Женщина за стеной. Лирика
Константин  Яковлевич  Ваншенкин








Книга лирики известного поэта Константина Ваншенкина «Женщина за стеной» состоит из двух частей: «Щека к щеке» (новые стихи) и «Фрагмент» (из прежних книг).







К. Ваншенкин. Женщина за стеной. Лирика





От автора








Что же такое лирика? Это не просто написанный стихами регулярный дневник. Жизнь каждого человека ограничена одинаковыми рамками — рождения и смерти. Но проживается она совершенно по-разному, даже людьми одного времени и внешних обстоятельств. Идущие по той же улице видят не одно и то же. Зацветшая сирень или опавшие листья, прекрасная женщина и смех ребёнка вызывают различные ассоциации и воспоминания. Но боль былой утраты и нынешние будничные дела и обязательства соединены в нашей душе необыкновенно естественно. Все эти вечные темы — жизнь, любовь, война, смерть, природа — понимаются и воспринимаются нами по-своему. Таинственный личный код, основной мотив, узнаваемая интонация — это и главенствует в жизни и поэзии, ощущаясь нами как лирика.
		Хоть ты свой каждый ход



		Цветною ниткой вышей,



		Поэзия живет



		Естественностью высшей.







		Огромная страна,



		Бушующая вьюга,



		Обычные слова,



		Нашедшие друг друга.














ЩЕКА К ЩЕКЕ. Новые стихи





1. У ЗЕРКАЛА





Мгновение




		Её окликнули. Она



		Уже в сумятице квартала,



		Но прежним всё ещё полна,



		Кого-то взглядом поискала.







		В глазах вопрос, но под конец



		Как завершение отрывка



		И подлинный его венец —



		Непроизвольная улыбка.










«Возникает у двоих…»

		Возникает у двоих



		Совпадение желаний,



		Рук и губ — моих, твоих



		Или общих — в дымке ранней.







		Путь единственный найдя,



		Так сливаются две капли



		После краткого дождя



		На стекле, как в смутном кадре.










На постое

		Тюфяк с утрамбованной стружкой



		При каждом движенье шуршит,



		И если вы, скажем, с подружкой,



		То это порою смешит.







		В положенный сон отпуская,



		Вам полночь сигнал подала.



		Забыта постель городская



		И прежние ваши дела.







		А поздним рассветом осенним,



		Когда лишь туман по селу,



		Подушка, набитая сеном,



		Внезапно уколет скулу.










Щека к щеке

		Танцевать щека к щеке,



		Обняв друг друга,



		Засыпать щека к щеке,



		Как два супруга.







		Трудно или налегке



		Катить свой обод.



		И смотреть щека к щеке



		В зеркальный омут.










Осень

		Густая тьма течет садами.



		Уже пора, пожалуй, спать.



		Но всё задумчивей с годами



		Жизнь вспоминается опять.







		Холодным вечером осенним



		Приходит изредка в тиши



		Черёд телесным наслажденьям,



		Небезразличным для души.










Свидание

		Заслоны потвёрже



		Случались порой на пути,



		Но мимо лифтерши



		Приходится всё же пройти.







		Сквозь дырочку в шторе



		Дрожала полоска луча.



		А дверь — на запоре,



		На два поворота ключа.







		И так всё далёко:



		Окно за ветвями, скамья.



		И глаз поволока,



		И шёпот, и жизнь, и семья.







		Как страшно раздеться



		И платье повесить на стул,



		Но некуда деться



		И выполнить надо посул.










Открытия

		И вошли под неведомый кров



		Для ночного свиданья.



		Никаких дополнительных слов,



		Только звуки дыханья.







		И, во всем этом мире одни,



		Лишь собою согреты,



		Открывали друг в друге они



		Вечной жизни секреты.










У зеркала

		Поведя плечами и спиною,



		Отступила от окна.



		Посмотрелась в зеркало стенное,



		Будто в комнате одна.







		Заломила руки на затылок,



		Потянулась на носках…



		Как он молод был тогда и пылок!



		Как стучала кровь в висках!










«После первых невинных утех…»

		После первых невинных утех



		Потрясение взрослой любовью,



		Ослепительным чувством, — из тех,



		Что пронзают восторгом и болью.







		Но впоследствии, чем ни живи,



		Нет, не всё забывается быстро:



		Тянет изредка к первой любви,



		Как убийцу на место убийства.










Побег

		Это был последний шанс



		Для побега.



		Запоздалый дилижанс,



		В небе — Вега.







		В небе яркая звезда



		(Это Вега!).



		Слишком тихая езда



		Для побега.







		Обвенчаться наконец



		В позднем храме.



		Надевание колец…



		А утрами,







		Покрестясь на образа



		От испуга,



		Посмотреть глаза в глаза



		Друг на друга.










Студент

		Привыкают быстро к новому укладу:



		Домик оказался мил, хотя и мал,



		Где студент за, в общем, сдержанную плату



		Вместо общежитья комнатку снимал.







		Под окном выл ветер, и сосна скрипела.



		Он поверх конспекта щурился во тьму.



		Иногда хозяйка вечерами пела,



		Это не мешало, в сущности, ему.







		«Как бы мне, рябине, к дубу перебраться…»



		А студент хозяйку называл на «ты»,



		И она терпела это панибратство



		Из-за его дивной юной красоты.










Любовь

		Нежные поцелуи,



		Скованные слова,



		Те, когда вас милуя,



		Шепчут едва-едва.







		В долгих ночах без счёта



		Женщина ждёт вас вновь…



		Ждёт и её за что-то



		Мстительная любовь.










Женщина за стеной

		Снова чувствую всей спиной



		Эту женщину за стеной.







		Так, наверное, бедный странник,



		Позабытый страной изгнанник







		Появляется близ границ,



		Чтоб опять не смыкать ресниц,







		Ощущая цветенье лип



		И колодезный слыша скрип.










Поздний ребёнок


Г. У.



		Поздний ребёнок — как внук.



		Радость повтора.



		(Славно сработала вдруг



		Ваша контора.)







		Северный город Надым.



		Всплески ручонок.



		Сделал отца молодым



		Поздний ребёнок.







		Сделал опять молодым?



		Или же старым?



		Ах, что сравнится с таким



		Сладостным даром!







		Можно гордиться собой…



		Копятся с лета



		В небе над Обской губой



		Отблески света.










Воспоминание о персональном деле

		Жаловалась женщина в партком:



		«Муж опять гуляет».



		Вызовут — а он стоит молчком,



		Дурака валяет.







		Длинный персональный разговор



		Только-только почат.



		Это всё дружки с давнишних пор,



		Что его песочат.







		Есть в парткоме женщина одна —



		Секретарь парткома.



		Чувствуется: тайно влюблена,



		А не лишь знакома.







		Иногда бормочет в тишине:



		— Эти бабы, ну их!..



		И к его же собственной жене



		Мужика ревнует.










Жена художника

		На натурщиц, понятное дело,



		Денег не было в те времена,



		И хотела жена, не хотела —



		Эту роль выполняла она.







		Акварели, гуаши, пастели…



		И она занята день-деньской.



		Дети, кухня… Ночами — в постели,



		А с утра у него в мастерской.







		Но потом — не деталью в пейзаже,



		А добавкой к иным новостям —



		На грядущем его вернисаже



		Обнажённая выйдет к гостям.










В метро

		Человек заглядывает в книгу



		Женщины, читающей в метро,



		И, поддавшись выпавшему мигу,



		Видит чьей-то комнаты нутро,



		Погружаясь в некую интригу



		И к тому же в самое ядро.







		Он смущён, но он уже увлёкся.



		Он попал в волшебные сады,



		Ощущая слабый запах флокса,



		А, возможно, также резеды,



		От своей реальности отрёкся,



		Не предвидя всяческой беды.







		Мысли беспорядочно-неловки:



		Потянуть ему за эту нить,



		Позабыв о должной подстраховке,



		Проявить и выдумку и прыть,



		Или на ближайшей остановке



		Опрометью тут же выходить?










Причуда

		Решительных женщин причуда —



		Как в пруд погрузиться до дна,



		Немедля раздеться, покуда



		Находится в доме одна.







		В наплывах прозрачного света



		Скользит по квартире своей,



		Уловлена створкой буфета



		И зеркалом возле дверей.







		Но вдруг, отмечаемый кожей



		Растерянно вспыхнувших щёк,



		До кухни из близкой прихожей



		Доносится внятный щелчок.







		Застыла, забыв о посуде,



		Прикрыла, стыдом залита,



		Одною рукой — обе груди,



		Другою — мысок живота.










Прощание

		— Возвращайся, милый.



		Лучше — поскорей.



		Хочешь, стань унылый,



		Даже постарей.







		— Не рыдай, не висни!



		Стыдно — смотрит всяк.



		Если хватит жизни,



		Я вернусь и так.










«Былое чувство долга и печали…»

		Былое чувство долга и печали,



		На столько лет по-прежнему одно,



		Незыблемо, как если бы в начале.



		И стало одиночеством оно.







		Однако это всё-таки не к долгу



		Относится, а просто ты опять



		Своей судьбы оставшуюся дольку



		Ни с чьей не пожелал соединять.










«Журавли летят, трубя…»

		Журавли летят, трубя,



		На зов природы.



		Как я прожил без тебя



		Все эти годы?







		Вновь зима пришла, слепя,



		Мир стужей полня.



		Как я прожил без тебя? —



		Почти не помню.










«Шли когда-то парочкой…»

		Шли когда-то парочкой,



		Смеялись на ходу.



		А сегодня с палочкой



		По берегу иду.







		Над озёрной рамою



		Кружит кленовый лист.



		Я иду, прихрамываю,



		А день осенний мглист.







		Рухнувшее зодчество



		Разрушенных аллей…



		Снова одиночество



		Заметней и острей.










«Десяток немыслимых лет…»

		Десяток немыслимых лет



		Прошёл с того страшного года.



		На что мне плацкартный билет —



		Моя ветеранская льгота?







		Не ведал, что вдруг окажусь



		В настолько заброшенной зоне.



		Не думал, что так задержусь



		На этом пустынном перроне.










«Были пророчества…»

		Были пророчества



		Добрые в дому.



		Нынче ворочаться



		Ночью одному.







		Шли с тобой рядышком



		Тропкою своей.



		Ты была ядрышком



		Нашей жизни всей.










Ожидание

		Дверная пружина



		Сжималась, насколько могла.



		Снаружи пуржила



		Глубокая снежная мгла.







		В достаточной мере



		Собой занимаясь, метель



		Барачные двери



		Сорвать собиралась с петель.







		Подобье аврала.



		Затменье средь белого дня…



		Но ты уверяла,



		Что видишь в окошко меня.










Марусенька

		Вечером летним, после дороги,



		Мыла Марусенька белые ноги.







		После заката, в тёплой запруде,



		Мыла Марусенька белые груди.







		По сторонам озираясь несмело,



		Мыла Марусенька всё, что имела.







		Не отличаясь скромностью высшей,



		Месяц сиял над соломенной крышей.










Свадьба. 1954

		Не шумел барак.



		В окнах гасла зорька.



		Лишь один дурак



		Добивался: — Горько!







		Человека два —



		Кто знаком с невестой,



		Да и то едва.



		И жених — не местный.







		Видно, впрямь одни



		На просторном свете.



		Никакой родни —



		Только гости эти







		Засчитали как



		Первую попытку.



		Им законный брак



		На живую нитку.










Разрыв


М.Л.



		Никак не ждал такого



		И не был начеку —



		Жена ушла рисково



		К его ученику.







		И вот в дыму разрыва



		Он посмотрел вокруг:



		Струился день тоскливо,



		Валилось всё из рук.







		Зато густела свита



		Приятелей теперь,



		И женщины открыто



		Входили в эту дверь.







		Привыкнуть к новой доле



		Не смог он и потом



		И говорил о доме:



		— Незащищённый дом.










Одиночество

		Приютила, сказала: живи!..



		Толковала порой о любви.







		Длинной ночью бывала близка,



		Но в глазах его тлела тоска.







		Чем и сколько его ни корми,



		Он когда-нибудь хлопнет дверьми.










Изделие из Гжели

		Изделие из Гжели —



		В постели муж с женой,



		А из гардинной щели



		Синеет свет ночной.







		И лампочка мерцает



		На их семейный быт.



		А муж в очках, читает.



		Но и жена не спит.







		Усталость друг от друга,



		От сдвоенной судьбы



		Сильнее, чем от плуга,



		А также от косьбы.







		Как эти ночи длинны!..



		А бело-синий шик



		Из подмосковной глины



		Игрушка для больших.










«Та, которая любила…»

		Та, которая любила,



		Размечталась — в прежний след



		Вновь вступить… Не тут-то было



		Через двадцать с лишним лет.







		И невольно расхотела,



		Отказалась не спеша:



		Всё другое — мысли, тело



		И особенно душа.










«Он веровал в Бога, он женщин любил…»

		Он веровал в Бога, он женщин любил,



		Не зная запрета.



		Немало накопленных жизненных сил



		Он вкладывал в это.







		Со щедростью тратил душевный запал



		Как будто с получки.



		Но руки священникам не целовал



		И женщинам ручки.










Ласки

		Она его поцеловала,



		В задумчивости обняла



		И, как не раз уже бывало,



		Легко вкруг пальца обвела.







		Но отсвет глаз не слишком добрых



		Мерцал во мраке, как Дамаск,



		И зябко было от подобных



		Немотивированных ласк.










Помада

		За окном листва с дерев



		Уступает листопаду.



		Смотрит женщина, стерев



		С губ пунцовую помаду.







		Хочет вас поцеловать



		И проделывает это.



		Задохнется — и опять,



		Не почувствовав запрета.







		Отпускает вас сама,



		Всё же чуточку жалея —



		Без багрового клейма



		На щеке или на шее.










Сцены

		— Ты слышишь? Я не виновата! —



		И утверждению вослед,



		Как если б то была граната,



		Метнула чашку на паркет.







		Потом, под сводами вокзала,



		У металлических перил,



		«Ты не кричи», — она сказала,



		Хотя он тихо говорил.










Помеха

		В глаз попала нелепая мошка,



		Совершая порханье своё.



		Может быть, зазевалась немножко,



		Но избавься теперь от неё!







		Промахнулась на самую малость



		И влетела в чужую игру.



		— Поморгайте!.. Осталась?.. — Осталась.



		— Трите к носу!.. — Я к носу и тру.







		Но упорная женщина нежно



		Уголком носового платка



		Хочет, правда пока безуспешно,



		Снять помеху с глазного белка.










Брезгливость

		Слегка глупы



		Казались девочки в ту пору —



		Средь их толпы



		Любовь к пустому разговору.







		Зато щедры



		Тогда подружки эти были —



		Как без чадры,



		Весной без лифчиков ходили.







		Реки разлив.



		Из клуба слышно звуки вальса.



		Я был брезглив —



		С кем попадя не целовался.










Одноклассники. 1942

		Она, слегка склонив лицо



		Над тонкою тетрадкою,



		Мне составляла письмецо



		С привычной лаской краткою.







		И в тот же миг, покуда мне



		Нанизывала буковки,



		Он осторожно, как во сне,



		Расстёгивал ей пуговки.







		Я часто видел их вдвоём,



		Не сразу, а впоследствии,



		В воображении моём



		Являвшихся как бедствие.










Косточки

		Из окна торча, как из скворешни,



		Ублажая собственный каприз,



		Поедала спелые черешни,



		Косточки выплёвывая вниз.







		Ей порой казалось: это вилла,



		И она блаженствовала всласть



		Да ещё к тому же норовила



		В проходящих мальчиков попасть.










Роза

		Голый и этим



		Волнующий сад.



		Что мы заметим,



		Порой невпопад?







		Юношу мучая —



		Только сорви! —



		Рдеет дремучая



		Роза любви.







		Щёлкнув щеколдой,



		Он в доме давно,



		Бледный и гордый,



		Он смотрит в окно,







		Явственно чувствуя



		Порой любой



		Это присутствие



		Рядом с собой.










Прогулка

		— Пойдёмте вдоль реки.



		Скажите, голубок,



		Вы на ногу легки?.. —



		Он отвечал: — Легок!







		Хотя спешить куда?..



		Прохладою дыша,



		Багряная вода



		Густеет не спеша.







		Тропа порой узка.



		Трава кругом в росе.



		Мы с пятки и с носка



		Промочим ноги все.







		— Четыре все ноги?.. —



		И хохота обвал.



		А по воде круги,



		Где камешек упал.










Зимние шуточки

		Шагаю в баню,



		Встречаю Ваню.



		В ответ:



		— Привет!







		Январь с морозом,



		Иван с вопросом:



		— Матрёш,



		Потрёшь?







		— Просите Нинку



		Тереть вам спинку!..



		— А ты



		В кусты?..







		Пристал, как банный,



		Благоуханный



		В свой срок



		Листок.










Невестка и свекровь

		Посуду мыла — чашку раздавила,



		За ней ещё вторую.







		— Ты что же озоруешь, как кобыла?



		— Да я не озорую.



		Тут, в вашем доме, чашки больно тонки,



		Хотела вымыть чище…







		— Да ты как экскаватор на бетонке,



		Не руки, а ручищи!..







		На что довольно вежливо, но веско,



		К лицу с приливом крови,



		Задумчиво и сдержанно невестка



		Ответствует свекрови:







		— Послушайте, вы так кричите, мама!



		В чём, собственно, причина?..



		— Ну я тебе скажу, пожалуй, прямо,



		Что я боюсь за сына…










Казанский вокзал. 1950

		Деловито, словно в бричку,



		Невзирая на смешки,



		Бабы лезли в электричку,



		На плечах держа мешки.







		Уместив свои покупки,



		Вслед за тем, не для красы,



		Задирали дружно юбки



		И садились на трусы.







		Утирали долго лица,



		Набирались новых сил —



		В час, пока их от столицы



		Душный поезд уносил.










Две японки

		Две японки, крашеных блондинки,



		А вернее, каждая из них,



		До сих пор с природой в поединке,



		Что вполне сознательно возник.







		Головы соломенного цвета



		Отливают полем золотым.



		Для чего понадобилось это,



		Ведомо, пожалуй, только им.







		В самолёте, в самой серединке,



		Странную являют новизну



		Две японки, крашеных блондинки,



		А одна ещё и в рыжизну.










Женщина, которую кто-то назвал кошкой

		Я не кошка — скорее собака!



		Привыкаю не к месту отнюдь,



		А к хозяину. Малого знака



		Мне довольно, чтоб руку лизнуть.







		Без него было б мне одиноко,



		Не прельщало б уже ничего.



		Мне достаточно только намёка,



		Чтобы встать на защиту его.










В гостях

		В густом застолье, как в чащобе,



		Сидели рядом мать и дочь,



		И он почувствовал, что обе



		Ему понравиться не прочь.







		По-разному. Лишь небольшая



		Здесь конкуренция была.



		Дочь, матери слегка мешая,



		Скорей наивностью брала.







		Он отвечал на их вопросы



		И сам выслушивал от них



		Сужденья о новинках прозы,



		В которые ещё не вник…







		Потом с ним попрощались грустно



		И в снежной вьющейся пыли



		Они, под ручку взявшись дружно,



		По белой улице пошли.










Баллада


В. Б.



		Дети выросли. Сделалось ясно:



		Им заботы отца не нужны.



		И тогда незаметно, негласно



		Он решился уйти от жены.







		Не к молоденькой и хитроватой



		Разрушительнице семей,



		А к застенчивой, не виноватой



		Однокласснице бывшей своей.







		Между ними стояли невзгоды



		И всего лишь почтовая связь…



		А ждала его в разные годы



		И лишь только теперь дождалась.










Тротуар в молодости

		Проходя по старому Арбату



		Лучшей из столиц,



		Ощущал мгновенную утрату



		Встречных женских лиц.







		Незнакомых женщин обгоняя,



		Скашивал свой взгляд:



		Непонятно, кто она такая?



		Чем я смутно взят?







		И хотя порой мы ощущали



		То, что жизнь сладка,



		Некое подобие печали



		Брезжило слегка.










2. УКЛАДКА ПАРАШЮТА





«Опять мне это мелколесье…»

		Опять мне это мелколесье,



		Снежок, струящийся в окне,



		И серенькое поднебесье



		Напоминают о войне.







		Как будто я ещё в начале



		И мне опять это дано —



		Такой пронзительной печали



		Я не испытывал давно.










«Над челом полно кудрей…»

		Над челом полно кудрей,



		Полон рот зубов.



		И к тому же соловей



		Снова про любовь.







		И подруга смотрит вслед



		Ночью из окна.



		Мне всего шестнадцать лет,



		А уже война.










Начало войны

		Когда в упор ударила беда



		И завопила дальняя дорога —



		Наверно, многим именно тогда



		Казалось, что война сильнее Бога.







		Людские судьбы сразу же она



		Перелопатила и перетасовала.



		Любимые исчезли имена



		В холодной роще вечного привала.







		И каждый догадаться не успел



		В дыму, в плену или в окопной жиже



		Кому какой предвиделся удел,



		Кому и что планировалось свыше.










Райвоенкомат

		Помню жаркий райвоенкомат



		Посреди раскинувшейся стужи.



		Разговоры, слёзы, смех и мат —



		Всё это оставлено снаружи.







		Срок настал — прощай, родимый край



		А судьба едва ли виновата,



		Что лежит дорога прямо в рай



		Через двери райвоенкомата.










Портрет

		Солдата круглая башка



		И нулевая стрижка —



		Как у восточного божка,



		Где никакого лишка.







		Ещё в черты портрета взят



		Испуганный отчасти,



		Слегка задумавшийся взгляд



		Отставшего от части.










Метель

		Бешеная метель,



		Та, что сгубить готова, —



		Фирменная модель



		Пушкина и Толстого.







		Я замерзал в полях,



		Вязнул в снегу глубоком,



		Двигаясь не в санях,



		А по-солдатски, пёхом.







		Взводных терял из глаз,



		Рушился как попало.



		И надо мной не раз



		Холмики наметало.










Укладка парашюта

		Тогда для десанта



		Ещё не придумали, нет,



		Такого дизайна,



		Как нынче: тельняшка, берет.







		Одна лишь новинка



		Была, отличавшая нас:



		Отличная финка,



		Способная радовать глаз.







		Но вот ты пощупал —



		И твёрдой осталась рука, —



		Перкалевый купол,



		Густые его вороха.







		Косишься украдкой



		На небо, где дыма следы,



		И занят укладкой



		Своей неизбежной судьбы.










Облако

		В небесный омут голубой,



		А часто в облако густое



		Проваливался с головой,



		Не так уж много в жизни стоя.







		Когда я дёргал за кольцо,



		На ощупь, словно бы спросонья,



		Как будто Кто-то мне лицо



		Прохладной протирал ладонью.







		Законы жизни таковы,



		Что я, той службе на потребу,



		Был в бездну выброшен…



		                                                А вы



		Имели отношенье к небу?










Гибель парашютиста

		Разбивается парашютист,



		И лежит его бедное тело.



		А ведь был настоящий артист



		Своего поднебесного дела.







