Бабочка
Кэтрин Харви


Клуб бывших толстушек #1


На верхнем этаже дорогого магазина для мужчин на Родео-Стрит расположен частный женский клуб, где красивые и богатые женщины престижного района Беверли-Хиллз могут дать волю любым, весьма смелым эротическим фантазиям.

Самая загадочная из них — это Беверли Хайленд, женщина, создавшая клуб Бабочка. Она сменила имя, внешность, даже акцент, чтобы скрыть свое прошлое и осуществить давнишнюю мечту — отомстить человеку, унизившему ее.


Кэтрин Харви

Бабочка


Пролог


Это мог быть любой остров в любом лазурном море на Земле. У подножия отвесной скалы разбивались волны, на ее вершине расположилась белая вилла, которая смотрела прямо в морские дали. Неподалеку стояла на приколе яхта. Ее команда, в новенькой отутюженной форме, в любой момент была готова принять на борт живших на скале мужчину и женщину и исполнить любую их прихоть. В бассейне рядом с виллой плавала женщина, наслаждаясь чистым воздухом и тишиной уединения. Ветер нежно колыхал полотно тента, под которым был накрыт стол для пиршества: икра со льдом, охлажденные омары и крабы, замороженные фрукты в сахаре, сыры, привезенные со всех концов света, четыре вида вин. Официантов не было видно. Влюбленные хотели побыть одни.

Она выбралась из мраморного бассейна, поднялась по изогнутым белым ступеням и, пройдя между двумя коринфскими колоннами, направилась к шезлонгам.

Она не торопилась. Ее переполняла томительно-сладкая жажда любви.

Она не стала снимать купальник. Пусть это сделает он. Греясь в лучах солнца, она наблюдала за экраном телевизора, который стоял в тени полосатого тента. Телевизор был включен. Он никогда не переставал работать.

Она ждала. Спустя несколько минут из дома вышел мужчина, и сверкающая вода бассейна отразилась в его очках. На нем был полуоткрытый длинный белый пляжный халат. Женщина не спускала с мужчины глаз. Он был высокий, гибкий, мускулистый, походка его напоминала пружинистую поступь олимпийского чемпиона.

Он встал рядом с шезлонгом. Женщина лениво протянула руку. Волны зноя накатывали на нее от белых стен виллы, и, казалось, она растворяется в этом зное. Она чуть-чуть пошевелилась, чтобы еще раз почувствовать бархатистое прикосновение полотенца.

Он встал на колени. Она почувствовала, как его сильные руки нежно гладят ее. Он начал развязывать тесемки ее купальника и целовать шелковистые женские бедра. Но когда он стал, лаская, освобождать ее от купальника, женщина неожиданно остановила его.

Мужчина поднял глаза, пытаясь отгадать выражение ее глаз, скрытых за огромными очками. Он понял, что взгляд ее прикован к телевизору.

Он тоже посмотрел на экран. Наконец-то передавали то, чего она так долго ждала: через спутник показывали программу новостей с другого конца Земли.

Новости были посвящены двум похоронным церемониям, одна происходила в Хьюстоне, другая — в Беверли-Хиллз. Похороны были настолько важным событием, что их показывали в программе мировых новостей.

Она нежно и будто рассеянно перебирала его волосы. Одна процессия происходила на фоне калифорнийских пальм, участники прибывали в лимузинах. Катафалк был белого цвета, потому что хоронили женщину. Другая процессия — под горячим техасским солнцем, и люди в широкополых шляпах несли гроб, обитый черным, потому что в нем лежал мужчина. На минуту она почувствовала себя вдали от этого скалистого уединенного острова и утонченных любовных утех. Она снова была там, в начале необыкновенного пути, который в итоге завершили две похоронные процессии в один и тот же день, на расстоянии более двух тысяч километров одна от другой…


ЯНВАРЬ


Линда Маркус сидела за туалетным столиком, когда она услышала тот звук.

Линда собиралась причесываться, и поэтому ее рука со щеткой так и застыла в воздухе. Она носила золотой браслет с брелоком — бабочкой. Линда замерла, прислушиваясь к звукам ночи, и бабочка трепетала на тонкой цепочке, поблескивая в свете лампы.

В зеркале отражалась спальня: огромная кровать с атласным балдахином и оборками на покрывале изысканного персикового цвета. На кровати лежали ее белый больничный халат, блузка и юбка. Она очень устала после дня, проведенного в операционной, и поэтому сумку с медицинскими принадлежностями засунула подальше под кровать. Итальянские кожаные туфли и колготки телесного цвета валялись на ковре.

Она прислушивалась еще некоторое время, но все было тихо. Как все-таки трудно расслабиться. Так много проблем требовали к себе внимания: пациент в реанимации, консилиум по хирургии завтра утром, речь, которую ей предстояло написать для ежегодного обеда медицинской ассоциации.

И, наконец, настойчивые звонки телевизионного продюсера Барри Грина. Никакого отношения к медицине они не имели — об этом, по крайней мере, свидетельствовали его послания, записанные автоответчиком. Линда была заинтригована. Придется найти время и позвонить ему.

В этот момент до нее донесся тот же звук. Как будто кто-то, хитрый и коварный, тайком пытался пробраться в комнату.

Линда медленно и осторожно положила щетку на туалетный столик и, затаив дыхание, обернулась.

Взгляд ее упал на задернутые шторы. Может быть, звук проник снаружи? Боже мой, а закрыты ли окна?

Она задрожала и, не отрываясь, смотрела на тяжелые бархатные шторы. Сердце ее бешено забилось.

Одна за другой тянулись минуты. Слышно было, как над камином тикают затейливо украшенные часы в стиле Людовика.

Шторы колыхнулись.

Окно было открыто!

У Линды перехватило дыхание.

Шторы потихоньку начали раздвигаться, и холодный легкий ветер, казалось, заполнил всю комнату. На ковер упала чья-то тень.

Линда стремительно вскочила и, не раздумывая ни минуты, побежала в гардеробную. Закрыв за собой дверь, она погрузилась в темноту. На ощупь нашла потайной ящик в стене.

Там должен быть револьвер.

Линда нетерпеливо выдвинула ящик и нащупала в нем револьвер. Ей было неприятно ощущать тяжесть и холод металла. Заряжен ли он? Выстрелит ли, по крайней мере?

Линда вновь подошла к двери и, прижавшись к ней ухом, прислушалась. Скрипнуло окно, прошелестели шторы, по ковру мягко зашуршали туфли. Спальня была полна звуков.

Он был там в спальне.

Линда с трудом сглотнула и сжала рукоятку пистолета. Что ей делать? Выстрелить? А если он вооружен?

Она слышала, как он двигался по комнате. Линда нашла дверную ручку и приоткрыла дверь. Сначала она увидела всего лишь пустую комнату Потом…

Вот он — у дальней стены. Отодвинул картину и изучает замок небольшого сейфа.

Она оценивающе оглядела незваного гостя. Он был одет в плотно облегающие брюки и черный свитер с высоким воротом, которые подчеркивали его прекрасную фигуру. Возраст трудно было определить, так как лицо и волосы были скрыты под маской. Но ее профессиональный глаз врача не мог не отметить гибкость и упругость его мышц, которые проступали через черную ткань.

Не двигаясь и не дыша, Линда наблюдала за тем, как вор ловко открыл сейф.

Затем он внезапно обернулся, как будто почувствовал ее взгляд. Он смотрел прямо на дверь гардеробной. Она видела два осторожных черных глаза, угрюмо сжатый рот и массивную челюсть. Она попятилась от двери, сжимая револьвер дрожащими пальцами и пытаясь удержать его на расстоянии вытянутой руки. Лучик света проник в крошечную комнатку и попал на золотую бабочку, дрожащую у ее запястья. Серебристые зайчики заблестели на пеньюаре Линды.

Она отступила, насколько было возможно, и затем, без колебаний, заняла боевую позицию, наблюдая за дверью и не спуская пальца с курка.

Дверь открылась наполовину, затем распахнулась настежь, и мягкий свет спальни очертил силуэт в дверном проеме.

Вор посмотрел на револьвер, потом ей в лицо. Линда почувствовала в нем некоторую нерешительность, ей показалось, что тень сомнения мелькнула в его глазах.

Он сделал шаг и вошел в гардеробную, затем еще один шаг, еще…

— Не приближайтесь, — сказала она.

— Я не вооружен, — произнес он. Его голос был удивительно нежный и утонченный, безупречный голос профессионального актера. Он произнес всего три слова, а она уже успела почувствовать его незащищенность.

— Уходите, — сказала она.

Он, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Их разделяло не более метра. Линда видела, что он совершенно спокоен.

— Я говорю серьезно, — сказала она и прицелилась. — Я выстрелю, если вы не уйдете.

Черные глаза внимательно наблюдали за ней через прорези маски. Когда он заговорил вновь, тон был несколько обескураженный, как будто он только что совершил неожиданное открытие.

— Вы красивы, — сказал он.

— Пожалуйста…

Он сделал еще один шаг.

— Простите меня, — произнес он. — Я и понятия не имел, что вторгаюсь в дом к леди.

Ее голос снизился до шепота:

— Прекратите.

В руке он держал ожерелье, которое только что вынул из сейфа в стене. Это была длинная нитка жемчуга, завязанная узлом на одном конце.

— У меня нет права брать это, — сказал незваный гость, глядя на ожерелье. — Оно принадлежит вам, и вы должны носить его.

Линда стояла как парализованная, а руки в черных перчатках осторожно надели на нее ожерелье, и она ощутила теплое прикосновение жемчуга.

Тишина ночи казалась наэлектризованной. Не отводя глаз, вор медленно снял перчатки, приподнял узел жемчуга и положил его посредине ее груди.

От его прикосновения у Линды перехватило дыхание.

— Я не хотел напугать вас, — сказал он тихим, вкрадчивым голосом. Его лицо было всего лишь в нескольких сантиметрах от нее. Черные глаза оттенялись черными ресницами и черным цветом маски. Она видела его рот, тонкие прямые губы и белые зубы. Он наклонил голову и сказал еще тише.

— У меня нет права пугать вас.

— Пожалуйста, — прошептала она, — не надо…

Он поднял руку и дотронулся до ее плеча. Она почувствовала, как соскользнула бретелька пеньюара.

— Если вы действительно хотите, чтобы я ушел, — сказал он, — я уйду.

Линда почувствовала, что тонет в его взгляде. Когда обе бретельки соскользнули с плеч, руки ее поникли, и револьвер упал в густой ковер. Линда горела, как в лихорадке. Прикосновения его рук были такие же ловкие и неторопливые, как некоторое время назад, когда он открывал сейф. Кажется, он наслаждался тем эффектом, что производил на Линду. Когда он обнажил ей грудь, Линда закрыла глаза.

— Я никогда не встречал такой красивой женщины. — Он нежно гладил ее. Он знал, как дотронуться, когда сделать паузу, как обнять ее. — Скажите мне, чтобы я ушел, — повторил он, наклонив голову так, что его рот почти касался ее губ. — Скажи мне, — сказал он.

— Нет, — выдохнула она. — Не уходи.

Когда его губы прикоснулись к ее губам, Линду пронзило жгучее желание. Здесь. Сейчас.

Он заключил ее в свои объятия. Она почувствовала жесткую ткань его свитера на своей груди. Его руки гладили ей спину, потом спустились ниже. Линда едва дышала. Он душил ее поцелуями, его язык жег ей рот. Не помня себя, она прижималась к нему всем телом и чувствовала его возбуждение.

Возможно ли это? — думала она с отчаянием. — Возможно ли, что после долгих лет у нее получится с этим незнакомцем…

И в этот момент тишину нарушил посторонний звук. Он доносился из спальни — резкий настойчивый гудок.

Он поднял голову.

— Что это?

— Это меня. Черт возьми!

Линда оттолкнула его, добежала до своей сумочки, схватила миниатюрный пульт и выключила зуммер.

— Мне нужно позвонить. Это настоящий телефон? — спросила она, показывая на вычурный аппарат стоявший на ночном столике. — Можно по нему позвонить в город?

Он стоял скрестив руки на груди и прислонившись к двери.

— Просто возьмите трубку. Телефонистка соединит вас с любым городским номером.

Пока ее соединяли, Линда украдкой бросала взгляды на его роскошное тело, которое лишь подчеркивал черный цвет, и чувствовала, как растет ее раздражение. Она решила рискнуть, потому что не было выбора. У нее был шанс ухватить пару тихих и спокойных часов, прежде чем вернуться в больницу, но судьба обернулась против нее.

— У него упало давление, — докладывала по телефону медсестра, дежурившая в реанимационном отделении. — Доктор Кейн думает, что у него кровотечение.

— Так. Везите в операционную. Скажите Кейну вскрыть шов. Я в Беверли-Хиллз. Через двадцать минут буду в больнице.

Линда положила трубку и повернулась к незнакомцу в маске.

— Очень жаль не ничего не поделаешь, — сказала ока, торопливо сняла жемчужное ожерелье и стала одеваться.

— Ничего, все нормально. Мне тоже жаль.

Она посмотрела на него. Лица не было видно, однако голос звучал искренне. Но Линда знала, что это все ненастоящее. Ему платили, чтобы он ублажал ее.

Одевшись, Линда схватила больничный халат, сумку с медицинскими принадлежностями и поспешила к двери. На секунду она задержалась рядом с незнакомцем и улыбнулась ему, с легкой грустью подумав о том, что могло бы быть между ними. Затем она полезла в сумочку, достала стодолларовую бумажку и положила ее на столик у двери. Это была причитавшаяся плата. Ведь их прервали не по его вине.

— Но ведь я ничего не сделал, — сказал он тихо.

— Ничего, в следующий раз.

Линда вышла в коридор, похожий из любой коридор в любом дорогом отеле. Она торопливо шла мимо закрытых дверей, поглядывая на часы. Глупо с ее стороны было приходить в клуб «Бабочка» сегодня, когда пациент находился в реанимации. Но она так долго ждала этого дня, столько раз откладывала из-за разных непредвиденных ситуаций, которые возникали у нее на работе. Повернув за угол, Линда столкнулась с администратором, молодой женщиной, одетой в черную юбку и белую блузку с бабочкой, золотом вышитой на кармане.

— Все в порядке мадам? — спросила она. Администратор не знала имени Линды — членство в клубе было анонимным.

— Меня вызвали по делу.

— Партнер вам понравился?

Они остановились перед лифтом.

— Он был великолепен. Мне хотелось бы назначить еще одну встречу. Я перезвоню.

— Хорошо, мадам. До свидания.

Когда двери лифта бесшумно закрылись, Линда быстро стянула маску с лица, сложила ее и положила в сумочку. Чтобы от маски не остались следы, она на всякий случай потерла щеки.

Лифт доставил Линду на первый этаж, и она очутилась в магазине Фанелли, одном из самых престижных магазинов для мужчин в Беверли-Хиллз. Вокруг нее тускло поблескивала медь, и темнело красное дерево. Да, респектабельность здесь чувствовалась во всем. Стеклянные двери автоматически открылись, и она вышла на Родео Драйв. На улице Линду ослепило солнце, какое может быть только в прозрачное январское утро. Линда надела огромные черные очки и сделала знак служителю, чтобы он подогнал ее машину. Какой же все-таки сегодня красивый день! Бывают такие в Южной Калифорнии, когда хочется бродить с любимым по тенистым аллеям. Линда бы тоже с удовольствием разделила с кем-нибудь радость это дня.

Но она была одна и, пожалуй, с этим уже ничего не поделаешь. Линде приходилось мириться с мыслью об одиночестве: все-таки ей тридцать восемь лет, она уже два раза была замужем, и ни один из ее бесчисленных романов не имел счастливого конца.

Линда еще раз посмотрела на скромный, непритязательный фасад клуба «Бабочка» и подумала, что там находится человек, с которым можно было бы разделить этот божественный день. Однако ей нужно в больницу, а у него свидания с другими женщинами.

Служитель подъехал на ее красном феррари, Линда щедро расплатилась с ним и выехала на оживленный бульвар Уилшар. Окна машины были открыты, свежий ветер развевал ее светлые волосы, и Линда почувствовала, что улыбается. В конце концов она рассмеялась и сказала:

— Я вернусь! — обращаясь к машинам, проносившимся мимо. — Что бы там ни было, Бабочка, я вернусь!


Когда Джеми первый раз выкупался в бассейне мисс Хайленд в чем мать родила, он думал, что ее нет дома. Он вылез из бассейна и стоял, обсыхая, потом случайно поднял глаза и увидел хозяйку. Она у окна второго этажа наблюдала за ним. Это его встревожило, потом он испугался. Богатая Беверли Хайленд могла сделать так, чтобы он не работал ни в Южной Калифорнии, ни где-либо еще.

Но, к его удивлению, она не отошла от окна, не закричала и не позвала охрану, которая следила за порядком в ее огромном особняке в Беверли-Хиллз. В сущности, она вообще не проявила каких-либо эмоций. Она просто стояла, рукой держась за шторы, а глазами будто прикованная к нему. Вдруг он подумал, что сейчас сюда прибудут полицейские и арестуют его. Джеми поспешно натянул джинсы и занялся работой. Пока чистил бассейн, он то и дело поднимал глаза и с удивлением обнаруживал, что мисс Хайленд еще там.

Джеми закончил работу в рекордные сроки и поскорей убрался восвояси. Он ждал, что его позовут к начальству и хорошенько отчитают за то, что он купался в бассейне клиента, к тому же нагишом, подумать только! Странно, но никаких разбирательств не последовало.

Второй раз он полез в бассейн, потому что решил отличиться перед самим собой. По его расчетам, она была дома: в гараже стоял ее любимый роллс-ройс. К тому же он видел шофера. Нарочито шумно он нырнул в бассейн. Интересно, подойдет ли она опять к окну или нет? Через несколько минут он вылез. Струйки воды скатывались по его обнаженному телу. Подняв глаза, он увидел мисс Хайленд на том же месте. Самое поразительное, что она опять не проявила никаких эмоций!

Сегодня утром он собирался искупаться в бассейне в третий раз. Нажал на кнопку звонка, спрятанного в кованых железных воротах и предъявил пропуск охране. Ворота открылись, и Джеми на своем грузовичке проехал по длинной аллее на задний двор. Здесь ему предстояло провести большую часть утра и вычистить огромный бассейн мисс Хайленд, построенный в итальянском стиле. Проверив наличие всего необходимого для работы, Джеми на секунду остановился и, прищурившись, посмотрел на дом. Она уже стояла у окна.

Ему даже захотелось помахать ей, но он не стал этого делать. Вместо этого, уперев руки в бедра и глядя на зелено-голубое зеркало бассейна, он делал вид, что раздумывает. Джеми полагал, что мисс Хайленд хочет, чтобы он продолжал в том же духе.

Хотя мисс Хайленд постоянно находилась в центре внимания и ее жизнь была одной из излюбленных тем прессы и телевидения, в действительности мало что было известно об этой затворнице. Она жила совершенно одна в огромном особняке в Беверли-Хиллз и окружила себя целым штатом секретарей, консультантов и просто прихлебателей. Когда ей нужно было куда-либо отправиться, она пользовалась частным самолетом. Наиболее видные политики и яркие кинозвезды считали себя ее друзьями, она устраивала самые шикарные приемы сезона, и у нее был самый элегантный бассейн из всех, которые видел Джеми в домах богачей. Это была загадочная женщина. По крайней мере, подумал Джеми, снимая джинсы, она была загадкой для всех остальных. Но не для него. Он решил, что раскусил ее.

Все знали, что Беверли Хайленд была женщиной твердых моральных устоев. Она больше, чем кто-либо, поддерживала основателя движения за мораль и порядочность телевизионного проповедника его преподобие… — да Джеми и имя-то его не помнил. В глазах общества добродетельная мисс Хайленд была воплощением нравственности и целомудрия. Ей и в голову не могла прийти мысль о всяких там непристойных забавах. Но, видимо, и в ней была червоточинка, подумал Джеми. Она получала кайф, когда наблюдала за голым молодым человеком, плавающим в бассейне.

Что ж, ну и ладно. Если он ей понравился, может быть, она пригласит его повеселиться вместе. Он знал посыльных, которые носили золотые часы Ролекс, потому что обслуживали пожилых дамочек из Беверли-Хиллз.

Не торопясь, как бы поддразнивая ее, Джеми снял джинсы. Он остановился на кромке бассейна, чтобы она как следует разглядела тело, которым он так гордился и которое старался держать в форме. Потом нырнул. Ловко и бесшумно, погрузившись в воду, как горячий нож в мягкое масло. Он проплыл под водой через весь бассейн и показался на другом его конце. Его золотистые волосы блестели при ярком солнечном свете. Небрежно, лениво, не затрачивая никаких видимых усилий, Джеми проплыл несколько раз из конца в конец бассейна, потом перевернулся на спину. Вода стекала по его торсу, и оттого загорелая кожа искрилась и переливалась.

Когда Джеми вылез из бассейна, он дышал так же ровно, как и до заплыва. Сознание того, что за ним наблюдают, дразнило Джеми. Он почувствовал, что возбуждается, и это было ему приятно. Так были лучше видны его мужские достоинства. Потом он надел джинсы и стал заниматься чисткой бассейна. Когда он посмотрел на окно несколько минут спустя, там уже никого не было.


Беверли опустила штору и отвернулась от окна. Она разузнала, что его зовут Джеми.

Потом она перестала думать о нем и прошла в глубь кабинета.

В нем не было никаких излишеств. В отличие от остальной части дома, роскошной и элегантной, все предметы на рабочем месте Беверли Хайленд имели свое практическое предназначение. Два больших письменных стола, за которыми работали она и ее личный секретарь Мэгги, шкафы красного дерева для картотеки, компьютер и копировальная машина.

Беверли предстояло продиктовать ряд писем, посмотреть списки приглашенных на прием, разобраться с многочисленными прошениями об оказании благотворительной помощи, решить, какие из приглашений она примет, а какие отклонит. Беверли Хайленд была членом совета директоров нескольких крупных корпораций, входила в попечительский совет организации Американские женщины за международное взаимопонимание, председателем комитета по культуре при торговой палате Лос-Анджелеса, работала в федеральной комиссии по развитию искусства и гуманитарных наук. Кроме того, Беверли предстояло просмотреть пришедшие счета — ими займется ее бухгалтер, а также сочинить три заявления для прессы — это она поручит своему пресс-секретарю. Штат Беверли включал также двух секретарей по протокольным вопросам и службу по связи с общественностью.

Беверли села за стол и, взяв серебряный чайник, налила ароматизированного чая в чашку севрского фарфора. Аромат трав разлился в утреннем воздухе. Она пила чай без сахара и откусывала крошечные кусочки от единственного сухого печенья, лежащего на тарелке. Беверли был пятьдесят один год, и она очень внимательно относилась к своей диете.

Она посмотрела на настольный календарь, обрамленный в старинную золотую рамку. Эту антикварную вещицу подарил ей издатель, который очень хотел опубликовать ее биографию.

На календаре одна дата была обведена красным карандашом: 11 июня.

Это был день, ради которого жила Беверли Хайленд. В этот день в Лос-Анджелесе открывался общенациональный съезд Республиканской партии. Каждый ее шаг, каждый вздох — все было ради этого дня. Мисс Хайленд была уверена, что такого преданного сторонника, как она, не было ни у одного из кандидатов на пост президента. Человек, которого она так горячо поддерживала, являлся основателем богатейшей протестантской телевизионной империи Благая весть.

Благая весть была самой большой телевизионной церковью в Соединенных Штатах. Ее передачи ежедневно транслировались по тысяче ста телевизионным станциям, она имела свой религиозный еженедельник, компанию звукозаписи, две авиалинии, владела львиной долей недвижимости в Хьюстоне. Доходы ее составляли миллионы долларов ежемесячно. По оценкам экспертов, около девяноста процентов населения юга страны хотя бы раз в неделю смотрели или слушали Благую весть. Реальное число приверженцев церкви в масштабах всей страны было невозможно сосчитать.

Его преподобие являлся, без всякого сомнения, влиятельной личностью.

Основным в его учении была нравственная чистота. Когда в прошлом году он заявил, что собирается выдвинуть свою кандидатуру на пост президента, Беверли почувствовала себя безмерно счастливой. Ее мечта о том, что он примет такое решение, осуществилась. Он принял это решение, и теперь неумолимо приближалась дата июньских первичных выборов. Беверли испытывала тревогу, которая росла с каждым днем. Мысль, что он должен победить, не покидала ее.

У нее есть связи и миллионы — она поможет ему в этом.

Она пила чай и задумчиво смотрела на его фотографию. Фотография была с подписью и словами Хвала Господу. Даже фотография лучилась от его чарующей улыбки.

Его преподобие и Беверли Хайленд встречались лишь в свете, на благотворительных обедах и широко освещаемых политических мероприятиях. Он знал о ней очень мало, она о нем— почти все. Уже многие годы мисс Хайленд почти каждый день смотрела часовую программу Благая весть. Она пропустила ее всего лишь один раз — когда попала в больницу с весьма серьезным диагнозом. После операции она долго и тяжело выздоравливала. По ее просьбе в палате установили видео, и она смотрела записи его проповедей. Выписавшись из больницы, она заявила, журналистам, что именно программа Благая весть способствовала ее быстрому выздоровлению; его лицо на экране, звуки энергичного голоса наполняли душу силой и желанием подняться с постели и вновь приступить к работе.

То, что Беверли сказала журналистам, было написано в письме на имя его преподобия. К письму прилагался чек на один миллион долларов.

Беверли поставила чашку на блюдце, встала из-за стола и вновь подошла к окну. На ней был просторный халат, бледно-голубой шелк мягко струился по ногам. Отодвинув штору, она посмотрела вниз. Дом стоял на пригорке, и отсюда открывался чудесный вид на необыкновенный по красоте сад, раскинувшийся на склонах. Глядя на это рукотворное чудо, трудно было представить, что совсем поблизости расположился шумный деловой и торговый квартал Беверли-Хиллз.

Ее взгляд вернулся к бассейну.

Как сообщил секретарь, его звали Джеми.

Беверли наблюдала за тем, как он очищал изумрудную воду бассейна. Спина его лоснилась от пота; солнечный свет играл на загорелых мускулах. Длинные светлые волосы, еще влажные от купания, падали на плечи. Он был похож на викинга. Джинсы сидели на нем как влитые. Беверли не понимала, как он вообще мог в них двигаться. Его фигура могла свести с ума любую девушку.

— Прошу прощения! — услышала она запыхавшийся голос за своей спиной. — Опять застряла на шоссе Сан-Диего!

Беверли обернулась и увидела свою секретаршу Мэгги, которая торопливо вошла в комнату. На плече у нее висела сумка, в одной руке были бумаги, а в другой — атташе-кейс.

— Ничего страшного, — сказала Беверли с улыбкой. — У нас есть еще в запасе несколько минут.

— Клянусь богом, это заговор, — пробормотала Мэгги и потянулась к телефону. Нажав на кнопку, чтобы соединиться с кухней, она произнесла:

— Каждое утро транспорт становится все хуже и хуже. Могу поклясться, что ежедневно я вижу одни и те же машины на одном и том же месте. Кухня? Здравствуйте, это Мэгги. Пришлите, пожалуйста, кофе. Да, и шоколадное печенье. Спасибо. — В свои сорок шесть лет Мэгги Керн была толстушкой и намеревалась таковой остаться.

Раскладывая бумаги на столе, продолжала бормотать о заговоре автобусной компании с целью заставить людей пользоваться автобусом:

— Все те же машины стоят каждый день. Просто для того, чтобы перекрыть движение.

Беверли в это время продолжала наблюдать за молодым человеком со светлыми волосами, который чистил бассейн.

— Наконец-то, — сказала Мэгги, когда принесли кофе и печенье. Она включила телевизор. В тот же момент Беверли отвернулась от окна и пошла к дивану, обитому бархатом. Обе женщины сели на него, поджав под себя ноги, и стали внимательно смотреть на экран.

Каждый день, прежде чем приступить к работе, они смотрели программу Благая весть. В кабине ли частного самолета или в гостиничном номере — ведь Беверли приходилось путешествовать, — но они всегда начинали день с программы его преподобия.

Основными объектами борьбы его преподобия были проституция и порнография. Он субсидировал создание фильма против абортов, который своей откровенностью шокировал публику. Он организовывал проверки репертуара кинотеатров для взрослых, рассылал Библию, а также энергичных молодых проповедников в скандально известные районы города. Вместе с Беверли Хайленд он выступил инициатором кампании, в результате которой с газетных витрин в продовольственных магазинах исчез журнал Плейбой.

Его преподобие пообещал, что, став президентом, он очистит Америку.

Оркестр исполнил бодрую песню, которая традиционно начинала передачу. Затем появился ОН. Четкой походкой вышел на сцену и буквально закричал, обращаясь к своей телевизионной аудитории:

— Братья и сестры, я принес вам благую весть!

Без всякого сомнения, этот человек обладал явным магнетическим воздействием. Он источал силу, как сказочный дракон извергал пламень. Телевизионный экран прямо-таки накалялся от жара его речей. Каждая клетка его тела несла энергию. Секрет повальной популярности его преподобия был весьма прост. Он являлся отличным продавцом своего товара. Один ведущий новостей как-то едко заметил, что его преподобие мог бы продать кенгуру австралийцам. Но у его преподобия был другой товар — Бог. Бог и нравственная чистота.

Сегодня острие проповеди было направлено против журнала под названием «Бифкейк», который, по замыслу, был журналом для женщин, но из-за фотографий обнаженных мужчин в игривых позах, по слухам, пользовался большой популярностью у гомосексуалистов.

— Сегодня я принес вам благую весть из послания Павла римлянам, — громко обратился его преподобие ко всей Америке. — И сказал Павел, что Господь оставил мужчин из-за глупости их, чтобы делали они нечестивые вещи, какие пожелают. И они совершают эти нечестивости друг с другом. Господь предал мужчин позорным страстям за те деяния их. Даже женщины извращают предназначение пола своего, предаваясь непотребным страстям.

— Братья и сестры! — громко и отчетливо произнос он, расхаживая по студии. — Мне больно признавать это но в нашей прекрасной стране по сей день существуют дома греха и разврата. Зло гнездится там, где сатана множит своих приспешников. Там, где женщины продают свои тела, а мужчины предаются страсти и пороку. Именно эти места подрывают силу нашей неповторимой страны. Как может Америка оставаться первой страной в мире, на которую равняются все остальные страны, если мы потакаем пороку среди нас?! Если мужчины посещают публичные дома, что же произойдет со священным брачным союзом?! Если женщины продают свои тела, как могут наши дети вырасти в чистоте и знании слова Божия?!

Его преподобие указал пальцем наверх и быстро вытер пот со лба белоснежным платком:

— Я говорю: мы должны уничтожить эти дома греха и разврата! Мы должны разыскать их, где бы они ни были, и стереть их с лица земли! Мы пронесем факелы праведности и подожжем стены домов разврата и будем наблюдать, как горят они в адском огне.

— Аминь, — сказала Беверли Хайленд.

— Аминь, — сказала Мэгги.

Когда программа закончилась, они несколько минут сидели молча. Затем Беверли вздохнула и сказала:

— Нам, пожалуй, пора за работу. До съезда осталось всего лишь шесть месяцев. Надо еще многое успеть сделать.

Секретарь пошла к столу и взяла список дел, запланированных на сегодня, Беверли Хайленд опять вернулась к окну.

Она выглянула в то время, когда фирменный грузовичок компании по очистке бассейнов отъезжал по длинной аллее.


Труди Штейн было не в новинку заниматься сексом с незнакомцем. Так она обычно проводила каждый субботний вечер. Однако секс с незнакомцем при таких странных обстоятельствах был определенно чем-то новым, решила она, разглядывая над дверью эмблему в виде бабочки.

Она и представить себе не могла, что будет так взволнована. Труди получила квитанцию от служащего, занимающегося парковкой машин членов клуба. Потом услышала, как он отъезжает в ее корветте ядовито-синего цвета, и в эту минуту Труди охватил внезапный страх.

Но, собственно, чего было бояться? В конце концов ее кузина Алексис часто заглядывает сюда в последнее время. Она все уши прожужжала Труди о чудесах, которые встречают тебя в этом месте. Ты можешь удовлетворить здесь любой свой каприз, — говорила Алексис. Кроме того, была еще доктор Линда Маркус. Труди спроектировала и построила ей пляж и веранду в загородном доме на океане. По словам Алексис, Линда Маркус состояла членом клуба «Бабочка» уже довольно длительное время. И вот теперь Труди, тридцати лет от роду, стояла на тротуаре Родео Драйв на пороге осуществления своей самой заветной мечты. Благодаря Линде Маркус.

Алексис объяснила ей, как функционирует клуб «Бабочка». Поскольку это было закрытое заведение с ограниченным числом клиентов, то каждому из них разрешалось рекомендовать только одного человека. Линда выбрала своего лучшего друга — Алексис, а Алексис решила рекомендовать свою кузину Труди. Две недели назад, как раз перед Рождеством, Труди приходила сюда на собеседование с директором. Три дня назад она получила специальный браслет и теперь являлась полноправным членом со всеми полагающимися правами и привилегиями.

Труди подняла воротник пальто и, щурясь от холодного январского солнца, посмотрела на здание.

Что же предлагает «Бабочка»?

— Честное слово, Труди, — говорила ее кузина, — Бабочка сделала со мной чудеса. Она помогает мне найти себя, разобраться с моими проблемами. Возможно, она и тебя спасет.

Спасет? Труди очень на это надеялась. Бесконечный и унизительный круг свиданий на одну ночь с мужчинами, которые потом никогда не звонили. Свидания с мужчинами, которые при свете дня вызывали лишь чувство разочарования. Труди петляла по дороге, которая никуда не вела. А ей отчаянно хотелось идти куда-нибудь и с кем-нибудь.

Что ж, нужно сделать первый шаг.

И она сделала его, войдя через стеклянные двери в магазин Фанелли — шикарное заведение для мужчин в Беверли-Хиллз с загадочным изображением бабочки на простом фасаде. Труди знала этот магазин: она приходила сюда много лет назад, чтобы купить рубашку для своего любовника. Как потом выяснилось, он в свою очередь подарил ее своему любовнику.

Интерьер магазина был сдержанно элегантным, преобладали медь и красное дерево. Как всегда в праздники повсюду толпились покупатели.

Труди остановилась на минутку, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. Некоторые лица в толпе были ей знакомы. Она увидела кинорежиссера, которому проектировала и строила бассейн, популярную рок-звезду Микки Шэннона, пытавшегося не привлекать к себе внимания. Около отдела туалетных принадлежностей Труди заметила Беверли Хайленд, знаменитую светскую львицу.

Вдруг к Труди пришла мысль: а не является ли Беверли участником тех таинств, которые происходят наверху? Но все знали, как рьяно Беверли Хайленд поддерживала организацию Благая весть и какую образцовую, высоконравственную жизнь она вела. Кроме того, Труди увидела, что на ее запястье нет заветного браслета с бабочкой.

Пока Труди протискивалась сквозь толпу, она думала, что большинство посетителей магазина не знают о том, что творится наверху. Директор заверил ее в этом. Люди пришли сюда, чтобы в самом деле покупать вещи. Мало кто, как и она, пробирался в глубину магазина. Всех посвященных можно было с легкостью распознать по изящным золотым браслетам с брелоком в виде бабочки.

В конце концов она очутилась в демонстрационном зале. Здесь за порядком наблюдал особый обслуживающий персонал: женщины в черных юбках и белых блузках с бабочкой, вышитой на нагрудном кармане. Они не имели ничего общего с персоналом, работавшим в остальной части магазина. Только эти женщины знали, куда вел специальный лифт.

Труди и раньше бывала на показах мод с участием мужчин-манекенщиков. Многие ребята из ее фирмы подрабатывали, участвуя в показах мод. Всегда загорелые, мускулистые от тяжелого ручного труда и, как правило, с золотистыми кудрями, они обычно эффектно выглядели как в шелковых блейзерах и серых фланелевых брюках, так и в пыльных джинсах и майках. Но мальчики, работавшие у Труди, не выдерживали никакой конкуренции с теми, кого Труди видела сейчас. Она знала истинную причину, по которой здесь собирались обладатели потрясающей внешности. К показу одежды это не имело никакого отношения.

Труди села, отказавшись от предложенных ей чая и минеральной воды. Все ее внимание было сосредоточено на показе мод. Кстати, в шикарном магазине Фанелли это неотъемлемая часть каждодневной программы. Она зачарованно следила за происходившим на подиуме. Мужчины выходили по одному и медленно прохаживались по площадке. Большинство аудитории составляли женщины. Показ мод включал в себя все мыслимые типы одежды — от кожаных курток до пижам. Мужчины представляли собой всевозможные типы внешности, телосложения, все возрастные группы. На любой вкус, подумала Труди, чувствуя, что ее волнение все возрастает.

Тикали массивные часы на стене, мужчины выходили на подиум, неторопливо шли, улыбались, позировали и вновь исчезали. Покупатели вставали, уходили, приходили другие и занимали их места. Большинство уходили с покупками под мышкой, но никто, Труди видела это, не садился в специальный лифт.

Она продолжала разглядывать мужчин. Один был похож сложением на Арнольда Шварценеггера и одет в грубый свитер, другой — низкорослый гибкий азиат — в наряде для занятий конфу. Вдруг Труди осознала, что не только она засиделась на демонстрации мод. Были еще две женщины, увлеченно наблюдавшие за показом. На их запястьях покачивались на браслетах бабочки. А потом она увидела его.

Это был седовласый, с аристократической внешностью мужчина. На вид ему было около шестидесяти. Он демонстрировал взысканное черное шерстяное пальто. У Труди перехватило дыхание. Он был потрясающ. Все. Она выбирает его.

Теперь, когда должна была начаться ее сказка, Труди почувствовала неожиданное стеснение, трудно объяснимое нежелание предпринимать чего-либо. Я уже столько раз обжигалась, — думала она.

По ее внешнему виду можно было предположить, что Труди Штейн пользовалась бешеным успехом у мужчин. Высокая, привлекательная блондинка с гривой волос, она модно одевалась и ездила на машине стоимостью тридцать тысяч долларов. На работе обычно носила шорты и открытые майки без рукавов, которые выгодно подчеркивали ее загорелую спортивную фигуру. Случалось, под ее руководством находились двадцать мужчин. Сложность заключалась в том, что многие из них видели в ней лишь еще одну богатенькую блондиночку без мозгов, которой никак не прижиться в строительном бизнесе, где все играют по жестоким правилам. Если, конечно, рядом с ней не будет настоящего мужчины.

Привлекательный седовласый кавалер скрылся в костюмерной, а Труди позволила себе вспомнить один неприятный случай, который она обычно гнала от себя.

Это произошло больше года назад. Пик сезона был уже позади. Компания, в которой работала Труди, имела особенно много заказов весной и летом. В том ноябре они начинали сворачивать работы: заканчивали строительство искусственных водопадов, приводили в порядок пляжи, завершали благоустройство парков, проверяли все сделанное ранее. В тот момент Грег Олсон, человек, который поставлял ей строительные материалы и с которым она слегка флиртовала последние несколько месяцев, в конце концов решил приступить к делу.

— Труди, — сказал он с акцентом, ей полюбившимся, — мы ведь не позволим разногласиям на службе повлиять на наши личные отношения? Не пойти ли нам куда-нибудь посидеть?

Что ж, Грег Олсон был при деньгах, имел неплохую машину, мог пригласить любую женщину, и она бы ему не отказала. К тому же Грег, кажется, не страдал комплексами и не пытался постоянно самоутверждаться, как многие остальные. Труди решила, что от него можно не ждать гадостей, и расслабилась. Все шло хорошо — вначале. Они пообедали и потанцевали в хорошем ресторане. Потом, знойным вечером, прокатились по шоссе Пасифик Коуст. А затем — только представьте себе! — они нашли парковку и встали. Как парочка подростков, которым не терпелось.

Труди все это ужасно понравилось. Ситуация была прелестна своей непосредственностью, в ней присутствовала своего рода милая простота. В результате она сдалась раньше, чем предполагала. Потом, когда они карабкались по отвесному берегу к машине и отряхивали песок с одежды, Грег сказал:

— Да, хороша ты была, ничего не скажешь! Здорово ты нас всех надула!

— О чем это ты? — спросила она, забираясь в машину. Она уже знала ответ, боялась и не хотела его услышать. Она страстно захотела перевести часы назад, чтобы не встречаться с Гретом Олсоном. Зря она не послушалась своего внутреннего голоса, который нашептывал ей: Берегись! Он что-то замышляет.

— Мы все думали, что ты лесбиянка. Некоторые ребята даже поспорили на это.

Когда начался сезон и вновь стали поступать заказы, Труди нашла себе другого субподрядчика. Кроме того, она сформулировала для себя железное правило: никаких личных встреч с коллегами по работе.

После этого ей остались только субботние встречи с незнакомцами в барах для одиноких. Свидания проходили, что называется, на скорую руку, оставляли чувство пустоты и неудовлетворенности. Тебе было хорошо со мной? — вот, пожалуй, и все, что их интересовало.

Ее седовласый герой снова вышел на подиум, и сердце у нее застучало.

В этот раз он демонстрировал кожаное пальто. Когда он проходил мимо, Труди показалось, что он как-то по-особому улыбнулся. Обернувшись, она мельком посмотрела на двух других женщин. Одной уже не было, другая что-то писала на листке бумаги, потом отдала листок администратору.

Труди быстро открыла сумочку и вытащила маленький блокнот. Она спешила, испугавшись, что ее избранник был уже кем-то занят. Зачем она так долго сидела здесь? Только время теряла.

Писала она дрожащей рукой. Происходящее казалось невероятным и сказочным сном.

— Чем ты занимаешься в Бабочке? — спросила она как-то у своей кузины Алексис.

— Всем, чем только захочу, Труди. Они весьма предупредительны.

— Ну а что Линда Маркус? Что она делает в клубе?

И Алексис ответила:

— Линда любит переодевания. Кроме того, она предпочитает, чтобы и она, и кавалер были в масках.

Труди страшно нервничала, когда отдавала свою записку администратору. Как-то сложится у нее с седовласым кавалером? Сможет ли он исполнить то, что она попросила в записке?

Томительно тянулись минуты. Она сидела, сжимая руки и удивляясь самой себе, — ведь она, Труди Штейн, была всегда так спокойна и невозмутима. А сейчас она молилась о том, чтобы кто-нибудь другой не опередил ее! Потом появилась администратор, тихо сказала:

— Идите за мной.

И вот уже Труди шла к лифту.

Сегодня она провела несколько мучительным часов, обдумывая туалет. Все годы, которые она потратила на то, чтобы завоевать свое место в бизнесе, где бал правили мужчины, Труди приходилось быть жесткой и подавлять спою естественную женственность. В результате ее стилем стали резкость и напористость. Если бы этого не случилось, никто из ее подчиненных не воспринимал бы ее всерьез, и работа была провалена. Она знала это и должна была держаться бойко и вызывающе. В общем, как одна из тех девиц, которые поставили своей целью доказать, что ничуть не хуже мужчин.

На работе она нейтрализовала себя, одеваясь в шорты и майки (что касается груди, то тут уж она ничего не могла поделать), но когда работа заканчивалась и предстоял свободный вечер, Труди предпочитала ультраженственный стиль. Для своего первого вечера в Бабочке она купила специальный наряд: цветастую юбку до щиколоток, блузку ярко-голубого шелка, серебряные серьги и колье. В этом наряде Труди была воплощенная женственность.

Администратор провела ее по залу, мимо закрытых дверей. Вокруг было тихо. Наконец они остановились у самой последней комнаты. Здесь администратор все также мягко сказала:

— Заходите, пожалуйста. — Что Труди и сделала.

Дверь за ней закрылась, и Труди очутилась в небольшой уютной столовой, со вкусом обставленной французской мебелью. Стеллажи были полны книг, на полу лежал пушистый ковер, на столе, покрытом белоснежной скатертью, сверкали фарфор и хрусталь, горели свечи. В серебряном ведерке охлаждалась бутылка шампанского. Приглушенный свет очерчивал хрустальную пепельницу, одинокую розу в узкой высокой вазе. Из невидимых динамиков доносилась тихая музыка.

Труди и представить себе не могла, что будет так нервничать. Она, Труди Штейн, которую отец научил контролировать ситуацию и подчинять людей себе, а не подчиняться! Даже во время свиданий на одну ночь именно она принимала решения. И никогда не испытывала беспокойства или сомнения.

Сейчас она вдруг поймала себя на мысли: А что я вообще здесь делаю?

Но разве отец не учил ее мечтать о самом несбыточном? Разве не благодаря ему она стала тем, кем была сейчас? Еще маленькой девочкой отец брал ее с собой на строительные площадки. Он учил ее не только профессии, он учил ее чувству собственного достоинства, независимости, тому, что надо быть личностью. Как много родители спорили об этом. Софи, ее мать, хотела, чтобы дочь следовала общепринятой традиции, нашла себе мужа и стала хорошей женой и матерью. Сэм настаивал на том, что мир и времена меняются, так пусть его дочь выберет сама свой путь в жизни. Сэм Штейн, по мнению Труди, был самым справедливым и самым честным человеком на свете. До самого последнего дня, дня своей трагической и безвременной смерти, Сэм говорил Труди, что надо мечтать и делать свои мечты явью. Не из-за этого ли она была сейчас в Бабочке? В поисках спасения, как сформулировала ее кузина. Труди надеялась, что она наконец поймет, чего ищет, почему каждый субботний вечер какая-то неведомая сила выталкивает ее из дома в объятия незнакомцев, хотя эти встречи не приносили ничего, кроме чувства горечи и неудовлетворенности. Труди пришла в Бабочку не только потому, что ей нужен был секс, — секс можно найти и в другом месте. Она пришла сюда найти ответы на вопросы, которые пока оставались без ответа.

Труди услышала шаги в зале. Потом дверь на другой стороне комнаты открылась, и он вошел. Труди глазам своим не верила: при мягком свете, в непринужденной обстановке он был просто неотразим. Одет безукоризненно: дорогой черный шерстяной пиджак, серые брюки, светло-серая рубашка и темно-красный галстук. Высокий, стройный, с уверенной осанкой, он мог быть в руководстве крупной корпорации или ректором какого-нибудь университета с хорошей репутацией.

Он подошел к ней и сказал со спокойствием хорошо воспитанного человека:

— Я так рад, что вы смогли сегодня прийти. Обеда придется немного подождать. Не хотите ли присесть? — Он слегка взял ее за локоть и подвел к небольшому дивану, обитому голубым бархатом.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить? — спросил он, направляясь к бару.

— Белого вина, пожалуйста, — ответила она и удивилась своему смущению.

Он принес ей вина в фужере на длинной тонкой ножке, а себе налил какой-то коричневой жидкости в стакан. Затем уселся в большое удобное кресло с легкостью и непринужденностью, какую ощущает хозяин в своем доме. Стакан он отставил, не пригубив.

Труди не могла отвести взора от своего фужера. Под взглядом его серых глаз она почувствовала непонятную скованность. К своему удивлению, Труди не знала, что сказать, что делать дальше. К тому же ситуация отличалась от всех предыдущих. Здесь платила она!

— Я сейчас читаю чрезвычайно интересную книгу, — сказал он и взял книгу, которая лежала на маленьком столике у кресла. Он протянул руку, чтобы она могла разглядеть заглавие. — Может быть, вы тоже читали?

Труди взглянула. Да, она читала.

— Она вам понравилась? — спросил он.

— Ничего. Хотя не такая удачная, как его ранние работы.

— Почему вы так думаете?

— Ну… — Труди отпила глоток вина, чтобы как-то оттянуть время. Ей нужно было собраться.

Что случилось? Когда был жив отец, они часто до хрипоты спорили о книгах, идеях. Он научил ее искусству спора, и она так же в этом преуспела, что за год до его смерти начала временами одерживать верх.

Вдруг Труди поняла: она разучилась. Восемь лет она только и делала, что командовала на стройплощадке, да перекидывалась парой фраз со случайными знакомыми во время субботних встреч. Способность вести нормальную беседу стала потихоньку исчезать. Седовласый партнер приглашал ее именно к такому разговору.

Как раз это она заказывала на листке бумаги внизу.

— Думаю, что на этот раз он несостоятелен, — начала она, имея в виду автора книги. — Его ранние работы основывались на новых идеях, которые были тщательно проработаны. А эта книга скороспелая. Нужно помнить, что его предпоследняя книга вышла десять лет назад. С того времени — ничего, пустота. Когда я читала эту книгу, у меня было чувство, что автор проснулся как-то утром и понял, что его могут забыть. Он собрал друзей и сказал: Ребята! Мне нужна новая научно-популярная идея. Какие будут предложения?

Он мягко рассмеялся.

— Может быть, вы и правы, хотя я еще не закончил читать. Так что я пока не буду высказывать свое мнение.

— Как вас зовут? — вдруг спросила Труди, — Как мне к вам обращаться?

— Как бы хотели меня называть?

— Томас, — ответила она. Вас хочется называть Томас.

Он сделал глоток из своего стакана к сказал:

— Вы знаете, хотя я еще не закончил книгу, я думаю, что не соглашусь с вашим мнением. Вы утверждаете, что его предыдущие работы основаны на проверенных теориях. А что вы скажете по поводу первой книги? По-моему, это самые натуральные выдумки. Труди подняла брови.

— Но это была первая работа! К тому же написанная в шестидесятые годы. Молодой, наивный автор и его проба пера, если можно так выразиться. Нужно поверить ему на слово.

— В случае с последней книгой вы отказываетесь верить ему на слово.

— Вы еще не прочли ее до конца. Увидите, когда дойдете до десятой главы. От всех его доводов не остается и следа.

— Я уже прочел десятую главу и не согласен, потому что, если вы хорошенько подумаете о внутреннем смысле его тезисов…

Спор разгорелся по-настоящему. Труди почувствовала себя увереннее, скинула туфли, уселась на диван, поджав под себя ноги. Томас вновь наполнил ее стакан вином и продолжал оспаривать ее высказывания. Затем раздался осторожный стук в дверь, и вошел официант, везя перед собой тележку с обедом. Труди не хотелось есть. Она была слишком заведена, увлечена спором. Они продолжали спорить, когда им подали свежий шпинат и грибной салат. Труди подвергла критике доводы Томаса за сметаной, икрой и консоме; он загонял ее в угол, когда на столе были цыпленок и картошка. Они не обратили внимание на десерт, их кофе остыл. Сине-зеленые глаза Труди блестели, когда ей удавалось доказать свою правоту; голос ее становился громче, когда победа осталась за ним. Она говорила быстро, часто перебивая. Она машинально теребила длинные серьги и становилась все более оживленной.

Труди остро ощущала своего собеседника как мужчину. Его запах, поблескивание золотых часов, ухоженные руки. Все высшего класса. Как это все не похоже на мужчин, с которыми она каждодневно сталкивалась на стройплощадке: джинсы, защитная каска и покровительственное отношение к ней только потому, что она женщина. Собеседник действительно слушал ее и отдавал ей должное. Томас снял пиджак и ослабил галстук. Он слегка наклонился над столом в ее сторону, точно так же захваченный спором. Сердце у Труди забилось сильнее, у нее закружилась голова. Она впала в состояние эйфории и страшного возбуждения.

— Вы искажаете факты, — сказал он.

— Это не так. Если и есть предмет, который я знаю лучше, чем кто-либо другой, так это именно этот. Вы должны прочитать Уиттингтона, чтобы полностью понять…

— Уиттингтон — это крайность. Труди встала со стула.

— Это ваше мнение, Томас, а не доказанный факт. Она отошла от стола, развернулась и вернулась на место.

Мельком увидела себя в зеркало: щеки раскраснелись, глаза ярко блестели. Труди и впрямь была возбуждена. Она внезапно поняла, что хочет этого мужчину так, как никого другого, и если он вдруг дотронется до нее, то она за себя не ручается.

Томас встал и подошел к ней. Он прервал ее на полуслове жарким поцелуем. На этом спор и закончился, Труди зашептала:

— Скорее, пожалуйста, скорее!

Они занимались любовью на ковре. Труди застонала. Ей показалось, что она умирает: никогда еще ощущения не были такими острыми. Когда все было позади и она некоторое время лежала в его объятиях, Труди с изумлением думала о проведенном вечере. Пожалуй, она получила такое удовлетворение, которого не испытывала еще ни разу в жизни. Томас обнимал ее, ласкал, целовал, а Труди с трудом верилось в реальность происходящего.

Потом у нее возник вопрос. Она хотела задать его Томасу, но жаль было разрушать очарование вечера. Поэтому она задала вопрос себе, но у нее не было ответа.

Что за маг и волшебник творил чудеса в комнатах, расположенных над магазином Фанелли? Кто их придумал? Кто начал? Кто управлял? Собственно говоря, кто эта Бабочка?


Нью-Мексико, 1952 год


Самые ранние детские воспоминания Рэчел: она просыпается среди ночи и слышит, как кричит мать. Она выползает из своей кроватки и с трудом (подгузники мешают) топает через прихожую в другую комнату. Дверь полуоткрыта. Она знает, что мама и папа там. Она входит и видит маму без одежды, на четвереньках на кровати и отца, стоящего сзади. Мама плачет и просит его остановиться.

Рэчел было четырнадцать лет, когда она узнала, чем они занимаются.

Две тайны окружали рождение Рэчел Дуайер. Она не знала об их существовании. Одним знойным днем десятилетняя Рэчел осталась дома одна. Родители ушли в местный бар. Рэчел стало скучно.

Скука ведет к непоседливости, непоседливость рождает любопытство, которое, в свою очередь, может привести к открытию. Иногда к открытию совершенно неожиданному. Так случилось и с потрепанной коробкой из-под сигар, которую Рэчел нашла под кухонной мойкой между тряпками и чистящими средствами.

В десять лет Рэчел была развита не по годам. Конечно, образования у нее никакого не было: не имея работы, отец вечно скитался по городам и весям. Однако она была чрезвычайно способна от природы. Она читала намного лучше, чем большинство ее ровесников. Читать научилась сама от одиночества и отчаянного желания забыть об окружающей нищете и окунуться в сказочную жизнь книг. Кроме того, Рэчел была наблюдательна. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы определить, что коробка из-под сигар не случайно засунута в это покрытое плесенью укромное место. Кто-то намеренно поместил ее туда. Богатое воображение Рэчел разыгралось не на шутку, она уже представляла себе, как находит сокровище.

Она открыла коробку. Ее озадачило скопление ленточек, пожелтевших поздравительных открыток, кольцо и корешки от билетов в кино. Но больше всего Рэчел была заинтригована фотографией и каким-то документом.

Поскольку Рэчел хорошо читала, она вмиг поняла, что это брачное свидетельство. В нем содержались имена ее родителей и название города, о котором Рэчел никогда прежде не слышала, — Бейкерсфилд, штат Калифорния. Дата же заставила ее крепко задуматься.

Согласно справке, отец и мать поженились четырнадцатого июня 1940 года! (Рэчел знала, что родилась в 1938 году). Значит, когда они поженились, ей было два года. Это могло означать только одно: он ей не настоящий отец!

Этот факт так ее обрадовал, что она не уделила фотографии должного внимания. В противном случае она, возможно, сразу бы почувствовала нечто тревожно знакомое в облике женщины на фотографии. Фотография была сделана в больнице, женщина лежала на кровати, выглядела усталой и прижимала к себе двух новорожденных.

Ночью Рэчел лежала, не шевелясь, на своем диване и ждала, когда же наконец заснет отец. Она всегда старалась быть как можно незаметнее в его присутствии, особенно когда он был пьян. Она снова стала думать о фотографии.

Тут ее и поразило, как молнией.

Хотя женщина и выглядела очень молодой, это была ее мать.

Но кто тогда те двое новорожденных?

После полуночи в их доме на колесах (а жили они в трейлере) становилось совсем холодно. Рэчел осторожно слезла с дивана, нашла фонарик, который они использовали, когда отключали электричество, что случалось нередко, и снова достала коробку из-под сигар. Она внимательно рассмотрела новорожденных. Несомненно, один ребенок как две капли воды походил на изображение самой Рэчел, которое мать носила в бумажнике.

Рэчел нахмурилась. Если на фотографии была изображена она, то что это за второй ребенок?

Рэчел терпеливо выжидала удобного момента. К матери Рэчел не всегда можно было подойти с серьезным разговором. Если та не была пьяна и не страдала от похмелья, то сидела в конторе парковки трейлеров и слушала радио. Но в иные времена к миссис Дуайер можно было обратиться. Случалось это обычно во время неожиданных отлучек мужа. Тогда мать Рэчел, кажется, не испытывала необходимости добавлять себе виски в кофе: она начинала следить за собой, завиваться, убирать в трейлере и заводила речь о том, чтобы посадить герань. В такие дни Рэчел даже слышала, как мать напевает что-то вполголоса, морщины исчезали с ее лица, она одевала хорошо выглаженное платье и о чем-то пересмеивалась с соседями. Рэчел обратилась к матери с мучившим ее вопросом именно в один из таких дней, когда та развешивала белье.

Миссис Дуайер часто думала, что дочь была честна себе во вред. И в кого она пошла, что всегда говорила правду? Сегодня опять. Подошла и выложила как на духу, что нашла припрятанную коробку из-под сигар и посмотрела, что там лежит. Не будешь ведь наказывать ребенка за честность, даже если она и признается в том, что совала свой нос в чужие дела.

— Мама, я незаконнорожденная? — спросила она, имея в виду несоответствие даты своего рождения и свадьбы родителей.

— Где ты только выискиваешь такие слова, радость моя? — спросила миссис Дуайер, поглаживая каштановые волосы дочери. — Все это книги, которые ты читаешь. Я раньше и подумать не могла, что ребенок может читать такие книги. — Она наклонилась и нежно обняла дочь за плечи. — Нет, дорогая. Ты законнорожденная. Не имеет значения, когда мы с твоим отцом поженились. Главное, что мы это сделали. Ты Рэчел Дуайер. Он дал тебе свою фамилию.

— Но… — у Рэчел задрожала нижняя губа. Она-то рассчитывала услышать от матери совсем другое. — Ты хочешь сказать, что он мой настоящий отец?

— Конечно, дорогая!

— Я подумала, что если он женился на тебе позже, то у меня был другой отец.

— Я понимаю, дорогая, — сказала мать, принимая и разделяя муки дочери, — но он твой отец. Ты родилась еще до того, как мы решили пожениться. Ты же знаешь, он не из тех, кто хочет остепениться. Ему нравится быть свободным. Но я сказала ему, что он отвечает за меня и за ребенка. Была война, мы подумали, что его призовут, и поэтому расписались.

— Папа воевал? — Рэчел не совсем представляла себе, что такое война, но она слышала, как о войне говорят другие. Из разговоров она сделала вывод, что побывать на войне почетно. Может быть, она обнаружит сейчас что-нибудь такое, за что можно любить отца?

Но мать ответила Рэчел со вздохом:

— Нет, дорогая. Твой папа не прошел медкомиссию. Нашли отклонения в легких. Вот почему он иногда так сердится. Все остальные мужчины были на войне, а он нет.

Когда Рэчел спросила о другом ребенке, по лицу матери пробежала тень.

— Другой ребенок умер, дорогая моя, — произнесла она так тихо, что ветер почти заглушил ее слова. — Вы были близнецы. Но она умерла через несколько дней после вашего рождения. У нее было слабое сердце.

После этого разговора книги помогли Рэчел справиться с болью и разочарованием. Так было всегда. Книги закрывали плохие двери и открывали хорошие. Рэчел не могла вспомнить, когда она прочла свою первую книгу, просто она читала всегда. Однажды ее мать пришла домой с книжками, которые одолжила у соседей, и научила дочь читать.

Можно сказать, что Рэчел не ходила в школу. Некоторое время они жили в Ланкастере, штат Калифорния, еще одном городке среди пустыни. Там Рэчел ходила не то в первый, не то во второй класс. Она не подвергалась насмешкам, как в других школах, — среди ее сверстников были такие же, как она. Но было время, когда отцу удалось заполучить работу на станции обслуживания, и некоторое время они даже снимали настоящий дом. Тогда Рэчел посещала настоящую школу. Вот там-то дети подсмеивались над ней, ведь она ходила босая и в платьях, из которых давно выросла. Рэчел никогда не приносила завтраки из дома и не имела денег, чтобы перекусить в школьном буфете. Учительнице стало ее жалко, и она предложила Рэчел разделить с ней завтрак. Хотя Рэчел была еще совсем маленькая, она остро почувствовала унижение. Ее стошнило. Учительница страшно рассердилась, как будто Рэчел сделала это нарочно, и уже больше никогда не угощала ее.

Но Рэчел недолго пробыла в той школе. Отец, как всегда, потерял работу, весь следующий год жил на пособие, ругал правительство и приставал в барах к каждому человеку в форме.

Чтение было настоящим талантом Рэчел, тем, что она умела делать лучше всего. Она никогда не могла понять, почему для некоторых людей чтение вырастало в целую проблему. В конце концов, если ты получаешь от чего-нибудь удовольствие, то ты этим занимаешься и, естественно, достигаешь хороших результатов. От книг она получала именно удовольствие, может быть, единственное удовольствие, которое знала в детстве. Они переезжали из одного города в другой, лица сменяли друг друга, и Рэчел никогда не успевала привыкнуть к новому месту. Сколько она ни молилась, чтобы отца не уволили и чтобы она успела хоть с кем-нибудь подружиться, все заканчивалось одинаково. Отец приходил домой пьяный и начинал распространяться о мерзавцах, которые его уволили. После этого он неизбежно приставал к матери, и Рэчел вновь слышала крики и мольбу из спальни. Каждый раз ее отчаяние и разочарование лишь усиливались, как росло чувство одиночества и отчуждения от остального мира. Рэчел искала спасение в книгах.

Иногда они с матерью читали вместе, вслух.

— Образование бесценно, — говорила мать. — Я хочу, чтобы ты, Рэчел, жила лучше меня. Я хочу, чтобы ты нашла свое место под солнцем и была счастлива.

Но мать и дочь читали не только для образования, для них это был еще и путь к спасению; они вместе путешествовали в мире фантазии, чтобы хоть на некоторое время забыть о своей жизни.

Рэчел стремилась убежать от реальности по другой причине. Эту причину она случайно обнаружила в тот день, когда ей исполнилось одиннадцать. Они тогда ненадолго остановились в грязной комнатушке какого-то мотеля. Городок был маленький, какой-то весь поблекший, затерянный где-то между Фениксом и Альбукерке. Мать получила, место горничной в этом же мотеле, отец, как всегда, отправился охотиться за работой. Рэчел, как водится, была предоставлена сама себе. В тот момент она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Рядом лежал открытый журнал с фотографиями кинозвезд, и Рэчел пыталась причесаться в различных стилях. Вдруг ее, как током, пронзила мысль: а ведь меня не назовешь хорошенькой. Фактически, с ужасом поняла Рэчел, она была просто невзрачная.

Рэчел сравнила свою внешность с фотографиями актрис, которые считались тогда эталоном красоты. Список несовершенств, по крайней мере с точки зрения одиннадцатилетней девочки, был бесконечен. Густые брови, абсолютно прямые волосы, немного вялый подбородок и, что хуже всего, совершенно невероятный нос.

Это открытие доставило Рэчел немало мучений. Отец лишь подлил масла в огонь, заметив однажды после очередного неудачного дня и обильных возлияний: — Да, а девчонка-то становится уродиной. Внешность каждого ребенка сильно меняется в детстве. Черты лица более-менее оформляются лишь в ранней юности. Примерно с шести лет черты лица Рэчел были как бы несколько размыты. Она ничем не отличалась от остальных детишек, которых полно на любой детской площадке. В одиннадцать лет она вступила в стадию формирования, черты ее лица начали определяться.

Нос у нее был с горбинкой, такой нос очень бы украсил лицо, если бы Рэчел была мальчиком. По правде говоря, любого мужчину такой нос сделал бы мужественно-красивым, но на женском лице, не говоря уже о лице девочки, он смотрелся совершенно не к месту. Рэчел это знала.

Она наблюдала за своей внешностью в течение следующих нескольких месяцев, молилась и надеялась, что природа что-нибудь в ней подправит. Но чем дольше она наблюдала, тем больше росла в ней уверенность, что все останется как есть. В результате Рэчел избегала смотреть на себя в зеркало.

Как-то они проводили зиму в городке Галлап, штат Нью-Мексико. Сострадательной соседке стало жалко миссис Дуайер и ее некрасивую дочь. Она хотела подарить им средство для завивки волос. Закомплексованная Рэчел так категорично отказывалась, что дама обиделась и избегала их после этого случая.

Мать Рэчел понимала, что творится с дочерью. Как могла, она старалась приободрить девочку, дать ей любовь и теплоту, которых той так безнадежно не хватало. Но трагедия заключалась в том, что сама миссис Дуайер была потерянным человеком. Алкоголь и беспорядочный образ жизни сделали свое дело. Во что бы то ни стало она старалась угодить мужу, которому никогда нельзя было угодить. Она ходила с ним по барам, участвовала в попойках дома, позволяла всячески унижать себя. Порывы миссис Дуайер любить дочь были нечасты, непредсказуемы и часто некстати.

Впрочем, существовали и такие люди, которые действительно знали, как проявлять свою любовь. На них Рэчел могла обрушить всю нерастраченную силу любви, данную ей природой. Эти люди были героями книг.

Рэчел читала все, что попадалось ей под руку. Иногда это были журналы со светской хроникой, выброшенные кем-то за ненадобностью. Детские книги встречались редко. Зато Рэчел проглатывала огромное количество детективных ро-манов. Библиотека служила ей входом в мир чудес. Какое счастье, что почти каждое местечко, в котором они останавливались, пусть это был самый грязный и убогий городишко, имело свою библиотеку! Даже парковка трейлеров, на которой они остановились, когда ей было десять. До настоящего города было еще десять миль. Место было полузаброшенное, о цивилизации напоминали лишь заправочная станция, магазин и бар. Но в конторе парковки была полка с книгами. Когда люди уезжали, они оставляли свои читанные-перечитанные книги, чтобы новенькие могли обменять свои книги. Это было изобретение Миссис Симонс, пожилой дамы, которая смотрела за порядком на парковке. Рэчел быстро узнала о книжной полке и познакомилась с ее содержанием.

Одинокая и неуверенная в себе, некрасивая и тоскующая по настоящей привязанности, Рэчел окунулась с головой в книги и затерялась в восхитительном мире фантазии. Вместе с героями она пускалась в приключения, испытывала восторг любви, путешествовала по звездам. Рэчел читала абсолютно все, ей был интересен каждый жанр, любой сюжет. Все они поддерживали Рэчел, сердце ее оставалось непорочным и доверчивым. Звездные рыцари Артура Кларка были ее идеалом. Доблесть, смелость и отвага выгодно отличали их от людей, которых Рэчел встречала в реальной жизни. Только они были достойны ее любви.

Волею обстоятельств Рэчел, главным образом, читала романы для взрослых. При этом она, как ни странно, оставалась наивной и неискушенной. Когда она размышляла об этом несколько лет спустя, то объясняла это тем, что детский ум, встречая в книгах что-либо, похожее на реальность, отказывался это воспринимать.

В четырнадцать лет Рэчел оставалась невинным, уязвимым созданием, совершенно не приспособленным к тому, что уготовила ей жизнь.

Шел дождь. Один из тех, которые начинают литься в пустыне как бы из ясного неба и неожиданно заканчиваются. Капли дождя вовсю барабанили по тонкой крыше трейлера.

Это был другой трейлер: Дуайеры сменили уже пять машин. Трейлер был другой только в этом смысле. Во всем остальном он напоминал прежние: такой же тесный, грязный, покосившийся, пропитанный запахами и неудачами прежних временных постояльцев.

Отец восемь дней где-то пил. Рэчел молила Бога, чтобы он на всю ночь остался переждать где-нибудь ливень. Она не отрываясь читала «Марсианские хроники» при свете тусклой мерцающей лампочки. Она была без памяти влюблена в капитана Уайлдера и представляла себя на берегу древнего марсианского канала. Мать ушла в мотель смотреть телевизор.

Через три часа Рэчел была вынуждена отложить книгу. Покалывало в желудке, болел живот. Год назад у Рэчел начались и месячные. Тогда мать сказала ей мягко:

— Нам, женщинам, приходится через это проходить, дорогая.

Рэчел не ходила в шестой и седьмой классы школы, поэтому не была знакома с предметом Женская гигиена. Кровотечение встревожило ее, она заплакала и объявила, что умирает. Миссис Дуайер постаралась, как могла, объяснить дочери, что делать в таких случаях. Мало того, она попыталась раскрыть дочери предназначение женщины:

— Боль — это наш удел, дорогая. Женщины привыкают к ней. Больнее всего рожать детей. Поэтому ты у меня единственная.

— Почему? — Рэчел была воплощенная невинность. — Почему мы должны испытывать боль?

— Я не знаю. Кажется, об этом что-то сказано в Библии. Полагаю, это наказание за то, что сделала Ева.

— Что сделала Ева?

— Ну как же, она ввела Адама в грех, дорогая моя. Он был чист, она же сделала его нечистым. С тех пор мы, женщины, платим за это.

Затем миссис Дуайер сбивчиво попыталась провести связь между месячными и появлением детей на свет, что не очень ей удалось, потому что она весьма смутно представляла женскую анатомию и физиологию. Поэтому Рэчел не много извлекла из этого интимного разговора.

Сегодняшней дождливой ночью, когда она отложила книгу, чтобы выпить пару таблеток аспирина, Рэчел виновато поймала себя на мысли, что как можно дольше хочет пробыть в трейлере без родителей. Она сможет читать всю ночь напролет, сжигая драгоценное электричество, за которое они и так платили с трудом. Войдя в малюсенькую тесную кухоньку, она вдруг почувствовала голод. Полки, как всегда, были почти пусты. Какая-то еда была в холодильнике.

Если миссис Дуайер и была совершенно заурядной женщиной, похожей, как две капли воды, на всех остальных унылых путников, пересекающих юго-западную пустыню, то в одном она не знала себе равных: она готовила потрясающие гамбургеры. Рецепту ее научила одна старушка, в доме которой она работала подростком. Секрет вкусной пищи, — говаривала она, — в приправах. Миссис Дуайер умела сделать гамбургер неповторимым, добавив тимьяна и каких-то других приправ. С годами она так усовершенствовала свой рецепт приготовления гамбургеров, что не могла даже объяснить его или записать. Чувство определения нужной пропорции было для нее таким же естественным, как и все остальные пять чувств. Куда бы судьба ни заносила Дуайеров, все всегда были в восторге от гамбургеров миссис Дуайер.

Это искусство унаследовала ее дочь. У Рэчел потекли слюнки, когда она подумала о сочном, остром гамбургере с кетчупом, щедро намазанном горчицей. Пока хлеб с аппетитным шипением поджаривался на сковородке, она продолжала читать марсианскую сагу при тусклом свете, отбрасываемом плитой. Несколько минут спустя, когда луна задержала капитана Уайлдера и его команду в заброшенном марсианском городе, Рэчел услышала звук подъезжающей машины.

Подумав, что это мать, она решила: мама, наверное, замерзла и промокла, я вскипячу воду, и мы попьем чай. Потом, представив, что это отец, которого подвозит очередной приятель-собутыльник, Рэчел испугалась. Он ненавидит ее книги. Они его прямо-таки выводят из себя. Рэчел не понимала, почему. Однажды вечером он выбросил из окна целую кипу библиотечных книг. Мать попыталась объяснить его поведение:

— Он не смог получить образования. Только пять классов закончил. Его это смущает. Он говорит, что из-за этого его гонят с любой работы. Поэтому, когда он видит, как ты читаешь, как тебе это легко и просто дается…

Рэчел никогда не могла понять причины враждебности отца по отношению к ней. Иногда она отрывала взгляд от своей работа, — а заниматься она могла чем угодно: мыть посуду, штопать, готовить обед, — и обнаруживала, что отец наблюдает за ней с мрачным, непроницаемым выражением лица. В руках он, как правило, держал банку с пивом или, в дни получения пособия, стакан виски. Она чувствовала на себе взгляд его водянистых глаз, и ей почему-то становилось жутко.

Он был ее отцом, но, как ни странно, совершенно чужим человеком. Они прожили четырнадцать лет, но она не знала его. Она готовила ему обед, стирала его белье, слышала, как он моется в душе, но при этом он оставался незнакомцем. Как утверждали романы, она должна была быть его маленькой девочкой, но он попросту не замечал ее. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, просыпался, стеная и ругаясь, потом отправлялся бог весть куда, а мать весь день обеспокоенно посматривала на часы и то и дело раздвигала занавески.

Лишь два года назад, когда ей было двенадцать, Рэчел поняла, что мать боится его. Нельзя сказать, чтобы это ее сильно поразило. То, чему Рэчел была свидетельницей еще маленькой девчушкой в подгузниках, повторялось с тошнотворной регулярностью. Звуки ботинок, шаркающих по дощатому полу, дверь в спальню, захлопнутая с такой силой, что от этого ходил ходуном весь трейлер, затем голос матери, тихо умоляющей о чем-то безрезультатно, потому что после слышались удары и в конце концов причитания. На следующее утро на лице миссис Дуайер виднелись синяки, отец исчезал на три-четыре дня. Рэчел наблюдала за всем широко открытыми, непонимающими глазами, переживала молча, потому что так же молча переживала мать. Обе они, и дочь и мать, не думали о том, что ситуация может измениться.

И потом — он никогда и пальцем не тронул Рэчел.

Сейчас она замерла у плиты и слушала, как звук мотора сливается со звуком дождя. Кто-то крикнул: Спокойной ночи. Зачавкала грязь под колесами, звук мотора стал затихать. Шаги на деревянных ступеньках. Наконец кто-то стал дергать дверную ручку.

Внезапно Рэчел испугалась. Было ли это из-за дождя? Или потому что у нее болел желудок, потому что она почувствовала себя слабой женщиной? Она прислонилась спиной к кухонной стойке и с бьющимся сердцем смотрела на дверь.

Она уже знала, что это не мать.

Дверь распахнулась, и она затаила дыхание. Дэйв Дуайер, покачиваясь, стоял в дверном проеме, затем он как бы упал внутрь, закрыв за собой дверь. Он не посмотрел на Рэчел, кажется, даже не заметил, что она здесь. Вода стекала с него ручьями. Он пошел к шкафчику, достал бутылку, потом уселся на потрепанный диван.

Когда он отшвырнул в сторону одну из ее книг, Рэчел сказала:

— Не трогай! — И тут же пожалела об этом. Его налитые кровью глаза наконец заметили ее.

— Что такое?

— Это библиотечная книга. Если я верну ее испорченной, мне придется платить за нее.

— Платить! Да что ты знаешь о деньгах! — заорал он. — Да ты просто тунеядка! Если бы не я, ты бы с голоду умерла. Такая взрослая девка, как ты, должна иметь работу.

От страха она потеряла дар речи.

Он прищурил глаза, как будто видел ее в первый раз.

— Кстати, сколько тебе лет?

— Ты должен знать, папа.

— Ты должен знать, папа, — передразнил он. — Сколько тебе лет, я спрашиваю?

— Четырнадцать.

Брови у него поползли наверх.

— Правда? — Он оглядел ее с головы до ног. Рэчел сразу вспомнила, что на ней шорты и нескладная блузка с оторванной пуговицей, а ноги босые.

— У тебя есть парень, Рэчел? — спросил он, удивив ее. Парень! Как она могла встречаться с мальчиками, если целыми днями просиживала, запертая в трейлере? Кроме того, мальчишки со своими прыщами ни в какое сравнение не шли с разбойниками и римскими центурионами.

По какой-то причине ее молчание рассердило его. Или, может быть, дело было в ее страхе. Как, например, некоторые собаки очень заводятся, когда показываешь, что боишься их.

Он встал на ноги, она отодвинулась на сантиметр.

— Ничего себе, — пробурчал он, — девчонка боится своего собственного отца.

Она решила изобразить смелость.

— Т-ты меня не запугаешь.

— Запугаешь! — повторил он со смешком. — Вы только послушайте ее! Вечно умными словами говорит. Ну что, умные слова любишь, девочка?

Она продолжала отодвигаться. Он подходил все ближе и ближе.

— Боже мой! Какая же ты уродина!

— Пожалуйста, папочка, не надо…

— Прекрати называть меня папочкой! Как только я мог наплодить такую безобразную стерву, как ты, ума не приложу!

Он уже был совсем близко, тень его угрожающе нависла над Рэчел. Он едва стоял на ногах, распространяя тяжелый запах спиртного.

— Ты такая же стерва, как и твоя мать. Она уже вообще в половую тряпку превратилась. А где же сегодня моя любящая жена? Почему ее нет здесь, чтобы потакать моему любому желанию? Боже мой, меня тошнит от вас, женщин!

Он потянулся, чтобы схватить ее. Первый раз он промахнулся. Она отпрыгнула назад, пальцы лишь коснулись руки. Но он тверже стоял на ногах, чем она думала. Во второй раз он угадал ее движение и больно схватил за запястье.

— Давай, скажи что-нибудь умное. Я балдею от этого.

— Папочка! — Она, извиваясь, пыталась освободиться. Он поймал ее за запястье и развернул к себе спиной.

Дождь барабанил по жестяной крыше трейлера. Капли дождя были такие тяжелые, что напоминала град, и такие частые, что походили на пулеметную очередь. Затем прогрохотал гром, и трейлер зашатался. Он шатался и в тот момент, когда Дэйв Дуайер развернул дочь к себе спиной, одной рукой держал ее за оба запястья, а другой стянул с нее шорты.

— Любишь умные слова, стерва? Тебе нравилось говорить по-умному еще до нашей свадьбы. Помнишь? Помнишь, как ты пыталась унизить меня перед нашими друзьями? Как же, у тебя ведь высшее образование!

— Нет, папочка! — закричала она. Рэчел сопротивлялась как могла. Но он крепко держал ее. Она почувствовала, как он рвет ей шорты, и они сползают вниз по бедрам.

— Помнишь, как я сделал это в первый раз? — орал он. — Той ночью ты сказала мне, что у нас больше не будет детей. Помнишь, ты обвиняла меня в том, что я избавился от другого ребенка? Ты что, не видишь, мы оставили не того ребенка, что нужно. Рэчел безобразна. Мы не от того избавились! Что ж, если ты не хочешь больше иметь детей, я об этом позабочусь. Вот тебе еще одно словечко обогатить твой обширный словарь. Педерастия! Нравится?

Боль.

Рэчел закричала.

Дверь распахнулась, и в трейлер залетели капли дождя. К грохоту грома присоединился еще один звук — с таким звуком раскалывается арбуз, когда падает на мостовую. Потом отец отпустил ее запястья, упал, и боль в теле прекратилась.

Рэчел инстинктивно подалась вперед и судорожно схватилась за шорты. Покачиваясь, всхлипывая, ничего не видя вокруг, она пошла в спальню. Она ощущала только боль, которую он ей причинил, и это было хуже, чем колики в желудке или роды. Наверное, даже хуже, чем смерть.

Он сделал это с ней! Он сделал это с ней!

Кто-то дотронулся до нее. Рэчел отбивалась, как обезумевшая кошка.

— Не бойся, дочка! Это я! — услышала она голос матери и обмякла. В глазах у Рэчел потемнело.

Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на диване и мать суетится вокруг нее. На кухонном полу, распластавшись, лежал отец.

— Он мертв? — спросила Рэчел.

— Нет, дорогая. Я ударила его сковородкой. Но он жив. Рэчел стала тихо и горько плакать, спрятав лицо в руках.

— Почему он сделал это, мама? Почему он сделал это со мной?

Некоторое время миссис Дуайер молчала. Потом она собрала полотенца, взяла тазик с водой и сказала:

— Все заживет. Через несколько дней ты уже ничего не будешь чувствовать.

Рэчел подняла заплаканное лицо.

— Ты позволяешь ему делать это с тобой? Постоянно!

— У меня нет выбора, дорогая. Я вынуждена.

— У тебя тоже все заживет?

При этих словах миссис Дуайер повернулась и посмотрела на дочь. Вместо мечтательной четырнадцатилетней девчушки она увидела глаза взрослого человека.

— Ты не понимаешь, дорогая. Между мужем и женой есть такие вещи, которые…

— Если бы он был моим мужем, — всхлипывала Рэчел, — я бы убила его.

— Не говори так, дорогая. Ты просто еще многого не знаешь.

Рэчел попыталась сесть, но не смогла из-за боли.

— Почему ты живешь с ним? Он же монстр.

— Это не так. Он любит меня по-своему. У него просто все болит внутри. Еще задолго до твоего рождения произошли некоторые события…

— Он сказал, вы отдали второго ребенка. Что он имел в виду?

Миссис Дуайер побледнела.

— Господи, — прошептала она. — Он тебе это сказал?

— Мама, у меня есть право знать.

Дождь за окном постепенно затихал. Миссис Дуайер пристально посмотрела на дочь, пришла к какому-то решению и присела к Рэчел на диван.

— Дорогая, — сказала она тихо и взяла руки Рэчел в свои. — Когда я легла в больницу, чтобы родить тебя, мы были совершенно разорены. У нас не было ни гроша. Была депрессия, и твой папа, ну, ты должна понять, он был хорошим человеком… когда-то. Ну вот, у нас родилась двойня, а мы даже не могли оплатить счет за больницу. Однажды в больницу пришел мужчина. Он сказал, что он адвокат и знает одну хорошую семейную пару, которым очень хочется удочерить маленькую девочку. Он сказал, они заплатят тысячу долларов.

Рэчел, не отрываясь, смотрела на мать. Миссис Дуайер нервно взглянула на мужа, лежавшего без чувств на полу, и продолжала:

— Я была против. Но твой отец уговорил меня сделать это. Он сказал, что нам нужны деньги, а девочка обретет хороший дом. Еще он сказал, что если мы откажем адвокату, у нас на руках останутся двое детей и никаких денег. Какой дом мы сможем создать для них? Он уговаривал меня, дорогая, пока я не сдалась. С тех пор я каждый день спрашиваю у Бога, правильное ли я приняла решение. Мне хочется думать, Рэчел, что твоя сестра живет в большом красивом доме и ведет красивую жизнь.

— Ты продала мою сестру?

— Не надо так говорить, Рэчел. Ты не понимаешь. В любом случае, — она снова посмотрела на мужа, — тебе нужно сейчас же уходить. Ты не можешь здесь больше оставаться.

Рэчел хотела возразить, но она знала, что мать права. Шок постепенно проходил, и Рэчел заплакала. Миссис Дуайер неловко обняла дочь.

— Теперь послушай меня, дочка. Ты должна быть сильной и смелой. Тебе нужно уходить. Сегодня. Чем дальше ты будешь отсюда, тем лучше. Мне удалось скопить несколько долларов, о которых не знает твой отец. Если будешь экономить, тебе хватит на некоторое время. Поезжай в Калифорнию, в Бейкерсфилд. Там ты можешь остановиться в местном отделении Христианского союза молодежи. Это недорого, они позаботятся о тебе. Но не говори им, что тебе четырнадцать лет, иначе они известят полицию. Вот тебе адрес одной моей знакомой. Она держит женскую парикмахерскую. Скажешь ей, что ты дочь Наоми Берджесс. — С этими словами она сложила листок бумаги и опустила его в сумочку Рэчел. — Она даст тебе работу. У тебя все будет хорошо. Ты умная девочка. В двенадцать часов через город проходит автобус. Ты должна на него успеть.

— Но ведь ты поедешь со мной?

— Не могу. Я должна остаться с ним.

— Будешь мириться с его зверским отношением?

— Рэчел, — тихо сказала мать. — Я люблю его.

— Как ты можешь?

— Дорогая, ты сейчас слишком мала, чтобы понять это. Но когда-нибудь, когда ты будешь взрослой женщиной, ты тоже полюбишь и поймешь меня.

Рэчел долго сидела молча, еще раз переживала свою боль, унижение, смотрела на мужчину, который был тому причиной.

— Ты должна идти, — настойчиво повторила мать. — Он скоро придет в себя. Рэчел серьезно спросила ее:

— Что он сделает с тобой, мама?

— Не волнуйся за меня, я смогу с ним справиться.

Через некоторое время Рэчел опять спросила:

— Думаешь, она похожа на меня, моя сестра?

Миссис Дуайер удивленно взглянула на дочь.

— Не знаю, дочка.

— Надеюсь, она хорошенькая, — тихо сказала Рэчел, — не такая невзрачная, как я. Знаешь что, ма? Я буду искать ее.

— Ох, — миссис Дуайер внезапно охватила паника, — зачем тебе это?

— Потому что она моя сестра. Если она знает, что ее продали, возможно, утешением для нее будет узнать причину.

Увидев тоску и одиночество в глазах дочери, миссис Дуайер смягчилась. Она знала, что в сердце Рэчел жило отчаянное желание любить кого-нибудь, принадлежать кому-нибудь. Она сама испытывала подобное чувство каждый день.

— Вы родились в Голливуде, Рэчел. Не знаю, может быть, она еще там. Я расскажу тебе все, что знаю об удочерении. Правда, я знаю немного. А теперь тебе нужно уходить отсюда.

Отец все еще лежал на полу. Через пятнадцать минут Рэчел стояла в дверях, держа в руках потрепанный чемодан. Она уносила с собой фотографию матери с детьми, сделанную после родов, несколько детских сувениров и «Марсианские хроники», которые решила не возвращать в библиотеку.

Дочь и мать посмотрели друг на друга. В их глазах была боль. Дождь закончился. Все вокруг дышало спокойствием. Четырнадцатилетняя Рэчел понятия не имела, куда едет. Но она сказала:

— Я вернусь, ма. Я найду сестру, и мы приедем за тобой. Мы оставим отца одного, и у нас троих будет семья. Я позабочусь о тебе, ма. Тебе не придется больше мириться с этим… — Тут она посмотрела на безжизненное тело человека, который всегда был для нее чужим.

Миссис Дуайер обняла дочь и потом долго следила мокрыми от слез глазами за одинокой фигуркой, с трудом пробиравшейся по грязи в сторону шоссе.


Платье было красивым и неудобным. Оно поднимало грудь и было таким узким в талии, что она едва могла дышать. Тем не менее, когда Линда Маркус увидела себя в зеркале, она себе понравилась. Красавица из прошлого. Хрупкий, изящный объект преклонения.

Господи, — подумала она, — ведь женщины действительно когда-то себя таковыми ощущали.

Отойдя от зеркала, она обвела взглядом спальню. Комната была похожа на сказку. Атласные портьеры, великолепная кровать с балдахином, накрытая плотным атласным покрывалом, — все персикового цвета. Шикарный ковер элегантная, отделанная позолотой мебель, чудесные картины на стенах, вазы со свежими цветами. Очень женственно и романтично.

Собственно говоря, это та же комната, в которой она была неделю назад, когда ее рандеву с вором-домушником прервал телефонный звонок из больницы. С тех пор она несколько раз пыталась вновь назначить дату свидания. Но возникали некоторые трудности. Сначала она была занята. Потом занят был он.

Странно. Линда почувствовала секундный укол ревности, когда узнала, что не может быть с ним в один из дней. Впервые за месяцы посещения «Бабочки» Линда задумалась над тем, что ее компаньон обслуживает других женщин. И впервые в ней проснулось чувство собственницы. Разумом она понимала: он наемный любовник. Он угождает и другим женщинам. Сердце же говорило другое: Он мой. Он принадлежит мне.

С этим партнером она была всего три раза. До него было множество других, но ни один не принес удовлетворения, не смог помочь. Потом она встретила его. Встреча произошла в венецианскую ночь. Раньше во время гуляний на площади Святого Марка жители Венеции носили маски. У Линды возникла эта мысль, когда она посмотрела фильм Амадеус. Мужчина в черном плаще и черной маске тайно проник в ее комнату и овладел ею.

В тот раз Линда почувствовала почти полное удовлетворение, чего не бывало раньше.

Поэтому она снова заказала его.

Во второй раз он был разбойником. Дерзким, напористым, но нежным. Она была занята шитьем, когда он забрался к ней. Тогда она тоже была очень близка к полноте сексуальных ощущений, пока ей неведомой. В третий раз она попросила того же партнера. По ее желанию он должен был выступать в роли вора. Свидание прервал телефонный звонок. Сегодня он будет в форме офицера армии конфедератов и в маске.

Несмотря ни на какие обстоятельства, Линда настаивала, чтобы мужчины, с которыми она встречалась, были в масках. Она не хотела видеть лиц любовников. И не хотела, чтобы они видели ее лицо. Она и сейчас была в маске, защищая таким образом тайну личности.

По привычке она посмотрела на запястье, потом вспомнила, что сняла часы. Сегодня вечером она решила полностью соответствовать выбранной ей эпохе. Свою современную одежду она сняла и заперла в гардеробной. Закрытая дверь как бы означала, что о современной жизни на время забыто. Она отказалась от всех аксессуаров дня сегодняшнего, чтобы легче было перейти в день минувший. Это было необходимо, чтобы эксперимент удался. Линда знала, что партнер может появиться в любой момент Особенно в исторической сцене. Некоторые члены клуба не хотели осложнять себе жизнь костюмами и прочей бутафорией. Они просто заказывали партнера, брали комнату и занимались сексом без всякой театральности. Другие, как она, любили и испытывали необходимость в интриге.

Линда надеялась, что это поможет ей справиться с ее проблемой. Если бы не эта надежда, Линда сейчас была бы в больнице, читала медицинские журналы или готовила речь для обеда окружной медицинской ассоциации. Обычно жизнь Линды протекала на работе, она почти не отводила себе времени на отдых. Посещение Бабочки было на самом деле не удовольствием, а лечением. Как врачу ей трудно не анализировать ситуацию с профессиональной точки зрения, хотя для того, чтобы лечение помогло, ей нужно было отвлечься.

Люстра отбрасывала мягкий свет на предметы в комнате, Линда, шурша кринолинами, вышагивала по ковру взад и вперед, пытаясь войти в роль. И не могла.

Сколько у него встреч с членами клуба за день? — думала она. Директор клуба предупредила ее еще на первой встрече, что они здесь называются не клиентами, а членами. Их мужчины назывались партнерами. — Сколько раз за день может здоровый и молодой мужчина удовлетворить женщину? Ему необязательно каждый раз заканчивать, — сказала она себе.

Она пыталась не думать на эту тему. Ни к чему. Она здесь для того, чтобы ее любили, а не для того, чтобы анализировать мужскую физиологию. Линде приходилось постоянно напоминать себе, что здесь она не ученый-медик, а женщина. Иначе эксперимент не получится.

Шаги в зале!

Она обернулась и посмотрела на дверь. Дверная ручка стала поворачиваться.

Линда затаила дыхание. Она забыла обо всем. Все мысли улетучились из головы, пока ока наблюдала, как поворачивается дверная ручка. Она представила себе мужчину, который стоит сейчас за дверью: мускулистое тело, квадратная челюсть, глубокий, невыразимо приятный голос.

В тот первый раз с ним, кто бы он ни был, она почти, почти…

Дверь медленно отворилась. Она перевела дыхание.

Первое, что она увидела, были блестящие сапоги. Затем появилась рука в сером рукаве с желтой вышивкой. Наконец лицо в маске. Мягкий вежливый голос сказал:

— Здравствуйте, мадам.

Она стояла не шевелясь. Наверное, они нанимают настоящих актеров, возникло у нее в уме. У него так хорошо получается.

Прекрати, Линда! Начинай игру!

Но слишком много лет занятий медициной сформировали в ней аналитический ум. Ей было трудно фантазировать. Она привыкла четко и конкретно мыслить в любой ситуации.

Боже мой, как он красив!

— Надеюсь, я не помешал вам, мадам, — произнес он бархатным голосом, дотрагиваясь до полей серой фетровой шляпы. Она ожидала, что он подойдет и поцелует ей руку или что-нибудь в этом роде, но он удивил ее.

— Как вы полагаете, может джентльмен угоститься рюмочкой? — спросил он.

Линда озадаченно огляделась. Он должен это говорить?

— Я думаю, вон там стоит столик с напитками.

Он не торопясь подошел к столику, выбрал графин с жидкостью янтарного цвета. Отпив из хрустального бокала, он посмотрел на Линду.

Черные глаза, окруженные черными ресницами в прорезях черной маски.

Пульс у нее участился.

— Мы встречались прежде, мадам?

— Я… — Она лишилась дара речи от удивления.

— Я ищу свою приятельницу. Ее зовут Шарлотта. Случайно не знаете?

Линда не знала, что сказать.

Воздух был полон пьянящим ароматом роз. Свет от многочисленных свечей в комнате, кажется, то появлялся, то исчезал, перемещался, дрожал. Линда почувствовала, как погружается в романтическую атмосферу вечера. Но это все ненатуральное! Тем не менее она постепенно вовлекалась в игру. Она была рада этому. Ей так хотелось, чтобы волшебство сработало.

Эти блестящие черные глаза искали здесь не женщину по имени Шарлотта, а ее, Линду. Она заказывала встречу с этим мужчиной, она уже чувствовала некоторые права на него.

— Я не знаю, что нужно говорить дальше. Кто такая Шарлотта?

От его улыбки маска слегка приподнялась. В этот раз лицо было не полностью закрыто маской, ей была видна нижняя половина лица. И… ах, он был красив!

— Тогда я, наверное, ошибся домом.

Линда ничего не понимала. Она перепутала комнату? Нет, это определенно был тот партнер, которого она просила. Тогда что же?

Он подошел к ней, все еще держа хрустальный бокал в руке.

— Пожалуй, я не жалею, что не нашел Шарлотты, — тихо сказал он.

Он стоял совсем близко. Линда осторожно взглянула на него. Как она могла забыть, какой он высокий? Ее поразил знакомый запах. Слабый-слабый запах мужского одеколона. В их прошлые встречи у него был тот же одеколон. Как же он называется? Что-то очень знакомое.

Его рука коснулась щеки Линды. Длинные пальцы очертили контур ее лица, дотронулись до губ, ласкали веки. Он не торопился, движения его были медлительны, почти ленивы, как будто у них вся ночь была впереди.

— Можно джентльмену представиться леди? — мягко спросил он. — Меня зовут Бо.

Он наклонил голову и слегка коснулся губами ее губ.

Линда с облегчением вздохнула. Их отношения были совершенны. Никаких имен, лиц, мыслей, что будет потом. Никому не надо объяснять, в чем ее проблема, почему распались оба брака, почему неудачей заканчивались все романы. Ему не разрешалось задавать вопросы. Он просто должен был делать то, за что ему платили. И отправить ее домой вылечившейся.

Она поцеловала его.

Бо не торопился. Он медленно снял мундир, потом холщевую рубашку. Хотя Линда уже два раза видела его обнаженный торс, у нее опять перехватило горло. В меру мускулистый, загорелый. В этом красивом мужчине все было в меру. Его поцелуи, ласки — все как будто в первый раз. Некоторые мужчины казались Линде поначалу внимательны, но впечатление было обманчиво. Им не терпелось закончить все разом, когда Линда была еще не готова.

Она почувствовала, что Бо возбужден. Она почувствовала это через кружево и атлас своего платья, через шерстяную материю его брюк. Это было просто восхитительно! Оставлять какую-то тайну, лишь предвкушать развязку. Не торопить ее. Этот мужчина мог бы многому научить остальных.

Затем, внезапно, он стал нетерпелив. Он точно выбрал для этого время, как раз когда она захотела, чтобы он торопился, когда ее возбуждение возросло. Дыхание ее стало прерывистым, она прижималась к нему всем телом, не могла оторвать свои губы от его губ. Она почувствовала, как его пальцы расстегивают платье. Упал атласный корсаж платья, но Линда еще пряталась за кружевами, батистом, лентами, корсетом. Бо быстро и ловко справился и с этим препятствием, не переставая целовать и прижимать ее к себе.

Потом на ней остались только нижние юбки. Он поднял ее, понес, нежно положил на кровать. Он целовал ее лицо, шею, грудь. Линда застонала. Тело ее изогнулось, задыхаясь, она проговорила:

— Сейчас…

Он снял сапоги, брюки. Но когда он захотел освободить ее от нижних юбок, она остановила его.

Он лежал на ней, целовал, ласкал, медленно подводил к пику ощущений. Когда его рука оказалась у нее между ног, она молча убрала ее. Потом он был внутри нее. Он опирался на локти, чтобы видеть в этот момент ее лицо. Линду заворожил его взгляд. Они двигались теперь в одном ритме, и она не сводила глаз с его лица.

— Заканчивай, — прошептала она. — Бо, пожалуйста, заканчивай.

Но он продолжал двигаться все в том же размеренном ритме. Линда обняла его за шею, ногами обхватив бедра.

— Заканчивай! — шептала она. — Пожалуйста. Торопись!

Ей показалось, что она заметила некоторое замешательство в его глазах. Потом вдруг темп его движений изменился. Теперь он двигался быстро. Он закрыл глаза. Он сосредоточился.

— Да! — проговорила она хрипло. — Да!

Он задрожал, застонал и так крепко прижал ее к себе, что на мгновение Линда не могла дышать.


— Ты испытала оргазм? — спросила психоаналитик, глядя, как Линда меряет шагами ковер в кабинете.

— Ты прекрасно знаешь сама, что нет. — Она остановилась и посмотрела на доктора Вирджинию Рэймонд. Вирджиния сидела в плетеном кресле, за ее спиной открывался поразительный по красоте вид Лос-Анджелеса.

— Одно и то же каждый раз, — продолжала Линда. — Все идет прекрасно. Но я сдерживаю себя. И ничего не могу с этим поделать. Что бы он ни делал, как бы мне это ни нравилось, душевно это меня не задевает. Я произвожу все необходимые движения, я разговариваю, я говорю ему, что мне хочется. А потом… ничего. Когда все заканчивается, я испытываю лишь прежнее чувство обиды.

— Обиду на кого или на что? — спросила доктор Рэймонд. Линда улыбнулась психиатру.

— Я, право, не знаю. Может быть, на врачей, которые сделали мне так много операций, когда я была совсем маленькой. На кастрюлю с горячей водой, из-за которой я получила травму. Может быть, на мою мать. На всех мужчин, которые не смогли прожить со мной так долго, чтобы вылечить меня от холодности. На мир, я думаю. — Она остановилась у огромного, на всю стену окна и посмотрела на улицу. Был январь, погода в Южной Калифорнии стояла великолепная. Вдалеке виднелся жемчужно-голубой океан, идеальную картину завершали ярко-зеленые пальмы и легкие облачка. На улице внизу виднелся огромный рекламный щит. На нем было изображено знакомое лицо человека, который основал движение За мораль и порядочность. Линда несколько раз видела его программу Благая весть. Без сомнения, его преподобие умел завладеть умами и душами людей. Поразительно, что приверженец христианского фундаментализма смог собрать такое количество сторонников. Опросы общественного мнения свидетельствовали, что у его преподобия все шансы быть выдвинутым в кандидаты на пост президента от Республиканской партии на общенациональном съезде в июне.

Она отвернулась от окна и направилась к плетеному диванчику. Кабинет доктора Рэймонд напоминал мирное, полное зелени и покоя убежище среди безумного города. Линда приходила сюда вот уже почти десять лет.

— Мне так хочется с кем-то быть, — тихо сказала Линда. — Я не люблю жить одна. Мне хотелось бы иметь мужа и детей. Ты же знаешь, как я оба раза старалась сохранить семью.

Доктор Рэймонд кивнула. Линда начала приходить сюда, когда у нее не заладился первый брак. Муж Линды заявил, что более не способен выносить ее режим работы в больнице. Но и Линда, и доктор Рэймонд знали истинную причину его желания получить развод. Эта причина не имела никакого отношения к работе. Причиной была холодность Линды как женщины.

Четыре года спустя то же самое повторил второй муж. По его мнению, Линда слишком много времени уделяла работе в ущерб их совместной жизни. Вновь Линда и ее психоаналитик были уверены, что желание развестись вызвано другим.

Второй брак длился всего одиннадцать месяцев. Потом Линда регулярно сообщала доктору Рэймонд о том или ином своем романе. Они были непродолжительные и неудачные. В конце концов Линда оставила всякую надежду.

Линда посмотрела на часы. Она все-таки перезвонила Барри Грину, обнаружив при этом, что его офис расположен в том же здании, что и кабинет ее психоаналитика. Поэтому она договорилась с ним о встрече на тот же день, на который у нее был назначен сеанс с доктором Рэймонд.

— Он говорит, у него для меня работа, — сказала Линда Вирджинии в самом начале сеанса. — Работа! Как будто мне и так нагрузки не хватает!

— Но ведь ты все равно примешь его предложение? — спросила Вирджиния.

— Мне лестно, что он выбрал именно меня. И это в самом деле безумно интересно: работать в студии, советовать актерам, как лучше изображать врачей. Я сказала ему совершенно честно, что не смотрю его шоу, но друзья говорили мне, что Файв Норт — одна из лучших передач на телевидении. Он хочет, чтобы я была у него консультантом. Я подумала, что это интересно.

— Даже несмотря на то, что у тебя все расписано по минутам?

Они плавно перешли к тому, что тревожило Линду.

— Ты знаешь, почему я так стараюсь заполнить свою жизнь, Вирджиния, — тихо сказала она. — Я хочу как можно меньше времени проводить в своем пустом доме. Там я постоянно думаю, что мне тридцать восемь лет и что больше всего на свете мне хочется иметь семью. Но чтобы иметь семью, прежде всего нужен муж, а чтобы был муж, нужно решить мои интимные проблемы. Послушай, — Линда подошла к краю дивана и серьезно посмотрела на психиатра, — я так хочу вылечиться, и я так хочу быть нормальной, что, кажется, решение проблемы не за горами!

Линда опять стала мерять шагами ковер.

— Я не могу продолжать так жить, Вирджиния, посвящать свою жизнь только больнице, чтобы забыть об одиночестве. Поэтому я решила, что нужно как-то с этим бороться. Когда моя подруга Джорджия рассказала мне о клубе под названием «Бабочка», как она находит там облегчение, я решила попробовать.

— Нашла ли ты там то, что искала?

— Я не уверена. Мне кажется, я не могу полностью включаться в игру. Думаю, что если бы я хоть на секундочку могла перевоплотиться в кого-то другого, я бы смогла избавиться от позорного пятна.

— Ты думаешь, игра тебе поможет?

— Я думала, что если смогу почувствовать себя кем-то другим, я забуду о своих сексуальных проблемах. Может быть, представив себя Марией Антуанеттой, я не буду холодна в постели! Я не знаю. Сложность в том, что я настолько привыкла контролировать ситуацию, что не могу потерять власть над собой и дать волю фантазии.

Она отвернулась от окна и посмотрела на психиатра. Вирджиния Рэймонд уже многие годы пыталась помочь Линде. Она знала, что проблема Линды не только психологического плана, — в детстве с ней произошел несчастный случай. В свое время доктор Рэймонд поддержала решение Линды вступить в клуб «Бабочка».

— Однако это может оказаться опасным, — высказала она тогда свое мнение.

— Ты можешь не найти то, что ищешь.

Но Линда ответила:

— Я хочу рискнуть. Риск меня не пугает.

Сейчас Линда спросила ее:

— Что ты думаешь о масках? Они помогут?

— Линда, я уже неоднократно говорила тебе, что если ты не сможешь расслабиться, ты никогда не получишь удовольствие от секса. Маски помогают тебе расслабиться. Они помогают тебе насладиться любым сюжетом, который ты изобретаешь, будь то приключение со взломщиком или офицером армии конфедератов. Маска подавляет твои страхи, Линда, в ней проще вообразить себя другой личностью. Ты боишься секса, Линда, или, правильнее говоря, ты боишься быть отвергнутой из-за шрамов во время секса. Нужно избавиться от страха. Это очень важный шаг к тому, чтобы наслаждаться сексом.

— Думаешь поможет?

— Подожди. И научись расслабляться.

Линда замолчала. Она придумывала уже новый сюжет, новое приключение с любовником в маске.


Эль-Пасо, Западный Техас, 1952 год


Рэчел голодными глазами смотрела на тарелку с пончиками. Ей было видно через стекло, что одни были глазированные, несколько обсыпанных сахарной пудрой, несколько обильно политых шоколадом и орехами и ее любимые пышные, круглые пончики с начинкой из красного джема. Она была в Эль-Пасо уже два дня и еще не ела. Если бы у нее не украли деньги, она бы не только поела сейчас, но тут же села бы на автобус и поехала в нужном направлении — в Калифорнию.

Но денег у нее не было, она была одна-одинешенька в незнакомом городе, усталая, голодная, грязная, не имея ни малейшего представления, что делать дальше.

Краешком глаза она следила за человеком за стойкой. Последний раз, когда она пыталась переждать ночь в каком-то кафе, владелец в буквальном смысле вышвырнул ее на улицу. Четырнадцатилетней девочке было опасно в одиночку бродить по улицам этого городка, расположенного на Рио-Гранде, разделяющей Мексику и Техас. Днем Рэчел старалась нигде не останавливаться. Она бродила по мексиканским базарам, глядя, как туристы покупают текилу и цветы из гофрированной бумаги, мечтая о нескольких песо, чтобы купить еды. Когда удавалось, она отдыхала в католических костелах, куда приходили молиться мексиканские и индейские женщины в черных платках. Сейчас была ночь, туристы укрылись в отелях, а Рэчел пыталась привлекать к себе как можно меньше внимания, сидя в прокуренном кафе. Здесь было тепло, и Рэчел надеялась, что никто не станет к ней приставать, тогда она просидит за столиком всю ночь, читая книгу. Она не заказала себе даже чашки кофе.

Рэчел даже в голову не могло прийти, что можно заказать еду и съесть ее, не имея денег. Она обладала врожденной честностью.

Несмотря на полночный час, в кафе было шумно. Кажется, сюда собирались люди, страдающие бессонницей. Большинство посетителей внушали Рэчел страх и отвращение. Это было еще одной причиной, по которой ей хотелось остаться незаметной. Сгорбившись, она сидела за искусственной пальмой, зажав лицо между ладонями, не отрывая глаз от книги. Она заканчивала читать «Марсианские хроники», и это означало, что скоро она лишится своего последнего утешения.

Она думала о матери. Много думала. Всю дорогу от Альбукерке Рэчел проплакала, несколько раз она готова была спрыгнуть с автобуса и отправиться домой. Но она знала, что мать права. Он сделал с ней это уже один раз. Следовательно, он мог это сделать и еще.

Как только она могла перепутать автобус! Но Рэчел была так расстроена, к тому же плакала почти всю дорогу, что обнаружила свою ошибку только когда автобус въехал в Эль-Пасо, штат Техас. А ей-то нужно было в Калифорнию! Потом она пошла в город перекусить и обнаружила, что кошелек украли. Пропали не только деньги, но и адрес женщины, которая должна была дать ей работу в Бейкерсфилде. У Рэчел не было даже монетки, чтобы позвонить матери.

Рэчел подняла голову и увидела, что с нее не сводит глаз незнакомец за стойкой. Кожаная куртка, лицо, изрытое оспой. Ей не понравилось, как он на нее смотрит.

Рэчел попыталась сосредоточиться на книге. Рей Брэдбери писал: мать была стройная и нежная, золотистые волосы ее были заплетены в косу и уложены на голове наподобие короны. Рэчел заплакала.

— В чем дело, подружка?

Она встрепенулась. Человек в кожаной куртке стоял рядом с ее столиком, оглядывая ее с вожделением. Внезапно Рзчел почувствовала себя маленькой и беззащитной.

— Что ты делаешь здесь так поздно, малышка? — спросил он, усмехаясь. — Не скучно одной? Она поперхнулась слезами.

— Нет, спасибо. Со мной все в порядке.

— Да, я вижу. — Он выдвинул стул и уселся. — Не хочешь со мной повеселиться?

От него сильно пахло пивом.

Рэчел стала судорожно оглядываться в надежде поймать взгляд мужчины за стойкой. Но за стойкой сидело лишь несколько сонных клиентов в обнимку с кофейными чашками.

— Давай, — сказал он, и в его голосе уже слышались нетерпеливые нотки, — хата моя недалеко. Мы с тобой весело проведем время. Я думаю, друзьям моим ты тоже понравишься.

Рэчел показалось, что сердце сейчас выскочит у нее из груди, она почувствовала себя в ловушке.

— Ты, наверное, с голода умираешь, такая худышка. У меня дома и еда найдется.

— Н-нет, спасибо.

— Бьюсь об заклад, ты из дома сбежала. Ты знаешь, это противозаконно. Я позову полицию, и тебя арестуют.

Ее глаза широко распахнулись.

Он схватил ее за запястье. Рука была горячей и липкой.

— Пошли, обещаю, нам будет весело.

— Нет! Я… Я жду человека!

— Да? Кого это?

— Моего приятеля.

— Приятель? У тебя? — Он рассмеялся, закинув голову. — Послушай, девочка, я и раньше слышал, как заливают, но ты будешь похлеще остальных. Если у тебя есть парень, то я тогда папа римский.

— Извините, ваше преосвященство, — раздался голос у него за спиной.

Рэчел вздрогнула, у их столика стоял стройный рыжеватый молодой человек и, слегка улыбаясь, смотрел на парня в кожаной куртке.

— Так получилось, но ты сейчас держишь за руку мою девушку.

Минуту парень молчал, как бы определяясь, потом он вскочил, развел руками, показывая, что вышло недоразумение, и поспешно отошел.

— Он не вернется, — сказал дружелюбный незнакомец. — С тобой все в порядке?

В глазах Рэчел стояли слезы. Ей ужасно хотелось к матери.

— Ну же, — сказал он, присаживаясь. — Прекрати. Малыш, не так все плохо.

Интонация его голоса, нежное выражение глаз заставили Рэчел прекратить плакать и получше к нему присмотреться.

Рэчел плохо определяла взрослых, но он был похож на сына управляющего трейлерной парковкой, а тому было девятнадцать. Но этот был симпатичнее сына заведующего. По правде говоря, он был просто красив. И у него потрясающая улыбка.

— Скажи мне, что здесь делает в такое время такая маленькая хорошенькая девчоночка, как ты? — спросил он.

И Рэчел влюбилась.

Пятнадцать минут спустя их столик уже был уставлен разной снедью.

— Знаешь что, — сказал он, — раньше я всегда говорил, что побег из дома ничего не решает. Но, малыш, в твоем случае я думаю, ты поступила правильно.

Рэчел от природы была человеком доверчивым и откровенным, поэтому она без утайки рассказала о своих злоключениях незнакомцу. Он внимательно ее выслушал, время от времени кивая в знак сочувствия. Когда она закончила, он подвел черту под ее рассказом, сказав:

— Бедняжка.

Его звали Дэнни Маккей, он ехал в Сан-Антонио. То, что он из Техаса, Рэчел легко определила по его выговору. Он закурил сигарету и сказал:

— Только что демобилизовался. Служил в Калифорнии. Вот еду домой. Хочешь, присоединяйся. По пути, может быть, как-нибудь решим и твои проблемы.

Рэчел уже не беспокоила ситуация, в которой она оказалась. Дэнни Маккей был самый добрый человек из всех, кто до сих пор попадался ей на пути. Он сказал, что позаботится о ней. Она поверила.

Они остановились в мотеле рядом с шоссе. Там они занимались любовью. На Рэчел это не произвело никакого впечатления. В сущности, если бы Рэчел была более опытной в этих делах, она бы поняла, что как любовник Дэнни собой ничего не представляет. Но Рэчел ни в чем не разбиралась, да ей было все равно. Никак не подействовал на нее и тот факт, что она потеряла невинность в четырнадцать лет. Ее переполняли надежда, счастье от того, что кто-то хочет обнимать ее, что она не одна, что ее целовали и говорили, какая она хорошенькая. И не важно, что произошло потом, что было больно (боль ни в коей мере не была сравнима с той, что причинил ей отец, потому что Рэчел чувствовала, что с Дэнни эта боль естественна). В первый раз в своей жизни Рэчел Дуайер была безумно счастлива. Наконец-то у нее был близкий человек, которого она могла любить.

На следующий день они пересекли Рио-Гранде и приехали в мексиканский приграничный городок, где Рэчел познала еще одну сторону жизни. Она напилась. Она еще раз познала боль.

— Не двигайся, дорогая, — как сквозь сон слышала она голос Дэнни. Она была не слишком напугана, потому что выпила впервые в жизни и потому что, несмотря на оцепенение, чувствовала, что делает что-то для Дэнни. Он привел ее в эту чужую комнату, расположенную над закусочной, что-то объяснил необъятных размеров мексиканке и теперь сидел, держа ее за руку. Рэчел чувствовала обжигающую боль на внутренней стороне бедра.

На следующее утро он сказал ей, что она потеряла сознание и он отнес ее в мотель. Он волновался за нее, хотел помочь ей перетерпеть боль, даже достал несколько таблеток аспирина.

— Я горжусь тобой, дорогая. Немногие женщины способны перенести такое.

Она пошла в ванную посмотреть, что же с ней сделали, и испытала шок: на внутренней стороне бедра, в нескольких сантиметрах от самого интимного места, красовалась татуировка.

Маленькая бабочка.

Татуировка была сделана так искусно, что бабочка казалась живой.

Стоя в дверях, Дэнни спросил:

— Ну, как тебе?

— Больно.

— Это пройдет.

Она подняла глаза.

— Почему, Дэнни? Почему ты это сделал?

Он подошел, обнял ее. Поцеловав ее в затылок, он сказал:

— Я хотел, чтобы ты принадлежала мне. Таким образом я отметил, что ты вся моя.

