Вечная месть
Крейг Расселл


Йен Фабель #3


Знаменитый детектив Йен Фабель сталкивался с множеством запутанных и опасных дел.

Но на этот раз ему приходится по-настоящему трудно.

Таинственный маньяк не просто жестоко убивает успешных, законопослушных обитателей Гамбурга — при этом он полностью копирует древние ритуальные убийства…

Кто он? Что вкладывает в свое чудовищное «послание»?

Пытаясь найти ответы на эти вопросы, Йен Фабель погружается в прошлое жертв и понимает: убийцу связывает с ними что-то глубоко личное.

Но что?

Как только Йен узнает это, он найдет убийцу.


Крейг Расселл

Вечная месть


ПРОЛОГ


ГЛАВА 1

Двадцать восьмой день после первого убийства: четверг, 15 сентября 2005 года


Железнодорожная станция Норденхам, 145 километров к западу от Гамбурга

Фабель невольно подумал: есть некая ирония в том, что железнодорожная станция Норденхам — конечная. Их путь, как ни посмотри, заканчивается именно тут. И отсюда уже больше некуда идти.

Огни фар стоявших по ту сторону железнодорожного полотна полицейских машин освещали платформу, как театральные подмостки. Вот он, момент истины: ясный, точный и четкий. Даже покрытая краской штукатурка фасада станционного здания, построенного более века назад, казалась обесцвеченной. Неровности и углы выступали с неестественной четкостью, как на архитектурном наброске или в театральных декорациях, на которые отбрасывали гигантские тени два находившихся на платформе человека: один стоял, и в его руке ярко сверкал клинок, другой был поставлен на колени.

В мозгу Фабеля быстро прокручивались тысячи возможных вариантов, во что все это может вылиться. Любые его слова, любые действия приведут к определенным последствиям, повлекут за собой цепочку событий. И наиболее вероятные последствия — далеко не одна смерть.

У Фабеля голова пухла от этих мыслей. Ночной воздух казался ему сухим, дыхание вырывалось облачками пара. Казалось, все они, собравшись тут, в этой низине, на самом деле взобрались на огромную высоту, где из-за слишком разреженного воздуха почти невозможно было расслышать какие-то другие звуки, кроме судорожного, хриплого дыхания коленопреклоненного человека. Фабель взглянул на своих помощников, державших под прицелом человека с клинком. В их напряженных позах явственно читалась готовность стрелять. Затем внимание Фабеля привлекла Мария: в ее лице не было ни кровинки, голубые глаза сверкали ледяным блеском, костяшки загорелых рук, в которых она сжимала «ЗИГ-зауэр», побелели.

Фабель едва заметно качнул головой, надеясь, что команда правильно поймет его молчаливый приказ придержать коней.

Он пристально посмотрел на стоявшего в центре круга света человека. Фабель со своей командой несколько недель пахали как проклятые, пытаясь идентифицировать убийцу, за которым охотились. Оказалось, у этого человека много имен. Имя, которое он сам себе дал, начав свой жуткий «крестовый поход», — Рыжий Франц. Средства массовой информации в своей вечной жажде напугать обывателя как можно больше окрестили его Гамбургским Парикмахером. Но теперь Фабель знал его настоящее имя.

Перед Рыжим Францем спиной к нему стоял на коленях пожилой мужчина. Рыжий Франц держал его за седые волосы, запрокинув голову так, что была видна белая шея. Лицо несчастного искажал ужас, а кожа чуть ниже кромки волос была разрезана по всей ширине лба. Рана чуть раскрылась, когда Рыжий Франц рванул голову мужчины назад. По лицу жертвы водопадом полилась кровь, мужчина тоненько завизжал, как раненое животное.

Нож в руке Рыжего Франца зловеще сверкал.

— Ради Бога, Фабель! — Голос стоявшего на коленях мужчины звенел от ужаса. — Помогите мне… Пожалуйста… Помогите, Фабель…

Фабель пропустил мольбу мимо ушей, не сводя пристального взгляда с Рыжего Франца. Тот поднял руку вверх, словно регулировщик, останавливающий движение транспорта.

— Спокойно… Спокойно. Я в такие игры не играю. И все остальные тут тоже. Мы не станем исполнять те роли, что ты нам отвел. И нынче ночью история не повторится. — Рыжий Франц издал горький смешок. Рука с ножом дернулась, и клинок опять ярко сверкнул. — Вы и правда думаете, что я просто так все брошу? Этот ублюдок… — Он снова дернул мужчину за волосы, и тот, весь залитый кровью, опять взвизгнул. — Этот ублюдок предал меня и все то, за что мы боролись. Он думал, что моей смертью купит себе новую жизнь. Они все так думали.

— Все это фантазии чистой воды, — сказал Фабель. — Ведь это была не твоя смерть.

— Да ну? Тогда с чего это вы сами начали сомневаться в этом, пока искали меня? Смерти не существует. Есть только память. И единственная разница между мной и всеми остальными в том, что мне дозволено было вспомнить, заглянуть в прошлое, посмотреть сквозь череду окон. Я помню все. — Он помолчал. Тишину нарушил лишь отдаленный шум машины, ехавшей по ночному Норденхаму, не так далеко от станции, но, казалось, где-то в другом мире. — Ну конечно, история повторится. История всегда повторяется. Она повторила меня… Вы так гордитесь тем, что в юности изучали историю. Но вот понимали ли вы ее когда-нибудь на самом деле? Все мы — лишь вариации на одну и ту же тему. Все мы. То, чтобы было прежде, повторится снова. Тот, кто был прежде, будет снова. И так без конца. История состоит из начал. История уже сотворена, а не творится.

— Ну так сотвори свою собственную историю, — предложил Фабель. — Измени ход событий. Сегодня история не повторится. Сегодня никто не умрет.

Рыжий Франц улыбнулся. И улыбка была такая же ясная, жестокая и холодная, как нож в его руке.

— Да ну? Это мы сейчас посмотрим, герр гаупткомиссар.

Клинок сверкнул, нацелившись в горло стоявшему на коленях мужчине.

Раздался крик. Грянул выстрел.


ГЛАВА 2

День весеннего равноденствия, 324 год: за тысячу шестьсот восемьдесят один год до первого убийства


Буртангское болото, Восточная Фризия

Бледное безоблачное небо равнодушно взирало на ровное плоское болото.

Он шагал гордо и с достоинством. Нагота его не смущала и не унижала: воздух и солнце, ласкающие кожу, служили ему царским одеянием. Густые свежевымытые и надушенные волосы сверкали золотом в ярком свете дня. Вдоль положенного на вязкую почву деревянного настила, по которому он шел, стояли люди, которых он знал всю свою жизнь, и радостно приветствовали процессию.

Его сопровождала свита: жрец, вождь, жрица и почетная стража. И всю дорогу его осыпали словами хвалы. Тут были и женщины, ставшие его женами в предыдущие дни. Некоторые из них благородного происхождения. Как и он теперь. Его низкое происхождение забыто и не имеет более никакого значения. Этот день, это действо возносило его выше вождя или короля. Он был почти Богом.

А когда он прошел, все запели. Люди пели о начале и конце, о возрождении, о солнце и луне и о смене времен года. О великом таинственном цикле. И возрождение, о котором они пели, было его собственным грядущим возрождением. Блистательным возрождением. Он возродится снова для лучшей, возвышенной жизни.

Он и его свита приблизились к концу деревянного настила — тут были сложены ветки орешника, которыми покроют его, а затем прижмут камнями, чтобы он не восстал, прежде чем придет его время.

Они достигли конца настила, и перед ними открылась гладкая черная поверхность заводи, в которой отражалось ясное небо.

Миг настал.

Он почувствовал, как сильнее забилось сердце. Шагнув с деревянного настила, вдруг необычайно ясно ощутил все, что его окружало, — влажную мягкую почву и жесткую болотную траву под босыми ногами, воздух и солнце на коже, сильные руки почетной стражи, когда его крепко схватили за плечи. Все вместе трое мужчин шагнули вперед, в заводь. Они погрузились по пояс, и он ощутил, как холодная вода щекочет его обнаженные ноги и гениталии.

Он тяжело задышал, а сердце забилось еще отчаяннее, словно в предчувствии близкой смерти. Он должен верить. Усилием воли он и заставлял себя верить. Это был единственный способ совладать с паникой, которая, казалась, неслась за ним следом по деревянному настилу.

Жрица скинула платье и обнаженной ступила в заводь. Ритуальный нож она крепко сжимала в кулаке. Клинок сверкал на ярком дневном свете. Такой маленький ножик… Он был воином и никак не мог увязать эту вот игрушку с окончанием своей жизни. Жрица встала перед ним, и вода, казавшаяся черной на фоне белой кожи, скрыла ее до пояса. Она подняла руку и с ритуальными словами возложила ладонь ему на лоб. Он поддался, как и было положено, мягкому давлению ее руки и лег на воду. Голова медленно погрузилась, и между его лицом и светом дня образовалась мутная, окрашенная торфом водяная завеса.

Двое стражников по-прежнему крепко держали его за плечи, и он ощутил давление еще чьих-то рук на тело и на ноги. Глаза его между тем оставались открытыми. Вокруг него кружились темные и густые болотные воды с примесью земли. Его золотая грива вздымалась и колыхалась, мутная вода приглушила сияние волос.

Он задержал дыхание. Он знал, что не должен этого делать, но инстинкт приказывал удерживать воздух в легких, бороться за жизнь. Затем легкие начали словно разрываться от недостатка кислорода, и тут он в первый раз попытался оттолкнуть руку жрицы. Она легонько надавила снова, и хватка чужих рук стала крепче. Он почувствовал, что его погружают еще глубже, и вот уже спину оцарапали затонувшие папоротники и камни на дне.

Паника, приближение которой он ощущал все это время, теперь догнала его с воплем, что не будет никакого возрождения, не будет никакого нового начала. Будет только смерть. И пришел его черед завопить, и его крик вырвался огромной гроздью пузырей, помчавшихся сквозь муть воды вверх, к свету, которого он больше никогда не увидит. Холодная противная жижа хлынула в рот и в горло. У нее был привкус земли и червей, корней и гниющей зелени. Вкус смерти. Вода хлынула в протестующие легкие. Он судорожно забился, но теперь еще больше рук удерживало его, придавливая книзу и обрекая на смерть.

В этот момент он почувствовал на горле поцелуй ножа жрицы, и водоворот воды вокруг него стал еще темнее. Краснее.


Но он ошибался. В конце концов возрождение состоится. Однако, прежде чем свет дня снова его коснется, пройдет более шестнадцати веков, а его золотистые волосы сменят цвет и станут огненно-рыжими.

И только тогда он возродится. Как Рыжий Франц.


ГЛАВА 3

Октябрь 1985 года: за двадцать лет до первого убийства


Железнодорожная станция Норденхам, город Норденхам, 145 километров к западу от Гамбурга

Железнодорожная станция Норденхам находилась на дамбе, возвышавшейся над рекой Везер. Этим октябрьским днем на платформе ожидала прибытия поезда семья. Большое станционное здание, платформу и металлическую кованую решетку четко освещало осеннее солнце — яркое, но совершенно холодное.

Семья — отец, мать и ребенок — стояла в конце платформы. Отец был высоким худощавым мужчиной лет тридцати пяти. Длинные густые и очень темные волосы были зачесаны назад, открывая широкий бледный лоб, но несколько непокорных прядей завивались на воротнике куртки. Длинные темные бакенбарды, усы и козлиная бородка подчеркивали бледность его кожи и тонкие губы. Мать тоже была высокой — лишь на пару сантиметров ниже мужа — с серо-голубыми глазами. Из-под вязаной шерстяной шапочки выбивались длинные прямые светлые волосы. На женщине было желто-коричневое пальто длиной до щиколотки, а на плече висела большая разноцветная сумка-макраме. Мальчику на вид было лет десять, но он отличался высоким ростом — явно пошел в родителей. Лицо ребенка казалось бледным и грустным, как у отца, а на голове шапкой курчавились взъерошенные темные волосы.

— Жди с мальчиком здесь, — ласково, но твердо приказал отец семейства. Он убрал с лица женщины прядку светлых волос. — Когда Пит приедет, я пойду к нему один. При малейших признаках осложнений хватай мальчика и убирайся с платформы.

Женщина кивнула, но в ее глазах промелькнул страх. Мужчина улыбнулся ей, нежно сжав руку, и двинулся прочь. Дойдя примерно до середины платформы, он остановился. Из конторы вышел рабочий Немецких железных дорог, спрыгнул с платформы на полотно и решительно зашагал через рельсы. Из помещения касс вышла женщина средних лет, одетая с характерной для богатых западногерманских бюргеров безвкусицей, и остановилась метрах в десяти правее мужчины. Высокий бледный человек словно не замечал этой вспышки активности, но на самом деле он внимательно следил за всеми, кто находился на станции.

Из помещения касс вышел еще один человек, тоже высокий и худощавый, но светловолосый. Его длинные волосы были стянуты в хвост. На узком бледном лице виднелись следы перенесенной в детстве ветрянки. Он старался двигаться легко и непринужденно, но, в отличие от брюнета, в каждом его жесте читалась напряженность, а в глазах — неуверенность и волнение.

Мужчин теперь разделял от силы метр. Широкая улыбка стерла с лица брюнета суровое выражение — так солнечный луч и к рассеивает тьму.

— Пит! — радостно, но негромко произнес он.

— Говорил я тебе, что это неразумно, — без улыбки бросил блондин с явным голландским акцентом. — Говорил я тебе не приходить. Это очень плохая идея.

Темноволосый мужчина, по-прежнему улыбаясь, философски пожал плечами:

— Да все в нашей жизни неразумно, друг мой Пит, но совершенно необходимо. Как и эта наша встреча. Боже, Пит… Как же здорово снова тебя видеть! Деньги принес?

— Возникли кое-какие проблемы, — ответил голландец.

Темноволосый мужчина посмотрел в конец платформы на женщину с мальчиком. А когда снова перевел взгляд на голландца, тот уже не улыбался.

— Что за проблемы? Нам нужны деньги, чтобы уехать и найти новый дом.

— Все кончено, Франц, — проговорил голландец. — Все кончено уже давным-давно, и нам следовало с этим смириться. Остальные… они тоже так считают.

— Остальные? — фыркнул темноволосый. — Я от них ничего и не жду. Они лишь кучка ничтожеств из среднего класса, прикидывающихся активистами. Примазавшиеся к нам и испуганные. Слабаки, изображающие сильных. Но ты, Пит… От тебя я жду большего. — Он снова позволил себе улыбнуться. — Да ладно, Пит. Ты не можешь сейчас все бросить. Я… Ты нужен нам.

— Все кончено. Разве ты сам этого не видишь, Франц? Пришло время забыть о той, прежней, жизни. Я просто больше не могу этим заниматься, Франц. Я утратил веру. — Голландец сделал пару шагов назад. — Мы проиграли, Франц. Проиграли.

Он отошел еще, увеличивая расстояние между ними. При этом он нервно поглядывал по сторонам, и темноволосый мужчина проследил за его взглядом. Ничего не увидев, он тем не менее ощутил тревогу и сжал в ладони лежащий в кармане пистолет Макарова.

Голландец снова заговорил, и глаза его стали теперь совершенно дикими.

— Мне очень жаль, Франц… Прости…

Развернувшись, он побежал прочь.

Дальше все произошло в считанные секунды, хотя, казалось, само время застыло.

Голландец на бегу орал что-то кому-то невидимому. Железнодорожный рабочий ринулся к женщине с мальчиком, сжимая в вытянутой руке пистолет. Почтенная домохозяйка с удивительной ловкостью припала на колено и выхватила из-под пальто оружие. Прицелившись в темноволосого мужчину, она заорала, приказывая ему заложить руки за голову.

Темноволосый резко обернулся в сторону женщины и мальчика. Та быстро сунула руку в сумку, и ее боковая сторона отвалилась, разорванная очередью из пистолета-пулемета «Хеклер и Кох МП5», который, как стало ясно, она прятала там. Одновременно женщина резким толчком отшвырнула мальчика в сторону на землю. Очередь прошила человеку в форме железнодорожного рабочего грудь и разнесла лицо.

Блондинка развернулась, наводя пистолет-пулемет, по-прежнему находящийся в разорванной сумке-макраме, на женщину-полицейского, переодетую в домохозяйку. Та мгновенно перевела пистолет с мужчины на блондинку и дважды выстрелила. А потом еще дважды. Пули попали матери мальчика в грудь, в лицо и в лоб, и та умерла раньше, чем успела рухнуть на платформу.

Мужчина видел, как погибла блондинка, но времени скорбеть не было. Он слышал крики десятка бойцов спецназа в касках и бронежилетах, высыпавших на платформу из здания станции и откуда-то из-за него. Некоторые сердито приказывали жестами голландцу убраться с линии огня. Женщина снова навела пистолет на темноволосого. Тот судорожно пытался вытащить из кармана «Макаров», и когда наконец достал, то не стал целиться ни в женщину, ни в других бойцов спецназа.

Первая пуля, выпущенная противницей, ударила его в грудь как раз в тот момент, когда он разнес выстрелом затылок голландца.

Франц Мюльхаус — Рыжий Франц — известный анархист и террорист, чье бледное лицо смотрело на перепуганных обитателей Западной Германии с плакатов «Разыскивается» от Киля до Мюнхена, — упал на колени, руки безвольно повисли. Пистолет Макарова выпал из разжавшихся пальцев, а подбородок опустился на залитую кровью грудь.

Умирая, он еще успел увидеть мутнеющим взором бледное личико своего сына с округлившимися глазами и раскрытым в безмолвном крике ртом. И каким-то непостижимым образом уже почти мертвый Рыжий Франц Мюльхаус нашел в себе силы выдохнуть с последним вздохом одно единственное слово: «Verräter…» — «предатели…».


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ГЛАВА 1

За три дня до первого убийства: понедельник, 15 августа 2005 года


Лист, остров Зюльт, 200 километров северо-западнее Гамбурга

Это было мгновение, которое ему хотелось бы остановить навечно.

Его чувства охватывали каждый уголок земли, моря и неба над ним. Он стоял босой и ощущал сухой песок под пятками и между пальцами ног. И ему казалось, будто это место, этот миг — все, что он помнит о себе. И он думал, что здесь, в этом месте, нет ни прошлого, ни будущего. А есть только этот идеальный момент. На острове Зюльт, длинном и узком, расположенном в Северном море, не было ни скал, ни возвышенностей, чтобы укрыться от задувающего под высоким небом ветра. Ветер проносился над островом в сторону простиравшегося за ним куда более солидного побережья Дании.

Мужчина стоял у кромки воды, и ветер протестовал против его присутствия, яростно теребя хлопковые штаны, пытаясь оторвать завязки и воротник рубахи, ероша и бросая в глаза светлые волосы. Он обдувал лицо и щекотал кожу, пока мужчина смотрел на бегущие по бескрайнему бледно-голубому небу пушистые облака.

Йен Фабель был чуть выше среднего роста, лет сорока, но в его худощавой угловатой фигуре и развевающихся светлых волосах присутствовало нечто неуловимо детское. Его светло-голубые глаза, обычно светившиеся умом и весельем, сейчас превратились в узенькие щелочки на усталом лице, которое он подставил яростному ветру. Его лицо было загорелым и небритым, и, если нечто ребяческое в его позе напоминало о том юнце, каким он был когда-то, то серебристые вкрапления в его трехдневной золотистой щетине намекали на приближающуюся старость.

С дюны у него за спиной спустилась женщина. Такая же высокая, как и он, в рубашке и белых льняных штанах. Тоже босоногая, она держала в руке черные сандалии. Ветер обвился и вокруг нее, прижимая к телу льняные брюки, обрисовывая все его изгибы и дерзко развевая длинные темные волосы. Фабель не видел приближения Сюзанны. Она бросила сандалии на землю и обвила его сзади руками. Обернувшись, он поцеловал ее, а потом они снова повернулись лицом к морю.

— Я тут как раз думал, — проговорил он наконец, — что, оказавшись здесь, можно запросто забыть, кто ты есть. — Посмотрев вниз, он ковырнул пальцем ноги песок. — Все было чудесно. Я так рад, что ты поехала со мной. Жаль только, что завтра нужно отправляться в обратный путь.

— Все было чудесно. Правда, чудесно. Но, к сожалению, нам надо возвращаться к нашей жизни… — Сюзанна утешающе улыбнулась. Она говорила с легким баварским акцентом. — Если только, конечно, ты не собираешься поинтересоваться у брата, не нужен ли ему еще один официант.

Фабель глубоко вздохнул и на секунду задержал дыхание.

— А может, это было бы не так уж и плохо? Не иметь дела со всей этой грязью, избавляться от постоянного стресса.

— Ты точно никогда не работал официантом! — рассмеялась она.

— Я бы мог заняться чем-нибудь еще. Чем угодно.

— Нет, — усмехнулась она. — Я тебя знаю. Ты начнешь скучать по своей работе максимум через месяц.

— Может, ты и права, — пожал плечами он. — Но здесь я чувствую себя другим человеком. Кем-то, кем предпочел бы быть.

— Так всегда на отдыхе…

Порыв ветра бросил Сюзанне волосы в лицо, и она отбросила их назад.

— Нет. Все дело в этом месте. Зюльт всегда был для меня чем-то особенным. Я помню, как впервые приехал сюда. У меня мгновенно возникло ощущение, что я знаю это место всю мою жизнь. Именно сюда я приехал, когда меня подстрелили. — Фабель невольно потер левый бок, будто желая убедиться, что полученная лет двадцать назад рана в конце концов действительно зажила. — И думаю, что это место с тех пор всегда ассоциируется у меня с обретением здоровья. Ну и, наверное, ощущением безопасности и спокойствия… А мир, в котором мы живем, — Фабель махнул рукой в сторону невидимого отсюда побережья Европы, — меня пугает. А тебя нет?

— Иногда, — кивнула Сюзанна. Обняв его, она положила ладонь на его руку, которой он по-прежнему потирал старую рану, и поцеловала его в щеку. — Я начинаю замерзать. Пойдем поедим…

Фабель не сразу последовал за ней. Еще несколько секунд он постоял, подставив лицо ветру Северного моря и глядя на прибой и летящие по огромному небу облака. Он слушал крики морских птиц, приглушенный рокот океана и отчаянно сожалел, что не может стать официантом. Или кем угодно еще, только не следователем, распутывающим преступления.

Повернувшись, Фабель зашагал следом за Сюзанной к дюнам и расположенной за ними гостинице с рестораном, принадлежащим его брату.


Зюльт, один из Северо-Фризских островов, расположился почти параллельно береговой линии там, где Германия граничит с Данией. Сейчас Зюльт соединен с материком рукотворной дамбой, Гинденбургдамм, через которую по железной дороге богатые и знаменитые немцы добираются до своего излюбленного места отдыха. На острове также есть аэропорт и налажено регулярное паромное сообщение с материком. Так что летом узкие дороги и деревушки Зюльта забиты сияющими «мерседесами» и «порше».

Лекс, старший брат Фабеля, намекая на то, что его отель был некогда фермерским домом, называл сезонных мигрантов своим «летним стадом». Лекс владел небольшой гостиницей и рестораном в северной части острова в местечке Лист вот уже двадцать пять лет. Сочетание несравненного таланта Лекса как шеф-повара и великолепного вида из ресторана на полосу золотого песка и море гарантировало постоянный наплыв гостей и желающих поесть на протяжении всего сезона. Изначально отель был традиционным фризским фермерским домом и сохранял фахверковый фасад из дубовых балок. Он прочно стоял, подставляя свое крепкое плечо под широкой крышей ветрам Северного моря. Лекс лишь добавил вдоль двух стен современную ресторанную пристройку. При отеле имелось всего семь гостиничных номеров, и все, как правило, были забронированы на много месяцев вперед. Но существовал небольшой номер из нескольких комнат с низкими потолками и широкими поперечными балками, втиснутый под самую крышу дома. Он никогда этот номер никому не сдавал — держал для членов семьи и друзей, а главным образом — для своего брата, на случай если тот приедет.

Фабель с Сюзанной спустились поужинать около восьми вечера. Ресторан был уже забит богатыми умниками, но Лекс, как обычно, зарезервировал для брата и его подруги один из лучших столиков у панорамного окна. Сюзанна сменила льняные рубаху и штаны на черное платье без рукавов. Длинные волосы цвета воронова крыла она уложила в прическу, обнажив изящную стройную шею. Облегавшее фигуру платье чуть выше колен подчеркивало стройность ног, но при этом выглядело элегантным и скромным.

Фабель прекрасно осознавал красоту Сюзанны и отлично видел, как повернулись к ним все присутствующие мужчины, когда они вошли в ресторан. Их отношения длились уже больше года, и они давно миновали неловкую стадию взаимного узнавания. Теперь они были сложившейся парой, и у Фабеля уже успело появиться ощущение надежности и комфорта. А когда Габи, его дочь от первого брака, провела некоторое время с ним и Сюзанной, у Фабеля впервые с того времени, как распался его брак с Ренатой, возникло чувство, что у него есть семья.

Чех Борис, метрдотель Лекса, проводил их до столика. В панорамном окне плескалось море, а предзакатное солнце придавало песку на побережье еще более насыщенный золотистый оттенок. Как только они уселись, Борис с приятным акцентом поинтересовался, не хотят ли они что-нибудь выпить перед едой. Они заказали белого вина, и Сюзанна приступила к стандартному ресторанному ритуалу незаметного изучения остальных посетителей. Что-то за спиной Фабеля привлекло ее внимание.

— Это, случайно, не Бертольд Мюллер-Фойт, политик?

Фабель хотел обернуться, но Сюзанна сжала ему руку:

— Ради Бога, Йен, ну не так же откровенно! Для полицейского у тебя просто никудышные навыки слежки!

Он улыбнулся:

— Этим наверняка и объясняются мои низкие показатели раскрываемости…

Фабель повернулся, на сей раз специально неловко изображая, что оглядывает все помещение ресторана. Позади него, чуть левее, сидел хорошо одетый мужчина лет пятидесяти, в черной куртке и свитере с высоким воротом. Псевдо-небрежное облачение от известного дорогого дизайнера. Редеющие волосы мужчины были тщательно зачесаны назад, а в аккуратной бородке виднелась седина. Он выглядел как продуманно одетый преуспевающий режиссер, музыкант, писатель или скульптор. Однако Фабель мгновенно узнал в нем человека, чье искусство было более чем сомнительным, — политика. Худенькая блондинка рядом с ним была моложе его как минимум лет на двадцать. Она сидела спокойно и словно излучала неприкрытую лощеную сексуальность. Ее взгляд на мгновение встретился с глазами Фабеля. Он тут же повернулся к Сюзанне:

— Ты права, это Мюллер-Фойт. Полагаю, Лекс будет в восторге, что его ресторан достаточно клевый, чтобы привлечь любимчиков леваков-«зеленых».

— А кто это с ним?

Фабель весело ухмыльнулся:

— Понятия не имею, но она, безусловно, экологически безупречна.

Сюзанна слегка склонила голову. Поза сосредоточенности, свойственная, по мнению Фабеля, исключительно ей.

— Нет, правда, я никогда ее прежде не видела. Хотя за его сексуальными подвигами не уследишь. Он будто наслаждается броскими заголовками в бульварной прессе.

— И еще он далеко не равнодушен к тому, что пишет о нем Фишманн.

Фабель имел в виду Ингрид Фишманн, журналистку, которая сделала своим коньком вытаскивание «на поверхность» тех публичных людей, которые заигрывали с левацкими, экстремистскими или террористическими движениями в 70—80-х годах прошлого века.

— Ты думаешь, это правда, Йен? — Сюзанна с заговорщицким видом придвинулась к нему. — Я имею в виду, что он был как-то связан с делом Видлера?

— Не знаю… Там было много умозрительных заключений и косвенных доказательств. Но с точки зрения полиции Гамбурга ничего такого, из-за чего можно снова поднять это дело.

— Но?..

Фабель скривился, обдумывая ответ.

— Но… кто знает, что там есть на него в досье Федерального управления уголовной полиции.

Фабель читал статьи Фишманн о Мюллер-Фойте. Она писала о похищении и последующем убийстве в 1977 году богатого гамбургского промышленного магната Торстена Видлера. Видлер приказал своему шоферу остановиться возле того места, где вроде бы произошла серьезная дорожная авария. Авария была инсценирована членами известной террористической группировки Франца Мюльхауса. Того самого Мюльхауса, известного под прозвищем Рыжий Франц. Возглавляемая им группировка была столь же мутной, как и провозглашаемые ею политические лозунги, и Мюльхаус был единственным членом банды, кого удалось выследить.

Люди Рыжего Франца выстрелили в шофера Видлера, а самого промышленника затолкали в грузовик и исчезли. Водитель едва выжил после ранения. А сам Видлер и вовсе не пережил похищения. Что именно с ним произошло, так и осталось тайной. На последней известной прижизненной фотографии магнат с разбитым лицом, освещенным фотовспышкой, слепо таращится в объектив, а над головой у него кто-то держит газету так, что видна дата. Эту фотографию похитители отправили семье и в средства массовой информации.

А затем последовало заявление, что промышленник был «казнен», но его тело, в отличие от прочих жертв террористов, так никогда и не было найдено. И таким образом дата смерти Видлера оказалась скрыта, а провести судебно-медицинскую экспертизу тоже было невозможно. Несмотря на сотни арестов и общеизвестный факт, что за похищением стоит группировка Мюльхауса, за это убийство так никого и не осудили.

Журналистка Ингрид Фишманн в своей статье раздула целую историю из того, что Бертольд Мюллер-Фойт, придерживавшийся в ту пору радикальных взглядов, был задержан полицией и его допрашивали сорок восемь часов. Надо сказать, тогда в отчаянных попытках найти Видлера арестовали чуть ли не всех политических активистов. Однако Ингрид Фишманн всячески педалировала факт, что есть улики, позволяющие предположить: человек, сидевший за рулем грузовика, на котором похитили Видлера, сейчас достиг значительных высот на политическом поприще. Она всячески подводила читателей к выводу, что тем водителем был Мюллер-Фойт, но не выдвигала при этом никаких прямых обвинений, которые позволили бы ему подать на нее в суд за клевету.

Фабель снова оглянулся, желая посмотреть на невысокого, богемного вида мужчину с сексуальной спутницей. Те беседовали, почти не глядя друг на друга, с бесстрастными лицами, будто просто старались заполнить словами тишину во время приема пищи. Мюллер-Фойт мало походил на террориста, но в свое время придерживался весьма радикальных взглядов. Он тесно общался с Даниэлем Кон-Бендитом[1 - Даниэль Марк Кон-Бендит (р. 1945) — европейский политический деятель, лидер студенческих волнений во Франции в мае 1968 г., позднее — деятель французской и германской партий «зеленых». — Здесь и далее примеч. пер.], Йошкой Фишером[2 - Йошка Фишер (1948) — немецкий политик из партии «зеленых»; в 1998–2005 гг. — министр иностранных дел Германии и вице-канцлер.] и другими яркими представителями левых и «зеленых». Сейчас он проводил политику, которую сложно было охарактеризовать. Но несмотря на это, он исхитрился пройти в сенат Гамбурга и стал сенатором, курирующим вопросы окружающей среды в правительстве мэра Ганса Шрайбера.

— В общем, — подытожил Фабель, — скорее всего мы никогда не узнаем, насколько он был в этом замешан. Если вообще замешан.

Вернувшийся Борис принял у них заказ, и весь оставшийся вечер они вели спокойную тихую беседу обычной пары, завершающей отдых. Пока они ели и болтали, солнце медленно опустилось в море, расцветив воду красным. Они ели не спеша, посетителей становилось все меньше, разговоры стихали. А когда подали кофе, Лекс вылез наконец из кухни и подошел к ним. Он был заметно ниже Фабеля, а его волосы были густыми и темными. Лицо, испещренное морщинами, говорило о том, что он всю жизнь прожил с улыбкой. Мать Фабеля была шотландкой, но все кельтские гены явно достались брату. Лекс был старше Фабеля, но всегда казался моложе душой. Именно более здравомыслящий Йен в детстве вечно вытаскивал из передряг старшего братца, когда они жили в Норддайхе. В то время незрелость Лекса выводила Фабеля из себя, а теперь он завидовал брату. На Лексе все еще была поварская куртка и брюки в клеточку, но хотя он, как всегда, улыбался, в его жестах замечалась усталость.

— Длинный вечер? — поинтересовался Фабель.

— Каждый вечер длинный, — ответил Лекс, придвигая стул. — А еще только начало сезона.

— Все было очень вкусно, Лекс, — сказала Сюзанна, — как всегда.

Лекс наклонился и поцеловал ее руку.

— Ты очень умная и внимательная леди, Сюзанна. И потому совершенно невозможно понять, почему ты выбрала не того брата.

Сюзанна широко улыбнулась и собралась что-то ответить, когда громкие голоса привлекли их внимание к столику в углу. Спутница Мюллер-Фойта вдруг резко встала, отшвырнув стул, и бросила салфетку на десертную тарелку. Прошипев что-то по-прежнему спокойно сидевшему Мюллер-Фойту, она развернулась и вышла из ресторана. Тот же просто уставился в тарелку, словно пытаясь найти там инструкцию, что ему делать дальше. Затем, помахав кредиткой, он подозвал Бориса, расплатился, не глядя на чек, и тоже вышел из ресторана, не удостоив взглядом остальных посетителей.

— Может, это как-то связано с его политикой насчет парникового эффекта, — усмехнулся Фабель.

— За последний месяц он тут был несколько раз, — сообщил Лекс. — Похоже, у него есть дом тут, на острове. Не знаю, что это за девица, но она не всегда была с ним. И не похоже, что она вернется.

Сюзанна поглядела на дверь, через которую удалились сперва женщина, а потом Мюллер-Фойт, затем покачала головой, словно пытаясь избавиться от какой-то мысли.

— Уверена, что где-то ее уже видела. — Сюзанна отпила глоток кофе. — Но хоть убейте, не могу вспомнить, где именно.


ГЛАВА 2

Ночь первого убийства: четверг, 18 августа 2005 года


22.15. Шанценфиртель, Гамбург

Тайна должна была оставаться тайной.

Он знал, как это работает: как брошенный мельком случайным прохожим рассеянный взгляд в салон машины может стать ценным источником информации для следователя через неделю или через месяц после события. Сопоставленная с десятком прочих мелких деталей, она приведет полицию прямиком к нему. Ему необходимо свести к минимуму свидетельства своего присутствия на месте преступления, как в самом помещении, так и поблизости от него.

И потому он неподвижно сидел в темноте, соблюдая тишину. Дожидаясь подходящего момента.

Шанценфиртель — район Гамбурга, известный активной богемной ночной жизнью, и даже сейчас, поздней ночью в четверг, здесь кипела активность. Но эта узкая боковая улочка была тихой, ее заставили машинами. Конечно, рискованно использовать свою машину, но это оправданный риск: темно-синий «фольксваген-поло» достаточно безлик и остается неприметным среди других автомобилей. Никто его не заметит. Но существовала опасность, что кто-то заметит его в салоне.

Чуть раньше он включил радио, и оно тихо бормотало. Он был слишком занят, чтобы слушать. Его разум слишком бурлил от предвкушения, чтобы вслушиваться в сообщения о предвыборных успехах разных претендентов на должность канцлера, хотя обычно он слушал, чтобы подстегнуть презрение, которое они у него вызывали. Затем, по мере того как подходило урочное время, во рту становилось все суше, а пульс учащался, он вовсе выключил радио.

Теперь он сидел в темноте и тишине, усилием воли подавляя эмоции, волнами накатывавшие на него. Необходимо сохранять спокойствие. Отстраниться от всего постороннего. Быть собранным. У японцев есть особое слово для определения этого состояния: дзаншин. Ему необходимо достичь дзаншин: оставаться целеустремленным, но спокойным, сохранять бесстрашие перед лицом опасности или вызова, что позволит телу и разуму действовать с предельной точностью и эффективностью. Но при этом он не стремился отринуть мысль о выполнении грандиозной миссии. Не только вся его жизнь была подготовкой к этому моменту: не одна жизнь была посвящена тому, чтобы привести его именно в это место именно в это время.

Он осторожно положил бархатную скатку на пассажирское сиденье. Прежде чем расстегнуть застежку и размотать скатку, посмотрел в оба конца улицы. Клинок сверкал в свете уличных фонарей, острый, блестящий и прекрасный. Он представил, как острый край режет плоть, отделяет от костей. Этим инструментом он заставит замолчать их лживые голоса. Он использует этот клинок, чтобы воцарилась безупречная тишина.

Внезапно он заметил какое-то движение.

Мгновенно набросил темно-синий бархат на прекрасный клинок. Положив руки на руль, он уставился вперед, на проезжающий мимо велосипед. Он проследил, как велосипедист на ходу перебрасывает ногу через раму, чтобы слезть, затем вытаскивает замок с цепью из корзинки и заводит велосипед в проход рядом с домом.

Он тихо рассмеялся, наблюдая за этим ритуалом безопасности. «Совершенно излишняя предосторожность, — подумал он. — Оставь велик так, чтоб его кто-нибудь угнал. Все равно в этой жизни он тебе уже не понадобится».

Велосипедист снова появился из прохода, достал из кармана ключи и вошел в квартиру.

В темноте автомобильного салона он натянул на руки пару хирургических латексных перчаток. Достал с заднего сиденья мешочек с туалетными принадлежностями и положил рядом с бархатным свертком.

Вот она, точка конвергенции.

Он ощутил, как на него снисходит великое спокойствие. Дзаншин. Сейчас справедливость будет восстановлена. Сейчас начнутся убийства.


ГЛАВА 3

Следующий день после первого убийства: пятница, 19 августа 2005 года


08.57. Шанценфиртель, Гамбург

Она некоторое время постояла, глядя на небо, прищурившись от солнца, весело заливавшего утренними лучами Шанценфиртель. Это был ее первый заказ на день. Она посмотрела на часы и слегка улыбнулась, довольная. Почти девять. На три минуты раньше оговоренного времени.

Больше всего на свете Кристина Драйер гордилась тем, что никогда не опаздывает. Как гордилась и многим другим, по правде говоря. Кристина была одержима точностью. Это было частью воссозданной ею новой личности, определяющим моментом этой самой личности. Кристина Драйер была человеком, познавшим хаос. И познавшим оный таким способом, который многие и представить себе не могли. Хаос поглотил ее. Лишил достоинства, молодости, но самое страшное — полностью лишил ощущения, что она сама распоряжается своей жизнью.

Но теперь Кристина все взяла под контроль. И если прошлая жизнь представляла собой кавардак, выходивший за пределы ее понимания, не говоря уж о каком-то контроле, то теперь она четко планировала каждый день. Все в ее жизни было просто, чисто и аккуратно: одежда, включая рабочую, крошечная простенькая квартирка, «фольксваген-гольф» с надписью «Драйер. Уборка помещений» на дверцах.

Безупречная точность Кристины очень помогала ей в работе. Она великолепно справлялась со своим делом, и у нее имелся список клиентов по всему Эймсбюттелю. Это означало, что вся ее рабочая неделя была занята и каждый клиент доверял ей благодаря ее честности и скрупулезности. Но больше всего им нравилась ее абсолютная надежность.

Кристина проводила уборку чрезвычайно тщательно. Она убирала квартиры, она убирала виллы. Убирала в больших домах и в маленьких, у молодых людей и у старых, у немцев и у иностранцев. И каждое задание она выполняла с одинаковой методичностью, не забывая ни малейшей детали, не пропуская ни одного уголка.

Кристине было тридцать шесть лет, но выглядела она значительно старше. Невысокая худенькая женщина. Когда-то, более двенадцати лет — и целую жизнь — назад у нее было изящное утонченное личико. А сейчас кожа казалась натянутой на треугольный остов лица. Высокие острые скулы агрессивно торчали, кожа на них стала красноватой и грубой. Носик был небольшой, но над переносицей виднелись следы старого перелома.

Еще три минуты. Улыбка Кристины растаяла. Прийти раньше — это почти так же скверно, как опоздать. Не то чтобы клиент стал ругаться: герр Хаузер уже ушел на работу. Но Кристина фанатично придерживалась установленного распорядка: никакие случайности не должны вторгаться в ее жизнь, чтобы затем расползтись, как раковые клетки, и снова обратить ее жизнь в опасный хаос. Как это случилось прежде.

Она повернула ключ и открыла дверь, толкнув спиной, затем втащила в коридор пылесос.

Кристина считала, что она как бы родилась заново. Детей у нее не было — как не было и мужчины, чтобы зачать этих детей, — но она создала себя заново. Подарила себе новую жизнь, отбросив все, что было прежде.

«Не позволяй случившемуся с тобой влиять на то, кто ты есть и кем станешь», — сказал ей кто-то, когда она переживала не самые лучшие времена. И это стало поворотным пунктом. Изменилось все. Все как-то связанное с прошлой жизнью было отброшено. Забыто и погребено.

Но сейчас, когда Кристина Драйер стояла в коридоре квартиры, которую регулярно убирала каждую пятницу, прошлое вдруг нахлынуло с новой силой, у нее перехватило дыхание.

Этот запах… Висящий в воздухе густой, вызывающий тошноту тяжелый запах крови. Кристина распознала его мгновенно, и ее затрясло.

Здесь была смерть.


09.00. Эппендорф, Гамбург

Тревога была спрятана глубоко. Сторонний наблюдатель не увидел бы в поведении женщины ничего, кроме уверенности и полной самодостаточности. Но доктор Минкс не был сторонним наблюдателем.

Его первой пациенткой с утра была Мария Клее, элегантная молодая женщина лет тридцати пяти, очень привлекательная блондинка с высоким светлым лбом и чуть вытянутым лицом. И только немного длинноватый и узковатый нос не позволял назвать ее настоящей красавицей.

Мария расположилась напротив доктора Минкса, скрестив длинные ноги в дорогих брюках и обхватив пальцами с аккуратным маникюром колено. Она сидела выпрямившись, совершенно невозмутимая, внимательная, но расслабленная. Серо-голубые глаза смотрели на психотерапевта спокойно и уверенно, но не дерзко. Этот взгляд будто говорил, что она ждет вопроса или предложения чего-нибудь, но готова потерпеть, пока доктор соизволит заговорить.

Психотерапевт молчал уже некоторое время. Фридрих Минкс выдержал паузу, изучая свои записи о пациентке. Возраст доктора определить было трудновато. Невысокий полный мужчина с тусклой кожей, редеющими темными волосами и мягким взглядом черных глаз, скрывающихся за линзами очков. В отличие от подтянутой пациентки доктор выглядел так, словно его грубо швырнули в кресло и от удара он еще больше скрючился в своем мятом костюме. Наконец врач поднял глаза и посмотрел на Марию Клее, которая всем своим видом старалась продемонстрировать уверенность. Почти тридцатилетний опыт работы позволил ему практически мгновенно распознать то, что скрывалось за этим фасадом.

— Вы очень сурово к себе относитесь. — Давно прошедшее швабское детство Минкса явственно проступало в произносимых им гласных. — И должен заметить, отчасти в этом и кроется ваша проблема. Но вы ведь и сами знаете, верно?

Холодные серые глаза Марии Клее ничего не выразили, но она слегка дернула плечом.

— О чем вы, герр доктор?

— Вам отлично известно, о чем я. Вы скрываете свои чувства — например, испуг. И это один из защитных щитов, которыми вы себя окружили. — Он подался вперед. — Страх — вполне естественное состояние. А после того, что с вами произошло, испытывать страх вообще более чем естественно. Это главная составляющая процесса выздоровления. В точности как испытывали боль, пока затягивались раны на вашем теле, вы должны позволить себе испытывать страх, чтобы залечились раны душевные.

— Я просто хочу вести свою обычную жизнь, доктор Минкс. Без всей этой чуши.

— Это не чушь. Это этап посттравматического выздоровления, через который вам надо пройти. Но поскольку вы рассматриваете страх как проявление малодушия и подавляете свою естественную реакцию, то таким образом затягиваете эту стадию выздоровления… И меня беспокоит, что в результате она может удлиниться до бесконечности. И это в точности та самая причина, по которой у вас бывают приступы паники. Вы сублимировали и подавляли вполне естественный страх и ужас после пережитого вами, до тех пор пока все это не выплеснулось на поверхность в такой вот искаженной форме.

— Вы ошибаетесь, — возразила Мария. — Я никогда не пыталась отринуть то, что со мной произошло. То, что он… что он со мной сделал.

— Я не это сказал. Вы отрицаете вовсе не событие как таковое. Вы отрицаете свое право испытывать страх, ужас и даже ярость из-за того, что тот человек сотворил с вами. Или из-за того, что его до сих пор не привлекли к ответственности за содеянное.

— У меня нет времени себя жалеть.

Минкс покачал головой:

— Жалость к себе тут совершенно ни при чем. Речь идет о посттравматическом стрессе и естественном процессе выздоровления. Об излечении после душевной травмы. И пока не разрешите эти внутренние противоречия, вы не сможете нормально контактировать с окружающим миром. С людьми.

— Я каждый день общаюсь с людьми. — В серых глазах пациентки сверкнул вызов. — Или вы пытаетесь сказать, что мое состояние сказывается на эффективности моей работы?

— Возможно, пока нет… Но если мы с вами не начнем изгонять призраков, то в конечном итоге это так или иначе отразится на вашей работе. — Минкс помолчал. — Судя по тому, что вы мне рассказали, у вас проявляются нарастающие признаки афенфосмофобии[3 - Афенфосмофобия — боязнь прикосновения.]. Учитывая род вашей деятельности, могу предположить, что это повлечет за собой большие проблемы. Вы не обсуждали это с вашим руководством?

— Как вам хорошо известно, именно руководство помогло мне с лечением. — Мария чуть откинула голову назад. — Но нет. Нынешние… проблемы я ни с кем не обсуждала. — В ее голосе вновь прозвучал вызов.

— Что ж, — проговорил доктор Минкс. — Вам известно мое мнение по этому поводу. Я считаю, что ваши работодатели должны знать о ваших затруднениях. — Он помолчал. — Вы упоминали о мужчине, с которым у вас возникли отношения. Как обстоят дела с ним?

— Нормально. — Нотки вызова исчезли, она словно сбросила с плеч напряжение. — Он мне очень нравится. А я ему. Но мы пока… пока не были близки…

— Вы имеете в виду, что у вас не было физического контакта? Ни объятий, ни поцелуев? Или вы имеете в виду секс?

— Секс. Или что-то, ведущее к сексу. Мы прикасаемся друг к другу, целуемся… Но потом я начинаю чувствовать… — Мария передернула плечами, словно пыталась сбросить оковы. — Потом у меня начинается приступ паники.

— Он понимает, почему вы его отталкиваете?

— Немного. Мужчине — да любому человеку — нелегко ощущать, что его прикосновение, его близость вызывают отвращение. Я кое-что ему объяснила, и он пообещал больше об этом не говорить. Хотя я и так знала, что он будет молчать. Но он все понимает. И знает, что я хожу к вам… ну, не именно к вам… Он знает, что я обратилась к кому-то со своей проблемой.

— Хорошо. — Минкс снова улыбнулся. — А как насчет снов? Они продолжают возвращаться?

Мария кивнула. Окружавшие ее защитные щиты начали трещать, поза стала чуть свободнее. Рука по-прежнему лежала на колене, но ухоженные ногти начали теребить ткань.

— Все те же? — уточнил Минкс.

— Да.

Доктор Минкс подался вперед:

— Нам нужно туда вернуться. Мне необходимо побывать в вашем сне вместе с вами. Вы ведь это понимаете, верно?

— Снова?

— Да, — кивнул Минкс. — Снова. — Он жестом предложил ей располагаться поудобнее. — Мы вернемся в ваш сон, в котором вы видите напавшего на вас человека. Я начинаю считать, Мария… Один… два… три…


09.00. Шанценфиртель, Гамбург

Кристина оставила дверь открытой, заклинив ее пылесосом и лотком с чистящими средствами. Так она обеспечивала себе путь к бегству. Давно забытая тревога восстала от-куда-то из внутренних глубин. Кристина услышала вдруг какой-то ритмичный глухой звук и поняла, что это кровь пульсирует в висках. Наклонившись, она взяла с лотка спрей и крепко сжала в дрожащей руке, как пистолет.

— Герр Хаузер? — крикнула она в глубину коридора, нарушив тишину, и напряглась, прислушиваясь, нет ли каких-либо звуков или движения. Но нет — никаких признаков жизни в квартире. Кристина вздрогнула, когда мимо дома по улице проехала машина. Донесшиеся оттуда грохочущие басы громкой американской танцевальной музыки били в одном ритме с пульсацией у нее в ушах. В квартире же по-прежнему царила тишина.

Кристина с опаской прошла по коридору к гостиной, держа перед собой в одной руке спрей с чистящей жидкостью, а другой хватаясь за книжные полки в коридоре. И при этом невольно отмечала, что на полках скопилась пыль, требующая особого внимания.

Ее тревога чуть улеглась, когда, войдя в яркую гостиную, она не обнаружила там ничего плохого, если не считать того, что герр Хаузер оставил помещение в полном беспорядке: возле кресел на столе стояла бутылка виски и полупустой стакан, а на софе валялись книжки и журналы. Кристина всегда поражалась тому, что человек, озабоченный проблемами окружающей среды в целом, может быть столь неаккуратен в своем доме. Кристина Драйер, старательная уборщица чужих домов, окинула помещение взглядом профессионала, мысленно прикидывая, сколько времени уйдет на уборку. Но Кристина из прошлой жизни орала где-то внутри ее существа, что тут царит смерть. Что запах смерти витает в душном воздухе квартиры.

Она вернулась в холл и замерла возле своего лотка, словно малейшее движение могло помешать ей услышать что-то важное. Вот он, какой-то звук. Из спальни. Стук. Кто-то стучит. Кристина приблизилась к двери ванной.

— Герр Хаузер! — опять позвала она и застыла. Никакого ответа, не считая зловещего стука в спальне. Сжав покрепче баллон с чистящей жидкостью, Кристина толкнула дверь с такой силой, что та ударилась об стенку и тут же захлопнулась обратно перед ее носом. Кристина снова распахнула ее, на сей раз аккуратнее. Спальня была большой и светлой, со стенами цвета слоновой кости и полированным деревянным полом. Окно оказалось чуть приоткрыто, и ветерок качал вертикальные жалюзи, стучавшие по стеклу. Кристина, прежде неосознанно затаившая дыхание, выдохнула, издав полусмешок-полувздох облегчения. Но все же тревога не до конца оставила ее, вынуждая снова вернуться назад.

Коридор в квартире был Г-образной формы. Кристина чуть более уверенно прошла теперь до угла и свернула в направлении второй спальни и ванной комнаты. Едва шагнув за угол, она тут же заметила, что дверь во вторую спальню открыта и льющийся из окон солнечный свет падает на закрытую дверь ванной комнаты. Кристина застыла. Ее окатила волна ужаса.

К дверям ванной было что-то пришпилено. Это оказалось нечто похожее на шкурку животного — какого-то маленького зверька, но Кристина никак не могла сообразить, какого именно. Мех был влажным, спутанным и ярко-рыжим. Неестественно рыжим. Выглядело все так, будто шкуру только что содрали и кровь еще текла по белой поверхности двери.

Кристина осторожно приблизилась к двери. Дыхание ее стало быстрым и прерывистым, она не могла отвести взгляд от кровоточащей шкурки.

Остановившись в полуметре от двери, она продолжала таращиться на мех, пытаясь сообразить, что к чему. Протянула было руку, чтобы потрогать непонятный клочок, но пальцы замерли буквально в паре миллиметров от лоснящихся рыжих волосков.

На осознание того, что увидели глаза, ее разуму потребовалось лишь неуловимое мгновение. И вывод оказался простым. Всего лишь констатация факта. Но именно в этот миг хорошо организованный мирок Кристины разлетелся вдребезги. Нечеловеческий вопль ужаса разнесся по коридору и вылетел в по-прежнему открытую входную дверь. Каким-то образом, в грохоте разрушения ее хрупкого мирка, Кристин Драйер поняла, что это кричит она сама. Запретные воспоминания вдруг обрушились на нее всей своей тяжестью. Из-за одного лишь осознания увиденного.

То, на что она смотрела, было вовсе не мехом…


09.10. Эппендорф, Гамбург

Мария стояла посреди поля. Все тут было отмечено печатью чрезмерности, как всегда в ее сне. Висящая в небе луна слишком большая и слишком яркая, как огни рампы. Трава ласкала голые ноги, причудливо колыхаясь на неслышном ветерке. Тут не было никаких звуков. Никаких запахов. Восприятие мира упростилось для Марии, ограничившись двумя чувствами: зрением и осязанием. Она посмотрела через поле. Тишину нарушил голос с легким швабским акцентом. Голос, который она слышала в другом месте, он не имел отношения к окружающему ее сейчас миру.

— Где вы теперь, Мария?

— Я здесь. На поле.

— На том же поле, в ту же ночь? — прозвучал бесплотный голос психотерапевта.

— Нет… Не совсем. То есть да… Но тут все иное. Больше. Шире. Будто место то же, но в другом измерении и времени. — Вдали виднелся направляющийся в Гамбург галеон. Его огромные паруса раздувались на слабом ветерке. Казалось, он плывет не по воде, а по траве. — Я вижу корабль. Древний парусный корабль. Он удаляется от меня.

— Что еще?

Повернувшись, Мария посмотрела в другом направлении. На краю поля, словно на краю мира, находилось какое-то строение, небольшое и темное, похожее на развалины замка. В одном из окон горел неприятный холодный свет.

— На месте разрушенного амбара вижу замок. Но я далеко от него. Слишком далеко.

— Вам страшно?

— Нет. Не страшно.

— Что еще вы видите?

Мария повернулась кругом и даже слегка подскочила. Он был тут. Все это время стоял прямо у нее за спиной. Она уже видела этот сон много раз и точно знала, что он там будет, но все же вздрогнула, снова оказавшись с ним лицом к лицу. И опять, как в предыдущих снах, она не ощутила того жуткого, беспомощного ужаса, который его лицо вызывало у нее в период бодрствования: когда она смотрела на его фотографию или когда его лицо внезапно возникало из темных уголков памяти, куда она пыталась его загнать.

Он был высоким, могучие плечи в причудливых латах покрыты черным плащом. Он снял богато украшенный шлем. Лицо с ярко выраженными славянскими чертами обладало грубой красотой. Его ярко-зеленые ледяные глаза смотрели прямо на Марию. Он улыбался ей, как любовник, но глаза оставались холодными. Он стоял совсем близко. Так близко, что она ощущала его холодное дыхание.

— Он здесь, — проговорила она, глядя в зеленые глаза, но обращаясь к находящемуся где-то в ином измерении врачу.

— Я здесь, — сказал обладающий жестокой красотой славянин.

— Вам страшно? — Голос Минкса, доносящийся из другого измерения, стал едва уловим, словно отдалился.

— Да, — ответила Мария. — Теперь мне страшно. Но мне нравится этот страх.

— Чувствуете ли вы еще что-то помимо страха? — продолжал задавать вопросы Минкс.

Мария почувствовала, что ее страх изменился — обострился.

— Ваш голос стал едва слышен, — сказал она. — Я почти ничего не разбираю. Почему ваш голос так отдалился?

Минкс что-то ответил, но она уже не уловила его слов.

— Почему я вас не слышу? — Страх Марии теперь возрос многократно, стал глубоким и всеобъемлющим. — Почему я вас не слышу?! — крикнула она, обращаясь к темному небу со слишком большой луной.

Василь Витренко подался вперед и чуть наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб. Его губы были сухими и холодными.

— Потому что ты все неправильно поняла, Мария, — проговорил он с сильным восточноевропейским акцентом. — Доктора Минкса тут нет. И это вовсе не один из сеансов гипнотерапии. Это реальность. — Он сунул руку под развевающийся черный плащ. — Это не сон. И здесь нет никого, кроме тебя и меня. Мы одни.

Мария хотела закричать, но не могла. Не в силах шевельнуться, она уставилась на зловеще сверкающий в лунном свете длинный нож с широким лезвием в руке Василя Витренко.


09.10. Шанценфиртель, Гамбург

Кристине никогда прежде не доводилось видеть человеческий скальп, но сейчас она совершенно точно знала — он перед ней, хотя в первый момент цвет волос помешал ей распознать то, на что она смотрела. Цвет был рыжим. Неестественно рыжим.

Но теперь у нее не было ни малейших сомнений, что это человеческие волосы. Блестящие мокрые волосы. И кожа. Большой срезанный крут. И это все пришпилено к дверям ванной комнаты тремя кнопками. Верхушка скальпа завернулась, открывая взору кровавый кусочек морщинистой кожи, ранее прилегавшей к черепу и срезанной с него. По деревянной двери ванной стекал блестящий красный ручеек.

Кровь.

Кристина замотала головой. Нет. Только не это. Она и так видела слишком много крови за свою жизнь. И больше не хочет. Никогда. Только не теперь, когда все у нее наладилось. Это нечестно.

Она опять наклонилась вперед и почувствовала, как дрожат ноги. Да, это кровь. Но крови было слишком много. И цвет слишком яркий. Такой же яркий, как у этих влажных спутанных волос.

Тут ей пришла в голову простая, но совершенно очевидная мысль, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди. А чьи это, собственно говоря, волосы?

Кристина дрожащей рукой коснулась двери в не залитом кровью месте.

— Герр Хаузер? — окликнула она тоненьким, дребезжащим голоском.

Затем толчком распахнула дверь ванной.


09.12. Эппендорф, Гамбург

Витренко улыбнулся Марии. Протянув руку, он обнял ее за спину и привлек к себе, словно они собирались танцевать. Мария чувствовала, как его крепкое мускулистое тело прижимается к ней.

— Ты любишь меня? — спросил он.

— Да, — ответила она, причем это была правда. Но охвативший ее ужас все разрастался. Василь чуть отодвинулся от нее, но держал по-прежнему крепко. Он провел лезвием ножа по ее плечам, по груди, а потом острый холодный кончик слегка вдавился в мягкую часть пониже грудины.

— Хочешь, чтобы я это сделал? — спросил он. — Снова?

— Да, я хочу чтобы ты снова это сделал. — Она смотрела в зеленые глаза, по-прежнему сияющие ледяным огнем.

Прогрохотал раскат грома. Затем еще один. Мария почувствовала, что давление кончика ножа на ее кожу нарастает, а затем ощутила острую боль, когда нож вошел в плоть. Прогремело еще два громовых раската, и мир вокруг погрузился во тьму.

Мария открыла глаза — прямо перед ней был доктор Минкс. Тот сидел, сложив перед собой ладони. Казалось, он только что хлопал в ладоши. Так вот что за гром вернул Марию к реальности! Выпрямившись, она окинула взглядом кабинет, словно желая убедиться, что действительно вернулась в реальный мир.

— Вы закрылись от меня, Мария, — проронил врач. — Вы не хотели, чтобы я там был.

— Он перехватил контроль, — возразила она и откашлялась, сообразив, что у нее дрожит голос.

— Ничего подобного, — покачал головой доктор Минкс. — Контроль принадлежал вам. Его не существует в ваших снах. Вы сами его воссоздаете. Управляете его словами и действиями. И это по вашей воле я ушел из сна. — Он помолчал, откинувшись в кресле. Еще раз заглянул в свои записи, продолжая хмуриться. — Вы опять видели тот же ландшафт и предметы?

— Да. Галеон — там, где в ту ночь находился патрульный катер водной полиции, а замок — на месте старого амбара. Но я не понимаю: почему во сне все так изысканно? Почему он в доспехах? И почему все становится как в каком-то историческом фильме?

— Не знаю. Возможно, это происходит потому, что вы мысленно пытаетесь загнать произошедшее той ночью в прошлое… далекое прошлое. Как бы в другую жизнь. Скажите, у вас возникает ощущение, что это та самая ночь, когда вас порезали?

— И да и нет. Это вроде бы та самая ночь, но в другом мире или в другом измерении, как-то так. Ну или, как вы сказали, в каком-то совершенно другом времени.

— И в этом сценарии вы позволяете агрессору приблизиться к вам? Подпускаете его вплоть до личного тесного контакта?

— А вот этого я никак не пойму, — сказала Мария. — Почему я позволяю ему прикасаться ко мне, хотя больше не выношу ничьих прикосновений?

— Потому что он причина вашей травмы. Источник вашего страха. Без этого человека у вас не было бы ни пост-травматического стресса, ни фобии, ни приступов паники.

Минкс достал толстый кожаный блокнот и начал что-то писать. Затем он вырвал страничку и протянул Марии:

— Я хочу, чтобы вы принимали вот это. Думаю, одной терапией нам не обойтись.

— Пилюли? — Мария даже не подумала взять рецепт.

— Пропанолол. Бета-блокатор. Его прописывают при высоком давлении. Доза очень небольшая. Я всего лишь хочу, чтобы вы принимали по одной таблетке, восемьдесят миллиграммов, в… скажем так, трудные дни. Можете даже по две, если станет совсем плохо. У вас нет астмы или каких-либо других проблем с дыхательными путями?

Мария отрицательно покачала головой и спросила:

— И что эта штука делает?

— Это ингибитор норадреналина. Он будет ограничивать образование некоторых веществ вашим организмом, когда вы будете испытывать страх. Или злость.

Доктор Минкс подтолкнул рецепт к Марии, и она взяла листочек.

— Это отразится на моей работоспособности?

Минкс улыбнулся:

— Не должно. Некоторые пациенты испытывают сонливость и усталость, но не в такой ситуации, как при приеме валиума. Возможно, вы будете слегка заторможенной, но больше никаких побочных эффектов. И, как я уже сказал, вам следует принимать препарат, только когда почувствуете, что это действительно необходимо.

Доктор Минкс встал и протянул Марии руку. Она заметила, что ладонь психотерапевта прохладная и мясистая. И влажная. Мария высвободила свою руку чуть быстрее, чем принято.

Договорившись с секретарем Минкса о приеме на следующей неделе, Мария направилась к лифту. По дороге она остановилась и достала из сумки, висевшей на плече, два предмета. Во-первых, носовой платок, которым тщательно вытерла руку, которую пожал Минкс. Во-вторых, свой девятимиллиметровый «ЗИГ-зауэр» в пристегивающейся кобуре, которую прикрепила к ремню брюк, прежде чем нажать кнопку вызова лифта.


09.12. Шанценфиртель, Гамбург

Кристина Драйер застыла в дверном проеме. Раскрыв рот, она хотела заорать, но от ужаса у нее перехватило горло и она не могла издать ни звука. В течение четырех лет, дважды в неделю, Кристина убирала ванную комнату герра Хаузера, доводя до стерильности. Она протирала каждую поверхность, выскребала каждый уголок, полировала каждый кран и каждую трубу. Это помещение было ей настолько хорошо знакомо, что она могла бы тут работать с закрытыми глазами.

Но не сегодня. Сегодня тут царил ад.

Ванная комната была большой и светлой. Высокое без занавесок окно, снизу с матовым стеклом, выходило на маленький квадратный внутренний дворик. По утрам солнце заливало ванную светом. Некоторым обстановка тут могла бы напомнить больничную, но не Кристине, для которой ничто не могло быть слишком чистым и слишком стерильным. Все помещение отделано кафелем: крупная небесно-голубая плитка на полу, мелкая кипенно-белая — на стенах. Убирать ванную комнату герра Хаузера всегда было истинным наслаждением, потому что свет проникал в каждый уголок, а кафель после обработки специальными средствами просто сиял.

Теперь же на небесно-голубой плитке пола разлилась блестящая на солнце огромная лужа крови. А на ее краю, обмякнув, между унитазом и краем ванны сидел герр Хаузер. Кровь сверкала на белом фаянсе. Мертвый Хаузер с широко открытым ртом был повернут к Кристине. Выражение его лица можно было бы принять за изумленное, если бы не недовольно нахмуренные брови. Здесь царила тишина, нарушаемая только стуком капель, медленно выбивающих татуировку на эмали ванны. Из горла Кристины снова вырвался было, но тут же замер клокочущий звук: нечто среднее между криком и позывом к рвоте.

Лицо Хаузера покрывали пятна крови. Кто-то прорезал линию, почти прямую, но местами рваную, на его лбу сантиметрах в пяти-шести над бровями. Порез был глубокий, до кости. И шел вокруг головы через виски и над ушами. Кожа, плоть и волосы над надрезом были сорваны. Залитое спекшейся кровью лицо и обнаженный череп Хаузера показались Кристине какой-то жуткой пародией на вареное яйцо на подставке. Еще больше крови было на рубашке и брюках, и Кристина заметила еще один разрез на горле и шее. Женщина выронила баллончике чистящим средством и прислонилась плечом к стене. Внезапно ноги у нее подкосились, она медленно сползла по стенке, и ее щека скользнула по прохладной кафельной плитке. Кристина плюхнулась, обмякнув, в углу возле двери, и ее поза стала зеркальным отражением мертвого клиента. Она разрыдалась.

«Сколько же тут уборки! Сколько уборки…»


09.15. Штаб-квартира полиции Гамбурга, Альстердорф, Гамбург

Новая штаб-квартира гамбургской полиции — Полицайпрезидиум — находилась к северу от городского парка Винтерхудер. Так что Йену Фабелю обычно не требовалось много времени, чтобы доехать до Альстердорфа от своей квартиры в Позельдорфе, но сегодня был первый рабочий день после четырехдневных выходных. Всего два дня назад он стоял с Сюзанной на широком изгибающемся берегу острова Зюльт в Северном море. Прошло всего два дня — и целая жизнь.

Ведя машину сквозь полоски солнечных лучей, пляшущих между деревьями парка, Фабель не чувствовал необходимости торопиться снова возвращаться к реалиям обычной жизни начальника отдела убийств. Но каждая новость, которую он слышал по радио в машине, обрушивалась на него грузом свинца, все больше погружая в привычный мир, а воспоминания о длинной косе золотистого песка под бескрайним синим небом отодвигались все дальше и дальше.

Фабель уловил конец репортажа о грядущих всеобщих выборах: консервативная коалиция ХДС/ХСС во главе с Ангелой Меркель по результатам опросов еще больше увеличила свой и без того немалый отрыв от остальных. Похоже было, что расчет канцлера Герхарда Шрёдера на досрочные выборы не оправдается. Комментатор обсуждал смену манеры поведения и внешности фрау Меркель: судя по всему, она взяла за образец прическу Хиллари Клинтон. Фабель вздохнул, слушая, как различные партийные лидеры «позиционируют» себя перед избирателями. У него складывалось впечатление, что нынешние немецкие политики предпочитали демонстрировать не твердые убеждения и политические идеалы, а индивидуальность. Подобно британцам и американцам немцы теперь тоже начинали больше обращать внимания на внешнее, а не на суть. На персоналии, а не проводимую этими персоналиями политику.

Проезжая по залитому солнцем парку, Фабель рассеянно слушал, как два политика сцепились в схватке. Социал-демократ Ганс Шрайбер, первый мэр Гамбурга, вступил в яростную дискуссию с Бертольдом Мюллер-Фойтом, городским министром по защите окружающей среды, членом партии «Союз-90/Зеленые». С тем самым Мюллер-Фойтом, которого Фабель с Сюзанной видели в ресторане на Зюльте. СДПГ и «Зеленые» входили в правящую коалицию Германии, и политическая расцветка городского управления Гамбурга тоже была красно-зеленой, но в записанной на радио дискуссии мало что свидетельствовало о том, что Мюллер-Фойт и впрямь один из назначенных Шрайбером министров. Предвыборные трещины в немецких политических структурах становились все более заметными. Враждебные отношения между этими двумя политиками на протяжении последнего месяца или около того были тщательно задокументированы: Мюллер-Фойт называл супругу Шрайбера Карин «леди Макбет», намекая на ее беспощадные амбиции в отношении мужа. В частности, на тщеславную уверенность, что именно он станет федеральным канцлером Германии. Фабель знал Шрайбера куда лучше, чем тому бы хотелось, и ему легко было поверить, что Шрайбер полностью разделяет амбиции жены.

Фабель остановился на красный сигнал светофора на перекрестке. Он лениво проследил глазами за пересекавшим перекресток затянутым в лайкру велосипедистом, затем, повернувшись, увидел за рулем замершей рядом машины женщину лет тридцати. Она за что-то ругала двух находившихся на заднем сиденье детишек, глядя в зеркало заднего вида. Ее губы быстро двигались в беззвучном гневе, но слов слышно не было из-за поднятых стекол. Поблизости работник службы городских парков сметал мусор с дорожки, шедшей между высокими деревьями к огромной, увенчанной куполом водонапорной башне.

Повседневная городская рутина. Обычная жизнь с обычными заботами об обычных вещах. Жизнь людей, не сталкивающихся со смертью в процессе их будничной работы.

Комментатор переключился на последние новости из Лондона, который недавно сотрясли взрывы, устроенные террористами-смертниками. Вторая серия взрывов сорвалась, скорее всего из-за дефектных детонаторов. Фабель попытался убедить себя, что Гамбургу не грозят такого рода пертурбации, что это совсем другая страна. Волна терроризма, охватившая Германию в 70—80-х годах прошлого века, ушла в историю, примерно в то же время, когда рухнула Стена. Но существовала занятная немецкая пословица насчет Гамбурга: «Если в Лондоне дождь, в Гамбурге достают зонты». И это отношение Фабелю, наполовину англичанину, всегда нравилось, давало ощущение своего места, своей причастности к судьбам обеих стран. Но сегодня это его не радовало. Теперь нигде не безопасно.

Международный терроризм и его последствия явно влияли на жизнь обыкновенных жителей Гамбурга. Маршрут проезда до центра города от квартиры в Позельдорфе для Фабеля изменился после ужасных событий 11 сентября в США. Американское консульство в Гамбурге располагалось на берегу Альстера, и после тех терактов короткая дорога мимо консульства была постоянно закрыта. Вот Фабелю и пришлось сменить маршрут, которым он обычно добирался до работы с тех пор, как перебрался в Позельдорф.

Сигнал светофора сменился, и водитель стоявшей позади машины нажал на клаксон, вернув Фабеля к действительности. Он свернул в направлении Полицайпрезидиума.

Следующей новостной темой на радио по иронии судьбы были акции протеста против закрытия Генерального консульства Великобритании в Гамбурге. Город, в котором было множество англофилов, изумило это предложение. К тому же Гамбург весьма гордился тем, что после Нью-Йорка является мегаполисом с наибольшим числом консульств в мире.

Когда Фабель заехал на служебную стоянку у Полицайпрезидиума, будущее предстало перед ним в еще более темных и неопределенных тонах, что омрачило его послеотпускное настроение.


Здание штаб-квартиры полиции Гамбурга было построено менее пяти лет назад и до сих пор казалось довольно новым, вроде нового костюма, еще не севшего толком по фигуре владельца. В основе архитектурной концепции лежала идея воссоздания формы «полицейской звезды», посему пятиэтажный Полицайпрезидиум имел четыре крыла — луча, направленных по сторонам света, с круглым открытым атриумом в центре.

Комиссия по расследованию убийств — убойный отдел гамбургской полиции — находилась на третьем этаже. Едва Фабель вышел из лифта, как его приветствовал бритый наголо коренастый мужчина средних лет. У него под мышкой было зажато досье, а в руке — чашка кофе. Увидев Фабеля, он расплылся в улыбке:

— Привет, шеф! Как отпуск?

— Слишком короткий, Вернер. — Фабель пожал руку криминальоберкомиссару Вернеру Майеру. Вернер проработал с Фабелем бок о бок намного дольше любого другого сотрудника Комиссии по расследованию убийств. Его грубоватое лицо и устрашающая внешность абсолютно не соответствовали свойственному ему методу работы. Редкая дотошность Вернера при работе с уликами оказалась ключевым фактором в удачном расследовании немалого количества сложных дел. А еще он был близким другом Фабеля.

— Надо было тебе прихватить еще денек-другой, — сказал Вернер. — Растянуть отдых до следующих выходных.

— У меня осталось всего несколько дней отпуска, — пожал плечами Фабель, — а я хочу через пару месяцев еще разок побывать на Зюльте, приехать на день рождения матери.

Они вместе пошли по изгибающемуся коридору, который, как и все коридоры Полицайпрезидиума, огибал центральный атриум.

— К тому же в последнее время все было на удивление спокойно. И это вызывает у меня нехорошее предчувствие, что на нас свалится большое дело. Как тут обстановка?

— Да уж точно ничего такого, из-за чего нам пришлось бы тебя побеспокоить, — ответил Вернер. — Мария закрыла дело Ольги с неустановленной фамилией, было убийство в драке в районе Санкт-Паули, а так ничего особенного. Я назначил совещание, чтобы ввести тебя в курс дел.


Команда собралась в главном зале для совещаний Комиссии по расследованию убийств незадолго до полудня. К Фабелю с Вернером присоединилась криминальоберкомиссар Мария Клее: высокая светловолосая элегантная женщина лет тридцати пяти. Она мало походила на офицера полиции. С модной стрижкой, в строгом, подобранном со вкусом сером костюме и кремовой блузке, Мария выглядела скорее как корпоративный юрист. Она, как и Вернер Майер, была второй в командной цепочке после Фабеля. За последние полтора года Вернер с Марией более или менее начали притираться друг к другу, особенно после того как они чуть было не потеряли Марию при проведении операции, стоившей жизни одному из сотрудников их отдела.

К приходу Фабеля за столом уже сидели два младших офицера. Криминалькомиссары Анна Вольф и Хэнк Герман были протеже Фабеля. Он выбрал их за весьма различный стиль и поведение. Излюбленный метод Фабеля — объединять противоположности: там, где другие усмотрели бы потенциальное соперничество, Фабель видел взаимодополняющие и уравновешивающие качества. Анна с Хэнком все еще вырабатывали это самое равновесие: прежний напарник Анны, Пауль Линдеманн, был убит. И погиб он, спасая жизнь Анны.

Анна Вольф походила на офицера полиции еще меньше Марии Клее. Она выглядела куда моложе своих двадцати восьми и обычно носила джинсы и чересчур просторную для нее кожаную куртку. Ее симпатичное лицо обрамляли торчащие иголками, коротко стриженные темные волосы. Огромные карие глаза она всегда подчеркивала черной тушью, а полные губы — ярко-красной губной помадой. Было куда проще представить, что Анна — работник парикмахерского салона, а не детектив Комиссии по расследованию убийств. Но Анна Вольф была крепким орешком. Она вышла из семьи, пережившей холокост, и отслужила в израильской армии, прежде чем вернуться в родной Гамбург. Пожалуй, Анна была самой крутой в команде Фабеля: умная, на редкость целеустремленная, решительная и импульсивная.

Хэнк Герман был полной противоположностью своей напарницы — высокий тощий парень с невыразительной внешностью и вечно серьезным выражением лица. Если Анна совершенно не походила на полицейского, то Хэнк являл собой просто воплощение оного. То же самое можно было сказать о Пауле Линдеманне, и Фабель знал, что именно сходство Хэнка с его погибшим предшественником при первой встрече ошеломило остальных членов команды.

Фабель обвел взглядом сидевших за столом. Его всегда изумляло, насколько разные люди объединились под его управлением. Совершенно непохожие индивидуумы, каким-то образом выбравшие весьма своеобразную профессию, попали в зависимость друг от друга.

Вернер ввел Фабеля в курс текущих дел. Пока шеф отдыхал, произошло лишь одно убийство: возле ночного клуба Санкт-Паули затеяли пьяную драку, закончившуюся гибелью на улице двадцатиоднолетнего парня от потери крови. Вернер предоставил слово Анне Вольф с Хэнком Германом, и те рассказали, как продвигается дело и на какой оно стадии в данный момент. Из расследования такого рода преступлений и состояла процентов на девяносто работа их комиссии, унылых, простых и незамысловатых: вспышка бессмысленной ярости, которой обычно предшествовала выпивка, а в результате у одного жизнь обрывается, а у другого ломается.

— Есть еще что-нибудь в списке? — поинтересовался Фабель.

— Осталось лишь подбить итоги в деле Ольги, чью фамилию так и не установили. — Мария отлистала немного назад свой блокнот. У этой Ольги не только фамилия была неизвестна, ее и звали-то скорее всего иначе. Но члены команды считали необходимым как-то ее назвать. Никто не представлял, откуда Ольга родом, но было совершенно очевидно, что из Восточной Европы. Она зарабатывала проституцией, и ее избил и задушил клиент: толстый лысеющий страховой агент по имени Томас Визехан, тридцати девяти лет, проживавший в Хаймфелде с женой и тремя детьми и не имевший криминального прошлого.

По оценке доктора Меллера, патологоанатома, Ольге было от восемнадцати до двадцати лет.

Фабель задумался.

— Но Вернер сказал, что дело Ольги закрыто и подшито, Мария. У нас есть признание вины и железные улики. Так какие еще «итоги» тебе надо подбить?

— Ну, вообще-то это не имеет непосредственного отношения к делу. Просто у меня есть ощущение, что здесь имеется связь с торговлей людьми. Бедную девочку из России или бог знает откуда еще втянули в занятие проституцией, пообещав хорошую работу и жилье на Западе. Прежде чем стать жертвой убийства, Ольга стала жертвой работорговцев. Да, убил ее Визехан… Но приволок ее сюда, чтобы он ее прикончил, кто-то другой.

Фабель пристально посмотрел на Марию. Она ответила ему открытым взглядом серо-голубых глаз. Марии было совершенно не свойственно так близко к сердцу принимать работу. Анне — да. Даже самому Фабелю. Но не Марии. Успехи Марии как детектива всегда крылись именно в холодном, сугубо профессиональном и отстраненном подходе.

— Я тебя понимаю, — вздохнул Фабель. — Правда понимаю. Но это не наша забота. Мы должны были раскрыть убийство, и мы его раскрыли. Я не говорю, что мы просто так все оставим. Передай все, что у тебя есть, в отдел нравов. И копию в ЛКА-6. — Фабель имел в виду недавно переформированное подразделение полиции Гамбурга, шестой отдел Городского уголовного ведомства, в состав которого входило девяносто человек, так называемое супер-ЛКА, созданное специально для борьбы с организованной преступностью.

Мария пожала плечами. Ее светлые серо-голубые глаза оставались непроницаемыми.

— Хорошо, шеф.

— Еще что-то? — спросил Фабель.

Телефон зазвонил, прежде чем ему успели ответить. Вернер снял трубку и начал записывать что-то в блокнот, время от времени повторяя «да-да».

— Прямо в точку, — заявил он, вешая трубку. — На археологических раскопках найдено тело, возле Шпайхерштадта.

— И давно умер тот человек?

— Как раз это и пытаются установить, но Хольгер Браунер и его команда уже в пути. — Вернер имел в виду начальника команды экспертов-криминалистов. — Кому мне это поручить, шеф?

Фабель протянул руку через стол:

— Давай мне. У вас, ребята, и так есть чем заняться — закрыть дело об убийстве в драке. — Он взял у Вернера блокнот и переписал сведения в свой. Затем встал и снял куртку со спинки стула. — А я прогуляюсь на свежем воздухе.


Полдень. Шанценфиртель, Гамбург

Кристина знала, что снова оказалась лицом к лицу с хаосом. Она годами жила с ним. Это однажды уже привело ее на грань безумия, и тогда она вычеркнула его из своей жизни. Сделать это трудно и болезненно, словно она расставалась с частью собственной плоти.

И вот теперь хаос грохотал и ярился вокруг нее. Будто прорвало какую-то дальнюю плотину и огромная волна беспорядка бесшумно надвигалась на Кристину, стремясь сбить с ног. И все же она поняла: ей предстоит величайшее сражение в жизни, она должна снова победить хаос.

Сейчас был уже полдень. Кристина работала в ванной комнате все утро. Кафель снова сиял стерильной чистотой, пол тоже блестел. Хаузер теперь лежал в ванне. Кристина пыталась повергнуть хаос в прах своей методичностью. Отринув ужас, она разработала стратегию по приведению ванной комнаты в порядок.

Начала она с того, что перетащила Хаузера в ванну. Когда она с трудом волокла его, обнаженный череп, холодный и липкий от крови, касался ее щеки. В какой-то миг Кристине пришлось метнуться к унитазу. Ее вырвало, затем она немного передохнула, чтобы собраться с духом, а потом вернулась к своему занятию. Она раздела Хаузера догола и сунула залитую кровью одежду в пластиковый мешок для мусора. Затем душем смыла с тела кровь. Еще одним пластиковым мешком для мусора она закрыла ему голову и шею, замотав его как можно туже клейкой лентой, найденной в одном из шкафов, и закрепив на плечах. Потом осторожно сняла душевую занавеску и завернула в нее убитого, снова воспользовавшись клейкой лентой, чтобы покрепче замотать жуткий сверток.

Кристине пришлось еще разок потаскать тяжеленное тело. Она достала его из ванны и положила на чистый пол, а потом принялась драить ванну. Герр Хаузер всегда настаивал, чтобы Кристина пользовалась только натуральными средствами: чистила туалет уксусом или чем-то в этом роде. Это сильно усложняло работу, но она не возражала, поскольку любила драить, приводить в порядок и полировать. Но на сей раз это было выше ее сил. Так что она обработала ванну, унитаз и раковину хлоркой, а полы и кафель на стенах вымыла хлорным раствором. А потом еще прошлась по всем поверхностям дезинфицирующим спреем.

И вот наконец все сделано. Она не победила хаос, это было ей ясно, а лишь немножко отодвинула. У Кристины ушло на уборку все утро. Получилось, она подвела клиента, у которого обычно убирала до ленча каждую пятницу. Все было бы не так плохо, если бы она просто опоздала к нему.

Но она не явилась вовсе! Теперь возникнет эффект домино для всех сегодняшних клиентов, затем для завтрашних, а потом и на всю неделю. Репутация пунктуальной и надежной работницы, которую она зарабатывала четыре долгих года, могла быть разрушена за какие-то четыре часа. Мобильник зазвонил именно тогда, когда она должна была находиться у следующего клиента, и Кристине пришлось его выключить, чтобы полностью сосредоточиться на последних штрихах.

Кристина внимательно осмотрела ванную комнату. Ну по крайней мере порядок восстановлен. За исключением тщательно завернутого в полиэтилен герра Хаузера, неопрятно лежащего на полу, ванная комната сияла и сверкала чистотой, как никогда прежде.

Кристина прислонилась к стене, все еще сжимая рукой в резиновой перчатке тряпку, и позволила себе легкую довольную улыбку. И тут сообразила, что кто-то стоит позади нее в дверном проеме. Она резко обернулась — высокий худой темноволосый молодой человек с тонкими чертами лица и огромными голубыми глазами, вздрогнув одновременно с ней, посмотрел на нее, затем увидел замотанную в занавеску «мумию» возле ванны. Его лицо стало серым, и он издал какой-то звук, потом развернулся и побежал по коридору к выходу.

Кристина пару секунд безучастно смотрела на пустой дверной проем, а потом повернулась назад в ванную комнату.

Может, она какой-нибудь уголок пропустила?


Полдень. Строительная площадка Хафенсити, рядом со Шпайхерштадтом, Гамбург

Если какой ландшафт и являлся для Фабеля воплощением Гамбурга, то именно этот.

Пока он ехал по Маттенвите и мосту Хольцбрюке к Эльбе, перед ним открывался вид на изящные фронтоны и шпили Шпайхерштадта, пронзающие чистое синее небо.

Шпайхерштадт означает «Складской город», и это соответствовало действительности: ряды домов с узорчатой кладкой из красного кирпича, выходящие одним фасадом на булыжные улицы, другим — на канал, возвышались над городским портом. Эти на вид легкие, великолепные строения девятнадцатого века словно вдыхали жизнь в гамбургскую торговлю.

