Воскреснуть и любить
Констанс Йорк








Героине романа, возглавляющей фонд материнства, угрожают бандиты. Чтобы отвести от одинокой девушки смертельную опасность, на ней женится настоятель храма. Объявив войну городской нечисти, проповедник не может справиться с самим собой: его вера в Бога пошатнулась, а мужская несостоятельность на брачном ложе грозит потерей веры в себя и разрывом отношений с любимой. Как же ему возродиться и вновь обрести утраченное и в личной жизни, и на общественной ниве служения добру? Ответ на этот вопрос читатель найдет в романе «Воскреснуть и любить».






Констанс Йорк

Воскреснуть и любить





Пролог


…Рот прижимался ко рту, и она пила влажное тепло так, будто умирала, а это тепло могло сохранить ей жизнь. Ее руки обвивали его шею и ощущали тепло кожи и биение пульса. Поцелуй становился все крепче. У нее уже не осталось никаких сомнений, что он действительно любит ее. И все же она боялась дышать, боялась пошевелиться, ей казалось, что стоит зажмуриться, и все происходящее окажется сном.

Нет, это не сон: он настоящий, теплый и очень решительный. Его терпение кончилось. Он не собирался ничего объяснять. Его руки, обнимавшие ее, дрожали. Но не от страха, как она сначала подумала. От желания. От неудержимого желания. Она не могла насытиться его прикосновениями.

Ее одежда куда-то исчезла. Она не помнила, как и когда это случилось. Осталось лишь случайное воспоминание о том, что она помогала ему раздеть себя и раздеться самому. Страсть кружила голову, то ускоряя, то замедляя бег времени. В мозгу мелькали обрывки слов — она говорила ему о своей любви, и он отвечал ей тем же.

Когда их тела сплелись, он перекатился на спину и привлек ее к себе, не прерывая поцелуя. Она ощущала прикосновение его длинных ног, каменной груди и… того, что лучше всяких слов говорило о любви и желании.

Оставалось одно. Самое главное. Он рывком перевернул ее на спину и накрыл своим телом. А затем, нежно и твердо глядя в глаза, овладел ею. И этот взгляд отражал все, что он чувствовал: радость, любовь, гордость.

Он двигался неторопливо, вновь и вновь наполняя ее. И целовал, и шептал слова любви. Казалось, своим телом, губами, выражением глаз он смывает последние ее сомнения. Его любовь была ярким солнечным лучом, способным растопить лед, если тот еще сохранился в укромных уголках ее души. Теперь она была уверена, что он хочет ее так же бурно и неистово, как и она его.

Она не знала, что близость может быть столь полной. Пламя его желания приводило ее в экстаз всякий раз, когда они сливались воедино. А когда завершение перестало быть безумной мечтой и превратилось для обоих в реальность, которой уже нет сил сопротивляться, она до конца отдалась жару и полыхающему свету страсти…




Так начался их настоящий брак. Так началось счастье.

Но, Боже мой, как же долог, извилист и тернист был путь к вершинам этого счастья!

Что ж, у них есть целая жизнь, чтобы наверстать упущенное.




Глава 1


Однажды ночью сквозь три слоя белой краски, которой преподобный Энтони Хэкворт и его нищая паства обильно покрыли штукатурку, вновь проступил символ бандитской шайки. Однажды ночью некий бездомный вскрыл замок и устроил себе ложе под неканоническим изображением Иисуса, украшавшим голую стену церкви. Однажды ночью неуловимые призраки вывалили на ступеньки груду мусора, выкопали из крошечного цветника последнюю хризантему и бросили в ящик для жалоб послание, в котором критиковался десерт, поданный во время проходившего каждую среду традиционного братского ужина.

— «Пива, а не мороженого. Меньше болтовни» — прочитал Энтони, скомкав в руке записку, состоявшую из двух предложений, и хмуро уставился на старика, который собирал свои пожитки в потертый мешок, освященный годами бродяжничества. — Это ты написал? — спросил Энтони.

Бездомный покачал головой.

— Ты знаешь про наши братские ужины по средам?

Старик молча воззрился на священника.

— Каждую среду в шесть часов вечера мы устраиваем здесь трапезу для тех, кто голоден. Тебе всегда будут рады. А когда в следующий раз понадобится ночлег, позвони в колокольчик. Я открою. Не надо ломать замок.

— Церкви не должны быть на запоре, — пробормотал взломщик. — А дети не должны получать колотушки за то, что они расписывают стены и крушат мебель.

Ночной прихожанин уставился на изображение, которое охраняло его сон.

— Человека, который нарисовал это, тоже следовало бы поколотить.

Суровая линия рта Энтони слегка смягчилась.

— Ты так думаешь?

— Христос с четырьмя разными лицами. — Старик пожал плечами. — Кому это пришло в голову?

— Почему ты решил, что это Иисус?

— Вот это лицо, похоже, его. — Знаток церковной живописи указал на один из четырех ликов, сильно отличавшийся от остальных.

— Потому что оно белое? Но если бы ты был черным, то признал бы Иисуса в соседнем образе.

— Что это за церковь? Что заставило тебя приехать в Кейвтаун [1 - Cavetown (англ.) — Пещерный город. — Здесь и далее примеч. пер.] и служить в храме для убогих?

— А что заставляет тебя каждую ночь напиваться в дым и каждое утро просыпаться в столь странном месте? — ответил вопросом на вопрос Энтони. В голосе его не было ни следа снисхождения. Правда, он знал, что не имеет права судить. Сам был ничем не лучше человека в рубище. Как и любого другого.

— В твоей душе не так уж много жалости к больному старику, верно? Какой же ты после этого пастырь?

— Такой, который считает, что жалость — это напрасная трата времени.

Энтони поглядел на свои золотые часы весом в двадцать четыре карата. Новый ремешок из искусственной кожи уже потрескался.

— Меньше чем через час начнется служба. Можешь остаться. Добро пожаловать.

— Не-а. — Старик зачесался, начав с плешивой макушки и постепенно опуская руку все ниже и ниже, к местам, которые большинство людей на публике предпочитают не чесать. — Я ухожу.

Энтони потянулся за кошельком. Он достал три долларовые бумажки и передал их бродяге.

— Так мы увидим тебя в среду?

Человек небрежно сунул кредитки в карман.

— Не нужно мне вашего милосердия.

— Подумай о том, что такое ужин с друзьями.

— Не желаю я никаких друзей.

Старик сложил свои пожитки, стянул ремнем узел и взвалил его на плечо. Не сказав ни слова, он заковылял к двери и был таков.

Спустя несколько секунд дверь хлопнула снова. В церковь вошла молодая женщина, подталкивая перед собой двух заспанных девочек. Глаза у нее были красные, темные волосы не причесаны, худое тело ссутулилось, словно она пыталась прикрыть детей, если не собой, то хотя бы своей тенью. Энтони не улыбался.

— Вы сегодня рано, Агата. Я даже не успел расставить стулья.

— Я помогу. — Она силилась улыбнуться, что было нелегко, так как половина рта у нее распухла. — Это неважно.

— Вы уже позавтракали?

— Конечно.

— И дети тоже?

— Они так рано не едят.

— Крупа на столе в кухне наверху. Молоко и сок в холодильнике.

— Я не могу…

— Сможете. — Энтони ткнул большим пальцем в сторону коридора и лестницы, которая вела в его квартиру. — Там же возьмете лед, чтобы приложить к губе.

— О, с губой все в порядке. Я просто ударилась о…

— Завернете лед в кухонное полотенце. Подержите двадцать минут, потом двадцать минут перерыва. Повторяйте, пока не начнется служба.

Она кивнула. Через минуту за ней и детьми закрылась дверь квартиры священника.

А Энтони Хэкворт остался наедине с изображением Христа и собственными мыслями.

Ему стало бы легче, если бы не было ни того ни другого. Картина — новая и раздражающая, а мысли — старые и неотступно мучительные.

Он поглядел на изображение, и тишину заполнил голос, которому когда-то зачарованно внимали тысячи прихожан.

— Итак, Помазанник [2 - Christos (греч.) — помазанник.], вот и наступает воскресное утро. Грядут твои агнцы, а за ними крадется волк.

Энтони не ждал ответа. Святой отец перестал верить в него в тот день, когда сложил с себя обязанности настоятеля одного из наиболее престижных протестантских храмов Новой Англии [3 - Название исторически сложившегося района в северовосточной части США, предложенное в начале XVII века.].

Он придвинулся ближе. Казалось, четыре лика соединились в один, но Хэкворт все равно не видел их, целиком уйдя в себя.

— Один бездомный агнец, один побитый, а двое маленьких до того голодны и напутаны, что разучились смеяться. Представь себе, Джей Си [4 - Джей Си — начальные буквы имени Иисус Христос. Jesus Christ (англ.).], детей, которые забыли, что такое смех. Если, конечно, когда-то они это знали.

Энтони глядел на картину, но его внутреннему взору представало иное зрелище. Он видел алтарь, накрытый белоснежным полотном, простой золотой крест и дароносицы из полированного серебра, наполненные хризантемами, далиями и фруктами осеннего урожая. Все дары благословенной Богом земли на Божьем столе. Для людей, удостоенных Божьей благодати.

— Один бездомный, один побитый, двое голодных и напуганных, — тихо повторил он. — И еще один, разговаривающий с Господом, в которого больше не верит. Вот что такое Божье царство на земле, Джей Си. Добро пожаловать в Кейвтаун. Добро пожаловать в церковь Двенадцати апостолов.

Вечность, в которую Энтони тоже не верил, молчала. А затем, приветствуя наступление воскресного утра, в трех кварталах отсюда зазвонили колокола католического храма святого Павла.

— Жаль, Помазанник, но ничего не поделаешь, — отворачиваясь, сказал священник. — Тебе меня не одурачить. Теперь я слишком хорошо тебя знаю. Если бы у тебя был голос, он бы прерывался от слез.




Кэрол Уилфред была разбужена отдаленным колокольным звоном. Этот звук смешивался с какофонией автомобильных моторов, джазовым завыванием, доносившимся из тарахтелки какого-то тинейджера, и воплями соседского ребенка.

Девушка открыла один глаз и поняла, что на самом деле время более позднее, чем ей казалось. Открыв другой глаз, она увидела, что, перед тем как лечь спать, в темноте надела зеленые боксерские трусики, совершенно не подходившие к красной шелковой ночной рубашке.

Уж лучше было бы спать голышом, подумала она. Слава Богу, что сегодня утром рядом с ней не было никого, кто мог бы стать свидетелем этого конфуза.

Впрочем, такого свидетеля не было не только сегодня утром, но давным-давно…

Кэрол медленно села и тряхнула копной темных волос, которая согласно широко распространенному дурацкому стереотипу не соответствует типичной внешности медицинских сестер. Волосы у нее были длинные, пышные, непокорные, и она гордилась ими. Даже собранные в узел на затылке, они умудрялись лезть в глаза и уши, а локоны спадали на шею.

Когда девушка окончательно стряхнула с себя сон, стоявшее рядом с кроватью зеркало напомнило, что и все остальное в ее внешности не вызывало ассоциации со спокойными голосами и добрыми руками. Необычными чертами лица Кэрол была обязана нескольким поколениям иммигрантов, избравших Кейвтаун своей первой остановкой в Соединенных Штатах Америки. Некоторым счастливчикам удавалось перебраться в более благодатные места, но не раньше, чем они обогащали местный генофонд одной-другой чертой или характерной особенностью.

Большие миндалевидные глаза, которыми ее наградила некая таинственная страна, такие голубые, почти лазурные, что на память тут же приходили ясноглазые норманны. Смуглая ореховая кожа — явный дар матери, наполовину эфиопки, но не отца, в жилах которого текла кровь викингов. Смесь африканского солнца и скандинавских морозов снабдила Кэрол щедрой улыбкой и благоразумием не злоупотреблять ею. В тех редких случаях, когда девочку хвалили школьные учителя, они называли ее внешность броской или интересной. Эпитет «красивая» приберегался ими для барышень с более благородной родословной.

Кэрол с трудом вылезла из постели, подошла к холодильнику и сделала большой глоток молока прямо из пакета. Она привыкла пить молоко по утрам и кофе на ночь. На завтрак она ела пиццу, на ужин — оладьи, а десерт поглощала в любое время суток, не запрещенное законом. Она никогда не делала того, чего от нее ждали, а на мнение окружающих обращала внимания столько же, сколько на жужжание мухи.

Что ж, сегодняшний день покажет, кто из них ближе к истине. Вполне возможно, правы именно окружающие, а она просто чокнутая.

Наскоро приняв душ и почти одевшись, Кэрол обратила внимание, что ребенок в соседней крошечной квартирке все еще плачет.

Наверно, полуторагодовалая Люси хотела есть. Ее мать, Долли, не слишком отличалась от всех остальных семнадцатилетних девчонок и любила поспать. Правда, из всех юных матерей, которых знала Кэрол, Долли была лучшей. Однако это вовсе не означало, что рождение ребенка одним махом превратило ее во взрослую женщину, способную принести собственные удовольствия и желания в жертву орущему свертку весом в шесть фунтов, который нежданно-негаданно сильно осложнил ей жизнь.

Кэрол вышла в коридор и принялась одной рукой застегивать манжету, а другой — стучать в дверь.

— Эй, Долли, ребенок голоден! Либо вставай, открывай и давай девочку мне, либо вставай и корми ее сама!

— Отстань…

Кэрол застегнула другой рукав и постучала вновь.

— Не отстану, — сказала она. — Открывай.

Наконец дверь подалась. За ней стояла мать в футболке почти до колен.

— Слушай, тебе давным-давно пора завести собственных детей.

— Как бы не так! Хочешь, чтобы я возилась со своими и не мешала тебе спокойно жить? — Кэрол опустилась на корточки и протянула руки. Люси, у которой слезы текли по подбородку, потянулась в объятия девушки и вытерла лицо о ее блузку.

Сердобольная нянька поднялась, прижимая ребенка к себе.

— Спасибо тебе, сопливый нос, — криво улыбнулась она. — Будем надеяться, что у меня найдется еще одна чистая блузка.

Долли зевнула.

— Слушай, может, теперь ты оставишь нас в покое?

— Это было бы лучше всего. Но если она будет продолжать реветь, я вернусь и убью тебя в твоей собственной постели.

— По крайней мере, мне не придется вставать.

— Ты лентяйка. — Кэрол погладила нерадивую мать по голове, пытаясь смягчить упрек. — Хочешь, я покормлю ее, пока ты будешь принимать душ?

— Не-а. Ты накормишь ее какой-нибудь дрянью.

— Арахисовое масло и гренки — это вовсе не дрянь.

— Вчера я купила ее любимую кашу. — Долли подняла руки, прежде чем Кэрол успела возразить. — И сок. Сок я тоже купила.

— Значит, ты прислушалась к моим советам?

— Не-а. Всего лишь инстинкт самосохранения. — Долли вынула дочь из объятий соседки. — Сегодня воскресенье. Почему ты оделась, как будто идешь на работу? Разве у вас нет выходных?

Кэрол была руководителем уникального проекта «Фонд Исиды»[5 - Исида (егип., греч.), — божество материнства, богиня управляющая человеческой судьбой.], целью которого являлось обеспечение женщинам и детям Кейвтауна охраны здоровья, а одиноким матерям — и занятости. Девушка создала этот проект из ничего, шутками, мольбами и угрозами выбивая деньги из частных благотворительных и государственных организаций. Ни одна женщина, ни один ребенок в этом городе не должны были пройти через то, что довелось пережить ей самой.

Уилфред была директором, сотрудником, секретарем и сторожем одновременно. Впрочем, никогда не жаловалась. Ей нравилось разнообразие, постоянная текучка и улыбки на лицах детей, которых не было бы в живых, если бы не существовал «Фонд Исиды».

А всех и все, что мешало помогать этим детям, директорша презирала и ненавидела.

— Мне надо кое-куда сходить, — сказала она.

Долли прижала Люси к себе и девочка притихла.

— Куда это?

Не глядя в глаза мамаши, Кэрол осмотрела однокомнатную квартирку — наверно, лучшее жилье, в котором той доводилось обитать. Здесь царила почти болезненная чистота, но разбросанные на полу детские игрушки придавали комнате живописный беспорядок.

— На Грейфолдские камни [6 - Greyfold (англ.) — серый загон (для овец).].

— Ого… Это же территория «Стаи».

— Это общая территория.

— Ты с ума сошла, девочка.

— Я делаю свое дело. — Кэрол скрестила руки на груди и приготовилась к битве. Хорошая тренировка перед тем, что ей предстояло. — И не позволю мешать мне стае каких-то койотов, не могущих поделить между собой загон для серой паствы и готовых ради этого убить друг друга!

— Вот ты и станешь первой, кого они убьют.

— Едва ли. Эти парни знают меня. Я принимала роды у их подружек и держала этих девчонок за руки, когда они пытались наглотаться таблеток. Мальчишки не станут стрелять в меня.

— Ты собираешься повидаться с Сибиллой, верно?

Кэрол посмотрела в глаза Долли.

— У нее вот-вот начнутся схватки, а в больницу она идти боится.

— Тогда тебе не «Стаю» надо бояться. Тебя затопчут «Мустанги». Они увидят, куда ты идешь, и сразу догадаются к кому.

— Ну и пусть.

— Ты не в своем уме.

— Нет. В своем. Кто-то должен оставаться нормальным в этом городе, где подростки решили, что самая лучшая вещь на свете — это перестрелки с соседними бандами, отличающимися от них лишь цветом одежды и эмблемой.

— Сибилла знала, на что шла, когда начала путаться с Тимоти и его дружками. Она знала, что Кентавр ни за что не допустит этого. — Молодая женщина ткнула указательным пальцем в грудь упрямицы, пытаясь заставить ее образумиться.

— Тимоти хороший парень.

— Это дела не меняет.

Кэрол было приятно, что Долли искренне переживает из-за нее. Не все потеряно, если такие девчонки, как эта, на плечи которой свалилась огромная тяжесть, не теряют способности переживать из-за других людей.

— Я буду осторожной, — пообещала она.

— Ты не можешь изменить порядок вещей, Кэрол. Так было сто лет назад, так будет еще через сто. Пещера останется Пещерой и тогда, когда на ее тротуарах будут играть внуки Люси.

— Ну, если наши внуки будут играть на тротуарах, это будет уже не тот Кейвтаун. Здесь станет намного лучше.

— Я все же не думаю, что тебе стоит ходить туда.

— Представь себе, что там лежишь ты и дожидаешься моей помощи.

Ответ Долли не был предназначен для детских ушей.

— Будем надеяться, что это слово не станет первым, которое произнесет Люси, — сказала Кэрол.

— Когда вернешься, зайди ко мне.

— Ладно. Только не вздумай снова лечь в постель. Я не хочу еще раз будить тебя.

Кэрол наклонилась и поцеловала соседку в щеку.

Когда Уилфред, сменив блузку, полчаса спустя шла по коридору, соседняя дверь дрожала от грохота. Долли смотрела по телевизору воскресные мультфильмы. Интересно, смотрит ли их ее малышка.




Энтони нужно было расставить стулья и принести кафедру. Держа в каждой руке по три стула, он продвигался к алтарю. Как только Хэкворт опустил стулья на пол, перед ним во всей красе вновь засиял бандитский символ.

Сегодня с этим уже ничего не поделаешь. Здесь мог помочь только еще один слой краски. А может, и нет. «Мустанги» с Восточной авеню хотели, чтобы их герб сохранился во веки веков. Он был нарисован огненно-красной краской и подчеркнут черной эмалью. Художник был талантлив. Символом шайки была вставшая на дыбы оскалившаяся дикая лошадь, любовно переданная во всех подробностях. И рисунок, и сопровождавшую его таинственно-непристойную надпись тщательно закрашивали. Казалось, они исчезали, но лишь для того, чтобы снова проступить сквозь три слоя белой краски.

Похоже, победоносный символ указывал на тщетность всего, что пытался сделать Хэкворт. Однако в последнее время сеятель доброго и вечного приучил себя думать, что как ни малы его дела, они все же принесут свои плоды. Прежде чем переехать в Кейвтаун и возглавить церковь Двенадцати апостолов, он два года вовсе ничего не делал. Тогда было неизмеримо хуже. Здесь, по крайней мере, он боролся, а не дрейфовал по ветру. Если уж и ему, и обитателям Пещер суждено провалиться в тартарары, то они провалятся, сражаясь до последнего. Бок о бок.

Его мысли прервал женский голос.

— Знаете, надо было бы позвать сюда парнишку, который сделал это, а заодно и его дружков и попросить их расписать всю эту стену. Пусть изобразят Христа в Гефсиманском саду или Тайную Вечерю. Похоже, это единственный способ покончить с безобразием.

Энтони обернулся. В первый раз за утро его лицо осветилось улыбкой.

— Вы сегодня рано, Глория. Пришли дать мне совет или помочь расставить стулья?

— Я иду к мессе у святого Павла.

Глория Макуэн подошла ближе и остановилась рядом. Это была маленькая женщина неопределенного возраста, смуглая и седовласая. Сегодня на ней был прекрасно сохранившийся зеленый костюм из искусственного шелка по моде сороковых годов и соломенная шляпка с короткой зеленой вуалью. Глория жила в Кейвтауне с незапамятных времен. Она преподавала в местных школах, служила в муниципалитете и заседала в любом комитете, если он того заслуживал. Ее болезненной страстью было желание создать нормальный город из места, которое другие называли просто и смачно — «загон».

— Надо сказать, мальчишки не без таланта. — Она вскинула голову. — Держу пари, тут не обошлось без Габриеля Браво. Его учила рисовать мать. Она была славная женщина. Целыми часами возилась с сыном. А однажды утром взяла и исчезла. Папаша же его — человек конченый.

— Пару раз наши пути с мистером Браво пересекались.

— Ветхий Завет с этой стороны… — Глория указала на противоположную стену. — Новый Завет — с этой. Пожалуй, Габриэль справился бы.

— Когда я в последний раз видел этого новоявленного Рафаэля, тот мочился на ступеньки церкви.

— Он пытался обратить на себя ваше внимание.

— И преуспел в этом. — Энтони сложил руки на груди. — А как же с сегодняшней службой?

— Ваша очередь через неделю. — Женщина поправила висевшую на плече сумку. — Приходится соблюдать расписание.

— А вы не пробовали раздвоиться?

— Вам будет очень недоставать меня сегодня? На какую тему проповедь? Что-нибудь интересное?

— Чудо с хлебами и рыбами.

— Только не напускайтесь на людей, как вы обычно это делаете. Они приходят сюда, чтобы слегка вкусить от Божьей благодати. Люди устали от напоминаний, что они должны изменить мир. Большинство сидят здесь, чтобы помолиться о лишнем часе сна или о лишнем куске за завтраком.

— Значит, Господь существует для того, чтобы набивать их желудки?

— У него для этого больше возможностей, чем у нас.

— Я несу им кусочек Господа.

— Если так, не забудьте и себе прихватить. — Она пожала священнику руку и ушла, прежде чем тот сообразил, что ей ответить.

Энтони выглянул в окно, следя за тем, как маленькая фигурка Глории исчезает в осеннем утреннем тумане.

Внезапно из того же тумана вынырнули трое молодых людей. Все трое были одеты в распахнутые на груди длинные темные пальто с разрезом и грязноватого цвета ковбойки, из-под которых выглядывали зеленые футболки армейского образца. Впрочем, между ними была кое-какая разница. Один носил тщательно отутюженные брюки цвета хаки, двое других — джинсы. У одного на голове красовалась нахлобученная на уши черная охотничья каскетка, у другого — бейсбольная кепка, перевернутая козырьком назад, а у третьего не было ничего, за исключением двух заплетенных косичек и по-военному точного пробора.

Энтони достаточно хорошо знал их, чтобы понять: парня в черной каскетке следует опасаться.

Они шли не медленно и не быстро. Скорее, выступали с таким видом, словно были хозяевами этого тротуара, этой улицы и ее окрестностей. Однако если бы они двигались по другой стороне, то их походка была бы совсем другой: крадущейся и вызывающей. Они были членами «Мустангов» с Восточной улицы; другая сторона, где начинался район новостроек Грейфолдские камни, была вотчиной «Стаи».

А то место, на котором стоял Хэкворт, поджидая свою малочисленную паству, коей предстояло попытаться отыскать смысл в собственном существовании, принадлежало Господу, в которого священник больше не верил.

Энтони внимательно следил за приближавшимися к церкви молодыми людьми. Храм был всего лишь перестроенным магазином, а паства состояла из нескольких прихожан, обиженных жизнью и впавших в отчаяние более, чем другие обитатели города. Но эта церковь и этот приход составляли всю его жизнь. И он готов был защищать свои владения не менее безжалостно, чем «Мустанги» — свои.




Несмотря на бодрые слова, сказанные ею Долли, Кэрол ждала беды с того самого момента, как пообещала Сибилле Куртис прийти на Грейфолдские камни и осмотреть ее.

Кэрол всегда ждала беды и редко ошибалась. Быть оптимистом значило понапрасну тратить время, а быть пессимистом — понапрасну тратить силы. Она была реалистом, а посему ожидала худшего, предпочитая приятно разочаровываться, когда ничего не случалось.

Впрочем, сегодня на приятное разочарование рассчитывать не приходилось.

— Куда собралась, милашка? — спросил Джеймс Менсон, когда она остановилась у перехода на углу Восточной и Грейфолд-авеню.

Девушка медленно обернулась и смерила его взглядом.

— Кого это ты называешь милашкой, Джеймс? Когда мне было восемь лет, я меняла тебе пеленки.

— Я только спросил, куда ты собралась.

— Собралась перейти улицу.

Джеймс заслонил ей дорогу, а двое молодых людей обступили Кэрол с боков. Она вздохнула.

— Валяйте, мальчики. Не нашли себе дела получше, чем с утра мешать мне?

— Лучше не зли нас, милашка, — предупредил Джеймс. — Иначе мы научим тебя относиться к нам с уважением.

— Я отношусь к тебе с уважением, — сказала девушка. — Правда, не с таким, как прежде. — Она ощутила, как запястье сжали сильные пальцы. Наверняка останутся синяки. Девушка заставила себя не оборачиваться и не морщиться от боли. — Видишь ли, я привыкла считать тебя личностью, — продолжила она. — Это было еще тогда, когда тебе не нужна была свита, чтобы чувствовать себя взрослым.

Парень едва повел головой, и пальцы на запястье Кэрол тут же разжались.

— Какого лешего тебе понадобилось переходить улицу?

— Работа, Джеймс. — Она подошла чуть ближе.

— На той стороне улицы нет больницы.

— Зато там есть женщина, которая боится идти в больницу, потому что знает, что вы, мальчики, поджидаете ее здесь, чтобы отомстить.

— Сибилла?

Она обернулась к проронившему это имя молодому человеку. Наверное, это его пальцы отпустили ее запястье. Он носил черную каскетку, нахлобученную на уши и доходившую до самых бровей. У него было то самое злое, бледное лицо, которое представлялось Кэрол по вечерам, когда она одна возвращалась домой.

— Кентавр, брось… — сказала она. — Ну и что, если Сибилла ушла к другому парню? Думаешь, ты первый, с кем это случилось? Впрочем, какая разница… Все равно у тебя теперь другая.

Как ни печально, это была правда. Другая девушка заменила Сибиллу Куртис в жизни Кентавра. Девушка, которой следовало бы знать, что внешность смазливого самца и завсегдатая пляжей чаще всего сопутствует плохому характеру.

Он улыбнулся, и у Кэрол побежали мурашки по спине.

— Мы с Сибиллой собирались поговорить, — сказал он.

— Джеймс, — обратилась она за помощью. — Мне нужно сделать свою работу. Покажи мне человека, который сказал, что медсестра или доктор имеют право оказывать помощь только тем, кто носит одежду нужного цвета. Покажи мне человека, который сказал, что ваша дурацкая война со «Стаей» пойдет Кейвтауну на пользу, а не усложнит всем и без того нелегкую жизнь.

Джеймс приставил к ее подбородку кулак. Она не дрогнула, но почувствовала, что Кентавр и Габриель, третий из шайки «Мустангов», придвинулись к ней вплотную.

— Если будешь шляться на Грейфолдские камни, — сказал Джеймс, — то попадешь в беду.

Она бесстрашно смотрела ему в глаза. Глаза были такого же цвета, как его кожа. Темные, бархатистые.

— Что ж, я присматривала за тобой, когда ты рос. Я знаю, на что ты способен и каким ты можешь быть. Я знаю, кто ты есть. Не делай этого, Джеймс.

Что-то мелькнуло и вспыхнуло в глазах парня. У большинства подростков, прочесывавших местные кварталы, глаза были такими же пустыми, как и будущее, доставшееся им по наследству. Глаза Джеймса были другими. Кэрол пристально смотрела в них, желая поощрить борьбу, которая шла внутри юноши, и мечтая, чтобы он сделал правильный выбор.

— Уберите руки от леди.

Напряженную тишину прорезал мужской голос и разбил ее на тысячу кусков. Кэрол почувствовала на своем плече чью-то руку, но, прежде чем успела понять, что происходит, оказалась отодвинутой в сторону. В то же мгновение крупная мужская фигура оказалась между ней и «Мустангами».

— И как это, по-вашему, называется? — спросил мужчина.

На какой-то момент Кэрол смутилась, не зная, кому адресован этот вопрос. Но увидев насмешливое выражение на лице Джеймса, девушка поняла, что спрашивают не ее. Ее бесцеремонно оттолкнули в сторону, словно некий неодушевленный предмет. Мужчина в скромном сером костюме стоял, обернувшись лицом к «Мустангам».

— С вами никто не разговаривает, падре. — Забыв о девушке, Джеймс гордо выпрямился и посмотрел в глаза мужчине, рост которого значительно превышал шесть футов. — Не вмешивайтесь не в свое дело.

— Все, что происходит в этом приходе, мое дело. Вы стоите перед моей церковью. Я живу здесь.

— Кто вас сюда звал? — Джеймс полез в карман рубашки и достал сигарету. Взгляд его больше не колебался. Юноша щелкнул пальцами, и Габриель двинулся в обход Энтони, чтобы дать вожаку прикурить.

— Кто вы такой? — требовательно спросила Кэрол. Она пыталась выйти из-за спины священника, но тот по-прежнему прикрывал ее собой.

— Энтони Хэкворт, — коротко ответил он.

— Местный падре, — сказал Джеймс, выпуская клуб дыма в лицо Энтони. — Вспомнил, что он важная шишка. Подумаешь, церковь, в которую ходят два-три человека, да и то по воскресеньям! Воображает себя спасителем мира. А начать решил именно здесь.

Оцепенение девушки начало проходить, и ему на смену пришел гнев. Кэрол не могла ошибиться: этот человек действительно пытался помочь ей. Каждый раз, попадая в эти места, она вспоминала главную заповедь местного евангелия: не лезь в чужие дела.

Но отталкивать ее в сторону в самый разгар спора с Джеймсом этот человек не имел права. Добрый пастырь был повинен по крайней мере в двух смертных грехах, расплачиваться за которые придется, по всей видимости, ей.

— Это касается только нас с этим парнем! — воскликнула она, пытаясь встать к своему защитнику лицом. — Спасибо, но мы разберемся сами.

Для человека такого внушительного роста и веса Хэкворт удивительно легко двигался. Он сделал шаг в сторону и преградил ей путь.

— Кажется, у этого молодого человека не слишком добрые намерения.

— Я сама знаю, какие у него намерения.

Энтони предпочел сделать вид, что не расслышал.

— Леди может ходить где угодно, и не вам, мальчики, мешать ей. У каждого есть это право.

— Вы так думаете? — Джеймс швырнул сигарету под ноги Энтони. Окурок ударился о ботинок священника и отскочил в сторону. — А я думаю, что нет. Стоит ей перейти улицу, и она горько пожалеет, что пришла сюда. Потому что мы не отстанем от нее ни на шаг.

У Кэрол упало сердце. Угроза парня была недвусмысленной. Если она пропустит предупреждение мимо ушей, то дорого заплатит за это. Она не боялась, просто было жаль упущенной возможности уладить дело миром.

Стоя рядом с пастором, девушка сделала последнюю попытку образумить Джеймса, хотя знала, что это уже бесполезно.

— Менсон, я обязана позаботиться о Сибилле. Это моя работа. Даже во время войны Красный Крест пропускают на поле боя, чтобы подобрать раненых.

— Сибилла изменница. Раньше она путалась с «Мустангами», а теперь перебежала к «Стае». Она не ранена, — сказал Джеймс. — Пока.

— Она убита, — оскалив зубы, вставил получеловек, полуконь. — И ты тоже можешь считать себя убитой, если поможешь ей.

— Не следует угрожать людям, сын мой, — произнес священник. Слова были мягкими, тон — стальным.

— И кто же мне помешает? Не вы ли, падре? — Кентавр шагнул к нему вплотную. Он не был так высок, как Энтони, но его юное тело закалилось во множестве жарких уличных схваток. Грудь у него была широкая, и Кэрол знала, что скрывающаяся под пальто рубашка бугрится от мускулов.

— Если понадобится.

Кентавр сделал шаг назад, поглядел в сторону, отвлекая внимание соперника, и прыгнул.

Кэрол в ужасе отпрянула, ожидая, что Энтони Хэкворт рухнет прямо на нее. Но она тут же поняла, что священник был начеку. Он развернулся и, используя свой вес, опрокинул Кентавра навзничь. Через секунду мальчишка был прижат к земле. Ребро ладони Энтони лежало на кадыке поверженного, а колено упиралось ему в пах.

Какое-то мгновение Кентавр не мог прийти в себя, затем он поднял кулак.

— Только ударь, сын мой, и мне придется выбирать, что лучше: сломать тебе шею или лишить потомства.

Джеймс и Габриель молча таращились на драку. Кэрол надеялась, что они предоставят своему дружку самому закончить схватку. Но тут оба дружно шагнули к Энтони.

— Оставьте его! — Молодая леди сбросила лакированную туфлю на высоком каблуке, собравшись использовать ее как оружие.

Джеймс лишь мельком поглядел на нее, не замедляя шага. Габриель же отпрянул — конечно, не от страха, а от глубоко укоренившейся веры в то, что драться с женщиной недостойно мужчины.

Кэрол двинулась Джеймсу наперерез, но прежде чем она успела пустить в ход туфли, Энтони выкинул вперед ногу и пнул врага в лодыжку. Удар был достаточно силен, чтобы заставить того попятиться.

Завыла сирена. Кэрол не поверила своим ушам. Полиция в Кейвтауне была такой же неповоротливой, как и все остальные общественные службы. За то время, которое проходило от вызова до прибытия полиции на место происшествия, можно было целый дом разобрать по кирпичику. Патрульных машин было мало, и следующего рейда приходилось дожидаться часами. А теперь — впервые на ее памяти — полицейская машина оказалась именно там, где нужно, и именно тогда, когда нужно.

Очевидно, преподобный Энтони Хэкворт нашел время, чтобы воззвать к вмешательству небес.

У нее на глазах Габриель растворился в тумане и исчез. Джеймс снова шагнул к священнику, но Энтони уже перекатился на бок. Внезапно Мустанг оказался на свободе. Он сел и свирепо огляделся по сторонам, словно решая, броситься ли ему в драку вновь или бежать, пока не подъехала полиция. Решение принял Джеймс. Он рванул своего прихвостня вверх, схватил за руку и поволок в сторону аллеи, на которой испарился их дружок.

Когда открылась дверь полицейской машины, на тротуаре не было никого, кроме девушки и ее защитника.

Мужчина легко поднялся на ноги.

— С вами все в порядке?

Кэрол уставилась на него, полная противоречивых чувств. Черные волосы священника были взлохмачены, костюм в пыли, но в остальном Хэкворт выглядел так, будто драка с «Мустангами» утомила его не больше, чем урок в воскресной школе.

— Черт побери, за кого вы себя принимаете? — взорвалась леди.

Благородный рыцарь глядел на нее, как на сумасшедшую.

— Явились сюда и решили, что можете изменить мир, о котором не имеете представления! — крикнула Кэрол. — Теперь можете быть уверены, что эта шайка не оставит меня в покое! Ну, святой отец, сегодня вечером молитесь как следует. Потому что в следующий раз эти мальчики выйдут на военную тропу с пистолетами в руках!




Глава 2


Энтони Хэкворт совершил два непростительных греха.

Во-первых, он заставил Кэрол потерять лицо. До сих пор на ее стороне были кое-какие преимущества: хотя ей и приходилось торговаться с обеими шайками, но и «Мустанги», и «Стая» относились к ней со скрытым уважением. Она никогда не подавала виду, что боится, и никогда не избегала их. А этот мужчина, придя к ней на выручку, навел Джеймса и его дружков на мысль, что Кэрол не может постоять за себя. Но стоило этим мальчикам заподозрить кого-нибудь в слабости, как они становились опасными.

Второй грех был куда страшнее. Взрослый бросил вызов подростку, не оставив тому возможности отступить с честью. Теперь любой компромисс будет означать для Джеймса признание в трусости. А трусость для таких, как он, была хуже смерти. У них не было ничего, кроме гордости. Они были готовы умереть ради нее.

И убить тоже.

Днем в понедельник Кэрол одна сидела в своем кабинете и швыряла аптечные резинки в корзину для мусора. Счет был семь-три в ее пользу. Совсем неплохо, если учесть, что мысли директрисы были далеко отсюда.

Утро выдалось хлопотное. По понедельникам и четвергам помещение «Фонда Исиды» превращалось в амбулаторию для беременных. Кэрол и ее помощница Огаста взвешивали, мерили кровяное давление, давали консультации по режиму питания и брали анализы мочи, результаты которых следовало подготовить к среде и пятнице, когда врачи-добровольцы, сменявшие друг друга, осматривали пациенток.

Система работала как часы. С утра медицинские сестры осуществляли обычный осмотр, а ближе к вечеру врачи занимались теми, у кого возникали осложнения или приближался срок родов. Сбои возникали только в том случае, если среда совпадала с днем, когда врачи привыкли играть в гольф и это пристрастие брало в них верх над профессиональным долгом, да еще тогда, когда страхи или, наоборот, равнодушие заставляли женщину пропустить срок посещения врача.

То же самое относилось к «грудничковому дню», которым был вторник. Большинство врачей из местной больницы, подменявших друг друга на дежурствах в «Фонде Исиды», честно и квалифицированно делало свое дело. Однако время от времени среди них попадались чистоплюи, которые смотрели на обитателей Кейвтауна с таким презрением, что смущенные или обиженные матери хватали детей в охапку и клялись, что их ноги больше здесь не будет.

Обязанностью Кэрол было следить за тем, чтобы все шло тихо и мирно. Она учила врачей терпеливо относиться к беднякам и уговаривала пациентов позволить докторам делать свое дело. Она обходила каждый дом и убеждала беременных и молодых матерей пользоваться услугами ее организации. Она выступала на собраниях в пригородных клубах, посылала письменные запросы на дополнительные субсидии, привлекала средства различных благотворителей, а когда поступали деньги, начинала новые программы.

А в те редкие моменты, когда надо было остановиться и подумать, как быть дальше, она метала в корзину аптечные резинки. Именно так обстояло дело сейчас.

Вчера Энтони Хэкворт был холоден, молчалив и ни слова не ответил на ее упреки. Патрульная машина уехала так же быстро, как и приехала, и они с новым знакомым остались наедине.

Он принадлежал к тому типу мужчин, которые обращают на себя всеобщее внимание. Волосы у него были угольно-черные, глаза — серые, с изумрудинками. Высокий лоб, прямой нос и квадратная нижняя челюсть делали его похожим на римского легионера. Казалось, уголки его рта никогда не поднимались в улыбке, а вокруг глаз не возникали лучистые морщинка. Резкая борозда прорезала переносицу, свидетельствуя о долгих невеселых раздумьях над судьбой этого отнюдь не лучшего из миров.

И хоть прежде Кэрол в глаза не видела Хэкворта, она сразу решила, что этот человек не только не остановится, чтобы понюхать розу, но и не постесняется растоптать цветок, если тот окажется на его пути.

К несчастью, на этот раз его путь пересекся с путем Кэрол Уилфред.

Взяв в руки очередную аптечную резинку, она мысленно вновь перенеслась на угол Восточной и Грейфолд-авеню.

— Хотите, я провожу вас? — предложил галантный мужчина, когда уехала патрульная машина.

Она покачала головой.

— Вы ведь не сделаете этого, правда? Единственная причина, по которой мне позволяется ходить здесь, заключается в том, что эти мальчишки знают: я их не боюсь. Я прислушиваюсь к тому, что они говорят, и делаю для них все, что могу. Но когда дело доходит до главного, я всегда настаиваю на своем и делаю то, что должна, не обращая на них внимания. И вплоть до сегодняшнего дня им приходилось уступать мне. Я не могу показать им, что испугалась, иначе мне больше никогда не ходить по этим улицам.

— Парнишка держал вас за горло.

— Джеймс. — Она поняла, что повысила голос, и заставила себя говорить тихо. — У этого «парнишки» есть имя. Он очень смышленый и восприимчивый. Прирожденный лидер. И если его загнать в угол, он будет зубами драться за свой авторитет.

— Вы серьезно думаете, что я не должен был вмешиваться?

Терпение, напомнила она себе. Ругать Энтони Хэкворта не за что. В его мире мужчины были обязаны поспешить на выручку к женщине. Просто он еще не понял, что Пещеры — это не его мир.

— Он не причинил бы мне вреда, — вполголоса объяснила девушка. — Мы с ним старые знакомые. Я нянчила Джеймса, когда он был малышом. Ему нужно было пригрозить мне, чтобы спасти лицо перед дружками. А потом, когда я хорошенько попросила бы его, он позволил бы мне пройти и сделать свое дело.

— Вы уверены? — Тон Хэкворта показывал, что он сильно в этом сомневается.

— Разве можно быть в чем-то уверенной, говоря о людях? Симпатичные, аккуратно подстриженные мальчики на шикарных отцовских машинах приезжают на этот угол по пятницам в поисках дешевых наркотиков и женщин за пятьдесят долларов. А такие подростки, как Габриель, со всеми их татуировками и шрамами снимают котят с деревьев и создают группы по уборке заброшенных автомобильных стоянок, чтобы младшим было где поиграть летом в бейсбол.

— И что вы теперь будете делать?

— Заканчивать то, что начала. Пойду на Грейфолдские камни, к своему пациенту.

— Пациенту? — нахмурился он.

— В том-то все и дело. Я медсестра и иду проведать больную.

По лицу священника было видно, что его мнение о Кэрол сильно повысилось.

— А вы что подумали? — спросила она. — Что я одна из этих пятидесятидолларовых женщин, с утра пораньше вышедшая на ловлю клиентов?

— Я вообще ни о чем не успел подумать. У меня было мало времени.

— Но, по-вашему, я не слишком похожа на медсестру, так ведь? — Кэрол обвела взглядом свою одежду. Вполне пристойная, на ее взгляд, юбка прикрывала все, что полагалось, а скромная блузка не слишком подчеркивала грудь. Ей казалось, что подобное одеяние не так уж отличается от здешней моды. — Скоро вы поймете, что местные жители заботятся не столько о том, чтобы произвести впечатление на окружающих, сколько о том, чтобы элементарно выжить.

Она сузила глаза. Энтони смотрел на ее ноги с таким видом, словно размышлял, позволил бы Бенджамин Спок [7 - Бенджамин Спок — американский ученый, детский врач и педагог.] своим медсестрам опуститься до такого срама.

— Эй, преподобный Хэкворт, что это значит? Вы строите глазки, каетесь в грехах или осуждаете меня?

Кэрол не ждала ответа. Столько времени она потеряла на этом перекрестке. Но теперь горел зеленый свет, и поблизости не было никого из шайки. Она отвернулась от Энтони Хэкворта и перешла улицу. Направляясь к Грейфолдским камням, она оглянулась — священник ушел.

По его милости Кэрол предстояло ломать голову, как защититься от «Мустангов». Если она ничего не придумает, «Фонд Исиды» прикажет долго жить.




Дверь кабинета распахнулась, и в комнату без стука ввалилась Огаста. Она остановилась в проеме и принялась считать промахи и точные попадания. Обнаружив на полу три резинки, она наклонилась, сложила их в ряд и сочувственно вздохнула:

— Неудачный день, да?

Эта молодая и веселая женщина родилась в августе — отсюда и ее имя. И теперь, помогая матерям окрестить родившихся летом девочек, призывала называть их не иначе, как Мэй, Юлия, Огаста.

Кэрол смела остатки метательных снарядов в ящик стола.

— Да нет, все было о'кей.

— Говорят, ты чуть не выставила отсюда крошку Мэйбл.

— Славная пациентка повадилась ходить сюда как часы.

— А ты не считаешь, что стоит ей перестать навещать клинику, как с ней и вовсе сладу не будет?

Кэрол не обладала неистощимым терпением доктора родильного дома. Она в сердцах хлопнула по столу пачкой медицинских карт.

— Надо разложить их в алфавитном порядке, — не моргнув глазом сказала Огаста.

Помощница никогда не выходила из себя, и за это Кэрол готова была возненавидеть ее. В этой блондинке было шесть футов росту. Она никого не судила и никому не читала нотаций. Когда же имела дело с будущей матерью типа крошки Мэйбл, кормившейся торговлей наркотиками, а при случае, возможно, и принимавшей их, Огаста лишь хладнокровно набрасывала перспективу жить с больным ребенком, отравленным еще в материнской утробе. Она показывала фотографии, объясняла, что такое вечно хнычущий ребенок, которого ничем нельзя успокоить, который не в состоянии выразить свои чувства, не способен учиться в школе и всегда будет зависеть от матери, чьей обязанностью станет вечный уход за ним.

Если будущая мать не слишком далеко зашла, случалось, что она прислушивалась к Огасте. Кое-кто даже менял свой образ жизни. Однако подавляющее большинство сердились на нее — так же, как сегодня сердилась Уилфред.

— Так что же тебя тревожит? — спросила помощница.

Кэрол подняла глаза и увидела причину своей тревоги. В дверь вошел Энтони Хэкворт и остановился рядом с Огастой. Побарабанив пальцами по столу, девушка поглядела на священника и встала.

— Расскажу позже, — пообещала она.

Увидев устремленный мимо нее взгляд, Огаста обернулась и принялась осматривать пришельца так же тщательно, как осматривала своих беременных пациенток. Затем она посмотрела на Кэрол.

— Теперь понимаю, почему ты хочешь подождать, — сказала она, подарила гостю щедрую белозубую улыбку, отошла в сторону и широко зашагала по коридору.

Хэкворт остался стоять в дверях. Он все понял с первого взгляда. Зная, что здесь расположена амбулатория, священник ожидал увидеть стены, выкрашенные в традиционный зеленый цвет или оклеенные дешевыми обоями спокойных тонов. Однако стоило открыть дверь, как у него зарябило в глазах. Две стены в приемной были украшены лозунгами о необходимости беречь свое здоровье и соблюдать правила гигиены, выполненными в пышном стиле бандитских заборных надписей. На других двух стенах красовалась фреска, изображавшая детей разных рас, играющих на изумрудно-зеленой траве, которой соответствовало по-королевски голубое небо. Пластиковые стулья также были раскрашены в яркие цвета. Даже обложки разложенных на столах брошюр были такими цветастыми, что невольно привлекали к себе внимание.

Оформление директорского кабинета в виде желтых и красных пятен было подчинено той же цели. Как и внешность женщины, стоявшей за письменным столом.

Кэрол Уилфред не была поклонницей утонченности. До сих пор ему не приходилось видеть женщину, которой белый цвет одежды только прибавлял сексуальности. Блузка с короткими рукавами и глубоким квадратным вырезом едва скрывала пышную грудь, а юбка и широкий белый пояс подчеркивали тонкую талию и пышные, женственные бедра. Девушка стояла за письменным столом, но если юбка ее была такой же, как вчерашняя, то Хэкворт сильно сомневался, что она прикрывает колени.

Однако чувственную натуру Кэрол выдавали не только роскошные формы или их вызывающая демонстрация. Она носила украшения, которые больше подошли бы к платью для коктейля, и пользовалась косметикой, подчеркивавшей каждую особенность ее необычного лица. Любая его черточка жила своей жизнью. В нем было что-то от античного божества. Вот откуда название ее фонда, подумал Хэкворт. Она и есть воплощение Исиды, с ее материнской нежностью и дерзостью повелительницы людских судеб.

— Входите, — сказала Кэрол. — Не стану говорить, чтобы вы чувствовали себя как дома, поскольку знаю, что из этого ничего не выйдет. Однако садитесь.

Она выдвинула из-за стола стул и села, повернувшись лицом к дивану и двум удобным креслам, принадлежавшим выселенной из квартиры пациентке и дожидавшимся здесь возвращения к хозяйке. Кэрол ни с кем не разговаривала, сидя за столом. Высокомерие противоречило ее натуре.

— Кофе? — спросила она, указав рукой на столик у окна.

— Нет, спасибо.

Энтони сел на один из стульев. Она ожидала, что гость будет усаживаться очень осторожно. В нем не было ни капли жеманства. Никому бы и в голову не пришло заподозрить в этом крупного мужчину с честным лицом, несмотря на его профессию. Но он был серьезным человеком, как все церковники. Казалось, что сядет прямо, упрется ногами в пол и заговорит, наклонившись вперед с таким видом, словно от слов, которыми они обменяются, будет зависеть судьба мира.

Однако проповедник уселся так непринужденно, будто этот стул принадлежал его семье лет сто или хотя бы с основания «Фонда Исиды», и устремил на девушку немигающие глаза.

Да, отдыхающий Энтони Хэкворт представлял собой внушительное зрелище…

— Если вы пришли из-за вчерашнего, то не стоило трудиться, — сказала Кэрол, складывая руки крестом.

Это движение натянуло ткань на ее груди, что не укрылось от внимания священника. Кроме того, он заметил на ее шее ожерелье из красных и пурпурных бусин, из которых обычно делали четки, но ничего не сказал.

— Вы пытались помочь, — напомнила девушка.

— Я пришел, чтобы поговорить о вашей сестре.

Он-таки выбил ее из колеи. Кэрол ожидала извинений или, по крайней мере, объяснений. На секунду она беззвучно рассмеялась: ишь, возомнила, будто ее мнение настолько серьезно, что он или кто-нибудь другой станет тратить на него время…

— О которой из них? — наконец промолвила она.

— Об Агате.

— Как вы узнали, что она моя сестра?

— Она несколько раз упоминала ваше имя, но только сегодня утром сказала, чем вы занимаетесь, и все встало на свои места.

— А я думала, что вас ошеломило наше фамильное сходство.

Он подумал об Агате. Ее жидкие, коротко стриженные волосы были того же цвета красного дерева, что и у Кэрол. Это единственное сходство, которое ему удалось заметить. Агата никому не смотрела в глаза, но какого бы цвета ни были ее радужки, они не имели ничего общего с бездонной синевой неба, запечатленной в глазах-миндалинах Кэрол. Впрочем, если бы Агату как следует откормить и успокоить, она была бы очень миленькой. Но никому и в голову бы не пришло назвать миленькой Кэрол.

Ничего «миленького» в ней не было.

— Вы знаете, что муж бьет ее? — спросил он.

— По-вашему, у меня нет глаз или головы на плечах?

Знаток человеческих душ изучал ее. Девушка не выглядела сердитой. Она умела скрывать свои чувства. И вчера, столкнувшись с «Мустангами», Кэрол тоже не была чересчур взволнована.

— Раз уже вы об этом знаете, то, как думаете, чем здесь можно помочь?

— Она могла бы уйти от Пола, но решила этого не делать. Чаще всего сестра отказывается признаваться в том, что муж ее бьет. Впрочем, я подозреваю, что вы и так все это знаете, преподобный.

— Энтони.

Она вскинула голову.

— В самом деле? Вы не чувствуете себя голым, когда к вам обращаются без титула?

— Не чувствую.

Кэрол пожала плечами.

— Она нуждается в поддержке, — сказал Хэкворт.

— Она нуждается в расписке Господа, что Пол Марлоу не бросится за ней в погоню и не пристрелит на глазах у детей. Вы можете раздобыть ей такую расписку?

Наконец он услышал в ее голосе неподдельное чувство. Или ему показалось? Да нет, сомневаться не приходилось.

— Вы огорчены, потому что не видите никакого выхода, верно?

— А вы догадливы. Большинство священников не стали бы прислушиваться к тону.

— Так я прав?

— Почти. — Кэрол захотелось выдвинуть ящик стола и вытащить оттуда аптечные резинки. Вместо этого она принялась нанизывать друг на друга огромные канцелярские скрепки. — Агата замужем за маньяком. Пол вполне сносен, когда не пьян. Но продолжается это не больше часа в день.

— Агата говорит, что он не всегда был таким.

— Сестра думает, что сатана жарит людей в аду потому, что они родились в неполной семье.

— Она остается с мужем из жалости? Или из страха?

— Ага. И из-за того и из-за другого. А еще из-за тех дурацких поучений, которыми ее пичкали в каждой церкви, к которой она примыкала. Последний проповедник, с которым Агата имела дело, сказал ей, что Господу угодно, чтобы она оставалась с Полом. Как в Библии: «Только смерть разлучит нас» и все такое прочее… Впрочем, вы лучше знаете, чем я.

— Ничего подобного в Библии я не знаю.

— Ну, вы, священники, такой народ, который привык брать оттуда то, что ему нравится, и отбрасывать все остальное.

Он проигнорировал этот штыковой выпад.

— Если бы ей было куда уйти, она бы решилась на это?

— Она может прийти ко мне и жить там, сколько захочет.

— Агата ни за что не согласится навлечь на вас беду.

Кэрол оторвала глаза от цепочки из скрепок, которая достигла такой длины, что ее можно было бы протянуть между столом директора и стулом, на котором сидел Энтони.

— Она так сказала?

— Нет, это вы сказали.

— Не совсем так. — Он добавила к цепочке еще три скрепки. — Но вы правы. Она скорее умрет, чем согласится подвергнуть опасности того, кого любит. Честно говоря, если бы мне удалось убедить ее, что Пол может искалечить детей, она бы ушла от него. Но он ни разу и пальцем не прикоснулся к девочкам. Конечно, сестра не дает ему такой возможности. Она принимает на себя его гнев. Муж может лупить ее сколько влезет, поэтому и не вымещает свой гнев на детях.

— Вы думаете, он на это способен?

— Вопрос времени. В один прекрасный день Бекки громко заплачет или Дэйзи попросит вместо воды молока, а матери не окажется под рукой, и Пол примется за девочек.

Энтони сложил пальцы домиком, как всегда делал, стоя на кафедре. Привычный задумчивый жест.

Вот церковь, а вот другая. Открой дверь и любуйся ими, полными людей.

Как раз людей-то там почти не было. А те, кто был, его не слышали.

— Чем я могу помочь? — спросил он.

Кэрол решительно не могла понять, зачем ей понадобилась двухфутовая цепь из скрепок. Она неохотно бросила ее на стол.

— Один проповедник молился вместе с ней, другой молился за нее. Третьему вздумалось навестить Пола и спросить его, правду ли говорит Агата. На следующий день она пришла в церковь вся в синяках, чтобы у священника не осталось и тени сомнения.

— Чем я могу помочь?

Сама того не желая, она подала Хэкворту хорошую мысль.

— Из нее выбили всю ее смелость. В детстве она была очень живой и сообразительной. Она многое сможет, если снова поверит в себя. Если вам удастся сделать это, может быть, она и сумеет уйти от мужа и построить для себя и для девочек новую жизнь.

