Снежная Королева и её владения Сборник Сборник лучших работ на первый конкурс Darkness -"Снежная Королева и её владения" Сборник (Коллектив авторов) Снежная Королева и её владения Сборник лучших произведений с первого литературного конкурса Darkness () СОДЕРЖАНИЕ СБОРНИКА: 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. Отправке не подлежит *** – Ох, снега то сколько! – Старушка зачарованно оглядела раскинувшееся перед ней белое полотно. – Ага! Прямо как в сказке, правда?! – Точно, как в сказке! Держащиеся за руки старушки малыши залились веселым смехом. – Тише, тише, – попыталась одернуть их бабушка, – не забывайте, куда мы пришли! – Хотя она сразу смягчилась и позволила себе мимолетную улыбку. Детишки, даже запыхавшиеся и уставшие от долгого пути по засыпанным снегом дорогам, были способны радоваться окружающему миру. Сама же она всей душой мечтала поскорее оказаться дома, у теплого камина, и наслаждаться красотой снегопада исключительно из окна. «Старость, старость… А ведь раньше сами такими были. После школы, сразу на санки! И с горы! И обязательно в самый большой сугроб! Придти домой под вечер, стащить мокрые вещи и, в пол-уха слушая мамины нравоучения, прильнуть к камину и жадно впитывать его тепло. А помнишь, Кай, как мы с тобой грели монетки на каминной решетке? – Подумалось невпопад. – И бежали, обжигаясь, но упрямо не разжимая пальцев, прикладывать их к замерзшему стеклу… И, казалось бы, на что там смотреть? Ведь только-только вернулись оттуда! Но это сейчас так видится… С высоты прожитых лет. А тогда мир становился удивительно волшебным, как только мы переступали порог освещенной комнаты. И так хотелось хоть чуть-чуть, хоть краешком глаза заметить какое-нибудь волшебство, которого просто не могло не быть в зимнем вечере! Они очень похожи на нас, Кай. Жалко, что ты не можешь их видеть…» Старушка крепче сжала ладошки внуков в своих руках, но дети не обратили на это никакого внимания. Их раскрасневшиеся на морозе лица сияли тем самым восторгом, который можно испытать только в детстве. Еще бы: все вокруг искрилось и сияло в ярких, но холодных лучах зимнего солнца. Казалось, что кто-то на небе собрался печь пирог, но случайно рассыпал волшебную муку на землю. Во всяком случае, маленькие брат и сестра были уверены в этом. Иначе, как же еще объяснить, что из снега можно лепить все, что душе угодно? И есть тоже можно, только когда бабушка не видит. Ничего-то они не понимают, эти скучные взрослые! «Но мы то знаем!» – Дети переглянулись и рассмеялись, прекрасно поняв друг друга. – Чур, я буду прокладывать тропинку к дедушкиной могиле! – Вдруг заявил мальчик и бросился вперед. Надо сказать, что в прокладывании дорожки он преуспел, ибо сразу свалился носом в рыхлое снежное полотно. А то, что дорожка вышла всего лишь на длину его тела, совсем не важно. Главное начать! – Я так и думала, – обреченно вздохнула старушка, помогая излишне резвому внуку подняться. – Ну, куда ты летел? Тут и идти то трудно, а ты бежишь! – Глупый, – девочка показала брату язык. – Надо осторожненько, потихонечку… – Шажок за шажком она медленно продвигалась вперед. – «Осторожненько! Потихонечку!» – передразнил ее брат, с недовольным лицом отряхивающийся от снега. – Так мы и к вечеру не придем! – Тише, дети, не ссорьтесь, – утихомирила их старушка, задумчиво глядя на ровное поле, в которое снегопад превратил тихое кладбище. Только кое-где торчали верхушки надгробий и ажурные кресты. Искать нужную могилу было абсолютно бесполезно. – Мы, наверное, зря пришли. Сейчас постоим еще немного и пойдем обратно. – Почему? – в один голос протянули дети, которых такой поворот событий абсолютно не устраивал. – Сегодня же годовщина смерти! – Внучка предъявила самый весомый, по ее мнению, аргумент. – Дедушка обидится, если мы не придем! – Дедушка меньше всего хотел бы, чтобы вы замерзли и простудились, – возразила старушка. – Тем более, он уже понял, что мы здесь и что помним о нем. – Откуда ты знаешь? – Недоверчиво поинтересовался мальчик. – Сверху ведь все видно. – Сверху? – Ребенок поднял лицо и уставился в небо, силясь разглядеть, откуда бы дедушка мог его видеть. Крупные хлопья вновь пошедшего снега, плавно кружась, падали на его щеки и таяли. Внезапно мальчик отвлекся от своего занятия, обратив внимание на порхающие перед ним снежинки. В конце концов, он поймал несколько штук на варежку и замер, погрузившись в изучение. – Что ты там делаешь? – Заинтересовалась девочка. – Покажи! Покажи! Я тоже хочу посмотреть! – Только не дыши на них, а то растают! – Предупредил ее брат перед тем, как поделиться своей находкой. Несколько минут прошли в полной тишине. – Ну что, сорванцы, идем домой? – Спросила старушка у притихших внуков. – Чем вы там заняты? – Бабушка, посмотри! – Мальчик протянул старушке ладонь в красной вязаной варежке, на которой лежали несколько снежинок. – И что? Снежинки… Вон, их сколько вокруг! – Да нет же! – Рассердился внук. – Внимательно посмотри! Видишь, там черные точечки! – А кое-где палочки видны! – Поддержала его сестра. – И даже одна буква! – Буква? – Удивилась старушка, сильнее прищуривая близорукие глаза, стараясь рассмотреть странный снег. – Да как же на снегу может быть буква? Дети молча пожали плечами. *** «Не понимаю, для чего пишу это снова. Вообще никогда не думала, что буду писать чернилами по бумаге, совсем как люди… Но здесь настолько не с кем поговорить, что сажусь и пишу, раз за разом. Ты можешь сказать, что это глупо, я не обижусь. Мне кажется, что я вообще больше не способна обижаться. Что-то изменилось во мне, что-то сломалось… Я не узнаю себя. Нет, дело не в зеркалах. Там, как раз, совсем ничего не изменилось. Знаешь, я думаю, что зеркала – это единственное, что никогда не меняется. Они могут разбиться, потемнеть, покрыться пылью, сменить раму или хозяина, наконец. Но суть остается прежней: жестокие слепые стекла. Не видят, только отражают тебя. Твой страх, твою боль, твое одиночество, твое, твое… У них нет ничего своего, поэтому кажется, что они медленно пожирают твою душу. И, в результате, когда-нибудь с той стороны на тебя посмотрит уже другое существо. Ты, но совсем не ты. Наверное, я пишу глупости. Пусть… Я стала бояться зеркал. Я боюсь, что подойду к зеркалу, а ты, проходя мимо какого-то заледеневшего окна, увидишь не меня, а ее. Другую. Когда я мельком замечаю ее, мне кажется, что она меня ненавидит. Ты будешь прав, если скажешь, что я схожу с ума. По- моему, я стала чем-то лишним в этом мире. Даже здесь, в моем королевстве, я не могу найти себе места. Ты будешь смеяться, но мне холодно. Правда, холодно. Абсолютно не понимаю, как это можно объяснить. Хотя я все же пыталась разработать теорию. Наверное, ты что-то сделал со мной. Нет, я вовсе не пытаюсь свалить вину на тебя! Просто у меня нет других объяснений. Может быть, как я когда-то превратила твое сердце в льдинку, ты смог оживить мое? Словно у меня внутри тлеет искорка от каминных угольев… Почему именно ты? Мне становится чуть-чуть теплее, когда я вспоминаю о тебе. Никогда бы не подумала, что могу писать такие сентиментальные глупости… Я совсем не знаю, чем себя занять. Раньше я могла кататься в санях… Нет, нет! Я и сейчас могу! Так просто: нестись на волнах ветра под звон ледяных бубенцов, смотреть на ваш, людской, мир… Вы кажетесь мошками с высоты, поэтому я всегда спускаюсь ниже, сквозь серые снежные тучи. Они так приятно щекочут, если касаются кожи… Хотя, это ты, наверное, помнишь. Опять отвлеклась! Ах, да. Люди. Они перестали меня видеть. Даже дети. Это так странно. Раньше звук моего приближения вызывал ужас в людских сердцах. А сейчас, даже если я остановлюсь в метре от человека, он меня не заметит. Кажется, мир намекает мне, что я стала посторонней для него. Печально, да? Поэтому сейчас мои сани стоят без дела. И чудесные ледяные бубенцы звякают только тогда, когда скучающий ветер заденет их своим дыханием. Иногда я выхожу прогуляться, когда в замке становится слишком холодно. Может, тебе покажется странным, что я ищу спасения от холода не за стенами дома, но поверь, иногда снаружи все же бывает теплее. Наверное, это потому, что я все еще надеюсь, что ты когда-нибудь заглянешь ко мне. Это дико, я знаю. После того, что я сделала… Но все равно почему-то жду. Мне кажется, что тебе понравится мой лес. Здесь каждая веточка укутана инеем. Я старалась, правда. Было бы здорово прогуляться тут с тобой, среди застывших во сне деревьев. Ты ведь вряд ли поймешь, что все соки в них замерзли давным-давно. Что это уже скорее памятники, чем живые существа. Но со стороны это выглядит потрясающе! Меня окружают мертвецы, как не прискорбно это сознавать… Иллюзия жизни, ледяные куклы. Когда я брожу среди них одна, то чувствую себя чудовищем. Порой это становится невыносимым… Ах, да! Еще я завела себе маленький садик. Там цветы совсем такие, какие я видела у тебя на балконе. Мне не вспомнить, как они назывались, но они были просто прекрасны. Жаль, что мне не чем раскрасить их лепестки… Мои цветы такие же мертвые, как и все здесь. У них только одно сходство с настоящими: шипы такие же острые. А в остальном, это обман, фальшивка… Когда настроение совсем портится, я в бешенстве разбиваю их. Но они каждое утро вырастают снова. Кто-то скажет, что это чудо. А я знаю, что живые цветы никогда бы так не смогли, и мне становится еще тоскливее. Как не печально, но я не могу ничего создать. Ты такой счастливый! Ты можешь вырастить цветок, можешь завести щенка и радоваться, глядя, как он растет… Я как-то принесла из вашего мира маленькую собачку. Я так хотела, чтобы она скрасила мое одиночество! А ей было невыносимо холодно тут. И как бы я не прижимала ее к себе, все равно не могла согреть!.. Больше я никого не пыталась завести. Это было очень больно. Если бы ты только знал… Где ты сейчас, Кай? Чем занимаешься? Мне даже страшно представить… Столько лет прошло. В вашем мире время летит со скоростью молнии. Мои же часы, похоже, заморожены так же, как и все остальное в этом царстве. Знаешь, я иногда мечтаю о той печке, которой ты мне угрожал, кажется, уже целую вечность назад. Или о тепле камина, возле которого ты, вероятно, тысячу раз грел озябшие руки. Я готова отказаться от этого ледяного бессмертия за толику тепла. Смешно, да? Я знаю, что, скорее всего, оно меня убьет, но это не так страшно, как мысль о том, что когда-нибудь та живая искорка, что ты мне подарил, замерзнет и умрет в моем сердце, совсем как принесенный когда-то несчастный щенок… Проклятье! Какой бред… Я действительно схожу с ума. А ты живи, Кай. Только не забывай обо мне, ладно? Я понимаю, что это слишком эгоистичная просьба, но все же. А письмо… письмо не подлежит отправке. Я тебя не побеспокою, мальчик…» Женщина тряхнула белоснежными кудрями, словно отгоняя назойливые мысли. Потом резко поднялась из-за низкого столика, нервно комкая в бледных пальцах лист бумаги, исписанный твердым мелким почерком. Уверенно покинув ледяную залу, она направилась через анфиладу комнат к выходу. Стены, богато убранные ледяной резьбой и инеем, вопреки ожиданиям не радовали ее глаз и не привлекали внимания. «Устала… – думала она, слегка морщась от слишком громкого стука каблуков по полу, – как же я устала… Эти бессмысленные письма только бередят душу. Не буду больше писать! Точно не буду!» Потом она печально улыбнулась, вспомнив, что то же самое говорила в прошлый раз. Выйдя на крыльцо, она небрежно махнула рукой. Через мгновение ветер котом ткнулся ей в щеку, а потом, играя, запутался в кудрях. «Ты тоже неживой, не притворяйся…» После непродолжительного раздумья, женщина разжала пальцы, выпуская письмо. Ветер тут же подхватил игрушку. Мелкие льдинки, подобранные им по дороге, принялись полосовать несчастную бумагу. Через несколько мгновений от письма ничего не осталось, кроме едва отличимых от снега клочков. Позволив себе еще одну улыбку, Королева скрылась в замке, а ветер, поняв, что больше не нужен, понесся прочь, не выпуская из импровизированных когтей новую игрушку. *** – Наверное, вам показалось, – сказала старушка застывшей в ожидании малышне. – Кто же может писать на снегу? – Снежная Королева! – Воскликнул мальчик и обиженно надул щеки. Ему очень хотелось чуда, поэтому глупые взрослые отговорки только расстраивали. На лицо старушки набежала тень, но дети этого не заметили. «Только ее то нам и не хватало, – от воспоминаний даже в пот бросило. – Не поминай это чудовище, внучок, не надо. Дедушка твой договорился однажды. Только вот я вряд ли смогу и тебя вытащить из ее ледяной берлоги. Не может мне два раза так повезти. Так что давай не будем о ней говорить…» – А может это все-таки не снег? – Внучка-умница попыталась разрядить обстановку. Пусть она сделала это неосознанно, но все равно… – А что тогда? – Брат явно был не в восторге от этой версии. – Ну, бумага… – Неуверенно протянула девочка. – А ты попробуй на ладошку взять, – посоветовала бабушка. – Или подыши. Если растает, значит, твоя правда. – Точно! – Мальчик быстро стянул варежку и поймал на ладонь еще одну странную снежинку. – Вот видишь, она не тает! – Засмеялась девочка. – Не бывает никакой Снежной Королевы! – Бывает! – Обиженно завопил тот в ответ. – Не бывает! Правда, бабушка? – Две пары детских глаз уставились на старушку. – Правда, внученька, правда, – прошептала она, снова беря детей за руки. – Идемте домой, а то совсем замерзнем… «Все- таки они очень на нас похожи, Кай, – думала старушка, плетясь обратно под гомон опять разбушевавшихся внуков. – Даже больше, чем хотелось бы… Надеюсь, что наших ошибок они не повторят». *** Королева стояла перед огромным зеркалом. Бесстрастное стекло было прикрыто толстым снежным покрывалом. Она стояла и боялась его сдернуть. А ведь так просто увидеть в волшебном стекле человека, кого так хотелось найти в последние годы! Но вероятность того, что с той стороны зеркала на нее посмотрит ставшее самостоятельным отражение, заставляла снова отходить к окну и до боли в глазах вглядываться вдаль в тщетной надежде, что там, у подсвеченного северным сиянием горизонта, замаячит человеческий силуэт. В ледяном мире совсем ничего не изменилось. Как и день, как и год назад… И ледяные бубенцы на санях также уныло звенели, качаемые вернувшимся ветром. Холод Зима покрыла все белоснежным саваном холода и снега. Ели искрились в призрачном свете бледной луны, время от времени выглядывающей из-за облаков. Искрился и безупречный снежный полог, укрывающий землю. Тени были почти осязаемыми и стеклянным. Воздух звенел, звенел от холода хрустальными звоночками, переливался мелодией зимней ночи. Холод. Он пробирался под одежду. Он проникал в легкие с каждым вздохом. Он резал незащищенную кожу не хуже бритвы. От него не было спасения. Было чертовски холодно… Уже несколько часов, несколько самых долгих часов моей жизни он владел мной. Рядом, тяжело дыша и выпуская драгоценное тепло из тела в виде небольших облачков дыхания, брел мой друг… Хотя какой друг… Мы познакомились только сегодня… Было весело… Все смеялись, шутили. Тогда еще не было так холодно… Тогда морозец приятно щипал щеки, покалывал. Нас было человек пятнадцать… Любителей экстрима, зимней охоты и прочей чепухи. Импортные дорогие куртки, такие же ботинки… Егерь только посмеивался над нами, одетый в ватник и валенки. Я бы сейчас многое отдал за этот потертый ватник и потрепанные валенки… Только бы прошел этот холод… Исчезала в зеркале заднего вида сторожка. Было весело, адреналин приятно бурлил в крови, давая ощущение всемогущества. Это ощущение подкрепляли и новенькие карабины. Только холоду все равно, сколько стоило твое ружье. В каком бутике ты покупал куртку… Он пробирается под кожу, заставляет сердце замедлять сой бег. Сейчас самое главное не упасть, не закрыть глаза, не отдаться во власть ледяного сна. По несчастливой случайности я и мой напарник отстали от группы. За деревьями мелькнула тень. Любопытство сгубило многих… Сейчас я- то понимая, что не стоило никуда отходить от группы… Там ничего не оказалось, а наши следы запутались на столько, что обратно мы выйти не смогли… Снежный покров доходил почти до колена. Идти было трудно, иногда приходилось помогать себе руками, разгребая сугробы, разрушая хрупкое и прекрасное совершенство этого холодного царства. Единственное, чего я никогда не смогу перенести – это холод… Хорошо, что рядом со мной был еще один живой человек. В этом ледяном безмолвии можно было сойти с ума. Только его хриплое дыхание, только его редкий, едва сдерживаемый кашель не давал провалиться сознанию в небытие. Я ненавижу холод… От него нельзя сбежать… Раньше я ненавидел много вещей: общественный транспорт с его вечной толчеей. Вонючие автомобили, хамоватых продавщиц, вечно разбитые дороги, шум, громкие голоса… Сейчас я понимаю, какие это были мелочи… Я ненавижу только холод… Когда облака на пару минут разошлись, и белесый свет луны озарил небольшую избушку посреди заснеженной поляны, ни я, ни мой спутник не поверили своим глазам. Неужели… Из последних сил, падая, застревая в снегу, мы брели к ней. Счастье… Знал ли я когда-нибудь что это такое? Счастье – это тепло… Когда ты можешь чувствовать свои руки… Когда ты можешь шевелить своими конечностями без труда, без обжигающей холодной боли… В дом тоже пробрался холод. Давно, не спеша и не медля. Поступью хозяина он вошел через прорехи в крыше, через разбитые стекла. Но его еще можно было прогнать… Небольшой огонек разгорелся в центре дома. Он пожирал доски и прочий мусор. Мы кормили его, давали ему энергию и силы. Взамен он прогонял холод. Скрипя от неудовольствия, упорствуя до последнего, холод покидал стены развалюхи. За разбитыми стеклами, в которых отражался огонь, темнел заповедный лес. Вековые ели мохнатыми великанами застыли на его страже. Мой спутник поднялся, оторвал взор от пляски язычков пламени. Нетвердым шагом подошел к окну. Тени скользили по обветшалым стенам избушки. Застыв у разбитого окна, он стоял, пустым взглядом уставившись вдаль. В его бесстрастных глазах отражались всполохи огня. Холод снова обнял меня, заставляя вздрогнуть. Даже жаркое пламя не могло его прогнать. Пошатываясь, мой спутник побрел к двери, по дороге скидывая с себя куртку. Сначала было действие. Я бросился к нему, повалил на грязный пол. Потом пришла мысли – «зачем?» – Там… Девушка… – прохрипел он. – К дьяволу тебя… – слова царапали сухое горло, голос больше походил на карканье. – Там… Ее холодно… – в глазах его появилась такая жалость и боль, что я невольно разжал руки. Мой спутник не попытался встать. По крайней мере, сразу…Медленно и отрешенно он поднялся. Я пытался его остановить. Он все твердил про девушку… А там был только холод… Прогорал огонь. Я сидел, скрестив ноги по-турецки, положив рядом ружье. Оно было теплым. Почти горячим. Рядом сидел он. Мне пришлось его связать. Иначе мне пришлось остаться одному. И тогда холод вновь вернулся бы… – Отпусти меня… – голос чуть подрагивает. – Я не могу отпустить тебя. – приходится говорить мягко. – Там никого нет. Только холод. – Там девушка. Я видел ее. – Не правда. – усмехаюсь. – Там только холод. Он замолкает. Хорошо. Глаза закрываются, но я знаю, что спать нельзя. Только не всем вместе. – Спи. – прошу, почти умаляю его. Но мой спутник смотрит на меня… – Нет. Если я усну… – он уже почти шепчет, – она может умереть… – Там никого нет! – кричу, срывая горло. – Там! Никого! Нет! – Я видел ее. – тихо, на уровне слышимости. – Это была ель, сугроб, что угодно! – подлетаю к нему, трясу за плечи. Его голова безвольно болтается из стороны в сторону. – Там никого не может быть! – Это был не сугроб… Там замерзает девушка… На ней только платье, отнеси ей мою куртку… – шепчет он. Я устал. Сажусь снова возле огня, жадно лижущего дерево. С дыр сыпались крохотные осколки холода – снежинки, потревоженные нашим теплом. Сон пришел вместе с теплом. Но я-то знал, что спать нельзя. Холод до конца не ушел из дома, таился по углам, наблюдая и выжидая. Глаза слипались, тепло манило и звало к себе. – Я развяжу тебя, если ты будешь следить за огнем. Мой спутник посмотрел на меня почти радостным взглядом. Однако там мелькало слишком много эмоций. Тогда я понял – ему нельзя доверять. Я ни за что не развяжу его. Даже если он будет умолять меня. Но он не умалял. Не просил. Просто сидел, смотря в окно. Он явно что-то замышлял. Уверенность в этом росла и росла. Тревоги уходили в даль. Сон все-таки победил там, где проиграл всемогущий холод. Мне пришлось лечь вместе с этим… предателем. В том, что он предал меня, сомнений не было. Он только и мечтал о том, что бы погасить огонь… Глаза слипались. Мельтешили огненные блики… Бездна тепла поглотила меня. Утро выдалось на удивление солнечным. Я лежал на спине, смотрел сквозь прорехи на небо. Рядом лежал мой спутник, горел огонь… Воздух звенел, подобный хрусталю. В тени старых елей стояла девушка, одетая в тонкое льняное платье. Белые, словно снег, волосы, слегка развевались на невидимом ветру. Острые, будто края снежинки черты лица были так же прекрасны и завораживали. Она смотрела, как тает старый бревенчатый дом, оставляя после себя круг древних камней, в центре которого лежали два тела. Босые ноги ступали по снегу, не оставляя следов. Тела внутри круга все больше и больше покрывались инеем. Девушка подошла к ним, бесстрастно рассматривая двух мужчин. Один лежал скрючившись, обняв винтовку. Второй лежал боком на потухшем костре. Веревки обгорели, а остекленевшие глаза смотрели в сторону девушки. Губы красавицы тронула легкая усмешка. Опустившись на колени, девушка молитвенно сложила ладони. Ветром пронесся ей голос над лесом: – Тебя, великая мать, Ледяная Княжна, приношу эту жертву… Тела уже не было видно из-под инея. Последними скрылись глаза, безжизненно смотрящие куда-то вдаль. Древняя пуща, владения Ледяной Княжны, принимали жертву. …Огонь почему-то почти не грел. Мы сидели рядом, протягивали руки, но холод все-таки завладел и им… Странная Жизнь «Опять всю ночь не спать Понять пытаясь самого себя. Странная эта жизнь, моя…» А. Розенбаум Полуденное солнце разошлось не на шутку – жгло нещадно, зло, но все равно не могло справиться с последствиями ночного ливня. Луговые травы купались в теплых испарениях. Пригнувшись от собственной тяжести, вбирали щедрый для этих мест ультрафиолет, переваривали его, запивали дождевой водой и гнали в клубни, луковицы, заготавливая на предстоящую зиму. А она, судя по шикарному лету, предстояла долгая и ох какая нелегкая. Волчица лежала на примятой траве и, щурясь, попеременно следила то за щенками, играющими с лосиной костью, то за пятнышком света, пробившим густую листву и подкрадывавшимся к ее боку. Как только солнечный родственник столь лакомой для волка добычи коснулся серой шерсти, мать нехотя встала, потянулась и перешла глубже в тень – негоже волку, подобно презренной кошке, купаться в теплых лучах. Одному из щенков надоело тягать всей компанией старую кость и он, оглядевшись, подбежал к краю вытоптанного пятачка, ища чтобы такое покусать, погрызть, разорвать. Трава на границе исследованных земель росла высокая, в два роста волчонка, но это ничуть не смутило первооткрывателя. Он с разбега, забавно подкидывая передние лапы, попытался вклиниться в чащу, но уперся лобастой головой в толстый, вот-вот грозящий лопнуть от переполнявшего его сока, стебель одуванчика. Это был вызов – волчонок с энтузиазмом принялся грызть наглый ствол. Жирная мякоть лопалась под острыми зубками, брызгала белым молоком. Щенку горький сок пришелся явно не по душе, он злился, пытался выплюнуть изо рта гадость, но неравную борьбу с соперником не прекращал. Исполинское растение шатало, раскачивало. Наконец стебель не выдержал, преломился посередине и со злорадством камикадзе ударил падающей макушкой убийцу прямо по голове. Белые парашютики взметнулись вверх и волчонок схватил нового обидчика пастью, став счастливым обладателем полного пуха. Смельчак задумчиво пожевал добычу и принялся скуля выплевывать сухую гадость. Одно зернышко прилипло к влажному носу, щенок обиженно потер морду лапой, скосил глаза к переносице пытаясь разглядеть прилипчивую «щекоталку» и оглушительно чихнул. Парашютик взметнулся ввысь, богатырский чих проталкивал его сквозь застывшее марево испарений. Но вот штиль закончился и ветерок радостно подхватил зернышко, играючи поднял его над деревьями, затем еще выше, выше, к самым облакам. Туда, откуда горизонт переставал быть ровной линией и изгибался, доказывая то, что долгие века было понятно лишь ветру и его попутчикам: земля круглая. Вскоре борею наскучило играться с семенем, воздушные ладони разжались и приобщенный к великим тайнам мира сего пух, лениво и медленно, словно выбирая посадочную полосу, полетел к земле. Приземлился. Удачно. Влажный песок с готовностью принял зернышко, которое тут же, как будто всю недолгую жизнь готовилось к этому моменту, принялось вбирать в себя воду, толстеть на глазах, вот-вот грозя разорвать грубую кожицу и впиться в жирную почву зеленым ростком корня. Но радость дитя была преждевременной… Судьба приготовила ему еще немало испытаний… Земля неожиданно задрожала и исполинское чудовище заслонило весь мир, наполнив его угрожающим гулом. Круглое, с налипшими кусками глины, инкрустированной россыпями камней и клочьями травы, оно катилось, угрожая вмять семечко на неведомую глубину в податливый песок. Растение сжалось, в отчаянной попытке спастись распустило парашют, ловя порыв ветра, но безуспешно… Чудовище все ближе, нависло над застывшем в ужасе семенем, но неожиданно перепуганное дитя было подхвачено грязевой волной толкаемой перед собой исполином и смыто в сторону. В то время, когда все еще не верящее в чудесное спасение зернышко, судорожно оглядывалась по сторонам, УАЗ мерно прогрохотал мимо. О едва не развернувшейся драме не догадывались ни сама машина, даже обладай она неким автомобильным интеллектом, ни пассажиры – их куда больше волновала лежащая впереди дорога, обозначенная среди таежного леса глубокими колеями, съехать в кои смерти подобно. Вот и приходилось военному внедорожнику медленно пробираться краем дороги, то взрыкивая на ухабах, то натужно воя на крутых подъемах. Иногда водитель все же плошал и колеса съезжали в наполненные грязной водой колеи, спасал передок – на пониженной передаче он, полный воловьей упрямости, волочил по земле задний мост в надежде, что УАЗ оправдает свое старое народное название «козелок» и взбрыкнет, выскакивая из ловушки. В такие минуты Алексей, сидевший на пассажирском месте, вцепившись в поручень на передней панели, с тревогой вслушивался в монотонный рев двигателя – казалось еще секунда и он прервется, захлебнувшись бензином. Колеса скатятся в яму и начнется долгое, утомительное поддомкрачивание всех колес и запихивание под них хвороста, сдобренное грязью и комарьем… Но пока что все, слава Богу, обходилось, а после очередной развилки, на которой глубокие колеи прыгнули в сторону, Алексей и вовсе не смог сдержать вздох облегчения. Армейский шофер-срочник, тоже расслабился, закурил, опасливо косясь на своего пассажира – как тот отреагирует на неуставную вольность. Но попутчик был не против, скорее наоборот – порылся в карманах, выуживая сигарету, щелкнул «Зиппой» и расслабленно откинулся на жесткое сиденье. Солдатик снова взглянул на Алексея, но уже с неким вызовом – по-о-одумаешь, писатель… И не таких по таежным колдобинам возили. Да и не похож был пассажир на представителя столь уважаемой профессии, не солидный какой-то: молодой, лет тридцати, в джинсах, ветровке «Левайс». Без задумчивого взгляда, устремленного… Куда должен быть устремлен взгляд настоящего писателя, солдат не знал, но что куда-то должен, уверен был непоколебимо. А рядом с ним сидел обычный городской парень. С такими в деревне каждое лето на дискотеке дрались, девчонок делили. Понаприезжали, понимаешь… И как-то обидно стало солдату, что сейчас в родном селе без него штакет об спины городских щеголей ломают. Он с хитрецой взглянул на писаку и, решив разыграть