деньгами? И откуда они у него?

— Вы увезли из города ваш сотниковский — или сотенный — общак? — все же спросила я. Конечно, я сразу догадалась, о чем он говорил, просто себя успокаивала: а вдруг я ошибаюсь?

— Общак — это у воров, — холодно поправил Герман.

— А вы, значит, борцы за справедливость? Антитеррор! Я в курсе. Только вот что об этом думают ваши остальные сподвижники? Те, которые во время генерального сражения и вашего бегства находились в патруле и на картошке. Сколько их?

— Пятьдесят восемь человек, — нехотя ответил Герман, хотя я была уверена, что он вообще не станет отвечать. — Если точнее, осталось пятьдесят три.

— И все они отказались от своей доли?

— Они ничего об этом не знают, — несколько неуверенно проговорил Герман.

— То есть деньги, которые они добывали для процветания вашего движения, просто пропадут и никто о них не вспомнит?

— Деньги могли сгореть, — сказал он скорее для себя, чем для меня.

Никто меня не останавливал, никто за нами не гнался. Правда, на немногочисленных пунктах ГИБДД Герман садился на пол и прикрывался сумками — своей и моей, но на меня никто внимания и не обращал.

Я ехала, как обычно, держа скорость не выше девяносто, как вдруг Герман скомандовал мне:

— Прибавь скорость, что ты ползешь, как беременный таракан!

Однако какой наглый! Едет в моей машине, да еще и хамит…

— Я не могу ехать быстрее, потому что за рулем совсем недавно и не научилась пока ездить на высоких скоростях. Хотите, сами садитесь за руль.

— Я сказал, быстрее! — заорал он и даже ткнул меня в спину своим ножом.

Что ж, я увеличу скорость, но за сохранность пассажиров с этих пор ответственности не несу. Скосив глаз в зеркало заднего вида, я увидела бежевый «форд-скорпио». Это что же, он так и будет шарахаться от каждой машины, которая хотя бы некоторое время поедет за нами?!

— А теперь тормози, — опять тычок в спину. — Тормози, я сказал!

Я сдала машину на обочину и остановилась. Бежевая иномарка, как и следовало ожидать, не сбавляя скорости, промчалась мимо. У Геры мания преследования, но почему должна страдать я?

— И что теперь?

— Поедем дальше.

Он явно повеселел. А я облокотилась о капот и заявила:

— Если я сяду за руль, то при одном условии: что ты, казак недорезанный, больше не посмеешь ни в спину меня тыкать, ни орать на меня, потому что я тебе ничего не должна и плевать хотела на твой нож и на твой поганый пистолет!

Оказывается, моя усталость и отстраненность отступили на второй план под натиском оскорбленного самолюбия. Мне и в самом деле в этот момент было не страшно думать, что вот сейчас он вынет свою черную пукалку и выстрелит в меня и упаду я навзничь хладным трупом и буду лежать, пока случайно меня не подберет какая-нибудь машина и не отвезет в ивлевский морг.

У бедного Вируса глаза на лоб полезли. Он никак не ожидал от меня такого взрыва. Он проговорил, чуть ли не извиняясь:

— Ладно, Лар, не будем ссориться. Что ты в самом деле! Я понимаю, и тебе страшно. А тут еще миллионы на заднем сиденье. Я не учел, что для тебя это тоже стресс. Говорят, женская психика такая хрупкая…

Странно, а я думала, что это у мужчин она хрупкая.

Он взял в руки атлас автомобильных дорог и стал листать его.

— Кажется, я не подумал о главном. Мы с тобой ничего не взяли в дорогу. И скоро, думаю, захотим есть. Я, например, сегодня еще не обедал — впрочем, как и вчера, — а уже скоро два часа пополудни… Вот, видела щит? Мы выехали за пределы хозяйства Михайловского.

Он старался разговорить меня, потому что с разобиженной Киреевой ему, похоже, ехать было несладко. Мы и так-то не были с Германом друзьями, а теперь…

— Постой, ты куда поворачиваешь?

— Я знаю эту забегаловку. — Нелестным эпитетом я оскорбила заведение мамы Ванды, потому что злость на Германа отпускала меня очень медленно. — У нее прекрасные пельмени, и я думаю, что можно даже взять их с собой.

Он что-то соображал себе, опять опустившись вниз, но в конце концов решил, что выхода другого нет.

— Хорошо, я посижу в машине, но ты будь умницей, ладно?

— А что мне еще остается.

Я потянулась, чтобы взять из сумки свой кошелек, но он вложил мне в руку купюру в пятьсот рублей, как называла ее Ольга, пятихатку.

— Может, я и похож на альфонса, — криво усмехнулся он, — но не до такой же степени!

Я уже готовила речь для мамы Ванды насчет того, чтобы мне положили горячие пельмени в какой-нибудь пакет, но оказалось, что объяснять ничего не пришлось. В кафе были фирменные «коробочки» килограмма на два пельменей из термостойкого пищевого пластика.

— Вам со сметаной или с маслом? — только и спросили меня на раздаче.

На всякий случай я взяла и с тем, и с другим, да еще прикупила здесь же бутылочку кетчупа и пару бутылок минералки. Теперь можно было жить!

Нет, я вовсе не смирилась с тем, что какой-то Вирус поселился против моей воли и в моей машине, и в моей жизни, но на то и существуют всякие антибиотики и сыворотки, чтобы с вирусами бороться. Так что я не сдалась, а всего лишь разрабатывала, своеобразно говоря, подходящий препарат. А проще: ждала удобного момента.

Моя подруга Оля любит повторять заезжую истину, что нет на свете такого мужчины, которого не могла бы обмануть умная женщина…

Кажется, я мимоходом сказала себе комплимент? Ну что ж, посмотрим, права я или нет. По крайней мере сбежать куда глаза глядят, бросив свою дорогую сердцу Симку, между прочим, приобретенную на честно заработанные деньги, документы и прочие сердцу мелочи я пока не собиралась.

В жизни не видела мужчину, который бы так жадно ел!

Некоторое время я просто наблюдала, как он глотает пельмени целиком, не успевая их прожевать. Минутку. Мужчину не видела, а вот девушку голодную — совсем недавно. История повторяется. И в самом деле, теперь уже как фарс.

Примерно минут через пять этот голодный монстр опомнился и придвинул коробок с пельменями ко мне, чтобы и я могла изредка запускать в него вилку разового пользования.

Потом он резким движением открыл бутылку минералки и долго булькал, опять являя собой фрагмент из картины «Умирающий от жажды в безлюдной пустыне!»

Отодвинулся Герман от коробка с двумя килограммами пельменей, когда вилка стала уже царапать дно.

— Два дня не ел! — шумно выдохнул он и без сил откинулся на спинку сиденья.

— А вам не будет плохо? — осторожно спросила я.

— От еды мне может быть только хорошо.

— Можно ехать дальше?

— Езжай! — царственным жестом махнул он, лег на своем заднем сиденье и, положив под голову сумку с миллионами, уснул.