— Он будет ее искать?

— Нет, если она окажется в двух тысячах миль отсюда. Или даже в тысяче. Не думаю, что он сможет долго оставаться трезвым. А для такого поиска нужна светлая голова. Да и денег ему на это не хватит. Конечно, наша семья — это не семья Рокфеллеров, но мы могли бы помочь ей уехать и обосноваться на новом месте. — Она зорко глянула на Хэкворта. — Вы могли бы помочь ей, преподобный? Или ваша религия запрещает это?

— Энтони.

— Никто никогда не называл вас Тони, правда?

Он не улыбнулся, но был искренне тронут.

— Никто.

— А надо было. Пожалуй, теперь слишком поздно. — Она встала.

Он — нет.

— У вас найдется время, чтобы показать мне клинику? — спросил гость.

— Зачем?

— Чтобы рассказать о вашей организации другим.

Кэрол задумалась над этим предложением. Как и над тем, что он следил за ней со своего стула словно зоолог, наблюдающий за поведением неизвестного науке животного.

— Я собираюсь поесть, — сказала она. — Не составите компанию?

— Здесь?

— Того, что есть в холодильнике, хватит на двоих.

— А потом вы покажете мне клинику?

— Я могу показать вам ее до еды или даже во время еды, чтобы вы не тратили время даром.

Он поднялся.

— Можно помочь вам?

— Можно. Сделайте себе сандвич сами.

Экскурсия закончилась быстро, поскольку и вправду осматривать было особенно нечего. «Фонд Исиды» был создан в мгновение ока. Название «клиника» было слишком громким. Когда-то в этом помещении располагался магазин мужской одежды, но вскоре стало ясно, что костюмы у населения Пещеры не в чести, и строение пополнило длинный список пустующих зданий.

Когда Кэрол и фонд, созданный отцами города, обратились к владельцу с предложением обновить дом и сдать его им в аренду, тот с радостью согласился. Поскольку он владел в этом районе еще кое-какой собственностью, то рассчитал, что «Фонд Исиды» пойдет на пользу делу, и оказался прав. Игра стоила свеч. Матери, посещавшие «клинику», запасались продуктами в бакалее на углу, а одежду и товары для дома покупали в магазине уцененных вещей, расположенном за две двери отсюда. И хотя многие здания по-прежнему пустовали, но зато уцелевшим лавкам рост числа пешеходов явно пошел на пользу.

Кэрол показала Энтони крошечные смотровые, регистратуру, врачебный кабинет и маленькую комнату для занятий с родителями, которая в другие дни использовалась как место, где пациенты ожидали своей очереди.

Десять минут спустя они прошли на кухню. В холодильнике хватило бы продуктов на дюжину сандвичей. «Фонд Исиды» не имел возможности регулярно кормить посетителей — по крайней мере, пока. Но Кэрол всегда заботилась о том, чтобы в холодильнике был достаточный запас мяса и сыра для пары-другой лишних сандвичей. Она договорилась с булочной о регулярных поставках свежевыпеченного хлеба, а из ближайшей продуктовой лавки ей контейнерами привозили арахисовое масло и мед. Любая пациентка, приходившая сюда голодной, уходила сытой до отвала.

Хозяйка выставила на маленький металлический кухонный стол холодные закуски, предоставив Энтони возможность выбирать. Пока он делал сандвич, девушка принялась мыть помидоры и салат, которые должны были служить гарниром.

Надо было отдать Хэкворту должное: он не пускал слов на ветер. Он не был ни велеречивым, ни чересчур набожным пастырем. По крайней мере, она так не думала. Он пришел к ней на выручку в весьма опасной ситуации. И даже если его вмешательство обернулось к худшему, какое это имело значение? Он все же вступился за нее. Почему?

Она не могла спросить об этом прямо. Конечно, пастырь что-нибудь ответил бы, но ей нужен был другой ответ. Само его появление в Кейвтауне наводило на интересные размышления. Еще интереснее было, почему вчера он прикрыл ее своим телом. Но приставать к нему с вопросами не имело смысла. Она понимала, что подлинную историю Энтони Хэкворта может рассказать только сам Энтони Хэкворт, но для этого понадобится время, терпение и кропотливая подготовительная работа. Стоила ли овчинка выделки?

— Не позволите ли сделать сандвич и вам? — спросил Энтони.

Она опустила помидор.

— Конечно. Только посложнее. Я люблю сюрпризы. — Девушка обернулась и полюбопытствовала, какой сандвич он сделал себе. Проще некуда: один кусок ветчины и слой майонеза, такой тонкий, что сквозь него просвечивала каждая дырочка в хлебе.

— И это все? — Она скорчила недовольную гримасу. — Держу пари, вы вечно оставляли подливку, а овощам в вашей тарелке никогда не было тесно.

Его улыбка заржавела от долгого бездействия.

Кэрол удивленно моргнула, а затем вернулась к своему помидору.

— Нет уж, мне такого сандвича не надо.

Когда она поставила на стол помидоры и салат, два сандвича были почти готовы. Он добавил себе лишь кусочек сыру, но ее сандвич был произведением искусства.

— Как, все сразу? Не так уж много фантазии, но выглядит аппетитно. — Она села и указала рукой на холодильник. — Возьмите себе что-нибудь попить. Там есть всего понемногу.

Он вернулся с баночкой кока-колы и двумя стаканами. Когда Энтони вопрошающим жестом поднял жестянку, она кивнула и приняла из его рук доверху наполненный стакан.

Жуя, гость исподтишка наблюдал за Кэрол. Она ела так, словно поглощение пищи было самым увлекательным делом на свете, словно ощущения языка и нёба и были истинным предназначением человека. Одолев половину сандвича, Энтони увидел, что девушка собирает указательным пальцем крошки с тарелки и с удовольствием облизывает его.

— Я вижу, вы не успели позавтракать, — сказал он.

— Конечно, успела. Доела оставшегося со вчерашнего вечера цыпленка и закусила пирожным с кремом. — Она на секунду задумалась. — И куском ананасового торта.

Он подивился, куда все это идет. Формы у нее были пышные, но никто не назвал бы их чрезмерными.

— Все сгорает, — ответила она на немой вопрос. — Лучшее, что есть в этой работе.

— А что в ней худшее?

Проповедник подбирался к ее душе с черного хода. Энтони удивило свое умение задавать наводящие вопросы.

Интересно, какими еще талантами он обладает? Девушка следила за тем, как он жует кусок сандвича, ожидая ответа. Хэкворт ел с таким видом, словно пища для него вовсе не существовала. Совершенно. Кто-то сказал ему, что надо есть три раза в день, а он не посмел усомниться.

Неужели вся его жизнь была такой же безвкусной? Неужели и удовлетворение остальных потребностей не доставляло ему никакого удовольствия? На мгновение она представила себе Энтони Хэкворта в постели. Для этого не понадобилось большого усилия. Пришлось объяснить себе, что он относится к тому типу мужчин, который наводит женщин на подобные мысли. В его глубоко посаженных глазах было нечто, заставлявшее думать, что обнаженное тело этого человека должно быть настоящим чудом.

Наверняка он женат. Ведь все священники обязаны быть женаты, правда? Кто будет играть на органе или вести уроки в воскресной школе, если не жена проповедника? Должно быть, Энтони занимается с женой любовью по средам и субботам, потому что кто-то сказал ему, что так надо. Неужели Хэкворт предается любовным утехам, не испытывая при этом ни малейшего наслаждения?

— Так что, нет худшего? — спросил он, видя, что девушка медлит с ответом.

Она заставила себя отвлечься.

— Худшее — то, что времени ни на что не хватает. Приходится слишком много работать. Лезешь вон из Кожи, а дел только прибывает и прибывает.

— Это чувство мне знакомо.

— В самом деле? — Она откинулась на спинку стула и принялась потягивать колу.

— А что в этом странного?

— Я думала, что духовенство спокойнее относится к тому, как проходит время. Разве вы не испытываете чувство, что каждый прожитый день приближает вас к царствию небесному?

Странное выражение промелькнуло в его серьезных глазах. Кэрол была уверена в этом, но не поняла, что оно означает.

— Нет, — сказал он. — Ко мне как к представителю духовенства это не относится. Достаточно взглянуть по сторонам, чтобы увидеть, как много на земле дела.

— Ну, со всеми делами на земле не справиться ни вам, ни мне. — Она протянула руку к стоявшей на столе вазе с фруктами и взяла яблоко. Владелец овощного рынка в двух кварталах отсюда отбирал для нее слегка попорченные и перезрелые фрукты. Сегодня утром она набрала две больших корзины и принесла их сюда. Одна из молодых матерей обещала испечь на ее долю яблочный пирог.

— Вас в самом деле удручает, что вы не можете справиться со всем на свете? — спросил Энтони.

— В самом деле? — Она откусила большой кусок. Сок брызнул девушке на язык, и ей пришлось сделать глоток, прежде чем заговорить снова. — Ага.

— Значит, вам удается закрывать глаза на то, что происходит вокруг?

— Если бы я верила, что постоянное беспокойство может кому-то помочь, то беспокоилась бы день и ночь. Но это бесполезно. — Она почти дословно повторила фразу, сказанную соседкой Долли: — Пещеры останутся Пещерами и тогда, когда меня не будет на свете. Я родилась здесь и, наверно, здесь же умру. Скорее рано, чем поздно. А тем временем постараюсь сделать все, что могу.

Энтони внимательно посмотрел на Кэрол и опустил глаза. Он узнал, что «Фонд Исиды» был создан девушкой практически в одиночку, что это единственная общественная служба в городе, созданная по инициативе местных жителей, а не обязанная своим возникновением сторонним благотворительным организациям. Из беседы с Глорией Макуэн ему стало известно, что, несмотря на свои двадцать пять — двадцать шесть лет Уилфред цепко ведет дело, выколачивает ассигнования и не забывает ни об одной стороне деятельности только что оперившейся клиники.

Глория говорила о Кэрол с уважением, но сам Энтони вовсе не был уверен в талантах девушки. Ее манера поведения раздражала и одновременно возбуждала любопытство. Слава Богу, сейчас в нем преобладало раздражение. Любопытство было куда более опасно.

— В таком случае зачем надрываться, если вас не волнует мысль, что все равно ничего нельзя изменить?

С завидной сноровкой она швырнула сердцевинку яблока в мусорное ведро, а затем молча уставилась в заднюю стену. Когда Кэрол повернулась к нему, в ее глазах бушевало пламя.

— А с чего вы взяли, что это меня не волнует?

— Из ваших же слов.

— Я сказала, что не в моих силах изменить мир. Я родом отсюда. Может быть, это позволяет мне видеть горизонт. А вы приезжий. Судя по акценту и манерам, вы с Восточного побережья. Частные школы, семья, относящаяся к верхушке среднего класса, да? — Она следила за священником. Хэкворт держался блестяще. На его лице не шевельнулся ни один мускул, но девушка убедилась — долгая борьба за существование обострила ее чувствительность, — что была права.

Она продолжила фразу прежде, чем Энтони успел возразить.

— Вы очутились здесь потому, что по какой-то причине совесть у вас оказалась величиной с рытвину на Грейфолд-авеню. Наверно, в один прекрасный день поняли, что в детстве у вас было все, а у других — ничего. Так вы и оказались здесь, в кейвтаунской глуши, пытаясь на свой манер выполнять функции «Корпуса Мира». И вы так чертовски уверены в своей правоте, что не допускаете и мысли, будто другие тоже могут делать что-то нужное.

— Судя по тому, что я здесь увидел, вы действительно делаете нужное дело.

— Но мыслю я по-прежнему неправильно, да, падре? Я делаю это не потому, что Господь спустился и надоумил меня. Не потому, что я считаю себя настолько важной персоной, чтобы превратить ад в рай. Я делаю свое дело только потому, что оно должно быть сделано. Делаю все, что могу, и при этом испытываю удовольствие. Вот что вас заботит. Вы и подобные вам не приемлют радости. Я для вас недостаточно серьезна. И недостаточно напыщенна.

— Недостаточно напыщенны?

Она встала.

— Слезьте со своего боевого коня, падре. Пока вы примеряете ангельские крылья, этот мир висит на волоске. То, что мы можем сделать, даже не капля в море. Это меньше, чем дым. Это ничто. Очнитесь, пока не поздно. Если вы хотите научиться жить здесь, то, по крайней мере, будьте реалистом. Не надрывайтесь, пытаясь изменить мир. Иначе этот город рано или поздно убьет вас.

— Вчера вы сердились на то, что я пытался защитить вас. Сегодня утром вы сердились на то, что я хотел помочь вашей сестре. Сейчас вы сердитесь на то, что я до сих пор не ушел?

— Сержусь? — Она пожала плечами. — Чересчур громко сказано. Просто я видела слишком много таких людей, как вы. Они приходили и уходили так часто, что я устала вертеть головой. Вы хотите изменить порядок вещей. Однажды вы очнетесь и поймете, как малы ваши силы. И тогда вы уедете. А люди, которые начали рассчитывать на вас, почувствуют себя чуточку хуже, чем прежде. Вы отслужите свой срок и вернетесь в красивую, украшенную розами, маленькую церковь с рвущимся в небо шпилем. А мы по-прежнему останемся здесь. Все еще пытаясь что-то сделать и находя радости в этих маленьких свершениях.

— Никакая маленькая, украшенная розами церковь меня не ждет.

— Нет? Значит, церковная инспекция? Проповеди по всемирному телевидению? Политика? Что же? Только не говорите мне, что вы решили остаться здесь навсегда.

Гость тоже поднялся. Лишь оказавшись со священником лицом к лицу, девушка поняла, насколько он выше и мощнее ее.

На такие широкие плечи можно было взвалить все проблемы Кейвтауна — если бы преподобный Хэкворт согласился на это.

— В первый раз мне предстоит пробыть где-то долго-долго, — сказал он. — Я собираюсь остаться. Но не потому, что стремлюсь что-то доказать вам или себе. Я остаюсь потому, что мне больше некуда идти.

Прежде чем Кэрол успела открыть рот, он отвесил короткий поклон.

— Благодарю за угощение. Я должен подумать.

А затем он ушел, оставив девушку доискиваться причины, почему в присутствии Энтони Хэкворта она говорит намного более горячо, чем ей того хочется. О чем бы ни шла речь.




Глава 3


Энтони стоял на Восточной улице у входа в церковь Двенадцати апостолов и смотрел на раскинувшийся напротив пустырь. Когда-то Альбион-парк был зеленой жемчужиной, но когда-то и Кейвтаун представлял собой город, которым можно было гордиться. Сейчас же парк превратился в мусорную свалку. Изношенные и поломанные скамейки вывозились исправно, но никогда не возвращались на место. Фонтаны не включались даже летом, потому что дно у них было в трещинах; ни цветка не росло на огромных клумбах, окружавших покрытый пылью памятник первым поселенцам, прибывшим в эти края из Старого Света.

Когда-то в парке играли смеющиеся дети. Сейчас он стал прибежищем торговцев наркотиками и проституток.

Энтони слишком недолго прожил здесь, чтобы понять, когда начались эти изменения. Кейвтаун превратился в заброшенный угол после того, как из недр земли и с ее поверхности забрали все, что могли. Остались шрамы да пещеры от подземных выработок и поредевшие леса. Будь Кейвтаун окраиной Бостона или хотя бы Монтпильера, городские власти не пожалели бы на них денег, и никто бы этому не удивился. А там… Прежних жителей, строивших добротные каменные и кирпичные дома и прокладывавших широкие улицы с трехрядным движением, все больше и больше сменяли иммигранты, волна за волной затоплявшие город.

Пришельцы кое-как устраивались на новом месте; затем один за другим они переселялись в более престижные, более благополучные места с лучшими школами и видами на будущее. Оставался здесь лишь тот, кому по тем или иным причинам не удавалось реализовать свою «американскую мечту». Они упорно цеплялись за то, что имели. В Кейвтауне было лучше — ох, много лучше, — чем в какой-нибудь глубинке. Здесь оставалась надежда.

По крайней мере, до недавнего времени.

Энтони наблюдал за мужчиной, женщиной и двумя детьми, осторожно пробиравшимися вдоль края Альбион-парка. Руки родителей бережно лежали на детских плечах. Несмотря на воскресное утро, в парке, как обычно, не утихала деловая жизнь. Она же кипела и у входа в отель «Альбион» — временное пристанище для бездомных, располагавшееся у восточного угла парка.

Мимо церкви то и дело сновали прохожие, и Энтони не мог надивиться различию оттенков их кожи. С виду Кейвтаун ничем не отличался от многих десятков городков, разбросанных от канадской границы до Буффало и Бостона, но царившее здесь смешение рас было совершенно уникальным. Люди приезжали, люди уезжали, но оставляли здесь свой неизгладимый след.

Как исследователь человеческой натуры, святой отец сомневался в том, что это необычное сосуществование объясняется скрытым стремлением к равенству. Просто люди, которые не могли переехать в престижные предместья, предпочитали жить там, где их поселили, руководствуясь принципом «лишь бы не хуже». И именно поэтому в Кейвтауне не привилось расселение по расовому признаку. Черные жили дверь в дверь с белыми, азиаты — бок о бок с испанцами. В последнее время город наводнили вьетнамцы и выходцы с Ближнего Востока. Однако и они селились не кучно, а занимали дом там, квартиру здесь… Грейфолдские камни, единственный в городе район новостроек, были, если можно так выразиться, примером интеграции и мирного сосуществования.

Разделение на кланы осуществлялось в Кейвтауне тоже не по расовому признаку. Приход церкви Двенадцати апостолов был смешанным. В молодежные банды принимали всех без разбору. Они создавались по территориальному принципу, а поскольку народ здесь жил самый разный, то такими же пестрыми по составу были и банды.

Социолог решил бы, что тут есть над чем поразмыслить, но Энтони считал это абсолютно бесполезным. «Мустанги» и парни из «Стаи» могли быть всех цветов радуги, но это не мешало им оставаться бандитами, тратившими энергию на насилие и преступления. Городу надо было что-то делать с ними.

— Доброе утро, преподобный Хэкворт.

Энтони протянул руку супружеской паре с детьми. Они миновали парк, перешли через улицу и оказались у церкви. Это путешествие напоминало прохождение сквозь строй.

— Как дела, Бекки? Как дела, Эдвин? спросил священник.

Он выслушал их вежливые ответы и повернулся к детям.

— А ну-ка, Сьюзен, покажи своего дружка!

Маленькая девочка застенчиво улыбнулась и протянула ему плюшевого мишку.

— Он и спит с тобой?

Сьюзен кивнула.

— Здравствуй, Рон. — Энтони протянул руку мальчику. Рон вложил в нее свою ладошку, и священник с серьезным видом потряс ее. — Я хотел предупредить, что после занятий в воскресной школе будет угощение.

— Пирожки?

— Я обещал не рассказывать.

— Держу пари, что это пирожки!

Хэкворт остался стоять у входа, а семья поднялась по лестнице в его квартиру, которая по воскресеньям превращалась в школу. Еще десять минут он здоровался с прихожанами. Затем, когда ручеек посетителей иссяк, он тоже вошел внутрь. При его появлении пианист заиграл попурри на темы христианских псалмов, и медленная мелодия сопровождала путь священника к алтарю.

Пианист Гидеон был молодым человеком в очках с толстыми стеклами. Его светлые волосы доставали до плеч. Этот юноша играл в оркестре джаз-клуба, располагавшегося в центре города. Энтони знал, что появление музыканта было для них манной небесной. В один прекрасный день молодой человек вырос как из-под земли и вызвался играть бесплатно. Он мог исполнить что угодно, но придавал всему такую оригинальную обработку, что во время первой службы кое-кто недоуменно поднимал брови. Правда, вскоре все к этому так привыкли, что даже не стеснялись притоптывать ногами в такт.

Прислушиваясь к финальным аккордам, Энтони на мгновение подумал о Кэрол. Она сказала, что каждому нужно немного радости. В музыке Гидеона и была радость. Хэкворт подозревал, что многие из сидевших на складных стульях приходили сюда только для того, чтобы послушать знакомые мелодии.

Впрочем, священника мало заботило, почему они пришли. Довольно и того, что они здесь.

Обычно первая часть службы проходила без сучка и задоринки. Звучали объявления, молитвы, псалмы и проповедь. Для проповедей Энтони использовал разные тексты. Всюду можно было найти правду и смысл. Его работа заключалась в том, чтобы разделить найденное со своей паствой. Иногда ему удавалось увидеть в глазах прихожан не только понимание, но и подлинное волнение. Это происходило тогда, когда он говорил о чем-то, имевшем для них особый смысл. Иногда угадывалось и раздражение. Но никогда в них не было скуки. К проповедям Хэкворта можно было относиться как угодно, но тоскливыми они не были.

Хор из восьми певчих занял свое место у изображения Христа. Хотя хористов было немного, но пели они ангельски. Это тоже было делом рук Гидеона. Он занимался с ними вечерами по средам и воскресеньям, своим двум выходным дням. Певчие покачивались в такт, следя за своим регентом Фелисией Кристиансон, крупной женщиной, душа которой превосходила величиной даже ее тело. Когда они сели на место, в церкви воцарилась благоговейная тишина.

Энтони встал и пошел к кафедре.

— Сегодняшняя проповедь посвящена Откровению Святого Иоанна Богослова, глава двенадцатая: «…древний змий, называемый дьяволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним… Горе живущим на земле и на море, потому что к вам сошел дьявол в сильной ярости, зная, что не много ему остается времени».

Проповедник отложил Библию и посмотрел на горстку людей, собравшихся выслушать его мудрые слова. На секунду Хэкворта кольнуло чувство, очень похожее на страх. Какое право он имеет стоять здесь? Как он мог подумать, что его проповедь стоит того, чтобы эти добрые люди тратили на нее свое время?

Он не мог учить их слову Божьему, ибо давно потерял с Господом общий язык. Он не мог рассказать им о своей жизни. Какой пример можно было извлечь из нее? И в каких грехах он мог покаяться публично?

Он вгляделся в прихожан и заметил Агату. Сегодня на ее лице не было синяков, но видно было, что душа у нее изранена в кровь. Он увидел Фелисию, чудесный голос которой не мог помочь ей справиться со смертельной болезнью, увидел Бекки и Эдвина, родителей Сьюзен и Рона, наперекор всему пытавшихся воспитать своих детей хорошими людьми. А ведь Эдвин был безработным.

Все они приходили к нему за утешением, за поддержкой, за чем-то таким, что можно было унести с собой и утолять душевный голод всю следующую неделю.

А что он мог им дать?

Скрипнула дверь, и в узкую щель проскользнула женщина. Вместе с ней ворвался солнечный лучик, на какое-то время осветивший пол церкви и исчезнувший, когда дверь закрылась. Кэрол, как всегда, одетая в белое, спокойно встретила его пристальный взгляд. Увидев, что он медлит начинать проповедь, девушка села на ближайшее пустующее сиденье.

Прибыл его главный критик. Обличая Энтони, она лишь повторяла его собственные слова. Он был ничем, он не имел права стоять за этой кафедрой. Она раскусила его с самого начала.

Хэкворт оглянулся и снова увидел знакомые лица. Молящие, тоскующие лица. Он был ничем. Ему нечего было сказать. Но выбора не оставалось. Нужно было отдать им последнее, что хранилось у него за душой.

— Сатана обольщает нашу землю и души, — продолжил проповедник. — Разве не живем мы с вами в окружении дьяволов и бесов, пребывающих в сильной ярости? Достаточно распахнуть дверь и выглянуть наружу. Посмотрите на улицы. Посмотрите на Альбион-парк. Стоит взглянуть на тротуары у Грейфолдских камней, как на глазах у вас свершится преступление. Это Пещеры. Здесь живут бесы и дьяволы… А земля выжжена и стонет от жажды…

Энтони отошел в сторону. Чаще всего он использовал кафедру, чтобы класть на нее Библию. Ему никогда не нравилось отделять себя от слушавших его людей. В его прежней церкви кафедра возвышалась над полом на десять ступенек, как капитанский мостик над кораблем. Он взбирался по ступеням, поскольку этого от него ждали. Он стоял между небом и землей, смотрел на свою паству сверху вниз и видел восхищенные, обожающие лица.

А он вещал им гласом Божиим.

Теперь он говорил своим голосом. Он прошел в передний ряд. Отныне никто не будет смотреть на него снизу вверх.

— Бесы источают смрад. Они превращают в тлен города и окружающую природу, калечат семьи и души. А то, что уцелело, продолжают отравлять собственным зловонием. Ничто поблизости от них не остается нетронутым. Там, где побывали дьяволы, жить нельзя. Можно только пытаться выжить. Можно притаиться и тайком выползти наружу, когда сатана отвернется. Но ведь это не назовешь жизнью, правда?

Энтони увидел, как люди дружно закипали. Иногда в прежней церкви его проповеди были посвящены таким заумным темам, что он и сам терял нить, едва дойдя до половины. Но не теперь. Смысл этой проповеди был понятен каждому.

Они понимали его, потому что были слишком хорошо знакомы с сатанинским отродьем.

— Исчадием ада дохнуло на нас, на всех нас, верно? — На сей раз кивнуло еще больше голов. — Его пламя обжигает наши улицы и переулки, коридоры наших квартир, школьные дворы и классы. Каждый раз, когда кому-то из ваших детей предлагают наркотики, когда кого-то бьют или грабят, это пламя становится немного жарче.

Кто-то сказал «аминь». В прежней церкви никто не дерзнул бы прервать проповедь Энтони. Сейчас же он увидел мужчину, который посмел раскрыть рот, и дружески кивнул ему.

— Аминь? Значит, вы видели сатану, Патрик?

Раздалось еще несколько возгласов «аминь». Энтони двинулся по проходу.

— Дьяволы живут среди нас, так? — Его взгляд упал на Кэрол. Лицо девушки оставалось бесстрастным, но что-то в ее позе, в том, как она сидела, сложив руки на коленях и постукивая пальцами, подсказало Хэкворту, что она внимательно слушает.

— У меня есть собственные дьяволы и бесы. Кое-кто называет бесовство грехами. Другие зовут их неврозами, проблемами или просто чувствами. Но если все это ранит нас, если оно заставляет нас чувствовать себя поруганными, испуганными, одинокими, то слово «бесовство» подходит к нему как нельзя лучше.

Проповедник отвернулся от Кэрол и подошел к алтарю, откуда можно было видеть каждого.

— Так как же нам превратить жаждущую землю, разрушенную сатаной и бесами, на которой они в сильной ярости рычат, в место для нормального существования с благостью в душе? Нам нужна земля, где траву не вытаптывают, где растут цветы, а спокойные воды омывают их корни. Как нам достичь этой благости вокруг и в себе?

Поможешь ли ты нам, Господи? Услышишь ли эту молитву? Если, конечно, ты существуешь…

Проповедник подошел к кафедре и поднял Библию, но не открыл ее, а процитировал по памяти:

— И превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля — в источники вод и будет местом для тростника и камыша.

Он говорил еще долго, доказывал, что вместе им удастся сразить сатану. Он говорил о силе многих, о том, как умножится она при добрых намерениях, и особо упомянул о начинаниях, которые следовало завершить. Вместе. С Божьей помощью. Энтони сумел заставить себя вымолвить последние слова.

Затем он вновь оглядел свою крошечную паству.

— Это относится ко всем, — сказал он. — Ко всем нам и к тем, кто верит в наше дело. Хотим ли мы сразить сатану? Стремимся ли мы к тому, чтобы освободить город от страха? Превратить его в зеленое, плодородное пастбище? Или мы настолько опалены огненным дыханием чудовища, что боимся жить и надеемся лишь на то, что тепло Господней любви согреет нас?

Он опустил Библию и кивнул Гидеону. Едва тот доиграл заключительный псалом, как проповедник спустился к встававшим с мест прихожанам.

Ответить на этот вопрос было труднее, чем задать его. Он заглянул в лица людей, ставших ему такими близкими. Ему хотелось напомнить им об искуплении, о Господней силе и милосердии. Но язык не поворачивался лгать. Преподобный Хэкворт больше не чувствовал, что за этими словами стоит правда.

— Я хочу сказать вам, что это совсем не трудно, — промолвил он. — Верьте в то, что правильно, говорите то, что правильно, делайте то, что правильно, и однажды все мы проснемся и увидим, что Альбион-парк вновь зазеленел, а школы и улицы снова стали безопасными. Проснемся и увидим, что к нам вновь пришли радость, любовь и надежда.

Энтони прижал к груди кулак.

— Вы верите мне?

Он увидел, что люди покачали головами, и вздохнул. Вздох был настоящий. Когда-то преподобный Хэкворт делал это напоказ, но теперь вздох исходил из самой глубины его души.

— А вы поверите мне, если я скажу, что это будет вовсе не легко? — Головы закивали. — Да, это так. Скажу вам честно. Легенда гласит, что святой Георгий сразил огнедышащее исчадие ада. Но я не святой Георгий. Я не могу поднять острое копье или могучий меч и одним взмахом руки спасти этот город и наши души. И вы не можете. Чудовище слишком велико, его пламя губительно для каждого из нас.

Энтони двинулся дальше, словно собирался вернуться на кафедру, но у угла ее остановился.

— Может быть, нам удастся сделать это вместе? — На мгновение вопрос повис в воздухе. — Если мы объединимся, чем мы сможем стать? Если мы объединимся… с Божьей помощью… что мы сможем сделать?

Пока Хэкворт за руку прощался с каждым, Кэрол ждала у дверей. Она беззаботно болтала с Агатой — потому что это был единственный способ заставить сестру принять участие в разговоре — и тискала племянниц, уговаривая их прийти к ней завтра после школы, чтобы поиграть. Когда Агата, нахохлившись, словно наседка, вывела их за дверь, Энтони и девушка остались одни.

Он молчал. Кэрол уже поняла, что этот мужчина не из тех, кто бросает слова на ветер. Если бы она не слышала его сегодняшнюю проповедь, то подумала бы, что он верит, будто слово серебро, а молчание золото.

Но девушка слышала, как он говорил. Он открывал рот, и слова лились рекой — золотые слова, полные чувства, слова, которые били в самую точку. Энтони говорил о проблемах города, на который, как она считала, ему глубоко наплевать. Города, который он, по ее словам, собирался покинуть, как только устанет от бессмысленных попыток помочь ему.

— Спасаете души? — спросила она.

— Это вы так говорите.

— Что ж, вы заставили их поверить, будто многое можно изменить. Я видела это в их глазах.

— Вы считаете, что я обманул их?

— Не знаю. — Она действительно не знала этого. На какое-то мгновение, несмотря на протесты внутреннего голоса, проповедь заставила ее поверить, что он прав. Изменить. Изменить по-настоящему. В последний раз. Полностью и окончательно.

— Знаете, кажется, мы с вами по одну сторону баррикад, — сказал Энтони.

Она еще не была убеждена в этом, еще не до конца доверяла ему. Слишком многие доброхоты и филантропы сменились здесь на ее веку. И даже сейчас, выслушав его слова, почувствовав их силу и увидев, как он умудряется победить даже самых закоренелых скептиков, она только крепче утвердилась в мысли, что Хэкворт не выдержит здесь и года. Уедет в город побольше и получше.

Девушка отбросила с лица волосы. Сегодня они не были собраны в прическу. Ей нравилось, когда волосы свободно падали на плечи и спину. Перехватив взгляд Энтони, устремленный на ее кудри, Кэрол подумала, что священник должен осуждать все вольное, непокорное и буйное.

— Сегодня мне действительно нужно быть с вами по одну сторону баррикад, — бросила она.

Энтони ждал.

— У меня есть пациентка. Ее зовут Сибилла Куртис. Ей скоро рожать, а она не замужем. Только что я видела ее. Девчонка чуть не в истерике. Ее дружок не против свадьбы, но они не знают никого, кто согласился бы совершить обряд. Разрешение на брак есть, и они собирались на этой неделе сходить в магистрат. Но, боюсь, будет слишком поздно.

— Что значит «скоро рожать»?

Она пожала плечами.

— Я виделась с ней перед тем, как прийти сюда. Она…

— Это та самая девушка с Грейфолдских камней? Та, к которой вас не пускали «Мустанги»?

— Память вас не подводит.

— Роды уже начались?

— Диаметр шейки матки — три сантиметра. Похоже, начинаются схватки.

— Где она?

— Все еще дома. Она отказывается ехать в больницу до венчания. Говорит, что медсестры будут презирать ее. Что Господь проклянет ее дитя.

— Я такого Бога не знаю.

— Роженицы плохо соображают, падре.

— У меня нет детей.

Она услышала в голосе священника досаду и тут же пожалела о своих словах.

— Энтони, вы поможете?

Хэкворт понял, что Кэрол пошла на попятный.

— Она сможет прийти сюда? Хватит ли у нее сил? Или вы хотите, чтобы я сходил к ней?

— Здесь пролегает граница владений «Мустангов». Сибилла не сможет ступить ногой ни сюда, ни на территорию больницы.

— Значит, она всерьез принимает угрозы этих бандитов?

— Это не просто угрозы. Кентавр действительно способен убить ее. Я думаю, ему уже приходилось убивать.

Энтони прислушивался к голосу Кэрол, деловито излагавшему факты. Все звучало так, словно речь шла о том, что местная библиотека закрывается на ремонт или что жители Грейфолдских камней решили устроить совместную вечеринку.

— А как же будет с больницей? — спросил он.

— Есть одна больница, которая соглашается принять Сибиллу. Она довольно далеко отсюда, и я думаю, что там ей не о чем будет беспокоиться. После венчания я подъеду к Камням с другой стороны и сама увезу ее.

— Тогда пора идти.

— Так вы согласны?

— А чего вы ждали? — Он окинул Кэрол взглядом. Наряд ее был ему знаком, но сегодня девушка надела бусы из горного хрусталя и серьги такой величины, что они едва не касались плеч.

Девушка вскинула голову так стремительно, что серьги закачались туда-сюда.

— Они потратили нервы и неделю времени на то, чтобы уговорить помочь им другого местного священника. Тот отказал, потому что они разного вероисповедания. Тимоти католик, а Сибилла сама не знает, кто она. Хорошенько подумав, пастор сказал, что он не может одобрить такой брак.

— Я возьму все необходимое. Вернусь через минуту.

Ожидая Энтони, девушка рассматривала странное изображение Иисуса. Ее мать была не слишком религиозна, и знакомство Кэрол с Христом было минимальным. Но от ее внимания не ускользнуло, что четыре лика сливаются в единое целое. Пожалуй, это говорило о многом. О служении Энтони. И о нем самом.




Ни один посторонний не уловил бы разницы между членами двух шаек. Разве что одежда их отличалась. В «Стае» всегда носили на себе что-нибудь синее, но главной достопримечательностью их костюма была цветная косынка на шее или в виде повязки на голове. «Мустанги» же не носили косынок, не любили синий цвет и предпочитали темные — густой зеленый и черный. В более известных и лучше организованных шайках, которые занимались доставкой и распространением наркотиков, укреплением собственных рядов ради повышения престижа и прибыли, старались не выделяться одеждой.

Пока еще «Стая» и «Мустанги» были не слишком организованы. Эти шайки были созданы для защиты облюбованной ими территории. Но с каждым днем они сплачивались все теснее, обрастая бандитскими привычками и традициями. В их заборной графике было все меньше эмоций и все больше угрозы. Полицейские, с которыми пастор разговаривал, предупреждали, что все больше молодых людей принимает клятву на «Свече» — своде бандитских законов и правил. Все больше и больше членов становилось «препоясанными», то есть имевшими право носить оружие. И все чаще они подозревались в совершении серьезных преступлений, в том числе связанных со стрельбой.

Пока Кэрол вела Энтони мимо покрытых надписями и рисунками заборов, окружавших строительство микрорайона Грейфолдские камни, она рассказывала ему о Сибилле и Тимоти.

— Наверно, вы помните, что она была подружкой Кентавра?

— Это тот парень в каскетке, нахлобученной на уши?

— Вспомните его лицо. Он получил свою кличку не без причины. — Они нырнули в подъезд, и Кэрол обошла кучу старых тряпок и газет, выброшенных прямо на лестницу. — Сибилла красивая девочка. У нее никогда не было настоящего дома, и развилась она рано. Вокруг нее вечно увивались парни. Ей льстило внимание Кентавра. Без шапки он очень недурен собой, да и денег на девчонок не жалеет. Вот и попалась в его ловушку и только потом поняла, что он из себя представляет.

— Он обижал ее? — Энтони пытался дышать пореже. Лестница была грязной, а царивший в ней запах заставлял его радоваться, что он не успел поесть. Краем глаза священник увидел, как рядом мелькнуло что-то маленькое и бурое. Это была не кошка.

— Бил при каждом удобном случае. Она знала Тимоти еще по школе и однажды увидела его в парке. С тех пор они стали тайно встречаться. Сибилла была уверена, что стоит ей переехать к старому дружку, как Кентавр объявит им и «Стае» войну.

— Как я понимаю, именно это и произошло.

Кэрол остановилась на площадке четвертого этажа и заглянула в пролет.

— Наконец девушка поняла, что должна сделать выбор. Тимоти хорошо относился к ней, а Кентавр нет. Кажется, она действительно поверила, что любит паренька. Поэтому бросила Кентавра и переехала сюда.

Они прошли мимо трех молодых людей с синими повязками на голове. Кэрол заговорила с ними, но только один что-то буркнул в ответ.

Пока они шли по коридору, девушка продолжала рассказ.

— Это было бы еще полбеды, но примерно в то же время на Восточной улице произошла перестрелка, в которой был убит один из «Мустангов» — парень по кличке Рыжая Грива. Как назло, машина убийцы была синего цвета. Никто, конечно, не узнал его в лицо, но один из бандитов, присутствовавший при этом, под присягой показал, что в машине был Тимоти и его братья.

— А вы как думаете?

— Тимоти уверяет, что в это время на Восточной улице его и духу не было. Друзья подтвердили, что он был с ними, и полиции пришлось отпустить парня. Правда, слово бандитов не стоит и дюйма этого вонючего коридора…

— Вам не нравится Тимоти?

— Почему же? Он довольно спокойный парнишка. Конечно, хвастунишка, как и все остальные. Но неглупый и с хорошими задатками. Он читает, закончил школу и хочет получить приличную работу. Когда он узнал, что Сибилла беременна, то тут же предложил жениться на ней.

— Тогда чего же они ждали?

— Во-первых, она боялась, что это разозлит Кентавра и он будет искать способ отомстить. Но хуже другое. За ней охотятся «Мустанги», а поскольку прежде она была из их компании, «Стая» ей тоже не доверяет. Поэтому бедняжке толком и поговорить не с кем. Она совсем одна, если не считать Тимоти.

— И вас.

Кэрол не ответила.

— Могут они уехать отсюда и где-нибудь начать новую жизнь?

— Ничего другого им не остается. Иначе вы освятите брак двух мертвецов. — Кэрол остановилась перед дверью, дважды стукнула в нее, сделала паузу и постучала снова.

Дверь открылась. За ней стоял смертельно бледный молодой человек. При виде гостей его лицо просияло.

— Она плачет, — сказал юноша. — Моя мать пыталась успокоить ее, но ничего не вышло.

— Тимоти, когда будешь рожать, посмотрим, сумеешь ли ты не проронить ни слезинки. — Кэрол вошла внутрь и жестом пригласила спутника за собой. — Это Энтони Хэкворт, настоятель церкви Двенадцати апостолов. Он обвенчает вас.

— Сомневаюсь, что Сибилла дотянет до конца обряда.

— Почему? Она решила ехать, не дождавшись нас?

Тимоти проглотил комок в горле. Перед Энтони стоял юноша, в котором ничего не было от повадок молодого ловеласа. Просто славный, ясноглазый, рыжеволосый мальчик, каких на свете миллионы. Растерянный подросток, которому вот-вот предстояло стать отцом.

Душный воздух маленькой квартирки прорезал крик.

— Нет, это не пара слезинок, — насторожилась Кэрол. — Пойду проверю.

Энтони посмотрел ей вслед.

— Значит, сейчас с роженицей ваша мать? — спросил он.

— Она ушла. Они с Сибиллой не ладят.

— Мать знает, что вы собираетесь пожениться?

— Ее это не волнует.

— Кто-нибудь из родных есть поблизости?

— Должно быть, братья где-то неподалеку.

Еще один крик заставил Тимоти побелеть как стена.

— Кажется, она умирает…

— Надо было вызвать «скорую помощь».

— Сибилла не позволила. Да и не хотят они ездить сюда. Пока их дождешься, ребенку год исполнится…

В словах молодого человека слышалась горечь. Энтони не осуждал его. Никто в Кейвтауне городские службы и в грош не ставил, а особенно тот, кому «посчастливилось» жить в районе Грейфолдских камней.

В комнату вошла Кэрол.

— Тимоти, — спокойно сказала она, — ты помнишь все эти фильмы, где кому-то приходится кипятить воду, когда на свет появляется ребенок?

Энтони инстинктивно схватил юношу за предплечье — он готов был упасть в обморок.

— Ну, малыш, берись за дело, — промолвила Кэрол. — Заодно скажи, где у вас лежат чистые простыни и полотенца.

— Вы собираетесь принимать роды? Прямо здесь? — не поверил своим ушам Энтони.

— А что еще прикажете делать? Иначе они произойдут сами по себе.

— Но вы говорили…

— Про три сантиметра? Я помню. Так было. Сейчас там полных десять, и прощупывается головка. До родов меньше часа. А ей только семнадцать лет. К счастью, утром я захватила с собой все необходимое. Очень кстати.

Кэрол сделала паузу, пытаясь понять выражение лица Энтони. Казалось, он должен был осуждать ее. Она не ожидала подобного поворота событий и злилась на себя за оплошность. Сибилла была молоденькая, хрупкого сложения, и это был ее первый ребенок. Она заявляла, что рожает всю ночь, но когда Кэрол осмотрела ее, выяснилось, что шейка матки почти не расширилась. Было трудно, даже невозможно представить себе, что все изменилось так быстро.

Но Кэрол была достаточно опытной медсестрой, чтобы знать: стоит больному остаться без присмотра, и возможно все что угодно. Да и проверку-то она провела на скорую руку…

— Чем я могу помочь? — спросил Энтони.

На его лице не было и следа осуждения или досады, а только обычное желание сделать все нужное, чтобы спасти положение.

Кэрол почувствовала странное облегчение. Как будто кто-то где-то простил ей ошибку.

— Она хочет, чтобы их обвенчали. Вы сумеете сделать это в промежутках между схватками, пока я буду принимать младенца? Предупреждаю, зрелище будет не из приятных.

— Вы согласны стать женихом? — спросил священник юношу.

— Ага, конечно. Я…

— Тогда найдите двух свидетелей. Они могут постоять за дверью. Это допускается. А я тем временем вскипячу воду. — Хэкворт все еще держал Тимоти за руку. Он сжал ладонь. — Но не забудьте вернуться, сын мой.

Вид у жениха был такой, словно эта мысль уже приходила ему в голову. Тем не менее он кивнул.

— Я не должен этого видеть, да?

— Ты можешь постоять у нее в изголовье, — сказала «акушерка». — Я накрою ее простыней.

— Тогда я пошел за братом и его подружкой.

— Так идите. — Энтони снял руку с предплечья паренька и за ним тут же хлопнула дверь. — С роженицей все в порядке? — спросил Хэкворт.

— Думаю, да. Ребенок находится в правильной позиции, а остальное — дело матери. Но она молода и напугана, так что нужно быть готовыми ко всему. Я уже вызвала «скорую», однако можете быть уверены, что чадо появится на свет еще до ее приезда.

— А доктор?

— Вы знаете такого, который согласится прийти в Грейфолдские камни? — Когда нахмурившийся проповедник добра не ответил, она слегка улыбнулась. — Спасибо, Энтони.

— За что?

Кэрол не знала, как ему ответить.

— За то, что вы здесь, — наконец нашлась она. — А теперь поищите мне несколько чистых простынь и полотенец и не забудьте про воду.

Затем девушка снова исчезла за дверью.




Глава 4


Ребенок оказался абсолютно здоровым мальчиком весом в семь фунтов шесть унций. Все роды заняли двадцать минут. Двадцать четыре часа спустя мать и отец все еще не могли прийти в себя.

В понедельник утром Энтони повесил трубку стоявшего в его кабинете телефона и уставился на письменный прибор, думая о Тимоти и Сибилле.

«Кабинет» представлял собой огромное помещение размером с самое церковь. Как и «Фонд Исиды», церковь Двенадцати апостолов была когда-то магазином, только торговали здесь скобяными изделиями. К тому времени, как Хэкворт увидел это здание, заметив надпись «Сдается» на куске фанеры, оно пустовало уже два года.

Владельца удалось убедить пожертвовать дом церкви. Снижение суммы налога на недвижимость было лучше, чем ничего, а Энтони согласился сделать ремонт, прежде чем открыть двери храма. Хозяин даже отдал ему маленькую квартирку на втором этаже, сказав, что устал от мелких арендаторов, которые забывали платить по счетам. Расходы на их выселение превышали арендную плату. Так что он ничуть не прогадывал.

Неделю новый владелец сам вывозил мусор на свалку. Здание долго служило приютом разным бродягам, местом хранения наркотиков, родным домом для членов различных банд. Грязи было по колено, и по ней рыскали паразиты всех мастей. А задняя комната, в которой теперь располагался кабинет священнослужителя, пострадала от пожара.

Когда пошла вторая неделя борьбы Энтони с мусором, явился человек и предложил свою помощь. Пошел слух, сказал он, что новый хозяин — проповедник, хотя по виду этого и не скажешь.

Хэкворт не стал отпираться и объяснил, что пытается расчистить место для церкви. На следующий день пришло еще двое, через день — четверо.

Первая служба в церкви состоялась через три месяца. На ней присутствовала лишь горстка людей, да и то большинство ее составляли любопытные. Лишь немногие из них помогали сносить старые стены и возводить новые. Лишь немногие вместе с Энтони качали головами, когда эти новые стены покрылись хулиганскими надписями. И чуть больше народу было с ним, когда он замазывал эти надписи тремя слоями краски.

Но большинство его добровольных помощников не переступали порога этой церкви. Кое-кто ссылался на то, что ходит в другие храмы, кое-кто не желал иметь ничего общего с богослужением; а некоторые просто исчезли, захваченные привычной рутинной жизнью Пещерного города и Энтони их больше не видел.

Но сейчас, через шесть месяцев после того, как церковь распахнула свои двери, число прихожан утроилось. Это был несомненный плюс. Минусом же было то, что постоянно посещали церковь Двенадцати апостолов менее тридцати человек. А многое ли сделаешь с такой помощью?

Но вчера церковная община пополнилась еще одним прихожанином. Хэкворт откинулся на спинку стула и улыбнулся при мысли о ребенке, которому Кэрол помогла появиться на свет. Малыш был удивительно красив. Энтони еще не приходилось крестить новорожденных. Самые младшие дети, которых он видел в своей прежней церкви, были бело-розовыми и завернутыми в белые кружевные крестильные покрывала. Этот малыш был румяным как яблоко, и лицо его кривилось от отвращения к миру. И все же крошечные черты его лица были совершенно правильны, и после того как он был погружен в купель, а затем досуха вытерт и прижат к материнской груди, он казался чудом из чудес, самым здоровым, самым любимым и самым желанным ребенком в этом городе.

Фред Тимоти, или просто Фредди.

В дверь кабинета постучали, и Энтони поднял глаза. Прежде чем он успел ответить, дверь распахнулась и в комнату заглянула Кэрол.

Хэкворт не ожидал увидеть ее. Конечно, девушка была благодарна ему за вчерашнее, но Энтони подозревал, что к этой благодарности примешивается немалая доля цинизма. Он встал и обошел стол.

— Уже переоделись? — спросил Энтони, когда она вошла.

— Это для меня обычное дело, — слегка улыбнулась Кэрол. До сих пор девушке не приходилось видеть священника одетым по-домашнему. Однако даже сейчас, в джинсах и отстиранной тенниске, он выглядел весьма благочинно. — Но не для вас, — добавила она. — Готовы повторить подвиг?

— Не может быть, чтобы у вас была еще одна пациентка, которую нужно обвенчать.

— Вы правы.

Сегодня она была не в белом. На ней так же хорошо смотрелись просторные черные брюки и тонкая кирпично-красная кофточка, перехваченная по талии разноцветным шарфом. Волосы были распущены; шею украшало неизменное ожерелье из нескольких рядов ярко окрашенных деревянных бусин и резных головок животных.

— Я рад, что вы пришли, — сказал он, поняв, что говорит правду. И это огорчило его до такой степени, что расхотелось видеть девушку.

— Я думала, вам захочется услышать о Фредди, — заметила она.

— Конечно.

Хэкворт скрестил руки на груди, словно защищаясь от нее. На мгновение Кэрол показалось, что он искренне обрадовался ее приходу. Интересно, что заставило его вдруг насторожиться?

— Мне не следует здесь находиться? — спросила она. — Быть с вами наедине неприлично?

— Дверь открыта.

— У вас ревнивая жена?

— У меня вообще нет жены.

— Вот так так! Держу пари, молоденькие прихожанки строили вам глазки.

Он сам не знал, почему решил ответить.

— У меня была жена. Она умерла.

— Мне очень жаль. — И ей действительно было жаль, хотя Энтони не выглядел опечаленным. Выражение его лица ни капли не изменилось, но она знала, как легко скрывать свои чувства. Каждый, кто хотел выжить в Кейвтауне, первым делом учился этому искусству.

Она задумалась над тем, не смерть ли жены послужила причиной переезда священнослужителя в этот темный угол. Или церковные власти послали его сюда в виде наказания? Появление Хэкворта в городе было таким же таинственным, как и он сам.

— Вы хотели рассказать о малыше, — напомнил он.

— Сегодня утром мать и дитя выписались из больницы.

— Что-то подозрительно быстро.

— Она была счастлива, что их вообще приняли, поскольку ребенок родился за час до прибытия «скорой помощи». У Сибиллы нет медицинской страховки, да и пособия она не получает. Тимоти содержал ее за счет случайных заработков.

— Он хороший работник?

— Да.

— А на стройке он мог бы работать?

— Что здесь строить, Энтони? Разве вы не заметили? Здесь царит разруха.

— Не здесь. В Изумрудной долине.

Она нахмурилась и подумала о том, насколько этот человек далек от жизни. Долина считалась одним из самых фешенебельных предместий. Там были зеленые рощи с домами, стоившими не меньше полумиллиона долларов, и высшими школами, имевшими собственные телестудии и лаборатории, напичканные аппаратурой последних марок.

— Каким образом парнишка вроде Тимоти может получить работу в Изумрудной долине? — спросила она. — Разве там не подметают улицы люди с дипломами бакалавров? Эй, забудьте об этом. Изумрудный мусор не про нашу честь.

— Я уже позвонил одному своему знакомому по имени Эмери Мерлоу. Он хочет дать парню работу.

— Но у Тимоти нет машины. Как же он будет добираться в такую даль? Ведь автобус ходит в Долину только тогда, когда тамошние домохозяйки возвращаются из города с покупками!

— Вы вчера сказали, что Сибилла и Тимоти не хотят оставаться здесь.

— Да, говорила.

— Вы говорили серьезно?

— Ага, конечно… — Кэрол потрогала стоявшее на столе дешевое стеклянное пресс-папье. Оно было единственным украшением комнаты. Кабинет имел такой же спартанский вид, как и его хозяин. Она посмотрела на Энтони. — Но здесь живет куча людей, которым не следовало бы оставаться.

Хэкворт решил, что девушка метнула камень в его огород.

— Я подыскал молодоженам жилье в Долине. Если, конечно, они действительно хотят уехать.

— Хотят? — призадумалась Кэрол. — Сибилла несчастна оттого, что живет здесь, а сейчас она умирает от страха за ребенка. Тимоти ради нее пойдет на все, хотя один Бог знает, где он этому научился. Его отец бросил мать еще до рождения сына. А родительница махнула на все рукой пару лет тому назад и при всяком удобном случае напивается в стельку.

— Изумрудная долина далеко от их дома. Согласятся ли они?

— В данном случае это только к лучшему.

— У одной моей знакомой есть квартира над гаражом, стоящим во дворе ее дома. Она говорит, что квартира совсем маленькая, однако я готов держать пари, что там раз в пять просторнее, чем у Тимоти. Беатрис около семидесяти лет, но она отказывается брать экономку. Если бы Сибилла согласилась делать ежедневную уборку, а Тимоти присмотрел за двором, они бы сильно облегчили старой женщине жизнь.

По его лицу скользнула беглая улыбка, но Кэрол подумала, что это ей показалось.

— Хотя им придется делать вид, что это вовсе не помощь, — добавил он. — Сибилла может по утрам приходить к Беатрис в гости, а затем предложить помыть посуду. Да и пылесосом поработать, пока хозяйка не видит.

Кэрол быстро поняла, что к чему.

— А Тимоти мог бы косить траву на газоне перед гаражом, но по ошибке выкосить весь двор.

— Именно так.

— Так у него действительно будет работа?

— Эмери Мерлоу нужен помощник плотника. Беатрис Уэйверли нужны помощники. А молодым людям нужно уехать отсюда.

— Я уже передала им немного детского приданого и то, что было под рукой, но предстоят расходы по переезду. — Кэрол вынула из большого кожаного бумажника чековую книжку и бегло просмотрела ее. — Кое-что я смогу выделить.

— Я уже выписал им чек. — Он протянул руку, выдвинул ящик письменного стола и достал оттуда бумажку.

Она подняла глаза.

— Господи, как вам все легко дается!

Энтони передал ей чек.

— С чего вы взяли, что это легко?

— Со стороны кажется, что это не требует от вас никаких усилий и что у вас сотни людей, которые только и ждут вашего кивка, чтобы прийти на помощь.

Он подумал, что лицо у девушки такое же непокорное, как и ее волосы. Не было на свете других глаз, которые бы так же прямо смотрели на все и вся. Не было носа, который бы так же высокомерно задирался вверх. А ее рот… Со ртом было труднее всего. Он извергал слова, будто его обладательница долго не думает и никогда ни в чем не раскаивается. Рот, который постоянно кривила то насмешливая, то досадливая улыбка. Полные алые губы, созданные для любви.

— Вам приятно думать, что это не доставляет мне ни малейших усилий? — спросил он.

— Мне было бы куда приятнее, если бы вы в лепешку расшибались ради этого. Не знаю, Энтони. Просто у вас такой вид, словно все само плывет к вам в руки. Хотя, если это правда, один Господь знает, как вас занесло сюда.

— Если вспомнить, пару лет я вообще коптил небо.

— Разве можно об этом забыть? — улыбнулась она. — Но если это действительно стоило больших усилий, тем более спасибо.

— Не стоит благодарности.

— Тогда, может, встать перед вами на колени?

— Внутренний голос подсказывает мне, что мозолей на них нет.

— Зато ваши колени мозолистее кожи крокодила. — Она пошла к дверям, но остановилась. — Да, чуть не забыла. Советую какое-то время быть осторожнее. «Мустанги» пронюхали о вчерашнем.

Он взял Кэрол за руку прежде, чем девушка успела отвернуться. Пальцы Энтони крепко впились в ее предплечье.

— Что вы слышали?

Она выразительно посмотрела на его руку, и Хэкворт тут же отдернул ладонь.

— Ну и хватка у вас, Энтони! Джеймс мог бы позавидовать.

— Так что вы слышали?

Кэрол перебрала в уме несколько вариантов ответа и выбрала тот, который нес максимум стратегической информации.