действие из старого анекдота, важно протянул: – Да-а-а, вот по таким дорогам и ездим всю службу. «Уралы», понимаете, да ГАЗоны, нарезали колеи, а нам потом пробирайся… Сам- то солдат он прекрасно знал чьи это колеи – не один десяток раз приходилось сдавать задом в чащу, чтобы разминуться с восьмисотсильными белорусскими тягачами, везущими совсем не дрова. Да и по ширине-глубине канав знающий человек мог бы догадаться, что «Уралы» к этому безобразию малопричасны. Но куда там этому щеголеватому писаке – он-то и трактора ни разу толком не видел, не говоря уже о ракетном тягаче. Солдат совсем хотел уж было кинуть в сторону писателя взгляд, как сказал бы замполит «полный мнимого превосходства», но Алексей, вместо ожидаемого «Так вот какой ты северный олень!!», лишь скептически хмыкнул: – Ага, то-то экологи тревогу бьют… Не ожидавший подвоха водитель встревожено выглянул в открытое по случаю редкостной жары боковое окно, чуть увернулся от метившей прямо в лицо еловой ветки, и вынужденный констатировать, что экологической катастрофы в тайге ничего не предвещает, спросил: – Это еще почему? – Потому что, судя по преобладанию в этой местности «тополей» над хвойными деревьями, эту зону нужно срочно переименовывать в широколиственную и серьезно задуматься на проблемой изменения климата! – Довольный от удачно захлопнувшейся ловушки, доверительным тоном пояснил Алексей и добавил: – По-крайнем мере геополитического! Рядовой насупился, но спорить стал – кто их поймет, этих писателей. Сейчас и Вася Пупкин писатель, и президент писатель… Вдруг этот парень чекист какой-нибудь, потом затаскают. Но затянувшееся было молчание прервалось облегченным выдохом: – Доехали! Машина вильнула на крутом спуске, взлетела на пригорок и сквозь поредевший подлесок проступили очертания укрытых массетью цистерн с топливом, а чуть поодаль и вовсе виднелся свесивший лопасти вертолет. Едва взвизгнули тормоза, к машине подбежал молодой, подтянутый майор и, распахнув пассажирскую дверь, вцепился в Алексея. – Леха! Здорова, бродяга! – майорский рот, посрамляя голливудских стоматологов, растянулся в улыбке. Леха выбрался из машины, выпрямил затекшие ноги и улыбнулся офицеру. Секунду постаяли, рассматривая друг друга, а потом, не в силах сдержаться, обнялись. – Здарово, Санек! Спасибо что помог! – Да ладно, че там… Тем более тебя по-другому хер заставишь приехать друга навестить. Ааа… Майор снова вцепился в друга, потряс. – Ну чертяка, ну молодец! А я уж думал, не успеешь – грозу передавали, ишь как парит. Пилот уж хотел без тебя взлетать, а когда в следующий раз по этому маршруту вертушка полетит неизвестно. Слава Богу, что тебе лучшего водителя в части дали, а то бы точно не успел! Солдат, опершийся на баранку, расплылся в довольной улыбке – видно было, что скуп майор на похвалы, скуп, но тем приятнее было их получать. – Да ладно, сам-то как? Когда тебя уже с этой глуши переведут, поближе к людям? – А хрен его знает… – неопределенно махнул рукою Александр. – Я уже и привык почти… Затягивает суета эта! Пилот увидев, что его попутчик прибыл, задвигался. Видно было, как щелкал тумблерами, двигал какие-то рычаги, затем раздался низкий гул и лопасти медленно пришли в движение. Друзья с сожалением посмотрели на вертолет – даже поговорить толком не дали. Алексей подхватил с земли, закинул на плечо сумку и пошли к вертушке. Александр поморщил лоб и перешел к делу… – Так, чтобы ничего не забыть… Дом тот построили для генералов, но после двух несчастных случаев идея отдыха в глухой тайге утратила привлекательность и желающих уже давно не наблюдается. Сухпайка и тушняка тебе на год хватит, сахара и чая в избытке. В пристройке дизельный генератор, подключенный к закопанной бочке с салярой. Горючки ему хватит на мама не горюй. Рядом речка, рыбой кишит. Ружье я положил в твои вещи, которые вчера приехали. Патронов в заимке тысячи – последний генерал был любитель пострелять, набрал на три месяца, а сам и полтора не продержался – с катушек съехал. Все-таки я думаю, что полгода это ты зря. Три месяца максимум. Места там говорят плохие… Два последних постояльца про снежную королеву какую-то по дороге в психушку бормотали. Кстати о психушке, в километрах в десяти выше по реке старик живет, странный, кто такой неизвестно – неразговорчивый, но и не беспокойный. Пока майор излагал другу эту информацию, они подошли к самому вертолету и стояли пригнувшись под набирающими обороты лопастями, последние слова приходилось выкрикивать. Пилот помахал рукой, показывая вверх, пора – и так задержка вышла. Майор залез в карман, вытащил металлический цилиндрик с кнопкой посередине, протянул Алексею. – На! Случиться чего, нажмешь. У нас это для пилотов, при катапультировании чтобы нашли. Нажмешь – в течение пяти часов прилетят. Ай, бля, совсем забыл! Александр потянулся к поясу и отстегнул солдатскую флягу, помахал ею пилоту. Тот только развел руками, мол, святое, подожду. Санек поспешно открутил крышку, глотнул, и, занюхивая рукавом, протянул Леше. Тот хлопнул по плечу – за встречу и бывай. Выпил, выдохнул! Писатель, пригнувшись, полез в вертолет, а офицер побежал прочь, подгоняемый взбесившимся воздухом. Через минуту вертолет тяжело взлетел и напористо лопоча, потянул за лес. Странная все-таки эта лесная гармония – в хвойно-мшистую таежную тишину великолепно вписывается и бешенный всплеск тайменя, и хлесткий треск падающего сухостоя. Но едва слышный скрип металлических петель избушки впивается в эту тишь, как заноза под ноготь. Алексей поморщился, в который раз обещая себе капнуть на визгливое железо каплю масла, двинул защелкой и замер озираясь. Слева шумела река, справа лес. Писатель поправил ружье на спине и уверенной поступью зашагал влево. Сосны расступились, песок под ногами медленно крупнел, превращаясь в речную гальку. Леша тоскливо посмотрел на узкую полосу оголившегося по случаю редких дождей речного дна, выложенного как плиткой округлыми камнями. Жаль, только, что они не такие же ровные как итальянская керамика, и притом кое-где пересыпаны внушительного вида валунами, через которые лезть не особо приятно, хотя и необходимо. Алексей с обидой бросил взгляд на чернеющий над рекою лес, но мужественно отогнал видения, шагающего себя по мягкому ковру мха, и двинулся по камням. Лес Алексей не любил. То есть любил, но боялся. Он всегда завидовал людям, видящим в таежной чащобе лишь группу растений, произрастающих в непосредственной близости друг от друга и являющих собою некую экосистему. Как все просто – раз и по полочкам. И ничего таинственного… Но Алексей знал, что это не так. Что прячется там какое-то «нечто». Вот, идешь ты по лесной тропинке – солнышко, птички, цветочки. Мысли где-то далеко… И вдруг, – бах! – Осознаешь что стоишь, повернувшись туда, откуда пришел, бешеными глазами смотришь в чащу, волосы по всему телу дыбом, а сердца несколько секунд словно и вообще нет, зато потом оно, с цепи сорвавшись, яростно колотиться, заглушая собой прочие звуки. С трудом справляясь с впрыснутым в кровь адреналином, успокаиваешься и ругаешь свой мозг за неадекватные выкидоны. Но причем тут мозг? Это не он, это инстинкты изволят шалить, черпая из генетической памяти встречи с каким-нибудь саблезубым тигром или, если брать всего лишь каких-то полсотни поколений назад, с лешими и вурдалаками. А мозг медлителен и неповоротлив. Он только и делает, что подыгрывает воображению, заставляя кочки и коряги принимать облик притаившейся нечисти. Вот уж действительно писательское счастье – идешь себе вверх по речке, с камня на камень перескакиваешь, а вокруг тебя разворачиваются сценки из недоступного обычному человеку мира. Вон, например, в тени разлапистой ели изогнулась всем телом, напряженно натянув тетиву даже не до уха, а далеко за голову, изящная эльфийка. И не беда, что это всего лишь сгнившая валежина – впечатлительный разум сам дорисует детали, выложит из неясных теней и пятен, щедрой на полутона, листвы, фентезийную картину достойную пера Толкиена и кисти Вольехо. Хотя злоупотребляющие творческой самодеятельностью извилины и понимают, что эта лесная валькирия лишь плод воображения, но все равно как-то жутковато. И стоит отвести в сторону взгляд, как чудится шелест спускаемой тетивы. Алексей всегда думал, что ни за какие пряники не согласился на полугодичное таежное одиночество, но, что называется, созрел. Он был непоколебимо уверен, что настоящий писатель должен первые десять лет писать о поисках смысла жизни, следующие десять – о найденном, а все оставшиеся годы потратить на размышления о наивности и неимоверной глупости некогда обретенной цели существования. В творчестве Алексея как раз начинался второй этап. Поэтому когда представилась возможность столь продолжительного уединения, он ею воспользовался не раздумывая. И пока не пожалел – за три месяца написано с десяток рассказов и почти окончен роман. Правда без революционных идей и лозунгов, но расписаться Алексей расписался и готов приступить к сокровенному. Вот только воспоминания о человеческом обществе успели притупиться и все сложнее даются образы героев. Как когда-то Алексей, сидя в городской квартире, поймал себя на мысли, что не может, в век цифровых технологий, вспомнить как звучит дребезжание старинного телефона с дисковым наборником, так и через три месяца одиночества не получается представить лицо, подходящее для главного героя. Он уже совсем отчаялся, когда его посетила спасительная мысль – Александр, помнится, упоминал про какого-то старика, живущего выше по течению. Почему бы не проведать соседа, тем более если можно «на халяву» разжиться яркими образами. А что они будут «яркими», Алексей ничуть не сомневался – армейский друг упоминал о каких-то дедовых странностях. А что для вояк странно, то для пишущего про смысл жизни писателя – самое то! Десять километров по русской тайге незаметно превращались в десять заморских миль. Алексей и хотел бы сказать, что, погруженный в высокие думы, преодолел их незаметно, да не мог. Ноги так и норовили угодить в сырые щели меж камнями, быстрый речной поток, разбиваясь о валуны, то и дело швырял в лицо мелкую пыль, а окружающий лес оставался мечтой белорусского партизана и не подавал никаких признаков человеческого присутствия… Надежда дойти до отвратительного уже старикашки жалобно квакнув, испарилась – Алексей совсем выбился из сил, в голову закралась и оккупировала ту ее часть, что отвечает за сиюминутные желания, мысль повернуть назад. Но повернуть писатель не успел – река игриво вильнула, расплескалась об обрывистый берег и открыла удивительный вид: на горе, забравшись на огромный плоский камень, сидел сухонький старик. Рука опиралась на поджатые под себя колени, другой ее конец терялся в седых лохмотьях бороды. Дед блаженно щурился, подставляя морщинистое лицо под солнце. Алексей застыл, боясь спугнуть старика, смотрел на эту картину, запоминая мельчайшие детали и стараясь не упустить ни одного фрагмента редчайшего зрелища – именно так, по его мнению, должен выглядеть человек познавший смысл жизни. Острая зависть кольнула писателя в сердце, захотелось подойти к камню и со словами "Подвиньтесь, пожалуйста!" усесться рядом, сидеть так целую вечность просто думая… Но тут всколыхнулась надежда: а вдруг этот счастливец поделиться сокровенным, вдруг не придется тратить годы и переводить березовые рощи изобретая очередной велосипед! Вдруг достаточно просто подойти, спросить "Отец, а в чем смысл-то жизни, а?" и этот мудрец ответит: "Да, сынок, вот в ентом и ентом!" И все!!! И счастье, всем и даром! Алексей, дрожа от нетерпения, сорвался с места, побежал, перепрыгивая камни, и откуда только силы взялись, карабкаясь вверх по крутому склону. Подлетел к камню, и не переводя дыхания выпалил: – Здравствуй отец! Старик и глазом не повел: как сидел, так и сидит, словно к нему каждый день в этой глуши подходят с приветствиями. Алексей постоял в нерешительности, не удержался и окинул взглядом окружающее пространство – вдруг промелькнет среди деревьев краешек оживленной магистрали, чем черт не шутит. Но ничего не увидев, кроме просевшей крыши полуземлянки – жилища старика, произнес еще требовательнее: – Я говорю ЗДРАСТВУЙТЕ!! И не дождавшись ответа, решительно развернулся и побрел прочь – не хочет говорить, ну и бог с ним. Цели Алексей достиг: яркий образ прочно засел в голове, а что смысла жизни не узнал… Ну так он, по идее, у каждого свой! А старик посмотрел вслед гостю и улыбнулся в бороду чему-то своему… Писатель судорожно выделял в ворде целые страницы и спешно жал на «делит». Выделял и удалял, выделял и удалял. Хотелось плакать – раньше была боязнь чистого листа, а теперь наоборот: написанного! Боже, ну что за мысли в голову лезут, одна другой страшнее – напишешь, прочитаешь и понимаешь, что нечто страшное из проклятых букавок складывается, самое ужасное: правда. Вся правда про человека… Раньше жил не замечая мерзости человеческого общества, а стоило на полгода покинуть его, как черте что в мозгу рождается. Осознаешь, что раньше не думал вовсе, а жил стереотипами поведения… Каждый день на мозг обрушивались миллионы инфоатак: на работе, на улице, в интернете, по жвачнику – все лезло в мозг, выдавливая всей массой способность мыслить, вырубая на корню ростки понимания происходящего вокруг. И ты как одноклеточное реагировал на внешние раздражители, как простейшая амеба греб своими волосинками, или что там у них, туда, где еды побольше и опасности поменьше… Алексей взвыл, в бешенстве захлопнул ноутбук. Человек – венец творения! – Аааааа… – слепая ярость поглощала разум писателя, – Простейшие! Одноклеточные! Жрете, гадите и трахаетесь. Чтоб вы все здохли! Чтоб МЫ все здохли! Он стал крушить все, что попадалось под руку. На короткое время ярость удесятерила его силы – он схватил за ствол ружье и как дубиной размахивал, сшибая стулья, ломая стол, вдребезги разлетелся ноутбук… Наконец, человек выдохся и забился в угол… – Одноклеточные… – рыдания сотрясали Алексея. Он с болью понимал, что это конец… Что уже не сможет жить среди людей… Да и не нужно… Он вжался в угол, теряя рассудок от осознания собственной ничтожности, сравниваясь размерами с амебой. Разум терял ориентацию в пространстве, ему стало все равно – человек он, или кусочек коры на бревне избушки. Мгновенье и Алексей почувствовал себя клеткой сосновой перидермы. Сжился с осознанием того, что является всего лишь жалкой клеткой, давно умершей и одеревеневшей. Он оказался зажатым со всех сторон феллогеном, чувство беспомощности заставило взвыть, судорожно рвануться куда-нибудь, неважно куда – лишь бы не чувствовать этого давления. Но вырваться на свободу не удалось, разум протолкался еще глубже – теперь Алексей был молекулой целлюлозы. Длинный ряд атомов разрывал на части, он чувствовал каждого из них, его валентность, силу притяжения. То, что было писателем, забилось в конвульсиях, пытаясь порвать межатомные связи, ставшие оковами. "Я молекула… Я молекула… Я атом… Нет, я человек… Человек…". "А что такое человек? " – спросило что-то. "Человек- это… Это…" "Вот видишь – что человек, что атом – все едино!" – довольно заключило нечто. "Нет, человек не атом!" – Алексей не сдавался."Не атом, не атом!" "Ну и в чем же разница?" – ехидно поинтересовалось что-то. "Человек… Он мыслит!!!" "Кто мыслит? Это простейшее? " – в голосе чего-то сквозило удивление. "Да! Мыслит!" Мыслит… Алексей цеплялся за это слово, медленно выбираясь из ловушки разума. Мыслит… Мыслит… Мыслит… Шаг за шагом, опираясь на веру в способность человека мыслить, выкарабкивался из плена. И лишь осознав себя в собственном теле, он позволил себе лишиться сознания. За небольшим, полузасыпаным снегом, окном на землю медленно опускались сумерки. Груда костей и мяса в углу, еще недавно бывшее человеком, медленно зашевелилось приходя в сознание. То, что осталось от писателя привстало, окинуло пустым взглядом последствия вчерашнего разгрома. Взгляд зацепился на раскиданных внутренностях ноутбука, откуда-то из глубин памяти выбралась одинокая мыслишка, что надо бы жесткий диск вытянуть – там полугодовая работа. Мысль всплыла, потеряно озираясь, и, испугавшись окружающей пустоты, хотела уже было юркнуть назад, но Алексей вцепился в нее мертвой хваткой. "Винчестер… Работа… Образы… Старик-молчун… Надо к старику! Уж он-то знает, что со мною происходит. Если не он то кто? Если не он, то дурка! Как те генералы… Что они там бормотали?… Снежная королева? Точно! Снежная королева! Это все она. Она…" Человек встал, раскручивая в голове эту мысль, стараясь придать ей объем, расширить, заполнив весь вакуум мозга. Руки автоматом накинули на плечи тулуп, берцы уже на ногах, плечом в дверь, вывалился на крыльцо. На ходу загребая ладонями снег, втирал его в лицо и брел к реке, утопая по колено в наст. "Снежная королева! Это все она, сука… Лед в сердце… Лед… Это я такой, а не человечество! Я…" Каменную дорогу накрыло снегом, скрывая все ямы и щели. Алексей спотыкался, то и дело падал, проваливаясь руками в наполненные ручейками вымоины, с трудом вставал. А когда сил не хватало, просто полз на коленях вперед, пока на пути не попадался валун, на который можно опереться и выпрямить подгибающиеся ноги. Его шатало из стороны в сторону, но еще больше раскачивался его разум, то подсовывая видения снежной королевы вырывающей его сердце и вставляющей в грудь кусок льда, то вновь заставляя почувствовать себя жалкой амебой. Иногда разум катапультировался, оставляя ничтожное тело, ползущее по снегу и бормочущее в бреду проклятия и поднимался на лесом, с омерзением взирая на копошащегося внизу муравья. Еще выше – разумоноситель размером с микроба, еще – вся земля маленький металлический шарик, покрытый тонким слоем глины… "Сынок, ты где это взял?! "Дядя Вася подарил!" – отвечал маленький мальчик, протягивая маме испачканный в грязи шарик от подшипника. "А ну немедленно выкинь! Он же грязный! Там микробы!" "А что такое микробы? – мальчик не хотел выбрасывать шарик, и заинтересовано рассматривал его, в надежде увидеть микробов!" "Микробы – это такие маленькие существа, они полезного ничего не делают, только едят и гадят… – женщина поколебалась и добавила – И размножаются." "А зачем же они тогда?…" – мальчик не понимал, как может что-то существовать и ничего полезного не делать. "А ни зачем! Просто так – паразиты!" Мальчик бросил шарик на землю и принялся с радостью топтаться по нему ножкой. "Вот вам, вот вам, паразиты!" Разум вернулся, когда человек уже карабкался по склону горы, на которой в прошлый раз видел старика. Алексей замер, вновь ощущая тело и с ужасом понимая, что последствиями ночного похода будут ампутированные конечности и воспаленные легкие. Он уткнулся лицом в синие окоченевшие пальцы и затрясся в рыданиях. Найдя в себе силы, встал и медленно пошел вверх по склону, зная, что если камень будет пуст, то ничего не останется как сесть на него и замерзнуть. Говорят замерзать приятно… Слезы текли по лицу, лунный свет отражался от синего снега… Старик был на месте. Сидел, кутаясь в лохмотья, и смотрел в ту же даль что и раньше. Писатель подошел к камню, рухнул на колени и, вцепившись не гнущимися руками в старика, прошептал: – Это снежная королева? Да? Это она заставила мое сердце оледенеть? Старик повернул голову, всматриваясь в гостя, покачал головой и произнес: – Причем здесь сердце? Сердце – оно кровь гоняет, из гениталий в голову. И обратно! Ледяные глыбы не в сердце, они в голове сковывают мысли. – Замолчал, и как вбивая гвоздь, добавил. – И не у тебя, а у всех остальных… Алексей ошеломленно отпрянул: – Так это правда?! Неужели человек на самом деле такое ничтожество? Но для чего-то же он существует? – Леша взмолился. – Должен же быть в этом какой-то смысл! Бог с ними, с сермяжными и исконно-посконными! Но хоть какой-то, малейший, отделяющий нас от амебы, смысл должен быть! Как же его понять?!!! Старик вновь улыбнулся и ткнул пальцем писателя в лоб: – Пойми сначала самого себя! И отвернулся. Алексей всматривался в старческое лицо, словно пытаясь проникнуть в мысли старика и выудить оттуда ответ на самые сокровенный вопрос. И только сейчас он заметил, что старик смотрит не вдаль, на раскинувшийся под ним лес, а вовнутрь самого себя. Писатель ужаснулся – там же пусто, там же нет ничегошеньки, пустота размером с кварк. Или все-таки… Алексей собрался с мужеством и отчаянным усилием запихнул разум эту частицу атома и едва не закричал от ужасного давления. Но сдержался, чувствуя как тяжесть пространства медленно тает, а затем и вовсе понял, что может пошевелиться, погружаясь в вязкую пустоту. Писатель не торопился, давая разуму сжиться с новыми ощущениями, и лишь когда на смену ужасу пришло спокойствие, позволил продолжить исследование себя. Он проталкивался сквозь кисель тьмы в надежде наткнуться хоть на крупицу материи, зацепиться, сделать ее маяком в этой пустоте, якорем, для норовящего упорхнуть разума. Впереди блеснуло, неярко и неуверенно, но Алексей рванулся навстречу искре всем сознанием. И замер пораженный – перед ним раскинулась целая вселенная, кружащаяся, пульсирующая в такт его сердца, безгранично огромная и в тоже время такая маленькая и родная. Вселенная его души. Писатель счастливо засмеялся, впитывая тепло расплескавшейся в окружающем пространстве энергии и наслаждаясь видом разбегающихся галактик. Теперь он знал, что мысли – звезды. Они, или блистающие, смотреть больно, или тусклые, забытые, складывались в галактики – идеи. Живые, крутящиеся волчком, постоянно изменяющиеся, то вспыхивали подкормленные новыми мыслями и аргументами, то затухали, скрываясь за туманностями заблуждений. Все жило, подчиняясь своим непонятным законам, двигалось. То тут, то там рождались новые мысли и сразу бросались в бой, сражались, побеждали или проигрывали. Вон верою раскинулся Млечный Путь, его как стая волков окружили черные дыры знания и отхватывали от него по кусочку, засасывая звезды. Алексей, в который раз за последние сутки пришел в себя, но теперь был полон спокойствия и понимания. Уже чернеющие пальцы достали из внутреннего кармана жпс-модуль и уверенно нажали на кнопку вызова. Старик вопросительно посмотрел на парня. – Возвращаюсь! – коротко ответил на немой вопрос писатель. – Куда? Во владения снежной королевы? И что делать будешь? – заинтересовано спросил старик. – Надеюсь у меня хватит внутреннего огня, чтобы отогреть их разум! – твердо произнес Алексей. – Конечно хватит! У каждого хватит! Смотри! – Старче одобрительно кивнул и неожиданно провел ладонью у своей головы. Алексей был готов поклясться, что дряблые пальцы погрузились в тело, но в следующий момент он ахнул, дивясь завораживающему зрелищу: на старческой ладони засияло настоящее солнце, одно из тех, что полыхало внутри его самого. Алексей заслонил глаза, ощущая волны жара исходящие от маленькой звезды, от одежды повалил пар, мертвая чернота медлено исходила из отмороженных пальцев писателя, сменяясь здоровой краснотой. Старик держал «солнце» в ладони, играл с ним, купался в его энергии и внезапно подкинул к небу. Ослепительная вспышка на мгновенье поглотила ночь, вал света сначала скрутился в невероятную петлю Мебиуса, а затем разбежался в стороны, теряясь среди тайги. Старик снова замер, напряженно вглядываясь в самого себя, а у подножия камня медленно распускались лесные цветы, разбуженные человеческим теплом. Где- то далеко, в сотне километров от этого берега, под толстым слоем снега сонно зашевелилось семечко одуванчика. Но тут же притихло – инстинкт подсказал, что рано еще просыпаться, рано… Среди ореховых зарослей, лежал молодой волк и обгрызал корку льда с лап. Он давно уже не воевал с одуванчиками, предпочитая им молодых кабанов. Волна тепла накрыла его, он пружинисто вскочил, оглядывался скуля, пытаясь понять источник. Вдруг над головой мощно залопотало, словно старый глухарь пытается взлететь с кочки. Но это не птица, а железное чудовище, подчиняющееся человеку, натужно воя и мигая огнями, потянуло через тайгу. Впервые волк не ощутил ненависти к творению человеческого разума, сладко зевнул и улегся спать. Алексей постоял полминуты, но старик молчал, погруженный в свои думы. Да и зачем слова… Алексей развернулся и легко зашагал в сторону избушки, куда скоро должен прилететь вертолет. На этот раз мудрец не смотрел вслед уходящему парню – умер, израсходовав всю энергию своей души… Он немного слукавил – огонь даже тысяч человеческих душ не может растопить одно сердце, находящееся во власти снежной королевы. Но малейшая искра способна зажечь веру, что иногда бывает важнее знания… Белый Король (Крючков Максим – Son of Anarchy) «Танец смерти прост и страшен…» Гр. Ария «Смутное время» Умеем ли мы учиться на своих ошибках? Можем ли мы разумно пользоваться тем опытом, что имеем? Если да, то почему все опять горит в огне? Почему все возвращается к тому, с чего начиналось? Все это замкнутый цикл. Его нельзя изменить, подействовать на него из утробы. Только сломать извне. Но кто окажется нашим спасителем? Кто будет тем, кто сокрушит этот цикл и установит новый? Конфедерация? Разрозненные мятежники? Кто он? Нет ответа. Мы просто плывем по течению реки. В этом вся суть. Хотя они считают, что все иначе. За хитрыми словами они прячут простую истину. Мы слишком долго спим. Слишком долго. Мы разлагаемся изнутри. У нас нет внешнего врага. Нет внутреннего. Те единицы диссидентов не в счет. Если так будет продолжаться и дальше, то над нашим трупом будут пировать стервятники. А они не видят этого. Они вообще очень многого не видят. Сколько проблем было бы решено, стоило картам лечь по-другому. К рулю пришел бы человек действия. И мы направили воды рек вспять. Свернули бы горы. Сломали этот мир. Но мы лишь спим и медленно плывем по течению… застыв в вечном действии… цикл… Когда молодого биолога, разочаровавшегося в своих покровителях, в срочном порядке командируют в приграничный район, находящийся на военном положении, а потом этому биологу поручают уничтожить опасного хищника, терроризировавшего местный гарнизон, что вы можете ожидать от служителя науки? Что еще можно ожидать от этого? Система рушится. То, что использовалось во благо, поворачивают против этого блага. Служители науки делятся советами, как лучше выжигать леса. Как лучше изготовить биологическое оружие. Как эффективнее убивать. Кто-то против? Пусть они покоятся с миром. Что случилось с тобой, Бог наш? Как ты мог отречься от паствы своей? Кто теперь будет вести нас во тьме? Кто будет нашим факелом? Нашим идеалом. Нашим лидером… А может, тебя и не существовало? Где ты был, когда проливалась кровь младенцев. Когда что-то немыслимое и страшное стирало города в один миг. Кто ты, наш создатель? Где ты? Куда ты ушел?