		В чём же кроется главное зло?



		Ведь не раз выручала умелость!



		Слишком долго и скучно везло,



		Так, что даже удача приелась.







		В результате былая любовь



		Нервы заново не щекотала,



		И опасность, возникшая вновь,



		Для него уже значила мало.










В кузове. 1945

		Оставшаяся памятка:



		Мадьярский город Мор.



		Конечно, водка — палинка,



		Вино сухое — бор.







		Мы едем. Бочка в кузове,



		И наш стрелковый взвод



		Пьёт — от души, от пуза ли —



		И шланг передаёт







		Друг дружке… Сколько разного



		Потом прошло, ушло…



		Но — солнце светит ласково.



		Весна. Совсем тепло.







		Скажу последней строчкою,



		Что для иных в судьбе



		Тот тесный кузов с бочкою —



		Поминки по себе.










Натюрморт «Плащ-палатка»

		На расстеленной плащ-палатке —



		Фляжка, финка и сухари.



		Кружки, несколько в беспорядке,



		Розоватые от зари.







		Тут же спаренные иголки,



		Что с невидимой нам сосны,



		То ли срезали их осколки,



		То ли ветром занесены.










Карты.1945

		Я в сумраке синем



		Проснулся в мадьярском селе.



		Несло керосином



		От лампы на круглом столе.







		Сидят лейтенанты.



		Какое ж занятье у них?



		Игральные карты



		Уже интересней штабных.







		В коричневой пенке



		Томилось в печи молочко.



		На местные пенге[1 - Венгерская денежная единица до 1946 г.]



		Гвардейцы играли в очко.







		На грозной планете



		Настало теперь торжество.



		А денежки эти



		Не значат почти ничего.







		В селении дальнем



		Мне снились иные края.



		А был я дневальным,



		Но смена была не моя.










Ранения

		Раненая рука



		Не поднимала шашку,



		Позже наверняка



		Не удержала чашку.







		Раненая нога



		Ночью шагать хотела,



		Так как была слуга



		Вымуштрованного тела.







		Острого языка



		Позатупилось жало —



		Раненая башка



		Плохо соображала.










Старик

		Дети-внуки — по делам



		Ранним утром — знай, мол, наших!



		Он на месте, старый хлам,



		Наугад в окошко машет.







		Городской осенний свет.



		Дня пустынная громада.



		Телевизора, газет —



		Ничего ему не надо.







		Он сидит, ещё живой,



		Сердцем преданно растаяв,



		Верный пёс сторожевой,



		Ждущий к вечеру хозяев.










«Полюбила Лида инвалида…»

		Полюбила Лида инвалида,



		Но сказал на это инвалид:



		— Понимаешь, миленькая Лида,



		Не нога — душа моя болит.







		Оправляя кофточку из ситца,



		Глянула серьёзно на него:



		— Так к тебе я буду относиться,



		Чтобы не болело ничего.










Участники войны

		Давно не снятся



		                               для стрельбы ориентиры,



		И лень уже касаться этих тем.



		Не всем живым даны отдельные квартиры,



		А павшим — даже братские не всем.










Временная жизнь

		Временная жизнь —



		В печали, во мраке



		(Иногда и в семье).







		Временная жизнь —



		В землянке, в бараке.



		На войне, на земле…










Прощание с другом

		Умение общаться за столом,



		Вновь подтверждая выучку былую,



		Где рюмки не колом, а соколом,



		И жизнь ещё гудит напропалую.







		Из дома что-то вытащило нас.



		Уже в закат окрашивались дали.



		Мы думали: вернёмся через час,



		Но сил своих, увы, не рассчитали.







		Мы были только чуть навеселе,



		Когда, ладонью выбив пробку с ходу,



		Оставили бутылку на столе…



		А водка выдохлась и превратилась в воду.










Снимок

		Собственной персоной



		В двадцать с лишним лет



		Выправлял сезонный



		Проездной билет.



		Лишним фото было —



		Сунул под стекло…







		Временем побило,



		Молью посекло



		Самого. А снимок —



		Вот он, хоть куда.



		Не поблёк, не вымок



		В разные года.







		Странная страница



		Чуточку сладка.



		Вид — посторониться



		Хочется слегка.







		И другие снимки:



		Вот я с другом снят.



		У меня и Симки



		Оловянный взгляд.







		Спросим: неужели



		Из такой глуши



		Добралась доселе



		Часть моей души?..










Домашняя боль


Памяти Э. Киселёва



		После операции ноги



		Боли страшные у Киселёва.



		Господи, бедняге помоги,



		Очень уж судьба к нему сурова!







		Врач сказал: нормально пять часов



		Нам для операций на сосудах…



		Но больной, не слыша голосов,



		Спал ещё не меньше полусуток.







		А потом — как будто в бой



		На рассвете падая с откоса,



		Окунулся прямо в боль



		При откате общего наркоза.







		Впрочем, терпеливый, ничего!



		Что ему — готовиться к параду?



		И в момент спроворили его



		Из реанимации в палату.







		И — домой, где маяться начни



		Старой болью нового оттенка…



		Господи, мальчишки из Чечни



		Заселяют госпиталь Бурденко.










Господа офицеры

		Не офицерские балы



		С московской барышней фасонной,



		А та любовь из-под полы



		Официантки гарнизонной.







		Не выходной зеркальный хром



		(В кармане желтая бархотка!),



		А полевой аэродром,



		Где полушубок как находка.







		Не «вольво» около крыльца,



		Не дача зимняя с камином,



		А общежитья до конца



		Или приказ: идти по минам.







		Не золотой большой погон,



		Что носят юношей кумиры,



		А горечь службы — и вдогон



		Опять ни денег, ни квартиры.










«Поколенья, как волны прибоя…»

		Поколенья, как волны прибоя,



		Бьются в берег и сходят на нет,



		И наивно считать, что любое



		На земле оставляет свой след.










Последние известия

		Картинка новых уже времён:



		Мельканье пригородного леса



		И возвращающийся ОМОН



		Из Грозного или из Гудермеса.







		Сквозь ожидание без конца



		Перрон, где чувства никто не прячет,



		И в кадре женские два лица —



		Одно смеется, другое плачет.










Шефы в госпитале

		Халаты на многих в обтяжку,



		На ком-то и вовсе внаброс.



		Отставим овсяную кашку —



		Здесь будет важнее вопрос.







		Своей же заботой согреты,



		Высокие шефы опять



		Внесли шоколад, сигареты,



		Кассеты — попробуй не взять!







		Но есть ещё странная плоскость,



		Где все они отражены:



		Какая-то, право, неловкость



		И с той, и с другой стороны.







		И грустные мальчики эти,



		Лежащие в ряд и не в ряд,



		При каждом вручённом предмете



		Задумчиво благодарят.










Однополчане

		Пока брели тропинкой узкою,



		Прикладывались — и не раз.



		Черника нам была закускою —



		Вот пальцы синие у нас,







		А также губы… Над полянами



		Дрожало солнце в вышине.



		Нет, мы не выглядели пьяными



		Мы вспоминали о войне.







		Потом, умученные вдребезги, —



		Приняв, по правде, не одну, —



		Валялись мы в лиловом вереске



		И — забывали про войну.










«Остаётся полчаса…»

		Остаётся полчаса.



		Для судьбы не так уж мало.



		Рёв турбины. Полоса.



		Роща в залежах тумана.







		Выработали ресурс.



		Предназначены к списанью.



		Но опять легли на курс



		В раннем небе над Рязанью.










Весы

		Мягкий день. Река. Обитель.



		И, обрушив дробный гул,



		Треугольный истребитель



		Мимолётно промелькнул.







		Фантастическое лето.



		И как будто на весах —



		Колокольный звон и эта



		Погремушка в небесах.










«Ввязаться — дальше будь, что будет!..»

		Ввязаться — дальше будь, что будет!



		Втянуться в ближние бои,



		И нас отчизна не забудет,



		Коль сложим головы свои.







		Забудет — тоже, брат, не ново.



		Ведь обещания — враньё.



		Тем более, что мы иного



		Не слишком ждали от неё.










3. СТОН





Перебои

		Перебои с мукою, с крупою,



		С хлебной нормою, самой скупою.







		Перебои с любою едою.



		Перебои со светом, с водою.







		А потом что случилось с тобою?



		В бедном сердце твоём перебои.







		В слабом пульсе твоём перебивы,



		Эти пропуски и перерывы.







		Нарушение чёткого такта —



		Констатация грустного факта.










«Так в августе ночью бывает всегда!..»

		Так в августе ночью бывает всегда! —



		Пока над громадностью ели,



		Сорвавшись, внезапно сгорела звезда,



		Своё загадать не успели.







		Вот так, вероятно, и жизнь промелькнёт



		Среди золотого угара,



		Истает, как крохотный тот самолёт,



		Пропавший с экрана радара.










Больница

		Под сенью Господа и Красного Креста



		Находятся те близкие места,



		Где происходит в стонах и в тиши



		Починка тела и ремонт души.










Реанимация

		Вновь сестричка над старичком



		Наклонилась взять кровь из вены:



		— Поработаем кулачком!



		(Эти речи проникновенны.)







		Только что он томился в снах,



		А уже прошептал: — Спасибо…



		(Сине-жёлтый сплошной синяк



		Посреди локтевого сгиба.)







		Чей-то голос и чей-то стон,



		И ещё разговор за ширмой.



		И провал в тот же самый сон



		За словами: «Инфаркт обширный…»










«С бойкостью на лицах…»

		С бойкостью на лицах,



		Средь палатной суеты,



		К старикам в больницах



		 Обращаются на «ты».







		Не одни сестрички —



		Часто высший персонал:



		Общие привычки



		Каждый быстро перенял.







		Это обращенье



		И его небрежный тон —



		Жизни опрощенье,



		Прочно принятый закон.







		Так зашедший в роту



		Старослужащий солдат



		Не понизит голос ни на йоту,



		Если рядом спят.










Игрушка

		Кончилась наша пирушка



		Много быстрей, чем за год,



		Просто сломалась игрушка,



		Перекрутили завод.







		Сделалось небо с овчинку,



		А ведь казалось — герой!



		Всё-таки взяли в починку,



		Раз, а потом и второй.







		Всякие знаем примеры



		На протяжении лет,



		Но уже нет в неё веры,



		Прежней беспечности нет.










Стон

		Я проснулся от чьего-то стона



		Ночью, при отсутствии луны.



		За окном просвечивала сонно



		Полоса туманной пелены.







		Билось горячо и потрясённо



		Сердце, не привычное к слезам.



		Я проснулся от чьего-то стона…



		Боже мой, да это же я сам!










Кризис

		Услыхал голоса,



		Что для полночи громки.



		Как в Заречье леса,



		Жизнь пылала по кромке.







		И я понял, давно



		Ожидая подвоха,



		Что, как в подлом кино,



		Не поспеет подмога.







		Что за ближним углом



		Смерть дежурит, окрысясь..



		Тут настал перелом,



		Избавительный кризис.










Отделение интенсивной терапии


И. П. Караваевой



		Интенсивная терапия,



		Применённая бурно ко мне,



		Результаты дала неплохие —



		Я остался доволен вполне.







		Долгих капельниц нудное бремя,



		Процедур бесконечный разгул,



		Кровь из вены в рассветное время,



		Когда, может быть, только заснул.







		Были, к счастью, сомнения редки.



		Я валялся, небрит, некрасив.



		Мне бессчётно совали таблетки,



		Я глотал их, — что в них, не спросив.







		Так! Но вместо рыданий у морга,



		Что доносятся без выходных,



		Выраженье любви и восторга



		На измученных лицах родных.










«Испугался сердечного приступа…»

		Испугался сердечного приступа,



		Разбудившего ночью опять,



		Как боятся судебного пристава,



		Что способен и жизнь описать.










«Реанимационная сестрица…»

		Реанимационная сестрица,



		Видавшая немало на веку,



		Мне подавала утречком умыться,



		Что я и делал, лёжа на боку.







		Качались ветви в небесах бездонных.



		Я увлажнял водою бельецо



		И непривычно чувствовал в ладонях



		Небритое костлявое лицо.










«Голый, укутанный простынёй…»

		Голый, укутанный простынёй,



		Словно патриций,



		По коридору я ехал — больной



		И бледнолицый.







		Впрочем, не ехал; вернее — везли



		В кресле-каталке.



		Мысли ж мои пребывали вдали,



		Шатки и валки.







		Я здесь теперь уже абориген,



		Влипнувший сдуру.



		— Зоя, куда ты меня: на рентген?



		На процедуру?







		Я пребываю почти в полусне,



		Я — как патриций,



		Едущий в белой своей простыне,



		Но без амбиций.










«Не застрахованы — все…»

		Не застрахованы — все:



		Ни от рассвета в росе,



		Где рожь ленива;



		Ни от любовных утех,



		Ни от провала в Физтех,



		Ни от призыва.







		Но ни с того ни с сего



		Сердце уже ничего



		Вновь не боится.



		Не зарекаемся мы



		Ни от тюрьмы и сумы,



		Ни от больницы.










«В стёклах отражена…»

		В стёклах отражена,



		Прежняя жизнь двоится.



		Длинная тишина



		Дома после больницы.







		Схлынул недавний зной.



		Что-то душа забыла.



		Кажется, не со мной



		Всё, что случилось, было.







		Как далеко уже



		Меркнущие зарницы…



		Как хорошо душе



		Дома после больницы.










4. СТАРЫЙ ПОЭТ





Покой

		Помимо усталости



		Есть также у старости



		Над хмурой рекой



		Возникший покой.







		Для каждого омута



		Не сыщется опыта —



		Любая беда



		Внезапна всегда.







		Но всё ещё ползаю



		(Хотелось бы с пользою)



		По этой тропе



		И в этой толпе.










Общее развитие

		А читать я начал рано:



		Бегло лет в пять.



		Поначалу было странно



		Буквы низать.







		А курить? В тринадцать вроде.



		До дурноты!..



		Женщин знал, что по природе



		С жизнью на «ты».







		Вот такая мастерица



		Увела в темь.



		…Научился материться



		Только лет в семь.










Возраст

		Будто явился с повинной.



		Спросят: — А сколько вам лет?



		— Семьдесят пять с половиной,



		Следует точный ответ.







		Что там считать по старинке! —



		В небе иные огни:



		В дело пошли половинки,



		Месяцы даже и дни.








    

17.06.2001





Старость

		Он мёрзнет и на солнцепёке



		(Попробуй столько проживи!),



		Однако медленные токи



		Тихонько тикают в крови.







		Он наблюдателен. Но дети



		В упор не видят старика —



		Как будто нет его на свете,



		А лишь деревья и река.







		Пусть жизнь его не замечает



		Средь отличительных примет.



		Сие отнюдь не означает,



		Что впрямь его на свете нет.










Спешащие

		Так торопились, что перебегали



		На остановках в следующий вагон



		И пассажиров некоторых пугали,



		Когда производили этот гон.







		На эскалатор — первыми! Скорее!



		И вылетели пробкой из метро.



		А наверху по мёрзнущей аллее



		Уже снежком задумчиво мело.







		Послушайте, куда вы так спешите?



		На свадьбу друга или на свою?



		К процентам в банке? К докторской защите?..



		И почему на месте я стою?










Старый поэт

		Блаженствуя, поскольку жив,



		А оппоненты жалки,



		Сидит он, руки положив



		На набалдашник палки.







		Благоразумье и протест



		Одновременно выбрав,



		Сидит он — сам себе подтекст



		И сам себе эпиграф.










Титульный лист

		На титульном листе



		Сам автор в высоте,



		Как будто на кресте.







		Чуть ниже в свой черёд



		Название идёт,



		Похожее на код.







		Ну а внизу клеймо,



		Как на глазу бельмо, —



		Издательство само.







		Год выпуска при сём



		Напомнит обо всём,



		Что мы в себе несём.










Первое полное издание «Мастера и Маргариты»

		Как жадно вместе кинулись читать! —



		Всего минута минула едва ли,



		А проглотить страниц успели пять



		И книгу друг у друга вырывали.







		Тут телефон ударил в свой черёд,



		И к аппарату попросили мужа.



		Жена ушла тем временем вперёд,



		Он только ахнул, это обнаружа.







		Что делать? Хоть страницы вырывай!



		Нет, книгу вы, конечно, не порвёте.



		(А за окном полуночный трамвай



		Позванивал на дальнем повороте.)







		Муж уступил законные права



		И отступил, но до утра цепляла



		Пустая мысль, что нужно было два



		Иметь на всякий случай экземпляра.










Воспоминание о Казимире Малевиче

		Я жил в Немчиновке, когда там жил Малевич.



		К нему туда Харджиев приезжал.



		Когда ты за кого-нибудь болеешь,



		Тебя знобит, тебя кидает в жар.







		Но дело вовсе даже и не в этом.



		Струился за оградой дачный дым.



		Мне было семь. Малевич был неведом



		Как мне, так и родителям моим.







		Ни чёрного, ни красного квадрата,



		Естественно, не знали мы тогда.



		Но почему душа сегодня рада,



		Что жил с ним рядом в детские года?







		Я помню пруд и лодку голубую.



		Мальчишки часто наперегонки,



		Нырнув с мостков, усердно плыли к бую



		(Там были настоящие буйки).







		А Лидия Василиевна Чага



		(Жена Харджиева) значительно поздней



		Зверушек двух, в знак дружеского шага,



		Для внучки изготовила моей.










Чичиков и Бонапарт

		Чичиков похож на Бонапарта —



		Тоже с дерзкой думой на челе.



		Русская раскатанная карта



		Перед тем и этим на столе.







		Впрочем, не какая-то двухверстка,



		А простор, где каждый — словно гость…



		Деревушек встреченная горстка —



		Будто фишек брошенная горсть.







		И лицом, пожалуй, и фигурой



		Оба схожи, часто невпопад.



		А в двойной усмешке этой хмурой,



		Может быть, Калягин виноват.










На Луне


«На Луне мужики топорами секутся».

    

(Народное наблюдение)





		В невероятной вышине



		Над спящими дворами



		Два человека на Луне



		Секутся топорами.







		Блеснёт у каждого топор



		В наплывах лунной пыли,



		И непонятно до сих пор —



		Чего не поделили.







		Но вам видна наверняка



		Луна в оконной раме,



		Где два туманных мужика



		Секутся топорами.







		Два — изнемогшие от ран,



		Всегда — зимой и летом…



		Горит насыщенный экран



		Чужим, заёмным светом.










Выражение лица

		Выражение лица —



		То одно, а то другое.



		Но читается с листа



		Человеческое горе.







		Стоит выйти на Кольцо



		Или в памяти порыться



		Вытянутое лицо…



		Перевернутые лица…










Наш «Титаник»

		Наш «Титаник» — «Адмирал Нахимов».



		Что сказать? Сдаюсь.



		Помнишь, как, причал слезами вымыв,



		Плакал весь Союз?







		Как трясло почтамт Новороссийска



		И как был рисков



		Стон висящих рядом или близко



		Тех ночных звонков?..










Место трагедии

		Нелепость его конца



		Мы вспомним, идя сторонкой, —



		Отчаянного пловца,



		Затянутого воронкой.







		Лишь брошенный вниз венок, —



		Ах, вы это так поймёте! —



		Печален и одинок,



		Всплывает в водовороте.










Катаклизмы

		Снова уши



		Заложило в эти дни.



		Станет хуже —



		Чаще воздуху глотни.







		В этом вихре



		Слёзы выбило из глаз.



		Ты их вытри —



		Ведь они не напоказ.










Террор

		Всем известно с давнишних пор:



		Если власть начала террор,



		Непременно коснётся это



		Замечательного поэта.







		Ни за что не вернут семье



		Обезглавленного Шенье



		И расстрелянного Гумилёва…



		Лишь с годами вернут их слово.










«Пристрастие к трагедиям и драмам…»

		Пристрастие к трагедиям и драмам —



		Привычная публичная судьба,



		Когда по всем каналам и программам



		Звучат повторно взрывы и стрельба.







		Не следует из нового теракта,



		Из чьей-то ужасающей беды



		Устраивать подобие театра,



		Рассматривать кровавые следы.










«На закате взглянуть за окно…»

		На закате взглянуть за окно,



		Приобщась к уходящему мигу,



		И, обратно идя, заодно



		Взять из шкафа старинную книгу.







		Сдуть с неё в золотой этот час



		Слой едва накопившейся пыли



		И задумчиво молвить о нас:



		— Боже мой, как давно они жили!..










Движение осени

		Уже сжимает сердце золотая



		Вторая половина сентября,



		Чеканная, а может быть, литая,



		Своей печальной прелестью даря.







		Ещё есть время до переворота,



		Октябрьский не предвидится разбой,



		Но начала осенняя природа



		Разбрасываться жёлтою листвой.







		…Потом я шёл знакомыми местами,



		Где липы, смутно помня о былом,



		Обрушивались целыми пластами,



		Задетые нечаянным крылом.










Воспоминание о даче

		Накрыли на стол для пинг-понга



		За домом в вечернем саду.



		Колбаску нарезали тонко,



		Ещё притащили еду.







		Какие роскошные яства! —



		Консервы, картошка и лук.



		(В преддверье возможного пьянства



		Озноб, потирание рук.)







		А зелень пахучая, с грядки



		Едва поступила она,



		С гостями приезжими в прятки



		Сыграла, почти не видна.







		В окрестных таинственных рощах



		Совсем уже стало темно…



		И брали стаканы на ощупь,



		И пили сухое вино.










Возле церкви

		Возле церкви жмётся нищий люд.



		В чём, скажи, причина их стоянья?



		Всё так просто: эти люди ждут



		Подаянья после покаянья.










"Привычно предусмотренный размах…"

		Привычно предусмотренный размах,



		Печально соблюдённый по старинке:



		Пока все были на похоронах,



		Три женщины готовили поминки.







		Салат строгали, жарили блины



		(Телячий студень загодя варили)



		И, за собой не чувствуя вины,



		О чём-то постороннем говорили.










"Уже молодым…"

		Уже молодым



		Знал Божие слово.



		Он не был святым —



		Был в свите святого.







		Не граф и не князь,



		Лишь небу обещан,



		Он жил, сторонясь



		Монахов и женщин.







		Всходя на порог,



		Вступая в обитель,



		Он был одинок —



		Почти как Учитель.










"Часто в осень холодную эту…"

		Часто в осень холодную эту,



		Стоя дома один у окна,



		Я куда-то всё еду и еду —



		Тени мечутся вдоль полотна.







		За окном штормовая погодка,



		И над полем распластанных трав



		Тучи низкие движутся ходко,



		Будто встречный товарный состав.










Пристань

		Какие места! —



		Простор серебристый,



		И явно пуста



		Дощатая пристань.







		А наш теплоход



		Со сдержанной мощью



		К ней плавно идёт



		Архангельской ночью.







		Безлюдье… Зато



		Куда торопиться? —



		Не сходит никто,



		Никто не садится.










Расстояния

		Маяк помаргивает близкий —



		Вот-вот дотянется рука.



		Японский берег и английский,



		И каждый — у материка.







		Отчётливое уложенье



		О правилах и о правах.