Ну что тут скажешь! Опять голодный попутчик. И опять спящий. Правы были мои родные и друзья, которые наказывали: не бери попутчиков. Но в первом случае меня подвела жалость, а во втором — обычное ротозейство. Как я могла не оглядеться вокруг, прежде чем протянула руку к той цветущей веточке? Правда, аргумент Германа в виде огнестрельного оружия все равно оказался бы весомее любой моей предосторожности.

И опять, как в начале пути, ехать в полной тишине мне было скучно, и я включила диск любимого Элвиса Пресли, чтобы утопать в волнах чудесной музыки, предаваясь отнюдь не радужным мыслям. В таком раздрае не было опасности взять и задремать, как в прошлый раз…

Причем я старалась не думать о далеком будущем, а просто крутила на все лады недавние события.

«А время, а время не убавляет ход!» — пропела я почти в унисон тому, что на автоциферблатс натикало аж семнадцать часов. Этак не успеешь оглянуться… Кстати, есть у меня, как у водителя, недостаток: я редко смотрю в зеркало заднего вида. И в то время, как мой пассажир спит себе без задних ног, я могла бы оглянуться назад…

Вот я и оглянулась. На хвосте у меня висела та самая бежевая иномарка. Висела — этот термин, понятное дело, из шпионских романов. Но как скажешь иначе, если никакой легковушки за мной больше не видно. Грузовики не считаются. Вряд ли кто стал бы преследовать на лесовозе «Жигули». Пусть даже и седьмой модели.

Я опять проделала старый трюк. Снизила скорость и стала притормаживать, и машина, меня обогнав, помчалась дальше. Кто сказал, что это была та же машина? Разве мы в первый раз запоминали ее номер?

Герман безмятежно спал на заднем сиденье, и я решила, что могу заболеть паранойей. Никто за нами не едет, никому мы не нужны. По крайней мере я — это точно.

Солнце потихоньку заваливалось за горизонт. Я взглянула на спидометр. Худо-бедно, а половину пути я уже проехала. Конечно, можно было бы прибавить скорость, но стоило ли рисковать. Девяносто километров в час — вовсе не плохо для не слишком опытного водителя.

Легковые машины нет-нет да и пролетали мимо. Водители, разумеется мужчины, с удовольствием разгонялись на малооживленном шоссе. Некоторые сигналили мне — вроде бы заигрывали. Я тоже приветствовала их легким движением руки. Мол, чао, бамбини! Некогда мне с вами.

Между тем проснулся мой друг-миллионер и все еще осоловелым взглядом уставился за окно:

— Где это мы? Я назвала ему последний населенный пункт, потому что как раз катала его во рту: Коркино. — Конечно, медленней, чем хотелось бы…

— Уступить место за рулем? Вообще-то я этого вовсе не хотела, потому что была уверена: всякий мужчина, севший за руль моей Симки, вовсе не станет ее беречь, как я, начнет гонять бедняжку в хвост и в гриву, а она разобидится да и встанет на шоссе, будто упрямый ишак.

— Как вы, Лариса Сергеевна, насчет поесть? — поинтересовался он.

— Спасибо, я не голодна.

— Тогда не возражаете, если я доем пельмени?

— Доедайте.

— Небось думаете, меня легче убить, чем прокормить? Обычно у меня вполне нормальный аппетит, но когда я волнуюсь.

— А вот моей машине поесть не мешает.

— В смысле заправиться? Вон плакат, — он ткнул вилкой за окно, — через пять километров заправка. Налейте полный бак.

Он протянул мне две пятисотки:

— Берите-берите, раз уж вы были так любезны, что согласились подвезти меня в ваши края.

Нет, каков наглец! Оказывается, это всего лишь любезность с моей стороны.

Мы подъехали к заправке, и пока девчонка в фирменной куртке брала у меня деньги и пристраивала шланг, Герман перегнулся и выхватил ключ из замка зажигания.

— Минуточку, Лара, я пока пройдусь в места не столь отдаленные.

Он махнул мне рукой и скрылся в том направлении, куда показывала стрелка с надписью «Туалет».

Сзади резко засигналили, так что я даже вздрогнула от неожиданности.

— Дамочка, заснули, что ли, отъезжайте! — прикрикнул на меня мужской голос.

Я обернулась и обомлела. Прямо впритык к багажнику моей Симки стоял тот самый бежевый «скорпио», который вначале ехал за мной, а потом нехотя обогнал. Прятался он где-то, что ли?

— Сейчас-сейчас, — я открыла дверцу, — мой пассажир… утащил ключ… вон он бежит, извините.

— Ключи надо при себе держать, а не пассажирам их отдавать, — назидательно проговорил мне водитель «форда».

Герман вернулся и опять сел на заднее сиденье, протянув мне ключи. Причем на бежевую иномарку он даже не взглянул.

— Вы погони больше не опасаетесь? — на всякий случай поинтересовалась я, выруливая с территории бензоколонки.

— Ну, положим, тот мой знакомый в своем деле спец и в Ивлевском районе он — величина, но здесь… Вряд ли он станет ловить меня на просторах родины, где все его влияние сводится к нулю…

На его месте я не была бы так уверена в этом. И потом… Стал бы этот его знакомый просто ехать за нами следом. Если он в Ивлевском районе величина, не стал бы выпускать Германа их этих мест, а остановил бы машину на шоссе и расставил точки над i.

То есть если кто и ехал за нами, то скорее всего тот, который и сам не хотел разборок в своих краях, а тоже предпочитал уехать подальше и там, где его никто не знает, все свои дела и решить…

Еще часа полтора мы ехали молча. Я слушала музыку. Герман, наверное, думал о своем будущем миллионера, а потом сказал мне:

— Еще немного, и станет совсем темно. Через несколько километров у нас на пути будет неплохой мотель. Предлагаю в нем остановиться и спокойно переночевать. Терпеть не могу ездить по ночам.

— Мотель так мотель. На самом деле мне вовсе не хотелось где бы то ни было останавливаться. А если бежевая иномарка и в самом деле погоня? Может, прежде они не были уверены в том, что Герман едет со мной? Даром, что ли, он прятался.

Моя фантазия разыгралась. Теперь наши преследователи на бензозаправке убедились в том, что Герман едет в моей машине, и больше с нападением тянуть не будут. Мой инстинкт самосохранения прямо-таки взвыл от страха. Останавливаться в мотеле глупо и опасно, именно там беглеца взять легче всего.

— Перестраивайся в левый ряд, — скомандовал мне мой пассажир, как будто на шоссе было страсть какое оживленное движение, но я покорно взяла влево. — Сейчас будет поворот к мотелю.

Я не стала выказывать неповиновения, потому что задумала кое-что и теперь всеми средствами старалась усыпить бдительность моего похитителя. Вовсе не такого крутого, каким он старался казаться. Сказала, будто меня интересовало только это:

— Надеюсь, мы остановимся в разных номерах?

Он рассмеялся:

— И не надейся, моя дорогая. Чтобы я выпустил тебя из-под своего присмотра! Наоборот, дежурному администратору я расскажу романтическую историю, как возил тебя, свою невесту, знакомить с родителями. И что мы уже подали документы в загс, а через неделю у нас регистрация…

Не знаю, как внутри, снаружи этот мотель показался мне весьма непрезентабельным.