… Мы лишь спим, и плывем по течению… и никто не может встать против системы зла… никто не может разрушить этот цикл, перемалывающий людей… Первый день – Сэр! Сэр, мы на месте! Эй… Кажется, я опять заснул. Который раз за последнее время. Слишком сильно выматываюсь. Все время в движении. За последние пять суток так толком и не поспал. Сначала поезд с пересадками до порта. Потом два дня этой ужасной качки на старом танкере, временно переоборудованном в авианосец. Дальше тряска в бомбардировщике. Гарь, запах бензина, и этот гул, и этот пронизывающий ветер, рвущийся из тысячи щелей и пробоин в обшивке. Едва не подхватил воспаление легких, спасибо штурман отпаивал вонючим чаем. Да, смазка и сажа были повсюду. Дальше пересадка на военной базе. И долгий заплыв по туманным водам Чернотопья на патрульном катере. Это были незабываемые ощущения. Туман в этих местах достигал такой густоты, что видимость была не больше двадцати метров. Вдобавок к этому, тучи в небе никогда не расходились, перерезая в этом районе все освещение. Единственное на что можно было положиться это компасы, часто сбивающиеся из-за скопления затонувших кораблей и самолетов на дне. Глубина, кстати, не превышала и ста метров. Что слабо обнадеживало, учитывая огромное скопление хищных рыб. Иногда в клубах тумана мелькало что-то и похуже, пару раз чья-то чешуя скреблась о ржавое дно. Но, в целом, все прошло успешно. Война, докатившись сюда, сразу увяла и угасла. Ибо вести бой в таких условиях было невозможно. Сразу за Чернотопьем шел архипелаг небольших тропических островов, архипелаг Керуа. Это была самая дальняя граница на северном рубеже. Селений мирных людей здесь не было. Были местные аборигены, но с первыми вспышками напалма они покинули острова, убравшись куда-то на север, в нейтральные и неизведанные воды. Обычным же людям там делать было нечего. Дикие и дремучие клочки земли, полностью покрытые растительностью. Ни благодатной почвы, ни полезной древесины, ничего. Даже дичь была порой бесполезна, а то и сама проявляла агрессию к охотникам. Здесь были одни гарнизоны военных, выжигавших несколько островов и селившихся на них. Залежи нефти и газа, неподалеку, решали проблему с энергией и сырьем. В целом, гарнизоны были вполне автономны. Раз в месяц шел транспорт с новобранцами и ресурсами. Но в последнее время, после ужесточения отношений с Конфедерацией, транспортные суда и самолеты стали идти в эти края все чаще и чаще. Перебрасывали военные части для отражения возможных атак и проведения возможных наступлений. Ключевое слово было «возможных». Прошло уже два месяца, обескровленные джунглями солдаты валились с ног, а Конфедерация все медлила, выматывая из нас все силы редкими налетами авиации. Кто- то стрелялся, кто-то дезертировал. Жизнь постепенно угасала. – Сэр, мы сходим на пирс, – настойчиво повторил изможденный солдат. Мелкие капли дождя глухо стучали по его шлему и откинутому капюшону плаща. Недалекий отсвет молнии выхватил из сумрака впалые щеки и абсолютно темные глаза. – Хорошо, – тихо пробормотал я, тяжело поднимаясь с насиженного места у пулеметного станка. Схватив свою сумку, я медленно побрел за солдатом. Намокшие сапоги глухо стучали по стальной палубе. Экипаж катера укрывался от дождя в рубке и под растянутыми плащами. Из тьмы проявлялись усталые и злые на весь свет глаза. Солдат вывел меня на пирс. Впереди были несколько бараков склада и размытая грунтовка, ведущая куда-то в глубь острова, где раскинулось нечто темное и огромное. Очередная вспышка молнии выхватила контуры потухшего вулкана, напоминавшего сточившийся клык. Что- то завыло за моей спиной. Обернувшись, я разглядел в ночной тьме еще один такой же остров, в двух километрах южнее. Сквозь легкую дымку были видны мутные контуры военной базы. Лучи прожекторов пронизывали небо, что-то выискивая. – Очередной налет, – прохрипел солдат за спиной. И вот, один из лучей выхватил во тьме медленно летящий контур бомбардировщика. Маленькая точка на белом фоне. Вой не прекращался. Шумел дождь, сверкала и гудела гроза. На пирсе топали солдаты с ящиками. Больше ничего не происходило. Все так и застыло. И этот луч, и медленно летящий бомбардировщик. Лишь несколько хоботков зениток взмыли вверх, да щелкнул одиночный выстрел. Я с удивлением посмотрел на спокойного солдата. – Дефицит боеприпасов. По мелочам не тратить. У конфедератов их и того меньше… Самолетик нарезал над базой еще несколько кругов. А потом вернулся во тьму. Лучи медленно потухли. – А как же условия секретности? – А зачем… Солдат устало зевнул и побрел дальше, к складам. Где- то во тьме щелкнул еще один выстрел. Но, кажется, это был лишь глухой раскат грома… Одиннадцатый день – Сэр, нам пора! К этому быстро привыкаешь. Тебя постоянно зовут в путь. Постепенно входишь в армейский распорядок дня. Шесть часов, ты уже должен быть на ногах. Десять часов – и ты уже валяешься в душной палатке, переваривая в себе очередной день, прожитый в этом адском раю. Да, местечко здесь то еще. Я, конечно, читал про архипелаг, но одно дело изучать вдали, полагаясь на отчеты. Совершенно другое иметь с этим дело. Тогда все твое представление о нем переворачивается. Доводы ошибочны. Теория, на проверке рушится в пыль. Все летит к чертям. И ты переписываешь эти листы своей кровью и потом, устало отсылая их Туда, на материк. Черт, я кажется совершенно потерял контакт с цивилизацией. Все кажется чуждым. А я здесь не больше двух недель… – Да, я готов, дайте пару минут, – сонно пролепетал я, нашаривая очки и готовясь собрать палатку и все нужные вещи в рюкзак. Та ночь навсегда отделила меня от остального мира. Смертельно замерзнув, я дрожал и кутался в холодный брезент, трясшись в армейском грузовике. Грунтовка была размыта, это сильно ощущалось в кузове. Рядом сидел прикомандированный солдат. Кажется, он уже привык к этому и не замечал холодных каплей дождя. На путь был потрачен час. Шофер говорил, что в обычное время все было быстрее, но учитывая наступивший сезон дождей… Мы прибыли на базу ближе к утру. Буря стихала. Тучи рассеивались, на западе вставал алый диск нашей звезды. Легкая дымка стояла над океаном. Словно слой сахарной ваты. Тысячи островов врезались в этот слой, возвышаясь над ним и пестрея яркой, разноцветной шкурой. Местами мелькали военные бараки. Но в целом, пейзаж был очень умиротворяющим. Пару раз пролетал одномоторный разведчик. Несколько раз до меня долетали выстрелы. Скорее всего, тренировка новобранцев. Несмотря на ранний час, на базе кипела жизнь. Солдатская жизнь. Пехотинцы выстраивались на плацу, проводили утренею зарядку, выходили в патрули, тащили разнообразные контейнеры, бочки и ящики. Техники крутились вокруг радиостанций и нескольких бараков, у которых ночная буря сорвала кровлю. На специально расчищенных площадках стояли винтокрылы. Раньше таких машин мне видеть не приходилось. Пять, с иголочки новых красавцев, с еще свежей краской и крепкими винтами. Вокруг них стояли пилоты, что-то обсуждали и копались в их начинке. Преодолев ряд палаток и бараков, мы вышли к зданию штаба. Небольшая одноэтажка, с караулом на входе. На флагштоке отмокает поникшее полотнище флага. Полковник оказался тем человеком, который ломал шаблоны и стереотипы. Сколько раз нам показывали суровых и жестких офицеров, не жалеющих солдат ради выполнения задач. Цель важнее затраченных средств! Они глядели на нас с агитплакатов, высеченные из камня и стали, лишенные блеска в холодных серых глазах. Он был учителем. Простым сельским учителем, которых тысячи. Конечно же, он носил очки. У него была легкая седина в волосах. Пальцы были мягки и хрупки, на среднем пальце левой руки характерная шишка, бывающая у тех, кто много пишет. Ах да, он же был левшой. В его глазах было что-то неуверенное. Всем своим видом, всеми движениями и интонацией в хриплом голосе, всем этим он словно просил прощения. Ему было крайне неловко. Командование поставило его в неудобное положение. Он, наверняка, даже винтовки в руках не держал, но ему приходилось делать вид опытного человека. За тот курс обучения он усвоил лишь азы, ту малую крупицу познаний, с которой он был бы обречен на важном экзамене. Но ему приходилось решать проблемы, строить планы, разрабатывать операции. И все равно, он был отличным учителем и плохим командующим. Офицерский состав прекрасно понимал это, и всеми силами прикрывал его неопытность. Без этих решительных и волевых людей он бы и дня не продержался на посту. В одном из гарнизонов был такой же командующий, его скинули на второй день командования. Бунт был подавлен, но прецедент создан. В дальнейшем командование старалось компенсировать нехватку опыта, высылая опытные кадры. Ему самому не нравилось текущее положение вещей. Но ничего он поделать не мог. Он был лишь простым сельским учителем, укрывающимся за маской опасного хищника. Да, и о хищниках. Точнее, об одном редчайшем представителе, так и не изученном как следует. Керуанский тигр. Усмешка судьбы. В любое другое время я бы с радостью поехал на архипелаг, получив официальное разрешение. Я бы с радостью тратил месяцы и годы, чтобы выслеживать, искать этот подарок судьбы. Но не так, не так я это видел. Полковник приказал найти и ликвидировать его. Вот так, просто и по военному лаконично. Обнаружить и ликвидировать. Во избежание возможных жертв среди персонала. Я не виню полковника. Это не его вина. Он сам все прекрасно осознает и понимает весь трагизм ситуации. Но… риск есть риск. Просто, пятнать свою репутацию среди подчиненных, среди командования… Все произошло очень быстро. Было подготовлено снаряжение. Выделен винтокрыл. Составлена карта с ареалом обитания. Выделен отряд прикрытия. Всего лишь три часа. Потом два часа сна. И вылет. Шанс на крепкий сон стремительно улетучивался. Все смешивается в кучу. Вчера Кир показал мне, как можно есть землю. Нужно выбирать ту, которая ближе к корням деревьев. Она насыщеннее и питательнее. Потом, он сделал надрез ножом. Мелкий фонтанчик сока начал пробиваться сквозь мелкую трещину. Кир вытащил нож из почвы, фонтанчик ударил во всю силу. – Что это? – спросил тогда я, даже не задумываясь о нелепости ситуации. – Душа дерева, – улыбнулся он. Он отложил нож и сложил ладони чашей. Набрал немного той бесцветной жидкости и выпил ее. Блестящие капли застыли на щетине. Я тупо посмотрел на него. Он еще раз улыбнулся и убрал нож. Источник еще раз выплеснул «душу» и иссяк. Над трещиной в земле сгустился молочный дым. Я ничего не знаю про этот мир. Все статьи, все они были бесполезны. Просто гора писанины, не имеющей реальной основы. Все они, эти ученые, они даже не удосужились посетить архипелаг. Они все выстраивали на теории. Все должно быть закономерно. Но они ошибаются. Здесь нет систематики и стандартных законов. Почва не плодородна? Кир показал мне ее душу. Я даже не знаю, что это было. Любые замеры этой «души» ни к чему не привели. Оно не имело определенного веса, плотности. Не имело физических параметров. А еще оно умело заживлять порезы. Оно умело исцелять. А они сжигали, вырубали, выкорчевывали то, что имеет душу. Вот, просто так. Горели целые лесные массивы. Горели острова. – Целые острова плакали. Все было залито слезами, – говорил мне все тот же Кир, оставшийся абориген-проводник. – Как? Он молча срубил ветвь древа, под которым мы укрывались от утреннего дождя. Ветвь гулко рухнула на землю. Сначала ничего не происходило. Но потом на коре начали выступать все те же маленькие капли «души». – А когда ты резал землю… – Это другое. Это сложно объяснить. Я просто беру ее взаймы. – А как ты отдаешь? Он молча, и как всегда с улыбкой, протянул мне ладонь. На огрубевшей коже пестрели разноцветные семена. – Возвращай то, что брал. И все будет находиться в балансе. – А военные? – Они ошибаются. Они думают, что им можно все. Но Кат-ле воздаст им за это. Кат- ле это дух архипелага. Это то, что наполняло душой все живое. Людей, деревья, зверей. Это их божество. Оно вело их, указывало им путь. А когда пришли военные, Кат-ле ушло в другие земли. Такое уже было, когда мы сожгли родной материк. И все опять повторяется. – Кат-ле больше нет. Душа не наполнит эти древа. Я пробовал сажать их после вашего прихода, но они умирали. Скоро душа совсем покинет эти места. И тогда это место навсегда будет потеряно. Поэтому мы ушли за Кат-ле. Уходит все живое. Здесь раньше было много зверья. Теперь ничего. Даже насекомых стало меньше. Скоро все уйдет. – Почему остался ты? Кир задумался. Он вытер нож о траву под ногами и сорвал одну травинку. От нее тотчас же пошел легкий дымок. – Не хочу. Слишком много ходьбы. Я покинул материк ребенком. Я не хочу больше уходить. – А если здесь все умрет? – Умру и я. Он был совершенно спокоен. Он четко осознавал, что душу его Кат-ле не примет. Просто не сможет. Он не переродится в цветок или древо. Он просто растворится в вечности. И ничего не будет. Но он уже готов к этому. Иначе, у нас бы сейчас не было проводника. Я спрашивал у него и про тигра. – Он тоже не уйдет. Это место принадлежит ему. Он останется здесь, так же как и я. Поэтому я и пошел с вами. Я хочу найти его. Будет спокойнее уходить. Еще одна душа, идущая на зов. Я боюсь возвращаться туда. Мне страшно. Там нет света, там лишь тьма. Но все уже решено. Решено с того момента, как я впервые окунулся в молочно белый туман. Тот кто однажды побывал там, тот будет возвращаться. Как больно или страшно это не было бы. Ты можешь вычеркнуть это из головы. Можешь забыть. Но оно будет приходить во сне. Туман, разбитый, сломленный дух и скорбь. И стылый гнев Короля. Гнев Белого тигра. И все это уже настолько глубоко ушло в сердце, что ничто не сможет вытащить и выкинуть навсегда. В этом и заключается наша обреченность. Алый диск звезды как всегда сверкает на лазурном своде. Легкая дымка вновь окутала все видимое пространство. Таким я видел этот архипелаг десять дней назад. Тогда я еще ничего не знал. Не предполагал. Не ожидал всего этого. Что еще меня ждет? Что еще откроет мне обреченная земля? Кир. Ты мой проводник. Ты отделяешь тьму от света. Но уйдешь ты, и кто будет моим проводником? Сержант? Капрал? Эти двое парней, прекрасно осознающих, что архипелаг станет их последним пристанищем. Куда ни кинь взгляд, здесь все горит. Плач. Скорбь. Я совсем забыл дом. Забыл тот душный город, из зловония которого меня вытащило командование. Пятнадцать дней назад я проклинал их. Они дали мне шанс. Редчайший шанс. Но они не оставили мне выбора. Идти против системы было безумием. А, что же здесь? Здесь это выглядит не так безумно. Четыре дня назад мы приземлились на одном маленьком клочке суши. Под кронами пальм и деревьев мы нашли небольшое селение. Раньше там была деревня аборигенов, но они ушли. Их место заняли обычные дезертиры. Среди них были и те бунтари, скинувшие слабовольного полковника. И другие ребята. Кто-то ушел по своей воле. У кого-то и иного выбора не было. Эти парни отделились от цивилизации. Здесь, в этом погибающем раю они в ней не нуждались. Все необходимое привозили сердобольные патрульные, чтящие законы солдатского братства. Даже среди предателей. Хотя, я бы не назвал это предательством. – Вам хорошо здесь? – спросил я у одного из них. Он был одет в военные штаны и грязную белую майку. На шее висели бирки, расписанные местными иероглифами. – Не знаю. Но здесь спокойно. Здесь ничто и никто не мешает нам. Здесь мы можем спокойно существовать. Пока рядом не проплывет катер разведки. Особисты не жалели их. На следующий день мы вновь пролетели над этим островом. Но деревня горела. А на горизонте медленно растворялся силуэт катера. Здесь никто не желает сражаться. Само место не располагает к кровопролитию. Сначала это списывалось на дефицит боеприпасов. Я и сам так считал, пока вчера мы не наткнулись на катер Конфедерации. Вернее, сами конфедераты наткнулись на наш винтокрыл, когда мы укрывались от бури на одном из островов. Капрал и сержант укрывались под тентом. Кир бродил по острову. Я лежал под кроной древа. Брайан и Стен дежурили на пляже. Наступал вечер, и буря утихала. Когда сквозь причудливое переплетение стволов пальм я заметил металлический блеск. Забыв про морось и холод, я выскочил из-под древа и бросился к пляжу. Серый катер конфедератов почти сливался с холодной синевой того вечера. Солнце все еще было закрыто тучами, и тот блеск был лишь сигналом прожектора. Катер стоял в пятидесяти метрах от береговой линии, а у самого берега мирно покачивалась лодка. В ней сидел один из пехотинцев с алым крестом на рукаве. Он задумчиво глядел куда-то в морскую даль, устало опершись локтем о станок пулемета. Еще двое стояли на берегу, о чем-то разговаривали с нашими ребятами. Что-то холодное зашевелилось в спине. Я дрожащими руками схватился за рукоять пистолета, заткнутого за пояс. В этот момент конфедераты увидели меня. Устало улыбнулись и приветливо махнули рукой. Брайан рассеяно оглянулся, Стен положил в карман подаренную пачку сигарет. Потом они отчалили и вернулись на катер. Они сами устали от всего этого. Никто не хочет воевать. Никто не хочет зря проливать кровь. Ее здесь уже достаточно. Так почему бы просто не дать этому месту увянуть, и медленно погрузиться в пучину бесконечности? Почему мы судорожно хватаемся за этот клочок, огрызаясь на своих, якобы, врагов? – Сегодня проверим квадрат 2-5, шестой и седьмой… – Седьмой закрыт, позавчера проводили сброс напалма… – Шифровки? – Да, ночью не спится, сижу у станции… Сержант усмехнулся и сел в кабину пилота. Капрал сидел на краю пассажирской кабины, свесив одну ногу за борт, и усталыми и грубыми руками держа в руках вонючий от смазки автомат. Брайан и Стен дремали в кабине. Кира все еще не было. – Осталось отсеять не так уж много. Еще несколько островов. Думаю, завтра-послезавтра мы доберемся до этого тигра… Капрал запнулся. – А дальше дело за винтовкой? – ядовито ухмыльнулся я. Капрал лишь махнул рукой. – Мне самому не нравится эта война. Мне не нравится все, начиная от положения дел, заканчивая шишками в штабе. Но мы не можем ослушаться. – Дезертиры… – Они знали, на что шли. У них никого не осталось на материке, и терять им было нечего. У меня беременная жена. При всем желании, я не могу противиться воле командования, простите док. – А сержант? – Сержант уже давно забыл, кем был на родине. Стерлось… Я прекрасно понимал его. Похожая амнезия постепенно заглатывала и меня. – Мы все смертники? – Я не знаю. Да и не хочу ничего. Устал. Слишком устал. Мне все это надоело. Все. Хочется просто плыть по течению реки, закрыв глаза и наплевав на все. – Даже если река оборвется водопадом? – Даже так. Сержант тяжело закашлялся, крутя верньеры на панели приборов. Окошко радара мигало чистой зеленой гладью. – Кир идет, заводи мотор… Винт над моей головой принялся медленно раскручиваться, с гулом разрезая воздух. Я поспешно схватил рюкзак и залез на борт. Кир уже был в пятидесяти метрах от машины, и неспешно поднимался на холм, где мы остановились на ночь. Я прижался к еле нагретому борту кабины, опершись щетиной щеки на гладкую сталь. Винт раскрутился и разгонял вокруг себя потоки воздуха. Трава на холме стремительно заколебалась и прижалась к земле. Кир пригнулся, защищая лицо от резких потоков воздуха. В этот самый момент, что-то разорвалось у меня над головой. Что-то резко дернуло за шиворот и ударило о пол кабины. Токи горячего воздуха взмыли вверх над винтокрылом, продувая кабину. За креслом пилота отчаянно матерился сержант. Сначала я не понимал причину его стонов. Потом он убрал руки с лица. Все лицо превратилось в кровавую кашу. Что- то щелкнуло в голове. Я посмотрел на окно в кабине пилота. Стекло было разбито на тысячи осколков. Большая часть угодила в сержанта. Остальные разлетелись по нашему отсеку. Несколько оцарапали скулы и лоб рядовых. Еще пара застряла у меня в волосах. Капралу повезло, волна скинула его на землю. Сейчас он спешно отряхивался, подсаживая Кира и забираясь на место сержанта. Как быстро здесь все меняется. Где эта грань между раем и адом? В одиночном выстреле? – Матерь божья… – еле слышно пролепетал капрал, отодвигая сержанта в наш отсек. – Кир, обработай. Кто ни будь засек агрессора? Еще один взрыв. Машина вздрогнула. По фюзеляжу начали барабанить комья земли, перемешанные с травой. В этот раз взорвалось на склоне, в десяти метрах от нас. Пара осколков с громким скрежетом срикошетили о винтокрыл и взрезали почву. – Двадцатка! Море! Три часа! Капрал уже успел научить меня ориентироваться по циферблату. Согласно крику Стена, по нам стрелял патрульный катер, остановившийся у побережья. Двадцатка… такой калибр был установлен на имперских катерах… – Твою мать, чертовы полосатики, совсем двинулись мозгами! – капрал схватился за ручку управления и потянул ее на себя. Привычный гул и легкая вибрация. Могучая машина медленно и неуверенно поднимается в воздух. На катере заметили наш взлет весьма оригинально. Застрекотал пулемет, и пули со звоном обрушились на обшивку, пробивая здоровенные дырки размером где-то с кулак. – Неизвестный имперский патрульный катер, немедленно прекратите огонь! Повторяю, прекратите огонь! По своим стреляете! Брайан испуганно согнулся в дальнем углу. Стен с побледневшим лицом сидел перед умирающим сержантом. Кир что-то бубнил, кажется, молился. Белая субстанция промелькнула над лицом сержанта. Я выглянул за край борта. Катер не отвечал, но хоботок пулемета опустился вниз. Я вопросительно взглянул на покрасневшего от напряжения капрала. – В первый раз… дефицит боеприпасов… черт знает что… Так и не ответив, катер развернулся и поплыл по направлению от нашего острова. Только сейчас я заметил легкую дрожь в коленях. Рядом с моим местом зияло несколько рваных отверстий в обшивке. Пахло гарью. В кабине перекатывались несколько свежих патронов. – Что там? – повернулся к нам капрал, вытирая пот со лба. – Кровь. Слишком много крови на нем. Поздно. Черная душа. Черная. – Стен? – Осколки поразили головной мозг, я бессилен… – О, прекрасно… твою мать… Легкий шум морской волны. Крик нескольких птиц, еще не улетевших на север. Равномерный гул пропеллера и свист ветра в пробоинах. О случившемся напоминал запах гари и свежей крови. Все опять было по-прежнему. Вернулась та тишь и то умиротворение. Только сержант бессильно повис на руках солдата. Да Кир о чем-то молился в углу. – Что дальше? – подал голос Стен. Брайан по-прежнему дрожал в углу. – Я свяжусь с базой, рапортую о произошедшем, возможно, получу указания. – Задание? – Продолжать. Пока не поступит иное распоряжение. Командование беру я. Можете подремать, до ближайшего острова пара часов полета… Семнадцатый день – Ты много раз видел таких как мы? – Не так много, как хотелось бы. – Ты боишься нас? – Боюсь? Ничуть. Ваше тело слабо и хлипко, как не сильны вы были бы. Я могу убить тебя в любое время. Не моргнув глазом. Мне нужно лишь легко махнуть лапой. И ты умрешь. Твою душу Кат-ле не заберет. Ее уже нет здесь. – А если была бы, забрала? – Хм. Не знаю. Этого мне знать не суждено. Твоя судьба в твоих руках. Мы молча сидим на краю отвесной скалы. Перед нами вечность. Мы никуда не спешим, незачем. Все и так решено. Так зачем же пытаться грести, зачем пытаться отплыть от этого водопада? «Только умрешь усталым», – сказал мне Он. – Кир сказал, что сержант был слишком грязен для Кат-ле. – Не ему это знать. Где- то в небе пролетела одиночная птица. Прошла почти неделя, а никого из зверья здесь уже не осталось. Только мы и вечность. – Ты не хочешь уйти? – А зачем. Я рожден для этого места. Я и умру здесь. Учиться общаться с Ним было тяжело. Не так часто в жизни в мои мысли влезало постороннее существо. Да еще такое огромное, с ослепительно белым мехом. – А у тебя нет полосок. А у остальных есть, – улыбнулся я. Он лишь дернул кончиком уса. – Ты же приходил убить меня. Как всегда в точку. – Я не собирался. Мне приказали. Но я не хочу. – Ты ослушаешься приказа? – Мне все равно. Я погибну здесь. Как сержант. Как капрал. Как эти двое ребят. Как наш полковник. – Его все-таки стащили солдаты? – Нет, разбился на винтокрыле. – Другого я и не ожидал… Это было на тринадцатый день. Мы уже успели проверить почти все острова, находящиеся в зоне обитания тигра. Оставался один. Метод исключения сработал на все сто. За сравнительно короткое время мы проделали титаническую работу. Пусть и жизнью всех ребят в отряде. Сержанта мы похоронили на том острове, ближе к вечеру. Брайан подорвался на оставленной кем-то растяжке. Стена убил наш патруль. Капрал погиб вместе с винтокрылом. Не без помощи нашей доблестной авиации. Что-то происходило. В огромной машине двигались тысячи шестеренок. Двигались неуклюже, задевая и сшибая себя. Согласно ночным шифровкам, случаи дружественного огня участились. Что-то происходило. Что-то должно было произойти. – Почему так безжалостна машина? Почему столько глупых смертей? – Вам свойственно ошибаться. Вы не совершенны. Кир. Что же случилось с ним? Ах да, он помог мне доплыть до побережья. Разрыв сердца. Я помню улыбку на его мертвенно бледном лице. Впервые за долгие годы он был счастлив. – Мой брат родился с дефектом зрения. Он много лет потратил за учебой для слепых. Но он не был нужен машине. Она его выбросила. Он умер от бронхита легких. Лекарства не было. – Сожалею. Но машине не нужны огрызки. Им нужен твердый материал. Иначе все рушится. Выживает сильнейший. – Но ты же венец эволюции! – Значит, вы сильнее. Парадокс. Абсурд. Он прекрасно понимал это. Он мог убить любого из нас. Но машину ему побороть не суждено. – Все меньше живых душ… На юге пылало зарево пожара. В воздухе витали черные мошки винтокрылов. – Скоро они доберутся и до нас. А с севера движется другая машина. Еще безжалостнее. Еще сильнее. Мы попали в эти жернова, доктор. И с этим нельзя, что-либо сделать. Только смириться. Вчера ночью пролетало звено винтокрылов. С алыми крестами. Шесть машин. Два совершеннейших хищника этого мира. Они сотрут архипелаг. Добьют то, что осталось. А здесь, собственно, ничего и не осталось. Все ушло. Или увяло. Недавно, Он показал мне самое ценное, что у него осталось. Это был цвет. Простой цветок. Но лимфа жизни сочилась из его лепестков. Он улыбнулся. Кончики усов встряхнули пыльцу. Это происходило ночью, а пыльца этого цветка фосфоресцировала. Сверкающий снег окутал ту маленькую полянку, пробивая свет сквозь тьму мертвых джунглей. А потом, она долго перекатывалась между стеблями травы. Впитываясь в них. Оживляя почву. К утру вся поляна цвела. А потом мы ушли в горы. А джунгли горели огнем. Что- то прервало нашу медитацию. Я распахнул глаза. Он продолжал дремать. Несколько секунд я привыкал к алому рассвету. Потом я увидел множество черных точек на северном пляже. На остров высаживался десант Конфедерации. То тут, то там пылали лепестки огня. Они добивали то, что уцелело. – На юге. Посмотри на юг. Я обернулся. То же самое происходило на южном пляже. Ловушка захлопнулась. В воздухе начали жужжать винтокрылы. Пара машин сцепилась над нами. – Полагаю, нужно перебраться в более спокойное место, – совершенно спокойно сказал мне тигр. – Иди, я останусь. Скоро приду. Грациозными прыжками Он принялся спускаться к жерлу вулкана, на верхушке которого мы спокойно медитировали. Для меня он уже разведал нечто вроде винтовой лестницы, на склонах вершины. Битва разгоралась. С севера и юга к острову стягивалось все то, что две машины успели накопить в предназначенное для этого время. В ход шло все оружие, все что было. Остров медленно затягивался пожарищем боя. Несмотря на утробный вой винтокрылов, что-то привлекло мое внимание в воздухе. Послышался горестный плач. Это был орел. Обычный орел. Он неспешно пролетал над макушкой вулкана, издавая погребальную песню. Архипелаг Керуа доживал последние часы своего существования. Яркое пламя разорвалось в воздухе. Орел исчез. Исчезло последняя жизнь. Олицетворяя своей смертью несколько затянувшийся эпилог этой никому не нужной войны. Я оставил сражающихся военных и спустился к жерлу. Здесь, на небольшой каменистой площадке мирно дремал Он. Тот, кого человек принимал за самое совершенное орудие убийства. Тот, кого боялись сильные мира сего. Я безмерно рад нашей встрече. Хоть это и последнее знакомство в моей жизни. Я осторожно прилег рядом с ним, стараясь не потревожить его чуткий сон. Хотя это было совершенно напрасно. – Спокойного сна. – И тебе тоже, Белый Король… Мгновение вечности *** Зима принесла с собой ледяное дыхание и стужу, прошлась инеисто-сквозными пальцами по лесам и полям, сковав реки и покрыв их блестящими, но безнадежно мертвыми зеркалами… Все живое постепенно умирало. Умолкло в лесах пение тех редких птиц, что оставались зимовать в этих краях, звери засели глубоко в норах в тщетных попытках спастись от смертоносной стужи, но все тщетно. Лишь изредка показывался среди черных кружев стволов окоченевших деревьев медведь-шатун с ярко-красными горящими угольками глаз, да росомаха бесшумно пробегала между сугробами, высматривая зазевавшуюся добычу. Иной раз волчий вой гулко отзывался в звенящей тишине, стелясь над слепыми глазами озер. Даже день не приносил долгожданного облегчения, превращая солнечный свет в жестокую насмешливую пытку. Яркие лучи лишь дробили бесчисленные бриллианты на сугробах, а солнце бесполезной звездой проскальзывало низко над горизонтом, спеша уступить свое место холодной луне. В ее мертвенно-молочном сумраке безмолвно качались острые вершины вековых сосен на фьельдах, и глухо каркали уцелевшие вороны. Казалось, эти моменты застывали в вечности… Люди боролись с неожиданной напастью. В этом краю и раньше случались зимы, недаром край звался Северным, но такого страшного мороза не могли припомнить даже самые древние старики. День и ночь горели костры в деревнях, день и ночь камлали шаманы и жрецы, взывая к забытым богам, принося всевозможные жертвы, пытаясь разузнать: что же случилось, чем провинились люди, что пала на их головы такая жестокая ледяная кара. Так продолжалось несколько недель. Однажды, когда надежда уже почти оставила эти обледеневщие земли, а костры стали медленно угасать, в полуденном, бледно-голубом, как платье морской богини Ньердли, ослепительно вспыхнула и со страшным свистом пронеслась над деревьями падающая звезда. Зависнув на мгновение над деревней, она описала правильный круг, и упала где-то за далеким лесом, угаснув так же мгновенно, как и появилась. Несмотря на жесточайший мороз, обсуждать это событие в дом старосты явились все жители. Кто-то говорил, что боги наконец-то внемли их молитвам и жертвенному тощему быку, принесенному на алтарь верховного бога Эдвина накануне. Кто-то утверждал, что это – конец существующего мира, и близок час, когда златокрылый сокол Сваальд поглотит все живое. Староста, в свою очередь, призывал к спокойствию, не очень убедительно заявляя, что это самая обыкновенная падающая звезда, коих наблюдается много, особенно в зимнюю пору. Его не слушали. Предлагалось даже послать разведчиков – разузнать, что же такое в данный момент лежит за их лесом, но добровольцев не нашлось. Никому не хотелось замерзнуть в такой лютый мороз в лесу, а если и посчастливиться выжить – наверняка сгинуть близ упавшей звезды. Охрипнув и слегка согревшись в бессмысленном споре и небольшой драке, вспыхнувшей между двумя сторонниками «божественной» идеи и тремя рьяными приверженцами идеи конца света, люди с ворчанием разошлись. Звезда так и осталась лежать за лесом. Ни в этот день, ни в последующую неделю к ней так и не отправили разведывательный отряд. *** Спустя три дня после падения звезды, у вдовы Клайссона-охотника, которого прошлой зимой задрали в лесу волки, пропала младшая дочь, Исгельд. 