Для Фабеля в архитектуре Шпайхерштадта имелось нечто такое, что делало принявший его город родным. Нарядные и надежные строения, но, безусловно, практичные и сдержанные. Вот таким вот образом самый богатый город Германии и его жители демонстрировали богатство и успех: уверенно, но благопристойно. Шпайхерштадт также был символом независимости Гамбурга и его особого статуса города-государства. Независимости, которая в разные периоды истории бывала весьма ненадежной. Стоявшие на мосту статуи Хаммонии и Европы, олицетворяющих Гамбург и Европу, взирали с высоты колонн на въезжавшего в Шпайхерштадт Фабеля.

До недавних пор Шпайхерштадт был самой большой в мире бондовой зоной с таможенными постами на каждой точке въезда. Фабель миновал находившийся справа старый таможенный пост, обретший новую жизнь в виде модного кофейного магазина. Напротив магазина, на другой стороне булыжной Кервидер-Брук, первый построенный в Шпайхерштадте склад тоже играл теперь новую роль: змеившаяся очередь туристов и местных жителей ожидала прохода в «Гамбургский донжон». Идея, которую Гамбург, как и многие другие идеи, позаимствовал у Лондона. Фабель никогда не понимал стремления людей испытать страх и пережить эрзац-ужас, когда лично он был сыт по горло реальными смертями и ужасами.

Фабель свернул налево, на Кервидер-Брук, затем на пересекавшую Шпайхерштадт по прямой Киббельштег. По обе стороны Киббельштег возвышались огромные кирпичные склады, украшенные резной, позеленевший от времени бронзой, отливавшей красным на полуденном солнце. Здесь по-прежнему велась коммерческая деятельность. На лебедках, закрепленных на крышах складов, перегружали кипы восточных ковров, а когда Фабель проезжал мимо Коферестерай, теплый ветерок вместе с присущими Шпайхерштадту запахами донес аромат кофейных жаровен, готовящих бобы к хранению.

Окружавший Фабеля XIX век сменился на XXI, когда он миновал лес вечно двигающихся башенных кранов — самую большую в Германии строительную площадку.

Гамбург всегда был городом оппортунистов — купцов и дельцов. Яростно независимый характер города основывался на умении смотреть дальше собственного горизонта и общаться с большим миром. В Средние века гамбургские политики всегда были купцами, деловыми людьми. И всегда ставили торговлю превыше политики. С тех пор ничего не изменилось.

Создание Хафенсити было отличной идеей, как в свое время Шпайхерштадт. Дерзкий проект. На его осуществление уйдет двадцать лет. Новые торговые соборы из стекла и стали, наполненные энергией юности, занимали свое место позади старины — величавых краснокирпичных складов Шпайхерштадта. Два амбициозных замысла, зародившихся в разные столетия, но подстегнутых одними и теми же устремлениями — сделать Гамбург главным торговым портом Европы. Строительство Хафенсити шло согласно плану. Здания строили целыми рядами, одновременно, сочетая роскошные апартаменты с глянцевыми офисными блоками эпохи высоких технологий. Как только заканчивали один ряд, приступали к возведению следующего. И хотя в каждое строение был проведен высокоскоростной Интернет, сюда тоже проникал запах жареных кофейных зерен, напоминая отважному миру двадцать первого века, что старый Шпайхерштадт по-прежнему занимает весьма значительное место в жизни города.

Гамбург любил делиться с другими своим видением будущего, и на берегу Эльбы возвели двухсотметровую смотровую площадку в форме высокого корабельного мостика с английским названием «Hafencity Viewpoint»[4 - «Обзорная площадка Хафенсити» (англ.).], начертанным на ярко-оранжевом боку. Перед посетителями с площадки открывалась круговая панорама будущего. В одной стороне можно было увидеть, как идет строительство новой Оперы. Ее ультрасовременная крыша возвышалась, как волны или паруса, на конце старого торгового причала Кайзпайхер А. С другой стороны был виден новый терминал для пассажирских лайнеров, а за ним — излучина Эльбы, где река изгибалась и пестрела металлическими мостами. Повсюду вокруг смотровой площадки земля была очищена, выровнена и лежала, обнаженная, в ожидании новых блестящих облачений.

Фабель оставил машину на импровизированной стоянке метрах в двухстах от смотровой площадки. На стройплощадке уже присутствовали двое полицейских в форме и занимались своим обычным делом — огораживали места событий. В данном случае их старания были излишними. Археологи сами по себе люди методичные, и котлован уже был огорожен и разбит на квадраты. Шагая по стройплощадке, Фабель заметил знакомую физиономию Хольгера Браунера, шефа команды экспертов-криминалистов. Браунер был в белом рабочем комбинезоне и синих бахилах, но без маски на лице и без капюшона. Он беседовал с высоким мужчиной моложе его, с длинными темными волосами, стянутым в хвост. Бледно-зеленая футболка и чуть более темные широкие штаны с накладными карманами болтались на угловатой фигуре молодого человека. Когда Фабель подошел, они одновременно повернулись к нему.

— Йен… — просиял Хольгер Браунер. — Это герр доктор Шевертс из департамента археологии Гамбургского университета. Он главный на этих раскопках. Доктор Шевертс, это главный гаупткомиссар Фабель из Комиссии по расследованию убийств.

Фабель пожал Шевертсу руку. Ладонь археолога оказалась мозолистой и жесткой, будто в нее впечатались песок и земля, в которых Шевертс копался. Очень подходяще к цвету его одежды, словно сам Шевертс был порождением земли.

— Мы с доктором Шевертсом обсуждали, насколько близки наши с ним профессии. Вообще-то я объяснял, что мой заместитель Франк Грубер куда больше подходит для этого конкретного дела. Он учился на археолога, прежде чем переключиться на криминалистику.

— Грубер? — переспросил Фабель. — Я и понятия не имел, что он был археологом.

Грубер был членом команды Браунера чуть больше года, но Фабель уже понял, почему тот сделал его своим замом. Грубер при изучении места преступления проявил свойственное Браунеру умение видеть и детали, и общую картину. Фабеля не очень удивило, что Грубер учился на археолога: умение читать ландшафт и место преступления требовало схожего склада ума. Фабель вспомнил, как однажды спросил у Грубера, почему тот стал криминалистом. «Мы обязаны найти истину ради мертвых» — был его ответ. Это впечатлило Фабеля. Этот ответ отлично подходил и для археолога.

— Потеря для археологии — выигрыш для криминалистики, — усмехнулся Браунер. — Мне повезло, что он у меня в команде. Вообще-то у Франка есть интересное дополнительное занятие. Он восстанавливает лица скелетизированных археологических находок. Ему шлют черепа на реконструкцию изо всех университетов. Я всегда считал, это умение может весьма пригодиться для идентификации неизвестных жертв. Кто знает — возможно, именно сегодня этот день настал…

— Вряд ли, — возразил Шевертс. — У этой жертвы лицо сохранилось. Пройдемте сюда, герр гаупткомиссар.

Археолог подождал, пока Фабель натянет синие бахилы, которые дал ему Браунер, а затем повел его за собой по месту раскопок. В одном углу почва была срыта чуть глубже, широкими ступенчатыми пластами.

— Мы воспользовались подготовкой к строительным работам, чтобы проверить тут все на предмет выявления остатков строений раннего Средневековья. Здесь в основном пролегали болота, а временами разливалась река — все же это естественный залив и точка пересечения…

— Главный гаупткомиссар Фабель изучал историю европейского Средневековья, — перебил археолога Браунер.

Мысль, что полицейский из Комиссии по расследованию убийств может иметь академическое образование, настолько поразила Шевертса, что он остановился и уставился на Фабеля откровенно оценивающим взглядом. Лицо Шевертса было узким и длинным. Через пару секунд он расплылся в улыбке:

— Правда? Здорово!

И он снова повел Фабеля с Браунером в угол раскопок. Они спустились на пару уровней и оказались на участке площадью примерно пять квадратных метров. Каждый уровень был четким и гладким, и Фабель заметил, что по-прежнему может читать земельные пласты вокруг них. Он отлично представлял, сколько терпения потребовалось для этой кропотливой работы, и с трудом сдержал смех, представив тут Вернера.

Раскопанный грунт под ними был полосатый, как и слой камней, лежащий рядом. Странная смесь светлого песка, сухой черной земли и какого-то блестящего грубого силиката, сверкающего на солнце. Поверхность утыкана кусками чего-то похожего на грубую дерюгу, затем ближе к краям участка более целые булыжники и камни. В углу раскопок из земли выдавалась верхняя часть тела мужчины. Он лежал на боку спиной к ним, но под небольшим углом; тело оставалось в земле по пояс, и от этого казалось, будто оно лежит в постели.

— Мы нашли его рано утром, — пояснил Шевертс. — Команда любит начинать работу с утра пораньше. Спускаться сюда до того, как начнется суета вокруг.

— Кто его нашел? — спросил Фабель.

— Франц Брандт. Это мой аспирант. После того как выкопали достаточно, чтобы определить, что этот человек жил не так давно, мы прекратили раскопки и вызвали полицию. Мы сфотографировали и задокументировали каждую стадию раскопок.

Фабель с Браунером подошли к телу поближе. Мертвый мужчина был одет в пиджак из грубой серой саржи. Они обошли вокруг тела, желая увидеть лицо. Худенькое, бледное и сморщенное, прикрытое тусклыми прядями светлых волос. Закрытые глаза ввалились внутрь, а шея казалась слишком тонкой и хрупкой для по-прежнему белого воротника рубашки. Кожа мертвеца походила на старый пожелтевший пергамент, а широкую, четко очерченную челюсть покрывали клочки двух-трехдневной светлой щетины. Тело сильно усохло, что затрудняло определение возраста мертвеца, но что-то в его лице, да и клочки щетины на подбородке подсказывали: этот человек был молод. Губы слегка раскрыты, словно он мог вот-вот заговорить, а одна рука будто сжимала что-то в воздухе. Что-то невидимое живым.

— Вряд ли он тут давно. — Фабель присел на корточки. — Насколько я вижу, разложение его практически не затронуло. Но это самый жуткий труп, что мне доводилось видеть. Он выглядит так, словно умер от голода.

Поднявшись, Фабель озадаченно осмотрелся.

— Кто-то очень старался, чтобы зарыть его так глубоко. Не понимаю, как это удалось провернуть незаметно, пусть даже ночью.

— Никто его не зарывал, — сказал Шевертс. — Нет никаких признаков, что почву вокруг него тревожили.

Браунер наклонился к телу и потрогал лицо пальцами в латексной перчатке. Затем, раздраженно фыркнув, стянул перчатки и снова потрогал лицо мертвеца рукой. Он мрачно ухмыльнулся и повернулся к Шевертсу, который понимающе кивнул.

— Бедолага не от голода умер, Йен, — сообщил Браунер. — С ним такое сотворили недостаток влажности и воздуха. Он обезвожен. Полностью высох. Мумия.

— Что?! — Фабель снова присел на корточки. — Но он выглядит как обычный труп. Я думал, мумифицированные тела всегда коричневые и жесткокожие.

— Только те, которые находят в болотах. — К ним присоединился высокий худощавый молодой человек со стянутыми в хвост рыжими волосами.

— Франц Брандт, — представил его Шевертс. — Как я вам уже сказал, это Франц обнаружил тело.

Фабель поднялся и пожал руку рыжеволосому парню.

— Когда я его только увидел, то сразу заподозрил, что он мумифицировался, — продолжил объяснения Брандт. — Доктор Шевертс — главный эксперт в этой области, но я и сам очень интересуюсь мумиями. Болотные мумии, о которых вы думаете, подвергаются совсем иным процессам: кислота и танины торфяных болот окрашивают кожу попавших в них тел. Они буквально превращаются в кожаные мешки. Иногда от них остается лишь оболочка, а внутренние органы и даже кости полностью растворяются. А этот малый, — он кивнул на мертвеца, — выглядит как пустынная мумия. Истощенный вид и пергаментная кожа… Он высох почти мгновенно в среде, полностью лишенной кислорода.

— И, несмотря на его вид, умер он давно. Но, как вы можете судить по одежде, к Средним векам он также отношения не имеет. — Шевертс обвел рукой участок раскопок, где они стояли. — Окружающая тело среда наводит меня на мысль о том, что с ним произошло. Наши геофизические исследования и записи, сделанные на этих раскопках, позволяют заключить: мы стоим на месте, которое во время Второй мировой войны было грузовым причалом.

Браунер подошел к полоске блестящей почвы. Отколупнув кусочек, он покатал его в пальцах.

— Стекло?

Шевертс кивнул:

— Это был песок. Изначально тут вокруг был сплошной светлый песок. Просто некоторая часть смешалась с черным пеплом, тогда как вот это внешнее кольцо подверглось воздействию таких высоких температур, что песок превратился в стекло.

Фабель мрачно кивнул.

— Английские бомбардировки тысяча девятьсот сорок третьего?

— Таково мое предположение, — сказал Шевертс. — Оно полностью соответствует тому, что нам известно об этом месте. И такой вид мумификации — обычный результат воздействия высоких температур при огненном смерче. По-моему, этот человек укрылся на причале в каком-то импровизированном бомбоубежище из мешков с песком. Должно быть, совсем рядом с ним был мощный огненный взрыв, который его поджарил и закопал.

Фабель не отрывал взгляда от мумифицированного тела. Операция «Гоморра». Восемь тысяч триста сорок пять тонн зажигательных и фугасных бомб обрушили в тот день на Гамбург англичане и американцы. В некоторых частях города воздух на улицах раскалился больше чем до тысячи градусов. Порядка сорока пяти тысяч жителей Гамбурга задохнулись или сгорели заживо в бушующем пламени. Фабель смотрел на худое лицо, ставшее буквально костлявым из-за того, что из плоти высосало всю влагу. Ну конечно, ему доводилось и прежде видеть похожие тела: на старых черно-белых фотографиях Гамбурга и Дрездена. Многие превратились в мумии без всякого погребения: полностью иссушенные в считанные мгновения под воздействием колоссальных температур на лишенных воздуха улицах или в бомбоубежищах, в одночасье превратившихся в сушильные камеры. Но никогда Фабель не видел такую мумию во плоти.

— Трудно поверить, что этот человек мертв более шестидесяти лет, — произнес он наконец.

Браунер, ухмыльнувшись, хлопнул его широкой ладонью по плечу.

— Элементарная биология, Йен. Для разложения требуются бактерии. Бактериям нужен кислород. Нет кислорода — нет бактерий, нет бактерий — нет разложения. Когда окончательно выкопаем его, наверняка найдем небольшие следы разложения в его грудной клетке. Все мы таскаем бактерии в своих потрохах, а когда помираем, они первыми принимаются за нас. Но в любом случае я сделаю полное криминалистическое обследование, затем передам тело в Институт судебной медицины в Эппендорфе для полной аутопсии. Возможно, нам еще удастся установить причину смерти, и я готов поспорить на годовое жалованье, что это будет асфиксия. Думаю, мы также сможем хотя бы грубо установить биологический возраст жертвы.

— Хорошо. — Фабель повернулся в Шевертсу и его аспиранту Брандту. — Не вижу смысла и дальше задерживать раскопки. Но если найдете что-то, что может иметь отношение к телу, пожалуйста, сообщите мне.

Фабель протянул Шевертсу свою визитку.

— Непременно. — Шевертс кивком указал на мертвеца. Тот по-прежнему отворачивался от них, словно пытался вернуться к грубо прерванному сну. — Похоже, в конечном итоге он не жертва убийства.

— Все зависит от точки зрения, — пожал плечами Фабель.


13.50. Шанценфиртель, Гамбург

Звонок поступил, когда Фабель направлялся назад в президиум. Звонил Вернер — сообщить, что они с Марией в Шанценфиртеле. Поймали убийцу, практически буквально с поличным, — это женщина, она зачищала место преступления и собиралась избавиться от тела.

Было очевидно, что у Вернера все под контролем, но Фабель ощущал острую необходимость заняться «живым» расследованием после утреннего «висяка» без малого шестидесятилетней давности, да к тому же и не убийства вовсе. Он ответил Вернеру, что едет прямо по адресу, что тот ему дал.

— Кстати, Йен, — сказал Вернер, — думаю, тебе следует знать, что наша жертва некоторым образом знаменитость… Ганс Йохим Хаузер.

Фабель мгновенно понял, о ком речь. Хаузер был довольно известным членом радикальных левацких группировок в 1970-х. А теперь стал активистом — трибуном «зеленых», обожавшим быть в центре внимания прессы.

— Боже… Вот странно… — рассеянно проговорил Фабель.

— Что именно?

— Синхронность, полагаю. Ну, знаешь, когда что-то, с чем ты не ожидаешь сталкиваться часто, вдруг попадается тебе на пути несколько раз за короткий промежуток времени. По дороге в Полицайпрезидиум я слушал по радио Бертольда Мюллер-Фойта. Ну, того сенатора, занимающегося окружающей средой. Он давал прикурить своему боссу Шрайберу. А пару-тройку дней назад я видел его в ресторане моего брата, когда был там с Сюзанной. Если память мне не изменяет, Мюллер-Фойт и Хаузер имели весьма тесные связи в семидесятых — восьмидесятых годах. — Помолчав, Фабель раздраженно добавил: — Вот только этого нам и не хватало. Убийства публичной персоны. Пресса еще не появилась?

— Нет. Вообще-то, несмотря на все его усилия, в отличие от своего кореша Мюллер-Фойта, Хаузер на самом деле был вчерашней новостью.

— Не совсем так, — вздохнул Фабель.

В Шанценфиртеле царил полный кавардак. Эта часть Гамбурга, как и многие другие районы, переживала большие перемены. Шанценфиртель находился к северу от Санкт-Паули и не всегда славился безупречной репутацией. Тут по-прежнему имелись проблемы, но с недавних пор район стал привлекать более респектабельную и богатую публику.

И уж конечно, это был идеальный район города для проживания, если вы активист левого крыла «зеленых». Шанценфиртель обладал всеми свойствами «крутого»: это был самый мультикультурный район Гамбурга, и огромное количество модных ресторанов, работающих тут, означало, что здесь представлена кухня почти всех народов мира. Арт-хаузные кинотеатры, театры под открытым небом в Штерншанцен-парке и достаточное количество уличных кафе делали район еще более перспективным. Но хватало тут и социальных проблем, главным образом связанных с наркотиками. Это было такое место, где вы постоянно вращаетесь, где носят модные вещи из магазинов секонд-хэнд, но где, сидя за столиком уличного кафе и потягивая контрабандный мокко, вы стучите по клавиатуре своего ультрамодного, ультра-тонкого, ультрадорогого титанового ноутбука.

Жилище Ганса Йохима Хаузера находилось на нижнем этаже солидного многоквартирного дома постройки 1920-х годов в центре квартала, неподалеку от перекрестка Штреземаннштрассе и Шанценштрассе. Возле дома стояли несколько полицейских машин сине-серебряного цвета, недавно появившихся в арсенале полиции Гамбурга. Тротуар напротив входа в дом ограждала лента в красно-белую полоску, которой обычно ограничивали место преступления. Фабель приткнул свой «БМВ» позади одной из патрульных машин, и находившийся за ограждением полицейский в форме решительно двинулся ему наперехват. Фабель вылез из машины и, направляясь к дому, на ходу показал овальный жетон уголовной полиции. Полицейский тут же потерял к нему интерес.

Вернер Майер поджидал Фабеля в дверях квартиры Хаузера.

— Мы пока не можем войти, Йен. — Жестом он указал в ту сторону, где чуть дальше по коридору Мария разговаривала с молодым мужчиной мальчишеского вида в комбинезоне судмедэксперта.

Хирургическая маска болталась у него на шее, а капюшон был стянут с густой копны черных волос, полностью открывая бледное лицо в очках. Фабель узнал в нем Франка Грубера, заместителя Хольгера Браунера. Это его археологическую подготовку он обсуждал с Шевертсом и Браунером. Грубер с Марией явно беседовали о месте преступления, но Грубер при этом держался непринужденно, а вот Мария, как заметил Фабель, наоборот, напряженно прислонилась спиной к стене, скрестив руки на груди.

— Гарри Поттер и Снежная королева, — сухо заметил Вернер. — Неужели правда, что эти двое — пара?

— Понятия не имею, — соврал Фабель. Мария на работе свою личную жизнь напоказ не больно-то выставляла, как и свои эмоции. Но Фабель был там — только он один, — когда она лежала на земле практически при смерти, после того как ее пырнул ножом, пожалуй, самый опасный убийца из всех, на которых доводилось охотиться их команде. Фабель разделил с Марией тяжелые, растянувшиеся до бесконечности минуты до прибытия вертолета «скорой помощи». И разделенный страх, эта вынужденная близость, связал их некими неясными узами. И за прошедшие с тех пор два года Мария иногда посвящала шефа в некоторые мелкие события своей личной жизни. Но только в те, которые могли как-то повлиять на ее работу. И одним из таких секретов был ее роман с Франком Грубером.

Грубер закончил разговор с Марией. Коснувшись ее локтя прощальным жестом, он направился обратно в квартиру. Что-то в его жесте встревожило Фабеля, причем вовсе не непринужденность, а скорее то, что Мария еще больше напряглась при этом. Словно ее слегка ударило током.

Мария подошла к входной двери.

— Нам еще туда нельзя, — объяснила она. — Груберу и впрямь сильно усложнили работу. Убийцу — женщину — застали в тот момент, когда она уничтожала следы на месте преступления. И судя по всему, она слишком хорошо с этим справилась, так что экспертам практически невозможно отыскать что-нибудь стоящее. — Она пожала плечами. — Хотя, думаю, это несущественно в данном случае. Захваченный на месте преступления убийца — самая хорошая улика, других и не надо.

Фабель повернулся к Марии:

— Подозреваемую застали за уборкой места преступления… Кто застал?

— Приятель Хаузера… — ответила Мария. — Очень молоденький и красивый приятель Хаузера по имени Себастьян Ланг, который заметил незапертую дверь… Хотя, судя по всему, у него имеются свои ключи.

Фабель кивнул. Ганс Йохим Хаузер никогда не делал секрета из своих сексуальных предпочтений.

— Ланг пришел, чтобы забрать что-то из квартиры, прежде чем пойти в город на ленч, — продолжила Мария. — Услышал шум в ванной и, полагая, что там Хаузер, зашел и застал убийцу в процессе уборки.

— Где подозреваемая? — спросил Фабель.

— Патрульные увезли ее к нам, — ответил Вернер. — Она производит довольно странное впечатление. От нее не смогли добиться ничего путного — бормотала только, что еще не закончила уборку.

— Ясно. Коль уж нас пока не пускают на место преступления, может, нам стоит вернуться в офис и допросить подозреваемую? Но прежде я хочу, чтобы доктор Экхардт провела психиатрическую экспертизу. — Фабель достал мобильник и нажал на быстрый набор.

— Институт судебной медицины… доктор Экхардт слушает… — Голос в трубке принадлежал женщине: глубокий, теплый и с легким баварским акцентом.

— Привет, Сюзанна… Это я. Как дела?

— Хочу обратно на Зюльт, — вздохнула она. — Что стряслось?

Фабель сообщил об аресте женщины в Шанценфиртеле и объяснил, что хотел бы, чтобы Сюзанна осмотрела задержанную, прежде чем приступят к допросу.

— У меня все забито до середины дня. Четыре вечера подойдет?

Фабель посмотрел на часы. Половина второго. Если ждать экспертной оценки, то допросить подозреваемую до вечера не получится.

— Ладно. Но, думаю, предварительный допрос мы все же проведем.

— Хорошо. Встретимся в штаб-квартире в четыре. Как зовут подозреваемую? — спросила Сюзанна.

— Погоди… — Фабель повернулся к Марии: — Как звать женщину, которую задержали?

Мария раскрыла блокнот и пару секунд просматривала записи.

— Драйер, — сказал она наконец.

— Кристина Драйер?

— Да, — удивленно посмотрела на Фабеля Мария. — Ты ее знаешь?

Фабель, словно не услышав Марию, сказал Сюзанне:

— Я тебе перезвоню. — Убрав мобильник, он бросил Марии: — Давай сюда Грубера. Скажи ему, что мне наплевать, на какой там стадии его эксперты. Я хочу видеть место преступления и жертву. Немедленно.


14.10. Шанценфиртель, Гамбург

Было очевидно, что Грубер осознал тщетность попыток не допустить команду из Комиссии по расследованию убийств на место преступления, но с непререкаемым авторитетом, плохо сочетавшимся с его почти мальчишеской внешностью, потребовал, чтобы вместо обычных бахил и латексных перчаток детективы облачились в полный рабочий комбинезон криминалистов и надели маски.

— Она нам практически ничего не оставила, — пояснил Грубер. — Я сроду не видел столь тщательно выскобленного места преступления. Она прошлась почти по всем поверхностям хлоркой или хлорным раствором. А хлорка уничтожает практически все улики и необратимо портит уцелевшие образцы ДНК.

После того как все облачились в комбинезоны, Грубер повел Фабеля, Вернера и Марию по коридору. Фабель по пути заглядывал в каждую комнату, мимо которой они проходили. И в каждой работал как минимум один криминалист. Фабель отметил, насколько в квартире чисто и аккуратно. Она была большой и просторной, но вызывала чуть ли не клаустрофобию из-за того, что практически каждый квадратный метр стен занимали книжные полки. На одном стеллаже лежали аккуратные стопки газет, полки в коридоре служили для хранения не поместившихся в гостиной книг, виниловых пластинок и компакт-дисков. Фабель на минутку остановился, чтобы посмотреть музыкальные диски. Он обнаружил несколько альбомов Рейнхарда Мея, но по большей части тут были старые композиции, переписанные на компакт-диски. Хаузер явно любил слушать песни протеста предыдущего поколения, используя технологии следующего. Фабель хихикнул, обнаружив компакт-диск с «Вечностью» Корнелиуса Тамма. Тамм был кем-то вроде немецкого Боба Дилана и пользовался большим успехом в 1960-х, прежде чем кануть в безвестность. Фабель снял с полки большой книжный том в суперобложке. Это оказался альбом Дона Маккаллина с вьетнамскими фотографиями. Рядом с этим альбомом стоял путеводитель на английском и куча учебников по экологии. В общем, все как ожидалось. Там, где между полками имелось расстояние, стены были увешаны постерами в рамках. Перед одним Фабель остановился. Это была черно-белая фотография усатого молодого парня с развевающимися волосами до плеч. Обнаженный по пояс юноша сидел на грубо сколоченной скамейке и держал в руке яблоко.

— Что это за хиппи? — поинтересовался из-за плеча Фабеля Вернер.

— Посмотри на дату, когда сделано фото. Тысяча восемьсот девяносто девятый год. Этот малый был хиппи лет за семьдесят до того, как изобрели сам термин. Это, — Фабель постучал пальцем в перчатке по стеклу, — Густав Нагель, святой покровитель всех немецких воинствующих «зеленых». Сто лет назад он призывал Германию отказаться от индустриализации и милитаризации, проникнуться пацифизмом, убеждал всех стать вегетарианцами и вернуться к природе. А еще, прикинь, он хотел, чтобы мы перестали писать имена с большой буквы. Уж не знаю, какое это имеет отношение к экологии. Может, чернила экономит.

Фабель еще пару секунд смотрел в светлые глаза Нагеля, в которых светился вызов, прежде чем пойти вслед за Грубером и остальными дальше по коридору.

Основное внимание команда криминалистов сосредоточила тут, в дальнем конце коридора и непосредственно в ванной комнате.

— Мы нашли несколько пластиковых мешков для мусора, — объяснил Грубер, когда они подошли к ванной. — Парочку улик мы обнаружили позже, но мешки уже отправили в Бутенфельд. — Грубер использовал расхожее среди криминалистов название Института судебной медицины, того самого, где работала судебным психологом Сюзанна. Институт был частью университетской клиники в Бутенфельде, расположенной в северной части города. — И вот одна из наших находок…

Грубер кивнул эксперту, и тот протянул ему большой прозрачный пластиковый пакет для улик. Пакет был жестким и толстым. В нем лежал расправленный плоский кусок толстой кожи с волосами. Человеческий скальп. В уголках пакета собрались вязкие лужицы крови.

Фабель изучил содержимое пакета, не забирая его из рук Грубера, подавив на корню позыв к рвоте и словно не заметив возглас отвращения стоявшего позади Вернера. Волосы были рыжими. Грубер понял мысли Фабеля.

— Волосы окрашены. Также есть следы свежей краски на скальпе и соседних участках кожи. Не могу сказать, пользовался ли убийца краской для волос или использовал какой-то другой тип пигмента. Но что бы он ни использовал, полагаю, он сделал это сразу, как только оскальпировал тело.

— Кстати, о теле… Где оно? — Фабель с трудом отвел взгляд от скальпа. После стольких лет работы в Комиссии по расследованию убийств, после стольких трупов, он до сих пор частенько ловил себя на том, что испытывает шок и недоумение от того, что люди способны сотворить с себе подобными.

Грубер кивнул:

— Сюда… Как вы догадываетесь, это будет не самое приятное зрелище…


Едва они ступили на порог ванной, как Фабель понял: Грубер не преувеличивал, когда сказал о трудностях, с какими столкнулись криминалисты. Здесь не было абсолютно ничего, кроме лежащего возле ванны свертка, имевшего форму человеческого тела. Только это могло бы навести на мысль, что они находятся на месте преступления. Здесь пахло хлоркой и чуть-чуть улавливался аромат лимона. Все поверхности блестели.

— Может, Кристина Драйер и подозреваемая, — мрачно заметил Вернер, — но я, пожалуй, поинтересуюсь, сколько она берет за час… Может, допросим ее у меня дома?

— Забавно, что ты это сказал, — сказала Мария без малейшего намека на то, что уловила юмор Вернера. — Она действительно профессиональная уборщица. Работает сама, как частный предприниматель, и ее припаркованная у дома машина набита всякой всячиной для уборки помещений. Отсюда и тщательность, с какой она тут все прибрала.

— Ладно, давайте-ка взглянем, что тут у нас, — предложил Фабель.

Было похоже на то, что криминалисты добавили «мумии» еще один оберточный слой. Убийца уже завернул тело в душевую занавеску и обмотал клейкой лентой. А криминалисты прилепили пронумерованные полоски на каждый квадратный сантиметр наружной поверхности занавески и клейкой ленты. Тело сфотографировали со всех ракурсов, и оно было готово к перевозке в лабораторию Бутенфельда. Там липкие полоски аккуратно снимут, перенесут на плексиглас, и таким образом все имеющиеся на ней улики останутся в целости и сохранности для дальнейшего анализа. Если обнаружится, что под занавеской на теле есть одежда, то с ней проделают то же самое, чтобы собрать новые улики.

Фабель посмотрел на сверток.

— Откройте лицо. Я хочу убедиться, что это именно Хаузер.

Грубер раскрыл занавеску. Голову и плечи под ней скрывал черный пластиковый мешок. Фабель нетерпеливо кивнул Груберу, и тот осторожно разрезал пластик, открывая лицо и голову покойника. Ганс Йохим Хаузер уставился на них остекленевшими глазами из-под нахмуренных бровей. Фабель ожидал, что его опять замутит, но почему-то ничего не ощутил. Перед ним была вещь. Скульптура. Обезображенная голова, обнаженная кость черепа мертвеца и восковое обескровленное лицо мешали воспринимать Хаузера как некогда живого человека.

Фабель также полагал, что увидит более или менее знакомое лицо: Ганс Йохим Хаузер когда-то весьма активно участвовал в радикальном движении. Его фотографировали вместе с лидерами левацких группировок разных лет: Даниэлем Кон-Бендитом, Петрой Келли, Йошкой Фишером, Бертольдом Мюллер-Фойтом, — но, несмотря на все усилия, он постоянно оставался где-то в стороне от внимания прессы. Фабель подумал, что людям свойственно попадать в ловушку времени и некоторым так и не удается вырваться из нее и двигаться вперед. В воспоминаниях Фабеля Хаузер был худеньким, похожим на девушку юношей с длинными густыми волосами. Он поносил в 1980-х сенат Гамбурга. Но ничто в этом сером, восковом и слегка опухшем мертвом лице не напоминало того молодого Ганса Йохима Хаузера. Фабель даже попытался представить его с волосами. Не помогло.

— Класс! — изрек Вернер так, словно проглотил какую-то дрянь. — Просто класс! Уборщица, снимающая скальпы. Сомневаюсь, что она случайно окажется индианкой.

— Скальпирование — древняя европейская традиция, — сообщил Фабель. — Мы этим занимались за тысячу лет до американских аборигенов. Скорее всего они это переняли у европейских поселенцев.

Грубер стянул душевую занавеску чуть ниже, обнажая шею Хаузера.

— Посмотрите-ка на это…

Горло пересекал широкий разрез. Края ровные и чистые, почти как хирургический надрез, и Фабель видел мраморно-серый слой плоти под кожей. Крови не было. Кристина Драйер вымыла тело, и Фабель сейчас лицезрел обмытый труп, вызывающий ассоциацию с моргом.

Фабель повернулся к Вернеру с Марией, собираясь что-то сказать, но тут заметил, что Мария пристально смотрит на изуродованные голову и шею Хаузера. И смотрит не с ужасом, не с обычной для нее холодной заинтересованностью, а совершенно пустым, лишенным всякого выражения взглядом, словно при виде того, что осталось от Ганса Йохима Хаузера, впала в транс.

— Мария! — окликнул ее Фабель.

— Оно было очень острое… — чуть вздрогнув, вяло пробормотала она. — Лезвие, я имею в виду. Чтобы получился такой чистый разрез, клинок должен быть очень острым.

— Конечно, — согласился Грубер, по-прежнему сидевший на корточках возле тела. Фабель мысленно отметил, что хотя Грубер и дал сугубо профессиональный ответ, в его брошенном при этом на Марию взгляде было что-то глубоко личное. — Это мог быть скальпель или опасная бритва.

Фабель выпрямился. Он подумал о задержанной женщине. Ее лицо почти стерлось из его памяти, ведь прошло уже больше десяти лет после их первой встречи.

— Уж больно все методично, — сказал он наконец. — Ты уверен, что подозреваемую, Кристину Драйер, действительно застали тут за уборкой? — уточнил он у Вернера. — Мы точно знаем, что это все именно она проделала?

— Никаких сомнений, — ответил Вернер. — Вообще-то патрульным пришлось ее удерживать. Она никак не хотела прекращать уборку, даже после их прибытия.

Фабель еще разок пристально осмотрел помещение. Практически полная стерильность, как в операционной.

— Ерунда какая-то, — буркнул он наконец.

— Почему? — спросила Мария.

— Зачем было его уродовать? Снимать скальп, так резать горло… Все это сделано с каким-то смыслом… если он тут вообще есть.

— Как правило, есть. — Грубер, уже выпрямившийся во весь свой немалый рост, встал рядом с тремя детективами. Все они, стоя полукругом, смотрели вниз, на куклу из плоти и костей, некогда бывшую человеком. И когда говорили, то казалось, они обращаются к телу: молчаливому модератору, при посредстве которого они могли лучше передавать свои мысли. — Основная идея скальпирования в том, что ты забираешь себе скальп. Я не понимаю, почему эта ваша убийца оскальпировала жертву, а затем положила скальп в пакетик, собираясь выбросить.

— О том и речь, — кивнул Фабель. — Тут все указывает на какое-то послание. Эдакий извращенный символизм. Но почти всегда так убивают для того, чтобы сообщить что-то живым. Жертва, как правило, уже мертва, когда ее тело увечат.

Мария кивнула.

— Но тогда зачем все портить? Зачем надо было проделывать все это, а потом тратить силы на то, чтобы вычистить место преступления и спрятать тело? И просто выбрасывать трофей?

— Именно. Мы возвращаемся в штаб-квартиру. Мне надо поговорить с Кристиной Драйер. Что-то тут, на мой взгляд, не сходится.

И тут один из криминалистов позвал Грубера. Фабель, Вернер и Мария сгрудились позади Грубера, который, наклонившись, что-то изучал на указанном экспертом участке, на стыке между облицовывающим боковину ванны кафелем и полом. Но что бы они там ни обнаружили, Фабель ничего рассмотреть не мог.

— Но что мы смотрим?

Эксперт взял хирургический пинцет, подцепил им что-то и протянул Фабелю. Это был волос.

— Ничего не понимаю… — озадаченно пробормотал эксперт. — Я тут уже смотрел, но каким-то образом его пропустил.

— Не переживай, такое возможно, — успокоил его Грубер. — Я сам тут лазил и тоже его не заметил. Главное, что ты его все же нашел.

Фабель наклонился, чтобы рассмотреть волосок.

— Я удивляюсь, что вы вообще его отыскали.

Грубер забрал пинцет у эксперта и поднес волос к свету. Достал увеличительное стекло и принялся рассматривать улику, как ювелир драгоценный камень.

— Странно…

— В чем дело? — поинтересовался Фабель.

— Волос рыжий. Настоящий рыжий, не крашеный, как на скальпе. И в любом случае слишком длинный, чтобы принадлежать жертве. У подозреваемой волосы рыжие?

— Нет, — ответил Фабель, и Мария с Вернером переглянулись. Кристину Драйер увезли отсюда еще до прибытия их шефа.


15.15. Полицайпрезидиум, Альстердорф, Гамбург

Когда Фабель вошел в комнату для допросов, на лице Кристины Драйер отразилось чуть ли не облегчение. Она сидела, маленькая и одинокая, одетая в слишком большой комбинезон, который ей выдали взамен взятой на экспертизу одежды.

— Привет, Кристина, — поздоровался Фабель и, подтащив стул, уселся рядом с Марией и Вернером. Он протянул Вернеру досье.

— Здравствуйте, герр Фабель. — На печальные голубые глаза Кристины навернулись слезы, одна слезинка скатилась по щеке. Ее голос слегка дрожал. — Я надеялась, что это будете вы. Опять у меня все кувырком, герр Фабель… Все пошло… наперекосяк… снова.

— Почему ты это сделала, Кристина? — спросил Фабель.

— Пришлось. Мне пришлось все там убрать. Я не могла дать этому снова победить.

— Чему дать победить? — уточнила Мария.

— Сумасшествию. Беспорядку… всей этой крови.

Вернер, листавший досье, захлопнул его и откинулся на спинку стула с таким выражением, будто для него все вдруг встало на свои места.

— Прошу прощения, Кристина, — произнес он. — Я не сразу сообразил, что это вы. Вы ведь здесь уже бывали, верно?

Кристина с ужасом умоляюще посмотрела на Фабеля. Тот заметил, что ее начало трясти, а дыхание участилось и стало тяжелым. Фабелю доводилось видеть перепуганных подозреваемых, но во внезапно охватившем Кристину ужасе было что-то такое, отчего у него в мозгу зазвенел тревожный колокольчик.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Кристина? — спросил он. Та кивнула.

— Это не то же самое. Совсем не то же самое… — сказала она Вернеру. — В прошлый раз…

Она замолчала, а Фабель заметил, что ее уже буквально колотит.

— Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? — снова спросил он.

Дальше все произошло так быстро, что Фабель не успел среагировать. Дыхание Кристины резко участилось, лицо лихорадочно вспыхнуло, а потом резко побелело. Приподнявшись на стуле, она вцепилась в край стола так, что ее красные от моющих средств пальцы побелели. Каждый вдох теперь напоминал судорожный спазм, сотрясавший все ее тело, она хватала воздух ртом — так человек, внезапно очутившийся в вакууме, отчаянно пытается наполнить кислородом разрывающиеся легкие. Кристина буквально сложилась пополам, перегнувшись, резко и сильно ударилась головой о столешницу, а затем, словно ее тянул невидимый канат, начала медленно заваливаться на бок. Фабель кинулся вперед, чтобы ее подхватить.

Мария двигалась так быстро, что Фабель не заметил, как ее стул грохнулся на пол. Неожиданно оттолкнув его плечом, она схватила Кристину за руки и мягко опустила на пол. Затем расстегнула молнию комбинезона.

— Пакет! — рявкнула Мария Фабелю с Вернером. Те с недоумением на нее вытаращились. — Дайте мне пакет! Бумажный, пластиковый — любой!

Вернер пулей вылетел из комнаты, а Фабель опустился на колено рядом с Марией. Та взяла в ладони лицо Кристины и пристально посмотрела ей в глаза.

— Слушай меня, Кристина! С тобой все будет хорошо. Это всего лишь приступ паники. Постарайся справиться с дыханием. — Мария повернулась к Фабелю: — Она в состоянии тяжелейшей паники. У нее гипервентиляция. Позови врача.

В комнату вбежал Вернер с коричневым бумажным пакетом в руке. Мария пристроила пакет, приложив к носу и губам Кристины, плотно прижав его края к коже. При каждом судорожном вздохе пакет сжимался. Постепенно дыхание Кристины начало выравниваться. В комнату для допросов вошли два врача «скорой помощи». Мария встала и отошла в сторону, позволяя им заняться своей работой.

— Теперь с ней все будет в порядке, — сказала она. — Но, думаю, тебе лучше все же дождаться экспертной оценки доктора Экхардт, прежде чем возобновлять допрос.

— Весьма впечатляюще, — изрек Вернер. — Откуда ты знаешь, что нужно делать?

— Базовые навыки оказания первой помощи, — пожала плечами Мария без улыбки.

Но уже второй раз задень что-то в поведении Марии снова вызвало у Фабеля смутную тревогу.


Фабель с Марией и Вернером пили кофе в столовой Полицайпрезидиума, сидя за столиком возле широкого окна. Оно выходило на казармы подразделения по борьбе с массовыми беспорядками, расположенные за автомобильной стоянкой внизу.

— Значит, ты вел это дело? — спросил Вернер.

— Одно из моих первых в Комиссии по расследованию убийств, — кивнул Фабель. — Дело Эрнста Раухе. Он был сексуальным садистом, серийным насильником и убийцей, на его счету в восьмидесятых годах было шесть жертв. Его признали невменяемым и отправили в больничный корпус с усиленной охраной в Кранкенхаус-Оксенцолль. Он там сидел уже несколько лет, когда я пришел на службу в Комиссию по расследованию убийств.

— Он сбежал? — спросила Мария.

— Уж конечно… — ответил Вернер. — Я тогда еще ходил в мундире и принимал участие в охоте… тихая нудная прогулка по болотам в поисках психа. Но ему помогли.

— Кристина?

— Да. — Фабель уставился на кофе, медленно вращая ложечкой, словно перемешивал в чашке свои воспоминания. — Она работала в больнице медсестрой. Эрнст Раухе умом не особенно блистал, но манипулировать людьми умел блестяще. И, как ты видишь, у Кристины не больно-то твердый характер. Раухе сумел убедить Кристину, что она любовь всей его жизни, его спасение. Кристина была им совершенно покорена и в конечном счете приобрела твердую уверенность, что он абсолютно невиновен в том, в чем его обвиняют. Но поскольку его поместили в психушку, ему никто не поверит, если он попытается доказать свою невиновность. Ну, по крайней мере он так говорил. — Фабель помолчал, отхлебнув кофе. — Позже выяснилось, что Кристина собиралась начать кампанию за его освобождение. Однако он убедил ее, что это бесполезно и ей надо скрывать от всех, что она его поддерживает, пока они не будут готовы исправить положение наилучшим способом.

— Иначе говоря, пока она не поможет ему бежать… — продолжил Вернер. — Если память мне не изменяет, она сделала не только это, а еще прятала его у себя дома.

— О Господи! — воскликнула Мария. — Я вспомнила!

Фабель кивнул:

— Как сказал Вернер, практически все подразделения полиции, патрульные и детективы Большого Гамбурга, Нижней Саксонии и Шлезвиг-Гольштейна его тогда искали. И никому в голову не пришло, что ему кто-то мог помочь в самой больнице, не говоря уж о том, чтобы со всеми удобствами вывезти из охраняемого корпуса. Почти две недели обшаривали каждый сарай, каждую хозяйственную постройку и каждую ночлежку. А месяц спустя из больницы обратились в полицию. Персонал там был сильно встревожен состоянием одной из медсестер. Она сильно похудела и стала приходить на работу в синяках. А потом и вовсе несколько дней не появлялась на работе и не давала о себе знать. И только тут, в больнице, обнаружили, что она хоть и весьма ограниченно, но все же контактировала с Раухе. Ну и ее коллеги еще сообщили, что, помимо потери веса и синяков, она незадолго до исчезновения стала странной и скрытной.

— И той медсестрой была Кристина Драйер, — подытожила Мария.

Фабель кивнул:

— Сначала мы подумали, что Раухе ее захватил после побега, заприметив еще когда сидел в психушке, и что он скорее всего ее изнасиловал, а потом убил. Так что к этому делу подключили Комиссию по расследованию убийств. Я со своей командой направился в квартиру Кристины Драйер в Гамбурге. Оттуда доносились какие-то звуки… хныканье… ну, мы вышибли дверь. И, как и ожидали, мы попали на место преступления. Убийство. Только убили вовсе не Кристину. Она стояла полностью обнаженная посреди квартиры. В кровище с ног до головы. Вообще-то вся комната была залита кровью. В руке она сжимала топор, а на полу валялось то, что осталось от Эрнста Раухе.

— И теперь история повторяется? — спросила Мария.

— Не знаю, — вздохнул Фабель. — Но что-то тут явно не так. Во время расследования выяснилось, что Эрнст Раухе в последние деньки своей вновь обретенной свободы развлекался тем, что насиловал и пытал Кристину. Судя по всему, она была симпатичной малышкой, но за несколько дней он превратил ее лицо в кашу. Но вероятнее всего, именно моральные издевательства, а не физическое насилие вынудили ее убить его. Он заставлял ее ползать голой на карачках, как собака. Не позволял ей мыться. Это было чудовищно. Еще он несколько раз душил ее почти до смерти. И она поняла, что скоро ему наскучит. Это лишь вопрос времени. И еще она понимала, что, когда ему надоест, он ее убьет, как убил других женщин.

— И она напала первой?

— Да. Ударила его по затылку топором. Но сил у нее было мало и этот удар его не убил. Он набросился на нее, и она просто продолжала рубить и рубить его топором. В конечном итоге Эрнст Раухе умер от потери крови, но экспертиза показала, что Кристина Драйер еще долго рубила его, когда он был уже мертв. Там повсюду была кровь, ошметки мяса и костей. Она действительно полностью изрубила его лицо. Это было самое жуткое место преступления, что мне доводилось видеть.

Вернер с Марией некоторое время молчали, словно перенеслись в ту маленькую съемную квартирку в Гамбурге, где стоял молодой Фабель, ошарашенный этой жуткой сценой из ада.

— Кристине не было предъявлено обвинение в убийстве Раухе, — продолжил Фабель. — Сочли, что она действовала в состоянии аффекта, вызванного садизмом Раухе, ну и, безусловно, она имела весьма веские основания считать: он ее убьет. Но Кристина получила шесть лет за то, что помогла ему бежать, и отсидела в Фюльсбюттеле. Если бы он действительно убил кого-нибудь, пока болтался на свободе, то сомневаюсь, что Кристина огребла бы меньше пятнадцати.

— Ты прав, — задумчиво проговорила Мария. — Что-то тут не так. Насколько нам известно, у Кристины нет ничего общего с Хаузером, кроме того, что она раз в неделю убирала у него в доме. И мы видели, как изуродован труп. На это нужно время. И сделали это сознательно, явно хорошо заранее подготовившись… В преступлении заложен какой-то смысл. Послание. А судя по твоему рассказу, когда Кристина убила Раухе, это был отчаянный поступок — долго сдерживаемый ужас выплеснулся, обретя форму паники и ярости. Явный аффект. Убийство же Хаузера, совершенно очевидно, спланировано. Хладнокровно.

Фабель кивнул:

— Я тоже так считаю. Опять же вспомните ее приступ. Она явно очень взвинченна. И это совершенно не монтируется с тем, что мы видели на месте преступления.

— Погодите-ка! — вмешался Вернер. — А как быть с тем, что ее застукали за попыткой спрятать труп? Если ты невиновен, то зачем пытаться скрыть улики? К тому же вряд ли можно считать совпадением, что застуканную на месте преступления особу по чистой случайности уже прежде привлекали за убийство.

— Да знаю, — вздохнул Фабель. — Я же не утверждаю, что Кристина ни при чем. Я лишь говорю, что пока не все складывается и нам нельзя ограничиваться одной версией.

— Ты начальник, — пожал плечами Вернер.


17.30. Полицайпрезидиум, Альстердорф, Гамбург

К тому времени, когда Сюзанна дала Фабелю добро на допрос Кристины, накопленная за день усталость уже давала о себе знать и Фабель казался слегка заторможенным. Они с Сюзанной сидели в его кабинете, пили кофе и обсуждали состояние психики Кристины. Обреченная мрачная усталость в глазах Сюзанны была отражением его собственного состояния. То, что начиналось как спокойный первый рабочий день после отпуска, обернулось для них обоих чем-то сложным и обременительным.

— Ты только будь с ней крайне осторожен, — предупредила Сюзанна. — У нее очень нестабильное состояние. И я действительно считаю, что мне нужно присутствовать при допросе.

— Ладно… — Фабель потер глаза, словно пытаясь избавиться от усталости. — И каково твое мнение насчет нее?

— Совершенно очевидно, что у Кристины скорее сильнейший невроз, чем какая-то разновидность психоза. И должна сказать, что, несмотря на имеющиеся против нее улики, по моему мнению, она маловероятный кандидат на роль убийцы. Считаю, Кристина Драйер по психотипу скорее жертва, чем преступник.

— Ну хорошо… — Фабель открыл дверь и придержал, пропуская Сюзанну вперед. — Пошли узнаем.

Кристина Драйер в белом комбинезоне, который все еще носила с утра, казалась маленькой и беззащитной. Фабель сел у стенки, предоставив Марии с Вернером вести допрос. Сюзанна расположилась рядом с Кристиной, отказавшейся от положенного ей по закону адвоката.

— Вы готовы к разговору, Кристина? — спросила Мария. В ее тоне не было и намека на сочувствие; она включила магнитофон, не дожидаясь ответа.

Кристина кивнула:

— Я просто хочу побыстрее все прояснить. Я его не убивала. Я не убивала герра Хаузера. Я вообще его практически и не видела никогда.

— Но ты же раньше убивала, Кристина, — напомнил Вернер. — И тебя застали за уборкой места преступления. Если уж ты хочешь все это «прояснить», то почему бы тебе не рассказать нам правду? Мы знаем, что ты убила герра Хаузера и пыталась замести следы преступления. И если бы тебе не помешали, то ты бы ушла.

Кристина уставилась на Вернера, но промолчала. Фабелю показалось, что она начала слегка дрожать.

— Чуть полегче, гаупткомиссар, — осадила Вернера Сюзанна. Повернувшись к Кристине, она более мягко проговорила: — Кристина, герра Хаузера убили. И то, что ты тщательно убрала там грязь, сильно усложнило работу полиции. Им теперь очень трудно выяснить, что именно там произошло. И чем больше времени у них на это уйдет, тем труднее будет найти убийцу, раз это не ты. Ты должна рассказать детективам все, что можешь.

Кристина Драйер снова кивнула, быстро взглянув через плечо Марии на Фабеля, словно ища поддержки у человека, арестовавшего ее более десяти лет назад.

— Вы знаете, что тогда случилось, герр Фабель. Знаете, что Эрнст Раухе со мной сделал…

— Да, Кристина, знаю. И хочу понять, что же произошло на этот раз. Герр Хаузер что-то с тобой сделал?

— Нет… Господи, нет! Как я уже говорила, я герра Хаузера вообще практически никогда не видела. Он всегда был на работе, когда я приходила убирать, а деньги оставлял мне в конверте на тумбочке в коридоре. Он ничего мне не делал. Никогда.

— Тогда что же случилось, Кристина? Если ты не убивала герра Хаузера, то почему тебя застали за уборкой места преступления?

— Там было столько крови! Столько крови… Повсюду. И это сводило меня с ума. — Кристина помолчала, затем продолжила. Ее голос хоть и подрагивал, но становился все тверже, словно она постепенно обретала уверенность. — В то утро я, как обычно, приехала, чтобы убрать в доме герра Хаузера. У меня есть ключи, так что я открыла дверь. И как только вошла в квартиру, поняла — что-то случилось. А потом я нашла… Потом я нашла эту штуку.

— Скальп? — уточнил Фабель.

Кристина молча кивнула.

— Где он был? — спросила Мария.

— Он был пришпилен к двери ванной комнаты. Чтобы ее отмыть, ушла бездна времени.

— Минуточку, — вмешался Вернер. — Во сколько ты пришла в квартиру герра Хаузера?

— В восемь пятьдесят семь. В восемь пятьдесят семь утра. — Отвечая, Кристина терла кончиком пальца столешницу. — Я никогда-никогда не опаздываю. Можете проверить по моим записям.

— Значит, после того как нашла скальп, ты положила его в пакет и стала мыть дверь? — спросил Вернер.

— Нет. Сперва я зашла в ванную комнату и обнаружила герра Хаузера.

— Где он был?

— Между ванной и туалетом. Полусидел… как бы…

— Ты хочешь сказать, что он уже был мертв? — спросила Мария.

— Да. — Глаза Кристины наполнились слезами. — Он там сидел, а с головы у него была содрана кожа… Это было ужасно…

— Так, — вмешалась Сюзанна, — передохни и успокойся немножко.

Кристина шмыгнула и кивнула. Она рассеянно лизнула палец и снова принялась тереть то же место на столешнице, словно старалась убрать пылинку, которую не видел никто из присутствующих.

— Это было ужасно… — продолжила она наконец. — Ужасно. Как кто-то мог сотворить такое с человеком? И герр Хаузер всегда казался мне таким милым… Как я сказала, он почти всегда был на работе, когда я приходила убирать, но когда мы с ним пересекались, он был очень дружелюбным и вежливым. Я не понимаю, почему кто-то сотворил с ним такое…

— А вот чего не знаем и не понимаем мы, — перебила Мария, — так это почему кое-кто, обнаружив место убийства, предпочел не сообщить в полицию, а начать уборку… и в результате уничтожить все основные улики. Если вы невиновны, Кристина, то зачем старались убрать следы преступления?

Кристина продолжала тереть невидимое пятнышко на фанерной поверхности стола. Затем заговорила, не поднимая глаз:

— Мне сказали, я была в состоянии аффекта, когда убила Раухе. В моей голове что-то замкнуло. Я ничего в этом не понимаю, но точно знаю, что в тюрьме какое-то время была сумасшедшей и едва не потеряла разум полностью. Из-за того, что Раухе со мной сделал. Из-за того, что я сделала с ним. — Она подняла голову. Ее лицо стало напряженным, глаза покраснели от слез. — У меня начались приступы паники. Очень сильные. Куда хуже, чем сегодняшний. Мне казалось, я задыхаюсь, что меня душит воздух, которым я дышу. Словно все мои страхи, все, чего я когда-либо боялась, и весь тот ужас, через который меня заставил пройти Раухе, обрушились на меня разом. Когда такое произошло впервые, я подумала, что у меня инфаркт… и обрадовалась. Подумала, что избавлюсь от этого ада. В тюрьме меня держали под наблюдением на случай попытки самоубийства и направляли на сеансы к психиатру. Мне сказали, я страдаю от сильного посттравматического стресса и навязчивого невроза.

— И какую форму принял невроз? — поинтересовалась Сюзанна.

— У меня развилась сильная фобия насчет загрязнений… грязи, бактерий. И особенно со всем, что связано с кровью. Из-за этой фобии у меня прекратилась менструация. Большую часть срока в тюрьме я провела, болтаясь между больницей и камерой. Меня могло выбить из колеи все, что угодно. Приступы паники делались все более сильными, и в конечном итоге меня окончательно засунули в тюремную больницу.

— А чем тебя лечили? — спросила Сюзанна.

— Амилтриптилином и хлордиазепоксидом. Потом амилтриптилин отменили — он слишком сильно на меня действовал. А еще были сеансы терапии, они очень помогли. Если вы читали мое дело, то знаете, что меня выписали довольно быстро.

— Значит, терапия помогла? — уточнил Вернер.

— И да, и нет… Мне стало лучше, и я могла справиться с собой. Но действительно выздоравливать я начала, когда меня выпустили. Меня направили в специальную клинику здесь, в Гамбурге. Туда, где лечат фобии, неврозы и тревожное состояние.

— «Клинику страха» доктора Минкса? — спросила Мария.

— Да… Туда. — Кристина явно удивилась.

Повисла пауза, поскольку все ждали, что Мария продолжит задавать вопросы, но она лишь пристально смотрела на Кристину спокойными серо-голубыми глазами.

— Доктор Минкс сотворил чудо, — продолжила та. — Он вернул мне мою жизнь. Помог собраться.

— Должно быть, лечение было и впрямь эффективным. — Вернер откинулся на спинку стула и улыбнулся. — Ведь ты стала уборщицей. В смысле, это же значит, ты ежедневно встречаешься со своим худшим страхом буквально лицом к лицу.

— Именно так! — Кристина вдруг оживилась. — Доктор Минкс научил меня сражаться с моими демонами. С моим страхом. Сначала потихоньку, мелкими шажками, но постепенно благодаря доктору Минксу я все больше и больше имела дело с тем, что могло вызвать панику.

— Погружение… — кивнула Сюзанна. — Объект, вызывающий страх, становится привычным.

— Совершенно верно. Именно так доктор Минкс это и называл. Он сказал, я могу научиться контролировать и подавлять мою фобию, постепенно уменьшая и побеждая ее. — Было очевидно по манере изложения, что Кристина использует несвойственный ей лексикон, усвоенный от доктора. — Он показал мне, что я способна контролировать хаос и привести мою жизнь в порядок. Причем все шло настолько хорошо, что в конечном итоге я стала уборщицей. — Она замолчала, и весь ее энтузиазм внезапно испарился. — Когда я вошла в квартиру герра Хаузера… Когда увидела герра Хаузера… мне показалось, что весь мой мир рушится. Я будто снова очутилась в моей старой квартире, когда я… — Кристина не договорила. — Но доктор Минкс учил меня, что я должна сохранять контроль над собой. Говорил, я не должна позволять прошлому или страхам управлять мной, определять, кем я могу стать. Доктор Минкс сказал, я должна ограничивать то, чего боюсь, и таким образом обуздывать страх. Там была кровь. Очень много крови. И мне казалось, что я балансирую на краю пропасти. Было чувство, будто я буквально в шаге от помешательства. Мне требовалось взять себя в руки любой ценой. Нужно было справиться со страхом, прежде чем он овладеет мной.

— И ты принялась за уборку. Ты это хочешь сказать? — спросил Вернер.

— Да. Сперва кровь. На это ушло много времени. Потом все остальное. Я не позволила ему победить. — Кристина снова потерла невидимое пятнышко на столе. В последний раз. Решительно. — Разве вы не видите? Хаос не победил. Я сохранила самообладание.


19.10. Полицайпрезидиум, Альстердорф, Гамбург

После допроса команда провела совещание. Кристина Драйер оставалась главной подозреваемой, и ей предстояло провести в камере ночь, но было совершенно ясно: ни один из детективов не был уверен в ее виновности.

Закрыв совещание, Фабель попросил Марию задержаться.

— Мария, у тебя все нормально? — спросил он, когда они остались одни. На лице Марии одновременно отразились смущение и нетерпение. — Просто ты не очень активно выступала.

— Откровенно говоря, шеф, на мой взгляд, говорить было особенно нечего. Думаю, стоит подождать результатов экспертизы и вскрытия. Хотя Кристина Драйер уничтожила практически все улики.

Фабель задумчиво кивнул, затем спросил:

— Откуда тебе известно об этой «Клинике страха», куда она ходила?

— О ней довольно много писали, когда она открылась. Была статья в «Абендблатт». Таких лечебниц больше нет, и когда Кристина Драйер сказала, что ходила в «Клинику страха», я сразу поняла: речь идет об этом заведении.

Если Мария и скрывала что-то, то по ее лицу Фабель ничего прочитать не смог. И поймал себя на том — и далеко не впервые, — что его выводит из себя эта ее холодная сдержанность. Он полагал, что после всего, через что им довелось пройти вместе, он все же заслуживал ее доверия. Ему жутко хотелось встряхнуть ее и прямо в лоб спросить, какая, черт побери, у нее проблема. Но, как человек зрелого возраста и определенного воспитания, Фабель привык подавлять внезапные всплески эмоций. Иными словами, он применял для решения проблем более консервативные методы. И это также означало, что частенько в глубине его души бурлили страсти. Фабель не стал развивать тему и не упомянул, что его беспокоит поведение Марии. Не стал спрашивать у нее, как повлиял на ее жизнь пережитый ужас. И уж тем более не стал произносить вслух имя чудовища, чей призрак иногда, в такие мгновения, как сейчас, вставал между ними. Василь Витренко.

Витренко вошел в их жизнь как призрачный подозреваемый при расследовании одного убийства и весьма ощутимо повлиял на каждого члена команды. Витренко, украинец, был бывшим офицером спецназа и умел обращаться с инструментами смерти так же ловко, как хирург с инструментами для спасения жизни. Он использовал Марию как отвлекающее звено, чтобы сбежать. Бессердечно оставил ее жизнь висеть на волоске, вынудив Фабеля отказаться от преследования.

— Что ты думаешь, Мария? — наконец нарушил паузу он. — О Драйер, я имею в виду… Как, по-твоему, она это сделала?

— Очень даже возможно, что она опять свихнулась. Может, она просто не помнит, как убила Хаузера. Может, уборка места преступления смыла из ее памяти сам факт преступления. А может, она говорит правду. — Мария помолчала. — Страх иногда заставляет нас совершать странные поступки.


20.00. Мариенталь, Гамбург

В конце концов, это было именно то, чему доктор Гюнтер Грибель посвятил большую часть своей жизни. Как только он увидел бледного темноволосого молодого человека, у него возникло чувство узнавания, инстинктивное понимание, что это лицо ему знакомо.

Только вот этот юноша был Грибелю вовсе не знаком. В процессе беседы стало ясно, что прежде они не встречались. И все же ощущение узнавания не покидало Грибеля, а вместе с этим ощущением и твердая, непоколебимая уверенность, что он вот-вот вспомнит нечто важное. Как только он сможет совместить это лицо с соответствующим местом и временем, все встанет на свои места. А еще сильно мешал острый взгляд юноши: его глаза жгли доктора как лазерные лучи.

Они прошли в кабинет, и Грибель предложил гостю что-нибудь выпить, но тот отказался. Было что-то странное в том, как этот молодой человек передвигался по дому. Создавалось впечатление, будто каждый его шаг был заранее рассчитан и тщательно выверен. После небольшой неловкой заминки Грибель жестом предложил гостю сесть.

— Благодарю вас зато, что согласились меня принять, — произнес молодой человек. — Приношу извинения за несколько невежливый способ знакомства. Я никоим образом не хотел помешать вам отдать дань уважения вашей покойной супруге, но совершенно случайно мы с вами оказались в одном месте в одно время, как раз когда я уже собирался звонить вам, чтобы договориться о встрече.

— Вы сказали, что вы тоже ученый? — спросил Грибель скорее для того, чтобы предотвратить неловкую паузу, чем из любопытства. — И в какой области?

— Она некоторым образом связана с вашей сферой деятельности, доктор Грибель. Я поражен результатами ваших исследований, особенно в области изучения того, как травма, полученная человеком, может отразиться на его далеких потомках. Или на его наследственной памяти, накапливаемой поколение за поколением. — Молодой человек положил руки на кожаные подлокотники кресла, посмотрел на свои ладони, потом на кожаный подлокотник, словно любуясь. — Я тоже некоторым образом искатель истины. Истина, которую я ищу, быть может, и не столь универсальна, как то, что ищете вы, но мои интересы относятся к той же области. — Он поднял взгляд на Грибеля. — Однако причина, по которой я здесь, не профессиональная, а личная.

— В каком смысле личная? — Грибель снова попытался вспомнить, где и когда мог встречаться с этим юношей или кого он ему напоминает.

— Как уже объяснил вам при нашей встрече на кладбище, я ищу ответы на некоторые тайны моей собственной жизни. Меня постоянно преследуют воспоминания, которые никак не могут быть моими. Воспоминания о жизни, прожитой не мной. Именно по этой причине меня так интересуют ваши исследования.

— При всем моем уважении, вынужден сказать, что мне уже доводилось слышать такое прежде. — В голосе Грибеля явственно сквозило раздражение. — Я не философ. И не психиатр. И уж совершенно точно не какой-то там квазигуру вроде представителей «Нью эйдж». Я ученый, исследую научные реалии, и согласился поговорить с вами не для того, чтобы разбираться с загадками вашей жизни, а лишь из-за того, что вы сказали о… Ну, о прошлом. Из-за имен, которые вы назвали. Откуда вы знаете эти имена? И с чего вы взяли, что те люди, которых вы упомянули, имеют какое-то отношение ко мне?

Губы молодого человека раздвинулись в широкой, холодной и лишенной всякой радости улыбке.

— Кажется, прошло так много времени, да, Гюнтер? Целая жизнь. Ты, я и все остальные… Ты пытался идти вперед… Построить новую жизнь. Если, конечно, мещанскую пошлость, которую ты тщательно скрываешь, можно назвать жизнью. И все это время ты пытался делать вид, что прошлого не было.

Грибель сосредоточенно нахмурился, напрягая память. Даже голос был ему знаком. Эти интонации ему уже доводилось когда-то слышать прежде.

— Кто вы? — спросил он наконец. — И что вам надо?

— Прошло так много времени, Гюнтер. Вы все ощущали себя в полной безопасности в этой вашей новой жизни, верно? Полагали, будто все осталось в прошлом. Оставили в прошлом и меня. Но вы все построили свою новую жизнь на предательстве. — Юноша небрежным жестом обвел рукой кабинет Грибеля. — Ты всегда много времени отдавал исследованиям. Искал ответы. Ты сказал только что, будто ты ученый и исследуешь научные реалии. Но я знаю тебя, Гюнтер. Ты отчаянно ищешь ту же истину, что и я. Хочешь заглянуть в прошлое, узнать, в какой степени оно влияет на нас. Но за все эти годы ты не особенно далеко продвинулся, Гюнтер. А вот я — да. У меня есть те ответы, что ты ищешь. Я сам — этот ответ.

— Да кто вы, к черту, такой?! — снова повторил Грибель.

— Гюнтер, Гюнтер… Ты уже знаешь, кто я… — На губах юноши по-прежнему сияла застывшая холодная улыбка. — Только не говори мне, что не узнал. — Он встал и достал из стоявшего на полу рядом с ним кейса большую бархатную скатку.


20.50. Позельдорф, Гамбург

Фабель устал как собака. Первый день на работе после отпуска неожиданно оказался изнуряющим и тяжелым. Фабель чувствовал себя так, словно пытался сдвинуть с места огромный булыжник и это высосало из него всю энергию.

Сюзанна ушла на встречу с подругой, с которой договорилась поужинать в городе, и получалось, что этот вечер Фабель проводил в одиночестве. Перед уходом из Полицайпрезидиума он позвонил дочке Габи, живущей со своей матерью, и поинтересовался, не хочет ли она перекусить с ним, но у девочки уже были другие планы на вечер. Габи спросила, как прошел отпуск, и они немного поболтали, а потом договорились увидеться на неделе. Обычно разговор с дочерью поднимал Фабелю настроение — был в ней эдакий веселый пофигизм, которым отличался и Лекс, брат Фабеля, — но невозможность встретиться с ней сегодня еще больше испортила ему настроение.

Готовить Фабелю не хотелось. Ему хотелось побыть среди людей, так что он решил поехать домой освежиться, а потом пойти куда-нибудь поужинать.

Вот уже семь лет он жил в квартале от Мильхштрассе, в небесспорно считавшемся престижным районе Ротербаум. Квартира Фабеля представляла собой перестроенный мезонин в большом доме конца XIX — начала XX века. Старый особняк перепланировали внутри, разбив на несколько стильных апартаментов. К несчастью, достижения немецкой экономики в те времена пришли в некоторое несоответствие с амбициями застройщиков, и цены на недвижимость рухнули. Фабель ухватился за возможность стать собственником, а не арендатором и купил студию в мезонине. Он частенько размышлял над иронией ситуации: он оказался в этой классной квартире в отличном месте потому, что его брак и экономика Германии пошли ко дну практически одновременно.

Но даже с падением цен на недвижимость все, что оказалось Фабелю по карману в Позельдорфе, — это студия. Она была маленькой, но Фабель всегда считал, что стоило пожертвовать пространством ради местоположения. Когда застройщики переделывали особняк, то прекрасно понимали преимущества района и установили огромные панорамные окна, почти от пола до потолка, на той стороне дома, откуда поверх Магдалененштрассе и зеленого Альстерпарка открывался вид на окруженное парком озеро Ауссенальстер. Из своего окна Фабель мог наблюдать, как красные и белые паромы разрезают водную гладь, а в ясные дни видел всю панораму до величавых белых вилл и сверкающего бирюзой купола иранской мечети гостиницы на другом берегу озера.

Это было отличное место для него. Оно принадлежало только ему. Но теперь, по мере развития отношений с Сюзанной, изменения становились неизбежны. Начиналась новая фаза его жизни. А может, и вообще новая жизнь. Фабель предложил Сюзанне съехаться, и было совершенно очевидно, что его квартирка в Позельдорфе для двоих тесновата. Квартира Сюзанны была достаточно большой, но съемной, а Фабелю, проделавшему сложный путь, чтобы попасть в ряды гамбургских домовладельцев, вовсе не хотелось снова становиться арендатором. Так что они решили слить свои ресурсы и купить квартиру. Экономика постепенно вылезала из ямы, так что сегодня за квартиру Фабеля можно было получить неплохие деньги. Или ее можно было сдать. И тогда они сумели бы прикупить более или менее приличное жилье не очень далеко от центра.

Все это, конечно, хорошо и здорово, и Фабель сам предложил съехаться. Но каждый раз, как он начинал думать о переезде из Позельдорфа и его крошечной, но милой квартирки с роскошным видом из окна, у него слегка замирало сердце. К тому же Сюзанна сначала восприняла эту идею без особого энтузиазма. Фабель знал, что до него ей пришлось пережить довольно скверный опыт общения с очень властным партнером. Тот мужчина нанес крепкий удар по ее самоуважению, и отношения с ним обернулись для нее катастрофой. А в результате Сюзанна очень трепетно относилась к своей независимости. И это все, что было известно Фабелю о той истории. Сюзанна в общем-то была довольно открытым и откровенным человеком, но рассказать Фабелю больше пока была не готова. Та часть ее жизни оставалась закрытой для Фабеля и вообще для всех. Тем не менее постепенно Сюзанна прониклась идеей жить вместе, и теперь именно она активно занималась поисками подходящей квартиры.

Фабель поставил машину на отведенное ему место и направился домой. Там быстро принял душ и переоделся в черные брюки и рубашку, накинул легкую английскую куртку и отправился пешком на Мильхштрассе.

Позельдорф появился на месте гамбургского квартала нищих, и в нем по-прежнему слегка ощущался диссонирующий дух деревни в сердце большого города. Однако начиная с 60-х годов прошлого века Позельдорф становился все более модным, и в конечном итоге финансовое положение его обитателей сменилось на прямо противоположное изначальному. Имидж Позельдорфа как шикарного места поддерживали такие именитые персонажи, как дизайнер Джил Сандер, чья империя моды началась с бутика и студии в Позельдорфе. Мильхштрассе была сердцем Позельдорфа: узенькая улочка с бесчисленными барами, джаз-клубами, бутиками и ресторанами.

Фабель добрался от своей квартиры до любимого кафе-бара за пять минут. Там уже было полно народу, и ему пришлось проталкиваться сквозь толпу. Он пробрался в дальний угол, уселся за свободный столик спиной к кирпичной стене и вдруг почувствовал себя очень усталым. И старым. Первый рабочий день начисто его выжал, снова входить в привычный ритм оказалось тяжеловато.

Фабель постарался выкинуть из памяти картинку с оскальпированным черепом Ганса Йохима Хаузера, но тут же обнаружил, что ее место заняла другая: посмертная фотография юной красивой девочки с высокими славянскими скулами, у которой отняли имя и человеческое достоинство торговцы живым товаром, а жирное лысое ничтожество и жизнь. Фабель был согласен с Марией в большей степени, чем был готов признать: он охотно позволил бы ей и дальше копать дело Ольги, чтобы уничтожить организованную группировку, втянувшую эту девочку в проституцию, пообещав хорошую новую жизнь. Но это не входило в задачи его команды.

Мысли Фабеля нарушило появление официанта. Он частенько обслуживал Йена, и они обычно немножко неторопливо перекидывались парой фраз, прежде чем гаупткомиссар делал заказ. Маленький ритуал, означавший, что Фабель тут завсегдатай. Но также это давало ему ощущение причастности, постоянства. Фабель знал, что он человек привычки. Предсказуемый мужчина, любящий постоянство в своем упорядоченном мире. Сидя в кафе, где постоянно ужинал, Фабель вдруг поймал себя на мысли, что почему-то на работе он зачастую интуитивно предпринимал рискованные шаги, но такое поведение совершенно не распространялось на его частную жизнь. И все же его частная жизнь была именно такой: организованной. Некоторое время он размышлял — может, ему следовало извиниться и уйти отсюда. Пройти дальше по Мильхштрассе и поужинать в другом месте. Но не стал. А вместо этого заказал себе пиво «Евер» и селедочный салат. Как обычно.

Только успел официант принести заказанное пиво, как Фабель сообразил, что рядом кто-то стоит. Подняв взгляд, он увидел высокую женщину лет двадцати пяти, с длинными темными волосами и огромными карими глазами. На ней была элегантная скромная юбка и топ, ничуть не скрывающие, впрочем, аппетитных изгибов ее фигуры. Она улыбнулась, и, приоткрытые полными накрашенными губами, сверкнули зубы.

— Здравствуйте, герр Фабель… Надеюсь, я не помешала.

Фабель привстал. Лицо женщины было знакомым, но он пару секунд никак не мог сообразить, как ее зовут. Потом вспомнил.

— Соня… Соня Брюн. Как поживаешь? — Он указал на стул напротив: — Присаживайся, пожалуйста.

— Спасибо, нет… — Она махнула в сторону группки женщин, сидевших за столиком возле окна. — Я тут с подругами по работе. Просто увидела вас и решила поздороваться.

— Пожалуйста, присядь на минутку. Я тебя больше года не встречал. Как у тебя дела? — снова спросил он.

— Все хорошо. Даже более чем. На работе все отлично. Меня повысили. Но дело не в этом… — Она помолчала. — Знаете, я действительно вам очень благодарна за все, что вы для меня сделали, и хотела еще раз сказать вам спасибо.

— Да не за что! — улыбнулся Фабель. — Ты уже меня благодарила. Неоднократно. Я рад, что у тебя все идет хорошо.

Ее лицо стало серьезным.

— У меня не просто все хорошо, герр Фабель. У меня теперь совершенно новая жизнь. Хорошая жизнь. Никто не знает о… Ну, о моем прошлом. И этим я обязана вам.

— Нет, Соня. Этим ты обязана себе. Ты отлично потрудилась, чтобы добиться того, что теперь имеешь.

Повисла неловкая пауза, а потом они немного поболтали о Сониной работе.

— Мне надо возвращаться к подругам. Сегодня у Биргит день рождения, и мы празднуем. Было очень приятно снова вас увидеть! — Соня, улыбнувшись, протянула руку.

— Был рад тебя повидать, Соня. И я рад, что у тебя все наладилось.

Они обменялись рукопожатием, однако Соня не спешила уходить. Она продолжала улыбаться, но явно была не уверена в своих дальнейших действиях. Затем все же достала из сумочки блокнотик, что-то нацарапала на листочке, вырвала его и протянула Фабелю:

— Это мой телефон. На всякий случай, вдруг окажетесь поблизости…

Фабель посмотрел на листок.

— Соня… Я…

— Все в порядке. — Она улыбнулась. — Просто возьмите на всякий случай.

Они распрощались, и Фабель провожал ее взглядом, когда она шла обратно к подругам. Она двигалась на своих длинных изящных ногах с кошачьей грацией, которую он отлично помнил. Соня вернулась к своим спутницам, они обменялись шуточками и расхохотались, и тут Соня обернулась и посмотрела на Фабеля, на мгновение встретившись с ним взглядом. А потом вернулась к предсказуемому веселью корпоративной вечеринки.

Фабель теребил в руках листок с написанным на нем большими цифрами номером телефона.

Соня Брюн.

Фабель познакомился с ней, когда занимался одним делом, во время расследования которого погиб очень храбрый полицейский, работавший под прикрытием, — Ганс Клюгманн. В интересах расследования Клюгманн стал любовником Сони Брюн, жизнерадостной молодой девушки, втянутой в порноиндустрию и проституцию. Клюгманн явно был к Соне неравнодушен и старался спасти ее от деградации и саморазрушения. После убийства Клюгманна Фабель мысленно обещал погибшему коллеге закончить его работу и помочь Соне выскользнуть из лап воротил пресловутого гамбургского мира порока и коррупции.

Используя свои связи, он помог Соне найти маленькую съемную квартирку в другой части города и работу в магазине одежды. Разузнал подробно, какие курсы можно закончить, и вскоре Соня уже работала в транспортном отделе.

Были предприняты простые шаги, но они преобразовали ее жизнь в тот самый момент, когда она могла соскользнуть еще ниже, оплакивая своего любовника и одновременно ненавидя за ложь. Фабель был доволен, увидев, что у нее все хорошо, и испытал облегчение, осознав, что ей удалось порвать с прошлой жизнью.

В тот момент, когда Соня протянула ему листочек с телефоном, Фабель точно знал, что, как только она уйдет, он его порвет и бросит в пепельницу. Но вдруг поймал себя на том, что уже некоторое время таращится на этот листочек, размышляя, что ему с ним делать. Наконец он сложил листок пополам и убрал в бумажник.


Фабель уже допивал кофе, когда зазвонил мобильник. Он мысленно выругался, досадуя, что забыл его выключить. Фабель частенько думал, что отстал от времени и не успевает угнаться за прогрессом. Мобильники в ресторанах и барах были одним из многих проявлений жизни в двадцать первом веке, которые он считал недопустимыми. Пока он приканчивал в одиночестве ужин, его не покидало ощущение какой-то пустоты. Он знал, что это каким-то образом связано с Соней и ее новой жизнью. Встреча напомнила ему о Кристине Драйер. Может, она и впрямь вычистила место преступления просто для того, чтобы сохранить в целости свой тщательно выстроенный мирок упорядоченности и пунктуальности.

Фабель ответил на звонок.

— Привет, Йен, это я. — Фабель узнал голос Вернера. — Тебе все же надо было последовать моему совету и продлить отпуск до следующих выходных…


22.00. Шпайхерштадт, Гамбург

Практически весь свет был погашен, кроме центральной лампы, которая светила вниз, как полная луна, освещая архитектурный макет, собранный на столе. Пауль Шайбе смотрел на макет. Всякий раз, как он любовался этим трехмерным воплощением собственного замысла, в его груди крыльями бабочки трепетала гордость. Его замысел, его воображение в материальной форме, пусть пока в миниатюре. Но скоро, очень скоро воплотится в крупном размере на лице города. Его проект KulturZentrumEins — Культурного Центра Один, — возвышающийся над Магдебурген-Хафен, станет центральным местом Заморского квартала. Его творение — и прямо в самом сердце нового Хафенсити! Оно будет великолепно сочетаться с новым концертным залом и зданием оперы и будет соперничать по элегантности со Штрандкай-Марина.

Строительство должно начаться в 2007 году, если проект получит одобрение сената и жюри по дизайну его выберет. Конечно, на рассмотрение были предложены и другие проекты, но Шайбе совершенно точно знал, что ни один из них не мог соперничать смелостью и новаторством с его проектом. На пресс-конференции он остроумно назвал проекты соперников «пешеходной идеей». Естественно, он имел в виду не назначение проекта, а приземленные устремления своих соперников.

Предварительная презентация прошла великолепно. Представителей прессы было полным-полно, а присутствие первого мэра Гамбурга, Ганса Шрайбера, как и курирующего вопросы охраны окружающей среды сенатора Мюллер-Фойта и других ключевых фигур городского сената, подчеркивало важность проекта. Ну а публичная презентация должна состояться через пару дней.

И вот теперь все гости ушли и Шайбе стоял в одиночестве, любуясь творением собственных рук. Уже скоро. Маховик уже запущен, и вот-вот его замысел обретет реальное воплощение. Через какие-то несколько лет он будет стоять на променаде у реки и смотреть на галереи искусств, театр, эстрадные площадки и концертный зал. И все, кто увидит его творение, будут поражены смелостью замысла и совершенной красотой проекта. Не одно здание и не случайный выбор отдельных строений. Каждое пространство, каждая форма органично связаны в соответствии с их архитектурой и функцией. Как отдельные, но жизненно важные органы, каждый элемент сочетается с другим, давая жизнь и энергию целому. И все сконструировано так, что практически не наносит ущерба окружающей среде.

Это будет триумф экологической архитектуры и конструирования. Но самое главное — это будет свидетельством радикализма Шайбе. Он плеснул себе в бокал щедрую порцию «Бароло».

— Так и думал, что найду тебя здесь, — прозвучал мужской голос из тени возле входной двери.

Шайбе, не оборачиваясь, вздохнул:

— А я думал, что ты ушел. Ну что стряслось? Это до завтра подождать не могло?

Раздался легкий шелестящий звук, и сложенный экземпляр «Гамбургер моргенпост» влетел в круг света и приземлился на макете. Шайбе схватил газету и наклонился к столу, проверяя, не пострадало ли что-нибудь.

— Бога ради, поосторожнее нельзя?!

— Взгляни на первую полосу… — Голос говорившего звучал ровно и спокойно, но мужчина так и не вышел из тени.

Шайбе развернул газету. На первой полосе красовалась большая цветная фотография «Аэробуса-800», совершавшего свой первый полет. Самолет засняли, когда он пролетал над Михелем — шпилем церкви Святого Михаила. Заголовок гласил, что сто пятьдесят гордых жителей Гамбурга смотрели, как пролетает самолет. Шайбе повернулся к тени и молча пожал плечами.

— Нет… ниже… Маленькая заметка почти в самом низу.

Шайбе отыскал ее. Смерть Ганса Йохима Хаузера удостоилась маленькой заметки мелким шрифтом: «Радикал 1970-х и ярый защитник окружающей среды найден убитым в своей квартире в Шанценфиртеле». Дальше следовали скудные подробности, оказавшиеся доступными прессе, и сведения о деятельности Хаузера. «Моргенпост» сочла нужным упомянуть о связи Хаузера с другими, более известными фигурами радикального левацкого движения, чтобы читателю было более понятно, кто он такой. Будто Хаузер существовал лишь как отражение их былой славы. После середины 1980-х о его деятельности мало что можно было сказать.

— Ганс мертв? — спросил Шайбе.

— Не просто мертв. Его убили. Тело нашли сегодня днем.

— Думаешь, это важно? — повернулся к говорившему Шайбе.

— Конечно, важно, идиот ты эдакий! — В голосе стоявшего в тени мужчины не было злости. Скорее раздражение, словно его невысокое мнение о собеседнике получило подтверждение. — Насильственная смерть одного из нас может быть случайностью, но мы должны убедиться, что тут нет никакой связи с… Ну, с нашей прошлой жизнью, скажем так.

— Полиции известно, кто это сделал? Тут сказано, кого-то задержали.

— Мои знакомые в Полицайпрезидиуме не сообщили подробностей, сказали лишь, что расследование еще на начальной стадии.

— Ты обеспокоен? — Шайбе, чуть подумав, перефразировал: — Мне стоит беспокоиться?

— Это может оказаться ерундой. Ганс был довольно неразборчивым в связях геем, как ты знаешь. А мирок этих педиков довольно-таки темный.

— Вот уж не знал, что ты гомофоб… Это ты от прессы тщательно скрываешь.

— Избавь меня от политкорректности. Давай просто надеяться, что смерть Ганса связана с его образом жизни. Случайность, в общем. — Мужчина в дверях помолчал, а когда заговорил вновь, то впервые его голос прозвучал не так уверенно. — Я связался с остальными.