Слова обезоружили ее. Пусть боль, пусть тело ее было осквернено, главное заключалось не в этом. Рэчел всегда мечтала принадлежать кому-нибудь. Если бабочка означала, что она принадлежит Дэнни, тогда она рада ее появлению.

Они приехали в Сан-Антонио на следующий день.

Счастливая Рэчел гордо сидела рядом с Дэнни в стареньком форде. Пустыни постепенно уступали место буйной растительности. Сначала шоссе пролегало по земле, состоящей в основном из беловатой глинистой почвы, на которой ничто не произрастает, потом замелькали низкорослые кустарники. В конце концов мескитовые деревья сменили кустарники, и начался район, где, по словам Дэнни, одна корова приходилась на каждые пять акров. Запустение постепенно сменилось постройками — заправочными станциями, ранчо, старыми мексиканскими глинобитными жилищами. Рэчел надеялась, что теперь, когда они достигли цели, свадебные колокола уже не за горами.

Она обожала смотреть, как Дэнни ведет машину. Рэчел казалось, что чем больше она на него смотрит, тем красивей он становится. У него был слегка крючковатый нос, рот чуть искривлен из-за шрама — результат драки, по его словам. Эти мелкие недостатки делали его в глазах Рэчел еще более привлекательным. Прядь густых, почти рыжих волос падала ему на лоб. Зеленые глаза были обычно полуприкрыты, и он имел привычку искоса бросать на нее хитроватые взгляды. Гибкий, жилистый Дэнни и минуту не мог сидеть спокойно. Он или крутил в пальцах сигарету, или отбивал какую-то мелодию, или еще что-нибудь. Рэчел чувствовала в нем напряженность, как будто его зарядили слишком большим количеством энергии, и теперь он искал точку ее применения. Каждый раз, когда он обращал на нее свои томные глаза и приподнимал угол рта в улыбке, Рэчел будто ударяло током. Дэнни Маккей был просто волшебник.

Она больше не мечтала найти свою сестру в Калифорнии, теперь у нее были другие планы.

Он включил радио и нашел станцию, где передавали церковную музыку.

— Да, сэр, — сказал он, — я собираюсь достичь кое-чего в жизни. Я стану большим человеком, со мной будут считаться!

Она улыбнулась и сжала его руку.

— Мне так не терпится познакомиться с твоими родителями, Дэнни.

— У меня нет родителей.

Когда они въехали в Сан-Антонио, Рэчел показалось, что они в Испании. От волнения у нее кружилась голова. Они проезжали красивые старые здания, площади, улицы носили непонятные и романтические названия — Соледад, Нуэва, Флорес. Названия других улиц напоминали Рэчел эпоху покорения Дикого Запада. Мелькали обветшавшие дома в испанском стиле, большие особняки, похожие на плантаторские усадьбы, и обыкновенные витрины магазинов, которых множество в Аризоне и Нью-Мексико. Когда они повернули за угол и Рэчел увидела Аламо, у нее перехватило дыхание. Рэчел читала книгу об осаде Аламо, о кучке храбрецов, боровшихся за независимость Техаса, отважных героях, таких как Джеймс Боуи и Дэйви Крокетт.

Подумать только, она будет жить здесь с Дэнни!

Наконец машина остановилась перед зданием, которое Рэчел приняла за старую ферму. Домик как бы присел, окруженный засохшим кустарником, рядом росла огромная дикая груша. Там, где раньше была лужайка, располагался ржавеющий грузовичок на камнях вместо колес. За домиком виднелись бесконечные ряды веревок с сушившимся бельем. Дэнни приказал Рэчел подождать в машине, сам поднялся по ступеням. Он постучал и исчез за дверью.

Дэнни что-то долго не было, поэтому она решила почитать. Она не открывала книгу с той памятной встречи в Эль-Пасо. Она помнила, что ей оставалось дочитать три страницы. Отец обещал матери и мальчикам показать настоящих марсиан.

Развернувшись, она открыла чемодан на заднем сиденье, порылась, но книги не нашла.

Несколько минут спустя вернулся Дэнни.

— Мой друг говорит, что мы можем остановиться здесь на несколько дней, пока не подыщем себе жилье. Что случилось?

— Я потеряла книгу!

— Мы купим тебе другую.

Как только Рэчел вошла в домик, она почувствовала царившее там уныние. Уже при входе в нос ударил едкий запах грязных подгузников. За гладильной доской стояла неряшливо одетая женщина и слушала ту же церковную музыку, что нашел Дэнни по радио в машине. Она едва посмотрела на Рэчел. Мимолетный взгляд, полуулыбка, и опять она сосредоточилась на своем монотонном занятии. Рэчел увидела длинный ряд только что выглаженных кофт и платьев и подумала, что женщина, должно быть, прачка. Из глубины дома доносился звук работающей стиральной машины.

Их встретил молодой человек, видимо, ровесник Дэнни.

У него были мягкие светлые волосы, руки он засунул в задние карманы брюк. Его звали Боннер Первис. Когда они проходили гостиную, Рэчел заметила на столе неубранный завтрак. Остатки блинов, застывшее сало от ветчины, муха на масле.

Они вошли в спальню. Там стояла железная кровать с провисшим, в пятнах, матрасом. Простыней не было. В изголовье на стене была приклеена картинка с изображением Иисуса.

— Раньше здесь жил старина Том, — загадочно сказал друг Дэнни.

— Отлично, Боннер, — ответил Дэнни, по-хозяйски обнимая Рэчел за плечи. — Нас здесь все совершенно устраивает, правда, дорогая? — Рэчел расплылась в улыбке. Комната казалась ей настоящим дворцом.

Они одолжили одеяла и отлично провели в комнате две недели. Вечером и утром их убаюкивал и пробуждал звук постоянно работающей стиральной машины.

Каждый день Рэчел оставалась одна. Но она ничего не имела против. В отличие от ее отца Дэнни действительно искал работу. Она не знала, чем занимался Боннер, они с Дэнни не посвящали Рэчел в свои дела, но у нее не было никаких сомнений, что скоро у них с Дэнни будет свое жилье. Она уже представляла, чем она займется в первую очередь. Она купит желтые занавески. Затем достанет где-нибудь семена герани и посадит их у входа. Пусть все смотрят на герань и чувствуют, что пришли в гостеприимный дом. Она обзаведется поваренной книгой. Нет, Дэнни и Боннер вовсе не жаловались на то, как она готовит. Когда они приходили домой, они заглатывали ее фирменные острые гамбургеры и вечером опять уходили. Для матери Боннера Рэчел была просто спасением. Она освободила ее от кухонных забот, теперь она все время стояла за гладильной доской.

Три раза в неделю к дому подъезжал фургон, привозил огромные тюки с грязным бельем и забирал чистое. И три раза в неделю Боннер брал деньги у матери.

Дэнни занимался с Рэчел любовью каждую ночь. Она так уже привыкла, что не придавала этому никакого значения, к тому же это не занимало много времени. Татуировка зажила, другая рана, как и обещала мать, тоже не доставляла ей хлопот. Больше всего Рэчел нравилось, что когда он засыпал, то продолжал обнимать ее.

Для Рэчел казалась счастьем их жизнь в домике. Только одно облачко омрачало счастье — Рэчел не могла дать знать о себе матери.

Звонить из Сан-Антонио в Альбукерке было дорого, но она упросила Дэнни разрешить ей сделать один телефонный звонок на трейлерную парковку. Рэчел была убита новостью, что Дуайеры переехали и местонахождение их неизвестно.

Рэчел решила, что она что-нибудь придумает и однажды обязательно их найдет. Став миссис Маккей, она должным образом позаботится о матери.

Как-то вечером Дэнни пришел домой с хорошими новостями.

— Собирай вещи, дорогая, — объявил он. — Я забираю тебя отсюда.

Рэчел засмеялась от радости.

— Куда мы едем?

— Увидишь. Это сюрприз.

По дороге они остановились перекусить, потом направились в центр города, наконец въехали в район, где было много баров, девушки лениво стояли в дверях домов и гуляло очень много мужчин в форме. Поворачивая на темную улочку, Дэнни пояснил:

— Тут недалеко две авиабазы. Парни приходят повеселиться.

В конце улицы, там, где заканчивался асфальт, Дэнни притормозил. Рэчел смотрела, широко открыв глаза. Улица была совершенно темна, лавочки, магазины, конторы закрылись на ночь, а здесь перед Рэчел стояло ярко освещенное здание, похожее на замок. Виднелись круглые башенки, огромные окна в нишах, все витиеватое и вычурное. Подъезд к этому странному дому был запружен машинами, через открытые двери слышалась веселая музыка. Дэнни осторожно проехал между машинами и остановился на заднем дворе. Он закурил сигарету и сказал:

— Пошли Рэчел.

Через застекленное крыльцо они вошли на кухню. Там вкусно пахло жареной свининой. За столом стояла чернокожая женщина и месила тесто, рядом с ней — огромная миска со свеженарезанными персиками, судя по всему начинка для пирога. Кухня была огромной и жаркой от духовки. Рэчел никогда еще не видела такой большой кухни.

— Привет, — сказала женщина, дружелюбно взглянув на Рэчел и улыбнувшись.

Дэнни велел Рэчел подождать его здесь и куда-то ушел.

Она последила за ним глазами: когда дверь отворилась, опять донеслись музыка и ковбойские выкрики. Рэчел неуверенно обвела кухню взглядом.

— Господи, — сказала негритянка, вытирая руки о белый фартук. — Худее тебя я еще никого не видела! Ты, наверное, голодная. Сейчас же садись сюда. Пока ждешь, вполне можешь поесть.

Рэчел подчинилась, и скоро перед ней дымился огромный кусок теплого яблочного пирога с щедрой порцией ванильного мороженого сверху и стакан холодного молока.

— Меня зовут Евлалия, — сказала женщина, снова принимаясь за тесто. — А ты кто будешь?

— Рэчел.

— Хорошее имя. Ты откуда, девочка?

Мороженое быстро таяло на теплой поверхности пирога. Рэчел положила вилку и ложкой стала собирать его, чтобы ничего не пропало.

— Из Нью-Мексико, — ответила она.

— Привет, золотце, — сказала женщина, внезапно появившаяся на пороге.

Рэчел удивленно взглянула. Она никогда раньше не видела таких накрашенных женщин и поэтому решила, что она, должно быть, богата, если может себе это позволить. К тому же она была толстая, значит, хорошо ела.

— Встань. Дай я на тебя посмотрю.

— Где Дэнни?

— Разговаривает с парой старых друзей. А ты худей, чем он говорил. — Она подошла и уставилась Рэчел прямо в глаза. В последние недели Дэнни заставил Рэчел забыть о своей невзрачности, но теперь, когда женщина ее так разглядывала, к Рэчел вернулось прежнее смущение.

— Стой смирно. Я тебя не съем. Да… Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— У тебя уже начались месячные?

— Я… я…

— Ладно. Я спрошу у Дэнни.

В этот момент появился Дэнни, как будто стоял и слушал с другой стороны двери.

— Ну, как тебе? — спросил он у женщины.

— Довольно невзрачная, а? Дэнни усмехнулся:

— У Рэчел есть скрытые прелести.

Рэчел подошла к нему и, взяв за руку, сказала:

— Дэнни, может, мы пойдем?

— Боюсь, мы не можем это сделать. Видишь ли, Хэйзл — мой старый друг, поэтому она великодушно предложила взять тебя и дать тебе работу. Я не хочу, чтобы она считала нас неблагодарными.

Рэчел заморгала.

— Работать у нее? — Она посмотрела на негритянку, но та сердито месила тесто, не поднимая глаз. — Какая работа, Дэнни?

— Просто делай то, что говорит тебе Хэйзл.

— Ты имеешь в виду работу по дому? Это пансион, Дэнни?

— Да все будет нормально, малыш. Вот увидишь, тебе даже понравится.

— Но что это? Что ты заставляешь меня делать, Дэнни? Он посерьезнел. Голос его стал назидательным, лицо приняло суровое выражение.

— Суть проблемы в том, дорогая, что мы совершенно на нуле, и я не могу найти работу. Мы не должны далее пользоваться добротой Боннера и его матери, поэтому кто-то из нас обязан работать. Хэйзл согласилась взять тебя на работу. Даже невзирая на то, что ты не достигла нужного возраста, и у нее уже набраны девушки. Продлится это недолго, я обещаю. Потом у нас будет собственный угол, совсем как ты хотела.

— Но… — тут она бросила взгляд на женщину, которая стояла в дверном проеме и со скучающим видом разглядывала ногти. — Что мне придется делать?

— Просто будь мила с клиентами, вот и все. Будешь как бы хозяйка.

— Денни, нет!

— Это действительно просто. Самый простой способ заработать деньги. Ты просто лежишь, а клиент трудится.

— Боже мой, Дэнни, нет!

Его пальцы больно сжали ей плечи.

— Теперь послушай меня. Я с ног сбился, пытаясь найти работу, но ничего не получается. Ты тоже должна подключиться. Или ты что, хочешь сидеть на моей шее?

Вдруг она услышала голос своего отца. Тунеядка.

— Дэнни, — всхлипывала она. — Пожалуйста, не заставляй меня…

— Послушай, Рэчел. Ты уже привыкла к сексу. Ты знаешь, ничего в этом такого нет. Престо отводишь клиентов Хэйзл к себе в комнату, потом ложишься, как ты это делала для меня.

Она по-настоящему расплакалась.

Дэнни раздраженно посмотрел на Хэйзл. Она пожала плечами и сказала:

— Молоденькие всегда сначала плачут. У нее это пройдет.

— Проклятие, Рэчел. Я должен встретиться с Боннером и уже опаздываю. Не будь ребенком. Если так, то можешь забыть о нас и наших планах. Я просто найду девушку, которой действительно буду небезразличен.

— Дэнни! Ты мне небезразличен!

— Если бы это было так, ты бы сейчас не ударялась в истерику по пустякам. Ты только подумай: у тебя будут жилье, еда и заработок. Конечно, Хэйзл будет отдавать твой заработок мне, чтобы я мог откладывать. Но я буду выдавать тебе содержание. Ты сможешь купить себе красивую одежду.

— Мне не нужна одежда, Дэнни! — закричала она, а слезы так и лились по щекам. — Все, что мне нужно, это ты!

— А мне не нужна такая эгоистка! — Он оттолкнул ее и повернулся к ней спиной.

— Дэнни! — Голос ее сорвался на визг. — Не оставляй меня! Я не могу жить без тебя.

— Решайся, золотце, — тихо сказала Хэйзл. — Можно выбрать лишь что-то одно. Ты подводишь своего парня, и он исчезает из твоей жизни.

Рэчел неподвижно смотрела на нее. Она икнула и поперхнулась слезами. Грудь ее подымалась и опускалась, она рукой вытерла мокрый нос. На мгновение Рэчел стала намного моложе своих лет, совсем маленькой девочкой.

Потом Хэйзл удовлетворенно кивнула, как будто осталась чем-то довольна. Рэчел подбежала к Дэнни, обняла его, всхлипывая, терлась о его спину:

— Не оставляй меня! Я сделаю все, что ты хочешь, Дэнни! Только не оставляй меня!

Он с улыбкой обернулся.

— Вот хорошая девочка, — сказал он, обнял и поцеловал ее. Потом добавил: — Я знаю, тебе непросто, все-таки новый город, и все остальное. Я тебе вот что скажу. Я приеду во вторник и отвезу тебя в Аламо. Хочешь?

Она кивнула и прижалась к нему.

— Хорошо, а сейчас мне пора идти. У нас дела с Боннером. Хэйзл позаботится о тебе.

— Но Дэнни… — прошептала Рэчел. — С другими мужчинами?

Он дотронулся пальцем до кончика ее носа:

— Скажу тебе секрет. Самое простое — это закрыть глаза и представить, что ты со мной. Запомнишь?

Рэчел опять почувствовала на себе силу его завораживающего взгляда, ленивых, обманчивых глаз и кивнула.

— Увидимся во вторник. Устроим праздник для двоих. Хорошо? — Он еще раз поцеловал ее и ушел.

Потом Рэчел почти не осознавала, что с ней происходит. Появилась молоденькая мексиканка, которую звали Кармелита. Она провела Рэчел наверх, объяснила, что они будут жить в, одной комнате. Она показала Рэчел, где находится спальня и как пользоваться тампоном. Хэйзл требовала, чтобы все ее девушки ставили себе тампоны. Потом Рэчел осталась одна.

Несколько минут спустя раздался стук в дверь. Даже Рэчел показалось, что в подобном заведении вежливость была не к месту. Она услышала свой голос:

— Войдите.

Посетитель несколько смущенно вошел, нервно улыбнулся и стал автоматически раздеваться. Когда на нем ничего не осталось (многие годы спустя ей все будет вспоминаться дряблый член и хилые ноги), он спросил:

— А ты почему не раздеваешься?

Рэчел двигалась, как во сне. Блузка, сандалии, дешевые трусики, кое-где разорванные. Потом она вспомнила, что ей говорил Дэнни. Она легла, уставилась в потолок и раздвинула ноги.

Клиент оказался тактичным. Он выключил свет. Потом она ощутила, как кровать прогнулась под его весом.

Она закрыла глаза. На подушку скатилась одинокая слеза. Дэнни, — мысленно звала она. — Дэнни…


Когда судья сказал: Я решаю в пользу ответчика, Микки Шэннона, — истец вскочил со стула и закричал:

— Тебе это так просто не сойдет, м…!

В зале заседаний суда разразился скандал. Микки Шэннон, знаменитая рок-звезда, был готов взорваться. Но Джессика Фрэнклин накрыла его руку своей, чтобы он оставался на месте. Она удерживала его, пока судья колотил молотком по столу, призывая к спокойствию. Затем, удостоверившись, что вспыльчивый молодой Микки не полезет разбираться с человеком, который несколько минут назад обозвал его, Джессика встала и среди всеобщей суматохи сказала четким и ясным голосом:

— Ваша честь, я вношу просьбу о принятии судебного предписания, изолирующего мистера Уолкера от моего клиента.

Адвокат истца закричал:

— Ваша честь, я возражаю!

Зал заседаний едва мог вместить всех желающих. Подобные слушания привлекали огромное число фотографов и репортеров. Именно судебные разбирательства с участием знаменитостей давали пищу для сенсационных статей. В то время как внутренние разногласия, кажется, раздирали команду истца — адвокат и клиент о чем-то жарко перешептывались, Джессика Фрэнклин держала ситуацию под контролем. Это само по себе было чудом, поскольку все знали горячий нрав Микки Шэннона.

Она научилась сдерживать его за семь лет их взаимоотношений в качестве адвоката и клиента. Когда Джессика закончила юридический колледж и открыла частную практику, Микки был никому не известный начинающий актер. Им полностью манипулировал бессовестный театральный агент. Микки пришел за помощью к Джессике. Тогда это был скромный запутавшийся молодой человек. Ей удалось отвоевать у агента причитавшиеся Микки деньги, и с тех пор она консультировала его по вопросам заключения контрактов и определения размеров гонораров, помогала ему даже когда он был неплатежеспособен, в конце концов — вывела его на дорогу, которая стала для него звездной. Когда его песни начали завоевывать неплохие места в таблицах популярности и Микки стал знаменитым буквально за ночь, он не переметнулся от Джессики в одну из модных и престижных юридических фирм. Микки Шэннон сохранил верность адвокату, который помог ему, когда никто в Голливуде и знаться с ним не хотел. В это морозное январское утро он пожинал плоды своей преданности.

Лес Уолкер, печально известный фотограф знаменитостей, стал буквально преследовать Микки. В ответ Микки как-то вырвал фотоаппарат у него из рук и разбил о тротуар, вынув и засветив при этом пленку. Уолкер возбудил иск за помехи, чинимые его работе, и ущерб оборудованию. Кроме того, Уолкер требовал дополнительные пять миллионов долларов штрафа.

Микки в бешенстве прибежал к Джессике, она в свою очередь спокойно сказала, что волноваться не о чем. Они возбудят встречный иск. Джессика с успехом защищала своего клиента в переполненном зале суда. В своей речи она красочно обрисовала крайности, к которым прибегал фотограф: создавал аварийные ситуации на скоростном шоссе, слишком близко прижимаясь к машине Шэннона, блокировал его машине выезд с парковки, умышленно преследовал его каждую минуту. В результате Микки требовал возмещения ущерба за нанесенную психологическую травму, вызванную рискованными ситуациями, спровоцированные фотографом.

И судья вынес решение в его пользу.

Когда шум улегся и в зале стало тихо, судья огласил временное судебное предписание, ограничивающее свободу передвижений мистера Уолкера, и назначил дату слушаний, когда будет определено окончательно, станет ли судебное предписание временным или постоянным. Микки Шэннон, красавчик и рок-идол миллионов девушек, обнял своего адвоката и поцеловал в губы.

Они победили.

На ступеньках здания суда Джессика и ее клиент были сразу же окружены журналистами и телерепортерами. Джессика сделала бойкое заявление для прессы, всем своим видом излучая триумф победителя. Прессой было отмечено, что Джессика Фрэнклин, энергичный адвокат Микки Шэннона, сгусток энергии во время судебных заседаний, миниатюрная и женственная, была одета в консервативный, безукоризненно сшитый костюм. Портфель, дамская сумочка и туфли также безупречно соответствовали друг другу.

Джессика с удовольствием присоединилась бы к Микки и отправилась на праздничный ленч, но ее сегодняшний день был расписан по минутам. Прежде всего, нужно было встретить мужа в аэропорту, после этого ее ждали дела в офисе, а потом срочный визит к подруге, Труди.

Голубой кадиллак Джессики несся по скоростной магистрали, а мысли ее все возвращались к Труди и ее словам. Труди собиралась поведать ей что-то загадочное. О какой-то бабочке. Ты обязательно должна выкроить для меня время завтра! — сказала вчера Труди по телефону. У нее перехватило дыхание, она с трудом могла скрыть волнение. — Я хочу рассказать тебе о Бабочке. Ты просто не поверишь!

Вот и все. Атмосфера театральности и секретности была весьма типична для Труди. Она драматизировала самые заурядные вещи. Но Джессике очень нравилось, как Труди утрирует, какими необычными становятся все события в ее изложении. Жажда жизни, которую испытывала Труди, спасла Джессике жизнь много лет назад. Это была одна из нитей, крепко связывавших двух женщин.

К своему ужасу, Джессика опоздала в аэропорт. Джон уже получал багаж. Он приветствовал ее словами: — «Здравствуй, дорогая!» и поцелуем в щеку.

Джон Фрэнклин был привлекательным мужчиной. Он казался старше своих сорока лет из-за седины в волосах, однако находился в прекрасной форме, каждый день пробегал пять миль и три раза в неделю играл в гандбол. Он носил дорогие костюмы-тройки. Он обращал на себя внимание. Джессика не сомневалась, что на пути из Рима ее муж пользовался особым расположением стюардесс первого класса.

Выйдя из здания аэропорта, он на минуту остановился, прищурился и сказал:

— Как всегда смог.

Джессика думала, что день чудесный, но промолчала.

— Почему ты опоздала? Вчера по телефону я сказал тебе, когда прилетает самолет.

— Я была в суде. Дело Микки Шэннона.

Джон Фрэнклин не смотрел на жену. Когда светофор на переходе дал зеленый свет, он пошел через дорогу, не взглянув ни направо, ни налево. Она семенила рядом. Лицо его приняло недовольное выражение, которое он отшлифовал до совершенства за те годы, что восседал за столом переговоров. Сегодня это выражение относилось к ее профессиональным делам. По мнению Джона Фрэнклина, Микки Шэннон был сопливый мальчишка, наркоман, стоящий много ниже людей, подобных Фрэнклинам. И уж совершенно недостойный клиент для Джессики.

Когда они дошли до машины, он спросил:

— Почему ты приехала на кадиллаке?

Джессика не знала, что сказать. Ей следовало подумать об этом утром, когда она выезжала из дома. Но все ее мысли были прикованы к предстоящему слушанию. Джон ненавидел ее машину.

Если для нее это был символ успеха после долгих лет борьбы, то Джон находил машину безвкусной.

— Ты же знаешь, что я предпочитаю ездить на БМВ, — сказал он.

— У меня не было времени заехать домой. Я приехала сразу из суда.

Он сел на сиденье рядом с водителем и включил кондиционер, хотя день был по-зимнему прохладный.

— Как поездка? — спросила Джессика, нервничая от того, что приходилось выезжать с парковки в страшной тесноте. Когда она ехала одна или с Труди, Джессике казалось, что она может преодолеть любые препятствия в своем кадиллаке, но когда рядом сидел муж и молча оценивал каждое ее движение, Джессика вообще не могла вести. — Удачная была поездка?

Он вздохнул и расстегнул пуговицы жилета.

— Я вышвырнул Фредериксона и поставил нового человека руководить работами. Результаты появятся в кратчайший срок. — Он сухо усмехнулся. — Я заменил его человеком, которого переманил из Телекома.

Джессика вела, стараясь не пропустить, и все-таки пропустила заезд на нужное шоссе. Пришлось разворачиваться. Муж все это время молча сидел рядом.

Как только они выехали на нужную магистраль, Джон наконец спросил:

— Так что случилось с делом Шэннона?

Джессика сжала пальцами руль. Она еще чувствовала опьяняющее волнение утра. Радость победы.

— Мы выиграли.

— Хорошо. Будем надеяться, что этот поганец не забудет выплатить тебе гонорар. Кстати, говоря о деньгах, ты выполнила мое поручение относительно садовника?

Джессика закусила губу. Она забыла. Она слишком увлеклась процессом. Нужно было не выплачивать садовнику жалованье, пока тот не оплатит ремонт поливальной установки (хотя садовник настаивал, что не имел к ее поломке никакого отношения).

— Джон, — сказала она робко. Ей нужно было кое-что ему сказать. Ей страшно не хотелось это делать, но лучше, если он будет предупрежден заранее. — Это касается дела Шэннона.

— Что такое?

Она взглянула на суровый римский профиль мужа.

— Боюсь, мое имя опять будет в газетах.

— Слушай, Джессика, — сказал он тихо. — Когда ты наконец прекратишь привлекать к себе внимание? Каждый раз это отражается на мне. Я иду на заседание совета директоров, а там все только и говорят о том, какую кинозвезду представляет в этот раз моя жена. Неужели ты не понимаешь, что слава мужа Джессики Фрэнклин наносит вред моей репутации?

— Извини, — сказала она и почувствовала волну облегчения, потому что они подъезжали к дому.

— Я пойду в спортзал после обеда. А ты, полагаю, вернешься в офис?

— Да, у меня много бумажной работы, а потом я встречаюсь с Труди за ленчем.

Он посмотрел на нее.

— Поосторожней, Джесс. Кажется, ты снова поправляешься.


Труди видела, как подруга вошла в кафе и неуверенно остановилась в дверях. Она вскочила с места, подбежала к Джессике и обняла ее.

— Поздравляю, Джесс! — закричала Труди. — Давно уже пора остановить этого проходимца Уолкера!

Джессика улыбалась разглядывавшим ее посетителям, пока шла за Труди к их столику. Новость о победе Микки Шэннона уже разнеслась по городу, все только об этом и говорили. Когда раскрасневшаяся Джессика села за стол, она слышала одобрительный шепот за столиками рядом. Она снова оказалась в центре внимания, и ей это страшно нравилось.

— Нужно как следует отметить это событие! — Труди не сиделось на месте. — Господи, какая жалость, что меня не было с тобой этим утром! По радио передали, что Шэннон поцеловал тебя! В губы!

Джессика вновь покраснела. Она молила Бога, чтобы Джон не узнал об этом.

— Вот что я тебе скажу, Джесс, — сияющую Труди переполняла гордость за подругу. — После такой победы вам с Фредом просто придется отбиваться от клиентов.

Джессика засмеялась и взлохматила короткие каштановые волосы. У нее было чувство, будто она покорила трудную вершину.

— Надеюсь.

— Что сказал Джон?

— Ну, ты же знаешь Джона, — ответила Джессика, играя салфеткой.

Труди заметила, как у Джессики чуть потускнел блеск в глазах.

— Он недоволен, да?

— Знаешь, он прав. Процесс действительно немного походил на цирк. Мне следовало настоять, чтобы атмосфера была более пристойной.

— Да тебе же все безумно понравилось, и ты сама об этом знаешь. — Труди покачала головой. — Джесс, ну когда же ты согласишься, что замужем за мерзавцем?

— Это неправда. Джон — хороший человек.

— Ой, перестань защищать этого дурака. Давай закажем что-нибудь. Я умираю с голода.

Кафе Кейт Мантилини было тем местом, где бывали все, кто что-то представлял собой в шоу-бизнесе Лос-Анджелеса. За столиками сидели по последней моде одетые и причесанные мужчины и женщины. Труди заказала мясо, сэндвич и мороженое с орехами. Джессика ограничилась овощным салатом.

Труди смотрела, как подруга щиплет зеленый салат, и кипятилась. Ей хотелось устроить до неприличия обильный пир по поводу победы Джессики. То, что заказала себе ее подруга, смахивало на наказание. Труди подозревала, что Джон опять сделал замечание относительно ее веса.

Необъяснимый страх растолстеть был самым больным местом Джессики. Вес был для нее своего рода идеей фикс, которая однажды чуть не убила ее. Труди знала, что Джон пользовался этим страхом, чтобы манипулировать Джессикой.

Труди и Джессика познакомились давно, тринадцать лет назад, когда вместе учились в колледже. Казалось, это очевидные противоположности: болезненно застенчивая Джессика Маллиган, только что покинувшая стены католической школы для девочек, и нахальная, дерзкая Труди Штейн. Однако они сразу же почувствовали взаимную симпатию. Джессика еще ни разу не встречала таких вольнолюбивых и сумасбродных людей, как Труди, а Труди внушали благоговейный страх монашеская неискушенность и невинность Джессики. По правде говоря, в те годы Труди завидовала Джессике. После двенадцати лет, про-веденных в католической школе, та была прекрасно образована и развита, что подтверждали высокие оценки и результаты экзаменов. Труди получила весьма неровное образование. В школе она занималась чем угодно: спортом, светскими мероприятиями, могла разобрать автомобиль на части и собрать его не хуже любого мальчишки. Но когда дело дошло до тестов, она с огромным трудом набрала количество баллов, необходимых для поступления в колледж.

Но в то же время она не собиралась стать юристом, как Джессика. В планы Труди входило продолжить дела отца в строительном бизнесе.

В один дождливый вечер незадолго до выпускных экзаменов Труди узнала секрет своей соседки по комнате, отличницы и первой ученицы. Джессика буквально голодала.

— Ты что-то совсем ничего не ешь, — заметила Труди, закусывая сэндвичем с мясом. — Не хочешь?

— Я очень хочу есть, но Джон опять меня донимает, чтобы я похудела.

— Джесс, ты же абсолютно нормальная. Мне бы твои бедра!

— Нет, Джон прав. Я должна лучше следить за собой.

— Я думаю, ты должна ему сказать, чтобы он затк… Джессика улыбнулась.

— Мне меньше всего хочется ссориться с Джоном. Ты знаешь, я не выношу, когда он сердится на меня. Я делаю все, чтобы этого избежать.

— Он тебе голову заморочил, что во всем только ты виновата. Но, между прочим, семья — это два человека.

— Пожалуйста, Труди, давай оставим этот разговор. Ну, так что же это за потрясающая вещь, которую тебе так хотелось мне рассказать? Вчера вечером по телефону ты упомянула какую-то бабочку.

Труди рассеянно теребила длинную сережку. Как начать разговор о «Бабочке»? Она очень хотела, чтобы Джессика тоже вступила в клуб, испытала неописуемое волнение и удовлетворение, которого не встретишь в реальном мире. После встречи с седовласым любовником Труди пребывала в состоянии непреходящей эйфории. Она решила, что, разумеется, «Бабочка» сможет помочь и Джессике.

— Ты помнишь мою кузину Алексис? — спросила Труди.

— Да, помню. Она педиатр.

— У нее есть подруга, хирург, они вместе учились в медицинском институте. В общем, подруга Алексис помогла ей вступить в своего рода частный клуб, а теперь Алексис дала и мне рекомендацию. — Убедившись, что их никто не слышит, Труди наклонилась к Джессике и приглушенным голосом рассказала ей о своих приключениях.

Когда она закончила, Джессика засмеялась:

— Ты шутишь!

— Нисколько, Джесс.

— Но… — Джессика посмотрела через плечо и продолжила тише: — Это что, самый настоящий бордель? Женщины-клиенты, мужчины, там работающие, они… Как они называются?

— Партнеры.

— Не могу поверить. Здесь, в Беверли-Хиллз? Как такое можно удержать в секрете?

— Я не собираюсь трепаться об этом с кем попало. Полагаю, так же думают и другие члены клуба. Мы подвергаем себя риску, поскольку это противозаконно. Желающих вступить в клуб очень тщательно проверяют. Проникновение журналистов или полицейских исключено.

— Но это опасно. А болезни? СПИД?

— Это безопасней, чем случайное знакомство в субботу вечером. Партнеры часто проверяются, они обязаны пользоваться презервативами.

— Зачем ты это делаешь, Труди? Не с твоей внешностью платить за секс.

— Это не просто секс, Джесс, хотя он составляет важную часть. — Труди отодвинула тарелку и взяла чашку кофе. — Это больше. Игра. Видишь ли, в «Бабочке» ты можешь осуществить любой свой каприз. Ненадолго сделать мечты реальностью.

Джессика откинулась на стуле, в темно-карих глазах светился интерес. Она вполне могла поверить, что Труди ввяжется в нечто подобное, она всегда любила рисковать, бросать вызов судьбе, чувствовать опасность.

— Что конкретно так потрясло тебя вчера вечером? Труди нахмурилась, потому что не могла точно ответить на этот вопрос. Собственно, для себя она тоже пыталась определить, почему она получила чрезвычайное удовлетворение и наслаждение от вчерашней встречи.

— Он прекрасный любовник, — сказала она тихо, и взгляд ее стал отсутствующим. — Очень внимательный. Делал только приятное мне. Но… — Пальцы ее пробежали по светлым волосам. Было нечто большее, что она не могла сформулировать. — Может быть, элемент фантазии. Сознание, что мы не знали друг друга, не собирались обмениваться телефонами и притворяться, что еще увидимся. — Она посмотрела на Джессику и покачала головой. — Я в самом деле не знаю. Только когда я вошла в комнату и потом появился он, ощущение было такое, как будто реальный мир перестал существовать. На несколько часов мои неприятности, опасения, разочарования растворились. Я была свободна и жила в придуманном мной мире.

Некоторое время подруги смотрели друг на друга. Вокруг шумела ресторанная суета. Спустя несколько минут Джессика тихо сказала:

— Я счастлива за тебя, если все так, как ты говоришь. Труди наклонилась над столом.

— Я хочу, чтобы ты тоже попробовала, Джесс. Испытала то же счастье.

— Я! — Джессика засмеялась, встряхнула волосами. — Я бы никогда не смогла, Тру.

— Почему?

— Не смогла бы и все.

Несмотря на все протесты подруги, Труди уловила огонек интереса в ее глазах. Она почувствовала, что отчасти Джессика заинтересована этой идеей. Врожденная любовь Джессики к риску сейчас боролась со здравым смыслом. Джессика Фрэнклин была таким хорошим адвокатом, потому что могла и умела рисковать.

— Я замужем, Тру. С какой стати я пойду в «Бабочку»?

— Но у тебя же есть свои фантазии, правда? Только потому, что ты замужем, не значит, что ты больше не мечтаешь.

— Нет, не значит, — тихо произнесла Джессика. У нее действительно была тайная фантазия. Иногда, поздно ночью, когда Джон и остальной мир спали, она лежала без сна, обеспокоенно думая о предстоящем процессе. Тогда к ней приходила одна и та же фантазия: ковбой в баре с бархатным голосом. Она представляла себе всю сцену и облик мужчины до мельчайших подробностей, как он смотрит на нее, дотрагивается, целует… обычно на этом месте она засыпала, фантазия продолжалась во сне.

Но это был лишь сон. Она никогда не сможет сделать это.

Труди молчала, потихоньку отхлебывала кофе и рассматривала посетителей в ресторане. Она не собиралась давить на Джессику. В «Бабочку» приходят, потому что хотят этого, потому что это необходимо. Несмотря на внешние проявления — успешная карьера, красивый, преуспевающий муж, чудный дом в престижном районе, — Труди знала, что в жизни подруги не хватает чего-то существенного. Джессика еще с детства страдала от какой-то проблемы, которая чуть не привела ее к смерти тринадцать лет назад.

Труди заметила, что Джессика почти не дотронулась до салата, и вновь почувствовала тревогу. Она вспомнила кошмар, пережитый тогда, когда Джессика страдала отсутствием аппетита и умерла бы, если бы не быстрое вмешательство подруги. Труди не хотела, чтобы кошмар повторился. С тех пор Джессика каждый день боролась с преследовавшим призраком, страхом растолстеть, и Труди помогала ей пережить периоды голодания и самоистязания. Глубоко укрыта потребность снискать одобрение проявлялась в издевательстве над своим собственным телом. Джессика голодала первый год в колледже, но потом ситуация вошла в норму. Сейчас она была стройной, но не худой, в своем нормальном весе. Тем не менее, когда она смотрелась в зеркало, то видела там что-то свое и приходила от этого в ужас.

— Не думай, что это бордель, Джесс, — спокойно сказала Труди. — Это место, где хранятся мечты, где фантазии становятся явью.

— Поэтому клуб называется Бабочка?

— Я не знаю.

— Чей это клуб?

— Понятия не имею.

— Ох, Труди, — сказала Джессика, покачав головой. — Это опасно.

— А приводить домой незнакомца, с которым только что познакомилась, не опасно?

— Я не делаю этого. У меня есть Джон.

— Нет. Ты есть у Джона. В этом вся разница. Джессика посмотрела на часы и потянулась за счетом. Но Труди схватила его первой, сказав при этом:

— Плачу я. Джесс, я просто хочу, чтобы ты подумала о нашем разговоре, ладно? Даже если бы я поговорила о тебе завтра, ты бы получила браслет лишь через пару недель.

— Нет, — сказала Джессика, надевая сумку через плечо и отставляя стул, чтобы подняться. — Это просто не для меня, Тру. Ты одна. Это совсем другое дело.

Они вместе дошли до двери. Надели жакеты. Становилось темно и холодно. Улица была полна машин.

— Еще одна вещь, — добавила Труди после того как они обнялись и готовы уже были расстаться. — В «Бабочке» можно заказать любую комнату, не только гостиную. Есть спальня, ванные, есть бар в стиле Дикого Запада с опилками на полу и музыкальным автоматом. Подумай. — Труди подняла воротник, посмотрела на Джессику и улыбнулась.

По дороге домой Джессика только об этом и думала. Бабочка. Войдя в дом, она настолько была поглощена своими мыслями, что не услышала, как муж зовет ее из кабинета. Он вышел в холл и снял очки.

— Дорогая? С тобой все в порядке?

Она обернулась.

— Что? Да, конечно.

Он подошел к ней с раскрытыми объятиями.

— Должно быть, холодно на улице, ты раскраснелась. Джессике нравилось, когда Джон ее так обнимал. Его объятия были теплыми и крепкими. В доме вкусно пахло: экономка готовила обед. Джессика решила забыть о глупостях, что ей рассказала Труди.

— Как встреча с Труди? — спросил Джон, когда они, взявшись за руки, пошли в кабинет.

— Прекрасно. Девичьи разговоры. — Джессика отпустила его руку и решила разобрать почту. В первом конверте было приглашение на благотворительный вечер в доме Беверли Хайленд. Джессика и Джон уже бывали у нее. Беверли Хайленд часто устраивала приемы, чтобы собрать деньги на благотворительные нужды или привлечь внимание общественности к какому-нибудь важному вопросу. Предстоящий вечер должен был помочь президентской кампании телевизионного проповедника.

— Я думаю, нам надо пойти, Джесс, — сказал Джон, когда увидел, что она читает. — Его преподобие — достойный человек. Я был бы рад увидеть его в Белом доме.

— Да, — рассеянно ответила она. Джон сел и включил телевизор. Она смотрела на приглашение и не видела его. Беверли Хайленд имела репутацию борца за твердые моральные устои и общественную нравственность. Что бы она сказала, если бы узнала, что творится на втором этаже магазина Фанелли?

Бабочка. Место, где осуществляются ваши мечты…

— Это дорого, — сказала Труди. — Но ты можешь себе позволить. Стоит столько же, сколько членство в элитном загородном клубе. Шикарно, продумано до мелочей. Ты надеваешь браслет в магазине, и по нему тебя отличают специальные служители. Ты присутствуешь на показе моделей, выбираешь мужчину, отмечаешь его на листке бумаги, а также указываешь дополнительные требования, например, хочешь быть в кринолинах или встретиться с Дон Жуаном. Когда все готово, за тобой приходят.

Джессика встряхнула головой, чтобы отогнать это наваждение, и продолжила обзор почты. Вдруг она услышала, как диктор телевидения упоминает ее имя.

Она обернулась как раз в тот момент, когда ее показывали на ступеньках здания суда. Окруженная репортерами и зеваками, она горделиво говорила о своей победе над Уолкером. Камера снимала ее под таким углом, что Джессика выглядела высокой. На ее лице было написано упоение победой. Она казалась воплощением уверенности в себе и в своих силах. Затем на весь экран показали фотографию. Микки Шэннон целует своего адвоката в зале заседаний.

— Сегодня, — говорил комментатор, — миссис Фрэнклин была, несомненно, объектом зависти миллионов поклонниц Микки Шэннона…

Экран внезапно погас. Джон резко встал, обернулся и посмотрел на Джессику. Она похолодела от ужаса.

— Я не могу поверить, что ты позволила это, — сказал он. — Унизила себя и меня.

— Джон, я…

Он вышел из комнаты. Джессика пошла за ним.

— Подожди. Я ничего не могла сделать. Это произошло так внезапно. Мы были так рады, что суд решил в нашу пользу…

Он посмотрел ей в лицо.

— Во-первых, я не одобряю, что Шэннон — твой клиент. Джессика, ты знаешь, что я категорически против, и продолжаешь представлять его. Ты продемонстрировала поразительное отсутствие здравого смысла.

— Микки — нормальный человек.

— Господи, ты только посмотри на него, Джессика. Рокер, к тому же, наверное, и наркоман.

Про себя она подумала: Микки не наркоман. Он даже снимается в телевизионных роликах против употребления наркотиков.

— Если ты думаешь, Джессика, что подобная реклама пойдет на пользу твоей конторе, ты, к сожалению, заблуждаешься. Просто к тебе начнут обращаться разного рода типы с подмоченной репутацией. Ты станешь посмешищем.

— Каждый человек имеет право на адвоката, — сказала она.

— Да, но этим адвокатом не должна быть моя жена. Я глубоко расстроен случившимся, Джессика. Если ты не возражаешь, я пообедаю сегодня один.

Он собрался уйти, но она поймала его за руку.

— Джон! Пожалуйста, не будь таким.

— А каким я еще должен быть, обнаружив дома такое? — Он указал ей на телевизор. — Завтра утром у меня очень важная встреча, Джессика. Я приду на нее, сопровождаемый слухами о бестактности, которую допустила моя жена.

Ей хотелось сказать ему что-нибудь важное, убедить, что сегодня утром в суде не произошло ничего ужасного, что он не прав относительно Микки Шэннона, что она корректно ведет себя, занимаясь адвокатской практикой. Но голос ей не подчинялся. Она была подавлена, в глазах стояли слезы.

— Извини меня, — прошептала она. — Я не хотела, чтобы так все вышло. Ты прав. Мне нужно было проявить больше здравого смысла. Больше подобное не повторится, я обещаю.

Он смотрел на нее еще некоторое время.

— Успокойся, девочка, — сказал он. — Слушай, меня неделю не было дома. Давай не будем ссориться, а?

Она почувствовала волну облегчения и засмеялась. Джон обнял ее.

— Какая все это ерунда. Семь лет назад Микки Шэннон все бы отдал, чтобы его кто-нибудь снял. А теперь он фотографам камеры бьет. Наглец.

Джессике хотелось возразить ему, потому что все в шоу-бизнесе знали, какой мерзавец Лес Уолкер. Кому бы понравилось, если бы ему не давали шагу ступить ни днем, ни ночью, то и дело ослепляя вспышкой.

— Вот что я тебе скажу. — Джон поднял ее лицо за подбородок, чтобы поцеловать. — Почему бы нам не отложить ненадолго обед и не пойти сначала в спальню?

Все их стычки обычно заканчивались постелью. Таким образом Джон давал ей понять, что простил ее. Джессика лежала в темноте, и у нее возникло чувство, что ничего не решено, что проблема осталась. В такие минуты Джессика успокаивала себя своей сказкой о безымянном ковбое в баре.

Она шла по усыпанному опилками полу к своему улыбающемуся сказочному ковбою. Но в этот раз ее обожгла мысль: это может стать явью…


Сан-Антонио, Техас, 1952 год


— Видишь, — сказала Кармелита, поднимая листок к глазам Рэчея. — Вот так получается ровно тысяча. Когда ты вот так выписываешь цифры, они ничего не значат. Но когда ты их выписываешь таким образом, — она ткнула в листок огрызком карандаша, — пять раз по восемь в этой колонке, потом два раза по восемь, потом здесь, они складываются, и получается тысяча.

Рэчел, не отрываясь, смотрела на листок, вырванный из дешевенького блокнота, и слабо улыбалась.

— Ах, бедняжка, — сказала Кармелита, откладывая карандаш и бумагу и обнимая подругу за плечи. — Не волнуйся. В этот раз он приедет. Я просто знаю. Мне приснилось сегодня ночью.

Но Рэчел увернулась из-под ее руки и пошла к окну. Оно было таким грязным, что через него мало что было видно. Но разглядеть машины на улице можно. Разглядеть, как подъезжает форд Дэнни.

Так она стояла уже четвертый вторник подряд. Уже четвертую неделю она работала на Хэйзл.

— Почему он не приезжает, Кармелита? Почему он даже не звонит? Как будто он забыл меня!

Мексиканка горестно смотрела на свою соседку по комнате. За месяц, что они жили в одной комнате, девочки стали близкими друзьями. С одной стороны, они были самыми молодыми в заведении. Кармелите только что исполнилось пятнадцать. С другой стороны, обе жили надеждой, что их заберут отсюда любимые мужчины. Кармелита не видела Мануэля четыре месяца. Но она знала, что он не забыл ее и все еще в Сан-Антонио. Он регулярно забирал ее заработок у Хэйзл.

— Не знаю, подружка. Мужчины бывают заняты своими делами, понимаешь? Может быть, он зашел, а ты с клиентом.

Рэчел с отрешенным видом продолжала смотреть в окно. Она была слишком худой. Если четыре недели назад Хэйзл пожаловалась, что она тощая, то теперь от Рэчел осталась лишь тень. Но на работе это не сказалось. Рэчел обнаружила, что некоторые мужчины любят именно таких девушек. С тоненькими руками и ногами, выпирающими коленками она выглядела моложе четырнадцати лет. По-этому Хэйзл заставляла ее заплетать волосы в косы и не разрешала пользоваться помадой.

Если он не приедет сегодня, — решила Рэчел, — я убью себя.

— Смотри, — Кармелита открыла в блокнотике чистый лист бумаги. — Сейчас я покажу тебе фокус поинтересней.

Рэчел смотрела, как Кармелита быстро заполняет листочек цифрами. Она понимала, что Кармелита старается отвлечь ее от мыслей о Дэнни. Кармелита, как никто, знала, какую боль она чувствует. Мир существовал не для них, и две маленькие отверженные находили утешение только друг у друга.

В первый же день своего пребывания в заведении Рэчел обнаружила удивительную способность Кармелиты к счету.

Когда Рэчел спустилась на кухню в то первое утро, она увидела сидящую за столом Кармелиту и нескольких девушек в кимоно или просто в нижнем белье, стоящих вокруг нее. Рэчел подошла посмотреть и была поражена, как и все остальные.

— Я думаю, я с этим родилась, понимаешь, — объяснила Кармелита потом, когда они ели сладкие блинчики. — Моя тетка, у которой я жила, говорила, что я играла с цифрами, когда остальные девочки играли в куклы. У меня это в голове, понимаешь? Я их вижу в уме, эти цифры. Я чувствую их. Не знаю, как еще сказать, но я знаю цифры и что с ними делать.

— Ты еще увидишь, как она складывает, — пообещала одна из девушек, произносившая слова точно с таким же акцентом, как Дэнни. — Мы даже ставки делаем на то, как быстро она посчитает. Я напишу, например, двадцать цифр в четыре колонки, и как только я черту внизу подведу, у Кармелиты уже есть ответ. Каждый раз она делает это быстрее, чем мы предполагаем.

— Я думаю, такие способности не должны пропадать даром, — сказала Рэчел, почувствовав симпатию к новой подруге. Она не спала. Всю ночь ее тошнило, и она отчаянно надеялась, что Дэнни придет и заберет ее отсюда. Наступило утро и все расставило на свои места. Рэчел увидела остальных обитательниц заведения Хэйзл, девушек с бледными лицами и пустыми глазами, огляделась вокруг, и последние иллюзии растаяли. Поэтому она была счастлива на какое-то время забыть о себе.

— Ты могла бы работать в офисе, — сказала она мексиканке. — Стала бы бухгалтером.

Кармелита покачала головой и закрыла блокнотик:

— Я необразованна. Что я умею делать? Я умею складывать числа быстрее, чем счетная машина, но я не смогу нацарапать свое имя. Нет, подружка, цифры — это просто игра, развлечение, чтобы хоть чуть-чуть забыться. Я знаю, где мое место.

Четыре недели спустя Кармелита снова пыталась развлечь ее.

Но Рэчел могла думать только о Дэнни.

Дверь в спальню отворилась, и Рэчел мгновенно повернулась. Надежда оказалась напрасной. Это была всего лишь Белл. Они дружили втроем. Белл уже исполнилось семнадцать, она присматривала за ними. Именно Белл выхаживала Рэчел в первые несколько дней, которые остались в памяти сплошным кошмаром. Белл успокаивала Рэчел, когда та рыдала так, что, казалось, сердце разорвется. Если Рэчел и Кармелита были совсем еще маленькие девочки, то Белл чувствовала себя взрослой. За три года в заведении Хэйзл она прожила целую жизнь.

— Извини, малыш, — сказала она. — Это всего лишь я. Мне жаль, что я не Дэнни.

Утром во вторник время текло ужасно медленно. Восемнадцать девушек, которые жили в заведении, стирали, чинили белье, писали письма (кто умел) или спали. В другой жизни Рэчел проводила бы время за чтением книг. Сейчас она ждала Дэнни.

— Слушай, — сказала Белл, — если он не придет, хочешь пойти со мной в кино? Я приглашаю. Деньги у меня есть.

— Да ты уже шесть раз видела этот фильм, — заметила Кармелита и с размаху бросилась на одну из двуспальных кроватей. Все ее внимание было поглощено свеженакрашенными ногтями.

— Если захочу, я и шестьдесят раз этот фильм посмотрю. Давай, Рэчел, пойдем, а?

Рэчел лишь угрюмо покачала головой. Белл переглянулась с Кармелитой, подошла к Рэчел и, дотронувшись до ее руки, сказала:

— Может быть, у него машина сломалась. Такое тоже случается.

— Он должен приехать сегодня. Он просто должен.

— Что ты сделаешь, если он не приедет?

— Я убегу.

Белл покачала головой.

— Малыш, мы все мечтаем о том, чтобы убежать. Но дело в том, что отсюда далеко не убежишь, даже в мечтах. У нас нет денег, нет машины и, что самое важное, мы беззащитны. Если бы ты убежала, куда бы ты пошла, что бы ты делала, как бы ты жила? Ты ведь не знаешь, где твои родители.

Большинство девушек в заведении Хэйзл думали так же, как Белл. Их или кто-то привел сюда, или они сами пришли от отчаяния, потребности в крове и защите. Время коммун хиппи и молодежи, путешествующей автостопом, было еще в отдаленном будущем. Эти девушки торговали своим телом и мечтали, что когда-нибудь они заживут достойно, за надежной мужской спиной.

Белл мечтала поехать в Калифорнию. Все говорили, что она вылитая копия Сьюзан Хейворд, у нее даже волосы такого же цвета. Белл мечтала сниматься в кино и была уверена, что этот день наступит. Пока же она была поглощена изучением журналов о кино. Стены ее комнаты были оклеены многочисленными вырезками из журнала Фото-плэй, она всегда красилась помадой такого же цвета, как кинозвезды. На те гроши, что Белл зарабатывала у Хэйзл, она пыталась хотя бы внешне имитировать стиль жизни кинозвезд. В то время в моде были нейлоновые перчатки. Белл обзавелась парой таких перчаток и носила их постоянно. У нее была розовая юбка, воздушная блузка, совсем как у Джейн Рассел. У нее даже была пара туфель на шпильке а ля Диор. Беда заключалась в том, что она так и не научилась ходить на них. Когда настанет день, а в свои семнадцать лет Белл была уверена, что он настанет, Белл встретит его в полной готовности.

Одной из причин особого отношения Белл к Рэчел был тот факт, что Рэчел родилась в Голливуде. Когда Рэчел впервые упомянула об этом, Белл восприняла это, как если бы та сказала, что родилась на Марсе. Она не поверила. Но потом Рэчел показала Белл свидетельство о рождении, в котором было написано: мать — Наоми Берджесс, ребенок — Рэчел, место рождения: пресвитерианская больница, Голливуд, Калифорния. Белл с благоговением отнеслась к документу, как будто это была священная реликвия.

Но не только это вызвало глубокую привязанность Белл к Рэчел. Девочка была необычно честной, что редко встречалось в заведении Хэйзл. Рэчел могла обезоружить своей откровенностью, но человек всегда знал, что она говорит правду. Поэтому когда она заявила, что, по ее мнению, Белл самая красивая девушка, какую ей довелось увидеть, все знали, что Рэчел не приукрашивает. Люди сразу чувствовали, насколько ранима маленькая печальная Рэчел. Она вызывала материнские чувства даже в самых зачерствевших сердцах. Даже если им была безразлична их собственная судьба или мужчины, которые их использовали, они сочувствовали этой беспризорнице с трогательно некрасивым лицом.

Кроме этого, Рэчел готовила потрясающие гамбургеры. Некоторые девушки даже стали прибавлять в весе, так как не могли удержаться от лишнего кусочка. Кармелита научила Рэчел творить чудеса с обыкновенной жареной картошкой, добавляя в нее специальные сорта перца. Гурманские обеды Рэчел пользовались большим спросом.

Но самым удивительным даром Рэчел была ее способность рассказывать истории.

Когда дни тянулись томительно долго, девушки скучали и были готовы всерьез задуматься над ужасом своего существования, Рэчел начинала бесконечные истории о приключениях в дальних странах. Тот факт, что Рэчел не сама выдумала эти истории, не имел никакого значения. Никто из девушек не читал этих книг. Будь то Джейн Эйр или Приключения капитана Блада — все было для них в новинку.

Возможно, больше всего девушки любили Рэчел за ее способность надеяться, потому что огонек надежды тлел лишь в самых юных из них. Если надежда сохранялась в таком печальном создании, как Рэчел, думали они, значит, у них тоже есть шанс. Больше всех в свою звезду в заведении Хэйзл верили Кармелита, которая в глубине души знала, что Мануэль однажды придет и заберет ее, и Белл, жившая мечтой о голливудском режиссере, который постучится к ним в дверь, увидит девушку как две капли воды похожую на Сьюзан Хейворд, и не устоит.

Так эти трое и мечтали вместе.

Сегодня был четвертый вторник после приезда Рэчел, и сегодня хрупкая мечта готова была исчезнуть. Дэнни не появился в тот день, что обещал, не повез Рэчел смотреть Аламо, не повел ее обедать в ресторан. Девушки уже не могли смотреть, как Рэчел не отходит от окна каждый вторник, и посылали проклятия на голову Дэнни Маккея.

А потом вдруг:

— Вот он! — закричала Рэчел, прижав руки к стеклу. — Это Дэнни! Дэнни приехал!

Девушки подбежали к окну и посмотрели на улицу. Это и в самом деле был он. Чудо свершилось. У дверей стоял Дэнни Макхей, в его почти рыжих волосах сверкало утреннее солнце, белая рубашка слепила глаза, брюки аккуратно выглажены, ботинки начищены. Он был высокий, стройный, привлекательный, он в конце концов приехал, и за это они простили его.

Рэчел обняла подруг, мельком еще раз взглянула на себя в зеркало и слетела по ступеням.

Он был уже на кухне и разговаривал с Хэйзл. Хэйзл говорила:

— Работает нормально, но надо подучить ее кое-чему. А то некоторые клиенты жалуются.

— Дэнни!

Он раскрыл объятия, и Рэчел бросилась к нему.

— Ну-ну, — сказал он, целуя ее и смеясь, — в чем дело, дорогая?

— Ох, Дэнни, Дэнни! — Она изо всех сил обняла его тонкими руками и спрятала лицо у него на груди. — Дэнни, наконец-то ты приехал!

— Успокойся, дорогая. Я же сказал, что приеду. Посмотри, что я тебе привез.

Она взяла маргаритки осторожно, как величайшую драгоценность, и принялась кружиться с ними по комнате.

— Дэнни! Какие они красивые! Мне еще никто никогда не дарил цветы!

Она подошла к буфету и взяла три высоких стакана.

— Я поделюсь с Кармелитой и Белл, ладно?

— Конечно! — Он продолжал смеяться.

— Им никто не дарит цветы. Да еще маргаритки, Дэнни! Они такие красивые! Как лучики света! Дэнни, — повторила она, — цветы!

— Я сказал тебе, что приеду, — усмехнулся он. — Ты ведь не сомневалась во мне, правда?

— Ну…

— Все еще хочешь посмотреть Аламо?

— Конечно! А потом мы пойдем в мексиканский ресторан?

— Можно будет попробовать.

— А потом прогуляемся по магазинам?

Он рассмеялся и обнял ее.

— Все что пожелаешь, дорогая. Я только хочу, чтобы ты была хорошей девочкой, поняла?

— Я сделаю все для тебя, Дэнни, — прошептала она ему в рубашку.

Он переглянулся с Хэйзл, та слегка кивнула.

— Послушай, дорогая, — сказал он. — Прежде чем мы куда-нибудь отправимся, давай поднимемся к тебе и немного потолкуем.

Она немного отступила и подняла голову.

— О чем?

Он взъерошил ее волосы и дотронулся до кончика носа.

— Не капризничай. Я просто хочу побыть с тобой наедине. Мы ведь месяц уже не виделись, или ты забыла?

Она надула губы:

— Я знаю. Я считала каждый час с тех пор, как мы расстались.

Он опустил руки и отодвинулся от нее.

— Ты что, меня отчитывать собралась? Мне не нужна девчонка, которая будет зудеть над ухом, как жена. Пошли наверх.

Она повиновалась. Три маленькие вазочки с маргаритками остались на кухне.

Они нашли незанятую спальню, вошли, он притворил дверь, тихо повернул замок. Когда он повернулся к Рэчел, она сидела на кровати и улыбалась.

— Как я рада тебе, Дэнни.

— Послушай, Рэчел. — Он подошел и сел рядом. — Хэйзл жалуется, что ты доставляешь ей неприятности. Я не могу этого позволить. Она делает нам большое одолжение, понимаешь?

Рэчел склонила голову.

— Я знаю.

— Так что ж ты тогда не ведешь себя как следует? По-моему, это плохо.

Она подняла голову. В ее глазах была мольба.

— Дэнни, она заставляет меня делать ужасные вещи! Меня тошнит каждое утро!

Он нахмурился.

— Ты используешь тампон, который тебе дали?

— Конечно, — нетерпеливо ответила она. — Дело не в том, что ты думаешь. Меня тошнит от того, что приходится делать. Некоторые клиенты, ну, просто чудовища. Они заставляют меня делать для них жуткие вещи.

— Рэчел, — мягко сказал он, обняв ее за плечи. — Ничего не выйдет, если ты будешь этому сопротивляться. Ты должна подчиняться. Это ведь дом наслаждений.

— Наслаждений! — с горечью воскликнула она. — Как мужчины могут находить удовольствие в том, чем мы здесь занимаемся? Я думала, что, когда мужчина и женщина занимаются любовью, они оба должны получать от этого удовольствие.

— Прекрати, Рэчел. Ты ни с кем не занимаешься здесь любовью. Тебе платят, чтобы тебя трахали.

Она закрыла уши руками.

— Пожалуйста, не говори так, Дэнни. Я ненавижу это слово. Когда они со мной, они тоже его говорят. И мне плохо!

— Успокойся, — проговорил он, привлекая ее к себе. — Это ненадолго, Рэчел. Вот увидишь.

— Ты уже нашел работу, Дэнни?

— Я сказал, прекрати зудеть! Разве я не пообещал, что позабочусь о тебе?

— Да, но…

— Разве я не приехал сегодня? Разве я не принес тебе цветы? Я заслуживаю такого отношения с твоей стороны?

— Дэнни! Пожалуйста, не сердись на меня. Просто я хочу, чтобы мы все время были вместе.

— Думаешь, я этого не хочу? Не так-то просто найти работу, ты же знаешь. У мужчин жизнь посложней, чем у женщин. О нас никто не будет заботиться.

— Я позабочусь о тебе, Дэнни. Я обещаю.

Он смягчился.

— Я знаю, дорогая. Но нужно делать то, что говорит Хэйзл.

— Но это так ужасно.

— Я вот что тебе скажу. Почему бы тебе сейчас мне это не показать. Тебе будет проще с другими. Закроешь глаза и будешь думать, что это я.

Она пыталась сопротивляться, но он поймал ее за руку, потянул вниз.

— Давай. Сделай мне то, что ты делаешь клиентам. Ладно? А потом мы поедем в Аламо и ресторан. Что скажешь?

Она молча глотала слезы. Ей так хотелось сказать ему, что у них должно быть все по-другому. Она хотела, чтобы их любовь была чистой и красивой. Он должен был помочь ей забыть о кошмаре, в котором она жила. Но его зеленые глаза, ленивые и завораживающие одновременно, обволакивали ее. Она чувствовала, что опять целиком в его власти. Он расстегнул брюки, мягким, но настойчивым движением заставил ее встать на колени. Рэчел изо всех сил старалась не заплакать, молила Бога, чтобы ее не стошнило. Она просто хотела, чтобы он любил ее и заботился о ней. Это все, что ей было нужно в жизни…


А вот и он. Вылезает из машины.

Труди повернулась к нему. Безумно сердитая. Вне себя от злости.

— Привет, Билл! — крикнула она. — Как раз вовремя!

Он улыбнулся, и она почувствовала усмешку в его глазах, хотя они были скрыты за темными очками. Труди не сомневалась, что не одно женское сердце растаяло от этой улыбки. Но сегодня улыбка ему не поможет. Труди ему сегодня покажет!

Он не торопясь пересекал лужайку. Абсолютно спокоен. Один из тех эгоистических типов, которые слишком хорошо осознают свою мужскую привлекательность. Он приветливо помахал электрикам, которые в этот момент были заняты на стройке. Все они отозвались на его приветствие.

— Привет, Труди, — сказал он, когда подошел поближе. — Что стряслось?

Труди злилась и поэтому прилагала все усилия, чтобы не потерять самообладание.

— Билл, — она подняла голову, — почему в этом бассейне не проложены три трубы? Ты знаешь, что в бассейнах, которые я строю, всегда три трубы. Ты смотрел рабочий чертеж? Или, по крайней мере, план строительства?

— Да, ладно, — бросил он и засмеялся. Его волосы так и переливались на ярком январском солнце, и он об этом прекрасно знал. Он специально так стригся и причесывался, чтобы волосы лежали волнами и вот так ловили свет. При ярком освещении, будь то солнце, или электричество, он был просто неотразим. Он изучающе посмотрел на Труди. Да, в этом случае его обаяние может не сработать. Его предупреждали, что она твердый орешек.

— Ответь мне прямо, Билл. — Поскольку Билл отвечал за водопровод в бассейне, его работа начиналась сразу после того, как был вырыт котлован. Он позвонил ей два дня назад и сказал, что работы закончены. Труди дала указание заливать котлован бетоном. Эту бригаду возглавлял сам Сэм Брэнд, очень добросовестный мастер. Подчиненных он подобрал себе с такой же репутацией. Работы начали сегодня рано утром. В восемь раздался звонок:

— Послушай, Труди, это Сэм. Разве у тебя обычно не три трубы в бассейне?

Она уселась на телефон, разыскала Билла и приказала ему немедленно явиться на стройплощадку. Почему такая спешка? Да потому что бетон застывал, и пробить его, чтобы сделать третью трубу, будет адски трудно.

— Что это ты такая сердитая? — спросил он.

— Объясни, почему ты не установил три трубы.

Он оценивающе посмотрел на нее. Ничего себе бабенка. Футболка и шорты сидели на ней получше, чем на каком-нибудь мужике-строителе. Он был уверен, что за напористостью и энергичностью скрываются комплексы, присущие любой незамужней женщине.

— Я не думал, что в бассейне таких размеров нужно прокладывать три трубы.

— Не твое дело рассуждать, что нужно, а что нет. У меня три трубы во всех бассейнах, которые я строю, а это лучшие бассейны в Южной Калифорнии! От тебя требуется лишь точно выполнять мои указания.

Теперь она начинала действовать ему на нервы. Он-то старается быть вежливым и дружелюбным, объяснить, как надо работать, а она прет как танк. Ох, эти женщины, которые хотят походить на мужчин! А ведь ей просто мужика не хватает.

— Ну, работа уже сделана, не правда ли?

— Нет, — спокойно сказала она. — Я хочу, чтобы ты немедленно привел сюда своих парней и чтобы третья труба появилась в этом котловане к завтрашнему утру.

— Послушай, радость моя! Ты понимаешь, что это означает? Долбить бетон!

— Меня не волнует, как ты будешь это делать. Третья труба должна быть.

Он в бешенстве посмотрел на нее. По тому, как вздымалась и опускалась ее грудь, можно было понять, что она сердится. Но он тоже может потерять терпение.

— Не пойдет, — тихо сказал он.

Так же тихо Труди ответила:

— Что ж, хорошо. У меня кое-что есть для тебя. — Она взяла полиэтиленовый пакет для мусора и открыла его так, чтобы он увидел содержимое. — Видишь, Билл?

Он осторожно заглянул внутрь. В пакете лежали восемь или десять пустых банок из-под пива.

— Ну и что?

— Сегодня утром Сэм нашел это в траншее. Твои ребята, Билл, пили на работе.

— Слушай, не может быть…

— Только не надо мне этого говорить!

— Кто угодно мог пить пиво и оставить банки. Кто-нибудь из команды Сэма, например.

— Сэм безупречен, Билл, и ты это прекрасно знаешь. Ты также знаешь, что его ребята вне подозрений. Если он говорит, что нашел эти банки здесь сегодня утром, то я ему верю. Это означает, что виноваты именно твои ребята.

Билл почувствован себя не в своей тарелке.

— Ну и что…

— У меня на работе не пьют! Понятно?

Он настороженно посмотрел на Труди. От его непринужденной позы не осталось и следа.

— Что ты хочешь этим сказать, Труди?

— Я хочу сказать, Билл, что ты долбишь бетон и устанавливаешь третью трубу. Если нет, клянусь, я позабочусь о том, чтобы в этом округе у тебя больше не было заказов.

Некоторое время он молчал, оценивая Труди и сложившуюся ситуацию. Затем развел руками и сказал:

— Слушай, ну бывает, чего горячиться? Сейчас я приведу ребят.

— И больше не пить.

— Разумеется. — Он быстро пошел к машине, бормоча про себя что-то по поводу истеричных женщин. Труди развернулась на каблуках и решительным шагом двинулась вдоль будущего бассейна с уже застывшим бетоном на дне. Совсем безголовый, — подумала она.

Труди посмотрела на часы. Нужно проверить еще два котлована, а потом ехать к Джессике в офис. Сегодня после обеда они собирались в «Бабочку». У Джессики была назначена встреча с директором, она получит браслет с бабочкой.


Офис юридической фирмы Фрэнклин и Мортон был расположен на Сансет-стрит. Он выглядел скромно по сравнению с броскими и пышными зданиями, где разместились конторы врачей, адвокатов и дизайнеров. Арендная плата была высокой, но такой же высокопоставленной была и клиентура. Джессика и Фред были партнерами уже семь лет, пытаясь конкурировать с крупными юридическими фирмами с прочной репутацией. Их главным козырем было то, что с каждым клиентом они общались лично. Они ничего не имели против того, чтобы их контора обрела славу фирмы для избранных. Список клиентов был невелик, но стал расширяться за счет успеха дела Микки Шэннона. Фред и Джессика осознавали, что им необходимо выиграть несколько дел, подобных делу Микки Шэннона, и они завоюют свое место под солнцем.

Джессика была в своем офисе. Напротив нее сидел весьма угрюмый человек. Он представлял противоположную сторону в деле, которое она вела. На коленях у него лежал кожаный портфель, пальцы отстукивали на нем нетерпеливую дробь.

— Миссис Фрэнклин, — говорил он, — эти деньги и составляют сумму, которую запрашивал ваш клиент.

— Верно, мистер Хатчинсон. Точнее, было верно несколько дней назад. Установленная дата платежа просрочена. Теперь мы требуем миллион долларов.

— Что?

Зазвонил внутренний телефон. Она взяла трубку.

— Я просила вас пока меня ни с кем не соединять. — Голос на другом конце линии сообщил ей, что Труди Штейн ждет в приемной. — Ах, да, спасибо. Предложите ей, пожалуйста, чашку кофе и передайте, что скоро я ее приму.

Джессика повесила трубку, положила руки на стол и сказала:

— Мистер Хатчинсон, вы знаете, что слушание дела в суде уже не за горами. Я уверена, что вы отдаете себе отчет в том, что присяжные с сочувствием отнесутся к моему клиенту. Мы выиграем, и суд присудит нам два миллиона долларов. Но мой клиент согласен получить миллион долларов сейчас, чтобы избежать стресса и прочих неприятностей, которые обычно сопутствуют судебным слушаниям.

Он посмотрел на нее задумчивым взглядом. Рон Хатчинсон первый раз участвовал в тяжбе с Джессикой Фрэнклин. Ему не очень нравилась складывающаяся ситуация, но он не мог не восхищаться упорством адвоката. Не было никаких гарантий, что она выиграет процесс, он делал ей щедрое предложение: чек на триста тысяч долларов в конверте сегодня у нее на письменном столе. Тем не менее она упорно добивалась большего. Интересно, как далеко она может зайти?

— Мы договорились о сумме в триста тысяч, — сказал он и пальцем пододвинул чек в ее сторону. — Берите сейчас, иначе мы встретимся в суде, и вы не получите ни цента.

— Сейчас мы требуем миллион, мистер Хатчинсон. Завтра последний срок.

По ее лицу было видно, что она не уступит. Поэтому он забрал чек, встал, быстро кивнул и вышел.

Труди ждала в приемной, чтобы отвезти Джессику в «Бабочку». Прежде чем выйти к ней, Джессика зашла к своему партнеру Фреду Мортону, чтобы рассказать о встрече с Хатчинсоном. Выслушав ее, Фред погладил свою лишенную растительности голову и сказал:

— Не знаю, Джесс. Ты уверена, что мы должны быть столь неприступны? В конце концов, мы не можем быть абсолютно уверены, что выиграем дело в суде. Существует большая вероятность того, что так и будет, но все равно — это риск.

Джессика улыбнулась.

— Так я и хочу рискнуть. А ты нет?


Труди ловко вела свой корвет в потоке машин. Она мельком взглянула на подругу и спросила:

— Нервничаешь?

Джессика рассмеялась.

— Заинтригована!

— Я рада, что ты решила вступить в клуб.

— Ну, я еще не уверена на сто процентов, что мне нужно посещать такие места, как «Бабочка», но ты пробудила мое любопытство. Я хочу попасть туда и посмотреть, как все работает.

— Поверь мне, все великолепно отлажено! Я снова там была в прошлую субботу.

Джессика посмотрела на Труди.

— Чем ты занималась на сей раз?

— Я выбрала того же партнера — моего интеллектуального любовника. Он был так хорош в первый раз, что нет никакой причины менять его. Видимо, многие члены клуба заказывают одного и того же партнера по нескольку раз. Возникают какие-то отношения, как бывает с врачом.

— Врачом! Прямо секс-клиника какая-то.

— В определенном смысле так оно и есть, не правда ли?

Джессика вновь внимательно посмотрела на Труди. Копна золотистых волос, длинные серебряные серьги, сине-зеленые глаза. Джессика всегда завидовала ее красоте.

— Как все это происходит у тебя и твоего интеллектуального партнера?

— Мы спорим о чем-нибудь, а потом занимаемся любовью.

— И тебя это удовлетворяет?

Труди сменила полосу и помчалась по Беверли Кэньон Драйв.

— Я считаю, что меня это полностью удовлетворяет. Причем я не могу объяснить, почему. Знаю только, что ни один мужчина до сих пор не оправдывал моих ожиданий. После каждого свидания я чувствовала пустоту. Даже если я занималась с кем-нибудь любовью и мне это нравилось, потом все равно возникало ощущение незавершенности. А с Томасом оба раза были сказочны. Может быть, эта анонимность ситуации — он не знает, кто я, не знает даже моего имени, может быть, потому, что все происходит моему сценарию. Не знаю. Я старалась найти ответ, но ускользает от меня.

Джессика отрешенно смотрела в окно. Они повернули на Родео Драйв. А что, собственно, она сама рассчитывает найти в потайных комнатах «Бабочки»? Почему она решила вступить в клуб? Во многом из-за элемента риска, который присутствовал в этом предприятии. Ведь и судебные разбирательства Джессика тоже любила за риск: ничего нельзя предугадать, победа или поражение были непредсказуемы; каждый день, с каждым новым делом она преодолевала новые трудности. Джессика чувствовала, что нечто похожее есть и в «Бабочке». Более того, с тех пор как Труди в первый раз рассказала ей о клубе, она испытывала непреодолимое желание стать причастной к этому предприятию. Может быть, потому, что, несмотря на уверения Труди, все-таки существовала некая опасность?

— Каковы гарантии того, что меня не будут шантажировать? — спросила она, когда они парковались перед магазином Фанелли. — Я должна думать о своей карьере, партнере по фирме.

— По словам моей кузины Алексис, которой сказала это ее подруга Линда Маркус, а та, в свою очередь, услышала это от женщины, которая рекомендовала ее в «Бабочку», это заведение функционирует несколько лет, и за все это время не было ни одного случая шантажа или чего-либо подобного. Подумай сама, как это может случиться? Наши партнеры понятия не имеют, кто мы такие. Тайна нашей личности хорошо охраняется. Только директор имеет доступ к нашим досье, а уж она-то точно не будет болтать.

— Все равно рано или поздно тайна этого заведения непременно обнаружится. Стоит только намекнуть газетчикам, и у всех нас будут крупные неприятности.

Труди улыбнулась и спросила:

— Когда это нас с тобой останавливало? — В тот момент служащий на парковке открыл дверь, и она отдала ему ключи от машины.

План был таков: Труди сделает кое-какие покупки у Фанелли, а Джессика в сопровождении администратора поднимется на лифте наверх. В ожидании администратора Джессика и Труди рассматривали дорогие пальто. Понизив голос так, чтобы никто не услышал, Джессика спросила:

— А чем занимается Алексис, когда приходит в клуб?

— Моя кузина — врач, но на самом деле она несостоявшийся художник. Ей нравятся экзотические, непривычные сюжеты. Порой все продумано до мелочей — костюмы, декорации и так далее. Очень любит выдумку.

— Она тоже заказывает одного и того же партнера?

Труди отрицательно покачала головой.

— Алексис нравится разнообразие. Каждый раз другой мужчина и другие декорации.

Джессика не отрицала, что перспектива секса с другим мужчиной, к тому же профессионалом в этих делах, приятно возбуждала ее. Джон был первым и единственным мужчиной в ее жизни. Она всегда полагала, что ее муж хорош в постели, даже порой испытывала с ним удовлетворение, но, собственно, ей и сравнивать было не с кем. Также она не могла определить, устраивал ее такой секс или нет. Ей нравилось, когда они с Джоном занимались любовью, но иногда она предпочитала побыть наедине со своими фантазиями о ковбое в баре.

Джессику интересовало, была ли права Труди, когда говорила, что «Бабочка» больше, чем просто место, где занимаются сексом. Может ли женщина найти самовыражение и удовлетворение, воплотив свои фантазии? Верный ли это путь, чтобы получить ответы на вопросы, катарсис, очищающий от прежних страхов, подавляемых чувств и табу?

Зачем я здесь? — вновь задала себе вопрос Джессика, но тут пришла администратор и пригласила ее на собеседование с директором.

Вдруг, к своему удивлению, она подумала о Джоне.

Наверху Джессику провели в комнату в блеклых желто-коричневых тонах. Индейский ковер на полу, высохшие растения в глиняном горшке, репродукция на стене. На кофейном столике стояли хрустальный бокал с белым вином, два бокала на длинной ножке и блюдо с маленькими бутербродами. Джессика села и вдруг почувствовала, что нервничает.

Мысль о Джоне неотвязно преследовала ее.

Если бы он узнал, что она постоянно думает о нем, это бы ему понравилось. Он любил представлять себя ее опекуном, ее совестью. Что ж, в определенном смысле так оно и было. Она сама позволила ему занять это место, ей некого было винить, кроме себя самой. Джон вошел в жизнь Джессики, когда у нее был сложный период — она переходила из колледжа в юридический институт. В детстве и юности отец, а потом церковь были ее проводником и совестью. Потом она поступила в колледж, оказалась вдали от отца и его авторитета. Церковь также потеряла для нее свое значение. Когда она встретила Джона, он немедленно заполнил пустоту в ее жизни. Даже когда они только начали встречаться, Джон говорил ей, что носить, с кем дружить, заказывал для нее в ресторане, решал, какие фильмы им смотреть. И Джессика позволяла ему быть главным во всем. Она была влюблена, и ей очень хотелось сделать ему приятное.

Сложность заключалась в том, что, когда она закончила юридический институт и начала свою собственную карьеру, их роли не изменились. Да что там говорить, ведь сегодня утром, прежде чем она ушла из дома на встречу с Хатчинсоном, Джон в очередной раз раскритиковал ее костюм. Чтобы не обострять отношения, она поднялась наверх и переоделась.

За восемь лет замужества она ни разу не ослушалась его.

Сегодня же она не подчинилась его воле, причем самым непростительным образом. Внезапно она поняла, почему она решила вступить в клуб «Бабочка», — ей захотелось нарушить правила Джона. У нее даже закружилась голова от собственной смелости.

В этот момент вошла директор «Бабочки». Это была прекрасно одетая, высокая стройная женщина около пятидесяти лет. Она тепло приветствовала Джессику. Они сразу перешли к делу.

Джессика заплатила вступительный взнос, так как членство всегда оплачивалось наличными, и получила золотой браслет с бабочкой. Директор объяснила ей правила, хотя Джессика уже обо всем знала со слов Труди. Когда директор спросила, нет ли у нее вопросов, Джессика ответила:

— Я хотела бы спросить о партнерах. Кто они? Как их набирают?

— Боюсь, я не могу вам этого сказать. Мы охраняем тайну их личности так же тщательно, как и тайну членов клуба. Но, будьте уверены, они проходят всестороннюю проверку — как психологическую, так и физическую. Вам нечего опасаться. Кроме того, я должна добавить, что члены клуба и партнеры не общаются за пределами Бабочки. Некоторые члены просили о встрече с партнерами дома или в отеле, но по соображениям безопасности мы не можем этого позволить. По этой же причине мы не разрешаем им раскрывать свои настоящие имена или место жительства. То же самое относится и к членам клуба.

— Кто здесь будет звать меня?

— Только я и моя помощница. Телефон, номер которого я вам дала, установлен в этом офисе, и одна из нас постоянно находится здесь. На каждого члена у нас есть досье, но они закодированы. К ним имеют доступ только я и моя помощница. В досье мы отмечаем вкусы члена клуба, возможные проблемы. Например, если вы не хотите выбирать партнера на демонстрации мод на первом этаже, а некоторым нашим членам эта процедура доставляет неудобства, вы просто звоните, и мы сами подбираем вам нужную кандидатуру. Многие члены клуба все время заказывают одного и того же партнера. Подобное пристрастие будет отмечено в вашем досье. Если, наоборот, партнер вас не устроил, мы отметим это, и вы не встретитесь с ним во второй раз. Нам бы чрезвычайно помогло, если бы вы поделились своими пожеланиями.

По меньшей мере странно, — подумала Джессика. — Я сижу здесь и женщине, которую знаю всего несколько минут, раскрываю свои самые потаенные желания.

Но несмотря на непривычную обстановку она почему-то не чувствовала беспокойства. Во многом это происходило благодаря личности директора, ее теплой и задушевной манере разговора. Она располагала к себе, людям хотелось поделиться своими тайнами.

К своему удивлению, Джессика произнесла:

— Труди говорила мне, что у вас есть комната, выполненная в стиле бара на Диком Западе.

Внизу ей запомнился один манекенщик, блондин, с интересным лицом, одетый в костюм для сафари. Он был похож на героя популярного сериала о полицейских, но что самое главное, он походил на любовника в ее фантазиях.

— Хотите начать сегодня? — спросила директор после того как Джессика посвятила ее в свой сценарий.

Нет, сегодня она не могла. Джессика должна была лететь в Лас-Вегас и взять письменные показания свидетелей предстоящего процесса.

— На следующей неделе, — ответила она, — я вам позвоню.

Джессика попрощалась с директором, думая при этом: неужели я действительно приду сюда и навещу бар на Диком Западе? Неужели я в первый раз в жизни буду заниматься любовью с незнакомым мужчиной?

Но когда она вышла в холл и в сопровождении администратора вернулась в магазин, внезапно поняла, что обязательно придет.

Она должна это сделать.


Сан-Антонио, Техас, 1953 год


Они жили в Сан-Антонио уже год, когда Рэчел случайно узнала секрет Дэнни. Конечно, она видела, что он меняется, но относила эти изменения на свой счет. А потом она наткнулась на его секрет.

Был один из немногих свободных вечеров Рэчел, и они поехали в бар на окраине города, чтобы провести время вместе. Рэчел привыкла, что Дэнни не приезжал, когда обещал, и наоборот, появлялся, когда она меньше всего его ждала. В глубине души ей это не нравилось. Когда они расставались, Рэчел некоторое время была счастлива воспоминаниями об их встречах. Затем проходили дни, она все острее чувствовала отсутствие Дэнни, становилась грустной, и клиенты начинали жаловаться. Затем Дэнни, как по мановению волшебной палочки, появлялся с черного хода и увозил ее.

Та же история повторилась и сегодня вечером. Дэнни пропадал уже шесть недель. Рэчел стала сама не своя и заявила Хэйзел, что пойдет в город и поищет его. В этот момент он и появился, очаровывая ее своей полуулыбкой и гипнотизируя ленивыми зелеными глазами. Дэнни умел так заворожить Рэчел, что она забывала длинные одинокие дни без него. Он мог в один миг сделать ее счастливой и укрепить в ней убеждение, что она готова сделать для него все.

Рэчел не могла знать, что была далеко не единственной, на кого Дэнни производил такое впечатление. Она была не первой и отнюдь не последней, кто полностью попал под его влияние.

Определенная часть обаяния Дэнни была врожденной, но многое он выработал сам. Особенная походка, эффектные позы. Однажды Рэчел застала его перед зеркалом. Он отрабатывал лукавый взгляд искоса, оттачивая его до совершенства. Когда он таким образом, чувственно и одновременно коварно смотрел на людей, мало кто мог перед ним устоять.

Он придавал большое значение одежде. Когда Рэчел встретила Дэнни в Эль-Пасо, он был одет аккуратно и чисто, но очень дешево. Теперь он покупал дорогие вещи, тратя деньги, которые зарабатывала Рэчел.

Но Дэнни менялся не только внешне. Рэчел все никак не могла сформулировать для себя, в чем же состояла перемена, пока случайно не обнаружила его тайну, спрятанную на заднем сиденье автомобиля.

Она сказала:

— Мне холодно, Дэнни.

Он ничего не ответил. Сидел, как обычно немного рассеянный, барабаня пальцами по рулю, отстукивая такт ногой. Ему всегда не сиделось на месте, он был полон не растраченной энергии. Поэтому Рэчел повернулась и хотела достать одеяло, которое лежало у заднего сиденья. Она потянула на себя одеяло и наткнулась на его тайник.

Увидев, что произошло, Дэнни резко свернул на обочину, изо всех сил нажал на тормоза и, рванув одеяло из ее рук, закричал:

— Что ты роешься в моих вещах?

Некоторое время она смотрела на него молча. У нее было такое чувство, что он готов ее ударить. Потом она проговорила:

— Прости. Мне было холодно.

— Видишь, что ты наделала? — пробормотал он, складывая на место разбросанные книги и тетради.

— Что это, Дэнни? Что это за вещи?

— Подумай и догадайся сама, — сказал он, осторожно кося на нее глазом.

— Но ведь ты обычно ничего не читаешь, Дэнни. Тебе даже не нравятся книги. — Рэчел прочла название школьного учебника, и брови у нее поползли наверх. — Дэнни! Ты учишься в школе?

— Да. Ну и что такого?

— По-моему, это замечательно!

Он медленно выпрямился, не сводя с нее глаз.

— Ты в самом деле так думаешь?

— Это самая прекрасная вещь в мире! — Она обняла его за шею и поцеловала. — Почему ты мне сразу не сказал?

Он высвободился из ее объятий, достал из кармана пачку сигарет и стал крутить ее в руках.

— Я хотел сделать тебе сюрприз.

— Это замечательный сюрприз, Дэнни. Самый лучший сюрприз, который ты мне мог приподнести. Книги — это такое чудо, и теперь ты тоже их читаешь. Чему ты учишься, Дэнни?

Он посмотрел на ее сияющее лицо, светящиеся глаза, и в нем стало расти чувство гордости.

— Я учусь, как достичь успеха в жизни, Рэчел. Не думай, что я вечно собираюсь вести такую жизнь. — Он начал говорить быстрее и быстрее, колено подпрыгивало все сильнее. Напряженность, которая постоянно чувствовалась в Дэнни, готова была вырваться наружу. — Я буду большим человеком, Рэчел, — сказал он. — Я устал жить на самом дне. Я завоюю себе место под солнцем. Но у человека ничего не получится, если он необразован. Именно поэтому я хожу в школу и учусь.

Он говорил с такой решительностью и неистовством, что Рэчел потеряла дар речи. Она еще никогда не видела его таким, никогда еще не чувствовала такого магнетизма. Холодный ночной воздух был напоен его страстностью. У Рэчел родилась безумная мысль, что если он дотронется до чего-нибудь, то посыплются искры. Чувства ее переполняли.

Он поднял одну из книг и произнес:

— Этот человек знает, что такое власть, Рэчел. И он знает, как получить ее.

Она прочитала заглавие. Государь Макиавелли.

— Он жил сотни лет назад, этот человек, Рэчел. Он говорит, что полагаться на удачу глупо, потому что удача может отвернуться от тебя. Я не собираюсь полагаться на удачу, Рэчел. Я собираюсь сделать все своими руками. Власть ждет, ее надо уметь взять. Власть не достается обычным или глупым людям. Власть ждет, чтобы кто-нибудь, вроде меня, пришел и схватил ее.

Дэнни замолчал, но напряженность внутри него не спадала, поэтому ему не сиделось на месте. Он крутил сигаретную пачку в руках. Он отбивал такт ногой. Он то и дело оглядывался. Он вспоминал случай, который и подтолкнул его на эту дорогу.

Это случилось меньше года назад, вскоре после его возвращения в Техас. Как-то вечером он, Боннер и еще один приятель напились и решили утащить пожертвования для бедных из местной церкви. Собственно говоря, мысль подал их приятель, а Дэнни и Боннер просто ее подхватили. Уже на выходе из церкви они, эти три девятнадцатилетних юнца, решили справить малую нужду на ступеньках. Тут они и попались полиции. Дэнни и Боннер были осуждены на исправительно-трудовые работы, а парень вышел сухим из воды, потому что его отец возглавлял местную полицию.

Некоторое время Дэнни и Боннер отрабатывали наказание в партии дорожных рабочих, потом сбежали. Денни постоянно думал о власти и о том, что она делает с людьми. Если у тебя есть власть, то стоит тебе лишь словечко вымолвить, и все танцуют под твою дудку. Ты заказываешь музыку. Именно тогда, под палящим техасским солнцем и бдительным взором вооруженного охранника, Дэнни решил, что в один прекрасный день он завоюет власть.

Сейчас он сидел, глядя в лобовое стекло, и в голове его звучали фразы из книги Макиавелли: человек, который стремится достичь добродетели во всем, что делает, потерпит неудачу. Следовательно, правитель, который выживет и победит, должен быть недобродетельным. Человек, который будет править, не обременен моралью и этикой. Он должен быть наполовину лев, наполовину лиса.

Постепенно на губах Дэнни появилась улыбка. Он почувствовал, что эти мысли Макиавелли затронули самые тонкие струны его души. Ведь главным было найти, куда приложить накопившуюся энергию и азарт. Теперь у Дэнни было это направление. Он знал, куда идти.

— Кем ты хочешь стать, Дэнни? — спросила Рэчел. — На кого ты учишься?

Он лениво посмотрел на нее.

— Ты когда-нибудь читала эту книгу?

Она покачала головой. Рэчел никогда не слышала про Макиавелли, она понятия не имела, что содержала в себе небольшая книжка в ее руках.

— Макиавелли говорит, что мудрый человек следует по пути, проторенному великими людьми, и подражает им. Александр Македонский следовал примеру Ахилла, Цезарь подражал Александру, ибо они знали, что великие люди через свои дела порождают других великих людей. — Дэнни взял в руки другую книгу с загнутыми страницами и показал ее Рэчел. Она называлась «Покорение Цезарем Галлии.»

Дэнни улыбнулся.

— Вот чему я учусь, Рэчел. Я учусь быть великим человеком.

Рэчел была так счастлива, что стрелой взлетела по ступенькам заднего крыльца и пронеслась через кухню, громко хлопнув дверью.

Дэнни получал образование! Причем совершенно самостоятельно, пошел и записался в вечернюю школу. Он учился!

У Рэчел дух захватывало от радости. Она едва сдерживалась, хотелось обнять весь мир. Дэнни зажег ее своей страстностью и целеустремленностью. Вне всякого сомнения, в один прекрасный день он достигнет цели. Он станет большим человеком, и она последует за ним.

В гостиной Хэйзл шумела вечеринка. Девушки отмечали день рождения одного из постоянных клиентов, напитки лились рекой, доносилась громкая музыка. Рэчел поспешила вверх по ступенькам, ей не терпелось поделиться радостной новостью с Кармелитой.

Кармелита была единственным настоящим другом Рэчел. Она прежде никогда не общалась с кем-нибудь целый год, уж тем более не жила в одной комнате. Девочки крепко сдружились. Они являли собой полные противоположности, и из-за этого их влекло друг к другу. Они были почти ровесницы и постоянно шутили на эту тему. Когда Рэчел исполнилось пятнадцать, она на некоторое время догнала Кармелиту, но потом Кармелите исполнилось шестнадцать, и она подшучивала над Рэчел, называя ее ребенком, а та, в свою очередь, называла ее старухой. На следующий год Рэчел исполнится шестнадцать, и она скажет, что ничего особенного в этом нет, потом через несколько недель Кармелита станет семнадцатилетней, и взаимное подшучивание продолжится.

Но сильнее всего их связывали общие мечты.

Кажется, мечта Рэчел скоро сбудется. Образованный Дэнни! Полный честолюбивых замыслов! В один прекрасный день у него, возможно, будет своя заправочная станция или даже место в какой-нибудь государственной конторе, например на почте. У него будет постоянный заработок, они купят дом, родятся дети, и все будет просто замечательно!

Рэчел ворвалась в комнату, где они жили вдвоем с Кармелитой, и уже готова была выпалить радостную новость, но комната была пуста. Слегка нахмурившись, Рэчел огляделась вокруг. Кармелиты не было на вечеринке внизу, и Рэчел что-то не припоминала, чтобы она куда-нибудь собиралась. Может быть, внезапно появился Мануэль.

Рэчел уже решила было развернуться и спуститься вниз в гостиную, когда заметила свет, проникавший из-под двери в ванную.

Трехэтажный, в викторианском стиле дом, где размещалось заведение Хэйзл, имел крошечные ванные, по одной на несколько комнат. Их оборудовали для удобства клиентов, а отнюдь не девушек. Рэчел и Кармелите повезло: их спальня была угловой, поэтому они целиком и полностью распоряжались малюсенькой ванной.

Рэчел подошла к двери и прислушалась. Ей показалось, что она слышит шум текущей воды, но она не могла утверждать наверняка, так как очень мешала музыка, доносившаяся снизу, от которой дрожали стены.

Рэчел постучала. Ответа не последовало.

Подумав, что Кармелита, видимо, в душе, она постучала громче.

Внизу раздалось многоголосое пение, слышались пьяные возгласы и улюлюканье. Рэчел пришлось стучать в дверь кулаком, чтобы перекрыть весь этот шум.

— Кармелита! — позвала она и прислушалась. Потом отступила на шаг от двери и посмотрела на свет, струившийся из-под двери. В нем двигалась чья-то тень. Значит, Кармелита не в душе. Почему тогда она не отвечает?

— Кармелита! — позвала Рэчел еще громче.

Прижав ухо к двери, она пыталась понять, все ли в порядке с подругой. На какое-то мгновение музыка внизу затихла, и Рэчел услышала в ванной звук бьющегося стекла.

— Кармелита! — встревоженно закричала она во весь голос. Рэчел заколотила в дверь, затем взялась за ручку и толкнула дверь. В заведении Хэйзл на дверях не было замков, уединение здесь было редким удовольствием.

Приоткрыв дверь, Рэчел позвала:

— Кармелита! С тобой все в порядке?

— Уходи…

— Что случилось? Ты плачешь?

— Просто уходи.

Рэчел открыла дверь настежь как раз в тот момент, когда подруга, склонившись над раковиной, поднесла кусок разбитого стекла к запястью.

— Нет! — воскликнула Рэчел.

Как бы в ответ на это брызнула тонкая струйка крови. Рэчел метнулась вперед и схватила подругу за руку.

— Убирайся отсюда! — закричала Кармелита, отталкивая ее.

Она взяла осколок в правую руку и начала резать правое запястье. Рэчел схватила осколок.

— Не делай этого!

Кармелита вырвалась, сильно толкнув ее.

— Оставь меня в покое!

На какое-то мгновение Рэчел увидела опухшее, все в синяках лицо подруги. Кармелита выхватила осколок стекла и поднесла к запястью, но Рэчел набросилась на нее.

Они начали бороться. Поскольку ванная была совсем маленькая, девушки то и дело натыкались на стены и раковину. Рэчел держала Кармелиту за запястья, пытаясь заставить ее бросить осколок. Они наступали на осколки разбитой бутылки, которые то и дело врезались то в туфли Рэчел, то в шлепанцы Кармелиты.

— Пожалуйста, — всхлипывала Кармелита, — оставь меня одну…

— Я не позволю тебе это сделать! — Рука Рэчел соскользнула с запястья Кармелиты. На минуту она потеряла контроль над ситуацией и была прижата к стене. Но когда в руках подруги вновь оказался осколок, Рэчел опять схватила ее. На мгновение они так и стояли, обнявшись. Силы были равные, поэтому ни одна из них не могла одержать верх. Но вдруг Кармелита ослабла и заплакала.

Рэчел повела ее к кровати, схватила первую попавшуюся под руку вещь — пояс от халата — и быстро перевязала порезанное запястье. Перевязка далась ей с трудом: она была напугана и едва переводила дух. Вслух она сказала первое, что пришло на ум:

— Ты не глубоко порезалась, кажется, артерия не задета.

— Пожалуйста, оставь меня, — продолжала всхлипывать Кармелита, — я не хочу жить.

Рэчел вскочила, побежала в ванную, по дороге откидывая в стороны осколки стекла, и вернулась с двумя полотенцами, мокрым и сухим. Кармелита лежала навзничь, закрыв рукой лицо. Она так горько плакала, что Рэчел почувствовала комок в горле. Сначала Рэчел осторожно вытерла пораненную руку, затем промокнула кровь с лица и шеи Кармелиты.

Рэчел не знала, что сказать. Она была слишком потрясена. Прозрачная комбинация не могла скрыть следы побоев на всем теле Кармелиты.

— Кто, — в конце концов произнесла она, — кто это сделал с тобой?

Кармелита затихла, убрала руку с лица» неподвижным взглядом уставилась в потолок.

— Мануэль, — ответила она.

Рэчел ничего не понимала.

— Мануэль? Но почему?

— Он узнал, что я утаиваю чаевые. Ему Хэйзл сказала.

— Но это твои деньги, Кармелита! Это приработок, как бы подарок от клиентов. Мануэль на них прав не имеет.

— Нет, имеет. Я не должна была их прятать. Он так хорошо ко мне относится. Он всегда дает деньги, когда мне нужно.

Рэчел посмотрела на подругу, не веря своим ушам. Он хорошо к ней относится?!

Кармелита повернула голову, безжизненным взглядом посмотрела на Рэчел и тихо произнесла:

— Зачем ты остановила меня?

— Что это за вопрос? Ты мой друг, Кармелита. Мой единственный друг. Я не могу тебе позволить сделать такое.

— Я хочу умереть, — сказала девушка, и в голосе ее опять послышались рыдания. — Я не хочу больше так жить.

Рэчел попыталась улыбнуться.

— Нужно жить, Кармелита. Тебе всего шестнадцать.

— Мне шестнадцать, и я шлюха! Я даже не умею читать и писать. Я ничтожество! — Она отвернулась, снова заплакала и спрятала голову в подушку.

Рэчел продолжала сидеть на краешке кровати. Кармелита произнесла приглушенным голосом:

— Пожалуйста, дай мне умереть. Если ты любишь меня, ты позволишь мне умереть.

Рэчел почувствовала в груди холодную боль. Вдруг ночь показалась ей черной, пустой и зловещей. Музыка, доносящаяся снизу, была нестройной, смех — издевательским. Впервые за этот год Рэчел ощутила себя маленькой, беззащитной и брошеной, и на мгновение она прониклась чувствами Кармелиты. Она тоже подумала, что смерть, наверное, лучший выход.

Но потом она вспомнила свой вечер с Дэнни, его замечательный секрет, какой радостной она бежала домой, чтобы поделиться с Кармелитой. Рэчел снова почувствовала надежду и оптимизм. Она дотронулась до руки подруги и сказала:

— Тебе еще многое предстоит в жизни, Кармелита. Ты не должна желать смерти.

Кармелита повернулась и гневно посмотрела на Рэчел полными слез глазами.

— Кого ты обманываешь! Нам незачем жить! Мы никому не нужны! У нас нет семьи и друзей. Даже наши парни относятся к нам по-скотски. Когда ты повзрослеешь, Рэчел? Ты думаешь, что Мануэль поступил так со мной в первый и последний раз?

Рэчел прикусила губу. Дэнни порой давал ей шлепки, но никогда не бил.

— Послушай, — сказала она. — Сегодня вечером я узнала потрясающую новость. Дэнни учится в школе!

Кармелита не смотрела на нее.

— Ну и что?

— Я хочу сказать, что он работает над собой. Мы не будем все время жить, как сейчас. У него есть планы, мечты, он постарается воплотить их в жизнь.

Кармелита грустно улыбнулась.

— Ты мечтательница, Рэчел. Разве ты не знаешь, что мечты — это не то, что есть на самом деле. Они никогда не становятся явью.

— Неправда. Ты сама можешь сделать свои мечты явью, понимаешь?

— Это все слова.

— Для некоторых людей, может быть. Но мечты могут показать тебе, кем ты можешь стать. Ты знаешь мою мечту, Кармелита. Я хочу стать женой Дэнни, жить в хорошем доме, иметь детей. И это сбудется, ты знаешь. Какая у тебя мечта? Расскажи мне о ней.

— Нет.

— Расскажи мне свою мечту про работу.

— Нет никакой мечты.

— Неправда. Ты как-то говорила. Пожалуйста, я очень хочу услышать.

Кармелита посмотрела в потолок. Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, тело ее дрожало. Она вновь была готова расплакаться.

— Я представляю себе, как работаю в солидном офисе, — тихо сказала она. — Например, по торговле недвижимостью или в бюро путешествий. Когда я гуляю и прохожу мимо таких контор, я непременно заглядываю внутрь. Девушки там сидят за столами, разговаривают по телефону, печатают или улыбаются клиентам. И я вижу себя…

Тут Кармелита закрыла глаза.

— Я представляю, как тоже сижу за столом. На столе гвоздика. Может быть, даже с карточкой от благодарного клиента. Передо мной новая электрическая машинка. Все обращаются ко мне мисс Санчес. — Кармелита снова вздохнула.

— А как ты одета?

— Как-нибудь солидно. Например, юбка с пиджаком и перчатки. Когда я иду по улице, мужчины не свистят мне вслед, потому что я порядочная девушка. Но это только мечта.

— Прекрасная мечта. Если ты будешь постоянно думать о ней, войдешь в нее, будешь жить с ней, она исполнится.

Кармелита покачала головой.

— Это просто фантазии, Рэчел. Они не сбываются.

— Послушай меня…

— Нет! Это ты меня послушай! — Кармелита посмотрела подруге прямо в лицо. Глаза ее были полны слез. — Ты смотришь на мир через розовые очки, Рэчел. Ты что, после года здесь еще не поняла, в чью пользу счет? Никому из нас отсюда дороги нет!

— Я отказываюсь в это верить.

— Как я получу работу в конторе, Рэчел? Я даже не умею читать! — Кармелита начала плакать. — Мне шестнадцать лет, а я не могу написать свое имя!

— Но ты хорошо считаешь, Кармелита, а это уже кое-что.

— Это мне не поможет, если я не научусь читать. Рэчел задумчиво посмотрела на подругу, на ее лицо, обезображенное побоями Мануэля. Она вслушалась в музыку внизу и смех девушек. Смех был большей частью вымученный, потому что все они мечтали и хотели быть где угодно, только не в заведении Хэйзл. Рэчел похолодела от своей беспомощности, попыталась найти слова, которые бы помогли.

А потом ее словно осенило.

— Кармелита, — взволнованно сказала Рэчел. — У меня есть идея.

— Оставь меня в покое.

— Послушай меня! — Рэчел положила руку ей на плечо. — Ты можешь научиться читать.

— Ты с ума сошла! Оставь меня! Я уже говорила тебе, что как-то пыталась это сделать. Ничего не вышло. И Мануэль очень рассердился. Кроме того, где я возьму время ходить в вечернюю школу?

— Но тебе не придется ходить в вечернюю школу! Ты можешь учиться прямо здесь, и Мануэль ничего не узнает.

Кармелита посмотрела на нее.

— О чем ты говоришь?

— Я научу тебя читать.

— Ты? — Кармелита взглянула на Рэчел, потом отвернулась. — Ничего не выйдет. Я слишком старая.

Рэчел вскочила с кровати и побежала к комоду. Взяв книжку, она вернулась и поднесла книгу к лицу Кармелиты.

— Посмотри. Видишь эту букву?

— Ну и что?

— Ты знаешь, какая это буква?

— Нет.

— Это буква К. Твое имя начинается с этой буквы. И посмотри… — Рэчел водила пальцем по страницам. — Вот опять эта буква. Когда ты видишь ее, то произносишь звук к, как в слове кошка. Смотри сюда, — она перевернула страницу, — вот сюда и сюда. Ну, Кармелита, какая это буква?

Кармелита, прищурясь, посмотрела туда, где был палец Рзчел. — Не знаю.

— Нет, знаешь. Что это?

— Буква к.

— Да, буква, с которой начинается твое имя. Теперь ты уже знаешь одну букву.

— А сколько их всего?

— Двадцать шесть.

Кармелита тихо засмеялась.

— Санта Мария!

— Ты сможешь выучить их, я уверена в этом. Я научу тебя. Мы будем заниматься в перерывах между клиентами, по утрам, в выходные. Мы пойдем в библиотеку, и ты увидишь, сколько там книг. Кармелита, в библиотеке есть книги о том, как стать секретаршей, как печатать на машинке, как работать в конторе. Когда ты умеешь читать, ты можешь делать все!

Кармелита, не отрываясь, смотрела на книгу в руках Рэчел. Это было дешевое издание в бумажной обложке с загнутыми страницами. Рэчел зачитывалась ей последние несколько дней. Кармелита ревновала — ведь Рэчел могла на некоторое время забыть о том, что их окружало. Она могла читать разные истории, открыть книгу и узнать что-нибудь новое. Например, как печатать, как работать в конторе и как стать порядочной девушкой. И Кармелита испытала внезапный прилив надежды. Она забыла о своей боли в сердце и о ноющем запястье и внезапно захотела выучить все двадцать шесть букв и складывать их вместе, чтобы получались слова, а потом читать книги и воплощать свои мечты.

— Я даже не знаю, — сказала она неуверенно, но с интересом в голосе.

— Мы можем это сделать, Кармелита! Вместе! Я помогу тебе!

— Хорошо, — сказала она тихо. — Я попытаюсь. Только если Мануэль не узнает.

Рэчел наклонилась и обняла подругу.

— Не волнуйся, это будет наш секрет. Такой же прекрасный секрет, как у Дэнни.


Одно дело планировать акт неповиновения, и совсем другое — осуществить его.

Джессика шла по оживленному магазину к тому месту, где ее должен был встретить администратор. Удивительно, но она чувствовала безотчетный страх. Внешне она выглядела как любая другая молодая женщина, удачно делающая карьеру. Консервативно одетая, с короткой стрижкой, деловой походкой и уверенной посадкой головы. Но в душе Джессику одолевали всякие дурные предчувствия. Она ощущала, как ее тянут к себе призраки. Они хотят задержать ее. Не дать сесть в запретный лифт.

Одним из них был ее отец. Джессика помнила, как в детстве ей непременно нужно было добиться высоких результатов в какой-нибудь области, и только после этого отец выражал ей свое одобрение. Для того чтобы его заслужить, она чуть не довела себя до истощения.

Потом были пасторы в католических школах, которые правили монахинями, а следовательно, всеми учащимися. Далекие, внушающие благоговейный ужас люди, чье слово было закон и от которых зависело все. И был Джон, которого она, кажется, любила, но он смущал ее и наполнял чувством неуверенности. Все они не хотели, чтобы она поднималась в потайные комнаты «Бабочки».

Но разве Труди не внушала ей постоянно, что нужно быть хозяйкой самой себе? Что уже настало время отобрать бразды правления у Джона? Восемь лет Джессика полагала, что даже в браке она сохраняет свою индивидуальность. Ее юридическая контора, клиенты, выступления в суде подтверждали это. Разве не так? Но с тех пор как призрак Бабочки стал одолевать ее, Джессика начала задавать вопросы. Ее первый вопрос: а почему я не могу вступить в клуб? Я ведь свободна в своем выборе, не так ли? Тогда-то она и обнаружила, что ее независимость на самом деле иллюзорна, что ее личность вылеплена Джоном, что она себе не хозяйка. Итак, она решила сделать первый шаг к независимости. Сегодня, первый раз в жизни, Джессика делала что-то, на что не получила разрешения.

— Добрый день, мадам, — сказала администратор, одетая в блузку с вышитой бабочкой. — Сюда, пожалуйста.

Что бы сделали Джон, отец, церковь, если бы узнали об этом? Двери лифта закрылись и отрезали ее от суеты магазина и шума улицы. Джессика мысленно оттолкнула призраков, неотступно следовавших за ней, оставила их там же, за дверями. Она почувствовала себя свободной и устремилась навстречу своей фантазии.

— Что ты делаешь в «Бабочке»? — спросила она в свое время у Труди. Ты просто входишь в комнату, и все начинается?

— Ты делаешь все, что пожелаешь. Ты должна сказать заранее, как все это себе представляешь.

Как я все это себе представляю?

Она следовала за администратором по устланному коврами коридору. Джессика с любопытством смотрела на двери, которые они проходили. Из-за дверей не доносилось никаких звуков, в воздухе висела странная тишина. Интересно, подумала Джессика, есть ли женщины сейчас за этими дверями? Какие мечты они разыгрывают?

Администратор остановилась перед одной из дверей и сказала:

— Заходите, пожалуйста.

У Джессики бешено забилось сердце. Дверь ничем не отличалась от любой другой в отеле. Господи, что ждет ее за ней?

Она открыла дверь и вошла.

Прямо в свою мечту.

Было все так, как она себе и представляла: опилки на полу, непокрытые столы, приглушенный свет, из музыкального автомата лилась мелодия, стойка бара. У стойки стоял одинокий ковбой. Он был одет в джинсы и клетчатую рубашку, черная широкополая шляпа сдвинута на затылок. Он слушал музыку и что-то пил из бокала.

За Джессикой закрылась дверь, оставив позади администратора, коридор, улицу, реальный мир. Ковбой поднял глаза. Постепенно на его губах заиграла улыбка.

— Здравствуйте, — спокойно сказал он.

Она сжала ремешок сумочки.

— Здравствуйте.

— Можно я угощу вас чем-нибудь?

Она посмотрела на бар. За стойкой висело большое зеркало, от этого комната казалась просторнее, чем на самом деле, полки были уставлены бутылками. Минуту она поколебалась, потом подошла к стойке, положила сумочку.

— Кажется, здесь никого нет.

— Да, мадам. Мы совершенно одни. Что будете пить?

Он был молод, лет двадцати с небольшим, застенчиво улыбался. Снял шляпу, пригладил светлые волосы.

— Белого вина, пожалуйста, — сказал она.

Он зашел за стойку, нагнулся, чтобы достать бутылку и спросил:

— Как там погода? Утром мне показалось, что пойдет дождь.

— Нет, сухо, — ответила она, и голос ее слегка сорвался.

Она не сводила глаз с его рук. Кисти были очень изящной формы. Он поставил стакан, налил ей вина. Рубашка с маленькими перламутровыми пуговицами плотно облегала его плечи и грудь. Через расстегнутый ворот она видела его тело.

— Никак не могу привыкнуть к зиме в Калифорнии, — произнес он с улыбкой, подавая ей стакан. Кончики их пальцев встретились. — Там, откуда я родом, уже снегу по колено!

Она отвела глаза, не зная, что сказать.

Ковбой вышел из-за стойки, взял свое пиво. Некоторое время они молчали. Джессика изо всех сил старалась не смотреть на их отражение в зеркале, потому что он в этот момент изучал ее. Наконец он сказал:

— Мы здесь сегодня одни.

Она кивнула головой. Она чувствовала, как сердце вырывается у нее из груди.

Из автомата полилась медленная мелодия. Ковбой спросил:

— Не хотите ли потанцевать?

Джон был единственным мужчиной, с которым она танцевала. Поэтому ей было странно ощущать, как руки чужого мужчины обнимают ее, прижимают ее к себе так, что она чувствовала тепло его кожи. У них обоих, и у Джона, и у ковбоя, были мускулистые, спортивные тела. И все равно разные. Кроме того, от него шел другой запах. В танце он вел ее очень уверенно. Они едва касались друг друга. Джессика смотрела не на него, а на воображаемую точку поверх его плеча. Только сейчас она увидела, что стены украшали различные предметы в духе Дикого Запада: стремена, уздечки, старомодные объявления, рекламирующие, например, услуги брадобрея за пять центов. Она не сводила глаз со стен, читала все объявления, а он медленно вел ее под музыку, которая становилась все красивее и грустнее. Постепенно он стал прижимать ее все крепче и крепче, пока их тела не стали соприкасаться. Ее смущение начало таять, она обвила руками его шею и полностью отдалась во власть своей фантазии.

Как приятно было его чувствовать…

Когда мелодия закончилась, они вернулись к стойке бара. Несколько минут они просто болтали, обсуждая погоду и другие малозначительные предметы, а потом вдруг Джессика неожиданно для себя спросила его имя.

— Назовите сами, — ответил он.

— Что? — удивилась она.

Потом, вспомнив правила клуба, она сказала:

— Лонни. — Она смутно вспомнила фильм, где обаятельного ковбоя звали Лонни. Теперь это имя внезапно всплыло у нее в голове.

— Что ж мадам, — сказал он, — меня зовут Лонни, и последние несколько минут меня интересует только один вопрос: не хотите ли вы еще потанцевать со мной.

Песня была медленная, тягучая, и Джессика с самого начала прижалась к своему партнеру. Они кружились по комнате под проникновенную мелодию в стиле кантри, их объятия становились все крепче, Джессика спрятала голову у него на груди и подумала: Вот оно…

Когда его губы прикоснулись к ее губам, Джессика уже сгорала от нетерпения. Она не боялась, не нервничала и не стеснялась. Джон был единственным мужчиной, с которым она до этого целовалась; он и в этом был ее учителем. А теперь ее целовал кто-то другой, и ей это нравилось больше.

Он прошептал ей в ухо:

— Скажи мне, что ты хочешь.