		Левостороннее движенье



		На тех и этих островах.







		А что далёко друг от друга —



		Им это, кстати, всё равно:



		Земли единая округа



		Объединила их давно.










Парижская парковка


В. Сидоровой



		В Париже парковка



		Такая, что сухость во рту, —



		Почти как швартовка



		В ночном океанском порту.







		Пристроить машину,



		Кого-то чувствительно зля, —



		Как втиснуть махину



		Прошедшего мир корабля.







		Мы, вправду, не боги,



		Но всё-таки верим в успех…



		В конечном итоге



		Находится место для всех.










Кладбище

		Близилось новое лето,



		Тихой погода была.



		Русское кладбище это



		В Сент-Женевьев-де-Буа.







		Чётко наставлена лупа:



		Чья здесь беда и вина?



		(Общеизвестные глупо



		Перечислять имена.)







		Собраны к высшему крову,



		К скромному, впрочем, одру, —



		Ясно, что не поздорову,



		Точно, что не подобру.










Батумский балкон

		Восемь женщин на длинном балконе,



		Словно ласточки на проводах,



		Снизу видятся как на ладони,



		С розовеющим небом в ладах.







		Кто б там ни был: жена ли, невеста



		Или чья-то суровая мать —



		Ни одна ещё с этого места



		Не желает пока улетать.







		Часть какой-то извечной приметы,



		Векового заката деталь —



		Неподвижные их силуэты



		Дополняют бездонную даль.










Воспоминание

		Стемнело давно,



		И скоро за ужин мы сядем.



		Мне видно в окно



		Старушечку с дочкой и зятем.







		Бредёт, не ворча.



		А сердце болит втихомолку,



		Но нету врача



		В посёлке и в жалобах толку.







		Мне видно в окно,



		Как их силуэты понуры.



		Наверно, в кино



		На станцию выбрались сдуру.







		И вновь, погодя,



		Лишь оцепенение скину,



		Сквозь сетку дождя



		Я вижу сутулую спину.










Памяти отдыхающих

		Насилуя мотор,



		Не слишком в жизни петря,



		Среди холодных гор



		Вы лезли на Ай-Петри.







		Внизу, по лону вод,



		В своей безмерной лени



		Полз белый теплоход



		В ужасном отдаленье.







		Закат почти потух,



		И тень легла долиной.



		Угадывал пастух



		Мотора гуд шмелиный.







		Ложились вновь и вновь



		Закрученные петли.



		Водитель хмурил бровь.



		Вы лезли на Ай-Петри.







		Не знали, в ресторан



		Мечтая закатиться,



		Чем вам за этот план



		Придётся расплатиться!










Следствие

		Под этим небом пустым,



		Под этой хмурою высью



		Травмы получены им,



		Не совместимые с жизнью.







		Снимки дорожной беды —



		Рядом с незыблемой рожью,



		С белой полоской воды,



		Тоже не тронутой дрожью.










Щель

		Ещё горя во весь накал,



		В окне кого-то видя справа,



		Как он бежал, как он махал,



		Не отставая от состава!







		И жутко помнится досель,



		Как в устремленье упоённом



		Он поскользнулся в эту щель —



		Между платформой и вагоном.










Посетительница

		Женщина, которую я жду,



		Оказала милость:



		Против наших окон на виду



		Всё же появилась.







		Вытащила с адресом листок,



		Память чуть попестав,



		А сама пошла наискосок,



		Вдоль других подъездов.







		И пропал бесследно вдалеке



		Маленький листочек,



		Как порой трепещущий в руке



		Беленький платочек.










Летний день

		Нет ещё спада



		Летнего дня.



		Ленится стадо.



		Небо без дна.







		После полудня



		Явно смелей



		Слышится лютня



		Ос и шмелей.







		Сколько усилий,



		Чтоб пересечь



		День этот синий,



		Скинутый с плеч!










Леса

		Стволы, прошедшие отбор



		В боях растительной природы.



		Березник, ельник или бор —



		Вполне отдельные народы.







		Осины или же дубы



		Знать не желают друг о друге.



		И там, и там свои грибы



		В давно очерченной округе.







		Но смешанный российский лес,



		Одетый в утреннюю дымку! —



		Здесь тоже розный интерес,



		Однако многие в обнимку.










Над оврагом

		Вроде срок уже истёк



		Соловьям, но только лягу:



		Тёх, тёх, тёх. Тёх, тёх. Тёх, тёх



		Раздаётся по оврагу.







		И внезапно полный звук —



		Словно чья-нибудь проказа, —



		Регулятор этот вдруг



		Повернули до отказа.







		Если б звук перевести



		В свет, упавший на перила,



		Эти крыши и кусты



		Вмиг бы вспышкой озарило.










Время пришло

		В нашем посёлке



		Возле прудов



		Время засолки



		Летних плодов.







		Время закатки



		Лета в стекло.



		Нет здесь загадки



		Время пришло.







		В бликах веранды



		Разных годов



		Сохнут гирлянды



		Белых грибов.










Перед зимой

		Ещё не затопили.



		Слегка знобит порой.



		Тончайшей книжной пыли



		Лежит на полках слой.







		Дрожит снаружи прутик.



		Вдали желтеет склон.



		И этот бедный прудик



		Пока не застеклён.







		Ворона спит, насупясь.



		Звук слышен за версту.



		Отчётливая сухость



		В природе и во рту.










"Три дня над крышей нет дымка…"

		Три дня над крышей нет дымка,



		И, согласитесь, это значит,



		Что там, внутри, наверняка



		Иной отсчёт событьям начат.







		Наступит вечер, но одно



		Окно останется при этом



		Пустым, где мрачно и черно —



		А ведь светилось ровным светом.







		Придёт ноябрь и в аккурат



		Припорошит снежком поленья,



		А пыль покроет аппарат



		Для измерения давленья.










Освещение

		Когда все спят в бараке



		И трудно видят сны,



		Вдруг так светло во мраке



		От вылезшей луны.







		Когда, забыв про лето,



		Январь встречаем мы,



		Темно в глазах от света



		Сверкающей зимы.










Январское утро

		Белые крыши квартала



		С небом слились вдалеке.



		Электробритва шептала



		Что-то надменной щеке.







		Запахом одеколона



		Следом ударило в нос.



		Ветер со снежного склона



		Свежесть морозную внёс.







		Жесткость крахмальной сорочки.



		День, наступивший всерьёз.



		А вдоль дороги сорочьи



		Рощи летящих берёз.










Осенняя прогулка

		Солнцу бледному помеха —



		Тучи движутся гурьбой.



		В них внезапная прореха



		И кусочек голубой.







		Но недолго эту милость



		Кто-то в небе нам берёг.



		Всё опять уже закрылось,



		Как на станции ларёк.







		За оврагом ради смеха



		Крикнул некто: — О-го-го!



		И отчётливое эхо



		Вторит голосу его…










Кровельщики

		Кровельщики на соседней крыше —



		Аккурат, не ниже и не выше,



		А напротив моего окна —



		Тарахтят с утра и до темна.







		Дождь готов проверить их работу,



		А они — к такому повороту.



		Близкий гром разносится: ба-бах! —



		А они, как прежде, без рубах.







		Солнце вновь сияет честь по чести.



		А они гремят по мокрой жести



		У окрестных окон на виду —



		Будто в ослепительном пруду.










Уличная съёмка

		Три женщины, стоящих рядом.



		И, видя только их одних,



		Любитель с фотоаппаратом,



		Согнувшись, пятится от них.







		Я подождал — он всё не щёлкал.



		Я так минуту проторчал,



		Но только двинулся с кошёлкой,



		Как он мне что-то пробурчал.







		Мне спорить было неохота,



		Но я ответил на ходу,



		Что самым ценным будет фото,



		Где в кадр я тоже попаду.










Альбом с фотографиями

		Лет явно больше ста



		Семейному альбому.



		Который неспроста



		Даст сто очков любому.







		Ответит на вопрос



		Прелестная старушка



		(Серебряных волос



		Просвечивает стружка):







		«Вот бабушка моя



		И дед времен Цусимы.



		(А стаи воронья



		Уже невыносимы.)







		Вот Николай II



		И перед ним кадеты.



		Вот Ленин с детворой —



		Как скверно все одеты!







		Вот мама-медсестра.



		Вот барышни-курсистки.



		А это я с утра



		В Нарпите ем сосиски.







		Растила косу — блажь!



		Вот я в войну за Камой…



		А это папа наш,



		Оставивший нас с мамой».










Баллада о химическом карандаше

		Химический карандаш



		По-школьному фиолетов,



		И вы не входите в раж —



		Он вовсе не для портретов.







		Десяток забавных рож,



		Набросанных шутки ради,



		Потом уже не сотрёшь



		В несчастной своей тетради.







		Но в силу каких идей



		Он нам бесконечно близок?



		Для длинных очередей



		Короткий его огрызок.







		Любому понятный шифр,



		Усвоенная привычка:



		Двузначных, трехзначных цифр



		Суровая перекличка.







		А ну, поскорей покажь



		Лиловую эту мету…



		Химический карандаш,



		Сегодня таких уж нету.







		Лишь где-то в былом дыму,



		В стихающем перезвоне —



		Протянутые к нему



		Доверчивые ладони.







		…От прошлого вдалеке,



		С рассветным проснусь трамваем.



		Знак памятный на руке



		По-прежнему несмываем.










Коллизия

		Меня не только что не били —



		Мне выдавалась нежность вся.



		Меня родители любили,



		Друг друга не перенося.







		А я, влача свои салазки,



		Мечтал в те ранние года



		Заметить что-то вроде ласки



		Промежду ними иногда.







		Какая боль, какая жалость!..



		Когда же был я на войне,



		Их жизнь совместная держалась



		Ещё заметнее на мне.







		Вот так и жили только мною…



		И это как ни назови —



		Я стал невольною виною



		Им не явившейся любви.










Чудак

		Эту тему не тронь! —



		Отдаваясь порыву,



		Невзирая на бронь,



		Он ушёл по призыву.







		Принят общей войной,



		Не надеясь на чудо,



		Он с медалькой одной



		Воротился оттуда.







		Был он всё-таки смел,



		А скорее находчив



		И жениться сумел,



		Института не кончив.










А. Коваленков на семинаре

		Это не лишено интереса —



		Коваленков всю жизнь говорил:



		Пионэры, Корэя, Одэсса, —



		А других за любое корил.







		Разговор был у мэтра короток.



		Вижу — с чьей-то расправясь строкой,



		Как он, пальцами сжав подбородок,



		Улыбается жесткой щекой.










Слон


A.M.



		Мне джунгли видятся во сне.



		Я слышу треск прибрежных галек.



		Об удивительном слоне



		Мне рассказал художник Алик.







		Голубоглазый белый слон



		Из золотого Таиланда,



		Известный там как эталон



		Невероятного таланта.







		Он кисти брал и рисовал —



		Сквозила в этом полушалость.



		Авторитетом рисковал,



		Но превосходно получалось.







		Недурно шли его дела.



		Агенты составляли смету…



		Абстрактной живопись была,



		Но замечательной по цвету.










Комбинаторы

		Комбинаторы былые —



		Чичиков или Остап —



		У читающей России



		Остаются на устах.







		Им любовь и восхищенье



		Выпадают в наши дни



		Не за хитрые хищенья —



		Просто нравятся они.







		А сегодняшние силы



		В гуще схваток деловых



		Так бесцветны и унылы,



		Что никто не вспомнит их.










Премия

		Он работает на раздаче,



		Объясняет, как трудно: «Уф-ф!..»



		Но вершина его задачи —



		Самому испытать триумф.







		Милый дока по части купли



		И продажи — он вам знаком,



		Сам недавно ещё у кухни



		Ошивавшийся с котелком.










Мимоездом

		Придорожный «ТРАКТИРЪ» —



		На конце с твёрдым знаком.



		Современный сортир



		Обживают со смаком.







		А за стойкой одна —



		Соблазнительный кадр.



		То ли служит она,



		То ли эксплуататор?







		Отзывается мне



		Благосклонно и чинно.



		(Эдуарда Мане



		Есть такая картина.)







		Попросили пивка —



		Не обидит отказом



		Даже тех, кто слегка,



		Извините, под газом.







		Друг твердит: — Посиди!



		Право, что за капризность?..



		Но — «Трактиръ» позади.



		Средний класс… Малый бизнес…










Нижний Ломов


Под говор пьяных мужичков.

    

Лермонтов





		Ехали мимо холмов



		И по равнине.



		Именно Нижний Ломов



		Помню поныне.







		Чем этот Нижний Ломов



		Лёг на скрижали?



		Тем, что у тихих домов



		Нам угрожали.







		Воспоминаний улов:



		Вижу колонку



		И у кого-то из лбов



		В пасти коронку.







		Дать бы, считаю теперь,



		Малому разик…



		Но ничего, без потерь



		Влезли в уазик.







		И мимо мирных дымов —



		Дальше, в Тарханы,



		Слыша, как Нижний Ломов



		Сдвинул стаканы.










Волк

		Волк, машущий хвостом,



		Замечу, знали чтобы, —



		Даёт сигнал, притом



		Агрессии и злобы.







		На яростный разбой



		Нацеленные знаки,



		В отличье от любой



		Виляющей собаки.







		Добавлю, что его



		Коварное полено —



		Причина, отчего



		Не ждёт его арена.










1934-й

		А время шло всё круче в горку,



		В коротких снах и наяву.



		Героев первую семёрку



		И нынче с ходу назову.







		А Отто Юльевича Шмидта



		Арктическая борода



		Была не меньше знаменита



		И почитаема тогда,







		Чем та раскуренная трубка



		Или Будённого усы.



		…Уже секла по стёклам крупка



		Началом страшной полосы.










Лампа

		Давнего лета примета —



		Лампа над дачным столом.



		Резкий, при помощи света,



		Мрака холодного взлом.







		Движутся листьев узоры,



		Бьются в стекло мотыльки.



		Взрослые те разговоры



		Как от меня далеки!







		Детского сердца услада —



		Свет в золотой кожуре.



		В гуще вечернего сада



		Лампа на длинном шнуре.










След

		Был уничтожен Мандельштам…



		Васильев Павел…



		Однако всяк, пропавший там,



		Свой след оставил.







		Остались книгами одни,



		А те — листвою.



		Ещё страданьями родни,



		Слезой живою.







		С этапа брошенным письмом,



		Безвестной зоной.



		Стандартной справкою потом,



		Вполне казённой.







		Тем, что костёр горел, дымя,



		И час их пробил.



		Иль просто снимками двумя:



		Анфас и в профиль.










Слуцкий

		Слуцкий не пропускал премьер,



		Выставок, новых книг.



		Слуцкого ставили всем в пример —



		Лучший был выпускник.







		Слуцкий со всеми был знаком,



		Знал, говорить о чём.



		Ежели кто-то был замком,



		Слуцкий — всегда ключом.







		Кое-что ставят ему в вину,



		Но в иной полосе



		Слуцкий не пропустил войну —



		Впрочем, почти как все.







		Не было денег порой на обед



		И ни малейших благ.



		(Из роковых всенародных бед



		Лишь пропустил ГУЛАГ.)







		Как на добро был нацелен он,



		Так он и строил стих.



		Не пропустил ничьих похорон



		(В том числе и своих).







		Он топора не держал в руках,



		Но уж свою судьбу



		Слуцкий рубил упоённо — как



		Плотник рубит избу.










"Себя не чувствую стариком…"

		Себя не чувствую стариком,



		Что, согласитесь, довольно странно.



		Займусь каким-нибудь пустяком,



		И, между прочим, опять без плана.







		Мне нравится, как звенит трамвай,



		Мне по сердцу, как звонит церквушка,



		Как свежий режется каравай



		И как побулькивает чекушка.







		Себя не чувствую стариком,



		И вдруг в обыденном этом гаме



		На миг продует, как сквозняком,



		Жестоко прожитыми годами.










Начало дружбы

		В окне алела даль.



		Мы выпили навскидку,



		Тем отдавая дань



		Пиратскому напитку.







		Какая благодать! —



		Одно и то же имя,



		Мог что-то загадать



		Я, стоя между ними.







		Закат был как аврал



		Менявшихся полотен…



		Бернес ещё играл.



		Галлай ещё пилотил.










Письмо из Котласа


Б.Б.



		Не про туннель и свет в конце туннеля,



		А друг подробность сообщил одну,



		Что вновь мороз, и вот уже неделя,



		Как ходят все по льду через Двину.










Времена года

		Шуршащие колосья.



		Тропа, ведущая к реке.



		Скрипящие полозья



		Через полгода вдалеке.







		Сквозных ветвей узоры



		По утреннему потолку.



		Скупые разговоры



		По утреннему холодку.










"Говорят, что за прожитый век…"

		Говорят, что за прожитый век



		Изменился характер погоды:



		Выпадает неправильно снег,



		И не так разливаются воды.







		Но меняется что-то всегда:



		Догорает заката полоска,



		Возникает на небе звезда,



		И ломается голос подростка.










Кража

		Могут запросто влезть из сада,



		Как случилось в давнишний год.



		То-то будет свербить досада,



		Если рукопись пропадёт.







		Но иная сегодня кража:



		В дом втащили через окно



		Вечереющего пейзажа



		Непросохшее полотно.










С японского

		Посредине восьмого десятка



		Вдруг у ног розоватый вьюнок.



		Жить, поверьте, по-прежнему сладко —



		Если не был бы так одинок.










Неузнавание

		Не вспомню враз



		Сквозь временные расстоянья



		Ни глаз, ни фраз —



		И угадать не в состоянье.







		— Не узнаёшь? —



		И вздрагивают губы эти,



		Почуя ложь



		В моём уклончивом ответе.







		Ну что ж, ну что ж,



		Ведь жизнь, по сути, на излёте…



		— Не узнаёшь? —



		И помолчав: — Не узнаёте?










"Грязи на кедах — по пуду…"

		Грязи на кедах — по пуду.



		Поле на том берегу.



		Долго ли здесь я пробуду,



		Точно сказать не могу.







		Ветер гуляет безбожно.



		Меркнет над крышами свет.



		Радости будут? Возможно.



		Счастье? Я думаю, нет.










Воспоминание о разъезде

		Узкоколейка-одноколейка.



		Неяркий день. Тополей аллейка.



		Две чахлых грядки. Пустая лейка.







		Тот паровозик смешной — «кукушка».



		Берёзы брезжущая макушка



		Да отплывающая опушка.







		Флажок. Летящая косо галка.



		Лоскут линялого полушалка.



		…Но и себя почему-то жалко.










ФРАГМЕНТ ИЗ ПРЕЖНИХ КНИГ





1





В послевоенный первый год…




		Кругом низины и высотки



		Полей знакомых и родных.



		Чтобы вскопать четыре сотки,



		Уйдёт четыре выходных.







		Там, за деревнею покатой,



		Поля напитаны водой.



		И он идёт себе с лопатой,



		Интеллигентный и седой.







		И он шагает от платформы



		В пальто, поношенном слегка…



		Ещё до денежной реформы



		Трудна дорога, далека.







		Отмена карточек не скоро,



		О ней не слышно ничего.



		Ещё вскопать придётся горы



		Лопатке старенькой его.







		И он копает, мучась жаждой,



		Картошку режет на куски



		С таким расчётом, чтобы в каждом



		Цвели зелёные глазки.







		Ещё старания немножко —



		Засажен будет огород.



		И вот поднимется картошка,



		И зацветёт, и зацветёт.







		И набежит июньский ветер



		И зашумит среди кустов.



		И никогда ещё на свете



		Красивей не было цветов.







		…И деревенские ребята



		Глядят, шагая стороной,



		Как он стоит, держа лопату,



		Перед корявой целиной.







		Стоит серьёзный, работящий,



		В пальто, поношенном слегка,



		И с дужкой вешалки, торчащей



		Из-за его воротника.








    

1953





Ранний час

		Туманы тают. Сырость лёгкая,



		И, ёжась, вздрагивает сад.



		Росинки падают неловкие.



		Заборы влажные блестят.







		Ещё лежит на травах изморось,



		Не шелохнётся речки гладь.



		И вся природа словно выспалась



		И только ленится вставать.








    

1954





Чистка картофеля

		— Что там, в роте, спятили?



		Ведь пусты котлы.



		Сколько всех вас?



		— Пятеро!



		Но зато орлы!..







		Каждый по традиции



		С собственным ножом.



		В круг спешим садиться мы,



		Время бережём.







		Мой товарищ заспанный,



		Молодой, как я,



		И постарше — пасмурный:



		У того — семья.







		И из заключения



		Парень хоть куда,



		Бросивший учение



		В прошлые года.







		И мобилизованный



		Прямо из Москвы —



		Сильно образованный, —



		С ним мы все на «вы».







		В позе, чуть расслабленной,



		Мы сидим кружком



		Перед тем, поставленным



		На попа



		                     мешком.







		Женское занятие



		Не коробит нас.



		Смешаны понятия,



		Важен лишь приказ.







		Не сказали б сроду мы,



		Что вот здесь — война…



		Как дорога до дому,



		Ночь длинным-длинна.







		Разговоры разные



		Можно говорить,



		Вымыть руки грязные,



		Да и закурить.







		Песня плавно катится



		Медленной рекой.



		Я до службы, кажется,



		И не знал такой.







		Неспокойно в городе.



		И под стук копыт,



		Утомлён и голоден,



		Батальон храпит.







		Канонада дальняя.



		Ночь течёт, свежа.



		Кожура спиральная



		Падает с ножа.








    

1956





"По горным кряжам, вырубкам и долам…"

		По горным кряжам, вырубкам и долам,



		На краткий миг склоняясь над ручьём,



		Шагал я с неудобным и тяжёлым



		Противотанковым ружьём.







		В ночи ориентируясь по звёздам,



		Пуская ввысь махорочный дымок,



		Привык себя считать я очень взрослым, —



		Иначе б это выдержать не смог.







		Я спал, постелью хвойною исколот,



		Горело натружённое плечо…



		Лишь в тридцать лет я понял, что я молод,



		Что сорок — тоже молодость ещё.








    

1956





"Я вздрогнул: одноногий паренёк…"

		Я вздрогнул: одноногий паренёк



		Стоял внизу — уверенный и ловкий,



		На валенке единственном — конёк,



		Прикрученный растрёпанной верёвкой.







		В нелепом положении своём



		Он выглядел таким невозмутимым.



		Свободно оттолкнулся костылём



		И покатил, повитый снежным дымом.







		Вот он уже мелькает вдалеке,



		Вот снова приближается, как веха,



		Летящий на единственном коньке,



		Сын нашего отчаянного века.







		И он, и все товарищи его,



		Скользящие навстречу или следом,



		Привыкли и не видят ничего



		Геройского, особенного в этом.







		Звенит конёк, потом костыль стучит



		И, как весло, мелькает над рекою.



		Я проходил. Я тоже сделал вид,



		Что каждый день встречается такое.










Жасмин

		Укрывшийся шинелью длинной,



		На девятнадцатом году,



		Я задыхался от жасмина



		В глухом разросшемся саду.