— Ты разговаривал с остальными? — В тоне Шайбе звучали гнев и удивление одновременно. — Но мы же все договорились… Мы с тобой — наши с тобой пути пересеклись, — но остальных я не видел больше двадцати лет. Мы все договорились, что никогда не будем искать контактов друг с другом. — Шайбе окинул бешеным взглядом изящный хрупкий макет KulturZenterEins, словно желая убедиться, что он не растаял в воздухе, не испарился, пока они разговаривали. — Я не хочу иметь с ними ничего общего. Или с тобой. Ничего. Особенно сейчас…

— Слушай меня, ты, самовлюбленный мудак… Твой драгоценный проект ничего не стоит. Он сущее недоразумение… Всего лишь убогое воплощение твоего мещанского самомнения и буржуазной кичливости. Неужели ты действительно полагаешь, что кого-нибудь заинтересует это дерьмо, если вылезет наружу вся правда о тебе, о нас? И не забывай, в чем твои приоритеты. Ты по-прежнему связан. И по-прежнему получаешь приказы от меня.

Шайбе швырнул газету на пол и быстро отхлебнул большой глоток «Бароло». Потом презрительно фыркнул:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что все еще веришь во всю эту чушь?

— Речь идет сейчас не об убеждениях, Пауль, а о выживании. Нашем выживании. Мы мало что сделали для «революции», верно? Но натворили достаточно, и если это выплывет на поверхность, то уничтожит нашу карьеру начисто.

Шайбе уставился в бокал и задумчиво взболтал остатки вина.

— «Революция»… Боже, действительно верили, что это путь вперед? Я хочу сказать, ты же видел, на что похожа Восточная Германия, когда рухнула Стена. Неужели это действительно то, за что мы боролись?

— Мы были молоды. Мы были другими.

— Мы были дураками.

— Идеалистами. Не знаю, как ты, но мы боролись с фашизмом. Против буржуазного самодовольства, того самого свирепого, жестокого капитализма, который сейчас, как мы видим, превращает всю Европу, весь мир в задворки Америки.

— Ты хоть иногда сам себя слышишь? Ты же пародия на самого себя! И сдается мне, ты сам с большим энтузиазмом приветствовал этот самый капитализм. Да и я тоже… — Шайбе снова осмотрел макет. — По-своему, конечно. Впрочем, я не собираюсь вести с тобой политическую дискуссию. Главное в том, что это сущее безумие для нас — снова связаться друг с другом после стольких лет!

— Пока мы в точности не узнаем, что стоит за смертью Ганса Йохима, нам всем нужно быть осторожными. Может, остальные заметили что-то… необычное.

Шайбе резко повернулся:

— Ты серьезно думаешь, что нам может грозить опасность?

— А ты не понимаешь? — Собеседник Шайбе снова пришел в раздражение. — Даже если смерть Ганса Йохима не имеет никакого отношения к прошлому, это все равно убийство. А убийство означает, что полиция начнет всюду рыскать и разнюхивать. Копаться в прошлом Ганса Йохима, в нашем с ним общем прошлом. И это ставит нас всех под угрозу.

Шайбе некоторое время молчал. А когда заговорил, то весьма неуверенно, будто боялся прикасаться к тому, что давно осталось позади.

— Ты полагаешь… Это может быть как-то связано с тем, что произошло столько лет назад? Ну, с Францем?

— Просто сообщи мне, если заметишь что-то необычное. — Стоявший в тени мужчина проигнорировал вопрос Шайбе. — Я с тобой свяжусь. А пока наслаждайся своей игрушкой.

Шайбе услышал, как дверь конференц-зала захлопнулась. Он осушил бокал и снова уставился на макет, но вместо радикального воплощения будущего теперь видел лишь мешанину из белого картона и бальзы.


22.00. Мариенталь, Гамбург

Доктор Гюнтер Грибель безо всякого интереса взирал на Фабеля поверх очков, сидящих почти на самом кончике его длинного тонкого носа. Он взирал на Фабеля из кожаного кресла — одна его рука покоилась на лежащем на коленях учебнике, другая — на подлокотнике. Доктору Грибелю было около шестидесяти, его высокая фигура сохранила юношескую сухопарость, хотя с возрастом он и приобрел животик, отчего создавалось впечатление странного несоответствия в его телосложении. На нем была рубашка на кнопках, серый шерстяной кардиган и свободные серые брюки. И все это, как и кресло, и книга у него на коленях, было обильно заляпано брызгами крови.

Со стороны казалось, будто доктор Грибель так углубился в чтение лежащей на коленях книги, что не заметил, как кто-то перерезал ему горло острым как бритва лезвием, и не обратил внимания, когда ему затем надрезали кожу на лбу и дальше под волосами, прежде чем снять с черепа скальп. Узкое длинное лицо Грибеля под блестящим куполом обнаженного черепа было лишено всякого выражения, глаза — пустые. Немного крови попало на правую линзу очков, и она напоминала образец на стеклышке для микроскопа. Фабель смотрел, как кровь собирается в углу линзы в большую вязкую каплю, а потом падает на покрытый уже запекшейся кровью кардиган.

— Вдовец, — сообщил Вернер из-за спины Фабеля о семейном статусе покойника. — Жил здесь один, после того как шесть лет назад умерла жена. Судя по всему, какой-то ученый.

Фабель окинул взглядом комнату. Тут работала команда из четырех криминалистов во главе с Хольгером Браунером. Дом Грибеля представлял собой солидный, но не помпезный особняк вроде тех, что можно обнаружить в квартале Ноппс района Мариенталь: сочетание солидного гамбургского богатства с аскетизмом северогерманской лютеранской скромности. Комната была не просто обычным кабинетом — чувствовалось, что тут все оборудовано для постоянной работы. Помимо компьютера на столе и книг на стене, в дальнем углу стояли два дорогих микроскопа, явно профессиональных. Рядом с микроскопами еще какое-то оборудование — серьезные научные приборы, хотя Фабель понятия не имел, каково их предназначение.

Но вот привлекающий основное внимание предмет сюда добавили совсем недавно. Поскольку на стенах из-за книг практически не осталось свободного места, убийца пришпилил скальп Грибеля к книжной полке, и кровь с него капала на деревянный пол. Грибель начал лысеть, так что скальп был не больно-то лохматый. Волосы были окрашены в тот же ярко-рыжий цвет, что и в случае Ганса Йохима Хаузера, но производил еще более тошнотворное впечатление.

— Когда его убили? — поинтересовался Фабель у Хольгера Браунера, не сводя глаз со скальпа.

— Ну, точный ответ тебе даст Меллер, но я бы сказал, этот труп совсем свеженький. Не больше двух часов. Веки и нижняя челюсть начали коченеть, однако суставы пальцев, которые коченеют следующими, пока полностью гнутся. Так что часа два или даже чуть меньше. И сходство с убийством в Шанценфиртеле очевидно… Я тут быстренько просмотрел записи Франка Грубера…

— Кто поднял тревогу? — повернулся Фабель к Вернеру.

— Друг. Судя по всему, еще один вдовец. Они обычно вместе проводили пятничные вечера. По очереди ходили друг к другу в гости. Когда он пришел, то обнаружил дверь нараспашку.

— Он, возможно, спугнул нашего парня. Никого не видел?

— Он ничего такого не говорил, хотя находился в жутком состоянии. Инженер за шестьдесят, на пенсии, и у него проблемы с сердцем. И еще эта вот находка, — Вернер кивком указал на изуродованное тело Грибеля, — ввергла его в шок. Там его доктор обихаживает, но думается мне, мы не скоро сможем вытрясти из него что-то путное.

Фабель некоторое время размышлял о том, что кто-то может прожить шестьдесят лет, ни разу не столкнувшись с подобным кошмаром. Эта мысль вызвала у него некоторое мрачное недоумение и немалую зависть, ведь сам он подобным похвастаться не мог.

В кабинет вошла Мария Клее. Она не сводила глаз с оскальпированного тела, и это напомнило Фабелю утреннюю сцену, когда она казалась чуть ли не загипнотизированной в ванной комнате Хаузера. Мария обычно весьма хладнокровно осматривала трупы убитых, но Фабель заметил некоторые изменения в ее поведении на месте преступления, особенно если имелись ножевые раны. Это возникло с момента ее возвращения на работу после ранения. Мария оторвала взгляд от трупа и повернулась к Фабелю.

— Патрульные обошли соседние дома, — сообщила она. — Никто не видел ничего необычного в течение дня, да и вечером тоже. Учитывая размеры домов и приличное расстояние между ними, это почему-то не удивляет.

— Класс! — буркнул Фабель. Досадно оказаться на месте преступления так быстро после убийства лишь для того, чтобы понаблюдать, как горячий след остывает.

— Ну, если тебя это утешит, теперь совершенно очевидно одно, — изрек Вернер. — Кристина Драйер сказала правду. Она все еще в кутузке, так что это точно не ее работа.

Фабель смотрел, как криминалисты приступают к медленной кропотливой работе по осмотру тела на предмет улик.

— Хилое это утешение, — мрачно заявил он. — По всему выходит, что у нас тут разгуливает охотник за скальпами…


ГЛАВА 4

Два дня после первого убийства: суббота, 20 августа 2005 года


10.00. Позельдорф, Гамбург

Фабель понял, что дело серьезное, как только услышал в телефонной трубке голос шефа, криминальдиректора Хорста ван Хайдена. Самого факта личного звонка начальника было достаточно, чтобы прозвучали тревожные колокола: раз ван Хайден, прервав субботний отдых, решил позвонить ему домой, значит, дело и впрямь очень серьезное. Фабель вернулся домой в три ночи и еще где-то с час лежал в темноте, пытаясь выкинуть из усталого мозга картину двух обезображенных голов. Звонок ван Хайдена вырвал его из глубокого сна, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и понять, что говорит ему шеф.

Похоже, ночной покойник, доктор Гюнтер Грибель, был одним из тех таинственных членов ученого братства, которые не стараются разжечь воображение публики или привлечь ее повышенное внимание, но могут полностью изменить жизнь человечества.

— Он был генетиком, — объяснил ван Хайден. — Боюсь, наука не мой конек, Фабель, так что я не смогу вас просветить насчет того, чем конкретно занимался Грибель. Но, судя по всему, он работал в той области генетики, которая может принести огромную пользу. Конечно, доктор тщательно документировал свои исследования. И все же, по словам специалистов, смерть Грибеля означает, что целая область исследований — очень важных исследований — будет отброшена на десятилетие назад.

— А вы не знаете, какая именно область? — спросил Фабель. Он отлично понимал смысл слов шефа, что «наука не его конек». Ничто не было «коньком» криминальдиректора ван Хайдена, кроме простой полицейской работы, причем самой бюрократической ее части.

— Мне это сказали, но у меня в одно ухо влетело, из другого вылетело. Что-то там насчет генетической наследственности, что бы это ни означало. А вот что я точно знаю — пресса уже вовсю обсасывает это дело. Думаю, произошла утечка. Стало известно о деталях убийства. О скальпировании.

— Моя команда тут ни при чем, — решительно заявил Фабель. — Это я гарантирую.

— Ну, короче, откуда-то утечка произошла. — Судя по тону, заявление Фабеля начальника не очень убедило. — В любом случае я хочу, чтобы вы ускорили расследование. Совершенно очевидно, Грибель — большая потеря для научного сообщества, а это означает, что в ход пойдет тяжелая политическая артиллерия. А вдобавок и первая жертва обладала хоть небольшой, но все же заметной известностью в политике.

— Конечно, я рассматриваю это дело как приоритетное, — сказал Фабель, не скрывая раздражения тем, что ван Хайден счел необходимым его подстегивать. — И вовсе не из-за высокого положения жертв. Будь они распоследними бродягами, я бы все равно расследовал это дело в приоритетном порядке. Больше всего меня заботит, что мы, совершенно очевидно, имеем два убийства подряд, где нанесенные жертвам повреждения ясно указывают на психопата.

— Просто держите меня в курсе расследования, Фабель. — И ван Хайден повесил трубку.

Фабель предупредил Сюзанну, что будет работать как минимум полночи, так что она не приехала к нему. Они встретились за ленчем во «Фризенкеллер» неподалеку от главного городского сквера Гамбурга. Несмотря на то что Сюзанна являлась тем самым психологом, который должен был составить для Фабеля психологический профиль убийцы, дело они обсуждать не стали. У них как-то установилось негласное соглашение не смешивать работу и личную жизнь. Они поболтали о проведенных на Зюльте выходных, о грядущей поездке туда на день рождения Лекса и о предстоящих выборах.

После ленча Фабель направился в Полицайпрезидиум. Он вызвал свою команду на совещание, смешав всем планы на выходные. Хольгер Браунер и Франк Грубер пришли в зал совещаний буквально вслед за Фабелем. Он был доволен, что оба ведущих криминалиста сочли своим долгом прийти. Браунер принес два мешочка для хранения улик, и Фабель понадеялся, что на втором месте преступления все же нашли что-то стоящее.

Доску оборудовали быстро, прикрепив фотографии обеих жертв, прижизненные и посмертные. Мария набросала краткие биографии обоих. Хотя обе жертвы были примерно ровесниками, пока не нашли никаких свидетельств того, что их пути когда-либо пересекались.

— Совершенно очевидно, Ганс Йохим Хаузер в свое время пользовался некоторым общественным признанием. — Мария указала на одну из прикрепленных к доске фотографий.

Снимок был сделан в конце 1960-х. Юный, похожий на девушку Хаузер был раздет до пояса, и его длинные волнистые волосы доходили до плеч. Фотография явно задумывалась как случайный снимок, но было видно, что Хаузер позировал. Фабель понял, что юный нахальный Ганс Йохим этой фотографией хотел заявить: снимок сильно напоминал фотографию Густава Нагеля, гуру от экологии образца XIX века, которую Фабель видел в квартире Хаузера. Была какая-то жестокая ирония в контрасте между каскадом густых темных волос на фотографии молодого Хаузера и соседствующим с ней снимком мертвого оскальпированного пожилого Хаузера.

— Гюнтер Грибель же, в свою очередь, наоборот, старался избегать гласности, — продолжила Мария, перейдя к другой половине доски. — Все его знакомые, с которыми мы говорили, включая начальника — с ним я разговаривала по телефону, — в один голос заявили, что он ненавидел фотографироваться для прессы или на всяких университетских мероприятиях. Так что можно сделать вывод: вряд ли мотивом для убийцы послужила зависть к славе Хаузера.

— А нет никаких подтверждений, что Грибель тоже мог быть геем? — спросил Хэнк Герман. — Знаю, он вдовец, но поскольку первый убитый был открытым гомосексуалистом, я просто подумал, что тут может быть сексуальная подоплека или мотивы гомофобии.

— Мы не нашли абсолютно никаких подтверждений тому, — ответила Мария. — Но мы еще проверяем прошлое обеих жертв. К тому же если Грибель был скрытым гомосексуалистом, то он наверняка держал это в тайне и мы, возможно, так ничего и не найдем.

— И все же ты в чем-то прав, Хэнк… В этом направлении тоже нужно как следует покопать. — Фабель счел нужным поощрить инициативу нового члена команды. Он подошел к доске, встал рядом с Марией и принялся внимательно рассматривать фотографии жертв, как сделанные при жизни, так и посмертные. Единственная прижизненная фотография Грибеля была моментальным групповым снимком. Доктор стоял между двумя коллегами в белых халатах, и его принужденная поза и напряженное выражение лица говорили о том, что ему не нравится фотографироваться. Фабель разглядывал зернистое изображение человека с узким длинным лицом с очками на кончике, что он видел уже без скальпа. Почему Грибель так не любил фотографироваться? Ход мыслей Фабеля нарушил голос Хольгера Браунера:

— Думаю, нам стоит поговорить о найденных уликах. Точнее, об их отсутствии. Именно поэтому мы с герром Грубером и пришли. Думаю, вам это будет интересно.

— Надеюсь, говоря об отсутствии улик, ты имеешь в виду первое убийство? Где Кристина Драйер уничтожила все, что можно?

— В том-то и фишка, — хмыкнул Браунер. — Это относится к обоим. Такое впечатление, что убийца отлично знает, как заметать следы и избавляться от улик… кроме тех, которые специально оставляет для нас.

— И какие же это улики? — спросил Фабель.

Браунер положил оба мешочка для хранения вещдоков на стол.

— Как ты сказал, Кристина Драйер уничтожила все улики на первом месте преступления, кроме единственного рыжего волоса. — Он двинул мешочек по столу. — Но я сильно подозреваю, что ей особенно нечего было уничтожать. На втором месте преступления мы тоже ничего не нашли, хотя нам известно, что убийство было совсем недавно совершено и никто там не появлялся. Практически невозможно находиться в каком-то помещении и не оставить никаких следов своего присутствия. Тем не менее он — или она — предпринимает определенные усилия, чтобы следов не оставлять. А ведь при этом надо знать, как этого добиться.

— И наш парень знает?

— Похоже, да. Мы нашли одну-единственную улику, которую не можем привязать к месту преступления или жертве. — Браунер двинул по столу второй мешочек. — И это… еще один волос.

— Но это же хорошо, — заметила Мария. — Если волосы идентичны, значит, у нас есть улика, которая связывает два убийства. И образец ДНК. Похоже, убийца совершил ошибку.

— О, эти волосы совпадают, да еще как! — сказал Браунер. — Только видишь ли, Мария, второй волос в точности такой же длины, как и первый. И ни на одном нет фолликулы. Эти волосы не просто принадлежали одному человеку, они и срезаны были одновременно.

— Класс! — усмехнулся Фабель. — У нас есть подпись…

— Это не все… — продолжил Франк Грубер, заместитель Браунера. — Эти волосы действительно были срезаны с одной головы и в одно время. Только вот сделано это от двадцати до сорока лет назад.


ГЛАВА 5


11.15. Мариенталь, Гамбург

Фабель, щуря на солнце светло-голубые глаза, стоял в саду позади особняка покойного Грибеля. Дом был трехэтажный, стены покрыты белой штукатуркой, а широкая крыша из красной черепицы по бокам доходила до уровня первого этажа. Соседние дома лишь немногим отличались по внешнему виду. Еще один ряд роскошных особняков находился позади Фабеля, демонстрируя ему тыльную сторону и сады.

Сад Грибеля представлял собой газон, засаженный густым кустарником и деревьями, частично закрывающими обзор. Но все равно тут все неплохо просматривалось. Убийца пришел не этой дорогой. Но возможностей проникнуть в дом с фронтона или сбоку было еще меньше, разве что убийца такой же отличный взломщик, как и заметатель улик. А Браунер и его команда экспертов пока не нашли никаких признаков взлома ни здесь, ни в квартире Ганса Йохима Хаузера.

— Они сами тебя впустили, — сказал Фабель, словно обращаясь к пустынному саду, к призраку давным-давно убравшегося отсюда убийцы. Он целенаправленно двинулся к фасаду дома и остановился у главного входа, огражденного красно-белой полицейской лентой с запретительной надписью. — Никто тебя не видел. И это значит, что Грибель тебя впустил сразу. Может, он тебя ждал? Ты заранее договорился о встрече?

Фабель достал мобильник, нажал кнопку быстрого вызова Комиссии по расследованию убийств и услышал голос Анны Вольф.

— Мне нужен список телефонных разговоров Грибеля за последний месяц. Все, что можно добыть. Из дома, с работы, с мобильника. Мне нужны фамилии и адреса всех, с кем он говорил. И пусть Хэнк проделает то же самое с Хаузером.

— Хорошо, шеф, сделаем, — ответила Анна. — Вы вернетесь в штаб-квартиру?

— Нет. Я договорился о встрече после обеда с коллегами Грибеля. Что там у Марии и Вернера нового по Хаузеру?

— Пока ничего не слышала, шеф. Они все еще в Шанценфиртеле. Я почему спросила, вернетесь ли вы сюда, — вам тут какой-то доктор Шевертс названивает.

— Шевертс? — Фабель был слегка озадачен, но тут же вспомнил высокого молодого археолога, чья кожа, волосы и одежда казались одного цвета с землей, в которой он возился. Прошло уже долгих три дня с того момента, когда Фабель стоял у мумифицированного тела мужчины, застывшего в мгновение, прошедшее более шестидесяти лет назад. И всего четыре дня с тех пор, как Фабель сидел в ресторане своего брата на Зюльте, беззаботно болтая с Сюзанной о всякой всячине.

— Он спрашивал, можете ли вы подъехать к нему в университет. — Анна продиктовала Фабелю номер телефона.

— Ладно, я ему позвоню. А пока займитесь списками разговоров.

— Кстати, вы видели сегодняшние газеты? — поинтересовалась Анна.

У Фабеля сердце дрогнуло от дурного предчувствия.

— Нет. А что?

— Да, похоже, у репортеров полно информации о месте преступления. Они знают о выкрашенных волосах и о том, что жертв оскальпировали. — Анна помолчала, затем нехотя добавила: — И они дали нашему охотнику за скальпами прозвище Гамбургский Парикмахер.

— Замечательно. Просто зашибись, до чего здорово, — прокомментировал Фабель и закончил разговор.

Гамбургский Парикмахер — отличное прозвище, чтобы перепугать до смерти все население огромного города.


13.45. Бланкенезе, Гамбург

Шайбе положил трубку. Член комиссии, которому поручили сообщить ему хорошие новости, был явно удивлен его реакцией. Точнее, отсутствием оной. Шайбе был вежлив и сдержан, чуть ли не суров. Да любой мало-мальски знакомый с законченным эгоистом Паулем Шайбе человек изумился бы его кислой реакции на сообщение, что именно его проект победил на архитектурном конкурсе на строительство в Хафенсити.

Но для Пауля Шайбе триумф, который еще буквально пару дней назад он счел бы венцом карьеры, был омрачен смутным мрачным предчувствием, поселившимся где-то в глубине его души. Горькая победа. Почти насмешка, учитывая нынешнее положение вещей. Шайбе сейчас обуревало куда более свежее — почти животное — чувство. Страх. Так что он был не в состоянии даже изобразить энтузиазм.

Он ехал домой, в свой особняк в Бланкенезе, когда услышал по радио новость. Гюнтер. Гюнтер мертв. Шайбе так резко ударил по тормозам, загоняя свой «мерседес» на бордюр, что следовавшим за ним машинам пришлось рискованно маневрировать, чтобы не врезаться в него. Водители жали на клаксоны и жестами показывали все, что о нем думают. Но Шайбе не замечал ничего вокруг. Его мир вдруг сузился до одной-единственной фразы, поглотившей все, как взорвавшееся солнце: «Доктор Гюнтер Грибель, работавший в Гамбурге генетик, был найден убитым в своем доме в Мариентале». Остальная часть сообщения лавиной обрушилась на Шайбе: в полиции отказались подтвердить, что Грибель был убит таким же способом, как Ганс Йохим Хаузер, борец за охрану окружающей среды, чье тело было обнаружено в прошлую пятницу.

Их было шестеро. Теперь осталось четверо.

Пауль Шайбе стоял на кухне собственного дома, все еще сжимая в руке трубку настенного телефона, и невидяще смотрел в окно на сад, ничего перед собой не видя. Легкий ветерок теребил ветки, а солнечные лучи весело плясали на кроваво-красных листочках клена, за которым он так тщательно ухаживал. Но Шайбе не видел ничего, кроме собственной приближающейся смерти. Затем его будто током ударило. Он схватил трубку и быстро набрал номер. Ответила женщина, и он назвал имя того, с кем хотел поговорить. Послышался мужской голос, но Шайбе перебил собеседника:

— Гюнтер мертв. Сначала Ганс, теперь Гюнтер… Это не совпадение. — Шайбе переполняли эмоции. — Это не может быть совпадением. Кто-то на нас охотится. Нас убивают одного за другим…

— Заткнись! — рявкнул мужчина на другом конце провода. — Дурак чертов! Заткни свой рот! Я с тобой свяжусь позже, сегодня днем. Или вечером. Сиди на месте. И ничего не предпринимай, ни с кем не разговаривай. А теперь освободи линию.

Он дал отбой, и Шайбе медленно положил телефонную трубку на место, уставившись на свою дрожащую руку. Затем он оперся о мраморную кухонную поверхность и его голова поникла. Впервые за двадцать лет Пауль Шайбе плакал.


14.30. Университетский клинический комплекс, Гамбург-Эппендорф, Гамбург

Фабелю не составило труда найти факультет генетики, где трудился Грибель. Он находился в том же комплексе зданий, что Институт судебной медицины и Клиника психиатрии и психотерапии, где работала Сюзанна. Университетский клинический корпус был основным центром Гамбурга, где проводились клинические и биомедицинские исследования, помимо множества других медицинских изысканий. Фабель тут чаще всего бывал на всемирно известном факультете криминалистики. За годы факультет разросся и теперь тянулся аж до северного конца Мартиништрассе как своего рода маленький городок.

Профессор фон Хален, глава факультета, ждал Фабеля в приемной. Фон Хален оказался значительно моложе, чем ожидал Фабель, и совсем не соответствовал расхожим представлениям об ученых. То ли из-за отпечатавшегося в мозгу Фабеля стереотипа, то ли из-за той фотографии, на которой Грибель так неохотно позировал, но Фабель ожидал, что фон Хален будет в белом халате. А тот оказался в дорогом темном деловом костюме и довольно ярком галстуке. Пока Фабеля вели через двери приемной, он поймал себя на мысли, что идет в демонстрационный зал, уставленный дорогими «мерседесами» для продажи. Но вопреки ожиданиям его провели через лабораторию и ряд кабинетов, обитатели которых были в соответствующих месту белых халатах. Фабель заметил, что, когда он шел мимо, большинство отвлекались и провожали его взглядами. Слухи о смерти Грибеля явно уже сюда дошли или фон Хален сделал официальное заявление.

— Для нас это был сильный шок. — Фон Хален словно прочитал мысли Фабеля. — Герр доктор Грибель был очень спокойным человеком, он редко прислушивался к чужим советам, но те, кто работал непосредственно с ним, очень хорошо к нему относились.

Фабель окинул внимательным взглядом лабораторию, через которую они проходили. Здесь было куда меньше колб, чем должно было быть по его представлению, но куда больше компьютеров.

— О докторе Грибеле ходили какие-нибудь слухи? — спросил Фабель. — Иногда нам помогают сплетни, а не факты.

Фон Хален покачал головой:

— Гюнтер Грибель и сплетни как-то мало совместимы. Он не тот человек, чтобы быть объектом сплетен или их источником. Как я уже говорил, он решительно отделял личную жизнь от работы. Я не знаю тут никого, кто бы общался с ним неформально или был знаком с его друзьями и приятелями. Ни у кого не было никакой информации о нем, чтобы сплетничать.

Они миновали двойную дверь и вышли из лаборатории. Фон Хален пригласил Фабеля пройти в кабинет в конце широкого коридора. Кабинет оказался большим, светлым и богато обставленным в современном стиле. Фон Хален расположился за большим столом из бука и предложил Фабелю сесть. Фабель еще раз поразился, насколько «деловой» у фон Халена кабинет. Поразмыслив и сопоставив обстановку кабинета с внешностью фон Халена, Фабель сделал вывод, что глава факультета скорее бизнесмен от науки.

— У вашей работы есть какие-либо коммерческие аспекты? — спросил он.

— В современном мире, герр Фабель, все научные исследования, имеющие хоть малейшее биотехническое или медицинское применение, имеют коммерческий аспект. Наши генетические разработки быстро продвигают вперед и научный, и деловой мир. Мы являемся частью университета, но одновременно мы еще и зарегистрированная фирма. Словом, бизнес.

— Доктор Грибель имел отношение к коммерческой области исследований?

— Как я уже сказал, все исследования в конечном итоге имеют коммерческое применение. И цену. Но если вы хотите получить простой ответ, то нет. Доктор Грибель работал в области, которая в конечном итоге даст огромные возможности в сфере диагностики и предотвращения целого ряда болезней. И плоды проводимых доктором Грибелем исследований будут иметь огромную коммерческую ценность. Но только в далеком будущем. Доктор Грибель был «чистым» ученым. Он трудился ради решения задачи и потенциального научного прорыва. — Фон Хален откинулся на спинку кожаного кресла. — И, откровенно говоря, я потакал Гюнтеру куда больше, чем следовало бы. Он частенько «выпрыгивал из штанов», как говорят наши друзья англичане. Ну и еще существовало несколько ветряных мельниц, с которыми он сражался. Но я всегда знал, что он никогда не упускал из виду цель своих основных исследований.

— Иными словами, вы считаете, что никакой связи между работой доктора Грибеля и убийством нет?

Фон Хален невесело рассмеялся:

— Нет, герр гаупткомиссар. Я не вижу тут никакого мотива. И вообще не вижу мотива. Гюнтер Грибель был безобидным трудоголиком, ученым до мозга костей, и я не понимаю, почему кому-то понадобилось… ну… сотворить с ним то, что сотворили. Это выше моего разумения. Это правда? То, что написали в газетах?

Фабель пропустил вопрос мимо ушей.

— В какой именно области вел исследования доктор Грибель?

— Эпигенетическое наследование. Он изучал наследуемые изменения в фенотипе или экспрессии генов, вызываемые другими механизмами, а не изменением последовательности ДНК, и то, как это может помочь предотвратить или спровоцировать развитие некоторых болезней и состояний. Эта сфера по большому счету еще в начальной стадии исследований, но со временем станет одной из основных в науке.

— С кем он работал?

— Он возглавлял команду из трех человек. Остальные двое — это Алоиз Кальберг и Элизабет Марксен. Могу вас с ними познакомить, если потребуется.

— Я хотел бы с ними побеседовать, в другой раз. Позвоню, чтобы договориться о встрече. — Фабель поднялся. — Спасибо, что уделили мне время, герр профессор.

— Не за что.

Повернувшись к выходу, Фабель заметил на стенке у двери фотографию. Это был групповой снимок всех исследователей. Многих из них он видел по пути в кабинет фон Халена.

— Этот снимок сделан недавно? — спросил он у одетого с иголочки ученого.

— Да. А что?

— Просто, судя по всему, доктора Грибеля тут нет.

— Что вы, есть он там! — Фон Хален указал на высокого человека на заднем плане. Мужчина на фотографии почти спрятался за спину коллеги и слегка опустил голову, лишив фотографа возможности сделать четкий снимок лица. — Вот Гюнтер… Испортил фотографию, как обычно. — Фон Хален вздохнул. — Полагаю, этой проблемы у нас больше не будет…


16.10. Полицайпрезидиум, Гамбург

Как только Фабель вернулся в штаб-квартиру, он тут же позвонил Шевертсу, тому самому археологу, и договорился встретиться с ним утром в его кабинете в Гамбургском университете. Шевертс сообщил Фабелю, что найдено несколько предметов в Хафенсити, явно принадлежавших мумифицированному мужчине.

Но у Фабеля голова была занята куда более свежим трупом, и как только повесил трубку, он сразу вызвал к себе в кабинет Анну Вольф и Хэнка Германа.

— Мы собрали большую часть сведений о телефонных переговорах обеих жертв, — ответила Анна на вопрос Фабеля, — а теперь пытаемся увязать номера с людьми или местами. Должна заметить, Грибель не был чересчур общительным. Он мало кому звонил. Хаузер же, наоборот, похоже, вообще не расставался с телефоном. Мы начали с тех номеров, на которые он чаще всего звонил или с которых звонили ему.

— Это имеет смысл, — заметил Фабель. — Но нужный мне номер вряд ли использовался часто. Скорее всего вообще лишь один раз. И не исключено, что это телефон-автомат.

— А что вы, собственно, конкретно ищете, шеф? — поинтересовался Хэнк.

— Похоже, обе жертвы сами впустили убийцу к себе в дом, — сообщил Фабель. — Получается, либо Грибель и Хаузер знали убийцу или убийц, либо убийца договорился о встрече заранее.

— Но ведь мы имеем дело с человеком, который очень тщательно старается не оставлять улик, — сказала Анна. — Вам не кажется, что это чересчур — надеяться, что он оставил такой хвост, как номер телефона?

— Есть такое дело… — Фабель вздохнул — копать в этом направлении было малоперспективно. — Собственно, идея в том, что каким-то образом убийца вошел с ними в контакт. И, как я уже говорил, скорее всего по телефону-автомату и одноразовому мобильнику. Ну и надо всегда иметь в виду, что он мог с ними связаться каким-то иным способом. Может, даже просто подошел на улице под каким-нибудь мало-мальски подходящим предлогом. Но все же телефон — наиболее вероятный способ первичного контакта. Я просто хочу знать, верна ли моя версия, пока мы не начали двигаться не в том направлении.

— К тому же остается шанс, что наш парень посчитал, что мы не додумаемся заняться номерами телефонов, — сказал Хэнк.

Фабель кисло улыбнулся:

— Хотелось бы мне в это верить…

— Тут вот еще какая интересная штука… — Хэнк выложил на столе Фабеля в ряд несколько листочков из досье. Это оказались вырезки из газет и фотографии Ганса Йохима Хаузера. Самые свежие были опять же из новостной ленты РСГ[5 - Радио Северной Германии.]. — Видите тут что-то общее?

Фабель молча пожал плечами.

Хэнк ткнул в каждое изображение по очереди.

— Ганс Йохим Хаузер всегда славился тем, что на практике воплощает то, что проповедует. У него никогда не было машины, и он никогда не ездил на чужих машинах. Он вообще не ездил на авто.

Фабель снова посмотрел на фотографии. На паре снимков Хаузер был заснят на велосипеде — ехал по улицам Гамбурга. На других, как заметил Фабель, велик либо виднелся на втором плане, либо случайно попадал в кадр.

— Он пропал… — сообщил Хэнк.

— Велосипед?

Хэнк кивнул:

— Мы смотрели везде, и его нигде нет. А он очень приметный, обклеен кучей маленьких стикеров с лозунгами «зеленых». Хаузер никуда без него не ходил. Я поинтересовался у Себастьяна Ланга, приятеля Хаузера, насчет велика… — Хэнк голосом выделил слово «приятеля». — Он сказал, что Хаузер всегда пристегивал велосипед цепочкой на маленьком заднем дворике за его квартирой. Криминалисты облазили в поисках отпечатков пальцев и сам дворик, и выходящие туда окна. И ничего не нашли. По словам Ланга, у Хаузера этот велик еще со студенческих времен. Судя по всему, он был его радостью и гордостью.

Фабель еще раз взглянул на фотографии. Самый обычный велосипед устаревшей модели. Едва ли он мог заинтересовать убийцу-психопата как трофей. Разве что убийца знал, насколько этот драндулет дорог Хаузеру. Но зачем оставлять скальп и забирать велосипед?

— А из дома доктора Грибеля ничего не пропало?

— Ну, поклясться в этом мы не можем… — Это Анна взяла слово. — У доктора Грибеля тоже была домработница. Наверняка не такая дотошная, как Кристина Драйер, но, по ее словам, вроде бы ничего не пропало.

Когда Анна с Хэнком покинули кабинет, Фабель позвонил Сюзанне в Институт судебной медицины. Сюзанна должна была провести полную психиатрическую экспертизу Кристины Драйер, чтобы полиция могла принять решение, выдвигать или не выдвигать против нее обвинение в предумышленном уничтожении улик. Официально Кристина все еще считалась подозреваемой в первом убийстве, но рыжие волоски, оставленные на каждом месте преступления, как и скальпирование жертв совершенно одинаковым образом, явственно указывали на то, что в обоих случаях орудовал один и тот же убийца.

— Письменный отчет о результатах будет завтра, Йен, — объяснила Сюзанна. — Откровенно говоря, я рекомендую отправить ее на лечение в психиатрическую больницу и обеспечить опеку социальных служб. По моему мнению, ее нельзя привлекать к ответственности.

— Я в общем-то с тобой согласен. Достаточно было с ней поговорить, да еще эта предыстория… Но я собираюсь побеседовать насчет нее с этим доктором Минксом из «Клиники страха». — Фабель помолчал. — Можно подумать, мы с тобой никуда и не ездили, да? Со всей этой хренью, что свалилось нам на голову сразу по приезде.

— Это не важно… — Голос Сюзанны был теплым и немножко сонным. — Приезжай ко мне сегодня, и я приготовлю нам что-нибудь вкусненькое. Можем полистать странички недвижимости в «Абендблатт» и посмотреть, что там доступно нам по цене.

— Я точно знаю два объекта недвижимости, которые вот-вот появятся на рынке, — мрачно пошутил Фабель. — Их владельцам больше не нужна жилплощадь.


17.30. Бланкенезе, Гамбург

К тому времени, когда раздался телефонный звонок, Пауль Шайбе пил уже добрых три часа кряду. Но теплый вкус французской виноградной лозы не смог изгнать леденящий холод страха из его души. Мучнисто-белое лицо Шайбе стало влажным и липким от холодного пота.

— Найди таксофон и перезвони мне на этот номер. Мобильником не пользуйся. — Человек на другом конце провода продиктовал цифры и отключился. Шайбе неловко потянулся за карандашом и нацарапал номер на бумажке.

Предвечернее солнце слепило Шайбе, пока он брел от особняка к берегу Эльбы. Бланкенезе располагался на крутом берегу и славился своими дорожками с тысячами ступенек. Шайбе, еле волоча ноги после трехчасовых возлияний, топал к известному ему таксофону, находившемуся ближе к берегу.

Ему ответили сразу же, причем у него создалось впечатление, что он слышит шум мощного работающего оборудования.

— Это я, — сказал Шайбе. После трех бутылок мерло голос у него был сиплый и невнятный.

— Мудила! — рявкнул человек на другом конце провода. — Не смей никогда — слышишь, никогда! — звонить мне на службу или на мобильник ни по каким делам, кроме официальных. После стольких лет, да еще с учетом происходящего, я думал, у тебя хватит мозгов не рисковать и не подставляться!

— Из… вини…

— Не называй моего имени, придурок! — перебил его собеседник.

— Извини, — запинаясь, повторил Шайбе. Голос его звучал глухо не только из-за выпитого вина. — Я запаниковал. Боже… сначала Ганс Йохим, теперь Гюнтер. Это не совпадение. Кто-то убирает нас одного за другим…

Повисла недолгая пауза.

— Знаю. Создается такое впечатление.

— Впечатление?! — фыркнул Шайбе. — Ради Бога, да ты читал, что сделали с ними обоими? Читал о волосах?

— Читал.

— Это послание, вот что это такое. Послание. Ты не понял? Убийца красит им волосы в рыжий цвет. Кто-то охотится за всеми членами группы. Я сматываюсь. Исчезаю из поля зрения. Может, уеду за границу или еще куда… — В голосе Шайбе звучало отчаяние. Отчаяние человека, не имеющего никакого плана действий, но делающего вид, что в состоянии справиться с тем, с чем справиться невозможно.

— Ты останешься там, где ты есть! — снова рявкнул собеседник. — Если вздумаешь бежать, то лишь привлечешь к себе внимание. И ко всем остальным заодно. На данный момент полиция полагает, что ищет случайного убийцу.

— Значит, я просто сижу и жду, пока с меня снимут скальп?

— Ты сидишь и ждешь дальнейших указаний. Я свяжусь с остальными… — И он отключился.

Шайбе, по-прежнему прижимая трубку к уху, тупо смотрел на поросший травкой песчаный берег Бланкенезе, на противоположный берег Эльбы, невидящим взглядом проводил бесшумно проплывавший мимо контейнеровоз. У него защипало глаза, и огромная печаль вдруг охватила его. Он вспомнил другого Пауля Шайбе. Того Пауля Шайбе, каким он некогда был, обладавшего хвастливой юношеской самоуверенностью и нахальством. Того, прошлого Пауля Шайбе, чьи решения и действия теперь обернулись против него.

Прошлое рвало его настоящее в клочья. Прошлое настигало… И оно будет стоить ему жизни.


ГЛАВА 6

Пять дней после первого убийства: вторник, 23 августа 2005 года


10.00. Кафедра археологии, Гамбургский университет

Шевертс расплылся в широченной улыбке. На сей раз он был одет не так, как на раскопках в Хафенсити: брюки из ткани в рубчик, плотный твидовый пиджак с вышедшими из моды узкими лацканами, расстегнутая на шее рубашка на кнопках и темная футболка под ней. Но хотя стиль его одежды был более формальный, чем тогда на раскопках, цветовая гамма осталась той же, землистой. Кабинет Шевертса оказался светлым и просторным, но был завален книгами, папками и всякими археологическими штуковинами. Сквозь огромное панорамное окно в кабинет лился яркий свет, но вид из него открывался всего лишь на соседнее крыло университета.

Археолог предложил Фабелю присесть. Усевшись, Фабель вдруг с изумлением поймал себя на мысли, что облачение Шевертса, этот кабинет и атрибуты профессиональной деятельности археолога вызывают легкую зависть. Фабель на мгновение вспомнил, что некогда и сам уже практически шел по тому же пути. Вспомнил, насколько был увлечен историей Европы и как, будучи студентом, уже прикидывал, чем будет заниматься всю жизнь. А потом произошла трагедия — близкий Фабелю человек погиб от рук убийцы, и все планы полетели в тартарары. И вместо того чтобы заниматься исследованием прошлого, он стал расследовать преступления.

На стене, позади стола Шевертса, висела большая карта Германии, где были отмечены все основные места археологических раскопок на территории Федеративной Республики, Нидерландов и Дании. А рядом с картой был прикреплен здоровенный плакат, поражавший воображение. Там была изображена лежащая на спине мертвая женщина. Худое тело было обернуто в шерстяной плащ с капюшоном. Капюшон украшало перо, а длинные рыжевато-коричневые волосы женщины были разделены на прямой пробор. Кожа на ее лице и ногах, видневшихся из-под плаща, была такого же цвета — словно пергамент, как у найденного в Хафенсити тела, но более темного оттенка.

— А! — Шевертс заметил, что плакат привлек внимание Фабеля. — Вижу, вы ею тоже очарованы… Она любовь всей моей жизни. Обладает уникальной способностью покорять сердца мужчин. И ставить нас в тупик. Она весьма существенно перевернула наше представление о заселении Евразийского континента. Герр Фабель, позвольте представить вам воистину таинственную женщину… Красавицу Лулан.

— Красавица Лулан, — повторил Фабель. — Лулан… А где это?

— В том-то и фишка! — оживленно воскликнул Шевертс. — А вот скажите, как по-вашему, откуда она? Ну, какой она расы, я имею в виду.

Фабель пожал плечами:

— Думаю, европеоидной, судя по цвету волос и чертам лица. Хотя перо на капюшоне заставляет вспомнить аборигенов Северной Америки.

— А сколько лет моей подружке?

Фабель присмотрелся внимательнее. Женщина явно была мумифицирована, но куда лучше сохранилась, чем болотные мумии, которых ему приходилось видеть.

— Затрудняюсь сказать… где-то тысяча… Максимум полторы.

Шевертс медленно покачал головой, сияющая улыбка не покидала его лица.

— Я же вам сказал, что это таинственная женщина. Этой мумии, герр Фабель, больше четырех тысяч лет. Она почти два метра ростом, а волосы при жизни были либо светлыми, либо рыжими. Что же касается того, где ее нашли… В этом и заключена самая большая тайна. — Он прошел к полке и снял оттуда толстую папку. — Мой личный блокнотик, — пояснил Шевертс. — Мумии — моя страсть.

Усевшись за стол, он принялся листать бумаги из папки, основную часть которых составляли большие фотографии с прикрепленными к ним скрепкой желтыми стикерами. Шевертс протянул Фабелю большой глянцевый снимок:

— Этот вот джентльмен — из той же части света. Известен как «черченский человек». Я и так собирался вам его показать, поскольку между ним и найденным в Хафенсити мумифицированным телом есть много общего. Вот взгляните. Этот мужчина умер более трех тысяч лет назад.

Фабель взял фотографию. Она была поразительной. На какое-то мгновение опытный полицейский снова превратился в студента-историка и ощутил тот же трепетный восторг, который испытывал всякий раз, когда приоткрывалось очередное окошко в прошлое. Мужчина на снимке отлично сохранился. Сходство с трупом в Хафенсити было удивительным, если не считать того, что у мужчины на фотографии, мертвого вот уже больше трех тысячелетий, даже цвет лица не изменился. Он был светлокожим и русоволосым. Борода аккуратно подстрижена, губы слегка приоткрыты и чуть изогнуты в уголках, обнажая великолепные зубы.

— «Черченский человек» так хорошо сохранился, потому что его, лежавшего три тысячи лет в анаэробной среде, никто не тревожил. И процесс мумификации прошел в точности так же, как у тела из Хафенсити. Оба они представляют собой застывшее во времени мгновение, и поэтому отлично сохранились для нас.

— Поразительно… — Фабель еще раз посмотрел на фото. Такое лицо запросто можно встретить семь раз на дню в сегодняшнем Гамбурге.

— Мы с вами говорим о далеком прошлом. — Шевертс будто прочитал мысли Фабеля. — Но хоть он и жил три тысячи лет назад, между нами всего лишь порядка ста поколений. Только представьте: не так уж много людей, отцов и сыновей, матерей и дочерей, отделяют этого человека от нас с вами. Герр Браунер мне сказал, что вы изучали историю, так что вы поймете, если я скажу, что мы не так далеки от нашего прошлого, нашей истории, как нам кажется. Но с этим джентльменом все еще интереснее. Как и Красавица Лулан, «черченский человек» был высоким, больше двух метров ростом. Ему было примерно пятьдесят пять лет, когда он умер. Как видите, он светловолосый и светлокожий. — Шевертс наклонился вперед. — Знаете, герр Фабель, никто из нас не является тем, кем себя считает. И Красавица Лулан, и «черченский человек» — всего лишь две мумии из многих невероятно хорошо сохранившихся тел, найденных в одной и той же местности. Их одежда из разноцветной клетчатой ткани похожа на шотландский тартан, все они были высокими и светлокожими, жили приметно три-четыре тысячи лет назад в одной и той же части света, их объединяли одни и те же особенности культуры. Видите ли, герр Фабель, и Черчен, и Лулан расположены на территории современного Китая. Эти тела известны как мумии из Урумчи. Найдены в Тамирском бассейне, в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая. Это засушливый регион, и тела были похоронены в очень сухом и очень мелком песке. Говорят, китайский археолог, раскопавший Красавицу Лулан, расплакался — так поразила его ее красота. Эта находка вызвала немалую бурю. Китайские власти и археологические круги очень неохотно воспринимают предпосылку, что европейцы мигрировали туда и занимали эту территорию четыре тысячи лет назад. Синьцзян-Уйгурский автономный район объединяет тюркские и китайские народности, и тюркские националисты провозгласили Красавицу Лулан своей «Спящей красавицей». Они считают, она подтверждает их наследственное право занимать эту территорию. Однако эти мумии не имеют ни малейшего отношения ни к тюркам, ни к китайцам. По культуре эти люди кельты. Возможно даже, протокельты. Анализ ДНК этих мумий, сделанный в 1995 году, подтвердил, что это европейцы. У них есть генетические маркеры, связывающие их с современными финнами и шведами, а также с некоторыми обитателями Корсики, Сардинии и Тосканы.

— Ну конечно! — сказал Фабель. — Помнится, я что-то читал об этой находке. Если память мне не изменяет, китайские власти приложили массу усилий, чтобы утаить это открытие. Ведь находка наносит урон их этнической самобытности как нации.

— А всем нам известно, насколько опасны такие заключения, — сказал Шевертс. — Как я сказал, никто из нас не является тем, кем себя считает. — Он крутанулся на вертящемся стуле и снова посмотрел на изображение мумифицированной женщины. — Ну, какие бы дебаты ни велись вокруг этого, Красавица Лулан и «черченский человек» теперь часть нашего мира, нашего времени. И они находятся тут, чтобы поведать нам об их прошлой жизни. Как и мумия в Хафенсити, которой тоже есть что сообщить о более близких к нам временах. — Шевертс указал на фотографию трехтысячелетнего мужчины в руках Фабеля. — Несмотря на колоссальный временной разрыв между ними, разница в сохранности нынешней мумии и «черченского человека» невелика. Не раскопай мы его, «человек из Хафенсити» мог преспокойно пролежать три тысячи лет и ничуть не измениться. Выглядел бы точно так же… Конечно, мы используем для датировки современные технологии, чтобы примерно установить время, но в целом куда чаще полагаемся на найденные артефакты и почву вокруг останков для точной датировки. И это возвращает нас к нашей мумии двадцатого века.

Шевертс залез в ящик стола и достал запечатанный пластиковый пакет. В нем лежал маленький черный бумажник и что-то вроде темно-коричневой карточки.

Фабель взял пакет и открыл. Карта была сложена в маленький буклет. На ней был изображен орел со свастикой. Эмблема нацистского режима.

— Его удостоверение личности, — пояснил Шевертс. — Теперь у вас есть имя покойника.

Удостоверение на ощупь было ветхим и шершавым. И почти целиком однородного коричневого цвета, включая фотографию. Однако Фабель смог рассмотреть серьезное лицо юноши. Явно подросток, но уже начали проявляться черты взрослого мужчины. Фабель удивился, что сразу узнал в нем того покойника у реки.

Курт. Лицо, на которое смотрел сейчас Фабель, лицо, которое он видел тогда на раскопках в Хафенсити, принадлежало Курту Хейманну, родившемуся в феврале 1927 года, проживавшему в Хаммербруке, Гамбург. Фабель снова перечитал данные. Сейчас этому парню было бы семьдесят восемь. Фабель обнаружил, что этот факт как-то не укладывается у него в голове. Для Курта Хейманна, шестнадцати лет от роду, время просто остановилось в 1943 году. Он был обречен на вечную юность. Фабель осмотрел кожаный бумажник. Бумажник тоже потерял всякую гибкость и на ощупь был заскорузлым. Внутри лежали остатки нескольких рейхсмарок и фотография светловолосой девочки. Сначала Фабель подумал, что это возлюбленная Хейманна, но, присмотревшись, заметил фамильное сходство с парнем. Сестра скорее всего.

Фабель поблагодарил Шевертса и, поднявшись, протянул археологу снимок «черченского человека». Когда Шевертс открыл папку, чтобы убрать картинку, внимание Фабеля привлекло другое изображение.

— А вот этот парень мне знаком, — улыбнулся он. — Персонаж из Восточной Фризии, как и я. Можно?

Фабель взял снимок. В отличие от предыдущих мумий лицо этой практически превратилось в скелет, и лишь кое-где на лишенных плоти костях остались кусочки коричневой дубленой кожи. А удивительным в этой мумии было то, что роскошная грива волос и борода сохранились в абсолютной целости. И именно из-за волос ему и дали соответствующее прозвище. Потому что хоть за этой мумией и закрепилось название фризской деревни, возле которой ее нашли, именно удивительно яркий рыжий цвет волос поразил воображение как археологов, так и публики.

— Ну да, — кивнул Шевертс. — Знаменитый Рыжий Франц. Или, более официально, человек из Ной-Верзена. Он великолепен, правда? Из ваших краев, говорите?

— Почти. Я из более северной Восточной Фризии. Из Норддайха. Ной-Верзен находится у Буртангского болота. Но о Рыжем Франце я знаю с детства.

— Он прекрасное подтверждение моих слов о том, что у этих людей появилась новая жизнь. В наше время. В данный момент он разъезжает по свету вместе с экспозицией «Тайна болотных мумий». Сейчас он в Канаде, если не ошибаюсь. Но он еще и отлично демонстрирует то, что вам рассказывал на раскопках в Хафенсити Франц Брандт о разных типах мумификации. Это болотная мумия, причем совершенно отличная от мумий из Урумчи. Вся его плоть сгнила, осталась только кожа, дубленая и окрашенная болотными кислотами. Фактически она превратилась в кожаный мешок, а внутри — скелет. Но его волосы просто поразительны. Это не натуральный цвет. Их окрасила дубильная болотная кислота.

Фабель, слушая Шевертса, смотрел на снимок. Рыжий Франц с короной пламенеющих волос и широко открытым, будто в крике, ртом. Волосы. Крашеные рыжие волосы.

По спине Фабеля побежал холодок.


11.00. Северная Альтона, Гамбург

Мария попросила Вернера прикрыть ее на пару часиков. Однако заговорила она об этом, уже стоя и снимая пиджак со спинки стула, так что это больше напоминало постановку перед фактом, а не просьбу. Вернер, сидевший напротив, отодвинулся от стола и откинулся назад, вопросительно глядя на Марию.

— Он не обрадуется, если узнает… — Вернер потер обеими руками бритый затылок.

— Кто? — спросила Мария. — Узнает что?

— Ты отлично меня поняла. Ты сваливаешь, чтобы и дальше разнюхивать детали по делу Ольги, так? А шеф тебе приказал бросить это занятие.

— Я делаю именно то, что он сказал. Отправляюсь в отдел по борьбе с организованной преступностью, чтобы передать им кое-какие сведения. Такты прикроешь меня или нет?

В ответ на ее агрессивный тон Вернер лишь пожал плечами:

— Я справлюсь со всем и один.


Это здание ввергало Марию в депрессию всякий раз, когда она на него смотрела.

Когда-то у него имелось свое предназначение. Люди проводили тут весь рабочий день, ели в столовой, болтали друг с другом или обсуждали прибыль и рост заработной платы. Это огромное одноэтажное здание в Северной Альтоне некогда было предприятием. Небольшим. Скорее всего тут расположилось какое-то мелкое производство или что-то в этом роде. Но теперь это была унылая пустая коробка. Почти ни одного целого окна. Облупленные стены покрыты граффити. Полы скрывал густой слой пыли и кучи битого кирпича и мусора.

Мало похоже на любовное гнездышко.

Но именно сюда «низшее звено» гамбургской проституции приводило клиентов. Тут работали главным образом сидевшие на героине или еще каком-нибудь наркотике девицы, обслуживавшие клиентов по куда более низким ценам, чем их самые жалкие «коллеги» на Гербертштрассе и прочие шлюхи. Работавшие тут девицы вертелись как белки в колесе, чтобы оплатить свои недешевые пагубные привычки и набить кошельки сутенеров. И свидетельства их активной деятельности виднелись тут бледными пятнами: использованные кондомы валялись повсюду.

Ольга Неизвестная не была наркоманкой. Это совершенно точно выявили при вскрытии. Ольга была вынуждена торговать своим телом в этом мерзком грязном месте по совсем другим причинам.

Мария пересекла пустое пространство основной части здания и остановилась в паре метров от угла. По иронии судьбы здесь было чисто и пустынно. Команда криминалистов, обследовавшая место преступления, изъяла отсюда каждый обломок кирпича для исследования. Убийство произошло три месяца назад, но складывалось впечатление, что в этот конкретный угол приводившие сюда клиентов девушки умышленно не заходили. Возможно, считали его проклятым. Или думали, что тут водятся призраки. Здесь появился только один новый предмет: в углу сиротливо лежал маленький букетик увядших цветов. Кто-то положил его как печальное напоминание об отнятой в этом месте жизни.

Мария отлично помнила, как все выглядело, когда она пришла сюда впервые. Это воспоминание всегда возникало в ее мозгу четко и в деталях, словно было сфотографировано и заархивировано ее подсознанием. Ольга была некрупной девушкой. Хрупкая, субтильная, она лежала в этом углу, маленькая и жалкая. Ее кровь, смешавшись с пылью на полу, превратилась в мутную вязкую массу. Обычно Мария, в отличие от коллег-мужчин, старалась воспринимать место преступление отстраненно. Но это убийство почему-то ее задело. Она и сама толком не понимала, почему воспоминания об останках безымянной проститутки вызывали у нее бессонницу, но ей не единожды приходила в голову мысль, что это как-то связано с тем, что она сама едва не стала жертвой убийцы. А еще ее поражало, как жестоко Ольгу обманули. Как правило, большинство преступлений, которые вели полицейские из Комиссии по расследованию убийств, совершались в определенной среде: алкоголиков и наркоманов, воров и дилеров, ну и, конечно, проституток. Но эту девочку силой затащили в этот мир. И то, что казалось обещанием новой жизни на Западе, с нормальной работой и лучшим будущим, оказалось обманом. Ольга, или как там ее звали на самом деле, отдала свои деньги — наверняка все, что у нее было или что смогла собрать, — только для того, чтобы обречь себя на рабство, а в конечном итоге на отвратительную смерть в безвестности.

Мария, присев на корточки, осмотрела увядший букет. Не бог весть что, но все же кто-то обозначил место смерти человека, у которого было прошлое, были надежды и мечты. Кто-то достаточно неравнодушный, чтобы положить сюда цветы. И теперь Мария, после долгих расспросов, знала, кто это был.

Она выпрямилась, услышав разнесшийся эхом по помещению стук двери в дальнем конце здания и последовавший за этим стук каблуков.


11.10. Эппендорф, Гамбург

— Знаете, это идет вразрез со всеми правилами. — Доктор Минкс провел Фабеля в консультационный кабинет и махнул в сторону кожаного кресла, приглашая сесть. — Я имею в виду, что не в моих привычках предавать доверие пациентов, как вы, вероятно, поняли. — Минкс устроился в кресле напротив Фабеля и посмотрел на гаупткомиссара поверх очков. — В обычных обстоятельствах я бы не стал обсуждать состояние своего пациента без соответствующего ордера. Но фрау Драйер лично заверила меня, что дает полное согласие на то, чтобы я подробно рассказал вам о ее состоянии и лечении. Должен заметить, я чувствую себя в данной ситуации куда более неловко, чем, похоже, она.

— Я все понимаю, — сказал Фабель. Он почему-то ощущал странную беззащитность, сидя в кресле напротив этого чудаковатого маленького человечка в мятом костюме. Фабель сообразил, что находится на том самом месте, где обычно сидят пациенты доктора Минкса, оттого был немного не в своей тарелке. — И все-таки должен вам сказать, что не считаю Кристину Драйер виновной в чем-либо, кроме уничтожения ценных улик. Вряд ли мы станем выдвигать против нее обвинение, поскольку ее поступок явно вызван ее психическим состоянием.

— Тем не менее вы держите мою пациентку за решеткой, — заметил доктор Минкс.

— Ее сегодня выпустят, в этом я могу вас заверить. Однако ей предстоит полная психиатрическая экспертиза.

Минкс покачал головой:

— Кристина Драйер — моя пациентка, и я могу сказать, что она вполне способна жить в обществе. Ваш судебный психолог запросил у меня экспертное заключение. Я отослал его ей сегодня утром. Кстати, я был удивлен, узнав, что ваш судебный психолог — фрау доктор Экхардт.

— Вы знакомы с Сюзанной? — удивился Фабель.

— Судя по всему, не так хорошо, как вы, гаупткомиссар.

— Доктор Экхардт и я… — Фабель пытался подобрать слова и разозлился на себя за то, что краснеет. — Мы общаемся как в личном плане, так и в профессиональном.

— Понятно. Я знал Сюзанну Экхардт еще в Мюнхене. Читал ей лекции. Она была необычайно способной и умной студенткой. Уверен, она отличное приобретение для полиции Гамбурга.

— Так и есть… — Фабель сказал Сюзанне, что собирается поговорить с Минксом, и теперь удивлялся, почему она не сказала ему о знакомстве с маленьким доктором. — Вообще-то она работает в Институте судебной медицины здесь, в Эппендорфе. Сюзанна — главный консультант Комиссии по расследованию убийств.

Повисла пауза, во время которой Минкс продолжал изучать Фабеля, словно тот был нуждающимся в помощи пациентом.

— Вы лечили Кристину Драйер от ее фобий, верно? — нарушил молчание Фабель.

— Строго говоря, нет. Я помогал фрау Драйер справиться со множеством психических проблем. Ее иррациональные страхи — лишь проявления, симптомы ее состояния. Ключевым элементом ее лечения была разработка стратегии, позволяющей ей вести относительно нормальный образ жизни.

— Вам известно, при каких обстоятельствах задержали Кристину Драйер. Она утверждает, будто просто была вынуждена вычистить место преступления. Я должен задать вам прямой вопрос: по вашему мнению, могла ли Кристина Драйер убить Ганса Йохима Хаузера?

— Нет. Обычно я не делаю заключений, на что может или не может толкнуть моих пациентов их психическое состояние. И все-таки нет. Я, как и вы, могу категорически утверждать, что верю Кристине и что она не убивала Хаузера. Кристина боится, потому я и лечу ее здесь, в моей «Клинике страха». В прошлый раз она совершила убийство, поскольку ее страх достиг таких пределов, что мы с вами и представить не можем. И это придало ей такую силу, какой трудно ожидать от женщины ее сложения и комплекции. Она отреагировала на непосредственную и безусловную угрозу ее жизни после длительного периода непрерывных унижений и насилия. Но ведь вы все это и так уже знаете, верно, герр Фабель?

— Благодарю вас за заключение, герр доктор… — Фабель поднялся, собираясь уходить, и ждал, пока доктор Минкс вытащит себя из кресла. Однако психиатр продолжал сидеть, не сводя с Фабеля доброго, но твердого взгляда. Выражение лица Минкса оставалось бесстрастным, но у Фабеля возникло четкое ощущение, что милый доктор тщательно обдумывает свои слова. Фабель снова уселся.

— Знаете, а я ведь был знаком с Гансом Йохимом Хаузером, — сообщил Минкс, — с вашей жертвой.

— О! — удивился Фабель. — Вы были друзьями?

— Нет! Господи, нет, конечно. Наверное, будет правильнее сказать, что я с ним сталкивался. Много лет назад. Потом я его видел еще пару раз, но нам в общем-то нечего было сказать друг другу. Мне этот человек никогда не был особенно интересен. — Минкс помолчал. — Как вы знаете, я занимаюсь лечением разного рода фобий. Фобий и того, чем они вызваны. И первое, чему я учу своих пациентов, — они не должны позволять фобиям влиять на их личность. Не должны позволять своим страхам влиять на их самосознание. Но, конечно, все гораздо сложнее. Именно наши страхи делают нас теми, кто мы есть. Взрослея, мы учимся бояться быть отвергнутыми, бояться неудач, одиночества или даже любви и успеха. Вот вы, например, герр Фабель… Могу предположить, вы выходец из типичного северогерманского провинциального окружения и прожили на севере Германии всю жизнь. У вас типичный северогерманский подход: вы держитесь несколько отстраненно, тщательно обдумываете свои слова и действия. А потом вам нужно получить подтверждение правоты ваших выводов или поступков от кого-то другого. Вы боитесь оступиться. Боитесь совершить ошибку. И боитесь последствий этой ошибки. Потому-то вам и понадобилось, чтобы я подтвердил ваши выводы насчет фрау Драйер.

— Я не нуждаюсь в вашем подтверждении моих выводов, герр доктор. — Фабель не сумел сдержать раздражение. — Мне нужно было лишь ваше заключение о состоянии пациентки. И к тому же вы ошибаетесь: я вовсе не прожил в Северной Германии всю мою жизнь. Моя мать шотландка, и в детстве я довольно долго жил в Великобритании.

— Ну, значит, менталитет там схожий, — пожал плечами Минкс. — Но как бы то ни было, у нас у всех есть свои страхи, и именно эти страхи определяют то, как мы реагируем на окружающий мир.

— И какое это имеет отношение к герру Хаузеру?

— Наиболее распространенный человеческий страх — боязнь того, что тайное станет явным. У всех есть такие стороны личности, которые мы боимся показать окружающим. Некоторые, например, боятся своего прошлого. Боятся той личности, которой некогда были.

— Вы хотите сказать, что Хаузер был именно таким?

— Наверное, вам трудно в это поверить, герр Фабель, но я когда-то был радикалом. В шестьдесят восьмом году я был студентом и весьма активно участвовал в событиях того времени. Но мне вполне нравится то, кем я был и что делал тогда. Все мы тогда совершали поступки… ну, скажем, необдуманные… Во многом это связано с азартом юности и теми бурными временами. Но самое главное — мы действительно многое изменили. И Германия стала другой страной благодаря нашему поколению, и я горжусь своей ролью в этом. Однако другие, возможно, не больно-то гордятся своими поступками. Именно тогда, в шестьдесят восьмом, я впервые встретился с Хаузером. Он был напыщенным, самовлюбленным и чудовищно тщеславным юнцом. Он просто обожал вещать и провозглашать чужие лозунги и идеи всякого рода, выдавая их за свои собственные.

— Не вижу связи. Почему из-за такой ерунды человек должен бояться прошлого?

— Это кажется вполне безобидным, верно? Красть идеи других людей… — Минкс расслабленно развалился в кресле, будто учился этому искусству всю жизнь, но в его мягких, устремленных на Фабеля глазах мерцал отблеск былого огня. — Весь вопрос в том, чьи именно идеи он заимствовал… чьи одежды выдавал за свои… Проблема бурных и опасных времен состоит в том, что можно не заметить опасности. В такие периоды можно не отдавать себе отчета в том, что среди окружающих тебя людей может оказаться тот, кто опасен сам по себе.

— Доктор Минкс, вы можете сообщить мне что-то конкретное о прошлом герра Хаузера?

— Конкретное? Нет. Ничего конкретного я рассказать не могу… Но могу дать направление. И мой вам совет: вам следует заняться археологией, герр гаупткомиссар. Покопайтесь в прошлом. Не знаю, что вы там найдете… Но что-то найдете наверняка.

Фабель смотрел на маленького человека в кресле, на его мятый костюм и морщинистое лицо. Но, как ни старался, никак не мог представить Минкса революционером. Он подумал было подтолкнуть психиатра к дальнейшим откровениям, но понял — это бесполезно. Минкс рассказал ровно столько, сколько хотел. И при всей своей загадочности он все же постарался дать Фабелю наводку.

— Доктора Гюнтера Грибеля вы тоже знали? — спросил Фабель. — Его убили так же, как Хаузера.

— Нет… Не могу сказать, что знал. Я читал о его смерти в газетах, но никогда не был с ним знаком.

— Значит, вам ничего не известно о связи между Хаузером и Грибелем?

Минкс покачал головой:

— Полагаю, Грибель и Хаузер примерно сверстники. Быть может, ваши археологические изыскания откроют, что у них было общее прошлое. Но как бы то ни было, герр гаупткомиссар, мое мнение о Кристине Драйер вам теперь известно. Она абсолютно не способна на убийство вроде того, что вы расследуете.

Фабель поднялся и подождал, пока Минкс встанет с кресла. Они обменялись рукопожатием, и Фабель поблагодарил психиатра за сотрудничество.

— А кстати, по-моему, вы знакомы с одной из моих коллег, — сказал Фабель, уже стоя в дверях. — С Марией Клее.

Минкс рассмеялся:

— Ну-ну, герр Фабель, хоть я и пошел вам навстречу с Кристиной Драйер, поскольку получил ее разрешение, я не стану предавать доверие пациента, подтверждая или опровергая мое знакомство с вашей коллегой.

— А я и не говорил, что она ваша пациентка, — бросил Фабель, перешагивая через порог. — Всего лишь заметил, что, по-моему, вы с ней знакомы. Всего доброго, герр доктор.


11.10. Северная Альтона, Гамбург

Шаги становились все громче, и Мария отступила подальше в угол, в котором избили и задушили молодую женщину. Несмотря на то что большинство окон заброшенного здания было разбито, воздух в этом углу был теплым и затхлым. В дверях показалась женщина и с опаской осмотрелась, прежде чем войти. Мария вышла из тени, женщина ее заметила и, успокоившись, уже более уверенно направилась к ней.

— Я не могу тут долго задерживаться, — произнесла она вместо приветствия, подходя к Марии. Она говорила с сильным восточноевропейским акцентом, и ее немецкий был явно выучен на улице. Мария прикинула, что женщине двадцать три — двадцать четыре года, но она казалась старше. На ней было яркое разноцветное платье, настолько короткое, что едва прикрывало ягодицы. Голые ноги, босоножки на высоких каблуках, их ремешок застегивался на щиколотке. Открытое полупрозрачное платье на узких бретельках настолько плотно облегало грудь, что отчетливо выделялись соски. По замыслу, наряд должен был придавать некоторый шик и сексуальность, но его броскость плохо сочеталась с бледной скверной кожей девушки, костлявыми плечами и тоненькими ручками, и в результате она выглядела болезненной и довольно жалкой.

— Я не задержу тебя надолго, Надя, — пообещала Мария. — Мне просто нужно имя.

Надя взглянула за спину Марии, в угол, туда, где она положила цветы.

— Я ж вам говорила, что не знаю ее настоящего имени.

— Меня не ее имя интересует, Надя, — спокойно заметила Мария. — Скажи, кто выгнал ее на улицу.

— У нее не было сутенера. Ну, в смысле, одного сутенера. Она была новенькой в группе.

— В группе?

— Мы все работаем на одних и тех же. Но я вам не скажу на кого. Да меня убьют, если узнают, что я с вами разговаривала.

Мария взяла Надю за руку, перевернула ладошку кверху, сунула несколько банкнот по пятьдесят евро и сжала пальцы девушки.

— Для меня это важно. — Светло-голубые глаза Марии смотрели прямо на Надю. — Это я лично плачу тебе за информацию. Не полиция.

Надя разжала ладошку и посмотрела на смятые купюры, а затем протянула Марии обратно:

— Возьмите. Я согласилась с вами встретиться не ради денег. К тому же я запросто могу заработать куда больше за пару часов.

— Но не сможешь оставить их себе, верно? — Мария и не подумала забирать купюры. — Как ты познакомилась с Ольгой?

Надя невесело рассмеялась и покачала головой. Каждое ее движение буквально излучало страх. Она прикурила сигарету, и Мария заметила, что ее руки трясутся. Запрокинув голову, Надя резко выдохнула дым в теплый затхлый воздух.

— Думаете, ваши деньги что-то значат? Я тоже когда-то думала, что деньги могут решить все проблемы. Надеялась в Германии заработать. И вот чем все закончилось. Но я возьму ваши деньги. Просто потому, что мне нужны доказательства того, что каждый миг, когда я выпадаю из их поля зрения, я трачу на то, чтобы заработать им еще.

Надя вытащила три банкноты по пятьдесят евро, а остальные протянула Марии.

— Эта девушка, что вы зовете Ольгой… Она не русская, она из Украины. И привезли ее сюда те же люди, что и меня.

Мария поняла, что ее подозрения подтверждаются.

— Торговцы живым товаром?

У главного входа здания послышался какой-то шум. Обе женщины повернулись и некоторое время смотрели на двери, а затем продолжили разговор.

— Вам следовало бы это знать, — сказала Надя. — В Гамбурге кое-что изменилось. Раньше тут было два вида шлюх: девушки, работающие на Киц в Санкт-Паули — там даже студентки иногда подрабатывают, — и наркоши, занимающиеся этим, чтобы заработать на наркоту. Эти девушки — самое дно бизнеса. А теперь у вас появилось кое-что новенькое. Мы. Другие девушки называют нас «Фермерский рынок»… Нас всех привезли из Восточной Европы и продали, как скот. Большинство девочек из России, Белоруссии и из Украины. Еще много из Албании, кое-кто из Польши и Литвы.

— Кто заправляет «Фермерским рынком»?

— Если я вам скажу, вы начнете их искать. Тогда они выяснят, кто дал наводку, и убьют меня. Но сперва будут пытать. А потом убьют мою семью. Вы даже представить не можете, что это за люди. Когда они привозят сюда девушек, то первым делом насилуют. А потом избивают до полусмерти и угрожают убить наших родных там, дома, если мы откажемся на них работать.

— Именно так все было с тобой?

Надя промолчала, но по ее щеке скатилась слеза, которую она резко смахнула рукой.

— То же самое они сделали с девушкой, которую вы называете Ольгой. Она им поверила. Ей пообещали хорошую работу на Западе. Она поверила, потому что они украинцы, как и она.

— Украинцы? — У Марии сдавило грудь, старая рана, казалось, вновь напомнила о себе. — Говоришь, заправляют этим «Фермерским рынком» украинцы?

Надя тревожно оглянулась на заводскую дверь.

— Мне уже надо идти…

Мария пристально уставилась на тощую молодую проститутку:

— Тебе имя Василь Витренко ни о чем не говорит?

Надя покачала головой. Мария полезла в свою сумку и достала цветную поясную фотографию мужчины в советской военной форме.

— Василь Витренко. Может, кто-то из заправил этого «Фермерского рынка» упоминал его имя? Не этот человек, случаем, там главный?

— Не знаю. Я его не видела. Я отдаю деньги другому человеку.

— Ты уверена, что никогда его не встречала? — Мария поднесла снимок поближе к глазам Нади, и в ее голосе явственно прозвучали требовательные нотки. — Посмотри на его лицо. Присмотрись.

Надя более внимательно изучила фотографию.

— Нет… Я никогда его не видела. Такого не забудешь.

Напряжение мгновенно отпустило Марию. Она бросила взгляд на фото. Василь Витренко смотрел со снимка изумрудными глазами, такими же жестокими и сверкающими, как центр ада.

— Да уж… — пробормотала она. — Не забудешь, это точно.


12.30. Гамбургский порт

Дирк Штеллеманс уже был патрульным и носил форму, когда Фабель только пришел работать в полицию Гамбурга. Этот приветливый улыбчивый здоровяк и обучил Фабеля всяким мелочам, которые должен знать коп и которым не учат в полицейской школе, — как входить в помещение и сразу же просчитывать ситуацию и оценивать угрозу. Штеллеманс нес службу в Санкт-Паули, в знаменитом полицейском участке «Давидвахе». Поскольку никак не меньше двухсот тысяч человек каждый уик-энд посещали эти два квадратных километра баров, театров, танцклубов, стрипклубов и, естественно, знаменитую Репербан, это был район, где самым эффективным оружием полицейского считалось умение разговаривать с людьми. Дирк показал Фабелю, как можно разрулить взрывоопасную ситуацию, всего лишь бросив пару нужных слов. И люди, буквально напрашивавшиеся на арест, с улыбкой расходились по своим делам. Все зависит от подхода к делу. Фабель был поражен талантом Дирка и завидовал хорошо подвешенному языку. Фабель отлично знал свои сильные стороны как полицейского, но и свои слабости тоже. Он отлично понимал, что иногда мог бы добиться от свидетеля или подозреваемого больше, если бы умел правильно подбирать к нему ключик.

Дирк был рядом, когда Фабеля с напарником подстрелили. Неудачное ограбление, совершенное группой террористов… Фабель тогда получил серьезное ранение, а его напарник не выжил. Франц Веберен, двадцати пяти лет от роду, женатый менее трех лет, отец полуторагодовалого сына, лежал на улице возле коммерческого банка и дрожал от холода, а кровь вытекала из него, образовывая темную лужу на светлом асфальте.

Это был самый паршивый день за всю карьеру Фабеля. И закончилось все на пирсе на берегу Эльбы, где раненый Фабель стоял напротив семнадцатилетней девчонки, вооруженной трескучими политическими лозунгами и пистолетом, который она упорно отказывалась бросить.

«Она отказалась бросить пистолет…» Фабель повторял эту фразу как мантру вот уже много лет, словно пытаясь таким образом отбросить мысль о том, что он отнял у той девчонки жизнь, выстрелив ей в лицо, и она упала, как сломанная кукла, в темные холодные воды Эльбы. Дирк постоянно находился рядом с Фабелем. Каждый день, когда не был на дежурстве, он навещал Йена. И когда тот приходил в сознание, то всегда видел массивного надежного Дирка, сидевшего у больничной койки.

Именно тогда Фабель узнал, что существуют узы, которые, единожды образовавшись, уже не разорвутся никогда.

Сейчас Дирк был на пенсии и вот уже три года владел закусочной рядом с портом. Фабель приходил туда как минимум раз в две недели. Не потому, что ему так уж нравился способ приготовления Дирком жареной колбасы под соусом карри, а потому, что оба мужчины испытывали необходимость в безобидном легком подтрунивании друг над другом, ставшем неотъемлемой составляющей их дружбы.

Но порой Фабелю требовалось нечто посерьезнее. И когда ему попадалось какое-нибудь дело, задевавшее его сильнее обычного, или происходило убийство, потрясавшее его, несмотря на все годы работы, где он постоянно сталкивался со смертью, то он шел не к Отто Йенсену, своему лучшему другу, с которым у них было много общего, а к Дирку Штеллемансу.

Стойка в закусочной Дирка вполне соответствовала его внушительной внешности: безукоризненно чистая и блестящая, окруженная россыпью высоких столиков под белыми зонтиками. Дирк, в кипенно-белой поварской куртке, трещавшей на его массивной фигуре, и фартуке, просиял при виде Фабеля.

— Так-так… Вижу, ты сыт по горло дорогущими харчевнями Позельдорфа… — Дирк заговорил с Фабелем на фризском. Они оба были уроженцами Восточной Фризии и всегда разговаривали на этом диалекте: древней смеси германского, голландского и древнеанглийского языков. — Угостить тебя настоящей едой?

— Сойдет «Евер» и сырные шарики, — виновато улыбнулся Фабель. Он всегда тут заказывал на ленч одно и то же. С раздражением подумав о собственной предсказуемости, он отхлебнул глоток терпкого, с травяным привкусом, восточнофризского пива.

— Ты жизнерадостен, как всегда. — Дирк облокотился на стойку. — Что стряслось?

— Читал об убийстве Ганса Йохима Хаузера?

— Насчет Гамбургского Парикмахера? — Дирк пожевал губу. — Который грохнул Хаузера и еще какого-то ученого хмыря? Это дело ты ведешь?

Фабель, кивнув, отхлебнул еще пива.

— Это просто что-то с чем-то. Фиг его знает, откуда пресса узнала подробности, но сведения в публикации точные. Этот малый действительно снимает скальпы.

— Он правда красит им волосы в рыжий цвет?

Фабель снова кинул.

— Ерунда какая-то. — Дирк скептически поморщился. — Господь свидетель, я много чего повидал за время службы, но всегда находится очередной придурок, который преподносит что-то новенькое. Должно быть, этот малый — полный псих.

— На первый взгляд да. — Фабель посмотрел на стакан в руке, потом отпил еще глоток пива. — Но фишка в том, что он не уносит трофеи с собой, а пришпиливает где-нибудь на видном месте.

— Послание?

— Начинаю думать, что да, — пожал плечами Фабель. Несмотря на солнечный день, он ощущал какой-то внутренний холод. Возможно, от пива. А возможно, это было проявлением беспокойства, не покидавшего его с того самого момента, как он увидел фотографию «человека из Ной-Верзена». Рыжего Франца, чьи волосы приобрели почти красный цвет после тысячелетнего сна в холодном темном болоте. — Но почему он это делает? — Фабель задал вопрос скорее себе, чем Дирку. — И в чем смысл окрашивания в красно-рыжий цвет?

— Красно-рыжий? Ну, красный как бы цвет предупреждения, да? Ну или все дело в политических взглядах. Красный — цвет революции, прежней Восточной Германии, коммунизма и прочей фигни. — Дирк прервался, чтобы обслужить клиентку. Дождавшись, пока женщина удалится, он продолжил: — Разве Хаузер не принимал участия в заварухах в шестидесятых — семидесятых годах? Может, у этого твоего убийцы зуб на красных…

— Может быть… — вздохнул Фабель. — Кто знает, что творится у такого человека в голове? Я утром кое с кем разговаривал, и мне порекомендовали покопаться в прошлом Хаузера. В частности, в его политическом прошлом. Посоветовали даже копнуть поглубже, чем при обычных обстоятельствах расследования подобного дела. Но я не припоминаю, чтобы хоть где-то проскальзывали сведения, что Хаузер принимал участие в «прямых действиях».

— Ты не можешь этого точно знать, Йен. Сейчас в политических верхах полно людей, у которых есть свои скелеты в шкафу.

Фабель допил пиво.

— Что ж, придется заглянуть в один из таких шкафов… Мне до зарезу нужна хоть какая-то ниточка, за которую можно потянуть.


21.30. Осдорф, Гамбург

Мария сидела на софе, держа в руке пустой бокал и покачивая им как колокольчиком. Из кухни появился Франк Грубер и забрал его у нее.

— Налить еще?

— Налить еще. — Голос Марии был ровным и нерадостным.

— У тебя все нормально?

На кухне Грубер убирал в посудомоечную машину грязную посуду. Несмотря на свои тридцать два года, он выглядел как школьник. Рукава рубашки закатаны до локтей, густые темные волосы прикрывали задумчиво нахмуренные брови.

— Ты уже прилично выпила…

— День был тяжелый. — Мария посмотрела на него и улыбнулась. — Я копалась в прошлом той русской девочки, убитой три месяца назад. — И тут же исправилась: — То есть украинской.

— Но мне казалось, вы кого-то уже взяли за это убийство, — сказал из кухни Грубер и тут же появился с наполненным бокалом. Он поставил вино на столик перед Марией и уселся рядом с ней.

— Ну да… Просто дело в том, что у этой девочки нет имени. В смысле настоящего имени. И я хочу ей его вернуть. Она всего лишь стремилась к новой жизни. Хотела стать кем-то другим в другом месте. И иногда я ее очень даже понимаю. — Мария отпила большой глоток «Бароло». Грубер положил руку на спинку софы и ласково погладил Марию по светлым волосам. Она слабо улыбнулась.

— Я беспокоюсь о тебе, Мария. Ты ходила снова к своему доктору?

Мария пожала плечами:

— Была на этой неделе. Мне жутко не понравилось. И я понятия не имею, есть ли от этого прок. Не знаю, может ли вообще хоть что-то пойти на пользу. Ладно, давай сменим тему… — Она указала на большой антикварный буфет у стенки: — Новый?

Грубер вздохнул, продолжая гладить ее по волосам.

— Да… Я купил его в эти выходные. — По его тону было понятно, что он неохотно меняет тему. — Мне нужно было что-то к этой стене.

— Кажется дорогим, — заметила Мария. — Как и все тут…

Она обвела бокалом комнату, имея в виду не только обстановку, но и дом в целом.

— Извини, — сказал Грубер.

— За что?

— За то, что я богатый. Ты не выбираешь, в какой семье родиться, знаешь ли. Я не просил себе богатых родителей, как другие не просят бедных.

— Меня это не волнует… — отмахнулась Мария.

— Неужели? Но я иду своим путем, знаешь ли. Всегда шел.

Мария пожала плечами:

— Я же сказала, что меня это не волнует. Должно быть, это здорово — иметь много денег.

Она снова окинула взглядом комнату. Отделана со вкусом. Мария знала, что Грубер владеет этой огромной двухэтажной квартирой по праву. Это была нижняя часть большого особняка в квартале Хохкамп района Осдорф. Она подозревала, что он также является владельцем и остальной части дома, которая сдается в аренду. Да и сама квартира представляла собой весьма дорогую недвижимость. А о стоимости всего особняка Мария могла только догадываться. Гамбург — самый богатый город Германии, а родители Грубера, насколько было известно Марии, богаты даже по гамбургским стандартам. Франк Грубер — их единственный ребенок. Конечно, он рос в обстановке, когда ни в чем не знают отказа. Мария часто размышляла, зачем выбирать работу эксперта-криминалиста, когда можно и так иметь все, что хочешь.

— Деньги не гарантируют счастья, — заметил Грубер.

— Забавно, — горько рассмеялась Мария. — А отсутствие денег гарантирует несчастье…

Она поймала себя на том, что опять думает об Ольге без фамилии, и о Наде, и о тех мечтах, которые были у этих девушек. Ольге квартира Грубера наверняка показалась бы воплощением ее мечты. Она стремилась к чему-то подобному, вкалывая в какой-нибудь немецкой гостинице или ресторане. Мария представляла прежнюю жизнь Ольги так: крохотный городишко посреди бескрайней степи, с толстыми бабушками в черных платках, таскающими большие тяжелые корзины. И перед ней возникло свежее улыбающееся личико Ольги, мечтательно глядящей на запад. Мария понимала, что скорее всего Ольга приехала из какого-то серого, унылого посткоммунистического крупного города, но никак не могла выкинуть из головы это клише.

— Ты хороший человек, Франк, — улыбнулась Мария. — Тебе это известно? Ты добрый и милый. Очень порядочный. Уж не знаю, почему ты возишься со мной и моими проблемами. Жизнь у тебя была бы куда проще без меня.