Глаза у нее широко раскрылись. Она понятия не имела, чего она хочет. Джон никогда не спрашивал об этом, он просто брал инициативу в свои руки, а она подчинялась. Джессика почувствовала необыкновенное волнение. Она не думала о прежних табу. У нее возникло чувство свободы и легкости, как будто она могла взлететь, как будто она была непобедима, и не было ничего такого, что бы она не могла исполнить.

— Все, — бессвязно пробормотала она, — я хочу, чтобы ты делал абсолютно все.

Они продолжали танцевать, раскачиваясь под музыку, прижимаясь друг к другу, потом он стал неторопливо раздевать ее. Он целовал ее, лаская грудь, а Джессика прижималась к нему с такой страстью, о которой раньше и не подозревала. Здесь не было правил, условностей, грехов, в которых надо каяться, мужа, который бы осудил. Джессика освободилась от связывающих ее оков, она без преград упивалась собой, своей сексуальностью, Лонни.

Потом он заставил ее лечь, распластавшись на столе. Он снял с нее трусики, задрал юбку до талии и взял ее так резко и с такой силой, что у нее перехватило дыхание.

События развивались так быстро, что у нее закружилась голова. Она почувствовала, что стремительно приближается к тому божественному моменту, который так редко испытывала с Джоном. Но Лонни внезапно остановился, встал на колени и стал ласкать ее другим, абсолютно новым для нее способом.

Руки Джессики впились ему в волосы, она вскрикнула.

Он опять был внутри нее. Он обнял ее и слегка приподнял, они слились в поцелуе, продолжая двигаться в одном ритме. Она хотела чувствовать его как можно больше. Ей показалось, что тело ее раскрывается все шире и шире, моля о том, чтобы этот момент никогда не кончался. Когда все было позади, он долго обнимал ее. Они снова стали танцевать, кружась, как во сне, обессиленные, нежно целуя друг друга.

Когда Джессика собралась уходить, она поняла, что в этот вечер что-то произошло. Что-то большее, чем просто открытие, каким замечательным может быть секс. Наслаждаясь близостью с Лонни, она открыла для себя тайное, глубоко запрятанное свойство души. Секс с Лонни был не только приятен физически, в нем она освободилась духовно.

Спускаясь на первый этаж, Джессика испытала странное чувство: ей показалось, что она растет. Ее переполняло сознание собственной силы. Она знала, что сделала шаг, который будет иметь далеко идущие последствия.

Она ослушалась Джона. Сделав это один раз, она сможет поступить так еще.


Сан-Антонио, Техас, 1954 год


Когда Рэчел исполнилось шестнадцать, она все еще жила в заведении Хэйзл. Девушки устроили для нее вечеринку и пригласили несколько постоянных клиентов. Хэйзл открыла шампанское, которое почему-то не пенилось, аккуратно разлила его по чашкам.

— За нашу любимицу! — великодушно сказал она, и все выпили.

Присутствующие единодушно согласились, и Рэчел прямо-таки светилась от счастья.

А все дело было в ее тайне.

Этот день рождения она запомнит навсегда. Маленькой девочкой она не помнила своих дней рождения, потому что их никто не отмечал. Правда, как-то раз мать вспомнила об этом и пообещала Рэчел, что приготовит для нее особенные гамбургеры, а Рэчел разрешит ей помогать и даже добавлять специи в мясо. Потом миссис Дуайер с мужем ушли на весь день в бар неподалеку. Когда поздно вечером они вернулись домой, то застали Рэчел на том же месте, где она сидела утром. Рэчел дожидалась мать делать гамбургеры. К тому времени родители уже успели подраться, у миссис Дуайер был синяк под глазом, и она не желала ничего готовить.

В день, когда ей исполнилось шестнадцать, никто не подвел Рэчел. Даже Дэнни не собирался ничего ей испортить.

Девушки приготовили праздничный завтрак, а Евлалия испекла торт, залила его шоколадом и украсила огромным количеством клубники. Девушки собрали деньги на подарок и купили ей книги. Рэчел заплакала от счастья. Наконец она обрела семью.

Горе и физические страдания остались в прошлом. Они хранились в самом дальнем уголке памяти. Она не думала о мужчинах, которые каждый вечер использовали ее тело. Рэчел научилась отделять себя от этой стороны жизни у Хэйзл. Когда она отдавала им свое тело, душа оставалась с ней. Физически они могли делать с ней все что угодно, а Рэчел в этот момент забывалась в мечтах. Утром события ночи теряли реальность, и Рэчел присоединялась к остальным девушкам.

Они были ей как сестры, и она любила их, даже Френчи, чернокожую девушку, которая была так ожесточена и так вызывающе держалась, что с ней всем было трудно ладить. Рэчел не забыла свою клятву матери разыскать ее, но сейчас ее семьей были девушки в заведении Хэйзл. Они помогали друг другу. Когда у одной были неприятности, все остальные приходили ей на помощь. Если кому-нибудь нужны были деньги, скидывались все. Запросто одалживали помаду и чулки. Горе делили на всех, как и радость. И если кто-то спросит, как это в таком унылом, безотрадном месте, каким был третьеразрядный бордель Хэйзл, порой чувствовались крупицы счастья, Хэйзл бы первая признала, что в этом заслуга Рэчел.

Во-первых, обычно говорила Хэйзл, как можно жалеть себя, когда рядом этот гадкий утенок. Как бы плохо ни обстояли дела у девушек, как бы низко они ни опускались, они все прилично выглядели, а некоторые были просто красотки. Рэчел Дуайер была страшненькой и становилась все уродливее с каждым годом. Тем не менее ее это, кажется, не волновало. И уж если Рэчел принимала все как есть, то тогда уж, по мнению Хэйзл, и все остальные могли смириться с судьбой.

Рэчел заботилась о других. Ей нравилось делать приятное людям. Например, готовить всякие вкусные вещи для подруг. Или учить Кармелиту читать.

Здесь Хэйзл бы добавила, что не надо думать о Рэчел Дуайер как о совершенстве. До этого далеко. Она слишком много мечтала, читала запоем, иногда забывала выполнять все свои обязанности, и кому-то другому приходилось доделывать за нее. К тому же некоторые клиенты продолжали жаловаться. Она вяло вела себя в постели, не поощряла и не хвалила клиента. Когда мужчина выбрасывает на женщину пять долларов, он ожидает большего, хочет почувствовать себя настоящим мужчиной. А Рэчел сохла по Дэнни Маккею. Вся ее любовь и ласка были только для него — это ненормально.

Ну да ладно, — подумала Хэйзл, открывая щедрой рукой вторую бутылку шампанского. — Пусть Рэчел повеселится. Она действительно выглядит счастливой, несмотря на отсутствие Дэнни.

Хэйзл не знала, что Рэчел делала счастливой ее тайна.

Хотя заведение Хэйзл стало для Рэчел домом, а девушки — ее сестрами, Дэнни — и мужем, и братом, и отцом, в сердце Рэчел была пустота. Она жадно хотела любви и ребенка.

Сколько Рэчел себя помнила, она считала, что самое прекрасное — быть матерью. Мать рассказывала ей, как происходят роды, о боли, крови. Рэчел подумала тогда: не так все и страшно. Главное, что рождается ребенок.

Он выходит из твоего собственного тела! Ты чувствуешь, как он живет внутри тебя, зависит от тебя, нуждается в тебе. Когда он рождается, он такой беззащитный, плачет, чтобы его качали, засыпает у тебя на руках, требует всей твоей любви. Заветной мечтой Рэчел было родить ребенка. Когда это произойдет, это будет самый любимый ребенок в мире.

День исполнения ее мечты оказался ближе, чем она предполагала.

Рэчел никогда не хитрила. Голодая в Эль-Пасо, она даже и подумать не могла о том, чтобы воровать пончики. В отличие от других девушек она никогда не оставляла себе денег. Ей бы и в голову никогда не пришло заарканить Дэнни с помощью ребенка. Она знала, что другие девушки так поступали. Они беременели специально, чтобы их парни женились на них и забирали отсюда. Порой клиенты женились на девушках и брали их в дом. Беременность для многих из них являлась средством спасения. Так могла поступить и Рэчел, но она сама не хотела, чтобы так вышло.

В ту ночь, что она провела с Дэнни, Рэчел в самом деле забыла предохраниться. Именно потому она была уверена, что это его ребенок.

В отношении клиентов она пунктуально соблюдала все предосторожности. Как бы она ни хотела ребенка, она не желала, чтобы один из этих людей был его отцом. Она мечтала, чтобы ее ребенок был зачат в любви и был любим с того самого момента, как подаст признаки жизни в материнской утробе. Именно так и будет с ребенком, зачатым от Дэнни. В один прекрасный день они обязательно поженятся, так как он любил говорить об этом. Она не хотела разувериться и в этой мечте. Когда они поженятся, она будет рожать ему детей и воспитывать их лучше всех.

— Послушай, радость моя, — сказала Хэйзл, когда праздник закончился и девушки скучали, ожидая клиентов. — Если Дэнни сегодня вечером не появится, будешь работать.

Рэчел притворилась, что не слышит. Она сидела за столом, аккуратно расправляя и сворачивая оберточную бумагу, в которую был завернут ее подарок. Она положит ее в коробку от сигарет, в которой хранились разные памятные вещи. У ее матери была такая же.

— Послушай, то, что сегодня твой день рождения, ни от чего тебя не освобождает. Мистер Аткинс в городе, и он захочет провести с тобой время.

От этих слов Рэчел почувствовала спазмы в желудке. Мистер Аткинс был коммивояжер, который продавал Библию, один из самых постоянных клиентов. Девушки были рады, что ему понравилась Рэчел, это освобождало их от неприятной обязанности обслуживать его. Отстраненность Рэчел возбуждала его. Она лежала тихо и не шевелилась. Он просил ее скрещивать руки на груди, закрывать глаза и только после этого начинал. Рэчел это было не трудно, но она не могла отделаться от чувства отвращения.

— Дзнни будет здесь, — тихо сказала она.

— Это я уже слышала, — парировала Хэйзл.

Когда хозяйка ушла, Евлалия моя посуду, пробормотала:

— Господи, какой ветер! Чувствую я, скоро подует с севера! Как нам сейчас не хватает дождика! — Она взглянула на Рэчел и нежно произнесла: — Не давай себя в обиду этой старой корове! У каждой девушки есть право быть счастливой в собственный день рождения! Дэнни появится, и все будет нормально.

Рэчел дала себе слово, что не позволит Хэйзл испортить ей настроение. Дэнни обязательно приедет. Конечно, последние два года он и не вспоминал о ее дне рождения, был занят какими-то делами с Боннером, потом учеба отнимала у него много времени и сил. Но он все равно любит ее и приедет к ней на праздник.

Кроме того, сказала себе Рэчел с укрепившейся решимостью, теперь, когда она беременна, она больше не ляжет в постель с другим мужчиной.

Дэнни заберет ее отсюда. Сегодня.

— Детка! — послышался с порога голос Белл. — Потрясающая вечеринка.

Рэчел обернулась и увидела подруг.

Она улыбнулась им:

— Спасибо за книги.

— Знаешь, не так-то просто было найти тебе книжку в подарок. Ты же их все читала! — сказала Кармелита, направляясь к кухонному столу за кофе.

— А ты прочтешь эту книжку? — поддразнила Рэчел.

— Санта Мария! До чего же ты строгая учительница! Год назад, к удивлению и радости обеих, оказалось, что Кармелита схватывает все на лету. Через неделю она выучила алфавит, книжки для детей были прочитаны через месяц. Вскоре Кармелита доросла до школьных учебников грамматики, потом дошел черед и до романов. Читала она медленно, подчас с трудом разбирая буквы, но она могла освоить библиотечную книгу, предпочитая исторические повести на библейские сюжеты и жизнеописания святых.

Кармелита налила себе кофе, добавив густых жирных сливок и три ложки сахара. Из глубин своего кимоно она извлекла несколько конвертов, помахала ими перед носом Рэчел и произнесла:

— К отправке готовы еще шесть.

Рэчел просияла. Когда Кармелита научилась писать, первое, что она сделала, отправила письмо в журнал кроссвордов. В письме спрашивалось, не публикуют ли они цифровые шарады. Ее шарада имела успех, гонорар составил пять долларов. С тех пор Кармелита регулярно придумывала новые шарады и отсылала их в журнал. Полученные таким образом деньги она откладывала на счет в банке. Рэчел часто с легкой грустью думала о том, что если бы у Кармелиты было больше уверенности в себе, она бы ушла от Хэйзл и продолжила учебу. Учитывая ее природные способности и мечту о солидной работе в конторе, Кармелита вполне могла бы добиться своего.

Но, к несчастью, как и большинство девушек в их заведении, Кармелита была надломлена. В голове ее прочно засела мысль, что только здесь ей и место.

Только Рэчел и Белл были другого мнения о себе.

Белл ничто не могло поколебать в том, что с ее внешностью она создана для лучшего и что заведение Хэйзл — лишь остановка в пути. Ее дни поглощали мечты и кинофильмы. Сегодня у нее на голове был шарф, чтобы скрыть сто двадцать пять шпилек, поддерживающих ее прическу. Когда в моду вошла короткая стрижка, Белл сразу же постриглась. С приходом телевидения вообще и установкой телевизора в гостиной Хэйзл в частности Белл не пропускала ни одного изменения моды. Когда-нибудь Голливуд позовет ее. Она не хотела выглядеть как деревенщина.

Рэчел встала и пошла к двери. Из гостиной слышались звуки музыки, и девичий смех перемешивался с мужскими баритонами. Дело было к вечеру, начиналась работа. Прислонившись спиной к двери, она посмотрела на подруг.

Она будет скучать по Белл и Кармелите, когда Дэнни заберет ее. Конечно, если они подыщут себе местечко для жилья в Сан-Антонио, она будет навещать их, приносить ребенка, пусть девушки поохают и поахают над ним. Ребенку Рэчел повезло, что у него будет так много тетушек.

А может быть, иногда она даже оставит ребенка с Дэнни, и они отправятся погулять в город втроем, как раньше. Сядут в автобус и поедут купить киножурналы и пудру. Они ведь так любили по вторникам пойти в кондитерский магазин, сесть там за стойку и заказывать разные комбинации мороженого. Рэчел всегда оказывалась самой изобретательной, заказывая, например, трехслойное мороженое с зефиром, орехами, взбитыми сливками и вишенкой наверху. Иногда в этот же магазин заходили порядочные девушки. На них были широкие пышные юбки, продавец обращался к ним мэм, и дверь им открывали хорошо выбритые молодые люди. Белл, Кармелита и Рэчел не сводили глаз с девушек и в глубине души страстно желали выглядеть так же. Если случилось так, что какая-нибудь девушка бросала взгляд в сторону Рэчел, та обязательно улыбалась, но никогда не получала улыбки в ответ. Как бы опрятно и прилично они не пытались выглядеть во время своих прогулок по вторникам, все равно они принадлежали к отбросам. Девушки с элегантными прическами, разговорами о танцах и футбольных матчах всегда проходили мимо стойки, за которой они сидели, с таким видом, как будто она была пуста.

Стоя у двери и глядя на подруг, Рэчел тихо сказала:

— Мне нужно вам кое-что сказать.

Белл листала замусоленный номер журнала Лайф.

— Что такое, детка?

Рэчел была так встревожена, что сердце билось гулко-гулко.

— У меня будет ребенок.

Кармелита резко обернулась.

— Что?!

— У меня будет ребенок. Разве это не замечательно?

Кармелита и Белл обменялись взглядами.

— Ну? — Рэчел с трудом сдерживала волнение.

— Дэнни знает? — спросила Кармелита.

— Я скажу ему сегодня вечером. Мы обедаем вместе. В каком-нибудь хорошем ресторане. Я решила подождать до вечера.

— Что ты собираешься делать? — спросила Белл, отложив журнал в сторону.

— Делать?

— Да, ты же понимаешь, — продолжала Кармелита. — Что ты собираешься делать?

Рэчел озадаченно посмотрела на них.

— Что делать?

Девушки опять переглянулись, Кармелита подошла к Рэчел и взяла ее за руку.

— Пойдем сядем, подружка, — произнесла она, — нужно поговорить.

Нахмурившись, Рэчел тоже села за стол.

— Я думала, вы обрадуетесь за меня. Что-то не так?

— Детка, — сказала Белл, — Дэнни это не понравится.

— Перестаньте, — рассмеялась Рэчел, — вы, наверное, шутите. Мы только и говорим о том, сколько у нас будет детей. Мы даже знаем, где купим дом, когда он закончит школу и мы накопим достаточно денег.

Белл и Евлалия посмотрели друг на друга, а Кармелита рисовала пальцем круги на скатерти. Это было выше их понимания: как, прожив два года в заведении Хэйзл, Рэчел оставалась такой наивной.

Почти у всех девушек были парни, то есть мужчины, которые привели их сюда, приходили их навещать время от времени и забирали их заработок. У каждой девушки была своя история, но в глубине души все знали, что представляли собой их парни на самом деле. Сутенеры, альфонсы, бездельники. И больше ничего. Они дурачили женщинам головы и жили за их счет, эксплуатируя их. Так поступал и Дэнни с Рэчел, Мануэль с Кармелитой. Они не были идеальными партнерами, респектабельными мужьями, о которых мечтала каждая девушка, но как-никак они были мужчинами. А женщинам нужны мужчины. Для самоутверждения, для защиты. Просто женщина не живет одна. Женщина без мужчины — это неудачница, несостоявшаяся личность. Мужчина придавал женщине значение, определял ее место в порядке вещей. Даже если она была шлюха, она принадлежала мужчине, и это было самое главное.

Но Рэчел зашла слишком далеко, поверив сладким речам Дэнни. Она была слепа, не замечая миллион его недостатков и видя перед собой только храброго рыцаря, который спас ее в Эль-Пасо.

Проклятие, — подумали Кармелита и Белл, — Бедная девочка настолько отчаялась, что могла бы полюбить даже мерзавца, лишь бы к ней по-доброму отнеслись.

Дэнни, собственно, и является таким, по их мнению.

— Вы неправы, — грустно и обиженно сказала Рэчел. Она не ожидала, что подруги так воспримут это известие. Они просто не знали Дэнни, как она. Его эта новость просто потрясет.


— Ты что?! — заорал он.

Радость Рэчел испарилась.

— Я сказала, что беременна.

Он изо всех сил ударил по рулю.

— Не могу в это поверить. Как это могло случиться?

— Я не знаю, Дэнни. Это было не нарочно. Ты знаешь, как я осторожна. Но в ту ночь, когда мы были вместе, я была так счастлива, что забыла…

Он уставился на нее.

— Ты хочешь сказать, что это мой ребенок?

Она отпрянула, выражение его лица пугало.

— Проклятие, — пробормотал он и снова ударил по рулю. — Я не верю этому. Просто не верю. Только у меня стало что-то получаться. Школа, планы… — Он с ненавистью посмотрел на нее. — Хорошо. Что ты от меня хочешь?

— Что хочу?

— Да. Ты неспроста все мне выложила. Что ты задумала?

— Я думала, мы поженимся.

— Да я ушам своим не верю! Мы не поженимся, можешь забыть об этом навсегда.

— Но, Дэнни, — взмолилась Рэчел, дотрагиваясь до него, — я думала, мы когда-нибудь поженимся. А теперь, если мы не поженимся, ребенок будет незаконнорожденным!

Он с изумлением посмотрел на нее.

— Ты меня просто поражаешь! Я не могу жениться сейчас. Мне еще целый год учиться, а потом надо себе дорогу прокладывать. Я не хочу сейчас ни жениться, ни заводить детей.

Она расплакалась. Все получалось не так, как она себе это представляла. В ее воображении он нежно и любяще обнимал ее, обещал, что все будет нормально, они быстро ехали в другой штат, где можно сразу пожениться, а потом покупали маленький домик где-нибудь, она обустраивала его, сажала герань…

Дэнни завел машину.

— Куда мы едем? — спросила она, внезапно испытав надежду и страх одновременно.

Он не ответил. Он просто вел старенький форд. Наступило тревожное молчание. Рэчел хотелось утонуть в потрепанной обшивке и исчезнуть. Она никак не могла перестать плакать, и это злило его еще больше.

К ее удивлению, они притормозили у дома Боннера. Как всегда, слышался звук работающей стиральной машины, и виднелось белье на веревке позади дома. Рэчел не была здесь более двух лет. Теперь она, как за соломинку, ухватилась за мысль, что он решил оставить ее здесь с миссис Первис, пока не родится ребенок.

Да, она пойдет на это. Она даже поможет несчастной старушке со стиркой.

— Сиди здесь, — сказал он и вылез.

Она наблюдала, как он вошел в дом. Беспокойство ее росло. Вдруг она почувствовала себя безумно одиноко, хуже, чем той голодной ночью в Эль-Пасо, чем вообще когда-либо в жизни.

Он вышел через несколько минут. Тело его было натянуто, как струна, движения порывисты. Он сел в машину, не вымолвив ни слова, и они поехали.

Северный ветер, который предрекала Евлалия, дул вовсю, пошел холодный дождь. Дэнни вел машину как сумасшедший. Форд несся по безлюдным улицам, на поворотах тормоза скрипели. Они доехали до реки. Вдоль берега в зловещей тишине тянулись склады. Он остановил машину перед полуразрушенным домом из красного кирпича и сказал:

— Вылезай!

— Где мы, Дэнни?

— Я сказал вылезай.

Безотчетный страх сковал ее.

— Что это за место?

— Тебе повезло, что у меня есть связи.

— Связи… — Она посмотрела на старое здание, лестничный пролет, желтый свет в его конце. — Нет, Дэнни… — зашептала она, — только не это!

— Ты не можешь оставить его, Рэчел. Ты должна от него избавиться.

— Нет! — пронзительно закричала она, инстинктивно загораживая руками живот. — Я хочу ребенка! Дэнни, пожалуйста! Не убивай моего ребенка!

Он вытащил ее из машины. Рэчел упала на колени на мокрую мостовую.

— Можешь кричать, сколько тебе вздумается, — сказал Дэнни, — тебя здесь никто не услышит. Но я предупреждаю: если ты с этим не покончишь, ты меня больше не увидишь.

Стоя на коленях в грязи, она подняла голову. Как он возвышался над ней! Она никогда не думала, что он такой высокий. Вдруг в ее ушах раздался ясный и чистый голос. Это был голос ее матери: однажды, уже взрослой женщиной, ты полюбишь и поймешь, что это такое. Я не оставлю твоего отца, что бы он ни делал со мной. Рэчел обняла его колени.

— Пожалуйста, Дэнни, — всхлипывала она, — не заставляй меня убивать ребенка. Это все, что мне нужно в жизни. Я уже люблю его. И я знаю, что он меня тоже любит. Я хочу сохранить его.

— Пошли, — произнес Дэнни, и в голосе его слышалась скука. — У нас не так уж много времени. Нам просто повезло, что он сразу согласился принять тебя. Этот парень все сделает в два счета.

Она посмотрела на закрашенные черным окна.

— Он врач? — услышала она свой голос.

— Какое это имеет значение? Послушай, Рэчел. Он уже имел дело с сотнями таких девушек. Кроме того, для нас он делает скидку.

Она посмотрела на него.

— Пожалуйста, Дэнни. Я сделаю все, правда. Я буду послушной, буду делать все, что скажут Хэйзл, клиенты. Только не заставляй меня убивать ребенка.

Он взял ее за руку и потянул в дом. Она почти не сопротивлялась. Действительность напоминала ей кошмарный сон. Дэнни подошел к какой-то двери, постучал, что-то сказал вполголоса. Она услышала звук отпираемого замка, затем дверь отворилась.

— Ты вовремя меня поймал, Дэнни, — послышался мужской голос. Он разговаривал с Дэнни так, будто они были старые друзья. — Я как раз собирался уходить. Но ради тебя придется задержаться. Кто на этот раз?

— Эту ты не знаешь. — Он наклонился вперед и что-то прошептал мужчине на ухо.

Рэчел с оцепенением смотрела на Дэнни. Кто на этот раз?! Мужчина посторонился, дав ей пройти.

— Снимай юбку, трусы, чулки, если есть. Ложись на стол.

Она не двигалась.

— Иди, — произнес Дэнни.

Она подняла голову. Его зеленые глаза были полуприкрыты, но она чувствовала его безжалостный взгляд и власть над собой. Она сделала, что ей было велено. Когда она раздевалась, незнакомец положил какие-то металлические предметы в таз с сильно пахнущей жидкостью. Простыня на столе была чистой, у стола лежала стопка чистых полотенец.

— Вот, — сказал незнакомец, протягивая ей стакан воды и две таблетки. — Выпей. Это обезболивающее.

На мгновение их глаза встретились, и она поняла, что он не злой человек. У него было мягкое лицо, как у плюшевого мишки, извиняющиеся глаза и колючая борода. Он тоже жертва, — подумала Рэчел.

Она выпила таблетки и легла на стол.

— Раздвинь ноги, — сказал Дэнни, — и просунь их вот сюда.

Рэчел ни разу в жизни не была у врача, поэтому не знала, что ей делать. Дэнни пришлось помочь ей. Незнакомец вымыл руки.

— Ты не можешь побыстрее? — произнес Дэнни. — Я уже опаздываю.

— Нужно подождать, пока подействует обезболивающее. Иначе она будет верещать, как резаная.

— Ну и пусть. Никто же не услышит.

— Дэнни, — прошептала она, дотронувшись до его руки. — Дэнни, пожалуйста, не говори так. Не убивай моего ребенка.

— Слушай, — сказал незнакомец, — это делается против ее воли?

— Не задавай лишних вопросов.

— Я не делаю это по принуждению, ты знаешь, Маккей. Девушка должна прийти по своему желанию. Иначе не пойдет.

— Я сказал делай!

— Забирай ее отсюда. Я не буду делать аборт девушке против ее воли. Проклятие, Маккей, это и так рискованное занятие! Я каждый раз рискую своей лицензией! Девушки, которые приходят добровольно, потом не болтают. Откуда я знаю, что эта будет держать рот на замке?

— Я могу поручиться за нее. И еще я могу поручиться за то, что если ты откажешься, я ославлю тебя по всему городу. Посмотрим, как долго после этого ты сохранишь свою лицензию.

Минуту стояла напряженная тишина. Рэчел разглядывала пятна на потолке и представляла себе двух быков с переплетенными в схватке рогами. На мгновение у нее появилась надежда. Она молилась. Господи, пожалуйста, сохрани мне ребенка. Я буду заботиться о нем. Я уже никогда больше не буду шлюхой.

Потом она услышала, как незнакомец сказал:

— Хорошо.

Она не сводила глаз с потолка и чувствовала, как в них закипают слезы.

— Не надо, Дэнни, — прошептала она. — Не делай этого со мной. Позволь мне оставить ребенка. Я уеду. Я обещаю, что ты никогда не увидишь меня.

Дэнни посмотрел на нее сверху вниз. Он возвышался над ней, высокий, элегантный, красивый. В его глазах Рэчел увидела знакомый огонь, который она слишком хорошо знала. Это означало, что сейчас он управлял ситуацией, ни она, ни врач не могли сопротивляться ему. Внезапно Рэчел как бы увидела Дэнни в будущем. Она ужаснулась.

Потом Рэчел почувствовала пальцы незнакомца там, где до этого побывали пальцы многих мужчин. Он сказал:

— Хм, интересная татуировка. Что это, бабочка?

Дэнни ответил:

— Не задавай вопросов. Делай.

Незнакомец оказался прав. Обезболивающее еще не подействовало, когда он начал операцию. Рэчел закричала так громко и пронзительно, что Дэнни некоторое время выглядел встревоженным.

Поднялся водоворот, и, казалось, он поглотит ее. Она растворилась в безумной боли, будто внутри нее был горящий факел. Мой ребенок, — пульсировало у нее в мозгу. — Я не могу спасти тебя! Я не могу помочь тебе!

Рэчел металась по столу. Дэнни пришлось лечь на нее, чтобы она лежала спокойно. Но Рэчел не осознала этого. Ее засасывало в длинный черный тоннель, в ушах шумел ветер. Она думала о мужчинах, которые оскорбляли ее тело, — отец, Дэнни, клиенты Хэйзл, теперь этот незнакомец с его смертоносными инструментами.

Она чувствовала, как из ее тела удаляют жизнь, душа ее разрывалась на этом пике издевательств и унижений. Мужчина наказывал женщину за ее естественное состояние. Крошечная жизнь внутри нее медленно умирала, а вместе с ней — и ее собственная. Снова накатывала большая темная волна. Это было похоже на черное зловещее море. Это была ненависть. Рэчел Дуайер внезапно открыла для себя ненависть. Никогда, — дала она себе клятву, когда незнакомец бросил инструменты в таз и снял резиновые перчатки, — никогда мужчина не прикоснется к моему телу.

А потом все кончилось. Это не заняло много времени. Еще одна обжигающая боль от промывания, а потом незнакомец медленно опустил ее ноги.

Дэнни пришлось нести Рэчел до машины. Таблетки оказались сильнодействующими. Странная немота стала распространяться по ее телу. Ей казалось, она летит по воздуху. Она ощущала некоторое неудобство и тяжесть между ногами. Это из-за крови, — подумала она.

Они ехали молча. Почему-то она не могла плакать, хотя ей очень хотелось.

Когда они притормозили у заведения Хэйзл, Дэнни не вылез из машины. Вместо этого, даже не выключая мотора, он повернулся к ней. На лице его было написано отвращение.

— Вылезай, — произнес он, — иди проспись.

— Дэни, — прошептала она, — ты убил моего ребенка.

— Вы, женщины, делаете из мухи слона. Ты бы должна на коленях ползать, благодарить меня, что я вытащил тебя из этой передряги. Как ты думаешь, ты работала бы с животом? Еще три месяца, и Хэйзл бы вышвырнула тебя. Я тебе одолжение сделал, сука неблагодарная!

— Я не понимаю.

— Слушай, вылезай, а? Господи, как ты мне надоела. С самого первого дня, как я привез тебя сюда.

— Дэнни!

— Чем ты думаешь вообще? Зачем, ты думаешь, я приходил к тебе сюда? Потому что мне хотелось? С ума ты, что ли, сошла? Это потому что Хэйзл звала меня, чтобы я тебя в норму привел. Как только ты начинала плохо работать, она звала меня.

— Нет, Дэнни!

— Нужен был всего один вечер со мной, и ты опять заливалась жаворонком. Клиенты опять были довольны. Потом у тебя снова портилось настроение, и так далее.

Она закрыла уши руками.

— Нет! Это неправда! Ты любил меня!

— Господи, что же я глупый и слепой? — Он оторвал ее руки от ушей и заставил ее слушать.

— Ты уродина, Рэчел. Неужели ты думаешь, что я могу любить такую, как ты? Да ни один мужик не сможет.

— Пожалуйста, прекрати…

— Я знал, что Хэйзл возьмет тебя, потому что у нее есть клиенты со странностями. — Дэнни был холоден. Его глаза безжалостно следили за ней во время этих откровений. Рэчел первый раз видела его таким, какой он есть на самом деле.

— Ты заработала мне неплохие деньги, детка. На твои заработки я смог пойти учиться и кое-чего достичь. Но больше ты мне не нужна. Теперь у меня более надежные источники доходов. Ты была всего лишь отправной точкой в моей жизни, мы расстаемся.

— Тогда почему ты не оставил мне ребенка?

— Потому что я собираюсь многого добиться в жизни. Посмотри на это лицо и запомни его. Послушай это имя и тоже запомни его. Дэнни Маккей. Я стану большим человеком в один прекрасный день. Я буду тем, кому поклоняются. У меня будет власть. И я не хочу, чтобы что-либо из прошлого угрожало мне. Через много лет, когда у меня будут миллионы, я не хочу, чтобы ты пришла со своим ребенком и пыталась шантажировать меня. Сейчас же ты ничего не докажешь. Я даже могу сказать, что не знаю тебя. А теперь убирайся из моей машины.

— Ты не можешь говорить все это серьезно, — всхлипывала она, — ты лжешь. Ты любил меня, я знаю.

— Любил! Ты ненормальная, Рэчел. Все время сказки какие-то читаешь. Как ту книжку про марсиан в Эль-Пасо. Ты даже имела наглость читать ее той ночью, когда мы с тобой первый раз занимались любовью. Как будто книжка для тебя была важнее, чем я! Правильно я ее выбросил.

При этих словах она сразу замолчала. Посмотрела на него.

— Мою книгу, — прошептала она, думая о капитане Уайлдере. Капитан Уайлдер никогда бы не убил ее ребенка.

— Рэчел, — сказал он устало, — пожалуйста, вылезай из машины.

— Да, — безжизненно произнесла она, — я вылезаю. Но прежде я хочу сказать тебе кое-что. Пять минут назад ты вспомнил о нашей первой ночи. Знаешь что, Дэнни? Мне тогда было четырнадцать, я была наивна. С тех пор я узнала сотни мужчин. И знаешь что, Дэнни? Ты никчемный мужик.

Он изо всех сил ударил ее по щеке. Когда она медленно подняла голову, по ее лицу текла струйка крови.

— Ты думаешь, что видишь меня в последний раз, Дэнни Маккей? Это не так. Когда-нибудь я заставлю тебя заплатить за все, что ты со мной сделал.

Он криво усмехнулся.

— Ну и как ты думаешь меня достать?

— Ты сказал, что добьешься успеха. Я тоже. Я буду богата и влиятельна. Более богата и более влиятельна, чем ты.

Он откинул назад голову и рассмеялся.

— Да ну? И как ты собираешься заработать свои миллионы? Работая проституткой? Послушай, радость моя, с твоей внешностью тебе место только в заведении Хэйзл. Ты будешь обслуживать там клиентов до окончания века. А теперь… — Он наклонился, открыл дверцу и толкнул ее. — Убирайся!

Она упала. Он захлопнул дверь, и машина отъехала. Рэчел успела еще раз увидеть его лицо. Запомни меня, — сказал он.

Она запомнит. И еще одно. Она не будет работать на Хэйзл до окончания века. Нет, она будет жить для другого: отомстить Дэнни Маккею.


ФЕВРАЛЬ


— Ты будешь моей мамочкой? — спросила девчушка, пытаясь обнять Линду за шею.

Осторожно взяв ее забинтованные ручки, доктор Линда Маркус положила их под одеяло и сказала:

— У тебя есть замечательный папочка. Он так о тебе заботится. Разве ты не любишь его?

— Да… — шестилетняя девчушка нахмурилась. — Но мне хотелось бы иметь и мамочку.

Линда улыбнулась, погладила девочку по волосам и встала с кровати.

— Я зайду навестить тебя завтра, ладно? В ответ девочка улыбнулась.

В ординаторской Линда сделала новые записи в истории болезни. Стоявшая рядом старшая сестра спросила:

— Как она?

— Пересаженная кожа приживается хорошо. Я думаю, на следующей неделе мы сможем перевести ее в общую палату.

— Очень на это надеюсь. Нам нужно место.

Линда выглядела инородным телом в детском ожоговом отделении больницы Святой Катерины. Она делала обход, одолжив белый халат и надев его поверх вечернего платья. Волосы были уложены в модную прическу, блестели серьги, рядом со стетоскопом на шее сверкало бриллиантовое колье. Линда собиралась в гости в Беверли-Хиллз. Сопровождал ее телережиссер Барри Грин. Она быстро обходила палаты, чтобы еще раз взглянуть на своих маленьких пациентов перед уходом.

— Доктор Кейн возьмет мои вызовы, — сказала она сестре. — Но я не думаю, что в этом возникнет необходимость.

Медсестра понимающе улыбнулась.

— Никогда ничего не случается, когда отдаешь свой приемник вызовов кому-нибудь другому. Но как только он опять с тобой, сразу же звонок. Должна сказать, доктор, что меня порой вызывали, когда я находилась в весьма пикантной ситуации.

Вспомнив «Бабочку» и прерванное рандеву с вором-домушником, Линда рассмеялась и заметила:

— Нам нужно будет как-нибудь обменяться опытом! Закончив работу, она повесила халат на вешалку для посетителей, сложила стетоскоп, уместив его в вечернюю сумочку, и на лифте спустилась в приемный покой, где нетерпеливо вышагивал Барри Грин.

Он привлекательный, — подумала Линда. Помимо притягательной внешности Барри обладал прекрасным чувством юмора, острым умом и щедростью души. Линда осознавала, что стоит чуть утратить контроль над собой, и она увлечется им. Но ей приходилось сдерживаться. Она опасалась, что привнесение секса в их отношения приведет к разочарованию.

— Больницы! — произнес он, когда они вышли на улицу. — Я их ненавижу!

Линда засмеялась.

— И это говорите вы? Создатель и режиссер самого популярного на телевидении шоу о медиках?

— Что тут ответить. Я мазохист.

Шофер открыл дверь, Линда села на заднее сиденье лимузина. Барри сел рядом, налил себе выпить из маленького бара. Линда невольно еще раз бросила взгляд на окна четвертого этажа — там размещалось детское ожоговое отделение.

Ты будешь моей мамочкой?

Один только Бог знает, как мне этого хочется, — подумала Линда. — Но рождение детей предполагает секс, а это для меня проблема.

Она смотрела на темный океан, простиравшийся до усыпанного звездами горизонта, и вновь думала о «Бабочке».

Она вспоминала своего партнера.

На прошлой неделе он был офицером армии конфедератов. В следующую среду он будет кем-нибудь другим, особенным и восхитительным. Линда уже с нетерпением ждала этой встречи. Это будет такая причудливая фантазия, что она постарается полностью отдаться ее власти, и, может быть, что-нибудь получится.

— Ты сейчас далеко? — послышался голос Барри Грина рядом с ней.

Она встревоженно взглянула на него, потом улыбнулась.

— Просто думала о своих детках — несчастных жертвах пожара. Нельзя себе представить, что такое ожог, пока сам с этим не столкнешься. Этим детям нужны особое внимание и забота.

— Я уверен, что от тебя они их получают.

— Да, — ответила она и растворилась в улыбке Барри. В довершение к его привлекательности, он, к счастью, не имел никакого отношения к медицине. Кроме того, ей нравилось общаться с людьми, которые, как и она, обладали властью. Ее широкий круг друзей состоял из людей, имеющих вес, и Барри был, безусловно, одной из наиболее влиятельных личностей. Они в первый раз выходили в свет вместе. Интересно, пригласит ли он еще, и примет ли она его приглашение?

Дом на пригорке так светился огнями, что напоминал Парфенон в ожидании туристов. Беверли Хайленд славилась своими сказочными вечеринками. Не было случая, чтобы кто-нибудь отказывался от ее приглашения. Поэтому подъезд к кованым железным воротам был запружен машинами. Прошло пятнадцать минут, прежде чем Барри и Линда смогли выйти из машины и подняться по ступенькам.

Прибывающих гостей приветствовали горничные. Они принимали пальто и меховые манто, дарили леди маленькие букетики зимних роз. Большая часть приглашенных находилась в саду. Там под полосатым тентом играл оркестр. Столы ломились от яств: огромные сочные куски ветчины, жареная говядина с кровью, лоснящаяся грудинка. Рядом с каждым столом стоял повар в белом пиджаке, готовый отрезать понравившийся кусок. Линда прошла через стеклянные двери и окунулась в прохладный ночной воздух. Между гостями сновали горничные, предлагая закуски: устрицы, креветки, сыры и многое другое. Большинство приемов Беверли Хайленд проводились с целью сбора денег на что-либо. Сегодняшний вечер не был исключением: собирали деньги на президентскую кампанию основателя и председателя телевизионной империи Благая весть, популярного телепроповедника, предполагавшего баллотироваться в этом году. Краеугольным камнем его платформы была борьба за мораль и нравственность. Огромное преимущество его преподобия отражали результаты опросов общественного мнения. У него были хорошие шансы выиграть номинацию на общенациональном съезде в республиканской партии в июне. Линда не сомневалась, что на сегодняшнем вечере будет собрана изрядная сумма в его поддержку, поскольку огромное количество людей изъявили желание прийти, заплатив за билет пятьсот долларов.

Его преподобию повезло, что он обрел столь могущественного сторонника в лице мисс Хайленд. Все знали, как много денег поглощают кампании. Съезды республиканцев, проходящие сейчас в каждом штате, свидетельствовали о значительной финансовой поддержке, оказываемой его преподобию. Если его действительно выдвинут кандидатом в президенты от Республиканской партии, в большой степени его преподобие будет обязан этим энергичной поддержке Беверли Хайленд.

Линда плохо знала ее, они сталкивались несколько раз на благотворительных мероприятиях. Линда также слышала, что никто не знал Беверли Хайленд близко. В частной жизни она была затворницей, не замужем и без привязанностей, хотя в колонках сплетен можно было часто встретить ее имя рядом с именами сенаторов и президентов корпораций.

Линда обнаружила красавицу Беверли на балконе, который, по слухам, в точности повторял королевский в Версале. Беверли выглядела моложе пятидесяти одного года. Платиновые волосы были зачесаны назад, чтобы подчеркнуть красоту ее властного профиля. На ней было простое черное платье и черная норковая пелерина.

Барри встретил приятеля-кинорежиссера, до которого пытался дозвониться последние несколько недель. Линда оставила их и прошла во внутренний дворик.

Казалось, здесь присутствовали все звезды. Разумеется, кинозвезды, довольно большая группа промышленников, неизвестных широкой публике, но обладающих большим влиянием, политики, руководство Калифорнийского университета, главный хирург из больницы Линды, два знаменитых хирурга по пластическим операциям, список можно было продолжить. По подсчетам Линды, на вечеринке было по меньшей мере пятьсот человек, окружавших элегантную мисс Хайленд.

Линда уже собиралась присоединиться к толпе, когда перед ней прошел официант с бокалами шампанского на серебряном подносе. Линда мельком взглянула на него, его лицо показалось ей знакомым. Когда она поняла, где видела его раньше, то застыла как вкопанная.

Это был один из ее партнеров по «Бабочке».

Линда вступила в клуб год назад, и вначале она не пользовалась маской. Мысль, чтобы сделать эти встречи более анонимными, пришла к ней во время третьего свидания. Она представила, как случайно встретит партнера за стенами клуба. А вдруг это произойдет у нее в больнице! С того времени и она, и партнер носили маски. Этот загорелый молодой человек был ее третьим партнером. И вот теперь он разносил напитки на вечере Беверли Хайленд.

Линда наблюдала за ним. Он слегка повернулся, посмотрел в ее сторону, улыбнулся другим гостям, подал шампанское, потом опять посмотрел в ее сторону. На мгновение их глаза встретились. Потом он отвернулся и продолжал работу. На его лице ничего не отразилось.

Наши мужчины необычайно порядочны, — заверила директор «Бабочки» Линду год назад. — Вас не должны терзать мысли, что будет раскрыта тайна вашей личности и вы окажетесь в неловкой ситуации.

Продолжая наблюдать за официантом, Линда вспомнила своего последнего восхитительного партнера в «Бабочке». Для следующей среды она придумает что-нибудь необыкновенное. Если все получится и она вылечится, на что очень надеялся ее психоаналитик, Линда сможет без всяких опасений завязать отношения с кем-нибудь вроде привлекательного Барри Грина.

Она нашла Барри взглядом з толпе. Он увлеченно беседовал. По его виду она предположила, что обсуждались финансовые вопросы. Она решила что-нибудь поесть.

Взяв бокал шампанского и запеченных устриц, Линда присела на стул около бассейна.

Она опять наблюдала за загорелым официантом. На нем был короткий красный пиджак и облегающие черные брюки. Вьющиеся светлые волосы падали на воротник накрахмаленной белой рубашки. Он двигался в толпе с грацией и легкостью кошки. Линда видела, как некоторые женщины бросали на него оценивающие взгляды.

Она вспомнила их свидания, потом опять переключилась на мысли о своем партнере в маске. Директор клуба заверила ее, что для членов было приемлемо заказывать все время одного и того же партнера. Устанавливались гармоничные сексуальные отношения, не влекущие никаких обязательств. Поэтому мало кто просил нового партнера каждую неделю.

Как было бы хорошо, подумала Линда с грустью, иметь такие отношения в реальной жизни. Вместе воспитывать детей, стареть, ждать ночи, чтобы провести ее вместе. Она не винила своих мужей за то, что они ушли. Линда знала, вина была целиком ее. Бесконечные предлоги — головная боль, операция рано утром, утомление после ночного дежурства — это было несправедливо по отношению к ним.

Вечер продолжался. Толпа колыхалась, как беспокойное море. Люди завязывали знакомства или избегали их, красовались или оставались в тени, как Линда, мысли которой были совсем в другом месте. Она взяла слоеный пирожок с сыром, семги, но с улыбкой отказалась от жирных десертов и ликеров. Она отпивала кофе маленькими глотками, наблюдала, как Барри Грин скользит от одного знакомого к другому, и думала, пригласит ли он ее второй раз. Пока их встречи носили профессиональный характер. Она приходила в студию, чтобы просмотреть сценарий для очередной серии его шоу. А потом он пригласил ее пойти с ним на сегодняшний вечер. После некоторых колебаний она согласилась.

Внезапно музыка прекратилась. Беверли Хайленд поднялась на небольшое возвышение для оркестра и подняла руки, прося тишины. Поразительно, но шум стих сразу.

Беверли говорила сдержанным и уверенным голосом. Она объяснила, почему его преподобие не смог присутствовать на сегодняшнем вечере, — он был в больнице у постели своего младшего ребенка, которому только что срочно вырезали аппендикс. Затем она вкратце остановилась на основных пунктах его предвыборной программы, убедив присутствующих, что они поддерживают достойнейшего человека.

— Мы очистим наши города, — сказала мисс Хайленд. — Выбрав этого человека президентом и заручившись поддержкой организации Благая весть, мы сотрем грязь с лица Америки.

Раздались аплодисменты, снова заиграла музыка. Рядом с Линдой возник Барри. Он извинился за то, что оставил ее, сказав:

— Это совсем не входило в мои намерения. — Когда потом они садились в роллс-ройс, он пригласил ее к себе что-нибудь выпить. Линда вежливо отказалась, сославшись на операцию рано утром.


— Еще один оглушительный успех, Бев, — сказала Мэгги Керн; поднимаясь за Беверли по огромной витой лестнице.

Ушли последние гости, музыканты упаковывали инструменты, служащие молча убирали столы под неусыпным взором службы безопасности. Женщины вошли в спальню Беверли. Горничная-француженка стелила атласные простыни и раскладывала шелковую с кружевами ночную рубашку Беверли. В облицованной мрамором ванной комнате другая горничная готовила для хозяйки горячую ванну, наполняя воздух ароматом экзотических масел.

Мэгги скинула туфли и прошла по толстому ковру к маленькому столику, на котором были сервированы закуски. Налив два стакана охлажденной минеральной воды, она подала один Беверли, а потом устало опустилась на стул, обитый бледно-голубым шелком.

— Да, результаты хорошие, — проговорила Беверли, отдавая норковую пелерину горничной. Затем она подошла к столу и взяла морковку с блюда, где лежали только что срезанные овощи. Она не ела весь вечер.

Мэгги тоже ничего не ела, поскольку наблюдала, чтобы на вечере не было срывов. Правда, в отличие от своего босса, которая усердно следила за весом, Мэгги себя ничем не стесняла.

— Через три недели, — сказала Беверли, подойдя к окну и глядя в холодную февральскую ночь, — первичные выборы в Нью-Гемпшире.

Мэгги подняла глаза, и мгновение они смотрели друг на друга. Потом Беверли опять повернулась к окну.

Обе чувствовали, как сжимается время, как нужно спешить.

Сорокашестилетняя Мэгги долго смотрела на свою хозяйку. Стройное тело Беверли было напряжено, выдавая беспокойство, которое она испытывала. Оно росло в обеих женщинах с того момента, как его преподобие сделал заявление, что, вероятно, будет участвовать в президентской кампании. Мэгги была личным секретарем Беверли двадцать лет. И все эти годы Беверли внимательно следила за жизнью его преподобия. Она никогда не пропускала программу Благая весть, она знала о каждом его шаге. А теперь, когда он стремился в Белый дом, Беверли была рядом с ним.

Это стало идеей фикс.

Куда это все приведет? — подумала Мэгги, поставила пустой стакан, тарелку и надела туфли.

Прежде чем выйти из спальни, она бросила еще один взгляд на Беверли. Та стояла с отсутствующим видом. Мэгги знала, что можно не прощаться, Беверли все равно не услышит. Потом Мэгги посмотрела на календарь, обведенную красным дату — 11 июня. Уже так близко.

Через несколько минут Беверли вышла из состояния глубокой задумчивости, отпустила горничных, закрыла дверь и медленно пошла по комнате со стаканом минеральной воды в руке.

Да, вечер удался. Беверли заручилась новыми голосами в поддержку его преподобия. Конечно, для империи Благая весть с миллионами сторонников — это капля в море. Но она добавила ему сторонников, и это еще одна ступенька на его дороге к власти.

Беверли Хайленд не остановится ни перед чем и поможет ему добраться до самого верха. Она посвятила себя этой цели. Сегодняшний вечер лишь ступенька лестницы, по которой она взбиралась с таким упорством. Одиннадцатое июня — до этой даты осталось меньше пяти месяцев. Результаты опросов общественного мнения были удовлетворительны и предполагали значительную поддержку избирателей, но тем не менее его преподобие не являлся бесспорной кандидатурой. Два других кандидата-республиканца все еще опережали его. Чтобы обеспечить ему победу в июне, Беверли следует активизировать свою кампанию. Ничто, абсолютно ничто не должно помешать достижению ее цели.

Она села на краешек кровати и взяла фотографию в золотой рамке, которая стояла на столе. Его обворожительная улыбка лучилась из-за стекла. Фотография была подписана. После подписи он добавил: Хвала Господу. Беверли пятьдесят один год. Даже если у нее уйдет на это еще пятьдесят один год, она достигнет цели.

На вершину. На самую вершину. С его преподобием Дэнни Маккеем.


Нью-Мексико, 1954 год


Дэнии Маккей, Дэнни Маккей, казалось, повторяли колеса поезда. Дэнни Маккей, Дэнни Маккей…

Послышался гудок, и Рэчел, вздрогнув, проснулась. Сначала она не могла понять, где находится потом вспомнила, неловко пошевелилась и посмотрела в окно.

Пустыня, сколько хватало глаз.

Два с половиной года назад она уже проделала этот путь. Но Рэчел Дуайер, которая теперь направлялась на запад из Техаса в Альбукерке, ничем не напоминала испуганную четырнадцатилетнюю девочку, которая перепутала автобус. Худенькая маленькая девочка понятия не имела, куда она направляется. Шестнадцатилетняя Рэчел, женщина, прожившая жизнь, точно знала, куда она едет.

Она добьется, чтобы в будущем Дэнни Маккей заплатил за свое преступление.

Когда на нее накатывалась волна боли, она сжимала руками живот и задерживала дыхание. Когда боль ослабевала, она смотрела на часы. После того, как она приняла последнюю таблетку, прошло всего два часа. Таблетка, кажется, совершенно не подействовала. Боль становилась все сильнее. А кроме того, сильнее становилось и кровотечение.

Рэчел бросила взгляд на остальных пассажиров в вагоне. Слава Богу, большинство из них дремали. Она встала и очень осторожно пробралась в туалет в конце вагона. Там ее беспокойство переросло в ужас, когда она увидела сколько крови она теряла.

Пытаясь побороть панику, она снова посмотрела на часы. Поезд прибудет в Альбукерке меньше чем через час. Она сойдет и разыщет аптеку. А потом найдет маму.

Это была первая задача, которую поставила перед собой Рэчел, покинув Сан-Антонио, — разыскать мать. Хотя родители уехали с трейлерной парковкой два года назад, Рэчел подозревала, что они могут оказаться где-нибудь неподалеку. Когда Дэйв Дуайер снимался с места и переезжал, он никогда не ехал далеко, просто перебирался в соседний городок, где был бар. Рэчел надеялась, что они еще в Нью-Мексико. Мама позаботится о ней.

Остальные планы Рэчел были весьма смутны, единственным конкретным желанием являлась месть Дэнни Маккею.

Приняв еще одну таблетку, она пробралась на место и рухнула на сиденье. Таблетки дала ей Кармелита, которой однажды делали аборт.

Кармелита…

Рэчел закрыла глаза и представила хорошенькое смуглое личико подруги. Вчера утром Рэчел проснулась и увидела как это личико смотрит на нее. Большие карие глаза был печальны.

— Прости, подружка, — сказала мексиканка, — не Хэйзл послала меня передать тебе, чтобы ты собирала вещи. Она сказала, ты должна уехать. Вот твой заработок.

Голова Рэчел была как в тумане от перенесенного ночью, поэтому она не поняла.

— Куда… — прошептала она, — куда я еду?

— Сама решай, подружка. Ты должна уйти отсюда. Иначе, она говорит, что вышвырнет тебя. И она это сделает. Однажды уже так было.

Туман начал рассеиваться.

— Ты хочешь сказать, что Хэйзл выгоняет меня?

В глазах Кармелиты блестели слезы.

— Она говорит, ей не нужны скандалистки в доме. Рэчел знала настоящую причину поведения Хэйзл: Дэнни приказал ей.

Белл и Кармелита помогли собрать ей немногочисленные пожитки. По их щекам непрерывно струились слезы. Насколько могли, они поделились с ней деньгами, доехали с ней на автобусе до железнодорожной станции. Там они обнимали ее и опять плакали.

— Как бы я хотела поехать с тобой, подружка, — сказала Кармелита, — но ты же знаешь, я не могу оставить Мануэля.

— Все нормально, — ответила Рэчел. — Я понимаю. — Она в самом деле понимала. Даже слишком хорошо.

— Но послушай, — сказала Кармелита, крепко держа Рэчел за руку. — Если я тебе понадоблюсь, позвони — и я примчусь. У тебя неприятности, тебе нужны деньга, да все что угодно, ты звонишь Кармелите. Обещаешь?

Рэчел пообещала, добавив:

— То же самое и я говорю. Если я буду тебе нужна, дай знать, и я приду.

Рэчел смотрела на проплывающую мимо пустыню и удивлялась, почему все двоится у нее в глазах. Она закрыла глаза и стала ждать, когда пройдет боль. Она чувствовала себя больной, безнадежно больной. Как всегда в минуты физических испытаний, она постаралась умом сосредоточиться на чем-нибудь приятном. Мысли ее вернулись в Сан-Антонио, город, который она успела полюбить. Она вспомнила площади и соборы, острые мексиканские обеды, как вечерами горят фонари, спрятавшиеся в кустах, изогнутые мостики и гондолы на воде, в таких гондолах солдаты занимались любовью со своими подружками. Дэнни тоже как-то катал ее на лодке по реке, под огнями фонарей и волшебной луной.

Она выпрямилась от внезапной колющей боли в животе. Сжав живот руками, она согнулась вдвое и стала думать о будущем. С сегодняшнего дня она будет думать только о будущем.

Сначала она найдет мать, давала себе клятву Рэчел, а волны боли становились все чаще и чаще. Потом, когда она поправится, к ней вернется сила, она поедет в Голливуд искать свою сестру.

Таблетки не действовали. Внутри бушевал огонь. Она умирала от жажды. Вспомнив, что в конце вагона был титан с водой, Рэчел с трудом поднялась на ноги. Странно, ее сиденье совсем мокрое.

Поезд качнулся, и она потеряла равновесие. Потом ей показалось, что кто-то закричал, или это был паровозный гудок?

Перед ее глазами появилось лицо, сначала смутно, потом четче. Рот улыбался, глаза нет. Глаза были озабочены.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил незнакомец. Чувствую?

Рэчел попыталась сосредоточиться. Чувствую. Боль. Да, совсем недавно была боль. Но теперь она куда-то ушла. В ее теле была странная немота. Она лежала на диване. Поезд не двигался. Они остановились?

— Где я? — спросила она.

— Ты в больнице. Ты потеряла сознание в поезде, когда он подходил к станции. Ты не помнишь?

— Нет…

Незнакомец сел на край кровати, внимательно посмотрел на Рэчел.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

Он выглядел удивленным. А что он думал? Что она старше? Моложе?

— Я… — она сглотнула, в горле у нее пересохло, — в Альбукерке?

— Да. Судя по твоему билету, ты собиралась здесь сойти. Тебя должен был кто-нибудь встретить? Мы можем кому-нибудь позвонить?

Некоторое время она раздумывала, потом ей захотелось плакать.

— Нет. У меня никого нет. Вы врач?

— Да.

— Что со мной произошло?

Его голос посерьезнел.

— Ты потеряла много крови, но теперь все будет хорошо. Тебе придется остаться здесь еще на несколько дней, но с тобой все будет в порядке.

— Я так странно себя чувствую.

— Потому что ты только что из операционной.

— Операция?!

— Не волнуйся, — мягко сказал он, — сейчас ты вне опасности.

Через несколько дней Рэчел выписывали. Врач пришел попрощаться и неохотно произнес:

— Мне жаль, Рэчел… — Тон его был действительно искренним. — Тот, кто делал тебе аборт, был просто мясник. Боюсь… — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Боюсь, ты никогда уже не сможешь иметь детей.

Рэчел пробыла в больнице пять дней. Когда она поправилась, то прямиком отправилась на трейлерную парковку — последний адрес ее родителей в штате Нью-Мексико.

Была зима, на земле лежал снег. Холодный ветер продувал ее свитерок насквозь, а она стояла и смотрела на грязный маленький трейлер, в котором провела последний день своего детства. Потом она пошла в контору, чтобы навести справки.

Управляющая тоже была новая — и эта категория людей часто переезжает. Но женщина знала всю историю парковки со слов своей предшественницы.

— Дуайеры? — переспросила она. — Как же, знаю. Думаю, случилось это примерно два года назад. Она убила его.

Рэчел стояла в холодной конторе, стены которой дрожали от зимнего ветра. — Убила его?

— Да. Славная была парочка, насколько я слышала. Однажды ночью он напился, и она ударила его сковородкой по голове. Но от этого он не умер. Он оправился, хотя она точно хотела отправить его на тот свет. Поэтому через неделю она прикончила его кухонным ножом.

У Рэчел было ощущение, будто колючий ветер продувает ей кожу и морозит кости. Она опять чувствовала немоту во всем теле.

— Что случилось с ней потом?

— Понятия не имею. Она исчезла. Полиция искала ее, но безуспешно.

Что же это было, ма? — думала Рэчел, направляясь назад на железнодорожную станцию. — Что же он такого сделал, что ты в конце концов переступила черту? Ты дошла до предела, как я с Дэнни. Мы два сапога пара, правда, ма?

Рэчел купила билет до Лос-Анджелеса. Она сказала себе с внезапной решимостью: я найду тебя, ма. Так же, как я найду свою сестру. И тогда я позабочусь о вас, и мы снова будем вместе.

Был жаркий ноябрьский день. Тяжелый смог висел в воздухе. Южная Калифорния. Внушительное здание вокзала напоминало ей Сан-Антонио своим классическим испанским стилем. Она поспешила на улицу, чтобы насладиться знаменитым солнцем.

Повсюду росли пальмы.

На стоянке такси она узнала дорогу в Голливуд и номер автобуса, которым можно туда добраться. Рэчел отсчитала мелочь на билет, в полной готовности села на скамейку. Автобус приехал через полтора часа. Еще через час она стояла на тротуаре, и ее первой мыслью было: Голливуд совсем не такой, каким я его представляла.

Конечно, она слушала рассказы Белл — знатока Голливуда. Рэчел не увидела ни больших домов, ни бассейнов, ни женщин в норковых манто. Ряды старых магазинчиков, потрепанные кафешки. Первым делом она сняла себе комнату в дешевом маленьком мотеле, заплатив за неделю вперед. На это ушли почти все деньги, которые остались у нее после оплаты больничного счета в Альбукерке. Потом пошла поесть.

В кафетерии она спросила, нет ли у них для нее работы. Конечно, сказал управляющий. Есть опыт работы официанткой? Нет? Тогда извини.

В четвертом кафетерии Рэчел научилась врать. Она нашла управляющего, сказала ему, что она опытная официантка, ищет работу. Как ей показалось, он слишком долго изучал ее лицо, потом отказал.

Оказавшись на тротуаре, Рэчел подумала: интересно, что заставило его отказать мне. Я некрасивая? Или он не поверил, что мне восемнадцать лет?

Пройдя еще три мили по жаре и четыре раза получив отказ, Рэчел вернулась в мотель и погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Следующим утром она проснулась от жуткого голода, но ограничилась лишь чашкой кофе. Затем вновь отправилась в путь, но в противоположном направления.

Как привидение, ее дорогая подруга Кармелита шла вместе с ней. Рэчел успокаивало ее воображаемое присутствие, ее ободряющая болтовня. Несколько раз она ловила себя на том, что отвечала Кармелите вслух. Как бы хорошо им сейчас было вдвоем!

Голливуд казался Рэчел бесформенным и бесконечным — пальмы с пожухлыми листьями в мареве и люди, пробегающие мимо с отсутствующими лицами. Везде странные ресторанчики с официантками, которые обслуживали посетителей, катаясь на роликовых коньках. И везде один ответ: на работу не берем. Она прошлась под веселыми огнями китайского театра Граумана и остановилась, чтобы посмотреть, как туристы по очереди встают в отпечатки ног кинозвезд в бетоне. Рэчел пронзило чувство одиночества и отчаяния. Она подавила его. Ей нужно продолжать. Если не для себя, то для мамы, для достижения цели. Когда она падала духом, она думала о Дэнни Маккее. Когда у нее в желудке урчало от голода, когда на ногах появлялись волдыри от постоянной ходьбы, когда всякие подонки в переулках шептали ей гадости, когда она слышала ссоры соседей за стенкой и ей хотелось убежать из этого ужасного Голливуда, Рэчел вспоминала о Дэнни Маккее, и это поддерживало ее.

На третий день она решила приступить к поискам сестры.

— Я могу сказать тебе всего две вещи, — сказала ей тогда мать. — Ты родилась в пресвитерианской больнице. Юриста звали Леви Хайман.

Рэчел пролистала телефонную книжку в мотеле. В Лос-Анджелесе жили несколько Леви Хайманов. Но только один значился владельцем юридической фирмы. Она набрала номер и попала на секретаршу, Рэчел попросила назначить ей время для встречи.

— Вы по какому делу? — осведомилась секретарша. — По личному.

Рэчел было сказано прийти в три часа.


Это была важная встреча, поэтому она достала свои лучшие юбку и блузку, разгладила их, насколько это было возможно, и оделась. Потом пошла на автобусную остановку, готовясь провести уже привычный час в ожидании.

Ей повезло, она добралась до офиса Леви на Западной авеню как раз вовремя.

Это не был один из тех шикарных офисов, что показывают по телевидению. Однако чувствовалось, что он существует довольно давно. Увидев за спиной секретарши картотеку, Рэчел разволновалась. Неужели досье ее сестры тоже находится там! Как ей хотелось, чтобы Кармелита и Белл были сейчас с ней.

Как выяснилось, мистер Леви ненадолго задерживался, поэтому Рэчел встала и стала мерить шагами приемную. Секретарша не спускала с нее глаз. Рэчел знала, она слишком молода, чтобы самостоятельно встречаться с адвокатом. Она надеялась, что ей не сразу укажут на дверь. Ей всего лишь был нужен адрес сестры. Рэчел знала, что произойдет потом. У них будет потрясающая встреча. Они компенсируют шестнадцать лет разлуки. Потом ее сестра, которая, несомненно, богата, настоит на том, чтобы Рэчел переехала к ней, и они наконец будут настоящими сестрами.

Рэчел остановилась перед дипломом, который висел в рамке на стене. Хайман Леви, говорилось в нем, закончил юридический факультет Стэнфордского университета в 1947 году.

Семь лет назад.

Рэчел тупо смотрела на диплом. Хайман Леви стал юристом лишь через девять лет после ее рождения.

Это был не тот человек.

— Извините, — запинаясь, пробормотала она секретарше, — я ошиблась…

Рэчел выбежала, хлопнув дверью. Минуту спустя через ту же дверь вошел мужчина. Посмотрев на озабоченную секретаршу, он сказал:

— Извини, что опоздал, Дора. А где же человек, с которым встреча в три часа?

Дора пожала плечами.

— Она была здесь, мистер Леви. А потом просто взяла и выбежала. Совершенный ребенок. Может, это была своего рода шутка.

Он улыбнулся и пошел в кабинет. В дверях он обернулся и спросил:

— Отец звонил?

— Он еще в суде.

— Когда он свяжется с вами, скажите ему, пожалуйста, что я хотел бы проконсультироваться по шести делам, касающимся усыновления.

— Конечно, мистер Леви, — ответила секретарша. Мистер Хайман Леви-младший закрыл за собой дверь офиса, который делил вместе с отцом.


Рэчел долго лежала на кровати в мотеле, выплакивая свое горе. Она так рассчитывала найти сестру. Теперь надежды больше не осталось. Мать пропала, сестру невозможно разыскать — она была одна-одинешенька.

Потом она заставила себя думать о Дэнни, встала, переоделась, умылась и опять отправилась на поиски.

Через пару дней она уже не сможет платить за жилье и окажется на улице. Ей была нужна работа. Срочно.

По вечерам Голливуд, особенно если окидывать его беглым взглядом, выглядел сказочно. Но при внимательном изучении все недостатки вылезали наружу. Рэчел шла по оживленной улице и всем сердцем сочувствовала проституткам, скучающим в дверных проемах или у фонарных столбов. Мои сестры, — думала она. — Вот мои настоящие сестры.

Она зашла в пять кафе и во всех пяти получила отказ. В одном из них управляющий честно сказал ей, что она слишком молода.

— Нужно разрешение на работу, — объяснил он, — тебе нет восемнадцати.

Уставшая и голодная, она вышла на пересечение двух улиц. Туда и сюда сновали машины. На всех четырех углах прогуливались молодые женщины. Рэчел прочла название улиц. Хайленд авеню и Беверли Каньон Роуд. Довольно напыщенные названия для такого убогого района, — подумала она.

Рядом с проститутками притормаживали машины. Мужчины выбирали.

История старая, как мир: женщины продают, мужчины покупают. Почему никогда не бывает наоборот?

Может быть, из-за недостатка возможностей? Из-за догм? Девочек воспитывали не так, как мальчиков. Предполагалось, что девушка должна прийти на брачное ложе невинной, а молодой человек опытным. Многие столетия девушкам внушали, что хорошая девушка не ведет себя активно в делах секса, более женственно ждать и подчиняться. Несколько партнеров в сексе, казалось шестнадцатилетней Рэчел, — это ревниво охраняемая мужчинами привилегия. Она думала о том, что женщины столетиями угнетались мужчинами. Из романов она выяснила, что предыдущие поколения ее сестер держались в подчинении посредством постоянной беременности. Предполагалось, что женщина с огромным количеством детей на руках не будет интересоваться сексом. Следовательно, не будет гулять.

А если бы женщины могли наслаждаться сексом так же свободно, как мужчины? Если бы исчез страх нежелательной беременности? Стали бы они агрессивны в сексе? Стали бы они искать секс? Бели бы мужчины выставили себя на продажу, стали бы женщины покупать?

Рэчел заметила на улице и молодых мужчин-проституток. Но они тоже были для мужчин.

Она обернулась и прочла вывеску над окном маленькой неприметной забегаловки: Королевские гамбургеры у Тони. Она заглянула внутрь. У стойки сидели три человека. За столами — никого.

Здесь она точно не получит работу — у этого местечка такой вид, как будто его владельцы даже не в состоянии оплатить счет за электричество. Но у нее не должны опускаться руки. Дэнни Маккей, Дэнни Маккей.

За окошком кассира сидела усталого вида блондинка и полировала ногти. Она не подняла глаз, когда Рэчел сказала:

— Я хотела бы поговорить с хозяином.

Пальцем она указала Рэчел куда-то в сторону кухни. В этот раз Рэчел решила не скрывать свой возраст. Все равно это ничего не дает.

Она протиснулась в крохотную кухоньку. Маленький лысеющий человек в заляпанном жиром фартуке стоял за столом и делал лепешки для гамбургеров. Рэчел откашлялась. Он поднял глаза.

— Что тебе нужно?

— Вы Тони?

— Эдди. Тони умер четыре года назад. Просто у меня нет денег, чтобы сменить вывеску. Чем могу быть полезен?

— Мне нужна работа.

Он посмотрел на нее. Простота ее слов, то, как она их произнесла, заставили его положить на стол мясо для гамбургера и вытереть руки о фартук.

— Какая работа?

— Любая.

— Когда-нибудь работала официанткой?

— Нет.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

Он смерил ее взглядом. Господи, какая же она худенькая! А одежда! Такую даже бы Армия спасения не приняла. Жалкая девочка.

— Где ты живешь, радость моя?

— В мотеле Уилин.

Он скривился.

— Крысиное гнездо. К тому же в двух милях отсюда. Ты что, пешком пришла?

Она показала ему туфлю. В середине была дыра, закрытая картонкой.

Он покачал головой.

— Послушай, радость моя. Ты слишком молода. Я не могу взять тебя. У меня будут неприятности с законом. Ты еще в школу должна ходить, понимаешь?

— Я есть хочу, — сказала она тихо. — А денег у меня нет.

— Где твои родители?

— У меня их нет.

— А родственники?

— Тоже нет.

Он поднял брови. Господи, сколько таких девушек бродит по улицам!

— В зале ты работать не можешь, — сказал он задумчиво. — Сюда на обед заходят полицейские. Посуду мыть можешь?

— Да, — сказала она так быстро, с такой надеждой, что жалость пронзила его зачерствевшее сердце.

— Послушай, радость моя, — произнес он, подходя к ней и заглядывая через круглое окошечко в зал ресторанчика, — мы с женой — владельцы и управляющие этого местечка. Вон она сидит за стойкой кассира. У нас всего две официантки. Я сам все готовлю. Но… — он поскреб подбородок, — иногда у нас запарка.

— Пожалуйста.

— Я дам тебе работу, если ты обещаешь не выходить в зал и не нарываться на неприятности.

— Обещаю, — прошептала она.

Эдди заметил, что в ней чувствовалась странная напряженность. Такое впечатление, что она никогда не улыбалась. Стоя вблизи, он был поражен и встревожен не по годам взрослым взглядом ее глаз, вернее, даже не взрослым, а мудрым, как будто старая и много повидавшая душа поселилась в этом тоненьком молодом теле.

— Плата будет небольшой, — произнес он, сам поражаясь этому приступу щедрости. За двадцать лет борьбы на дороге к успеху подобная слабость случилась с ним в первый раз. — Но на эти деньга ты сможешь жить в более чистом месте, чем твой мотель. Моя сестра держит весьма приличный пансион на Чероки.

— Я буду работать на вас изо всех сил, — тихо проговорила она. — Я никогда не доставлю вам неприятностей.

Эдди заглянул в напряженные карие глаза и увидел там что-то напугавшее его. Неизвестно, что случилось с этой девочкой, какие у нее рубцы на душе, но он никогда не хотел бы быть ее врагом.

— Договорились, — произнес он и протянул грязную руку. — Меня зовут Эдди, жену — Лаверна.

Она не пожала протянутую руку. Она ни к кому не хотела прикасаться. Но ей удалось чуть улыбнуться.

— Очень приятно, Эдди.

— А как тебя зовут, девочка?

Она хотела сказать: Рэчел Дуайер, но остановилась.

Сегодня вечером она начинала новую дорогу к новой жизни. Требовалось новое имя. Вдруг ей вспомнились названия улиц на углу.

— Беверли, — сказала она. — Мое имя Беверли Хайленд.


Хотя ее окружала абсолютная темнота, Алексис знала, где она находится.

В спальне. В клубе «Бабочка».

Она лежала в кровати, обнаженным телом чувствуя прохладу атласных простыней. Она словно парила. Она знала, что если включит свет, то цвет простыней будет переливаться от зеленого до аквамаринового.

В воздухе чувствовался легкий аромат — запах свежесрезанных гардений. Она представила себе белые цветы, стоящие в серебряной вазе на другом конце комнаты. Их аромат наполнял ее легкие, от него кружилась голова, как будто она вдыхала опиум.

Из спрятанных динамиков неслась тихая мелодия арфы.

Она чувствовала себя легкой, беззаботной. Вечной.

Когда кто-то вошел в комнату, она это лишь почувствовала. Ни лучика света не проникло в комнату, когда быстро открылась и закрылась дверь. Она почувствовала присутствие незнакомца в комнате. Что-то нарушилось в ароматном воздухе. А потом она почувствовала чье-то присутствие около кровати, чье-то мягкое дыхание.

Она знала, кто это. Это он.

Она лежала не шевелясь. Сердце стало биться сильнее. Она слегка дрожала. Она уловила его запах. Это был запах миндаля.

Когда простыня соскользнула с ее тела, она закрыла глаза. Прохладный ветер тронул ее обнаженную грудь. Потом рука, легкими, как у бабочки, движениями, погладила ее кожу, грудь. Она тихо застонала.

Он сел на кровать. Она ощущала его близость. Его руки скользнули ей за спину, он прижал рот к ее груди. Так он ласкал ее, кажется, целую вечность, пока она не запустила руки ему в волосы и не приблизила его лицо к своему.

От поцелуя все поплыло в голове.

Он носил бороду. Это возбуждало ее еще больше.

Господи, как же он целуется!

Ей хотелось бы, чтобы их поцелуи продолжались вечно, но когда она почувствовала его тело рядом со своим, ей немедленно понадобилось и другое. Она стала целовать его тело, опускаясь все ниже и ниже. Дыхание его участилось.

Вдруг он прижал ее к себе. Они целовались сидя, лицом к лицу в темноте, одной рукой он держал ее за волосы, другой ласкал грудь.

Он осторожно перевернул ее на живот, лег сверху и медленно, безумно медленно взял ее, не убирая рук с ее груди.

Почти сразу же она достигла пика наслаждения.

Затем он повернул ее на спину и снова начал целовать ее. Она обхватила руками его шею и прижалась к нему. Она молчала — они никогда не разговаривали, но она своим телом говорила ему, чего хочет. Он сводил ее с ума поцелуями, прижимая ее к себе так крепко, что она едва могла дышать.

Потом он снова овладел ею, на этот раз энергично и резко. Она цеплялась руками за простыни, прижимая голову к подушке.

Когда она достигла пика во второй раз, ей казалось, что еще чуть-чуть и у нее остановится сердце.

Вдруг он оставил ее. Она одна парила в пространстве. Потом снова овладел ею, властно и быстро, потому что так велело ее тело.

Когда спустя некоторое время Алексис проснулась, его уже не было. Лишь запах простыней и тепло в ее теле напоминали о нем.


Сан-Антонио, Техас, 1955 год


Первым в секретном списке Дэнни стоял Саймон Уоддел — доктор Саймон Уоддел.

Помимо него, там было еще шесть человек: сержант в Форт-Уорде, который подал рапорт на Дэнни за драку, что привело к тюрьме и позорному увольнению из армии; школьный учитель, который однажды задал Дэнни порку перед всем классом; его ровесница, которая как-то посмеялась над его распоротыми сзади штанами; и так далее. Все эти женщины и мужчины сделали что-то такое, за что им следовало отплатить. Ни один человек не мог задеть Дэнни Маккея и остаться безнаказанным.

Доктор Саймон Уоддел не знал о списке, не знал даже о существовании Дэнни Маккея. Но с ним Дэнни хотел посчитаться больше всех остальных. И Дэнни знал, где его найти.

Дэнни улыбался своему отражению в зеркале, причесываясь. Он всегда приводил себя в порядок целый час. Педантично проверял каждую мелочь. Ни одной торчащей нитки, ни одной оторванной пуговицы, ни одной неотутюженной складки. Возможно, он еще не богат, но у него есть внешность, он производит впечатление сильной личности.

— Ты потрясающе выглядишь, пижон, — сказал Дэнни самому себе в зеркало, — хоть и сын простого работяги из Западного Техаса.

Он засвистел и последний раз пригладил волосы с боков: прическа должна быть волосок к волоску. Этим утром Дэнни чувствовал себя победителем: вчера он закончил вечернюю школу. С отличием. Теперь он был человек с дипломом и твердым знанием того, что ему нужно от жизни.

Он взял запонки, которые лежали на туалетном столике, вдел их в накрахмаленные манжеты. Бросил взгляд на потрепанную книгу, которая тоже лежала на столике. Это была Библия, она сопровождала его повсюду. Он учил ее наизусть.

Единственный верный способ овладеть захваченным городом, — писал Макиавелли, — это уничтожить его. Дэнни развил эту мысль: Ты можешь полностью обладать чем-либо, лишь уничтожив его, будь то город, вещь или человек.

И в мире были города, вещи и люди, которыми Дэнни определенно хотел обладать.

Но сначала ему нужно было найти свою дорогу. Цель он уже знал — быть человеком, обладающим властью; теперь все, что осталось, — найти путь, как им стать.

Он насвистывал, заканчивая одеваться, отстукивал ритм ногой и крутил головой вправо и влево. За три прошедших года Дэнни зарядился еще большим количеством беспокойной энергии. Он ни минуты не был спокоен. Люди чувствовали смутную тревогу, общаясь с этим красивым молодым человеком с коварными гипнотическими глазами. Дэнни нравился этот образ, он поддерживал его, потому что непредсказуемость делала его человеком, которого стоит опасаться. Это также давало ему власть над людьми.

Прежде чем выйти из комнаты, он еще раз улыбнулся себе в зеркало. Мир ждал его. Больше не надо зарабатывать деньги, поставляя девочек и выпивку озабоченным мальчикам с летной базы. Не надо зарабатывать гроши за баранкой грузовика или продажей энциклопедий от двери к двери. Пора начинать.

Запомни мое имя, — сказал он той дуре Рэчел год назад в ту ночь, когда вышвырнул ее из машины. — Дэнни Маккей. Человек, которого узнает весь мир.

И человек, которого будет бояться весь мир, — добавил он сейчас, окунаясь в теплый вечер.

Он поехал к Хэйзл. Там несколько девушек в кимоно или пижамах, замерев, смотрели телевизор. Двое были заняты с клиентами, тщетно пытаясь завязать с ними разговор. Хэйзл подавала плохой ликер по умопомрачительной цене и сэндвичи с толстыми кусками ветчины. Он закурил сигарету и прошел на кухню. Евлалия слушала радио и убирала остатки ужина.

— Привет, Евлалия, — сказал он, вразвалку подошел к холодильнику, взял себе выпить.

— Что-то жарко сегодня, мистер Дэнни, — произнесла она, вытирая лицо. Евлалия месила свой знаменитый пирог, который пользовался у публики неизменным успехом.

Он оседлал стул и стал листать газету «Сан-Антонио Лайф», лежавшую на столе.

— Что ты думаешь об этих негритосах в Алабаме, Евлалия? — спросил он, крутя головой. — Пытаются ездить в автобусах вместе с белыми.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, мистер Дэнни. Каждый должен знать свое место. Черные внизу, потом цветные, потом ваши отбросы, а уж наверху ваши сливки. Так всегда было заведено, так всегда и будет.

Дэнни не слушал ее. Он знал, к какой категории она его относит: отбросы. По мнению Евлалии, достойные люди никогда не ступали ногой в заведение Хэйзл.

Было время, когда Дэнни не читал газет и не слушал новости. Но потом он пошел в школу. Теперь его больше всего занимало устройство мира. Доскональное изучение цели и соперников на пути к ней — вот что поможет Дэнни подняться.

Дэнни Маккей родился в 1933 году седьмым ребенком в семье бродячего издольщика и его болезненной жены. Дэнни не знал ничего, кроме нищеты. Он, его братья и сестры всегда ходили босиком и носили какие-то робы. У них не было даже настоящей расчески, они причесывались щеткой, которой чистят животных. Когда они кучкой шли в городок поблизости, где располагалась школа, маленькие Маккей не поднимали глаз — они знали, что хуже остальных. Они все время переезжали. Была Великая Депрессия, и как тысячи других семей в отчаянных поисках работы, Огастес Маккей таскал за собой свой выводок по всей Оклахоме, Арканзасу и Техасу, подрабатывая на фермах. Они обычно жили в дощатых хижинах без электричества, между досками были огромные щели, наружу вела просто дыра. Если у Огастеса был неурожай, владелец земли вызывал шерифа, и семью выселяли. Они вновь отправлялись в путь, побитые и униженные.

Героями Дэнни, в отличие от мальчиков из приличных семей, были не персонажи Томаса Гарди и Джека Лондона, а главные действующие лица скандальных газетенок. Его сестры вообще не получили никакого образования, зато развили свои животные инстинкты и научились пользоваться ими, поэтому скоро их стали называть это те, грязные девчонки.

Единственной ценной вещью Дэнни была рогатка, которую он смастерил сам. Он старался уйти как можно дальше от убожества и безысходности, в которых жил, и часами расстреливал камнями птиц в упор. Дэнни пришел к выводу, что когда ты один, то выше тебя никого нет и нет равных тебе, чтобы судить твои поступки. В его одиноком мире не было отбросов и сливок общества. Были лишь бескрайнее техасское небо, постоянный ветер и сбитый с толку маленький мальчик. Хотя в те одинокие годы в жизни Дэнни был все таки один человек.

И он любил ее с яростью, близкой к помешательству.

— Вы должны попробовать немного пирога, — сказала Евлалия, ставя торт в духовку. — Такие сладкие яблоки, что даже сахара не пришлось класть.

Дэнни взял себе кусок побольше. Во всем Сан-Антонио ни одна женщина не умела печь такие пироги, как Евлалия.

Когда Дэнни читал газету, в которой говорилось о сердечном приступе у президента Эйзенхауэра, кто-то по радио начал петь Желтую розу Техаса.

Дэнни читал статью не потому, что его трогало здоровье президента. Он зачарованно думал о президентстве. Вот где была реальная власть! В умелых руках власть президента будет безграничной. Дэнни представлял себя в этой роли.

Ход его мыслей нарушила песня.

Не то чтобы она была грустной, но само упоминание о техасской розе заставило Дэнни отложить газету и уставиться в стену, забыв о вилке с пирогом в руке.

Так он звал ее. Моя техасская роза.

Когда он заметил в первый раз, что его мать самая красивая женщина в мире? Сколько ему было лет, когда он оторвал взгляд от пустого кухонного стола и увидел ее в первый раз не как свою мать, а как нежный увядающий цветок, как розу среди одуванчиков? Он смутно помнил, как сидел в холодной хижине, ветер завывал в щелях стен. Два малыша плакали в своей люльке, трое детей постарше лежали под лоскутным одеялом, тщетно пытаясь согреться. Мать наклонилась над еле горящей плитой, помешивая что-то, ее лицо было странно освещено. Конечно, лишь годы спустя он узнал, что ее хрупкость и поразительная прозрачность кожи были вызваны туберкулезом, а щеки пылали не от здоровья, а от лихорадки. Но к тому времени Дэнни Маккей так безумно любил свою мать, что видел только прекрасное.

Да, в ней было что-то особенное. Гордость постоянно горела в ее душе, и никакая техасская пыль, жара и ветер не могли потушить ее. Она молча переносила боль, она терпела голод без жалоб, она принимала милостыню с достоинством и учила сына видеть хорошее в самом себе и не ходить с опущенной головой.

— Ты должен стать человеком, сын, — говорила она обычно своим мелодичным голосом. — Твой папа не умеет читать, поэтому мы бедны. Но для тебя и малышей я хочу большего. Я знаю, ты ненавидишь школу, но она поможет тебе лучше распорядиться своей жизнью. Когда ты образован, никто не посмеет называть тебя подонком.

Какой бы работой она ни занималась, починкой ли одежды или приготовлением скудной пищи, она делала это с благородством. Так думал маленький Дэнни, наблюдая за ее длинными, стройными руками и нежным изгибом шеи. Она не придерживалась мнения, что человек принадлежит либо к отбросам, либо к сливкам.

— Все люди — дети Господа, Дэнни, — говорила она. — Главное, это твои поступки.

Дэнни ходил в школу только из-за нее. Ходил босиком за много миль, сидел в душном классе и подвергался насмешкам со стороны остальных. Только для нее он, страдая, получал образование, не ввязывался в разные истории, мечтал. Однажды он дал клятву, что станет человеком, приедет и заберет мать от невезучего и бесполезного Огастеса и купит ей дом, где будут сад и служанка.

В те времена Дэнни понятия не имел о Новом курсе Рузвельта, о планах правительства по оказанию медицинской помощи в сельских районах, охваченных кризисом. Он не знал, что врачи, которые ездили к больным в шевроле, получали субсидию от государства, что Дэнни и его семья входили в круг лиц, которым оказывалась бесплатная медицинская помощь. Он лишь знал, что люди в черных костюмах со стетоскопами не могут помочь его матери, потому что Огастес Маккей не в состоянии оплатить их визит. Поэтому его мать обратилась к знахарям. Они тоже не помогли.

В день, когда она умирала, шел снег. Дэнни был с ней один.

Малыши спали на огромной железной кровати, придвинутой к стене. Дырки в стене были заделаны пожелтевшими газетами. Отец и двое старших пошли за три мили к владельцу земли, чтобы упросить его разрешить пробыть здесь зиму. Огастес будет говорить, что жена больна, а детям нечего есть. Невозможно сейчас паковать вещи и переезжать. Сестра Бекки сбежала с коммивояжером.

Дэнни было страшно той ночью. Никогда еще он не испытывал такого страха. Мать лежала на кровати, кашляла, кожа у нее горела. Он сидел рядом, держал ее за руку и слушал ветер. Дэнни умолял мать не умирать, умолял Господа, о котором имел размытые представления, спасти ее. Но, казалось, что за ветром Господь не слышит мольбы мальчика.

Тогда он решил взять спасение матери в собственные руки.

— Я на секундочку, ма, — прошептал он. Потом он бежал изо всех сил по заснеженной дороге. Через час он добрался до дома врача. На дворе было Рождество. В доме доктора горели все окна, играла музыка. Дэнни добежал до двери, прислонился к ней в изнеможении и постучал.

Доктор Саймон Уоддел открыл дверь сам, выставив вперед внушительных размеров живот, покрытый обеденной салфеткой.

— В чем дело? — спросил он, глядя сверху вниз на маленького оборвыша.

— Моя мама ужасно больна! — выпалил Дэнни. Ему очень хотелось войти в дом, где было тепло, играла музыка и вкусно пахло.

— Мне жаль, — произнес доктор Уоддел, — но я ничем не могу ей помочь.

— Вы должны пойти со мной! — закричал Дэнни.

— Иди домой, — сказал врач, закрывая дверь.

— Она нуждается в вашей помощи!

Дверь закрылась у Дэнни перед самым носом, но он успел расслышать, как врач сказал кому-то невидимому в доме:

— Часто я жалею, что уехал из Нового Орлеана.

Дэнни потерял рассудок. Он продолжал стучать в дверь и звать доктора Уоддела. Потом он обежал вокруг дома, пытаясь открыть окна, заглядывая через занавески. Он колотил в дверь с черного хода, потом опять вернулся на исходное место.

Он судорожно переводил дыхание, и морозный воздух схватывал его легкие. Его руки и ноги окоченели, лицо заледенело от холода. Он съежился, сидя на ступеньках, и начал плакать. Затем, внутри дома, он услышал телефонный звонок. Дэнни подбежал к окну и заглянул. Доктор Уоддел говорил по телефону. Дэнни прижал ухо к стеклу. Он услышал, как врач говорит его преподобию Джошуа Биллингзу, что он будет через минуту.

— Держите ее в тепле до моего прихода, — сказал врач. — Думаю, ничего серьезного. Но я все равно осмотрю ее.

Дэнни смотрел из-за угла, как врач поспешно вышел из дома, обмотав шею теплым шарфом и держа в руках свой чемоданчик. Его машина скрылась в заснеженной темноте. Зимний ветер продувал Дэнни насквозь.

Саймон Уоддел, — думал он, пробираясь через сугробы домой. Его гнев рос с каждым шагом, потом в мозгу возникло еще одно имя — его преподобие Джошуа Биллингз, потому что он отобрал доктора у Дэнни. Этими именами начался его список. Имена, которые нельзя забыть.

Потом он сидел у кровати матери, рыдая и чувствуя себя совершенно беззащитным и бессильным. К рассвету она вышла из забытья, ясным взглядом посмотрела на своего красивого сына, погладила рукой его рыжеватые волосы и сказала:

— Вырасти и стань человеком, Дэнни. — А потом она умерла.

Он обезумел от ярости и горя, пропал на несколько дней. Его рогатка совершенно истрепалась: он палил из нее по всему живому, что попадалось под руку. После этого Огастес Маккей не мог заставить сына слушаться. Не помогали и бесчисленные порки. Когда нежная душа матери Дэнни покинула ее тело, в душу сына вошло что-то черное и зловещее. К тому времени ему исполнилось двенадцать — он был взрослый мужчина.

Песня закончилась, и Дэнни опять очутился в натопленной кухне Хэйзл, окруженный аппетитными запахами и девичим смехом, доносившимся через открытую дверь. Через холл виднелась гостиная Хэйзл. Клиенты выбирали себе пару.

В ночь, когда умерла Мэри Маккей, память о ней породила в Дэнни странную смесь из любви и ненависти. Он боготворил ее, а она подвела его. Поэтому Дэнни возмужал, твердо зная две вещи: ни одна женщина в мире не сможет сравниться с его прекрасной мамочкой, и, как его мамочка, все женщины подведут.

— Все в порядке, мистер Маккей? Что, пирог не понравился?

Он доел пирог и отодвинулся от стола, собираясь закурить сигарету. Если эта старая негритянка обречена провести всю жизнь на самом дне, то Дэнни Маккей определенно пробьется наверх.

В один прекрасный день респектабельные граждане будут приглашать его домой и предлагать ему своих дочерей. Он докажет мамочке, он докажет всему миру, что Дэнни Маккей чего-нибудь да стоит.


Ночь в Сан-Антонио была такой жаркой, что создавалось впечатление, что едешь в сладком сиропе. Дэнни и Боннер Первис сначала говорили о том, чтобы пойти в кино. Однако в кинотеатре слишком душно, девушек с ними не было, поэтому от идеи пришлось отказаться.

Боннер был на год моложе Дэнни. В армию его не взяли из-за плоскостопия, он по-своему мстил за это, продавая плохое спиртное и поставляя девочек летчикам. Боннер был поистине двуликим Янусом: с самого детства он отличался исключительной жестокостью, отец не мог выбить из него это, но в то же время лицо у него было совершенно ангельское. Прохожие смотрели ему вслед, говоря друг другу:

— Вылитый архангел Гавриил.

Мягкие светлые волосы, голубые глаза, ямочка на подбородке. У него была божественная улыбка и мягкие руки с шелковистой кожей. В этом районе Сан-Антонио репутация его была подмочена, и тем не менее люди относились к нему неплохо, ведь он был такой хорошенький. И именно поэтому летчики доверяли ему и платили хорошие деньги, даже когда не нужно было этого делать.

Но, как и Дэнни, Боннеру надоели мелкие авантюры. Он не находил себе места. Сан-Антонио внезапно стал слишком мал для него и его планов.

Так или иначе, но стояла жаркая ночь, им некуда было спешить, они купили бутылку и поехали прочь из города в старом пикапе Боннера. У них появилась мысль отправиться в один из приграничных городков, где можно купить мексиканскую шлюху за доллар.

Но по пути им встретилось кое-что, из-за чего Боннер нажал на тормоза.

— Ну и ну! Дэнни, посмотри-ка туда.

Дэнни, отпив из бутылки и вытерев рукой рот, выглянул в окно. Примерно в ста ярдах от дороги в центре большого поля стоял огромный шатер, сверкающий огнями и похожий на праздничный торт. Вокруг припарковалось много машин, и сотни людей — мексиканцы, цветные, бедные белые — заходили в шатер, откуда доносилась органная музыка.

— Ничего себе, — пробормотал Дэнни.

— Ты когда-нибудь бывал на религиозных собраниях? — спросил Боннер, открывая дверь. — Мать брала меня с собой пару раз, когда я был совсем мальчишкой. Это настоящее шоу!

— Давай посмотрим!

Они сидели на задней скамейке, которая скрипела и прогибалась под тяжестью множества зрителей. Люди стояли повсюду: сзади, в проходах, у стен, обмахивались чем попало, их одежда потемнела от пота, они наполняли летний зной запахом немытых человеческих тел.

Его преподобие носил изумительное имя — Билли Боб Магдалена, на нем был костюм цвета кофе со сливками и черный галстук-шнурок. Он низвергал громы и молнии на своих потных прихожан.

В сущности ничего особенного не было. Но Билли Боб Магдалена знал свое ремесло. Чтобы заставить людей расстаться с деньгами, нужно было сначала испугать их вечной гееной огненной, а потом убедить, что он может ходатайствовать за них. Деньги могут помочь и здесь, — таков был подтекст. Система сработала. К концу вечера собравшиеся были до смерти напуганы наказанием за прегрешения. Когда с указания Билли Боба Магдалены по залу пустили корзины для пожертвований, в них потекли доллары, песо и надежда выкупить себе прощение.

Во время пожертвований Дэнни осенило.

Вокруг был сущий хаос. Сестра Халли играла на органе, брат Бад запевал вместе с прихожанами, пятидесятники раскачивались из стороны в сторону и что-то громко и непонятно бормотали. Дэнни встал, снял свою ковбойскую шляпу и беззаботно пустил ее по ряду. Когда Боннер понял, что Дэнни задумал, он спустился на ряд ниже и тоже пустил свою шляпу. Так много людей вставали, размахивали руками и бежали к Билли Бобу Магдалене за благословением, что, естественно, никто не заметил, как два парня выскользнули из шатра со шляпами, прижатыми к груди.

— Вот это да! — кричал Боннер, когда они бежали к пикапу. — Держу пари, у нас в шляпах долларов пятьсот!

Дэнни, издавая радостные крики, рывком открыл дверь и прыгнул внутрь. Он вывалил содержимое шляпы на сиденье и принялся считать, а Боннер тронулся с места в направлении шоссе.

Когда они услышали взрыв и их грузовичок покачнулся, им показалось, что они на что-то наткнулись. Когда после второго взрыва пикап клюнул носом, они поняли, что им прострелили шины. Боннер закричал:

— Господи, спаси! — и спрятался под приборной доской. Дэнни в ужасе смотрел вперед. Когда пыль и сажа улеглись, в свете фар показалась фигура. Это был Билли Боб Магдалена, и он целился из пистолета прямо Дэнни в голову.

— Так, ребятки, — с расстановкой проговорил он. — Тихо и спокойно вылезайте.

Дэнни от страха не мог двигаться, а Боннер тут же наделал в штаны.

— Я сказал, вылезайте! Что мне еще сделать, чтобы вы меня поняли?

Медленно, на трясущихся ногах они вылезли из грузовичка и уставились в дуло пистолета его преподобия, подняв руки.

Билли Боб Магдалена внимательно посмотрел в лицо Дэнни, потом увидел штаны Боннера и опустил пистолет. Он покачал головой и произнес:

— Оба пошли за мной.

Его офис располагался в видавшем виды автобусе, на боку которого было выведено: Билли Боб Магдалена несет вам Иисуса. Внутри было душно, невыносимо пахло потом и виски. Когда они забирались в автобус, то увидели выходящую из шатра толпу.

Билли Боб Магдалена положил пистолет и сказал:

— Вы самые жалкие из всех мелких мошенников, каких я когда-либо видел! Садитесь. Оба.

— Послушайте, мистер Магдалена, — начал было Боннер. — Мы отдадим деньги назад. Мы просто решили пошутить.

Его преподобие со скукой вздохнул и поудобнее расположился в жалобно скрипевшем кресле. Он открыл верхний ящик стола, который был прибит прямо к сиденью водителя, и достал бутылку виски. Но стакан он налил только себе.

— Вы, поганцы, думаете, что очень умные, да? — спросил он, выпив стакан одним залпом. — Разве вы не знаете, что это самая старая шутка с тех пор, как змий всучил яблоко Еве? Вы думаете, мы не засекли вас в ту же минуту, как вы появились в шатре? В зале одни мексикашки, негритосы и белое отребье, и вдруг появляются два бойких парня, которым не терпится схохмить. Вы не оправдали моих надежд, парни. Я, честно говоря, надеялся, что вы окажетесь оригинальнее остальных.

Боннер и Дэнни смущенно переглянулись.

— Вот что я хочу вам предложить, — произнес Билли Боб Магдалена, осушив второй стакан. — Не хотите ли вы поработать?

— Поработать? — повторили они в один голос.

— Да. Поработать в моем шоу. Мне нужна парочка подсадных уток в аудитории. С тех пор как сестра Люси и брат Абнер сбежали в прошлом месяце, размер выручки упал. Вы знаете, что такое подсадная утка?

Молодые люди покачали головами.

Его преподобие Билли Боб Магдалена объяснил им систему. Пока говорил, он открыл корзинку и достал несколько сэндвичей, толстые куски ростбифа с горчицей и помидорами, холодного жареного цыпленка и куски торта. Он поделился этим с ребятами. Те с жадностью проглотили все до последней крошки. Но виски он так и не предложил.

— Вся идея в защите, — говорил его преподобие. — Сначала я напоминаю присутствующим, что Господь очень сердит на них. Когда немножко освободится, то Он обрушит свой гнев. Потом я как бы намекаю, что у меня особые отношения с Ним. Потом у меня вырывается, что за скромную сумму я могу замолвить словечко в их защиту. Этот прием никогда не подводит. Они приходят ко мне в шатер испуганными грешниками, а уходят с чувством стопроцентной защищенности.

Он обглодал куриную ножку, выбросил кость в окно и вновь наполнил стакан.

— Вот как я работаю. Я еду первым на этом автобусе, приезжаю в какой-нибудь тихий городишко типа этого, договариваюсь с местными священниками. За половину моей выручки они соглашаются отменить на время свою службу и поощрять верующих пойти в мой шатер. Все счастливы. У меня деньги, у священников деньги, у верующих временная передышка от гнева Господня.

Мечтая о глотке спиртного, Дэнни спросил:

— А мы здесь причем?

— Мне нужны свои люди в аудитории, чтобы дела пошли. На двадцать пять человек хорошо иметь одну подсадную утку. Когда я делаю заранее условленный жест, вы, а потом и люди вокруг вас, начинают хлопать. Когда я подаю другой сигнал, вы встаете и поете Аллилуйя! Приходит время пожертвований, а все уже так заведены, что буквально опустошают свои карманы. Что скажете?

— Какова наша доля?

— Ваша доля? — Билли Боб Магдалена откинул назад голову и рассмеялся. — Вот это да, ребята. Ваша доля в том, что я не сдаю вас шерифу после случившегося.

Затем он замолчал, ковыряя в зубах и оценивающе смотрел на ребят. Он думал о том, что люди всегда положат в тарелку больше, если вокруг них будут крутиться такие привлекательные молодые жеребчики.

— Пять процентов от выручки, — решил он. — Поделите на двоих. Плюс вы ездите в автобусе и бесплатно питаетесь. У меня маршрут до Луизианы и Оклахомы. Возможности, ребята, неограниченные. Что скажете?

Боннер посмотрел на Дэнни, и они обменялись улыбками.


Тем утром она кормила их жареной ветчиной и печеньем на сливочном масле. Потом поставила перед ними огромные тарелки с чили, кукурузный хлеб, ледяное молоко. Дэнни улыбнулся ей своей неотразимой улыбкой, смерил ее взглядом и тихо сказал:

— Никто, мадам, не умеет так делать чили, как женщины в Техасе. Это точно!

Он посмотрел на Боннера через стол и подмигнул ему. Прошлую ночь они провели втроем в одной постели.

Вскоре после того, как они начали работать на Билли Боба Магдалену, эти два парня из Сан-Антонио обнаружили, что многим из жен фермеров, живших в глуши, хочется немного развлечений. Мужья слишком уставали от работы на полях или были весьма пуританских нравов. Многие жены находили отдушину в этих двух красивых молодых людях, которых можно было уговорить делать все. Прошлой ночью молодая хозяйка хотела, чтобы Дэнни и Боннер занимались с ней любовью одновременно. Для Дэнни это было внове, и он решил, что ему понравилось.

Кроме того, на следующее утро каждого ждала десятидолларовая бумажка около тарелки.

— Как жаль, что вы не можете остаться немножко подольше, — сказала хозяйка, принеся еще один кувшин молока.

Покачиваясь на стуле, Дэнни одарил ее одной из своих лучших улыбок. Эта жена фермера была многосторонне одарена: безудержна в постели и почти такая же хорошая кулинарка, как старая Евлалия.

Дэнни и Боннер присоединились к Билли Бобу Магдалене год назад. Тогда они лишь заскочили домой к Боннеру забрать вещи и ушли, даже не попрощавшись с миссис Первис. Вскоре после этого они обнаружили, что им не нужно спать в дурно пахнувшем автобусе рядом с сестрой Халли, братом Бадом и его преподобием. В каждом городке, который они посещали, разворачивалась жестокая борьба за честь покормить и приютить у себя очаровательных помощников. Когда его преподобие разобрался что к чему, он ничего не имел против. Они были его лучшей приманкой.

Почти мгновенно возросла выручка. Дэнни и Боннер ходили между рядами, растапливали своими улыбками сердца, и люди легче расставались с деньгами.

Однажды вечером, когда они стояли неподалеку от Остина, Билли Боб Магдалена страдал несварением желудка и не мог работать. Дэнни решился сам проповедовать и обнаружил, что делает это гораздо лучше, чем его преподобие. Его природная энергичность и магнетизм вмиг заразили аудиторию. В ту ночь выручка была наибольшей. Потом Дэнни по своему усмотрению отобрал женщин из толпы, страждущих получить личную аудиенцию.

Примерно в то же время Боннер заявил, что им, пожалуй, не нужна сестра Халли и брат Бад. В конце концов, почти каждый город имел орган, и почти каждый органист был женского пола. Считалось честью играть на религиозных собраниях Билла Боба Магдалены, и ни у кого не возникало мысли о вознаграждении. Ребятам удалось убедить его преподобие оставить Халли и Бада в Шривпорте. Они доказали ему на бумаге, насколько увеличится их доля без этих двоих.

Тем не менее этого Дэнни и Боннеру было недостаточно. Вытирая тарелку мякишем, благодаря за кусок яблочного пирога, Дэнни снова стал думать. Последнее время его чрезвычайно занимала мысль, что многие их возможности остаются неиспользованными.

Каждый вечер, в каждом городе процедура повторялась. Не было ничего особенного. Честно говоря, они мало чем отличались от других подобных шоу на Юге. Несколько раз Дэнни ходил на другие подобные собрания посмотреть их программу. Он видел едва прикрытую девственницу, обвитую змеями, семилетнего проповедника в крохотном белом смокинге, людей, которых вера поднимала на ноги из инвалидных колясок, и так далее. Именно одна из подобных штук и была нужна ему с Боннером. Иначе они так и не вырвутся с нынешнего уровня.

Не то чтобы Дэнни жаловался. Было здорово присоединиться к шоу Билла Боба Магдалены. Он сбежал из Сан-Антонио, от летчиков и проституток, он стал путешествовать, увидел, каков мир, у него были новые кровати и новые партнерши почти каждый вечер, у него была пища и деньги, пока он вынашивал планы на будущее.

Одну вещь Дэнни знал точно. Он не собирался заниматься этим до конца своих дней. Только посмотрите на Билла Боба Магдалену. Ему едва стукнуло пятьдесят, а он уже законченный алкоголик, Дэнни Маккею это не подойдет. Почувствовав власть над толпой один раз, ему захотелось снова испытать подобное ощущение.

— Боюсь, мы не сможем остаться дольше, мадам, — сказал он, отодвигая пустую тарелку. — Его преподобие сказал, что мы должны быть в Тексаркане к вечеру.

— Жаль, — произнесла она.

Ситцевое платье облегало ее тело. От одной мыли о прошедшей ночи Дэнни опять почувствовал возбуждение. Когда он взглянул на Боннера, то понял, что приятель думает то же самое.

Они ухмыльнулись, глядя друг на друга.

Они уже проделывали это раньше, правда? Спаивали Билли Боба до такой степени, что им приходилось оставаться. Как в тот раз с близняшками из виндсерфингистов. Дело того стоило. Билли Боб спал три дня, а они наслаждались с сестрами Макфи.

Они поблагодарили фермершу и вышли на улицу. Дэнни промурлыкал Боннеру:

— А не пойти ли нам в город за бутылочкой для старого Билли Боба?

Было около полуночи. Они лежали втроем, обнаженные, потные, переплетая тела, на ее кровати. В этот момент Дэнни посетила мысль: нам больше не нужен Билли Боб Магдалена.


Дэнни и Боннер выжидали. Лето вошло в зенит. Они ехали по безлюдному шоссе. От плавящегося асфальта поднимались волны зноя, в пустыне поблескивали миражи, напоминавшие островки воды. Никакой растительности, кроме колючего низкорослого кустарника. Радио в автобусе было настроено на станцию, которая передавала песни нового певца по имени Элвис Пресли. Его преподобие Билли Боб Магдалена страдал от очередной мигрени.

Последние два месяца дела у него шли не очень хорошо. Здоровье быстро ухудшалось. Он не знал, что бы он делал без этих двух парней, которых так беспокоило его здоровье и которые всегда были готовы купить ему выпить.

— Слушайте, — произнес Боннер, который сидел сзади, — что вы знаете о городе Одесса? Были там раньше, Билли Боб?

Но его преподобие слишком беспокоила собственная голова. Он вновь не будет сегодня читать проповедь. Дэнни все сделает. Но это как раз хорошо. Хотя Билли Боб Магдалена и не признался бы в этом, из Дэнни получился лучший проповедник. Ничего не скажешь — парень делал всю выручку.

— Слушай, — сказал вдруг Дэнни, — чувствуешь?

— Что? — спросил Боннер.

— Не знаю… — Дэнни нахмурился и вцепился в руль. — Что-то не так.

— Может быть, шина полетела, — предположил Боннер.

— Лучше проверить, — сказал Дэнни, осторожно притормаживая.

— Ты оставайся здесь, Билли Боб, — предложил Боннер, когда они выходили. — Слишком жарко для тебя.

На шоссе они закурили и, покачивая головами, смотрели на переднее колесо. Билли Боб не мог не выйти, чтобы удостовериться лично.

Ребята сказали, что им нужен домкрат и какие-то другие инструменты, влезли в автобус и уехали.

Боннеру и Дэнни было хорошо видно его в заднее стекло. Маленькая недоумевающая фигурка, которая становилась все меньше и меньше. Без рубашки и шляпы, полупьяный старик посреди безжалостной пустыни, и ни капли воды.

— И-их! — вопил Боннер.

— Мы едем, парень! — закричал Дэнни и нажал на газ.

Они мчались по шоссе к прекрасному будущему в автобусе с надписью «Билли Боб Магдалена несет вам Иисуса.»


Голливуд, Калифорния, 1957 год


Рэчел жила под именем Беверли Хайленд уже три года, работала у Эдди, жила в приличном месте на Чероки. Однако она пришла к выводу, что изменить имя еще не значит начать новую жизнь. Нужно изменить еще и лицо.

Не то чтобы кто-либо из ее новых друзей чем-то дал ей понять, что она некрасива. Они воспринимали в ней не внешность, а нежный и хрупкий характер. В один прекрасный день эта тихая девчушка появилась ниоткуда и преданно работала на них с тех самых пор. Она почти не разговаривала и вообще оставалась загадкой. Но самое главное, за три коротких года она превратила предприятие Эдди в одно из процветающих.

К стойке теперь стояла очередь, для столиков Лаверна завела книгу предварительной записи. Весь день стучали молотки и звенели пилы: рабочие расширяли кафе.

Три года назад, в день, когда Беверли в первый раз пришла на работу, чтобы протирать полы, мыть посуду и скрести горшки, Эдди решил накормить ее. Она неожиданно тихо сказала:

— Это не очень хороший гамбургер.

Он еще не привык к ее честности, собственно, он вообще не привык к честности, поэтому возмущенно ответил:

— Если тебе не нравится, как я готовлю, ешь в другом месте.

Вместо того чтобы извиниться или замолчать, девчонка упорно продолжала:

— Я знаю, чего не хватает твоим гамбургерам. — Она имела наглость встать, пойти на кухню, там взять его заготовки из холодильника и поколдовать над ними. Эдди разозлился и собрался тут же ее уволить, но его одолевало любопытство. Руки ее летали туда и сюда, доставая специи с полочки, пальцы работали с умением и сноровкой, лицо было сосредоточенно. Десять минут спустя, когда Эдди ел улучшенный Беверли гамбургер, он понял, что вытащил козырную карту. Эдди использовал для гамбургеров дешевое мясо, но от добавления специй у него появился вкус дорогой вырезки. Потом Беверли научила его добавлять нарезанный мексиканский перец к жареной картошке, и дело пошло.

Эдди кормил своими перчеными гамбургерами полицейских, проституток, безработных актеров. Эта публика составляла его постоянную клиентуру. Отзывы были самые восторженные. Потом, по предложению Беверли, он снизил цену на десять центов, подавал гамбургеры не на тарелках, а заворачивал их в вощеную бумагу, и успех был феноменальный. Весь район узнал об этих новшествах, и очередь стала расти. Очень скоро королевскими гамбургерами приходили угоститься не только местные жители. Люди приезжали из Санта-Моники, Пасадены и даже из Беверли-Хиллз, чтобы посмотреть из-за чего весь шум. Они уходили довольные, рассказывали друзьям. Потом Эдди пришла в голову мысль, что можно открыть окошко, где будут продавать гамбургеры на вынос. Люди подъезжали, покупали пакет с гамбургерами и отправлялись на пикник, на пляж или в горы. Популярность заведения росла.

Эдди начал расширяться, взяв в аренду соседний магазин. Он подумывал об открытии еще одного кафе в быстро растущем районе Сан-Фернандо Уэллей.

Всем этим он был обязан Беверли Хайленд. Однако она не спекулировала на его похвалах, как сделали бы это многие другие. Она не требовала денег и славы. Она просто говорила ему, что она довольна. Эдди с ума сводила эта ее сдержанность. Беверли никогда не улыбалась, но была искренна. Эдди часто думал о ней, о ее прошлом. Она отказывалась говорить об этом, молчала, держалась отчужденно, никогда не приходила к ним с Лаверной пообедать. Она не заводила близких друзей, терпеть не могла, когда до нее дотрагивались. Эдди быстро сообразил, что ее имя сложилось из названий улиц, образующих перекресток, на котором расположилось его кафе, но никогда не расспрашивал ее об этом. Беверли была тихой, старательной, преданной, за три года работы не пропустила ни дня, не выдвигала никаких требований. Он считал, что сделает все, о чем бы она не попросила.

— Отпуск? — переспросил он. — Да ты с ума сошла! Мы и так еле справляемся. Мне нужно набирать новых официанток, Лаверна должна следить за рабочими, к нам придет журналист написать о нас статью. А ты хочешь пойти в отпуск?

Беверли привыкла к монологам Эдди. Они налетали, как ветры в Лос-Анджелесе — жаркие, стремительные и неприятные, но проходящие и не грозные. Ничего, кроме пыли, они не приносили.

— Яне была в отпуске три года, — спокойно сказала она.

— А кто был? — Он отвернулся от гриля и смотрел на нее.

«Она уже не малышка Беверли», — отметил он. Три года нормального питания — и на этих костях наросло мясцо. Да и время уже пришло. В фигуре Беверли появились изгибы и округлости в нужных местах. Многие клиенты бросали на нее взгляды. Жаль, что лицо подкачало.

— Ну и куда же ты хочешь поехать в отпуск?

— Просто уехать, — как всегда загадочно ответила она.

За три года Эдди пришел к выводу, что выудить что-либо из Беверли — это все равно что заниматься сексом с Лаверной: бросить и забыть.

— На сколько?

— На три месяца.

Он уронил лопаточку.

У девчонки был характер. Ничего не скажешь.

— Прости малышка, — произнес он, — я не смогу обойтись без тебя так долго.

— А совсем без меня ты обойдешься?

Тут он замер. За все время работы Беверли никогда не подвергала сомнению приказы Эдди. Она была послушной, прилежной и никогда не жаловалась. То, что она сейчас не согласилась с ним, пусть даже и тихим голосом, было равнозначно объявлению войны.

Он заглянул в ее загадочные карие глаза, за которыми пряталось так много секретов, — видимо, страшных. Долго молчал. Потом понял: наверное, она что-то должна сделать.

— С какого дня? — спросил он в конце концов.

— Еще не знаю. Но я тебе скажу.

— Мы будем скучать по тебе, малышка, — тихо произнес он.

Он думал, что, может, она его обнимет. Но, конечно, она не сделает этого. Бывали моменты, когда Беверли должна была сделать что-нибудь импульсивное, как любой другой человек в подобной ситуации. Но она всегда сдерживалась. Она никогда ни к кому не прикасалась и не разрешала прикасаться к себе.

— Спасибо, Эдди, — сказала она и опять принялась колдовать над специями.


Сначала Беверли пошла к терапевтам. Они в один голос заявили, что сделать ничего нельзя. Потом она пошла к хирургам. Они долго изучали ее лицо, но вывод был таким же.

— Может быть, с носом можно что-нибудь сделать, — согласились они, — но подбородок останется как есть. — Она поняла, что ей поможет только специалист. Она тщательно изучила телефонную книгу и стала посещать хирургов-косметологов. Мало кто выражал интерес, как только она сообщала, что у нее нет ни денег, ни страховки. Один согласился поработать над ее лицом, если она в ответ поработает в постели с ним.

Беверли стало казаться, что красота или хотя бы сносная внешность — это привилегия богатых.