6-летняя непоседливая девчушка, тайная гордость матери, самая младшая из девятерых детей, рано поутру вышла во двор и бесследно исчезла. Следы меховых мокасин девочки обрывались прямо за старым дровяным сараем, куда Исгельд отправилась за парой поленцев для печи. В деревне это событие отозвалось не то, чтобы вяло, но и особого ажиотажа не вызвало. Мороз принес с собой твердую уверенность в том, что помощи ждать неоткуда, и маленькая деревушка медленно, но верно погружалась в прозрачно-синий, как зимние сумерки, летаргический сон. Безуспешно толкнувшись в несколько дверей, вдова с тяжелым вздохом констатировала: не видать ей больше дочурки, то ли дикие звери, поутихшие, правда, в период страшных холодов, так близко подошли к домам, то ли сама Исгельд в недобрый час решила покинуть родной двор. Уже стемнело, и редкие огоньки рассыпались по темному пятну деревни, когда убитая горем вдова вернулась домой. Размотав шерстяную шаль, накинутую поверх овечьего тулупа и протянув к мелко потрескивающему очагу задубевшие на морозе красные, потрескавшиеся руки, она тихо произнесла хриплым от горя голосом: – Пропала наша Исгельд. Не видать вам сестренки. Ответом ей была тишина: семь сестер и братьев маленькой Исгельд спали, закутавшись в несколько шкур и одеял: а что еще оставалось делать в такую стужу. Лишь один из старших сыновей вдовы, широкоплечий Гуннар, которому недавно минуло 18 лет, мрачно сидел на корточках у очага, уставившись в огонь. При звуках материнского голоса он встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и недоуменно посмотрел на вдову: – Как же так? Мы так и оставим Исгельд на потребу морозу? Так и отступимся? Вдова смахнула с лица давно растаявшие снежинки и глухо произнесла, не глядя на сына: – Никто из деревни организовывать отряд на поиски не собирается: сами погибнуть боятся и смысла уже не видят. Им-то плевать на нашу маленькую Исгельд, все только о себе заботятся, а что до других… – Я пойду, – резко прервал бессмысленные рассуждения матери Гуннар. Он уже вскочил на ноги и теперь лихорадочно искал свои меховые сапоги, попутно разыскивая лук со стрелами, со злостью переворачивая лавки и зарываясь в сваленные на них вещи, – где же это…а, чтоб тебя…прямо сейчас и отправлюсь, если эти деревенские увальни не в состоянии поднять свои задницы и выползти из своих нор! – Куда ты пойдешь? – не сразу поняла вдова, – один? На поиски? В такой мороз? Да ты в своем ли уме? Взрослые… – Я уже взрослый! – запальчиво перебил ее Гуннар. – Не дерзи матери! Обряда посвящения в этом году еще не было, так что взрослым ты пока считаться не можешь. Послушай, мой мальчик, – уже мягче заговорила вдова, делая попытку обнять сына, – молодости свойственная горячность, а я не хочу потерять еще одного ребенка на этом лютом морозе… Гуннар посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и вывернулся из ее рук. – Исгельд пропала, – едва слышно прошептал он, – а я не хочу терять сестру из-за людской глупости и нерешительности! И мне странно слышать такие слова именно от тебя, она же твоя дочь! Я отыщу ее, и уже к утру мы будем все вместе сидеть вокруг очага и жевать вяленое мясо оленя, а Гуннхельд будет рассказывать нам страшные истории так, как умеет только она…ты плачешь? Последние слова он произнес сорвавшимся на волнении голосом, впервые заметив слезы, текущие по лицу матери. Она молча отмахнулась и поспешно отвернулась от сына. – Иди, – сдавленно произнесла она, – раз уж решил – иди. Не терзай больше меня, а я не буду тебя удерживать. И, не глядя больше на Гуннара, вдова порывисто ушла в дальний угол – к огромному чугунному чану, и тихо принялась перебирать сушеные овощи. Послушав пару минут приглушенный шелест и всхлипы, юноша молча наклонился, накинул на плечи меховой плащ, замотался шарфом, собственноручно связанным в незапамятные времена старшей сестрой – Боригильдой, и с тяжелым сердцем шагнул прочь – в темноту, наполненную далеким воем волков и зловещим потрескиванием мороза. *** Огни деревни остались далеко позади, а Гуннар упрямо шел вперед, стиснув зубы и кулаки под огромными – отцовскими – рукавицами. Редкие снежинки срывались вниз с вековых сосен, больно царапая мигом покрасневшую на холоде кожу и впиваясь в глаза. Снег под ногами оглушительно трещал, и чудилось, что треск этот разносится на много километров вокруг, будя волков и медведей, жадных лис, уснувших в своих берлогах. Порой Гуннару мерещились неясные тени, мелькающие между черными стволами деревьев, иногда казалось, что в спину вот-вот вопьются страшные когти, разрывающие меховой плащ и пытающиеся в жадном исступлении дорваться до человеческой плоти. Но юноша лишь сердито тряс волосами, чьи заиндевевшие кончики любопытно выглядывали из-под теплой шапки, и продолжал свой путь вперед. Иногда он останавливался, складывал ладони воронкой у рта и истошно кричал в пустоту: «Исгельд! Исгельд!» в тщетной попытке докричаться до сестренки, но будил лишь сов, насмешливым уханьем отзывающихся ему откуда-то издалека. Почему Гуннару взбрело в голову, что Исгельд следует искать именно в лесу, а не у озер, и не по чужим сараям – он и сам толком ответить не мог. Но уверенность, что сестренка где-то рядом, крепла в нем с каждым шагом в глубь леса. Неожиданно впереди, в той стороне, где три назад упала звезда, сверкнул огонек. Гуннар, не задумываясь, ускорил шаг; ноги будто сами понесли его к далеким деревьям, поминутно проваливаясь в обжигающие ледяным холодом сугробы и цепляясь за коряги. Не прошло и десяти минут, как угрюмые черные стволы деревьев расступились перед ним, и он вышел на опушку, с противоположной от деревни стороны леса. В этом месте лесная полоса изгибалась косой, огибая безлюдное поле, простирающееся к далекому морю. В тот момент, когда Гуннар, поминутно спотыкаясь и увязая в глубоком снегу, выходил из-за деревьев, взошла луна. Неестественно огромный диск величаво проплыл над верхушками елей и сосен и, словно красуясь, показался из-за леса, в полной мере осветив поле и то, что было на нем. От увиденного Гуннар замер на месте, вцепившись в ближайшее дерево и судорожно прижимая ладонь к отчего-то бешено заколотившемуся где-то в районе горла сердцу. Он вышел прямиком к упавшей звезде. Только никакой звезды на поле и в помине не было; на ее месте высилась величественная ледяная гора, с переливающимися в лунном свете острыми как бритва, даже на первый взгляд, кромками и вершинами. Но в следующий момент Гуннар внезапно осознал, что это никакая не гора. Над ним грозно возвышался построенный рукой неведомого зодчего замок из чистейшего льда, какой встречается лишь в северных морях и зовется айсбергами; над шпилями и башенками замка, устремившимися ввысь, кружились в безумной пляске снежинки, а вокруг циклопического строения, ворча, бродили белые медведи. Стоило юноше пошевельнуться, как все они, как один, замерли, повернули головы в его сторону, и тихонечко зарычали. Гуннар вновь застыл на месте, раздираемый внутренними противоречиями. С одной стороны, его неудержимо влекло к замку, внутренний голос буквально кричал, то Исгельд там, а с другой стороны…с другой стороны, здравый смысл упорно возражал внутреннему голосу и тянул Гуннара обратно, в деревню, уверяя, что, даже если сестренка и там, то вряд ли живая… Юноша вновь тряхнул головой, приказывая замолчать обоим, и вновь перевел взгляд на медведей. Те не проявляли никакой враждебности, не двигаясь с места и разглядывая маленькую человеческую фигурку среди деревьев. Лишь изредка то один, то другой поднимал голову и сосредоточенно нюхал воздух. Наконец, Гуннар решился. С величайшей осторожностью, отлепившись от дерева, он двинулся вперед, вздрагивая от малейшего движения в стане медведей, морщась от холода и стискивая рукоять кинжала за поясом. Скрип собственных шагов раздавался в ушах оглушительным трезвоном. В какой- то момент, словно успокоившись, медведи все разом улеглись на снег и прикрыли глаза и не то притворились спящими, не то на самом деле крепко уснули. Несмотря на отчаянный стук сердца и шум в голове, Гуннар невольно отметил странную синхронность, которая наталкивала на мысль, что звери действовали по чьему-то, не слышному ему, приказу. Миновав распахнутые ворота замка, юноша попал во внутренний двор замка, запорошенный снегом, из которого то там, то сям торчали уродливые ледяные скульптуры. Шарахнувшись от одной, смахивающей на вставшего на дыбы медведя, Гуннар напоролся на другую. Похожая на оскалившуюся рысь, вставшую на задние лапы, та мерно покачалась на месте, на мгновение застыла, будто задумавшись, и беззвучно рухнула в снег, подняв тучу серебристой пыли, красиво затанцевавшей в свете луны. Отпрянув от нее подальше, юноша пошел к замку, аккуратно огибая остальные фигуры и с опаской разглядывая их. Вот явно росомаха, пригнувшаяся к земле, вынюхивающая добычу. Вот огромный бык, горделиво воздевший к равнодушному зимнему небу величественную голову. Вот два волка, оскалившиеся и вздыбившие шерсть друг напротив друга. Вот громадное, неизвестное Гуннару чудовище, с длинными загнутыми зубами, торчащими изо рта. А вот…люди. Или человекоподобные статуи, разбросанные у самых дверей замка в каком-то, понятном только хозяину, порядке. Огромные, зловещие подобия человека, казалось, следили за юношей, когда он, дрожа не то от холода, не то от страха, пробирался между ними. У одной статуи, изображавшей вытянувшегося во фрунт воина, с торчащими за спиной двумя мечами, Гуннар остановился. Его внимание привлекли глаза воина, которые казались живыми, в отличие от глаз других статуй, словно это были человеческие глаза, покрытые тонкой ледяной коркой. Невольно заинтересовавшись, юноша придвинулся поближе, задирая голову так, что шапка грозила свалиться в снег, и силясь разглядеть что-то в неверном лунной свете. Между двумя ударами сердца по телу дрожью прошел вдох. Зрачок воина едва заметно шевельнулся. Будто обжегшись, Гуннар отпрянул от страшной статуи, и это спасло ему жизнь. Ледяной воин с хрустом дернул плечами, отчего ледяная корка, покрывающая его тело, пошла причудливыми трещинами, в мгновение ока выхватил и-за плеча один из своих мечей и со свистом рассек им воздух, направив в сторону юноши. Вскрикнув от неожиданности, Гуннар упал в снег, а ледяное лезвие меча остановилось в какой-то ладони от его носа. Воин замер, как и медведи, явно прислушиваясь к чьему-то, неслышному для юноши, голосу. Затем так же бесшумно вернул мечи на место, выпрямился и застыл в прежнем положении. Спотыкаясь и оскальзываясь, поминутно падая в снег, Гуннар кое-как поднялся и, уже не останавливаясь и не оглядываясь, со всех ног бросился к дверям замка, будто бы нарочно, чуть приоткрытых для него. *** Зал был не очень большой, но весь словно бы наполнен тем искрящимся снежно-голубоватым воздухом, что так больно обжигал щеки снаружи. Казалось, воздух был везде: в прозрачных ледяных стенах, вспыхивающих радугой при малейшем попадании на них света; в зеркальной поверхности пола, в которой отражался перевернутый купол потолка; в резко уходящем ввысь и теряющимся где-то на головокружительной высоте потолке. В воздухе медленно, будто живые, кружились снежинки, извиваясь по спирали, но не опускаясь на пол. Посередине зала высился небольшой трон, покрытый белоснежными шкурами, а у подножия трона лежало два диковинных зверя, которых ошеломленный Гуннар видел впервые. Два гигантских животных, похожих на пуму, только в разы больше, белого цвета, испещренные черными полосками, казалось, мирно дремали, свернувшись клубочком. А на них, крепко обняв зверей и зарывшись личиком в их шерсть, лежала Исгельд. Фигурка девочки казалась крохотной на фоне таких громадин, но, судя по всему, никакого вреда они ей причинять не собирались, и Исгельд спокойно спала, раскидав миниатюрные ножки и укрывшись меховой шубкой, подаренной ей два года назад матерью. Забыв обо всем, Гуннар рванулся к сестре, едва удерживая равновесие на ледяном полу, мгновенно превратившимся в каток под ногами: – Исгельд! Девочка не пошевелилась. Звери тоже сохраняли полнейшее спокойствие и невозмутимость, лишь один лениво поднял голову и с деланным безразличием уставился на юношу пронзительно-синими глазами. Гуннар даже не обратил на него внимания. Он упал на колени рядом с ними и протянул руки к сестренке, беспрестанно повторяя ее имя, то исступленно шепча, то срываясь на крик… – Не стоит этого делать, – вдруг донесся до него мягкий голос. Рука Гуннара дрогнула и застыла в ногте от ноги Исгельд. Юноша затравленно огляделся и, замешкавшись, поднял голову. На троне, словно возникнув из ниоткуда, сидела молодая женщина и ласково, как любящая мать, смотрела на него, мягко улыбаясь уголком рта. Она была прекрасна: матово-белая, в искристых льдинках кожа, густые черные волосы, крупными локонами падающие на плечи, глубокие синие глаза и тонкокостные белые руки с такими неправдоподобно хрупкими запястьями и пальцами, что, казалось, стоит ветру подуть – и они переломятся. Такие руки не знают тяжелой работы, они никогда не пряли, не ткали, не выделывали кожу, не полоскали белье в стылых прорубях и не чистили рыбу. Это руки королевы… Поистине королевской была и шубка красавицы: темно-синяя, усыпанная причудливыми узорами маленьких бриллиантиков, нежно позванивающих при малейшем движении хозяйки. На голове у нее сияла маленькая диадема, явно выкованная искуснейшими мастерами, сумевших запечатлеть в серебре и драгоценных камнях красоту снежинок и хрупкость инеистых узоров на окнах в морозный день. При взгляде на нее, юноша невольно вспомнил древние легенды о подгорных мастерах – гномах… …Гуннар поймал себя на том, что уже минуты две разглядывает молодую женщину, разинув рот и совершенно забыв о сестренке. Но Исгельд мирно спала, а незнакомка все так же, улыбаясь, смотрела на Гуннара. Поймав его ставший более-менее осмысленным взгляд, она склонила голову набок и тихо спросила: – Что привело тебя сюда, Гуннар, сын Клайссона? Проглотив невольное изумление по поводу того, откуда ей известно не только его имя, но и имя его отца, юноша вскочил на ноги и постарался сбросить с тебя наваждение от красоты хозяйки ледяного замка и принять наиболее возможный грозный вид. – Я пришел за своей сестрой! Что она делает у тебя? – Я ее позвала, – просто объяснила женщина с таким невозмутимым видом, словно это могло единым махом объяснить все: и загадочный мороз, обрушившийся на эти края, и те жестокие лишения, что терпели люди в гибнущей деревне, и звезду… Гуннар ее ответом остался неудовлетворен: – Кто ты? – выпалил он, делая шаг к трону. Один из неведомых снежно-полосатых чудищ, лежащих у подножия, тут же резко вскинул голову и недовольно заворчал, обнажив длинные клыки, и юноша тут же остановился, словно споткнувшись. Женщина с мягкой укоризной покачала головой и успокаивающе коснулась массивной головы зверя своими неправдоподобно тонкими белыми пальцами. Животное мгновенно смежило веки и опустилось обратно. – У нас много имен, – задумчиво произнесла незнакомка, продолжая механически ласкать своего невольного стражника, – Повелительница Льда, Госпожа Метелица, Хозяйка Зимы, Снежная Королева… Гуннар принялся лихорадочно перебирать в памяти все, что он мог когда-либо слышать о Снежной Королеве: выходило не очень. В мозгу всплывали лишь смутные обрывки каких-то древних сказаний, тягучих баллад, которые пели иногда появляющиеся в их деревнях странствующие скальды. В них больше говорилось о смертоносных духах зимы, что кружат в морозные ночи, когда стонут деревья в лесах, а стекла покрываются сверкающими ледяными узорами. Мелькали упоминания и о Снежной Королеве, чаще называемой Девой Льдов. Говорилось там, вроде бы, о том, что некогда она была дочерью могущественного бога, возгордившегося и убитого сородичами за непомерную гордыню. Девушка же отправилась прямиком в обитель богов, полная желания отомстить, но (к счастью или к несчастью) влюбилась в морского бога. Он ответил ей взаимностью, однако возникло непреодолимое препятствие: та, что жила среди вечных снегов не смогла быть рядом с любимым, чьей стихией была вода. От горя сердце девушки заледенело, и она удалилась на край света, где воздвигла себе замок из чистейшего льда. Отныне она странствует по свету со своим замком, в поисках того, кто растопит ее сердце… Гуннар не заметил, как начал, запинаясь и краснея, рассказывать эту легенду вслух. Королева внимательно слушала его, заинтересованно кивая, подперев подбородок одной рукой, а другой – поглаживая могучего зверя. Тот щурился от удовольствия, хотя юноша ни за что на свете не отважился бы прикоснуться к Снежной Королеве – ее кожа обжигала льдом даже при одном взгляде на нее. – Что ж, практически соответствует истине, – задумчиво протянула она, – красивая история. Но позволь мне внести некоторые исправления в нее. Наберись терпения, мальчик, и выслушай меня: ты не только услышишь правдивый рассказ, но и узнаешь, зачем нам понадобилась твоя сестра. Она грациозно поднялась с трона, небрежно оттолкнув не возражающего зверя, и плавно прошлась взад вперед, подобрав полы своей великолепной шубы. Позвякивание крохотных капелек-бриллиантиков стало, вроде бы, отчетливее, и неприятно застучало в висках юноши. Исгельд глубоко вздохнула во сне, что-то невнятно пробормотала и повернулась на другой бок. Гуннар даже не удостоил ее взглядом, весь превратившись в слух, завороженный текучими движениями Снежной Королевы. – Итак…, -начала та, останавливаясь в центре зала и поворачиваясь к юноше лицом, – после смерти отца Скальди… *** После смерти отца молодая богиня Скальди, в чьем сердце горел огонь неукротимой ненависти и жажды мести, недолго думая, отправилась прямиком в обитель богов, небесный город, желая вызвать на поединок самого верховного бога Эдвина. Однако в воротах города она столкнулась с прекрасным Ньеллем, богом моря. Увидев прекрасного Ньелля, Скальди забыла о мести. Морской бог тоже, в свою очередь, влюбился в девушку, и был готов унести ее в свое подводное царство, но Скальди наотрез отказалась следовать с ним на дно морское. Она прекрасно понимала, что вода и она, богиня снегов и льда – вещи несовместимые. Ньелль же, в свою очередь, не могу удалиться в горы вместе с любимой. Сердце девушки в мгновение ока заледенело. Обезумев от горя, Скальди удалилась на окраину мира, где могучие гномы, снежные духи и ледяные великаны помогли ей выстроить прекраснейший на всем белом свете замок из льда, наполнив его хрупкостью снега, дыханием зимнего воздуха и красотой полярных сияний. Давно забытое волшебство помогло девушке переносить замок вслед за собой, куда она только не пожелает, и Скальди принялась странствовать по миру в поисках того, кто сможет растопить ее ледяное сердце. Но всему на свете приходит конец. Даже боги не вечны. Пришел срок, пряхи Судьбы разрезали тоненькую ниточку Скальди, и в тот же миг богиня рассыпалась мириадом снежинок. Но снежинки эти оказались не простыми: каждая несла в себе частичку Скальди, теперь именуемой Девой Льдов или Снежной Королевой. Одна из таких снежинок попала в бокал вина принцессы одного из северных королевств, та ненароком проглотила ее, и в тот же миг обратилась следующей Снежной Королевой… …– Та принцесса, – голос молодой женщины журчал подобно весеннему ручейку, но в журчании этом слышались ледяные перезвоны. Убаюканный им, Гуннар невольно начал клевать носом, погружаясь в подобие летаргического сна, – переселилась в замок Скальди, став ее наследницей. Отныне каждая последующая Снежная Королева, ведомая духом Скальди, живущим в ней, беспрестанно ищет того самого, кто отважится полюбить Деву Льда и заставить холодное сердце биться вновь. – К сожалению, – Королева немного повысила голос, заставляя Гуннара встрепенуться и стряхнуть с себя липкие оковы забытья, – мы не богини, и век наш еще более короткий, чем у Скальди. Поэтому раз в сто лет в этом мире рождается очередная девочка – преемница ныне властвующей Снежной Королевы. Задача же последней – отыскать ее, взять к себе во дворец, воспитать и, в нужный момент, передать ей частичку богини, чтобы она могла продолжить начатое. А, когда нужный человек или бог отыщется, Скальди возродится и соединится со своим любимым. Навек. Повисла тишина. Гуннар потрясенно смотрел на женщину, медленно начиная осознавать всю ситуацию. – Ты прав, Гуннар, сын Клайссона, – усмехнулась уголком рта Королева, – твоя сестра – моя преемница. Не зря же ее назвали Исгельд – Ледяная Броня, у всех Королев были имена, так или иначе связанные со льдом, снегом, зимой и морозами. Я, например, звалась Брисса – Метель… Она умолкла, провела рукой перед лицом, отводя тяжелую прядь вьющихся темных волос и ласково улыбнулась Гуннару: – В свой срок я превращусь в россыпь снежинок, вечных спутниц богини, а Исгельд, – она нежно погладила спящую девочку по щечке, – станет моей наследницей. – А как же я? – ошарашено спросил юноша. Королева удрученно вздохнула: – Видишь ли, мой мальчик, Королева является Королевой только тогда, когда в сердце у нее пустота – как в занесенной снегом пустыне. Холод и лед должны быть внутри нее, и поэтому мы избавляемся от всего того, что держит нас на одном месте. Исчезают родные города, семьи, родные и близкие…Мы выжигаем их морозом из этого мира, и из наших душ. Только тут Гуннар начал понимать выражение «волчьи озера» – такие матово-прозрачные, безжизненные стали у Снежной Королевы глаза. В следующее мгновение, осознав страшный смысл ее слов, юноша дернулся, словно от ожога кипятком и, с отчаянным криком кинулся на безмятежно улыбающуюся ему женщину. Что- то хрустнуло, со звоном прокатилось по ледяному полу и взорвалось в голове Гуннара фонтаном разноцветных искр. Секунду спустя юноша, странно всхлипнув, исчез, а на плечи Снежной Королевы, красиво клубясь и мерцая, опустился каскад мельчайших льдинок. – Дурачок, – легко улыбнулась она и перевела взгляд на тихо посапывающую девочку. – Спи, Исгельд. Спи. Во сне все забывается. Спи, ибо скоро тебе предстоит проснуться совершенно по-новому… Она вновь растянула губы в улыбке, на сей раз – кривоватой и жесткой, и поднесла к глазам левую руку, на кончиках пальцев которой уже начали кристаллизоваться малюсенькие горошинки снежинок. Исгельд счастливо улыбнулась во сне и перевернулась на другой бок. Чашка Петри (Крючков Максим – Son of Anarchy) – Значит, они были схожи с нами? – спросил я, стряхивая снег с сапога. Белые хлопья быстро превратились в маленькие точки, моментально слившиеся со снегом на автостраде. – Да, думаю, да… Поль задумчиво почесал лысину, считывая информацию с био-анализатора. Я вздохнул и сбил снег со второго сапога. – Знаете, Поль, я, наверное, зря так рано набился в партию. Меня сбило с толку мгновенное исчезновение населения планеты и ее скорое вымирание. Я думал, мы будем балансировать на грани, борясь с чужеродной средой, хватаясь за нити, ведущие к ответам на страшные тайны. А здесь, лишь пустой и обледенелый шарик, заваленный снегом. Поль усталыми глазами посмотрел на меня, оторвавшись от дисплея анализатора. – Алекс, вы в сущности ничего не знаете про работу подобных партий. То, что вам вбивали до этого – чушь. Выкиньте ее из головы. Подобным занимаются авантюристы-одиночки, но никак не такие солидные работники. Я могу списать это на ваш возраст и отсутствие опыта, но все же, Алекс, привыкайте. Если хотите работать у нас, вам придется сталкиваться с такими планетами очень часто. Уж поверьте. Француз потер шею и закрыл ее меховым воротником. Я слез с края крыши, тихо хрустнув сапогами о притоптанный Полем снег. Француз прочистил от снега очки и надел их, скрыв глаза за тенью светоотражателя. Убрав анализатор в футляр, он, закряхтев, отодвинул контейнер с образцами бактерий к толстой антенне, разрешавшей своим шпилем белую гладь неба. – Поль, сколько планет вы обследовали? Старик поежился. – Не знаю. Много. – И большинство из них были покинуты и заброшены. – Большинство, если не все. – И вы списываете это на исход Основателей? Биолог кивнул. Теперь он копался в наручном КПК. – А Основатели покинули этот уголок Вселенной где-то… – …два миллиарда лет назад, – закончил за меня Поль. По спине пробежал холодок, несмотря на туго застегнутый комбинезон. – Вас это не пугает? – неожиданно хрипло спросил я. Поль задумался. – О чем вы? – недоуменно спросил он. – Вы так спокойно говорите про это… два миллиарда лет… это же, очень большой срок… мы не оставили след и в десятки тысяч лет, а вы говорите про миллиарды… – К этому привыкаешь. – Грей, Дюмон, вы в городе? – прервал нас Штейнер по громкой связи. – Да, Конрад, – просипел Поль сквозь ткань балаклавы. Конрад туго засопел в эфир, о чем-то думая. Кашлянув, он продолжил. – Поль, Алекс, Центр сообщил о надвигающейся буре, нам сказано вернуть вас «домой». – База может ошибаться, – надменно, с льдинкой в голосе, скорее не возразил, а утвердил Поль. Я рефлекторно зажмурился, ожидая взрыва добродушного и простецкого толстяка Штейнера. Но в этот раз эфир молчал. Конрад лишь грустно сопел. Мне вдруг стало жалко его, все-таки, такие простые работяги не могут ужиться с надменными профессорами полями. – Поль, просто сверните работу. Я не хочу препираться с вами. – Вот эти люди тормозят нашу науку! – вспыхнул Дюмон, яростно хватая контейнер с образцами. К счастью, Конрад уже отключился. – Да, и они же держат эту хрупкую вещь в своих твердых руках, не давая ей рухнуть, – пробормотал я, хватая остальное оборудование профессора. Старик не услышал этого, он уже запихивал контейнер в вертолет. – Они вечно хватают нас за рукав! Осторожнее, там скользко и высоко! Да наука не может обойтись без