— Да ну? Но это мой выбор. И я им вполне доволен, — заявил Грубер.

Мария посмотрела на него. Они были знакомы уже год. Шесть месяцев у них был роман, но они еще ни разу не переспали. Она смотрела в его большие голубые глаза, мальчишеское лицо и на густую гриву его темных волос. Она хотела его. Мария поставила бокал на стол, обхватила рукой его затылок и притянула к себе. Они поцеловались, и она раздвинула языком его губы. Он обнял ее, и она ощутила жар его тела.

— Пошли в спальню. — Мария поднялась и потащила его за собой.

Она разделась так быстро, что оторвалась пуговица на блузке. Она не хотела, чтобы порыв прошел, не хотела, чтобы приоткрывшееся окно нормальности захлопнулось. Она легла на кровать, увлекая его за собой. Она так изголодалась по нему. Затем она ощутила, как Грубер прижался к ней, ощутила его тело поверх своего и внезапно почувствовала, что задыхается, не может дышать. Ее окатила волна дурноты, и ей захотелось заорать, приказать ему отстраниться, не прикасаться к ней. Она посмотрела на нежное, красивое мальчишеское лицо Франка Грубера и внезапно испытала глубокое отвращение. Грубер заметил перемену в ее настроении и отодвинулся. Но Мария, закрыв глаза, вновь притянула его к себе. С закрытыми глазами она представила другое лицо, склонившееся над ней, и ее отвращение исчезло.

Мария не открыла глаза, когда Франк Грубер вошел в нее, но видела перед собой мужчину, который смотрел на нее ледяными равнодушными зелеными глазами.


ГЛАВА 7

Девятый день после первого убийства: суббота, 27 августа 2005 г.


20.30. Ноймюлен, Гамбург

Сюзанна прямо ничего не сказала, но Фабель понимал: она не больно-то рада его, мягко говоря, слабому энтузиазму по поводу квартир, объявления о продаже которых она обвела красным маркером. И понимал, что отчасти так реагирует потому, что смотрит на эти объявления не как на шанс что-то выиграть, продвинуть вперед их с Сюзанной отношения, а как на потерю. Потерю собственной независимости. Потерю личного пространства. Он прежде был совершенно уверен, что хочет именно этого, но теперь, когда надо было осуществить задуманное, испытывал смутную неуверенность.

А другой причиной, по которой он не проявил положенного энтузиазма в подборе жилья, было то, что все его умственные ресурсы сосредоточились на попытке найти хоть малейшую зацепку в деле Гамбургского Парикмахера. И вопрос выбора новой квартиры остался за пределами его интересов.

Неуверенность Фабеля возросла после встречи с Габи. Они увиделись в центре города, и Фабель вдруг запаниковал, глядя на приближающуюся шестнадцатилетнюю дочку. Габи росла слишком быстро, и у Фабеля возникло ощущение, что он утратил контроль над временем. Он так много пропустил в жизни дочери!

Они провели день, расхаживая по магазинам на Нойер-Валь. То есть занимались тем, что год назад казалось сущим адом девчонке-сорванцу Габи. А еще Фабелю было немножко больно видеть, что его дочь становится все больше похожей на свою мать Ренату, бывшую жену Фабеля. Девочка в последнее время отпустила длинные волосы, и призрак рыжей гривы Ренаты мерцал в ее золотисто-каштановой шевелюре. Глядя, как дочка делает покупки, Фабель поймал себя на том, что наблюдает за ее жестами и повадками. В точности как в волосах Габи был намек на Ренату, ее движения напоминали мать Фабеля, а улыбка и поведение — брата Лекса. И Фабель невольно вспомнил слова Шевертса о том, насколько мы ближе к нашему прошлому, чем нам кажется.

Покончив с покупками, Фабель с Габи выпили кофе на Альстераркаден. На площади Ратхаусмаркт и вдоль Альстера кишели туристы. Туристическое агентство Гамбурга недавно сообщило, что нынешний год — самый успешный для туризма, и Фабель с Габи вполне ощутили правоту этого заявления, прождав столик битых десять минут. Официанту потребовалось некоторое время, чтобы убрать следы пиршества какого-то американского семейства, затем Фабель с Габи наконец уселись, любуясь Альстер-Флетом и Ратхаусмарктом на другом берегу. Фабель поделился с дочерью стоящей перед ним проблемой.

— Ну, если тебе не так уж хочется съезжаться, то и не надо, — вынесла вердикт она.

— Но я ведь сам предложил. Я все это затеял.

— Пап, ну ты же явно сомневаешься. Это слишком серьезный шаг, чтобы его предпринимать без полной уверенности. И вообще — может, Сюзанна и не для тебя вовсе предназначена.

Фабелю вдруг стало неловко обсуждать свою личную жизнь с дочкой. В конце концов, когда-то он считал «предназначенной ему» мать Габи.

— Мне казалось, Сюзанна тебе нравится, — сказал он.

— Нравится. Правда нравится. Она само совершенство. — Габи помолчала, глядя на Альстер-Флет. — В том-то и дело, пап… Она совершенство. Она красивая, умная, с ней легко… У нее зашибись какая клевая работа… Короче, как я сказала, безупречна.

— Почему у меня такое ощущение, что ты говоришь об этом так, будто это плохо?

— Да нет… Просто иногда Сюзанна бывает чересчур уж безупречной.

— Не понимаю, о чем ты, — солгал Фабель.

— Ну, не знаю… У нее правда легкий характер, только вот иногда она кажется еще более замкнутой, чем… — Габи замолчала.

— Чем я? — улыбнулся Фабель.

— Ну да… Словно она постоянно что-то держит в себе. Может, с тобой она ведет себя иначе, но у меня стойкое ощущение, что мы видим только ту Сюзанну, которую она хочет нам показать. Безупречную Сюзанну. — Габи раздраженно пожала плечами. — Ой, да ты знаешь, о чем я… Ну, короче, в ней нет ничего плохого. Проблема в тебе. Ты еще сам не понял, готов ли к такого рода обязательствам.

Фабель улыбнулся дочери. Ей всего шестнадцать, но иногда она кажется бесконечно мудрее своего родителя. И пока они сидели тут среди туристов и покупателей и наблюдали за плавающими по Альстер-Флет лебедями, Фабель размышлял о том, права ли Габи насчет Сюзанны.


Независимо от того, каким станет окончательное решение, Фабель знал, что Сюзанну рассердило его равнодушие к выбору квартиры. Он решил заказать столик в дорогом ресторане Ноймюлена. Буквально в нескольких минутах от квартиры Сюзанны на Овельгонне, так что они встретились там и уже оттуда поехали в ресторан на такси. Панорамные окна ресторана выходили на Эльбу и лес подъемных кранов вдали. Огромные неповоротливые, сверкающие иллюминацией контейнеровозы тихо проплывали мимо по реке. Это был индустриальный ландшафт, но он обладал странной притягательной красотой, и Фабель заметил, что многие посетители им очарованы. Сюзанна с Йеном приехали в ресторан в половине девятого, когда мягкий вечерний свет лился в окна, и впервые за весь день напряжение оставило Фабеля. Настроение улучшилось еще больше, когда их провели к столику у окна.

«Сегодня я не стану портить вечер разговором о работе», — подумал Фабель. Он улыбнулся Сюзанне, восхищенно глядя на ее скульптурную головку и изящную шею. Она была красивой, умной и щедрой женщиной. Просто совершенство. В точности как сказала Габи. Они сделали заказ и болтали, ожидая, когда принесут еду. Фабель вдруг понял, что кто-то смотрит на него, и поднял взгляд, думая, что это подоспел официант. Но возле их столика стоял высокий мужчина в дорогом костюме. И Фабель сразу понял, что знает этого лощеного мужчину, только никак не мог сообразить откуда.

— Яник? — Мужчина назвал уменьшительное имя Фабеля. Так его обычно звали родители и брат, и под этим именем его знали в школе. Но в Гамбурге единственным человеком, называвшим его Яником, был такой же выходец из Восточной Фризии, Дирк Штеллеманс. — Яник Фабель… ты ли это? — Мужчина повернулся к Сюзанне и слегка поклонился: — Простите, что побеспокоил, но я старый школьный друг вашего мужа.

Сюзанна рассмеялась, но не стала поправлять незнакомца.

— Ничего страшного… — Повернувшись в Фабелю, она коварно улыбнулась: — Не хочешь нас познакомить… Яник?

— Конечно. — Фабель встал и пожал руку мужчине. К этому моменту все уже встало на свои места, и он ответил Сюзанне высокомерной улыбкой. — Сюзанна, позволь тебе представить Роланда Бартца. Роланд был в школе моим лучшим другом.

Сюзанна пожала руку Роланду, снова рассыпавшемуся в извинениях.

— Слушай, Йен, — сказал Роланд. — Не хочу причинять беспокойство, но нам действительно надо встретиться и поговорить. Я тут с женой…

— Почему бы вам не присоединиться к нам? — предложила Сюзанна.

— Спасибо, но не хотелось бы вам мешать.

— Да брось! — Фабель жестом подозвал официанта. — Будет здорово поболтать.

Бартц быстро сходил к своему столику и вернулся с симпатичной женщиной, явно намного моложе его. Фабель слышал — скорее всего от своей матери, — что Бартц развелся с первой женой пару лет назад. Новая фрау Бартц, представившаяся как Хелена, пожала руки Сюзанне и Фабелю и уселась за их столик.

Фабель с Бартцем быстро погрузились в воспоминания о школьных друзьях и в обсуждение, что за эти годы с ними сталось. Забытые имена выплывали из памяти, хотя Фабелю иногда было трудно совместить имя с лицом. А если он и вспоминал что-то, то лишь подростка, которого не мог представить человеком средних лет. Даже Бартц выглядел как-то неправильно. Когда-то он был нескладным долговязым юнцом, первым в их классе начал курить, а это не больно-то способствовало улучшению кожи и цвету его покрытого юношескими прыщами бледного лица. А теперь он превратился в элегантного мужчину средних лет с сединой в волосах, а его кожа была покрыта загаром, едва ли полученным под солнцем Гамбурга. Он явно вполне преуспевал, и разговор плавно перешел на то, чем они оба занимались последние годы. Бартц поразился, узнав что Фабель — детектив в убойном отделе.

— Черт, Яник… Не хочу никого обидеть, но это ведь жуть! В жизни бы не подумал, что ты станешь полицейским. Я слышал, ты изучал историю…

— Изучал, — кивнул Фабель. — Только вот потом повернул малость в другую сторону.

— Бог ты мой… Полицейский… да еще и главный гаупткомиссар! Кто бы мог подумать!

— Действительно, — усмехнулся Фабель. Его начал слегка утомлять Бартц. И тот, похоже, это уловил.

— Прости… Не хотел тебя обидеть. Просто ты всегда говорил, что хочешь стать историком. Я хочу сказать, это здорово — то, чем ты занимаешься… Я бы не смог.

— Я периодически тоже думаю, что не могу. Такая работа через некоторое время начинает доставать. Ну а ты-то что делаешь?

— Я? Да я уже много лет занимаюсь компьютерными программами. Мы специализируемся на программах для научных и исследовательских разработок. У нас трудятся более четырехсот человек, а продукция расходится по всему миру. В Западном полушарии вряд ли найдется хоть один университет, где нет наших программ в том или ином отделе.

А затем разговор стал общим. Хелена, жена Бартца, оказалась дружелюбной и веселой женщиной, но назвать ее интересным собеседником было сложновато. Йену стало ясно, что Роланд женился на ней не из-за ее ума. Внезапно Фабель обнаружил, что рад снова поболтать со школьным другом, и ему определенно нравился взрослый мужчина, в которого превратился старый приятель. Сюзанна же, как обычно, полностью покорила супругов своим обаянием. Однако Фабель периодически замечал, что Бартц бросает на него странные взгляды.

Они беседовали, пока ресторан не начал потихоньку пустеть. Бартц настоял на том, чтобы оплатить счет, и вызвал такси, чтобы уехать с женой в Бланкенезе, где у них было «неплохое местечко», как он выразился.

Ночной воздух оставался по-прежнему теплым и приятным, когда Фабель с Сюзанной провожали Роланда и Хелену Бартц до такси. Небо было ясным, и звезды сияли над приглушенными огоньками доков на противоположном берегу Эльбы.

— Вас подбросить куда-нибудь? — спросил Бартц.

— Нет, не стоит. Было приятно снова тебя повидать, Роланд. Надо постараться не терять друг друга из виду.

Женщины обменялись поцелуями, распрощались, и Хелена Бартц села в такси. Но Роланд задержался.

— Слушай, Йен. Надеюсь, ты не рассердишься, но мне показалось, что ты не слишком доволен своей работой. — Бартц протянул Фабелю визитку. — Так случилось, что я ищу директора по международным продажам. Кого-нибудь для работы с янки и бриттами. Знаю, что ты говоришь на английском как на родном и всегда был в школе самым умным.

Фабель был изумлен.

— Ну… Спасибо, Роланд, но я ничего не смыслю в компьютерах…

— А это не имеет значения. У меня уже есть четыреста человек, соображающих в компьютерах. А мне нужен кто-то, разбирающийся в людях. Ты же по роду деятельности отлично знаешь, как обращаться с людьми и на какие кнопки жать. И насколько мне известно, в компьютерах все начинают разбираться максимум через пару месяцев. А ты, я уже сказал, был самым умным в школе.

— Роланд, я просто не знаю…

— Слушай, Йен, по сравнению с тем, что ты станешь получать у меня, твоя теперешняя зарплата покажется сущей ерундой. И сама работа куда как приятнее. Да и стрессов меньше. Сюзанна сказала, вы ищете новое жилье. Уж поверь мне, работа у меня намного расширит рамки возможного выбора по цене. Ты мне всегда нравился, Яник. Знаю, мы стали другими. Взрослыми. Но сомневаюсь, что так уж сильно изменились внутренне. Все, о чем я прошу, — просто подумай над моим предложением, ладно?

— Непременно, Роланд. — Фабель тепло пожал руку школьному другу. — Обещаю.

— Только позвони — и должность твоя. Но не тяни. Мне нужно побыстрее заполнить эту вакансию.

Когда супруги Бартц отбыли, Сюзанна взяла Фабеля под руку.

— И что это было?

— Ничего. — Фабель поцеловал ее. — Милая пара, да?

И сунул визитку Бартца в карман.


ГЛАВА 8

Одиннадцать дней после первого убийства: понедельник, 29 августа 2005 г.


09.30. Нойштадт, Гамбург

Корнелиус Тамм сидел и размышлял, насколько велика пропасть между ним и сидящим перед ним юношей. Парень явно достаточно молод, чтобы годиться ему в сыновья. И даже без особой натяжки во внуки. Однако разница в возрасте никоим образом не мешала молодому человеку, представившемуся как Ронни, и обладавшему прилизанными гелем волосами, уродливыми ушами и дурацкой козлиной бородкой, обращаться к Корнелиусу на ты. Парень явно считал, что они коллеги. Или что его должность главного продюсера позволяет ему обращаться ко всем без лишних формальностей.

— Корнелиус Тамм… Корнелиус Тамм… — Последние минут десять Ронни рассуждал о карьере Корнелиуса, и постоянное использование им глаголов в прошедшем времени наводило на мрачные мысли. А теперь он как попугай повторял имя Корнелиуса, глядя на него через стол, будто смотрел на какой-то сувенир, который вызывает определенные ностальгические воспоминания, но в общем не имеет реальной ценности. — Скажи-ка мне, Корнелиус… — Мальчишка с большими идеями и большущими ушами растянул губы в фальшивой улыбке над козлиной бородкой. — Уж прости, что спрашиваю, но коль уж ты хочешь сделать компактный диск лучших хитов, то почему не выпустишь его под уже существующей маркой? Это было бы куда проще с точки зрения авторских прав и тому подобного.

— Я бы не стал называть это моей существующей маркой. Я не записывал у них ничего уже много лет. Сейчас я по большей части занят концертной деятельностью. Это куда лучше… Я сыт по горло сотрудничеством с…

— Я заметил, ты продаешь компакт-диски через свой сайт. Ну и как продажи? Заработал что-нибудь?

— Нормально заработал. — Корнелиусу совершенно не нравился внешний вид юнца. Обладавший дурацкой бородкой Ронни был коротышкой, и одно его здоровенное ухо — правое — торчало заметно больше, чем другое. В рекордно короткий срок Ронни ухитрился изначальную легкую неприязнь, возникшую у Корнелиуса при встрече, превратить в жгучую ненависть.

— Думаю, их покупают в основном дедки… Не то чтобы это плохо. Мой старик был большим твоим поклонником, да и всей этой протестной лабуды шестидесятых вообще.

Корнелиус потратил немало часов, сочиняя текст для презентации, где обосновывал, почему он считает, что компакт-диск его лучших хитов будут покупать не только давние поклонники его творчества, но и представители нового поколения недовольной молодежи. Документ лежал перед Ронни на столе. Нераскрытым.

— Сейчас полным-полно певцов твоего возраста. Только, боюсь, они больше не пользуются спросом. А те, кто держит марку, — это которые попытались идти в ногу со временем и сочинять на актуальные темы. Как Рейнхард Мэй. Но, честно говоря, люди теперь не очень-то хотят слушать политизированную музыку. — Ронни пожал плечами. — Мне очень жаль, Корнелиус, но я не думаю, что мы друг другу подходим… Я имею в виду, наша марка и твой стиль.

Корнелиус смотрел на улыбку Ронни и чувствовал, как ярость разгорается все сильнее. Дело было не в том, что улыбка эта была неискренней и равнодушной, а в том, что Ронни хотел, чтобы Корнелиус видел, что она неискренняя и равнодушная. Он взял свои бумаги и улыбнулся в ответ.

— Ну что ж, Ронни, я огорчен. — Корнелиус направился к выходу. — В общем-то понятно, что у тебя хороший музыкальный слух. Особенно правым ухом.


10.30. Университетский клинический комплекс, Гамбург-Эппендорф

Было ясно, что профессор фон Хален намерен присутствовать при беседе, как ответственный взрослый присутствует при допросе детей полицией. И только когда Фабель спросил прямо, нельзя ли ему поговорить наедине с Алоизом Кальбергом и Элизабет Марксен, двумя учеными, работавшими непосредственно с Гюнтером Грибелем, фон Хален неохотно уступил свой кабинет.

Оба ученых оказались моложе Грибеля, и в ходе допроса Фабелю стало ясно, что они относились к покойному коллеге с большим пиететом, чуть ли не с поклонением. Алоизу Кальбергу было лет сорок — сорок пять. Маленький, напоминающий птичку мужчина, привычно откидывающий голову назад, чтобы лучше видеть, вместо того чтобы поправить на носу старомодные очки с толстыми стеклами. Элизабет Марксен была как минимум лет на десять моложе — некрасивая, очень высокая женщина с недовольным выражением лица.

Фабель расспрашивал их о привычках покойного коллеги, о его личных качествах и личной жизни — обо всем, что могло бы придать персоне Грибеля хоть какой-то «объем». Но независимо оттого, сколько света на его личность направляли, никаких теней не появлялось, никаких глубинных подробностей не всплывало. Грибель никогда не вел ни с Кальбергом, ни с Марксен никаких разговоров, выходящих за рамки профессиональных интересов.

— А что можете сказать о его жене? — спросил Фабель.

— Она умерла примерно лет пять назад. Рак, — ответила Элизабет Марксен. — По-моему, она была учительницей. Он никогда о ней не говорил. Я видела ее примерно за год до смерти, на каком-то приеме. Спокойная, как и он… вроде бы не очень уютно себя чувствовала на светском мероприятии. Это был один из тех официальных приемов, на которых мы все обязаны присутствовать, и Грибель с женой большую часть времени простоял в каком-то углу, беседуя.

— Ее смерть стала для него сильным ударом? Не было ли заметных изменений в его поведении после этого? Не впал ли он в депрессию?

— С доктором Грибелем всегда было трудно что-либо понять. Внешне он ничего никогда не выказывал. Я только знаю, что он каждую неделю ходил к ней на могилу. Она похоронена возле Лурупа, откуда происходит ее семья. То ли на центральном кладбище Альтонер-Фолькспарк, то ли на кладбище Флоттбекер.

— Детей у них не было?

— Во всяком случае, он никогда о них не упоминал.

Фабель осмотрел кабинет фон Халена. В одном из шкафов со стеклянными дверцами он заметил пачку глянцевых брошюр, которые, надо думать, предназначались для потенциальных инвесторов и торговых партнеров.

— Какими исследованиями занимался доктор Грибель? — спросил Фабель. — Профессор фон Хален что-то объяснял, но я не очень понял.

— Эпигенетикой, — ответил Кальберг, и толстые линзы его очков сверкнули. — Это новое и весьма специфическое направление генетики. Исследует механизм включения и выключения генов и то, как это влияет на здоровье и продолжительность жизни.

— Я как-то слышал о генетической памяти. Что это такое?

— А!.. — Кальберг пришел в состояние, которое, по мнению Фабеля, было для него почти оживленным. — Это новейшая область исследований в эпигенетике. На самом деле все довольно просто. Появляется все больше доказательств того, что каждый из нас может стать жертвой заболеваний, которыми по идее болеть не должен. Которыми болели наши предки.

— Боюсь, для меня это совсем не просто.

— Ладно, я попробую объяснить по-другому… В принципе существуют две основные причины заболевания: генетическая предрасположенность, то есть наследственность, и еще есть другие причины: курение, загрязнение окружающей среды, диеты и так далее и тому подобное. Их всегда рассматривали как отдельные факторы, но недавние исследования показали, что мы можем наследовать и заболевания, вызванные внешними факторами.

Фабель по-прежнему мало понял, и тогда в разговор вступила Элизабет Марксен:

— Мы думаем, что оторваны от нашего прошлого. Но выяснилось, что это не так. Есть на севере Швеции небольшой городок, называется Оверкаликс. Это процветающая коммуна с очень высоким качеством и уровнем жизни. Но при этом местные врачи обнаружили, что у жителей стали появляться проблемы со здоровьем, всегда считавшиеся связанными с недоеданием. Есть еще два фактора, делающие Оверкаликс показательным. Во-первых, он находится за Полярным кругом и всегда был относительно изолирован от Большой Земли, то есть нынешняя популяция там — выходцы из тех же семей, что жили там и сто, и двести лет назад. Во-вторых, Оверкаликс необычен своими церковными записями и записями актов гражданского состояния. Там записывают не только дату рождения и смерти, но также причину ухода из жизни, а также урожайный был год или неурожайный. Этот городок стал основным объектом крупного научного исследования, и ученые выявили, что лет сто — сто пятьдесят назад в этом городе, живущем сельским хозяйством, несколько раз был сильный голод. Многие умерли от недоедания, а из выживших основная масса страдала вызванными лишениями болезнями. Современные медицинские записи сравнили с записями столетней давности, и стало ясно: у выходцев из семей, переживших голод, в точности те же проблемы со здоровьем, хотя ни они, ни их родители не голодали. Это доказывает — все мы ошибались, считая, что передаем детям в целости и сохранности лишь те хромосомы и гены, с которыми родились. Но факты говорят: то, что мы пережили, и внешние факторы могут оказать прямое влияние на наших потомков.

— Потрясающе. И эта теория базируется только на исследованиях, проведенных в этом шведском городе?

— Сначала так и было. Но потом исследования расширили и нашли еще целый ряд подтверждений. Потомки переживших холокост оказались подверженными стрессовым и посттравматическим заболеваниям. На протяжении одного, двух, трех поколений они выказывают симптомы пост-травматического стресса от событий, пережитых не ими самими. Сначала эти результаты отвергли, посчитав следствием подробных рассказов родителей, дедушек и бабушек о прошлом, но потом выяснилось, что такие же показатели стрессового состояния, включая повышенный кортизол в слюне, обнаружились и у тех потомков, которые никогда не слышали рассказов от переживших холокост.

— Я по-прежнему не понимаю, как это работает, — признался Фабель. — Как это может передаваться от одного поколения к другому.

— Все зависит от пола. У мужчин механизм передачи заложен в сперме, у женщин он формируется в эмбриональной стадии развития.

Озадаченный Фабель молчал.

— Главным образом по наследству передаются результаты внешнего воздействия, которому мальчики подвергались в период, предшествующий половому созреванию, или в период полового созревания, а женские зародыши — внутри матки. Изначально «данные», за неимением лучшего определения, складываются в сперме, которая формируется в период полового созревания. Девочки рождаются с полным набором яйцеклеток, поэтому критический период для них — внутриутробный. То, что будущая мать переживает во время беременности, передается зародышу, который затем закладывает генетическую память в формирующиеся яйцеклетки.

— Поразительно. Именно это доктор Грибель и изучал? — спросил Фабель.

— По всему миру ведутся подобные исследования. Эпигенетика стала ведущей и постоянно расширяющейся областью научных изысканий. Вы наверняка помните, какие большие надежды возлагались на проект по изучению генома человека. Считалось, что мы сможем найти гены, отвечающие за заболевания, но вышло сплошное разочарование. Огромные средства, ресурсы и время были потрачены на этот проект только для того, чтобы в конечном итоге обнаружить — геном человека не так уж и сложен. А сложность во множестве возможных комбинаций и перестановок внутри самого генома. Эпигенетика может предоставить ключ, который мы ищем. Доктор Грибель был одним из тех, кто прокладывает дорогу к пониманию нами механизмов генетической передачи. И таких ученых в мире — единицы.

Фабель некоторое время молча переваривал услышанное. Его собеседники терпеливо ждали. Они словно понимали, что дилетанту нужно время на обработку информации. Фабелю полученные сведения показались удивительными, но совершенно бесполезными для расследования. Как мотив убийцы мог быть связан с работой Грибеля?

— Профессор фон Хален что-то говорил насчет любимых проектов доктора Грибеля, на которые профессор смотрел сквозь пальцы.

Кальберг и Марксен обменялись понимающими взглядами.

— Если коммерческая выгода проекта не видна сразу, — сказал Кальберг, — то профессор фон Хален считает это диверсией. Дело в том, что доктор Грибель рассматривал проблему генетического наследования несколько шире. В частности, его интересовала возможность наследовать память предков. Не только на хромосомном уровне, а в буквальном смысле слова передача памяти от одного поколения к другому.

— Но это же наверняка невозможно!

— Вообще-то есть свидетельства обратного. Нам известно, что у крыс, например, опасности, с которой столкнулось одно поколение, следующее уже будет избегать. Мы просто не понимаем механизма передачи этой информации. Доктор Грибель часто говорил, что понятие «инстинкт» — самое ненаучное определение. Он заявлял, что мы делаем что-то «инстинктивно», потому что унаследовали память о необходимом для выживания поведении. Как новорожденный делает движения ножками, будто идет, буквально через несколько минут после рождения, хотя само умение ходить придет примерно через год. Это инстинкт, унаследованный нами из далекого генетического прошлого, когда мы жили в огромных саваннах и неподвижность грозила гибелью. Доктор Грибель был буквально захвачен этой темой. Одержим, можно сказать.

— А вы сами верите в наследственную память?

Кальберг кивнул:

— Я считаю это возможным. И даже весьма вероятным. Но, как я уже сказал, мы пока просто не понимаем механизма. Тут еще поле непаханое для исследований.

Элизабет Марксен холодно улыбнулась:

— И без доктора Грибеля эти исследования продвинутся еще не скоро.


— Выудил что-нибудь полезное? — спросил Вернер у Фабеля, когда тот позвонил ему по мобильнику со стоянки у института.

— Ничего. Работа Грибеля не имеет никакого отношения к его смерти, насколько я понимаю. А у тебя есть что-нибудь?

— Ну, вообще-то есть у Анны. Она тебе сама все расскажет, когда приедешь. А еще герр криминальдиректор ван Хайден желает видеть вас с Марией у него с докладом сегодня в три часа.

Фабель нахмурился:

— Он вызвал и Марию тоже?

— В особенности Марию.


11.45. Полицайпрезидиум, Гамбург

Анна Вольф постучала в дверь кабинета Фабеля и вошла, не дожидаясь разрешения. Фабелю всегда требовалось прилагать усилия, чтобы не замечать, насколько красива Анна. Сегодня ее кожа прямо сияла на льющемся в окно кабинета утреннем солнце, а помада подчеркивала полноту губ. Она выглядела молодой, свежей и энергичной, и Фабель поймал себя на том, что ее молодость и дерзкая красота вызывают у него чувство обиды.

— Ну, что у тебя?

— Я допросила Себастьяна Ланга, друга Хаузера… Того самого, который застукал Кристину Драйер за уборкой на месте преступления. Судя по всему, о совместном проживании у Ланга с Хаузером и речи не шло. По словам Ланга, их отношения уже сходили на нет из-за неразборчивости Хаузера в связях. Похоже, тот обожал случайные связи независимо от того, имелся у него постоянный партнер или нет. И он предпочитал молоденьких. Ланг не больно-то расположен говорить на эту тему. Думаю, он боится, что его ревность мы можем счесть возможным мотивом, но его алиби на время убийства выглядит железным.

Фабель некоторое время переваривал информацию.

— Значит, убийство все же может оказаться связанным с тем фактом, что Хаузер был гей. И в этом случае нам стоит тщательнее покопаться в сексуальных наклонностях Грибеля. Где Хаузер обычно находил случайных партнеров?

— Судя по всему, там же, где подобрал Ланга. В гей-клубе в Санкт-Паули. У него еще название такое странноватое… — Анна, нахмурившись, перелистала блокнот. — Ага, вот — «Пожарное депо».

Фабель кивнул:

— Слышал о таком. Вы с Паулем отправляйтесь туда и поспрашивайте.

Анна растерянно уставилась на Фабеля:

— Вы имеете в виду, мы с Хэнком?

Фабель пару секунд не знал, что и сказать. Пауль Линдеманн был напарником Анны. И гибель Линдеманна задела Анну намного сильнее, чем остальных членов команды. А команду задело очень сильно. Так почему он это сказал? Неужели он взял в команду Хэнка Германа на место Пауля только потому, что тот напоминает ему погибшего? Спутать имена легко. Только вот Фабель никогда не путал.

— Господи, Анна, извини…

— Все в порядке, шеф… — ответила Анна. — Я тоже иногда забываю, что Пауля больше с нами нет. Мы с Хэнком сходим в этот гей-клуб и вообще пороемся в прошлом Хаузера.

Фабель, проводив Анну взглядом, направился к столу Марии, прямо напротив стола Вернера. Фабель отметил — на обоих столах идеальный порядок и чистота. Он поставил Марию в пару с Вернером именно потому, что у них был совершенно разный подход к делу и разные навыки. Они отлично дополняли друг друга. А ирония ситуации заключалась в том, что они оба педанты. Фабель снова подумал о том, как это он ухитрился в разговоре с Анной спутать Пауля с Хэнком. Он всегда считал, что чрезвычайно изобретателен при подборе членов команды. Может, не такой уж он и новатор, если подумать. Может, он, наоборот, сам того не желая, идет по проторенному пути.

— Нам пора к криминальдиректору ван Хайдену, — сообщил он Марии. — Ты не знаешь, из-за чего сыр-бор?

Самого Фабеля частенько вызывали к начальству, особенно в ходе расследования какого-нибудь громкого дела, но ван Хайден крайне редко вызывал вместе с Фабелем кого-то из младших офицеров.

— Понятия не имею, шеф, — пожала плечами Мария.


Для Фабеля начальник представлял собой образ «вечного полицейского»: с тех самых пор, как возникла сама концепция полиции, в любой стране, в любом полицейском участке имелся такой полицейский, как ван Хайден. И даже раньше. Фабель легко мог представить кого-то вроде ван Хайдена в роли средневекового городского стражника или деревенского шерифа.

Криминальдиректору ван Хайдену было около пятидесяти пяти. Он обладал не очень высоким ростом, но широкие плечи и чересчур прямая осанка, словно кол проглотил, создавали впечатление, будто он крупнее, чем есть на самом деле. Всегда хорошо одет, но без изюминки. Вот и сегодня на нем был отлично пошитый синий костюм и кипенно-белая рубашка с галстуком сливового цвета. И костюм, и рубашка, и галстук были дорогими, но почему-то даже самый дорогой костюм индивидуального пошива казался на ван Хайдене полицейским мундиром.

В кабинете, помимо ван Хайдена, Фабеля с Марией поджидали еще двое. Фабель узнал приземистого крепкого мужчину в деловом костюме. Маркус Ульрих из БКА[6 - Имеется в виду ведомство уголовной полиции Германии. Занимается расследованием серьезных преступлений и координацией действий правоохранительных органов, работает в сотрудничестве с полицией земель Германии.]. БКА, Федеральное уголовное ведомство, работало по всей территории Германии. Фабелю с Ульрихом уже доводилось пересекаться во время расследования пары крупных дел, и сотрудник БКА произвел на Фабеля впечатление человека, с которым легко иметь дело, хотя и немного ревниво относящегося к своей сфере расследования. Второй мужчина был примерно одного роста с Ульрихом, но не такой крепко сбитый; маленькие умные голубые глазки сверкали за стеклами очков без оправы, а густые светлые волосы тщательно зачесаны назад, открывая широкий лоб.

— С герром Ульрихом вы уже, конечно, знакомы, — произнес ван Хайден. — Но позвольте вам представить герра Виктора Турченко. Герр Турченко — старший следователь украинской полиции.

У Фабеля пробежал неприятный холодок по спине, словно кто-то забыл закрыть дверь зимой. Он посмотрел на Марию. Ее лицо оставалось бесстрастным.

— Рад познакомиться с вами обоими, — сказал Турченко, поочередно пожимая руки Фабелю и Марии. Он широко улыбнулся, но его сильный акцент вызвал слишком много неприятных воспоминаний, и холодок пробрал Фабеля еще сильнее.

— Герр Турченко приехал к нам в связи с расследованием, которое ведет на Украине, — продолжил ван Хайден, как только все расселись, — и попросил нас организовать эту встречу. В частности, герр Турченко хочет поговорить конкретно с вами, фрау Клее.

— О! — Тон Марии прямо-таки сочился недоверием.

— Именно так, фрау Клее. Насколько мне известно, вы работали над одним делом — точнее, над двумя, которые непосредственно связаны с моим. — Турченко достал из кейса фотографию и протянул Марии. И теплая улыбка на его лице сменилась мрачным выражением. — И у меня есть имя. Имя, которое вы пытаетесь узнать, насколько я понимаю.

Мария посмотрела на снимок. Девочка-подросток. Примерно лет семнадцати. Снимок был слегка зернистым, и Мария подумала, что скорее всего это часть фотографии. Девушка на фото улыбалась кому-то или чему-то позади фотокамеры. Чему-то далекому. Может, подумалось Марии, она смотрит на запад.

— Как ее звали? — бесстрастно спросила Мария. — Я имею в виду: как ее настоящее имя?

Турченко вздохнул:

— Магда Савицкая. Восемнадцать лет. Из пригорода Львова, это Западная Украина.

— Магда Савицкая… — повторила Мария, передавая снимок Фабелю. — Ольга без фамилии.

— Она из той же части Украины, что и я, — продолжил Турченко. — Из вполне благополучной семьи. Мы считаем, что Магда стала жертвой мерзавца, работавшего на торговцев живым товаром. Она принесла домой письмо, в котором ей обещали обучение в колледже парикмахеров в Польше, а после окончания ей гарантировали работу в салоне тут, в Германии. Мы проверили адрес, указанный как адрес колледжа в Варшаве. Естественно, такого не существует. Не было ни колледжа в Польше, ни работы в Германии.

— Вы проделали долгий путь в поисках этой девочки. — Фабель протянул снимок украинцу обратно.

Турченко взял фотографию и некоторое время смотрел на нее, прежде чем вновь заговорить.

— Эта девушка — одна из многих. Каждый год тысячи таких девушек похищают или обманом втягивают в сексуальное рабство. Магда Савицкая ничем среди них не выделялась. Но она чья-то дочь, чья-то сестра… — Он снова взглянул на фото. — Насколько мне известно, ее убийцу вы арестовали?

— Совершенно верно. Дело закрыто, — ответила Мария и переглянулась с Фабелем. — Она работала проституткой тут, в Гамбурге, и один из клиентов ее убил. У нас уже есть его признательные показания. Но спасибо вам зато, что сообщили нам ее настоящее имя.

— Герр Турченко приехал сюда не для того, чтобы найти ее убийцу, — заговорил федерал Ульрих. — По его словам, визит связан с другим делом.

— Меня интересует организованная преступная группировка, которая привезла сюда Магду и принудила к проституции, — пояснил Турченко. — В частности, я хочу взять того, кто эту группировку возглавляет. И это привело меня к другому делу, которое вы вели… — Турченко вытащил из кейса второе фото и протянул Марии.

— Черт подери! — с неожиданной ненавистью рявкнула Мария. Едва взглянув на фото, она протянула его Фабелю. Ей незачем было рассматривать лицо на фотографии. Оно и так постоянно преследовало ее как во сне, так и наяву. Это было то же лицо, что и на снимке, который она постоянно носила с собой в сумке. — Я так и знала! Так и знала, что этот сукин сын имеет отношение к «Фермерскому рынку»! Долбаные украинцы!

Турченко, коротко рассмеявшись, пожал плечами:

— Смею вас заверить, фрау Клее, мы не все одинаковые.

Фабель смотрел на фотографию Василя Витренко…

— Я знаю, что мы потревожили старые раны… — начал было Ульрих.

— Вы явно не те слова подобрали, герр Ульрих, — перебил его Фабель.

— Извините… Я не хотел…

Мария отмахнулась от извинений Ульриха.

— Я знала, что к торговле женщинами в Гамбурге причастны украинцы. И подозревала, что где-то за всем этим стоит Витренко.

— Мы проделали весьма неплохую работу… — продолжил Ульрих. — Под «мы» я имею в виду отдел по борьбе с организованной преступностью полиции Гамбурга и БКА. Нам удалось сорвать операцию Витренко в Гамбурге. И конечно, главным образом вы и ваша команда заставили Витренко бежать. Однако есть кое-что, до чего мы не добрались. И мы полагаем, что Витренко сейчас восстанавливает в Германии свою сеть.

— Витренко все еще в Германии… — Мария буквально побелела.

— Не обязательно, — возразил Турченко. — Как вам известно, Витренко большой мастер по созданию сложной цепочки, которая отделяет его от непосредственной активной деятельности, но при этом члены команды очень преданы лично ему. И вполне возможно, что он управляет ими на расстоянии. Он совершенно точно не в Гамбурге, и вообще запросто может всем руководить из какой-либо другой страны. Не исключено даже, что он вернулся в Украину. Однако да, я готов поспорить, что скорее всего он где-то в Германии. И я приехал сюда, чтобы его отыскать.

Мария казалась озадаченной.

— Но мы взяли большинство его подручных, так называемое верхнее звено. Так на кого же он опирается, воссоздавая свою сеть?

— Как и прежде, привлекает бывших спецназовцев. Лучших, каких только может найти. И как прежде, все они преданы лично ему. Но он обновил как себя, так и свою сеть. Очередная реинкарнация Василя Витренко, помимо всего прочего, еще более призрачна, чем предыдущая. — Ульрих указал на фото в руке Фабеля. — Насколько нам известно, теперь он, возможно, даже выглядит иначе. Никак нельзя исключать, что он сделал себе новое лицо. Обрел новое лицо и новую жизнь где-то в другом месте.

— Так чем мы можем помочь? — Фабель совершенно не пылал энтузиазмом. Ему казалось, что его окружают призраки, вызванные невольным упоминанием имени Пауля Линдеманна буквально перед этой встречей. Некогда с упоением изучавший историю Фабель теперь начинал тихо ненавидеть прошлое и способы, какими это прошлое возвращается к нему.

Ответил ему ван Хайден, до этого момента практически не принимавший участия в беседе:

— Вообще-то оказать существенную помощь может старший комиссар Клее. Фрау Клее, насколько мне известно, вы вели… ну, скажем так, углубленное расследование смерти этой девушки. Нам нужно знать все, что вы смогли накопать на данный момент.

— Я же приказал тебе бросить это дело, Мария, — резко произнес Фабель. — Почему ты ослушалась меня?

— Да я всего лишь немножко кое-кого поспрашивала… — И, повернувшись в ван Хайдену, Мария рассказала о встрече с Надей и о том, что та сообщила ей о «Фермерском рынке». — И это в общем-то все, что мне удалось накопать. Просто складывалось впечатление, что никто не занимается торговцами живым товаром.

Маркус Ульрих, подойдя к Марии, выложил перед ней на стол, как карты из колоды, несколько больших фотографий. На них была Мария, разговаривающая на улице с проститутками, она же — беседующая в клубе с барменами и официантками. Последнюю фотографию Ульрих выложил поверх прочих, как козырь.

— Знаете эту девушку? Это Надя?

Мария вскочила:

— Вы что, вели за мной наблюдение?!

Ульрих цинично рассмеялся:

— Поверьте, фрау Клее, вы не настолько важная персона, чтобы устраивать за вами слежку. Но мы действительно ведем давно начатую, очень сложную и очень дорогую операцию по слежке за деятельностью этой украинской банды. А в последнее время ее было трудновато вести так, чтобы вы то тут, то там не попадали в кадр. Так все же, фрау Клее, вам знакома эта девушка?

Мария села на место и кивнула, не глядя на Ульриха.

— Надя… Фамилии не знаю. Она мне помогла. Ну, насколько сумела. Она была близка с Ольгой… — Мария тут же сама себя поправила: — С Магдой…

— Как видите, фрау Клее, — подхватил эстафету ван Хайден, — кто-то все же занимается этими торговцами живым товаром. И эта операция, которую мы ведем при помощи специалистов из БКА и в тесном сотрудничестве с украинскими коллегами, находится под жестким контролем. Это крупномасштабная акция, цель которой — найти и арестовать того самого человека, который вас тяжело ранил. А вы нам все сорвали.

— Более того, — Ульрих ткнул пальцем в фотографию, на которой Мария была заснята с Надей, — ваше вмешательство скорее всего стоило этой девушке жизни. У нас нет возможности выяснить, что с ней произошло. Она исчезла из нашего поля зрения. Сразу же после разговора с вами.

— Должна сказать, я передала все мои материалы по так называемому делу Ольги без фамилии в отдел по борьбе с организованной преступностью, — заявила Мария, — а также сообщила туда о своих подозрениях, что к этому делу причастна сеть торговцев живым товаром, пусть и не имеющих непосредственного отношения к смерти Ольги. То есть Магды. И думается мне, с вашей стороны было бы мудро поставить меня тогда в известность, что они у вас в активной разработке. Тогда…

— Старший комиссар Клее, — перебил ее ван Хайден, — ваш непосредственный начальник приказал вам передать все материалы другому подразделению и больше не заниматься этим делом. Ваше вмешательство, возможно, стоило жизни молодой женщине и сильно усложнило нам работу по обнаружению и аресту Василя Витренко.

Лицо Марии стало непроницаемым, она молчала.

— При всем нашем уважении к коллегам, должен заметить, что единственные, кому почти удалось захватить Витренко, — это фрау Клее и я, — сказал Фабель. — И фрау Клее едва не поплатилась при этом жизнью. Я признаю, что с ее стороны было нарушением продолжать расследование в одиночку, но считаю, что она, как профессионал, заслуживает несколько большего уважения, чем ей тут сейчас выказывают.

Ван Хайден нахмурился, но Турченко заговорил прежде, чем криминальдиректор успел открыть рот:

— Я читал в досье о том, что произошло той ночью. И отлично сознаю, какое огромное мужество проявила фрау Клее, вы сами и те два несчастных погибших офицера. Мой долг — поймать полковника Витренко, и я благодарен вам за все то, что вы уже сделали. Мне стыдно, что моя страна породила такое чудовище, и я обещаю сделать все возможное, чтобы Василь Витренко попал в руки правосудия. Я в Гамбурге, фигурально выражаясь, пролетом, следую по его следам. И буду весьма признателен, если смогу задать вам еще вопросы, которые у меня возникнут за время пребывания здесь.

Фабель внимательно посмотрел на украинца. Тот скорее казался интеллектуалом, чем детективом, и его спокойные уверенные манеры, а также безукоризненный, хоть и слишком книжный и с сильным акцентом немецкий, вызывали доверие.

— Конечно, поможем чем сумеем, — ответил Фабель.

— А пока суд да дело, — Ульрих обратился прямо к Марии, — буду весьма признателен, если вы напишете подробный рапорт о вашей беседе с пропавшей проституткой и обо всем, что еще вам удалось выяснить.

Фабель с Марией направились к выходу.

— Пока вы не ушли, герр Фабель… — Ван Хайден подался вперед, поставив локти на стол. — Как обстоят дела с двумя убийствами со скальпированием?

— Нам известно, что женщина, обнаруженная на первом месте преступления, не имеет отношения к убийству. Криминалисты пытаются выяснить, кому принадлежат два волоса, оставленные преступником вместо подписи. Существует вероятность — на данный момент именно лишь вероятность, — что обеих жертв объединяет то, что оба были гомосексуалистами. В данный момент мы проверяем эту версию. Больше никаких крепких зацепок у нас пока нет.

Разочарованное выражение лица ван Хайдена ясно показывало, что иного он и не ожидал.

— Держите меня в курсе, Фабель.


Фабель с Марией не перемолвились ни единым словом, пока не вышли из кабины лифта.

— В мой кабинет, — бросил Фабель, — немедленно.

Зайдя в кабинет, Мария по требованию шефа закрыла дверь.

— Что, к черту, происходит, Мария? — Голос Фабеля звенел от едва сдерживаемого бешенства. — Я мог бы ожидать подобной выходки от Анны, но никакие от тебя. Почему ты так упорно все от меня скрываешь?

— Виновата, шеф. Ну да, ты мне приказал больше не заниматься делом Ольги…

— Я не об этом! А о том, что ты вообще от меня все скрываешь. Причем даже то, что я просто обязан знать! К примеру, какого черта ты мне не сообщила, что лечишься у доктора Минкса?

Какое-то время Мария молча смотрела на Фабеля.

— Да потому, откровенно говоря, что это личное дело, и я не думала, что оно тебя как-то касается, — произнесла она наконец.

— Черт подери, Мария! Твое психическое состояние таково, что ты вынуждена обращаться за помощью в клинику, где лечат фобии, но при этом ты заявляешь, что это не мое — твоего непосредственного начальника — собачье дело?! И не вздумай мне тут впаривать, что это не имеет отношения к работе! Я видел твое лицо, когда Турченко сообщил, на кого именно он охотится! — Фабель плюхнулся на стул, плечи его поникли. — А я думал, ты мне доверяешь…

Она снова ответила не сразу. Повернувшись к окну, уставилась на густые кроны высоких деревьев в парке Винтер-худе, а потом тихо и бесстрастно заговорила, не глядя на Фабеля:

— У меня гаптофобия. Не очень сильная, но она начала прогрессировать, и доктор Минкс лечит меня. Говоря обычным языком, я боюсь, не выношу чужих прикосновений. И это прямое следствие ножевого ранения, нанесенного мне Витренко.

— Ясно. — Фабель вздохнул. — Ну и как, лечение помогает?

Мария пожала плечами:

— Иногда мне кажется, что да. Но потом что-то вдруг снова ее провоцирует.

— А эта одержимость делом Ольги… Я так понимаю, все из-за того, что ты думала, будто тут замешан Витренко?

— Сначала нет. Просто… Ну ты же сам был на месте преступления. Оно просто меня как-то задело. Бедная девочка… Мне подумалось, что такая смерть… Это неправильно. Ну а потом да, я увидела, что тут, возможно, есть связь с Витренко.

— Мария, дело Витренко было всего лишь… очередным делом. Мы не можем превращать его в своего рода личный крестовый поход. Как сказал Турченко, все мы хотим передать Витренко в руки правосудия.

— В том-то все и дело… — Фабель никогда прежде не слышал такой горячности в голосе Марии. — Я не хочу его передавать в руки правосудия. Я хочу его убить…


14.30. Альтштадт, Гамбург

Пауль Шайбе стоял у входа в городскую ратушу. Ратхаусмаркт, центральная площадь Гамбурга, словно бурлила от переполнивших ее туристов и покупателей, толкавшихся под жарким летним солнцем. На встречу с первым мэром Гамбурга Гансом Шрайбером и Бертольдом Мюллер-Фойтом, сенатором, курирующим вопросы охраны окружающей среды, Шайбе облачился в черный легкий хлопковый костюм и белую рубашку без ворота. Однако несмотря на легкую одежду, он чувствовал, как липкие капли пота стекают по шее и спине между лопатками. Встреча была организована, чтобы поздравить Шайбе с тем, что его проект для Хафенсити победил на конкурсе, и он очень старался выглядеть довольным. И наверное, именно поэтому куча народу интересовалась у него, не случилось ли что-нибудь. Шайбе обычно отличался высокомерием и пренебрежением к коммерческим аспектам архитектурной деятельности, но сейчас все были довольны и шампанское текло рекой. Только у Шайбе во рту пересохло и оставался медный привкус. Алкоголь на него не подействовал, лишь нервы взвинтил.

Жизнь продолжается, твердил он себе. Может, и продолжится дальше. Это просто совпадение, что два человека из его прошлой жизни убиты. Одним и тем же способом. А может, и не совпадение.

Шайбе смотрел на зевак и покупателей, офисных служащих и бизнесменов, снующих по площади. Уличный музыкант играл на аккордеоне Римского-Корсакова где-то возле Шлезенбрюке, моста через Альстер-Флет. Пауля Шайбе окружали люди, звуки. Они стоял в самом центре великого города и никогда прежде не чувствовал себя таким одиноким и беззащитным. Неужели так себя чувствует затравленная дичь?

Шайбе двинулся с места. Он шел быстро и решительно, сам не понимая почему, словно движение могло подсказать ему, что делать дальше. Он пересек по диагонали Ратхаусмаркт и направился вверх по Монкэбергштрассе. Толпа на пешеходной части улицы была еще больше, но Шайбе по-прежнему шел куда ноги вели. Ему было жарко, он чувствовал себя грязным, волосы липли ко лбу, и он сожалел, что не может вырваться прочь из обволакивающего теплого летнего воздуха, который будто душил его способность мыслить. Шайбе не хотел умирать. И не хотел в тюрьму. Он создал себе репутацию и понимал, что один неверный шаг разрушит эту самую репутацию безвозвратно.

Он остановился возле витрины магазина электротоваров. На большом экране телевизора в витрине беззвучно транслировали новости местного канала. Запись интервью Бертольда Мюллер-Фойта. Шайбе было довольно трудно выносить за ленчем покровительственные и пренебрежительные манеры Мюллер-Фойта, и вот теперь тот взирал на него через стекло с экрана телевизора, фальшиво улыбаясь. Он словно издевался над Шайбе, как издевался на протяжении многих лет.

Мюллер-Фойт всегда обладал той самой уверенностью в себе и умением вызывать доверие, которые Шайбе с огромным трудом вырабатывал в себе. Мюллер-Фойт всегда был умнее, хладнокровнее и всегда находился в центре внимания. Пауль Шайбе не мог всего этого простить Бертольду Мюллер-Фойту. Но кое-что еще подпитывало ненависть Шайбе, нечто куда более глубокое и фундаментальное, пылающее в самой сердцевине его ненависти, — Мюллер-Фойт отбил у него Беату.

Конечно, в те времена все они отвергали нечто столь буржуазное, как моногамия. И Беата, наполовину итальянка, девушка с волосами цвета воронова крыла, студентка математического факультета, в которую Шайбе тогда был безумно влюблен, ни за что не позволила бы ни одному мужчине думать, что она ему принадлежит. Но таких чувств, что питал к ней Пауль Шайбе, он больше не испытывал никогда и ни к кому. И дело было вовсе не в том, что Мюллер-Фойт переспал с Беатой, а в том, что он сделал это с той же беспечной наглостью, с которой переспал с множеством других женщин. Для него это ничего не значило, и Шайбе был совершенно уверен, что сейчас Мюллер-Фойт напрочь забыл о том эпизоде.

И даже теперь, два десятилетия спустя, каждый раз, когда Пауль Шайбе встречал Мюллер-Фойта — или хотя бы просто слышал его имя, — он вызывал у Шайбе ту же зависть и ненависть, что и в их бытность студентами. Шайбе построил себе новую, другую и вполне успешную жизнь. Но Мюллер-Фойт каким-то образом исхитрился построить себе еще более успешную новую жизнь. И что хуже всего — Мюллер-Фойт все время оставался где-то в пределах мира Шайбе. Эдакое постоянное и нежеланное напоминание о былом. Увы, сейчас Мюллер-Фойт оказался не единственным напоминанием о прошлом.

Шайбе прижался лбом к витрине магазина электротоваров, надеясь немного охладить голову, но стекло лишь отражало теплую влагу его бровей. Проходивший мимо покупатель задел его плечом, выдернув из задумчивости. Почему он тут стоит? И что ему делать дальше? Шайбе знал, что двинулся прочь от Ратхаусмаркт с твердым намерением найти ответ. Ему надо отыскать местечко, где он сможет спокойно подумать, разобраться в происходящем.

Шайбе оторвал взгляд от телевизора и уже целенаправленно пошел вверх по Монкэбергштрассе. По направлению к центральному вокзалу Гамбурга.


14.30. Полицайпрезидиум, Гамбург

У смерти тоже есть своя бюрократия. Каждое дело об убийстве порождало горы бумаг: формы, которые нужно заполнить, рапорты, которые нужно составить. После встречи с украинским полицейским и Маркусом Ульрихом Фабель обнаружил, что ему трудно сосредоточиться на бумажной работе. В его голове роилось так много мыслей, что он утратил чувство времени, и вдруг он неожиданно сообразил, что после завтрака ничего не ел.

Он спустился на лифте в столовую Полицайпрезидиума, взял булочку с начинкой и кофе. В столовой практически никого не было, и Фабель направился к столику у окна. И только тут заметил Марию, сидевшую вместе с Турченко. Украинский детектив, откинувшись на спинку стула, смотрел на стоявшую перед ним чашку кофе и, видимо, что-то объяснял. Мария внимательно слушала его. Но что-то в этой картинке Фабелю не понравилось.

— Не возражаете, если присоединюсь? — спросил он.

Турченко поднял взгляд и широко улыбнулся:

— Конечно, нет, герр гаупткомиссар. Присаживайтесь, пожалуйста.

Мария тоже улыбнулась, но на ее лице явно читалось недовольство вмешательством.

— Вы великолепно говорите по-немецки, герр Турченко, — заметил Фабель.

— Учил в университете. Одновременно с правом. И, будучи студентом, некоторое время жил в Восточной Германии. Меня всегда интересовала Германия. Именно поэтому меня и отправили на поиски Витренко.

— Вы тоже проходили подготовку в десантных войсках? — поинтересовался Фабель.

Турченко рассмеялся:

— Господи, нет, конечно… Откровенно говоря, я и в органах-то недавно. Я был адвокатом по уголовным и гражданским делам во Львове. После «оранжевой» революции, в которой принимал активное участие, был назначен прокурором. А потом со мной связались представители властных структур и предложили возглавить новое подразделение, занимающееся борьбой с торговлей людьми и насильственным вовлечением в проституцию. По сути, моя работа — пресекать эту новую форму работорговли. Мне предложили должность, потому что я не был подвержен влиянию прежнего режима.

— Насколько я понимаю, сейчас в Украине происходят большие перемены.

Турченко улыбнулся:

— Украина — очень красивая страна, герр Фабель. Одна из красивейших в Европе. У вас тут многие даже представления об этом не имеют. А еще это страна, где есть практически все природные богатства. У нас невероятно плодородная почва — в свое время Украину называли житницей СССР. А еще она богата разными природными ископаемыми и обладает огромным потенциалом для развития туризма. Я люблю свою страну и искренне верю, что ее ждет великое будущее. Я верю, что она станет одной из самых богатых и самых успешных европейских держав. Конечно, для достижения этого понадобится труд нескольких поколений, но это непременно произойдет. И первые шаги уже сделаны: демократия и либерализация. Но и проблемы тоже есть. Страна разделена. Мы, на Западной Украине, видим наше будущее вместе с Западом. Но на Восточной Украине все еще есть люди, считающие, что у нас существует некое единство с Россией. — Турченко помолчал. — Вы, немцы, как никто другой, способны это понять. Ваша страна возрождалась не единожды, и порой реинкарнация не отвечала надеждам народа. А сейчас идет возрождение Украины. Наша страна только начинает новую жизнь. Жизнь, ради которой мы вышли на улицы. И людям вроде Василя Витренко в ней нет места.

— Витренко — чрезвычайно опасная дичь, — сказал Фабель. — Вам нужно быть предельно осторожным.

— Я осторожен от природы. И к тому же меня тут защищает ваша полиция. — Турченко сделал жест рукой, словно указывая на весь Полицайпрезидиум. — Со мной постоянно телохранитель из ГСГ-9[7 - Имеется в виду Группа охраны границ-9, подразделение спецназа Федеральной полиции Германии.]. — Он коротко рассмеялся и постучал пальцем по виску. — Я не человек действия. Моя работа — думать. Единственный способ вычислить и схватить этого монстра — быть умнее его.

Фабель улыбнулся. Ему нравился невысокий украинец. Этот человек явно верил в то, что говорил. И с энтузиазмом относился к своей работе. Фабель ему даже слегка позавидовал.

— Желаю удачи, — сказал он.


15.40. Гогенфельде, Гамбург

— Как все прошло? — Юлия нахмурилась.

Корнелиуса Тамма возмущало, что даже когда она хмурилась, на ее лице практически не появлялось морщин, словно юность не хотела иметь ничего общего с озабоченностью. Корнелиусу казалось, что юность окружает его повсюду. И издевается над ним.

— Никак. — Он швырнул ключи на стол и снял пиджак.

Юлии было тридцать два. Корнелиус был ровно на тридцать лет старше. Он три года назад бросил ради Юлии жену, прямо накануне своего пятьдесят девятого дня рождения. Его брак продержался почти столько же лет, сколько прожила на свете женщина, положившая этому браку конец. Юлия по возрасту была ближе к детям Корнелиуса, чем к нему самому. В то время ему казалось, что он снова обрел молодость, налился новой энергией. Но сейчас он почти постоянно чувствовал себя усталым. Усталым и старым. Он уселся к столу.

— Что он сказал? — Юлия налила ему кофе и уселась напротив.

— Что мое время прошло. Если вкратце. — Корнелиус посмотрел на Юлию, словно пытаясь сообразить, что она вообще делает на его кухне, в его квартире. В его жизни. — И, знаешь, он прав. Мир движется вперед. И где-то по дороге он оставил меня позади. — Корнелиус оттолкнул чашку с кофе, достал из шкафа бутылку виски и налил себе большой стакан.

— Но это ведь не поможет, — заметила Юлия.

— Болезнь, может, и не вылечит, — он сделал солидный глоток и скривился, — но совершенно точно убирает симптомы. Анестетик в некотором роде.

— Не волнуйся. — Утешающая улыбка Юлии разозлила Корнелиуса еще больше. — Скоро все утрясется, вот увидишь. Кстати, тебе кто-то звонил, пока тебя не было. Минут пятнадцать назад.

— Кто?

— Ну, сначала он не представился, а потом велел тебе передать, что звонил Пауль и что перезвонит позже.

— Пауль? — Корнелиус, нахмурившись, попытался сообразить, что это может быть за Пауль, но в итоге, плюнув, пожал плечами — Я пошел в студию. И мой анестетик возьму с собой.

Но тут его внимание привлекло другое имя — поднимаясь со стула, он заметил на столе экземпляр «Гамбургер моргенпост». Корнелиус поставил стакан с виски, взял газету и долго и внимательно на нее смотрел.

— В чем дело? — спросила Юлия. — Что стряслось?

Корнелиус не ответил, по-прежнему глядя в газету. В ней сообщалось о смерти одного человека — об убийстве. Но для Корнелиуса этот человек как бы умер еще двадцать лет назад. Он словно получил сообщение о смерти призрака.

— Ничего не стряслось. — Он положил газету обратно на стол. — Абсолютно ничего.

И тут он сообразил, что за Пауль ему звонил.


19.40. Железнодорожная станция Норденхам, 145 километров к западу от Гамбурга

Это был чудесный вечер. Угасающие лучи заходящего солнца, тихо опускавшегося в Северное море, освещали Норденхам и воды Везера. Пауль Шайбе никогда прежде не бывал тут и теперь не без иронии размышлял о том, какую гигантскую тень отбросил этот маленький провинциальный городок на всю его жизнь.

Какой-то миг Шайбе смотрел на здание железнодорожной станции исключительно как архитектор. С точки зрения архитектуры строение было не в его вкусе, но, безусловно, изумительное, хоть и выдержанное в прочном, несколько суровом традиционном северогерманском стиле. Шайбе где-то читал, что зданию больше ста лет и теперь оно официально находится под охраной государства.

Здесь.

Это случилось здесь. На этой платформе. Вот они, те подмостки, на которых разыгралась самая важная драма в его жизни, а он тут даже ни разу не был. Остальные тоже, впрочем. За сто пятьдесят километров отсюда шесть человек приняли решение принести на этой платформе в жертву человека. Одной жизни пришел конец, а шесть жизней получили свободу, чтобы начать все с чистого листа. Но тут окончилась не только одна жизнь. Пит тоже умер здесь. А также Микаэла и полицейский. Но Пауль Шайбе не видел в этом своей вины. Все смело чувство глубочайшего облегчения и ощущение освобождения, вызванные осознанием, что все кончилось. Но оно не кончилось. Что-то — или кто-то — вынырнуло из тех темных времен.

«Думай, — твердил себе Шайбе. — Думай». Кто убивает членов группы? Это наверняка как-то связано с этим местом и с тем, что тут произошло. Но кто за этим стоит? Может это быть кто-то из оставшихся четверых членов группы? Шайбе с трудом такое представлял, потому что в этом не было никому никакой выгоды, не имелось никаких старых счетов и вражды. Существовало лишь общее для всех желание больше никогда ничего общего друг с другом не иметь.

Шайбе вдруг пробила дрожь. Что, если Франц тогда не умер? Они любили Франца, следовали за ним, но больше всего боялись его. Что, если его смерть — фальсификация, сговор, своего рода сделка с властями? Что, если он каким-то образом выжил?

Полная чушь, но эти убийства наверняка как-то связаны с тем, что произошло тут, на этой провинциальной станции, двадцать лет назад. Шайбе уже жалел, что позвонил Корнелиусу. Он не станет упрощать работу убийце и не собирается рисковать карьерой, возобновляя общение с теми, о ком старался не вспоминать. С тех пор как они виделись в последний раз, он слишком много сил положил на то, чтобы достичь теперешнего положения, и не собирался все терять.

Шайбе посмотрел на часы — почти восемь. Он чувствовал себя усталым и чумазым. Он ничего не ел после ленча в ратуше и ощущал внутреннюю пустоту. Шайбе сидел на скамейке и тупо смотрел вдаль, поверх железнодорожных путей, на равнины и воды Везера, куда-то в направлении Лунеплатте.

Он может все просчитать. Именно на это его умение все и полагались в те далекие времена: он умел разрабатывать стратегию так же, как умел планировать дома. Не просто конструкцию, а со всеми необходимыми деталями. Это он разработал операцию, которую провели тут. Он освободил себя и остальных. И теперь надо снова сделать то же самое. Шайбе полез в карман мятого хлопкового пиджака и достал мобильник. Нет, его номер могут отследить. Опять же ему буквально на днях прочитали нотацию насчет ненадежности использования мобильника. Шайбе понимал — надо действовать предельно осторожно. Он позвонит в полицию. Анонимно. И заключит сделку, которая позволит ему выйти сухим из воды, как в прошлый раз.

Таксофон. Нужно найти таксофон. Пауль повернулся и осмотрелся.

Именно в этот момент на платформу вышел темноволосый молодой человек. У Пауля не возникло смутного чувства узнавания. И ему не пришлось судорожно соображать, где и когда или при каких обстоятельствах он видел это лицо. Может, потому, что сейчас видел его в данном конкретном месте.

Молодой человек целенаправленно двинулся к Паулю.

— Я знаю, кто ты, — сказал Пауль. — Я знаю совершенно точно, кто ты такой.

Молодой человек улыбнулся и на мгновение вытащил руку из кармана куртки, продемонстрировав пистолет Макарова.

— Пойдем поговорим куда-нибудь в тихое место. Моя машина стоит там, — произнес он, кивнув в сторону выхода с платформы.


20.00. Санкт-Паули, Гамбург

— Если я порчу твой имидж, просто скажи. — Анна Вольф ухмыльнулась Хэнку Герману, когда они подошли к бару.

«Пожарное депо» было большим квадратным зданием в квартале Киц Санкт-Паули. Оно представляло собой большое квадратное строение — такие невзрачные дома выстроили в 1950-х по всему Гамбургу на месте брешей, пробитых бомбардировками Второй мировой. Его интерьер тоже был ничем не примечательным, но совсем в другом смысле. Декор являл собой вариацию на тему характерного модного дизайна, свойственного барам и клубам по всему миру: скучная, с легким налетом ретро, невыразительная изысканность. Даже тихая музыка оказалась вполне предсказуемой — чиллаут. В общем, «Пожарное депо» не вызвало у Анны, предпочитавшей более агрессивно оформленные клубы и бары, никакого интереса. Впрочем, это заведение и не предназначалось для Анны. И вообще для представительниц ее пола.

— Очень смешно, — буркнул Хэнк и кивком указал на бритоголового чернокожего бармена, подошедшего к их концу барной стойки.

— Что вам подать? — Бармен говорил по-немецки с африкано-английским акцентом.

В ответ Хэнк достал овальный жетон сотрудника полиции.

— Мы хотим задать вам пару вопросов об одном из ваших клиентов.

— О!

— Мы расследуем убийство, — сообщила Анна, — и полагаем, что жертва тут часто бывала. — Она положила на стойку фотографию Хаузера. — Знаете его?

Бармен посмотрел на фото и кивнул:

— Герр Хаузер. Конечно, я его знаю. Точнее, знал. Прочел о его смерти в газете. Ужас. Да, он был нашим постоянным клиентом.

— Приходил с кем-то конкретным?

— Да не так чтобы с конкретным. Обычно с разными…

Два других бармена были заняты, и один из клиентов окликнул чернокожего бармена с другого конца бара.

— Секундочку…

Пока бармен обслуживал клиента, Анна окинула клуб взглядом. Для раннего вечера начала рабочей недели посетителей было довольно много. Как она и ожидала, исключительно мужчины. Некоторые из них были в костюмах — видно, пришли сюда прямо с работы. Анне почему-то было трудно представить Хаузера в этом клубе: все тут слишком «корпоративны», слишком заурядны. Чернокожий бармен, вернувшись, извинился за отлучку, а потом продолжил:

— Герр Хаузер часто сюда приходил и, как правило, с парнями помоложе. Намного моложе. Я только что расспросил других барменов насчет него. Мартин говорит, что герр Хаузер иногда приходил с темноволосым парнем.

— С Себастьяном Лангом? — Анна положила на стойку снимок Ланга рядом с изображением Хаузера.

— Я его не помню… Мартин! — позвал коллегу бармен.

Тот подошел и взглянул на снимок:

— Он самый. Они какое-то время приходили сюда вместе, а потом молодой появляться перестал. А до него герр Хаузер обычно пил с мужчиной своих лет. Не думаю, что они были парой, скорее просто друзья.

— А имя этого человека вам, случайно, не известно?

— Извините, нет.

— Он сюда все еще приходит?

Бармен покачал головой:

— Нет. По-моему, он сюда приходил, только чтобы встретиться с герром Хаузером.

— Спасибо. — Хэнк протянул бармену визитку. — Если вдруг снова его увидите, позвоните мне по этому номеру.

Бармен взял карточку.

— Конечно. — Он нахмурился. — Вы думаете, этот малый имеет какое-то отношение к убийству герра Хаузера?

— В данный момент мы пытаемся восстановить картину последних дней жертвы, — ответила Анна, — и определить круг общения. Только и всего.

Но когда они с Хэнком покинули «Пожарное депо», Анна невольно подумала, что пока у них никакой картины нет вообще.


ГЛАВА 9

Двенадцать дней после первого убийства: вторник, 30 августа 2005 года


10.30. Полицайпрезидиум, Гамбург

Фабель из своего кабинета в убойном отделе позвонил Маркусу Ульриху из БКА. Ульрих явно удивился звонку Фабеля, но у последнего не создалось впечатления, что федерал насторожился.

— Чем могу помочь, гаупткомиссар? Это насчет фрау Клее?

— Нет, герр Ульрих. — На самом деле Фабель намеревался обсудить эту тему с Ульрихом, но сейчас был не самый подходящий момент. Он хотел попросить об услуге. — Помните, криминальдиректор ван Хайден спрашивал меня насчет того дела, которым я занимаюсь? Так называемого Гамбургского Парикмахера?

— Да, помню.

— Так вот, кое-кто посоветовал мне покопаться в прошлом жертв. Намекнув, что у них могут оказаться скелеты в шкафах еще со времен их студенческой деятельности. Или позже, в бурные годы занятия политикой. Оба были в той или иной степени политическими активистами. И я подумал, что если они находились под «присмотром»…

— То у нас в БКА наверняка есть на них досье, так?

— Была такая мысль… — Фабель выложил имеющиеся у них сведения об обеих жертвах.

— Ладно, — сказал Ульрих, — я посмотрю, что можно сделать.

Повесив трубку, Фабель пошел в основное помещение Комиссии по расследованию убийств, чтобы поговорить с Анной Вольф. Он передал ей сведения об удостоверении личности времен Второй мировой, найденном в Хафенсити при мумии.

— Поройся в государственном архиве. Может, удастся что-нибудь найти? Я хочу выяснить, остались ли в живых родственники погибшего, которых нам надо поставить в известность.

Анна посмотрела на врученный Фабелем листок.

— Хорошо, шеф.

Фабель обошел всех подчиненных, чтобы выяснить, как продвигается расследование. Два убийства со скальпированием затмили все остальное, и Фабель порадовался, что убийство в пьяной драке — единственное еще не расследованное, поскольку оно особой сложности не представляло. Фабель часто ловил себя на том, что думает именно так: он доволен, когда чья-то насильственная смерть не представляет сложности, и, следовательно, его команда не потратит много сил на такое дело. Он ненавидел свою вынужденную черствость профессионального детектива.

— По телефонным переговорам обеих жертв по-прежнему ничего, — опередил Хэнк Герман вопрос Фабеля. — Мы не обнаружили никаких подозрительных номеров.

Фабель поблагодарил Хэнка и вернулся к себе в кабинет. И все же одна мысль его постоянно тревожила — он нутром чуял, что обе жертвы знали своего убийцу.


11.45. Шанценфиртель, Гамбург

В комнате висел густой сладкий запах благовоний. Шторы были задернуты, и помещение заливал мягкий колеблющийся свет двух дюжин свечей.

Беата Брандт сидела, прикрыв глаза и положив одну руку на лоб, а другую — на грудь клиента. Длинные волосы женщины спадали на плечи, как в восемнадцать лет. Но их яркий блеск, некогда вызывавший трепет мужских сердец, исчез уже добрый десяток лет назад. Теперь они стали скорее седыми, чем черными, а блеск сменился тусклостью. Темная красота Беаты, унаследованная от матери-итальянки, тоже словно потухла. Изящество и четкость черт сохранились, но кожа стала морщинистой и вялой, как холст хранившейся в плохих условиях картины.

— Дышите глубже… — сказала она лежащему на спине с плотно закрытыми глазами клиенту, который был примерно ровесником ее сына. — Мы идем назад. Назад во времени, по ту сторону жизни, но до смерти. Только познав прежнюю жизнь, мы можем пройти возрождение.

Она надавила пациенту на лоб. Ее пальцы были унизаны массивными кольцами с астрологической символикой. Кожа клиента была бледной и гладкой, и она сравнивала ее мягкое совершенство со своей морщинистой рукой. «Почему наши тела стареют, — думала она, — когда внутри мы остаемся точно такими, как и много лет назад?»

— Возвращайтесь… — Она почти шептала. — Возвращайтесь в детство. Вы помните? А потом идите дальше, еще дальше…

Беата всю жизнь едва сводила концы с концами. Точнее, она едва сводила концы с концами, пока скромничала. Ей была ненавистна мысль становиться мелким буржуа, но идея работать на кого-то другого ее прельщала еще меньше. А еще Беате требовалось заботиться о сыне. Она из кожи вон лезла, чтобы мальчик ни в чем не нуждался. А это непросто для матери-одиночки. Ну и, конечно, она опасалась, что потенциальный работодатель решит покопаться в ее прошлом. Она начала с небольшого модного бутика в Фиртеле, но со временем стало ясно, что ее представления о шике сильно отстают — примерно лет на десять — оттого, что ищут покупатели. Закрыв магазин, она принялась искать иной способ заработать и вдруг узнала о концепции реинкарнации. Беата знала, что это полная чушь. Конечно, где-то в глубине души идея реинкарнации казалась ей привлекательной. Даже правдоподобной. Но сам по себе «Путь реинкарнации» — полная туфта. Кому об этом знать, как не ей. Ведь, в конце концов, сама Беата его и придумала.

Она поглядела на лежавшего на полу парня. Он был постоянным клиентом и приходил к ней уже месяца три. После убийства Ганса Йохима и Гюнтера она решила не брать новых клиентов. Никаких чужаков. Смерть обоих ее потрясла. Испугала. Хоть их пути и не пересекались вот уже примерно двадцать лет, Ганс Йохим все же проживал буквально через пару улиц от нее.

И теперь Беата принимала только тех клиентов, с которыми уже какое-то время общалась. Она даже попыталась запустить новую линию — «групповую терапию», — чтобы не принимать клиентов один на один. Но поскольку ее «терапия» изначально была ориентирована на глубоко личные посылы, клиенты не восприняли идею групповых сеансов. Голубой мечтой Беаты было создание веб-сайта, чтобы вести консультации онлайн. Она даже закупила кое-какие программы, позволяющие посетителям сайта вводить дату и место рождения и получать через Интернет ответ, кем они, вероятнее всего, были в прошлой жизни. И оплата при этом шла через защищенный веб-кошелек. Никакого риска, никаких затрат, одна сплошная прибыль.

В основе бизнеса Беаты лежала простая, как апельсин, идея: каждый человек прежде уже жил на этом свете, причем неоднократно, значит, должен быть ключ, отпирающий двери в эти прошлые жизни. Конечно, поскольку население планеты росло по экспоненте, статистика отрицала, что у всех и каждого была прошлая жизнь. Беата, изучавшая прикладную математику в университете, отлично это знала. Но когда-то, давным-давно, она готова была отринуть свое неверие в пользу чего-то более значительного. Более того, сейчас в мире полно людей, ищущих хоть что-то способное придать смысл их существованию. Или ищущих успокоение и гармонию в каких-то иных истинах. Что угодно, лишь бы не их банальная рутина. И поэтому Беата, атеистка, рационалистка и математик, стала очередным гуру эпохи «Нью эйдж». Она помогала людям узнать об их прошлых жизнях. Беата изучила основные принципы гипноза, но сильно сомневалась, что ей хоть раз удалось ввести клиента в транс. Куда вероятнее, они сами себе внушали, будто находятся под гипнозом, и охотно поверили во всю ту чушь, что представлялась им их прошлой жизнью. Убеждали себя, что эта «информация» приходит откуда-то из глубин подсознания, а не является плодом их собственного воображения, скрытых желаний и чего-то когда-то где-то прочитанного. Но для пущей убедительности она рассуждала о «направленной медитации», возлагая бремя самогипноза на самих клиентов.

Увы, изначальный подход оказался с изъяном. Беата очень быстро обнаружила, что, стоит ей помочь клиенту открыть одну «прошлую жизнь», как он уходит навсегда, счастливый и довольный, а вместе с ним и пропадает источник дохода.

Беата поняла, что нужно каким-то образом усовершенствовать «метод», добавить что-то позволяющее продлить курс. И вот тогда-то ее озарила мысль создания веб-сайта и концепции «Всей череды возрождений». Основным постулатом этой самой концепции была идея, что человеку, для того чтобы стать «цельным», нужно открыть все свои прошлые жизни, объединить их с нынешней, после этого пройти «новое рождение» и начать все заново. Начать истинно новую жизнь.

С чувством юмора у Беаты все было в порядке. Здесь, в своей квартире, она изобрела «методику» на базе всякой ахинеи в стиле «Нью эйдж» и психотерапевтической болтовни о реинкарнации и новом рождении. Как и остальные члены группы, она полностью изменилась, максимально удалившись от прошлого. Однако в отличие от других Беата предпочла держаться как можно более незаметно, ушла в безвестность. Но, похоже, и от этой тактики проку оказалось мало. Ганс Йохим Хаузер всегда был обожающим саморекламу самовлюбленным эгоистом. Но вот Гюнтер Грибель, как и Беата, предпочел такую жизнь. И все же кто-то его заметил.

Беата посмотрела на настенные часы. Казалось, этот сеанс длился бесконечно. Юный пациент пребывал в уверенности, что прожил много жизней, хоть и утверждал, что вернуться к ним ему мешает препятствие, которое он никак не может обойти. Беата терпеливо вздохнула и попыталась протащить его в прошлое сквозь годы и сквозь века, чтобы он узнал, кем и когда был прежде.

Иногда ей ужасно хотелось крикнуть прямо в лицо своим клиентам, что все это чушь и обман. Что лучше всего им было бы признать собственную неадекватность и то, что этот мир, здесь и сейчас, и есть их единственная жизнь, другой не было и не будет. Беату всегда веселило, что все клиенты, узнавая о своей «прошлой жизни», страдали тем же отсутствием точности в хронологии и деталях, как любой средний автор исторических романов. Основную массу клиентуры Беаты составляли женщины средних лет, которые воспроизводили свои фантазии, «вспоминая», что в прошлой жизни были прекрасными куртизанками, чувственными деревенскими барышнями или принцессами из сказки. И редко у кого в «прошлой жизни» встречались болезни, голод и чудовищная нищета, повсеместно распространенные в давние века.

Но этот юноша был другим. Он очень вдумчиво относился к процессу. С самого начала он весьма убежденно говорил, что ему необходимо вернуться в свою прошлую жизнь. Создавалось впечатление, будто он ищет какую-то истину. Подлинное прошлое. Подлинную жизнь.

Однако Беата никак не могла ему помочь.

— Видите что-нибудь? — спросила она.

Молодой человек сосредоточенно нахмурил широкие светлые брови. Беата с первой встречи обратила внимание на его красоту, и у нее возникло странное чувство, будто юноша ей смутно знаком. Были времена, когда она могла его заполучить. Были времена, когда она могла заполучить любого мужчину. И вообще все, что угодно. Весь мир простирался перед ней, широкий, светлый и чистый, жаждущий пасть к ее ногам. А потом все обратилось в прах.

— Я что-то вижу, — неуверенно ответил молодой человек. — Да, я что-то вижу. Место. Я стою напротив большого здания и жду чего-то или кого-то.

— Это происходит в нынешней жизни или в прошлой?

— В прошлой.

— Опишите здание.

— Оно большое. Трехэтажное. Широкий фасад с несколькими дверями. Я стою снаружи. — Глаза молодого человека оставались закрытыми, но голос вдруг стал очень напряженным. — Я вижу. Вижу совершенно отчетливо…

— Что вы видите? — Беата снова посмотрела на настенные часы. Если он и впрямь видит прошлую жизнь, то лучше пусть она будет короткой, иначе ему придется платить за дополнительный час.

— Две жизни. Точнее, три, с учетом нынешней. Все так ясно, я вижу каждую, словно это было буквально вчера.

— Три жизни, говорите?

— Три существования, но одна жизнь. Континуум. Смерть — это не конец. И всего лишь краткий перерыв. Пауза.

А вот это следует взять на вооружение, подумала Беата. Континуум, где смерть лишь краткий перерыв. Блестяще. Пригодится.

— Продолжайте, — подтолкнула она клиента. — Расскажите о вашей первой жизни. Это в ней вы стоите перед большим зданием?

— Нет… Нет, это вторая. Перед нынешней.

— Расскажите о вашей первой жизни. Где вы? Кто вы? — Беата постаралась скрыть нетерпение.

— Это не важно. Моя первая жизнь была лишь подготовкой… Меня готовили…

— Когда это было?

— Тысячу лет назад. Даже больше. Меня принесли в жертву и погрузили в болото. В мутную воду. А потом положили поверх меня березовые и ореховые ветки и придавили их камнями. Там было так холодно. Так темно… Десять сотен лет во тьме и холоде. А потом я возродился.

— Кем вы возродились?

— Кем-то… — Клиент нахмурился сильнее. — Кем-то… кого вы знали.

— Я вас знала? — Беата внимательно всмотрелась в лицо клиента. Глаза юноши оставались закрытыми. По какой-то причине его заявление встревожило ее. Конечно, все это полная чушь, но она припомнила их первый сеанс. Ей сразу показалось, что она его узнала, что откуда-то он ей знаком, но потом сообразила, что он просто-напросто кого-то ей напоминает. Только она не могла тогда сообразить, кого именно.

— Теперь я тут… Здание. Я его четко вижу… — Молодой человек не отреагировал на ее вопрос. Он открыл глаза и уставился в потолок, но его взгляд был явно сосредоточен на чем-то другом, он словно находился в другом месте. — Это железнодорожная станция. Теперь я все четко вижу. Я стою на железнодорожной станции. Станция маленькая, а здание позади меня большое и старое. Передо мной, за противоположной платформой, простирается ровная и пустынная земля. А еще широкая река… — Он помолчал, и на его лице появилось сосредоточенное выражение. — Извините… — Он впервые с начала сеанса прямо посмотрел на Беату и виновато улыбнулся. — Все исчезло…

— Вы сказали, что в прошлой жизни были со мной знакомы.

Парень опустил ноги на пол и сел на край кушетки.

— Не знаю… Просто возникло такое ощущение. Я не могу объяснить.

Беата некоторое время переваривала его слова, затем бросила взгляд на часы — его время вышло.

— Что ж, возможно, нам удастся узнать побольше на следующем сеансе. — Она сверилась с ежедневником, чтобы определить дату и время. Клиент встал и натянул куртку. — По-моему, на этой неделе сеанс пошел вам на пользу. Вы выглядите куда менее напряженным, чем в начале нашей терапии.

— Так и есть. — Он улыбнулся, направляясь к дверям. — Я чувствую, что подхожу к весьма специфическому, очень спокойному состоянию души. У японцев есть этому название…

— Вот как? — Беата открыла ему дверь. Назначенный на полдень клиент должен был подойти вот-вот.

— Да, — сказал молодой человек на прощание. — Они называют это «дзаншин».


12.40. Причал Винтерхудер, Гамбург

Кафе на паромном причале Винтерхудер находилось относительно недалеко от Полицайпрезидиума. Фабель частенько заглядывал туда, чтобы обсудить какое-нибудь дело со своей командой в менее формальной обстановке, чем рабочий кабинет. И когда этим утром Фабелю позвонил Маркус Ульрих, он предложил встретиться именно в этом кафе.

Он пришел пораньше и заказал кофе официанту, который знал его как постоянного клиента, но представления не имел, что Фабель — детектив из убойного отдела. Фабелю нравилось, что большинство людей ни за что бы не догадались о том, кто он, а сам Фабель вовсе не стремился афишировать род своей деятельности. В нем будто уживались две разные личности. Две отдельные жизни обретались в двух разных Гамбургах: в городе, где Фабель жил — этот город он любил, — и другом городе, где он нес полицейскую службу. Он частенько размышлял, хоть и прослужил уже много лет, действительно ли подходит ему эта профессия. Фабель знал, что он истинный профессионал, но всякий раз, когда сталкивался с очередной жестокостью, проявленной одним человеком по отношению к другому, у него словно откалывался кусочек души. И далеко не в первый раз Фабель погрузился в размышления, что было бы, кем бы он мог стать, не прими решение пойти на службу в полицию Гамбурга. И он постоянно помнил о хранящейся в бумажнике визитке Роланда Бартца — это был обратный билет в нормальную жизнь.