Но ее не запугаешь. Она сидела перед зеркалом в своей комнатушке у сестры Эдди и изучала свое лицо. В памяти всплывали последние слова Дэнни Маккея: ты глупая, уродливая девка, Рэчел.

Что ж, часть этого предложения она уже изменила — свое имя. Изменить остальное будет тоже несложно.

Она искала врача восемь недель, объехала весь Лос-Анджелес, постоянно твердила Эдди, что ее отпуск вот-вот начнется. Но никаких результатов. Однако это совершенно не расхолаживало решительную Беверли. Чем чаще ускользала от нее цель и чем больше усилий ей приходилось прилагать для ее достижения, тем сильнее укреплялась она в своем намерении.

Она изменит свое лицо.

Однажды ранним майским утром, когда воздух был еще прохладен и свеж, Беверли стояла на кухне, мешала специи и слушала радио. Эйзенхауэр послал парашютистов в Литл-Рок, русские запустили нечто, именуемое спутником, пилот Джон Гленн побил рекорд скорости на своем самолете.

— А теперь местные новости, — сказал диктор. Беверли порезала лук и собиралась добавить в него эстрагон, базилик и шалфей. В этот момент она услышала сообщение, что знаменитая кинозвезда попала в крупную аварию на шоссе в Пассадену. Ее тут же доставили в больницу Куин оф Энжелз.

— Доктор Сеймур Вайзман, лечащий врач, сообщил нашему корреспонденту, что мисс Бинфорд получила серьезные травмы лица. Однако в настоящий момент состояние ее стабилизировалось, и жизнь находится вне опасности. Мисс Бинфорд получила в прошлом году Оскара. Теперь ей понадобится обширное хирургическое вмешательство, чтобы ликвидировать полученные травмы, заявил доктор Вайзман, специализирующийся на косметической хирургии. А теперь о спорте…

Но Беверли не слушала. Она уже листала телефонный справочник.

Она обнаружила, что у Сеймура Вайзмана был офис в Беверли-Хиллз. Это близко от ее места работы, но она никогда там не бывала.

Она позвонила, чтобы договориться о встрече. Ей назначили через два месяца — у доктора Вайзмана было очень много клиентов.

Она нашла Эдди и сказала:

— Я уйду в отпуск восьмого июля.

Она была абсолютно уверена, что доктор Вайзман согласится заняться ею.


Беверли никогда не видела офиса такого врача. Кожаная мебель, элегантные столики с изогнутыми ножками, картины на стенах, журналы, на которые она только смотрела, но никогда не могла позволить себе купить. Секретарь в приемной не была похожа на медсестру, носила не халат, а нечто шикарное. Единственным пациентом в приемной была женщина в норковом пальто. И это в июле!

Беверли заполнила карточку для истории болезни: родители умерли, беременности нет.

Ее вызвали через полтора часа.

В кабинете доктора Вайзмана не было ничего страшного. Уютно и ужасный беспорядок. На столе лежала кипа медицинских журналов, полки были уставлены разного рода безделушками и сувенирами. Маленькие подарки от благодарных пациентов. Беверли как раз раздумывала над тем, какой сувенир она могла бы подарить ему, когда вошел доктор.

— Ну, мисс Хайленд, — сказал он, усаживаясь. — Насколько я могу судить по вашей карточке, вы хотите, чтобы я сделал вам лицо, как вы выразились. Что именно вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы изменили мне лицо.

Доктор посмотрел на нее. Она сидела на стуле, выпрямившись как струна и обхватив руками колени. В ней чувствовалась непонятная напряженность. Это его заинтриговало. Она выглядела такой серьезной и такой молодой. Неужели она уже так настрадалась из-за своей внешности? Рассердилась на весь мир?

— Что именно не устраивает вас в лице?

— Разве в нем может что-нибудь устраивать?

— У вас очень красивые глаза.

— Вы можете мне помочь?

— Думаю, что да. Небольшая операция, чтобы оттянуть уши назад, я могу трансплантировать хрящ в подбородок, чтобы изменить его форму. Что касается носа, то тут потребуется не одна операция.

— У меня нет денег, — спокойно произнесла она, — и нет страховки.

Улыбка сошла с его лица. Тогда зачем вы здесь? — спрашивал его взгляд.

— Доктор Вайзман, — тихо сказала она, — я некрасива и бедна. Мне нужна помощь, и обратиться больше некуда. Вы знаменитый врач. Вы делаете операции кинозвездам. Вам не нужны мои деньги. Я не думаю, что такой хороший человек, как вы, не поможет такому отчаявшемуся человеку, как я, только потому, что у меня нет денег.

Сеймур Вайзман очень осторожно снял очки и вытер их о белоснежный халат. Он вновь надел их, скрестил руки на груди, проницательно посмотрел на Беверли и сказал:

— Деточка, вы меня дурачите или вы действительно так наивны? Вы в самом деле думаете, что можете прийти сюда и просить меня прооперировать бесплатно?

— Нет, сэр, — ответила она, в речи ее послышались отголоски акцента жителя Сан-Антонио. — Никогда ничего в жизни я не просила бесплатно. Если я чего-то хочу, то я работаю для этого. Я буду работать на вас, доктор Вайзман. Я должна работать на Эдди, потому, что я его должница, но на вас я тоже буду работать. Столько, сколько скажете. Только, пожалуйста, сделайте мне лицо.

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Вы медсестра?

— Нет.

— Умеете печатать?

— Нет.

— Знаете медицинскую терминологию?

— Нет.

— У вас есть свидетельство об окончании средней школы?

— Нет.

Он был поражен.

— Что вы умеете делать?

— Все, что нужно. Я подметаю пол и мою посуду.

— У нас нет посуды в офисе, и полы у нас есть кому подметать. Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

— Ваши родители знают, что вы здесь?

— Мои родители умерли.

Он слегка нахмурился.

— Понятно. Кто заботится о вас в таком случае?

— Никто. Я самостоятельна с четырнадцати лет.

— Вы с Юга?

— Некоторое время я жила в Техасе.

— Как вы жили?

— Я работала на женщину по имени Хэйзл.

— Что вы делали?

— У Хэйзл был публичный дом. Там я жила три года. Я была одной из девушек. — Она добавила тихо: — Меня поместил туда мой парень, Дэнни.

В кабинете повисла тишина. Каждый звук, доносившийся снаружи, слышался очень отчетливо: машины на Родео Драйв, дробь женских каблучков, сирена вдалеке. Сеймур Вайзман опять снял очки и протер их, хотя в этом не было необходимости. Внезапно ему вспомнилось то, что он на протяжении многих лет пытался забыть, не разрешал себе помнить. Что в этой странной молоденькой девочке возбудило в нем нежелательные воспоминания? Он взглянул ей в глаза и увидел огонь сильной и решительной души. Он подумал о борделях в Техасе и парнях, использующих некрасивых девочек, у которых нет родителей.

Потом он произнес:

— У меня дочь твоего возраста.

В тот же вечер он поместил ее в частную больницу и следующим утром начал работать с ее носом. Хрящ для изменения формы подбородка он заимствовал из ее седьмого ребра, над ушами он будет работать в последнюю очередь.

Беверли лежала на операционном столе. Медсестра попросила ее приподняться, чтобы положить пластинку с проводом — это нужно для электроприжигания, объяснила она. Когда Беверли это делала, медсестра заметила татуировку на бедре.

— Какая прелесть, — сказала медсестра. — Это бабочка, да?

Доктор Вайзман вошел в операционную с поднятыми кверху руками в перчатках. Он взглянул на татуировку и сказал:

— Если хочешь, я могу удалить это, Беверли.

Но она ответила:

— Нет. — Пусть бабочка каждый день напоминает ей о Дэнни Маккее.

Было больно, но Беверли держалась. Уколы местной анестезии, скрежет, когда надпиливали кости носа, вкус крови, стекающий по гортани, накладывание швов. И бесконечные дни и ночи в больнице, куда никто не приходил навестить, не приносил цветов, а были лишь накрахмаленные женщины с накрахмаленными улыбками, ухаживавшие за ее телом. И долгие часы на операционном столе, и долгие часы ожидания, когда все кончится, распухшее лицо в зеркале, повязки и запекшаяся кровь. Все десять мученических недель Беверли думала лишь об одном: из меня должно что-то получиться. Когда я буду готова, я снова встречусь с Дэнни Маккеем.


Доктор Вайзман закончил, и Беверли увидела, что он практически полностью стер лицо, которое так презирал Дэнни, предпочитали некоторые клиенты Хэйзл и которое приводило в такую ярость ее отца. На месте прежнего он создал лицо незнакомки.

— Ну как? — спросил он в день выписки, когда сняли последние швы и повязки.

Беверли чувствовала себя неуверенно. Честно говоря, она выглядела ужасно. Синяки превратились в желтовато-зеленые пятна, на месте швов краснели линии, лицо все еще было опухшим. Хотя через это уже проглядывало кое-что. Нос определенно стал меньше, подбородок больше не западал, уши, как и полагается, аккуратно прилегали к голове.

— Не волнуйся, — сказал доктор Вайзман, по-отечески кладя ей руку на плечо. — Синяки скоро исчезнут, припухлость спадет. Рубцы пройдут, немножко загара, и кожа будет прекрасно выглядеть. Хочу дать тебе совет. Сделай четче линию ресниц и измени прическу. Станешь похожа на кинозвезду.

Она поселилась в мотеле в западной части Лос-Анджелеса и еще три раза посетила доктора Вайзмана. Наконец появилось лицо, которое он ей обещал. Когда она пришла к врачу в последний раз, она была готова платить.

— Я работаю в кафе у Эдди и зарабатываю девяносто долларов в месяц, — сказала она. — Я могу посылать вам пять долларов каждые две недели. Скажите мне, когда приходить, доктор Вайзман. Я могу делать здесь все, что потребуется; Если хотите, я буду приходить в выходные…

Он остановил ее:

— Беверли, повторяю, мне не нужны твои деньги. Я, как ты обвинила меня, ужасно богат. Не спрашивай меня, почему я занялся тобой. Твой случай совершенно рядовой и не представляет никакого интереса с медицинской точки зрения. Ты оторвала меня от важных дел. Но вот что я тебе скажу. Двадцать лет назад молодой Сеймур Вайзман много занимался медицинской практикой в хорошем районе Берлина. В те дни он не особенно думал о деньгах. Собственно говоря, он не любил людей, которые поклонялись деньгам. А потом наступил ужасный день. — Глаза за маленькими круглыми очками увлажнились, — день, когда пришли солдаты и забрали его соседей, его лучших друзей. Молодой доктор Вайзман знал, что он будет следующим. Он прослышал, что при наличии денег можно выбраться из Германии. Доктор Вайзман раздобыл денег и смог вывезти свою семью из Германии в Америку. А все его друзья погибли в нацистских печах. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — прошептала она. Он вздохнул:

— Это случилось давно, в мире, который больше не существует. Но с тех пор я верю только в деньги, я боготворю деньги, Беверли. Если ты умная девочка, ты послушаешься меня. Деньги — это сила, Беверли. Деньги — это ключ к свободе. Деньги позволяют тебе делать все, что ты хочешь. Понимаешь?

Она кивнула.

— Тем не менее, — добавил он торопливо, видя, как горячо она соглашается с ним, — хотя бы иногда, Беверли, делай что-нибудь просто во имя добра, это оживит твою душу, и ты будешь жить в согласии с собой. Понимаешь?

— Да.

Он долго смотрел на нее. Ему стало грустно и хотелось плакать оттого, что такое молодое создание уже стало на путь ненависти и мщения. Именно эти чувства лихорадочно горели в ее глазах. Они странным образом привлекли его к этой девочке и воскресили нежелательные воспоминания. Она напомнила ему его самого, ожесточенного молодого Сеймура Вайзмана, когда он пробирался в новый мир, а тела его друзей и любимых горели в нацистских печах.

Он встал и протянул ей руку. Ну, конечно, она не протянула руки. В этом она и он отличались друг от друга: по меньшей мере, Сеймур научился снова прикасаться и любить. Он мог только молиться, чтобы раны, мучащие эту бедную девочку, когда-нибудь зажили, и она простила, хотя, может быть, и не забыв зло, причиненное ей, и позволила себе снова жить.

— Сейчас мы простимся, Беверли. Я тебе больше не нужен, и я возвращусь к моим богатым пациентам. Обещай, что ты когда-нибудь навестишь меня и расскажешь, что ты сделала и где ты побывала в своем новом обличье.


Беверли сошла с автобуса на Хайленд-авеню и вошла в первую попавшуюся ей на пути парикмахерскую. Она вышла оттуда через шесть часов, потратив все оставшиеся деньги, включая отложенные на автобусный билет. Поэтому она пошла пешком, с чемоданом в руках, по знакомым улицам.

Когда она вошла на кухню, Эдди в бешеном темпе жарил гамбургеры.

— Эй! Здесь нельзя ходить посторонним!

— Это я, Эдди, — сказала она.

— Кто это — я?

— Я, Беверли. Я вернулась.

Он рассматривал красивое лицо с хорошеньким носиком и изящным подбородком, элегантно изогнутые брови и платиновые волосы, причесанные по последней моде. Но потом он увидел знакомый потрепанный коричневый чемодан и, как и в прошлый раз, уронил лопатку.


Джессика завизжала от радости, когда совершила прямое попадание в собственного мужа.

Потом, увидев ошарашенное выражение на лице Джона, она повернулась и пустилась бежать. Но снег был слишком глубокий, а одежда слишком громоздкой. Джон вмиг догнал ее, повалил на снег и зажал ей руки над головой.

— Тебе это так просто не сойдет! — закричал он, оседлав ее и набирая снег свободной рукой.

Она визжала и сопротивлялась. Но он был слишком силен для нее. Он натирал ей снегом лицо и говорил:

— Сдавайся, Джесс!

Она пыталась побороть его, но в конце концов крикнула:

— Сдаюсь! — И он отпустил ее. Но как только она встала на ноги, она быстро скатала снежок и бросила в него, опять метко попав. Прежде чем он смог ответить, Джессика побежала, смеясь и оглядываясь и показывая ему язык.

Джон, тоже смеясь, бежал за ней. В этот раз, когда он поймал ее, он развернул ее к себе, обнял и поцеловал.

Она прижалась к нему всем телом, обессиленная и счастливая.

— Пойдем, дорогая, — сказал он, не отпуская ее. — Бонни и Рэй будут волноваться, почему нас так долго нет.

Джессике было все равно, что другая пара вернулась в дом час назад и ожидала их. Прогулка настолько взбодрила ее, что она не устояла перед соблазном поиграть в снежки.

Она не хотела приезжать в Маммот на выходные и проводить там время с деловым партнером Джона и его женой — у нее было слишком много работы. Но теперь она была рада, что согласилась. Здесь они забыли обо всем.

Они отряхнули снег с сапог и окунулись в уютную теплоту дома. Рэй и Бонни сидели перед камином, в котором ярко горел огонь, играли в слова.

— Ага! — воскликнула Джессика, сбрасывая шапку и варежки. — А не пахнет ли здесь глинтвейном?

— Он на плите, — ответила Бонни. — Угощайтесь. Джессика направилась было к кухне, но Джон остановил ее:

— Почему бы тебе сначала не пойти наверх и не переодеться?

Она хотела возразить — ей так хотелось выпить чего-нибудь горячего, — но вместо этого сказала:

— Хорошо, — и пошла к лестнице.

Она надела мягкое бархатное платье. Снизу доносился громкий смех. Бонни и Рэй гордились тем, что искусно играли в слова. Джессика была не в восторге от этой игры, но Джону нравилось, поэтому она была обречена играть в слова весь вечер. Перед тем как покинуть спальню, она на минуту глянула в зеркало. Щеки раскраснелись, темно-карие глаза светились счастьем. До утренней лыжной прогулки они с Джоном занимались любовью. Все получилось. Она знала, что вечером это повторится.

Когда она спустилась вниз, ее ждала кружка с глинтвейном. Подавая вино, Джон окинул ее изумрудного цвета платье критическим взглядом.

— В чем дело? — спросила она так тихо, чтобы не слышали остальные.

— Когда ты купила это платье?

— На прошлой неделе. Специально для нашей поездки. Тебе не нравится?

— Зеленый не твой цвет, дорогая. Ты это знаешь. Ну да ладно, пошли. Бонни и Рэй ждут нас, чтобы начать новую игру.

Они сидели на ковре и играли на низком кофейном столике. Они мирно беседовали, попивали вино и наслаждались теплом. Джессика говорила немного: она едва знала Бонни и Рэя, они были друзьями Джона.

— Говорю тебе, Джон, — произнес Рэй, выиграв тридцать баллов, — я могу продать этот дом сейчас в три раза дороже, чем я платил за него. Ты уже ничего не купишь в Маммоте за те деньги, что мы когда-то потратили с Бонни. Я постоянно получаю предложения продать его. Но мы никогда не продадим, правда, Бон?

Бонни повернулась к Джессике.

— Как покатались сегодня?

Джессика только училась кататься. Она еще не решила, нравится ей это или нет. Прежде чем она открыла рот, Джон потрепал ее по руке и сказал:

— Я думаю, Джесс лучше вернуться на склон для новичков. Она сегодня основательно покувыркалась.

— Честно говоря, — подхватил Рэй, опять выигрывая, — лыжи, это не для всех. Я встал на лыжи в семь лет. У меня такое чувство, что я всегда умел кататься!

Джессика тихо заметила:

— Мне кажется, ребенку проще научиться, чем взрослому. У детей нет чувства страха.

— Джессика, — спросила Бонни, — а каков на самом деле Микки Шэннон?

Джессика взглянула на Джона, потом опустила глаза на игру.

— Он приятный человек.

— Мои девочки в шестом классе просто с ума по нему сходят. Когда я сообщила, что проведу выходные с адвокатом Микки Шэннона, они рассудок потеряли. Я пообещала им спросить тебя, нельзя ли получить его автограф.

— Джессика избегает дешевой популярности, — ответил за нее Джон. — Не хочет мельтешить лишний раз с Микки Шэнноном.

— Мне не трудно это сделать, — вставила Джессика.

Джон осадил ее:

— Дорогая, разве ты не понимаешь, какой вред нанесет твоей репутации автограф, взятый у Микки Шэннона? Это низкопробно.

Она посмотрела на мужа.

— Да, ты прав, — сказала она, — и потом, Бонни, он сейчас на гастролях.

Огонь гудел и потрескивал в камине, искры летели в трубу. Джессика выиграла, опередив Рэя на двадцать очков.

Она предложила:

— Может, больше не будем в это играть. Я устала. Давайте лучше в карты.

Джон бросил на нее взгляд.

— Ты в меньшинстве, дорогая. Иди наверх и вздремни, а?

— Но я не настолько устала.

— А выглядишь ты разбитой. И лыжи отняли у тебя много сил. Пойдем, — он взял ее за руку, — я провожу тебя.

В спальне Джон обнял ее и поцеловал в лоб.

— Я разбужу тебя на ужин, — тихо сказал он.

— Вчера вечером мы шесть часов играли в слова, — произнесла она, отодвигаясь. — Существуют другие игры. Нельзя ли немножко отдохнуть от этой?

— Это их дом, и с их стороны было очень мило пригласить нас. И потом, ты ведь выиграла. Что же ты жалуешься?

— Я не жалуюсь, Джон.

Он погладил ее по руке.

— Поспи, и почувствуешь себя лучше. Хорошая, маленькая девочка.

Она проводила его глазами и подумала: я не твоя маленькая девочка.

Когда снизу раздался взрыв смеха, Джессика пошла и села на кровать. Она постепенно приходила к выводу, что ее первый импульс — не приезжать сюда — был правильным. Ей были безразличны Бонни и Рэй, она не любила кататься на лыжах, ненавидела игру в слова, волновалась о накопившейся работе. Кроме того, несмотря на компанию внизу, она чувствовала себя одинокой.

Она посмотрела на телефон, подумала секунду и набрала номер Труди.

— Привет! — послышался голос на другом конце провода. — Вы звоните Гертруде Штейн. Я не шучу, это действительно мое имя. Сейчас меня нет дома. Я покупаю еду для моих трех голодных злых доберманов, но если вы оставите свое имя и телефон…

Джессика повесила трубку. Она особенно не надеялась застать Труди. В конце концов сегодня субботний вечер. Она вытянулась на кровати, натянула на себя покрывало и все равно слышала приглушенный разговор внизу. Она закрыла глаза и представила себе Лонни.

С той памятной ночи в баре клуба «Бабочка» прошло две недели. Фантазии Джессики стали осязаемой реальностью. Некоторое время она была счастлива, потом эйфория постепенно улетучилась, и она все чаще думала: теперь, когда мой ковбой не фантазия, а реальность, у меня больше нет мечты.

Она осознала, что вступила в своего рода сделку и заплатила неожиданную цену. Она не предполагала обмена мечты на реальность. Теперь было трудно что-либо выдумывать про него, когда она знала, что он поблизости, она может увидеть его во плоти и крови, быть с ним в любое время, когда захочет.

Но разве это то, чего хочет она, Джессика? Наведать продажного мужчину каждый раз, когда чувствуешь себя одинокой, сердитой или испытываешь потребность в сексе? Неужели это решит ее проблемы? А может быть, усложнит их?

Усложнит, это правда.

После встречи с Лонни Джессика больше не чувствовала удовлетворения с Джоном. Это было несправедливо по отношению к нему. Он и представления не имел, что его сравнивали с жеребцом, искушенным в искусстве любви. Она чувствовала себя виноватой, старалась загладить свою вину и так горячо отвечала на его ласки сегодня утром, что Джона немного удивил нетипичный для нее энтузиазм. В результате у них все замечательно получилось.

Она заснула, а через два часа Джон позвал ее обедать. Они ели, глядя на огонь, потом решили снова сыграть в слова. Джессика отпросилась, сказав, что не может оторваться от книги. При этом она проигнорировала недовольный взгляд Джона.

Она ждала Джона, лежа в кровати, думала, не спуститься ли ей вниз, права ли она. Когда он в конце кондов тихо вошел в комнату, она решила, что сейчас найдет способ извиниться.

Он залез под одеяло, и она дотронулась до него. Джон поцеловал ее в щеку, произнес:

— Я устал, дорогая, — и отвернулся.


В то время как в доме Труди на телефонные звонки отвечал автоответчик, сама она разглядывала субботнюю толпу у Пеппи, в популярном ночном клубе на бульваре Робертсон. Ее сопровождала кузина Алексис, педиатр и подруга Линды Маркус.

Алексис пошла с ней, чтобы немного выпить и посмотреть на людей, а вовсе не подцепить кого-нибудь, как это намеревалась Труди. Клуб «Бабочка» полностью удовлетворял сексуальные потребности Алексис, пока у нее никого не было. Даже в институте она не пользовалась большим успехом, хотя имела очаровательную восточно-европейскую внешность и легкий характер. Причина крылась в ее профессии: Алексис обнаружила, что мужчин странным образом отпугивала женщина-врач. Вероятно, они боялись ее, решила она, или чувствовали себя неудобно при ее доскональном знании человеческой анатомии. Как только Алексис сообщала о своей профессии, интерес к ней остывал.

Но ей все равно нравилось ходить со своей кузиной Труди. Это было весело и очень отличалось от совместных походов с коллегами, поскольку все разговоры с ними неизбежно возвращались к медицинским темам.

Алексис поразило, что Труди непременно хочет с кем-нибудь познакомиться. Зачем, думала она, Труди так стремится к этому, когда можно пойти в «Бабочку» и чувствовать себя во всех отношениях лучше?

Алексис, как, впрочем, и сама Труди, не знала, что Труди в поиске. Она искала реального человека, с которым можно повторить приключение в «Бабочке». Ее вечера с Томасом были просто великолепны, но она знала, что это представления, купленные за наличные. Он был ненастоящий, и их отношения тоже. Труди хотела воссоздать волшебство в жизни, с реальным человеком, которому она могла бы посвятить себя и положить конец поискам. Проблема заключалась в том, что Труди еще не уяснила для себя, что делает их вечера с Томасом столь неповторимыми. У нее было несколько свиданий вне «Бабочки», но ни одна встреча не зажгла в ней особенную искру. Если бы она только знала, что ей не хватает, что она ищет.

Труди могла бы выбрать любого мужчину в этом баре. С ее внешностью и характером выбирала именно она. Мужчины всегда останавливали на ней внимание и всегда одинаково вели себя, когда они приезжали домой. Она курила легкую сигарету и не отводила взгляда от парня, который разглядывал ее в упор. Кажется, проблемы одиноких женщин и мужчин не совпадали. Мужчины не добивались длительных отношений. Им нужен был быстрый секс и все. Для женщин же имели значение многие вещи, непонятные мужчинам.

Труди заметила до ужаса худую женщину на площадке для танцев и вспомнила свои институтские дни. Девчонки то веселились и наедались до отвала, то морили себя голодом, как Джессика. Но только женщины, заметила Труди, страдали от непомерного аппетита и его отсутствия. Почему это не случилось с мужчинами?

Незнакомец отделился от колонны и стал проталкиваться через толпу в ее сторону. Последний час он и Труди изучали друг друга. Она, совершенно очевидно, прошла его визуальную проверку. Он тоже. Труди нравилась его внешность. Чем-то он напоминал ей Билла, водопроводчика, на которого она накричала в прошлом месяце. С тех пор он с ней холоден как лед. Это было плохо еще и потому, что он привлекательный во всех отношениях мужчина. В другое время, при других обстоятельствах, у них могло бы что-нибудь получиться. Но то, что она в качестве подрядчика наняла его выполнить ряд работ, исключало обычные человеческие отношения.

— Привет! — произнес незнакомец, подойдя к столу.

Труди улыбнулась ему. Он был высок, хорошо сложен, носил очки в железной оправе, как хиппи шестидесятых годов. Это придавало ему интеллигентный вид. Выпускник колледжа, предположила она. Человек научного склада.

— Привет, — ответила она и предложила ему сесть. Присев, он повернулся к Труди и сказал:

— Ну что, завтра утром проснемся вместе?


Ярко-голубой корветт мчался на всей скорости по бульвару Уилшир, пролетая на желтый свет и меняя полосы движения. Труди опустила верх машины, ветер трепал их волосы. Впереди загорелся красный свет, она резко нажала на тормоза, и машина остановилась.

Алексис посмотрела на сердитый профиль подруги и заметила:

— В иные времена ты бы повела его домой.

— Господи, неужели мужчины не могут разговаривать иначе? Одни и те же затасканные выражения.

— Ходи по таким барам, и ничего другого ты не встретишь.

Труди откинулась на сиденье и покачала головой.

— Мне тридцать лет, Алексис. Я хочу найти человека и прожить с ним всю жизнь. Но мне не нужен любой. Он должен быть… ох, я не знаю.

— Он должен быть похож на твоего партнера в «Бабочке»?

— Наверное. Хотя не знаю, чего я хочу.

Рядом с ними остановилась еще одна машина в ожидании зеленого света светофора. Труди посмотрела — это был белый роллс-ройс классической модели конца пятидесятых годов. Окна были затемнены, даже шофера не было видно.

— Хорошая машина, — прокомментировала Алексис. Наконец загорелся зеленый, и Труди нажала на газ.

— Собственность какой-нибудь рок-звезды! — крикнула она, стремительно отрываясь от роллс-ройса.


Роллс степенно проехал перекресток и повернул на дорожку, ведущую к высокому зданию из стекла и бетона. В большинстве окон уже не горел свет, светились лишь несколько на двенадцатом этаже. Машина остановилась перед входом, шофер вылез и открыл дверь. Из машины появилась Беверли Хайленд, подняла воротник шубы и быстро вошла в пустынное здание.

На двенадцатом этаже она прошла прямо через дубовые двери в свой кабинет.

— Привет, — сказала ей женщина, которая уже ждала ее там.

— Прости, что опоздала, — произнесла Беверли, снимая шубу. — Задержал телефонный разговор. Что у тебя?

Женщина протянула пачку бумаг. Взяв бумаги, Беверли спросила:

— Новые члены?

— Новые партнеры, — ответила директор «Бабочки».

— Возможно, нам придется расширяться, — негромко сказала Беверли, просматривая бумаги. Затем она отложила их в сторону и серьезно посмотрела на подругу.

— Он взял деньги, — сказала она. — Дэнни взял пятьсот тысяч и пригласил меня на свое ранчо в Техасе. Мне удалось уклониться вновь, но рано или поздно мне придется встретиться с ним лицом к лицу. Ему не терпится поблагодарить меня лично за поддержку его кампании. В любом случае пора начинать следующий этап нашего плана. Скажи остальным, что я хочу встретиться со всеми через неделю, как раз накануне первичных выборов в Нью-Гемпшире.

— Хорошо.

— Волнуешься? — спросила Беверли.

— Не знаю.

— Не надо. Возможно, Дэнни и сильный противник, но я сильнее. Все пойдет как надо, я обещаю.

Женщины посмотрели друг на друга. Они знали, о чем каждая из них думает. После тридцати пяти лет Беверли наконец нанесет удар. Одиннадцатого июня Дэнни Маккей будет жалеть, что появился на свет.


Голливуд, Калифорния, 1960 год


— Сейчас самый горячий товар — это секс, знаешь об этом, Беверли?

Она не слышала Роя. Она была слишком занята, разбираясь в невообразимых записях в книге бухгалтерского учета. В такие моменты Беверли вспоминала Кармелиту. У той поразительный природный дар, а она вынуждена похоронить его вместе с другими мечтами. Кармелита прекратила отвечать на письма Беверли два года назад.

— Послушай, Бев, кто, по-твоему, самый сексуальный актер?

— Не знаю, — произнесла она, не отрывая глаз от счетов.

Рой Мэдисон недовольно нахмурился и сказал:

— Я серьезно, Бев. Ну давай, скажи, кто самый сексуальный мужчина на экране?

Беверли положила карандаш. Она сидела на высоком стуле с краю стойки. Рой занимал свой обычный угловой столик, рядом с телефоном. На его столе были разбросаны последние номера журналов о кино. Одежда на нем была чистая, но вся залатанная, стул стоял так, чтобы в любой момент посмотреть на свое отражение в музыкальном автомате. Два часа назад он заказал себе чашку кофе, которую пил до сих пор. При своих скудных средствах Рой не питался даже у Эдди. Он проводил время, просматривая журналы в поисках предложений. Типичный безработный актер.

— Я, правда, не знаю, Рой. Я не хожу в кино.

— А как насчет Пола Ньюмана?

Они разговаривали во время утренней передышки — между завтраком и ленчем, — поэтому за столиками было мало посетителей. С улицы тоже не доносилось никаких звуков.

— Зачем тебе знать, Рой?

— Я раздумываю над тем, чтобы сменить имидж. На более сексуальный.

Она размышляла над его словами. Хотя Беверли редко думала о мужчинах вообще и не испытывала к ним никакого влечения в течение шести лет, она была достаточно наблюдательной, чтобы видеть достоинства и недостатки Роя Мэдисона. Он был достаточно симпатичный, этакий киношный тип. Эдди часто негодовал, что при такой внешности у него так мало работы. Но ему не удавалось пробиться. Он снялся в нескольких эпизодах без слов, однажды даже в цветном фильме, но этого было недостаточно для раскрутки. Он перебивался случайными заработками, бросал работу, когда были деньги, отчаянно искал ее, когда сидел на мели. Например, сейчас. Уже больше месяца его агент не предлагал ему работы.

— Я думаю, с твоим имиджем все в порядке, Рой.

— Последний раз ассистент режиссера сказала мне, что я не мужествен. Это правда, Бев?

Она смотрела, как он не отводит глаз от своего отражения в автомате, как поворачивает голову туда-сюда, приглаживает волосы, и пришла к выводу: он и в самом деле совсем не мужественный.

— Мне бы только одну стоящую роль, понимаешь? Со словами. Я бы тогда показал, чего стою.

— Конечно, Рой, — мягко согласилась она. — Такой случай обязательно подвернется.

— Да, — фыркнул он, — так же как подфартило Эдди. — Рой уже восемь лет ходил сюда. Он помнил это местечко, когда оно было второсортной забегаловкой, где обитали лишь проститутки, полицейские и безработные актеры. А теперь? Эдди разъезжал повсюду в новеньком роскошном авто, вот так.

Ключом к успеху Эдди было постоянство. В настоящий момент он владел шестью точками, где продавали его гамбургеры. Он гарантировал клиентам, что если они купят гамбургер в Пасадене, он будет того же качества и вкуса, как в Санта-Монике. Эдди твердо усвоил, чего хочет публика: быстрого обслуживания и привычной пищи по низкой цене. Он становился преуспевающим, тем не менее гамбургеры все еще заворачивали в бумагу, и их можно было купить по десять центов за штуку. Их девиз был: Миллионы людей едят королевские гамбургеры.

Вошел почтальон с большой почтовой сумкой на плече.

— Привет, Беверли, — сказал он, передавая ей небольшую пачку конвертов.

— Здравствуйте, мистер Джонсон, — ответила она, принимая почту.

Почтальон видел, как Беверли внимательно изучает каждое письмо. Он знал, она что-то ищет, но не понимал, что именно. Фред Джонсон любил наблюдать за молодой хорошенькой Беверли Хайленд. Он работал почти двадцать лет, и никогда еще ему не попадался такой обаятельный человек, как эта девчушка, управляющая делами Эдди. Как-то он даже думал набраться храбрости и пригласить ее куда-нибудь, может быть, в боулинг, но потом узнал правду от Эдди: Беверли ни с кем не встречается. У нее не было парня, собственно, у нее вообще не было друзей.

— Что она собой представляет? — спросил Фред у Эдди.

Тут Эдди пришлось признать, что, хотя она работает на него уже шесть лет, он знал о ней ровно столько же, сколько в первый вечер, когда она пришла просить работу.

Фред смотрел, как ее руки, длинные, стройные, красивые перебирают конверты. Она поражала его: как бы много дел не было в кафе, Беверли всегда была аккуратно причесана. Она никогда не теряла контроля над собой.

Она вздохнула и отложила бумаги. Фред решил, что то, ради чего она прилежно просматривала почту каждый день, опять не пришло. Внезапно у него возникла мысль, что если бы он знал, он бы совершил чудо, но помог Беверли.

Однако, даже Фред Джонсон с его пылким желанием помочь был здесь бессилен. Каждый вечер в почте Беверли искала ответ на свое объявление. Она поместила его в газетах по всей стране. Наоми Берджесс Дуайер, — говорилось в нем, — ответьте своей дочери Рэчел по адресу: 1718, Хайленд-авеню, Калиф. Четыре года, и никаких результатов.

— Выпьете, мистер Джонсон? Кока-колу или еще что-нибудь?

Она такая — всегда внимательная и заботливая. Поскольку Фред заносил почту в несколько закусочных и пирожковых, он был сыт, но никогда не отказывал Беверли. Ему нравилось смотреть, как она наливает ему воду в стакан. Ему нравилось брать стакан из ее рук и говорить:

— Спасибо, ты просто ангел.

Иногда она краснела. Вот что привлекало старого Фреда в незапятнанной молодой Беверли. Посмотришь на нее и скажешь, что она, может, и не целовалась ни с кем.

После того как почтальон ушел, Беверли закрыла бухгалтерские книги и положила их под кассу. Как только Эдди немного разбогател, его жена Лаверна бросила работать, и Беверли сменила ее на месте управляющего. Именно поэтому она так часто вспоминала в последнее время Кармелиту.

В тот ужасный день шесть лет назад, когда в качестве Рэчел Дуайер она села на поезд, отправлявшийся в Калифорнию, Беверли поклялась, что ноги ее больше не будет в Техасе.

Но время и в самом деле лечит. Она жила среди добрых и порядочных людей, и ее горечь в отношении Хэйзл почти прошла. С расстояния лет и миль, с высоты спокойной и достойной жизни, не говоря уже о накоплениях в банке, Беверли смогла оглянуться назад без прежней ярости. Она смогла вспоминать годы, проведенные у Хэйзл, свою дружбу с Кармелитой. Ее интересовало, что стало с подругой, и почему она перестала отвечать на письма.

Сейчас поездка в Техас исключалась. Эдди занимался расширением дела, перепланировкой уже существующих кафе. Вопросы управления он оставил Беверли. Она не возражала, тем более, что это занимало ее с утра до вечера. Дела гнали мысли об одиночестве, давали предлог уклоняться от встреч со знакомыми. Занятость позволяла ей сосредоточиться на единственной цели в ее жизни: отомстить Дэнни Маккею.

В кафе вошла молодая женщина и заказала два гамбургера на вынос. На руках у нее был маленький ребенок. Когда Беверли брала у нее деньги, она не удержалась и спросила:

— Сколько вашей девочке?

— Скоро два, — ответила гордая мать. — Правда, Синди?

Беверли с тоской посмотрела на малышку. Ее ребенку было бы сейчас пять лет.

— Возьми, — она протянула конфету на палочке.

— Синди, скажи спасибо, — попросила дочку молодая мама.

Беверли посмотрела им вслед.

Рой встал из-за стола, бросил монету в автомат. Марта Роббинс запела Эль-Пасо. Он на секунду задержался у автомата, чтобы еще раз взглянуть на свое отражение.

— Не знаю, Бев, — сказал Рой Мэдисон, не спеша подойдя к стойке. — Я так стараюсь хорошо выглядеть. Но им не нравится.

Она изучала его без тени улыбки. Зря он поставил эту песню. Музыка кантри была популярна только на Юге. Это к лучшему, потому что она напоминала ей события, о которых хотелось забыть.

— Может быть, тебе следует изменить внешность, Рой?

Он встревоженно посмотрел на нее. Такого ему еще никто не говорил.

— А что с моей внешностью?

— Ты только что сам об этом говорил.

Он нахмурился. Да, он сказал это, потому что набивался на комплимент, а не на оскорбление. Беверли явно никто не учил такту. Он посмотрел на нее. Лицо Беверли всегда было таким открытым, она никогда не играла в скромность и застенчивость, никогда не улыбалась. Она очень серьезно относилась к жизни, и если ее спрашивали, отвечала абсолютно честно.

Это означало, что она действительно думает, что ему нужно изменить внешность.

Она вышла из-за стойки и села рядом с ним.

— Тебе уже говорили много раз, что ты не мужественный. Нужно создать стиль Роя Мэдисона.

Он заинтересовался. Никто до сих пор — ни его мать, ни сестры, ни соседи по комнате, ни случайные знакомые — не предлагали ему подобного. Может быть, это то, что нужно.

— Да, но что такое Рой Мэдисон? — повторил он вслед за Беверли, рассматривая свое отражение в зеркале.

Беверли изучала его.

— Я не знаю, Рой. Ты учился в колледже?

— Нет.

— Ты похож на студента.

— Что в этом такого?

— У тебя слишком прилизанный вид.

— Прилизанный?

— Да, и если это наносное, ты производишь впечатление скользкого человека. — Она слегка нахмурилась. — Человека, которому есть, что скрывать.

— Скрывать? — Он занервничал. — Мне?

— Не носи такую прическу.

Рой машинально поднес руку к волосам:

— Слушай, мне она стоит больших трудов.

— Знаю, и это заметно. Прическа неестественная, Рой. Это неприлично.

Он покосился на свое отражение. Как прическа может быть неприличной.

— Что ты предлагаешь?

— Будь естественным, самим собой. Ты не похож на всех этих мальчиков. У тебя есть свой стиль. Ты не должен примерять на себя чужие замашки.

— Но этот стиль сейчас в ходу! Современным девушкам он кажется сексуальным.

— Есть разные виды сексуальности, Рой, — сказала она мягко. — Некоторым мужчинам не идет такая прическа. Они выглядят неестественно.

Он рассмеялся.

— Откуда вдруг такие познания относительно мужчин? — Согласно молве, Беверли еще ни разу не ходила на свидание.

— Не надо смазывать волосы, — продолжила она.

— Если я не буду этого делать, волосы будут торчать в разные стороны!

Беверли продолжала рассматривать его. Что ж, он сам завел разговор. Если не хотел получить ответ, не надо было спрашивать. Сочный голос Марти Роббинс заполнил все кафе, неизбежно воскрешая в памяти Техас и все, что с ним связано.

— Откуда ты, Рой?

Он не ожидал вопроса. Беверли Хайленд никогда не интересовалась личной жизнью других. — Из Южной Дакоты.

— Будь естественным. Будь самим собой. Не старайся казаться искушенным, потому что ты не такой.

— Ну и как мне это сделать?

— Ты ничего не делай. Оставь свои волосы как есть. Ветер тебе их уложит. Вымой их детским шампунем и высуши полотенцем. Немножко отрасти над ушами, это смягчит линии лица.

Потом Беверли посмотрела на часы и встала.

— Мне нужно забежать домой на несколько минут, Рой. Скажи, пожалуйста Луи, чтобы проследил здесь за порядком.

Она сняла фартук, надела свитер. Рой еще раз проверил свое отражение в блестящей поверхности музыкального автомата. Детский шампунь!


На те деньги, что Эдди платил ей сейчас, Беверли могла позволить себе иметь машину. Но она не хотела тратить деньги на нее и ездила на автобусе. И хотя она уже давно выехала из меблированных комнат сестры Эдди — там было слишком шумно, — Беверли не стала снимать дорогую квартиру. Она выбрала скромное маленькое здание неподалеку от Голливудского бульвара. Дорога от дома до работы занимала двадцать минут на автобусе. У Беверли было более разумное применение деньгам. Каждую неделю она откладывала деньги на счет. Она выделяла себе минимальное содержание, покупала одежду на распродаже и ела бесплатно на работе. Накопления медленно росли. Беверли терпеливо ждала: когда-нибудь она станет богатой. Тогда она найдет Дэнни Маккея.

Она приехала домой в тот момент, когда ее соседка Энн Хастингз вынимала почту из ящика.

— Привет! — воскликнула жизнерадостная Энн. — Целая тонна рождественских открыток. Больше половины — от друзей моей матери. Зачем она раздает мой адрес направо и налево?

Беверли улыбнулась и стала подниматься по ступенькам.

Энн заметила, что Беверли редко заглядывала в свой почтовый ящик. Как будто знала, что ничего там не увидит.

— Давненько тебя не было видно, — проговорила Энн, следуя за ней по ступенькам и прижимая к груди многочисленные конверты.

— Много дел в кафе. А Эдди в Ковине, выбирает место для нового магазина.

Беверли отпирала дверь, а Энн стояла рядом, прислонившись к стене.

— Знаешь, я рассказала отцу историю с гамбургерами Эдди. Он говорит, что вы могли бы продать рецепт и выручить кругленькую сумму.

— Эдди получал предложение продать свой рецепт. Но он не хочет этого делать.

Никто, кроме Беверли и Эдди, не знал, что на самом деле это был ее рецепт. Когда поступили предложения продать рецепт с целью его опубликования, Эдди посоветовался с Беверли. Она тогда ответила:

— Твои гамбургеры особенные. Если рецепт будет доступен каждому, люди прекратят приходить к тебе. — Он послушался и отклонил предложение.

— Да, — сказала Энн, не предпринимая никаких попыток уйти, когда Беверли зашла в квартиру. — Я пробовала королевские гамбургеры. Классная вещь.

Беверли не захлопнула дверь перед носом девушки. Она знала, что Энн Хастингз одинока. При малейшей возможности она обращалась к соседям и завязывала разговор. Беверли была свидетелем того, как ее довольно грубо выпроваживали.

Поэтому она спросила:

— Хочешь чаю со льдом?

Энн с радостью ухватилась за предложение.

Это была однокомнатная квартира с диваном-кроватью и закутком для кухни. Беверли нравилось, что квартира выходила окнами на Голливуд Хиллз, и в ней всегда было солнце. Она украсила ее лишь занавесками и подушками, купленными в недорогом магазине. Беверли жила ради будущего и с готовностью жертвовала многим в настоящем. Ради будущего она подчинялась строгой самодисциплине. Она поправилась за первые два года работы у Эдди. Теперь же избавилась от лишних килограммов и держала себя в форме. Она питалась очень скромно, только для того, чтобы не быть голодной, не позволяла себе дорогих удовольствий, не курила, не пила спиртного и не ходила в кино. Дисциплина и тяжелый труд — вокруг этих двух понятий вращалась жизнь Беверли Хайленд. Они должны были привести Беверли к дню, когда она вновь встретится с Дэнни.

Она проявляла слабость лишь в двух вещах. Во-первых, волосы. Их нужно было подкрашивать каждую неделю, чтобы платиновый цвет выглядел естественно. Такие волосы помогали ей похоронить Рэчел Дуайер полностью и навсегда. Вторым исключением были книги, на которые Беверли тратила деньги. В основном она читала теперь книги, которые могли подсказать ей, как двигаться вперед и достичь успеха. В данный момент она прорабатывала книгу Конрада Хилтона.

— Как ты оказалась дома в такое время? — спросила Беверли из жалости. Вообще с Энн Хастингз было все нормально. Она лишь чересчур рьяно хотела со всеми подружиться. Энн было двадцать два года, она страдала небольшим избытком веса и отсутствием обаяния, стараясь компенсировать это дружелюбием. Многие, однако, считали ее навязчивой. Но Беверли помнила, что такое чувствовать себя изгоем.

— Сегодня утром я уволилась с работы.

Беверли подняла на нее глаза.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. Папа меня убьет. А мать все будет повторять, что она же предупреждала.

Беверли знала историю Энн; собственно, любой, кто попадался ей на пути, знал историю Энн. Она была единственным, избалованным и слишком опекаемым ребенком. Она получила диплом в области гуманитарных наук и недавно устроилась на место оформителя витрин в универмаге на Бродвее. Это было приличное место, но сложность заключалась в том, что Энн жаждала свободы творчества.

— Я предложила потрясающую идею, — с энтузиазмом сообщила она, — представьте себе: Рождество в кино.

— Мне нравится.

— Каждая витрина представляла бы собой сцену из известного фильма. Я бы могла достать костюмы, у меня есть связи.

Беверли знала, что у Энн Хастингз связи везде.

— Но начальник сказал нет. В этом году только Санта Клаус и эльфы. Я вышла из себя и позволила себе сказать лишнее. Я разозлилась, Беверли. Ненавижу, когда меня ограничивают, ты же знаешь.

— Что ты собираешься делать?

Она мрачно размешивала сахар в чашке.

— Не знаю. Люди с гуманитарным образованием не особенно завалены предложениями работы. Мать хочет, чтобы я переехала к ним и продолжила учебу. Но я не могу с ними жить, Беверли! Мне нечем дышать в их доме!

Беверли с трудом понимала проблемы Энн. Она не представляла, что можно задыхаться от родительской любви.

— Вчера у нас ушла официантка, — произнесла она, — я собираюсь подыскивать новую. Пойдешь работать к Эдди?

Энн молчала: она явно не была в восторге.

— Питание бесплатное, — добавила Беверли.

— Пойдет.

Больше говорить было не о чем. Они обменялись репликами о том, как будет вести себя чета Кеннеди в Белом доме. Потом Энн спросила, читала ли Беверли последнюю книгу Эррола Флинна.

Беверли просто ответила:

— Когда появится время, может быть, прочту.

На самом деле Беверли не интересовало, как кинозвезда утешался на медвежих шкурах. Ее больше привлекало описание восхождения по лестнице финансового успеха. Чтобы многого достичь, — писал Конрад Хилтон, — для начала нужно иметь большие планы. Планы Беверли вынашивала всю жизнь.

Энн не торопилась уходить. Слишком редко выпадала ей возможность сидеть не одной в пустой квартире, а в гостях, да еще по-дружески болтать. Беверли ничего не имела против. Она наблюдала, как пухлые руки Энн разбирают почту, и ей пришла в голову мысль еще раз написать Белл и Кармелите. Последнее ее письмо, два года назад, вернулось с пометкой: переехали. Новый адрес неизвестен.

— О, нет, — простонала Энн.

— В чем дело?

Энн помахала письмом в воздухе.

— Опять моя кузина! Господи, как мне хочется, чтобы она оставила меня в покое! Это одна из моих богатых родственников. У них дом в респектабельном районе, и они большие снобы. Каждый год моя кузина дает колоссальный рождественский бал, и каждый год мать заставляет меня идти.

— Разве ты не любишь ходить в гости?

— Нет, потанцевать, конечно, можно, но просто остальных девушек сопровождают молодые люди, а я иду с родителями. В прошлом году я сказала матери, что больше не пойду. У нас произошла крупная ссора. Это огорчит твою тетушку Фи, — сказала мама, — мы будем выглядеть невоспитанными. Она просто не понимает. Мне двадцать два года, Беверли, а у меня нет парня.

— У меня тоже.

Энн потеряла дар речи. Она смотрела на умопомрачительно стройную фигуру, на безукоризненно уложенные волосы, на роскошное лицо и не верила.

— Это правда, — подтвердила Беверли. — У меня действительно нет парня. Если бы меня пригласили на вечер, я бы пошла одна.

— А как насчет… — начала Энн, но потом, вспомнив про письмо, пожаловалась:

— Мне придется идти, и я умру, если опять отправлюсь с родителями. Клянусь, Жанет, моя кузина, делает это, чтобы унизить меня! Мы давно уже соперничаем. С того момента, как у нас первых появился бассейн.

— Неужели ты не можешь найти кого-нибудь? Среди твоих знакомых наверняка найдется человек, готовый сделать тебе одолжение.

Но Энн грустно покачала головой, — Я пыталась так поступить в девятнадцать лет. Все как один подумали, что я пытаюсь их заполучить, как будто после одного танца сразу надо жениться. Испугались.


— Повтори, не понял, что ты от меня хочешь? — переспросил Рой Мэдисон во время продолжительного затишья после ленча.

Беверли сидела за его столом. Перед ним стояла тарелка с фирменной жареной картошкой. Беверли угощала.

— Я спросила, не сходишь ли ты с моей приятельницей на рождественский бал.

— Какой приятельницей?

— Одной из соседок.

— Почему она сама не может об этом позаботиться? Она что, страшненькая?

— Очень милая девушка.

Рой посмотрел на свои руки. Уже далеко не первый раз его пытались познакомить. Мать и сестры занимались этим постоянно. Он даже помыслить не мог, как сказать им, что они теряют время, его не интересуют женщины — они ведь не знали о его связях с мужчинами. Поэтому обычно ему приходилось страдать, но терпеть долгие свидания и девушек, желающих выйти замуж. Он ненавидел все это.

— Извини, Бев, мне что-то не хочется.

— Потому что ты гомосексуалист?

Рой так резко вскинул голову, что у него затрещали шейные позвонки. Сначала он не мог говорить, потом выдавил из себя:

— Проклятие, Бев! О чем ты говоришь? Откуда ты знаешь о таких вещах?

Парадоксально, но впервые она встретила гомосексуалистов в заведении Хэйзл. Они приходили стать такими, как все. Время от времени появлялся молодой человек, обуреваемый сомнениями, покупал женщину, чтобы доказать себе свою нормальность. Заканчивалось все обычно разговорами, верой в то, что его рассказ внушает сочувствие. Ведь проституток преследовали так же, как и гомосексуалистов. Поэтому уши Беверли слышали многое.

— Послушай, Рой, — продолжила Беверли тихим и серьезным голосом, — Энн Хастингз ищет не парня. Это будет инсценировка, вот и все. Ты нам нужен в качестве ее кавалера на вечеринке.

Рой Мэдисон сидел, ошарашенно уставившись на Беверли. Она не переставала удивлять его.

— Как ты догадалась? — понизив голос и оглянувшись вокруг, спросил он. — Слушай, это что, видно?

— Я не думаю, что тебя кто-нибудь подозревает, Рой.

— Тогда как ты это поняла?

— Рой, Энн Хастингз одинока и несчастна, — сказала Беверли, как будто не расслышав. Это был ее обычный прием, когда она не хотела говорить правду и лгать одновременно. — На балу будут все родственники, и ей страшно хочется покрасоваться перед одной кузиной. Ваше появление вместе вызовет сенсацию.

При этих словах он мельком посмотрел на свое отражение.

— Ты так думаешь?

— Ты ведь актер, Рой. Отнесись к этому профессионально.

— Пожалуй, — медленно произнес он, и на лице его заиграла улыбка. — Неплохая мысль.

— Ну что, согласен?

— Секундочку. Что я с этого буду иметь?

— Не понимаю.

— Ну, девушка дает прикурить друзьям и родственникам, а я что с этого получаю? Если она нанимает меня сыграть роль, то она должна заплатить мне.

— Заплатить?

— Да. Почему бы нет? Я ведь актер, не так ли? И вы нанимаете меня на работу, правильно?

Беверли задумалась. Собственно, почему бы и нет? Заплатив деньги, Энн получит в сопровождающие красивого молодого человека и будет предметом зависти всех присутствующих особ женского пола.

— Хорошо, — согласилась она, — тебе заплатят.


Рой имел успех.

Энн с легкостью согласилась заплатить тридцать долларов. Ей стоило только разок взглянуть на Роя, когда она поступила работать официанткой. Он заехал за ней в новой машине Эдди, с букетиком орхидей. Энн подумала, что за такое сопровождение она бы отдала и сто долларов.

Но самое интересное произошло на вечере. Все было как всегда шикарно. Сноб дядя Эл нанял служащих парковать машины гостей и даже пригласил оркестр. Девушки были разодеты, во многом пытаясь подражать Жаклин Кеннеди. Энн предпочла скромное платье, не забыв приличествующие случаю длинные перчатки. Жанет Хастингз поздоровалась с кузиной и уже открыла рот, чтобы сделать язвительное замечание по поводу ее платья, когда заметила парня, сопровождавшего Энн. Он не был похож на знакомых Энн. Присутствующие на вечере молодые люди были облачены в черные костюмы, белые рубашки и узкие галстуки, щеголяя безукоризненными прическами, напомаженными волосами. На приятеле Энн были брюки и свитер, пепельные волосы мягко падали на лоб, придавая ему застенчивый и беззащитный вид, от которого растаяло чуть ли не каждое женское сердце на балу. К концу вечера большинство девушек прогуливались неподалеку от загадочного Роя, стараясь попасться ему на глаза. К их изумлению, он обращал внимание только на эту толстушку Энн. Молодые люди в свою очередь были заинтригованы ее тайными талантами, которыми она так приворожила такого парня, как Рой. Четыре человека попросили у нее телефон.

Несколько дней спустя Рой пришел в кафе и заказал два больших гамбургера с дополнительной порцией сыра. Беверли в этот момент играла с ребенком одного из клиентов. Она щекотала его и высоко поднимала в воздух. Чтобы привлечь ее внимание, Рой поставил песню Эль-Пасо. Это всегда срабатывало.

— Ты не поверишь! — воскликнул он, обращаясь к Беверли. — Помнишь режиссера, которого я встретил на балу у кузины Энн? Ну тот, который сказал, что ему нравится мой стиль, и дал мне свою визитную карточку? Представляешь, Бев, он предложил мне роль в рекламном ролике!

— Я рада за тебя, Рой.

— Вот, — проговорил он, доставая бумажник, — это тебе.

Беверли посмотрела на десятидолларовую бумажку.

— За что?

— Это твоя доля. В первый раз так легко заработал тридцать долларов. Возможно, я еще и работу получу. Я твой должник, Беверли.

— Ты мне ничего не должен, Рой. Я просто хотела, чтобы Энн почувствовала себя хорошо.

— Я тебе еще обязан и за мою новую внешность. Вчера виделся со своим агентом. Он язык проглотил, когда я вошел в офис. Сказала, что, наверное, сможет мне что-нибудь предложить. Так что я твой должник, Беверли. — Он протянул ей десять долларов. Она взяла.

Беверли вернулась к кассовому аппарату, у которого выстроилась очередь желающих заплатить за купленные гамбургеры. Она ощущала десятидолларовую бумажку в руке. Завтра она положит их в банк.


Готовность: травма особой тяжести! Готовность: травма особой тяжести! — доносилось из динамиков сети оповещения больницы.

Линда Маркус, почти готовая встать под струю душа, резко повернулась к громкоговорителю, висевшему на стене.

Доктор Маркус — в реанимационное отделение! — прозвучало в динамике. И вновь: Доктор Маркус — в реанимационное отделение!

Линда сняла трубку телефона, набрала номер реанимационного отделения и сказала:

— Я уже иду. — Затем она быстро натянула свой зеленый хирургический халат и выскочила в коридор. Линда не стала ждать лифта и слетела вниз по лестнице к реанимации.

Там царил страшный хаос. Вокруг суетились медсестры и другой персонал. Они срочно готовили палаты и кровати. Одновременно с Линдой подошли трое ординаторов, живших при больнице. Они были одеты для операции. Затем влетел хирург в спортивном костюме. Линда прошла прямо в службу радиосвязи. Там она услышала доносившиеся из приемника вой сирены и крик фельдшера скорой помощи:

— У нас четыре пострадавших! Множественные проникающие раненая!

— Боже мой! — воскликнула Линда. Просто гангстерская война! — Она взяла микрофон и громко сказала в него:

— Это доктор Маркус. Опишите степень поражения каждого!

— Состояние троих стабилизировано, доктор. А вот у четвертого — проникающее ранение в области сердца, кровища так и хлещет. Пульс слабый, зрачки расширены, глазные яблоки закатываются.

— Подключите его к аппарату искусственного дыхания. Наложите бандаж! — Линда посмотрела на медсестру, сидевшую рядом у передатчика. Их глаза на миг встретились, затем сестра сказала в микрофон:

— Когда вы будете у нас?

— Минут через семь.

— Черт, — вырвалось у Линды, — можете делать внутривенные вливания?

— Нет, доктор. Вены резко сужены, а яремная — пуста и… о черт!

— Что?

— Пульса нет!

Линда и медсестра молча смотрели на динамик, из которого раздавались звук сирены и отрывочные фразы двух фельдшеров. Наконец один из них прокричал:

— Начинаем электростимуляцию.

Линда выскочила из кабинета радиосвязи и буквально ринулась к старшей сестре:

— Приготовить все к вскрытию грудной клетки! Спустя шесть минут послышался нарастающий вой сирены, и чей-то голос прокричал по радиосвязи: Мы подъезжаем! Бригада выскочила из реанимационного отделения на крыльцо, чтобы принять носилки с пострадавшими. Сразу за скорой на больничный двор с воем ворвались три полицейские машины.

В тот момент, когда Линда натягивала стерильные перчатки, послышался топот ног в коридоре и голос старшей сестры:

— С грудным ранением сюда!

Ассистирующая Линде сестра уже подготовила операционную для срочной операции на грудной клетке. На стерильном столике лежали инструменты и стопки тампонов. У бригады не было времени надеть полностью стерильную одежду — каждый стоял в том, в чем его застал срочный вызов. Они только надели стерильные перчатки и торопливо перенесли молодого человека, находящегося без сознания, на операционный стол. Анестезиолог сразу же наложил ему маску и стал давать наркоз. Два побледневших врача-ассистента вскрыли вены на запястьях и лодыжках юноши, и сестра ввела в них иглы капельниц с плазмой крови и физраствором.

Линда встала за спиной сестры, которая обрабатывала кожу на груди больного. Сразу же после того, как та вылила почти бутылку антисептика ему на грудь, Линда скальпелем рассекла грудную клетку от грудины вниз и к спине. Кровь тотчас же хлынула из надрезов. Линда проникла рукой внутрь и взяла сердце оперируемого. В нем не было крови.

Линда посмотрела на лицо юноши. Ему вряд ли было больше пятнадцати. Он так молод, — подумала она, проводя прямой массаж сердца. — Ну же, не дай ему умереть!

Полная тишина стояла в операционной. Шесть пар глаз напряженно следили за тем, как доктор Маркус сжимала и отпускала сердце оперируемого. Ее руки были по локоть в крови, пот градом струился со лба, спина занемела.

— Ну, давай же, давай, — взывала она.

— Может, хватит уже, доктор, — произнес наконец анестезиолог.

Линда не слушала его. Она закрыла глаза и, склонившись над юношей, упорно продолжала массаж.

— Его мозг слишком долго не получал кислорода, — снова начал было анестезиолог. Но Линда прервала его:

— Подождите! Я думаю… — Она почувствовала слабое движение. А затем ее руке передался уже отчетливый толчок сердца. Линда обернулась к старшей сестре:

— Кардиологи готовы?

— Да.

— Скажите им, что у него порван левый желудочек. Я наложу швы.

Два часа спустя Линда сидела в комнате отдыха врачей хирургического отделения. Доктор Кейн давал рекомендации по телефону, два хирурга дремали в креслах.

— Линда, ты ужасно выглядишь.

Она подняла глаза от карты только что прооперированного юноши и, посмотрев на вошедшего доктора Мендоса шутливо-грозным взглядом, ответила ему в тон:

— Спасибо.

— Нет, я действительно так считаю, дорогая. Ты слишком много работаешь.

Линда молча смерила Мендоса взглядом, закрыла историю болезни, пересела от стола на уютный диванчик и уставилась в телевизор. Шли шестичасовые новости, но Линда тупо смотрела на экран, не обращая внимания на то, что там происходит.

— Хосе, — сказала она утомленно, — я действительно много работаю. Это уже седьмые сутки подряд в реанимационном отделении.

Мендос даже присвистнул от удивления. Все ужасно не любили суточные дежурства в реанимации. Этот неблагодарный труд в основном возлагался на новичков и ординаторов.

— Это с чего же? Только не говори, что тебе нужны деньги!

Нет, ей не нужны были деньги. Но говорить этому красавчику из отделения ортопедической хирургии, в чем была ее нужда, Линда тоже не собиралась. Она не собиралась говорить, например, о том, что не хочет идти в свой дом на берегу океана, где царствовало одиночество. Казалось, что оно поджидало хозяйку каждый вечер, притаившись сразу же за входной дверью. Это холодное одиночество накатит на нее, как звуки прибоя, и Линда так и замрет на пороге, не в силах двинуться вперед.

Как она могла рассказать все это мужчине, который просто купался в женском внимании на ежевечерних пирушках?

Дежурства в реанимационном отделении давали Линде повод остаться в больнице и спать в одной из комнат, отведенных для дежурных врачей.

Больничный комплекс Святой Катерины был расположен недалеко от побережья и пересечения крупных дорожных магистралей, поэтому через его реанимационное отделение проходило гораздо больше пострадавших автомобилистов, виндсерферов и просто прохожих, чем в среднем по клиникам города. Работа в этой больнице занимала все время и не позволяла Линде думать о чем-либо другом. Она осматривала больных, занималась диагностикой, накладывала швы, оперировала. Она выпивала за сутки неисчислимое количество чашек крепчайшего кофе, питалась бутербродами второй свежести из автоматов и теряла в весе. Она была палочкой-выручалочкой для всего хирургического отделения.

Линда чувствовала, что Хосе Мендос изучает ее, но не обращала на него внимания. Когда три года назад этот молодой да ранний костоправ, лечивший до того только известных спортсменов и кинозвезд, впервые появился в больнице, то сразу же положил глаз на незамужнюю и держащуюся несколько отчужденно Линду. Она отшила его в твердой, но не обидной форме. С тех пор Линда была загадкой для Мендоса. Он знал, что она не замужем и ни с кем не встречается, как то утверждали всезнающие больничные сплетницы. Казалось, что все, чем она занималась, была работа.

— Можно дать тебе совет, дорогая? — спросил Мендос.

Линда взглянула на него. Хосе был красивым мужчиной. Это особенно заметно на фоне неказистых хирургов клиники Святой Катерины. Внешность и горячий латиноамериканский темперамент делали его неотразимым в глазах женской части медперсонала больницы.

— Ага! Вы только взгляните-ка на это! — вдруг раздался голос доктора Кейна.

Линда и Мендос обернулись к телевизору. Там показывали, как Дэнни Маккей выходит из резиденции бывшего президента США. Тот, к всеобщему удивлению, только что высказался за выдвижение Дэнни кандидатом в президенты Соединенных Штатов. Дэнни улыбался, обнимая жену за талию, и приветственно махал рукой в телекамеры. Он производил впечатление человека, преисполненного решимости стать хозяином Белого дома.

— Вы посмотрите на это! — снова воскликнул доктор Кейн. — Кто бы мог подумать, что Маккей получит поддержку от президента? Другим претендентам есть над чем задуматься!

— Вы думаете, он будет избран кандидатом на съезде в июне? — спросил Хосе.

Доктор Кейн встал из-за стола и направился в раздевалку.

— Это не сильно меня удивит. Человек почти уже стал национальным идолом!

— К тому же и недурен собой, — прибавил Мендос. — Он уже сделал все, разве что не объявил себя новым Джоном Кеннеди.

Они смотрели телевизор некоторое время. Наконец два других хирурга ушли из комнаты отдыха, и Хосе с Линдой остались вдвоем. Он встал, выключил телевизор и посмотрел на Линду.

— Как твой пациент? Этот молодой бандит?

— Он в коматозном состоянии, но печень и почки работают нормально. Думаю, с ним будет все в порядке.

Хосе некоторое время задумчиво глядел на Линду. Затем взял стул и уселся напротив нее.

— Можно поговорить с тобой, Линда? — произнес он тихо.

Линда улыбнулась и вскинула руки, чтобы снять бумажную шапочку, покрывающую ее голову. Она надела ее рано утром и не снимала с тех пор. Дуновение кондиционированного воздуха доставило ей удовольствие.

— О чем ты хочешь со мной поговорить? — спросила она, смяв шапочку и бросив ее в корзину для мусора.

— Зачем ты себя выматываешь?

Линда взглянула на Мендоса. Он смотрел на нее серьезными и искренними глазами.

— А другие зачем? — ответила она спокойно. — Для меня — это работа. Ты выматываешь себя тоже, только другим способом.

Он утвердительно покачал головой.

— Я и не спорю. Последний раз я был дома в прошлую субботу, чтобы взять теннисную ракетку. Но я выматываю себя так, что тело мое отдыхает. Ты же убиваешь себя работой.

Линда хотела было встать, но Хосе придержал ее ласково за руку.

— Позволь мне дать тебе один совет. Я уже и раньше встречал подобное поведение. Бывает, одни люди урабатываются до смерти, стремясь что-то забыть, другие стремятся переключиться на что-то другое. Кто-то переезжает с места на место, пытаясь убежать от своего прошлого. Но все это не выход из положения.

— А как поступаешь ты? — спросила Линда, пристально глядя на Хосе.

Он отвел свой бархатистый взор и уставился в стену.

— Давным-давно я был женат, но моя жена умерла. И как только она ушла из моей жизни, смысла в ней не стало. А сейчас я стараюсь окружить себя новыми друзьями и заполнить вечера банкетами, пирушками и другой ерундой в том же духе. — Он снова посмотрел на Линду. — Но я уже сказал — это не выход.

Линда молча смотрела на Мендоса. Сквозь закрытую дверь доносились звуки как всегда хлопотливой жизни большой больницы: поступали новые вызовы, готовилась новая операция — Линда вдруг подумала о Барри Грине. Он недавно снова звонил, предлагал выбраться куда-нибудь вместе. Она колебалась, но ей хотелось пойти. В конце концов Линда отклонила предложение, подумав, что это снова не кончится нормально. Пока не кончится. Не кончится, пока она не решит своих проблем с помощью «Бабочки».

— А почему бы нам не пообедать вместе когда-нибудь? — спросил Мендос. — Нам есть о чем поговорить.

Линда посмотрела в его темные искренние глаза и улыбнулась.

— Со мной все в порядке, Хосе. Спасибо за заботу. — Она встала и под его удивленным взглядом вышла из комнаты отдыха.


Техас. 1963 год


Мануэль чуть не убил меня на этот раз! Рэчел, помоги!

Эти слова из отчаянного письма Кармелиты вновь и вновь возникали в голове Беверли, когда она гнала свой голубой корветт по шоссе, ведущему в Техас.

Уже пять лет она не получала от Кармелиты писем. И вдруг на прошлой неделе почтальон принес в кафе конверт, адресованный Рэчел Дуайер. Мы жутко подрались, — писала Кармелита. — Мануэль пытался убить меня. Я больше не могу так жить, Рэчел. Однажды мы поклялись выручать друг друга из беды! Я молю Бога, чтобы это письмо дошло до тебя, потому что я сейчас в беде.

Беверли оставила кафе под присмотром Энн Хастингз и вот теперь мчалась на машине по бескрайним просторам Техаса. Впервые за все эти годы.

Воздух был наполнен переменами. Беверли чувствовала это. Мир, казалось, движется все быстрее и быстрее. Русские запустили человека в космос, в Америке лихорадочно строили атомные убежища и повсюду танцевали твист. Жизнь, которую вело не одно поколение американцев, готова была внезапно, резко и навсегда остановиться. Мир стоял на пороге новой эпохи.

Если бы ее попросили объяснить, почему она так думает, Беверли не смогла бы этого сделать. Это было нечто, что она чувствовала, но не могла выразить словами. Хотя уже повсеместно наблюдались признаки чего-то нового, грядущего: на Юге участились расовые стычки белых и черных, из битников вырастали рок-певцы и вмиг становились популярными по всей Америке. Даже консервативный Голливуд изменился, заполнив кинотеатры валом фильмов о шпионах и спецслужбах. Все эти картины проносились перед глазами Беверли на фоне огромного ядерного гриба.

Он ли вызывал эти перемены? Ядерная бомба? Все нарастающая угроза с Востока? Что случилось с безмятежной, размеренной жизнью прошлого десятилетия? И если это лишь начало, как говорила ей интуиция, то что же будет дальше?

Что бы там ни было, какое бы будущее ни лежало за горизонтом, Беверли точно знала одно — она должна стать богатой.

В начале этого года Эдди заявил, что Беверли будет получать десять процентов от доходов их предприятий. При четырнадцати закусочных, с успехом торгующих королевскими гамбургерами, Беверли стала получать приличные дивиденды. А когда она решила, что ее счет в банке растет не так быстро, как ей хотелось, Беверли вняла совету Эдди и купила один из только что построенных коттеджей в Энсино. Но не поселилась в нем, а сдала его в аренду. Цена дома почти сразу же стала расти — долина Сан-Фернандо переживала самый на-стоящий строительный бум. Поэтому Беверли решила снять со счета еще часть денег и купить два новых коттеджика. И тоже сдала их в аренду. Эта недвижимость уже приносила Беверли неплохой доход. А через десять лет, как уверял Эдди, ее стоимость увеличится по крайней мере в десять раз.

Беверли, однако, продолжала очень осторожно обращаться с деньгами. Когда Эдди пытался ее уговорить купить в складчину пакет акций и облигаций, Беверли отказалась. Одно дело — вкладывать доллары в строительный бизнес: здравый смысл говорил, что это выгодная затея. Совсем другое — заниматься крайне рискованными играми с ценными бумагами! Так же, когда Эдди и Лаверна приобрели шикарный дом в престижном районе, Беверли решила остаться в своей скромной квартирке. Каждый доллар, который она откладывала, был ее вкладом в будущее.

Даже голубой корветт, который она теперь вела по дорогам Техаса, был куплен в магазине подержанных автомобилей и только потому, что Беверли нуждалась в нем по работе. Будучи региональным управляющим фирмы Королевские гамбургеры, Беверли должна была контролировать торговые точки по всей Южной Калифорнии. Их гамбургеры теперь стоили пятнадцать центов, а фирменная картошка — двадцать. Чтобы процветать, надо было строго выдерживать качество продаваемой продукции. А Беверли очень хотела процветать!

Этим теплым ноябрьским утром Беверли ехала той же самой дорогой в Сан-Антонио, какой ее много лет назад привез Дэнни. Она ехала по этому шоссе не случайно. Каждая миля придавала девушке новые силы. Вспоминая места, так радовавшие влюбленную и ничего не подозревавшую девочку, Беверли заряжалась новой, неистовой энергией для выполнения цели своей жизни. Сжав руль, она заставляла себя вспоминать те давние дни, ворошила память, распаляла ненависть и жажду реванша. Ты говоришь, что добьешься успеха, — сказала она Дэнни той ночью, когда он вышвырнул ее из машины. — Что ж… Я стану богаче и влиятельнее тебя.

По радио передавали новости. Президент Кеннеди, — сообщал диктор, — продолжает свой неофициальный визит в Техас. Сегодня утром он прибыл в Хьюстон, где был встречен ликующими толпами горожан, приветствовавших президента на всем пути следования правительственного кортежа. Джон Кеннеди потребовал, чтобы пуленепробиваемый верх его лимузина был поднят, чтобы он мог стоя приветствовать хьюстонцев. Президента в поездке сопровождает первая леди. Визит Джона Кеннеди в Техас завершится посещением Далласа в конце недели.

Ландшафт изменился. Пустыня перешла в гористую местность, по бокам дороги замелькали фермы. Сан-Антонио лежал впереди.


Беверли долго сидела перед входом в заведение Хэйзл.

Она поехала сюда не сразу. Сначала она подъехала к месту, где стоял дом Боннера Первиса, и нашла там детскую площадку соседнего новопостроенного дома. Площадка была окружена высоким забором, ее охраняла собака на цепи.

Что стало с ангелоподобным дружком Дэнни и его бедной матерью?

Затем Беверли поехала к мрачному кирпичному дому, где она девять лет назад была вынуждена отдать своего ребенка. Но здание тоже не сохранилось. На его месте стоял новый жилой дом приветливого вида.

Несмотря на это, память Беверли хранила все события того времени, как если бы они произошли вчера. Боннер и его мать могли перебраться куда угодно, однако Беверли все еще отчетливо помнила тошнотворный запах грязной прачечной и скрип железной койки, на которой Дэнни пользовал ее каждую ночь. И акушера может больше не быть в городе, но ведущая к нему темная лестница с едва горящей единственной лампочкой словно отпечаталась в мозгу Беверли.

Беверли завела машину. Сан-Антонио не был конечной целью ее поездки. Она лишь проезжала этот городишко, полный воспоминаний. Беверли знала, что больше никогда не поедет в эти края. Кармелита здесь уже не жила. То отчаянное письмо она написала из Далласа.

До Долласа было около двухсот семидесяти миль, и Беверли решила переночевать неподалеку от Сан-Антонио. Она нашла недорогой мотель и провела в нем ночь, пытаясь придумать, как разыскать Кармелиту в Далласе. Ведь на конверте не было обратного адреса. Кармелита в спешке или из-за страха не упомянула в письме, где она сейчас живет. Со слабой надеждой Беверли взяла телефонный справочник. Там значилась одна Кармелита Санчес. Беверли набрала номер, но обнаружила, что не туда попала. Оставалось только поехать в Даллас и попытаться как-то разыскать подругу. Девять лет назад они дали друг другу слово, и Беверли никогда об этом не забывала.

Она приехала в Даллас в среду вечером. Беверли отчаянно надеялась на две вещи: ей удастся спасти Кармелиту и уговорить ее возвратиться вместе в Голливуд.

Некоторое время она ездила по тем местам, где, вероятнее всего, можно было встретить подругу. Беверли сильно подозревала, что Кармелита продолжает заниматься проституцией. Потом Беверли сняла комнату в мотеле старой части города неподалеку от района развлечений. Она не теряла время. Бросила чемодан в свою неказистую комнату и отправилась на поиски Кармелиты.

Она пришла к выводу, что разыскать подругу можно было единственным способом: беспроволочным телеграфом. Многие женщины на улице смотрели на молодую блондинку с недоверием. Ты из полиции? — спрашивали одни. Другие хотели знать, зачем она разыскивает Кармелиту. Большинство коротко отвечали, что никогда не слышали о Кармелите Санчес, и отворачивались. Но Беверли не отступала. Она сообщала каждой, где остановилась и что она будет ждать там Кармелиту. В первый раз за девять лет Беверли произносила свое настоящее имя: Пожалуйста, скажите ей, что ее ищет Рэчел Дуайер.

Это было долгое, полное неопределенности ожидание. Рано утром в четверг Беверли спустилась в темный неуютный холл отеля и заняла место напротив главного входа. Она наблюдала за входящими и выходящими людьми: старыми, молодыми, ссорящимися молодоженами, двумя старыми девами в старомодных платьях. Никто не обращал внимания на тихую девушку, которая сидела, плотно сжав ноги, держа руки на коленях, со взглядом, устремленным к двери. В этом отеле ты платил по счету и не лез в чужие дела.

В тот вечер она опять отправилась на поиски, гуляя по улицам, которых избегали приличные девушки, но которых не боялась Рэчел Дуайер. Проститутки и их парни наблюдали за ней с изумлением. Неужели она не понимает, что нарвется здесь на неприятности? Их удивляло, что она подходит к ним и разговаривает с ними, как будто они обыкновенные прохожие. Они не могли знать, что девушка с тихим голосом когда-то была одной из них.

Ни помощи, ни информации. Она вернулась в отель усталая и голодная. Но не сдавшаяся. Беверли обладала не только целеустремленностью, но и терпением. Она найдет Кармелиту.

В пятницу утром она опять сидела в холле, пила кофе и слушала новости по радио. Сегодня утром, — говорил диктор, — президент Кеннеди произнес речь в Торговой палате Форт Уорта. Он и миссис Кеннеди сейчас находятся на борту самолета и должны приземлиться в аэропорту Далласа в одиннадцать сорок. Отсюда президент и первая леди предпримут десятимильную автомобильную поездку через Даллас. По пути их следования уже собираются толпы желающих поприветствовать.

Беверли выпрямилась. В дверном проеме стояла молодая женщина, неуверенно оглядываясь.

Кармелита!

Их глаза встретились. Беверли поднялась, Кармелита медленно пошла навстречу. На ее хорошеньком лице было написано недоумение. Когда она приблизилась, Беверли почувствовала комок в горле. На нее нахлынули воспоминания.

Кармелита остановилась, не дойдя нескольких шагов.

— Вы разыскивали меня? — спросила она. Беверли кивнула.

— По словам моих друзей, вы говорили, что здесь Рэчел. Где она?

— Она перед тобой, Кармелита, — мягко сказала Беверли. — Разве ты не узнаешь меня? Я — Рэчел.

Кармелита наклонила голову. Лицо ее приняло озадаченное выражение.

— Вы не Рэчел.

— Да нет же, — повторила Беверли, — я — Рэчел из заведения Хэйзл в Сан-Антонио. Мы виделись последний раз девять лет назад, когда ты посадила меня на поезд в Калифорнию. Мы поклялись, что если нужна будет помощь, то позовем друг друга. Ты ведь помнишь.

Глаза Кармелиты стали как щелочки.

— Смеешься надо мной? Ты не Рэчел!

— Это я. Я там научила тебя читать. А ты придумывала шарады с цифрами. Ты, Белл и я — мы дружили втроем.

— Рэчел? — все еще неуверенно прошептала Кармелита.

— На внутренней стороне бедра у меня татуировка. Бабочка.

Черные глаза Кармелиты широко раскрылись.

— Бабочка! — воскликнула она. — Господи! Рэчел! Плача и смеясь одновременно, Кармелита раскрыла руки, и подруги обнялись.

— Не могу поверить, — проговорила Кармелита, вытирая глаза. — Рэчел, ты приехала! Так как обещала. Но… ты теперь такая красивая! Что произошло?

— Я тебе все расскажу, но сначала о другом. Как дела, Кармелита? С тобой все в порядке? Мануэль причинил тебе боль? Твое письмо…

Кармелита оглянулась и тихо сказала:

— Может, пойдем куда-нибудь выпьем кофе?

Они отправились в маленький придорожный ресторанчик, где основными посетителями были шоферы и торговцы скотом. Кармелита быстро расправилась с порцией жареного мяса и горячим кукурузным початком. Беверли съела чуть-чуть салата, запивая черным кофе. Кармелита не выражала желания говорить о Мануэле, поэтому Беверли посвятила ее в свои новости. Когда Беверли рассказывала о пластической операции, Кармелита изучала ее лицо с нескрываемым любопытством.

Заканчивая свою историю, Беверли спросила: — А ты, Кармелита? Когда ты ушла от Хэйзл?

— Ты знаешь, у Мануэля возникли неприятности с полицией. Мы сбежали ночью. Когда мы добрались до Далласа, я позвонила Хэйзл, дала ей адрес и попросила направлять по нему почту. Она этого не сделала. А мне должны были прийти несколько чеков за шарады. Негодяйка.

— Почему ты перестала отвечать на мои письма? Кармелита вытерла пальцы салфеткой.

— Вот как получилось, подружка. Ты и я обменивались письмами пару лет. Сначала все было нормально. Мы все еще дружили. Но потом я почувствовала, что мы расходимся. Ты — приличная девушка с работой, а я — проститутка. Мне показалось неправильным продолжать писать тебе.

— Но мы все равно друзья, Кармелита, — тихо заметила Беверли. — Расскажи мне, что произошло.

Кармелита сжала салфетку в руке. Ее было еле слышно из-за волны длинных черных волос, которые почти закрывали ей лицо.

— В этот раз он меня по-настоящему напугал. Мы поссорились. У Мануэля появилась другая девушка. Он говорит, что не может все время любить одну женщину. Я застала их вместе и приревновала. Я ударила его. Он достал нож.

Кармелита подняла черные глаза, и Беверли увидела в них ту же боль, непонимание и стыд, что и много лет назад.

— Ты не поверишь, но меня спасла эта девушка. Она помешала ему. Он хотел ударить в сердце, но нож прошел вот здесь, — она показала на место ниже грудной клетки. — Я провела неделю в больнице. Приходила полиция и напугала меня. У меня появилась мысль, что Мануэль вернется и прикончит меня. Поэтому я попросила у медсестры бумагу и написала тебе письмо.

— Я выехала, как только получила его. Кармелита отвела взгляд.

— Я не была уверена, что ты его получишь. Я не знала, продолжаешь ли ты работать в кафе. Сейчас я жалею, что отправила его.

— Почему?

Кармелита чувствовала себя не в своей тарелке. За последний час она поняла, как много их разделяет. Теперь Рэчел была порядочной и чистой, а она, Кармелита, так и осталась изгоем. Рэчел даже поменяла имя, став Беверли Хайленд. Новое имя и новое лицо. С этой женщиной у нее не было ничего общего. Кармелита внезапно осознала, что разговаривает с незнакомкой.

— Слушай, а куда все идут? — спросила Кармелита. Она посмотрела на часы: почти час дня. Потом вспомнила: скоро проедет президентский кортеж.

— Кармелита, — позвала Беверли, — поехали со мной.

— Куда?

— В Калифорнию. Поехали со мной, и начнешь новую жизнь.

Кармелита изумилась.

— Уехать из Техаса?

— Да.

— Ой, нет!

Гслос Беверли стал еще мягче.

— Кармелита, ты счастлива?

Девушка пожала плечами:

— А кто счастлив?

— Ты можешь стать счастливой, если поедешь со мной, я дам тебе хорошую работу, ты сможешь учиться. Тебе понравится Калифорния.

Кармелита покачала головой.

Беверли дотронулась до руки подруги и произнесла:

— Помнишь, как мы вместе мечтали? Ты хотела учиться, работать в конторе, печатать, говорить по телефону. Ты сможешь достичь этого, если поедешь со мной. Кармелита, в Калифорнии сбываются мечты!

В испанских глазах Кармелиты появилось то редкое выражение, которое Беверли замечала иногда, давным-давно. Как будто ее посещали видения. В эти мгновения Кармелита испытывала надежду или, вернее, предчувствие надежды. Это случилось раньше, когда она научилась читать первые слова, когда продала первую шараду в журнал. Мечта о лучшей жизни загоралась в ее черных глазах в такие минуты. Но огонек быстро угасал, так же как и сейчас. Кармелита не умела надеяться и мечтать, она давно смирилась со своей страшной судьбой.

— Слишком поздно для меня, подружка, — произнесла она, глядя на клочья салфетки в руках, — я уже не смогу уехать.

— Почему?

— Я слишком стара. Мне двадцать пять. И потом Мануэль…

— Но ты не можешь любить его!

Любить? Мануэля? Может быть, когда-то она и любила Мануэля, но это было очень давно. Сейчас он был для нее просто мужчиной, который защищал ее, отбирал у нее деньги и приказывал. Когда у него было хорошее настроение, он хорошо к ней относился, когда она того заслуживала, он наказывал ее. Она не может уйти от Мануэля. Он решал за нее, он даже говорил ей, какую одежду носить. Она стала жить с ним с тринадцати лет. Он превратился в частичку ее самой.

Кармелита редко размышляла над своей жизнью. День за днем монотонно тянулись нескончаемой чередой! Она приводила мужчин в свою комнатушку и продавала свое тело. Кармелита жила в пустоте, без будущего. А, собственно, о чем думать? Мануэль заботился обо всем. Например, вчера вечером она сообщила ему, что опять беременна. Он сразу ответил:

— У меня есть парень, который тебе поможет. Несмотря на криминальный образ жизни, Кармелита Санчес была верной католичкой и каждую неделю исповедовалась. Ей предстояло исповедоваться в очередном большом грехе — еще одном аборте. Но так решил Мануэль. Кармелите и в голову не приходило подумать самой, не согласиться с ним и сказать: больше не будет абортов. Я оставлю ребенка.

Обе замолчали. Беверли отчаянно подыскивала слова, чтобы убедить подругу поехать с ней. Кармелита снова отчетливо почувствовала себя не в своей тарелке.

— Послушай, — сказала Кармелита, поднимаясь, — мне нужно идти, а то Мануэль начнет интересоваться, куда я пропала.

Уже в машине Беверли произнесла:

— Если ты боишься, что Мануэль разыщет тебя в Калифорнии, не волнуйся. Ему это не удастся. Ты изменишь имя. Помнишь, как тебе нравилось имя Кармен? Полностью изменишь свою личность, так же как и я.

Кармелита бросила на нее нервный взгляд. Да, это была реальная опасность — разыскивающий ее Мануэль. Но не только по этой причине она не могла покинуть его. Такие девушки, как она, не созданы для нормальной жизни, вот и все.

Беверли хотела добавить еще кое-что. Через несколько лет Кармелита начнет стареть, и Мануэль предпочтет ей кого-нибудь помоложе. Она останется совершенно одна, поистрепавшаяся женщина с панели, которая никому не нужна. Кармелита сама осознавала это. Они с Беверли понимали это уже девять лет назад, когда им было всего по шестнадцать.

Улица была запружена машинами. Кажется, весь Даллас хотел поприветствовать президента.

На перекрестке они застряли. Машину Беверли зажали со всех сторон, сзади в ее бампер почти врезался автобус, водитель которого непрерывно сигналил.

Кармелита ругалась по-испански и произнесла:

— Он же видит, что нам некуда ехать. Что толку гудеть?

Вдруг между машинами образовался просвет. Беверли отреагировала мгновенно. Они успели проскочить, а автобус и его сердитый водитель так и остались в пробке.

Машина Беверли нырнула на боковую улицу, где не было толпы, желающей поглазеть на президента.

— Мне нужно вернуться в Калифорнию, — сказала она Кармелите по дороге в отель. — Сегодня я уезжаю. Если ты передумаешь, я в отеле до шести вечера.


Дэнни Маккей жал на гудок, пытаясь заставить голубую машину убраться с дороги. Блондинка за рулем только рот разевала. Сидела и трепалась с подружкой.

Наконец появился просвет. Он опять нажал на гудок и закричал:

— Давай! Двигай! — Машина метнулась вперед и исчезла в боковой улице.

— Да, — протянул Боннер Первис, сидевший рядом, — никогда такого не видел. И все только потому, что старина Кеннеди приезжает в город.

Дэнни нетерпеливо топал ногой и пытался выбраться из этой неразберихи. Он приехал в Даллас не за тем, чтобы увидеть президента. У него были здесь более важные дела.

День был не жаркий, но у Дэнни взмок воротник рубашки. Он был сам не свой от нетерпения. Семь лет они в бизнесе. Семь лет с тех пор, как выкинули Билли Боба Магдалену в пустыне и завладели его автобусом. За эти годы Дэнни заработал такие деньги, о которых и не мечтал. Много уходило на красивых женщин и гостиницы, но он регулярно откладывал на будущее. Дэнни приехал в Даллас купить кое-что из недвижимости, оглядеться и завязать полезные знакомства. Ему тридцать лет, у него есть деньги в банке — пора меньше заниматься проповедями и сосредоточиться на достижении цели.

Он был полон энергии так же, как когда-то в Сан-Антонио. Весь Техас знал его как удивительного проповедника. Аудитория на его проповедях была так велика, что он проводил их на открытом воздухе, так как шатер уже не мог вместить всех желающих. Людям нравился взвинченный молодой проповедник, который ни минуты не мог усидеть спокойно. Дэнни был вечно в движении, даже когда он садился, медленно растягивал слова и лениво смотрел из-под ресниц, атмосфера вокруг него была наэлектризована.

Он чувствовал свою силу. Он не хотел ограничиваться Техасом и проповедничеством. Его сжигало желание владеть и править. В Далласе он собирался переговорить о покупке административного здания и, возможно, нескольких квартир. Дэнни не терпелось приобрести недвижимость, и наконец-то он был в состоянии себе это позволить.

На боку автобуса красовалась надпись — Дэнни Маккей несет вам Иисуса. Но это был уже не тот автобус, что они украли у Билли Боба. Последняя модель, с встроенной спальней, ванной и кухней. Как правило, Дэнни сам не садился за руль, этим занимался Боннер. Дэнни водил белый, отделанный хромом линкольн-континенталь. Но решив продать автобус и обосноваться в Далласе, Дэнни сам сел за руль, чтобы отвести автобус к покупателю. Дэнни было по-своему жалко расставаться с большим и комфортабельным автобусом. Они вместе пережили хорошие времена. Но он не должен останавливаться. Бюстик Наполеона на приборной доске напоминал ему о цели. Власть, проповеди — лишь ступенька к ней.

— Смотрите! — показывая, воскликнул Боннер. Они стояли на пересечении трех магистралей. Внизу им был виден президентский кортеж из двенадцати машин. Сестра Сью, одна из девушек, сопровождавших в данный момент Дэнни, выглянула из заднего окна и завизжала:

— Жеки! Смотри, Марсия, это Жеки!

— Проклятие, — ругнулся Дэнни, останавливаясь на знак. Он восхищался и завидовал семье Кеннеди, прекрасно понимая, почему люди с ума сходят из-за них. Когда-нибудь он будет обладать такой же властью.

Крэк!

— Что это? — спросил Боннэр.

— Что-то в машине, — ответил Дэнни.

— Боже мой! — пронзительно закричала Сью.

— Что… — начал Дэнни, повернулся и посмотрел вниз. Президентский лимузин остановился. Жеки наклонилась над мужем, губернатор Коннелли странно осел в руках жены.

А потом воцарился хаос. Внезапно люди побежали в разные стороны, некоторые падали. Агент секретной службы кричал в сторону машины Линдона Джонсона:

— Ложись! Ложись!

Машина президента стремительно рванула с места, за ней последовала машина охраны.

— Господи, Дэнни! — вопил Боннер. — Они застрелили президента!

Сью и Марсия непрерывно голосили на заднем сиденье.

Дэнни ни о чем не думал в тот момент, он не понимал, что и почему делает. Он просто устремился вслед за президентской машиной, ни на минуту не упуская ее из вида.

Потом перед ними возникло тринадцатиэтажное здание больницы. Машина президента остановилась перед отделением скорой помощи. Через несколько секунд пострадавших положили на носилки.

Дэнни так резко затормозил, что три его спутника выпали из своих кресел. Он выскочил, оттолкнул Боннера.

— Послушайте, — кричал Дэнни на бегу, — что случилось?

Но его остановили агенты секретной службы. Он стоял и смотрел. Жеки все еще прижималась к мужу. Ее юбка и ноги были запачканы кровью. Когда носилки внесли в здание, позицию у дверей немедленно заняли люди из охраны президента.

— Что там, Дэнни? — переводя дыхание, спросил подбежавший Боннер. — Он жив? Кто стрелял? Дэнни!

— Господи, — простонал Дэнни. — Я не знаю!

К больнице начали подъезжать машины. Люди бежали по тротуару, некоторые кричали, плакали, другие двигались как зомби, не произнося ни звука. Полиция охраняла подходы к больнице. Вокруг суетились репортеры, неподалеку на лужайке поспешно налаживали аппаратуру телевизионщики, тут же расположилась машина одной из крупнейших радиостанций Далласа. Люди были растеряны, не знали, что делать.

Президента застрелили. Мир остановился.

Пораженный, Дэнни оглянулся вокруг. Негритянка стояла на коленях, по ее щекам струились слезы. Она била себя в грудь и причитала. Другие, не отрываясь, смотрели на больницу, в оцепенении скрестив руки на груди.

Сью и Марсия в испуге прижимались друг к другу. Журналисты пытались хоть что-нибудь узнать.

Настолько серьезно ранен президент?

Толпа росла. Людей влекло к больнице, они хотели быть рядом с поверженным лидером. Хаос вокруг напоминал Дэнни растревоженный муравейник. Вдруг его озарило.

Вот оно, его место в истории.

— Послушайте, — воскликнул Дэнни, — послушайте меня! — Он подбежал к автобусу и выпрыгнул на неровный капот — Братья и сестры во Христе! — закричал он с распростертыми руками. — Сольемся в молитве за нашего возлюбленного президента.

Так Дэнни завоевал их. Наконец кто-то заговорил, наконец кто-то вышел из толпы, стал для них путеводной звездой. Человек с властным голосом вдруг сказал слова, которые они хотели услышать, — знакомые, успокаивающие. Они устремились к нему, как мухи на мед.

Дэнни смотрел на растрепанные лица, глаза, полные надежды, и знал, что ему делать. Они как дети, — думал он. — Беспризорные маленькие дети. Они ждут, что кто-нибудь возьмет их за руки и укажет путь.

— Братья и сестры! Я не знаю, что сейчас происходит внутри этого здания, — звенел его голос над их головами, — о я знаю, что человеку на больничной койке там необходимы наши молитвы. Мы должны поднять свои голоса к Господу и молить Его не забирать сегодня к себе Джона Фитцжеральда Кеннеди. Мы должны излить свою любовь и свою душу Господу, чтобы Он услышал нас.

— Аминь! — закричал кто-то.

— Мы знаем, кого будет винить мир за случившееся! — продолжал Дэнни. — Он будет винить Техас! Но Техас не стрелял в нашего возлюбленного президента. Это был дьявол! Грех и разврат правят бал в нашем сегодняшнем мире. Это они стреляли в Джона Кеннеди! Если блаженный человек, лежащий там, умрет, — тут он указал рукой отделение скорой помощи, — то его убьют наше безбожие и грехи наши.

— Аминь, братья! — вопил Боннер.

Дэнни постепенно заводился, как всегда случалось с ним во время проповедей. Как только он расходился, его уже было не остановить. Его переполняло чувство власти над людьми. Тело его, казалось, парило над толпой, голос звучал громко и отчетливо, слова лились рекой.

Дэнни упал на колени и молитвенно сложил руки.

— Господь отец наш, — взывал он, — пожалуйста, услышь наши молитвы, Все мы жалкие грешники, достойные Божьей кары. Но мы молим тебя не забирать от нас сегодня Джона Кеннеди! Мы как маленькие дети. Нам нужен отец.

— Аминь! — стали повторять люди. Некоторые встали на колени в молитве. Все лица были обращены к притягательному молодому человеку, который стоял на коленях на капоте автобуса. В лучах солнца его почти рыжие волосы светились, как нимб над головой.

У Дэнни был красивый голос, который приказывал, уговаривал, заставлял людей менять мнение. Но у Дэнни был еще один талант: он умел плакать.

Он выкрикивал свое обращение к Господу, а по щекам его струились слезы. Голос срывался в нужных местах, иногда Дэнни очень уместно не мог сдержать рыдания. И толпа плакала вместе с ним.

Проходили минуты. Из больницы не поступало никаких сообщений.

Дэнни вскочил на ноги и, излил свой гнев.

— Мы должны показать Господу, что недостойны такого наказания. Мы должны показать Господу, как сильно любим человека, лежащего сейчас в этой больнице. Братья и сестры во Христе, давайте предложим себя вместо нашего поверженного президента. Давайте поклянемся, что откажемся от жизни во грехе и воспевании сатаны и вернемся на праведный путь. Ради Джона Кеннеди!

Толпа обезумела. Она взывала к Господу. Она давала обещания сделать все, что угодно, лишь бы Он оставил президента в живых. Дэнни стоял с распростертыми руками на фоне солнца. Его стройная фигура излучала страсть и магнетизм. Радиожурналисты заняли места поближе к автобусу; в эту минуту его слова были слышны половине Техаса. Пока не было новостей из больницы, телевизионщики нацелили камеры на Дэнни и снимали.

— Говорю вам, братья и сестры, — вопил он, — примиритесь с Господом сейчас! Обещайте Ему, что вы готовы на жертвы, если они спасут нашего возлюбленного президента! Братья и сестры, спрашивайте не о том, что может для вас сделать президент, а что вы можете сделать для президента!

— Аллилуйя! — визжала толпа. — Аминь! Хвала Господу!

Ошеломленный, Боннер Первис отступил в сторону. Он и раньше видел Дэнни во время его страстных проповедей, но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с сегодняшней. Люди взирали на Дэнни с восторгом. Они были в его власти, он мог сейчас вести их куда угодно. Боннеру вспомнились статьи о выступлениях Гитлера, которые он вырезал и хранил.

Боннеру пришел на память день три года назад, чем-то похожий на нынешний. Они работали в одном заштатном городишке, а Дэнни, нервный и возбужденный, все искал чего-то. В тот вечер в разгар всеобщей молитвы Дэнни исчез. Он вернулся через четыре часа, страшно бледный, но спокойный. Но следующее утро Боннер услышал в местных новостях, что доктор Саймон Уоддел был найден мертвым, жестоко и безжалостно убитым в своей постели. Полиция вела поиски. Разумеется, в случае необходимости сотня свидетелей могла присягнуть, что около одиннадцати вечера Дэнни молился вместе с ними. Он знал психологию толпы, мог заставить их поверить в любую иллюзию. Но Боннер-то знал, что Дэнни там не было. Он присутствовал лишь в мыслях истерически религиозной толпы. Несколько месяцев спустя полиция приписала убийство наркоману, которого доктор Уоддел, должно быть, застал в момент кражи наркотиков.

Боннер думал о том вечере, наблюдая, как Дэнни манипулировал толпой у больницы. Для него они были послушные куклы. Дэнни кричал:

— Дух Кеннеди будет жить!

Эти слова мгновенно сделали его знаменитостью. Боннеру пригрезилось будущее, и он затрепетал от предвкушения.


Кармелита Санчес узнала новости, когда зашла в ночной клуб. Там Мануэль и его друзья обычно проводили дни, играя в карты и заключая сделки о купле-продаже наркотиков. Мануэль должен был ждать ее в задней комнате, чтобы отвести на аборт. На стойке стоял включенный радиоприемник. Рядом с ним, опираясь на метлу, застыл дворник, и глаза его были полны слез.

Примерно в час дня, — читал диктор, президент Джон Фитцжеральд Кеннеди скончался в больнице Паркленд от пулевого ранения в голову.

Как и для всей нации, для Кармелиты остановилось время. Машины ехали по магистрали, школьников отпустили домой, телефонные линии были перегружены звонками, а Кармелита замерла в спертой темноте далласского ночного клуба со стриптизом. Голос из радиоприемника заполнил все помещение. Говорящего не назвали, последний раз она слышала его много лет назад, поэтому не узнала человека, призывающего всех пойти на жертвы, чтобы Кеннеди жил.

В глазах Кармелиты начали собираться, а потом капать слезы. Все ее существо было охвачено горем. Она, не отрываясь, смотрела на радиоприемник, и на нее волнами накатывала записанная речь. Эту речь ей предстоит услышать в ближайшие недели еще много раз, потому что ее будут крутить почти все радио— и телевизионные станции страны. Знаменитая речь его преподобия Дэнни, которую он спонтанно произнес у стен больницы, где умирал Кеннеди. Как и многие другие, под влиянием этой речи Кармелита подумала: Да, я должна измениться.

И тут она поняла: Господь не хотел, чтобы она оставалась шлюхой.

Кармелита Санчес привыкла вставать на колени. Она делала это в грязных гостиничных номерах с безымянными клиентами, она вставала на колени, когда по воскресеньям молилась в церкви. Но она впервые опустилась на колени на линолеум ночного клуба.


Дневной портье в отеле тихо плакал, закрыв лицо руками. Два старика застыли на диване, невидящими глазами глядя прямо перед собой. Беверли Хайленд замерла посреди холла, вслушиваясь в знакомый голос, раздававшийся из радиоприемника.

Он был здесь, в Далласе. Всего лишь в нескольких милях от нее.

Как и все в Америке, Беверли ощущала на себе влияние проникновенных молитв Дэнни Маккея. Но на Беверли они действовали несколько иначе, чем на остальных.

Ее тело было как натянутая струна. Она слегка дрожала.

Он в самом деле находился здесь.

Ей стоило лишь завести машину и…

Но она не двинулась с места. Дэнни пригвоздил ее. Он призывал ее отказаться от грешной и развратной жизни. Возлюбить Иисуса Христа. Принести жертвы ради Джона Фицтжеральда Кеннеди. Подумать только, он просил ее вернуться на праведный путь ради президента! Но Беверли слышала в голосе Дэнни Маккея что и много лет назад, — власть.

Она окончательно уверовала в то, что он выполнит свое обещание и станет большим человеком.

Он предсказал это девять лет назад, когда вышвырнул ее из машины. И вот теперь он использует людей, идет по головам в маниакальном стремлении забраться наверх. Даже умирающий президент был для него всего лишь ступенькой.

Она продолжала стоять посредине убогого холла, на улице гудели автомобили, тихо всхлипывал портье, а Дэнни Маккей вещал по радио. Беверли вдруг захотелось, чтобы он стал кем-то очень значительным.

Потому что когда-нибудь он упадет, и она поможет этому. Ей хотелось, чтобы он упал с самой большой высоты. Не важно, сколько это займет времени, она подождет. Когда придет время, она вернется к Дэнни Маккею и столкнет его в пропасть.

— Рэчел, — неуверенно позвал ее кто-то.

Она обернулась. В дверях стояла Кармелита с саквояжем в руках.

— Рэчел, — произнесла она, — я еду с тобой.


МАРТ


Она наслаждалась ванной. Пульсирующие струи горячей воды массировали каждый сантиметр ее тела. Она нежилась в ласковой, теплой, ароматной воде. Воздух пах жасмином, гарденией и лавандой. В углу комнаты был маленький уголок живой природы, и пар оседал на листьях растений. Она лениво протянула руку, и взяла хрустальный бокал и пригубила охлажденного белого вина. Затем она наклонила бокал, и несколько капель упали на грудь. Прикосновение чего-то холодного после жары возбуждало.

Она закрыла глаза и откинула голову на черный мрамор. Наполненная водой ванна была огромна: она могла бы там плавать. Вокруг в малахитовых ящиках стояли тропические растения. Весь пол покрывал пушистый ковер. Сервировочный столик был уставлен угощениями: французскими сырами, хрустящим хлебом, шоколадными трюфелями и всевозможными фруктами. Стоял даже серебряный кофейник, хранивший тепло сваренного по-венски кофе, аромат которого чуть-чуть чувствовался в душном воздухе.

Ощутив легкий ветерок на обнаженных плечах, она открыла глаза. Он стоял в дверях и улыбался. Он вошел без единого звука. Красивый молодой человек с мускулистым телом и длинными светлыми волосами. Белый теннисный костюм, тело покрыто капельками пота. Он похож на чемпиона Уимблдона, — подумала она. Он раздевался медленно, как бы дразня ее. Сначала снял рубашку через голову, продемонстрировав великолепный торс. Потом носки и туфли. Наконец, шорты. Он был само совершенство.

Он неторопливо спускался по ступенькам в ванну. Она следила за каждым его движением. Он вошел в горячую воду, встал между ее ног и посмотрел на нее сверху вниз. В глазах, в тонкой линии рта играло самодовольство и тщеславие. У нее перехватило дыхание.

Он встал на колени и, наклонившись, поцеловал ее. Она растаяла от этого поцелуя.

Они долго целовались, обнявшись и плавая в ароматной воде, выплескивая ее на пушистый ковер. Он опять встал. Она стала гладить его. Она видела, как сильно он возбужден. Презерватив лежал тут же, рядом с ванной. Ей нравилось самой надевать его.

Дверь в ванную опять тихо отворилась. Мужчина, который вошел на этот раз, был темнокожим, почти черным. Она ласкала теннисиста и наблюдала, как раздевается второй партнер.

Он вошел в огромную ванну, сел сзади, обняв ее ногами и лаская ей грудь, а светловолосый в это время занимался с ней любовью.

Она вновь закрыла глаза, чтобы насладиться происходящим.

Потом они вышли из ванной, сели на ковер, и два красавца угощали ее изысканной пищей.

Потом они опять занимались с ней любовью по очереди. В конце концов она произнесла первое слово за три часа их свидания: — Достаточно…


Голливуд, 1969 год


Больше всего на свете Энн Гастингз хотелось с кем-нибудь переспать. По ее мнению, было ужасно сохранять невинность в тридцать один год. Особенно в наше время! Она припарковала свой мустанг в специально отведенном месте позади ресторана Королевские гамбургеры Тони. Эдди сохранил прежнее название из сентиментальных соображений. Все это время Энн думала о девушках, в изобилии встретившихся ей на Хайленд-авеню. В вышитых джинсах, босые, с длинными волосами, голосующие на дороге. Наверняка нет отбоя от желающих подвезти!

Иногда новое время озадачивало Энн. У нее возникало чувство, будто много лет назад она заснула и только теперь проснулась, чужая в чужой стране. Вокруг нее вертелась череда революций: расовая, антивоенная, культурная, сексуальная.

Проблемы секса чрезвычайно ее занимали.

Интересно, как мне об этом не думать, — спрашивала она себя, входя с заднего входа в ресторан. — Сейчас такие откровенные фильмы, по телевидению показывают, как совсем молоденькие парни и девушки занимаются любовью прямо на газонах. Женщины принимают противозачаточные таблетки, наконец-то им позволено проявлять инициативу в сексе. На дворе век свободной любви. Господи, да все этим занимаются!

Хотя может быть и не все, — с грустью подумала Энн, тихо входя в офис и закрывая за собой дверь. Беверли сидела за столом и просматривала утреннюю почту. Кармен сидела за другим столом, пальцы ее летали над арифмометром.

Их, кажется, сексуальная революция не коснулась.

Сколько лет Энн знает Беверли Хайленд? Десять, посчитала она. В 1959 году они вместе жили в том старом доме на Чероки.

Но хотя все эти десять лет они проработали бок о бок у Эдди, Беверли продолжала оставаться для Энн загадкой.

Поразительно, Беверли Хайленд жила одиноко, без мужчины, и была при этом бесспорно красива. Причем она была не только ослепительно красива, но и обаятельна. Беверли всегда умела держаться, разговаривать, манерой одеваться лишь подчеркивая свои достоинства.

К тому же Беверли была состоятельна. Не в полном смысле слова богата, но она с умом вложила деньги и владела несколькими кафе в компании Королевские гамбургеры. Она, пожалуй, относилась к числу наиболее желанных и достойных представительниц прекрасного пола в Лос-Анджелесе и, тем не менее, не обращала внимания на мужчин. За десять лет она не пережила ни одного серьезного романа, даже не встречалась время от времени с кем-нибудь. Энн пришла к выводу, что Беверли посвятила свою жизнь работе. Собственно говоря, все дела были сосредоточены в руках Беверли, а Эдди и Лаверна совершенно прекратили заниматься бизнесом.

Но почему, — задавалась вопросом Энн, — Беверли упорно избегала мужчин?

И потом эта Кармен Санчес, бухгалтер компании. Кармен появилась в ресторане шесть лет назад. Тогда Энн подумала, что нашла ответ на свой вопрос. Беверли, должно быть, предпочитает женщин. Но вскоре у Кармен появился живот, а когда она рожала, то вспоминала мужчину по имени Мануэль.

За пять лет, что прошли с рождения Розы, Кармен не изменила холостяцкому образу жизни. Она тоже вроде бы не хотела иметь ничего общего с мужчинами.

По крайней мере уж Кармен-то знала мужчину хоть раз! — думала Энн. В отношении скрытной Беверли Энн не испытывала такой уверенности. Неужели Беверли в отношении секса так же невинна, как и она, Энн?

— А где Дэбби? — спросила Энн, бросив свою сумочку на стол и устроившись на уютном диванчике.

— Она уволилась, — ответила Беверли, не отрывая глаз от почты, которую перебирала.

Энн протяжно вздохнула. Эта не последняя.

— А куда она отправилась? В Сан-Франциско? — Именно туда устремились две предыдущие секретарши Беверли.

— Не знаю. Она пришла сегодня утром и заявила, что больше не Дэбби Шварц. Теперь ее зовут Нарцисс, и она собирается на поиски своей кармы.

Энн только головой покачала.

— Да, нелегко теперь удержать хороших работников.

Наконец Беверли посмотрела на Энн.

— Ну и как там?

— Были определенные проблемы в Резеде, но я их разрешила, уволив менеджера и поставив вместо него его зама. Я думаю, она справится. И у нас, не будет больше проблем с санинспекцией по этому поводу.

— Что-нибудь еще?

Энн массировала свои ступни. Теперь она была региональным менеджером компании «Королевские гамбургеры» и должна регулярно наведываться в четырнадцать торговых точек фирмы. На нее был возложен контроль за качеством продукции — она следила за тем, чтобы во всех их заведениях поддерживались одинаково высокие стандарты приготовления пищи.

— Ну, что еще… Кармен была права. Доходы падают во всех наших закусочных. Как только Макдональдс в прошлом году вылез со своими биг-маками, мы стабильно начали терять клиентов. Все менеджеры сходятся во мнении, что нам нужно начинать выпуск двойных гамбургеров. Я думаю, что нам также следует установить новые микроволновые печи во всех закусочных.

Беверли кивнула и что-то пометила у себя в бумагах.

На ее столе царил хаос, что было очень нехарактерно для Беверли. Она была крайне аккуратна и в личностном, и в деловом планах. Энн несколько раз бывала в испанского стиля доме Беверли, расположенном неподалеку от Голливуда, и каждый раз не переставала удивляться порядку в нем. Беверли и в «Королевских гамбургерах» требовала соблюдения такого же порядка. Грязи и неаккуратности не было места в ее жизни.

Но из-за того что она почему-то не могла удержать секретарш, и из-за того, что Эдди больше не проявлял интереса к руководству собственной компанией, Беверли была завалена бумажной работой.

А этим утром к ней еще добавился просмотр толстой подборки газетных вырезок, присланной частной информационной службой. Это также было частью тайной жизни Беверли, о которой Энн хотела узнать как можно больше. О ее помешательстве на его преподобии Дэнни Маккее.

Энн хорошо знала этого видного проповедника из Техаса. Любому американцу, регулярно смотревшему теленовости, читавшему газеты или посещавшему книжные магазины, была знакома эта знаменитая улыбка. Сразу же после той волнующей проповеди у больницы Паркленд в 1963 году Дэнни Маккей стал чем-то-вроде национальной знаменитости. А после недавнего выхода в свет его новой книги «Почему Господь призвал к себе братьев Кеннеди», ставшей тут же бестселлером, слава Маккея только возросла.

Энн не знала, что связывает Беверли с полумифическим Дэнни Маккеем, но она подозревала, что когда-то в прошлом они были знакомы. Однако Беверли тщательно скрывала эту часть своего прошлого. На этом она тоже была помешана.

Взять хотя бы информационную службу. Беверли заключила с ней контракт шесть лет назад, сразу же по возвращении из Далласа. Все о Дэнни Маккее, — сказала она им. — Вне зависимости от краткости упоминания и солидности издания. Каждую неделю Беверли посвящала целое утро тщательному изучению толстых подборок, рассказывающих о деятельности Дэнни Маккея. И в настоящее время она внимательно просматривала вырезки, освещавшие пребывание Дэнни во Вьетнаме, где он проповедывал войскам.

Энн встала и подошла к маленькому холодильнику, стоявшему в офисе. Достав бутылку кока-колы и медленно наполняя пенящимся напитком высокий стакан, она думала о сексе.

То, что она в свои годы девственница, было абсурдом. И Энн не могла даже объяснить, почему так получилось, кроме, может быть, того, что у нее за всю жизнь было не так уж много ухажеров. Работа в «Королевских гамбургерах» отнимала у нее порядочно времени, а когда подворачивался случай побывать в людном месте, Энн всегда почему-то оказывалась не в ударе. Энн чувствовала себя почти старухой, считая, что все, окончившие школу в пятидесятых, сейчас уже мастодонты. Сравнивая себя с молоденькими сексапильными девочками нового поколения, она полагала, что у нее нет никаких шансов.

Но это было до того, как она познакомилась со Стивом.

Стив Фоулер был профессором политологии, с которым Энн познакомилась недавно на антивоенном митинге. Их чуть было не арестовали вместе, но Стиву удалось затащить Энн в свой фольксваген и оторваться от полицейского преследования. Потом они поехали в вегетарианский ресторанчик и проболтали там весь вечер. Стив так заговорил Энн, что она, едва узнав его, дала согласие как-нибудь зайти к нему домой покурить травки.

А сегодня и наступило это самое как-нибудь.

Энн ни в коей мере не была влюблена в Стива. Он ей, по правде говоря, не особенно-то и нравился. Но Стив был воспитан, умен, занимался активной политической жизнью. Он, например, в прошлом году сказал своим студентам идти на митинги и не возвращаться до тех пор пока Никсон не вернет войска из Вьетнама. И, кроме того, Стив как-то мельком заметил, что любит рубенсовский тип женщин. Он также намекнул Энн, что весьма искушен в любовных делах. Поэтому Энн, сказав самой себе была не была, решила рискнуть со Стивом и выяснить наконец, чего же именно она все эти годы была лишена.