		Навис над нами пышной тучей



		И небо звёздное затмил



		Ошеломляюще-пахучий,



		Забытый армией жасмин.







		Несовместимыми казались



		Фигуры тёмные солдат



		И эта лопнувшая завязь,



		Собой заполнившая сад.







		И на заросшем белом склоне,



		В обозе, где-то не вдали,



		Тонули средь жасмина кони,



		Чихая, гривами трясли.







		Земли разбуженная сила



		В который раз цвела опять,



		Но только некому нам было



		В ту ночь жасмину наломать.







		Над полусонным нашим строем



		Потом кружились лепестки,



		Они ложились ровным слоем



		В стволы орудий, в котелки.







		Плыл надо мной жасмина ворох,



		И я жасмином весь пропах.



		Он был сильней, чем дымный порох,



		Чем пот солдатский и табак…








    

1958





Демобилизованный

		Не успевший загореть,



		Белотелый, без рубахи,



		Во дворе колол он плахи —



		Любо-дорого смотреть.







		Он работал в летний зной



		У дощатого сарая,



		Пот обильный утирая



		Локтя тыльной стороной.







		— Веселей давай ходи! —



		Подавал он зычный голос.



		(Рос дремучий рыжий волос



		На плечах и на груди.)







		Он поглядывал кругом,



		Он колол легко, без спешки



		И отпихивал полешки



		Элегантным сапогом.







		Он колол бы дотемна:



		В нём, бурля, гуляла сила.



		И дрова в сарай носила,



		Как во сне, его жена.








    

1960





Певец


А. Аграновскому



		Когда с настойчивостью старой



		Мела за окнами пурга,



		Он, взяв соседскую гитару,



		Садился — на ногу нога.







		Откашливаясь то и дело,



		Он о солдатской пел судьбе,



		Задумчиво и неумело



		Аккомпанируя себе.







		Он пел старательно и хрипло



		С самим собой наедине



		О том, что все же не погибла



		Когда-то молодость в огне.







		И видел: дым плывёт, как вата,



		По большаку идёт солдат…



		Он пел негромко, сипловато



		И струны трогал наугад.








    

1960





Сломанная сосна

		Сосну сломало ветром. Ей вовеки



		Не выситься на этом рубеже.



		Осина вновь пустила бы побеги,



		А здесь — здесь всё потеряно уже.







		Промчалась буря. Тихо-тихо стало.



		Открылся голубеющий зенит.



		Но, словно звон далёкого металла,



		Чуть слышный стон всё в воздухе висит.








    

1960





Белая ночь

		Ты живёшь в своей светёлочке,



		Школа рядом, за углом.



		Вместе с книгами на полочке



		Синий гербовый диплом.







		Ты сидишь на подоконнике,



		Ясно слыша, как вдали



		Две умелые гармоники



		Спор жестокий завели.







		Гармонисты здесь природные,



		Созывают хоровод,



		Как у нас поэты модные, —



		Друга друг не признаёт.







		И, смещая расстояния,



		Отдаляя отчий дом,



		Приближая милый дом,



		Серебристое сияние



		Излучается кругом.







		Облака мерцают сизые,



		Свет исходит от реки.



		Все на диво белобрысые,



		Спят твои ученики.







		Будто льны на редкость спелые,



		У девчонок по плечам



		Волосёнки льются белые —



		Впору северным ночам.







		И тебе внезапно грезится,



		Как в рождественский мороз



		Мужики при блеске месяца



		До Москвы вели обоз.







		Шли с обветренными лицами,



		Путь далёкий им не мил.



		И стучали рукавицами.



		И парнишка с ними был.







		Он своими признан внуками



		На века, не на года.



		Он отсюда — за науками,



		Ты с науками — сюда!







		…Ты живёшь в своей светёлочке,



		А за окнами — стеной



		Всё сосёночки да ёлочки,



		Берёзки ни одной.







		Есть края разнообразнее,



		Есть места куда бойчей,



		Но на свете нет прекраснее



		Плавных северных речей,



		Белых северных ночей.







		И сверкают ночи белые



		Над твоею стороной,



		Над озёрами Карелии



		И над Северной Двиной.








    

1960





"Как над девичьей чистой постелью…"

		Как над девичьей чистой постелью,



		Плыл восход над землёй в тишине.



		Был он будто написан пастелью



		И дрожал на белёной стене.







		Трепетал над полями-лесами,



		Над росистыми крышами хат…



		От него отделённый часами,



		Перед вечером вспыхнул закат.







		Не был он исключеньем из правил,



		Но с огромною силой какой



		Стёкла в окнах безжалостно плавил



		И костры затевал за рекой.







		Будто дню уходящему назло,



		Он сурово вдали полыхал,



		Не пастель с акварелью, а масло,



		Остывающий тёмный накал.







		…И у жизни такие законы:



		На земле человек родился, —



		В честь него не шагают колонны,



		Транспаранты и флаги неся.







		А умрёт — и печальные люди



		Всё идут и идут… А порой



		Громыхают винтовки в салюте



		И рокочет оркестр духовой.







		И единственной мыслью беспечной



		Каждый душу залечивать рад, —



		Что лежит ещё день бесконечный



		Между вами, восход и закат.








    

1962





"Был самолёт упасть готов…"

		Был самолёт упасть готов



		Над краем пропасти.



		Его крутящихся винтов



		Дрожали лопасти.







		Но сели, вырвались из тьмы,



		Ушли от гибели.



		И вот бутылку взяли мы



		И пробку выбили.







		Бутылку взяли не спеша



		И пробку выбили



		И, чтоб жива была душа,



		На счастье выпили.







		А в уголке варился суп



		На жёлтом примусе,



		И в воздухе различных круп



		Витали примеси.







		О, как приятно было нам,



		В тулупы кутаясь,



		Сидеть, смотреть по сторонам,



		В деталях путаясь.







		В глаза врачихины глядеть,



		Большие, карие,



		И всё шуметь, и всё галдеть



		О той аварии.







		Уже мы видели с трудом



		Себя недавними…



		Но вспомнится не этот дом



		С резными ставнями,







		Где засыпаем на полу



		Мы от усталости, —



		А под крылом густую мглу



		Мы вспомним в старости.







		Всё, что не нужно, отойдёт,



		Другим заполнится,



		И лишь ревущий самолёт



		Навек запомнится.







		Хозяин, где я ночевал,



		Да не обидится.



		Пилота руки и штурвал



		Лишь будут видеться.








    

1962





"Гудок трикратно ухает вдали…"

		Гудок трикратно ухает вдали,



		Отрывистый, чудно касаясь слуха.



		Чем нас влекут речные корабли,



		В сырой ночи тревожа сердце глухо?







		Что нам река, ползущая в полях,



		Считающая сонно повороты,



		Когда на океанских кораблях



		Мы познавали грозные широты!







		Но почему же в долгой тишине



		С глядящей в окна позднею звездою



		Так сладко мне и так тревожно мне



		При этом гулком звуке над водою?







		Чем нас влекут речные корабли?



		…Вот снова мы их голос услыхали.



		Вот как бы посреди самой земли



		Они плывут в назначенные дали.







		Плывут, степенно слушаясь руля,



		А вдоль бортов — ночной воды старанье,



		А в стороне — пустынные поля,



		Деревьев молчаливые собранья.







		Что нас к такой обычности влечёт?



		Быть может, время, что проходит мимо?



		Иль, как в любви, здесь свой особый счёт



		И это вообще необъяснимо?








    

1963





"Зазвучали шорохи рассвета…"

		Зазвучали шорохи рассвета,



		Небо слабо начало светлеть…



		Разлюбила женщина — и это



		Хуже, чем в дороге заболеть.







		А ведь каково болеть дорогой!



		Ты в жару не помнишь ничего,



		И тебя на станции далёкой



		С поезда снимают одного.







		Ты ещё надеешься невнятно,



		Что, пока стоянка пять минут,



		Осмотрев, тебя они обратно



		В твой вагон качнувшийся впихнут.







		И поверить вот уже не в силах,



		Чуя в сердце жуткий холодок,



		Слышишь ты с брезентовых носилок



		Поезда пошедшего гудок.







		Ты потом поправишься. И вскоре



		С самого утра и до темна



		Будешь ты болтаться в коридоре



		Около больничного окна.







		Но гудок, как будто отрешённый,



		Слёзы выжимающий из глаз,



		Стёклами двойными приглушённый,



		Ты ещё услышишь много раз.








    

1963





"И кто-то слезу утирает…"

		…И кто-то слезу утирает,



		И губы искусаны в кровь…



		Но в день, как поэт умирает,



		Он словно рождается вновь.







		От зыбких случайностей быта



		Теперь навсегда он вдали.



		То раннее, что позабыто,



		Внимательней мы перечли.







		Не просто удачные строки,



		Что можно всегда написать.



		Но здесь уже вехи и сроки,



		И Времени видно печать.







		…Отправлюсь в дорогу и эту.



		Скорей горевать перестань,



		Садись поудобнее к свету



		И книги мои полистай.







		Нас нет — мы являемся снова,



		Как будто открыты вчера,



		И старое-старое слово —



		Как будто едва лишь с пера.








    

1963





"Был в душе запечатлён…"

		Был в душе запечатлён,



		Как при магниевой вспышке,



		Головы её наклон,



		Снег, налипший на пальтишке.







		Я всё думал лишь о ней,



		Даже чаще, чем вначале, —



		Посреди летящих дней



		И бессонными ночами.







		Так я жил в наш трудный век,



		Занят этим важным делом…



		И очнулся… Падал снег.



		Поле было белым-белым.







		Мир стоял совсем иной,



		Ровным светом душу полня.



		Я подумал: «Что со мной?



		Я её совсем не помню!»







		Взгляд, шагов летящих звук,



		Смех среди морозной пыли —



		Стёрлось всё, как будто вдруг



		Фотоплёнку засветили.








    

1964





"В лесу уже совсем темно…"

		В лесу уже совсем темно,



		Как в городке, где нету тока,



		И только меж ветвей, высоко,



		То здесь, то там блеснёт окно.







		А в поле всё-таки светлей,



		И, вверясь летнему покою,



		Гуляют пары над рекою,



		Средь вечереющих полей.







		Особый, мудрый час земли.



		Полям лиловым нет предела.



		Для пользы или так, без дела,



		Костёр пульсирует вдали.







		На всём безмолвия печать, —



		У молчаливых и болтливых,



		Удачливых и несчастливых —



		У всех потребность помолчать.







		Порой, очнувшись, вскинут взгляд:



		Ночь над рекою копит дымку,



		Гуляют пары, все в обнимку, —



		Любви задумчивый парад.








    

1964





"Как изнашивается платье…"

		Как изнашивается платье,



		Так с годами, от суеты,



		Притупляется восприятье



		Окружающей красоты.







		На ветру, на холме высоком,



		Ощущаю при блеске дня:



		То, что раньше пронзало током,



		Умиляет сейчас меня.







		Западает сомненье в душу,



		Что неправильно мы живём:



		Там, где нужно смотреть и слушать,



		Больше думаем о своём.







		Я растерян, и я не знаю —



		Неужели возможен час,



		Где сама красота земная



		Вообще не заденет нас?







		Мне б дорогой пройти такою,



		Чтоб в конце, погружаясь в сон,



		Был, как в юности, потрясён



		Далью, женщиною, строкою…








    

1964





"Грибы недавно отошли…"

		Грибы недавно отошли,



		Теперь их тёмные грибницы



		Под слоем хвои и земли —



		Как неизвестные гробницы.







		Звенят бубенчики зимы.



		…Среди рыжеющих подпалин



		Когда-то здесь гуляли мы



		(Неужто я сентиментален?).







		Вот так же близилась зима,



		В лесу угадывались бреши,



		И только, может быть, дома



		Там, за рекой, стояли реже.







		Нёс ветер листья, — видно, так



		Он для снегов готовил ложе.



		И был весь мир — какой пустяк!



		Лет на четырнадцать моложе.








    

1964





После войны

		Прошедшим словно заворожены,



		Другого всё ещё не открывая,



		Мы тихо отходили от войны,



		Глаз долго от неё не отрывая.







		Мы, пятясь, отступали от неё,



		Но и она не отставала тоже,



		Входила в наше новое жильё,



		Своей глухой реальностью тревожа.







		Меня будила за полночь жена:



		— Тс-с, не кричи… Забудь свои печали…



		«Войну оставьте. Отображена!» —



		Нас днём небрежно критики стращали.








    

1965





"Благословен знакомый с детства стих…"

		 Благословен знакомый с детства стих



		И новый стих, дымящийся, как рана,



		И тот, что возникает в снах твоих,



		Как женщина, неясно и желанно.







		Я рот от изумленья открывал,



		Меня влекло ревущею рекою,



		Строкою убивало наповал



		И воскрешало тою же строкою.







		Там, на моих дорогах молодых,



		Меня ошеломляя то и дело,



		Стих беспощадно бил меня под дых,



		Хочу, чтоб вас хотя б слегка задело!








    

1965





Звёздная ночь

		Мы в город приехали тот



		Уже среди ночи.



		Не зная, когда пароход,



		Усталые очень.







		Но вскоре уже налегке,



		Протяжно зевая,



		Мы шли через город к реке



		По рельсам трамвая.







		Негромкий вели разговор,



		Судьбу не корили,



		Смолили мы свой «Беломор»,



		Ещё мы курили.







		Таинственно вдоль мостовой



		Тянулась аллея.



		Спал город, чернея листвой,



		Домами белея.







		А крупная звёздная пыль



		Над нами мерцала



		И даже садилась на шпиль



		Речного вокзала.







		Скопилась дневная жара



		В нагретом вокзале,



		И люди теперь до утра



		На пристани спали.







		Лежал от дверей в двух шагах,



		Как возле духовки,



		Солдат. На его сапогах



		Светились подковки.







		Лелея усталость свою,



		Порою ночною



		Мы тоже легли на скамью



		Друг к другу спиною.







		Плыла и качалась скамья,



		Как лодочка в море.



		Ты спал безмятежно. А я



		Курил уже вскоре.







		Средь грузных корзин и узлов



		Мне чудился шорох



		И шелест волнующих слов,



		Опасных, как порох.







		Над лицами спящих детей



		И спящих их кукол



		Стоял в неоглядности всей



		Сияющий купол.







		Светился спасательный круг



		Над лепкой вокзала.



		И смутною радостью вдруг



		Меня пронизало.







		Сквозь звёздный пылающий дым,



		Сквозь эту безбрежность —



		К тебе и ко всем остальным



		Я чувствовал нежность.







		…Так явственно вижу я ту



		Ночь, звёздные блёстки,



		Что вновь ощущаю во рту



		Вкус той папироски.







		И, радость скрывая свою,



		Средь ночи июля,



		Над спящими тихо стою,



		Их сон карауля…







		Тихонько плескалась вода,



		И звёзды кружили.



		Мы молоды были тогда, —



		Ещё мы дружили.







		А где-то шёл наш пароход,



		Гудя, приближался.



		И летний ночной небосвод



		В реке отражался.








    

1965





"Неверно, будто жизнь всего одна…"

		Неверно, будто жизнь всего одна.



		Сказать такое — стать лжецом невольным.



		Я был мальчишкою с мячом футбольным,



		Солдатом стал, когда пришла война.







		Естественно, была меж нами связь,



		Но в новой жизни, озарён пургою,



		Я был другим и жизнью жил другою,



		Уже и дальше новым становясь.







		И стал поэтом я в своей стране.



		Ещё какую выкажет причуду



		Судьба? И кем ещё я в жизни буду,



		В той новой жизни, неизвестной мне?..








    

1965





Маттиола

		Клубясь, туман вставал из дола,



		И после тягостного дня



		Раскрывшаяся маттиола



		Как бы окликнула меня.







		Казалась бледною царевной,



		Что вдруг опомнилась от сна



		И дышит свежестью целебной



		У растворённого окна.







		Цвела во мраке маттиола,



		И запах был её острей,



		Чем слабый проблеск метеора



		Над беспредельностью полей.







		Ночной цветок в глухой истоме



		Свободно тёк во все края.



		Он был как свет в далёком доме



		Или как голос соловья.







		Он выходил в ночную смену,



		Под звёздами, в густой росе.



		Он в темноте вступал на сцену,



		Но замечали это все.








    

1966





Соперник

		Мой соперник был худ и сутул,



		Раздражал меня также походкою.



		Я сапог свой поставил на стул



		И протёр его жёлтой бархоткою.







		Посмотрел в заоконную тьму,



		Где снежок загорался под фарами,



		И обоим — и ей и ему —



		Предложил прогуляться бульварами.







		Он ответил: — Ступайте вдвоём,



		Я здесь что-нибудь лучше поделаю…



		И она мне кивнула: — Пойдём! —



		И мы вышли на улицу белую.







		Я по городу с ней проходил,



		Не сумев оценить положение:



		Я решил, что уже победил…



		Я уже потерпел поражение.








    

1966





Стихи о запасном парашюте

		Парашют мой счастливый запасный,



		Изготовленный, как на заказ.



		Он мне дан для минуты злосчастной,



		Как последний мой шанс, про запас.







		Сможет он моё лёгкое тело



		Подержать над равниной земной.



		Я ему доверяю всецело,



		Хоть уложен он вовсе не мной.







		Щёки бледностью нам обметало,



		Кожу в скулах стянуло слегка.



		Рёв моторов и дрожь от металла,



		И в раскрытых дверях облака.







		Парашют мой запасный, везучий,



		Раскрывать мне его не пришлось.



		Не случился тот каверзный случай,



		Хоть прошёл я всё это насквозь.







		Счастлив тот, у кого есть запасный,



		Не раскрытый всю жизнь парашют,



		А сочтёт его ношей напрасной



		Разве только дурак или шут.







		Пусть о нём забываем мы снова,



		Ибо действует в жизни закон:



		Нам довольно вполне основного,



		Ведь пока не отказывал он.







		Но стократ на дороге опасной



		Счастлив тот — я, поверьте, не лгу, —



		Кто, раскрыв белый купол запасный,



		Приземлялся на мокром лугу.








    

1967





"Морозцев ночных кабала…"

		Морозцев ночных кабала



		Для озими тощей.



		Осенних дубов купола



		За голою рощей.







		Среди голубой вышины



		Стоят юбиляры,



		Но временем истоньшены



		У них капилляры.







		И даже над ними висит



		Глухая угроза,



		Зимы неизменный визит,



		Гримасы мороза.







		Но в том и характер бойца,



		Поднявшего знамя,



		Что нужно стоять до конца,



		Что б ни было с нами.







		И слышать, как в давнем бою,



		Стук собственной крови,



		И вечно задачу свою



		Иметь наготове.








    

1967





"Встречается порою человек…"

		Встречается порою человек



		И вашу душу странно освещает,



		Как та звезда, что, совершая бег,



		Вам свет даёт, но вас не замечает.







		От одного присутствия его



		Встаёт мечта неясная о счастье.



		Но он прошёл, не ведая того,



		Что жизнь его и вам близка отчасти.







		Так капитан, отняв бинокль от глаз,



		Когда прощально гавань отзвучала,



		Не думает о том, что битый час



		Волной вздымает лодки у причала.







		Так, направляя точный свой полёт



		В лучах светил, расставленных, как вехи,



		О том совсем не думает пилот,



		Что в вашем телевизоре помехи.








    

1967





Журавли

		Журавли распрощаются с лугом,



		С обветшалой осенней травой,



		Как стрела утончённая — с луком,



		С напряжённой его тетивой.







		Под косым косяком журавлиным



		Дым костра, озерцо, буерак.



		Кличут их построение клином,



		Право, это скорей бумеранг.







		Мощно послан искусной рукою



		Сквозь скопления ливней и вьюг,



		Чтобы сызнова ранней весною



		Опуститься на этот же луг.







		Вот и мы среди мрака ночного,



		Не смыкая в бессоннице глаз,



		Возвращаемся снова и снова



		К мысли, чем-нибудь мучащей нас.








    

1967





Нелепый лес

		Немецкий лес. Холёные цветы



		Подчёркнуто изысканны и пряны.



		Подправлены деревья и кусты,



		И тщательно подстрижены поляны.







		И если зверь вам встретится какой,



		Причёсан будет он и напомажен.



		А мы на этот лес махнём рукой



		И только на прощанье не помашем.








    

1967





"Пустяк, а тоже не к лицу…"

		Пустяк, а тоже не к лицу,



		Несправедливая природа,



		Поэту или мудрецу



		Давать обличие урода.







		А жизни рвущаяся нить,



		А эти взрывы эпидемий,



		Которые предотвратить



		Не в силах сотни академий!







		Или — ещё! — передо мной



		Недавний мир цветущих вишен



		Под снегом, выпавшим весной,



		Несправедливостью унижен.








    

1967





"Темнея колонной ствола…"

		Темнея колонной ствола



		Над крышей из толя,



		Огромная липа спала,



		Как принято, стоя.







		Был весь её облик суров, —



		Плыл полдень, рассвет ли,



		Чернели подобьем стволов



		Вершинные ветви.







		Но, в память давнишних побед,



		Двухсотой весною



		Вдруг выгнала гибкий побег



		Над самой землёю.







		И были листочки на нём



		Свежи и пахучи,



		Мерцали зелёным огнём,



		Лишь каплю похуже.







		Но в грозных законах родства



		И вешнего сока



		Шумела другая листва



		Уж больно высоко.








    

1967





Брошенная

		Не венчана и не расписана,



		Жестоко брошена с дитём,



		То вверх по улочке, то вниз она



		Идёт намеченным путём.







		Когда она выходит на люди,



		Глядят из каждого окна.



		Ступает будто бы по наледи



		Насторожённая она.







		С каким скрываемым усилием



		Она минует каждый двор.



		Старух загорьевских консилиум



		Уже ей вынес приговор.







		«…Ну, ничего, потерпим капельку —



		И лучше будет нам, чем тут.



		Глядишь, устроимся на фабрику,



		И место нам в яслях дадут.







		И станешь там ширять лопаткою



		В песке, пока не надоест.



		А может, будем с новым папкою —



		Ужель на жизни ставить крест!..»







		А перед взором чуб соломенный,



		Что так мучительно знаком,



		С цветочком белым над заломленным



		Потрескавшимся козырьком.








    

1967





"Утеряны в жизни тобой…"

		 Утеряны в жизни тобой



		Письмо или книга,



		Дымок за лесною тропой,



		Блеск давнего мига.







		Наткнёшься случайно совсем



		Растерянным взглядом



		На что-то, с утраченным тем



		Лежавшее рядом.







		А ты и не думал уже,



		Иного желая,



		Что вдруг отзовётся в душе



		Потеря былая.








    

1967





"Бегло вспомнишь мелькнувшее что-то…"

		Бегло вспомнишь мелькнувшее что-то,



		А потянешь за тонкую нить,



		И невольно заденет забота,



		И не в силах ты это забыть.







		И другое тебя сторонится,



		Отступая в предел темноты,



		Так, при чтении с трудной страницы



		Час, бывает, не сдвинешься ты.







		Так, артист, уходящий со сцены,



		Всё постигший на этом пути,



		Вдруг не может под смех откровенный,



		Тычась в занавес, выход найти.








