Охотники за джихами
Константин Васильевич Иосифов








Кто они такие, эти охотники и эти джихи? Миша Капелюшников а Адгур Джикирба впервые задали себе этот вопрос, когда получили странное письмо, которое начиналось словами: «Если ты можешь видеть кончик собственного носа, умеешь хранить тайну и не боишься темноты…» и завершалось подписью: «Охотник за джихами». Много приключений порешили ребята, пока не нашли ответа на этот вопрос. Они побывали в таинственной пещере, обнаружили загадочный ребус на скале, выкопали непонятные четырехугольные сосуды с остатками морской соли по углам и человеческий череп в глиняном горшке. А в результате стали самыми настоящими учеными. Не верите? Прочтите этот правдивый рассказ — и вы убедитесь сами.






Константин Васильевич Иосифов

Охотники за джихами










«Ищи шпионов, Друг!»








Приготовившись влиться в море, горная речушка Псоу замедлила здесь свой бег и текла без плеска, без журчания. Далеко-далеко в горах смеялись и плакали шакалы, ухал на танцевальной площадке барабан, невидимые птицы переговаривались негромкими голосами о том, что вот-де пора лететь на север, там уж небось весна в разгаре.

Был тихий предвечерний час, когда дневные звуки прятались по норкам и щёлкам, известным только им одним, а вечерние ещё не пришли им на смену; час, когда миром владели весенние запахи. Казалось, всё сейчас затихнет и заснёт. Но вот раздались звонкие ребячьи голоса — и тишины как не бывало.

Если бы вы взяли на себя труд и незаметно, прячась за кусты ажины и эвкалипта, пробрались туда, откуда неслись эти голоса, то вы обнаружили бы, что разговор ведут два паренька. Три же остальных члена компании — совсем ещё маленькая девочка с пушистыми льняными волосами, огромная овчарка и коза в репьях — шли молча и никакого шума не производили.

Возможно, вы подумали бы: «Ну и крикуны! Уж не они ли высадили мне футбольным мячом окно вместе с рамой на прошлой неделе? И что смотрят родители!»

Но если вы принадлежите к числу тех славных людей, которые, прежде чем вынести окончательный приговор, готовы разобраться в человеке и к тому же верят, что у каждого, а тем более у ребят можно научиться многому хорошему, то вам, надо думать, захотелось бы узнать их имена, посмотреть, какие они и чем увлекаются. И тогда бы вы узнали, что одного зовут Мишей Капелюшниковым, а другого — Адгуром Джикирбой. И увидели бы, что у Миши волосы волнистые, светлые, а у Адгура — прямые и чёрные, у Миши глаза голубые, как южное море в безветренный день, а у Адгура — как то же самое море, но глубокой ночью, когда по нему бродят тревожные волны. И носы у них разные: у Адгура тонкий, прямой, с горбинкой, а у Миши одно название что нос. При виде небольшой загогулины, затерявшейся между двух его щёк, всякому невольно хотелось нажать на неё пальцем и спросить: «Хозяин дома?» Что же касается бровей, то о том, что росло над глазами Миши, даже говорить не хочется, ну, а у Адгура были такие чёрные и прямые брови, что девушки частенько мысленно примеривали их к своему лицу. Зато вот с отметками у Миши дело обстояло гораздо лучше, чем у Адгура. В его табеле всегда красовались одни пятёрки, в то время как в табеле у Адгура из ряда пятёрок нет-нет да и высовывали уродливые головы двойки, нацарапанные рукой выведенного из себя педагога.

Про сестру Миши Леночку, более известную среди ребячьего населения совхоза под именем Линючки или Липучки, многого не скажешь, и у Миши с Адгуром было одно мнение о ней — девчонка как девчонка, ничего особенного. Нос курносый, как и у брата, и больше всего на свете она любит совать этот курносый нос в дела, которые касаются её, а особенно в те, которые не касаются. Да что много говорить об этой пигалице, которую и терпят-то в мужском обществе только потому, что мама ругается, когда Миша не берёт её с собой! Впрочем, на этот раз была ещё одна причина, почему Линючка была с ребятами: коза Афродита, по своему глупому и противному обыкновению, опять сорвалась с привязи и забежала к самой реке Псоу. Поиски козы Афродиты взяли на себя Адгур и Миша, а вот доставка козы домой — это, как хотите, девчоночье дело.

Про Друга, или Дружка, вы бы сказали, пожалуй, так: «Прекрасный экземпляр восточно-европейской овчарки. Очень хороший экстерьер». Но сказать такое про Друга — это значит ничего не сказать. Мало ли овчарок с прекрасным экстерьером, а вот таких собак, как Друг, больше нет на всём белом свете. Таково было мнение Миши, Адгура и Леночки, и с этим мнением нельзя не считаться. Известно, что когда воют шакалы, то все собаки лают и неистовствуют. Один лишь Друг не лает, потому что считает ниже своего овчарочьего достоинства связываться с шакалами. Все собаки презирают и ненавидят кошек. Друг же любит и уважает Кляксу, и Кляксино потомство может сколько угодно бегать по его спине и играть его хвостом и ушами, а он будет лежать и улыбаться, как добрый человеческий дедушка. И ещё — разве другие собаки едят овощи? Друга же хлебом не корми, а дай погрызть огурец или арбузную корку. Или это оттого, что он родился и вырос в цитрусовом совхозе, где много не только лимонов и мандаринов, но и арбузов и огурцов?

Но если Друга с полным правом можно назвать положительным псом, то коза Афродита была самая отрицательная коза на свете, самая уродливая, самая упрямая, такая шкодливая и шелудивая, что и говорить о ней противно. Вот и сейчас, несмотря на то что каждый раз, как только она пыталась отклониться от своего пути, ей изрядно доставалось от Леночки хворостиной, она всё-таки умудрялась подцепить какой-нибудь особенно ценный саженец, как раз тот, который приказано было хранить пуще глаза.

Ребята гнали козу Афродиту домой, но не берегом моря, а длинным и неудобным путём — вдоль оросительного канала, где, того и гляди, налетишь на совхозного сторожа. И этот путь привлекал их отнюдь не своими красотами или, скажем, возможностью услыхать грозный окрик сторожа, а потом улепётывать во весь дух. Нет, тут дело обстояло гораздо сложнее.

Два дня назад Миша получил по почте таинственное письмо с адлерским штампом. В узком конверте с фиолетовой подкладочной лежал листки непонятной жёлтой бумаги. Неуклюжими печатными буквами на нём было написано: «Если ты можешь видеть кончик собственного носа, умеешь хранить тайну и не боишься темноты. Если ты честен, и хочешь разоблачить джихов, и у тебя есть собака, то приходи в субботу, в час, когда край солнца коснётся моря, в то самое место, где школьный огород выходит к каналу. Можешь взять с собой одного двуногого и одного четвероногого друга. Но помни: ты должен следить за кончиком собственного носа…» Подпись была совсем уж нелепая: «Охотник за джихами».

Прочитав письмо, и Адгур и Миша решили, что это скорее всего розыгрыш, хотя и не совсем обычный. Придёшь «в то самое место, где школьный огород выходит к каналу», «в час, когда край солнца коснётся моря», а с соседнего дерева посыплются на тебя опилки или выльется котелок холодной воды. Пока ты будешь отряхиваться, из канавы вылезут твои дружки и тебя же начнут высмеивать. Нет уж, спасибо!

Но, хотя Адгур и Миша твёрдо решили держаться подальше от этого опасного места, они, не сговариваясь, пошли вдоль канала именно потому, что он приведёт их к школьному огородному участку. Шагая, они взглядывали то на копчики своих носов, то на солнце, а ноги их сами собой замедляли ход, потому что солнце сегодня двигалось необычайно медленно и была опасность, что они придут на место слишком рано.

Они не говорили друг другу об этом, но прекрасно понимали, что сейчас коза Афродита и Линючка им не помеха, а скорее наоборот. Всегда можно будет сказать ребятам: «Так-то мы и поверили письму! Мы гнали козу Афродиту домой. Или, по-твоему, пусть коза поедает саженцы? Вот чудак человек!»

Друзья вели спор о том, за кем труднее охотиться — за медведем или за шпионом — и кто сильнее кого.

— И вовсе неправда, что медведь беззащитнее перед охотником! — говорил или, вернее, кричал Адгур. — Медведь как облапит тебя, так из тебя дух вон!

— А охотник его раньше из ружья пристрелит! — возражал Миша.

— А когти у медведя знаешь какие? Огромные, острые. Раз в Краснополянском заповеднике медведь егерю живот распорол.

— А у охотника кинжал! Он тоже может медведю брюхо распороть.

— А медведь… А медведь, он и задними и передними лапами работает.

— Зато медведь глупый, а охотник умный.

— Медведи знаешь какие умные!

— Так не умнее же шпиона? Небось в шпионы самых умных и хитрых берут. Представь — ты и шпион! Он умный, а ты ещё умнее! Он хитрый, а ты ещё хитрее! Он опытный, а ты ещё опытнее!

— А если шпион и хитрее и опытнее тебя? Тогда как? — спросил Адгур с ехидством.

— А я начну практиковаться с завтрашнего дня. Вот и буду опытнее его, когда вырасту.

— Где же ты шпионов столько наберёшь? Думаешь, специально для тебя пришлют? Поезжайте, мол, в цитрусовый совхоз, найдите там Мишу Капелюху. Пусть попрактикуется на вас.

— А сколько я книг про шпионов прочёл! Ого! Во-первых, шпион всегда с поднятым воротником ходит.

— И в жару тоже?

Миша ничего не ответил — зачем, если человек к каждому слову придирается. Он продолжал перечислять:

— Во-вторых, шпион смеётся очень редко. А если смеётся, то смех у него получается лающий, нечеловеческий. Шпион, он всегда старается одеться под кого-нибудь: под рабочего, или профессора, или колхозника, но обязательно что-нибудь напутает.

— Всё равно тебе не узнать настоящего шпиона.

— А я… А я… А мне Друг будет помогать. Я его выдрессирую на шпионов.

— Что ж, по-твоему, у шпионов особый запах, что ли?

— А ты думал! Сразу видно, что шпионских книг не читаешь. От шпиона всегда пахнет заграничным одеколоном. Друг, ко мне!

Друг подбежал к хозяину и, взяв его руку в пасть, слегка прикусил зубами в знак особой любви и преданности.

— Ищи шпионов! Ищи шпионов, Дружок! — скомандовал Миша.

Неизвестно, знал ли Друг слово «шпион», и если знал, то каком именно смысл вкладывал в это слово, и команду «ищи» он понимал прекрасно. Он тявкнул, навострил уши, оглянулся и побежал, описывая замысловатые круги. Поравнявшись с оросительным каналом, он, не раздумывая, плюхнулся прямо в воду и через минуту уже стоял, упёршись в насыпь передними лапами и оглядываясь на хозяина в ожидании дальнейших указаний.

Ребята подошли к Другу, выглянули из-за зарослей ажины и замерли. На другой стороне канала боком к ним сидел человек, и этот человек долбил отвёрткой бугорок, покрытый галькой и каменной крошкой. Подозрительно было всё — и то, что человек копал в такой необычный час, когда работы на полях уже кончились, и то, что он был один, и то, что он копал отвёрткой. К тому же у него была бородёнка, каких никто никогда не видывал, — кавычкой. А что, если Друг прав — это шпион? И в письме-то ведь говорилось об этом самом месте.

Как только мелькнула эта мысль, Миша бросился на землю, спрятался за насыпь и дёрнул приятеля за штанину, приглашая последовать своему примеру. Другу же он скомандовал:

— Лежать!

Конечно, при развёртывающейся операции Линючка была бы только обузой. И Миша прошипел ей:

— Изыди домой, сатана. Не мозоль глаза!

— А если я хочу?

— Подрасти ещё.

— Сам подрастай.

Спорить было бесполезно — уж такая она уродилась, что не поддавалась на уговоры. Пришлось прибегнуть к подкупу — обещать пять конфет. Линючка была всего-навсего девчонкой, и поэтому пять конфет соблазнили её больше, чем ловля шпиона. Она послушно погнала козу Афродиту домой, а ребята занялись подозрительным человеком.

Человек этот, поковыряв землю, вытащил из ямки какую-то непонятную штуку, осмотрел её со всех сторон, сунул её вместе с отвёрткой в офицерскую планшетку, поднялся на ноги, надломил у ближайшего дерева сучок, отмечая место, и обвёл глазами вокруг. На мгновение взор его задержался на ажине, за которой притаились ребята, и сейчас же по спинам их пробежал холодок — ещё одно доказательство, что они имеют дело с настоящим шпионом, сотовым убить человека не за понюх табаку, ибо когда на тебя смотрит простой человек, то холодку в спине появиться неоткуда. Глаз его не было видно, но, конечно же, они были стальными и холодными. Хорошо ещё, что хоть насыпь высокая! Шпион пошёл по тропинке к совхозу, беззаботно посвистывая, чтобы показать, что ему беспокоиться не о чем — обычный шпионский приём!

Ребята последовали за ним. На автобусной остановке они окончательно убедились, что это шпион, и притом не из очень опытных и умных.

Его выдавала одежда. Должно быть, он хотел походить на остальных людей, но всё перепутал и вырядился так, как никто никогда не одевался в здешних местах. На нём была тёмно-синяя, выцветшая на плечах и спине спецовочка, баскетбольные кеды, и зачем-то, ни к селу ни к городу, — галстук. Чтобы спецовочка имела рабочий вид, он закапал сё какими-то восковыми пятнышками. Или им там, в шпионской школе, сказали, что советские рабочие любят ходить в церковь? Чудаки!

И ещё: настоящий шпион, он никогда не станет расспрашивать людей в открытую. Он всегда ждёт, пока они сами проговорятся. А этот не успел плюхнуться на скамейку, как сейчас же начал задавать соседке свои шпионские вопросы: «А не собираются ли здесь копать котлованы под новые здания?», «А оросительные каналы здесь часто прокладывают?»

Скоро подошёл автобус. Из кабины его вылез водитель. Он подошёл к табачному киоску и начал шутливый разговор с продавщицей. Придерживая одной рукой сумку с деньгами, а другой волосы, прибежала толстая и очень добрая кондукторша, тётя Анюта, чтобы занять своё место в автобусе.

Шпион стал на ступеньку автобуса и нахально улыбнулся прямо в лицо ребятам.

— Едем, — одними губами прошептал Миша.

— Едем, — тоже одними губами ответил Адгур и бросился к автобусу.

— А деньги на билет? — забеспокоился Миша.

— Ничего! Со мной не пропадёшь!

В автобусе ребята пробрались вперёд. Чтобы усыпить подозрения незнакомца, они во все глаза смотрели в окно, а за ним следили только краешком глаза. И тут вдруг Миша почувствовал, как что-то влажное, холодное коснулось его руки. Так и есть — Друг!

Всем своим видом он говорил:

«Хоть ты и забыл про меня, твоего верного друга и раба, но я собака, и мне не положено обижаться. Я тебя одного не оставлю!»

— Домой, Дружок! Домой! — скомандовал Миша.

Но Друг вилял хвостом и не думал уходить.

Миша понимал — уж кто-кто, а Друг имеет полное право на преследование шпиона: ведь он же его обнаружил, а кроме того, без собаки преследование — не преследование. Но разве взрослым что втолкуешь? Они скажут, что это ребячья игра, и выставят Друга в два счёта из автобуса, а вместе с ним и тебя.

— Я кому сказал — домой! — крикнул Миша и для большей убедительности стукнул голой пяткой по полу.

Друг выбрался наружу и затрусил домой. Впрочем, через каждые три-четыре шага он оглядывался. На углу улицы он сел и высунул язык, полагая, должно быть, что здесь власть хозяина над ним кончается.

И вот, когда Миша и Адгур показывали знаками Другу, чтобы он поскорее отправлялся домой, послышался знакомый голос. Ребята оглянулись и сейчас же нырнули за спинки сидений. У входа в автобус стоял старший пионервожатый Арсен, а встречаться с Арсеном у них не было ни малейшего желания. Он обязательно спросит: «Вы куда? Или забыли, что сегодня пионерский сбор?» — а что за удовольствие прорабатывать двоечников, когда предстоит самое увлекательное дело на свете ловля шпиона?










Арсен в автобус не вошёл, и тогда Миша и Адгур высунули головы из-за сидений, а затем выглянули в окно. Рядом с Арсеном стояли парень и девушка, да такие необычные, что каждый проходящий обязательно взглядывал на них. На девушке была жёлтая юбка с огромными, величиной с арбуз, зелёными кругами и такая широкая и негнущаяся, что девушка не решалась опустить руки, чтобы не помять свою юбку, а держала их на весу, широко расставив локти. На лице девушки застыло надменно-презрительное выражение, так что при взгляде на неё каждому хотелось сказать: «Я больше не буду», и вытащить руки из карманов.










Парень же никак не мог устоять на месте. Длинные ноги его всё время пританцовывали, а руки вихлялись в разные стороны, как если бы они были прикреплены к туловищу не суставами и связками, а бечёвками и резинками, как у Леночкиной куклы Акульки. Когда вихлястый парень оказывался чересчур близко от девушки, она отступала в сторону, боясь, что он налетит на её необыкновенную юбку. На штанах парня спереди и сзади были налеплены карманы, причём на одном кармане изображалась парусная лодка, на другом — пальма, на третьем — очень симпатичная собачья морда, а на четвёртом — очень противная крокодилья. Что же касается шляпы, то можно ручаться, что никто никогда из совхозных ребят не видывал такой шляпы, разве что в картине из мексиканской жизни. Это было настоящее сомбреро! Под носом у парня темнели усики, чёрненькие, тоненькие — словно две гусеницы ползли навстречу друг другу с твёрдым намерением столкнуться лбами и, не столкнувшись, замерли на месте.










Все трое молчали.

Арсен никогда не был весёлым, не то что прежний пионервожатый, который только и знал, что шутил да смеялся.

На этот же раз Арсен казался особенно угрюмым и неприступным.

Но вот водитель помахал рукой табачной продавщице, одним рывком вскочил в кабину, закурил, ловким щелчком выбросил спичку в окно, заглянул в водительское зеркальце и стал поправлять чуб, а девушка взялась рукой за поручень, поставила ногу на ступеньку автобуса и замерла.

— Значит, так надо понимать — ты изменил делу Славного Войска Прохиндеева? — спросила она Арсена, не оборачиваясь.

— У меня же работа.

— Скажешь, и по воскресеньям тоже работа?

— Именно по воскресеньям и надо проводить пионерработу. Мы с ребятами в походы ходим, — сказал Арсен, не глядя на неё.

Это было чистейшее враньё: с тех пор, как Арсен стал старшим пионервожатым, никаких походов и вылазок не было.

— Ну зачем ты всё усложняешь? Скажи, зачем? А ещё хочешь, чтобы я тоже стала вожатой! — И девушка поставила вторую ногу на ступеньку.

— Это ты усложняешь, не я, — ответил Арсен, не поднимая головы.

— Правильно действуешь, Арсеня! — воскликнул вихлястый, хлопнув Арсена по плечу. — Топай дальше в этом направлении. Докажи Мэри, что у вожатого не может быть ни одного свободного часа. Расскажи про нравы своих огольцов, может, она скорее станет пионервожатой!

— Джо! Перестань паясничать! — прикрикнула девушка. — Это дело серьёзное.

— А я разве не серьёзно? Я тоню серьёзно… С кем ты, о великий мастер культуры? С прохиндеями или огольцами?

— Смотри, прохиндеи не прощают измены! — сказала девушка Арсену с угрозой в голосе.

Арсен ничего не ответил. И тогда девушка вскочила в автобус, а за ней — вихлястый.

Водитель щелчком послал вслед за спичкой ещё горящую папиросу, подмигнул табачной продавщице, дал сигнал, и тогда Арсен, не дожидаясь отправления, круто, по-военному, повернулся на каблуках и зашагал к школе, а автобус покатил по дороге в Адлер, громыхая и сотрясаясь во всех своих сочленениях.

— А ну, кавалеры, давайте получим билеты, — сказала тётя Анюта.

Миша сунул руку в карман, но ничего, кроме застарелой дырки, там не обнаружил. Уже румянец стал пробиваться у него на щеках и он стал чувствовать собственные уши, как тут вмешался Адгур:

— Брось ты по карманам шарить! Тётя Анюта нас и так провезёт. Правда, тётя Анюта?

— Правда-то правда… А только давайте получим билеты! — ответила тётя Анюта, обращаясь неизвестно к кому — к ребятам или к остальным пассажирам.

— Я же говорил, что со мной не пропадёшь! — сказал торжествующе Адгур. — Я кого хочешь без билета провезу. Хоть до Сухуми, хоть до Туапсе. Вот тётя Анюта подтвердит. Все кондукторши меня знают. И водители тоже.

— А контролёры тебя знают? — спросила тётя Анюта, не поворачивая головы.

— Да ты, тётя Анюта, не беспокойся! Разве я когда тебя подводил? Ты только отцу не говори.

— Обязательно скажу, — ответила тётя Анюта и стала спиной к ребятам.

Теперь уже можно было не сомневаться, что отцу Адгура она ничего не расскажет и насчёт билетов придираться не будет.

Тем временем человек с бородой-кавычкой продолжал свои расспросы: поинтересовался у соседей, куда идёт эта дорога, да где кончаются земли совхоза, да далеко ли отсюда абхазские селения, да кто больше строит — абхазы или русские. Такие вопросы мог задавать и шпион и не шпион. А вдруг они преследуют честного советского человека?..

И тут Миша вспомнил, что существует способ, которым можно сразу же определить шпиона.

— Купокуди куобкунюкухай кугокулокуву кушпикуокуна! — приказал он Адгуру на «ирокезском» языке.

Впрочем, не надо думать, что Миша и Адгур умудрились каким-то таинственным образом изучить язык этого почти вымершего индейского племени. Нет, и ещё раз нет! Просто однажды они обнаружили, что если разбивать слова на слоги и напихивать в них как можно больше частиц «ку», то тогда тебя поймёт человек посвящённый и не поймёт человек непосвящённый. Сделав это открытие, они назвали свой тарабарский язык ирокезским и в течение двух недель так рьяно тренировались, что теперь болтали на нём с невиданной быстротой.

Услыхав столь необычное предложение выяснить, пахнет ли голова шпиона по-заграничному, Адгур удивился так, что даже забыл про ирокезский язык.

— Зачем?

Щеголяя своим ирокезским произношением, Миша подробно объяснил, почему именно надо обнюхать шпиона: дело в том, что от настоящего шпиона всегда исходит тонкий запах заграничного одеколона, которым он смачивает щёки после бритья.

Адгур согласился. Вообще, в сегодняшнем преследовании шпиона он во всем подчинялся Мише, должно быть, потому, что Миша первым догадался, что перед ними был шпион. Ну, а кроме того, кто больше прочёл шпионских книг — Адгур или Миша? Конечно, Миша. А раз так, то он и должен руководить охотой за шпионом… Но легко сказать — обнюхать голову шпиона. А как это сделать, чтобы не спугнуть его?

К счастью, такой способ скоро нашёлся. Ребята наскребли по карманам медяшек в достаточном количестве, чтобы купить один билет до Адлера, и Адгур подошёл к тёте Анюте. Передавая деньги, монетку за монеткой, он понюхал шпиона в левое плечо.

— Кудокурокугой кузакупах? — крикнул Миша через весь автобус.

— Кудокурокугой.

— Кузакугракуничкуный?

— Куне кузнакую.

— Кунюкухай куекущо!

Адгур понюхал шпиона в правое плечо.

— Кузакугракуничкуный! — сказал Адгур, которому уже порядком надоело изображать из себя собаку-ищейку. С билетом в руке он вернулся к Мише.

И вот, когда ребята обсуждали на ирокезском языке, приклеена или не приклеена борода у шпиона, произошли два важных события. Едва автобус остановился, как вихлястый Джо выскочил через заднюю дверь и одновременно с ним, через переднюю, протиснулся контролёр — сухонький и очень сердитый человечек, не знакомый ни Мише, ни Адгуру. Первым, у кого он потребовал билет, был Миша. Миша стал шарить по карманам и даже сунул палец в карманную дыру, что было совсем уж нелепо, учитывая, что контролёр все равно не мог заглянуть к нему в карман и увидеть её. Миша уже оглядывался по сторонам, не зная, что говорить, что делать. Как всегда, на помощь пришёл Адгур. Он протянул билет контролёру:

— Вот его билет.

Миша посмотрел на друга вопросительно. Адгур же подмигнул: «Ничего, не беспокойся!» — и подобрался поближе к выходу.

Когда контролёр спросил билет у Адгура, Адгур не растерялся:

— Билет? А билет у мамы. Вон она стоит у задней двери! — И он показал головой на девушку в арбузовой юбке.

Пока контролёр проверял билеты у пассажиров, пока старая армянка, закутанная так, что даже смотреть на неё было жарко, развязывала зубами узелок на платке, доставая билет, пока контролёр доказывал какому-то пареньку все преимущества выплаты штрафа здесь, на месте, чем потом, в милиции, автобус добрался до Адлера.

— Ваши билеты! — строго сказал контролёр, обращаясь к девушке.

Та протянула свой билет.

— А за сына?

— Какого сына?!

— Эй, хлопец! Это, что ли, твоя мама? — спросил контролёр.

— Она самая, — ответил Адгур, опускаясь на подножку и берясь за поручни. Когда же автобус замедлил ход. Адгур крикнул:

— Купскуукупукусти кушпикуокуна! Приходи к летнему кино. Пуду ждать! — и спрыгнул на ходу.

— Ну, так как? Будем платить за сына? — деловито спросил контролер у девушки.

— Нет у меня сына! Он выдумал всё! — В голосе девушки слышались ужас и обида.

— Будем платить штраф на месте или в милиции? — И контролёр стал между девушкой и дверью.

— Мне же всего девятнадцать лет! — воскликнула девушка с негодованием.

— Да ты не расстраивайся, милая! — сказала тётя Анюта. — Это же наш Адгур. Он всегда в разные истории попадает. Мать не наплачется с ним. Джикирба ему фамилия. Это сын нашего водителя.

— Джикирба? Вы говорите, его фамилия Джикирба? — заволновался незнакомец. Он даже пододвинулся к тёте Анюте.

— Джикирба. А что?

— Он абхаз?

— Абхаз.

— А давно его семья поселилась в этих краях? Откуда они родом?

— А кто ж их знает. Спросите у его товарища. Вон он стоит.

— Фамилия твоего дружка Джикирба, да? — спросил незнакомец у Миши с таким видом, словно сам он не был иностранным агентом, а Миша его преследователем.

— Угу, — выдавил из себя Миша. Ему не хотелось сообщать шпиону даже этого.

— А давно его родные приехали сюда?

Известно, если какой-нибудь тип пристаёт к тебе с расспросами и ты хочешь проверить, не иностранный ли он агент, пошли его в какое-нибудь государственное учреждение. Если он шпион, он обязательно испугается. Вот почему Миша ответил:

— А вы сходите к директору школы. Он вам скажет.

Но незнакомец был не так прост, как казалось вначале. Он сделал вид, что готов пойти в школу.

— А в какой школе он учится?

— В самой обыкновенной. В школе цитрусового совхоза.

— В школе совхоза? И его фамилия Джикирба? — вдруг заинтересовалась девушка.

— Ну, так как? Будете платить штраф или нет? — спросил снова контролёр.

— Да ты что! — напустилась на него тётя Анюта. — Смотрите, люди добрые! А ведь он так ничего и не понял. Какая же она мать этому парнишке!

Контролёр посмотрел на смеющиеся лица пассажиров, поморгал глазами, сказал:

— Ничего тут смешного нет. Я же в их метрики не заглядывал, правда?

Но после этого происшествия билеты он проверял уже кое-как.

Скоро автобус остановился у Адлерского вокзала.

Когда все сошли, незнакомец спросил у надменной девушки:

— А занятный этот паренёк Джикирба, а?

— Слишком уж занятный! — пробурчала девушка.

Они пошли рядом. За ними — Миша.

— А вам не попадались здесь другие жители по фамилии Джикирба? — поинтересовался незнакомец.

— Хватит с меня одного Джикирбы!

Дальнейшего разговора Миша не слыхал. Незнакомец и девушка шли посреди шоссе, где не было никаких укрытий, и Мише волей-неволей пришлось ограничиться наблюдением с тротуара. С тротуара же ничего не было слышно.

За железнодорожным переездом незнакомец попрощался с девушкой и углубился в платановую аллейку, что вела к морю. Он шёл спокойно, уверенный, что за ним никто не следит. Но он ошибался. Прячась за каждый ствол, за каждый выступ, за ним следовал человек, и от внимательного взгляда этого человека не ускользало ни одно его движение.

Так они добрались до непонятного домика, который стоял у самого моря. Незнакомец нырнул в немудрёную калиточку и был таков.

По небу плыла луна, наседая на облака, как ледокол на льдины. По краю крыши одинокого домика крался чёрный кот, косясь лунным глазом на Мишу. Ухал и шуршал галькой морской прибой. Скользил по морю призрачный и бесшумный прожекторный луч. На сердце у Миши было нехорошо. Не зная, что делать, он потрогал щеколду калитки. Но вот в одном окне зажёгся свет, по стене промелькнула тень шпиона, и тогда Миша решился, он побежал к летнему кинотеатру. Шпион шпионом, а не следует забывать, что там его ждёт Адгур, а Адгур такой человек — с ним не пропадёшь. Он скажет, что надо делать дальше. К тому же он небось уже нашёл способ пробраться в кино.

Так оно и оказалось. Крадучись, Адгур подвёл Мишу к высокому забору, отодвинул в сторону доску, подтолкнул Мишу в образовавшееся отверстие, шагнул сам и задвинул доску.

С картиной ребятам повезло. Это была не какая-нибудь мура с поцелуями, а настоящая шпионская картина с драками, стрельбой и ножевыми ранами, и в ней рассказывалось, как один пионер разоблачил и задержал целую шайку иностранных агентов.

Просмотрев картину, ребята поняли: надо следить не только за человеком с бородой-кавычкой, но и за девушкой в арбузовой юбке и за вихлястым парнем. Всё в них подозрительно — и то, как они одеваются, и как разговаривают, и как ведут себя. К тому же девушка заинтересовалась фамилией Джикирба и заговорила со шпионом, лишь когда услыхала эту фамилию. Затем, почему она и шпион пошли не по тротуару, а посреди шоссе? А потому что, когда двум агентам нужно поговорить друг с другом о чём-нибудь секретном, они обязательно выбирают открытые и безлюдные места, чтобы никто не подслушал их.

Что же касается объяснения, почему они так ухватились за слово «Джикирба», то тут дело обстояло значительно сложнее, и ребята к единому мнению пришли лишь после длительных пререканий.

Миша придерживался той точки зрения, что шпионы получили задание во что бы то ни стало разыскать своего бывшего агента, по фамилии Джикирба, чтобы свести с ним счёты за то, что он перевоспитался и выдал их секреты.

Адгура такое объяснение никак не устраивало. Он заявил, что ни один человек с фамилией Джикирба не будет иностранным агентом, а поэтому, если Миша хочет, чтобы он, Адгур, выслеживал шпиона, то пусть Миша придумает что-нибудь другое.

Тогда совместными усилиями было создано новое толкование — дескать, человек с бородой-кавычкой и девушка с загранично-надменным выражением лица получили задание встретиться в цитрусовом совхозе, чтобы передать друг другу донесение, запрятанное в непромокаемую капсулу, которую в случае необходимости всегда можно проглотить. Они не знали друг друга, и паролем должно было служить слово «Джикирба». Девушка пришла на место встречи раньше времени. Не увидев никого, она закопала в землю капсулу и ушла. Немного погодя заявился шпион. Не дождавшись девушки, он выкопал капсулу и тоже ушёл. Случайно шпион и шпионка попали в один и тот же автобус. Они так и разошлись бы, не узнав ничего друг о друге и не поговорив, если бы не тётя Анюта. Она назвала Адгура «Джикирба». Шпион по глупости решил, что кондукторша произносит пароль. Он повторил слово «Джикирба». Этот обмен паролями услыхала девушка. Она поняла, что перед ней тот самый агент, с которым она должна была встретиться. Так они и познакомились.

Толкование, правда, получилось сложным, громоздким, и в нём не было места для вихлястого, но попробуйте как-нибудь иначе объяснить всю эту историю со словом «Джикирба»! И ещё — если всё с самого начала просто, ясно и понятно, то какая тут может быть охота за шпионом?

Пока же было ясно, что надо немедленно установить наблюдение за одиноким домиком на берегу моря, за человеком с бородой-кавычкой, за девушкой в арбузовой юбке, за парнем в сомбреро. Не мешало бы взять под подозрение и Арсена. Как-никак, а шпионы-то ведь пришли на автобусную остановку вместе с ним. Впрочем, возможно, он решил порвать с их организацией. Недаром же шпионка сказала ему: «Ты изменил делу Славного Войска Прохиндеева», а потом: «Смотри, прохиндеи не прощают измены». А кроме того, надо выяснить, кто такие эти прохиндеи. И таинственного «Охотника за джихами» тоже надо разоблачить. Что он хотел сказать словами: «Если ты честен и хочешь разоблачить джихов»? Может, джихи тоже какие-нибудь агенты? И при чём там кончик носа?.. Словом, жизнь поставила ряд вопросов, на которые надо было срочно ответить.




«А что делать бедному дезорганизатору и двоечнику?»


Установить слежку за шпионом на следующий день не удалось из-за сбора отряда.

На этот раз на сбор явились почти все ребята, потому что Зоя Николаевна сказала, что она сама будет на сборе и чтоб все обязательно пришли.

Зоя Николаевна вошла в класс минут за десять до начала и села на заднюю парту. Помолчав немного, она спросила у одной девочки, приготовила ли та уроки, а потом у одного мальчика, почему он опоздал вчера, снова помолчала и задала совсем уж нелепый вопрос:

— Вы любите море?

Чудачка! Как будто можно не любить море!

Ребята вежливо ответили на все эти вопросы и стали ожидать, что ещё скажет Зоя Николаевна. А она вздохнула, вытащила из портфеля книжку, раскрыла её, положила перед собой. Но, хотя она и сидела, склонив голову над книгой, глаза её не бегали по строчкам и пальцы не поворачивали страниц. Ей совестно было сидеть так вот, без дела, и молчать, а что ещё спросить, она не могла придумать. Вот она и стала читать. И вообще, на этот раз им досталась очень неудачная классная руководительница. На уроках то и дело ставит двойки, а на перемене даже поговорить попросту не умеет, а всё сидит в уголке учительской да читает, и краснеет, если заговоришь, — не понимает, что учительнице краснеть не полагается.

Скоро появился Арсен. Он вошёл большими шагами и поднял руку, чтобы установить тишину. Вид у него был самый неприступный, и всем стало ясно: сегодня предстоит не безобидная беседа, а здоровый нагоняй. Держись, двоечники!

Просто удивительно, как сильно меняются некоторые люди! В прошлом году Арсен был парень как парень. Когда он приезжал в совхоз с адлерской школьной футбольной командой, то играл правого нападающего, спорил наравне со всеми, и его можно было хлопнуть по плечу, как любого другого паренька. А теперь — куда там! Едва стал пионервожатым, а уж корчит из себя чуть ли не директора. А если назовёшь «Арсеном», то обязательно поправит: «Кому Арсен, а тебе Арсений Сергеевич!..» А какой он Арсений Сергеевич, если десятилетку только год назад окончил?

— Я собрал нас сегодня, — сказал Арсен, — чтобы обсудить двойку и недопустимое поведение пионера Джикирбы Адгура. Джикирба Адгур, встань, когда тебя обсуждают!

Голос Арсена звучал по-учительски — не ослушаешься. Адгур поднялся, смущённо улыбнулся, оглядел ребят, насупился.

— Объясни отряду, как ты стал двоечником и когда собираешься ликвидировать свою двойку по географии?

Адгур стоял, накручивая на палец правой руки рукав левой, а когда ловил на себе взгляд какого-нибудь приятеля, то морщил нос и подмаргивал.

— Ну? Отряд ждёт твоего ответа.

Адгур набрал было в грудь воздуха, чтобы выпалить первое, что взбредёт в голову, но Арсен перебил его:

— Расскажи, как ты схватил двойку по географии.

Адгур выпустил из груди воздух и ничего не ответил. Не скажешь же, что она получилась из-за шестигранного карандаша. Как-то на уроке Зои Николаевны Адгур стал вспоминать, как он ловил бычков в Псоу. Перед глазами его долго покачивался красно-синий поплавок, покачивался, покачивался, а потом исчез. И тут Адгур заснул, да так крепко, что клюнул носом в парту.

Конечно, Зоя Николаевна затянула своё: «Да ты дезорганизатор, да ты не уважаешь учителя, если спишь на уроке, да ты не любишь географию…» Пока Зоя Николаевна отчитывала Адгура, Адгур припомнил, что ещё в начале урока он уронил карандаш. Он нащупал ногой под партой карандаш и стал подтягивать его к себе, тут обнаружилось, что если катать по полу шестигранный карандаш, то получается препротивный звук.

Адгур так увлёкся этим занятием, что не заметил, как Зоя Николаевна замолчала и на щеках её стали наливаться красные пятна-помидорины. Зоя Николаевна наговорила тогда много жалких слов — вот, мол, она здесь недавно, и поэтому ребята с ней не считаются и нарочно хулиганят, чтобы сжить со света; что она всё расскажет директору Леониду Петровичу и завучу Вере Ивановне тоже всё расскажет. Потом она потребовала, чтобы Адгур вышел и показал на карте притоки Днепра.

Адгур прекрасно знал притоки Днепра, но он начал перечислять их не с севера, как положено, а с середины — с Псла. В другое бы время Зоя Николаевна не обратила на это никакого внимания, но на этот раз она влепила Адгуру двойку, потому что она совсем ещё неопытная учительница и воображает, что если она оставит какой-нибудь проступок без наказания, то её никто уважать не будет.

Мог ли после этого Адгур отвечать ей на пятёрку? Конечно, не мог. Такой уж у него характер: когда несправедливо нападают, то у него в сердце образуется упрямство и он молчит и ничего с собой поделать не может.

Точно так же получилось и сейчас. Чем больше хмурился и наседал Арсен, тем упорнее отмалчивался Адгур.

— Хорошо! — воскликнул Арсен. — Если Джикирба решил играть в молчанку, то я сообщу отряду о других его художествах. На днях Джикирба ехал в Адлер на автобусе. С ним был его закадычный друг и приятель Капелюшников Михаил. Капелюшников Михаил, был ты с ним?

— Был! — с гордостью заявил Миша.

Сейчас ему даже хотелось, чтобы и ему влетело от Арсена. Пусть ребята не воображают, что его милуют потому, что у него мама учительница, и к тому же завуч.

— Билет ты брал?

— Брал, — уже без всякого энтузиазма ответил Миша. Кому приятно сознаваться, что ты ехал с билетом, как какой-нибудь пай-мальчик, когда твой приятель так здорово разыграл и девушку, и контролёра, и всю публику.

— Джикирба ехал без билета?

— Так у него же отец работает шофёром! — пояснил Миша.

— А зачем твой Джикирба навязался в сыновья незнакомой девушке?

— Это чтобы его не оштрафовали. Откуда у него деньги на штраф?

— А что девушку могли оштрафовать, он об этом подумал? И она же совсем молодая, он об этом подумал?

— Некогда ему было рассматривать, молодая она или немолодая. И не виноват он вовсе, что она ваша знакомая, — с вызовом ответил Миша.

Арсен опешил. Он молчал и переводил глаза с Миши на Адгура и с Адгура на Мишу.

Смущение Арсена придало Мише храбрости.

— И ещё надо проверить, кто она такая? И прохиндеев тоже надо проверить! — сказал Миша.

Арсен вскочил, чтобы сказать что-то резкое, обругать Мишу за нахальный тон, но вдруг покраснел сильно-сильно, сел и ничего не сказал. Оказывается, и Арсен умеет краснеть. Вот здорово-то!

Все молчали, смотрели на Арсена, а он сидел, заслонив лицо рукой, и делал вид, что пишет в тетрадке, а сам краснел всё больше и больше.

Молчание прервал Алик-Архимед:

— В дисциплине Адгура виноваты мы все, — сказал он. — И больше всех Арсений Сергеевич.

Все притихли. Ну и ну! Сказать такое Арсену! Ведь он старший пионервожатый, а старший пионервожатый — это почти учитель, а учитель — это учитель. А кроме того, ведь все же знают, что Арсен сердится, когда его критикуют.

Увидев обращённые на себя взоры, Алик-Архимед встал, поправил пояс и заявил, что, возможно, Адгур и морочил голову пассажирам и контролёрам в автобусах, но что ему остаётся делать, если Арсений Сергеевич забыл про своих пионеров? Вот раньше, когда классным руководителем была Вера Ивановна, они всем классом ездили и на Рицу, и в Хостинский самшитовый заповедник. А теперь что? Походов нет, экскурсий нет. Ничего нет. Только и дел, что прорабатывать друг друга.

Своё выступление Алик-Архимед закончил призывом организовать научно-пещерное карстово-спелеологическое стационарное общество.

— Как так?

Вместо ответа Архимед достал из кармана шпаргалочку и прочитал вслух:

— «Карстово-спелеологический стационар».

— Что из этого?

— А вот что… — И Архимед прочитал дальше: — «Стационар — это всякое постоянное учреждение, относящееся к тому типу учреждение, которые могут быть и передвижными». Понятно?

— Нет, не понятно!

Алик Архимед достал ни другого кармана другую шпаргалочку и написал:

— «Карстовые явления — это своеобразные формы рельефа и гидрологический режим, свойственный местностям, сложенным растворимыми в воде трещиноватыми породами, и характеризующийся углублениями, провалами, пещерами, исчезающими реками, озёрами».

Ребята молчали, не зная, что сказать, что подумать. Помолчав немного, Архимед вытащил третью шпаргалочку:

— «Спелеология — это раздел физической географии, изучающий пещеры, историю их происхождения, строение и развитие в них органической жизни». Это я из энциклопедического словаря выписал! — с гордостью пояснил он, словно выписывание слов из энциклопедического словаря — дело, доступное очень немногим.

— Что это ты тут про трещиноватые породы распространяешься? — спросил Арсен с недоумением. Архимедовы цитаты так поразили его, что он даже забыл про неприятные вещи, которые ему только что наговорили.

— А потому, что в Адлере работает карстово-спелеологический стационар и этот стационар будет изучать пещеры.

— Ну и что?

— Привлекают учёные к своим работам школьников? Привлекают. Вот и пусть стационар привлекает нас. А то сами копают, а нам не дают. Организуем своё пещерное общество и будем им помогать. Выберем Мишу Капелюшникова в председатели. Он поедет в стационар.

— Правильно! — завопил Адгур. — Мишу в председатели! А я буду разведчиком. А Алик-Архимед…

— Нет уж! — ответил решительно Арсен. — Насчёт общества мы ещё подумаем. А вот Джикирбу Адгура мы не примем, это уж точно. Двоечникам и дезорганизаторам не место в научном обществе. Так что Джикирба может не волноваться.

— А я и не волнуюсь! — очень спокойно ответил Адгур. — Я и без вашего общества как-нибудь проживу. — Он встал, хлопнул крышкой парты, чтобы придать больше значения своим словам, и не торопясь вышел.

Очутившись на улице, он припустил бегом к морю, потому что только быстрый бег да море могли его сейчас успокоить. Он долго лежал на берегу, размышляя о своей печальной судьбе… И почему это так получается? Все ребята как ребята, а он обязательно влипнет в какую-нибудь историю. Он же не виноват, что все эти проделки так и лезут из него, хочет он этого или не хочет.

Ребята погалдели, погалдели и выбрали в председатели научно-пещерно-спелеологического стационарного общества Мишу Капелюшникова и, выбрав, поручили ему и Алику-Архимеду связаться с учёными.

Миша возвращался домой вместе с Аликом-Архимедом. Алик говорил ему что-то такое скучное про словари — толковые, энциклопедические, иностранные и орфографические, — а Миша думал о том, что, пожалуй, Арсен недаром смутился и покраснел, когда Миша спросил его насчёт девушки и прохиндеев. И не стал Арсен отвечать, кто они такие. Это тоже, конечно, не случайно.

Миша не стал делиться своими подозрениями с Архимедом, но чутьё охотника за шпионами подсказывало ему — здесь что-то нечисто… Словом, судя по всему, у них с Адгуром забот будет полон рот.




«А борода-то настоящая!»


Разгоняя цепочку гусей, шагавших куда-то по своим важным гусиным делам, автобус лихо развернулся, завизжал тормозами и остановился. Из него выпрыгнули Алик-Архимед и Миша. Миша задержался было на минутку, чтобы посмотреть, как гуси снова строятся в свой походный порядок, но Алик толкнул его в спину и сказал:

— Посмотрел, и хватит! Давай принимай председательский вид. Тут недалеко.

Алик-Архимед уверенно зашагал по шоссе. Миша — за ним. За железнодорожным переездом Алик свернул в аллейку, ту самую платановую аллейку, по которой несколько дней назад Миша выслеживал человека с бородой-кавычкой. Сердце Миши тревожно забилось, и ноги сами собой перешли на бесшумный шаг следопыта. Уж не находится ли стационар в том самом доме, куда зашёл шпион? Вот здорово-то! Скорее всего, шпион пробрался под видом учёного в стационар и вот теперь ходит всюду и собирает сведения. Но ничего! Найдутся и в совхозе цитрусовых культур люди, которые разоблачат его! Жаль, что Адгура не приняли в пещерное общество. Впрочем, можно будет разделить обязанности — Адгур будет следить за шпионом на улице. Ну, а на себя придётся взять стационар. Держись, шпион! Скоро выясним, крепко приклеена у тебя борода или нет.

Ребята взобрались на шаткое и скрипучее крыльцо. Алик постучал в дверь, постучал уверенно, деловито, как стучат почтальоны и домоуправы. Оно и понятно. Ведь это пришли представители одного научного общества к представителям другого научного общества с предложением сотрудничать. Тут уж робеть нечего!

Дверь распахнулась. Хотя Миша и был готов к тому, что их встретит незнакомец, но, когда тот показался в пролёте двери, Миша невольно отступил за спину Алика. Незнакомец сразу же узнал его.

— А-а! Кумикуша! Решил навестить стационар? Много ли кушпикуокунов выследил?










Если бы можно было, топнув ногой по полу, провалиться в тартарары, то Миша, не задумываясь, топнул бы ногой и провалился в тартарары, даже если бы пришлось остаться в этом страшном и непонятном месте до конца дней своих. Но в наше время стучи не стучи ногой по полу, в лучшем случае проломишь доски и окажешься под крыльцом, где обычно хозяева прячут лопаты и грабли, а кошки поедают ворованных голубей.

Миша хотел было бежать, но ноги приросли к крыльцу, хотел было открыть рот, чтобы сказать хоть слово, но все слова куда-то запропастились. Молчал и Алик-Архимед, видимо стараясь понять, на каком это языке обращается учёный к председателю их пещерного общества.

— Ну что ж, давай знакомиться. Ты — Миша. А я — Павел Павлович. Только ребята почему-то всегда зовут меня Пал Палычем.

— Павел Павлович, а что значит «Кумикуша»? — спросил Алик. — Это на каком языке?

— Это?.. Это на эскимосском. Случайно Миша и я знаем несколько эскимосских слов. Правда, Миша?

— Нет, это на ирокезском, — ответил Миша и хихикнул.

Он прямо взглянул и глаза Пал Палычу и в ответ получил такой же прямой и честный взгляд. На него смотрели задорные, насмешливые глаза, и они были очень добрые. Миша улыбнулся. Просто смешно подумать, что там, около канала, от одного взгляда этого человека у него по спине пробежал холодок.

— А как зовут твоего приятеля? — спросил учёный.

— Аликом. И ещё Архимедом, — ответил Миша. — Но не подумайте, что Архимед его фамилия. Это мы прозвали его так. За электричество и словари.

— И за фотографию! — добавил Алик-Архимед.

— О! Это очень веские соображения… Ну, и вы, конечно, пришли сюда, чтобы участвовать в раскопках? — спросил Пал Палыч.

— Откуда вы знаете? — удивился Архимед.

— Я же геолог и археолог. Геологи сквозь землю видят, а археологи — сквозь толщу времён. Вот я и знаю.

— Археологи про древних людей всё знают. А мы теперешние, советские, живые, — запротестовал Алик-Архимед.

— Тогда поясню. В какой бы город я ни приехал, где бы я ни начал раскопки, ко мне обязательно приходят исследователя с пионерскими галстуками и предлагают свои услуги. Где и как они узнают о наших работах — сие для меня загадка. Вы, например, как узнали?

— А из письма, — ответил Алик-Архимед.

— Из письма?! — Миша даже привскочил. — Какого письма?

— Обыкновенного… Вот… — И Архимед вытащил из кармана смятую бумажку и протянул её Мише.

Это был длинный конверт с фиолетовой подкладкой. В конверте лежал листик жёлтой бумаги с выпуклыми линейками, и на листике было написано неуклюжими печатными буквами: «Если ты хочешь прославить свой пионерский отряд и школу и до сих пор не знаешь, что такое «карст», «спелеология» и «джихи», то ищи в Адлере Стационар Академии Наук.

Охотник за джихами».

— Так кто же этот «Охотник за джихами»? Он и нам с Адгуром письмо прислал! — воскликнул Миша.

— Какое письмо?

— А вроде твоего. Чтобы мы к школьному огороду пришли. Может, это Арсен?

— Скажешь тоже!.. Очень ему нужно посылать письма!

— Может, моя мама?

— Факт — твоя мама! Больше некому.

— Тогда было бы «Охотница за джихами». А тут «Охотник». Да и зачем писать маме? Что, она мне и так сказать не может?

— А чтоб заинтересовать. Почитай книги — все учителя рассылают таинственные письма, чтобы заинтересовать.

— О каком письме идёт речь, если не секрет? — спросил Пал Палыч.

Миша протянул ему конверт с письмом.

Прочитав Архимедово письмо, Пал Палыч расспросил у ребят о нём, а потом сказал:

— Вот это загадка так загадка! Раньше-то я думал, что, только изучая прошлое, сталкиваешься с мудрёными задачами. И вы не знаете, кто этот «Охотник»? А кто такие «джихи», вы тоже не знаете?

— Нет, не знаем.

— А почему Адгур Джикирба не пришёл сегодня? Разве он не интересуется раскопками?

— Интересовался бы, да у него двойка по географии, — пояснил Алик-Архимед. — А двоечников мы не принимаем в наше общество.

— О, да у вас дело поставлено на серьёзную ногу!

— Факт — на серьёзную. У нас научно-пещерное общество.

— Замечательно! Выходит, мы с вами коллеги. А раз так, то что же нам мешает координировать наши усилия? Совместно мы сделаем такие открытия! Они, возможно, и не удивят человечество, но зато позволят прочесть туманные письмена в огромной и очень интересной книге — книге прошлого. Нам как раз нужны хорошие помощники. Но пройдёмте в камералку. Для начала я познакомлю вас с результатами нашей пещерной деятельности.

Камералка оказалась самой обыкновенной комнатой и называлась так только потому, что в ней проводились камеральные работы — классификация и обработка находок, составление планов и чертежей. Так, по крайней мере, объяснил Пал Палыч.

Камералка была запалена всякими предметами. В одном углу лежали лопаты, кирки, ломы, фонари, и другом стояли ящики с камнями и черепками, и третьем находился стенд с запылёнными папками и тетрадями, а в четвёртом прислонилась к стене огромная мраморная плита с выпуклым орнаментом. Эту плиту нашли недалеко от Адлера, в месте, где в VI веке до нашей эры стоял древнегреческий храм. Там же были найдены маленькие серебряные бусы-колокольчики. Древние модницы носили их, и они мелодично звенели при каждом шаге.

Потом Пал Палыч показал ребятам каменные диски с отверстиями посредине. Ребята решили, что это огромные пуговицы. Но нет. Это были пряслицы, которые надевались на веретена, чтобы веретена лучше вращались. Значит, обитатели Воронцовской пещеры, где были найдены эти пряслицы, знали ткачество.

Тут были и каменные мотыги для обработки земли, и скребки для очистки звериных шкур от мездры, и кремнёвые ножи и топоры. Они пролежали в земле много-много тысяч лет и покрылись слоем патины — этаким налётом времени, который не ототрёшь никакой щёткой, не подделаешь никакой краской, никаким реактивом. Учёные знают: если на кремнёвом орудии есть молочно-белый налёт патины — значит, оно не подделано.

Почти все находки были археологические. Но это не значит, что стационар занимается только археологией. Нет, в задачу стационара входит, главным образом, изучение карста.

Кто не знает горы Ахун со смотровой башней на самой вершине?

Стоит Ахун недалеко от Мацесты, и каждый день сотни курортников поднимаются на вершину его, чтобы полюбоваться на море и горы. Миллионы кубометров дождевой и снеговой воды принимает на себя Ахун, но ни одна река не берёт начала на его склонах. Многочисленные трещины улавливают воду и уводят. Но куда? Весьма возможно, что внутри Ахуна есть огромная карстовая полость, промытая водой, со своим озером и подземными реками.

Прежде чем приступить к строительству гидростанций, элеваторов или каналов, наши геологи досконально изучают местный карст. Но ведь, помимо местного карста, надо ещё знать общие законы, а главное — скорость образования и развития пещер, провалов, трещин. Многое уже известно науке, но многое ещё не познано, многое ещё предстоит изучить. И это изучение не так просто.

Нужна специальная лаборатория, в которой можно было бы наблюдать в естественных условиях карстовые процессы. Но ведь такую лабораторию не построишь, да и зачем её строить, если есть замечательная пещера — Воронцовская? Во-первых, она многоярусная и промыта в отложениях многих геологических эпох. Затем, она одна из самых крупных в Союзе пещер и тянется на много километров под землёй. К тому же, её почти не знают курортники и туристы, а ведь они известные расхитители сталактитов. Наконец, в здешних местах выпадает много осадков, а следовательно, все процессы в этой пещере проходят быстрее, чем в пещерах, расположенных в более сухих районах, потому что вода — это та сила, которая образует карстовые полости. Вот почему в качестве лаборатории выбрали именно Воронцовскую пещеру.

— Пал Палыч, а в Воронцовской пещере заблудиться можно? — спросил Миша.

Возможность поймать живого шпиона интересовала его уже меньше, чем перспектива заблудиться в хорошей пещере.

— Именно потому, что в Воронцовке можно заблудиться, мы с вами попадём в неё не скоро, лишь когда все опасные места будут огорожены. Но в Казачебродские пещеры мы отправимся дней через пять. Они не такие большие и к тому же основательно закопчены факелами туристов и исписаны курортниками. Но и там есть места, где ещё не ступала нога цивилизованного человека… Впрочем, не согласится ли ваше уважаемое пещерное общество помочь мне в другом?

— В чём? — без всякого энтузиазма спросил Миша, думая о том, что сейчас их попросят подмести в камералке пол или стереть пыль с папок.

— Будете охотиться со мной за джихами?

— Охотиться?! За джихами?! — взвизгнул Миша.

— Ну да, за джихами. А что?

— А джихи… Они… они кто такие?

— Разбойники — вот кто! — А Пал Палыч сделал разбойничьи глаза.

— И мы их искать будем?

— Будем.

— Разбойников надо в пещерах искать. Разбойники всегда в пещерах водятся, — тоном специалиста по разбойникам заметил Архимед.

— А где именно мы с вами будем искать джихов и кто такие джихи — об этом я доложу вашему уважаемому научно-пещерному обществу позднее, на заседании. Сейчас же — никаких вопросов! — сказал Пал Палыч и встал, показывая, что разговор окончен.

Встали и ребята.

— А про Адгура Джикирбу вы всё время спрашивали потому, что думали — он разбойник, да? — поинтересовался Миша.

— В том, что твой Адгур Джикирба — разбойник, я убедился ещё в автобусе. Ну, а теперь марш домой! — И Пал Палыч повернул Мишу лицом к ступенькам и подтолкнул ладонью в затылок, а Архимеду натянул кепку на самый нос, из чего ребята поняли — с ним будет очень и очень просто и хорошо.

Всю дорогу Миша улыбался своим мыслям и думал о Пал Палыче, о пещерах, о таинственных джихах-разбойниках, которых они будут разыскивать. Но, чем дальше он отъезжал от домика на берегу моря, тем чаще появлялась чёрная и неприятная мысль: «А вдруг Пал Палыч всё-таки агент иностранной державы и прислан сюда, чтобы сеять недоверие и подозрения среди советских людей? А что, разве так не бывает? Ещё как бывает. И неспроста он так интересуется Джикирбой. И неспроста кто-то написал письмо, нет, неспроста!..»




«А я к бабушке Минако поеду!»


Миша, Адгур и Леночка сидели на крыльце и готовились к завтрашнему походу.

Миша расположился на верхней ступеньке. Вокруг него в беспорядке лежали предметы походного снаряжения: саперная лопатка, перочинный нож, алюминиевый котелок, электрический фонарь, который не горел из-за отсутствия батарейки, две стеариновые свечи, взятые потому, что фонарь не горел, верёвка, войлочная шляпа и многое другое. В левой руке Миша держал лямку от рюкзака, а в правой — иглу. Но он не шил, потому что очень трудно шить, когда ты доказываешь что-нибудь приятелю, а приятель тебя никак не хочет понять.