— Это звучало примерно так: «Эй, милашка. Ты сделала то, что тебе не советовали. Теперь вы с падре горько пожалеете».

— Джеймс?

— Один из его прихвостней. Слова самого Джеймса были бы не такими лаконичными и не такими угрожающими.

— Вам нужно уехать отсюда.

Прежде чем ответить, она долго смотрела на священника.

— Ни за что на свете.

— Вы думаете, что это не слишком серьезно?

— Нет, не думаю.

— Он может обидеть вас?

— Если не хуже. Да, я знаю. Но знаю и то, что могу постоять за себя. Я не дурочка. Я выросла здесь. Я буду осторожной. Но никто не заставит меня уехать из Кейвтауна. Я останусь здесь до самой смерти.

От желания снова прикоснуться к ней чесались руки, но Энтони знал, что ничего хорошего из этого не получится. В голосе девушки звучало нечто куда большее, чем простое упрямство.

— Я поговорю с ним.

Девушка покачала головой, и волосы рассыпались по ее плечам.

— Это ни к чему. С вами он будет разговаривать, как разбойник с большой дороги.

— Я поговорю с ним.

Она скорчила гримасу.

— Что ж, раз так, в добрый час. Только ловите его, когда поблизости не будет Кентавра. Того оставьте на закуску. — На пороге Кэрол обернулась еще раз. — Когда Сибилла и Тимоти должны быть готовы к отъезду?

Энтони не хотелось завершать разговор о безопасности Кэрол, но выбирать не приходилось. Он не имел права вмешиваться в ее жизнь, не имел права оспаривать ее решения…

— Если Сибилла достаточно хорошо чувствует себя, они могут переехать хоть сегодня.

— Как только бедняга оставит позади Грейфолдские камни, ей сразу полегчает. Сегодня вечером я сама перевезу их.

— Тогда я зайду к ним чуть позже и оставлю указания, куда ехать. Квартира обставлена. Им будет нужно только забрать одежду да еще то, что нужно ребенку.

— И тысячу молитв в придачу. Может, эти молитвы будут услышаны, если их прочитает хороший человек?

Хэкворт не мог сказать ей «нет». Проповедник не собирался кричать на каждом углу, что, вознеси он хоть тысячу молитв, десять сотен из них окажутся тщетными.

Джеймс жил в одном из маленьких бревенчатых домиков в полумиле от церкви. Когда-то эти дома, давным-давно выстроенные для рабочих копей, были похожи друг на друга, как горошины в стручке. Но время и неодинаковый уход придали домам особенности, которых им недоставало. Некоторые были выкрашены или обиты вагонкой; на других солнце и дожди обнажили голое дерево. У одних крылечки, покрытые вьющимися растениями, каждое лето превращались в зеленые беседки; у других крыльцо покосилось и вросло в землю.

Дом Джеймса был одним из самых ухоженных. Несмотря на пару заморозков, в палисаднике еще росли различимые даже в сумерках серебристые хризантемы и золотые шары. Какая-то поэтическая душа, не забывшая, казалось, ни одного цвета радуги, расписывала дом, пока он не стал напоминать детскую книжку с картинками. Не слишком подходящее жилище для того, кто объявил себя вожаком «Мустангов».

Хэкворт издали следил за домом не меньше часа, пока не дождался возвращения предводителя шайки. Было довольно темно, и на крыльце уже давно горел свет. Увидев, что юноша один, священник вышел из машины.

— Джеймс…

Молодой человек стремительно обернулся. Его рука тут же скользнула в темное пальто с разрезом.

— Надо поговорить, — сказал Энтони. — Но если ты предпочитаешь разговаривать с пистолетом в руке, у нас вряд ли что-нибудь получится.

— Кто там?

— Энтони Хэкворт. Как ты говоришь, падре.

— А-а… — Казалось, парень задумался, но потом опустил руки по швам. — Что вам нужно?

— Всего лишь поговорить.

— Ага. Верю.

— Может, посидим у тебя на крыльце? Или сходим куда-нибудь выпить кофе?

— Никакого кофе. — Джеймс оглянулся. — Поднимайтесь сюда. Только потише, а то мама уже спит.

Гость прошел через палисадник. Вместо ступенек на крыльцо вел зигзагообразный пандус. Энтони предусмотрительно развел руки в сторону — на тот случай, если Джеймс решил перестраховаться. Свет на крыльце погас, и фигура стоявшего у двери юноши растаяла в темноте. Понадобилось время, чтобы глаза привыкли к ней.

— Что вам нужно?

Хэкворт обернулся на звук голоса, увидел маячивший в углу силуэт и облокотился о тянувшиеся вдоль пандуса перила.

— Хочу попросить тебя оставить Кэрол в покое. Она всего лишь выполняет свою работу. Так же, как я выполняю свою. Мы пытаемся сделать жизнь здесь чуть более сносной. Для нас, для тебя, для твоих друзей. И для того малыша, который родился вчера. Малыша, который не причинил вреда ни тебе, ни «Мустангам».

— Вы ничего об этом не знаете.

— Тогда расскажи мне.

В углу воцарилось молчание. Затем парень заговорил.

— Зачем вы приехали сюда, падре? Думаете, вы нужны нам? Вы ведь представления ни о чем не имеете…

— Почему же? Я знаю, что убивать людей плохо. Иногда меня посещают сомнения, но в это я верю свято. И угрожать им убийством тоже плохо. Угрожать причинить вред и причинять его. Все плохо. Из этого не может выйти ничего хорошего.

— И вы явились сюда только ради этого? Тогда я пошел.

— Красивый дом. — Энтони поднял глаза. На крыльце висели веревочки для вьюнков. Кто-то здесь тратил время на их разведение. Священник рискнул предположить, что этим человеком была мать Джеймса. — Твоя мама хорошо следит за домом. Это она выращивает цветы?

— Нет.

— Значит, кто-то другой.

— Вы закончили?

Молодой хозяин стоял прямо перед гостем.

— Если хочешь, да. Но, пожалуйста, подумай о том, что я сказал. Кэрол говорит, что ты не дурак. Она верит в тебя. Не давай ей повода усомниться в этом.

— Я ей никто. Только потому, что она выросла на этой улице…

Энтони заинтересовался.

— Серьезно?

Ответом ему стал звук захлопнувшейся двери. Проповедник вздохнул, отошел от перил и ступил на пандус. Он остановился, услышав внутри какой-то шум, а затем звук голосов.

— Ты поздно, сынок. Я ждала тебя.

— Напрасно, ма. Я же предупреждал, что рано не вернусь.

— С кем ты говорил? Опять с этим Кентавром?

— Нет, ма. Ты его не знаешь. А теперь ложись. Я отвезу тебя.

Кресло на колесиках. Раздался звук, который тут же вызвал в памяти Энтони нужный образ. Инвалидная коляска. Вот откуда здесь взялся пандус. Каким недугом страдает женщина? И как это влияет на ее сына? Даже такой краткой беседы было достаточно, чтобы понять главное. Здесь жила любовь.

А там, где существует любовь, есть место и для надежды.




Квартира Сибилле и Тимоти досталась роскошная. Там была просторная, устланная коврами, изящно обставленная гостиная, а также спальня с огромным супружеским ложем и смежная с ней детская. На кухне стояло все новенькое, а из окна над мойкой открывался чудесный вид на Изумрудную долину.

Беатрис Уэйверли объяснила Кэрол, что ее покойный муж построил эту квартиру от нечего делать, когда вышел на пенсию. Они собирались сдавать ее на то время, пока сами будут путешествовать, но муж вскоре умер, а вдове было неинтересно путешествовать в одиночку. Никто больше не жил в доме. Разве что изредка дети и внуки навещали старуху.

Кэрол следила за молодоженами, бродившими по трем комнатам. Глаза у них были как у детей, получивших подарок на Рождество. От девушки не укрылись и доброта Беатрис, и ее явный интерес к Фредди. Женщина сама воспитала пятерых детей — о да, целых пятерых, которые теперь разлетелись по всей стране. Когда ребенок расплакался, старушка тактично подсказала, как его успокоить. На глазах у Кэрол свершилось чудо. Четыре человеческих существа, нужных друг другу, собрались в одно время в одном месте.

И все это произошло благодаря человеку, который был в этих краях совершенно чужим.

Кэрол ушла, оставив новоселам сотню долларов наличными, снятых с ее собственного банковского счета и полученных по чеку Хэкворта. Она была уверена, что этого хватит, пока Тимоти не начнет получать жалованье. В гараже стояли две машины. Автомобиль мужа Беатрис так и не удосужилась продать и с радостью разрешила молодому отцу пользоваться им, чтобы ездить на работу.

Давно не выпадало на долю Кэрол таких счастливых дней. Конечно, эта квартира не решала всех проблем Сибиллы и Тимоти, но это был шаг в нужном направлении. Маленькая семья справилась с трудностями, хотя бы на какое-то время.

Теперь можно было браться за такие же неотложные дела тысяч других обездоленных.

Кэрол остановила машину на крошечной стоянке позади клиники. Она устала, болела шея. Девушка закрыла глаза, подняла подбородок, медленно повела головой из стороны в сторону и почувствовала, что напряжение спадает. Ей представилась ванна, доверху наполненная горячей водой. Ароматической жидкости хватит еще на один раз. Вечер будет на славу.

Ее вернул к реальности звон разбитого стекла. Рука инстинктивно вскинулась и прикрыла лицо, голова ушла в плечи. На нее дождем посыпались осколки. Пока девушка пыталась понять, что происходит, дверь машины открылась и Кэрол выволокли наружу.

— Ну что, милашка, мы тебе говорили! Тебя предупреждали держаться подальше от Сибиллы.

Страх подсказал ей держать веки закрытыми. Звук бьющегося стекла еще звенел в ушах. Она боялась за глаза, но уже боролась с цепкими руками, тащившими ее через стоянку, неистово брыкалась, однако на мучителей это не производило никакого впечатления.

Что-то ударило девушку под ложечку, и у нее глаза полезли на лоб. Она увидела летящий в лицо кулак и согнулась пополам от боли. Еще один удар, направленный в голову, заставил снова закрыть глаза. Кэрол принялась колотить нападавших, пока кто-то из них не схватил ее за руки и не заломил их за спину. Удары сыпались на нее со всех сторон. Откуда-то пришло понимание, что бьют несколько человек.

— Перестаньте! — крикнула она, уклонившись от удара в лицо и боднув кого-то головой в живот. Ее тут же сильно стукнули по затылку.

И Кэрол перестала ощущать что-либо.




Девушка пришла в себя от воя сирены. Она была обездвиженна, не могла ни пошевелиться, ни заговорить. Что-то холодное лежало на лице. На мгновение ее охватил испуг, что не может дышать. Кроме того, не открывались глаза. На них лежала повязка. И тут она почувствовала, как чья-то ладонь легла на ее руку.

— Спокойно. — Голос был знакомый, но страх мешал узнать его. — Спокойно, Кэрол. Все в порядке. Вас везут в больницу. Вдохните-ка поглубже. Хорошо. Теперь еще раз. Вам дают кислород — просто для того, чтобы полегче было дышать. Вас подключили к аппарату и привязали к носилкам, потому что боялись, что вы можете упасть.

— Я… я…

— Не надо ничего говорить.

— Мои… глаза…

— Ничего страшного. Фельдшера говорят, что с глазами все нормально. Просто немного кровоточат веки, а из одного пореза вынули кусочек стекла. Вас и везут в больницу, чтобы убедиться, что с глазами все о'кей.

Она узнала этот голос, и на душе сразу полегчало.

— Энтони?

— Да.

— Монстры… вылезли из пещер.

— Я просил вас не разговаривать. Хоть раз в жизни сделайте то, что вам говорят, ладно? — Голос его звучал приглушенно, как будто сквозь слой ваты. Пальцы крепко сжимали ее кисть. — Я сам расскажу вам все, что знаю.

Она слышала, как Энтони заговорил с кем-то еще, хотя слова доносились откуда-то издалека. Затем Хэкворт снова повернулся к ней.

— Фельдшер говорит, что вы вся в синяках, и они хотят проверить, нет ли внутренних повреждений. Но ничего опасного для жизни нет, а это уже хорошо. Вероятно, у вас сотрясение мозга, да и рентген руки и ребер придется сделать. Может быть, рука…

— Я… Меня избили.

— Да.

Священнослужитель перестал сдерживаться, и в его голосе прозвучала сталь. Он был полон холодной ярости. Кэрол достаточно знала его, чтобы понять это. Перед глазами девушки предстало его лицо. За привычной бесстрастной маской скрывались бурные чувства, которые рано или поздно прорывались наружу. Это было ей знакомо. На самом деле он был слишком пылок. До сих пор это не приходило Кэрол в голову, но теперь она все поняла. Слишком пылок.

Почему-то эта мысль была ей приятна.

— Когда…

— Я нашел вас почти сразу же. Я проезжал мимо клиники и… — Молчание затянулось, и девушка поняла, что Хэкворт что-то скрывает.

— И что? — не утерпела она.

— Я услышал шум и остановился. Какая-то женщина высунулась из окна, звала на помощь. Она случайно услышала ваш крик, когда… на вас напали, и тут же подняла тревогу.

Голос Энтони раздавался у самого уха, но казался ужасно далеким. Она попыталась сосредоточиться на его словах и прикосновении руки. Ей не хотелось снова терять сознание.

— «Скорая помощь» приехала раньше полиции. Когда я нашел вас, те, кто сделал это, уже убежали.

— Вы… потратили время…

Он крепче сжал кисть Кэрол.

— Это были «Мустанги»?

— Я… Я не знаю.

— Вам нельзя оставаться в Кейвтауне. Мы оба знаем, кто это сделал и почему. Сейчас все более-менее обошлось, но что будет в следующий раз?

Заботливый. В этом слове был весь Хэкворт. Она никогда не сталкивалась с такой преданностью принципам — защищать слабых. Девушка начинала ощущать боль. Она разливалась по спине, по животу, по руке. Энтони говорил, что все обойдется. Раз это сказали ему фельдшера, придется поверить. Но что он там говорил насчет следующего раза?

— Ладно, пока не будем об этом.

Его голос опять доносился откуда-то издалека.

— Я… не уеду из дома…

— Поговорим позже.

— Нет…

— Поберегите силы.

— Я останусь. Знаю… Я умру здесь. Всегда знала…

— Это смешно. Вы молоды. Умирать вам еще не скоро.

— Это… неизбежно.

— На свете нет ничего неизбежного. Можно использовать ваши таланты в каком-нибудь более безопасном месте. Но отсюда вам придется уехать. Эти парни слов на ветер не бросают. Кто знает, что бы они сделали, если бы никто не услышал ваш крик?

— Я… никогда не уеду. Не могу дезертировать…

— Кэрол… — Девушка щекой ощущала его дыхание. Лицо Энтони было совсем рядом. — Это не дезертирство, а просто здравый смысл. Всюду есть люди, которым нужна помощь.

— Это мои люди. Я вернусь домой.

Она почувствовала вздох. Слышала его. Видела внутренним взором.

— Кэрол, — наконец сказал он. — Дома больше нет. Тот, кто избил вас, сначала бросил в окно вашей квартиры бутылку с горючей смесью.

Рука девушки судорожно сжалась.

Энтони продолжил рассказ.

— Ваша соседка почувствовала запах дыма. Она с другом взломала дверь и с помощью огнетушителя не дала пламени охватить коридор. Потом приехали пожарные.

— Кто-нибудь еще?..

— Никто не пострадал. Не знаю размера ущерба, но девушка… Долли? Она сказала, что сгорело не так уж много.

— А клиника?

— Не знаю. Конечно, она тоже повреждена, но, надеюсь, ничего такого, чего нельзя было бы отремонтировать.

— Значит, на следующей неделе займемся делом. Надо будет… проверить…

— Что еще вам рассказать? — спросил он.

— Ничего.

— Это моя вина.

— Конечно, нет…

— Я заставил Джеймса защищаться. Я нарушил ваш договор.

— Вы в этом не виноваты.

— Вы должны уехать.

— Ни за что.

— Тогда вам понадобится защита. Все равно вы не сможете жить одна. При повторном нападении вам несдобровать.

— Я не могу поставить… друзей под удар.

Последовало молчание. Девушку захлестнула волна боли, с каждой минутой становившаяся все сильнее. А вдруг у нее сломана рука? Вдруг повреждено зрение? Если это так, кому она сможет помочь? Давным-давно она заключила договор с этим городом. Она останется в Кейвтауне, хотя на свете есть места лучше и безопаснее. Останется и сделает все, что в ее силах. Она никогда, никогда не уедет отсюда. А если ей суждено умереть, так что ж… Она не станет спасаться бегством.

Но были вещи хуже смерти.

— Кэрол…

Пальцы Энтони вновь сжали ее руку. Почему-то это облегчало боль. Под веками закипали слезы.

— У вас нет мужчины? — спросил он.

— Мужчины? Нет. Уже несколько лет.

— Тогда вам придется жить со мной, — сказал Хэкворт.

В этих словах звучали такая доброта и такое сострадание, что она не поверила своим ушам.

— Энтони…

— Вы можете жить со мной, — повторил он.

И тут она поняла, что не ослышалась.

— Жить… со священником? — Если бы у нее были силы, она рассмеялась бы. Но ничем хорошим это бы не кончилось. Каждый дюйм ее диафрагмы содрогался от пульсирующей боли. — Что… подумают ваши прихожане?

— Нам придется пожениться.

Все поплыло у Кэрол в голове. Надо было сосредоточиться. Да нет же, она просто неправильно поняла его слова.

— Мы хотим одного и того же, — продолжал Энтони. — И я готов в огонь и в воду, лишь бы добиться своего. Я виноват в случившемся, но никому не позволю снова обидеть вас. Не стройте из себя мученицу. Живите со мной. Мы будем охранять друг друга. Конечно, лучше всего было бы вам уехать отсюда. Но раз вы не…

— Пожениться? Вы с ума сошли?

— Переезжайте ко мне. Брак будет для отвода глаз. Зато каждому станет ясно, что отныне вы не беззащитны.

— Брак… для отвода глаз…

— Это даст вам время. А от вас ничего не потребуется. Ни при каких обстоятельствах.

Головокружение не проходило. Перед глазами плясали разноцветные пятна. Пятна и круги. Брак… Даст вам время. Потребуется. Нет. Ничего не потребуется.

Если она останется в Кейвтауне, рано или поздно «Мустанги» могут вернуться и закончить то, что начали. Это избиение было предупреждением. Иначе они просто пристрелили бы ее, и все было бы кончено.

Пока монстры лишь дохнули на нее своим смрадом.

Но предупреждение сопровождалось угрозой применить другие средства, если она и Энтони ослушаются. Они не собирались подчиняться. Хэкворт предлагал помочь ей выиграть время.

Время. Его у Кэрол было очень мало. Она уже знала это. Слишком много трагедий довелось ей видеть, слишком много несчастий. Остаток жизни не принесет никаких сюрпризов.

Если Энтони поможет ей, ему это не повредит. Вернее, не увеличит опасность. Терять ему нечего. Угроза «Мустангов» относилась и к нему. Ведь он сказал, что они будут охранять друг друга. Стоять спиной к спине.

— Брак… — повторила она.

— Не беспокойтесь об этом, — ответил он. Дыхание мужчины грело ее щеку. — Думайте о том, что все будет хорошо.

— Я никогда… не собиралась замуж.

— Теперь помолчите.

Она ощутила, что «скорая» замедляет ход. Все стало куда-то проваливаться, но вернулось на место, когда девушка почувствовала заботливое поглаживание сильной руки.

— Энтони…

— Все в порядке. Я еще здесь.

— Не по-настоящему?

— Не беспокойтесь об этом, милая.

— Я согласна. Мне нужно… время.

Мужские пальцы сжались на ее руке.

— Только это я и могу дать вам.

— Этого достаточно.




Глава 5


Что такое брак для отвода глаз?

Кэрол обвела взглядом спальню, которую Энтони отдал в ее распоряжение. В его квартире не было другой. До сегодняшнего дня эта комната принадлежала ему. Он поступил просто: разделил места пополам в платяном и бельевом шкафах, а свою постель отдал ей. В гостиной был диван, на котором хозяину и предстояло отныне спать.

Она сидела на кровати, откинувшись назад и осторожно опершись на локти. Временами боль еще давала о себе знать, откликаясь то здесь, то там. «Мустанги» как следует отделали ее, и следовало привыкнуть к мысли о том, что быстро боль не пройдет. Впрочем, треснувшее ребро, сотрясение мозга, множество порезов и ушибов были пустяком по сравнению с тем, чем могло кончиться это жестокое избиение.

Она слегка потянулась, чтобы ослабить давление на ребра. Сидеть было не слишком удобно, но от долгого стояния она быстро уставала. Долли и Энтони помогли ей упаковать остатки вещей, однако даже это небольшое усилие было для нее чересчур утомительным.

Она видела, что хозяин взад и вперед расхаживает по гостиной. Мечется. Как тигр в клетке.

Наверняка жалеет о своем поспешном предложении. Напрасно она приняла его. Но он застал ее врасплох. О таком предложении нельзя было и мечтать. Только оно давало ей возможность продолжить работу.

Странно. Казалось, Энтони огражден невидимым щитом. Его достижения в Кейвтауне были невелики, но они все же были. Никто не мешал его планам. Никто не мешал ему самому, даже после того, как он бросил вызов «Мустангам». Если этот щит ограждал и ее, то тем лучше. Если же нет, двум беднягам придется сообща воевать с бесами. Это увеличивало их шансы до одного на миллион.

Но все произошло в тот момент, когда она была не в себе. К тому времени, как девушку слегка подлечили и Хэкворт пришел к ней в палату со своим коллегой-священником, ее обуревало множество сомнений. Что она наделала, согласившись выйти замуж за незнакомца? Что ей известно об этом человеке? Конечно, она может в любое время развестись с ним и, скорее всего, так и сделает, когда это будет удобно им обоим, но сейчас-то как быть? Энтони заверил ее, что брак будет фиктивным. Но какая разница остальным, спят они в одной постели или нет? Разве кто-нибудь из них попадет в беду, если однажды категорическое «нет» сменится робким «да»?

А если все это не имеет значения, то почему он не хочет с ней спать?

Кэрол легла на спину и устремила взгляд в потолок. Штукатурка была в трещинах, а красили здесь лет сто назад, не меньше. Видимо, нижний этаж поглощал все внимание Энтони. Квартира была в запустении. Только гостиная была выкрашена свежей белой краской, потому что по воскресеньям здесь проходили занятия для детей. Однако она подозревала, что к остальному не прикасалась рука человека. Мебель была старая, но казалась бы вполне сносной, если бы за ней как следует следили. В квартире было множество ниш и чуланов, однако никто не обращал на них внимания и не ценил их прелести. Все указывало на это. Ни картинки на стенах, ни вазы, ни занавесочек, ни подушечек… Этот перечень можно было продолжать и продолжать.

Лишь одна вещь служила этому жилищу украшением, если так можно было выразиться. На старом столе у дальней стены гостиной стояла фотография женщины. Жены Энтони.

Кэрол напомнила себе, что теперь она жена преподобного. Ей так и не представилось случая высказать ему свои сомнения. Хэкворт явился со священником и половиной персонала больницы. Кое-кто из сестер лил сентиментальные слезы, став свидетелем столь великого события. Палата Кэрол была похожа на железнодорожный вокзал в часы пик. Вдруг девушка оказалась окруженной чужими людьми, в совершенно не приспособленном для этого месте, и какой-то незнакомый мужчина, за которого она выходила замуж, надевал ей кольцо на палец…

Шаги Энтони стали громче, и Кэрол поняла, что он подходит к дверям.

— Входите и говорите, — крикнула она.

— А что я должен сказать?

— Что мы сделали ошибку. Это была дурацкая мысль. Может быть, наш брак и для отвода глаз, но я могу довести вас до того, что в один прекрасный день вы пойдете к «Мустангам» и со слезами будете умолять закончить то, что они начали.

Из-за двери донесся раскатистый смех.

Она медленно, с трудом села, словно вылезла из могилы.

— Скажите мне, что это не приходило вам в голову.

— Я думал только о том, что здесь не поместится ваше имущество.

— Значит, я вас удивила. Впрочем, от моего имущества осталась только половина. Вторая лежит в контейнере с мусором.

Его улыбка тут же погасла.

— Мне очень жаль. Я бы тоже хотел, чтобы вы могли оставаться в своей квартире.

— Спасибо, хоть клиника не сгорела.

— Правда, многое пострадало от воды.

— Нет ничего такого, что мы не могли бы восстановить.

— На время забудьте о восстановлении. Слышали, что сказал врач?

— Я сама медсестра и говорю, что совершенно здорова.

— Не похоже. Вы бледны. И глаза у вас усталые.

Она видела свое лицо в зеркальной двери шкафа. Какое там бледная и усталая… Слишком мягко сказано. Синяк на одной скуле приобрел золотистую окраску. Другая половина лица все еще слегка опухшая. И намека не было на то, что все рассосется до выхода на работу. На лбу красовалась повязка, закрывавшая порез, на который пришлось наложить три шва. Впрочем, тщеславие Кэрол было удовлетворено: к счастью, шрам можно было прикрыть волосами.

— Ну что ж, по крайней мере, теперь понимаю, почему вы не хотите спать со мной, — сказала обрученная, следя за выражением его лица. Но оно ничуть не изменилось. На это Энтони был мастер.

— Я когда-нибудь говорил, что не хочу спать с вами? — спросил он.

— Вы ясно дали это понять.

— Я сказал, что не собираюсь спать с вами. Улавливаете разницу?

— Но должны же вы получить какую-то компенсацию за то, что будете моим телохранителем?

— Ваше остроумие будет вполне достаточной компенсацией.

Она обольстительно улыбнулась, но все же не так, чтобы Энтони принял это всерьез.

— Вы сами не знаете, от чего отказываетесь.

— Мне нравится ход ваших мыслей.

Что-то крылось за этими словами. Воспоминание о радостях супружеского ложа? Нет, не похоже. Тоска? Не то слово. Здесь было что-то другое, куда более дикое и необузданное. Ее улыбка увяла. Внезапно Кэрол поняла, что играет с огнем. Если бы она действительно предложила себя этому человеку и он принял бы ее предложение, эта страсть могла бы спалить их обоих.

Она предпочла сменить тему.

— Там, в гостиной, фотография вашей жены?

На секунду Энтони устремил на нее ледяной взгляд серых глаз, а потом покачал головой.

— И как это я забыл ее убрать…

— Не волнуйтесь, я вовсе не обиделась. Просто любопытно.

— Ее звали Клементиной.

— Красивая. — Кэрол бросила на фотографию лишь один взгляд, но этого было достаточно. Милая светловолосая девушка, наверное, любимица учителей частной школы, в которой прошла ее юность. Она была в дорогом белом свадебном платье со всеми аксессуарами — искусственный жемчуг и километры кружев. Выражение лица свидетельствовало, что все ее мысли поглощены человеком, которого она любит.

Человеком, которого она любила.

— Когда она умерла? — спросила Кэрол.

— Почти три года назад.

— Болезнь? Несчастный случай?

— Она умерла, когда боролась за свой кошелек.

Кэрол и глазом не моргнула. Энтони тут же пожалел о вырвавшихся у него словах. Девушка почти ничего о нем не знала, но тут же поняла, что Хэкворт все еще не смирился со смертью жены.

И еще кое-что.

— Бессмысленная смерть, — тихо сказала она. — Почти такая же бессмысленная, как бандитское нападение, правда?

— Что?

— Вы женились на мне из-за того, что случилось с вашей женой?

— Вы знаете, почему я женился на вас.

— Теперь я многое понимаю.

Он вышел из комнаты. Кэрол проводила его взглядом, поняв, что Энтони задет. Но как глубоко? Он женился на ней, потому что знал, что ее ждет участь Клементины, и хотел помочь? Или потому что считал себя виновным в смерти жены и чувство вины могло оставить его лишь после того, как он спасет кого-нибудь?

Со стороны эти причины были неразличимы, но Кэрол казалось, что между ними пролегает расстояние в миллион миль. Первая означала желание стать рядом во имя общих целей. Вторая же — стремление как-то искупить свой грех.

Что это был за грех и что крылось за предложением Энтони? Она лежала и снова смотрела в потолок. Перед ее глазами стояло лицо Клементины. Если бы можно было спросить эту милую молодую женщину о том, чем руководствовался ее благоверный… Но для этого был только один способ — как можно скорее самой отправиться в рай.

А Хэкворт и сам был недалек от этого.




Запах Кэрол, таинственный, возбуждающий аромат, пропитывал все, чем она владела. А вещи так красноречиво говорили о том, кому они принадлежат, словно на них было выгравировано имя хозяйки.

Энтони стоял в гостиной, где когда-то было так спокойно, так тихо… Теперь комната была уставлена вещами девушки, а сама она спала в его… нет, в ее постели.

Многое из ее имущества было безнадежно испорчено, но она только пожала плечами. Он знал, что Кэрол не позволит себе расстроиться и из-за более крупных потерь. Девушка вела себя так, словно давно ждала расставания со своими немудреными пожитками. В тот вечер, когда на нее напали, она прямо сказала об этом.

Я остаюсь в Кейвтауне, сказала она. Знаю, что умру здесь. Всегда знала.

И она верила в это. Вера в то, что ей суждено погибнуть насильственной смертью и что случится это скорее рано, чем поздно, диктовала все ее поведение.

Потому-то она с таким наслаждением и пользовалась каждой секундой отпущенной ей жизни. Этого нельзя было отрицать. О том же свидетельствовало и ее имущество. Здесь не было нейтральных тонов. Каждый предмет был вызывающе ярким. Цвета, материалы, запахи были настолько экзотическими, словно хозяин квартиры перенесся на другой континент, где рынки разбиты прямо на улицах, а самая простая еда сопровождается тысячью приправ.

И тут его обуял неизвестно откуда пришедший гнев на того, кто посмел угрожать смертью человеку, который жил такой полной жизнью, который не боялся самого черта и на ходу совершал маленькие чудеса. Кэрол Уилфред… нет, Кэрол Хэкворт была женщиной огромной дерзости и редкого цинизма. Она была уверена в своей правоте даже тогда, когда речь шла о вещах, о которых она и понятия не имела. Она выслушивала все, не соглашалась почти ни с чем и не высказывала ни малейшего почтения ни к традициям, ни к благочестию.

Но она ловила каждую секунду и выжимала ее досуха, извлекала красоту из всего, что ей попадалось, и щедро делилась ею с окружающими.

И заботилась. Обо всем. Обо всем. Больше, чем могла себе представить. Больше, чем думала. Заботилась настолько, что вступила в фиктивный брак, лишь бы продолжать раскрывать щедрые, жаркие объятия тому миру, которого чаще всего никто не замечал.

Энтони подошел к окну и украдкой заглянул в спальню. Наступил вечер, а Кэрол все спала в той же позе, в какой легла. Должно быть, сильно измучилась. Она попросила выписать ее из больницы за день до срока, назначенного врачом, и потребовала отвезти ее на старую квартиру, чтобы определить размер ущерба и отобрать все, что можно.

Далее она ходила по комнатам, держа на руках соседскую малышку. Глаза ее были сухими. Но было видно, что пережитое оказало на нее неизгладимое впечатление.

Она спала. Ее волосы разметались по подушкам, словно добавляя им мягкости. Сердце Энтони сжималось при виде ее синяков, но что такое синяки? Они пройдут. Интересно было следить за спящей девушкой. Во сне ее лицо казалось более мягким, более беззащитным, более детским. Необычное лицо, которое бросалось в глаза, когда она бодрствовала, теперь едва ли кто-нибудь назвал бы красивым. Очевидно, его делали прекрасным редкая выразительность черт и ясная голубизна глаз, ставившие Кэрол намного выше тех красивых женщин, которых доводилось видеть Хэкворту.

Ему хотелось потрогать ее волосы.

Энтони не знал, откуда пришла мысль, побудившая его войти в комнату и встать у изголовья кровати. Рука сама потянулась к спутанным кудрям спящей, и Хэкворт еле удержал ее. Девушка была слишком далеко. И он был слишком далеко. Тысячи пустынных миль разделяли их.

И в эту минуту комнату осветила вспышка яркого света небесной лазури. Кэрол подняла веки.

— Пришли заявить свои супружеские права?

Ему захотелось задушить ее. Энтони сунул руки в карманы.

— Я пришел позвать вас обедать [8 - В США, Англии и других странах принято называть обедом вечернюю трапезу; дневная еда называется «ленч».]. Должно быть, вы умираете с голоду.

Она села с таким воинственным видом, что мужчина попятился, чтобы освободить ей пространство.

— Проклятие! Только еда. Никакого секса.

— Я еще ничего не приготовил. Не знаю, что вы любите.

— Я все люблю. Вы говорили про обед?

— Уже семь часов. Вечера.

— А что у вас есть?

— Всякие замороженные продукты. Можете выбрать сами.

— Только через мой труп! Что еще у вас имеется? — Кэрол слегка улыбнулась, глядя на его вытянувшееся лицо. — Энтони, вы умеете готовить?

Конечно, он не умел. Готовка отняла бы время, нужное для более важных дел. Он покачал головой.

Ее улыбка становилась шире.

— Ну что ж, зато я умею. Вам крупно повезло. Пойду в магазин.

— Никуда вы не пойдете.

Она недобро прищурилась.

— Я, что, в тюрьме?

— Если хотите, да.

— По-вашему, я не могу сама сходить за покупками?

— Вы можете делать все, что хотите. Вы знаете это. Но я тоже могу делать все, что хочу.

— Иными словами, теперь я буду иметь постоянного спутника?

— Либо это, либо уж лучше вам сразу надеть на шею мишень.

Она надула губы.

— Мне не нравится жить в клетке.

— Не сомневаюсь.

— У вас должно быть что-нибудь съедобное.

— Давайте посмотрим.

Он следил за тем, как Кэрол встает. Она потянулась, будто кошка, — естественно, непринужденно, но вдруг опустила руки и поморщилась. Тонкий зеленый свитер туго обтягивал ее грудь. У Энтони пересохло во рту.

Он последовал за ней в крошечную кухню, осторожно обходя коробки с одеждой, парфюмерией, книгами и каким-то нехитрым скарбом. Ее стереомагнитофон был сломан, но катушки с пленками, остававшиеся в шкафу, выглядели как ни в чем не бывало. Кроме того, удалось спасти часть мебели — резной туалетный столик из Африки и расписной буфет, краска на котором пошла пузырями. При взгляде на него Энтони вспомнилось искусство первых поселенцев Новой Англии.

— Завтра я все приведу в порядок, — пообещала она. — Конечно, если у вас найдется для этого место.

— Не у меня, а у вас. Теперь это ваша квартира.

— И вас не волнует, во что я ее превращу?

Он пожал плечами.

— Просто дело в том, что здесь проводятся занятия воскресной школы.

Ее ответ был едва слышен.

— Когда я займусь вашей квартирой, дети будут приходить сюда с гораздо большим удовольствием.

Добравшись до кухни, Кэрол принялась осматривать утварь. Хозяин стоял в сторонке и следил за ней, размышляя, что лучше: оставить ее одну или предложить свою помощь. В результате он не сделал ни того ни другого, но просто молча глазел на нее, занимая внушительную часть кухонного пространства.

— Энтони, а в чем же готовить? Разве ваша жена никогда не варила обед?

Нет, Клементина готовила. Добротный, классический американский стол с четырьмя видами блюд и непременной зеленью. Он помнил, что каждое кушанье, приготовленное женой, было украшено листиками петрушки. Ее отец однажды решил подшутить над дочерью и принес в подарок полдюжины горшочков с петрушкой, предложив выращивать ее на подоконнике. Она же приняла шутку за чистую монету, и вскоре петрушка разрослась.

— После ее смерти я раздал большинство вещей, — сказал Хэкворт.

Кэрол подняла глаза. На лоб Энтони упала прядь черных волос. Этот сильный человек боялся показаться сентиментальным.

— Очень опрометчиво, вы не находите?

— Они мне были ни к чему.

— Что ж, по крайней мере осталась кастрюля. И половник. И горшок. Один горшок, а, Энтони? Вы смешиваете вместе первое и второе? Не обращайте внимания, я помню, что вы не умеете готовить. Правда, мне трудно понять почему.

Она нагнулась, продолжив осмотр, и наконец выпрямилась.

— Чудесно. Зато не будет проблем, куда деть мои кухонные принадлежности.

— Мы могли бы куда-нибудь сходить…

— Вы знаете место, где нет стеклянных окон? Я слегка отвыкла втягивать голову в плечи.

— Может быть, заказать что-нибудь на дом?

— Сама справлюсь. — Она открыла холодильник. — А ну-ка, посмотрим. Яйца, молоко, сыр, хлеб, горчица… — Она сунула голову внутрь. — Банка варенья? Разве мама не говорила вам, что этот продукт держат в буфете? — Она покосилась на него из-за дверцы. — Мама-то у вас была?

— Она и сейчас есть.

— У меня тоже. И две сестры. Хотя Агата, наверно, вам уже рассказала.

— Вот про младшую… — Он честно пытался вспомнить.

— Самую умную? Анна-Роз в шестнадцать лет отправилась во Флориду искать счастье и, кажется, нашла его.

— Вам следовало сделать то же самое.

— Что? И лишиться возможности выйти замуж за таинственного Энтони Хэкворта? — Она все выгребла из холодильника и поставила на буфет трогательно-маленький поднос.

Энтони стоял у нее за спиной. И вдруг его присутствие встревожило девушку. Он возвышался над ней, дышал с ней одним воздухом, его тело распространяло тепло…

Она подняла взгляд. Мужчина пристально наблюдал за ней. Как за птенцом, вылупляющимся из тесного яйца.

— Вам это тоже кажется странным? — спросила она.

— Все вокруг странно.

— Может, это было ужасной ошибкой?

— Никакой ошибки. Зато меня будут вкусно кормить.

Она улыбнулась. В тесной кухне эта улыбка казалась удивительно интимной.

— Вот это я вам гарантирую.

Он знал, что должен уйти. Воздух наполнялся тем, чему он не мог и не хотел искать названия. Тем ароматом, который уже обратил на себя его внимание. Волосы рассыпались по плечам девушки, и он ощущал излучаемое ими электричество. Кожу покалывало.

Энтони задумался над тем, что еще она могла бы ему «гарантировать». Он женился на Кэрол, не ожидая от нее ничего. Но сейчас, в эту минуту, он понял, что недооценил ее.

Откликнулась природа, которой он долго пренебрегал. Перед ним была женщина. А он, как ни крути, был мужчиной. Возбуждение побежало по его нервным окончаниям. Откликнулись гормоны. Жизнь зашевелилась… и рванулась наружу.

— Не хотите помочь? — спросила она. — Если нет, не стойте над душой и не занимайте место.

— Я накрою на стол.

Он повернулся, чтобы уйти, и чары, колдовские языческие чары Кэрол Уилфред-Хэкворт были сброшены…




В десять часов вечера он принялся стелить себе на диване. Двадцать минут назад Кэрол закрыла за собой дверь спальни. Энтони думал, что девушка уже уснула. Он закончил сооружать себе ложе, оказавшееся далеко не соблазнительным. Вообще-то после целого дня возни с коробками ему полагалось устать. Да и пахта с нарезанным Кэрол сыром были вкусны и приятно согревали желудок. Сытому и наработавшемуся, Энтони полагалось бы спать без задних ног. Но он не сомкнул глаз до самого утра.

Он был женатым человеком. Глаза Энтони машинально искали свадебную фотографию Клементины, но он забыл, что сам сунул ее в ящик стола, как только Кэрол отвернулась. Его связь с нею была всего лишь освященным церковью соседством, но выставлять фото жены напоказ было бестактно. Свадебное фото.

Его первая брачная ночь ничем не напоминала эту. Клементина была стыдлива и девственна. Весь вечер ушел на то, чтобы уговорить ее раздеться, а вся ночь — чтобы убедить ее не обращать внимания на писанину женских журналов и доказать, что исполнение супружеского долга может быть приятным.

Тогда ему так и не удалось добиться своего. Она привыкла к мужу только во время медового месяца, привыкла допускать его к себе, может быть, даже испытывать при этом какое-то удовольствие. Со временем она успокаивалась все больше, а в последний год их супружеской жизни осмелела настолько, что временами первой затевала любовную игру.

А затем потянулась цепь вечеров, когда он слишком уставал или был чересчур занят делами, чтобы обращать на нее внимание.

Энтони скользнул в постель. На нем была новая пижама. Никогда он не спал в пижаме, даже в первую брачную ночь, несмотря на смущение Клементины. Но он не собирался дефилировать по квартире голым, когда в смежной комнате спала Кэрол. Она расценила бы это как приглашение, которого он не мог себе позволить.

Он читал абзац за абзацем статью в «Теологическом вестнике» до тех пор, пока не понял, что это бесполезно. Все его мысли были поглощены женщиной в соседней комнате. Он уговаривал себя, что просто отвык от такого соседства и скоро привыкнет к нему, но сам знал: это всего лишь отговорки. Кэрол ни за что не стушевалась бы так же неожиданно, как Клементина. Конечно, эта девушка не собиралась быть ему женой в полном смысле слова, но прежде чем они расстанутся, Кэрол наложит на него такой же неизгладимый след, как и на все, к чему она прикасается.

— Прекрасно. Вы еще не спите. В одной из коробок я нашла кое-что подходящее к случаю.

Он вопросительно поднял глаза и увидел, что в дверях стоит девушка с бутылкой в руках.

— Это не спиртное. Я не пью. Просто моя любимая шипучка.

На ней была шелковая ночная рубашка, прикрывавшая наготу до середины бедер. Рубашка была королевски пурпурного цвета, просторная, удобная и уж никак не короче юбок, которые носила эта особа даже на работе. Но по судороге, сжавшей внутренности Энтони, можно было подумать, что она явилась к нему в прозрачном пеньюаре.

— Обычно я тоже не пью, — сказал он. — Но не потому что это противоречит религии.

— Иисус ведь пил вино, правда? Надеюсь, вы не стремитесь перещеголять своего учителя? — Она босиком прошлепала на кухню и вернулась с двумя стаканами. — Я рада, что вы не ханжа, Энтони. Иначе жизнь со мной довела бы вас до сердцебиения.

Но его сердце уже и так колотилось от возбуждения. Он не видел в ее теле ничего такого, чего не видел раньше, но его тело реагировало так, словно все это предстало перед ним впервые. Когда девушка подошла ближе, Энтони подвинулся и освободил ей место в ногах дивана. Она села с таким видом, словно все это происходило у костра на пикнике.

— Не смогли уснуть? — спросил он.

— Уснуть? Сейчас? Я полуночница и привыкла обходиться несколькими часами сна. Прежде чем все это кончится, я надоем вам до чертиков. Если уже не надоела.

— И что же вы делаете по ночам?

— Слушаю музыку. Подолгу принимаю ванну. Крашу ногти. Танцую.

— Танцуете?

Она улыбнулась.

— Сама с собой.

Ему представилась соблазнительно покачивающаяся в такт музыке, извивающаяся и кружащаяся Кэрол…

— Вам и самому не спится, — заметила она.

— Нет. — Он следил за тем, как Кэрол доверху наполняет стаканы.

— Это малина с лимоном. Что, постель неудобная?

— Нормальная постель. Я читал. — Он потянулся за стаканом. — Но без особого успеха.

— Нет? И что же вы читали? — Она скорчила гримасу, когда Энтони протянул ей номер богословского журнала. — Нет ничего хуже, чем брать в постель работу. Не удивительно, что вы не можете сосредоточиться. — Она соскочила с дивана, исчезла в спальне и через минуту вернулась с книгой в бумажной обложке. — Вот это не даст вам скучать.

Энтони взял книгу. Название издательства было ему незнакомо.

— «Полюби меня, брахман»?

— Думайте об этом, как о чем-то промежуточном. Чем-то среднем между «Теологическим вестником» и Агатой Кристи. Тайна человеческой души. Вероисповедание другое, но разница невелика. Когда закончите, перейдем к чему-нибудь полегче. Крутые детективы, мужские похождения, ужастики… — Она улыбнулась. — Я хочу поладить с вами, Энтони.

Он следил за Кэрол, потягивая напиток. Теперь она чувствовала себя более непринужденно. Несмотря на синяки и повязку на лбу, лицо ее казалось довольным.

— Вы не слишком многого требуете от жизни, — сказал он. — За последние несколько дней ваш мир перевернулся вверх дном. Вы пережили нападение банды вооруженных юнцов и вышли замуж за чужого человека. Но вместо того чтобы биться головой о стену, вы сидите на моем дивана и советуете, что мне читать на ночь.

— И чего же я, по-вашему, должна требовать?

— Всего, чего хотите.

— Это совсем не одно и то же.

— Разве? Почему?

— Потому что люди никогда не получают того, чего хотят, правда? — Это был не вопрос. Скорее утверждение. Она поставила на пол пустой стакан. — Энтони, а вы сами-то знаете, чего хотите? Неужели вы, когда были мальчиком, молились или просили у Санта-Клауса богатых родителей или кого-нибудь еще, чтобы те, когда вы вырастете, позволили вам уехать, жить в загоне и служить священником в приходе, который не в состоянии заплатить нам и десяти центов? Неужели вы молились о том, чтобы жена, которую вы, наверно, любили, умерла молодой, а вам пришлось терпеть рядом отвратительную кухарку, тело которой изукрашено синяками, а ей все мало?

— Я никогда не дерзнул бы просить этого ни у Господа, ни у Санта-Клауса.

Она увидела, что в глазах Энтони вспыхнул смех. Оставалось лишь улыбнуться в ответ.

— Теперь понимаете? Люди редко получают то, чего хотят. Так какой же смысл вообще хотеть чего-нибудь?

— Один мой друг, епископ, всегда говорил: «Господь лучше знает, что нам нужно».

— Вашему епископу никогда не доводилось жить в Пещерном городе.

Он не стал задумываться над тем, верно ли это.

— Вы далеко не всегда были такой покладистой. Чего вы хотели, когда еще не боялись просить?

— Попробую вспомнить, хотя это было слишком давно. — Она провела указательным пальцем по щеке и обнаружила, что та еще болит. — Наверно, того, что другим доставалось даром. Спокойствия, безопасности, человека, на которого можно положиться, детей, которым бы я могла дать то, чего не имела сама. Настоящий несбыточный сон.

— В этом нет ничего несбыточного. Стоит только уехать отсюда.

То ли поздний час, то ли теплота, прозвучавшая в голосе Энтони, странно подействовали на нее. Откуда-то возник комок в горле. Она не могла ни усмехнуться, ни пожать плечами.

— Я забыла самое главное, да? Видите ли, все это должно было случиться только здесь. Здесь и со мной.

— Да, это вы уже говорили. — Энтони тоже поставил свой стакан. Девушка была всего лишь в футе от него, но их разделяли две совершенно разные жизни. Ему не хотелось этого. И тогда он понял, что не может жить без этой женщины.

Он наклонился и, сделал то, что удивило их обоих: дотронулся до ее волос. Его рука скользнула по ее плечу, затем по предплечью. Глаза Кэрол расширились — сначала от испуга, а потом от удивления. Хэкворт притянул ее к себе. Через мгновение девушка, прижатая к груди, протестующе забилась в руках. Но объятия Энтони стали только крепче.

— Кэрол, — тихо сказал он, — побудьте так еще минутку.

— Мне это не нужно.

— Нужно. Нам обоим. — Он гладил спину Кэрол, щека прижималась к ее волосам. Девушка так уютно устроилась в его объятиях, словно какой-то гениальный мастер создал ее специально для этого. Энтони разрывался между желанием и состраданием.

— Я ведь хотела так мало, правда? — прошептала она. — Так же мало, как и большинство людей.

Но большинство людей боялись ударить ради этого палец о палец. Мужские руки сомкнулись еще крепче. Хэкворта окутал ее запах, тепло ее тела проникало прямо в душу. Или в то, что от нее осталось.

Кэрол подняла лицо, и серые с изумрудинками глаза заглянули в прозрачные лазурные озера. В их глубоких омутах затаились века печали, тоски и угнетения. В них отражался не только Пещерный город, но и многое, многое другое. Бурлили волны величавого духа, гордости и дерзости женщины, которую невозможно победить, переделать или отнять у нее что-нибудь без борьбы не на жизнь, а на смерть.

Энтони наклонился к ней, и девушка не отстранилась. Губы прильнули к ее губам, ища того, что она сама хотела отдать. В этом поцелуе не было ничего от священника. Он забыл и о долге пастыря, и о святых дарах. Ее запах, ее прикосновение, нежная ласка шелковистых губ заставила его потерять голову.

Наконец она отодвинулась, и Энтони разомкнул объятия. Глаза Кэрол были сухими, но обезображенное синяками лицо казалось грустным.

— Не стоит увлекаться, — сказала она. — Вы мужчина, а я женщина, и никто из нас не девственник. Энтони, если вам нужна жена, скажите об этом прямо. Я обещаю подумать.

— Неужели в вашей жизни было так мало покоя, что, обретя его, вы и не поймете?

— Так это покой? Что ж, пусть. Я могу узнать добрые намерения. Но знаю и то, чем они обычно кончаются. — Она соскользнула с дивана и встала на ноги. — Читайте книгу. Вы получите настоящее наслаждение.

Он уже получил наслаждение. Энтони больше не лгал себе: однажды ложь погубила его. Нет, он наслаждался женщиной. Наслаждался, прикасаясь к ней, держа ее в объятиях, разговаривая с ней. Целуя ее. И ни на что из этого он не имел права.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Она не закрылась в спальне. Даже час спустя, погрузившись в книгу, он видел, что дверь все еще открыта.




Глава 6


— Это мой самый скромный наряд. — Кэрол застыла на пороге гостиной. На ней было ярко-сиреневое вязаное платье в талию, подчеркивавшее грудь. Оно заканчивалось в дюйме над коленями. — Похожа я на жену священника?

Энтони вспомнился премудрый иудейский царь Соломон, восхищенный красотой приехавшей к нему в гости царицы Савской. Помогла ли ему напоенность мудростью, сходящей свыше, преодолеть искушение?

— Не очень, правда? — с насмешливой гримасой спросила она. — Что-то не верится.

— Вы чудесно выглядите.

— Ах, разве в этом дело? У меня достаточно Послушный вид? Целомудренный? Добродетельный?

— Не следует желать невозможного.

Ее зубы ослепительно сверкнули.

— Я выглядела бы более целомудренно, если бы вы застегнули на мне «молнию».

— Вы выглядели бы целомудренно только в том случае, если бы на вас было пальто, застегнутое сверху донизу, и сапоги до колена.

— Но мне ведь не надо выходить на улицу, чтобы попасть в церковь. Стоит только спуститься вниз, и готово! — Она закружилась на месте, и подол платья раздулся, обнажив бедра. Пальцы девушки собрали гриву волос в одну толстую прядь и приподняли ее над шеей.

Он увидел, что Кэрол почти справилась с «молнией». Однако оставалась еще приличная щель, в которой виднелась часть спины. Энтони пересек комнату и взялся за застежку. Кожа девушки была смуглой, гладкой и сверкающей. На ней не осталось и следа синяков. За шесть дней, прошедших после переезда, все видимые повреждения почти исчезли.

Застежка медленно поползла вверх. Ему хотелось прикоснуться к Кэрол, ощутить упругость ее тела, шелковистость кожи. Но он прекрасно знал, чем может кончиться такая вольность. Их договор окажется успешным только в том случае, если близость будет мечтой, а дружба — реальностью.

— Серьезно, Энтони. Я не хочу подводить вас. — Она обернулась к нему лицом. — Я знаю, вы пытаетесь сделать так, чтобы в церковь ходило побольше народу. А люди придут и подумают, чего это ради вам пришло в голову жениться именно на мне.

— Вы действительно верите этому?

Девушка смотрела на Энтони до тех пор, пока легкая улыбка не коснулась ее губ, а глаза не стали цвета синайской бирюзы.

— Ну что ж, большое спасибо.

— Я объявлю о нашем бракосочетании с кафедры.

— Они удивятся, почему это произошло так быстро… Несмотря на мои чары.

— Каждому хочется верить в волшебные сказки и любовь с первого взгляда.

— А вам хочется?

— Чего хочется? — недоуменно переспросил Энтони.

— Хочется верить? Мне нет. Временами я даже не знаю, верю ли в любовь вообще. — Она на мгновение задумалась. — Беру свои слова назад. Я не верю. Но вы уже были женаты. Может быть, ваш брак был одним из миллиона. Любовь с первого взгляда и на всю жизнь.

— Мне нужно кое-что сделать внизу до того, как начнут приходить люди. — Он шагнул к двери.

Кэрол глядела ему вслед. Новоявленный супруг был слишком обеспокоен нарушением молчаливого уговора, в который они вступили, обменявшись брачными клятвами.

— Энтони, — тихонько окликнула она. — Знаете, у вас была своя жизнь, а у меня своя. Если мы собираемся жить вместе, рано или поздно нам придется рассказать друг другу о своем прошлом. Неужели вас ни капли не интересует, кто я такая и откуда взялась?

— Вы не обязаны мне ничего объяснять.

— Иными словами, не задавай лишних вопросов, которые могут нарушить наше дурацкое соглашение? Может, вместо фиктивного брака проще было нанять мне телохранителя или купить рыцарские доспехи? Наверно, эта ноша была бы куда легче.

Он обернулся.

— А вы надеялись, что это будет легко?

— Кажется, я вообще ни о чем не думала. У меня не было на это времени, да и с головой было не все в порядке.

— Мне жаль, что вы раскаиваетесь. Тогда это казалось лучшим выходом из положения. И сейчас кажется.

Она вздохнула.

— Вы можете не отвечать на мои вопросы, преподобный. Кое-какие ответы я знаю и сама. Вы вовсе не такая бездушная кукла, которой изо всех сил хотите казаться. Может, как-нибудь вы все-таки согласитесь немного рассказать о том, кто вы такой? Я знаю, вам это трудно. Но — Бог свидетель — жить со мной тоже не сахар. Вы не считаете, что нам будет легче, если мы получше узнаем друг друга? Тогда наш брак не был бы пустой тратой времени.

Но Энтони вовсе не считал их брак пустой тратой времени. После того как девушка переехала к нему, время понеслось стрелой. Секунды оборачивались минутами прежде, чем он успевал спохватиться. Цвет, вкус и звук вошли в его жизнь, которая раньше казалась серой вереницей дней. Он не хотел думать ни о том, к каким изменениям привел этот фиктивный брак, ни о своей странной реакции на них. Он не был бездушной куклой, изображавшей священника. Все обстояло куда хуже. Намного хуже.

— Кто я такой? — задумчиво спросил он. — Я сам этого не знаю. И даже не знаю, что вам ответить.

— Вы могли бы начать с чего-нибудь попроще. Например, с того, почему приехали сюда. И кем были до приезда.

— Я приехал сюда, потому что тут были люди, которые нуждались в том, что я мог им дать. Те самые люди, которые ждут внизу, пока я открою им дверь.

— Тогда идите. — Кэрол тряхнула волосами. Она собиралась заплести косу, чтобы придать себе более покорный вид, но теперь решила распустить их по плечам. Разгадка шарады, которую представлял собой их брак, не стоила таких жертв. Похоже, и сам Энтони придерживался того же мнения.

Хэкворт не вздыхал, не пожимал плечами, но Кэрол показалось, что в глазах его светится просьба о прощении.

— Спасибо, что вы согласились сегодня пойти со мной, — сказал он.

— Я думаю, это самое малое, чем я могу отблагодарить вас за помощь.