    

1967





"Тёмный лес над водою колюч…"

		Тёмный лес над водою колюч.



		В отдалении лает собака.



		Млечный Путь — как прожекторный луч,



		В поздний час наведённый из мрака.







		Мимо наших свершений и дел,



		Мирных лет и разрухи военной —



		В неизвестный какой-то предел



		Из другого предела вселенной.







		Он над нами свеченье простёр,



		Но за вечным сиянием следом



		Мне бы этот холодный простор



		Осветить своим собственным светом.







		Мне бы редкой цепочкой огней



		Кратковременный путь обозначить



		И внезапной задачей своей



		Непременно себя озадачить.








    

1967





"У наковален и у готовален…"

		У наковален и у готовален,



		Хотя б раз в жизни и хотя б на миг,



		Любой из нас бывает гениален,



		Как если бы в суть жизни он проник.







		Такое обжигает озаренье,



		И до таких возносимся вершин.



		Что все предметы видно в отдаленье



		И что иными судьбами вершим.







		Чужда мне репутация провидца,



		Не тщусь войти в созвездье мудрецов, —



		Мне б только к самому себе пробиться,



		Достичь своих же лучших образцов.








    

1967





Колодец

		Вовсе не внове



		Нам эта снасть.



		Леской при клёве



		Цепь напряглась.







		Чую, куражась



		В звуках двора,



		Дальнюю тяжесть,



		Полность ведра.







		Гулки и вески,



		Словно плоды,



		Падают всплески



		Лишней воды.







		Мудрое что-то



		В этом труде.



		Эта забота,



		Что о воде, —







		Право, из лучших



		Наших забот.



		Будто игрушки



		Крутишь завод.







		К свету, синея,



		Всходит ведро,



		Как из туннеля



		Поезд метро.








    

1968





Одуванчики

		Одуванчики, одуванчики,



		Одуванчики возле ног.



		Сидят девочки на диванчике,



		И плетут они свой венок.







		Жёлтый цвет, он таит неверное,



		Им сегодня весь луг облит.



		А сосед их уже, наверное,



		Он острижен или обрит.







		Всех, от Петечки и до Ванечки,



		Ждёт районный военкомат.



		Все вы, мальчики, одуванчики,



		Ваши волосы облетят.







		Прошагают зелёной травкою



		Ваши пыльные сапоги.



		Ты, дружочек, перед отправкою



		На минуточку забеги.








    

1968





"Фон голосов — как треск цикад…"

		Фон голосов — как треск цикад.



		Меня в том доме принимали.



		Печеньице или цукат



		Брал щипчиками из эмали.







		О, как благоухал стакан



		Свежезаваренного чая.



		А я сидел как истукан,



		На их вопросы отвечая.







		Потом по мокрой мостовой



		Яично растекались фары,



		И путь сопровождали мой



		Стоящие в воротах пары.







		Они, продрогшие вконец,



		Бездомны были совершенно.



		Их поцелуй — уже венец,



		Всего возможного замена.







		Неспешно, сквозь ночной туман,



		Я доходил до общежитья,



		И если не остыл титан,



		То это было как открытье.







		Чтоб никому не помешать,



		Я шёл к окну, где еле-еле



		Свет падал на мою тетрадь, —



		Лишь строчки явственно темнели.







		Писал про то, как бой жесток,



		Как дымно догорают танки, —



		И пил из кружки кипяток,



		И ел, ломая от буханки.








    

1968





Поленница

		Хозяин не ленится,



		В характере этого нет.



		За домом поленница



		Уложена, словно паркет.







		Ведь что примечательно:



		Работа всего на сезон



		Так сделана тщательно,



		Что вроде ломать не резон.







		Полешки подобраны,



		Как в некий отточенный слог,



		Друг к другу подогнаны,



		Как будто на длительный срок.







		Как будто неведомо,



		Что с ними случится зимой…



		Научишься этому —



		И мастером станешь, друг мой.








    

1968





"Рассчитывайте на друзей!.."

		Рассчитывайте на друзей! —



		Пусть это чувство будет свято



		И, при чувствительности всей,



		С повестки дня ещё не снято.







		Но даже в дружеской гульбе



		Твои движения неловки.



		Лелей уверенность в себе,



		Как тот хирург, что на зимовке,







		Когда пурга мела, слепя,



		В окне чернее антрацита,



		Прооперировал себя



		«По поводу аппендицита»







		И, рану свежую зашив,



		Живым из этой схватки вышел,



		Кощунственно остался жив



		И спал, уверенный, что выжил.







		В своей действительной судьбе,



		В трудах или на поле боя,



		Лелей уверенность в себе, —



		Самоуверенность — другое.







		Все суетное разлюбя,



		Характер свой познай в натуре,



		Рассчитывая на себя.



		Тем более в литературе.








    

1968





Медведь

		Прошёл косолапо



		Под низкий еловый шатёр.



		Он в сказках растяпа,



		Он в жизни силён и хитёр.







		Он хищник породой,



		Хозяин обширнейших мест.



		Однако с охотой



		Личинок и ягоду ест.







		Мёд любит до стона,



		Его он всему предпочёл.



		Могучий сластёна,



		В душе презирающий пчёл.







		А склоны пологи.



		Снежку подсыпает опять.



		Он в тёмной берлоге



		Великий любитель поспать.







		Плати чистоганом



		За то, чтоб увидеть весной,



		Как рядом с цыганом



		Он топчется в пляске смешной







		Пред всей деревушкой,



		А в цирке — боксёр и жокей,



		На роликах, с клюшкой,



		Под хохот играет в хоккей.







		Не нужно быть богом,



		Чего-то добиться дабы.



		Обходится боком



		Уменье вставать на дыбы.








    

1968





Устный журнал

		Был голос у него размерен,



		Когда, спокойно глядя в зал:



		— Ну вот… Потом я был расстрелян,



		Довольно просто он сказал.







		— Но дождь прошёл, и на рассвете



		Очнулся я, а невдали



		В то время находились дети,



		Я застонал — меня нашли…







		Слова глубоко задевали,



		И слушал, задохнувшись, зал,



		Как он потом на сеновале



		В бреду горячечном стонал.







		Как шли из Пруссии и Польши



		Составы — не порожняком!



		Как он поправился и позже



		В отряде стал подрывником.







		Всё доложил он честь по чести,



		И продолжался тот журнал,



		И каждый, кто сидел на месте,



		Немало нового узнал.







		Про слаборазвитые страны



		Подробно вёлся разговор.



		Затем про творческие планы



		Сказал известный режиссёр…








    

1968





Рассказ за соседним столиком

		— Вернулся в городок,



		А мне сказал наш завуч:



		«Уже второй годок



		Петрова вышла замуж».







		И вся моя семья



		Её не извинила, —



		Мол, Танька-то твоя



		Как подло изменила.







		Шла, помню, у пруда



		И вздрогнула сначала,



		А подошла когда,



		То так она сказала:







		«Прости, дружок, меня,



		Что не сдержала слово,



		Но ведь не знала я,



		Увидимся ли снова.







		Моя, солдат, вина —



		Не выполнила долга,



		Но только ведь война



		Тянулась больно долго…»







		Не смог смириться я,



		А всё ж не подал виду



		И начал жить, тая



		Ту горькую обиду.








    

1969





"Редактор был так важен…"

		Редактор был так важен



		И всё-таки в ответ



		Негромко молвил: —



		Ваши Стихи увидят свет…







		Он не назвал мне сроки,



		Но я в секунду ту



		Свои представил строки



		На пристальном свету.







		Над снежною равниной



		Увидел белый свет,



		Катящийся лавиной, —



		Конца и края нет.







		Слепящую стихию,



		Не свет, что лишь в окне,



		А свет на всю Россию, —



		И жутко стало мне.








    

1969





Возложение венков

		Повеет войною



		От мирно сверкающих вод,



		И над глубиною



		Машины застопорят ход.







		У Крыма под боком



		Здесь гибли в волнах моряки.



		В молчанье глубоком



		За борт опускают венки.







		В лучах этих летних



		Венки принимает волна.



		Мерцают на лентах



		Былых кораблей имена.







		…Вот так же крепчала



		Волна четверть века назад.



		Вот так же качала



		Она бескозырки ребят.








    

1969





"Ночью веяло сыростью, лугом…"

		Ночью веяло сыростью, лугом,



		И, вступая в садов забытьё,



		Я во тьме обострившимся слухом



		Слышал сердце своё и твоё.







		Непроглядною ночью глухою



		Смутно видел свеченье лица.



		Мои пальцы, встречаясь с тобою,



		Были чуткими, как у слепца.








    

1969





"Тогда я молод был, раним…"

		Тогда я молод был, раним,



		Жизнь эту чувствовал всей кожей,



		И познакомился с одним



		Поэтом милостию Божьей.







		Но он не возвращал долгов,



		Он сплетничал, он напивался,



		Он жалко обнимал врагов



		И к сильным в дружбу набивался.







		Кривясь, рассветы он встречал



		И находил утеху в этом.



		Но что-то вдруг в себе включал —



		И озарялся сильным светом.







		И в глубине его стиха



		(Хотя уже довольно редко)



		Блестела мокрая стреха,



		Упруго вздрагивала ветка,



		Прекрасным делался урод…







		И догадался я в то лето:



		После того, как он умрёт,



		Другим останется лишь это.








    

1969





"Я жил в надеждах и в намётках…"

		Я жил в надеждах и в намётках,



		От перемен в пяти шагах,



		Тот молодой солдат в обмотках,



		Мечтающий о сапогах.







		Вся гимнастёрка побелела,



		А на локтях круги заплат.



		Но что идёт, как нужно, дело,



		Готов был биться об заклад.







		Нам сменят обмундированье



		На скором грозном рубеже,



		И — словно предзнаменованье —



		Пилотки выдали уже.








    

1970





"Над землёю такой снегопад…"

		Над землёю такой снегопад,



		Что, хоть прежние помним уроки,



		Не хватает машин и лопат,



		Чтоб расчистить дворы и дороги.







		Завалило скамью у пруда,



		Замурована статуя в нише.



		Провисают в полях провода,



		Прогибаются плоские крыши.







		И, привычен удерживать вес,



		Сад фруктовый, разбитый рядами,



		Белым снегом, упавшим с небес,



		Отягчён, как земными плодами.







		…Где тот день, потонувший в снегу,



		Лишь недавним отмеченный годом?



		Где тот мальчик, несущий, слегу —



		Сбить нарост утолщённый над входом?







		Где та женщина в белом платке,



		Что прошла параллельно ограде



		И, как сахар в парном молоке,



		Растворилась в дневном снегопаде?..








    

1970





"Я углубился в лес…"

		Я углубился в лес,



		Достойный похвалы.



		Я видел высь небес



		И круглые стволы.







		Не в сказке — наяву! —



		С тропинки сделал шаг



		И прямо на траву



		Я бросил свой пиджак.







		Я зреньем был не слаб, —



		Без напряженья сил



		Лишь на другой масштаб



		Его переключил.







		Настроил по шкале



		На ближний тот режим,



		Когда мы на земле



		И на траве лежим.







		…Движением листа



		Задетая щека.



		У самого лица —



		Строение жука.







		И жизни слышный звон,



		С которым, не устав,



		Широкий взяв разгон,



		Идёт её состав.







		И ввысь и в глубину,



		Всё мельче — всё крупней…



		Мы станцию одну



		Проедем вместе с ней.







		И всяк живущий прав,



		Хотя бы только раз,



		В переплетеньях трав,



		В пересеченьях трасс.







		В бездонной пустоте



		Распахнутых миров,



		В сорочьей пестроте



		Берёзовых стволов.








    

1970





"С облитых луной дорожек…"

		С облитых луной дорожек



		В шуршащие грядки, вбок.



		Вдруг скатывается ёжик,



		Похожий на колобок.







		Подсвечены мягким светом



		Аквариумы веранд.



		Приехал я поздним летом —



		Не дачник, не квартирант.







		Я чувствовал в полной мере,



		В тот вечер постель стеля,



		Что только откроешь двери,



		И вот уж она — земля.







		Шла полночь, покоем полня



		И я забывался сном,



		Всем телом счастливо помня



		Что родина за окном.








    

1974





"Тот, кто остался жив…"

		Тот, кто остался жив,



		Тот, кто остался цел,



		По жизни покружив,



		Вернулись в свой предел.







		Давно ушла война.



		И не в единый миг



		Отхлынула волна



		Товарищей моих.







		Отхлынула волна,



		И обнажилось дно.



		И стала даль видна



		С годами заодно.







		От первого окна



		Ведётся наш отсчёт.



		Отхлынула волна —



		Как будто кровь от щёк.







		Но утешенье есть



		У сердца про запас,



		Что рядом с нами, здесь,



		Найдём и старше нас.







		Стоит зима, бодра,



		Ложится редкий снег.



		Я с белого бугра



		Смотрю на белый свет.







		А он и вправду бел



		И разгоняет кровь



		Тех, кто остался цел,



		Тех, кто родился вновь.








    

1971





"Вы машинально, безо всякой цели…"

		Вы машинально, безо всякой цели,



		В какой-то миг, что даже не воспет,



		Внезапно обернуться захотели



		И посмотрели женщине вослед.







		Куда спешит и в чём её заботы?



		Их знает кто, их с нею делит кто?



		Вот в дом вошла, сняла в передней боты,



		На спинку стула бросила пальто.







		Подхвачена лавиною мирскою,



		Живёт совсем одна — не напоказ.



		Однако одиночество мужское



		Тоскливее бывает во сто раз.







		Пред зеркалом разгладила морщины,



		Оглядывает сдержанно жильё, —



		Гораздо больше знача для мужчины,



		Чем он обычно значит для неё.








    

1971





Океан

		Не в роще, и не на лугу,



		И не на валике дивана —



		Лежу на низком берегу,



		Под самым боком океана.







		Он возвышается горой,



		Почти отвесно, в жуткой сини,



		И наблюдается порой



		Кораблик на его вершине.







		Гудит прибой, в моих ушах



		Шум порождая монотонный,



		Когда очередной ушат



		Выплескивает многотонный.







		…Шуршал песок. Менялось дно.



		Шторма взрывались или слабли.



		Но это было всё равно



		Для колоссальной синей капли.








    

1971





Пустынник

(Монастырская фреска)

		Над елью высь видна.



		Как он ушёл бедово



		От женщин, от вина,



		От умысла худого!







		Ушёл в лесную тьму.



		Да, чтобы стать пророком,



		Сперва пришлось ему



		Знакомым быть с пороком.







		Ушёл в далёкий скит,



		Пронзён грехом навылет.



		На голых ветках спит,



		Дрова с медведем пилит.








    

1971





2





На родине

		Лишь подошёл к платформе поезд,



		Как дождь обрушился с небес.



		И люди стайками и порознь



		Перебегали под навес.







		И вдруг — не мальчик и не дачник



		Под непрерывный ровный гул



		Мужик присел на чемоданчик



		И сапожища с ног стянул.







		Рвалась над рощей канонада.



		Тянулись тучи косяком.



		А он, как будто так и надо,



		По лужам шлёпал босиком.







		Никак под этим ливнем лютым



		Не остывал его накал.



		Он поворачивался к людям



		И, улыбаясь, им махал.







		Терял от радости рассудок



		Под нестихающим дождём.



		А между пальцев ног разутых



		Продавливался чернозём.








    

1972





"Там луна плывёт подобьем утицы…"

		Там луна плывёт подобьем утицы



		И, вздохнув гармоникой во сне,



		Разбросав белеющие улицы,



		Спит деревня, лёжа на спине.







		За лесами спит деревня Гришино



		От Москвы за много сотен вёрст.



		Но зато пугающе приближена



		К небесам, дымящимся от звёзд.








    

1972





"Осень настала внезапно почти…"

		Осень настала внезапно почти,



		Выткала серого неба ряднину.



		За десять дней затяжные дожди



		Перелопатили эту равнину.







		Первый — на стёклах — морозца стежок,



		Белым — разводы по крыше из толя.



		Редкий, совсем ещё слабый снежок,



		Лишь подчеркнувший неровности поля.







		Жухлые листья опали с ветвей,



		Тусклым ледком затянуло озёра.



		В рощах и в комнатах стало светлей,



		И удивляла обширность обзора.








    

1972





Купание с лодки

		В каком это было году? —



		Не числится в сводке.



		У нас на пруду



		Любили купание с лодки.







		Встал сильный, прямой.



		Так резко пошло твоё тело,



		Что лодка кормой,



		Едва ли не ахнув, присела.







		А сам ты уже в глубине,



		Со светом в разлуке.



		Таинственны камни на дне.



		Водой увеличены руки.







		И тут же опять —



		Наружу, под солнце, — как мячик.



		И враз не понять:



		А что там, поодаль, маячит?







		То лодка бочком



		Дрейфует — куда ей деваться! —



		Твоим же толчком



		Отброшена метров на двадцать.







		От пёстрых огней



		Успевший отвыкнуть во мраке,



		Ты движешься к ней,



		Бросая ленивые взмахи…







		Катались вблизи камыша.



		А кто понахальней,



		Ещё проплывал не спеша



		Пред женской купальней.







		Слепящая больно вода.



		Неистовство света.



		В крови навсегда,



		Должно быть, останется это.







		Но мы не вольны



		Ни зрелость увидеть, ни старость



		И что до войны



		Безжалостно мало осталось.








    

1972





"Чуть свет, на третьем этаже…"

		Чуть свет, на третьем этаже,



		В начале нового квартала,



		Совсем замаявшись уже,



		Надсадно девочка рыдала.







		Не тем тревожила всерьёз,



		Что плачет, этого не пряча,



		Не бурной дрожью этих слёз,



		А продолжительностью плача.







		Вдруг замирала в тишине,



		Казалось бы, уже окончив,



		И в это верилось вполне,



		Поскольку детский нрав отходчив.







		Но лишь стихала, чтоб опять



		Рассветной будничною ранью



		Побольше воздуху вобрать



		Для следующего рыданья.








    

1972





Фрагмент

		В альбоме репродукций небольшом



		Решительно уменьшены картины:



		Наездник с фиолетовым плащом,



		В кудряшках дети около куртины.







		Уже на пост пора ночной звезде.



		Густеет тень. Горит закат в запруде.



		И женщина спускается к воде,



		Ладонями поддерживая груди.







		Крестьянского восстания момент.



		Расцвеченная площадь городская.



		И вдруг! — Не вся работа, а фрагмент



		Предстанет, от себя не отпуская.







		Один лишь куст над краешком тропы.



		Один зелёный камень волнолома.



		Одно лицо из тысячной толпы.



		Одно окно светящегося дома.







		Из целой жизни выхваченный вдруг



		Кусочек жизни — маленькая тайна.



		В прожекторный безжалостнейший круг



		Она попала вовсе не случайно.







		…Пришли записку или письмецо.



		Дыши сырыми гроздьями сирени.



		Приблизь ко мне прекрасное лицо



		В задумчивости, радости и лени.








    

1972





"Час после спада жары…"

		Час после спада жары.



		Срок между светом и мраком.



		Тень от огромной горы —



		Предупреждающим знаком.







		Груз напряженья несём,



		Даже устали колени.



		Вздох облегченья во всём.



		Дань позволительной лени.







		Гальки шуршанье в тиши.



		Зелень солёной пучины.



		Миг расслабленья души



		Без объяснимой причины.







		Сумерки в горы вползли.



		Ткётся туманная пряжа.



		Лишь золотится вдали



		Лежбище женского пляжа.








    

1972





Охотник


Г. Умнову



		Уверенный в своих правах,



		Охвачен сладостным порывом,



		Охотничек на островах



		Гуляет по дубовым гривам.







		Себя не числит чудаком,



		Забыв о койке и о стройке.



		Собака ходит челноком



		И замирает в прочной стойке.







		Его мгновенной дрожью бьёт.



		А хитрый вальдшнеп рвётся боком.



		Тогда он птицу рушит влёт,



		Сам словно в обмороке глубоком.







		А с неба льётся благодать.



		Такая синь над островами,



		Что невозможно передать



		Всё это бедными словами!







		Такая рыжая листва



		В какой-то ласковой печали!..



		Собака старая резва,



		И всё — как будто лишь в начале.







		Со смыслом или наобум



		Они по гривам бродят парой.



		И словно дальней жизни шум —



		Для них листвы шуршанье палой.








    

1972





"Возвращалась поздно, не одна…"

		Возвращалась поздно, не одна.



		Расставались на лужайке плоской.



		И потом смотрела из окна,



		Как он удалялся с папироской.







		А спустя мгновение спала



		И во сне, зардевшаяся малость,



		Убирала чашки со стола



		И куда-то переодевалась.







		На рассвете пели соловьи.



		В комнате заметно холодало.



		Руки обнажённые свои



		Прятала она под одеяло.







		Сновиденья путая и явь,



		Выгибая заспанное тело,



		Улыбалась тихо, будто вплавь



		Озеро ночное одолела.







		Свет ломился в просеку окна,



		Притемняя крашеные рамы.



		На предплечье — вмятины от сна,



		Ночи кратковременные шрамы.








    

1972





"Воспользовавшись общим разговором…"

		Воспользовавшись общим разговором,



		Я выхожу из дома и смотрю



		На гаснущую за вечерним бором



		Холодную и мрачную зарю.







		Так в грудь вобрать побольше кислорода



		Стремятся, пересилив дурноту.



		Так две затяжки сделать косорото



		Выходят, коль терпеть невмоготу.







		Но мне-то, для чего мне нужно это:



		Пиджак набросив на плечи, стоять?



		Заря потухнет меж стволами где-то,



		И темнота низвергнется опять.







		Над росами померкнувшего сада



		Поблёскивают слабо провода.



		Души необъяснимая услада.



		Таинственная жизни правота.








    

1973





Санаторий комсостава

		Близ голубеющих предгорий.



		Что в дымке утренней видны, —



		Для комсостава санаторий



		У мерно плещущей волны.







		Всё было в тщательном порядке,



		И открывались из окна



		Две волейбольные площадки



		И городошная одна.







		Лишь у немногих, в день заезда,



		На гимнастёрке, одинок,



		Напомнив, что это за место,



		Пылал манящий орденок.







		На пляже, где тела их голы,



		Лишь у немногих знак прямой



		Хасана, или Халхин-Гола,



		Или Испании самой.







		Покрыт был чем-то вроде пакли



		Ствол пальмы, смолкою сочась,



		И йодом водоросли пахли,



		Как пахнет ротная санчасть.







		Война была не за горами.



		Посверкивало в небесах.



		Они тревожно загорали



		В своих сатиновых трусах.








    

1973





"От сомнений вдалеке…"

		От сомнений вдалеке,



		Медленны и важны,



		В прибалтийском городке



		Бьют часы на башне.







		Чтобы, ночью пробудясь,



		С остротой мгновенной



		Вы почувствовали связь



		С остальной вселенной.







		Будто в синий рельс болтом



		Среди сна ночного:



		Звук тревожащий, потом —



		Пауза, и снова.







		И отчётливо слышны



		С отголоском боли



		Среди мягкой тишины



		Временные доли.