риска и жертв, связанных с этим риском! Как они не могут понять! Нам нужно интенсивно двигаться вперед, а не топтаться на месте, медленно огибая опасные повороты! Я тихо опустился на заднее сиденье, распихивая ящики с приборами. Поль продолжал бурчать. С мелкой вибрацией мы тихо взмыли в воздух, подняв облако снега на крыше. Набрав скорость, мы быстро покинули местную столицу. Издали она выглядела сотней шпилей высоток, отчаянно вырывавшихся из огромного слоя снега, который океаном заливал всю поверхность, оставляя под собой целые селения, леса, поля, даже мелкие горы. Я зачарованно прилип к окну. Никогда ранее я не видел столько снега. Он был кристально чист и свеж, и так однороден! Вся эта гладь была настолько ослепительной, что даже одна снежинка, не имевшая такого блеска, здорово выбилась бы из ряда, контрастируя и выделяясь. Так оно и оказалось. Базу я заметил еще за тысячу километров. Она чернела маленькой точкой на горизонте. И именно она не давала горизонту исчезнуть, не давала ослепительно белому снегу и кристально чистому небу слиться, окутать нас белой сферой. Вблизи базой были спущенные с корабля блоки, установленные на длиннющие опоры-сваи, пробивавшиеся сквозь залежи снега к земле. Вернее, к ледяному панцирю, который служил нам грунтом. «Интересно, какого цвета здешняя почва? Сохранилась ли она? Здесь Поль, пытавшийся найти ответы на эти вопросы, угробил два бура, окончательно вымотав нашего техника Леву. Ему удалось расковырять панцирь лишь на один километр». Все это, включая отсутствие какой либо жизни (не считать же бактерии, с которыми носился француз) нагоняет тоску. Нет, слишком рано я записался в экспедицию. Не готов я еще к этому. К этой пустоте и тишине, установившейся здесь на тысячи лет. К этим пустынным мирам, про которые рассказывал Поль за завтраком или обедом. К этим Основателям с их миллиардным опытом. Все, все это тяжким грузом валилось на сознание. И не было таких ножниц, или ножей, которые бы смогли перерезать этот груз. – Дюмон, садись на вторую платформу, – пробасил дежурный. Француз молча кивнул, сажая вертолет на узенькую полоску металла. – Яковы, ты? – с задором спросил я по связи. – Да… Леха, погоди, переключусь напрямую, главный не засорять… Мы подключились к другому каналу и принялись оживленно болтать, пока Поль и рабочие сгружали наши ящики. Яков был единственным, кто мог понять меня. Он был таким же, как я. Так же сетовал на занудство Дюмона, жалел трудягу Конрада, с предвкушением ожидал очередной экспедиции, а потом грустно скучал на посту. Может быть, потому что мы были сверстниками? Пока мы проходили дезинфекцию (совершенно лишнюю на этой глыбе льда) и разбирали материалы в лаборатории, Яшка рассказывал мне, что происходило на базе. Бедному Леве слышались голоса и виделись галлюцинации, и он, разволновавшись, нечаянно выставил уровень внутреннего климата на «тропики», чем чуть не просквозил весь персонал. Беднягу было решено перевести на орбиту с вечерним рейсом. Отто и Майкл, ставшие главными техниками, собрали буровую платформу и принялись пробивать ледяную скорлупу. На момент прилета было пробурено уже пять километров. Аналитики наконец-то разобрались с полученной из оставшихся носителей данных информацией. Оказывается, местная раса вымерла (или покинула планету) несколько тысяч лет назад. При этом на тот момент они достигли постиндустриального периода и имели прочную экономику и устоявшийся политический режим. Ко всему этому они пришли менее чем за две тысячи лет после освоения первых орудий труда. Вся информация была направлена на Землю, где почтенные профессора социологии, истории, экономики и политологии бились над причиной столь быстрой эволюции. А географы сходили с ума от отчетов со спутников. По их данным, на планете не действовал ни один земной закон. Не было цикличности, периодичности. Температура могла резко упасть и повыситься без особых причин. Ветра меняли направления каждую секунду. Атмосферное давление распределялось неравномерно. В довершении всего, снежные бури могли возникнуть на пустом месте, и так же внезапно исчезнуть. В подтверждение этих слов, окно лаборатории быстро покрылось тонкой коркой льда, а за окном завыл вьюжный ветер. Поль рассеяно взглянул на окно и вернулся к приборам. – Здесь все чужое, Яшка. Здесь все так пусто и тихо… Яшка, ты боишься пустоты? – Я?… Я не знаю… не приходилось сталкиваться… – А я там еще с Полем. А если отобьюсь? Как представлю, что на этом комке только двадцать человек, и те на базе, жутко становится. Яшка перебросился с кем-то парой слов. – Извини, Грей, тут работенку подкинули. Попозже свяжемся. Оставшись наедине с Полем, я неуверенно потоптался за его спиной, рассматривая листы отчетов, валявшиеся повсюду. Поль промолчал еще пару минут, копаясь в приборах, а потом отпустил меня поспать. *** – Что там у вас, Штейнер? Черкасов устало тер виски, осматривая кипу бумаг на его столе. – Ничего, Владимир Степанович. Вряд ли на этом кубике льда есть что-то живое, которое было бы сложнее одноклеточного. – Конрад, а что там с вашей расой? – Владимир Степанович, раса прогрессирующая. Если бы не экологическая катастрофа, они бы сейчас на голову выше нас были. Черкасов ухмыльнулся, разглядывая на снимках заваленные по верхние этажи города. – А в чем причина катастрофы? Конрад смущенно засопел. – Понимаю, тяжело… Черкасов отодвинул фотографию и подобрал снимки спутников. – Да и еще, Владимир Степанович, – вдруг отозвался Штейнер. – Мы тут перехватили слабый сигнал. Источник неизвестен, но он где-то под нашей базой. Мы принялись бурить ледовый панцирь. Надеюсь, отыщем источник. – Что это может быть? – Все что угодно. От радиомаяка, до вычислительного центра. Скорее всего, это под землей, раз уж устройство сохранилось в работоспособном виде. Владимир смахнул все отчеты в ящик, и устало потянулся в кресле. – Что с погодой, Конрад? – Да ничего. Резкие перепады температур, ниоткуда возникающие бури. Географы тут уже с ума сошли, просят рейс домой. Черкасов рассмеялся. – Да, понимаю, понимаю. – Владимир Степанович, не нравится мне эта планета. Может, черт с ней? Внесем в черный список и все? Черкасов задумался. Да, отбросить все в корзину, и отправить планету в черный список было бы самым легким вариантом. Решением всех проблем. Но за долгий срок службы Владимир не привык бросать все, не завершив до конца. И Конрад, знавший его довольно давно, это прекрасно понимал. – Ладно, мы вернемся к бурению… – грустно ответил он. – Погоди, Конрад, я прекрасно тебя понимаю. Но вносить без причин, это слишком. У нас и так дел по горло, а с планетой тем более никаких проблем. Здесь же ничего нет. Вам всего-то и нужно, что закончить обследование, и тогда уже можно будет вносить. А сейчас, слишком мало материалов. Штейнер понимающе засопел. – Насколько пробурили-то? – спросил Владимир Конрада, но теперь уже как старый друг. – Да, километров десять. Термальные буры уже перегреваются, придется перерыв устраивать… погоди секунду, что?… Черкасов откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову. В ушах, тем временем, Конрад разговаривал с каким-то рабочим. – Пробурили! – торжественно ответил Конрад, после минуты затишья. – Пробурили, Володька! Хоть какая-то приятная весть! Черкасов улыбнулся, мысленно представляя довольного Штейнера, похожего на кота объевшегося сметаны. – И что там? – Судя по всему, подземная пещера! Сейчас, болванку сменим, и будем в кору вгрызаться! Сердцем чую, там под землей что-то есть! – Ну, удачи тебе, Коня. – И тебе не хворать! Черкасов отключил бусину наушника. Подумав о чем-то своем, и задумчиво покрутившись в кресле, он схватил ящик с отчетами о планете Таурис и спешно покинул кабинет. *** Я с ненавистью сжимал маленький кристалл, иссиня-черного цвета. Кристалл спокойно пульсировал, чем выводил меня из себя еще больше. Солдаты за спиной испуганно сжимали карабины. Свет от их нашлемных фонарей играл на гранях кристалла сотней отблесков. – Я дал вам жизнь, – раздалось у меня в голове. – Мы росли, словно мальки в искусственном террариуме! – зло прокричал я. Солдаты отпрянули назад. – У вас были самые лучшие условия. Я видел тысячи других миров, там было гораздо хуже. – Естественный отбор, тебе это ни о чем не говорит?! – Отбор несовершенен. Слишком много нерациональных трат. Идеала можно достичь и другим путем… – Мы созданы искусственно! Мы были куклами в твоих руках! – Вы лишь следствие моих манипуляций с биосферой планеты… Я не выдержал и запустил кристалл в дальний угол пещеры. Солдаты подошли ближе, перехватили карабины и направили лучи фонарей на кристалл, беря его на мушку. – Ты не дал нам душу! – Душа это плод воображения ваших религий… – Откуда тебе знать?! – Уж поверь, я многое знаю… – Ты не задумывался, почему погибло столько миров? Кристалл молчал. – Мы долго шли к этому, – продолжил я. – Яростно вгрызались в науку. Лишенные радостей жизни, мы отдавали себя прогрессу. Мы стремились к идеалу. Но теперь… на что нам это? – Мне жаль, что вы повторяете судьбу остальных. – Это вы не учитесь на ошибках… В пещере установилась тишина. Солдаты испуганно стояли за моей спиной. – Я полагаю, вы догадываетесь, что мне придется законсервировать объект… – Делай что хочешь. Кристалл слабо замерцал. Солдаты бросили оружие и схватились за головы. Я лишь молча стоял перед этим камушком, принесшим нам столько бед. – Я надеюсь, это будет вам уроком… Я устало закрыл глаза. Холод застыл на моих губах… *** – Что вы там увидели, Конрад? Черкасов продолжал рассматривать найденную в отчетах фотографию. – Я не понимаю, о чем вы? Штейнер никогда не умел качественно врать. Не тот типаж. – Штейнер, вы прекрасно знаете, о чем я. Работы были свернуты в кратчайшие сроки. Нет, я не спорю, планета непригодна для проживания. Но вы можете объяснить причину такой спешки? Конрад отвел глаза в сторону и принялся мять рукав рубашки. – Основатели, да? Еще одна чашка Петри? Черкасов убрал фотографию и достал сигарету. – А что вы еще хотели. Сколько мы таких чашек находили? Десять? Двадцать? – глухо бурчал Штейнер. – Это только Полю хорошо говорить. Он все сокрушается над очередным провалом. Бессердечный человек. А я как представлю, сколько таких чашек предстоит найти, сердце кровью обливается. Владимир закурил, с грустью глядя на усталого командира экспедиции. Штейнер определенно похудел. И под глазами мешки. Нет, определенно ему нужен отдых. – А климат, я полагаю, последствие консервации, так? Пепел с неохотой полетел в хрустальную пепельницу. – Да. Я полагаю, никто не выжил. Исследовать планету бессмысленно. В кабинете руководителя отдела повисла тягучая тишина. Конрад угрюмо сопел, прислонившись к шкафу с отчетами о других «чашках Петри». Черкасов устало курил, вертя в руках фотографию. – Это то, что вы нашли в пещере? – махнул он ей. – Да. – А источник? – Камень Основателей. Протухший, – грустно ухмыльнулся толстяк. – Ладно, вам нужен отдых, Конрад. Отдохните недельку другую. Потом возвращайтесь ко мне. Конрад кивнул и направился к выходу. – Стоп! – вдруг замер он у двери. – У меня двое списанных, отправьте их домой. – Имена? – Алекс Грей и Леонид Валенков. – Грей? Что-то знакомое… – Сын Георгия, ну, помните? Работал в шестом отделе, аналитик. – А… хороший был человек. Ладно, спишем. Идите. Штейнер прошел через тихо открывшийся проход. Черкасов потушил сигарету и бросил снимок с насмерть замерзшими людьми в перерабатывающую машину. Та тихо пыхнула плазмой. Достав бланк планеты Таурис, Черкасов поставил штамп. «Черный список»… Переправа (Чернов Сергей) Сумрак. Ущелье полно им, как колодцы полны водой. Только высоко на камнях белеет короста инея. Но это – исключенье. Во всем остальном – сумрак. Он серым одеялом опускается на дно теснины. Ложится на серого цвета снег, на крупный щебень и тощие плечи Морта. Морт двигался медленно. Утро в ущелье мало отличалось от ночи. Смерзшийся щебень неустойчив. Он может посыпаться вниз, во тьму, в природную ловушку. И Морт шел, осторожно передвигая ногами, опершись рукой о взмывшую вверх стену. Морт был невысокого роста, худощавым, но с огромными плечами, отчего походил на пугало. Лицо у него овальное, покрытое черными клочьями бороды. Нос – узкий, кончик повернут в сторону, точно не хотел смотреть туда, куда были нацелены глаза – черные, глубоко посаженные. Тонкие губы добавляли последний штрих к его портрету. И весь он был в горной пыли с головы до ног. От меховой шапки до подошв сапог. Ветер свистел, заблудившись в камнях. С вершины сорвалась глыба и с громким эхом ухнулась о землю. По спине пробежали мурашки, и Морт сильнее прижался к скале. Левая рука, покоящаяся в кармане, до боли сжала матерчатый мешочек. Когда же Морт ослабил хватку, на ладони остались вмятины – острые грани камней впились в кожу. Вдруг что-то случиться? Вдруг они выпадут, потеряются? «Иди прямо. Не сворачивай!» – Почему он так поздно вспомнил эти слова?! Почему?! Морт не знал. Ведь ты не дурак, говорил он себе. Но почему? Неужто, блеск золота ослепил? Над головой выросла крыша изо льда и снега, широкий купол готовый вот-вот обрушиться. На фоне серого неба выступили белесые клыки сосулек. Морт буквально почувствовал их над собой. Сердце беспокойно застучало, опустившись вниз живота. Все тело стало большим и неуклюжим, вот сейчас, когда угроза нависла над головой. Глаза прикрыты… Ветер безумной птицей разбился о ледяную крышу. Что-то затрещало. Со свистом сорвались острые глыбы… … К счастью, это случилось в голове. Открыв глаза, Морт увидел светлеющее небо. Камни хранили его. В узком просвете над головой появилось солнце. Небо из черного посветлело до табачного дыма. Сумрак исчез, ушел в землю. Идти стало легче. Теперь можно не держаться за скалу. Ощупывать подошвой щебень? – зачем? Скалы поднимались отвесно: нельзя поднять голову – она слабо кружилась. Черные стены зияли выбоинами. Они поднимались и сужались, сужались, сужались… но никак не могли сойтись. Солнце – холодное. Скрывшись за облаками, оно превратилось в расплывчатое пятно. Морт оглянулся. Ледяной купол… Из-за расстояния он не казался страшным, а наоборот, был чем-то сказочным. Словно великан растянул меж скал свой снежный гамак. И еще – ущелье, наконец, кончилось. Вернее не кончилось, а переросло в уродливый, скрюченный лес. Изогнутые деревья с обломанными верхушками, покрытые массой бородавок, засохших побегов, торчащих вдоль ствола, как шипы. Обледеневшие ветки, будто стальная паутина. Рыхлые комья снега сдавливают их книзу. Лес стоит стеной. Мертвой, точно еще одна мрачная скала. Морт набрал воздуха в грудь, и нырнул туда, как в озеро. Хаос веток мял, колол, давил. Морт двигался боком, выставив локоть. На землю упали три костяные пуговицы. Трещали ветки – трещала ткань. Песцовый воротник поднят. Меховая шапка – опущена, оставив щели для глаз. А древесные иглы ищут ее. Один сук чуть не выбил правый, но оставил лишь красную полосу у виска. Ветка прошила перчатку, вошла в плоть между средним и указательным пальцами. Кисть парализовало, глаза распахнулись от боли. Градом выступил пот. Одежда прилипла к телу. А сверху сыпал снег, трамбуясь за шиворот. Холодные ручьи потекли по спине… Но вот несколько рывков… и тьма расступилась. Морт упал на колени. Белизна снега заставила прикрыть глаза. Ветер разметал черные волосы – шапка осталась где-то там, на ветвях – и ударил в распахнутую грудь. Морт на ощупь попытался застегнуться, но быстро понял, что пуговиц нет. Пришлось придерживать полы рукой. Холод пробил до костей. Шерсть воротника, намокшая от дыхания, замерзла и больно колола лицо. В груди родился кашель, и Морт согнулся в три погибели. Кашель прошел, окарябав горло. Морт огляделся. Впереди в белых наносах была река, точно хрустальная долина. Дальним берегом она упиралась в заснеженные взгорья, которые дальше превращались в пологие холмы, покрытые голыми деревьями. Слева вдали вставали горные пики, к реке тянулись рукава ледников. У самого берега они сливались в одно ледовое поле с большим количеством трещин и разломов, по которым летом стекала талая вода. Из этого поля к небу поднимались бледные кручи. Набухшие облака висли над горами, холмами и речным льдом, как сизый палантин. Оставшись без пуговиц, полушубок уже не так защищал от ветра, и весь пот с растаявшим снегом похолодели еще от первых его ударов. Морта била крупная дрожь. Подошвы коснулись льда, и ноги чуть не разъехались. Пришлось двигаться мелкими шажками. Только тут Морт снял перчатку с пораненной руки. На коже красовалось пятно засохшей крови. От каждого движения пальцами красная корка лопалась, из-под нее вытекала розовая струйка. Щеки стянуло на морозе. Стали мерзнуть пальцы ног. Холод просачивался через теплые сапоги, через две пары носков и тонкими иглами вонзался в кожу. Спешить, спешить… Живее двигаться. Чаще наступать на носок, пальцы греть – иначе хана… Ледяное поле, холмы, а в холмах – деревянный домик с большой печью… Огонь горит… Зима – за дверью. От печи валит жаром. А в воздухе аромат бульона! Густого! Горячего!.. Рот наполнился слюной. Он сглотнул. Сглотнул и поморщился, когда она прошла по саднящему горлу. Да, не таким он видел свое путешествие, когда в голове сложился план, когда он сидел в кожаном кресле, разглядывая желтые, как кошачий глаз, бриллианты. Морт ликовал – ведь он уже сделал самое сложное, самое страшное… Дело за легкой прогулкой… Которая не была легкой. Она затянулась… И все тянулась… и тянулась… …И, наконец, Морт увидел, что идет не туда. Впереди – обломки ледника. Этого еще не хватало! С подобным успехом можно на месте топтаться!.. Ветер утих. Наступила тишина. С неба, с набухших облаков сорвались белые хлопья. Снежинки кружились медленно. Одна опустилась на встрепанные волосы, другая – на нос: растаяла, слезой стекла к подбородку. Вновь зарычал ветер, и небо будто взорвалось. Мир окунулся в бурю. Снег валил жемчужной стеной. Вихрь. Протяни руку – она потонет в нем, исчезнет… Волосы белые, точно седые. Лицо – мокрое, грязь стекает темными разводами. Ветер бросает снег, но Морт не чувствует этого, точно снег бьет по толстому стеклу, а не по лицу, не по щекам, не по узкому носу, не по сжатым губам… Вся боль где-то там, за пределами тела. И пульсирующая ладонь, и саднящее горло… Тело растворилось в буре, как сахар в чае. А в голове одна мысль: Куда же ты, черт побери? Куда идешь? Ведь не туда! Совсем… Ноги поехали на льду. Морт увидел носки своих сапог. Тупая боль в затылке… * * * Веки сомкнулись. Сначала Морт видел только красные искры, белые круги и линии. Но потом появились какие-то фигуры… Он увидел себя в темно-синем халате. Лицо хмурое, изрубленное морщинами. Зрачки сужены, рассматривают драгоценные камни алой и желтой воды. А камни меняют форму, скачут на ладони, пляшут. И вот они уже горящие угли; над ними огонь, и огонь этот в печи. Дым ест глаза, пахнет кислым вином. Из черноты гремят пьяные выкрики. Морт очутился за столом. Он ощутил тревогу. Как здесь оказался? С его белой кожей и тонкими пальцами? Из дыма выплыло лицо. Оно стало сгущаться… уплотняться… Узкий лоб. Напряженные скулы. И один глаз, и тот сощурен, точно плоть, рассеченная бритвой. Взгляд пронизывающе-холодный. Человек, имеющий это лицо, стар; седые волосы редкими струями ложатся на плечи. А за спиной другая фигура – высокая, сильная. – …Я показал. Она одна. Других дорог нет, – старик говорит рывками, будто выталкивал фразы. Он разделяет их паузами, и те падают вниз, как глыбы с вершин. – Так что не суйся, куда не следует. Кончиться может плохо. Черт возьми, с какой стати? Такого разговора не было. Вернее он был, но совсем по-другому. Другие слова. И другой старик, и другое место. – Мы сделали все, что надо. Вам осталось лишь донести и получить свои барыши. «Ты без нас – никто» – внушал единственный глаз. «Но и мы без тебя – никто» – говорило лицо старика. Морт попытался встать, но руки примерзли к столу. Ноги – к полу. С обледеневших стен свисали какие-то корни… Хотя, нет. Морт встал, но старик придержал его. – Постарайтесь беречь себя. Вы нам нужны. Вы очень нужны. – На старом лице участие, забота. – На этот счет не беспокойтесь, – огрызнулся Морт. – Я слышал, эти драгоценности оберегают своих хозяев. – Я тоже слышал. И то, что они не покинут страну, в которой добыты. И то, что хранят своих хозяев, и многое и многое… Но если камушки у вас, стало быть, одному хозяину они не слишком-то помогли. Верно? Морт сглотнул. Какая-то сила усадила его на заиндевевшую лавку. Руки стали примерзать к столу. «Мы повязаны одной веревкой» – говорил хитрый глаз. – Хотелось бы узнать, зачем тебе столько денег? – Ну, это уж не твое дело! Грянул смех как боевой марш, как бой барабанов. Дым задребезжал, точно стекло. А за спиной старика темная фигура раскрыла пасть, и из нее вырвалось пламя и жуткий медвежий рев. Но в хаосе родилось что-то новое. И это «что-то» было страшнее всего на свете. Одна мысль. Одно слово: Убьют!!! И Морт снова оказался на льду, засыпаемый снегом. Боль – тело, будто кусок тряпки. Сколько он спал? Не более минуты иначе сам бы стал куском льда. Все тело оглохло, опустело; конечности отяжелели. Глаза горели, как от песка. И только в больной голове метался ужас. Болван! Дурак! Погубили дешевые книжки с их дурманом, от которых захотелось – в моем-то возрасте! – приключений, азарта! А ведь всего в достатке: денег, почета… Тухлой рыбой запахло. Одного не хватало – риска, кипенья крови. Добился!.. Поставил на кон… Сердце сжалось: что там – жизнь или смерть, все или ничего? Ведь выбор был: жить роскошной жизнью, или пойти на риск. И что теперь?! Во что я ввязался?!!! О чем думал, когда пробирался через охрану в музее, когда, черт возьми, выковыривал бриллианты из серебряной диадемы?! О, Боже!.. Получилось у других, получится и у меня?! Все было как во сне: быстро, легко, без дрожи… Правда ударила в глаза, заставила корчиться в муках. До сего момента каждый шаг, каждое движение – самоубийственно. У Морта в кармане был матерчатый мешочек с бриллиантами. Бриллиантами, за которые убивают, не моргнув и глазом… И он сам вызвался отнести их своим убийцам… Нужно что-то делать. Нужно встать, двигаться. Он встал. Ноги, точно обрубки, толстые культи. Паника отступила. Надо сделать шаг. Но в какую сторону? Вокруг бело. Белое покрывало еще плотнее стало. Ветер утих. Лед укрылся сугробами. Где он – Морт не знал. Дорога потерялась окончательно. Солнца не видно. Но нужно двигаться, и Морт пошел, не разбирая пути. Если возвращаться – криволесье снегом завалило. И в ущелье полно снега… Нет, не выдержу… К домику? Там огонь, еда и… легкая смерть от ножа. Найти бы укрытие, разжечь костер, отогреться. Переждать и попробовать вернуться. Моя мебель, мой камин… Лучший вариант. Камни при мне (он потрогал левый карман). Может получиться? Тюрьма… Лучше уж тюрьма… Морт одолел полсотни шагов и замер. Волна страха прошлась по телу, отогрев все члены. Снег падал. Изредка удавалось различить впереди призрачные очертанья гор, всего на секунду. Но вот белые шторы распахнулись вновь, и Морт увидел… его. Огромное тело. Тень среди теней. В краткий миг Морт различил: фигура облачена в белое. Толстые широкие ноги и короткие руки, согнутые в локтях. Голова – большое пятно, растущее из плеч. Глаза не видны, но ощутим их жадный взгляд… Миг. Шторы захлопнулись. Мысли вылетели из головы. Так Морт и стоял, не шевелясь, пока снежное покрывало не поднялось вновь. Но тут – снова Он, уже ближе, отчетливей. Грузное тело рвалось вперед. Было в этой фигуре что-то по-детски неуклюжее. И Морт стоял, заворожено глядя сквозь редеющий снегопад, как дергается в такт движению большая голова, как работают плечи – неумело, словно у толстого пуделя. Белый мех норовил слиться со снегом, но сильные рывки вновь и вновь отделяли его, создавая из белого глыбоподобную форму зверя. Удивительно! Забавно! Морт облегченно выдохнул, сообразив, что перед ним не призрак в саване, а животное из плоти и крови. Да еще большое, неуклюжее! Детская картина: игрушечный медведь в натуральную величину. Морт был готов засмеяться, но – на самом ли деле или только в его голове – раздалось утробное рычанье… Морт отвернулся и бросился прочь… Он бежал от медведя. Бежал на двух палках, обрубках, двух бревнах, и лишь хруст снега да ветер в ушах говорили, что ноги есть на самом деле. Бежал, как мог, изо всех сил – без мыслей, без чувств. Лицо застыло, как маска. В волосах болтались сосульки. Он догонял, Морт чувствовал это. Жаркое дыханье жгло ему спину. Вот-вот… огромная лапа обрушится… свалит с ног… удавит горой мяса и спутанных жил. Так ли? Морт не знал, не мог видеть. В шуме воздуха ему слышался рев, жуткое дыханье. Сердце рвалось в груди. И чуть не лопнуло, когда Морт упал. Кожей Морт ощутил, как замедлилось время, когда он коснулся льда полами шубы. Было жарко от страха, от желания жить. По-собачьи, на четвереньках Морт оказался на ногах, уже в движении, на бегу… Сердце трепетало, стуча, как тысяча молотков, и было страшно обернуться, увидеть… Может, есть секунды передохнуть? Или это остаток холодного сна? В боку копошилась боль. Легкие начало жечь. Впереди выросли ледяные глыбы, а между ними – расщелина, вход в ледяной лабиринт. Как быть? Все кончилось? Медведь отстал? Отдышаться, оглянуться… А вдруг этого и не хватит? А расщелина, вот она, рядом, широкая настолько, что по ней трое пройдут. Лабиринт… Стены изо льда, белые с голубыми жилами, с черными пятнами. И ползущая тьма. Какой день короткий! Минут назад было утро. Лишь бы не тупик! Лишь бы не тупик! Ноги несли его под защиту льда. Через десять шагов стены стали сужаться. Они мелькали перед глазами: с трещинами, грязными разводами, изумрудными слоями, торчащими валунами. От основной ветви отходили другие, и Морт бросался в них, точно в омут. А потом в другие, и в еще одни, и еще… Лишь бы… Лишь бы не тупик! Расщелины округлые, как норы. Широкие террасы, из которых вверх глядят ледяные кручи… Случалось так, что ног поставить нельзя, но он и там бежал, не понимая как. Проходы, стены, расщелины, камни… От бессмысленных движений ломило голову. От мельканий прикрывались глаза. И пробежав по длинному коридору, Морт уперся в стену. Тупик!!! Руки шарили по скользкой неровной поверхности. Почему?! Господи, почему-у-у?! Здесь видно небо. Снег кончился. Солнце склонилось, наверное, к горизонту. Скоро зажгутся первые звезды, крупные и чистые – умытые снегом. Морт дышал, не мог надышаться. Легкие стонали, прося: «воздуха, больше воздуха». Утомилась каждая клетка, каждая мышца… Чудно!!! Сначала не мог терпеть лишения, эти мелочи о которых не пишут в книгах. Затем холод и ночь, страх и узкое ущелье. Патом припасы кончились. Ломился через бурелом и попал в бурю. Можно, конечно, вернуться назад, отыскать другой путь, но зачем? Ведь так чудно!!! Прекрасно!!! В проходе появилось большое белое тело. Маленькие глаза казались двумя черными точками. Медведь приближался не спеша. Он не рычал, но пасть была открыта. Морт зарыдал. Из глаз хлынули слезы. Слезы жалости, ненависти, обиды. А в сердце – злоба, клокочущая злоба. Морт вытащил мешочек с бриллиантами, высыпал в ладонь семь крупных, как виноград, камней, протянул их в сторону медвежьей морды… – Ешь! Ешь, чтоб кишки твои жгло!!! Белая шерсть на загривке встала дыбом. С недовольным ворчаньем медведь стал пятиться назад, пока не исчез совсем. Еще какое-то время Морт сидел как статуя, ошеломленно рассматривая то место, где мгновенье назад была белая туша. Затем быстро ссыпал бриллианты обратно, в матерчатый мешочек, спрятал его в карман. * * * Морт не чувствовал холода. Морт где-то читал, что при обморожении люди перестают чувствовать холод. Но, черт возьми, с какой стати! Тело налилось силой. Плечи стали распрямляться сами собой. Морт погладил обледеневшую материю там, где лежал мешочек. Значит, не врет легенда. Не дадут погибнуть. Морт был в лабиринте. Вечерняя звезда уже горела. Из всех углов стал расползаться сумрак, совсем как в том ущелье. Впереди проход, через