Приготовления были закончены. Гидеон сыграл бравурную прелюдию, спел хор, прочитали молитву и наконец святой отец сделал важное сообщение. Тут же примерно двадцать пять человек обернулись к новобрачной и одарили ее таким же количеством добрых улыбок.

Когда небольшой переполох закончился, Кэрол села в заднем ряду и посмотрела на человека, стоявшего у алтаря.

Интересно, была ли на свете женщина, которой надоело бы смотреть на Энтони? В нем была загадка, составлявшая львиную долю его обаяния. Женщина могла представить его кем и чем угодно. Наверно, даже его покойная жена терялась в догадках, ибо знала о нем ничуть не больше, чем кто-нибудь другой.

Но за аурой тайны скрывался поразительно притягательный мужчина. Кэрол могла сказать это совершенно беспристрастно. На ее мужа — возможно, первого и последнего — было легко смотреть, но трудно отвести взгляд. В нем не было ничего простого или гладкого. Он был остер и точен. Он был нестерпимо ярким, немигающим пламенем, а его прихожане — бабочками, летевшими на свет его величия и силы. Он говорил, и паства немедленно умолкала. Глаза всех присутствующих смотрели только на него.

Но его обаяние объяснялось не внешней привлекательностью. Может быть, некоторые поначалу и обращали внимание на его мужественно-красивое лицо, широкие плечи и длинные мускулистые ноги, но это впечатление быстро проходило. В Энтони было нечто стихийное, пробивавшееся наружу, несмотря на вежливость и хорошие манеры, и бравшее за душу каждого.

Она не знала, как это назвать. Магнетизм? Харизма? Были слова, смысл которых она понимала — или думала, что понимает. Но сейчас она знала, что эти слова никуда не годятся. Они не говорили главного: этот человек горел в пламени, которое сам же и разжигал, и выходил из него преобразившимся, становясь лучше, чище, благороднее, чем прежде.

Она ведь ничего о нем не знала. Все, что ей было известно, она поняла по намекам. Намеки эти были редкими, но, ох, какими многозначительными. Полный заботы голос, который она заставляла себя слушать в больничной суматохе. Вспышка теплоты в глазах, неизменно сменявшаяся ледяным, нарочито равнодушным взором. Предложение жениться на едва знакомой женщине только для того, чтобы защитить ее.

Он начал говорить, и с языка его стали слетать фразы дотоле неслыханные, словно каждая из них вырывалась из самой глубины его сердца. Голос у проповедника был звучный, а со словами он обращался так любовно, что они начинали звучать совсем по-новому, по-иному. Кэрол никогда не любила ходить в церковь, но теперь она знала, что могла бы слушать Энтони как зачарованная и жить от воскресенья до воскресенья. Он любил устную речь, ее нюансы и интонации и заставлял своих слушателей тоже любить ее. И наступал момент, когда они забывали о любви и уважении к своему пастырю и сосредоточивались только на его речах, на том высшем смысле, который звучал в них, а затем устремлялись в небеса — туда, куда и вел их пастырь.

— Большинству из вас я не скажу о смелости ничего нового. Многим приходится быть храбрыми, чтобы преодолеть бесчисленные препятствия на пути к храму. Многие сталкиваются с жизненными трудностями, и я могу себе представить, какая смелость требуется от вас, чтобы вставать и каждое утро смотреть в лицо этому враждебному миру. Но сегодня утром я хочу рассказать вам о других людях — людях величайшей смелости, слышавших голос Господа и видевших лик Божий. О мужчинах и женщинах, которые благодаря своей вере и своей чистоте изменили наш мир.

Входная дверь открылась, но Кэрол не обратила внимания на эту помеху. Ей не хотелось, чтобы Энтони прерывался: звук его голоса заставил ее унестись куда-то далеко-далеко, где смелые люди вступают в бой за то, во что верят, и рискуют жизнью, чтобы сделать мир лучше.

Проповедник неожиданно умолк, и смиренная прихожанка обернулась, пытаясь понять, что заставило его сделать это. В дверях остановился Джеймс, за его спиной стоял Габриель, а впереди гордо восседала в инвалидной коляске Мириам Менсон, мать Джеймса.

Кэрол посмотрела на Энтони. Он не двигался, но девушка видела, как он напряжен. Глаза преподобного искали ее, словно прикидывая расстояние и время, необходимые для того, чтобы защитить Кэрол от опасности. Затем его взгляд упал на парня у коляски. Наконец падре заговорил.

— Входите. Добро пожаловать.

Кэрол как завороженная глядела на лицо Джеймса. Оно странно преобразилось. Теперь юноша чем-то напоминал Энтони: его чувства — или то, что от них осталось за девятнадцать лет, проведенных на улицах Кейвтауна, — было так же невозможно прочесть. Он что-то проворчал Габриелю; затем, с двух сторон подталкивая кресло, они двинулись по нейтральному проходу к противоположной стороне церкви, миновав ту часть, в которой сидела Кэрол. Два дружка уселись с краю, а Мириам остановила кресло рядом с ними.

— Когда-то на свете существовала шайка из двенадцати человек, — вновь начал Энтони. — Она сложилась почти две тысячи лет назад. Эти двенадцать не сразу нашли друг друга. Кто-то из них был рыбаком, кто-то простым батраком. Им и в голову не приходило сплотиться, пока однажды не пришел некто и не сказал им: «Следуйте за мной».

Энтони сделал паузу и задумчиво продолжил:

— «Следуйте за мной». Три слова. Простых. Понятных. «Следуйте за мной». Но что бы вы сказали на их месте, если бы явился незнакомец, человек без всяких титулов, без авторитета, без искусства — кроме навыков простого плотника — и попросил вас бросить все? Что бы вы ответили Ему, если бы Он предложил вам оставить лодку, которая доставляла вам пропитание, тихое голубое озеро, кормившее вашу семью, и самое семью, жизнь и существование которой целиком зависели от вас?

— «Следуйте за мной». — Энтони спустился с кафедры и подошел к первому ряду. — Что вы скажете, если некие чужие люди позовут вас следовать за ними? Что вы скажете, если незнакомец пригласит вас примкнуть к нему? Если незнакомец предложит вам бросить все, что дорого вашему сердцу, и предупредит, что воздаяния на этой земле вы не получите? Что вы станете делать?

Его взгляд остановился на Джеймсе.

— Но жизнь в шайке имеет свои преимущества, не так ли? Вы бросаете все, что любите, семью, старых друзей, которые боятся ваших новых приятелей, но зато получаете кое-что взамен. Внезапно вы становитесь частью чего-то большего. Мир расширяется. Находятся люди, которые заступятся за вас, а если понадобится, отомстят вашему обидчику, которые защитят ваши интересы, и жизнь перестает быть одинокой борьбой за существование.

— Может быть, вас призовут делать то, во что вы не верите. Но какой ценой вы заплатите за отказ? Если вы окажетесь изгнанным и никто не встанет с вами рядом, а мир превратится в одинокую, пугающую пустыню?

Его лицо исказила боль, и Кэрол стало ясно, что никто здесь не сомневается: Энтони хорошо известно, какой одинокой, пугающей пустыней может быть мир.

Он продолжал проповедь.

— Но шайка, состоявшая из двенадцати человек, была совсем другой. Не нашлось никого, кто вступился бы за них. А их предводителя распяли на кресте, и никто не сумел предотвратить этого. Они умирали один за другим, и никто не вмешался, никто не воздал врагам за их смерть, никто не вышел ночью на темные и опасные улицы и не прошил пулями дома их гонителей. Никто не носил по ним траура и не расписывал стены надписями с угрозой отомстить. Но зато нашлись те, кто посвятил себя распространению их учения. Они встречались в укромных местах, записывали рассказы об этих людях и передавали их другим. У них была своя «Свеча», как и у сегодняшних шаек. Было у них и оружие — слово. А когда эти рассказы распространились по всему свету, когда заветы двенадцати были исполнены, шайка двенадцати стала шайкой миллионов.

Энтони медленно двинулся по проходу и остановился перед Мириам.

— И во имя этой шайки двенадцати и их предводителя Иисуса из Назарета и его апостолов совершалось множество не только чудесных, но и ужасных вещей. Мы клялись их именем, уходя на войну, вели смертоносные крестовые походы ради целей, которые никогда не одобрил бы Иисус, обрекали своих братьев и сестер на бедность или смотрели на них сверху вниз только потому, что у тех была другая вера или цвет кожи. Такое случается сплошь и рядом, верно? Даже если группа людей руководствуется добрыми намерениями, она всегда может выйти из-под контроля. Даже предводители… — Энтони глянул в глаза Джеймса, а потом Габриеля, — даже лучшие из предводителей, самые умные и смелые, могут принять неправильное решение.

Наконец он отвернулся.

— Но шайка двенадцати положила начало и многим чудесам. Мужчины и женщины потянулись к своим братьям и сестрам, и примеров тому столько, что мне не хватит времени перечислить их.

Он пошел назад. Кэрол слышала, как он славил красоту христианства, цели и принципы «шайки двенадцати» и способ совершенствования, открывшийся миру только потому, что две тысячи лет назад был создан некий кружок.

А затем, как это часто бывало в последнее время, Энтони заговорил о том, как они сами могут использовать эти принципы, чтобы превратить Пещеры в место, пригодное для жилья. В его словах не было ничего особенно нового. Братская любовь. Помощь страждущим. Поддержка любого справедливого дела. Постепенное, шаг за шагом, достижение главной цели: улучшение жизни всех и каждого.

Он закончил проповедь, стоя на кафедре и не сводя глаз с Джеймса и Габриеля.

— У шайки двенадцати есть еще одно преимущество, — сказал он. — Обряды посвящения в каждой церкви свои, но смысл их всюду одинаков. Нужно претворять в жизнь заветы предводителя. Они просты. Любите друг друга. Любите Господа. Остальное приложится.

Но это отнюдь не легко. Нелегко, какие бы формы ни принимало содружество и какова бы ни была степень твоего участия в нем. Если ты хочешь жить просто и спокойно, уклоняешься от решений и привыкаешь беспрекословно выполнять приказы друзей или даже самого предводителя, это содружество не для тебя. Но если ты можешь рискнуть, если ты достаточно силен, чтобы делать то, что считаешь правильным, а иногда и пойти на жертву, то в шайке двенадцати всегда найдется для тебя место.

Наступило молчание. Кэрол затаила дыхание. И тут Энтони опустил руки на кафедру и назвал номер псалма, исполнением которого должно было завершиться богослужение.

Девушка ожидала, что Джеймс и Габриель улизнут при первой возможности. Наверно, они так и сделали бы, если бы кресло Мириам не было таким неповоротливым. Но к тому времени, как ее коляска оказалась у двери, Энтони уже стоял там, пожимая руки прощающимся прихожанам.

Кэрол стояла позади, принимая поздравления членов церковной общины по случаю бракосочетания. Глория Макуэн, столп местного общества, первой поцеловала ее и пожелала счастья. Глория, которая первой из жителей Кейвтауна поддержала ходатайство Кэрол о создании «Фонда Исиды». Глория в неизменных белых перчатках, с обезоруживающе доброй улыбкой и острым как бритва языком. Ей было уже под восемьдесят, но у нее хватало сил и энергии рыскать по городу, будоражить и тормошить жителей, вынуждая их действовать. Она была одновременно и оплотом стабильности, и гарантом изменений, и Кэрол молилась лишь о том, чтобы миссис Макуэн дожила до тысячи лет, снуя по выбитым городским тротуарам.

— Что ж, удачное время я выбрала, чтобы прийти сюда, — сказала старушка, разомкнув объятия.

— Разве вы не член общины?

— Дело не в этом. Я совершаю обходы храмов и таким образом заставляю всех местных священников поддерживать форму.

— Я думаю, сегодняшняя проповедь была достойна вашего посещения.

— Ваш муж совсем не плох во всем, что он делает, — сказала Глория. — Может быть, теперь, после свадьбы, он станет еще лучше. Непринужденнее.

— Почему?

— Дорогая моя, вы еще не успели узнать, что такое брак, — подмигнула много повидавшая на своем веку миссис.

Кэрол улыбнулась и еще раз обняла старую женщину, прежде чем та отвернулась и заговорила с Энтони. Девушка продолжала улыбаться и пожимать руки, но не упускала из виду Джеймса и Габриеля.

Энтони рассказал Кэрол, что разговаривал с Джеймсом. Тот был дома в тот вечер, когда ее избили, и не мог принимать участия в нападении. Но парень был вожаком «Мустангов», и ничто не могло произойти без его ведома. Зная властный характер юноши, девушка не сомневалась: если он и не участвовал в избиении, то мог сам подстроить его. Ее ничуть не обманул этот визит. Скорее всего, он был предпринят с целью разведки. Джеймс прощупывал цитадель врага, и оставалось лишь ждать, когда он воспользуется собранной информацией.

Проповедь Энтони пропала даром.

Кэрол следила за Мириам, терпеливо ждавшей своей очереди попрощаться. Она знала эту женщину всю свою жизнь — с тех пор, как они поселились на одной улице, и восхищалась стойкостью человека, прикованного к креслу. Как-то весной девушка сажала цветы в палисаднике под присмотром самой Мириам, а потом сидела на сверкающей чистотой кухне и лакомилась домашним печеньем.

Мириам учила Агату вышивать тамбуром, а Анна-Роз находила в ней благодарного слушателя, когда их мать была слишком занята, день и ночь убирая офис за офисом. Больная женщина была другом всем соседским ребятишкам и доброй, любящей матерью своему сыну. Как бы то ни было, она не несла ответственности за грехи Джеймса.

Кэрол расправила плечи и двинулась вперед, обойдя беспокойно озиравшегося и барабанившего пальцами по креслу Габриеля.

— Мириам, вы меня помните?

Женщина обернулась. Ее лицо, на котором оставили отпечаток и печали, и радости, озарилось.

— Кэрол, неужели это ты, детка?

— Как поживаете?

— Да кручусь понемножку. Джеймс возит меня всюду, куда нужно.

Кэрол посмотрела в лицо юноши. Он ответил ей непроницаемым взглядом.

— Рада, что он заботится о вас, — сказала девушка, оборачиваясь к Мириам. — Вы часто бываете здесь?

— Никогда раньше не была. Но я слышала, что здесь хороший проповедник. Мой прежний духовник уехал, а новый так грозит адским пламенем, что я каждое воскресное утро возвращаюсь из церкви загоревшая. — Она засмеялась. — Между нами говоря, этот священник добрее и куда симпатичнее с виду.

— Между нами говоря, я только что вышла за него замуж.

Женщина хлопнула себя по бедру.

— Не может быть! Ну, поздравляю!

Они начали болтать. Тем временем очередь рассосалась, и теперь между Мириам и дверью оставались лишь ее сын с дружком.

Энтони подал руку чернокожему юноше.

— Здравствуй, Джеймс. Рад снова видеть тебя.

Кэрол следила за борьбой, происходившей в душе вожака шайки. Когда мать подняла на сына глаза, он быстро обменялся рукопожатием со священником. Потом Энтони снова протянул руку, на этот раз Габриелю, но расстался с его кистью не так скоро.

— Ты ведь художник, верно?

— Я? — испуганно переспросил парень.

— Глория Макуэн говорила мне, что ты очень талантлив. Я этому верю — ведь одна твоя работа до сих пор хранится у меня на стене. — Он кивнул в сторону изображения, просвечивавшего сквозь слой краски.

— Ну и что?

— Что? Я бы хотел увидеть, на что ты способен. Здесь хватит места для того, чтобы изобразить что-нибудь прекрасное и возвышенное. Много заплатить тебе я не сумею, но думаю, мы сумеем договориться.

Габриель ухмыльнулся. Мириам шлепнула его по руке, не дав времени отказаться.

— Делай то, что говорит проповедник! — приказала она. — Ведь ты же умираешь от желания рисовать. А на хорошую картину и люди будут смотреть с большим удовольствием. Не следует говорить «нет», если до смерти хочется сказать «да».

Оробевший паренек пробормотал что-то невразумительное.

Энтони подошел к Мириам сбоку и взял ее за руку.

— Рад познакомиться с вами, миссис Менсон.

— А с моим сыном вы уже знакомы?

Священник кивнул.

— Несколько раз встречались. — Он посмотрел на молодого человека и заметил, что глаза у того сузились. — Ваш сын прирожденный лидер, — сказал он, снова обернувшись к женщине.

— Он хороший мальчик.

Кэрол подавила смешок. Внезапно жизнь снова показалась ей забавной, как будто и не произошло ночного нападения. Они были детьми, эти призраки, следовавшие за ней по пятам. Опасными, неуловимыми, но все же детьми. Следя за тем, как Энтони протолкнул коляску Мириам в дверь и немного провез ее по тротуару, она положила одну ладонь на руку Джеймса, а другую — на руку Габриеля и заставила юношей остановиться.

Первый сбросил ее руку. Дружок же застыл, словно попал в ловушку.

— Ну? — спросила она.

— Тебя предупреждали, — бросил Джеймс.

— По правде говоря, я знаю — тебя там не было, — призналась она, — но, черт побери, бежать в церковь каяться в том, что не участвовал в преступлении! Этого я никак не ожидала. Твоя мать заслужила лучшего.

Она обернулась к Габриелю.

— Ну, а ты, балбес, закапывающий в землю данный Богом талант, ты-то что артачишься? Распиши стену. Перестань путаться с разными наркоманами и уголовниками. И не смей пальцем тронуть другую женщину, не то я сама позабочусь, чтобы ты схлопотал за это хороший срок!

— Я там и не был, — пробормотал парень. — Не имею к этому никакого отношения.

— Небось хвастался своими подвигами и скалил зубы?

Череда гримас, пробежавших по лицу Габриеля, была такой же пестрой, как и его картины.

— Ну ладно, извинения приняты, — сказала Кэрол и показала глазами на выход. Парнишка неуклюже выбрался за дверь.

Энтони подошел и встал рядом, глядя вслед двум новым прихожанам, катившим по тротуару кресло Мириам.




— Джеймс научился читать еще до того, как пошел в школу. Я только сегодня вспомнила об этом.

Энтони следил за Кэрол, посыпавшей смесью каких-то трав тушившиеся овощи. Потом девушка добавила в кастрюлю помидоров и фасоли и поставила ее на заднюю горелку, чтобы еда доспела.

Со дня переезда девушка готовила в основном вегетарианские блюда. Скудная обстановка квартиры и поношенные воротнички рубашек без слов говорили о бедности их владельца. Она догадывалась, что каждый день есть мясо им просто не по карману.

— Я был у него дома. И где же вы там жили? — спросил Энтони.

— Тремя… нет, четырьмя домами ниже. Домик и тогда был убогий, а сейчас у него и крыльцо осело, и крыша провалилась. В любом другом месте его бы давно снесли.

— Вы хорошо знаете Джеймса и его мать?

Кэрол пожала плечами. Она нарезала лук и чеснок и добавила их к рису. Овощи хорошо сочетались с ним.

— Джеймс был славным малышом, а я не испытывала недостатка в женских гормонах, предполагающих материнские чувства. Мы играли с ним в школу. Чаще всего мы устраивали перемены — мне не хватало терпения. Но к тому времени, когда я стала выбирать для игр мальчиков постарше, Джеймс сам научился читать.

— Он хорошо учился в школе?

— Вы шутите. — Она оторвалась от кухонного стола. — На какой планете вы выросли? Разве умные дети могут преуспеть в такой школе, как наша? Классы переполнены, а учителя перегружены. Пока тугодумы грызут гранит науки, одаренные дети скучают и начинают шалить, чтобы привлечь к себе внимание. Кончается это тем, что их исключают из школы и выбрасывают на улицу.

— Мы говорим о Джеймсе или о вас?

— Не хитрите, Энтони. Это очень дешевая уловка. Почему бы прямо не попросить меня рассказать о себе? Может быть, я и отвечу.

Он молчал. Девушка сжала зубы, умолкла, снова повернулась к плите, и крошечную кухню заполнили запахи, от которых кружилась голова. Наконец Энтони нарушил молчание.

— Начните с того, что вам приятнее.

— Иными словами, я не должна ничего объяснять вам, если мне не захочется.

— Не должны.

Она орудовала лопаточкой, как заправский шеф-повар.

— Что вы хотите знать? — спросила Кэрол, направляя беседу в приемлемое для него русло.

— Расскажите мне о том, как жили на вашей улице, когда вы были маленькой.

Ей никогда не доводилось слышать столь нейтрального, столь равнодушного вопроса. Ответ был выдержан в том же духе.

— В нашем квартале было около двадцати домов. Мусор увозили раз в неделю, по понедельникам. А летом по вторникам и субботам приезжал мороженщик. — Она попробовала свою стряпню и добавила соли.

— Мы играем в какую-то странную игру.

— Да, похоже.

Кэрол прекрасно смотрелась рядом с плитой. Волосы ее стягивала широкая лента, ноги были босыми, несмотря на отвратительно работавшее отопление. Энтони следил за тем, как она сгибается, разгибается, двигается, будто танцуя под аппетитный аккомпанемент шипящих и булькающих овощей. Он больше не мог притворяться, будто ничего не хочет знать о ней.

— Расскажите о себе.

— Вот этот вопрос куда лучше. — Девушка посмотрела на исповедника и поняла, что он ждет не греховной исповеди, а рассказа о том, кто она такая. Нет уж, пусть выслушает все.

— Я не слишком отличалась от Джеймса, — наконец сказала она. — Может быть, уступала ему в способностях, но там, где не хватало мозгов, меня выручала смекалка. К тому времени, как мне исполнилось одиннадцать, стало совершенно ясно, что в школе мне учиться особенно нечему. И тут появилась одна толковая учительница. Она слышала, что некая престижная школа, находившаяся под опекой «Фонда будущих матерей», набирает учениц.

— Я знаю этот фонд.

— Ну, тогда вы знаете и то, что учились там всякие ужасно богатые юные леди — «благодагю вас, догогая», — передразнила Кэрол, — совершенно не знающие реальной жизни. И чтобы их просветить, решили набрать несколько человек из семей попроще. Меня выбрали. Я была не слишком отесанна, но и не относилась к отбросам общества. Именно то, что требовалось.

Насмешливый тон не мог скрыть боли. Но Энтони продолжал сомневаться. Кэрол была мастером по части подавления своих чувств. Если бы он спросил девушку, тяжело ли ей пришлось, она бы сказала «нет» и, может быть, сама поверила бы в это.

— И как долго вы там учились?

— Достаточно долго, чтобы перестать думать, будто я такое уж сокровище. Пещеры начали этот процесс, престижная школа закончила. К пятнадцати годам я прогуливала занятия куда чаще, чем посещала их. Директриса хотела вызвать для объяснений мою мать, но ее было трудно застать дома. Она работала двадцать четыре часа в сутки, а когда не работала, то пыталась урвать у жизни немного радости, развлекаясь с каким-нибудь мужчиной, которого удавалось пригреть под крылышком на месяц-другой. Она родила Агату в шестнадцать лет, в восемнадцать — меня и в двадцать — Анну-Роз.

— Вы не были близки с ней?

— Неправда. Мы обожали ее. Да и до сих пор обожаем, честно говоря. Несколько лет назад она переехала в Денвер, но я каждую неделю звоню ей. Она делала для нас все, что могла. Когда она была дома, то никогда не сердилась на нас, тискала, хвалила и готовила нам всякие затейливые блюда. Вот только случалось это нечасто.

— Вас исключили из школы?

— Сама бросила. — Она подняла глаза. — Я была беременна.

На лице Хэкворта не шевельнулся ни один мускул. Через секунду он кивнул, словно это разумелось само собой.

— Черт побери, Энтони, снимите с себя облачение! Не делайте вид, будто это для вас плевое дело. Когда я забеременела, мне было шестнадцать лет: К тому же я отвратительно себя вела: целый год пила, курила и делала кое-что похуже. Тумбочка у моей кровати превратилась в аптеку. Если кто-нибудь из подруг давал мне попробовать что-то новенькое, я пробовала. К наркотикам пристраститься я не успела — хотела лишь забыться, но и это было достаточно скверно. Я весила половину того, что вешу сейчас, и забыла, что значит быть трезвой.

— А ребенок?

— Умер. — Она перестала помешивать в кастрюле и накрыла ее крышкой, затем в упор посмотрела на Энтони, оперлась о плиту и сложила руки на груди. — Когда мать узнала, что я беременна, она отвела меня в городскую общественную больницу. Ко мне спустилась сестра и показала фотографии детей, родители которых вели ту же жизнь, что и я. Мать плакала. Я тоже заливалась слезами и быстро трезвела. К тому времени я знала, что хочу родить этого ребенка. Никто не мог переубедить меня, хотя — видит Бог они делали все, что могли. С этой минуты я стала заботиться о себе. Но было слишком поздно.

— У вас был выкидыш?

— Нет. Преждевременные роды. Семь месяцев. Машины у матери, конечно, не было. Когда она нашла соседа, который согласился отвезти меня в больницу, я уже была не в состоянии куда-либо ехать. Мать вызвала «скорую помощь», а машина прибыла только через час. Девочка была слишком маленькой, даже для недоношенной, но когда она родилась, то еще дышала. Мы пытались спасти ее, однако «скорая» приехала слишком поздно.

На мгновение Хэкворту захотелось подойти к ней, обнять и успокоить. Но поза Кэрол недвусмысленно говорила, что это невозможно.

— Вы сами хотели побольше узнать обо мне, — сказала она.

— Но почему именно это? Почему не то, как вы впервые сели на велосипед и разбили коленку или как вы в первый раз ходили с мальчиком в кино? Вы пытаетесь шокировать меня? Это ни к чему.

— Потому что это все, что вам надо знать обо мне, Энтони. Когда после родов я пришла в себя, то хорошенько задумалась и поняла, что у меня только две возможности: либо вернуться к той жизни, которую я вела до беременности, либо начать рассказывать другим девушкам, что значит потерять ребенка и знать, что в этом виновата именно ты, ты и эти Пещеры, в которых некому о тебе позаботиться.

Хэкворт попытался прервать ее, но девушка упрямо покачала головой.

— Так я и выбрала вариант номер два. Поступила в высшую медицинскую школу и закончила ее в числе лучших, потом выдержала экзамен в университете штата и получила диплом медсестры. А затем, накопив кое-какой опыт, вернулась сюда и стучалась во все двери, пока не собрала нужную сумму, чтобы создать «Фонд Исиды». И я больше не уеду отсюда. Никогда. До тех пор пока хоть одна беременная женщина или маленький ребенок будут оставаться в этом аду. Пока меня не унесут отсюда в сосновом гробу!

— И случится это скорее рано, чем поздно…

Кэрол глубоко вздохнула и постепенно начала успокаиваться. Что-то внутри расслабилось. Она рассказала этому человеку самое страшное, и он не отшатнулся. Нужно было, чтобы он понял и не осудил, и девушка как-то догадалась, что добилась своего, хотя Энтони не улыбался, не проронил ни слезинки, даже не прикоснулся к ней.

— Много лет назад, — тихо сказала она, я поняла, что могу отказаться от чего угодно, только не от своей решимости остаться здесь и биться лбом в стену. Может быть, то, что я сделаю, ничего не изменит. Но вдруг… Если наберется достаточно людей, не устающих требовать, звонить во все колокола, бить тревогу и оставаться здесь…

Теперь преподобный окончательно понял, почему она вышла за него. Смерть ребенка заставила ее принять самое важное в жизни решение. Все остальные ее поступки диктовались именно этим шагом.

Даже брак с человеком, которого она едва знала.

— Вот и вся моя история, — сказала Кэрол и умолкла, надеясь, что в ответ услышит его рассказ о себе.

— Вы необыкновенная женщина.

Нет, он не горел желанием раскрывать ей свою душу. Но то, что она увидела в его глазах, заставило застыть на месте. В них полыхало пламя чего-то большего, чем простое понимание, сочувствие и сострадание. Он знал, через что она прошла, знал всем своим существом, потому что сам был опален тем же пламенем.

— Энтони, на вас тоже дохнуло смрадом сатаны, да?

— Уговор — не больше одного сатаны в день, — улыбнулся душеспаситель.

Это было похоже на обещание. Когда-нибудь — если до тех пор они не разойдутся — Энтони расскажет ей, что привело его сюда. Что заставило бежать.

Он удивил ее, прикоснувшись к локону, выбившемуся из-под ленты и свесившемуся на плечо.

— Необыкновенная…

Это слово напоминало поцелуй. На мгновение что-то затрепетало в воздухе. Она была готова броситься к нему на грудь, видела, что он тянется к ней. Но ничего не случилось.

Он отвернулся, и у Кэрол вырвался тяжелый вздох.

Во время еды они обсуждали последние известия и говорили о погоде.




Глава 7


Даже прожив с Кэрол две недели, Энтони не смог привыкнуть к ее соблазнительному запаху. Он будоражил не меньше, чем сама эта женщина. Аромат был слабым, но отчетливым, дерзким и каким-то первозданным. Несомненно, такое благоухание источали цветы, росшие в саду Эдема. И женщина, жившая в этом саду.

Тишину в квартире нарушал только шум проезжавших внизу машин. Когда Кэрол была дома, здесь не оставалось и намека на тишь. Но девушки не было. Полицейский Роберт, муж Огасты, приехал несколько минут назад и увез миссис Хэкворт в «Фонд Исиды».

Роберт был подарком судьбы. Приехал на следующее утро после того, как Кэрол перебралась в здание церкви, и заявил, что хочет «просто посидеть с ней». Последние две недели он продолжал неизменно приезжать каждое утро. Пока миссис одевалась, он выпивал чашку кофе, а потом провожал ее в клинику. Все это делалось как бы случайно, словно для собственного удовольствия. Случайно его глаза стреляли вправо и влево, а ладонь сжимала рукоятку пистолета, так что у каждого наблюдавшего за ним не оставалось сомнения: Боб ждет беды.

Да, беда была не за горами…

Энтони молча достал свой потрепанный чемоданчик. До начала приема прихожан оставалось еще немного времени, но в квартире было так неприветливо, словно из дома ушла не женщина, а жизнь.

Прошло две недели. Две недели брака, который, по меркам некоторых, был обманом. Но временами Энтони чувствовал себя так, словно действительно женат. У них уже сложился четкий распорядок дня. По утрам он просыпался первым, и пока принимал душ, Кэрол готовила завтрак. Неизменно это была «манна небесная». Она могла взять самые простые продукты и изготовить блюдо, достойное богов. Временами брала ракушки, начиняла их бобами, ветчиной, рублеными яйцами, сдабривала чесноком и травами… Перечень компонентов был таким же неисчерпаемым, как женское воображение.

Пока он убирал со стола, хозяйка мылась и одевалась. Она пела под душем. Голос у нее был гортанный и чувственный, а песни — неизменно о любви. Из-под двери струился пар, душистый пар, проникавший в поры его кожи. Так же, как и ее мелодии. Когда она выходила, одетая в белое, Энтони отводил глаза, но тайком высматривал мелкие детали, которые делали ее облик неповторимым. Цветастые украшения. Лента или косынка, перехватывающая волосы. Яркие румяна на щеках и помада на губах…

Он хмуро уставился в стену. Не хотелось признаваться, что за пару недель женщина изменила всю его жизнь. Теперь им вместе придется раздумывать над тем, как уберечь себя и других от смрадного и убийственного духа дьяволов.

Спустившись вниз, он отпер церковь и оставил дверь кабинета открытой настежь, хотя маленькому электрокамину было не под силу натопить такое помещение. Никаких встреч у него назначено не было. Членам общины и всем, кого это интересовало, были известны его приемные часы. В это время к нему мог прийти каждый желающий. Застать его было легко, попасть на прием еще легче, потому что чаще всего он был один.

Когда-то у Энтони была секретарша, распределявшая его время и составлявшая расписание встреч. Она была приучена время от времени стучать в дверь и извиняться, если какой-нибудь прихожанин являлся раньше назначенного ему часа. Тогда у него не оставалось ни минуты на то, чтобы прерваться, погрузиться в раздумья или просто вознести молитву. С церковным советом у него было заключено соглашение. Совет уже подыскал помощника священника, и были средства, чтобы пригласить еще одного. Это облегчило бы ношу преподобного, но он отказался от помощи.

Сейчас она ему ни к чему — даже секретарши не требовалось. А времени для молитвы было сколько угодно.

Больше, чем требуется священнику.

Его письменный стол был пуст: ни записок с номерами телефонов, по которым нужно позвонить, ни аккуратно зарегистрированных писем, требовавших ответа. Так же пуст и свободен от пустяков и суеты, как и его жизнь. Только телефон, пресс-папье и лист бумаги с нацарапанными на нем набросками для воскресной проповеди, наспех сделанными вчера вечером.

Он заглянул в записи. Вечера после возвращения с работы были полны недомолвок и намеков. Обед, от запаха которого сводило желудок, возникал из ничего, как и завтрак. Пока Кэрол резала и тушила овощи, они беседовали о происшедшем за день, словно два чужих человека, но время от времени между ними возникало чувство удивительной близости. Обмен улыбками, дружный смех, меткая реплика…

Энтони привык ждать этого времени, как никогда ничего не ждал прежде. Иногда днем он спохватывался, что думает, о чем рассказать вечером Кэрол; иногда же гадал, что она расскажет ему. А иногда — как сейчас — он думал о главных линиях ее тела, о длинных ногах, скрытых шелковой ночной рубашкой, о блеснувшей под приподнятыми волосами полоске шеи…

А вечером, после обеда, мысли о том, что женщина лежит в смежной комнате, читая или слушая музыку, лишали его сна.

Он женился на ней, чтобы защитить ее, и ни за чем больше. Но теперь ему впору было подумать о том, как защитить самого себя.

К тому времени, как хлопнула входная дверь, он исписал и отправил в корзину пару листов, тщетно пытаясь сосредоточиться, но по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, что станет говорить в воскресенье. Энтони откинулся на спинку стула и принялся ждать посетителя.

На пороге возникла несмело улыбающаяся Агата.

— Я отвлекла вас, да?

Он поднялся, приветствуя свояченицу и испытывая при виде человеческого лица что-то похожее на облегчение.

— Конечно, нет.

— Я могу уйти.

— Садитесь, Агата.

— Я только на минутку.

— Сделайте милость, побудьте хоть две.

Она улыбнулась все той же испуганной улыбкой и села.

— Мне не следует быть здесь.

— Почему?

— Я сказала Полу, что пошла в бакалею.

— А он рассердится, если узнает, что вы в церкви?

— Он… следит за мной. — Агата оглянулась по сторонам, словно ища соломинку, за которую можно было бы ухватиться.

— Девочки в школе?

— Должны быть там. Но они… они у соседей.

Он слегка выпрямился, встревоженный едва заметными признаками приближавшейся истерики. Женщина теребила ручку сумки. Он привык к зрелищу ее красных, распухших глаз и не сразу обратил внимание на то, что сейчас в них нет ни слезинки.

— Так что случилось? — спросил он.

— Вы знали, что мое настоящее имя Голда? [9 - Gold (англ.) — золото.] — Она засмеялась, и этот звук успокоил Энтони. — Представьте себе. Такого человека, как я, назвать Голдой! Но у мамы не было золота, и она решила, что это единственный способ иметь его. Наверно, сестра уже рассказала вам обо всем.

— Не слишком много.

Она посмотрела на него так, словно не верила своим ушам.

— Мы с вашей сестрой… — Его голос прервался. Он не мог найти слов, чтобы объяснить, что связывает их с Кэрол.

— Я знаю. Она рассказала мне, почему вы женились на ней. Но я думала…

— Что думали?

— Ну, сестра умеет сделать все как надо. — Она отвела глаза. — В общем, мама ошиблась: настоящим золотом оказалась Кэрол.

— И вы стали для мамы маленькими сокровищами?

Казалось, этот вопрос застал Агату врасплох.

— Только не я, — наконец ответила она. — Мы были бедные, а Пещеры не лучшее место для воспитания детей. Вот сестры… Ну, они совсем другие. Анна-Роз сбежала и начала новую жизнь. Кэрол все время борется, пытаясь переделать пещерную жизнь. А я… — Голос изменил Агате, и она потупилась.

— Вы вышли замуж за человека, который бьет вас, — закончил Энтони.

— Ну, не всегда.

— И все же слишком часто?

— Я заслуживаю лучшего? — Она заставила себя поднять глаза. — Скажите мне, преподобный Хэкворт. Заслуживаю?

Как просто иногда бывает ответить на вопрос!

— Да.

— Пол говорит, что все зло в мире от женщин.

— Ваш муж — больной и буйный человек.

— Я не могу угодить ему.

— Никто на вашем месте не смог бы этого.

— Я пытаюсь. Готовлю еду, которая ему нравится. Держу в чистоте квартиру. Не устраиваю сцен, когда он возвращается пьяный.

— У вас два пути, Агата. Либо вы остаетесь с ним, зная, что дела будут идти по-прежнему, если не хуже. Либо уходите от него и начинаете вместе с девочками новую жизнь. Третьего не дано. Вы не можете оставаться с мужем и надеяться, что он изменится.

— Он обещает не бить меня.

— Но бьет. И однажды забьет до смерти. А потом примется за дочерей.

— Ох, он никогда…

— Даже если он и пальцем не тронет Дейзи и Бекки, то приучит их считать нормальным, что мужчины бьют женщин. Когда ваши дочери подрастут, они найдут себе таких же мужей, как их отец, и будут терпеть побои так же, как их мать.

Ручка сумки угрожающе затрещала. Агата уперлась взглядом в колени.

— Я не хочу учить их этому.

— А с мужем вы хотите остаться?

— Так должно быть… Как говорит Библия…

— Брак — дело святое, но только в том случае, если так считают оба. Без любви, почета и уважения нет брака. Слова «пока смерть не разлучит нас» не означают, что один супруг имеет право доводить другого до смерти.

Агата вздрогнула.

— Иногда… — Она подняла глаза. — Я ненавижу его.

— Не сомневаюсь.

— Но это дурно!

— Бывает гнев и во благо. Без него не сделаешь добра. Когда вы уйдете от Пола, у вас будет много времени, чтобы замолить этот грех.

— Другие так не говорили. Вы не похожи на других пасторов, с которыми я имела дело.

Энтони сомневался в этом. В самом главном он ничем не отличался от других пасторов, но не собирался об этом распространяться.

— Сейчас не средние века, и я не один такой, — возразил он. — Могу поклясться, что многие пасторы во всем мире дали бы вам тот же совет.

Она кивнула, обдумывая услышанное.

— Вам есть куда уехать? — спросил Энтони.

— Мама звала меня к себе. Она живет в Денвере, и у нее есть друзья, которые обещали помочь. Я думаю, туда муж за мной не поедет. Анна-Роз тоже предлагала…

— Почему девочки не в школе?

Она резко повернулась, и это движение оказалось для ручки сумки роковым. Казалось, Агата борется с собой. Наконец она решилась.

— Я купила билеты на автобус.

— На какое время?

— Пол уходит на работу в час. Наш автобус отправляется в два.

— Сестра знает?

— А вы не могли бы рассказать ей?

— Почему бы вам самой не поговорить с ней?

— Потому что она разразится целой речью о том, что я наконец-то поступила правильно. И я знаю, что она права, но не хочу ее слышать.

— А я могу сказать это?

Она снова подняла взгляд.

— Пожалуйста.

— Вы действительно поступаете правильно.

— Вы в этом уверены?

Он кивнул.

Казалось, эти слова добавили ей сил.

— Вы скажете Кэрол, что я люблю ее? Передайте ей, что я наконец решилась, потому что сама считаю это правильным, а не потому, что кто-то подталкивал меня.

— Но вы позвоните?

— Позвоню, когда устроюсь.

— Хорошо.

— Вы не скажете мужу, где я, если он придет спрашивать?

— Я ведь не слышал, куда именно вы едете.

Женщина слегка улыбнулась, и на мгновение горькие морщинки на ее лбу разгладились, а глаза вспыхнули так, что Хэкворт сразу вспомнил Кэрол. Глаза у Агаты были такими же голубыми, как и у сестры. Когда-то они сияли тем же светом.

— Вы помогли мне, — сказала она. — Мне было нужно место, куда я могла бы прийти и подумать, где кто-то позаботился бы обо мне. Не потому, что он мне родня, а просто потому, что я тоже человек. Вы помогли мне вспомнить, кто я такая. Вы и ваш Господь. Пол заставил меня забыть об этом, а вы напомнили.

— Так больше не забывайте, — посоветовал Энтони.

— Постараюсь не забыть. — Она встала. — Я зайду в бакалею, а потом вернусь домой. В последний раз. Все будет в порядке, — добавила Агата, прежде чем он успел задать вопрос. — Он только и ждет окончания работы, чтобы как следует напиться. Будет от чего взбеситься, когда ночью он вернется домой, правда?

Священник встал и проводил ее до дверей.

— Для этого он всегда найдет повод.

Она остановилась на пороге, встала на цыпочки и застенчиво поцеловала зятя в щеку.

— До свидания. Берегите мою сестру. И еще раз спасибо. Вы дали мне точку опоры. Это единственная хорошая вещь, которая случилась со мной за долгие-долгие годы.

Энтони вернулся к столу через несколько минут после ее ухода. Он был рад, что помог хоть советом. Преподобный поднял глаза к небу, хотя никогда по-настоящему не верил в сонм добреньких ангелов, порхающих среди пушистых облаков.

— Ну разве я не лицемер? — громко спросил он. — Дал точку опоры, которой нет у меня самого.

Ответом ему было молчание. Никогда он не слышал такой грозной тишины. Впрочем, напомнил себе Энтони, он несколько лет считал, что ждать ответа небес — значит понапрасну терять время.




— Я не знаю, где она, Пол. Лишь надеюсь, что за тысячи миль отсюда. — Кэрол держала трубку на расстоянии вытянутой руки. Когда поток ругательств иссяк, она ответила: — Только шевельни пальцем и окажешься в тюрьме так быстро, что голова будет кружиться неделю! Я тебе не моя сестра. Больше всего на свете мне хотелось бы видеть, как тебя утопят в бочке с виски!

— Утопят? — переспросил Энтони, когда она бросила трубку.

Кэрол пыталась справиться с гневом, кипевшим в ней после оскорблений Пола.

— На него бочки не хватит. Сестра бросила мужа. Он вернулся домой раньше обычного. Наверно, не терпелось ради разнообразия избить ее до полуночи. Ради этого он даже пожертвовал рюмками с десятой по пятнадцатую. А дома нашел записку. Вы случайно не знаете, куда она уехала?

— Туда, где она и девочки будут в безопасности. — Энтони налил Кэрол стакан минеральной воды. Сегодня клиника была открыта допоздна, и полицейский Роберт, как обычно, проводил подопечную до самой двери церкви. Звонок Пола прозвучал всего через несколько минут после ее возвращения.

Лицо Энтони было столь непроницаемым, что она не могла не обратить на это внимания.

— Вы знали! Так и не скажете куда?

— Я не знаю. И не хотел знать. И вы тоже ничего не знаете — на тот случай, если Пол пойдет в полицию и обвинит Агату в похищении детей.

Пришлось согласиться, что он прав. Кэрол велела себе успокоиться.

— Не думаю, что он пойдет на это. Слишком много народу может подтвердить, что он бил жену. А жалоб на него в полиции полная папка. Там не ударят палец о палец, чтобы помочь буйному мужу.

— Тогда имеет смысл выпить за это.

— Сестра сказала обо всем вам, а не мне.

Энтони молчал.

— Почему? — спросила Кэрол. — Она слишком хорошо меня знает, чтобы доверять во всем.

За гневом скрывалась боль. Кэрол пыталась справиться с собой, но было видно, как сильно она задета.

— Агата хотела, чтобы вы и все остальные знали: она сделала все по собственной воле. Это целиком и полностью ее решение.

— Тогда почему она сказала вам?

— Думаю, она нуждалась в официальном благословении.

— Божьем?

— Может быть, и так. Этого я сделать не смог, но дал ей свое.

— Она думает, что вы, душеспаситель, и есть глас Божий. Как и вся паства. Я слежу за лицами этих людей по воскресеньям. Они сбегаются с улицы, чтобы послушать вашу проповедь, и думают, что вы говорите с ними от имени Господа! — Она встала и шагнула к холодильнику, чтобы взглянуть, из чего готовить обед.

— Никакой я не глас Божий. А вы сердитесь.

— Она моя сестра, а вы ей никто!

Он поднялся, подошел к девушке и неожиданно для самого себя встал рядом. Кэрол должна была обрадоваться, что сестра нашла в себе смелость уйти от мужа. Когда она выпрямилась, Энтони положил руки ей на плечи.

— Я никто, — согласился он. — Но, видно, Агата нашла в церкви кое-что жизненно важное. Может быть, вы не понимаете этого. Может быть, и я не…

Она обернулась.

— Что? Вы хотите сказать, что тоже не понимаете? Перестаньте. Вы посвятили религии всю свою жизнь.

Они были женаты, но Кэрол совсем не знала его. Никогда еще Хэкворт не понимал это так ясно. Впрочем, как же она могла узнать его, если он так и не захотел раскрыть ей свою душу?

Энтони сжал ее плечи.

— Я пытаюсь сказать, что ваша сестра нашла в себе силы сделать то, что нужно было сделать давным-давно. Она решилась на это сама. Я знаю одно: если бы вы не заступались за нее, не поддерживали ее, не говорили с ней по душам, она никогда бы не сделала этого. Но теперь все кончено. Радуйтесь.

Кэрол не могла отвести от него глаз. Мало-помалу гнев проходил, и наконец она пробормотала:

— Черт побери, Энтони. Извините. Что это со мной? Конечно, я рада за нее. Я думаю только о себе. Эгоистичная, тщеславная и завистливая. Теперь, когда сестра уехала, вам придется перевоспитывать меня.

— Я не хочу изменять в вас ни единой черточки.

Как обычно, ее спасла дерзость.

— Неужели? Во мне же нет ничего, что требуется от жены такого человека, как вы. Мне следовало бы быть послушной. — Кэрол подняла руки, отвела волосы со лба и скорчила постную мину. — Самоотверженной. — Она опустила глаза. — Почтительной.

Тут она замурлыкала что-то, напоминающее «Мой меланхольный бэби».

Он ощутил укол досады.

— Раз вы не можете быть такой, то будьте самой собой.

— По крайней мере, это не так опасно, как попытка принимать наш брак всерьез.

А Хэкворт начинал принимать его всерьез. Он предложил ей этот загадочный брак по целому ряду причин, но совершенно не ожидал, что женитьба все изменит раз и навсегда. Теперь он понял, что никогда не был так далек от истины.

Энтони опустил руки. Да, он успешно отстранил Кэрол от самого главного. Она действительно вышла замуж за чужака. Чаще всего она тоже держалась особняком, словно по молчаливому согласию. И все же как-то ей удалось пробраться в его жизнь, в его мысли, в…

— Только не говорите мне, что вы относитесь к этому всерьез, — сказала Кэрол, когда он не ответил. — Дорогой супруг, у меня больше общего с мальчиком, который привозит в клинику белье из прачечной, чем с вами.

Он отвернулся.

— Не будут отвлекать вас от готовки.

— Ответьте мне!

— Разве вы задали вопрос?

Супруг почувствовал прикосновение ее руки. Кэрол все еще не могла успокоиться. Известие о бегстве Агаты вызвало в ней бурю чувств. Раздражение, протест, подавленность. Ничто не помогало ей обрести почву под ногами. Кэрол перестала сдерживаться.

— Вот вам вопрос. Вы воспринимаете наш брак всерьез? Или мы просто играем в дочки-матери, как пара дошколят?

— Вы волновались за сестру, а теперь она уехала. Вы сильно переживаете. Не вымещайте свои чувства на мне.

— Я спокойна, Энтони. Сосредоточена и рассудительна. Спасибо вам за объективный анализ, но я все еще жду ответа!

Он обернулся. Кэрол была всего лишь в нескольких дюймах. Насмешливый свет горел в ее глазах. Девушку обуревали противоречивые чувства, и было понятно, почему. Слишком много перемен произошло в ее жизни за последние недели. Не каждому под силу справиться с ними.

Понимал он многое, но чувствовал еще больше. Она стремительно шагнула к нему.

— Вы ничего не рассказываете мне о себе, — начала Кэрол, сузив глаза. — Не делитесь своими мыслями. Не прикасаетесь ко мне. Даже улыбаетесь не слишком часто. Да, таков был уговор. Наверно, это к лучшему. Но не смотрите на меня так, словно правила изменились и вы обо всем забыли! Не смотрите на меня несчастными глазами, потому что я вслух заговорила о том, что известно нам обоим. Этот брак ненастоящий. Я для вас никто, и даже если иногда вы испытываете ко мне приступ мимолетного желания, преподобный Энтони Хэкворт слишком близок к Господу, чтобы его искушало такое земное создание, как я.

— Мы оба ошибались, думая, что это на нас не подействует.

— На меня это не действует. Я сплю в этой спальне и готовлю на этой кухне. Временами даже разговариваю с богобоязненным роботом, который ходит по этим комнатам. — Она запнулась, отведя глаза в сторону. — Проклятие! — послышался ее сорвавшийся голос.

Энтони знал, что происходит. В его жизни было столько решающих моментов, что теперь он безошибочно понял — вот и настал еще один. Все в нем кричало: уйди, дай ей время прийти в себя…

Вместо этого он обнял девушку. Кэрол была напряжена, как он и ожидал; Энтони чувствовал напряжение во всем, к чему бы ни прикасался. Она была такой теплой и соблазнительно женственной, что его тело застонало от желания.

— Может быть, на вас и не действует, — сказал он. — А на меня — да.

Кэрол молчала. На мгновение Энтони засомневался, дышит ли она вообще.

— Что со мной? — наконец спросила она.

— Очень трудное положение.

— Что здесь трудного? Вы дали мне жилье, защиту, ваше имя просто в расчете, что это отпугнет от меня мальчишек с пистолетами! Неужели это так трудно?

— Да, потому что мы вступили в священный институт брака и посмеялись над ним.

— Священный? Может быть, в том мире, откуда вы пришли. Здесь брак такой же институт, как тюрьма или сумасшедший дом. Моя мать была замужем за отцом Агаты. Он продержался шесть месяцев, а потом бросил ее беременной и был таков. Мать собиралась замуж за моего отца, пока не узнала, что он уже женат на ком-то другом. О том, чтобы обвенчаться с отцом Анны-Роз она уже и не думала.

— Тем не менее это священное таинство.

— Энтони, а ваш брак был священным? — Она попыталась вывернуться из его рук. — Ваш настоящий брак, не этот. Господь благословил его? Освятил? Когда Клементина умерла, вас утешала эта мысль?

— Меня ничто не могло утешить.

Девушка увидела в мужских глазах боль — глубокую, сильную, угрожающую засосать ее в свой водоворот. Она была готова еще раз уязвить праведника, но не поворачивался язык. Чутье подсказывало, что ей не под силу сообщить ему ничего такого, чего бы он не повторял себе каждый предрассветный час.

— Я могла бы утешить вас, — тихо сказала она. Слова эти сами собой сорвались с языка, но уже не хотелось брать их назад. — Может, это и немного, но все же кое-что.

Ее соски прижимались к его груди, нежный женский аромат обволакивал. Он стоял, обвив ее руками, и не мог разомкнуть объятия. Ладони Кэрол скользнули по его плечам, и Энтони ощутил прикосновение прохладных ладоней к своей шее и горящим щекам. Тонкие пальцы погрузились в его волосы, а губы прижались ко рту.

Его пьянил этот чудесный вкус женских губ. Руки Энтони инстинктивно сжались. Она была нежна и щедра, а ее тело столь же покорно, сколь непокорна душа. Она его жена по людскому и Божьему праву.

Его руки спускались все ниже, изучая изгиб ее бедер. С беспомощным стоном он погрузился в тайные уголки ее рта. Все в ней было женственным и желанным. Их языки двигались, даря и впитывая наслаждение, тела повторяли движения в такт. Они были знакомыми незнакомцами, но прикосновения Кэрол, плавные контуры бедер, талии, грудей, вкус губ казались ему настолько знакомыми, словно он всю жизнь владел ими и сходил по ним с ума.

Он уже владел ими. Во сне. И знал это не менее твердо, чем то, что еще никогда так не прикасался к ней. Она снилась ему в те часы, когда грезы не запоминаются, когда сон так крепок, что пересиливает все мысли, чувства и желания.

Все желания.

Кэрол таяла от блаженства. Она не питала никаких иллюзий. Ее искренне восхищало тело Энтони, она с вызывающей прямотой представляла себе его силу и чувственность губ, но не позволяла и мечтать об его объятиях. Теперь она знала почему. Реальность была такой захватывающей, что по сравнению с ней любая фантазия казалась жалкой подделкой. Она с самого начала чувствовала — еще до того как сумела осознать это, — что женщине, которая пробудит в Энтони страсть, предстоит испытать счастье, превосходящее всякое воображение.

— Пойдем в постель, милый, — прошептала она, чуть оторвавшись от его губ. — Если правила изменились, пойдем и поженимся по-настоящему. Даже твой Бог ничего не скажет.

Она ни слова не говорила о любви, но Хэкворт знал: стоит им лечь в постель — и все изменится. Да у него и сил не было сказать «нет».

Целуя супруга, Кэрол расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки. Вторая подалась легче, а за ней и другие не устояли перед ее дрожащими пальцами. Она провела ладонями по его груди, шепча что-то соблазнительное. Кэрол никогда не отдавалась легко или случайно. Для этого она слишком любила свободу. Крепкие узы заставляли ее взбунтоваться.

Но Энтони и не налагал на нее никаких уз. Он женился на ней лишь для того, чтобы дать возможность продолжать делать свое дело и ходить по улицам города, который она называла домом. Он ничего не хотел, ничего не просил. И именно потому что он ничего не требовал, ей было приятно сделать для него то немногое, что было в ее силах.

Однако оказалось, что это не так уж мало. Несмотря на охватившее ее желание, она заставляла себя смотреть в лицо Энтони. Ее дар не был бескорыстным. В эту минуту ей хотелось его с такой страстью, какой в ней никогда не вызывал ни один мужчина, но рассчитывала при этом, что близость заставит его раскрыть свою тайну. Она хотела преодолеть все барьеры, взорвать все преграды. Во что бы то ни стало хотела узнать человека, за которого вышла замуж.

Он целовал ее лоб, щеки и все теснее прижимал к себе. Она просунула колено между его ногами и почувствовала недвусмысленный ответ. Он тоже хотел ее. Тайна заключалась не в этом. Он был мужчиной, желающим женщину. Не священником, не мужем Клементины, не борцом с населявшими Пещеры бесами. Просто мужчиной, таким же, как любой другой; мужчиной, достаточно возбужденным, чтобы войти в женщину и сделать ее своей.

— Пойдем в постель, — хрипло повторила она, начиная снимать с него рубашку. — Пора, Энтони. Так нужно.

Он чувствовал, как ее колено прикасается к чувствительной плоти между бедрами. Мысли, сомнения, убеждения и правила улетучились прочь. Он был всего лишь живым человеком, голодным мужчиной, изнывающим от тяги к женщине. Он ощущал, как тело его стремится ей навстречу, разрывается от желания, пульсирует, ноет и жаждет войти в нее.

И все же он сопротивлялся — с той же силой, которая толкала его к Кэрол.

Если бы от их соития зависела судьба мира, если бы все звезды небесные приказывали это, он и тогда не смог бы овладеть ею.

Кэрол почувствовала, что руки Энтони, его мускулы, его спина налились новой тяжестью. Эта тяжесть больше не была напряжением мужчины, сгорающего от страсти, забывшего о себе ради того, чего хочется больше всего на свете.