В предвкушении откровения, которое ожидало ее сегодня ночью, Энн не находила себе места от волнения.

— Если я тебе больше не нужна сегодня, Беверли… — протянула она, допив кока-колу.

Беверли улыбнулась и ответила:

— Можешь взять отгул сегодня. Ты его заслужила. Энн радостно улыбнулась и выбежала из офиса.

Можешь взять отгул. Подумать только! А ведь ей действительно нужно было многое успеть до вечера. Купить новое вечернее платье, причесаться, сделать шикарный маникюр и, наконец, надеть в консультации шеечный колпачок.

Арифмометр клацал в руках Кармен и подбивал невеселую статистику. Наконец Кармен оторвала длинную полосу бумажной ленты с не менее длинной колонкой цифр. С минуту она хмуро разглядывала конечный результат, а затем перебросила ленту на стол Беверли.

— Да, амиго. У нас скоро будут большие неприятности, — сказала Кармен мрачно, — если Эдди не придумает что-нибудь спасительное, и причем быстро.

Беверли не нужно было смотреть на цифры, чтобы узнать реальное положение дел. Они уже не раз обсуждали эту тему за последнее время и каждый раз приходили к неутешительному выводу: Макдональдс и Кентукки фрайд чикен быстро расширяли сеть своих ресторанов в районах, где еще недавно монопольно царствовали «Королевские гамбургеры».

Ситуация была критической. Как только Эдди добился стабильного дохода, обеспечивающего ему и Лаверне шикарную жизнь, так сразу же потерял весь интерес к своей компании. Теперь ты руководи, — сказал он Беверли как-то года два назад после обильного застолья в своем особняке, — а я вот займусь этим новеньким лимузином. Эдди был уверен в том, что Беверли обеспечит прибыльное управление «Королевскими гамбургерами». Ведь она была трудоголиком. Все, чем она занималась, была работа. За спиной Беверли Эдди мог спокойно сибаритствовать.

Пока «Королевские гамбургеры» были единственным местом в городе, где вкусно, сытно кормили по доступным ценам, дела шли хорошо. Но после того как другие фирмы стали разворачивать свои сети закусочных быстрого обслуживания, Королевские гамбургеры начали потихоньку сдавать позиции. И чем дальше, тем быстрее.

В прошлом году Беверли попыталась уговорить Эдди акционировать «Королевские гамбургеры».

— Продав часть акций нашей компании на Нью-Йоркской фондовой бирже, мы сможем привлечь дополнительный капитал и расширить нашу торговую сеть так же, как Макдональдс, — убеждала Беверли.

Однако для Эдди это означало дополнительные хлопоты, а их-то он как раз старался всячески избегать.

— Нет, — сказал он. — «Королевские гамбургеры» — это семейное дело. Мы не хотим, чтобы сюда вмешивались посторонние. Внутри семьи можно строго за всем следить, все учитывать, и у нас прекрасно идут дела. Народ слишком долго поглощал наши острые гамбургеры с французской картошкой, чтобы вдруг перестать это делать сейчас. Это своего рода наркомания, или гамбургеромания, правда?

Неправда.

Сейчас люди хотели уже большего разнообразия и больших гамбургеров. Для того чтобы выжить, «Королевским гамбургерам» тоже надо было измениться с течением времени.

— Мне это не нравится, Беверли, — сказала Кармен, открывая холодильник и доставая банку Фрески. Полки холодильника были забиты зелено-голубыми банками, а кладовка до самого потолка заполнена упаковками этого мягкого диетического напитка. Беверли заказала такое количество банок Фрески и Диет-Райт, сколько у них смогло поместиться.

— Где Эдди? — спросила Кармен, занимая место Эдди на диване.

— Где же еще? Конечно, на летном поле в Санта-Моника.

Это была их последняя игрушка: Чесна-172. Эдди и Лаверна брали уроки летного дела.

— Так будем торговать фирменными гамбургерами?

— Придется. И нам также придется снизить цену биг-мака на четыре цента.

— А как насчет курицы?

— Если мы все-таки решим торговать курицей, то надо будет это делать в какой-то другой форме. Может быть, барбекю?

На лице Беверли появилось выражение сильной заинтересованности, выражение, которое было хорошо знакомо Кармен.

По правде говоря, в отличие от Энн Хастингз, Кармен знала все, что только можно было знать о Беверли Хайленд.

Много времени прошло с тех пор, когда Кармен была просто уличной девкой в Далласе, и она сильно изменилась. Теперь у нее был диплом об окончании колледжа, она жила в хорошей квартире в Вествуде, растила смышленую и здоровенькую девочку, получала приличную зарплату, работая бухгалтером в Королевских гамбургерах, и у нее были хорошие друзья — Беверли, Энн и Рой Мэдисон. Но, как и Беверли, она не могла себе позволить забыть старое чувство обиды и ненависти. Раны были слишком глубоки, а воспоминания — слишком болезненны. Кармен знала, что Беверли жила только ради мести Дэнни, что каждый ее шаг — даже «Королевские гамбургеры» — был точно рассчитан для достижения конечной цели — стать богатой и могущественной и однажды заставить его заплатить за все, что он с ней сделал. Кармен сочувствовала Беверли. Она тоже мечтала о том, чтобы и один прекрасный день увидеть, как Мануэль получит то, что заслуживает. И, как и ее лучшая подруга, Кармен навсегда завязала с мужчинами.

В тот проклятый ноябрьский день в Далласе многие люди как бы перевернули новую страницу в своей жизни. Смерть Кеннеди неожиданно нарушила равновесие мира. Люди чувствовали себя брошенными, никому ненужными. Они старались искупить грехи, за которые их, очевидно, наказывали. В дни, последовавшие за убийством, снизились преступность, до невиданного уровня подскочила, посещаемость церковных служб, старые обиды были забыты, долги прощены, извинения произнесены. Давались клятвы и обещания Богу и друг другу. Люди начали внимательно присматриваться к себе и совсем не были довольны тем, что видели. Многие, как, например, Кармен, испытали что-то вроде религиозного откровения. Они должны были измениться, просто не могли не измениться после того, что произошло.

Но затем, по мере того как шок от случившегося проходил и мир возвращался к нормальной жизни, клятвы и обещания стали забываться, и большинство людей вновь зажило по-старому. Но только не Кармен Санчес. Такая неожиданная и безвременная смерть человека, которого она любила и уважала, оставила слишком глубокий след в ее душе. Она сдержала свое обещание Богу. С этого момента ее жизнь стала чистой и безгрешной.

Бывали, конечно, моменты, когда она чувствовала большую любовь и снисхождение к миру, окружавшему ее, — например, когда учителя в колледже хвалили ее, или когда она закончила школу бизнеса университета в Лос-Анджелесе, или в тот день, когда Роза пошла в детский сад, — в такие моменты Кармен как бы прощала обществу его несовершенство, становилась более терпимой и снисходительной к нему. Это случалось нечасто, но когда это происходило, Кармен чувствовала жалость по отношению к Беверли, видя, как целеустремленно и напряженно она добивается своей цели.

Кармен знала, какие кошмары преследовали Беверли. Хайленд. Она знала, как сильно Беверли любила детей, — достаточно было посмотреть, с какой любовью она возилась с Розой, — но не могла иметь своих детей. Кармен также знала, что Беверли однажды рассчитала, когда должен был родиться ее ребенок, и каждый год наедине сама с собой отмечала этот несостоявшийся день рождения.

Кармен внимательно посмотрела на Беверли, склонившуюся над газетными вырезками о Дэнни Маккее, ее светло-платиновые волосы красиво блестели в свете ламп, и подумала о том дне, когда Беверли все-таки встретится с Дэнни снова.

— С тобой все в порядке? — спросила Кармен, допив Фреску. — Я должна зайти в школу за Розой.

Беверли взглянула на нее и улыбнулась.

— Со мной все в полном порядке, Кармен. Приведи Розу сюда. У меня для нее есть подарок.

— Опять? Ты испортишь ее прежде, чем у меня появится шанс сделать это!

Оставшись одна, Беверли снова принялась за газетную вырезку. Это было сообщение о происшествии в Викторвилле.

Маленький заголовок гласил: «Местная женщина обвиняет Дэнни Маккея в смерти мужа.»

Беверли запомнила имя: миссис Мэгги Керн. Затем она открыла ящик стола и достала карту Калифорнии.


Энн понимала, что напугана до смерти. Это, конечно, было смешно, потому что секс так же естественен, как еда и сон. И все им занимаются.

Она очень старалась относиться ко всей этой истории спокойно. Энн сидела, скрестив ноги, на полу комнаты Стива (она была удивлена и разочарована комнатой и беспорядком, царившим в ней), вежливо слушала Пинк Флойд, включенный почти на полную мощность, пила вино и рассеянно кивала, пока Стив долго и нудно рассказывал о Баба Рам Дасе и психологическом движении. Он употреблял такие слова, как сводящий с ума, не от мира сего, высший класс. В его комнате висели Плакаты Питера Макса и стояли свечи в форме гениталий.

Допивая уже четвертый стакан вина и почти оглохнув от Благодарных мертвых, Энн вдруг поняла, что Стив с его седеющей бородой, кольцами в ушах и часами Булова на самом деле был пустышкой, обманщиком. Но все же он был мужчиной, и он пообещал ей немного хорошего секса после того как они выкурят по паре косых. И на самом деле он уже начал лапать ее, что означало, что пора было идти в другую комнату и позаботиться о диафрагме.

Чем меньше времени пройдет между тем, как ты вставишь диафрагму, и самим актом, — учила ее медсестра в консультации, — тем лучше. Ты, конечно, можешь вставить ее заранее, но тогда спермицид потеряет свою эффективность.

Сейчас Энн соблюдала все меры предосторожности. Меньше всего на свете она хотела забеременеть.

Она быстро сняла трусы и засунула их в сумочку. В соседней комнате музыка сменилась на медленную и приятную, что означало: Стив был готов и ждал ее. Энн ужасно хотелось казаться опытной и повидавшей виды. Она бы, наверное, просто умерла, если бы он догадался, что это ее первый раз.

Диафрагма была мягкая и эластичная посередине и с жестким ободком по краям. Достав противозачаточный крем, Энн густо намазала им этот ободок и добавила еще немного в середину. Затем она спрятала крем в сумочку. Она не хотела, чтобы Стив случайно нашел его здесь, если вдруг зайдет сюда. Он был против всяких там противозачаточных штучек. Считал это мещанством, обывательщиной, лишающим секс элемента неожиданности, спонтанности. Сексом, по его мнению, надо заниматься только тогда, когда твой дух полностью свободен, ничем не связан, не озабочен.

Сложи ее вот так, — показывала ей медсестра в консультации. — Держи диафрагму между двумя пальцами и сожми ободок вот так. Это для того, чтобы вставить ее. Во влагалище она сама раскроется и плотно перекроет вход в шейку.

В кабинете врача все казалось так легко, а сейчас у Энн дрожали руки, и она намазала слишком много крема, да еще эта проклятая штука никак не поддавалась.

Наконец ей удалось сжать ее, но как раз в тот момент, когда она собиралась вставить ее, диафрагма выскользнула из пальцев, пролетела через всю комнату, ударилась о стену и сползла по стене за шкаф.

Энн в ужасе смотрела на стену.

— Энн? — послышался голос Стива из-за двери. — С тобой все в порядке?

— Иду!

Торопливо поправив юбку, она подошла к двери и открыла ее.

Он был абсолютно голый.

— М-м-м, — пробормотала Энн.

Стив взял ее за руку и повел в комнату, где Донован пел что-то приятное. Сердце Энн колотилось. Она никогда в жизни не видела пенис. Конечно, в наши дни его можно увидеть даже на плакатах, но в реальной жизни последний раз она испытывала что-то вроде близости четырнадцать лет назад, когда она еще училась в школе, и они обнимались с каким-то мальчиком и тискались темноте.

Стив потянул ее вниз на огромные диванные подушки и стал целовать.

Энн тоже старалась войти в роль. Она делала все, что обычно делают, когда занимаются любовью, старалась как-то возбудить себя (потому что он этого совершенно не делал), но все, о чем она могла думать, была диафрагма за комодом и то, как не защищена она сейчас. Может быть, ей надо остановить его, подумала Энн как раз в тот момент, когда его рука полезла ей между ног.

Но она зашла уже слишком далеко, и ей так не хотелось больше быть посмешищем, сейчас, когда, казалось, больше не осталось уже девственниц.

— Подожди, — сказала она, почти не дыша, почувствовав, как он пытается войти в нее. Она не была готова. Ее блузка все еще была не рассегнута. Он ни разу даже не попытался коснуться ее груди, что ей было необходимо.

Стив был сверху ее, его глаза закрыты, и он пытался войти в нее с такой настойчивостью, что это встревожило Энн.

Она протянула вниз руку, чтобы помешать ему. Но он неправильно понял ее, пробормотав:

— Оу, бэйби! — и кончил прямо ей в руку.


Дом Мэгги Керн был расположен в новом районе, где молодые семьи все еще оформляли лужайки перед домами и где заборы еще не превратили соседей в чужих людей.

В газетной вырезке четко указывался адрес этой женщины, и Беверли нашла дом без труда. Она позвонила и услышала плач ребенка.

Когда дверь открылась, Беверли увидела перед собой очень симпатичное личико, обрамленное кудрявыми рыже-золотистыми волосами. Но зеленые глаза были очень печальными и опухшими от слез. Мэгги Керн держала на руках ребенка.

— Миссис Керн?

— Да.

— Меня зовут Беверли Хайленд. Могла бы я поговорить с вами несколько минут?

— Извините, но что бы вы ни продавали, меня это не интересует.

— Я ничего не продаю, миссис Керн, — мягко сказала Беверли. — Я прочитала о том, что случилось, в газете.

Что-то промелькнуло в глубине зеленых глаз Мэгги.

— Я не разговариваю больше с репортерами, — сказала она и стала закрывать дверь.

— Пожалуйста, — сказала Беверли. — Я не репортер. Дело в том, что я знала Дэнни Маккея еще много лет тому назад. Я понимаю, что вы сейчас переживаете.

Комната, куда Мэгги пригласила Беверли, была чистой и аккуратной, а мебель, казалось, еще пахла складом. Мэгги и ее муж Джо, как узнала Беверли, переехали сюда из Сан-Диего только четыре мысяца назад. Это был дом их мечты.

Мэгги приготовила кофе и принесла свежий ореховый пирог. Малыш был усажен на диван, для безопасности мать обложила его со всех сторон подушками, и Беверли не могла отвести от ребенка глаз.

Мэгги абсолютно спокойно разговаривала о случившемся. Как показалось Беверли, она даже хотела об этом говорить.

— У Джо было не все в порядке с сердцем. Мы из-за этого и уехали из Сан-Диего. Его доктор сказал, что он не может жить в таком быстром и напряженном ритме, что нам надо переехать куда-нибудь, где более спокойная жизнь. Джо был старше меня. Ему сорок два, а мне двадцать шесть. — Она взяла на руки малыша и прижала его к груди.

Она стала рассказывать о случившемся то, что Беверли уже знала из газеты. Как Джо ходил от специалиста к специалисту, но никто ничего утешительного ему не говорил. А затем, два месяца назад, Дэнни Маккей приехал в Викторвиль. Знаменитый Дэнни Маккей, который недавно вернулся из Вьетнама, где читал проповеди деморализованным войскам.

— Он поставил свой шатер за городом, — продолжала Мэгги. — Все пошли в основном из любопытства. Я никогда раньше не присутствовала на подобных сеансах. Джо и я — христиане. Мы ходим в церковь каждое воскресенье. А это было что-то новое. И, кроме того, мы слышали, что были случаи, когда Дэнни Маккей вылечивал людей.

Беверли тоже было это известно из газетных вырезок. Это были сообщения из различных газет, выходящих на Юге: Дэнни Маккей, изгоняющий демонов из истеричной женщины, заставляющий парализованного ребенка снова ходить. Он даже имел наглость утверждать, что вернул одного человека к жизни из мертвых.

И люди верили этому.

— Джо и я пошли на этот сеанс. Я из любопытства, а Джо… — Мэгги вздохнула, и у нее на глазах снова появились слезы. — Я знаю, что в глубине души он надеялся, что Дэнни сможет вылечить его. Мы слышали о его чудесах.

Беверли знала, что было потом. Это одно из типичных религиозных сборищ Дэнни Маккея, доводящих людей до неистовства и безумия, и Джо Керн в момент какого-то экстаза вскочил и побежал на сцену, умоляя Дэнни вылечить его. Как потом рассказывали свидетели, это была очень драматичная сцена, когда Дэнни наложил на Джо свои руки, и тот упал в обморок. Но свидетели не сказали полиции и репортерам, что Дэнни велел Джо выбросить его сердечные лекарства. Нет, никто не слышал, чтобы преподобный Дэнни сказал такое.

Но Джо Керн слышал, как Дэнни сказал это, и выбросил свои лекарства. Ведь преподобный Дэнни сказал, что они ему больше не нужны и что продолжать принимать их — значит не верить в силу Бога. Через неделю Джо Керн умер от обширного инфаркта.

Мэгги чуть не сошла с ума от горя. Она ходила в полицию и в редакции разных газет, обвиняя Дэнни Маккея, который все еще находился в городе, в убийстве. Но у Дэнни были хорошие связи, и поэтому никакого расследования не проводилось, а Мэгги Керн была уволена с работы.

— Я знаю, что это Дэнни Маккей сказал им избавиться от меня. Сначала он убил моего мужа, а теперь пытается убить меня!

Беверли достала носовой платок из своей сумочки и вложила его в руку Мэгги. Несколько минут молодая вдова плакала, но затем взяла себя в руки.

— Я очень хорошо выполняю свою работу, мисс Хайленд. Я — секретарь-делопроизводитель, печатаю девяносто слов в минуту и стенографирую сто двадцать. Я зарабатывала хорошие деньги в Сан-Диего, прилично получала и здесь, работая в брокерской конторе. Не было никаких причин увольнять меня.

Она смотрела на Беверли с гневом и болью в глазах.

— Мисс Хайленд, я считаю себя хорошей христианкой, но я хочу, чтобы этого негодяя Маккея повесили!

Затем она взглянула на личико своего спящего ребенка и, казалось, погрузилась куда-то в себя.

— Что я теперь буду делать? — прошептала она. — Джо проработал здесь только два месяца, ему не положены никакие пособия. Наши последние сбережения ушли на его похороны.

— Миссис Керн, — сказала Беверли мягко, — я очень хорошо понимаю, что вы сейчас переживаете.

— Почему все боготворят этого человека? — тихо спросила Мэгги, вытирая слезы со щек. — Почему они не видят его таким, какой он есть на самом деле? — Ее зеленые глаза опять смотрели на Беверли, на этот раз в них были вызов и решимость. — Это было ужасно, все эти бедные люди в этом шатре, кладущие деньги на его подносы, бедные отчаявшиеся люди, калеки и больные, в надежде дающие ему деньги! Неужели я одна понимаю, что за чудовище Дэнни Маккей?!

— Я знаю его, миссис Керн. Я знаю его уже очень давно. Видите ли, — она взглянула с нежностью на ребенка, спящего на руках матери, — у меня сейчас тоже был бы ребенок, если бы не Дэнни Маккей. И ему, или ей, было бы сейчас четырнадцать лет.

На новой мебели, за которую еще не было даже уплачено, начали появляться золотистые блики от солнца, проникающие в комнату сквозь тонкие занавески. На улице слышались крики и смех детворы. Это было место, куда пары, подобные Джо и Мэгги Керн, приезжали, чтобы накрепко обосноваться, пустить корни, растить детей среди друзей и хороших соседей, а затем, может быть жить здесь, уйдя на пенсию, в удобстве и довольстве тем, что сделали в жизни.

Дэнни Маккей не просто убивал людей — он убивал надежду.

— Миссис Керн, — мягко сказала Беверли, — как вы смотрите на то, чтобы переехать в Лос-Анджелес и работать у меня?


Когда Беверли вошла в свой кабинет, собираясь за вечер сделать все дела, накопившиеся за день, она была очень удивлена тому, что Кармен и Энн все еще были там. А когда она увидела, что они плачут, ее удивление сменилось тревогой.

— О, Беверли! — прорыдала Энн. — У нас самые ужасные новости!

Беверли ничего не сказала. Она осталась стоять у дверей, широко открытыми глазами глядя на подруг.

— Эдди и Лаверна, — сказала Кармен. — Их самолет упал в океан недалеко от Малибу. Беверли, они погибли!

Завещание было прочитано через неделю. Присутствовали самые близкие — даже Рой Мэдисон, отменивший целый день съемок своих популярных телевизионных шпионских серий. Они, не отрываясь, смотрели на адвоката, известившего их о последней воле Эдди и Лаверны.

Абсолютно все — «Королевские гамбургеры», поле для мини-гольфа в Вентуре, мойку машин в Уилшире и магазин мужской одежды Фанелли на Беверли-Хиллз — все перешло Беверли Хайленд.


Джеми ничего не мог с собой поделать. Он испытывал большое удовольствие от возбуждения, охватывающего его каждый раз, когда он плавал голышом в бассейне Беверли Хайленд.

Он уже несколько раз предпринимал это после той, первой попытки в январе, и сегодня, несмотря на прохладную мартовскую погоду, не собирался делать исключение. Однако нынче планы его оказались сорваны как раз в тот момент, когда он начал расстегивать молнию на джинсах. Он стоял босой, по пояс раздетый, держа руки на молнии и чувствуя растущую твердость свой плоти только от одной мысли о купании в бассейне своей странной хозяйки, так любящей наблюдать эротические сцены, когда вдруг откуда ни возьмись появился кто-то на дорожке, ведущей к бассейну.

Это был молодой человек в плавках и с полотенцем вокруг шеи. Он крикнул:

— Эй! Могу я быстренько окунуться прежде чем ты пустишь туда свои химикаты?

Растерявшись, — он никогда раньше никого не встречал на территории усадьбы Беверли Хайленд, — Джеми быстро отступил в сторону и сказал:

— Да, конечно. Будьте моим гостем.

Молодой человек, которому на вид было лет двадцать с небольшим, сказал:

— Спасибо, — отбросил в сторону полотенце и нырнул. Он проплыл несколько раз туда и обратно, затем вынырнул на стороне Джеми, подтянулся на руках и вылез из бассейна.

— Здорово! Это как раз то, что мне надо было, чтобы смыть следы прошедшей ночи!

Джеми наблюдал за тем, как незнакомец вытирается, и удивлялся его раскованности. Кто он такой, чтобы плавать в бассейне мисс Хайленд?

— Знаешь, — сказал молодой человек, вытирая насухо волосы. — Ты выглядишь знакомым. Я тебя раньше где-нибудь видел?

Джеми нагнулся за щеткой для чистки бассейна и опустил ее в воду.

— Не знаю. Возможно.

— Не в Пеппиз?

— Пеппиз! Это дискотека голубых на Робертсона? — Джеми засмеялся. — Там меня не найти. Я думаю, моя подружка не одобрила бы.

— Может быть, на территории университета? Ты там учишься?

— Не-а. Я учился в Нортридже. Специализировался по драме.

— О, артист. Где ты играл? Может, я тебя где-нибудь в кино видел?

— Ну, у меня было несколько ролей. Я играл во «Все мои дети» пару месяцев назад.

— Ого! Ну ты даешь!

Джеми смотрел, как молодой человек делал упражнения на растяжку. Он явно не торопился и чувствовал себя, как дома.

— Так, — сказал Джеми медленно, — а вы друг мисс Хайленд?

— Ну, можешь считать так.

— На нее приятно работать?

— Я понятия не имею. — Он коснулся руками пальцев ног и выпрямился. — Я не работаю на нее. А что?

— Я просто так спросил. Ну, может быть, у нее есть какие-нибудь связи в кино. Мне бы совсем не помешала хоть какая-то помощь, если вы понимаете, что я имею в виду.

Незнакомец поднял полотенце, повесил его себе на шею и внимательно посмотрел на Джеми.

— Да, — сказал он медленно. — Я знаю, что ты имеешь в виду.

На какое-то мгновение их глаза встретились, а затем молодой человек вдруг резко сказал:

— Ну, ладно. Мне надо идти! Спасибо, что дал мне возможность искупаться. Надеюсь, я не очень нарушил твой график. — И он ушел.

Джеми смотрел, как он уходит.

— Пеппиз, — сказал он. — Бар голубых. Может, этот парень пытался заигрывать с ним?

Эта мысль заставила Джеми поежиться. Это была целая проблема в городе. Особенно в сфере кино.

Решив, что теперь слишком рискованно снимать штаны, особенно когда этот парень болтается где-то в округе, Джеми неохотно отогнал от себя все свои сексуальные мысли и настроения и занялся чисткой бассейна Беверли Хайленд.


Шаги Джо были хорошо слышны на мраморном полу. Появившись в дверях солярия, в модном костюме, с модной прической и ослепительной улыбкой, он произнес:

— Доброе утро, леди, — после чего прошествовал в самые настоящие джунгли — заросли папоротника и вьющегося винограда.

Беверли и Мэгги Керн наслаждались легким завтраком, состоящим из тостов со сваренными всмятку яйцами, и чая, и обсуждали дела на предстоящий день. Приближался день нью-гемпширских предварительных выборов, и Беверли, чтобы обеспечить победу Дэнни, перекачала очень много денег в нужные карманы.

Мэгги следила за тем, как Джо сел и налил себе высокий стакан апельсинового сока.

— Ну как? — спросила она. — Что ты выяснил?

Он откинулся на спинку кресла, молодой, красивый, полностью уверенный в себе человек, и улыбнулся ей одной из самых шикарных своих улыбок.

— Он не голубой, не женат, но у него есть девушка. Где-то как-то образован — специализировался по драме. Хорошо говорит, не как обезьяна. Выглядит здоровым. Хорошие зубы. И очень жаждет деятельности.

Мэгги взглянула на Беверли, которая слегка кивнула.

— Ну а теперь, — сказал Джо, наклонившись вперед, — может быть, вы скажете мне, зачем вы хотели все это выяснить?

— Знаешь ли, — сказала Мэгги, с притворным трудом открывая пакет с заменителем сахара и высыпая его в чай. — Мы должны проверять людей, которые попадают сюда.

— Почему тогда не проверить его обычным путем, как вы всегда делаете?

— Есть вещи, которые даже частный сыщик не может выяснить, Джо. Спасибо за эту информацию.

— Всегда пожалуйста, — сказал он, пожав плечами, и встал, — Возможно, он подумал, что я положил на него глаз как на гомика!

— Джо!

— Извини, мам, — засмеялся он, вставая и целуя Мэгги в лоб. — Тетя Бэв, в любое время, когда вам надо будет что-нибудь сделать, я как раз тот человек, который вам нужен. Пока!

Мэгги засмеялась и покачала головой.

— Ох, уж эти современные молодые люди!

— Да, — сказала Беверли рассеянно, думая о Джеми, уборщике бассейна. — Молодые люди…


Голливуд, 1971 год


Войдя в ресторан с солнечной улицы и следуя за хозяйкой через темный зал, Беверли не заметила человека у бара, наблюдающего за ней. Это был хорошо одетый, крупный чернокожий. Он не сводил с нее глаз, пока она шла к маленькому столику в углу, где частично могла скрыться за цветами и лишь одна свечка освещала ее лицо. Хотя обычно белые женщины не привлекали его внимание, эта была очень хороша собой, и он подумал, были ли эти красивые платиновые волосы естественными или все-таки крашенными.

Человека звали Джонас Буканан, и под пиджаком у него была кобура с пистолетом.

Сейчас Буканан сидел у бара в гордом одиночестве. Позже — он знал — здесь будет полно народа, и люди будут стоять в три ряда. Но сейчас только чуть больше двух, а толпа начнет прибывать не раньше четырех.

Он медленно потягивал свой напиток, тайком поглядывая на молодую блондинку. Она заказала что-то у официантки, затем вынула из сумочки записную книжку и стала писать. Он заметил, что время от времени она поглядывала на часы.

Когда Буканан допил свой стакан, он оставил деньги на стойке, застегнул пиджак, убедившись, что кобура незаметна, и медленно направился к угловому столику.

Благодаря большому количеству зелени он смог приблизиться к ней незамеченным. Он наблюдал, как на платиновых волосах отражаются бело-золотые отблески свечи, видел, как быстро двигалась ее рука по книжке. Казалось, она была напряжена, как будто сейчас распрямится какая-то пружинка внутри нее, она вскочит и побежит.

Буканан подошел к ее столу. Почувствовав это, она взглянула вверх. Их глаза встретились.

— Мисс Хайленд? — спросил Джонас.

Он не сказал ей по телефону, что он черный. Это было что-то типа испытания, которое он устраивал своим возможным клиентам. Часто бывало, что они, взглянув на него, сразу уходили.

Но в ее глазах не отразилось ни грана удивления, она только произнесла:

— Да. А вы Джонас Буканан?

Он кивнул.

— Садитесь, пожалуйста. Могу ли я вам что-нибудь заказать?

— Нет, спасибо. Давайте сразу перейдем к делу, мисс Хайленд.

Беверли достала большой конверт и положила его перед ним.

— Это вся информация, которой я располагаю. Мне жаль, что ее так мало.

— Вы сказали по телефону, что пользовались услугами трех частных следователей. Неужели они ничего не смогли раскопать?

— Это все, что они нашли.

Он посмотрел на очень тонкий конверт, на свою клиентку. Интересно, сколько она может заплатить? Клиентка выглядела богатой, но Джонас Буканан давно научился не доверять внешнему виду. Правда, когда он назвал по телефону свои расценки, она ни секунды не колебалась.

— Хорошо, — сказал Джонас, открывая конверт и доставая его жалкое содержимое. Он начинал раздражаться. Когда Буканан ушел из полиции, чтобы открыть частное сыскное агентство, он не думал, что большинство дел, которые ему придется решать, будут подобны этому, — найти убежавшего ребенка богатых белых родителей или пропавших родственников богатой белой девушки. Он вообще не любил иметь дело с белыми, что, собственно, было одной из причины его ухода из полиции. Но, к сожалению, именно у них были проблемы и деньги.

— Расскажите мне, что вы знаете.

— Люди, которых я нанимала за последние несколько лет из различных агентств, не узнали о моей матери абсолютно ничего. Она исчезла около двадцати лет назад. Я написала все, что я помню о ней, в письме, которое тут есть. Место рождения, девичья фамилия, школы, где училась, и так далее. Мне кажется, она могла вернуться в Калифорнию.

— Но следователи, которых вы нанимали до меня, не нашли никаких ее следов?

Беверли покачала головой. Буканан заметил, что глаза у нее были влажными. Но он также научился не доверять слезам.

— Я должен предупредить вас, мисс Хайленд, — сказал Джонас, чувствуя все растущее раздражение, — что не могу ничего обещать. Особенно в деле, где три других следователя не сумели ничего сделать.

Теперь он ожидал увидеть просящий взгляд, слезы на щеках, ожидал, что она будет умолять его, говорить, что он просто обязан найти ее мать. Вместо этого Джонас встретился с ровным прямым взглядом, а спокойный голос произнес:

— Я понимаю это, мистер Буканан. Я буду вам благодарна за все, что вы сможете сделать.

Он пытался понять ее, подвести под одну из своих категорий. Джонас делил белых на две большие группы. Первая группа — это либералы, которые выступали за чернокожих и искренне считали себя лишенными расовых предрассудков, они очень хотели быть его друзьями, чтобы доказать это. Остальные были настоящими расистами, но притворялись либералами, чтобы доказать, что они считают чернокожих обычными людьми. За последние десять лет Джонас много раз сталкивался с такими людьми, которые очень старались, чтобы их увидели вместе с ним, чтобы он присутствовал у них на вечеринках. Были еще просто любопытные, в основном женщины, которые хотели знать, правда ли то, что они слышали о черных мужчинах. Пока Джонас не мог определить, к какой группе отнести Беверли Хайленд. Но он это сделает, он поймет.

— Вы также хотите, чтобы я нашел вашу сестру, — сказал он, ерзая на стуле. Джонас был крупным человеком. В футбольной команде своего колледжа он был ведущим игроком, и обычные стулья чаще всего были для него неудобны.

— Мою двойняшку, — уточнила Беверли. — Она была удочерена тридцать три года назад. Мне даже кажется, что я нашла юриста, который оформлял дела по удочерению, некто Хайман Леви. Но в то время я была слишком молода, чтобы понимать это. Позже я туда возвращалась, но там давно нет никаких офисов, и я не нашла следов Хаймана Леви.

Джонас хмыкнул. Получалось, что это не только типичное неинтересное дело, но еще и невыполнимое. Ребенок, отданный тридцать три года назад неизвестным людям, юрист, исчезнувший в неизвестном направлении, и еще женщина, двадцать лет назад бросившая своего мужа, конечно, не испытывающая никакого желания быть найденной. Но Джонас подумал, что сейчас ему не помешают деньги заплатить за аренду, да и занятий особенно не было — белые, может, и хотят, чтобы он присутствовал у них на вечеринках, но не спешат иметь с ним дело.

— Я не могу дать никаких гарантий, мисс Хайленд. Чтобы найти вашу сестру, может потребоваться уйма времени и придется много ездить.

— Я готова платить, мистер Буканан.

Богатая девочка, — подумал он, — может быть, испорченный отпрыск с Беверли-Хиллз, которой никогда в жизни не приходилось работать.

— Вы должны иметь в виду, что ваша мать взрослый человек, и, может быть, она не хочет, чтобы ее нашли.

— Я знаю, что она не хочет этого, мистер Буканан Мало того, она будет очень стараться, чтобы ее не нашли.

— Почему?

— Она убила человека. Вот почему она убежала.

Буканан уставился на нее.

— Кого?

— Моего отца. Она зарезала его. Полиция не нашла ее. Неожиданно все предстало в другом свете. А полчаса спустя, когда Джонас Буканан узнал все подробности семье Дуайеров и детских скитаниях Беверли по Юго-Западу и когда он получил от нее первый чек, он начал по-другому относиться к своей новой клиентке.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказал он, вставая.

Беверли тоже встала и протянула руку.

— Хорошо, мистер Буканан.

Он посмотрел на красивую белую руку и пожал ее. Ладонь была прохладной, а пожатие крепким.

— Могу я спросить, почему вы выбрали меня?

— Вы были одним из нескольких кандидатов в моем списке. Мне понравилось ваше объявление. — Она улыбнулась. — Потом собрала кое-какую информацию о вас. Я решила, что раз вы черный, может быть, вы будете больше стараться.

Он посмотрел на ее улыбку. А затем вдруг понял, что тоже улыбается против своей воли.


Это был очень жаркий день, а в зале общих собраний Торговой палаты Голливуда собралось почти триста человек. Беверли никогда раньше не посещала эти собрания, но в этот раз решила: раз она является членом палаты из-за Эдди и если она продолжает платить ежегодные взносы, то пора прийти и посмотреть самой, что это такое.

Из почти трехсот человек женщин было не более десяти. Одну из них она узнала — это была владелица нескольких салонов красоты в Голливуде. Другая, как выяснилось, вдова, унаследовавшая дело мужа. Еще одна занималась налогами и стремилась сделать на этом карьеру. Все они были гораздо старше Беверли и, вероятно, посещали такие заседания раньше.

Слушая вступительный доклад президента Торговой палаты, Беверли думала о своей встрече с Джонасом Букананом четыре недели назад.

По правде говоря, три предыдущих следователя пришли к такому выводу: Бросьте эту мысль, мисс Хайленд, — говорили они. — Ваша мать не хочет, чтобы ее нашли, а найти вашу сестру без какого-нибудь следа просто невозможно.

Первому частному детективу удалось раскопать больше всех. Он сообщил, что Наоми Дуайер вновь взяла девичью фамилию Берджесс и жила какое-то время в маленьком городке в Неваде, прежде чем, как считают свидетели, переехала в Калифорнию. Какое-то время она жила в Реддинге, работая поваром в доме для престарелых, и там ее след исчез. Это было пятнадцать лет назад. Что касается сестры-близняшки, все, что он смог выяснить, — что Хайман Леви-старший умер и что его сын больше не занимается юридической деятельностью в Калифорнии. В больнице не вели никаких записей, и не было никаких очевидцев, которые могли бы рассказать что-либо об удочерении.

Второй следователь, как подозревала Беверли, не сделал вообще ничего, только взял деньги. Она уволила его через два месяца.

Третий выглядел многообещающе, но все, что он смог сделать, это повторить сделанное первым, также взяв деньги.

Теперь она наняла Джонаса Буканана. У него, однако, было несколько преимуществ, выгодно отличавших от его предшественников: раньше он работал в полиции, ему можно было доверять (по крайней мере, так сказал его бывший коллега), и он был черным.

Безнадежное дело, — сказали его глаза месяц назад. Но Беверли не верила этому. Нет ничего безнадежного. По крайней мере, пока ты не оставляешь попытки.

И вот он позвонил ей после четырех недель молчания. Он возвращается из Лос-Анджелеса и хочет встретиться сегодня вечером. У него были новые сведения о ее матери и сестре.

Доклад, с которым выступал президент Торговой палаты, касался самой серьезной проблемы Голливуда. Проблемы, которой мы должны заняться немедленно и которой необходимо найти решение. Если же этого не произойдет, пострадает бизнес, и, как результат, пострадает сам город.

Беверли смотрела и слушала.

Перед аудиторией располагалась небольшая сцена, на ней за длинным столом, глядя на собравшихся деловых людей Голливуда, сидели несколько человек. Все они были одеты в дорогие костюмы и, как подумала Беверли, занимали определенное положение — главный исполнительный директор, президент, председатель. Голливуд вообще был городом имен, положения и богатства, хоть и потерявшим свой былой блеск и славу, а эти люди были силой в этом городе. Беверли прожила и проработала в Голливуде восемнадцать лет, она очень беспокоилась о его будущем, поэтому сейчас она внимательно слушала, что говорил президент.

Он говорил о проблеме стоянок. Из его доклада следовало, что это самая большая проблема Голливуда. Население города росло и росло, он уже переполнен, однако нигде не предусматривалось расширение существующих и строительство новых автостоянок. Поэтому днем основные магистрали были забиты машинами деловых людей и туристов, а ночью по ним носились на своих машинах подростки. В зале не было ни одного человека, утверждал президент, который бы не согласился с фактом, что такое интенсивное движение и нехватка стоянок наносили вред бизнесу. Он и сам, например, страдал от этого.

Беверли знала, что этого человека звали Драммод. Он был владельцем крупнейшего в городе универмага, находящегося прямо в сердце делового района Голливуда. Его магазину принадлежали четыре стоянки, прилегающие к зданию, но построенные двадцать лет назад, сейчас они не могли разместить всех желающих.

Беверли подумала об этом магазине и его стоянках. Она, Мэгги и Кармен иногда ходили туда. Стоянки были огорожены цепями и охранялись. Вам не надо было платить за стоянку, если вы покупали что-нибудь в магазине. Если же вы не собирались делать покупки или если вы просто шли куда-то по своим делам, оставив машину на стоянке, вам надо было платить довольно высокую плату. Эти деньги шли в карман мистера Драммонда. А так как он являлся владельцем самой популярной стоянки в округе, Беверли не могла понять, как же он мог страдать.

Видя, что несколько человек в зале кивают в знак согласия, Беверли поняла, что ей повезло. Когда заправочная станция рядом с ее закусочной закрылась, она смогла выкупить ее, снести и переделать в стоянку. Через два года после того, как Беверли унаследовала Королевские гамбургеры, она расширила закусочную.

Новая стоянка пришлась кстати, чтобы размещать постоянный поток клиентов.

Президент заканчивал доклад и переходил к конкретному предложению, что, собственно, и было причиной проведения этого собрания.

— Мы, деловые люди Голливуда, должны взять на себя обязательство создать фонд и профинансировать строительство стоянок, что решило бы эту проблему на многие годы вперед.

Беверли взглянула на материалы, которые ей дали при входе в зал. Там было краткое содержание речи президента и его предложение. Новую стоянку предполагалось построить в виде пятиэтажного гаража, который размещал бы до двух тысяч автомобилей. Из проспекта она узнала предполагаемое местоположение гаража: на углу прямо против универмага Драммонда.

Когда президент закончил выступление, зал заполнился громом аплодисментов. Затем члены собрания были приглашены к микрофонам для замечаний и предложений. Наблюдая, как небольшая очередь сформировалась у микрофона в проходе рядом с ее местом, Беверли снова подумала о своей закусочной.

Там дела шли хорошо. Даже лучше, чем когда-либо. Но с другими закусочными их сети было что-то не так. Кармен сообщала, что доходы не настолько высоки, как они должны быть, хотя Беверли лично проверила нововведения в некоторых местах, наняла больше работающих и добавила в ассортимент Королевские гамбургеры и куры-гриль. Однако, судя по отчетам, «Королевские гамбургеры» все еще сильно отставали от Макдональдса и Кентуки Фрайд Чикенс. Поэтому Беверли и Энн даже отправились в поездку по всем точкам сети, чтобы определить, в чем все-таки дело.

Они не обнаружили ничего существенного. Закусочные были чистые, еда соответствовала стандартам, обслуживание было на среднем уровне. Они были такие же, как любые другие закусочные, в которых работали молодые, обычно безразличные люди, а в окошке стояла табличка: Требуются рабочие. Но Беверли ожидала, что через два года, которые прошли с тех пор, как она унаследовала эту сеть и внедрила все те изменения, от которых отказывался Эдди, дела у компании будут идти гораздо лучше, чем сейчас. Чего не хватало, не могла понять она.

Ее внимание привлек подошедший к микрофону известный в Голливуде агент по торговле недвижимостью. Он сказал:

— Господин Драммонд, я уверен, что выражу общее мнение, поблагодарив вас за великолепный доклад. Это предложение, которые мы все поддерживаем на сто процентов. — Он наклонился близко к микрофону, и его голос звучал слишком громко. — И я также хочу воспользоваться этой возможностью, господин Драммонд, чтобы сказать вам и всем членам правления, что я думаю, все вы великолепно работаете на наше благо!

Беверли посмотрела на него. Не может быть, чтобы он говорил серьезно Любому понятно, что предложение о стоянке служило интересам исключительно Драммонда. Но, видя, как заискивающе он кланяется членам правления, сидящим на сцене, она поняла, что доклад мог быть о чем угодно, этот человек все равно бы выражал свою льстивую поддержку.

Раздались полуискренние аплодисменты, и следующий выступающий подошел к микрофону. Это был господин Манджиони, владелец трех художественных галерей на Сансете. Он повторил похвалы предыдущего оратора и тоже выразил поддержку проекта строительства гаража. Третий выступающий поднял новую проблему — сбор мусора — и ее внесли в повестку дня следующего собрания.

Приближалось время голосования по вопросу о строительстве гаража. Еще несколько человек ждали своей очереди у микрофона, обмахиваясь или вытирая пот со лба, в то время как члены правления на сцене вежливо выслушивали жалобы и похвалы, а секретарь вел протокол.

Наблюдая за происходящим в зале, изучая собравшихся сегодня, Беверли вдруг подумала, что каждый присутствующий имеет что-то общее со всеми остальными. Они все были членами делового сообщества Голливуда. Но хотя это их объединяло, Беверли показалось, что отсутствует какая-то целостность. Они были как группа беспокойных людей, ищущих направления. Где-то сзади себя она слышала приглушенное бормотание:

— …эти собрания всегда одинаковые…

Еще кто-то впереди нее говорил:

— …не приду в следующий раз…

Она подумала: какой смысл в этом собрании людей, если они не могут по-настоящему объединиться и достичь своих целей?

Она посмотрела на микрофон рядом с ней. У него стоял только один человек. Он с тревогой говорил о растущем числе кинотеатров на центральной улице города, специализирующихся на показе порнографических фильмов. Президент — господин Драммонд — заверил выступающего, что вопрос будет принят к рассмотрению и изучен. Когда этот человек пошел от микрофона к своему месту, по выражению его лица Беверли поняла, что он сам осознал, что ничего не достиг.

Почему не выступали остальные, она не могла понять. Она ясно видела недовольство на многих лицах. Почему же они не выступали против президентского предложения? Беверли поняла: они его боялись.

Как раз в тот момент, когда Драммонд собирался объявить голосование по вопросу о создании фонда для строительства стоянки, Беверли резко встала и подошла к микрофону:

— Я бы хотела сказать несколько слов, — произнесла она.

Взоры всего зала были устремлены на нее. Женщины вообще редко посещали такие собрания, еще реже выступали на них, ну а те, кто выступал, уж, конечно, не выглядели так молодо и привлекательно, как эта женщина.

— Мне кажется, господин президент, что вы подходите к проблемам Голливуда с неправильной точки зрения.

— Что вы имеете в виду?

— Я думаю, что стоянки не являются самой насущной проблемой в данный момент.

— Понятно, — сказал он. — А что же тогда является?

— Ну… — Беверли надо было подумать. Она подошла к микрофону, повинуясь какому-то порыву, не зная сама, что будет говорить. — В этом городе очень много проблем, и стоянки — не самая серьезная из них.

Драммонд переглянулся с председателем, который сидел рядом с ним, и терпеливо сказал:

— Молодая леди, целью этого собрания, конечно же, является предоставить каждому возможность высказать свои мысли, предложения и замечания. Однако, мисс, вы должны быть более конкретны. Я предлагаю вам продумать как следует то, что вы хотите сказать, и выступить на следующем собрании. А пока мы перейдем к голосованию по вопросу о стоянке.

— Но, господин Драммовд, мы не готовы голосовать по этому вопросу!

— Мисс… как вас зовут?

— Беверли Хайленд.

Шепот пробежал по залу. Драммонд посмотрел на нее. Беверли Хайленд? Осознавала ли эта женщина, что она носит имя, которым были названы две главные улицы города?

— Мисс Хайленд, — сказал он. — Я действительно пригласил всех желающих высказаться и, как видите, вы выступаете последней. А теперь займите, пожалуйста, свое место.

— Но ведь должны же быть и другие мнения по этому вопросу! — Она оглянулась на собравшихся. Все они смотрели на нее, но никто не подошел, чтобы присоединиться к ней.

Драммонд и председатель еще раз переглянулись, и президент произнес снисходительно:

— Мы ценим ваше беспокойство, мисс Хайленд. Это очень похвально, но, как видите, других мнений нет. Ну а теперь, если вы все-таки сядете, мы могли бы перейти к делу.

Сердце Беверли бешено колотилось. Она чувствовала на себе взгляды трех сотен человек. Почему же они сами не выступали? Не может быть, что они все-таки приняли такое нелепое предложение!

— Я полагаю, господин президент, прежде чем мы проголосуем, необходимо указать, что строительство предлагаемого гаража потребует больших средств, которые пойдут из карманов всех присутствующих.

Драммонд начинал раздражаться.

— Вы не совсем конкретно представились, леди. Какой бизнес вы представляете.

— «Королевские гамбургеры Эдди». Он улыбнулся, чуть не рассмеялся.

— Понимаю. Лоток, торгующий гамбургерами. Мисс Хайленд, я уверен, вы считаете, что можете сказать что-то ценное для нас, но я сомневаюсь, что у вас есть достаточно опыта в бизнесе…

— Я хотела сказать, господин Драммонд, что предлагаемая вами стоянка будет означать очень большую прибыль для вас лично.

Зал встрепенулся. Голос Драммонда зазвучал холодно.

— Эта стоянка будет означать прибыль для всех, мисс Хайленд.

— Однако, получается, что она совершенно случайно будет расположена прямо напротив вашего магазина.

Она слышала, как все вокруг нее ахнули. Драммонд замер. В его голосе слышалось предупреждение.

— Но это единственное свободное место, подходящее для этих целей.

Сердце Беверли готово было выпрыгнуть наружу. Она чувствовала на себе взгляды всех присутствующих.

— Насколько я помню, — сказала она, — подходящие места есть на Кахуенге, Винс и Сансете, и любое из них было бы более удобным для компаний мелкого бизнеса, которые не имеют своих собственных стоянок.

— Вы имеете в виду вашу собственную, конечно.

— Я, к счастью, имею в своем распоряжении стоянку рядом с моей закусочной. Я говорю сейчас о господине Манджиони и господине Петерсоне, которые вынуждены довольствоваться только местом у обочины. У вашего магазина четыре стоянки, господин Драммонд, Почему бы не построить гараж в каком-нибудь другом месте делового района?

Послышались голоса нескольких человек из зала:

— Она права.

— Да, почему бы не построить его на Ферфаксе?

Председатель постучал молоточком по столу и сказал:

— Давайте будем соблюдать порядок. Дискуссия закончена, сейчас мы проведем голосование по…

— Извините, — прервала Беверли. — Но мне кажется, я еще не закончила выступать.

— Вы сказали то, за чем подошли к микрофону, молодая леди, а теперь..

— Давайте действительно подумаем о проблемах Голливуда и посмотрим, что мы можем сделать для их разрешения. Оглянитесь вокруг себя! Что мы видим сегодня на улицах? Проститутки, убежавшие из дома дети, торговцы наркотиками, люди, спящие прямо на земле. Как низко мы опустились! Теперь у нас есть магазины для наркоманов, секс-магазины, грязные улицы!

Из зала слышалось все больше и больше одобрительных выкриков:

— Правильно!

— Расскажи им!

— Голливуд известен во всем мире. К нам приезжает больше двух миллионов туристов в год, потому что они слышали о Голливуде. И что они видят, когда попадают сюда? Деловую магистраль с десятью захудалыми магазинами. Бездомных детей, которые становятся добычей продавцов наркотиков и извращенцев. Девочек и мальчиков, торгующих своим телом. Людей, которым некуда идти, живущих в подворотнях, выпрашивающих милостыню у каждого проходящего мимо. А вы говорите нам, что проблемой являются автостоянки!

Аудитория захлопала. Неожиданно люди стали подниматься со своих мест и подходить к микрофонам. Председатель стукнул молоточком. Драммонд сказал:

— Мисс Хайленд, вы нарушаете порядок. Если вы хотите поднять какие-то новые вопросы, мы внесем их в повестку дня следующего собрания.

— Новые вопросы? Господин Драммонд, то, о чем я говорю, старые вопросы, и вы знаете это! Я говорю о тех проблемах, которые это собрание должно было рассмотреть и решить давным-давно.

— Молодая леди, вы ничего не знаете об этом городе.

— Извините, сэр, я родилась здесь. И я была здесь в те годы, когда Голливуд находился в зените своей славы, когда название Голливуд означало чудо и загадку для миллионов людей во всем мире. Как мы могли допустить, чтобы наш город дошел донынешнего состояния? Теперь это место, где иностранные туристы просто шокированы и боятся выйти из своих гостиниц по вечерам. Место, которого мы сами стыдимся. Мы должны что-то с этим сделать, господин президент. И мы должны что-то с этим сделать сейчас!

Зал аплодировал. Люди у микрофонов пытались говорить без очереди. Председатель снова и снова стучал своим молоточком.

Президент поднял руку, прося тишины, и когда порядок восстановился, он сказал с едва скрываемым гневом:

— Если вы так легко можете обозначить наши проблемы, мисс Хайленд, тогда, может быть, вы знаете, как можно их решить? Потому что, если это действительно так, я бы хотел услышать ваши предложения!

Беверли посмотрела на него. Предложения? О да, у нее есть предложение.

— Каково будущее Голливуда? — тихо спросила Беверли, повернувшись и обращаясь к аудитории. — Каков будет образ нашего города в будущем? Как вы себе представляете это, господин Манджиони, или вы, мисс Уитерс? Когда вы заглядываете на несколько лет вперед, что, вы там видите? Каков образ Голливуда? — Она повернулась опять к микрофону и уже более громким голосом сказала: — Это то, что мы должны решить здесь и сейчас. Мы должны решить, какое направление развития мы примем, и затем действовать в соответствии с этим. Сконцентрируем ли мы внимание на туризме? Будем ли основное внимание уделять бизнесу? Или мы будем городом телевидения и кино? Но каким бы мы ни видели будущее нашего Голливуда, мы должны принять этот вызов сегодня и начать работать на благо лучшего будущего. Мы должны не бояться мечтать о лучшем месте для жизни и работы. Мы должны не бояться ставить перед собой высокие цели. — Она подняла руку и сжала кулак. — Мы должны, наконец, взять на себя смелость сделать Голливуд великим снова!

Все вдруг вскочили на ноги, одобрительно шумя и хлопая. Аплодисменты были просто оглушительными. Люди подбегали к Беверли, чтобы пожать ей руку, похлопать по плечу. На сцене президент мрачно собирал бумаги. Председатель стучал молоточком, но безрезультатно. В зале все старались протолкнуться поближе к Беверли, чтобы она знала, что они на ее стороне, что давно пора, чтобы кто-нибудь выступил против этих ребят, и всякие другие вещи, которые она не расслышала, потому что слишком много людей говорили одновременно, и в зале стоял безумный шум. У Беверли слегка кружилась голова. Но чувствовала она себя просто великолепно. И неожиданно ей все стало ясно: ее цель, ее предназначение, ее будущее.


Он повернулся и оказался на ней, как будто, загорая, поменял положение — пять минут на спине, пять минут на животе. Потом он сделал несколько быстрых движений нижней частью туловища и без сил распластался на ней.

Сначала Труди даже не поняла, что это все, и с удивлением посмотрела на него. Но он не видел ее недоуменного взгляда — он уже спал.

Труди освободилась из-под него и взяла сигарету. Глубоко затянувшись, она встала с постели и подошла к окну, из которого были видны огни университета. Территория университета была похожа на небольшой городок. В доме напротив в самом разгаре была веселая и шумная вечеринка. Боже мой, девочка, — мысленно сказала она своему отражению в окне, — что ты тут вообще делаешь?

На самом деле она очень хорошо знала, что она делает здесь, в квартире какого-то парня, которого она едва знала, которому, как выяснила, приехав к нему домой, было двадцать четыре года и мозги у которого находились между ног. Снова был субботний вечер. Вот почему она была здесь.

Труди считала, что в жизни есть три момента, когда человек не должен был оставаться один, двумя из которых были субботний вечер и воскресное утро. Поэтому она надела свой лучший костюм и пошла с двоюродной сестрой Алексис в студенческое кафе. Как всегда, разношерстная толпа студентов в потрепанной одежде сидела на площадке перед кафе. Труди и Алексис говорили о гадании на рунах в тот момент, когда к ним подошел, улыбаясь, молодой человек, одетый в белый летний костюм с кожаным галстуком.

Он ей понравился с первого взгляда. Она всегда испытывала определенную слабость к мужчинам с длинными волосами. А у этого к тому же во взгляде было что-то интеллигентное. Но окончательно купилась она, когда он сказал:

— Руны, оу! Власть Один и Тор!

Они ушли из кафе вместе, попрощавшись с Алексис, которой рано утром надо было идти на работу, и поехали в Вествуд на двух машинах. Труди следовала за ним на своем корветте. Когда они пришли в его неубранную квартиру, в которой он жил еще с двумя парнями, уехавшими на выходные, он налил ей стакан красного вина и поставил пластинку Спрингстина. Через пять минут Труди поняла, что сделала ошибку.

— Не могли бы мы хотя бы немного поговорить? — сказала она, когда он начал приставать к ней.

— О чем?

— Ну, о… — ей пришел в голову ее любимец, — что ты думаешь о Карле Сагане?

— Карл Саган? О, парень Космоса. Попал на его концерт. Шикарная музыка.

После этого Труди поняла, что она влипла.

Но все же сильный молодой мужской организм оставался сильным молодым мужским организмом и в плане постели он казался многообещающим. Сначала. Потом это тоже оказалось лишь обманчивой видимостью, и вот она опять в чужой квартире, сексуально неудовлетворенная, одинокая, непонимающая, что заставляет ее делать такие вещи.

Она легко нашла ванную (в некоторых квартирах это было непросто сделать, особенно если она была пьяна) и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Женщина со взлохмаченными светлыми волосами и размазанной косметикой говорила:

— Это должно прекратиться.

Беда была в том, что она не знала, как остановиться. По крайней мере, пока она не нашла человека, которого искала. Ну где, черт возьми, — думала Труди, умывая лицо, — можно найти человека, который был бы не урод, не дурак, знал бы, как заниматься любовью, и обращался бы с женщиной как с равной? Ей пришел в голову Билл, водопроводчик. Последнее время она частенько вспоминала о нем, хоть это ее саму раздражало, потому что он ей определенно не нравился. Нет, что касается секса, с этим у него было все в порядке, и все, что касалось его работы, он прекрасно знал, но в отношении к ней у него проявлялись какие-то шовинистические мужские наклонности — называл ее крошка и разговаривал с ней как с дурочкой.

Затем она подумала о Томасе. Что же такое особенное в тех вечерах, которые она проводила с ним, что их невозможно было воспроизвести вне стен Бабочки? Чего не хватало?

Она прошла к дверям спальни и прислонилась к косяку. Должно быть, он и вправду был полностью удовлетворен, так как сейчас спал, как ребенок. Труди думала о том, что, может быть, стоит разбудить его, снова завести и показать, что такое настоящая любовь, когда он перевернулся на другой бок и пукнул.

Труди посмотрела на часы, стоящие на тумбочке. Было только начало одиннадцатого. Еще весь вечер впереди.

Она пошла на кухню, нашла телефон, набрала номер и, когда кто-то ответил, сказала:

— Привет, Бабочка. Это Труди Штейн. Он свободен? Придержи его для меня. Я буду через десять минут!


Хьюстон, Техас, 1972 год


Иногда хороший обед гораздо лучше секса.

Именно об этом думал Дэнни Маккей, поглощая куриную отбивную и картошку, зажаренную целиком так, что сверху была хрустящая корочка, а внутри нежная мякоть, и все это было полито острым соусом. Секс — это всего лишь секс, подумал он, собирая последние кусочки с тарелки. А с хорошим обедом ничто не может сравниться.

Особенно с хорошим техасским обедом.

— Ну, Бон, — сказал он, встав из-за стола, и потянувшись, — пора ехать. До Хьюстона более двухсот миль.

Боннер вскочил с кровати, на которой он раскладывал пасьянс, и начал доставать из шкафа костюмы Дэнни.

Дэнни подошел к раздвигающимся стеклянным дверям, ведущим на балкон его гостиничного номера, и окинул взглядом белые пески южного побережья Техаса.

— Корпус Кристи, — произнес он, тихо рассмеявшись. — Тело Христа. Ну и название для города!

Дэнни нравился этот полутропический городок на побережье Мексиканского залива. Вот почему он приехал сюда на недельку, чтобы купить недвижимость, расположенную на побережье. Это было что-то вроде способа восполнить то, чего ему не хватало в детстве, которое он провел в жарких безводных местах. Корпус Кристи заставлял его думать о далеких экзотических местах, островах, где девушки смуглы и доступны, где ром течет рекой, где дни похожи на масло, а ночи на корицу. Свободная и легкая жизнь — стоит только протянуть руку за сексом или пищей, в зависимости от того, что у тебя на уме в этот момент, и оно само падает тебе на ладонь!

Может быть, я куплю себе тропический остров, — подумал Дэнни, наблюдая, как Боннер аккуратно складывал его дорогие рубашки и клал их в чемодан. — Где-нибудь в южной части Тихого океана. Аборигены сделали бы меня там своим королем.

Дэнни снова рассмеялся. У него было чертовски хорошее настроение. Тридцать восемь лет, и уже так много достиг!

Он был богат, книга «Почему Бог забрал Кеннеди» уже четвертую неделю была в списке бестселлеров, толпы людей заполняли его церковь в Хьюстоне каждую неделю, и он принимал участие в двух самых популярных телевизионных передачах. Но самый большой успех пришел к нему два года назад во время его рождественской поездки по Вьетнаму. Он поехал туда вместе с известными артистами и другими знаменитостями, чтобы донести до истосковавшихся по дому солдат слово Божье. Дэнни ожидал, что его выступления пройдут хорошо, но на такой оглушительный успех он все же не рассчитывал. Он стоял там один на сцене, а пятьдесят тысяч солдат внимали тому, что он вещал, с открытыми ртами.

Такое огромное количество народа устроило ему овацию.

— Может быть, не стоит ехать во Вьетнам, Дэнни, — предупреждал его Боннер. — Все-таки проблема Вьетнама очень непопулярна сейчас. Народ может от тебя отвернуться.

Но Дэнни презирал всех этих участников антивоенных маршей, хиппи, жалостливых либералов. Он хотел показать всему миру, что верит в Америку и что Америка была права. Он стоял на сцене за столько миль от дома, простирал руки к солдатам, как бы пытаясь обнять их, и кричал прямо до небес:

— Я знаю, через что вам приходится проходить, мои братья и сестры! Я тоже был солдатом, как и вы. Но мне никогда не выпадала честь сражаться за свободу и демократию! Не слушайте трусов, сидящих дома. Легко сидеть в своем кресле и осуждать борьбу, о которой ничего не знаешь!

Солдаты оглушительно аплодировали и кричали. Дэнни продолжал:

— Древний благородный римлянин однажды сказал, что вынужденная война — это справедливая война, и оружие становится священным, когда оно является последней надеждой. Братья и сестры во Христе, это справедливая война, а ваше оружие священно!

Они просто обезумили от восторга. Им нравилось не столько то, что он им говорил, сколько то, как он это говорил. Один на сцене, перед таким огромным количеством слушателей, Дэнни казался очень маленьким. Но они чувствовали силу, исходящую от него, силу, которая позволяла им представить — хотя бы на время, — что они не несчастные, забытые, презираемые друзьями и родными люди. И они любили его за это. Пятьдесят тысяч солдат сделали бы в тот момент абсолютно все для Дэнни Маккея, они последовали бы за ним в любое сражение, пошли бы за ним в огонь и воду. И Дэнни знал это.

Хотя и сейчас время от времени Дэнни вместе со своими приближенными отправлялся в поездки, чтобы поддержать свою известность и популярность в народе, постоянно он обосновался в Хьюстоне, где построил церковь и купил роскошную квартиру на верхнем этаже лучшего отеля. Дэнни ездил в шикарном белом линкольн-континенталь, одевался в лучшие костюмы, сшитые на заказ на Западе, и носил белую шляпу. Он приобрел привычки богатого человека и строго следил за тем, чтобы все, что касалось его, было высший класс. Среди его круга общения были выдающиеся политики и преуспевающие бизнесмены. И с каждой ступенькой лестницы, по которой поднимался Дэнни, перед ним открывались все более дальние горизонты. У него была власть, но не достаточная, пока.

Дэнни любил этот сумасшедший и странный город, по венам и артериям которого текло серное золото и название которого было первым словом, которое произнес человек, вступив на Луну. Первое, что Дэнни всегда делал, приезжая в Хьюстон, проводил время с двумя или тремя дорогими любовницами, которые были у него здесь. Высокие, длинноногие женщины, в мехах и бриллиантах, знающие всевозможные сексуальные трюки, которые только можно себе представить, приходили к нему в его роскошную квартиру, чтобы завести его, возбудить, зажечь, в общем, подготовить к выступлению. Затем он обильно обедал, запивая еду вином до тех пор, пока не чувствовал, что Божья сила наполняет все его тело. Следующие три или четыре часа он проводил в своей церкви, вещая народу о грехах и демонах, об адском огне и вечности, тонко напоминая о своей прямой связи с Богом и, наконец, с помощью своего очарования и сексапильности вымогал у них деньги, обещая вечное спасение.

Деньги, в прямом смысле слова, текли к нему в руки. Даже если бы он захотел, чтобы люди перестали давать ему деньги, он бы не смог остановить их. И все это благодаря той счастливой мысли, которая пришла ему в голову несколько лет назад, после убийства Кеннеди, когда он пользовался всеобщей известностью.

Когда люди услышали знаменитую речь преподобного Дэнни, они захотели лично увидеть его, быть ближе к этому человеку, молящемуся за Кеннеди прямо рядом с больницей. Народ рекой потек в его шатер вместе со своими надеждами и чаяниями и вместе со своими бумажниками и молился, чтобы Господь подал им какой-нибудь знак. Именно во время одного из таких сборищ, когда шатер был набит до предела, Дэнни понял, что этим людям надо увидеть какое-нибудь чудо. Он сам не мог поверить, как легко все прошло. Мнимая смерть и инсценированное воскрешение. И они поверили в это! Конечно, Дэнни понимал, что такой трюк прошел бы не у всякого проповедника. Слишком многие пробовали проводить подобные оживления, и ничего не получалось. Надо, чтобы у проповедника была сила, заставляющая людей верить, и если она есть, он может заставить их верить во что угодно.

Дэнни Маккей обладал такой силой.

Он заставил толпу верить, что они видели, как человек умер и вновь ожил, а через год в другом городе другие люди были свидетелями такого же чуда. Но Дэнни действовал осторожно, чтобы не переборщить. Молва о нем распространялась, и люди приходили в надежде увидеть чудо, но их желание не всегда удовлетворялось. Дэнни очень бережно относился к своим способностям к воскрешению. За шесть лет он только три раза воскрешал из мертвых.

Но этого было достаточно. Теперь он обладал необходимой ему известностью. Не было ни одного журнала или газеты в стране, которые когда-либо не напечатали хотя бы несколько строк о Дэнни Маккее. Даже журнал «Тайм» поместил статью о нем — хотя и не напечатал его фотографию на обложке, но это впереди. Известность нужна была ему, чтобы продвигаться вперед. Именно поэтому он так тщательно создавал свой образ, чтобы не к чему было придраться. Ведь может прийти время, когда люди засомневаются в его способностях воскрешения и начнут бросать камни, и вот тогда они увидят, что он обезоруживающе привлекательный человек, полный очарования и такта, которые обычно не присуще слугам сатаны.

Дэнни остановил машину за огромной церковью, построенной из кедра и стекла, и услышал, как хор громко распевал гимн. Он взглянул на себя в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что все в норме. Как всегда, он выглядел безупречно. У него были лукавые, сексуальные глаза, которые завораживали. Он и сам знал силу своей улыбки. Стоило ему только ослепительно улыбнуться своим прихожанам, и они просто с ума сходили из-за него, и мужчины, и женщины. Люди будут видеть тебя таким, каким ты кажешься, — написал Макиавелли. — Лишь немногие будут знать, какой ты есть на самом деле. На толпу всегда производит впечатление внешность. А мир состоит из толп.

Дэнни до сих пор читал «Государя». Хотя он и выучил его уже практически наизусть, он частенько находил время, чтобы открыть наугад страницу и пить мудрость человека, который впервые вдохновил его семнадцать лет назад. С тех пор Дэнни прочитал много книг. Он читал все, что мог достать, — книги, написанные могущественными людьми, и книги о могущественных людях, их борьбе, их пути к успеху, к самой вершине, их способе, как этого добиться. Он знал, благодаря чему Наполеон и Цезарь стали великими, он знал, почему одни люди становились героями, а другие были преданы забвению. Дэнни знал, что надо и что не надо делать, а главное, он знал, как манипулировать людьми.

И сегодня он снова был к этому готов. Через запасной выход он вошел в церковь, где семь тысяч человек, ожидая момента, когда они смогут получить частичку силы Дэнни Маккея, слушали пение хора и хлопали в такт музыке.

Дэнни всегда начинал свои проповеди медленно, прощупывая настроение аудитории, засылая в толпу как бы щупальцы для проверки воды, подстраиваясь по ходу под толпу, под то, что она хочет. Сегодня аудитория была хорошая, они были разогреты и готовы для его проповеди. Хьюстон переживал финансовый подъем, и жители приводили к Богу либо для того, чтобы загладить свою вину за то, что они слишком быстро делают слишком большие деньги, либо для того, чтобы он сделал их такими. Дэнни сказал им, какие ужасные грешники все они были, и они приняли это, повторяя за ним аминь и слава Богу.

Постепенно он сам возбуждался и возбуждал аудиторию. Он кричал и махал руками, и они кричали и махали руками. Он кричал: Аллилуйя, и они кричали: Аллилуйя. Он плакал, и они плакали. Они были очень податливыми в его руках. Он чувствовал себя прекрасно. Он шагал по сцене, как будто обходил ради Господа все континенты, и махал кулаками, как будто крушил всех врагов Господа. Толпа тем временем, все больше и больше распалялась. В душном, влажном воздухе уже явно чувствовалось что-то близкое к религиозному фанатизму, готовность к раскаянию, и Дэнни всем этим неимоверно наслаждался — он был просто опьянен их обожанием и благоговением перед ним.

Стоя сейчас под стеклянной крышей церкви, построенной по его собственному проекту, чтобы звезды Техаса лили свет своего благословения на его прихожан, Дэнни подумал: сегодня только семь тысяч. Но придет день, и их будет больше, гораздо больше…

И в этот момент, прямо в середине его проповеди, как раз когда он собирался уже начать рассказывать им свой секрет о своей непосредственной связи с Господом, откуда-то с задних рядов раздался крик.

Подумав, что это просто какой-то сверхраскаивающийся грешник, Дэнни сначала не обратил никакого внимания и продолжал свою проповедь. Но неожиданно, подобно расходящимся кругам на воде, когда в стоячие воды пруда бросят камень, люди стали вставать и кричать, пока эти людские волны не дошли до сцены.

— Чарли! — кричала какая-то женщина. — Чарли, вставай! О Господи! О Господи, кто-нибудь помогите ему!

В церкви начался настоящий хаос. Помощники Дэнни побежали к задним рядам, где они увидели женщину, сидящую на полу и держащую на коленях голову мужчины, лежащего рядом.

— Ему плохо! — кричала она. — С ним что-то случилось!

— Подождите минутку, — раздался голос с другой стороны церкви. — Я посмотрю его. Не трогайте его.

Дэнни повернулся и увидел, как плотный, лысеющий человек протолкнулся сквозь остолбеневшую толпу и опустился на колено рядом с лежащим человеком.

— Я врач, — сказал он толпе. — Возможно, с этим человеком случился тепловой удар. Пожалуйста, все отступите назад. Ему нужен воздух.

Люди расступились, образовав довольно широкий круг, и Дэнни сошел со сцены.

Человек был без сознания и выглядел просто ужасно.

Лицо его имело странный сероватый оттенок, губы были совершенно синие. Дэнни внимательно наблюдал, как врач наклонился и прижался ухом к груди больного. В огромной церкви воцарилось молчание. Семь тысяч человек, охваченные предчувствием беды, замерли в ожидании его приговора.

— Что с моим мужем, доктор? — испуганным голосом спросила женщина.

Он наконец выпрямился, печально взглянул на нее и мягко сказал:

— Мне очень жаль, миссис. Ваш муж мертв.

— Нет! — Она бросилась на тело мужа и забилась в истерике.

У Дэнни по спине пробежал холодок. Получается, его проповедь убила человека?

Он взглянул на Бонни, который выглядел абсолютно растерянным. В церкви было много народа, и эта ночь была безумно жаркой.

Пока все стояли и наблюдали, как женщина бьется над телом мужа, рыдая в причитая, некоторые люди стали явно нервничать и недвусмысленно поглядывать в сторону Дэнни.

Он чувствовал, что у него на лбу и на спине выступил пот. Во рту все пересохло. И тут неожиданно он понял свой шанс.

— Мои братья и сестры во Христе! — закричал вдруг Дэнни.

Все посмотрели на него. Он поднял руки.

— Давайте помолимся за душу нашего дорогого ушедшего от нас брата, который, безусловно, умер в милости Божьей.

— Аминь! — сказал кто-то, и все вокруг повторили.

— Давайте встанем на колени, братья и сестры, — прокричал Дэнни, опускаясь на колено. — Давайте вознесем хвалу Господу, взявшему к себе одного из нас этой ночью и в своей милости. Несомненно, этот человек был благословенен, если его так забрал к себе Господь.

Люди опустились на колени.

Дэнни, стоя близко к женщине и ее умершему мужу, стал выкрикивать свою лучшую, самую трогательную молитву. Он чувствовал, как в нем поднимается новая сила, сила, более могущественная и приятная, чем та, которую ему когда-либо давали женщины, вино или вкусный обед. Это было похоже на тот огонь, который он чувствовал в своих венах в тот день 1963 года, когда прочитал свою лучшую проповедь, и люди в отчаянии пошли к нему. Дэнни получал силу от людских нужд. Их беды подпитывали его.

— Братья и сестры! Смерть этого человека — это верный знак Господа, что мы все здесь сегодня благословенны. Это так же точно, как то, что я живу и дышу. Это Его знак, что Он здесь с нами сегодня в этой церкви, и что Он благославляет нас всех. Давайте откроем наши сердца и примем благодать Божью. — Дэнни протянул руку и положил ее на голову плачущей женщине. — Давайте помолимся за нашу скорбящую сестру. Давайте покажем ей нашу любовь. Давайте уверим ее, что она не забыта Господом, наоборот, она благословенна Господом!

— Аминь! Аллилуйя!

Он положил руку на плечо умершего.

— И давайте помолимся за то, чтобы душа умершего как можно скорее попала в царство Божье, чтобы он мог наслаждаться близостью Господа и…

Плечо под рукой дрогнуло.

— Близостью Господа и…

Плечо дрогнуло еще раз. Дэнни посмотрел вниз. Умерший кашлянул.

Женщина выпрямилась и уставилась на лежащего.

Неожиданно в церкви опять наступила тишина. Глаза всех были устремлены на лицо, которое несколько мгновений назад было смертельного пепельного цвета, а сейчас щеки порозовели, и губы больше не были синими.

Человек кашлянул еще раз, его глаза приоткрылись, и он взглянул на жену.

— Что случилось? — спросил он.

— Господи Боже мой, — прошептал врач. — Этот человек был мертв. Я готов поставить на это свою репутацию! — Он нервно провел рукой по своей лысеющей голове. — Я практикую уже сорок лет и могу определить, жив человек или мертв.

Глаза всех переместились с доктора на ожившего человека, потом опять на доктора, и наконец… на Дэнни.

Он все еще стоял на коленях. Сверху вниз на него смотрели белые от шока лица. На какое-то мгновение он страшно растерялся. Но в этот момент кто-то сказал:

— Слава Богу, преподобный Дэнни воскресил нашего брата из мертвых!

В церкви поднялся страшный шум. Женщины падали в обморок. Мужчины опускались на колени. Люди по-настоящему плакали, но не от горя, а от радости. Они стали свидетелями настоящего чуда, на что они всегда надеялись, они видели живое доказательство того, что Господь действительно был с ними там, получили прямое свидетельство, что религия — это не просто обманчивая надежда, а реальность, что они на самом деле могут найти надежду и спасение в ней, и именно Дэнни Маккей дал им это доказательство.

Все старались дотронуться до него, коснуться его одежды, поцеловать край его белого пиджака. Бонни, позвав других помощников, с трудом протиснулся сквозь толпу. Они все-таки сумели изолировать Дэнни от толпы и отвести его обратно на сцену.

Он просто оцепенел. Он был потрясен.

Мертвый человек ожил. На этот раз это не было подстроено. Это действительно произошло.

Дэнни упал на колени, сцепил руки под подбородком и начал читать горячую молитву Господу. Он не выкрикивал ее, не использовал свои красноречивые жесты, не размахивал руками. Он молился шепотом. Все замолчали, чтобы слышать его. Они услышали самую трогательную, самую искреннюю молитву благодарности, произнесенную самым приятным голосом, какой они когда-либо слышали.

— Я не верю этому! — сказал Бонни, заходя в комнату Дэнни.

Дэнни молча сидел в кресле у окна, глядя на расплывчатые очертания ночного Хьюстона. Он ничего не ответил Бонни. Он сосредоточился только на огнях города и на тех картинах, которые только он мог видеть.

Бонни посмотрел на своего друга. Двое парней из Сан-Антонио прошли долгий путь за эти семнадцать лет — все благодаря Дэнни. Бонни был не против того, что он всего лишь помощник Дэнни, а не партнер. Бонни понимал и признавал, что Дэнни гораздо умнее его, более того, он гордился тем, что был самым близким доверенным лицом Дэнни Маккея. Бонни уже давно признал способности своего друга и знал, что ему до него никогда не дотянуться. Но то, что произошло сегодня, это, совсем другое.

— Как ты думаешь, что сегодня произошло, Дэнни? — мягко спросил он. — Ты думаешь, доктор ошибся?

Руки Дэнни беспокойно двигались. Он без остановки крутил между пальцев коробок спичек. И хотя он развалился в мягком кресле, нога его тоже не могли находиться без движения. Он весь был в напряжении, он был заряжен, он был весь в огне.

— Ты слышал тех двух репортеров, Бон. Ты слышал, Как они опрашивали людей, которые поручились за того врача. Все они знают его, все они доверяют и уважают его. А доктор сказал, что тот человек был мертв.

Дэнни перевел глаза на друга и посмотрел на него из-под полуприкрытых век.

— Ты веришь, что я воскресил его из мертвых?

Бонни сглотнул. По правде говоря, он не хотел думать о том, что произошло сегодня. Бывали моменты, когда он боялся Дэнни. Так было и сейчас. Вокруг Дэнни прямо в воздухе чувствовалось какое-то напряжение, этот коробок спичек, движущийся в его пальцах, этот взгляд, этот поворот головы. Бонни знал все эти признаки. Именно в такие моменты Дэнни был особенно опасен. Именно так он выглядел в ту ночь много лет назад, когда пошел за тем бедным старым доктором в Хил Кантри, и потом, когда он вдруг неожиданно ворвался в Калифорнию, Форт Орд, где у него были какие-то счеты с каким-то сержантом. Сейчас Дэнни был заведен и непредсказуем. Бонни решил, что Дэнни полон какой-то злой энергией, которая иногда горела в нем.

— Ну, я… ой, я просто не знаю, Дэнни. Я хочу сказать, что-то ведь воскресило его из мертвых.

Дэнни внимательно рассматривал свое большое золотое кольцо на левой руке. Он поднес его к свету и смотрел, как оно блестит и сверкает. Затем его губы медленно растянулись в улыбке, и он произнес:

— Да…

Когда раздался стук в дверь, Бонни долго смотрел на нее в задумчивости, прежде чем встать и открыть. Если это еще один журналист, тогда он просто вежливо скажет ему или ей, чтобы шли своей дорогой.

— Преподобный Маккей? — спросил стоящий в дверях человек очень необычайной наружности. — Преподобный Дэнни Маккей?

Бонни с подозрением смотрел на него. Было что-то мещанское в его внешности. Ему не меньше пятидесяти, но на нем надеты ярко-розовые брюки клеш и плотно облегающая рубашка цвета лаванды, а на волосатой груди болталось несколько золотых цепей. На длинном кожаном ремне висел огромный медальон в виде голубя.

— Фрэнк Холстэд, — сказал он, протягивая руку, на которой было слишком много колец.

После того как они пожали руки, посетитель сказал:

— Вы не против, если я войду и немного поболтаю о делах с вашим боссом?

— О каких делах?

Холстэд достал визитную карточку и протянул ее Бонни.

— Я руковожу телеимперией Благая весть. Готов спорить, вы слышали о нас. Нам не помешал бы кто-нибудь типа преподобного Дэнни в наших воскресных передачах. Думаю, он будет не против почитать проповеди каждую неделю трехсоттысячной аудитории, сидящей перед телевизорами?

Бонни посмотрел через плечо на Дэнни, который все еще молча смотрел в окно.

— Дэнни?

— Что у него за дело?

Холстэд попробовал заглянуть в комнату мимо стоящего в дверях Бонни. Ему удалось только мельком увидеть Маккея, сидящего у окна.

— Эй, я могу войти?

Дэнни сделал знак, и Бонни сказал:

— Сначала объясни, что у тебя за дело.

— Ну, после того что преподобный отец сделал сегодня, очень многие захотели увидеть его. И не может же он, в самом деле, до бесконечности колесить по стране, а церковь его вмещает только семь тысяч. Наши же телевизионные программы смотрят сотни тысяч человек по всей стране, мечтающих услышать слово, сказанное Дэнни Маккеем. Ну, что скажете, преподобный?

Дэнни посмотрел на свои руки. Он представил себе лицо умершего человека, серого цвета с синими губами, рыдающую жену, семь тысяч человек, застывших в молчании.

Затем он подумал о миллионах телевизоров по всей стране и людях, сидящих перед ними, и он, его голос, его лицо, его сила, его власть над ними.

— Пусть войдет, — сказал Дэнни. — Мы поговорим.


Беверли стояла у окна и смотрела на многочисленные, будто неземные, огни нефтеперерабатывающих заводов Хьюстона. Она простояла так весь вечер, о чем-то думая. Она не притронулась к ужину, принесенному в номер, даже не выпила чая. Слишком много надо было обдумать. Прежде всего она думала о том деле, завершить которое она и приехала в Хьюстон, — открытие двадцати закусочных «Королевских гамбургеров» в Техасе. Второе, что беспокоило ее, был последний доклад Джонаса Буканана.

Год тому назад, как раз перед тем как она пошла на собрание Торговой палаты Голливуда, Джонас Буканан позвонил ей и сказал, что у него появилась первая новая информация о ее матери и сестре.

— Вы были правы по поводу юриста, — сказал ей тогда этот частный детектив, когда вечером пришел к ней в офис. — Хайман Леви-старший умер несколько лет назад. Его сын уехал из Калифорнии и, согласно сведениям коллегии адвокатов, ушел на пенсию и больше не практикует. Я нашел его через налоговую службу. У меня друг работает в голливудском отделении. Хайман Леви живет сейчас в ста милях к востоку от Сиэтла. Он пишет детективы под псевдонимом.

Джонасу Буканану удалось уговорить господина Леви достать из кладовки старый архив отца и просмотреть его. Это был очень утомительный процесс, но зато Буканан нашел то, что искал: второй ребенок Наоми Берджес был удочерен семьей Синглтон. Девочку назвали Кристиной.

Это было все, что Джонас Буканан смог узнать к тому времени. Он вернулся в Голливуд и собирался расследовать эту ниточку.

Что касается матери, он тоже узнал кое-что новое. Он поехал на Север и побывал в доме престарелых, где, как сообщали предыдущие детективы, она когда-то работала поваром. К счастью, пожилая негритянка, которая готовила там сейчас, восемнадцать лет назад работала помощницей Наоми. Она очень заботилась о Наоми, которую сильно любила, и ни за что не хотела рассказывать о ней другим детективам, но так как он тоже был чернокожим, с ним она была откровенной.

— Она сказала, что ваша мать уехала во Фресно, где, по ее словам, жила двоюродная сестра, мисс Энн Берджесс. Я поехал во Фресно и нашел там мисс Берджесс.

Она не стала разговаривать со мной, но сосед оказался более разговорчивым. Он рассказал, что кузина мисс Берджесс уехала в Сакраменто, когда в один прекрасный день к ним в дом пришла полиция. Расследования в Сакраменто пока не принесли никаких результатов, но мои друзья продолжают сейчас работать там.

Это было год назад.

С тех пор Джонас периодически докладывал Беверли, но ничего существенного пока не обнаружилось. Синглтоны тоже, похоже, много переезжали. Джонасу пришлось очень много поездить, говорить с огромным числом людей, пересмотреть кипы старых документов. Для всего этого требовалось время. Но вот сегодня утром он позвонил Беверли сюда, в гостиницу в Хьюстоне, и сообщил, что, хотя он, к сожалению, потерял след Синглтонов из-за их развода двадцать лет назад, он имеет сведения об одном человеке, который может знать о нынешнем местонахождении Наоми Берджесс.

— Спасибо, — сказала ему Беверли. — Пожалуйста, расследуйте до конца. Я с нетерпением жду вашего следующего сообщения.

Кристина Синглтон, — думала Беверли сейчас, стоя у окна и глядя на огни Хьюстона. — Моя сестра, двойняшка. Где ты сейчас, в этот момент?

Мэгги Керн, клевавшая ужин за сервировочным столиком, наблюдала за своей хозяйкой, стоявшей у окна. С момента их приезда в Техас четыре дня назад Беверли была очень напряженной и беспокойной. Мэгги понимала, что это из-за старых воспоминаний, преследовавших ее, в какой-то мере из-за того, что Дэнни Маккей тоже был в это время в городе. В общем-то Беверли вообще не хотела приезжать в Хьюстон, но сделка, связанная с превращением двадцати старых лотков гамбургеров и заправочных станций в закусочные «Королевских гамбургеров», была слишком важна для Беверли, чтобы она могла поручить ее кому-нибудь еще. Для Беверли теперь стало характерным лично контролировать каждую сделку, каждую деталь, каждый шаг.

И это приносило поразительные результаты.

Мэгги вспомнила тот день год назад, когда Беверли вернулась с собрания Торговой палаты Голливуда. Она ворвалась в кабинет, как будто за ней кто-то гнался.

— Я поняла! — запыхавшись сказала она Мэгги и Кармен. — Я знаю теперь, что нам нужно. — Что им нужно было для того, чтобы повысить совсем упавшие доходы сети «Королевских гамбургеров»? Беверли пошла на собрание из любопытства; вернулась же она, вдохновленная новой идеей. Она сказала, что выступила с речью и что эта речь подействовала не только на аудиторию, но и на нее.

— Нам нужно настроение! — сказала она, садясь и набрасывая план на бумаге. — Вот в чем наша проблема. Компании не хватает настроения!

Да, вспомнила Мэгги, с того собрания Беверли действительно вернулась с настроением и сразу же стала пытаться внести это самое настроение в вялую работу закусочных «Королевских гамбургеров».

На машине Энн Хастингз они — Мэгги и Кармен, Энн и Беверли — колесили по дорогам Калифорнии, они провели настоящую кампанию рекламы: там были плакаты, лозунги, листовки, они раздавали для заполнения анкеты и заявления для приема на работу, разговаривали с людьми — в общем, проводили настоящую накачку. Неизвестно, откуда у Беверли взялось столько энергии и энтузиазма, но она лично побывала в каждой точке «Королевских гамбургеров», лично поговорила с каждым служащим, узнала все имена, записала все дни рождения, пожала всем руки и объяснила им свою концепцию настроения.

— Мы должны быть лучше всех остальных, потому что мы на самом деле лучше! Вы ведь не хотите работать на посредническую компанию, вы хотите гордиться вашей компанией, как будто она ваша собственная, как будто это ваша семья! Мы не хотим, чтобы вы просто отрабатывали свои часы и получали свои деньги за это, мы хотим, чтобы вы получали от работы удовольствие, чтобы вы стремились к чему-то большему, чтобы у вас были цели, мы хотим, чтобы вы не боялись мечтать!

Чтобы подтвердить свою страстную речь, доказать им, что это не просто слова, Беверли составила план стимулирования работников. Была нарисована иерархическая лестница компании от самой нижней ступеньки — мойщика полов до высшей — менеджера, и Беверли объяснила всем работникам, что каждый из них не просто какая-то ступенька лестницы, а личность, каждый будет индивидуально оцениваться по результатам его работы, каждый может быть награжден за верность


 преданность компании, за хорошую работу, что имеются возможности для продвижения в рамках компании прямо до самого верха, до штаб-квартиры корпорации в Голливуде, если это является вашей целью


Кампания имела огромный успех. Прекратились прогулы и опоздания, работники стали приходить вовремя работать усерднее. На дни рождения они получали открытки и небольшие премии, мисс Хайленд лично посылала поздравительное письмо в случае повышения, или когда доходы превышали предполагаемые. Между закусочными проводились соревнования, был установлен приз лучшему работнику месяца, разработана система оценки работы служащих и составлен график повышения зарплаты. Беверли приветствовала идеи и предложения своих работников и старалась отвечать на них лично. Постепенно внешне и внутренне компания стала изменяться. Она приобрела репутацию компании, которая заботится о своих работниках независимо от того — наполняешь ли ты бутылочки с кетчупом или подписываешь чеки. О тебе не забывали, и всякая инициатива награждалась. Вскоре с окон закусочные «Королевских гамбургеров» исчезли объявления — «Требуются работники», многие молодые люди хотели работать в компании, которая предлагала возможность продвижения, и поэтому росли списки желающих поступит к ним. В результате всего этого качество пищи и обслуживания улучшилось, доходы возросли, и по всему Западу стали открываться новые закусочные фирмы. В следующем месяце Мэгги, Кармен и Беверли собиралась ехать в Нью-Йорк, чтобы открыть отделение на побережье.

Все это потому, что Беверли Хайленд в один прекрасный день нашла настроение.

Это было еще не все, что принес им тот замечательнейший день собрания в Торговой палате. Ровно через четырнадцать дней после выступления Беверли, президент и председатель палаты обратились к ней с предложением. Они собирались создать комиссию по изучению образа Голливуда в следующем десятилетии, в восьмидесятых, и хотели, чтобы Беверли стала председателем этой комиссии. Все три подруги — Беверли, Мэгги иКармен — сразу же поняли важность этого предложения Беверли Хайленд наконец была признана деловым сообществом, ей доверяли, а теперь еще и давали власть.

Мэгги Керн знала, что это было лишь начало.

Тихий стук в дверь оторвал Беверли иМэгги от их мыслей. Двое мужчин и женщина тихо вошли в комнату и закрыли за собой дверь.

— Все прошло как в сказке, — сказала Хастингз, скидывая туфли и направляясь к сервировочному столику. — Он купился на все как миленький.

Беверли посмотрела на двух мужчин, один из которых стягивал с головы парик с фальшивой лысиной и расправлял свои собственные белокурые волосы


 Теперь, когда Рой Мэдисон стал популярным человеком на телевидении, требовалось достаточно много грима, чтобы изменить его внешность. Но сегодня ни один из семи тысяч человек, находящихся в церкви, не узнал в докторе артиста.

— Черт возьми! Мне за это вполне можно присудить Оскара! — сказал он со смехом.

Беверли посмотрела на второго мужчину, актера по имени Поль, который пытался получить хоть какую-нибудь роль в кино, а в настоящее время был любовником Роя.

— С вами все в порядке? — спросила она. Он застенчиво улыбнулся и сказал:

— Да, мисс, я в порядке. Я специально тренировался падать и задерживать дыхание.

— Не говоря уж о том, как хорошо у тебя получилось с гримом, — вставила Энн. — Как быстро ты вытер всю синюю краску с губ одним лишь слабым движением руки.

Рой снова засмеялся, расстегнул рубашку, выпустив наружу свое пузо:

— Черт, ну и жара же там была!

— Расскажите мне, как все прошло, — допросила Беверли.

Энн Хастингз, которая играла скорбящую жену, изобразила сцену в церкви, выбирая из салата креветки и отправляя их себе в рот. Под конец она сказала:

— Абсолютно все в этой церкви, включая самого Дэнни, поверили, что он действительно воскресил Поля из мертвых. Люди были так заведены, ты бы только видела! На улице несколько репортеров стали задавать вопросы. И представляешь? Люди на самом деле ручались за доктора Чэндлера! Они клялись, что ходят к нему уже много лет!

Беверли опять посмотрела на огни за окном.

— Они лишь хотели удостоверить чудо, очень хотели, чтобы оно было настоящим. Их нельзя винить за эту ложь.

Беверли самой не очень нравилось то, как они разыграли сегодня Дэнни, но это было необходимо. Дэнни Маккей хвастался, что воскресил к жизни трех человек. Расследования всех трех случаев не смогли доказать обратного. Все, кто как-то был причастен, поклялись, что действительно произошло чудо. Беверли все это не нравилось. Ей не нравилось, что людей обманывали, заставляли верить трюкам Дэнни, и тем самым отдавать ему свои деньги. Дэнни давал им ложную надежду, и это было жестоко. Единственный способ остановить его, чтобы он больше не приносил вреда людям, — раскрыть его мошенничество во всех трех случаях. А это можно было сделать, как она поняла, только подстроив четвертое чудо, на этот раз с людьми, которые будут только рады свидетельствовать, что все это явное надувательство.

Если Дэнни попробует сделать это еще раз, он об этом пожалеет.


Когда дверь в кабинет Барри Грина неожиданно распахнулась, он расплескал свой кофе и вскочил как раз вовремя, чтобы не запачкать брюки.

— Барри! — сказала Эриэл Дюбойс, заходя в кабинет на шаг впереди его секретарши.

— Извините, мистер Грин, — смущенно сказала секретарша, — Мисс Дюбойс просто прошла прямо мимо меня.

— Окей, Фрэн, — он махнул, что она может быть свободна, и продолжал вытирать кофе со своего стола. Великолепная Эриэл, одна из самых больших звезд студии, любила устраивать подобные сцены.

— Ну, — сказал он, выбрасывая салфетку и садясь на свое место. — Это действительно сюрприз, Эриэл. — Чем я обязан такой чести?

Она уселась в мягком велюровом кресле и положила одну длинную красивую ногу на другую.

— Барри, дорогой, я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня.

— Когда ты не хочешь этого? — вздохнул он. — Что на этот раз?

— Я хочу, чтобы этой дряни Латрисии не было в шоу.

Он ничуть не удивился. На самом деле он уже какое-то время ожидал этого, точнее говоря, с того момента, когда пухленькая Латрисия вдруг сбросила сорок футов, стала получать письма от поклонников, а авторы шоу все увеличивали и увеличивали ее роль.

— Ты знаешь, что они планируют сделать в эпизоде на следующей неделе? — спросила она со злобой в голосе.

Барри уже знал. Сестра Вашингтон (Латрисия Браун) должна была стать центральной фигурой эпизода. Планировалось, что у нее вдруг завяжется роман с одним из врачей, потом будут разрыв, страдания, и наконец она найдет в себе силы и сумеет постоять за себя. И все это, естественно, должно было происходить за счет того времени, когда на экране могла бы быть Эриэл Дюбойс. По правде говоря, ему не в чем было упрекнуть авторов. После того, как она похудела, Латрисия Браун превратилась в очень хорошенькую женщину. Рекой полились письма от зрителей, которые хотели больше видеть ее на экране. А после того, последнего эпизода, в котором сестра Вашингтон делала срочную трахеотомию малышке и спасла ей жизнь, их шоу подскочило на второе место по уровню популярности.

В действительности Барри хотел, чтобы роль Латрисии стала более крупной — в течение двух лет это был персонаж второго плана, а в некоторых эпизодах она совсем не появлялась — но он не собирался рисковать, гневя Эриэл. А уже по тому, как она перекидывала свои шикарные ноги и откидывала назад гриву пепельно-белых волос, было ясно, что она жаждет крови.

В общем-то, это был не первый случай, когда звезда начинала ревновать эпизодического актера и добивалась снятия его (или ее) с роли. Латрисия Браун не стоила того, чтобы из-за нее ссориться с Эриэл. Правилом номер один в жизни Барри Грина было: избегай неприятностей. Любой ценой.

— Окей, Эриэл. Я найду другое шоу, куда ее можно пристроить.

Через месяц у Барри Грина начались неприятности.


— А как дела у Джона, дорогая? Джессика?

Джессика посмотрела на мать.

— Что?

— Ты не слушаешь меня.

— Извини, я думала о последнем деле, которым сейчас занимаюсь. — Джессика извиняюще улыбнулась. Они сидели в столовой дома Муллиганов в Палм Спрингсе, отделанной стеклом и мрамором, с видом на поле для гольфа и покрытую снегом вершину горы Сан-Джасинто, и ели нежные отбивные и печеный картофель. Еда была великолепной, так же как был великолепен и дом, стоящий миллион долларов. Шестидесятилетняя мать Джессики была одета в безупречный спортивный костюм лимонного цвета, а на отце была светло-розовая рубашка для регби и широкие холщовые брюки. Оба они выглядели подтянутыми, загорелыми и богатыми.

— Жаль, что Джон не смог приехать с тобой сегодня, Джесс, — сказал ее отец, расправляясь с отбивной.

— Он в Сан-Франциско. Его компания…

— Я хотел с ним посоветоваться по поводу вложения денег, которое собираюсь сделать.

— Да, хорошо, — Джессика двигала по тарелке отбивную, к которой даже не притронулась, — он будет дома завтра.

За все время, пока они говорили, отец ни разу не взглянул на дочь. Он вообще редко смотрел на нее, когда разговаривал. Как-то раз Джессика подумала, что она видела его затылок и макушку гораздо чаще, чем лицо. Хотя, может быть, это было и к лучшему, потому что когда он все-таки пронизывал ее своими тяжелыми, осуждающими глазами, она всегда неожиданно терялась и не могла найти нужных слов.

Какое-то время они ели молча. Время от времени Джессика смотрела на прекрасный вид, открывающийся из окна, и жалела, что из ее дома не было видно такой красоты. Все, что она и Джон могли видеть из своего окна, был бульвар Сансет.

— А о чем это твое новое дело, дорогая, — спросила миссис Муллиган.

— Вы когда-нибудь смотрели «Северная окраина, пять»?

Отец поднял на нее глаза.

— Это телесериал про больницу? Самая банальная чушь, которую я когда-либо видел. Кому охота смотреть шоу про больных людей? Оно предназначено для идиотов, я не сомневаюсь.

— А мне нравится, — мягко сказала миссис Муллиган.

— Ничего удивительного. Женщины вообще обожают тему болезней и смерти.

— Ну а, правда, мам, — сказала Джессика, — ты читала об актрисе из этого шоу, которая подала в суд на продюсера и студию за нарушение контракта?

Миссис Муллиган уже было открыла рот, чтобы ответить, но вместо нее ответил ее муж.

— Я вообще не понимаю, чего она так завелась. Насколько я знаю, они предложили ей другую роль в другом шоу, причем роль лучше, чем эта, и за большую плату. Она же бросила сценарий прямо им в лицо, как я слышал.

— Это внешняя сторона дела, па. Ее преследуют потому, что звезда этого шоу вдруг невзлюбила…

— Передай, пожалуйста, сметану, Джесс.

— Мне кажется, она стала довольно хорошенькой после того, как сбросила все эти килограммы. Похожа на африканскую принцессу.

— Это шоу продюсера, — отрезал мистер Муллиган. — Это его деньги. Если он не хочет, чтобы она там играла, он имеет право выбросить ее. В конце концов, она же нарушила договоренность, изменив внешность.

— Но, па, в контракте ничего не сказано о том, что она должна быть толстой.

Мистер Муллиган размял картошку со сметаной и нахмурился:

— Хелен, как долго ты готовила эту картошку? Джессика раздраженно взглянула на мать и опять опустила глаза в тарелку.

В доме Муллиганов стен как таковых не было. Столовая плавно переходила в гостиную, которая в свою очередь как бы переходила в жилую комнату. Дом был шикарный, с полированными мраморными полами, белыми, как снег, стенами, мебель была выдержана в светлых пастельных тонах, тут и там стояли редкие и очень дорогие скульптуры.

Джим Муллиган, ушедший на пенсию бизнесмен, все время проводил на поле для гольфа, в то время как его жена занималась аранжировкой цветов, раскладыванием пасьянсов и посещением собраний «Общества следящих за своим весом». Сейчас они перебрались пить кофе в гостиную, так как на улице было слишком холодно, чтобы сидеть в саду и слушать журчание фонтана.

Джим занял самое удобное место на диване и потянулся за программой передач, а миссис Муллиган повернулась к дочери и сказала:

— Ты выглядишь сегодня ужасно чем-то озабоченной, дорогая.

— Это все дело, которое я сейчас веду. Я просто не знаю…

Мистер Муллиган посмотрел на Джессику поверх своих очков. Он был безумно горд, когда его младшая дочь закончила с отличием Стэнфордскую школу юристов. Он планировал открыть ей контору здесь, в Палм Спрингз. Он даже поговорил об этом с Джоном Фрэнклином, новым мужем Джессики, и тот одобрил эту идею, но Джессика приготовила сюрприз для них обоих, сказав, что будет практиковать где-то в Голливуде, и что собирается заниматься законодательством в мире развлечений. По понятиям Джима Муллигана, это ничуть не лучше, чем быть простым агентом.

— А в чем, собственно, состоит дело? — спросила миссис Муллиган, чувствуя на себе неодобряющий взгляд своего мужа.

— Я представляю Латрисию Браун.

— Ту самую, из больничного шоу?

— Она знает Микки Шэннона, а он направил ее ко мне.

— У нее нет никаких шансов. Какая-то эпизодическая актриса против могущественной студии и одного из самых популярных продюсеров? Почему эта глупая девчонка не приняла их предложение? Я думаю, они были с ней даже слишком щедры.

— Потому что, па, — медленно сказала Джессика, — это — дело принципа. Она решила бороться и попросила меня представлять ее.

— Что собираешься делать, дорогая?

— Я еще, правда, не знаю, ма. Утром мы встречаемся с Барри Грином на студии.

Джессика взглянула на отца. Он с мрачным видом изучал программу передач.

Какое-то время они продолжали пить кофе в тишине. Каждый раз Джессика с тяжелым сердцем ехала навестить своих родителей — она приезжала, главным образом, чтобы доставить удовольствие маме. У них не было ничего общего с отцом, они абсолютно во всем были несогласны, а мама не могла нанести ни одного визита, чтобы не упомянуть что-нибудь из детства Джессики. Обычно вечер заканчивался тогда, когда Джессика смотрела на часы и считала минуты, когда наконец она может уйти.

Она была не просто обеспокоена делом Латрисии Браун, она начала по-настоящему волноваться. Джессика попыталась поговорить об этом с Джоном перед его отлетом в Сан-Франциско, но он не стал слушать.

Джессика не понимала, почему им не нравится специальность, которую она выбрала. Несомненно, в области творческой собственности нужны были эксперты-юристы. Джессика и ее партнер имели дело не только с контрактами, но и авторским правом, плагиатом, правами артистов и всем, что как-либо касалось книг, телевидения или кино. А сейчас, допивая кофе и поглядывая на часы, Джессика подумала: возможно, потому, что в обычной жизни ее окружали люди, занимающиеся промышленностью — ни Джон, ни ее отец не одобряли ее работу.

Она подумала о встрече завтра утром. Она уже стала плохо спать по ночам из-за этого. За те четыре недели, что прошли с тех пор как Джессика согласилась взяться за это дело и представляла мисс Браун, она так и не придумала, каким образом они могут выиграть дело у Барри Грина и студии. Хотя в контракте действительно не было ничего сказано о том, что Латрисия должна оставаться толстой, в нем все-таки предполагалось, что она не может резко менять свою внешность без одобрения студии. Такое похудение ведь не было частью шоу, оно не предусматривалось сценарием.

Мало того, газеты еще сообщили о том, что Барри Грин и студия предложили Латрисии Браун щедрую компенсацию. Она отвергла ее, и в результате симпатии общества к ней стали таять. Повышение гонорара и новая машина многим читателям «Лос-Анджелес Таймс» казались хорошей ценой. Но Латрисия не отказывалась от своей борьбы, потому что, как заявила она, пришло время, чтобы кто-нибудь показал хозяевам студии, что актеры не являются их собственностью, которой они могут распоряжаться, как им взбредет в голову.

Почти каждую минуту прошедшего месяца Джессика провела в раздумьях над этим делом, стараясь найти какую-нибудь штуку, за которую можно было бы зацепить Барри Грина. Но у него были деньги и власть, а Латрисия — чернокожая женщина, которая, к тому же, не сможет заплатить адвокату.

Джессика чувствовала себя Давидом, идущим против Голиафа, и очень беспокоилась, потому что она не знала, что будет говорить на завтрашней встрече, у нее не было ни малейшей зацепки.

В то же время она знала, на что шла. С самого начала было понятно, что это невыигрышное дело для ее клиентки. По контракту с Латрисией студия в буквальном смысле владела ею и могла делать все, что захочет. Она была неизвестной актрисой, и они могли даже убрать из сценария ее роль вообще, если бы захотели. Так почему же Джессика согласилась взять это дело, зная, что даже нет гарантии денежного вознаграждения?

Потому что, как очень пылко сказала ей Латрисия, приходит время, когда кто-то должен остановиться, оглянуться и начать борьбу. Джессика не могла устоять против такого вывода.

Когда ее отец взял пульт управления и включил телевизор, Джессика взглянула на него. Да, — подумала она, — приходит время, когда ты должен выступить за то, что является правильным. Если бы Джессика попробовала серьезно проанализировать мотивы, заставившие ее помогать Латрисии Браун, может быть, она смогла бы понять то основное в ее борьбе против Барри Грина и студии, то, почему она получила такое удовольствие от ведения судебных дел, от борьбы в суде. Основная причина заключалась в том, что суд — единственное место, где она могла встать и быть услышанной, и даже выиграть. Противоположная сторона представляла для нее как бы суррогат отца, священников и мужа, которым она никогда не могла противостоять.

Джессика отвела глаза от отца и была очень удивлена, увидев на экране телевизора красивое лицо Дэнни Маккея. Его хор громко распевал какой-то ритмичный гимн, пока он одаривал Америку своей улыбкой.

Она повернулась к матери.

— С каких пор вы стали смотреть Дэнни Маккея?

— Мы начали где-то…

— Он хороший человек, — прервал Джим Муллиган. — Преподобный выступает за честность и порядочность в этой стране. И мне он нравится.

— Но, папа, ведь он утверждает, что разговаривает с Богом!

— Джимми Картер тоже это говорил. И Франклин Рузвельт, если уж на то пошло.

— О Боже мой, отец! Этот человек опасен! Говорить, что Дэнии Маккей просто продолжает старую традицию в политике — чистая софистика. Одно дело обращаться к молитве или медитации, когда сомневаешься в чем-то, хочешь найти ответ на какой-то вопрос, и совсем другое утверждать, что знаешь, чего хочет Господь.

— Хелен, изображение опять не очень четкое. Ты звонила телевизионной компании, как я тебя просил?

Джессика посмотрела на свою мать. Миссис Муллиган отвела глаза в сторону.

Все трое откинулись на шелковые подушки и стали слушать, как Дэнни Маккей читает свою проповедь. Джессика не любила этого человека. Она не могла точно определить, почему именно, но в нем было нечто, что ей очень не нравилось. Улыбался он достаточно искренне и говорил, кажется, от сердца. Но он одевался в слишком дорогие костюмы и окружил себя здоровыми парнями, подстриженными ежиком, которые больше были похожи на телохранителей, чем на религиозных последователей.

На свои вечерние передачи, которые отличались от его ежедневного утреннего часа Благой вести, преподобный Дэнни всегда приглашал гостя — кого-нибудь, чья жизнь каким-либо образом была изменена Господом. Сегодня это был знаменитый модельер из Нью-Йорка. Перед двумя с половиной миллионами телезрителей этот человек признался в грехе гомосексуализма и сказал, что Господь его исправил. Это было очень волнующее признание. В конце певцы хора сплотились вокруг этого человека, как бы стараясь защитить его от чего-то, пока он и преподобный Дэнни рыдали друг у друга на плече.

Джессика раньше никогда не смотрела вечернюю программу Дэнни Маккея, но она слышала о ней, так как это была первая программа подобного типа, которую передавали в лучшее эфирное время, и так как она все выше и выше поднималась в опросах популярности. Джессика бы никогда не подумала, что программа христиан-фундаменталистов найдет такую большую аудиторию, однако…

Она посмотрела на своих родителей, которые, не отрываясь, смотрели на экран. Оба были католиками.

Джессика снова посмотрела на преподобного Дэнни. Без сомнения, он обладал определенным шармом, обаянием. Она наклонилась вперед, держа кофейную чашечку в руках, и внимательно наблюдала за спектаклем, разыгрывавшемся на экране. Все было невероятно наигранно, театрально, но во всех этих объятиях и слезах было что-то человеческое, что тронуло даже скептическое сердце Джессики. Не удивительно, решила она, что его рейтинг повышается. Она даже не удивится, если он выиграет предварительные выборы в Нью-Хэмпшире на следующей неделе.

Когда на экране появился телефон офиса преподобного Дэнни в Хьюстоне, Джессика резко встала и сказала:

— Я должна идти. Мама очень удивилась.

— Но мы еще не ели десерт, дорогая.

— Не заставляй ее, — сказал Джим Муллиган, выключая телевизор. — Джессика, тебе надо больше заниматься спортом. Почему ты никогда не бегаешь с Джоном?

Мама проводила ее до машины. Вечер был очень холодный, а звезды казались брызгами, замерзшими после извержения заснеженной горы Джасинто.

— Мы мало тебя видим, — сказала миссис Муллиган, подставляя щеку для поцелуя. — Посмотри на свою сестру Бриджит, она и ее дети бывают здесь почти каждую неделю. Я от них совершенно без сил.

Джессика села в машину и завела ее.

— Езжай осторожно, дорогая. Да, и последнее. Как ты думаешь, ты не могла бы взять для меня автограф Эриэл Дюбойс?

Свернув на шоссе, Джессика нажала на газ. Неожиданно она очень захотела поскорее попасть домой. Она крепко держала в руках руль и все увеличивала и увеличивала скорость. Она наконец-то знала, что будет говорить завтра на встрече в студии, неожиданно она нашла оружие против Барри Грина. Если оно сработает, это будет самым большим сюрпризом в его жизни.


Латрисия Браун была великолепна. Похудев, она стала выглядеть выше, а тугие косички, в которые ока теперь заплетала волосы, действительно придавали ей вид африканской принцессы. И ходила она теперь с определенной гордостью, в ее походке появилась какая-то упругость, которой не было заметно в прежней сестре Вашингтон несколько месяцев назад. Поэтому было совершенно неудивительно, что она стала получать письма от поклонников, а сценаристы старались отводить ее роли больше места в шоу. Она будет не она, если позволит этой дряни Эриэл так просто убрать ее из шоу, как это уже много раз происходило с другими неизвестными актрисами. Латрисия вела борьбу не только за себя, но и за всех эксплуатируемых актеров и актрис, а также за свою черную расу.

Она очень надеялась, что Джессика Фрэнклин сумеет найти способ выиграть дело. Но шансы были явно не на ее стороне, также как и закон.

— Дай мне посмотреть твой контракт, — сказала Джессика Латрисии в первую их встречу месяц назад. — Если возможно, мы обвиним их в прекращении контракта без причины. — Джессика употребляла и другие юридические термины — ошибочное увольнение, дискриминация по половому признаку, условия выполнения договора, объясняя Латрисии различные пути, по которым могло пойти дело. Но потом, когда через два дня Латрисия принесла контракт и Джессика изучила его, юридические термины сменились на стереотипные, общие фразы, которые сводились к одному: у Латрисии не было шансов.

Но все-таки, к огромному удивлению Латрисии, Джессика Фрэнклин согласилась взять это дело.

— Послушай, — сказала она откровенно. — Я не думаю, что мы выиграем. Но вся эта шумиха может принести пользу и тебе, и моей фирме.

Первое, что они сделали, — это напечатали официальное заявление в прессе.

— Общественные симпатии будут на твоей стороне, — сказала Джессика Латрисии. — Возможно, у нас нет никаких юридических оснований выступать против них, но, может быть, нам удастся заставить студию отступить из-за того, что это для них плохая реклама, будет много критических писем и статей.

Это не сработало. И после первой же встречи Джессики с Барри Грином им стало ясно: что бы они ни предпринимали, будет оборачиваться на пользу Барри.

В приемной Джессики было очень тихо и спокойно. Как только за посетителем захлопывались массивные двери, она сразу же оказывалась в атмосфере тишины и покоя. Ковер на полу был толстый и мягкий, мебель темного цвета, массивная и удобная, медные ручки были начищены до блеска, стены отделаны полированным деревом. Секретарь, молодой человек лет двадцати, который каждую свободную минутку тут же утыкался носом в книги по юриспруденции, поднялся из-за своего стола, чтобы встретить мисс Браун и проводить ее в кабинет Джессики.

Поздоровавшись с Латрисией, Джессика обеспокоенно взглянула на молодого человека.

— Еще никто не звонил?

Он покачал головой.

— Я сторожу этот телефон, не отходя, Джесс. Поверь мне.

— Я верю, Кен. Но я боюсь, — она нахмурилась и посмотрела на часы, — что Латрисия и я должны идти к Барри Грину. Послушай, этот звонок — вопрос жизни и смерти. Ты должен сразу же мне сказать о нем. Я буду на встрече, но ты должен вызвать меня оттуда.

Кен ободряюще улыбнулся.

— Не беспокойся, Джесс. Я заинтересован в этом звонке не меньше, чем ты.

Она улыбнулась. Дело в том, что она обещала взять его к себе в фирму после окончания им юридической школы через три месяца.

Офис Барри Грина располагался, конечно же, на студии, в студийном городке. Уже в машине, по дороге на студию под легким мартовским дождем, Джессика объяснила Латрисии, что мог означать для них этот звонок. Латрисия сразу заметила, что ее адвокат была какая-то возбужденная сегодня утром, не обычная спокойная и сдержанная Джессика, а нервничающая, даже ее руки не могли оставаться спокойными и все время дергали руль. Она говорила быстро, почти задыхаясь, и нажимала на газ сильнее, чем нужно. Но по мере того как она объясняла свой план, Латрисия тоже стала возбуждаться. Она не могла не признать, что это была гениальная идея, и если она сработает, если этот звонок раздастся вовремя…

Они поднялись на лифте на пятнадцатый этаж и оказались в вызывающе великолепной приемной «Грин Продакшнз». Джессика и Латрисия пришли вовремя — эта встреча была назначена больше недели тому назад, но тем не менее их попросили подождать. Они расположились в мягких, глубоких креслах, отказавшись от предложения секретарши что-нибудь выпить. Они ожидали в напряженном молчании, когда их все-таки соизволят принять, секретарша тихо работала за своим столом, часы тикали, не переставая, а телефон так и не звонил.