    

1973





"Ночь в корпусе нашем приморском…"

		Ночь в корпусе нашем приморском,



		Одетом снаружи в гранит.



		Над полом, надраенным воском,



		Неяркая люстра горит.







		Да только стихия морская



		Отчётливо очень слышна,



		Способствуя или мешая



		Развитию ровного сна.







		Позвольте, чему вы не рады,



		Чего вы ещё лишены?



		Одни — штормовой канонады,



		Другие — ночной тишины?







		Вы любите ту же пластинку,



		И разница только одна:



		Звучит ли она под сурдинку



		Иль вас оглушает она.








    

1973





Баллада о посыльном

		Дождь. Дорога за село —



		Как виток спирали,



		Козырнул, взлетел в седло.



		Вдалеке стреляли.







		А немного погодя,



		В комьях красной глины



		Он лежал на дне дождя,



		Как на дне долины.







		День осенний шёл к концу



		В свете рваной сбруи.



		Сильно били по лицу



		Ледяные струи.







		Над печалью мертвеца



		Низких туч теченье.



		Долго мытого лица



		Слабое свеченье.







		…Не увидит сына мать,



		Изведётся в горе —



		Станет тихо угасать



		И угаснет вскоре.







		Будет ночи напролёт



		Тосковать невеста.



		А потом другой займёт



		В сердце это место…







		Изо всех небесных дыр



		Льёт — не видно света.



		«…Не дождался командир



		От меня пакета…»








    

1973





Сирень

		Нас завалили сиренью,



		Впрочем, без всякого зла,



		В зале, потом на сиденье



		«Волги», что нас повезла.







		Я, хоть считался бывалым,



		Тоже почувствовал страх:



		Так засыпает обвалом



		Хижины в снежных горах.







		Сжатые душною чащей,



		Мчались от дома вдали.



		Возле гостиницы спящей



		Выбраться нам помогли.







		Кисти сирени лиловой



		Вновь на полу, на столе,



		В жбане и в банке литровой,



		В прочем случайном стекле.







		Лестно вниманье эпохи,



		Здешних сиреневых мест, —



		То ли за звонкие строки,



		То ли за самый приезд.







		…Звёзды проносятся мимо.



		Только кого укорим,



		Если от сладкого дыма



		Чуточку мы угорим?








    

1973





"Механизмы грозные — часы…"

		Механизмы грозные — часы,



		Так немало значащие в мире!



		Золотого времени весы, —



		Даже есть у некоторых гири.







		Вот вы поднимаете свой взгляд.



		Что они вам нового сказали?



		Может быть, медлительностью злят



		Бесконечной ночью, на вокзале?







		Или вы расслышали их бой,



		Явно схожий с колоколом дальним,



		И на вас повеяло судьбой,



		Расставаньем и напоминаньем?








    

1974





Дворцовый парк

		Изящно отразясь в воде,



		Стояли зябнущие грации.



		А я не знал: какая — где,



		Их положенья и градации.







		Не узнавал их крепких тел



		И личиков нелепо-кукольных.



		А я, упав, заснуть хотел



		Вблизи стволов, от срока угольных,







		Где щебета катился вал,



		Меж листьев яростно названивая.



		Я тоже что-то понимал,



		Но больше — воинские звания.








    

1974





Зонт

		Забор тяжёлой влагою набряк,



		Сырой песок налип на каждом ранте.



		Вошла с дождя — сложила зонт в дверях



		И вновь его раскрыла на веранде.







		Округа вся водою залита,



		И сумрачно в полях пустых и плоских.



		Но яркий шёлк раскрытого зонта



		Тревожаще расцвёл на голых досках.








    

1974





Фонтан осенью

		Уже стояла осень в городке,



		Листва с ветвей валилась неустанно,



		И вяло колыхалось вдалеке



		Холодное растение фонтана.







		Он был здесь всем и каждому знаком,



		Он летом пел, но осенью суровой



		Казался ломким высохшим цветком



		С прозрачно-серебристою основой.







		Он шелестел, шуршал, а впереди,



		Питаемые облачной рваниной,



		Предполагались долгие дожди



		Над этой нескончаемой равниной.








    

1974





Цикламен

		В саду снега сидели сиднем,



		Не ожидая перемен.



		А на окошке вашем зимнем



		Потягивался цикламен.







		Была короткая заминка



		Пред тем, чтоб снова зацвести.



		Он был как розовый фламинго



		В начале длинного пути.







		Как молодая балеринка,



		Что на занятиях одна,



		Задумавшаяся былинка,



		Вдруг задержалась у окна.








    

1975





"Бросками мерил первопуток…"

		Бросками мерил первопуток,



		В сугробах спал, в болотах мок.



		Свою шинель по десять суток



		Порою высушить не мог.







		Однако, шла война покуда,



		Все мысли были об одном,



		И ни малейшая простуда



		Не приставала под огнём.







		Вполне понятно было это.



		А что до язвенных больных,



		Войны невольная диета



		Шутя вылечивала их.







		Недавно вспомнил в разговоре,



		Как, всё отчётливей видны,



		Вдруг проступили наши хвори



		По окончании войны.








    

1975





"Пробивают проспекты сквозь город…"

		Пробивают проспекты сквозь город



		Или просеки тянут сквозь лес, —



		Окружённый щитами заборов



		Или в чащах зияет разрез.







		Крупный клён, как ты вымахал мощно,



		Шелестящий, зелёный, прости, —



		Ты давно уже думал, что можно



		Безбоязненно дальше расти.







		Старый дом, ты надёжен и прочен



		И ещё простоял бы сто лет.



		Выбор места был, видно, порочен,



		В этом гибели крылся секрет.







		С точки зренья законов и этик —



		В самый раз для езды и ходьбы.



		Только жаль неудачников этих,



		Оборвавшейся этой судьбы.








    

1975





Над косогором

		На скамеечке, над косогором,



		Две старухи сидят в вышине,



		И открыта их выцветшим взорам



		Вся волнистая местность вполне.







		Там шоссе изгибается твёрдо,



		И по краю гудронной волны —



		Как дорожные столбики — вёдра,



		Что напыщенных яблок полны.







		Проезжающий лезет в бумажник,



		Про себя усмехаясь хитро,



		Помещает покупку в багажник,



		А рублевку в пустое ведро.







		Две старухи сидят на припёке,



		Непричастные к этой возне.



		Ровной осени тонкие токи



		Входят в кровь или бродят вовне.







		И почти задевая соседок —



		Так безбожно сады разрослись, —



		Обрываются яблоки с веток



		И стремительно катятся вниз…








    

1975





Обучаю игре на гитаре

		Мы к друзьям совершаем визит,



		О другом и не думая даре.



		Объявленье в подъезде висит:



		«Обучаю игре на гитаре».







		И прихлынула к сердцу волна,



		И струна загудела витая,



		За распахнутой створкой окна



		В переулках вечерних витая.







		Вы простите, но сам я не рад,



		Я сегодня как будто в угаре.



		Десять раз повторяю подряд:



		«Обучаю игре на гитаре».







		Я не знаю, как жил до сих пор,



		Это всё ни на что не похоже.



		Лишь послышится струн перебор,



		И тотчас же — мурашки по коже.







		Мелкий дождик весь день моросит,



		Лужи круглые на тротуаре.



		Объявленье в подъезде висит:



		«Обучаю игре на гитаре».







		Обрывается с крыши струя,



		Листья падают — чёт или нечет.



		И прислушайтесь: это моя



		Осторожно гитара лепечет.







		Вам понравилось или вы так?



		Или, может, я правда в ударе?



		Написал же какой-то чудак:



		«Обучаю игре на гитаре».








    

1975





Послевоенное

		Жмётся ситчика пестрота



		К гимнастёркам довольно частым.



		За рекой ещё пустота,



		Где садовым дремать участкам.







		А где белым стоять домам,



		Магазинам, химчистке, школе —



		Полевая дорога там



		Да с картофелем пыльным поле.







		Но как сбывшийся долгий сон,



		Так томительно и уместно,



		Возникает прекрасный стон



		Начинающего оркестра.







		В мытых окнах дрожит закат,



		День безоблачный провожая.



		На руках матерей лежат



		Дети нового урожая.








    

1975





Метель на военном кладбище

		На военном кладбище метель.



		И фигуры эти из гранита



		Словно бы выискивают цель,



		Что в снегу клубящемся сокрыта.







		Замело по пояс и по грудь,



		Залепило густо их глазницы.



		Всё равно им виден этот путь —



		От Москвы до западной границы.







		Женщин речь отчётливо слышна,



		Радости былые и обиды.



		Только смерть им больше не страшна,



		Потому что все они убиты.







		И бредут из белой темноты



		Силой твоего воображенья,



		Да метели длинные жгуты



		Создают иллюзию движенья.








    

1975





"Полоска зари золотая…"

		Полоска зари золотая



		Горела меж елей, когда



		Клубилась река, замерзая,



		Пытаясь уйти ото льда.







		Казалось, что эти морозы



		Осилить её не вольны.



		Но выросли утром торосы



		Посмертные маски волны.








    

1977





Баллада о гигантских шагах

		Гигантские шаги! —



		С верёвкой столб над лугом.



		И делают круги



		Кто хочет, друг за другом.







		Разломленная тишь,



		И в слитном пёстром гаме



		Раскрученно летишь



		Гигантскими шагами.







		Но вот скажите мне —



		Понятно ль для потомка,



		Что значит на войне



		Попутная трёхтонка.







		Мелькнула по леску,



		Потом по косогору.



		Я выскочил к мостку



		И замахал шофёру.







		Он чуть притормозил,



		Но не удобства ради.



		Я ж, не жалея сил,



		Успел схватиться сзади.







		Но тело через борт



		Не перекинуть сразу.



		А он, спеша как чёрт,



		Наддал тотчас же газу.







		Уже стемнело чуть.



		И бедными ногами



		Я мерил этот путь



		Гигантскими шагами.







		По двадцать метров шаг.



		Паря почти как птица.



		А ветер пел в ушах,



		И страшно отпуститься.







		Стонал карданный вал



		И на ухабах ухал.



		Я сбоку оставлял



		Дымки походных кухонь.







		Я нёсся всё быстрей,



		Мчал мимо — как спросонок



		Зенитных батарей



		И бомбовых воронок.







		Когда ж остановил



		Шофёр свою трёхтонку,



		Мне не хватило сил



		Дать ходу потихоньку.







		Он пнул ногою скат,



		Пошёл к рядку палаток.



		Заметил: — А, солдат.



		Доехал? Ну, порядок!..








    

1977





"С Симоном Чиковани…"

		С Симоном Чиковани,



		Расслабленные столь,



		Сидели на диване



		В гостинице «Бристоль».







		Вечерняя Варшава



		За окнами текла,



		Вершила и свершала



		Привычные дела.







		Каштаны в полном росте



		Стремились от земли.



		Назад минуту гости



		Простились и ушли.







		Средь комнаты висели



		Табачные пласты.



		(Бутылки «Енисели»,



		Естественно, пусты.)







		Но поздняя прохлада



		Ползла, как будто с гор,



		И, не теряя лада,



		Тянулся разговор…







		Опять за пеленою



		Видны издалека —



		Лицо его худое



		И тонкая рука.








    

1977





Жёны поэтов

		В прошлое взглядом пройдуся,



		Где мы бывали стократ.



		Галя, Лариса и Дуся —



		Жёны поэтов стоят.







		У освещённого входа



		Снежный взвивается прах.



		Сколько, однако, народа,



		Шума на тех вечерах!..







		Как они гордо встречали



		С невозмутимостью всей



		Радости или печали



		Их беспокойных мужей.







		На слово, что ли, поверьте:



		С ними, а часто одни,



		Всё-таки в той круговерти



		Счастливы были они.







		Послевоенные годы.



		Слабо устроенный быт.



		То ли от вьюжной погоды,



		То ли от строчек знобит.








    

1978





Змея

		Ту ошибку свою



		Вспоминаю нередко.



		Наступил на змею —



		Был уверен, что ветка.







		Оказалась больна



		Там, где рыжая влага,



		Иль решила она



		Притвориться за благо?







		Отскочил через миг —



		Так сработала сила.



		А она напрямик



		По траве проскользила.







		С дрожью крикнул: «Убью!..»



		И, бродя средь осинок,



		Целый месяц змею



		Ощущал сквозь ботинок.








    

1978





Баллада о псе

		Пёс пропал три дня назад.



		Он хозяину был нужен



		Охранять фруктовый сад.



		Сам хозяин стал недужен.



		Сам хозяин стал слабак



		Обходиться без собак.







		Но сейчас была зима, —



		Жили в городе зимою.



		Хлопьев крупных кутерьма



		За гардиною слепою.



		Вьюги бешеный накат.



		Пёс пропал три дня назад.







		Стыл в стакане крепкий чай.



		Поздний час. Очки. Газета.



		Вдруг хозяин слабый лай



		Вдалеке расслышал где-то.



		Он рванул окно, позвал.



		Бил в лицо метельный вал.







		К лифту кинулся скорей.



		Вниз немедленно. И что же?



		Пса увидел у дверей.



		Тот присмотрен был, похоже.



		Шерсть мерцала, коротка.



		И — обрывок поводка.







		Поднялись тотчас же в дом,



		Где теперь он главный стержень.



		Добрый пёс вилял хвостом,



		Но был сыт и странно сдержан.



		Он вздыхал и заодно



		Стал коситься за окно.







		Скоро нужно, как во сне,



		Выезжать, смотреть за домом



		И готовиться к весне



		На участке том садовом,



		Скуку зимнюю гоня…



		Пёс пропал назад три дня.







		Что же, планы под откос?



		Хмур хозяин, как отшельник.



		Но опять явился пёс.



		Был на нём чужой ошейник.



		И конечно, за пургой



		Кто-то ждал его другой.







		А потом совсем исчез,



		Канул словно бы по знаку.



		Дел скопилось позарез,



		И, другую взяв собаку,



		Влез хозяин с ней в такси,



		С горьким привкусом тоски.







		И его сомненье жгло



		Над решением задачи:



		Сделать выбор тяжело



		По-людски и по-собачьи.



		Может быть, причина — в нём.



		Так он думал долгим днём.







		Но потом привык — дела.



		В день прольёшь немало пота.



		Столько яблоня дала,



		Что куда девать — забота.



		Бодр ещё в свои года.



		И собака хоть куда.








    

1978





Московский долгожитель

		Не горец, не из сакли,



		Где облако в дверях.



		Но годы не иссякли



		И кое-чем дарят.







		Те годы так гудели,



		Что звон в крови возник.



		И как он, в самом деле,



		Протиснулся сквозь них?







		Сквозь горе и отраду.



		Да так вот — не робей!



		Он скачет по Арбату,



		Московский воробей.







		Московский долгожитель —



		Сквозь дождь и снежный дым.



		А вы им дорожите ль?



		Так дорожите им.








    

1978





Старый поэт

		— А как я живу? —



		Смотрит чёртом, журнал отложив.



		Ещё на плаву,



		До сих пор, представляете, жив.







		Но прочно забыт.



		Не смущайтесь, я знаю давно.



		Немного знобит.



		Ничего, я прикрою окно?







		Такие дела.



		Вот вам строчки недавнего дня:



		Жизнь мимо прошла,



		Просвистев, не попала в меня…








    

1978





"В неясном сне, судьбою данном…"

		В неясном сне, судьбою данном,



		А может быть, и наяву, —



		Солдат с мешком и с чемоданом,



		Опущенными на траву.







		А на него глядит от входа



		Под провожающий напев



		Та, что ждала четыре года



		И вот глядит, оторопев.







		Соседний сад в туман закован.



		Окно. Вечерняя звезда.



		И старичок, такой знакомый,



		Торчит — как птенчик из гнезда.








    

1979





"Мозаика соснового ствола…"

		Мозаика соснового ствола.



		Подогнанные тщательно пластины.



		Густая их скрепившая смола.



		Серебряная дымка паутины.







		Стоит сосна, бесстрашная в грозу, —



		Не нынешнего века однолеток.



		Отпали ветки, росшие внизу,



		Остались лишь следы от этих веток.







		А наверху — там ветер ей поёт,



		И ветви, вкось отбрасывая тени,



		Напоминают лестничный пролёт,



		Где выломаны нижние ступени.







		И потому, таинственно звеня,



		Мерцает колокольная громада.



		Внизу — коры тяжёлая броня,



		А наверху — там панциря не надо.








    

1980





Покраска судна

		Жарко солнце ли печёт



		Или светит скудно,



		А в тельняшке морячок



		Красит клёпку судна.







		Красит, красит, как всегда,



		Ржавую обшивку.



		Не простит ему вода



		Малую ошибку.







		Ведь опасней с давних пор,



		Чем тоска по дому,



		Соляной морской раствор —



		Корпусу стальному.







		Норма сделана не вся,



		Вот он водит кистью,



		В тесной люлечке вися,



		Примирённый с высью.







		Проливает новый пот,



		Кисть макает в краску,



		Что-то грустное поёт



		Про любовь и ласку.







		Смотрит северный фиорд



		Или негритянки,



		Как он красит белый борт



		На любой стоянке.








    

1980





"Вижу корни песчаного ската…"

		Вижу корни песчаного ската,



		Цепь следов через росную падь



		И лицо молодого солдата —



		Мне сменяться, ему заступать.







		Что сдаю этот пост на полянке,



		Доложу я сержанту чуть свет,



		Что дела в наилучшем порядке, —



		Происшествий существенных нет.







		И что принял — ответит с охоткой



		Мне напарник, такой молодой,



		И пройдётся свободной походкой



		Мимо бочки с пожарной водой.







		И покуда взойдёт надо всеми



		Голубой начинающий день,



		Разводящий — бесстрастный, как время,



		Автоматный поправит ремень.








    

1980





Строчка

		Поверил вашей строчке,



		И даже не одной, —



		Как верят малой дочке



		И женщине родной.







		Иное в бездну канет



		И вообще враньё…



		А эта не обманет,



		И верится в неё.








    

1980





Баллада о междупутье

		Спрыгнул на междупутье —



		Лень было лезть на мост, —



		И поразило жутью



		Праздный субботний мозг:







		Сквозь бесконечный, вечный



		Мир — в этот самый миг,



		Светом пронзая, встречный



		Вырвался напрямик…







		Сделал напропалую



		То, что пришло на ум, —



		Жизнь пожалел родную,



		Не пожалел костюм.







		И, уже рухнув плоско,



		Крикнул себе: «Ложись!»



		Узенькая полоска.



		Хрупкая наша жизнь.







		Разве цена за это



		Больно уж высока?



		Рядом колёса где-то



		Бухают у виска.







		Двигался дым кудлато.



		Сразу и без труда



		Встал и пошёл куда-то,



		Может, и не туда,







		Помня малейшей порой,



		Как он во мрак упал;



		Слыша сирену «скорой»,



		Стоны и вскрик у шпал.








    

1980





Исчезновенье корабля

		С огромного материка,



		Не соблюдая должной квоты,



		Выносит мощная река



		Свои накопленные воды.







		Так сочетаются они



		И океанское теченье,



		Что корабельные огни



		Теряют всякое значенье.







		Разверзшийся водоворот,



		Километровая воронка.



		И — всё!..



		И даже похоронка



		Не постучится у ворот.







		…Опять в сиянии дневном



		Волна качается упруго.



		Ни шлюпки, брошенной вверх дном,



		И ни спасательного круга,







		Ни краткого сигнала SOS,



		Услышанного на мгновенье,



		Ни вскрика слабого, ни слёз.



		А лишь само исчезновенье.








    

1981





Отец и сын

		…Не стало у него подруги,



		У сына — матери родной…



		Потом я встретил их на юге,



		На хмурой пристани одной.







		Отец сидел на парапете,



		Едва ли видя в этом риск,



		Так, словно не было на свете



		Ни крупных волн, ни острых брызг.







		Когда же пену им на плечи



		Швырял, разбившись, тёмный вал —



		Ребёнок тотчас ей навстречу



		Цветастый зонтик раскрывал.







		Волны решительные взмахи.



		Почти невидимый в конце



		Короткий мол…



		И мальчик, в страхе



		Заботящийся об отце.







		Зияла выбитою брешью



		Их жизнь в отчаянном пути.



		Никто на целом побережье



		К ним не решался подойти.








    

1981





Старый переулок

		На воротах барельеф.



		Зимний холод.



		То ли кошка, то ли лев —



		Нос обколот.







		Вечер. Тени от колонн.



		Светлый портик.



		Не сказать, что слишком он



		Дело портит.







		Дверью грохает подъезд.



		И, согретый,



		Выйдет парень, как поест,



		С сигаретой.







		Источает свежий снег



		Запах йода.



		Чей-то голос, чей-то смех…



		Время чьё-то.








    

1981





Голос

		Досуг ли, работа,



		Один его тешит закон, —



		Мурлыкает что-то,



		Поёт в упоении он.







		Не раз говорили:



		— Да брось ты своё попурри.



		Задумайся или



		На лавочку сядь покури.







		Подобному зуду



		Прийти уже должен конец…



		Ответит: — Не буду. —



		И снова поёт, как юнец.







		Дорога — большая.



		Того тенорка забытьё…



		Смутится: — Мешаю? —



		И тут же опять за своё.








    

1981





Футбольные прозвища

		В спорте прозвища как в деревне



		И традиции эти древни.



		Каждый ловко и прочно зван:



		Слон. Михей. Косопузый. Жбан.







		Так заходит сосед к соседу



		Длинным вечером на беседу.



		Эта явная теплота



		Между близкими принята.







		Оборачиваясь на кличку,



		Что с годами вошло в привычку,



		Усмехаешься: «Молодёжь!..»



		И опять от ворот идёшь.







		Потому что взяты ворота…



		В этом всё-таки было что-то:



		Гусь. Чепец. Пономарь. Стрелец…



		А играет-то как, стервец!








    

1981





Письмо от Сухова

		Приречный гром, в девятый раз проухав,



		За рощами нашёл себе приют.



		Но пишет мне сегодня Фёдор Сухов



		О том, что соловьи ещё поют.







		И словно бы душе моей побудка, —



		Негаданно берущая в полон,



		Прибавленная Федей незабудка



		Отвешивает сдержанный поклон.







		А он зовёт — туда, где в травах тропка.



		Он говорит: «Когда ж приедешь ты?



		А то мне даже чуточку неловко,



		Что я один средь этой красоты».








    

1981





Разжалование сержанта

		В минуты эти роковые



		Забыв пути своих забав,



		Разжалованный в рядовые



		За самоволку и за баб —







		Кто он сержантам и старшинам,



		Чьим наставлениям не внял,



		И тем солдатикам безвинным,



		Которых сам вчера гонял?







		В мгновенье ока обезличен,



		Торчит пред всеми напоказ



		И в строй встаёт уже без лычек,



		Комбата выслушав приказ.







		Война ещё на середине,



		И что с ним будет впереди?



		Дожди такие зарядили,



		Что и Господь не приведи.







		Опять команда прозвучала,



		Дорогу новую суля.



		И — служба с самого начала



		Пошла. Но только не с нуля.