который Морт попал сюда. За ним целая сеть ходов, трещин и тупиков. Паутина развилок, по которым можно бродить целую вечность. В мороз, без еды, без воды. Воды… Сердце еще бьется – в висках. Дыханье сухое и жаркое, того и гляди, изо рта вырвутся языки пламени. Ни капли слюны – все пересохло. Морт скомкал в ладонях снег, зажмурился и взял его в рот. От снега ломило зубы, но Морт подождал, пока он растает и, скривившись, сглотнул. Ну- с? Что у нас дальше? Морт повернулся. Стена, о которую он ударился лбом, расширяясь, уходила вверх. А дальше что-то похожее на огромный цилиндр. Монолит… темнее, чем лед. И черные ряды аккуратных провалов овальной формы… Башня!!! В башне зажегся свет. Провалы окон осветились мягким сиянием так, что стали видны витые железные решетки… И Морт увидел, что за ним наблюдают… Легкое движение в одном из окон. Морт заметил тонкую фигуру в белом платье. Секунда – она исчезла. Женщина?! Плечи распрямились еще сильнее. Одной рукой Морт стер с лица слезы, другой стряхнул снег с пальто. Откуда она? Вероятно, держит силой, в башне посреди лабиринта. Она страдает и ждет, страдает и ждет… Мысли превратились в действие. Морт попытался ухватиться за верхушку ледяной стены и подтянуться, но шарики льда на перчатках скользили, не давая ничего предпринять. Тогда он стянул их и ухватился голыми руками, даже не почувствовав холода. На левой ладони, там, где ветка пробила кожу, что-то больно кольнуло и, вероятно, опять потекла кровь. Мышцы напряглись. Напряглось все тело, и Морт с ужасом подумал, что вот-вот он разорвется на две части, или кровь проступит через кожу. От усилий появилась кривая улыбка. В какой-то момент он оторвался от земли, и застыл, повис на согнутых локтях. Сквозь зубы вышел сдавленный стон. На висках вздулись вены. Каким-то бычьим усилием Морт попытался перекинуть наверх локоть. Носки сапог забарабанили по стене. Наконец локоть оказался на вершине, и Морт, пища как мышь, стал переводить на него вес всего тела. Но тут что-то затрещало, грохнуло… Перед Мортом оказалось чернеющее небо, стена, но уже где-то сверху, а после – снег, в который он уткнулся носом… Вставать не хотелось. Уже в который раз. Силы кончались. Все – финал. Камушки! Камушки! Камушки! Морт вспомнил… девушка, что может быть прекрасней? Интересно, как… Что было в ее взгляде? Изучала? Или любовалась? Какие у нее глаза? Голубые? И волосы обязательно черные, пышные, окутывающие лицо ореолом. Белая кожа – чистейший белый цвет. Узкий подбородок. Вздернутая вверх головка и маленький, слегка приоткрытый рот… Кашель разорвал мечты. Он драл, карябал. Грудь сжималась так, что легким не хватало воздуха. Под ребрами, чуть выше солнечного сплетения, встал ком, как пушечное ядро. Когда все кончилось Морт смог, наконец, выпрямиться. Перед ним был… Он никогда не видел подобных конструкций – не одна башня, а нагромождение всевозможных башен разных форм. Одни – высокие и тонкие, похожие на ледяные кручи, которых здесь много. Другие – приземистые и мощные. Были и такие, что выбивались изломанными линиями, изогнутостью. Некоторые имели расширения или, наоборот, в середине сужались, и непонятно было, на чем держится вершина. Закручивались спиралью, точно каменные штопора. Острые шпили и ровные площадки, окаймленные зубцами. Все эти башни жались друг к другу, точно дети в лесу. В наступившей тьме здание ползло вверх, собираясь слиться со всем, что не светлее льда и снега. Только горящие окна разных форм – прямоугольные, круглые, овальные – не давали ему расплыться в ночи. Морт оказался у арки – входа в каменную громаду. Он вдруг подумал: «А есть в этом что-то рыцарское – пройти через испытания, чтоб в потаенном замке встретить красавицу!» Морт сделал шаг, ноги встали на широкую ступеньку. Ему вдруг стало плохо – голова закружилась, но всего на секунду. Еще один шаг. Ступеньки уходили вверх. Кромешная тьма. Но вот что-то стало светиться – впереди, вверху. Он оказался в просторном, светлом коридоре. Стены разукрашены в зеленых и красных тонах кое-где прерываемых черными трещинами и дырами от вывороченных кирпичей. Местами их скрывали тканые ковры, развешанные по стенам. Цвет их был серый от пыли, края прогнили. Но если вглядеться в узор, восстановить линии… Где-то на них сходились две армии, катапульты швырялись шарами горящей смолы, по воздуху летели тучи стрел. Тут же, белоснежный город, омываемый потоками семи бегучих рек, а по камням, по островам, с берега на берег прыгал косматый волкодлак, таща на плечах блеющего барашка. Здесь – кипарисовый сад, а в тени деревьев резной столик. На столешнице его хлеб и крохотные бокалы. Это место тихо поет и шепчет что-то ласковое, стол манит к себе под тень кипарисов, но желающих попасть туда нет, и хлеб от горя черствеет, бокалы наполняются пылью и дождевой водой, как слезами. Растет дуб, но на ветвях его вместо листьев – птицы, великое множество: малиновки, совы, козопасы, дятлы, скворцы, мандаринки, дрозды… тысяча птичьих глаз. А под деревом как-то негодующе восседает белобородый старик. Брови согнуты дугой, тонкий прут в руке чертит что-то на песке. Дальше лес, по буреломам мчится тройка олений, высоко подпрыгивая, мотая головами. Им вслед уже дышат гончие псы. Крысоподобные тощие морды как стрелы направлены к оленям шеям, зубы оскалены рычаньем. Голова одного оленя повернута к ним, но в черных глазах только грусть и ничего больше… В кроне деревьев, неотличимая от веток и осенних листьев, прячется рысь. Когти ее выпущены, терзают кору, глаза неотрывно наблюдают за сценой развернувшейся внизу: кто победит, быстрые ноги или острые клыки? Дальше – море в белых полосках пены. Редкие льдины с чопорными пингвинами. И среди моря этого, иссиня-черного, ненастного, как остров – спина огромной рыбы. На ней растут деревья, шумят поля, стоят белые домики, дымятся печные трубы. В поле, с косами и граблями, крепкие мужики в красных рубахах. Они утирают лбы рукавами, слушая, как у домов брешут собаки, и из редкого бора доноситься пенье русалок. Но вдруг тревожно кричат петухи… Не время! Вода уже холодна. Пора молотить зерно, тушить печи, запирать двери и окна. Огромная рыба ворочается в черной воде и уже уходит вглубь… Пора ложиться в кровати, укрываться одеялами и спать крепким сном до следующей весны, когда огромная рыба всплывет вновь… Вот гигантская волна, в воздух вырывается фонтан, белая пена и все – одно иссиня-черное море, льдины с важными пингвинами, чайки и пустота… Море бьется о берег, к небу тянутся горы. Чуть дальше – снег. И сами горы точно рассыпались, раскололись, а между ними глубокие теснины полные снега и утреннего полумрака. И в одной из них маленькая фигурка. Худая и невысокая, с костлявыми, широкими плечами… Морт вздрогнул. Неужто опять… задремал? Глаза слипаются! Морт зевнул – воздух прошел через больное горло, и Морт закрыл рот, предчувствуя новую волну кашля. Снова посмотрел на ковер – ничего особенного: ужасно неправдоподобная батальная сцена во всю длину. И целая корка пыли. И прогнившие края. Как холодно! Так же холодно, как снаружи… Свет! Морт будто очнувшись, ринулся на поиски его источников – где есть свет, там есть и тепло. Факелы? Газовые светильники? Морт наскреб слюну и недовольно сплюнул. Свет шел от двух трубок, тянущихся по каждой стене у самого потолка. Морт протянул к ним руки, но тепла небыло. Ладони совсем замерзли. Морт сунул их в карманы – нелегкое утешение, и перчатки куда-то пропали. Доски, застилавшие пол, тихо поскрипывали под ногами. В какой-то момент он остановился. Ноздри втянули холодный воздух… Нет, показалось. Нет никаких запахов: ни жареного мяса, ни слоено пирога, ни супа с рыбьими головами… Показалось. Живот скрутило. Словно чья-то рука вцепилась ногтями в кожу и резко крутанула. Морт выдохнул. Сгорбившись, по стенке он двинулся дальше. Коридор тянулся вперед. Обшарпанные стены. Безликие ковры, пыль, паутина, трубки. И опять ковры, и паутина, и пыль… И снова ковры… Морт зацепил один из них, и тот сорвался, точно целая стена упала… Светящиеся трубки. Выбоины в стенах. Скрип половиц. Как спасенье – резкий поворот. Два острых угла и опять тот же коридор. Те же стены: по левую руку – зеленая; по правую – красная. Глубокая трещина, будто черная молния. Опять проклятые ковры. Сводящий с ума скрип. Вывороченный кирпич, как слиток белого золота. Высокий потолок. Белый свет… И, наконец, дверь. Морт толкнул ее… под ногами захрустел снег. Большая комната – темная, пустая. Пол занесен снегом из окна. Морт подошел к нему – внизу была ночь и ледяной лабиринт. А на небе миллиарды звезд, больших и малых, мигающих, неподвижных. Морт подумал: «Ни из этого ли окна она смотрела вниз? Нет, вряд ли…» Боль в животе утихла. Морт вернулся в коридор. Теперь он шагал уверенно. Стук каблуков победным эхом отражался от стен. Он вспомнил: у него есть камни – семь драгоценных камней. Камушки! Камушки! Камушки! Все чаще стали попадаться двери, и Морт распахивал их, заглядывал внутрь, в их бессмысленную пустоту. Но ведь должно быть что-то; тонкая фигура – как это, точеный стан? – пышное платье из тонких кружевов, вздернутая головка… Морт думал об узком подбородке, о розовых губах… Под ногами громыхнуло. Три глиняных кастрюли! Морт оказался на коленях. Смахнул крышку… Лед!!! Льдинки брызнули в стороны – кастрюлька разбилась о стену. Лед!!! Он швырнул вторую об пол – она раскололась. Третью он пнул, и та покатилась, точно мячик. Всюду лед!!! Сердце застучало громко, тяжело, больно. Успокойся, сказал себе Морт, перестань! Морт прислонился к стене и зашагал, вытирая плечом ее поверхность. Он распахнул дверь и хотел, было, закрывать, но тут… Посреди комнаты два предмета – черное и белое. Морт подошел ближе. Черное – Морт потрогал руками, чтоб убедиться – зала и обмерзшие головешки. Значит, здесь был огонь. Значит, здесь были люди. Морт потрогал белое – какая-то ткань, задубевшая как кора. Морт вышел. Он ликовал. Сердце билось уже по-другому – волнующе. Еще один поворот… Нет, волосы могут быть светлыми – рыжими, например. Но глаза обязательно черные, грустные. Белая, тонкая шея… Морт поднялся по лестнице на второй этаж… Открыл дверь – пусто. Открыл вторую – тоже. Дальше… Голова кружится – ну и пусть! Холод – черт с ним! Морт хотел распахнуть очередную дверь, но остановился. Она приоткрыта. В просвете мелькнуло что-то белое. Сердце заколотилось с новой силой, по телу пробежалась легкая дрожь. Морт вынул мешочек с драгоценностями. Надо что-то сказать, решил он. Нельзя без слов. «Я несчастен…»? Нет. «Я был изгнан из собственного дома, призираемый всеми». Недурно. Нужно сказать, что было, черт возьми! «Долгий путь. Меня могло завалить. Я заблудился, замерз. Меня могли съесть…» Нет, иначе: «Вот камни – семь камней. Над ними и надо мной два проклятия и две легенды. Одна гласит: камни хранят хозяев, спасают от бед. Но другая: камни не покинут страну, в которой были добыты, и горе тому, кто осмелиться их унести. И вот я здесь. Одна пытается убить. Но другая подставляет плече, протягивает мне руку…» Морт толкнул дверь. Тусклый свет. Столы, множество столов. Множество шкафов. Еще несколько дверей ведущих куда-то. Пол застелен коврами, а на стенках какие-то белые шары. И тонкая фигура в белом платье у окна спиной к нему. Морт прочистил горло – никакого эффекта. Волосы рыжие, огненно-рыжие! Она была выше Морта ростом. Ему всегда нравились высокие девушки… Морт приблизился… Платье белое, в кружевах, но белый цвет не такой яркий – будто в пыли. Морт сделал еще один шаг… А что… что у нее с кожей? На обнаженных плечах, он ясно видел… Морт поежился… Это что, волосы? Фигура в белом платье крутнулась волчком. Морт вздрогнул. Выпученные глаза смотрели на него. Он почувствовал, как к нему тянуться руки, длинные с вздутыми мышцами. – Ведьма, – выдохнул Морт, пятясь назад. Большие глаза… Какие-то искры в них… Плоское лицо покрыто рыжей щетиной… – Ведьма, – выдавил Морт. Руки с сильными, как у пса, когтями тянулись к нему. – Ведьма!.. Кроме глаз на лице только рот. Большой и бесформенный, как рваная рана… – Ведьма!!! – выкрикнул Морт, и развернулся, и бросился обратно по коридору. Воздух гудел в ушах. Каблуки сапог выбивали дробь. Что-то шумело. Стон! Где-то за спиной протяжный, измученный стон. Все нарастающий стон! Крик! Монотонный, гремящий, звенящий, дробящий… Лоб вспотел. Пот жег глаза, туманил зрение. Крик нарастал. Он гремел. Он бил по стенам. Свет в трубках начал мигать. Ковры срывались с петель. Крик расщеплялся. Острыми иголками он вонзался в спину. Крик!!! Морт чувствовал тошноту. Точно рука схватила за желудок и мяла его, мяла… Крик делался невыносимым, нестерпимым, убийственным. Из носа потекла кровь. Морт бежал, не разбирая дороги. Сверху сыпалась штукатурка, куски кирпичей. Стены затрещали. Из ушей потекла кровь. Вот-вот что-то лопнет. Желудок, сердце? Может, лопнут все вены? Морт оглянулся… Он увидел – всего на миг – неподвижная сцена, будто картина. Уродливая, кричащая фигура посреди разрушающегося коридора. А над ней, как скала, огромная белая туша – медведь готовый упасть на нее, смять, раздавить, готовый свести могучие лапы и раздробить ведьме ребра, разорвать легкие… Морт отвернулся. Дверь. Комната. Провал окна. И короткое, сладкое чувство полета… * * * Морт лежал в снегу. Лицо сковал мороз. Он не шевелился – не мог. Одни зрачки сужались и расширялись. Он был рад… Рад тому, что видит небо. Крупные звезды. Яркая вуаль, покрывшая безумно-черный космос. Несметное количество драгоценных звезд… Морт перевел взгляд на громаду замка. Он был разрушен. Башенки обвалились. Всюду камни. Может, такой же камень лежит на мне сверху? Морт ничего не чувствовал. Он застонал. Над ущельями гор, над забитой в лед рекой, над ледяным лабиринтом и разрушенным замком вставал двурогий месяц. Воспоминания Это было очень давно. Прошло, быть может лет сто или двести. Для холода нет времени. Холод – он над миром. Мое царство было огромно… Я властвовала над поверхностями вод и снежными равнинами, я двигала льдины и сдувала с небес снежные тучи. Я была всемогуща, пока не пришла она и не разрушила все. Я не помню уже ее имени, в сознании остался только взгляд: синие, словно два замерзших василька глаза, заполненные слезами. Не только его сердце растаяло, я тоже не смогла устоять. Так было предсказано: «царство твое уничтожит любовь»… Так и случилось. Жалею ли я об этом? Наверное, нет. Холоду все равно. Но забыть… Нет, забыть, увы, не в моей власти. Было утро. Долгое, холодное полярное утро. Диск белого солнца отражался в бесчисленных зеркалах Ледяного дворца. Кай спал. Его лицо было таким умиротворенным, что я невольно улыбалась. Если бы у меня, как и у простых смертных, родился сын, он был бы именно таким. Я сразу поняла это, когда на заснеженной улице старого города, увидела этого мальчика. В нем была сила, скрытая, дремлющая, но настолько самобытная, что пройти мимо, было выше моих сил. Я понимала, что рискую, но риск иногда оправдывает цель. Даже холоду знакомо одиночество. В моем бытии, это было единственное, от чего я устала. Одиночество: абсолютное, всепоглощающее, совершенное. Хотелось что-то изменить. И тогда я забрала его с собой. Это было не трудно. Увидев меня, Кай почувствовал то же самое, ему стало любопытно. Всего лишь шаг навстречу и наши руки встретились. Смертное сердце слишком пламенно для холода. Оно обожгло меня, поэтому пришлось остановить его. Но он жил, хотя и забыл свое прошлое. Так было надо. Так я перестала быть одинока и стала уязвима. Узнав разницу между абсолютом и исключением, я поняла, что выбор – самое ценное, что может быть в мире. Поняла и то, что никогда не имела его. До сих пор. Этот мальчик все изменил. Он заставил меня заново взглянуть вокруг, понять то, что раньше проходило стороной. Все наполнилось новым смыслом… Странное было время. У холода нет страха. Вьюги шептали мне: «берегись!», но я не слушала их. Ветры выли: «она идет!», но я смеялась им в лицо. Я знала, следила за ней. За той, которая не пожелала смириться, которая бросила вызов мне – Королеве. Было любопытно, как далеко она зайдет – эта синеглазая хрупкая смертная… А она все шла и шла. Плакала, но шла, терпя боль и страх, и сопротивляясь отчаянию. Мне ничего не стоило оборвать ее шаги. Но каждый раз я опускала руку, что-то останавливало меня. Так было до того самого утра. Мой дворец был непреступен для смертных, но эта смертная прошла. Даже холод не остановил ее – на ледяных плитах, по которым ступали ее ноги, оставались следы: маленькие, сверкающие на солнце лужицы. Это было красиво и страшно. Впервые, и, наверное, слишком поздно, я ощутила смутное беспокойство. Тогда я в последней раз улыбалась, смотря на лицо спящего сына. Да, именно сына. Холод не может любить, но дорожить чем-то – подвластно даже холоду. Она не видела меня. Она ничего не видела, кроме него. А он просто стоял и, молча, разглядывал свои руки – иногда, просыпаясь, Кай долго не мог понять кто он. Я вздрогнула, когда она позвала его по имени. Я никогда не могла произнести эти буквы с такой нежностью. И он услышал. И не только он – целый мир. Даже ветер затаил дыхание. Она взглянула в его глаза и заплакала. У меня тоже потекли слезы. Но холод – не плачет. Просто, было странно, что такая хрупкая, слабая жизнь, разрушила то, что я созидала столько веков. Он вспомнил. Вскрикнув от боли, упал перед ней на колени и тихо засмеялся. Сердце снова забилось… Они уходили быстро, почти бегом. Наверное, боялись, что я стану преследовать их. И я могла бы. Даже была должна. Но не стала. Выбор – вот то главное, что было дано мне понять. Я сделала свой, когда протянула руку Каю, поправ законы и запреты. Он – сделал свой, когда оставил мой Дворец и избрал путь жизни. Мне не хотелось становиться на пути свободы. А еще… Еще я почувствовала, что проиграла. Холод – слишком горд, чтобы брать реванш. Я просто ушла. Это было очень давно. Прошло, быть может лет сто или двести. Для холода нет времени. Холод – он над миром. Мое царство было огромно… Теперь оно всего лишь осколок от былого величия. Кай давно умер. Та смертная – тоже. Сменилось много поколений, быль превратилась в легенду, легенды забылись. Я – Королева, я – Холод. Но даже я – могу помнить… Мотыльки Она гордо возвышалась на маленьком пятачке земли в белоснежной комнате. В абсолютном царстве ослепительной первородной белизны. Даже солнце, иногда ласково смотревшее на нее через стеклянный потолок, сегодня было скрыто плотными облаками. Облака тоже ей симпатизировали. Они не любили чистый белый цвет. Слишком свободные, облака не признавали над собой ничьей власти, и старались нести в себе хоть малейшие оттенки серого. Возможно, они смогли бы внести какое-то разнообразие, но и их не было видно из-за метели, бушевавшей снаружи. Впрочем, снежная круговерть лишь бессильно билась о стекло, не способная нарушить безмятежность комнаты. Ничто не могло поколебать невозмутимость белого цвета. Кроме нее. Росчерк красной акварели на холсте. Капля крови на белоснежной ткани. Нет, ни одно сравнение не могло хотя бы приблизить нас к истинной картине. К пониманию ее существования. Красная Роза, надменно бросающая вызов белому снегу. Он был повсюду, из него состояли стены, пол был затянут плотным, ровным слоем наста. Даже потолок оказался не стеклянным, а ледяным. Земля, окружающая стебелек у основания, была слишком мала, чтобы оказать Розе поддержку. И, несмотря на показную надменность, Роза была напугана. Одиночество оказалось слишком тяжелым испытанием. Бутон, только начинающий цвести, потихоньку опускался. Когда вдали послышались шаги, Роза встрепенулась. Присутствие живого человека вселяло надежду. Шаги приближались. В комнату вошла женщина. Она была прекрасна. Идеальное лицо, невозможное за пределами царства грез. Глаза цвета истинных сапфиров, что на неимоверной глубине добывались редкими счастливчиками. Светлые волосы, невесомыми прядями обрамлявшие лицо. Несмотря на простое зеленое платье, осанка и жесты говорили, что к розе приближается особа царской крови. Истинная Королева, как окрестила ее Роза. Лишь неестественная бледность настораживала: ни капли жизни в бледно розовых губах, ни проблеска румянца. Впрочем, Роза никогда раньше не видела людей, и не могла отметить эту странность. – Получилось, – умиротворенно проговорила Королева. – Надо позвать Роланда, он не верил, что я смогу, – на ее лице промелькнула улыбка. Впрочем, несмотря на попытку, в этой улыбке было теплоты не более, чем у статуи. – Что мы сможем, – слегка поправила себя Королева. – Чудо ты мое, – ласково обратилась она к розе. – Ты даже не представляешь, что значит для меня твое существование. Оно значит, что еще не все потеряно… – последняя фраза была произнесена тихим шепотом, чтобы не спугнуть тень надежды. Между Розой и Королевой протянулись невидимые ниточки, настороженно пытающиеся связать их воедино. На щеках у последней промелькнула тень румянца. В порыве чувств, Королева протянула руку к Розе. Та доверчиво качнулась вперед. – Ай! – от неожиданности воскликнула Королева. На кончике шипа смущенно отпрянувшей Розы повисла алая капелька. Но тут же эта капля выцвела, и от нее по Розе протянулись тонкие прожилки льда. Через пару секунд все кончилось. Ставший слишком тяжелым оледеневший бутон отломился от хрупкого стебелька и разбился о пол. Королева, посидев неподвижно несколько мгновений, резко встала и не оглядываясь пошла прочь из комнаты. На неподвижном лице вновь не было ни намека на жизнь. Цвет платья медленно изменился на белоснежный. За стенами торжествующе взвыла метель. *** Кэри шла по коридорам опостылевшего ей дворца. В голове билась лишь одна мысль: «Опять неудача». Сколько усилий было потрачено на сохранение тепла на маленьком участке земли, на недопустимость охлаждения воды для питания цветка. Сколько усилий ушло на сбор крошек душевной теплоты, без которых роза не могла распуститься. И опять все пошло прахом. Точнее, снегом и льдом, так надоевшими за бесчисленные века… На ее пути как из-под земли появился бледный мужчина, одетый в белый фрак. Впрочем, не совсем белый… Отблески оранжевого цвета еще мелькали на ткани, но очень быстро угасали. – Госпожа, у вас посетитель в тронном зале, – с намеком на теплые интонации проговорил он. – Роланд, – кивнула Кэри. – Ты смог достать одежду оранжевого цвета? Ради меня? – Да, Госпожа. Я надеялся, что это сможет отвлечь Вас от грустных мыслей, но цвет костюма почти сразу стал таять… – Спасибо, Роланд. Но ты знаешь, что мне бы больше понравилось, если бы ты называл меня по имени. Кэрол. Или просто, Кэри… Я уже говорила, – привычно попыталась разбить броню этикета Кэри. – Не могу, Госпожа. Вы же знаете, придворный не имеет права обращаться к Королеве по имени. Не я это придумал, и не мне это нарушать, – уже в который раз слово в слово повторил свою речь Роланд. – Но вы тянете время, Госпожа. Боюсь, посетитель не сможет ожидать вас слишком долго. Он выдержал все испытания, дошел до конца, но силы его на исходе. – Это может быть он? – устало, но с надеждой спросила Кэри. – Не мне решать. Он выглядит не более и не менее достойно, чем другие. – Хорошо, не будем тянуть. Оставшуюся часть пути они проделали в молчании. Перед входом в тронный зал Кэри на секунду замешкалась, но встряхнув волосами и гордо подняв голову все же переступила порог. Вихрь снега, окутавший ее с ног до головы изменил платье на более пышное и оставил маленькую корону в волосах. Стоявший у восточной стены молодой парень обернулся на звук и тут же впился в нее взглядом. Надежда в его глазах вспыхнула пламенем. Порывистым движением он бросился перед ней на колено. – Моя Королева, – начал парень, но у него тут же перехватило дыхание. – Я не твоя королева, – холодно отчеканили губы Кэрол. – И я не звала тебя. Ступай прочь. Парень изумленно посмотрел на нее. Несколько секунд он еще колебался, но потом все же ответил тихим, но твердым голосом: – Я лишь требую свою награду. – Ты смеешь требовать у меня что-то?! – в гневе взмахнула рукой Королева. В зале похолодало. «Уходи, прошу тебя, умоляю!», – мысленно повторяла Кэри. – Если ты уйдешь сейчас, мои слуги отвезут тебя в любое место мира, – будто бы теряя интерес проговорила Королева. После некоторых размышлений, в которых без сомнения фигурировали камин, горячий грог и не менее горячие девушки, парень все же повторил: – Я прошу награду. По прохождении всех испытаний соискателю полагается один поцелуй. Таковы правила. Вы же их и установили. – Я помню. И раз ты твердо решил… – обреченно прошептала Кэрол. Не успел последний звук слететь с ее губ, как соискатель уже был на ногах. Немного поколебавшись, он приобнял Королеву за плечи и страстно впился в ее губы. Томительно тянулось время. По истечении минуты Королева отодвинулась от ледяной статуи, которая еще недавно жила, дышала и надеялась на что-то… – Распорядись, чтобы это убрали, – холодно проговорила она Роланду. – Поставь к остальным, в зал последнего испытания. С прямой спиной она дошла до трона и воссела на него, олицетворяя все величие ее стихии. Но лишь только Роланд вышел из зала, как из Королевы будто вынули стержень. Она опустилась на пол, обхватила колени и всхлипнула. – Почему?! Ну почему они все приходят ко мне?! Ну что, ЧТО толкает их на мои поиски?! Ведь у многих из них есть жены, любимые девушки! Но они все бросают и идут в земли, откуда еще никто не возвращался! Проходят все испытания, установленные мной для их же блага. Ради чего?! Моего поцелуя?! Он еще никому не приносил счастья… Я не могу ответить им на любовь… За что мне такие муки… – тихо закончила монолог, обращенный в пустоту Кэрол. На пол закапали редкие слезы. Кэрол знала, что эта вспышка чувств скоро кончится. Вместе с жизненными силами, отданными ей тем молодым человеком… И вместо слез еще какое-то время на пол будут сыпаться льдинки… *** Роланд выглянул в окно и вздрогнул. Метель бушевала с все возрастающей силой, словно стремясь воздушным потоком изолировать дворец от внешнего мира. Он знал, что это значит. Кэрол плачет. Она корит себя за очередного погибшего соискателя, и природа отзывается на ее мысли. Бедная Кэри… Она даже не помнит, как она стала Королевой. Но он помнит. Может, и хотел бы забыть, но не может… Это случилось бесчисленные века назад… Они были созданы друг для друга. Кэрол и Роланд. Встретившись раз, они уже не расставались. Ни он, ни она просто не могли представить жизни друг без друга. Казалось, все будет как в сказке: «и жили они долго и счастливо…». Пока жизнь не внесла свои коррективы. На охоте Роланду под ногу подвернулся сук, и дикий кабан располосовал его наискосок, от пояса до плеча. Другие охотники донесли его до деревни, но целитель только развел руками – с такими ранами не живут. И от отчаяния Кэрол решилась на последнее средство – обратиться к темному богу… Светлый не отвечал уже многие тысячелетия, а вот о людях, получивших что-то от темного ходили жутковатые легенды… Когда Роланд встал на ноги, он первым делом бросился ее искать. Но она словно провалилась сквозь землю. Тогда Роланд, ничего не зная о ее выборе, в отчаянии повторил ту же ошибку – пошел на поклон к темному. С одним желанием: быть вместе с Кэри. Темный явился пред ним во плоти, и первое время просто хохотал. Сказал, что выполнит его желание. Подписав кровью договор, Роланд с нетерпением ожидал встречи с Кэрол. Но темный сперва решил рассказать безрассудному парню, что тот натворил. Оказалось, что Кэрол была умнее Роланда, и заключила договор осознанно. Она становится олицетворением зимы и холодов, превратив свое сердце в лед. Так же она забывает все, что было с ней до этого, кроме условий договора. Но лишь только ее поцелует тот, кто истинно любит… Договор расторгался, и она становилась обычной девушкой. Да вот какая ирония, довольно проговорил темный, единственный, кто мог спасти ее – это ты. А ты теперь в моей власти. И я сделаю так. Ты будешь вечно рядом с ней, но не сможешь рассказать ей правду. И даже по имени обратиться ты не