Барри сидел в своем просторном кабинете за огромными дверями с медной табличкой, стараясь придумать, как бы уговорить Линду Маркус пойти куда-нибудь с ним вечером. Он не сомневался в том, что он ее интересует и она просто притворяется недоступной. У Барри Грина никогда не было проблем с женщинами: им либо нравились его деньги, либо они хотели получить роль в одном из его шоу, либо просто могли потом похвастаться, что были в постели с известным телевизионным продюсером. Линда пока не поддалась. И от этого стала еще более желанной.

Секретарша Грина сообщила ему, что миссис Фрэнклин и мисс Браун ждут в приемной.

— Пусть подождут, — сказал он.

Барри решил, что он немного помаринует их в приемной, потом даст им возможность выпустить пар и выложить все свои жалобы, а затем нанесет свой удар. Либо Браун соглашается на его условия, либо она вообще больше не появится на телевидении. Во власти Барри было сделать так, чтобы Латрисия больше никогда не снималась.

В приемной Джессика, не переставая поглядывала на часы. Она не могла сдержать дрожь в коленках. Рядом с ней Латрисия, внешне абсолютно спокойная, так нервничала, что ее просто начинало тошнить. Четыре недели назад, когда ей сказали, что она больше не играет в шоу, она так рассердилась, что действовала по первому импульсу: ярости. Она нашла адвоката и начала борьбу. Но сейчас, после этих четырех недель, когда ее водили за нос и мучили неизвестностью телевизионные шишки, а их угрозы становились все более реальными, Латрисия оказалась во власти сомнений и страхов.

Господи, может, ей все-таки надо принять их предложение, если оно все еще в силе, чтобы играть хотя бы в других шоу?

Она взглянула на Джессику. Этот телефонный звонок все-таки был таким ненадежным. Если он вообще прозвучит, если скажут действительно то, на что рассчитывала Джессика… Слишком много если, чтобы ставить на это свою карьеру.

Просмотрев несколько туристических брошюр, Барри Грин наконец взглянул на часы, которые почти потерялись на стене среди многочисленных наград, писем благодарности, почетных знаков и фотографий его самого со знаменитостями, и увидел, что он продержал ожидавших двадцать минут.

Он позвал секретаршу и попросил пригласить их.

— Послушайте, леди, — говорил Барри несколькими минутами позже, — здесь все написано черным по белому. Согласно контракту, который ты подписала, Латрисия, я имею право убрать тебя из шоу. — Он повернулся к Джессике. — И если бы вы знали что-нибудь о контрактных законах, вы бы понимали, что у вашего клиента в данном случае нет шансов законно выиграть это дело. Для меня абсолютная загадка, почему вы тратите свое время на это дело!

Джессика говорила спокойно и медленно, стараясь потянуть время.

— А для меня абсолютная загадка, господин Грин, почему вы увольняете актрису, когда это совсем не в интересах шоу. Благодаря ей у вас повысилась популярность, что, естественно, повысит доходы.

— С этой ролью были творческие сложности. Мы просто решили, что ее героиня больше не нужна.

— Вы хотите сказать, что Эриэл Дюбойс решила это, — вставила Латрисия. Джессика бросила на нее осуждающий взгляд.

— Видите ли, господин Грин, я рассматриваю это как необоснованное увольнение…

— Послушай, крошка, ты сама понимаешь, что у меня есть безусловное право делать с Латрисией все, что я захочу. Контракт, который она подписала, предоставляет нам право решать, будем ли мы ее использовать вообще или нет. Это должно быть очевидно даже тебе. Так чего мы тут сидим и теряем время.

Джессика незаметно взглянула на часы. Черт, ну почему же нет звонка?!

— Господин Грин, я намереваюсь передать это дело в суд и могу заверить вас, что судьи отнесутся с пониманием и симпатией к моему клиенту.

Он рассмеялся.

— Судьи меня не пугают, Джессика.

— Извините, господин Грин, я не знала, что мы перешли на ты.

Его улыбка растаяла.

— Послушай, крошка, у Латрисии нет шансов, и больше не о чем говорить. — Они начали его раздражать, и как раз тогда, когда он так хорошо себя чувствовал. Он весь был в романтических мечтаниях о Линде Маркус, ну а если с ней не получится, в запасе еще та блондинка, которая просто умирала от желания подписать как раз такой контракт, как когда-то подписала эта неблагодарная дрянь — Латрисия Браун. Вообще, чья это была идея, что нужна негритянка в их шоу?

Джессика провела по губам сухим языком. Похоже, этот звонок вообще никогда не раздастся.

— Тем не менее мы намерены сделать это, и я уверена, что для вас лично и для студии это будет только негативной рекламой.

Он снова рассмеялся и откинулся в своем шикарном кресле. Угрозы — это все, на что она способна.

— Популярность, господин Грин, зависит от общественного мнения, нравится вам это или нет. Если дело дойдет до суда, мой клиент будет давать интервью журналистам, появляться на телевидении, и определенные — назовем их личные — аспекты вашей жизни могут быть обнародованы.

Он усмехнулся и покачал головой.

— Где вы учились на юриста? Люди обожают читать о моей личной жизни. Давайте, расскажите «Лос-Анджелес Таймс», расскажите «Нэшенел Инкуайерер», расскажите «Ридэз Дайджест». Идите к Филу Донахью и расскажите всему миру! Мне нечего скрывать.

Джессика прикусила губу и взглянула на Латрисию. Ей надо было продержаться еще немного.

— Ну а теперь, если вы не против… — сказал Барри, вставая, и в этот момент зазвонил телефон. Его секретарша сказала, что миссис Фрэнклин срочно просили к телефону.

— Я подойду в другой комнате, — крикнула Джессика, выбегая.

Барри барабанил пальцами по крышке своего безупречного стола, а Латрисия осматривала роскошный кабинет, который был больше, чем вся ее квартира. Она начинала ненавидеть этого человека и не только за то, что он сделал с ней, но и за то, как он обращался с Джессикой.

Джессика вошла в кабинет и села, не глядя на Латрисию.

— Очень хорошо, господин Грин. Вы совершенно четко изложили свою позицию, — твердым голосом сказала она. — А теперь я изложу нашу. Это как раз тот звонок, которого я ждала. Он из Хьюстона. — Она сделала театральную паузу. — Моего клиента только что пригласили принять участие в вечерней программе Дэнни Маккея. И она расскажет зрителям по всей стране, между прочим зрителям той же телевизионной сети, господин Грин, которая транслирует и ваше шоу, что она сбросила вес, потому что Господь приказал ей уважать и лелеять свое тело, Его храм, и что вы и ваша студия преследуете и притесняете ее за это.

Он смотрел на нее, остолбенев. Затем перевел взгляд на Латрисию. Она была хорошая актриса, чертовски хорошая. Она легко сможет заставить два с половиной миллиона зрителей заплакать из жалости к ее горькой участи и потребовать крови Барри Грина. И второе место в опросах популярности полетит ко всем чертям.

Он подумал об Эриэл. Ну что в самом деле она может сделать? Ничего, с чем бы не справилась новая шуба от Барри. Все, чего хотел Барри Грин, — это избегать неприятностей, любой ценой.


Подъехав к дому, Джессика обрадовалась, увидев БМВ Джона. Это означало, что он уже вернулся из Сан-Франциско. Мы это отпразднуем, — подумала она, торопясь в дом. Отдав пальто и портфель служанке, она полетела вверх по лестнице в их спальню. — Я позвоню в ресторанчик «Спаго» и закажу столик. Мы будем пить шампанское, пока оно не польется из ушей! Мы закажем пиццу с уткой и… Ее муж стоял перед зеркалом, застегивая манжеты своей новой рубашки.

— Мы выиграли! — закричала Джессика, обнимая его за шею и целуя в щеку. — Мы выиграли дело, Джон!

— Что еще за дело?

— Латрисия Браун и я приперли Барри Грина к стенке! Черт возьми, я такая умница!

Он посмотрел на нее в зеркало.

— Я надеюсь, что это не отразится на нас никакой скандальной известностью.

Джессика вздохнула.

— Латрисия не целовала меня, если ты это имеешь в виду. Но дай мне рассказать, как я все-таки его победила!

— Ты можешь рассказать мне об этом в машине по дороге к Рэй и Бонни.

— Рэй и Бонни?

— Они пригласили нас на обед. — Он повернулся и внимательно посмотрел на нее. — Ты что пила, Джессика?

— Немного шампанского. У Фреда всегда есть бутылка для таких случаев, когда мы выигрываем.

— Сколько тебе надо времени, чтобы собраться? — спросил он, глядя на часы. — Мы должны быть там через десять минут.

Джессика совсем растерялась.

— Я думала, мы отпразднуем нашу победу…

— Пожалуйста, не говори нашу. Я ни в коем случае не хочу, чтобы мое имя было как-то связано с твоими скандалами.

— Но это не скандалы…

— В любом случае, — он сел, чтобы надеть ботинки, — мы можем отпраздновать с Рэй и Бонни.

— Но я не люблю Рэй и Бонни!

— Бонни любит послушать о твоих киношных друзьях. Бог знает почему! Одевайся, Джессика!

Она недовольно посмотрела на него.

— Ну, давай, — сказал он, касаясь ее руки. — Одевайся. И надень черные брюки. Они прекрасно подчеркивают твои бедра.

— Но я хотела отпраздновать это только с тобой, вдвоем.

В голосе Джона послышалось раздражение:

— Мы можем великолепно отпраздновать это с Рэй и Бонни. Он мой друг и партнер, Джессика. И вообще, перестань, пожалуйста, думать только о том, что ты хочешь делать.

— Я не хочу ссориться с тобой, Джон, — тихо сказала она.

— Мы не ссоримся, Джессика. Просто делай то, что я тебе сказал, одевайся. Они будут волноваться, почему мы задерживаемся.

Она молча смотрела на ковер под ногами.

— Эй, — сказал Джон, подходя к ней и кладя руки на плечи. — Ты отпразднуешь свою победу, не волнуйся. И там расскажешь нам все о том, как ты сумела обвести Барри Грина вокруг своего маленького пальчика. Я готов поспорить, он не смог устоять против хорошенького личика! Ну, иди одевайся, ладно?

— Ладно, — мягко сказала она, и неожиданно все стало совсем неправильно, и Джессика не знала, как сделать, чтобы все снова было хорошо.


Париж, 1974 год


— Привет, Беверли! Это Кристина. Кристина Синглтон, твоя сестра.

Беверли не могла поверить. Кристина? Моя сестра? Это правда?

— Наконец-то ты нашла меня, Беверли.

— О, слава Богу! — Беверли побежала, чтобы обнять ее, но там никого не было.

— Кристина! — закричала она. — Где ты? Пожалуйста, не покидай меня снова…

Беверли открыла глаза.

Над ней был расписной потолок, забавно отделанный гирляндами из ленточек и цветочков с херувимами в каждом углу. Какое-то мгновение она не могла понять, где находится. Она лежала, прислушиваясь к своему колотящемуся сердцу.

Потом вспомнила: она в гостинице. В Париже.

Беверли глубоко вздохнула. Опять тот же сон. Это все из-за звонка Джонаса Буканана вчера вечером. После двух лет безрезультатных поисков следов разведенных Синглтонов, наконец он нашел какую-то зацепку.

— Я наткнулся на старую газетную статью, — сказал он вчера, звоня из Америки, — о довольно странном случае похищения ребенка, произошедшем в 1947 году. Фамилия семьи, о которой идет речь, Синглтон. Они как раз находились в середине бракоразводного процесса, когда отец убежал с девятилетней девочкой. Их так и не нашли. Но я решил попробовать расследовать это.

Джонас рассказал Беверли, как он собирал по крупицам сведения и узнал название города, откуда был родом отец. Интуитивно, думая, что отец мог поехать туда с ребенком, Джонас отправился на поиски.

— Никаких Синглтонов там зарегистрировано не было, но я провел целый день, изучая списки учащихся школ. И обнаружил, что Кристина Синглтон была отдана в приют при небольшом монастыре. Я пытался узнать о ней что-нибудь еще, но пока матушка-настоятельница не дает мне доступа к документам. Но я не бросаю попыток.

— А что насчет отца? — спросила Беверли. — Что случилось с Синглтоном?

— Я не мог ничего узнать. Я полагаю, он умер. У Беверли был еще один вопрос.

— Вы еще не узнали, как выглядела моя сестра? Вы не нашли никаких ее фотографий?

Джонас извинился, сказав, что пока он не смог найти какие-либо фотографии Кристины Синглтон.

Как правило, Беверли не позволяла себе нежиться в роскоши, обычно по утрам она принимала душ. Но в это холодное, снежное утро в Париже, в элегантном отеле «Папильон», где когда-то останавливалась императрица Жозефина, Беверли позволила себе понежиться в горячей пенной ванне. Впереди у нее был решающий день, и ей надо быть в форме как умственно, так и физически.

Как раз когда она вышла из ванны и завернулась в мягкий махровый халат, зазвонил телефон.

Голос Кармен из Америки звучал то громко, то тихо, как прилив и отлив. Во время трехмесячной поездки Беверли по Европе Кармен звонила ей каждый день, чтобы держать ее в курсе дел дома и получать указания.

— Я изучила состояние дел у издательства «Моньюмент», как ты просила, Бев. — Ей приходилось кричать в трубку. — Ты была права. Выпуск учебников совершенно невыгоден. Они несут убытки и собираются уволить половину сотрудников. А что касается журнала, то там дела идут хорошо. Можно сказать, что последние пять лет «Секс-котята» фактически спасают «Моньюмент» от банкротства. Но сейчас, похоже, и этого недостаточно.

Пока Кармен говорила, Беверли делала пометки. Потом Мэгги расшифрует их и добавит к уже имеющимся материалам по «Моньюмент».

— Ты сказала им о моем предложении?

— Они уцепились за него с радостью.

— Тогда покупай!

Беверли все еще говорила по телефону, когда в комнату тихо вошла Мэгги, держа в руках папку и блокнот для записей.

— Как дети? — спросила Беверли у Кармен в конце разговора. Она всегда спрашивала об этом перед тем как повесить трубку.

— Все замечательно, Бев. Они хотят знать, когда вы с Мэгги вернетесь домой.

Двое сынишек Мэгги — Артур и Джо — остались с Кармен. Им было восемь и шесть лет, и они были постоянными товарищами в играх для десятилетней Розы.

— Ты можешь позвать их к телефону? Мы бы хотели с ними поговорить.

Когда Кармен сказала, что у них сейчас час ночи и она не хочет их будить, Беверли почувствовала какое-то разочарование. За трехмесячное отсутствие в Лос-Анджелесе больше всего она скучала по детям.

— Скажи им, что мы вернемся на следующей неделе. И скажи, что у меня есть для них подарки.

— Подарки! — передразнила Мэгги, открывая дверь официанту, принесшему завтрак. — Тебе придется заказывать специальный грузовой самолет, чтобы отправить все это домой.

— Скоро Рождество, — повесив трубку, сказала Беверли. — Я только купила им немного игрушек и все.

Мэгги засмеялась и покачала головой. Ей приходилось постоянно бороться, чтобы не дать Беверли испортить мальчиков.

За завтраком они обсудили дела на день. Беверли лишь слегка поковыряла одну булочку, в то время как Мэгги съела две, щедро намазав их маслом. С тех пор как она стала работать с Беверли пять лет назад, она сильно поправилась.

Обсуждение утром предстоящих дел уже стало у них привычкой. Вместе они были хорошей командой. Мэгги пришла работать к Беверли с семилетним опытом работы на бирже и с острым чутьем относительно политики вложения денег. Сейчас, благодаря невиданной популярности «Королевских гамбургеров», у Беверли были большие деньги.

По совету Мэгги Беверли перестала рассматривать свою компанию как чисто семейное дело. Она продала какую-то часть акций, привлекая деньги других людей. С помощью этих средств она расширила сеть кафе, открыв сто новых закусочных еще в четырнадцати штатах. Благодаря Коронному бургеру (двойной гамбургер с бермудским луком и джек-сыром) и тертому сыру Пармезан, добавленному в жареный картофель джалапенья, плюс более низким ценам и значительно улучшенному интерьеру, «Королевские гамбургеры» мгновенно стали пользоваться бешеным успехом. Четыре подруги могли наконец воплотить в жизнь свои мечты: Кармен Санчес, которая когда-то мечтала о работе в респектабельной конторе, сейчас работала главным бухгалтером «Королевских гамбургеров»; Энн Хастингз, приобретшая самоуверенность, поклонников и порше, отвечала за качество работы почти пятисот точек; ну а Беверли Хайленд была председателем правления самой крупной компании по производству гамбургеров в Соединенных Штатах, сети закусочных, которая приносила миллионы долларов дохода ежегодно.

Теперь Беверли стремилась разнообразить деятельность компании. С помощью опыта Мэгги в области капиталовложений и отличного образования Кармен в области финансов Беверли осторожно вкладывала деньги в другие предприятия. Все они объединялись под крышей недавно созданной и быстро растущей корпорации «Предприятия Хайленд», девизом которой было «Дерзай!»

Дерзайте и не бойтесь принять вызов и сделать Голливуд снова великим городом! — прокричала Беверли на заседании Торговой палаты три года назад. Именно оттуда Беверли вынесла свое новое настроение и вложила его во все, за что бы она ни бралась. Тот день дал начало еще кое-чему: признанию Беверли в деловом сообществе. Она приняла предложение быть председателем новой комиссии, и вскоре ее коллеги признали в ней женщину сильную, со своими собственными мыслями, идеями и амбициями. Беверли выступала в школах бизнеса, клубах и других организациях, и всегда залы были полны. Дерзайте! — говорила она своим слушателям. Дерзайте ставить перед собой высокие цели. Дерзайте использовать шанс. Дерзайте осуществлять свои мечты! Мало кто уходил с этих встреч, не заразившись ее энергией и настроением.

А вот теперь Беверли привезла свое настроение в Европу. Она приехала с двумя целями: найти места для открытия кафе «Королевских гамбургеров» и найти какие-нибудь свежие идеи для магазина мужской одежды на Беверли-Хиллз, который она унаследовала от Эдди.

Что касается новых закусочных, то вопрос был решен: Беверли собиралась открыть палатки в Лондоне на Пиккадили, в Риме на Вия Венето и в Париже на Елисейских полях. Теперь осталось решить вопрос, что можно сделать с магазином.

Когда Боб Мэннинг пришел в номер Беверли, их с Мэгги деловое совещание уже закончилось и они просматривали газеты, которые им принесли вместе с завтраком.

Как всегда, первое, что искала Беверли в газетах, были новости о Дэнни Маккее.

Пока он все еще не был всемирно известен. Но в Соединенных Штатах его слава распространялась с безумной быстротой. Как только он согласился в Хьюстоне вести евангелическую программу на телевидении, его популярность подскочила до небес. Он был прирожденный шоумен. Если на сцене он смотрелся очень хорошо, то перед камерой это был настоящий динамит. За первый год вещания по телевизору аудитория канала увеличилась в два раза. К концу второго года Маккей вообще откупился от Холстеда и стал единственным владельцем сети религиозных программ. К концу третьего года он уже называл себя главой братства Благая весть. Ну а к концу прошлого года его еженедельный религиозный час наконец стали транслировать на всю территорию страны.

Он добивался своего. Но в один прекрасный день, в подходящий момент Беверли ему за все отомстит.

Магазин мужской одежды Эдди Фанелли на Беверли-Хиллз входил в корпорацию «Предприятия Хайленд», но так как Беверли все эти годы была безумно занята созданием этой корпорации, она уделяла магазину слишком мало внимания. Когда она унаследовала его, он уже не приносил больших доходов, а теперь Кармен сообщала, что он постоянно несет убытки, — магазин превратился в обузу. А все потому, что там продавалась старомодная одежда. Без сомнения, вещи, выбранные еще самим Эдди и Лаверной, когда-то были в моде, но сейчас безнадежно устарели.

Когда Мэгги и Беверли первый раз зашли в этот магазин и увидели яркий свет… портреты Питера Макса, — полки, заваленные брюками-клеш и каким-то тряпьем в стиле хиппи, они просто потеряли дар речи. Длинноволосые, постоянно жующие жевательную резинку продавцы, одетые в какие-то грязные джинсы, привели их в еще больший ужас. О чем только думал Эдди?

Но теперь Беверли хотела сделать что-нибудь с этим магазином, и вот они в Париже вместе с Бобом Мэннингом, завершают свою поездку.

У Боба аристократическое, запоминающееся лицо, он был невысокого роста, крепкого телосложения, одевался консервативно, ходил с палочкой. Ему был шестьдесят один год и из них шестнадцать лет он провел в больнице. В результате его длительной болезни осталась хромота.

Боб Мэннинг работал у Беверли уже два года и был отчаянно влюблен в нее.

Наливая себе чашечку кофе из серебряного кофейника он произнес:

— Опять снег пошел.

Беверли первый раз за утро посмотрела в окно. Небо над Парижем казалось зловеще-темным, и на его фоне белые хлопья плавно падали вниз. Это напоминало Беверли последний снег, который она видела в Нью-Мексико, — двадцать два года назад. И, вспомнив сон, голос сестры, зовущий ее, Беверли молилась, чтобы Джонас Буканан добился успеха.

Их шикарный лимузин медленно продвигался по обледеневшим узким улицам, старательно избегая больших потоков машин, окружавших со всех сторон Триумфальную арку. Трое американцев сидели на заднем сиденье в просторном салоне, с толстыми шерстяными одеялами на коленях, потягивая горячий шоколад из маленьких фарфоровых чашечек: Беверли изучала бумаги, Мэгги смотрела из окна на красоты Парижа и жалела, что Джо не было рядом с ней, а Боб Мэннинг просматривал пресс-материалы, полученные из тех трех домов моделей, которые они должны были посетить сегодня.

У него было мало надежды на успех.

Когда Беверли взяла Боба Мэннннга на работу два года назад, он мало что мог предложить. Он не имел никаких связей, его образование нельзя было назвать блестящим. Но, к его удивлению, у Беверли было для него место — менеджер магазина мужской одежды.

Обязанностей у него было немного, фактически от него требовалось только его присутствие. Но Бобу понравилось, что ему надо куда-то ходить каждый день, что он отвечал за работу людей и сохранность кассы. Постепенно мисс Хайленд стала все чаще и чаще посещать магазин, неожиданно заходя с улицы и в задумчивости оглядывая весь магазин. Иногда она поднималась наверх, где они сдавали помещения под офис маленьким компаниям — туристическому агентству, декоратору-оформителю, трем страховым агентам, которые пользовались одним телефоном и сидели за одним столом, — но все они хотели располагаться на Беверли-Хиллз. Мисс Хайленд вежливо болтала с продавцами и Бобом, потом рассеянно кивала и уходила. Создавалось такое впечатление, будто она приходила что-то искать — возможно, думал он, причину, по которой она вообще держала этот магазин. Ведь как ни крути, Эдди Фанелли сейчас приносил одни убытки.

И вот этим летом она приехала на своем роллс-ройсе, решительно прошла в магазин и велела Бобу закрыть его и уволить всех работников, выплатив зарплату за шесть месяцев вперед. Она сказала, что собирается поехать в Европу и вернется с новой коллекцией одежды. Магазин будет полностью переделан и вновь открыт через шесть месяцев.

Когда они прилетели в Лондон, Боб был очень возбужден в предчувствии всех тех покупок, которые они должны сделать. Он и Мэгги ходили вечером поужинать куда-нибудь в Сохо или на Кингз-Роуд, оставляя Беверли в гостинице, где она предпочитала проводить время, свободное от посещения показов мод. Они с Мэгги оживленно обсуждали свои идеи, но постепенно, видя, что Беверли совсем не разделяет их оптимизм и энтузиазм, это возбуждение стало проходить. Беверли же становилась все мрачнее, чем больше она узнавала мир моды.

Она сказала, что не было ничего нового ни в Лондоне, ни в Риме, абсолютно ничего нового, что могло бы выделить их магазин из всех других.

И, к сожалению, Боб вынужден был с ней согласиться.

Когда лимузин подъехал ко входу в Дом моделей знаменитого модельера Генри Гапина, Боб посмотрел на свою хозяйку. Господи, как она была красива! Ее лицо было безупречно. Разве можно родиться таким совершенством! И одевалась она так, чтобы оттенить свою красоту и грациозность: белая меховая шляпа выгодно подчеркивала ее точеный подбородок и длинную шею; длинная белая шуба и белые сапоги делали ее выше; под шубой, Боб знал, на Беверли был надет сшитый на заказ костюм с золотой брошью около шеи. Она всегда выглядела совершенно безупречно, немного консервативно, одеваясь в стиле, который был классическим и безвременным, а ее платиновые волосы были тщательно зачесаны назад и убраны. Беверли Хайленд производила впечатление женщины, хорошо контролировавшей и себя, и других.

На Беверли оборачивались, когда она входила в зал, хотя публика, собравшаяся там, была далеко не из простых. Присутствовали жена французского премьер-министра и графиня де Босьют, и леди Маргарет Хатувей, сам вице-президент и директор компании Блумингдейл, владелец дискотеки Манхеттен Сэлли Увил, итальянская кинозвезда, имеющая Оскара, известный законодатель мод. Все они собрались здесь, чтобы посмотреть на последние тенденции в мужской моде из коллекции Гапина.

Шоу, как и боялся Боб Мэннинг, оказалось повторением уже виденного.

За одиннадцать недель они посмотрели английскую моду, итальянскую моду, теперь вот французскую моду, и все они мало отличались друг от друга. Клетчатые пиджаки с галстуком-бабочкой, узкие брюки, фланелевые костюмы немыслимых цветов. Спортивные рубашки необычных расцветок и рисунков носились навыпуск. В моде также воротники-апаш, чтобы видны были предполагаемые украшения. И мужские каблуки стали такими же высокими, как и женские.

Сидя в парчовом кресле и потягивая шампанское, Беверли рассматривала красивых мужчин-манекенщиков на подиуме и все больше мрачнела. За три года успеха с «Королевскими гамбургерами» и недавно созданными предприятиями она привыкла ожидать успеха во всем, за что бралась. Неужели магазин мужской одежды Эдди Фанелли будет исключением? Как может она сделать его отличающимся от всех других мужских магазинов на Беверли-Хиллз?

Она посмотрела на шампанское, сверкающее в ее бокале, и вспомнила, когда она попробовала хорошее шампанское, — в 1961 году, когда Рой Мэдисон получил свою первую постоянную роль в телевизионных сериалах. Он вбежал к ним с бутылкой настоящего французского шампанского и стал разливать всем подряд. Это все заслуга Беверли, скромно утверждал он, расплескав шампанское по всему столу. Потому что она так серьезно поговорила с ним о его внешности и потому что он последовал ее совету и изменил ее, и потому что он сопровождал Энн на рождественскую вечеринку к ее двоюродной сестре, и потому что он познакомился там с тем режиссером, которому понравилась его внешность, после чего Рой начал получать маленькие роли довольно регулярно. Его агент посоветовал ему не менять свой облик и постепенно стал получать для него все большие и большие роли, пока, наконец, он не получил свой собственный сериал. И все это благодаря Беверли — благослови ее, Господь!

В тот день, вспомнила Беверли, Рой поклялся, что никогда не забудет то, что Беверли сделала для него.

Естественно, за время, прошедшее после тех давних дней спартанской жизни, она выпила много шампанского. Когда Беверли унаследовала состояние Эдди и поняла, что теперь делать, она решила, что в интересах дела должна изменить стиль жизни. Она стремилась к богатству и власти. А этого нельзя было добиться, живя в вакууме, спрятавшись и отгородившись от общества. Чтобы достичь и того, и другого, ей нужны были друзья — могущественные и влиятельные. Ей нужна была отличная репутация, ей нужно, чтобы ее признавали люди, занимающие ключевые посты. Тщательно все обдумав, Беверли продала свой маленький домик в испанском стиле на Голливуд-Хиллз и купила в пять раз дороже маленький домик в испанском стиле на Беверли-Хиллз. Она поменяла свой шевроле на кадиллак, а кадиллак на мерседес. Наняла горничную, затем садовника, а затем повара. Она подружилась с соседями: юристами и врачами, судьями и политиками, писателями и режиссерами — людьми, вокруг которых и вертится мир, пила шампанское, устраивала приемы и угощала икрой, развлекала людей, которые могли быть ей полезны, заботилась о том, чтобы ее имя стало известным. Она энергично работала в Торговой палате и была членом нескольких комитетов по культуре в Лос-Анджелесе — в общем, вела очень активный образ жизни. Она шла к своей цели.

По залу пробежало какое-то оживление, и Беверли подняла глаза.

— Мадам и месье, любимое словечко, так сказать, символ современных молодых, спортивных, деловых мужчин — бриф — лаконичный, краткий, быстрый, — объявил Генри Гапин, когда стройный, загорелый манекенщик вышел на подиум. — Бриф — так мы называем последнюю тенденцию в мужских пляжных костюмах. Бикини больше не является привилегией женщин, что наглядно демонстрирует нам Пьер.

Наглядно — самое подходящее слово, подумала Беверли, когда красивый, мускулистый Пьер с важным видом прошел перед восхищенными зрителями. Бикини едва прикрывали его.

— Это неприлично, — прошептала Мэгги Беверли.

— Мне нравится! — Беверли смотрела на манекенщика.

Проходя мимо нее, он оглянулся и подмигнул ей.

— Ты видела? — прошептала Мэгги.

Беверли видела. И непроизвольно почувствовала какую-то реакцию.

— Этот летний костюм вы сможете увидеть на различных мероприятиях, — продолжал Генри, когда вышел еще один греческий красавец, одетый в бежевую шерстяную спортивную куртку и светлые фланелевые брюки.

Но на эту модель Беверли было скучно смотреть. Она могла поклясться, что видела такой костюм в Лондоне и Риме. Хлопчатобумажная цветная рубашка, широкий шелковый галстук и подходящий по цвету носовой платок, кожаные ботинки на каучуковой подошве. Мужская мода, как оказалось, была одинаковой везде, куда бы она ни приезжала. Это не спасет ее магазин. Как могла она конкурировать с уже известными магазинами, торгующими такими моделями? От того, что она привезет костюмы от Гапина или Курьежеса, покупатели не бросятся в ее магазин наперегонки. Возможно, Эдди понимал это и пытался спасти ситуацию, действуя в противоположном направлении, — предлагая низкосортную продукцию.

— О-го, — тихо сказала Мэгги. — Ты только посмотри на этого!

— А это мы предлагаем для молодежи, — сказал Генри, когда вышел манекенщик, демонстрирующий джинсы по бедрам и кожаный пиджак, при этом грудь его оставалась соблазнительно обнаженной. Взлохмаченные волосы как бы дополняли старый образ Мики Джаггера, и оставаться равнодушным было невозможно.

— Мне это не нравится, — пробормотала Беверли.

— Да не на костюм, на парня!

Беверли повнимательнее присмотрелась к манекенщику и обнаружила, что под неряшливой, развязной внешностью скрывается совершенно очаровательный молодой человек. У него была довольно вызывающая походка — он очень забавно двигал бедрами. А улыбка! Удивительно, но Беверли вдруг обнаружила, что ей даже начинает нравиться одежда, на которую несколько секунд назад она вообще не хотела смотреть.

— Ловкий трюк, правда? — сказала Мэгги, наклоняясь к Беверли. — Посмотри на лица женщин. Им совсем не нравится одежда, но им нравится он сам.

Беверли наблюдала, как он уходил эффектной походкой с подиума, уступая место молодому человеку в теннисном костюме.

— Шикарные ноги, — пробормотала Мэгги, а Беверли оглянулась на лица женщин вокруг нее. Подобно Мэгги, они смотрели совсем не на одежду.

Мэгги сказала:

— Бьюсь об заклад, что в целлофановой упаковке эти шорты даже на одну десятую не смотрятся так хорошо.

Беверли резко повернулась и посмотрела на нее.

С этого момента Беверли больше не было скучно. Она очень внимательно смотрела, как манекенщики держали себя и как показывали одежду, и какую реакцию они вызывали у зала. Пока она наблюдала и изучала, в голове у нее начала вырисовываться идея.

Беверли внимательно осмотрела зал, обратив внимание на его изысканность и утонченность. Странно, она никогда не думала об этом раньше — о том, что все эти дома мужской моды, которые работали для мужчин, делали все, чтобы угодить мужчинам, разрабатывали и шили одежду для мужчин, но, по сути своей, были до смешного женскими. И эта изысканная, богатая публика хотя и собралась здесь, чтобы посмотреть на мужскую моду, в подавляющем большинстве состояла из женщин.

Беверли заметила, что некоторые манекенщики и покупатели даже обменивались знаками. Эти молодые люди, на подиуме знали, что они хороши, они были настоящие артисты. Не важно, какую одежду они демонстрировали, они продавали ее с улыбкой, с подмигиванием, с кивком головы, играя мускулами. Маленькие золотые ручки делали пометки в кожаных записных книжечках. Головы склонялись в знак одобрения. Генри Гапину делались знаки. Вокруг шла купля-продажа на миллионы долларов, и все потому, что Генри Гапин имел особый талант — не к моделированию одежды, а к умению продать ее.

Беверли Хайленд только что открыла его секрет. Он знал свой рынок.

Она откинулась в кресле и скрестила руки. Теперь ей безумно хотелось поскорее попасть домой. Больше им нечего было здесь делать. Теперь она знала, как превратить «Эдди Фанелли» в самый популярный магазин на Беверли-Хиллз.

Это обязательно должно получиться.


Открытие Фанелли Беверли-Хиллз состоялось прекрасным майским вечером 1975 года и обслуживалось рестораном «Ричард», самым популярным на тот момент рестораном, обслуживающим банкеты. Те счастливцы, которые получили отпечатанные золотом приглашения на открытие, смогли насладиться буфетом, который даже для такой пресытившейся публики оказался событием: малюсенькие, быстро приготовленные пиццы, густо покрытые проскуито, фета, моцарелла, кесадильас с черными бобами и чорицо, яйца, приготовленные с приправами и миндалем, печеный брай, моллюски по-латински, греческие котлетки и, конечно, гуакамоле. Для сластен были приготовлены клубничные пирожные, апельсиновая амброзия, английские трюфеля и традиционные фаджи.[1 - Блюда испанской, итальянской и латиноамериканской кухни. Прим. ред.] Все это подавалось на элегантных черных тарелках. Официанты разносили на подносах шампанское, воду, цветы, три типа кофе, травяной чай и послеобеденные мятные пастилки.

В значительной степени таким успехом они были обязаны Рою Мэдисону.

Не только он сам намекнул своим киношным друзьям, что это будет одно из событий года, но и в объявлениях об открытии говорилось, что Рой будет там присутствовать, а Рой Мэдисон тот человек, на которого очень многие хотели посмотреть.

Он появился в своем традиционном обличье: джинсах и синей рабочей рубашке, ковбойских сапогах и поясе. Его светлые волосы все еще опускались ниже плеч, а морщины на загорелом лице лишь дополняли характерный образ. Теперь он был одной из самых высокооплачиваемых звезд на телевидении.

Энн Хастингз, Кармен и Мэгги — все приехали рано, поставив свои машины на частную стоянку магазина. Беверли приехала на своем роллсе в последнюю минуту, и весь этот сумасшедший вечер играла роль дружелюбной, радушной, но немного отстраненной и загадочной хозяйки. В тот вечер многие гости ушли домой с мыслями о красивой, загадочной мисс Хайленд.

Рой Мэдисон раздавал автографы, Энн Хастингз следила за показом мод, Мэгги встречала гостей и отвечала на вопросы, Кармен как бы оставалась за сценой, следя за официантами и новыми продавцами, а Боб Мэннинг находился в комнате для переодевания манекенщиков.

Манекенщики, естественно, были изюминкой вечера.

Этого абсолютно никто не ожидал — непрерывного показа моделей и аксессуаров красивыми и сексапильными манекенщиками (Рой Мэдисон лично набирал их для Беверли), которые находились в зале среди приглашенных, как будто сами были гостями вечера, с улыбкой и изяществом демонстрируя одежду, без всяких раздражающих комментариев того, что люди и сами прекрасно видят.

И действительно, не было никакой необходимости рассказывать приглашенным о том, что они видят, — гости на открытии Фанелли были очень хорошо знакомы с Карденом и Лораном, с Курьежесом и Гапином, с Хэрри и Боханом. Эти люди знали, что такое мода и стиль; цель мероприятия — заставить их покупать. И она была достигнута. Под влиянием прекрасной и обильной пищи и шампанского присутствующее избранное общество, одетое в дорогие вечерние наряды, начало тратить деньги. Когда Поль, старый приятель Роя, сыгравший роль того человека, которого Дэнни Маккей воскресил из мертвых, прошел по магазину, демонстрируя черный шерстяной спортивный жакет от Кардена и узкие шотландские брюки, улыбаясь и доверительно подмигивая некоторым женщинам, сразу же было сделано шесть заказов на этот костюм. Когда же через пятнадцать минут он снова появился уже в красном бархатном домашнем жакете поверх серой шелковой пижамы — и это выглядело настолько не к месту в этой изысканной компании, — уже восемь женщин сделали заказы.

И так продолжалось весь вечер. Большие машины подъезжали к магазину, швейцары ставили их на стоянку, а женщины проходили внутрь, многие из них без сопровождения. С притворной скромностью, они принимали бокал шампанского, осматривали роскошный буфет, вспоминали о своих диетах, брали только маленькие порции чего-нибудь и медленно прохаживались по магазину, изучая товары и собравшуюся публику.

Никто не остался разочарованным. Люди пришли в Фанелли из любопытства, а нашли там очень приятную атмосферу и обстановку: оформление магазина было очень строгое, но в то же время элегантное — это определенно мужской магазин, но это был магазин не для мужчин. Элегантность его была чисто женской; да, действительно, темный цвет деревянных панелей, которыми отделаны стены, медные вешалки для одежды, красные кожаные кресла придавали ему мужской характер, но везде много цветов, и приятным сюрпризом оказалась туалетная комната для женщин, оформленная в виде будуара.

Со своего места рядом с отделом аксессуаров, где на стеклянных прилавках были выставлены галстуки и носки, — идея Энн, которая, как оказалось, всем понравилась, — Беверли, встречая своих гостей с изяществом, но в то же время сдержанно, наблюдала за таким удачным и многообещающим рождением ее нового дитя. С того самого момента, когда ей в голову пришла эта мысль на показе мод в Париже, Беверли ни на секунду не сомневалась в успехе. Создать магазин мужской одежды для женщин. Магазин, куда бы женщины приходили купить подарки своим мужьям, друзьям, братьям, отцам. Они будут приходить туда, потому что там всегда предлагают бесплатные угощения и потому что там всегда работают манекенщики, — на открытии было объявлено, что демонстрация мод будет проходить не только по особым случаям, а постоянно, — это отличительная особенность магазина. Таким образом, женщины могли смотреть красивых манекенщиков и представлять, как эта одежда будет выглядеть на их друзьях и мужьях, или они могли представлять, что эти красивые мужчины были их друзьями или мужьями.

Беверли с удовольствием наблюдала за своими гостями. Она видела, что они наслаждаются буфетом, шампанским, магазином и собой. Они уйдут отсюда очень хорошими впечатлениями. Они расскажут своим друзьям. Они придут опять и купят у нее одежду. Фанелли будет самым модным магазином мужской одежды на Беверли-Хиллз. Потому что Фанелли — просто фантастика.

Вскоре после захода солнца и наступления сумерек гостей пригласили на улицу для торжественной церемонии зажжения фирменного знака Фанелли. И здесь тоже они не разочаровались. Это оказалось не просто обычная вывеска — название вообще не было написано. Всего один простой знак, символ, искусно изготовленный из металла и окрашенный в золотой цвет. Когда его зажгли и он мягко засиял на фоне чистой стены, все присутствующие ахнули от восхищения.

Это была бабочка.


Он влюблялся, черт побери!

Он не должен, не должен был влюбляться в посетителей, это против правил. «Не позволяй себе привязываться к членам клуба, — сказала ему директор, когда его брали на работу в «Бабочку». — Не забывай, что многие из них замужем. Они не хотят каких-то серьезных или постоянных отношений. Некоторые из них могут захотеть рассказать тебе о своих проблемах. Обязательно выслушай, но ни в коем случае не давай советов и не принимай близко к сердцу. Давай им любовь, за это они платят. Если тебе это поможет, думай о деньгах, которые ты зарабатываешь. Думай о том, как получить хорошие чаевые. В общем, держи свои эмоции под контролем».

Ну и что? Он думал о деньгах и о чаевых, и о периодических дорогих подарках, но это не помогало. Он определенно влюблялся в одну из членов клуба и ничего не мог с собой поделать.

Был серый мартовский день, и когда он приехал на пляж, там совершенно никого не было — пустынные песчаные дюны и мрачно бьющиеся о берег волны. Закрыв машину и застегнув до подбородка молнию на ветровке, он отправился навстречу ветру.

Кто она такая? Как ее зовут? Где ока живет? Он знал о ней так мало, как он мог любить ее? Действительно ли он любил ее, спрашивал он себя сейчас, идя навстречу соленому ветру, дующему с океана, или это только иллюзия? Любил ли он ее или мысль о ней? Кто пробрался к нему в сердце — женщина или просто фантом, дух, кто-то нереальный, несуществующий, живущий только в его воображении?

Она настолько не выходила у него из головы в последние дни, что он боялся — это становится каким-то наваждением. Он с нетерпением ждал ее визитов в «Бабочку», с замиранием сердца ждал звонка от директора со знакомыми инструкциями. Он уже не любил время, проведенное с другими женщинами, время, проведенное не с ней, которое должно принадлежать только ей.

Но его наняли не для этого. Не для того, чтобы любить только одну женщину. Он должен был любить их всех.

Какие-то ребята на дороге пытались сломать себе шеи, положив на бочку доску под наклоном и заезжая на нее на роликовых досках. Он остановился и несколько минут наблюдал за ними.

Интересно, а что она чувствовала по отношению к нему? Он думал, что знает женщин, понимает их. Действительно ли он видел любовь в ее глазах, когда она была в его объятиях? Действительно ли он чувствовал неподдельную нежность и преданность с ее стороны в минуты близости? Или она просто занималась любовью со своим каким-то призраком, а не с человеком из плоти и крови?

Иллюзия. Это все, чем была «Бабочка». Ничем, кроме иллюзии.

Но его любовь к ней была настоящей. Он знал это, он чувствовал это так же реально, как чувствовал пронизывающий мартовский ветер, бьющий ему в лицо. Когда его телефон зазвонил, и это оказалась директор, приглашающая его прийти в «Бабочку» и дававшая инструкции, которых он так ждал, — приготовиться к той сказке, — его сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Он не ощущал ничего подобного уже очень долго. С того болезненного эпизода, когда он решил, что любовь больше не предначертана ему звездами. И вот он войдет в ту знакомую комнату и увидит ее, и будет поглощен радостью, страстью и диким желанием не отпускать ее от себя никогда.

Временами она казалась такой беззащитной, а временами такой сильной и неприступной. Он не знал, чем она занимается в жизни, но подозревал, что она сделала себе карьеру в какой-нибудь профессии, в которой женщина может самоутверждаться. Она ничем себя не выдавала, так что можно было только догадываться.

Она была загадкой. Может быть, он именно это и любил — загадку? Если в один прекрасный день она расскажет ему, кто она такая, если раскроет ему все секреты про себя, не исчезнет ли тогда его любовь? Может быть, эта тайна, которая окружала ее, и разжигала его любовь?

Он засунул руки поглубже в карманы и смотрел, как ребята взлетали по доске вверх, переворачивались, но все приземлялись прямо на ноги, как это умеют делать кошки и дети.

Нет, он любил не какие-то там загадки, тайны и призраки. Она была живой женщиной из плоти и крови, и хотя он не знал ее имени, он знал ее, и он ее любил.

Но проблема заключалась в том, что теперь с этим делать?

Холодный мартовский ветер заставил его поежиться. Он также понял, что просто-напросто голоден. Он знал, что неподалеку, рядом со старой синагогой, была закусочная. Большинство кафе и закусочных в это время года закрыто, пожилые жители большую часть времени проводят дома, пляж, естественно, тоже пустынен. Но так как все-таки находятся несколько смельчаков, которые приезжают на пляж зимой, и так как кто-то должен был избавлять их от денег, кафе Сильвии Бургес работало, и Сильвия была рада видеть покупателя. Он заказал горячие сосиски с сыром чили и чашечку кофе и съел все, стоя у прилавка.

Согревшись и утолив голод, он попрощался с Сильвией и продолжил свою прогулку.

«Наши посетительницы приходят в «Бабочку», потому что здесь безопасно, — сказала ему директор. — Мы гарантируем безопасность от насилия, от болезней, от возможности выяснить, кто они такие на самом деле. Только нарушь одно из этих правил — и ты поплатишься за это».

А это было именно то, что он думал сделать, — нарушить одно из этих правил. Он хотел спросить ее, кто она такая.

Но осмелится ли он? А что, если он рискнет спросить ее, а она убежит? А что, если она никогда больше не придет в «Бабочку»? Как он сможет найти ее в таком огромном городе, как Лос-Анджелес? У него не будет ни малейшего намека, откуда начинать искать.

Он чувствовал себя беспомощным. Такого ощущения не было у него уже давно. Он не привык к нему, оно его раздражало. Ему ужасно не нравилось то, что он должен ждать звонка. От этого он как-то терялся и не знал, что делать. Все казалось поставленным с ног на голову. Все шло не по правилам. Она звала его, он спешил, чтобы быть с ней, они проводили вместе несколько часов, днем и вечером, любили друг друга, а потом она исчезала, и он оставался только с воспоминаниями ощущения ее в своих руках.

Я скажу ей, что люблю ее, — подумал он.

Он остановился и повернулся лицом к серому, сердитому океану. Одинокая чайка пролетела над головой. Крикнув, она исчезла между крыш домов.

Неожиданно он понял всю тщетность своего плана. Те, кто работал в «Бабочке», должны были говорить посетительницам то, что они хотели услышать. Это было как бы частью создаваемой для них сказки. «Если я скажу ей, что люблю ее, она подумает, что это просто слова из той роли, которую я играю. Она подумает, что я произношу заученную фразу. А что, если?..»

Он посмотрел на пирс, где несколько пожилых мужчин и какие-то мексиканские дети пытались ловить рыбу.

«Что, если она чувствует то же самое по отношению ко мне?»

Его сердце начало бешено колотиться. Возможно ли это? Но, в конце концов, она снова и снова звала именно его. Насколько он знал, она не обращалась к другим партнерам «Бабочки». Может быть, это правда? Может, она тоже влюблена в него?

Но как узнать? Как узнать наверняка? И как сделать это, не рискуя потерять ее совсем?

«Если я ошибаюсь? Если я открою ей свои чувства, и она убежит?..»

Он даже немного ссутулился. Он не видел никакого выхода из этой ситуации. Он понял это сейчас, глядя на мрачный, будто металлический океан. Ветер гнал темные облака из Сан-Моники, ребята на дороге оттаскивали в сторону свою бочку с доской, Сильвия закрывала кафе. И он понял, что попал в ловушку, из которой нет выхода.

Все, что он мог, вынужден был он признаться самому себе, идя обратно к машине, это ждать ее следующего звонка. И молиться, чтоб никогда не наступал день, когда этот звонок будет последним.


Линда только-только закончила примерять черную бархатную маску, когда услышала, что ручка двери поворачивается.

С колотящимся сердцем она посмотрела в зеркало на комнату за своей спиной.

Это был будуар века, привезенный прямо из Версальского дворца: маленькие позолоченные стулья с сатиновой обивкой, кабинеты из полированного дерева с бронзовой отделкой, изящный письменный столик с фаянсовой крышкой, кровать, покрытая кремовым сатиновым покрывалом с кисточками и бахромой, ножки ее были украшены малюсенькими золотыми колокольчиками, полог в форме золотой короны охранялся крылатыми сфинксами. На столе стояли старинные кубки с вином, блюда со сладостями, сыром и фруктами. В воздухе витал тонкий аромат роз; клавесин тихо играл менуэт, как будто бы звук шел из другой комнаты.

И Линда сама — не дитя ядерного века, а барышня из прошедших времен элегантности и изысканности. Ее волосы были спрятаны под белым высоким напудренным париком, украшенным жемчугом, три тщательно накрученных локона падали на обнаженное плечо. Нежно-голубое платье сильно декольтировано, богато украшено крошечными вышитыми бантиками и надето на безумно широкий кринолин. А под платьем — целая сложная система корсетов и бесчисленное множество завязок, каждая из которых должна быть развязана в свое время.

Она не отводила глаз от двери. Сегодня ничто им не помешает — она позаботилась об этом. Сегодняшний день слишком важен.

И вот он вошел.

У нее перехватило дыхание.

Его атлетическая фигура была одета в широкий черный бархатный камзол с отделанными золотом манжетами, плотно облегающий черный жилет, узкие черные бархатные бриджи, белые чулки и туфли с большими серебряными пряжками. На рукавах из-под камзола видны оборки манжет белой шелковой рубашки; на шее — белое кружевное жабо. А его волосы — красивые черные волосы, которые Линда так любила, — были сейчас спрятаны под серебристо-белый парик, заплетенный сзади в косичку с большим черным бархатным бантом.

Он закрыл дверь и остался стоять там, глядя на Линду. Она продолжала стоять к нему спиной; их глаза встретились в зеркале.

Наконец, как бы очнувшись от очарования, в котором они оказались, он первым сделал шаг вперед и картинно поклонился. Она наблюдала, как он по-театральному выставил вперед одну ногу, сделал круговое движение правой рукой, элегантно наклонился и сказал:

— Мадам, ваш слуга.

Она улыбнулась, повернулась к нему и протянула руку.

Когда он подошел и, опустившись на одно колено, поцеловал ее, на мгновение их глаза опять встретились, обрамленные черными масками.

— Я скучал без вас сегодня при дворе, — сказал он, начиная сказку.

Она поднялась и прошла мимо него к столу, причем из-за своей широченной юбки ей пришлось это сделать боком. Наливая слегка трясущимися руками сладкое красное вино в серебряные кубки, она сказала:

— Я сомневаюсь в этом, монсеньер. Наверняка вы наслаждались вниманием абсолютно всех присутствующих дам, включая саму королеву.

Когда она повернулась, чтобы передать ему кубок, она поймала мимолетное выражение его лица — мрачное, расстроенное выражение, как ей показалось. Но затем оно исчезло, и он снова улыбался, и она подумала, что ей просто показалось.

Но она видела уже это выражение его лица практически каждый раз, как они встречались. Может быть, она смущала его? Ну конечно, своим поведением она ставила его в тупик. Линда была, пожалуй, единственным членом «Бабочки», которая разрешала ему идти только до определенных пределов, не дальше.

— Даже благословенная Мария Антуанетта — просто тусклая звезда, по сравнению с вашим сиянием, мадам.

Он взял кубок, на мгновение их пальцы соприкоснулись. Она отчаянно старалась расслабиться и полностью отдаться этой сказке, раствориться в ней. Каждый раз, заходя в дверь «Бабочки», Линда пыталась оставить позади себя реальный мир, мир медицины, и Барри Грина, и свой страх. Она пыталась позволить себе быть кем-нибудь еще, чтобы этот кто-нибудь, а не Линда Маркус, мог бы выпустить на свободу ее сексуальные чувства.

Но это было практически невозможно. Не так-то просто оставить позади восемь часов, проведенных в операционной, а затем еще обход ожоговых палат, заседание комитета по этике, недопечатанную статью для журнала Американской медицинской ассоциации. У Линды было слишком много забот, она отвечала за слишком много вещей, контролировала слишком многое, чтобы вот так просто отбросить все это и притвориться, что она свободна, беззаботна и ничем не обременена.

Она смотрела, как он ходил по комнате, разговаривая с ней величественно. Лицо его наполовину было скрыто маской. Черный бархатный костюм смотрелся на нем так, как будто он рожден был, чтобы носить именно такие костюмы. В голосе его слышался какой-то особый оттенок, глубокий и красивый.

Господи, позволь мне насладиться этой сказкой. Позволь мне забыть, кто я есть. Позволь мне, наконец, испытать то, что испытывают другие женщины в руках своих любимых!

— Мадам?

Она подняла глаза. Он стоял рядом, наклонясь над ней, его черные глаза пристально смотрели на нее. Позволь мне забыть хотя бы ненадолго о всех комитетах, больных, медицинских картах. Позволь мне раскрепоститься. Позволь мне расслабиться и получать удовольствие, как я этого хочу…

— Я… — начала она.

Неожиданно он взял ее за плечи, поднял на ноги, притянул к себе и поцеловал.

— Я хочу вас, — прошептал он хрипло. — Сейчас. Казалось, комната поплыла. Он никогда раньше этого не делал — не предпринимал ничего, пока она не давала ему знак, что готова. Она даже почувствовала головокружение.

— Да, — пробормотала она, — сейчас.

Торопясь, он сбросил с себя камзол и жилет. Шелковая рубашка с широкими рукавами и кружевным жабо была заправлена в узкие черные бриджи. Белый напудренный парик с бантом и черная маска, закрывающая половину лица, придавали ему вид человека, приготовившегося к дуэли. Линда представила его себе дерущимся на шпагах с ловкостью и силой Казановы.

Он целовал ее, расстегивая запутанную шнуровку платья, держал ее своими губами, пока руки его работали быстро, нетерпеливо. Быстрее, будто торопила она. Быстрее, быстрее…

Наконец корсет из китового уса упал на пол, и он помог Линде выйти из него. Затем он развязал огромное число завязок на ее корсаже, медленно, по одной, копошась над ними, увеличивая ее возбуждение и нетерпение. Он снова целовал ее, их губы слились во взаимном нетерпении. Корсаж упал на ковер, он спустил бретели ее шелковой сорочки с плеч, медленно открыл грудь и, крепко обняв за тонкую талию, притянул к себе.

Но когда он стал развязывать тесемки ее последней нижней юбки, она остановила его.

Взяв его за руку, Линда подвела его к кровати. Задув свечи так, чтобы комната оказалась в полумраке, она легла на кровать и притянула его к себе. Они долго целовались, наслаждаясь телами друг друга. Он сжимал ее груди, а она засунула руку к нему в бриджи и крепко обхватила его член. Но когда его рука потянулась под юбку, чтобы потрогать ее там, Линда отбросила его руку.

— Сейчас, — прошептала она, — сделай это сейчас.

— Но, — пробормотал он, — вы еще не готовы.

— Я готова.

— Дайте мне убедиться в этом.

— Нет.

Он вошел в нее быстро, не коснувшись ее руками внизу, — он знал, что она так предпочитала, и дал ей самой выбрать ритм.

Он был в ней долго, нежно целуя ее, лаская груди, глядя ей прямо в глаза. Она старалась полностью отдаться ему, расслабиться, старалась позволить волшебству этой сказки очаровать ее, чтобы она, наконец, могла поверить, что она — это кто-то еще, и что она свободна, чтобы чувствовать. Но чем больше она старалась, тем хуже у нее получалось. Все, о чем она могла думать, это были эпизоды из прошлого, когда она занималась любовью с другими мужчинами, которые видели ее шрамы, и после этого они никогда не возвращались.

Она отгоняла от себя эти мысли и старалась сосредоточиться. Ее партнер был хорошим любовником, он старался доставить ей удовольствие. Но Линда никак не могла избавиться от того, что сдерживало ее. Чем сильнее и глубже он входил в нее, тем больше она зажималась. И тем меньше удовольствия получала. Наконец она просто лежала, стараясь понять, что же каждый раз не срабатывало, что же было не так, стараясь проанализировать, разложить по полочкам весь акт, вместо того чтобы наслаждаться им, понимая, что опять, в который раз, сказка не удалась.

И потом все кончилось.

— Это все неправильно, — подумала она. Сказки и маски не помогут мне справиться с моими проблемами. Мне придется бороться с моими демонами в реальной жизни, с реальным человеком.

Она подумала о Барри Грине.


Наконец-то пришел этот день — день нью-хэмпширских предварительных выборов.

Сегодня определится примерная расстановка сил на предстоящих президентских выборах. И Дэнни Маккей мог стать одним из основных действующих лиц. Он был включен в избирательный бюллетень.

Шел дождь. Беверли посмотрела из окна на холодные серые штормовые волны, бушующие по всей Южной Калифорнии. Она чувствовала запах сырой земли и холод даже сквозь закрытые окна ее гостиной, слышала шум ливня, непрекращающегося ни на минуту Она казалась себе отрезанной от мира и одинокой, как — будто была на необитаемом острове в океане. Она не спускала глаз с дороги, в ожидании роллс-ройса, который послала за Мэгги и Кармен. Скоро будут известны первые результаты выборов, и Беверли хотела чтобы ее подруги были вместе с ней.

Она поежилась и обхватила себя руками за плечи. Победит ли Дэнни Маккей?

Наконец она увидела машину, появившуюся из дождя как призрак, наблюдала, как шофер вышел из нее и открыл заднюю дверцу. Подошел привратник с открытым зонтом и проводил двух женщин в дом. Беверли отошла от окна и пошла навстречу подругам через всю огромную гостиную, сопровождаемая шелестом шелка своего синего халата.

Женщины вошли, поеживаясь от холода. Кармен сразу прошла к камину, который был выше ее самой, а Мэгги — к буфету, где была приготовлена еда и серебряный кофейник с горячим кофе.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила она, садясь на старинный розово-кремово-голубой диван с чашечкой кофе в руках.

Беверли ответила:

— Нет, еще нет, — и посмотрела на часы над камином. Она включила «Сони», стоящий на столике красного дерева, и села рядом с Мэгги.

Все втроем смотрели на экран телевизора.

Их лица были напряжены. Руки Мэгги, сжимающие кофейную чашку, побелели в суставах; Кармен, одетая в шерстяные брюки и шелковую блузку, стояла перед камином, едва дыша. А сердце Беверли билось все быстрее и быстрее.

Наконец начались новости. На настоящий момент подсчитано только пятнадцать процентов всех бюллетеней, — объявил диктор, — но уже определился явный лидер — Дэнни Маккей, он набрал сорок два процента голосов. Этого никто не ожидал.

Дождь пошел сильнее, барабаня в окна. Ветер хлестал пальмовыми ветками стены дома. В камине потрескивали дрова. Казалось, весь дом наполнен каким-то глухим стоном.

«Похоже, что основатель общества Благая весть, — говорил диктор, — побеждает благодаря лишь силе своей личности. Как вы знаете, Дэнни Маккей никогда не занимал никакого политического поста. Более того, он даже не зарегистрирован официально как кандидат в президенты. Но результаты предварительных выборов показывают, что у него сильная поддержка среди населения…»

Где-то вдалеке прогремел гром. Мэгги обнаружила, что она про себя считает секунды. Центр грозы был еще далеко, где-то миль за двенадцать, но быстро приближался.

Часы над мраморным камином, тихо тикая, показывали, что прошло уже несколько часов. Мэгги несколько раз наливала себе кофе, Кармен приняла от горничной чашку горячего шоколада и села в угловое кресло, а Беверли так и не сдвинулась с места. Она сидела, не отрывая глаз от телевизора.

Дэнни Маккей, поразительно, продолжал лидировать. Тридцать шесть процентов подсчитанных бюллетеней, — объявил диктор, — показывают, что за Дэнни Маккея проголосовало пятьдесят пять процентов избирателей. Он, без сомнения, вероятный кандидат этих первых предварительных президентских выборов.

Беверли и ее подруги молча просидели весь этот долгий сырой день, слушая, что говорили эксперты:..определенно примет участие в собрании Республиканской партии в июне. Дэнни Маккей просто околдовывает, очаровывает делегатов, что само по себе феноменально для человека, никогда не занимавшегося политикой.

…Становится совершенно ясно, кому отдали свой выбор люди. Дэнни Маккей, популярный телевизионный проповедник, прежде всего известен своим бессонным бдением у Паклендского госпиталя в Далласе в 1963 году и своим личным участием в вызволении миссионера Фреда Бэнкса из Ближневосточной тюрьмы в…

Горничные убрали завтрак и накрыли стол для раннего обеда — холодные закуски, салат, свежие фрукты. Мэгги сделала себе бутерброд с сыром и ветчиной и взяла немного салата, Кармен поела немного крекеров, сырой брокколи и цветной капусты, Беверли же вообще не притронулась к еде.

В комнате стало совсем светло. Горничные прошли по всему дому и включили свет. Кармен надела шерстяной свитер сверху своей шелковой блузки, а Мэгги забралась под афганский плед ручной работы. Беверли, казалось, не чувствовала холода. Было похоже, что она вообще не замечает ничего вокруг себя, кроме телевизионного экрана.

Он побеждает. Он побеждает.

Всякий, кто не был близко знаком с Беверли, мог подумать в ту минуту, что она торжествует, — в конце концов, она вложила огромные деньги в эту кампанию. Но только очень узкий круг друзей знал, почему Беверли поддерживала Дэнни Маккея.

В прошлом году, когда он объявил, что выставляет свою кандидатуру на президентские выборы, Беверли поняла, что пришло время, когда она может отомстить ему. Она тоже читала «Государя» и знала, какой ужасной философией руководствовался Дэнни. Человек, стремящийся приносить добро всеми своими делами и поступками, ничего не достигнет, — написал Макиавелли. — Поэтому государь, который выживет, должен научиться быть не только хорошим.

Когда Беверли прочитала эти слова и еще другие: Государь должен всегда быть готов пойти по пути зла, — она поняла, что за странный свет загорелся в глазах Дэнни много лет тому назад, когда она случайно наткнулась на его школьные книги и Дэнни рассказал ей о своей цели стать великим человеком. В течение многих лет она следила за его восхождением к власти, не спуская с него глаз. Это была одна из тех вещей, ради чего Беверли жила все эти годы. Она знала, что придет день, когда его надо будет остановить, и что это сможет сделать только она. И вот теперь у нее имелся план, как уничтожить его навсегда. Когда три месяца назад она рассказала Кармен и Мэгги о своем намерении собрать деньги для предвыборной кампании Дэнни Маккея, они пришли в полное замешательство. Но когда Беверли объяснила им свой план — для того, чтобы уничтожить Дэнни Маккея, ей было абсолютно необходимо сначала поддержать его, — они поняли всю ее мудрость.

Три женщины смотрели на экран телевизора и на красивое лицо, которое было им так хорошо знакомо. Дэнни победно улыбался в объектив, и было что-то пугающее в том огне, который горел у него в глазах.

Все вооруженные пророки добились успеха, — учил Макиавелли. И Беверли знала, что Дэнни жил именно по этому принципу. Публично он говорил о мире с русскими, а в душе, она знала, верил в первый удар.

Наблюдая, как репортеры боролись между собой, чтобы попасть поближе к нему, и видя за его спиной толпу его фанатичных приверженцев, Беверли знала, что она должна сделать.

Она должна остановить Дэнни Маккея.


Из Парижа в Марсель. Через Средиземное море в Африку. Затем поездом, или на машине, или пешком в Касабланку во Французском Марокко. Там счастливчики с помощью денег, или влияния, или просто везения могли получить выездную визу и уехать в Лиссабон, а из Лиссабона в Новый Свет. Но другие ждут в Касабланке… и ждут… и ждут…

Она остановилась перед закрытыми дверями и проверила, все ли в порядке. На улице шел дождь, и она боялась, что ее тщательно закрученные волосы могли растрепаться. Но все было в порядке, а маленькая шляпка и вуаль не были даже сырыми. Расправив элегантный жакет и разгладив юбку, она взялась за ручку двери.

Она нервничала. Она добиралась сюда целую неделю; сердце билось так сильно, и она боялась, что упадет в обморок.

Дверь в маленькое кафе широко распахнулась. Посетителей ни у бара, ни за столиками не было, но тем не менее в кафе чувствовалась жизнь — в медленно вращающихся вентиляторах на потолке, в огромных пальмах в кадках и раскидистых папоротниках, в механическом пианино у дальней стены, играющем знакомую мелодию. Закуски были уже приготовлены: блюдо острых колбасок, страсбургский печеночный паштет, копченые устрицы. Коктейли были разлиты; она знала, что это будут превосходные коктейли из сахара, коньяка, горьких добавок и холодного шампанского с кусочком лимона. Сервировка была просто изысканная.

Дверь в дальней стене открылась, и вошел он.

Он не заметил ее сначала; на его лице было выражение глубокой обеспокоенности. Увидев его, она почувствовала, что сердце ее подпрыгнуло, а в горле пересохло. Он был такой красивый в тропическом белом костюме.

Затем он поднял глаза и замер. Она попыталась что-то сказать.

— Я… ах…

Он ждал, молча глядя на нее.

— Рик, я должна поговорить с тобой, — сказала она.

Казалось, он задумался над тем, что она сказала. Он прошел к бару и взял один из бокалов с шампанским.

— Почему тебе обязательно нужно было ехать в Касабланку? Ведь есть же и другие места.

Она нервно теребила ремень своей сумки.

— Я не приехала, если бы знала, что ты будешь здесь.

— Забавно, твой голос совсем не изменился. Я до сих пор слышу его. — Его тон стал саркастическим.

— Ричард, я поеду с тобой куда угодно. Мы сядем вместе в поезд и никогда не остановимся. Я понимаю, что ты чувствуешь.

Его глаза сверкнули. Он поставил бокал и подошел к ней.

— Ты понимаешь, что я чувствую? Сколько дней мы были вместе, дорогая?

— Я не считала дни.

— А я считал. Каждый день. Особенно я помню последний…

— Ричард! — заплакала она. — Я старалась забыть тебя. Я думала, что никогда не увижу тебя снова, что ты ушел из моей жизни. — Слезы потекли у нее по щекам.

Он стоял совсем близко; она чувствовала его желание, видела, как он напрягался, чтобы сдерживать себя. Ей казалось, что пианино стало играть громче. Вентиляторы медленно крутились над головой. Дым от его сигареты, казалось, наполнил всю комнату. Его глаза были темными, сердитыми и вызывающими. Это было так здорово, так замечательно.

Она совсем расплакалась.

Он обнял ее, и она спрятала свое лицо у него на шее.

— Господи, Ричард, тот день, когда ты уехал из Парижа, если бы ты знал, что я пережила, если бы ты знал, как я любила тебя, как я тебя люблю…

Его поцелуй заставил ее замолчать. Неожиданно исчезли вся злость и горечь, и были только они, двое, безумно влюбленные друг в друга в этом сумасшедшем мире. Они наслаждались друг другом быстро, торопясь, как будто бы у них было мало времени. Когда он опустил ее на пол, у нее в голове поплыли полуобморочные видения — какой-то французский полицейский, люди в гестаповской форме, мужчина с мечтательным взглядом, зажигающий сигарету, молодая девушка, с чувством поющая Марсельезу. Она прижалась к нему и называла его Рик. Механическое пианино без конца повторяло одну и ту же мелодию. Шампанское сверкало в бокалах, ожидая, через какое-то время, очереди вместе с закусками. У нее кружилась голова от счастья. Осуществилась ее самая заветная мечта. Все свершилось так, как было обещано. Теперь она точно знала, где будет проводить вечера по четвергам. Здесь, в «Бабочке».


Беверли-Хиллз, 1978 год


Штаб-квартира корпорации Предприятия Хайленд располагалась в новом здании из черного стекла на бульваре Уилшир. Вход в него украшали фонтаны, для машин был построен многоярусный гараж, в просторном холле внизу имелись газетный и аптечный киоски, там же располагалась служба безопасности. Шесть лифтов поднимали посетителей до тридцатого этажа. Офисы Хайленд находились на двадцатом этаже. Вместе с ними этаж занимали еще две фирмы — Кенийское консульство и туристическое бюро.

Энн Хастингз проскользнула через массивные двойные двери и вошла в приемную. Секретарша Эстер, негритянка, одетая в африканское платье с крупным рисунком и со множеством косичек на голове, — казалось, она просто зашла сюда на минутку из Кенийского консульства, — поздоровалась с ней. Прежде чем идти в свой кабинет, окна которого выходили на Беверли-Хиллз и Голливуд, Энн заглянула к Беверли. Она совсем не удивилась, увидев, что ее подруга уже увлеченно обсуждает что-то с Кармен и Мэгги, и она знала, что они обсуждали. Именно Энн провела исследования и предоставила Кармен данные, которые и были сейчас в центре их внимания.

Кармен, взглянув на Энн, сказала:

— Доброе утро, — и продолжила объяснять Беверли и Мэгги, что значат все эти цифры, которые лежали перед ними на столе.

Беверли тоже подняла глаза и помахала Энн. Энн пошла в свой просторный кабинет, где она с помощью двух секретарш осуществляла строгий контроль качества огромной сети «Королевских гамбургеров».

День был душным и каким-то зелено-голубо-золотым. В такой день калифорнийцам, работающим в подобных зданиях, было совершенно невозможно сосредоточиться. Но у Беверли с этим никогда не было проблем, она всегда могла сосредоточиться, особенно сейчас, на том, что говорила ей Кармен. Прохладный, освежающий воздух из кондиционеров нежно обдувал дорогую мебель, свежесрезанные цветы, редкие индейские ковры в просторном угловом кабинете председателя правления корпорации Предприятия Хайленд, а сама председатель внимательно слушала, что говорит ее бухгалтер.

Беверли многому научилась у Кармен. И хотя на всех произвели громадное впечатление быстрые успехи Кармен в школе, которую она начала шестнадцать лет назад практически безграмотной, а в результате окончила университет Лос-Анджелеса с отличием, Беверли не была этому нисколько удивлена. Она знала, на что Кармен способна. Это было видно еще на кухне Хэйзл. Чтобы сделать Кармен свободной, нужно было только, чтобы она почувствовала, что чего-то стоит, и дать возможность учиться. И свободу мечтать. Несмотря на то, что ей надо было заботиться о малышке и работать за прилавком «Королевских гамбургеров», Кармен посещала все занятия, училась круглые сутки и предъявляла к себе еще более жесткие требования, чем ее учителя. Результатом явилась необыкновенная проницательность и дальновидность, которым Беверли Хайленд во многом обязана успехом своей корпорации. Беверли сама часто спрашивала себя, что было бы с ней сейчас, если бы в тот роковой день она не нашла Кармен в Далласе.

Сейчас они разрабатывали план, как перевести определенные предприятия в собственность Дэнни Маккея, но так, чтобы он не знал об этом.

— Окей, — сказала Кармен, — вот это то, что тебе будет нужно. Энн сделала разбивку по видам продуктов, которые тебе понадобятся: столько-то говядины, столько-то помидоров, пучки салата и так далее. Все это надо поставить в каждое отделение. — Она показала на список продуктов на листе золотой ручкой Данхил, которую Энн Хастингз подарила ей, когда она сдала экзамены. Вообще все, что касалось Кармен Санчес сейчас, было классным. Она носила густые черные волосы поднятыми наверх, и подчеркивала прическу длинными изящными серьгами; она отказалась от платьев ради очень широких брюк и облегающих шелковых блузок, которые были дерзко низко расстегнуты. Она совсем не была похожа на сорокалетнюю маму взрослой дочки.

— Ну, я тоже провела кое-какие исследования и нашла фирму, которая, как мне кажется, идеально подходит для наших целей. — Кармен указала на название, написанное на листке. — Они могут сказать, сколько земли тебе понадобится и где купить ее. Они будут управлять фермами по последнему слову науки, используя компьютеры и новейшие методы. Тебе будут гарантированы самый большой урожай и самые лучшие продукты для твоих ресторанов.

Беверли и Мэгги изучали то, что написала и нарисовала Кармен. Это было для них новым делом, абсолютно не похожим ни на что, с чем они имели дело до сих пор.

Беверли снова задумалась. Кармен объяснила ей все о горизонтальной и вертикальной интеграции и о разнице между ними. Она объяснила это на примере маленькой компании по производству бытовых приборов. Если эта компания решит купить другую компанию по производству бытовых приборов, это будет называться горизонтальной интеграцией. Но если эта маленькая компания купит завод, выпускающий металл, из которого делают эти приборы, обеспечивая, таким образом, себя сырьем, то это будет уже вертикальная интеграция. Именно этим собирались заняться три женщины, сидящие этим цветным утром на двадцатом этаже в офисе Предприятий Хайленд. Они собирались создать компанию, которая будет единственным поставщиком мяса и овощей в гигантскую сеть «Королевских гамбургеров». Компания, которая стоила бы миллионы и которую Беверли не собиралась оставлять себе.

Она создавала ее только для того, чтобы потом продать Дэнни Маккею.

— Он не должен прикасаться к «Королевским гамбургерам», — очень серьезно сказала Беверли своим подругам.

Кармен покачала головом. Она знала, как дорога эта компания для всех них: она была их будущим, их гарантом.

— Не беспокойся, подруга. Он получит только фермерскую компанию.

— И все ее недвижимое имущество?

Кармен кивнула почти печально. Ни ей, ни Беверли, ни Мэгги не нравилось заниматься такими делами: порнографическим журналом, сетью салонов красоты, которые на самом деле были просто прикрытием нелегальных притонов, и целым кварталом самых ужасных трущоб в восточном Лос-Анджелесе. Но им необходимо было владеть ими. Они были частью их плана.

Они собирались заставить Дэнни Маккея, совершенно помешанного на приобретении любой недвижимости, которую он только мог прибрать к рукам, ухватиться за этот шанс и приобрести эту компанию, не особо вникая в суть дела.

— А «Фанелли»?

— Если представители Дэнни Маккея будут интересоваться вложениями этой фермерской компании, мы пригласим их посмотреть «Фанелли». Они все там посмотрят, увидят, что это абсолютно законный, прибыльный магазин мужской одежды, и уедут в свой Хьюстон, вполне удовлетворенные. Об остальном они никогда не узнают. — Беверли закрыла папку и повернулась к Мэгги. — Что ты думаешь?

Что она думала? Как и ее подруги, Мэгги думала, что это необходимый шаг. Опять Дэнни занимался плохими делами, и его надо было остановить. Семь лет назад Беверли инсценировала воскрешение из мертвых в церкви Дэнни с единственной целью разоблачить весь его обман. Но Дэнни больше не пытался творить чудеса. Реакция прессы на тот случай была резко негативная, и это заставило Дэнни вообще отказаться от таких театральных действий. Кроме того, как подозревала Мэгги, он, должно быть, решил, что больше нет необходимости прибегать к таким уловкам, у него теперь была своя передача на телевидении и быстро растущая слава.

Но теперь он занимался другими делами, от которых страдали ничего не подозревающие люди, а Дэнни получал огромные прибыли. Например, он подстраивал банкротство компаний и затем покупал их за мизерную цену, или выживал кого-нибудь с его земли, потому что хотел владеть ею. Беверли следила за всеми его действиями. Теперь у нее был ее личный детектив, Джонас Буканан, который работал только на Беверли и постоянно ей докладывал о всех финансовых шагах Дэнни. Он распространялся по всей Америке, как осьминог, его щупальцы протягивались все дальше и хватали все, что могли. Его сила росла с каждым днем; его богатства умножались; теперь ему принадлежали не только вещи, но и люди.

— Когда? — часто спрашивала у Беверли Мэгги. — Когда ты собираешься остановить его? Когда мы наконец ему отомстим?

Но момент всегда был невыгодный. Беверли была очень осторожной; она хотела быть уверенной, что, когда она наконец снова столкнется с ним лицом к лицу, все преимущества будут на ее стороне. Что у нее не будет ни одного шанса проиграть, и Дэнни будет полностью уничтожен.

Сейчас она наращивала свой арсенал. Она купила издательство Моньюмент из-за того, что они побочно выпускали порнографический журнал. Вместе с другими тщательно сработанными сделками, эта будет посажена на крючок и заброшена Дэнни, и он обязательно поймается на него. В своей жадности он схватится за все и попадет прямо к ним в руки. Беверли собиралась обернуть его собственную жадность против него самого.

— Я знаю, как мы можем организовать продажу, — сказала Мэгги. — Через брокера, на которого я когда-то работала. У него большая фирма и есть отделения в Техасе.

— Тогда давайте начнем, Мэгги, свяжись с этой компанией, которая займется фермами. Я хочу поговорить с ними как можно быстрее. Кармен, ты работаешь вместе с Энн. Я хочу, чтобы наша новая компания начала действовать и поставлять продукты в наши рестораны не позднее чем через шесть месяцев. Да, еще надо придумать название, позаботиться об этом.

Мэгги собрала свои бумаги, положила их в свой портфель и сказала:

— Может быть, «Королевские фермы»?

Беверли посмотрела на Кармен, которая кивнула в знак согласия.

— Хорошо, пусть будет «Королевские фермы». Я хочу, чтобы к ноябрю Дэнни Маккей подписал документы о владении.

Выходя следом за Мэгги из кабинета, Кармен остановилась у дверей и оглянулась. Беверли так и сидела за своим столом, собираясь заняться другими делами. Ей надо было написать доклад в Торговую палату с предложениями по облику Голливуда восьмидесятых; подготовить несколько выступлений, принять или отклонить множество приглашений, и, кроме всего, подготовиться к поездке в Сакраменто, где она должна встретиться с законодателями штата по вопросу абортов, что было последним личным проектом Беверли. Она сама была за и хотела не только легализации абортов, но и создания консультационных центров для подростков, куда бы они могли обратиться за помощью в случае беременности.

— Эй, подруга, — мягко сказала Кармен. — Завтра твой день рождения. Давай что-нибудь придумаем. Давай сводим тебя куда-нибудь поужинать. Я могу заказать отдельный кабинет. Женщина не должна встречать сорокалетие в одиночестве.

Беверли улыбнулась.

— Спасибо, Кармен, но я не люблю отмечать дни рождения. Я отмечала его только однажды за всю жизнь, и мне этого достаточно.

На мгновение Кармен, как и Беверли, погрузилась в воспоминания о дешевом шампанском, которое даже не пенилось в бумажных стаканчиках, о том, как Хэйзл говорила: — «За нашу любимую девочку!», о том, как Дэнни пришел, чтобы взять Рэчел и сходить с ней куда-нибудь, а вместо этого отдал ее в руки убийцы.

Кармен подумала о том, как они снова встретились в Далласе пятнадцать лет назад, и как Беверли научила ее мечтать и осуществлять свои мечты. Эти воспоминания заставили Кармен подумать о всех тех людях, которых Беверли вдохновляла сегодня, учила их не бояться мечтать, дерзать и добиваться своих целей. Она выступала в колледжах и клубах, в своих собственных магазинах, ресторанах и фирмах, разговаривала с людьми всех возрастов, молодыми и старыми, заражала их своим настроением.

Если бы только, — подумала Кармен, выходя из кабинета и тихонько закрывая за собой дверь, — мечта Беверли могла осуществиться, как счастлива была бы она! Но Джонас Буканан, хотя все еще продолжал расследование (используя теперь и других детективов), не смог узнать ничего конкретного о местонахождении ее матери и сестры. След Наоми Берджесс оборвался в Медфорде, штат Орегон, а Кристина Синглтон, как выяснил Буканан, в 1958 году вышла замуж за некоего Рузефорда, затем аннулировала свой брак, и на этом следы ее оборвались.

Потом Кармен подумала о Дэнни Маккее, и что из-за него Беверли не позволяла себе полюбить кого-нибудь и вела одинокий образ жизни, хотя вокруг нее были мужчины. Джонас Буканан — один из тех, кто был предан ей. Но Кармен знала и то, что клятва Беверли в один прекрасный день отомстить Дэнни за все была жива в ее сердце.


Воспоминания нахлынули и на Мэгги, воспоминания о том, как они купались с Джо в заливе Мишн, как бродили по парку Балбоа, о долгих романтических днях в зоопарке, когда они просто валялись на траве и смотрели, как медленно плывут по небу облака. Но Мэгги понимала, что те дни давно прошли, и Сан-Диего теперь стал совсем другим городом. Мэгги поставила машину на стоянку ресторана Аутриггер и вошла внутрь.

Следуя за хозяйкой ресторана, одетой в национальное индонезийское платье, через полутемный зал, оформленный как морской причал, Мэгги вдруг подумала, сильно ли изменился Пит за это время. Все-таки прошло десять лет.

Боже, он совершенно не изменился!

Стесняясь своей собственной полноты и не понимая, почему она раньше не замечала, как он хорош, Мэгги обняла своего бывшего босса со слезами на глазах. Он напомнил ей о хороших днях, счастливых днях, когда в ее жизни не было еще Дэнни Маккея и когда Джо был жив.

— Я не могу передать, как я удивился, когда секретарша сказала мне, что ты звонила! — сказал Пит Форман. — Я спросил у нее: Мэгги Керн? Ты уверена, что звонившая представилась Мэгги Керн? А потом, когда я набрал номер, который она мне дала, и услышал твой голос, я чуть не упал со стула! Мэгги, ты прекрасно выглядишь! Как Джо? Ведь так зовут твоего мужа, да?

— Джо умер десять лет назад, Пит, — сказала она мягко, в то время как официант расставлял перед ними закуски.

Он положил свою теплую и добрую ладонь на ее руку.

— Мне очень жаль слышать это, Мэгги. Почему ты сразу не вернулась в Сан-Диего? Я говорил совершенно серьезно, когда обещал, что ты всегда можешь получить свою работу.

Она улыбнулась.

— Мне сделали лучшее предложение.

За цыпленком по-териакски с рисом и овощами и другими яствами они рассказали друг другу о том, что с ними случилось за эти десять лет. Справа от них ресторан медленно заполнялся посетителями. На столах горели свечки и отбрасывали тень на старые рыбацкие сети, упаковочные клети с надписями: Сингапур, Шанхай и Каир. А слева простирался синий сказочный залив Мишн, чтобы где-то там, в бесконечности, слиться с таким же бесконечно синим небом Сан-Диего. Мэгги подумала, почему она не приезжала сюда все эти годы.

За кофе она объяснила цель своего визита.

— Как видишь, Пит, — сказала она, раскладывая на столе бумаги, — «Королевские фермы» владеют частью самых плодородных земель в Центральной долине. Говядина поступает из лучших стад. Я знаю, что ты знаком с фирмой, которая управляет для нас фермами. Посмотри, какая прибыль уже получена, и это только за первые пять месяцев функционирования.

Пит внимательно посмотрел цифры, которые действительно впечатляли, и кивнул.

— Да. И ты говоришь, что «Королевские фермы» являются единственным поставщиком продуктов и бумажных изделий в рестораны Королевских гамбургеров? Почему же вы хотите продать их?

— Мы хотим расширить сеть ресторанов, и для этого нам нужны наличные.

Питу не надо было объяснять подробности. Он работал в сфере капиталовложений уже много лет. В принципе, сельскохозяйственная компания не считалась хорошим вложением денег — обычно он старался не заниматься ими. Но у этой был гарантированный рынок. И какой! Да к тому же деньги, полученные от продажи компании, должны были пойти на расширение этого самого рынка, который опять же будет покупать ее продукцию!

— Я вижу у тебя слюнки потекли, Пит.

— Мэгги, если ты просишь, чтобы я нашел покупателя для тебя, дай мне только пять минут, и я представлю тебе сотню!

Она посмотрела на яхты, стоящие у пристани, и задумчиво погладила рукой шею. Это была самая деликатная часть проблемы.

— Понимаешь, я действительно хочу, чтобы ты занялся продажей. Но мы бы хотели продать эту компанию конкретному покупателю. Дело в том, что мой босс является убежденным последователем и сторонником одного евангелистского проповедника. А так как она сама создала «Королевские фермы», сама руководила ими, она хочет быть уверенной, что они перейдут в достойные руки. Она хочет, чтобы их купил этот проповедник.

— А он хочет купить их?

— Мы не знаем. Это будет твоей задачей.

— А почему она так уверена, что он купит компанию?

В этом можно было не сомневаться. Папка с материалами о финансовой деятельности Дэнни Маккея, собранными Кармен, была почти такая же толстая, как телефонная книга. Сейчас, когда доход общества Благая весть составлял миллионы долларов ежегодно, а его проповеди по телевизору транслировались по всей стране, Дэнни стал приобретать недвижимость без разбору. Он покупал все, что мог, если это, конечно, обещало прибыль.

— Где живет этот покупатель?

— В Хьюстоне. Я думаю, что ты можешь поручить это кому-нибудь из отделения в Галвестоне. Пусть он встретится с покупателем, осуществит саму продажу, а потом поделит комиссионные с тобой.

— С удовольствием, — сказал Пит, собирая бумаги и складывая их в папку. — Я займусь этим сразу же.

Мэгги посмотрела на часы и была очень удивлена, что уже так много времени.

— Но ты ведь не собираешься ехать сегодня же назад в Лос-Анджелес? — спросил Пит, облокачиваясь на стол и немного наклонясь к ней. — Следующие несколько часов движение будет безумным, одна сплошная пробка.

— Да, я остановлюсь в гостинице и поеду завтра утром.

— Как насчет того, чтобы остановиться у меня?

Их глаза встретились, и за те мгновения, пока смотрели друг на друга, Мэгги успела представить себе сказочный дом Пита Формана на берегу с частным пляжем, спрятанным за деревьями.

— А как твоя жена?

— Корин развелась со мной пять лет назад. Неожиданно она испугалась. С момента смерти Джо, Мэгги все время была занята воспитанием мальчиков и работой на Беверли Хайленд, которой она помогала строить ее финансовую империю. Мэгги держалась в стороне от мужчин. Но Пит был близок, опасно близок, как физически, так и эмоционально. Она посмотрела в его серые глаза и сама удивилась своему неожиданному желанию быть с ним.

— Твои роскошные рыжие волосы, — нежно сказал он. — Я помню, как я пялился на них, когда ты не видела.

— Теперь у меня уже есть седые.

— Ну, ты, должно быть, уже совсем взрослая леди.

— Мне тридцать пять.

— Что с тобой, Мэгги?

Она смотрела на свою чашечку с кофе. Что с ней? У нее не было сомнений в том, что она хочет быть с Питом. Между ними была какая-то взаимная симпатия и тяга. Это было бы так легко и просто — без всяких объяснений, без всяких вопросов. И она уже так давно не была с мужчиной.

— Может быть, это звучит совсем глупо, Пит, — тихо сказала она, — но я буду чувствовать себя, как будто я обманываю Джо.

— Это совсем не глупо. Но разве это действительно было бы так?

— Я не знаю.

— Он бы хотел, чтобы ты оставалась верна ему? Обещай мне, что снова выйдешь замуж, Мэгги, — услышала она голос Джо. — У меня слабое сердце. Я могу умереть в любой момент. Я не хочу, чтобы ты и мальчики жили одни.

— Позволь мне пригласить тебя танцевать, — неожиданно сказал Пит.

— Идем!

Он взял ее руку и более тихим голосом произнес:

— Позволь мне соблазнить тебя. По крайней мере, дай мне шанс.

Мэгги оставила Пита ровно на столько, сколько ей понадобилось, чтобы сделать два звонка: один Беверли, сказать ей, что Пит будет заниматься продажей, а другой — домой, служанке, чтобы она накормила мальчиков ужином и положила спать. Сердце Мэгги бешено билось. Первый раз за десять лет она будет спать не одна.


Прием по случаю свадьбы состоялся в самом большом ресторане Техаса. Почти восемьсот гостей собрались под огромной крышей, чтобы поздравить преподобного Дэнни Маккея и его невесту.

Все считали, что молодожены были красивой парой. Анжелика была одета в старинное кружевное свадебное платье ее бабушки, а на Дэнни был самый дорогой костюм. Восхищенная толпа полагала, что преподобный Дэнни выглядел стопроцентным техасцем, начиная от белой шляпы и кончая ботинками из страусиной кожи. В свои сорок пять он все еще был стройным и подтянутым, а этот костюм лишь подчеркивал его шикарную фигуру. Женщинам он казался романтическим героем, который не боится плакать, когда на него смотрит вся страна, а мужчины считали его настоящим мужчиной.

Пока оркестр играл любимые национальные мелодии, а пары танцевали техасские народные танцы, пока подавали еду — традиционное техасское барбекю с отбивными, ребрышками, кукурузой и обжигающим соусом и холодные напитки в высоких бокалах, — никто не посмотрел на невесту достаточно внимательно, чтобы заметить в ее глазах страх.

— Ну, сынок, — сказал седовласый джентльмен, хлопая Дэнни по плечу, — я желаю тебе всего самого наилучшего.

Дэнни улыбнулся.

— Спасибо, сенатор. Или мне называть вас папой?

— Я знаю, ты позаботишься о моей маленькой девочке. Я безумно горд. Она нашла себе такого замечательного мужа, как ты.

Дэнни тоже был горд собой. В качестве свадебного подарка сенатор преподнес молодоженам десять тысяч акров отборных пастбищ для скота в Техасе.

Когда оркестр на минутку перестал играть, Дэнни пошел к Анжелике, стоящей рядом со своей матерью. Пока он шел к ним, его со всех сторон поздравляли, хлопали по спине, жали руки, говорили, какой это благословенный день, слава Господу, а когда он наконец подошел, Анжелика отпрянула назад.

— Вам нравится, мама? — спросил Дэнни у жены сенатора, на которой было огромное количество бриллиантов.

— Да благослови вас Господь, преподобный, — сказала она, прикладывая к глазам кружевной платочек. — Вы сделали меня самой гордой мамой в Техасе.

Дэнни повернулся к невесте. Оркестр снова заиграл, и танцы возобновились с новой силой. Дэнни пододвинулся поближе к Анжелике, улыбаясь гостям, и тихо сказал:

— Улыбайся, Анжелика.

Невеста была бледнее, чем ее кружевная вуаль. Она думала о предстоящей ночи в лучшем номере лучшей гостиницы Хьюстона.

Дэнни взял ее руку, почувствовал, что она холодная, и больно сжал ее.

— Теперь ты моя жена, — сказал он так тихо, что только она могла слышать. — Ты должна делать то, что я говорю. А пока улыбайся гостям.

Анжелика улыбнулась, хотя ей хотелось плакать.

Сегодня Дэнни был более горд собой, чем когда-либо. Он провернул действительно умную аферу, женившись на единственной дочери богатого сенатора. Это была гениальная мысль. И как он ее осуществил! Добившись, чтобы она забеременела, и заставив ее выйти за него замуж.

— Ты будешь делать так, как я скажу, — предупредил он ее четыре недели назад, — или я пойду к твоему отцу и скажу ему, что ты носишь его незаконного внука.

Анжелика была в абсолютной растерянности, не знала, что делать, к кому обратиться. Преподобный соблазнил ее на политической вечеринке на ранчо ее отца. Она поняла, что ей совсем не нравится Дэнни Маккей. Но после этого он еще два раза вынуждал ее спать с ним — он был гостем в их доме, и она не посмела кричать.

— Кому он поверит? — сказал тогда Дэнни. — Тебе или мне?

Анжелика знала, как страстно ее отец поддерживал Дэнни Маккея и Благую весть, как он помогал Дэнни строить новый собор в окрестностях Хьюстона. Ее слово против слова преподобного? Поэтому она позволила ему делать, что он хочет. К ее ужасу, она забеременела.

— Я пойду к твоему отцу, — пригрозил ей Дэнни, — и скажу ему, что ты исповедовалась мне, твоему духовному отцу, как нагуляла ребенка с каким-то рабочим с фермы. Как он это воспримет?

Анжелика могла себе представить, как он это воспримет. Ее отец, придерживающийся взглядов фундаменталистов-христиан, запросто мог вышвырнуть ее из дома без гроша и опозоренную.

В страхе она согласилась выйти замуж за Дэнни. Но сейчас, наблюдая за собравшимися гостями и думая о предстоящей ночи и о том, что Дэнни будет заставлять ее делать, Анжелика знала, что она совершила ошибку.

Дэнни взглянул на часы, а затем внимательно осмотрел толпу. Боннер опаздывал. Что могло его задержать?

Эта сделка с «Королевскими фермами» была настолько важна для Дэнни, что он отправил своего самого близкого друга в Калифорнию накануне свадьбы навести справки относительно этой сделки, которая казалась просто невероятной.

Дэнни просто не верил своему везению. Биржевой брокер из города Остин организовывал эту сделку. Сеть кафе «Королевские гамбургеры» приносила баснословную прибыль, миллиарды в год. Желающих приобрести право на продажу своей продукции «Королевским гамубергерам» было больше чем достаточно, они ждали годами, и стоило это полмиллиона. А ему предлагали всю сельскохозяйственную ферму, которая являлась единственным поставщиком всех этих кафе. Надо быть дураком, чтобы отказаться. Но его постоянное правило — осторожность. В положениях о доходах «Королевских ферм» было сказано: доходы от инвестиций. Какие инвестиции? — спрашивал Дэнни брокера из Остина, на что тот ничего не ответил. Боннеру пришлось отправиться в Лос-Анджелес, чтобы разузнать все о вкладах Королевских ферм.

— Когда вы приступите к строительству храма, преподобный отец?

Дэнни обернулся и увидел вечно угрюмого судью верховного суда.

— Как только мне дадут лопату, Хэнк.

Судья засмеялся. Как и сенатор, он был ярым сторонником создания организации священнослужителей.

Дэнни удивлялся стремительному росту своей популярности на телевидении. А все это началось с того невероятного случая, когда один мужчина умер во время его проповеди, а затем неожиданно ожил. Благодаря этому случаю Дэнни познакомился с Холстедом, тот сам пришел к нему в гостиницу. Очень часто он сравнивал взлет своей карьеры с полетом кометы.

Телезрители были без ума от него. Его обаяние и сексапильность приводили в восторг как зрителей в зале, так и телеаудиторию. Размеры телеэкрана не умаляли достоинств Дэнни. Его голос и магические чары действовали одинаково завораживающе. Он осознал, что власть есть огромная сила. Он подчинял себе как своих любовниц, так и полумиллионную аудиторию, перед которой выступал с проповедями.

Его любили не только за молодость, силу, красоту. Обращения Дэнни импонировали публике. В своих проповедях он иногла отходил от библейских догм, хотя очень хорошо знал Священное Писание. Не хуже Библии он изучил Майн кампф — он предпочитал выступать с нравоучительными проповедями, напоминая о том, что все грешны, а спасение в его проповедях. И его слушали, присылали деньги, надеясь, что Божье прощение можно купить.

Даже религию можно превратить в инструмент власти. Дэнни усвоил это двадцать пять лет назад, когда прочитал Макиавелли. Деятельность Дэнни была доказательством того, что план, изложенный в одной из книг Макиавелли, действительно мог служить руководством к достижению цели. Еще в 1973 году Дэнни установил приз преподобного Дэнни Маккея за достижение выдающихся результатов в различных областях науки и культуры. Выбирали лучшего христианина года и награждали его бронзовой медалью. Денежные премии ежегодно присуждались отдельным гражданам за их благородные поступки, а также различным организациям, деятельность которых способствовала процветанию нации. Фонды, установленные Дэнни, финансировали деятельность миссионеров в различных странах. Организовывались под его руководством телемарафоны с целью сбора денег на лечение наркоманов.

Организация священников Благая весть приносила миллионные прибыли и стала одной из самых богатых в стране. Популярность ее основателя и руководителя росла с каждым днем. Богатство его тоже увеличивалось.

В рамках этой организации Дэнни решил создать свою собственную, чтобы приумножить свое состояние. Мы создадим мнимую компанию на деньги этой организации. Разумеется, никакой компании не будет, а деньги рекой потекут в мой карман. Так он и поступил.

Именно на эти средства Дэнни приобрел два шикарных здания в центре Хьюстона, несколько яхт, а сейчас покупал «Королевские фермы» в Калифорнии. Деньги Благой вести принадлежали Богу, а на них он собирался воздвигнуть самый величественный храм для поклонения Всевышнему. Свои же деньги он мог использовать по собственному усмотрению.

— Прошу прощения, я отлучусь на минутку, — сказал он судье, с трудом пробираясь через толпу гостей. Приветствия и слова благодарности в адрес Дэнни не смолкали. Иногда он останавливался на минутку, чтобы обменяться рукопожатиями со своими почитателями.

— Как себя чувствует ваша дочка? — спрашивал он своим самым искренним голосом.

— Спасибо, намного лучше, ее скоро выписывают, она просто воспряла духом, когда получила от вас цветы. Да хранит вас Бог!

Дэнни подошел к двум мужчинам, стоящим немного поодаль. Они отличались от всех остальных присутствующих еще и тем, что их лица не выражали никаких эмоций.

— Ты узнал имя того корреспондента? — Дэнни спросил еле слышным голосом.

Один из них достал из внутреннего кармана записную книжку с адресом корреспондента и протянул Маккею. Дэнни кивнул, довольный. Этот корреспондент осмелился поместить критикующую Дэнни заметку в одной из крупнейших газет. Его адрес Дэнни сразу запомнил — Вашингтон.

— Узнай, где учится его ребенок и где работает жена, про родителей тоже не забудь, через родителей тоже можно надавить, — тихо произнес Дэнни и незаметно вернул записную книжку. Все данные он занес в свой личный черный список. За двадцать пять лет существования списка шесть имен были вычеркнуты, а одиннадцать новых добавлены. Дэнни со всеми рассчитается, никому не уйти от его возмездия.

К жениху через толпу пробирался Боннер, которого тот с нетерпением ждал. Дэнни извинился и отошел с ним в угол.

— Что случилось?

— Извини, Дэнни, я не успел на церемонию. Все из-за погоды. Над Финиксом был ураган, и нам пришлось изменить маршрут и лететь через штат Юта.

Меньше всего Дэнни интересовали подробности полета.

— Ну, расскажи мне о своей поездке. Ты встретил эту Хайленд?

— Ее невозможно было застать, но я говорил с двумя ее помощницами.

— И что?

Боннер провел рукой по волосам. У него были густые цвета кукурузы волосы. Он был на редкость фотогеничен. В свои сорок шесть лет он имел просто ангельскую внешность. Его привыкли видеть рядом с Дэнни. Многим он очень нравился.

— «Королевским фермам» принадлежат несколько издательств, салонов красоты, а также магазин мужской рдежды в Беверли-Хиллз. Из-за этого и в Калифорнию не надо было ехать.

— Скажи им, что завтра утром мы подпишем бумаги. Боннер рассмеялся.

— В первое утро твоего медового месяца?

В толпе Дэнни не обратил внимания на молодую хрупкую женщиу во всем белом. Она, казалось, не хотела, чтобы на нее смотрели, и пряталась за свою полную мать. Она вся съежилась, когда Дэнни подошел к ней, и вздрогнула, когда он дотронулся до нее. Он рассчитывал, что от его сообщения она содрогнется.

— Черт, — прошептал он Боннеру. — Позвони Остину сейчас. Бумаги. Скажи им, что бумаги мы подпишем сегодня днем. Я боюсь, что до этой дуры Хайленд дойдет, какую выгодную сделку она нам предлагает, и она откажется от нее, понятно?


В Лос-Анджелесе все предвещало приближение дождя. Свинцовые тучи низко проплывали над городом. Но ни единой капли так и не упало. На юге Каролины осадков выпадало очень мало. Возможность засухи пугала жителей, и они просили Бога послать им дождь.

Труди, напротив, ненавидела дождливую погоду. Строительство бассейнов во время дождя затруднялось. Она очень надеялась, что засушливая погода ещё постоит, это позволит закончить работу в срок, установленный контрактом. Бассейн строили для режиссера, чье имя не сходило с киноафиш. Последняя премьера сделала его самым популярным. Строительство бассейна для такой знаменитости могло служить хорошей рекламой ее компании.

Труди была в приподнятом настроении после времени, проведенного с Томасом в «Бабочке». Томас был непревзойденным любовником. Свидание с ним всегда начиналось интеллектуальной беседой и заканчивалось ни с чем не сравнимым любовным наслаждением. Труди уже не представляла свою жизнь без «Бабочки».

Теперь, когда она ехала к месту работы — дому актера — по узкой извилистой дороге, она думала о том, как мало радости в ее жизни, и о том, как изменить образ жизни.

Когда Труди подъехала к старинному особняку, она резко затормозила и не могла поверить своим глазам. Укладчики кафеля уезжали с работы, ничего не сделав! Труди выбежала из машины, не закрыв дверь, и бросилась к автобусу, который увозил рабочих с площадки.

— Эй! Что вы делаете? — крикнула Труди, показывая на кафель и кирпич, сброшенные прямо у котлована.

— Ты нас слишком рано вызвала, Труди. Металлическая арматура не готова.

— Что? — Она подбежала к огромной яме, на дне которой была вода. Абсолютно ничего не было сделано с этой лужей за неделю.

Билл! Он должен был уложить арматуру и проложить трубы еще шесть недель назад. На этот раз она его проучит!

За считанные секунды домчалась она до своего офиса. Ее машина на бешеной скорости преодолевала холмы. Волосы хлестали по лицу, но она этого даже не замечала.

Разгневанная, она влетела в офис. Кэти, ее секретарь, страшно перепугалась.

— Соедини меня с этим кретином Биллом, — сказала Труди, подскочив к столу. — Он меня подвел, я ему устрою! — Она закурила, потом стала ходить по комнате.

Офис Труди занимал крошечное помещение, в нем умещалось только два стола, но этого было вполне достаточно, так как основная работа велась вне офиса.

— Его в конторе нет, говорят, что он на строительной площадке, — сказала Кэти.

— Возможно, но только не на моей. Попроси передать этому мерзавцу, чтобы он явился сюда, как только объявится.

— Я так и сделала.

Труди выкурила одну за другой три сигареты. Она знала, почему Билл так себя ведет: он просто мстил за то, что она два месяца назад отчитала его на глазах у всех рабочих за отсутствие третьей трубы в бассейне. Он прекрасно понимал, что значил для Труди последний контракт на строительство бассейна, и хотел доказать, что без него контракт обречен на провал.

Она его обязательно накажет, он ей заплатит за все! Черт побери, он испортил ей хорошее настроение, в котором она пребывала после «Бабочки».

— Здравствуй, Труди, в чем проб… — сказал Билл, входя в офис. Она не дала ему закончить.

— Почему ты не на строительстве бассейна? В бассейне отсутствует арматура. Из-за тебя строительство приостановлено, там не работают уже шесть дней. На моих строительных участках таких перерывов не бывает. Ты меня подводишь второй раз.

Он уставился на нее. — Ты о чем?

— Не прикидывайся овечкой! Еще неделю назад ты сорвал план выполнения работы. Ты объяснил, почему не смог выполнить работу в срок и пообещал, что все будет в порядке, и что мы имеем?

Он был явно смущен.

— Но ты же знаешь не хуже меня, что нужна по крайней мере неделя для дренажа грунтовых вод.

— Дренажа чего? — переспросила она с раздражением в голосе и уставилась на Билла.

— Сандерсон задел грунтовые воды. Разве ты не знала?

Труди смотрела, не моргая, сначала на него, потом на Кэти.

— Сандерсон сообщил нам об этом? — спросила она Кэти.

— Нет.

— Разыщи его.

Пока Кэти набирала номер, Труди закурила еще одну сигарету. Она очень сильно нервничала и барабанила пальцем по столу. Наконец Кэти дозвонилась.

— Алло, господин Сандерсон. Говорит Кэти из компании «Трупулз». С вами хочет поговорить Труди.

Труди уже выхватила у нее трубку.

— Джо? Что там с грунтовыми водами на моей площадке? — В одной руке у Труди была трубка, другой она теребила сережку. — Почему ты ничего не сказал мне? — кричала она в трубку. — Нет, я не получала от тебя никакой записки! Ты же знаешь, по контракту бассейн должен быть построен и сдан через тридцать дней! — Она на минуту замолчала. — Нет, ты послушай меня. Когда ты доходишь до грунтовых вод, то обязан поставить меня в известность. Я не желаю узнавать это от укладчиков кафеля. Меня не интересует, оставил ли ты мне записку или нет, — ты должен сообщить мне об этом лично, понятно? А теперь, Джо, помоги мне. Если из-за тебя работа не будет выполнена в срок, я позабочусь о том, что в этом городе ты работать не будешь, ты не сможешь делать даже песочницы! Сейчас же отправляйся туда и проследи, чтобы дренаж вод был закончен к завтрашнему дню. Завтра там будет Билл со своей командой. И никаких записок на этот раз.

— Невероятно, — прошептала она, вешая трубку.

Потом она посмотрела на Билла.

— Как нехорошо получилось, извини, Билл, я очень виновата перед тобой, я себя неловко чувствую.

— Послушай, милочка, я не знаю, в чем твоя проблема, но я хочу, чтобы ты от меня отвязалась. Я не собираюсь с тобой работать.

Труди оторопела.

— Ты не можешь спокойно работать. Ты всегда ищешь повод для ссоры. — Он ударил кулаком по столу. — Я не знаю, что ты хочешь доказать, но доказывай этой с кем-нибудь другим, не со мной.

Он направился к выходу, но Труди остановила его.

— Подожди минутку, я же извинилась перед тобой.

— Послушай, милочка, я не знаю, какой ненормальный заключил с тобой контракт, он, вероятно, не понимал, что ты безмозглая дура. Мне не нравится, когда мне мешают работать. Когда ты меня вызвала к себе в контору, мне пришлось отложить работу на строительстве другого объекта, у меня там тоже могут быть неприятности из-за твоих звонков. Какое право ты имеешь отчитывать меня, как мальчишку? Если ты не изменишься, то в городе не найдется ни одного субподрядчика, который согласится работать с тобой.

— Многие, очень многие хотят работать со мной, просто по пятам за мной ходят.

— Так какого черта ты всегда меня привлекаешь, когда получаешь контракт? Единственное, что мне удается, так это разозлить тебя.

— Если бы ты не считался лучшим специалистом в городе, я бы никогда тебя не пригласила.

Некоторое время они смотрели друг на друга, не моргая. Раздался звонок. Кэти подняла трубку и стала говорить с заказчиком.

— Как вы все, стервы, меняетесь, когда начинаете заниматься серьезным делом, строительством в частности?

— Я, во-первых, не стерва, кроме того, мне не нравится, когда меня называют милочкой.

— Поверь, в данном случае это обращение не означает моего нежного отношения к тебе.

— Если я такая стерва, почему ты работаешь на меня? В городе много аналогичных компаний.

— Но ты, к сожалению, считаешься лучшим специалистом.

Она отвернулась, чтобы скрыть свое смущение, и стала лихорадочно искать сигареты на столе.

На какое-то время в комнате воцарилась полная тишина. Раздражение и злость прошли, Труди почувствовала усталость. Закурив и обернувшись, она стала внимательно разглядывать Билла. Он был сильный, мужественный, футболка обтягивала его мускулистые плечи и руки. Было видно, что он прямо с работы, — ботинки были в грязи. От него пахло недорогим мылом. Билл совсем не был похож на утонченного Томаса с его французским одеколоном, французскими манжетами и шелковыми галстуками.

— Послушай, — сказал он тихим голосом, с трудом сдерживая гнев. — В следующий раз, если у тебя что-нибудь случится, не надо торопиться с выводами и во всем винить меня.

Труди закинула голову назад, затянулась и выпустила дым.

— Более того, — продолжал Билл, — по твоей милости я потерял целый час рабочего времени. Помимо твоей, у меня еще одна работа, и там могут быть неприятности, ты мне должна заплатить компенсацию.

— Единственное, что я должна, так принести свои извинения. Я это уже сделала.

Билл пристально посмотрел на нее, резко повернулся и поспешно вышел.


Вашингтон, 1980 год


Когда Джонас Буканан наконец после долгих поисков нашел мать Беверли, она сама была в Вашингтоне, где давала показания сенатской комиссии.

Слушание проходило в Сенате, так как Конгресс занимался рассмотрением проблем окружающей среды, и ему предстояло принять новый закон, по которому предполагалось расширить площадь заповедников в стране. Также планировались разработка и принятие новой программы по защите окружающей среды. Архитектор-дизайнер, автор одного из проектов по имени Вебстер, предлагал часть побережья Южной Каролины занять под причал для яхт. Группа защитников окружающей среды выразила протест по поводу этого проекта. К тому же существовало опасение, что для осуществления своих замыслов Вебстер воспользуется средствами общественных фондов. По этим причинам проект обсуждался на столь высоком уровне.

Беверли приехала в Вашингтон за день до слушания и отдала текст выступления комиссии. Сейчас она ждала, когда ей предоставят слово. Все утро семь сенаторов, члены комиссии, а также представители экономических организаций слушали выступавших. Теперь Вебстер сам стоял на месте для свидетелей и давал показания. Слушая выступающих, Беверли смотрела на часы.

Сразу же после своего выступления Беверли предстояло отправиться в Санта-Барбару, где ее ждал Джонас, и они поедут к матери Беверли.

— Господин Вебстер, — спросил сенатор из штата Висконсин, — какую площадь береговой полосы вы планируете использовать под строительство причала?

— Сравнительно небольшую. Как я указал в своем отчете, если бы под причал я занял всю свою землю, то там можно было бы разместить до двух тысяч яхт. Но поскольку многие считают, что это отрицательно скажется на окружающей среде, я готов пойти на уступки и сократить площадь. Тогда этот причал разместит до тысячи яхт.

Зал, где проходило слушание, был переполнен. Среди приглашенных — представители прессы, телевидения, общественности. Беверли перед выступлением не нервничала, она много раз выступала перед многочисленной аудиторией. Фактически она сама обратилась с просьбой в комиссию Сената по проблемам окружающей среды предоставить ей возможность выступить, так как вопрос, который они обсуждали, а именно сохранность калифорнийского берега, она считала делом своей жизни.

— Господин Вебстер, — продолжал сенатор штата Висконсин, — как вы намереваетесь использовать часть береговой линии, не занятой вашим причалом?

— Я хочу обратить ваше внимание, господин сенатор, на тот факт, что эта земля принадлежит мне с давних времен, следовательно, я не собираюсь причинять вред своей собственности. Теперь, отвечая на ваш вопрос, я хотел бы заявить, что сорок пять процентов земли будет отведено под птичий заповедник. Более того, я внимательнейшим образом изучил вопрос о возможном воздействии строительства причала на окружающую среду, консультировался с учеными-экологами. Они детально изучили проект и пришли к выводу, что он не несет вреда природе.

Беверли снова посмотрела на часы.

Из-за звонка Джонаса ей пришлось сократить время пребывания в Вашингтоне. Если бы она не уезжала, то сегодня после слушания пошла бы на бал во французское посольство, а завтра встретилась с представителями детских организаций для обсуждения вопроса о создании банка данных федеральной информационной службы с целью оказания помощи в поиске пропавших детей. Все эти встречи она перенесла, так как Джонас нашел ее мать.

Вебстер закончил выступление, казалось, он остался доволен собой. Слово предоставили Беверли. Когда она шла к месту для дачи показаний, один репортер записал в свой блокнот: учредитель и единственный президент Предприятия Хайленд, могущественной финансовой империи, мисс Хайленд, уверенная в своем успехе и своей правоте, выступала против Вебстера, архитектора-дизайнера, представителя огромной строительной корпорации. Заседание вел Джеймс Чандлер, сенатор штата Калифорния, который в своей работе уделял много внимания проблемам окружающей среды. Он был очень заинтересован в выступлении Беверли.

— Спасибо, господин Чандлер. Я хотела бы начать свое выступление с вопроса: кому принадлежит береговая линия? С моей точки зрения, ошибочным является утверждение, что дробление земли на мелкие владения пойдет на общее благо. Люди, которые так считают, просто невежественны. Хозяева этих мелких владений действуют исключительно в своих корыстных интересах, не задумываясь о последствиях их деятельности. Вопрос, который мы сегодня обсуждаем, касается не только крохотной части нашей земли, а всей планеты. Реализация проекта пойдет во вред всем проживающим в этом районе.

Беверли также сказала, что Вебстер недостаточно тщательно изучил вопрос о возможных последствиях своего строительства на окружающую среду.

— Также я хочу обратить внимание на те факты, которые не были обнародованы господином Вебстером. Дело в том, что для реализации проекта придется разрушить огромную сеть заводей, которые важны в сохранении кислородного баланса.

Она говорила четко, ясно. Ее слушали с большим интересом в полной тишине, репортеры записывали каждое ее слово, телевизионные камеры были направлены на нее.

— Газ метан образуется в результате бактериальной ферментации в иле на дне моря, в болотах, устьях рек. По мнению многих выдающихся ученых, нарушение воспроизводства метана может привести к пагубным последствиям. Причал Вебстера может повлиять на микроклимат. Мы, люди, окружены саморегулируемой биосферой, которая поддерживает атмосферный баланс, необходимый для жизни, это четко слаженный механизм. Вебстер же собирается своим строительством нарушить этот механизм.

Сидящие в зале заволновались. Зрители на последних рядах стали переговариваться. Сенатор Чандлер призвал всех к порядку.

— Я хотела бы добавить, уважаемые господа, — продолжала Беверли, — земля, которую Вебстер отводит под птичий заповедник, совершенно непригодна для строительства, по мнению его консультантов, но она прежде всего непригодна для птиц. Я подробно изложу все в моей записке. Вебстер собирается осваивать заводи, болота, которые образовались в результате приливов. Птицы, животные здесь живут тысячелетиями и хорошо адаптировались к этим условиям. Я предлагаю следующее: Вебстер отказывается от своей затеи и получает компенсацию за инвестиции, включая проценты. Мой фонд и многие другие организации, которым судьба страны небезразлична, готовы выплатить компенсацию. А земля, из-за которой столько много споров, должна быть заповедником.


Мисс Хайленд попросила Боба Мэннинга приехать встретить ее в Санта-Барбару на роллс-ройсе. Вместе с Бобом приехал Джонас Буканан, и сейчас они ожидали личный самолет мисс Хайленд.