    

1982





"Расставанья все и все прощания…"

		Расставанья все и все прощания —



		С женщиной, и только с ней одною.



		С плачущей иль прячущей отчаянье



		Женщиной — невестой и женою.







		И всесильна жажда возвращения



		К женщине — в теченье всей разлуки.



		Сквозь преграды все и обольщения,



		Горькие сомнения и слухи.







		Эти встречи были нам обещаны…



		И вовек лучами осиянна



		Жизнь, что появляется из женщины,



		Как из мирового океана.








    

1982





"Рукомойник на стенке сарая…"

		Рукомойник на стенке сарая,



		На скамейке — с черешней кулёк.



		Тлеет солнце, за лесом сгорая,



		И туман по канавам залёг.







		А для тех, кому греется ужин,



		Чья дорога неблизкой была,



		Мир сегодняшний сладостно сужен



		До размеров окна и стола.







		…Видеть контуры чёрного леса,



		Где заката последняя медь,



		И над краем ведёрного среза



		Рукомойником долго греметь!








    

1982





Термометр

		Как если бы работой дельной



		Был занят я в начале дня, —



		Термометра сосуд скудельный



		Опять под мышкой у меня.







		Опять из утреннего дола



		Встают берёзы в сотый раз.



		Я не отвык ещё от дома,



		Как здесь случается подчас.







		Баюкая свою разлуку,



		Смотрю с восьмого этажа,



		Как бы на перевязи руку



		Горизонтальную держа.








    

1982





Песенка к спектаклю

		Когда зарплата



		Идёт на убыль,



		То как заплата —



		Последний рубль.







		Гулять — не к спеху,



		И цель другая:



		Прикрыть прореху,



		Весь свет ругая.







		Но вот, как бочка,



		Гудит получка.



		Довольна дочка.



		Смеется внучка.







		Жена в платочке



		Со мной под ручку



		К торговой точке



		Несёт получку.







		Вдоль тротуара,



		Вблизи окошка,



		Звучит гитара,



		Поёт гармошка.







		Огни заката



		Горят как уголь,



		Пока зарплата



		Идёт на убыль.








    

1982





Земля

		Упал у западной границы.



		Зазеленело на земле.



		Сквозь две пустых его глазницы



		Взошло по пихтовой стреле.







		Разворотив грудную клетку



		Нежданной силою корней,



		Берёза выбросила ветку,



		Других, быть может, зеленей.







		Здесь траки, скаты и копыта



		Оставили мгновенный след,



		Не видимый для следопыта



		Восьмидесятых дальних лет.








    

1982





"У хозяйки столовался…"

		У хозяйки столовался,



		С её дочкой целовался.



		Столовался-целовался,



		А потом ударил бой —



		Целый мир закрыл собой.







		То, что прежде важным было,



		Память бедная забыла,



		Лишь спустя десятки лет



		Проступил неясный след:



		У хозяйки столовался,



		С её дочкой целовался…



		То ли было, то ли нет.








    

1983





Штыковой бой


…Штык — молодец…



		В морозной пыли



		Занятья — вроде танца:



		— Коротким коли!



		На выпаде останься!..







		Заволжских полков



		Январский редкий воздух.



		Посылы штыков,



		Мерцающих и острых.







		Меж ротами стык



		Зияет чёрной раной.



		Ты выручи, штык,



		Родной, четырёхгранный.







		Задачей дано:



		Атака штыковая…



		А юность давно



		Прошла как таковая.







		Прошла горячо,



		Ни в чём не виновата.



		И помнит плечо



		Ремень от автомата.







		Но в снежной дали



		Занятья — вроде танца:



		— Коротким коли!



		На выпаде останься!








    

1983





Память о полковой разведке 

		Вот и выдан маскхалат



		Старшиною:



		Новогодний маскарад,



		Снег стеною.







		На себе своё вези



		Зыбкой тенью.



		И растаяли вблизи



		За метелью.







		То ли холмик, то ли дзот



		За нейтралкой…



		Мы их ждём. Но что их ждёт



		В жизни краткой?







		В белой взвившейся пыли,



		Жгущей веки?..



		И растаяли вдали.



		И — навеки.








    

1983





3





Женщины

		Лица моложавы, без морщин.



		Отсвет полушалка.



		Женщины, не знавшие мужчин,



		Как вас жалко!







		Но жалею всё-таки вдвойне



		В час, когда рыдает вьюга,



		Тех, что потеряли на войне



		Мужа или друга.








    

1983





Боль

		В страшные часы твои ночные



		Боль — порой сама анестезия,



		И, тебя сшибая под откос,



		Боль — порой сама уже наркоз.







		Потерял сознание от боли,



		А когда очнулся поневоле,



		Ты другой уже, да тот же ты,



		Помня эту боль до тошноты.








    

1983





Природа

		Природа — санитар. Кого не схоронили,



		Она потом сама присыпала песком.



		Лежат у переправ, в речном холодном иле,



		Или под вставшим здесь берёзовым леском.







		Количество стволов, средь боя раскалённых,



		По формуле её равно числу стволов,



		Несущих над собой прохладу крон зелёных,



		Которые сильней и слёз твоих, и слов.








    

1983





Триптих


1. До войны

		Вы палкой в снег потыкали,



		А там, внизу, ручей.



		Весенние каникулы.



		Над школой шум грачей.







		По льду конёчком чертите,



		Но слаб и мягок лёд.



		Огнём четвёртой четверти



		В момент его сожжёт.







		Весенние каникулы.



		Крушение основ:



		Распухшие фолликулы,



		Ангина и озноб.







2. В войну

		В гимнастёрках эти дети,



		Холодны и голодны,



		Находились на диете



		У грохочущей войны.







		Их мальчишеские лица,



		Их мужские костяки!



		Пулемёт, как говорится,



		Взять на плечи — пустяки.







		Эти юные солдаты,



		Эта грозная пора.



		Эти давние утраты,



		Это дальнее «ура!..».







3. После войны

		Солдат-мальчишка одноногий



		На деревянных костылях,



		Взлелеянный в госпиталях,



		Плывёт как парус одинокий.







		А небо — синего синей.



		Уже идут занятья в школе.



		Видна и в городе, и в поле



		Его широкая шинель.








    

1983





"Когда окончилась война…"

		Когда окончилась война,



		Пошли иные времена.



		Но, всё отчётливей видна,



		Являться стала мне она.







		Пока мы были на войне,



		В её дыму, в её огне,



		Она жила кругом, вовне…



		Но оказалось, что во мне.








    

1983





Берёза

		В похожем на этот, былом сентябре,



		Когда синевы наплывает лавина,



		Берёзку свою посадил на бугре



		Счастливый отец в честь рождения сына.







		А годы стремительно — каждый как вскрик,



		Мелькая, проносятся справа и слева.



		И что-то бормочет согбенный старик,



		Ровесник могучего белого древа.








    

1983





Больничный роман

		Промытый ливнем день весенний.



		Высокая голубизна.



		Больница. Время посещений.



		И кто-то смотрит из окна.







		На каждой крашеной скамейке



		Так умилительно, хоть плачь,



		Сидят по две и три семейки



		Со свёрточками передач.







		И к ним выходят их больные,



		Задумчивы и смущены.



		Их лица, бледные, родные,



		Улыбками освещены.







		Но в этом слабом слитном гаме



		Мне пара странная видна:



		Она в халате, он в пижаме,



		И с ними рядом тишина.







		Судьбою пойманы с поличным



		У рокового рубежа,



		Гуляют в скверике больничном,



		Друг друга за руки держа.








    

1983





"Всё думал о тебе…"

		Всё думал о тебе



		С момента нашей встречи:



		Нечёткость при ходьбе



		И затрудненья в речи.







		Так ходят старички



		Перед началом краха.



		Но заглянул в зрачки



		И не заметил страха.







		Ты вид держал такой,



		Как будто всё в порядке



		И снимет как рукой



		Любые неполадки.







		А юности черты,



		Которые не скроем,



		Казались так чисты



		Под этим поздним слоем.








    

1984





После работы

		Опустело поле сонное.



		Вечереет, и она



		Только-только с третьей соткою



		Управляется одна.







		День Победы — время самое,



		Чтоб картошку ей сажать.



		Над налитой ливнем ямою



		Долго руки моет мать.







		Рядом дочь её внебрачная



		На далёкий смотрит плёс,



		Мелкорослая, невзрачная,



		Дорогая ей до слёз.







		Затихает птичья сутолока,



		И в холодный этот час



		Лес глубокий, полный сумрака,



		Как всегда, тревожит нас.








    

1984





"Женщина проплакала всю ночь…"

		Женщина проплакала всю ночь



		О своём, ушедшем без возврата.



		Ей никто не мог уже помочь,



		То была особая утрата.







		Об ошибках, сделанных давно,



		Снова убивалась, предположим.



		Но, уставясь в чёрное окно,



		Плакала она и о хорошем.







		Плакала о жизни прожитой,



		Что была ещё на половине,



		Но уже за новою чертой,



		В грозной, нависающей лавине.







		А когда в окне качнулась мгла



		И неясный лучик тронул стены,



		С удовлетворением легла



		И заснула, словно после смены.








    

1984





"От ранней подруги своей…"

		От ранней подруги своей



		Для позднего брака



		Ушёл. Захотелось детей,



		Которые благо.







		И сызнова — только держись!



		Углы, комнатёнки.



		И всё-таки всякая жизнь



		Чужая — потёмки.







		У каждого доля своя,



		Судьба или сила.



		И новая эта семья



		Его оглушила.







		Седой. Как мальчишка одет.



		С коляскою — в гору.



		И видно, что это не дед,



		По скучному взору.








    

1984





"Он прошептал ей одно…"

		Он прошептал ей одно:



		— Мы совпадаем по фазе… —



		В этой технической фразе



		Нежности было полно.







		Он сообщал ей о том



		В этой чудовищной форме,



		Что понимание в норме



		Будет у них и потом.







		Что на далёкий большак



		Выйдут, ступая упруго…



		— Мы рождены друг для друга,



		Раньше сказали бы так.








    

1984





Свекровь

		Не щадя людского слуха,



		Материлась почём зря



		Одинокая старуха,



		Про невестку говоря.







		Отняла невестка сына,



		Нужно думать, навсегда.



		И какая у ей сила! —



		Ни управы, ни суда.







		…Болью искренней своею



		Выделялась меж людьми.



		Возмущались громко ею



		Только женщины с детьми.








    

1984





"Прошлое кануло в блеске…"

		Прошлое кануло в блеске…



		В жизни оставшись одни,



		Лишь на последнем отрезке



		Объединились они.







		Где тут до страсти и пыла



		В бликах дневных и ночных!



		Собственно, всё это было —



		Только раздельно у них.







		Но, словно в пору былую, —



		В поздний густой снегопад



		Движутся напропалую,



		Вместе бредут наугад.








    

1984





"Ушли родные старики…"

		Ушли родные старики,



		И мы остались стариками.



		Знать, жить им стало не с руки.



		И вот я с этими строками.







		Нет больше тех, кто старше нас,



		Их нет и нет на белом свете.



		Ещё скажу вам в горький час:



		Они давно уж были дети —



		И огорчали много раз,



		И радовали в годы эти.








    

1984





Берёзка

		Среди еловой тьмы



		Пунктирный ствол берёзки.



		И различаем мы



		Набухшие желёзки.







		Поёт весенний сок.



		Волнуется берёзка.



		Такое в нужный срок



		Бывает у подростка.







		С ней рядом ёлки те



		Густеют в буераке.



		Она в их черноте —



		Как молния во мраке.








    

1984





Зеркало

		Что случилось? Грустный вид



		Был тебе неведом…



		Улыбнуться норовит:



		— Суть совсем не в этом…







		Что же это за дела,



		Если наша прелесть



		Мимо зеркала прошла



		И не посмотрелась!








    

1984





"Ребёнок. Запертая дверь…"

		Ребёнок. Запертая дверь.



		Родители ещё в постели.



		Он рано встал и ждёт теперь,



		Чтоб в кухне блинчики поспели.







		Он завтракает. Молоко



		Покрыто розовою пенкой.



		Он с бабушкой. Ему легко



		Внимать негромкой сказке первой







		Про короля, и хитрых слуг,



		И про Ягу… Но в большей мере —



		Душою, обращённой в слух,



		Он возле той, закрытой, двери.








    

1984





"Провинциальность областная…"

		Провинциальность областная



		Подчас не каждому видна.



		Пушком наивным обрастая,



		Живёт размеренно она.







		В неё заложенное свойство —



		Неистребимостью сильна.



		Столичное самодовольство —



		Её вторая сторона.








    

1985





Двор ночью

		Полночь. Тишина.



		Мир кругом велик.



		На стекле окна



		Сильный лунный блик.







		В темноте двора



		Видится давно



		Белого ведра



		Цинковое дно.







		Светом зажжены



		Лунной полосы



		Грабли у стены,



		Лезвие косы.







		И горят из мглы



		Посреди двора



		Полотно пилы,



		Лопасть топора.








    

1985





"Зря память этого боится…"

		Зря память этого боится…



		Пусть перекрашен твой фасад,



		Я узнаю тебя, больница.



		Я здесь лежал семь лет назад.







		Жизнь, может быть, не так сурова,



		И, тоже помня о былом,



		Придёт пора очнуться снова



		Цветущим клёном иль щеглом.







		Взглянув на бывшее жилище,



		Сказать без всяческих досад:



		Я узнаю тебя, кладбище.



		Я здесь лежал сто лет назад.








    

1985





"Перелистан осенний задачник…"

		Перелистан осенний задачник.



		Все ответы в тетрадь внесены.



		И зима скоро сунет в загашник



		То, что прятать пора до весны.







		Вот ледок затянул, как коллодий,



		Мимолётные ранки земли.



		И внезапных глубинных колотий



		Отголоски до сердца дошли.








    

1985





В конце зимы

		Соснячок дрожит упруго.



		Ветер злей и злей.



		В синем небе ходит вьюга,



		Как воздушный змей.







		Раскрутившись полной мерой,



		Тащит вперекрёст



		Свой рассыпавшийся, белый,



		Свой метельный хвост.







		Как он медленно кружится!..



		Вдруг — один разряд,



		И пропал он, на крупицы



		Снежные разъят.








    

1985





"Раскинул дождик сетку…"

		Раскинул дождик сетку,



		Взял ею в оборот



		Садовую беседку,



		И сад, и огород.







		Захлопнуты ворота.



		Намокший день сердит.



		Учёная ворона



		На пугале сидит.







		А ветеран-участник



		Лёг с книжкой на кровать,



		Довольный, что участок



		Не нужно поливать.








    

1985





Ночной вагон

		В последней электричке,



		Как в том паровике,



		Внезапна вспышка спички



		И отсвет в кулаке.







		Здесь что-то от погони,



		Здесь как-то всё не так:



		Пять человек в вагоне



		И смутный полумрак.







		Небось из общей бражки.



		Их плотно держит взор.



		А этот кто, в фуражке?



		Неужто ревизор?







		И вдруг — движенья круты



		Как будто кем гоним…



		А через полминуты —



		Вслед женщина за ним.








    

1985





"Обнаружил: заболел…"

		Обнаружил: заболел.



		Окатило щёки жаром.



		Вот! — когда так много дел,



		Пропадёт неделя даром.







		Огорченья смутный шок,



		Повторяющийся снова,



		И под мышкою ожог



		Градусника ледяного.







		Но — внезапный оборот:



		Не придётся пить таблетки.



		Ибо ртуть не достаёт



		До решающей отметки.







		Далеко она внизу.



		Что ж ты, чучело из чучел!



		И опять бегом везу



		То, что сам же и навьючил.







		Среди длящегося дня,



		Как не раз уже бывало…



		Что же всё-таки меня



		Душным жаром обдавало?








    

1985





"Проснулся средь ночи и глянул в окно…"

		Проснулся средь ночи и глянул в окно.



		Такого тумана сквозит полотно,



		Что даже не видно ближайшего дома,



		Лишь свет фонаря на земле как солома.







		Вновь что-то нарушилось в этой игре:



		Машины соседей стоят во дворе —



		У каждой из них постоянное место…



		Но — «скорая» возле второго подъезда.








    

1985





Снова стирка

		Снова стирка — бабье дело



		(Извини меня, местком!).



		Вон ты как помолодела,



		Приспособясь над мостком.







		Брус хозяйственного мыла.



		Речка, пена, пузыри…



		Если что тебя томило,



		Всё забылось до зари.







		Разогревшись («Кофту скину!»)



		И расслабившись чуть-чуть,



		Как тебе приятно спину



		Осторожно разогнуть.







		Полоскать, закончив стирку,



		Начинать опять с азов



		И рубахи брать за шкирку



		Из наполненных тазов.








    

1985





Поэзия

		С громом разорвалась



		Молния шаровая,



		И оступился в грязь



		Кто-то, спастись желая.







		Всем повторял: — Живой! —



		Верить ещё не смея. —



		Прямо над головой



		Ахнула над моею.







		Но километрах в двух



		Тоже присел прохожий:



		— Аж захватило дух!



		Я её чуял кожей!..







		Так, над землёй трубя,



		Грозного слова сила,



		Кажется, лишь тебя,



		Выделив, опалила.








    

1986





Одному знакомому читателю

		Этих книг тебе не прочитать



		Ни за что на свете.



		Для тебя стоит на них печать,



		Ибо книги эти —







		Книги для ума и для души.



		Разные такие —



		Для тебя чрезмерно хороши.



		Ты прочтёшь другие.







		Здесь на полках — всевозможных книг



		Столько тысяч!



		Ты проходишь, безмятежно в них



		Взглядом тычась.








    

1986





Что нужно актёру

		Чужою жить судьбой,



		Но быть самим собой.







		И дикцию иметь —



		Чтоб рокотала медь,



		Но чтоб расслышал зал



		Что шёпотом сказал.







		Владеть своим лицом,



		Крутиться колесом.







		Всегда уметь опять



		Соперника обнять.







		Как истый лицедей,



		Гнать бодро лошадей.







		Но не ломать рессор —



		На то есть режиссёр.







		Трудиться — и отнюдь



		Не мыслить отдохнуть.







		Знать тысячу ролей…



		И всё за сто рублей.








    

1986





Сюжет

		Несчастная Дюймовочка, —



		Судьба её крута.



		Печальная зимовочка



		У мыши и крота.







		Сама ошиблась адресом,



		Пустившись в долгий путь,



		Или беспечный Андерсен



		Напутал что-нибудь?







		Единственно из прихоти



		На свет их произвёл.



		И сколько тут ни прыгайте,



		Ужасен произвол.








    

1986





Ретроград

		Роща сильно поредела.



		Жизнь катилась под уклон.



		Всё менялось то и дело.



		Не менялся только он.







		Он спокойно, как при нэпе,



		Рифмовал: «Глаза — назад»,



		Или: «Степи — лесостепи»,



		Словно тридцать лет назад.







		И ценил он по старинке,



		Не страшась худой молвы,



		Пуговицы на ширинке,



		А не молнию, как вы.








    

1986





Дятел

		На фонарном бетонном столбе



		Примостился нечаянный дятел.



		Щелкнул клювом по серой трубе.



		Видно, вправду немножечко спятил.







		Разумеется, нет червяка.



		Прыгнул выше — и там его нету.



		А ведь был все былые века,



		Населяя собою планету.







		Не смущайся, что здесь его нет,



		Где над крышей высокое небо.



		Всё испробуй на вкус и на цвет,



		Даже выглядя явно нелепо.








    

1986





"Часы должны ходить…"

		Часы должны ходить,



		А не стоять без дела.



		Их нужно заводить



		Почти что до предела.







		А жизнь идёт сама —



		Тик-так! — без подзавода.



		Вот лето, вот зима.



		Глядишь — ещё полгода.







		Так мы вперёд идём,



		И годы не помеха.



		Вот лес, и сад, и дом…



		Глядишь — ещё полвека.








    

1986





Поцелуй

		Я ещё смотрел как сквозь туман,



		Был слегка зажатый,



		Но уже тогда крутил роман



		С пионервожатой.







		Через месяц в армию идти



		В предрассветном дыме,



		По снежку… Дальнейшие пути



		Неисповедимы.







		Залепляла губы — не горюй! —



		Словно сладким кляпом.



		Впрочем, мы считали поцелуй



		Пройденным этапом…








    

1987





"Столкнулись. Вижу — рада…"

		Столкнулись. Вижу — рада.



		— Ну, как вы? Сотню лет



		Не виделись… — и взгляда



		Наивный юный свет.







		И словно вся в полёте,



		В ушах, наверно, шум:



		— Нет, правда, как живёте?



		Какой на вас костюм!..







		— Живу? По-стариковски.



		Да-да, уже давно!



		Обновы и обноски —



		Нам это всё равно…







		Вторично взглядом мерит



		Меня в осеннем дне,



		И видно, что не верит



		Ни капелечки мне.








    

1987





"Бегло подмазаны губы…"

		Бегло подмазаны губы.



		Густо запудренный нос.



		Скулы торчащие грубы.



		Облачко ломких волос.







		Шаль, а верней, полушалок,



		Стиранный тысячу раз.



		И поразительно жалок



		Взгляд нерешительных глаз.







		Но, усмехаясь задето,



		С ней разделяя жильё,



		Может, за всё вот за это



		Он ещё любит её.








    

1987





Купание

		Задумчива и хороша,



		Лишь брови чуть сдвинула,



		К воде подошла не спеша



		И всё с себя скинула.







		Ожгло холодком по груди.



		Чуть скрипнула камушком.



		— Не женится он, и не жди



		Услышала рядышком.







		Так баба сказала одна —



		Как водится, надвое,



		Тем более если она



		Нагая и наглая.







		Стояли недвижно леса,



		Но двигалась фабула.



		А с листьев холодных роса



		Медлительно падала.








    

1987





"Какие женщины в пейзаже…"

		Какие женщины в пейзаже,



		На фоне скверов и морей!



		Готов понять и тех, кто даже



		Моложе дочери моей.







		Но в самом беглом разговоре



		Я замечаю в тот же миг,



		Что я, пожалуй, не в фаворе,



		О чём не скажут напрямик.







		Приветливые как вначале,



		Уходят, галькою шурша.



		И слабым отзвуком печали



		Мгновенье тешится душа.








    

1987





"Он слабо говорит…"

		Он слабо говорит,



		Лежат в подглазьях тени,



		Взъерошен и небрит,



		Всю жизнь на бюллетене.







		Но блещет торжество



		Из допотопной были,



		Где женщины его



		С готовностью любили.







		Был прочих не хужей,



		Гулял себе — а там уж



		Две бросили мужей,



		А три не вышли замуж…







		В глазах довольный свет,



		Горящий непреложно.



		А было или нет —



		Проверить невозможно.








    

1987





Музыка из окна

		Погода серая



		С утра и до темна.



		Система стерео



		Играет из окна.







		Вот так в тридцатые,



		И тоже из окон,



		Хрипел, досадуя



		На что-то, патефон.







		Свет, словно оспины,



		Тревожил тротуар.