Это было напряжение мужчины, больше не желающего ее, не нуждающегося в женщине, которую держит в объятиях.

Кэрол ощутила, что его тело перестало отзываться на ее прикосновения. Она медленно отстранилась, отступила на шаг и воззрилась на Энтони.

— Что? — прошептала она. — Что-то не так?

Он покачал головой.

— Я… — Кэрол не знала что сказать. Ее окатило волной унижения. Она заслужила это, приняв сигналы, которых не было. Поверила, что ее хотят, и покорилась силе собственного желания. Где-то она безнадежно ошиблась.

Супруг видел ее смятение и стыд. Он прикоснулся к волосам Кэрол. Казалось, они жгли его кожу.

— Нет, — сказал он. — Не думайте о том, чего нет.

— Извините… — прошептала она.

— За что? За то, что вы ведете себя как замужняя женщина? Извинить за то, что я не могу вести себя как женатый мужчина? — Он отвернулся и поправил рубашку. — Мы сможем жить по-прежнему?

— По-прежнему… — В ней возникло нечто новое. Кэрол хотелось не то смеяться, не то плакать, но она боролась и с тем и с другим. Хотелось потянуться к нему, но она уже поняла, что это было бы ошибкой.

— Мы сможем жить как прежде? — повторил он.

— Да, наверно… Нет! Вы думаете, мы сумеем забыть о том, что было? Что на минуту вы захотели меня, а потом передумали?

— Передумал? — Он посмотрел ей в лицо. — Раздумья не имели к этому никакого отношения. Разве вы думали? Разве кто-нибудь из нас думал?

— Я думала о том, что хочу вас. А вы в это время опомнились и поняли, что не хотите меня!

— Нет!

— Тогда что же случилось?

— Вы сказали правду. Этот брак — загадка. Он ненастоящий.

— Несколько минут он был настоящим. И для вас тоже. Вы не можете отрицать это.

— Это было минутное сновидение.

— Тогда давайте еще немного поспим. Может быть, мы проснемся и обнаружим, что это вовсе не сон.

— А может быть, мы проснемся и обнаружим, что нам снится кошмар. — Он положил руки ей на плечи. Глаза его потухли. — Я не могу любить вас, потому что не могу. Не потому что не хочу, а потому что не могу!

Она взглянула на Энтони и покачала головой.

— О чем вы говорите? Я не верю вам.

— Придется поверить. Я не спал с женщинами после смерти Клементины. Хоть и пытался не один раз.

— Но вы хотели меня. Я знаю. Вы не можете этого скрыть!

— Желание не имеет к этому никакого отношения. — Он уронил руки.

— Энтони, я…

— Этого не должно было случиться. Я не учел одного…

— Чего?

— Как вы желанны.

— Если с вами что-то не так, то ведь есть клиники, доктора…

— Физически я совершенно здоров. — Он снова отвернулся. — Вы не должны обращать на это внимания. Я женился, чтобы обеспечить вам безопасность, а не для того, чтобы сделать из вас моего сексопатолога, Кэрол. Я не собираюсь удерживать вас. Если у вас есть альтернатива этой пародии на брак, идите. Я пойму. И пожелаю вам всего хорошего.

Альтернатива была. Теперь она это знала. Можно было придумать что-нибудь получше, чем вступать в брак с человеком, которого она едва знала. Но она позволила ему прийти к ней на выручку не потому, что у нее не было выхода, а потому что…

— Я вышла за вас замуж, потому что нуждалась в вашей силе, — сказала она, когда прошло несколько томительных мгновений. — И потому что меня тянуло к вам. Не знаю что. Может быть, всего лишь любопытство, но что-то тянуло.

— Теперь ваше любопытство удовлетворено.

— Я не встречала никого мужественнее вас…

Он издал короткий, горький смешок.

Ни в одном языке мира не было слов, которые могли бы переубедить его. Она инстинктивно чувствовала это. И так же инстинктивно чувствовала, что никакие слова на свете не переубедят ее. Все, что ей оставалось, это простые, естественные слова вроде «до свидания». Но не было сил произнести их.

— Я сделала свой выбор, — наконец сказала она. — Если вы еще согласны терпеть меня.

— Вам здесь всегда рады.

Кэрол задумалась над тем, чего ему стоило сказать это. Какое там «рады»… Она была бы постоянным назойливым напоминанием о постигшей его неудаче.

— Пойду готовить обед, — вздохнула она.

— На мою долю не готовьте.

— Вы уходите?

— Ненадолго.

Кэрол смотрела на то, как он застегивает рубашку, ищет пальто, на то, как за ним бесшумно закрывается дверь.

Когда в замке повернулся ключ, она еще не спала. Было уже далеко за полночь.




Глава 8


В глубине души Хэкворт считал, что все еще женат на Клементине. Она ушла из его жизни три года назад, но, очевидно, так и не ушла из сердца. Каждый раз случалось одно и то же. Она все еще была его женой. Если бы он лег с Кэрол в постель, то изменил бы Клементине.

Проще некуда.

Кэрол накрыла на стол, хотя Энтони и не было дома. Она редко возвращалась раньше него, но сегодня вечером ей пришлось открыть дверь своим ключом. Не было ни записки, ни телефонного звонка, объяснявшего его отсутствие. Он просто ушел.

За неделю, прошедшую с того дня, когда они чуть было не легли в постель, все изменилось. Ничто не напоминало порядок, сложившийся сразу после свадьбы. Энтони всеми силами старался избегать ее, а если не находил предлога исчезнуть, то замыкался в свою скорлупу и она не могла проникнуть в нее.

После недели безмолвных вопросов и метаний между гневом и мучительными сомнениями в себе самой она наконец пришла к выводу. Причина импотенции Энтони заключалась в его привязанности к давно умершей супруге. Он был женатым человеком, искушаемым любовницей, и неважно, что теперь любовница была его женой перед Богом и людьми. Наверно, он любил Клементину и после смерти, несмотря на то, что должен был давно избавиться от этих воспоминаний. И тогда у живой женщины с бьющимся сердцем и легким дыханием не оставалось шансов победить память о Клементине.

Живая проиграла мертвой.

В жизни Кэрол хватало поражений, но последние несколько лет приучили ее к радости победы. Она привыкла нравиться самой себе, гордиться тем, что ей удалось сделать, научилась верить в то, что она многое может предложить миру. А сейчас память заменяла Энтони все.

Она наклонилась и покрутила ручку стоявшего на полу приемника. Томная мелодия была ей знакома, слова — полузабыты. Вслушиваясь в них, она принялась подпевать. Хорошая песня та, в которой поется про нас. Женщина потеряла возлюбленного, и ей осталось только мечтать о нем. Она будет мечтать до конца своих дней, если однажды он не вернется…

Она подняла глаза и увидела Энтони, опершегося о косяк и сложившего руки на груди. Интересно, как долго он стоял и наблюдал за ней?

— Кажется, я опоздал к обеду.

— Разве нельзя было сообщить, где вы? Я бы оценила звонок по достоинству.

— Прошу прощения.

У нее не было настроения выслушивать извинения.

— Это все, что вы хотите сказать? Просите прощения? Недостаточно даже для такой мелкой особы, как соседка по квартире. Энтони, почему вы опоздали? Постарайтесь оправдаться. Удостойте меня парой слов о том, как прошел ваш день. Сделайте вид, что я существую.

Он молча посмотрел на нее, затем повернулся и вышел из кухни.

Кэрол двинулась за ним, решив настоять на своем. Если другие отношения между ними невозможны, она все же не сдастся без борьбы.

— В чем дело? Это противоречит вашему моральному кодексу? Слишком похоже на ложь? Или вы следуете известной библейской заповеди: «Блажен муж, который не сидит во собрании развратителей»?

— Наверно, я не должен спрашивать, как прошел ваш день.

— Нет, должны. Если мы собираемся жить вместе, то должны!

Кэрол слышала раскаты собственного голоса. Она была в бешенстве, сама не сознавая этого. По крайней мере, складывалось такое впечатление.

Ей и в голову не приходило, как много она для него значит.

— Прошу прощения за опоздание. — Он повернулся к ней лицом. Впервые Кэрол увидела, как мрачны его глаза. — Я бы позвонил, если бы знал, что задержусь так надолго.

— Где вы были? — Она пыталась заговорить более дружелюбно, но не слишком преуспела в этом.

— В больнице… и в похоронном бюро.

Ясно. Он делал свою работу, работу, временами столь же печальную, как и ее собственная. Желание получить ответ ослабело. Она прокляла про себя свой плохой характер.

Энтони тоже видел, что гнев в ее глазах погас, что она начинает раскаиваться.

У нее полегчало на душе. О раскаянии он знал все. Он утопал в нем всю эту неделю. Раскаяние в том, что он не смог сделать Кэрол своей женой, в том, что пытался это сделать, что верил, будто этот «брак для виду» пойдет ей на пользу. Он женился вторично в порыве чувств, которые заставили его начисто забыть о присущей ему логике. Энтони отчаянно хотелось защитить Кэрол, сделать то, чего не удалось с Клементиной. Ничто другое не имело значения.

Теперь все это было позади.

— Извините, — сказала она. — Не знаю, что на меня нашло. Наш договор не предусматривал, что вы будете звонить, если придется задержаться. Я никогда не просила этого…

— Вам и не требовалось.

Она встретила его взгляд. Все еще мрачный. Все еще такой, словно внутри у праведника все умерло. И тут Кэрол задала вопрос, отвечать на который было вовсе не обязательно.

— Кто-нибудь из вашей паствы?..

— Сегодня вечером умерла Глория Макуэн.

— Нет. — Она оглянулась по сторонам и проглотила слюну. Сколько раз ей приходилось видеть смерть. Глория была старой женщиной, прожившей достойную жизнь. О ней не приходилось скорбеть. Оплакивать надо было детей, молодых матерей, воюющих между собой подростков. Но не старуху, век которой подошел к концу и которая, скорее всего, встретила смерть с распростертыми объятиями. — Нет. — Кэрол зажмурилась, но слезы не подчинились ей.

Энтони шагнул вперед и обнял ее. Это было так просто, так естественно, так легко объяснялось их общей скорбью…

— Я был с ней. У нее случился сердечный приступ. Она позвонила мне из больницы.

— Но почему? Здесь есть сотня людей, которым она могла бы позвонить.

Он крепче прижал ее к себе.

— Она хочет… хотела, чтобы я провел заупокойную службу. До самого конца была в сознании и завершала дела. Хотела, чтобы я сходил к «Мустангам» и «Стайным» и попросил их отдать ей последний долг. Она думала, что это пойдет городу на благо.

Кэрол отодвинулась, чтобы взглянуть ему в глаза. По щекам ее еще текли слезы, но в груди уже закипало что-то новое.

— Она сама заказала заупокойную?

— Сама.

— Перед смертью?

— Нет, сегодня мы оговаривали лишь детали. Она заказала ее много лет назад, только не выбрала, кому из священников ее поручить. Глория сказала, что все указания хранятся в похоронном бюро. Гроб уже есть. Все оплачено.

Кэрол с трудом сдержала улыбку.

Духовник понял, что слезы вот-вот закончатся, и с его души свалился камень. Он взял ее лицо в ладони. Ее улыбка тут же пробилась наружу.

— Кэрол… — Он покачал головой.

— Извините, падре, — прошептала она. — Разве вы не видите, что Глория оставалась борцом до самой смерти? Я так и вижу ее рядом со святым Петром, отчитывающей старика за то, что тротуар у одного дома на небесной улице не выложен золотом. Никто не успеет оглянуться, а она уже будет организовывать комитеты из ангелов, рассылать петиции…

Энтони поцеловал ее. Это было единственное, что он мог сделать, хотя и чувствовал, что ее всю трясет. Скорбь, в которую его повергла кончина Глории, начала потихоньку проходить. В его руках была сама жизнь. Неукротимый дух преставившейся переселился в других и был особенно заметен в женщине, которую он называл своей женой. С той минуты, как ему позвонили из больницы, преподобный позабыл о том, что в мире еще есть радость и надежда.

И любовь.

Он губами чувствовал вкус надежды и будущей радости. Кэрол была такой теплой, такой сверхъестественно женственной. Но в ней было нечто большее, чем красота, женственность, мягкость. Сила и смелость. Стремление к справедливости, отражавшееся в каждом движении, каждом слове. Она, а не он, была настоящим примером земного, а не небесных воинств Саваофа, сражающихся с сатаной. А сейчас она укрощала дьявола, который назывался его отчаянием.

Он посвятил себя служению ей. В эту минуту Энтони забыл, что не сможет принять то, что она предлагала, что он утратил способность принимать от женщины утешение и плотские радости. Он позволил себе упиваться покоем, купаясь в ее животворной женственности.

— Энтони… — Сбитая с толку, Кэрол попыталась вырваться.

Хэкворт прижал ее к груди. Рубашка была мокра от слез, но его это не заботило.

— Она заставила меня молиться с ней. Ее не волновало, что… — Он резко осекся.

— Что не волновало?

Преподобный покачал головой.

— Что вы разного вероисповедания?

Он надолго умолк.

— Энтони, но это и не могло ее волновать. Я сомневаюсь, что она принадлежала к какой-нибудь церкви. Когда я видела Глорию в последний раз, она говорила, что посещает все местные храмы по очереди, чтобы проповедники «не теряли форму». — Кэрол обвила руками его талию и застыла на месте. Она и не мечтала, что это будет так сладко. Впитывать покой, дарить его — какие новые ощущения… Кэрол продолжала стоять, прижимаясь к мужскому телу и вбирая в себя его тепло.

— Она завещала церкви немного денег. Я хочу заплатить из них Габриелю за роспись стен.

— Он сделает это. Если вы еще раз подойдете к нему и скажете, что это последняя просьба Глории, я думаю, он согласится.

— Он будет на похоронах, как и все остальные «Мустанги». Тогда и попрошу.

Кэрол оставалась в объятиях, наслаждаясь покоем и теплом. Вдруг до нее дошел смысл его слов.

— «Мустанги» в церкви?

— И «Стая» тоже.

— Нет. — Она уперлась ладонями в его грудь и сделала шаг назад. — Подождите минутку…

— Такова воля усопшей. Я говорил вам. Вот почему ей хотелось, чтобы именно я провел службу. Она желает, чтобы пришли и те и другие, чтобы ее похороны стали шагом на пути к объединению города.

— Энтони… — Она вспомнила, что Хэкворт уже несколько раз упоминал об этом, но была так потрясена известием о смерти старушки, что пропустила мимо ушей все остальное. — О Боже, о чем она думала?

— Об этом городе. Она отдала ему всю свою жизнь и продолжала отдавать даже на смертном одре.

— Никакие прекрасные слова не изменят действительность. Если вы попросите обе шайки прийти сюда, они взорвут церковь и вас вместе с ней. Вы знаете, на что они способны. Посмотрите, что они сделали со мной!

— Я знаю. Вот поэтому вас и не будет на похоронах.

— Как это не будет? — подбоченилась она.

— Кэрол, у меня голова не мякиной набита. Я знаю, что складывается потенциально опасная…

— Потенциально? Да вы понимаете, что это кончится взрывом? Землетрясением! Ради Бога…

— Потенциально опасная ситуация. Глория тоже знала это. Она спросила, сумею ли я справиться. Я сказал, что сумею. И один из способов — просить вас не присутствовать в церкви.

Она метнула на Энтони яростный взгляд.

— Я ничего не смогу сделать, если буду думать лишь о вашей безопасности, — сказал он. — Я стану переживать из-за вас. Мне не удастся действовать на два фронта.

— Вы сошли с ума, Энтони. — Она покачала головой. — Сначала вы обещаете умирающей женщине, что позволите столкнуться в церкви во время торжественной заупокойной службы двум бандам кровожадных подростков. Потом вы говорите, что я не могу прийти и отдать Глории последний долг. Когда вы прекратите разыгрывать из себя Господа? Думаете, вам действительно удастся удержать ситуацию под контролем и все закончится как в сказке? Думаете, парни из шаек придут в храм, помолятся, а потом устроят совместный товарищеский ужин?

— Я не думаю! — Он схватил Кэрол за плечи. — Выслушайте меня хоть раз.

— Хоть раз? Что это должно значить? Когда вы в последний раз разговаривали со мной?

— Сейчас! — Пальцы Энтони впились в нее. — Завтра я пойду к Джеймсу и к братьям Тимоти. Я собираюсь рассказать им, где и когда будет проходить заупокойная служба, и попросить их прийти. Я хочу напомнить о том добре, которое сделала им Глория Макуэн, о том, что они люди, а потому обязаны исполнять свой долг. А их долг состоит в том, чтобы во время службы удерживаться от насилия. Конечно, когда они придут, я поставлю в дверях людей, которым они сдадут оружие.

— Людей? Вы имеете в виду полицейских?

— Нет! Только членов общины. Никаких копов. Потому что каждый во время этих похорон будет вести себя достойно и уважительно.

— Вы не в своем уме.

— Ну что ж, раз так, вам тем более не следует быть там — во избежание худшего.

Его челюсти сжались, а глаза снова приобрели мрачное выражение. Кэрол молча оплакивала покой, который они дарили друг другу. Он оказался недолговечным.

— Я буду в церкви, — сказала она. — Если вы думаете, что я позволю вам быть там одному, то совсем не знаете меня.

— Если вы пойдете, я буду…

— Помолчите. — Она положила пальцы на губы Энтони. — Может быть, этот брак и шутка, но пока он считается законным, я продолжаю оставаться вашей женой. А жена не позволит мужу оказаться один на один с голодной стаей. Даже если мы и ошиблись, вы и я клялись перед Богом, что этот брак будет прочным и в добре, и в беде. А большей беды, чем эти похороны, я не могу представить, что бы вы ни говорили.

Преподобный отвернулся, его плечи понуро опустились. Кэрол закрыла глаза, борясь с желанием обнять его.

— Тогда вы сядете в первом ряду, — наконец сказал он. — Там, где я смогу быстро прийти к вам на помощь.

— Я сяду в первом ряду, чтобы почтить память Глории и поддержать вас.

— Вы только затрудняете мою задачу.

— Это невозможно. Труднее уже некуда. — Она запнулась, а затем несмело положила ладонь на его руку. Он не отстранился, позволив придвинуться ближе. — Вы уже были женаты, Энтони. Могли бы понять: я должна сделать то, что считаю правильным. Как и вы.

— Клементина бы сделала то, о чем ее просят.

Наверно, в эту минуту ему стало как никогда ясно, что она не его первая жена… Кэрол уронила руку.

Она огорчилась еще и потому, что его слова были последними. Казалось, они весь вечер отдавались в стенах безмолвной квартиры.




Падре стоял по одну сторону от двери, а Эдвин — по другую. Энтони отверг помощь Роберта, поскольку тот даже в штатском выглядел типичным копом. Он был среди приглашенных, но только как гость — гость, который ни на минуту не спускал глаз с Кэрол.

Когда Эдвин узнал об обстоятельствах, связанных с похоронами Глории, он добровольно вызвался обеспечивать безопасность. Отец двух малых детей вновь нашел себе работу, и это внесло надежды в жизнь маленькой семьи, но он без колебаний взял день за свой счет, чтобы встать рядом с главой прихода.

Да, на каждой улице города еще жили неканонизированные святые, ангелы без нимбов, пророки и жрецы, которых никогда не приглашали служить в храме… Энтони посмотрел через разделявшее их пространство на щуплого, сутулого помощника и устыдился собственного высокомерия.

— Идут, — сказал Эдвин. — Первыми будут.

Падре выглянул наружу. День был унылый и пасмурный. Из тяжелых, низко нависших туч моросил дождь со снегом, и это делало ноябрьский морозец еще более пронизывающим. Хэкворт был уверен, что в такую промозглую погоду мало кто придет в церковь.

К худу или к добру, но он ошибся.

К двери подошли три молодых человека, одетых в синие военно-морские бушлаты. У одного на голове была косынка, завязанная по-пиратски. Еще один надел повязку на шею.

Священник преградил им путь.

— Добро пожаловать, — сказал он.

— Если так, — ответил предводитель кучки головорезов из «Стаи», — то чего же вы стоите на дороге?

— Чтобы забрать у вас оружие. Это обитель Господа. Здесь не место насилию. Из уважения к памяти Глории Макуэн.

— По-вашему, мы должны остаться беззащитными, как агнцы перед закланием?

— Я прошу вас оказать уважение женщине, которая всю жизнь заботилась о вас. Каждого, кто пройдет в эту дверь, я попрошу сделать то же самое, о чем прошу вас. Тот, кто не захочет подчиниться, не войдет сюда.

— Чего? Это вы с ним собираетесь удержать их? А духу хватит?

— Если потребуется, хватит. — Энтони протянул руку, ожидая от парня понимания. — От вас сейчас зависит все, — негромко сказал он. — Вы пришли первыми. Если другие увидят, что у вас хватило смелости оставить оружие у входа, они сделают то же.

Выражение лица главаря стало дерзким. Это был красивый юноша с карими глазами, опушенными густыми ресницами. Под веками было нарисовано по слезе в знак скорби по двум погибшим прихвостням. Если бы его как следует подстричь и смыть с лица краску, парень мог бы сойти за члена Общества защиты престарелых и детей.

— Да если я захочу, вы меня не остановите, — с ухмылкой ответил он.

— Можно было бы проверить. Но даже пытаться не буду. Я просто хочу, чтобы все вы сделали то, что следует делать в таких обстоятельствах.

Энтони ждал, не опуская протянутой руки. И когда он уже решил, что проиграл свою первую схватку, молодой человек пожал плечами, полез за пазуху и вынул оттуда пистолет. Остальные последовали его примеру и избавились от ножей. Священник кивнул.

— Спасибо, — сказал он. — Вам все вернут на обратном пути.

— Да ну? — фыркнул молодой человек. — Думали бы, что говорите.

Энтони мрачно кивнул.

— Я всегда так и делаю.

Следующие полчаса пролетели быстро. Было еще несколько столкновений, грозивших кончиться катастрофой. Церковь заполняли «Стайные» и постепенно прибывавшие благонравные граждане Кейвтауна. Пришли люди из других предместий, неуютно чувствовавшие себя рядом как с простовато одетыми местными, так и с подъезжавшими почетными гостями. Во время одного из кратких перерывов кто-то положил Энтони руку на плечо. Не нужно было оглядываться, чтобы понять, кто это.

— Уже пятый час, — сказала Кэрол.

Он не обернулся, боясь обнаружить свою слабость.

— Придет еще кое-кто.

— Откуда вы знаете?

Он не знал, а просто сходил к Джеймсу и к братьям Тимоти и попросил их прийти. Темные глаза вожака встретили падре подозрительно. Юноша не произнес ни слова в ответ на приглашение. Ничто не позволяло Энтони надеяться. Но он все еще ждал.

— По-моему, нехорошо заставлять присутствующих сидеть и молча смотреть на гроб, — заметила Кэрол. Она опустила руку. Похоже, ее прикосновение только добавляло ему упрямства. Отговаривать Энтони было бесполезно. За время, прошедшее с того дня, когда он рассказал, что собирается провести заупокойную службу, что бы она ни сделала, что бы ни сказала, не производило на него ни малейшего впечатления.

— Подождем еще пять минут, — сказал он, не оборачиваясь. — Потом начнем.

Она сочла за благо не спорить.

— Можно передать Гидеону, чтобы начинал?

Энтони пришлось посмотреть ей в глаза. Кэрол была во всем черном. Траур только добавлял ей загадочности и привлекательности.

— Сядьте рядом с Огастой и Робертом. Хватит и того, что вы все-таки пришли, — вполголоса промолвил он. — Не выставляйте себя на всеобщее обозрение.

Кэрол всмотрелась в лицо Энтони. В нем не было упрека, только смутное беспокойство.

— Со мной все в порядке, — заверила она. — Не волнуйтесь, все будет хорошо.

— Пожалуйста, идите и сядьте.

Она смерила охранников взглядом, и в эту минуту на пороге показались молодые люди в темных пальто с разрезом и в охотничьих каскетках. Возглавлял шеренгу Джеймс.

— Иисусе, — тихо выдохнула Кэрол. Это было самой длинной молитвой из всех, которые она когда-либо произносила.

Священник обернулся и шагнул вперед, прикрывая собой вход.

— Рад, что вы пришли, — произнес он.

— Думаете, мы здесь потому, что вы попросили? — спросил вожак. — Мы здесь из-за Глории. Вот и все.

— Она была бы довольна.

Джеймс сделал шаг вперед, но Энтони преградил ему путь.

— Никаких пистолетов, — сказал он. — Никакого оружия. Это обитель Господа.

— Считаете себя Божьим гласом?

— Нет. Я никогда не утверждал этого.

Парень сложил руки на груди. Само высокомерие и вызов.

— А кто придумал это правило, падре? Не ваш ли Бог?

— Я сам. По просьбе Глории.

— И вы собираетесь остановить меня?

Кэрол услышала, как среди дружков по шайке, оставшихся на тротуаре, пробежал смешок. Со своего места она разыскивала взглядом Кентавра, но не могла найти. Должно быть, тот был где-то сзади.

— Я не смогу остановить всех, — сказал Энтони. — Сам знаешь. Тут вас две дюжины, а нас только двое. Я верю тебе, Джеймс, тебе и твоей искренности. Ты пришел, чтобы почтить Глорию Макуэн, а не оскорбить ее. Переступи этот порог с пистолетом или ножом, и она будет опозорена.

— У нас нет оружия. — Джеймс распахнул пальто. Остальные последовали его примеру. — Будете обыскивать нас, падре?

— Это бы опозорило тебя, — пастор шагнул в сторону. — Я верю и так. Добро пожаловать.

— Энтони… — Кэрол рванулась вперед. Она не могла поверить, что защитник добра положился на честное слово бандита.

Святой отец обернулся. В его глазах вспыхнул лютый гнев, и она поняла, насколько забылась. Но не признаваться же, что ее обуял страх, заставивший раскрыть рот. Не скажешь ведь, что от предчувствия неминуемой катастрофы у нее внутри все свело и сжалось горло.

Но она ничего не могла поделать. Оставалось только одно: продемонстрировать свою поддержку.

— Энтони, ты, конечно, показал им, где лежит книга посетителей? — Она обернулась к Джеймсу. — Ее отошлют сестре Глории в Чикаго. Старуха не смогла приехать.

Парень прищурился, а затем пожал плечами. Девушка отвернулась лишь тогда, когда увидела, что Энтони по-прежнему гневно смотрит на нее.

Кэрол медленно пробиралась на свое место, ожидая, что за спиной вот-вот грянет выстрел. Раздался скрип — все сидевшие повернули головы: «Мустанги» занимали свободные места.

Гидеон заиграл вступление. В музыке, которую заранее выбрала живая, а ныне отпеваемая, не слышалось ничего траурного. Подбор псалмов был такой же жизнерадостный, как улыбка Глории, но когда псалмы закончились, в церкви все еще чувствовалась напряженность. Кэрол закрыла глаза, по-прежнему ощущая скопившиеся в воздухе злобу и подозрительность. Достаточно случайной искры недоверия, чтобы в маленькой обители Господа вспыхнул огонь ненависти.

— Давайте помолимся. — Энтони склонил голову. Кэрол заставила себя последовать его примеру, хотя и сомневалась, что все отзовутся на этот призыв.

— Мы пришли сюда, чтобы почтить память женщины, которая посвятила себя служению этому городу, а значит, и каждому из нас. Все мы скорбим о кончине Глории Макуэн и славим этим именем жизнь прекрасной женщины. Позвольте напомнить: нас призвали в храм, чтобы выслушать ее последние слова. Слова, которые мы можем не пожелать принять к сведению. О Боже, пошли нам мужества внять этим словам с чистой душой и открытым сердцем. Аминь.

Кэрол была изумлена краткостью проповеди. Она пыталась сравнить ее с прежними назиданиями Энтони, однако не могла сделать этого. Как ни старалась, не вспомнила даже их содержание, не то что немногословие. Казалось, проповедник сознательно сократил молитву до предела, взывая к помощи Господа.

Эти слова открыли панихиду. Несколько близких друзей усопшей прочитали псалмы. Еще несколько вспомнили о том, какую роль Глория Макуэн сыграла в их судьбе и каким образом изменила к лучшему жизнь других людей. Дань памяти отдали покойной отцы города. Исполнили две самые любимые песни славной женщины.

А затем настала очередь для панегирика.

Как всегда, Энтони при первой возможности покинул кафедру, спустился в проход и остановился посреди церковного зала. «Стайные» и «Мустанги» сгруппировались по противоположным сторонам. Если бы они встали, обернулись друг к другу и поклонились, эта сцена была бы как две капли воды похожа на начало зловещего менуэта. Но когда между ними появился проповедник, они тут же превратились из вспыльчивых злодеев, не дорожащих ни чьей жизнью, в кроткую паству.

— Глория просила меня обойтись без славословий в ее адрес, — начал он. — Она прожила жизнь, достойную хвалы, исключительную жизнь, но я, как и большинство присутствующих здесь, никогда не дерзнул бы ослушаться ее. Поэтому я не буду читать ей панегирик, а вместо этого точно исполню волю женщины.

Энтони сунул большие пальцы в карманы. Он был в подобающем облачении, но ничем не напоминал священника. Кисти сжаты в кулаки, уголки рта скорбно опущены, глаза сверкали неземным светом.

— Заупокойная служба окончится, когда тело с почетом вынесут из церкви и водрузят на ожидающий у входа катафалк. Затем состоится краткая церемония на кладбище. В свои последние минуты Глория назвала имена тех, кто будет нести ее гроб. Не могу выразить, как я благодарен, что все доверенные пришли сюда. Не сомневаюсь, что, когда назову их имена, они встанут, подойдут к гробу и помогут вынести его.

У Кэрол бешено заколотилось сердце. Она поняла, что будет дальше. Глория — да упокой Господь ее безгрешную душу — устроила напоследок хороший спектакль.

Энтони оглядел церковь и заговорил вновь:

— Глория назвала имена шести молодых людей, которых она особенно любила. Она не обращала внимания ни на цвет кожи, ни на все остальные несущественные различия, которые мешают нам уважать и любить друг друга. Женщина выбрала тех, кто, как она считала, однажды заменят ее в списке лидеров этого города. Она верила, что каждый из них поможет превратить Кейвтаун из юдоли отчаяния в обитель надежды.

Преподобный сделал паузу, дав людям время осмыслить его слова.

— Почтим этим последним деянием ее память и веру в будущее, ее высокие помыслы и святую убежденность в победе добра над злом.

Он обернулся и пронзил взглядом вожаков банд.

— Джеймс Менсон, Глория верила в тебя. — Пастор обратился к старшему брату Тимоти. — Хэнк Чандлер, Глория верила в тебя.

Когда до двух сотен людей, собравшихся в церкви, дошло, что происходит, все ахнули. Именно на это и рассчитывала женщина.

Энтони продолжал называть имена остальных «Мустангов» и «Стайных», выбранных страждущей умиротворения. Он выпрямился и опустил руки по швам.

Кэрол зажмурилась. Она знала: ни один из шестерых не откликнется на этот призыв. Энтони хотел слишком многого и требовал на глазах у всех. Они ни за что не встанут, а когда поймут, что их заманили в ловушку, страшно разозлятся.

И этой злобы будет достаточно, чтобы спалить церковь.

Послышался скрип кресел. Чему быть, того не миновать. Кэрол разомкнула веки как раз в тот момент, когда Джеймс шагнул к Энтони. Она подняла руку, словно с расстояния в несколько ярдов могла защитить мужа. На ее глазах парень проскользнул мимо пастыря и направился к гробу. Двое других «Мустангов» двинулись следом.

— Боже… — тихо сказала она. Это была ее вторая молитва.

К усопшей подходил Хэнк Чандлер.

— Ради Глории, — громко произнес он. Пара из «Стаи», имена которых также были названы, молча присоединились к своему вожаку.

Кэрол затаила дыхание, когда непримиримые заняли места у противоположных сторон гроба. А когда они дружно подняли его и поставили на плечи, она глубоко и облегченно вздохнула.

Процессия, во главе которой шел преподобный, двигалась медленно и безмолвно. Все собравшиеся поднялись, словно были единым телом, и стояли навытяжку, пока не вынесли тело. Глаза их были полны слез.

Кэрол, Огаста и Роберт вышли последними. На пороге они обернулись и посмотрели на изображение многоликого Христа.




Глава 9


Никакого насилия не было. То ли Глория Макуэн, отрастив ангельские крылья, незримо управляла собственными похоронами, то ли сам Господь пролил свою благодать на церковь Двенадцати Апостолов.

То ли — и это было бы чудеснее всего — человек по имени Энтони Хэкворт нашел достаточно мужества, присутствия духа и красноречия, чтобы убедить малолетних исчадий ада хоть один день вести себя так, как положено людям.

Кэрол в пятнадцатый раз выглянула в окно, надеясь увидеть на стоянке машину Энтони. Она поехала на кладбище из боязни, что хрупкое перемирие между двумя бандами вот-вот подойдет к концу. Затем, когда панихида была отслужена и у могилы осталось лишь несколько отцов города и членов семьи, она поехала домой вместе с Огастой и Робертом.

Теперь она нетерпеливо ждала возвращения супруга, не находя слов, чтобы сознаться в своей вине. Она была чудовищно не права. Ей не хватило веры. Разумеется, весь ее здравый смысл восставал против этого. Она прожила здесь всю жизнь, знала и этих мальчишек, и то, на что они способны, — как на хорошее, так и на дурное. Они плевать хотели и на принуждение, и на общественное мнение. Даже уважение, питаемое этими бандитами к Глории Макуэн, не могло заставить их нарушить верность своим шайкам.

Она была уверена, что понимает намного больше Энтони, но в конце концов оказалось, что это не так. Он лучше нее разбирался в чудесах. И Глория, даже лежа на смертном одре, тоже разбиралась в чудесах.

Кэрол делала последние приготовления. Она изо всех сил старалась придать квартире праздничный вид. Стол был накрыт ее любимой голубой скатертью, а на ней стояла самая красивая посуда. Середину стола украшали свечи и композиция из сухих цветов. Она даже разморозила кусок мяса, который собиралась растянуть на три вечера, и опустила его мариноваться в уксусе с пряностями, чтобы потом зажарить на вертеле. Гарниром к нему должны были служить печеная картошка и салат.

А Энтони не было.

Кэрол переоделась. Ей казалось, что черное подходит лишь для такого возвышенного события, как похороны Глории. Она надела шорты, просторную с короткими рукавами рубашку кирпичного цвета, который ассоциировался с ее именем, и распустила волосы. Ожерелье ее на сей раз составляли два ряда перламутровых ракушек, а сережками были гроздья искусственного жемчуга.

Она заканчивала готовить десерт — фирменный лимонный пирог ее матери, — когда Хэкворт вошел в дверь.

— Если бы вы не были трезвенником, я бы сказала, что нам надо выпить, — сказала она.

Энтони был совершенно разбит; у него не осталось ни капли сил. Он следил за тем, как гроб Глории опускали в землю — простой сосновый гроб с останками одной из прекраснейших женщин, которых он когда-либо знал, — и чувствовал такое отчаяние, что готов был лечь с ней рядом.

Ему не хотелось возвращаться домой. Последние несколько дней в квартире царило почти такое же напряжение, какое царило сегодня в церкви. На Кэрол нельзя было не обращать внимания. Падре был уверен, что она и понятия не имеет, как возбуждает каждое ее движение — соблазнительное, чувственное движение… Ей и в голову не приходило, что он не сводит с нее глаз, что тело его предательски реагирует на ее присутствие, что ему смертельно хочется поговорить, притронуться к ней, вновь насытиться ее теплом и мудростью.

Но он и так в долгу перед ней. Кэрол не должна страдать из-за его ущербности. У него нет права приковывать ее к себе; она должна иметь право уйти, когда сочтет это нужным. Поэтому ему следует держаться от нее подальше.

Но как можно было держаться подальше сейчас, когда Кэрол смотрела на него, улыбалась, как Ева в садах Эдема, и эта улыбка освещала всю комнату? Как он мог держаться подальше, если она не хотела этого?

— Но поскольку вы трезвенник, — сказала она, — не выпить ли нам горячего глинтвейна? Все готово.

Ему хотелось повернуться и убежать. После похорон он нашел сотню поводов, чтобы не возвращаться домой. А надо было найти тысячу.

— Энтони… — Она нахмурилась и подошла ближе. — Что с вами?

— Все в порядке.

Кэрол остановилась на расстоянии вытянутой руки.

— Вы просто перегорели, — сказала она. — Это мне знакомо, дорогой священник. Сегодняшний день слишком дорого вам стоил. Сядьте. — Молодая женщина указала на ближайшее кресло. — Сядьте и дайте мне позаботиться о вас. Начнем с глинтвейна.

— Не нужно было ждать меня.

Она вскинула голову и широко улыбнулась.

— Еще как нужно! Это моя вечеринка. Мы поминаем усопшую. Только вы и я. И может быть, Глория, которая смотрит на нас с небес.

Энтони хотел запротестовать, но Кэрол уже исчезла на кухне. Он рухнул в кресло. У него не было сил уйти. Прости, Господи, ему никогда не хватало сил, чтобы поступить правильно.

Когда она вернулась, глаза Энтони были закрыты, а волосы свесились на лоб. Единственное, что он сумел, это снять галстук. Выглядел он словно воин, возвратившийся со страшной битвы, после которой невозможно стать прежним человеком. Кэрол поставила бокал с глинтвейном на стоявший рядом журнальный столик. Хэкворт не притронулся к напитку, и девушка, присев на корточки, заглянула ему в лицо и положила ладонь на руку.

— Эти похороны были самым поразительным событием в истории города. Мальчишки стояли бок о бок, не устроив драки и даже не сказав друг другу ни одного грубого слова. Я знаю, вы измучены, но надеюсь, в состоянии понять, как это важно. Значит, еще не все пропало. Может быть, завтра здесь наступит ад кромешный, но сегодня появилась надежда. А это уже немало.

Энтони открыл глаза и всмотрелся в лицо Кэрол.

— Этого недостаточно, — сказал он.

— Недостаточно? Ну что ж, мир вы не спасли, это точно. Но благодаря вам на какое-то время его малый уголок осветило солнце.

Энтони хотел отвергнуть и эту скромную похвалу, но не мог. Протянув руку, он взял бокал и под пристальным взглядом Кэрол сделал глоток. Глинтвейн был горячий, пряный, и тепло сразу же распространилось по всему телу, изгоняя из него остатки озноба, очень похожего на настоящий.

— Ваша беда, преподобный Хэкворт, что никто не научил вас радоваться достигнутому. Как вы умудрились прожить жизнь, время от времени не устраивая себе праздник? Даже церковь милосерднее вас. Вспомните хотя бы Пасху!

Он не отрывал от нее удивленных глаз.

— Простите, что я сомневалась в вас, — тихо сказала она. — Нет, не совсем так. Я никогда не сомневалась в вас лично. Я сомневалась лишь в том, что вам по силам сделать невозможное. Но вы сделали это, и я прошу прощения.

— Мне не нужны извинения.

— Очень плохо. — Она улыбнулась. — Кажется, существует масса вещей, о которых вы говорите, что они вам не нужны, но я думаю, вы лжете самому себе.

— Кэрол…

— Например, я думаю, что вам нужно сейчас отдохнуть и разогнать печаль. Кроме того, я думаю, что вам нужен хороший обед в хорошей компании. — Она начала развязывать шнурки его ботинок.

— Кэрол…

— Я думаю, больше всего вам нужно успокоиться и расслабиться. Вам нужно немножко подождать меня, послушать негромкую музыку и притушить свет, пока я пожарю мясо. Посидите и несколько раз напомните себе, что сегодня произошло нечто очень хорошее, и вы почувствуете, что на душе полегчало. — Она стянула с него ботинки.

— А вас никто не научил понимать слово «нет».

— И вы тоже не научите, так что лучше и не пытайтесь.

Энтони вовсе не хотел, чтобы на душе полегчало. Это было опасно. Он мог поверить, что жизнь действительно хороша и у него есть что предложить взамен того, что он получал. Но Кэрол вновь ускользнула, прежде чем он успел возразить. Она ушла совсем недалеко, откуда слышался ее гортанный голос, вторивший звучавшей по радио песне о любви.

Его тело реагировало на ее голос так же, как и на ее присутствие. Желания по-прежнему жили в глубине его души, исчезла лишь его способность давать им волю. Он изнывал, он сгорал от страсти. Внутри бушевал ад, и избавления от него не было. Каким-то образом он потерял связь между желанием и его исполнением и был обречен страдать до самой смерти.

Энтони снова закрыл глаза и попробовал уговорить себя расслабиться. Он мог бы провести этот вечер так же, как и все остальные. Стоило остаться безучастным, и Кэрол вернулась бы к себе в комнату. Ему не хотелось обижать ее, но если бы он позволил себе ответить, то обидел бы еще сильнее. Ему нечего было дать ей. Так же, как Клементине, хотя и совсем по-другому. Но самая большая разница между тем человеком, которым он был и которым однажды стал, заключалась в том, что теперь он знал о себе правду.

Он был мошенником и лжецом.

В кухне Кэрол подпевала радио. Пока на гриле шипело и потрескивало мясо, она заканчивала колдовать над салатом, не сводя глаз с духовки. Но за суетой и оживлением скрывалась обычная тревога. Несмотря на все ее старания, Энтони так и не раскрывался.

Он пришел к ней прямо от больничной койки Глории и поделился новостью, чего никогда не делал прежде. А она ответила ему тем, что усомнилась в его способностях. Не поверила ему, позволила страху за его жизнь встать между ними. А сейчас было слишком поздно, чтобы вспоминать об этом счастливом миге…

Когда все было готово и стол накрыт, она вошла в гостиную, чтобы позвать Энтони. Он спал. Во сне его лицо выглядело моложе. Оно переставало напоминать маску римского легионера и становилось лицом просто человека. Но сон, который должен был подкрепить человека, казалось, высасывал из него последние силы. Голова его металась, глаза под закрытыми веками блуждали из стороны в сторону.

Она опустилась на колени, изучая его черты. Да, он выглядел моложе, но и печальнее. Что его мучает? Какие страхи, какие воспоминания держат его в своей власти?

— Энтони… — Она прикоснулась к его руке. — Энтони.

Мужчина вздрогнул, его пальцы сжали запястье Кэрол, и она вскрикнула от испуга.

— Клементина?

Кэрол покачала головой.

— Вы спали, Энтони, мне больно!

Казалось, он совершенно сбит с толку.

— Нет… Я не могу…

Она вырвала руку.

— Я не Клементина. Я Кэрол. Вы видели сон.

Его глаза медленно раскрылись. Перед ним стояла ничем не напоминавшая Клементину девушка — живая, трепетная и… обиженная. Он потянулся к ее ладони.

— Простите. Ради Бога, простите. Я видел…

— Что? — Она растирала запястье. — Что вы там видели, черт побери?

— Человека, который убил ее.

Кэрол тут же забыла о собственной боли.

— Ох, Энтони… — Она наклонилась к нему. — Извините. Но я рада, что разбудила вас.

Он закрыл глаза.

— Вы говорили, что она умерла, борясь за свой кошелек, — сказала Кэрол и ласково прикоснулась к его щеке. — Нашли этого человека? — Она не знала, о чем еще спросить, не знала, как и почему умерла его жена. Она вообще ничего не знала о прошлом этого человека. За исключением одного-единственного факта.

— Нет. — Он отвернулся, словно пытаясь избежать ее прикосновения.

Она не смирилась с этим и ее рука продолжала гладить его, продолжала дарить покой, который, казалось, был ему не нужен.

— Вы сказали, что видели человека, который убил ее. Полиция знает, кто это был?

— Ничего они не знают. И я ничего не знаю! — Энтони оттолкнул руку Кэрол. Он не мог вынести этого прикосновения. Его горло сжалось, голова готова была взорваться. А ее прикосновение, нежное тепло ее руки угрожало потерей контроля над собой.

— Значит, он так и не известен до сих пор?

— Я не хочу говорить об этом! — Он выпрямился и открыл глаза.

— Зато я хочу, — тихо возразила она. — Потому что воспоминания хоронят вас заживо. А я не могу этого позволить. Вы не заслужили таких мук.

— Вы не знаете, что я заслужил! — Он поднялся на ослабленные ноги и шатаясь побрел к окну. В комнате, тепло которой вначале казалось приятным, было невыносимо душно. Энтони открыл окно и бросил взгляд на лежавшую внизу серую улицу.

— Вы не заслужили страдания, — грустно сказала она. — Я пыталась оставить вас в покое. Надеялась, что в один прекрасный день вы расскажете мне о своем прошлом. Но этого не случится. Теперь я знаю. Вы так и будете держать под замком то, что вас терзает. Я устала молчать.

— Устали? — Он обернулся. — Поверьте, я стараюсь для вашей же пользы. Не надо возвращаться в прошлое. Это неподходящее место для любого человека. Тем более для такого, как вы.

— Как я?

— Именно. Вы полны жизни, а я полон раскаяния.

Кэрол сложила руки. Она стояла рядом, но недостаточно близко, чтобы притронуться к нему. Это было бы ошибкой.

— Расскажите мне о нем.

— Оставьте мое раскаяние в покое.

— Нет, не оставлю. Кажется, пришло время серьезно поговорить. Вы видите тени во сне? А я вижу их каждое утро. Каждый раз, когда гляжу на вас. Я хочу видеть настоящего Энтони Хэкворта. Я заслуживаю этого.

— Вы сами не знаете, о чем просите.

— Знаю. Хорошо знаю.

Энтони снова отвернулся, с треском захлопнул окно, а затем прислонился к нему, прижавшись щекой к холодному стеклу и опустив веки.

Он не имел права таить от нее свое прошлое. Больше не имел. Хотя их брак не был настоящим, в главном он ничем не отличался от реального. Если ему и удалось чему-то научиться за годы, прожитые с Клементиной, так это тому, что нельзя не делиться с женой своими мыслями. Она и умерла потому, что он никогда ничем с ней не делился.

— Что вы чувствуете глядя на меня? — спросил он.

Кэрол подбирала слова, отбрасывая их одно за другим.

— Слышу глас вопиющего в пустыне, наконец ответила она.

— Вы ездили в Изумрудную долину. Проезжали тамошнюю церковь?

— Как можно проехать мимо этой церкви? Она в самом центре.

— Я шесть лет был в ней пастором.

Она тихонько присвистнула, Эта церковь была чудом. Она высилась на холме, словно древний замок. Автостоянка при ней занимала целый квартал. Каждое воскресное утро ее заполняло множество автобусов и лимузинов.

— В моем приходе числилось шесть тысяч человек. И еще шесть тысяч человек со всей страны подписывались на брошюры с моими проповедями. В первый год после моего рукоположения посещение воскресных служб удвоилось. На второй год пришлось проводить по три службы в день: две по утрам и одну вечером. На третий год я начал выступать по радио, чтобы охватить людей, которых не вмещала церковь. В конце четвертого года пришлось сделать две пристройки и снести стену, чтобы удвоить количество исповедален. В последний год мы устроили телепередачи из храма.

— А потом что-то случилось, — догадалась Кэрол.

Энтони посмотрел ей в лицо.

— Я всегда хотел стать священником. Наша семья очень влиятельна. Один мой брат — председатель Правления одного из филиалов Манхэттенского банка. Другой — глава известной адвокатской фирмы. Я был самым младшим, но карьера братьев меня не вдохновляла. Родители понимали, что переубеждать меня бесполезно. Я стремился к кафедре, стремился быть услышанным. Но когда я поступил в семинарию, отец сказал мне: «Раз уж ты решил посвятить себя этой ерунде, то должен стать лучшим проповедником страны, черт побери!»

— И вам это удалось?

— Я окончил богословский факультет Колумбийского университета, там же защитил диссертацию, а затем служил в одном из крупнейших храмов Чикаго. Именно в это время я женился. Клементина идеально подходила для роли жены восходящей звезды богословия: прекрасно знала, что следует говорить и как следует поступать в любой ситуации, умела слушать и ненавязчиво руководить, принимать гостей… Каждое воскресенье она чудесно смотрелась в первом ряду церкви: изящная, женственная, полная благочестия. Единственное, чего она не могла, это обратить на себя все мое внимание.

Энтони отвернулся к окну.

— Она хотела детей. Я был согласен — при условии, если она возьмет на себя всю ответственность за них. Дети подобают образу священника, но прихожане редко понимают, что ребенку тоже требуется внимание отца. Как вскоре выяснилось, это не имело значения. Клементина не могла забеременеть. Мы так никогда и не узнали почему. У нее были кое-какие проблемы, которые удалось устранить, у меня — нет. Мы все делали правильно, но она так и не зачала.

— Наверно, вы оба сильно переживали.

— У меня не было на это времени. Думаю, в глубине души я испытывал облегчение. Я делал быструю карьеру и не хотел, чтобы мне мешали. А жена так способствовала этому, что я не желал, чтобы ее отвлекали дети. Но Клементина не могла успокоиться. Она была безутешна. Теперь я понимаю: она думала, будто материнство несовместимо с ее обязанностями супруги священника. Со временем она поняла, что по-настоящему я никогда не обращал на нее внимания. Я целиком сосредоточился на своей карьере. Она хотела детей, чтобы те подарили ей любовь, на которую у меня не было времени. Когда же выяснилось, что она бесплодна, жизнь потеряла для нее всякий смысл.

— Но было ведь и другое, чему она могла посвятить себя…

— Клементина знала это. — Энтони следил за отражением Кэрол в зеркале. Она стояла у него за спиной. Падре обернулся к ней лицом.

— Жена пыталась говорить со мной, — сказал он. — Пыталась по-настоящему. Я давал ей обещания и не выполнял их. То мне нужно было присутствовать на собрании, то посетить больницу, то подготовиться к проповеди. Мне никогда не хватало времени, чтобы поговорить с ней. Моя жизнь была полна до краев, и я отказывался понимать, что ее жизнь была совсем другой.

Он все еще стоял к ней лицом, но закрыл глаза.

— Однажды вечером она пошла в церковь, чтобы повидаться со мной. Клементина никогда не приходила ко мне в кабинет, но позже я узнал, зачем ей это понадобилось. Она шла сказать, что уходит от меня, и поделилась этим с одной из подруг. Позже эта подруга сообщила мне правду. Полиция восстановила картину того, что случилось, когда жена вышла из машины. Она двинулась к входной двери, а там к ней кто-то пристал. Началась борьба. Только это мы и знаем. По натуре Клементина вовсе не была борцом, но, я думаю, в этот момент она вышла из себя. Она устала терпеть и позволять другим унижать себя. Поэтому когда человек потребовал у нее кошелек, она вступила с ним в схватку. Полиция считает, что он толкнул ее. Сильно. Еще одно мы знаем наверняка: она упала навзничь и ударилась затылком об угол крыльца. Смерть была мгновенной.

— Энтони… — Никаких других слов у нее не было.

— Я оставался в церкви почти до полуночи. Хотел получше подготовиться к очередной проповеди. Выходя в темноте, я споткнулся. Сначала я не понял, за что запнулся. Затем я увидел ее…

— Как мне вас жаль, как жаль, Энтони… — Она положила руку на его плечо.

Он отшатнулся.

— Почему? Куда уместнее пожалеть Клементину. Она умерла, потому что ей было незачем жить. Не жалейте меня. Во всем виноват мой эгоизм и тщеславие. Я украл у нее жизнь и использовал ее в своих собственных целях.

— У нее тоже были возможности…

— А когда она решила воспользоваться ими, то умерла.

— Но в чем же ваша вина? Вы не знали, что тем вечером она придет к вам. Взбунтуйся она раньше — возможно, была бы жива до сих пор.

— Она была не виновата! Я не считался с ней. Видел в ней лишь образцовую жену священника. Никогда не думал о ее нуждах. Теперь понимаете, кто стоит перед вами? Я никогда не думал о ней. Только о себе. Клементина умерла за мои грехи.

Он не смел смотреть Кэрол в глаза. Какой-то части души Энтони хотелось поверить ей. Но другая часть слишком хорошо знала, что он виноват, и не избавилась бы от этого чувства до самой смерти.

— Мне предстоит жить с этим годы и годы. Я ушел из церкви на следующий день после смерти жены и уехал из страны. Два года я провел в скитаниях. Так долго, что и семья, и друзья считали меня умершим. Я брался за любую работу, которая мне попадалась, и ночевал в подворотнях, если больше некуда было пойти. Я пьянствовал, пытался залить горе сотнями литров спиртного, но после шести месяцев запоя протрезвел. Это оказалось бесполезно. Алкоголь только усиливал ночные кошмары.

— Что случилось потом? Что привело вас сюда?

— Я понял, что невозможно убежать от самого себя.

— Но вы же служитель Господа, глашатай Божьей воли…

На этот раз он встретил ее взгляд.

— Нет.

— А разве не к этому клонится ваш рассказ? Разве не поэтому вернулись? Вы ведь знали, что вам есть что сказать пастве. Потому что на собственном опыте научились испытывать боль и решили основать церковь в том месте, где вы по-настоящему нужны?

— Это только видимость правды.

— Тогда я ничего не понимаю…

— Я не служитель Господа, Кэрол. С тех пор, как умерла Клементина, внутри меня нет Бога.

Кэрол все еще не понимала. По-настоящему она знала лишь одно: его глаза больше не были пустыми и бесстрастными. Они до краев наполнены чувством. Горели им.

— Все очень просто, — сказал Энтони. — По воскресеньям я поднимаюсь на кафедру и читаю проповедь, в которой говорю о том, что у меня на сердце. Я говорю о способах, которыми люди могут изменить свою жизнь. Говорю, что горожане общими усилиями могут улучшить жизнь каждого. Рассказываю истории о мужчинах и женщинах, которым удалось сделать это в прошлом. Но я никогда не говорю людям, что это послание Господа. Потому что отрекся от Бога в тот день, когда Он отрекся от Клементины. Я не имею права с амвона возвещать то, во что не верю по-настоящему.

— Вы не верите в Бога?

— Похоже на то.

— Я вам не верю.

Кэрол знала, что Энтони изо всех сил пытается скрыть свои чувства, но не может справиться с терзающими его мучениями.

— Иногда я не верю самому себе. Не верю, что набрался дерзости говорить о вещах, которых больше не понимаю. Но когда я прекратил говорить о них, то оказался в аду. Стоило мне прийти сюда и снова начать говорить о них, как я справился со своим адом. Я могу улучшить жизнь в Пещерах. Может быть, смогу избавить кого-то от страданий, которые перенес сам и которые испытала Клементина.

— Но как вы… Как вы могли…

— Однажды утром я проснулся и понял, что даже если во мне и ничего не осталось от многих лет священничества, я могу еще принести пользу миру. Я был обучен давать советы, обучен читать проповеди и руководить паствой. Оставалось либо делать то, чему меня учили, либо ночевать в подворотнях. После этого сделать выбор оказалось очень просто.

Кэрол по-прежнему не верила ему. Она знала, что Энтони говорит правду, но за его словами крылось нечто большее. Чувствовала это, хотя и не знала, как это все выразить.

— Вот так и началась моя новая жизнь в Пещерах. Время от времени я посылаю родным открытки, и они делают то же самое. Они предпочли бы не знать о моем существовании, но слишком хорошо воспитаны, чтобы поддаться этому желанию. Большинство моих друзей и коллег еще не знают, где я, а я продолжаю держать их в неведении.