— Здесь, наверное, и автостоянки нет, — сказала я не для того, чтобы его позлить, а чтобы еще больше рассеять внимание. — Дыра та еще.

— Должна быть! — Он вылез из машины, таща за собой свою тяжеленную сумку. — Там мужик стоит у входа, сейчас я узнаю. Подъезжай ближе.

А вот тут он и ошибся! Расслабился. Думал, что если держит в руках сумку с долларами, то держит и меня. Как только он отошел метров на десять, я дала полный газ и с места рванула машину так, что бедная Симка подпрыгнула, хотя конструкторы вряд ли вкладывали в нее способность к прыжкам.

Боковым зрением я увидела перекошенное от злости лицо Германа, разинутый в крике рот, но больше ничего рассматривать не стала, потому что помчалась прочь от этого места, уповая на то, что у него под рукой не окажется попутной машины, или такси, или любого другого транспортного средства.


Глава двадцать первая


Терпеть не могу сумеречное время суток, когда все предметы теряют четкие очертания и даже природные цвета. Порой в раздражении я даже начинаю доказывать самой себе, что поговорка «Ночью все кошки серы» вовсе не о ночи. Ночью у них только глаза светятся одинаково. В сумерках все кошки серы — вот как надо говорить.

На самом деле все, что я сейчас мысленно выдавала, было продуктом моего взбудораженного мозга. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!

Мне не верилось. Хотя я могла просто смотреть в зеркало заднего вида, мне хотелось обернуться и долго смотреть назад: не кинулся ли кто за мной в погоню?

Неужели я смогла просто так взять и уехать. Получилось, я бросила Вируса в каком-то заштатном мотеле. Но с другой стороны, а кто он мне — друг, брат? Может, это из-за него я лишилась мужчины своей жизни.

Надо же, как меня мотает — от пьянящего воздуха свободы до некоторой виноватости: вот взяла и оставила мальчишку одного, с тремя миллионами баксов в обычной дорожной сумке. Олька мне не поверит! А родителям я даже не стану рассказывать, а то еще решат, что их великовозрастную доченьку нельзя никуда отпускать одну.

За окнами моей Симки наступила ночь, смутное время кончилось, и, как ни странно, окружающий меня пейзаж стал четче и строже. По крайней мере в свете фар машины.

Ничто не мешало мне вести машину и думать думу. «Узелок завяжется, узелок развяжется», — сообщило «Радио-ретро». Насчет развязаться — это пожалуйста, вон некоторые концы моей странной истории так и болтаются по ветру и завязать их нечем.

Кто убил тетку, я не узнала. То есть Федор мне не сказал его фамилию. Да надо ли мне это знать?

И что делать мне с моим магазином? Еще одно наследство!

И что делать мне с предполагаемым браком? Выходить за Михайловского или нет?

Может, зря я продала Далматову теткин дом? Правда, теперь он все равно покойник. Александр Бойко отомстил за смерть своей возлюбленной, пусть даже Жора-Бык, как считает Михайловский, вовсе не давал приказ о ее убийстве.

По большому счету дом вообще теперь ничей. Вернее, по документам мой, но я больше не собиралась предъявлять на него права.

На магазин я тоже не собираюсь их предъявлять.

«Однако документы на него взяла с собой!» — напомнил внутренний голос. Я даже и в мыслях ходила вокруг да около, боясь что-то окончательно решить для себя.

Мне отчего-то вспомнилась Лера, которую по телефону отчитывал Михайловский. Что же, и мне вот так оправдываться: «Федя, ну, Федя, я не виновата, он сам меня утащил». А Федя наверняка начнет доказывать, что я могла бы крикнуть, могла бы позвать на помощь, могла бы позвонить, могла бы вообще не ходить одна за какими-то там цветами…

Хорошо хоть, Симка продолжала спокойно ехать вперед, глотая километры дороги и с каждой минутой приближая меня к дому…

Или оставить все как есть? Положиться на судьбу? Ведь это так удобно, во всем ссылаться на нее. Мол, для чего-то же она это сделала, послала к озеру Германа-Вируса… Я взглянула на часы: девять вечера. Если и дальше моя езда пойдет так же гладко, в полночь я буду дома.

Все складывалось хорошо. Прямо-таки прекрасно. Откуда тогда у меня это ощущение тревоги? И даже вины. Словно я предала кого-то. Или просто совершила недостойный поступок.

Теперь, чем ближе я подъезжала к родным краям, тем жарче становилось мне в шерстяном свитере и джинсах. Я ехала в лето, господа!

Остановив машину на обочине, я быстренько переоделась в льняные бриджи и футболку. Посидела немного и медленно тронулась с места.

Я ехала домой, я думала о вас… Прощай, Федя! Прощай, мой синеглазый майор! Прощай, несостоявшаяся падчерица Валерия! Немного позже я напишу вам, расскажу все, что случилось, и… пришлю генеральную доверенность на имя Федора: пусть распорядится домом на улице Парижской коммуны как хочет. На законном основании. Может, там поселится какой-нибудь милиционер, у которого проблемы с жильем.

А я вернусь к Коле Дольскому.

Подумала так и поняла: нет, не вернусь! Он будет недоумевать: что случилось? Ведь не прошло и недели, а я вдруг стала совсем другим человеком. Ну может, и не совсем, а только не хочу я больше жить с мужчиной просто так, без любви. Дружба и секс — звучит как-то по-дурацки.


— Мамочки мои, Ларка! Неужели ты наконец приехала. — Олька обнимала меня и почти по-мужски тыкала кулаком под ребра. — Зараза! Как я по тебе соскучилась!

Но время, отведенное на объятия, уже давно кончилось, а Олька все не выпускала меня из рук.

— У тебя что-то случилось? — Наконец я вырвалась из дружеских объятий и заглянула Ольге в глаза — они сияли.

Не потому, что я приехала — точнее, не только потому, — сияние шло у нее изнутри.

Да, мы дружили с Олей всего три года. Но для нас обеих это было целых три! Для нас обеих это была другая жизнь. Мы начали ее сначала, мы стали осваивать большой бизнес, не пользуясь какими-то недостойными методами. И мы действительно психологически были очень близки, потому обе и угадывали настроение друг друга, казалось бы, по незаметным другим людям мелочам. И давно поняли, что можем во всем надеяться друг на друга.

Квартира, которую Оля снимала в ожидании, когда построят ее собственную, однокомнатная. Так что спрятаться в ней было практически невозможно. А он и не прятался. Сидел на диване перед телевизором и медленно повернул голову в ответ на мое приветствие.

— Здравствуйте.

Я могла бы сразу понять, что у нее дома не Лева. Никогда Олька Леве так не радовалась. И отчего-то я думала, что вот так сиять глазами только от того, что рядом мужчина, она просто не может. Слишком цинична.

То есть я признавала за Олькой и сентиментальность, и доброту под грубоватой простецкой маской, в ответственных моментах деликатность, но думала, что это относится только ко мне и Олиным близким родственникам. К мужчинам она ничего подобного просто не может чувствовать. Вот дура-то!