		Похожий, собственно,



		Звучал репертуар.







		И те же маечки



		И кофточки в окне.



		И те же мальчики



		И девочки — вполне.







		Как скрепкой сколоты



		С судьбою эти дни,



		Где были молоды, —



		Но мы, а не они.








    

1987





Баллада об эвакуации

		В растерянности у окна



		Стояла женщина с ребёнком.



		— Как быть? Ведь я же не одна



		И не привычна к этим гонкам.







		— Досюда немец не дойдёт! —



		Сказал сосед. — Не думай даже.



		Ведь каждый дом, и каждый дот,



		И каждый куст уже на страже…







		Второй внезапно заорал:



		— Не слушай этого кретина!



		Уматывайте за Урал.



		Худая видится картина…







		Всего лишь день на сборы дан.



		В случайных туфлях, в платье тонком



		Бросала вещи в чемодан,



		Уже не разбирая толком.







		С младенцем села в эшелон,



		Замаскированный листвою.



		И только зной со всех сторон…



		А провожали эти двое.







		…Палило солнцем с высоты



		Начало первого этапа…



		Им предстояло рвать мосты



		И умереть потом в гестапо.








    

1988





Баллада о военруке

		Пацан, подняв чинарик с полу,



		Себе махрою губы жёг,



		Поскольку бил мужскую школу



		И женскую всеобщий шок.







		Десятиклассница какая!



		И вышла за военрука,



		К тому бесстрашно привыкая,



		Что у него одна рука.







		Никто не ждал такого хода.



		Ведь всем казалось, что он стар.



		Он старше был — но на три года,



		А тут и вовсе вровень стал.







		И утром, только от подушки,



		В знобящий сизый холодок,



		Он умывался из кадушки,



		Сломав молоденький ледок.







		Заря горела за рекою.



		А он с приливом новых сил



		Дрова колол одной рукою,



		Грудного первенца носил.







		…Когда учил юнцов задетых



		Войны классическим азам,



		Что ждут в окопах и кюветах,



		Никто сказать не мог: — А сам?..








    

1988





"Выстиранное бельё…"

		Выстиранное бельё,



		Шаровары, гимнастёрка…



		Одевались без восторга:



		Мокрое, хоть и своё.







		Отжимали, а потом



		На себе же высыхало,



		За пределами привала,



		На пути привычном том.







		При ускоренной ходьбе,



		В ту страду нечеловечью,



		Как над вытопленной печью



		Сохло старое х/б.







		Нутряной какой-то жар.



		Откликающийся живо,



		Чем свой уровень держал?



		До сих пор непостижимо!








    

1988





Однополчанин

		Стоял он в трусах,



		Могуч, одноног,



		Как гриб, что в лесах



		Возрос, одинок.







		Из дальних годов



		Смотрел он на нас.



		— Да ты не готов!..



		— Оденусь сейчас…







		Держась за косяк —



		Нога-то одна, —



		Вмиг, так или сяк,



		Он был у окна.







		А там кителёк



		В наградах уже…



		За ним — фитилёк



		Дрожит в блиндаже.







		Деревня горит,



		Дорога в пыли…



		— Ну, что ж, — говорит,



		Пожалуй, пошли?







		Несложный процесс,



		Сказал не шутя, —



		Приладить протез.



		Была бы культя.








    

1988





Генеральный конструктор

		Для важных дел,



		Что не видны,



		Пришёл в отдел



		В конце войны.







		Пришёл в КБ —



		Его рычаг —



		Ещё в х/б



		И в кирзачах.







		Башкой силён,



		В работе злой,



		Оставил он



		Культурный слой







		И в кабинете,



		И в толпе.



		И на планете,



		И т. п.








    

1988





План о грузинском футболе

		Много лет назад



		Пожелал начаться



		Тот чемпионат,



		Где блистал Пайчадзе.







		Нет, не громких слов



		Ждали от тбилисца,



		А ушат голов



		Должен был пролиться.







		Молод и умён,



		Был он полон светом,



		И каскад имён



		Низвергался следом.







		Всех не перечесть



		Из прошедшей были.



		Мужество и честь



		Свойственны им были.







		Групповой портрет



		С отсветом утраты.



		Каждый здесь — атлет.



		Все почти — усаты.







		За красивый гол



		Сколько их ни тискай,



		Где тот склон и дол



		И футбол грузинский?..








    

1988





"На акватории рижской…"

		На акватории рижской,



		Словно поднявшись со дна,



		Мачта тонюсенькой риской



		В зыбком просторе видна.







		Мачта рыбацкого судна



		Или каких субмарин.



		В море пустынно и скудно,



		Марево как стеарин.







		Редкую эту примету



		Всячески пестует взгляд.



		Но чуть отвлёкся — и нету.



		Воды безлюдием злят.







		Впрочем, сидел бы я в нише,



		Воспоминания стриг,



		Если б не этот — возникший



		И потерявшийся штрих.








    

1988





4





"Не имея бумаги…"

		Не имея бумаги,



		Вряд ли ищут чернила.



		А лишившись отваги,



		Взглядом рыщут уныло.







		За оградой — дорога,



		Да закрыта калитка…



		Потерявшему Бога



		Не нужна и молитва.








    

1989





"На голодной планете…"

		На голодной планете,



		Сладкой рифмы отведав,



		Всяк имел на примете



		Милых сердцу поэтов.







		Чтобы выплакать душу



		По холодному полю,



		Была мода на Ксюшу,



		Стала мода на Колю.







		И не только на строки,



		Порождавшие отклик.



		На иные уроки —



		На судьбу и на облик.







		Не к эстраде и сцене —



		К настоящему горю.



		Была мода на Женю,



		Стала слава на Борю.








    

1989





Нищие

		Доносятся обрывки фраз.



		Но — странно! — что б вы ни сказали,



		Всё это было много раз,



		Замешенное на скандале.







		Пусть вам не нужен посошок,



		Вы всё же несомненный нищий,



		Что давится, раскрыв мешок,



		Засохшею духовной пищей.








    

1989





Оратор

		Элегантен, тщательнейше выбрит,



		Болтунов былых от плоти плоть.



		Он, как прежде, на трибуну выпрет



		И пошёл без устали молоть.







		Не прими за чистую монету



		Мелкую словесную лузгу.



		Ничего в действительности нету



		В этом гладковыбритом мозгу.








    

1989





Лауреат

		Тут премия на вас упала, словно манна,



		И хоть во всём другом вы вовсе не слепой,



		Вы стали утверждать в пылу самообмана,



		Что это нынче к вам пришло само собой.







		Пришло само собой, и вы небрежно-рады.



		Спокойны и горды, что видно по всему…



		Но домогаться так настойчиво награды —



		Как поздравленья слать себе же самому.








    

1989





Глухомань

		Здесь рыбы полно



		От ряби по дно



		В холодных озёрах.



		Здесь дело, оно



		Со словом — одно



		И дремлет во взорах.







		Здесь неба холсты



		Сквозят с высоты



		В заросший овражек.



		Здесь бабы просты,



		Да больно толсты



		От ряшек до ляжек.








    

1989





"Сколько пили с Яном…"

		Сколько пили с Яном



		В разные года,



		Не видал я пьяным



		Яна никогда



		От вина, положим,



		И не от вина.







		Ведь любым прохожим



		Жизнь его видна —



		Чукчам ли, рижанам…



		Где б он ни бывал,



		Общим обожаньем



		Били наповал.







		Улыбалась Ялта,



		Скрытно взор скосив:



		— Посмотрите, Ян-то



		Как у нас красив!







		И сквозь всё сквозь это



		Шёл он налегке…



		Ну, а то, что спето,



		Слышно вдалеке.








    

1990





"Не ударьте в грязь лицом…"

		Не ударьте в грязь лицом



		При всеобщем дефиците



		И лужок перед крыльцом



		Непременно докосите.







		Не спеша, наоборот.



		Это будет вам отрадой.



		Докосите до ворот,



		А потом и за оградой.







		Видя в небе некий знак,



		В поздние писали годы



		Тютчев, Фет и Пастернак



		И, конечно, также Гёте.







		Проповедуйте добро,



		Не страшась, до самой смерти.



		Уронить из рук перо



		Вы успеете, поверьте.








    

1990





"Сказали: — Пора прощаться…"

		Сказали: — Пора прощаться!



		И в хлынувшей тишине



		Печально друзья стояли,



		С ним словно наедине.







		А женщины, провожая



		Поэта в последний путь,



		Отталкивая друг друга,



		Валились ему на грудь.








    

1990





Баллада о двух составах

		…И различил на путях,



		Глядя вперёд отрешённо,



		Слабо дрожащий впотьмах



		Свет хвостового вагона.







		Кто-то оставил состав,



		Как оставляют телегу



		В поле, беспечно устав



		И приготовясь к ночлегу.







		Разные есть рубежи.



		Внемля смертельному свисту,



		Крикнул помощник: — Держи! —



		Тут своему машинисту.







		Это на их языке



		«Затормози!» — означало.



		Но в роковом тупике



		Время составы сближало.







		Спали и в этом, и в том.



		Как под большим напряженьем,



		Словно гигантским кнутом,



		Било второй торможеньем.







		С полок посыпались все



		В стоне напрягшейся стали…



		В первом, где стёкла в росе,



		Люди по-прежнему спали.







		Поле. Туманный прокос.



		Ночь. Деревушка над склоном.



		Замерший электровоз



		Рядом с последним вагоном.







		И бесконечная дрожь,



		Что не давала усесться…



		Остановившийся нож



		В двух миллиметрах от сердца.








    

1990





Уходит наше поколенье

		Уходит наше поколенье,



		Стихает песня за холмом.



		Ему не нужно поклоненье.



		А всё, что было, в нём самом.







		Иные, те поодиночке



		Догнали молодость свою.



		А здесь отечества сыночки



		Бредут пока ещё в строю.







		Но пыли нет густого слоя



		На бледных лицах в этот раз.



		И нет призывных женских глаз,



		И нет мальчишек возле строя.







		И здесь, конечно, не парад,



		Хоть эти жёлтые медали,



		Что нам потом зачем-то дали,



		Под бледным солнышком горят.







		Чуть проку в тезах-антитезах:



		Давно сошли окоп и дот,



		Но поколение идёт



		На костылях и на протезах.







		Идёт, где речка и откос, —



		Одних привычно раздражая,



		Другим оно судьба чужая,



		Но третьим дорого до слёз.








    

1990





"Бывало, глянешь из окна…"

		Бывало, глянешь из окна:



		Идёт соседка не одна,



		А муж насвистывает рядом…



		Каким вас всех побило градом?







		Окрестность опустошена,



		И в телефоне тишина.








    

1991





"С внезапной отвагой прямой…"

		С внезапной отвагой прямой,



		Из рук упустив одеяло,



		Шепнула себе же самой:



		— Совсем уже стыд потеряла…







		Слова, что промолвила ты, —



		Из самых, наверное, лучших:



		Наивности и чистоты



		Беспечно протянутый лучик.








    

1991





"Меркнущий дом…"

		Меркнущий дом…



		Жизнь пролетит — не заметим.



		Молча уйдём.



		Всё и окончится этим.







		Не прекословь!



		Видишь, я сам не перечу.



		Только любовь



		Верит в загробную встречу.








    

1991





"Ты умела, когда уезжала…"

		Ты умела, когда уезжала



		Нагостившаяся родня,



		Ни усмешки вдогонку, ни жала



		Не позволить, свой образ храня.







		Ты умела, над пыльной листвою



		Из окна помахав с высоты,



		Прислониться ко мне головою



		И шепнуть, как соскучилась ты.








    

1992





"Затянутые крепом зеркала…"

		Затянутые крепом зеркала,



		Перед которыми когда-то ты стояла,



		Оглядывая всю себя сначала



		И гребень вытащив, что из дому взяла.







		Я стойко дожидался в стороне,



		Пока ты управлялась с туалетом,



		И, как всегда, была твоим ответом



		Улыбка, обращённая ко мне.








    

1992





"Остаётся лишь неделя…"

		Остаётся лишь неделя.



		Меньше… Пять… Четыре дня…



		Вот он чем, конец апреля,



		Стал отныне для меня.







		Неизменно ближе к маю



		Вносит в эту полосу.



		…Сызнова перестрадаю.



		Заново перенесу.








    

1992





"Снова думаю лишь об одном…"

		Снова думаю лишь об одном,



		Себе душу волную.



		А за письменным чистым окном



		Лес, стоящий вплотную.







		Стынут сосны, построясь в каре.



		Тишь. Морозная дрёма.



		Ковыряется дятел в коре



		Возле самого дома.







		Обезьянки российских лесов —



		Наши серые белки,



		На ветвях, как на чашах весов,



		Их дела и проделки.







		Тих посёлок, но в самом конце,



		Где ларьков обезличка,



		В кристаллической снежной пыльце



		Пробежит электричка.








    

1992





"Жила счастливою хозяйкою…"

		Жила счастливою хозяйкою,



		Трудилась у стола.



		От нежности зимою зябкою



		Порою не спала.







		Скажи: скорбящею невестою



		Из нашего угла



		К какому ангелу небесному



		Ты от меня ушла?








    

1992





Траур

		Траур, — ленточку к рукаву



		Прикрепляли вдовцы когда-то.



		Но без этого я живу —



		Не для взглядов моя утрата.







		И в суровом своём краю,



		Как бы сбившись на миг со счёта,



		До конца не осознаю —



		Всё надеюсь ещё на что-то.








    

1992





"Женщина с огромным животом…"

		Женщина с огромным животом —



		Там, наверно, двойня или тройня —



		В этом положенье непростом



		Выглядит естественно и стройно.







		Так таскают бабоньки мешки,



		Полные картошки и муки,



		Правда, на плече и на загривке,



		Или в вёдрах воду для поливки.







		И когда родимая родит.



		На руках потащит милых деток.



		…У природы взятая в кредит,



		Жизнь течёт вдоль рощ, листвой одетых.








    

1993





"Фундаменты старинных зданий…"

		 Фундаменты старинных зданий



		Тревожит метрополитен.



		И лопается ранью ранней



		Былая кладка мощных стен.







		Попорчен, словно лёд весенний,



		Столетних цоколей гранит,



		И столько прочих потрясений,



		Что грудь несчастная хрипит.







		Готовы к новому удару,



		Мы видим пятна на стене,



		И вздутия по тротуару,



		И трещины по всей стране.








    

1993





Оскал

		Жить с привычным оскалом,



		Хоть нет злобы ничуть, —



		Просто в рвенье усталом



		Надо лямку тянуть.







		Предаваться утехам



		С переменным успехом



		Даже день или час —



		Увы, не для нас.








    

1993





Поцелуй акулы

		Шанхаю в лад,



		Под мирские гулы,



		Я ел салат



		Поцелуй акулы.







		Не мёдом плыл



		Он из дальних ульев,



		А создан был



		Он из губ акульих.







		Весь рот сожжён



		Новым блюдом диким,



		И пахнет он



		Океаном Тихим.







		Я в простоте



		Молвил вам на зависть



		Про губы те,



		Что моих касались.








    

1993





Самовоспитание

		Не поддаться опять



		Воле случая,



		Но суметь перенять



		Наилучшее.







		От своих и чужих



		Взять доставшееся…



		А на каждый их чих



		Не наздравствуешься.








    

1994





"В военном бодром городке…"

		В военном бодром городке,



		Где часто пахнет горькой гарью,



		На хмурой северной реке



		Под белым небом Заполярья







		Проблема старая остра



		В своей угрюмости суровой:



		Там женщин мало. Медсестра,



		Две подавальщицы в столовой







		Привычно ловят на себе



		Мужчин задумчивые взгляды,



		В чьей долгой службе и судьбе



		Не ожидается услады.







		И лейтенантская жена,



		Что прилетела рейсом ранним,



		Слегка смутясь, поражена



		Спрессованным мужским желаньем.








    

1994





"Не сумела её распять…"

		Не сумела её распять



		Жизнь, текущая монотонно.



		Выходила она раз пять



		Замуж — впрочем, вполне законно.







		И несли её два крыла



		На супружеском новом марше.



		Чем моложе она была —



		Тем мужья её были старше.







		Но имелась ещё одна



		Предусмотренность в этом деле:



		Начинала стареть она —



		И мужья её молодели.








    

1994





Мужчина и женщина

		Шли различным путём —



		Чуть достать взглядом.



		Оказалось потом,



		Что идут рядом.







		Ни один не зачах



		В бывших снах гордых.



		Он раздался в плечах,



		А она в бёдрах.







		Стал он крепче, ловчей,



		А она мягче.



		Впрочем, выигрыш чей



		В том земном матче?








    

1994





"Ужасно, если баба глупая…"

		Ужасно, если баба глупая, —



		Разгладив белое чело,



		Она сидит, глазами лупая.



		Ей не втемяшишь ничего.







		Ну что ж, смиримся с этой истиной —



		Ведь сказано не наобум.



		Но чёткий и безукоризненный



		Надоедает женский ум.







		Смеяться будешь или хмуриться —



		Всё это, право, не беда.



		А мне всего милее умница,



		Что скажет глупость иногда.








    

1994





Расправа над поэтом

		Он провидцем был и пастырем,



		А они ему



		Залепили очи пластырем,



		Повлекли во тьму.







		Хохоча над шуткой плоскою, —



		Всё равно, мол, врёт! —



		Тоже клейкою полоскою



		Защемили рот.







		«Не сживать досрочно со свету!



		Хватит этих мер…»



		А коль что напишет сослепу,



		Как старик Гомер?








    

1994





Утро

		Просыпаюсь разбитым, —



		Завалящий товар.



		А под окнами битум



		Как сапожницкий вар.







		С кепкой драною нищий.



		А недавний байбак,



		Не смущаясь вонищей.



		Лезет в мусорный бак.







		Эта жизнь — не находка.



		Подумаешь, плюнь!



		Но в оранжевом тётка,



		Седая как лунь,







		Не дождавшись зарплаты



		(Ещё подождём!),



		По асфальту заплаты



		Кладёт под дождём.








    

1994





Молодые поэты после войны

		Стихи пришли с блиндажных тесных нар



		Сквозь ту испепеляющую вьюгу,



		И оттого-то — весь наш семинар —



		Мы хорошо относимся друг к другу.







		Но каждый как смиренный пилигрим,



		Мы за столы учебные садимся



		И колкости друг дружке говорим,



		Хотя ещё без явного садизма.








    

1994





Госпиталь

(Из цикла)

		Приём прибывших. В госпитале баня.



		Тяжёлым — и она нехороша.



		Солдатика намыливает няня,



		Сестра за ней льёт воду из ковша.







		Потом дадут бельё, покормят сытно, —



		Быть может, и в преддверии конца.



		Я голый, но ни капельки не стыдно —



		Как будто обмывают мертвеца.







		Потом — хочу участвовать вот в этих



		Беседах, что над койкою моей



		Шуршат, но нет возможности ответить



		И то, что нужно, выразить ясней:



		«Не отрезайте ногу, докторица,



		Не совершайте этот укорот.



		Она мне очень даже пригодится,



		Чтоб отбивать чечётку у ворот.







		Кто вам сказал, что у меня гангрена?



		Я утверждаю — это чепуха!



		Не отрезайте ногу до колена,



		Зря не берите на душу греха…»







		Рост у него сто семьдесят при весе



		Лишь сорок шесть…



		Эй, парень, веселей!



		Ходить учиться будешь на протезе,



		Ну, а сначала пара костылей…







		Какой в окне горит закат весенний



		В уже затихшей вишенной пурге!



		Как много есть ночей для размышлений,



		Какая боль в утраченной ноге!







		И с головой укрывшееся горе,



		И на совсем забытое настрой,



		И сны, и разговоры в коридоре



		С дежурящей у тумбочки сестрой.








    

1995





Кольцо

		Фонарик-«жучок»,



		Жужжащий в руке у кого-то,



		И света пучок,



		Возникший вблизи поворота







		Тропинки. Темно.



		Не ведомо, что ему надо,



		Но это пятно



		Качается в сумраке сада.







		Почти уже час



		Маячит, и всё ему мало.



		— Ну что там у вас?



		— Наташа кольцо потеряла.







		— Да что за мура!



		При солнечном свете свободно



		Найдёте с утра!..



		— Ей важно, чтоб только сегодня…







		Не думал тогда,



		Что смутно останется с лета,



		Как чья-то беда,



		Движенье тревожного света.








    

1996





О. Лесбос

		К этому острову снова



		Острый возник интерес:



		Мимо проходит сурово



		Общность ума и телес.







		Однопартийная резвость —



		Женские эти пиры.



		Лежбище острова Лесбос,



		Дымка античной поры.








    

1996



    

Эгейское море





Колокольный звон

		Вновь осень за летом



		В распахнутой шири…



		Гудки под запретом,



		Звонить — разрешили.







		Согласием высшим



		Открытые зоны,



		В которых мы слышим



		Забытые звоны.







		В соборе



		И в церкви.



		В Загорье



		И в центре…








    

1996





Птица и кошка

		Измучены присутствием друг друга



		В пределах комнаты одной…



		На штору кошка прыгает упруго,



		А птица в клетке хохлится родной.







		Вновь солнце появляется в тумане,



		И птица певчая поёт.



		А кошка мрачно дремлет на диване,



		Обдумывая следующий ход.







		Но вечер наступил. Спит птица в клетке,



		Накрытой клетчатым платком,



		И, как, бывало, в синем небе предки,



		Мечтает попорхать под потолком.








    

1996





Двое

		Прохладно. Уместен свитер.



		Устроились ладком.



		Он яблоко крепко вытер



		Батистовым платком.







		Тень выдвинулась косая.



		Сидели у пруда,



		По очереди кусая



		От одного плода.







		Блаженствуя и ликуя,



		Здесь каждый в дело вник.



		Приятнее поцелуя



		Занятие у них.








    

1997





На прогулке

		Вдоль по оврагу краснотал,



		Витиевато вьётся тропка.



		Он барышню поцеловал



		От неожиданности робко.







		Случайно сбила гриб валуй,



		Зардевшись, опустила веки



		И возвратила поцелуй,



		Как выражались в прошлом веке.








    

1997





Второе замужество

		Вышибая клином клин,



		Относительно богата,



		Вышла бедная Жаклин



		За Онассиса когда-то.







		На сердечные дела



		Не потребуешь запрета,



		Но Америка была



		Этим всё-таки задета.







		Как солдатская родня



		Из фабричного барака,



		Не простившая —



		                                со дня



		Вновь случившегося брака.







		Закусила удила



		В оскорбленно-гордом стиле…



		Но недавно умерла,



		И тогда её простили.








    

1997





Влюбленные

		Жили в подвале,



		Денег — не густо,



		Но проявляли



		Лучшие чувства —







		Нежно и мощно



		Дённо и нощно.








    

1997





Лосинка

		Жил я когда-то в Лосинке,



		Недалеко от пруда.



		Помню: берёзки, осинки



		И золотая вода.







		Женского тела лекало



		В неописуемый зной



		Между стволами мелькало



		Яркой своей голизной.








    

1997



notes



Примечания





1


Венгерская денежная единица до 1946 г.