сможешь… А глупые смертные будут лететь к ней как мотыльки на огонь, отдавая жизни в жалкой попытке растопить ее сердце… Мне и подталкивать их не придется, пара легенд, и они пойдут за мечтой на край света. Это будет моей лучшей шуткой за последнюю тысячу лет, завершил речь темный, и бесконечно довольный собой исчез. И так и было. Но Роланд верил, что еще не все потеряно. Кэрол оказалась сильнее, чем думал темный. Она вспомнила свое имя. Установила испытания, так что теперь не свернув с пути к ней могли пробиться лишь единицы. Но они все равно шли. И после каждой вспышки чувств, Кэрол становилась чуть холоднее… *** Большая семья собралась у камина. Старшие сидели и неторопливо попивали эль, обсуждая последние новости. Молодые шушукались, обсуждая дела сердечные, и иногда хихикали над шутками, понятными только им. Самые младшие тихо сидели, довольные, что их не гонят спать. За окном неистовствовала вьюга, но у камина было тепло, даже жарко. И все же время от времени непонятно от чего мороз продирал по коже. – Ух, разыгралась непогода. Опять Королева празднует, небось очередного сгубила, – хмуро сказал патриарх семейства. – Говорят, Орин из Клайдшира ушел и не вернулся, – подал голос один из его сыновей. – Ушел туда! – многозначительно кивнул он головой. Воцарилось молчание. – Отец, а расскажи о Королеве, – разорвал тишину семнадцатилетний Ришка. – Уже рассказывал, и не раз, – еще сильнее нахмурился патриарх. – Да расскажи еще, жалко тебе что-ли, – поддержала Ришку мать. Патриарх, еще немного поупрямившись, сдался. – Говорят, живет на дальнем севере, за Облачным пиком, Снежная Королева. Она повелевает всеми холодами и морозами мира. Она безжалостна, как и ее стихия. Но при этом прекраснее ее нет на белом свете. И лишь поцелуй истинно любящего человека способен растопить ее сердце. Когда это случится, Королева и Король будут править над миром вместе. Вечно. Но преграждает путь к ней множество испытаний, и лишь самые стойкие и храбрые способны преодолеть их. В конце тому, кто прошел, дается право на один поцелуй, которым можно растопить ее сердце. Но это все чушь, потому что еще никто из прошедших все испытания, не возвращался. Те, кто отступился, были. Но об испытаниях они молчат. Не обошлось без колдовства, видать. И мой вам совет, не пытайтесь даже пройти испытания, ибо… – но тут Ришка уже не слушал. Перед его взором стояло невыразимо прекрасное лицо Королевы. Недавно она приснилась ему, и он твердо решил попытаться. Добиться поцелуя, разжечь в Королеве любовь. Иначе что ждет его здесь? Женитьба на Рокси, которую уже негласно одобрили старшие? Ну да, она красива, спору нет. По хозяйству мастерица. Да и на сеновале летом, что греха таить, им было очень хорошо вдвоем. Но что дальше? Свой дом, постоянные заботы, полная горница детишек? Разве за этим он появился на свет, чтобы исчезнуть и не оставить ничего после себя? Нет, простая жизнь не для него. Ведь у него теперь есть мечта… И плевать, что никто не возвращался. Он будет первым. И последним. Нет, не последним. Единственным. История Снежной Королевы Воспоминания начинают возвращаться ко мне. Кто бы мог подумать? А ведь я была ангелом, пока в мое сердце не попал самый крупный осколок разбитого некогда проклятого зеркала. Моя кровь остыла и я бы умерла в муках, будь я человеком, но я осталась жива, потому что не смотря на все, была созданием света, изначально бессмертным – меня не касались те законы, что действовали на людей. Я выжила. Но ради этого мне пришлось измениться. Я помню боль в груди и то, как потом почувствовала себя окаменевшей…Не в силах пошевелиться я падала. Я упала с небес, исчезли мои крылья. Я забыла себя и более не знала, откуда я, кто я и зачем живу. Думаю, со мной ничего подобного никогда бы и не случилось, не лелей я в своем ангельском сердце тайную, греховную мечту: хоть однажды прожить жизнь человека. Мне все было ново. Когда я впервые открыла глаза, то увидела вокруг снег и подумала: он совершенен! Он бел, прекрасен, легок и чист – вот мой дом, это мое место, моя стихия, он подобен мне, он – это я! Я неосознанно выбирала то, что чем-то напоминало мне о Небесных Чертогах. И даже мои сани летали потому, что я все так же инстинктивно стремилась к небесам, потому что какая-то часть меня помнила: раньше я была крылатой. Я создала себе одежды из снега, мельчайшие снежные звездочки сложились в нужное мне одеяние. Некоторое время я была одна. Я шла по снегу, на поверхности которого моя нога не оставляла и намека на след. Идти было легко, я не уставала, а полярное сияние в ночи привело меня в восторг. Увидев вдалеке людей на санях я создала себе сани – разумеется из снега и льда… вскоре после того как я увидела птицу мои сани поднялись в воздух… Это было прекрасное время. Я была любопытна и беспечна, я была погружена в любование миром и созданием новых красот… Я полетела в ту сторону, куда ехали люди на санях, и увидела заснеженные леса… я долго не могла уйти оттуда – я украшала ветви, я увлеклась этим занятием как ребенок своими игрушками. Обнаружив реку, я не удержалась от экспериментов со льдом. Когда любопытство привело меня в город, был разгар снежного бурана. Уже достаточно изучив человеческое поселение, я собиралась уезжать, но увидела раненого человека в переулке. Будь я человеком, женщиной, я бы добавила, что это был молодой красивый брюнет, но меня заинтересовал не он сам, а его кровь, так красиво сиявшая на снегу. Он замерзал и судя по следам не столь давно пытался ползти. Я не ощущала сострадания – осколок в сердце пусть тихо и незаметно, но все же делал свое дело. Будучи почти в бреду, человек открыл голубые глаза и когда он увидел меня, я прочла в его взгляде изумление, которое сменилось сначала восхищением, а затем болью и мольбой. Он прошептал побелевшими губами: «Королева… Снежная Королева… пощади… Холодно…» – я рассмеялась, мне понравилось мое новое имя. Я только в этот момент осознала: вот кто я, вот кем я должна быть, вот почему я отлична от людей и обладаю Силами – я создана править снегами! Я никогда до этого не пробовала заговаривать с людьми. Я могла говорить, но предпочитала общение посредством мыслей. Однако на этот раз я ответила обычным способом, голос мой был чист и холоден как звон моего любимого льда: «Чего ты от меня хочешь человек?» – он уже не мог произнести, но подумал: «Площадь с фонтаном… самый большой дом… прошу… мне нужно туда». Я любила все новое. Меня позабавил этот смертный, и ради развлечения исполнила его просьбу. Ветер открыл для меня двери и, ворвавшись в просторный холл, внес на своих крыльях снег и раненого человека, которого медленно опустил пол. В доме поднялся шум, человек все еще был еще жив, пусть и без сознания. В суматохе вокруг раненого никто не заметил того как в дом вошла я. Мне было любопытно чем окружают себя люди. Я окинула взглядом стены и поняла, что мне не нравится то, что я вижу. Мое присутствие заметили только тогда, когда я украсила на свой вкус чуть больше половины помещения. Все взоры обратились ко мне, и тут на краткое время пришел в себя раненый. «Благодарю вас, ваше величество… вы спасли мне жизнь» – прошептал он. Я снисходительно кивнула в ответ и удалилась, как и подобает королеве снегов – растворившись в снежном вихре. Я вернулась в то место, где пришла в себя после падения и создала для себя замок. Долгое время я совершенствовала его линии, любовалась им… но однажды снежные дороги вновь позвали меня и я отправилась в путь. Моя душа не находила покоя… сменяющиеся картины сияющих огнями городов, заметенных лесов и полей, замерзших рек не давали мне ни радости, ни облегчения – лишь немного отвлекали… всюду мне чего-то недоставало. Чего? Я и сама не знала. Меня интересовали люди – в них было много того, что было чуждо моей искаженной осколком сути. Они тоже были любопытны, а я была для них тайной и чудом… чем-то неизведанным, непонятным, а все непонятное рождает в людских сердцах страх. И вот несколько умников умудрились проследить направление, куда я удаляюсь на своих санях, после чего вернувшись однажды домой, я обнаружила гостя. Это был рыцарь, который ломился в ворота моей неприступной ледяной твердыни. Несколько минут я просто наблюдала за ним, а когда он наконец ощутил мой взгляд и соизволил обернуться, я спросила: – Ты так рвешься в мои владения… зачем? Его ответ поверг меня в изумление, граничащее с яростью: рыцарь обвинил меня в том, что я украла и держу в плену его возлюбленную. – Мне не нужны здесь люди, смертный. Уходи. Твоей возлюбленной у меня нет. Он продолжал утверждать обратное с такой горячностью, что я рассмеялась. – Ты развеселил меня своим упрямством! Скажи рыцарь, почему люди винят в своих бедах кого угодно, но только не свой род? Колдуны, русалки, феи, волшебницы и даже я – все мы перед вами виноваты! В ответ рыцарь сдвинул густые светлые брови, обвинил меня во лжи и вызвал на смертный бой. Мне снова стало смешно. Я отклонила его вызов, но «за храбрость», а на самом деле ради продолжения развлечения, разрешила несчастному поискать свою любимую в моем замке. Я открыла ворота и пригласила его внутрь. Поскольку бедняга был в отличие от меня человеком, то в процессе поиска набил немало синяков и шишек, постоянно поскальзываясь и падая на твердый лед. Самый замечательный момент был, когда он, очередной раз оступившись, съехал на пятой точке от верха до основания высочайшей башни моего замка. Я очень давно так не смеялась, наверное за всю жизнь я не найду случая смешнее. Я отпустила бедолагу домой, посоветовав поискать свою прекрасную деву среди людей и в особенности у соперников. Но рыцарь был на редкость глуп. Он не поверил мне и вернулся в мои владения с маленькой армией, состоящей из нескольких его ближайших друзей и примерно трех десятков мирных жителей ближайшего маленького городка. Я подождала пока все они проберутся сквозь ледяную стену, проделав в ней небольшую дыру огнем. А потом заморозила их. Всех. Без предупреждения и тем более без предложения убраться отсюда по добру по здорову. Так было положено начало моему саду… мне всегда нравилось бродить по нему. Люди были иными чем я, мне нравился тот огонек жизни, что тлел в этих ледяных, не до конца мертвых телах… он был как маленькая яркая свеча в огромной ледяной пещере… Я тянулась к этому огню, потому что сама была лишена его – но тогда я еще этого не понимала. А еще я слышала их чувства, воспоминания, мысли, их грезы и мечты. Я с упоением слушала песню их душ и любовалась их светом так же, как люди любят любоваться цветами и вдыхать их аромат! Нет, я сама никогда не видала цветов… по крайней мере живых, растущих в земле, под открытым небом, расцветающих весной и увядающих осенью. Но я знала о цветах многое благодаря тому времени, что провела в своем саду, среди человеческих снов, воспоминаний… За первым нападением людей последовало второе, потом третье. Мой сад разросся. Пришлось раздвигать замковые стены… а потом вдруг все прекратилось. Я приобрела славу злобной, жестокой и непобедимой. Я долгое время даже не выезжала на своих санях, потому что бродила по своему обширному саду, украшая его ажурными арками и беседками, любуясь искрами в сердцах людей, что были пойманы моим льдом. После этого долгого затишья ко мне явился всего один человек – священник-миссионер. Он принес перед Богом клятву: либо обратить меня к божественному свету, либо уничтожить молитвой, ибо демоническая тварь подобная мне, по его разумению, не имела священного права на жизнь. Старичок вдохновился своим успехом (а успехом он считал то, что я из чистого любопытства его слушаю) и уже начал мечтать о том, как его, за великий подвиг во славу Господа, вознаградят в месте под названием «Ватикан». Его мечты о славе и богатстве, изрядно мешали мне понять суть учения, что он пытался (кстати, довольно косноязычно пытался) мне донести. Мой собеседник решил, что я утомилась, и предложил продолжить наш разговор завтра. Я согласилась и даже милостиво разрешила ему разжечь в одном из залов костер – обожаю новые игрушки. Когда на следующий вечер он наконец понял, что ничего не добился, то ниспросил разрешения остаться еще на одну ночь, желая показать, что не оставил надежды обратить меня в свою веру. Он не знал, что я прочла в его мыслях истинное намерение: прокрасться ночью в мои покои и спалить меня заживо спящей, читая при этом соответствующие экзорцизмы, а затем обыскать весь мой замок в поисках сокровищ. Ну да… если есть королева, то есть и сокровищница! Его план так и не осуществился: кроме того, что я уже знала о его мыслях, я еще и никогда не спала – у меня даже кровати небыло. Кроме того я не ела, не испытывала потребности в любви, почти не чувствовала боли… единственное, что было мне действительно необходимо – это мои любимые снег, лед и холод. Я пыталась посетить другие места, где было тепло, но чувствовала я себя там неважно – болело все, что только может болеть и я спешила поскорее вернуться в свои владения. В последнее время я правда стала испытывать потребность в общении – но и только. Когда мой гость кое-как разыскал мои покои и вошел в них с горящей веткой в руках и сумкой хвороста за спиной, озираясь в поисках меня, я произнесла: – Надо же… ты все-таки на это решился! Я стояла на балконе, глядя на прихотливый танец, что исполняла вьюга по моему желанию. Он чуть было не выронил горящую ветвь. Его отчаянный ужас подтолкнул его к решительным, но крайне необдуманным действиям. Замахнувшись горящей веткой, он кинулся на меня, не разбирая пути, не видя ничего вокруг себя. Я еще не говорила, что на моем балконе не было никаких перил? Я отступила ровно на шаг в сторону и тот, кто называл себя священником, полетел вниз с самой высокой башни моего ледяного замка. «Нет, это слишком легко и скучно!» – решила я и повелела ветру вернуть поднять обратно на балкон мою игрушку и бережно опустить рядом со мной. Он не мог говорить, он потерял свою горящую ветку, но похоже во время полета малость подпалил себя – его одежда местами была сожжена. Он смог связно мыслить и даже немного говорить, лишь к тому моменту, когда я уже привела его за руку во внутренний двор своего замка, в то место, где пройдя сквозь ажурную арку из снега и льда, попадаешь в мой сад. Я долго бродила с этим человеком меж ледяных фигур и наконец, найдя прекрасное место (там маленькая замерзшая речка делала крутой поворот), где я решила разместить мой новый «цветок», я произнесла: – Скажи человек, тебе нравится мой сад? Все еще надеясь на милость, он слабым голосом ответил «да». – Я так и предполагала… Замечательно, что тебе понравилось это место! Встань, пожалуйста, сюда… ага… отлично! Нет-нет, не сжимай себя руками, опусти их вниз… прекрасно! Раз тебе здесь нравится, то я дарую тебе великую честь: остаться здесь навсегда, пополнив мою замечательную коллекцию собой. Будь добр, повернись немного влево… Когда до него дошел смысл моих слов, то бросился бежать – именно этого момента я и ждала, чтобы обратить его в лед. Мне хотелось запечатлеть это выражение ужаса на его лице, в его позе. Потеряв счет времени, я украшала это замечательное место, вокруг моего нового «цветка». После мой сад пополнился группой искателей сокровищ, а так же парочкой воров и мародеров, что прослышав о моем саде, решили прибрать к рукам оружие и украшения, замороженных мною людей. Я так их и заморозила – с напряженно-сосредоточенным видом, пытающихся оторвать намертво примерзшие предметы от ледяных фигур. Один мародер, кстати говоря, оказался, как говорят люди «романтиком». Поскольку в замороженной группе искателей сокровищ оказалась человеческая девушка, ему взбрело в голову, цитирую мысли: «поцелуем освободить прекрасную деву от ледяного плена». Когда он сделал это в первый раз и чуть было не примерз к девице губами, я не успела его заморозить. Жалея, что упустила такой момент, я послала ему мысль: «Попробуй еще, может все-таки получится?» – и он попробовал! Так он до сих пор и стоит, как назидание вновь приходящим. Потом глупцы, безумцы, жадные и просто жестокие люди вдруг перестали посещать мои земли. Тогда я вновь дала волю своему любопытству, продолжив скитаться по свету сначала на санях, а затем и без них: в один без сомнения прекрасный момент я осознала, что могу летать без саней. Пусть сани – это комфорт, но самостоятельный полет – это прежде всего свобода. Свобода… это танец на хрупкой корочке первого льда, это зарождающиеся в ладонях снежные бури. Я любила отпускать их из рук, словно птиц, а когда они разрастались, нестись в их эпицентре над заметенными городами, творя все, что захочу. Я любила проводить одинокого путника через снежную равнину, подталкивая его ветрами в спину, иногда являясь его взору на несколько кратких мгновений среди бушующего бурана. Кстати говоря, со временем я стала замечать, что меня не могут видеть некоторые люди. А однажды я поняла, что видеть меня не может почти никто. Из людей лишь некоторые, обычно одаренные талантами к тому или иному искусству могли увидеть мой неясный образ на краткое мгновение. Чаще это были сказочники, маги и умирающие на самом пороге смерти. Теперь я могла свободно разгуливать по городам и тешить свое любопытство без лишних проблем. Вот так я однажды и услышала разговор о себе. В комнате было двое детей: мальчик и девочка, а еще их бабушка. Мальчик беседовал с бабушкой обо мне и заявил, что стоит мне появиться у них дома, как он тут же усадит меня на горячую печь. Малыш меня оскорбил. Но кроме того еще заинтересовал и развлек своим словами, ходом мыслей, характером… А еще мне понравилось то, что он увидел меня и понял: я слышала весь их разговор. Позднее я случайно повстречала этого мальчика на улице. Он любил шалить, как и все остальные дети, но на этот раз он был иным… непохожим на других людей и чем-то похожим на меня. Меня это удивило и обрадовало. Я никогда раньше не видела никого подобного себе хоть в чем то. Доселе мне не попадались люди с осколками проклятого зеркала в сердце. Я решила увезти мальца в свои владения, чтобы иметь возможность разобраться во всем, наблюдая за ним и да, разумеется, потому, что почувствовала притяжение… люди называют это чувство «родство». Зная, что мальчик из простого рода, я могла быть уверена, что на меня за его похищение не пойдут войной. Конечно же, я могла бы в этом случае сделать свою твердыню недосягаемой для смертных, преградив им путь вьюгами, льдами и сугробами. Могла я так же и немного обновить за счет этого вторжения свой прекрасный сад, но на мой взгляд слишком густые «насаждения» испортили бы вид, да и стены вновь пришлось бы двигать… Мальчик боялся. Маленький, милый, перепуганный зверек. Он пытался вспомнить молитву, но вместо этого все его мысли занимали какие-то цифры… Впрочем, даже если бы он и вспомнил свою «Pater noster», вряд ли это смогло бы мне повредить: я еще ни разу не видела, чтобы молитва кого-то от чего-то спасала… и никогда не понимала, почему люди считают ее оружием и полагаются на нее. Я поцеловала его чтобы успокоить (я видела этот жест у людей) и он действительно успокоился. Он пробыл в моем замке примерно десять лет по человеческим меркам. Я предлагала ему человеческую пищу, но он неизменно отказывался от нее – он стал похожим на меня, никогда не ел, не мерз и даже почти не спал… но что удивительно – он рос и мне приходилось доставать ему одежду по размеру у людей – обряжать его во снега я не рискнула, опасаясь за его здоровье. Он любил говорить со мной. Он стал моей… «родственной душой» сказал бы человек. Но его освободительница уже шла к нему. Она была все ближе и ближе… наверное поэтому он сказал, что ему скучно и вспомнил о доме. В гневе на него за то, что он после стольких лет потерял ко мне интерес, я расколола ледяной пол своего тронного зала на разные по размерам осколки и сказала: «Что ж, я нашла тебе занятие! Сложи из этих осколков льда слово означающее Вечность и обещаю: тогда ты будешь сам себе господин» – а потом с усмешкой добавила – «я подарю тебе весь свет и пару новых коньков! Но до тех пор запомни: ТЫ ПРИНАДЛЕЖИШЬ МНЕ!». Мне хотелось его убить за то, что дом для него оказался важнее меня. Стараясь унять свой гнев, я поспешила уехать из дворца на санях: лететь самостоятельно я в таком состоянии не рискнула бы. Когда я вернулась мой замок был пуст. Я не поверила своим глазам. Он не мог уйти. Он не нашел бы дороги сам. Он ведь… он был привязан ко мне. Он сам говорил, что перестал понимать остальных людей, что ближе всего к его сердцу стояла я… В растерянности я опустилась прямо на расколотый пол своего тронного зала. Я впала в ступор. Я не могла понять… наверное прошло несколько часов к тому моменту, как я смогла привести свои мысли в порядок и поняла: я могу и должна узнать ЧТО произошло здесь без меня. Я положила ладони на пол, закрыла глаза, наклонив голову так, что волосы закрыли мое лицо и впервые «вопросила лед». И лед поведал мне, что сюда вошел другой человек. Та самая девушка, что тоже была в комнате, где Кай и старуха говорили обо мне. Она выросла с тех пор. Лед говорил, что девушку окутывал туман и она почему-то не мерзла. Она шла вперед без страха в сердце и что-то тихо шептала, повторяя одни и те же слова снова и снова. «Какой-то стих или песня? Или может быть заклинание?» – подумала я, к тому времени уже узнавшая от Кая о магии. Девушка увидела моего Кая и бросилась к нему что-то крича, обняла его, а он продолжал неподвижно сидеть на коленях над осколками льда, думая о моем обещании, о том как сложить нужное слово… и о том, что ему не хочется разлучаться со мной и как его ко мне тянет. Девушка обняла его и разрыдалась. И вдруг слабый огонек в его сердце стал разрастаться. Из его глаз тоже полились слезы, а потом из его правого глаза выпало что-то маленькое и звеня запрыгало по ледяному полу. И он заговорил с ней. И тогда я поняла, что того единственного, кто был мне дорог больше нет, он бесследно исчез. Герда. Она изменила его. Я была в ярости. Я хотела ее смерти, но поняла: это не принесет мне облегчения и не вернет мне МОЕГО КАЯ таким, каким я его знала. Может я смогу снова изменить его, что бы он снова стал моим? В это верилось с трудом. Но что это был за блестящий осколок, что выпал из глаза моего мальчика? Я обратилась к памяти льда и нашла осколок. Он излучал такой знакомый… такой родной холод! Он был похож на кусочек человеческого зеркала, я даже увидела в нем свое отражение: я была прекрасна! «Я верну его! Я догоню их и если он не вернется – оба станут украшениями моего сада!». Я сжала осколок в руке и мне захотелось прижать его к гуди, вогнать в свою плоть как можно глубже, ближе к сердцу… Наверное я бы так и сделала, но тут я увидела на полу то, чего пребывая в смятении, я не заметила с самого начала. Это было слово. Неужели ему удалось то, что я ему приказала почти что в шутку, будучи в гневе? Я приблизилась к надписи изо льда и прочла ее… и снова прочла, и снова… Я не поняла почему. Я же говорила «Слово означающее Вечность, а он… нет, они оба сложили… «Любовь»… Я снова прикоснулась к полу и вопросила лед. – Думаешь она поймет? – спросила Герда. – Она мудра – отвечал Кай. Больше не мой Кай… И они вместе ушли. И ветры стихали вокруг них, и не трогал их мой холод, и не остановили их все мои льды и снега. Что ж, он сам стал себе господином и весь свет был теперь его… А через некоторое время я собралась с духом, села в сани и привезла ему коньки. Слово Снежной Королевы – тверже льда. Он принял мой дар не желая меня оскорбить, но никогда не надевал… Боялся, что как только оденет коньки, они сами привезут его ко мне? Глупыш! Он потерял для меня привлекательность. А та, что отняла его у меня, тихо сияла от счастья рядом подобно звезде. Я так ничего не поняла… Я заперлась в своих владениях и очень – даже по моим меркам – долгое время не покидала тронного зала. Я создала ледяную оправу для осколка, что выпал из правого глаза Кая и носила его как перстень на своей деснице. Мне нравилось смотреть на него, мне нравилось чувствовать его холод, самое мое сердце любило это холод, потому что подобное тянулось к подобному – один осколок тянулся к другому. Но о том, что огромный осколок зеркала находится у меня в сердце, я тогда еще не знала. Это кольцо было моим любимым творением. Я берегла его и не расставалась с ним. Оно заняло место Кая, заполнило пустоту. Может и Кая я считала родственной душой, потому что он был носителем этого осколка? Может из-за этого осколка он был так похож на меня? Кто знает… Однако меня не оставляли размышления о том, что такое «Любовь» как это слово связано с Вечностью? Но вскоре эта загадка перестала меня занимать. Я восстановила пол в своем тронном зале. Не раз я покрывала пол в своем тронном зале, но слово «Любовь» проступало на поверхности спустя сутки. Тогда я решила создать себе новый тронный зал. Украшая его, я заметила, что моя власть надо льдом сильно возросла. Теперь я даже могла не летать по миру – теперь я могла видеть все, что видит лед. Я сидела на троне закрыв глаза, уложив ладони на ледяные подлокотники, выполненные в виде оскаленных волчьих морд, и смотрела на мир. Я могла видеть любую комнату, стекла которой покрывал лед, я смотрела на улицы, мосты, города… Я с вялым интересом следила за тем, как люди изобретают все новых и новых железных чудовищ, как одно из них чуть не стало гибелью для цивилизации и как на всей земле на какое-то время наступила зима, благодаря чему я впервые увидела планету целиком. Я видела, как люди прятались под землю от холода. Я видела, как они вышли на поверхность вновь и как они после этого изменились. Человеческий род словно начал свой путь сначала… но этот путь на сей раз был несколько иным. Если раньше маги среди людей были редкостью, то теперь магами была примерно пятая часть человечества. Люди пытались восстановить свой мир таким, каким он был, сложив вместе кусочки оставшихся знаний (большая часть которых была утеряна), но у них не получалось. Вместо этого люди научились достигать своих целей магическими методами. Но не смотря на все, до моей власти над силами людям было еще очень далеко. Я поняла, что недооценила людей, когда один маг алчущий «древних сокровищ» вздумал разрушить мои чертоги огнем. Обо мне в этом обновленном мире еще не знали, потому что у меня до сих пор не было охоты выезжать на прогулки… да и о моем замке тоже знали немногие. А те кто знал, считали, что здесь никто не живет. Мое обиталище называли «дурным местом» или «аномальной зоной» и эту репутацию я поддерживала по мере сил. Тот маг-огневик был упрям, но я его победила. Он теперь украшает мой сад. Мой любимый «цветок»! Мой лучший образчик человеческой самонадеянности! Однако памятуя, что эта победа далась мне нелегко, я решила показать людям, что у ледяной цитадели есть хозяйка, теперь она еще более неприступна и даже, как говорят люди, «ужасна». Я позаботилась о том, чтобы вид замка стал как можно более негостеприимным: украсила всевозможными выдуманными чудовищами, черпая вдохновение из людских сказок, мифов и страшилок, что по-прежнему в огромных количествах рассказываются зимой у очагов. Я увеличила размеры замка, по ночам стены теперь слегка фосфоресцировали всевозможными оттенками зелено-голубого, северное сияние пульсировало в небе в такт с моим сердцем, а днем его контуры чаще всего скрывала дико воющая вьюга, в которой снежинки и ледяная крошка сталкивались с такой силой, что местами в воздухе танцевали тонкие сиреневые молнии. Я видела как человеческие маги плетут заклинания и потратив на исследования и эксперименты несколько человеческих лет создала для себя стражей – сотню ледяных всадников, за «основу» я брала похищенных в разных частях света магов и лошадей, а так же заколдовала несколько крупных волчьих стай, превратив их в снежных волков, после чего увеличила число всех моих стражей втрое за счет иллюзий. Когда я вновь вернулась к созерцанию мира через лед, то более всего меня заинтересовала история об осколках проклятого зеркала. Тогда