— Вы были так одиноки…

— Теперь вам известно, что я самозванец, — сказал Энтони, не обратив внимания на ее слова. — Вы хотели правды и получили ее. Наш брак — не единственная подделка, которую я совершил. Вся моя жизнь — такая же фальшивка, как бумажка в три доллара [10 - Таких купюр не существует.].

Кэрол долго смотрела на него. Перед ней стоял все тот же хорошо знакомый человек. Честный. Смелый. Полный сострадания. С ясными серыми глазами, горевшими жизнью в момент проповеди, а теперь такими опустошенными, словно признание окончательно погубило его душу. Но это были все те же глаза.

— Нас ждет праздничный обед, — наконец сказала она.

Он покачал головой.

— Что же мы празднуем?

— Нашу свадьбу.

Энтони развел руками.

— Я была замужем за незнакомцем, — объяснила она. — Теперь я замужем за человеком из плоти и крови. Этот человек нравится мне намного больше.

— Кэрол…

— Энтони… — Она отвела с его лба прядь волос, прикоснулась к щеке. — Сегодня в церкви произошло нечто удивительное, даже если вы сами не отдаете себе в этом отчета. Вы сделали большое дело. И Глория тоже. Пойдемте со мной. Мы чокнемся минеральной водой и закусим как два обыкновенных человека с тысячью недостатков, которые тем не менее пытаются делать то, что считают правильным.

Проповедник смотрел на нее не отрывая глаз. Он раскрыл ей самые темные тайны своей души, тайны, в которых не сознался бы никому. А она все еще тяготела к нему. Пыталась излечить его боль.

Он взял Кэрол за запястье, но не сумел отвести ее руку.

— Я могу причинить вам зло. Так же, как Клементине, — сказал он. — Даже за тот короткий срок, который нам суждено пробыть вместе.

— Попробую рискнуть.

— Почему?

Она пожала плечами.

— А почему бы и нет? Потому что вы признались в том, что вы живой человек? Что вы делали ошибки? Что вы сомневались? Тем больше у меня причин заботиться о вас.

— Не надо обо мне заботиться!

— Боюсь, вы опоздали. — Кэрол убрала руку, но ощущение прикосновения к его щеке не проходило. Очень хотелось облегчить его боль, избавить от ужасных воспоминаний и чувства вины.

Сегодня вечером она сделала все, что могла. Не следовало больше ничего говорить. И прикасаться к нему тоже не следовало, как бы ей этого ни хотелось.

— А теперь пойдемте обедать, — сказала она.

Он глядел вслед девушке, направившейся на кухню. Она исчезла еще до того, как Энтони понял, что идет за ней следом. Идет в ожидании, что к нему вот-вот вернется до боли знакомое чувство поражения. Он снова ничего не сумел. Не смог предостеречь ее и заставить понять, как он грешен.

Но это чувство не приходило.

— Энтони…

И тут он сдался. Против голоса Кэрол он был бессилен.




Глава 10


Из церкви святого Павла доносился утренний колокольный звон. Еще пятнадцать минут — и Кэрол опоздает на работу. Она еле встала после бессонной ночи; судя по взгорбленному одеялу на стоявшем в гостиной диване, Энтони еще и не просыпался.

Наверно, тоже не спал до раннего утра. Их праздничный обед продолжался недолго. Говорила главным образом она, но постепенно оттаивал и Энтони. Понятно, насколько болезненными были его признания, но хотелось верить — или надеяться, — что рассказ о Клементине немного облегчил его душу.

Во всяком случае, ей это помогло. Кэрол перестала причесываться и внимательно рассмотрела свое отражение в зеркале. Она жестоко ошиблась, строя догадки насчет его первой женитьбы. Вдовец отнюдь не искал в ней вторую Клементину, наоборот, обручившись, он вовсе не хотел, чтобы Кэрол была похожа на нее. Он любил жену — если бы было по-другому, его скорбь не была бы столь глубокой, — но вряд ли желал снова жениться на женщине типа Клементины. Ему была нужна жена, способная сопротивляться, умеющая отстаивать свое право быть частью его жизни. Ирония судьбы: стоило супруге взбунтоваться, и она умерла…

Казалось, на Кэрол смотрит лицо хрупкого, но крепко стоящего на земле существа, однако сегодня утром взгляд ее был более зорким, чем обычно. Женщина в зеркале заслуживала того, чтобы ее отвергли. Вот в чем причина бессилия Энтони. Он не захотел лечь с ней в постель, потому что она ошиблась — впрочем, как обычно, — считая себя достаточно красивой, яркой, привлекательной.

На самом деле зеркало отражало непутевого подростка, пристрастившегося к наркотикам и алкоголю, привыкшего прогуливать школу и заниматься сексом без предосторожностей. Кэрол думала, что за прошедшие годы сильно изменилась, но теперь стало ясно: ушла она недалеко. Дурные наклонности еще могли взять над ней верх. Она продолжала осуждать себя за то, что было ее бедой, а не виной.

— Ты уже взрослая, — сказала Кэрол, отворачиваясь от зеркала.

Заглянув в гостиную, она увидела, что Энтони еще спит. Полчаса назад позвонил Роберт и сказал, что не сможет заехать за ней. Он заболел и страшно разозлился на свое бренное тело, заставляющее его понапрасну маяться дома. Кэрол пообещала, что ее проводит муж. Но он так и не встал, а будить его не хотелось. Особенно теперь, когда ему удалось мирно уснуть.

Его рука была подложена под небритую щеку. Одеяло сбилось, укрывая лишь бедра, а пижама расстегнулась. Молодая женщина изучала его, но далеко не бесстрастно. Чувству, которое она испытывала, глядя на Энтони, нелегко было подыскать название. Нежность? Слишком томно. Любовь? Слишком страстно. Тоска? Да, пожалуй, это самое точное.

Она тосковала по его объятиям: по сильным рукам — рукам, которые могли отбросить ненавистное и удержать доброе. Хотелось положить голову ему на грудь, гладить его бедра и широкие плечи. Она тосковала по близости, по страстным ночам и ленивым, чувственным пробуждениям поутру.

Энтони был воплощением мужественности, но говорил, что не в состоянии стать ей настоящим мужем. Какие тайны еще скрывались в глубине его души?

Они были женаты. Муж и жена. Но она никогда не видела его раздетым… Ладно, она еще полюбуется им, но не сейчас. Стоит ему проснуться, и он все поймет по ее глазам.

Когда Кэрол тихо закрыла за собой дверь, Энтони по-прежнему спал. Она вышла из квартиры через церковь. Возможно это выглядело глупо, но хотелось взглянуть, не изменилось ли там что-нибудь после вчерашнего триумфа. Последствия вчерашних похорон проявят себя в ближайшее время и скажутся на жизни Кейвтауна. Ей казалось, что каждый стул, на котором сидел член шайки, должен хранить на себе какой-то особый отпечаток.

Конечно, церковь ничуть не изменилась, но медленно пройдя вдоль рядов, заполненных вчера до отказа, Кэрол ощутила перемену, происшедшую в ней самой. Надежда — роскошь, к которой она исподволь приучила себя, — окрепла. Как подвижнице по натуре ей хотелось хоть чуть изменить существующее положение вещей в окружающей и личной жизни, но сомнения не позволяли верить в радикальные перемены. Разочарование было бы слишком болезненным. Сейчас готовность поверить созрела в ней.

Она заперла за собой входную дверь, машинально обвела взглядом улицу, прежде чем вынуть ключ из замка. Ей следовало быть осторожной, но сегодня утром Кэрол не слишком заботилась о собственной безопасности. Пока ее сопровождал Роберт не было оснований для беспокойства. А после вчерашнего она надеялась, что у враждующих шаек появились дела поважнее, чем следить за ней.

Туда и сюда сновали машины: приближался час пик. Но на улице не было никого, кто выглядел бы здесь чужим.

Она стала спускаться по ступенькам. Было ясное, морозное ноябрьское утро. Вчерашний дождь со снегом прекратился, над Грейфолдскими камнями вставало солнце. Никто не ночевал в Альбион-парке. Можно было подумать, что все городские бездомные отправились спать в «Альбион-отель».

Кэрол пожелала доброго утра прогуливавшейся бабушке и сбежала от бродячей собаки, не придумавшей в этот час ничего лучшего, чем увязаться за ней до самой клиники. Она дошла почти до конца квартала, когда ее внимание привлекла машина, ехавшая по противоположной стороне улицы.

В ней не было ничего бросавшегося в глаза. Старый темно-голубой «фордик» с облупившейся хромированной полоской и треснувшим боковым стеклом, скрепленным липкой лентой. Таких потрепанных машин в Кейвтауне было сколько угодно, и обычно она не удостаивала их взглядом.

Но эта машина почему-то насторожила девушку. То ли отсутствие Роберта добавило ей бдительности, то ли сыграл свою роль инстинкт, развившийся за долгие годы жизни в этом городе. Лобовое и боковое стекло со стороны водителя были затемнены. Она не сумела бы толком сказать, сколько народу сидит в машине, не то что описать их внешность. Движение сегодня утром не было оживленным, и можно было без опаски ехать побыстрее. Но загадочная машина двигалась неторопливо, словно сидевший — или сидевшие — внутри разглядывал улицу. Или тротуар.

Кэрол интуитивно принялась разыскивать взглядом убежище, не слишком веря в то, что оно ей понадобится. Может быть, водитель ищет адрес или собаку, потерявшуюся за несколько кварталов отсюда… Но вечер на автостоянке научил девушку осторожности. Да, конечно, «Стайные» и «Мустанги» вели себя на похоронах Глории, как мальчики из хора, но это были те же самые парни, которые не расставались с оружием и рыскали по улицам в поисках приключений.

Впереди показался проем в низкой стене с обращенным наружу карнизом. По опыту Кэрол знала, что там стоят контейнеры с мусором, но надеялась, что сзади них хватит места для хрупкого женского тела. Она пошла быстрее, не спуская глаз с приближавшегося автомобиля. К тому моменту когда ей удалось достигнуть стены, «фордик» поравнялся с ней. Кэрол помедлила и обернулась, пытаясь понять, есть ли смысл переждать, но машина неожиданно свернула за угол и скрылась из поля зрения.

Весь следующий квартал она оглядывалась, но машина не возвращалась. Казалось, все вокруг выглядело как обычно. Когда до клиники оставалось всего несколько ярдов, она позволила себе расслабиться. Вдруг позади завизжали шины, и из узкого переулка на улицу вылетел автомобиль. Она успела заметить солнечный блеск на синей крыше машины, окошко в паутине трещин, голубую косынку, дуло пистолета, а затем со звоном разлетелось стекло и уютную утреннюю тишину разорвал звук выстрелов.

— С ней все в порядке. Все в порядке, Хэкворт! Вы слушаете? Одна из пуль оцарапала ей плечо, вот и все. Хоть у них и были автоматические пистолеты, эти парни не сумели как следует прицелиться.

— Автоматические? — Энтони крепко сжал трубку телефона.

Наступило молчание. Казалось, Огаста понимала, что голая правда только во вред.

— Судите сами. Дело было серьезное. Это ясно. Слава Богу, стрелок оказался паршивым. Кэрол чувствует себя нормально. Правда, она ужасно разозлилась.

— А где был Роберт?

— Он позвонил ей утром и сказал, что не сможет проводить. Вчера подхватил простуду и лежит в постели. Он велел взять в провожатые… кого-нибудь еще.

Энтони ударил кулаком по телефонному столику.

— Велел взять с собой меня, да?

— Ей не захотелось будить вас.

Поведение Кэрол можно было охарактеризовать разными эпитетами, и пастырь мысленно перебрал их все.

— Еще одно слово, — сказала Огаста. — Она говорит, что машина была синяя. И что перед началом стрельбы она видела привязанную к пистолету голубую косынку.

— Когда ее отпустят?

— Сейчас ей промывают рану, но отпустят не раньше, чем через час, когда она даст показания полиции. Вы сами заберете ее или хотите, чтобы это сделала я?

Энтони заверил женщину, что все сделает сам, и повесил трубку.

В его распоряжении был час. Он мог либо валять дурака, сидя у постели пострадавшей, либо пойти к Джеймсу. Выбор был прост. Может, Кэрол и видела голубую косынку, но у «Стайных» не было повода охотиться за ней. Она помогла Тимоти, брату их главаря, и приняла ребенка Сибиллы. Если они по каким-то непонятным причинам не сделали это сознательно, то виденное Кэрол поддавалось только одному разумному объяснению: «Мустанги» хотели навлечь подозрение на «Стаю». И намеренно выступили под чужим флагом, прикрывшись во время покушения цветами соперника.

Ее могли убить… Энтони очнулся, по-прежнему сидя рядом с телефоном. Его пронзил ужас. Ее хотели убить. Вчерашнее перемирие между шайками длилось всего несколько часов. Все вернулось на круги своя, и намеченная жертва вновь стала мишенью.

Ее бы отняли у него навсегда, и он бы остался ни с чем. До этого мгновения Энтони не понимал, как прочно она вошла в его жизнь. В ней был свет и тепло. Он женился на Кэрол, чтобы защитить ее, но на самом деле она нуждалась в нем куда меньше, чем он в ней. Он не смог помочь беззащитной. Несмотря на замужество, ее сегодня чуть не убили. Но значение Кэрол в его жизни было беспредельным.

Впрочем, предел был. И наступит он, когда Кэрол уйдет.




Он нашел Джеймса на окраине Кейвтауна в доме, который собирались снести еще десять месяцев назад. Когда подросткам из Изумрудной долины требовалось место для сборищ, они брали у родителей ключи от дач. У «Мустангов» не было ни ключей, ни дач, но они им и не требовались. Эти мальчики объявили дом своей собственностью, несмотря на все протесты властей. Стены его были покрыты угрожающими надписями, отпугивавшими людей. Если бы город наконец собрался снести дом, весь этот микрорайон стал бы полем битвы.

Энтони поднялся на крыльцо, шагая через две ступеньки. Дверь зашаталась от удара кулаком. На крыльце развалясь сидели два шкета, обменивающихся жестами на языке немых. Они были самыми младшими из членов шайки — не старше тринадцати лет, и набитые руки показывали, что участие в делах банды нового, еще невинного поколения пока ограничивается игрой в «ладушки».

— Эй, туда нельзя! — сказал один из мальчишек, когда Энтони толкнул дверь.

— Вам следует быть в школе, — ответил праведник. — Поторапливайтесь.

— Да ну? — поднялся с места второй. Он не доставал Энтони до подмышек. Падре посмотрел на него сверху вниз. Мальчишка подбоченился, но не глядел незнакомцу в глаза.

— Почему ты не в школе? — спросил священник.

— Потому что мне не нравятся тамошние учителя.

— Чем же они тебе не угодили?

— Они говорят, что «Мустанги» плохие.

— Если ты не покажешься им на глаза, они будут думать, что в этом тоже виноваты «Мустанги».

Парнишка профессионально выругался.

— Не собираюсь я вас слушать!

Энтони смерил его взглядом.

— Похоже, я знаю твою бабушку, — наконец сказал он.

Пацан закорчился, как карась на сковородке.

— Уверен, что знаю, — повторил Хэкворт. — Кларенс Уиндхем. Верно?

— Ну и что?

— А то, что когда я уйду отсюда, позвоню Кларенс и расскажу о нашем разговоре.

— Ну и что? — Шпаненок снова выругался и заскреб крыльцо носком ботинка.

— Если ты сию же минуту уйдешь отсюда, то опоздаешь в школу всего на час. Из-за одного урока бабушку не стоит беспокоить.

Тут встал другой парнишка.

— Не давай ему…

— А ты ведь сын Молли Брустер, правда? — спросил Энтони.

— Пошли, Фрэнс! — Мальчишек с крыльца как ветром сдуло. Конечно, не было никакой гарантии, что пацаны доберутся до школы, но направление они взяли верное.

— Сегодня днем я позвоню в канцелярию, — крикнул им вдогонку падре. Сорванцы прибавили шагу.

— Что вы здесь делаете?

Хэкворт обернулся и увидел на пороге Джеймса. Волосы юноши были тщательно заплетены в косички, свисавшие на плечи. Поражала гордая мужская красота этого молодого человека. Неистово горящие темные глаза и кожа цвета красного дерева делали его похожим на африканское божество. Казалось, он не имел ничего общего с битвами, разыгрывавшимися на улицах американских городов. Было ясно как никогда: ему предназначена другая, более достойная участь.

— Сегодня Кэрол чуть не убили. Пулей из пистолета «Мустангов». Или новость устарела?

Джеймс оперся о косяк и задымил сигаретой. Стоя рядом с ним, Энтони краем глаза заметил какое-то движение, но не обратил на него внимания.

— Слышал, — сказал юноша.

— Правильно слышал.

— Почему вы думаете, что это был кто-то из наших?

— Ни у кого другого не было причин стрелять в нее и притворяться, что это дело рук кого-то из «Стайных».

— Может, это и было делом их рук.

Энтони пытался понять выражение лица Джеймса. Он знал, что самые важные сообщения не требуют слов. Парень и не мог сказать ничего другого. Но глаза его были немного красноречивее.

— Не думаю, — бросил Хэкворт. — И ты тоже не думаешь.

Джеймс пожал плечами.

— Ты ведь не имел к этому отношения, верно?

Юноша еще раз вздернул плечи.

— Кто это был? И перестань пожимать плечами, черт побери! Ты тоже расстроен этим.

— Я ничего не знаю. Она не должна была пострадать.

Хэкворт поразился. Он был уверен, что не услышит больше ни слова.

— Не должна?

Джеймс швырнул окурок в кусты возле крыльца.

— Нет.

— Но пострадала.

— Ага. А мне не нравится, когда кто-то стреляет без моего приказа.

— Ты знаешь, кто это был?

Голова парня едва шевельнулась, но Энтони понял это как знак согласия.

— Надо было бы заявить в полицию, — осторожно сказал он.

— Копам? — фыркнул Джеймс. — Мы привыкли разбираться сами, падре.

— Не стоит. Для этого есть суды и высшая справедливость.

Юноша сложил руки на груди.

— Высшая справедливость? Это ваш Господь, что ли?

Падре не ответил.

— Вы не часто поминаете Господа, — сказал Джеймс. — Говорите вы много, но я ни разу не слышал, чтобы вы произнесли Его имя. Вы верите в Бога, падре? Так же, как в то, что можно довести до ума Пещеры?

Энтони не удивило, что парень попал в его самое больное место. Юный главарь шайки был очень умен, а годы жизни в Кейвтауне научили его видеть слабости каждого и использовать их себе на благо. Именно эта способность не только позволила ему выжить, но и вывела в лидеры.

— Несколько лет назад верил всей душой, — ответил пастор. — Но с тех пор как убили мою жену, я не верю никому и ничему.

— Тогда какой же из вас священник?

— Честный. Который не считает, что мир полон готовых ответов.

— Значит, вы лжете на каждом шагу.

Энтони пропустил мимо ушей насмешку, звучавшую в словах юноши.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, — сказал он. — Мы с тобой очень похожи. Тебе тоже хотелось бы верить. Но ты видел в жизни слишком много такого, что мешает вере. Ты делал вещи, которых стыдился.

— Никогда я ничего не стыдился!

— Ты лучше, чем хочешь казаться.

— Вы ничего об этом не знаете.

— Думаю, что знаю.

— Вам лучше уйти!

Энтони кивнул.

— Кто бы ни стрелял в Кэрол, он должен исчезнуть до суда. Ты позаботишься об этом?

Джеймс не ответил. Падре задумался, многое ли из сказанного прошло мимо его ушей. Едва ли. Он чувствовал в стоящем перед ним человеке родственную душу. У него было очень много общего с этим юношей — продуктом городских улиц.




— И долго ты собираешься меня пытать? — спросила Кэрол. Полисмен, который пришел в больницу, чтобы записать ее показания, оказался напарником Роберта.

Темнокожий блюститель порядка похожий на «хорошего копа» из телесериалов, ухмыльнулся.

— Как обычно.

— Я сегодня потеряла много крови, Фил. Мне надо съесть что-нибудь. Хотя бы гамбургер.

— Ага, точно. Столько же крови я потерял сегодня утром, когда порезался во время бритья.

— Тогда арестуй самого себя, а меня оставь в покое.

— Еще один вопрос. Насчет пистолета, который ты якобы видела.

— Якобы? Если не веришь, что был пистолет, можешь пойти и выковырять дюжину пуль из стены!

— Миссис Хэкворт… — покачал головой Фил. Они были старыми приятелями. Огаста и Роберт не раз пытались делать всевозможные намеки, но Кэрол и в голову не приходило заарканить копа. Впрочем, как и выйти замуж за священника.

Она подняла глаза и увидела, что пастор собственной персоной стоит в дверях. Он выглядел вымотанным до предела.

— Не надо входить, — сказала она. — Энтони, можно обойтись без обвинений в бунте? Я и так достаточно вынесла.

— Действительно все в порядке?

Его глаза источали столько чувства, что в нем можно было утонуть. У Кэрол подгибались ноги.

— Действительно. Все нормально.

Он вошел в комнату и обнял бедолагу. Его не смущало присутствие копа. Ему нужно было прикоснуться к Кэрол, чтобы убедиться, что она жива и здорова. Казалось, она слилась с ним в единое целое. Ощущение было чудесным. Внезапно ее тело стало податливым и бескостным.

Это был обморок.

— Проклятие… — Энтони поддержал потерявшую сознание девушку и, подхватив на руки, понес к стоявшей в углу кушетке. — Позовите сестру, — сказал он Филу. — О чем вы думали, допрашивая ее в таком состоянии?

Полисмен встал.

— Она нормально себя чувствовала. Сама говорила…

— Как всегда. — Фил вышел, а Энтони принялся растирать Кэрол руки. Через минуту она открыла глаза.

Девушка долго смотрела на Хэкворта, словно составляла в уме картину всего, что произошло с ней за день.

— Не могу поверить, что способна на такую слабость, — наконец сказала она.

— Кэрол, вы останетесь здесь на всю ночь, чтобы за вами как следует присмотрели. Я буду настаивать на этом!

— Ни в коем случае. Это просто реакция на вашу доброту. Вот и все.

Пастор поднял глаза. В дверях стояла Огаста, а рядом с ней — Фил.

— Она упала в обморок, — пробормотал он.

— Ей пришлось много пережить. Наверно, только сейчас подействовало.

— Нужно оставить ее здесь на ночь.

— Тут люди спят в коридорах. Я думаю, в каком-нибудь другом месте ей будет лучше. Там, где она сможет отдохнуть.

Пастор понял, что мудрая Огаста, как всегда, права. Он поглядел на Кэрол. Глаза ее были закрыты, она выглядела очень бледной. Энтони подумал об их квартире, оказавшейся на линии противостояния двух темных сил.

— Я знаю такое место, — наконец сказал он.

— На Соломоновых островах?

— Ближе. Как насчет небольшого путешествия?

Кэрол открыла глаза. Как ни странно, они были полны слез.

— Мне бы хотелось на время уехать отсюда, — тихо сказала она.

Энтони отвел волосы со лба девушки. До этой минуты он и не подозревал, что у него дрожат руки.




На бракосочетании Хэкворта и Клементины Викерс присутствовало около четырехсот родственников и друзей. Свадебным подарком ее отца стал коттедж у озера в трех часах езды от Изумрудной долины.

Перед венчанием он сказал молодым, что семье священника необходимо время от времени менять обстановку. Однако у коттеджа было несколько недостатков, которые давали предлог пользоваться им не слишком часто.

Впоследствии Энтони раз за разом прибегал к этим предлогам.

Сейчас, выехав на грунтовую дорогу, которая вела к озеру, он старался не вспоминать о тех временах, когда отказывался ездить сюда. Дом находился слишком далеко. Сам Энтони был слишком занят, слишком горд, слишком обуян собственным величием. В конце концов они сдали коттедж в аренду, намереваясь использовать плату для того, чтобы иногда уезжать из города с ночевкой. Правда, такие поездки выдавались редко, да и перерывы между ними были долгими.

— Так вы скажете наконец, куда мы едем? — спросила Кэрол.

Энтони не хотелось говорить правду, но он не мог лгать даже из соображений тактичности.

— Тут неподалеку озеро. Мы остановимся в доме, который принадлежит моему бывшему тестю. Когда мы с Клементиной поженились, он стал нашим. Я вернул коттедж после ее смерти. Тесть согласился принять его при условии, что я могу приезжать туда, когда захочу.

— Вы часто бывали там с женой?

— Несколько раз.

— А позже.

— Вообще не был.

Он резко затормозил. В кустах у дороги раздался громкий треск. У них на глазах дорогу перешли два оленя, самец и самка.

Кэрол положила ладонь на руку Энтони и затаила дыхание. Олени ступали так неторопливо, словно никому и в голову не приходило охотиться на них.

— Много их здесь? — спросила она.

— Каждый раз, приезжая сюда, я сталкивался хотя бы с одним. Все живущие у озера объявили их своей общей собственностью. Я думаю, животные это чувствуют.

— Тогда, наверно, следовало бы объявить нашей собственностью Пещеры. — Она улыбнулась, давая понять, что шутит. — Это чудесно.

Кэрол была по-прежнему бледна, но с каждой минутой, отделявшей их от города, лицо ее становилось менее напряженным. Энтони накрыл ее ладонь своей. Олени скрылись из виду. Дубы и тополя, росшие вдоль дороги, продолжали раскачиваться от ветра. Над ними раскинулось прозрачное голубое небо.

— Зима приходит сюда раньше, чем в Кейвтаун. Может, мы и снег увидим.

— Который не превращается сразу в слякоть. — Она вдруг поняла, что истосковалась по снегу. — Напротив больницы, в которой мы проходили практику, был парк. Когда выпадал снег, я специально вставала пораньше и выходила полюбоваться, пока его не затоптали. — Кэрол посмотрела на Энтони, устыдившись признания в собственной сентиментальности. — Наверно, это смешно.

— Нисколько. Совершенно в вашем духе.

— Нет. Чересчур глупо.

— Вы видите красоту в малом.

Она вскинула голову.

— Ну, если не видеть красоту в малом, ее можно и вовсе не заметить. В нашем городе не так уж много Лувров.

Энтони нажал на газ, и девушка убрала руку. Ему не хотелось, чтобы мгновение близости так быстро кончилось. Он улыбнулся.

— Здесь тоже нет Лувра, зато закаты замечательные.

Кэрол ощутила такое чувство, словно ее остывшую, печальную душу озарил и согрел яркий солнечный свет.

— Хотела бы я, чтобы вы почаще улыбались, — вздохнула она. — На сердце становится веселее.

— Тогда я буду улыбаться без передышки ближайшие несколько дней.

— Несколько дней? Мы не можем оставаться здесь так долго. Мне надо в клинику, а вам — в церковь.

— О клинике позаботиться Огаста. А воскресную службу вместо меня проведет Гидеон.

— Что? — Девушка резко обернулась, не обратив внимания на то, что ремень безопасности впился в ее забинтованное плечо. — Энтони, это безумие! Моя помощница и шагу без меня не ступит. А у вашего пианиста нет никакого опыта…

Его улыбка исчезла.

— Кэрол, незаменимых нет. Я не считаю себя неповторимой личностью. Клиника и церковь — не наши памятники. Если они не смогут выжить без нас — значит, в них нет смысла.

Она откинулась на спинку сиденья и задумалась над этими словами.

— Если я не незаменимая, — сказала девушка, когда они выехали на просеку, — то кто же я такая, черт побери?

— Женщина, которой нужно несколько дней побыть вдали от банд, от пуль и смертельной угрозы.

— А вы кто такой?

— Муж этой женщины, — ответил он.

— Лучше скажите, что вам тоже нужно побыть несколько дней вдали от города.

Ему нужно было побыть несколько дней с ней. Нужно было убедиться, что с Кэрол все в порядке, что она в целости и сохранности. Но он не решался сказать ей об этом, иначе разоблачил бы себя.

— Да, — согласился он.

— С тех пор, как вы в последний раз сказали слово «муж», много воды утекло. Похоже, оно принесло вам больше хлопот, чем вы рассчитывали.

— И может принести новые. — Он остановил машину. Дом стоял прямо перед ними. Энтони обернулся и потрогал ее волосы. — Следующие несколько дней мы будем заботиться только сами о себе и друг о друге. Не будем волноваться ни о ком и ни о чем.

— Как муж с женой в отпуске?

— Да.

Она не стала спрашивать, как далеко зайдут их супружеские отношения. Внезапно ей показалось, что возможно все.

— Вам не странно быть здесь со мной?

— Мне почти не приходилось бывать здесь, — заверил он. — Тут я чувствую себя таким же чужим, как и вы.

— Значит, это скоро пройдет, потому что, я думаю, нам было суждено приехать сюда.

— «Суждено приехать сюда» … Удивительно слышать от вас столь библейские слова.

— Я могла бы еще и не так удивить вас. — Кэрол снова улыбнулась ему и подумала о днях, которые им предстоит провести наедине в доме у озера. И вдруг мир стал куда более ярким, чем казался ей еще сегодня утром.




Глава 11


Коттедж был сельским домом, кое-как сооружавшимся из бревен и камней несколькими поколениями фермеров. Комнаты пристраивались к нему без мысли об уединении. Гостиная, окна которой смотрели на озеро, тянулась вдоль всего дома. Чтобы попасть в кухню, нужно было пройти через спальню. Вторая спальня была расположена как раз над первой, и подняться в нее можно было только по винтовой лестнице в углу кухни. Третья спальня была во флигеле, соединенном с домом крытым переходом.

Пока Энтони таскал из машины чемоданы и свертки с едой, Кэрол успела совершить маленькую экскурсию.

— Замечательный дом, — сказала она, когда Энтони внес последний чемодан.

— Мне он всегда нравился. У него есть свой характер. Его недавно покрасили и сменили мебель, так что он сильно изменился.

— А отец… Епископ знает, что мы здесь?

— Я звонил ему.

— Хорошо, что он не пользуется этим домом.

Энтони подумал о кратком телефонном разговоре с бывшим тестем. Отец Клементины удивился, что у него просят разрешения. Он по-прежнему считал, что дом принадлежит Хэкворту.

— Вы часто общаетесь с ним? — спросила Кэрол.

— Я ни с кем не общаюсь почти два года. Когда я решил начать жизнь сначала, пришлось прибегнуть к старым связям. Я обратился к церковным властям с просьбой финансировать создание церкви Двенадцати апостолов. Они согласились платить мне небольшое жалованье и взять на себя расходы по ее содержанию на три года. Затем церкви придется существовать самой по себе. Епископ ждет, что тогда я соглашусь принять пост в храме побольше и вернусь к той жизни, которую вел до смерти жены.

— Вернетесь?

Он обернулся. Вопрос Кэрол был задан как бы между прочим, но за нарочито бесстрастным тоном скрывался интерес к его жизненным планам.

— А вы как думаете?

Она пожала плечами.

— Вы все еще считаете, что судьба Кейвтауна мне безразлична, так ведь?

— Наверное, это будет самым колоритным эпизодом в вашей жизни, Энтони. Священник теряет жену, теряет веру и сражается с демонами ада на улицах города. Затем, когда к нему возвращается вера в себя и в Бога, он снова начинает возвышенные богоугодные службы перед толпами восторженных прихожан. Со множеством новых драматических притч, которыми можно приправить проповедь.

— Я мог бы сделать это. — Он наполнил фруктами стоявшую на кухонном столе деревянную вазу.

Кэрол потянулась за яблоком.

— Кто бы осудил вас? На одного прихожанина, привлеченного вами в Кейвтауне, в фешенебельном предместье пришлась бы сотня. Конечно, среди этой сотни богачей найдется несколько человек с одной-двумя проблемами.

— Деньги решают множество проблем, но не делают жизнь безоблачной. Люди болеют, переживают личные трагедии, теряют работу или любимых. Даже в богатых предместьях. Святой отец отобрал у нее яблоко. — Оно немытое.

Кэрол беспечно улыбнулась.

— Люблю риск!

— Я это заметил. — Он шагнул к раковине, включил воду и подождал несколько секунд, прежде чем подставить яблоко под струю.

— Вы так и не ответили на мой вопрос.

— Он был продиктован предвзятостью и гордыней.

— Гордыней?

Энтони протянул ей яблоко. Кэрол не дрогнув приняла его и вытерла полой рубашки.

— Гордыней, — повторил падре. — Думаете, вы единственная личность в мире, которую волнует, что случится с Пещерами и прочими подобными им местами? Подумайте хорошенько. Вы именно такая.

— А вы из другого теста, что ли? — Она предупреждающе подняла руку. — О'кей, о'кей. Признаю, что я погорячилась.

— Меня это тоже волнует, — сказал Энтони. — И я останусь. Если когда-нибудь я буду служить в огромном храме, то только потому, что сам построю его на Грейфолдских камнях или на Восточной улице. Постепенно, по камушку.

— Церковь по камушку? — Она задумалась, откусив большой кусок яблока. — Ничего не выйдет. Долго ждать придется. Жизни не хватит.

Он оперся о раковину и принялся вытирать руки.

— Вы введете в грех и святого.

— Именно это и было у меня на уме. — Кэрол встретила его взгляд. — Падре, таких, как я, в Библии много. Грех и породил святого. Даже Мария Магдалина…

— Мария Магдалина в этом не преуспела.

— И все же готова биться об заклад, что она сумела разогнать кровь парочке-другой святых угодников.

— Зато вы мою кровь чуть не заморозили. Прямо в жилах.

Она откусила от яблока еще раз. Лицо было таким невинным, что словам можно было не придавать значения. Они были всего лишь данью условности. Ответ Кэрол был тем более безобиден оттого, что она смотрела на падре ясными непорочными глазами.

— Ну, нашу совместную жизнь можно назвать какой угодно, только не скучной.

— Я предпочел бы, чтобы она была немного поскучнее. Для начала мне не хотелось бы еще раз услышать звонок и сообщение о том, что в вас стреляли.

— Стреляли, да не попали. — Она пыталась казаться беспечной. — Хотите взглянуть на мою повязку?

— Почему вы не разбудили меня утром и не сказали, что полисмен не сможет проводить вас? Не верили, что я справлюсь?

Кэрол обернулась к нему.

— Стоило ли вас беспокоить? Для этого не было никаких причин. Вы так сладко спали, а я накануне вела себя дура дурой.

Внезапно все надежды, разлетевшиеся вдребезги за последние двадцать четыре часа, воскресли вновь. У нее больше не было сил притворяться.

— Я верила… Мне казалось, что после этих похорон все пойдет по-другому. Я чувствовала себя в безопасности.

— Да, я спал сладко… — Энтони не добавил, что впервые за много лет его сон не посещали кошмары. Он исповедался Кэрол во всех своих проступках, во всех грехах, и та отпустила их ему скопом. Она не ждала от него совершенства. Казалось, ей больше по душе честность.

— Кроме того, что бы смогли сделать вы или Роберт? — продолжила она. — Мимо меня и муха бы не пролетела. Я заподозрила, что у шофера этой машины могут быть дурные намерения, сразу же, как только увидела ее. И выбирала безопасное место в каждом квартале, пока «фордик» не свернул за угол… — Она судорожно сглотнула. Казалось, горло распухло, не оставив прохода воздуху. — Пока он не…

— Кэрол… — падре шагнул к ней, опустился на колени и взял у нее из рук забытое яблоко.

— Извините. — Слезы наполняли ее глаза. — Я не знаю, что со мной.

— Не знаете? — Он прижал Кэрол к себе. — Этим утром вы могли умереть.

— И умерла бы. — У нее не было желания спорить. — Если бы краем глаза не увидела приближающуюся машину и если бы к тому времени, когда он выпустил в меня вторую очередь, не лежала за очень удобными для укрытия ступеньками крыльца.

— Значит, стрелок был вовсе не паршивый?

— Он очень старался, но машина двигалась быстро, а я еще быстрее.

Он погладил Кэрол по голове.

— Вы отчаянно смелая.

— Нет. Просто я боялась умереть. Боялась, что вы так и не узнаете, что я думала о вас. Я всегда знала, что умру молодой. Никогда не верила, что не успею связать концы с концами. Но их осталось слишком много, этих несвязанных концов.

— Я знал, что вы думаете обо мне. — Он искал слова поубедительнее. — Мы стали хорошими друзьями.

— Но я вам не друг, Энтони. — Она слегка отодвинулась, чтобы видеть его лицо. — У меня есть друзья. Я играю с ними в покер на интерес или в субботу вечером хожу в кино.

— А я не играю даже в лото.

— Вы знаете, о чем я говорю.

Энтони почувствовал себя в ловушке. Впрочем, не знал ли он об этом заранее, привезя ее сюда, где им предстояло быть наедине? И все же привез. Не потому что она была ему другом. Просто он заботился о ней так, как никогда ни о ком не заботился после Клементины.

Заботился и… любил.

Хэкворт закрыл глаза, чтобы не дать ей увидеть в них правду. Его словно ударили под ложечку. Он любил ее. Он, который был недостоин любви.

— Энтони… — Она спрятала лицо в ладони. — Неужели это так плохо, что я думаю о вас? Я знаю, это не входило в наши планы. Вы сделали предложение по ошибке, решив обеспечить мне безопасность, раз уж не смогли спасти Клементину. Неужели вы думаете, что я не понимала этого? А я вышла за вас, потому что всегда была одна, да и было слишком соблазнительно переложить на кого-то часть своей ноши. Но мы переросли это.

Он открыл глаза.

— Кэрол…

Она не позволила ему договорить. Нельзя было дать себя прервать, ибо на второй такой разговор у нее просто не хватило бы сил.

— Мы переросли эти причины. Вы стали дороги мне. Я думаю о вас, когда я не с вами. Всем сердцем и душой пытаюсь представить себе, что было бы, если бы мы были женаты по-настоящему. А когда я с вами, то ищу предлог, чтобы побыть рядом, прикоснуться к вам, поговорить…

— Даже если бы мы захотели попытаться сделать этот брак настоящим…

Фраза повисла в воздухе. Он не мог отмахнуться от готовых прозвучать слов.

— Не надо пытаться, — тихо сказала она. — Теперь мы с вами связаны до самой смерти. На радость и на беду.

— Надеюсь, вы не напоминали этих слов своей старшей сестре.

— Вы ошибаетесь. Напоминала. Агата так и поступала. Она-то себя связала, а вот ее муж — нет. Ей нечего было стыдиться. Нам — есть чего. Мы играли в то, что освящено таинством. Вы сами говорили это. Но я больше не хочу играть и не могу выставлять этот брак за настоящий. Хочу, чтобы он действительно стал таким.

— А я не могу вам дать этого.

— Но ведь вас тянет ко мне? Разве это не потому, что вы находите меня… привлекательной?

Он встал.

— Черт возьми, я нахожу вас более чем привлекательной. Но это ничего не меняет.

— С вами случилась ужасная беда, Энтони. Это должно было повлиять на вас. Но сейчас вы выбрались на нужную тропу. Ваша жизнь изменилась. И это тоже может помочь вам.

Он провел рукой по волосам.

— Давайте больше не будем об этом! Я импотент. Мы говорим о человеке, который не может спать с женой, Кэрол. Неважно, играет ли он в брак или принимает его всерьез. Я не могу заниматься с вами любовью, как бы вы ни были привлекательны. Что-то происходит у меня внутри. Поворачивается какой-то выключатель, срабатывает реле. Меня досконально обследовали, ощупали и изучили каждую клеточку моего тела. Я совершенно здоров. Я проживу сто лет, но проживу их холостяком. Жаль, что я священник, а не монах, правда?

— Вы боитесь попробовать, — сказала она. — Боитесь утвердиться в собственной мнительности. Но послушайте, вы же говорите с медсестрой. Я немного разбираюсь в этом. Стоит несколько раз повторить себе, что вы импотент, и вы станете им. Вы…

— Я не нуждаюсь в грошовой психологии. Я знаю, что во всем виновата моя голова! Жаль, что это не проявляется как-нибудь по-иному, верно? Тогда я мог бы сделать вас своей женой. И не желал бы ничего лучшего! Если мы хотим быть честными, то уж будем ими до конца. Я хочу вас. Я ложусь в постель, разрываясь от желания. Но знаю как дважды два, что стоит попробовать любить вас, и все кончится!

Он хотел ее. В ней торжествовала женщина.

— Ну и что, если это случится в девяти случаях из десяти? А вдруг на десятый раз все получится? Что тогда?

— А если это случится в девяноста девяти случаях из ста? Что тогда? Вы сможете справиться с разочарованием? Почувствуете ко мне что-нибудь, кроме унижающей жалости?

— Я не испытываю к вам ни малейшей жалости! И никогда не позволю себе этого. Вы не тот мужчина, который нуждается в сострадании. Да, вы пережили трагедию, потеряли жену и веру. Но выкарабкались из ямы, которую сами себе вырыли, и продолжаете бороться. Пришло время перебороть себя и в этом.

— Это не борьба!

— А как мы поступаем, когда не можем получить то, чего хотим? Берем что есть и делаем из него то, что нам подходит. — Она встала и медленно приблизилась к Энтони. — Я подхожу вам. Я не дам вам стать напыщенным и самодовольным. Не буду хмуриться, когда вы придете домой усталый и разбитый. Буду по воскресеньям пожимать руки всем вашим прихожанам. Но этого мало. Если понадобится, я буду драться за них. Я не буду Клементиной, потому что просто не могу ею быть. Я буду самой собой, буду Кэрол, а это не так уж плохо.

— Разве то, что вы подходите мне, что-нибудь меняет?

— Значит, я подхожу вам? — Она положила руки на его плечи. — А вы подходите мне. Я люблю ваши прикосновения. Люблю, когда вы раскрываете свое сердце. Люблю слушать ваши проповеди, потому что знаю, что человек, произносящий слова об искренности, о страсти, о сострадании, тот же самый мужчина, который иногда улыбается мне за обеденным столом, таскает у меня детективы и напевает себе под нос мои любимые песни, когда думает, что я не слышу.

Она приникла к нему.

— Вы мне подходите, Энтони.

Хэкворт накрыл руками ее ладони, словно собирался отвести их от своих щек. Но он слишком любил ее прикосновения. Соски Кэрол крепко прижались к его груди, голова упала на мужское плечо. Энтони окутал запах ее волос.

— А я подхожу вам, — сказала она и тесно прижала к нему бедра. — Вы не можете сказать мне, что это не так!

Именно это он и хотел сказать, но — в который раз — не решался солгать. Она слишком подходила ему. И женился он на ней не только потому, что не сумел спасти Клементину. Он сделал это потому, что Кэрол могла дать ему все, чего ему недоставало, и боялся, что это «все» может умереть вместе с ней. Он дал ей свое имя не для того, чтобы защитить некую особу, а именно эту женщину, которая с первого взгляда приковала к себе его сердце.

— Я не боюсь, что мы не сможем любить друг друга, — промолвила она. — Не боюсь, если придется попробовать сто раз или даже тысячу. Вы дадите себе шанс? Попробуете сделать наш брак настоящим?

Он чувствовал себя как человек на перепутье. Но внутренний голос, велевший ему бежать, сегодня звучал не так громко. Она прижалась к нему еще теснее и встала на цыпочки. Когда Кэрол поцеловала его, он закрыл глаза, бессильный против ее чар, застонал — от поражения? от победы? — и вернул ей поцелуй.

Когда руки Энтони сомкнулись, Кэрол возликовала. Она так боялась, что ее отвергнут! Она никогда еще так не рисковала, потому что никогда не были так высоки ее помыслы и недостижимы надежды. Теперь она могла насладиться теплом его тела, силой его рук… На этот раз она победила.

— Кэрол… — Ничего другого он сказать не мог. Его руки спускались к ее бедрам. Даже хлопчатобумажная рубашка не могла скрыть жар и нежность ее кожи. Целуя любимую, он ласкал изгиб ее талии, ее выпуклые бедра, тугие круглые ягодицы. Прикосновение ее грудей было мучительно сладким; руки девушки, бархатные, теплые, гладили его шею, щеки, волосы.

— Я никогда не видела тебя без одежды, — пробормотала она, не отрываясь от его губ. — Хочу посмотреть. — Кэрол опустила к его груди ладонь и нащупала верхнюю пуговицу рубашки. — Под ней ты такой же сексуальный?

Энтони чувствовал, как отдаются удары пульса в пальцах, прикоснувшихся к его щеке, а потом скользнувших по горлу и легонько погладивших ключицы, прежде чем взяться за вторую пуговицу, третью…

Что-то тихо лепеча, Кэрол поцеловала его в шею. Ее руки развели полы рубашки и погладили грудь.

— У тебя так бьется сердце… — прошептала она.

Он не мог ей ответить. Сознание двоилось. Энтони ощущал прикосновение каждого пальца в отдельности. Мягкие, теплые губы скользили по его коже. Закрыв глаза, ни о чем не думая, он выгнулся всем телом, подставив его под поцелуи.

Кэрол нетерпеливо стащила с плеч рубашку. Та упала на пол.

— Энтони, — сказала она отпрянув, чтобы разглядеть его, — ты прекрасен.

— Разве не я должен был сказать тебе это? — Его голос звучал хрипло и глухо.

— Не раньше, чем подскажет сердце.

Сердце подсказывало. Он взялся за край темно-красной блузки и потянул вверх. Блузка скользнула по груди, по приподнятым рукам и слетела через голову. Кожа Кэрол была смугло-розовой; груди, освобожденные от лифчика, оказались того же соблазнительного оттенка.

— Ты прекрасна, — сказал он.

— Прикоснись ко мне. — Она придвинулась ближе, веки ее были полуопущены. — Объясни мне это руками.

Казалось, Энтони догадывался, что будет ощущать Кэрол при прикосновении его ладони, но действительность оказалась несравненно прекрасней догадок. Он и не знал, что на свете есть женщина, которая так трепетно отзовется на его ласки, окажется такой влекущей и ошеломляюще соблазнительной.

Она откинула голову и застонала, когда мужской палец принялся чертить круги вокруг соска.

— Сладко… Медленно… Чудесно… — прошептала искусительница. — О-о-о, любимый…

Та часть его мозга, которая еще была способна мыслить, подавала тревожно-тоскливые сигналы о том, какой испепеляющей могла бы быть их страсть, какой совершенной — любовь. Он уже жаждал ее — мужчина, который привык строго блюсти целомудрие. Но что случится, когда она, жаждущая обладания, окажется в его объятиях на постели?

Словно уловив его мысли, Кэрол открыла глаза.

— Я тоже хочу тебя, — прошептала она. — Но вдруг у меня ничего не получится? Так ведь бывает, правда? Для этого нужно научиться доверять друг другу.

Энтони прижал ее к себе, почувствовав обжигающее соприкосновение их обнаженных торсов. Волосы Кэрол щекотали, губы ласкали каждое место, до которого могли дотянуться. Его руки скользнули за пояс ее брюк, и эластичный ремешок послушно растянулся. Пальцы ощутили ее плоть, а чувства взбунтовались против вынужденного воздержания и перешли в атаку. Сознание и безгрешную душу обуревал страх, но желание было сильнее. Он успел подумать, что никогда еще не испытывал ничего подобного.

— Иди за мной, — сказала она. — В нашу комнату.

Кэрол вела его за руку. Подойдя к кровати, она сбросила с себя еще не снятую одежду так естественно и непринужденно, словно он уже давно знал ее тело. Оставшись совершенно обнаженной, с кусочком марли и пластыря на плече, она выпрямилась и повернулась к Энтони лицом.

Он мог бы еще раз сказать, что она прекрасна, но это было бы лишним. Кэрол являла воплощение женственности; ее тело было симфонией плавных изящных линий и выпуклостей. Теперь он понимал, почему человек всегда поклонялся Афродите, Венере, Исиде и чтил их [11 - Афродита — греческая богиня любви и красоты, отождествлялась с Венерой.]. Понимал, почему мужчины преклоняют колени перед женской красотой.

Она протянула к нему руки, но Энтони хотелось побыстрее раздеться. Он сбросил с себя одежду так же легко и просто, как и возлюбленная. Понимающая улыбка тронула губы девушки.

— Не будут повторяться, — послышался ее тихий голос.

Кэрол села на край кровати и грациозно, как кошка, перекатилась на бок, освобождая место. Он вытянулся рядом с ней, не в силах отвести взгляда от ее лица. Она чувствовала, что битва выиграна, знала свою силу и видела, какой отклик рождает красота.

Она гладила Энтони по плечу, не отрываясь от его глаз. Ее ладонь скользнула по руке мужчины и опустилась на его талию. Кэрол наклонилась и, по-прежнему не отводя взора, поцеловала его.

Ее рука жгла огнем, медленно приближаясь к той части его тела, которая была создана для того, чтобы даровать высшее наслаждение. Энтони двинулся навстречу, и нежные пальцы сомкнулись.

Прикосновения к Кэрол не могли насытить его. Ладоней и пальцев было недостаточно. Хотелось познать ее всеми чувствами, погрузиться в нее и утонуть. Он припал губами к ее груди, наслаждаясь солоноватым привкусом теплой кожи, наполнил легкие чувственным ароматом ее плоти, не в силах оторвать глаз от точеных линий ее тела.

Она была женщиной из женщин, этих чудесных, вечных созданий, с начала начал щедро наполнявших землю себе и ему подобными. Более того — она была Кэрол, женщиной, которая хотела возвратить ему утраченное, которая могла бы не разлучаться с ним до гробовой доски, если бы он позволил это.

Чуть отодвинувшись, он склонился над ней, стремясь налюбоваться своим нежданным даром. Ее улыбка была такой же древней, как первое торжество женщины над мужчиной. Когда Энтони вновь прикоснулся к ее губами, веки чаровницы затрепетали. А когда он лег на нее — так же медленно и неспешно, как ложатся на холмы закатные тени, — Кэрол прошептала слова любви.

Она была такой живой, такой отзывчивой… Существовал ли на свете мужчина, способный сопротивляться ее чарам? Казалось, каждая клеточка его тела разрывалась от желания, но особенно в той интимной части, которая предала его после смерти Клементины. Однако с тех пор он не пытался лечь в постель с женщиной, которую любил. Секс был только средством на время убежать от действительности. Сейчас было по-другому. Совсем по-другому. Кэрол была не просто женщиной: он не собирался всего лишь воспользоваться ею, что противоречило его принципам. Она была его женщиной. Он любил ее, сам не желая этого. Он любил Кэрол, а она была его женой.

— Энтони, иди ко мне, — шепнула она.

Казалось, что на этот раз все будет по-другому, но, когда Кэрол притянула его к себе, страхи вернулись. Из каких-то неведомых закоулков и щелей все громче раздавались злобные, мертвящие голоса. Он ощущал губы, страстно ласкавшие его рот, ощущал прижимавшееся к нему теплое и нежное женское тело. На одно лишь мгновение торжества и ликования Энтони поверилось, что любимая сможет победить эти голоса, нет, что он сможет победить их и сольется с ней в единое целое.

Но он тут же опомнился. Нет, победы не будет.

Желание не исчезло. Никогда еще оно не было таким сильным. Его тело кричало криком отчаяния, требуя освобождения, и в то же время лишало его возможности сделать это. За какие-нибудь несколько секунд он превратился из мужчины в евнуха. В полумужчину. Энтони сник на девушке, не в состоянии завершить начатое ею. Кэрол впилась пальцами в его спину, а затем принялась нежно поглаживать, целуя в щеки, в лоб, в глаза…

— Отдохни минутку, и мы попробуем снова, — прошептала она.

Энтони попробовал бы, если бы в этой попытке был какой-нибудь смысл. Но его не было. Он слишком хорошо знал это.

— Нет…

Кэрол на мгновение умолкла.

— Я говорила тебе, что это неважно, и это действительно так, — после паузы сказала она. — Важно то, что ты хочешь меня и веришь мне.

Ему хотелось верить и в то же время хотелось крикнуть, что она лжет, пытаясь успокоить и обнадежить его. Он отодвинулся и лег рядом, прикрыв ладонью глаза.

Кэрол отвела его руку. Ее волосы соблазнительно раскинулись по его груди, глаза заглянули в глаза.

— Ты чудесный любовник, милый, — томно вымолвила она. — Нам надо будет только немножко поучиться, как завершать прекрасное начало.

Он прижал искусительницу к себе и не отпускал, стараясь не видеть выражение ее лица. Короткий, удивленный всхлип раздался в ту секунду, когда рука Энтони раздвинула ей ноги и нашла самый потаенный уголок. Она снова судорожно вздохнула, вздрогнула, но не отстранилась, а расслабленно подставила тело его ласкам.

Он быстро понял, как доставить ей наслаждение. Несмотря на овладевшее им чувство безнадежности, его гордость — или то, что от нее осталось, — все же была спасена. Энтони мог заставить ее испытать оргазм и получить удовольствие, хотя ему самому и было в этом отказано. Он был способен не брать, а отдавать. Значит, кое-чего стоил.

Кэрол двигалась в такт движениям его руки, а когда любовник наклонился, чтобы поцеловать ее груди, снова задохнулась. Тело ее напрягалось все сильнее, бурно реагируя на ласки. В последний момент страсти она была еще прекраснее, чем прежде. Нетерпеливая, потрясающе чувственная и одновременно целомудренная. В ней не было ничего искусственного, наигранного. Она была женщиной, его женщиной, не скрывающей своего желания.

А когда все кончилось, Кэрол лежала в его объятиях, изнемогающая от удовлетворения. Энтони положил ее голову к себе на плечо. Ему хотелось плакать — он хоть на миг почувствовал себя мужчиной.

— Я и не знала, что можно быть таким щедрым, — тихонько прошелестел ее голос.

— Щедрым? — Энтони погладил ее по волосам. — Я хотел доставить тебе удовольствие. И себе тоже.

— Так и вышло.

Хэкворт знал, что должен уйти. Он лишний раз убедился: их брак невозможен. Но сил встать не было — как будто он действительно занимался с ней любовью.

Все равно скоро придет пора расстаться.

— Я представляла, что сплю с тобой, — призналась она. — Ты не раскидывался во сне. Наверно, ты вообще спишь чутко. И даже если кое-кто считает тебя холодным, я знаю, что это не так. Ты не отодвигался и не поворачивался ко мне спиной. Ты дремал, обнимая меня. Не слишком крепко, потому что хотел, чтобы я была свободна. Самый лучший мужчина, чтобы спать с таким.

Самый лучший, за исключением главного… Но Энтони не стал говорить этого: он знал, что Кэрол не нуждается в напоминаниях.

— Наверно, сейчас усну, — сказала она, кладя ладонь на его щеку.

— Поспи, — согласился он. — Тебе нужно отдохнуть.

— Ты побудешь со мной?

— Побуду.

Но он не сказал, долго ли. Они поговорят об этом позже. А сейчас он обнимал Кэрол, ощущая, как постепенно расслабляется ее тело. А когда любимая уснула, он долго лежал без сна, оплакивая новую неудачу.




Глава 12


Когда они вернулись в Кейвтаун, работа над фреской была в разгаре. Поговорить с Габриелем во время похорон Глории не удалось, а следующий день выдался слишком беспокойным. Но когда Кэрол и Энтони вошли в церковь после краткого отпуска у озера, на стене, где совсем недавно просвечивали хулиганские рисунки и надписи, уже красовались целые фигуры. Габриель входил неведомо как. Ни одному из «Мустангов» не нужен был ключ — они могли войти в любую дверь.

В следующую неделю фреска росла и менялась на глазах, однако никто не видел художника за работой. Несколько раз по ночам настоятель, лежа без сна рядом с мирно посапывавшей Кэрол, слышал внизу шум. Но он никогда не оставлял жену, чтобы полюбоваться на Габриеля. Юноша придет к нему сам, когда будет готов к этому. Достаточно и того, что он решил расписать стену фигурами любимых персонажей Нового Завета, напоминавших ему о собственных страданиях и боли.