— Лева знает? — шепнула я Ольге, когда она потащила меня на кухню, крикнув своему Ушастому: — Леш, пойдем на кухню. Тут как-то уютнее. Вот достроят мою квартиру, будем дорогих гостей принимать в гостиной. — А между криком ответила мне: — Не знает. Он сейчас в Москве, на каком-то сборище банкиров.

— Как, думаешь, он это воспримет?

— И подумать боюсь.

Кононов все не шел, и я вопросительно взглянула на Ольгу.

— Дает возможность нам наговориться, — сказала она, на этот раз не понижая голоса.

— Друзья — это свято, — сказал и он, ставя на стол бутылку коньяку.

— Нет, Ларка у нас больше вино любит, — махнула рукой Оля и достала из холодильника бутылку шампанского. — Как ты только позвонила, я в морозилку его запихнула, чтобы по-быстрому остудить. Как ты любишь, полусладкое.

— Я вам не помешала? — с опозданием спохватилась я.

— Ну что вы, — отозвался Кононов, — Оля так вас ждала. Обещала рассказ о невероятных приключениях компьютерщика в глубинке.

— Ах вот вы как! Уверены, что это будет сказка?

— Лучше возьмем более корректное: легенда.

Не знаю, чье это мнение — то ли коллективное, то ли одного Ушастого, а только, похоже, мне здесь не очень верят. То есть оба думают, что я кое-что непременно прибавлю, а то и откровенно выдумаю.

Как чувствовала, некоторые материалы взяла с собой, и то, что намеревалась предъявить в самом конце, пришлось показывать в начале. А именно: документы на завещанный мне Александром Бойко магазин.

В общем, я, конечно, села за стол, взяла в руку бокал со своим любимым шампанским и сказала, протягивая через стол папку с документами:

— Предлагаю первый тост за главную героиню самых невероятных приключений, о которых вы в свое время узнаете, то есть за меня!

— Во дает! — хихикнула Олька.

— Не возражаю, — согласился Кононов по кличке Ушастый.

Мы дружно выпили, и Олька просто выхватила у меня из рук папку:

— Что это? Ты мне не говорила… Магазин? Ни фига себе! Торговая площадь, годовой оборот… Ты что, решила вернуться в эту глухомань и поселиться там навсегда?

— Не решила.

— А магазин тогда тебе зачем?

— А кто меня спрашивал?

Ольга просто смотрела на меня во все глаза, в то время как Алексей, обернувшись к ней, заметил:

— Кажется, я был не прав. По крайней мере начало интригующее.

— Я могу предъявить еще кое-что.

— А у тебя есть?

Подруга называется! Неужели она не знает, что я обычно не вру, разве что в исключительных случаях, ради интересов производства.

— Ну, давай, — нерешительно проговорила она. Я достала из сумочки двадцать пять тысяч долларов и медленно выложила на стол.

— Сколько здесь? — Подруга уставилась на пачку, словно подозревая в этом розыгрыш.

— Двадцать пять тысяч.

— Заработала? — подколола она, скорее, от растерянности.

— А почему нет? Но в остальном вам придется поверить мне на слово, потому что стрельбу, трупы, мое посещение магазина по гостевой визитке… Ах да, у меня же еще подарок для тебя. Простите, Алексей, я не знала, что Оля будет не одна.

Я протянула ей пакет с костюмом, который купила в бойковском магазине.

— Мамочки, такой, как я хотела! — крикнула Ольга и, выскочив из-за стола, помчалась в ванную переодеваться.

— Спасибо вам, Лариса, — сказал Кононов и легонько пожал мне руку, — я ваш вечный должник.

— Из-за костюма? — спросила я.

— Из-за того, что вы в нужный момент замолвили за меня слово. Согласитесь, трудно объяснить что-то человеку, который не желает тебя выслушать.

Когда Ольга вошла к нам на кухню в своем белом костюме, я поняла, что угодила подруге. Импортная вещь сидела на ней как влитая. Конечно, мысленно я прославляла свой верный глаз и не сразу заметила реакцию Алексея. Он медленно привставал из-за стола, не сводя восторженного взгляда с Ольги.

А она в лучах его влюбленности вся плавилась от удовольствия, а во мне вдруг зашевелился червячок зависти. Как бы я хотела, чтобы и на меня вот так же, не сводя глаз, смотрел мужчина…

— Оля, — вдруг сказал ее Ушастый, — ты вроде говорила, что Лариса твоя любимая подруга.

— И единственная, — добавила Ольга непривычно певучим голосом, в котором не слышалось ни капли хрипотцы.

Только сейчас я вспомнила, что не видела на столе привычной пачки Ольгиных сигарет. Обычно, садясь, она всегда клала их на край стола.

Я так привыкла, что Олька курит и матерится, что теперь передо мной предстала словно бы не она, а совсем другая женщина.

Мне показалось, Кононов хочет что-то сказать. Он и на меня оглянулся: мол, да, хочу сказать, но вот не знаю, к месту будет это или не к месту.

— Раз Лара — самый близкий тебе человек, думаю, она меня поддержит. Оля, я прошу тебя выйти за меня замуж.

— Странно, что именно сейчас… — удивилась Олька, — на кухне…

Кажется, она растерялась.

— Ничего странного нет, — спохватилась я, — ты в этом белом костюме, как никогда, похожа на невесту.

Красивые Олины волосы струились по плечам, падая с них водопадом. Глаза казались огромными, а счастье делало выражение ее лица юным и невинным.

— Мы говорим: «Да», — сказала я.

— Кто это — мы? — по привычке было вскинулась Ольга.

— Ты — любимая женщина и я — подружка невесты.

— Скажи, что тебе просто хочется погулять на свадьбе, — пробурчала она.

— Очень хочется. Потому сейчас я предлагаю вам начать тренироваться. Горько.

Глаза Оли от удивления стали еще больше, но Алексей не дал ей времени на раздумье. Притянул к себе и стал целовать.

Я под шумок сгребла в сумку свои доллары, документы на магазин и потихоньку побрела к выходу.

— Лара, куда ты? — с трудом оторвавшись, крикнула мне вслед Ольга.

— Мама поручила мне купить торт, — сказала я с порога. — Сегодня приезжает брат — у него командировка в родной город.

— А как же рассказ о твоих похождениях?

— Завтра, — отмахнулась я, — вечер вопросов и ответов — завтра днем!

— Вечер — днем? Что ты говоришь.

— Ничего не поделаешь, вся эта неделя у меня так и проходила: завтрак в обед, обед — в ужин, обычный пикник превратился в киднепинг, а поездка домой — в гонки с преследованием…

— Красиво жить не запретишь.

— До завтра, — сказала я им обоим и добавила: — День и время свадьбы сообщите мне на мобильник.

Ольга закрыла за мной дверь с несколько виноватым выражением лица. Что поделаешь, все не могут быть счастливы одновременно.


Однако все мы эгоисты. Одни явные, другие тайные. Но это и правильно. Если мы не станем о себе заботиться, то исчезнем как индивидуумы.