Удивительно, думал Джонас, как изменилась его жизнь с того дня, когда девять лет назад он познакомился с мисс Хайленд. Он прекрасно помнил их первую встречу и с каким нежеланием он пошел на нее. Джонас сидел у бара в одном тихом ресторане, внимательно разглядывая блондинку, сидящую за столиком в углу. У него не было никакого желания подходить к ней, но вспомнив щедрое вознаграждение, которое она посулила ему за работу, он пересилил себя и подошел поговорить о деле. Что было бы, если бы он поступил иначе? Что было бы, если бы он отказался вести дело мисс Хайленд? Это был бы самый глупый поступок в его жизни. Но он принял верное решение и поступил очень мудро, согласившись работать на нее.

Когда он ушел из полиции, его единственным желанием было вести спокойную размеренную жизнь и иметь достаток. Сейчас он, сын простого железнодорожного рабочего, имел все, о чем мечтал, — интересную работу с хорошей зарплатой и был предан своему боссу. В 1976 году он перешел на работу к Хайленд, до этого три года работал частным детективом и имел свой скромный офис на Мелроуд. Как только он начал работать на мисс Хайленд, она предоставила ему под офис шикарное здание в респектабельном районе, в его распоряжении был также небольшой штат сотрудников. Он работал только на мисс Хайленд, возглавив службу безопасности предприятий, принадлежащих ей. Джонас вел дела как частных лиц, так и корпорации. В частности, он занимался изучением проекта Вебстера, наводил справки о финансовом положении Дэнни Маккея. Джонас расширил штат сотрудников, на него работали частные детективы. Все они были задействованы в поисках матери и сестры Беверли. Они объехали Калифорнию, а также юго-западную часть Америки. Человек Джонаса, работающий в Санта-Барбаре, наконец напал на след Наоми Берджесс. Но разработка плана поиска полностью принадлежала Джонасу.

Ожидая прибытия самолета Беверли, Джонас думал о своей жизни и работе, вспомнил, как он открыл частное сыскное агентство на Мелроуд. Иногда было так трудно, что он даже жалел, что ушел из полиции. Теперь он ездил на мерседесе, жил в дорогом доме в престижном районе, имел такое количество подруг, что не мог уделить всем достаточно внимания. Джонас с самого детства был уверен в том, что он обязательно достигнет положения в обществе. У него было много достоинств: ум, знание жизни, хорошее образование и сильный характер. Джонас прекрасно понимал, что без мисс Хайленд он не достиг бы всего. Она предоставила ему полную свободу действия и полностью поддерживала его. Она никогда не вмешивалась в ход расследования, никогда не интересовалась финансовой стороной.

Джонас настойчиво искал мать и сестру Беверли, и она была очень признательна ему за это. Она никогда не сердилась, если не было результатов, не угрожала увольнением, была благодарна просто за участие. Джонас иногда думал, что мисс Хайленд — удивительная женщина. Благодаря ей он изменил свое мнение о белых женщинах. Джонас находил Беверли привлекательной для белой женщины, даже умной. Он видел, как изменились ее кафе благодаря ее решительности, энергии и смекалке. У Беверли он научился строить дерзкие планы и претворять их в жизнь. Беверли, считал Джонас, была практична, хитра, опытна. Ему было непонятно, где она научилась так хорошо разбираться в людях.

Боб Мэннинг вышел из машины навстречу Беверли. Она была без Мэгги, которая ее всегда и везде сопровождала.

— Спасибо за то, что позвонил, Джонас, — сказала она, садясь в машину.

Запах духов Беверли напоминал какой-то цветок, но Джонас никак не мог вспомнить какой. Она, как всегда шикарно выглядела, волосы были уложены, костюм сидел превосходно. Ей было сорок два года, но выглядела она намного моложе. Если бы Джонас не видел ее свидетельства о рождении, он дал бы ей лет тридцать пять.

— Как прошло слушание? — спросил он.

— Прекрасно, я думаю, мы выиграем дело, в этом и твоя заслуга. Результаты твоего исследования очень помогли.

Она улыбнулась очень грустно, — подумал Джонас.

Затем она сказала очень тихо:

— Отвези меня теперь, пожалуйста, к маме.

Они приехали на протестантское кладбище. Беверли не была верующей, так же как и ее мать, но была благодарна тем, кто похоронил ее в благословенной земле. Надпись на надгробье была проста: Наоми Берджесс. 1916–1975. Спи спокойно.

Беверли встала на колени. По ее щеке скатилась слеза.

1975 год. Я тебя тогда искала. Мы были совсем близко. Нас разделяла всего сотня миль. Мы видели восход над одним океаном, и там, и здесь шли одни и те же дожди, дул один и тот же ветер, мы читали одни и те же газеты, слушали одну и ту же музыку. Как жаль, что тогда я ничего не знала о тебе!

Джонас смотрел на нее из машины и упрекал себя в том, что нашел ее мать слишком поздно. Он бы отдал все за то, чтобы Беверли застала свою мать живой. Но Наоми Берджесс пряталась от полиции, она делала все, чтобы ее не нашли. Джонас разработал новую тактику поиска, которая дала положительные результаты. Сначала его помощники просмотрели все книги учета умерших, потом проверили все кладбища в Калифорнии, не пропустив ни одного. У Джонаса было предчувствие, что это был единственно правильный путь. Так оно и оказалось, когда ему позвонили и сообщили, что нашли могилу Наоми на одном из кладбищ Санта-Барбары, комок подступил к горлу. Этой вести он больше всего опасался, не хотел сообщать он Беверли, что ее мать скончалась.

Беверли вернулась к машине. Он был полностью уверен, что слезы женщины не могут тронуть его, но сейчас это оказалось не так. Он с трудом подавил в себе желание обнять ее и успокоить.

Боб Мэннинг уверенно вел машину по улицам Санта-Барбары мимо роскошных особняков и многоквартирных домов. Он остановился около старинного дома, который был не в очень хорошем состоянии. По своей архитектуре он походил на дом Хэйзл в Сан-Антонио, но только был довольно блеклый. Из окон не лились звуки музыки, и машин у подъезда не было. Перед домом был небольшой дворик, заросший смоковницей, ко входу вела посыпанная гравием дорожка. Малыши возились в песочнице, за ними приглядывала немолодая женщина.

Беверли не сразу вышла из машины. Она внимательно рассматривала дом, где ее мать провела последние годы жизни. На двери была поблекшая от времени вывеска: Приют Святой Анны для женщин. Она поднялась по шатающимся ступенькам. Дверь была открыта. Из глубины дома доносились женские голоса, кто-то пел, капризничал ребенок, звонил телефон, работал телевизор. Беверли вошла и огляделась. В приемной никого не было, в центре комнаты стоял стол, заваленный различными бумагами. Здесь было все: вырезки из газет с сенсационными новостями, программы благотворительной деятельности, брошюры. Над столом рядом с календарем были различные объявления, распорядок для приюта. Беверли обратила внимание на слова на одном из листков: Нет ничего страшнее никому не нужного человека.

— Что вам угодно?

Беверли обернулась и увидела молодую худенькую женщину. На ней были джинсы и футболка, под глазом синяк, на голове какая-то повязка.

— Я хотела бы поговорить с преподобной Дрейк.

— Подождите, пожалуйста, в соседней комнате, она сейчас придет.

Беверли вошла в маленькую комнату, немного захламленную. Посередине стоял стол, на котором уже давно не наводили порядка, на нем — старинная пишущая машинка. На стенах висели фотографии женщин, молодых и старых, красивых и не очень, письма, грамоты, различные бумаги, пожелтевшие от времени. Над столом было распятие, а рядом картина, изображающая Святую Анну.

Это все нашел Джонас. От рабочих кладбища он узнал, что преподобная Дрейк похоронила Наоми Бержесс. Позже он узнал, что преподобная Дрейк держала приют для женщин, который основала пятнадцать лет назад. Приют существовал за счет пожертвований, он был практически нищим.

Но именно там нашла пристанище мать Беверли.

— Добрый день! Я преподобная Дрейк. Что вам угодно?

Беверли узнала бы ее, если бы она даже не представилась, благодаря подробному описанию Джонаса. Мери Дрейк имела протестантский духовный сан. На вид ей было около пятидесяти, она была стройная, абсолютно седая, одета в голубые джинсы и футболку. Очевидно, это здешняя форма. На шее у нее был огромный крест.

— Я — Беверли Хайленд, думаю, вы ждали меня.

— Конечно, мисс Хайленд. Присаживайтесь, пожалуйста. — Она тяжело дышала. По-видимому, страдала одышкой.

— Когда Мелани сообщила мне, что некая особа желает видеть меня и непохоже, что она ищет защиту и прибежище, я очень обрадовалась и стала просить Бога о том, чтобы эта дама пришла с благотворительной целью. Скоро День благодарения. В этот день двери нашего дома открыты для всех. Мы устраиваем бесплатный обед для всех делающих. Мне надо купить сто индеек. Пятьдесят индеек владелец магазина обещал подарить нашему дому к празднику. — Она улыбнулась, и ее лицо покрылось мелкими морщинками.

У Мери было открытое и доброе лицо.

— Я была бы вам очень признательна, если бы вы смогли нам хоть чем-нибудь помочь. Ну а теперь, — сказала она, скрестив руки на груди, — я слушаю вас.

Беверли вкратце рассказала ей о своих долгих поисках и о том, как страшно переживает, что не застала мать в живых.

— Милая Наоми, ее смерть была горем для нас всех, хотя и не была неожиданностью. К нам она пришла тяжело больной. Вы же знаете, что ваша мать страдала алкоголизмом.

— Да, я так и предполагала. Она, должно быть, пристрастилась к вину очень давно.

— Наоми часто говорила о вас. Но называла она вас Рэчел. Она очень гордилась вами и была уверена, что вы многого добьетесь в жизни. Мне казалось странным, что она не пыталась вас найти, но здесь не принято задавать вопросы. Многие женщины скрываются здесь от мужей, даже от отцов, потому что те обращались с ними жестоко.

— Расскажите мне, пожалуйста, преподобная Дрейк…

— Зовите меня просто Мери. Знаете ли, очень многих смущает тот факт, что я имею духовный сан. У меня нет церкви. Приход, откуда я сюда пришла, не мог смириться с моим новым статусом. Женщины, имеющие духовный сан, многих раздражают, хотя я не понимаю почему. Даже в Библии не указано, что женщины не могут быть священниками. Много веков назад они были священниками, пока мужчины не присвоили себе исключительное право быть посвященными в духовный сан. — Мери снова улыбнулась, у нее была обаятельная улыбка. Женщина располагала к себе людей. Единственным утешением для Беверли было то, что Мери жила рядом с ее матерью.

— Мери, расскажите, пожалуйста, мне о моей матери. Я хочу знать все.

Мери вздохнула, откинулась на спинку стула и начала свой рассказ.

— Наоми была в отчаянном положении, когда я познакомилась с ней. Последний мужчина, которого она любила, обошелся с ней несправедливо. У вашей матери была необыкновенная способность любить, она готова была к самопожертвованию. Но предметом ее любви очень часто оказывались негодяи, недостойные этого сильного чувства. Эта история не нова в стенах нашего дома. Я думаю, это произошло в 1973 году. Приют был переполнен, не было не только свободных кроватей, но и диванов. Наоми была готова спать на полу. Первое время она спала в спальном мешке на полу. Она прожила у нас три года, и мы все к ней очень привязались. Наоми была нашим поваром, она прекрасно готовила, а ее гамбургеры были просто сказочными. — Лицо Мери просветлело. — Но Наоми была не только поваром. Она сама взяла на себя обязанность ухаживать за больными. Серьезных больных мы, конечно, отправляли в клиники. Наоми была просто удивительной сиделкой. Она самоотверженно выхаживала больных, нуждающихся в ее помощи было очень много, те, кому она помогала, до сих пор вспоминают ее с благодарностью. Многих женщин она просто вернула к нормальной жизни, заставила поверить в свои силы. Внимания, тепла и добра у нее хватало на всех. Нам ее очень не хватает.

Беверли смахнула слезу со щеки.

— Расскажите мне о вашем доме, — попросила она Мери.

Мери рассказывала, что оказалась нежелательной в своем приходе. Тогда она покинула его и приступила к созданию приюта для женщин с трудной судьбой. Она всю жизнь мечтала помогать несчастным женщинам. Рента за дом была очень низкой, местные жители помогали, чем могли. Проблема состояла в том, что женщин с исковерканной судьбой много, приют же может вместить лишь немногих. Притом многие приходят беременные или с детьми, напуганные, без копейки денег, прячущиеся от своих обидчиков. У многих не было смены белья.

— Нам отдают старую одежду, — объяснила Мери. — Я даю объявления в газеты с просьбой помочь. К сожалению, у меня недостаточно денег, чтобы давать объявления в популярные газеты, и наш приют, конечно, не такой известный, как благотворительная организация Армия спасения и другие, которым помогают гораздо больше, так как их знают лучше. Мы вполне обходимся тем, что получаем. Форма помощи может быть самая разнообразная. Мы рады всему — деньгам, одежде, еде, даже пеленкам. Некоторые специалисты консультируют наших женщин бесплатно. Два раза в неделю к нам приходит психиатр. Мой знакомый врач также приходит, когда у него есть время.

Зазвонил телефон. Мери подняла трубку, говорила очень быстро. Закончив говорить, она пояснила:

— Это из супермаркета насчет индеек. Мне надо найти где-то деньги, чтобы заплатить еще за пятьдесят индеек. — Она улыбнулась. — Когда речь идет о еде для моих девочек, о гордости приходится забывать, я взываю к вашему великодушию и прошу вас помочь нам деньгами, тогда мы сможем организовать хороший праздничный обед. Мы были бы очень признательны, если бы вы помогли нам в приобретении индеек.

— Я с удовольствием вам помогу.

Молоденькая девушка вбежала в комнату.

— Преподобная Мери! У Синди начались схватки!

— О Боже! Я оставлю вас.

В ожидании Мери Беверли достала чековую книжку. Она задумалась об обитателях этого дома с их робкими надеждами и мечтами. Они часто рассказывали похожие друг на друга истории. Дом был старый, запущенный, но со своими сложившимися традициями и обычаями. Он был так непохож на дом Хэйзл. Беверли подумала о своей матери, напуганной, скрывающейся от полиции, вечно в поиске пристанища. Чего ей стоило вонзить нож в сердце человека, которого любила, но чьи оскорбления больше выносить не могла, и что пришлось ей пережить, когда она от всех пряталась, страшно одинокая, напуганная до смерти! Беверли не могла больше сдерживать слезы. Если бы я нашла тебя! Я бы взяла тебя домой. У меня тебе было бы хорошо и спокойно. Мы снова могли бы мечтать, как мы это часто делали в детстве.

Вернулась Мери, запыхавшаяся.

— Бедняжка! Это ее первая беременность. Она просто в панике. Никаких схваток у нее нет, просто болит желудок. Ей всего пятнадцать лет, с одиннадцати она без родителей. Ее привезли в прошлом месяце. Она путешествовала автостопом и одному водителю предложила себя в качестве платы за проезд и еду. — Потом она посмотрела на плачущую Беверли. — Ваша мать у Бога сейчас, мисс Хайленд, ей там хорошо, поверьте мне! Перед смертью она долго мучилась, но сама смерть была легкая, она была окружена людьми, которые любили ее!

Беверли вытерла слезы.

— Я никогда не смогу вас отблагодарить за все, что вы сделали для моей матери. — Беверли достала ручку с золотым пером. — Скажите, много ли женщин приходят к вам в поисках крыши над головой?

— Больше, чем вы можете себе представить, и количество желающих растет с каждым днем. К сожалению, я не могу приютить всех. Многим приходится отказывать. Но я никого не выставляю на улицу, помогаю найти временный приют. У нас есть договоренность с небольшими дешевыми гостиницами, владельцами пустующих домов. Они дают временный приют нашим женщинам, а мы как может помогаем им.

— Сколько коек, по вашему мнению, вам нужно?

Мери засмеялась.

— По крайней мере, в десять раз больше, чем имеем. В конце нашей улицы стоит полуразрушенный дом. Я давно к нему приглядываюсь. Он продается. Уже несколько месяцев я уговариваю владельца сдать его нам. В качестве арендной платы мы предлагаем капитальный ремонт. Владелец дома старый, упрямый глупец, но я думаю, что мне удастся уговорить его. Я не отстану от него. Я могу быть очень настойчивой в интересах дела.

— Это вам. — Беверли вручила Мери чек. — Я не знаю есть ли у вас счет в банке.

— Спасибо, мисс Хайленд. Бог прислал вас в ответ на мои молитвы.

Беверли поднялась и протянула руку.

— Теперь мне надо идти. Я вам очень признательна за то, что вы уделили мне так много времени. Я так долго искала свою мать. — Она крепко сжала руку Мери.

— Я вас очень хорошо понимаю. Пути господни неисповедимы. Сначала Господь послал нам Наоми, а теперь ее дочь. Благодаря вашей помощи мы сможем устроить великолепный праздник в День благодарения для наших женщин, которые…

Она потеряла дар речи, когда увидела чек, медленно опустилась на стул и зашептала:

— Благодарю тебя, Господь! — Затем перевела взгляд на Беверли и сказала: — Это сон, или я наяву вижу чек на пятьсот тысяч долларов?

— Я хочу, чтобы вы построили новое здание, которое было бы воплощением вашей мечты: современным, удобным, где бы царили любовь и уважение к людям. Там должно хватить места для всех желающих, женщины должны себя там чувствовать в полной безопасности. Наберите штат квалифицированных сотрудников. Пускай этот приют станет родным домом для его обитателей, пускай они обретут там душевное спокойствие. Я пришлю вам своих адвокатов, они вам помогут. Как вы считаете, это возможно, вы осуществите это?

— Осуществлю? — переспросила Мери, не отрывая глаза от чека. — Конечно! — Слезы навернулись у нее на глаза.

Когда они шли к машине, ставшей предметом всеобщего внимания, Беверли спросила:

— Почему вы занялись этим? Почему вы выбрали именно эту сферу деятельности?

— Очень давно я была замужем. Мой муж постоянно бил меня. Я не знаю, почему я мирилась с этим. Но однажды он напился и ударил моего сына по голове. Я схватила моего мальчика и убежала, укрывшись у священника. Там я открыла для себя Бога и нашла свое призвание.

— А ваш сын?

— От удара очень сильно пострадал мозг, сделать абсолютно ничего нельзя. Сейчас он в клинике, ему тридцать лет, но он даже не может сказать, как его зовут. Возможно, я основала приют, чтобы искупить свой грех, не знаю. Но я точно знаю, что вас послал мне Бог. Я назову приют вашим именем.

— Спасибо. Но я бы хотела, чтобы он носил имя Наоми Берджесс. Моя мать ничего не имела в жизни, пускай у нее будет что-нибудь после смерти.


Операционная. Яркий ослепляющий свет падал на операционный стол, где под зеленой простыней лежал пациент в критическом состоянии. Было тихо, только еле слышно гудели сердечный монитор и вентилятор. Четверо специалистов в зеленых халатах с белыми масками спасали жизнь человека. Самым высоким был хирург. По его лицу градом катился пот, сестра не успевала вытирать его. Воздух будто наэлектризован, в глазах присутствующих застыл страх. Смерть этого важного пациента может повлечь за собой обострение международной обстановки.

— Скальпель! — Операционная сестра подала хирургу скальпель. Он готов был уже приступить к операции, когда доктор Маркус, сидящая в углу, подошла к столу, выхватила скальпель из его рук и сказала:

— Я не так учила держать скальпель. Ты его держишь, будто собираешься резать салями.

— Какая разница, черт побери! — закричал хирург. — Кого это волнует?

— Меня! — заорала в ответ Маркус и швырнула скальпель на пол.

— Оперируйте, — донесся усталый голос. — Оперируйте, прошу вас. Доктор Маркус, можно вас на минутку. Она презрительно взглянула на хирурга, резко повернулась и вышла из операционной.

— Доктор Маркус, дорогая, — сказал режиссер, взяв ее за локоть и отведя в сторону. — Понимаете, если вы постоянно будете делать замечания, мы никогда не закончим.

— Ваш хирург просто идиот. Так нельзя держать скальпель. Ему надо научиться прежде всего держать скальпель правильно, а он даже слушать об этом не хочет.

— Доктор Маркус, милая, — сказал режиссер и отвел ее в сторону от операторов. — Это такая мелочь. Никто внимания на это не обратит. Это же телефильм. Она с раздражением посмотрела на режиссера.

— Послушайте, Барри Грин взял меня в качестве научного консультанта. Если никто не прислушивается к моим советам, я не вижу смысла в сотрудничестве с вами.

— Хорошо, хорошо. Успокойтесь, пожалуйста.

Доктора Маркус не очень интересовало, что ей собирались сказать. Она повернулась и решительно пошла прочь.

Линда жила на побережье, ее дом был у подножья утеса, на сваях, выходящих из воды. Во время приливов волны бились о сваи, и дом раскачивало. Брызги поднимались вверх, и соленый морской запах наполнял дом. В доме было четыре комнаты, он был старый и стоил полмиллиона.

Апрельским вечером Линда ждала Грина. Шел дождь, море штормило. Казалось, Тихий океан восстал против всех сооружений на сваях и хотел их свалить. Волны равномерно бились о сваи. Океан напоминал живой организм. Он, казалось, говорил с Линдой, то повышая тон, когда волны с силой разбивались о сваи, то понижая, когда они отступали. Линда ходила по комнате. Она уже начала беспокоиться и поставила пластинку Бетховена. Музыка Бетховена вторила мелодии океана. Линда задумалась о подводном царстве, о водорослях, которые обвивали сваи ее дома, о подводных жителях, она вспоминала многочисленные бессонные ночи, когда слушала шум океана, размышляя о своем одиночестве.

Линда не стремилась к такой одинокой жизни. Ей всегда хотелось иметь семью. Она делала все возможное, чтобы сохранить два своих непродолжительных брака, она всегда стремилась иметь друга, которого любила бы верно и преданно. У нее были поклонники. Но как только дело доходило до интимных отношений, появлялись проблемы. Линда сразу же испытывала отчуждение, и отношения на этом заканчивались.

Она посмотрела на часы над камином. Прошел уже час, как позвонил Барри. Линда решила расторгнуть контракт со студией. Барри уговаривал ее подумать и не поступать опрометчиво. Он хотел заехать и поговорить с ней. Линда пригласила его в свою дорогую лачугу.

Раздался звонок, Линда открыла дверь. На пороге стоял Барри со свертками в руках. Его машина стояла рядом с машиной Линды. По пути он заехал в магазин и купил хлеб, бифштексы, шампанское. Когда он разложил содержимое своих свертков на столе, она поняла, зачем он пришел и почему она его пригласила.

Они говорили о телефильме, он уговаривал ее остаться.

— Я не допущу возражений, — сказал он, когда они сели около камина. — Обещаю, он во всем будет тебя слушаться. Мужчины такие упрямые.

Они говорили обо всем на свете. Барри следил за тем, чтобы их стаканы были наполнены вином.

Линда старалась расслабиться. Она заставила себя улыбаться, смеяться. Шампанское ударило ей в голову. Она сняла туфли и поджала ноги под себя. Барри очень привлекателен, — подумала она. — С ним очень легко. Он общительный, доступный, невысокомерный, всегда спокойный. Он подчиняет себе людей, но делает это очень незаметно. Это располагает людей.

Нельзя было отказать ему и в чувстве юмора.

— Я рассказывал о моем двоюродном брате? — спросил он, когда открыл еще одну бутылку. Он придвинулся к Линде и наполнил ее бокал. — Абэ, мой кузен, ехал в, поезде на верхней полке. Женщина на нижней полке не давала ему спать. Она не переставала повторять: Я хочу пить, я умираю от жажды. Абэ спустился со своей полки, пошел в конец поезда, принес ей воды. Забрался на свою полку и только задремал, как вдруг услышал: Я так хотела пить.

Линда засмеялась и подняла свой бокал. Есть ей больше не хотелось, еду можно было убрать в холодильник.

— У вас здесь очень уютно, — сказал Барри. — Ваш дом очень дорогой. Вы, должно быть, много за него заплатили.

— Да. Мне с этим домом страшно повезло.

— Сейчас вы можете просить за него даже миллион, и желающих купить будет много, его купят сразу же.

— Сваи дома постепенно разрушаются. В один прекрасный день он может уплыть на Гавайи.

— Вы когда-нибудь там были?

— Я занималась в интернатуре в Гонолулу.

— Серьезно? Почему вы стали хирургом?

Она вспомнила операционные, хирургов, сложные операции по пересадке кожи, всех, кто спасал ее после аварии, в которую она попала в детстве.

— Чтобы доказать, что я могу выполнять сложную и ответственную работу. Моя лучшая подруга — педиатр. Она хотела быть патологом, но после долгих уговоров дома и давления на работе она уступила и стала педиатром. Студентам медицинских институтов сейчас рекомендуют специализироваться в области гинекологии, дерматологии, очень многие становятся семейными врачами. Исходят из соображения, что женщина-пациент себя свободней чувствует с женщиной-врачом.

— Я помню, когда мой сын собирался ехать в летний лагерь, ему надо было пройти медицинский осмотр. Но узнав, что врач-женщина, он отказался идти, жене пришлось очень долго его уговаривать. Она сказала ему, что ей долгое время приходилось консультироваться у врачей-мужчин, теперь его очередь идти на прием к врачу-женщине.

— Я не знала, что вы женаты.

— Я не женат. Мы развелись десять лет назад.

— Я тоже разведена.

— Почему?

— Не получилось.

Они замолчали. Линда смотрела на огонь в камине. Барри не отрывал глаз от нее.

— Не могу поверить, что вы одна. Такая красивая женщина, как вы…

Она обернулась. Свет от камина падал на его лицо, оно казалось еще интереснее.

— Сейчас я не одна, да?

Он обнял ее.

— Конечно, нет.

Линда улыбнулась, ей было очень хорошо. Сильный дождь барабанил по крыше. Океан ревел. Мир за окном был холодный и враждебный. Но комната Линды была уютной, она наполнена мягким светом, в ней тепло и комфортно. Линда чувствовала, как ее внутреннее напряжение постепенно ослабевало.

Барри прикоснулся к ней губами, поцелуй его был нежный, неторопливый, как будто он только и хотел ее поцеловать. Но, конечно, он хотел большего. Его рука ласкала грудь Линды. Ласки его были приятны. Она обвила руками его шею и ощутила сильное влечение к нему.

— Пойдем в спальню, — прошептал он.

Постель уже была разобрана. Служанка всегда разбирала постель, когда Линда приходила поздно. Но все выглядело так, будто для этого она и пригласила Барри. Поцелуи Барри становились более настойчивыми, жадными, ласки более требовательными.

— Подожди, — сказала Линда и пошла выключать свет.

Он подошел к ней сзади, обнял и поцеловал в шею.

И вдруг она почувствовала, как вся напряглась. Она даже слегка отпрянула от него. Из соседней комнаты просачивался свет, и Линда подошла к стеклянной двери задернуть занавески. Комната погрузилась в темноту. Линда была в объятиях Барри. Она целовала его, прижималась к нему. Потом они стали торопливо раздеваться. Вдруг Линда обнаружила, что в ванной комнате горело ночное освещение, и она пошла прикрыть дверь в ванную комнату. В этой кромешной темноте Барри не мог найти ее.

— Трудно совсем без света, — сказал он.

— Я предпочитаю в темноте, — ответила она и легла на кровать. В своей спальне она ориентировалась одинаково хорошо как при свете, так и в темноте. Барри был в этой спальне впервые.

Линда услышала глухой удар и затем его голос:

— О! Черт! Моя нога!

Она села и протянула Барри руку.

— Иди сюда.

— Извини, любимая, я ничего не вижу. — Он включил свет, Линда не успела его остановить. Она вскрикнула и натянула на себя одеяло. Хромая, Барри подошел к кровати. Когда он хотел обнять Линду, она вся напряглась.

— Что случилось? — спросил он.

Линда ничего не ответила. Но продолжать было бесполезно: свет, ушибленная нога — все было не так. Пропали вся страсть и все желание, как случалось уже много раз. Очень часто в постели с обожателями у нее вдруг пропадало желание заниматься любовью.

Она словно вся застывала. И сейчас мысль об интимных отношениях с Барри повергла ее в страх.

— Что случилось, Линда?

— Я не могу. Прости.

— Но почему?

— Не могу и все.

Он положил руку ей на плечо. Она отодвинулась.

— В чем дело, Линда? Я виноват в чем-то?

— Нет. Все дело во мне. Было бы лучше, если бы ты сейчас ушел, Барри.

— Давай поговорим, может быть, мы поможем друг другу.

Она покачала головой, не в состоянии говорить. Раздраженная, униженная, она проклинала себя за то, что форсировала события.


За соседним столом разговаривали на повышенных тонах. Джессику мучило любопытство. Она хотела посмотреть на этих людей, но сделать это надо было незаметно. Огромная пальма между столами мешала ей. Она слегка повернулась и сквозь листья пальмы стала наблюдать за парой, сидящей там. Мужчине и женщине на вид было лет по сорок. Они горячо о чем-то спорили, говорили друг другу обидные слова. Женщина еле сдерживала себя, чтобы не разрыдаться, у мужчины руки были сжаты в кулаки. Из разговора Джессика поняла, что это была супружеская пара. Дети их учились еще в средней школе.

— Ты не можешь так с нами поступить, — услышала Джессика. — Неужели ты можешь оставить меня и детей после восемнадцати лет совместной жизни? Нам будет очень тяжело.

Они расходились, и один из них влюбился в человека намного моложе себя и хотел начать жизнь сначала.

— Мне только сорок три, мне не вечно будет сорок три. Я тебя больше не люблю.

На что противоположная сторона заметила упавшим голосом:

— Ты себя обманываешь, бросая нас ради человека, который тебя на двадцать лет моложе.

Пожалуйста, не бросай меня, — прозвучала просьба.

Джессика оглянулась, ей было искренне жаль их. Она себя неловко чувствовала из-за того, что подслушала чужой разговор. Джессика была поражена, узнав, что жена уходила к более молодому мужчине.

— Джессика! Что ты будешь заказывать?

Она посмотрела на Джона. Ему сорок. Он привлекателен, но при свете свечи казался просто неотразимым. Его волосы цвета соли с перцем были необыкновенно красивыми.

— Я… м… — начала она, открывая меню.

Джон обратился к своему знакомому, которого пригласил в ресторан и на которого хотел произвести впечатление, так как был заинтересован в нем.

— Моя жена любит подслушивать чужие разговоры.

— Меня просто интересуют характеры людей, — сказала она в свою защиту. Джон засмеялся.

— Признайся, Джесс, ты же очень любопытна.

Подошел официант в футболке и шортах. Он скорее походил на спортсмена, чем на официанта.

— Что вы хотели бы заказать? — Он обворожительно улыбнулся Джессике.

«Он мог бы работать в «Бабочке», — подумала Джессика. — Он отвечал бы всем требованиям».

— Джессика, — сказал Джон, — мы ждем. Что ты закажешь?

Она взглянула в меню.

— Бифштекс с кровью и запеченную картошку.

— Какой соус желаете? — спросил официант.

— Принесите помидоры вместо картошки, — вмешался Джон.

Джессика вспыхнула. Она сразу отвернулась и стала делать вид, что рассматривает лодки.

«Бабочка», она там давно не была. Даже после ночи страстной любви с ее ковбоем. Частично это объяснялось тем, что она очень занята. Дело Латрисии Браун принесло ей популярность. Телефон ее офиса не смолкал. Количество клиентов увеличивалось с каждым днем. Они не справлялись с объемом работы и набирали новых юристов. Джессика думала о расширении фирмы.

Другой причиной было ее самочувствие последние несколько дней.

Ночь с Лонни была сказочной, ни с чем не сравнимой. Несколько дней после этой встречи Джессика чувствовала себя молодой, полной сил. Но когда эйфория прошла, сомнения закрались в ее душу. Она испытывала стыд из-за того, что с необыкновенной страстью отдалась мужчине, которого совсем не любила и мало знала. Временами это походило на страх. Джессика получила религиозное воспитание. Она росла и ее убеждения складывались под влиянием монахинь и священников. Ее пугали дьяволом и страшным наказанием за грехи. Сейчас ее мучили угрызения совести. То, чем она занималась в «Бабочке», считалось по всем религиозным канонам страшным грехом.

Джессика решила не ходить пока в это заведение. Ее религиозные убеждения одержали верх. Ей надо было хорошенько все обдумать.

Она посмотрела на мужчину, сидящего напротив нее за столом. Она забыла, как его зовут, и была в панике. Джон взбесится. Он предупредил ее, что очень заинтересован в сотрудничестве с этим человеком. Она должна произвести на него благоприятное впечатление, так как его будущий деловой партнер большое внимание уделяет отношению в семье и постоянству, это одно из требований, которые он предъявляет к своим компаньонам. Она должна отвечать на его вопрос про знаменитостей, часто ли имеет дело с ними, а она никак не может вспомнить, как его зовут.

У него скандинавская фамилия. Она взглянула на Джона в надежде на помощь, но он не понял ее взгляда.

— Видите ли, — начала она, — большинство моих клиентов не известны широкой публике, они работают за кулисами, господин… — она подняла бокал и сделала несколько глотков, — господин Рамуссен. В основном это сценаристы, писатели, работники типографии. Очень немногие из моих клиентов известны.

Он засмеялся и сказал:

— Моя жена в восторге от фильма «Северная окраина, пять». Латрисия Браун, несомненно, талантливая актриса. Я внимательно следил за тем, как вы боролись, чтобы ее оставили в фильме.

Джессика чувствовала, как растет недовольство Джона, хотя он старался это скрыть.

— Моя работа не такая интересная, как многие думают. Мы могли бы поговорить о чем-нибудь более интересном.

Джон и Рамуссен заговорили о марафоне, выпуске продукции какой-то компанией, о конкурирующей фирме. Джессика сидела тихо и вела себя так, как подобает, жене Джона, любящей и верной. Ей здесь уже надоело, и она с большим удовольствием ушла бы.

— Скажите, пожалуйста, господин Фрэнклин, — сказал Рамуссен, когда принесли обед, — что вы думаете о Дэнни Маккее? Вы считаете, он победит на выборах?

— Я бы очень хотел, чтобы он стал нашим президентом. Мы, конечно, будем голосовать за него.

— Мне Маккей совсем не нравится. Я не буду за него голосовать, — сказала Джессика.

Джон посмотрел на нее с удивлением.

— И давно ты интересуешься политикой?

— Я всегда интересовалась политикой, и ты это прекрасно знаешь.

Снова подошел молодой официант. Джон отказался от десерта для себя и Джессики. Когда Джон оплачивал счет, Рамуссен попросил Джессику взять автограф у Латрисии Браун для его жены.

Пара за соседним столиком тоже поднялась. Женщина плакала.

— Джон, я думаю, нам надо поговорить, — сказала Джессика, когда они возвращались из ресторана.

— Конечно, дорогая. О чем?

Она выглянула из окна. Густой туман окутал город. Джон был хорошим водителем. Дорога, по которой они ехали, была одной из самых опасных. Там почти каждый день происходили аварии.

— Джон, я считаю, что нам надо встретиться с консультантом по вопросам семьи и брака.

— Что? — Он мельком взглянул на нее и продолжал смотреть на дорогу. — Консультантом? Это еще зачем?

— Поговорить о наших отношениях. Последнее время мы не понимаем друг друга.

— Ты все преувеличиваешь. У нас все в порядке. Просто ты немного устала.

— Джон, мы действительно должны обратиться к специалисту. Ты пойдешь, если я договорюсь о встрече?

— Поскольку ты считаешь, что в наших взаимоотношениях не все гладко, ты и иди.

Джессика по тону мужа поняла, что разговор окончен. Она не хотела затевать ссору, к тому же в таком неподходящем месте. Они доехали до дома, не проронив ни слова. Джессика сразу пошла спать. Джон еще немного поработал.


Джессика сидела у себя в офисе. Она удивлялась своей способности перевоплощаться. На работе она следила за выполнением законности, от нее зависели судьбы людей. Дома же ее мнение никого не интересовало. Она была просто женой Джона Фрэнклина.

В комнату вошел ее секретарь Кен с коробкой пончиков. Когда он ей предложил пончик, она отказалась. Но когда Кен отнес коробку с пончиками на кухню, Джессике страшно захотелось съесть хотя бы один.

Джессика старалась сконцентрироваться на работе, она говорила по телефону, диктовала письма, просматривала отчеты судебных дел, заставляла себя думать только о деле. Вчера она практически не дотронулась до обеда, утром выпила только чашечку кофе. Сейчас было около часа дня. У нее от голода начала кружиться голова. Она пошла в ванную комнату, закрыла за собой дверь и стала внимательно изучать себя в зеркале. Костюм подчеркивал все недостатки ее фигуры. Джон сказал, что он ее полнит.

Может быть, она снова поправилась? Джессика страшно перепугалась. Когда она последний раз взвешивалась? Она так и эдак поворачивалась перед зеркалом, критически изучая свое отражение. То, что она увидела, ее огорчило. Мысль о пончиках с яблоками, посыпанных сахарной пудрой, не давала ей покоя. У нее текли слюнки. Она была страшно голодна.

Джессика вышла из ванной комнаты и незаметно прошла в маленькую кухню. Она очень боялась, что ее увидят. Открытая коробка стояла на столе. Она вмиг подскочила к столу и заглянула в коробку. Пончики с яблоками были на месте. Она вздохнула с облегчением, аккуратно завернула пончик в салфетку и вернулась в свой кабинет. Положила пончик в стол и решила съесть его только днем, предвкушая удовольствие, с каким будет его есть.

Неожиданно ей стало не по себе. Неужели все снова повторится? С пончиками у нее были связаны не самые приятные воспоминания. Тринадцать лет назад, когда она была еще студенткой, хрупкой, стройной, у нее была очень своеобразная диета. Она могла голодать несколько дней подряд. Но как только в студенческое кафе привозили пончики, она неслась туда, покупала десять штук, затем бегом в общежитие, запиралась в комнате и проглатывала все за считанные секунды. В этот момент она вела себя, как преступник, который боится, что вот-вот его поймают. Затем уничтожала салфетку и выбрасывала крошки, чтобы никто не узнал о ее кутеже. Следующие несколько дней она постилась, как бы наказывая себя за обжорство.

Год стационарного лечения в клинике, где ее заставляли принимать пищу по часам, затем амбулаторное лечение не прошли даром. Джессика научилась контролировать свой аппетит.

Сейчас Джессика испугалась рецидива болезни.

— Фред, — сказала она, входя в офис. — Я себя не очень хорошо чувствую и хочу немного отдохнуть. Ты справишься без меня?

— Конечно, Джесс, — ответил Фред. — Что-нибудь серьезное? Ты действительно не очень хорошо выглядишь.

— Не беспокойся, я просто немного устала, и мне надо отдохнуть. Если кто-нибудь позвонит, урегулируй все сам, мне не звони, меня не будет дома.

Она ехала быстрее обычного, остановилась у первой попавшейся будки и набрала номер «Бабочки», сообщила, что будет там через час.

Затем Джессика поехала на пляж, где полчаса ходила босиком по песку. Морской воздух, волны успокаивали ее.

Джессика не была полной, она это понимала. При росте пять с половиной футов она весила сто десять фунтов.[2 - Рост Джессики составил 1 м 68 см, а вес — 50 кг (Прим. ред.).] Но тем не менее, глядя на себя в зеркало или на свои фотографии, она видела полную женщину. Она панически боялась растолстеть. Надо было отвлечься от этих мыслей.

Джессика смотрела на горизонт, на просторы Тихого океана, щурясь от яркого солнца.

Еще в институте подруга Джессики, Труди, предложила что-то вроде игры, целью которой являлось преодоление страхов. Надо было четко сформулировать, что пугает, а затем постараться найти способ избавиться от страха.

— Что такое полнота? — имела обыкновение спрашивать Труди.

Они сидели в своей крошечной комнатке, двери были закрыты, чтобы не мешали разговоры и смех, доносящийся из коридора.

— Что для тебя означает полнота?

Джессика удивлялась тому, как быстро вспомнила литанию:[3 - Литания — молитва у католиков, которая поется или читается во время торжественных религиозных процессий (Прим. ред.).] Полнота — потакание своим желаниям, недостаток силы воли, ума. Полной быть просто неприлично. Полным не сопутствует удача. — Она зарыдала. — Полные рискуют потерять уважение людей, окружающих их, а также любовь. Полные…

— Неужели ты всему этому веришь? — спросила Труди.

— Не знаю! Мой врач считает, что мною движет страх успеха. Но это совсем наоборот. Я до смерти боюсь неудачи.

— Джессика была уверена, что больше никогда не поедет в «Бабочку». Ей было очень стыдно перед Джоном. Она боялась, что он узнает об этом. Но теперь, когда она в сопровождении работника заведения шла по коридору в свою комнату, ей казалось, что этот коридор никогда не закончится. Ей не терпелось увидеть своего друга. Она была страшно возбуждена, и ей хотелось поскорее оказаться в его объятиях, предаться любовным наслаждениям. Ей просто хотелось быть с человеком, который не относился к сексу, как ее муж. Джон отказывал Джессике в сексе, когда считал, что она ведет себя неподобающим образом, и предлагал ей секс только в качестве награды.

Она сама испугалась своих мыслей. Она так поздно поняла, что Джон использовал секс как средство власти. Сейчас она следовала его примеру. Их споры с Джоном всегда заканчивались одинаково. Он унижал ее, оскорблял ее чувство достоинства, уничтожал морально. Когда Джессика чувствовала себя совершенно ничтожной, раскаивающейся и полностью подчиненной ему, он награждал ее любовью. Если ее сломить не удавалось, то он награждал безразличием и презрением. Джессике казалось, что их интимные отношения никогда не были проявлением любви, они не способствовали родству душ.

Ее ковбой не критиковал, не говорил с ней свысока, не унижал, не оскорблял в присутствии других. Он был нежным и внимательным любовником. Он ей постоянно говорил, что она красива. Старался сделать все, чтобы Джессика получила наслаждение. Отношения с ковбоем помогли Джессике преодолеть комплексы, она вновь почувствовала уверенность в себе.

Благодаря своему новому любовнику Джессика поняла, что так жить больше не может, и решила изменить свою жизнь. Все стало предельно ясно, никаких сомнений она больше не испытывала. Надо прекратить двойную жизнь. То наслаждение, которое она испытывает в постели с ковбоем, она должна испытывать со своим мужем, при этом не мучаясь угрызениями совести. Первый шаг должна была сделать она. Ее несколько пугал предстоящий разговор с Джоном. Она понимала, что предстоит борьба, что, возможно, она потерпит поражение, но оставлять все как есть она больше не могла и готова была идти на риск.


С высоты, тридцати тысячи футов Тихий океан напоминал голубое покрывало. Беверли смотрела в иллюминатор самолета. Внизу через облака был виден берег Калифорнии. Беверли любила летать на самолетах. Ей казалось, что у нее самой вырастали крылья.

Мэгги, напротив, не любила летать. Она боялась смотреть в иллюминатор. Мэгги была увлечена чтением и все время подливала себе вино.

В полете Беверли сопровождали пресс-секретарь, парикмахер, повар, шофер, телохранители. Сейчас они все отдыхали: играли в карты, читали. В Сан-Франциско их ожидало много работы. Отдохнуть они смогут теперь только во время следующего полета, когда через день покинут Сан-Франциско.

Мэгги оторвалась от книги, посмотрела внимательно на Беверли. Та была очень бледна.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Мэгги.

— Хорошо.

Мэгги очень волновалась, так как в Сан-Франциско Беверли предстояло встретиться с Дэнни, впервые за тридцать пять лет.


«Власть, — думал Дэнни, когда смотрел на свое отражение в зеркале. — Наконец я достиг власти после долгих лет упорной борьбы. Сегодня он особенно хорошо себя чувствовал. Стоя на балконе последнего этажа самой высокой гостиницы в Сан-Франциско и глядя вниз, он ощущал себя на вершине власти. Он вспомнил молодость, когда учился в вечерней школе и мечтал добиться успеха в жизни. Именно тогда он открыл для себя Макиавелли, его слова: Правителю не надо обладать добродетелью, надо только делать вид, что он ею обладает».

Дэнни был простым провинциальным парнем. От своих одноклассников он отличался отсутствием должного воспитания, неграмотной речью. Он сделал все, чтобы преодолеть это. Старания его не прошли даром. Дэнни всегда стремился к славе и почету. Учеба, постоянная работа над собой дали свои результаты. Власть стоила всех этих усилий. Скоро у Дэнни в руках будет сосредоточена огромная власть. Он станет президентом. Судьбы людей, стран будут в его руках. Он вспомнил вчерашнюю конференцию и подмигнул своему отражению в зеркале. Когда его спросили о том, что он думает по поводу подписания договора с Россией, о сокращении ядерного вооружения, он ответил, что мир между США и СССР — первоочередная задача и тема его многих молитв. Но про себя подумал: надо нанести удар первыми, упредить противника. Дэнни и Боннер Первис были в комнате одни. Дэнни попросил сопровождающих оставить их на несколько минут одних перед тем как спуститься в бальный зал. Дэнни ожидала огромная толпа. Ему предстояло показаться в сопровождении целой свиты, состоящей из писателей, публицистов, советников. Сегодняшний вечер должен стать решающим в предвыборной борьбе Дэнни: он встречается с мисс Хайленд, которая оказывает крупную финансовую поддержку его предвыборной кампании.

Дэнни вспомнил, как он, провинциальный мальчишка, приехал в большой город, полный надежд, и начал свой путь наверх. Сейчас ему пятьдесят шесть лет, но он не уступит и тридцатилетним. Он прекрасно выглядит, подтянут и благодаря массажу и регулярным физическим упражнением в хорошей форме. На нем шикарный костюм, сшитый на заказ в лучшем ателье.

Дэнни понимал, что внешность сыграла не последнюю роль в его карьере, обеспечив голоса избирателей. Казалось, он обладал гипнотическим даром. У него была какая-то особенная магическая сила, которой лишь немногие могли противостоять. Сегодня он в полной мере будет использовать свои чары. Он уверен, что завоюет полное расположение мисс Хайленд, что даст ему возможность лучше использовать ее в своей предвыборной кампании. Он просто хотел превратить ее в пешку.

— Привет, Дэнни! — В дверях неожиданно появился Боннер. — Помнишь нашу шайку?

Боннер мало изменился, у него были светлые красивые волосы и розовые, как у херувима, щеки. Он всегда пользовался успехом у женщин. У него и сейчас было много романов.

— Да, старик, — ухмыльнулся Дэнни. — Наша шайка…

То, о чем напомнил Боннер, было много лет назад, еще тогда, когда Дэнни и Боннер поставляли проституток в заведение Хэйзл. Они стащили ящик для пожертвований из церкви, и за это их приговорили к году исправительных работ. Другого соучастника, сына шефа полиции, отпустили. Отбыв два месяца, они сбежали из лагеря.

Они часто со смехом вспоминали этот эпизод своей жизни. Год они выжидали, прячась у друзей Хэйзл, но когда узнали, что закон о сроках давности преступлений был принят, они широко это отмечали с девочками Хэйзл.

Но Дэнни не забыл, что сын полицейского ушел от наказания, в то время как он и Боннер были посажены в тюрьму. Дэнни включил этого Джими Бриггса в свой черный список, и однажды, когда он ехал по безлюдной дороге, тот пожалел, что встретил на своем пути Дэнни и Боннера.

Дэнни внимательно посмотрел на Боннера. Боннер был туповат, необразован, лишен воображения. Но он был предан Дэнни как собака. И человеку в его положении было просто необходимо иметь такого преданного подчиненного, на которого можно положиться и которому можно доверять. Ему опять вспомнились слова Макиавелли о том, что человек, который приходит к власти при поддержке народа, всегда потом правит один, все ему подчиняются. Дэнни нравилось править одному, нравилось подчинение. Но иногда нужен был человек вроде Боннера. Тот служил ему верой и правдой много лет и сейчас был бесконечно предан ему. Возможно, когда-нибудь настанет время, когда Боннер будет Дэнни не нужен.

Дэнни подошел к окну и посмотрел вниз на пролив Золотые Ворота. Ему казалось, что случай с церковным ящиком произошел с кем-то другим, не с ним. Сейчас он был близок к избранию главой Белого дома.

Наконец Дэнни достиг цели, к которой стремился. Как только он стал богатым и влиятельным, он занялся политикой и решил сделать карьеру в политике.

Это случилось шесть лет назад, когда Дэнни имел высокий рейтинг. В Америке проходил опрос общественного мнения — кто ваш самый любимый американец, и Дэнни стал четвертым. В то время он познакомился с председателями двух партийных комиссий, стал серьезно задумываться о своей роли в политической жизни страны, ему хотелось быть в центре политических событий. Такую возможность он получил в прошлом году, когда жизнь свела его с человеком по имени Фред Бэнкс. Это была настоящая удача.

— Бон, ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Карл Джанг? — спросил Дэнни своего друга в прошлом году.

— Нет.

— У него была теория синхронизации. Это точное совпадение по времени двух совершенно не связанных явлений. Результат может быть фантастическим. Многие называют это удачей совпадения. Ты, знаешь, что значит термин инстинктивная прозорливость? Боннер не знал.

— Это значит, что то, чего так сильно желаешь, происходит совершенно случайно и неожиданно. И это, — сказал Дэнни, — протягивая Боннеру газету, чтобы тот мог увидеть заголовок, — яркий пример этих теорий.

На первой странице газеты была статья, посвященная Фреду Бэнксу, который отправился на Ближний Восток, чтобы Слово Господа донести до невежественных мусульман. В пятницу во время проповеди около мечети его арестовали и бросили в тюрьму по обвинению в шпионаже. Неожиданно в дело был вовлечен Государственный департамент.

Фред отрицал, что он агент ЦРУ, утверждал, что на Ближнем Востоке оказался из-за Дэнни Маккея. По словам Фреда, передача с участием Дэнни перевернула всю его жизнь. Он купил Библию и билет на самолет и отправился в безбожный уголок земного шара. Теперь, как заявил он, его преследовали за веру.

Консул США оказался в очень сложном положении. Он делал все возможное, чтобы не допустить пожизненного заключения или смертной казни Фреда. Фред обратился в преподобному Дэни Маккею официально. Но была и неофициальная просьба выручить Фреда. Двое в синих костюмах приезжали к Дэнни на машине без номеров. Они гарантировали Дэнни полную безопасность и неприкосновенность, если он поедет в эту страну и договорится об освобождении Фреда.

Дэни назвал это счастливым совпадением — Фреду нужен был Дэнни, потому что только Дэнни мог освободить его. Дэнни же рассчитывал на то, что при успешном исходе переговоров его рейтинг возрастет. Визит Дэнни широко рекламировали, он был в центре внимания средств массовой информации. В маленькой ближневосточной стране Дэнни встретился с окружением короля и при помощи своего обаяния, красноречия смог убедить короля и его министров в том, что Фред не шпион, а религиозный фанат. Дэнни публично извинился за действия Фреда и в знак своего уважения к королю подарил ему шикарный белый лимузин.

Возвращение Дэнни в Америку с растрепанным, неопрятным, бородатым благодарным миссионером привлекло всеобщее внимание. Газеты поместили фотографии Дэнни, пожимающего руку королю. Дэнни ощутил себя в зените славы. Его приглашали принять участие во многих телевизионных передачах, четыре крупных издательства предложили написать книгу, он получил премий, награды от различных организаций, его пригласили на обед в Белый дом.

Как Дэнни и предсказывал, он стал героем за сутки.

Но это было не счастливое совпадение событий, а спланированная акция. Вместе с Фредом Бэнксом они разыграли спектакль.

Сценаристом спектакля был Дэнни. Исполнителем главной роли — Фред. За свою роль Фред получил огромную сумму денег, ранчо в Мексике. Дэнни выбрал Фреда потому, что тот знал страну, быт, мог долго жить в пустыне, если бы это понадобилось, поверхностно изучил Библию, был стойким, выносливым. Фред согласился не только из-за вознаграждения, а также и потому, что не мог отказать такой знаменитости, как Дэнни. Игра сама по себе была довольно увлекательной, и от него очень многое зависело. Но самое главное, что привлекло Фреда, это обещание внимания со стороны средств массовой информации к его персоне. Дэнни уже подготовил почву, используя как дипломатические контакты, так и неофициальные источники, заключив секретный договор с королем этой страны. Стране нужны были американские танки и пулеметы. Дэнни через своих представителей пообещал все королю, если он даст распоряжение сначала арестовать, а затем освободить миссионера по имени Фред Бэнкс.

Все прошло как по нотам. Фред получил ранчо, король незаконное оружие, Дэнни стал героем.

И теперь, когда два месяца оставалось до партийной конференции и он активно участвовал в предвыборной борьбе, всплыло дело Фреда Бэнкса.

Сегодня Беверли Хайленд дает банкет в его честь.

— Бон, — сказал Дэнни, взглянув на себя в зеркало. — Сходи за этой дурой, мы сейчас выходим.

Дурой была его жена Анжелика.

Беверли не будет сидеть с Дэнни за одним столом по той причине, что вечер устраивается в его честь и все внимание должно быть уделено только ему; она решила остаться в тени на этом приеме. Дэнни, будучи законченным эгоистом, считал это разумным.

Около двух тысяч гостей поднялись приветствовать Дэнни. Зал разразился аплодисментами, которые заглушили оркестр. Некоторое время Дэнни стоял перед собравшимися, подняв руки. Он весь сиял. Его фотографировали со всех сторон. Когда он в полной мере насладился низкопоклонством, то опустил руки и наклонил голову. В зале мгновенно воцарилась тишина, и все присутствующие тоже наклонили головы в ожидании обращения Дэнни.

Восхищенные взоры были устремлены на него. Он всех одарил своей обворожительной улыбкой и начал говорить, растягивая слова:

— Слава Господу! — сказал он, стараясь встретиться взглядом практически со всеми.

Приглашенные сидели за круглыми накрытыми столами, дамы были в вечерних платьях, мужчины в смокингах. Все было готово к торжеству. Прежде всего Дэнни поблагодарил оркестр за великолепный прием, за любимую песню его матери, которую оркестр сыграл в его честь.

— Моя мама на небесах у Бога. Но я уверен, что она услышала эту песню. Мне же медведь наступил на ухо. Я узнаю только две песни — одна из них «Желтая роза Техаса», другая — Не желтая роза Техаса.

Публика разразилась смехом.

Хотя Дэнни говорил тихо, каждое его слово было отчетливо слышно во всем зале. Приглашенные бурно реагировали на его выступление.

Беверли сидела за столом с известными политическими и общественными деятелями и внимательно слушала выступление Дэнни. Лицо ее при этом ничего не выражало. Она сидела не шелохнувшись, казалась хладнокровной, невозмутимой, но внутри у нее все клокотало.

Нахлынули воспоминания о прошлом. Эта страшная, ужасная ночь.

— Господь благословил меня, — говорил Дэнни со сцены. — Господь знает, что я не достоин столь счастливой судьбы. Я грешен. С милостью и помощью Господней я буду бороться против дьявола!

Беверли оглядела всех в зале. Они завороженно смотрели на Дэнни. Его обожали, боготворили. Беверли затрясло. Бриллианты на шее засверкали еще ярче.

— Бог с нами! — уже кричал Дэнни. — Разве я не доказал это в прошлом году, когда зашел в клетку льва и спас одного из слуг Господа от смерти? Разве не собирались замучить нашего брата во Христе Фреда Бэнкса за то, что он хотел нести слово Божье нечестивцам? Аминь!

Дэнни кричал, и зал разразился аплодисментами. Беверли закрыла глаза. Фред Бэнкс. Его упрятали на ранчо в глубине Мексики, где ему принадлежала тысяча акров земли и где на него работала армия батраков. Фрэд Бэнкс наконец получил то, о чем мечтал всю жизнь. Он стал богатым. И это еще не все. Он думал о еще большем вознаграждении.

— Я все время говорю о себе, — продолжал Дэнни, — в то время как должен воздать должное маленькой даме, которая оказывает мне честь. Без нее я не мог бы встретиться сегодня с вами. Мисс Беверли Хайленд!

Все взоры устремились на нее. Беверли оказалась в ярком свете прожекторов. Она любезно улыбнулась, не поднимаясь из-за стола.

В то время как Дэнни рассыпался перед ней в благодарности, Беверли думала о Фреде.

История о том, что Дэнни рисковал своей жизнью, чтобы освободить какого-то миссионера, казалась просто неправдоподобной. Беверли сразу заподозрила, что здесь что-то нечисто. Это было так непохоже на Дэнни. Такие качества, как альтруизм и самопожертвование, были ему незнакомы. Она поручила Джонасу Буканану провести расследование. Джонас и нашел Фреда на ранчо в Мексике. К тому времени ему надоела уединенная жизнь. Жаждущий компании, Фред пригласил заблудившегося туриста в гости и, напившись, поведал Джонасу свою историю.

Фред признался, что ему очень понравилось внимание, которое ему оказали средства массовой информации, что они даже испортили его. Он снова жаждал славы, популярности, наполненной событиями жизни. Ему надоела жизнь отшельника. Джонас пообещал учесть его пожелание и помочь ему.

С тех пор в доме Фреда работал человек Джонаса. Беверли ждала подходящего момента, когда Фред мог бы продать свою невероятную историю прессе.

Она посмотрела на Дэнни. Он закруглялся. Беверли поймала взгляд женщины, которая сидела за столом в дальнем углу зала. Она была одна из восьми помощниц Дэнни. Все они были одеты в красно-белые костюмы. Такие костюмы обычно носили работники молочной фермы. На головах у них были огромные шляпы, украшенные лентами с надписью «Возвращение в Камелот». Идея привлекать помощниц принадлежала не Дэнни — это было еще одно из многих его заимствований из предвыборной кампании Кеннеди. Дэнни вспомнил помощниц Кеннеди в шестидесятых годах и решил создать свою собственную команду энтузиастов, которые активно призывали голосовать за него. Их можно было видеть везде, они раздавали буклеты и листовки, ходили во домам, уговаривали голосовать за Дэнни. Внешность девушек вместе с их усердием помогали Дэнни в получении голосов избирателей.

Однако команда помощниц, которая присутствовала, на этой церемонии, была подобрана Беверли.

Беверли встретилась взглядом с одной из помощниц. Она незаметно подала ей знак, та кивнула в ответ, шепнула что-то соседке и поднялась из-за стола.

Слаженность в работе была необыкновенной. Девушка подошла к сцене, на которой стоял Дэнни как раз в тот момент, когда он собирался спускаться.

Помощница была очень хорошенькой, узкие ковбойские брюки подчеркивали красивую фигуру, оборка красной шелковой блузки колыхалась над высокой грудью. Верхняя пуговица расстегнута так, что была; видна ложбинка бюста. Она моментально завладела вниманием Дэнни.

— Я хочу передать вам подарок от мисс Хайленд.

— Мисс Хайленд! Почему вы не хотите подойти сюда к нам, на сцену? — спросил Дэнни.

Беверли медлила. Она совсем не хотела подходить к нему. Все ей аплодировали. Она чувствовала на себе настороженный взгляд Мэгги, которую очень беспокоило состояние Беверли. Беверли глубоко вздохнула, посмотрела успокаивающе на Мэгги, поднялась из-за стола и пошла к сцене.

Она была близка к обмороку — так подействовала на нее близость Дэнни. Тысячи глаз смотрели на нее, сцена ярко освещалась, воздух был напоен сигаретным дымом. Она должна взять себя в руки. На это уйдет не более пяти минут, успокаивала она себя.

Помощница Дэнни вручила ему коробочку из золота.

— Какая замечательная вещица, — сказал Дэнни, открывая ее.

— Позвольте мне, — сказала девушка. Она достала из коробочки крошечный предмет, подошла еще ближе, взяла галстук Дэнни. Все замерли на минутку. Когда она отошла, собравшиеся увидели платиновую булавку, которую она приколола к его гастуку.

Дэнни сиял от счастья.

— Это бабочка, — сказал он в микрофон, — и совершенно необыкновенная.

Затем он повернулся к Беверли. Они снова встретились, впервые за тридцать пять лет. Дэнни подумал, что в жизни она гораздо интереснее, чем на фотографиях.

— Для вас я тоже приготовил подарок, мисс Хайленд. Я собирался вручить его потом. Но поскольку вы на сцене, я хотел бы сделать это сейчас.

Боннер положил ему в руку коробочку, сделанную из кожи. Дэнни говорил о том, что это выдающийся момент в его жизни, так как он встретился с мисс Хай-лед. Он был уверен, что эта встреча — начало их большой дружбы. Он поблагодарил Всевышнего и вручил ей свой подарок. Их пальцы соприкоснулись на секунду. Беверли слегка пошатнулась. Она сделала усилие над собой, чтобы не упасть. Трясущимися руками она открыла коробочку. На бархатной подушечке лежала золотая цепочка с подвеской. Беверли подняла ее, чтобы все могли увидеть подарок Дэнни. Это было что-то вроде религиозного знака: с одной стороны — крест, с другой — выгравировано изображение Дэнни.


Комната была похожа на номер мотеля: дешевое полосатое покрывало на огромной кровати, оранжевый плюшевый ковер, оранжевые выцветшие шторы на окнах, тумбочки и комод под красное дерево, жесткие белые полотенца в ванной комнате. На дверной ручке табличка: Не входить!

Это мог быть номер любого мотеля, каких много по дороге от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка. Через закрытое окно доносился шум транспорта.

Она вошла в комнату, включила свет, повесила табличку «Не входить!» с обратной стороны двери, швырнула чемодан на кровать, сбросила туфли. Ей казалось, что она проехала тысячи километров. Она пошла в ванную комнату. И когда набирала воду, ей показалось, что кто-то открывает дверь. Включив кран, она вышла из ванной комнаты. В это время дверь широко распахнулась. Она вскрикнула от неожиданности.

— Ты думала, я не найду тебя? — сказал он, захлопывая за собой дверь, и шагнул к ней. Она попятилась назад.

— Тебя надо проучить, — зарычал он. — Раздевайся немедленно!

Ее затрясло.

— К-как ты нашел меня?

— Я сказал раздевайся сейчас же!

— Может поговорим? — предложила она робко.

Он замахнулся. Она отступила и начала трясущимися руками расстегивать блузку.

В его взгляде появилось что-то злобно-жестокое.

— Медленно раздевайся, как в стриптизе, устрой мне шоу.

Она вся дрожала. Руки ее ходили ходуном. Она начала раздеваться, кофту и юбку бросила на пол, осталась в одних колготках.

— Все снимай. Я хочу видеть тебя нагой.

— Почему ты со мной так обращаешься? Что я сделала?

— Сама знаешь. Больше ты от меня не уйдешь. — Он достал из кармана четыре красных шарфа. Он выглядел зловеще. — Еще ни одной женщине не удалось обмануть меня дважды. Быстро снимай все остальное!

Глядя на шарфы глазами, полными ужаса, она медленно стянула колготки и трусы. Когда она хотела прикрыть свою наготу руками, он схватил ее и потянул к кровати. Швырнув на кровать, он привязал ее шарфами так, что она не могла пошевельнуться.

— Что ты собираешься сделать со мной? — спросила она, стараясь высвободиться.

— Приручить тебя, ты мой урок никогда не забудешь. — Он снял брюки и через минуту уже был в ней. Боль была нестерпимой. Она сжала руки в кулаки. Он дышал тяжело. Ей казалось, что это никогда не кончится. Она как будто проваливалась в бездну. Внутри у нее все горело. Не в силах терпеть, она застонала. Она была близка к обмороку.

Он поднялся, пошел в ванную. У него было мало времени, он наметил еще одну жертву на сегодня. Когда он вышел из ванной комнаты, она старалась изобразить какое-то подобие улыбки.

Он развязал шарфы и молча направился к двери.

— Подожди. — Она бросилась за ним. — У меня для тебя небольшой сувенир.

Это был маленький сверток. Он не развернул его, но был уверен, что сувенир очень дорогой. Она одна из самых щедрых в заведении «Бабочка».


Линда неслась по коридору, никого не замечая. Она налетела на доктора Хосе Мендоса.

— Стой, Линда! Куда так торопишься?

Она нагнулась поднять папки, которые уронила.

— Извини, Хосе. У меня встреча в Беверли-Хиллз. Я опаздываю.

— Линда, ты всегда торопишься. Я никогда не встречал человека, который так всегда торопится. Это вредно.

Линда засмеялась. Она еще не могла отдышаться. Проверила, все ли бумаги на месте, убрала назад волосы и улыбнулась Хосе.

— Я бы с тобой обязательно поговорила. С тобой говорить всегда очень интересно. Я видела, как студенты бегают за тобой после лекций.

— За нами всегда кто-нибудь гоняется. Может быть, вместе убежим от наших преследователей? Кстати, у тебя есть время сегодня вечером? Мы могли бы пойти куда-нибудь.

— Только не сегодня. — Она посмотрела на часы. — Я уже опаздываю.

— А что у тебя в Беверли-Хиллз?

Ее улыбка стала задумчивой. Что же действительно было в Беверли-Хиллз? Возможно, подумала она, душевное спокойствие.

— Я действительно должна бежать, — сказала она и быстро зашагала прочь.

— Линда! — крикнул Хосе. — Я слышал, что ты ушла с телевидения.

— Да, — сказала она, обернувшись. — Ты хочешь туда устроиться?

Он засмеялся.

— Ни за что.

И она убежала.


Линда ехала на своей машине на огромной скорости. Раз уж она решила вернуться в «Бабочку», то нельзя терять ни минуты. Она была полна решимости.

Страшная ночь с Барри Грином ее так расстроила, что она даже несколько раз обращалась к врачу.

— Вы очень торопитесь, — сказал психиатр. — Вы не были готовы к этому.

— Я думала, у меня с моим партнером в «Бабочке» ничего не получится. Это меня очень беспокоило.

— Вы сами не дали вашему партнеру возможности. Вы всегда сами его останавливаете. Вы непременно должны воспользоваться случаем, который вам предоставляется в «Бабочке».

— Я знаю, что сама себе мешаю. Как только он прикасается к лобку, я будто застываю. У меня пропадает всякое желание. Я также не могу допустить, чтобы он видел меня.

— Но это необходимо, Линда. Ты должна рассматривать своего партнера как сексопатолога.

Линда понимала, что врач прав. Поэтому она стала посещать заведение «Бабочка». Она возлагала большие надежды на своего партнера, которого попросила носить маску. Она решила, что не будет ему мешать.

Ее проводили в знакомую комнату с красивой дорогой мебелью. Кровать на небольшом возвышении, полог закрывал ее, шторы и покрывало персикового цвета, ковер в тон. Стол был накрыт: охлажденное вино, печеночный паштет, печенье, фрукты. Меньше всего Линду интересовала еда. Она пригладила волосы и тоже надела маску. В этот момент в комнату вошел он. В смокинге он выглядел элегантно. Маска тоже казалась к месту.

Они выпили немного шампанского, потанцевали и предались любви. Они лежали на кровати, его рука ласкала ее. Но как только его рука коснулась бедра, она попросила подождать.

— У меня… — начала она, — у меня проблема.

Он поцеловал ее и прошептал:

— Расслабься, пожалуйста.

Она была в жутком напряжении и никак не могла расслабиться. Он продолжал гладить ее, его рука скользила по бедру. Ни одному мужчине, за исключением двух ее мужей, она не позволяла дотрагиваться до этого места. Она закрыла глаза, ее сердце сильно билось. Она очень хотела остановить его, но решила довести все до конца.

Он делал все для того, чтобы она расслабилась. Ему это удавалось. Линда сильно возбудилась, она почувствовала сильное желание. И вдруг, когда он дотронулся до какого-то места на ее бедре, желание сразу же пропало.

— Так всегда заканчиваются мои романы. У меня в этом месте шрам и полная потеря чувствительности.

Он не отстранился, как это делали другие. Его глаза выражали нежность и сострадание.

— Расскажи, что случилось.

— Мне было два года, — начала она отрешенным голосом. — Мы с мамой были на кухне. Она гладила а я сидела в своем детском высоком стульчике около плиты. Мама сказала, что все произошло мгновенно: играла с кубиками и вдруг закричала. Наверное, я дотронулась до плиты и опрокинула на себя кастрюлю с кипящей водой. Я обварила себе ноги. Мама бросилась со мной в больницу. У меня был ожог третьей степени. В течение года я перенесла несколько операций по пересадке кожи.

— Из-за этого ты не разрешаешь прикасаться к шраму?

— Я боялась, что это оттолкнет тебя. Он был сильно удивлен. — Почему ты это вбила себе в голову?

— Так все мужчины реагируют на мой шрам.

— Но я даже внимания на это не обратил. Если бы ты сама об этом не сказала, я бы не заметил. Хирурги были, видимо, квалифицированные. У тебя там все в порядке. Единственная твоя проблема — проблема чувствительности.

Он снова ласкал ее. Линда вся напряглась. Он нагнулся и поцеловал ее.

— Смотри на меня, — сказал он. Его глаза были темные и любящие. Он крепко прижал ее к себе и был уже более настойчивым. Но напряжение Линды не ослабевало. Ласки его были необыкновенно приятными. Напряжение стало постепенно исчезать. Затем он дотронулся до какой-то точки. Линда затаила дыхание.

— Здесь, — прошептал он. — Расслабься, не отталкивай… — Он дотрагивался до этой точки. Линда чувствовала, как тепло разливается по всему телу. И затем это случилось. Она была на вершине блаженства. Ей никогда ни с кем не было так хорошо!


Беверли-Хиллз, 1983 год


— Что-то странное творилось в магазине Фанелли. Боб Мэннинг чувствовал, что что-то происходит. Иногда же ему казалось, что это просто игра воображения.

Мужчины — демонстраторы одежды — сразу замолкали, как только он появлялся. Нет, это было не его больное воображение. Демонстраторы одежды украдкой обменивались взглядами и без слов, казалось, понимали друг друга. Что-то от него скрывали. Боб решил провести самостоятельно расследование и установить причину.

Одним дождливым утром, когда посетителей было больше чем обычно, он вышел из своего кабинета побродить по залу среди покупателей.

Для человека, которому скоро исполнится семьдесят лет, шестнадцать из них он провел в больницах, Боб хорошо выглядел. Разумеется, хороший внешний вид стоил ему определенных усилий. Но, работая в магазине, куда приходили за покупками сливки общества Беверли-Хиллз, он просто должен был следить за собой. Он также хотел наверстать потерянные годы — изысканно одевался: носил шелковые блейзеры, шерстяные широкие брюки, каждое утро менял розу в петлице. Ходил с тростью с серебряной рукояткой. Он всячески старался скрыть свою хромоту, и это ему удавалось.

Посетители магазина «Фанелли» хорошо его знали. Многие были в приятельских отношениях, обращались к нему со своими проблемами, шли к нему за советом. Покупатели ценили его вкус.

— Как вы считаете, этот шарф подойдет к пальто или лучше взять темно-бордовый? — спрашивали его. Некоторые шли прямо в его кабинет, минуя продавцов, в целях экономии времени.

Боб прохаживался по салону мимо покупателей в мокрых плащах, с зонтиками, улыбаясь и кивая знакомым, и внимательно следил за продавцами. Боб проявлял такую бдительность не только ради себя, но и ради магазина, которым заведовал уже одиннадцать лет. Ему было абсолютно наплевать на нового владельца «Фанелли». С тех пор как Маккей купил «Королевские фермы» вместе с этим магазином, никто из Хьюстона с инспекцией не приезжал. У Дэнни Маккея и его империи было так много предприятий — от величественных зданий до авиакомпаний и сети супермаркетов, — что ему не до маленького магазина мужской одежды. С тех пор как Дэнни приобрел магазин, в нем ничего не изменилось. Директора и штат сотрудников магазина не поменяли. Единственной новой обязанностью Боба было отправлять регулярно отчеты в Хьюстон, чтобы сообщить о прибыли, которую приносит магазин.

Хотя Беверли продала магазин, она продолжала интересоваться им. Она даже просила Боба сообщать о визитах Дэнни или его приближенных. Боб, разумеется, должен был держать в секрете то, что поддерживает отношения с Беверли. Он был готов выполнить любую ее просьбу. Она спасла его, когда он был на самом дне жизни. Когда она познакомилась с ним, он был просто развалиной. Но она разглядела человека со своими достоинствами, дала ему работу и вернула веру в свои силы и желание жить. Теперь Боб ее просто боготворил.

Он остановился около отдела бархатных пиджаков. Опытным взглядом окинул прилавок. Если что-то было не так, он сразу заметил бы.

Он нахмурился. Показалось ему или он действительно увидел, как Микаэл, один из демонстраторов одежды, незаметно взял что-то из рук миссис Карпентер. Карпентер была одной из самых состоятельных постоянных посетительниц магазина.

Но это еще не все, понял Боб, когда наблюдал за ними. Все это произошло в считанные секунды. Она проскользнула мимо Микаэла и что-то сунула ему в руки. Когда их руки коснулись, они обменялись взглядами, выражающими очень многое. Это был взгляд двух заговорщиков.

Но и это еще не все, ужаснулся Боб. Это был взгляд двух любовников.

Карпентер вышла из магазина и села в роллс-ройс, который ждал ее около магазина. Боб подошел к Микаэлу и попросил зайти его через пять минут в свой кабинет.

Микаэл пришел в спортивной майке, шортах и гетрах, он готовился демонстрировать спортивную одежду. Он бесшумно закрыл за собой дверь и бесшумно подошел к столу Боба.

— Что тебе дала миссис Карпентер? — спросил Боб.

— Извините, я вас не понял.

— Я видел, как Карпентер тебе что-то передала. Что это?

Микаэл засмущался, весь сжался.

— Ничего, мистер Мэннинг.

— Я все видел. Скажи мне правду.

Микаэл еще больше занервничал, он закашлял.

— Это ее адрес.

— Ее адрес? — Боб поднял брови от удивления.

— Да, сэр.

— Почему она тебе дала свой адрес?

— Я собираюсь к ней в гости.

Брови Боба еще больше поднялись от удивления.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я иду к ней в гости.

— К ней в гости?!

Микаэл опустил глаза. Он старался не смотреть на Боба, только кивнул.

— Но зачем?

— Я думаю, ей скучно одной, ей нужна компания.

— Она тебя пригласила на вечеринку?

— Вообще-то нет.

— Она еще кого-нибудь пригласила?

— Нет. Только меня, — ответил он после продолжительной паузы.

— Но зачем?

Микаэл заулыбался и поднял глаза на Боба.

— Сэр, вы знаете.

— Нет, не знаю. Почему ты идешь к ней домой? Ты ее хороший знакомый?

— Не совсем. Мы собираемся стать друзьями сегодня вечером.

Боб Мэннинг уставился на него. На некоторое время он потерял дар речи. И когда все понял, то прошептал:

— Ты имеешь в виду секс?

Микаэл смутился больше прежнего и покраснел.

— О Боже! Какой кошмар! — воскликнул Боб, все еще не веря. — Она, должно быть, в три раза старше тебя. Тебя это не смущает?

— Понимаете ли, — сказал Микаэл в свою защиту. — Мы же не собираемся жениться. Это просто физическое влечение. Она не притворяется влюбленной в меня.

Боб с удивлением смотрел на Микаэла. Ему девятнадцать лет, он хорошо сложен. У него был приятный загар всегда, даже зимой. Он казался честолюбивым. Работа демонстратора его, по-видимому, не очень устраивала, он ждал случая, когда его заметят и предложат что-нибудь более интересное, например, роль в кино.

— Я тебя не понимаю. Любая девчонка будет рада твоему вниманию. Карпентер, конечно, интересная женщина, но мне кажется, она не в твоем вкусе.

— Я же иду к ней не ради прихоти. Она мне платит за визит.

Боб откинулся на спинку стула и от удивления открыл рот.

— Она тебе платит?

Микаэл нервно тряхнул головой.

— Да…

— Боже мой! Ты знаешь, в кого ты превращаешься?

— Я ничего плохого в этом не вижу.

Бобстукнул кулаком по столу.

— Ты работаешь в самом престижном магазине города. Ты — представитель компании. Более того, ты представляешь женщину, которая создала эту компанию, Беверли Хайленд. Неужели ты не понимаешь, что, занимаясь проституцией, ты позоришь ее имя. — Боб вскочил на ноги. Микаэл побледнел. — Как смеешь ты заниматься такими грязными делами здесь?!

— Подождите, мне…

— Ты уволен. Как жаль, что я могу только уволить тебя и не имею права наказать.

— Но, мистер Мэннинг! Это же несправедливо. Я не один занимаюсь этим.

Боб просто онемел.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Понимаете ли, несколько демонстраторов одежды занимаются этим. Начал все это Рон Шефилд. — Микаэл говорил быстро, отрывисто, в голосе звучали отчаяние и надежда на спасение. — Вы знаете мисс Карлилс, актрису? Она однажды пригласила Рона к себе домой продемонстрировать одежду в небольшой компании друзей. Все это закончилось постелью. Рон получил сто долларов. Это было год назад. С тех пор…

Боб был ошеломлен.

— Кто они? Их имена!

В надежде спасти себя он назвал имена трех своих коллег. Но это ему не помогло. Уволили всех четырех сразу же, даже без выходного пособия.


Секс. Вот что у нее на уме. Снова. Вопреки всему.

Когда Энн Хастингз въезжала в огромные кованые ворота нового шикарного особняка Беверли, она старалась не думать о неудаче, которую потерпела вчера. Но мысли ее, как она ни старалась, возвращались ко вчерашнему вечеру. Роджер казался таким интересным в баре. Он говорил умные вещи, казался милым, заботливым. По тем сигналам, которые он ей подавал, он показался Энн хорошим любовником, но на самом деле оказался полной противоположностью: эгоист невоспитанный, зануда, неудачник. Ему тридцать шесть лет. Он на девять лет моложе Энн. С каждым годом Энн становилась старше, в то время как неженатые мужчины становились все моложе.

Трудно быть сорокапятилетней в молодежном обществе. Но еще хуже быть сорокапятилетней и полной. У меня осталось мало шансов, — подумала Энн.

Она не была полной. Она начала борьбу с лишним весом десять лет назад, когда ей было тридцать пять. Она голодала, занималась спортом, просто истязала себя. Ей удалось сбросить тридцать фунтов.[4 - Более 13 кг (Прим. ред.).] За десять лет, благодаря жесткой дисциплине, она не прибавила ни одного фунта. Сейчас на ней был такой же теннисный костюм, как на Беверли и Кармен. За обедом она скромно ела овощные салаты. Ее больше не приводило в ужас отражение в зеркале, весов она тоже не боялась. Беда заключалась в том, что она чувствовала себя полной внутри. Никакая диета не могла ей помочь избавиться от этой полноты.

Она завидовала Мэгги Керн, которая не отказывала себе в еде, носила красиво сшитые восточные халаты, которые, как она полагала, скрывали ее полноту. У нее роман с Питом Форманом, брокером, с которым когда-то работала. Роман шел ей на пользу. По мнению Энн, Мэгги вела здоровый образ жизни, ей просто повезло. Очень немногим везло в жизни так, как Мэгги. Энн же всегда находилась в поиске развлечений, мужского внимания и секса. Ей нравились молодые и стройные.

Будучи руководителем отдела по контролю за качеством сети предприятий компании «Королевские гамбургеры», она часто ездила в командировки по всей стране. Для нее не составляло никакого труда найти подходящих мужчин. По мере того как компания расширялась, ее отдел становился более многочисленным, ей чаще приходилось оставаться в своем кабинете, а в командировку ездили ее помощники. Она становилась старше, холостые мужчины становились моложе. Шансы ее уменьшались. Очень часто она оказывалась в ситуации, подобной вчерашней, когда в баре подбирала какого-нибудь подонка, а потом беспокоилась о возможных последствиях и болезнях.

Она подъехала к огромному особняку в итальянском стиле, припарковала машину и подошла к дому с торца. Беверли недавно купила этот роскошный особняк. Все уже собрались поиграть в теннис. Беверли всегда казалась Энн загадочной. Насколько она знала, в жизни Беверли не было мужчин. Как она могла обходиться без них?

Не все женщины — уличные кошки, дорогая, — говорила Энн себе. — Наверное, многие могут обходиться без этого. Например, эти две льдышки — Беверли и Кармен — в элегантных костюмах для игры в теннис.

Энн решила, что у любой восемнадцатилетней девчонки опыта общения с мужчинами гораздо больше, чем у Кармен и Беверли, вместе взятых.

— Привет, — сказала она, подойдя к столу. — Извините, я опоздала, на дороге была пробка. — Энн обрадовалась, увидев накрытый стол. Но улыбка сразу же исчезла, когда она поняла, что салаты не заправлены, тоненькие маленькие ломтики поджаренного хлеба с холодным чаем с лимоном без сахара. Садясь за стол, она задумалась о том, стоит ли секс голодания. Решив, что все-таки стоит, она взяла вилку и принялась за салат.

— Как прошел вчерашний вечер? — спросила Кармен.

— Тебе же неинтересно.

— Привет, тетя Энн!

Энн подняла глаза и увидела дочь Кармен, которая бежала к ней, размахивая теннисной ракеткой. Роза в свои девятнадцать лет была неотразимой. Она будет иметь уйму поклонников, — подумала про себя Энн.

— Здравствуй, Роза. Как учеба?

Роза налила себе стакан лимонада из хрустального кувшина и выпила его весь.

— Превосходно. У нас очень хороший профессор экономики.

— Кто выиграл? — спросила Кармен, ища глазами Джо, семнадцатилетнего сына Мэгги.

— Я. Джо ушел в клуб играть в компьютерные игры с Артуром. Тетя Энн, вы поиграете со мной?

Энн кивнула и положила вилку, решив, что такой салат она еще успеет съесть.

— Не спеши, Роза, — крикнула Кармен вслед. — Твоя тетя Энн уже не девочка.

Энн и Роза засмеялись. Беверли смотрела на них с улыбкой. Затем она сказала тихо Кармен:

— Розой действительно можно гордиться. — Они долго смотрели друг на друга. Издалека доносились шум работающей косилки, звук садовых ножниц, подравнивающих живую изгородь, удары теннисного мяча. Они думали о том, что двадцать лет их знакомства исполнится в ноябре.

— Привет, — донесся знакомый голос. По садовой дорожке шла нарядная Мэгги. Ее желтое платье переливалось в лучах февральского солнца. Рыжие пышные волосы она собрала в пучок. Эта прическа очень нравилась Питу. Когда она подошла поближе к столу, то сразу же подозвала слугу, стоящего около столика с напитками.

— Принеси мне, пожалуйста, сэндвич, — попросила она. — Любой, самое главное, чтобы там было побольше майонеза.

Она поставила свой кейс и села к столу.

— Какой красивый сегодня день! — воскликнула она, оглядывая новый дом и огромный участок Беверли. Участок оказался бесконечным, это все оставляло впечатление уединения.

— Я полагаю, что Пит в городе, — заметила Кармен с улыбкой.

— Из отдела газетных вырезок. — Мэгги подмигнула, доставая толстый пакет.

Беверли аккуратно серебряными ножницами вскрыла конверт и достала содержимое. О Дэнни так много писали, что Беверли специально выделяла час ежедневно для чтения материалов, посвященных ему.

— У него в воскресенье родился ребенок, — сказала Мэгги. — Еще один мальчик.

Беверли долго изучала одно газетное сообщение.

«Приход Благая весть объявил, что собор в Хьюстоне принес шесть миллионов долларов прибыли в первый год своего существования, и количество телезрителей программы Дэнни сейчас составляло два миллиона».

— Беверли, — сказала Кармен после непродолжительной паузы. — Не пора? Он сейчас в зените славы, богат, влиятелен. Мы могли бы начать действовать.

Но Беверли ответила:

— Он еще не достиг самой вершины. Он известен только в Америке. Я хочу, чтобы весь мир видел его стремительное падение.

Мэгги достала другие бумаги из кейса.

— Здесь речь, с которой ты должна выступать перед исполнительным комитетом на следующей неделе, Бев. А это маршрут твоей поездки по Восточному берегу. Ты отправляешься туда на следующей неделе. Я несколько изменила план. В Вашингтоне тебе придется задержаться еще на два дня. — Мэгги разложила план на столе. — Представители зеленых с нетерпением ждут встречи с тобой. Сенатор Дэвидсон просит тебя принять участие в неофициальной конференции, посвященной новому законопроекту об абортах. Он добивается принятия этого законопроекта Конгрессом. Тебя очень просили приехать на встречу в Стендфордский университет.

Шум с теннисного корта отвлек внимание Беверли. Она оглянулась и некоторое время любовалась дружеским соперничеством Энн и Розы. Красивую, высокую, смуглую Розу можно было принять за принцессу из арабских сказок. Глядя на Розу, она вспомнила свой разговор с Джонасом Букананом. Он как раз отправлялся в Саудовскую Аравию. После длительных поисков Джонас вновь напал на след Кристины Синглтон и узнал, что еще в 1971 году она уехала в Саудовскую Аравию с человеком по имени Эрик Саливан.

— Ваша сестра уехала туда под фамилией Рутефорд, — сообщил Джонас во время их последней встречи. Это фамилия ее мужа, с которым она развелась. В Аравию она отправилась с консультантом арабско-американской, нефтяной компании. Скорее всего, она отправилась туда в качестве секретаря. Есть что-то странное в этой поездке. Мне ничего не удалось узнать о Саливане. О нем просто не хотят говорить. Я допускаю, что командировка в качестве консультанта была просто прикрытием.

— Прикрытием чего? — спросила Беверли встревоженно.

— Не знаю. Это все произошло двенадцать лет назад. Беверли решила отправить Джонаса в Саудовскую Аравию для продолжения поисков, так как в США не было никаких сведений о возвращении Кристины. Она молила Бога о том, чтобы Джонасу повезло.

С сэндвичем во рту Мэгги спросила:

— Хотите посмеяться? На днях я обедала с Бобом Мэннингом, и он мне поведал удивительную историю. Демонстраторы одежды магазина спят с покупательницами и получают за это деньги.

Беверли и Кармен уставились на нее.

— Что ты имеешь в виду?

Мэгги рассказала все, что узнала от Боба о Микаэле, Роне и двух других демонстраторах одежды, посещающих дома богатых дам.

— Разве не смешно? — спросила она в конце своего рассказа.

Беверли и Кармен сидели мрачные.

— Торговля телом не может быть смешной, — спокойно сказала Кармен.

— Конечно, нет, — согласилась Мэгги, спохватившись, — извините.

Из всех друзей только Мэгги знала о прошлом Беверли и Кармен. Они доверяли ей. В их глазах она была сестрой, она тоже пострадала от Дэнни. Другие — Энн Хастингз и Рой Мэдисон — не были посвящены в тайну Беверли и Кармен.

— Я хочу сказать, что положение изменилось. Теперь женщины платят за секс. Кто бы мог подумать двадцать или тридцать лет назад, что будет журнал «Плэйгел» и стриптиз для женщин. Это доказывает, что женщинам нужен секс так же, как и мужчинам.

Смех доносился с теннисного корта. Мэгги, Кармен и Беверли с удовольствием следили за игрой Розы и Энн. Поднялся легкий ветер, зашелестели листья ивы, появилась рябь на воде. Благоухание цветущего жасмина стало ощутимее.

Взгляд Беверли был устремлен вдаль. Она думала о красивых демонстраторах одежды и о женщинах, которые обращались к ним.

За что платили эти женщины? — спрашивала она себя.

Послушай, дитя, — с содроганием вспомнила она голос Хэйзл. — Ты не должна просто лежать. Эти люди пришли сюда с деньгами, которые им трудно достались, чтобы отвлечься от повседневной жизни. Они платят за мечту. Ты должна сделать для них все.

— Мечта, что-то нереальное, — прошептала Беверли. Кармен посмотрела на Беверли.

— Что ты сказала?

— Я сказала мечта. Эти женщины покупают мечту.

— Какие женщины? — спросила Мэгги. — Ты имеешь в виду покупательниц «Фанелли», Бев? Они покупают секс.

— Возможно, — согласилась Беверли, — но не только это. В конце концов ты сама сказала, что время сейчас другое. Женщины освобождены от старомодного пуританизма и двойной морали — одной — для женщин, другой — для мужчин. Зачем же платить?

— Плата — это гарантия того, что она хорошо проведет время. Если молодой человек хочет, чтобы ему заплатили, он будет стараться.

Беверли покачала головой.

— Я думаю, эти женщины ищут воплощение мечты, они покупают несколько минут счастья, общения, даже немного лести. — Она снова замолчала. Почему женщина платит за внимание мужчин? Возможно, потому, что муж или друг не уделяют ей достаточно внимания. Или ей хочется на некоторое время забыть свое невыносимое одиночество. Почувствовать себя хотя бы на час красивой и желанной. Просто хорошо провести время. Мы все хотим быть любимыми. Все мы ищем смысл жизни, пытаемся понять, в чем заключаются наши мечты. Подчас мы испытываем страхи и нуждаемся в защите.

— Что сделал Боб? — спросила она неожиданно.

— Сделал? — переспросила Мэгги. — Он выгнал демонстраторов.

— Кармен, Боб Мэннинг говорит, что с тех пор как Дэнни приобрел «Королевские фермы», он ни разу не потрудился проконтролировать работу магазина. Это действительно так?

— Насколько я знаю, он очень занят. Он приобретает авиакомпании и бейсбольные стадионы. Ему не до маленького магазина, расположенного в тысяче миль от его дома.

— Что ты знаешь об офисах, расположенных над магазином? Там размещены все те же компании: почтовая и художников по интерьеру?

— Все хотят разместить свои офисы в Беверли-Хиллз. Ты же сама знаешь, это престижно. В том доме, где магазин, снимают даже каморки.

Беверли снова посмотрела на теннисный корт и бодрую Энн. Она вспомнила, какой была Энн, когда они познакомились двадцать три года назад. В тот самый день Энн чувствовала себя глубоко несчастной. Ей не с кем пойти на Рождество. Одной идти на вечер просто унизительно. Беверли познакомила ее с Ройем Мэдисоном, и он сопровождал ее. Весь вечер они были вместе. Энн чувствовала себя уверенной, счастливой, гордой. Этот случай изменил всю ее жизнь.

— О чем ты думаешь, подруга? — спросила Кармен.

Беверли посмотрела на своих друзей.

— Я хочу, чтобы Боб вернул на работу демонстраторов одежды.

— Что?

— Еще надо убрать все компании из этого здания. Помоги им переехать, найти для них новые помещения.

— Но почему?

— Я нашла лучшее применение этим комнатам.


Беверли попросила шофера подъехать к обочине и остановиться. Она сидела в своем роллс-ройсе, наблюдая через затемненное окно машины за небольшой группой людей. На похоронах было всего двенадцать-пятнадцать человек. Большинство плакало. Беверли чувствовала, как слезы навернулись на глаза. Когда похороны закончились, и все направились к машинам, Беверли подошла к маленькой пожилой женщине, которую вели под руки.

— Миссис Вайсман? — спросила Беверли.

Седая женщина посмотрела на нее, в глазах безутешная скорбь.

— Я знала вашего мужа, — сказала Беверли мягко. — Он мне очень помог много лет назад. Я пообещала, что никогда его не забуду. Он был великим человеком.

— Да….

— Пожалуйста, примите это. — Она протянула конверт.

Миссис Вайсман смотрела на конверт ничего не понимающими глазами. Один из мужчин, поддерживающих миссис Вайсман, на вид ему было лет сорок, взял конверт.

— Извините, моя мама нездорова.

— Я понимаю. Я не хотела быть назойливой. Я просто хотела передать это в память о вашем муже и отце.

Они проводили взглядом высокую блондинку в длинной норковой шубе, которая села в белый роллс-ройс. В машине взятой напрокат, доктор Вальтер Вайсман открыл конверт.

— Боже мой! — произнес он.

Когда он оглянулся роллс-ройс уже скрылся.

В последние годы своей жизни доктор Сеймур Вайсман, хирург, специалист по пластическим операциям, помогал советским евреям иммигрировать. Незнакомка, имени которой Вайсманы никогда не узнают, установила фонд в миллион долларов, названный его именем, для оказания помощи советским евреям.


Энн Хастингз не верила своим ушам. Она смотрела на старого друга Роя с таким недоверием, что он даже рассмеялся.

— Ты шутишь? — сказала она.

— Сама проверь, если не веришь.

Они обедали в небольшом кафе на Венис-Битч, место мало кому известное и поэтому безопасное для Роя. Из-за своей популярности он избегал посещения многолюдных заведений, где его могли узнать. Хотя иногда ему нравилось, когда его узнавали. Теперь, когда его представили к премии за последний фильм, практически не осталось заведений, где ему не досаждали поклонники. В этом захолустном кафе к нему никто не подходил выразить своего восхищения.

Со времени их первой встречи, когда молодой безработный Рой сопровождал Энн на рождественском вечере, прошло двадцать три года. Энн и Рой все это время были неразлучными друзьями. Они встречались по крайней мере раз в месяц для доверительной беседы. Они могли поведать друг другу то, что никогда никому не рассказывали бы. Энн обычно жаловалась на свою интимную жизнь и алкоголиков, которые ей попадались в барах. Рой, в свою очередь, жаловался на свою интимную жизнь и на алкоголиков, которых он находил в барах. Сегодня у Роя были сногсшибательные новости.

— Серьезно? — прошептала она, наклоняясь к Рою через стол. — Они действительно собираются устроить номера наверху? Я не верю.

— Я знаю Микаэла два года. Он не голубой. Мы просто друзья. Я помог ему устроиться в магазин. Ему можно верить. — Рой ухмыльнулся и продолжал есть. Энн же переваривала историю, которую ей только что рассказал Рой.

— Но зачем Бобу Мэннингу устраивать бордель?

— Если верить Микаэлу, некоторые демонстраторы занимались этим на стороне за дополнительную плату. Как только Боб узнал об этом, он их сразу уволил, но через несколько дней снова вернул на работу и разрешил заниматься тем же самым, но только под своим наблюдением. Старик Боб правильно решил, что если покупательницы готовы платить, зачем отказывать им в удовольствии.

Рой глотнул колу и добавил:

— Мэннинг говорил им что-то о контроле над их деятельностью. Они не могут ходить куда угодно и встречаться с кем угодно. Все должно быть под одной крышей и строгим наблюдением. Они должны думать о болезнях и других последствиях.

— Это просто невероятно! — Глаза Энн загорелись. — Боб Мэннинг, чванливое ничтожество! А что если Беверли узнает об этом? Она же основала «Фанелли!»

— Это очень интересно. Микаэл сказал, что видел, как Беверли поднималась с Бобом три раза. У них там, по-видимому, был конфиденциальный разговор. Беверли, должно быть, уже знает об этом.

Она посмотрела на него недоверчиво.

— Я говорю о Беверли Хайленд, нашем старом друге. Ты же знаешь, она просто пуританка. За двадцать три года, что мы знакомы, у нее не было ни одного романа. Она не простит Бобу этого!

— Микаэл сказал, с ней приходили две женщины — рыжая и мексиканка. Похоже, это были Кармен и Мэгги.

— Не может быть! — зашептала Энн. Затем она замолчала, вспомнив что-то. Несколько раз Кармен, и Беверли что-то обсуждали. Но при виде Энн сразу замолкали. Она знала, что для них она не была своей. Кармен и Мэгги были ближе к Беверли, чем Энн. Что-то их троих связывало. Возникал вопрос: что?

Уже в машине до Энн дошло все, что ей сказал Рой: в «Фанелли» будеть тайный бордель, и Беверли с этим связана. И сразу же еще одна мысль посетила Энн. Она сама поразилась ей. Она прибавила скорости и полетела в контору Беверли Хайленд.


Боб Мэннинг нашел идею Беверли просто замечательной. Все ее идеи казались ему превосходными. Ему не терпелось воплотить ее в жизнь, но надо быть предельно осторожным.

— Никто, — подчеркнула Беверли в разговоре с Бобом, Мэгги и Кармен, — никто не должен знать об этом. Мы должны быть очень осторожны при приеме на работу в заведение на втором этаже, также мы должны удостовериться, что клиенты будут хранить тайну. Не должно быть никакой утечки информации. Наш бизнес нелегальный, может привести к неожиданным неприятным последствиям для нас самих. Все это должно скрываться от Дэнни. Мы должны пресекать попытки ищеек Дэнни, если таковые будут.

Они спорили о том, где расположить фабрику несбыточных надежд, как назвала ее Беверли. Мэгти и Кармен считали, что здание магазина не самое подходящее место для такого заведения. Боб утверждал обратное. Он считал, это самое безопасное место. Почему кто-то должен узнать? В приходе Благая весть известно, что этот этаж снимают две компании. Арендную плату они все равно будут получать и ничего не узнают о новых жильцах.

— Секретность — самое главное. Я хочу, чтобы эти женщины были защищены. Я уверена, демонстраторы захотят, чтобы все осталось в стенах заведения. Если произойдет утечка информации, все они могут потерять работу и оказаться на улице. Что же касается клиентов, они больше демонстраторов заинтересованы в секретности. Многие из них замужние дамы. Мы должны тщательно проверять работников и посетителей. Гарантии должны быть как для одних, так и для других. Я поручу это Джонасу, когда он вернется.

Все согласились.

Потом говорила Кармен. Она исследовала вопрос о создании службы эскорта. Она изучила подобные службы в Лос-Анджелесе и его пригородах.

— Самые успешные из этих служб не имеют постоянного штата сотрудников. У них нет платежной ведомости, с работников не удерживают налоги на специальное обеспечение и страховку. Они работают по контракту. Если мы создадим подобную службу, то все расчеты будем вести только наличными, у нас будет меньше бумажной волокиты, и нас никогда не обнаружат.

Все собравшиеся одобрили план Кармен.

Мэгти добавила:

— Я считаю, нам необходимо ограничить число посетителей. Если о нашем заведении станет известно, от желающих отбоя не будет, к нам станут выстраиваться очереди. Наше заведение должно быть небольшим, мы должны быть осмотрительны.

— Мы можем выработать условия для вступающих, — предложила Кармен, — как в клубе. Новых членов принимать только по рекомендации старых.

Беверли повернулась к Бобу.

— Ты отвечаешь за мужчин. Мы вырабатываем для них указания, которым они должны следовать. У нас не должно быть венерических заболеваний.

Замечание Беверли удивило Боба. Откуда эта высоконравственная дама знает, как содержать бордели?

— Я поговорю с ними, — ответил Боб.

— Мэгги, ты позаботишься о переоборудовании помещений. Спальни и столовые должны быть превосходными, не скупись, трать сколько надо. Комнаты должны быть красивыми, обстановка способствовать созданию хорошего настроения каждой женщины. Боб, я хочу, чтобы ты поговорил с демонстраторами одежды. Женщины дорого платят. Я не хочу, чтобы они уходили отсюда разочарованными.

— Скажи мне, как проинструктировать ребят?

— Скажи им, что они должны удовлетворять женщин, — услышали они голос. Все обернулись и увидели улыбающуюся Энн Хастингз. Она вошла и закрыла за собой дверь. — Скажи ребятам, что они в первую очередь должны думать о дамах, а не о себе, как доставить им максимум удовольствия. Скажи им не торопиться, не сквернословить. Скажи им быть любящими, внимательными, вести себя с женщиной так, как будто она одна-единственная на всем белом свете. Предупреди, чтобы они брились, чтобы руки были мягкими, чтобы чистили зубы, пользовались дезодорантом. — Она повернулась к Беверли, улыбнулась виновато. — Я подслушивала. Извини, пожалуйста.

— Ты много успела услышать?

— Не беспокойся. Я узнала все от Роя, который, в свою очередь, узнал от Микаэла.

Когда Мэгги настороженно посмотрела на Беверли, Энн подошла к ним поближе и сказала торопливо:

— Не беспокойтесь. Я буду молчать. Я тоже хочу в этом участвовать.

— Участвовать? — удивилась Кармен. — А чем ты, конкретно будешь заниматься?

— Тем, чем и до сих пор занималась в «Королевских гамбургерах». Следить за качеством. В конце концов, секс — это тоже товар, он может быть разного качества.

Они посмотрели друг на друга.

— Послушайте! — сказала Энн. — Кто-то должен научить этих ребят обращаться с женщинами, открыть им тайны искусства любви.

— Я думаю, — заметила Кармен, — ты лично будешь учить этих ребят, и следи за тем, чтобы они все отвечали требованиям.

Энн усмехнулась.

— Разве я когда-нибудь пропустила продукты низкого качества в «Королевских гамбургерах».


Джеми объехал здание шесть раз, прежде чем припарковал машину. Опуская монету в счетчик на стоянке, он посмотрел на магазин с другой стороны улицы, на двери которого была изображена бабочка.

Он знал, кто покупал одежду в этом магазине. Но еще лучше он знал тех, кто работал здесь и имел богатых покровителей.

Им повезло, счастливчики. Они могли найти богатую клиентку, которая позаботится о них. Джеми так не повезло.

Ему казалось странным, что его появление в бассейне Беверли не дало никаких результатов, хотя Джеми очень надеялся привлечь к себе ее внимание.

— Тебе надо быть поактивнее. Сам подойди к ней, — советовал ему Гарри, с кем Джеми вместе снимал квартирку. — Она же сама не может подойти, чтобы поближе познакомиться с работником своего бассейна. Ей надо заботиться о своей репутации. Она известная сторонница его преподобия Дэнни.

— Но как мне это сделать? — Джеми действительно нужен был совет. Он очень хотел добиться расположения Беверли.

— Не знаю. Наверное, надо стать альфонсом.

У Джеми хватило здравого смысла не проявлять интереса к Беверли как к женщине. Его шансы увеличились. Казалось, началась полоса везения.

Несколько дней тому назад ему позвонила директор магазина мужской одежды и поинтересовалась, не хочет ли Джеми работать у них в качестве демонстратора одежды. Работа легкая, приятная, зарплата высокая. Как о нем узнала директор магазина? Кто дал ей номер телефона? Директор сказала только, что его порекомендовали.

Он перешел улицу, лавируя в потоке машин, и остановился около витрины магазина, чтобы еще раз убедиться в том, что он хорошо выглядит.

Джеми знал, что достаточно привлекателен. Его внешний вид стоил ему определенных усилий. Регулярные занятия спортом, необходимая диета, много солнца — и прекрасный внешний вид. Джеми модно и элегантно одет. На нем рубашка из жатого шелка, верхние несколько пуговиц были расстегнуты, свободные брюки цвета хаки. У него довольно обольстительный, даже несколько надменный вид.

Он уверенно вошел в магазин. Разглядывая товары, медленно прошел в дальний угол магазина, где у него назначена встреча. В залах было много людей, в основном женщины, шикарно одетые, с туго набитыми кошельками. Они сидели в мягких удобных креслах, пили чай и смотрели показ новых поступлений магазина. Нарядные демонстраторы ходили по сцене с важным видом. Показ проходил в лучших традициях домов моды. Глядя на молодых людей, Джеми решил, что ни в чем не уступал им. Он был на сто процентов уверен, что получит работу.

К нему подошла молодая женщина в белой блузке и черной юбке. На кармане блузки была вышита бабочка. Они вошли в лифт и поднялись на второй этаж. Там они вошли в первую комнату справа по коридору.

Хорошо одетая, с заурядной внешностью женщина поднялась поздороваться с ним. Она пожала ему руку и предложила сесть, представившись директором магазина, но имени своего не назвав. Она сразу же стала называть его по имени и говорила так, будто они были в приятельских отношениях.

— Что ты думаешь о нашем магазине?

— Первоклассный.

— Ты видел наших демонстраторов? Ты хотел бы быть демонстратором одежды?

— Конечно! Ну кто же все-таки сказал вам обо мне? Я хочу поблагодарить этого человека.

— Позволь мне сказать несколько слов о работе. Он слушал очень серьезно и внимательно, постоянно кивая головой. Она говорила о невероятно высокой зарплате. И когда закончила, Джеми сказал:

— Мне подходит эта работа.

Она улыбнулась.

— Я должна тебе сразу же сказать, что желающих работать здесь много. Я должна встретиться с каждым. А вакансия у нас одна. Сегодня я тебе не сообщу своего решения.

Он чуть не заорал, но сдержал себя.

— Да, конечно, я понимаю.

— А теперь мне хочется посмотреть, как ты ходишь, как держишься. Это необходимо, чтобы показать одежду наилучшим образом.

— Пройтись? — Он встал и прошелся по комнате очень скованно, как на ходулях.

— Расслабься, Джеми. Иди спокойно, о походке не думай.

Он посмотрел на нее с отчаянием.

— Я никогда не думал о своей походке. Теперь, когда внимание сконцентрировано на походке, я не могу расслабиться.

— Я понимаю. Послушай, представь, что ты вошел в бар и увидел свою знакомую. Знакомая — это я. Тебе надо подойти к ней. Итак, иди от двери.

Он подошел к двери, повернулся, какое-то время смотрел на свою знакомую и направился к ней неторопливой ленивой походкой.

Она, казалось, осталась довольной.

— А теперь сними рубашку.

Его брови поднялись от удивления.

— Тебе придется демонстрировать купальные костюмы.

— Да, конечно. — Он кокетливо снял рубашку.

Она слегка нахмурилась.

— Что-нибудь не так?

— Все в порядке. Можешь одеться.

Это страшно разозлило его. Ни одна женщина не просила его надеть рубашку.

Она поднялась с дивана, подошла к нему, протянула руку.

— Я позвоню через несколько дней.

— Вы хотите сказать, что я могу быть свободен? Мне надо заполнить анкету для принятия на работу?

— Я думаю в этом нет необходимости. Джеми выругался про себя.

Он пытался выдавить из себя улыбку, когда протянул ей руку, но не мог. С ним очень несправедливо поступили. Чем же он ей не понравился, почему она его не брала на работу? Он много раз ходил устраиваться на работу и уже знал, когда подходил, а когда нет.

— Послушайте. Мне очень нравится эта работа. Я уверен, что справлюсь с ней. Я устрою вашим клиентам просто представление, они раскупят все вмиг.

— Я в этом уверена, но…

— В чем дело?

— Я же тебе сказала, что мне надо поговорить с другими желающими получить это место.

— Скажите мне откровенно, — сказал он с обворожительной улыбкой, — чем я хуже этих парней?

— Видишь ли…

Он в доли секунд взвесил ситуацию. О такой работе можно было только мечтать. Легкая, с хорошей зарплатой. Он пойдет на все, чтобы получить ее.

— Послушайте, — сказал он, — подойдя ближе. Ей лет пятьдесят, — подумал он. — Возраст, падкий на комплименты и любезности. — Мне очень нужна работа. Я готов на все, — сказал он спокойно с обворожительной улыбкой.

— На все?

Его сердце сильно билось. Что худшее она могла ему сделать? В работе, как он понял, ему уже отказали. Так что терять ему было нечего.

— Что же ты сделаешь? — спросила она спокойно. Она клюнула, — подумал он.

— Все, что вы скажете. Только назовите.

— Ты предлагаешь мне взятку? — спросила она скромно.

— Вы никогда не пожалеете о том, что приняли меня на работу. Я превзойду ваших самых лучших сотрудников. Я сделаю ваших клиентов счастливыми.

— А меня?

Намек он понял.

— Вас бы тоже я смог сделать счастливой.

— Каким образом?

Он колебался доли секунды, затем нагнулся и поцеловал ее в губы.

Когда он отстранился, то увидел, к своему облегчению и бесконечной радости, что она улыбается.

— Это было замечательно.

— Могу я рассчитывать на работу?

— Я еще не получила взятки.

Он обнял ее и начал душить поцелуями.

— Эй, — сказала она смеясь, отталкивая торопись! У нас много времени.

Он снова хотел обнять ее.

— Я хочу доказать: что могу быть очень благодарным.

— Но не за пять же минут. — Она взяла его за руку и повела к дивану. — Теперь, — сказала она, обвивая руками его шею, — покажи на что ты способен.

Он показывал энергично, решительно, поспешно, думая про себя: самый легкий в мире способ получить работу!

Когда она остановила его первый раз и сделала замечание, он был поражен. Но сделал все, как она просила. Но когда она ему сделала замечание второй раз, попросила его не спешить, он почувствовал раздражение. Он не мог делать это медленно. Он хотел как можно быстрее показать ей, на что был способен как мужчина. Но когда они достигли кульминационного момента, она снова остановила его и сказала с небольшим раздражением:

— Я же сказала, что не надо торопиться. Ты что, на самолет опаздываешь?

Он слегка приподнялся и с негодованием посмотрел на нее.

— Ко мне никаких претензий не было.

— Разумеется. Женщины редко критикуют мужчин за это. Они боятся задеть их самолюбие. Это очень деликатный вопрос. Я говорю тебе честно, что ты не очень хороший любовник.

У него сразу же пропало желание заниматься любовью.

Когда он начал вставать, она притянула его к себе и сказала:

— Не кипятись, успокойся. Если ты все сделаешь правильно, будешь принят на работу. Как, устраивает?

— Если я все сделаю как надо? Мадам, я трахнул больше…

Она приложила руку к его рту.

— Пожалуйста, не употребляй этого слова.

— Чего вы хотите от меня? Вы хотите, чтобы я вас тра… чтобы мы занимались любовью?

— Да. Но ты должен думать, как доставить удовольствие мне, а не себе.

Он искренне удивился ее словам. Он всегда считал, что обе стороны всегда получают удовольствие.

— Послушай, Джеми, — сказала она, гладя его золотистые волосы. — Я уверена, из тебя получится очень хороший любовник. Но ты слишком торопишься и очень стараешься. Женщинам также не нравится, когда мужчины слишком тяжело дышат. Многие не терпят слюнявые поцелуи. Обрати внимание на свою речь. Ты часто сквернословишь. С тобой из-за этого откажутся заниматься любовью.

Он тяжело вздохнул.

— Джеми, — прошептала она. — Давай еще раз попытаемся. — Она притянула его к себе, стала возбуждать его и поняла, в чем заключалась его проблема: у него был маленький пенис.

Когда она сказала ему об этом, он очень смутился.

— Ну и что? Говорят, самое основное это не размер, а умение.

— Это, конечно, так. Не все женщины любят большой пенис, Джеми. Многим просто все равно, какого он размера. Самое главное — это умение мужчины удовлетворить женщину.

Она поняла, что Джеми компенсировал свою, как он считал, неполноценность тем, что был очень пылким, страстным, настойчивым. Он занимался любовью с особым старанием и напряжением, но это не компенсировало, а, наоборот, усугубляло проблему.

— Когда ты занимаешься любовью, не надо широко раздвигать ноги женщине, как ты сделал со мной. — И она показала, как это сделать, чтобы женщина получила максимум удовольствия.

Он начал расслабляться. Забыв свое уязвленное самолюбие, он выполнял все пожелания, понимая, что так она получает больше удовольствия. Он чувствовал ее лучше и испытывал тепло и близость, которых не испытывал с другими.

— Медленно и нежно. Женщина более чувствительна вначале. Вот так, — вздохнула она, — правильно.

Это длилось гораздо дольше, чем обычно, он также получил больше удовольствия. Когда они закончили и уже одевались, он спросил с хитрой улыбкой:

— Вы приняли меня на работу?

Она долго смотрела на него изучающе, затем спросила:

— Ты хотел бы работать наверху?

— Наверху? В администрации? — Если бы он раньше знал, что надо делать с будущей начальницей, чтобы получить работу!

Теперь предстояла самая сложная часть, ему надо было сообщить о настоящей цели его визита и открыть секрет магазина с изображением бабочки на дверях.

— Я могу тебе доверить тайну? Все, о чем мы будем уговорить, не должно выйти за стены этого дома.

— Вы можете полностью мне доверять.

Она была уверена в этом. Особенно, раз уж она ему сказала про зарплату наверху. Это никогда не подводило. За такую работу держались. У будущих сотрудников хватало здравого смысла не рассказывать друзьям о работе, чтобы не создавать конкуренцию. Сообщив об этом своим друзьям, он рисковал бы потерять курицу, которая несет золотые яйца.

Он слушал и смотрел на нее с огромным удивлением. Ее слова начали постепенно доходитиь до него, и он стал осознавать то, чем придется ему заниматься. Его это не отталкивало, напротив, радужные картины представали перед его глазами, в которых появился блеск.

— Вы говорите, у меня будет зарплата, плюс большие чаевые, — у него не было никаких сомнений, что чаевые будут большие, — и баба, которую захочу?

— Наши клиентки — женщины высшего общества. Если они захотят услышать подобные слова, то дадут тебе знать. Запомни, что грудь — это грудь, а не сиськи, и так далее.

— Понятно.

— Только я и моя помощница будем знать твое настоящее имя. Никакой документации мы не ведем. Платить будут наличными.

— Здорово. Всем заправляет мафия, да?

Она снисходительно улыбнулась.

— Ты никогда не узнаешь тех, кто вовлечен в деятельность «Бабочки». Ты будешь знать только меня и мою помощницу. Ты также не должен обсуждать с другими молодыми людьми, работающими здесь, ни клиенток, ни чаевых. Я надеюсь на твое благоразумие.

— Я вас понял. Мой рот на замке. Черт, за такие деньги…

— Я также хочу тебя предупредить, что ты всегда должен пользоваться презервативом. Всегда. Тебе придется сдать анализ крови, понятно?

— Конечно.