Ноябрь подходил к концу. Прошел День Благодарения. Супруги скромно отметили его в доме у озера. Вместе они приготовили традиционный праздничный обед, а потом гуляли по окрестным лесам, собирая осенние листья и опавшие каштаны. Вечером он еще раз попытался овладеть ею и снова потерпел неудачу.

Со времени их первой ночи в коттедже Кэрол ни разу не высказала недовольства. Она была нечувствительна к его поражениям. Ему хотелось, чтобы она разозлилась так же, как он злился на самого себя. Хотелось заставить женщину сказать, что она сомневается в его мужских достоинствах. Но он не замечал и признака разочарования или гнева. Казалось, Кэрол действительно доставляли удовольствие его объятия. А может, она и в самом деле верила в то, что его немощь — вопрос времени и что совместными усилиями они победят ее.

Энтони не мог снова заговорить с ней о своих неудачах. Не мог найти слов, чтобы высказать боль человека, потерявшего надежду, что когда-нибудь сможет стать полноценным любовником. Не было на свете женщины более соблазнительной, более восхитительной и желанной, чем Кэрол. Причина неудачи гнездилась где-то внутри него, в некой темной, страшной части сознания. И ничто — ни страстные ночи в ее объятиях, ни годы лечения, ни долгие бесполезные обращения к Богу, в существовании которого он сомневался, — не могло одолеть предчувствие краха.

Незаметно подошло Рождество. Казалось, безнадежность, охватившая Пещеры, куда-то исчезла. В каждой витрине, в окне каждой гостиной ярко светилась елка. Однажды утром в Альбион-парке появилась бригада электриков и развесила на деревьях лампочки. Как ни странно, никто их не тронул. Энтони по вечерам видел из окна своей квартиры этот извечный символ приближающегося священного праздника.

Когда-то он любил Рождество и Пасху, поскольку у христианской церкви нет более чтимых праздников. Они добавляли хлопот, но были наполнены чудесами. В эти дни к нему чаще, чем когда бы то ни было, приходило смирение и понимание сущности Сына Божьего. Не было времени насыщеннее и прекраснее. В жизнь его вторгался Святой Дух.

Сейчас это чувство бесследно ушло, хотя священник безнадежно мечтал о том, чтобы оно вернулось. К Рождеству надо было готовиться заранее, день за днем. Из числа наиболее преданных и энергичных членов общины создали комитет, который должен был организовать торжества. Энтони исправно ходил на все заседания, но впервые не претендовал на лидерство. Он понятия не имел, каким образом маленькая церковь может устроить для своих прихожан что-то запоминающееся.

Однажды днем он сидел в кабинете, бездумно уставясь в стену и ругая себя за невосторженный образ мыслей, когда на пороге возникла Кэрол.

— Что так рано? — спросил он.

— Разве ты не заметил, что настали каникулы?

Она-то, конечно, это заметила. Ее белое вязаное платье было украшено рядами зеленых и красных стеклянных бус. В ушах весело покачивались миниатюрные фарфоровые шишечки.

— Тебя Роберт привез?

— Да, да и еще раз да! Была защищена как в танке. Я здесь, целая и невредимая. Ни дырок от пуль, ни психических травм. Самое время покупать елку!

— Елку?

— Ага, угадал. Такую зеленую и пушистую. Осыпающую иголки на ковер.

— Что, клиника закрылась раньше обычного?

— Ты сам виноват в этом. Сказал, что незаменимых нет. Вот я и решила взять полдня отгула. — Она улыбнулась. — Можешь не зазнаваться. Сегодня пришли на практику три девочки из медицинской школы, и Огаста следит за ними, как ястреб. Им понадобился мой кабинет. Вот я и убежала.

Она подошла ближе, уселась на край стола и заигрывающе потерлась ногой о его ногу.

— Так как насчет зеленой и пушистой?

Энтони не хотел никакой елки. И праздновать Рождество тоже не желал. В эту минуту ему хотелось сложить с себя сан, требовавший веры и мудрости, которых у него больше не было.

Он посмотрел в сияющие глаза супруги и понял, что не может огорчить ее.

— Хорошо. Все равно я уже все закончил.

— Никаких посещений больных? Никаких жалоб на здоровье?

— Это твоя работа, а не моя. — Он встал.

Кэрол прижалась к мужу и обвила руками его шею.

— У тебя все в порядке?

— Да.

— Поедем за елкой или займемся чем-нибудь другим?

Хэкворт боялся, что она может придумать нечто не столь безобидное. Даже сейчас, когда Кэрол всего лишь обнимала его, тело не подчинялось ему. Но он знал, что стоит отвести ее наверх и попытаться овладеть, как снова потерпит фиаско.

— Куда ты хочешь поехать за елкой? — Он разжал руки Кэрол, но поцеловал в ладонь, чтобы она не чувствовала себя обиженной.

— Куда-нибудь, где можно выйти из машины и не прятаться от летящих в тебя пуль.

— Тогда поищем елку где-нибудь подальше от города.

— У тебя есть елочные игрушки?

— Нет.

— Мои сгорели во время пожара.

— Тогда купим и их.

— Хорошо. Все равно мне хотелось куда-нибудь съездить вместе. — Давай возьмем самую маленькую елочку и выберем несколько украшений, которые нам действительно понравятся, а потом каждый год будем что-нибудь добавлять к этой коллекции!

Энтони беспомощно огляделся по сторонам. Эта женщина и в самом деле собиралась жить с ним и дальше. Он этого не предвидел. Было самое время сказать ей, что не стоит надеяться на чудо, но он не мог найти слов. Не сейчас. Не тогда, когда в ее глазах блестит радость от предвкушения праздника. Дух Рождества…

Он принялся считать, сколько дней осталось до наступления января.




Пока Кэрол варила какао, Энтони пытался укрепить елку — отнюдь не маленькую — в крестовине.

Все было новое: и подставка, и лампочки, и две коробки игрушек в придачу. Как ни странно, нравилось им одно и то же. В душе она соглашалась, что во всем касавшемся Рождества вкусы у нее были консервативные. Лампочки были в виде старомодных шишечек, а сделанные из цветного стекла игрушки представляли собой копии фигурок, знакомых с детства. Она даже пообещала вырезать из бумаги дюжину снежинок.

Эта елка пришлась бы по вкусу детям, приходившим в воскресную школу. Кэрол хотела на следующем занятии попросить их помочь наряжать зеленую красавицу. Можно было купить цветную фольгу и разрезать ее на полоски. Дети сделали бы из них гирлянды, развесили на елке и почувствовали бы, что она принадлежит и им тоже.

Мысль о ловких детских пальчиках и невинных лицах, горящих восторгом, наполнила ее сладкой болью. Она скучала по племянницам, хотя и была несказанно счастлива, что Агата сбежала от мужа и начала новую жизнь. Кэрол теперь точно знала, что сестра с помощью матери нашла в Денвере работу, устроившись секретарем в торговую фирму. Она с девочками сняла маленький домик в нескольких милях от прекрасных зеленых гор, и, когда говорила по телефону, ее голос с каждым разом становился все веселее.

До отъезда девочек Кэрол и не понимала, как много они для нее значат. Ждать своих детей ей не приходилось. Ее собственная дочка лежала в крошечной могиле на местном кладбище, а вместе с ней было похоронено желание родить другого ребенка. Она посвятила себя помощи всем детям Кейвтауна, а сделав это, перестала думать о своих.

Но сейчас это желание пробилось наружу. Возможно, из-за отъезда племянниц. Возможно, из-за пустующей комнаты для грудничков и начинающих ходить младенцев, в которую она заходила каждый день. Возможно, из-за мысли о маленьких, чистеньких обитателях Изумрудной долины, каждое утро приезжающих в школу.

Возможно, из-за любви к Энтони.

Последняя мысль причинила ей боль. Жалость к мужу была такой сильной, что заставила ее бросить готовку и невидящим взором уставиться в открытый холодильник.

Она любила Энтони. Любовь эта вспыхнула не внезапно, но медленно, исподволь прокралась в сердце сквозь трещины и бреши в окружавшей его стене, пока в одно прекрасное утро ей не пришлось признать, что сердцу не прикажешь. Желание было лишь одной из составных частей этой любви. Другой составной было сочувствие его борьбе, его надеждам и мечтам. Третьей — уважение, четвертой — сострадание к тому, что ему довелось пережить. Но любовь была чем-то большим, чем сумма всех составных.

Любовь к этому человеку заставляла Кэрол стремиться понять причину его мужской несостоятельности и победить ее.

— Хочешь закрыть холодильник силой своего взгляда?

Она испуганно обернулась и увидела стоявшего в дверях Энтони.

— Какао готово, — сказала она. — Я просто… замечталась.

— Елка стоит. Твоя маленькая, пушистая, незаметная елочка скребет потолок.

— Умница. — Кэрол подошла к буфету, достала кружки для какао, наполнила их, добавив по зернышку кардамона, обернулась и подала ему чашку. — Давай пить какао, сидя у камина.

— У нас же нет камина, — возразил Энтони, вопрошающе глядя на жену.

— Сделаем вид, что есть.

— Это такая игра?

— Она позволила мне пережить трудные времена. Меня научила мать. Было одно Рождество… — Кэрол умолкла, засомневавшись, что он захочет слушать рассказы о ее детстве.

— Продолжай. — Он шагнул в сторону гостиной.

Супруга последовала за ним и поставила свою чашку на кофейный столик. Энтони следил за ней. Фантазерка схватила диванную подушку и швырнула ее в стену.

— Пожалуй, одного полена будет мало, — с грустной улыбкой вздохнула она. — Будь добр, подбрось еще дров. А потом садись рядом.

— А где у нас дрова? — понимающе подхватил муж.

Она пожала плечами.

— Там, где ты сложил поленницу.

Энтони покачал головой, но уступил и сделал вид, будто что-то поднял с полу. Кэрол не спускала с него глаз. Он наклонился и подбросил в «камин» воображаемую вязанку хвороста.

— Теперь хорошо? — спросил он.

— Замечательно. — Она похлопала по дивану.

— Пожалуй, надо помешать. Подай-ка мне кочергу и мехи.

Женщина откинулась на спинку дивана и довольно улыбнулась.

— Они рядом с тобой.

— Уже подсунула?

Энтони сделал вид, будто поправляет дрова, а затем раздувает огонь мехами. Наконец он сел рядом и удовлетворенно крякнул.

— Теперь тепло?

— Спасибо, чудесно. Никто не умеет разводить огонь лучше тебя, дорогой!

— А лучше тебя никто не умеет радоваться этому огню. Так расскажи мне про то Рождество.

— Вкус у матери был чудовищный. Можешь себе представить, я боялась, что Агата пойдет в нее. Не все любовники матери были такими буянами, как Пол, но зато все были с крупными изъянами. Однажды в декабре, когда мне было одиннадцать лет, ее очередной дружок украл все, что не было прибито к полу, снял деньги с крошечного счета и уехал в ее машине. За нее еще не было выплачено, она была не застрахована, а дружка так и не поймали.

Она сделала глоток какао.

— Ты можешь рассказать что-нибудь подобное?

Он вспомнил о Рождестве, на которое получил по почте Библию в кожаном переплете с золотым тиснением и печатью библиотеки Конгресса. На следующее утро какие-то шалопаи позвонили ему и со смешком сказали, что похищенный экземпляр необходимо сдать куда следует. Он и сдал, выяснив, что это был богохульный розыгрыш.

— Стоит ли поминать плохое, — заметил Энтони.

— Детство у меня было запоминающееся.

Он поднял чашку.

— Выпьем за него.

Она улыбнулась.

— Можешь себе представить, на то Рождество мы остались без единого цента. Домовладелец грозил выселить нас, потому что дружок заодно прикарманил и то, что было отложено, чтобы заплатить за квартиру. Впрочем, Рождество у нас всегда проходило пышнее, чем можно было себе позволить. Мать заворачивала в разноцветную бумагу все, что попадалось под руку. Даже носки заворачивала порознь. Однажды мне достались три пластмассовых обруча для волос в трех разных коробочках. Праздник всегда удавался на славу. Но в тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, не было денег даже на пластмассовые обручи.

— Если ты скажешь, что это было лучшее Рождество в твоей жизни, я не поверю.

— Да уж. Но самое поучительное — это точно. В сочельник мать пришла домой после того, как убрала несколько офисов после вечеринок. Настроение у нас было неважное, потому что все знали, что на следующее утро придется несладко. Но мать сняла с антресолей елочные игрушки, которыми побрезговал ее дружок, и велела нам наряжать елку. Конечно, никакой елки и в помине не было, но она настаивала на своем. Поэтому в конце концов младшая сестренка повесила шишку на стоявшую в углу вешалку, только бы отвязаться. Это выглядело ужасно глупо, но я повесила рядом вторую. Через полчаса мы украсили вешалку лампочками и надели игрушки на каждый крючок.

Она прильнула к Энтони.

— Тогда мать велела нам взять подарки и положить их под елку.

— Это было чересчур жестоко.

— О нет! Она сказала, что на это Рождество может подарить нам лишь мечты, но зато самые заветные. И мы одна за другой понесли свои мечты под елку. Я хотела новый велосипед, чтобы кататься на нем по всему городу. Он был ярко-красный, с хромированными деталями, в которых отражались елочные огни. Агата пожелала новых нарядов и по очереди продемонстрировала их. Она была великолепна. А Анна-Роз мечтала о пианино. Мы стояли вокруг, а она играла на нем рождественские гимны.

Кэрол на мгновение умолкла.

— Это было не лучшее наше Рождество, но мы его пережили. Иногда я вспоминаю тогдашний сочельник и то, как на следующий день мы ели тушенку из банки и делали вид, что это индейка с гарниром. Я часто пользуюсь этим воспоминанием, чтобы скрасить себе жизнь.

Ему хотелось спросить, что Кэрол задумала на этот раз. Что они нормальная супружеская пара, вспоминающая прошлое и чувствующая, что их узы становятся все прочнее? Что за этим совместным Рождеством последуют и другие? Что когда-нибудь их дети будут стоять рядом, любоваться другой елкой и ждать наступления рождественских чудес?

— Ты считаешь меня дурочкой? — спросила она.

— Я считаю тебя самой большой умницей на свете, — не покривив душой ответил супруг.

Это был комплимент, но прозвучал он так печально, что у Кэрол засосало под ложечкой.

— Теперь твоя очередь? — сказала она.

— Моя?

— Рассказывать о самом памятном Рождестве.

Энтони смотрел в «огонь». Теперь он казался ему почти настоящим. Почему-то в голову приходили воспоминания только о тех праздниках, которые он встречал вместе с первой женой. Естественно, рассказывать о ней он не собирался.

— А как вы отмечали Рождество с Клементиной? — спросила Кэрол, когда муж надолго умолк.

Он удивленно обернулся.

— Зачем тебе это?

— Ну, она же была частью твоей жизни. Важной частью.

— Чаще всего я был слишком занят, чтобы праздновать Рождество. Но однажды…

Молодая женщина устроилась поудобнее и подперла руками подбородок.

— Рассказывай, рассказывай…

— Она похитила меня. — Это воспоминание заставило Энтони улыбнуться. — Прямо после всенощной при свечах. Все разъехались по домам, а я остался в церкви, записывая для памяти, что надо будет сделать на следующий год по-другому. Она пришла в кабинет и сказала, что во мне возникла крайняя нужда. Она сама отвезет меня, а о том, что случилось, расскажет по дороге. Я пошел за ней, начиная кое-что подозревать. Когда мы сели в машину, Клементина свернула на шоссе и выехала из города. Велела мне спать и сказала, что разбудит, когда мы приедем. Местом, где во мне возникла нужда, оказался небольшой домик в занесенном снегом поселке. Клементине предоставили его друзья детства на несколько дней. Телефона там не было, а на следующее утро поднялась метель. Я не смог бы уехать, даже если бы и хотел. В поселке жили прекрасные гостеприимные люди. Это было лучшее Рождество, которое мы провели вместе.

— Ты сердился на нее?

— Нет. Похоже, я прилично расслабился.

— И чудесно провел время.

— Да.

— Ты был лучшим мужем, чем думаешь.

Он закрыл глаза и откинулся на подушки.

— Это была всего лишь неделя…

Кэрол придвинулась к супругу, откинувшись на спинку дивана. Ему не оставалось ничего другого, как обнять ее.

— Если бы ты хорошенько порылся в памяти, то вспомнил бы и другие такие же недели, дни и часы.

На мгновение он задумался, а затем покачал головой.

— Жена собиралась уйти от меня. Значит, таких часов было недостаточно.

— Может быть, просто пыталась таким образом заставить тебя обратить на нее внимание. Она любила тебя?

— Я не хочу говорить об этом.

— Ладно. А теперь хорошенько подумай. Если она еще любила тебя, то угроза уйти означала то же самое, что и похищение на Рождество.

Энтони задумался. Он был убежден, что Клементина разлюбила его. Но сейчас Кэрол заронила в нем зерно сомнения.

Она положила руку на его щеку и заставила повернуть голову.

— Люди никогда не меняются полностью. Ты можешь сказать мне, что стал совершенно другим человеком, но я тебе не поверю. Мужчина, которого знаю я, — тот же самый мужчина, который был женат на Клементине. Может быть, ты был слишком сосредоточен на самом себе, слишком занят собственной персоной и своей работой, но сущность твоя была той же, что и сейчас. Она вышла за тебя замуж, потому что ты такой, как есть. И я сижу здесь с тобой, потому что ты такой, как есть. Не буду говорить за Клементину, но я знаю, что боролась бы за тебя. И буду бороться, если наша совместная жизнь окажется под угрозой.

Если? А разве может быть по-другому?

Громкий стук в дверь избавил его от необходимости отвечать.

— Я открою, — сказала Кэрол, неохотно поднимаясь. — Но кто бы там ни был, до твоего ухода мы украсим елку.

— Прежде чем откроешь, посмотри, кто там.

Она последовала совету супруга и выглянула в сделанный им глазок.

— Это Джеймс. Откроем?

— Парень один?

— Похоже на то.

Энтони подошел к двери.

— Я впущу его.

— А я останусь.

Он не возражал. Падре доверял юноше, хотя и не был уверен, что это стоит делать. Открыв дверь, он пригласил гостя войти.

— Кажется, ты замерз. Холодает, да?

— Не заметил.

Кэрол мельком поглядела на мужчин и приняла решение.

— Джеймс, мы пили какао. Сейчас я сварю тебе чашечку.

— Я не пью какао.

— Тогда разогрею антифриз или стеклоочиститель. То, что пьют крутые парни. — Она задиристо улыбнулась и пошла на кухню.

— Не обращай внимания. Язык у нее без костей, — сказал хозяин. — Проходи и садись. Она сварит какао, чтобы ты чувствовал себя как дома.

— Похоже, я помешал.

Энтони проследил за взглядом гостя, скользнувшим по зеленой рождественской красавице в углу.

— Мы собирались украшать елку.

— Я вчера тоже купил маме.

Падре удивило это признание. Оно прозвучало так естественно — невинно и трогательно.

— Вы вместе будете украшать ее?

— Я сделаю это один. Я ухаживаю за ее цветами и двором. Она сама не справится.

— Она очень сильная женщина. Кэрол говорит, что твоя мама всегда возилась с соседскими детьми. Со всеми без исключения.

— Ага. Верно. — Джеймс сел, затем тут же поднялся, принялся беспокойно расхаживать по комнате и в конце концов остановился у елки. — Я пришел не какао пить. Я знаю, кто стрелял в Кэрол.

Падре застыл на месте. Он боялся пошевелиться, боялся спугнуть парня.

— Вам не о чем беспокоиться. Я позаботился об этом.

— Да ты что? — Энтони встал. — Интересно, каким это образом?

— Об этом вам тоже незачем волноваться.

— А я беспокоюсь, очень.

— Этот тип больше не причинит зла ни вам, ни ей. Он не вернется в Кейвтаун. Ему хорошо известно: стоит сделать это, и «Мустанги» позаботятся о нем раз и навсегда.

— О ком мы говорим?

Джеймс молчал.

Энтони произнес имя, которое не выходило у него из головы.

— Кентавр, верно?

Парень не стал отпираться.

— И он же стрелял в Рыжую Гриву.

Падре вспомнил, что так звали одного из «Мустангов», гибель которого в уличной перестрелке приписали «Стайным».

— Кентавр? Зачем?

— По ошибке. Он ездил по окрестностям, разыскивая Тимоти. Накурился марихуаны, а было темно. Увидел на Грейфолдских камнях Рыжегривого, решил, что это Тимоти, и выстрелил в него. Когда на следующий день он понял, что натворил, то всем рассказал, будто разговаривал с Рыжим как раз перед началом стрельбы, а когда ушел, то увидел ехавшую по улице машину с Тимоти и его братьями.

— Все потому, что он отбил у Кентавра девушку?

— Когда он услышал, что случилось на похоронах Глории, то решил, что мы собираемся поговорить со «Стайными» и узнать правду. Тогда он и задумал убить Кэрол и сделать так, чтобы все подумали, будто это дело рук «Стаи».

— Но тебя он обмануть не сумел.

Джеймс не ответил.

— Человека, который хватается за пистолет лишь из-за дурного настроения, нельзя выпускать на улицу.

— Вы думаете, он один такой?

— Нет. Но я думаю, что он самый опасный из всех вас, мальчишек с пушками и финками. У тебя достаточно здравого смысла, Джеймс. И у Габриеля тоже. И у тех мальчишек, которых я видел на вашем крыльце пару недель назад. У Кентавра его нет. Скоро он начнет палить в случайных прохожих. И изгнание из Кейвтауна ничуть его не изменит. Он не прекратит стрелять.

— Он очень-очень долго не сможет ни в кого выстрелить.

Энтони не спрашивал, что имеет в виду его собеседник. Юноша ясно дал понять, что сам свершил над ним суд. Священник знал, что в других городах и других шайках преступление Кентавра покарала бы смертная казнь, а не изгнание.

— Скажи мне, где он теперь, — осторожно поинтересовался Энтони.

— Зачем?

— Чтобы я мог сообщить в полицию.

В комнату вошла Кэрол, неся чашку с какао.

— В тебя стрелял Кентавр, — обернулся к ней супруг. — Я думаю, он устроил и твое избиение. Но самое удивительное состоит в том, что он убил Рыжегривого.

Женщина поставила чашку на кофейный столик. Ее рука дрожала.

— Энтони, ты знаешь, как Рыжегривый получил свою кличку? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Они с Джеймсом с раннего детства были лучшими друзьями. У парня был пес, которого он назвал Рыжим, потому что сам носил такого же цвета гриву. Мальчишки вместе дрессировали его. Собака была еще жива, когда Рыжегривого убили. Я не знаю, что случилось с ней потом. Куда она делась, Джеймс?

Юноша молча смотрел на нее.

— Наверно, сдохла, — сказала она дрожащим голосом. — Думаю, пес не смог перенести смерть хозяина. А ты, Джеймс? Ты смог перенести ее?

Энтони дал вопросу повиснуть в воздухе и заговорил сам.

— Кентавр будет убивать еще и еще. Будет. Есть только один способ остановить его. Если ты не можешь пойти в полицию, скажи мне, где он. Я сам схожу к нему. Он должен сидеть за решеткой где-нибудь подальше отсюда.

— Вы были бы рады всех нас упрятать за решетку!

— Нет. Не был бы. Я был бы рад, если бы ты без опаски ходил по улицам. Я был бы рад, если бы ничто не грозило твоей матери и твоим будущим детям. Я был бы рад жить спокойно. Не хочу, чтобы в мою жену стреляли еще раз!

— Если бы вы знали о моих делах, то тоже захотели бы отправить меня в тюрьму.

— Ты не Кентавр.

Джеймс отвернулся, но не спешил уходить.

— Вы абсолютно ничего не знаете.

— Это я знаю.

Казалось, наступившее молчание продлится целую вечность. Затем Джеймс шагнул к дверям и, не оборачиваясь, бросил:

— Кентавр у тетки. Она живет в Ратленде. Кейси Энджерс.

— Кто может это подтвердить? — спросил Энтони.

— Фостер сказал мне. Кентавр во всем ему признался. Машина, в которой он сидел, когда стрелял в вашу жену, стоит на стоянке у теткиного дома.

— Полиция подобрала осколки бокового стекла, — сказала Кэрол. — Они могут сличить их.

— А если повезет, то и пистолет найдут, — добавил Энтони, глядя вслед юноше, взявшемуся за ручку двери. — Спасибо, Джеймс.

— Не надо было ему убивать Рыжую Гриву. — Он перешагнул через порог, а затем обернулся и посмотрел в лицо женщины. — Пес теперь мой, — сказал он. — Мама Рыжегривого отдала его мне.

Кэрол подождала, пока захлопнется дверь, и, обернувшись к мужу, оказалась в его объятиях.

— Похоже, я начинаю верить в чудеса, — прошептала она, утыкаясь ему в плечо.

Энтони крепче прижал ее к себе. Потому что и сам начинал в них верить.




Глава 13


Энтони смотрел на законченную фреску, обуреваемый целой гаммой чувств. Габриель пользовался приглушенными цветами, но образы у него получались яркими. Одна сцена переходила в другую. Иисус, въезжающий в Иерусалим на ослице; Иисус, шествующий по водам; Иисус, молящийся в Гефсиманском саду и на Тайной Вечере; Иисус на кресте; Иисус воскресший.

Ни один из ликов Иисуса не повторялся. Как и на картине, подаренной церкви Глорией Макуэн, у всех Спасителей были разные лица и разный цвет кожи. Иисус, председательствующий на Тайной Вечере, был азиатом, а его апостолы представляли собой смесь рас и национальностей. Иисус в Гефсиманском саду был испанцем, одетым в точности как сам Габриель, вплоть до татуировки на левой руке. Иисус на кресте был белым, а воскресал в образе негра.

Иисус, шествовавший по Генисаретскому озеру, был женщиной, чем-то напоминавшей Кэрол.

При первом же взгляде на фреску у Энтони сжалось сердце. Найдутся люди, которые ничего не поймут, люди, которые сочтут это кощунством. Ему было жаль их, потому что эти образы были сущностью и воплощением христианства. Он верил, что человек по имени Иисус одобрил бы фреску.

На мгновение ему показалось, что он ощущает это одобрение. Что-то коснулось души, словно некто, стоящий рядом, притронулся к его плечу. Он находился в помещении бывшего магазина, где Богу, казалось, нечего делать, испытывая чувство, которого не ощущал с добрых старых времен. И чувство это было сильнее, увереннее, ярче, чем когда-либо прежде.

Он инстинктивно обернулся, но в помещении никого не было. Лишь фреска да изображение, глядевшее на него с алтарной стены. Священник был один, как всегда, но чувствовал себя небывало спокойным и уверенным.

Он склонил голову, однако слова молитвы не шли на ум. И вновь разочарование принялось воевать с верой. Ему хотелось закричать, приказать ушедшему спокойствию вернуться и снова наполнить его душу. Но чем яростнее он боролся за то, чтобы удержать в душе прекрасный миг полной безмятежности, тем хуже это ему удавалось.

Энтони стоял с опущенной головой, пока боль не стала невыносимой. Он выпрямился и шагнул в сторону своего кабинета, когда входная дверь распахнулась настежь и в церковь вошел Габриель.

Из-под распахнутого, несмотря на обильный снегопад, пальто виднелась мятая рубаха, руки были засунуты в карманы джинсов.

— Что скажете, падре? — спросил он.

Впервые Энтони посмотрел на молодого человека сквозь призму собственной боли и увидел перед собой юного странника. Всю жизнь Габриель боролся за существование, и его шедевр вылился из глубин души, измученной нечеловечески трудным детством.

Этот мальчик разбирался в человеческой боли, и внезапно Энтони ощутил с ним такое родство, какого никогда не испытал бы в Изумрудной долине. Он кивком пригласил юного художника присоединиться к нему.

Прежде чем вымолвить слово, священник откашлялся.

— Спасибо. Кажется, очень неплохо. Даже не знаю, что сказать.

— Там вам нравится?

— Нравится. — Он подождал, пока Габриель подойдет поближе, а потом оба принялись разглядывать фреску. — Нет слов, как нравится.

— Мама ходила в церковь и брала меня с собой. Кое-что мне пришлось уточнить в библиотеке, но многое я помню.

— Если хочешь вернуться в церковь, тебе всегда будут здесь рады. Ты знаешь это, правда?

— Я уезжаю. — Юноша сложил руки на груди. — Мама зовет меня к себе. Она уехала, когда я был маленьким, потому что мой старик зверски бил ее. Она хотела забрать меня с собой, но отец сказал, что скорее убьет меня. Он чокнутый. Он бы нашел нас, а она бы не справилась с ним. Но все это время мама присылала мне письма на адрес тетки, и я знал, что она еще любит меня. Сейчас я перерос своего старика, и он боится меня. Наверно, я мог бы уехать и раньше, но не хотел бросать «Мустангов». Понимаете?

— Понимаю. А теперь ты готов?

— Ага. Наверное. Ma хочет отдать меня в художественную школу.

— Судя по этой фреске, ты сам сможешь кое-чему научить тамошних учителей.

— Вы думаете, я справлюсь?

Энтони слышал в голосе юноши сомнение. Габриель никогда не покидал Кейвтауна. Он не знал другой жизни. А юность его прошла в шайке, и без нее он не представлял себе существования.

— Обязательно справишься, — сказал священник. — Глория Макуэн завещала тебе деньги на роспись церкви. Ты знал об этом?

— Я делал это не ради денег.

— Глория хотела бы, чтобы ты ходил в художественную школу. Назовем это стипендией.

— Я скоро уеду.

— Кейвтаун будет тосковать по тебе.

Габриель поднял глаза.

— Сейчас, когда Кентавра больше нет, многое стало по-другому.

Энтони знал, что имеет в виду юноша. Атмосферу в городе изменил не только арест Кентавра, но и то, что «Стая» оказалась непричастна к смерти Рыжегривого. Внезапно обнаружилось, что у двух шаек нет серьезной причины воевать. Соперничество их было не таким долгим, как у ненавидевших друг друга банд, наводнявших большие города. Они бок о бок сидели в школе, вместе играли на детских площадках. Связывавшие их узы были сильнее выдуманных причин для злобы.

Вновь появилась надежда. Крохотная, но все же более осязаемая, чем неделю назад.

— Тюрьмы переполнены, и у судов не доходят руки до таких парней, как этот полуконь-получеловек. Пройдет немного времени, и он вернется, — задумчиво произнес священник. — Как ты думаешь, где он захочет поселиться?

— Кто знает?

— Если к тому времени нам удастся кое-что изменить к лучшему, ему будет здесь неуютно. Он уедет из города.

— В добрый час, падре. — Габриель шутливо похлопал Энтони по руке. — Что до меня, то я еду туда, где мне тоже будет неуютно. Как вы считаете?

— Тебе всюду будет уютно. Только помни, что здесь есть люди, которые верят в тебя. Лишь бы ты верил сам в себя.

— Я думаю, Он верит в меня. — Блудный сын кивком указал на фреску.

— Я тоже так думаю. — Проповедник ожидал вспышки стыда, как бывало всегда, когда он произносил банальности, в которые не верил. Но на сей раз стыда не было. Только пустота, ждавшая, чтобы ее заполнили.

— Может, когда-нибудь я вернусь и увижусь с вами.

Энтони обернулся к нему и улыбнулся самой сердечной из своих улыбок.

— Я буду ждать этого дня.




— Я положила пеленки. Шесть упаковок, но, судя по тому, что рассказывает Сибилла, их хватит не больше чем на неделю. — Кэрол рылась в куче пакетов. — Положила подарки ей и Тимоти. И свитер, который Огаста связала для ребенка. — Она подняла глаза. — Кто бы мог подумать, что моя помощница успевает еще и вязать? Ты можешь представить меня с вязальным крючком?

— Я предпочел бы поскорее представить себя за рулем машины.

— Ладно. Тогда поехали. — Кэрол подняла два пакета, следя за тем, как Энтони собирает другие.

Вслед за мужем она пошла к машине. К его машине. Когда Кэрол нужно было куда-нибудь ехать, она брала свой автомобиль. Собственность у них была по-прежнему раздельной, как у соседей по квартире.

Благоверная уселась на переднее сиденье и откинулась на спинку. Энтони миновал Грейфолд и выехал на дорогу, которая вела в Изумрудную долину. Они везли Сибилле и Тимоти рождественские подарки. Кэрол всю неделю ждала этой поездки. Она часто разговаривала с молодой матерью, но не видела ее ребенка с самого рождения. Хотелось своими глазами убедиться, что с ним все в порядке.

Похоже, Хэкворт был не в восторге от этой поездки. Утром, рассказывая ей о визите Габриеля, он казался довольным. Но чем ближе был вечер, тем неразговорчивее становился муж. Она знала: поездка в Долину не доставляла ему радости. А разве могло быть иначе? На холме в центре города высился храм — символ его былого успеха, видимый всем и каждому издалека. Разве можно было удержаться от сравнения прежнего и нынешнего положения супруга?

Интересно, в чем видел он разницу между ней и Клементиной? Кэрол не нужно было долго смотреть на себя, чтобы понять, как далека ее внешность от внешности типичной жены священника. Она не похожа на идиллическую пастушку и не лучится добротой и готовностью помочь. Юбки ее обычно слишком коротки, а словарь слишком цветист. Она говорит то, что думает, и делает то, что хочет. Ничего странного, что Энтони не жаждет впускать ее в свой прежний дом.

— Не хочешь немножко прокатить меня по городу, раз уж мы здесь? — наудачу спросила она.

— Что бы ты хотела посмотреть?

— Твою церковь.

Пастор промолчал.

Кэрол задумалась. Почему он не сказал «да»? Наверно, ему было слишком больно. Кроме того, церковь была свидетельницей смерти жены. Горьким напоминанием о всех потерях и неудачах преподобного.

А может быть, он не хотел везти ее туда, потому что это слишком явно показало бы, как разительно изменилась его жизнь?

— Ладно.

Она не поверила своим ушам. Наверное, ослышалась.

— Ладно?

— Ладно. И внутрь тоже войдем.

— Серьезно?

— Я слишком долго отсутствовал. — Энтони в упор поглядел на нее. — Я рад, что ты будешь со мной. Не думаю, что рискнул бы войти туда один.

Всю остальную дорогу Кэрол не отрываясь смотрела вперед.




Ребенок был очарователен. У него уже появились темные кудряшки, светлые не в отца глаза сияли, а с мордочки не сходила прелестная улыбка. Мать чувствовала себя хорошо, да и молодой папаша выглядел так, словно его превращение из мальчика в мужчину происходит не на работе, а у детской коляски первенца.

Казалось, их новая жизнь складывалась счастливо. Сибилла помогала хозяйке по дому и ни на что больше не претендовала. Миссис Уэйверли была искренне благодарна за помощь. Тимоти успели повысить в должности и прибавить жалованье. Судя по отзывам, работал он с увлечением и словно родился для стройки. Его работодатель Эмери Мерлоу, которому не посчастливилось иметь сыновей, считал, что парень способен освоить все строительные специальности.

Лишь одна вещь омрачала их жизнь. Оба выросли в Кейвтауне. Все их друзья, все воспоминания остались там. Но они не могли вернуться домой. Быт их в Изумрудной долине складывался удачно, но память о Пещерах не отпускала. И даже после ареста Кентавра они не чувствовали себя в достаточной безопасности, чтобы вернуться в город.

— Мне их жалко, — призналась Кэрол, когда они попрощались с молодыми родителями и поехали к собору. — Они чувствуют себя вырванными с корнем, не могут вернуться и восстановить старые связи. У Сибиллы в Кейвтауне есть подружки с детьми. Она могла бы сидеть с ними, потягивать содовую и рассказывать о ребенке. Ей нравится в Долине, но это не их дом, и она чувствует, что неровня местным молодым мамам с их частными школами и импортными английскими колясками.

Священник молчал. Это был камень в его огород. Было Рождество, время всеобщей любви и дружбы. А Сибилла и Тимоти все еще не решались возвратиться в Пещеры. Молодая пара с первенцем боялась съездить домой на праздничные дни.

Но была и еще одна молодая пара…

— Энтони… — тихонько окликнула его жена, сомневаясь, что он ее слышит.

— Может, удастся помочь этому горю, — отозвался он.

— Как?

— Дай немного подумать. — Мозг душеспасителя лихорадочно просчитывал варианты. На мгновение Хэкворт забыл, что они приближаются к месту его величайшей неудачи, забыл, что приход, в котором он теперь служил, в тысячу раз меньше прихода в Изумрудной долине. Он думал только о рождественской службе, мысль о которой не давала ему покоя всю неделю.

Энтони свернул на стоянку. Внезапно на него обрушилась лавина воспоминаний. Он припарковался, но не смог сразу выйти из машины.

— Никто и не считал тебя совершенством, — сказала Кэрол, приходя к нему на выручку. — На свете был всего один совершенный человек — по крайней мере, так говорится в Библии, — и звали его вовсе не Энтони Хэкворт.

— Я был велик в своем несовершенстве, — с горькой патетикой воскликнул он. — Человек, который разыгрывал из себя самого Господа Бога.

— Кое-кто считает, что намерение делать другим слишком много добра ведет прямиком в ад.

— Я делал добро в угоду собственной гордыне.

— Сомневаюсь. Во всяком случае, сначала так не было. Может быть, позже, когда ты вошел во вкус. Иногда власть так влияет на людей. А у тебя получается, будто именно это перевернуло всю твою жизнь.

— Я не входил сюда с тех пор, как вернул ключи.

— Значит, пора войти. — Она открыла дверцу. Стоянка была покрыта льдом. Энтони неохотно выбрался наружу и обошел машину, чтобы подать жене руку.

— Держу пари, когда ты служил здесь, на стоянке льда не было, — поддразнила Кэрол, надеясь заставить его улыбнуться. — Держу пари, ты выходил из храма с огромной сумкой каменной соли и лопатой еще до того, как выпадал снег.

— Когда я служил здесь, и снежинка не смела упасть.

Женщина засмеялась и погладила его по руке. Над их головами маячил вонзившийся прямо в небо высокий поблескивающий шпиль, венчающий собой высокое просторное внутри здание из розового кирпича. Энтони бросил беглый взгляд на пристройки, сооруженные в то время, когда он был здесь настоятелем, а потом открыл парадную дверь. Кэрол пыталась не думать о том, что случилось на этом месте.

Он выглядел совершенно спокойным, в просветленных глазах не было и тени смятения, которое, по ее представлениям, он должен был ощущать.

— Надо будет зайти в секретариат и сообщить, что мы здесь. Тогда нам разрешат бродить всюду, где мы пожелаем.

— Пойти с тобой?

— Конечно. Я хочу представить тебя.

Кэрол пошла рядом, но выпустила его руки. В церкви было холодно: на стенах, аккуратно выкрашенных в светло-бежевый цвет, красовались эстампы на библейские темы. Она вспомнила о фреске Габриеля и попыталась представить ее в этом соборе.

Секретариат представлял собой небольшое помещение под сводами, вход в которое находился рядом с алтарем. Большие стеклянные окна делали комнату похожей на приемную врача. При их приближении женщина средних лет с тщательно завитыми черными волосами оторвала глаза от стола.

— Чем могу… — Она уставилась на них, а затем стремительно встала. — Энтони? Это вы?

Прежде чем гость успел ответить, женщина обернулась и крикнула:

— Энтони здесь! Энтони Хэкворт! Он вернулся к нам!

На мгновение она исчезла, потом появилась вновь в сопровождении нескольких праведниц и порывисто обняла его, пока остальные ждали своей очереди. Кэрол наблюдала за этой сценой, стоя в сторонке. Вот и ответ на вопрос, который он не мог не задавать себе: как-то его здесь встретят?

Священник обнял встречавших одну за другой, а потом обернулся к жене.

— С удовольствием представляю вам мою супругу, — сказал он. — Кэрол Хэкворт. — Он назвал каждую по имени.

Гостья пожимала руки и бормотала приветствия.

А затем черноволосая женщина, которую звали Мария, сурово подбоченилась.

— Ну что ж, мы слышали, что вы вернулись в город, но я не могла поверить этому. Почему же вы до сих пор не нашли времени повидаться с нами?

У Кэрол замерло сердце. Хватит ли у него сил ответить честно?

Хватило.

— Слишком много тяжелых воспоминаний связано с этим местом.

Все дружно кивнули и сочувственно закудахтали. Кэрол представилась картина того, как этот выводок каждый день кормит Энтони куриной лапшой и кладет ему на колени салфетку. Большинство из них благополучно миновали средний возраст, были прекрасно ухожены и — она готова была биться об заклад — отлично справлялись с работой. Не было никаких сомнений, что они обожали ее мужа.

Ее мужа. Интересно, как они отнеслись к его новому браку. Одна из пожилых женщин, Дженни, искренне и очень по-земному улыбнулась гостье.

— Господь свидетель, супруг много рассказывал вам об этом месте.

Если бы она знала, что действительно рассказывал ей Энтони.

— Не слишком, — с улыбкой сказала она.

— Ну что ж, тогда это сделаю я. — Дженни взяла ее за руку. — Пойдемте, я покажу вам офис. — Кэрол, увлекаемая вперед, беспомощно оглянулась. Супруг улыбался и пожимал плечами.

Следующие пятнадцать минут ее слух услаждали рассказами об Энтони. В них по-новому представала его здешняя служба, о которой он никогда не заикался. Ей поведали о человеке, за которым святой отец начал ухаживать, придя в больницу к своему прихожанину и обнаружив, что его соседа, одинокого и старого, никто не навещает. Он включил имя этого человека в список посещений, а несколько месяцев спустя, когда старик умер, выяснилось, что тот был атеистом и завещал все свое небольшое состояние церкви.

Она слышала о парах, которые Энтони обвенчал и которым отказал в венчании, о семьях, которым он принес мир, о причастиях и отпеваниях. Она слышала о проповедях, на которых негде было яблоку упасть, о проповедях столь спорных, что многие псаломщики отказывались из-за них от служб. И во всех этих рассказах сквозили уважение и любовь пожилой женщины к молодому пастору, человеку, который обладал удивительной способностью оказываться рядом и в горькие, и в радостные моменты ее жизни: смерть мужа, крещение внука, сложности переходного возраста у подростка-сына…

Кэрол вышла из секретариата, раздумывая над тем, а знала ли она что-нибудь о неожиданно обретенном супруге.

Хэкворт беседовал с мужчиной приблизительно его возраста. Он жестом подозвал жену.

— Это Джереми Милфорд, — представил он нынешнего пастора.

Святой отец, сняв маску строгости, заулыбался. Он был статен и набожно красив, исполнен чувства собственного достоинства, но уже не скрывал теплой и — она оценила это — восхищенной улыбки.

— Мне пришлось покаяться вашему мужу, что я слишком толстокож для этого озаряющего сана, — ничуть не стесняясь, сказал Милфорд.

— А я говорил ему, чтобы он был осторожен, не попал в ловушку неверия, как и я, и постарался иметь кожу потоньше, — отозвался Энтони.

— А еще он рассказал мне о вашей церкви в Кейвтауне. Не знаю, смог бы я сделать то же, что Энтони, но ясно одно: это чрезвычайно важно. Я думаю, община будет рада помочь вам всем, что в ее силах. Деньгами, людьми…

— Пожалуй, есть кое-что, над чем мы могли бы поработать вместе, — прервал его Энтони. — Одна мысль родилась у меня прямо сейчас.

— С удовольствием выслушаю.

— Дорогая, не хочешь еще немного погулять с Марией или Дженни, пока мы поговорим с Милфордом?

Кэрол кивнула. Супруг был неузнаваем. На мгновение она растерялась и тут же все поняла. С его лица сошло напряжение. Он выглядел непринужденно, как в своей епархии. Перед ней стоял сильный мужчина, который восстановил власть над собой и своей жизнью.

Энтони улыбнулся, словно поняв, о чем она думает.

— Как только мы закончим, я присоединюсь к тебе, — сказал он. — Ожидается снегопад, а до дому дорога неблизкая.

До дому. Не «до Пещер». До дому! Она была рада, что муж выбрал именно эти слова.

Вечером Кэрол любовалась обожествляющим сиянием елки. Она потратила на украшения совсем немного времени, но все пришлось впору. Лохматые ветви ожили — на них горели свечи тихого торжества. Ветки остролиста, обрамлявшего палисадник одного из прихожан, венчали корзину с сосновыми шишками и бобовыми стручками. Над дверью висели гирлянды из золотой и серебряной фольги, а над притолокой дразняще колыхались веточки омелы.

Энтони подкрался бесшумно, и не успела она моргнуть глазом, как оказалась под омелой. Поцелуй его был долгим, медленным и возбуждающим. А потом она прижалась к нему, желая большего.

— Спасибо за то, что поехала со мной, — сказал падре.

По дороге домой они о чем-то беседовали, а чаще молчали. Она гадала, когда муж заговорит о посещении церкви, если вспомнит о ней вообще.

— Там любили тебя, Энтони. И любят до сих пор.

— Я никогда не сомневался, что так и было. А я любил себя. В этом-то все и дело.

— Ты серьезно думаешь, что, служа в этой церкви, все делал лишь в угоду собственному самолюбию? Что ты не испытывал родства с другими и — может быть, может быть — с чем-то высшим?

— Я вообще ни о чем не думаю, — ответил он. — Кроме того, что уже поздно. День был трудный.

— И такой же трудной будет ночь в постели?

Энтони крепче прижал ее к себе.

— Да.

У Кэрол чуть не остановилось сердце. Перед ней стоял совсем другой человек — человек, которого перестали терзать воспоминания о былых ошибках. Мужчина, смело смотрящий в будущее. А судя по изумрудинкам, сверкавшим в его глазах, это будущее было неотделимо от некой Кэрол Уилфред-Хэкворт.

— Я люблю твои волосы. — Он потянулся и расстегнул скреплявшую локоны широкую позолоченную заколку. — Пусть живут по своей воле. Как и одна моя знакомая женщина.

Кэрол овладело нетерпение. Не в силах дождаться того, что будет дальше, она обвила руками его талию.

— А что еще ты любишь?

— Твои глаза. Они составлены из разноцветных кусочков неба и меняют цвет в зависимости от настроения. Когда ты сердишься, лазурь затмевают грозовые тучи с молниями.

— Поэт…

— И твою кожу. — Он покрыл поцелуями ее шею. — У нее оттенок молочного шоколада, и вкус такой же: горьковато-сладкий…

Она вытянула шею, давая простор его губам.

— Еще…

— О, я и не думал останавливаться. — Он подкрепил слова, подхватив жену на руки.

Энтони целовал ее, неся в спальню. Замерев в его объятиях, Кэрол не ощущала собственного веса. Она не могла дождаться начала новой главы их супружеской жизни и теперь была уверена, в первый раз абсолютно уверена, что супруг хочет ее. Не потому что она соблазняла или обольщала его. Но потому что он был мужчиной, желавшим женщину, на которой был женат.

Он помог ей раздеться, мучительно медленно снимая с ее трепещущего тела один предмет одежды за другим. Кэрол отвечала ему тем же, ее движения были еще более медленными и обольстительными, и, когда они наконец раздели друг друга, их тела горели желанием.

Кэрол могла убедиться в силе его желания. Энтони был полон гордой, уверенной в себе мужественности. Она видела его таким и раньше, но в какой-то миг это желание исчезало. Однако теперь казалось, что он верил в их общее будущее. Сегодня вечером он верил в себя.

Они упали на кровать. Их ноги переплетались, руки сталкивались, торопясь ласкать. Энтони целовал любимое тело так, словно каждый поцелуй был открытием. Она обвила ногами бедра супруга, а он притянул ее к себе на грудь. Супруга глядела в его глаза, зная, что перед ней мужчина, в существование которого она не верила, мужчина, которого перестала искать еще до того, как в ней возникла надежда разбудить в нем Адама.

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Такого, каким ты был, какой есть и каким будешь. Всего Энтони Хэкворта — целиком.

Он закрыл глаза, но не от счастья, а от смущения, словно дар ее любви был неизмеримо больше того, чего он заслуживал.

— Люби меня, Энтони, — сказала она, тоже закрывая глаза. — Дай мне стать твоей любовницей.

Кэрол слегка отодвинулась и ощутила, как в нее вошла твердая, горячая и пульсирующая плоть. Наслаждение пронзило ее. Это ощущение было похоже на сон. Но это была явь, сладкая явь, в которой им так долго природа отказывала.

— О да, — прошептала она. — О да, милый.

Они двигались медленно, упиваясь ощущением слияния. Все его тело напряглось, словно слишком острое блаженство не давало ему пошевелиться.

И вдруг это чувство исчезло. У них обоих.

Сначала она растерялась. Они же справились, одержали победу. Они соединились и стали одним целым. Женщина еще двигалась, но не чувствовала ответа. Его тело больше не отзывалось. Она подняла веки и увидела, что он тоже открыл глаза. И вместо веры в себя, веры в будущее в этих глазах был холод, превративший их в лед.

Кэрол не могла сказать ему, что все в порядке. Какой там порядок… Она оскорбила бы его своей снисходительностью, если бы сделала вид, что ничего не случилось. Просто лежала у него на груди, но руки супруга больше не обнимали ее.

Наконец она легла рядом.

— На этот раз нам придется поговорить, — сказала Кэрол.

Он подумал о том, сколько боли может выдержать человек, через какие унижения должен пройти мужчина, чтобы узнать о себе правду.

— О чем?

— Что происходит у тебя в голове, Энтони? Какое воспоминание, какие мысли становятся между нами?

— Если бы я знал, неужели не справился бы с этим.

— Сегодня мы сильно продвинулись вперед.

— Как будто это имеет какое-то значение! Секс — это не восхождение на Эверест. Тут никто не станет хлопать тебе за каждую сотню ярдов подъема по отвесному склону.

— Может, и нет, но это дает мне надежду, что в конце концов мы доберемся до вершины.

Энтони уставился в потолок. Он ни в чем не был уверен, но в этот последний невыносимый миг все стало предельно ясно.

— Ничего не получится, Кэрол. Я не хочу больше мучить тебя. Брачные клятвы здесь ни при чем. Ты вышла замуж не для того, чтобы хранить мне верность до смертного часа, а чтобы я мог помочь тебе в трудную минуту. Эта минута кончилась. Теперь ты в безопасности. Никто не будет преследовать тебя. Кентавр в тюрьме.

— Значит, я не могу быть рядом, чтобы помочь тебе в твою трудную минуту?

— Эта трудная минута продлится всю жизнь.

— Смешно… Все изменится. Сегодня было намного лучше.

— Лучше? — Энтони сел и уставился на нее. Он не мог смириться с тем, что любимая женщина лежит рядом, теплая, желанная и совершенно недостижимая. — Ты имеешь в виду эту жалкую пародию? Ты знаешь, как я мучаюсь при каждой неудаче?

— Знаю. Милый, я знаю, что это должно быть ужасно. Наверно, все внутри разрывается от обиды. Но ты не потерпел неудачу, ты только не добился большего…

— Я обманул тебя! — Он встал и потянулся за одеждой, лежавшей рядом с кроватью. Руки тряслись так, что не могли подобрать ее с полу.

— Нет, ты…

— Я привык к разочарованию. Я долго живу с ним. Но с тобой я жить не могу и знаю, что буду обманывать твои ожидания каждый раз, когда попытаюсь любить. Ты живая, чувственная женщина, которой нужен мужчина, способный сдержать обещание!

— Ты говоришь так, будто я ищу себе платного партнера для танцев…

— Тебе нужен мужчина, а не евнух! Я не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как ты тратишь жизнь на того, кто не может дать тебе ни секса, ни детей…

— Но ты можешь. Всему свое время.

На миг, на один-единственный миг ему страстно захотелось поверить ей. Но тут в его сознание бесцеремонно вторглась действительность. Он стоял рядом с самой желанной женщиной, которую когда-либо знал, и был не в состоянии овладеть ею. Даже сейчас, когда их совместная жизнь подходила к концу, его тело не соглашалось с тем, что приказывал мозг.

Энтони яростно обернулся.

— Это время не наступит никогда! Я надеялся, что сегодня получится. Казалось, что сегодня мои демоны решили отдохнуть. Но этого не случилось. Ни на секунду. И лучше не будет. Я не могу измениться! Тебе пора подумать о будущем. — Супруг отвернулся, уставившись в стену. — Но не связывай его со мной. Потому что меня там не будет.

— Значит, ты заботишься только обо мне? Раз уж ты стал таким благородным, то будь им до конца. Ты привык заботиться обо мне?

— Это не имеет значения.

— Имеет, и еще какое!

— Привык. Привык настолько, чтобы дать тебе свободу.

Она села и завернулась в простыню.

— И что это значит?

— Это значит, что тебе пора подумать о переезде.

Кэрол уставилась на него.

— О переезде?

— И скором, дорогая. Мы морочим друг другу голову и все глубже увязаем в том, что причиняет боль нам обоим. Пора выбираться, пока не дошло до беды. Ты говорила, что старую квартиру почти отремонтировали. Поговори с хозяином дома и скажи ему, что после Рождества вернешься.

— Поняла. — Она отвела глаза и прижала к груди прохладную простыню. Стена, в которую смотрела Кэрол, была бледно-желтой; в один из уик-эндов они сами выкрасили ее. Почему-то раздражал шум сновавших внизу машин. За окном шел мокрый снег. Ее беспокоило многое, но все это было такими пустяками…

— Прости, — сказал он. Слова с трудом сходили с языка. — Я не желал тебе зла.

— Энтони, ты никогда никому не желал зла. И женился на Клементине, тоже не желая ей зла. Похоже, ты всегда все делаешь по шаблону, верно?

Ответа не последовало. Муж исчез в гостиной. Судя по раздававшимся оттуда звукам, он одевался. Затем Кэрол услышала, как хлопнула входная дверь.

Она задумалась. Почему Энтони решил дать ей подождать до окончания каникул? Сделал подарок на Рождество? Позволил провести еще несколько недель рядом с человеком, на любовь которого она претендовала? Еще несколько недель, чтобы заставить его поверить, что они вместе смогут справиться с его бедой?

Ей не нужны были эти недели. Женщина глядела в стену, понимая, что больше не сможет оставаться в этой квартире. Она думала о том, куда переехать на то время, пока не закончится ремонт. Многие люди были бы рады приютить ее. Даже соседка Долли, несмотря на крохотную комнатку, в которой они жили с крохой Люси. Огаста и Роберт тоже были бы счастливы. Она перебрала дюжину других знакомых и отвергла их. Все было не то.

Ни одного места, где она могла бы чувствовать себя как дома.

Волоча за собой простыню, она прошла в гостиную. Как и думала, супруг ушел.

Кэрол нашла записную книжку и полистала страницы. В первый раз за годы, прошедшие со времени клятвы не уезжать из Кейвтауна, ей казалось, что нет сил больше здесь оставаться.

Она набрала номер Огасты, обменялась с ней парой слов, а затем позвонила матери в Денвер.




Глава 14


После ясной недели на сочельник пошел легкий снежок. Он тихонько похрустывал под ногами прохожих, торопившихся домой встречать праздник. Белые хлопья падали на Альбион-парк, и на фоне сугробов ярче сверкали рождественские лампочки, развешанные городской службой благоустройства. Снег падал на тротуар у церкви Двенадцати апостолов, падал на паперти всех городских церквей и постепенно превращался в слякоть под подошвами участников шествия, со свечками в руках двигавшихся к отелю «Альбион».