Ступенькой ниже сидел Адгур. Он пришёл в гости к другу и, увидев походные богатства, от которых дрогнуло бы сердце любого паренька, если в нём, в этом самом сердце, есть хотя бы капля любви к приключениям и открытиям новых земель, понял, что больше всего на белом свете ему хочется поехать на раскопки в Казачебродскую пещеру.

Рядом с Мишей сидела Леночка, а на нижней ступеньке лежал Друг. Он положил голову на передние лапы и переводил глаза с одного говорившего на другого. Весь вид его показывал, что если бы этот пёс умел объясняться по-человечески, то он высказал бы пару-другую мыслей, которые сразу же положили бы конец всем спорам.

Как всегда, Миша и Адгур пререкались.

— Так, по-твоему, лягушек по канавам бить интереснее, чем джихов искать, да? А ты подумал о своём кругозоре? Ты знаешь, как археология расширяет кругозор? Ого как! — говорил Миша.

Дело в том, что теперь, когда предстоят походы и экспедиции под его, Мишиным, руководством, лучший друг Адгур отказывается вступить в общество. Ясно, что у Миши, как председателя, были все основания быть недовольным. Ну что стоит ему приналечь на географию и ликвидировать двойку?

— Подумаешь — археология, кругозор, джихи… Да я и без твоего кругозора проживу! — отвечал Адгур, и в голосе его было столько презрения к кругозору, джихам и археологии, что этого презрения хватило бы, чтобы оскорбить всех археологов и краеведов мира.

Однако Адгур вовсе не испытывал презрения ни к тем, ни к другим. Конечно, он мог бы ликвидировать двойку по географии — ну, а дальше что? Арсен же заявил, что дезорганизаторы тоже могут не беспокоиться — их, дезорганизаторов, не примут в общество. А попробуй перестань дезорганизовать? Кроме того, уж если тебя считают дезорганизатором и хулиганом, то исправляйся ты или не исправляйся, а тебя так и будут считать дезорганизатором и хулиганом до гробовой доски… Вот почему Адгур отзывался с презрением о джихах, кругозоре и археологии.

— А кто такие джигиты были?.. Вот и не знаешь.

— Подумаешь! Да это я ещё в первом классе знал. Джигит — это тот, кто хорошо на лошади скачет. Джигит, он на всём скаку пятак с земли поднимает. Джигит, он свесится вниз головой с лошади и на гармошке играет. Чтобы это знать, можно и не ходить в твоё археологическое общество. Взял за двадцать пять копеек билет в кино — вот и вся недолга.

— Это-то всякий дурень знает. А ты научное объяснение дай. Откуда джигиты ваялись? Ага, не знаешь!

— Очень мне нужно твоё объяснение!

— А ты только послушай! Пятьсот лет до нашей эры здесь, в районе Адлера, жили джихи. Они были разбойниками. Так, по крайней мере, говорят легенды… Ограбят они своих горных соседей и спрячут награбленное добро в лесу, у своих сочинских соседей. А потом ограбят сочинцев — ну, то племя, которое жило там, где теперь Сочи находится, — ограбят и спрячут добро на землях горных соседей. Позднее потомков джихов стали знать джигетами, или джигитами. А название «джигит» перенесли на разбойников и на всех отважных наездников. Это нам Пал Палыч на заседании объяснил. Он говорит, ещё Страбон упоминал о джихах… Да ты небось даже не знаешь, кто такой Страбон. Куда тебе! Его же за двадцать пять копеек в кино не показывают.

— Ну и не знаю… И не хочу знать!

— А он географом был. Древнегреческим.

— Слушай, а эти, как их, джихи… Они что, настоящими разбойниками были, да? И клады закапывали?

— Ну да, разбойниками. Понимаешь, тогда каждое племя имело своё собственное ремесло. Одни ткали и назывались ткачами. Другие обжигали посуду и назывались гончарами. Джихи же разбойничали и назывались джихами. Выходит, джих, или джигит, — это разбойник. Здорово, верно? Это я сам придумал.

— А куда делись эти твои джихи?

— А это мы и будем выяснять. Вот, к примеру, кто твои предки?

— Мои предки? Папа и мама. Ну, ещё бабушка Минако. А что?

— Да нет… Ну кто они — русские, украинцы? Или, может, малайцы?

— Абхазы. А что?

— А то, что предками абхазов, возможно, были джихи… Теперь понимаешь, почему из тебя такой разбойник получился? Настоящий джигит! И фамилия у тебя разбойничья — Джикирба! Вот почему наука так интересуется тобой.

— Какой же я джигит, если даже верхом ездить не умею?

— Ничего, научишься, — успокоил его Миша.

Адгур помолчал немного, пытаясь решить, должен ли человек учиться верховой езде, если предки его были джигитами, или не должен, и, не решив ничего, спросил:

— А мы клады искать будем?

— Ага — «мы»! Значит, согласился?

— Кто? Я?

— Ну да, ты!

Адгур был готов сказать: «Чего уж там… Давай записывай в своё пещерное общество», — но тут вмешалась Липучка, которая каким-то образом умудрилась промолчать всё это время.

— А насчёт двойки ты не беспокойся. Мы уговорим Арсена. Правда, Миша, уговорим?

Эти слова испортили всё дело… Девчонка, мелюзга, будет хлопотать за него перед Арсеном! Говорить о его двойке. Давать торжественное обещание, что он исправится! Нет! Что угодно, только не это. И Адгур ответил решительно:

— Очень нужен мне ваш кружок! Просто я еду в Казачий Брод. Я там никогда не был. А у меня там… У меня там бабушка живёт. Вот!

— Бабушка? Что же ты молчал до сих пор? — с подозрением спросил Миша.

— А зачем было говорить?

— А ты не врёшь про бабку-то?

— Вот ещё — врёшь! Да если хочешь, она очень хорошая бабушка. Всегда меня алычовым вареньем угощает. И абхазские сказки рассказывает. Её бабушкой Минако зовут. — Адгур знал по собственному опыту, что, если ты хочешь, чтобы тебе поверили, не жалей ни красок, ни подробностей. Чтобы не утруждать фантазии понапрасну, он валом приписывал выдуманной казачебродской бабушке все качества бабушки Минако из посёлка Псоу.

Конечно, Мише было теперь уже совершенно ясно, что у Адгура никакой бабушки в Казачьем Броду нет — то он говорит, что никогда там не был, то вдруг выясняется, что он чуть ли не каждую неделю ездит туда алычовое варенье есть и абхазские сказки слушать. К тому же не бывает так, чтобы у человека было сразу две бабушки с одинаковым именем. Но Миша сделал вид, что поверил Адгуру. Ему и самому приходилось завираться, и он прекрасно понимал, как неприятно бывает, когда тебя разоблачают. Гораздо спокойнее, когда делают вид, что верят.

— Хорошо. Так и скажем Арсену: «Адгур хочет поехать в гости». А там видно будет.

— А если твоего пещерного учёного спросить?

— Скажешь тоже! Пал Палыч, он — как это? — спе-ле-олог! А ты к нему с бабкой. Тоже мне внучек нашёлся. Нет, видно, придётся тебе, брат Адгур, на поклон к Арсену идти.

— А вы прохиндейку Мэри попросите. Арсен её послушает, — вмешалась Леночка.

Миша даже вздрогнул — вот кто всё знает! Вот у кого надо расспросить про прохиндеев!

Если бы Миша был любопытной девчонкой, то он тут же, не сходя с места, попросил бы рассказать про эту таинственную прохиндейку Мэри. И кто она такая? И почему Арсен послушает её? И почему она прохиндейка? И что такое прохиндейка?.. Но Миша был мальчишкой, а мальчишкам не пристало задавать любопытные вопросы. И он сказал сердито:

— Сколько раз тебе говорили и мама и я! Не употребляй слов, которых не понимаешь. И не такой человек Арсен, чтобы слушать всяких прохиндеев. Сама ты прохиндейка после этого!

— А всё-таки Арсен её послушает.

— Почему?

— Он в неё влюблён по самые по ушки.

— Ну, вот что! Хватит тебе тут про ушки болтать. Мала ещё!.. А как она к нему относится?

— Она с ним не водилась, а теперь опять водится.

— «Водится — не водится»!.. А что такое «прохиндей», вот и не знаешь.

— А вот и знаю… «Прохиндей» — это тот, кто вокруг пальца обводит. У Жорки есть тётка. Как он выпросит чего вкусненького, так она: «Ну и прохиндей же ты у меня! Опять тётку вокруг пальца обвёл…» Вот они и назвали себя прохиндеями.

— Надоела ты со всякими жорками да прохиндеями… А какой-такой Жорка небось и сама не знаешь.

— А простой — Жорка из Красной Поляны. Только его здесь все прохиндеем Джо зовут. Он приехал сюда загорать. У них там, в Красной Поляне, моря нет. И солнышко за горами целый день прячется. А в Адлере у него дядя. Вот Джо и загорает.

— Врёшь ты всё!

— А ты зачем спрашиваешь? Если хочешь знать, прохиндеи завтра с нами в поход пойдут.

— Ну, вот что! Хватит! — прикрикнул Миша. — Я председатель, и я ничего не знаю! А она, видите ли, знает. А потом, как это «с нами»? С кем это «с нами»? Уж не думаешь ли ты, что поедешь в пещеры? Наше общество не для таких малявок, как ты!

— А я всё-таки поеду! И в ваше общество вступлю. Думаешь, если ты председатель, так не нельзя? — сказала Леночка упрямо, но на всякий случай привстала, потому что знала по собственному опыту, довольно горькому порой, что в подобных случаях лучше держаться подальше от брата.

— Нет, не поедешь! — сказал зловещим шёпотом Миша. Движение сестры напомнило ему, что сейчас самый раз запустить в неё чем-нибудь не очень твёрдым. Он уже начал шарить рукой вокруг, ища войлочную шляпу. — А если ты воображаешь, что мама станет хлопотать за тебя, то не рассчитывай. Мама за меня не хлопочет, а за тебя и подавно!

— А я и без мамы вступлю!

Но Миша не стал спорить. Если станешь спорить а этой девчонкой, то она, чего доброго, поставит на своём. А иметь в пещерном обществе сестру ему вовсе не хотелось, хотя бы потому, что все будут говорить, что вот, мол, у неё мать завуч, а брат председатель, поэтому, дескать, её и приняли. Кроме того, допусти одну, и полезут всякие пигалицы. А что за удовольствие быть председателем девчачьего общества? Да его ребята засмеют до смерти!

Вот почему Миша спорить не стал, а лениво, стараясь не попасть, запустил в сестру никуда не годной батарейкой от электрического фонаря и сказал миролюбиво:

— Ладно уж… Иди играй в свои куклы.

— Сам играй в куклы. А я в пещеры пойду!

— Подрасти сначала…

— А может, мне спросить Пал Палыча, а? — вмешался Адгур. — Может, он возьмёт?

— Всё равно без разрешения Арсена нельзя, — председательским тоном сказал Миша. — Ну и моего, конечно. Я-то возражать не буду. А вот на поклон к Арсену тебе всё-таки идти.

— Да понимаешь, двойка у меня.

— Так ты же к бабушке едешь. Какая же тут двойка?

— И то верно… Только с Арсеном поговори ты.

Пришлось Мише седлать велосипед и ехать в Адлер.

Арсен оказался дома. На скамеечке, у летней кирпичной печки, сидела, неестественно выпрямившись, чтобы не помять свою юбку, прохиндейка Мэри. Увидев её, Миша опустил руку, поднятую было, чтобы открыть щеколду, и сделал шаг назад. Но Арсен заметил его.

— По какому делу? — спросил он, подходя к калитке.

— Можно Адгур Джикирба поедет с нами? — спросил Миша шёпотом, чтобы не слыхала девушка.

— А почему твой Джикирба сам не пришёл, а тебя прислал адвокатом? — спросил Арсен громко и сердито, как будто перед ним был не Миша, а тот самый Джикирба, который прибегает к помощи адвокатов, когда надо действовать самому.

— А я как председатель!

— Ага, как председатель… А известно ли тебе, председатель, что твой Адгур совсем отбился от рук? Его пора из пионеров исключать, а ты хлопочешь за него.

— А он перевоспитается в обществе.

— Как бы не так! Ты слыхал, какую штуку он выкинул на днях?

— Какую? — заинтересовался Миша.

Адгур выкидывал на своём веку превеликое множество всяких штук, и, какую именно имел в виду Арсену было неизвестно.

Чтобы не подвести приятеля, Миша ответил вопросом на вопрос:

— А ты разве не знаешь про дохлую гадюку? Он где-то достал её и повесил на эвкалиптовой ветке. А под веткой проезжал грузовик. В грузовике стояла девушка в сарафане. Девушка задела за гадюку, и гадюка упала ей на голые плечи.

— Так это ж он для смеха! — объяснил Миша.

— Хорош смех! Девушка от страха чуть было из машины не выпала.

— А как Адгур забрался на эвкалипт? — спросил Миша, интересуясь главным образом практической стороной дела. — Эвкалипты гладкие. На них не залезешь.

— Должно быть, забросил. А ты что?

— Да нет… Гадюки за эвкалипты плохо цепляются. Может, он палкой?

— Не знаю уж как… А вот из-за таких орлов, как твой Адгур, мы получили нагоняй за недостаточный охват пионеров внешкольными мероприятиями.

— Вот мы и охватим Адгура внешкольным пещерно-спелеологическим мероприятием. Чем плохо?

— Да он всю работу развалит! И тебя испортит! Парень ты неустойчивый, разбросанный!

— То есть как это «неустойчивый и разбросанный»?

— Да ты не обижайся! Это все учителя говорят, не я один. Сегодня ты одним делом увлекаешься, а завтра — другим. И каждый на тебя повлиять может. Теперь ты не кто-нибудь, а председатель. А ты дружбу водишь с Джикирбой Адгуром.

— Я за Адгура ручаюсь!

— За Джикирбу? Да ты знаешь, что у него эти — как их? — сдерживающие центры слабо развиты, — сказал Арсен учительским тоном и очень громко, чтобы услыхала прохиндейка. — Он импульсивный тип! Такой человек за спои поступки не отвечает. Я давно говорил об этом. И педагоги со мной согласны. Впрочем, если…

Арсен не кончил фразы. Из сада донёсся голос девушки: «Арсеня! На минуточку!» — и Арсен скрылся в саду. Последовал быстрый и горячий разговор вполголоса. Через несколько мгновений он вернулся к калитке.

— Так вот. Решение таково, — сказал он голосом, не терпящим возражений. — Пусть Адгур сначала ликвидируют двойку по географии да получит пятёрку по поведению. И тогда — пожалуйста, поступай себе. Это же педагогическое мероприятие. Понятно? И ещё, не мешало бы ему извиниться.

— Это ещё перед кем?

— Спроси у него — сам знает. Да и ты тоже знаешь.

Миша помолчал немного. Потом с сердцем стукнул щеколдой калитки, потому что в этот момент не нашёл никакого другого способа выразить своё негодование, и выпалил:

— Ничего вы не понимаете! Адгур и рад бы исправиться, да не может — упрямство мешает. Разве он виноват, что у него характер такой?

— А гадюк развешивать характер не мешает? Так и скажи ему: пока не исправится — не примем!

— Ну и не надо! Нужно ему ваше общество! Просто он хотел в гости поехать.

— В гости? В пещеры?

— Да нет же! У него бабушка в Казачьем Броду живёт. Каждый раз, когда он к ней приезжает, она его алычовым вареньем угощает и абхазские сказки рассказывает.

Миша так увлёкся перечислением достоинств бабушки Минако, что чуть было не пригласил Арсена навестить её в Казачьем Броду. Но вовремя опомнился — нельзя же, в самом деле, приглашать людей к выдуманной бабушке, да ещё на выдуманное варенье!

— Наврал он тебе, а ты и уши развесил! — сказал Арсен и пошёл к своей прохиндейке.

Миша хотел было сказать Арсену что-нибудь очень и очень обидное, но ничего не придумал. По дороге, правда, он сообразил, что можно было бы бросить Арсену: «А ты больше слушайся свою расфуфыру. Может, тогда перестанут ругать тебя за развал работы». Но возвращаться из-за этого не хотелось, и Миша покатил домой.




«Так вот какие они, эти прохиндеи!»


На следующее утро Миша и Друг вышли из дому пораньше, пока ещё не встала Леночка.

Достаточно было бросить один только взгляд на Мишу, чтобы понять — вот идёт не какой-нибудь злостный разоритель птичьих гнёзд и гроза местных лягушек, а глава научного общества, юный исследователь, так сказать, открыватель того, что ещё сокрыто от глаз человеческих. Немало горных рек им форсировано, немало горных троп им пройдено, и если имя его не известно широкой публике, то это объясняется прежде всего тем, что такова судьба всех юных исследователей. За спиной Миши был рюкзак, на груди красовался перламутровый театральный бинокль, а через плечо висела офицерская планшетка вроде той, что у Пал Палыча; на этот раз мама раздобрилась и дала её для поездки, хотя и берегла как память о папе.

Само собой разумеется, у Друга никаких рюкзаков, биноклей и планшеток не было, но уверенный и спокойный вид, с каким он развалился на боку, как только подошёл к месту сбора, говорил яснее ясного — этот пёс тоже не новичок в путешествиях, и он прекрасно понимает, что ни одна более или менее серьёзная экспедиция — археологическая или неархеологическая — не обойдётся без его участия. Ну, а если это так, то зачем ему суетиться да просительно заглядывать в глаза хозяину?

Миша пожал руки кружковцам, осмотрел лопатки и скребки, которыми они запаслись, и тут к школе подошла прохиндейка Мэри в сопровождении вихлястого Джо.

На этот раз на Мэри были латаные-перелатаные, штопаные-перештопанные синие брюки, защитная, выгоревшая на солнце туристская штурмовка, на голове — войлочная шляпа с малиновым мушкетёрским пером, а за спиной — рюкзак, который, судя по внешнему виду, не раз мок под дождём, а потом сох у костра. Мэри шла лёгким, широким шагом, и на лице у неё на этот раз не было надменно-заграничного выражения, как будто она оставила его дома вместе со своим расфуфырским одеянием. Вообще, эти женщины такой народ — у них характер от одежды зависит. Взять хотя бы Леночку. Стоит ей воткнуть в волосы выглаженный полосатый бант, надеть красные носочки и синюю юбку в гармошку — и словно кто подменил девчонку или подсунул ей чужой характер. Тут уж не пошлёшь её в канаву, чтобы она вытащила мяч. А если начнёшь дразнить, то дело не ограничится царапаньем или кусанием. Нет! Она попросту пойдёт к маме и нажалуется. Интересно, стала бы Мэри ябедой, если бы ей воткнул в полосы бант? И как бы она пела себя, если бы вырядить её, скажем, в костюм турка? Или клоуна?

Джо был одет иначе, чем в прошлый раз, но от одеяния никак не переменился и был таким же вихлястым, как и тогда, в автобусе. Голова его была повязана на пиратский манер красным платком, и на этом платке улыбалась во всю свою ширь обезьянья рожа. Рожа эта пришлась на самое темя Джо, и казалось, она улыбается солнцу. В левом ухе Джо висела серьга, как у настоящего пирата.

Мэри скинула рюкзак у калитки, села рядом с ним прямо на траву и стала показывать латки и штопки на своём прохиндейском обмундировании, рассказывая, где, когда, при каких обстоятельствах было порвано или прожжено то или иное место. Джо повесил рюкзак на столбик калитки, и сейчас же ноги его стали выбивать чечётку, а руки болтаться, как у куклы Акульки. Покончив с чечёткой, он облокотился на рюкзак, отставил длинную ногу в сторону и, приняв задумчивый вид, заметил:

— А всё-таки в Славном Войске Горных Дьяволов было куда интереснее! Дух был не тот! И масштабы не те. — И он начал рассказывать про Горных Дьяволов и про приключения, которые выпадали на их долю.

Оказывается, когда он ещё жил в Красной Поляне, они, школьники, организовали самодеятельную туристскую группу. Обычно в субботу они уходили в горы искать приключений на свою голову, а в каникулы отправлялись в далёкие походы. Каждый день у них назначался новый дежурный атаман. И приказ его был законом для всех. А какие переходы они делали — ноги отваливались! А какие замечательные передряги выпадали на их долю! Один раз, например, они застряли в верховьях Мзымты. Всё было бы хорошо, но начался проливной дождь. Хотели вернуться в селение на другом берегу, но для этого надо было переправиться через реку в люльке по канатной дороге. Люлька же была на другой стороне. Что делать? Пришлось ему самому перелезать на руках по канату. Назад он вернулся в люльке, но руки его были изранены и все в крови — исцарапал о стальную проволоку. Штурмовка же так изорвалась, что пришлось выбросить.

А ещё как-то ему пришлось изорвать спою штурмовку на ленты, чтобы свить верёвку, так как не было другого способа спуститься со скалы.

Дальнейшего рассказа Миша не слушал — к школе подходили Адгур и Алик-Архимед.

Стоило взглянуть на Архимеда, и становилось ясно — вот как должен выглядеть настоящий спелеолог! Через одно плечо его висели фляжка и пустой футляр от фотоаппарата, в котором Алик-Архимед обычно носил в школу завтрак, через другое — планшетка. На голове была кепочка, и над козырьком кепочки был прикреплён фонарик, как у шахтёра. Этот фонарик загорелся, как только Архимед подошёл поближе.

Рядом с ним Адгур выглядел самым обыкновенный совхозным пареньком. Если не считать старого рюкзака, ничто не говорило о том, что он собрался в поход. Но почему в поход? Ведь Арсен запретил брать его в пещеры?

Миша побежал навстречу Адгуру.

— Едешь? Да? Значит, Арсен разрешил? — спросил ой шёпотом, так, чтобы не слышали ребята.

— А что мне Арсен! Не он будет проводить раскопки, а учёный. Его и попрошу.

— А если не разрешит?

— Я ему про своё спелеологическое открытие расскажу — тогда разрешит.

— Спелеологическое открытие?!

— Ну, не открытие, так изобретение.

— Расскажи!

— Не расскажу.

— А ещё другом называешься.

— Всё равно не расскажу. Потом узнаешь.

Спорить было бесполезно.

Адгур поздоровался с ребятами за руку, поклонился и улыбнулся прохиндейке Мэри, как доброй старой знакомой. Но Мэри на улыбку не ответила. Голова её откинулась назад, подбородок вздёрнулся, и на лице появилось загранично-надменное выражение. Это она, должно быть, вспомнила, как Адгур выдал её за свою мамашу.

Но вот из-за угла показалась девушка. Она бежала, придерживая рукой пушистые волосы, и, по мере того как она приближалась к школе, шаг её становился короче и медленнее. К ребятам она подошла совсем уж робко. Это была Зоя Николаевна. Видно, и она решила отправиться в поход. Что ж, милости просим! Только как-то ты будешь вести себя? Или и здесь двойками станешь запугивать?

— Здравствуйте, — сказала она тихо, как бы боясь, что кто-нибудь сыграет обидную шутку.

— Здравствуйте, — ответили ребята, нехотя поднимаясь.

— В пещеры едете? — спросила Зоя Николаевна.

— В пещеры, — ответили ребята.

Зоя Николаевна молчала. Молчали и ребята. Им даже нравилось её смущение. Небось двойки ты ставить мастерица! Вот и красней себе, вот и красней!

Зоя Николаевна отошла в сторонку, села на скамеечку и вытащила из рюкзака книжку, на обложке которой было написано: «А. Конан-Дойль». Но хоть она была превеликой любительницей всяких приключений, на этот раз она читать не стала. Она взглядывала то на ребят, то на прохиндеев, то на дорогу. И всем было понятно, что держит она книгу для отвода глаз и ещё потому, что с ребятами умеет только о двойках разговаривать.

Через минуту Джо плюхнулся на скамейку рядом с Зоей Николаевной.

— Ты, красавица, с нами едешь? Ничего, не горюй! С нами не пропадёшь!

Зоя Николаевна сидела с каменным лицом. Она бросала украдкой смущённые взгляды на ребят, а они хихикали, прислушиваясь к болтовне Джо. Тот не унимался:

— Ты гляди, какие орлы едут с тобой. Одно слово — прохиндеи. А прохиндеи нигде не теряются. И ты, деточка, не теряйся. Давай записывайся в Славное Войско Прохиндеево. Будем вместе искать передряг на свою голову.

На Зою Николаевну было жалко смотреть. Теперь она уже не отрывала глаз от книги, делая вид, что увлеклась чтением и ничего не слышит, хотя какое тут может быть чтение, раз сидит она вся красная от смущения, и если не плачет, то только потому, что неудобно ей, учительнице, проливать слёзы в присутствии учеников. А ученики уже не хихикали и, пожалуй, готовы были бы вступиться за неё: всё-таки какое имеет право этот нахал разговаривать так с их классной руководительницей. Но они не знали, с чего начать. Не драться же!

И тут к Зое Николаевне подошёл Адгур и спросил почтительно, как никогда, ни при каких обстоятельствах он не обращался ни к одному учителю — даже к Мишиной маме, Вере Ивановне:

— Зоя Николаевна, скажите, пожалуйста… А на следующем вашем уроке географии вы будете дальше объяснять или спрашивать?

— Дальше, а что?

— Спасибо. Просто я хотел узнать. — И, хитро улыбаясь, Адгур вернулся к ребятам.

Сейчас же вихлястый прохиндей, как коршун на добычу, бросился на какую-то несчастную гусеницу, ползшую поперёк асфальтовой тропинки, и поднёс её к глазам. Хотя вид у него при этом был самый внимательный — он даже нахмурил брови, рассматривая гусеницу, — было ясно, что он сильно смущён. Это понятно — не особенно-то приятно узнавать, что девушка, которой ты только что нахамил, не просто какая-то там девушка, а самая настоящая учительница. Осмотрев гусеницу, Джо бросил её на траву и вернулся, но не на скамейку, к Зое Николаевне, а на старое место, у калитки.

Скоро к крыльцу подкатил грузовичок, прозванный Школьной Челитой за свою способность всюду поспевать, всюду проникать. Челита привезла Пал Палыча и Арсена.

Пал Палыч соскочил на землю, огляделся. Миша думал, что Пал Палыч, увидев его, тут же бросится навстречу, начнёт жать руку и восхищаться геологически-спелеологическим снаряжением. Но, увы, Пал Палыч не обратил ровно никакого внимания ни на самого председателя, Мишу Капелюху, ни на его ближайшего помощника, Алика-Архимеда, а сразу же подошёл к Адгуру, который даже и не член общества:

— А-а, Джикирба, потомок джихов! Ты уж больше не дезорганизатор? Собираешься тоже охотиться за джихами?

— Кто — охотиться? Джикирба? — спросил Арсен. — Как бы не так! Мы двоечников не берём.

— Так он же не в пещеры едет, а в гости! — воскликнул Миша. — Он едет в Казачий Брод к бабушке.

— А я думал, он интересуется джихами, — заметил Пал Палыч.

Адгур раскрыл было рот, чтобы признаться: «Да, конечно, давно интересуюсь. И запишите меня, пожалуйста, в археологи. Я такое открытие сделал — всем открытиям открытие! Оно вас всех прославит!» — но тут Леночка — и откуда она только взялась! — просунула свой курносый нос между Пал Палычем и Адгуром и выпалила:

— Интересуют! Интересуют! Только Адгурка стесняется сказать. У него двойка по географии. Но он ликвидирует двойку. И дисциплину тоже ликвидирует. Правда, Адгур? — Худшей помощи нельзя было придумать.

— Я в гости еду, а не в пещеры! А если не хотите брать, то и не надо! — Сказав это, Адгур повернулся спиной к Пал Палычу.

— А вы лучше нас возьмите! — вмешался Джо, подходя к Пал Палычу. — Нам бы только до Казачьего Брода. А там мы рюкзаки за плечи, палки в руки и — айда своим ходом!

— И вы не хотите идти с нами в пещеру?

— Мы, прохиндеи, рождены для горных вершин, для опасностей, для приключений! — сказал Джо с гордостью.

— Ну да… конечно… — согласился Пал Палыч. — Сердцу орла люба высь, ну, а нас, скромных пещероведов, как кротов, тянет под землю. И чем глубже, тем лучше… Ну как, Арсений Сергеевич, не пора ли отправляться в путь?

— Полагаю, пора, — ответил Арсен баском. Он всегда говорил баском, когда к нему обращались по имени-отчеству.

Ребята побросали в кузов машины свои вещички и забрались сами. Не спрашивая на то разрешения ни у брата, ни у Пал Палыча, ни у пионервожатого, Леночка перелезла через борт, села на скамью у самой кабины и стала болтать ногами с самым независимым видом. Но, хотя она и болтала ногами с самым независимым видом, она на всякий случай вцепилась руками в скамейку. Было ясно, что без великого царапанья и визга она не сдаст позиций и не вернётся домой. И Миша не стал связываться — пусть себе едет, раз она такая настойчивая! Авось влетит от мамы за самовольство!

Вместо того чтобы спорить с Леночкой, Миша спросил, обращаясь одновременно и к Арсену и к Пал Палычу — на тот случай, если не согласится один, то, может, согласится другой:

— Можно взять на раскопки Дружка?

Миша спросил про Друга без всякой задней мысли. Просто ему очень хотелось, чтобы Друг побывал на казачебродских раскопках, ведь он так любит путешествовать и копать.

— Ага, значит, твой друг всё-таки интересуется раскопками? — спросил Пал Палыч, смотря вслед удаляющемуся Адгуру.

— Ещё как! Раскопки же его любимое дело!

— А тебе хочется, чтобы он поехал с нами?

— Конечно, хочется.

— Арсений Сергеевич, а что, если мы всё-таки возьмём друга нашего уважаемого председателя?

Арсен пожал плечами, что можно было истолковать и как: «Пожалуйста! О чём разговор!» — и как: «Решайте сами, моё дело сторона», и как: «Что ж, заварите кашу — сами будете расхлёбывать».

Пал Палыч подтолкнул Мишу в спину и приказал:

— Ну, беги, председатель! Он далеко ещё не ушёл.

Миша хлопнул себя ладонями по бокам, взвизгнул и припустил бегом. Лишь пробежав несколько шагов, он сообразил:

«Разговор-то получился про Адгура! А не про Друга! Ура, Адгур! Выгорело твоё дело. И вовсе не важно, для какого такого друга просили разрешение — для двуногого или для четвероногого. Главное — кому его дали!»

Уговорить Адгура не представляло особых трудностей. Вместо со всеми он взобрался в кузов, уселся поближе к кабине. Ну, а Другу Миша приказал идти домой — нельзя же, в самом деле, брать на одно разрешение двоих пассажиров!

Школьная Челита фыркнула два раза, чихнула, попятилась, заскрежетала, рванула, да с такой силой, что ребята чуть было не стукнулись головами. Через минуту она уже бежала по дороге на Красную Поляну.

Скоро начались сады и огороды Адлера. И тут по крыше кабины застучали кулаки. Это ребята увидели Друга, который бежал вслед за Челитой, прячась за кусты.

«Как так! — воскликнете вы. — Самый замечательный пёс — и вдруг ему наплевать на приказание хозяина! Нет, тут что-то не так! Или, может, он узнал, что разрешение ехать в пещеры предназначалось не для Адгура, а для него?»

И тут автор вынужден сказать следующее. Нет спора, Друг был самым умным псом, когда-либо проживавшим на Черноморском побережье Кавказа. Но говорить, что Друг побежал за Челитой только потому, что подслушал разговор Миши с Пал Палычем, — это уж слишком. Нет! Как бы умна ни была собака, а ей никогда не разобраться в этом запутанном случае, который под силу разве только опытному юристу. К тому же, во время спора Друг раскапывал кротовью норку, а когда он копает, он ничего не видит, ничего не слышит. Нет, Друг бежал за Школьной Челитой по самой простой причине — он не мог допустить, чтобы хозяин отправлялся в Казачий Брод один, без него, верного телохранителя. Так уж устроен был этот пёс, что слушался Мишу во всех случаях жизни, за исключением тех, когда дело касалось путешествий, походов и приключений.










После краткого, но бурного совещания было решено взять Друга. Пусть едет, раз он такой настойчивый.

За Адлером Школьная Челита повернула в горы. Ребята бросили последний взгляд на море. Какое оно ласковое сегодня, и не поймёшь, где кончается оно и где начинается небо. Прощай, море, прощай, родное. И не скучай без нас, любимое. Мы ведь ещё вернёмся. Вот навестим горы и вернёмся, так что ты не волнуйся.

А впереди ждут их синие суровые горы. Между гор запутались тучки-невелички. Кажется, что это горы нахмурили лохматые брови свои при виде нахального грузовичка. Стоят, прижавшись друг к другу, и не хотят никого пропускать в свои владения. Но Челита знай бежит себе и бежит, деловито вгрызаясь в дорогу, и горы медленно и неохотно расступаются перед ней.

На тринадцатом километре краснополянского шоссе начались дома. Это был Казачий Брод. Пал Палыч постучал кулаком по крыше кабины. Грузовичок замедлил ход и нырнул куда-то вправо. Пронзительно взвизгнули на всякий случай девчонки, заскрипела щебёнка под колёсами.

Челита остановилась на полянке у висячего моста, и из неё прямо через борт посыпались ребята.

Очутившись на земле, Мэри и Джо отошли в сторонку, пошептались, и Мэри крикнула:

— Прохиндеи! Слушай приказ дежурного атамана по Славному Войску Прохиндееву! Рюкзаки на пле-чо!!

Одним рывком Мэри вскинула рюкзак за спину. И сейчас же её примеру последовал Джо. Арсен же лишь чуть-чуть приподнял рюкзак и тут же опустил его на землю.

— А ты? Или тебя приказ дежурного атамана не касается? — спросила Мэри.

— Но, Мэри! Я же на работе.

— Ты давай не заматывай! — воскликнул Джо. — У нас, Горных Дьяволов, подобные разговоры пресекались на корню. Какая может быть работа, когда тут приказ атамана!

— Может, ты на нас сердишься? — спросила Мэри.

— Сержусь? Что ты! За что мне на вас сердиться? — ответил Арсен, и всем стало ясно, что он сердится, и к тому же очень сильно.

— А почему бы вам, Арсений Сергеевич, не пойти с друзьями? — спросил Пал Палыч.

— Вы только не подумайте ничего такого… — смущённо сказал Арсен. — Просто в нашем прохиндейском обществе такие порядки… Приказ дежурного атамана — закон для всех нас. А сегодня Машенька… гм… Мэри… Она сегодня дежурный атаман. А вовсе не то, чтоб…

— Ага! «Не то, чтоб»! — перебила его Мэри. — Так вот, чтобы «ничего такого» не подумали про тебя, можешь оставаться. Обойдёмся и без тебя. Жорка! Потопали!

— Скажите, а занятия археологией или краеведением не противоречат принципам Славного Войска Прохиндеева? — очень серьёзно спросил Пал Палыч.

— Пожалуй, не противоречат, — ответила Мэри.

— Вот и прекрасно. Карта у вас есть?

— Прохиндей без карты — полпрохиндея! — изрёк Джо. Правая рука его изогнулась в причудливом движении, которое начиналось где-то около носа, проходило через пару восьмёрок и одну девятку и заканчивалось в правом кармане брюк, том самом, на котором была изображена крокодилья морда. — Вот летопись прохиндейских походов. Вуаля! Прохиндейские стоянки обозначены красным. — И Джо протянул Пал Палычу карту.

Пал Палыч ткнул пальцем в карту и заметил:

— Здесь, недалеко от Красной Поляны, вы увидите курганчики, сложенные из камня. Их надо пересчитать, уточнить их местоположение и нанести на карту.

— Что это за пирамидки, если не секрет? — спросил Джо.

— Судя по описаниям лесника, это старинное черкесское кладбище. Только прошу — никаких раскопок! Вред вы нанесёте большой. И этот вред уже не исправить ничем! А сокровищ там нет никаких.

— Какие могут быть сокровища в наш атомный век! Да ещё в здешних местах! Кха! — И Джо презрительно сплюнул.

— А не скажите. Здешние места — рай для археолога. Красная Поляна заселена с незапамятных времён, и все народы оставляли после себя памятники материальной культуры. Однажды в Красной Поляне я нашёл блюдо сасанидской работы. Цены этому блюду нет… Так могу я рассчитывать на вас, Мэри? Как на атамана, а?

— Никакая я не Мэри. Меня зовут Мария, Маша. А атаманом я только на сегодняшний поход.

— Ну, а я буду звать вас Машенькой. Можно? Прекрасное русское имя — Машенька. Вам оно правится?

— Нравится, — ответила девушка застенчиво.

— Ну вот и договорились. А если вам когда-нибудь попадутся круги, выложенные из камня в земле, обязательно занесите их на карту и дайте мне знать.

— А что это за круги? — заинтересовался Джо. — Они вроде стенок круглого колодца, да?

— Да…

— А ничего, если они засыпаны изнутри землёй?

— Вы такие видели?

— Нет, это я так… А что это за круги?

— Скорее всего, это местная разновидность конических дольменов. Но предупреждаю — они разграблены много столетий назад. Найти неразграбленный дольмен — это счастье для археолога. Мы так мало знаем о народе, создавшем их.

— А в населённых пунктах дольмены могут быть? — спросил Джо.

— Вам они попадались?

— Нет, это я так. Хочу узнать, где их искать.

— А если мы найдём дольмены, нанести их на карту? — спросил Арсен.

— Ага! Значит, ты всё-таки идёшь с нами, да? — обрадовалась Машенька.

— А на кого я ребят оставлю?

— С ребятами Зоя Николаевна побудет.

— Ой, что вы! — воскликнула Зоя Николаевна.

И тут Миша понял: ведь она вовсе не строгая, эта Зоя Николаевна! Просто она всех стесняется. А если ставит двойки, то это не потому, что вредная, а просто боится, что без двоек ученики её уважать не будут. И он воскликнул, даже не успев подумать, можно ли говорить такое своей учительнице:

— Зоя Николаевна! А вы нас не бойтесь! Мы вас не обидим.

— С чего это вы взяли, что я вас боюсь? Как вам могла прийти в голову такая мысль! — воскликнула Зоя Николаевна. — Арсений Сергеевич может идти куда ему заблагорассудится. Я остаюсь с вами.

Услыхав эти слова, Машенька силой просунула правую руку Арсена сквозь лямку рюкзака и принялась за левую. И хотя Арсен смущался и даже сердился оттого, что смущался, было видно, что ему очень нравится такой способ надевания рюкзака. Нужно думать, если бы ему помогал, скажем, Дню или Адгур, он не был бы так доволен.

Скоро висячий мост через реку Мзымту закачался под тремя прохиндеями, отправившимися в горы искать приключений на свою голову. Причём была замечена одна любопытная подробность: если Джо и Мэри прошли весь мост, ни разу не остановившись и не оглянувшись, то Арсен три раза оглянулся и один раз остановился. Он, должно быть, опасался, что ребята сделают без него в пещере все открытия и на его долю ничего не останется. Или он боялся, что они заблудятся в пещере?




«А ну, куда указывает стрелка?»


Пока дежурные готовили завтрак, ребята купались. Вода в Мзымте была такая холодная, что скоро у всех губы были синие, как баклажаны, и такая быстрая, что стоило забраться в реку по колено — и уже трудно было устоять на ногах.

Девочки же натянули сетку между деревьями и стали играть в волейбол. И, как только раздался первый удар, Пал Палыч скинул с себя спецовочку и присоединился к играющим, и все диву дались — учёный, а так здорово режет мяч!

Скоро вернулись купальщики. Теперь играли все. Не играли лишь Зоя Николаевна, Адгур да Друг.

Зоя Николаевна стояла в стороне. Но по тому, как она следила за каждым мячом, как радовалась при особенно удачном ударе, было ясно, что она играла бы, если б забыла, что она учительница.

Но вот Пал Палыч запустил мячом прямо в Зою Николаевну. Та не растерялась и отбила мяч. Пал Палыч снова бросил в неё мячом. Она снова отбила. И тогда все ребята, не обращая внимания на то, что она учительница и к тому же любит ставить двойки направо и налево, стали атаковать её, а она — посылать мячи обратно.

Теперь не играли лишь Друг и Адгур. Друг спал, и, судя по тому, что лапы его дёргались, он видел тревожные сны, а Адгур обходил грузовичок, стучал ногами по скатам, проверяя, хорошо ли они накачаны, словом, делал всё, что положено делать на остановке опытному и заботливому автомобилисту.

Но вот Пал Палыч натянул спецовочку на плечи, вытащил из кабины грузовика планшетку и палку и пошёл к ущелью. Адгур последовал за ним.

Палка была удивительная. Внизу она заканчивалась остриём как посох, которым Иван Грозный проткнул ногу посланцу князя Курбского, а на верхней части вместо ручки был надет молоточек с клювиком на одной стороне и тяпочкой на другой. Замечательная палка, не иначе — археологическая! Кабы знать, то такую палку можно бы сделать заранее — взять, скажем, кусок бамбука, засунуть в один конец его шестидюймовый гвоздь, залить его свинцом, ну, а на другой конец приспособить сапожный молоток. Не будет, правда, клювика и тяпочки, но на первое время можно обойтись и без них.

Пал Палыч стал подниматься по тропинке. Время от времени он выковыривал остриём палки какой-нибудь камешек, откалывая от него кусок, смотрел на излом. Вот он остановился у скалы и стал долбить клювиком молотка блестящую прожилку, а Адгур присел на корточки в сторонке и сделал вид, что его интересует какая-то травинка. Но краем глаза он всё же следил за Пал Палычем.

И тут, надо прямо сказать, Адгур испытал некоторое разочарование. Прежде всего, ну какой же Пал Палыч учёный, если он играет в волейбол? Потом, настоящий учёный должен быть рассеянным, как Паганель. Происходит это оттого, что у него голова забита наукой и ничего другого не вмещает. Был, например, такой физик Ампер. Так он раз пришёл домой, видит на двери записку: «Меня нет дома. Приходите завтра». Прочёл записку, повернулся и ушёл. А записку эту он сам написал. Или взять дедушку русской авиации, Жуковского. Так он как-то ушёл из собственной гостиной со словами: «Ну, мне, кажется, пора идти домой!» — и стал прощаться с гостями. Вот и выходит, что если какой-нибудь учёный не рассеянный, а всё помнит, то, значит, он думает не только о своей науке, науке же надо отдавать всю свою жизнь, все свои мысли.

Не понравилось Адгуру и то, как одевается Пал Палыч. Разве настоящий учёный станет ходить в синей спецовочке и в кепочке со сломанным козырьком? Настоящий учёный надел бы чёрную шёлковую шапочку. И бородой Пал Палыч не вышел — не борода, а кустик какой-то. Словом, как ни крути, а получается, что если Пал Палыч и учёный, то не совсем настоящий.

Пал Палыч вытащил из планшетки лупу и стал рассматривать кусочек, который он отколол от прожилки. Настоящий учёный, он небось стал бы хлопать руками по карманам, шепча себе под нос: «Вот чудеса! И куда она делась?» — и лишь потом, йотом обнаружил бы лупу в левой руке. А Пал Палыч лупу достал сразу же, без поисков. Левая рука его полезла в планшетку, нащупала специальный карманчик, вытащила лупу, передала её правой руке, а правая поднесла к глазам. Всё время Пал Палыч не отрывал глаз от прожилки, как будто прожилка — это какой-то зверь, который может в любую минуту скрыться в неизвестном направлении, и бормотал: «Ага! Угу! Ага! Угу!» Если бы в этот момент рядом обвалился кусок скалы, то и тогда он не отвлёкся бы от прожилки. Или он из тех учёных, которых не очень много?

Чтобы проверить своё предположение, Адгур осторожно, стараясь не шуметь, подкатил большой камень к краю пропасти и столкнул его вниз. Послышался адский грохот. Но Пал Палыч даже не оглянулся. Он вытащил из планшетки блокнот и карандаш и стал записывать, бормоча своё: «Ага! Угу! Ага! Угу!», а потом вдруг обернулся к Адгуру:

— А… Джих-разбойник! Ну как, геологией решил заниматься?

Конечно, следовало бы тут же, не сходя с места, сказать: «Да, решил! И археологией я тоже интересуюсь. И я такое открытие сделал! Оно навеки прославит нас».

Но ничего этого Адгур не сказал. Вдруг им овладела застенчивость — или это оттого, что он только что плохо думал про Пал Палыча?

— Э, да ты разучился говорить… Кстати, у нас, геологов, есть правило: когда находишься в горах, не сбрасывай камни. Внизу могут быть люди. Запомнил?

— Запомнил, — выдавил из себя Адгур.

Теперь, после того как первое слово было произнесено, уже можно было задать несколько вопросов, и Адгур спросил Пал Палыча, уж не археологическая ли палка это у него, а потом поинтересовался, где проходит тропинка в пещеру. На это Пал Палыч ответил, что специальные археологические палки науке ещё не известны, что в руках у него ледоруб и что ледоруб очень удобен для работы в пещерах, потому что там часто приходится лазить по скользким уступам, откалывать образцы пород, расширять лазы. Что же касается дороги в пещеру, то прежде всего надо учесть, что известны две казачебродские пещеры — верхняя и нижняя. Верхняя пещера большая и давно разграблена туристами и курортниками, поэтому особой ценности для науки уже не представляет. Нижняя пещера меньше по размерам и мало известна курортникам. А значит, там ещё можно найти кое-что интересное. Чтобы попасть в неё надо пройти по тропинке, а потом повернуть вправо. Впрочем, забираться в пещеру в одиночку не рекомендуется.

На это Адгур заявил, что он собирается идти к бабушке, а вовсе не в пещеру, и Пал Палыч успокоился.

Когда они присоединились к ребятам, завтрак был в разгаре.

Пока все закусывали, Адгур двинулся по дороге, по которой они только что приехали, — пусть думают, что он и в самом деле идёт в гости, а он за первым же поворотом ускользнёт в лес и сумеет выбраться на пещерную тропинку. Но тут, на беду, о нём вспомнила Леночка.

— Адгур, Адгур! Иди сюда! — закричала она. — Пойдёшь с нами в пещеры. Арсен-то ушёл!

Адгур готов был крикнуть: «Иду! Сейчас!» — ибо как там ни говори, а всегда до слёз обидно, если ребята держатся вместе, а ты один, и никто не замечает, что ты хочешь быть со всеми, и никто тебя не зовёт. Но Адгур вовремя опомнился. В пещере его ждёт важное дело, о котором никто ничего не должен знать. Вот почему он ответил:

— Нет… Меня ждут.

— Опять ты со своей бабушкой! — воскликнул Миша. — Она и без тебя не пропадёт.

— Нет, я всё-таки дойду, — упрямо сказал Адгур и взвалил на плечи рюкзак.

— Я давно заметил, что пещеры обладают одной особенностью, — сказал Пал Палыч, как бы продолжая прерванный разговор; все замолкли, а Адгур далее остановился, удивлённый таким началом. — Чем дальше забираешься в пещеру, тем больше находишь там неожиданного и ценного.

И Пал Палыч рассказал про одного спелеолога, графа Бегуона. Однажды этот граф забрался в пещеру. Пещера была хорошо известна, и тысячи туристов посещали её каждый год. Исследователь не рассчитывал найти там ничего интересного. Он хотел показать своим сыновьям подземное озеро. Он осветил озеро факелом и вдруг увидел на большой глубине лаз в стене. Тогда исследователь пырнул в этот лаз и вынырнул уже в соседнем гроте, где ещё не ступала нога цивилизованного человека. Удивительные археологические находки обнаружил он там — на стенах были нарисованы рукой пещерного человека фигуры и знаки. Посредине грота стоял жертвенник, а к нему вели следы босых человеческих ног. Этим следам было десятки тысяч лет. Учёный попал в храм пещерного человека.

Казачебродские пещеры, правда, известны уже давно. Но вдруг там тоже удастся найти что-нибудь интересное…

Идти в пещеру, когда про неё рассказывают такие интересные вещи, было бы просто нелепо, и Адгур присел у тропинки. Рюкзака он не снял, готовый каждую минуту вскочить и улепетнуть. А Пал Палыч продолжал объяснять, время от времени поглядывая на этого дезорганизатора и двоечника, обманом попавшего в экспедицию.

Пещеры что живые существа. Они меняются, развиваются, растут, стареют. Образуются они в породах, растворимых в воде, чаще всего в известняках. Известняк — это серый или белый камень, и состоит он из углекислой извести, а углекислая известь очень хорошо растворяется в воде.

Попадёт дождевая или снеговая вода в какую-нибудь щёлочку, впитает в себя немного извести и утечёт, унося известь, щёлочка же увеличится. Приходят новые порции воды, и они уходят, расширяя щёлочку. Так постепенно, из года в год, трещинка расширяется и углубляется. Но всё это происходит при одном условии — вода должна иметь сток. Стоячая вода, обогатившись известью, перестаёт растворять известняк. Нет стока — нет и размывания.

Такова несложная «химия» образования пещер. Ну, а «физика» ещё проще и понятнее. Горная вода всегда несёт с собой песок, каменную крошку и гальку. Всё это, как наждак, стирает стенки трещины. Во время ливней и таяния снегов ручейки превращаются в стремительные реки. Порой они влекут за собой стволы деревьев и, действуя ими как таранами или рычагами, выламывают целые куски подземных стен. Но опять-таки должен быть сток воды.

Некоторые полагают, что такого механического воздействия достаточно, чтобы образовать пещеры. Однако, они ошибаются.

Трещины бывают во многих породах, но превращаются они в карстовые полости только в породах, растворимых в воде, — гипсах, известняках, доломитах. Почему? А потому что вода может выносить только то, что впитала в себя. Если нет впитывания, то крупные механические примеси, осев внизу, закупорили бы сток. «Механика» оказалась бы бессильной.

Постепенно трещина превращается в подземный коридор, а ручеёк — в подземную реку.

Такие реки часто тянутся на десятки километров, и проследить их ход не такое простое дело.

В этом месте рассказа Адгур не вытерпел.

— Взять бутылку, положить в неё записочку и бросить в реку — вот и вся недолга! — выпалил он одним духом.

Но, оказывается, наука знает другой, более простой и надёжный способ. Где-нибудь в верховьях пещерной, или, как их ещё называют, «карстовой» реки, учёные бросают в воду какую-нибудь безвредную краску, скажем красный фуксин или красновато-жёлтый метилоранж, а потом заглядывают во все колодцы в округе. И тут могут быть всякие неожиданности. Где-нибудь за горами, за долами, за оврагами и реками вода в колодцах или ручьях становится красной. Это значит — карстовая река добралась и сюда… Спелеология — удивительная и интересная наука. Известно, например, что днём и ночью, зимой и летом в глубоких пещерах температура всегда одинакова. Но ещё удивительнее то, что она обязательно совпадает со среднегодовой температурой данного района.

Скажем, в Воронцовских пещерах температура плюс тринадцать градусов, а тринадцать градусов — это среднегодовая температура района Воронцовки. А вот в знаменитых Кунгурских пещерах, что на Урале, так холодно, что на стенах образовался лёд…

Дальше Адгур уже не слушал. Конечно, было бы очень заманчиво спросить у Пал Палыча, почему же это так получается, что температура; равняется среднегодовой. Неплохо было бы самому подкрасить карстовую воду, а ещё лучше — бросить бутылку с запиской. И об обитателях пещер не мешало бы послушать — всё это очень интересно. Но откладывать задуманное дело никак нельзя. Что решено — то решено, и надо приступать… И они ещё пожалеют, что поставили ему двойку за притоки Днепра и не хотели принимать в общество!

Конечно, Адгур выбрал нижнюю пещеру, во-первых, потому что его больше интересовали следы пребывания пещерного человека, а не современного туриста, а во-вторых, ребята в неё попадут попозже — значит, он успеет сделать то, что задумал. А главное, она не так разграблена туристами.

Когда-то, много-много лет назад, по этой тропинке брёл пещерный джих, таща на спине сокровища, завёрнутые в медвежью шкуру. Ну, а сейчас по ней шагает молодой исследователь, вооружённый новым, изобретённым им способом открывания кладов. Он и откопает эти сокровища, как бы далеко ни запрятал их джих.

Скоро показался вход — чёрная яма. Края её были в каменных зазубринах. Адгур осмотрелся; никто не подсматривает. Он развязал рюкзак, вытащил сапёрную лопатку, топорик, стеариновую свечу и главное своё походное сокровище — компас.

Он сунул топорик за пояс, лопатку взял под мышку, рюкзак спрятал в кусты. Теперь можно было приступить к поискам клада, а в том, что здесь есть клад, не было никакого сомнения. Жили здесь джихи? Жили. Были они разбойниками? Были. Где они прятали награбленное добро? Конечно, в пещерах. Где ещё могут прятать награбленное добро разбойники, как не в пещерах?

Потом он надел на руку компас. Этот компас должен привести его к кладу. Эти взрослые порой не замечают самых простых вещей, которые видны даже школьнику. Ни один взрослый до сих пор не додумался искать клады с помощью компаса. А напрасно. Все знают, что магнитная стрелка отклоняется от своего направления, если есть поблизости металл. Как, например, была открыта Курская магнитная аномалия? Люди заметили, что в Курской области стрелка компаса вместо северного полюса показывает, куда ей не полошено. Учёные думали, думали и, наконец, надумали: здесь где-то есть металл. Копнули — и пожалуйста! Огромные залежи железной руды. Эти залежи и назвали аномалией, потому что стрелка ведёт себя из-за них как аномальная. Или взять девиацию. Всякий, кто читал морские приключения, знает, что стрелка корабельного компаса отклоняется от своего направления под влиянием окружающего металла и что штурманам приходится идти на всякие хитрости, чтобы избавиться от этой самой девиации. Да Адгур и сам пробовал. Поднесёшь к компасу ключ — и стрелка сейчас же потянется к нему. А если раскачать стрелку ключом посильнее, то она закрутится как сумасшедшая. Отсюда вывод один — хочет этого стрелка или не хочет, а придётся ей указывать туда, где зарыт клад.

Надев компас на руку, Адгур зажёг свечу, постоял перед входом, прощаясь глазами с солнцем, с зеленью, с небом, глубоко вздохнул и полез в пещеру.

Язычок пламени, почти невидимый на солнечном свету, здесь, в темноте, разгорелся и осветил серые, залитые глиняными подтёками стены. Заплясали странные уродливые тени. Над головой пронеслось что-то бесшумное, призрачное, страшное. Адгур вскрикнул, рванулся назад, но остановился. Да это же всего-навсего летучая мышь! Мало ли их летает по вечерам по посёлку! Как-то одна, глупая, залетела даже к ним в комнату. Конечно, все перетрусили, а мама даже взвизгнула, думала, что летучая мышь вопьётся ей в шею и начнёт кровь пить. Говоря по правде, и Адгуру тогда стало не по себе, но отец засмеялся: «Эх, ты! А ну давай сюда кепку!» Летучую мышь накрыли кепкой. Мышь как мышь, ничего особенного. Вот разве что крылышки у неё есть — мягкие, бархатные, да носик смешной, похожий на рыльце чёртика. Нет уж! Летучих мышей пугаться — в пещеры не ходить!

Ещё одна летучая мышь пролетела над головой — или то вернулась старая? Но Адгур только отмахнулся от неё рукой — летают тут всякие, того гляди, свечу погасят.

И тут он вспомнил — ведь он же решил искать клад в темноте! Если у тебя есть компас, и стрелка и буквы у этого компаса светятся, и, для того чтобы остаться в совершенной темноте, тебе достаточно дунуть на свечу, то просто нелепо было бы не воспользоваться этой возможностью. Не всякому пионеру удаётся проделать такое.

Адгур задул свечу и для верности запихнул её подальше в карман. Сейчас же сырая тьма охватила его. В каждом углу притаились ужасы, готовые выпрыгнуть и растерзать пришельца на части. Прошла минута, а может быть, час, а может, и пять, и Адгур зажёг свечу. Нет, конечно, не из-за страха. Да и чего ему пугаться? Всем известно, что джихи-разбойники давно вымерли. Мамонтов и пещерных медведей теперь тоже не найдёшь ни за какие деньги. Зажёг он свечу просто потому, что так получилось. Левая рука сама, без приказания, полезла в карман, вытащила спички, вначале просто чтобы потарахтеть ими, а правая рука, тоже по своему почину, вынула из коробка спичку — чирк! — и зажгла её. И вот уже снова заплясали тени на стенах. Но Адгур их уже не замечал. Теперь, после темноты, ничто не могло испугать его.

Осторожно ощупывая пол, он пошёл, пристально смотря на стрелку. Вот-вот она должна дрогнуть и отклониться от своего направления. Но стрелка упорно уставилась одним концом в какую-то невидимую, только ей известную точку — пойди догадайся, что там: Северный полюс или джиховский клад. Вот если бы у него было два компаса, да таких, чтобы один показывал на север, а другой на клад! Тогда всё было бы ясно. Но, увы, таких компасов наука пока ещё не придумала.

Адгур попытался было перехитрить стрелку. Он уложил в месте, куда указывала стрелка, пирамидку из камней, а потом зашёл за пирамидку и снова посмотрел на стрелку. Если стрелка обернётся назад и отсюда тоже укажет на пирамидку — значит, она указывает на клад. Если не повернётся, то, значит, она не замечает кладов и знает один только север. Но увы! Стрелка не замечала пирамидки, так что из этой хитрости ничего не вышло.