Говорят, некоторые с эгоизмом успешно борются. Начинают жить для других. Но и это тоже своего рода эгоизм, ибо человек осознает, что в таком качестве он не похож на остальных, и понимание своей избранности его греет…

Вот в какие дебри я залезла под настроение.

Никакой торт мама купить мне не поручала, но сегодня воскресенье, я приехала ночью. Кстати, ничего ни маме, ни папе не купила — вот ведь в магазине у Бойко я купила одежду для себя и для Ольги, а о родителях и не вспомнила. Теперь я собиралась исправить это упущение.

Кроме того, я решила сделать еще кое-что: зайти в фирму по продаже недвижимости, что работает без выходных, и заказать, чтобы они подобрали для меня квартиру. Трехкомнатную.

Ольга удивится. Она внесла деньги на двухкомнатную, а я — на трех. Но она теперь не одна. Наверное, и Алексей с чем-нибудь придет. Отчего-то я была уверена, что он не такой нищий, как Коля Дольский. Впрочем, о чем это я. Совершенно точно, Ольга приняла бы его любого…

Увы, в нашем городе рядовые журналисты много не получают и живут, как большинство граждан, у той самой красной черты. Я ни за что бы не стала предпочитать Коле, например, банкира Леву, только потому что тот много получает. Мои рассуждения всего лишь констатация факта… Я и не знаю, чем занимается Ушастый. И возможно, те десять лет, что он прожил вдали от Ольги, искривили его характер так же, как и ее…


— Ларочка, тебе звонил из Ивлева какой-то Михайловский, — сказала мама.

— И что сказал? — пробормотала я, стараясь унять охватившую меня дрожь.

— Спросил, как ты доехала. Я сказала, что ты была измучена, не стала нам с папой ничего рассказывать и даже ужинать отказалась. Легла спать, а сегодня в десять часов только проснулась. Говорю ему, наверное, к Ольге поехала. Это ее лучшая подруга…

— Чего это ты так разоткровенничалась с незнакомым человеком?

— Мне-то он, может, и незнаком, но не тебе, иначе откуда он знает такие подробности, а ко мне обратился по имени-отчеству?.. Кстати, очень воспитанный молодой человек. Кто он?

— Так, один майор. Работник угрозыска, — отозвалась я, вся еще во власти нахлынувших на меня чувств: интересно, Федор догадался, что я уехала не по своей воле?

— Погоди, — всполошилась мама, — ты хочешь сказать, что тебе пришлось иметь дело с милицией?

«И с бандитами!» — могла бы сказать я. Но промолчать — будет еще хуже. Страсть к домысливанию у меня как раз от мамы. Если я сейчас объясню ей все понятнее и проще, может, и обойдется.

— Я всего лишь подвезла по пути в Костромино его дочь, — объяснила я и подумала, что уж об этом-то я вполне могу рассказать маме. Она с удовольствием послушает. Да и папа тоже. — В краях, где жила тетя Липа, со мной и в самом деле кое-что произошло, — сказала я своим родителям — к тому времени из спальни вышел и папа, — но сначала вы меряете обновки, которые я вам принесла, потом мы обедаем, потому что я уже проголодалась, а затем я буду вам рассказывать. Но при одном условии.

— Каком? — в один голос спросили мои родители. — Телевизор на это время должен быть выключен!

И усмехнулась про себя: папа усиленно соображал, какие передачи он может пропустить и стоит ли этого мой рассказ.

— Если вы заняты, могу и не рассказывать.

— Нет-нет! — опять в один голос вскричали они и, переглянувшись, расхохотались.

Родителям я тоже угодила. В смысле одежды. Моему папе, как и маме, пятьдесят два года. Оба удивительно моложавы. Наверное, от того, что они много лет живут в счастливом браке и не мотают друг другу нервы, не пьют без нужды и охотно выезжают на природу. В последнее время к своим друзьям, которые купили участок в предгорье, возле небольшой речушки, и где прямо за сетчатой оградой их владения растет огромная груша-дичка, а чуть подальше — целая кизиловая роща.

Я отчего-то подумала, как понравилось бы это место Лере. И как бы хорошо она могла отдохнуть там нынешним летом. С виду она девочка здоровая, но такая бледненькая…

Ах да, так вот, я купила папе белые джинсы. Конечно, фирменные. Сам себе он их никогда не купит, потому что считает глупостью выбрасывать такие деньги на тряпки. Но зато каким молодцом он в них смотрелся! Как и мама в своем кружевном летнем платье. Очень модном. Но скажи я ей, сколько оно стоит, мама тотчас подскочит и будет ходить в нем по комнате, расставив руки, словно платье хрустальное и может разбиться от слишком свободного с ним обращения.

Может, я слишком примитивно представляю себе папу с мамой? В любом случае о подлинной стоимости моих подарков они не узнают. Пусть спят спокойно. Мама хочет поменять холодильник и не представляет, что это ее платье стоит, как раз его половину…

— Мы ждем, — напомнила мама.

Только что наше семейство допило чай, каждый съел по куску торта, и теперь мои родители терпеливо ждали, когда еще одна Шахерезада начнет свой рассказ.

Вчера на вопрос мамы, как дела, я успела лишь ответить: «Все в порядке».

А утром, едва проснулась, попила кофе и опять на вопросительный взгляд матери ничего не ответила. Вернее, пробурчала:

— Я только узнаю у Лельки, что нового в фирме, и домой. А уж тогда в тихой семейной обстановке я расскажу вам с папой все, что со мной в этом Костромино случилось.

— Значит, все-таки случилось, — упавшим голосом проговорила мама.

— Но я ведь жива-здорова, правда же? Значит, ничего страшного не произошло. Подробности письмом!

Свинство, конечно, что родители у меня всегда на втором месте. Да еще шуточки мои дурацкие.

Но теперь… теперь я смотрела на них повлажневшими от чувств глазами. Как хорош мой папа в белых джинсах. Какая красивая мама в белом платье.

— Как я вас люблю! — сказала я. На что мама ответила:

— Мы тебя тоже, доченька, очень любим.

А папа проворчал:

— Ты давай зубы нам не заговаривай.

— С чего начать: с хорошего или с плохого?

— С тобой случилось и что-то плохое? — опять испугалась мама.

— Со мной — ничего, не волнуйся. А вот с тетей Липой…

— Ее убили, — предположил папа.

— Ты прав, — кивнула я.

— Какой ужас! — Мама схватилась за горло, словно ей вдруг стало трудно дышать. — Я как чувствовала, что не надо тебя отпускать одну в такую глухомань! Недаром мне накануне сон приснился…

— Погоди, мать, со своими снами, — остановил ее папа. — Пусть уж Лариса рассказывает.

Теперь я испугалась за маму — она так нервничает, даже задним числом, что, пожалуй, не стоит рассказывать про то, как я вынуждена была уехать из Ивлева и что было в салоне моей машины. Как и про то, кто именно купил у меня дом… И по какой цене… И про магазин… И про то, что мне сделал предложение человек, у которого почти взрослая дочь…

И в это время, спасая меня чуть ли не от паники, прозвенел телефонный звонок.