Он отвлекся от своих мыслей, увидев спускающегося по лестнице к кафе Ульриха. Приземистый федерал, одетый в черный деловой костюм, темную рубашку с галстуком, нес небольшой кейс. Ульрих смахивал на страхового агента, явившегося, чтобы продать Фабелю страховку. Фабель припомнил встречу с профессором фон Халеном — генетиком в деловом костюме. Такое впечатление, что весь мир становится «корпоративным».

— Спасибо, что сделали это, — поблагодарил Фабель, пожимая Ульриху руку. — Я лишь подумал: может существовать мизерный шанс, что в ваших досье окажется что-то на кого-нибудь из них или на обоих, учитывая их общее прошлое.

Дальнейшая беседа прервалась на время, пока официант брал у них заказ.

— У меня есть для вас кое-что интересное, герр Фабель. — Ульрих положил кейс на колени и постучал по нему с таким видом, будто там лежали сокровища. Затем с нарочитой неторопливостью он поставил кейс на пол рядом с собой, явно демонстрируя желание вернуться к этому «попозже». — Нам с вами есть о чем поговорить, но прежде чем начнем, я хотел бы прояснить ситуацию с Марией Клее… Надеюсь, вы не подумали, что я слишком уж на нее давил. Но она действительно сорвала крупную операцию.

— Я бы предпочел, чтобы вы сначала обсудили ситуацию со мной, а не шли напрямую к криминальдиректору ван Хайдену.

— У меня не было такой возможности, — пожал плечами Ульрих. — Руководители этой операции пришли в ярость, что фрау Клее все время путалась у них под ногами. Операция была очень сложной.

— Черт побери, Ульрих, вы же отлично знали, насколько моя команда плотно задействована в деле Витренко!

— В предыдущем деле. Извините, Фабель, но жизнь не стоит на месте. И мы пытаемся противостоять опасности, которую Витренко представляет собой сейчас. Это дело настолько крупное, что полиции Гамбурга не по зубам. В операции задействованы люди из БКА и других структур — из Федеральной пограничной полиции, из отдела по борьбе с организованной преступностью полиции Кёльна… чертова уйма человеко-часов ушла на это дело. Мне жаль, что я не мог поговорить с вами лично, но я хочу, чтобы вы знали: я не намеренно действовал через вашу голову…

— Ладно, принято, — кивнул Фабель.

— Ну, как бы то ни было… — Ульрих поднял кейс. — Я выполнил вашу просьбу и слегка покопался в прошлом обеих жертв.

— И?..

— И хотя связь довольно неопределенная, уж больно много совпадений — на мой взгляд, во всяком случае, — позволяющих сделать вывод, что ваш так называемый Гамбургский Парикмахер выбирает жертвы вовсе не случайно. Как вы и подозревали, в ЛКА Гамбурга и Федеральной БКА есть досье на Ганса Йохима Хаузера. Он был весьма активным деятелем в восьмидесятые годы. Я подумал, вам это будет интересно. Просто чтобы иметь более полное представление о жертве. Я сделал копии… — Ульрих достал из кейса толстую папку и положил на окрашенную в белый цвет металлическую столешницу. Ничто на обложке папки не намекало на ее содержимое. Фабель потянулся было за ней, но Ульрих прикрыл ее ладонью. — Пожалуйста, не оставляйте документы где попало. Хоть это и копии, могут возникнуть неприятности. Тут мало что вас удивит, герр Фабель, но есть и кое-что весьма любопытное… — Он положил поверх первой папки еще одну. — На вашу вторую жертву тоже есть досье в БКА.

Фабель подался вперед:

— Грибель тоже был под колпаком?

— Так и думал, что вас это заинтересует, — улыбнулся Ульрих. — Сначала я не увидел никакой явной связи между Грибелем и Хаузером, кроме, как вы и говорили, того, что оба учились в Гамбургском университете примерно в одно время и оба занимались политикой, хотя и в разной степени. Но штука в том, что позже обоих крепко подозревали в том, что они были членами так называемого окружения РАФ.

— И Грибель тоже? — Фабелю термин был знаком. Окружением РАФ называли людей, оказывающих поддержку, часто финансовую и материально-техническую, группировке «Фракция Красной армии/группа Баадер-Майнхоф»[8 - «Фракция Красной армии» — немецкая леворадикальная террористическая организация городских партизан, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине и получившая в газетах прозвище «Группы Баадер-Майнхоф». Основана в 1968 г. Андреасом Баадером, Ульрикой Майнхоф и др. Названа в честь революционных армий России, Китая и Кубы. Ответственна за совершение 34 убийств, серии банковских налетов, взрывов военных и гражданских учреждений и покушений на высокопоставленных лиц.] и другим террористическим организациям.

— И Грибель тоже, — кивнул Ульрих. — Как вы знаете, в семидесятых — восьмидесятых годах в Германии эти разветвленные сети оказывали поддержку анархистским террористическим группировкам. В первую очередь это «шили», или «шико» — «модные леваки», — главным образом либералы из среднего класса, которые финансировали деятельность анархистов. «Шили» — это придерживающиеся левых взглядов юристы, журналисты, университетская профессура и тому подобные люди, дававшие деньги на «прямые действия» анархистов… Пока эти самые «прямые действия» не сменились с громких лозунгов на правительственных зданиях, выходок в шикарных ресторанах и позирования голышом для прессы на похищение людей, убийства и взрывы. Активисты стали террористами, а это был уже перебор для «модных леваков». Тут и произошло реальное отделение зерен от плевел, и в конечном итоге террористические группировки стало поддерживать ядро помощников, которые оказывали содействие, не преступая при этом закон.

— Знаю, — кивнул Фабель, — так называемые легальные.

— Верно. Но, помимо «легальных», была по всей стране и обширная сеть «спящих». Эти люди могли пойти на нарушение закона, чтобы профинансировать или поддержать деятельность основной террористической группировки; возможно, даже привлекались для убийства высокопоставленных лиц… Но для окружающих они вели обычную незаметную жизнь. Террористические группировки частенько привлекали к своей деятельности людей, которые никогда официально не принимали участия в акциях протеста или какой-либо политической деятельности вообще. — Ульрих подтолкнул досье к Фабелю. — Вот здесь вы прочтете, что Ганса Йохима Хаузера подозревали в том, что он «легальный». Он открыто поддерживал «дело», но закона не нарушал. Доктор Грибель же считался потенциальным «спящим» агентом…

— Их подозревали в связях с «Фракцией Красной армии»?

— Именно. Как вы знаете, группировки эти плодились, подобно грибам после дождя — «Социалистический коллектив пациентов»[9 - «Социалистический коллектив пациентов» — экспериментальный психотерапевтический коллектив, созданный доктором Вольфгангом Губером. Основным принципом СКП была гуманная психиатрия. Основная концепция — психические заболевания у отдельного индивида развиваются из-за болезненного состояния общества в целом. Организация была закрыта по доносу коллег Губера.], «Революционные ячейки»[10 - «Революционные ячейки» — немецкая леворадикальная сетевая организация, действовавшая с 1970-х по 1990-е гг.], «Красная Зора»[11 - «Красная Зора» — немецкая леворадикальная феминистская организация, действовавшая совместно с революционными ячейками, однако больше внимания уделявшая борьбе с эксплуатацией женщин.], «Группа Баадер-Майнхоф»… А еще некоторое количество, так сказать, вольных стрелков — за неимением лучшего определения. И я знаю, что вам довелось повстречаться с одной из таких мелких групп на заре вашей полицейской карьеры.

Фабель резко кивнул. Ульрих явно намекал на вооруженное ограбление банка в 1983 году, осуществленное радикальной группировкой Хендрика Свессона, во время которого застрелили Франца Веберна, а Фабель получил ранение и был вынужден отнять у человека жизнь, чтобы спасти свою. Фабелю не понравилось, что федерал, видимо, когда-то копался и в его прошлом. Впрочем, одернул себя Фабель, в этом и заключается работа Маркуса Ульриха.

— Как вы помните, после самоубийства в тюрьме «Штаммхайм» Баадера, Майнхоф и других в семьдесят шестом — семьдесят седьмом годах доморощенный терроризм в Германии утратил свое ядро и распался на мелкие группировки. Что вообще-то существенно усложнило нам работу. Ну и круто возросли уровень и степень насилия. По правде говоря, Хаузер и Грибель давно держались в тени, и никогда не возникало предположений о связи между ними. Конечно, у них были общие знакомые, но это можно сказать обо всех, кто хотя бы мало-мальски участвовал в тех событиях. Однако насчет Грибеля есть еще кое-что.

— О!

— Я заметил, что досье недавно обновляли. За Грибелем снова начали присматривать пару лет назад. Думается мне, это связано с его исследованиями. Почему именно его сфера деятельности вызвала интерес, сказать не могу, но наши спецы по борьбе с терроризмом сочли нужным проверить его еще разок. Опять же низко приоритетное дело. Короче… Приятного прочтения.

— Я действительно очень вам признателен, — сказал Фабель, когда им подали ленч.

— Не за что. Единственное, о чем я вас попрошу: если вдруг политическое прошлое ваших жертв окажется верной ниточкой, пожалуйста, сообщите мне. И еще, герр Фабель… — Ульрих явно колебался, не зная, стоит ли ему продолжать.

— Да?

— Будьте осторожны. Как вы сами увидите, ознакомившись с этими досье, некоторые фигуранты, являвшиеся в прошлом объектами нашего внимания, сейчас стали важными людьми. Достаточно взглянуть на состав правительства Герхарда Шредера. Министр иностранных дел, участвовавший в уличных погромах, министр внутренних дел — прежде адвокат членов «Группы Баадер-Майнхоф». — Ульрих имел в виду Йошку Фишера, которого убрал и после того, как Беттина Рол, дочь Ульрики Майнхоф, продала журналистам фотографию, где Фишер нападает на полицейского. И Отто Шили, выступавшего адвокатом террористов на заре своей карьеры. — Есть и другие — с немалыми амбициями и куда ближе, как говорится, к дому…

— Как Мюллер-Фойт?

— Точно. Если вы вдруг обнаружите, что идете именно в этом направлении, будьте осторожны.

Фабель мрачно рассмеялся:

— Разносы со стороны политиков меня мало волнуют. Давно уже привык.

— Вам вовсе не насчет подобных разносов надо беспокоиться… — возразил Ульрих. — Я не верю, что так называемые спящие, которых в те времена оставили без внимания, сейчас по-прежнему верят во всю эту левацкую чушь, ведь они вот уже двадцать лет ведут обычную жизнь. И я нисколько не сомневаюсь, что многие из них пойдут на что угодно, лишь бы защититься. Так что, как я уже сказал, будьте крайне осторожны.


19.30. Позельдорф, Гамбург

Всю вторую половину дня Фабель провел за чтением досье. Там все в точности было так, как и сказал Ульрих. Хаузер и Грибель болтались в одних и тех же местах, ходили одними тропами, у них имелись общие знакомые, но ничто не указывало на пересечение их путей. И все же логика подсказывала: вполне вероятно, эти двое слышали друг о друге. И из того факта, что службе безопасности не удалось установить существование каких-либо контактов между ними, вовсе не вытекало, что они и впрямь никогда не встречались.

Сюзанна допоздна работала в Институте судебной медицины, так что Фабель вернулся домой один. После ленча с Ульрихом есть ему не хотелось, так что он соорудил себе бутерброд, прихватил бутылку пива и поставил все это в гостиной на кофейный столик рядом с ноутбуком и досье. Некоторое время он просто сидел, потягивая пиво, и смотрел в окно на парк и слегка мерцавшие в вечернем свете воды Альстера. Обычно этот пейзаж оказывал на Фабеля успокаивающее воздействие, но сейчас что-то его исподволь тревожило. Он был очень организованным человеком. Ему требовалось, чтобы в его мире царило равновесие, чтобы жизнь подчинялась логике. И, как большинство организованных людей, он боялся хаоса, частенько бушевавшего у него в душе. Фабель испугался, увидев, каких размеров достигла паранойя Кристины Драйер. Неуловимая связь между обеими жертвами и множество совпадений в их прошлом тревожили его. Когда Фабель анализировал биографии обоих мужчин, то словно видел сеть пересекающихся линий, но как только пытался рассмотреть их в деталях, все рассыпалось подобно паутине на ветру.

Фабель услышал, как хлопнула входная дверь — голос Сюзанны известил, что она дома. Войдя в комнату, она изобразила жуткую усталость и плюхнулась на софу подле Фабеля, бросив ключи, сумочку и мобильник рядом.

— Тяжелый день? — спросил он, поцеловав ее.

Сюзанна устало кивнула и, в свою очередь, задала вопрос:

— У тебя тоже?

— Скорее странный… Давай налью тебе вина.

Вернувшись из кухни, Фабель рассказал ей о встрече с Ульрихом и о почерпнутых из досье сведениях.

— Как считаешь, может, я не там рою? Я имею в виду прошлое жертв?

— Ну, если честно… да. — В голосе Сюзанны прозвучала нотка раздражения — Фабель нарушил молчаливый уговор не вспоминать дома о работе. — Ты все усложняешь. Подумай сам. Посмотри на то, как изуродованы тела. На ритуалы убийцы, включая пришпиливание скальпов на видном месте. Это дело рук психопата. Ты ищешь зацепки в прошлом жертв, но оно у них схожее, потому что они практически ровесники. Может, этот твой убийца попросту ненавидит мужчин средних лет. Ну а то, что он увечит своих жертв, — явный психоз. Как выглядят убийства по политическим мотивам? В девяти случаях из десяти мы имеем дело с заложенной на улице бомбой, с пулей в голову…

Фабель отхлебнул пива.

— Наверное, ты права. — Он поднялся с софы. — Ладно, пойду приготовлю тебе что-нибудь поесть.


19.40. Шанценфиртель, Гамбург

Штефан Шрайнер любил Шанценфиртель. Лично для него это был самый живой, самый яркий и активный район Гамбурга. Здесь была его квартира.

Шрайнер вот уже семь лет служил комиссаром в патрульной службе полиции Гамбурга и четыре года из этих семи патрулировал Шанценфиртель. Шрайнер гордился тем, что хорошо вписался в этот район. Тут и хозяева магазинов, и жители, даже те, кто промышлял продажей наркоты, знали его как спокойного и добродушного полицейского. Но всем тут отлично было известно: несмотря на то что Штефан Шрайнер мог иногда закрыть глаза на какой-то довольно безобидный проступок, но оставался честным, надежным и опытным полицейским.

Увы, этого нельзя было сказать о человеке, который в эту смену был его напарником: Петер Рейнхард носил синие нашивки полицеймейстера и являлся подчиненным Шрайнера. И Шрайнер отлично понимал, что выше чина полицеймейстера Рейнхарду в полиции Гамбурга ничего не светило. Он смотрел, как тот идет к машине от забегаловки, держа в каждой руке по пластиковому стаканчику кофе. Рейнхард был здоровенным мужиком, постоянно поднимал тяжести в спортивном зале, а его походка была весьма развязной. Не самая лучшая идея — держаться развязно в Шанценфиртеле, если ты коп, подумал Шрайнер. Сам он уйму времени убил на то, чтобы навести тут мосты, и ему вовсе не хотелось, чтобы его видели вместе с таким напарником, как Рейнхард.

Рейнхард залез на пассажирское сиденье серебристо-синего патрульного «мерседеса» и протянул Шрайнеру стаканчик кофе. При этом он покосился на свой синий галстук и рубашку, желая убедиться, что ничего не заляпал.

— Новая форма клевая, да? — спросил он.

— Наверное. — Шрайнера данный вопрос мало волновал. Форма полиции Гамбурга в прошлом году сменилась с традиционной горчично-зеленой на темно-синюю.

— Смахивает на американскую. — Рейнхард помолчал. — Прежняя была полный отстой. В ней мы смахивали на каких-нибудь лесничих.

— Хм-м…

Шрайнер слушал напарника вполуха. Потягивая кофе, он наблюдал за приближающимся по узкой улочке велосипедистом. Шрайнеру вдруг пришло в голову, насколько было бы удобнее патрулировать район на велике.

— Я просто считаю, что это куда больше похоже на полицейский мундир… — Рейнхард вроде бы вполне довольствовался беседой с самим собой. — В смысле синий как бы международный цвет полиции…

Велосипедист миновал полицейскую машину, и Шрайнер кивнул ему, но тот проигнорировал. Обитатели Шанценфиртеля частенько были недружелюбно или даже враждебно настроены в отношении полицейских. Последствия тех радикальных деньков, когда они считали полицейских фашистами.

— Черт!

Шрайнер внезапно развил кипучую деятельность. Он не глядя сунул стаканчик Рейнхарду, плеснув кофе на его драгоценную форменную рубашку, рывком открыл дверцу машины и выскочил из салона.

— Эй, минутку! Стой! — крикнул он велосипедисту. Но тот, оглянувшись, лишь быстрее закрутил педали. Шрайнер запрыгнул в машину, захлопнул дверцу и ударил по газам. Машина рванула с места так резко, что на рубашку Рейнхарда вылилась очередная порция кофе.


19.40. Позельдорф, Гамбург

— Вот чего я не понимаю, — изрек Фабель, ставя перед Сюзанной тарелку макарон, — так это почему БКА снова заинтересовалось Грибелем. Вряд ли его исследования настолько важны в деле защиты национальных интересов.

— Говоришь, он был эпигенетиком? — Сюзанна сунула в рот слишком горячие макароны и, прежде чем продолжить, помахала рукой перед губами. — Чем именно он занимался?

Фабель выложил все, что знал, и то малое, что понял, о работе Грибеля.

— Ну а проблемы, вся эта фигня насчет наследственной памяти — по мне, так не больно-то научная.

— Не совсем так, — возразила Сюзанна. — Нам неизвестно, для чего предназначен довольно большой объем ДНК, передаваемый от одного поколения к другому. Когда геном человека расшифровали, обнаружилось, что более восьмидесяти девяти процентов нашей цепочки — это так называемая бесполезная ДНК… или, говоря научным языком, «некодирующая».

— И для чего, по-твоему, эта часть ДНК?

— А кто ее знает. Одни ученые считают, что это аккумулированная защита от ретровирусов. Ну, от всех болячек, с которыми мы сражались на протяжении всей нашей истории как биологического вида. Другие полагают, что у нее особые функции, которых мы пока не понимаем. Существует гипотеза, что благодаря ей мы наследуем инстинктивное поведение. Возможно, в ней хранится генетическая память. Так опыт предков передается потомкам.

— По мне, так это маловероятно.

— Конечно, я в этом не сильна, — пожала плечами Сюзанна, — но с проблемой сталкивалась. Есть мнение, что источник некоторых иррациональных страхов и фобий — генетическая память, хранящаяся в этой так называемой бесполезной ДНК. Страх высоты, например, закладывается в генетическую память, потому что кто-то из предков получил травму, свалившись с высоты либо увидев, как кто-то погиб, разбившись насмерть. Подобным образом мы приобретаем боязнь огня, к примеру, или клаустрофобию из-за полученной в результате собственного опыта травмы. Вполне возможно, что те фобии, у которых вроде бы нет прямой причины, могут быть унаследованы.

Фабель подумал о Марии и о ее боязни прикосновений, появившейся вследствие полученной травмы. Его дрожь пробила при мысли, что такого рода страхи могут передаваться из поколения в поколение.

— Но это ведь наверняка лишь домыслы? — спросил он.

— Не все можно объяснить обычной хромосомной наследственностью. Переносимость лактозы, например. По идее мы не должны обладать способностью пить молоко других биологических видов. Однако во всех культурах, где было распространено выращивание и разведение коров, коз, яков и подобных животных, развилась восприимчивость к их молоку. Каждому поколению не требовалось снова ее вырабатывать — однажды приобретенная, она просто передается из поколения в поколение. И это нельзя объяснить ни естественным отбором, ни передачей наследственной ДНК. Должен быть какой-то другой механизм наследственной передачи.

У Фабеля было выражение лица человека, столкнувшегося с чем-то непонятным.

— А как насчет памяти? По-твоему, она передается от одного поколения к другому?

— Честно говоря… не знаю. На мой взгляд, тут задействованы совершенно иные процессы. Память — неврологический феномен. Она связана с работой синапсов, клеток мозга и нервной системой. А наследственность через ДНК — генетический процесс. И я не очень понимаю, какой биомеханический механизм может быть задействован, чтобы впечатывать одно в другое.

— Но?..

— Но инстинктивное поведение — труднообъяснимая штука, в особенности более абстрактные формы инстинкта, не имеющие никакого отношения к нашему происхождению как вида. Конечно, в психологии этот феномен объяснялся — в частности, Юнгом, попросту развивавшим эту теорию, — но лично меня больше интригуют довольно обыденные случаи.

— Например?

— Когда мы с тобой были на Зюльте, ты мне рассказывал, что когда впервые приехал на остров, у тебя возникло ощущение, будто ты на нем всю жизнь прожил. Это относительно распространенный психологический… феномен, скажем так. К примеру, некий фермер, сроду не покидавший Баварию, не говоря уж о Германии, наконец-то отправляется в отпуск за границу — например, в Испанию. Но когда наш недоверчивый турист-новичок, никогда прежде не интересовавшийся Испанией, приезжает в какой-то глухой городок в горах, у него вдруг возникает необъяснимое чувство узнавания. Он инстинктивно знает, как добраться до замка, как пройти в старый город, к реке, ну и так далее. А вернувшись домой, он начинает испытывать странную форму ностальгии.

— И часто такое встречается?

— Довольно-таки. Сейчас ведутся исследования этого феномена. Учти, речь не идет о банальном дежа-вю. Все эти люди обладают точными сведениями о местах, где никогда прежде не бывали.

— И что это такое? Своего рода доказательство реинкарнации?

— Многие так и считают. Нонсенс, конечно, но логика, полагаю, тебе понятна. Или ее отсутствие. Но некоторые крупные психологи и генетики считают, что это может быть проявлением наследственной или генетической памяти. Но, как я уже сказала, не вижу, как неврологический или психологический феномен памяти может быть передан или впечатан в физическую бимолекулярную структуру ДНК. Склоняюсь к мнению, что это явление — результат обрывочной информации, почерпнутой на протяжении жизни из прочитанного, увиденного в документальных передачах по телевизору и тому подобного. Все эти сведения откладываются в подсознании и собираются в единое целое, стоит человеку увидеть какой-то узнаваемый объект. Например, наш баварский фермер, выходя из автобуса, видит колокольню церкви. И у него возникает подспудное ощущение дежа-вю, чувство узнавания, потому что его подсознание сложило в единое целое беспорядочные обрывки информации.

— Но некоторые ученые вроде Гюнтера Грибеля считают, что это как-то связано с ДНК, которую мы носим.

— Да. Например, возможно, у нашего баварского фермера имеется отдаленный предок, некогда живший в этой части Испании, вот фермер и унаследовал от него память предков. Конечно, есть еще один феномен, с которым все мы сталкиваемся. Ощущение, что где-то встречал какого-то человека прежде, хотя видишь его впервые. И не просто облик кажется знакомым, но и все остальное, вплоть до особенностей характера. Или свойственная нам особенность мгновенно совершенно беспочвенно испытывать симпатию или неприязнь к кому-то. Сторонники теории реинкарнции любят повторять, что группа людей связана друг с другом во всех перерождениях и что мы узнаем таких людей сразу, как только встречаемся с ними снова в новой жизни.

Фабель сходил к холодильнику за очередной бутылкой пива.

— А как ученые объясняют этот феномен?

— Господи, Йен… Все зависит от точки зрения. Как психолог я могу перечислить с десяток физиологических факторов, стимулирующих ложное чувство узнавания. Но мне также известно, что есть некоторые совершенно дикие теории на этот счет. Дело в том, что все люди на планете — в некотором смысле родственники. И не важно, насколько далеко мы друг от друга географически — у всех у нас общий генетический предок. Сейчас население планеты составляет порядка шести с половиной миллиардов. Но три тысячи лет назад, во времена тех самых найденных в западном Китае мумий, о которых ты рассказывал, все население Земли составляло… около двухсот миллионов. Все мы лишь вариации на одну и ту же тему, повторяющуюся снова и снова. Более чем возможно, что одинаковые свойства повторяются у сходных личностных типов. Нам свойственно увязывать некоторые свойства с определенным типажом и оценивать окружающих по внешности. Мы говорим, что кто-то выглядит умным, или приветливым, или наглым, основываясь на их внешности и на нашем личном опыте общения с людьми такого же типа. Когда при первой встрече с человеком у нас возникает чувство, будто он нам знаком, это происходит потому, что мы собираем в одно целое картинку из образов других людей, имеющих внешнее и внутреннее сходство с этим человеком. — Сюзанна отпила глоток вина и пожала плечами. — И это никакая не реинкарнация, а случайное совпадение.


19.42. Шанценфиртель, Гамбург

Началась неравная гонка: патрульный полицейский «мерседес» против старого велосипеда. Но Шанценфиртель — это переплетение узких улочек, заставленных припаркованными машинами, так что Штефану Шрайнеру приходилось жать то на газ, то на тормоз, передвигаясь короткими рывками. И пока он в гонке за велосипедистом демонстрировал чудеса вождения, объезжая препятствия и закладывая виражи на поворотах, его напарник Петер Рейнхард пытался закрыть стаканчики с кофе и сунуть в специальную подставку.

— Может, все же соблаговолишь сказать, какого черта происходит?! — Рейнхард нашел бумажное полотенце и принялся промокать заляпанную рубашку.

— Этот велик… — Шрайнер не сводил глаз с преследуемой цели. — Он краденый.

Они въехали на заканчивающуюся тупиком улочку, тоже заставленную машинами так, что свернуть было некуда. Велосипедист явно сообразил, что полицейская машина оказалась в невыгодных условиях. Он внезапно остановился, вынудив Шрайнера резко ударить по тормозам. Но прежде чем полицейский успел выбраться из машины, велосипедист просочился между двумя припаркованными автомобилями, выехал на тротуар и рванул в том направлении, откуда приехал. Шрайнер моментально включил заднюю передачу и, развернувшись на сиденье, чтобы видеть дорогу, поехал задним ходом настолько быстро, насколько позволяла ширина улицы.

— Что? — недоверчиво переспросил Рейнхард. — Моя рубашка залита кофе из-за какого-то краденого велика?!

— Не какого-то! — Шрайнер замолчал, выводя «мерседес» задним ходом на Липманнштрассе. И снова рванул за велосипедистом так, что аж колеса заскрежетали. — Этот велик украли у Ганса Йохима Хаузера. И хмырь на нем — возможный убийца.

Велосипедист утратил преимущество, которым обладал на узких, заставленных автомобилями улочках, где патрульной машине было трудно развить скорость, и снова забрался на тротуар. Рейнхард наклонился вперед, начисто забыв о заляпанной рубашке.

— Ну так давай возьмем ублюдка!

Шрайнер мог точно сказать, что преследуемый отлично знает район. Велосипедист неожиданно свернул налево, на Эйффлерштрассе, двигаясь навстречу одностороннему движению, вынудив Шрайнера вновь ударить по тормозам, чтобы избежать столкновения со встречным «фольксвагеном». Шрайнер выскочил из машины и побежал по тротуару за велосипедистом. Рейнхард мчался за ним по пятам, а вслед им неслась отборная ругань водителя «фольксвагена». Велосипедист удалялся. Оглянувшись, он ухмыльнулся полицейским и вскинул кулак жестом победителя. Только радовался он недолго: не заметивший гонку по тротуару водитель припаркованной машины резко открыл дверцу, задев проезжавший велик, в результате чего тот влетел в стену дома. К тому моменту, когда упавший велосипедист, перевернувшись на спину, принялся потирать разбитое колено, оба полицейских его нагнали и встали над ним, взяв под прицел.

— Лежать! — рявкнул Рейнхард. — Руки за голову!

Велосипедист в точности выполнил приказ.

— Ладно, ладно… — Он покосился на нацеленный ему в голову пистолет. — Признаюсь, черт побери! Украл я этот долбаный велик!


21.10. Полицайпрезидиум, Гамбург

Фабелю было совершенно ясно, что сидящий в комнате для допросов бледнолицый светловолосый молодой парень не имеет никакого отношения к убийству Ганса Йохима Хаузера. Леонард Шулер смахивал на ослепленного светом фар зверька. Фабель прочел в криминальном досье парня, что он мелкий преступник, значит, попросту не тянет на роль убийцы Хаузера.

Фабель прислонился к стене у двери комнаты. Вести допрос он поручил Анне и Хэнку.

— Не слышал я ничего ни о каком убийстве, — заявил Шулер. Его глаза метались от одного полицейского к другому, он словно искал подтверждения, что ему верят. — Ну то есть я слышал, что этого Хаузера грохнули, но, до того как меня взяли, я знать не знал, что это от его дома я угнал велик.

— Ну что ж, — улыбнулась Анна. — Плохая новость для тебя в том, что ты единственный подозреваемый на данный момент. Герр Хаузер прикрепил свой велосипед на цепочку, когда приехал домой примерно в десять вечера, а уборщица обнаружила несчастного уже без волос в девять утра. Таким образом, нам известен один человек, точно находившийся около него в этот временной промежуток. Ты.

— Да не был я около него! — возразил Шулер. — Ноги моей не было в квартире. Я просто увидел велик и спер.

— Во сколько точно это было? — спросил Хэнк.

— Где-то около одиннадцати — половины двенадцатого. Я пил с друзьями, ну и, наверное, малость перебрал. Шел по улице и увидел велик. Вот и подумал: за каким… мне идти пешком, если могу доехать? Это же просто шутка. Ну схохмил я. Велик был на цепочке, но я сумел открыть замок.

— Чем? Судя по тому, что нам удалось выяснить, герр Хаузер очень дорожил своим велосипедом, и я могу предположить, замок у него довольно надежный.

— У меня с собой была отвертка… — Шулер помолчал. — Ну и кусачки.

— То есть ты обычно ходишь выпить с друзьями с полными карманами инструментов? — Хэнк выложил на стол пластиковый пакет для хранения улик. — Все это было при тебе во время ареста… Отвертка, кусачки, полотно ножовки и — что самое интересное — две пары одноразовых латексных хирургических перчаток. Я никак не могу сообразить, то ли ты дежурный столяр, то ли работающий в ночную смену хирург.

Шулер снова посмотрел на Хэнка, потом на Анну, словно надеясь получить от них подсказку, как себя вести.

— Слушай, Леонард, — продолжил Хэнк. — У тебя три судимости за проникновение в чужое жилище и одна — за кражу машины. Вот почему ты ударился в бега, когда полицейская машина пыталась тебя догнать. Не из-за того, что ехал на краденом велосипеде, — ты мог спокойно заявить, что нашел его где-нибудь. Ты присматривал квартиру для взлома, как и в ту ночь, когда украл велик. И мне с трудом верится, что тебе не пришло в голову пошуршать по окрестностям, прикидывая, нет ли еще чего, что можно спереть.

— Да говорю же… Я и близко не подходил к квартире Хаузера. Слегка ужрался, ну и тиснул велик. Господи ты Боже мой, вы что, и впрямь думаете, я бы стал на нем рассекать, если бы грохнул хозяина?

— Верно замечено… — Фабель оторвался от стенки, взял стул и сел рядом с Шулером. Наклонившись поближе к молодому человеку, он спокойно, со взвешенной угрозой продолжил: — Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушал, Леонард, и четко понял, о чем я говорю. Я охочусь за людьми. И в этом конкретном случае я охочусь за весьма специфическим человеком. Как и я, он тоже охотник за другими людьми. Разница в том, что он подкрадывается к ним, хватает и делает с ними вот это…

Фабель, взглянув на Анну, нетерпеливо прищелкнул пальцами. Та протянула ему досье с фотографиями, сделанными на месте преступления. Фабель вынул один снимок и сунул Шулеру под самый нос. Так близко, что молодой воришка вынужден был отодвинуться. Когда Шулер посмотрел на фото, его передернуло от отвращения. Фабель отодвинул фотографию и показал следующую:

— Видишь, что делает этот парень? Вот кто меня интересует, Леонард. Вот кого я ищу. Ты же лишь жалкий кусок дерьма у меня под ногами. — Фабель откинулся на спинку стула. — Я считаю, что всегда надо обрисовать перспективу в таких делах. И просто хочу, чтобы ты это понял. Ты ведь понимаешь, а, Леонард?

Шулер молча кивнул. Возникла секундная пауза.

— А еще я хочу, чтобы ты понял следующее. — Фабель положил оба снимка на стол. Как и на всех фотографиях с места преступления, цвета на сделанных со вспышкой снимках были яркими и четкими. Мертвые глаза Ганса Йохима Хаузера и Гюнтера Грибеля смотрели в потолок. — Если ты не убедишь меня в ближайшие две минуты, что говоришь чистую правду, знаешь, что я сделаю?

— Нет… — Шулер пытался скрыть испуг. Безуспешно. — Нет… Что вы сделаете?

Фабель встал.

— Я тебя отпущу.

Шулер растерянно хихикнул, посмотрев на Анну и Хэнка. Оба сохраняли полную невозмутимость.

— Я позволю тебе уйти отсюда, — продолжил Фабель, — и позабочусь, чтобы как можно больше народу узнало, что ты главный свидетель по этому делу. Может, я даже позволю какой-нибудь наименее щепетильной из городских газет посчитать, что им удалось выманить у меня твое имя и адрес. Ну а потом… — Фабель жестоко усмехнулся. — А потом, Леонард, мальчик мой, тебе больше никогда не придется нас опасаться. Как уже сказал, я не охочусь на мелкую рыбешку вроде тебя, но могу использовать как приманку. — Фабель снова наклонился к Шулеру. — Ты не понимаешь этого человека. И ни малейшего представления не имеешь о том, как он мыслит. А я его знаю. Я преследовал многих похожих на него убийц. Очень многих. И должен тебе сказать, они смотрят на мир и ощущают его не так, как мы. Некоторые вообще не испытывают страха. Честно. Некоторые — вообще-то большинство — убивают, просто чтобы посмотреть, как кто-то умирает. И лишь немногие из них смакуют смерть так же, как мы смакуем хорошее вино или вкусную еду. Это значит, они любят продлевать удовольствие. Наслаждаться каждым мгновением. И поверь мне, Леонард… если мой приятель поверит, что ты можешь навести нас на него, что ты, возможно, его видел, а он тебя не заметил, он не задумываясь отловит тебя и убьет. Но он не просто убивает. Только представь, каково это — быть привязанным к стулу, когда он надрезает тебе скальп и срывает с твоей головы. И эта боль, этот ужас будут последним, что ты испытаешь в жизни. Вечное мгновение. О нет, Леонард, он не станет тебя просто убивать. Сначала он заберет тебя с собой в ад. — Фабель встал и указал рукой на дверь: — Так что, Леонард, хочешь, чтобы я тебя отпустил?..

Шулер решительно потряс головой:

— Я все вам расскажу. Все, что знаю. Только позаботьтесь, чтобы мое имя нигде не засветилось.

Фабель улыбнулся:

— Вот и молодец. — Направившись к дверям, он обратился к Анне и Хэнку: — Оставляю это на вас…


Вернувшись в кабинет, Фабель плеснул себе кофе. Усевшись за стол, он повесил куртку на спинку стула и посмотрел на часы — половина десятого. Иногда у Фабеля возникало чувство, что от работы никуда не скроешься, что она достанет его в любом месте и в любое время. Фабель злился на себя, что начал дома обсуждать с Сюзанной дело, пусть и связанное всего лишь с теориями Грибеля. Он сожалел, что прихватил домой переданные Ульрихом досье. Но что-то насчет второй жертвы постоянно беспокоило Фабеля, и он никак не мог понять, что именно. Как камешек в ботинке, который не можешь найти, но который постоянно мешает при ходьбе.

Фабель полез в стол и вынул из ящика большой альбом. Открыл и пролистал до страницы, на которой начал расписывать дело Гамбургского Парикмахера. Эту процедуру Фабель много раз проделывал прежде для многих дел. Эдакая извращенная вариация творческой деятельности, для которой непосредственно предназначался альбом. Фабель набрасывал здесь профили больных и извращенных разумов, смерти и боли. Он подумал о том, что сказал Шулеру. Это был полный блеф, конечно, но Фабеля обеспокоило, насколько правильными были слова, что он, Фабель, охотник на людей. Человек, которому все проще понимать ход мысли тех, за кем он охотится.

И снова Фабель поймал себя на мысли о том, как же так вышло, что он оказался вот тут, среди крови и мерзости. Он полностью погрузился в эту жизнь. И этот путь обозначен четкими осторожными шагами. Первый — убийство Ханны Дорн, его любимой девушки, во время учебы в университете. На самом деле Фабель знал ее не очень долго и не очень хорошо, но она была значительной фигурой в его мире. Убийца избрал Ханну своей жертвой совершенно случайно. Фабель тогда был растерян и сражен горем, и как только закончил университет, тут же пошел служить в полицию Гамбурга. Затем последовало вооруженное ограбление банка. Фабель — пацифист Фабель, выбравший альтернативную службу и водивший карету «скорой помощи» в родном Нордене вместо службы в армии, — был вынужден сделать то, что поклялся себе никогда не делать. Он отнял у человека жизнь. А потом, во время службы в Комиссии по расследованию убийств, каждое новое дело преобразовывало его в кого-то, кем он и думать не думал становиться.

Иногда Фабелю казалось, будто он живет чужой жизнью, будто взял чужое пальто в раздевалке. Совсем не это он для себя когда-то планировал.

Он посмотрел на альбом, но пару мгновений ничего не видел, пытаясь заглянуть в другую жизнь. Но на сей раз не в мысли очередного убийцы или в жизнь очередной жертвы, а в ту жизнь, которая могла бы, должна была стать его. Может, Фабель и сам стал жертвой убийства. Он полез в карман куртки и достал бумажник. Вынул оттуда клочок бумажки с телефоном Сони Брюн, визитку Роланда Бартца и положил перед собой на стол. Новая жизнь. Он может взять телефон, сделать пару звонков и все изменить. Интересно, как это — жить мелкими заботами? Не выбирать — жизнь или смерть? Фабель некоторое время смотрел на телефон на столе, вообразив, что это портал в новую жизнь. Потом вздохнул, убрал клочок бумажки с номером и визитку обратно в бумажник и снова вернулся к альбому.

Две жертвы за одни сутки. Никаких надежных зацепок и практически никакой ощутимой связи между жертвами. Один — любитель быть на виду, другой — чуть ли не отшельник. Единственное общее, что удалось обнаружить Фабелю, за исключением политического радикализма в юности обеих жертв, — это то, что оба жили как бы в отблеске. Хаузер хотел показать себя эдаким гуру защиты окружающей среды и значительной фигурой левых, но стал лишь сноской в чужих биографиях. Грибель, казалось, существовал лишь в своей работе и для работы, даже при жизни супруги.

Чуть раньше Фабель записал на страничку имя Кристины Драйер, отметил маркером и соединил с именем Хаузера. Сейчас он ее имя перечеркнул. Он также связал имя Себастьяна Ланга с Хаузером. Фабель не допрашивал Ланга сам, но Анна заверила, что у того железное алиби. Вопросительный знак обозначал пожилого человека, которого, по словам Анны, видели вместе с Хаузером в «Пожарном депо». Мог это быть Грибель? Четких прижизненных фотографий ученого совсем мало, а посмертный снимок оскальпированной жертвы мало подходит для идентификации. Фабель пометил для себя приказать Анне сходить с рисованным портретом Грибеля в «Пожарное депо» и проверить, не опознает ли его кто-нибудь из персонала.

В дверь постучали, и вошла Анна Вольф, как всегда без приглашения. За ней следовал Хэнк Герман.

— Спасибо, что помогли расколоть Шулера, — произнесла Анна таким тоном, что Фабель не понял, искренне она говорит или нет, и уселась напротив. — Его потом было трудно заткнуть, настолько он перепугался.

— Сказал что-нибудь полезное?

— Да, шеф, — ответил Хэнк. — Шулер признался, что обходил пешком район в поисках подходящих квартир и домов. По его словам, просто проводил ленивую рекогносцировку… Судя по всему, он работает главным образом в предрассветные часы, когда хозяева спят, но Шанценфиртель — район активной ночной жизни, и он подумал, что удастся найти пустые квартиры и в это время. Как бы то ни было, ему не повезло, а один домовладелец едва его не застукал, так что он решил повторить заход ночью. Уже по пути домой он заметил велик Хаузера и подумал: «Почему бы и нет?» Самое интересное, что, по его словам, он хотел проверить квартиру, просто на всякий случай, потому обогнул дом и зашел во внутренний дворик, куда выходят окна спальни, ванной комнаты и гостиной. Он говорит, что не рискнул войти, поскольку видел, что хозяин дома.

— Он видел Хаузера?

— Да, — кивнула Анна. — Живым и здоровым. Он сидел в гостиной и пил. Так что Шулер решил ограничиться великом.

— Но самое главное — Хаузер был не один, — добавил Хэнк. — У него был гость.

— О! — Фабель подался вперед. — Есть описание?

— Шулер говорит, гость Хаузера сидел спиной к окну, — ответила Анна. — Сам он стремился убраться, пока его не заметили, так что особенно не рассматривал обоих мужчин. Но, по его словам, один из них определенно Хаузер. Второго Шулер описал как мужчину помоложе, лет тридцати, худого и темноволосого.

— Это описание не подходит тому парню, который застукал Кристину Драйер за уборкой места преступления? — спросил Фабель.

— Себастьян Ланг? Вообще-то да, — кивнула Анна. — У меня есть фотография Ланга, которую я показывала, расспрашивая о Хаузере.

— Ланг добровольно дал тебе фотографию? — уточнил Фабель.

— Не совсем. — Анна с Хэнком переглянулись. — Я позаимствовала ее с места преступления. Технически это собственность покойного, а не Ланга.

Фабель решил проигнорировать это заявление.

— Шулеру фотографию показали?

— Да. Ответ был неуверенный, я бы так определила. Шулер говорит, возможно, это тот же парень. Масть та же и схожее телосложение. Но он недостаточно хорошо его рассмотрел, чтобы уверенно опознать. Тем не менее я думаю, нам следует нанести герру Лангу еще один визит. Хочу попристальнее взглянуть еще разок на его алиби.

— Думаю, на этот раз я пойду с вами, — заявил Фабель.


22.35. Аймсбюттель, Гамбург

Было уже половина одиннадцатого, когда Фабель, Анна и Хэнк постучали в дверь квартиры Себастьяна Ланга. Ланг жил на втором этаже впечатляющего дома на Оттербекаллее, всего в нескольких минутах ходьбы от квартиры Ганса Йохима Хаузера в Шанценфиртеле. Фабель до этого ни разу не видел Ланга. Высокий мужчина лет тридцати, очень худой, светлокожий, со светло-голубыми глазами, темноволосый. Его внешность вполне подходила под описание мужчины, которого видел Шулер в квартире Хаузера. Лицо Ланга обладало идеальными пропорциями, но это совершенство не придавало ему красоты, а делало женственным. «Красивенький мальчик», как описала его Мария. А еще в лице Ланга поражало полное отсутствие какого-либо выражения. И когда он, вздохнув, отошел в сторону, позволяя полисменам пройти, на маске, заменяющей ему лицо, его раздражение никак не отразилось.

Он провел Фабеля, Анну и Хэнка в гостиную. Квартира, как и ее обитатель, выглядела безукоризненно аккуратной. Складывалось впечатление, что Ланг старался как можно меньше оставлять следов в своей среде обитания. Было совершенно очевидно, что перед приходом Фабеля со товарищи он читал — книжка аккуратно лежала на кофейном столике. Фабель взял ее. История послевоенной Германии, открытая на главе о терроризме в Германии в 1970—1980-х годах.

— Вы студент-историк, герр Ланг? — поинтересовался Фабель.

Ланг забрал книжку из рук Фабеля, закрыл и поставил на пустое место слева от аккуратной книжной полки.

— Уже поздно, герр комиссар, а я не очень люблю, когда мне докучают дома, — сказал Ланг. — Не будете ли любезны сообщить, чем обязан вашему визиту?

— Конечно, герр Ланг. Приношу извинения за столь позднее вторжение, но я подумал, что вы не откажетесь ответить на ряд вопросов, которые могут приблизить нас к пониманию того, что случилось с герром Хаузером.

Ланг вздохнул:

— Вы испытываете мое терпение, герр Фабель. Конечно, я хочу помочь поймать убийцу Ганса Йохима. Но когда толпа полицейских вваливается ко мне после десяти вечера, я смею предполагать, что их визит вызван чем-то большим, нежели желание задать пару вопросов.

— Верно… — кивнул Фабель. — Объявился свидетель. Он видел кого-то в доме герра Хаузера в ту ночь, когда тот был убит. Кого-то, похожего на вас.

— Но это невозможно. — И опять недовольство в тоне Ланга никак не отразилось на его лице. — То есть возможно, что кто-то, похожий на меня, там был. Но только не я.

— Ну, это нам еще предстоит выяснить, — заявила Анна.

— Господи, я же подробно вам рассказал, где был в ту ночь… — Ланг направился к бюро у двери и открыл ящик. Затем повернулся к офицерам, держа что-то в руках. — Вот корешок билета с выставки, где я был. Смотрите, на нем стоит дата. И вот… — Ланг отдал корешок Фабелю. В другой руке оказались ручка и блокнот. — Еще раз имена и телефоны людей, которые могут подтвердить — и подтвердят, — что были со мной в ту ночь.

— Вы пришли домой примерно в час — половине второго ночи, верно? — Фабель передал корешок билета Анне.

— Да. — Ланг с вывозом скрестил руки на груди. — Мы — я имею в виду мои друзья и я — затем пошли поесть. Я уже давал ей, — Ланг кивнул на Анну, — название ресторана и имя обслуживавшего нас официанта. Из ресторана мы ушли примерно без четверти час.

— И вы вернулись домой один?

— Да, один, герр Фабель. Так что на последующее время алиби предоставить не могу.

— Это уже не важно, герр Ланг, — ответил Фабель. — Все указывает на то, что герр Хаузер умер между десятью вечера и полуночью.

Фабелю показалось, что на невозмутимой физиономии Ланга что-то дрогнуло, словно уточнение времени гибели Хаузера делало его смерть более реальной.

— Ваши отношения с герром Хаузером не были моногамными?

— Нет. Во всяком случае, если речь идет о Гансе Йохиме.

— Вы не знаете, с кем еще у него были отношения?

Ланг на мгновение растерялся.

— Что вы имеете в виду? А! Понял… Нет. У Ганса Йохима было множество знакомых, но никого… ну, в общем, я был его единственным компаньоном.

— А о чем вы подумали, когда мы спросили насчет отношений? — поинтересовался Фабель.

— Да ни о чем. Я просто не понял, о чем идет речь: о личных или профессиональных связях. Или, в случае Ганса Йохима, политических. Дело в том, что он очень странно себя вел иногда. Как-то раз он слегка перебрал и долго убеждал меня никогда не связываться с неправильной группой лиц. Говорил о неверном выборе.

Фабель покосился на книжку, которую Ланг поставил на полку.

— А герр Хаузер, случайно, никогда не рассказывал вам о своем прошлом? Я имею в виду о тех временах, когда он был активистом, и все такое?

— Без конца, — устало ответил Ланг. — Постоянно разглагольствовал о том, что его поколение спасло Германию. И что они создали то общество, в котором мы сейчас живем. Похоже, он думал, что мое поколение, как он изволил выражаться, все испоганило.

— А рассказывал он что-либо о своей непосредственной деятельности? Или о своих товарищах?

— Как ни странно, нет. Единственный человек, о котором он упоминал, — Бертольд Мюллер-Фойт. Ну, сенатор от «зеленых». Ганс Йохим ненавидел его всеми фибрами. Он постоянно твердил, что Мюллер-Фойт думает, что однажды станет канцлером и вся возня «леди Макбет» с женой первого мэра Шрайбера связана именно с этим. Ганс Йохим говорил, что Мюллер-Фойт и Ганс Шрайбер слеплены из одного теста. Бессовестные оппортунисты. Он знал обоих еще в университете и презирал с тех времен. Особенно Мюллер-Фойта.

— А говорил он что-нибудь об обвинениях, выдвинутых в прессе против Мюллер-Фойта Ингрид Фишманн? Насчет похищения Видлера?

— Нет. Во всяком случае, мне.

— Герр Хаузер контактировал с Мюллер-Фойтом? Я имею в виду недавно.

Ланг пожал плечами:

— Насколько мне известно, нет. Я бы сказал, что Ганс Йохим всячески старался его избегать.

Фабель кивнул. Некоторое время он переваривал услышанное от Ланга. В общем, ничего нового тот не сказал.

— Вам наверняка известно, что за те же сутки точно таким же способом, что и герр Хаузер, был убит еще один человек. Имя второй жертвы — доктор Гюнтер Грибель. Это имя вам ни о чем не говорит? Герр Хаузер никогда не упоминал некоего доктора Грибеля?

Ланг покачал головой:

— Нет. Не могу сказать, что когда-либо слышал от Ганса Йохима это имя.

— Мы поговорили с персоналом «Пожарного депо», — произнесла Анна. — Нам сказали, что герр Хаузер периодически там выпивал и разговаривал с каким-то пожилым мужчиной, примерно его ровесником. У вас нет никаких соображений, кто это мог быть?

— Извините, нет. Послушайте, я не пытаюсь мешать или затруднять следствие. Просто Ганс Йохим впускал меня в свою жизнь лишь тогда, когда хотел. И что бы вы о нем ни сказали, меня мало что удивит. Он был очень-очень скрытным. Несмотря на все его стремление к публичности. Иногда я думаю, что Ганс Йохим прятался на виду. Скрывал себя истинного, играя роль публичной персоны. Будто имелось что-то тайное, что он прятал от всех.

Фабель поразмыслил над словами Ланга. Сказанное о Хаузере отлично подходило и Грибелю, только в несколько иной форме.

— Все мы такие, — заметил Фабель. — В той или иной степени.


На обратном пути в Полицайпрезидиум Фабель в машине обсудил Ланга с подчиненными.

— Я все перепроверю, — сказала Анна, — но, честно говоря, алиби не до конца освобождает Ланга от подозрения в убийстве Хаузера. Если он из ресторана прямиком направился в квартиру Хаузера и если допустить не совсем верное определение времени смерти, то он вполне мог успеть.

— Для этого придется временной промежуток слишком уж увеличить, — возразил Фабель. — Хотя, должен признаться, что-то в этом Ланге меня беспокоит. Но главное в другом: предложенная тобой последовательность событий не вписывается в показания Шулера. Он видел Хаузера с гостем, сильно смахивающим на Ланга, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого. А у Ланга на это время железное алиби.

Фабель высадил Анну с Хэнком у Полицайпрезидиума и направился домой в Позельдорф. Теплой летней ночью Гамбург переливался огнями. У Фабеля в подсознании что-то сильно свербело, замутняя мысли о расследуемом деле, но усталый мозг никак не желал отбросить помеху. Ведя машину, Фабель вдруг осознал: это дело начинает его бесить. Дело без зацепок. И это означало, что прорыва может не быть до тех пор, пока убийца не нанесет новый удар. Учитывая, что он убил двоих за двадцать четыре часа и с тех пор затих, не исключено, что работа убийцы завершена. И что он останется безнаказанным.


Полночь. Гриндельфиртель, Гамбург

Когда Фабель ехал домой от Полицайпрезидиума, Леонард Шулер сидел в своей однокомнатной квартире в Гриндельфиртеле, подсчитывая заработанные очки. Ему не предъявили никаких обвинений. Он сознался в краже велосипеда, сообщил, что в ту ночь имел при себе набор квартирного вора, но, как сказал старший полицейский, их это не интересовало. Старший полицейский и вправду напугал Шулера, пригрозив сделать из него приманку для психа, оскальпировавшего тех мужиков. Но хоть Леонард и перепугался, соображаловки не растерял: у него хватило ума не говорить ничего сверх необходимого минимума. Причина, по которой угрозы старшего полицейского так напугали Леонарда, состояла в том, что ему удалось куда лучше рассмотреть того парня в квартире, чем он признался в полиции. А парень в квартире преотлично рассмотрел Леонарда.

Шулер намеревался залезть в квартиру, если там никого не окажется, и распланировал свой отход чуть лучше, чем обычно. Довольный, что сумел вскрыть замок цепочки велика, он оставил его у стенки на аллее, прежде чем просочиться во внутренний дворик. Та ночь была не очень темной, но когда Леонард обогнул дом, то увидел, что внутренний дворик погружен в тень окружающих строений. Шулер поначалу воспринял это как подарок для взломщика, но вскоре понял, что кто-то из обитателей дома озаботился проблемами безопасности — сработал датчик движения и зажегся яркий свет. Шулер на мгновение ослеп и не глядя шагнул вперед. Должно быть, мусорные баки были полны, потому что он споткнулся о бутылки, стоявшие рядом с баками, и они с грохотом покатились по брусчатке дворика.

Шулеру потребовалось время, чтобы глаза привыкли к внезапному яркому свету. И тогда он увидел обоих мужчин. Неловкость Шулера явно нарушила их беседу, они подошли к окну и посмотрели прямо на него — он находился метрах в полутора от окна. Один из мужчин был постарше, и теперь Шулер знал, что это был Хаузер, а второй помоложе. Выражение лица молодого мужчины — точнее, отсутствие всякого выражения — и перепугало Шулера до полусмерти. А сейчас его охватывал еще больший ужас при мысли об этом человеке — ведь он знал, что потом произошло.

Он видел мертвое, бесстрастное лицо убийцы.

Когда Шулер вновь и вновь вспоминал этот взгляд и жуткое спокойствие мужчины, точно знавшего, какое чудовищное деяние будет вот-вот совершено, его пробивала дрожь.

Старший полицейский Фабель был прав. Он точно описал чудовище, отправляющее людей в ад, прежде чем убить. Шулер не желал иметь с этим ничего общего. Кем бы — или чем бы — ни был этот убийца, полиция его никогда не поймает.

А сам Шулер теперь оказался вне игры.


ГЛАВА 10

Тринадцатый день после первого убийства: среда, 31 августа 2005 года


09.10. Полицайпрезидиум, Гамбург

Фабель сидел за рабочим столом с семи тридцати. Он снова просмотрел досье БКА, полученные от Ульриха, и перенес в свой альбом, который достал из ящика стола, максимальное количество информации.

Затем он позвонил в офис Бертольда Мюллер-Фойта. После того как Фабель представился, ему сообщили, что сенатор по охране окружающей среды работает дома, как он часто делает, чтобы пореже ездить на машине и в результате наносить меньше вреда природе. Секретарь Мюллер-Фойта сказала, что тем не менее может прямо сейчас согласовать для Фабеля время встречи с сенатором на сегодня и перезвонить.

Фабель позвонил еще в одно место — Хэнк Герман достал для него номер телефона Ингрид Фишманн, журналистки.

— Алло, фрау Фишманн? Говорит гаупткомиссар Йен Фабель из полиции Гамбурга. Я работаю в Комиссии по расследованию убийств и в данный момент веду следствие по убийству Ганса Йохима Хаузера. Скажите, не могли бы мы с вами встретиться? Думается, у вас есть для меня информация.

— О!.. Понятно… — Голос женщины на другом конце провода казался более молодым и авторитетным, чем Фабель почему-то ожидал. — Хорошо… Как насчет трех часов в моем офисе?

— Отлично. Спасибо, фрау Фишманн. Адрес у меня есть.

Через пару минут после разговора с Ингрид Фишманн перезвонила секретарь Мюллер-Фойта с сообщением, что сенатор согласен встретиться, если Фабель прямо сейчас подъедет к нему домой. Она дала Фабелю адрес за пределами Гамбурга, на южном берегу Эльбы. «Против того, чтобы я накручивал километры, он не возражает», — подумал Фабель, вешая трубку.


Дом Мюллер-Фойта оказался огромным модерновым строением, каждый угол и деталь которого просто кричали о достатке хозяина, и Фабель подумал, что бывший пламенный «зеленый» левак с большим энтузиазмом уступил соблазнам общества потребления. Однако, подходя к главному входу, Фабель заметил: то, что выглядело как синий мрамор, покрывающий фасад, при ближайшем рассмотрении оказалось солнечными панелями.

Дверь открыл сам Мюллер-Фойт. Как запомнил Фабель по встрече в ресторане Лекса, сенатор был невысоким, но крепко сбитым широкоплечим мужчиной. На его загорелом лице сияла широкая белозубая улыбка.

— Герр главный комиссар, прошу… Проходите…

Фабель был наслышан о знаменитом обаянии Мюллер-Фойта: судя по всему, это его основное оружие в поединках как с женщинами, так и с политическими противниками. Но было общеизвестно, что сенатор в любой момент мог свое обаяние выключить. Он умел быть весьма агрессивным и очень резким в высказываниях противником. Политик провел Фабеля в просторную гостиную с отделанным сосновой доской высоким сводчатым потолком и предложил что-нибудь выпить. Фабель отказался.

— Чем могу быть полезен, герр Фабель? — спросил Мюллер-Фойт, усаживаясь на широкую угловую софу и жестом предлагая Фабелю последовать его примеру.

— Вы наверняка слышали о смерти Ганса Йохима Хаузера и Гюнтера Грибеля? — поинтересовался Фабель.

— Господи, конечно! Жуткое дело.

— Насколько мне известно, вы довольно неплохо знали герра Хаузера.

— Да, знал. Но годами с ним практически не общался. Вообще-то совсем не общался в последнее время. Когда-то сталкивался с Гансом Йохимом на конференциях или встречах активистов. Ну и Гюнтера я, конечно, тоже знал, хоть и не очень хорошо. Я не видел его даже дольше, чем Ганса Йохима.

Фабель удивился.

— Простите, герр Мюллер-Фойт, вы говорите, что знали обоих?

— Да, конечно. А что тут странного?

— Ну… — Фабель секунду помолчал. — Цель моего визита — узнать, не можете ли вы пролить свет на возможную связь между обеими жертвами. Связь, которую, вынужден добавить, нам до сих пор так и не удалось обнаружить. А теперь, судя по всему, получается, что вы и есть эта связь.

— Польщен, что столь ценен для вашего расследования, — улыбнулся Мюллер-Фойт. — Но уверяю вас, я не единственная связь. Они были знакомы друг с другом.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Гюнтер был странным малым. Высокий, тощий, молчун, он все же был активистом студенческого движения. Впрочем, меня не удивляет, что эту связь не засек ваш радар. Через некоторое время он исчез из виду. Словно потерял всякий интерес к участию в волнениях. Но и он, и Ганс Йохим были какое-то время членами «Группы Геи». Как и я.

— О?!

— «Группа Геи» существовала весьма краткий период времени, должен признаться. Пустая говорильня по большому счету. Я оттуда ушел, когда там все стало слишком… эзотерическим, скажем так. Политические цели смешались с идиотской философией — язычеством и все такое прочее. Группа распалась. Давненько это было…

— Насколько хорошо знали друг друга Грибель и Хаузер? — спросил Фабель.

— Вот уж не знаю. Друзьями они точно не были. Просто были знакомы по «Группе Геи». Возможно, они общались и вне группы, но мне об этом ничего не известно. Знаю, что Грибеля сильно уважали за ум, но, должен сказать, лично я всегда считал его занудой. Очень обстоятельный и довольно односторонний.

— А вы с Грибелем общались после тех давних дней «Группы Геи»?

— Никогда, — ответил Мюллер-Фойт.

— Кто еще в нее входил?

— Это было давно, герр Фабель. Целую жизнь назад.

— Ну хоть кого-то вы должны помнить.

Фабель, наблюдая, как Мюллер-Фойт задумчиво теребит седеющую, аккуратно подстриженную бородку, вдруг осознал, что не может прочитать этого человека или хотя бы определить, насколько много он скрывает.

— Помню, была женщина, с которой у меня продолжался некоторое время роман, — проговорил Мюллер-Фойт. — Ее звали Беата Брандт. Не знаю, что с ней потом сталось. И Пауль Шайбе… Он тоже был членом «Группы Геи».

— Архитектор?

— Да. Он только что выиграл конкурс на строительство в Хафенсити. И он единственный из группы, с кем я по-прежнему регулярно общаюсь, если отбросить редкие случаи, когда я сталкивался с Гансом Йохимом. Пауль Шайбе был и остается очень талантливым архитектором… очень передовым в плане проектирования домов, наносящих минимальный ущерб окружающей среде. Его последний проект для Прибрежного квартала в Хафенсити просто великолепен.

Фабель записал имена и фамилии: Беата Брандт и Пауль Шайбе.

— Еще кого-нибудь припоминаете?

— Пожалуй, нет… Имена, во всяком случае, на ум не приходят. Я никогда особенно не увлекался деятельностью «Группы Геи», если вы понимаете, о чем я.

— А не помните, Франц Мюльхаус имел отношение к группе?

Имя явно ошарашило Мюллер-Фойта, но затем на его лице отразилось подозрение.

— A-а… Понятно. Вас интересует вовсе не моя возможная связь с жертвами, верно? Если вы пришли расспросить меня о Рыжем Франце Мюльхаусе из-за инсинуаций, распространяемых Ингрид Фишманн, то можете убираться из моего дома к чертовой матери.

— Во-первых, — поднял руку Фабель, — я здесь исключительно потому, что пытаюсь найти связь между жертвами. Во-вторых, речь идет о расследовании убийств, и вам придется отвечать на вопросы, герр сенатор, уж тут вы мне поверьте. Мне наплевать, какой пост вы занимаете. По городу бродит маньяк, увечащий и убивающий людей, входивших в ваш круг в семидесятые — восьмидесятые годы. Мы можем продолжить разговор тут или в Полицайпрезидиуме, но мы так или иначе его продолжим.

Мюллер-Фойт сверлил Фабеля взглядом. Фабель понял, что пристальный взгляд политика вызван не яростью. Сенатор просто пытался оценить его, старался понять, блефует он или нет. Было совершенно очевидно, что Мюллер-Фойт обладал большим опытом политических баталий и напугать его непросто. Фабелю очень не нравилось хладнокровное и бесстрастное поведение политика.

— Не знаю, что вы думаете обо мне и людях моего типа, герр Фабель. — Мюллер-Фойт расслабился и снова откинулся на спинку софы. — Я имею в виду тех из нас, кто активно участвовал в движении протеста. Но мы изменили Германию. Многие привилегии, многие фундаментальные ценности и свободы, которые большинство людей теперь воспринимает как данность, являются прямым следствием наших действий в те годы. Мы приближаемся к тому моменту, если вообще уже к нему не пришли, когда можем снова гордиться тем, что мы немцы — либеральная, мирная нация. Мы это сделали, Фабель! Мое поколение. Наш протест разорвал и вымел из всех уголков общества последние клочки темной паутины. Мы первое поколение, не видевшее непосредственно войну, холокост, и мы совершенно ясно дали всем понять: наша Германия не будет иметь ничего общего с той Германией. Я признаю, что участвовал в уличных манифестациях. Признаю, что порой они принимали не совсем корректную форму. Но в основе моих взглядов лежит пацифизм: я не верю в насилие по отношению к планете Земля и не верю в насилие в отношении людей. Как уже сказал, тогда в горячке я совершал деяния, о которых сейчас сожалею, но я никогда — ни тогда, ни теперь — не смог бы отнять у человека жизнь в угоду политическим убеждениям; не важно, насколько тверды эти убеждения. И на мой взгляд, именно это отделяет меня оттого, что происходило прежде.

Мюллер-Фойт помолчал, не сводя глаз с Фабеля, потом продолжил:

— Если вдруг у вас возник вопрос, который вы, возможно, не хотите задавать, то позвольте мне все же на него ответить. Несмотря на инсинуации Ингрид Фишманн и тот политический капитал, который жена первого мэра хотела извлечь из этих инсинуаций, я никоим образом не причастен к похищению и убийству Торстена Видлера. Я не имею ничего общего ни с этим, ни с осуществившей это похищение группировкой.

— Ну, как я сказал, меня интересует только связь между двумя жертвами, — напомнил Фабель. — Я лишь хотел узнать, не был ли Франц Мюльхаус членом «Группы Геи».

— Господи, нет! Уж это я бы помнил. — Мюллер-Фойт на мгновение задумался. — Хотя мне понятно, почему вы спросили. Мюльхаус обладал немалым влиянием в движении, и его идеи и идеи «Группы Геи» имели некоторое сходство… Но нет. Рыжий Франц Мюльхаус к ней никакого отношения не имел.

— А кто был лидером группы?

Мюллер-Фойт слегка растерялся, услышав вопрос Фабеля.

— Да не было никакого лидера. Это был коллектив. И управление было, соответственно, коллективное.

Они проговорили еще минут пятнадцать, затем Фабель встал и поблагодарил Мюллер-Фойта за уделенное время и сотрудничество. Мюллер-Фойт в ответ пожелал Фабелю удачи в поимке убийцы.

Сворачивая с подъездной дороги в город на шоссе, Фабель размышлял о том, что теперь у него есть точка соприкосновения между Гансом Йохимом Хаузером и Гюнтером Грибелем, а также о том, насколько откровенным казался Мюллер-Фойт. «Тогда почему, — подумал Фабель, — у меня стойкое ощущение, что Мюллер-Фойт не сказал ровным счетом ничего?


Двигаясь к Гамбургу по шоссе В73, Фабель позвонил Вернеру и рассказал о связи между обеими жертвами, а также вкратце передал основные моменты беседы с Мюллер-Фойтом.

— Мне надо поговорить с этим архитектором, Паулем Шайбе, — заявил Фабель. — Можешь найти контактный телефон и организовать встречу? Начни лучше всего со звонка ему на работу.

— Конечно, Йен. Я перезвоню.

Фабель только что свернул на магистраль А7 и двигался в направлении тоннеля через Эльбу, когда телефон в машине зазвонил.

— Привет, Йен, — раздался голос Вернера. — У меня только что состоялась весьма странная беседа с сотрудниками в офисе Шайбе. Я разговаривал с его замом, парнем по фамилии Паульсен. Его чуть удар не хватил, когда я сказал, что это из Комиссии по расследованию убийств их беспокоят. Он подумал, я звоню, потому что найден труп Шайбе или что-то в этом роде. По словам Паульсена, в понедельник Шайбе был на приеме в ратуше и с тех пор не появлялся. Насколько я понял, сегодня вечером должен состояться официальный прием по поводу грандиозного проекта в Хафенсити, и в офисе переживают, что он может там не появиться. Похоже, мы имеем дело с пропажей человека.

— Или с убийцей в бегах, — усмехнулся Фабель. — Пошли туда кого-нибудь разузнать подробности. Думаю, нам стоит самим побывать на этом приеме. Я вернусь к пяти. Сейчас заеду в университет, а в три у меня встреча с той журналисткой, Фишманн. Еще что-нибудь есть?

— Ну только разве что Анна нашла концы по той мумии времен Второй мировой. Семья больше на той улице не проживает. Дом во время войны разбомбили, но Анна узнала о ком-то, кто был другом того погибшего парня. Хочешь, чтобы она продолжила?

— Нет, не стоит. Я сам этим займусь. Это мое дело. Попроси Анну положить отчет мне на стол.

Едва Фабель дал отбой, как телефон зазвонил снова.

— Фабель слушает! — нетерпеливо рявкнул он.

В трубке трещали электронные помехи. А затем раздался голос. Нечеловеческий.

— Ты получишь предупреждение… — Голос звучал так, словно шел через специальную, искажающую его аппаратуру.

Фабель взглянул на дисплей, но номер не определился.

— Кто это, черт подери?

— Ты получишь предупреждение. Но только одно. — Звонивший дал отбой.

Фабель двинулся дальше к тоннелю через Эльбу. Чудной какой-то звонок. Может, кто-то даже не понял, что звонит офицеру полиции. Но где-то в глубине души у Фабеля зазвенел тревожный колокольчик.


10.00. Факультет археологии, Гамбургский университет

— Ну как, нашли родню нашего обитателя из Хафенсити? — Доктор Шевертс, улыбаясь, предложил Фабелю стул.

— Нет. Пока нет, к сожалению. Боюсь, у меня сейчас есть более срочные дела.

— Этот так называемый Гамбургский Парикмахер?

— Да. Это дело оказалось… — Фабель попытался подобрать нужное слово, — непростым для нас. И, откровенно говоря, я цепляюсь за любую соломинку, которая подворачивается.

— И почему у меня такое ощущения, что я одна из таких соломинок?

— Простите, но я пытаюсь подобраться к этому делу с самых разных сторон. Мне нужно понять смысл, понять, почему этот маньяк снимает скальпы. И я просто подумал, что вы, быть может, проведете какие-то исторические параллели.

— Должен заметить, что, на мой взгляд, смысл послания убийцы уловить несложно, — ответил Шевертс. — Забрать голову или скальп побежденного врага — одна из самых древних и самых распространенных традиций собирания трофеев. Когда убиваешь врага, ты забираешь его скальп. Таким образом ты не только убиваешь врага, но еще и унижаешь и оскорбляешь. И получаешь трофей, подтверждающий твою воинскую доблесть. На каждом континенте развивалась как минимум одна культура, основной характерной чертой которой было снятие скальпа или головы побежденного.

— Не знаю… — Фабель нахмурился, припомнив кабинет Грибеля, его лысеющий скальп, покрашенный в неестественный рыжий цвет и пришпиленный к книжной полке. — Убийца не забирает скальпы с собой. Наоборот, оставляет на видном место, гордо вывешивая на всеобщее обозрение прямо в доме жертвы.

— Возможно, он таким образом демонстрирует свою удаль. Скифские воины обычно привязывали скальпы врагов к удилам своих коней просто потому, что все могли их там увидеть. Может, этот ваш Парикмахер считает, что вывесить скальп жертвы прямо на месте убийства — самый эффектный способ похвастаться.

— Вы сказали, снятие скальпов было повсеместной практикой. Здесь тоже? В этой части Европы? — поинтересовался Фабель.

— Конечно. В Германии найдено множество тому подтверждений. В частности, в ваших краях… В Восточной Фризии, я имею в виду. Едва ли можно утверждать, что ваши фризские предки сняли больше скальпов, чем обитатели других регионов, просто дело в том, что природные условия Восточной Фризии способствовали сохранению болотных мумий и артефактов. В прошлый раз мы с вами говорили о Рыжем Франце. Так вот, в Бентхайме, рядом с голландской границей и неподалеку от того места, где нашли Рыжего Франца, обнаружили оскальпированные черепа и несколько скальпов в городище бронзового века. — Шевертс прошел к книжным полкам, взял пару тетрадок и вернулся к столу. Полистав одну из них, он продолжил: — Да… Вот, например, находки, сделанные совсем близко от вашего родного города. В 1860-х из болота Танненхаузена было извлечено пять болотных мумий.

Фабель отлично знал, о чем говорит Шевертс. Танненхаузен был маленьким населенным пунктом в северном пригороде Ауриха, самого крупного города Восточной Фризии, несколькими километрами южнее Нордена и Норддайха, где Фабель вырос. Это была территория зеленых болот и черных топей, прудов и озер. Танненхаузен располагался между тремя водоемами: болотами Танненхаузен, Крайтхюттен и Меерхузен. Фабель в детстве частенько ездил туда на велосипеде. А в самом сердце болота находилось большое древнее озеро Эвигес-Меер — Вечное озеро. Само его название говорило, что оно существует с незапамятных времен. Вдобавок ко всему оказалось, что болота вокруг озера пересечены деревянными гатями, построенными четыре-пять тысяч лет назад.

— Все пять тел, найденные в Танненхаузене, были оскальпированы, — продолжил Шевертс. — И подобные находки есть по всей Европе, до самой Сибири. Судя по всему, этот обычай был весьма распространен в Европе бронзового века от Урала до Атлантики. Вообще-то скифы так часто это делали, что древние греки даже особое слово изобрели.

Фабелю вдруг припомнились его шотландские предки. Скотты заявляли, что их родина — Скифия, степи и что они прошли через Северную Африку, на несколько поколений задержались в Испании и Ирландии, а потом завоевали Шотландию. Он представил себе предка, жившего не так уж давно, для которого снимать скальпы было обычным делом.

— А значение скальпирования всегда было триумфальным? — спросил Фабель. — Просто чтобы показать, скольких врагов убил воин?

— Главным образом да, но, возможно, не только. Есть свидетельства, что скальп снимали с людей, включая и детей, умерших естественной, а не насильственной смертью. Вероятно, в данном случае скальпирование — способ почтить умерших, сохранить память о них. Способ поклонения предкам.

— Сомневаюсь, что наш парень руководствуется этими мотивами, — усмехнулся Фабель.

Шевертс откинулся на стуле. Огромный плакат с изображением Красавицы Лулан висел у него за спиной.

— Если хотите знать мое мнение — личное, не профессиональное, — то я бы сказал, что скальпирование было настолько распространенным явлением во всех культурах, что превратилось практически в инстинкт. Я мало что понимаю в психологии или в вашей работе, но мне известно: серийные убийцы и психи обожают брать трофеи. Я считаю, скальпирование — архетипичная форма собирания трофеев. Ваш убийца может это делать просто потому, что ему кажется — так и надо, и всякие заумные культурные и исторические ссылки тут совершенно ни при чем.

Фабель улыбнулся и встал.

— Может, вы и правы. — Он пожал руку Шевертсу. — Огромное спасибо, что уделили мне время, герр доктор.

— Не за что, — ответил Шевертс. — Могу я взамен попросить вас об одолжении?

— Ну разумеется…

— Пожалуйста, дайте мне знать, если сумеете найти семью того мумифицированного человека из Хафенсити. Мне не часто случается увязать подлинное имя и подлинную жизнь с теми останками, которые я нахожу в процессе работы.

— Боюсь, в моей работе все с точностью до наоборот, — ответил Фабель. — Но, безусловно, сообщу вам.


Полдень. Харвестехуде, Гамбург

Фабель позвонил в Полицайпрезидиум и велел Вернеру передать заму Шайбе, чтобы тот ждал визита Фабеля. Архитектурное бюро находилось в очень современном здании. Четкие линии и закругленные углы офиса Шайбе напомнили Фабелю дом Мюллер-Фойта. Интересно, подумал Фабель, а не Шайбе ли проектировал дом Мюллер-Фойта? И тут же расстроился, что не задал политику этот вопрос.

Полуденное солнце прикрылось тоненькой вуалью облаков, Фабель снял темные очки и некоторое время спокойно сидел, прежде чем двинуться дальше. Когда он позвонил Вернеру, то заодно попросил выяснить в техническом отделе и отследить тот непонятный звонок в машину. Фабель понимал, что вряд ли это удастся, но звонок его тревожил. Электронное оборудование, искажающее голос, — слишком дорогая игрушка для телефонного хулигана, и у Фабеля было неприятное ощущение, что он, возможно, беседовал с так называемым Гамбургским Парикмахером. Он проследил взглядом за проходившей мимо его машины молоденькой девушкой, весело с кем-то щебетавшей по мобильнику. Всегда приятно посмотреть на человека, ведущего нормальную жизнь и нормальные разговоры.

Когда Фабель вошел через большие стеклянные двери «Архитектурного бюро Шайбе», его встретил высокий худощавый бритоголовый мужчина лет тридцати пяти. Он представился как Томас Паульсен, заместитель директора по практической работе. Его улыбка была несколько виноватой.

— Спасибо, что заехали, герр гаупткомиссар, но я рад сообщить, что наше беспокойство насчет герра Шайбе не имело оснований. Буквально десять минут назад он дал о себе знать.

— Я здесь не по поводу пропажи человека, — сообщил Фабель. — Мне надо поговорить с герром Шайбе в рамках расследуемого дела. Где он?

— Но… он не сказал. Извинился, что исчезал, сказал, возникли семейные проблемы, которыми пришлось срочно заняться. Он уехал из города сразу же после приема в ратуше в понедельник, потому мы с тех пор и не могли с ним связаться, — объяснил Паульсен. — Смею вас заверить, мы все испытали огромное облегчение. Сегодня вечером проект будет официально представлен публике и прессе в Шпайхерштадте. Герр Шайбе заверил, что будет там и лично проведет презентацию.

— Вы сами с ним разговаривали?

— Ну, вообще-то нет… не разговаривал. Он прислал электронное сообщение. Но гарантировал, что будет там.

— Значит, я тоже приду, — кивнул Фабель. — Если будете общаться с герром Шайбе снова, пожалуйста, передайте, что ему придется выкроить время для разговора со мной.

— Хорошо… Но я знаю, что он будет очень занят. Там…

— Поверьте, герр Паульсен. То, о чем я собираюсь говорить с герром Шайбе, куда важнее. Увидимся — и с вами, и с ним — вечером.


Фабель решил перекусить в забегаловке Дирка Штеллеманса возле порта. Солнце вышло из-за облаков, и яркий свет заливал сверкающие столики и зонтики заведения Дирка. Когда Фабель приехал, там было много народу, но Дирк, заметив друга среди посетителей, просиял.

Фабелю было жарко, он вспотел, потому заказал пива и минералки, а еще решил взять булочку с колбасой и сыром. Схватив все это, он устроился за одним из немногих свободных высоких столиков. Как только народу слегка поубавилось, Дирк подошел к нему:

— Ну и как твоя охота на апачей?

Фабель изобразил непонимание.

— Собиратель скальпов… скоро его поймаешь? — уточнил Дирк.

— Не похоже, — уныло передернул плечами Фабель. — У меня впечатление, что я тону во всякой фигне. Генетическая память… террористы… да я уже могу книгу написать на тему «Экскурс в историю скальпирования»…

— Ты возьмешь его, Яник, — сказал Дирк. — Ты всегда их берешь.

— Не всегда… — Фабель вспомнил, что Роланд Бартц тоже назвал его Яником. — Я подумываю бросить все это, Дирк.

— Свою работу? Ты никогда ее не бросишь. В ней вся твоя жизнь.

— Не знаю, — покачал головой Фабель. — Не уверен даже, следовало ли выбирать эту стезю. Мне предложили кое-что другое. Шанс снова стать цивильным.

— Не могу себе этого представить, Йен…

— А я могу. Я сыт по горло всеми этими смертями. Постоянно вижу смерть вокруг. Не знаю… Может, ты и прав. Но это дело меня достало.

— А что там насчет генетической памяти? И какое это имеет отношение к убийствам?

Фабель вкратце и насколько мог доходчиво объяснил, чем занимался по роду деятельности Гюнтер Грибель, один из убитых.

— А знаешь, Йен… я в это верю. По-моему, в этом что-то есть.

— Ты? — скептически усмехнулся Фабель. — Шутишь?

— Нет… — Дирк говорил совершенно серьезно. — Я правда верю. Помню, я тогда проработал в силовых структурах пару лет, и нас вызвали на взлом. Была зима, шел снег. Тот малый вылез через заднее окно посреди ночи и оставил следы на снегу. Это были единственные следы там, так что мы просто по ним пошли. Быстро двигались за ним следом по снегу и в конечном итоге нагнали.

— Это ты к чему? — с подозрением спросил Фабель, будто ждал подвоха.

— И вот когда мы его преследовали, у меня вдруг возникло странное чувство. Не очень приятное. Мне действительно показалось, что я такое уже прежде делал. Только вот не помню когда.

— Только не говори мне, что веришь в реинкарнацию! — воскликнул Фабель.

— Нет. Это совсем не то. Было такое чувство, будто это не мои воспоминания, а переданные мне каким-то образом, — смущенно рассмеялся Дирк. — Ты же меня знаешь… Я всегда любил мистику. Просто появилось странное чувство, вот и все.


15.00. Шанценфиртель, Гамбург

Дом, построенный в стиле югендштиль, стоял прямо на углу Шанценфиртель, и Фабель мог рассмотреть за уродскими граффити элегантную каменную кладку, украшенную деталями в манере ар-деко. Никаких дверных табличек или других указателей на расположенные в здании офисы не наблюдалось, так что Фабелю пришлось громко произнести свое имя и должность в домофон, а потом подождать пару секунд, прежде чем раздалось жужжание и щелчок открываемой двери.

Ингрид Фишманн ждала его на верху небольшой лестницы. Женщина лет тридцати пяти с прямыми русыми волосами. Лицо могло бы считаться красивым, если бы несколько тяжеловатые черты не делали его чуть ли не мужеподобным. Волосы до плеч, длинная свободная юбка и топ придавали ей хипповатый вид, мало соответствовавший ее возрасту.

Она вежливо улыбнулась и протянула руку:

— Проходите, пожалуйста, герр Фабель.

Помимо крошечного коридора в квартире имелось две комнаты. Одна, совершенно очевидно, использовалась для хранения досье и справочных материалов, вторая — явно офис фрау Фишманн. Несмотря на наличие книжных полок и стоек для досье, настенного календаря и доски объявлений на стене, помещение все еще напоминало гостиную.

— Моя квартира через две улицы отсюда, — объяснила фрау Фишманн, усаживаясь за свой рабочий стол. Фабель заметил над единственным окном плакат «Разыскиваются» с изображением членов «Группы Баадер-Майнхоф» 1971 года. Девятнадцать черно-белых изображений лиц. Плакат символизировал весьма специфический момент в немецкой истории. — Этот офис я арендую. Сама не знаю почему, но мне всегда казалось необходимым не смешивать мое личное пространство с профессиональным. Ну и еще я использую этот адрес для деловой переписки. Учитывая чрезмерную обидчивость некоторых людей, о которых я пишу, не афишировать свой домашний адрес не так уж глупо. Пожалуйста, присаживайтесь, герр Фабель.

— Могу я поинтересоваться, почему вы пишете то, что пишете? Ну, в смысле, все эти события происходили, когда вы были еще ребенком.

Фишманн улыбнулась, продемонстрировав слегка крупноватые зубы.

— А знаете, почему я согласилась с вами встретиться, герр Фабель?

— Надеюсь, чтобы помочь мне поймать убийцу-психопата.

— Ну и это тоже, конечно. Но я в первую очередь журналистка. Чую в этом интересный сюжет для материала и рассчитываю на некоторые преференции.

— Боюсь, сделки меня не интересуют, фрау Фишманн. Моя единственная забота — отловить этого убийцу, прежде чем кто-нибудь еще лишится жизни. Для меня жизнь людей куда важней газетных статей.

— Не сердитесь, герр Фабель. Я согласилась встретиться с вами, потому что вот уже много лет выставляю на всеобщее обозрение лицемерие тех, кто поддерживал или активно участвовал в терроре семидесятых — восьмидесятых, а теперь жаждет политической власти или коммерческого успеха. За время расследований мне так и не удалось найти ни единой разумной причины, почему эти избалованные детки из среднего класса вздумали поиграть в революционеров. И больше всего меня выводит из себя способ, с помощью которого некоторые представители «леваков» хотели подвести интеллектуальную доктрину под убийство и увечье ни в чем не повинных граждан. — Фишманн помолчала. — Как полицейский Гамбурга, вы наверняка знаете, что полиция Гамбурга изрядно пострадала от «Фракции Красной армии» и ее приспешников. Вам ведь известно, что первым полицейским, убитым ими, был офицер гамбургской полиции.

— Конечно. Норберт Шмидт, это произошло в семьдесят первом году. Ему было всего тридцать три.

— Затем последовала перестрелка в мае семьдесят второго, во время которой был ранен гаупткомиссар Ганс Экхардт, позже умерший от ран.

— Да, об этом мне тоже известно.

— Ну а потом, естественно, была перестрелка между гамбургской полицией и членами отколовшейся группировки, «Группой радикальных акций», после сорвавшегося ограбления банка, в восемьдесят шестом году. Один полицейский был убит, другой — тяжело ранен. Раненому полицейскому повезло, он выжил. Он застрелил Гизелу Фром, одну из террористок. Как только вы назвали свою фамилию, я тут же поняла, кто вы, герр Фабель. Ваше имя попалось мне, когда я искала материалы о Хендрике Свенссоне и «Группе радикальных акций». Это ведь вы застрелили Гизелу Фром, не так ли?