Пришлось отказаться от компасного способа поисков клада и искать клад попросту, как ищут все кладокопатели, — постараться найти череп с перекрещивающимися костями. Теперь такие черепа изображают на всех трансформаторных будках, ну, а во времена джихов их рисовали там, где хоронили сокровища.

Адгур пошёл и обход пещеры, изучая надписи на стенах. В первых двух гротах их было неисчислимое количество — попадались надписи, сделанные копотью, намазанные краской, вырубленные зубилом, нацарапанные гвоздём или карандашом. Здесь были и «Саша + Глаша», и «О. П. Олег», что означало «оставил память Олег», и многое другое. Он спустился глубже. На стенах здесь никаких «Саш + Глаш» уже не было. Но, увы, не было также ни черепов, ни перекрещивающихся костей, ни стрел, указывающих на клад. Один раз, правда, попалась стрела, но она не имела никакого отношения к джиховскому кладу, ибо пронзала сердце какого-то «Аркадия Г.», который никак не мог быть джихом хотя бы потому, что в девятом классе школы цитрусового совхоза учился Аркашка Головин и совсем недавно был первым дезорганизатором.

Адгур почти оставил надежду найти череп с костями, как вдруг увидел на стене огромную стрелу. Стрела была широкой, нескладной, и, судя по всему, её выбили каким-то тупым инструментом, не иначе, кремнёвым топором.

Эта стрела указывала вниз, и поблизости от неё не было видно никакого сердца, и это говорило за то, что её нарисовал не какой-нибудь глупый влюблённый, а джих для обозначения своего клада.

Адгур воткнул лопатку в землю, в место, на которое указывала стрела. Лопатка легко вошла по самую рукоятку. А если так, то, значит, здесь копали!










Адгур набрал горсть земли и пропустил её между пальцами. В руке оказалось две свинцовых пульки. Адгур стал копать дальше. Что это? Маленькая продолговатая штучка, сантиметров двух или трёх длиною. Адгур очистил штучку от земли и поднёс к глазам. Штучка зеленоватая, изъедена раковинами. Ясно — наконечник для стрелы. Наверное, здесь когда-то разгорелось сражение между вооружёнными стрелами джихами и каким-то племенем, которого было огнестрельное оружие.

Скоро удалось найти ещё несколько наконечников для стрел. Адгур сунул их в карман. И вдруг он увидел на стене, у самой земли, углубление. Если джихи и прятали награбленные сокровища в этой пещере, то они прятали их именно здесь — лучшего места не придумаешь.

Адгур просунул руку в норку, но не нащупал дна. Тогда он расширил и углубил порку и забрался в неё сам. Он прополз несколько шагов по-пластунски, держа свечу перед собой. И тут пламя свечи отклонилось. Почему? Или это оттого, что из глубины норки идёт ветер? Вот здорово! Значит, она сквозная! А вдруг это лаз в другую пещеру? И никто, совершенно никто не знает о ней! Когда-то здесь существовал широкий проход, но джихи его засыпали, чтобы никто не мог воспользоваться им. А почему засыпали? Только потому, что боялись, как бы не захватили их сокровища. Ну, спелеологи, держитесь теперь! Лопнете вы все от зависти.

Торопливыми пальцами Адгур прикрепил к стене свечу и налёг на лопатку. Увлечённый работой, он стал напевать себе под нос, и вдруг что-то холодное, змеиное коснулось его голой ноги. Адгур рванулся, брыкнул ногой. Нога попала в нечто мягкое, лохматое, живое. Холодный ужас овладел Адгуром. Страшный вопль чуть было не вырвался из его глотки. И тут где-то совсем рядом послышался такой родной, такой спокойный голос Миши:

— Дружок! Дружок! Где ты там? Иди сюда!

О! Так это был всего-навсего Друг! Его холодный нос и мохнатая шкура, а вовсе не доисторические змеи, ящеры и джихи.

Пятясь задом, на четвереньках выбрался Адгур из норки. Где-то вверху то появлялись, то исчезали красные точки — свечи. Рядом с Адгуром визжал и прыгал Друг, стараясь лизнуть его в губы.

— Эй, вы там! Все сюда! Смотрите, что я нашёл! — закричал Адгур.

Огоньки спустились, приблизились. Возникли красные лица. Освещённые снизу свечами, они выглядели зверскими, как у самых настоящих джихов-разбойников.

— Адгур, это ты? — закричал Миша, и голос его звучал странно, как будто он вдруг отсырел в пещере.

— А, это Джикирба! — воскликнул Пал Палыч, подойдя к Адгуру. — Я так и знал, что ты здесь. Ты там что-нибудь нашёл? — Голос его тоже был сырой, пещерный.

И, удивительное дело, услыхав этот простой вопрос, Адгур ясно почувствовал — никаких кладов здесь не было, нет и не может быть. И сглупил ты, брат Адгур, ой как сглупил, увлёкшись кладокопательством! Люди долом занимаются, стоянки ищут, а ты тут в игрушки играешь, как маленький, только людям головы морочишь. А ещё пионер!

— Адгурка клад нашёл, да? — спросила Леночка.

— И вовсе не клад, — проворчал Адгур. — А джиховские стрелы.

— Джиховские? — с интересом спросил Пал Палыч. — А что заставляет тебя предполагать, что они джиховские? Ведь джихи селились на берегу моря.

— А может, и не джиховские… Кто их знает! На них не написано, джиховские они или не джиховские, — отвечал Адгур. Смущаясь, он обычно сердился.

— Так где же твоя стоянка?

— А вот вход.

Опустившись на колени, Пал Палыч заглянул в лаз.

— Здесь и тяга воздуха есть. Видите, пламя свечи отклоняется. Вот я и решил, что там соседняя пещера, — добавил Адгур.

— Гм… Сам догадался насчёт пламени?

— Сам. А что?

— Правильно сообразил. Ну, председатель, как полагаешь, не следует ли нам расширить вход? — спросил Пал Палыч.

— Я полагаю, следует, — председательским тоном ответил Миша.

Ребята притащили из машины носилки, корзины для переноски земли и пару ломиков. Они расширили и углубили лаз настолько, что через него можно было пролезть без риска ободрать себе бока и локти, а когда всё было готово, Адгур заявил:

— Только, чур, первым лезу я!

— Нет, я! — воскликнул Миша.

— А кто лаз открыл? Я или ты?

— Ты даже не член общества. А я председатель.

— А я открыватель!

— Ты же в гости отправился, а не в пещеру! — воскликнул Миша с негодованием. И его негодование было вполне понятно. Этот тип говорит, что пещеры его не интересуют, а сам делает открытие! И ещё другом называется!

— А ну, ребята, кому окажем предпочтение — председателю или первооткрывателю? — спросил Пал Палыч.

— Первооткрывателю.

— Адгуру!

— Хорошо. Пусть будет Адгур, — согласился Миша. — Но я полезу вторым. Ладно? Адгур же в археологии ни бум-бум. Ещё что-нибудь напутает.

Как только пятки Адгура скрылись в лазе, Миша стал на четвереньки и полез за ним, а за Мишей — Друг, а за Другом — Зоя Николаевна и все остальные члены общества. Ну, а Пал Палыч оказался слишком большим для лаза. Он остался снаружи.

Лаз скоро кончился, и Адгур очутился в очень большом гроте с низким, нависшим потолком. Здесь было достаточно высоко, чтобы стать на ноги, но Адгур продолжал ползти на четвереньках. Лохматая тень от головы его бесшумно и быстро скользила по своду и пряталась в темноте.

— Эй, кто там?! — крикнул Адгур, и звук, не отразившись от стен, заглох, словно прихлопнутый невидимой крышкой.

Адгур полз, ощупывая рукой каждый выступ в полу, каждый камешек, процеживая сквозь пальцы землю, — а вдруг джихи уронили где-нибудь золотую монету.

Но вот рука его легла на какой-то продолговатый, не похожий на обычный камень предмет. Адгур выковырял его из земли, поднёс к глазам, осветил свечой — кость, старая, коричневая от старости кость! И какая тяжёлая! С одного бока видна мелкая сетка, забитая глиной. Торчит несколько зубов. Челюсть! Такую челюсть, только поновее, показывали ребятам на уроке естествознания. То была челюсть человека. Ну, а если это челюсть человека, то всё ясно. Джихи захоронили здесь клад, убили раба, который помогал прятать сокровища, оставили его труп в гроте, чтобы оберегал клад, и замуровали выход из грота. Или, может, они не стали убивать раба, а замуровали его в пещере живьём и ушли — пусть, дескать, умирает с голоду. От этих джихов всего можно ожидать.

— Ты что нашёл? — послышался рядом голос Миши.

— Слушай, Капелюха! — зашептал Адгур. — Смотри, челюсть! Понимаешь, здесь же клад зарыт! Честное слово, клад! Ты только никому не говори. Мы сюда придём и выкопаем его. Ребята сдохнут от зависти.

— Клад? А зачем тебе клад? Ты что — Том Сойер, что ли? Не в Америке живёшь!

— Чудак человек! Да разве я для себя? Мы отдадим клад и скажем: «Вот наш дар родине. Приобретайте на него «ТУ-104» и всё, что хотите. А нам купите палатку для походов». Скажешь, не купят?

Вместо ответа Миша закричал:

— Пал Палыч! Ребята! Смотрите, что Адгур нашёл. Челюсть человека!

— Пусть всё лежит на месте, — крикнул Пал Палыч.

Лаз ещё больше расширили, и скоро Пал Палыч стоял около Адгура и Миши.

Пал Палыч впился глазами в кость, а ребята впились глазами в Пал Палыча, пытаясь определить, понравилась ли ему находка. Кость он осматривал внимательно — значит, кость интересная.

— А ведь перед этой находкой не устояли бы и прохиндеи, — сказал Пал Палыч задумчиво. — Человек может сопротивляться археологии, пока не найдёт что-нибудь интересное. Ну, а как только найдёт, так археология забирает его в свои лапы.

— Что же она с ним делает? — со страхом спросила Леночка.

— Не знаю, что она с ним делает, но только он становится её рабом на всю жизнь.

— И вы раб?!

— И я раб… — И Пал Палыч тяжело вздохнул. — Раб и пожизненный слуга. Вы тоню станете рабами её. Вот пошепчитесь-ка с этой челюстью. Что она вам скажет?

— Челюсть? Скажет?

— Но ведь она же мёртвая!

— Разве кости разговаривают? Да ещё мёртвые?

— Ещё как! Археологи всегда разговаривают со своими находками — и с костями, и с камнями, и с черепками, и с железками. Найдёт археолог какую-нибудь косточку, спросит её шёпотом всё, что ему нужно, и она ответит ему. Надо только уметь слушать её голос. А голос этот порой бывает очень и очень слабым.

— Как же их спрашивать, кости-то?

— А что бы вы хотели узнать от этой челюсти?

— Сколько было лет этому человеку, когда он умер?

— На этот вопрос обычно отвечают отверстия для нервов и степень стёртости зубок. Видите, зубы стёрты довольно сильно, а отверстия порядком заросли. Значит, человек прожил немало.

— Пусть челюсть скажет, сколько лет она пролежала здесь?

— Об этом спросим конфигурацию зубов.

— Слушай, а что такое конфигурация зубов? — спросил шёпотом у Миши Адгур.

— Это когда… Словом, если челюсть… Если зубы… Да не мешай мне слушать! В кружок не ходит, а сам спрашивает!

— Видите, какие зубы крупные, — продолжал Пал Палыч, проводя пальцем по двум зубам, торчавшим из челюсти. — Такие зубы были у первобытного человека, ибо ему приходилось перемалывать зубами грубую пищу. Впрочем, есть ещё один способ определения возраста костей. — И Пал Палыч раскрыл рот как можно шире, поднёс к нему кость, сделал зверские глаза, словно собирался обглодать кость, высунул язык и прижал его к кости. От удивления ребята приоткрыли рты, а Леночка ойкнула и на всякий случай взяла Зою Николаевну за руку.

— Пал Палыч! Что вы делаете! — воскликнула Зоя Николаевна. — Ведь здесь же ребята!

— Хотите сказать, что это негигиенично? Или непедагогично? Да, лизать современные кости никому не рекомендую. Но ведь эта челюсть пролежала в земле тысячи лет, и теперь это камень, а не кость, не угодно ли попробовать? — И Пал Палыч протянул Зое Николаевне челюсть с таким видом, как если бы это был кусок арбуза или дыни. — В китайской медицине окаменелые кости — одно из лекарств!

Зоя Николаевна отшатнулась, нерешительно взяла челюсть, осмотрела её со всех сторон, выбрала кусочек почище и поглаже, поднесла его ко рту, высунула язык, но тут получилась странная вещь — чем сильнее она высовывала язык, чтобы коснуться им кости, тем дальше руки относили кость ото рта. Когда стало невозможно уже дальше вытягивать язык, она стала подносить кость ко рту, а язык начал с такой же скоростью убираться в рот. И тогда Зоя Николаевна сказала:

— Нет! Это выше моих сил! — и протянула челюсть Адгуру, который на подобные вещи смотрел гораздо проще.

Он лизнул кость, причмокнул и сказал:

— Ох, как вкусно!

— Ну как? Прилипает? — спросил Пал Палыч.

— Вроде прилипает. А если прилипает, так что?

— Если кость прилипает к языку, то она очень древняя. Вот кости современной эпохи не прилипают, а отстают.

— Но, Пал Палыч! — взмолилась Зоя Николаевна. — Неужели до сих пор не додумались до другого способа? Лизать кости… Бр! — И Зоя Николаевна передёрнула плечами, как если бы ей было холодно.

— Есть и другие способы. Обычно, если кость попадает в благоприятные условия, то в ней происходит вытеснение минеральными солями органического вещества кологена. Учёные называют этот процесс минерализацией. Так вот, чем больше возраст кости, тем минерализация значительнее. Кость «окаменевает», степень минерализации можно определять не только языком, но и методом прокаливания, который, конечно, во много раз точнее. Но этот метод требует лабораторных условий. Язык же всегда сопутствует археологу. Бес кости тоже может кое-что сказать. Если бы эта кость была ещё тяжелее, то это значило бы, что минерализация закончилась и кости много тысяч лет. Наша же находка не настолько тяжёлая. Но она и не такая уж лёгкая, как современная кость. Скорее всего, она принадлежит к эпохе бронзы. Но давайте копать. Может, найдём весь костяк.

Пал Палыч достал из своей чудесной планшетки шнур, привязал к одному концу его камешек — получился отвес. Отвес он опустил так, что камешек коснулся ямки, в которой Адгур нашёл кость. Затем он поднял повыше руку с отвесом, пока она не коснулась кровли пещеры. Это была точка, которая отвечала месту, где была найдена челюсть. Эту точку он отметил на кровле зазубриной и буквой «Ч» — «челюсть». После этого он разметил на полу квадрат — место будущего раскопа и при помощи отвеса перенёс на кровлю все углы его, чтобы впоследствии, когда закончатся работы и ямка будет засыпана, легко можно было найти раскоп по отметкам.

Костяк не удалось найти — должно быть, его унесло потоком. Но череп выкопали — маленький и вовсе не страшный, а только очень противный.

Пал Палыч осмотрел череп и сказал, что, судя по тому, что лоб не такой высокий и прямой, как у женских черепов, и надбровные дуги и углы лицевых костей выступают грубовато и сильно, череп этот принадлежал мужчине. Швы черепа срослись — свидетельство, что человек был немолодой. Около ушного отверстия в черепе виднелось несмываемое зелёное пятнышко. Скорее всего, на черепе лежала серьга, и она была медной или бронзовой, поэтому-то она и отпечаталась зелёным пятнышком. Значит, этот человек был знаком с медью или даже с бронзой.

— Но ведь серьги — это принадлежность женского туалета. А вы говорите, что это был мужчина, — сказала Зоя Николаевна.

— Серьги носили и первобытные мужчины. Даже в прошлом веке моряки щеголяли серьгой в одном ухе. Чего же ожидать от джиха?

— Прохиндей Джо и теперь ходит с серьгой в ухе. Разве вы не заметили?

Раскопки больше ничего интересного не дали. А жаль. Если бы удалось найти орудия труда, то «биография» пещерного человека стала бы яснее, потому что орудия труда, как слуги, необычайно охотно болтают о своём хозяине.

Но орудий труда в новом гроте не было. Попался, правда, нуклеус — это кремень, от которого человек каменного века откалывал пластинки для своих стрел, топоров и скребков, — но нуклеус был найден не в гроте, а у входа в пещеру и, скорее всего, никакого отношения к черепу не имел.

Зато в гроте оказался череп медведя, и не какого-то там простого медведя, которых так много рядом, в Краснополянском заповеднике, а настоящего пещерного! Много тысяч лет назад человек заглянул в пещеру и попал медведю на закуску. Медведь им полакомился, а соплеменники человека замуровали выход из грота, чтобы медведь не мог выбраться. Так и погиб медведь голодной смертью. А может, дело обстояло ещё проще. Пещерные жители нашли медвежий череп и притащили его к себе домой, чтобы пользоваться им как табуреткой. Впрочем, всё это были предположения Миши и Адгура, высказанные ими друг другу с глаза на глаз, а в последнее время к своим собственным предположениям они и сами стали относиться не очень серьёзно. И вообще, надо рассуждать трезвее. А то ведь часто бывает так — Адгур скажет какую-нибудь ерунду, Миша добавит ещё большую глупость, Адгур подтвердит: «Во-во! Я так и думал!» — присочинит невесть что, а за нам — Миша, а потом — снова Адгур. И они такое накрутят и так одурачат себя, что потом самим совестно. И, конечно, наступает горькое разочарование — выясняется, что человек, которого они принимали за шпиона или расхитителя сокровищ, вовсе не шпион и не расхититель, а самый обыкновенный честный человек, каких тысячи.

Когда ребята, щуря и протирая глаза, выбрались на волю, солнце уже пряталось за гору. Оно посылало ребятам улыбки одну лукавее другой, и эти улыбки яснее всяких слов говорили: «Что ж это вы, хлопцы, спрятались от меня под землю? Я-то старалось, старалось, светило вовсю, а вы сидели где-то в темноте! Ну, ничего! Теперь до утра! Завтра наверстаем упущенное».

Едва спряталось солнце, пришли прохиндеи — усталые, грязные и сердитые. Ни слова не говоря ни друг с другом, ни с остальными, они забрались в кузов машины и расселись по разным углам.

Пока укладывались, наступила темнота, словно кто-то накрыл горы чёрным фотографическим мешком. Темно было так, что, казалось, ткни палкой в эту темноту — дырка останется.

Грузовичок дал сигнал, и два длинных пальца луча воткнулись в темноту. Мохнатые звёзды свисали с неба, готовые сорваться и упасть от собственной тяжести. Светлячки рисовали узор серебряными змейками-ниточками по чёрной ночи. Свет фар выхватывал деревья и белые подорожные столбы, нависал над пропастью. Плакали и смеялись шакалы, гукал сыч. Из лесной чащи выскакивали зайцы и, шевельнув ушами, бросались наутёк по световой дорожке. Свернуть в сторону зайцы не могли, потому что темнота казалась им стеной, через которую не перепрыгнуть никакому, даже самому прыткому зайцу.

Адгур сидел в кузове среди кружковцев, как равный среди равных, и никто у него не спрашивал, почему он, вместо того чтобы отправиться к бабушке есть алычовое варенье, оказался в пещере.

Вместе со всеми в кузове был и Друг. Хотя на этот раз он ничем замечательным себя не проявил и никаких открытий, достойных упоминания, не сделал, вид у него был довольный и гордый, чего никак нельзя было сказать о прохиндеях.

Когда подъезжали к Адлеру, из-за гор высунулась луна. Она сказала: «Я, конечно, понимаю: солнца я заменить вам не в состоянии. К тому же я сегодня худая, ущербная. Но я постараюсь и посвечу как могу, чтобы вам не было скучно». И она запрыгала с горы на гору, с дерева на дерево, стараясь не отстать от Челиты. Так было до поворота на Сухумское шоссе. Здесь же она забежала вперёд и стала звать: «Давайте сюда! Вот куда надо ехать».

Все последующие дни в школе только и было разговоров, что об этой экспедиции. Особенно прославился Адгур. Его стали звать «джихом-разбойником», что ему не очень нравилось. Гроту же, который он открыл, было присвоено название «Грот Адгура». И этим Адгур совсем не тяготился, ибо далеко не каждый может сказать, что в самой настоящей пещере есть самый настоящий грот, носящий его имя.




«Ищи джихов, Друг!»


Солнечный шар неохотно опускался к морю, разбухая и краснея на своём пути. Конечно, больше всего он походил на огромную оранжевую медузу. Впрочем, он также походил и на яичный желток. Вот между ним и морем осталась щёлочка чуть толще человеческого пальца. Щёлочка сузилась так, что через неё, пожалуй, и карандаш не просунешь. Вдруг словно кто-то проткнул желток иголкой снизу: желток вытянулся, вылился в море, проложив золотую дорожку от горизонта до ног ребят. А может, это из медузы-солнца вытекла оранжевая начинка?

Миша, Адгур и Друг сидели на берегу моря. Закат был так красив, что ребята совершенно забыли о горячем споре, который только что вели между собой: можно ли считать Адгура настоящим исследователем или нет. Они молчали.

А солнце всё спускалось и спускалось. Вот над морем осталась только половинка его, потом четвертушка и, наконец, кусочек, ну право же, никак не толще лимонной корочки. И вдруг солнце скрылось целиком, уколов на прощание глаз зелёной точкой-булавочкой. И сейчас же весь мир — горы, море, берег, лица ребят — стал скучным, серым, мёртвым.

И тут Миша вспомнил, что спор-то, ещё не закончен!

— Тоже мне учёный! Решил, что магнитная стрелка будет отклоняться на золото. А того не знает, что она только на железо реагирует.

— Ну и пусть себе реагирует. А только грот открыл я, а не ты!

— Ты же клад искал, а грот нашёл случайно, так что это не считается. Так каждый станет считать себя учёным!

— Ну и что ж, что клад?

— Вот и выходит, что ты не первооткрыватель, а первокладокопатель. На худой конец, спросил бы у Ленки, она бы тебе объяснила, отклоняется ли магнитная стрелка на золото или нет.

Адгур со злостью швырнул камень в море и ответил:

— Ну, а как по-твоему, стрелка на железо реагирует?

— Реагирует. А что?

— А джихи уже знали железо?

— Пал Палыч говорит, что, возможно, знали. На заре железного века железо считалось драгоценным камнем. И из него делали всякие украшения.

— Могли джихи засунуть железки в свой клад, раз они драгоценные?

— Ну, могли, а что?

— А то, что железки и притянули бы стрелку. Поняла твоя учёная голова?

— Ишь ты, какой хитрый… Да только ты это сейчас придумал. А тогда ты рассчитывал, что золото и брильянты притянут стрелку.

— Скажешь тоже — брильянты…

— И вообще, если хочешь знать, ни один порядочный исследователь не станет связываться с кладами. Это мальчишки клады ищут — вроде тебя и Тома Сойера. А археологи обнаруживают захоронения древних монет. Понял?

— Завидуешь, да? — И, хотя Адгур сказал это самым ядовитым и противным тоном, было видно, что доводы Миши задели его за живое.

— Очень мне нужно завидовать. Подумаешь… Так и Дружок мог бы грот открыть.

— Что же не открыл?

— Потому что ты раньше его в пещеру забрался. И открыл бы, если бы не ты.

— Загибаешь!

— А вот и не загибаю! Ты не знаешь моего Друга. Да я его так выдрессирую! Он что хочешь найдёт, не только пещеры. Скажу: «Ищи джихов, Друг!» — и он найдёт. Он у меня знаешь какой умный!

В ответ на эти слова Адгур согнул указательный палец и поднёс его к носу друга, что значило: «Довольно загибать-то. Всё равно никто не поверит».

Миша и сам понимал, что он немного заврался. Известны собаки-разведчики, известны собаки-охотники. Сенбернары, например, спасают людей, замерзающих в горах. Собаки-водолазы — утопающих. А вот слыхал ли кто о собаках-археологах? Нет, не слыхал. Конечно, самое разумное было бы дунуть на согнутый палец Адгура, а потом разогнуть его, что означало бы: «Ну и увлёкся немного! Ну и подзагнул немного. Так что же из этого? А с тобой разве так не бывает?» — и всё бы на этом кончилось. Но Миша не дунул на палец Адгура и не разогнул его. Вместо этого он ответил с вызовом:

— Спорим?

— Спорим! А на что? Давай на спиннинг.

— Хорошо.

— Если за две недели Друг не найдёт ни одной джиховской стоянки, то ты мне отдашь свой спиннинг, а если найдёт, то…

— …то ты мне отдашь свой знаменитый нож.

Так было заключено пари, которому суждено было сыграть историческую роль в развитии местной археологии.

Придя домой, Миша сейчас же занялся воспитанием Друга. Конечно, он понимал, что вряд ли собаку можно приучить к археологии, но, с другой стороны, Друг ведь такой умный пёс. Он сам, по своему почину, помогает приносить дрова из сарая. Каждый день приходит к концу занятий к школьным воротам, чтобы вместе с Мишей идти домой. И вещи он любит искать. Скажешь: «Ищи тапочки, Друг!» — и он весь дом обшарит, а тапочки найдёт и принесёт. И команду «ищи маму» тоже знает. А вдруг у него откроются археологические способности? Ведь тогда можно будет вывести новую породу собак — собак-археологов. И Пал Палыч как-то намекал, что собаки интересуются раскопками.

Конечно, было бы гораздо лучше сразу же начать с натаскивания Друга на джихов, но как, спрашивается, натаскивать собаку на джихов, если джихи — это не утки, не медведи, не шпионы, а люди, которые жили две с половиной тысячи лет назад? Каждому понятно, что дело это нелегкое.

Друг умел находить и приносить вещи, но делал он это по настроению, и положиться на него было нельзя. Поэтому следовало бы прежде всего научить его относиться к поискам серьёзно, как к науке, а не как к забаве.

Миша вытащил из-за шкафа старый пенал, которым так гордился в первом классе и которого стыдился уже во втором, а в третьем совсем забросил, — и показал его Другу, Друг понюхал пенал, попытался было взять его в рот, но Миша приказал: «Сидеть!» — и он неохотно сел. Тогда Миша отнёс пенал в дальний угол комнаты и положил его на стул. Друг от нетерпения и любопытства повизгивал и привставал на лапах, но запрет хозяина привязывал его к месту невидимыми, но очень крепкими нитями.

Положив пенал на стул, Миша вернулся к Другу.

— Ищи пенал! — скомандовал он.

Друг привстал, напрягся, вопросительно посмотрел на Мишу.

— Аппорт! — крикнул Миша.

Скользя лапами по полу, Друг бросился за пеналом.

Принеся пенал, Друг сунул его в руку Миши и облизнулся, ожидая, что труды его будут вознаграждены должным образом. Он не ошибся. Миша дал ему кусочек сахару.

Занятия проходили настолько успешно, что к вечеру Друг научился находить и приносить пенал, как бы далеко он ни был запрятан — под крыльцом ли, под кадушкой, в шкафчике для книг или даже под ковром.

Но одно дело старый, никому не нужный пенал, а другое — джиховская стоянка. Как научить собаку определять запах джихов, если сейчас этого запаха нет в природе?

Лишь на следующий день, в то время, когда мама объясняла на уроке, как надо писать домашние сочинения, Миша сообразил, что надо делать.

Он выпросил у Арсена нуклеус, который нашли тогда в пещере. А с нуклеусом уже можно было приступить к обучению пса основам археологии.

Друг быстро понял, что требуется от собаки-археолога. Не прошло и двух дней, как он стал находить нуклеус даже лучше, чем старый пенал. Найдя нуклеус, он хватал его зубами, опрометью бежал к хозяину, клал нуклеус у его ног и улыбался, ожидая кусочек сахару.

Друг умудрялся узнавать нуклеус пещерного человека даже в том случае, когда нуклеус был засунут в кучу камней одного с ним цвета и размера, — не иначе, как патина, которая, как известно всем археологам мира, покрывает любое кремнёвое орудие, если оно пролежало много тысяч лет под землёй, имеет свой собственный запах, ну, а если патина имеет свой собственный запах, то уж кто-кто, а Друг уловит его, как бы слаб этот запах ни был.

Ещё два дня Миша потерял на то, чтобы научить Друга находить не только пещерный нуклеус, но и извлекать его из земли. Для этого Миша зарывал нуклеус где-нибудь во дворе или на огороде и заставлял Друга находить его и выкапывать.

Занятия археологией так понравились Другу, что стоило Мише достать нуклеус из-под кровати, а сахарницу из буфета и сказать: «Идём искать джихов, Дружок!» — как он с налёта целовал Мишу прямо в губы и бросался к двери.

Конечно, такое обучение было несколько односторонним, и было бы гораздо лучше, если б Друг научился находить не только кремнёвые орудия первобытного человека, а, скажем, ещё наконечники для стрел, шлемы, изумруды, яхонты и золотые монеты. Но нельзя же требовать от собаки сразу всего. Придёт время и для яхонтов с изумрудами.

Плохо было и то, что Друг знал запах орудий человека каменного века и не знал запаха джиховской патины. А вдруг она пахнет иначе? Как тогда он обнаружит джиховскую стоянку?

Миша высказал свои опасения Адгуру, и Адгур согласился: пусть Друг находит любую стоянку первобытного человека, лишь бы это не была стоянка современного туриста или пляжника.

Вначале ребята собирались искать джихов вдоль всего берега Псоу, но скоро сообразили: а вдруг там ничего не найти, просто потому, что ни джихи, ни их предки в тех местах не жили? Нет, надо проверять археологические способности Друга у школьного огородного участка, на том самом месте, где они впервые увидели Пал Палыча. Там Пал Палыч выкопал какую-то ямку, вынул из неё что-то археологическое. Если Друг заинтересуется ямкой и вытащит древнюю стрелу, топор или нуклеус — значит, он выиграл пари, он и Миша! Ну, а если пройдёт мимо, то Мише и Другу предоставляется право искать джихов в любом другом месте. Но, конечно, никаких подсказок Другу! Впрочем, как тут подскажешь, если ни Миша, ни Адгур, ни сам Пал Палыч не знают, в каких точно местах селились здесь джихи.

В ближайшее воскресенье Миша, Адгур и Друг отправились в свою первую самостоятельную экспедицию.

Впереди всех бежал Друг. Он весело заглядывал во все дворы, вспугивал кур и всяких шавок и кошек, равнодушно выслушивал окрики тёток и чувствовал себя хозяином посёлка.

За Другом шли Миша и Адгур. И у того и у другого на левой руке красовалось по компасу, а через левое плечо висело по настоящей планшетке.

Добравшись до канала, Миша крикнул:

— Ищи джихов, Друг!

Друг насторожил уши, вопросительно посмотрел на Мишу. Миша достал из кармана кусочек сахару.

— Ищи джихов, Друг!










Друг взвизгнул в знак понимания и бросился вдоль канала. Он бегал большими кругами, внюхивался в землю. Наконец он что-то почуял, остановился, копнул лапами, схватил какой-то предмет в пасть и побежал к ребятам. Судя по гарцующей походке, он был доволен и горд собой.

Но, увы, на этот раз Друг опростоволосился. Он принёс всего лишь самый обычный голыш, каких здесь тысячи.

Снова и снова бегал Друг по берегу, обнюхивая с озабоченным видом сотни камней, пока, наконец, не находил какой-то камень, более или менее похожий, по его представлению, на орудие первобытного человека, и подносил его ребятам. Неизвестно, какими соображениями руководствовался он в выборе, но ни один из принесённых им образцов не представлял никакой ценности ни с археологической, ни с геологической точки зрения.

Скоро запасы сахара иссякли, а с ними иссяк и интерес Друга к науке. Вместо того чтобы бескорыстно продолжать поиски джихов, он выгнал из воды уток с утятами и попытался загнать в воду курицу с цыплятами. Наконец в поисках его наметилась какая-то цель. Уткнув нос в землю, он побежал прямо к тому месту, где тогда копался Пал Палыч. Миша схватил Адгура за руку и крепко её сжал.

Тут вмешалась какая-то птичка с красным хохолком на голове. Она выпорхнула из-за куста ажины, с пронзительным чириканьем упала перед самым носом Друга и заковыляла, припадая на одно крыло. Делала это она для того, чтобы все думали, что её кто-то подбил. Видно, у неё где-то поблизости было гнездо.

Друг остановился, приветливо помахал хвостом, хотел было вежливо обойти храбрую пичужку и продолжать свой путь, но пичужка снова бросилась ему под ноги. Тогда Друг прыгнул на неё, но она ловко увернулась, и челюсти его хлопнули впустую.

Пока Друг стоял, пытаясь понять, что же, собственно, произошло и куда делась птица, та отлетела в сторону и снова припала на одно крыло. Друг разозлился. Забыв про всякое чувство овчарочьего достоинства, он стал гоняться за птицей, прыгать, щёлкать зубами в воздухе.

Так продолжалось, пока птичка не решила, что отвела глупое чудовище достаточно далеко от своего гнезда. Она — вскочила на веточку, прочирикала что-то весёлое и насмешливое прямо в физиономию Друга и была такова.

Несолоно хлебавши Друг затрусил обратно к ребятам. И хотя он делал вид, что прекратил преследование только потому, что не пристало ему, чистокровной овчарке, гоняться за всякой птичьей мелюзгой, было понятно — ему не по себе. Поиски джихов он не возобновлял.

— Продажная душа твой Друг! Ищет, пока есть сахар! — мрачно сказал Адгур. — Леска у твоего спиннинга не сгнила?

— А твой нож не заржавел?

— Сколько метров в твоём спиннинге? Метров двадцать есть? — спросил деловитым топом Адгур, и в этой деловитости заключалось всё ехидство вопроса.

— А ты давно точил свой нож? — поинтересовался Миша.

— Тебе же всё равно! Ножа-то тебе не видать как своих ушей!

— Нет, видать! Смотри на Друга!

И действительно, Друг, как бы натолкнувшись на невидимую дорожку, по которой он бежал, пока его не отвлекла своими страхами птичка, резко переменил направление и затрусил к ямке Пал Палыча. Молодец, Друг! Видно, вышел-таки из тебя археолог!

— Ищи джихов, Друг! Ищи! Ищи! — закричал Миша.

Подбежав к ямке, Друг запустил в неё нос, с шумом втянул в себя воздух и, убедившись, что нужный запах есть, стал копать изо всех сил. Он то засовывал в ямку голову по самые уши, то, вытащив её, отфыркивался, прочищая нос от земли и посторонних запахов, и снова копал и копал. Из-под ног его летела земля вперемешку с камешками. Один камешек ударил Мишу по колену и упал у самых ног. Миша осмотрел его. Камешек был очень странным, совсем не похожим на обычные голыши. Миша поднял его, очистил от налипшей глины. Нет, это не камень, а черепок. Похож на кусок, отломанный от пузатого графина. Плакал твой перочинный нож, дорогой Адгур!













— Смотри, Адгур! Черепок!

— Черепок? Давай сюда черепок. Сейчас мы его обследуем, — сказал Адгур.

Он взял черепок, привычным движением сунул руку в планшетку, извлёк из неё лупу и стал рассматривать находку, приговаривая: «Ага! Угу! Ага! Угу!» Вид у него был такой же учёный и умный, как у самого Пал Палыча.

— Ну, убедился? — неторопливо спросил Миша.

Адгур не сразу ответил. Он выждал добрую минуту, потому что настоящий учёный так углубляется в своё исследование, что всякие вопросы, грохот падающих камней и всё остальное доходит до его сознания потом-потом, когда кончается научная мысль. Наконец ответил:

— Да… фрагмент что надо. Конфигурация — лучше желать нельзя. Можете поздравить спою собаку — она сделала замечательное открытие. — Адгур так вжился в роль учёного-археолога, этакого второго Пал Палыча, что, незаметно для самого себя, стал называть Мишу на «вы».

Если бы кто-нибудь в этот момент напомнил ему, что признать археологическую ценность находки — это значит согласиться, что пари проиграно, и расстаться с собственным любимым ножом, то и тогда он продолжал бы восхищаться конфигурацией фрагмента, хотя, по правде говоря, в глубине души он был больше склонен думать, что это вовсе не научный фрагмент, а самый обыкновенный черепок от цветочного горшка, выброшенного какой-нибудь хозяйкой. Что же касается конфигурации, то он не очень хорошо представлял себе, что это за штука такая — конфигурация.

— Ну что? Я же говорил… Это Друг по запаху патины нашёл!

— Пусть копает! — милостиво разрешил Адгур.

А Друг продолжал работать. Он зарылся так глубоко, что головы его уже не было видно. Стоять позади Друга было небезопасно: того и гляди, получишь какой-нибудь археологической ценностью по голове или по коленке.

— Стой, Друг! Стой! Назад! — вдруг закричал Миша и схватил Друга за загривок. — Кто тебе дал право! У тебя же нет диплома! Адгур, тащи его обратно.

— Нет диплома? А диплом на выставке в Краснодаре? И почему диплом? Разве копать могут только собаки с дипломом?

— Чудак человек! Археологический диплом, а не собачий! Даже мы с тобой не имеем права делать раскопки. А если нашёл что, то докладывай учёному. И учёный достанет открытый лист на право раскопок. Без открытого листа даже учёному с дипломом нельзя копать.

— А как же быть с тем, что уже выкопано?

— Оставим здесь! — председательским тоном сказал Миша. — Пал Палыч должен увидеть, как лежат фрагменты.

Друзья вытащили Друга из ямы, высыпали все черепки обратно, притрусили их травой, чтобы кто-нибудь из жителей не соблазнился кремневым топором или наконечником для стрелы, и побежали домой.




«Возьми свой нож обратно!»


Следующее заседание археологического общества проводили на месте, где Друг сделал своё удивительное открытие. Заявились все участники казачебродской экспедиции — даже Арсен и Зоя Николаевна. Не было, правда, прохиндеев, но они вовсе не участники экспедиции, раз они ушли в горы, как только дело дошло до настоящих исследований. А кроме того, если верить словам Линючки — в чём-чём, а в таких делах она ещё не ошибалась, — они до сих пор никак помириться друг с другом не могут. Ну, а если так, то пусть себе сидят по домам, злятся и скучают. Без злючек лучше.

Пал Палыч сел около дружковской раскопки на корточки и запустил руку в ямку. Он вытащил несколько черепков, очистил их травой от земли, от одного отколол кусочек своей археологической палкой, посмотрел на излом и пробормотал:

— Гм! Фрагмент гончарной керамики. — После чего зачем-то сунул черепки обратно в раскоп и пошёл вдоль канала.

Он то и дело останавливался, пробовал землю палкой, поднимал какие-то камешки и черепушки, но в планшетку их не прятал, а клал на прежнее место. Когда это занятие ему надоело, он вернулся к раскопу и сказал:

— Ваш пёс проявил незаурядные археологические способности. Замечательная стоянка!

— Джиховская, да? — спросил Адгур.

— Пока ничего определённого сказать нельзя. Одно ясно — интересная. Обычно культурный слой находится на большой глубине, здесь же…

— Культурный слой? Разве может быть слой земли культурным или некультурным?

Оказывается, да, может. Археологи называют культурными те слои земли, в которых сохранились остатки материальной культуры прошлого: орудия труда, черепки, кости животных. И чем дальше отстоит от нас эпоха, тем глубже залегает её культурный слой. Вот, например, археологам, проводившим раскопки в Великом Новгороде, чтобы добраться до двенадцатого века, пришлось углубиться в землю на семь метров. Двадцать пять бревенчатых настилов мостовой сняли они, прежде чем докопались до слоя десятого пока. И они доказали, что Господин Великий Новгород был одним из самых культурных и благоустроенных городов своего промели. Ведь первая мостовая, скажем, в Париже появилась в двенадцатом веко, а в Лондоне — в пятнадцатом. В Великом же Новгороде ходили и ездили по мостовым уже в десятом веке, и не только по главным улицам, где селилась знать, но даже и по Холопьей улице, где, как говорит само название, жила городская беднота — холопы.

Раньше считали, что грамотными на Руси, так же как на западе, были лишь священники да феодалы. Простому же люду, дескать, грамота была не нужна, да и писать им было не на чем, так как единственный писчий материал того времени, пергамент, был по карману лишь немногим, потому что он изготавливался из шкур ягнят и козлят и был очень дорог. А вот раскопки на Холопьей улице показали, что у простого люда был свой, дешёвый «пергамент» — береста. Археологи нашли кусочки берёзовой коры, на которых были выдавлены буквы. Эти письмена прочитали. Их писали крестьяне, горожане, ремесленники и писали по самым обыденным делам.

Историкам была известна лишь одна грамотная русская женщина прошлого — дочь Ярослава, княжна Анна, ставшая женой французского короля Генриха I. А вот в Новгороде было найдено такое послание: «Если у тебя уже готово, что ты мне ткала, то избели это и присылай». Вот и выходит, что простая ткачиха знала грамоту.

— Так не она же писала! Ей писали! — воскликнул Арсен.

— Разве неграмотный человек может прочесть письмо? — спросила Зоя Николаевна. — Неграмотным людям письма не пишут.

— А может, тот человек думал, что она попросит какого-нибудь знакомого прочесть. Разве так не бывает?

— Вот именно знакомого, — сказал Пал Палыч. — Не станет же простая ткачиха обращаться к попу или к князю с просьбой прочитать записку о каком-то полотне, которое надо избелить? Нет, заказчик знал, что ткачиха грамотна. Или же он предполагал, что у неё под рукой есть близкий человек, кто прочтёт ей письмо. Значит, человек её круга… А вот в другом грамоте новгородец Борис просит жену Наталью прислать ему забытую рубаху. Неподалёку от этого письма было найдено другое — в нём Наталья сообщает родным о смерти мужа Бориса. Самое древнее, дошедшее до нас берестяное письмо — послание новгородки Гостяты — относится к одиннадцатому веку. Гостята жалуется некоему Василию на то, что муж отнял у неё имущество и выгнал из дому на улицу.

— Вот бы нам найти такую берестяную грамоту, — перебил рассказ Пал Палыча Адгур. — И чтоб джих писал своей джихше: «Почисть мне щит. Я пошёл на войну». И чтобы подпись была: «Твой верный джих». Вот тогда у нас было бы точное доказательство, что это джиховская стоянка.

— Ну и чудак! — воскликнул Миша. — Разве ты бы стал подписывать письмо своей жене: «Твой верный абхаз» или «Твой верный русский»? Нужно такое письмо: «Я, Адгур Джикирба Великолепный, князь джиховский, объявляю, что иду на вас войной!» Вот тогда это было бы всем доказательствам доказательство!

— Пал Палыч! Вы их не слушайте, — вмешался Алик-Архимед. — Это они всё для смеха говорят. Тогда небось и имени «Адгур Джикирба» не было. И джихи не воевали, а разбойничали. А разве разбойники объявляют войну? Они были неграмотные, верно?

— Сие замечание не лишено некоторой научной прозорливости, — сказал Пал Палыч. — Мы удивляемся, что новгородцы одиннадцатого века знали грамоту. А ведь джихи жили раньше их на целых два тысячелетия. Нужно думать, они не умели ни читать, ни писать. Затем, не рассчитывайте найти здесь, на совхозных землях, берестяные грамоты ещё и потому, что берёза в Причерноморье не водится, а кора других деревьев не годится для письма и быстро истлевает. И в здешней почве, не в пример Новгородской, дерево вообще гниёт очень быстро. Грамот мы здесь не найдём, зато нам попадётся много всяких черепков или керамики, а керамика позволяет датировать стоянки почти так иге точно, как грамоты или монеты. По обжигу, по качеству замеса, по орнаменту, по форме сосудов можно определить очень многое.

— Что интересного можно ожидать в нашей стоянке? Черепки-то залегают почти на поверхности, — сказал Арсен. — Уж если собака откопала их…

— Древние культурные слои залегают глубоко там, где в последующие годы была напряжённая культурная жизнь. В здешних же местах давно образовались болота, и люди тут уже больше не селились. Поэтому культурный слой здесь лежит неглубоко. А теперь за дело!










Пал Палыч распорядился заготовить шестнадцать белых голышей и девятнадцать деревянных колышков со срезами в верхней части, на которых можно было написать номер.

Пока ребята добывали голыши и колышки. Пал Палыч подтащил к раскопке большущий валун, достал из планшетки стальную рулетку, сунул кольцо её в руку Адгуру, велел ему держать рулетку пулевой точкой у валуна и протянул ленту рулетки вдоль канала. Через каждый метр он останавливался, забивал колышек у метровой отметки и писал на срезе колышка цифру — 1, 2, 3, 4, 5.

Забив последний колышек, он вернулся к валуну и провёл линию, перпендикулярную первой. Эту линию он тоже разбил на метровые отрезки и обозначил их колышками с буквами А, Б, В, Г, Д. Из крайних точек 5 и Д он провёл две перпендикулярные линии и на этих линиях тоже обозначил метры.

Получился квадрат со сторонами в 5 метров. Из точек 1, 2, 3 и 4 он тоже провёл перпендикуляры. Квадрат теперь оказался разбитым на 25 меньших квадратов. Места пересечения линий он отметил белыми голышами.

— Ну, как думают мои юные коллеги, — спросил Пал Палыч, — для чего я этот огород нагородил?

Юные коллеги ничего не ответили, и не потому, что они были такие уж юные, глупые и необразованные, что не сообразили, для чего этот огород нагорожен, а просто лучше не выскакивать, когда на тебя так внимательно смотрят, а ты не уверен, что ответишь правильно.

— Тогда скажите, кто из вас играет в шахматы?

— Ну, я. А что? — спросил Миша.

— И я! — сказали ещё пять человек.

— А кто скажет, зачем я разбил участки на клетки и написал буквы и цифры?

— Шахматные доски так размечаются. С одной стороны цифры, а с другой — буквы. Каждый квадрат имеет свою цифру и букву.

— Правильно! И не только шахматные доски, но и карты и планы. А зачем я сделал это?

Миша набрал воздуха, чтобы выпалить догадку, но тут его перебила Зоя Николаевна:

— Вы хотите пронумеровать находки, а потом… — И тут она запнулась. Это она, должно быть, вспомнила, что она учительница, а учительнице не пристало угадывать ответы, как какой-нибудь пятикласснице.

— Правильно! А потом мы рассортируем находки по квадратам, — ответил Пал Палыч.

Ребята думали, что Пал Палыч начнёт углублять и расширять дружковскую ямку, по Пал Палыч сказал, что Друг своими хаотическими и неквалифицированными действиями смешал все слои и этим нарушил археологическую картину, а посему лучше начать с другого квадрата, скажем, с самого дальнего — Д-5.

Пал Палыч отступил от границы квадрата сантиметра на два и начал копать, втыкая лопатку точно по вертикали, — это для того, чтобы потом лучше было видно распределение слоёв в стенках, или, как их ещё называют, «целиках». Землю верхнего слоя он просматривал не очень старательно, потому что слой этот был «стерильным», то есть не содержал археологических ценностей. Осмотрев землю, он выбрасывал её за пределы участка, чтобы она не помешала, когда начнут раскапывать другие квадраты.

Второй слой — коричневая супесь, которая обычно в здешних местах соответствует средневековому слою, — он копал не лопатой, а большой отвёрткой, причём каждый ком земли размельчал руками и пропускал через пальцы. Но и этот слой оказался стерильным и ничего интересного не дал.

Третий слой, из плотной глины, принёс четыре черепка. Когда Пал Палыч очистил их от приставшей глины, а ребята промыли, то все увидели, что черенки ярко-оранжевые, с ровным изломом. Это были черепки античной эпохи, времени, когда здесь была древнегреческая колония.

Черепки Пал Палыч сложил с бумажный пакетик, надписал на пакетике: «Совхоз цитрусовых культур, раскоп, квадрат Д-5, слой 3, глубина 60 см», поставил число, вытащил из планшетки длинный-предлинный альбом с надписью «Поэзия» и раскрыл его.

Когда ребята заглянули в альбом, то они увидели, что никакой поэзии там нет, а есть длинные странички. Пал Палыч перегнул один листик надвое, проложил между половинками копирку, написал на одной половинке: «Совхоз цитрусовых культур, раскоп I, слой 3, квадрат Д-5», нарисовал квадрат, указал на квадрате места, где были найдены черепки. После этого он оторвал одну половинку листика и, сложив её вдвое, рисунком внутрь, чтобы не стёрлись надпись и рисунок, сунул листик в пакетик. Туда же он положил спичечную коробку с образцом грунта этого слоя — всё это потому, что память может подвести археолога так же, как и любого другого человека, а кроме того, всегда может случиться, что результаты будут обрабатывать другие исследователи. Без общего плана раскопок, без послойных чертежей каждого квадрата в отдельности, без ярлычков, кулёчков, зарисовок и самых подробных записей подчас невозможно разобраться в находках.

Если художник, рисуя картину, ошибается, то он стирает нарисованное и начинает снова. Даже хирург иногда может повторить операцию. Но до сих пор ни одному археологу ещё не удавалось раскопать один и тот же культурный слой дважды. Лет сто назад известный русский археолог того времени граф Уваров занялся исследованием древностей Владимиро-Суздальской земли. Он не был невеждой, не был кладокопателем и искренне верил, что действует в интересах науки. Но он был молод, нетерпелив, стремился поскорее добраться до ценнейших кубков и перстней с драгоценными камнями и не вёл послойных записей. Он вскрыл более семи тысяч курганов — к сожалению, он был очень богат и мог позволить себе раскопки в таком большом масштабе. И в результате множество ценнейших находок было свалено в кучу. Вред, принесённый им науке, непоправим…

В четвёртом слое попалось много черепков — рыхлых, изъеденных оспинами, причём при ударе эти черепки не звенели, не ломались, а крошились. Эта керамика поправилась Пал Палычу больше античной. Во всяком случае, он очень тщательно очистил черепки кистью, сам промыл их в воде и, прежде чем сложить в пакет четвёртого слоя, завернул каждый черепок в отдельности в газету. В этот пакет он тоже положил образец грунта и план квадрата с указанием размещения находок.










Ниже четвёртого слоя лежал материк, а материк тем и отличается, что ни в нём, ни под ним нет никаких культурных слоёв. Теперь уж квадрат Д-5 можно было считать исследованным до конца, и Пал Палыч сказал, что надо будет раскоп засыпать, чтобы он не привлекал внимания прохожих, которые обязательно решат, что здесь учёные нашли клад и ещё, чего доброго, сами начнут копать и переворошат все слои не хуже Друга или графа Уварова.

Засыпая раскоп, археологи обычно кладут на дно его какой-нибудь современный предмет, из числа тех, которые не гниют и не портятся. Если потом какой-нибудь исследователь вздумает покопать на этом месте, то, натолкнувшись на современную вещь, он поймёт, что здесь уже побывали археологи.

Само собой разумеется, каждый кружковец захотел оставить память о себе. В ход пошли монетки, пуговицы.

И как только ребята засыпали раскоп, откуда ни возьмись — Друг своей персоной! Вместо того чтобы сидеть дома и охранять имущество, как было приказано, этот любитель археологии пожаловал сюда, на место раскопок, как будто без него дело не обойдётся.

Друг подбежал к Мише, положил ему лапы на плечи, лизнул прямо в губы, затем проделал то же самое с Леночкой и Адгуром, с остальными он связываться не стал, а подбежал к свежеразрытому квадрату. Он обнюхал все извлечённые из земли камешки, но, не найдя ничего достойного своего внимания, приступил к исследованию остальных квадратов, он бегал, по привычке петляя, уткнувшись носом в землю.

Поравнявшись с ямкой, которую выкопал в прошлый раз. Друг бросился к ней, как к старой знакомой. Он запустил в неё нос, зафыркал и стал рыть, да с такой силой, что можно было подумать — этот пёс опасается, как бы черепки не скрылись в глубине земной.

— Ребята! Смотрите, Друг копает! — закричал Миша.

Все бросились к Другу. Раздались крики:

— Проседи его по всем клеткам! Может, здесь нет ничего интересного. Тогда зачем копать?

— Давай его сюда! Вот какой-то черепок. Пусть скажет, джиховский он или не джиховский.

Пал Палыч приказал убрать Друга. Даже когда ребята объяснили ему, что Друг не просто копает, а занимается археологическим поиском, даже тогда он не разрешил допускать Друга к раскопкам, потому что наука пока ещё не признаёт собак-археологов.

За ошейник, за уши, за хвост ребята оттащили Друга от раскопа и привязали его к эвкалипту. Но, видя его печальные глаза, слыша его жалобное повизгивание, каждый понимал: «Нет для этого пса большего удовольствия, чем раскапывать древние стоянки».

В этот вечер Адгур отдал Мише нож с таким количеством лезвий, что для них названий не хватало. Адгур имел полное право сказать: «Подумаешь! Твой Дружок искал стоянку джихов, а нашёл неизвестно какие черепки. Так и каждый может — искать одно, а находить другое. Отдавай мне свой спиннинг. Я выиграл».

Но Адгур не сказал этого. И не стал он напоминать о том, что Миша не считает его настоящим исследователем на одном лишь основании, что он, Адгур, искал клад, а нашёл грот. Нет, Адгур не был ни злопамятным, ни мелочным. Он вытащил свой нож, открыл все лезвия одно за другим, прощаясь с каждым по очереди, и протянул нож Мише:

— Бери, да не теряй! А то будешь иметь дело со мной.

Получение ножа Миша ознаменовал тем, что провертел ножевым штопором дыру в скамейке парты, вырезал рядом с дырой слово «Друг», вывинтил ножевой отвёрткой все шурупы в спинке парты, так что сидеть на ней стало небезопасно, и за этот ущерб, нанесённый школьному имуществу, и был оставлен после занятий в классе для приведения парты в прежнее состояние.

Когда же Миша вышел из школы, у ворот его встретили Адгур и Друг.

— На, возьми! — сказал Миша, протягивая Адгуру нож, а потом, поколебавшись, добавил: — Ты только никому не говори… Ты как думаешь, по каким признакам Пал Палыч определил тогда, что там — древняя стоянка? Ну, помнишь, когда мы его за шпиона приняли?

— Не знаю. А что?

— А я знаю. Он тогда натолкнулся на кротовью нору и увидел черепки, выброшенные кротом на поверхность. Это он сам сказал.

— Ну и что?

— А вот что. Ты небось думаешь, Друг патину учуял? Вовсе нет! Он крота нанюхал. Я это ещё вчера понял. Да только никому не сказал. Боялся, что ребята смеяться над Другом будут.

Адгур взял нож, открыл все двенадцать лезвий, почистил о рукав самое большое, подышал на него, а потом протянул нож Мише, не смотря ни на нож, ни на Мишу.

— Мы как условились? Если Друг найдёт хоть какую-нибудь стоянку, то я отдаю нож. Так ведь? Ну вот он и нашёл стоянку. А крота он искал, или сусликов, или джихов, это уж его собачье дело. Так что бери нож!

Ребята погорячились, поспорили, чуть было не разругались навеки, но домой всё-таки пришли друзьями, заключив договор, по которому нож переходил к Мише, а спиннинг — к Адгуру. С этого дня люди стали говорить об археологах совхоза цитрусовых культур. Причём больше всего говорили не о Мише, хотя каждому понятно, что, не будь у Друга такого опытного дрессировщика, как Миша, никаких археологических находок он так бы и не сделал. Нет! Больше всего говорили они о Друге. Слава Друга, слава собаки-археолога распространилась не только по цитрусовому совхозу, но и по Адлеру и очень скоро достигла Сухуми в южном направлении и Туапсе — в северном, причём была замечена одна любопытная закономерность: чем дальше от совхоза происходил разговор о Друге и его успехах, тем количество найденных им стоянок первобытных людей и ценность его археологических достижений становились всё больше и больше. Так, например, если в совхозе и в Адлере говорили, что Друг якобы нашёл только два клада — джиховский и прохиндейский, то в Сочи и Гагре количество кладов, найденных и откопанных им, уже доходило до шести.

Совсем недавно автор случайно подслушал в московском троллейбусе разговор двух чрезвычайно загорелых и самоуверенных дам. Они говорили о такой необыкновенно умной овчарке, которая обнаружила около тридцати захоронений Золотого Руна, оставленного ещё каким-то древним греком и его аргонавтами где-то на Кавказе. Успехи собаки настолько потрясли одного археолога, что он сошёл с ума, он завёл всю школу — около пятисот мальчиков и девочек в пещерный грот, в котором не было ни входа, ни выхода. Так вот эта чудодейственная собака спасла их всех вместе с археологом.

Зная законы распространения слухов, автор почти не сомневается, что дамы говорили о Друге и его подвигах.

Как бы то ни было, а редко какой ребятёнок в совхозе пропускал Друга мимо, не прокричав ему вслед: «Ищи джихов, Дружок! Ищи прохиндеев!»

Но Друг был всего-навсего собакой, и поэтому успех не вскружил ему головы. Он по-прежнему бегал, уткнув нос в землю, разыскивал кротовьи норы, гонял кур по соседским дворам, не гнушался приносить из-под кровати туфли своего хозяина, как бы грязны и рваны они ни были, и позволял Кляксиным котятам играть со своим хвостом и ушами. По-прежнему он не отказывался от огурцов и арбузных корок и вообще никак не зазнавался, чего никак нельзя было сказать о его хозяине.