Энтони вывел безмолвную процессию из своего скромного храма. За ним по двое в ряд двигались его прихожане. Их было намного больше тридцати, считавшихся официальными членами общины. Тут было несколько мужчин, помогавших ему ремонтировать здание. Других привела сюда облетевшая город новость о предстоящем событии.

Рекламная кампания была проведена великолепно. С помощью связей в приходе Изумрудной долины и людей, которых Энтони узнал за годы службы в тамошнем храме, призыв распространился по всей округе. Когда же к шествию согласились присоединиться и другие церкви, в Кейвтауне и предместьях не осталось ни одного человека, который был бы к нему равнодушным.

В процессии участвовали и представители общины Долины. Джереми Милфорд и его семья собирались подойти позже, после окончания службы в собственной церкви. И все же около двух дюжин тамошних прихожан приехали, чтобы поддержать Хэкворта.

На подступах к отелю процессии свеченосцев сливались. Кое-кто шел больше мили, вновь зажигая свечи, потушенные снегопадом. Некоторые процессии были совсем коротенькими, но та, которая приближалась сейчас к отелю, растянулась на целый квартал.

Колонна Энтони двигалась медленно. Им предстояло слиться с остальными у заброшенного склада позади отеля в семь тридцать. Время было выбрано так, чтобы не помешать службам разных церквей. Оно приходилось между традиционным временем ранней вечерни и всеношной.

Они остановились у перекрестка, где падре впервые столкнулся с Кэрол. На противоположной стороне улицы выстроилась колонна из Грейфолдских камней, которую возглавлял отставной священник, живший в новостройке вместе с дочерью и ее семьей. Он был другом Глории Макуэн, а сейчас стал другом Энтони. Он был стар, а старикам в новостройке приходилось особенно трудно. Они становились легкой добычей молодых вооруженных бандитов. Но когда ему рассказали о том, что планируется на сочельник, преподобный Эмерли Симпсон, высохший и согбенный, обошел все квартиры в микрорайоне, вербуя собственных добровольцев.

К тому времени, когда все собрались на тротуаре у отеля, счет шел на сотни. Хэкворт был рад, что так много народу откликнулось на его призыв. Вокруг собралось немало зрителей. Процессия привлекала внимание — собственно, для этого она и была задумана. Святой отец видел толкавшихся поодаль подростков, носивших цвета той или иной шайки, пешеходов, только возвращавшихся с работы, и бродяг, забывших о том, что такое работа.

Здесь были и журналисты. Он узнал одного репортера — молодого человека, собиравшего новости для местной вечерней телепрограммы, которому, очевидно, не терпелось поскорее попасть домой, к семье. Попадались и другие — незнакомые, но безошибочно узнаваемые по аппаратуре хроникеры.

Прибытие процессии «апостолов» заставило толпу раздаться в стороны. Энтони, как главный организатор, должен был возглавлять шествие. Он не добивался этой чести и даже не желал ее. Идея была его, но он не чувствовал воодушевления. Демонстрацию в честь Рождества проводил город, и падре хотелось бы, чтобы речь читал кто-нибудь другой. Однако решение было единодушным. Возглавлять шествие обязаны были он и его прихожане.

Позади отеля «Альбион» был узкий переулок. Многие бездомные, нашедшие себе здесь временное пристанище, смотрели из окон на процессию, сворачивавшую за угол. Вплоть до этого дня переулок украшали контейнеры с мусором и осколки стекла. Теперь же здесь все было чисто и радовало глаз, если не считать общественного туалета рядом с входом в заброшенный склад, стоявший в конце переулка.

Тут не было темно. На крыше склада был установлен сильный прожектор. Он освещал людей, по двое подходивших к дверям. Люди молчали, и лишь лай служебных собак внутри помещения нарушал эту благоговейную тишину.

Когда Энтони и шедшие за ним следом приблизились к дверям, те распахнулись настежь. Склад был едва освещен и совершенно пуст. Здесь не было ничего, кроме паутины и нескольких пустых ящиков. Но в центре, в пятидесяти ярдах от входа, рядом с другим ящиком, виднелись две коленопреклоненные фигуры. Рядом стояли несколько человек. Этот ящик не пустовал. Он не был прикрыт крышкой. Внутри, на ложе, сделанном из одеял, лежал ребенок, с головы до ног завернутый в теплые пеленки.

Достигнув середины помещения, процессия разделилась и окружила две одинокие фигуры, стоявшие на коленях рядом с младенцем.

Сибилла, преклонившая колени с одной стороны, была одета в цвета «Мустангов»: зеленую клетчатую ковбойку и распахнутое черное пальто с разрезом, доходившее до пят. Грязного цвета кепчонка прикрывала ее светлые волосы, но благоговейное выражение, с которым она смотрела на своего младенца, сделало бы честь самой Мадонне.

На Тимоти были цвета «Стайных» — синие рубашка и куртка с опущенным капюшоном и голубая косынка, охватывавшая уши на цыганский манер. Юноша, тоже не отрываясь, смотрел на сына, несомненно гордый своим участием в церемонии.

Процессия втягивалась в склад, а за ними шли зрители, сопровождаемые репортерами. Когда каждый нашел себе место, Энтони кивнул. Все это время четыре огромных пса, сидевших на привязи у дверей, безостановочно лаяли. Теперь же, ведомые своими хозяевами, они двинулись вперед. Инструкторы отдали команду, собаки тут же перестали лаять и легли, положив морды на лапы. С каждой из четырех сторон склада они безмолвно смотрели на разворачивавшуюся перед ними картину, но не двигались с места.

Люди в униформе, ждавшие, когда помещение заполнит толпа, шагнули к центру и поклонились младенцу Христу. В Пещерах не было пастухов, зато были мусорщики и садовники. Были пожарники и полицейские. Одним из тех, кто образовал вокруг Сибиллы, Тимоти и их чада защитный полукруг, был Роберт.

Долго-долго никто не шевелился. В помещении воцарилась тишина. Затем к «яслям» подошли последние из тех, кто ожидал на складе. Это были три женщины, одетые в броскую форму Армии Спасения. Они по очереди подходили к коленопреклоненной матери.

— У меня нет ладана, — сказала одна из спасительниц, — но зато хватит одежды для тебя и твоего ребенка. — Она положила сверток перед ящиком, в котором лежал новоявленный Христосик.

Вперед вышла вторая женщина и вручила свой дар.

— У меня нет золота, но я работаю в отделе социального обеспечения. Я принесла анкеты, которые ты должна заполнить, чтобы получать пособие на ребенка.

— У меня не мирры, — сказала третья, — но я принесла подарок от местной молочной кухни. — Она положила рядом коробку с консервированным детским питанием.

Женщины отошли в сторону и молча встали у ящика.

Энтони кивнул регенту хора церкви святого Павла. Вперед вышли двенадцать певчих, руководитель взял ноту на губной гармонике, и хор запел рождественский гимн. Прихожане дружно подхватили песню.

Хэкворт рассматривал лица поющих. Все они были прекрасны — старые и молодые, черные и белые, европейские и азиатские. Он видел людей, которые пели не по-английски, людей, жизнь которых была такой мрачной и безнадежной, что лишь великая вера могла привести их сюда.

Он тоже пытался петь, но горло сжалось, губы отказывались произносить знакомые слова. Мысль устроить «живые картины» пришла ему в голову, когда они с Кэрол говорили о том, как дать Сибилле и Тимоти возможность восстановить связь с родным городом. Идея была проста, но потребовалось много сил, чтобы спланировать и организовать это зрелище. Падре посвятил этому делу всего себя, как когда-то посвящал себя служению в храме Изумрудной долины. Он не обращал внимания ни на что остальное, как когда-то в Долине не обращал внимания на свою личную жизнь.

Он не обращал внимания на бегство Кэрол.

И вот все кончилось. На благословенный яркий миг горожане собрались вместе. Здесь были и люди, пришедшие прямо с улицы. Он видел цвета «Мустангов» и «Стаи». Позади стоял кто-то напоминавший Джеймса, а ближе к середине — братья Тимоти, окружавшие свою мать. Никто не двигался с места, не толкался и не разговаривал. Все стояли бок о бок, любуясь маленьким чудом.

Хор церкви святого Павла продолжал петь рождественские гимны. Голоса певчих были сильными и звонкими, а если мальчики запевали знакомую песню, остальные присоединялись к ним.

Когда наконец пение подошло к концу, настала очередь Хэкворта.

Он вышел вперед и раскрыл Библию, которую нес под мышкой. Освещение было тусклым, но это не мешало отыскать знакомые слова.

Он проглотил комок в горле. Страницы странно плыли перед его глазами. На миг проповеднику показалось, что никто его не услышит. Он был уверен, что не сможет выдавить из себя ничего, кроме шепота.

Он начал. Как Энтони и боялся, голос дрогнул. Падре напрягся, читая знакомые, успокаивающие строчки Евангелия от Луки, и голос его стал громче. Он рассказывал о простых женщине и мужчине, участвовавших в том, что изменило мир. Он говорил о младенце, столь любимом, столь желанном, что хоры ангелов и путеводные звезды известили о Его рождении, а пастухи и мудрые волхвы пришли, чтобы принести Ему дары.

Наконец он закрыл Библию. Вперед выступил священник церкви, расположенной в одном из предместий, и благословил собравшихся, призвав их помнить, что все дети святы от рождения.

Энтони обвел взглядом склоненные головы. Сердце его было полно ликования, а душа опустошена. Он без устали работал ради этого мгновения. И шествие, и представление получились волнующими, запоминающимися и удались лучше, чем он смел надеяться. Но они подошли к концу. Кое-кто останется, но большинство разойдется по домам и продолжит праздник. Сибилла и Тимоти с ребенком вскоре уйдут и уступят место другой юной паре с младенцем. Но его участие в этом действе закончено.

Ему придется вернуться в пустую квартиру, к своей пустой, никчемной жизни. Придется вернуться и посмотреть в лицо мучающим его демонам и воспоминаниям о вере, которую он утратил.

Придется вернуться домой, чтобы думать о ней, о ней…

Только одно портило этот чудесный вечер: его не видела Кэрол.

Когда благословение закончилось, он еще раз обвел глазами толпу. Головы поднимались, освещенные свечами глаза сияли верой и надеждой. И вдруг его взгляд отыскал в толпе у дверей лицо, которое казалось ему прекраснее всех остальных лиц на свете.

Больше ничто не омрачало вечер.

Еще час он не мог вернуться домой. Переулок у склада был наводнен людьми, поздравлявшими друг друга с Рождеством и желавшими друг другу счастья. У него брали интервью телевизионщики, спрашивавшие, в чем смысл этого действа. Молодой репортер раскопал многое и во всеуслышание сообщил о его прежнем пасторстве и о трагической смерти Клементины. Это произвело на всех большое впечатление.

Но зато Энтони получил возможность рассказать о церкви Двенадцати апостолов и о том, как он и его маленькая паства собираются изменить жизнь Пещер. Он говорил о надежде, о безопасности городских улиц, о необходимости помогать детям, о семьях, борющихся со страшными трудностями, и о подростках, верящих, что заботу и защиту им может обеспечить только вступление в ту или иную шайку. Когда он кончил, то знал, что большинство сказанного будет забыто, но надеялся, что главное останется нетронутым — простые слова плотника из Назарета: «Любите ближнего своего, как самого себя…»

Он вошел в церковь, где еще толпились люди, которым не хотелось возвращаться домой. Когда последний гость пожелал ему всего хорошего и ушел, Энтони закрыл и запер входную дверь. Он принялся один за другим гасить огни, пока в церкви не стало темно. Выбора не оставалось. Надо было подниматься наверх.

Он сам не знал, чего ждал. Кэрол была в городе, и теперь ему это было известно. Неизвестно было одно: когда она вернулась из Денвера. Может быть, она приехала всего лишь на время. Ей незачем было оповещать о своем приезде. Он сам сказал, что их семейная жизнь кончена. Сам разорвал все связывавшие их узы.

Но мысль о том, что она вернулась и провела здесь несколько дней, ничего ему не сказав, приводила в отчаяние. И еще большее отчаяние охватило его при мысли о том, что она еще могла вернуться к нему и ждать его в этой квартире.

Дверь была приоткрыта, и он сразу понял, чего ждал.

Кэрол была в спальне. Она вынимала из шкафа оставленные там вещи и аккуратно укладывала их в чемоданы.

— Я ненадолго, — сказала она, не поднимая глаз. — Просто мне понадобилась теплая одежда. За остальным я вернусь в начале следующей недели.

— Некуда так торопиться.

Она откинула волосы со лба и бросила на него короткий взгляд.

— Прости, но я думаю, что как раз есть куда.

— Я имею в виду, что мне не нужна эта комната.

— Я рада, что не успела надоесть тебе.

Эти слова могли бы показаться исполненными сарказма, если бы не были сказаны совершенно спокойно. Казалось, она не испытывает никаких чувств.

— Где ты будешь жить? — спросил он.

— У Огасты. Моя квартира будет готова в понедельник. Нужно положить еще один слой краски.

— Я могу помочь тебе переехать.

— Спасибо, я справлюсь. — Она оторвала взгляд от свитера, который складывала. — Энтони, вечер был потрясающий.

Он кивнул.

— Должно быть, тебе пришлось немало потрудиться.

— Да, это потребовало времени.

— Думаю, тебе есть чем гордиться. — Она поглядела на него, а затем покачала головой. — Нет, я забыла, ты ведь никогда ничем не гордишься, правда? Наверное, это не было совершенством. Наверное, ты сгораешь от стыда.

— Я горжусь.

— Ну что ж, хорошо. — Она снова принялась укладывать вещи.

— Как там Агата?

— Счастлива. А девочки выглядят лучше, чем когда-либо. Она передавала тебе привет.

— А твоя мать?

— Тоже счастлива. Похоже, в первый раз в жизни встретила достойного человека. Думаю, скоро выйдет за него замуж.

— Я рад. Я…

— Энтони, какой нам смысл вести светскую беседу? Ты сам знаешь, мы не сможем жить вместе, как двое друзей. Ты будешь смотреть на меня и вспоминать о своих неудачах. А я буду смотреть на тебя и злиться, что ты так быстро сдался. Будет лучше, если мы расстанемся. Так легче забыть обо всем и покончить с этой историей. — Она обернулась к шкафу и достала вешалку со свитерами.

Он готов был возразить ей сотню раз, но не успел и рта открыть. В дверь церкви кто-то постучал. Энтони решил, что пришел еще один посетитель, решивший поздравить его с праздником.

Ему не хотелось впускать гостя; хотелось выйти в дверь и уйти куда глаза глядят. Слова Кэрол убили в нем всякую надежду на то, что им удастся спасти хотя бы остатки их отношений.

Тем не менее он открыл дверь и обнаружил на пороге Джеймса. В эту минуту падре был менее всего склонен к терпению и гостеприимству, но месяцы работы, проделанной именно для этой цели, нельзя было пустить насмарку. Раз парень пришел, его следовало выслушать, забыв о личных переживаниях.

— Хелло, Джеймс, — святой отец сделал шаг назад и жестом пригласил его войти, высматривая, нет ли кого у юноши за спиной. — Ты был на складе? Мне показалось, что я тебя видел.

— Я был там.

Пастор закрыл дверь.

— Садись. С чем пришел? — Энтони смягчил голос, садясь на диван и показывая этим, что он весь внимание.

Гость не сел. Он снял с головы кепку и принялся теребить ее в руках, оглядывая комнату.

— Нет никого чужого?

— Нет. — Через несколько минут, когда Кэрол окончательно уйдет из его жизни, так и будет. Энтони видел, что жена прикрыла дверь, но неплотно. Сквозь щель виднелся ее мелькавший взад и вперед зеленый свитер. Она продолжала расхаживать по спальне, укладывая чемоданы.

— Почему вы это делаете?

Внимание праведника привлек тон Джеймса.

— Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь.

— Кто вас позвал? Бог?

— Когда-то я так думал.

— А сейчас вы в этом не уверены?

— Есть много вещей, в которых я не уверен. Но я уверен в том, что в этой церкви мы творим добро. И в том, что сегодняшний вечер — это тоже добро.

— Откуда вы знаете?

Это был хороший вопрос.

— Я чувствую. Я смотрю по сторонам и вижу, что мои дела никому не приносят зла, слышу, как многие говорят, что их жизнь изменилась к лучшему.

— Вы смотрите по сторонам. — Парень расхаживал по комнате, теребя кепку. — Это все, что вы можете сказать?

— Поверь, я дорого дал бы, чтобы ответить лучше.

— Вы ведь верили в Бога. В Иисуса. — Это было не вопросом, а утверждением.

Энтони кивнул.

— Да.

— Я тоже. Когда был мальчишкой.

Падре не стал говорить, что во многом Джеймс им и остался.

— И что же заставило тебя потерять веру? Ты сам?

— Я вырос!

— На улицах, полных насилия. В бандитском квартале. Здесь не так уж много места для Иисуса. Как ты думаешь?

— Вы ничего не знаете о здешней жизни. Вы жили в других местах.

— Ты прав, Джеймс. Я знаю ее хуже тебя.

— Когда я был маленьким, мама брала меня с собой в церковь. Там говорили о том, как крепко Бог любит меня. Всю эту чушь про Иисуса. А в это время другие парни тащили приемники из машин и толкали товар прямо на паперти.

«Толкать товар» означало торговать наркотиками. Энтони знал, что это было любимым воскресным развлечением жителей Пещер.

— Продолжай.

— Когда мне исполнилось одиннадцать лет, двоюродный брат сказал, что я должен стать «Мустангом». По-другому и быть не могло. Но меня не приняли, потому что считали слишком маленьким. Я готовился к этому несколько лет. Я болтался с шайкой, но не все время. Ровно столько, чтобы они привыкли считать меня своим.

Внимание Энтони раздваивалось. Он видел, как за дверью двигается Кэрол. Кажется, она не торопилась собирать чемоданы. Она слишком тактична, чтобы прервать их беседу с гостем. Она подождет ухода юноши, а потом уйдет сама.

— Когда мне стукнуло шестнадцать, настало время «заскочить», — продолжал Джеймс. — Падре, вы знаете, что значит «заскочить»?

— Нет.

— Ты должен сделать что-нибудь плохое. Должен доказать, что ты достаточно плох, чтобы стать «Мустангом».

«Заскакивание» было чем-то вроде посвятительного обряда, официального признания мальчика полноправным членом клана.

— Значит, тебе нужно было сделать что-то, чтобы доказать, что ты мужчина, достойный приема в банду?

— Мне велели что-нибудь украсть. — Он плюхнулся на край дивана, но сел как можно дальше от хозяина. — Как вы думаете, можно сделать что-нибудь плохое, а потом заслужить прощение?

Энтони понял, что начинается исповедь. Он обратился в слух.

— Я верю в это всем сердцем.

— Но вы ведь не верите в Бога.

— Я не верю во многое, но прощение существует.

Казалось, это удовлетворило Джеймса.

— В тот вечер, когда я должен был «заскочить», со мной было еще двое. Нас позвали, велели украсть у кого-нибудь кошелек и принести его. Они забрали у нас все деньги, чтобы мы смогли вернуться домой только пешком, если ничего не украдем. Затем один из «братьев» увез нас из города. — Он умолк.

Энтони пытался подбодрить его.

— Вы боялись?

Джеймс не смотрел на священника.

— Место, в которое нас привезли, вы знаете. Это Изумрудная долина.

Казалось, в комнате повеяло холодом. Энтони застыл, боясь услышать продолжение и боясь не услышать его.

— Вы ведь когда-то там жили, — сказал юноша.

— Да. — Падре прикинул возраст Джеймса. В тот вечер, о котором он рассказывал, ему было шестнадцать. Теперь ему было девятнадцать. Три года назад. Три года…

— Нас высадили в центре городка. Я пошел в одну сторону, остальные в другую. Я так и не знаю, куда. Вечер был холодный, а одет я был не слишком тепло. Я ходил по улицам. Все, что мне было нужно, это украсть кошелек и убраться оттуда. Изумрудная долина — такое место, где копы не спускают с тебя глаз. Особенно если ты черный.

— Да.

— Я увидел на холме церковь.

Энтони наклонился вперед и обхватил голову руками. Он услышал, как скрипнул диван, и понял, что Джеймс снова принялся мерить шагами комнату.

— Продолжай, — тихо сказал он.

— Я увидел церковь, но не собирался идти туда, потому что было уже поздно, а на стоянке не было ни одной машины. И вдруг с дороги свернул автомобиль. Я увидел, что за рулем сидит женщина, и понял, что нашел свою цель.

— Ты не хотел убивать ее, правда? — выдавил из себя падре. Оказывается, какая-то часть его мозга еще сохраняла благоразумие.

— Я подошел к дверям раньше, чем она. Все, чего я хотел, был ее бумажник. Просто кошелек. Я сказал ей это, но она не слушала, пыталась оттолкнуть меня, а потом открыла рот, словно хотела закричать. Я не мог позволить ей кричать, знал, что через секунду здесь будут копы. Я сильно толкнул ее, чтобы она замолчала. Женщина упала на спину. Она не ожидала, что я толкну ее.

— Несчастная ударилась головой и умерла.

— Об этом мне стало известно только на следующий день. Я взял ее бумажник и побежал изо всех сил. Потом я долго шел и наконец сел на автобус. Когда я вернулся в Пещеры, то отдал кошелек нашему главному. Документы он выкинул, деньги забрал себе, а я стал «мустангом».

Энтони поднял голову.

— А на следующий день я узнал, что она умерла. Я убил ее. — Джеймс крутил в руках кепку.

Падре пристально смотрел на него. Убийца Клементины был в его руках. Он пришел по собственной воле, совершив первый важный шаг в жизни. Шаг, подлинный смысл которого станет ясен когда-нибудь потом.

Его жену убил этот сукин сын.

Энтони душил гнев. Все инстинкты нашептывали ему одно: месть. Самосуд. Убийца заслуживал наказания. Высокий, сильный, он больше не был мальчиком. Кровь прихлынула к кончикам пальцев падре. Руки чесались от желания убить Джеймса.

Юноша стоял с таким видом, словно ждал наказания. В нем было покаянное спокойствие, величие праведника, снявшего грех с души, и в то же время что-то другое, чему не было названия.

— Почему ты решил рассказать об этом именно мне? — спросил Энтони.

— Я не знал, к кому еще мог пойти.

Хэкворт закрыл глаза. Красное облако гнева заполняло комнату, рассеивая темноту, которая помогла бы успокоиться. Ярость заливала его с головой, угрожая задушить.

Перед ним стояла Клементина — такая, какой была в день их свадьбы. Сияющая от радости новобрачная, которой предстояла целая жизнь. Такая, какой он видел ее в окне сельского домика на Рождество. Счастливое лицо, полное безмятежного спокойствия. Такая, какой она была в миллионе других случаев, за исключением тех, о которых он позволил себе забыть.

И за молитвой. Дочь епископа, религиозное чувство которой было живым и бесспорным. Она верила в Бога. Вера ее была непоколебима.

А его вера в Бога поколебалась. Но он сказал покаявшемуся, что верит в прощение. Клементина тоже верила в прощение… Он открыл глаза, не зная, сколько прошло времени. Джеймс все еще молча стоял перед ним и чего-то ждал. Молодой человек, жизнь которого могла быть наполнена смыслом, а теперь колебалась на краю пропасти. Молодой человек с такими задатками…

Энтони протянул руку. Джеймс судорожно сглотнул, а затем стиснул ее. На глаза юноши навернулись слезы. Ответные слезы наполнили глаза падре. Гость опустился на диван, и они долго молча сидели бок о бок.

А в спальне на краю кровати замерла Кэрол и плакала. В маленькой квартирке было трудно уединиться. Она слышала исповедь и поняла, что женщина, которую убил Джеймс, была Клементиной. Ей было ясно, что собственные скорбь и гнев ничего не значат по сравнению с чувствами, охватившими Энтони. После ухода парня она подойдет к супругу и утешит его, как сможет. Ах да, это теперь невозможно…

Когда за недобрым гостем хлопнула дверь, Кэрол умылась и закончила собирать вещи. Дав мужу побыть одному еще несколько минут, она открыла дверь спальни.

Он сидел, спрятав лицо в ладони. От этой картины у женщины дрогнуло сердце, но она заставила себя поднять чемоданы и шагнуть к выходу.

— Я все слышала, — тихо сказала она.

— Он убил Клементину.

— Я знаю. — Она поставила чемоданы. — Ты отправишь его в полицию?

Энтони поднял измученные глаза.

— Нет.

— Нет?

— Джеймс не Кентавр. Он три года страдал из-за того, что сделал.

— Убил женщину.

— Он не собирался убивать ее, даже не собирался причинять ей вред. Он оказался втянутым в то, что было выше его сил. — Муж поднялся. — Он пришел ко мне, зная, что я могу сообщить в полицию. Я думаю, он хотел, чтобы его наказал кто-нибудь другой. С той ночи он наказывал сам себя. Но стоило отправить его в тюрьму — а я вижу, что он был готов к этому, — и больше никто не сумел бы достучаться до него. Сейчас он доступен чувствам. Он сделал первый шаг к новой жизни. Я не собираюсь останавливать его на пороге.

— Значит, ему придется уехать?

— Нет. Когда я приду в себя, то поговорю с ним. Мы вдвоем решим, что ему делать. Может быть, поступить в какую-нибудь из городских служб. Может быть, вернуться в школу. Я должен убедиться, что он на правильном пути.

Она кивнула. Святой отец был справедливее и добрее всех на свете. Он подошел к Кэрол. Заглянув мужу в глаза, она увидела, как ему тяжело. И еще кое-что.

— Ты простил его, да?

Энтони прислушался к себе. Его все еще переполняли гнев и невыразимая боль. Смерть Клементины обездолила не только его, но и весь мир, нуждавшийся в ее доброте и нежности. Но Кэрол спрашивала не о том.

— Простил, — сказал Энтони, всей душой чувствуя, что говорит правду.

В глазах женщины сверкали слезы. Перед ней стоял рыцарь. Благородный герой во всех отношениях.

Кроме одного.

— Значит, ты лучше самого Бога? — Она открыла дверь и подняла чемоданы.

Супруг уставился на нее. Он был так переполнен эмоциями — вернее, целым шквалом эмоций, — что с трудом говорил. Он схватил жену за плечо и заставил остановиться.

— Черт побери, что это должно значить? — тихо и гневно спросил Энтони.

Кэрол обернулась и посмотрела на него.

— Ты можешь простить Джеймса, но не веришь, что Бог может простить тебя. Разве это не делает тебя лучше, чем Он? Ты всегда упрекал себя в гордыне. Раньше я не представляла себе, как далеко это зашло.

Он уронил руку. Непереносимая боль заставила исказиться его лицо. А затем оно снова стало бесстрастным. Как всегда. Кэрол спустилась по лестнице и вышла на улицу.




Глава 15


Однажды ночью незадолго до Пасхи в церковь снова залез бездомный. Когда утром Энтони спустился вниз, он увидел бродягу, стоявшего у фрески Габриеля.

Роспись освещало весеннее солнце. В его лучах старик казался еще более грязным и жалким.

— Эта картина нравится тебе больше, чем та, что висит в алтаре? — спросил пастор, становясь рядом.

— Я все еще не понимаю, что ты делаешь в Пещерах.

Энтони скрестил руки на груди.

— Я тоже спрашивал себя об этом. Не раз и не два.

— Кто звал тебя сюда?

Святой отец задумался над вопросом.

— Думаю, я пришел сюда за тем, что могли дать мне в этом месте.

Старик хмыкнул.

— Кому нужна эта дыра?

— Мне нужна, — ответил пастор.

— Ты такой же чокнутый, как тот, кто нарисовал это.

— Надеюсь. — Энтони улыбнулся незваному гостю. — Я знаю, ты не берешь милостыню, но по средам мы устраиваем ужины…

— Ты уже говорил об этом.

— Я помню. Однако надеюсь, что на этот раз ты присоединишься к нам. Ты долго жил на этих улицах. Думаю, ты мог бы многое нам рассказать.

Глаза старика прищурились.

— О чем?

— О главном. О том, что нужно сделать для Пещер. Ты знаешь это лучше, чем кто-нибудь другой.

— Я всего лишь больной старик, который каждый вечер напивается в дым. Забыл?

— Ничего не изменилось?

Старик не ответил.

— Было время, когда я каждый вечер тоже напивался в дым. И даже когда я перестал пить, все равно оставался слепым. Но однажды мне повезло. Нашелся тот, кто открыл мне глаза.

Старик сплюнул на пол, который Энтони накануне выскреб добела.

— Бог, что ли?

— Нет. Женщина. Но она открыла мне глаза, которыми я сумел увидеть Бога.

— Никогда не слышал о таких женщинах. На них это не похоже.

Энтони не знал, что ему возразить. Конечно, Кэрол не была похожа на других женщин. Но мир был полон людей, заботившихся друг о друге и в случае необходимости протягивавших руку ближнему.

Она научила его этому.

Пришло время поговорить с ней. Миновало несколько месяцев, наполненных ожиданием и молитвами, всплесками надежды и приступами отчаяния, и он наконец понял — пора.

— В воскресенье Пасха, — сказал он. — Время начинать новую жизнь. Присоединяйся к нам. Добро пожаловать в любое время дня и ночи. Даже тогда, когда дверь и не заперта.

Старик рассмеялся. Святой отец не думал, что возможно преображение этого человека. Но за последние месяцы он привык верить в невозможное. Теперь он называл это своей религией.




Резинка стукнулась о край корзины для мусора и упала на пол.

— Похоже, ты потеряла меткость. — Огаста положила на стол директрисы пачку медицинских карт. — Пора чемпиону в отставку.

— Слишком длинный день. — Кэрол встала и потянулась. — Только что говорила по телефону. Крошка Мэйбл родила.

— Кого?

— Мальчика. Почти шесть фунтов. Ребенок крепенький. Явных последствий приема наркотиков нет, но ближайшие сорок восемь часов он будет под постоянным наблюдением.

— Я думаю, мамаша окончательно излечилась от своего порока.

— Она говорит, что да. Поживем — увидим. Через пару дней все станет ясно.

Огаста сложила руки на груди.

— Приближаются четыре выходных. Что будешь делать на уик-энд?

Кэрол побарабанила пальцами по крышке стола.

— Не беспокойся обо мне. Все будет в порядке. Правда, праздник что-то очень длинный.

— Это же Пасха. Приходи в воскресенье обедать. Муж обещал закоптить баранью ногу.

— Можно, я позвоню попозже? Надо подумать.

— А мне можно дать тебе совет?

Начальница перестала стучать по столу.

— С каких это пор тебе требуется разрешение?

— Не проводи праздники в одиночестве. Выйди и взгляни на людей.

— А куда идти? В церковь? Ты слышала, что Хэкворт опять сражается с бесами? Он и другие местные пасторы задумали отслужить заутреню в Альбион-парке. Они собираются объявить парк своим, поскольку город отказывается его содержать. Хотят посадить цветы, убрать мусор, подстричь кусты…

— Я буду ждать тебя к обеду. Ровно в три часа.

Кэрол вздохнула.

— Мне очень жаль.

— Никаких отговорок. — Огаста обняла ее и вышла из комнаты.

Кэрол поглядела ей вслед. Она знала, что все эти месяцы, прошедшие после Рождества, была сама не своя. Ходила на работу, но сторонилась друзей и при каждом удобном случае норовила забиться в свою конуру, чтобы начать зализывать раны. Огаста и другие люди, которым не была безразлична судьба неприкаянной женщины, устали тормошить ее. Им хотелось, чтобы она поскорее успокоилась и стала прежней Исидой.

Но она не могла стать прежней. Та богиня ничего не ждала и не хотела от мира для себя, а потому все хорошее, что с ней случалось, удивляло и радовало ее. А затем случилось то, что заставило ее захотеть, и вся жизнь изменилась.

Однако отнюдь не к лучшему.

Ее рабочий день стал долгим; она понимала, что заваливает себя делами нарочно. Работы хватало всегда, а остановить неуемную было некому. Но даже труд не был противоядием от чувств, разъедавших ее душу; только поэтому Кэрол и соглашалась закрывать клинику на субботу и воскресенье. Сотрудники нуждались в перерыве, а на выходные все врачи уезжали из города. Может быть, Огаста была права. Может, ей действительно следовало позвонить подруге и на один вечер вырваться из дому.

Поднимаясь по лестнице, она знала, что никуда не пойдет. Ей хотелось провести вечер одной, наедине с любимыми, привычными вещами и музыкой. Она приготовит обед и возьмется за роман, купленный на прошлой неделе. И не позволит себе думать об Энтони. Потому что за месяцы, прошедшие с Рождества, он, конечно, ни разу и не вспомнил о ней.

У дверей Долли она остановилась и подумала, не постучать ли. Но в квартире было тихо. Это означало, что соседки с дочерью нет. Наверное, их увез к себе тот самый славный парень, живущий по соседству. Молодой человек с серьезными намерениями. Когда Кэрол спрашивала о нем, Долли только смеялась и говорила, что не позволит себе ничего такого, пока не закончит школу. А молодой человек приходил якобы просто потому, что хотел посмотреть на малышку Люси.

Войдя в квартиру, Кэрол пообещала себе приготовить хороший обед. Слишком долго готовка напоминала ей о вечерах с Энтони. Вечерах, которые были лучшим временем их совместной жизни, полных спокойствия, уюта, домашних хлопот и разговоров о том, что случилось за день. Вечером она приготовит что-нибудь особенное и не будет вспоминать о тех ночах и той надежде, которая вспыхивала в ее сердце при случайном прикосновении бедра, при каждом тихом смешке или теплом взгляде.

Она успела приготовить зелень, ветчину и пару яиц и натереть два вида сыра для королевского омлета, когда в дверь кто-то постучал.

Хозяйка и бровью не повела. Теперь она была в большей безопасности, чем любой другой житель Пещер. Никто отныне не грозил ей местью.

Конечно, «Стайные» и «Мустанги» не стали закадычными друзьями — нельзя было требовать невозможного. Но перемирие оставалось в силе. До тех пор пока не появится новый Кентавр, они будут находиться в состоянии вооруженного нейтралитета. Сибилла и Тимоти могли беспрепятственно приезжать в город. Джеймс работал в местном центре помощи престарелым и готовился сдавать экзамены за среднюю школу, чтобы осенью поступить в колледж. Ходил слух, что Хэкворту удалось уговорить членов обеих шаек встретиться в церкви и обсудить все спорные вопросы.

Слухи были ее единственным источником сведений об Энтони.

Она сполоснула руки и подошла к двери. В квартире пахло свежим сыром и травами, в новом стереомагнитофоне стояла любимая кассета с песнями Эллы Фитцджеральд. Может быть, ей и удастся поднять себе настроение. Может, удастся перестать думать о возлюбленном…

Пары секунд лицезрения стоявшего на пороге Энтони хватило, чтобы понять, как сильно порой ошибаются люди.

— Хорошо выглядишь, — сказал он.

— А чего ты ждал? Что я чахну от тоски? — Она сделала шаг назад, чтобы гость мог войти. Если хотел.

— Похоже, я помешал тебе обедать.

— Еще нет.

— Я мог бы зайти в другой раз.

— Зачем же беспокоиться? — Она махнула рукой. — Входи. А то весь коридор пропахнет моей готовкой.

— Он уже пропах. — Энтони шагнул внутрь.

Квартира ничем не напоминала то грустное зрелище, которое запомнилось ему со времен последнего визита. Когда в окно бросили бутылку с зажигательной смесью, большинство ее вещей было испорчено огнем и водой. Сейчас от повреждений не осталось и следа. Краска была свежей, ковер новым.

Пожитки хозяйки — удивительная смесь того, что она привезла к нему, и новых вещей — вновь заполнили все свободное пространство.

Тогда почему же что-то настораживало взгляд? Он улучил мгновение и снова обвел глазами комнату, не обращая внимания на то, что Кэрол следит за ним. В квартире было чисто, опрятно и… скучно.

Впервые за долгий-долгий срок он задумался, а так ли уж хорошо ей живется. Неужели дела действительно пошли на лад? Что-то не похоже…

— В чем дело, падре? Что вам не нравится? Может быть, следовало поставить диван на место стерео? Но тогда я еще немного побаивалась выстрелов. Не так уж приятно сидеть у окна и думать, что кому-то может прийти в голову использовать мой затылок вместо мишени.

— Опять падре? Я много кем был, Кэрол. Но никогда не был тебе отцом.

— Это верно. Ты прожил со мной дольше. Ненамного, но все-таки дольше, чем мой отец. — Она указала на кухню. — Хочешь что-нибудь выпить? У меня есть минеральная вода, сок…

— Квартира стала чужой. Она не похожа на твою прежнюю.

— Придется поговорить с моим декоратором.

— Тут должны быть растения, забавные безделушки, плюшевый жираф в углу…

— Для жирафа потолок низковат.

Он обвел комнату рукой.

— Женщина, которую я знал, не была бы счастлива здесь.

— Женщина, которую ты знал? Энтони, я не догадываюсь, о ком ты говоришь. Но женщина, которая переехала сюда, вполне довольна тем, что у нее есть.

— В самом деле? А мужчина, которого ты знала, — нет.

Она отвернулась.

— Будь добр, садись. Я только что вернулась после десятичасового рабочего дня и начала готовить обед.

— По крайней мере, чувство юмора тебе не изменило.

Она почувствовала, что кипит от бешенства. Ледяного, холодного бешенства.

— Ты и в этом сомневался? А какое тебе, черт побери, до меня дело? Ты находишь эту ситуацию смешной? Я — нет. Ни капельки. Зачем ты вообще пришел? Совершаешь пасторский обход? Тебе кажется, что я недостаточно часто хожу в церковь?

— Ты вообще туда не ходишь.

— И не собираюсь. Если я захочу пойти в воскресенье в церковь, то отправлюсь к святому Павлу, а еще лучше — к Фоме или к адвентистам седьмого дня [12 - Адвентисты — протестантская секта (главным образом в США). Проповедует близость «второго пришествия Христа» и наступления на Земле «тысячелетнего царства Божия».].

— Тогда зайди в храм в субботу, чтобы не разочаровываться.

Она яростно поглядела на Энтони.

— Что ты здесь делаешь?

— В данную минуту? Пытаюсь немного растопить тебя.

Она не могла этому поверить. Это был не тот мужчина, которого она знала. Его изумрудные глаза смотрели с сочувствием, словно Энтони пытался понять, что с ней происходит. Он выглядел одновременно измученным и уверенным в себе: сочетание, немыслимое ни в ком другом. С его мучениями Кэрол ничего поделать не могла, а вот с самоуверенностью справиться было куда легче. Она так и перла из него. Гордыня вообще была главной чертой его характера.

— Почему? — спросила она. — Почему тебя волнует, теплая я или холодная как ледышка? Какое тебе до этого дело? Ты пришел поговорить о разводе, так? Ты слишком тактичен, чтобы прислать мне бумаги без предупреждения.

— Я здесь совсем не поэтому.

— Я немного устала играть в загадки.

— Можно сесть? Или действительно будет лучше, если я зайду попозже?

Она вздохнула.

— Садись.

Он пристроился на краешке ее нового дивана. Эту вещь она купила без всяких раздумий. Просто потому что нужно было на чем-то сидеть. Диван стоял у входа в первый и единственный мебельный магазин, который она посетила, и это решило все сомнения. Только сейчас хозяйка заметила, насколько он низкий и узкий. Под Энтони он выглядел так, словно был из кукольного гарнитура.

— А ты не хочешь присесть?

Она неохотно села рядом. Единственное кресло стояло слишком далеко от дивана. Если бы Кэрол села в него, можно было бы подумать, что она боится супруга. А страх был одним из тех немногих чувств, которые не для нее.

— Не знаю, как начать, — сказал он.

— Да? Тогда похоже, что вечер затянется надолго.

— Облегчи мне задачу. Будь повежливее. — Он смягчил свои слова улыбкой, пробившей глубокую брешь в ее обороне.

Кэрол откинулась на спинку дивана и села чуть поудобнее.

— Извини, — через силу сказала она. — Я слушаю.

— Все эти месяцы мне хотелось увидеть тебя. После твоего ухода не было ни дня, когда я не мечтал бы поговорить с тобой.

— Ты знал, где я живу.

— Я боялся прийти и начать этот разговор.

— Заговариваешь зубы? Боишься сказать прямо?

Он снова улыбнулся и, устроившись для мирной беседы, вытянул руку вдоль спинки дивана. Энтони не прикоснулся к жене, но оказался совсем рядом. Их позы были почти домашними.

Кэрол почувствовала, что ее тело откликается на этот призыв. Безошибочный клинический диагноз. Пульс участился, дыхание сбилось. Иммунная система отказывалась действовать заодно с мозгом и игнорировала его приказы не обращать внимания на находившееся рядом чужое тело. Она все еще хотела Энтони. Господи помилуй, несмотря на сокрушительный провал, она несомненно еще хотела его…

— Я много думал после твоего ухода, — сказал он. — У меня была уйма времени. До сих пор я и не подозревал, что в квартире может быть так пусто.

Она-то хорошо знала, что такое пустая квартира, и невольно кивнула.

— Ты помнишь, что сказала напоследок? — Он не дожидался ответа. — Ты сказала, что я ставлю себя выше самого Господа, потому что смог простить Джеймса, но не верю, что Господь может простить меня. Я чувствовал себя так, словно ты ударила меня под ложечку.

— Если ты пришел за извинениями, то я прошу прощения, я не имела права так говорить.

— Не извиняйся. Ты изменила мою жизнь. — Ему хотелось притронуться к ее волосам. Они были заплетены в тугую косу, такую же тесную, как и все в этой квартире. Такую же недоступную, как и ее плотно сжатые губы. Хотелось расплести эти волосы, дать им волной упасть, рассыпавшись по плечам, и погрузить пальцы в эти бьющие током локоны.

А Кэрол хотелось потребовать, чтобы супруг объяснился, но она знала, чем это чревато. Ей и так уже с трудом удается скрывать свои противоречивые чувства. Она ждала, и атмосфера в комнате стала постепенно накаляться.

— Ты была права, — наконец сказал Энтони. — Ты заставила меня поглядеть в лицо правде. Я никогда не терял веру в Бога, но думал, что Бог потерял веру в меня. Если я при всей своей греховности, всех своих ошибках смог простить Джеймса, то уж, конечно, непогрешимый Господь мог простить меня. Но моя гордыня была так сильна, что я верил, будто мои грехи были слишком ужасны, чтобы Господь простил их. Я не сумел сам стать божеством, но все еще думал, что я выше Господнего прощения. Поэтому я и вычеркнул Его из моей жизни.

Несмотря на все усилия, Кэрол была захвачена странным выражением его глаз, горевших, как у ветхозаветного пророка.

— Что-то изменилось?

— Да. — Он снова улыбнулся. Улыбка его отличалась от той, которая запомнилась. Она стала иной, в сто раз более чарующей. Оборона Кэрол трещала по швам. Поистине, это противоборство можно было выиграть только улыбками и теплыми, все понимающими взглядами…

Она отвернулась, но было уже поздно.

— Рада за тебя, Энтони.

— Ты возвратила мне жизнь, — сказал он.

— Ничего я тебе не возвращала. Я злилась. Хотела сделать тебе больно. Вот и все.

Энтони прикоснулся к ее плечу, и оттаявшая женщина больше не смогла отвести взгляд.

— Ты сделана это не однажды. Ты была единственной, кто боролся и заставил меня взглянуть в лицо правде. И дело не в том, что ты сердилась. Просто видела мою гордыню и позаботилась о том, чтобы я тоже ее увидел.

— Как бы там ни было, я по-настоящему рада.

А когда рухнули остатки крепостных стен, она поняла, что никогда не переставала любить этого человека, никогда не переставала принимать близко к сердцу все, что с ним происходит. Несмотря на скорый и совершенно неотвратимый развод, который окончательно разлучит их друг с другом, она не могла разлюбить его.

— Я потерял самое главное в себе, Кэрол. Потребовались месяцы, чтобы научиться жить по-новому.

Сколько времени он не звонил ей и не хотел видеться. Она была рада за него, искренне счастлива, но знала, что эти месяцы доказывали только одно: она, Кэрол Уилфред-Хэкворт, никогда не была дорога ему. Если бы было иначе, он пришел бы раньше и позволил ей принять участие в его внутренних борениях.

Она сказала себе, что обязана облегчить супругу разрыв. Это последнее, что еще в ее силах.

— Теперь у тебя все будет хорошо, — сказала жена. — Мы оба заслужили это. Наш брак все равно не смог бы стать настоящим. Я была расстроена, когда уходила, но потом поняла, что никогда не сумела бы отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Может, все получилось и не совсем так, как было задумано, но ты пытался помочь. И поэтому женился на мне.

— Нет, не поэтому. — Он дал волю желанию прикоснуться к ее волосам. Тугая коса была бессильна против его пальцев. — Я женился, потому что ты была нужна мне. В тебе было все то, чего я был лишен: тепло, бодрость, жизнь. А я был мертвым больше двух лет. Встретив тебя, не мог вынести и мысли о том, что с тобой что-нибудь случится. Стоило тебя потерять — и я лишился бы последнего, что у меня осталось. Даже тогда, в первые минуты нашего знакомства, я уже любил тебя.

Кэрол смотрела на него как завороженная. Этот мужчина покорил ее. Она пыталась что-то возразить, но вместо протеста из горла вырвался тихий стон. Энтони утопил пальцы в уже податливой косе и медленно, давая женщине время одуматься, привлек ее к себе.

Казалось, времени для отпора было достаточно, и все же его не хватило. Когда любящие губы прижались к ее губам, Кэрол по-настоящему поняла, каким окончательным было ее поражение. Поцелуй Энтони был дверью в мир, полный скорби и надежд, отчаяния и любви. Ей хотелось верить, что им удастся начать с того места, где они остановились, и построить жизнь заново. Хотелось верить в то, что он по-настоящему любит ее. Ведь он был честным человеком, признававшим силу клятв, даже если они и были даны по ошибке.

И все же она целовала его. Рот прижимался ко рту, и Кэрол пила его влажное тепло так, словно она умирала, а поцелуй мог сохранить ей жизнь. Ее руки обвивали его шею. Кожа Энтони была теплой, и женщина кончиками пальцев ощущала биение его пульса. Ее губы раздвинулись, и предложение было принято. Поцелуй становился все крепче. Он придвигался все ближе и, словно магнитом, притягивал к себе, пока женские груди не прикоснулись к его груди.

А потом он прижал к плечу ее голову, расплел волосы, и черные кудри накрыли плащом их обоих.

— Да, тяга была уже тогда, — призналась Кэрол, давая ему последний шанс к отступлению, — но это совсем не значило, что из нашего брака что-нибудь получится. Вовсе не требуется жить со мной. Ты выполнил свои обязательства и воскрес.

— Ты выйдешь за меня? — прошептал Энтони, уткнувшись ей в волосы. — По-настоящему? Я не мог прийти к тебе раньше. Я не был уверен, что смогу быть таким мужем, который тебе нужен.

— Секс только часть брака. В конце концов мы могли бы обойтись и без него.

— Я говорю не о сексе. Я имею в виду то, из-за чего потерял Клементину. Я был высокомерным, близоруким и эгоистичным. Я никогда не позволял ей стать мне настоящей женой, а потом она умерла, не дав мне возможности попробовать начать все сначала.

— Но ведь ты понял, почему потерял ее.

— И тем не менее продолжал сомневаться, что смогу быть тебе настоящим мужем. Понимаешь? Я боялся, что так ничему и не научился. И что хуже всего, боялся, что во мне пропала некая жизненная сила. Не мог доверять себе и не доверял Господу. Считал себя страшным грешником, недостойным Его любви. Прежде я не мог быть тебе настоящим мужем, что бы ни случилось. Просто не позволил бы себе этого. Теперь могу.

Кэрол ничуть не обманул этот поток признаний. Речь шла не о днях, которые могли бы укрепить их семейную жизнь, а о ночах. Энтони говорил о ночах, которые им предстояло провести в объятиях друг друга.

— А что будет, если ты попытаешься быть мужем, попытаешься любить меня и снова не сможешь?

— Мы попробуем снова. А если уж и тогда ничего не получится, то обратимся за помощью. — Он нежно и таинственно улыбнулся. — Но я не думаю, что нам придется копить деньги на врачей. Не думаю, что нам вообще придется к ним обращаться.

Кэрол знала, что он предлагает. Совместную жизнь. Не фиктивный брак. Из него возврата не будет. Отныне, если она скажет «да», им придется делить вместе дни и ночи, делить гнев и скорбь и — самое главное и самое непредсказуемое — делить любовь. А это очень больно. Будут времена, когда им обоим захочется, чтобы этого брака вовсе не было, когда жизнь в Кейвтауне превратит их любовь в пытку.

Она знала, на что идет. Но еще лучше знала, на что похожа жизнь без Энтони.

— Кажется, я уже говорила это. Я привыкла надеяться.

Он обмяк, словно боялся, что Кэрол откажется, а потом крепко, неистово, изо всех сил обнял ее.

— Ты не знала, как я тосковал по тебе. Но мне надо было убедиться, что в моих силах дать тебе то, в чем ты нуждаешься. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы обмануть твои ожидания.

На этот раз у нее не осталось никаких сомнений, что Энтони действительно любит ее. Он сказал ей об этом дважды. Но тогда ей трудно было понять, к чему он клонит. На этот раз все оказалось чудесно. Она боялась дышать, боялась пошевелиться, потому что думала только об одном: стоит зажмуриться, и все это окажется сном.

Когда он снова поцеловал ее, мир обрел реальные черты: это не сон. Энтони был земной, настоящий, уверенный. Его скромная терпеливость кончилась. Он не собирался больше ничего объяснять. Руки, обнимавшие ее шею, подрагивали. Но не от страха, как она сначала подумала. От желания. От неудержимой страсти.

Внутри вспыхнул всепожирающий огонь, едва тлевший все месяцы подавления собственных чувств. Разве можно насытиться лишь прикосновениями. Позже она наверстает упущенное, медленно и дотошно станет изучать его, позволит себе насладиться, гладя его широкие плечи, кончиками пальцев ощущая биение его сердца. Но сейчас она жадно ласкала его, наслаждаясь прикосновениями к мужскому телу.

Кэрол не могла отделить один поцелуй от другого, первую нежную, интимную ласку от второй. Ее одежда исчезла, и она не помнила, когда и как это случилось. Энтони последовал ее примеру, и у нее осталось лишь смутное воспоминание о том, как она ему помогала. Страсть кружила голову, одновременно и ускоряя и замедляя бег времени. В мозгу мелькали обрывки слов: она вслух говорила ему о своей любви, и он отвечал ей тем же.

Когда они оказались на ложе, Кэрол была слишком переполнена счастьем, чтобы испытывать страх. Где-то в перерыве между двумя взрывами ощущений она отбросила прочь все сомнения. Нужно верить обещанию Энтони: если он еще не сможет отдать себя до последней капельки, это не имеет значения. Они сумеют справиться с этим — так же, как справились с другими препятствиями. И этот барьер тоже покорится им. Любимый и любящий муж больше не отпрянет от нее, чувствуя нестерпимый стыд, не уйдет в себя. Не принесет их брак в жертву собственной гордости. Их супружество будет настоящим, что бы ни случилось…

Когда два тела сплелись, Энтони перекатился на спину, увлекая за собой жену и не отрываясь от ее губ. Она ощущала прикосновение его прохладных голеней и горячей груди, покачивающихся бедер и того, что лучше всяких слов говорило о желании. Да, он был готов для любви. Он жег ее поцелуями, заставлявшими трепетно отзываться на ласки. Оставалось только одно, самое главное.

Руки Кэрол потянулись вниз, но Энтони перехватил. Он рывком перевернул жену на спину и приник к ее телу. А затем овладел ею, глядя прямо в глаза.

Супруг любил ее, ни на миг не отводя взгляда. В нем отражалось все, что он чувствовал: радость, любовь, гордость. Она потеряла счет времени, захваченная тем, что видела в его глазах и ощущала внутри. Это чувство было подобно рассвету, наступившему после долгой темной ночи.

Он двигался неторопливо, шептал слова любви, целовал, а потом снова и снова наполнял ее. Ему были понятны все тайные желания возлюбленной, а сомнения развеивали напор его плоти, горячность губ и радостный блеск глаз. Его любовь была ярким солнечным светом, пронизывавшим Кэрол, чтобы навсегда растопить лед, оттаивавший в последних уголках ее души.

Женщина и не знала, что близость может быть такой полной, что каждое движение, каждая ласка могут вдохновлять и воскрешать. Теперь у нее появилась уверенность: он хочет ее так же бурно и неистово, как и она его. Пламя его желания приводило в экстаз по мере того, как они возносились на пик любви. Последний рывок к нему перестал быть безумной мечтой, превратившись для обоих в реальность.

Прошло какое-то время — она не знала, сколько, прежде чем они заговорили снова. Измученная, Кэрол провалилась в сон. Полное удовлетворение изматывало сильнее, чем им казалось.

— Ты проснулась? — спросил Энтони.

— М-м-м… — Она теснее прижалась к супругу и поняла, что их ждет новое восхождение.

— Это означает, что ты не прочь закрепить наш брачный союз еще раз? — спросил он.

— И второй, и третий. — Кэрол отвела с его лба прядь волос. — Наверное, мне придется удлинить юбки? И научиться накладывать мороженое на ваших вечерних трапезах по средам?

— Юбки у тебя нормальные, а мороженое, если хочешь, можешь позволить раздавать кому-нибудь другому. Только будь там со мной, а я буду с тобой. Это очень просто.

Кэрол знала, что быть вместе — совсем не простое дело. Им обоим предстояло убивать бесов — и внутри себя, и в маленьком городке под названием Пещеры, который они сами выбрали, чтобы стоять в нем плечом к плечу и сражаться насмерть. Но она не собиралась напоминать ему об этом. Во всяком случае, не сейчас. Потому что было неважно, просто это или нет. Главное, что это было возможно. Стало необходимостью. И так же жизненно важно, как воздух, которым они дышали.

— Я буду там, — сказала она. — Можешь рассчитывать на меня.

Энтони улыбнулся. Улыбка его была такой теплой, такой уверенной, что казалась совершенно новой. И нестерпимо обольстительной.

— Я тоже буду рядом с тобой, — ответил супруг.

Она верила обещанию. Его подтверждал и голос, и глаза, и руки, и все остальное. Чтобы наверстать упущенное, им понадобится много времени. И вся жизнь в придачу.

Началось настоящее супружество.




Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.


notes



Примечания





1


Cavetown (англ.) — Пещерный город. — Здесь и далее примеч. пер.




2


Christos (греч.) — помазанник.




3


Название исторически сложившегося района в северовосточной части США, предложенное в начале XVII века.




4


Джей Си — начальные буквы имени Иисус Христос. Jesus Christ (англ.).




5


Исида (егип., греч.), — божество материнства, богиня управляющая человеческой судьбой.




6


Greyfold (англ.) — серый загон (для овец).




7


Бенджамин Спок — американский ученый, детский врач и педагог.




8


В США, Англии и других странах принято называть обедом вечернюю трапезу; дневная еда называется «ленч».




9


Gold (англ.) — золото.




10


Таких купюр не существует.




11


Афродита — греческая богиня любви и красоты, отождествлялась с Венерой.




12


Адвентисты — протестантская секта (главным образом в США). Проповедует близость «второго пришествия Христа» и наступления на Земле «тысячелетнего царства Божия».