— К сожалению, да. У меня не было выбора.

— Я знаю, герр Фабель. Когда я услышала, что именно вы расследуете убийство Хаузера, то поняла: найдется материала и для меня, как я уже и говорила.

— Эти убийства могут не иметь ничего общего с вашими исследованиями. Просто обе жертвы, Хаузер и Грибель, примерно ровесники и в свое время участвовали, хоть и в разной степени, в радикальном движении. Я покопался в их прошлом и не нашел никаких прямых связей между ними. Но в их прошлом фигурируют одни и те же лица, и в том числе Бертольд Мюллер-Фойт, сенатор Гамбурга от «зеленых». Как я понял, вас интересует его прошлое как активиста.

— Его прошлое как террориста. — В голосе Фишманн зазвучала горечь. — Политические амбиции Мюллер-Фойта простираются куда дальше сената Гамбурга. У него очень большие амбиции. Он уже объявил войну человеку, бывшему его ближайшим политическим союзником, первому мэру Гансу Шрайберу, просто потому, что видит в нем потенциального соперника в дальнейшем пути. Пути, который, как Мюллер-Фойт надеется, приведет его в Берлин. И его амбиции оскорбительны, потому что у меня нет никаких сомнений: это он был за рулем машины, на которой похитили промышленника Торстена Видлера, а затем и убили.

— Мне известны ваши высказывания о сенаторе Мюллер-Фойте. Знаю также, что жена Ганса Шрайбера вас цитировала. Но есть ли у вас доказательства?

— Что до фрау Шрайбер… Я нахожу политические амбиции ее мужа лишь чуть менее тошнотворными, чем амбиции Мюллер-Фойта. Конечно, Шрайбер использует меня в своих целях, но жене мэра удалось привлечь такое внимание к этому вопросу, которого мне бы сроду не добиться. А насчет вашего вопроса… Нет, у меня нет доказательств, которые можно было бы предоставить суду. Но я над этим работаю. Вам наверняка известно, как тяжело заниматься старым делом, когда все следы давно остыли.

— Да уж знаю, — кисло улыбнулся Фабель. Он вспомнил множество «висяков», которые ему довелось открывать заново. А заодно он припомнил забытое обязательство отыскать семью парня, шестьдесят лет пролежавшего в сухом песке порта.

— Все, что я делала прежде, все те люди, чье политическое прошлое я выставила на всеобщее обозрение… Все это — лишь подготовка к уничтожению репутации Мюллер-Фойта, и, если повезет, мне удастся отдать его под суд за совершенные преступления. Быть может, мы сможем добиться этого вместе с вами, герр гаупткомиссар.

— Но почему Мюллер-Фойт? Почему именно его вы избрали мишенью?

На лице Ингрид Фишманн появилось выражение горькой холодной решимости. Она выдвинула ящик стола, вынула оттуда две фотографии и протянула Фабелю. На первой был черный лимузин, «мерседес» модели 1970-х. Он стоял возле большого офисного здания, и шофер в черной униформе держал открытой заднюю дверь для мужчины средних лет в очках в черной оправе с толстыми стеклами.

— Торстен Видлер? — спросил Фабель.

Фишманн кивнула:

— И его шофер.

На втором снимке был тот же автомобиль, но уже более крупным планом и на гравийной дорожке. Фабель увидел того же шофера, но на сей раз без фуражки и кителя. «Мерседес» сверкал на солнце, а возле переднего колеса — ведерко с тряпкой. Фабель присмотрелся к фотографии и мгновенно все понял. Шофер прервал мойку машины и присел на корточки рядом с маленькой девочкой лет шести-семи, своей дочерью.

— И опять шофер герра Видлера, — сказала Ингрид Фишманн. — Вильгельм Фишманн.

— Понятно. — Фабель вернул ей снимки. — Мне очень жаль.

— Смерть Торстена Видлера была на первых полосах всех газет. Мой отец остался парализованным после нападения и не удостоился внимания, кроме краткого упоминания. Он умер от последствий ран, герр Фабель, но проболел больше пяти лет. И это уничтожило мою мать тоже. Я выросла в доме, где не было радости. И все только потому, что кучка сопляков с идиотскими идеями в башке посчитала оправданным уничтожение любой жизни, подвернувшейся им под руку, когда они выполняли свою так называемую миссию.

— Я понимаю. И мне действительно очень жаль. Вы совершенно уверены, что Мюллер-Фойт был в этом замешан?

— Да. Группировка, совершившая нападение, — это не «Группа радикальных акций», а одна из мелких отколовшихся кучек, которых тогда было пруд пруди. Единственное, что отличало их от остальных, — более поэтичное название. Все остальные были одержимы аббревиатурами. Кстати, а вам известно, что «Фракция Красной армии» выбрала это название потому, что начальные буквы совпадают с английской аббревиатурой Военно-воздушных сил Великобритании? Черный юмор, знаете ли. ВВС Великобритании вышибли из Германии нацизм. А новая группировка видела своей целью вышибить и окончательно добить фашизм и капитализм из Западной Германии. Ну и, конечно, тут прямая связь с бандой, созданной Свенссоном. Но та группировка предпочла более эзотерический вариант. Они называли себя «Восставшие». Их лидером был Франц Мюльхаус, известный также как Рыжий Франц.

Фабель тут же вспомнил. Еще один Рыжий Франц, вызывавший ужас. Рыжий Франц Мюльхаус был представителем самого экстремального крыла «леваков». Фабель вспомнил картинку, что видел в кабинете Шевертса, с изображением первого Рыжего Франца, болотной мумии, на протяжении столетий спавшей в холодной темной мути торфяного болота.

— Мюльхауса и его группу трудно классифицировать, — продолжила Ингрид Фишманн. — Им не доверяли даже другие группировки экстремальных «леваков»-анархистов. Некоторые считают, что эта группа вообще не относилась к левым. Они скорее были радикальными «зелеными», что, впрочем, зачастую примерно то же, что и левацкие группы. Но Рыжий Франц и его «Восставшие», по мнению многих, не вносили существенного вклада в протестное движение.

— Почему?

Ингрид Фишманн прикусила губу.

— По многим причинам. У них не было чисто марксистской платформы. Конечно, существовали и другие не совсем чтобы марксистские группы, которые не были союзниками или соратниками «Группы Баадер-Майнхоф», например базировавшиеся в Западном Берлине. «Движение 2 июня»[12 - «Движение 2 июня» — немецкая леворадикальная партизанская организация. Возникла в начале 1970-х и самораспустилась 2 июня 1980 г., после чего большая часть членов присоединилась к «Фракции Красной армии», а меньшая продолжила самостоятельную деятельность.], более анархистское по своей идеологии. «Восставшие» не очень сотрудничали с «Группой Баадер-Майнхоф», и их идеей была окружающая среда. По тем временам у марксистов, анархистов и «зеленых» было две общие точки соприкосновения: антиядерные протесты 1960-х, ну и, конечно, Вьетнам. Название движения взято в честь дня гибели Бенно Онезорга — студента, застреленного полицейским на мирной демонстрации в Берлине 2 июня 1967 г.

— Но все же были сомнения насчет общих точек соприкосновения с «Восставшими»? — поинтересовался Фабель.

— Совершенно верно. Как и у остальных группировок, их целью были промышленники. Но вовсе не потому, что они капиталисты, а главным образом из-за вреда, который их предприятия наносили окружающей среде. Цели одинаковые, подоплека разная. Можно сказать, «Восставшие» шли иными тропами, чем другие левацкие группировки. Скорее случайно параллельными. Отличный пример — похищение, а затем убийство «Группой Баадер-Майнхоф» Ганса Мартина Шлейера в октябре 1977 года и Торстена Видлера «Восставшими» в начале ноября. Оба эти события относятся к так называемому периоду «Немецкая осень 1977 года». Разница в том, что Шлейер стал мишенью потому, что, во-первых, он бывший нацист и гауптшурмбаннфюрер СС, был в Чехословакии во время войны, а во-вторых, богатый промышленник, исполнительный директор «Даймлер-Бенц» и президент Конфедерации ассоциаций немецких работодателей, обладавший сильными политическими связями с правящей тогда партией ХДС. Ну и, конечно, причиной для шестинедельного пленения, а затем убийства Шлейера послужила история с захватом самолета в Могадишо и самоубийство активистов-«леваков» Распе, Баадера и Энслин в тюрьме «Штаммхайм».

Торстен Видлер же, с другой стороны, хотя тоже успешный промышленник, был не из той лиги, что Шлейер. Выходец из социал-демократической среды рабочего класса, во время войны он был слишком молод, чтобы попасть на военную службу. Видлер не имел заметных политических связей или амбиций. Судя по всему, причина, по которой «Восставшие» выбрали именно его, крылась в том, что его предприятия сильно отравляли окружающую среду. Конечно, было много речей о так называемой солидарности с «Фракцией Красной армии» во время «Немецкой осени», и Видлер тоже представлял, в более скромном варианте, западногерманский капитализм. Но его похищение было сочтено «контрпродуктивным» для революции и стало причиной еще большей изолированности «Восставших». Думаю, именно поэтому от группировки так никогда и не последовало официального сообщения о судьбе Видлера. Похищение стало для нее помехой. Тело так и не нашли, и семье Видлера было отказано в праве похоронить его как подобает и оплакать. Интересно, что Рыжий Франц и «Восставшие» внесли в свою идеологию изрядную порцию идей хиппи. Там была куча того, что можно назвать чушью в стиле «Нью эйдж».

— Какого рода чушью? — спросил Фабель.

— Ну, «Восставшие» — одна из самых сложных групп в плане исследования, потому что она была относительно изолированной от остальных, но член группировки Бенни Хильдесхайм разочаровался в них и перешел во «Фракцию Красной армии». Когда Хильдесхайма арестовали в восьмидесятые, он заявил, что «Восставшие» стали казаться ему чокнутыми. Он сказал, они себя так назвали, поскольку верили, что Гея, дух Земли, порождает группы воинов, истинно верующих, чтобы защищать ее, когда она в опасности. И эти воины возрождаются снова и снова на протяжении многих столетий, каждый раз, когда в этом возникает необходимость. Отсюда название «Восставшие». Судя по всему, Рыжий Франц Мюльхаус постоянно твердил, что все они собрались в одну группу потому, что жили и сражались вместе и прежде, в другие времена на протяжении истории, когда Земля нуждалась в их защите. Эта идея как-то плохо монтировалась с абсолютно рациональной и несгибаемой марксистской идеологией «Группы Баадер-Майнхоф».

— А какое отношение имеют Мюллер-Фойт и Ганс Йохим Хаузер к Рыжему Францу Мюльхаусу? — спросил Фабель.

— Хаузер? Понятия не имею. Хаузер был хвастуном и прилипалой. Мне ничего не известно о его контактах с «Восставшими» или Мюльхаусом, если не считать того, что он был «глашатаем» более ранних выступлений Рыжего Франца: вторжения на заседание сената Гамбурга, сидячих демонстраций в помещениях корпораций или на промышленных предприятиях и всего такого прочего. Но когда ситуация стала накаляться, начались ограбления банков, стали подкладывать бомбы и убивать людей, Хаузер, как и многие другие «модные леваки», внезапно стал заметно тише. Это вовсе не означает, что он не был ни в чем замешан. Совсем наоборот: его внезапное молчание можно счесть попыткой лечь на дно. Что же касается Мюллер-Фойта, то он и Рыжий Франц были вместе в конце семидесятых. После того как Мюльхаус оказался в списке разыскиваемых преступников из-за убийства главы фармацевтической корпорации в Ганновере, ну и, конечно, по делу Торстена Видлера, Мюллер-Фойт, как я подозреваю, помогал «Восставшим» как «легальный».

— Но вы полагаете, что он причастен к этому в большей степени?

— Я открою вам кое-что очень личное, герр Фабель. Мой отец оставил запись. Он попросил принести ему кассетный магнитофон, еще когда лежал в больнице. Отец всегда был очень энергичным и подвижным человеком, и перспектива провести остаток дней в инвалидном кресле ввергла его в глубокую депрессию. Но он был еще и очень зол и твердо настроен сделать все, что в его силах, чтобы помочь найти герра Видлера и поймать похитителей. Через много лет после смерти отца, когда уже выросла и решала, что же мне изучать в университете, я прослушала ту пленку. Отец очень подробно описал события рокового дня, словно хотел, чтобы все узнали правду. Именно после того как прослушала пленку, я и решила стать журналисткой. Чтобы рассказать правду.

— И что же он сообщил?

Ингрид Фишманн немного поколебалась, а затем ответила:

— Вот как мы поступим. Я пришлю вам копию записи. Соберу кое-какие фотографии и сведения и перешлю все это вам по почте. Но если вкратце, отец сказал, что, по его прикидкам, террористов было шестеро. Он сумел хорошо рассмотреть лицо только одного из них. На остальных были лыжные маски. Отец дал очень подробное описание полицейским, и полицейский художник нарисовал фоторобот террориста. Хотя толку от этого оказалось мало. Как вам известно, за похищение Видлера так никого и не арестовали. Ну, если не считать актом правосудия отстрел Рыжего Франца Мюльхауса.

— Откуда вам известно, что Бертольд Мюллер-Фойт в этом замешан? — спросил Фабель.

— Помните Бенни Хильдесхайма, о котором я упоминала? Перебежчик от «Восставших» в «Группу Баадер-Майнхоф»? Так вот, я брала у него интервью, после того как он вышел из тюрьмы. И он заявил, что некоторые из весьма влиятельных нынче персон были непосредственными участниками акций «Восставших» или оказывали стратегическую и материально-техническую поддержку. Предоставляли безопасные убежища, снабжали оружием и взрывчаткой и все такое прочее. Хильдесхайм рассказал, что в похищении Видлера участвовали шесть человек, и это соответствует словам моего отца. Он также заявил, что знает, кто были эти шестеро, как и имена всех тех, кто их поддерживал.

— Он вам их не назвал?

Ингрид Фишманн цинично рассмеялась:

— Для бывшего красного террориста Хильдесхайм продемонстрировал отличную хватку капиталиста. За информацию он хотел денег. Конечно, он понятия не имел, что я дочь одного из убитых группировкой, но я послала его к черту. Я хотела узнать, кто стрелял в моего отца, но не любой ценой. Хильдесхайм был уверен, что какой-нибудь таблоид согласится заплатить ему запрошенную сумму, и утверждал, что некоторые имена сотрясут истеблишмент до самого основания. Вот он и нес околесицу в таком духе. Не забывайте, это произошло примерно в то время, когда дочь Ульрики Майнхоф направила генеральному прокурору письмо на шестидесяти страницах, требуя, чтобы министру иностранных дел Йошке Фишеру предъявили обвинение и отдали под суд за покушение на убийство полицейского в восьмидесятых. Вполне можно допустить, что в правительстве и прочих высоких инстанциях есть и другие деятели, хранящие скелеты в шкафу.

— А в итоге Хильдесхайм получил что хотел? — поинтересовался Фабель.

— Нет. Он умер, прежде чем успел заключить с кем-нибудь сделку.

— А отчего он умер? Не были ли обстоятельства его смерти подозрительными?

— Нет, никаким заговором тут и не пахло. Просто обычные проблемы мужчины средних лет, слишком много курившего и слишком мало двигавшегося. Инфаркт. Однако кое-что он все же мне дал. Он сказал мне, что знает совершенно точно, кто был в тот день за рулем, этот человек сейчас стал весьма заметной политической фигурой. Доказательства и документальное подтверждение этих слов он приберегал для сделки, которую намеревался заключить. К сожалению, он не успел со мной ими поделиться.

— Хильдесхайм никогда не упоминал Хаузера?

Фишманн молча покачала головой.

— А Гюнтера Грибеля?

— Боюсь, нет… По-моему, эти имена мне вообще ни разу не попадались в процессе изысканий.

Они проговорили еще минут пятнадцать. Ингрид Фишманн описала историю политических волнений в Германии и их переход от протеста к прямым террористическим действиям. Они обсудили цели различных группировок, помощь, оказываемую им коммунистической Восточной Германией, сеть помощников и сочувствующих, которые и дали возможность многим террористам так долго избегать ареста. Также они побеседовали о том, что до сих пор есть люди, которые скрывают за внешним фасадом нормальной жизни свое террористическое прошлое от всех, даже от друзей и родных. В конечном итоге они исчерпали темы беседы и Фабель встал.

— Спасибо, что уделили мне так много времени, — сказал он, пожав Фишманн руку. — Встреча действительно оказалась очень полезной.

— Я рада. Обязательно перешлю вам сведения, как только что-то откопаю. Через день или два, — улыбнулась она. — Подождите секундочку, я спущусь вместе с вами. Мне нужно в город.

— Подбросить вас куда-нибудь?

— Нет, спасибо. Хочу по дороге заглянуть в пару мест. — Она водрузила на кончик носа очки, пошарила в большой сумке и вытащила оттуда маленькую записную книжку. — Извините… Я поставила новую охранную сигнализацию. Теперь нужно вводить код всякий раз, как ухожу, а его трудно запомнить.

Они задержались у двери — Фишманн медленно набрала код на панели, сверяя каждую цифру с записной книжкой.

На улице Фабель попрощался с Ингрид и некоторое время смотрел ей вслед. Молодая немка, долгие годы изучавшая жизнь предыдущего поколения. Искательница истины. Фабель вспомнил причину, по которой молодой Франк Грубер стал экспертом-криминалистом. «Истина — это наш долг перед мертвыми».


19.30. Шпайхерштадт, Гамбург

Фабель вернулся в Полицайпрезидиум до пяти. Быстренько собрал совещание и проинформировал свою команду о том, что ему удалось узнать за день. Складывалось впечатление, что эти преступления вовсе не случайные эскапады серийного убийцы, а мотив скрывается в политическом прошлом жертв.

Анна с Хэнком доложили, что им удалось — или не удалось — выяснить в «Пожарном депо». Все меньше и меньше оставалось подозрений, что убийства как-то связаны с сексуальными предпочтениями Хаузера, и у Анны появилось ощущение, что тот пожилой мужчина, с которым Хаузер встречался в «Пожарном депо», скорее всего имеет отношение к его политическому прошлому, а не к сексуальной ориентации.

— Возможно, это был Пауль Шайбе? — предположил Вернер.

— Ну, тогда мы это выясним уже вечером, — ответил Фабель. — Я хочу, чтобы вы все: Анна, Хэнк, Вернер и Мария — пошли со мной на этот прием. Нужно хорошенько присмотреться к гостям, а я намерен обстоятельно побеседовать с Шайбе.


Перед тем как вновь встретиться со своей командой, Фабель съездил домой, поел, принял душ и переоделся. Анна с Хэнком приехали первыми и успели переговорить с сотрудниками Шайбе.

— Дело дрянь, — сообщила Анна. — Похоже, шоу отменяется. Шайбе так никто и не видел. А ведь это вечер его триумфа. Сотрудники начинают волноваться, поскольку Шайбе жестко указал, что никто, кроме него, не смеет демонстрировать модель проекта. Похоже, он самолично доводил его до кондиции, и хотя сенат и видел проект, сегодня должна состояться презентация для всех остальных… Вроде бы он добавил кое-какие штрихи, о которых никто ничего не должен был знать до сегодняшнего вечера.

— Ну и что команда Шайбе намерена предпринять?

— В данный момент все на стенку лезут. Собрался весь цвет Гамбурга, а звезда отсутствует и некому начать шоу.

— Он так раньше когда-нибудь поступал?

— Если речь шла о столь важных мероприятиях — никогда. Но Паульсена в последнее время он все больше беспокоил. Шайбе вроде бы нервничал, а это ему обычно несвойственно. Пьянство — да, хамство и непоколебимая самоуверенность — да… Но Шайбе совершенно точно не тот человек, который склонен нервничать.

— Из чего можно сделать вывод: недавно появилось что-то новенькое, — заявил Вернер.

— Или что-то старенькое… — усмехнулся Фабель. — Ладно, пошли общаться.

Фабель и его коллеги направились в зал, продемонстрировав овальные жетоны полиции раздраженным охранникам на входе. В зале было полным-полно нарядной публики, разбившейся на маленькие группки. Гости смеялись и весело болтали, а официанты следили, чтобы бокалы не пустовали.

Фабель с Марией и Вернером направились в дальний конец зала. Анне с Хэнком Фабель приказал оставаться у дверей и следить, не появится ли Шайбе. Очень быстро Фабель увидел Мюллер-Фойта, окруженного довольно большой группой людей. Поймав взгляд сенатора, Фабель кивнул, но Мюллер-Фойт лишь слегка нахмурился, будто присутствие Фабеля его удивило.

Свет в зале померк, и Фабель заметил некоторую активность возле освещенной платформы, на котором стояло прикрытое белой тканью воплощение будущего, как его видел Пауль Шайбе. Паульсен, заместитель Шайбе, о чем-то оживленно беседовал с другими членами команды архитекторов.

После небольшой заминки Паульсен неловко вышел на центр платформы, встал перед макетом и пару секунд нерешительно смотрел на микрофон.

— Дамы и господа, благодарю вас за проявленное терпение. К сожалению, герра Шайбе неожиданно задержали срочные семейные проблемы. Конечно, он постарается приехать сюда как можно скорее. Однако сила и новаторский подход работы Пауля Шайбе говорят сами за себя. Представление герром Шайбе о будущем Хафенсити и самого Гамбурга воплотилось в этом смелом и поразительном решении, отражающем амбиции нашего великого города.

Паульсен сделал паузу. Он бросил взгляд в конец зала, на появившуюся женщину, которую Фабель посчитал еще одним членом команды архитекторов Шайбе. Женщина едва заметно покачала головой, и Паульсен снова обратился к аудитории со слабой и словно вынужденной улыбкой:

— Ладно… Я думаю, что… м-м… лучше всего нам просто начать презентацию… Дамы и господа, для меня большая честь от имени «Архитектурного бюро Шайбе» представить вам совершенно новое и уникальное строение, созданное герром Шайбе для Хафенсити…

Паульсен шагнул в сторону, и белоснежная ткань начала подниматься. Аудитория с умеренным энтузиазмом зааплодировала, приветствуя появление огромного архитектурного макета.

И вдруг аплодисменты смолкли.

Когда покрывало окончательно упало, в зале повисла мертвая тишина. Фабель понял, что предстало перед его взором, но мозг отказывался переваривать информацию. Остальные тоже оцепенели, будто никак не могли поверить тому, что предстало перед их взором.

Прожекторы — красный, синий и основной, самый яркий, белый — были тщательно расставлены так, чтобы каждый изгиб, каждый угол большого белого макета оказался освещенным. Так надеялись придать ему более театральный, более торжественный вид. Но творение, которое они освещали с такой театральностью и торжественностью, принадлежало вовсе не Паулю Шайбе.

Послышался вопль.

Крик распространялся от человека к человеку как пожар. Звуки были оглушающими и звонкими. Фабель сквозь шум и гам расслышал, как выругалась Анна Вольф. Нескольких гостей, особенно тех, что оказались ближе всех к платформе, вывернуло.

Под светом прожекторов простирался ландшафт в миниатюре. Только вот центральное строение комплекса увидеть не представлялось возможным. Обнаженное тело Пауля Шайбе придавило макет. Словно какого-то огромного жуткого бога сбросили с небес и он обрушился на Хафенсити. Шайбе сидел полусогнувшись среди разрушенных обломков своего творения. Его обнаженная плоть казалась бело-синей под прожекторами, а ярко-красная кровь полыхала на макете. Тот, кто водрузил сюда труп, воспользовался частью макета, чтобы закрепить тело в сидячем положении, и мертвые глаза Шайбе пялились на аудиторию.

Скальп был снят. Он лежал у его ног, расправленный и окрашенный, как и у предыдущих жертв, в неестественно рыжий цвет. Окровавленный голый череп сверкал под огнями прожекторов. Глотка Шайбе была перерезана.

Фабель вдруг понял, что бежит. Он на бегу расталкивал остолбеневших гостей, и те без малейшего возражения уступали дорогу, словно Фабель мчался по комнате, заставленной манекенами. Он чувствовал, что Анна, Хэнк и Вернер устремились за ним.

Один из фотокорреспондентов поднял камеру, и помещение осветило вспышкой. Анна мгновенно протолкалась к фотографу, одной рукой выхватила у него камеру, а другой оттолкнула его назад. Тот начал было возмущаться и требовать вернуть камеру.

— Это больше не ваша камера, а полицейская улика. — Анна окинула фотокорреспондентов пронизывающим взглядом. — Остальных это тоже касается. Это место преступления, и я отберу камеру у любого, если ею попытаются воспользоваться.

К этому моменту Фабель уже добрался до первых рядов и схватил за плечо Паульсена, все еще тупо смотревшего на жуткую сцену.

— Уберите ваших сотрудников отсюда в коридор! Немедленно! — рявкнул Фабель. Он обернулся к своим офицерам: — Анна, Хэнк… Уведите гостей тоже в коридор. Вернер… перекрой входную дверь и позаботься, чтобы никто не покинул здание.

Выхватив мобильник, Фабель нажал кнопку быстрого набора Комиссии по расследованию убийств. Дав указания команде экспертов, куда им следует прибыть, он потребовал прислать сюда подразделение патрульных, чтобы немедленно огородить место преступления. Также он договорился, чтобы прислали сотрудников в штатском — им предстояло снять показания с каждого из присутствующих. Закончив разговор, он тут же набрал другой номер.

Ван Хайден не выразил никакого возмущения по поводу того, что его беспокоят дома, ведь он отлично знал: Фабель звонит только в экстренных случаях. Фабель будто со стороны слышал, как описывает события ван Хайдену безжизненным ровным тоном. Тот вроде бы больше отреагировал на то, что тело обнаружено при скоплении людей, чем на сам факт убийства.

Закончив разговор с ван Хайденом, Фабель вдруг обнаружил, что остался в зале один. Ну, если не считать того, что некогда было Паулем Шайбе. У Пауля Шайбе было что рассказать Фабелю. Что-то ценное, возможно, такое, что он никогда не рассказал бы добровольно. И вот теперь архитектор восседал на троне из раздавленной бальзы и картона, оскальпированный, голый и мертвый. Лишенный короны безмолвный король, устремивший безжизненный взгляд на свое пустынное королевство.


23.45. Гриндельфиртель, Гамбург

Леонард Шулер крепко перебрал. Не то чтобы это состояние было ему непривычным. В конце концов, у него выдалась тяжелая неделя. Его по-прежнему преследовало видение того лица — бледного, бесстрастного лица в окне квартиры Хаузера, — но с каждым днем все реже и реже. И чем дальше, тем больше Леонард убеждался: он был абсолютно прав, не дав полицейским подробного описания убийцы. Леонард Шулер, мало во что верящий вообще, да к тому же в принципе не склонный к размышлениям, поймал себя на том, что постоянно вспоминает ту ночь, мужчину в окне и размышляет о том, а не существует ли дьявол на самом деле.

Но пора уже обо всем этом позабыть и оставить в прошлом.

Шулер решил, что это следует отметить, и направился в бар на углу, в двух кварталах от дома, чтобы выпить там с друзьями. Бар был шумным, прокуренным, здесь во всю мощь грохотал тяжелый рок. Как раз то, что Леонарду требовалось.

Ушел он оттуда в час ночи. Его не шатало, но он осознавал, что каждый шаг требует сосредоточенности. Вечер прошел прекрасно, они отлично выпустили пар. Даже чересчур, на взгляд Вилли, хозяина заведения. Но, шагая домой, Шулер почему-то ощущал внутри какую-то пустоту. Вот такая у него жизнь. Это все, чего он смог достичь. Конечно, он родился не в самой благоприятной среде, но многим, кто вырос в таких же условиях, удалось больше. Они достигли куда больших высот. Леонард был достаточно честен, чтобы винить себя самого в жизненных неудачах, хотя в самые паршивые моменты он позволял себе частично взвалить вину и на мать. Мать Шулера была еще довольно молодой женщиной сорока пяти лет. Она родила Леонарда в восемнадцать. Отца у него никогда не было, и он сомневался, что мать вообще знает, кто его отец. Эту тему она всегда избегала, заявляя, что отцом Леонарда был ее любимый мужчина, умерший от неизвестной болезни, прежде чем они успели пожениться. Но из кучи недомолвок и обрывков сведений о прошлом матери Леонард сделал вывод: в какой-то период жизни мать была проституткой, а потому его папашей вполне мог быть один из клиентов.

Но все это было до того, как Леонард повзрослел. Мать, как единственный родитель, растила его одна и испытывала из-за этого старомодное чувство стыда. В какой-то момент в годы детства Леонарда мать стала «новообращенной» христианкой, воплощая собой ханжескую праведность и воздержание. Леонард ненавидел материнскую набожность столько, сколько помнил себя. Она его смущала. Она его раздражала. Он бы куда меньше стыдился матери, если бы она по-прежнему делала клиентам минет. Леонард часто думал, что потому и стал вором: хотел выставить материнский позор напоказ.

«“Не укради”… — талдычила она снова и снова, качая головой, когда полиция впервые привела его домой. — «Не укради». Знаешь, что с тобой будет, Леонард? За тобой придет дьявол. Дьявол придет за тобой и утащит прямиком в ад».

Именно эти слова звучали в голове Леонарда, когда старший детектив с ним разговаривал. Когда описывал, что с ним сделает тот псих, если узнает о его существовании. Если найдет его.

Шулер знал, что он не дурак, и не питал никаких иллюзий насчет того, каким образом был зачат. Быстрый грязный трах за несколько немецких марок. Но он всегда воображал, что его биологический отец был богатым удачливым бизнесменом или высококлассным специалистом, который, возможно, по пьянке, стал случайным клиентом матери. Кто-то с хорошими мозгами. Личность более высокого полета. Иначе как еще объяснить весьма неплохие способности Леонарда? Он закончил полную среднюю школу, и если бы приложил немного усилий, то сдал бы экзамены на аттестат, что гарантировало бы ему место в университете. Только вот он усилий прилагать не стал. Он сообразил, что в жизни есть два способа получить желаемое: заработать или украсть. А чтобы заработать, следовало прилагать усилия.

Ну и вот куда это его привело. Безработный, двадцать шесть лет, вор. Может, еще не поздно все изменить? Начать все заново? Построить новую жизнь?

Он ввалился в дверь подъезда. Каждый шаг по лестнице требовал неимоверных усилий. Отперев квартиру, Леонард швырнул ключи на старую тумбу у входа. Постоял некоторое время, прислонившись к притолоке, затем шагнул с освещенной лестничной клетки в темноту квартиры. Щелкнув, датчик движения выключил свет в подъезде, и Шулер погрузился в кромешную тьму. Он немного постоял, привыкая к темноте. Во рту ощущался терпкий привкус пива.

Внезапно в гостиной зажегся свет. Шулер заморгал, пытаясь сообразить, не нажал ли случайно выключатель, и тут увидел его. Он сидел на стуле у телевизора. Тот самый человек. Тот, что смотрел на него из окна квартиры Хаузера. Убийца.

Дьявол пришел за Леонардом, чтобы утащить его в ад.


ГЛАВА 11

Четырнадцатый день после первого убийства: четверг, 1 сентября 2005 года


12.02. Гриндельфиртель, Гамбург

Едва увидев мужчину с пистолетом в углу у телевизора, Леонард мгновенно понял, что умрет. Так или иначе.

Первое, что бросилось Леонарду в глаза, — насколько темные волосы у молодого человека. Слишком темные для такой светлой кожи. Он держал черный пистолет, и Леонард заметил на его руках хирургические перчатки. Человек с пистолетом встал. Он оказался высоким и худым. Леонард прикинул, что легко бы с ним справился, не будь у парня пушки в руке. Надо броситься на него, подумал Леонард. Даже если он и успеет выстрелить разок, во всяком случае, смерть тогда будет быстрой. А может, он промажет. Леонард вспомнил показанные ему в полиции снимки, на которых было видно, что уже сотворил этот высокий темноволосый бледный парень с бесстрастным лицом. Мысли Леонарда мчались так стремительно, что даже голова заболела. Почему бы просто не кинуться на него? Чего терять-то? Пуля куда предпочтительнее того, что этот малый сделает, если предоставить ему возможность.

— Успокойся, Леонард. — Темноволосый парень словно прочитал его мысли. — Не дергайся, и ничего с тобой не случится. Я хочу с тобой просто поговорить, и все.

Леонард знал, что парень лжет, успокаивает его. Но ему так хотелось верить.

— Пожалуйста, Леонард… Пожалуйста, сядь, чтобы мы могли поговорить.

Парень указал на стул, с которого только что встал.

Ну же, сейчас самое время отнять у него пушку… Леонард сел. Парень безмятежно наблюдал за ним. Лицо, как и тогда, совершенно бесстрастное, никаких эмоций.

— Я им не сказал. Я ничего им не сказал, — твердо заявил Леонард.

— Ну, Леонард, — тоном, будто выговаривал ребенку, произнес парень, — мы оба знаем, что это неправда. Ты не рассказал им всего. Тем не менее сообщил достаточно. И будет весьма некстати, если ты расскажешь им что-то еще.

— Слушай, я не хочу иметь к этому никакого отношения. Чтобы ты знал. Я уеду… И больше никогда не вернусь в Гамбург.

— Успокойся, Леонард. Я не причиню тебе боли. Если не сделаешь какую-нибудь глупость. Я просто хочу обсудить с тобой… сложившееся положение.

Темноволосый парень прислонился к стенке и положил пушку на тумбу рядом с ключами Леонарда. Все инстинкты Леонарда просто вопили: «Ну давай же! Напади на него!» Однако он остался сидеть словно приклеенный к стулу. Темноволосый парень залез в карман куртки, достал оттуда наручники и кинул их Леонарду, прежде чем снова взять пушку.

— Не паникуй, Леонард. Это просто для моей безопасности, ты же понимаешь. Пожалуйста, надень их…

«Ну давай. Давай же! Если ты наденешь эти штуки, он получит над тобой полный контроль. И сможет делать все, что захочет. Ну давай же!»

Леонард застегнул наручники сначала на одном запястье, затем на другом.

— Отлично, теперь мы можем расслабиться. — С этими словами парень прошел в спальню и вернулся с большим кожаным вещевым мешком. — Только не вздумай пугаться, Леонард. Мне просто нужно тебя привязать.

Парень вытащил из вещмешка толстую черную изоленту и начал приматывать Леонарда к спинке стула. Крепко-накрепко. Затем он оторвал кусок ленты и заклеил Леонарду рот. Теперь тот мог только громко мычать. Кляп и изолента на груди затрудняли дыхание, и сердце отчаянно заколотилось. Довольный, что Леонард больше не представляет никакой угрозы, парень снова положил пистолет на тумбу. Он приволок второй из имеющихся в доме двух стульев и поставил напротив Леонарда. Усевшись, он уперся локтями в колени и подпер подбородок ладонями. Довольно долго он словно изучал Леонарда. А потом заговорил:

— Ты веришь в реинкарнацию, Леонард?

Связанный парень с недоумением таращился на убийцу.

— Ты веришь в реинкарнацию? Это не такой уж и сложный вопрос.

Леонард отчаянно замотал головой. В его вытаращенных, совершенно диких глазах плескался ужас. Он пытался увидеть на лице убийцы какие-нибудь признаки сочувствия, сострадания или вообще хоть что-то похожее на человеческие эмоции.

— Нет? Ну, значит, ты в меньшинстве, Леонард. Подавляющее большинство населения Земли включает реинкарнацию в свою систему верований. Индуизм, буддизм, даосизм… Во многих культурах считается вполне естественным и логичным верить в возвращение души. В деревнях Нигерии частенько можно встретить огбандже — ребенка, который является реинкарнацией другого ребенка, умершего в детстве. Извини… Не возражаешь, если я буду одновременно говорить и все подготавливать?

Темноволосый парень встал и достал из вещмешка большой квадратный кусок полиуретана. Леонард с кляпом во рту издал невнятный звук, который убийца счел за знак согласия, и продолжил лекцию:

— Ну, как бы то ни было, даже Платон считал, что мы существовали как высшие существа и возродились в этой жизни в наказание за то, что стали падшими. Вообще-то этот элемент имелся и в раннем христианстве, пока его не выкинули и не запретили как ересь. Если подумать, то в реинкарнацию легко поверить, поскольку всем нам доводилось испытать что-то такое, что иначе и не объяснишь.

Убийца расстелил пластик на полу и встал на него. Затем снял куртку и рубашку, аккуратно сложил и убрал в черный мешок.

— Это случается со всеми нами… мы встречаем кого-то, кого никогда не видели, но при этом у нас возникает странное ощущение узнавания или чувство, будто мы знакомы с этим человеком всю жизнь. — Парень снял обувь. — Или мы отправляемся в какое-то место, где прежде не бывали, и вдруг это место почему-то кажется нам знакомым.

Расстегнув ремень, он снял брюки, сложил их вместе с ботинками в мешок и теперь стоял на пластиковой подстилке в одних носках и трусах. Его тело было белым, тощим и угловатым, почти мальчишеским, хрупким. Из вещмешка он вынул белый комбинезон, похожий на те, что надевают судмедэксперты, изучающие место преступления, только этот, казалось, покрывала пластмассовая пленка. Леонарду стало дурно, когда он сообразил, что такую защитную одежду носят работники скотобойни.

— Видишь ли, Леонард, все мы уже жили прежде. В том или ином виде. И иногда мы возвращаемся — или нас возвращают, — чтобы мы завершили нечто значительное, то, что не успели доделать в прошлой жизни. Меня вот вернули.

Парень достал из вещмешка сеточку для волос, спрятал под нее свою густую темную шевелюру, а затем натянул капюшон комбинезона и плотно закрепил завязки. Он обул пластиковые бахилы и принялся освобождать центр комнаты, очень осторожно сдвигая в углы мебель и немногочисленные личные вещи Леонарда, будто боялся что-нибудь сломать.

— Не волнуйся, Леонард, я все верну на место, в точности как было… — Он холодно и равнодушно улыбнулся. — Когда мы закончим.

Он помолчал, оглядывая комнату, словно проверяя ее готовность к тому, что должно было свершиться, затем аккуратно сложил черную пластиковую подстилку и убрал в вещмешок.

Леонард почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Он подумал о матери. О том, как огорчал ее. О том, что он стал вором, желая причинить ей боль.

Убийца развернул другой плотный кусок черного пластика, намного больше первого, и положил на освобожденное для этого место. Затем обошел вокруг Леонарда, схватился за спинку стула, откинул стул назад и начал передвигать его на двух задних ножках на черный пластик. К этому времени Леонард уже чувствовал и слышал собственный пульс, кровь стучала в ушах, губы под клейкой лентой дрожали.

— Короче, — продолжил убийца, — дело не просто в том, что я верю в реинкарнацию. Я точно знаю, что она существует. Закон природы, столь же непреложный и верный, как закон тяготения. — Он достал из вещмешка бархатную скатку и положил на черный пластик рядом со стулом. — Видишь ли, Леонард, у меня есть дар. Дар памяти о том, что было до рождения, что было до смерти. Памяти о моих прошлых жизнях. Я должен выполнить определенную миссию. И миссия эта — отомстить за предательство в моей прошлой жизни. Потому я и был в ту ночь там, где ты меня увидел, ошиваясь возле дома Хаузера. Это стало началом моего похода. А на следующую ночь я убил Грибеля. Но и это еще не все, Леонард. Далеко не все. И я не могу позволить тебе мне помешать.

Темноволосый парень отошел на пару шагов и осмотрел жертву, крепко привязанную к стулу. Затем поправил пластиковую подстилку, разровняв ее. Бросил внимательный взгляд на стены, будто оценивая. Подошел к одной и сорвал плакат с изображением американской рок-группы, обнажив пятно, которое Леонард, в несвойственном ему приступе чистоплотности, постарался прикрыть. С удовлетворенным видом убийца отошел назад и еще раз оглядел стену.

— Отлично подойдет. — Повернувшись к Леонарду, он широко улыбнулся, продемонстрировав великолепные зубы. — А ты знаешь, Леонард, что скальпирование — часть европейской культурной традиции с незапамятных времен?

Леонард заорал, но изолента свела его крики к отчаянному пронзительному мычанию.

— Все, чья кровь течет в наших жилах, это делали: кельты, франки, саксы, готы, ну и, конечно же, древние скифы в бескрайних пустынных степях, бывших колыбелью Европы. Снять скальп с тех, кого убил в битве, или просто с личного врага, убитого в поединке, чтобы разрешить спор или ссору, — это один из ключевых моментов нашего культурного самосознания. Мы были охотниками за скальпами и гордились этим. Ты слышал когда-нибудь о древнегреческом историке Геродоте?

Единственным ответом Леонарда были отчаянные, сотрясающие тело всхлипы. Убийца не обратил на них ни малейшего внимания и продолжил говорить в спокойной непринужденной манере, как на званом обеде. Его спокойствие, его беззаботность и пугали Леонарда больше всего. Было бы проще понять, смириться с происходящим, если бы человек, намеревавшийся отнять у него жизнь, пребывал в ярости или страхе или проявил хоть какие-то яркие эмоции.

— Геродота называют отцом истории. Он путешествовал по миру и описывал людей, которые ему встречались. Кроме высокоразвитых по тем временам стран Геродот также посетил и неизвестные земли, дикие земли, находившиеся за пределами цивилизованного мира. Он побывал на территории нынешней Украины, которая была сердцем скифского царства, и описал тамошнюю жизнь.

Убийца снова внимательно осмотрел стену, откуда сорвал плакат. Убрал обрывки бумаги и погладил заляпанную поверхность рукой в латексной перчатке.

— По словам Геродота, скифские воины очищали скальп от плоти с внутренней стороны, а потом долго мяли в руках, пока он не становился мягким и гибким. Затем они использовали скальпы вместо салфеток на пирах, а иногда вешали на поводья своих коней. И чем больше скальпов-салфеток было у воина, тем выше был его статус. Согласно Геродоту, многие из наиболее удачливых воинов даже сшивали собранные скальпы и делали из них себе плащи. — На бесстрастном лице убийцы промелькнуло нечто вроде благоговения. — И речь идет вовсе не о каких-то дальних странах. Это была наша культура. Это оттуда наши корни. — Он помолчал, словно задумавшись. — Ты только представь… Представь комнату, в которой находятся девяносто человек. Ну, может, сто… Это не так много. И каждый человек в этой комнате — близкий родственник. Отец и сын, мать и дочь. Представь себе это, Леонард. Но при этом вообрази также, что все они одного возраста. Представители девяноста поколений, собранные вместе на одном и том же этапе жизни. Ты увидишь фамильное сходство. И в шестом, седьмом или восьмом поколении до тебя ты увидишь лицо, в точности такое же, как твое. Вот и все, что отделяет нас с тобой от тех скифских воинов, Леонард. Девяносто поколений прямых предков. И истина в том — истина, которую мне довелось познать, — что мы наследуем от предков не только черты, жесты, склонности к некоторым навыкам или определенный талант. Мы повторяем сами себя, Леонард. Мы вечны. Мы возвращаемся снова и снова. Иногда наши жизни даже перехлестываются. Как моя. Я был моим собственным отцом, Леонард. И видел одно и то же время с двух ракурсов. И все это помню…

Темноволосый парень взял темно-синюю бархатную скатку и развернул ее на черном пластике. Немного постоял, рассматривая свои приготовления. Леонард взглянул вниз — там лежал большой нож с рукояткой и лезвием из нержавеющей стали. Всхлипы усилились. Леонард отчаянно, но тщетно забился, стараясь разорвать путы.

Убийца ласково положил руку ему на плечо, словно хотел утешить:

— Успокойся, Леонард. Ты сам это выбрал. Помнишь, ты размышлял, не вырвать ли тебе у меня пистолет? О да, Леонард, я могу читать тебя как открытую книгу. Но ты предпочел этого не делать. Предпочел цепляться за каждое мгновение жизни, не важно, насколько оно будет ужасным. Хочешь посмеяться, Леонард? — Убийца взял пистолет и протянул пленнику. — Он даже не настоящий. Игрушка. Точная копия. Ты сам обрек себя на смерть из-за мысли о пистолете. А это лишь бесполезная железяка.

Леонард под кляпом взвыл. Лицо его было мокрым от слез.

— Что ж, Леонард, — без малейшего злорадства произнес убийца. — Я знаю, ты не очень счастлив в этой жизни. Так что сейчас я отправлю тебя к следующей. Но прежде посмотри на стену, что я очистил. Именно сюда я и пришпилю твой скальп. — Он замолчал, не обращая внимания на приглушенные отчаянные вопли жертвы, словно обдумывая что-то важное. Затем на его лице появилась улыбка. Холодная жестокая улыбка, настолько выразительная, что казалась чужой на этой доселе бесстрастной маске. — Нет… Не сюда… По зрелом размышлении я нашел для него куда более подходящее место…


22.00. Позельдорф, Гамбург

Фабель был на ногах уже двадцать четыре часа.

Все средства массовой информации и мало-мальски влиятельные жители Гамбурга словно с цепи сорвались. Фабелю вновь пришлось планировать следствие, маневрируя между вниманием прессы и давлением политиков. Еще один аспект работы, который его выводил из себя. Бывали же прежде времена, когда полицейским работалось куда проще, когда на следователя давила лишь необходимость вычислить и поймать преступника.

Проведя почти весь день на месте преступления, Фабель вернулся наконец в Полицайпрезидиум, чтобы провести совещание. Внезапно проблема кадрового голода перестала быть таковой: Фабель обнаружил, что ему откомандировал и детективов со всего Гамбурга. Под оперативный штаб Фабель забрал главный конференц-зал, приказав перенести туда досье и информационные доски из Комиссии по расследованию убийств. Выжатый как лимон Фабель предстал перед пятьюдесятью с хвостиком детективами, командирами патрульных подразделений и полицейскими «шишками». Он также заметил, что Маркус Ульрих с парочкой коллег тоже почтил шоу своим присутствием. Теперь Фабель не мог отрицать, что в деле имеется политическая подоплека и даже, возможно, террористическая.


Сюзанна села за руль, когда они отправились домой. Она заявила, что он слишком устал, чтобы вести машину, и ему нужно поспать. Он возразил, что если ему что-то и нужно, так это выпить. Анна, Хэнк и Вернер хором заявили, что тоже поедут. Было совершенно очевидно: им всем необходим перерыв, чтобы отдышаться после прошедших суток. Мария тоже согласилась прийти в любимый паб Фабеля в Позельдорфе, но хотела дождаться Франка Грубера и вместе с ним приехать на такси.

Когда они приехали, было уже почти десять вечера. Бруно, старший бармен, радостно приветствовал Фабеля. Тот пожал ему руку и устало улыбнулся. На его лице явственно читалось: «Денек выдался тяжеленный». Фабель, Сюзанна и остальные уселись за барной стойкой и заказали выпивку. В пабе звучал диск с песней футбольных болельщиков местной команды, и группа молодых ребят на другом конце барной стойки с большим энтузиазмом подпевала этому неофициальному гамбургскому гимну. Их энтузиазм возрос еще больше, когда они добрались до строчки, в которой берлинцам сообщалось: «Насрать нам на вас и вашу песню». Ребята пели громко, хрипло и весело. Фабель наслаждался. Это было вульгарное, искрящееся бурление жизни, энергии. Полная противоположность царству смерти, где он и его подчиненные провели последние тридцать с чем-то часов. Фабелю просто необходимо было услышать нечто подобное.

Ему хотелось напиться. И после шести кружек пива он почувствовал эффект. Язык стал неповоротливым, движения замедлились. Так бывало, когда он слегка перебирал. Фабель обычно на этом пить заканчивал, никогда не переступая черты. «Но сегодня, — подумал он, — я просто напьюсь». По правде говоря, Фабелю всегда было неуютно, если он перебирал с алкоголем. Он ни разу в жизни по-настоящему серьезно не напивался, даже в студенческие годы. Неизменно наступал такой момент в процессе распития, когда он начинал бояться потерять контроль над собой и выставить себя на посмешище.

Появились Мария и Грубер, и компания переместилась от барной стойки и хриплоголосого хора за столик в дальней части паба. Фабель почему-то затронул в разговоре поле деятельности Гюнтера Грибеля и рассказал, что поведал Дирк о своем личном опыте.

— Может, все мы возвращаемся, — буркнула Анна. Судя по мрачному выражению лица, сия концепция ее не очень вдохновляла. — Может, все мы лишь вариации на одну и ту же тему и воспринимаем каждое свое осознание как единственное.

— Есть прекрасная итальянская драма «Другой сын» Луиджи Пираделло, — сказала Сюзанна. — Она о сицилийской матери, которая сует письма всем, кто собирается эмигрировать в Америку, чтобы те передали их ее двум сыновьям, уехавшим туда много лет назад и с тех пор ни разу не подавшим о себе весточки. Она очень страдает от разлуки. Хотя эти сыновья за многие годы ни разу о ней и не вспомнили. А у нее между тем есть и третий сын, который остался дома. Преданный и любящий сын. Но она видеть его не может, не говоря уж о том, чтобы питать к нему малейшую любовь или привязанность. Выясняется, что много лет назад, когда эта женщина была молодой, на деревню напал известный бандит со своей бандой. Он жестоко изнасиловал ее, в результате она забеременела и родила сына. Когда мальчик вырос, то оказалось, что, несмотря на свой прекрасный характер, он унаследовал могучее сложение отца и внешне стал полной копией того бандита. А мать, каждый раз, когда смотрела на своего преданного любящего сына, испытывала к нему отвращение и презрение. Это был другой человек, но все, что она видела, — это живое воплощение бандита, который изнасиловал ее. Это замечательно написанная драма. Но она еще и созвучна каждому из нас, ведь мы все так и делаем — видим в людях непрерывность связи с прошлым.

— Но это и рассказ о видимости. О физическом сходстве отца и сына. Как личность же сын был совсем другим, — добавил Фабель.

— Да, — кивнула Сюзанна, — но мать подозревала, что за той же внешностью скрывалась та же личность, вариация на ту же тему.

— Помню, когда я был ребенком, — задумчиво сказал Хэнк, — мне до смерти надоедали постоянные комментарии мамы и бабушки насчет того, как я похож на деда. Внешне, манерами, личными качествами — весь набор. Я то и дело слышал: «Ой, в точности как его дед!» Или: «Ну разве он не копия деда?» Для меня же дед был кем-то из древней истории. Буквально. Он погиб на войне. Его фотографии были повсюду, и я не видел никакого сходства. А потом, когда бабушка уже умерла, а я вырос, то снова нашел фотографии деда. И на них был я. Есть даже снимок, где он в форме вермахта. Должен вам сказать, жутковатое ощущение — видеть свое лицо на подобном снимке. Такое невольно заставляет задуматься. Ну, в смысле, что кто-то, в точности похожий на меня, жил в те времена…

Они перешли к другим темам, однако Фабель заметил, что Хэнк весь остаток вечера был необычно тихим, и пожалел, что поднял этот вопрос.


Пивная находилась буквально за углом от квартиры Фабеля, и они с Сюзанной пошли домой пешком. Когда они добрались, Фабель распахнул дверь и преувеличенно галантным жестом предложил Сюзанне зайти в квартиру первой.

— Ты в порядке? — спросила Сюзанна. — Должно быть, совсем выдохся.

— Переживу… — Он поцеловал ее. — Спасибо за заботу.

Фабель включил свет.

Они оба увидели это одновременно.

Фабель услышал визг Сюзанны и с изумлением обнаружил, что моментально протрезвел. Весь алкоголь словно вымыло из него приливной волной ужаса, обрушившейся на них обоих.

Фабель бегом влетел в комнату, на ходу доставая табельный пистолет и передергивая затвор. Он обвел комнату взглядом и повернулся к Сюзанне. Она стояла неподвижно, зажав ладонями рот, глаза ее были широко раскрыты от испуга. Фабель жестом велел ей оставаться на месте. Он прошел к спальне, распахнул дверь и шагнул внутрь с пистолетом на изготовку. Ничего. Он включил в спальне свет и еще раз обвел комнату взглядом, затем проверил ванную.

В квартире никого не было.

Фабель вернулся к Сюзанне, по пути положив пистолет на кофейный столик. Обняв за плечи, он провел ее в спальню.

— Оставайся здесь, Сюзанна. Я вызову помощь.

— Боже, Йен… в твоем доме… — Ее лицо побелело, и размазавшаяся от слез тушь резко выделялась на фоне бледной кожи.

Фабель закрыл за собой дверь спальни и снова пересек гостиную, сознательно не глядя на панорамное окно, доставлявшее ему столько удовольствия переменчивым видом на Альстер. Схватив телефон, он вдавил кнопку быстрого набора Полицайпрезидиума. Дежурному комиссару он сообщил, что Анна Вольф, Хэнк Герман, Мария Клее и Вернер Мейер в данный момент направляются по домам и что он сейчас же свяжется с ними по мобильнику и прикажет немедленно ехать к нему домой.

— Но в первую очередь пришлите сюда полную бригаду экспертов. — Голос Фабеля звучал глухо и ровно в тишине его квартиры. — У меня тут вторичное место преступления.

Закончив разговор, он пару мгновений держал трубку в руке, сознательно стоя спиной к окну. А потом повернулся.

В самом центре окна, распластанный по стеклу, приклеенный за счет собственной липкости и полосками изоленты, висел человеческий скальп. Вязкие ручейки крови и рыжей краски заляпали стекло. Фабелю стало тошно, и он отвернулся, однако жуткая картина стояла перед глазами. Он подошел к дверям спальни и услышал всхлипывания Сюзанны. Издалека донесся вой сирены. Полицейские машины мчались к нему.


01.45. Позельдорф, Гамбург

Фабель договорился, чтобы женщина-полицейский отвезла Сюзанну домой, в ее квартиру, и там побыла с ней. Сюзанна уже практически оправилась от потрясения и сумела вернуть себе профессиональную бесстрастность эксперта-психолога. Но правда состояла в том, что убийца сумел вторгнуться в их с Фабелем личную жизнь. Совершить такое, что никому прежде не удавалось. Йен старался подавить клокотавшую в нем ярость. Ублюдок был здесь, на его, Фабеля, личной территории. И это означало, что он знает о Йене куда больше, чем тот о нем. А еще это означало, что за Сюзанной нужно присматривать. Охранять.

Появилась команда в полном составе. Потрясение и гнев, который они испытывали, явственно читались на их лицах. Даже на лице Марии Клее. Ее любовник, Франк Грубер, возглавлял приехавшую команду криминалистов. Но, сообразив, что у его собственного босса очень тесные как профессиональные, так и личные отношения с Фабелем, Грубер позвонил Хольгеру Браунеру домой. Браунер приехал буквально через считанные минуты и, хотя позволил Груберу вести обработку места преступления, очень тщательно изучил каждый образец и каждый участок лично.

Фабеля мутило. Потрясение и тревога, вызванные представшим перед ним и Сюзанной зрелищем, выпитый алкоголь, накопившаяся усталость после двух суток без сна, вторжение в его личное пространство — все это привело к приступу дурноты. Квартира была слишком маленькой, чтобы вместить всех, и его команда осталась на лестничной клетке. Фабелю уже приходилось разбираться с соседями, проявлявшими хорошо известное ему встревоженное любопытство, но сейчас это были его соседи, а место преступления — его домом.

Фабель видел, что команда на лестничной площадке что-то живо обсуждает. Затем Мария Клее направилась к нему, прихватив по пути Грубера.

— Слушай, шеф, — сказала Мария, — я тут потолковала с остальными. Ты не можешь оставаться тут, и, по-моему, доктору Экхардт требуется какое-то время, чтобы прийти в себя после всего этого. Тебе придется пожить у кого-то из нас как минимум пару дней. На обработку места преступления уйдут часы, да и потом… Ну, ты же вряд ли захочешь тут оставаться. Вернер сказал, ты можешь пожить у них с женой, но будет чуть тесновато. Так что я поговорила с Франком.

— У меня большой дом в Осдорфе, — произнес Грубер. — Много комнат. Почему бы вам не прихватить с собой какие-нибудь вещи? И тогда вы сможете оставаться у меня столько, сколько понадобится.

— Спасибо. Большое спасибо, но я переберусь в какой-нибудь отель…

— Полагаю, вам следует принять предложение герра Грубера, — прозвучал голос позади Фабеля. Криминальдиректор Хорст ван Хайден стоял на верху лестницы.

Фабель несколько изумился, но ему польстило, что босс нашел время заявиться сюда посреди ночи. А затем до него дошло, что это означает.

— Вас беспокоят накладные расходы? — Фабель слабо улыбнулся собственной шутке.

— Я просто думаю, дом герра Грубера более надежное место, чем отель. Пока мы не поймаем этого маньяка, вы будете находиться под личной охраной, Фабель. Мы разместим нескольких полицейских у герра Грубера.

Ван Хайден посмотрел на Грубера, ожидая официального согласия. Тот кивнул.

— Ладно, сказал Фабель. — Спасибо. Вещи соберу потом.

— Значит, решено, — тоже кивнул ван Хайден.

Грубер взял у Фабеля ключи от машины со словами, что Мария отвезет комиссара к Груберу домой, а он приедет на машине шефа, как только закончат обрабатывать место преступления.

— Спасибо, Франк, но мне прежде надо заехать в Полицайпрезидиум, — проговорил Фабель. — Нужно обдумать, что все это значит.

Ван Хайден подхватил Фабеля за локоть и отвел в угол. Несмотря на то что от усталости мозги ворочались совсем туго, Фабель все же невольно задался вопросом, как это ван Хайдену удается выглядеть столь безупречно в два часа ночи.

— Дрянь дело, Фабель. Мне совершенно не нравится, что этот тип выбрал мишенью вас. Уже известно, как он проник?

— На данный момент криминалистам не удалось найти ни малейших следов взлома. Ну и, как обычно с этим парнем, он практически не оставил следов своего присутствия на месте преступления.

Фабеля внутренне передернуло оттого, что он свой собственный дом назвал местом преступления.

— Выходит, как он проник в дом, неизвестно, — подытожил ван Хайден. — Бог знает, как он выяснил, где вы живете.

— У нас есть куда более актуальный вопрос, требующий ответа… — Фабель кивком указал на ярко-рыжий клок волос и кожи, по-прежнему прилепленный к оконному стеклу. — А именно: чей это скальп?


02.00. Полицайпрезидиум, Гамбург

Собралась вся команда Комиссии по расследованию убийств. Фабеля нервировало, что ван Хайден по какой-то причине счел, что должен тоже присутствовать. У всех на лицах было то самое неестественное выражение, которое бывает у очень усталых людей в состоянии нервного возбуждения. Фабель обнаружил, что ему тоже трудно собраться.

— Криминалисты еще работают, — сообщил он. — Но все мы знаем: найдут они только то, что этот малый решил для нас оставить. Это место преступления отличается от остальных по двум параметрам. Во-первых, мы имеем скальп, но не имеем тела. А тело где-то быть должно. Во-вторых, мы теперь знаем наверняка, что убийца оставляет скальпы как своего рода послание. В данном случае конкретно для меня. Это угроза или предупреждение. Так что, по логике, скальпы, выставленные напоказ в других местах, тоже предназначались, чтобы передать послание. Только вот кому?

— Нам? — Анна Вольф расслабленно сидела на стуле. Ее лицо, без косметики и губной помады, казалось бледным на фоне копны черных волос. — Может, он думает, что таким образом демонстрирует превосходство над полицией? В конце концов, мы уже с таким сталкивались. И то, что он использовал дом одного из нас как демонстрационный зал, вполне этому соответствует.

— Не знаю… — ответил Фабель. — Будь это только скальпы, то возможно. Но вот что он красит их в рыжий цвет… Если он ведет с нами диалог, то использует неизвестный нам язык. Может, этот парень разговаривает не с нами, а посредством нас? У меня стойкое ощущение, что его основная аудитория — кто-то другой, а не мы.

— Это все из области предположений, но кто же третья жертва? — Ван Хайден встал, прошел к доске и внимательно посмотрел на фотографии двух жертв. — Если это имеет отношение к их прошлому, то мы должны предположить, что где-то находится жертва лет пятидесяти пяти — шестидесяти.

— Если только… — Анна вдруг вскочила как ужаленная.

— Если только что? — спросил Фабель.

— Тот малый, которого вы прессовали. Потенциальный свидетель. Не думаете, что…

— Свидетель? — удивился ван Хайден.

— Шулер? Сомневаюсь. — Фабель помолчал. Он подумал о том, как пугал того мелкого жулика призраком охотника за скальпами. Да быть того не может! Убийца никак не мог узнать о нем. — Анна… Поезжайте-ка вы с Хэнком к нему, проверьте на всякий случай.

— Что за свидетель, Фабель? — поинтересовался ван Хайден. — Вы мне не сообщали о свидетеле.

— Он не свидетель в полном смысле слов. Этот тот парень, что угнал велосипед от дома Хаузера. Он видел кого-то в квартире, но смог дать только частичное и очень смутное описание.

Когда Анна с Хэнком убыли, Фабель заставил оставшихся членов команды снова просмотреть все материалы дела. Ничего. Никаких новых зацепок. Убийца так умело зачищал повсюду следы своего присутствия, что детективы целиком и полностью зависели от того, что сумеют вычислить исходя из выбора жертв. Но пока это не давало им ровным счетом ничего, кроме подозрения, что концы нужно искать в их политическом прошлом.

— Давайте прервемся, — предложил Фабель. — Думаю, кофе нам всем не помешает.


В столовой было пусто. Лишь в углу сидели двое полицейских в форме и о чем-то тихо беседовали. Фабель, ван Хайден, Вернер и Мария взяли кофе и расположились за столиком в противоположном углу. Повисло неловкое молчание.

— Почему он выбрал мишенью именно вас, Фабель? — нарушил наконец молчание ван Хайден.

— Может, просто хотел показать нам, насколько он умный и находчивый. И насколько опасный.

— Он действительно полагает, что может запугать полицию? Что мы забросим это дело?

— Конечно, нет, — ответил Фабель. — Но я считаю, что Вернер отчасти прав. Был странный телефонный звонок мне в машину. Тогда я подумал, что это просто телефонный хулиган, но сейчас совершенно уверен: звонил наш парень. Может, он думает, что способен таким образом подорвать мою работоспособность. Ну или как минимум слегка выбить меня из колеи. И ему это удалось. А может, он даже рассчитывает, что меня отстранят от дела, если я окажусь лично заинтересован.

Снова повисло молчание. Фабель внезапно пожалел, что не один. Ему требовалось время подумать. Сначала поспать, потом подумать. В голове шумело. Он обнаружил, что присутствие ван Хайдена, пусть даже он и держался доброжелательно, стопорит его, стопорит его мыслительные способности. Фабель отпил кофе, который показался ему горьким и терпким. В голове шумело все сильнее, ему было жарко, он взмок и чувствовал себя грязным.

— Прошу прощения. — Фабель встал и пошел в мужской туалет. Там он умылся, но легче ему не стало. Тошнота накатила так быстро, что он едва успел заскочить в кабинку, прежде чем его вывернуло. Желудок очистился, но Фабеля продолжали сотрясать рвотные спазмы. Затем тошнота прошла, он вернулся к умывальнику и прополоскал рот холодной водой. Еще раз умылся. На сей раз стало чуть легче. За спиной возник могучий Вернер.

— Ты как, Йен?

Фабель вытер лицо бумажным полотенцем и посмотрел в зеркало. Он выглядел усталым, старым и немного испуганным.

— Нормально. — Он выпрямился и бросил полотенце в мусорное ведро. — Честно. Денек бы тот еще, да и ночь тоже.

— Мы его возьмем, Йен. Не переживай. Он не уйдет…

Звонок мобильника Фабеля оборвал Вернера.

— Алло, шеф… — Фабель мгновенно понял по слегка напряженному тону Анны, что сейчас услышит. — Я была права, шеф, это он. Ублюдок прикончил Шулера.


03.00. Осдорф, Гамбург

Фабель проснулся и мгновение испытывал приступ паники, не понимая, где находится.

Из-за тяжелых темных занавесок на окне, находившемся совсем не там, где положено, пробивался свет. Кровать, на которой он лежал, была меньше, чем привычная, и стояла не так и не там. Фабель никак не мог сообразить, где он и почему. Казалось, целую вечность он пребывал в полной растерянности, сердце бешено колотилось.

А когда вспомнил произошедшее, то оно предстало какими-то отдельными сценами. И все это давило его, мешая дышать. Он вспомнил жуткую картину у себя в квартире, беспрецедентное вторжение в его дом. Крик Сюзанны. Озабоченность ван Хайдена. Вспомнил, как его самого рвало в туалете. Посещение пивной вместе с Сюзанной и командой казалось далеким прошлым.

Наконец он осознал, что находится дома у Франка Грубера. Они так договорились. Он собрал чемодан и вещмешок, затем Мария отвезла его через весь город в Осдорф. Ван Хайден обеспечил постоянное дежурство полицейской машины возле дома.

Но и то, что произошло до их приезда сюда, Фабель тоже вспомнил. Очередная жуть. Новая жуткая картина: Леонард Шулер, которого Фабель постарался как следует запугать, привязанный, сидел на стуле в своей бедной маленькой квартирке. Скальп снят, горло перерезано, лицо залито кровью и слезами.

Когда члены его команды столпились вокруг тела Шулера, им одновременно пришла в голову жуткая мысль, что горела у Фабеля в мозгу: то, чем Фабель стращал Шулера, чтобы запугать этого мелкого жулика, с ним действительно произошло. Фабель схватил за руку Франка Грубера, возглавлявшего приехавшую на место преступления группу криминалистов, и попросил: «Найди мне что-нибудь стоящее. Хоть что-нибудь. Пожалуйста…»

Фабель спустил ноги и сел на краю кровати, уперся локтями в колени и сжал ладонями голову, гудящую до тошноты. Он ощущал вялость и усталость. Вокруг него словно сгустился плотный туман, проникая в мозг и замедляя мыслительные процессы. Ноги и руки стали тяжелыми и болели. Он попытался сообразить, что напоминает это засевшее в груди болезненное ощущение, и тут сообразил: это было как чувство тяжелой утраты, тупое горе, которое он испытал, потеряв отца. И еще когда развалился его брак.

Фабель сидел на краю чужой кровати и старался сообразить, что же он оплакивает. Что-то ценное, что-то особенное, что он тщательно отделял от работы, было жестоко уничтожено. Фабель никогда не был суеверным, но припомнил, как нарушил неписаное правило не говорить дома с Сюзанной о работе. Он нарушил это правило в собственном доме, будто приоткрыв таким образом дверь, и тьма, которую он так старательно не впускал в личную жизнь, воспользовалась этим и ворвалась. Прошло без малого двадцать лет, и обе его жизни все же столкнулись.

Фабель нашарил прикроватную лампу и зажег, тут же заморгав от болезненно яркого света. Он взглянул на часы — 15.00. Он проспал всего три часа. Фабеля поразили размеры и комфортабельность жилища Грубера. «Богатые родители… Очень богатые…» — изрекла притворно заговорщицким тоном Мария. Ее попытка сострить была неловкой и не к месту. Грубер провел Фабеля в большую отдельную спальню размером примерно с его собственную гостиную. Фабель с трудом поднялся с постели и потащился в примыкающую к спальне ванную комнату. Побрился, потом встал под прохладный душ, который не больно-то помог ему почувствовать себя чистым. Ему доводилось часто наблюдать подобное расстройство у жертв или свидетелей преступления, но никогда прежде он не испытывал такого сам. Так вот, значит, каково это.

Фабель понял, что Мария с Грубером еще спят, и ему не хотелось их беспокоить. Им обоим тоже необходимо отдохнуть после такой «веселой» ночки. Он понаблюдал за ними обоими, когда они приехали домой. Фабелю всегда нравился Грубер, и было грустно видеть, что хоть тот явно влюблен в Марию, они не кажутся парой. Конечно, теперь Фабель знал причину холодности Марии в отношении Грубера и понимал, почему тот так осторожен в проявлении малейших физических знаков внимания к ней. Эти двое молодых людей, явно питающие друг к другу глубокие чувства, не могли вести себя как нормальная пара из-за невидимой стены между ними.

Апартаменты были двухуровневые, и Фабель, одевшись после душа, спустился вниз на кухню. После коротких поисков он нашел чай и налил себе чашку, усевшись за большой дубовый кухонный стол. Он услышал, как кто-то спускается, и на кухне появился Грубер. Он выглядел удивительно свежим, и Фабель даже позавидовал энергии юности.

— Как вы? — спросил Грубер.

— Хреново. А где Мария?

— Решила поспать еще пару часиков. Хотите, чтобы я ее разбудил?

— Не стоит… Пусть спит. Но мне нужно на работу. Этому следу нельзя дать остыть.

— Боюсь, он уже стынет, пока мы разговариваем, — виновато сказал Грубер. — Я сделал все, что мог. Честное слово. Но мы не нашли ничего, что помогло бы идентифицировать этого психа. Он оставил свой обычный автограф — единственный рыжий волосок — на сей раз в вашей квартире, а не на основном месте преступления. Пока вы спали, я связался с Хольгером Браунером. Он сказал, что волос совпадает с двумя предыдущими и такой же старый, лет двадцать — тридцать.

— И ничего больше? — В тоне Фабеля прозвучало унылое недоумение. Ему нужна всего одна зацепка, чтобы этот убийца всего один разок совершил ошибку.

— Боюсь, что нет.

— Дерьмо! — выругался Фабель на английском. — Поверить не могу, что этот ублюдок ввалился ко мне в дом, прилепил человеческий скальп к окну и при этом не оставил никаких следов!

— Мне жаль, — на сей раз слегка воинственно ответил Грубер, — но именно так и обстоят дела. Мы оба — герр Браунер и я — проверили и перепроверили оба места преступления. И если бы можно было что найти, мы бы непременно нашли.

— Знаю… Извини, я не имел в виду, что ты плохо искал улики. Просто… — Фабель в беспомощном раздражении взмахнул рукой. Команда Фабеля опросила соседей несколько раз. Никто ничего не видел и не слышал. — Такое впечатление, что мы имеем дело с призраком.

— Кем бы ни был этот убийца, — продолжил Грубер, — у меня каждый раз возникает странное чувство, будто он зачищает место преступления, прежде чем уйти, будто ему знакомы приемы криминалистики.

— Это из-за того, как он убирает за собой?

— Не только. — Грубер нахмурился, словно пытался сообразить что-то не поддающееся осмыслению. — Я вижу тут три этапа. Во-первых, убийца приходит отлично подготовленным и что-то использует, чтобы не оставить следов на месте преступления. Защитное покрытие и, возможно, даже какую-то защитную одежду. Во-вторых, он проводит уборку после каждого убийства. Мы винили ту женщину, уборщицу, что она уничтожила улики на первом месте преступления. Ничего она не уничтожила. Нечего было уничтожать. Затем он оставляет автограф — один старый рыжий волосок, — и делает это таким образом, чтобы мы точно нашли. Опять же он будто знает, как мы обрабатываем место преступления.

— Но вы этот волосок едва не проморгали в первый раз, — заметил Фабель.

— А вот это уже по вине уборщицы. Она частично обесцветила его и глубоко задвинула в щель под ванной. Я полагаю, убийца оставил волосок на более заметном месте.

— Ты что, действительно считаешь, что наш маньяк — эксперт-криминалист?

Грубер пожал плечами:

— Ну или хорошо подкован в криминалистике.

Фабель встал.

— Я еду в Полицайпрезидиум…

— Если хотите мое мнение, — Грубер налил Фабелю вторую чашку чаю, — то вам следует сегодня отдохнуть. Кем бы ни был убийца, знает он толк в криминалистике или нет, он умен и любит это доказывать. Но, как нам обоим известно, подобные люди далеко не так умны, как сами считают. Он скоро ошибется. И тогда мы его возьмем.

— Думаешь? — угрюмо буркнул Фабель. — После этой ночи я не так в этом уверен.

— Ну, во всяком случае, я совершенно уверен, что вам следует остаться тут и отдохнуть. На свежую голову соображается куда лучше. — Фабель так посмотрел на Грубера, что молодой человек оборонительно поднял руку. — Вы понимаете, о чем я… Короче, чувствуйте себя как дома. А вообще… Пойдемте со мной.

Грубер провел Фабеля из кухни по коридору в большую светлую комнату, превращенную в кабинет. Стены были заставлены книжными полками, тут также стояли два рабочих стола. Один явно использовался как обычный: на нем находились компьютер, блокноты и досье, — второй же был превращен в своего рода стенд. Внимание Фабеля привлекла глиняная голова, через равные интервалы утыканная маленькими белыми колышками, как узелками на решетке.

— Я подумал, эта комната вас заинтересует. Здесь я делаю работу, которой занимаюсь по совместительству. Ну и провожу большую часть исследований.

Фабель подошел к глиняной голове поближе.

— Наслышан. От Хольгера Браунера. Насколько я знаю, вы специалист по реконструкции.

— Могу сказать, что востребован. Я трачу на это почти все свободное время. По большей части работаю по заказам для археологов, но надеюсь использовать эту методику и в криминалистике. Когда найденное тело находится в сильной стадии разложения, идентификация является большой проблемой.

— Да… Нам такое весьма пригодится. А там череп есть? — спросил Фабель. Несмотря на усталость, он невольно заинтересовался. Он мог рассмотреть, как Грубер восстанавливал мягкие ткани лица по костям. Сначала основные мышцы, затем сухожилия. Это было точное воспроизведение человеческого лица, только без жировой прослойки и кожи. Фабелю во всем этом виделась анатомическая точность. И как ни странно, это было красиво. Наука, обратившаяся в искусство.

— Да, — кивнул Грубер. — Хотя не настоящий. Университет прислал мне слепок. Там делают слепок из альгината, получая абсолютно точную копию настоящего черепа. По ней я и провожу реконструкцию.

— А кто это? — Фабель внимательно рассматривал работу Грубера. Ему было так интересно, словно это один из рисунков Леонардо да Винчи.

— Она из Шлезвиг-Голштинии. Но из тех времен, когда само понятие Шлезвиг-Голштинии и вообще Германии отсутствовало как таковое, и язык, на котором она говорила, никак не связан с немецким. Ее языком был протокельтский. Скорее всего она из кимвров или абронов. Это значит, ее язык наиболее близок из всех современных к валлийскому.

— Он… Она красивая, — сказал Фабель.

— Красивая, да. Думаю, закончу ее через пару недель. Единственное, что осталось сделать, — это добавить мягкий слой поверх мышц. Именно он и придает образцу живой вид.

— А как ты рассчитываешь толщину тканей? — поинтересовался Фабель. — Наверняка наобум.

— Вовсе нет. У каждой этнической группы есть основные параметры толщины тканей. Конечно, она могла быть толстой или тощей. Но она из тех времен, когда избытка еды не наблюдалось, а жизнь была тяжелее нынешней. Думаю, смогу придать ей практически тот облик, какой у нее был две тысячи двести лет назад.

Фабель изумленно покачал головой. Как и тогда, когда Шевертс показал изображение «черченского человека», сейчас ему снова представилась возможность увидеть жизнь, зародившуюся и угасшую за два тысячелетия до его, Фабеля, рождения.

— Ты в основном работаешь с болотными мумиями? — спросил он.

— Нет. Я реконструировал лица солдат, погибших в наполеоновских войнах, жертв чумы из позднего Средневековья, и мне предстоит большая работа с египетскими мумиями. Их я больше всего люблю. Из-за древности, полагаю, и экзотики их культуры. Забавно, но я часто ощущаю связь со жрецами-врачами, готовившими тела царей, цариц и фараонов к мумификации. Они готовили своих владык к реинкарнации, к возрождению. И я частенько думаю, что выполняю их задачу… Снова даю жизнь мумиям, которых они подготовили.

Фабель вспомнил, что Шевертс, археолог, сказал практически то же самое.

— Но главное для меня — то, что я творю, должно быть точным, — продолжил Грубер, — правдивым. Я делаю это по той же причине, по которой изучал археологию, а затем решил стать экспертом-криминалистом. Причина та же, по которой вы с Марией решили стать детективами убойного отдела. Мы все верим в одно и то же: истина — это наш долг перед мертвыми.

— После прошлой ночи я уже вообще не очень понимаю, почему этим занимаюсь, если честно. — Фабель посмотрел на серьезное, полное сочувствия лицо Грубера. Фабель очень заботился о Марии, но не мог представить никого, кто подходил бы ей больше, чем Грубер.

— Посмотрите сюда. — Грубер указал на реконструированной голове место чуть выше виска. — Вот эти мышцы мы реконструируем первыми. Височные. А вот это, — тут он указал на широкую гладкую мышцу на лбу, — затылочно-лобная. Самая большая мышца на человеческой голове и лице. Когда убийца снимает скальп, то делает надрез по всей окружности черепа. — Он взял карандаш и, не касаясь глины, провел линию на мышце, о которой говорил. — Снять скальп относительно просто. Прорезав полностью дерму по всей окружности, его можно оторвать без особых усилий. Скальп изначально сидит на внешней поверхности мышцы и крепится к ней соединительной тканью. Последние два скальпа были сняты именно так, но в случае с Хаузером, первой жертвой, разрез был более глубоким. Помните, Хаузер выглядел так, будто хмурится? Это потому, что была повреждена затылочно-лобная мышца, вот брови и опустились. — Грубер бросил карандаш на стол. — Он становится более опытным. Наш охотник за скальпами совершенствует мастерство.

Фабель на миг перенесся назад, в предыдущую ночь и свою квартиру, и вспомнил образчик «мастерства», оставленного убийцей для него.

— Как уже сказал, — продолжил Грубер, — этот малый далеко не так умен, как полагает. Я знаю, это не бог весть что, но хотя бы доказывает, что он не все всегда делает безукоризненно. — Грубер вздохнул. — Ну, как бы то ни было, мне кажется, вас заинтересует моя библиотека. Мария говорила, что вы изучали историю. Как вам известно, по образованию я археолог. Так что, пожалуйста, читайте что хотите. А мне надо на работу. Надо закончить кое-какие дела, а у меня ночь была не такой насыщенной, как у вас.

Когда Грубер ушел, Фабель уселся и принялся рассматривать частично реконструированную голову, словно ждал, что она заговорит и прошепчет имя чудовища, за которым он охотился. Должно быть, Грубер в деньгах купается, раз может позволить себе жить в таком доме. Обстановка, по преимуществу антикварная, резко контрастировала с компьютером и прочим оборудованием комнаты, явно самым продвинутым и дорогим.

Странное смешение профессиональных инструментов и личных вещей в комнате напомнило Фабелю помещение, где они обнаружили тело Гюнтера Грибеля, хотя тут явно угрохали куда больше денег. Фабеля это сходство беспокоило, и на миг воображение унесло его туда, где ему быть совсем не хотелось: что, если маньяк, за которым они охотятся, переключит внимание на Фабеля и его команду? На представшей в воображении картинке Фабель вдруг увидел Франка Грубера, привязанного к кожаному креслу, с обезображенной головой. Он подумал о спящей наверху Марии, уже пережившей ужас ножевого ранения, и о боязни физического контакта, появившейся у нее в результате того нападения. Вспомнил и о том, как в ходе того же расследования Анну накачали наркотиками и похитили. А теперь эта жуть в его собственном доме…

Фабелю захотелось схватить ключи и помчаться на работу, но Грубер был прав: он выдохся и слишком растерян, чтобы принести хоть какую-то пользу. Следовало отдохнуть пару часиков, может, даже вздремнуть, прежде чем двигаться дальше. Он постоял возле книжных полок из ореха. Фабелю всегда было уютно в окружении книг, а коллекция Грубера была обширной, пусть и не отличалась разнообразием. Основную часть библиотеки занимали книги по археологии. Были тут издания по истории, геологии, криминалистике и анатомии. Все, что не относилось к археологии, так или иначе имело с ней связь.

Взяв пару книг, Фабель плюхнулся на антикварный кожаный мягкий диван «честерфилд». Первая из выбранных книг была о мумиях. Большой фолиант с цветными картинками, среди которых Фабель обнаружил то самое изображение «черченского человека», что показал ему Шевертс. И Фабель снова изумился великолепной сохранности лица пятидесятипятилетнего человека, умершего три тысячи лет назад. Он немножко почитал, затем пролистал дальше, пока не натолкнулся на такое же поразительное изображение человека из Ной-Верзена: Рыжего Франца. У него возник ком в животе, когда он увидел лишенный плоти череп с копной густых рыжих волос. Это напомнило ему о скальпах, оставляемых убийцей на каждом месте преступления. В книжке описывалось, как Рыжего Франца нашли в Буртангском болоте неподалеку от городка Ной-Верзен в ноябре 1900 года. Также излагалась гипотеза о жизни и смерти Рыжего Франца. При жизни он был ранен в битве, а жизнь закончил с перерезанной глоткой, возможно, во время церемонии, прежде чем его похоронили в темном торфяном болоте.

Фабель пролистнул еще несколько страниц. С каждой картинки смотрело лицо из прошлого, сохранившееся в торфяных болотах или засушливых пустынях, или подготовленное к загробной жизни жрецами, о которых упоминал Грубер. Фабель попробовал читать, сосредоточиться на чем-то, желая отвлечься от событий последних суток, но веки налились свинцом.

И он уснул.

Фабелю давненько уже не снились такие сны. Он перестал их видеть задолго до того, как признался Сюзанне, что они вообще ему снятся. Он знал: ее беспокоит, что постоянный стресс и ужасы, связанные с работой, преобразуются в яркие кошмары, тревожащие его сон.

Ему снилось, что он стоит на широкой равнине. Фабель, выросший на просторах Восточной Фризии, знал, что эта равнина где-то в другом, чужом месте. Трава, среди которой он стоял, доходила до середины голени, но была сухой и тусклой, цвета кости. Далекий горизонт был абсолютно ровным и четким настолько, что ему было больно на него смотреть. Над равниной висело огромное бесцветное тяжелое небо, по которому плыли редкие ржавые облака.

Фабель медленно повернулся кругом. Везде одно и то же: непрерывная, сводящая с ума монотонность пейзажа. Он стоял, размышляя, что ему делать. Идти бесполезно, поскольку некуда и нет никаких ориентиров, указывающих путь. Это мир без направлений, без цели.

Внезапно ландшафт изменился. Появились какие-то люди, направлявшиеся к нему. Они шли не вместе, а в нескольких сотнях метров друг за другом, как верблюжий караван, пересекающий пустыню.

Первый человек приблизился. Это был высокий сухопарый мужчина в ярких разноцветных одеждах, с аккуратной подстриженной бородкой и длинными русыми волосами, развевающимися на ветру. Фабель протянул руку, но человек словно этого не заметил, а прошел мимо, будто Фабеля тут и не было. Когда он проходил рядом, Фабель заметил, что его лицо неестественно худое, а веки прикрыты. Нижняя губа искривлена, зубы обнажены с одной стороны. Фабель узнал его — он протягивал руку проходившему мимо и не заметившему его «черченскому человеку». Следом двигалась очень высокая грациозная женщина, Красавица Лулан.

Когда же приблизилась третья фигура, раздался жуткий звук. Как гром, но куда сильнее любого громового раската, что доводилось слышать Фабелю. Он почувствовал, как сухая земля содрогнулась и затрещала под ним, топорща сухую траву, и внезапно из-под земли вылезли, как сломанные черные клыки, разрушенные черные дома. Третья фигура была меньше предыдущих и одета по-современному. Человек приблизился — юноша с тонкими мягкими волосами, в костюме из синей саржи, слишком большом для него. К тому моменту как он подошел к Фабелю, вокруг них вырос уродливый черный город из нескладных домов, мрачный, как смерть. Как и у других мумий, прошедших мимо Фабеля, щеки юноши ввалились, а глаза запали. Он шел, выставив вперед руку в том самом застывшем в миг смерти защитном жесте, как тогда, когда Фабель впервые его увидел полузасыпанным песком в порту на Эльбе. Дойдя до Фабеля, юноша, в отличие от других, не прошел мимо. Он задрал голову и посмотрел провалами глаз на огромное мрачное небо.