«А как быть с находками?»


Со стоянкой Друга, что у огородного участка, ребята провозились очень долго — больше месяца. Конечно, раскопки пошли бы гораздо быстрее, если бы Пал Палыч так неё легко уступал в археологии, как во всём остальном, и разрешал бы копать самостоятельно. Но в археологических делах он был неумолим: скажет «нет!» — и тут хоть уговаривай, хоть не уговаривай!

Спора нет — нельзя выделять квадраты, скажем, таким пигалицам, как Линючка. Но ведь в общество входят ребята и повзрослее. Есть там, наконец, Миша, Адгур и Архимед. Миша, как-никак, председатель. Адгур сам, без чьей-либо помощи, открыл целый грот, о котором не знали даже взрослые. Ну, а Архимед — он тоже надёжный человек.

Пал Палыч говорил: да, действительно, ребята уже овладели техникой раскопок подобного рода. Но ведь одной техники недостаточно. В каждом из них сидит азарт, а ничем не сдерживаемый азарт — это смертельный враг археолога, ибо когда он овладевает сердцем, то археолог уже не в состоянии тщательно исследовать верхние, менее интересные слои и стремится закопаться поглубже, ожидая там всяческих сюрпризов…

Ну, хорошо, допустим, Пал Палыч прав и в сердцах ребят ещё слишком силён этот самый азарт. По ведь Зоя Николаевна и Арсен достаточно взрослы, чтобы сдерживать свой азарт. Разве нельзя было бы проводить раскопки под их руководством? А Пал Палыч никому не разрешал копать в его отсутствие, вот и приходится, хочешь не хочешь, проводить раскопки вечером и то только по вторникам, четвергам и воскресеньям, потому что в другое время Пал Палыч занят на стационаре. В остальные же дни любителям археологии было дано только одно право — бродить по полям и огородам, опустив очи в землю, ворошить каждый камешек, каждую стекляшку и черепушку или же перекапывать уже перекопанные места.

Но вот изучен последний квадрат — можно приступить к камеральной обработке материалов. Пал Палыч сказал ребятам, чтобы они постарались и отвоевали на воскресенье класс побольше и принесли все кулёчки четвёртого, самого нижнего, самого интересного слоя. Что же касается второго и третьего слоёв, то они могут подождать до зимы — обычного времени камеральных работ.

В воскресенье ребята отодвинули к стене все парты, разложили кулёчки на полу в порядке квадратов на раскопе, высыпали из кулёчков содержимое, или, как говорят настоящие археологи, «раскопочный материал». Пал Палыч выбрал кучку, где были черепки покрупнее, взял самый большой фрагмент и стал прикладывать к нему и так и этак осколки из соседних квадратов.

Но вот два черепка словно приросли друг к другу. Пал Палыч сейчас же поставил на внутренней, вогнутой стороне их цифры 1 и 2, затем пропел поперёк места соединения карандашную линию — это для того, чтобы облегчить себе последующую сборку и склейку сосуда. Достаточно будет совместить карандашные линии, и осколок станет на место.

Скоро нашёлся третий черепок, который сошёл углом между первым и вторым. Места соединения Пал Палыч пересёк лилиями: первое соединение — волнистой, а второе — пунктирной.

Когда набралось около десятка смежных черенков. Пал Палыч намазал края их столярным клеем, снова, теперь уж без труда, совместил их по карандашным линиям и склеил.

Получился странный пузатенький сосуд — не то графинчик, не то кувшинчик. Тулово вроде тыквы, горлышко расходится граммофончиком, а на ручке — вмятина для мякоти большого пальца и поперёк шейки идут волнистые линии. Ни у одной хозяйки из совхоза не бывало такого кувшина. У него, правда, не хватало нескольких кусков, но их очень скоро нашли в соседних квадратах и благополучно подклеили.

Когда клей подсох, Пал Палыч поставил графинчик на парту и разрешил не только любоваться им, по и потрогать, что ребята и сделали с превеликим удовольствием: ведь далеко не каждому удаётся коснуться сосуда, из которого в последний раз пили сколько-то там тысяч лет назад. Трогать же отдельные черенки совсем не так интересно.

Скоро ребята получили разрешение работать самостоятельно. Но, хотя все работали на совесть, никаких кувшинов, графинов или горшков у них не получалось, потому что черепки были от разных сосудов и не подходили друг к другу. Лишь у одной девочки из седьмого класса и у Зои Николаевны получились два кувшинчика-графинчика, и они были как две капли воды похожи на Пал Палычев.

Наконец приступили к важному делу — датировке стоянки.

— Нам, новичкам, эти находки пока ничего путного не скажут, — начал Пал Палыч. — Но я издавна дружу со всякой древней керамикой, и всякие кувшины с большой охотой рассказывают о себе.

Кувшины добротны и, по всему видно, изготовлены на гончарном круге и обожжены в гончарной печи, а не на костре. Значит, они не могли быть сделаны до эпохи бронзы, так как человек каменного века не знал ни гончарного круга, ни печей для обжига. Но, может, эти сосуды завезены сюда из Греции? Ведь, когда греки основывали здесь города-колонии, они завозили в здешние края много своей керамики. Греческие они? Отнюдь нет. Во-первых, эти черепки найдены ниже третьего, античного слоя, а во-вторых, достаточно их сравнить с находками третьего слоя, чтобы увидеть разницу. Черепки третьего слоя звонкие, ярко-оранжевые, на изломе чисты. Наша же керамика пористая, относительно рыхлая, и на изломе видны кусочки неразмятой глины. Затем, греки не знали сосудов с горлышком-раструбом и вмятиной на ручке для пальца. И ещё одно соображение говорит, что греки непричастны к этой керамике, — среди находок не попалось ни одного черепка чернолаковой посуды. Что это за посуда такая? О, это очень интересная посуда и весьма ценная для археолога, так как позволяет не хуже монет датировать стоянки. Древние греки, изготовив сосуд, обычно рисовали на нём изображения богов, героев, животных, а фон между изображениями покрывали чёрным лаком — отсюда название «чернолаковая» керамика. Фигуры они не покрывали лаком. После обжига изображения принимали цвет обожжённой глины — это дало второе, уточняющее название — «краснофигурная»… Так вот, где бы греки ни селились, они всегда оставляли после себя такую керамику. В нашем же слое такой керамики не попадалось. Вот и выходит, что стоянка скорее всего не принадлежит к периоду греческой колонизации. Но, может, она более позднего происхождения? Нет. Отсталые народы всегда перенимают более передовую культуру. Если бы стоянка принадлежала к послеколонизационному периоду, то в ней скорее всего нашлись бы чернолаковые сосуды греческого происхождения, либо их местные подделки, да и их кувшины не сохранили бы своей оригинальной формы. Вот и выходит, что народ, создавший эти кувшины, не был связан с античной культурой.

— Это были джихи? — прервал рассказ Адгур.

— Вот именно. Сосуды такой формы попадались в джиховских стоянках. И волнистый орнамент тоже характерен для джиховской керамики.

— А джихи были разбойниками, да? — спросил Адгур.

— Предания говорят: да, были. Слово «джигит» значит не только наездник, но и головорез. Однако известно, что племя становится разбойничьим только в одном случае — когда у него нет других средств поддерживать своё существование. Здесь же были прекрасные охотничьи угодья, плодородные земли, богатые пастбища, море и реки, изобилующие рыбой. Зачем было джихам заниматься грабежами? Вот в феодальную эпоху — другое дело. В то время в движение пришли большие массы народов, начались кровопролитные войны. Из хроник мы узнаем, что одно время здешние племена были освобождены Византией от дани с условием, что они будут нести сторожевую службу. А в такой службе необходимость была. Приходилось сдерживать натиск гуннов, хазаров, половцев с севера, а с юга — персов и арабов. Тут уж ни земледелием, ни скотоводством не займёшься. Путешественники, побывавшие здесь в средние века, рассказывали, что местные жители не строят себе домов и живут в шалашах, потому что каждую минуту их дом может быть сожжён врагом. Во времена же джихов здесь можно было не заниматься разбоем.

— Ага! Я же говорил, что джихи не разбойники! — воскликнул Адгур.

— А почему тебя это так интересует? — спросил Пал Палыч.

— Ребята его джихом-разбойником дразнят. А он обижается, — пояснила Леночка.

— А если нам удастся доказать, что предки Адгура были трудовым племенем, будете тогда звать его разбойником?

— Тогда? Нет, не будем.

— К этому времени уже началась специализация племён. У каждого племени было своё основное ремесло, которое выделяло его из остальных племён. Что ж, Адгур, объединим усилия и узнаем, какое было основное ремесло у джихов. Согласен?

— Угу.

Когда весь подъёмный материал снова был уложен в кулёчки, возник вопрос: а как быть с находками? Не бросишь же их посреди класса… Не отнесёшь же с подвал, где их побьют в темноте и изломают… И что за смысл искать черепки, собирать их в кувшины, писать на них цифры, выводить всякие теории, если никто, кроме крыс, не будет ими любоваться? Находки надо показать и другим ребятам, чтобы все поняли: есть на белом свете дела поинтереснее, чем развешивание гадюк по эвкалиптам.

— Эх, был бы у нас свой музей! — сказал Миша мечтательно и тяжело вздохнул.

— Да, собственный музеи не помешал бы, — заметил Пал Палыч. — А что, если нам обратиться в райком комсомола? Авось отвоюют комнату в какой-нибудь школе и дадут под музей. Или, может, поговорить с вашим директором? Зоя Николаевна, возьмитесь-ка за это дело, а?

— Ничего не выйдет — свободных комнат нет, — сказал Миша решительно.

Уж кто-кто, а он в подобных делах разбирался. Недаром завуч школы — его собственная мама.

— Нет, есть! Нет, есть! — воскликнула Линючка. — Только директор собирается взять её себе под кабинет. Он хочет сидеть в отдельной комнате. Он не хочет сидеть с мамой.

— Слушай, Алёна! — строго сказал Миша. — Сколько раз тебе говорили — и мама и я — не вмешивайся в дела взрослых! А ты опять!

— Может, вы, Зоя Николаевна, всё-таки поговорите? — снова спросил Пал Палыч.

Но Зоя Николаевна покачала отрицательно головой и стала собирать кулёчки в ящик. Ребята внесли кувшины и кульки в подвал и на этом успокоились: раз Леонид Петрович не выделит комнату — значит, не выделит, он директор. Ему виднее.

Но Мишу Капелюху недаром выбрали председателем археологического общества. Он-то не так легко сдавался, как полагают некоторые. Нет! Он решил во что бы то ни стало добиться комнаты.

За дело Миша взялся с умом. Он добросовестно полил помидоры в своём огороде, сделал новый ошейник для козы Афродиты, чтобы она больше не оказывалась на совхозных полях, и даже помог Линючке решить две задачи по арифметике, что в корне противоречило его принципам воспитания младшей сестры, — словом, сделал всё, чтобы привести маму в доброе настроение. Когда цель была достигнута, он подсел к маме и сказал, ласкаясь:

— Мамочка, мы постановили открыть археологический музей. Одобряешь?

— Замечательная идея!

— Я тоже полагаю, что замечательная… Значит, скажешь Леониду Петровичу насчёт комнаты?

— Какой комнаты? Выражайся яснее.

— А под музей. Той самой, что Леонид Петрович хочет взять под свой кабинет.

— А почему ты сам не пойдёшь к Леониду Петровичу? Боишься?

— Плохо ты меня знаешь — боюсь! Да только Леонид Петрович и разговаривать со мной не станет. А без музея наше общество не может. Понятно тебе?

— Другие же кружки существуют…

— Так то кружки… А у нас не кружок, а общество. Карстово-спелеологическо-пещерно-стационарное общество. И археологическое к тому же. И председатель его твой единственный-распроединственный сын. Ленке небось мяч купила, а ради меня трудно пойти к директору. И даже не к настоящему директору, а всего-навсего к временно исполняющему обязанности директора — какому-то несчастному ИО.

— А не пришло ли тебе в голову, мой единственный-распроединственный и неповторимый сын, что играть на родственной струне и подло и бесполезно? Может быть, если бы председателем этого мудрёного общества был бы не мой сын, я бы и похлопотала. Давай лучше подождём. Вот приедет новый директор, новый директор нас рассудит. Он вам и комнату выделит и машину будет давать.

— Какая ты всё-таки у меня непринципиальная!

— Ну-ну! А то не посмотрю, что ты мой единственный-распроединственный сын и председатель.

Немедленно, пока не остыл пыл, Миша побежал в школу. Трижды он брался за дверную ручку директорского кабинета, и трижды рука опускалась сама собой. Четвёртой попытки он делать не стал, а покатил на велосипеде в Адлер, в райком комсомола. Там, в райкоме, разберутся, что к чему. Они уж не станут поднимать да опускать руку перед директорской дверью по шесть раз. А то возьмут и отвоюют класс в какой-нибудь адлерской школе — и вся недолга! А что, разве так не бывает? Пал Палыч не зря говорил!

Миша открыл первую попавшуюся дверь и оказался в огромной комнате. Посреди комнаты стоял маленький письменный стол, точно такой, как мамин, завучевский. За столом сидел парень в белых брюках и белой тенниске и читал какую-то бумажку. На лице его было неприступное выражение, какое всегда бывает у человека, когда он сидит за учрежденческим столом. И почему это так получается — стоит человеку сесть за учрежденческий стол, и тут уж к нему не подходи? Взять хотя бы маму. Дома, когда она сидит за столом, она мама как мама. К ней и приласкаться можно, а если и нагрубишь, то не очень достанется. Попробуй приласкайся к ней или нагруби, когда она сидит за своим завучевским столом в кабинете Леонида Петровича! Бр!.. Даже если у тебя к ней школьное дело, то и тогда ты дважды остановишься и подумаешь, прежде чем подойдёшь к ней.

Закончив рассматривать бумажку, парень написал резолюцию в её верхнем углу, посмотрел на неё, наклонив голову налево, а потом направо, совсем как Дружок, когда он интересуется какой-нибудь козявкой, и спросил деловито:

— Ко мне?

— К вам.

— По какому делу?

— По археологическому.

Парень улыбнулся и подошёл к Мише — и сейчас же волшебное действие учрежденческого стола прекратилось и неприступное учрежденческое выражение сменилось простым, человеческим. Он отвёл Мишу к окну и просто, по-товарищески положил руку ему на плечо.

— Из цитрусового совхоза, да?

— Да.

— Ну, будем знакомы. Меня зовут Владислав. А тебя?

— Миша Капелюшников.

— Это ты, что ли, клады с собакой ищешь?

— Вовсе и не клады… Что я, Том Сойер, что ли…

— Ну, а Арсен что? Угрюмый ходит?

— Угрюмый не угрюмый, а перевоспитался… — И Миша рассказал всё: и как Арсен теперь увлёкся раскопками, а Адгур Джикирба раньше дохлых гадюк по деревьям развешивал и контролёрам головы морочил, а сейчас стоянку джихов нашёл и грот открыл. А новенькая учительница географии — прежде она только и знала, что двойки ставила, а теперь тоже перевоспиталась и в походы с ребятами ходит. Всё было бы хорошо, да вот один беда — музея нет. Экспонаты есть, а музея нет. А экспонаты без музея — вроде и не экспонаты вовсе.

— С начальством ты говорил?

— Говорил. Я с завучем говорил.

— Ну, и?

— Ни в какую! Говорит — не выйдет.

Владислав подумал немного, а потом сказал:

— Ну, идём! Для начала обратимся в районо.

Но районовские дяди и тёти не помогли. Они звонили в школу совхоза, доказывали директору и завучу — во время разговоров Миша стоял красный как рак и был готов провалиться сквозь землю, — что музей надо обязательно открыть, так как он будет стимулировать интерес к краеведению не только у совхозных ребят, но и по всему району, но всё было напрасно. Для комнаты находили другое применение.

Тогда Владислав и Миша вышли на улицу. Целый квартал они шли молча.

— Ну, коли так, то идём в райком партии. Директором он у вас давно?

— Недавно. И хоть бы директором был, а то так. Всего-навсего ИО директора, — пренебрежительно ответил Миша. — То-то и обидно.

С кем и как говорил Владислав в райкоме партии, не известно. С собой он Мишу не брал, и Миша всё время просидел на скамеечке у входа. Вернувшись, Владислав сказал:

— Ну, согласие получено. А завуч твоя мама, да?

— Да, — чуть слышно ответил Миша. Он уже был не рад, что заварил всю эту кашу.

— Ну и ну! — сказал Владислав. И потом добавил, подумав: — Теперь держись!

В этот вечер Миша улёгся спать часа на два раньше обычного в расчёте на то, что, когда мама придёт домой, он будет в постели и она не станет разговоры разговаривать. Опыт же говорил, что всякие неприятные разговоры лучше переносить на утро, когда все спешат в школу и разговаривать долго некогда.

Но получилось не так, как он предполагал.

Мама пришла домой весёлая и оживлённая, словно с собственного дня рождения или же с собрания, на котором её премировали. Она стащила Мишу с кровати и закрутила в диком ирокезском танце.

— Ай да Мишка! Ай да единственный сын! Оказывается, у моего разбросанного и неорганизованного сына есть и организаторский талант, и размах в работе, и инициатива! Не знала, что ты у меня такой самостоятельный! Подумать только, до райкома дошёл! А Леонид Петрович теперь рвёт и мечет. Мне тоже от райкома досталось, и поделом! Правда твоя — нельзя быть такой непринципиальной. А свои черепки можете переносить хоть завтра.




«Опять эти проклятые фрагменты!»


Забыв, что уже наступила осень и пора утихомирить свой пыл, солнце жгло, ни с чем и ни с кем не считаясь. Отвесные лучи его пробивались сквозь листву деревьев, пронзали бирюзовую воду, гонялись за рыбьей мелюзгой, ложились серебряными пятачками на дно, рассыпались огоньками по водной ряби.

Какой-нибудь хлопец с облупленным носом и коричневой от загара спиной схватывал накалённый солнцем голыш и долго перебрасывал его из руки в руку, чтобы дать остыть. Девочки работали в майках, а ребята подставляли голые спины лучам — пусть себе жгут сколько влезет: их черноморским спинам это не повредит.

Из всех юных археологов только Адгур был одет полностью. И это было не случайно. Во-первых, настоящий исследователь не станет заниматься раскопками в одних трусах, а во-вторых, только вчера ему сшили синюю, такую же, как у Пал Палыча, спецовку, и было бы смешно и нелепо снимать её сегодня и прятать под камень, а особенно если учесть, что Адгуру пришлось целые две недели доказывать домашним, что без такой спецовки трудно заниматься археологией по-настоящему. Кроме того, спецовочке надо было скорее придать рабочий вид. Посадить стеариновые пятна нетрудно, а вот чтобы она выгорела на плечах и спине — о, для этого её надо носить и носить на ярком солнце. К тому же Пал Палыч не снял своей спецовочки, так почему же Адгур должен снимать свою?

— Надоели мне эти фрагменты! Опять какие-нибудь кувшины или ахипчи! А я собирай их из кусочков. Нанялся я им, что ли? — ворчал Миша.

Дело в том, что вот уже много вечеров подряд он сидел в музее, склеивая из кусочков абхазские ахипчи, найденные на территории цитрусового совхоза. А если учесть, что ахипчи — это такие огромные, похожие на греческие амфоры сосуды, но только с широким горлом, и что они разбивались почему-то обязательно на тысячу фрагментов, и никак не меньше, то станет понятным, что занятие это было Мише не по вкусу. К тому же, мама каждый день заставляла Мишу чистить дома ложки-плошки, как будто у них не было для этой цели Линючки. Ну, а если тебе приходится днём чистить ложки-плошки, а вечером собирать из кусочков древнюю керамику, то, конечно, всякая посуда надоест тебе до чёртиков.

А кроме того, надо принять во внимание, что Миша председатель и не дело председателя копаться в земле, как какому-то кроту, а особенно если у него есть и размах, и организаторские способности, и инициатива. То ли дело летом! Летом они всем обществом ходили в далёкие походы, а всем известно, что в походе сколько у тебя есть инициативы и организаторских способностей, столько ты их и проявляй.

Летом неплохие находки попадались. У реки Псоу, например, нашли костяные иглы — ими первобытный человек прошивал шкуры. И тонкие кремнёвые лезвия — они вставлялись в расщеп на кривой палке так, что получался каменный серп. Были и скребки, и наконечники для стрел. Линючка и та сделала открытие — нашла шарики из чёрного сланца. Даже Пал Палыч, который знает о первобытных людях больше, чем они сами знали о себе, даже он не мог сказать, зачем нужны были эти шарики. Шарики очень правильной формы, просто удивительно, как мог первобытный человек вытачивать их. И зачем они были ему? Молился он с их помощью, что ли, как молятся монахи с помощью чёток? Или, может, это пуговицы? Но тогда почему в них нет отверстий? Разве бывают пуговицы без отверстии?

Но всё это было летом. А теперь уж ничего интересного не найдёшь. А почему? Да потому, что Пал Палыч сказал, что надо вернуться к друговой ямке и заложить пробные шурфы вдоль насыпи, той самой насыпи, за которой прятались лесной Миша с Адгуром, выслеживая шпиона. Он говорит — эта насыпь интересна и с геологической точки зрения и с археологической. А что интересного найдёшь в этой насыпи? Ни тебе мечей, ни шлемов, ни даже шариков — одни черепки идут!

Словом, Миша был недоволен сегодняшними раскопками. Вот почему он говорил:

— Надоели мне эти фрагменты! Что я, нанялся, что ли, собирать черепки!

— Быстро же ты остыл, — сказал Адгур. Он лежал на краю канала и промывал находки. И, хотя солнце исправно обесцвечивало ему спецовочку, руки его были синими от холодной воды. — А ты ещё говорил, что настоящий исследователь должен быть терпеливым и настойчивым. Эх, ты!

— Вовсе не «эх, ты»! Просто здесь размаха нет. Опять одна бытовая керамика.

— А тебе кладов захотелось, да?

— Это тебя клады интересуют. А мне хоть бы какой-нибудь поганый кинжал попался — и то хлеб. Вот тебе ещё один черепок со странной конфигурацией! — И Миша кинул Адгуру чёрный от земли черепок.

Адгур поймал черепок на лету и опустил его в воду. Помолчав немного, Миша заметил:

— Надо будет сказать Пал Палычу — давайте копать в новых местах. Здесь надоело.

— Опять надоело! А ещё учёным хочешь стать.

— Я уж до материка добрался, а ничего, кроме черепков, нет. А материк смешной какой — одна галька и морской песок. А насчёт того, что надоело, — так я же разбросанный!

— Разбросанный? Кто же это тебя разбросал? — Адгур даже повернулся всем телом, чтобы посмотреть на человека, которого зачем-то разбросали.

— Я сам себя разбросал, — с гордостью заявил Миша.

— Как так?

— Арсен говорит, я разбросанный, неустойчивый и нецелеустремлённый. И мама говорит то же. Вот я и стал таким. А если хочешь знать, то так даже удобнее — быть разбросанным.

— Врёшь!

— Вот и не вру. Если я разбросанный, то какой с меня спрос? Вот захочу и разбросаю все твои фрагменты и поступлю контролёром в кино. Раз у меня характер такой, что я могу поделать?

Такой взгляд на собственный характер уди лил Адгура. Он отложил в сторону фрагмент со странной конфигурацией и задумался, уж не шутит ли Миша? Но нет, говорит вроде серьёзно. Так что же получается? Выходит, Миша разбросанный только потому, что все говорят, что он разбросанный. Ну, а он, Адгур? Если бы все говорили, что он разбросанный, стал бы он тогда разбросанным или нет? И вообще, какой он, этот самый Адгур Джикирба?

— Ну, а я? Я разбросанный, как по-твоему? — спросил он.

Миша оглядел его с ног до головы.

— Ты? Конечно, разбросанный. Смотри, как разбросал черепки. И ещё у тебя сдерживающие центры слабо развиты. Потом, ты… как это?.. импульсивный тип!

— Импульсивный? А что такое «импульсивный»?

— Что я тебе, Алик-Архимед, что ли, чтобы на всё отвечать?

— Это тебе Вера Ивановна сказала про импульсивный?

— Кто бы не сказал, а сказал!

— Что это за центры такие — сдерживающие?

— Не знаешь?

— Не знаю.

Конечно, было бы гораздо честнее сказать: «И я тоже не знаю», но Миша нашёл другой, гораздо более умный ответ:

— Вот ты, например, можешь взять черенок и мыть его, мыть, мыть, мыть, без конца мыть?

— Без конца? Нет. Без конца, пожалуй, не могу.

— Ну, вот это и значит, что у тебя слабые сдерживающие центры. Понял? Ты не можешь долго задерживаться на одном деле. А кроме того, ты азартный. Помнишь, что Пал Палыч говорил про азартных археологов? Что от них толку не будет.

— Помню.

— Но ты не расстраивайся. Из меня тоже археолога не выйдет. Ну и пусть, верно? Чем-нибудь другим увлечёмся.

Адгур ничего не ответил. Он вытащил из воды свой фрагмент со странной конфигурацией и осмотрел его. Черепок походил на угол какого-то ящика из обожжённой глины, и в этот угол забилась твёрдая земля. Адгур хотел было бросить черепок на берег, к остальным фрагментам, но передумал и стал старательно выковыривать землю из углублений, затем потёр его рукавом спецовочки и снова сунул в воду. Держал он черепок в поде очень долго, так что пальцы перестали сгибаться от холодной воды, — это он, должно быть, решил развивать свои сдерживающие центры и больше не быть импульсивным.

Наконец он снова вытащил из воды черенок и стал рассматривать его и так и этак.

— А черепок-то весь в пупырышках, — сказал Адгур, протягивая фрагмент Мише.

Действительно, наружная поверхность черепка была шероховатая, как рашпиль, которым шофёры зачищают резину перед склеиванием. Но Мишу эти пупырышки особенно не заинтересовали, ибо он был занят тем, что щекотал высохшей травинкой то один усик улитки, то другой и смотрел, как от прикосновения усики сокращаются, втягиваясь в голову улитки.

— Такие черепки нам ещё не попадались, — настаивал Адгур.

— Смотри, какие смешные усики у улитки. Они у неё вместо глаз. Давай станем учёными по улиткам. А что? Чем плохо? Поинтереснее твоих фрагментов!

Тогда Адгур одним прыжком вскочил на ноги и закричал:

— Пал Палыч! Смотрите, какой черепок! С пупырышками!

— И необычной конфигурации, — солидно, совсем как какой-нибудь академик в чёрной шапочке, добавил Миша.

Пал Палыч осмотрел черепок, заглянул в кулёчки с подъёмным материалом и, став на колени, запустил обе руки в Мишин раскоп. Оттуда он вытащил целую пригоршню крупного чёрного морского песка — крошки — и несколько черепков.

— Зовите всех. Кажется, мы нашли нечто очень интересное! — сказал он.

Когда ребята собрались, Пал Палыч попросил их объяснить, как попали сюда морская галька и песок.

Посыпались разные варианты:

— Джихи нанесли, да?

— Чтобы дорожки выложить. Как у нас в совхозе. Верно?

— А это не остатки древней крепостной стены? Может, тогда делали стены из гальки?

Но нет. Ни один из этих вариантов не годился. Гальку и каменную крошку нанесли сюда морские волны, а насыпь эта естественного происхождения. Она — древний морской береговой вал, или место, где кончалось море и начиналась суша. И в этом морском береговом валу был найден черенок странной конфигурации, да ещё с пупырышками. Как он попал сюда? Какие выводы можно сделать из этого?

Ребята подумали-подумали, но ничего не придумали. Тогда Пал Палыч спросил про конфигурацию — дескать, слово «конфигурация» как будто усвоено достаточно хорошо, но о чём говорит в данном случае эта самая конфигурация?

— Конфигурация необычная. Не было ещё такой конфигурации.

— Ну, а что говорят вам пупырышки?

Но и пупырышки сказали ребятам не ахти как много.

— Пупырышки как пупырышки, ничего особенного. Такие бывают на тёрках для чистки овощей. Видны они только на наружной стороне черепка, а на внутренней их нет. Значит, делались они для украшения или, говоря по-научному, для орнамента. Больше ничего, пожалуй, о них не скажешь!

Пал Палыч выслушал ребят, а потом сообщил им о том, что поведала ему поверхность черепка. Ребята диву дались — какой-то несчастный кусок обожжённой глины, а сколько всякой всячины рассказал! Прежние черепки не были такими разговорчивыми.

Оказывается, пупырышки — это не просто пупырышки, а отпечатки ткани. А черепок — не просто черепок, а кусок так называемой «текстильной керамики». Это очень интересная керамика. Достаточно сказать, что археологи охотятся за ней во всех частях света. Правда, некоторые называют её «сетчатой», исходя из того, что поскольку на её поверхности виден как бы отпечаток какой-то сетки, то она и должна называться «сетчатой», но ни один настоящий учёный не принимает этот термин всерьёз. Гораздо правильнее термин «текстильная керамика», ибо он показывает самую технологию изготовления её. Технология же была такова. Возьмёт первобытный гончар и выкопает ямку в земле, выложит дно и стенки ямки тканью, а потом формуют из глины сосуд поверх ткани. Иногда же делает из глины длинную колбаску-жгутик и, накладывая один жгутик на другой, возводит стенки сосуда. Нередко сосуды изготавливались из цельного куска глины.

Но вот дно и стенки готовы. Гончар вытаскивает сосуд из ямы за выступающие концы материи. Следы ткани так и остаются отпечатанными на стенках. Этим, кстати, и объясняется то, что отпечаток виден только на наружной поверхности сосуда. Внутреннюю поверхность его сглаживали либо ладонью, либо пучком травы, а ещё чаще гребёнкой. Вот следы её видны на внутренней стороне.

Почему археологи до смерти рады, когда попадается текстильная керамика? Дело в том, что ткани очень недолговечны. Проходит век, от силы два или три, и некогда красивая и крепкая материя превращается в прах. Правда, в египетских гробницах ткани пролежали тысячи лет, но ведь в египетских гробницах такие условия, какие в природе не встречаются. Пупырышки же позволяют видеть структуру ткани и на основе её судить о состоянии техники ткачества того времени.

Текстильный способ изготовления гончарных изделий был известен кое-где в древнем мире. Текстильную керамику находили при раскопках свайных построек в Швейцарии. Встречалась она и у нас, на Оке, Клязьме и верхней Волге. Но в здешних местах такие находки не попадались. А учёным очень хотелось бы увидеть отпечаток ткани, изготовленной на Кавказском берегу Чёрного моря. Ведь здесь обитали люди, которые считались замечательными ткачами. Геродот, например, утверждает, что льняное полотно колхов по качеству не уступало лучшему полотну того времени — египетскому. Колхи же жили южнее, в Колхиде.

— Ну, а теперь посмотрите хорошенько на структуру этого материала. Что она вам скажет? — спросил Пал Палыч.

С особой осторожностью, как какую-нибудь хрупкую вещь, ребята взяли черепок и снова осмотрели его. А Леночка, так та, по простоте душевной, даже обнюхала его и поднесла к уху, должно быть, думала, глупенькая, что черепок возьмёт да и прошепчет свой старый-престарый секрет.










Немного погодя ребята вернули черепок:

— Черепки, что мы нашли здесь весной, были и крепче и лучше обожжены. А этот больно хрупкий.

— Тесто в тех черепках было ровнее.

— И он какой-то пористый.

— Ну, а вам, Пал Палыч, что прошептала структура?

И Пал Палыч рассказал, что именно он узнал, изучая структуру.

— В тесте видны какие-то зёрна. Это примеси морского песка. Попадается крапинка полевого шпата и слюды. Всё это в изобилии находится здесь, на берегу моря. Значит, это местное изделие, а не привозное. Песок, как видите, просеян плохо, полевой шпат размешан недостаточно. Имеются неразмятые кусочки глины. Черенок рыхловат, и в изломе он чёрного цвета. Это говорит, что обжиг производился на костре, а не в гончарной печи. Но почему? На этот вопрос могут быть два ответа: либо гончарная печь ещё не была известна, и тогда это осколок сосуда каменного века; либо мастера не придавали большого значения сосуду, и этим объясняется плохое качество замеса и плохой обжиг. Какой из этих двух ответов правилен, определим по сопроводительным находкам.

— А может, это джиховская стоянка? — спросил Адгур.

— Клад надеешься найти? — съехидничал Миша.

— Отстань ты со своим кладом! Просто интересно.

— Возможно, и джиховская. Но прежде надо определить, от какого сосуда этот черепок. Он ни от амфоры, ни от ахипчи, ни от кувшина, ибо ни амфора, ни кувшин, ни ахипчи не имеют углов и в тряпочке их не изготовишь. Будем копать дальше. Посмотрим, что делается в других квадратах. Будем раскапывать вдоль всего берегового вала. А если кому попадётся керамика с пупырышками, сейчас же зовите меня.

Скоро на свет появился ещё один фрагмент, похожий на угол глиняного ящика, а потом часть дна и боковина. Ребята промыли и сложили черепки. Получился продолговатый, расширяющийся кверху сосуд вроде корытца или противня, в котором мамы тушат гусей. Наружная часть была светло-охряного цвета, а внутренняя — темно-коричневого. Почему? То ли обжигали так, что пламя действовало больше снаружи, чем изнутри, а снизу сильнее, чем сверху? Или, может, наружные стенки получили больший обжиг при варке пищи на костре?

— Ну, каково назначение сосуда? — спросил Пал Палыч.

— Может, это было корыто? — предположил Адгур.

— Ну да! И в нём мамаши купали своих джиховских ребятишек! — вставила одна из девочек.

— Тоже скажешь! Это тебя мама купает каждый день в корыте, а тогда детей не купали в корытах, — сказал Архимед.

— Нет, купали!

— Тогда всем, даже девчонкам, разрешали купаться где угодно и сколько угодно! — председательским тоном ответил Миша.

Разгорелся спор о том, кто же пользовался большей свободой, джиховские ребята или современные. Так как кружковцев было много, и у каждого кружковца была своя собственная, отличная от других, точка зрения, и каждому хотелось высказать её, и каждый знал по собственному опыту, что если ты не перекричишь остальных, то тебя никто слушать не станет и с тобой не согласится, то диспут получился довольно громкий.

Неизвестно, какое мнение восторжествовало бы, ибо Пал Палыч заявил, что на сегодня копать и спорить достаточно и что надо будет прийти сюда в следующее воскресенье.

Две недели ребята возились с этой стоянкой на древнем береговом валу и за эти две недели раскопали больше, чем за два месяца весною. Объяснить это можно только тем, что Пал Палыч, наконец признав, что ребята научились сдерживать свой археологический азарт, выделил по квадрату на каждую четвёрку — пусть двое копают, а двое промывают раскопочный материал. И разрешил им копать самим, но только под его наблюдением.

Находки оказались интересными. В нескольких квадратах были найдены угловатые сосуды. Была и сопроводительная керамика — пузатенький графинчик-кувшинчик с волнистым орнаментом и вмятиной для большого пальца на ручке. Такие кувшины часто попадались археологам в джиховских стоянках. Всё говорило, что эта стоянка относилась к тому же самому времени и тому же самому племени, что и первая, которую нашёл Друг. А если качество замеса и обжига здесь ниже, то это только потому, что гончары не придавали большого значения долговечности угловатых сосудов. Но каково же их назначение?

Кое-что объяснил квадрат, в котором работал Архимед с Леночкой. Там, рядом с остатками сосуда, была ямка, заполненная отборной галькой. Отшлифованная морем поверхность голышей была в трещинах. Отчего? От ударов? От действия высокой температуры?

Почва под голышами оказалась красноватого цвета, как бы обожжённая, и песок под сосудом спёкся. Исчезли всякие сомнения: здесь, рядом с сосудом, некогда находился костёр. Возможно, джих кипятил что-то в своём четырёхугольном котле, потом снял сосуд с пламени и поставил рядом с костром, и тут произошло нечто, что помешало ему унести варево. Но что? Может, напало соседнее племя? Или звери? Или испугало землетрясение? А сосуд так и остался стоять на тысячелетия, только вот разбился маленько.

И ещё одну странность имел сосуд. Углы его оттянуты и образуют как бы ушки. Один из них вытянут сильнее других и имеет форму желобка или носика.

Рядом с кострищем были найдены три палочки из обожжённой глины, каждая сантиметров сорок длиной. С одной стороны палочки заострены, а с другой — имеют развилку, похожую на лапу. Такие палочки были рядом и с другими сосудами.

— Ну так для чего же предназначался этот сосуд? И какую роль играли эти глиняные палочки? — спросил Пал Палыч, когда все уже собирались идти домой.

На этот вопрос ребята ничего путного ответить не смогли. Одни утверждали, что это ложки, другие доказывали, что это совсем не ложки, а вилки. Леночка была склонна считать, что ими мешали кашу в котле, Миша полагал, что это были игрушки первобытных хлопцев и изображали они бычков с рожками.

Слушая эти предположения, Пал Палыч только смеялся. А потом ни с того ни с сего спросил:

— А музей у вас готов?

— Готов. А что?

— Давайте сделаем так… Отнесите все находки в музей и побеседуйте с ними на свободе. Может, они вам сообщат, для чего именно предназначались глиняные палочки и что джихи варили в этих сосудах. Но примите во внимание, что археологические ценности, пролежав в одиночестве десятки сотен лет, склонны к скрытности. А некоторые любят поморочить голову. Чутьё же мне говорит: джиховские сосуды не так-то охотно расстанутся со своими секретами. Кстати, а какой формы бывают кастрюли, чайники и котлы — квадратной или пирамидальной, круглой или прямоугольной?

— Круглой, а что?

— Наши сосуды имеют прямоугольную форму. Почему? Подумайте и доложите на следующем заседании. Заседание проведём в музее. Надеюсь, вы уж открыли музей в торжественной обстановке?

— Нет. А нужно?

— Музей, не открытый в торжественной обстановке, — это не музей. И без ленты вам не обойтись. Разве вы этого не знали?

— Знали! — ответили ребята, хотя за минуту до этого они даже не подозревали, что надо открывать музей, да ещё в торжественной обстановке и с лентой.

— И давайте пригласим на открытие директора.




«А у нас здесь совсем неплохо!»


Торжественное открытие музея получилось не очень-то торжественным. И всё из-за ленты и ИО директора.

Дело было не в том, что Миша не сообразил, о какой такой ленте говорил тогда Пал Палыч. Нет, Миша достаточно часто видел кинохронику, чтобы не догадаться, о чём шла речь.

Просто перед открытием музея надо будет натянуть поперёк двери ленту. Когда все соберутся, Миша, как председатель, подойдёт к двери, какая-нибудь девочка протянет ему ножницы. Не глядя, он возьмёт ножницы и перережет ленту. Потом он сунет ножницы в чью-то услужливо подставленную руку и войдёт в музей. За ним хлынут посетители. Все начнут поздравлять его и пожимать ему руки. Так открывают железнодорожные мосты, памятники и детские ясли. Нужно думать, школьные музеи тоже.

Но вот беда — когда пришёл момент, ленты не удалось достать. И всё из-за того, что Миша переоценил любовь девочек к археологии. Он думал, что любая с радостью пожертвует ленточкой из волос по такому случаю. Но девочки заявили, что не хотят ходить растрёпанными даже ради музея. Вот и пришлось удовлетвориться простой верёвочкой.

Миша выгнал всех из музея, вбил по гвоздю по обе стороны двери и уже начал было натягивать верёвочку на гвозди, но тут послышались тяжёлые шаги. Миша выглянул за дверь — батюшки! Матушки! Сам Леонид Петрович!

Миша сунул верёвочку в карман и выступил вперёд, чтобы приветствовать директора школы от имени пещерно-археологического общества. Но, увы, ничего путного из этого приветствия не получилось. В Мишу вперились очки Леонида Петровича — очки, которых никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не видывал в совхозе — только на его носу. Раскосые, как заячьи глаза, они отражали всё, на что смотрели, и мир, заключённый в них, казался маленьким, уродливым и очень смешным. Глаз хозяина не было видно за ними. Миша замер, смотря на двух Миш Капелюх, что стояли в стёклышках-зеркальцах, маленьких, пузатеньких, с тоненькими ручками и ножками, и не мог произнести ни слова.

Но вот Леонид Петрович шагнул прямо на Мишу, как если бы он совсем не видел Мишу через очки или же Миша был бы не председатель славного пещерного общества, а какой-нибудь человек-невидимка. Волей-неволей пришлось отступить в сторону.

Леонид Петрович последовал в музей, а за ним хлынули посетители — ребята и учителя.

Он остановился перед казачебродскими находками, тяжело вздохнул, пожевал губами, словно собираясь сказать что-то очень важное, но ничего не сказал и прошёл к стенду с джиховскими сосудами. Здесь он покрутил пальцами и промолвил, ни к кому не обращаясь: «Когда прибудет ваш учёный, позовите меня», — блеснул очками и ушёл к себе в кабинет.

Раз торжественного открытия не получилось, то пришлось показывать музейное хозяйство и без торжественного открытия. И хотя все находки давно были осмотрены и обсуждены десятки раз, и не только археологами, но и обыкновенными ребятами, все стали смотреть на них с новым интересом. И ещё бы! Раньше находки были свалены в кучу и больше походили на склад старых костей, черепков и камней, теперь же это были музейные экспонаты с этикетками, и лежали они не в куче, а на столе и под стеклом. А к чему больше уважения испытывает человек — просто к камню или же к камню, который уже превратился в экспонат с этикеткой? Конечно, к экспонату с этикеткой.

Находок было, правда, не так чтоб очень много. Скажем прямо, их было гораздо меньше, чем, например, в Сочинском музее. Но зато как они здорово были размещены!

Зоя Николаевна и девочки постарались и выложили из члеников ископаемой лилии причудливые звёзды, а из мелких орудий каменного века — микролитов — всякие прямоугольники, квадраты и круги. Очень красивы кристаллики кальцита. Из этих кристалликов они соорудили силуэт Спасской башни с часами и даже стрелкой. Сталактиты были установлены так, что получилось целое стадо диковинных зверей с чабаном посредине. Если бы директор Сочинского музея пожаловал сюда, то он ахнул бы и побежал к себе перестраивать экспозицию во всех залах.

Под самым потолком висели изображения доисторических животных — диплодоков, ихтиозавров, бронтозавров и динозавров. Все они были нарисованы ребятами. Там же был портрет первобытного человека. Лоб у него покатый, над глазами нависли брови, ноги короткие, а руки длинные-предлинные. И в руках он держит огромную дубину.

Джиховским находкам оказали особый почёт. Они лежали под стеклом в самом настоящем стенде-витрине. Своим существованием этот стенд был обязан Арсену. Арсен целую неделю надоедал преподавателю по труду, пока тот не дал задание кружку «Умелые руки» соорудить стенд. Когда же выяснилось, что в школе нет ни оконного стекла, ни алмаза, чтобы резать стекло, Арсен пошёл к стекольщикам, которые работали в совхозной теплице, и те застеклили крышку ящика. Молодец, Арсен!

Скоро пришёл Пал Палыч. Он долго рассматривал музей. Особенно понравился ему силуэт Спасской башни. Он сказал, что ему в жизни не приходилось видеть, чтобы из музейных экспонатов строили такие замечательные сооружения. Когда же Зоя Николаевна начала было оправдываться, говоря, что теперь она и сама видит — экспонаты вовсе не материал для украшений, — и это девочки сбили её с толку, и завтра она велит разобрать башню, Пал Палыч заявил, что детский музей — это детский музей, а взрослый музей — это взрослый музей и очень хорошо, что ребята сделали всё по-своему.

Но вот настало время открыть заседание. Миша предложил было пойти в соседний пустой класс, но Пал Палыч запротестовал: если у научного общества есть своё собственное помещение, то нелепо проводить заседание в чужом классе. В музей были принесены стулья, табуретки и стол для президиума.

Когда всё было готово, Миша, на правах председателя, предоставил слово Пал Палычу. Но Пал Палыч не стал говорить торжественной речи. Он поставил на стол джиховский сосуд и положил рядом глиняные палочки.

— Ну как? Что вы думаете об этом красавце? — спросил он.

Ребята молчали. Красавец не сообщил им ничего нового.

Тогда Пал Палыч поднёс одну из палочек к ушку сосуда. Развилка как бы приросла к ушку.

— Смотрите, как хорошо развилка отвечает ушку. Ну, так для чего предназначались эти палочки?

— Чтобы поддерживать сосуд? Да?

— Ну да, над костром. Острым концом палочки втыкали в землю, а сосуд ставили ушками на развилки.

— Правильно. Ну, а носик-желобок зачем? И угловая форма сосуда? Что варили в нём?

— Борщ варили, — сказал Миша для смеха.

Все засмеялись. Не смеялся лишь Архимед. Такой уж он был умный и знающий, что не смеялся, когда кто-нибудь из ребят говорил для смеха нелепицу. Он заметил презрительным топом:

— Эх, ты! А ещё археолог. Борщ — это украинское блюдо. А украинцы поселились здесь совсем недавно.

— Ну не борщ, так щи! — сказал Миша.

— А щи — это русское блюдо. Русские здесь тоже недавно.

Пал Палыч не дал разлиться дальше этой полемике.

— А почему сосуды для варки пищи всегда бывают круглыми?

— Их легче делать?

— Правильно — помогает гончарный круг. Но главное, их легче мыть, так как пища не застревает по углам. Наш же с вами сосуд — четырёхугольный. Выходит, в нём пищу не варили. Один из углов оттянут желобком. Скорее всего, желобок предназначался для сливания жидкости. Но зачем было сливать жидкость?

— Может, джихи в нём чай кипятили? Надо же чай разливать по стаканам.

Но и это объяснение никуда не годилось. В то времена ни чай, ни стаканы не были известны, и пищу ели из общего котла. Нет, не для варки пищи предназначался этот сосуд. Но для чего?

Ребята выдвинули множество теорий относительно назначения сосуда — смелых, оригинальных и далёких от истины. Когда же стало ясно, что ничего нового к сказанному они добавить уже не в состоянии, Пал Палыч вытащил из своей планшетки книгу:

— Это работа австрийского учёного Карла Вейла, — сказал он, раскрывая книгу и поднимая её высоко над головой. — Посмотрите на этот рисунок. Что он вам говорит?

Ребята посмотрели на рисунок. На нём два дикаря. Рядом костёр. Над костром сосуд. Похож на джиховский, только больше, и стенки вроде не такие толстые, да и углов не четыре, а всего только три. Три рогульки поддерживают сосуд над костром.

— Это туземцы южноафриканского племени массаси. И что они варят? А варят они то, что варили джихи в наших угловых сосудах.

— Человеческое мясо? — спросил Адгур и сделал страшные глаза.

Ребята засмеялись, а одна девочка на всякий случай взвизгнула так, что Архимед зашикал на неё и сердито поглядел на Адгура — только людей отрывает своими глупыми шутками.

— Они выпаривают соль из морской воды. То же самое делали джихи в наших угловых сосудах. В древние времена поваренная соль играла огромнейшую роль в жизни людей: ведь она была единственным сродством сохранять мясо, рыбу и другие продукты на длительное время. Нет соли — будет голодная зима. Огромные массы пародов приходили в движение из-за соли. В здешних мостах соль можно было добывать только из морской воды. И джихи придумали — они стали выпаривать соль. Во время штормов морская вода попадала в западины, которых так много на берегу. Под действием солнца — а климат тогда, не в пример теперешнему, был здесь резко континентальным, сухим и жарким — вода интенсивно испарялась. Полученный маточный раствор, или рапу, наливали в угловатый сосуд. Сосуд ставили ушками на глиняные рогульки. Под котлом разжигали костёр. Помните, мы находили растрескавшиеся голыши? Возможно, джихи бросали в котёл раскалённые камни, чтобы ускорить испарение. Вода испарялась, а поваренная соль оседала на дно. В морской воде есть не только поваренная соль, но и очень горькая магнезиальная соль. К счастью, она выпадает из раствора позднее поваренной. После того как выпадала поваренная соль, остаток раствора, содержащий магнезиальную соль, сливали через этот желобок, пока соль ещё не стала горькой. Теперь понятно, почему эти сосуды находятся на береговом валу?

— Понятно! — ответили ребята. — Чтобы за водой далеко не надо было бегать, да?

— Нам удалось найти и собрать три угловых сосуда. Кроме того, найдено много разрозненных осколков от таких же сосудов. О чём это свидетельствует?

— Джихи варили много соли?

— Во всяком случае, гораздо больше, чем было нужно для одной семьи. Здесь был целый солеваренный промысел. Думаю, соль была продуктом обмена.

— Это же мировое открытие! — воскликнул Миша. — Ах да мы!

— Рано ещё говорить «ай да мы», — сказал Пал Палыч. — Пока можно утверждать только одно — джихи знали солеварение. Вот если бы нам удалось выяснить значение слова «джих». В те времена племена чаще всего назывались по их ремеслу. Например, «иниохи» значило «перевозчики»…

— А джих? «Джих» значит «разбойник», да? — воскликнул Миша. — Посмотрите на Адгура Джикирбу, потомка джихов. Чем не разбойник?

Разбойничья кровь Адгура взыграла.

— Я разбойник? А ты… А ты… — И, не найдя подходящего слова, Адгур толкнул Мишу с табуретки.

Неизвестно, к какому ответному аргументу прибегнул бы Миша, но в этот момент раздался голос Леонида Петровича, и все замерли:

— Это так-то вы археологией занимаетесь? И ведь вы собирались позвать меня.

Все вскочили со своих мест. Леонид Петрович подошёл к столу. Вместе с ним была незнакомая девочка в какой-то накидке вроде милицейского плаща, только красного цвета и очень короткого. На голове у неё был зелёный берёт, из-под берета торчали тугие косички с ленточками в фиолетовую клетку. На ногах были невиданные чулки, тоже в клетку, на чулках, у самых колен, болтались кисточки. Случается, из Москвы или Ленинграда приезжают сюда такие попугайские чистюли. Но они ходят так только в день приезда, пока не побывают на море… Девочка была так ярко одета, что было трудно рассмотреть её лицо. Нужно думать, это была дочка Леонида Петровича, та самая дочка, что жила в Ленинграде у мамы. Заявилась наконец!

Леонид Петрович сменил сердитое выражение на любезное и, протянув Пал Палычу руку, сказал:

— Алеутский Леонид Петрович. Директор данной школы.

Пал Палыч пожал руку и ответил:

— Соколов.

Тогда вперёд выступила девочка. Она тоже протянула Пал Палычу руку и представилась совсем как взрослая:

— Нелли Алеутская. Ученица шестого класса.

Леонид Петрович плюхнулся на Мишино председательское место, а Мише сказал:

— Капелюшников! Принеси стул для Нелли!

Когда Миша принёс два стула — один для Нелли, а другой для себя, — он увидел, что перед Леонидом Петровичем лежит раскрытый блокнот и сам он что-то записывает в этот блокнот. Он молчал, молчали и все остальные. Наконец Леонид Петрович поднял глаза.

— Что же вы молчите? Расскажите о своей работе, — сказал Леонид Петрович, обводя присутствующих своими чудодейственными очками, и сейчас же по стене скользнули два солнечных зайчика и уселись на столе напротив Леонида Петровича.

Ребята молчали. Они подталкивали друг друга локтями, перемигивались, перешёптывались, но слова никто не брал. Если бы этот вопрос был задан, скажем, старым директором или же Верой Ивановной, то ребята нашли бы, что сказать, никто не промолчал бы. Но сейчас все сидели, словно набрав в рот воды, и это молчание, столь несвойственное членам археологического общества, пожалуй, следует приписать очкам Леонида Петровича, и ничему другому.

Да, конечно, в наш век, когда человек облетает без единой посадочки земной шар сколько угодно раз и атомные корабли режут лёд, как самолёт облака, просто чудес не бывает. Бывают чудеса науки и техники, бывают чудеса человеческого гения, очень часто мы сталкиваемся с чудесными изделиями рук человеческих, но вот просто чудес вы не увидите ни за какие деньги, как не встретите, скажем, ни фей, ни волшебников, ни колдунов. И нет на свете ничего такого, чего бы не объяснили учёные, если бы подумали как следует.

Всё это так, и споров тут быть не может… Но как это всё-таки так получается, что, стоит Леониду Петровичу установить свои огоньки на тебя, у тебя сразу же отнимается язык и появляется нестерпимое желание превратиться в букашку-таракашку и спрятаться в какую-нибудь щёлочку в парте?

И как Леонид Петрович умудряется узнавать, что происходит позади него? Даже когда он пишет на доске и стоит спиной к ребятам и вовсе не оборачивается, от него то и дело слышишь: «Капелюшников! Не шмыгай носом!» или: «Джикирба! Хватит тебе в пёрышки играть!»

Ясно, тут дело нечисто и без чудодейственных зеркальных очков не обходится, но объяснить это науке пока ещё не удалось. Правда, Алик-Архимед утверждает, что очки Леонида Петровича зеркальные с обеих сторон и поэтому-то он видит и то, что творится спереди, и то, что творится сзади. Но считать серьёзным это объяснение никак нельзя. Ведь каждому ясно: видеть то, что творится позади твоей собственном головы, нельзя хотя бы потому, что мешает твоя же собственная голова. Вот если бы люди научились делаться прозрачными, тогда другое дело. Но до этого наука пока ещё не дошла.

И ещё — все люди то одевают очки, то снимают их и очень любят крутить их в руках. Вера Ивановна, например, держит очки перед собой, когда ставит отметки. Зоя Николаевна вытаскивает очки из сумочки, лишь когда в кино потухнет свет и на экране появляется название картины. А вот Леонид Петрович никогда не снимает своих очков. Или, может, у него один глаз голубой, а другой жёлтый и он прячет их под непрозрачными стёклами?

— Так что же вы молчите? — спросил Леонид Петрович.

— Видите ли, — начал Пал Палыч, и голос его звучал безжизненно и тускло. — Нам удалось найти сосуды необычайной формы. Есть основания предполагать, что они применялись племенем джихов для выпаривания соли из морской воды. И это было более двух тысячелетий назад.

— Да… Это очень интересно, — сказал Леонид Петрович, и всем стало ясно, что ему вовсе не интересно.

— Наши раскопки позволяют предполагать, что техника ткачества у джихов стояла на сравнительно высокой ступени. Об этом говорят отпечатки ткани на сосудах джихов.

— Продолжайте, продолжайте. Я вас слушаю с большим вниманием. — Но Леонид Петрович не слушал, а рассматривал свой блокнот.

Пал Палыч потерял всякий интерес к рассказу. Сухим, неинтересным голосом, каким делают доклады взрослые на своих собраниях, он рассказал об остальных раскопках. Но как рассказал! Небось самому было скучно слушать себя.

И, как только Пал Палыч замолчал, заговорил Леонид Петрович, даже не попросив слова у председателя:

— А позволительно ли мне будет сказать несколько слов? Я выделил вам комнату для музея, и я бы хотел, чтобы ваша работа была на должной высоте. Я не ошибусь, если скажу, что ваши открытия в известной мере помогают изучению истории и географии и особенно того сравнительно узкого участка территории, который ограничен рамками здешних мост. Всё это расширяет кругозор учащегося, увеличивает умственный багаж и способствует повышению успеваемости по указанным предметам. Но позволительно ли мне спросить, уважаемый Павел Павлович, не приходило ли вам в голову, что этот ярко выраженный крен в археологию оставляет другие дисциплины без должного внимания учащихся?

— А позволительно мне будет сказать вам, уважаемый Леонид Петрович, — в тон ему ответил Пал Палыч, — что это мне не приходило в голову. — Лицо Пал Палыча стало неприятно и непроницаемо, как и у ИО директора.

— О, не поймите меня превратно, уважаемый Павел Павлович, — сказал Леонид Петрович и положил руку ему на рукав. — Я очень люблю археологию и некогда тоже мнил себя заправским археологом. Но злодейка судьба заставила меня изучать ботанику. Однако как директор школы я должен — более того, я обязан — стать выше увлечений и думать не только о том, что лично мне импонирует. Я не имею права забывать, что учащиеся вверенной мне школы должны получить определённую сумму знаний по всему комплексу дисциплин, предусмотренному программой, а не по одной археологии, которая отнюдь не предусмотрена программой. Видимо, мы разобьём ваш кружок на секции: ботаническую, зоологическую, историческую и, наконец, археологическую. Впрочем, не исключена возможность, что мы разделим работу по месяцам. Один месяц ребята будут изучать фауну, другой — флору, третий — историю, четвёртый — археологию. Разве нельзя было бы прочесть серию докладов? Кстати, районный отдел народного образования настойчиво рекомендует ряд тем для лекций. А недавно я прочёл в московской газете о школьном кружке, в котором было сделано более ста докладов. Сто докладов мы, пожалуй, не осилим. Но разве так уж плохо было бы увидеть в местной газете заметку о том, что в нашей школе было организовано, скажем, двадцать докладов?

— А позволительно ли будет старшему пионервожатому высказать своё мнение? — скрипучим, как у Леонида Петровича, голосом спросил Арсен. — Я не согласен с вами.

— Мне очень приятно, когда вожатый имеет своё суждение. Но не объясняется ли ваше гм… несогласие гм, некоторым отсутствием педагогического опыта и знания элементарных задач воспитания полноценных, гармонически развитых граждан?