— Благослови меня, мама, — грустно сказала я и поплелась к телефону в полной уверенности, что звонит не кто иной, как мой друг Федя.

И не ошиблась.


— Лариса Сергеевна, — сказал он тоном, от которого у меня заледенел даже желудок, — вам звонят из районного отдела милиции города Ивлева. Завтра я вышлю вам повестку — вы приглашаетесь в качестве свидетеля по делу о нанесении тяжких телесных повреждений гражданину Маркевичу Герману Вениаминовичу.

— Не нужна мне ваша повестка! — возмутилась я. — Можете и не стараться присылать, я все равно не приеду.

— Как это?

— Так это! — передразнила я. — Я его сразу предупредила, что киднепинг ему с рук не сойдет…

— Подожди, — Федор сразу понизил голос, — ты хочешь сказать, что Герман тебя украл?!

— А ты думал, я просто сбежала со своим любовником?!

— А почему ты мне сразу не позвонила?

— Чтобы не оправдываться, как сейчас! — сказала я. — Как представила, что ты орешь на меня в трубку, а я после всей этой нервотрепки и так еле на ногах стою… Тебе трудно понять, что человек может быть слабым, уязвимым и потому не таким правильным, каким ты видишь для себя все человечество: сильные, честные, принципиальные, шаг влево, шаг вправо — побег, или как там у вас!

— Ты зря на меня кричишь, Лара, я ничего тебе такого и не собирался говорить…

— Так я тебе и поверила! Небось ты сразу решил, что я все это устроила заранее и нарочно повезла вас к озеру, чтобы потом самой сбежать…

— Все не совсем так…

— Совсем не так! — рассвирепела я. — Извини, мне некогда.

— Лар, ты только скажи, кто это Германа так разделал? Он сейчас лежит под капельницей в реанимации, и врачи не разрешают его допрашивать.

— Хорошо, хоть в одно место тебе нет доступа!.. Не знаю, кто его, как ты говоришь, разделал. Могу только предполагать. Наверное, те ребята, у которых он пытался украсть три миллиона долларов.

— Ты это брось, — со смешком сказал Федор, — ни у кого в Ивлеве не могло быть такой наличности.

— Даже в кассе группы «Антитеррор»?

— О Боже! — простонал он.

— Впрочем, могу дать тебе наколку. Нас преследовал бежевый «форд-скорпио», — сказала я. — Больше у тебя нет ко мне вопросов?

— Есть. — Он покашлял и твердо сказал: — Я тебе делал предложение, но ты мне так ничего и не сказала.

— Как, разве этот вопрос все еще стоит на повестке дня?

— И даже актуален как никогда.

— Ты целеустремленный человек, да?

— Еще какой!

— Ты звонишь с работы или из дома?

— Из дома.

— Тогда клади трубку. Ты и так уже рублей на сто наговорил.

— Не понял, ты согласна или нет?

— Я думаю.

— Понимаешь, Ларчик, у меня такое чувство, что я будто попал в паутину и барахтаюсь в ней, не в силах освободиться.

— Хочешь сказать, я эту паутину сплела?

Я даже слегка обиделась.

— Нет, не ты. Никто конкретный. Обстоятельства так сложились, что я ими не могу больше управлять.

— У тебя никогда так прежде не было?

— Вот именно. Было всего один раз, и я со всеми заморочками справился, но больше не хочу этого повторять. Я уже много лет живу просто и ясно и во всем, что не касается работы и ее редких сюрпризов, вполне способен свою жизнь прогнозировать. Но с тех пор, как мы с тобой встретились, у меня все пошло наперекосяк.

Я слушала его и чувствовала, как холод из желудка опустился до кончиков пальцев на ногах.

— Кажется, я уже подумала, — сказала я, некорректно оборвав его яркую речь. — Мы с тобой слишком разные, чтобы связать свою жизнь. Потому давай скажем друг другу «спасибо» за некоторые приятные мгновения и расстанемся с тихой грустью…

— Я не понял, — заикнулся было он, но я не дала ему продолжить:

— Передавай мой привет Валерии. Она мне очень понравилась. Скажи, если она не захочет поступать в институт в Петербурге, пусть приезжает ко мне, я с удовольствием ей помогу, и с жильем не будет проблем. Прощай.

Я положила трубку, не ожидая, что Федор мне ответит.

Только теперь я поняла: ему вовсе не нужна была современная, самостоятельная жена. И он был уверен, что я соглашусь на его предложение и брошу все, чем жила до сих пор, чтобы жить вместе с ним так же, как с рождения жила Валерия, беспрекословно ему подчиняясь.

Кому и что Федор хотел доказать, я не знала, но он не собирался уезжать из Ивлева вовсе не потому, что ему там ужасно нравилось, а потому, что был упрям и зол на весь свет, как бы он ни пытался меня в том разубедить.


— Ларуся, ты чем-то расстроена? — спросила мама, погладив меня по голове, как маленькую.

— Нет, это пустяки, — улыбнулась я. — Тебе понравилось платье?

— Очень.

— А папе джинсы?

— Думаю, понравились, но он стесняется в этом признаваться.

— А ты скажи, что они ему очень идут и что молодят его…

Я почувствовала некоторое сопротивление со стороны мамы.

— Ты не хочешь, чтобы он выглядел моложавым? — удивилась я.

Мама вздохнула:

— Ох, доченька! Седина в бороду — бес в ребро, люди недаром говорят.

— И ты боишься, что какая-нибудь молоденькая его от тебя уведет?

Мама отвела глаза:

— Ты этого не поймешь.

— Послушай, мама, можно, я впервые в жизни дам тебе совет?

Я всегда хотела с мамой на эту тему поговорить, но из деликатности предпочитала молчать. А после разговора с Федором вдруг решила, это он пусть живет как хочет. Мои же родители слишком мне дороги, чтобы я подобные мысли держала при себе.

— Говори, — удивилась мама; может, она и не хотела продолжать наш разговор, но любопытство взяло верх.

— Только ты меня не перебивай, ладно?

— Хорошо-хорошо, я выслушаю тебя.

— Мама, принято считать, что женщины больше всех боятся старости.

— А на самом деле не так? — Она снисходительно улыбнулась: мол, что ты-то об этом можешь знать!

— Не так. На самом деле старости больше всех боятся мужчины.

— Ой, не смеши меня. — Мама до этого сидела на тахте в моей комнате, а теперь поднялась, намереваясь уйти.

— Мама, ну ты же обещала…

Она все еще стояла передо мной, словно ждала, когда я скажу и вовсе сущую ерунду, после чего она с чистой совестью уйдет к себе.

— Как ты думаешь, почему мужчины частенько уходят от стареющих жен к совсем молодым девчонкам?

— Что ж тут непонятного — кобели. Тянет их на свеженькое. Старая-то жена надоела…

— Это общепринятое заблуждение!

— Интересно. Все, выходит, ошибаются, а одна Лариса Киреева истину знает.

— Может, и не одна. Только те женщины, которые знают, не спешат этой истине следовать.