— Теперь следующее. Наше заведение отличается от подобных заведений для мужчин. По вполне понятным причинам, у нас больше работы днем, чем ночью. Многие наши клиентки замужем. Им легче уйти из дома днем. Ты не должен интересоваться именем клиентки, ее адресом, ты вообще не должен задавать личных вопросов. Анонимность — наше основное правило. В условиях секретности женщины чувствуют себя вне всякой опасности. Сюда они приходят за тем, что трудно найти и опасно искать. Если будет утечка информации и о нашем заведении узнают правоохранительные органы, нам всем не поздоровится.

Джеми сразу подумал о полицейской облаве.

— Никаких наркотиков. Это правило номер один. Сократи до минимума употребление алкогольных напитков. С клиентками, если возможно, не пей. Умеренно пользуйся одеколоном, чтобы клиентки не возвращались к мужьям с чужим запахом. Ты должен вести себя как настоящий джентльмен.

Никогда не забывай, что наши клиентки — леди. Твое первое свидание будет с клиенткой, которую мы давно уже знаем. Она не очень требовательна. Делай все, что женщина хочет, а не то, что сам хочешь. Будь внимателен. Помни, женщины платят за твою любовь. Делай все так, чтобы она получила максимум удовольствия. Презерватив надевай незаметно. Во время акта смотри на женщину. Зрительный контакт необходим.

Она улыбнулась ему.

— Итак, вопросы есть?

— Только один. Как брать деньги?

— Незаметно. Будь деликатен. Если дадут на чай, обязательно вырази благодарность и признательность. Тогда следующий раз получишь больше. Еще вопросы?

— Когда могу приступить к работе?

Так Энн Хастингз набирала партнеров для «Бабочки».


Труди познакомилась с ним вечером накануне в кафе и привела к себе домой. Она точно не знала, как его зовут: или Майк, или Стив. Утром, перед тем как разбежаться по своим конторам, они решили еще раз наспех заняться любовью. Она не знала, где он работает, но это ее и не интересовало. Встречаться с ним она не собиралась.

Надо это прекращать, — думала она в постели. Никакого удовлетворения от физической близости с ним она не получала.

Днем, позже, когда она ехала на машине по извилистым улицам Бел-Эйр, Труди размышляла о своей жизни. Размышления привели ее в уныние. Заниматься любовью с незнакомыми партнерами становилось очень опасно. Более того, случайные знакомые не были панацеей от одиночества. Напротив, чувство одиночества становилось острее и невыносимее. Она хотела постоянства, любить кого-нибудь одного, жить с кем-нибудь под одной крышей.

Но кого? Кроме случайных знакомых, с которыми она проводила субботние вечера, у нее не было никаких мужчин.

Она вспомнила Билла. Последнее время она часто думала о нем. Они встречались на строительных площадках, но практически не разговаривали, только здоровались. Он все еще сердился на нее, думала Труди, несмотря на то что она извинилась. При встрече с Биллом Труди думала о том, какой он любовник, и злилась на себя за то, что такие идиотские мысли приходят ей в голову. Он ей казался очень неопытным, принадлежал к той категории любовников, которые спрашивали, получила ли женщина удовольствие или нет. Только никчемные любовники задают такой вопрос, опытные всегда знают сами. Например, Томас в «Бабочке».

Томас! Она снова вспомнила его. Тайна окутывала их отношения. Их встречи были особенными. Труди часто задавала себе вопрос, что же делало их встречи, такими неповторимыми? Конечно, не анонимность, своих субботних знакомых она тоже практически не знала. Томас был превосходным любовником, но среди субботних знакомых тоже попадались неплохие. Что же делало вечера в «Бабочке» такими яркими и незабываемыми?

Она никак не могла отделаться от осадка, который остался после ночи, проведенной с Майком, или Стивом, или как его. Что-то было грубое, бездуховное, почти животное в их близости. Это походило на какое-то извращение. Как могла она, здравомыслящая женщина, заниматься любовью с абсолютно незнакомым ей человеком. Заниматься любовью! Меньше всего их ночное и утреннее занятия можно было так назвать.

Ленч с Джессикой был назначен на два часа, а сейчас только одиннадцать. Труди решила проверить, как идет работа на строительстве двух бассейнов, прежде чем отправиться в ресторан.

Чудесное майское солнце освещало Лос-Анджелес. Труди на большой скорости неслась по городу. Ее густые белые волосы развевались на ветру и в лучах майского солнца выглядели еще привлекательнее. Когда за пальмами она увидела розовое здание гостиницы Беверли-Хиллз, то подумала о строительстве, что вела на этой улице компания Трупулз.

Она только вчера приезжала на строительную площадку с провекой и осталась довольна работой Сандерса (он вел себя безупречно после скандала в прошлом месяце, когда из-за него произошел сбой). Билл должен был приступить к работе со своей командой ко второму этапу строительства бассейна после готовности котлована.

Это был первый заказ от знаменитости. Кинорежиссер Барри Грин приобрел дом в Колдвотер Каньон. Его последний, нашумевший, фильм принес ему не только славу, но и кучу денег. Труди провела две недели с Барри Грином за обсуждением проекта площадки вокруг бассейна. Обсудили все детально. Площадка, как планировалось, должна иметь настил из красного дерева и кирпича, фонтаны, водопады, тропические папоротники, гальку — походить на декорацию в спектакле. Что нравилось Труди в Барри, это то, что он предоставил ей, как художнику, полную свободу действия и не ограничивал в деньгах.

Поддавшись внезапному порыву, она повернула налево, удаляясь от центра, поехала на строительную площадку, убеждая себя в том, что, поскольку работа сложная и ответственная, она сама должна все проверить. Даже несмотря на то, что там уже, возможно, Билл со своей бригадой. Конечно, он здесь.

Подъезжая она увидела его машину.

Труди надела солнечные очки, когда вышла из машины, и пошла к строительной площадке. Грин еще не переехал. В доме шел ремонт. Задний двор был завален тяжелым оборудованием, машинами. Рабочие трудились усердно около котлована и в нем самом. Билл просматривал проект и давал указания рабочим.

Труди остановилась около машины Билла. Она боялась, что он воспримет ее неожиданный визит как личное оскорбление и подумает, что она приехала специально проконтролировать его работу. Труди отбросила эту мысль. Он отлично знал, что Труди считает его прекрасным специалистом, она ему уже говорила об этом.

Труди заглянула в машину Билла. На переднем сиденье лежали контракты, кассеты, кепка для игры в бейсбол и книга.

Книга привлекла ее внимание, она достала ее из машины и прочитала название: «Святая кровь, чаша Грааля».

Я представляю его именно с этой книгой, — подумала она. — Зачем он ее носит? Произвести впечатление?

— Привет, начальница!

Она подняла глаза. Билл шел ей навстречу. Когда он успел снять рубашку?

— Ты же только вчера приезжала, — сказал он. — Меня проверяешь?

— Я вижу, ты читаешь серьезные книги. — Она протянула ему томик.

Он взял книгу и бросил ее в машину.

— Я буду тебе очень признателен, если ты не станешь впредь ничего брать из моей машины.

— Могу поспорить, что ты носишь эту книгу для того, чтобы произвести впечатление на женщин. Неужели ты говоришь им, что читаешь эту книгу?

Он взял из машины полотенце и вытер им лицо и шею.

— Я уже прочитал ее, если тебя это интересует.

— Да? — Она отошла от него и закурила.

— Ты, конечно, прочитала эту книгу, — сказал он, доставая из машины банку пепси.

— Мне она очень понравилась. Я думаю, их спор довольно интересный, — сказала она, оборачиваясь.

Он выпил пепси, вытер рукой рот и сказал:

— Я не согласен.

Труди рассматривала его через темные очки.

— Почему?

Билл не смотрел на нее. Он наблюдал за работой около котлована.

— Немного упрощенная. Такое впечатление, что это книга-реванш. Что имеет автор против масонов?

— Я вижу, ты действительно прочитал эту книгу. Возможно, правда, в сокращенном варианте.

— Разве тебе не говорили, что дискриминация женщин уже в прошлом?

Труди удивилась. Она внимательно смотрела на Билла. Полуденное солнце освещало его загорелое тело. Длинные волосы были немного влажные от жары, струйка пота катилась пр груди. Он действительно прав, она заблуждалась, приняв его за обычного любителя пива, — именно они чаще встречались на строительных площадках. Ей даже в голову не могло прийти, что он читает такие книги.

— Знаешь, — сказала она спокойно, выбрасывая сигарету, — я была не права относительно тебя. Ты не такой, как все.

Билл уставился на Труди. Майский ветерок шевелил ее кудри. На ней было красивое платье. Он никогда не видел ее в платье или юбке.

— Я должен признаться, что тоже заблуждался относительно тебя.

Они долго изучающе смотрели друг на друга. Молчание прервала Труди.

— Я хочу обсудить с тобой эту книгу как-нибудь.

Он подумал немного.

— Согласен, но должен предупредить тебя, я умею очень хорошо вести спор.

— Я тоже была в дискуссионном клубе в колледже.

Он откинул назад голову и допил пепси.

Труди видела, как напряглась его шея. Когда он бросил банку на заднее сиденье машины, она спросила:

— У тебя, наверное, степень доктора философии?

— Нет, только бакалавра.

— В какой области?

Он направился к котловану.

— Восточная философия, — сказал он на ходу. Затем крикнул рабочим: — Эй, ребята, перерыв на обед! — и снова повернулся к Труди. — Когда я получил степень, то понял, что с моим дипломом трудно найти работу. И вернулся в строительство. Будучи студентом, я подрабатывал на стройке. А почему ты в строительном бизнесе?

— А что еще я могу делать с моим образованием в области английской литературы, преподавать? Мой отец был строителем. Он научил меня всему, что сам знал.

— Он, должно быть, был классным специалистом?

В это время кто-то из рабочих включил радио. Пока рабочие доставали сэндвичи и термосы, они слушали «Ньютрон данс» в исполнении сестер Пойнтер.

Билл показал Труди еще одну книгу.

— Ты читала «Мессианское наследство»? Там поднимается вопрос о том, что христианство основал не Христос. Я только начал читать. Но я буду рад дать ее тебе как только закончу.

— Спасибо. Я с удовольствием прочту.

— Ты не обидишься, если высокомерный нахал, который пренебрежительно относится к женщине, скажет тебе, что ты сегодня хорошо выглядишь?

— Ты очень наблюдательный.

— Ты замужем?

— Кто же возьмет в жены такую властолюбивую.

Улыбка коснулась его губ.

— Ты женат?

— Нет. У меня времени нет. Я очень много работаю.

К Биллу подошел рабочий, они заспорили. Труди наблюдала за ними. Билл переваливался с одной ноги на другую, поправлял волосы. К своему удивлению, Труди почувствовала сильное влечение к нему.

Это не просто любопытство относительно того, какой он любовник. Труди почувствовала сильную страсть к нему. Чем больше она об этом думала, тем сильнее ей хотелось остаться с ним наедине.

Смущенная охватившим ее чувством, Труди отошла от Билла и его помощника и ходила около его машины. Почему эти чувства возникали к нему? Сегодня он выглядел как обычно, запыленный, потный, без рубашки. Ей всегда он нравился внешне. Откуда это сильное влечение? Почему сейчас? Она достала сигарету и держала ее в руке.

Она смотрела, как он чинил станок, стоя на коленях. Это чувство было для нее не ново. Она испытывала его еще к кому-то, хотя ею редко овладевало сильное физическое влечение к какому-то определенному мужчине. То же самое она чувствовала только к Томасу. К своему любовнику из «Бабочки». Она очень боялась, что больше ни один мужчина не вызовет такое же чувство. Как ни удивительно, Билл вызвал такую же страсть.

Закончив срочный ремонт, Билл снова направился к Труди. По пути он несколько раз останавливался крикнуть что-то своему технику. Все его движения, то, как он оборачивался, махал руками, как напрягались мышцы спины, приводили ее в страшное волнение.

— Я проложил три трубы, — сказал он, улыбаясь. — Хочешь посчитать? Или хочешь продолжить обсуждение книги?

Теперь Труди поняла, в чем причина этого странного замечательного чувства, которое она испытывала к Томасу и которое неожидано вызвал Билл. Она осознала, в чем заключается тайна ее сказочных вечеров в «Бабочке» и почему ей не удавалось воссоздать их в реальной жизни. Ее всегда сильно возбуждали горячие интеллектуальные споры. Это было для нее чем-то вроде пролога. Схватка интеллектов и испытание умов переходили в физическую страсть. Умственная разминка действовала на нее сильнее физической. В этом и состояла загадка Томаса, которую она очень долго пыталась разгадать. Она сама сказала в «Бабочке», что хочет быть с умным, образованным мужчиной, с которым можно обсуждать серьезные проблемы.

Труди перевесила свою сумочку с одного плеча на другое, неожиданно почувствовала некоторое смущение.

— Значит, — сказала она, затушив сигарету, — восточная философия, так? Ты ввел меня в заблуждение.

— Взаимно.

Труди достала еще одну сигарету и закурила. То, что она только что узнала, удивило ее. Она себя чувствовала неловко. Нужно во всем разобраться и решить, что делать. Билл! — думала она. — Упрямый Билл!

— Тебе не следует так много курить, — сказал он.

— У тебя еще и медицинское образование?

— Нет, — ответил он спокойно. — Я просто не могу смотреть на то, как ты сама себя убиваешь.

Труди посмотрела на ивы, которые окружали дом Грина. Они красиво раскачивались на ветру.

— Я твоя должница, — заметила она. Он страшно удивился.

— Должница?

— В прошлом месяце ты из-за меня потерял час рабочего времени, потому что я вызвала тебя в свою контору на ковер. И ты сказал, что я должна заплатить за него. Обед сегодня за мой счет в Маури. Договорились?

Он медленно потер руки и оглянулся.

— Я не могу сегодня оставить ребят. Мне надо еще решить некоторые вопросы. Я и обед принес с собой.

Она бросила на землю сигарету, затушила ее ногой и сказала:

— Тогда пока!

Труди села в машину, и когда заводила мотор, к ней подошел Билл.

— Что ты делаешь в воскресенье? Не хочешь покататься на лодке со мной?

Труди подняла глаза и посмотрела на Билла. Он стоял в лучах. солнца. Ей вдруг страшно захотелось быть с ним в открытом море, спорить, соревноваться в остроумии, заниматься любовью.

Но она вспомнила кошмарную ночь с каким-то субподрядчиком — многие наши ребята уверены, что ты лесбиянка — и подумала о неудачах, которые ее преследовали последнее время. Все знакомые оказывались подонками, которым нужны были или ее деньги, или просто хотелось переспать с ней. Труди засомневалась в своих чувствах к Биллу.

— Извини, — сказала она, подавая машину назад. — Давай считать долг аннулированным.

Растерянный Билл смотрел вслед удаляющейся машине.


Черный рыцарь пустил коня галопом по турнирному полю. Пыль летела из-под копыт его боевого коня. В руках у всадника было копье. И когда он поравнялся с красным рыцарем, он точно прицелился и ударом копья сбросил противника на землю. Зрители аплодировали ему, когда он подъехал к трибуне, где сидела его дама, слез с коня и вернул ей вуаль, которую брал с собой на поединок.

Публика пришла в восторг. Джессика аплодировала и махала рукой рыцарю, который великолепно сыграл свою роль. Была полная иллюзия праздника эпохи Возрождения. Джессике очень нравились эти праздники.

Она, Джон и двое их друзей продолжили свою прогулку по ярмарочной площади. Праздник проводился раз в год. Джессика не пропустила ни одного. В эта году Джон пригласил Рэя и Бонни. Они пришли без маскарадных костюмов, в отличие от других гостей Джессика очень хотела приготовить костюм, но Джон был категорически против, сочтя ее идею просто смешной. И теперь, когда они прохаживались по площади, Джессика завидовала женщинам в изысканных старинных туалетах и в простых платьях, которые носила прислуга. Они замечательно вписывались в атмосферу праздника.

Правила были строгие, все должно было соответствовать эпохе Ренессанса — одежда, речь, даже еда, которая продавалась на ярмарке, должно относиться только к этому периоду. По этой причине ярмарка закрывалась до наступления темноты, так как электричество нельзя было использовать. Устроители праздника сделали только одну уступку современности, и то по распоряжению министерства здравоохранения: все продовольственные ларьки имели холодильники, а молоко, пиво и вино пастеризовалось. Все остальное достоверно до такой степени и в таких деталях, что можно было ощутить себя в том времени, несколько веков назад.

Именно поэтому Джессика каждый год приезжала на праздник. Они с Джоном обычно успевали обойти многочисленные ряды огромной ярмарки и заглянуть в сотни ларьков, которые продавали различные изделия ручной работы: оловянную посуду, фетровые шляпы, маски, стеганые одеяла. Здесь были представлены все ремесла, на ярмарке было все, что только можно вообразить. Разыгрывались уличные спектакли. Обычно в них были драки из-за дам. Мог остановиться и устроить представление жонглер. На ярмарке можно услышать спор между Коперником и другим ученым о том, вращается Земля вокруг Солнца или нет. Ярмарка — это незабываемое событие в жизни любого человека. Сюда приходили забыть о настоящем, окунуться с головой в прошлое и какое-то время пожить в сказке или рыцарском романе.

Ярмарка чем-то походила на «Бабочку», — подумала Джессика, когда они остановились купить что-нибудь поесть. — Все было фантазией и иллюзией. С реальностью прощались у входа. Покупали графин сладкого вина и смотрели пышное зрелище о королеве Елизавете и ее дворе.

День был замечательный, жаркий. Это День памяти погибших в войнах. Хотя только конец мая, в Южной Калифорнии настоящее пекло.

— Смотри, дорогая, — сказал Джон Джессике, когда они подошли к ларьку с гончарными изделиями. — Вот бокалы, которые тебе так понравились в прошлом году. Почему бы нам их не купить?

Она вспомнила эти бокалы. В прошлом году они показались ей отвратительными. В душе она была рада тому, что в конце дня, когда они вернулись за ними, их уже раскупили. Джон подошел к торговцу, одетому в бархатный камзол и трико. Джессика взяла один бокал и стала его разглядывать. Подставка, по замыслу автора, должна быть фигурой чародея, но ему это не удалось.

— Сколько мы купим? — спросил Джон, доставая бумажник. — Шесть или восемь?

Джессика крутила бокал в руках, внимательно рассматривая. Бокалы были дорогие, сорок долларов каждый. Джессика не представляла, когда сможет ими воспользоваться.

— Джесс, человек ждет. Сколько мы берем? Она посмотрела на своего мужа.

— Мне они вообще-то не нравятся. Они не в нашем стиле. Согласен?

У Джона поднялись брови.

— Ты же была от них без ума в прошлом году.

— Нет. Это ты был от них без ума. Я вообще ничего не говорила.

Он повернулся к продавцу.

— Шесть, пожалуйста.

Когда прилавок очистился от этих безобразных серо-бордовых бокалов, которые, Джессика была уверена, они поставят в сервант и больше никогда не достанут, а Джон выписал чек почти на триста долларов, она отвернулась и стала делать вид, что заинтересовалась керамической супницей, на крышке которой был изображен дракон.

Затем они остановились на перекрестке двух рядов. Там было очень много народа. Уставшие посетители сидели на тюках сена, утоляя жажду.

— Ну? Теперь куда? — спросил Джон Бонни и Рэя. — Что еще стоит посмотреть? — спросила Бонни. Она была на празднике впервые.

— Мы и половины еще не видели. В конце аллеи можно пострелять из лука, там проводят различные игры и соревнования. На той аллее сцена. Спектакли показывают целый день, — ответил Джон.

— Здесь есть гадалки, — осмелилась вставить фразу Джессика. — Гадают на картах, по руке, с использованием хрустальных шариков.

— Так, выбрали стрельбу из лука? — спросил Джон, бросая в урну пластиковый стакан. — Давайте посмотрим, кто первый попадет быку в глаза.

Они пошли за ним вниз по аллее к площадке, где проходит стрельба из лука. Там было много народа, все ожидали своей очереди. Сильно припекало солнце. Джон и Рэй стреляли, старались набрать побольше очков, Джессика и Бонни болели за них. Потом они смотрели различные аттракционы. Когда подошли к аттракциону, где нужно было кидать кольца, Джессика остановилась и сказала:

— Давай попробуем!

Джон посмотрел на нее и засмеялся.

— Зачем?

— Посмотри на призы. Это средневековые куклы. Я очень хочу такую.

— Хорошо, дорогая, — сказал он, подходя к стойке с деревянными кольцами, которые надо было кидать на доску с шестами.

— Будьте джентльменом, — сказала женщина, работающая на аттракционе. На ней был костюм молочницы, блузка с глубоким вырезом. — Потратьте пенни и выиграйте вашей спутнице приз!

Это стоило дороже. За шесть колец надо было заплатить один доллар, и Джон заплатил. Когда он поднимал первое кольцо, Джессика сказала:

— Дай мне попробовать, пожалуйста.

Он улыбнулся.

— Дорогая, ты же не умеешь кидать кольца. Оставь это мне.

— Но я же остановилась здесь только для того, чтобы самой поиграть!

Он кинул первое кольцо и промахнулся. Второе — и снова не попал.

Рэй засмеялся и похлопал своего делового партнера по спине.

— Согласись, Джон, — сказал он, — у тебя не очень получается. Ты слишком высоко кидаешь.

Джон изменил стойку, прицелился и промахнулся.

— Это не так легко, как кажется на первый взгляд, — заметила Бонни.

— Джон, позволь мне попробовать, — просила Джессика.

— Тебе нужна кукла, дорогая, не так ли?

— Да, но…

— Предоставь это мне.

Бонни рассматривала кукол — они были ручной работы, из разных видов тканей. Все они висели на стене.

— Они действительно очень милые. Я бы с удовольствием повесила какую-нибудь в своем классе.

Джон промахнулся еще раз.

— Тут все подстроено, — пошутил он, кидая пятое колесо.

Оно далеко пролетело от мишени.

— Я уверен, шесты двигаются!

Последнее он кинул через плечо. Рэй, Бонни и он сам засмеялияь.

Но Джессика, которая выбрала одну куклу для своего кабинета, полезла за деньгами.

— Подождите минутку, — сказала она, когда ее попутчики собрались уходить. — Я хочу попробовать.

— Не трать зря деньги, Джесс, — сказал Джон. — Это не стоит и доллара.

— Так же как и твои идиотские бокалы.

Они отошли, а Джессика купила шесть колец.

Между бросками Джессика следила за своими попутчиками, стараясь не потерять их из виду. Джессика очень торопилась, не могла сконцентрировать внимание и шесть раз промахнулась.

Несколько минут спустя после непродолжительных поисков Джессика нашла их. Они сидели под огромным дубом и ели клубнику со сливками из чашки, приготовленной из мускусной дыни:

— Ты выиграла? — спросил Джон.

Джессика рада была очутиться в тени, она очень устала от жары.

— Нет.

— Я же говорил тебе.

Джессика посмотрела на три десерта. Было просто возмутительно, что они не купили ей клубнику со сливками. Клубника была огромная, размером со сливу. Сливки были очень хорошо взбиты, как в старину, их можно было намазывать ножом.

— Хочешь? — спросил Джон.

— Ты же сам знаешь, что да.

Он зачерпнул своей ложечкой одну ягодку и немного сливок и поднес ко рту Джессики. Она съела, больше ей не предложили.

— Теперь куда отправимся? — спросил Рэй, когда все было съедено до капли.

— А почему бы нам не дойти к гадалке? Это недалеко отсюда.

— Скоро начнется Королевская процессия, дорогая, — сказал Джон. — Мы же не хотим ее пропустить.

Но Бонни сказала:

— Очень любопытно узнать предсказания гадалки. Джон покачал головой.

— Неужели ты веришь в эту чепуху? Я думал, только Джессика такая доверчивая.

— Никто не воспринимает это серьезно. Это все ради забавы.

— Хорошо, девочки, если это вам доставит удовольствие, тогда пошли.

Когда они шли вниз по пыльной аллее, Джессика смотрела на Джона и Рэя — и тот, и другой атлетического телосложения, и тому, и другому сорок с небольшим. На них были хорошо сшитые костюмы, и у того, и другого — модные стрижки, сделанные в дорогих парикмахерских. Походка, манера держаться — все говорило о достигнутом в жизни успехе. Они сильные мира сего, — подумала Джессика. — И они знают это. Она вполуха слушала рассказ Бонни о школе и наблюдала за Джоном. Он чувствовал себя непринужденно, свободно, уверенно. Они с Рэем иногда смеялись, любезничали с девушками. Иногда они задерживались у прилавков посмотреть что-нибудь, прокомментировать, затем шли дальше. Джессика смотрела на самонадеянного Джона, и у нее портилось настроение. Радость, которую ей всегда доставляли праздники, прошла.

В «Бабочке» она не была три недели — с тех пор как Джессика дала себе слово серьезно поговорить с Джоном и выразить ему свои претензии. Когда Джессика пришла домой после интерлюдии с ковбоем в «Бабочке», Джон собирал чемоданы. Он срочно уезжал в командировку в Лондон. Как Джон объяснил Джессике, возникли проблемы в английском отделении. Его не было две недели. После своего возвращения он был нежным и любящим, он всегда был таким после долгого отсутствия. Всю последнюю неделю Джессика была очень занята. Ее дни с утра до вечера были заполнены работой. Эти выходные они впервые за последнее время проводили вместе. Они хотели отдохнуть, немного развлечься.

Утром, когда они подъехали к ярмарке, у Джессики было приподнятое настроение, которое постепенно пропадало, подобно песку в песочных часах. Ей казалось, что ее радость проходила по мере продвижения по ярмарке.

Она понимала, что их отношения с Джоном уже не изменятся. Дни, когда они жили в мире, любви и согласии, были быстротечны. За ними неизбежно наступали длительные периоды, совершенно невыносимые для Джессики. Джон постоянно делал ей замечания, старался руководить всеми ее успехами, унижал. Глядя на Джона, который расхаживал по ярмарке, как землевладелец по своему поместью, Джессика думала о своей жизни с Джоном. По мере того как они становились старше, их роли в семье не менялись — роль хозяина и подчиненного. Джессика мучилась, сравнивая себя и свою мать, которая была украшением в роскошном доме своего мужа. Ей стало страшно.

Два рыцаря скрестили шпаги в поединке. Сражались они искусно. Вероятнее всего, они изображали Робин Гуда и шерифа Нотингэма. Во время сражения они оскорбляли друг друга, называя негодяем и злодеем. Вокруг них собралась толпа. Джессика и Бонни подошли к своим мужьям, которые с интересом наблюдали поединок, активно болея за участников.

Джессика смотрела бой и чувствовала, как возбуждается. Дуэлянты были молодые и красивые. Рейтузы обтягивали их сильные ноги и упругие ягодицы. Они очень хорошо играли свои роли. Несомненно, — думала Джессика, — они преподавали актерское мастерство. Сейчас они с удовольствием демонстрировали свое искусство.

Когда поединок закончился, возбужденная толпа направилась к прилавкам с едой. Поединок, очевидно, возбудил аппетит. Джессика и Джон с друзьями продолжали свой путь к гадалке.

Бонни сказала:

— Как здесь хорошо! Спасибо вам большое за то, что пригласили нас на ярмарку. Я не имела ни малейшего представления об этом празднике. — Она повернулась к Джессике. — Ты бы хотела, чтобы из-за тебя сражались два рыцаря?

— Разумеется


— Ты заметила, что один из участников поединка был одет в костюм другой эпохи? — спросил Джон Джессику. — Такие шляпы тогда не носили, камзол был семнадцатого века.

— Я думал, эксперты проверяют, чтобы все соответствовало эпохе, — сказал Рэй.

— Те, кто здесь работают, проходят соответствующую подготовку перед ярмаркой, — объяснил Джон, подводя всех к пешеходному мосту. — Их костюмы проверяют. Тот, в высокой шляпе, попал по блату, могу поспорить.

— Я думаю, ты не прав, — сказала Джессика. — Костюм соответствует эпохе Возрождения.

— Ты не права, дорогая. Такие костюмы носили сто лет спустя.

— Не спорь. Я права.

— Хорошо, хорошо. К какой гадалке пойдем?

— Джон, — сказала Джессика тихо. — Подобный костюм носил Вальтер Ралей. Он жил в эпоху Возрождения.

— Дорогая, согласись, что ты ошибаешься. Ты не специалист по истории. Так какую гадалку мы выберем? У нас богатый выбор, их около пятидесяти.

— Я немного разбираюсь в истории, Джон. Я проходила историю, правда, она не была моим основным предметом.

Он похлопал ее по плечу.

— Очень второстепенным. — Он повернулся к Бонни и Рэю. — Так куда же мы идем? К какой гадалке?

— Которая предсказывает только хорошее, — ответил Рэй.

Когда они направились к шатру гадалок, Джессика остановилась и сказала Джону:

— Я не заслуживаю такого обращения.

— Я тебя не понимаю. Что случилось?

— Ты относишься ко мне как к идиотке. Как будто все, что я говорю, глупо и не заслуживает внимания.

— Из чего ты делаешь проблему? Не все ли равно, соответствует костюм эпохе или нет?

— Это не имеет никакого отношения к костюму, Джон, — сказала она тихим голосом. — Ты меня унижаешь.

— Унижаю? — засмеялся он. — Ты явно ошибаешься. Что мне делать, соглашаться с тобой, если ты не права?

— Не прав ты, Джон.

Он посмотрел на Рэя и Бонни, затем снова повернулся к Джессике.

— Хорошо. Если тебе будет от этого легче, он был правильно одет в соответствии со временем. Довольна?

Джон направился к своим попутчикам. Но Джессика стояла на месте.

— Нет, не довольна.

Джон остановился и посмотрел на нее с раздражением.

— Я не знаю, почему у тебя сегодня такое плохое настроение. Я хочу, чтобы оно улучшилось. Я уже устуйил тебе в споре. Что еще ты хочешь?

Ее сердце сильно билось.

— Я хочу, чтобы ты извинился.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты передо мной извинился за свою грубость.

— Джессика, что случилось сегодня с тобой? Какая муха тебя укусила?

— Джон, я хочу, чтобы ты относился ко мне с уважением. Ты оскорбил меня в присутствии наших друзей. Это несправедливо.

Джон уставился на нее. Бонни и Рэй делали вид, что рассматривают сувениры. Джон сказал тихо, тоном, который она знала очень хорошо:

— Ну все, довольно. Постарайся избавиться от всего, что тебя беспокоит, и не порть нам, пожалуйста, день.

— Портишь все ты, Джон, — сказала она ровным голосом. Она себя очень хорошо контролировала. — Я терпела твое высокомерное отношение. Ты постоянно не давал мне говорить. Мое терпение лопнуло.

У него широко раскрылись глаза, он быстро отошел. Джессика за ним не последовала. Бонни и Рэй смотрели с недоумением друг на друга. Когда Джон был на расстоянии нескольких ярдов, Джессика крикнула:

— Уходи, я буду только рада!

Он остановился:

— Джессика, иди сейчас же сюда.

— Перестань разговаривать со мной как с ребенком.

Он смотрел на людей, которые проходили мимо, потом подошел снова к Джессике и сказал тихим голосом:

— Ты привлекаешь к себе всеобщее внимание.

— Мне наплевать.

— Я знаю. Поэтому ты защищаешь клоунов в суде.

— Не надо менять тему разговора. Я хочу выяснить наши отношения здесь и сейчас.

— Я не собираюсь заводить спор с тобой на виду у всех.

— Когда мы вдвоем, ты тоже отказываешься говорить.

— Я не хочу с тобой говорить, когда у тебя истерика. Она смотрела, как он удалялся. Он уходил из дома много раз, чтобы избежать серьезного разговора. Дома он наказал бы ее молчанием, потом исполнил бы свой супружеский долг, как будто ничего не случилось. Сейчас Джессика посмотрела, как он удаляется, затем повернулась и пошла в обратном направлении.

Джон понял, что произошло, догнал Джессику.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что ты сейчас делаешь?

— Я иду домой, — сказала Джессика, высвобождая руку и продолжая идти.

— Ты собираешься уйти от меня?

— А почему бы и нет? Все время уходил ты, сейчас моя очередь!

— В чем все-таки дело? У тебя что, месячные? — Джон больно схватил ее за руку.

Джессика высвободила руку и зашагала еще быстрее. У входа ее снова догнал Джон.

— Одумайся, Джессика!

— Если ты хочешь вернуться на ярмарку, тебе лучше поставить отметку на руке.

Она быстро вышла через ворота. Он смотрел вслед, затем бросился за ней.

— Я этого не потерплю, Джессика. Мы сейчас вернемся, и ты извинишься перед нашими друзьями.

— Они нам не друзья, Джон. Бонни и Рэй мне не по душе.

— Нашла время говорить об этом!

— Я говорила тебе об этом раньше, но ты не хотел меня слушать. Пусти меня. Я еду домой.

— Нет, ты никуда не поедешь!

— Ты не поставил себе отметку на ладонь, Джон. Теперь тебе придется заплатить, чтобы вернуться и забрать свои проклятые бокалы.

— Я купил их для тебя.

— Нет, не для меня.

Лицо его вспыхнуло. Он с силой сжал ее руку.

— Клянусь тебе, Джессика, если ты не вернешься со мной, пожалеешь!

— Я сожалела восемь лет, Джон. Сейчас в первый раз я не жалею ни о чем.

— Что, черт возьми, случилось?

— Я просто дошла до точки, Джон. Вот и все. Я устала от того, что ты обращаешься со мной как с маленькой, постоянно говоришь мне, что делать, что надеть, что съесть на обед. Ты унижаешь меня сотни раз в день по всяким мелочам. Я не могу иметь точку зрения, если она в чем-то не совпадает с твоей. Ты не даешь мне открыть рта в присутствии других людей. Ты высмеиваешь мои занятия.

— Значит, ты собираешься меня здесь бросить и уехать?!

— Тебя могут подвезти Бонни и Рэй, если, конечно, ты не пожелаешь поехать со мной и поговорить обо всем.

— Никуда я с тобой не поеду, черт побери! Ты у меня перестанешь вести себя как избалованная девчонка и наконец повзрослеешь.

— По-моему, ты ерничаешь. — Она вырвалась и почти побежала. Он бросился за ней и встал на пути.

— Я не позволю тебе этого сделать.

— Для того чтобы уехать домой, мне не нужно твоего разрешения. Я вполне справлюсь с машиной сама. Я вообще способна на многое, Джон.

— Никого тебе не удивить, Джессика. Ты самая серая, прозаичная и предсказуемая женщина из тех, кого я когда-либо встречал. Боже, до чего с тобой скучно!

Глаза Джессики наполнились слезами. Они и раньше ссорились, но никогда до этого не было в его лице столько презрения, никогда раньше не слышала она таких слов.

— Думаю, это ты сделал меня такой, Джон, — произнесла она тихо. Голос ее дрожал, и она силилась не заплакать. — Ты не дал мне возможности вырасти.

— Вырасти?! — Он качнулся назад, засунул руки в карманы. — Бессловесная тварь! Что бы с тобой сейчас было, если бы я не женился на тебе? Что бы ты делала, если бы я каждый божий день не говорил тебе, что надеть, что заказать на ужин в ресторане? У тебя же нет ни одной своей мысли, Джессика!

— Все потому, что ты никогда не позволял мне иметь свои мысли, — закричала она.

Проходящие мимо люди, направляющиеся от своих машин ко входу, бросали на них косые взгляды. Первый раз в жизни Джон не обращал на это внимания.

— Ну, хорошо, — лицо его пылало злобой, — хочешь ехать домой? Поедем! — Он схватил ее за руку и потащил к машине.

— Мне больно!

Он шел рядом, его пальцы впивались в ее руку. Она постоянно спотыкалась обо что-то. Когда они подошли к своей БМВ, он подтолкнул ее к машине, а сам полез в карман за ключами.

— Я не сяду, — сказала она.

— Ты же хотела ехать домой, мы едем. Садись!

— Нет, я сама доберусь до дома.

— Ты даже в магазин не можешь найти дорогу. Садись!

Он распахнул дверцу.

Джессика с трудом сдерживала слезы, готовые вылиться из глаз.

— Я могу добраться сама, — голос ее был твердым. — Я многое могу делать сама, Джон.

Он был полон презрения.

— Назови хоть одну вещь, кроме как опозориться на суде.

У нее застучало в висках. Во рту было так сухо, что трудно было говорить.

— Например, — тихо сказала она, — я могу изменить тебе.

Он хмыкнул.

— И когда же ты собираешься это сделать?

— Я уже это сделала.

Его рот исказился презрительной усмешкой.

— Я должен понимать это как угрозу?

— Между прочим, я переспала с ним дважды.

Джон заморгал. На лице появилось выражение некоторой растерянности.

— С кем?

— Я не знаю его имени. Я вообще его не знаю. Я изменила тебе с человеком, которого не знаю.

— Я тебе не верю.

— Да, и я заплатила ему за это.

Он размахнулся и с силой ударил ее по лицу. Джессика не удержалась на ногах и упала в грязь. Ни она, ни Джон, казалось, не поняли, что произошло. Джессика схватилась за щеку. Глядя на него, сказала:

— Надеюсь, тебе полегчало.

— Ты сама виновата… — начал было он. Его трясло, руки сами собой сжимались в кулаки. Джессика встала, облокотилась на дверцу машины.

— Я признаю твое физическое превосходство, Джон. Ты весишь на восемьдесят фунтов больше меня. Если это добавляет тебе мужского достоинства, бей.

Он отвернулся, в глазах застыли боль и гнев. Она ждала, что он скажет что-нибудь, но он молчал. Щеку дергало, ладони саднило. Она смотрела на неподвижную спину Джона. Он не оборачивался, неотрывно глядел на тянувшуюся до самых гор вереницу машин. На город спускалось безмолвие жаркого лета. На стоянке было тихо — все отправились на ярмарку. Слышно было только жужжание мух и пчел в наполненном зноем воздухе. Издалека доносились звуки веселья, они поднимались к залитому солнцем небу и пропадали там.

Джессика все ждала. Наконец, глубоко вздохнув и расправив плечи, Джон захлопнул дверцу машины, бросил ключи в карман брюк и сказал:

— Делай что хочешь. Мне наплевать, — и пошел прочь в направлении ярмарки.


Пора было начинать отсчет дней. До первичных выборов в Калифорнии осталось четыре дня, съезд Республиканской партии должен состояться через неделю после них. Пробил час, когда Беверли Хайленд надо было доводить свой план до конца. Настал момент, к которому она готовилась тридцать пять лет.

Уничтожение Дэнни Маккея.

Последнее время она совсем не спала и сейчас бродила туда-сюда, утопая в ковре, лежащем на полу ее роскошной библиотеки, и поглядывала на часы, ожидая, когда зазвенит дверной колокольчик. Она начала предварительную подготовку еще две недели назад, после возвращения из Сан-Франциско. Беверли дала Мэгги и Кармен нужные инструкции и отправила Джонаса Буканана в Техас. Все эти дни они сообщали ей о своих действиях, и сегодня, в это солнечное последнее майское утро, они должны все собраться в этом тихом доме на заключительную тайную встречу.

Беверли была в сильном напряжении. Ее тело было словно наэлектризовано страстью, предвкушением и страхом. План должен сработать. Месть, которую она задумала против Дэнни Маккея тридцать пять лет назад, должна удаться.

Она переступала по пушистому персидскому ковру, и видения проносились у нее перед глазами: измученная мать, которую довели до убийства и которая нашла пристанище в доме преподобной Мери Дрейк; смутный образ неродившегося ребенка, от которого Дэнни заставил ее избавиться; призрак Кристины Синглтон, ее сестры-двойняшки, чьи следы загадочным образом теряются в Саудовской Аравии и кого Джонас Буканан так и не смог найти. Наконец, тень Джо, приятеля Мэгги, и души несчастных людей, загубленных Дэнни. Ради всех них и ради спокойствия всех и каждого Беверли была готова нанести свой последний удар.

Зазвонил колокольчик, и прислуга впустила в библиотеку Кармен. Находясь в разных углах огромной комнаты, Беверли и Кармен какое-то мгновение смотрели друг на друга не отрываясь. Они стояли, эти две женщины, среди книг в кожаных переплетах — солнечный свет сочился через окна с алмазной гранью, озаряя красные, зеленые и черные переплетения ковра. Кармен сделала глубокий вдох:

— Дело сделано.

Беверли отвела взгляд, крепко сцепила руки. Итак, началось. Пути назад не было.

— Я ходила в «Сенчура Плаза», — тихо произнесла Кармен. — Дэнни заедет в гостиницу послезавтра. Он забронировал два люкса и шесть номеров. С ним будет его жена.

Беверли стояла прямо и неподвижно, глядя на гигантские папоротники, обрамлявшие окно. Золотистые ноготки и алые розы делали ее сад похожим на рай. В китайской вазе на роскошном бюро из красного дерева стояли только что срезанные лилии. Они были настолько нежными и хрупкими, что их цветение длилось только один день.

Беверли не видела Дэнни с того вечера в Сан-Франциско. Точнее говоря, она не видела его после того короткого головокружительного мгновения, когда они вместе делили сцену и успех. Она тогда взглянула на золотой церковный медальон, подаренный им, тихо поблагодарила и вернулась к своему столу. Ей счастливо удалось избежать его компании после этого и быстро ускользнуть с банкета. Но с тех самых пор ее имя было связано с его. Так, как она запланировала.

— Когда «Лос-Анджелес Таймс» получит документы? — тихо спросила она.

— Через три дня. Тогда все и закрутится.

— В «Бабочке» все готово?

— Все, Бев.

— А Фред Бэнкс?

— Джонас уехал в Мексику. Он поможет Фреду подготовить заявление для прессы.

— Как Энн?

— Мэгги поехала за ней. Скоро они будут здесь. Когда приедет Боб?

— Он звонил сегодня утром из Далласа. Его самолет вот-вот вылетает.

— У него все в порядке?

Господи спаси, — подумала Беверли. — Да, все в порядке. Беверли повернулась к Кармен.

— Ты помнишь мой первый день у Хэйзл и как ты помогла мне?

— А ты помнишь, как ты помогла мне в день, когла я пыталась свести счеты с жизнью? И как ты учила меня мечтать? — Кармен подошла к Беверли. — Такое никогда не забывается, подруга.

— Мы прошли долгий путь, ты и я.

— Что правда, то правда.

— Конец совсем близко. Беверли закрыла глаза. Конец…

Снова позвонили в дверь, и в библиотеку вошли Мэгги и Энн. Последняя выглядела растерянной.

— Беверли, что случилось? Мэгги только что сказала мне, что ты закрываешь «Бабочку». Почему?

Беверли переглянулась с Кармен и Мэгги, подошла к Энн.

— Пойдем в сад. Мне надо кое-что сказать тебе.


Боб Мэннинг поспешно попрощался с пилотом личного самолета Беверли. Его ждала машина.

— К дому мисс Хайленд, — бросил он шоферу, крепко прижимая к себе портфель.

Сердце сильно билось от страха и возбуждения. Нервы были напряжены до предела. Его не покидало чувство, что в кожаном портфеле тикала бомба замедленного действия.

Скорей, — мысленно подгонял он шофера. — Ну скорей же!

Две женские фигуры стояли в тени чудесного тропического дерева. Его голубовато-серебристые листья касались их голов.

— Боже мой, Беверли! — произнесла побледневшая Энн.

— Извини, что сразу на тебя все вылила. У меня не было другого выхода.

Женщины двинулись к дому.

— Знаешь, — сказала Энн, — я давно подозревала неладное. У меня было ощущение, что Кармен и Мэгги что-то скрывают. Ты могла бы мне все рассказать, Беверли. Ты знаешь, что можешь доверять мне. Мы дружим уже тридцать лет.

— Дело не в том, доверяю ли я тебе или нет. Просто это глубоко личное. Теперь ты имеешь право знать, что должно произойти через несколько дней, и тебе нужно быть к этому готовой.

Энн молча разглядывала попадавшиеся на их пути каменные плиты. Все это казалось нереальным: странная и суровая история девчонки, убежавшей из дома в Техас; перевернувший ее жизнь Голливуд, операция, смена имени и долго вынашиваемый план мести человеку, который за все это несет ответственность. Энн трудно будет переварить все это: и прошлое Беверли, и то, что она собирается совершить в будущем. Но Энн будет молчать. Беверли была ее единственной верной подругой все эти годы; человеком, который одним танцем на рождественском празднике в корне изменил жизнь несчастной девочки и который приобщил ее к головокружительному восхождению к славе и богатству. Для Беверли Энн Хастингз была готова на все.

— Я поговорю с Роем, — сказала она, когда они подошли к дому. — Он все поймет и не выдаст тебя. Мы оба очень многим тебе обязаны, Бев. Никто и никогда не узнает правды о «Бабочке».

В библиотеке их ждал возбужденный Боб Мзннинг. Он демонстрировал Мэгги и Кармен содержимое портфеля. Увидев Беверли, он начал:

— Ты представить себе не можешь, что я привез… — но осекся, когда следом за Беверли появилась Энн.

— Все в порядке, Боб. Энн все знает. При ней ты можешь говорить.

Боб отдал портфель Беверли.

— Здесь все. И даже больше того.

— Ну, начнем, — сказала Беверли.


На следующее после выборов утро основным заголовком газет был: «Победа Маккея на первичных выборах в Калифорнии».

Передовицы описывали убедительную, хотя на этом этапе и ожидаемую победу преподобного Дэнни Маккея над его республиканскими соперниками. Сами выборы получили название «Выборы короля». Маккей получил голоса всех, самых многочисленных в Америке делегатов Калифорнии. Ему не хватало всего лишь каких-то восьмидесяти голосов, чтобы быть выдвинутым кандидатом на пост президента. Прогнозы аналитиков говорили, что Дэнни без труда наберет решающие голоса на съезде, до которого оставалось шесть дней.

Со страниц газет и журналов на всех смотрел улыбающийся Дэнни. Это событие отмечалось на непрекращающихся торжественных вечерах в отеле «Сенчури Плаза» — его временном пристанище в Лос-Анджелесе.

Но на следующий день на первых страницах появился совершенно неожиданный и ничего общего не имеющий с предыдущим заголовок: «Маккей связан с публичным домом в Беверли-Хиллз.»

— Черт побери! — бормотал Дэнни, просматривая утренние газеты. У него сильно болела голова после празднования победы накануне, и он пытался заглушить тошноту томатным соком. Он плохо спал, особенно после ночного звонка из газеты. Ему позвонили из «Таймс» и сообщили, что получили некую информацию от полиции, которую собираются опубликовать. Учитывая его регалии, они, по их словам, сочли нужным предупредить его.

Так вот о чем шла речь!

Дэнни отшвырнул газету и взглянул на Боннера. В соседней комнате разрывался телефон, в дверь стучали. Дэнни включил телевизор. На экране появилось его лицо — рекламный снимок из его собственного досье. Голос за кадром говорил:


«…ворвались после полуночи. Полиция, действуя по анонимной наводке, обыскала помещение над магазином одежды и обнаружила притон. Только что стало известно, что дорогой магазин мужской одежды «Фанелли» на Родео Драйв принадлежит компании «Королевские фермы», которой, в свою очередь, владеет Дэнни Маккей, — вероятный кандидат на пост президента. Пока не установлено прямой связи между преподобным Маккеем и вышеупомянутым притоном, но полиция имеет на руках определенные доказательства сего факта, найденные в предполагаемом офисе этого нелегального предприятия».


Пока его ассистенты беседовали с репортерами и отвечали на телефонные звонки, Дэнни, все еще в пижаме и шелковом халате, не мигая, смотрел на экран и не верил своим глазам.

Его пресс-секретарь всю ночь писал заявление, что преподобный Дэнни Маккей отрицает какую-либо причастность к заведению над магазином мужской одежды и что «Фанелли» составляет незначительную долю его многочисленных вложений и за все эти годы он ни разу не переступал порог магазина.

— К черту все, Бон, — сказал Дэнни, садясь завтракать. — Как это могло случиться? Я был уверен, что ты все проверил.

— Я все проверил, но это было одиннадцать лет назад. Я лично ездил туда. Это обычный магазин, а наверху офисы, сдаваемые в аренду различным действующим компаниям.

Дэнни наподдал ногой газету, лежащую на полу.

— Офисы! Ты читал, что это за офисы? Хлысты, цепи, презервативы и другие такие штучки. Где, черт возьми, Дуан?

— Он все еще в полиции.

Дуан Чодвик был адвокат Дэнни.

Дэнни залпом выпил коктейль. За дверью слышно было, как телохранители сдерживали натиск репортеров и любопытных зевак. Его секретари отвечали на беспрерывные звонки, объясняя ошибку тем, кому нужно было объяснять, — его тестю-сенатору и сторонникам Дэнни из сильных мира сего. В это время в «Сенчури Плаза» готовили номер, где Дэнни будет давать интервью телевидению, и публично отказываться от незаслуженных обвинений.

— Не волнуйся, — нервно произнес Боннер, пытаясь успокоить своего босса. — Никто в мире не поверит, что ты знал о существовании этого притона. Такое и раньше часто случалось — людей винили в том, о чем они и слыхом не слыхивали. Похоже, какой-то идиот решил поживиться. Полиция наверняка найдет владельца магазина, он расколется — и ты чист, как слеза.

— Поскорей бы.

Тут Дэнни увидел Анжелику. Она стояла в дверях, и лицо ее имело обычное страдальческое выражение. Боже, как она ему надоела! Он лицезреет этот мученический взгляд со времени их первой брачной ночи. Она улыбалась только на людях, поскольку вынуждена была играть роль добропорядочной и любящей жены. Они не спали вместе с того момента, как закончился их медовый месяц, — а это было одиннадцать лет назад. Кэри, их младший сын, был зачат только потому, что Дэнни однажды сильно привязал ее и сделал с ней то, что, по его мнению, она заслуживала.

— Иди к себе в комнату, — зарычал он. — Тебя это не касается.

Анжелика, словно привидение, удалилась в свою роскошную спальню, где все это время читала или плела кружева. Исключение составляли моменты, когда нужно было разыгрывать семейную идиллию на публике.

Где-то после шести часов Дэнни сделал заявление о своей непричастности и невиновности. Он непрозрачно намекнул на то, что кому-то выгодно оклеветать его, но он прощает этого человека, как простил бы его Бог, Он выглядел такой жертвой, что общественная симпатия резко перекочевала на его сторону. На следующий день Дэнни опять был на высоте популярности и позволил себе посмеяться над всей этой историей за обедом, поедая бифштекс и всякие сладости.

А затем в отель явился лейтенант О’Мэллей, и Дэнни вынужден был его принять. Этот парень был не просто лейтенант — он был детектив, и его сопровождал еще один детектив в чине сержанта.

Лейтенант явно неловко себя чувствовал. Он долго извинялся за то, что потревожил его преподобие, и заверил, что не займет у Дэнни много времени. Это лишь формальность, повторял он, и все, кто каким-то образом, хоть косвенно, связаны с делом о тайном притоне над магазином Фанелли, должны быть опрошены.

— Поверьте мне, сэр, — лейтенант сел на стул, — я обсуждал этот вопрос с моим начальством. Целый день мы решали, беспокоить вас или нет по этому поводу. В результате, учитывая нашу находку, пришли к выводу, что у нас нет другого выхода. — Он закашлялся.

Дэнни молча смотрел на О’Мэллея. Последний совсем не был похож на детектива. Во-первых, он. был слишком мелкий. Во-вторых, слишком хорошо одет. Он производил впечатление чрезвычайно аккуратного человека — воротничок рубашки был безукоризненно чист и выглажен, волосы тщательно зачесаны назад, руки ухожены. Даже маленький блокнот, который он вынул из кармана, казался чересчур опрятным, и Дэнни видел, как он что-то записывал туда четким и убористым почерком.

— Когда мы осматривали помещение наверху, — начал снова О’Мэллей, отводя взгляд, — мы обнаружили что-то очень похожее на штаб-квартиру — комнату с письменным столом, телефонами и встроенным сейфом с приличной суммой денег в нем. Мы не нашли никаких документов, которые дали бы нам ключ к разгадке того, кто работал в этом заведении и кто его посещал, но нам попалось одно письмо. — О’Мэллей поднял голову и посмотрел Дэнни прямо в глаза. — От вас, сэр.

Дэнни заморгал.

— От меня? Что это за письмо, лейтенант?

— Поздравительное.

— Поздравительное?

— Да, вы поздравляете, — лейтенант заглянул в свой блокнот, — Боба Мэннинга с тем, что он отлично поработал и принес большие доходы. Письмо проверено экспертизой — оно написано вашей рукой, ваше преподобие.

Дэнни нахмурился и сказал:

— Мы рассылали сотни таких писем, лейтенант. Когда мы получаем хорошие новости от предприятий, в которые вкладываем деньги, мы поздравляем их и желаем дальнейших успехов. Это письмо адресовано магазину мужской одежды, а не какому-то дьявольскому заведению над ним.

— Хорошо. — О’Мэллей снова закашлялся. — В конверте была еще и фотография. У меня с собой есть дубль. — О’Мэллей вынул из кармана пиджака фотографию. — Оригинал хранится в полиции. Как видите, на этом снимке вы.

Дэнни не нашелся, что ответить. Он увидел себя на фоне пляжа и пальм с полуодетой красоткой на коленях. Голова его дернулась.

— Позовите Дуана! Быстро!

Спустя десять минут адвокат Дэнни Маккея уверял детектива, что фотография — подделка и что того, кто попытается передать ее прессе, ждет суровая кара.

— Кто бы мог это сделать, сэр? — спросил О’Мэллей. Дэнни с трудом сдерживал себя.

— Понимаете, лейтенант… — На его лице появилась страдальческая улыбка мученика. — Трудно в это поверить, но у меня есть враги. На каждого Божьего человека находится сатана и его слуги. Кто бы ни совершил этот бесчестный поступок, я буду молиться о спасении его души. Потому что ему грозит страшное наказание — вечно гореть в аду.

— Лейтенант, — включился Дуан, — а кто такой Боб Мэннинг? У полиции есть какие-нибудь сведения?

— Мы его еще не нашли, но дом его под наблюдением, мистер Чодвик. Мы беседуем со всеми, кто может что-либо знать о его местонахождении. Мы расспросили продавцов магазина, но они в один голос заявляют, что ничего не знали о том, что творится над ними, и что имя Боба Мэннинга им не знакомо. Вы, пожалуйста, будьте покойны — мы узнаем, кто стоит за всем этим.

На прощанье О’Мэллей сказал:

— Я хочу, чтобы вы знали, господин Маккей. Мы с женой голосовали за вас и отдадим наши голоса на выборах в ноябре.

— Да благословит вас Господь, лейтенант. — Дэнни был величествен. Как только за детективом и его молчаливым помощником захлопнулась дверь, Дэнни резко развернулся к Дуану и завопил:

— Голову оторву тому, кто все это подстроил!


Труди боялась. Боялась себя, своих чувств к Биллу. Она перебирала утреннюю почту, а мысли ее постоянно возвращались к последней встрече с Биллом у дома Барри Грина. Она не переставала спрашивать себя: стоит ли игра свеч, стоит ли ей преследовать мужчину, давая волю чувствам, или ей лучше успокоиться и отпустить его? Первый раз в жизни Труди волновало, что думает о ней мужчина. Это было совсем не то, что случайные партнеры на субботнюю ночь. Ей было все равно, что думали они. Она любила их и сразу же забывала. Да, был еще Томас. Ему платили за то, чтобы он делал вид, что она ему нравится. Так ли оно было на самом деле — Труди не волновало. Но Билл… Неожиданно в жизни Труди появился человек, чье отношение было очень важно для нее. Но она не знала, как он к ней относится.

Она боялась снова обжечься. Ее страшила сама мысль пойти к нему, признаться и быть отвергнутой словами, что они могут быть только друзьями. Что хуже, — думала она, — показаться дурой и затем жалеть, что не смолчала, или промолчать и никогда так и не узнать, что он чувствует к ней.

Но самое ужасное было то, что Труди Штейн, которая никогда не боялась ни черта, ни Бога, вдруг была напугана до смерти тем, что ей предстояло испытать чувства любимого человека.

Кэти, ее секретарь, зашла в комнату, держа в руках два бумажных пакета.

— У них кончились цыплята, — сказала она, — поэтому я принесла омлет. Пойдет?

Труди не возражала. Ей не очень хотелось есть.

— Читали сегодняшние газеты? — Кэти открыла пакет молока. — Я просто не могу поверить. А ведь я голосовала за Дэнни Маккея.

Труди подняла глаза.

— О чем ты? — спросила было она, потом вспомнила: вчерашняя сенсация — Маккей связан с «Бабочкой». К только она увидела заголовок, сразу же позвонила Джессике. Может быть, им пора действовать? Действительно ли Дэнни Маккей связан с борделем над магазином «Фанелли? Джессика сначала предложила дать показания сбитой с толку полиции. Затем здравый смысл одержал, верх над ее совестью истинной католички.

— Лучше нам помолчать, — сказала она.

Труди согласилась.

Труди просмотрела газету, которую протянула ей Кэти, и чашка кофе так и осталась у ее губ. Маккей владелец порнографического журнала. Какого черта?!

— Это положительно забавно, — сказала Кэти. Теперь они установили, что Дэнни Маккей владеет порножурналом, несколькими подпольными массажными кабинетами и рядом кинотеатров для взрослых.

— Да, это здорово подорвет его шансы на съезде, — пробормотала Труди, думая о чем-то своем.

— Он с возмущением все отрицает, утверждая, что это дело рук антихриста. Читайте, что он пишет: Посягательства на сына Божьего есть посягательства на самого Бога. Невероятно, как они обнаружили бордель в сердце Беверли-Хиллз? Я была в этом «Фанелли» десятки раз и понятия не имела о том, что творится на верху. Даю голову на отсечение, среди клиентов были какие-то шишки.

Вчера, когда стало известно об истории с «Бабочкой», Труди решила, что ее хозяева наверняка знали о визите полиции. Несколько дней до этого события они с Джессикой получили уведомление о закрытии заведения и причитающиеся им членские взносы. Они наверняка былине единственными. А как же их друзья? Как ее драгоценный Томас? Вспомнит ли он о ней?

Труди отложила газету и взглянула на часы. Два. Она взяла в руки контракт. Бассейн и источник в Брентвуд На этот раз несколько неожиданно — бассейн, плавнопереходящий в номера.

— Мне лучше позвонить Биллу, — тихо сказала она. — Посмотрим, может, у него что-нибудь получится.

Кэти взглянула на свою начальницу — Труди никогда сама не звонила субподрядчикам.

Труди стала набирать номер. Серебряные браслеты на запястье позванивали и переливались в свете жарко июньского солнца. Кэти заметила новый браслет — цепочку с крошечной бабочкой. Это совсем не во вкусе Труди, — подумала она.

— Алло, это Труди Штейн. Билл дома? Понятно. Он на работе? Да что вы? Нет, не говорите ему, что я звонила. Перезвоню завтра.

Труди повесила трубку и потянулась за сигаретами.

— Он на работе? — спросила Кэти.

— Нет, гуляет где-то. Занимается своей яхтой.

Труди перебрала бумаги на столе. Позвонила Джессике и попросила экономку передать, чтобы та перезвонила ей. Затем договорилась о встрече с маникюршей. И лишь после всех этих звонков вернулась к проекту. Бассейн должен вплотную прилегать к дому и как бы вливаться в зал для развлечений. Предусматривались подводные стойки для бара, скала с водопадом.

Труди снова посмотрела на часы. Выкурив одну сигарету, принялась за новую.

Они планировали каменные площадки, изогнутый мостик над самой глубокой частью бассейна, кафельную облицовку, фонтан в центре.

— Послушай, — она захлопнула папку и взяла кошелек. — Я хочу хоть немного использовать свой выходной. Думаю, что ты справишься без меня.

Кэти пристально посмотрела на Труди.

— Нет проблем.

Давно Труди не устраивала себе отдых от работы.

— Где тебя найти в крайнем случае?

— Тебе не придется меня искать. Я просто пройдусь по магазинам. И свяжусь с тобой до того, как ты уйдешь домой.

Кэти трудно было догадаться по неторопливым движениям Труди, что сердце ее начальницы готово вырваться из груди.

В офисе ответили, что Билл в яхт-клубе. Но здесь сотни яхт. Труди методично исследовала каждый уголок, проверяла все припаркованные машины — искала его.

Она повторяла себе, что все это смешно. С тех пор как они встретились на строительной площадке, они практически не перемолвились ни словом — а прошел уже месяц. Билл приглашал ее покататься на яхте — она отказалась. Она тогда резко оборвала его, быстро завела машину и умчалась. После этого она намеренно избегала его, звонила только на работу, приходила на площадку только тогда, когда его там не было. А теперь она здесь, ищет его повсюду, как девчонка, понимая, что это нечестно по отношению к нему, что на яхте он может быть не один.

Наконец она нашла то, что искала. Золотисто-коричневый кадиллак. Она поставила свою машину рядом, выключила двигатель и окунулась в безмолвие яхт-клуба.

Был рабочий день, и в клубе мало кто занимался своими яхтами. Даже постоянно жившие здесь находились на службе, в школе или еще где-нибудь. Лодки слегка покачивались на поверхности молчаливого залива. Слышно было только мерное позвякивание рабочих молоточков, негромкий скрип мачт и шелест прибоя.

Труди опустила стекло и вдохнула соленый воздух. Свежий бриз тронул ее волосы. Небо было чистое, безоблачное. Во всем присутствовало ощущение вечности.

Она выбралась из машины, подошла к воротам. Яхты и катера стояли в два ряда — первые справа, вторые слева. На одной из палуб она заметила ящик для льда, ведра, швабры и кучу тряпок. Это была полосатая «Каталина-27». Труди пыталась разглядеть, есть ли кто-нибудь еще на берегу. Если там женщина, то…

Ворота оказались незапертыми. Труди подошла к «Каталине» и вступила на ходивший ходуном трап.

Что я делаю? — сердце колотилось в груди. Нет, Труди знала, на что идет.

— Эй, кто на палубе? — позвала она. Он был у себя в рубке, наматывал трос. Вздрогнув от неожиданности, он обернулся, поднес ладонь к глазам, чтобы было лучше видно.

Несчастный, — подумала она. — На нем даже рубашки нет.

— Привет, — произнес Билл удивленно.

Она стояла, уперев руки в бока. Он смотрел на нее несколько выжидательно.

— Ты ведь приглашал меня покататься?!

Он все еще молчал. Затем медленно протянул:

— Да, конечно. Проходи.

Он подал ей руку. Когда она спрыгнула в кабину, спросил:

— Ты когда-нибудь каталась?

— Спрашиваешь! У меня колоссальный опыт.

— Если я попрошу тебя отдать концы, ты сможешь это сделать?

— Запросто! Концы? Какой из них?

Билл расхохотался.

— Пойдем. Я тебе все покажу.

Он поддерживал ее за локоть. Когда они спустились вниз, Труди не могла удержать возгласа от изумления,

Эта крошечная «Каталина» действительно была вторым домом для Билла. На прямоугольных окнах висели ситцевые занавески, на стенах — картинки с изображением парусников. На подушки, раскиданные по дивану, который походил больше на койку, были натянуты наволочки с морскими пейзажами. Камбуз блестел, над раковиной прибита деревянная полочка с расставленными на ней разными коробочками. Книжные полки находились прямо в стене и ломились от книг и журналов. В углу, где стена переходила в потолок, стоял маленький переносной телевизор. Пахло жилым. Труди неожиданно для себя подумала: а хватит ли еды в холодильнике для дальней поездки?

— Итак, почему такая честь? — Билл стоял очень близко.

Труди опустила глаза.

— Ну ты же приглашал меня. — Она стала читать названия книг: — «Происхождение Африки.» Я читала ее в школе. Отличная вещь. А ты читал Гипотезу Хантига?

— Да.

— Ну и как тебе?

— Я с ним несогласен.

— Знаешь, — Труди поставила книгу на место, рука ее случайно при этом задела Билла. — В Беркли есть женщина, Ребекка Канн, которая утверждает, что, изучив молекулу ДНК, мы сможем проследить историю происхождения человека на земле.

— А, «Дети Евы»? Я видел спектакль. Очень натянутая теория, насколько я могу судить. Но ты, я думаю, веришь во все это.

Наконец Труди взглянула ему в лицо. Он стоял так близко, что она видела золотистые блики в его карих глазах и солнечные морщинки в их уголках.

— Мы, наверно, на все смотрим по-разному, да? Билл не мог оторвать от нее взгляда. Эти зеленоватые глаза каждый раз что-то переворачивали в нем.

— Ну почему? Почему ты? Почему я должен все время думать о тебе и сходить с ума?

— Так я тебе и поверила. Все мужчины одинаковы. Но он уже целовал ее, она отвечала. Затем в разговор вступили их тела.

В тот момент, когда полицейский прилаживал штрафной талон на лобовом стекле ее машины, потому что у нее не было разрешения на стоянку, а в карманах брюк Билла, брошенных на полу, настойчиво гудела рация, Труди испытала огромный эмоциональный шок.

Билл был опытным любовником.

Он не торопил ее, был нежен, знал толк в ласках. Он читал ее сокровенные желания. Они сливались в гармонии до тех пор, пока она, бездыханная от страсти, не простонала, что любит его. Когда он достал презерватив и быстро и почти незаметно надел его так, как это делали в «Бабочке», Труди удивилась. Потом это чувство улетучилось, потому что все это было, очевидно, еще одним проявлением заботы и любви.

Разгоряченные и уставшие, они лежали на маленьком диванчике. Руки их были сплетены. Внезапно им захотелось сказать то, о чем они так долго молчали. Билл хотел знать о Труди все, начиная с момента ее рождения, и она рассказывала, рассказывала… Они говорили о делах, о планах слить две компании и расширить сферу интересов, о прогулке на «Каталине» в следующий уикенд и о художественных выставках, которые нужно будет посетить. Затем они снова занялись любовью.

Труди закрыла глаза, крепко прижалась к нему. Вот оно, настоящее. «Бабочка» мне больше не нужна.


Не успел сенатор выйти из самолета, как его окружили репортеры и защелкали фотоаппаратами.

Всех интересовало одно: Каковы сейчас шансы Дэнни Маккея, сенатор?

Немолодой уже сенатор улыбался из-под полы широкополой шляпы:

— Я полностью доверяю своему зятю. Дэнни Маккей — человек Бога. Мы незамедлительно разберемся с этой историей и снова займемся делом, то есть переездом в Овальный кабинет.

Он сел в машину и уехал, сияя и махая всем на прощание.

Но как только он оказался наедине с Дэнни в гостиничном номере, он дал волю чувствам:

— Что вы здесь, черт возьми, натворили?

В Дэнни не было его обычной уверенности и лоска. Три дня прошло с тех пор, как газеты напечатали эту байку, но вместо того, чтобы утихать, страсти все больше разгорались. Последние две ночи он совсем не спал — и это сказывалось.

— Не знаю, что и сказать, сэр. Клянусь, в этом замешаны демократы.

— Не трогай ты этих злосчастных демократов, сын. Я хочу знать, как ты дошел до того, что заделался содержателем борделя. А теперь еще и эти трущобы!

В номере повсюду были разбросаны газеты. Первые страницы пестрели репортажем о Дэнни Маккее: через свою частную компанию «Королевские фермы» он приобрел целый квартал трущоб в центре Лос-Анджелеса. Фотографиям жалких, полуразрушенных домишек предшествовала история о сутенерах, проститутках и наркоманах, обитающих в этих наводненных крысами и тараканами жилищах.

— Говорю вам, сэр, — устало произнес Дэнни, — я просто физически не мог лично проехать через всю страну и лично познакомиться с предприятиями, куда вкладывал деньги. Я купил «Королевские фермы» у Беверли Хайленд — вам известна ее безупречная репутация. Она бы не продала мне компанию, если бы знала о существовании этого публичного дома.

Старик взял сигару, не спеша развернул, зачистил конец и долго разжигал.

— Тебе здорово повезло, сын мой, что я приехал к тебе на подмогу, — затянувшись, произнес он. — У нас есть еще время перед съездом, чтобы спасти твою шкуру. Сегодня ты выступишь по телевидению и скажешь Америке, что ничего не знал об этих грязных делах, что сожалеешь о том, что оказался вовлеченным в эти сплетни и что немедленно начнешь выправлять положение. Мы должны полностью очистить тебя от подозрений.

Дэнни закрыл глаза и кивнул Он не любил своего свекра, но у старика была власть. Это хороший знак, что он бросился на выручку своему зятю. У Дэнни еще остались сторонники, правда, из нервных и истеричных. Сегодня вечером будет его лучшее выступление на телевизионном экране. Он попросит прощения у страны. И страна, без сомнения, его простит.


Лейтенант О’Мэллей в сотый раз пожалел, что ему поручили это дело. История была запутанная, что начало приводить к обострению у него язва. И теперь этот новый поворот — еще одна фотография, которая, в отличие от той, первой, снятой в борделе, без всякого сомнения, была подлинной. Водичка становилась все более мутной.

Женщина, явившаяся на днях в полицию, требовала наказания Дэнни Маккея. Сейчас она пила кофе в приемной. Напоминала она выцветшую, высушенную фермершу из Техаса, которая давно похоронила мужа, живет одна и хочет немного приключений.

Дэнни Маккей и Боннер Первис.

Боже мой!

Детектив зашел в туалет, тщательно умылся, почистил ногти и гладко зачесал волосы. Утро явно обещало быть испорченным: наверху требовали закрыть дело, но тут объявилась эта женщина в цветастом ситцевом платье и стоптанных башмаках и буквально посадила его на бомбу замедленного действия.

Фотография была подлинной — что правда, то правда. Она сказала, что снимала сама в 1955 году, когда в их город заехал церковный автобус, и она согласилась разместить в своем доме двух постояльцев. Она сделала это из чисто христианских побуждений и получила в награду проклятие Сатаны. Этими двумя были Дэнни и Боннер.

— То, что вытворяли эти ребята, просто неслыханно. Я сама застала их в спальне.

В общем, снимок выглядел достаточно невинным: два обнаженных улыбающихся молодых человека сидели в корыте с водой и явно веселились. В одной руке они держали по кружке пива, другая рука — на плече друга. Ребята просто хорошо проводили время.

Но после рассказа этой женщины о гомосексуальном акте все это начинало выглядеть не так уж невинно. Ее история полностью меняла восприятие снимка.

Потому что (и О’Мэллей это знал) как только снимок будет напечатан, люди начнут спрашивать себя: если когда-то Дэнни Маккей предавался извращениям, то вполне вероятно и то, что он мог содержать публичный дом, порножурнал и тому подобное.

Фотография и показания этой женщины добьют Дэнни.

Лейтенант О’Мэллей не знал, как поступить. Ему нравился Дэнни Маккей, и он собирался голосовать за него в ноябре. Но он был человеком совести и не мог утаивать свидетельские показания.


В номере Маккея в гостинице «Сенчури Плаза» все бурлило. Пока Дэнни гримировали для телевидения, его ассистенты и советники репетировали с ним написанную на скорую руку речь. Сбоку стоял сенатор с угрюмым видом, с ним дочь, выглядывавшая из-за его плеча.

Дэнни был в хорошем расположении духа и добром здравии. «Джек Даниэл» согрел его и вселил уверенность, как в былые добрые времена. Речь казалась удивительно удачной. Америка будет умолять его стать президентом, когда он закончит свое выступление. Дэнни собирался очень тонко намекнуть на то, что даже имя великого Джона Кеннеди было замарано клеветниками.

К Дэнни подошел один из секретарей:

— К вам детектив О’Мэллей. Он хочет поговорить с вами.

— После, — отмахнулся Дэнни.

— Что, ты думаешь, ему нужно? — спросил Боннер.

— Наверное, он продает билеты на бал полицейских. Но когда другой секретарь прибежал и сообщил, что звонит мисс Хайленд, Дэнни вскочил, сорвал салфетку с шеи и бросился к телефону. Из всех его сторонников Беверли Хайленд была самой влиятельной персоной. Ее трехдневное молчание подкосило Маккея. Поднимая трубку, он жаждал услышать хорошие новости. Господь услышал его молитвы.

Она не только не верила всем этим россказням, но и собиралась сделать публичное заявление на следующий день в поддержку его выдвижения на пост президента.

— Я ничуть не сомневаюсь, отец мой, — сказала она тихо, по своему обыкновению, — что все скоро забудется, и вы получите по заслугам.


Линда Маркус сидела, прислонившись к дверному косяку, и наблюдала, как последние лучи тихоокеанского заката оставляют на небе оранжево-желтые полосы. От океана поднимался горячий и просоленный воздух. Стоял июнь. По радио вещал комментатор: Объявилось еще двое людей, знавших Дэнни Маккея в его бытность священником в Техасе. Одна из них тоже когда-то содержала публичный дом в Сан-Антонио. Некто мисс Хэйзл Кортланд подписалась под заявлением, что Дэнни Маккей и Боннер Первис поставляли девочек для ее заведения. Второй человек — бывший пастор из Остина, штат Техас. Дэнни Маккей как-то заезжал в тот город с миссией возрождения. Его преподобие Уайт утверждает, что в пятидесятых годах Дэнни работал на некоего Билли Боба Магдалену, который однажды исчез при невыясненных обстоятельствах. Господин Маккей давал сегодня утром объяснения полиции по поводу этого исчезновения.

Линда почти не слушала. Когда четыре дня назад пресса сообщила о связи тайных номеров над магазином «Фанелли» с компанией Благая весть, она поняла, почему ей прислали извещение о закрытии «Бабочки» и возвратили деньги.

Где он, — думала она. — Где тот мужчина в маске, который дал мне свободу?

— Ты кто? — спросила она, когда он освободил ее из темницы. — Как тебя зовут? Почему ты здесь работаешь?

Но он только улыбнулся и приложил палец к губам. И она все поняла. Поняла, что совсем не нужно знать его имя и то, чем он занимается за пределами «Бабочки». Она запомнит его как фантастического любовника, который разорвал ее путы.

Он сказал ей:

— Отчуждение, которое ты видела в мужчинах, существовало только в твоем воображении. Ты считала, что их отпугивают шрамы. Мужчин отталкивал не твой физический недостаток, а твоя внезапная холодность к ним. Ты все время оборонялась. Я сомневаюсь, что они уходили от тебя, скорее всего ты их прогоняла.

Он был прав. Линда ушла из «Бабочки» со смешанным чувством ужаса и неведомой ранее уверенности в себе. Она не подозревала, что ее тело способно на такую ответную реакцию. И в тот момент она страстно желала, подобно ребенку, сделавшему первый шаг, попробовать еще.

Теплый ветерок налетел с океана, и Линда нежилась. Ей хотелось вслух кричать о своей радости, хотелось, чтобы знал весь город, как она счастлива!

Вчера… Вчера!

Она прошла в кухню, где на столе лежали остатки вчерашнего ужина. Он принес пиццу (додумался!), и они ели ее на ужин и на завтрак. Спускался вечер — скоро нужно будет опять есть. Линда огляделась. Что бы ей приготовить? Чего бы ему хотелось?

Зашумел душ в ванной. Он проснулся.

Внезапно ей расхотелось готовить, есть или делать еще что-нибудь. Ей хотелось только одного: заняться любовью.

Она увидела свое отражение в стеклянном окошке плиты: женщина с танцующими глазами, горящими щеками, прикрытая только банным халатиком.

«Бабочка». Не во сне ли это? Действительно ли имели место ее встречи с Казановой, Зорро и офицером войск Юга? Действительно ли она была в этих апартаментах грез? Если бы знать, кого благодарить за это.

Но она не знала, кто содержит «Бабочку». Неужели Дэнни Маккей, как об этом говорят газеты? Но она сомневалась, что он имеет какое-либо отношение к этому фантастическому проекту. Линде не удалось установить ни имени ее освободителя, ни кого-либо другого, связанного с «Бабочкой». Только Алексис, ее подруга-педиатр, сумела кое-что разузнать. Любовник Алексис, Чарли, влюбился в нее и выдал себя и свои чувства. Теперь они живут вместе в коттедже на Бенедикт Каньон. Единственное, что он рассказал Алексис, это то, что с ним беседовал управляющий, он же его нанял и научил, что надо делать. В целом, «Бабочка» являлась для него такой же загадкой, как и для всех остальных работающих там. У Линды было подозрение, что тайна «Бабочки» никогда не будет раскрыта.

Она услышала шаги. Он прошел в кухню, подошел к ней сзади и обнял за талию.

— Доброе утро, дорогая, — промурлыкал он. — Или уже вечер? Я потерял счет времени.

Линда обернулась и взглянула на Хосе. Волосы были еще влажные после душа. Она обняла его и поцеловала.

— Знаешь, что происходит, когда я прошу женщину выпить со мной? — спросил он. — Я влюбляюсь.

— Это что, как раз тот случай? — Лицо его посерьезнело.

— Именно это я хотел сказать. Когда я смотрю на тебя и вспоминаю, какой ты была вчера ночью, то думаю, что мне не придется больше ходить на вечеринки.

Линда положила голову ему на плечо, и спокойствие охватило ее.


Крошечная бабочка мерцала в лучах заката и отбрасывала золотистые блики. Затем она села Кармен на ладонь и замерла.

— Мне он больше не понадобится, — тихо произнесла Беверли. — Я хочу, чтобы он был у тебя.

Кармен разглядывала изящный браслет с бабочкой, и глаза ее были полны слез. В этом было что-то прощальное. Она клялась себе, что не будет плакать, когда наступит этот момент, но сейчас ничего не могла с собой поделать.

— Я буду скучать по тебе, подруга, — почти прошептала она.

— Знаю. Я тоже буду по тебе скучать. — Беверли отвернулась от Кармен и оглядела всех остальных собравшихся.

Мэгги, чьи рыжие завитки никак не хотели забираться в хвост, молчала — глаза ее были красны от слез. Энн Хастингз и Рой Мэдисон угрюмо сидели на одном стуле. Джонас Буканан стоял у двери, напоминая часового. Не было только Боба Мэннинга. Он ждал Беверли в машине.

Огромный старый особняк, когда-то принадлежавший звезде немого кино, завис над ними в ожидании. Пыльные пучки света пробивались через граненые стекла окон и отрешенно ложились на безмолвных обитателей дома. Беверли Хайленд, словно привидение, стояла в окружении друзей, высокая, стройная, невесомая, почти прозрачная. Ее пепельные волосы аккуратно причесаны, бежевые брюки и белая шелковая блузка подчеркивали бледность. Она задержалась на несколько секунд, чтобы дать своим друзьям возможность взглянуть на нее в последний раз. Все, что нужно было сделать, сделано, все готово и завершено.

Ей осталось только пойти в «Сенчури Плаза», где ее ждал Дэнни Маккей.

— Пора, — сказала она наконец, и друзья пошли проводить ее до белого роллс-ройса, мотор которого уже работал, и каждый обнял ее. Беверли еще раз оглянулась на них — Кармен, которая когда-то была Кармелитой, Энн, которая была одинока и несчастна, Мэгги, только что овдовевшая с двумя детьми на руках, когда Беверли нашла ее, и негр Джонас, бывший полицейский, который нашел ее мать и почти нашел сестру, — все они плакали.

Она села в машину, и Боб Мэннинг закрыл за ней дверь. Беверли сидела молча и не двигаясь, когда машина тронулась и, петляя, двинулась по Беверли Каньон Драйв к Хайленд-авеню.

Но до того, как поехать в гостиницу, ей нужно было сделать одну, последнюю вещь.

Она сняла телефонную трубку и набрала номер, который знала наизусть.

— Детектива О’Мэллея, пожалуйста.


День плохо начался для лейтенанта, ближе к вечеру он становился еще хуже. Ну почему эта история с Дэнни Маккеем должна была случиться именно на его участке? О’Мэллей взглянул на распухшее досье на своем столе и покачал головой. Что за чертовщина! Эта фермерша из Техаса точно привела все в движение. Как только фотография появилась в газетах, стали как будто оживать разного рода персонажи. Похоже было, что половина населения Техаса знала Дэнни Маккея в юности и имела на него компрометирующий материал. Они говорили со всеми, кто мог их слушать. За последние два дня газеты Америки печатали материалы о скандально буйной молодости Дэнни и Боннера в их бытность миссионерами. На рекламных щитах супермаркетов можно было увидеть фотографии амбаров и полей, где якобы происходили оргии и свершались сатанинские праздники. О’Мэллей был совершенно уверен в том, что восемьдесят или девяносто процентов эти людей никогда не видели Маккея, гораздо меньше людей было им обмануто, совращено и брошено. Все женщины после тридцати лет утверждали, что имеют незаконнорожденных детей от Дэнни, что лишь доказывало, что кому-то это было выгодно. А эти восемь девушек Дэнни в своих красных балахонах, которые вдруг возникли и стали рассказывать газетчикам, что они проститутки и участвовали в оргии вместе с Маккеем накануне первичных выборов. Это тоже, казалось, было далеко от правды.

От лейтенанта требовали действий. Из-за этого непрекращающегося потока грязи общественное мнение по поводу Маккея стало быстро меняться. Избиратели начали думать, что Дэнни не только знал о существовании борделя в Беверли-Хиллз, но и лично содержал его и часто пользовался его услугами. Да, в глазах высоконравственных людей, которых одурачили и которые оказались, к сожалению, столь доверчивыми и поэтому жаждали отмщения и возмещения морального ущерба, Дэнни был виновным в преступлении и должен быть арестован.

И это предстояло сделать О’Мэллею.

Его телефон разрывался, на столе лежала стопка непрочитанных телеграмм. Очередные признания, связанные с именем Дэнни Маккея. Очередные требования возмущенных добропорядочных граждан принять какие-нибудь меры. О’Мэллей пошел в относительно тихую ванную комнату и тщательно обработал ногти.

Ну как они могут арестовать Маккея? У них нет доказательств. Конечно, то, что они имеют на руках, было бы достаточным основанием вызвать любого другого на допрос, но не Дэнни Маккея. «Боже мой! — думал О’Мэллей, приводя в порядок руки, — и это его преподобие Дэнни Маккей, один из богатейших людей Америки, лидер движения «Моральная чистота», человек с такими связями — ведь он одной ногой уже в Белом доме».

О’Мэллей вытер руки, выбросил использованное бумажное полотенце в урну и посмотрелся в зеркало.

Человек, который наденет наручники на Дэнни, должен быть абсолютно уверен, что поступает правильно. Иначе он будет жалеть об этом всю жизнь.

В коридоре О’Мэллею сообщили, что ему звонит Беверли Хайленд. Он тяжело вздохнул. Беверли Хайленд — одна из самых верных и влиятельных сторонников Дэнни Маккея. Именно она вчера сделала заявление в прессе, что непоколебимо верит в этого человека. Она была одна из тех, на ком держался город. Одно слово этой женщины — и его лишат работы.

Он никак не решался взять трубку. О чем она хочет поговорить с ним? Скорее всего, она попросит его оставить Маккея в покое.

С тяжелым чувством детектив О’Мэллей, набравшись мужества, поднял телефонную трубку.


Обстановка в номере Маккея была унылой и безрадостной. Повсюду царил хаос: весь огромный штат Дэнни был задействован. Кто-то кричал в телефон, кто-то отсылал и получал телексы, кто-то говорил с репортерами — все пытались оттянуть момент верного провала. Это происходило накануне съезда Республиканской партии. Политические сторонники Дэнни тревожно быстро отпадали один за одним. Его финансовая империя начала разваливаться. Инвесторы отказывались иметь с ним дело, акции его компании резко упали в цене, прихожане требовали вернуть им их пожертвования. В этом кошмарном водовороте событий Дэнни с трудом понимал, что происходит.

Взять, например, ту техасскую фермершу. Он похолодел, увидев фотографию в газете. Да, он вспомнил эту женщину и тот день, когда она сняла его и Боннера, сидящими в корыте. Черт побери, да она сама с ними плескалась тогда! Дэнни вспомнил то старое доброе время, когда они ели приготовленный ею горячий ужин и потом все втроем спали в одной постели. Откуда взялась эта грязная чушь о его гомосексуальных наклонностях? Какой смысл ей так бессовестно лгать?

— Кто-то ее принудил к этому, — сказал обескураженный Боннер. — Да, но кто?

А потом, как гром среди ясного неба, их словно накрыла гигантская океанская волна писем и телеграмм с небылицами о встречах с Дэнни и его неблаговидных поступках. Пара историй, пожалуй, соответствовала действительности — он оставил нескольких ублюдков где-то, на Юге, но все остальное — сатанинские ритуальные празднества, оргии — откуда это взялось?

Дэнни ходил взад-вперед по комнате, часто поглядывая на часы. Когда Беверли Хайленд позвонила утром и попросила встретиться с ним наедине, у Дэнни было ощущение, что морская пехота прибыла ему на подмогу. Она заверила его, что будет стоять на его стороне и что вместе они разрешат его проблемы. Она богата и влиятельна, и люди верят ей. У Дэнни есть еще время спасти свою голову. И Беверли Хайленд ему в этом поможет.

Дэнни взглянул на свекра и понял, что сделал ошибку. Сенатор сидел в кресле, подобно старому паше, попыхивая сигарой и ежеминутно вынося приговоры мужу своей дочери. Он провел целый день с партийными функционерами за закрытыми дверьми, пытаясь спасти утопающего, каким видел своего зятя. Ради самих себя они должны попытаться спасти его, но только чудо сможет им в этом помочь.

У старика не было сомнений в том, что все последние истории и домыслы были ложью. Но его приводило в бешенство то, что Дэнни глупо позволил начаться этой кампании клеветы. Помощницы оказались проститутками? Насколько ему известно, девушки, которых нанимали его помощники, были девственницами. Откуда появились эти восемь шлюх — он не имел понятия.

А это дело с миссионером Фредом Бэнксом, которого засадили в ближневосточную тюрьму! Когда он объявил, что все было подстроено Дэнни, не оставалось сомнений, что этому человеку заплатили, — но кто? Кто так желает попасть в Белый дом, не останавливаясь ни перед чем?

Сенатор предоставил зятю еще один, последний шанс. Если Беверли Хайленд заступится за него, есть надежна выплыть. Если нет, сенатор забирает дочь и увозит ее в Техас. А компания Благая весть может лететь в тартарары — его это уже не касается.

— Она здесь, — сказал кто-то. Дэнни бросился к окну. Даже отсюда, с высоты, можно было видеть оживление на улице — репортеры обступили роллс-ройс, а затем, сверкая вспышками, двинулись за Беверли Хайленд в вестибюль отеля.

Она невозмутимо проследовала через толпу, Боб Мэйнинг расчищал ей путь, и молча вошла в лифт. Мэнниг объявил прессе, что после встречи с Дэнни Маккеем мисс Хайленд сделает официальное заявление.

Боб Мэннинг постучал в дверь, но она открылась ему сразу же, как только его пальцы коснулись ее. Беверли зашла в прокуренную комнату и сразу же ощутила напряжение, панику и отчаяние. Мало того, он почувствовала охвативший всех страх. На мгновение ей это напомнило гнетущую и душную атмосферу публичного дома Хэйзл, где собирались мужчины, чтобы покурить, выпить и в этой духоте разогнать свои страхи. Помощники расступились перед Дэнни, словно покорное море, когда он вышел навстречу Беверли, напоминая величественного монарха. Он протянул ей руки, но она только сжала кожаную сумочку в руках и попросила оставить их одних.

Одних для Дэнни означало восемь-девять человек вокруг него. Вот уже много лет он и вздоха не мог сделать без секретарей, телохранителей и советников. Но Беверли хотела, чтобы он остался один, и поэтому он выпроводил всех и закрыл дверь.

Непривычно было находиться в неожиданно тихой комнате. Беверли разрешила присутствовать Первису, а также пожелала, чтобы рядом с ней находился ее шофер, который, как она объяснила, являлся ее секретарем и телохранителем. Беверли, Дэнни и Первис сели, а Мэннинг остался стоять у закрытой двери.

— Мисс Хайленд. — Дэнни подался вперед, опираясь на локти. — Вы не можете себе представить, как я ценю вашу поддержку и непоколебимую веру в меня, несмотря на весь этот кошмарный бред. Наверное, Бог благословил меня, дав такого друга, как вы.

Легкая улыбка тронула ее губы.

— Да, все это должно быть ужасно для вас, мистер Маккей.

— Проклятья, посланные Моисеем, не сравнятся с тем, что пришлось пережить мне за неделю.

Беверли неотрывно смотрела на него. Хотя он, очевидно, приложил много усилий, чтобы выглядеть молодцом, напряжение сказывалось.

— Вы много пережили? — тихо спросила она.

— Да, мадам.

— Вы очень страдали?!

Он заморгал глазами.

— Да.

— Вы чувствуете себя одиноким и брошенным?

На его красивом лице на секунду проступил вопрос. Затем он негромко ответил:

— Да, я чувствую себя именно так, мисс Хайленд. Просто удивительно, как хорошо вы меня понимаете.

— Мне знакомы подобные треволнения, мистер Маккей. Вы, конечно же, никак не можете понять, почему и как это все случилось. Вам должно быть кажется, что мир развалился на части без видимой на то причины.

— Позвольте мне сказать вам, мисс Хайленд, — он закашлялся, — могу ли я называть вас Беверли?

Она кивнула.

— Вы можете называть меня как хотите, мистер Маккей. Когда-то вы называли меня Рэчел.

Он оторопел.

— Как, простите?

— Разве вы не помните девочку по имени Рэчел, мистер Маккей, Рэчел Дуайер?

— Я… — Он взглянул на Боннера, который непонимающе пожал плечами. — Боюсь, что нет, мисс Хайленд. Кто она такая?

Беверли заговорила еле слышно, почти отрешенно.

— Рэчел Дуайер, которую вы подобрали на дороге в Эль-Пасо тридцать семь лет назад. Вы отвезли ее в Сан-Антонио и продали в публичный дом, владелицей которого была некая Хэйзл. Затем вы заставили Рэчел сделать аборт и велели Хэйзл выбросить ее на улицу. Ну, сейчас вспомнили, мистер Маккей?

По глазам было видно, что Дэнни вспомнил. Он облизал пересохшие губы.

— Нет, не припоминаю. Она, наверное, из многих любителей сенсаций, которые собрались в одном вагоне?

— Нет, мистер Маккей. Говорю вам, тогда вы меня называли Рэчел. Я — Рэчел Дуайер.

Глаза его широко раскрылись, затем сузились в щелочки.

— Этого не может быть. Рэчел была…

— Страшненькой, да, была. Но благодаря пластической операции перестала ею быть. И у меня тогда были темные волосы.

У него пропал дар речи.

— Не можете припомнить? У меня есть татуировка на внутренней стороне бедра. Вы ее сделали. Маленькая бабочка.

— Я… — Голос его сорвался. Он взглянул на Боннера — тот, казалось, абсолютно ничего не понимал. — Я не могу взять в толк, мисс Хайленд, о чем вы говорите?

— Пожалуйста, называй меня Рэчел. Я этого хочу. По старой доброй привычке.

— Я ничего не понимаю.

— Все очень просто, Дэнни. После Техаса я уехала в Калифорнию. Сменила внешность, имя. Ну а сейчас мы снова встретились.

Беверли видела пульсирующую жилку на его шее. Он был бледен как полотно, — наконец до него дошло.

— Ты… — прошептал он. — Ты — Рэчел?

— Да, Дэнни. Столько лет прошло. А ты думал, я умерла?

— Нет, но… — Он заерзал на стуле.

— Ты совсем не думал обо мне все эти годы?

— Это было так давно. — Он сглотнул. — Надо же, Рэчел Дуайер! — Он нервно засмеялся. — Да, ну и встреча. Почему ты раньше не сказала мне об этом? Почему скрывала? Ты вкладывала столько денег и оказывала такую поддержку моему делу — могла бы сказать мне, Рэчел. — Он почти кричал. — Да, счастливый миг!

— Ты действительно так думаешь?

— Конечно. Мы снова в одной команде, как и тогда. Подумать только, ты пришла помочь мне. Благодари Бога, Рэчел. Он заставил твое сердце простить меня. Я знаю, что причинил тебе боль, принудив к аборту. Но, поверь мне, потом бросился на колени и раскаялся. Я пошел к Хэйзл, но она сказала мне, что ты ушла. И тогда я стал искать тебя.

— Искать меня? Почему ты не заглянул в Нью-Мексико, где я родилась, или в Голливуд, где я, как я тебе много раз говорила, искала свою сестру?

— Понимаешь…

— Ладно, Дэнни. — Голос ее по-прежнему был тих. — Это было так давно, и мы так сильно изменились с тех пор.

— Да, это так. Господи праведный, ты настоящая христианка, Рэчел. Простить все и прийти на помощь в тяжелую минуту.

Беверли слегка нахмурилась.

— Боюсь, ты не понял меня, Дэнни. Я никогда не прощала тебя за то, что ты сделал. И сейчас я здесь не для того, чтобы спасти тебя.

Дэнни внимательно смотрел на нее.

— Я пришла, чтобы сказать тебе кое-что, что ты должен знать.

Беверли сидела спокойно, говорила невозмутимо, уверенная в своей правоте. В ее голосе не было ни гнева, ни холода, ни ненависти. Это была женщина, неторопливо рассказывающая историю своей жизни.

— В ту ночь, Дэнни, когда ты выбросил меня из машины и оставил, истекающую кровью, умирать, ты посоветовал мне запомнить имя Дэнни Маккея. Я запомнила. И дала себе клятву, что отомщу тебе. Все эти тридцать пять лет я жила одной мыслью, что ты должен заплатить за то, что сделал со мной.

Он поежился. На лбу появилась испарина.

— Ты думаешь, что говоришь? Ты лжешь!

— Нет, я говорю правду. И каждый мой вздох приближал меня к тому моменту, когда я увижу тебя растоптанным, уничтоженным.

— Почему ты так долго ждала этого часа? У тебя была масса случаев нанести удар раньше.

— Была. Но я хотела, чтобы ты упал с большой высоты, Дэнни. Хотела, чтобы у тебя не было возможности выкарабкаться и продолжать причинять людям боль. Я должна быть уверена, что достаточно сильна, чтобы добить тебя. — Она сжала сумочку в руках. — Поэтому я позволила тебе взобраться наверх, пока не наступил подходящий момент.

— Что ты несешь? Ты мне позволила! Ты мне ничего не позволяла. Я всего добился сам!

— Да, сам, но только потому, что я позволила тебе это сделать!

— Ты сумасшедшая!

— Да?! Вспомни церковь в Хьюстоне. Умер человек, и ты подумал, что вернул его к жизни. Так это я все устроила. — Дэнни повернулся к Боннеру. — Я была в Хьюстоне в ту ночь, Дэнни. Человек, который умер, мой друг — актер, ему особенно удаются сцены, когда приходится умирать. Другой актер сыграл доктора, ну а подруга согласилась быть женой. Все это мы разыграли, Дэнни, а ты поверил.

Он впился руками в ручки кресла, костяшки пальцев побелели.

— Но зачем?

— Чтобы остановить тебя, когда ты попытаешься снова осуществить эту авантюру. Ты надувал невинных людей своими трюками. Поэтому я разыграла еще одну сцену с участием людей, которые сразу бы признались в том, что это мошенничество, если бы их об этом попросили.

— Я не верю тебе.

— А Фред Бэнкс? Я купила его через месяц после того, как ты привез его в Америку. Он мне рассказал, как ты все подстроил, как обманывал американцев, как незаконно снабжал оружием арабского короля. И, наконец, «Королевские фермы», Дэнни. Я специально построила их, чтобы ты их купил. Я специально открыла второстепенные заведения типа магазина мужской одежды, редакцию порножурнала и массажные кабинеты, рассчитывая на то, что ты слишком скуп и занят, чтобы хорошо ознакомиться с компанией, которую покупаешь. И ты меня не подвел, Дэнни.

Наступила тишина, слышно было только тихое гудение кондиционера. Прохладный воздух шевелил портьеры и обдувал обитателей комнаты. За окнами Лос-Анджелес изнывал от июньской жары. Внизу, в вестибюле, журналисты освобождались от галстуков и вытирали лбы в ожидании Беверли Хайленд.

— Ты не в себе! — завопил Дэнни. — Не хочу больше тебя слушать!

Он хотел было подняться, но Беверли остановила его.

— Тебе придется меня выслушать, потому что дальнейшее развитие событий зависит от тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Все, что произошло в этой комнате, известно только четверым. Все может остаться по-прежнему, я буду продолжать страстно поддерживать тебя, если ты сделаешь одну вещь.

— Что именно?

Она прижала сумочку к себе, сердце билось так сильно, что трудно было дышать.

— Ты должен попросить меня помочь тебе. Он вскочил.

— Иди ко всем чертям!

— Это ведь тебя не спасет. Подумай, Дэнни. Когда я выйду из этой комнаты, пресса потребует от меня заявления. Каково будет это заявление — зависит от тебя. Я могу восстановить твое доброе имя. В этой сумочке у меня есть доказательство, что тебя подставили: все, что произошло неделю назад, имело целью уничтожить тебя. Если я передам эти документы прессе, ты станешь героем, Дэнни! Люди станут тебя считать невинной жертвой и будут почитать как мученика. Ты взлетишь еще выше. Тебя будет не остановить. Но… — Она выдержала паузу. — В моей власти также погубить тебя окончательно. Одно мое слово, и мир отвернется от тебя, Дэнни, ты сгниешь. Что ты выбираешь?

Дэнни взглянул на Боннера, в глазах которого отражался страх. Затем он перевел взгляд на шофера. Старый человек охранял хрупкую женщину.

— Даже не помышляй об этом, Дэнни, — сказала она. — Жестокость тебя не спасет. Сделай то, о чем я тебя прошу, и ты выйдешь отсюда невинным человеком.

— Гори в аду!

— Советую тебе выполнить просьбу женщины, — неожиданно для Дэнни произнес шофер.

— А ты не вмешивайся!

— Почему нет? — Мэннинг двинулся в сторону Дэнни. — Я знаю, что сейчас творится у тебя в душе, сынок. Я читаю тебя, как книгу. Ты думаешь, она блефует, и тебе удастся отговориться? Ты думаешь, она не в себе и не сможет причинить тебе вреда? Послушай, парень, не только она может сделать тебе больно, я могу к ней присоединиться.

Дэнни фыркнул.

— Что ты можешь сделать?

— Я могу ответить репортерам на их вопрос к тебе: что стало с Билли Бобом Магдаленой?

Дэнни прищурился. Полиция уже допытывалась у него об этом, и он рассказал им, что приобрел у Билли Боба автобус честным путем и оставил пьянчужку-священника там, где он пожелал остаться. И полиция поверила ему — у нее не было причин не поверить.

— Ты думал, что Билли Боб Магдалена старик, когда ты с ним познакомился, — сказал шофер Беверли. — Но ему было только сорок три года, когда ты узнал его. Это было тридцать четыре года назад, сейчас ему где-то семьдесят семь. Магдалена — это не настоящее его имя. На самом деле он Мэннинг. Узнаешь меня?

Тяжелое молчание наполнило комнату. Боннер медленно поднялся, не в силах произнести ни слова. Дэнни с остолбенением смотрел на старика.

— Вы, ребята, бросили меня, считая, что я готов. Я действительно чуть не отдал концы в той пустыне. Но сбившиеся с пути туристы подоспели как раз вовремя. Они отвезли меня в больницу, где я находился шестнадцать лет, изувеченный, лишившийся рассудка от палящего солнца и отсутствия воды. Но в один прекрасный день память вернулась ко мне, и первыми словами, которые я произнес в здравом рассудке, были: Дэнни Маккей. Совершенно случайно моя история была напечатана в местной газете. Мисс Хайленд узнала об этом, приехала в больницу и расспросила меня обо всем. Она вызволила меня из той тюрьмы и вернула к жизни, чтобы увидеть день твоей расплаты.

Ошеломленный, Дэнни покачнулся и буквально упал в кресло.

— Теперь вы видите, — Мэннинг встал позади Беверли, — что это все правда. Она всю жизнь следила за тобой, за каждым твоим шагом. Ей даже было известно, когда ты в туалет ходил.

Кондиционер включался и выключался, в соседней комнате слышны были приглушенные голоса, где-то звонили телефоны, на бульваре Уилшир гудела сирена. Беверли неподвижно сидела, прижимая к груди сумочку с ценными документами. Она никого не торопила, она достаточно долго ждала, чтобы не подождать какие-то несколько минут.

У Дэнни пересохло во рту. Краска полностью сошла с лица. Наконец он произнес:

— Рэчел, не делай этого со мной!

— Этого недостаточно, Дэнни.

— Боже мой, неужели ты действительно хочешь, чтобы я стал умолять тебя?

— Да, Дэнни. — В ее голосе зазвучал металл. — Как когда-то я умоляла тебя. Вспомни ту наивную девочку на столе у врача. Вспомни ее голос, умоляющий тебя позволить ей оставить ребенка. И сделай то же самое. Я хочу видеть страх на твоем лице, хочу слышать, как ты умоляешь меня пощадить тебя.

Рука Дэнни быстро потянулась к телефону за креслом.

— Если ты это сделаешь, — сказала она, — будешь уничтожен до того, как выйдешь из этой комнаты.

Рука его повисла в воздухе.

— Пожалуйста, Рэчел, — еле слышно прошептал он. — Пожалуйста, не делай этого со мной.

— Этого недостаточно, Дэнни.

— О Боже! — закричал он. — Не делай этого со мной!

Она медленно встала и взглянула на него сверху вниз.

— Я тридцать пять лет ждала этого момента. Я приносила себя в жертву и отказывала себе во всем ради этого момента. Меня не проведешь, Дэнни.

Он сжал руки и опустился на колени.

— Пожалуйста, Рэчел. Пожалуйста, спаси меня!

— Я хочу видеть твои знаменитые слезы. Ты хорошо плачешь перед телевизионными камерами. Заплачь передо мной.

— Господи, ты не можешь быть так жестока. Пожалуйста, Рэчел. Ну, пожалуйста!

— Меня тошнит от тебя, — произнесла она тихо. И он заплакал по-настоящему.

— Я все сделаю, Рэчел. Все что угодно. Помоги мне выпутаться из этого. Не позволь им растоптать меня. Я этого не вынесу. После всех этих лет я не вынесу позора. Я не смогу жить с ним!

Она смотрела на него еще какое-то мгновение, затем направилась к двери. Повернув ручку двери, она сказала:

— Боюсь, тебе придется жить с этим, Дэнни!

— Чего ты хочешь от меня? Я же стою перед тобой на коленях. Неужели этого недостаточно?

— Нет, Дэнни. Я никогда и не собиралась спасать тебя. Я только хотела посмотреть, как низко ты можешь пасть. В документах, которые находятся в моей сумочке, мое окончательное заявление прессе, а в нем твое полное разоблачение. Если бы ты в своей жизни заставил страдать только меня, я могла бы простить тебя. Но ты принес страдания многим другим, и ты убил моего ребенка! За это тебе нет прощения.

— Господи Иисусе!

— И вот еще что, Дэнни. Детектив О’Мэллей направляется сюда, чтобы арестовать тебя.

Опираясь на стул, он с трудом встал.

— Что ты несешь? Он не осмелится этого сделать.

— Боюсь, что осмелится, Дэнни. Ему придется это сделать. Помнишь, как ты пришел как-то ко мне в бордель Хэйзл, напился и хвастался, что был арестован за низкий поступок и сбежал.

Дэнни и Боннер не сводили с нее глаз.

— Ты думал, что за давностью лет дело закрыто, и ты свободен. Я послала Боба в Техас выяснить это, и знаешь, что ему удалось узнать? Тебя по-прежнему разыскивают по обвинению в убийстве при совершении побега. В данном случае не действуют ни давность срока, ни залог. Через несколько минут, Дэнни, тебя выведут отсюда в наручниках. И ради этого момента, — она открыла дверь, — я жила все эти тридцать пять лет.

Он метнулся к ней, но Беверли успела широко распахнуть дверь до того, как он набросился на нее с криком:

— Проклятая тварь!

Люди в соседней комнате обернулись и застыли в молчании.

Она вышла из комнаты Дэнни. В этот момент появился детектив О’Мэллей в сопровождении нескольких полицейских. За ним гурьбой двинулись репортеры и телевизионщики. Они слышали крики Дэнни и сгрудились вокруг Беверли, засыпая ее вопросами и щелкая камерами. Она подняла руку, дав им знак замолчать, затем передала сумочку Бобу.

— Все, что я могу сказать прессе, содержится в этом письменном заявлении. Этим я отказываюсь в дальнейшем оказывать финансовую, политическую и личную поддержку Дэнни Маккею.

Журналисты загудели и перекрыли ей путь к лифту. Когда она подошла к двойным дверям, то услышала перекрывающие все голоса вопли Дэнни:

— Тварь, грязная тварь! Тебе это так не пройдет! Я тебя из-под земли достану! Вот увидишь, достану и сотру в пыль!

Она зашла в лифт, повернулась, чтобы посмотреть, как Дэнни в наручниках отбивается от полицейских. Двери лифта закрылись, и она погрузилась в тишину.


Белый роллс-ройс мчался вдоль пустынной автострады. Боб Мэннинг сидел за рулем, Беверли сзади него. Слева от них отвесные скалы спускались далеко вниз к Тихому океану, по которому бежала серебристая лунная дорожка. Справа похожие на черных гигантов холмы упирались в небо. Роллс-ройс летел, подобно серебряной пуле в ночи.

Беверли почувствовала свет фар за ними. Этот свет появился сразу же, как только они отъехали от «Сенчури Плаза», и неотступно следовал за ними. Беверли обернулась. За ними ехал коричневый седан. Лицо водителя трудно было различить. Если Боб прибавлял скорость, седан следовал его примеру. Когда Боб притормаживал, преследователь тоже сбавлял ход. Сейчас они петляли по серпантину горной дороги, почти соприкасаясь бамперами.

Боб тоже знал, что сзади машина, и частенько поглядывал в зеркало. При этом пытался не отвлекаться от опасных поворотов и все время думал о пропастях внизу. Затем свет фар сместился. Беверли оглянулась, увидела коричневую машину. Она потянулась за ремнем безопасности. С трудом выдавила из себя:

— Боб…

Он нажал на тормоз.

Через несколько мгновений белый роллс-ройс парил в воздухе, выписывая красивую серебряную дугу, а затем нырнул в бездну океана.


Все было кончено. Не было больше Беверли. Лонни, фантастический ковбой, больше не существовал.

Джессика стояла на балконе, который выходил из основной спальни ее дома. Был теплый июньский вечер, она молча смотрела на белое высохшее дно бассейна. Оно сильно потрескалось, поэтому воду спустили и ждали специалистов. Когда Фрэнклины задумали делать бассейн, Джессика попросила Джона привлечь к этому Труди. Она уверяла его, что у Труди все получается отлично, и что она сделает превосходный бассейн. Но Джону не нравилась Труди Штейн, она казалась ему непоследовательной, ветреной, и поэтому он нанял для строительства бассейна другую компанию.

Компанию возглавлял его случайный знакомый, с которым он встретился в баре.

Прошло три года, и уже возникли проблемы.

Но Джессике было не до этого. Она смотрела на пустой бассейн в заднем дворике и думала о том, что ей предстояло сделать.

Восемь лет назад Джессика перешла из отцовского дома в дом мужа, ни разу не выйдя в свет. Пришло время посмотреть, что делается там.

Она забыла про бассейн и вернулась в спальню — ей оставалось только закрыть чемодан. Поворачивая ключ в чемодане, она еще раз взглянула на роскошную кровать, на которой она провела столько ночей одна, даже когда Джон лежал рядом. Она взяла чемодан, свитер, сумочку и вышла из комнаты.

— Мне нужен отпуск, — заявила она Фреду Мортону, своему партнеру.

Он не возражал. За все эти годы борьбы за процветание фирмы Джессика не отдыхала.

— Я ненадолго уеду. Думаю, ты справишься без меня. Да, он был в состоянии некоторое время справиться теперь, когда они наняли дополнительно трех адвокатов и юриста для своей растущей фирмы.

Джессика сначала сказала Фреду, затем Труди, которая в это время путешествовала вокруг островов со своим возлюбленным Биллом. Она сообщила родителям, что ей надо уехать, чтобы подумать о жизни. На их вопрос, едет ли Джон с ней, Джессика ничего не ответила. Теперь оставалось известить только одного человека.

Они с Джоном не разговаривали с того дня, когда она уехала с ярмарки, оставив его одного. Дни, последовавшие за этим, были холодными, несмотря на жару в Лос-Анджелесе. Джон и Джессика спали врозь, обедали врозь и вообще старались не замечать присутствия друг друга, подобно двум призракам, прилетевшим в дом на разных самолетах.

В тот день они перешли решающий рубеж. Слишком много было сказано, слишком многое открылось. Возврата к прошлому нет, нет надежды, что будущее будет лучше прошлого. Джессика знала, что в глазах Джона она совершила непростительное преступление: она спровоцировала его на недостойный поступок — он ударил женщину. Всю оставшуюся жизнь он будет считать, что это была ее вина, и что все шаги к примирению и прощению должны делаться ею.

Наконец она делает шаги.

Джон был у себя в кабинете — смотрел новости. По всем каналам передавали сенсационную новость: гибель Беверли Хайленд. Свидетельница, назвавшая себя Энн Хастингз, говорила ведущая, сообщает, что видела, как коричневый седан столкнул роллс-ройс мисс Хайленд со скалы и умчался прочь. Спасательные работы еще ведутся, но в поднятой со дна машине оказались открытыми двери, поэтому почти не осталось надежды найти тела Беверли Хайленд и ее шофера Боба Мэннинга. Трагедия случилась вскоре после того, как мисс Хайленд покинула отель «Сенчури Плаза», где у нее состоялась частная встреча с Дэнни Маккеем.

Джессика остановилась в дверном проеме и смотрела на человека, которого она когда-то обязалась любить, почитать и слушаться.

— Джон, — позвала она.

Он либо не слышал, либо делал вид, что не слышит.

— Джон, — громче позвала она. — Мне надо тебе кое-что сказать.

Наконец он поднял на нее глаза. Лицо его было каменным. Он увидел чемодан в ее руках.

— Я ухожу от тебя.

Через несколько минут она сидела в своем синем кадиллаке и мчалась вдоль шоссе Пасифик по направлению к закату. Наконец она была совершенно свободна.


Эпилог


На острове, который ничем не отличался от других существующих в мире островов, среди зеленого моря, утопая в полотенцах, лежала женщина и смотрела новости, передаваемые с другого конца света. Пока камера записывала для потомков на пленку пышные похороны известного в Хьюстоне лица, комментатор говорил: Дэнни Маккей повесился в тюрьме на третий день после ареста по обвинению в совершении в молодости безнравственных поступков. Существует мнение, что он был доведен до самоубийства, охваченный горем и отчаянием из-за полного развала его политической и религиозной империи.

Женщина, расположившаяся в шезлонге, взяла пульт дистанционного управления и выключила телевизор. Затем повернулась с улыбкой к молодому человеку, сидевшему у ее ног.

Он не знал, о чем шла речь, и не хотел этого знать. Однажды в «Бабочке» она сделала ему предложение, от которого он не смог отказаться, — она будет заботиться о нем, если он проявит заботу о ней, не задавая никаких вопросов.

Довольно улыбаясь, она растянулась под божественно горячим солнцем. Судя по всему, она услышала хорошие новости. Это было сигналом к тому, что можно продолжать заниматься любовью.

Он придвинулся к ней и поцеловал, долго не отрывая своих губ от ее. Она тихо застонала. Он провел руками по ее темным волосам и поцеловал еще более страстно. Поцелуй был требовательный. Ей это нравилось. Он медленно ласкал ее тело, развязывая лямочки купальника, губами прикасаясь к шелковистой, пахнущей кокосом коже.

Когда он дошел до бедер, она глубоко вздохнула, наслаждаясь его чувственным прикосновением, его нежным ненавязчивым искусством любить женщину. Приоткрыв глаза, щурясь от жаркого солнца, она посмотрела на то, что окружало ее: поднос с шоколадными трюфелями, стопка непрочитанных романов, таких же сладких, как и конфеты, золотистая голова юноши, который любил ее.

Ее охватило томление и неведомое ранее чувство безмятежного спокойствия. Все прошло как нельзя лучше — план подстроить аварию для Беверли Хайленд удался: в коричневой машине сидели Мэгги и Кармен. Роллс-ройс упал в пропасть, затем они поспешно и тайно добрались до аэропорта. Похороны прошли с пустым гробом, так как тело Беверли не нашли. Теперь друзья жили, отделенные друг от друга навеки, в богатстве и безопасности. Жили той жизнью, которую сами выбрали для себя: Кармен — в особняке Беверли-Хиллз, Энн Хастингз — на Гавайях, Мэгги со своим возлюбленным — в Сан-Диего. Джонас Буканан открывает международное сыскное агентство, Боб Мэннинг доживает последние годы в тропиках Рио.

Юноша вдруг спросил ее:

— Что это за отметина на внутренней стороне бедра? Похоже на татуировку.

Она засмеялась.

— Когда-то это была бабочка.

Затем, не зная к чему приступить сначала, — к шоколаду или к юноше — давно она не пробовала ни того, ни другого, — Рэчел все-таки потянулась к Джеми, который когда-то обнаженным плавал у нее в бассейне!!!


notes


Примечания


1


Блюда испанской, итальянской и латиноамериканской кухни. Прим. ред.


2


Рост Джессики составил 1 м 68 см, а вес — 50 кг (Прим. ред.).


3


Литания — молитва у католиков, которая поется или читается во время торжественных религиозных процессий (Прим. ред.).


4


Более 13 кг (Прим. ред.).