— Нет, не объясняется, — очень решительно ответил Арсен, и лицо его стало таким же чужим и непроницаемым, как и у ИО директора. — В музее хватит места и для ботаников и для зоологов. А в школе достаточно учеников для любого количества кружков. Мы не хотим, чтобы разгоняли наше общество.

Леонид Петрович пожевал губами и сказал примирительно:

— Ну, это мы ещё обсудим. Я вас, Арсений Сергеевич, попрошу зайти ко мне завтра. Надо будет кое-что сказать вам. В частности, подумайте о том, какие вопросы можно дискутировать и в какой обстановке, а какие — нельзя. Кроме того, я рекомендовал бы вам быть более объективным.

— Папа! — вдруг заявила Нелли капризным и повелительным тоном. — Я хочу быть археологом. Слышишь?

Все опешили. Разве можно так говорить с Леонидом Петровичем? Он, правда, не совсем директор, но всё-таки!

И тут произошло нечто неожиданное. Леонид Петрович снял очки, и все увидели, что глаза у него вовсе не разноцветные, а простые. И вовсе не страшные, а только могуче. А Нелли продолжала:

— И не думай меня отговаривать. Слышишь? Я не маленькая.

Леонид Петрович и не думал отговаривать её. Он моргал глазами, протирал стёкла очков и молчал. Наконец он сказал:

— Может, мы дома поговорим, а?

— Нет, не дома, а здесь! И вообще не рассчитывай. Я не буду всё время с тобой сидеть. Вот уеду в Ленинград к маме и больше не приеду.

— Ну, ну, хорошо… Только, пожалуйста, успокойся! — Леонид Петрович надел свои чудодейственные очки и тут же превратился в директора. — Капелюшников! Запиши Нелли Алеутскую в кружок!

Так в археологическое общество была принята директорская дочка Нелли. Ребята вначале были не очень довольны этим приобретением: по всему видно, девочка и капризуля, и чистюля, и задавака. Небось такую за лопатой не пошлёшь, мыть черепки не заставишь. Но потом, подумав, сообразили: не так уж плохо иметь в обществе директорскую дочку, которая к тому же командует своим папой. Авось пригодится.

Уходя из музея, Пал Палыч неожиданно сказал:

— А между прочим, археолог копается не только в земле, но и в словарях. И он очень любит расспрашивать местное население. Так-то, дорогие мои коллеги.

А когда уходил Леонид Петрович, то он ничего не сказал. Он достал из кармана ключ, замкнул им дверь музея и снова спрятал ключ в карман.




«А ты знаешь по-мингрельски?»


Миша лежал на диване и творил. Чтобы творилось лучше, он подложил себе под спину подушки и грыз карандаш — совсем как Глинка на картине, что висит над письменным столом, — но вместо цветного халата на Мише были только чёрные трусы.

Иногда рука Миши выхватывала карандаш изо рта и быстро-быстро строчила несколько слов в общей тетради, упиравшейся в поднятые колени, и снова отправляла карандаш в рот.

Такая поза была не случайна. Оказывается, только в этой позе Мишу посещало вдохновение.

Выяснилось это обстоятельство следующим образом.

Несколько дней назад между Архимедом и Мишей шла дуэль на портфелях. То один, то другой загонял противника в угол, осыпая его градом ударов. Так продолжалось, пока Алик-Архимед не капитулировал. Прыгая с парты на парту, он бросился в бегство, а за ним — Миша. Но в дверях произошло непредвиденное обстоятельство: Миша налетел на девочку. Он оттолкнул её в сторону, и тут что-то сильно дёрнуло его за воротник, и в спину ему посыпался град слабых девчачьих ударов. Миша обернулся. Девчонку угораздило зацепиться косой за пуговицу на его рубахе.

Миша стал освобождать пуговицу, а когда отцепил и поднял глаза, то замер. Перед ним была Нелли.

— Вы тот мальчик, который председатель? — спросила она.

— Ну, я, — не без гордости ответил Миша.

— Будьте добры, напишите заметку в стенгазету. Пана сказал, что при нашем археологическом обществе будет газета. А я назначена самым-самым главным редактором.

Если бы какая-нибудь другая девчонка обратилась к нему с подобной просьбой, он, скорее всего, толкнул бы её, предварительно подставив ножку или дёрнув за косу. Во всяком случае, он нашёл бы какой-нибудь способ выразить своё нежелание писать заметку. Но девочку, которая говорит «вы, мальчик» и «будьте добры», за косу не дёрнешь. И Миша ответил как можно любезнее:

— Ну, а о чём писать-то?

— Напишите о своих походах. И чтоб цифр было побольше, так папа сказал… Смотрите, буду ждать.

Миша, конечно, всё-таки стукнул Архимеда портфелем перед началом урока, но удовольствия от этого он не испытал никакого.

Два следующих урока Миша прислушивался к Неллиному голоску, шептавшему внутри него, где-то между желудком и сердцем: «Смотрите, буду ждать!»

К концу третьего урока Миша понял, что он влюблён в Нелли, как сказала бы Леночка, «по самые по ушки».

Вернувшись домой, Миша сел за стол, за которым обычно делал уроки, обмакнул перо в чернила и хотел было с лёту накатать статью для Неллиной газеты, но, увы, статья не писалась, да и только. А ведь статья должна быть такой, чтобы Нелли ахнула. Миша отточил цветные карандаши и вывел огромными буквами: «О работе нашего археологического общества», посмотрел на заглавие, наклонив голову сначала на левую сторону, потом на правую, и раскрасил буквы оранжевым карандашом.

Пока раскрашивал, в голове сложилась первая фраза: «Заниматься в археологическом обществе очень интересно». Вторая фраза пришла тоже без задержки: «Мы все очень любим заниматься в археологическом обществе, потому что это очень интересно». Третья фраза никак не выходила.

Тогда Миша приделал к буквам синие ножки, а на синие ножки надел красные сапожки, затем пририсовал зелёные ручки в жёлтых перчаточках, по и это не помогло.

И тут Миша вспомнил: Неллиному папе нужны цифры — пожалуйста. В письменном столе лежит дневник походов. Там этих самых цифр на пять статей хватит!

С дневником в руках писаться стало куда легче. Он быстро накатал: «Всего мы сделали 30 экскурсий и два похода. Открыли 3 стоянки первобытного человека». Затем Миша сложил количество участников всех экскурсий и походов, подсчитал, сколько километров было проделано в общей сложности, и перемножил полученные цифры. Итог оказался потрясающим — 24575. Но чего? Километров? Учеников? Ученико-километров? Километро-учеников? Ученико-походов?

Он поднял глаза к потолку, чтобы решить, нужны ли ему эти ученико-километры, ибо на потолке довольно часто удаётся обнаружить ответы на многие арифметические и прочие задачи, и тут взор его упал на картину, которая висела над столом, — Глинка с карандашом у рта сидит, устремив задумчивый взгляд вперёд, и по всему видно, что никакие посторонние мысли, никакая картина над столом, одним словом, ничто-ничто не отвлечёт его от творчества. И уж, конечно, если бы редактор стенной газеты попросил Глинку написать о работе археологического общества, Глинка не стал бы умножать километры на участников экскурсий, а участников экскурсий — на километры. Нет, он подошёл бы к делу совсем иначе. Но как? Как?!

Вот тогда-то Миша бросил пару подушек на диван, прилёг на них в позе Глинки, взял в рот карандаш и устремил задумчивый взгляд в пространство. И тут он понял секрет писания этой проклятой статьи. Надо просто рассказать всё, как было: и как Адгура не принимали в общество, и как он полез искать клад, а нашёл грот, и как…

Миша выхватил изо рта карандаш и с невиданной лёгкостью застрочил в тетрадке. Он заканчивал одну фразу — и вторая просилась на кончик карандаша. Он уже дошёл до того места, когда Адгур стал откапывать клад, и тут вспомнил: ведь Адгур просил никому не рассказывать о своём кладокопательстве. Нет, не годится выдавать тайну друга. Вот если бы написать о том, как Друг искал крота, а нашёл джиховскую стоянку. Друг не обидится, он же собака, а собаки на такие вещи не обижаются.

Два дня Миша ходил сам не свой. Он удил бычков и вместо поплавков видел перед собой голову пещерного медведя или черепок. Он сидел на уроке географии и записывал на обложке учебника о том, как они с Адгуром учили Друга производить раскопки. Он сочинял примеры по русскому языку для мамы, и эти примеры больше относились к раскопкам, чем к грамматике.

Теперь он окончательно и бесповоротно понял — быть ему, если не Жюль Верном или Майн Ридом, то, во всяком случае, писателем-путешественником. Надо только подрасти немного — годика на два, на три.

Но вот статья готова. Остаётся придумать писательскую фамилию, ибо «Капелюшников», или «Капелюха», для писателя никак не годится. И тут оказалось, что придумывание писательской фамилии не такое простое дело, как думают некоторые.

Миша перебрал десятки вариантов. Тут был и «Адлерский», и «Псоуский», и «Мзымтинский», и «Археологов», и «Раскопников», и даже «Спелеологов-Карстский».

Положение спас Друг. Он сел против Миши и, перекосив физиономию на сторону, стал чесать задней лапой за ухом. И тогда Миша понял — вот кого надо увековечить своей писательской фамилией: «М. Друг-Дружковский»! Лучше не придумаешь, хоть год думай, хоть два!

Он переписал в общую тетрадь статью и вывел на обложке красной тушью: «Полное собрание сочинений М. Друг-Дружковского (Михаила Капелюшникова, VI кл. Б). Том I».

На следующий день, улучив момент, когда Нелли была одна в пионерской комнате, он вручил ей тетрадь.

Тут должна была начаться, по всем расчётам, слава, но, увы, вместо славы и почёта пришли одни неприятности и разочарования.

Нелли не прочла залпом статью, не полюбовалась на его писательскую фамилию, не сказала: «Я ни минуты не сомневалась в вас. И напишите, пожалуйста, обо мне. Вы так хорошо пишете». Нет, не глядя на него, не глядя на тетрадь, она сунула ему длинную полоску бумаги и приказала:

— Перепиши статью на эту полоску. У тебя хороший почерк?

— Плохой, — сказал обескураженный Миша.

— Я в этом не сомневалась. Придётся переписывать самой! — И, высунув кончик языка, она засела за работу.

Когда статья была переписана и точно вошла в отведённое ей место между карикатурой на подсказчиков и другой, на противников разоружения, да так удачно, что не надо было ничего добавлять или урезывать, Нелли сказала:

— Вот это работа! Вот это я понимаю! Тютелька в тютельку! Ну ладно, пиши продолжение. И чтобы было такой же длины. А кто это Друг-Дружковский? Ты, да?

— Ну, я…

— Так ты же Капелюшников.

— А это у меня писательское имя. А что, разве нельзя?

— Ага! Псевдоним, значит! Так запомни — никаких псевдонимов, пока я жива! Запомнил? — И Нелли зачеркнула «Друг-Дружковского» и написала «Миша Капелюшников».

Миша даже расстроился. Что же это такое получается? Статья нравится редактору только потому, что она нужной длины. И даже хорошего псевдонима придумать не дадут. Разве это дело?

И Адгур повёл себя совсем не так, как хотелось бы. Как только газета была вывешена, он, взволнованный, прибежал к Мише.

— Про Дружка так написал, — заявил он обиженным тоном, — а обо мне ни слова. А ещё другом называешься. Рассказал бы, как я клад искал. Разве не интересно?

Арсен высказался неопределённо. Он хлопнул Мишу по плечу и изрёк:

— Ну, мореплаватель и плотник. Новое увлечение? И надолго?

Хорошим был отзыв мамы, но, честное слово, лучше бы она молчала, чем говорить такое, да ещё при всём честном народе.

Раздав ученикам тетради с домашними сочинениями на тему «Наш совхоз», она вытащила тетрадь Миши уже тогда, когда он стал надеяться, что она вообще не будет обсуждать его работу сегодня или же заговорит о ней дома, с глазу на глаз.

Вера Ивановна разобрала по косточкам его сочинение и доказала, как дважды два — четыре, что оно никуда не годится. Из её слов получалось, что оно написано суконным языком (уж не крепдешиновым же языком прикажете писать!), что писал он второпях, лишь бы отделаться от неприятного задания (а ты не давай неприятных заданий), что перед своим умственным взором он не видел того, о чём писал (хоть бы вначале толком объяснила, что это за штука такая — умственный взор, и что делают другие писатели со своим умственным взором).

Разругав сочинение на чём свет стоит, она сказала не своим, милым, домашним, голосом, а скрипучим, учительским, против которого не возразишь:

— Вот что, Капелюшников! Я хотела поставить тебе пятёрку за сочинение о совхозе. Но я прочла твою статейку в газете. Ты можешь писать лучше, чем ты обычно пишешь. Я тебе поэтому поставила тройку. Но помни, если твои последующие работы будут на таком же уровне, как твоё домашнее сочинение, то ты не будешь вылезать из двоек. Всегда пиши так, как ты писал статейку, с вдохновением и обязательно держи перед умственным взором картину, которую ты изображаешь. Если автор не видит того, что описывает, то что спрашивать с читателя? Твоё домашнее сочинение — это выписка из бухгалтерской книги. Одни цифры!

Всю следующую перемену Миша ходил расстроенный. И действительно, кому приятно, когда у тебя такая нечуткая мама! Хоть все и говорят, что Вера Ивановна отзывчивая и добрая, а на деле она и добрая, и отзывчивая, и чуткая, но только к посторонним, а не к собственному единственному сыну.

Другая мама на её месте похвалила бы в школе за очерк, а дома разругала бы за домашнее сочинение. А она норовит ругать его в классе при ребятах. И что это за манера называть его в классе по фамилии? Всех ребят зовёт по имени, а ему, собственному сыну, — «Капелюшников! Ты почему не выучил «Выхожу один я на дорогу»? Двойку захотелось? Опять археологическое общество помешало? Вот поставлю вопрос, что тебе вредно быть председателем».

Оценить статью по достоинству смогли лишь ребята, так сказать, народная масса.

На переменах к Мише то и дело подходили мальчики и девочки из разных классов.

— А ты здорово написал про Дружка. Молодец твой Дружок!

— Слушай, Капелюха. А можно мою Жучку выучить, чтобы она золото или, ещё лучше, платину искала? Или другие полезные ископаемые? Вот здорово было бы, а?

— А ты рыбную ловлю описывать не будешь? Если будешь, то напиши про меня. Как я пять камбал за вечер поймал. Во-от такие камбалы!

Окончательно же Миша убедился, что у него есть писательский талант потом, когда он шёл из школы в сопровождении Друга. Он уже приблизился к дому, как услыхал разговор двух девочек из седьмого класса. Они говорили друг другу шёпотом, но таким громким, что Миша разобрал каждое слово:

— Смотри, Миша Капелюшников! Идёт и не здоровается.

— Совсем загордился. Земли под собой не чует.

— Это потому, что учителя говорят — у него талант есть.

— А ты почём знаешь?

— Ходила за мелом в учительскую и слышала.

Придя домой, Миша сейчас же сел за письменный стол с твёрдым намерением сегодня же написать о том, как они выкопали джиховские сосуды для выпаривания соли. Он отточил поострее карандаши, нахмурил брови, как Глинка на картине, но вдохновение на этот раз не приходило. В голову лезла всякая чепуха — о том, например, почему это Арсен назвал его мореплавателем и плотником, хотя он никогда не плотничал и в море ходил только на автомобильной камере, и что вот теперь придётся писать все сочинения по русскому с вдохновением. Всем ребятам разрешается писать без вдохновения, а ему — нет. И что надо сделать, чтобы приходило это самое вдохновение, и что за штука такая — умственный взор?










Миша бросил на диван подушки, прилёг на них, взял в рот карандаш, устремил умственный взор в пространство и постарался представить себе, как они тогда вытаскивали черепки. Но представлялось нечто совсем другое. Его новая статья уже помещена в газете, конечно, она всем понравилась. На перемене ребята наперебой поздравляют Мишу. Арсен предлагает ему: «Ты, вижу, не мореплаватель и плотник, а настоящий талант и гений. Так что давай описывай походы!» А мама, так та пришла на линейку и при мальчиках и девочках пожала ему руку и сказала, обращаясь ко всем: «Могу сообщить вам следующее… М. Друг-Дружковский — это мой родной сын, Миша. Вы все его знаете. Теперь он окончательно доказал, что перерос школьные сочинения. И я освобождаю его от них. Отныне он будет описывать только походы».

И вот Миша становится главным летописцем при археологическом обществе. Теперь во время раскопок он уже не возится с черепками. Он приходит позже всех, спрашивает, как проходили поиски, а потом пишет очерки, один лучше другого. И эти очерки появляются в «Пионерской правде», и в «Вожатом», и в «Огоньке», и в «Юности». Он становится знаменитым на весь Союз.

Конечно, если всё это трезво взвесить, это мечты. Но, с другой стороны, почему бы ему, Мише Капелюшникову, не стать писателем-археологом? Талант есть? Есть, есть! Об этом говорят в один голос все. Знание черепков есть? Есть! Недаром же он целое лето возился с черепками. Ну, а остальное приложится. Все будут писать о чём угодно, а он только о раскопках.

Раньше он разбрасывался. А почему? Только потому, что не было призвания. Теперь же призвание есть. А если есть призвание, то просто смешно и нелепо не развивать его.

Ребята все бредят археологией. Линючка, так та даже с куклами в археологов играет. Ну и пусть себе все археологией увлекаются, а он будет писательством увлекаться. Незачем связываться со стенной газетой. Надо посылать прямо в «Юность», «Костёр» или «Пионер».

Ну, а когда статья выйдет, тогда всё станет просто. Каждый раз, когда где-нибудь откопают что-либо интересное, он — туда. «А ну, покажите-ка, что у вас тут есть?» — и сейчас же — за автоматическую ручку или, ещё лучше, за машинку. Скоро ни одна экспедиция не будет обходиться без него. Откопают, скажем, кости мамонта — и сейчас же шлют ему телеграмму: «Нашли мамонта. Не выкапываем. Ждём приезда М. Друг-Дружковского».

Он садится в «ТУ-104» и летит, летит, летит над Волгой, над Уралом, над тайгой. Вот внизу виднеется группа людей. Они стоят вокруг ямы и машут меховыми шапками.

«Прилетели! Давай вниз!» — командует Миша.

Самолёт идёт на посадку. Внизу все бросаются, чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на знаменитого исследователя. Все, конечно, поражены, увидев его. Они-то думали, что приедет огромный человек с огромной бородищей, а не пионер с красным галстуком на шее.

Миша быстрыми шагами идёт к яме и заглядывает в неё. Гигантская туша лежит в вечной мерзлоте.

«М. Друг-Дружковский приехал! Теперь будем вытаскивать!» — командует главный археолог с бородой-кавычкой, как у Пал Палыча.

Все хватаются за канаты и тянут, тянут, тянут… Вот уже показались изогнутые, жёлтые, как зубы курильщика, бивни мамонта. Таких огромных бивней ещё никто не видывал. Но тут верёвка, привязанная к голове мамонта, разрывается. Туша скользит обратно в яму. Раздаются крики. Те, кто в яме, в опасности… Да, кстати, а как они попали в яму? А очень просто — подталкивали тушу снизу… Все кричат, кричат, суетятся. Все, кроме Миши. Он говорит спокойно: «Слушайте мою команду! Или вы все погибнете, как кролики. Давайте сюда верёвку». Ему подают верёвку, и он приказывает: «А теперь тащите! Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!»

Паники как не бывало. Тогда главный учёный подходит к Мише и говорит: «Возьмите на себя команду, товарищ М. Друг-Дружковский. У вас так хорошо получается. А я пойду на медпункт. У меня нога сломана».

Но когда он сломал ногу? А очень просто — когда туша скользила в яму. Он тогда был внизу, и ему придавило ногу бивнем…

«Хорошо, если вы так настаиваете, я буду командовать, но пусть меня слушают беспрекословно. А теперь несите вашего учёного на медпункт, а то он умрёт от потери крови», — говорит Миша.

Немедленно же появляются носилки и два санитара. Учёного уносят.

«Ну, а теперь — раз, два, взяли!»

Миша уже вытащил из ямы почти всю тушу мамонта, как вдруг по стеклу распахнутого окна полоснула пригоршня морского песку — это Адгур по срочному делу. Его сигнал.

— Кто там? Входите! — скомандовал Миша начальническим голосом, каким он только что отдавал приказания при вытаскивании мамонта.

— Бежим скорее! Ребята уже побежали! — закричал Адгур с порога.

— Куда бежим? Почему бежим? — спросил строго Миша. Он так вжился в роль знаменитого путешественника, что мысль о том, что ему предлагают бежать куда-то, как какому-то босоногому школьнику, показалась даже оскорбительной.

— Понимаешь… Там рабочие копают канаву, подводят водопровод к бане. Я проходил мимо — заглянул. Керамики уйма! Сплошные фрагменты. Как попадётся какой-нибудь сосуд, так рабочие лопатой — раз! — и будь здоров. Я им крикнул, чтобы погодили, пока археолога не позову, а они: «Нам, говорят, годить некогда, у нас прораб не любит годить». Я скорее сюда, за тобой, за Пал Палычем, за ребятами. Ну, бежим! Там у них перекур.

— Не могу!

— Почему? Дома остаться некому?

— Я сказал, не могу! Занят. Пишу о походах.

— Эх, ты! А ещё археолог! Там, может, джиховскую стоянку разоряют, а ты — «пишу»!

— Не могу. У меня сейчас вдохновение и умственный взор.

— Ну и сиди со своим умственным взором! Разбросанный ты тип. Вот ты кто! — закричал Адгур, вскакивая.

— А ты, а ты, а ты… — Миша сразу не нашёл достаточно сильного слова, а когда нашёл — это было очень сильное и непонятное слово «импульсивный», — босые пятки Адгура уже стучали по крыльцу.

Увы! Вдохновение на этот раз не посетило М. Друг-Дружковского. Надо представить себе, как они тогда выкапывали джиховские сосуды, а вместо этого в голову лезут всякие мамонты да хочется знать, много ли сосудов перебили рабочие при прокладке водопровода, да почему сегодня нет вдохновения, а вот в прошлый раз оно было, и как это так получается, что все только и знают, что требуют от него — сделай это, сделай то! Думают, если ты председатель, то ты должен в каждую дыру лезть. Председатель, он обеспечивает общее руководство, проявляет инициативу и организаторские способности. Сколько он, Миша Капелюха, сделал для кружка, а им всё мало. Кто добился комнаты? Он, Миша Капелюха. Кто нашёл первую джиховскую стоянку? Друг, это верно. Ну, а кто натаскал Друга на джихов? Опять же он, Миша Капелюха. И первый джиховский черенок вытащил из земли опять-таки он. И талант у кого? У Адгура? Или, может, у Арсена с Зоей Николаевной? Нет, не у них, а у него. Человек нашёл цель жизни, а они хотят заставить его опять разбрасываться. Не выйдет, дорогие товарищи!

На следующий день, когда Миша стоял у окна, набираясь духу, чтобы засесть за уроки, пришёл Адгур. На этот раз он изменил своей привычке и не стал пробираться через балкон и окно. Он позвонил в дверь, как если бы он был маминым взрослым гостем, а не Мишиным приятелем.

Миша бросился открывать дверь. В мыслях своих он уже не был знаменитостью и, следовательно, мог передвигаться бегом, как и положено мальчишке его возраста.

Адгур же, наоборот, потерял всякую живость движений. Он вошёл не торопясь, солидно, по-учёному, уселся в мамино кресло и поведал следующее.

Когда археологи пришли к водопроводной канаве, перекур у рабочих уже кончался. Ребята полезли в канаву и стали вытаскивать черепки. Они выкопали и собрали тут же, на месте, два небольших кувшина и две пиалы: одна покрыта бурым лаком, а другая — нет. Ни таких кувшинов, ни таких пиал раньше не попадалось. Рядом с пиалами лежал джиховский кувшинчик-графинчик с волнистым орнаментом и вмятиной на ручке для большого пальца, одна амфора и два ахипчи. В амфоре, судя по окаменелым виноградным косточкам, хранили вино, а в одном ахипчи нашли свиные кости, что легко объяснимо, так как и теперь абхазы хранят продукты в закопанных в землю ахипчи. Во втором ахипчи были человечьи кости и зола.

— Человечьи? Значит, джихи были людоедами. Я же говорил! — воскликнул Миша.

— А как ты объяснишь такой факт? Ты только научно объясни и без смеха… Два дня назад рабочие прокладывали оросительный капал. В одном месте бригадир увидел на дне канала плоский черепок. Он ковырнул его ногой. Под черепком чёрная яма. Он копнул лопатой. Видит — горшок вроде цветочного. А в горшке человеческий череп. Ну, как ты это объяснишь? Небось скажешь, джихи варили в горшках студень из человеческих голов?

— А кто же их знает, твоих джихов! Может, и студень. Может, они рабов кушали.

— Плохо же ты разбираешься в джихах, — противно-снисходительным тоном ответил Адгур. — Джихи тогда не знали рабства. У них был общинно-племенной строй, а рабство возникло позже. И зачем было джихам заниматься людоедством, если здесь плодородные земли? Правда, Пал Палыч раз нашёл в абхазской пещере человеческие кости. И эти кости были раздроблены тяжёлым камнем и обгорели на костре, и на них были следы плоских человеческих зубов. Но то было ритуальное поедание покойников.

— Ну уж и ритуальное. Скажешь тоже! — Произнесено это было так, что каждый подумал бы: этот мальчик прекрасно понимает, что такое ритуальное поедание покойников, и даже имеет собственное, научно обоснованное суждение по этому вопросу.

— А ты что же думал — не бывает ритуальных поеданий? Умрёт какой-нибудь вождь или глава рода, а дорогие родственники изрежут его на куски и побросают в общий котёл вместе с кусками свинины или, скажем, оленины, а потом кушают. И никто не знает, что он жуёт, человечину или свинину. Понимаешь, эти чудаки думали, что доблесть и мудрость вождя останется в племени, если они закусят его мясом.

— Вот и выходит, что джихи…

— Ничего не выходит. Такой обычай имел место несколько тысяч лет до джихов. И не в этих местах, а южнее. Ты можешь дать научное определение, что такое дольмены?

Чтобы не отвечать ни да, ни нет, Миша закашлялся. Ему стало не по себе от болтовни Адгура… Подумаешь, «ритуальное поедание», «дольмены», «имел место», «научное определение». А чьи это слова? Пал Палычевы. Небось если бы он, Миша, покопал с Пал Палычем вчера, то и не таких слов набрался бы. Послушать Адгура, так он всю археологию уже прошёл.

— Дольмены — это такая каменная гробница третьего и второго тысячелетия до нашей эры, — продолжал Адгур. — Ты когда-нибудь строил карточные домики?

— Ну, строил.

— Так вот представь себе карточный домик из пяти карт — четыре составлены вместе, а пятая лежит поверх — это крыша. Представил?

— Ну, а дальше что?

— И теперь вообрази, что каждая карта — это каменная плита, да такая огромная, что два гусеничных трактора не стянут её с моста. И вот такой каменный домик и есть дольмен. В одной стене его проделано отверстие, но не очень большое. Ты бы пролез, я бы пролез, ну, а Пал Палыч обязательно застрял бы. Это отверстие затыкалось каменной пробкой. Такая пробка есть в Сочинском музее. Съездим посмотрим?

— Съездим когда-нибудь. Почему не съездить…

— Ты бы лучше спросил, как поднимали и устанавливали эти плиты. Ведь тогда подъёмных кранов не было.

— Как-нибудь да поднимали. — Миша старался показать, что ему вся эта история совсем неинтересна.

— Эх, ты! Это же мировая загадка, а ты — «как-нибудь да поднимали»!

— Ты зубы не заговаривай, а рассказывай про горшок и черепок!

— Лучше послушай, как тогда хоронили людей. Возьмут покойника, завернут в буйволову шкуру и повесят в священной роще. А когда от него останутся одни кости, то перетащат кости в дольмен и засунут в отверстие, а отверстие заткнут пробкой, чтобы душа не улетела. А другие учёные считают, что тело опускали сверху — поднимут крышку и опустят тело. Так вот такие дольмены есть в Красной Поляне, есть под Геленджиком, и на севере Франции тоже есть. А вот здесь, на побережье, их нет. И знаешь, почему нет? А потому, что здесь было развито гончарное производство и людей хоронили в гончарной посуде. Пал Палыч недавно нашёл недалеко от Гантиади старинный гончарный завод, и там ему попался угол гроба из обожжённой глины. А когда человек был незнатным, то у него не было гончарного гроба и кости его засовывали в ахипчи и закапывали в землю. А совсем бедным надевали на голову горшок и на этом успокаивались. Здорово, да? Но пока это только предположения.

— Это джихи так старались?

— В ахипчи был захоронен джих. Об этом говорят сопроводительные находки. Насчёт горшка никто ничего сказать не может. Когда бригадир нашёл горшок, он крикнул ребятам, которые играли поблизости, чтобы они позвали учителя. А ребята оказались несознательные. Они никому ничего не сказали.

— Холку бы им намылить за такие дела, — угрюмо сказал Миша и тут же вспомнил: ведь не далее, как сегодня утром, он сам был таким неё несознательным.

— А ночью кто-то пришёл и выкопал череп с горшком. Пал Палыч считает, что этот тип клад искал, он всё разбросал, ни одного сопроводительного черепка не оставил.

— Ну, а череп?

— И череп с горшком утащил.

— А Пал Палыч что?

— Говорит, за такие художества мало под суд отдать. А ты как думаешь, зачем в джиховском могильнике были маленькие кувшины и пиалы?

— Не знаю. А для чего? — спросил Миша. Он уже не стыдился сознаваться в собственном незнании.

— Чтобы джиху было сподручнее вино пить на том свете. А солонина для закуски.

— Ну, а орудия труда? Были там орудия труда? Ведь раньше в могилу обязательно клали орудия труда.

— Там был меч.

— Вот и выходит, что меч — это орудие труда. И джихи были разбойниками.

— Но там был и угловой сосуд для выпаривания соли. А если хочешь знать, то уж окончательно доказано, что джихи были солеварами.

И Адгур рассказал, как ему удалось окончательно доказать это научное положение.

Он тогда отнёс все находки домой, потому что школа была закрыта и в музей нельзя было пробраться. И вот, когда он возился, промывая и складывая черепки, к нему подсела бабушка Минако. Она спросила: «Что это ты с битой посудой возишься? Лучше бы тарелки помыл». Адгур объяснил ей, что это вовсе не битая посуда, а фрагменты доантичной керамики, а фрагменты очень умные бывают. Раз, например, от таких вот черепков они узнали, что предки абхазов добывали соль из морской воды.

Услыхав это, бабушка Минако засмеялась и ответила: «Чудачок же ты! Я бы тебе и без твоих грязных черепков это сказала. И твой дед и твой прадед выпаривали соль из морской воды. Было это, ещё когда турецкие суда обстреливали побережье. Среди абхазов целые семьи занимались солеварением. Они даже назывались «солеварами». — «Солеварами?» — «А ну, как будет солевар по-абхазски?» — «Не знаю. А что?» — «Эх, ты! А ещё абхазом себя считаешь. А как будет соль? Это-то ты можешь сказать?» — «Ну, аджика. А что?» — «То-то, что аджика… Ну, а что значит твоя фамилия Джикирба?» — «Не знаю». — «Это тот, кто сушит соль. Вот и выходит, что ты и есть солевар. Уразумел?»

В этом месте рассказа Миша не вытерпел:

— Значит, джих — это тот, кто выпаривает соль. И джигит — это солевар. А джигитовка — состязание солеваров на конях! Вот это открытие так открытие!

— А может, джигитовка — это состязание, кто больше соли наварит?

— То-то ребята будут смеяться! Ну, рассказывай дальше.

— А что рассказывать, — неохотно ответил Адгур. — Я сказал Пал Палычу. А он говорит: «Всё это очень хорошо. Но этого ещё мало. Постарайся узнать, как будет «соль» на других языках.

— Подожди, подожди… «Соль» по-английски — Salt. Нет, не выходит. Надо будет спросить маму, как «соль» по-немецки.

— Вот чудак! Ты бы ещё спросил, как по-португальски. Надо брать местные языки. Как «соль» по-мингрельски?

Долго ещё говорили ребята. И хотя на этот раз Адгур доказывал то же самое, что доказывал Миша, а Миша — то же самое, что Адгур, они перебивали друг друга, махали руками с таким жаром, что можно было подумать: эти ребята поссорились на всю жизнь.

Если бы суммировать всё то, что было сказано ими тогда, то получилось бы, пожалуй, следующее.

Во-первых, просто удивительно, что Пал Палычу нужны какие-то дополнительные доказательства. И так ясно, что джихи были солеварами и никакими не разбойниками.

Во-вторых. Если джихи были солеварами, то нельзя говорить, что в могильнике нет орудий труда. Они есть, и это сосуды для выпаривания соли.

В-третьих. В стоянке не было найдено других орудий труда, кроме угловатых сосудов. Это только подтверждает, что основным ремеслом джихов было солеварение. Если бы были другие орудия труда, например, пилы или гончарные круги, то было бы труднее решить, какое же было у джихов основное ремесло.

В-четвёртых. Хотя даже первокласснику понятно, что джихи были солеварами, надо всё же завтра выяснить, как будет «соль» на других местных языках, чтобы сделать удовольствие Пал Палычу. А для этого надо спросить всех ребят-кавказцев.

В-пятых. Надо выяснить, кто утащил горшок с черепом.

В-шестых. Если считать, что джихи были не разбойниками, а солеварами, то Адгур может гордиться своими предками. И вовсе неправильно, что его дразнят «джихом-разбойником». «Джихом» называть могут, а «разбойником» — не имеют никакого права. Да и какой же он теперь разбойник, если перестал развешивать гадюк по эвкалиптам и ездить в автобусе без билетов? Пусть зовут «джихом-солеваром» или «джихом-археологом», если без прозвища никак не могут, но не «джихом-разбойником».

По пункту седьмому ребята не пришли к общему мнению. Миша утверждал, что если бы он был абхазом и его фамилия была Джикирба, то он с самого начала догадался бы, что «джих» и «аджика» происходят от одного и того же слова, и без всяких раскопок сказал бы, что джихи — это солевары. Адгур доказывал, что если бы он был писателем, как Миша, а не археологом, то он сразу догадался бы о занятии джихов по сходству слов, но он археолог, и его дело возиться с черепками, а не со словами.

На следующий день ребята сообщили Пал Палычу, что по-мингрельски «соль» — «джим», а по-свански — «джи».

После этого Пал Палычу возразить было нечего и пришлось согласиться, что джихи были солеварами и это можно считать доказанным.




«Да не упрямься же, Миша!»


Миша лежал на диване в глинкинской позе. В руке у него был золёный карандаш, а в согнутые колени упиралась папка с тетрадочной страничкой поверх неё. Страничка была изрисована чёртиками с рожками, хвостиками, с бантиками на копчиках хвостов. Несмотря на обилие зелёных чертей, вдохновение никак не приходило. Вместо него была хандра.

Линючке — той хорошо! Она опрокинула стул, завесив его шалью, запела под стул свою замурзанную Акульку и горбатого Ванюшку и воображает, что это пионервожатый и учёный занимаются со своими пионерами раскопками в пещере. Но что хорошо для девчонки-третьеклассницы, то не годится для него, председателя.

Все чем-то заняты, все, даже птички. А у него полное безделие. Через балконную дверь видно, как две синички гоняют по столу корку чёрного хлеба. Они дёргают её в разные стороны, сердятся, ерошатся, наскакивают друг на друга — можно подумать, что играют они в какую-то странную синичкину игру, смысл которой в том, чтобы затащить корку в свой угол и всеми силами помешать противнику отбить её.

Миша встал, неслышными шагами подошёл к окну. Одна птичка с выщербленным хвостом, судя по всему, хулиганка и забияка, всё время норовит ударить другую клювом, оттолкнуть, напугать. Другая же, нравом поспокойнее, проворно отлетает в сторону. Однако стоит забияке приняться за еду, как скромник снова тянет корку к себе.

Вдруг огромный дрозд ринулся с крыши прямо на головы борцов. Синички упорхнули и сели на ветку, а дрозд, наступив ногой на корку, стал отрывать от неё один кусок больше другого. Выдрав кусок, он важно поводил головой из стороны в сторону, и весь вид его говорил: «Ну как? Здорово я вас подкузьмил?» Но синички были не из тех, кого можно обескуражить нахальством или важным видом. Они погомонили, погомонили и снова опустились на стол, причём забияка расположился у самой корки, а скромник устроился у хвоста дрозда. Выждав момент, когда дрозд, гордясь собой, поводил клювом из стороны в сторону, скромник вдруг как дёрнет его за хвост! Дрозд метнулся назад, чтобы наказать наглеца, этого только и ждал забияка. Он схватил корку и был таков. Синички улетели вместе.

Дрозд вернулся назад. Дрозд наклонил голову направо — корки нет. Дрозд наклонил голову налево — корки нет. Что за чертовщина? Дрозд смотрел по сторонам в недоумении. Это уж было выше сил Миши. Миша прыснул.

Дрозд обернулся, посмотрел на него круглым глазом и тяжело взлетел, решив, видно, что всё это дело рук того двуногого зверя, что притаился за окном.

Стол на балконе опустел. Миша постоял немного у окна, улыбаясь. Потом он вспомнил, что у него сегодня хандра и что ему надо не улыбаться неизвестно чему и не разгуливать по комнате, а лежать и смотреть пустыми глазами на потолок. Так он и сделал. И сейчас же чёрная, безысходная тоска слова овладела его сердцем.

А для безысходной тоски у него были все основания.

Прежде всего, из его дружбы с Нелли получилась самая нелепая штука в миро, такая нелепая, что о ней нельзя было рассказать даже Адгуру.

Когда Нелли похвалила его статью. Миша написал ей письмо о том, что он без неё жить не может и, подписавшись «М. Друг-Дружковский», отправил письмо с Леночкой. Нелли ответила, что и она без него жить не может, и подписалась «Н. Мил-Миловская». И вот с тех пор каждую субботу Миша отправлял с Леночкой письмо к Нелли и каждый понедельник после уроков получал ответное послание, в котором почти слово в слово повторялось то, что он сам писал ей в своём письме. Сообщал он ей, например, что двойку по русскому языку он заработал только потому, что весь урок думал о ней, о Нелли Мил-Миловской, и в ответном письме он узнавал, что и Нелли чуть было не схватила двойку по арифметике, потому что думала о нём, Мише Друг-Дружковском.

Такая система имела свои преимущества и первое время даже нравилась Мише. К примеру, хочется тебе, чтобы тебя увидели во сне. Ты пишешь девочке, что тебе снялось, как джихи-разбойники напали на неё и как ты спас её от верной гибели. В ответ тебе сообщают, что и тебя видели; во сне — как ты тонул и как тебя вытащили за волосы.

Но скоро Миша обнаружил в такой переписке один очень существенный недостаток: получалось, что он сам как бы диктует ответные письма, а ведь это почти то же самое, что писать самому себе.

Иной раз Мише приходило в голову, что Нелли на него наплевать и что она над ним смеётся. По в каждом конвертике с фиолетовой подкладочной обязательно содержалось неопровержимое доказательство, что автор письма к нему неравнодушен. Это был цветок, и не какой-нибудь живой цветок, а нарисованный. Правда, некоторые мальчики предпочитают получать живые цветы, но это только по недомыслию. Живой цветок достать проще простого: спустился с крыльца — и тут тебе сколько угодно живых цветов, даже в ноябре ты можешь нарвать роз. Нарисованный же цветок в саду не растёт, и его надо прежде всего нарисовать. Небось, если бы Нелли относилась к нему равнодушно, она не сидела бы часами, срисовывая через копирку все эти ландыши, розы, незабудки и раскрашивая каждый лепесток, каждый пестик.

Казалось, почему бы не начаться счастью? Ты хочешь дружить с девочкой, девочка хочет дружить с тобой — что ещё человеку нужно? Но тут-то получалась закавычка. Стоило Мише оказаться с Нелли в одной комнате или же встретиться на улице с ней, как все слова покидали его. Он краснел, он бледнел, как тот «жил однажды капитан» из песенки. Если он разговаривал с Адгуром или кем-нибудь из мальчишек, когда поблизости была Нелли, то он нарочито громким голосом нёс чепуху и делал вид, что не замечает её. Ну, а она обязательно почему-то поворачивалась к нему спиной, прикрывала рот рукой и убегала, либо неестественно громко смеялась и тоже смущалась.

И изменить такое положение не было возможности.

Была и ещё одна причина для хандры. Дни, правда, ещё стояли солнечные, но ведь скоро наступит зима, когда днём и ночью течёт с неба вода бесконечными струями, когда соль намокает в солонках, ржавеют иголки и хлеб покрывается плесенью. Уже садовник сломал листья у бананов и обернул ими стволы деревьев, чтобы бананы не замёрзли, и стоят они, как птицы с подбитыми крыльями, и море стало сердитое, холодное, так что уже не пойдёшь купаться. И северные птицы прилетели сюда на зимовку. Все куда-то спешат, едут, летят, а ты тут лежи на диване как проклятый, изнывай от скуки. Конечно, можно было бы организовать краеведческий поход. Но нет, баста! Хватит! Наорганизовывался на свою голову. Пусть наплачутся. Ещё придут просить, да он подумает, соглашаться ему или нет. А то моду взяли — от имени райкома комсомола наградили кружок палатками, премию Адгуру выдали за спасение джиховского могильника, а Нелли — за стенгазету. Даже Линючку отметили грамотой, уж не за то ли, что она играет в раскопки со своими куклами? А вот о нём, о председателе, без которого и самого общества не было бы и экспонаты валялись бы в подвале, о нём, главном писателе общества, о нём начисто забыли. Вторую статью написал о походах, так эту статью забраковали и поместили писанину Архимеда о том, как Адгур спас черепки при рытье канавы. А кто виноват? Конечно, мама. Небось пришла к Арсену, а может быть, и до райкома добралась: «Это непедагогично, это неполитично! Вы своими премиями только голову кружите моему сыну. А она у него и так неустойчивая»… А это педагогично, это политично затирать собственного сына? Да и какие могут быть тут педагогические соображения? Не мог же он забросить вдохновение и ринуться в какую-то канаву? А если вдохновение потом покинуло его, так разве в этом его вина?

Но ничего… Не на такого напали. Вот возьмёт он своего Друга и пойдёт на поиски стоянок. И никого ему не надо, кроме Друга. А что? Разве нельзя и в одиночку найти что-нибудь интересное? Ведь открыл же Адгур грот в одиночку… А недавно один сочинский паренёк натолкнулся на шлем римского воина. Так в Сочинском музее не сразу сообразили, что это за штука такая. Думали, железный кувшин… В одиночку даже лучше искать, споров меньше. Надо только подрессировать Друга ещё немного. Впрочем, всё это ерунда и фантазии. Разве Друг понимает в древностях? Куда ему! Опять нанюхает крота или суслика.

— А ребята собираются в пещеру, — послышался голос Леночки.

Миша взглянул на сестру. Сидит себе на полу, засунув голову под стул, и выводит из-под стула свою Акульку. За Акулькой на верёвочке тянется старый Мишин пенал, гружённый разноцветными камешками и стекляшками, — просто смотреть тошно! Воображает, что это археологические находки. И таким-то вот достаются грамоты! Эх!

— Собираются в пещеры? А зачем? — спросил Миша.

— Будут порох и пули искать.

— Порох и пули?

— И кинжалы. И священный камень. И солнце.

— Солнце в пещере? Да ты что! Опомнись!

— А чего мне опоминаться. Сам опоминайся, — сказала очень спокойно Линючка.

— Да брось ты свою Акульку! Совсем с ума сошла девка. Говори толком.

— Адгур говорит: скоро поход в пещеры. Он и меня обещал взять. И твоя Нелли тоже пойдёт.

— Ах, так… Значит, сами сговорились, а мне ни слова!

Ничего не ответила Линючка. Она сдёрнула шаль со стула и всыпала свои цацки в коробку из-под ботинок — местожительство Акульки и Ванюшки, — а коробку запихнула под кровать.

Итак, всё пошло к чёрту — походы, раскопки, дружба. Собирается поехать в пещеру, а ему, председателю, ни слова об этом. Эх, Адгур, Адгур! Был парень как парень, а теперь… И Нелли тоже хороша. Одному пишет письма, двойки из-за него получает во сне, незабудки ему рисует, а с другим в пещеры идёт.

Покинутый всеми, несчастный, никому не нужный, Миша уже представил себе, как он уезжает навсегда из совхоза, конечно, предварительно прославив себя замечательными археологическими открытиями и статьями, как вдруг в комнату, без звонка, без стука, вбежал Адгур.

— Здорово! — сказал Адгур таким тоном, словно между ними ничего не произошло.

— Здорово, коли не шутишь! — ответил Миша, не смотря на гостя.

— Ты что лежишь? Заболел, что ли?

— Да так… Лежу вот… — неопределённо ответил Миша.

Помолчав немного, Адгур выпалил:

— Давай организовывай поход.

— Ты и организовывай. А я тут при чём?

— Ты же председатель.

— Был, да сплыл.

— Едем к Пал Палычу. Мы такое открытие сделаем!

— Никуда я не пойду. Я же разбросанный. Надоела мне ваша археология. Я буду птиц изучать. Знаешь, как интересно! Недавно тут одна синичка как дёрнет дрозда за хвост! А другая…

— Обиделся, да? А между прочим, тебя тоже на премию выдвигали, да учителя говорят, что ты совершил антиобщественный поступок. Ты должен был идти спасать могильник.

— Не нужна мне твоя премия. Обойдусь и без неё. Буду Друга английскому учить.

— Английскому?!

— Ну да. Очень просто. Он у меня уже знает кое-что. Скажу «brinq» — и он приносит поноску. А на «bark» он подаёт голос. И «search маму» он тоже знает. Идёт и находит маму.

— Ты председатель, а про Дружка тут болтаешь.

— Вот ты и становись председателем. А я поступлю на курсы катерных механиков.

— Мы будем Казачебродскую пещеру по легенде изучать.

— А я… А я… Я буду охотиться на птиц из малокалиберной винтовки. Мама обещала купить. Буду делать чучела. А свои легенды Нелли расскажи. Девчонки, они легенды любят.

— Вот что, председатель! Я тебя в последний раз спрашиваю — поедешь ты с нами или не поедешь?

— А я тебе в последний раз говорю — нет! — сказал Миша и отвернулся лицом к стене.

— Ну и не надо! — воскликнул Адгур. Со злости он схватил Мишин зелёный карандаш, одним ударом о колено переломил его надвое и бросил обе половинки в сторону Миши.

— Импульсивный ты тип после этого, вот ты кто! — воскликнул Миша, наслаждаясь яростью Адгура.

Но, увы, Адгур очень скоро овладел собой. Он поднял обе половинки карандаша, осторожно положил их на стул и не спеша вышел из комнаты. А за ним сорвалась Леночка, показав на прощание брату язык.

От всего этого на сердце у Миши стало ещё тяжелее. И зачем было обзывать Адгура импульсивным? Адгур же по-хорошему приходил!




«Возьмём его или не возьмём?»


Адгур и Леночка тут же отправились к Пал Палычу. Раз председатель дуется, то пусть себе дуется. Можно и без него организовать экспедицию.

Пал Палыч сидел во дворе стационара и что-то записывал в огромную конторскую книгу. По обе стороны его стояли ящики из-под мыла, полные бумажных пакетиков с археологическими черепками. Рядом с ним, прямо на траве, сидел Арсен. Он держал в левой руке тоненькую костяную палочку, по всей видимости, иглу первобытного человека, вроде тех, что попадались при раскопках на реке Псоу, и выводил на ней тушью шифр.

Они были так погружены в работу, что даже не заметили прихода ребят. Адгур и Леночка расположились и сторонке.

Они понимали, что в голове у Пал Палыча сейчас научная мысль, и лучше его не беспокоить. Он сам их заметит потом, когда научная мысль кончится.

Огромные волны наседали на берег, стараясь измолотить его в лепёшку. Дощатый домик стационара вздрагивал при каждом ударе. Белый петух вытягивал шею, заглядывал в ящик, собираясь клюнуть пакетик повкуснее. Голуби, забыв обо всем на свете, ворковали на крыше. Чёрный кот сидел у крыльца со скучающим видом. Десятки, нет, сотни ласточек тревожно и озорно носились в воздухе. То одна, то другая пикировала прямо на кота, пронзительно чирикала над самой его головой и взмывала вверх, а на смену ей спешила другая, третья… Кот был страшно недоволен, хоть и делал вид, что ему наплевать на всё птичье племя вообще, и на ласточек в частности, что, дескать, он сыт и вышел с единственной лишь целью подышать свежим воздухом, а что касается ласточек и прочей крылатой снеди, то пусть себе летают, сколько им заблагорассудится. Впрочем, иногда кот не выдерживал роли, прыгал за какой-нибудь особенно храброй ласточкой, но где ему, неуклюжему земному созданию, угнаться за быстрокрылой летуньей? И он снова принимал скучающий вид, а один раз даже зевнул. Но он всё время сердито шевелил усами и щурился, прикрывая хищный блеск зелёных глаз. Ему, должно быть, давно уже хотелось убраться восвояси, однако не позволял кошачий гонор.

Впрочем, на кота обращали внимание только ласточки да ещё Адгур.

Пал Палыч вынимал из одного ящика пакетик, а из пакетика извлекал какой-нибудь скребок или пряслице, записывал их в книгу и передавал находку Арсену, и тот выводил в ней шифр, засовывал находку в пакетик, а пакетик укладывал в другой ящик.

Но вот Пал Палыч протянул Адгуру кремнёвую пластинку:

— Ну, что это такое? Определи.

— Кремневый вкладыш. Такие вкладыши вставлялись в расщеп на кривой палке. Получался кремнёвый серп. Принадлежит к микролитическим орудиям. А микролиты — это «маленькие камни», — выпалил одним духом Адгур, который прекрасно помнил объяснения Пал Палыча на реке Псоу, когда они летом нашли стоянку человека каменного века.

— Правильно. Ну, а это что? — И Пал Палыч стал вытаскивать из другого пакетика новую находку.

— Пал Палыч, так всё-таки возьмите нас в Воронцовские пещеры, — взмолился Арсен.

— Брать всю компанию в Воронцовскую? Это невозможно, — ответил Пал Палыч. — Воронцовские пещеры не Казачебродские. Возможны несчастные случаи. Стоит, скажем, Адгуру попасть в Воронцовскую пещеру, и он обязательно отправится на поиски новых гротов.

— И сделает новый вклад в науку.

— Недавно наш сотрудник задержался в одном из дальних гротов, где определял влажность воздуха. А в это время в горах выпал ливень, он услыхал грохот потока в верхних ярусах, по не сообразил, что это такое. А через несколько минут в соседнем коридоре хлынула вода. Ещё чуть-чуть — и путь был бы отрезан. Пришлось бы отсиживаться в обществе летучих мышей.

— Ой! — громко воскликнула Линючка и всплеснула руками.

Но разве таким рассказом отвадишь от пещер настоящего исследователя? Для этого Пал Палычу надо было бы сообщить, что в пещерах нет и не может быть ни летучих мышей, ни приключений и там предстоит заниматься спряжением глаголов и делением дробей. И Адгур ответил тоном бывалого человека:

— Подождал бы часа два-три, пока ливень прекратится. Только и дела. А с летучими мышами даже интереснее.

— Но учтите, это было в начале зимних субтропических ливней. А они иногда продолжаются целыми месяцами. В наших краях горные ручьи не просыхают всю зиму.

— А мы будем прислушиваться к каждому шороху.

— Я бы мог взять с собой только, скажем, двоих — Адгура и Арсения Сергеевича… Но согласитесь ли вы отправляться в экспедицию без остальных?

— Я без Миши не пойду! — решительно ответил Адгур.

— А я — без своих пионеров! — не менее решительно ответил Арсен.

— Гм… Вот ответы, достойные настоящих исследователей. Человек в одиночку бессилен. Словом, обещаю в ближайшем же будущем огородить в пещере все опасные места, и тогда мы поедем всем обществом.

— А меня вы не возьмёте, я уж знаю, — сказала Линючка, и глаза её наполнились слезами.

— А Леночке лучше остаться дома.

— Почему?

— Конечно, мы могли бы взять и тебя, но ведь тогда тебе пришлось бы остричься наголо. У тебя слишком пушистые волосы.

— Ну и что? — От удивления у Леночки исчезли слёзы, да так быстро, что можно было подумать — они опять спрятались в глаза.

— А при чём пушистые полосы? — спросил Арсен.

— Пушистые волосы не отражают звук.

— Ну и пусть себе не отражают…

— О, вы не учитываете, к каким страшным последствиям это может привести!

Людей давно интересует вопрос, как умудряются летучие мыши летать в абсолютной темноте, не натыкаясь на стены. Учёные подвешивали к потолку шёлковые ниточки, а к ниточкам прикрепляли колокольчики, завешивали окна и выпускали летучих мышеи, заклеивая им глаза лейкопластырем. И вот ни один колокольчик не звякнул. Неужели у летучих мышей есть ещё вторая пара глаз, глаз, способных видеть в темноте?

Долго думали и делали опыты учёные. И наконец сообразили — у каждой мыши есть своя «радарная» установка. В полёте летучая мышь попискивает. Этот писк так высок, что человеческое ухо его не слышит. Но летучая мышь прекрасно слышит свой писк, или, вернее, его отражение, то есть эхо. Звук наталкивается на предметы, отражается от них, и летучая мышь улавливает его своими огромными ушами. Если эхо следует сразу же после писка — значит, препятствие близко и надо менять курс, а если спустя мгновение, то ещё можно лететь, не меняя направления. Этот «эхо-глаз» летучей мыши такой совершенный, что он «видит» — а может и «слышит»? — даже шелковинку. Пушистые же волосы дробят звук и не дают эха, поэтому летучая мышь «видит» людей с пушистой шевелюрой, как если бы они были без голов. Вот по этой-то причине случается, что летучая мышь запутывается в волосах. Она может налететь на голову потому, что не «услышала» головы. Правда, летучая мышь совершенно безобидное существо. Но ведь Леночка небось боится летучих мышей?

— Ага! Очень.

Конечно, тут можно было бы сказать Леночке, что достаточно накинуть на голову платок или надеть шапку или фуражку, и никакая летучая мышь не налетит тебе на голову, но Адгур не стал раскрывать ей глаза. Ведь Пал Палыч для того именно и рассказал про летучих мышей, чтобы она сама отказалась от поездки в Воронцовку. Да и вообще, есть дела поважнее, чем разговоры о девчачьих причёсках.

— Пал Палыч! — решительно сказал он. — Надо ехать в Казачебродскую пещеру. У меня есть бабушка Минако. Так вот она…

— Хватит! — сказал Арсен. — Знаем мы, как ты ездишь к своей бабушке Минако.

— Да нет же! Я про настоящую бабушку Минако говорю. Вы знаете, что она мне рассказала?

И Адгур поведал следующее. Прошлым летом, раскапывая вход в новый грот в Казачебродской пещере, он нашёл много свинцовых пулек и медных наконечников для стрел. Тогда он был совсем глупый и в археологии не разбирался. Он думал, что эти пульки приведут его к кладу. О них он ничего не сказал, а дома сунул в ящик письменного стола и начисто забыл о них. И вот недавно бабушка Минако, убирая в комнате, натолкнулась на эти пульки. Она сходила в свою каморку, нашла очки и долго рассматривала их. Она сказала, что раньше такими пульками стреляли абхазы.

Когда же Адгур сообщил ей, где именно он нашёл эти пульки, она вспомнила, что когда-то, давно-давно, её дед и отец, идя на Мзымту охотиться, обязательно заглядывали в пещеру, что около Казачьего Брода, и оставляли там и пульки и порох, чтобы была удача в охоте.

Адгур ожидал, что Пал Палыч тут же, не сходя с места, прикажет шофёру готовить грузовичок. Но Пал Палыч не проявил особенного интереса к рассказу, он заявил, что всё, о чём говорила бабушка Минако, никак не противоречит науке. Да, действительно, абхазы, отправляясь на охоту или войну, оставляли у священных камней оружие — пули, патроны, а в особо важных случаях — кинжалы, ружья и сабли. Священные камни в Абхазии есть, и всегда около них можно найти древнее оружие. Ничего не будет удивительного, если в пещере есть такой священный камень. Конечно, покопать там не мешает. Школьный музей обогатился бы интересными экспонатами.

— Нет! — прервал Пал Палыча Адгур. — Бабушка Минако говорит, что священной была вся пещера. Когда-то люди ходили туда молиться солнцу. И пещера считалась родиной Мзымты. Вот только бабушка Минако забыла почему. Знала, да забыла.

При этих словах Пал Палыч хлопнул себя по лбу и вскочил на ноги, да так живо, что бухгалтерская книга упала на землю, белый петух, испугавшись, бросился, хлопая крыльями, за дом, чёрный кот, воспользовавшись неожиданным предлогом, затрусил, спасаясь от ласточек, под крыльцо.

— Ай да бабушка Минако! — вскричал Пал Палыч. — Ведь это же совпадает с немецкой хроникой!

— Немецкой? Почему немецкой? — спросил Арсен. Он даже привстал на колени и уставился на Пал Палыча.