— В чем же она заключается?

Мама наконец присела рядом со мной и обратила на меня недоверчивый взгляд.

— Да, мужчины боятся старости. Потому что стареющая женщина, как старости ни боится, все же имеет куда больше средств для борьбы с ней. Особенно сейчас. Она и живот подтянет. И морщины уберет, и грудь сделает как у девушки, а у мужчины?

— Он может спортом заняться, бег, плавание, то да сё… — неуверенно предположила мама.

— Вот именно, то да сё! — фыркнула я. — Потому что у мужчин ослабевает и дает сбой тот инструмент, который прежде не подводил. Что он делает?

— Понятное дело, к молоденькой бежит. Думает, благодаря подъему духа, который она в нем вызывает, поднимется вообще все.

Сказала и смутилась. Недаром. Я заметила в последнее время моя всегда спокойная мама несколько раздражена.

— А что должна делать умная жена?

— Лара, ты меня пугаешь. Тебе всего двадцать пять лет, откуда такие мудрствования.

— Мне уже двадцать пять, а думаю я так по привычке искать выход из трудных положений. Сначала, я считаю, нужно как следует приглядеться к обстановке. Что делают большинство женщин в такой ситуации?

— Смиряются.

— Делают вид, что смирились. На самом деле они начинают убеждать своего мужа в том, что он старый. Дед. Они так и называют его теперь: дед! Это смешно слышать от женщины, которая и сама не молода.

— Я тебя не понимаю, — чуть ли не простонала мама. А вот я понимала, что залезла в такие дебри, из которых не выберешься ни за пять минут, ни за десять.

— А ты не должна говорить папе, что он старый. И дедом его не должна называть. И в ласке не отказывать. Наоборот, все время его поддерживать, покупать ему красивую одежду, обращать внимание на то, как он хорошо выглядит. Конечно, не забывая о своей внешности…

— А почему ты вдруг стала рассуждать о мужчинах в возрасте? Вроде тебе еще рано. Уж не влюбилась ты в какого-нибудь старика?

— Мама, и какой возраст подразумеваешь ты под этим словом — старик?

— Намного старше тебя! — отрезала мама и ушла, ничуть не проникнувшись моей теорией.


Я легла на тахту поверх покрывала и задумалась. Что я натворила? Отказалась от красивого мужчины. Лера… Она сказала, что будет меня ждать… Михайловский. Он и так не был в себе уверен, а тут еще я добавила… Что же делать: позвонить и извиниться? А если он мне просто нагрубит и повесит трубку…

Ольга в таких вот случаях обычно говорила: «Основной показатель — твои ощущения и настроения. Прежде всего задай себе вопрос: я хочу этого? Если нет, то о чем и говорить».

Я постаралась представить себе Федора, его властное холодное лицо. Каждый раз, чтобы вызвать на нем улыбку, добиться не таяния, а хотя бы подтаивания этой ледяной глыбы, мне придется прилагать титанические усилия…

Но из памяти вдруг выплыло совсем другое лицо. Причем если прежде я отмечала просто поток эмоций, который вызывал во мне этот образ, то теперь мне стали видеться детали. Усталые серые глаза. Горькие морщинки по обеим сторонам твердого рта, слегка запавшие щеки.

Он ничего мне не говорил о своих чувствах. Тогда отчего же во мне появилась уверенность, что я ему небезразлична? Нет, он сказал: «Значит, я сам невольно подтолкнул вас к нему».

Недаром меня так потянуло к Шувалову, грустно подумалось мне. Как я ни боролась, как ни объясняла себе влечение чуть ли не помрачением разума, а оно никуда не ушло. Чувство это. Я влюбилась в Сергея, и никуда от этого не денешься.

Он женат. Живет черт-те где. И вряд ли чувствует ко мне то же, что и я к нему. Вот, оказывается, чем любовь зла. Она заставляет влюбляться в того, в кого нельзя.

И ведь никому не скажешь об этом. Олька вся занята своим Ушастым. Мама… Я уже догадывалась, что она скажет в ответ на мои откровения. Влюбиться в женатого мужчину! Можно подумать, нет достойных холостяков…

Мне стало так жалко себя, что я заплакала.

— Лара, — крикнула у двери мама, — тебя Оля зовет к телефону.

Она заглянула и увидела мое зареванное лицо.

— Что случилось?

— Голова болит, — соврала я и взяла трубку.

— Ларка! — закричала моя подруга так громко, что я чуть не выронила трубку. — Кажется, мы с тобой приплыли.

— В каком смысле? — удивилась я.

— Мы себе такого врага приобрели!

— Имеешь в виду в лице Левы?

— Ну да, понимаешь, он с Лешкой подрался. А когда уходил, сказал: «Я твою фирму уничтожу!»

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Надо ее срочно продать.

— Кому?

— Профессору, — сказала она.

Есть у нас в городе один криминальный тип, который страшно любит разыгрывать из себя интеллигента. Я вообще-то не слышала, чтобы он зарился на нашу фирму. Неужели вокруг бизнеса всегда толкутся подобные ему люди?

— А мы с тобой что будем делать?

Она явственно замялась, из чего я поняла, что свою часть проблемы она уже решила, а мою — мне придется решать самой.

— Мы с Кононовым поженимся и уедем в Австрию. Его туда работать приглашают. Он ведь тоже программист, только на ступень выше, чем мы с тобой. Но я вполне смогу ему помогать… Ты чего молчишь?

— Думаю. Не успела я на недельку уехать, как ты уже и до Профессора добралась.

— Мы с тобой просто не знали, какой он из себя. Это же он с товарищем подходил к нам тогда в ресторане.

— И это ты говоришь мне при своем Кононове?

— Нет, он домой ушел. У него тоже есть дела…

— День свадьбы уже назначен?

— Пока нет. Во вторник узнаем, что к чему. Ушастый обещал договориться, чтобы нас побыстрее зарегистрировали.

— Ты счастлива?

— Очень. И чувствую себя виноватой перед тобой. Получилось, что дружба дружбой, а счастье врозь.

— А ты хотела бы, чтобы мы были втроем?

— Нет, но… Ты не обижаешься?

— Конечно, нет, глупая! Радуюсь за тебя — ты свое счастье выстрадала.

— А ты?

— Ну, у меня еще три года форы, — пошутила я.

— И все-таки ты расстроена. Из-за меня?

— Нет, — поневоле тяжко вздохнула я, — ты здесь ни при чем. Но просьба у меня к тебе имеется.

— Так говори, что же ты молчишь!

— Не спеши искать встречи со своим Профессором, — сказала я, — еще не вечер. Я ведь тоже имею право голоса, не правда ли?

— Само собой. Просто мне показалось, что даже две, но слабые женщины с таким крутым мэном, как Лева, не справятся.

Увы, полюбив, Олька опять почувствовала себя всего лишь слабой женщиной. А ведь совсем недавно она бросалась в бой, не обращая внимания на то, кто ей противостоит и как его звать. Оказывается, любовь, давая нам силы в одном, лишает их в другом. Закон сохранения энергии. Я говорю, естественно, о счастливой любви.