Фабель тоже устремил взгляд вверх. Небо потемнело, его будто заполнили стаи птиц, но он быстро узнал угрожающий гул старых военных самолетов. Гул нарастал, стал оглушительным, когда самолеты пролетели над головой. Фабель стоял молча и неподвижно, глядя, как с неба сыплются бомбы. Разразилась колоссальная огненная буря, раскаленный воздух визжал и стонал, а черные строения теперь мерцали как угли. Но ни Фабеля, ни юношу бушующий вокруг огненный шторм не затронул.

Юноша несколько мгновений слепо смотрел на Фабеля, обернув к нему бесстрастное, вечно юное лицо. Затем отвернулся и прошел несколько шагов туда, где ближайшее здание, охваченное огнем, жадно всасывало воздух, чтобы накормить бушующее внутри пламя. Юноша лег на землю перед зданием, в котором Фабель распознал кирху Святого Николая, вытащил из плавящегося асфальта красное одеяло, завернулся в него и уснул. Его вытянутая рука тянулась к горящему зданию.


Фабель резко сел, еще толком не проснувшись, и некоторое время прислушивался, ожидая уловить гул бомбардировщиков над головой. Скоро он осознал, что находится в кабинете Грубера, обставленном дорогим антиквариатом. Тут были также ореховые книжные полки и наполовину законченная реконструкция черепа давно умершей девушки из Шлезвиг-Голштинии.

Фабель посмотрел на часы — половина седьмого. Он проспал пару часов, но все еще ощущал некоторую усталость. Услышав шум на кухне, направился туда и обнаружил Марию Клее, которая пила кофе.

— Ты как, готова идти со мной? — Это куда в большей степени, чем ему хотелось, прозвучало как утверждение, а не как вопрос. Мария, кивнув, встала, на ходу допивая кофе. — Хорошо. Давай собирать команду. Проштудируем все, что у нас есть. Снова. Должно быть что-то, что мы упустили.

Расхаживая по квартире Грубера, Фабель достал мобильник и позвонил Сюзанне, желая узнать, как она. Сюзанна сообщила, что все нормально, но в ее голосе прозвучала нотка неуверенности, чего Фабель никогда прежде не отмечал. Схватив куртку и ключи, он направился к поджидавшей на улице серебристо-синей полицейской машине.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ГЛАВА 12

Двадцать четвертый день после первого убийства: воскресенье, 11 сентября 2005 года


Полночь. Альтона, Гамбург

Аудитория становилась все меньше.

Самое заметное уменьшение аудитории он увидел в 1980—1990-х, когда появилось новое поколение исполнителей. Шлягеры, легкая сентиментальность были неотъемлемой частью немецкой поп-музыки, а ее бессодержательность даже способствовала певцам вроде Корнелиуса Тамма. Полнейшая бессмысленность служила контрапунктом их музыке, подчеркивая ее интеллектуализм. Но затем пришли панк и рэп, выражавшие недовольство нового, аполитичного поколения. Ну и, конечно же, была еще неодолимая волна англо-американского импорта. И все эти течения, каждое по-своему, отодвигали Корнелиуса и других вроде него, вытесняя со сцены. И из эфира.

Но у него всегда была своя аудитория: постоянные верные слушатели, старевшие и взрослевшие вместе с ним. Но когда рухнула Берлинская стена и Германия объединилась, протест стал не нужен. Политические песни потеряли актуальность.

Теперь Корнелиус выступал по подвалам и в городских залах, рассчитанных человек на пятьдесят или около того. Многие его ровесники попросту отказались от выступлений и теперь продавали свои старые альбомы, как и он, через свои веб-сайты.

Но Корнелиус нуждался в аудитории. Не важно, насколько она была велика. Он выкладывался на концертах полностью, даже если поклонники раздражали его чрезмерным энтузиазмом, желая компенсировать свою малочисленность. Он смотрел поверх маленькой группки лысеющих и седеющих голов, одутловатых или изможденных лиц и уходил от наводящих тоску грустных воспоминаний об их ушедшей молодости.

Сегодняшняя аудитория ничем особенным не отличалась. Корнелиус смеялся, шутил и пел, наигрывая те же мелодии на той же гитаре, на которой играл уже почти сорок лет. Сегодня он выступал в подвале старого пивоваренного завода, расположенного между двумя рассекающими Гамбург каналами. Слушатели сидели на скамьях вдоль длинных низких столов, пили пиво и глупо ухмылялись, пока он пел. Выходило, что он уже даже не был способен «держать» зал.

Корнелиус заметил молодое лицо. Мужчина лет тридцати стоял возле бара. Бледный, темноволосый. Тамм не был точно уверен, но ему показалось, что этот молодой человек ему знаком.

Он заканчивал свое выступление всегда одним и тем же номером. Это был своего рода автограф. Как песня «Над облаками» у Рейнхарда Мея, у Корнелиуса Тамма был свой хит — «Вечность». Аудитория наконец-то соизволила подняться, подхватить песню, обещавшую их поколению вечность. Победу. Только вот они не вечны и не победили. Все они сдались мещанству. Серости. Корнелиус тоже.

Закончив выступление, Тамм перешел к обычной рутине. Конечно, было унизительно сидеть за столом с коробкой дисков на продажу, но он проделал это с тем же выработанным энтузиазмом, который научился вкладывать в свои выступления. Как правило, ему удавалось продать лишь несколько штук, ведь он выступал в основном перед поклонниками, у которых по большей части уже имелись его альбомы. Как бы выразились капиталисты, он насытил свой рынок.

Однако Корнелиус улыбался и вежливо болтал с теми, кто остался после выступления, держась с незнакомцами как со старыми друзьями, потому что все они были порождением одной эпохи. Но душа Корнелиуса рыдала. Когда-то он был голосом поколения. Он придавал значимость конкретному временному периоду. Он пел от имени и для миллионов тех, кто выступал против грехов отцов, грехов их собственного времени. И вот теперь он продает диски со своими песнями в гамбургском подвале.

Было уже почти два ночи, когда он подогнал свой фургон к задней двери и загрузил в него усилитель и прочее оборудование. Закончив, Корнелиус ощутил весь груз своих шестидесяти двух лет. Пока он выступал, прошел дождь, и булыжный двор старого завода блестел в лунном свете. Один из работников бара помог Корнелиусу все собрать, попрощался и закрыл служебные двери, оставив его во дворе одного. Он посмотрел на луну и отливающие серебром крыши вокруг внутреннего двора. Где-то на Ост-Вестштрассе промчалась машина с включенной сиреной. Корнелиус подумал о Юлии, теплой, свежей и молодой, лежавшей в постели. О том, что ему не место рядом с ней. О том, что ему теперь вообще нет нигде места. Корнелиус Тамм смотрел на луну с пустого двора старого пивоваренного завода и чувствовал себя ужасно одиноким. Вздохнув, он захлопнул задние дверцы фургона.

Он вздрогнул, когда увидел рядом бледного темноволосого парня.

— Привет, — произнес незнакомец. Его рука описала полукруг, и Корнелиус успел разглядеть что-то темное, длинное и тяжелое. Что-то ударило его по лицу, послышался треск, и Корнелиус ощутил слепящую боль в скуле и шее. Он упал так быстро, что даже не успел осознать падение. Он почувствовал округлую верхушку булыжника поврежденной щекой и понял, что камень влажный не от дождя, а от его, Корнелиуса, крови.

— Извини за лицо… — Теперь нападавший склонился над ним. — Но я не мог бить тебя по голове.

Корнелиус ощутил, как в шею вошла иголка шприца, лунный свет начал меркнуть.

— Это повредило бы твой скальп…


11.00. Хафенсити, Гамбург

Первое, что поразило Фабеля в открывающемся виде, — это что отсюда он видел раскопки, где обнаружили мумифицированное тело. Вспомнился кошмар, мучивший его в доме Грубера. Процессия мумий. Сон об огненной буре. Может, наследственная память и не имеет никакого отношения к генетике?

Квартира, безусловно, была одной из лучших, что им прежде попадались. Но почему-то Фабель был не в состоянии проявить должный энтузиазм. Агент по продаже недвижимости, фрау Хаармейер, оказалась высокой женщиной средних лет с дорогой стрижкой. Ее волосы были окрашены в тот самый светлый блонд, который предпочитают немки средних лет и из среднего класса, когда их волосы начинают седеть. Во время показа фрау Хаармейер умудрилась без слов донести две мысли: она полагает, что эта квартира Фабелю с Сюзанной вовсе не по карману и что выполняемая ею работа существенно унижает ее достоинство. Хотя она с должным энтузиазмом расписывала преимущества квартиры и ее близкое соседство с Хафенсити, в ее интонациях довольно явственно проскальзывало, что она делает это по привычке.

Сюзанне квартира явно понравилась, и она следовала за фрау Хаармейер по пятам, внимательно слушая и чуть склонив голову, как в минуты сосредоточенности. Соответственно фрау Хаармейер быстро перевела внимание на нее, полностью игнорируя Фабеля, пока он не удалялся в тот или иной уголок, желая рассмотреть какую-нибудь деталь. Тогда фрау Хаармейер поворачивала голову, чтобы через голову Сюзанны хмуро взглянуть на Фабеля.

В какой-то момент он заметил, что Сюзанна тоже хмурится подобным образом. Он понимал: ему следовало бы проявить большую заинтересованность. В конце концов, это ведь его идея — съехаться. Сюзанна сначала не больно-то охотно восприняла это предложение, и именно его настойчивость заставила ее изменить мнение. Однако все квартиры, которые они посмотрели, оставили его равнодушным, когда он сравнивал их с открывающимся из окна видом и месторасположением своего жилья в Позельдорфе. Но Фабель понимал, что после вторжения чужака в его личное пространство он никогда больше не сможет воспринимать вид из своего окна как прежде. Он невольно вспомнил свои чувства, когда его брак рассыпался: его словно выталкивали в новую жизнь, когда ему хотелось оставить все по-старому. Повернуть время вспять и склеить то, что разбилось.

Сюзанна не понимала его сдержанности. Она даже намекнула, что его боязнь перемен и неспособность вырваться из привычной рутины тормозит их отношения. Но дело было не только в этом. Он еще толком не мог сформулировать, в чем проблема, но что-то у него внутри переворачивалось от одной мысли расстаться с собственной квартирой. Для Фабеля было очень важно то, что именно в этой квартире он заново обрел равновесие после развода. Именно там он снова осознал, кто такой Йен Фабель. Именно там он начал новую жизнь.

Фрау Хаармейер провела их на кухню. Как и в других помещениях, вся внешняя стена была стеклянной. Кухня сверкала полированной сталью, а в воздухе витал слабый приятный кофейный аромат. Фабель лениво подумал, применяют ли застройщики какой-то специальный спрей, наполняющий кухню привлекательным запахом, или это призрачный аромат кофейных жаровен находившегося неподалеку Шпайхерштадта.

— Разве не чудесно? — воскликнула фрау Хаармейер с энтузиазмом, таким же фальшивым, как цвет ее волос.

— Впечатляет… — Сюзанна одарила Фабеля многозначительным взглядом.

— Великолепно, — ответил он с такой же степенью убежденности, что и фрау Хаармейер. Он снова посмотрел на площадку, где нашли мумифицированное тело. Археологические работы завершились несколько недель назад, и теперь сюда пришли застройщики. Ярко-желтые экскаваторы и тракторы, маленькие, похожие на скарабеев с той высоты, что смотрел Фабель, передвигались по всей площадке. Новый Гамбург вытеснял город прошлого, тот, где задохнулся и спекся до смерти юноша в адском горниле сотворенной людьми огненной бури.

Фабеля глодало чувство незавершенного дела. Он дал себе обещание найти семью мумифицированного мальчика, и ему еще предстояло это сделать.

Пока агент по недвижимости в очередной раз объясняла, что отсюда у них будет великолепный вид на причал с потрясающим новым зданием Оперы и концертным залом и что скоро это будет один из самых престижных районов Гамбурга, Фабель смотрел на стройплощадку и за нее. Он размышлял, каким образом фрау Хаармейр, рекламируя квартиры, подала бы напоминание о смерти как их несомненное преимущество.


На улице было прохладно, но солнце светило, а небо было светло-голубым.

— Мне очень понравилась квартира, — сообщила Сюзанна по дороге к машине. В ее мягком баварском акценте прозвучала металлическая нотка. — А ты не больно разговорчив.

Фабель поделился с ней сомнениями насчет вида из окна.

— А это и впрямь будет тебя сильно беспокоить? — спросила она тоном, в котором читалось, что не должно бы. — Это куда лучше, чем воспоминания о… ну, об этом…

— Ну и помимо этого… — Фабель решил привести менее субъективный довод для отказа от квартиры. — Она просто такая… ну, не знаю… Холодная. Бездушная. Это все равно что жить в офисном блоке.

Сюзанна вздохнула:

— А мне понравилось.

— Прости меня, Сюзанна. Просто это дело все никак не закончится, и моя голова занята только им.

— Послушай, Йен, у нас появился отличный повод вытащить тебя из той квартиры. Мы можем купить эту. И это будет означать для нас новое начало. Для обоих.

— Я подумаю, — улыбнулся Фабель. — Обещаю.


11.00

Корнелиус Тамм очнулся на подмостках.

Первым ощущением была боль. Зверски болела половина лица, и голова трещала. Затем он услышал звуки: неясные и будто издалека. Металлический шелест и свист потревоженного воздуха. Потом пришло осознание, что он не может пошевелиться, но из-за наркотика, которым накачал его напавший, он еще не очень хорошо ощущал собственное тело. Какое-то время он вообще никак не мог сообразить, почему ограничен в движении. Вскоре он понял, что привязан к стулу, руки связаны за спиной, а рот заткнут чем-то типа кляпа. Когда он полностью пришел в себя, его охватили боль и страх. Корнелиус открыл глаза и медленно осмотрелся.

Сначала он подумал, что сидит в каком-то подвале с блестящими серыми стенами. Затем увидел, что его окружают панели из толстой, почти матовой пластмассы. Стул, к которому он был так крепко привязан, тоже стоял на куске плотного черного полиуретана. У него что-то в груди перевернулось: было очевидно, что все эти защитные покрытия предназначены для того, чтобы собирать грязь. И этой самой грязью будут его кровь и плоть, когда его жизнь подойдет к концу. Корнелиус отчаянно забился в путах, но его усилия привели лишь к более острому приступу боли, а из той ноздри, со стороны которой он получил в лицо удар, полилась струйка крови. Стул, к которому он был привязан, был явно очень крепким, потому что практически не шелохнулся на полиуретановом коврике.

Кто бы ни приволок Корнелиуса сюда, в этот подвал, он немало постарался, чтобы подготовить помещение: даже потолок был покрыт пластиковой пленкой, туго натянутой и закрепленной полосками черной изоленты. Но оттуда свисала лампочка, и Корнелиус смог разглядеть серую штукатурку вокруг крепления лампы. Потолок был низким, слишком низким для жилой или рабочей комнаты. И Корнелиус по-прежнему слышал шум, похожий на работу промышленного кондиционера.

Панели из толстого пластика раздвинулись, и на небольшое свободное пространство ступил человек. Корнелиус узнал молодого парня, сидевшего у бара во время его выступления. Того самого, что поджидал его с металлическим дрыном во внутреннем дворике. На парне был светло-голубой комбинезон и синие полиэтиленовые бахилы. Темные волосы спрятаны под резиновой шапочкой для душа. Войдя, он натянул на лицо хирургическую маску, поэтому голос его звучал слегка приглушенно.

— Привет, Корнелиус. Прошло уже больше двадцати лет, как мы с тобой виделись в последний раз. Выглядишь ты, уж извини, дерьмово. Никогда не мог понять, почему мужчины твоего возраста носят прическу в виде хвоста. Мир шагнул вперед с тех пор, как ты был студентом, Корнелиус. Почему ты не шел вместе с ним? — Он наклонился, и его лицо оказалось буквально в нескольких сантиметрах от лица пленника. — Узнаешь меня, Корнелиус? Да… Это я. Франц. Я вернулся.

Корнелиусу показалось, что у него поехала крыша. Пару мгновений он искал сходство между этим парнем и человеком, за которого он себя выдавал. Но это невозможно! Франц мертв вот уже двадцать лет, и сходство лишь незначительное. Однако достаточное, чтобы у Корнелиуса появилось чувство узнавания, когда он впервые заметил парня во время выступления.

— Ты ничтожество, Корнелиус. Всем теперь наплевать на твои песни. Ты даже умудрился угробить свой брак. Ты самый выдающийся из неудачников: ничтожный отец, ничтожный муж и ничтожный музыкант. Ты предал меня, чтобы иметь возможность забыть старую жизнь и начать новую. И что? На что ты потратил время, жизнь, купленную в обмен на предательство?

Корнелиус в ужасе смотрел на своего мучителя, ошарашенный безумием этого человека. Парень, совершенно очевидно, верил в то, что он именно тот, за кого себя выдает. Затем, сквозь боль и страх, Корнелиус осознал, что действительно видел прежде этого парня.

— Гюнтер по крайней мере попытался с толком прожить жизнь. Он хотя бы использовал время, полученное за счет предательства, на то, чтобы сделать что-то полезное. Но ты, Корнелиус, предал меня, чтобы растратить будущее в попытках поймать прошлое. Ты предал меня. Ты и остальные.

Парень присел на корточки и развернул на черной пластиковой подстилке бархатную скатку. Оттуда он достал три ножа, все сделанные целиком из стали и лишь слегка отличавшиеся формой и размером.

— Остальные боялись перед смертью. Когда я оборвал их жизни, они умирали в страхе и боли. Но они не были особенными для меня. Ты же был не просто товарищем. Я называл тебя другом. И твое предательство самое низкое.

«Я знаю, кто ты!» — сверкнула в мозгу Корнелиуса мысль, и он хотел ее озвучить, но из-под кляпа донеслось лишь мычание.

— Мы вечны, — изрек темноволосый парень. Но Корнелиус теперь знал, что на самом деле его волосы вовсе не темные. — Буддисты верят, что каждая жизнь, каждое сознание — это единственный огонек свечи, но что между каждым огоньком существует непрерывность. Представь, как одну свечу зажигают от другой, затем от второй третью, от третьей четвертую, и так до бесконечности. Тысячи огоньков, передаваемых от одного другому на протяжении поколений. Каждый из них отдельный огонек, каждый горит совершенно по-разному. Но все-таки это один и тот же огонек. Ну а теперь, боюсь, пришло время мне загасить твой огонек. Не волнуйся. Боль, которую я тебе причиню, означает, что в конце ты будешь гореть ярче всего.

Он помолчал и взял из свертка самый маленький нож.

— Я запланировал для тебя нечто совершенно особенное, Корнелиус. Тебе я уделю куда больше времени и потрачу больше усилий, чем на всех предыдущих, вместе взятых. Ацтеки тоже верили в реинкарнацию. Не знаю, известно ли тебе это. Они проводили параллель между ежегодным всходом посевов и возрождением души. Вечный цикл.

Корнелиус видел, что в глазах молодого парня сияет черный огонек безумия. Тот продолжил:

— Каждую весну они приносили жертву. Человеческую жертву богам плодородия. Он видели, как змеи сбрасывают кожу, как посевы сбрасывают цветы, и отразили это в ритуале. Видишь ли, принося человека в жертву, они ошкуривали его заживо. Полностью срезали кожу. Твоей смерти мне недостаточно. Мне нужны твои страдания. Я причиню тебе боль, Корнелиус. Ужасную боль…


ГЛАВА 13

Двадцать пятый день после первого убийства: понедельник, 12 сентября 2005 года


15.00. Полицайпрезидиум, Гамбург

Фабель большую часть дня провел, анализируя и сличая информацию, собранную командой, определяя новые направления расследования, перетасовывая имеющиеся сведения и перераспределяя силы.

Анна Вольф показала фотографию Пауля Шайбе в «Пожарном депо», и чернокожий бармен сказал, что Шайбе вполне мог быть тем самым пожилым мужчиной, с которым встречался Хаузер, но он не уверен. Фабель сидел один в кабинете, когда в дверь постучал Маркус Ульрих, офицер из БКА, на сей раз без его фирменной улыбки.

— Герр Фабель… Нельзя ли поговорить с вами и фрау Клее? Наедине…


— Я еду в Кёльн! — заявила Мария, когда Ульрих договорил. — Никакой это не несчастный случай!

— Ну нет, черт возьми! — возразил Фабель. В конференц-зале находились только Мария, Ульрих и сам Фабель. — Расследованием занимается полиция Кёльна. И, на случай если ты упустила это из вида, напоминаю: у нас самих в разгаре собственное расследование.

— Кёльнская полиция не знает Витренко. — Лицо Марии стало жестким. — Там явно верят, что это несчастный случай. Несчастный случай и чертова случайность.

Ульрих в примиряющем жесте поднял ладонь.

— Они не дураки, фрау старший комиссар. Я сказал, что улики указывают на вероятность несчастного случая, аварии в результате превышения скорости на автобане. Поверьте, я весьма доходчиво объяснил полиции Кёльна, что означает гибель герра Турченко. И, как я уже вам говорил, их силы уже задействованы в деле Витренко.

Фабель вспомнил, как всего две недели назад они сидели в столовой и болтали с Турченко о возрождении Украины. А теперь сам Турченко мертв, а телохранитель, сопровождавший его, лежит в коме в госпитале Кёльна.

— Ладно, — сказала Мария. — Я останусь здесь до конца расследования. Но как только мы выловим этого ублюдка, я поеду в Кёльн, чтобы разобраться с этой историей с Турченко.

— При всем уважении, — возразил Ульрих, — ваше вмешательство в наше расследование уже стоило нам исчезновения свидетеля. Так что вам настоятельно рекомендуется держаться от этого подальше.

Мария проигнорировала его слова.

— Как сказала, шеф, я поеду в Кёльн, как только мы закончим дело. У меня есть неиспользованные отгулы, и я их возьму. Если ты запретишь мне ехать, то я подам в отставку и все равно поеду. Что бы ты ни сказал, я поеду.

Фабель вздохнул:

— Обсудим это позже, Мария. Но в данный момент тебе необходимо полностью сосредоточиться на текущем деле.

Мария резко кивнула.

— А пока, — продолжил Фабель, — мне нужно кое с кем переговорить по другому поводу.


18.00. Шанценфиртель, Гамбург

Беата держала дверь приоткрытой, но дверную цепочку не снимала. Она видела, кто пришел, через глазок типа «рыбий глаз», но все еще оставалась настороже, желая выяснить, почему он заявился к ней вечером без предварительной договоренности. И цепочка, и глазок были новыми мерами безопасности, к которым она прибегла, после того как услышала об убийстве Хаузера и Грибеля. Беата не стала бы вообще подходить к двери, если бы не прочла о третьем убийстве, произошедшем буквально вчера. Третья жертва не имела абсолютно никакого отношения к группе. Может, все это вообще лишь случайные совпадения.

— Извините, я не хотел вас беспокоить, — настойчиво проговорил темноволосый юноша. — Просто мне необходимо вас увидеть. Не знаю, как описать, что со мной происходит… Наверное, это возрождение… Знаете, в точности как вы сказали, все и происходит… Мне снятся сны.

— Уже поздно. Позвоните мне завтра, и я назначу вам время.

— Пожалуйста, — попросил юноша. — Я думаю, наш последний сеанс их стимулировал. Я знаю, что нахожусь на грани прорыва, и меня это сводит с ума. Мне правда нужна ваша помощь, я заплачу вам сверх…

Беата внимательно оглядела настойчивого молодого человека и вздохнула. Прикрыв дверь, она отстегнула цепочку и открыла дверь снова, впуская визитера.

— Спасибо. Я прошу прощения за доставленное беспокойство. И, пожалуйста, извините вот за это… — проговорил он, входя в дом Беаты и указывая на большую гантель, которую держал в правой руке. — Я шел в спортзал…


19.30. Хаммерброк, Гамбург

Хайнц Дорфманн был худощавым и стройным, но каждый из прожитых им семидесяти девяти лет оставил на нем свой след, заметил Фабель, присмотревшись к старику. Он видел его на фотографии вместе с Карлом Хейманном: двое мальчишек, улыбающихся из черно-белого прошлого. Однако Фабель видел и труп Хейманна — тело шестнадцатилетнего подростка с лицом, обреченным на вечную юность.

Герр Дорфманн, извинившись, удалился в маленькую кухню.

— Жена умерла семь лет назад, — сообщил он, будто желая объяснить, почему вынужден готовить гостю кофе сам.

— Мои соболезнования, герр Дорфманн, — сказал Фабель. Пока старик наливал кофе, Фабель окинул взглядом комнату. Чистая и аккуратная, и поначалу Фабель решил, что ее не ремонтировали с 70-х или начала 80-х прошлого века. Но потом понял, что помещение просто постоянно отделывали в том же стиле, в оттенках бежевого и желтоватого, на протяжении десятилетий. Фабеля всегда поражало, как пожилые люди застревают в каком-то определенном периоде: либо определяющем, кто они есть по жизни, либо обозначающем момент, когда старики перестали замечать изменения в окружающем мире. Полки были заставлены книжками о Гамбурге: карты города, альбомы с видами города, книжки по истории, справочники по «гамбургскому диалекту», форме нижненемецкого диалекта, свойственного только Гамбургу, а также английские словари и справочники по другим языкам. На одной из полок стоял на тиковой подставке медный диск с изображением крепости Хаммабург, красующейся на гербе города.

— Насколько я понимаю, вы были гидом-экскурсоводом, герр Дорфманн?

— Я двадцать лет проработал учителем. Преподавал английский. А потом стал гидом-экскурсоводом. Сначала работал на город, затем как «свободный художник». Поскольку я отлично знаю английский, то по большей части работал с группами из Канады, Америки и Великобритании, как, впрочем, и с немецкими группами. Для меня это было не просто работой. Я люблю мой город, и мне нравится помогать людям открывать его для себя. Десять лет назад я вышел на пенсию, но по-прежнему, работая на полставки в ратуше, вожу туристов по палатам. Вы хотели расспросить меня о Карле Хейманне? — Герр Дорфманн налил кофе. — Должен сказать, я не слышал это имя вот уже много-много лет.

— Вы хорошо его знали? — Фабель показал старику фотографию двух подростков, неуверенно улыбающихся в камеру.

— Бог ты мой! — Дорфманн улыбнулся. — Где вы это выкопали? Снимок делала сестра Карла. Я помню, как позировал для этой фотографии, будто это было вчера. Стоял теплый летний день. Лето сорок третьего. Одно из самых жарких на моей памяти. — Он поднял глаза. — Да, я знал Карла Хейманна. Он был моим другом. Мы были соседями и учились в одном классе. Карл был умным парнем. Слишком много думал о том, о чем в те времена задумываться не стоило. Его сестру Марго я тоже знал. Она была на несколько лет старше Карла и вечно квохтала над ним как наседка. Красивая девушка, все парни были в нее влюблены. Марго обожала Карла… Когда он исчез, она все время твердила, что он покинул Германию, нанялся на грузовое судно, чтобы избежать призыва. Я встретил ее после войны, и она сообщила, что Карл уехал в Америку и у него все отлично. Утверждала, будто Карл еще до войны всегда говорил, что уедет туда.

— Вы ей поверили?

Герр Дорфманн пожал плечами:

— Она мне так сказала, а я хотел верить. Но все мы знали, что Карл пропал после той ночи огненной бури, как и многие другие. Именно в ту ночь я видел его в последний раз. То была ночь мертвых, а не живых, герр Фабель. Позже я просто считал, что он один из мертвых. Еще одно имя на записке, прилепленной к стене. Знаете, их были тысячи, таких записок. Тысячи и тысячи… Бессчетное количество листков с именами, иногда фотографии с вопросами, не видел ли кто этих людей. Бумажки, прикрепленные на руинах дома или жилой постройки, с указанием, где их семья. Помните, то же самое делали, когда террористы атаковали башни в Нью-Йорке? Стены, покрытые записками и фотографиями? Так вот, тогда было так же, только записок в десять раз больше.

— Вы сказали, что видели Карла в ту ночь? В ночь двадцать седьмого июля?

— Мы жили на одной улице, буквально за углом отсюда. Мы были близкими друзьями, не лучшими, но близкими. Карл был тихим пареньком, нежным. Короче, мы договорились двинуться на другой берег Альстера и уже собирались вместе сеть на трамвай. Но не поехали.

— Почему?

— Мы уже садились в трамвай, когда Карл внезапно ухватил меня за рукав. Он сказал, что должен держаться поближе к дому. Я спросил почему, но он не смог объяснить толком. Просто нутром чуял, наверное. В общем, мы не поехали, а пошли домой и взяли велосипеды. Он был прав — в ту ночь нужно было находиться ближе к дому.

— Вы были с Карлом, когда началась бомбардировка?

Хайнц Дорфманн улыбнулся неуверенно и печально, и впервые Фабель смог увидеть в нем тень того юнца, что стоял на фото рядом с Хейманном.

— Как я уже сказал, стояло чудесное лето. Я помню, какими мы были загорелыми. — Он задрал голову, словно подставляя лицо призраку давно угасшего солнца. — Такое яркое лето, такое жаркое. Британцы это знали. Знали, и воспользовались этим. Они знали, что подносят спичку к бочке с порохом. Мы уже давно привыкли к авианалетам. Британцы бомбили Бремен и Гамбург весь сорок первый год, но большие армады насылать не имели возможности. Самолетам нужно было возвращаться примерно через минуту после полета над городом. Но, помимо этого, Гамбург был хорошо подготовлен: нам было приказано укрепить подвалы и превратить их в бомбоубежища. Существовали еще и огромные общие бомбоубежища. Там могли спрятаться до четырехсот человек. Стены катакомб убежищ были сделаны из бетона двухметровой толщины, и, наверное, они были самыми надежными из всех в европейских городах. Они могли защитить нас от огня, но не от жара. К сорок третьему году британские бомбардировщики уже могли нести больше бомб и дольше держаться над городом. Мы все больше и больше времени проводили под землей. А затем, в конце июля, британцы прилетели армадой. Две ночи до этого они бомбили центр города… Именно тогда они уничтожили кирху Святого Николая и зоопарк. Потом был короткий налет, просто чтобы нервы потрепать. Но в ночь двадцать седьмого и утро двадцать восьмого Гамбург превратился в ад. Свою операцию англичане назвали «Гоморра». Вы ведь знаете, что случилось с библейским городом Гоморрой, верно?

Фабель кивнул.

— Все началось незадолго до полуночи. Почему-то сирены тогда ревели не так сильно, как обычно. В нашем доме подвала не было, поэтому мы все высыпали на улицу. Стояла чудесная летняя ночь, и небо вдруг наполнилось «новогодними елками», как мы их называли. Они были красивыми, правда красивыми. Огромные грозди, сверкающие красными и зелеными огнями, великое множество гроздей, грациозно опускались на город. Я буквально застыл, глядя на них. Конечно, они предназначались лишь для того, чтобы обозначить цели для следующей волны бомбардировщиков. Я слышал, как она приближалась. Вы даже представить не можете, что это за звук, когда двигатели почти восьми сотен военных самолетов сливаются в оглушающий раскатистый гул. Просто поразительно, какой ужас может вызвать звук. А потом мы услышали другой звук, еще более жуткий. Словно гром, только в тысячу раз сильнее, прокатился по городу. Людей охватила паника. Все побежали. Стоял дикий крик. Мир словно сошел с ума, и я потерял в толпе семью и Карла. Его я тоже не видел. А потом он вынырнул словно из ниоткуда и схватил меня за рукав. Он был сам не свой от беспокойства — тоже потерял из виду семью. Мы решили двигаться к главному общественному бомбоубежищу, предположив, что наши близкие сделают то же самое.

До убежища мы добрались, но противоударные двери были закрыты и мне пришлось колотить в них, прежде чем старик в шлеме бойца ПВО впустил нас. Мы искали родных, но безуспешно, и потому потребовали, чтобы нас выпустили, однако двери открывать отказались. Помню, я тогда подумал, что это не важно. Что мы все равно умрем. Я никогда прежде не слышал взрывов такого количества бомб. Словно какой-то гигант молотом пытался сровнять город с землей. А потом стало тише. Следующая волна не была такой мощной. Более тихие взрывы, словно сбрасывали бомбы поменьше. Но конечно, это было не так. Ублюдки бросали на нас зажигалки. Они все спланировали: первыми упали тяжелые бомбы, чтобы разнести здания, а затем зажигательные, чтобы все поджечь. Я сидел в бомбоубежище и думал о маме и двух сестренках, оставшихся где-то на улице. Приходилось надеяться, что они нашли укрытие. Карл испытывал то же, что и я, только он был чуть ли не в истерике. Он рвался наружу, чтобы найти мать и сестру.

Сначала все сидели довольно спокойно, но скоро наши нервы сдались, как и дома над нами. А потом стало жарко. Я даже описать не могу этот жар. Бомбоубежище постепенно превращалось в печь. Воздух сюда закачивался насосами с улицы. Мы пользовались ручным насосом, но вынуждены были бросить это дело, потому что наполняли убежище только дымом и раскаленным воздухом. И постепенно мы начали задыхаться. Чего мы не знали, так это того, что творилось в подвалах и убежищах по всему Гамбургу. Огненная буря, понимаете ли. Словно голодный зверь, питающийся кислородом, она высасывала воздух. По всему городу сначала дети и старики, а потом и все остальные либо задыхались, либо спекались заживо в лишенных воздуха убежищах. Одни требовали, чтобы открыли двери и можно было бы посмотреть, что происходит вокруг, другие возражали. Но потом, когда гром бомбардировки поутих, все уже настолько измучились, что было принято решение рискнуть.

Мне не хватает слов, чтобы описать то, что мы увидели, герр Фабель. Когда мы открыли двери, то словно распахнули врата самого ада. Первое, что мы заметили, — воздух буквально высосало из убежища, утаскивая при этом и людей. Кругом все полыхало. Но не так, как обычно горят дома. Это было как горнило огромной доменной печи. Британцы рассчитали, что, разрушив дома, а потом засыпав фосфором, создадут воздушные вихри, от которых температура поднимется достаточно высоко, чтобы сжечь дома и людей, не попавших под прямой удар. В некоторых частях города температура достигала тысячи градусов. Я высунулся из убежища и тут же начал задыхаться и хватать воздух ртом, будто долго бежал. Я просто не мог набрать в легкие достаточно воздуха и глазам своим не верил — люди полыхали как факелы. Там был ребенок… Не знаю, мальчик или девочка… Но, судя по росту, лет восьми-девяти… Он лежал лицом вниз, наполовину погрузившись в полотно дороги. Гудрон растаял, понимаете ли. А потом я увидел ту фигуру, бредущую по улице. Это было самое жуткое и в то же время самое завораживающее зрелище, что мне довелось когда-либо видеть. Женщина, что-то прижимающая к груди. Думаю, это был ребенок. Она шла по улице прямо. Не пошатываясь. Не спеша. Но и она, и ее младенец были… единственное слово, какое я могу подобрать, — сияющие. Словно сделанные из яркого пламени. Я будто смотрел на огненного ангела. Помню, подумал тогда, что не имеет значения, выживу я или умру, ведь такое зрелище — нечто большее, чем способен выдержать человек в своей жизни. А потом она исчезла. Как вам известно, огненная буря создает воздушные потоки ураганной силы. Такие потоки со скоростью двести пятьдесят километров в час подхватывали людей и засасывали в огонь. Женщину с ребенком буквально слизнуло, втащив в горящее здание, словно огонь протянул лапу и схватил добычу.

Фабель смотрел на старика. Голос герра Дорфманна оставался ровным и спокойным, но в глазах стояли слезы.

— Я помню, что проклял Бога за то, что дал мне жизнь. Что позволил мне родиться именно в это время. И в этом месте. И еще я подумал: быть может, настал конец времен. Мне было нетрудно представить, что весь мир кончится с этой войной. Именно тогда я сообразил, что Карла рядом со мной больше нет. Я осмотрелся, но это было все равно что искать чью-то отдельную душу в ужасе и хаосе преисподней.

Помню, инстинкт мне подсказывал идти к воде. Я думал, что если доберусь до Альстера или Эльбы — Альстер был ближе, — то у меня появится больше шансов выжить.

Дорфманн на некоторое время замолчал.

— Я сейчас подумал, не попытался ли Карл тоже сделать это. Вы сказали по телефону, что нашли его возле порта. Вероятно, у него была мысль добраться до Эльбы. К тому времени, когда я дошел до Альстера, там уже было полно людей, мертвых или умирающих. Еще человеческие факелы. Они кинулись в воду, пытаясь сбить пламя, но были все заляпаны фосфором и поэтому продолжали гореть, качаясь на воде.

Фабель положил на кофейный столик удостоверение личности времен нацистской Германии и фотографию мумифицированного тела. Хайнц Дорфманн снова нацепил очки.

— Это Карл… — Он нахмурился, пристально рассматривая снимок. — Вот как он теперь выглядит? — Старик удивленно покачал головой. — Поразительно. Совсем тощий… Усохший. Но я бы узнал Карла тут же.

— А вам известно, что сталось с его сестрой Марго? Может, имеете хоть какое-то представление, где она живет, если она вообще еще жива? Я пытаюсь найти кого-нибудь из родни.

— Боюсь, тут я вам не помощник. После войны Марго вышла замуж за мужчину постарше. Его звали Поле. Герхард Поле.


20.30. Хаммерброк, Гамбург

Фабель шел назад к машине. Пока он сидел у герра Дорфманна, прошел дождик, придав свежесть теплому вечернему воздуху. Фабель шагал, глядя на тротуар, на мокрый потемневший асфальт, и вспоминал, как старик описывал ту жаркую сухую ночь, когда Гамбург превратился в пылающий ад на земле. И не мог себе это представить. Его Гамбург.

Дойдя до машины, Фабель отпер ее дистанционкой, сел в салон и закрыл дверцу. Некоторое время он просто сидел, положив руки на руль. История. Он ее изучал. И даже хотел ее преподавать. Ирония ситуации в том, что, расследуя эти последние дела, он чувствует, что уже сыт ею по горло.

Он вставил ключ в замок зажигания, повернул — ничего.

— Вот дерьмо! — выругался Фабель на английском. Он обладал множеством талантов, его познания охватывали множество аспектов, и он всегда охотно учился чему-то новому, раздвигая границы своего познания мира. Но эти познания никогда не распространялись на внутреннее устройство автомобиля. Он яростно порылся в карманах и достал мобильник. Тут же прозвучал звонок. — Алло! — Фабелю не удалось скрыть раздражение.

— Приветствую, герр Фабель…

Фабель моментально понял, что звонит убийца. Этот человек снова использовал какой-то электронный фильтр, изменяющий голос. Он звучал неестественно низко и медленно, искаженный и искусственный. Не человеческий.

— Я так рад, что вы не вынули ключ из замка зажигания… А то мы бы с вами сейчас не беседовали.

— Ты о чем? — У Фабеля вдруг пересохло во рту. Он понял, что имеет в виду убийца. Бомба. Наклонившись, он осмотрел пол под ногами, поискал лишние проводки под рулевой колонкой. — Кто говорит?

— Мы можем это обсудить через минутку, герр Фабель. Но пока я хочу, чтобы вы знали: я поставил очень мощный заряд взрывчатки в вашей машине. Если вы откроете дверь, он взорвется. Если вытащите ключ из замка зажигания, он взорвется. Если попытаетесь встать с сиденья… Ну, думаю, вы все поняли. Произойдет очень сильный взрыв, результатом которого станет не только ваша смерть, герр Фабель, но и гибель нескольких обитателей Хаммерброка, помимо существенного повреждения кое-каких домов. Да, еще должен добавить, что могу в любой момент, когда мне заблагорассудится, взорвать заряд дистанционно.

— Ладно, — сказал Фабель, — тебе удалось завладеть моим вниманием.

Ему казалось, сердце выпрыгивает из груди. Он посмотрел сквозь ветровое стекло на приятный летний вечер, на умытые дождем улицы, на окрашенные в красный цвет лучами заходящего солнца стены домов, на спешащих по своим делам людей. Фабель почувствовал себя страшно одиноким в центре собственного мира, в котором он единственный знал о том, что смерть и разрушение совсем рядом. И внезапно картинка, нарисовавшаяся в воображении Фабеля после рассказа герра Дорфманна, предстала снова с неимоверной четкостью. Мимо «БМВ» Фабеля прошла молодая пара с ребенком в прогулочной коляске — она просто гуляла, наслаждаясь летним вечером. Фабелю хотелось открыть окно и заорать им, чтобы они бежали и прятались, но он понимал — окна тоже заминированы. Он смотрел на них, и ему казалось, что они идут мимо его машины целую вечность.

— Не сомневаюсь в этом, герр Фабель. — Искаженный электроникой голос был лишен интонаций. — И надеюсь удостоиться внимания еще очень многих сотрудников гамбургской полиции, включая саперов, на ближайшие несколько часов. Видите ли, мне гораздо удобнее оставить вас в живых, потому что у ваших людей уйдет вечность на то, чтобы вызволить вас. К этому добавим время, которое понадобится вашим криминалистам на обработку местности. Но не сомневайтесь: если вы вдруг решите предпринять какие-то шаги, я взорву устройство.

Фабель мучительно обдумывал ситуацию. Насколько он понимал, человек в телефоне мог наблюдать за ним сейчас с безопасного расстояния. Он внимательно осмотрел обе стороны улицы, бросил взгляд в зеркало заднего вида, стараясь при этом не смещаться на сиденье.

— Значит, ты у нас заделался экпертом-подрывником? — Голос Фабеля сочился презрением. — И думаешь, я поверю, что ты смог подложить бомбу в мою машину прямо посреди многолюдной улицы, пока я отсутствовал сорок пять минут? Мне казалось, твой профиль — скальпы, Виннету.

— Очень смешно, — рассмеялся его собеседник, и этот смех прозвучал как в кошмарном сне. — Виннету… Но не прикидывайтесь, будто не понимаете все как надо, герр Фабель. Я не краснокожий индеец, не персонаж романов Карла Мая. Вы отлично знаете, что возрожденная мной традиция очень древняя и чисто европейского происхождения. Ну и, конечно, вы, безусловно, вольны проверить мое искусство подрывника… или мистификатора. Вам нужно лишь попытаться выбраться из машины. Если я лгу, ничего не произойдет. С другой стороны… что касается устройства… оно прикреплено в вашей машине уже некоторое время. Сегодня я просто активировал его дистанционно. О, кстати, как вам понравился маленький презент, что я оставил в вашей квартире?

— Ты больной ублюдок… — прошипел в трубку Фабель. — Я до тебя доберусь! Клянусь найти тебя, не важно, сколько уйдет на это времени!

— Знаете, герр Фабель, вы поразительно агрессивны для человека, сидящего на нехилом количестве мощной взрывчатки. Если я нажму нужную кнопку, вы уже никогда не доберетесь до кого бы то ни было вообще. Никогда. Так почему бы вам просто не заткнуться и не выслушать то, что я скажу?

Фабель промолчал. Его ухо под прижатым мобильником заливал пот. Сердце по-прежнему бешено колотилось, его мутило. Он верил искаженному нечеловеческому голосу в трубке. Верил, что сидит на бомбе.

— Отлично, — продолжил собеседник. — Теперь поговорим. Во-первых, вы, возможно, недоумеваете, зачем я зашел настолько далеко, что поставил под угрозу вашу жизнь. И, кстати говоря, почему не взорвал бомбу раньше. Что ж, это просто. Как уже сказал, пока вас вызволят, пройдет время. А пока все будут этим заниматься, я сдеру еще один скальп. Вы попали в очень интересную ситуацию, герр Фабель. Вам придется решать, сколько народу отрядить на ваше спасение, а сколько отправить на мои поиски.

— У нас больше сил, чем ты сможешь нейтрализовать, — ответил Фабель ровным, мертвым тоном.

— Очень может быть, но должен заметить, что вы сидите лишь на одной из двух бомб. Вторая находится в месте, которое я вам пока не открою. Но я оставил записку с указанием адреса и всех подробностей.

— Где?

— В том-то и штука. Я прикрепил записку к взрывчатке в той бомбе, что заложена в вашей машине. Так что, даже если саперы и найдут способ обезвредить реле давления под вашим сиденьем или на дверях, они не смогут осуществить контролируемый взрыв. А если пойдут на это, то уничтожат единственную подсказку, где находится вторая бомба. А вторая бомба непременно будет взорвана, уж поверьте, герр Фабель.

— Когда? На какое время установлен таймер второй бомбы?

— Я ни слова не сказал о таймере, герр Фабель.

— Значит, ты у нас теперь террорист? И к чему все это?

— Вы же не дурак, герр Фабель. Все это с самого начала имело отношение к терроризму, как вы называете. И к предательству. Что плавно подводит меня к моему основному пункту. Я хочу, чтобы вы перестали вести это дело. Взяли отпуск. Отгулы. Предлог я вам предоставил: стресс вследствие сурового испытания. Видите ли, герр Фабель, я собираюсь добровольно сообщить массу информации по этому делу. Куда больше, чем вы смогли собрать сами. Люди, которых я убиваю, заслуживают смерти. Они сами убийцы. И когда я покончу с ними, то больше никого никогда не убью. Их осталось совсем немного, герр Фабель. Всего двое. И когда они умрут, я исчезну и больше никогда не стану убивать. И, как уже сказал, все мои жертвы виновны. Вообще-то вы и сами сочли бы их виновными в государственных преступлениях.

— Хаузер? Грибель? Шайбе? Ты хочешь сказать, они были террористами?

— Вы отлично слышали меня, — прозвучал равнодушный искаженный голос. — Но твердо усвойте вот что, герр Фабель: выбор за вами. Вы можете решить самоустраниться от этого дела и дать мне закончить то, что я начал. Или я добавлю еще жертв в мой список. Очень специфических жертв. Никому не надо знать об этом аспекте нашего разговора. Вы можете предпочесть самоустраниться и жить спокойно, позволив и другим прожить их жизнь. В конце концов, люди, которых я должен казнить, для вас ничего не значат. Но вот другие, Фабель… Другие люди, вовсе не заслуживающие смерти, тоже могут умереть. Их участь полностью зависит от вас. А сейчас я отключусь. Советую вам не откладывая связаться с коллегами из саперного подразделения. Но прежде чем уйти, я перешлю вам на телефон кое-какие снимки. Кстати… такие красивые волосы! Чудесный оттенок золотисто-каштанового, почти рыжие.

Связь прервалась. Мобильник звякнул, и на дисплее появилась отметка, что он получил сообщение с картинками. Фабель открыл сообщение, и словно получил удар под дых.

— Ах ты, ублюдок… — Фабель просматривал картинки и чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

Он еще раз просмотрел снимки. Фотографии девушки с длинными золотисто-каштановыми волосами. Заснятой по пути из школы домой. С друзьями. Во время похода с отцом по магазинам на Нойер-Валь.


21.15. Хаммерброк, Гамбург

Вся улица словно превратилась в подмостки. Фабель сидел, щурясь от яркого света прожекторов. Его машину приподняли и закрепили на опорах. Весь район полностью эвакуировали, и Фабель поймал себя на мысли, что беспокоится о том, что полицейские сказали герру Дорфманну, когда просили его покинуть дом: все, что угодно, кроме того, что прямо у него под окнами заложена бомба.

Первым, кто заговорил с Фабелем, был командир саперного подразделения. Он подошел к машине один. Офицер говорил спокойно, но достаточно громко, чтобы Фабель мог расслышать его через стекло по-прежнему закрытого окна дверцы. Он попросил Фабеля припомнить в подробностях абсолютно все, что звонивший сообщил насчет взрывного устройства, и все, что в его словах могло дать наводку на вторую бомбу. У Фабеля пересохло во рту, его мутило, но он старался держать себя в руках и сосредоточиться, вспоминая все детали разговора.

Командир саперов слушал и кивал, делая заметки в блокноте. И все время говорил с отработанным профессиональным спокойствием, отчего Фабель еще больше тревожился насчет своего положения. Впрочем, появление командира саперов само по себе не очень успокоило Фабеля: офицер приблизился к машине облаченным в толстый кевларовый бронежилет поверх черного комбинезона, в каске, а лицо прикрывал щиток из толстого плексигласа. Сапер опустился вниз, лег на бок рядом с машиной и приступил к осмотру дна машины с помощью телескопического черного шеста с зеркальцем на конце.

Через какое-то время он снова появился в окне машины, с кряхтением выпрямившись.

— Ладно, — мрачно улыбнулся он. — Боюсь, это не шутка, насколько я вижу. Если только это не очень качественно сделанный муляж, то весьма впечатляющее количество взрывчатки прикреплено к днищу вашей машины. Мы вас отсюда достанем, герр гаупткомиссар, это я вам обещаю. Но вам придется посидеть неподвижно какое-то время.

Фабель кисло улыбнулся, откинул голову на подголовник и прикрыл глаза. Он чувствовал себя беспомощным и бессильным. Фабель знал, что едва ли не одержим стремлением контролировать обстановку и сводить к минимуму элементы внезапности. Но сейчас он попал в ситуацию, которую не контролировал абсолютно. Он старался не думать о взрывчатке, о том, что его жизнь находится в руках спецов, которые обезвредят бомбу. Они были словно хирурги, а он пациент на операционном столе. Единственное, что он мог, — это сидеть неподвижно и ждать, когда его высвободят.

Что ж, по крайней мере у него появилось время подумать.

Он знал — его команда где-то тут, ждет за периметром эвакуированной зоны. Когда он позвонил в Полицайпрезидиум, то прежде всего поговорил с подразделением саперов, а затем попросил, чтобы его связали с Комиссией по расследованию убийств. Но саперы ему велели никуда больше не звонить и выключить телефон сразу же после разговора с ними. Фабель мог оставить какое-нибудь сообщение, но решил воздержаться. Он все еще не решил, что расскажет коллегам. Присланные фотографии Габи перепугали его до полусмерти.

Маньяк явно следил за Фабелем. Возможно, потому он и вышел на Леонарда Шулера. Наглый сукин сын был в курсе всех действий команды убойного отдела. Возможно, он сел Шулеру на хвост прямо у Полицайпрезидиума. Нет… Что-то тут не сходится. Откуда он вообще мог узнать о Шулере? Воришку арестовали патрульные. И убойный отдел за него взялся уже непосредственно в Полицайпрезидиуме. И тут Фабеля осенило: Леонард Шулер был не до конца откровенен в своих показаниях, не сообщил всего, что знал об убийце. Почему Шулер утаил информацию? Может, он все же был как-то причастен к убийству? Действовал вместе с маньяком? Может, радар Фабеля это упустил?

Три сапера присоединились к командиру. Они притащили с собой четыре здоровенных холщовых вещмешка, положили в паре метров от машины, достали оттуда оборудование и установили на земле. Фабеля успокаивали явно отработанные и уверенные действия саперов. Два офицера взяли что-то вроде большого толстого ноутбука, несколько кабелей и исчезли из поля зрения Фабеля, нырнув под машину.

Фабель сидел в «БМВ» со складывающимся верхом, на котором ездил вот уже шесть лет, и ждал. Ожидая, он размышлял.

Габи. Фабель подавил инстинктивное паническое желание приказать саперам передать его команде, чтобы те организовали защиту дочери. Поступи он так, то открыл бы убийце все карты — тот бы понял, что Фабель полностью передал весь разговор руководству. Так что на данный момент Габи ничто не грозит. Чем бы ни занимался ночью Гамбургский Парикмахер, это касается кого-то из его списка. Габи для него козырь, который он пока придержит. Фабель понимал, что хотя убийца и рассказал ему вроде бы больше, чем следовало, он сказал именно то, что хотел. Ну, по крайней мере теперь Фабель точно знал, что у всей этой истории ноги растут из прошлого жертв.

Из-под машины послышался стук — саперы работали. Осторожная ювелирная работа, но для обостренного страхом восприятия Фабеля каждый стук казался ударом молота по колоколу.

Он мог это сделать. Мог попросту отказаться от дела. Вообще-то, если бы он в точности передал криминальдиректору ван Хайдену слова убийцы, тот наверняка настоял бы, чтобы Фабель передал дело кому-то другому. Фабель с горечью размышлял насчет логики убийцы. Жертвы маньяка действительно ничего для него, Фабеля, не значили. А вот дочь значила много. Все. Отказаться отдела… Предоставить с ним разбираться кому-то другому…

Снова раздался стук. Во рту Фабеля совсем пересохло. Он взглянул на часы — 23.45. Вот уже три часа он не может ни дверь открыть, ни окно, ни выпить хоть глоток воды. Может, все тут и закончится. Клещи соскользнут, не тот проводок перережут — и все. Конец пути, на который он встал много лет назад после убийства Ханны Дорн. Неправильного пути.

Сидя в душной и жаркой машине, четко слыша малейший звук и каждое движение саперов под машиной, Фабель ясно понимал: тот человек, с которым он разговаривал по мобильнику примерно три часа назад, уже скорее всего изувечил и убил очередную жертву. В мозгу, слишком усталом, чтобы думать, крутились разные картинки. Фабель слишком долго пребывал в страхе, чтобы видеть дальше нынешнего момента, и все же он постоянно видел, как его дочь тайно похищает маньяк.

И Йен Фабель, сидя в машине в ожидании либо спасения, либо смерти, принял решение относительно своего будущего.

Дальнейшее произошло так быстро, что он даже не сообразил, в чем дело. Один из саперов вдруг резко распахнул дверцу машины, а второй выдернул его наружу. Саперы бегом потащили Фабеля подальше от автомобиля, за пределы света прожекторов и огороженного периметра. Ван Хайден, Анна Вольф, Вернер Майер, Хэнк Герман, Мария Клее, Франк Грубер и Хольгер Браунер стояли у ограждения. Грубер с Браунером уже облачились в комбинезоны, а с ними еще группа криминалистов из пяти человек. Фабелю кто-то протянул бутылку воды, он к ней жадно припал.

К нему подошел командир группы саперов:

— Устройство мы обезвредили. Сейчас разбираем на части, чтобы найти указание, где заложена вторая бомба. Пока ничего не нашли. Что это за малый, герр Фабель? Террорист, шантажист или просто маньяк?

— Все вместе, — устало буркнул Фабель.

— Ну, какими бы ни были его мотивы, этот парень свое дело знает.

Командир саперов направился было к своему бронированному автомобилю, но Фабель остановил его, тронув за плечо.

— Не только он знает свое дело, — произнес Фабель. — Спасибо.

— Да не за что, — улыбнулся командир саперов.

— Ты в порядке, Йен? — спросил Вернер.

Фабель отхлебнул солидный глоток воды из бутылки. Затем вытер рот тыльной стороной ладони.

— Нет, Вернер. Совсем нет. — Фабель повернулся к ван Хайдену: — Нам надо поговорить, герр криминальдиректор.


ГЛАВА 14

Двадцать шестой день после первого убийства: вторник, 13 сентября 2005 года


09.45. Полицайпрезидиум, Гамбург

Заявление для прессы сделал сам Гуго Штайнбах, начальник полиции Гамбурга. Он вместе с криминальдиректором ван Хайденом вышел к представителям прессы, радио- и тележурналистам, теснящимся на ступеньках Полицайпрезидиума.

— Я подтверждаю, что вчера вечером на одного из старших офицеров, служащих в полиции Гамбурга, было совершено покушение. Вследствие этого ради его безопасности и в целях реабилитации он отстранен от работы.

— Вы можете подтвердить, что этот офицер — главный гаупткомиссар Фабель из Комиссии по расследованию убийств?

Низенький толстый темноволосый репортер в слишком тесной кожаной куртке протолкался в первый ряд. Йенс Тидеманн был хорошо известен коллегам-журналистам.

— Мы не готовы на данном этапе расследования открыть личность упомянутого офицера, — ответил ван Хайден. — Но я подтверждаю, что это сотрудник Комиссии по расследованию убийств, находившийся в тот момент при исполнении.

— Прошлой ночью большой квартал в Хаммерброке эвакуировали и оцепили. — Тидеманн повысил голос, чтобы перекрыть остальных. — Сообщили, что найден взрывоопасный предмет, предположительно британская бомба времен Второй мировой войны, и подразделение саперов ее обезвреживало. Вы можете теперь подтвердить, что на самом деле это была бомба, заложенная террористом в машину вашего офицера?

Вопрос Тидеманна спровоцировал лавину вопросов остальной журналистской братии. Штайнбах ответил, обращаясь прямо к низкорослому репортеру:

— Мы подтверждаем — была вызвана команда саперов, чтобы обезвредить в том районе взрывоопасный предмет. Однако никаких подтверждений террористической деятельности не обнаружено.

— Но ведь это не бомба времен Второй мировой, верно? — У Тидеманна была хватка бультерьера. — Кто-то пытался подорвать одного из ваших офицеров, не так ли?

— Как вам уже сообщили, — вступил ван Хайден, — имела место попытка покушения на жизнь офицера из Комиссии по расследованию убийств. В данный момент мы не можем больше ничего добавить, так как еще ведется следствие.

Несколько журналистов кинулись по указанному Тидеманном пути, но, поскольку не обладали той информацией, которой, совершенно очевидно, обладал последний, все их вопросы били мимо цели. Коротышка журналист молчал, некоторое время предоставляя коллегам терзать старших офицеров, а потом нанес последний удар.

— Криминальдиректор ван Хайден…

Из-за царившего шума его не расслышали.

— Криминальдиректор ван Хайден… — повторил он громче, и его коллеги замолчали, охотно уступая ему лидерство. — Это правда, что бомбу под машину гаупткомиссара Фабеля заложил Гамбургский Парикмахер? Маньяк, убивающий бывших членов радикального движения семидесятых — восьмидесятых годов? А также верно ли, что герр Фабель вследствие покушения на его жизнь устранился от расследования этого дела?

Ван Хайден помрачнел и одарил Тидеманна весьма недобрым взглядом.

— Офицер Комиссии по расследованию убийств, о котором идет речь, в данный момент передает текущие дела коллегам. Единственная причина этому — его отпуск. Только и всего. Заверяю вас, что офицеров гамбургской полиции невозможно угрозами вынудить отказаться от ведения какого-либо дела…

Репортер больше ничего говорить не стал, но улыбнулся, слушая гвалт, поднятый его коллегами. Штайнбах и ван Хайден повернулись к журналистской братии спиной и направились по ступенькам назад в Полицайпрезидиум, предоставив отбивать атаки журналистов представителю по связи с общественностью.

Когда основная масса репортеров рассосалась со ступенек Полицайпрезидиума, один из журналистов обратился к Тидеманну:

— Откуда ты узнал, что там произошло?

Маленький репортер кивком указал на здание Полицайпрезидиума:

— У меня есть внутренний источник. Просто классный внутренний источник…


10.15. Шанценфиртель, Гамбург

Может, ей все же не следовало включать сигнализацию, уходя так ненадолго из офиса: Ингрид Фишманн вернулась с почты, расположенной в соседнем квартале, откуда отослала посылку с фотографиями и прочей информацией, собранной для того полицейского, Фабеля.

Она ругнулась, уронив черный блокнотик с записанным кодом сигнализации на пол, и наклонилась, чтобы его поднять. В результате из сумки высыпалось абсолютно все, и она услышала, как связка ключей со звоном брякнулась на плиточное покрытие коридора. Вечно это целая история — выйти и войти в собственный офис. Цифровой код ну никак не желал откладываться у нее в памяти! Но Ингрид Фишманн понимала, что это необходимое зло: ей нужно быть осторожной.

«Фракция Красной армии» официально самораспустилась в 1998 году, а падение Берлинской стены сделало создание группировок с подобным мировоззрением излишним. Существовавшие тогда подобные организации уже стали достоянием истории. Европейский внутренний терроризм стал теперь еще более далеким понятием по сравнению с террористической угрозой извне. Терроризм в XXI веке принял совершенно иную окраску, его идеологическая составляющая была религиозной, а не социально-политической. Тем не менее те люди, которых Фишманн вытаскивала из тени на свет в своих статьях, по-прежнему жили здесь и сейчас. И у многих было террористическое прошлое.

— Ладно, ладно… — сказала она контрольной панели сигнализации в ответ на серию быстрых настойчивых электронных сигналов, подняв блокнот. Поскольку искать и надевать очки было уже некогда, Ингрид отодвинула блокнот на расстояние вытянутой руки и набрала код на панели, вбив последнюю цифру решительным ударом пальца. Сигналы прекратились. Или нет…

Они звучали как эхо звука сигнализации, но в иной тональности. И шли вовсе не от панели. Фишманн, застыв и сосредоточенно нахмурившись, старалась понять, откуда идет сигнал. Он доносился из ее офиса.

Она вошла внутрь и двинулась на звук. Он шел от стола. Женщина отперла и открыла верхний ящик.

— Ой… — только и сказала она.

И это все, что она успела произнести. Ее мозгу едва хватило времени осознать, что видят глаза: провода, батарейки, мерцающий светодиодный дисплей, большую пачку песочного цвета.

Ингрид Фишманн погибла в следующий же миг после того, как ее мозг собрал вместе все элементы и выдал одно слово: бомба.


10.15. Полицайпрезидиум, Гамбург

— Надеюсь, это окупится, — пробурчал ван Хайден. — Наша работа во многом зависит от сотрудничества со средствами массовой информации, а они не обрадуются, когда все вскроется.

— Мы вынуждены пойти на риск, — ответил Фабель. Он сидел в конференц-зале с Марией, Вернером, Анной, Хэнком и двумя экспертами-криминалистами, Хольгером Браунером и Франком Грубером. За столом сидел еще один человек: низенький толстяк в очках и черной кожаной куртке.

— Переживут, — усмехнулся Йенс Тидеманн. — Но, ради репутации моей газеты, я бы предпочел, чтобы все подумали, будто меня надули, а не заподозрили в сотрудничестве с полицией, что соответствует действительности.

Фабель кивнул:

— Я у тебя в долгу, Йенс. Этот убийца знает, как связываться со мной, а я не знаю о нем почти ничего. Единственный способ заставить его поверить, что я вышел из дела, — это сообщить об этом публично.

— Всегда пожалуйста, Йен. — Тидеманн собрался уходить. — Надеюсь, он на это купится.

— Я тоже на это надеюсь, — ответил Фабель. — Но по крайней мере Габи мы из города вывезли и приставили к ней охрану. Сюзанна тоже под круглосуточным наблюдением. Что касается меня, то мне придется большую часть времени торчать здесь, вне поля зрения, и руководить шоу с помощью моей основной команды. Официально же дело ведет герр ван Хайден. — Он встал и пожал Тидеманну руку. — Ты устроил отличный спектакль. Это поможет нам выиграть немного времени. Как уже сказано, я твой должник.

— Да уж точно! — Упитанная физиономия Тидеманна расплылась в широченной улыбке. — И будь уверен, в один прекрасный день я этот долг с тебя стребую!

— Не сомневаюсь.

Когда репортер ушел, улыбка сползла с лица Фабеля.

— Нам нужно пошевеливаться. Такое впечатление, что Гамбургский Парикмахер обладает способностью предвидеть все наши действия. И похоже, у него огромные ресурсы — как интеллектуальные, так и материальные. Насколько мне известно, он ожидает именно такого рода сообщения, как было выжато из нас с Йенсом на пресс-конференции. И если он на это купится, то тогда, возможно, поверит, что на него не давят, поскольку я больше не возглавляю следствие. Но вот чего я никак понять не могу: почему для него так важно убрать меня со сцены?

— Вы наш лучший детектив по расследованию убийств. К тому же с очень высоким уровнем раскрываемости, — ответил ван Хайден.


После совещания Фабель попросил ван Хайдена о личном разговоре.

— Конечно, Фабель. В чем дело?

— Вот… — Фабель протянул заклеенный конверт. — Прошение об отставке. Я хочу отдать вам его сейчас, чтобы вы заранее узнали о моих намерениях. Конечно, я дождусь завершения этого дела. Но как только мы его закончим, я уйду из полиции Гамбурга.

— Да вы шутите, Фабель! — воскликнул потрясенный ван Хайден. Такой реакции от него Фабель никак не ожидал, он всегда полагал, что ван Хайден его недолюбливает из-за недостаточной почтительности. — Я ведь говорил совершенно серьезно… мы не можем себе позволить потерять вас, Фабель…

— Мне приятно это слышать, герр криминальдиректор. Но, боюсь, мое решение окончательно. Я уже было решил остаться, но когда увидел снимки Габи на своем мобильнике… В любом случае, уверен, вы найдете мне замену. Мария Клее и Вернер Майер — отличные офицеры.

— А они знают?

— Пока нет. И, если не возражаете, я предпочел бы это не афишировать вплоть до окончания расследования. У них и так есть над чем подумать.

Ван Хайден постучал конвертом по ладони, словно взвешивая его.

— Не беспокойтесь, Фабель. Я никому не скажу, если только меня не вынудят. А пока мне остается лишь надеяться, что вы передумаете.

В дверь конференц-зала постучали, и вошла Мария Клее.

— Не знаю, как глубоко на дно ты хочешь залечь, шеф, но нам известно, куда он подложил вторую бомбу…


10.30. Шанценфиртель, Гамбург

Существовал определенный порядок прибытия служб на место взрыва, но Фабелю казалось, он всегда борется за право быть первым.

В попытке поддержать иллюзию, что его отстранили от дела, Фабелю нашли подходящую по размеру форму комиссара дорожной полиции, и его доставили на место взрыва на заднем сиденье спецназовского бутылочно-зеленого транспортера «мерседес-бенц» с тонированными стеклами. В небе над местом взрыва висела полицейская «стрекоза».

Патрульные огородили территорию и эвакуировали всех из ближайших домов.

Фабель выбрался из транспортера и осмотрел разрушения. Все стекла офиса Ингрид Фишманн вылетели, и окна с почерневшей стены смотрели на улицу как пустые глазницы. Узенький тротуар, дорога и крыши припаркованных автомобилей, сигнализация которых все еще верещала, протестуя против взрыва, сверкали, усыпанные крошечными осколками стекла. С одного окна свисали рваные и обугленные остатки вертикальных жалюзи. Периметр был огорожен подразделением передвижной оперативной группы особого назначения полиции Гамбурга, затребованной Фабелем. Но еще тут собралось множество мощно вооруженных офицеров в жилетах с большими буквами на спине, означавшими, что это федералы. И Фабель совсем не удивился, обнаружив тут Маркуса Ульриха. Дело вдруг приобрело политический оттенок.

Хольгер Браунер со своим замом Франком Грубером тоже нарисовались с большой командой для обработки места преступления, ну а федералы прислали еще более впечатляющее по численности подразделение криминалистов.

Однако сейчас все стояли на улице, пока пожарные и саперы проверяли, безопасно ли входить внутрь. Фабель воспользовался моментом, чтобы выловить Маркуса Ульриха, стоявшего у двери дома, которая уцелела лишь потому, что располагалась чуть ниже основного офисного этажа. Ульрих разговаривал с каким-то офицером, но прервал разговор, заметив подошедшего Фабеля. Ульрих мрачно ухмыльнулся.

— Очаровательно! — кивнул он на позаимствованный Фабелем мундир. — По-моему, это не взрыв бытового газа.

— Согласен, — ответил Фабель. — Слушайте, давайте сразу проясним кое-что: это дело полиции Гамбурга. Женщина, арендовавшая этот офис, помогала мне разобраться с подоплекой убийства Хаузера и Грибеля. И вряд ли это совпадение, что ее офис подорвали.

— Да, я понимаю. Но она также была еще и человеком, постоянно что-то искавшим в закрытых сферах немецкой общественной жизни. Не исключена возможность, что она подобралась слишком близко к кому-то, кто решил воспользоваться навыками, приобретенными несколько десятилетий назад. Включая умение обращаться с детонатором и взрывчаткой. Вы же должны понимать, что тут, возможно, есть кое-что интересное для нас. — В тоне Ульриха не было и намека на конфронтацию, но Фабеля это не убедило. — Послушайте, герр Фабель, я хочу не соперничать, а сотрудничать. У нас с вами в этом деле есть общий интерес. Я просто позаботился, чтобы в вашем распоряжении были дополнительные силы. То же касается и команды экспертов. Они будут работать под вашим руководством. Известно, была она внутри или нет?

Фабель вздохнул и слегка расслабился. Он понимал, что Ульрих с ним откровенен.

— Пока не знаем. Мы проверили у нее дома, но там пусто. Пытались позвонить на мобильник. Ничего. — Он посмотрел на здание. — Думаю, бомбист достиг своей цели. Ну, как бы то ни было, герр Ульрих, первое и главное — это мое расследование, и я хочу, чтобы вы это поняли.

— Понял. И все же нам придется работать вместе, герр Фабель. Нравится вам это или нет, мы имеем дело с чем-то таким, что выходит за пределы Гамбурга. Возможно, вы обнаружите, что присутствие федералов в вашей команде окажется полезным. Вам понадобится вся возможная помощь, если вы собираетесь руководить следствием на расстоянии, в черной форме. И я счастлив предоставить бразды правления вам. Пока.

— Ладно, — кивнул Фабель. — Давайте сначала разберемся с вашим предположением насчет того, что это защищается террорист, и не орудует мой так называемый Гамбургский Парикмахер. Хотя, боюсь, одно другого не исключает.

Фабель вкратце пересказал Ульриху то, что ему сообщила Ингрид Фишманн. Об отношении к похищению Видлера, о заявлении Бенни Хильдесхайма, будто он знает нескольких «восставших», включая намек на имеющиеся доказательства того, что Бертольд Мюллер-Фойт сидел за рулем фургона, на котором похитили Торсента Видлера.

— Это давно муссируется, Фабель, — сказал Ульрих. — Мы все перекопали в этом направлении вдоль и поперек. Нет никаких доказательств его причастности к похищению, вообще членства в группировке. Когда Хильдесхайм умер, мы получили ордер на обыск, чтобы найти доказательства, о которых он говорил. И ничего. Это не означает, что я не верю его словам. Просто сильно сомневаюсь, что, даже если Мюллер-Фойт действительно причастен к похищению и убийству Видлера, мы когда-либо сможем это доказать.

Фабель кивком указал на поврежденное здание с граффити и архитектурными элементами югендштиля.

— Может, она как раз подошла слишком близко к тому, чтобы именно это и сделать…

Его телефон зазвонил.

— Не пытайтесь отследить звонок, — проскрежетал искаженный голос. — Я говорю с вами по мобильнику моей последней жертвы. К тому времени, когда вы сумеете его локализовать, я исчезну, а телефон уничтожу. Как видите, я был занят. Эта сука Фишманн получила свое. Жаль только, что сдохла так быстро. Но прошлой ночью я все-таки развлекся. Не стану говорить, где вы найдете следующее тело. По моим прикидкам, ее сын скоро его обнаружит.

— Брось это дело… — сказал Фабель.

— Вы меня разочаровываете, — перебил его собеседник. — Вы пытались меня надуть сегодня утром, устроив тот маленький публичный спектакль. Изображаете ряженого и прячетесь по фургонам. Боюсь, придется вас наказать. Всю оставшуюся жизнь вы будете каждый день проклинать и винить себя за весь тот ужас, что пришлось вынести вашей дочери перед смертью. — Собеседник дал отбой.

— Габи! — Фабель ринулся к Марии. — Дай ключи от твоей машины, Мария! Он идет за Габи! Мне нужно к ней!

Мария схватила его за руку:

— Погоди! — Она встала перед Фабелем и пристально посмотрела ему в глаза. — Что именно он сказал?

Фабель быстро повторил слова маньяка. К этому моменту к ним уже подбежали Вернер, ван Хайден и Ульрих.

— Откуда он узнал? Как смог узнать так быстро? — Фабель посмотрел на позаимствованный мундир и нахмурился. — И откуда, черт бы его побрал, он узнал о маскировке? Мне нужно к Габи.

— Погоди-ка секундочку, — сказала Мария. — Ты же сам говорил: существует шанс, что он не купится на обман. И то, что он не поверил в наше представление, вовсе не означает, что ему известно, куда мы спрятали Габи. Единственное, что мы знаем, — он прямо сейчас за нами наблюдает, значит, ты наведешь его прямо на нее. Но я сомневаюсь, что его вообще интересует Габи, ведь и тебя на самом деле он не собирался взрывать. Это просто тот же сценарий, что в ту ночь с Витренко, Йен. Отвлекающий маневр. Тактика проволочек. — Мария внимательно смотрела на Фабеля. Всякая защита, все щиты рухнули. — Он играет с тобой, Йен. Хочет отвлечь твое внимание. Бомба предназначалась, чтобы вывести тебя из игры на время, пока он делал свое дело. И сейчас то же самое. Он хочет, чтобы ты поехал к Габи, дав ему возможность закончить начатое.

— Это логично, Фабель, — кивнул Ульрих.

К Фабелю подбежал патрульный:

— Вас вызывают по рации, герр гаупткомиссар. Кто-то только что сообщил о скальпированном трупе. В паре кварталов отсюда.

Мария отпустила руку Фабеля.

— А вот это для тебя, шеф.


11.00. Шанценфиртель, Гамбург

Патрульные уже прибыли на место, и первое, что они сделали, — вывели Франца Брандта из той комнаты, где он обнаружил тело своей матери. Когда Фабель туда добрался, Брандт все еще пребывал в сильнейшем шоке. Ему было лет тридцать, но выглядел он моложе. И первое, что обращало на себя внимание в его внешности, — грива длинных густых ярко-рыжих волос, падающих на бледное веснушчатое лицо. Большая комната, куда его перевели, представляла собой одновременно спальню и кабинет. Книжки на полках напомнили Фабелю кабинет Грубера: тут оказалось множество учебников по археологии, палеонтологии и истории.

А еще на стене висел большой плакат с изображением болотной мумии из Ной-Верзена. Рыжий Франц.

— Сочувствую вашей утрате, — произнес Фабель. Он всегда испытывал неловкость в подобных ситуациях, несмотря на многолетний опыт. Он искренне сочувствовал родным жертвы и неизменно отдавал себе отчет, что имеет дело с разбитыми жизнями. Но прежде всего Фабель также находился здесь, чтобы делать свою работу. — Насколько я понимаю, это ваша комната? — спросил он. — Вы постоянно приживаете здесь, с вашей матерью?

— Ну, если это можно назвать постоянным. Я часто уезжаю на раскопки. Обычно я много путешествую.

— Ваша мать вела бизнес дома? — уточнил Фабель. — Чем именно она занималась?

Франц Брандт горько рассмеялся:

— Терапией «Нью эйдж» главным образом. Полная чушь, если честно. Сомневаюсь, что она сама в это верила. Преимущественно на сеансах речь шла о реинкарнации.

— О реинкарнации? — Фабель неловко подумал о Гюнтере Грибеле и его исследованиях в области генетической памяти. Может, тут есть какая-то связь? А потом он вспомнил: Мюллер-Фойт упоминал женщину, входившую в «Группу Геи». Он достал блокнот и быстро пролистал записи. Вот оно: Беата Брандт. Фабель посмотрел на сидевшего перед ним бледного молодого мужчину. Тот был на грани срыва. Фабель еще раз окинул взглядом помещение, и его взгляд снова остановился на плакате. — Этот джентльмен мне знаком… — проговорил Фабель, улыбнувшись. — Он из Восточной Фризии, как и я. Забавно, но в последнее время он постоянно мне попадается. Синхрония или что-то в этом роде.

Брандт слабо улыбнулся:

— Рыжий Франц… Это было мое прозвище в университете. Из-за волос. И еще поскольку все знали, что он моя любимая болотная мумия, если вы понимаете, о чем я. Это Рыжий Франц вдохновил меня стать археологом. Впервые я прочел о нем еще в школе, и мне стало интересно узнавать о жизни наших пращуров. Узнавать, как они жили на самом деле и как умирали.

Он замолчал и повернулся к двери гостиной, где лежала его мать. Фабель положил руку ему на плечо.

— Послушай, Франц… — мягко и спокойно заговорил Фабель, — я знаю, как тебе сейчас трудно. И знаю, что ты сейчас потрясен и испуган. Но мне нужно задать тебе несколько вопросов о твоей матери. Необходимо поймать маньяка, прежде чем он доберется еще до кого-нибудь. Ты готов?

Брандт посмотрел на Фабеля совершенно дикими глазами:

— Почему?.. Почему он сделал… это… с моей мамой? Что все это значит?

— Я пока не могу дать ответ, Франц.

Брандт глотнул воды, и Фабель заметил, что у него дрожит рука.

— Твоя мать имела какое-нибудь отношение к городу Норденхам?

Брандт отрицательно покачал головой.

— А ты не знаешь, в молодости она не увлекалась политикой?

— Какое это имеет значение?

— Мне просто нужно знать. Это может иметь отношение к мотивам убийцы.

— Ну да, увлекалась. Защитой окружающей среды. И участвовала в студенческих движениях. В основном в семидесятых и начале восьмидесятых. Защитой окружающей среды она до сих пор занималась.

— Она не была знакома с Гансом Йохимом Хаузером или Гюнтером Грибелем? Эти имена тебе ни о чем не говорят?

— С Хаузером — да. Мама хорошо его знала. Раньше, я имею в виду. Они оба участвовали в антиядерных протестах, а позже в движении «зеленых». Хотя не думаю, что в последние годы она виделась с Хаузером.

— А Гюнтер Грибель?

Брандт пожал плечами:

— Не могу сказать, что слышал когда-нибудь это имя. Она точно никогда его не упоминала. Но с уверенностью сказать, что она его не знала, я не могу.

— Послушай, Франц, буду с тобой откровенен, — сказал Фабель. — Я не знаю, одержим этот маньяк жаждой мести или просто имеет что-то против людей определенных политических взглядов из поколения твоей матери, но между всеми жертвами, включая твою мать, наверняка есть какая-то связь. Если я прав, она могла уловить связь между убийствами Хаузера и Грибеля. Ты не замечал ничего странного в ее поведении за последние несколько недель? В частности, после сообщения в прессе о первом убийстве, Ганса Йохима Хаузера?

— Да уж конечно, она отреагировала на это. Как я сказал, в прошлом она работала с Хаузером и была потрясена, когда прочла о том, что с ним сделали. — В глазах Брандта появилась боль, словно он вдруг осознал, что говорит о том же самом жутком способе убийства, который применили и к его собственной матери.

— А следующие убийства? — Фабель не хотел, чтобы Брандт отвлекался. — О них она упоминала? Или, быть может, они ее весьма встревожили?

— Не могу сказать. Я около трех недель провел на раскопках. Но сейчас, раз уж вы упомянули об этом, я припоминаю: последние несколько дней она была какой-то тихой и отстраненной.

Фабель пристально поглядел на молодого человека:

— Это ты обнаружил тело матери сегодня утром, когда спустился к завтраку?

— Да. Вчера я пришел поздно и сразу лег спать. Думал, мама уже спит.

— Насколько поздно?

— Примерно в половине двенадцатого.

— И в гостиную не заходил?

— Конечно, нет. Если бы зашел, то увидел бы маму… вот такой. Тогда я сразу позвонил бы вам.

— А где ты был вчера до одиннадцати?

— В университете, писал кое-что.

— Тебя кто-нибудь видел? Извини, Франц, но я должен это спросить.

Брандт вздохнул:

— Ну, я видел доктора Шевертса мельком. Вот и все.

И тут все сразу стало на свои места. Фабель вспомнил, где уже встречал этого парня.

— Надо же! А я никак не мог сообразить. Это ведь ты обнаружил мумифицированное тело на стройплощадке в Хафенсити.

— Угу, — тускло ответил Брандт. Его мысли явно были заняты не размышлениями о том, где он раньше видел детектива, расследующего жестокое убийство его матери.

— Не знаешь, твоя мать никого не ждала вчера вечером?

— Нет. Она сказала, что собирается пораньше лечь спать.

Фабель заметил, как вошедший в комнату Франк Грубер подал знак, что криминалисты закончили обработку места преступления.

— Тебе есть где переночевать этой ночью? — спросил Фабель Брандта. — Если нет, то я прикажу отвезти тебя в какой-нибудь отель.

Фабель вспомнил, как сам накануне оказался в такой же ситуации, как акт насилия вынудил его бежать из собственного дома.

Брандт покачал рыжей головой:

— Не стоит. У меня есть подруга, у нее можно заночевать. Я ей позвоню.

— Хорошо. Оставь адрес и телефон, по которым мы можем тебя найти. И я действительно искренне сочувствую твоей утрате, Франц.


ГЛАВА 15

Двадцать седьмой день после первого убийства: среда, 14 сентября 2005 года


Дни слились, перетекая один в другой однообразной чередой. Фабелю удалось поспать пару часов в здании Полицайпрезидиума. Но то, что два убийства, пусть и совершенно разными способами, осуществил тот же человек, означало, что даже при наличии всех имеющихся ресурсов и сам Фабель, и его команда работали на износ. Они все устали. А когда ты устал, то не можешь работать с максимальной эффективностью. А они охотились за весьма эффективным убийцей.

Было утро, когда Фабель выкроил время на сон и душ, что, как он надеялся, должно было стимулировать его мыслительные процессы.

И вот раздраженный Фабель ехал домой в самом начале утреннего часа пик. В восемь он повернул ключ в замке своей квартиры. И тут же перед его мысленным взором предстала картинка дома Брандта. Фабель чуть ли не ожидал обнаружить у себя в квартире очередной скальп. Здесь находилось его убежище, надежное укрытие от жестокости и безумия других. Теперь уже больше нет. Окно тщательно отмыли, но Фабель готов был поклясться, что ощущает слабый запах крови. Утреннее солнце ярко светило над Альстером и било в выходящие на восток окна квартиры. Но его усталым глазам этот свет почему-то казался холодным и стерильным, как в морге.

Будильник зазвенел почти перед полуднем. Фабель обнаружил, что ему трудновато спать под городской шум, и, поднявшись, с огорчением понял, что давящая усталость никуда не делась. Он принял душ и решил перекусить, прежде чем вернуться в Полицайпрезидиум.


— На вашем столе посылка, шеф, — сообщила Анна, когда Фабель шел через помещение Комиссии по расследованию убийств к своему кабинету. — Доставили утром, когда вас не было. С учетом происшедшего ее внизу задержали и дважды пропустили через сканеры. Чисто.

— Спасибо.

Фабель вошел в кабинет и повесил куртку на спинку стула. Посылка оказалась большой. Открыв ее, он увидел толстое досье в синей обложке, перевязанное двумя резинками. Под одну из резинок была засунута кассета, а под другую — визитная карточка. Он достал карточку и долго на нее смотрел, будто никак не мог воспринять текст, хотя запись была четкой и разборчивой:


«Как обещала. Надеюсь, это поможет. С наилучшими пожеланиями, И. Фишманн».


Это написала женщина, с которой он разговаривал всего пару недель назад, и ему трудно было поверить, что прошло так мало времени, а этой женщины уже нет в живых.

Фабель вытащил кассету и снял резинки с досье. Ингрид Фишманн тщательнейшим образом собрала всю имевшуюся у нее информацию о «Восставших», а заодно и сведения о «Группе Баадер-Майнхоф» и прочих воинствующих и террористических бандах. Она сделала фотокопии и отсканировала статьи, фотографии, документы. Ни одного оригинала: она потратила время и силы, чтобы сделать для Фабеля копии всех наиболее важных бумаг. Только вот теперь он держал в руках все, что осталось от трудов Ингрид Фишманн: призраки тщательно оберегаемых ею оригиналов, исчезнувших во взрыве и пожаре.

Оказалось, не так-то просто отыскать в здании кассетный магнитофон, и еще добрых пятнадцать минут пришлось ждать, пока его доставят в кабинет. Ожидая, пока принесут магнитофон, Фабель листал материалы из досье. Оно было весьма объемным, и требовалось немало времени, чтобы подробно его изучить, но Фабель знал: ему придется этим заниматься. В этой куче сведений могла оказаться крошечная зацепка, едва заметная ниточка, которую он так отчаянно искал.