— Именно немецкой! Ещё в семнадцатом веке немецкий путешественник Рейнегс побывал в здешних краях. В своих записках он рассказывает, что где-то на кавказском берегу Чёрного моря есть пещера, из которой вытекает священная река. Местные племена почитают эту пещеру родиной солнца. В известные дни к ней сходятся люди и совершают моления. Возможно, Мзымта и есть та река, о которой говорил Рейнегс. Надо найти археологические доказательства.

— Значит, едем в следующее воскресенье? — спросил Арсен.

— Гм… А вы любите брать быка за рога.

— А почему бы и нет? — с гордостью ответил Арсен, — Так сказать ребятам?

— Что ж, будь по-вашему.

— Слыхал, Адгур? — спросил Арсен. — Передай Капелюшникову, чтобы готовил поход.

— А Миша не поедет, — заметила Леночка.

— Что это ещё за фокусы такие?

— Это не фокусы. Он увлекается птичками.

— Скажи ему, пусть не выдумывает птичек. Раз выбрали председателем, то нечего тут.

— А пусть! — сказал Пал Палыч. — Орнитология тоже интересное дело.

— Да он археологию любит, а не птичек! — обиделся за друга и за археологию Адгур. — Он просто заупрямился.

— А почему заупрямился? Обидели?

— Хочет, чтобы его хорошенько попросили, да? — спросил Арсен.

— Ему премию не дали. Вот он и переживает, — вступился Адгур.

— А-а! Это меняет дело. Тогда пусть сидит дома и переупрямливает своё упрямство. Ну, а бабушке Минако большое спасибо! — сказал Пал Палыч и снова принялся за свои черепки.




«Пошли с нами в пещеры, прохиндеи!»


Хотя было решено предоставить Мише возможность упрямиться сколько влезет, всё же накануне отъезда, в пятницу вечером, Арсен и Адгур зашли к нему: Арсен — потому, что считал своим долгом призвать председателя к порядку, а Адгур — из-за того, что был верным другом и знал, как важно бывает порой, чтобы тебя попросили хотя бы ещё раз, один-единственный, последний-распоследний раз.

Мише сейчас больше всего на свете хотелось, чтобы Арсену и Адгуру удалось уговорить его. Должны же они понять, что иногда человек не может, ну просто никак не может перестать упрямиться. Да не мешает им подумать и о том, что из-за его упрямства срывается вся археологическая работа.

Из вежливости он пригласил их сесть, но сам остался стоять, всем своим видом показывая: «Просите не просите, а я всё равно не соглашусь ехать».

Упрашивание прошло совсем не так, как хотелось бы Мише. Прежде всего Арсен сказал чужим, учительским топом:

— Ну что, Капелюшников? Завтра едем в пещеру, а? Ты перестал упрямиться?

Худший подход трудно было придумать. С таким же успехом Арсен мог сказать: «Сиди-ка, брат, лучше дома. Обойдёмся и без тебя».

Ясно, Мише ничего не оставалось делать, как заявить, что он не поедет. Некогда ему заниматься пещерами, тем более что на носу важные дела.

— Какие там дела! Капризы всё! — сказал Арсен и поднялся, чтобы уйти.

— Вовсе не капризы, — стараясь говорить не капризным тоном, ответил Миша.

— Думаешь, без тебя не обойдёмся? Обойдёмся, и ещё как!

— Ну и обходитесь! Очень нужно!

— Мы и Друга с собой возьмём. Не возражаешь? — сказал Адгур, вставая, — он нам поможет раскопки делать.

— Пожалуйста! Только он без меня не пойдёт.

— А это мы ещё увидим.

— Значит, остаёшься. И это твоё последнее слово? — Арсен сделал шаг к двери.

— Последнее. — В голосе Миши звучала твёрдость, которой он, однако, не испытывал.

— Ну смотри, Капелюшников! Поставлю вопрос о переизбрании. Едем, Джикирба! Пал Палыч прав. Нечего возиться с этим капризулей! — И Арсен решительно направился к выходу.

За ним двинулся Адгур, бросив на прощание:

— Передумаешь — приходи!

На следующий день, после занятий, когда Леночка собиралась в поход, Друг следил за ней, насторожив уши. Когда она шла в кухню, он следовал за ней по пятам. Если она выходила на улицу, Друг шёл за ней. Было видно, что этот пёс прекрасно понимает: предстоит археологическая экспедиция и как бы ему, Другу, не пришлось остаться на бобах. Особенно смущало его то обстоятельство, что хозяин лежал, отвернувшись к стене, и в сборах не принимал никакого участия.

Когда же Леночка уложила вещички, села на крыльцо и расправила платье на коленях, поджидая Адгура, Друг расположился рядом с ней.

Скоро показался Адгур. Он бежал по улице, засовывая одной рукой кусок хлеба в рот и пытаясь другой накинуть сразу обе лямки рюкзака на одно плечо. Бег его усложнялся ещё и тем, что всё время с ноги его спадала тапочка.

— Собралась? Ну бежим! А Миша не передумал? — выпалил он, давясь хлебом.

— Притворяется, будто спит, — сказала Леночка нарочно громко, чтобы услыхал брат, и засеменила по ступенькам вниз.

Друг взглянул через открытую дверь на своего хозяина, взвизгнул и рванулся за Леночкой. Когти его застучали по крыльцу.

— Друг! Назад! Я кому говорю — назад! — закричал Миша, не поворачивая головы от стены.

Друг покорно вернулся, сел на крыльцо. Но ему не сиделось. Он переступал с лапы на лапу, вытягивал шею, пытаясь увидеть удаляющиеся фигуры Адгура и Леночки. Наконец он не выдержал. Он подбежал к Мише, толкнул его передними лапами в бок, лизнул в ухо и бросился к двери.

На этот раз Миша не стал звать Друга.

Ребята уже были в сборе. Они сидели у школьного крыльца. На старом месте, у калитки, расположились прохиндеи в своём старом, латаном-перелатанном прохиндейском обмундировании, которым они всегда так гордились.

Когда Леночка проходила мимо них, Джо дёрнул её за косу и сказал насмешливо:

— А вот и главный научный руководитель у Арсена. Так сказать, корифей науки. Ха-ха-ха! Сколько тебе лет, бэби?

— Девятый пошёл, — ответила Леночка с достоинством. Её вид говорил: «Мне-то девятый пошёл, а ты вон какой дылда, а за косу дёргаешь, как маленький!»

А Джо продолжал:

— Эх, мисс Мэри, мисс Мэри! Смотри, любуйся, на кого променял нас твой Арсеня. И где твой прохиндейский задор? Увы! Нет уже прохиндейского задора у нашей атаманши! Скоро она сама будет копаться в земле, как эти букашки-таракашки!

— Помолчал бы лучше! — сказала угрюмо Машенька.

— «Не могу молчать!», как сказал граф Лев Толстой.

— Джо, поссорюсь!

— Не поссоришься, прекрасная атаманша!

— Не перестанешь — уйду!

— На кого Арсена оставишь? На Зоиньку?

Прохиндеи пререкались до тех пор, пока не прибыл грузовик стационара. В кузове сидели, опершись о стенку кабины, Пал Палыч и Зоя Николаевна. Они о чём-то спорили, да так горячо, что не сразу сообразили, что путешествию пришёл конец и пора кончать разговор. Арсен сидел, забившись в угол, в разговоре участия не принимал и был погружён в свои невесёлые думы. Он тоже очнулся не сразу.

Но вот взгляд Арсена упал на Машеньку и Джо — и он моментально преобразился. Куда девалась угрюмость! Одним прыжком он перемахнул через борт машины и бросился к ребятам.

— Ребята! Ко мне! Тащи сюда вещи! — закричал Арсен звонким голосом, каким уже давно не кричал, и стал переносить вещички ребят к машине. На прохиндеев он старался не смотреть.

— Ты что — своя своих не познаша? — спросил Джо, подходя вразвалочку к Арсену. — Ты давай не заматывай, а приглашай с собой. Мы с Мэри едем с вами. Решили изучать основы археологического поиска под квалифицированным руководством бывшего прохиндея. Правда, мисс Мэри?

— Перестань паясничать, Жорка! — сказала Машенька.

— Машина в вашем распоряжении, — ответил Арсен, пристально рассматривая кончик ботинка, которым он перекатывал морской голыш.

— Мы хотим посмотреть на ваши раскопки. Не возражаете? — спросила Машенька, наматывая кончик косынки на палец.

— Мы будем пай-деточками. Не хуже твоих букашек-таракашек, — сказал Джо.

Дальнейшее Адгур не стал слушать. Ничего интересного в подобных разговорах нет и быть не может, а главное, в это время Алик-Архимед высунул голову из-за школьного здания и с заговорщическим видом поманил пальцем Адгура. Адгур побежал к нему.

— Ну как, принёс? — спросил Адгур шёпотом.

Здесь, вдали от ребят, особой необходимости снижать голос не было, но дело, по которому вызвал его Алик, было настолько таинственным, что говорить громко о нём было бы непростительно и глупо.

— Принёс, — тоже шёпотом ответил Алик. — А зачем тебе?

— Заряженный?

— Заряженный. А зачем тебе аккумулятор?

— И лампочки принёс?

— Целую гирлянду. И все разноцветные. С ёлки. Ты хочешь пещеру осветить, да?

— Смотри-ка! Сам догадался, да?

— Сам, — с гордостью ответил Алик-Архимед.

— Неужели сам? А как по-твоему, почему надо всё в секрете держать?

— Хочешь сюрприз сделать, ага?

— Тоже сам угадал?

— Сам! Честное слово, сам!

— Ну, если ты такой догадливый, то берись за эту ручку. Потащим к грузовику… А как ты думаешь, удивятся ребята, когда мы зажжём лампочки?

— Конечно, удивятся.

Стараясь не подать вида, что груз тяжёлый и необычный, Адгур и Алик перетащили корзину с аккумулятором к машине и погрузили её в кузов, да так ловко, что никто даже не спросил, что это у них такое.

Грузовичок проскрежетал шестернями, рванул — и опять закружились по обе стороны поля, как две огромные патефонные пластинки.

Как только миновали Адлер, Пал Палыч обратился к Джо:

— Вы едете по своим прохиндейским делам? Или с нами в пещеры?

— Есть какие возражения? — спросил Джо.

— Видите ли, у пещер есть одна особенность — туда нельзя ходить людям, которые ищут приключений на свою голову. Пещерные опасности не чета прохиндейским затеям.

— Какие могут быть приключения под землёй! — сказал Джо, сплёвывая через борт. — В наш век человеку даже заблудиться как следует не дадут. Обязательно спасут и тебя же обругают.

— Забрался однажды в пещеру спелеолог, — продолжал Пал Палыч. — Он был молод тогда и неопытен. Он не знал, что, отправляясь в пещеру, надо надеть плотно облегающую одежду. В пещере он натолкнулся на еле заметный длинный и узкий ход — «лисью нору». Он прополз по-пластунски по «лисьей норе» несколько метров. «Нора» сузилась так, что уже даже голова не пролезала. Надо двигаться обратно. Но не тут-то было! На спелеологе была куртка, и полы куртки задрались и зацепились за стенки «норы». Много часов пролежал он под землёй, ожидая, что вот-вот хлынет дождь и тогда поток мутной воды затопит его… Спелеолог был молод тогда и неопытен. Но он, к счастью, выполнил основное правило — забираясь под землю, сообщи об этом кому-нибудь на поверхности. Когда он не вернулся в назначенное время, друзья забеспокоились. Они отправились в пещеру и нашли его. А в другой раз тот же спелеолог шёл по неисследованному коридору вдоль подземной реки. Коридор становился всё у́же и у́же, а потолок — всё ниже и ниже. Вот уже свечи касаются потолка. И вдруг откуда-то из глубины вылетает чёрная стая. Сотни, тысячи летучих мышей летели и летели. Спелеолог даже почувствовал, что у него шевелятся волосы на голове.

— Ни у одного прохиндея не зашевелились бы волосы от страха, — сказал Джо.

— Волосы шевелились от ветра, поднятого крыльями летучих мышей. Скорее всего, летучие мыши отступали и отступали, пока не оказались в тупике. И тогда они бросились сомкнутым строем навстречу опасности. Спелеолог еле выбрался. Свеча была потушена летучими мышами, а спички намокли. В этот день спелеолог дал себе зарок — отправляясь в пещеры, брать спички в непромокаемой упаковке.

С тех пор прошло более двух десятков лет. Много раз потом спелеолог забирался под землю, но уже не было такого случая, чтобы ему нечем было зажечь свечу. Свечу, но не факел. Факелы коптят. А зачем пачкать чёрной копотью стены подземных гротов? Ведь через двадцать, тридцать, сто лет сюда будут приходить туристы, и мы долиты думать не только о своём, но и о грядущих поколениях…

Возможно, вы воскликнете: «Как так! Быть этого не может! Человек, который уже сейчас заботится о том, чтобы неизвестные ему потомки пришли в пещерный мир, чистый, незаконченный и незасоренный, не станет засаривать его ложью, не станет выдумывать какого-то там «молодого и неопытного спелеолога» и приписывать ему происшествия, которые, нет никакого сомнения, произошли с ним самим. Тут что-то не то!»

На это автор должен сказать следующее. Да, конечно, Пал Палыч решил приписать другому два происшествия в его жизни, которыми не стал бы гордиться ни один настоящий спелеолог, — один раз он застрял в пещерном ходе, как какая-нибудь разжиревшая такса в лисьей норе, а другой раз оказался в пещере без света, как летучая мышь… Увы! Всё это так. Он действительно хотел ввести ребят в заблуждение, и против этого не возразишь. И в оправдание Пал Палыча можно сказать, пожалуй, только то, что если он и пошёл на этот маленький обман, то это вовсе не потому, что боялся подорвать в глазах ребят свой авторитет или же показаться им смешным. Нет! У Пал Палыча чистая и правдивая душа — недаром ребята приняли его в свою среду как равного! — и если он хотел кого ввести в заблуждение, то тут были свои причины, далёкие от тщеславия или желания скрыть некоторые позорные факты своей биографии.

И совсем уж неправы те, кто говорит, что Пал Палыч, дескать, притворяется, расписывая яркими красками пещеры, и что по-настоящему любить сырой и мрачный подземный мир невозможно, когда на белом свете есть и солнечный луч, и запах цветов, и кругом шевелится всяческая живность.

Да, конечно, мир, окружающий нас, прекрасен, и он куда лучше подземного… Но странную власть имеют пещеры над сердцем человека — таинственную и могучую. Они манят и пугают, и редко кто может пройти мимо пещеры, не заглянув в неё. Может, это голос предков, пещерных жителей, говорит в нас? Или манят они нас необычностью, тем, что стоят в стороне от общего потока времени и жизни?

Днём солнце щедро посылает жизнь на землю, ночью луна обходит дозором небо. В пещере же всегда безлунная, беззвёздная ночь. Зима, весна, лето, осень идут друг за другом непрерывной каруселью. В пещере же всегда одно и то же время года — нечто среднее между всеми временами года.

Шуршит по листве дождь, завывает ветер, перекатывается от горы к горе гром, воют волки, смеются и плачут шакалы, птицы поют каждая на свой лад. Тысячи звуков наполняют воздух. В пещере же мёртвая тишина и лишь изредка падают капли — кап! кап! кап!

Всюду кипит жизнь, но не в пещерах. Там жизнь еле теплится. Висят над головой летучие мыши, ползают слепые букашки, да плавают в подземном озере белые лупоглазые глупые рыбы — они даже не подозревают, что солнечный луч может пронзить толщу воды и блеснуть на рыбьей чешуе. Падают на землю жёлуди, из желудей вырастают дубы. Дубы стареют, сгнивают. Люди рождаются и умирают. Приходят и уходят поколения, племена, народы. Пашни засыпаются песками. Плодородные земли отвоёвываются у песков. Вместо одетых в звериные шкуры неандертальцев по тропинке бродят теперь туристы с фотоаппаратами. Огромные стальные птицы с рёвом проносятся там, где парили одни орлы. В пещере же всё остаётся таким, каким было тысячи лет назад, только, возможно ручей прокопал себе новый ход и спустился ярусом ниже, да расширилась трещина, и чуть-чуть, по миллиметровому кольцу в год, выросли сталактиты и сталагмиты, эти «пещерные часы», по которым учёные определяют возраст карста. И, может быть, предметы материальной культуры сохраняются в пещерах лучше, чем где-либо, ещё и потому, что время в пещерах заснуло и проходит, минуя их.

Все знают, что путешествие без приключений — не путешествие. Но разве не прекраснее всяких приключений романтика научных открытий, романтика познавания? Заманчиво заблудиться в пещерах, как Том Сойер с Бекки. Особенно если ты уверен, что тебя скоро спасут… Но не благороднее ли другое — узнать и сообщить людям нечто, о чем они до тебя не знали?

И пещеры хранят многие ответы на разные вопросы.

Недавно, например, в одном из гротов Воронцовской пещеры удалось обнаружить ракушки моллюска. Казалось бы, что могут сказать ракушки? Однако спелеологи многое узнали благодаря им.

Науке известно, что из всех народов древнего мира только финикийцы употребляли в пищу моллюсков. Финикийцы были искусными мореплавателями и заядлыми купцами. На своих утлых судёнышках они пробирались в Испанию, во Францию и даже побывали на Британских островах. И где бы они ни останавливались, они всюду оставляли после себя ракушки.

На берегах почти всех морей, омывающих берега Европы, найдены по таким ракушкам стоянки финикийцев, а вот на Черноморском побережье Кавказа они не попадались. Учёные всегда считали, что финикийцы не торговали с пародами Кавказа. И вот теперь Воронцовская находка!

Но одни ракушки ещё не доказательство. Не было ли там каких-либо сопроводительных находок?

Да, были. Рядом с ракушками лежали обломки прекрасных глиняных сосудов и небольшая двусторонняя бритва из бронзы.

Джихи не знали такой керамики, и бритвы не попадались в их стоянках. Выходит, здесь действительно побывали иноземцы. Нам удалось установить происхождение и сосудов и бритвы. Они были сделаны в Малой Азии четыре тысячи лет назад. Видимо, малоазиатские купцы, влекомые страстью к наживе, добрались до того места, где стоит теперешний Адлер, а затем пошли перевальным путём мимо Воронцовских пещер в Красную Поляну и на Северный Кавказ. Всё говорит, что Воронцовские пещеры стояли на пересечении оживлённых торговых путей.

В Воронцовских пещерах водятся безглазые мелкие рачки — креветки. Точно такие же креветки есть в пещерах на Балканском полуострове. В Крымских же пещерах их нет. Почему? Может быть, Кавказ и Балканский полуостров некогда были соединены сушей, а Крым нет?

Огромны Воронцовские пещеры. О том, какие они большие, можно судить хотя бы по тому, что во время гражданской войны в одном ярусе хранили своё военное имущество красные партизаны, в другом обосновались зелёные банды, а в третьем скрывались дезертиры из белой армии. И ни те, ни другие, ни третьи не подозревали о существовании соседей. Скоро работники стационара займутся исследованием одного очень интересного грота — Очажного. Возможно…

— Мы вам поможем. Хорошо? — спросила Машенька. — И мы не будем искать приключений на свою голову.

— Вы, прохиндеи, привыкли к широким горизонтам, к горным высотам. В пещерах придётся спускаться на сотни метров в глубину.

— Прохиндея не запугаешь ни метрами, ни километрами! — воскликнул Джо. — А между прочим, когда черкесы в девятнадцатом веке покидали здешние места, они ничего не закапывали в Воронцовской пещере?

— Ты опять? Тебе не надоело? — спросила Машенька.

— Интересуешься наукой — тебя ругают. Не интересуешься наукой — тебя шпыняют. Как жить дальше? — спросил Джо.

Грузовик исправно доставил исследователей на знакомую полянку у висячего моста. Арсен помог Зое Николаевне сойти, а когда он вновь подошёл к машине и протянул руку Машеньке, то Машеньки в кузове уже не было. Она стояла по другую сторону машины рядом с вихлястым Джо и, опершись на его плечо, показывала рукой туда, где за угрюмыми горами лежала таинственная Красная Поляна с её дольменами и черкесскими курганчиками.

Нерешительными шагами Арсен подошёл к Машеньке и сказал:

— В пещере легко заблудиться… Вот я и подумал… Может, вы с Джо возьмёте свечу? — И Арсен вытащил из кармана стеариновую свечку.

— Свечу?.. Мы ещё подумаем с Джо, нужна нам свеча или нет. Может, нас пещеры вовсе не интересуют. Может, мы хотим исследовать нашу собственную находку-штольню.

— Правильно, атаманша! — закричал Джо. — Узнаю прохиндейскую повадку. Сердцу прохиндея люба горная высь, а не пещерная тьма. Что бы об этой тьме ни говорили!

— Если хочешь, можешь идти с нами, — сказала Машенька Арсену. — И вообще решай, прохиндей ты или не прохиндей.

— Я пионервожатый, — ответил Арсен, упрямо выставив вперёд подбородок.

Все уже знали: если Арсен выставляет так подбородок, то хоть убеждай его, хоть не убеждай, он всё равно сделает всё по-своему.

— Ну зачем ты всё усложняешь? — спросила Машенька.

— Это ты усложняешь.

— Смотри! Прохиндеи не прощают измены!

— Славное Войско Прохиндеево! Дежурный атаман. Приказы. Измена… Жизненные пути выбираем, а сами в игрушки играем. Ищем приключений на свою голову… В общем, я со своими ребятами. Они хоть делом занимаются.

— Опять усложняешь?

— И вообще, если хочешь знать, Зоя Николаевна наш классный руководитель. Поэтому она и ездит с нами! — сказал Арсен ни к селу, ни к городу и зашагал к пещере.

— Передай наш привет Зоиньке! — закричал Джо. Он взял Машеньку под руку, чтобы, не теряя ни минуты, зашагать в горы.

Но тут произошло нечто, с чем ребята знакомы, пожалуй, только по книгам да по кино. На тихой горной полянке раздался звук пощёчины, и звук этот, возникнув на худой щеке вихлястого прохиндея Джо, полетел от горы к горе, от ущелья к ущелью, пока не запутался и не пропал во всяческих лесных и речных шумах. Это Машенька закатила Джо, по всем правилам искусства, полновесную пощёчину. И поделом ему! Не ссорь людей между собой!

Этот непривычный звук заставил Арсена обернуться. Но, увы! Он обернулся слишком поздно, и поэтому то, что он увидел, ничего не объяснило ему. Джо стоял на прежнем месте и потирал щёку латаным рукавом штурмовки, а Машенька плелась к машине, закрыв обеими руками лицо. Вот и всё.










Арсен подумал немного, вытащил свечу, разломил её на две половинки, перерезал ножом фитилёк. Одну половинку он сунул в карман, а другую положил на камень, у тропинки.

— Это нам на случай, если передумаете, — сказал он и, не оглядываясь, зашагал вслед за остальными по скользкой, нависшей над пропастью тропинке, что вела к Малой Казачебродской пещере, а за ним — Адгур.




«Так кто же кого разыграл?»


У входа в пещеру Адгур остановился, бросил прощальный взгляд вокруг. Низко-низко, над самой головой, нависло облако, и кажется, оно вот-вот опустится, окутает тебя сыростью, скроет весь мир. А в стороне, в ущелье, застряла тучка, снизу — буро-синяя, мрачная, готовая рассыпаться дождём, а сверху — белая, залитая солнцем, пушистая.

В пещере всё было по-старому. В глубине уже кипела работа. Пал Палыч и ребята разбивали рулеткой пол пещеры на метровые квадраты. Одни ребята забивали колышки по углам, другие отмечали с помощью отвесов углы квадрата на своде, третьи бродили от стены к стене, засовывая руки под каждый уступ в надежде обнаружить лаз в какой-нибудь грот, где ещё не ступала нога цивилизованного человека.

Адгур остановился, раздумывая, стоит ли начинать поиски нового грота или нет, и тут он вспомнил: ведь у Алика припасён аккумулятор и разноцветные лампочки. А что, если?!

Адгур нашёл Алика-Архимеда и сразу же приступил к делу:

— Тебе нравятся прохиндеи?

— Длинный прохиндей — нет. А прохиндейка вроде хорошая.

— Как по-твоему, Джо трус?

— Кто ж его знает.

— Проверим?

— А как?

И Адгур рассказал, какую штуку он надумал сыграть с Джо. Затея была очень интересная, и ребята сразу же принялись за практическое осуществление её.

Прежде всего надо было найти в пещере такой уголок, куда никто не заглянул бы и куда можно было бы заходить, не привлекая ничьего внимания.

Ребята хотели было отпроситься у Арсена под предлогом, что у Адгура от сырого воздуха голова очень болит, а у Архимеда разыгрывается застарелый ревматизм, но всё повернулось проще и лучше, чем можно было даже ожидать.

Распределяя квадраты между кружковцами, Арсен сказал:

— Пусть Алик, Нелли и Адгур займутся гротом Адгура. Задача — расширить лаз, чтобы можно было выносить из грота землю вёдрами по цепочке.

Это было настоящее везение! Грот Адгура находится в стороне, заглядывать туда никто не станет, а если кто и заглянет, то ничего не увидит. В гроте хоть жги бенгальские огни, хоть фейерверк пускай, никто не заметит. Одна беда — с ними будет Нелли, а от одного только взгляда на эту попугайскую чистюлю становится тошно. А главное, завтра она выболтает всё отцу об их проделке. Проделка же такова, что Леониду Петровичу лучше не знать о ней ничего, чтобы не расстраиваться. Доносить она, может быть, и не станет, а выболтать — обязательно выболтает, так уж устроены эти девчонки. И Адгур сказал:

— Мы и без Нелли справимся. Там и двоим делать нечего.

— Отставить разговоры! — скомандовал Арсен. — Да, смотрите, поосторожнее. Нелли, ты пойдёшь с Адгуром и Аликом?

— С удовольствием, — сказала Нелли с видом пай-девочки. Она смотрела во все глаза на Адгура и Алика, которые махали руками и так и эдак, показывая, что незачем идти с ними, и делала вид, что не понимает, чего от неё хотят.

Приходилось соглашаться — споры могли вызвать подозрения.

По пути к гроту Адгур спросил Нелли:

— Ты выбалтываешь отцу всё или не всё? А то, смотри, лучше не ходи с нами.

— Нет. Я не всё выбалтываю. А вы что задумали?

— Да так… Ничего особенного. Хотим для смеха одну штуку сотворить. Чтоб прохиндеи не задавались.

— Какую?

— Тогда увидишь.

У входа в грот Адгура Архимед высоко поднял свечу и осветил стену:

— Видишь эту стрелу? Это тебе не простая стрела. Если бы не эта стрела, то Адгур нипочём не открыл бы грота.

Нелли была ещё совсем неопытным археологом и к тому же девчонкой, и она посмотрела на стрелу без особого восхищения.

— Ты потрогай её пальцем, — разрешил Алик-Архимед. — Не стесняйся!

— А что её трогать? Только руки выпачкаешь.

— Да ты не бойся, потрогай, — ободрил её Алик. — Её, может, сам кроманьонец выбил, не кто-нибудь!

— Кроманьонец? А кто это? Я его знаю? — спросила Нелли рассеянно, словно дело шло о каком-то незнакомом пареньке из адлерской школы.

Известно, Алика хлебом не корми, а дай возможность поговорить о технике или науке. Он сунул лопатку в руки Нелли, достал из кармана три шпаргалочки — карманы его всегда были набиты гвоздями, шурупами и шпаргалочками. Приготовившись к длинному объяснению, он прислонился к стене плечом.

— Лекции потом! Полезай в грот, — скомандовал Адгур.

— Рассказывай про кроманьонца! — не менее повелительно приказала Нелли.

Если бы дело шло о каком-нибудь пустяке, вроде идти сегодня на море или же на реку, Алик-Архимед скорее всего послушался бы Адгура. Но сейчас предстояло объяснить про кроманьонца девочке, которая считает, что кроманьонец — это ученик из соседней школы. И Алик-Архимед заглянул в шпаргалочку:

— Кроманьонец — это человек позднего палеолита. А палеолит — это древний каменный век. Кроманьонец отличался массивным черепом, широким лицом, высоким ростом. Получил своё название от местечка во Франции Кроманьон, где впервые нашли его останки. Потом кости кроманьонца находили во многих местах Европы и Южной Азии. И, может, в нашей пещере жил такой кроманьонец.

— Всё? — спросил Адгур.

— А кто ещё жил в пещере? — потребовала Нелли.

— Я не знаю, кто ещё жил. Зато могу сказать, кто не жил. Питекантроп не жил. Синантроп не жил. Неандерталец не жил.

— Англичанин не жил. Синегалец не жил, — продолжил Адгур. — И Миша Капелюха не жил. Я не жил. Всех перечислять будешь, кто здесь не жил?

— Рассказывай про питекантропа! — приказала Нелли.

Архимед взял другую шпаргалочку:

— Питекантроп происходит от двух слов: «пите», что значит «обезьяна», и «антропос» — «человек». Питекантроп — по-гречески «обезьяночеловек» — жил даже раньше синантропа. Голландский учёный Дюбуа нашёл на острове Ява черепную крышку, фрагмент нижней челюсти и бедренную кость питекантропа. Судя по строению бедра питекантропа, он уже ходил в вертикальном положении, хотя и сильно сгорбившись. Позднее нашли ещё много других костей питекантропа. Многие люди доказывали, что это человек с ненормальным черепом, а не промежуточное звено между обезьяной и человеком. Другие же говорили, что он просто обезьяна. Им хотелось, чтобы люди думали, что человек произошёл от Адама. Но питекантроп самый настоящий обезьяночеловек. Ёмкость мозговой коробки у него девятьсот кубических сантиметров. А у самой крупной обезьяны мозговая коробка не превышает шестисот кубических сантиметров.

— А сколько у современных людей? — спросила Нелли.

— У Алика не больше двухсот, я так думаю! — сказал Адгур.

— У современного человека от тысячи двухсот до тысячи пятисот, — сказал Архимед с невозмутимым видом. — А сколько у меня, не знаю. У живых людей ещё не умеют определять ёмкость мозга. А вот у ближайшего потомка питекантропа — синантропа — ёмкость черепной коробки тысяча пятьсот кубических сантиметров. Синантропа нашёл англичанин Блэк недалеко от Пекина, в пещере. Вначале он нашёл одни только зуб. По этому зубу он восстановил внешний вид черепа. А потом китайские учёные находили черепа и кости других синантропов. Эти синантропы жили четыреста или пятьсот тысяч лет назад. А кроме того, наука знает ещё неандертальца. Назван он так по реке Неандер, где впервые нашли челюсть. У него ёмкость мозгового отдела тысяча четыреста кубических сантиметров.

— Значит, он такой же умный, как современный человек? — спросил Адгур.

— Вовсе не значит. Просто неандерталец был гораздо крупнее современного человека по своим размерам. А ум зависит от мозговых извилин и качества клеток. А не от объёма мозга. Чем больше мозговых извилин, тем умнее человек.

— Слушай, ты, мозговая извилина! — прорвал его Адгур. — Давай закругляйся. А то мы не успеем приготовиться. Ты что, забыл, что ли?

Тяжело вздохнув, Алик-Архимед стал на четвереньки и полез в грот вслед за своим предводителем, ноги которого уже скрывались в лазе.

Ребята показали Нелли грот, указали место, где надо будет копать, и тут возник вопрос: а как бы всё-таки отделаться от Нелли? Не брать же её с собой на волю! Она только помешает. И Адгур нашёл способ, который действовал в таких случаях безотказно.

— Ты трусиха, да? Как все девочки? — спросил он.

Нелли возмутилась:

— Кто трусиха? Я? Да если хочешь знать, я раз в Ленинграде на кладбище целых два часа ночью просидела! Да я…

— Подумаешь! На кладбище всякий может… А вот ты в пещере одна и пяти минут не просидишь.

— В этом паршивом гроте! Да хоть целую неделю! Хоть сто лет!.. А вы что? Хотите меня оставить одну?

— Да мы только на минуточку.

— А вы меня с собой возьмите. Я мешать не буду. И папе не скажу.

— А кто будет лаз расширять?.. А ещё говорила: «Не боюсь!»

— А мне будет скучно одной.

— Ты покопай одна. Зато мы такой смех сотворим!

— Ладно, идите. Только ненадолго.

Ребята из вежливости потоптались немного у лаза — негоже оставлять девочку одну в гроте, где попадались человеческие кости, — но потом всё-таки двинулись к выходу. Адгур уже стал на колени перед лазом, и тут он вспомнил. Он вернулся и сунул Нелли туристский топорик:

— Вот. Если какой-нибудь синантроп сунется, двинь его по голове! Чтоб знал своё место! — Сказано это было так, как будто появление пещерного человека в наше время такое же обычное дело, как, например, посещение директором школы урока географии.

— У него череп слишком толстый! — ответила Нелли очень серьёзно. — Топорик не возьмёт. Я лучше завизжу. Вот так! — И Нелли завизжала так пронзительно, что если бы девочки устраивали состязания по визгу, то первое место по школе, без сомнения, досталось бы ей.

— Ух ты! — Адгур зажал уши и покачал головой.

— А ты ему не верь! — сказал рассудительно Архимед. — Он же ничего не знает про синантропа. «Сине» — это «Китай», а «антропос» — «человек». Синантроп водился в Китае, а не здесь. Так что синантроп не придёт.

— Ну, не синантроп, так джих. А джихи здесь водились, — сказал Адгур.

— Ничего! — бодро ответила Нелли. — Я джиха натравлю на синантропа, а синантропа — на джиха.

Услышав такую несусветную чепуху, Архимед рассердился:

— Я же объяснил, что джихи жили две с половиной тысячи лет назад. А синантропы — четыреста или пятьсот тысяч лет назад! Нелли простительно. Она начинающий археолог. А ты…

Тут уж и Нелли и Адгур рассмеялись, и Алик-Архимед замолчал, должно быть сообразив наконец, что всё это шутка.

Как только ребята ушли, Нелли взялась за лопату — пусть увидят, что она тоже кое-что умеет, хоть и директорская дочка.

Покопав минуты две, она остановилась и прислушалась.

Где-то рядом сыпался тонкой струйкой потревоженный песок. Звенела тишина в ушах двумя натянутыми струнами. Казалось, не было больше на белом свете ни земли, ни птичьего пения, ни людей.

Молчать дольше было просто невозможно. Нелли осторожно пропела:

— До-ре-ми! — и замерла, прислушиваясь.

Стало немного веселей, как будто она уже была здесь не одна.

Набравшись смелости, она спросила негромко:

— Эй, питекантроп! Где ты?

Темнота не ответила. Тогда Нелли встала и, размахивая топориком, закричала во весь голос:

— Эй вы, питекантропы и синантропы! Неандертальцы и кроманьонцы! Джихи и все, кто там есть! Вызываю вас на страшный бой, на последний бой!

Но ни те, ни другие, ни третьи не ответили. Лишь металась тень от топорика и сыпалась тонкой струйкой земля.

Нелли уселась у лаза, оперлась подбородком на лопатку и сказала сама себе:

— Бросили, забыли… Не ребята, а питекантропы какие-то! Но не думайте, не рассчитывайте! Мне ни капельки не страшно, а просто скучно. И никуда я не уйду отсюда. Сами небось в волейбол режутся, а меня в пещере оставили. Что я вам, синантропка, что ли?

Тут Нелли даже всхлипнула. Чтобы не было так страшно, она тряхнула головой и постаралась представить себя синантропкой. Вот сидит она одна-одинёшенька в тёмной пещере и ждёт своих братьев — кроманьонца и неандертальца, а они все не идут и не идут. Что бы стала делать при подобных обстоятельствах настоящая синантропская девочка? Конечно, прежде всего занялась бы добычей огня.

Строго говоря, добывать огонь особой необходимости не было, учитывая, что в руках у неё была горящая свеча, а в кармане — спички. И к тому же, уж если добывать огонь, то следовало бы прежде всего потушить свечу… Нелли вначале так и хотела сделать, но у неё не хватило духу остаться в полной темноте, и она ограничилась тем, что отодвинула свечу подальше от себя.

Так как пещерные люди добывали огонь трением, то Нелли положила себе на колени лопатку и стала тереть ручку её рукояткой топорика. Неизвестно, как долго она занималась этим делом, — время ведь в пещере течёт по-особенному, потому что пещеры стоят в стороне от общего потока жизни. Одно можно сказать с уверенностью: Нелли тёрла лопатку с большой добросовестностью. Когда же она попробовала её, то ручка была холодной. Видно, пещерные жители тёрли как-то иначе.

Отложив лопатку, Нелли пошла в обход пещеры, держа топорик наготове, — должна же она осмотреть свои владения! Освещая свечой стены, она осматривала каждый выступ, каждое углубление — а вдруг попадётся какая-нибудь стрела, которая укажет на клад? Хоть археологи кладами не занимаются, но всё-таки…

В одном месте она заметила, что стена гладкая, как если бы кто-то срубил на ней все выступы. И тут Нелли вспомнила, что все пещерные жительницы очень любили украшать стены своих жилищ рисунками. Сидит себе в пещере какая-нибудь пещерная девочка и думает о том, что делают на воле её близкие. Думает и выбивает кремнёвым топором рисунок — и как они мамонта в яму загоняют, и как рыбу ловят, и как за медведем охотятся.

Кремнёвого топорика у неё не было, но зато был очень хороший туристский.

Нелли ударила топориком по стене. На стене осталась борозда.

Тогда Нелли укрепила свечу на выступе стены и стала выбивать рисунок, бормоча себе под нос, чтобы не было так страшно и скучно:

— Ну, держитесь теперь!.. Хотите разыграть прохиндеев, а ваша синантропка разыграет вас. Будете знать, как оставлять бедную синантропку одну.

Прежде всего она выбила огромный круг — солнце. Из круга пустила в разные стороны лучи. Под кругом нарисовала прямоугольник — волейбольную сетку. По сторонам сетки расположила своих пещерных братьев — неандертальца и кроманьонца с поднятыми руками.










Чтобы придать бороздам древний вид, она запорошила их землёй.

Когда ребята вернулись, Нелли старательно углубляла лаз лопаткой, напевая пещерную песенку, слова которой приходили к ней тут же бесконечным потоком. А мотив, скорее всего, был доисторическим.
		Питекантропы и прохиндеи,



		Синантропы и филантропы



		Ушли на волю погулять,



		А с ними вместе



		Неандертальцы и кроманьонцы —



		Хотели джихов повидать…








Услыхав эту нелепую песню, ребята поморщили носы. Когда же они увидели, что Нелли не теряла времени и лаз, хотя не так-то много, но всё-таки расширила, они смилостивились и показали ей то, что принесли с воли, — аккумулятор, палки, трёхлитровую жестяную банку из-под томатного соуса, выпрошенную у водителя, старые штаны и рубаху, сунутые в последний момент в рюкзак Архимеда его чересчур заботливой мамашей на случай, если её сыночек промокнет в закрытой брезентом машине, и гирлянду электрических лампочек. Они даже разрешили Нелли принять участие в окончательном монтаже этих, столь несовместимых друг с другом предметов. А когда монтаж был закончен, они выбрались на свет, чтобы позвать прохиндеев.




«Ну что вы там натворили?»


Машенька и Джо грелись на солнышке у грузовика. Они сидели на упавшем дереве, и лица у них были постные. Руки Джо не вихлялись и лежали неподвижно на коленях, а Машенька жевала какую-то травинку. По всему было видно, что им и скучно, и муторно, и они не знают, что бы предпринять, чем заняться.

— Разве их теперь заманишь в пещеру? — прошептал Архимед. — Надо было осветить пещеру, и всё!

— Ну да! Плохо ты меня знаешь! Вы только слушайте и поддакивайте, — сказал Адгур и побежал сломя голову к грузовику. — Где Арсен? Вы не видели Арсена? — выпалил он прерывающимся голосом.

Слушая его, можно было подумать: «А ведь этот паренёк только что видел, как в пещере обвалился свод, завалив по крайней мере половину его друзей». И Машенька попалась на удочку:

— Что случилось? Где Арсен?

— Кто его знает! Сами ищем, — сказал Адгур немного поспокойнее. — Там, в гроте, что-то непонятное.

— И страшное! — воскликнула Нелли и сделала страшные глаза.

— Змей Горыныч? — спросил Джо и тоже вытаращил глаза, передразнивая Нелли.

— Змей не змей, а что-то шевелится. Может, там пещерный человек клад сторожит. Или питекантроп.

Ясно, Нелли чересчур загнула, и в пещерного человека в наш век, конечно, никто уже не поверит. А вот в снежного поверят. Чтобы исправить положение, Адгур заметил самым спокойным и рассудительным тоном, на какой только был способен при данных обстоятельствах.

— А ну, Алик, расскажи, что говорят учёные о снежном человеке? Ведь снежный человек водится на Кавказе, да? — И Адгур дёрнул Алика за рукав: дескать, не вздумай доставать из кармана шпаргалку и доказывать, что снежного человека нет в здешних местах.

— Следы снежного человека найдены в Гималаях, здесь же…

— Во-во! Раз снежный человек водится на Кавказе, то…

— Вот мы и боимся идти без Арсена, — опять вмешалась Нелли.

— А с Арсеном? С Арсеном вы не боитесь? — заинтересовалась Машенька.

— Конечно, нет. Он такой храбрый!

— Проверяли вы его храбрость, что ли? — опросил Джо.

— Может, вы с нами пойдёте? — предложил Адгур.

— Питекантроп! Снежный человек! Клады! В наш атомный век? Глупость и серость! — сказал Джо презрительно, и рука его изогнулась в змеином движении.

— И там что-то звенит. Как копнёшь, так и звенит, — заметил Адгур. — И оно твёрдое.

— Звенит? И твёрдое? — спросил Джо. — А в каком месте?

— В гроте Адгура.

Хотя это «звонкое и твёрдое» явно заинтересовало Джо, но он, против всякого ожидания, сказал равнодушно:

— Может, в другой раз? Зачем обязательно сегодня?

— Боишься? — спросила Машенька. — Тогда я пойду одна.

— Нет, нет! Одной нельзя, — воскликнула Нелли. — Пусть и Джо идёт.

— Ну, Джо… Идёшь ты или не идёшь?

— Ах, это приглашение! С вами я на край света и даже дальше! — И Джо шутовски подставил руку кольцом, приглашая Машеньку взять его под руку.

Так удалось заманить в пещеру прохиндеев.

В дальнейшем всё шло как по маслу. Адгур отвёл прохиндеев в дальний конец грота. Когда все немного осмотрелись, Адгур щёлкнул пальцами, что значило: «Давай включай!», Алик-Архимед подсоединил шнур к клемме аккумулятора. Стало чуть-чуть светлее, потому что загорелись разноцветные лампочки. Впрочем, прохиндеи пока ничего не замечали, ибо рядом с ними горела свеча Адгура.

— Ну так где же ваши страхи? — спросил Джо. — Всё это типичное головоморочение!

— А-а-а! — завопила Машенька и замерла с открытым ртом.

Это она, обернувшись, увидела страшилище, каких ещё не знавал свет. Стоит, раскорячив ноги. Длинные кривые руки протянуты к ней. Горящие ненавистью глаза — один оранжевый, другой зелёный — уставились на неё. Из разинутой пасти льётся пламя. Чёрные длинные-предлинные зубы щёлкают, готовые вонзиться в её тело и начать дробить её тонкие косточки. В полупрозрачном животе полыхает разноцветное пламя и жарятся человеческие руки и ноги. Ужас! Ужас!

— У-у-у! — заныло чудище страшным голосом.

Даже Адгур и Архимед, которые прекрасно понимали, что это вопит Нелли, а не чудище, даже они почувствовали себя неладно.










Этот вопль вывел из оцепенения Машеньку. Она ринулась к выходу, а за ней — Джо, а за Джо — Нелли, Архимед и Адгур. Хотя ребята сами изготовили чудище пещерное — голова получилась из банки, в которой прорезали глаза и рот с четырьмя зубами-клыками, руки и ноги — из палок и штанов Архимеда, — хотя они сами же электрифицировали чудище, напихав в него больше десятка разноцветных электрических лампочек, они перетрусили, и перетрусили здорово.

Цепляясь за стены, ударяясь о выступы, спотыкаясь правой ногой о левую и левой о правую, прохиндеи вылетели из грота. Ну, а Адгур, Архимед и Нелли пришли в себя и остановились у лаза. Они посмотрели друг на друга и разразились таким хохотом, что если прохиндеи задержались бы немного и услыхали этот смех, то они, наверное, решили бы, что ребята сошли с ума от страха. Впрочем, не исключена возможность, что они приписали бы этот дьявольский хохот самому чудищу.

Нахохотавшись вволю, ребята выбрались из грота, а выбравшись, увидели, как беспорядочно пляшут огоньки свечей, услыхали, как тревожно звучат голоса кружковцев, и поняли: ведь сейчас начнут выяснять, кто напугал до смерти Машеньку и Джо, придут сюда, увидят чудище… Исключать из пионеров или из школы, может, и не станут, но неприятностей не оберёшься.

— Давай обратно! — прошептал Адгур. — Будем разбирать. Скажем, им почудилось от страха.

Ребята сорвали с фигуры рубаху и штаны, и Архимед засунул их себе за пазуху. Консервную банку-голову они смяли ногами в лепёшку и засунули в дальний угол грота. Палки разбросали в разные стороны. Оставался аккумулятор. Что делать с ним? На части его не разберёшь, под рубашку не спрячешь.

— Копай яму! Закопаем, а потом как-нибудь приедем и возьмём, — решил Адгур.

Две лопаты вонзились в землю в том самом месте, где несколько минут назад стояло чудище. Земля была мягкой, податливой, и ямка увеличивалась на глазах.

— Алло! Адгур! Алик! Где вы там? — послышался по-пещерному глухой голос Арсена.

— Вы копайте, а я пойду задержу их. И про провод не забудьте, — прошептал Адгур и шмыгнул к выходу.

— Живы вы там? — снова послышался голос Арсена. На этот раз он звучал совсем близко. Должно быть, Арсен кричал в лаз.

— Живы! А что? — спросил Адгур, просовываясь в лаз. — Что-нибудь случилось?

— Что вы там натворили? — Голос Арсена был строг, очень строг, но в нём звучало что-то такое, что сказало Адгуру: «Арсен улыбается, и не станет он взыскивать за проделку».

Адгур выбрался из лаза и поднялся. У отверстия стояли Арсен и ребята. Конечно, тут же была и Леночка — без неё не обходится никакое значительное событие. Опираясь на руку Арсена, стояла Машенька, ну, а это было совсем уж хорошо. Если Арсен и узнает насчёт фигуры, то и тогда он не станет прорабатывать. Должен же он понять, что если бы не это чудище, то сейчас Машенька не опиралась бы на его руку, а сидела бы с Джо где-нибудь на солнышке.

— Что ты там натворил? — повторил Арсен. — Зачем гостей пугаешь?

— Каких гостей? Никаких гостей не пугаю.

— А где Алик?

— Какой такой Алик? А… Архимед! Так он там, в гроте.

— Что он делает? А Нелли где?

— Кто? Архимед? Ничего не делает. И Нелли копает.

— Что копает?

— Кто? Алик? Землю копает. Раскопки делает.

— Ты мне не придуривайся, а говори толком.

— А я толком говорю. Зачем мне говорить не толком?

— Ты что? Со страху соображать перестал?

— С какого такого страху? Никакого страху нет и не было.

— Что за страшилище вы там соорудили?

— Какое страшилище? Никакого страшилища не знаю!

— Ну вот что! Хватит! Пора прекратить это безобразие. Посторонись, я сам полезу.

— Ой, Арсеня! Не ходи! Я боюсь! — вцепилась ему в руку Машенька.

— А ты оставайся здесь!

— А я одна боюсь.

— Тогда идём со мной!

— А там ОНО!

Пока Арсен убеждал Машеньку, что если ей страшно, то она может не ходить в грот, а остаться здесь с Джо; пока она в ответ доказывала, что с Джо ей будет ещё страшнее, потому что Джо трус и неустойчивый элемент; пока Арсен говорил ей, что нельзя судить о том, трус человек или не трус, по одному только случаю, и что ей, Машеньке, не должно быть страшно, так как пещера эта изучена вдоль и поперёк, и что пугаться в ней могут только трусы; пока Арсен отводил Машеньку туда, где работал Пал Палыч, а потом возвращался, прошло довольно много времени, во всяком случае вполне достаточно, чтобы окончательно закопать аккумулятор вместе с проводкой и лампочками. Поэтому во второй раз Адгур пропустил Арсена с ребятами в грот, не сказав им ни слова.

Арсен заглянул во все углы, но ничего подозрительного не нашёл, если не считать нескольких свежесрезанных палок, мотка проволоки, куска бечёвки и смятой консервной банки, появление которых Адгур приписал туристам.

— Ну ладно. Знаю, что вы тут что-то сотворили. Но некогда мне с вами возиться, — сказал Арсен.

Он направился к выходу, как вдруг раздался радостно-возбужденный голос Леночки:

— Смотрите, смотрите! Клад! Друг клад нашёл! Целый сундук!

Адгур вздрогнул. Вот здорово! Значит, он всё-таки был прав. Значит, верно, что джихи прятали сокровища в пещере. А над ним ещё ребята смеялись, когда узнали, что он искал клад в пещере.

Адгур бросился на крик Леночки, и — о ужас! — оказывается, этот негодяй Друг унюхал свежеразрытую землю и, решив, что долг археолога обязывает его проверить, нет ли там джиховских ценностей, стал копать дальше, пока не обнаружил Архимедовы похоронки. Что же теперь делать? Но доказывать же; что джихи пользовались автомобильными аккумуляторами для освещения пещер!

— Друг! Милый! Идём отсюда! Идём. Ну что тебе стоит! — прошептал Адгур на ухо Другу и потащил его за ошейник.

Но Друг умел настоять на споём, когда дело касалось раскопок.

Скоро уже не лапами Друга, а руками кружкой дев аккумулятор был извлечён из земли, а за ним — шнур с лампочками.

Пришлось рассказать всё.

Утомлённые, выбирались ребята из пещеры. Каждая косточка, каждая жилочка ныла, звала туда, где солнце, где голоса звенят, а не глохнут, где можно вдохнуть свежего воздуха, а не мрачной сырости.

Давно уже пора кончиться пещере. Прошлый раз в этом месте к красному свету свечей уже примешивался пепельный дневной свет, а сейчас всё ещё было темно. Уж не заблудились ли они? Вот будет номер!

И вдруг где-то впереди и над головой лукаво глянула яркая звёздочка — и как она забралась сюда, в пещерную темь? За ней возникла другая, ещё одна и ещё. О, да ведь это же небо виднеется через пещерный вход! Значит, уже вечер — вот чудо-то!

Запахло прелой осенней листвой, грибами, сыростью, бензином. Как много этих родных запахов и какие они все хорошие! Конечно, в пещерах интересно, и время там течёт по-особенному, и памятников прошлого там много, и приключений хватает… Но, право неё, на воле куда лучше! Да, видно, нелегко жилось человеку тогда, если он забирался под землю…

Когда спускались по тропинке, Адгур услыхал шёпот Машеньки:

— Нарочно подговорил своих мальчишек! Хотел посмотреть, как я пугаюсь? Да?

— Но, Машенька, ведь… — послышался голос Арсена.

— Никакая я тебе не Машенька! — И Машенька побежала вперёд.

Поравнявшись с Джо, она замедлила шаги, подкралась к нему, закрыла ему глаза руками. Потом, когда Джо оторвал её руки от своего лица, она взяла его под руку, и они побежали, смеясь и толкаясь.

Арсен шагал за ними, опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть.

Пока проводились исследования в пещере, прошёл проливной дождь.

Полянку развезло так, что, сколько ни фыркал грузовичок, сколько ни подталкивали его сзади, выбраться на шоссе никак не удавалось. И тогда решено было переночевать в Казачьем Броду, с тем чтобы отправляться домой утром.

Тщетно доказывали ребята, что просто смешно и нелепо проситься к кому-нибудь на ночёвку, если есть палатки, которые для того и даны в премию, чтобы в них ночевали во время походов. Арсен, Пал Палыч и Зоя Николаевна настояли на своём. Они пошли к директору Казачебродской школы и получили в своё распоряжение самый большой класс.

Поужинали с пещерным аппетитом. После ужина мальчики улеглись в своём мальчишеском углу, а девочки — в девчачьем. Скоро все заснули, все, но не Машенька с Джо. Они заявили, что идут слушать пение шакалов, хотя что слушать шакалов, если они завывают каждый вечер в совхозных огородах и до смерти надоели всем своими истериками?

Не спал и Арсен.

Правда, Дню, вернувшись, долго сердито бил кулаком в подушку, перед тем как склонить на неё свою непутёвую голову, а Машенька вздохнула четыре раза и спросила шёпотом из своего девчачьего угла: «Ты не спишь, Арсеня?» — а потом, после того как в ответ Арсен захрапел, да так громко, как ещё не храпел ни один нормальный человек с доисторических времён, повторила уже более резко и сердито: «Ну как тебе не стыдно! Ты же не спишь. И не усложняй, пожалуйста!» — факт оставался фактом: слушать шакалов она всё-таки ходила с Джо, а не с Арсеном.

Не спал и Адгур. Он вспоминал о том, как здорово они разыграли прохиндеев. Потом думал про чудесный рисунок, который он увидел на стене около того места, где закопан аккумулятор, — увидел и, к счастью, никому не сказал. Конечно, они с Мишей и Другом приедут сюда ещё раз и исследуют рисунок. Нет никакого сомнения, что круг, прямоугольник и палки — дело рук какого-нибудь неандертальца. Они с Мишей применят все достижения современной науки и датируют рисунок, а потом доложат на заседании общества. Небось тогда ребята перестанут говорить, что Миша Капелюха зазнался выше всякой меры и плохой председатель, а он, Адгур Джикирба, дезорганизатор, анархист и кладоискатель… А вдруг всё-таки таинственный рисунок указывает на клад, закопанный ещё самими джихами? Земля-то там мягкая… Вот будет здорово!




«Как не стыдно, Миша!»


В понедельник Миша бежал в школу. Настроение у него было никудышное, и вовсе не потому, что он опаздывал — он, как-никак, уже ученик шестого класса и волноваться по такому пустяковому поводу, как опоздание, ему уже не пристало. Пусть себе первоклассники волнуются. Беспокоило его другое. Экспедиция не вернулась вчера, а это значит, что-либо у них были интересные находки и они так увлеклись, что не заметили наступления ночи, либо произошло какое-нибудь чудесное приключение. И в том, и в другом случае его, председателя, там не было.

В довершение всего сегодня мама ещё раз показала, что у неё нет ни капли чуткости к собственному сыну. Узнав, что Миша не поехал в пещеры потому, что решил увлечься птичками, она сказала:

— Как же ты мог отпустить сестру одну? И какой же ты председатель, если твои ребята мёрзнут в палатках неизвестно где, а ты сидишь за горячим самоваром и ешь распаренные бублики с маслом (как будто он не отдал бы сотню горячих самоваров и тысячу распаренных бубликов с маслом за одну только ночёвку в палатке в горах). И не пора ли тебе наконец решить, чем ты увлекаешься? А то сегодня — археология, завтра — газетные статьи, а потом с бухты-барахты — орнитология. (А кто лишил его премии? Кто забраковал его статью? Об этом она подумала?)

В школу Миша вошёл, уже когда звенел звонок и по лестнице бежали опоздавшие. У входа он встретил тётю Пашу и новую нянечку. Сгибаясь от тяжести, они тащили фанерный ящик, полный всякой всячины. Миша взглянул в ящик. Батюшки! Матушки! В ящике лежал ахипчи, тот самый ахипчи, который был собран руками Миши из мельчайших кусочков. Бок ахипчи был проломлен, и из него торчал джиховский меч. На меч был надет джиховский кувшин. У кувшина уже не было дна. Рядом лежали осколки угловых сосудов для выпаривания соли вперемешку с мотыгами, зернотёрками, скребками и кристалликами кальцита. Поверх всего покоились четыре огромных куска известняка с отпечатками древовидного папоротника.

Если бы четыре школьных археологических общества засели за восстановление экспонатов в их прежнем виде, то, проработав год, они ничего не добились бы.

— Тётя Паша! Что вы делаете? — вскричал Миша.

— Сам-то велел… — сказала тётя Паша, останавливаясь и вытирая пот со лба тыльной стороной руки. — «Вы, говорит, товарищ Денисова, перенесите ихние каменья в подвал, пока кружок-то в походе. И чтоб всё мирно и без скандала. А то они там развлекаются, а мы — волнуйся. И им наука-то — не опаздывай! А мне помещение под класс нужно».

— А ахипчи? Ахипчи-то как?

— Это ты насчёт кувшинов? А кувшины ничего… Мы думали, они крепкие, а они рассыпались. Ну мы и поклали их в одну кучу. Да ты беги на занятия, а то дилектор заругаются… — И тётя Паша наклонилась, чтобы поднять ящик.