С чего я взяла, что судьба моя тоже решится сейчас. Прошла всего неделя. Просто она так много в себя вместила, что мне показалось вдруг: пора, пора бы моей судьбе подсуетиться и чего-нибудь мне предложить…

«А Михайловский?» — попытался пискнуть мой внутренний голос.

«Я имею в виду кого-нибудь, кроме Михайловского».


На другой день я отправилась к Леве на переговоры. И говорила с ним без обиняков:

— Хочешь ты этого или не хочешь, но Ольга выходит замуж и уезжает с мужем в Австрию. Фирма ее больше не волнует. Но я-то остаюсь. Если ты считаешь себя обиженным, фирма «Каола» может компенсировать тебе моральный ущерб. В разумных пределах, конечно.

Он, по-моему, слегка обалдел, но сказал коротко:

— Я подумаю.

А это уже, как ни крути, вселяет кое-какую надежду в единоличного теперь главу фирмы «Каола». Надо будет взять мне помощника. Или референта. И конечно, секретаря. У меня уже есть кое-кто на примете.

Как заметили классики, судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Определенно этот Ушастый испортил мою подругу. Никакой крутой вумен Ольги Кривенко больше не существовало. Была лишь красавица невеста, чуткая и нежная. Словно кто-то разломил грубую скорлупу, хранившую совсем другую суть.

Временами мне казалось, что любовь не только возвышает, но и делает людей идиотами.

Организацию свадьбы взял на себя жених. Он заказал ресторан, дал нужную сумму.

Правда, меню обговаривала с хозяином ресторана, который в оформлении крупных заказов принимал непосредственное участие, я и, надо сказать, существенно уменьшила цифру, которую заломил за предстоящий банкет этот представитель частного бизнеса.

Ушастый попытался открыть рот, но я попросту выпроводила его под надуманным предлогом. Зачем же бросать деньги на ветер, даже если они у него и есть. Еще пригодятся в свадебном путешествии. Уж в чем, в чем, а в умении торговаться за время существования своей фирмы я поднаторела.

— Вы меня разорите, Лариса Сергеевна! — кричал ресторатор. Точно так же вопил обычно Серджио, который всегда имел «люфт» в цене, чтобы при необходимости все-таки уступить. Мы познакомились, я подарила ему свою визитку, и теперь хозяин хоть и упирался, но уже не так крепко.

Странно, насколько ослабела Ольга, настолько увереннее чувствовала себя я. Словно за эту неделю я стала старше на десять лет и на столько же опытнее.


В день свадьбы Алексей познакомил меня со своим другом, свидетелем со стороны жениха и, предполагалось, распорядителем свадьбы. Но я сразу поняла, что против меня ему не сдюжить. Слишком интеллигентен и не бит.

«Можно подумать, ты бита!» — буркнул мой внутренний голос.

Даже не бита, а убита. Поражена несчастной любовью в самое сердце. И оно теперь кровоточит, как бы я ни улыбалась направо и налево, доказывая неизвестно кому, как мне хорошо и радостно.

Оркестр играл. Приглашенный тамада носился по залу, организовывая тосты и речи, распаленные гости кричали «горько», а по-настоящему горько было только мне.

Нет, на самом деле я радовалась за Ольку, которая казалась мне самой красивой невестой на свете, но ноющая, «фантомная» боль в сердце никак не отпускала меня.

В какой-то момент свадьбы, когда гости достаточно расслабились, и все были при деле, и все шло своим чередом, я решила, что мне следует немного подышать свежим воздухом на крыльце, и незаметно ускользнула из зала.


Какие-то мужчины курили недалеко от входа и помахали мне пачкой «Мальборо»:

— Девушка, присоединяйтесь!

— Спасибо, я не курю.

И чтобы не отвлекать их, я спустилась вниз по двум широким ступеням, решив, что я немного пройдусь взад-вперед по прилегающей улице, как в эту минуту кто-то тронул меня за плечо:

— Лариса!

Все еще не веря себе, я медленно повернулась. Передо мной стоял Сергей Шувалов.

— Как ты… здесь оказался? — выговорила я в момент пересохшим ртом.

— Я разошелся с женой, — сказал он как будто невпопад.

— И что?

— Я уже забыл, когда в последний раз был на юге.

— И что?

Я как заведенная повторяла свой дурацкий вопрос, потому что смотрела на него во все глаза и ничего не соображала.

— Твоя мама сказала, где тебя искать. И вот я все стою здесь, собираюсь с духом, чтобы войти в зал. Но видишь, ты как чувствовала, сама вышла… — Сергей потянул меня за руку в сторону: — Давай отойдем.

И мы встали в тени огромного платана — восемь часов вечера, а солнце еще жарило вовсю.

Трудно сказать, то ли он качнулся ко мне, то ли я потянулась к нему, но мы просто упали друг другу в объятия и слились в поцелуе. Нет, слились — это не образ и не штамп, это два тела так вдавились друг в друга, так соединились, словно стали одним существом, на центральной улице, ясным вечером! Казалось, нас невозможно оттащить друг от друга, разве что разодрать. Наконец мы оторвались друг от друга.

— Ты здесь случайно?

— Вот еще! — хмыкнул он, все еще обнимая меня за плечи. — Я купил тетку из нотариальной конторы, взял у нее все твои данные, включая паспортные, нашел дом… Не мог понять, где ты бываешь, тебя невозможно застать дома. Спасибо твоей маме…

— Я свидетельница на свадьбе моей лучшей подруги. У меня была куча дел.

— Я тебя люблю, — сказал он.

— И я тебя люблю.

— Я хочу жениться на тебе.

И мы опять поцеловались.


Я покормила сына, а нянечка пришла и забрала его.

— Пойдем взвешиваться, богатырь, — шутливо сказала она, принимая от меня белый сверток.

Лежала я, лежала и не заметила, как задремала, чтобы, впрочем, тут же подхватиться от Танькиного крика:

— Шувалова, тебе цветы спускаются!

Она все время торчит у окна и все первой замечает.

— Спускаются?

Это что-то новенькое.

Я тоже выглянула в окно и прямо перед глазами увидела огромный букет, опущенный на веревке. И лицо моего мужа, сосредоточенно придерживающего эту веревку.

В какой, интересно, кабинет прорвался этот счастливый отец? Уж не в ординаторскую ли? Ага, и его там застукали. Мне видно, как чьи-то руки оттаскивают его от окна.

— Ларчонок! Спасибо за сына.

Он мог ведь передать мне цветы через нянечку или медсестру, но возжелал сделать это лично.

Все-таки его увели, а я едва успела схватить букет, который, не удерживаемый более рукой мужа, уже падал вниз.

Угодило меня родить аккурат на майские праздники. Наверное, в связи с праздником внимание дежурных врачей было ослаблено, и мой неистовый супруг прорвался к окну.

Я сунула нос в букет сирени — мои любимые цветы. И засмеялась. Самое большое счастье, оказывается, быть счастливым не только самому, но и подарить счастье близкому человеку.


notes


Примечания


1


А.С. Грибоедов. «Горе от ума».