Когда полицейский принес кассетник, Фабель закрыл дверь кабинета — хорошо известный всем, кто с ним работал, знак, что беспокоить шефа нельзя. Затем переключил мобильник в режим голосовой почты. Кассета, присланная Ингрид Фишманн, была не такой старой, как оригинал, и, судя по статическим помехам, раздавшимся, как только он нажал кнопку «Пуск», сразу стало ясно, что это скорее всего копия с копии. Фабель чуть увеличил звук, чтобы помехи не так мешали. Послышались щелчки и приглушенный звук передвигаемого микрофона. Затем раздался мужской голос:

— Меня зовут Ральф Фишманн. Мне тридцать девять лет, и я был шофером герра Торстена Видлера из «Видлер индастриз груп». Находясь на службе, я получил от террористов, похитивших герра Видлера, три пули: одну в бок и две в спину, — не знаю, за какие грехи я заслужил это. Но я также не понимаю, какой такой тяжкий грех совершил герр Видлер, что его оторвали от семьи. Прошло уже больше двух месяцев с того момента, как в меня стреляли. Сперва врачи лучились оптимизмом и говорили, что все заживет, как царапина. Что когда отек вокруг позвоночного столба спадет, все может измениться. Ну что ж, теперь отек спал, и они уже далеко не так оптимистичны. Я калека. Я больше никогда не смогу ходить. Я уже это знаю, как и врачи, хоть они и не признаются в этом. Я простой человек. Не дурак, но никогда не имел больших амбиций. Все, что я хотел, — это хорошо работать, обеспечивать семью и быть настолько хорошим человеком, насколько это в моих силах. Но почему-то то, как я жил, честно и скромно, кому-то не понравилось. Не понравилось настолько, что эти люди сочти необходимым всадить пули мне в позвоночник.

Я работал на герра Видлера три года. Он был хорошим человеком. Я говорю «был», потому что сильно сомневаюсь, что он до сих пор жив. Он был хорошим человеком и хорошим хозяином. Уроженец Кёльна, герр Видлер был дружелюбным и разумным… Он обращался со своими работниками как с равными. Если ты делал что-то не так, если что-то ему не нравилось, он просто говорил об этом. И так же мог купить тебе выпивку в пабе и расспросить о твоей семье. Он всегда интересовался, как поживают мои дети — дочка Ингрид и сын Хорст. Он знал, что моя Ингрид — большая умница, и обещал, что она далеко пойдет.

Я работал личным шофером герра Видлера. Каждый день возил его из дома на работу и обратно, на переговоры в Гамбург и вообще по всей Федеративной Республике. Если мы ехали через всю страну, в Штутгарт или Мюнхен например, во время утомительной езды по автобану он развлекал меня разговорами. Иногда он работал с документами на заднем сиденье, но, как правило, сидел рядом со мной впереди и разговаривал. Герр Видлер очень любил поговорить. Он мне очень нравился, и я считал его человеком, которого, не будь он моим шефом, я бы с радостью назвал другом. И мне хочется думать, что он так же относился ко мне.

В то утро, 14 ноября 1977 года, мы с ним ехали на машине. Я, как обычно, забрал герра Видлера от дома в Бланкенезе, где жила его семья. В отличие от других дней я не повез герра Видлера, как обычно, прямиком на работу. В то утро я заехал за ним позже, и мы сразу направились в Бремен, где у герра Видлера была назначена встреча с клиентом. И вот об этом я все время и размышляю после похищения. Я бы понял, если бы засада нас поджидала на обычном пути следования — к работе герра Видлера, а это на севере, — но нас поджидали на пути к центру города, где мы должны были выехать на магистраль А1 в направлении Бремена. Могу лишь сделать вывод, что у террористов был информатор в недрах компании герра Видлера или кто-то из банды следовал за нами от его дома, переговариваясь с остальными по рации.

Было примерно половина одиннадцатого утра. Мы как раз собирались выехать на автобан, когда я заметил фургон «фольксваген», стоявший на месте, но под таким углом, будто он резко свернул. Мужчина в деловом костюме отчаянно махал руками над головой, а посреди дороги вроде бы лежало тело. Для меня все выглядело так, будто фургон сбил человека на дороге. Я съехал к обочине. Следовавший за нами автомобиль тоже остановился. Мы с герром Видлером побежали к сбитому человеку. Вышедшая из ехавшей за нами машины молодая пара направилась за нами. Приблизившись к лежащему, мы увидели, что он одет в синий комбинезон, и не смогли понять, мужчина это или женщина. Затем этот человек неожиданно вскочил, и мы увидели, что его лицо скрывает лыжная маска. Думаю, это был мужчина, но совсем невысокий. В руке у него оказался автомат. Мужчина в деловом костюме и дорогом пальто выхватил пистолет-пулемет и направил на нас. Мы все застыли — герр Видлер, я и молодая пара. Затем внезапно из «фольксвагена» выскочили еще двое в синих комбинезонах, лыжных масках и тоже с пистолетами-пулеметами. Помню, я подумал, что террорист, прикидывающийся бизнесменом, — единственный из них без маски, и постарался как следует рассмотреть и запомнить его лицо. Он это заметил и пришел в ярость — заорал на меня и на остальных, чтобы прекратили на него таращиться.

Двое в масках, выскочившие из «фольксвагена», подбежали, схватили герра Видлера и потащили к фургону, а остальные продолжали держать нас под прицелом. Я шагнул вперед, но человек в комбинезоне навел на меня автомат, так что я остановился и поднял руки вверх. Вот и все, что я сделал. Больше я не двигался, и время для того, чтобы попытаться что-то предпринять, ушло. Я не понимаю, зачем он в меня выстрелил. Мужчина в деловом костюме воскликнул, что я опять на него таращусь, и следующее, что я помню, — это выстрелы из его оружия. Помню, я подумал, что, должно быть, он стреляет холостыми, ведь он никак не мог промахнуться с такого расстояния, а я не почувствовал ни боли, ни удара — ничего. Затем я понял, что по боку и ноге что-то течет. Опустил глаза и увидел — кровь льется у меня из раны чуть выше бедра. Я повернулся и двинулся назад к машине. Я плохо соображал в тот момент. От шока, должно быть. Просто, помню, подумал, что нужно добраться до моей машины и сесть. А потом услышал еще два выстрела и понял, что мне попали в спину. Ноги вдруг перестали слушаться, и я лицом рухнул на асфальт. Я слышал, как кричит молодая женщина, затем скрежет шин, когда фургон уехал, увозя герра Видлера. Я этого не видел, поскольку лежал лицом вниз, но я знал, что происходит.

Молодая пара подбежала ко мне, а потом женщина кинулась к дороге, а юноша остался со мной. Странное было ощущение. Я лежал щекой на асфальте и, помнится, еще подумал, что он более теплый, чем я. Мне пришло в голову, что я предал герра Видлера, что мне следовало предпринять что-то. Я все равно умру, а так хотя бы умер не зря. А потом начал думать о моей жене Хельге, крошках Ингрид и Хорсте и о том, как они будут жить без меня. Именно тогда я разозлился и решил ни за что не умирать. Пока лежал там и ждал приезда «скорой», я всеми силами старался не потерять сознание, и потому вспоминал в мельчайших подробностях лицо мужчины, который был без маски. Я думал, что если возьмут его, то найдут и всех остальных.

Именно во всех этих деталях я и дал описание полицейскому художнику, заставляя его переделывать рисунок снова и снова. Когда он спросил, удалось ли ему передать общее сходство с террористом, я сказал «да», но добавил, что его работа еще не закончена. Сказал, что мы можем получить точное изображение человека, стрелявшего в меня. Так что мы без конца переделывали рисунок. И когда завершили работу, то получился не схематичный набросок, а портрет.

Я останусь прикованным к инвалидному креслу до смерти. Последние два месяца пытался понять, чего эти люди думают добиться жестокостью. Они сказали, что это революция, восстание. Но восстание против чего? Придет время, когда я сведу с ними счеты. Может быть, я уже умру к тому времени, но эта пленка и портрет стрелявшего в меня террориста, который я помог нарисовать, являются моим свидетельством.


Фабель выключил магнитофон. Теперь он понимал, почему Ингрид Фишманн так стремилась раскрыть правду. Голос на пленке заставил Фабеля почувствовать: он просто обязан найти людей, похитивших и убивших Торстена Видлера и обрекших Ральфа Фишманна на короткую и несчастную жизнь прикованного к инвалидному креслу калеки. Он и представить себе не мог, под каким моральным прессингом всегда находилась Ингрид как дочка Фишманна.

Он раскрыл досье и поискал сделанный художником рисунок, упомянутый Фишманном. Фабель нашел этот портрет, и у него волосы на загривке встали дыбом. Ральф Фишманн был прав: он заставил полицейского художника выйти далеко за рамки изображения фоторобота подозреваемого, которые они обычно рисуют.

Фабель уставился на очень даже реальное лицо очень даже реального человека. И это лицо он знал.

— Теперь мне все понятно, сукин ты сын, — произнес Фабель, обращаясь к человеку на портрете. — Теперь я знаю, почему ты никогда не хотел фотографироваться. У остальных лица были спрятаны, а ты был единственным, чью физиономию видели.

Фабель бросил портрет молодого Гюнтера Грибеля на стол, встал и рывком распахнул дверь кабинета.


13.20. Полицайпрезидиум, Гамбург

Вернер собрал всю команду в главном конференц-зале. Фабель попросил его устроить совещание, чтобы поделиться со всеми тем, что он накопал на Гюнтера Грибеля. Теперь было совершенно ясно, что все жертвы были членами террористической группировки Рыжего Франца Мюльхауса «Восставшие». И было более чем вероятно, что все они причастны к похищению и убийству Торстена Видлера. Фабель не сомневался: мотивом для всех этих убийств послужило именно это. Но человек, имевший самый серьезный мотив осуществить эти убийства — Ингрид Фишманн, — уже убита. Она упоминала о брате. Фабель решил озадачить кого-нибудь поисками этого брата и выяснением, где он находился во время каждого убийства.

Однако замыслам Фабеля не суждено было осуществиться.

Большинство сотрудников убойного отдела, как и сам Фабель, последние дни сильно недосыпали, но он видел: что-то словно смыло с них усталость. Они сидели вокруг стола вишневого дерева, а мертвые оскальпированные лица Хаузера, Грибеля, Шулера и Шайбе смотрели на них с доски. Найти фотографию последней жертвы, Беаты Брандт, еще не успели, но Вернер написал ее имя рядом с другими фотографиями. Местечко, подготовленное для нее среди мертвецов, было как свежевырытая, но пока пустая могила. По центру, над рядом жертв, орлиным взором озирал комнату Рыжий Франц Мюльхаус со старой полицейской фотографии.

— Что у вас? — Фабель уселся за стол поближе к двери и потер глаза ладонями, словно стараясь стереть усталость.

Анна Вольф встала.

— Ну, для начала, нам сообщили о заявлении о пропаже человека. Пропал некто Корнелиус Тамм.

— Певец? — удивился Фабель.

— Он самый. Боюсь, представитель не моего поколения. Нам сообщили, потому что Тамм — сверстник остальных жертв. Он исчез три дня назад после выступления в Альтоне. Его фургон тоже не найден.

— Кто ведет дело? — спросил Фабель.

— Я отправила туда команду. — Мария Клее явно устала так же сильно, как Фабель. — Это прикомандированные к нам сотрудники. Сказала, что скорее всего им предстоит искать очередную жертву.

— Ты в порядке? — спросил Фабель. — Выглядишь жутко.

— Нормально… Просто голова болит.

— Что у нас еще? — повернулся Фабель к Анне.

— Мы пытались сообразить, с чего все это началось, — улыбнулась Анна. — Не восстал ли из могилы предположительно вот уже двадцать лет как покойный Рыжий Франц Мюльхаус? Ну, может, и восстал. Я просмотрела все досье, что у нас есть на Мюльхауса, а также прессу тех времен. — Анна замолчала и пролистала лежащие перед ней на столе бумаги. — Может, Рыжий Франц вернулся, чтобы отомстить за себя. В виде собственного сына. На железнодорожной платформе в Норденхаме Мюльхаус был не один. С ним были его любовница Микаэла Швенн и их десятилетний сын. И мальчик все видел. Видел, как погибли его отец и мать.

Фабель внутренне вздрогнул, но сказал:

— Это вовсе не значит, что сын жаждет мести.

— По словам присутствовавших там бойцов спецназа, последним словом умирающего Мюльхауса было «предатели». Эти убийства не немотивированные атаки какого-то психа, шеф. Это месть. Кровная месть.

Анна снова замолчала. В уголках ее полных алых губ затаилась улыбка.

— Ладно… — вздохнул Фабель. — Выкладывай. У тебя же явно что-то убойное в заначке.

Ее улыбка стала шире. Он указала на черно-белую фотографию Мюльхауса на доске:

— Забавно, как иногда некоторые картинки становятся иконами. Как мы автоматически ассоциируем изображение с человеком, а человека — с временем и местом… с идеей…

Фабель нетерпеливо поморщился, и Анна продолжила:

— Я помню, какое испытала потрясение, когда увидела фотографию Ульрики Майнхоф, сделанную до того, как она стала растрепанной террористкой в джинсах. Снимок, где она с мужем на скачках. Она была в обычном скромном платье немецкой домохозяйки шестидесятых. До того как ударилась в радикализм. Это навело меня на одну мысль, и я поискала другие фотографии Мюльхауса. Как вам известно, их очень мало. То фото, что висит тут, для нас привычное, использовали на плакатах «Разыскивается» в восьмидесятых. Оно черно-белое, но, как вы видите, волосы Мюльхауса очень-очень темные. Черные. Но потом я вспомнила фотографию Андреаса Баадера, когда его арестовали в семьдесят втором. Там его темные волосы покрашены в пепельно-русый.

Анна взяла большой глянцевый снимок и прикрепила рядом с полицейской фотографией. На сей раз снимок был цветным. Молодой Франц Мюльхаус без его знаменитой козлиной бородки. Но больше всего выделялась одна деталь. Волосы. На полицейском разыскном снимке волосы Мюльхауса были плотно зачесаны назад над широкими светлыми бровями, а на этой фотографии они спадали на лоб и обрамляли лицо густыми спутанными кудрями. И были они рыжими. Роскошного рыжего цвета, отливающего золотом.

— Прозвище Рыжий Франц, или Красный Франц, он получил вовсе не из-за политических взглядов. А из-за волос. — Анна ткнула пальцем в черно-белое фото и посмотрела прямо на Фабеля. — Видите? Все время, что находился в бегах, он прятал свою заметную шевелюру, перекрасившись в черный. Федералы получили информацию, что Мюльхаус перекрасил волосы, и соответственно изменили картинку. Но это не все… По всей видимости, сын Мюльхауса унаследовал от отца этот весьма примечательный цвет волос. И когда они скрывались все вместе, волосы сыну Мюльхаус тоже перекрасил.

Когда Анна замолчала, повисла небольшая пауза. А затем Вернер озвучил то, о чем они все подумали:

— Черт! Эта хрень со скальпами и краской… — Он повернулся в Фабелю: — Вот ты и получил твой символизм.

— Что известно о судьбе сына? — спросил Фабель Анну.

— Социальные службы не дадут нам его дело без ордера. Я уже над этим работаю.

Фабель смотрел на фотографию юного Мюльхауса. На снимке ему было лет девятнадцать-двадцать. Снимок явно любительский, сделанный на природе солнечным днем давно ушедшего лета. Мюльхаус широко улыбался, прищурив на солнце светлые глаза. Беззаботная счастливая юность. Ничто на этом лице не указывало на будущую тягу к убийствам и насилию. В точности как Анна описывала фотографию Ульрики Майнхоф. Фабеля всегда поражали фотографии вроде этой. У всех есть прошлое. И все некогда были другими.

Внимание Фабеля переключилось на шевелюру, сверкающую на солнце красным и золотым. Такую шевелюру он уже видел. Причем буквально несколько часов назад.

— Анна… — Он отвернулся от доски.

— Шеф?

— В первую очередь копни прошлое Беаты Брандт. Мне нужно знать, какие у нее были отношения, если они были вообще, с Францем Мюльхаусом. — Фабель повернулся к Вернеру: — И мне надо, чтобы ты проверил тот адрес, который нам дал Франц Брандт. Думаю, следует еще разок потолковать с ним.

В этот момент мобильник Фабеля зазвонил. Это был Франк Грубер, возглавлявший команду криминалистов в доме Беаты Брандт.

— Надо думать, вы нашли очередной волосок? — спросил Фабель.

— Нашли, — ответил Грубер. — Наш парень становится поэтичным. Он положил его на подушку рядом с телом жертвы. Но это не все. Мы осмотрели весь дом, чтобы проверить, не прокололся ли убийца, когда проник в дом.

— И?..

— И нашли кое-какие следы в ящике стола в комнате ее сына. Такое впечатление, что там хранилась куча взрывчатки.


14.10. Аймсбюттель, Гамбург

Пока они мчались через Гамбург по тому адресу, что Франц Брандт дал Вернеру, для Фабеля все встало на свои места.

Брандт хладнокровен, очень хладнокровен. Когда Фабель расспрашивал его, тот спросил, почему убийца красит волосы в рыжий цвет. Он уже знал ответ, но прикинулся, что пребывает в глубоком горе, чтобы скрыть свои намерения. Он расспрашивал следователя, пытаясь выяснить, что полиции известно о его мотивах. Он даже сидел под изображением другого Рыжего Франца, болотной мумии, и рассказывал, как его прозвали Рыжим Францем в университете.

Все сходится: тот же цвет волос, тот же выбор профессии, даже имя такое же. И возраст Брандта подходил. Фабель полагал, что Беата Брандт пожалела десятилетнего Франца, видевшего смерть отца и родной матери в перестрелке на платформе в Норденхаме. Может, Беатой двигало чувство вины. Однако предательство имело место, и она была в этом замешана. И несмотря на то что она растила Франца как родного сына, он подверг ее тому же ритуалу, как и прочих жертв.

Они добрались до кордона, установленного спецназом аж до конца улицы. Первым делом Фабель распорядился, чтобы подразделение спецназа заняло позиции. Он частенько размышлял, а есть ли действительно какая-то разница между террористом и серийным убийцей: и тот и другой убивают многих; и тот и другой действуют по абстрактному сценарию, зачастую совершенно непонятному для остальных. Брандт, однако, стер различия между ними. Преступлениям, совершенным им из мести, был присущ ритуальный символизм цветущего махровым цветом психоза, но при этом он хладнокровно подкладывал взрывные устройства любому, кто представлял для него угрозу. И когда Брандт позвонил Фабелю, чтобы сообщить, что тот сидит на бомбе, то воспользовался искажающими голос техническими средствами, на тот случай если Фабель узнает голос после их краткой встречи на стройке в Хафенсити.


По адресу, указанному Францем Брандтом, находился четырехэтажный многоквартирный дом с выходом прямо на улицу. Штурмовать квартиру внезапно не представлялось возможным.

— Пусть ваши люди блокируют черный ход, — приказал Фабель командиру спецназа. — Этот малый пока не догадывается, что мы его подозреваем, и у меня есть вполне законные основания допросить его еще раз в связи с гибелью его матери. Если, конечно, она была его родной матерью. Я с двумя моими людьми пойду к его дверям.

— Учитывая то, что вы мне рассказали об этом парне, сомневаюсь в правильности ваших действий, — возразил командир спецназа. — Он очень ловко управляется со взрывчаткой. Я связался с саперами, они уже в пути. Предлагаю дождаться их приезда, а потом мои парни вместе с саперами войдут в здание.

Фабель собрался было возразить, но командир спецназа его резко перебил:

— Вы с вашей командой можете идти за нами, но если будете настаивать, что пойдете одни, то можете в результате погибнуть.

Заявление спецназовца сразило Фабеля. Ему уже доводилось бывать в подобной ситуации, лицом к лицу с опасным противником, при схожих обстоятельствах. И тогда это стоило людям жизни.

— Ладно, — вздохнул он, — но этот малый нужен мне живым.

Лицо командира спецназа потемнело.

— Мы всегда к этому стремимся, герр гаупткомиссар. Но этот человек явно профессиональный террорист, а таких брать далеко не просто.


Фабель, Мария, Вернер, Анна и Хэнк получили бронежилеты и последовали за командой спецназовцев. Четверо спецназовцев и сапер передвигались вдоль фасада дома, привычно пригнувшись и держась поближе к стене. Когда они вошли в здание, командир спецназа жестом приказал Фабелю и его команде оставаться в холле, а спецназовцы начали подниматься по ступенькам. Фабель поразился, как ловко движутся в полной выкладке, да еще и в бронежилетах, эти могучего телосложения мужчины.

Тишина давила на стоявшую в холле команду убойного отдела. Затем тишину резко сменил грохот вышибаемой двери — это спецназовцы ворвались в квартиру. Фабель со товарищи услышали крики спецназовцев, затем все стихло. Фабель жестом приказал своим следовать за ним по ступенькам до лестничной площадки ниже нужного этажа. Из недр квартиры вынырнул командир спецназа:

— Чисто. Но подождите, пока саперы все проверят.

Мимо них пробежал наверх еще один сапер в синем комбинезоне.

— Да черт с ним, — сказал Фабель. — Брандт понятия не имеет, что мы сели ему на хвост. К тому же это квартира его подружки. Не станет он тут бомбу подкладывать. Я поднимаюсь.

Он зашагал через две ступеньки и вошел в квартиру следом за сапером, отмахнувшись от возражений командира спецназа. Вернер, пожав плечами, последовал за боссом, а за ним — Мария, Анна и Хэнк.

Квартирка оказалась крошечной, и все в обстановке и дизайне указывало на то, что хозяйка — женщина. Фабель подумал, что Брандт проводил тут мало времени. Было также совершенно очевидно, что комнатой в доме матери молодой археолог тоже пользовался не часто, и у Фабеля мелькнула мысль, что у Брандта где-то есть еще жилье, норка, о которой им неизвестно. Болтаться тут особой необходимости не было. Маленькая квартирка кишела полицейскими, и Фабель моментально понял, что обыск ничего не даст, хотя у него и было желание вызвать криминалистов, как только скажут, что тут все чисто.

Зазвонил мобильник Марии. Среди царившего гвалта она не смогла расслышать звонившего и вышла в подъезд.

Этот был один из тех самых моментов, когда за мгновение в голове успевает промелькнуть тысяча мыслей и появляются решения многих проблем. А толчком стало то, что один из саперов вдруг поднял руку, стоя спиной к остальным полицейским, и рявкнул всего одно слово:

— Тихо!

И только тут Фабель это услышал. Пиканье. Второй сапер подошел к первому и снял шлем, прислушиваясь. Все повернулись одновременно, проследив за взглядом сапера.

Она стояла на плейере. На первый взгляд она казалась частью аудиооборудования: маленькая серая металлическая коробочка с мелькающим красным огоньком.

Фабель, загипнотизированный мерцанием в ритме пиканья красного огонька, подумал, какого дьявола он тут стоит, застыв на месте, а не бежит отсюда сломя голову.

И тут пиканье сменилось постоянным писком, красный огонек перестал мерцать и остался гореть.


14.20. Аймсбюттель, Гамбург

Когда Мария вернулась в квартиру, по-прежнему держа мобильник в руке, к ней повернулись лица, лишенные всяких красок.

— Я что-то пропустила? — поинтересовалась она.

— Не сказал бы, — хмыкнул Фабель. — Скорее кое-что пропустило нас.

Сапер стоял, держа в затянутой в черную перчатку руке серый металлический детонатор со свисающими проводками. Когда огонек стал гореть постоянно, он прыгнул и попросту выдрал детонатор.

— Терять было уже нечего, — пояснил он потом.

Его коллега осторожно снимал с полок плейер и усилитель.

— Есть, — сказал он, доставая из-за устройства маленький, завернутый в пластик серый пакет. — Все в порядке.

— Отличная работа! — сказал Фабель первому саперу. — Не среагируй вы так быстро…

Сапер покачал головой:

— Боюсь, благодарности я не заслужил. Действовал скорее рефлекторно, чем с умом. Я никак не успевал вовремя отсоединить детонатор. Это сама машинка не сработала. По какой-то причине не взорвалась. Могу предположить, что неполадки с детонатором. Вряд ли проводки были плохо подсоединены… Судя по тому, что мне известно о бомбе, заложенной под вашу машину, этот парень работает очень тщательно.

Второй сапер аккуратно уложил пакет взрывчатки в контейнер с толстыми стенками.

— Взрывчатки хватило бы, чтобы прикончить всех, кто находился в квартире, но здание бы не пострадало, разве что стекла полетели бы.

— Похоже, я и впрямь что-то пропустила, — заявила Мария.

— Кто звонил? — поинтересовался Фабель.

— О… Это Франк. В смысле Франк Грубер. Он вернулся после обработки места преступления в доме матери Брандта. Взял образцы волос из спальни Брандта, с расчески, и сделал анализ ДНК на предмет выявления сходства с его волосами и теми, которым много лет.

— И?..

— Общих маркеров достаточно, чтобы предположить очень близкое родство. Вероятно, отец и сын. Похоже, мы отыскали Рыжего Франца-младшего.


После того как побываешь в опасной ситуации, возникает чувство усталости. Всплеск адреналина словно высасывает всю энергию до капли. Мышцы вроде бы никакой нагрузки не получили, но были напряжены, как натянутые струны, и начали болеть. Тяжелая нервная апатия охватила тело и мозг. Шагая к машине, Фабель чувствовал себя как выжатый лимон.

Вернер взгромоздился на переднее пассажирское сиденье «БМВ» Фабеля. Оба мужчины некоторое время просто молча сидели.

— Старый я становлюсь для такого рода дерьма, — проговорил Вернер. — Я правда подумал, что нам всем конец. В жизни не был так напуган.

Фабель вздохнул:

— А я, к сожалению, был, Вернер. Уже в третий раз за время службы меня чуть не подорвали, и я сыт этим по горло. Все, чего я хотел, — это защищать других. Именно в этом для меня всегда и состоял смысл работы в полиции: вставать преградой между обычными мужчинами, женщинами, детьми и опасностью. Много лет назад, когда мы с Ренатой еще жили вместе, а Габи была совсем крошкой, мы провели отпуск в Соединенных Штатах. Помню, я увидел проезжавшую мимо машину Полицейского департамента Нью-Йорка. На ней было написано с одной стороны «Служить и защищать». И я тогда подумал, что нам бы следовало написать это на всех машинах полиции Гамбурга, ведь именно это я и делаю. Это то, кто я есть.

— Йен, — сказал Вернер, — день был чертовски долгим. Давай я поведу. Отвезу тебя домой.

— Что мы тут делаем, Вернер? Какой-то псих мстит людям, которые двадцать лет назад убивали других. Убийца, убивающий убийц. Ты должен признать: есть в этом определенная справедливость. Эти мерзавцы чуть нашу страну на клочки не разорвали. У меня до сих пор сидит в боку осколок пули, всаженной восемнадцатилетней девчонкой. И ради чего? Чего ради умер Франц Вебер? Чего ради я разнес выстрелом лицо молоденькой девчонке, которая по идее должна была думать лишь о парнях и о тряпках? Сейчас ей бы было тридцать восемь, Вернер, если бы я ее не убил. Если бы Свенссон не наложил на нее лапу, она бы сейчас водила своих детишек в школу. Ходила бы в тренажерный зал трижды в неделю, пытаясь сохранить талию. И возможно, время от времени думала бы о себе: «Ну не дура ли я была в юности?» У нее были бы дети, Вернер. Целое поколение семьи оказалось стертым, потому что я нажал на спусковой крючок.

— Но это наша работа, Йен, — сказал Вернер. — Не окажись ты тогда на месте вооруженного ограбления банка, погиб бы кто-то другой. Возможно, куда больше народу.

— Я хочу начать новую жизнь, Вернер. Жизнь подальше от всего этого. Я сказал ван Хайдену, что это дело — мое последнее. Все кончено. Я ухожу из полиции Гамбурга, как только этот ублюдок окажется за решеткой. Школьный друг предложил мне работу, и я соглашусь.

— Ты это несерьезно, Йен. Мне плевать, что ты тут говоришь, но мы бы ни за что не раскрыли столько дел без тебя. И кстати, насчет твоих мыслей об убийствах: каждый раз, когда брал очередного убийцу, ты спасал бог знает сколько жизней.

— Может, и так, Вернер, но пришла пора кому-то другому этим заниматься. — Фабель устало улыбнулся другу. — Я все решил. Ладно, поехали в Полицайпрезидиум. Мне еще требуется закончить кое-какую работенку.

Фабель едва успел повернуть ключ в замке зажигания, как почувствовал ладонь Вернера на своей руке. Фабель повернулся к нему и увидел, что он как загипнотизированный смотрит вперед через ветровое стекло.

— Скажи, что это не глюк. — Вернер кивком указал на полицейский кордон.

Фабель проследил за его взглядом. С полицейским в форме скандалила молодая пара, и мужчина указывал на многоквартирный дом.

Фабель с Вернером распахнули дверцы машины одновременно и помчались туда, где Франц Брандт ругался с полицейским.


21.30. Полицайпрезидиум, Гамбург

Фабель сам вел допрос Франца Брандта. Анна и Хэнк в соседней комнате допрашивали его подружку, Лизу Шуберт. Франц Брандт отвечал на вопросы Фабеля сначала с растерянным недоумением, затем с огорчением, а под конец уже с ядовитой злостью. Он заявил, что знать ничего не знает о бомбе в квартире Шуберт, и пришел в ярость от обвинения в возможной причастности к смерти матери. Допрос прервали и Брандта препроводили в камеру. Фабель переговорил с Анной и Хэнком, и те подтвердили, что Лиза Шуберт отвечала примерно в том же ключе и даже проявила признаки шока.

Фабелю все это не понравилось. До сих пор Брандт действовал с блеском и осторожностью. Все время оказывался на шаг впереди. И такая безмозглая стратегия чистого отрицания попросту с ним не монтировалась. Но с другой стороны, он абсолютно сумасшедший, раз совершил все эти преступления.

Фабель вернулся к себе в кабинет. Марию он уже отправил домой. Она паршиво выглядела, и головная боль у нее не проходила. Анна с Хэнком остались. Пришел ордер, и Анна получила пароли и коды доступа к досье социальной службы. Теперь они искали юридическое подтверждение тому, что Франц Брандт был тем самым десятилетним мальчиком, видевшим смерть Рыжего Франца Мюльхауса на железнодорожной станции в Норденхаме. Тем мальчиком, который слышал предсмертные слова отца, взывавшего к мести предавшим его. Когда они закончили допрос, Фабель попытался отправить Вернера домой отдыхать, но тот заявил, что ему прежде надо кое-что сделать в конторе.

Фабель достал из ящика досье, полученное от Ингрид Фишманн, и положил на стол, тяжело вздохнув, как человек, которому снова предстояло в поисках ответа перепахивать старое поле.


21.30. Осдорф, Гамбург

Прежде чем уйти в ванную комнату, Грубер дал Марии две таблетки кодеина. Она прошла на кухню, чтобы запить их водой.

То, что началось как обыкновенная головная боль, превратилось в чудовищную мигрень, беспощадно давившую на сетчатку глаз. Мария всегда не любила принимать таблетки от головной боли, считая, что лучше дать организму справиться самому. Но сейчас она достала стаканчик из кухонной тумбы и наполнила водой, а когда стала поворачиваться, стакан выскользнул из руки и разлетелся вдребезги на плиточном полу кухни. Мария, выругавшись, осмотрелась в поисках щетки с совком. Она их обнаружила в шкафу под раковиной, где Грубер держал всякие чистящие средства.

Внимание Марии привлекла бутылочка в дальнем углу шкафа, повернутая этикеткой к стенке. У нее возникло ощущение, что бутылочку специально спрятали подальше от посторонних глаз. Встав на колени на жесткий кухонный пол, Мария залезла в глубину шкафа и вытащила бутылочку.

Краска для волос.

В ее мозгу на мгновение мелькнуло совершенно дикое предположение, а затем возникли картинки мест преступления и сорванные скальпы, окрашенные в рыжий цвет. Возник стоящий там Грубер в комбинезоне криминалиста, с краской для волос в руке. Затем картинка пропала. Мысль была совершенно дикой. Какое отношение мог иметь Франк к жертвам? Она снова посмотрела на пластиковую бутылочку. Цвет «темный брюнет», а не «рыжий». Вздохнув, она собралась было сунуть бутылочку на место, но потом еще раз рассмотрела краску. Это цвет волос Грубера. Очень темный брюнет. Почти черный. Франк красит волосы?

Мария вернула краску в глубину шкафа этикеткой к стене, как и прежде, и сунула на место остальные предметы, изначально скрывавшие бутылочку от глаз. Она позволила себе улыбнуться. Зачем он красит волосы? Начал рано седеть? Мария видела фотографии родителей Грубера. Оба темноволосые, как и Франк, но поседели совсем не рано, судя по всему. Если только, конечно, они тоже не красили волосы. Мария не могла понять, почему такая мелочь вызвала у нее беспокойство. Бутылочку явно прятали. Но почему он поставил ее туда, а попросту не выбросил?

Мария встала, наступив каблуком на осколок стекла. А когда она обернулась, он стоял тут. Совсем рядом. Слишком близко. Так в ее снах стоял Витренко. Его глаза имели совершенно другой разрез и цвет, но впервые Мария увидела в них ту же равнодушную, холодную жестокость.

Она все поняла. Улыбнувшись Груберу, Мария весело проговорила:

— Я тебя не заметила. Ты меня перепугал.

Но она поняла.

Ответная улыбка Франка Грубера была холодным бесстрастным отражением ее улыбки. Он протянул руку и убрал с лица Марии прядку коротких светлых волос.

— Помнишь нашу первую встречу? — спросил он.

Мария кивнула:

— Ты обрабатывал труп в Штерншанцен-парке. Фабеля не было, и следствие возглавляла я…

Мария снова улыбнулась. Она сталась держаться спокойно. Ее пистолет остался в коридоре, она положила его на антикварную тумбу под вешалкой. В этом доме полно антиквариата. Тут все связано с прошлым.

— Верно. — Грубер продолжал гладить ее по волосам, по щеке. Его глаза были пустыми, а взгляд устремлен куда-то вдаль, в прошлое. — Помню, как впервые тебя увидел. И в моей голове мгновенно запечатлелась каждая твоя черта, каждый жест, словно я тебя узнал. Словно мы уже встречались прежде, только я не мог сообразить где и когда. У тебя не возникло такого же чувства?

Мария собралась было солгать, но лишь пожала плечами. Она пыталась прикинуть расстояние до двери кухни, затем до коридора, рассчитать, сколько ей времени понадобится, чтобы достать пистолет из кобуры и снять с предохранителя. Если она ударит его достаточно сильно…

Грубер улыбнулся. Он вытащил вторую руку из-за спины и поднял пистолет Марии, легонько прижав дуло к мягкой плоти под ее подбородком.

— Я люблю тебя, Мария. Я не хочу причинять тебе зла, но если будет нужно, сделаю это. Тогда нам придется ждать следующей жизни, чтобы снова встретиться.

Мария откинула голову назад, но Грубер удерживал в том же положении пистолет, свободной рукой обхватив ей затылок.

— Не делай глупостей, Мария. Я вполне способен убить нас обоих. Пожалуйста, не вынуждай меня. Мы уже однажды умерли вместе. Давным-давно, на железнодорожной станции. Но сейчас наше время еще не пришло. Пока нет.

— Почему, Франк? Почему ты убил всех этих людей?

Грубер улыбнулся:

— Пошли, Мария. Ты еще не все видела в моем доме.


21.45. Полицайпрезидиум, Гамбург

Анна Вольф потянулась и потерла глаза. Ей нужно было оторваться от компьютера на некоторое время. Последний час она просматривала файлы социальной службы, чтобы выяснить, где и когда Беата Брандт усыновила Франца. И никаких результатов. Она вышла в коридор и налила себе кофе из автомата. Подошли два сотрудника из Комиссии по расследованию убийств, и она немножко поболтала с ними, сознательно оттягивая возвращение к монитору компьютера и бесконечной череде фамилий в архиве.

Она как раз направлялась в кабинет, когда появился Хэнк.

— Как продвигается дело? — поинтересовался он.

Анна поморщилась:

— Никак. Не могу найти никаких записей ни о передаче Брандта социальным службам, ни о его усыновлении Беатой Брандт.

— Это потому, что, как мне кажется, мы изначально неправильно подошли к проблеме. — Хэнк примостился на краешек стола Анны. Он улыбался. — Думаю, нам нужно пойти к Фабелю.


21.55. Осдорф, Гамбург

В мозгу Марии с неимоверной скоростью прокручивались все имеющиеся сведения. Она старалась отгородиться от надвигающейся паники, способной лишь ухудшить ее положение. Грубер велел ей заложить руки за спину, скорее всего чтобы связать. И тогда она станет беспомощной. Но у нее имелись все основания полагать, что, несмотря на безумие, на свою чудовищную жестокость, он не собирается ее убивать. Она не является его мишенью. Не входит в список. Но были и другие, просто мешавшие ему: Ингрид Фишманн и Леонард Шулер. Грубер их убил, хотя они не входили в его список. А Шулера он даже оскальпировал и, чтобы доказать свое могущество, прилепил скальп к окну в доме Фабеля.

Мария вспомнила, как Франк позвонил ей на мобильник, когда они были в квартире подружки Франца Брандта. Он устроил так, чтобы ей пришлось выйти в подъезд, когда он намеревался дистанционно взорвать бомбу в квартире. Он хотел, чтобы она осталась в живых.

Она выполнила требование Грубера и заложила руки за спину. Он собирался связать ей запястья веревкой, и она знала, что при этом он положил пистолет на кухонный стол. На мгновение она прикинула шансы сбить его с ног и схватить оружие, но тут почувствовала, как веревка стягивает ее запястья.

Грубер взял Марию за предплечья, совсем не жестко, и повел с кухни по коридору туда, где в вестибюле при входе вверх шла лестница. Под лестницей имелась низкая полукруглая дверь, ведшая, как в свое время сообщил Марии Грубер, в подвал, заваленный коробками со всяким барахлом. Он подал знак Марии отойти в сторону, пока доставал из кармана ключи. Затем открыл дверь, потянулся и, включив свет, приказал Марии спускаться в подвал впереди него.

Она послушалась, начиная горько сожалеть, что упустила свой шанс, прежде чем он успел связать ей руки.


22.00. Полицайпрезидиум, Гамбург

Фабель сидел за столом и упорно смотрел на фотографию, пытаясь понять ее истинный смысл, когда зазвонил телефон. Это была Сюзанна, и Фабель пару секунд никак не мог переключиться.

— У тебя все в порядке? — спросила она. — Говоришь как-то странно.

— Все нормально, — ответил он, по-прежнему не сводя глаз со снимка на столе. — Просто устал.

— Когда будешь дома?

— Понятия не имею. Я по уши увяз с этим делом. Думаю, что провожусь допоздна. Не надо меня ждать. Вообще-то лучше я сегодня поеду к себе. Не придется тебя будить своим приездом.

— Ладно. — В ее тоне прозвучала нотка неуверенности. — Тогда увидимся завтра. У тебя точно все в порядке?

— Да нормально все. Не переживай за меня. Мне просто не мешало бы поспать. Слушай, мне пора… Увидимся завтра.

Фабель повесил трубку и некоторое время не убирал с нее руку. Он вспомнил, сколько такого рода телефонных разговоров было с женой Ренатой. Ночные звонки из Комиссии по расследованию убийств, или с места преступления, или из морга. Слишком много было в его жизни таких звонков, и они постепенно подточили его брак и верность жены.

Но на сей раз он соврал Сюзанне насчет причин, по которым не приедет. Сегодня ночью ему требовалось побыть одному, требовалось время и место подумать. На его плечи словно давила невыносимая тяжесть, которую невозможно скинуть одним неимоверным усилием. Это была глыба, которую он должен сбросить с себя сам, только сам.

И помочь ему должна была фотография, лежавшая на столе.

У всех есть прошлое. И все когда-то были другими. Эта мысль бродила у него в голове, когда он смотрел на любительский снимок юного, еще не подавшегося в террористы Франца Мюльхауса и когда Анна описывала фотографию новобрачной Ульрики Майнхоф. Жизнь, предшествовавшая той жизни, что известна полиции.

Последние два часа Фабель изучал досье, отправленное Ингрид Фишманн непосредственно перед смертью. Он разложил бумаги на столе: газетные вырезки, интервью, хронология развития и диверсификации протестного движения, материалы о группировках активистов и террористов, фотокопии статей из книг о немецком терроризме.

И фотографии.

Сам снимок не имел никакого отношения к расследуемому делу. И никакого отношения к тому, что случилось с Фабелем двадцать лет назад. Фотография имела отношение к чему-то и кому-то совершенно другому.

Фабель обнаружил этот снимок с приклеенной сзади бумажкой в самом конце составленного Фишманн досье. Он датировался 1990 годом, а тогда и смысл существования левацких движений стремительно терялся. Берлинская стена только что рухнула, и две Германии все еще обнимались с энтузиазмом и надеждой. Это было время, когда весь мир смотрел, как миллионы жителей Восточной Европы поднялись против коммунистических диктатур. Прежние лозунги левых утратили смысл и даже стали как-то неуместны.

На прикрепленной к фотографии бумажке было написано: «Кристиан Вольмут, мюнхенский анархист, разыскиваемый по подозрению в нападении на государственные и коммерческие структуры США в Федеративной Республике. Сфотографирован с неизвестной женщиной».

Неизвестная женщина. Снимок был мутным и выглядел так, будто его сделали издалека. Девушка, примерно студенческих лет, стояла слева и чуть позади Вольмута. Высокая и худая, с длинными темными волосами, черты лица размыты, но узнаваемы. Для тех, кто ее знал.

Фабель прочитал материалы по Вольмуту. Политическое движение умирало. Он организовал группировку, постепенно рассосавшуюся, но все же успевшую не совсем удачно подложить парочку взрывных устройств в различные американские организации. Последняя бомба оторвала пальцы правой руки девятнадцатилетнему сотруднику секретариата в офисе американской нефтяной компании. Вольмута схватили, и он провел три года в тюрьме.

Фабель снова посмотрел на высокую девушку с длинными темными волосами. Вольмут разговаривал с кем-то не попавшим в объектив, а девушка рядом с ним внимательно слушала. И при этом очень узнаваемо склонила голову набок. Поза сосредоточенности.

У всех есть прошлое. Все когда-то были другими.

В дверь постучали, и Фабель убрал снимок под стопку документов досье.

В кабинет вошли Анна и Хэнк.


22.00. Осдорф, Гамбург

Никаких ящиков с барахлом в подвале Грубера не было. И беспорядка тоже.

Подвал оказался огромным. Его размеры никак не соответствовали находившейся под лестницей дверце, ведшей сюда. Мария осмотрела стены в поисках окна или другой двери, но понимала, что находится слишком глубоко под землей. Она подумала о заходящем вечернем солнце, пробивающемся на лужайку сквозь кусты и деревья в саду Грубера, и внезапно ощутила, как давит на нее большой дом и пласт холодной черной земли за стенами подвала.

Потолок тут был удивительно высоким, метра два, а сам подвал Грубер переоборудовал в рабочее помещение. Тут стояли лавки, книжные полки и металлические шкафы для инструментов. Мария постоянно слышала металлический шелест и увидела прикрученную к стене большую электрическую стальную коробку с вращающимся за защитной решеткой вентилятором. Она подумала, что Грубер, должно быть, установил здесь какую-то систему контроля за температурой и влажностью. Толстые квадратные колонны по всему подвалу поддерживали перекрытия дома. Четыре колонны в центре использовались как углы для огороженного места, похожего на импровизированную операционную, стенками которой служили полупрозрачные толстые пластмассовые плитки. Страх Марии усилился: было очевидно, что этот участок предназначен для особых целей, и у нее возникло тошнотворное ощущение, что эти цели имеют самое прямое отношение к ее ближайшему будущему.

Грубер будто почувствовал ее страх. Он нахмурился, лицо его стало сердитым и печальным. Он погладил ее по щеке.

— Я не обижу тебя, Мария. Я никогда и ни за что не причиню тебе боль. Я не психопат и не убиваю без причины. Сейчас-то ты уже должна это понимать. Мне дано видеть сквозь пелену, отделяющую каждую жизнь, каждое существование. И поэтому я ценю жизнь больше, а не меньше. Те, что умерли… Они это заслужили. Но ты — нет. И Фабель тоже. Потому я и не взорвал бомбу, которую заложил под его машину. Понимаешь, мы все связаны друг с другом. В каждой жизни мы собираемся вместе снова, чтобы закончить то, что недоделали раньше. Ты, я, Фабель — все мы уже прежде жили и будем жить опять. Не бойся, Мария. Я не причиню тебе вреда. Просто я не могу позволить тебе помешать тому, что должно произойти ночью. Сегодня моя месть свершится.

— Франк, — проговорила Мария, — не надо больше убивать. Давай покончим с этим здесь и сейчас. Я позабочусь о тебе, помогу тебе.

Грубер снова ей улыбнулся:

— Милая Мария, ты ничего не понимаешь, да? Все, чему я научился в этой жизни, все навыки, которые приобрел, нужны были для того, чтобы я смог завершить то, что запланировал сделать ночью. — Он взял ее за руку и повел к огороженному толстыми полупрозрачными полотнищами участку. — Я покажу тебе пример того, о чем говорю. Ты видела мои работы по реконструкции. Видела, как я восстанавливаю лица умерших пласт за пластом, придавая им плоть, фактуру и кожу. Возвращая их личность. Ну так я могу все это проделывать в обратном порядке — снимать пласты с живых, уничтожая их личность…

Грубер поднял толстое пластиковое полотнище. Мария услышала пронзительный вопль, разнесшийся под сводом подвала, и поняла, что кричит она сама.


23.03. Полицайпрезидиум, Гамбург

— Хэнк кое-что нарыл, — сообщила Анна.

— Ладно. — Фабель откинулся на спинку стула. — Выкладывайте…

— Как вы приказали, мы занялись прошлым Брандта и его матери, Беаты. Франк Грубер из команды криминалистов подтвердил личность отца Франца Брандта. Брандт совершенно точно сын Франца Мюльхауса.

— Расскажите мне то, чего я не знаю, — буркнул Фабель.

— Хотя Мюльхаус и отец Брандта, но Беата его не усыновляла. — Хэнк кинул на стол Фабеля фотокопию документа. — Вот свидетельство о рождении Франца Карла Брандта. Отец неизвестен, мать — Беата Мария Брандт, в то время проживавшая по адресу: Губертусштрассе, двадцать два, Ниендорф, Гамбург. Она его не усыновляла. Он сказал нам правду. Она его родная мать. Возможно, он даже не подозревает, что Рыжий Франц Мюльхаус его отец. Нет абсолютно никаких подтверждений связи Беаты Брандт с Рыжим Францем Мюльхаусом или ее участия в радикальных группировках семидесятых — восьмидесятых. Но результаты анализа ДНК подтверждают: ребенка она родила от него. И в сухом остатке мы имеем, что Франц Брандт действительно сын Мюльхауса. Но не сын Микаэлы Швенн. А это, в свою очередь, означает, что не он был тем маленьким мальчиком с перекрашенными в черный цвет волосами на станции в Норденхаме.

— Брат?

— Нам известно, что у Мюльхауса были сексуальные отношения как со многими его последовательницами, так и с женщинами, не имевшими никакого отношения к его группировке. И вполне вероятно, что наш убийца — единокровный брат Брандта, о существовании которого последний даже представления не имеет, — сказала Анна.

— Погодите-ка! — воскликнул Фабель. — Вы забываете, что Брандт заложил бомбу в квартире своей подружки, чтобы разнести нас на кусочки.

— А потом преспокойно вместе со своей девушкой притопал прямо к нам в руки, — усмехнулся Хэнк. — Вы же сами говорили, что это как-то странно. По-моему, он знать не знал о бомбе.

— Дерьмо! — выругался на английском Фабель. — Значит, наш убийца все еще где-то бродит! Нужно срочно выяснить судьбу того мальчишки с платформы.

— Именно это я и имел в виду, когда сказал, что мы подошли к делу не с того конца, — заявил Хэнк. — Мы пытались доказать, что Брандт именно тот сын Мюльхауса, которого мы ищем. Мы шли в обратном направлении. Нужно снова просмотреть файлы по усыновлению. На сей раз искать фамилию Швенн.

— Коды доступа у меня с собой, — помахала блокнотом Анна. — Можно воспользоваться вашим компом?

Отодвинув в сторону материалы, полученные от Ингрид Фишманн, Фабель встал, и Анна уселась на его место. Она вошла в базу данных и забила критерии поиска: фамилию Швенн и временные рамки — с 1985 по 1988 год.

— Есть! — воскликнула она. — Четыре фамилии. Два усыновления в восемьдесят шестом году… Должно быть, одно из них… — Анна открыла первый файл. — He-а. Это четырехлетняя девочка. — Она открыла следующий. — А вот это может быть… Нет. Возраст не тот.

Она открыла третий файл.

Фабеля поразило выражение ее лица. Он думал увидеть довольную ухмылочку, как обычно, когда Анне удавалось найти ключевую улику. Но Анна вдруг резко вскочила, лицо ее побелело.

— В чем дело, Анна? — требовательно спросил он.

— Мария… — Казалось, что на лице Анны напрягся каждый мускул. — Где Мария?

— Я отправил ее домой. У нее мигрень, — пояснил Фабель. — Она придет завтра утром.

— Нужно найти ее, шеф. Найти срочно!


22.05, Осдорф, Гамбург

— Поразительно, правда?

Мария не слышала вопроса Грубера. В ушах у нее звенело, и каждый нерв словно горел. Она смотрела на мужское тело, лежащее на металлическом столе. Обнаженное тело. Лишенное не только одежды, но и кожи. Сплошные красные мышцы. Маленькие капельки крови усыпали алюминиевую поверхность под ним.

— Я вгрохал кучу денег, чтобы создать тут идеальные условия. — Грубер не вещал и не бормотал. Мария оценила степень его безумия по размеренной, спокойной речи. — Целое состояние ушло на то, чтобы сделать тут звукоизоляцию. Это вполне себя оправдало, потому что он, — Грубер кивком указал на лишенное кожи и всякой человечности тело на столе, — визжал как девчонка.

Марию мутило, голова раскалывалась.

— Ой, виноват… Это Корнелиус Тамм, — извинился Грубер так, будто забыл представить кого-то на вечеринке. — Ну знаешь, певец.

— Зачем? — каким-то образом сумела выговорить Мария.

— Зачем? Зачем я это сделал? Да ведь он меня предал. Все они предали. Они сговорились с фашистскими властями и продали меня. Мою жизнь. Пит ван Хоогстраат был единственным, о ком знала полиция, поэтому его отправили опознать меня. Но договорился обо всем Пауль Шайбе, с безопасного расстояния. А остальные с ним согласились. Даже Корнелиус, мой друг. — Он повернулся к Марии. Его глаза увлажнились. — Я умер, Мария. Умер. — Он прижал руку к груди. — До сих пор чувствую, куда вошли пули. Я видел твою смерть, а потом умер, стоя на коленях на железнодорожной станции.

— О чем ты говоришь? Что значит — ты умер? Кем ты себя считаешь, Франк?

Грубер приосанился.

— Я Рыжий Франц. Я вечный. Я прожил две тысячи лет. Скорее всего даже больше, но пока не все могу вспомнить. Я был воином и отдал свою жизнь, принес ее в жертву ради своего народа, чтобы Земля возродилась. Дважды. Один раз почти полторы тысячи лет назад, а второй уже как Рыжий Франц Мюльхаус.

— Рыжий Франц Мюльхаус? — изумилась Мария. — Даже если не вникать в идеи реинкарнации, у тебя попросту нелады с арифметикой. Ты родился задолго до смерти Мюльхауса!

— Ты не понимаешь, — покровительственно улыбнулся Грубер. — Я был и отцом, и сыном. Мои жизни перехлестнулись. Я видел свою смерть с двух ракурсов. Я — мой собственный отец.

— А!.. Понятно… Мне очень жаль, Франк. — Теперь Мария окончательно все поняла. — Рыжий Франц Мюльхаус твой отец?

— Мы все время скрывались. Постоянно. Нам приходилось красить волосы. В черный цвет. — Грубер провел рукой по своей густой, слишком темной шевелюре. — Иначе любой мог заметить наши рыжие волосы. А потом нас предали. Моих отца и мать застрелили спецназовцы. Жертвоприношение, организованное теми предателями. Я смотрел, как умирает мой отец. И слышал, как он сказал «предатели». Потом меня увезли. Груберы меня усыновили. У них не было детей. Они не могли их иметь. Но они растили меня так, будто и не было в моей жизни первых десяти лет, словно я их собственный ребенок и всегда им был. Через какое-то время мне и самому все, что произошло в прошлом, начало казаться плохим сном. Я обнаружил, что многое не могу вспомнить. Словно кусок жизни исчез. Стерся.

— Что случилось, Франк? Почему ты изменился?

— Я учился в университете, изучал археологию. И как-то посетил музей Нижней Саксонии в Ганновере. Там я его и увидел, Рыжего Франца. Он лежал в выставочной витрине, лицо сгнило практически до костей, но роскошная грива густых рыжих волос сохранилась прекрасно. И в тот миг я понял, что смотрю на останки тела, в котором некогда жил. Я понял, что мы можем увидеть себя, словно уже однажды были, словно жили раньше. Именно тогда все ко мне и вернулось. Я вспомнил, как отец говорил мне, что спрятал ящик на месте старых археологических раскопок. Он сказал, что если с ним что-то случится, чтобы я нашел ящик, и тогда я узнаю правду.

Грубер выпустил из рук полотнище, и оно скрыло ужасную картину — лишенное кожи тело Корнелиуса Тамма. Он подошел к одному из шкафов, стоящих вдоль стены подвала. А когда он повернулся спиной, Мария отчаянно попыталась высвободить руки из веревки. Но они были связаны слишком туго. Грубер вынул из шкафа ржавый металлический ящик.

— Тайный дневник моего отца и подробные сведения о его группировке. Я вспомнил, где он его закопал. В точности. Я отправился туда и выкопал его. Дневник поведал мне всю историю и имена всех предателей. — Грубер помолчал. — Но в тот день, когда я смотрел на Рыжего Франца, ко мне вернулись не только воспоминания детства. Ко мне вернулась вся память. Моя память обо всем, что происходило до этой жизни. Я знал, что тело болотной мумии, на которое я смотрю, некогда было моим. Что я жил в этом теле более полутора тысяч лет назад. А также знал, что жил и в теле моего отца. Что отец и сын были одним. Тем же самым.

— Франк… — Мария посмотрела на бледное мальчишеское лицо. Она вспомнила, что окрестила его Гарри Поттером, когда впервые увидела, и что всегда считала его хорошим человеком. Добрым. — Ты болен. У тебя бредовые идеи. Мы живем только раз, Франк. У тебя в голове все… перемешалось. Я понимаю, правда понимаю. Видеть, как убивают родителей… Послушай, Франк, я хочу тебе помочь. И могу тебе помочь. Просто развяжи меня.

Грубер улыбнулся. Он подвел Марию к стулу и заставил сесть.

— Я знаю, ты желаешь мне добра, — сказал он. — И знаю, что когда ты говоришь, что хочешь мне помочь, это правда, а не какая-то ловушка. Но этой ночью, Мария, умрет самый главный предатель. Он был моим ближайшим другом, моим заместителем у «Восставших». Это он спланировал похищение Видлера. Это он нажал на спусковой крючок и убил Видлера. Факт, который он постарался похоронить вместе со мной. Он увидел во мне угрозу его дальнейшим политическим амбициям. Амбициям, которые по-прежнему вынашивает. Но сегодня ночью и его амбициям, и его жизни придет конец. Мария… Прости меня, но я не могу…

Грубер взял моток толстой упаковочной ленты и примотал Марию к спинке стула.

— Я правда не могу позволить тебе помешать мне… — проговорил он, доставая бархатную скатку.


22.30. Осдорф, Гамбург

Фабель и Вернер остановились возле дома Грубера. Ехавшие за ними две серебристо-синие полицейские машины еще за углом выключили фары и встали позади Фабеля. Оттуда вылезли четверо полицейских.

Они все стояли на тротуаре, когда зазвонил мобильник Вернера. После короткого обмена односложными репликами Вернер убрал телефон и обернулся к Фабелю.

— Это Анна. Они с Хэнком не смогли дозвониться Марии ни на мобильник, ни по домашнему телефону. Они съездили к ней домой. Там никого. Они едут сюда. — Вернер посмотрел на внушительное здание особняка Грубера. — Мария где-то тут…

— Ладно. — Фабель повернулся к патрульным: — Двое к заднему выходу. А вы пойдете с нами.

Главный вход в особняк Грубера был сделан из дуба и по виду и фактуре напоминал двери церкви. Было ясно, что выбить такие не просто, поэтому Фабель приказал одному из патрульных высадить окно. Он примерно помнил расположение комнат после краткого пребывания в гостях у Грубера и повел всех вокруг к его кабинету.

— Когда выбьем окно, нам нужно забраться внутрь и максимально быстро отыскать Марию.

По сигналу Фабеля патрульные резко и сильно ударили тараном в центр окна. Стекло разлетелось вдребезги, а рама — в щепки. И все же пролом оказался недостаточно большим, чтобы в него пролезть, поэтому они ударили еще дважды. Фабель достал служебный пистолет и влез в разбитое окно, перебрался через стол Грубера, сбросив на пол восстановленную голову девушки, жившей две с половиной тысячи лет назад. Вернер и оба патрульных пролезли следом за ним.

Десять минут спустя они стояли в главном коридоре у подножия лестницы. Они обшарили каждую комнату, каждый шкаф. Ничего. Фабель даже громко позвал Марию в тишине дома, который, как он знал, был пуст.

В главную дверь постучали, и Фабель открыл ее, впуская вторую пару патрульных.

— Мы проверили сад и гараж. Там никого нет, герр гаупткомиссар.

Подъехал автомобиль, и Анна с Хэнком вбежали в дом.

— Ничего… — уныло сообщил Фабель. — Похоже, он прихватил ее с собой.

— Герр гаупткомиссар! — окликнул его из-под резной лестницы патрульный. — Тут какая-то дверь. Похоже, в подвал…


22.40

Франк Грубер тянулся к знаниям всю свою жизнь. Официально он изучал археологию и историю, но уйму свободного времени потратил на овладение множеством разных навыков. Богатые приемные родители обеспечили его достаточными средствами, чтобы он смог превратить жизнь в непрерывную программу обучения. Бесконечную подготовку к миссии всей его жизни. И теперь, когда он стоял перед домом своей основной мишени, ощущение слияния было абсолютно полным. Всеобъемлющим.

Грубер стоял на подъездной дорожке к дому, держа в одной руке бархатную скатку, а в другой — пистолет Марии. Он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Он погасил все эмоции, и величайшее спокойствие, позволяющее действовать с абсолютной точностью и убийственной эффективностью, снизошло на него.

Дзаншин.


22.40. Осдорф, Гамбург

Маленькая запертая дверца была сделана из такого же дуба, как и входная дверь, и не больно-то поддавалась полицейскому тарану. И лишь после нескольких мощных ударов она постепенно поддалась.

— Мария! — заорал Фабель, спускаясь в подвал.

— Сюда!

Фабель побежал по большому подвалу на голос и увидел, что она привязана к стулу.

— Грубер… — проговорила она. — Это Франк. Он сумасшедший. Думает, что он реинкарнация Рыжего Франца Мюльхауса. Скорее всего он действительно сын Мюльхауса.

— Так и есть, — кивнул Фабель, развязывая Марии руки и борясь с клейкой лентой. Он вопросительно указал на завешанный участок.

— Корнелиус Тамм. — Фабель перочинным ножом перерезал ленту, и Мария встала. — Поверь мне, Йен. Это малоприятное зрелище. Но сейчас тебе в любом случае не до этого… Он направился за своей последней жертвой.

— Кто?

— Бертольд Мюллер-Фойт. Франк сказал, что идет за вторым по старшинству членом группировки Мюльхауса. И еще сказал, что он политик. Посмотри туда. Ящик видишь? Мюльхаус закопал его и сказал Франку, где искать в случае его гибели. Там все имена.

Фабель открыл ящик. Там оказалось несколько блокнотов, дневник, маленький пластиковый пакетик, фотография и гроссбух. Все в переплетах из коричневой кожи, потемневшей от долгого пребывания в сырой почве. Фабель рассмотрел фотографию. Семейный снимок: Мюльхаус, женщина с длинными светлыми волосами цвета слоновой кости — должно быть, Микаэла Швенн, — и мальчик лет девяти. Совершенно очевидно — Грубер. Но особое внимание Фабеля привлекла именно женщина.

— Черт подери, Мария! — воскликнул Фабель, протягивая ей снимок. — Микаэла Швенн… Она могла быть тобой… Сходство поразительное.

Мария уставилась на фотографию. Фабель быстро перебрал весь ящик, вынул пластмассовый пакетик и увидел в нем клок волос. Рыжих волос. Грубер на каждом месте преступления оставлял один волосок. И когда криминалисты пропустили первый в ванной комнате Хаузера, Грубер его нашел. Фабель быстро пролистал блокноты в поисках информации и нашел ее.

— Поехали! — Он направился к выходу из подвала, приказав двум патрульным оставаться там и охранять место преступления. — Ты подумала не на того политика, Мария. И я полагаю, что знаю, куда он его потащит.

Мария некоторое смотрела на фотографию женщины, выглядевшей в точности как она сама, затем бросила снимок обратно в ящик и пошла за Фабелем прочь из подвала.


ГЛАВА 16

Двадцать восьмой день после первого убийства: четверг, 15 сентября 2005 года


00.15. Железнодорожная станция Норденхам, 145 километров к западу от Гамбурга

Кое-как припарковавшись, Фабель бросил машину с включенными фарами. Они с Вернером подъехали к южной стороне станционного здания. Анна, Мария и Хэнк остановились с его северной стороны. К вящему неудовольствию Фабеля, полиция Норденхама обозначила свое прибытие, сверкая огнями и завывая сиренами в холоде ночи. Три машины подъехали к зданию по бокам и сзади, а еще три затормозили и встали в дальнем конце железнодорожных путей, их фары осветили платформу и все строения.

После воя сирен, беготни и громких команд все внезапно стихло. Фабель уже стоял на платформе и очень даже ощущал свое учащенное дыхание. Он его слышал в полной тишине и видел облачка пара в неподвижном прозрачном прохладном воздухе. Фабеля терзало предчувствие беды. Была какая-то неизбежность, сверхъестественное ощущение чего-то знакомого в том, что эта группа людей собралась в этом месте и в это время. Ощущение, что свершается предначертанное судьбой.

Но эту предопределенность заложила совсем другая группа людей. Все было весьма умно задумано. Никто не стал бы вновь копаться в деталях смерти убийцы и террориста. Гибель Мюльхауса означала, что глава, мозг и сердце группировки «Восставшие» уничтожены. Его смерть знаменовала и смерть организации. Сделка, которую Пауль Шайбе анонимно заключил со службой безопасности, предусматривала, что больше никакого следствия по «Восставшим» вестись не будет. Ну и, конечно же, были даны гарантии, что группировка «Восставшие» просто исчезнет.

Фары машин полиции Норденхама, выстроившихся вдоль дальнего конца железнодорожных путей, высвечивали фигуры на платформе, как актеров на сцене, огромные тени скользили по фасаду здания станции.

Фабель с пистолетом в руке побежал туда.

— На вашем месте я бы остановился! — крикнул Франк Грубер. Острый клинок в его руке холодно блестел в ночи. Грубер заставил стоявшего перед ним человека опуститься на колени. — Думаете, меня волнует, умру я тут или нет, Фабель? Я вечен. Смерти нет. Уходит только память… Память о том, кем ты был прежде.

В мозгу Фабеля быстро прокручивались тысячи вариантов, во что все это может вылиться. Любое его слово, любое действие приведет к определенным последствиям. Запустит цепочку событий. И наиболее вероятным итогом будет смерть не одного человека.

У него голова пухла от этих мыслей. Ночной воздух, в котором витали облачка пара от его дыхания, не имел ни вкуса, ни запаха, будто, собравшись тут, все они поднялись на большую высоту. Воздух казался слишком разреженным, чтобы передавать какие-либо звуки, кроме безнадежных всхлипываний стоявшего на коленях человека. Фабель взглянул на своих офицеров, стоявших с белыми в свете фар лицами, держа мишень на прицеле. Они застыли в стойке, готовые вот-вот принять решение убить. Особое внимание он обратил на Марию: лицо совершенно бескровное, голубые глаза-льдинки блестят, все мышцы руки, сжимающей «ЗИГ-зауэр», предельно напряжены.

Фабель мотнул головой, надеясь, что команда правильно поймет его движение как сигнал попридержать коней.

Он пристально смотрел на человека, стоявшего в центре режущего глаза света. Фабель с командой потратил месяцы на то, чтобы вычислить имя, личность убийцы, а он оказался человеком с множеством имен. Имя, которое он сам себе дал в начале извращенного «крестового похода», было Рыжий Франц, тогда как средства массовой информации в своем рвении как можно дальше и больше распространить тревогу и страх окрестили его Гамбургским Парикмахером. Но теперь Фабель знал его настоящее имя. Франк Грубер.

Грубер смотрел на него, и в свете фар его глаза казались еще ярче, еще пронзительнее и еще холоднее. Он держал коленопреклоненного человека за волосы, закинув ему голову назад и обнажив горло. На лбу искаженного ужасом лица кожа была надрезана под линией волос, и рана уже слегка разошлась. Полилась кровь — и несчастный издал тонкий животный визг.

— Ради Бога, Фабель! — Голос стоявшего на коленях мужчины звенел от ужаса. — Помогите мне… Пожалуйста… Помогите, Фабель…

Фабель проигнорировал мольбы, продолжая сверлить взглядом Грубера. Он поднял руку, словно останавливал движение транспорта.

— Спокойно… Успокойся. Я в такие игры не играю. И все остальные тут тоже. Мы не станем исполнять те роли, что ты нам отвел. Этой ночью история не повторится.

Грубер издал горький смешок. Рука с ножом дернулась, и клинок опять ярко сверкнул.

— Вы и правда думаете, что я просто так уйду? Этот ублюдок… — Он снова дернул за волосы, и залитый кровью мужчина опять заскулил. — Этот ублюдок предал меня и все то, за что мы боролись. Он думал моей смертью купить себе новую жизнь. Все они так думали.

— Но это фантазии чистой воды, — сказал Фабель. — То была не твоя смерть.

— Да ну? Тогда почему вы засомневались в том, во что верили, пока искали меня? Смерти не существует. Есть только память. Разница между мной и всеми остальными в том, что мне дозволено было вспомнить, заглянуть в прошлое, посмотреть сквозь череду окон. Я помню все. — Он помолчал, и тишину нарушил лишь отдаленный шум машины, ехавшей в ночи, позади станции — и на расстоянии целого мира. — Ну конечно, история повторится. История всегда повторяется. Она повторила меня… Вы так гордитесь тем, что в юности изучали историю, но вот понимали ли вы ее когда-нибудь на самом деле? Все мы — лишь вариации на одну и ту же тему. Все мы. То, чтобы было прежде, повторится снова. Тот, кто был прежде, появится снова. И так без конца. История описывает лишь начала. История уже сотворена, а не творится.

— Ну так сотвори свою собственную историю, — предложил Фабель. — Измени ход событий. Сегодня история не повторится. Сегодня никто не умрет.

Грубер улыбнулся. И улыбка была такая же ясная, жесткая и холодная, как нож в его руке.

— Да ну? Это мы сейчас посмотрим, герр гаупткомиссар.

Клинок сверкнул в направлении горла стоявшего на коленях мужчины.

Крик. Выстрел.

Фабель обернулся туда, откуда прозвучал выстрел, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мария стреляет снова. Первая пуля попала Груберу в бедро, и он пошатнулся. Вторая угодила в плечо, и он выпустил коленопреклоненного человека из рук. Вернер прыгнул вперед, схватил пленника Грубера и потащил в сторону.

Мария двинулась к ним, по-прежнему держа на мушке Грубера, который теперь опустился на колени. Ее лицо было мокрым от слез.

— Нет, Франк. Никто сегодня не умрет. Я не дам тебе это сделать. Брось нож. Больше некого убивать.

Грубер посмотрел на удалявшегося Вернера и человека, которого собирался убить. Последняя жертва. Потом вздохнул, бросил взгляд на Марию и улыбнулся. Это была печальная улыбка маленького мальчика. Сверкнула яркая дуга, когда он обеими руками поднял нож вверх и изо всех сил вогнал себе в грудь.

— Франк! — Мария с криком кинулась к нему.

Голова Грубера медленно поникла. Умирая, он выговорил в ночь одно-единственное слово:

— Предатели…


01.40. Везермарш-клиник, Норденхам

Когда Фабель и Вернер вошли в больничную палату на третьем этаже Везермарш-клиник, там уже находился криминальдиректор ван Хайден. Он стоял у постели главы правительства Гамбурга, первого мэра Ганса Шрайбера. Дежурная медсестра сообщила Фабелю, что Шрайберу дали слабое снотворное, но он не спит.

Лоб Шрайбера скрывала толстая медицинская повязка, но Фабель видел, что надбровья у мэра вспухшие и бесцветные в результате повреждения кожи. И вообще лицо было опухшим настолько, что Фабель при прочих обстоятельствах его с трудом бы узнал. Шрайбер повернул к Фабелю голову, но ему явно не хватало сил, чтобы сесть. Он слабо улыбнулся.

— Рад, что вы здесь, Фабель, — произнес мэр. — Я обязан вас поблагодарить. — Он помолчал и поправился: — Я обязан вам жизнью. Если бы вы не появились вовремя, если бы фрау Клее не выстрелила вовремя… — Он замолчал, паузой подчеркивая ужас возможной альтернативы.

Фабель кивнул:

— Я просто делаю свою работу.

Шрайбер указал на перевязанную голову:

— Мне сказали, что понадобится пластическая операция. И еще нервы повреждены.

Вошли двое полицейских. Фабель приказал им встать в коридоре у дверей.

— Никого сюда не впускать, кроме медицинского персонала, непосредственно задействованного в лечении герра Шрайбера, — распорядился Фабель.

— Позже приедет моя жена, — сообщил мэр.

— Никого! — повторил Фабель.

— Право, в этом нет никакой необходимости, герр Фабель! — запротестовал Шрайбер. — Опасность миновала. Грубер мертв, и он, совершенно очевидно, действовал один, по своему собственному безумному сценарию.

— Так почему он выбрал вас? — спросил Фабель. — Все остальные жертвы были непосредственно связаны с Рыжим Францем Мюльхаусом и группировкой «Восставшие». Почему он выделил вас?

— Бог его знает. — На опухшем лице Шрайбера эмоции были не видны, но в тоне явственно сквозило раздражение. Фабель ожидал, что ван Хайден, возможно, начнет возражать против допроса первого мэра, но криминальдиректор хранил молчание.

— Послушайте, Фабель, — продолжил Шрайбер, — меня мучает боль, я сильно перенервничал и слишком плохо себя чувствую, чтобы анализировать действия психа, только что пытавшегося меня убить, или гадать о его мотивах. Он был безумцем, а также называл себя террористом. Я глава города и правительства Гамбурга. Идите и сами все это выясняйте. В конце концов, именно за это я вам деньги плачу.

— О, я уже все выяснил, герр первый мэр.

Фабель повернулся к Вернеру и протянул руку. Тот передал ему прозрачную папку для улик. В ней лежал толстый блокнот в потемневшем от времени и сырости кожаном переплете.

— Рыжий Франц Мюльхаус знал, что его время истекло. Он понимал, что власти до него доберутся, однако не собирался сдаваться живым. И еще он сильно сомневался в верности своих соратников, в особенности своего заместителя, которым журналистка Ингрид Фишманн считала Бертольда Мюллер-Фойта. Заместитель Мюльхауса также вел фургон, на котором восемью годами ранее похитили Видлера, промышленника. После этого похищения все остальные члены группировки залегли на дно, но Рыжий Франц и голландец Пит ван Хоогстраат были единственными, кого могли опознать власти, и поэтому эти двое продолжали скрываться, получая финансовую и прочую поддержку от бывших сподвижников.

— Фабель… — Шрайбер вздохнул и с трудом повернул голову к ван Хайдену. — Нельзя ли обо всем этом поговорить как-нибудь в другой раз?

— Вот что произошло в тот день на платформе в Норденхаме, — продолжил Фабель, будто не слышал слов Шрайбера. — Голландец ван Хоогстраат не разделял революционного рвения Мюльхауса. Он устал от почти десятилетней жизни в бегах и хотел покончить с этим, но так, чтобы не просидеть до конца дней за решеткой. И была заключена сделка. Сделка, по которой ван Хоогстраат получал минимальный срок. Сделка, заключенная остальными членами группировки, желавшими перевернуть эту страницу своей жизни. Сделка, задуманная заместителем Мюльхауса. А переговоры с властями анонимно провел главный разработчик планов группировки Пауль Шайбе. Они знали, что Мюльхауса живым не возьмут и с его смертью исчезнет угроза их обнаружения и ареста. Они уже купили молчание ван Хоогстраата, заключив сделку с властями, но гибель ван Хоогстраата на той же платформе пошла им только в плюс. Все концы в воду. «Восставшие» больше никогда не восстанут.

Фабель помолчал, глядя на упакованный блокнот в руке.

— Забавно… — грустно улыбнулся он, — но именно Франк Грубер сказал мне однажды: «Правда — это то, что мы должны мертвым». — Фабель приблизился к кровати Шрайбера. — Загадка вот в чем: откуда Грубер добыл имена бывших членов «Восставших»? Ведь их знали только сами члены группировки. Будь убийцей Брандт, тогда и вопросов бы не возникало: его мать, сама входившая в эту группировку, могла рассказать сыну. Но тайна была настолько важной и так тщательно скрывалась, что она даже не сказала Францу Брандту, кто его отец. Так откуда же Франк Грубер узнал их имена? В конце концов, его усыновили в одиннадцать лет, богатые приемные родители увезли его в совершенно другой мир — в Бланкенезе. Раннее детство, проведенное в постоянных переездах, никакого обучения, кроме политического промывания мозгов родителями, должно быть, казалось ему полузабытым кошмаром. Но одно он помнил твердо. Как я уже сказал, Мюльхаус не доверял никому из бывших соратников, но все же существовал один-единственный человек, которому он доверял, — сын. Франц Мюльхаус был археологом и наверняка рассказывал юному Франку, как земля хранит истину для последующих поколений. Мюльхаус сообщил сыну, что закопал истину в землю, тщательно завернув и защитив ото всех. Юный Франк крепко запомнил место, чтобы, в случае если Мюльхауса предадут, остальные не смогли остаться безнаказанными.

Ганс Шрайбер лежал тихо, молча глядя в потолок из-под взъерошенных бровей и опухших век.

Фабель продолжил:

— Рыжий Франц Мюльхаус закопал этот блокнот вместе с другими документами с подробными отчетами обо всем, что произошло во время активных действий «Восставших». Он тщательно перечислил всех членов группировки и их обязанности. Есть там и дневник. Я поручил его просмотреть, пока мы тут беседуем. Уверен, мы еще многое узнаем.

Самое забавное… Одного имени, которое я ожидал увидеть в списке, там не оказалось. Бертольд Мюллер-Фойт. Он не был заместителем Мюльхауса и даже не входил в группировку. Я вообще сильно сомневаюсь, что он был активистом или их тайным помощником. Видите ли, террористические организации вроде «Восставших» — как черные дыры в космосе: маленькие, но их вес и влияние на окружение огромно. Берем, к примеру, молодого юриста и радикального журналиста, который начинает как просто сочувствующий, а потом становится членом группировки, а потом вторым по команде. Не Мюллер-Фойт. Единственное, что его связывало с «Восставшими», заключалось в том, что он, как и Мюльхаус, был любовником Беаты Брандт. И этого ни вы, ни Пауль Шайбе простить не могли, потому что оба были в нее влюблены. Вот почему вы не смогли устоять перед искушением — двадцать лет спустя подсунуть Ингрид Фишманн улики, вроде бы обличающие его. Но недостаточные, чтобы вновь разжечь интерес к «Восставшим». Это была опасная игра, особенно когда ваша жена начала подливать масла в огонь. Но правда в том, что Мюллер-Фойт никогда не переступал черты. Его действительно волнуют проблемы окружающей среды и социальной справедливости, но принципы не позволяют ему отнять у человека жизнь. Ингрид Фишманн взялась не за того политика, не так ли, герр первый мэр?

— Боже, Фабель! — воскликнул ван Хайден. — Вы точно в этом уверены?

— Никаких сомнений. Все здесь. — Фабель помахал блокнотом. — Мюльхаус зарыл и другой компромат. Мы все это достали из подвала Грубера. Вот откуда я узнал, что он пошел за Шрайбером. Самое сладкое он оставил напоследок.

Вернер шагнул вперед.

— Ганс Шрайбер, вы арестованы за похищение 14 ноября 1977 года Торстена Видлера и его убийство в тот же день или вскоре после. Уверен, что, как квалифицированному юристу, вам известны ваши права в рамках Основного Закона Федеративной Республики Германии.


ЭПИЛОГ


ГЛАВА 17

Февраль 2006 года: через шесть месяцев после первого убийства


Гамбург казался нереальным, как романтическая фантазия художника. Сильный снегопад застал власти врасплох, и потребовалось время, чтобы расчистить основные дороги и тротуары.

Затем снегопад прекратился, облака рассеялись, температура понизилась, и снежный покров, засыпавший крыши, парки и улицы, быстро застыл и теперь сверкал под ярким синим небом.

Дом престарелых, в котором жила фрау Поле, находился в Бармбеке, на дальнем конце города. Фабель созвонился с директором, фрау Амберг, и договорился о приезде.

— У фрау Поле некоторые проблемы с памятью, герр Фабель. Ей затруднительно вспомнить то, что было вчера, но она великолепно помнит то, что произошло десятилетия назад. Боюсь, это типично для формы старческой деменции, которой страдает фрау Поле. Ее очень легко расстроить, и меня беспокоит, что ваш визит выбьет ее из колеи.

Фабель объяснил, что у него хранятся вещи, давным-давно принадлежавшие ее пропавшему брату. Фрау Амберг вроде бы смягчилась, и они договорились о времени визита.

Фабель поехал в Бармбек на автобусе. Отчасти из-за погоды, а отчасти потому, что в последнее время будто искал предлог не ездить на своей машине. «БМВ» с откидным верхом шесть лет хорошо послужил ему, но с той ночи, когда три часа провел приклеенным к сиденью, пока саперы разряжали взрывное устройство, он больше не чувствовал себя в нем комфортно.

Сидя в автобусе и глядя, как мимо проплывает словно сошедший с открытки Гамбург, он размышлял о предстоящей встрече. Фабель и сам не понимал, почему для него оказалось так важно разыскать сестру Карла Хейманна и сообщить ей, что тело ее брата найдено. Ему почему-то всегда думалось, что она переживает из-за того, что не смогла похоронить брата, и, быть может, она обретет хоть какое-то утешение, получив возможность сходить на его могилу. Действительно, как утверждал Франк Грубер, правда — это то, что мы должны мертвым.

Фабеля по приезде встретила фрау Амберг и сопроводила в светлую комнату типа большой гостиной, с французским окном, выходящим в сад с фонтаном в центре. Под толстым скрипучим слоем снега очертания и сада, и фонтана лишь едва угадывались.

Фрау Поле сидела у окна в кресле с высокой спинкой. Фабелю было грустно видеть, насколько она энергична в свои восемьдесят восемь: ему казалось, такое поведение вызвано разрушением мозга. Дама нарядно оделась, и ему снова стало больно от мысли, что она, должно быть, специально выбрала все самое лучшее, поскольку у нее редко бывают гости. Когда Фабель подошел, она лучезарно ему улыбнулась. Ожидающе.

— Добрый день, фрау Поле. Меня зовут Йен Фабель. Я приехал поговорить о вашем брате Карле.

Фабель протянул старушке руку, и она схватила ее обеими руками.

— О, спасибо, что зашли, герр… — Фамилию Йена она уже забыла. — Я так рада, что вы приехали. Должно быть, вы устали, проделав столь долгий путь. Я так долго ждала новостей от Карла. Как он поживает? — Она рассмеялась. — Готова поспорить, он теперь говорит с ужасным американским акцентом. Передайте ему, когда увидите, что я ужасно на него рассержена. Уж и не припоминаю, когда он давал о себе знать в последний раз. Пожалуйста, присядьте и расскажите, как там Карл живет.

Сиделка принесла чай с печеньем, и фрау Поле продолжила рассказывать о том, что Карл постоянно твердил о своем намерении покинуть Германию и уехать в Америку до того, как нацисты призовут его в армию. Она всегда знала, что он воспользовался неразберихой после бомбежки, чтобы исчезнуть. Сбежать. Приехал ли Фабель из Америки, и все ли там у Карла хорошо?

Несмотря на переполнявшую Фабеля глубокую печаль, он улыбался, слушая фантазии старушки о том, что ее брат выжил и процветает в далекой заокеанской стране. Фантазии, поддерживавшие фрау Поле на протяжении шестидесяти лет. А теперь в ее угасающем мозгу эти фантазии превратились в твердую уверенность.

Фабель пятнадцать минут сидел и лгал старой женщине. Он придумал жизнь и семью, которые могли бы быть, но так и не состоялись. А когда он встал, чтобы откланяться, и увидел слезы на глазах фрау Поле, то понял, что это слезы горькой радости.

— До свидания, миссис Поле, — попрощался Фабель на английском и оставил ее у окна, выходящего на заснеженный сад.

Иногда правда — это совсем не то, что мы должны мертвым.


notes


Примечания


1


Даниэль Марк Кон-Бендит (р. 1945) — европейский политический деятель, лидер студенческих волнений во Франции в мае 1968 г., позднее — деятель французской и германской партий «зеленых». — Здесь и далее примеч. пер.


2


Йошка Фишер (1948) — немецкий политик из партии «зеленых»; в 1998–2005 гг. — министр иностранных дел Германии и вице-канцлер.


3


Афенфосмофобия — боязнь прикосновения.


4


«Обзорная площадка Хафенсити» (англ.).


5


Радио Северной Германии.


6


Имеется в виду ведомство уголовной полиции Германии. Занимается расследованием серьезных преступлений и координацией действий правоохранительных органов, работает в сотрудничестве с полицией земель Германии.


7


Имеется в виду Группа охраны границ-9, подразделение спецназа Федеральной полиции Германии.


8


«Фракция Красной армии» — немецкая леворадикальная террористическая организация городских партизан, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине и получившая в газетах прозвище «Группы Баадер-Майнхоф». Основана в 1968 г. Андреасом Баадером, Ульрикой Майнхоф и др. Названа в честь революционных армий России, Китая и Кубы. Ответственна за совершение 34 убийств, серии банковских налетов, взрывов военных и гражданских учреждений и покушений на высокопоставленных лиц.


9


«Социалистический коллектив пациентов» — экспериментальный психотерапевтический коллектив, созданный доктором Вольфгангом Губером. Основным принципом СКП была гуманная психиатрия. Основная концепция — психические заболевания у отдельного индивида развиваются из-за болезненного состояния общества в целом. Организация была закрыта по доносу коллег Губера.


10


«Революционные ячейки» — немецкая леворадикальная сетевая организация, действовавшая с 1970-х по 1990-е гг.


11


«Красная Зора» — немецкая леворадикальная феминистская организация, действовавшая совместно с революционными ячейками, однако больше внимания уделявшая борьбе с эксплуатацией женщин.


12


«Движение 2 июня» — немецкая леворадикальная партизанская организация. Возникла в начале 1970-х и самораспустилась 2 июня 1980 г., после чего большая часть членов присоединилась к «Фракции Красной армии», а меньшая продолжила самостоятельную деятельность.