Миша хотел было бежать к Леониду Петровичу. Он уже сделал несколько шагов по направлению к кабинету директора, но передумал — а вдруг Леонид Петрович накричит: «А! Это ты в райком жаловаться бегал?» Нет, лучше уж найти маму и рассказать ей всё. Она завуч, так неужели она не постарается?.. Но Миша вспомнил утренний разговор с мамой и передумал… Какое ему теперь дело до всяких экспонатов? Он же решил, что ему плевать на археологию и на председательство. Пусть себе сами расхлёбывают те, кто метит на его место да премии получает. Небось когда походы организовывал он, Миша Капелюха, то всё шло гладко, а теперь одни только неприятности… К тому же по лестнице уже шли учителя, направляясь в свои классы.

Экспедиция вернулась к концу второго урока, не успели ребята выгрузиться, как тётя Паша уже кричала:

— Арсений Сергеевич! Вас дилектор кличут.

Леонид Петрович стоял за своим письменным столом, тяжело опершись кулаками в настольное стекло. Вся школа знала — если ИО директора стоит, опершись кулаками в стол, то держись, разговор предстоит крепкий.

— Я бы попросил вас, Арсений Сергеевич, отчитаться в своих действиях. На каком основании вы уехали неизвестно куда и неизвестно на чьей машине… Подождите, не перебивайте. Оправдываться будете потом. И, наконец, я бы хотел знать, когда же вы поймёте, наконец, что пионервожатый — лицо, подвластное директору во всех отношениях, и он обязан согласовывать свои поступки со мной? Все! — В знак того, что это всё, он тяжело опустился в кресло.

Идя к Леониду Петровичу, Арсен вовсе не считал себя в чём-либо виноватым. Но после того, как ИО директора сказал ему «оправдываться будете потом», Арсен невольно начал оправдываться:

— Видите, Леонид Петрович… Есть все основания предполагать, что абхазы произошли от джихов. Если бы нам удалось доказать, что у них есть общность верований или…

— То, что вы говорите, чрезвычайно интересно, — прорвал его Леонид Петрович. — И, когда у меня будет больше свободного времени, мы с вами поговорим и о джихах, и об абхазах, и о том, в какой степени нас должны интересовать их верования и суеверия. Но сейчас мы с вами должны неукоснительно помнить, что мы призваны воспитывать подрастающее поколение, а не выяснять, произошли ли джихи от абхазов или же абхазы от джихов. Кстати, не мешает подыскать новые формы проведения краеведческой работы, не сопряжённые с подобными длительными и опасными отлучками… — Сказав это, Леонид Петрович начал перебирать карандаши в стаканчике, из чего Арсен сделал вполне правильный вывод, что аудиенция окончена.

— Арсений Сергеевич! — встретил его у директорской двери Адгур. — Музей-то закрыли!

Неизвестно, то ли потому, что Арсен минуту назад разговаривал с самим Леонидом Петровичем, то ли потому, что на лице его было написано, что разговор этот был не из приятных, но только Адгур впервые за всё время назвал Арсена не просто по имени, а по имени-отчеству. Впрочем, Арсен этого не заметил. Он был так взволнован, что не понял даже, о каком закрытии музея идёт речь.

— Закрыли? И очень хорошо сделали, что закрыли. А ключ небось Леонид Петрович опять себе взял?

— Совсем закрыли! Навсегда!

Арсен бросился в музей. На столе, на котором ещё вчера был выложен силуэт Спасской башни, стояла тётя Паша и сметала со стены пыль в тех местах, где недавно висели изображения диплодоков и птеродактилей. Новая нянечка замешивала известь для побелки.

— Где экспонаты? — закричал Арсен.

— А где им быть? В подвале.

Решительными большими шагами Арсен снова пошёл в кабинет директора. Леонид Петрович был непоколебим.

— Я не хуже вашего знаю всё значение краеведения в деле воспитания гармонически развитого поколения. Но, к великому моему сожалению, эта комната предназначена для нового класса.

— Подумайте о ребятах!

— А вы подумайте о родителях! Каково им сознавать, что их дочь или сын неизвестно где… Нет, нет, не перебивайте меня. Вам ещё неизвестны отцовские чувства, и вы не имеете права протестовать. Словом, как директор школы, я говорю: я должен взять эту комнату под класс.

— Если вы опасаетесь за Нелли, — сказал Арсен, — то зачем вы тогда пускаете её в походы?

На лице ИО директора неожиданно появилась лукавая, совсем не директорская улыбка.

— О, вы не знаете моей Нелли. Я ей — «Не смей ездить!», А она мне — «Что я, хуже других, что ли?». У неё на всё одна фраза: «Вот уеду в Ленинград и не приеду». Она у меня такая своенравная. — Сказано это было с гордостью.

— Но при чём тут ребята?

Лицо Леонида Петровича снова приняло директорское выражение:

— Мне бы хотелось, чтобы половину того внимания, которое вы проявляете к своему так называемому обществу, вы проявили бы по отношению к вверенным вам ученикам. Я бы, конечно, на вашем месте не стал брать с собой на экскурсию посторонних людей, не согласовав этот шаг с теми, кто и опытнее вас и является вашим руководителем. Вы, вероятно, забыли, что дети исключительно восприимчивы к дурным влияниям. Если бы они были восприимчивы в такой же степени к положительным влияниям, то нам с вами, педагогам, делать было бы абсолютно нечего. Я видел в окно… гм… ваших товарищей по путешествию. Посмотрите на их внешний вид! Такие могут оказать только пагубное воздействие на юные души.

— А, это вы про прохиндеев говорите? Так они же мои друзья.

— Тем хуже для вас. Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Кстати, ваш так называемый научный руководитель тоже не внушает особого доверия. Разве можно допускать такое панибратское обращение с учащимися? Ведь он разрушает веру ребят в силу науки, в знание, в непререкаемость авторитета взрослых. Ребята спорят с ним, ставят под сомнение чуть ли не каждое его утверждение. Он скоро уедет отсюда, а каково будет нам расхлёбывать кашу, заваренную им? Он подрывает авторитет педагога, а это…

— Пал Палыч учит нас самостоятельно мыслить. Он не даёт готовых знаний, которые требуется только запомнить. Мы же ищем. Поэтому у нас так много споров…

— Исследование — прекрасная вещь. Но вы забываете одно: прежде, чем приступить к исследованию, человек должен обогатить свою память огромным количеством различных сведений… Не нравится мне и ваш самовольный отъезд. Но о нём мы с вами поговорим на школьном совете. Нужно думать, совет сделает соответствующие выводы.

В знак того, что разговор закончен, Леонид Петрович пододвинул к себе классный журнал и углубился в изучение учительских росчерков.

На следующий день утром Миша получил письмо в длинном конверте с фиолетовой подкладочной. В письме говорилось:






«Председатель!

Ты плохо следил за кончиком своего носа, и он у тебя задрался выше всякой меры. Этого не должен допускать ни один настоящий

Охотник за джихами».





Прочитав письмо, Миша долго рассматривал свой нос в зеркале. Нос как нос. Кончик его правда немного смотрит вверх, но ведь нос и раньше был такой же курносый. Небось у Ленки нос ещё курносее, а её никто этим не попрекает, да ещё в письмах.

Лишь отойдя от зеркала, Миша понял: а ведь «Охотник за джихами» хочет сказать: «Ты зазнался выше всякой меры».

В этот же день Миша ещё раз получил по кончику своего задравшегося выше всякой меры носа.

Вечером собрались кружковцы на экстренное заседание. Собрались они на этот раз не в школе, а в эвкалиптовой рощице на берегу моря.

Много грозных речей было сказано, и, странное дело, все они были направлены не против Леонида Петровича ибо он — ИО директора, а ИО директора — это почти директор, а раз так, то он знает, что делает; а против Миши, словно он, Миша Капелюшников, самовольно распорядился закрыть музей.

Особенно резко говорил Алик-Архимед. Забыв, что без шпаргалок у него не получается ни одно выступление, Архимед заклеймил Мишу, как человека, который думает о себе, а не об археологическом обществе. Из его слов выходило: Миша должен был бы пойти к директору и объяснить, что никакой археологии без музея быть не может. А если бы Леонид Петрович этого не понял, то надо было бы обратиться к Вере Ивановне, тем более что она одновременно и завуч и Мишина мама. Она отстояла бы музей или, в крайнем случае, уговорила Леонида Петровича подождать, пока приедут кружковцы. Если бы они всем кружком пошли к директору да рассказали ему как следует про джихов, про раскопки, про текстильную керамику, небось музей не закрыли бы. И вообще, Миша не должен был бежать на урок, как самый трусливый заяц. Ему следовало бы проследить за тем, чтобы тётя Паша перенесла экспонаты бережно, но всем правилам науки, а не сваливала бы их в кучу, как какую-нибудь капусту. Он же знает, что тётя Паша выросла при царском режиме, а тогда дети археологией не занимались, так что откуда ей знать, как надо обращаться с расковочным материалом.

Свою речь Алик-Архимед закончил призывом исключить Капелюшникова Михаила из членов пещерного общества.

После Архимеда слово взял Адгур. Ударяя кулаком правой руки в ладонь левой, он сказал, что Миша действительно вёл себя, как малодушный заяц, а особенно когда он отказался прийти на заседание общества. Заварил кашу — сам и расхлёбывай, а не прячься в кусты. И вообще, последнее время Миша стал слишком задаваться, потому что председательство ударило ему в голову. Но исключать его из общества, пожалуй, рано. А вот из председателей выгнать пора.

Последней говорила Зоя Николаевна. Она сказала, что Миша Капелюшников вёл себя не по-товарищески. Поэтому ему вредно быть председателем.

На этом и порешили. А в председатели выбрали Адгура Джикирбу, хоть он и говорил, что он никак не может быть председателем, потому что в кружке не состоит, а кроме того, у него задерживающие центры не развиты и он импульсивный тип. Но все решили, что он отнекивается именно из-за того, что хочет стать председателем, и его возражения не приняли. Ну, а о том, что Адгуру очень неприятно занять место своего друга, об этом никто из присутствующих не подумал.




«Выше голову, Миша!»


Для Миши начались тяжёлые дни.

Дело было даже не в ребятах. Они скоро всё забыли и простили. Они по-прежнему здоровались и разговаривали с Мишей, выслушивали его подсказки на уроках, и, если появлялась необходимость, то и сами подсказывали, словно ничего такого не произошло. Нет, дело было не в них, а в Адгуре и Нелли.

Адгур — лучший друг, а оказался чёрным предателем. Правда, Архимед тоже выступал против, но ведь Архимед не друг, а всего-навсего приятель, а кроме того, всем известно, что Архимед не может не выступать на собраниях, а выступая, не может не критиковать. Другое дело Адгур. Адгур мог бы помолчать.

Теперь, когда Друг, встретив Мишу у школьных ворот, подбегал к Адгуру, чтобы поздороваться с ним по старой памяти, Миша каждый раз кричал: «Дружок! Я кому сказал — назад!». А Адгур махал на Друга связкой книг и говорил с досадой: «Иди к хозяину. Нечего тут».

Дружба же с Нелли закончилась совсем уж постыдным и нелепым образом.

На второй день после закрытия музея Нелли встретилась с ним в коридоре. Он покраснел и хотел было проскользнуть мимо, по Нелли схватила его за рукав и начала разговор. И этому первому разговору суждено было стать последним.

— Эх, ты! — презрительно сказала она. — Не мог отстоять музея.

— А что я мог сделать? Их там было две здоровых тётки, а я один.

— Должен был сходить к моему папе.

— К Леониду Петровичу? Да ты с ума сошла!

— А ты бы сказал: «Без музея общество распадётся!»

— А он сказал бы: «Не суй свой нос не в своё дело! Я и сам знаю».

— А ты бы ему: «Мы сделали мировое открытие!»

— А он бы меня…

— «А он бы!», «А я бы!»… Мямля ты, вот ты кто! Я бы на твоём месте…

— Тебе хорошо говорить — он твой папа.

Словом, разговор развивался, как положено, и можно было надеяться, что они будут в дальнейшем беседовать, как нормальные люди, а не только переписываться, но тут, на беду, Нелли сказала:

— Адгур нашёл бы, что сказать.

Это уж было выше Мишиных сил.

— Ну и иди к своему Адгуру! Я с тобой и разговаривать не хочу! — крикнул он. И вдруг, неожиданно для самого себя, ткнул Нелли кулаком куда-то в бок и побежал домой.

Дома он сразу же решил, что больше никогда-никогда не будет думать об этой девчонке. Пусть себе дружит с кем хочет — хоть с Адгуром, хоть с Аликом-Архимедом, хоть с самим дьяволом. Но уже через десять минут он, к своему удивлению, обнаружил, что это решение никак не хочет выполняться. Чем больше он старался не думать о Нелли, тем больше думалось о ней. В общем получалось, что дружба с девочкой вовсе не такая уж приятная и простая вещь, как полагают некоторые по неопытности.

Была ещё одна причина для хандры — не ладились археологические дела. Конечно, если трезво взвесить — какое ему дело до общества, если он теперь не председатель? Но всё же что ни говорите, а: было обидно, что его дело так бесславно кончилось.

Теперь, после того как закрыли музей, раскопки совсем прекратились. По воскресеньям Арсен зачастил к хейванским ребятам — его Машенька стала пионервожатой в хейванской школе, а там директор оказался таким хорошим, что выделил комнату под музей и без всякого давал машину для экскурсий… И Пал Палыч тоже хорош — изменил совхозным ребятам и теперь ищет джиховские стоянки на абхазской стороне вместе с хейванцами. А кто виноват? Конечно, больше всего виновен новый председатель. Да, Адгур, став председателем, потерял всякий интерес к археологическим поискам, и, если какой-нибудь кружковец говорил: «Что-то скучно стало! Сходить бы куда!» — Адгур отвечал: «А какие могут быть походы осенью? Заниматься надо!» — хотя, если подумать как следует, то ведь весной тоже надо было заниматься, а они в походы ходили, да ещё как! Говорит — «заниматься надо», а сам каждое воскресенье уходит неизвестно куда; перекинет через плечо полевой бинокль в кожаном футляре — и где только достал такой? — и исчезает на целый день, никому не сказав, куда и зачем. Завёл какие-то секреты с Нелли и Линючкой. Водится с какими-то подозрительными типами. Совсем отбился от рук председатель!

Миша попытался увлечься птичками. Достал Брема, установил скворечник, отдал на другой конец посёлка Кляксу, потому что она слишком любила завтракать, обедать и ужинать синицами и воробьями. Но на этом занятия орнитологией закончились.

Не увлекли его и рассказы соседки по парте о том, что на Сочинской опытной станции субтропических культур есть «дерево-сад», на котором растут и мандарины, и лимоны, и апельсины, и грейпфруты — всего сорок культур! А кроме того, там же, на станции, выращивают помесь картошки и помидора, под названием не то «карпом», не то «помкар», и что это растение растёт вверх корнями. Всё это, конечно, интересно, и в другое время Миша с удовольствием посмотрел бы этого «карпома», или «помкара», и, может, вырастил бы, скажем, гибрид арбуза и дыни, под названием «ардын», или «дынар», но не сейчас! Всякие арбузы и дыни, карпомы и дынары — это Леонид-Петровичева ботаника. А кроме того, теперь уже нет никакого сомнения, что он, Миша Друг-Дружковский, родился археологом-писателем, а человек, родившийся археологом-писателем, никогда не увлечётся ботаникой, сколько бы ни старался Леонид Петрович.

Попытался Миша писать свои знаменитые статьи, но они перестали получаться. Да и о чем писать, если он не ходит в походы?

Почти всё время Миша проводил в одиночестве — хоть ребята, может, и забыли про его преступление, он-то ведь всё помнит!

Часами он лежал на диване, смотря в потолок пустыми глазами. Даже Линючка, которую никогда никакими просьбами нельзя было уговорить болтать со своей Акулькой не так громко, даже она, когда Миша ложился на диван, переходила на шёпот, словно Миша и впрямь был болен.

И Миша чувствовал, что ему действительно нехорошо. Он стал придирчивым и раздражительным. С Линючкой почти не разговаривал и даже не давал ей тумаков, что было совсем уж плохим признаком.

— Что с тобой, сын? — спрашивала мама, возвращаясь из школы.

— Ничего, — отвечал он еле слышно.

— Ты болен?

— Нет, не болен.

А на следующий день он спешил прийти домой раньше мамы, чтобы лечь на диван, укрыться старой шалью и отвечать голосом умирающего: «Нет, я здоров…» — пусть помучится. Надо было думать о сыне раньше, а не сейчас, когда уже ничего не исправишь.

Миша схватил пару двоек, что, впрочем, пришлось ему по вкусу, так как получать всю жизнь одни только пятёрки (правда, по маминому русскому всякое бывало!), даже как-то перед ребятами неудобно.

Однажды Вера Ивановна пришла домой какая-то оживлённая, решительная, боевая. Она бросила портфель с ученическими тетрадями на стол и крикнула:

— Ну, лежебока! Вставай!

— Что там ещё? — протянул Миша, не поворачивая головы.

— Дело есть.

— Не нужны мне дела. У меня сегодня двойка, — с гордостью заявил он.

Но мама отнеслась к двойке совсем не так, как должна относиться заботливая и любящая мама.

— Ну, двойка дело поправимое… А у тебя опять мерихлюндия?

— Опять, — вздохнул Миша.

— А-а! Мерихлюндия! Ну, тогда держись! Лена! На помощь! — И Вера Ивановна схватила Мишу за правую ногу и потянула к себе, а Линючка — эта всегда рада досадить брату! — вцепилась ему в левую руку и стала тянуть в свою сторону.

Конечно, они стащили Мишу с дивана на пол, но не потому, что он настолько уж ослабел, что не мог оказать должного сопротивления двум слабым женщинам. Нет, человек так уж устроен, если его тянут за руку в одном направлении и за ногу в другом, то ему становится смешно, а когда человеку смешно, то у него пропадают все силы.

Миша попытался было снова броситься на диван, но мама поймала его за штаны и стала щекотать. Само собой разумеется: в таких условиях мерихлюндия не получается.

— Так вот, слушай, несуразный ты сын, — сказала мама, усаживая Мишу, как маленького, на колени и запуская пальцы ему в волосы. — Не знаю, как ты на это дело смотришь, но ведь твоё славное спелеологическое общество бесславно распадается прямо на глазах.

— Ну и пусть себе распадается. Меня это уже не касается.

— То есть как это не касается? Общее дело, а тебя не касается?

— Может, я теперь орнитологией увлекаюсь… — И для вящего доказательства Миша протянул маме Брема, раскрытого на изображении кошки, пожирающей голубя. — Пусть теперь Джикирба организовывает. Он председатель.

— Понимаешь, какое дело… Ребята потеряли всякий интерес к исследованиям, — продолжала мама, словно не слыша его сердитого ответа.

— Может, и у меня интерес пропал, — ответил Миша. В знак того, что интерес, его пропал раз и навсегда, он слез с, маминых колен и заковылял к дивану.

— …с Адгуром происходит что-то непонятное, — продолжала мама. — После того как вы раздружились, он пропадает неизвестно где. Завёл знакомство с какими-то подозрительными типами…

— А я виноват, что выбрали такого председателя?

— …парень он неустойчивый. Того гляди, опять свихнётся. Вот мы с Зоей Николаевной и решили обратиться к тебе за помощью.

— Может, я тоже человек неустойчивый, да молчу. — Для доказательства своих слов он отвернулся к стене лицом и засопел.

— …ты бы помирился с Адгуром. Заинтересуй его раскопками. А заодно и остальных ребят. А то Алик ходит как неприкаянный, и Нелли тоже… Может, и Арсен вернётся к нам. Ну, как? Будешь вдохновлять ребят на дальнейшие археологические подвиги?

— Ваш Арсен ходит в походы с какими-то паршивыми хейванцами, а я его вдохновляй?

— А если его заставили обстоятельства?

— Какие могут быть обстоятельства? Просто он предатель.

— Ты вот лежишь на диване и ничего не знаешь. Когда выселяли музей, Леонид Петрович говорил, что комната нужна под класс. Мы, учителя, не возражали. Класс так класс. Класс нужнее музея. Но вот освободилась комната. Так Леонид Петрович приказал перенести в неё свой письменный стол. Понимаешь, он хочет занять комнату под свой кабинет. Ну, а Арсен вскипел и наговорил ему разных разностей: и что Леонид Петрович, дескать, ненавидит археологическое общество, и что давно пора снова обратиться в райком. А Леонид Петрович отвечает: «Что ж, обращайтесь. Только не забудьте рассказать, что своими походами вы вносите разложение и хаос, подрываете авторитет учителей. И вообще, учтите, райком тогда выступил за музей, потому что они там полагали, что речь идёт о краеведческом музее, а не об узко-археологическом. А черепки ваши никого не заинтересуют. Разве что одних специалистов. Вот увлеките ребят ботаникой и зоологией, соберите пяток гербариев да набейте десяток чучел представителей местной фауны, вот тогда мы и предоставим вам помещение. И газетчиков на открытие пригласим». Ну, а Арсен разозлился и сказал: «Сами увлекайте!» — хлопнул дверью и ушёл.

— А вот и не так! А вот и не так! — закричала Линючка, выглядывая из-под стула. — Арсен сказал: «Очень нужны нам ваши газетчики!» И дверью он не хлопал, а ушёл просто так.

— Всё равно Арсен — трусливый заяц. Меня же все зайцем считают, раз я не отстоял музей. Вот он тоже заяц. И предатель к тому же! — сказал Миша, ковыряя пальцем извёстку на стене.

— Да ты что! Кто же тебя считает предателем? Всё это давно быльём поросло. Я вот говорила с ребятами. Так ты знаешь, что сказала Нелли? Пусть Миша…

— Ну, мама! Как не стыдно! Вечно ты вмешиваешься… — воскликнул Миша, поворачиваясь лицом к маме.

— Что ты! Ребята сами подошли ко мне на большой перемене. А мне бы и в голову не пришло. Они и думать-то про твой поступок забыли.

Миша посмотрел в глаза маме. Смотрит вроде прямо, даже чересчур прямо. Так люди смотрят, когда говорят неправду, и хотят, чтобы им обязательно поверили. Скорее всего, это её рук дело… Мише так хотелось думать, что ребята полностью простили его, что он поверил маминым словам.

Он спросил:

— Ну и что же они сказали?

— Нелли говорит: «Попросите Мишу написать о походах. Он так здорово пишет. Ребята прочтут и опять полюбят археологию». Словом, вот мой совет тебе — заводи дружбу с хейванцами. Они хоть и «паршивые», и такие-сякие, а знаешь, какой удивительный подземный ход открыли? Длинный-предлинный и такой узкий, что в нём только по-пластунски ползти можно. Даже сам Пал Палыч не может определить, что это за ход такой чудесный. А ты напиши большой очерк про их походы. Про их открытия. Расскажи и про председателя, который зазнался свыше всякой меры и задрал свой курносый пятачок. И про судьбу нашего музея расскажи, как его закрыли. А потом пошли в большой журнал. Знаешь, редакторы как обрадуются!

— А Леонида Петровича тогда снимут, да? И тебя назначат директором? — воскликнул Миша радостно.

— Ишь ты, прыткий какой — «снимут», «назначат»…

— А какой бы из тебя хороший директор вышел бы! Ты бы и музей нам вернула и Школьную Челиту давала бы. Верно?

— А если я на директорское место не мечу?

— Эх, ты! А ещё мама! Какие открытия мы бы тогда сделали. Пальчики оближешь!

— Ага — «мы»!.. Значит, кончилась твоя мерихлюндия?

Лучше бы мама не произносила этого слова. Нет! Так быстро сдаваться ему не пристало! А то какая же это мерихлюндия получается, если от пары ласковых слов он будет растаивать, как какая-нибудь девчонка. И Миша ответил твёрдо:

— Пусть Нелли пишет. Она редактор.

— А ты? Разве ты уже не талант? Или ты уже не считаешь себя гением?

Больше всего Мише хотелось скромно сказать: «Гений не гений, а кому же писать как не мне?» — но он ограничился тем, что принял сидячее положение.

— Да ты не ломайся, — сказала мама. — Хватит тебе нянчиться со своей обидой. И следи, чтобы успех не кружил головы. А то ты сделал на копейку, а назадавался на сто рублей. И служить общему делу надо не для того, чтобы люди говорили: «Смотрите, вон Миша Капелюха шагает», а чтобы людям было хорошо. И не действуй в одиночку. А если в чём сам виноват, то сердись на себя, а не на людей. И не прячься в кусты при первой же трудности. Ну, как? Перевоспитался, наконец?

— Нет, ещё не совсем, — ответил Миша стараясь удержать губы от улыбки.

— Будешь бороться за музей?

— А Леонид Петрович знаешь какой? Он меня за ушко да на солнышко.

— Вот уж не думала, что сын у меня такой слюнтяй. Летом ты проявил гражданское мужество — даже против собственной мамули выступил. А сейчас труса празднуешь?

— Ничего я не праздную. Я о тебе беспокоюсь.

— Не финти, сын.

— А я не финчу… А только все скажут, это ты мне запятые выправила.

— И ещё скажут, что это я тебя подучила. И что мечу на место Леонида Петровича… Так неужели отказываться от правого дела из-за боязни пересудов?

— А что ты раньше говорила?

— «Раньше-раньше»!.. Мало ли, что было раньше. Но со мной поговорили умные люди, и я кое-что поняла. Я тогда была ужас какой непринципиальной.

— А я что тебе втолковывал? Ты, говорю, у меня ужас какая непринципиальная. Говорил я или не говорил?

— А ты у меня сейчас очень принципиальный?

— Ну ладно, — ответил Миша, помолчав. — А запятые ты мне всё-таки проверишь?

— И не подумаю… А на сплетни нам наплевать, верно?

— Наплевать и растереть, — ответил Миша и тут же вспомнил: — А Нелли? Как с Нелли? Ведь Леонид Петрович её папа.

— А что Нелли?.. Нелли, если она твой друг, она поймёт, — сказала мама очень просто, как будто они много раз говорили о Нелли. — А если не поймёт, то грош цена её дружбе.

Вера Ивановна стала собираться в магазин. Она взяла авоську и начала приспосабливать на голове новую шляпку и так и этак. И тогда Миша спросил её — теперь он мог с ней говорить даже о самом тайном:

— А почему Нелли всё время с Адгуром да с Адгуром? И он тоже хорош — штаны наглаживает, носовой платок завёл!

— О платке и штанах могу сказать одно — очень жаль, что ты не последуешь его примеру. А насчёт Нелли — уж не обидел ли ты её чем?

— Нет, не обидел, — ответил Миша. Не мог же он сказать маме, что не так давно саданул Нелли кулаком в бок.

— А вы у меня спросите про Нелли, — сказала Леночка.

— Елена! Изыди из комнаты! — закричал Миша. — Мама, скажи ей. И что она суёт нос не в свои дела!

— А я вовсе не сую нос, а платье Акульке шью, — сказала Леночка и показала для доказательства какую-то тряпку. — Я же не виновата, что вы при мне разговариваете. Или, может, прикажете закрыть уши и так и ходить с закрытыми ушами? — При этом она засунула пальцы в уши и зачем-то высунула язык.

Вскоре после маминого ухода появился Адгур. На этот раз он приветствовал Мишу по-особенному — провёл с силой ладонью по его голове, ероша волосы, — и, хотя этот вид приветствия был далеко не самым безболезненным, Миша счастливо улыбнулся и в ответ ткнул приятеля в бок кулаком. Мир был восстановлен.

— Слушай! Пока не пришли Архимед с Нелли… У меня секретный разговор к тебе, — сказал Адгур и показал глазами на Линючку, которая стояла у шкафа и таращила глаза.

Предложение Адгура поговорить с ним наедине, без Архимеда, Леночки и Нелли, понравилось Мише даже больше, чем ерошение волос на голове.

— Елена! Сгинь! — скомандовал Миша.

— Не сгину! — сказала Леночка и ухватилась руками за притолоку.

— Ладно, не сгинай, — сказал Адгур. — Вот тебе нагрузка по археологической линии. Сбегай к Архимеду, скажи, чтобы принёс отчёт о работе кружка. Нужен для статьи.

— А обо мне напишете? — спросила Линючка, не выпуская притолоки.

— Напишем, напишем, — ответил Миша.

— И в поход возьмёте?

— Ладно, возьмём. Только исчезни, егоза!

Егоза исчезла без дальнейших пререканий, и Адгур приступил к делу.

— Хочешь исследовать фигуру в пещере?

— Какую? Питекантропское чудище?

— Да не… Видишь ли… Когда мы выкапывали аккумулятор в гроте, я увидел на стене фигуру. Какой-то круг и палки. Вырублены чем-то острым. А под кругом — прямоугольник.

— Ребята знают?

— Нет.

— Не сказал?

— Не сказал.

— А почему?

— Да понимаешь, какое дело… — Адгур замялся, но потом ответил, смотря прямо в глаза приятелю. — Я хотел, чтобы мы вместе с тобой откопали и исследовали. Я как увидел фигуру, так и подумал: «Это же замечательное открытие. А Миша там один дома». Вот я и решил, что поедем вместе с тобой.

Если бы Миша был девчонкой, он, конечно, сейчас же бы расчувствовался. Но Миша не таков. Он ограничился тем, что отвёл глаза в сторону и ничего не сказал. В горле у него застрял комок, который надо было проглотить как можно скорее, но комок почему-то не глотался.

— Я хотел тебе рассказать, как только приеду, — продолжал Адгур. — Но ты подвёл нас всех, и я разозлился. А потом ты начал дуться. Ну, я и…

Тут Адгур замолчал и отвёл глаза в сторону, ибо в них появилось нечто, что не должен видеть даже самый близкий приятель.

Потом ребята деланно засмеялись и начали обсуждать, как организовать поход, и тут уж в горле ничто не застревало.

Вопросов предстояло решить немало. Можно ли доверить тайну ребятам? Где достать денег на автобус до Казачьего Брода? Какой инвентарь захватить с собой? Брать или не брать Друга? А Линючку? Если же не брать её, то как сделать, чтобы она не пронюхала? Нелли сразу ясе было решено не брать.

— Слушай, Адгур, — сказал Миша, когда все детали были обсуждены. — А ведь как-то нехорошо получается. Ты председатель, а хочешь идти без общества.

— Так разве я для себя? Я думал — пускай Капелюха откроет фигуру, вроде как бы случайно. И тогда ему всё простят и опять в председатели выберут. Победителей не судят, ну, а ты будешь победителем. Меня же не судили за то, что я в одиночку грот открыл.

— Всё равно не по-товарищески получается — втихомолку.

— Ещё как по-товарищески! Может, скажешь, кладокопателей тоже надо всем обществом разоблачать? Так они раньше разбегутся.

— Кладокопателей? Каких таких?

— А ты думал, теперь кладокопатели не водятся? Ещё как водятся.

— Почему не сказал?

— А ты почему дулся?

— Ну и дулся, так что? А они чем занимаются?

— Клады выкапывают. Чем ещё могут заниматься кладокопатели.

— Расскажи!

— Вот исследуем фигуру — и расскажу. Помнишь, кто-то утащил череп с горшком? Тоже их рук дело.

— Расскажешь?

— После пещеры — пожалуйста!

Тщетны были уговоры. Адгур охотно говорил о всём, чём угодно, но не о таинственных кладокопателях.




«Неужели обращаться к хейванцам?!»


Заняться исследованием загадочного рисунка ребятам удалось далеко не сразу.

От мысли ехать в Казачий Брод вдвоём, никому не сообщив об этом, Миша и Адгур отказались чуть ли не на следующий день. Они решили привлечь к исследованиям и других кружковцев, потому что поняли — им, пионерам, не пристало девствовать в одиночку, как каким-то паршивым дореволюционным кладокопателям.

Они — учёные, а настоящие учёные думают о науке, а не о том, кто сделал открытие, Ваня или Таня, Саша или Маша… Вот какое соображение заставило их взгромоздиться на Мишин велосипед и отправиться к Пал Палычу с сообщением о пещерном рисунке.

Пал Палыч выслушал их очень внимательно, а потом заходил по комнате большими шагами — верное доказательство, что их находка представляет значительный научный интерес.

Но вот он остановился и заявил, что, скорее всего, рисунок этот имел ритуальное значение. Конечно, он, Пал Палыч, с превеликим удовольствием покопался бы в пещере, но, увы, он на днях уезжает в район Туапсе — там, в горах, их экспедиция изучает местный карст. Было бы отнюдь неплохо, если бы ребята уговорили начальство дать им Школьную Челиту и съездили в Казачий Брод. Надо обыскать все углы, зарисовать и сфотографировать пещерный рисунок. Так как у Алика-Архимеда хорошего аппарата нет, а есть только пустой футляр, то пусть он зайдёт и стационар и получит под личную ответственность настоящий фотоаппарат с импульсной лампой, которая позволяет фотографировать даже тогда, когда темно. А кроме того, следует изготовить эстампаж. Что такое эстампаж? О, это очень интересная штука, но рассказывать о ней сейчас нет смысла. Пусть Арсений Сергеевич или Машенька покажут эту технику потом, на месте, — они и хейванцы уже умеют приготавливать великолепные эстампажи… Раскопок не проводить. Разрешается одно — вырыть вплотную у изображения шурф не больше метра в поперечнике, чтобы выяснить, нет ли продолжения рисунка под землёй. Если попадётся что-либо особенно интересное, работы прекратить до его, Пал Палычева, приезда, оставив всё на месте. В любом случае надо лаз в грот завалить, чтобы какой-нибудь чересчур предприимчивый турист или местный кладокопатель не пробрался туда и не стал наводить свои порядки.

Ребята сразу же принялись за доставание машины.

Раньше машина доставалась как-то сама собой — приезжал грузовик стационара либо Школьная Челита. Сейчас же выяснилось, что грузовик стационара повезёт Пал Палыча и его сотрудников в Туапсе, а заполучить Челиту не так-то просто.

Для начала Миша и Адгур обратились к Вере Ивановне, но Вера Ивановна заявила, что водитель получил указание подчиняться только Леониду Петровичу, и никому другому… Да, конечно, она могла бы замолвить за ребят словечко, но пусть-ка лучше с Леонидом Петровичем поговорит Зоя Николаевна. Так-то дело вернее будет.

Дождавшись конца занятий, Миша и Адгур устроились у школьного крыльца в ожидании Зои Николаевны. Они уже достаточно хорошо изучили её и понимали: в школе к Зое Николаевне лучше не приставай, потому что она тогда сердитая и неприступная, так как помнит, что она учительница. Ловить же её надо после занятий, когда она отойдёт немного.

Ребята обратились к ней, когда она, пройдя метров двести, стала поглядывать по сторонам с весёлым и независимым видом и даже стукнула указкой по подсолнуху, высунувшему голову сквозь планки забора, а потом протарахтела указкой по этим самым планкам.

Зоя Николаевна ответила:

— Хорошо, пожалуй, я пойду. Но давайте-ка поговорим с Леонидом Петровичем все трое. Втроём как-то веселее.

Леонид Петрович сидел в своём новом кабинете за большим письменным столом, и глаза его были опущены в исписанный цифрами лист бумаги, так что никаких человечков в его очках не было видно. Он молчал. Молчали и ребята.

Прошло минуты две или шесть, а может, и все тридцать — время в директорском кабинете течёт, как и в пещерах, не поймёшь как. Тишина была такой напряжённой, что казалось, если это молчание продлится ещё мгновение, то вылетят они, толкая друг друга, из кабинета и выбросят из голов своих даже мысль о раскопках, машинах и поездках. Но вот Зоя Николаевна чуть-чуть пододвинулась к Адгуру, левая рука её пошарила в воздухе, нашла руку Адгура и пожала её. И тогда Адгур посмотрел краешком глаза на Зою Николаевну, а потом на Мишу, захватил пальцами его рукав и потянул к себе. На душе у всех троих стало легче. Так они и стояли, рука в руке, плечо к плечу.

Наконец Леонид Петрович сказал, не поднимая очков от бумаги:

— Что же вы стоите, Зоя Николаевна? Садитесь. Кресло рядом с вами.

Зоя Николаевна переступила с ноги на ногу.

— Почему вы стоите? Я же, кажется, пригласил вас сесть? — спросил Леонид Петрович, всё ещё смотря в свои бумаги.

Зоя Николаевна продолжала стоять и молчать.

Тогда Леонид Петрович вздохнул, отодвинул бумаги в сторону и спросил, вперив очки в пришедших, — и сейчас же в них возникли три человечка, а за ними — дверь:

— Ну, что там ещё стряслось?

— Мы насчет машины, — сказал Адгур.

— Машины? А нельзя ли быть более конкретным? Под машинами понимают огромное количество механических приспособлений, предназначенных для облегчения человеческого труда. Какая машина вас интересует — швейная или для дойки коров?

— Школьная Челита! — воскликнул Миша радостно и улыбнулся во всю ширь лица, решив, что Леонид Петрович не такой уж страшный, раз шутит насчёт Челиты.

— Какой Школьной Челиты? Может быть, Зоя Николаевна будет настолько любезна, что объяснит, что хотят эти учащиеся?

— Мы пришли просить у вас машину для поездки в Казачебродскую пещеру, — сказала она наконец.

— Хватит с меня ваших пещер. Того гляди, в газету из-за нас попадёшь.

— Мы же для науки. Может, в пещере джихи молились. А джихи — это же предки абхазов, — воскликнул Миша.

— Прохиндеи, джихи, абхазы… Всё это чрезвычайно интересно. Но, к великому сожалению, машина будет занята заготовкой топлива и другими разъездами. — Леонид Петрович встал и опёрся тяжёлыми кулаками в край стола.

Пришлось уходить.

Положение создалось безвыходное. Но, как во всяком безвыходном положении, в нём был выход. И этот выход был указан не Адгуром, не Мишей, не Зоей Николаевной и, наконец, не Другом, а Арсеном.

Ребята взгромоздились на Мишин велосипед и покатили в Адлер, к Арсену.

Арсен сидел за письменным столом и, судя по тому, что на лице его играла лукавая улыбка, писал что-то очень забавное. При виде ребят он спихнул локтём свою писанину в ящик стола и поднялся.

— По какому поводу?

Перебивая друг друга, ребята рассказали всё — и как нашлась пещерная фигура, и что теперь никто не даёт им машину для поездки.

Выслушав их, Арсен приоткрыл ящик стола, сделал какую-то запись в рукописи, задвинул ящик и только тогда сказал:

— Вы знаете, что в Хейвани есть русская школа?

Ребята знали не только это. Они знали, что при этой школе вот уже с осени существует археологическое общество, и что организовано оно ни кем иным, как бывшей прохиндейкой Мэри, и что Арсен и Пал Палыч в последнее время зачастили туда, и что это хейванское общество сделало замечательный вклад в науку — обнаружило недалеко от Красной Поляны подземный ход-штольню, да такую удивительную, что ни Пал Палыч, ни какой другой археолог на свете не сможет сказать, что это за штука такая. Словно в гору вгрызся гигантский червяк или крот, толщиной в человека, и оставил после себя нору. И эта нора не может быть ни штольней, ни шахтой, ни подземным ходом, по которому осаждённые приносили воду в крепость, возможно стоявшую некогда на вершине горы. Почему? Да потому, что по ней нельзя передвигаться даже на четвереньках, а только по-пластунски, ползком. Ну, а когда человек ползёт по-пластунски, то руки у него заняты передвижением и нести корзину с рудой или ведро с водой он может разве что только во рту… Словом, Миша и Адгур знали о хейванских делах всё, что можно знать. У них даже была уже своя собственная теория, объясняющая происхождение этого непонятного хода-штольни, теория, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не пришла бы в голову ни одному взрослому археологу в мире.

Но ничего этого ребята не сказали Арсену, они ответили безразличными голосами:

— Русская школа? Да, вроде есть такая в Хейвани.

— А если есть, так что?

— А то, что в этой школе работает археологический кружок, — ответил Арсен.

— Ну и пусть себе работает на здоровье. — Миша не очень-то любил слушать про хейванцев.

— Может, прикажете им нашу пещерную фигуру отдать? — сказал Адгур. — Нет! Пусть сами себе ищут пещерную фигуру.

— Помните девушку, которая ездила с нами в Казачий Брод? — спросил Арсен.

Это тоже был ненужный вопрос. Разве кто может забыть прохиндейку Мэри, а особенно после того, как она бежала таким позорным образом, испугавшись старой консервной банки и автомобильных лампочек. К тому же в последнее время весь совхоз знал, что Арсен и Машенька скоро поженятся. Но ребята сделали вид, что они не сразу вспомнили, о какой девушке говорит Арсен. Раз ему так хочется — пожалуйста!

— А-а… Это та девушка, которая чудища испугалась? — сказал Миша небрежно.

— Это — которая прохиндейка, что ли? — в тон ему спросил Адгур.

Арсен на эти вопросы не ответил и продолжал:

— Так вот, эта девушка теперь работает в Хейванской школе и увлекается археологией. И директор у них не дрожит над машиной. Вот вы и обратитесь к этой девушке.

— Правильно! Только я сам поеду. А Адгур пусть остаётся, — сказал Миша. — Она его, чего доброго, выгонит.

— Не выгонит. Она про страшилище уже небось забыла. А от меня передайте привет. Скажите: «Арсений Сергеевич бьёт, мол, челом и просит не держать зла на сердце, потому что зло что хочешь разъест». Повторите!

Ребята в один голос повторили формулу привета и покатили в Хейвани.

Машенька выслушала просьбу ребят серьёзно, без улыбки, так что было непонятно, сердится она или уже всё зло забыла. Когда же они выпалили в один голос привет от Арсена, она постучала пальцами по столу, нахмурилась и выбежала из комнаты, так что ребята даже испугались: а вдруг они всё дело испортили этим нелепым приветом?

Минут через пять Машенька вернулась доброй, хорошей, простой и вовсе даже не нахмуренной и надменной.

— С шофёром всё улажено. Но уговор — с нами поедут и мои ребята. Им тоже интересно изучить пещерную фигуру. Кстати, где она там находится, эта самая фигура? И почему я не видела её тогда?

— …Да она… Да мы… — От смущения Адгур покраснел, чего с ним никогда не бывало, потому что кожа у него совсем некраснючая.

— А эта ваша фигура… Она тоже ужасная, как и то страшилище?

— Нет. Она обыкновенная, — воскликнул Адгур радостно. — Круг и палки на стене. Вот и всё!

— Это ты меня тогда напугал до полусмерти?

— Я! — с гордостью ответил Адгур.

Как счастлив был бы Миша, если бы имел право произнести так же гордо: «Я!» Но, увы! Когда ребята пугали Машеньку, он лежал дома на диване и хандрил.

— А вы не собираетесь опять меня разыгрывать?

— Что вы! Мы теперь парод серьёзный!

— Ну, если вы народ серьёзный, то ждите нас в воскресенье в девять утра. А Арсену Сергеевичу можете передать: «Мария Георгиевна бьёт, мол, челом и просит его принять участие в исследовании пещерной загадки. И оставить поучения». Не забудете?

— Не забудем! — ответили ребята и покатили домой. Благо, дом был близко.




«А ведь пещерные люди рисовали ребусы!»


В следующее воскресенье хейванская машина — это был не какой-нибудь грузовик, а автобус типа «коробочка» — остановилась на тринадцатом километре краснополянского шоссе у Казачьего Брода. Из коробочки выпрыгнули Миша, Адгур, Алик-Архимед и пятеро хейванских ребят, снаряжённых так, что им позавидовал бы любой взрослый и невзрослый спелеолог, а за ними Арсен, Машенька и Зоя Николаевна, одетые, как простые граждане.

Ребята вылезли — и замерли.

Зима была здесь такая красивая, что даже не верилось, что такое бывает не только на картинках, но и в жизни. Снег покрывал землю толстым слоем, и это был не рыхлый, пропитанный водой адлерский снег, из-под которого обязательно выглядывает какая-нибудь зелень, а добротный, настоящий, северный снег. От такого небось и в Москве не отказались бы, и в Архангельске, и, может, даже в Арктике или Антарктике. На деревянные домики было смешно смотреть — не человеческие дома, а игрушечные с крышами из пушистой ваты, где живут гномы или карлики.

Солнце уже выбралось из-за горы, и всё сверкало так, что хоть прищуривай глаза, хоть не прищуривай, а они у тебя всё равно будут слезиться.

Автобус побоялся спускаться к Мзымте и исследователи, смеясь и толкаясь, побежали по тропинке, которая вела к реке. За знакомой полянкой тропинка запрыгала с камня на камень по самому краю пропасти. Тут уж пришлось связываться капроновой верёвкой, чтобы не упасть прямо в Мзымту, теперь вовсе не бирюзовую, а рыжую и разбухшую от дождей и снега. Против связывания никто не возражал, потому что завтра или послезавтра предстоит рассказывать приятелям про поход. Ну, а что лучше выглядит — поход с верёвкой или без верёвки? Ясно, с верёвкой!

В гроте Адгура всё осталось, как и было, — та же сырая глина и тьма, на раскопанной земле у фигуры видны следы ног Адгура и Алика-Архимеда, консервная банка — голова чудища — как лежала, так и осталась лежать, и даже ржавчина не появилась на ней. Да, видно, верно, что пещеры стоят в стороне от общего потока жизни.

Ребята сразу принялись за дело. Они вбили в грунт шест, пристроили на шесте гирлянду автомобильных лампочек, ту самую, что освещала в прошлый раз внутренности чудища. Как только лампочки зажглись, на стене возник круг — торчат из круга палки-лучи, под кругом — прямоугольник, по сторонам прямоугольника — две фигуры, похожие на два огурца или две сосиски с воткнутыми в них спичками. Ребята осмотрели рисунок и решили, что это ребус. Да, да, самый настоящий пещерный ребус. Вот аж с каких пор повелись ребусы!

Чтобы не терять времени попусту, сразу же разделили обязанности. Зоя Николаевна начала зарисовывать в свой археологический альбом пещерный рисунок, Машенька со своими хейванцами заложила около него разведывательный шурф, Миша стал укладывать образцы грунта в пакетики. Арсен заявил, что надо сделать эстампаж. Дескать, с техникой эстампажа археологи знакомы давно, и, когда не было фотографии, эстампаж был единственным средством, позволяющим снять копии со скальных надписей и рисунков. В наш век фотографии эстампажи уже не играют прежней роли, но кто может поручиться, что Алик-Архимед не снимет два или три снимка на один и тот же кадр? Известны также случаи, когда Алик-Архимед фотографировал незаряжённым фотоаппаратом, так что эстампаж не потерял своего значения и теперь. В общем, каждый археолог должен быть знаком с этой великолепной техникой.

Говоря это, Арсен достал из рюкзака кусок белого полотна и палочку древесного угля, натянул холст поверх пещерного ребуса, попросил Машеньку и Адгура держать его за углы, чтобы холст не перемещался, и начал чиркать углём по холсту. Когда же под углём постепенно выступили очертания ребуса в виде белых полос на чёрном фоне, Миша даже разочаровался, поняв, что он знаком с этой техникой с первого класса. Ещё тогда он изрисовал тетрадку эстампажами пятаков и гривенников. Только он тогда не знал, что это эстампажи, и пользовался он не углём, а обыкновенным карандашом.

Эстампам получился неплохим, а вот раскопки не оправдали надежд. Хотя шурф дошёл до слоя гальки с крупной чёрной каменной крошкой, вроде морской, ничего путного не попалось — ни стрел, ни копий, ни мечей. Был только малютка черепок — кусок ручки от пузатенького джиховского кувшинчика-графинчика. И был он найден в этом самом слое гальки и крошки. Можно было подумать, что джихи притащили сюда с моря и черепок и гальку и насыпали у пещерной фигуры. И тут же разбили графинчик. А зачем?

И вот, когда все были погружены в работу, так что в гроте слышалось только дружное сопение, вдруг раздалось неандертальское завывание, правда, не такое жуткое и пронзительное, как в прошлый раз, когда в гроте пробовала свой визг Нелли, но всё же достаточно страшное, и к тому же оно исходило неизвестно откуда. И тут вспыхнул на мгновение яркий-преяркий свет, словно взорвалась атомная бомба или сверкнула молния, и что-то щёлкнуло. Все закричали, заволновались, кто бросился бежать, кто закрыл лицо руками, кто зажмурил глаза, кто, наоборот, вытаращил их изо всех сил. И тут опять вспыхнул атомный свет и что-то щёлкнуло.

Когда все получили возможность понять, что к чему, и глаза приобрели способность различать предметы при архимедовом освещении, стало ясно, что же, собственно, произошло.

Оказывается, Адгур и Алик решили показать с помощью фотографии, кто и как пугается в пещере. Алик потихоньку навёл на ребят фотоаппарат. Адгур завыл неандертальским голосом, Алик щёлкнул аппаратом один раз, потом другой. Вспыхнула импульсная лампа пронзительным светом. Потом ещё раз.

Первые два снимка предназначались для смеха. Ну, а остальные были для науки и для газеты. Так как плёнок Алик захватил мало, а желающих сниматься было много, то прибегли к комбинированной съёмке.

Одна фотография показывала Мишу, Адгура и раскоп. Друзья держали в руках по огромному кухонному ножу и, стараясь не смотреть в аппарат, вперили глаза в глубину шурфа. Судя по их лицам, можно было подумать, что они нашли там какую-то пещерную гадину и готовы пронзить её кинжалами, хотя бы это стоило им жизни.

Арсен и Машенька, посоветовавшись, решили сняться на фоне пещерного ребуса. Машенька расположилась с левом стороны ребуса, а Арсен с правой. Одной рукой Арсен указывал ей на круг, а другой на прямоугольник, как бы объясняя, что они значат. Затем все снялись группой, разместившись по обе стороны ребуса.










После съёмки засыпали лаз в грот Адгура и поехали домой, так как делать в пещере было больше нечего.

Через несколько дней Алик-Архимед выложил перед Адгуром фотографии. Особенно интересными были первые две, те, которые были сняты под пещерное завывание.

Ребята долго смеялись, рассматривая перепуганные физиономии, вытаращенные глаза и нелепые позы кружковцев. Да, вот уж верно, что в пещерах всё идёт не так, как на воле! Даже пугаются-то там люди по-особенному!

На изображение пещерного ребуса ребята почти не смотрели и им не заинтересовались. Да и что им интересоваться, если не надо быть археологом, чтобы расшифровать его. Круг — это солнце, прямоугольник — это пароход. Две фигурки по сторонам его — это четырёхвесельные шлюпки. Попросили какого-нибудь октябрёнка нарисовать солнце, морс, пароход и две шлюпки, и он обязательно нарисует такую же картину, только, может, приделает к своему пароходу дым. А ведь науке известно, что джихи по своему развитию были ничуть не выше дошкольников. Во всяком случае, они были неграмотны, как какой-нибудь шестилетний карапуз.

Адгур и Миша были бы плохими учёными, если бы они не проверили свои предположения на ком-нибудь другом. Они показали бабушке Минако фотографию, на которой были изображены Машенька и Арсен на фоне пещерного ребуса, и попросили разгадать ребус.

Бабушка Минако сходила в свою каморку, принесла очки, напялила их на нос, посмотрела на фотографию и сейчас же заявила:

— Это молодой человек объясняется в любви девушке, он нарисовал на стене ребус и попросил её отгадать, что он хочет сказать своим рисунком. А сказать он хочет вот что: «Пока на небе есть солнце, а на земле есть море, моё сердце, дорогая, принадлежит тебе». А может быть, ребус читается и так: «Моя любовь светла, как солнце, и глубока, как море».

Тогда ребята объяснили, что ни молодой человек, ни девушка не имеют ровно никакого отношения к рисунку, ибо рисунок был выбит джихами больше двух с половиной тысяч лет назад, а молодой человек — их бывший пионервожатый, а девушка — его невеста, и им не больше, чем по двадцати лет. Пещерный же ребус надо отгадывать отдельно, как если бы рядом с ним не было людей. Что хотели сказать предки современных абхазов этим странным рисунком?

Выслушав эти объяснения, бабушка Минако опять стала рассматривать фотографию. Покрутив её и так и этак, она заявила:

— Хорошо. Ваш ребус я решу. Но вначале вы отгадайте старую абхазскую загадку. Что это такое — «рождённое водой, воспитанное солнцем, увидев свою мать, умирает»?

Ребята дали около двух десятков самых нелепых отгадок, а потом сказали, что эту загадку вообще невозможно отгадать. Тогда бабушка Минако сжалилась над ними и дала ответ:

— Это соль.

— Почему — соль? Как так — соль?

— Соль «рождается» морской водой. Солнце испаряет воду, то есть «воспитывает» соль. Когда же соль попадёт снова в воду, то она «умирает», потому что растворяется в воде. Ясно?

— Ну, а теперь ты отгадай наш ребус.

— Так я же отгадала.

— Когда?!

— Я отгадала своей загадкой. Это соль.

— Почему — соль?!

— А очень просто. Солнце выпаривает соль из моря. На рисунке есть и солнце и море.

— А где же соль?

— На рисунке есть ящичек. В нём хранится соль.

— А что значат эти вот сосиски? — и ребята показали на непонятные четырёхвёсельные шлюпки, расположившиеся рядом с ящиком.

— Это? Это солонки, — ответила бабушка Минако, не колеблясь ни на мгновение.

Ребята снова уткнули носы в фотографию.

О том, что круг с палками представлял из себя солнце с лучами, не могло быть двух мнений. Прямоугольник мог, конечно, обозначить ящичек с солью. А вот были ли солонками эти огурцеобразные фигуры — это ещё как сказать. Они больше походили на ныряльщиков, на пауков с двумя парами лап, на сосиски с воткнутыми в них спичками, чем на солонки. Но, с другой стороны, кто ж его знает… Может, древние абхазские солонки и были снабжены такими вот паучьими ножками-подставками, чтобы они не опрокидывались? Наверное, бабушка Минако знает, раз говорит с такой уверенностью. А кроме того, попробуй-ка найти другое объяснение этим шлюпкам.

Как бы то ни было, а ребята решили, что у них есть, что доложить на следующем заседании археологического общества.




«Так кто же кого разоблачил?»


Зимний дождь лил чуть ли не месяц. Струйки непрерывно текли с неба и днём и ночью и так всем надоели, что даже гуси и утки, забыв, что, как-никак, вода их стихия, отсиживались под крылечками и в сараюшках.

Но вот в субботу в тучах образовалась прореха, и солнце, улучив момент, сейчас же послало морю такое изобилие огоньков, и огоньки эти открыли на морской глади такой весёлый перепляс и перемигивание, что тучам ничего не оставалось делать, как отступить. Цепляясь за каждую скалу, за каждое дерево, переползли они через горы, и наступила на земле солнечная благодать, так что Миша сразу же забыл про то, что ещё сегодня утром он завидовал казачебродским ребятам, у которых в распоряжении есть и лыжи, и коньки, и снег, и лёд, и мороз.

Всё воскресенье небо было безоблачно. Днём Миша играл в футбол с ребятами, а вечером вышел с Другом на море. Он сел на берегу, и сейчас же тёмные мысли овладели его сердцем. Уже приехал Пал Палыч, уже вот-вот начнётся заседание археологического общества, а его, летописца этого самого общества, гениального дрессировщика, чья собака нашла первую стоянку джихов, его-то так и не удосужились пригласить на это заседание! Где справедливость? Где уважению? По ничего! Уже целых десять дней, как он послал статью в «Юность». Три-четыре дня уйдёт на пересылку, три-четыре дня — на то, чтобы они там, в редакции, прочли заметку, ещё три-четыре дня — на доставку журнала в совхоз. Словом, скоро придёт четвёртый номер. Вот-то удивятся все!

Миша вперил глаза вдаль, туда, где море встречается с небом, и постарался получше рассмотреть и море, и небо своим умственным взором. И, уж конечно, он увидел много такого, что недоступно простому взору, а только писательскому.

По небу скользила луна. Она ухмылялась во все своё круглое лицо, но стоило прищуриться и всмотреться в неё как следует, и становилось видно, как она морщит нос, стараясь уловить все до единого земные запахи.

Впрочем, всё это ерунда и фантазия. Всем, даже первоклассникам, известно, что Луна — это всего-навсего один из спутников Земли и что никакого носа у неё нет и быть не может. Ну, а если у неё нет носа, то как, скажите на милость, она может внюхиваться во что бы то ни было? А особенно, если учесть, что отстоит она от Земли на сотни тысяч километров или даже ещё больше.

Рядом с Мишей сидел Друг. Он тоже смотрел вдаль и изучал разные запахи. Впрочем, о чём он думал, сказать не так легко. Во всяком случае, не о Луне и её носе и не о предстоящем заседании археологического общества.

Но вот Друг привстал и насторожился. Послышалось хрустение гальки. Это были Адгур и Нелли. Увидев Нелли, Миша поспешно отвернулся к морю и принял ещё более задумчивый и печальный вид.

— А мы тебя ищем-ищем! А ты тут загораешь! — сказал Адгур, садясь по левую руку Миши. — Что же ты не идёшь на заседание?

— Да так… — ответил Миша, стараясь не смотреть на Нелли.

— Эх ты, обижуля! — сказала Нелли, щеголяя этим самым новым, самым модным среди девчонок совхоза словом. Она села рядом с Мишей по правую сторону и продолжала обыкновенным и простым голосом, словно между ней и Мишей не было ни дружбы, ни переписки, ни измены, ни молчания, ни тынка. — Ты понимаешь, там пришёл Джо с журналом. И только ты с Дружком можешь помочь!

— С журналом? Каким журналом? С «Юностью»?

— Нет. С «Советской археологией».

— Ну и что, если с «Советской археологией»?

— Он хочет разоблачать Пал Палыча. А Пал Палыча нельзя разоблачать. Ты знаешь, какой он впечатлительный?

— Сама ты впечатлительная! А взрослые не бывают впечатлительными! — ответил Миша грубо. Последнее время он пришёл к выводу, что, чем грубее ты говоришь с девочкой, тем больше тебе будет уважения от неё.

— Всё-таки Пал Палыч впечатлительный. Знаешь, как легко его обидеть? Помнишь, как он скис, когда папа говорил с ним на заседании?

Миша хотел было сказать, что от Неллиного папы любой скиснет, но воздержался, чтобы не обижать Нелли. Он только спросил сурово:

— А при чём тут мы с Другом?

— А при том, что только Дружком можно заткнуть рот Джо, — ответил Адгур. — Смотри, что я нашел сегодня в парте.

Адгур протянул Мише листик жёлтой бумаги. На нём было написано:






«Если на заседание вашего общества придёт длинноногий субъект с журналом «Советская археология» и если вы любите человека с бородой и не хотите, чтобы он расстраивался понапрасну, любыми средствами не давайте этому субъекту говорить. Человек с бородой расскажет всё сам в своё время.

Охотник за джихами».





Миша внимательно осмотрел письмо и далее перевернул его кверху ногами, но оно ничего ему не сказало, кроме того, что в нём написано.

— Не понимаю, как можно заткнуть человеку рот собакой? — сказал Миша. — Что мой Друг пробка, что ли? И почём вы знаете, что это Джо?

— А у кого длинные ноги? У Джо. А насчёт журнала за поясом — это мы ещё посмотрим.

Адгур и Нелли рассказали Мише, что он и Дружок должны сделать, чтобы помешать Джо выступить со своими разоблачениями. Предприятие это обещало быть интересным, и Миша начисто забыл, что ему трудно разговаривать с Нелли. Втроём, перебивая друг друга, они начали обсуждать план дальнейших действий.

На этот раз заседание должно было состояться в эвкалиптовой рощице на берегу моря, потому что не хотелось просить помещение у Леонида Петровича.

Ребята были в сборе. Кто сидел на камнях, кто — на поваленном дереве, кто стоял вокруг пенька, на котором был фонарь «Летучая мышь». Позади всех находился прохиндей Джо. Вместо узеньких брючек на нём был матросский клёш такой удивительной ширины, что в каждую штанину можно было бы втиснуть по два человека его комплекции, если бы эти штаны не были такими узкими в коленях, что в них с трудом пролезала его худая нога.

Джо стоял, скрестив ноги в клешах. Достаточно было беглого взгляда на него, чтобы сразу же сказать: «Да, у него самые длинные ноги!»

За поясом у него был журнал «Советская археология».

За пеньком, как за столом, сидели Пал Палыч, Арсен, Машенька, Зоя Николаевна.

Как только Миша, Адгур и Нелли подойти, Пал Палыч сказал:

— Ну, а теперь, когда основные наши исследователи на месте, начнём. Кто нам расскажет о пещерной фигуре?

Все молчали, потому что за зиму отвыкли и от Пал Палыча, и от его археологии.

— Зоя Николаевна, вы не хотите?

Но Зоя Николаевна отрицательно покачала головой и отступила назад. Она за это время небось тоже отвыкла от выступлений.

— Почему обязательно я? Пусть Арсений Сергеевич или Машенька.

Но ни Арсен, ни Машенька не слыхали её слов. Арсен говорил что-то Машеньке, а та зажимала уши, мотала головой, отнекивалась, порывалась уйти.

— Арсений Сергеевич! На вас вся надежда, — сказал Пал Палыч.

— Вот тут Мария Георгиевна хочет сказать… — И Арсен поднял руку Машеньки. — Она была главным организатором поездки. Она хочет рассказать.

— Мария Георгиевна! Просим! — закричал Адгур и шумно захлопал в ладоши.

— Я не член вашего коллектива, — сказала Машенька, поднимаясь.

И, как только она поднялась, сразу успокоилась. Не торопясь, очень обстоятельно она рассказала про поездку в Казачий Брод и полошила на пенёк фотографии пещерного ребуса, эстампаж и кулёчки с раскопочным материалом.

Первым находки осмотрел Пал Палыч. При виде фотографий он пробурчал по одному «угу» на каждую, при виде эстампажа — целых три, когда же принялся за подъёмный материал, то «угу» было так много, что их уже никто не считал. Словом, стало ясно, что казачебродские находки представляют собой большую научную ценность, потому что Пал Палыч зря своё «угу» произносить не станет.

Потом к пеньку подошли ребята. Они по очереди полюбовались находками, сделали умные лица и, ничего не сказав, отошли. Лишь Нелли, увидев эстампаж ребуса, ни с того ни с сего разразилась хохотом и спряталась за спины ребят.

Пал Палыч проводил её глазами и спросил:

— Может, Нелли удалось разгадать рисунок? Сам я его не очень-то понимаю. Насколько могу судить, круг — это изображение солнца. Древние абхазы частенько изображали солнце на своих священных камнях. Но, признаюсь, подобной смелой, оригинальной трактовки мне ещё не приходилось встречать. Впрочем, археологу постоянно приходится сталкиваться с вещами, которых никто ещё не видел.

Ребята переговаривались между собой, шептали друг другу на ухо смешные и несмешные предположения, но никто слова не брал.

Тогда Адгур подтолкнул Мишу локтем, Миша подтолкнул локтем Адгура, и Адгур поднял руку:

— Мы с Мишей разгадали пещерный ребус.

— Нет, это бабушка Минако разгадала, а не мы! — В последнее время Миша стал особенно щепетильным в подобных вопросах.

— Правильно! Ну, а если бы мы не попросили её, ничего не было бы. Так что тут есть и наша заслуга! — ответил Адгур.

И Адгур рассказал о том, как они вначале решили, что это джиховский пароход и шлюпки, и как бабушка Минако дала свой ответ — это, дескать, морс, ящик с солью, солонка и солнце.

Услыхав такое объяснение, Нелли взвизгнула, как если бы какой-нибудь джих посадил ей за шиворот холодную лягушку, и, закрыв лицо руками, бросилась прочь, туда, где темнели эвкалипты и одинокая ветла и топорщились кусты ажины.

Пал Палыч снова проводил её глазами. А потом спросил ребят:

— Почему же ящик с солью и солонки? И при чём тут соль?

— А очень просто! — ответил Адгур. — Бабушка Минако попросила нас разгадать абхазскую загадку: «Рождённое водой, воспитанное солнцем, увидев свою мать, умирает». А потом дала ответ: «соль». И сказала, что «соль» и есть ответ на наш ребус.

— А почему же соль? Это очень интересно, но при чём же тут соль?

— Соль «рождается» в морской воде — это раз. Солнце испаряет воду, значит, «воспитывает» соль — это два. Соль растворяется в воде, значит, «увидев свою мать, умирает». Всё это и нарисовано на ребусе.

— Ай да бабушка Минако! — воскликнул Пал Палыч, вскакивая на ноги. — Вот так доказательство! А ну, мог ли народ, живущий на берегу пресноводной реки, сказать: «вода рождает соль»?

— Нет, не мог! — раздалось пять или шесть голосов.

— Мог ли народ, добывающий соль из горных пород, сказать: солнце «воспитывает» соль?

— Нет, не мог! — ответили хором все ребята, как один.

— Ну, а как по-вашему… Абхазы, создавшие эту пословицу, покупали ли они соль на стороне или же выпаривали её из морской воды?

— Конечно, выпаривали! Какой разговор!

— А что это доказывает?

— Это доказывает, что абхазы произошли от джихов, да? — спросила Зоя Николаевна.

— Да, это одно из веских доказательств. Ну, а что вы думаете об этом прямоугольнике?

— Бабушка Минако говорит, что это ящик для соли?

— Ан нет! Тут бабушка Минако ошиблась. И ошиблась она потому, что ничего не знала о наших угловых сосудах. На магическом рисунке изображён сосуд для выпаривания соли из морской воды! Здорово?

— Здорово… А эти загогулины?

— Загогулины? А это подставки для сосуда. Помните наши рогульки из глины? Так вот эти загогулины и изображают подставки. Ребус доказывает, что предки абхазов обожествляли сосуды для выпаривания соли. А значит, это был их основной промысел!

— Вот так открытие мы сделали! Ай да мы! — воскликнул Адгур.

— Мы не можем говорить «ай да мы»! — заметил Миша. — Это бабушка Минако «ай да мы». А мы вовсе не «ай да мы»!

— Всё равно мы сделали интересное открытие, мы…

Но Пал Палыч не окончил. Звонкий, полный отчаяния голос Нелли прервал его:

— Это вовсе не джиховский сосуд. Это волейбольная сетка!

Все посмотрели направо, все посмотрели налево. Все оглянулись назад. Но Нелли не было. Был голос девочки, но не было самой девочки! Чудеса!

— А загогулины — это не рогульки, а Адгур с Аликом!

Тут же раздался такой смех, что Друг вскочил на ноги и на всякий случай ощетинился.

— Кто там выступает с такими странными разоблачениями? А ну, выходи на свет! — воскликнул Пал Палыч.

Из-за старой, выбеленной солнцем и солёными морскими брызгами ольхи, затесавшейся в компанию молодых эвкалиптов, вышла Нелли. Голова её была опущена, как если бы она ожидала нахлобучки и эта нахлобучка была вполне заслуженной. Но голос её был твёрд и решителен:

— Это я выбила топориком питекантропский рисунок. Но вы не сердитесь на меня. Я же не знала, что так всё выйдет. — Она подняла голову, осмотрела всех по очереди и улыбнулась улыбкой человека, который наконец нашёл в себе силы сознаться в постыдной шалости и теперь ему очень легко.

Все смеялись. Не смеялся Пал Палыч.

— Что ж, придётся, видно, отвергнуть пока теорию о культовом значении угловатого сосуда.

— Пал Палыч! А вы не расстраивайтесь! — воскликнул Миша. — Мы вам и не такое доказательство найдём. Какое скажете, такое и найдём! Мы вам что хочешь докажем.

— Опасные слова я слышу! — ответил Пал Палыч устало. — Как вы думаете, какой урок мы можем извлечь из этого происшествия?

— Нельзя рисовать на стенах пещер? — спросил Адгур.

— Нельзя пускать ребят одних в пещеры — вот к какому выводу пришёл я, — заявил Арсен.

— Не ребят, а девчонок! Вечно они что-нибудь натворят! — возразил Миша.

— Вовсе не девчонки натваривают, а мальчишки! — сказала с вызовом Нелли.

— А кто нарисовал ребус? Я или ты? А ты девчонка. Так что я пришел к такому выводу — никому не верь, одному себе верь. Уж если самые лучшие друзья так поступают… — Почему-то Миша чувствовал себя кровно обиженным, что Нелли морочила этим проклятым ребусом голову и Адгуру, и Алику, и всем остальным.

— А вот мне кажется опасным совсем другое, — сказал Пал Палыч. — Конечно, надо было бы поругать нашу Нелли за её рисунок. Но мы не будем очень строги к ней и примем во внимание, что в то время она была ещё совсем неопытным спелеологом и не знала нашего основного правила: пещера — это памятник прошлого, а памятник прошлого существует не для нас и не для нашего поколения только, а и для тех, кто будет жить сотни и тысячи лет после нас.

— Я только ребят хотела разыграть — Адгура и Алика. Они собирались разыграть прохиндеев, ну, а я — их. И они сами виноваты — зачем оставили меня одну в пещере?

А Пал Палыч продолжал:

— Гораздо хуже то, что мы все — и в первую очередь я — поддались обману и, не проверив подлинности рисунка, начали сочинять всякие теории. И тут у вас есть одно смягчающее вину обстоятельство, которого нет у меня. Вы не знали любопытной особенности археологического дела. Давно замечено, что люди по-разному относятся к представителям различиях профессий. Если вы доктор, то они обязательно будут приставать к вам со своими ревматизмами, сердечными перебоями и болями в желудке даже тогда, когда вы начнёте разговор, скажем, о Чайковском. Если вы журналист, то вам начнут рассказывать про замечательных людей. Ну, а с археологами бывает так. Стоит человеку увидеть его за работой, как у этого человека появляется непреодолимое желание подшутить над ним. Мальчишки, зрители, даже рабочие, принимающие участие в раскопках, — словом, все-все — подкидывают в раскоп пуговицы от старых брюк, черепки от цветочных горшков и консервные банки. Цель одна — ввести его в заблуждение. Когда впервые нашли кости неандертальского человека, то рабочие соседних каменоломен надоели учёным просьбами включить в их коллекции каменные орудия, якобы найденные в пещерах. И эти орудия были так хорошо изготовлены, что от них не отказался бы самый привередливый неандерталец, а ведь неандертальцы были большими знатоками камня. И учёные ошибались бы, но, к счастью, патину — этот налёт веков — ничем не подделаешь. А одному миллионеру раз всучили якобы старинную монету с надписью «200 г. до н. э.», что значит: «200 год до нашей эры». Чудаки! Они даже не подозревали, что за двести лет до начала нашей эры люди не могли предвидеть, что «наша эра» начнётся ровно через двести лет. Они и не подозревали, что в те времена существовала своя система летосчисления.

Нелли не собиралась обмануть науку. Она всего-навсего хотела подшутить над приятелями. Но мы с вами археологи, я мы должны быть готовы к тому, что и над нами хотят подшутить. А я, к стыду своему, об этом забыл. Забыл я и ещё одно золотое правило археологического поиска — никогда не полагайся на один рассказы, описания, рисунки, эстампажи и даже фотографии, а постарайся лично осмотреть изображение. По степени запылённости, по цвету борозд, но следам, оставленным инструментом, по крошке, по сотне других признаков нетрудно было бы определить, подлинный ли это рисунок или же недавняя подделка. Сбило меня с толку и то, что Неллин волейбольный мяч как две капли воды похож на изображение солнца, которое частенько можно видеть на священных камнях абхазов.

Вот тут Миша говорил: «Мы вам что хочешь докажем». Конечно, очень плохо, что мы поверили в подлинность рисунка, не проверив его десятки раз. Но ещё хуже, что мы истолковали рисунок так, как нам выгодно. Одно и то же изображение мы с вами приняли и за рогульки, и за солонки…

— И за огурцы, и за сосиски, и за шлюпки с вёслами, — продолжал Миша. — Выходит…

— Выходит, больше всего человек не должен верить самому себе. Самообман подстерегает человека на каждом шагу. Происходит это так: сделает учёный ряд наблюдений. На основе своих наблюдений он придумает какую-нибудь теорию, объясняющую эти явления. Разумеется, свою теорию он очень любит, потому что он сам создал её, а человеку свойственно любить своё детище. Неограниченная же любовь — источник самообмана. Много явлений попадается учёному при исследовании. Некоторые явления трудно объясняются его теорией. Другие же хорошо укладываются в неё. Казалось бы, надо проанализировать все явления и пересмотреть теорию, но учёный, помимо воли обманывая себя и других, отвергает всё то, что не укладывается в теорию, и раздувает всё то, что подтверждает её. А если попадается явление, которое можно истолковать и так и этак, он обязательно истолкует его таким образом, чтобы не пострадали его собственные предположения. Так уж у нас глаза устроены, что мы видим то, что нам хочется видеть. Любить своё детище надо, но надо также видеть его недостатки. И чем больше ты любишь своё детище, тем больше недостатков ты должен замечать в нём. Мы бы высмеяли объяснение бабушки Минако, если бы оно противоречило нашей истории джихов. Вот почему слова: «мы что хочешь докажем» — очень опасные слова. Надо из фактов выводить мысль, а не наоборот.

— Пал Палыч! — перебила его Нелли. — А вы напрасно ругаете бабушку Минако. И меня тоже не надо ругать. Очень хорошо, что я нарисовала ребус. Я нарисовала ребус. Адгур обнаружил его, Алик сфотографировал, а бабушка Минако задала нам загадку. А загадка выдала археологический секрет. Вот мы и сделали мировое открытие.

— Мировое открытие? О каком таком мировом открытии идёт речь? — послышался насмешливый голос Джо. — Какое может быть мировое открытие, если я тут разговаривал с человеком знающим…

Сейчас же мимо унылого носа Джо пролетел сморщенный солёный огурец, пущенный ловкой рукой Адгура, и Друг рявкнул во всю силу своего незаурядного баса: «Гав! Гав! Гав!» — это Миша скомандовал ему на ухо по-английски: «Ватк!»

Но ни огурец, ни лай Друга не вывели из душевного равновесия Джо, он продолжал как ни в чём не бывало:

— Тут некоторые делают выпады против меня. Но я хочу сказать товарищу, который хочет с помощью солёного огурца и собаки заглушить голос правды, — знает ли он, что все эти разговоры о том, что джихи-солевары были предками абхазов, — всего-навсего затуманивание юных мозгов, детский лепет, крохоборчество и подыскивание фактов для доказательства теории, а не наоборот, о чём так красноречиво говорил ваш уважаемый научный руководитель? Давно известно, что абхазские земли были заселены племенем мосхов. А мосхи — это же грузинское племя. И джихи к нему не имели никакого отношения.

Пал Палыч не отвечал. Он достал лупу и теперь рассматривал малютку черепок из казачебродского раскопа. Он бурчал своё «угу», и было непонятно — то ли он так погрузился в науку, что потерял способность что-либо слышать, видеть и понимать, помимо этого черенка, то ли притворяется, что не слышит нахального выступления Джо.










А Джо сложил руки на груди, вскинул голову с гордым видом, как если бы был на сцепе и играл какого-нибудь повстанца, которого собираются расстрелять на рассвете.

Видя такое дело, на защиту джихов выступили ребята:

— Смотри, ребята, какой Жорка умный стал. С чего бы это?

— Жорка! Давай поступай к нам! Чем плохо?

— Кто это тебе про мосхов сказал? Или ты сам выдумал?

— А ну, скажи, Джо, с чего это ты археологией заинтересовался? — спросил Адгур ехидно. — Или ты ночью стоянки мосхов ищешь по канавам? Так я тебе не завидую.

Услыхав вопрос Адгура, Джо сник. Руки его изогнулись и змеином движении, поискали, куда бы спрятаться, и залезли в карманы, он глотнул два раза воздух, словно слова, которые он хотел произнести, оказались чересчур огромными и не пролезали через его узкую глотку. Потом сказал, опять набираясь нахальства:

— Ночью — не ночью, а ещё нужно доказать, что джихи — предки абхазов.

— А тебе наших доказательств мало? — воскликнул Миша. — Джихи и абхазы добывали соль одним и тем же способом.

— И продукты они хранили по-одинаковому. В ахипчи.

— А пословица бабушки Минако тебе ничего не говорит? Или ты слушал, слушал, да так ничего и не понял?

— Где ему понять! Он-то и на раскопках не был.

— А ну, объясните вот это, если вы такие грамотные! — Джо вытащил из кармана какую-то небольшую штучку и зажал её в кулак. — Насколько могу судить, в самом большом гроте Воронцовской пещеры проводились раскопки. Так?

— Так… И зал этот зовётся Пантеоном. Вы там что-нибудь нашли? — спросил Пал Палыч.

— Стоянка, которую вы там раскопали, принадлежит древнему человеку. Верно?

— Возможно, там есть и джиховский культурный слой. Но есть и более глубокие слои. Раскопки ещё не завершены. А что?

— Допускаете, что это стоянка человека девятнадцатого века?

— Сие исключено. Стоянка очень древняя.

— Тогда прошу ваше уважаемое общество объяснить, как попала сия археологическая штуковина в столь древнюю стоянку? — И длинная рука Джо вытянулась во всю свою длину. На ладони его лежал плоский кусочек глины величиной со стаканное донышко. — Вуаля! Но стесняйтесь, вундеркинды! Налетайте!

Ребята налетать не стали. Они стояли и молчали. Наконец Адгур взял археологическую штуковину. Вдвоём с Мишей они осмотрели её. С одной стороны были видны выпуклые цифры «1827» и буква «г» с точкой.

Штуковину передали Пал Палычу. Осмотрев её, он сказал:

— Джо! Дайте честное слово, что это не подделка. Только, прошу, без прохиндейства.

— Честное слово! Я залез в ваш раскоп, зацепился рюкзаком за стенку, а эта цифра и отвалилась. Я не виноват. — Джо ответил совсем не прохиндейским тоном, и было что-то в его голосе такое, что заставило всех поверить ему, — ведь и Джо тоже может иной раз сказать правду.

Одна лишь Машенька воскликнула сердито:

— Смотри, Жорка! Сколько раз тебе говорить — оставь эти штучки! Ты там что искал? Клад, да?

— Клад? В Воронцовской пещере? Да там одни летучие мыши!

— Знаете, что меня больше всего поражает? — сказал Пал Палыч, не отводя глаз от цифры. — Именно в тысяча восемьсот двадцать седьмом году в Воронцовской пещере работали археологи. И на оттиске тот же год. Странное совпадение, вы не находите?

— Может, они нарочно оставили после себя знак? — предположила Зоя Николаевна.

— Факт! — воскликнул Миша. — Мы же оставляем после себя пуговицы. А они оставляли год. Год даже интереснее. Сделали себе огромную печать и давай ставить год направо и налево. Небось тогда закон такой был — ставить печати в раскопках.

— Я уже думал об этом, — сказал Пал Палыч. — Но, во-первых, никогда такого закона не было. Учёным часто приходилось наталкиваться на места, где уже побывали археологи, а вот такие оттиски не попадались. Да и зачем было бы делать оттиски на стенках раскопа? Ведь раскоп будет засыпан землёй, и оттиск сольётся со стенкой и исчезнет. Нет, это объяснение совершенно несостоятельно.

— А я что говорил? — воскликнул Джо. — Кофейная гуща, головоморочение, а не наука.

— Ну, а если мы всё-таки дадим объяснение таинственной цифре? Тогда вы не будете считать науку археологию гаданием на кофейной гуще?

Джо как-то странно мотнул головой, так что можно было подумать, что он и согласен и не согласен. А Пал Палыч продолжал:

— В начале прошлого века сапожники часто набивали на обувь твёрдые каблуки, которые в то время привозили из-за границы. На каблуках обычно был написан год изготовления, чтобы показать, как долго каблук не снашивается. Вот я и думаю, скорее всего на каблуках одного из археологов были набиты такие вот пластины. Ну как? Устраивает вас такое объяснение?

Джо помолчал, опять непонятно мотнул головой и сказал:

— А вот в книгах пишут, что абхазы произошли от мосхов. А у нас получается — от джихов. Учёные небось не лаптем думали.

— Да, теория, которую выдвигаете вы, существует. Но она базируется не на научных данных, а на умозрительных догадках. И посему она ложна и вредна… Но давайте-ка пригласим на наше заседание античных и средневековых авторов. Пусть они расскажут всё, что знают о джихах.

— Просим! Просим! — крикнул Миша и подтолкнул Адгура локтем в бок: поддержи, мол.

И Адгур поддержал. Он захлопал в ладоши, вызывая античных и средневековых авторов, как если бы они прятались тут же, за деревьями.

— Всё равно головоморочение! — сказал Джо и презрительно сплюнул.

Он, Джо, не понимал, что раз у Пал Палыча черенки умеют рассказывать, то почему бы античным и средневековым авторам не выступить на заседании археологического общества. Куда ему понять такие вещи!

— Некогда неподалёку от того места, где теперь стоит Сухуми, находился древний город — Себастополис, или Севастополь, — начал Пал Палыч.

— Ну и чудаки! В Крыму — Севастополь, на Кавказе — Себастополис. Не хватало им слов, что ли?

— Да. Но вы не учли одно обстоятельство. Крымский Севастополь назван Севастополем по ошибке. Завоевав Крым, Екатерина Вторая дала указ вернуть всем старым крымским городам их античные названия. Учёные того времени плохо знали историю и присвоили название «Севастополь» древнему Херсонесу, а Херсоном назвали городок, стоявший у развалин древней Ольвии; Ольвиополем же они окрестили совсем уж посторонний город на Южном Буге — теперь это город Первомайск… Так вот, в Себастополисе, по свидетельству Плиния Второго, собиралось на торг до трёх сотен племён и пародов, так что римлянам приходилось вести свои дела с помощью ста тридцати переводчиков. Среди этих племён были и мосхи, но жили мосхи значительно дальше, на юго-восток от Себастополиса, и они были предками грузинского племени мегрелов, а не абхазов.

До начала нашей эры древние авторы говорят об ахеях, иниохах и о многих других племенах, якобы живших здесь, но о джихах ни слова. Впервые джихи упоминаются Страбоном. Во втором веке пашей эры римский писатель Арриан не только упоминает о джихах, но и указывает, что они жили между реками Шахи и Ахеунтом, или современной рекой Сочи. Когда понтийский царь Митридат Евпатор возвращался из Себастополиса к себе в Пантикапей — теперь там находится Керчь, — то он, дойдя до страны джихов, из-за суровости обитателей и трудности пути продолжил путешествие морем.

Очень интересно сообщение одного римского автора пятого века — в науке его зовут «безымянным автором», потому что имя его не дошло до нас. Так вот этот безымянный автор говорит: «Раньше от старой Ахеи (это теперешний Туапсе) до реки Ахеунт жили разные народы: ахои, иниохи, кораксы, колики, меланхлены, а ныне живут зихи». Возникает вопрос: а куда делись иниохи, кораксы, ахеи и меланхлены? Или, может, откуда-то появились дикие джихи и выгнали их из насиженных мест? Скорее всего, дело обстояло так: вначале «джихом», или «зихом», называли человека, выпаривающего соль из морской воды, к какому бы племени он ни принадлежал, потому что солеварением занимались все эти родственные племена. Постепенно племена объединяются в одни общий сильный парод, различия между ними сглаживаются, племенные названия исчезают. Соседи же называют этот парод по его основному ремеслу — «солеварами», то есть «джихами», или «зихами», а иногда «зинхами».

К одиннадцатому веку джихи уже объединены в одно самостоятельное княжество, которое грузины называют Джикетией. В двенадцатом веке Джикетия присоединяется к Грузии. — Своё объяснение Пал Палыч неожиданно прервал вопросом: — Вероятно, наш уважаемый оппонент считает, что джикеты ушли в Турцию в девятнадцатом веке и никакого отношения к абхазам не имеют. Дескать, остались одни мосхи?

— Ничего я не считаю. И не «уважаемый оппонент» я вовсе, — пробурчал Джо. — А хочу понять и разобраться.

— Чтобы разобраться, придётся нам привлечь донесения русских офицеров. Когда Черноморское побережье Кавказа присоединилось к Российской империи, но русские военачальники занялись изучением местных условий. Из их донесений мы узнаем, что джикеты первыми признали русских и лишь часть их, соблазнённая посулами турецких агентов, переселилась в Турцию, где их ожидали не златые горы, а голод и болезни. Другая же часть перебралась на Северный Кавказ, поближе к родственным им черкесам, где приобрела название «абазины». Основная же масса джикетов окончательно слилась с южными абхазами. Но и сейчас у абазинов и абхазов одинаковые фамилии, они прекрасно понимают друг друга, ездят друг к другу в гости на правах родственников. Вы собираетесь что-то опровергнуть, Джо?

— Сколько угодно! Выходит, всё это было известно науке?

— Далеко не всё!

— Вот я и говорю… Ребята тут копают, воображают невесть что… А читал ли кто этот вот номер «Советской археологии»? — Быстрыми шагами Джо подошёл к «летучей мыши», раскрыл журнал на загнутой странице и продолжал: — А если никто не читал, то пусть прочитает. Небось найдёт тут нечто поучительное! (И сейчас же Дружок залаял: «Гав! Гав! Гав!») Вот посмотрите: статья. И в ней есть всё: и рисунок вашего угловатого сосуда, и фотография текстильной керамики, и рогульки. А статья, между прочим, подписана П. П. Соколовым. Вами, Пал Палыч, или не вами? («Гав! Гав! Гав!») Уберите вы собаку!

— Миша! Утихомирь своего пса! — сказал Пал Палыч строго. — Это не метод. Надо уважать чужие мнения!

— Вот я и уважаю мнение Дружка. Я же не виноват, что он не согласен с Джо. Правда, Друг?

«Гав! Гав! Гав!» — ответил Друг утвердительно.

— А в результате что получается? — продолжал Джо. — Учёные небось не лаптем думали, а ребята с ними спорят. А это приводит к зазнайству. Взять, к примеру, Мишу Капелюшникова. Он…

— Меня к примеру брать нельзя — я перевоспитался. А Джо пусть лучше уйдёт, пока не намылили шею.

— Миша! — предостерёг его Пал Палыч. — Так с оппонентами не разговаривают. Дай лучше я отвечу.

И Пал Палыч объяснил, почему он ничего не говорил ребятам о своих прежних открытиях.

Да, действительно, статья в «Советской археологии» написана им. Мысль о том, что соль играла большую роль в жизни предков абхазов, приходила ему в голову и раньше, но археологических данных, подтверждающих её, у него не было. Страбон говорил о народах, живущих здесь, что они «сходятся в Диоскурию, сходятся же главным образом для покупки соли». Некий итальянский автор писал ещё в 1654 году в книге «Описание Колхиды», что соль в Мегрелии и Абхазии служит для оценки недорогих товаров, а это значит, что она играла роль денег.

Однажды Пал Палыч, раскапывая береговой вал в районе реки Джикумур, что недалеко от Сухуми, натолкнулся на следы кострища и на осколки сосудов необычайной угловатой формы. Там же были глиняные подставки для поддержки сосудов над огнем. Возникла мысль — эти сосуды предназначались для выпаривания соли из морской воды. Мысль эта подтверждалась и тем, что сосуды были найдены на берегу реки Джикумур, что значит «Соляной ручей» по-абхазски. Но кто и когда выпаривал соль в этих сосудах — этого сказать с уверенностью было нельзя. Возможно, джихи.

— Конечно, джихи! — закричал Адгур. — Какой разговор! И Джикумур — это же «Ручей джихов!»

— Так-то так. Но, увы, одного совпадения названий недостаточно. Вот если бы на Джикумурской стоянке была какая-нибудь сопроводительная керамика, которая позволила бы датировать находку. Но её не было.

— Пал Палыч! А ведь «Джикирба» и «джих» тоже совпадают! — воскликнул снова Адгур. — И я вовсе не разбойник, а солевар! Вот это да! Вот это всем доказательствам доказательство! Вы потому тогда в автобусе и расспрашивали про меня, да?

Пал Палыч не стал отрицать. Да, он знал. Знал, что слона «джих», «джикирба» и «Джикумур» содержат один и тот же корень. Конечно, он мог бы с самого начала изложить ребятам свои соображения по этому поводу. Но стоило ли? Ведь тогда их роль свелась бы к роли копальщиков, и только. Нет! Пусть лучше ребята сами ведут исследование.

Когда Пал Палычу предложили работать в карстово-спелеологическом стационаре в Адлере, он с радостью согласился. Как геолог, он знал, что местные болота — недавнего происхождения. Опыт же археолога подсказывал, что в прошлом здесь кипела жизнь. Археологи здесь не копали, потому что ещё несколько лет назад земли были покрыты болотами, лесами, перевитыми колючими лианами. Но сейчас болота осушены, и можно копать. Это ли не рай для археолога?.. Какой парод здесь жил? Может быть, джихи? И не занимались ли они солеварением?

Но стационар призван изучать только карст. В плане его работ нет места для чистой «наземной» археологии. Вот если бы джихи были пещерными жителями, тогда стационар нашёл бы и средства и люден для раскопок. Что же делать?

Оставалось одно — работать в свободное время, а в качестве помощников привлечь ребят. Это и для них хорошо и для науки.

Как это произошло, все прекрасно знают. В один прекрасный день на стационар заявились Алик-Архимед и Миша Капелюшников.

— Нет, мы не все знаем! — запротестовал Адгур. — Кто написал непонятные письма? Мы получили, я уж не знаю, сколько писем. А от кого? Мы все «Охотники за джихами». Кто же тот «Охотник за джихами», что писал письма?

— И во всех наших делах он лучше нашего разбирается. Он знал, что Пал Палыч будет у школьного огородного участка в субботу на закате солнца. И что я буду нос задирать, он тоже знал. И что…

— Пал Палыч, вы не рассердитесь? — перебила Мишу Нелли.

— А почему я должен сердиться?

— Это вы сами написали письмо. Вы! Вы! Вы! Я с самого начала знала. Знала, да не говорила!

— Я?! Откуда такая мысль?

— Тогда это Арсений Сергеевич написал. Вот и всё! — воскликнула Нелли. — Я и про него тоже думала.

— Арсений Сергеевич не знал, что Джо собирается разоблачать, — заступилась за Арсена Машенька. — И про письма он ничего не знал, он и сам получал письма от «Охотника за джихами». Да разве он…

Но Машенька не кончила, потому что Арсен дёрнул её за рукав и сделал сердитое лицо. Он тоже не любил, когда за него заступаются женщины.

— Эй! «Охотник за джихами»! Отзовись! — закричал Миша, приложив руки ко рту трубочкой.

Все притихли, прислушались. Но таинственный «Охотник» не откликнулся.

— Я не представляю, кто автор этих писем, но я хочу напомнить нашему таинственному коллеге, если, конечно, он здесь, что сегодня день разоблачений! — сказал Пал Палыч.

— Это Вера Ивановна написала, — сказал Алик-Архимед. — Все учителя пишут таинственные письма, чтоб нас заинтересовать. Вот, например, в книге…

— Миша, ты не рассказывал маме про наши дела? — спросил Арсен.

— Всё равно это не мама! — сказал Миша. — Мама привыкла правду в глаза говорить. И у неё нет конвертов с фиолетовой подкладочной. И жёлтой бумаги тоже нет. Я весь письменный стол облазил.

— Прошу слова! — послышался голос Зои Николаевны.

Все головы повернулись к ней. Она стояла, подняв руку, как какая-нибудь ученица, которая хочет заработать себе лишнюю пятёрочку.

— Просим! — закричали ребята.

Всё ещё держа руку поднятой, Зоя Николаевна вошла в свет фонаря.

— Письма писала я, — сказала она виноватым голосом.

Услыхав такое признание, все заволновались и зашумели.

— Да, письма написала я! — снова сказала Зоя Николаевна, на этот раз твёрдым и уверенным голосом. — Я, конечно, могла бы с самого начала спросить Адгура: «Будишь заниматься в археологическом кружке?» Но я-то знала, что он ответил бы… Ну, что бы ты ответил, Адгур?

— «На что мне сдалась ваша археология! Я лучше пойду бычков ловить!» — сказал Адгур с гордостью.

— Ну и другие ребята тоже сказали бы так. Вот я и решила — пусть-ка ребята сами, своими глазами увидят раскопки, пусть сами заведут знакомство с археологом.

— А как вы узнали, что Пал Палыч будет копать у школьного огорода? — спросил Адгур таким топом, что молено было подумать — он директор, а Зоя Николаевна ученица, которая разбила мячом окно в его кабинете.

— Весной я попала на стационар. Нал Палыч упомянул, что собирается покопать у школьного огорода, потому что там есть ясно выраженный береговой вал, в котором могут быть черепки джиховских сосудов. Ну, я и подослала ребят.

— А вы, Пал Палыч, знали про письма? — тем же директорским топом спросил Адгур.

— Не имел представления… Конечно, я вас видел. Конечно, я догадался, что меня приняли за шпиона — увы, такова печальная участь всех археологов и геологов, и не только в книгах… Но давайте-ка, ребята, скажем большущее спасибо Зое Николаевне за эти письма. Если бы не они, мы бы с вами не встретились. А если бы не встретились, то не нашли бы угловых сосудов, а вместе с ними пузатеньких графинчиков с вмятиной на ручке для мякоти большого пальца. А ведь эти графинчики — прекрасная сопроводительная керамика. Они часто попадались учёным в стоянках, которые, без всякого сомнения, были джиховскими. Графинчики и культурный слой доказали нам, что солеварня — джиховская. И ещё: ведь точно такие угловые сосуды учёные находили на юге Абхазии, на реке Джикумур. Вот и выходит, что…

— Вот и выходит, что джикумурская стоянка тоже джиховская, да? — спросила Зоя Николаевна.

— Вот именно! Таким образом мы доказали, что и в здешних местах и на юге Абхазии жило одно большое и могущественное племя, которое занималось выпариванием соли из морской воды. Это ли не настоящее открытие?

— В нашей солеварне найдено большое количество сосудов, — продолжала Зоя Николаевна. — Это ведь тоже о многом свидетельствует. Верно?

— Да. Обилие сосудов и здесь и на Джикумуре доказывает, что джихи добывали соль не только для нужд одной семьи, но и для межплеменного обмена. Солеварни здесь, солеварни на юге… Видно, добыча соли была основным промыслом джихов, и северных и южных. И это, пожалуй, наше самое значительное, самое «взрослое» открытие. И я уж предвижу — наступит день, когда в журнале «Советская археология» появится огромная-преогромная, серьёзная-пресерьёзная статья. И в этой статье будет рассказано не о какой-то там одинокой и несчастной солеварне на реке Джикумур. Нет! Она поведает миру и о солеварне, найденной неподалёку от Адлера, и о множестве памятников джиховской материальной культуры, извлечённых из земли в дельте рек Псоу и Мзымты и близлежащих пещерах. И под этой статьёй будет надпись: «Археологическое общество пионеров цитрусового совхоза»… А что? Думаете, так не бывает? Ещё как бывает… Впрочем, а не добавить ли нам слово «геологический» к названию нашего славного общества?

— Геологический? Так мы же геологических открытий не делали!

— Да что вы!.. А в каком слое были найдены джиховские сосуды во второй стоянке? В той, что у школьного огорода?

— В слое гальки и каменной крошки.

— О чём это говорит?

— Там проходил береговой вал, да? Так ведь вы тогда объясняли.

— Совершенно верно. И этот вал лежит в шестистах метрах от моря. Береговой вал, а так далеко от воды? Почему? Вы не задавали себе этот вопрос? Море отступило или же береговой вал?

— Что вы! Конечно, море! Береговые валы не двигаются.

— А почему море отступило? Испарение было слишком сильное и море обмелело? Или, может, вытекло куда-нибудь? Или по какой другой причине?

— А кто его знает почему. Мы только черепки понимаем, — ответил Миша.

— Может, это Мзымта или Псоу нанесли землю? — опросила Зоя Николаевна, которая теперь не боялась задавать вопросы.

— Случай возможный, — ответил Пал Палыч. — Но ведь тогда поверх черепков, гальки и каменной кротки лежал бы толстый слой наносных земель. Однако наши черепки были почти на поверхности. Нет! Море отступило потому, что в здешних краях поднялась суша. И когда это произошло?

— Когда джихи варили здесь соль, да?

— Скорее всего, да!.. А теперь давайте-ка рассмотрим содержимое вот этого кулёчка. На нём надпись, сделанная по всем правилам: «Казачебродская пещера. Раскоп у наскального изображения. Слой — нижний»… Особое внимание обратите на черепок-малютку.

Ребята снова подошли к пеньку и снова осмотрели подъёмный материал — на этот раз он был куда интереснее, чем в пещере. Осторожно, как какую-нибудь драгоценность, потрогали маленький черепок и вернулись на свои места. А когда вернулись, заявили, что грунт здесь точно такой же, как в береговом валу или на морском пляже, — галька и каменная крошка. Именно в таком грунте лежали джиховские угловые сосуды у школьного огорода. Что же касается малютки черепка, — то ведь это же ручка от джиховского пузатенького графинчика. Видна даже вмятина для мякоти большого пальца!

— Скажите, а как попали галька и крошка в пещеру? — спросил Пал Палыч.

— Может, джихи натаскали их туда? — спросил Адгур. — С них станет. Они такие.

— Может, из ритуальных соображений, — добавил Миша.

— Нет! Это Мзымта выбросила их в пещеру, — ответил Пал Палыч, укладывая подъёмный материал обратно ж кулёчек.

— Что же, по-вашему, Мзымта текла из моря в горы? Так не бывает.

— Мзымте незачем было тянуть крошку и гальку из моря в горы. Галька и каменная кротка возникают отнюдь не в море, они выносятся в море горными реками. Сейчас Мзымта течёт на добрый десяток метров ниже Казачебродской пещеры. Но было время, когда она протекала на уровне пещеры. Она несла с гор гальку и крошку и в период дождей сбрасывала в пещеру избыток воды, и вместе с водой — гальку и крошку. Так и образовался этот слой. И тут напрашиваются очень интересные выводы.

Море отступило в районе совхоза. Почему? Да потому, что здесь поднялась суша. И свидетели этому черепки угловых сосудов и пузатеньких графинчиков, что мы нашли вместе с ними.

Мзымта опустилась в районе Казачьего Брода. Почему? Да потому, что поднялась суша в тех местах. И свидетель этому — джиховский малютка черепок, осколочек от пузатенького графина. И это было в джиховские времена, то есть за несколько сотен лет до начала нашей эры. Так Археология помогла своей родном сестре Геологии сделать важное, далеко не «игрушечное» открытие: что за несколько сотен лет до начала пашей эры на Черноморском побережье Кавказа происходили значительные колебания суши… Ну как? Имеем мы право прибавить к нашему титулу слово «геологическое»?

Миша хотел было крикнуть: «И «спелеологическое» тоже надо добавить, и «пещерное»! Сколько раз мы в пещеры лазили!» — но не успел, потому что Пал Палыч продолжал:

— Геология — родная сестра Археологии. Они очень дружные сёстры и жить друг без друга не могут. Но у Археологии есть ещё одна сестра — История. Мы не раз обращались к ней с разными вопросами. И она отвечала, когда могла. А теперь давайте и мы сообщим ей кое-что интересное.

Некий Дионисий, живший во втором веке до пашей эры, сообщает, что на Черноморском побережье Кавказа обитало племя иниохов, или перевозчиков. Так вот, у этих иниохов были удивительные лодки, которых не знало никакое другое южное племя, — с крышей. Греки называли эти лодки «камарами», от слова «камара», что значит «сводчатый» или «свод», а самих владельцев лодок — «камаритами». Ещё и сейчас некоторые учёные рассуждают так: если джигеты были разбойниками, то предки их, джихи и иниохи, тоже были разбойниками. Джихи разбойничали на суше, а иниохи — на море. И иниохские камары предназначались для морского разбоя. Ну, а наши с вами открытия позволяют выдвинуть, другое объяснение. Что, если в этих лодках перевозили соль? Обычная пиратская добыча — пленники, — с точки зрения пиратов, не нуждалась в защите от солнца и дождя. Но драгоценную, добытую с таким трудом соль надо было держать сухой. Вот по этой-то причине иниохские лодки были с навесом.

И ещё один вклад. Историки и археологи давно уже «потеряли» древнегреческий город-колонию Диоскурию и римский город Себастополис. Древние авторы частенько упоминали о них, а потом след их исчез. Исторические данные говорят, что они находились где-то поблизости от того места, где находится теперешний Сухуми. Но ни раскопки в самом Сухуми, ни раскопки поблизости от него не дали положительных результатов. Поблизости от Сухуми не было больших городов. Куда же делись эти два античных города?

И вот недавно в Сухумской бухте были обнаружены под водой башни, колонны и развалины городских стен и построек. Археологи надели акваланги и спустились на дно морское. Они осмотрели развалины, а потом забрались ещё глубже и там, на окраине этого подводного города, увидели очертания ещё более древних развалин.

Можно предположить, что это развалины Себастополиса и Диоскурии. Но, чтобы предположения превратись в уверенность, надо было ответить на ряд вопросов, и в частности — почему города оказались под водой? И когда это произошло? Совпадает ли время погружения с историческими данными?

Наши с вами археолого-геологические открытия не имеют прямого отношения к истории этих двух городов, но они говорят — за несколько сотен лет до начала пашей эры на Черноморском побережье Кавказа произошли грандиозные колебания суши. Видимо, тогда и затонула Диоскурия. И это совпадает с данными истории.

— Пал Палыч! Давайте назовём наше общество историческим! Раз такое дело! — закричал Миша. — Ведь мы!..

— Пал Палыч! — перебил его Адгур. — А летом мы будем с аквалангом работать? Знаете, как интересно! Вот было бы здорово!

Вместо ответа Пал Палыч вытащил из планшетки письмо, развернул его, но читать не стал, а сказал, глядя на Джо:

— Вот мне пишет сухумский приятель-археолог. Он прослышал про наше славное общество и спрашивает, нет ли у нас какого-нибудь достаточно взрослого паренька, который любил бы море и приключения, интересовался бы археологией и обладал бы способностью мыслить независимо. Они там, в Сухуми, хотят подготовить аквалангистов-наблюдателей. Увы, возраст и здоровье часто не позволяют нашему брату, археологу, спускаться с аквалангом под воду. А в Сухумской бухте предстоят огромные подводные работы. Надо будет смыть струями сжатого воздуха многометровый слой ила, который покрывает развалины, извлечь огромное количество находок. Вот я и думал… А почему бы вам, Джо, не…

— Мне?! Вы хотите, чтобы я…

— А почему бы и нет? Приключений вы получите сколько душе угодно. Недавно, например, какой-то весельчак дельфин вздумал поиграть с аквалангистом и так исцарапал его плавниками… Море вы любите — об этом говорит ваш широченный клёш. Вы заинтересовались археологией и даже проштудировали номер научного журнала. Кстати, учёные получаются из людей, которые ничего не принимают на веру… Словом, довольно вам быть в одиночку.

Нужно думать, что Джо тут же, не сходя с места, согласился бы с предложением Пал Палыча и этим самым определил свой дальнейший жизненный путь. Он уже сделал было шаг по направлению к Пал Палычу и протянул ему руку, но тут в разговор вмешалась Линючка, и всё приняло другой оборот.

— Пал Палыч! — закричала она. — Джо исправится. Он обязательно исправится. Он хороший. Только пусть ночью археологией не занимается. Правда, Джо, ты больше не будешь копать ночью?

Джо опустил руку и остановился в нерешительности. Удачно сказанное слово ещё, может быть, исправило бы положение, но заговорил Арсен, а за ним Адгур — и всё пошло прахом.

— Пал Палыч! Скажите Жорке, что в Диоскурии есть золото. Тогда он и без акваланга на дно полезет, — сказал Арсен.

А Адгур добавил:

— Жорку брать нельзя. Он все ваши находки утащит, закопает и сверху илом притрусит.

— Илом? Почему илом?

— Пусть Жорка сам расскажет, — сказал Адгур. — Пусть объяснит, зачем голову с горшком утащил. Залез ночью в канаву и утащил. А ну, Жорка, объясни. Не скрывай.

Джо как-то странно, с ноздри на ноздрю, шмыгнул носом, вытер рукавом лицо и вдруг бросился бежать к морю, туда, где луна проложила серебряную дорожку от самого горизонта до берега.

— Куда ты, Жорка! Вернись! — закричала ему вдогонку Машенька. — Мы не сердимся.

— Не падай духом, Жорка! Ты ещё перевоспитаешься.

— А зачем тебе горшок понадобился? Кашу в походах варить, да?

— А куда ты череп дел? Музей в квартире откроешь, что ли?

— Так ты нас пригласи на открытие.

— А это вы нас с Адгуркой спросите, куда Джо череп и горшок дел, — сказала Линючка. — он их закопал под деревом и сеном притрусил. Ну, а мы с Адгуркой и Нелькой откопали их и спрятали у Адгурки на чердаке.

Добежав до воды, Джо остановился, наклонился, схватил какой-то голыш покрупнее и с силой бросил его в море, целясь в лунную дорожку. А за ним — другой, третий.

Ребята смотрели на него и молчали. И, может, они побежали бы за ним и вернули его на собрание, чтобы задать пару-другую вопросов, но тут из-за эвкалиптов показался взрослый дядя в шляпе. Под шляпой блеснули два лунных огонька. Ясно, это Леонид Петрович со своими чудодейственными очками. В руках у Леонида Петровича был журнал «Юность», и на обложке журнала была видна цифра «4». Именно в этом номере, по всем расчётам, должна была появиться статья Миши. И подумать только, из-за его статьи на заседание пожаловал сам директор. Вот что значит быть талантом! Сейчас Леонид Петрович прочтёт статью вслух, и все начнут спрашивать: «А кто это такой, М. Друг-Дружковский?.. Не иначе, московский писатель, раз так здорово пишет. И откуда только он узнал про нас?..» Миша даже пожалел, что из ребят одна лишь Нелли Мил-Миловская знает, что таинственный и талантливый М. Друг-Дружковский — это всего-навсего Миша Капелюха, а Нелли такая — она никому не скажет. Одна надежда — Линючка заглядывала в письма, когда носила их Нелли. А она-то не проболтать не сможет.

Леонид Петрович подошёл к Пал Палычу, левой рукой приподнял шляпу и тут же опустил сё на голову, а правой пожал руку Пал Палычу. Затем, поколебавшись немного, поклонился Зое Николаевне и Машеньке, блеснул очками и сказал:

— Прошу прощения, но я невольно подслушал кое-какие выступления. И я не могу не выразить своего удовлетворения вашими археологическими успехами. Подумать только! Мы помогли науке решить кардинальную проблему — определить, кем были джихи и кем прохиндеи, иниохи и другие племена. Но, с другой стороны, я, как директор, не могу не выразить своего неодобрения. Во-первых, по какой причине вы проводите сегодняшнее занятие не в стенах школы, а, так сказать, на свежем воздухе? Безусловно, наука здесь гармонически сочетается с прекрасной субтропической природой, но разве я не говорил вам неоднократно: «в вашем распоряжении любой класс, любая комната»? Говорил я или не говорил?

Ребята смущённо улыбались и не отвечали ни «да», ни «нет», ибо сказать «да» — значит соврать, а сказать «нет» не так-то просто. А Леонид Петрович продолжал:

— И ещё я хочу заметить следующее — только прошу не понять меня превратно. Краеведы соседней с нами Хейванской школы развернули свою деятельность совсем не давно, а вот уже, смотрите, — и Леонид Петрович раскрыл журнал на загнутой странице. (Сейчас же Миша нырнул за спину Адгура и от великого писательского смущения постарался сделаться как можно меньше.) — О них уже помещена статья. А о нас ни слова. Или мы недостойны внимания московского корреспондента? Или краеведческая работа во вверенной мне школе не стоит на должной высоте? Отнюдь нет. Так в чём же дело? Дело в том, что Арсений Сергеевич не проявил должной оперативности, и корреспондент прошёл мимо наших достижений.

— Я просто не понимаю! — воскликнула Зоя Николаевна. — Неужели вы предлагаете зазывать московских корреспондентов? У них же у самих есть глаза.

— Святая вы простота, Зоя Николаевна. Зайдите ко мне в кабинет завтра, и я вам всё объясню. А пока я хочу сказать одно — в последнее время Арсений Сергеевич зачастил в Хейванскую школу и даже участвовал в походах с ними. Разве Арсений Сергеевич не мог поставить в известность автора статьи, этого Арсена Сергеева… Гм… «Арсений Сергеевич»… «Арсен Сергеев»… Что это? Случайное совпадение? Насмешка?

Как только Миша услыхал, что статья написана каким-то Арсеном Сергеевым, тёплая и сладкая волна отхлынула от его сердца, оставив там пустоту.

— Эту статью написал я, — очень твёрдо и решительно сказал Арсен. Он вскочил на ноги, зачем-то поправил пояс.

И, как только были сказаны эти слова, к сердцу Миши подкатила новая волна — холодная и горькая. Если в этот момент у Миши и было какое-либо желание, оно заключалось в одном — сгинуть с глаз человеческих!

И тут Машенька вскочила на ноги и стала рядом с Арсеном:

— Хотите, чтобы про вашу школу написали, да? Чтобы вас похвалили, да? А за что? Все находки свалены в кучу — за это? Или за то, что кружок распался? Так мы с Арсеном и про это напишем, не испугаемся!

— Как тебе не стыдно, папка! — сказала Нелли. — Ты же взрослый, а рассуждаешь как маленький. Как же писать о кружке, что он работает, если он не работает? Или ты не знаешь, что кружок не работает? — И Нелли подошла к отцу, прижалась к нему боком и заглянула под очки.

И тогда Леонид Петрович смутился. Он снял очки и стал протирать их носовым платком, как бы желая стереть с них дьявольские лунные огоньки.

А Нелли продолжала укоризненно:

— И ты думаешь, что хорошо сделал, что поломал сосуды? Очень даже плохо. Так директора не поступают.

Получалась нелепая вещь. Вот стоит папа девочки — большой, тяжёлый, и он не просто папа, а директор школы. А рядом с ним девочка — маленькая, лёгкая, и она вовсе не директор, и даже не староста, и не председатель общества, а просто девочка, и говорит она с ним, как если бы он был её маленьким братиком. Он же стоит, растерянно моргает глазами, и вид у него виноватый. Ай да Нелли, молодец! Надо же — как воспитала отца!

— Леонид Петрович! — закричал Миша неожиданно для всех и больше всего дли самого себя. — Давайте ездить с нами! Знаете, как интересно! Будем в Воронцовской пещере финикийцев искать по пещерным моллюскам. И в Диоскурию заберёмся с аквалангом. С нами весело. Мы хорошие!

Леонид Петрович непонятно покрутил головой, так что трудно было сказать, согласился он с предложением Миши или же обиделся.

— А нам многого и не нужно, — сказала Зоя Николаевна. — Дайте нам комнату под музей. И, когда мы попросим Школьную Челиту, не отказывайте. Хорошо?

— Школьную Челиту… Ах, да — грузовик, — сказал Леонид Петрович, всё ещё не придя в себя от потрясения. — Что ж, пусть Арсений Сергеевич зайдёт ко мне. Арсений Сергеевич, буду рад вас видеть.

Все взглянули туда, где только что стоял Арсений Сергеевич. Но его уже не было. Ныло пустое место рядом с Машенькой, а Арсена не было. Сгинул московский корреспондент!

— Вот он! — закричала Линючка, указывая рукой туда, где рядом с длинной и нескладной фигурой Жорки маячила другая фигура — пониже, поплотнее и поскладнее.

И эта фигура тоже бросала камни в море, стараясь угодить в лунную дорожку. Видно, это занятие помогало утихомирить и писательское волнение.

Так закончилось историческое заседание археологического общества, ознаменовавшее конец первого этапа в жизни школы совхоза.

Ну, а о втором этапе — когда-нибудь в другой раз.




Заключение


В этой повести не так-то много выдумки. Несколько лет при школе Адлерского овощного совхоза, расположенного на границе Краснодарского края и Абхазии, в дельте рек Мзымты и Псоу, работал археологический кружок под руководством учителя географии Николая Ивановича Гумилевского и археолога Льва Николаевича Соловьёва.

Ребята совершили много походов и экскурсий и исследовали более десятка стоянок первобытного человека.

Особенно интересными оказались стоянки джихов — племени, жившего некогда на Черноморском побережье Кавказа. Раскопки ребят позволили опровергнуть легенду о разбойничьем характере племени джихов и доказать, что они были земледельцами, ткачами, солеварами и скотоводами.

Не так давно у ребят был свой собственный музей. Более тысячи экспонатов хранилось в нём.

Часто бывает так. Выкопают ребята предметы, имеющие большую научную ценность, но не запишут, где, когда, при каких обстоятельствах был найден тот или иной наконечник для копья или стрелы, а сразу же выставляют его под стекло в своём музее — «смотрите, мол, что мы нашли, любуйтесь, завидуйте!» И им невдомёк, что подобная коллекция имеет один недостаток — она совершенно бесполезна для науки. Спросишь ребят через год: «А где вы нашли этот скребок или зернотёрку?» Один ответит: «В прошлом году на горе». Другой поправит: «Нет, не в прошлом году, а в этом году и под горой!» Третий же начнёт с жаром доказывать, что скребок этот не был нигде найден, что он, дескать, лежит здесь, под стеклом, испокон веков.

Совсем не так содержали свои находки юные археологи овощного совхоза. Каждый экспонат имел свой номер, каждый был занесён в особую инвентарную книгу со своей самой подробной биографией. Не мудрено, что среди многочисленных посетителей музея — за два года их перебывало больше восьми тысяч! — были специалисты, которых привлекал сюда чисто профессиональный интерес, ибо нельзя иметь полное представление о геологии и археологии Причерноморья, не изучив сокровищ этого музея.

Вот работа этого-то кружка и дала мне материал для повести.

Но не думайте, что если вы попадёте в те края, то сможете познакомиться с Мишей, Адгуром, Другом или Леонидом Петровичем. Нет! Все они литературные персонажи, а это значит, что они существуют на страницах книги да ещё в воображении автора и читателя.

В заключение хочу поблагодарить Льва Николаевича Соловьёва и Николая Ивановича Гумилевского, которые оказали мне большую помощь советом и рассказами.










Приложение





Члены археологического кружка школы Адлеровского овощного совхоза в походах и на раскопках








Нашли сосуд для выпаривания соли из мореной воды.

В центре Лев Николаевич Соловьев.










Мост через Мзымту у Казачьего Брода.










В верховьях Мзымты.










Нашли.










Культурный слой оказался у самой воды.










Промывка.










Здесь тоже можно найти кое-что.










— Посмотри, что я нашла!




Экспонаты археологического музея в школе Адлеровского овощного совхоза








Спасская башня, выложенная из членинов морской лилии.










Это было найдено в пещере.










На переднем плане фрагменты сосуда для выпаривания соли.










Ахапша.










Сталактиты.