я впервые услышала легенду о его создании и поняла, что ношу в своем перстне один из осколков. Я так же узнала, что один молодой жестокий чародей по имени Сард занимался запретной черной магией и где-то прочитав о том, что собравший все кусочки зеркала вместе обретет власть над миром, принялся за поиски осколков. По мнению более старых, мудрых магов сложенные вместе осколки, скорее всего, разрушили бы планету, и я была склонна с ними согласиться. Я с интересом наблюдала за развитием истории. Маг искал и собирал осколки, храня каждый в отдельной бархатной тряпице… людей – носителей осколков он убивал. Я ждала, что злодея остановит человеческий ковен магов, но этого не произошло. Происходящее развлекало меня лишь до того момента, когда Сард узнал, что два последних осколка находятся у меня. Я была в недоумении. Поучалось, что в моих владениях находится еще один осколок, о котором я ничего я не знаю. Когда я вопросила лед, то он не показал мне ничего. И с этого момента меня терзала неясная тревога, которая усилилась вдвое, когда я вдруг поняла: лед не никогда не показывал мне лица этого Сарда, оно всегда было скрыто тенями или капюшоном. Немного позднее я вообще перестала видеть этого жестокого выскочку через свои льды. А потом пришел он. Он был талантлив, молод и самоуверен, а еще он хотел меня убить. Я решила что он и есть Сард. Я был готова убить его, увидев на его ногах коньки моего Кая… Удивительно, что они сохранились с тех времен… я создала их из оленьей кожи и серебра, и… да, из небольшого количества особого, никогда не тающего, вечного льда. Именно благодаря этим конькам маг смог беспрепятственно пройти сквозь мои владения, минуя патрули ледяных всадников, стаи снежных волков и гибельные вьюги. Маг назвался Деваром и рассказал мне, что узнал про поиски своего жестокого властолюбивого коллеги и сообщил об этом в ковен. Однако ему не поверили, поскольку считалось, что Зеркала никогда не существовало и легенда является недостаточным тому доказательством, а вскоре после этого подставили и изгнали из ковена. Девар, решивший в одиночку бороться со злом, решил опередить Сарда, заполучив осколки раньше его и уничтожив их. Разумеется я не поверила ни единому его слову. Да и осколки я не собиралась ему отдавать. А он почему-то так странно на меня смотрел… я незамедлила войти в его мысли и у меня голова пошла кругом. Я, оказывается, была как две капли воды похожа на девушку, которую он любил и которая погибла. Он так и не перестал любить ее, даже когда она умерла. Жизнь потеряла для него всякий смысл и более не приносила никакой радости. Он с головой ушел в магические искусства. Не понятно как с такими мыслями он не совершил самоубийства… но тем не менее он был здесь. И он шел в мои владения с намерением убить меня. И не смог этого сделать, когда увидел. Зная так же, что маги могут подделывать все: обличие, мысли и даже чувства. Я заключила его в ледяную клетку, которую вырастила прямо из пола тронного зала, потом я села на трон и стала ждать того, кто по моим оценкам действительно был способен меня победить. Ледяные створки разлетелись на мелкие кусочки и он вошел. На груди его, в серебряной оправе пылал большой рубин, под гранями которого танцевало пламя. И когда из этого рубина в меня ударил алый луч, я поняла, что мне конец. Я пыталась остановить его своей силой, но вдруг оказалась совершенно беззащитна, потому что когда он простер вперед левую руку, перстень с кусочком зеркала покинул мою десницу и словно живой полетел к магу. Моя сила стала убывать. И уже через несколько мгновений алый луч добрался до моего сердца. Теперь я знала почему я не могла найти второй осколок зеркала: он был во мне. Закричав от боли, я потеряла сознание. Впервые за всю свою жизнь. А когда открыла глаза, то впервые заплакала. От впервые испытанного страха, от боли и от того, что мне холодно. Холодно среди льда. Я пошевелилась и попыталась подняться на колени, чтобы осмотреться. Тело не слушалось меня и вся грудь была в крови. В двух шагах от того места, где я встала, темнела горстка пепла, с потухшим алым рубином на массивной серебряной цепи. Ледяная клетка была пуста… а перед моим мысленным взором стали мелькать картины. Я падаю на пол, Девар вырывается из своей ледяной клетки и вступает в бой с Сардом, что уже держит в руках огромный осколок. Потом провал, а потом я вижу лицо Девара, он склоняется надо мной, его зеленые глаза наполнены отчаянием, его ладони покоятся на моей окровавленной груди, он пытается исцелить меня, вливает огромные порции силы. Он побледнел, в роскошной черной гриве его волос, уже появилось белоснежные пряди, он шепчет: «Только не умирай! Не смей умирать! Я не вынесу этого еще раз!». Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги и с моего обнаженного тела соскользывает плащ, улегшийся вокруг моих ног теплой пурпурной лужицей. Подняв его с пола и обернувшись им, я побрела к выходу. Мои ноги резали осколки. Я шла через старый тронный зал и думала. Что это за спектакль? Зачем человеку понадобилось меня спасать? Вдруг что-то впилось мне в ногу и я чуть было не упала от дикой боли – взглянув под ноги, я увидела ответ на свои вопросы, состоящий из одного единственного слова, окрашенного кровью из моего пореза: «Любовь». В следующий миг я уже неслась сквозь ледяные залы бегом, не обращая ни малейшего внимания боль в груди и кровоточащие ноги. Он стоял, уронив голову на грудь на коленях у подножия ледяных ступеней, ведущих к воротам замка. Вокруг него бушевала стихия – большей частью ветер, но были и ледяная крошка, и огонь, и вода… все это закручивалось вокруг него в воронку. Для магов не существует простой и легкой смерти и самая распространенная для нее причина – это сильные неконтролируемые эмоции. Маг в этом случае «сжигает» себя в пламени собственной силы. После чего не остается не то что трупа – даже горстки пепла. Я звала его, но он не слышал. Я пыталась пробиться к нему, но ветер отшвыривал меня назад. Наконец я поползла к нему и мне казалось, что прошла вечность до того момента, когда я наконец коснулась его. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Я уцепилась за его плечи, чтобы ветер не унес меня, и вдруг его взгляд стал осмысленным и ветер стих. На нас двоих обрушилась тишина. – Ты… – прошептал он, неверяще уставившись на меня – Живая… – задохнувшись от нахлынувших чувств он схватил меня за плечи, словно желая убедиться в том, что я реальна. Его лицо засияло так, что я усомнилась в том, что передо мной человек, а не ангел. Я зачарованно провела ладонью по его щеке, чувствуя, что тону в его зеленых глазах, что весь мир для меня отныне – в них. А потом меня обжег его поцелуй. За всю свою длинную жизнь на земле и даже на небесах, я никогда не была более счастлива, чем рядом с ним. Свеча гаснет. Сегодня я опять не высплюсь из-за этих записей. А мне надо будет еще описать, как я прожила четверть века в смертной женщиной, все так же не подозревая, кем я была изначально. До того как я это вспомнила мне еще многое предстояло пережить… Но это уже совсем другая история. End. Жизнь изо льда… Сигареты были спрятаны на совесть. Под хранильным шкафом в специально выдолбленном углублении. Ковырять его пришлось долго – обдирая и ломая ногти. Никаким другим предметам эта ледяная глыба не поддавалась. Ибо просто не существовало во всем этом диком мире ничего тверже льда. Здесь вообще кроме льда ничего не было! Ледяной дворец, ледяные залы и переходы, ледяные комнаты. Кровати, шкафы, сундуки, столы, стулья, сервизы, бижутерия…даже еда… Сегодня на завтрак мы можем предложить вам аппетитные снежки со вкусом рисовой каши на молоке. А, на десерт, – кубик фруктового льда…вишневый йогурт. Сергей вовремя стиснул зубы, чтобы не расхохотаться во весь голос. Хорошая акустика была отнюдь не на его стороне. Стоило только лишнему звуку покинуть пределы какой-либо из комнат, как в ней тотчас появлялся стоявший неподалеку на страже хорд. Огромный ледяной гигант, больше похожий на средневекового рыцаря в полном боевом доспехе, не станет разбираться. Один удар, закованной в ледяные латы руки, и страж, подхватив бесчувственное тело, перенесет его в помещение Советников… Хорд! Человек не может передать весь спектр скрывающихся в этом слове, звуков. Хорд! Трещит подогретый весенним солнцем лед под ногами беспечных рыбаков. Хорд! Сходит, погребая под собой все, что только встречается по пути, прожорливая лавина. Хорд! В сильные заморозки хрустит тонкая ледяная корочка на снегу. Хорд! Хорд! Чеканя шаг, ледяной гигант подходит к комнате провинившегося человека. Хорд! Практически нереальный своей стремительностью удар, казалось бы, неповоротливого стража и последующее незамедлительное падение на чистый и ровный ледяной пол, тела. Если ты услышал "хорд!" – замри! Если ты услышал "хорд!" – молись, кому только угодно – все еще может обойтись. Если ты услышал "хорд!" – бойся. Потому что, если раздастся "хорд! хорд!", бояться будет уже поздно… Сигареты были спрятаны на совесть. Вряд ли кто-нибудь догадался бы залезть под хранильный шкаф. В его днище было выбито небольшое углубление, куда и поместилась пачка. На всякий случай, Сергей аккуратно обложил ей небольшими ледяными пластинками, что выдавали им вместо воды. Кроме того, лед шкафа был вовсе не прозрачный, а какой-то белесый – словно прессованный – что говорило только в пользу выбора схрона. Распластавшись на полу, Сергей засунул руку под шкаф и, с нарастающим в душе чувством беззаботной, безграничной радости, нащупал заветное углубление, предусмотрительно заложенное тонкими пластинкам. Не смотря на всю свою хрупкость, последние уже основательно примерзли к днищу, и Сергею пришлось их размораживать. Он подышал на ладонь, затем, опять растянувшись подобно препарируемой рептилии, засунул руку под шкаф и приложил ладонь к пластинке, чуть на нее надавливая. После нескольких подобных попыток, преграда с тихим, едва слышимым «хрумк», треснула и небольшим неровным прямоугольником, оказалась в руке у Сергея. С силой сжав кусок льда, больно впившийся ему в ладонь, он вскочил на четвереньки и, закрыв глаза, прислушался. Ему казалось, что, злополучное «хрумк» прозвучало буквально на весь дворец. "Хрумк" незримой стрелой вылетело из комнаты, пронеслось по коридору и, отражаясь, от стен и высоких потолков, заметалось и, словно живое существо, принялось увеличиваться в размерах, привлекая всеобщее внимание. Заставляя сходить с постаментов ледяных стражей; сладострастно потирать руки Советников; болезненно морщиться Ее – ненавидящую никаких звуков, кроме одного… Хорд! Сергей нервно сглотнул, но глаза так и не открыл. Он не понял – раздался ли этот страшный звук в действительности или же только внутри его собственного перепуганного сознания. Именно поэтому, он продолжал стоять на коленях, исступленно прижимая к груди исходящую тоненькими ручейками пластинку и безмолвно умолять Ее о благосклонности. Именно поэтому, не открывая глаз, он продолжал изо всех сил вслушиваться в обволакивающую своей лживостью, тишину. Именно поэтому, он продолжал бояться… Если ты услышал "хорд!" – замри! Если ты услышал "хорд!" – молись, кому только угодно – все еще может обойтись. Если ты услышал "хорд!" – бойся. Потому что, если раздастся… Но нет…не раздалось… Сергей с трудом перевел дух и аккуратно отложил в сторону истончившуюся пластинку, стараясь унять предательскую дрожь в руках. Затем оттер мокрые ладони о штаны и сделал глубокий вдох, кляня себя за небрежность. Столько раз он уже доставал из тайника заветную картонную коробочку, и ни разу не случалось осечек. А тут, такое… В этом месте одну из главных ролей, играет тишина. И те звуки, которым в обычной жизни мы даже не придадим значения, тут могут сыграть самую роковую роль. В маленьком картонном прямоугольнике с красным кругом в центре и мелкой надписью о вреде курения под ним, находилась одна помятая сигарета и самая дешевая пластмассовая зажигалка. Судя по весу, газа в ней оставалось совсем мало – его уровень вряд ли был больше пальца. Хотя, чтобы закурить последнюю сигарету это было более чем достаточно… Она была прекрасна. Как просты и обыденны эти слова на первый взгляд, но лишь они могли хоть в какой-то мере отразить всю Ее красоту. – Вам придется со многим смириться, если хотите остаться здесь… Она обвела насмешливым взглядом всех собравшихся в центральном зале. Тридцать мужиков, закутанных во всевозможные теплые одежды – от валенок и унт, до алясок и пуховиков, из-под которых выглядывали то растянутые рукава шерстяных свитеров, то длинные концы толстых шарфов. – С чем, например… – облизнув засохшие и потрескавшиеся в кровь губы, поинтересовался Андриан. На удивление, среди присутствующих он хуже всех переносил холод. Почему на удивление? Да потому что, стоявший неподалеку темнокожий Джаб, только широко улыбался и с детским непередаваемым восторгом осматривал помещение и занятные ледяные скульптуры высоких рыцарей. Она улыбнулась. Вообще, когда Она говорила, – не важно о чем – то всегда улыбалась. Так мило, непринужденно, можно было даже сказать, застенчиво. Будто это не группа бородатых интернациональных оборванцев находилась у нее дома, а, наоборот. – Ну, для начала…звуки… – изящным жестом она приложила указательный пальчик к губам и шаловливо прищурилась, – Я терпеть не могу лишнего шума. Вообще, каких бы то ни было звуков. Мне становится плохо…начинают болеть глаза, затем, пульсирующим щупом боль поднимается выше – будто кто-то вставил в глазницы крючья и, зафиксировав голову, начинает медленно, но неутомимо тянуть вверх…вы не представляете какая это пытка… С каждым сказанным словом, улыбка с Ее лица сползала, превращаясь в какое-то выражение полной сосредоточенности, а, затем, и легкой злобы, искажающей прекрасные черты. – Для начала, я, конечно, постараюсь потерпеть…но я не буду вредить сама себе. Надеюсь, вы понимаете, что это значит? Она кинула взгляд на все так же восхищенно осматривающегося Джаба, озадаченно нахмурившегося Ирвина и сделала вполне ожидаемый вывод о том, что ни черта этим аборигенам не понятно. – С этого дня, запрещаются устные разговоры. Общаться друг с другом будете только в письменном виде. Так же, мои Советники обучат вас языку жестов. Если вы хотите остаться, вытерпите…обязательно…как вытерпела я… Собравшиеся в зале пришельцы взирали на Нее с немым вопросом на губах. Но, задать его так никто и не решился. Видя такое беспрекословное повиновение, Она наградила их очаровательной улыбкой. – Я смотрю, вы все верно поняли. Далее… – Она помотала из стороны в стону головой, отчего волосы издали мелодичный звук, больше похожий на переливание маленьких серебряных колокольчиков, – Ни при каких обстоятельствах никто из вас не должен заходить в мое крыло Замка. Вас, конечно, схватят и обезвредят уже на подходе, но я хочу, чтобы вы даже не думали об этой глупой выходке… И последнее…самое главное…Любые вещи, так или иначе связанные с огнем, будут у вас изъяты. За какое бы ни было нарушение, вас ждет наказание. И будет оно тем сильнее, чем дольше вы будете здесь находиться. Так что, пока не поздно, можете беспрепятственно уйти. Мои слуги не будут вам чинить препятствий… Из тридцати усталых, голодных и изнеможенных мужчин, едва добравшихся до мечты, легендарный Замок, не покинул ни один… Сигареты были спрятаны на совесть. Сообразив чем чреват Ее запрет на все так или иначе связанное с огнем, Сергей первым и, наверное, единственным, прямо в том же приемном зале запрятал заветную пачку с зажигалкой в трусы. Одетый в здоровенный, почти безразмерный пуховик, Сергей проделал это практически незаметно – самым главным было аккуратно высунуть руку из объемного рукава куртки и нащупать во внутреннем кармане предметы поиска. Как Она и предупреждала, все остальные предметы изъяли в том же зале, после того, как Она ушла, закусив губу и приложив ладошку ко лбу. После этого, таинственные Советники, – высокие мужчины в темно-синих плащах с мертвыми глазами – показали каждому из гостей его комнату, возле которой недвижимой ледяной статуей высился Хорд. В обязанности последнего входило следить за безоговорочным исполнением запретов в прямом смысле этого слова. В конце, каждому из пришедших в Замок людей, Советники еще раз предложили безвозбранно уйти из этого места. Однако, из тридцати усталых, голодных и изнеможенных мужчин, едва добравшихся до мечты, легендарный Замок, не покинул ни один… Сергей бережно поднес зажигалку ко рту и подышал на нее. Пусть, сами они благодаря странным свойствам этого чуждому обычным представлениям, миру, уже почти не чувствовали холода, но у предметов из Прошлого все же осталась привычка замерзать и отказывать в работе… Другой рукой – не менее бережно – Сергей взял из пачки последний белый цилиндрик и зажал его губами. Зажигалка медленно приблизилась к сигарете. Руки постыдно дрожали, а уши напряглись в ожидании самого страшного здесь звука… Последняя сигарета… Однако, первое чувство вины… Мысли путались и возвращались к тому времени, когда Сергей первый раз нарушил Ее запреты. Ледяные пальцы – не от окружающего холода, а от страха, – надавливают на черную кнопку зажигалки. Все тело напрягается до предела и одновременно съеживается, будто стараясь принять в себя все окружающие шумы. Жаль, только, ему это неподвластно… Раздается аккуратный, точный, больше похожий на выстрел, щелчок пьезоэлемента и на миниатюрном, едва заметном конце трубки, подводящей газ, загорается миниатюрное солнце. Оно тут же отражается и вспыхивает в окружающих ледяных гранях, наполняя комнату неестественным оранжевым светом, против привычного уже какого-то невзрачного бледного и блеклого. И оттого, создается впечатление, что отовсюду – изо всех частей Замка видна его комната, помеченная знаком ненавистного хозяйке огня. И осознание этого факта – даже не того, что он нарушил запрет, а того, что его поймали, – заставляет сломленный разум биться в истерике и молить невидимых наблюдателей о прощении. Ему кажется, что, стоит только пошевелиться, как оплавятся окружающие человека стены, стекут, подобно талой воде весной, и перед ним предстанет Она… Она ничего не скажет…ни слова…лишь улыбнется – грустно так, с сожалением…но в глазах, ледяных, безжалостных и острых, как этот ненавистный лед, он увидит разрезающий сердце на кровоточащие лоскуты, ледяной укор… Но, сигарета, словно живая, сама падает на пламя, а Сергей делает затяжку. Палец отпускает кнопку и виноватый во всех человеческих и божественных грехах, огонь, исчезает вместе с неожиданным, пробирающим до самого сердца, наваждением… Щелк! Елк! Лк! К! – внезапно раздался громоподобный звук, а в глаза ударил свет. Сергей испуганно перевел взгляд на руку. Большой палец судорожно давил на черную кнопку, а рядом, всего в сантиметре от него, плясал переливающийся от невзрачно-синего, как окружающий человека лед, до ярко-желтого, почти слепящего и напоминающее позабытый свет ярких уличных фонарей, лоскуток огня… Съежившееся от ужаса сознание, в который раз за день, мысленно закричало, но его неслышный крик грубо оборвали и разметали по самым дальним закоулкам разума… Хорд! Если ты услышал "хорд!" – замри! Если ты услышал "хорд!" – молись, кому только угодно – все еще может обойтись. Если ты услышал "хорд!" – бойся. Потому что, если раздастся… От завоевавшего все тело страха, Сергей даже не смог разжать руку и отпустить заветную черную кнопку. Сигарета же выпала из изогнувшегося в немом вопле-плаче-всхлипе, рта и теперь лежала между ног человека в небольшой лужице, что осталась от ледяных пластинок, скрывавших схрон. Сигареты, ведь, были спрятаны на совесть… Хорд! Хорд! …если раздастся "хорд! хорд!", бояться будет уже поздно… На пороге выделенной Сергею комнаты, появился хорд. Именно появился. Будто, не шел, тяжело переваливаясь из стороны в сторону, а спустился с постамента, тремя звуками обозначив свое действие и скорую расплату за нарушение запрета. А потом, в одно мгновение, просто соткался из ледяного воздуха перед входом кельи отступника… Сергей заметил, как ледяной страж перевел взгляд с него на зажигалку и, без того огромные глаза хорда, распахнулись в непередаваемом ужасе. «Что?» – жестикулируя свободной правой рукой, спросил Сергей. Вместо ответа, гигант напрягся – искусно высеченные изо льда мускулы, больше подчеркнутые, чем скрытые снежной броней, захрустели, увеличиваясь в объеме – и молча направился к человеку. Хорд! Сергей, не поднимаясь, потянулся к оброненной сигарете и поднял намокшую смертоносную трубочку. Тоненькая табачная бумага потемнела от воды и даже надорвалась в некоторых местах. С кончика сигареты беспомощно свисала небольшая капелька. Только это была не вода… Лишь сейчас Сергей заметил, сочащийся из белоснежного цилиндрика, яд. Концентрированный, скрывающий в себе зародыша паразита, пожирающего человека изнутри. Огромного и неповоротливого, с внушительным, гибким и многосуставчатым ядовитым жалом, как у скорпиона. Вкалывая его в самое чрево его носителя, он заставлял употреблять человека все больше порций этого яда. Потому что, с каждой такой порцией, паразит становился все сильнее… Хорд! Однако, именно сейчас Сергею это стало абсолютно безразлично. Он сжал сигарету губами и поднес к ее кончику все еще метавшегося, словно в страхе перед неизбежной смертью, огонька зажигалки. Металлическая окантовка ее уже нагрелась и обжигала ноготь, но Сергей этого почему-то не чувствовал. Бумага зашипела, мгновенно высыхая и воспламеняясь. Хорд! Он с наслаждением затянулся и выпустил облачко серого дыма. Серого, словно, сам прах… Хорд! Ледяной воин приблизился к человеку и занес над ним руку для удара. Страха действительно, не было… Затяжка… – С-сво…лач! – заплетающимся от долгого молчания языком, с великим наслаждением произнес Сергей. Неожиданно громкий звук его голоса слился с резким ударом хорда. Тлеющая сигарета вновь упала в лужу и обиженно зашипела… «Вы нарушили самый важный запрет. Зачем вы это сделали? Что вы вообще хотели этим добиться?» Как всегда донельзя важные Советники в темно-синих ледяных плащах смотрят поверх человека, сидя в роскошных, даже по меркам этого ничтожного царства мерзлоты, креслах. Они лениво теребят застежки плаща, скрывающего черную, обмороженную плоть и даже не ждут ответа на заданные вопросы. Их мертвые глаза бесцельно блуждают по ледяному куполу. А Сергей и не утруждает никого ответом. Он лишь грустно улыбается и трогает обожженный палец, который отказывается проявлять боль. Как Она и обещала, чувства все сильнее и сильнее притуплявшиеся с каждым проведенным в этом мире мгновением, исчезли совсем. Исчезло чувство жизни… «Если бы ты подождал хоть немного, все было бы по-другому…» Сергей непонимающе мотает головой. «Почти одновременно с тобой не выдержал и Даниель…Он нарушил первый запрет. Зарыдал над фотографией жены…» Сергей хмурится. Последний из тех тридцати оборванных мужчин, что зубами вгрызались в лед, ломали об него ногти, но прокладывали дорогу к счастью, исчез. Растворился в мире холода и льда. Был поглощен строением из снега – замерзшей воды, которое ошибочно считают своей мечтой тысячи оказавшихся в ловушке человек и называют Замком Надежды. И он сейчас сгинет в этом Замке. Сергей это чувствовал – иначе бы Советник не заговорил об англичанине. Какая же злая ирония – каждый день добравшиеся до Замка счастливчики встречались в общей зале. Это стало доброй традицией после того, как кончились скоростные курсы Советников по обучению языку жестов. Люди выбирались просто посмотреть друг на друга, почувствовать, что они не одиноки в этом безжизненном строении, потому что о Ней уже начали забывать. С того самого дня, когда тридцать оборванных путешественников смогли пробраться в Замок, Ее больше никто не видел. Она словно забыла о своих гостях, которые скоро превратились в пленников. Не только трех запретов, но и собственных мыслей. Люди не выдерживали, ломался внутренний хребет, и с каждым днем их становилось все меньше. Первым не вынес испытания веселый и любознательный Джаб. Его поймали, когда бедняга пытался обойти второй запрет. А ведь он хотел задать Ей всего лишь один вопрос: – Хотите, я помогу вам избавиться от головной боли? Следующим оказался Ланс. Оказывается, он, так же как и Сергей, сумел пронести и спрятать спички. Советники взяли его сами – без помощи хорда. Ланс, положив голову на сгиб локтя, зачарованно наблюдал за тем, как малюсенький язычок огня лижет тоненькую деревянную палочку, оставляя после себя лишь черный безжизненный уголь. А последним оказался Даниель. Вернее, он – Сергей. С Даниелем, видимо, уже разобрались. А вот, Сергей еще тут, лишь потому что его вина намного тяжелее – он нарушил сразу два запрета, из которых последний – самый важный. «За какое бы ни было нарушение, вас ждет наказание. И будет оно тем сильнее, чем дольше вы будете здесь находиться…» Сергей поспешно оборачивается, обводит глазами зал, но не находит Ее…Может быть, Она даже не знает о том, что вот-вот в Ее Замке не останется ни одного чужака. «Я думаю, нет смысла спрашивать признаешь ли ты свою вину?» – жестикулирующий Советник насмешливо вскидывает бровь. Сергей лишь устало кивает головой, ловя себя на дикой мысли, что хочет лишь одного. Чтобы все это кончилось как можно скорее… Ближайший к нему советник показывает рукой на дверь в конце зала. Ледяной сгусток, больше похожий на драпировку. Внезапно она раскалывается – в стороны брызжут мелкие осколки и снежинки. Сергей подходит к ней и видит вдалеке темные, неясные силуэты. Их много – не один десяток. Если бы он захотел их пересчитать, то насчитал бы ровно двадцать девять… Но он не хочет… Он и так это прекрасно знает… Все фигуры напоминают застывших в самых разных позах людей, на тела которых, словно гигантские доспехи, были надеты объемные куски льда. С каждым мгновением, пока Сергей смотрит на них, ледяные пласты истончаются – места их соединений все больше и больше напоминают аккуратные сочленения, изгибы становятся более плавными, а внешний вид – хищным. Не в силах больше наблюдать эту метаморфозу дальше, Сергей оборачивается. Но, еще не закончив движения, он уже знает что увидит… Советник держит на вытянутых руках темно-синий плащ, переливающийся, словно состоящий из мириад мельчайших, не заметных глазу, льдинок. Он молча протягивает его Сергею, а остальные Советники подходят и обступают их полукругом. «И будет оно тем сильнее, чем дольше вы будете здесь находиться…» И опять Ее нет рядом… Вместо этого, вокруг – лишь мертвые глаза и черная от обморожения, плоть… Сергей падает на колени и кричит – тяжело, с надрывом…не от страха или боли, а от обиды и желания увидеть Ее – хотя бы последний раз в жизни… Принесший в комнату Советников Сергея, хорд, что до этого момента неприметной грудой льда стоял у входа, молниеносно подскакивает к человеку. Так быстро, что Советники даже не успевают не то, что предпринять что-либо, а, даже, шевельнуться. Ледяной меч, выхваченный гигантом из заплечных ножен, со свистом рассекает холодный воздух… Сергей успевает откинуться назад, но ледяное лезвие медицинским скальпелем начисто срезает лицо без вести пропавшего человека. Кровавая маска, состоящая из лоскутов кожи и хрящей, бывших раньше верхней губой, носом и частью надбровных дуг, летит на пол. Резкая боль вонзается Сергею в то место, где к него раньше находилось лицо и принимается растерзывать открытую рану, словно надеясь добраться до мозга. И затихает она лишь тогда, когда Советники отстраняют хорда и кладут руки на кровоточащую рану Сергея. Лед срывается с обмороженных ладоней и останавливает кровь, а, затем, мягко повторяя изгибы человеческого лица, Дарует ему новое. В виде ледяной маски с задумчивым, словно даже вопрошающим, выражением лица… Однако, исторгнутый чревом измученного тела, крик уже разносится по всему Замку. Отражаясь даже от скрытых и недоступных никому, кроме Нее, уголков ледяного убежища, он набирает силу и снова пытается сокрушить сдерживающую его преграду… А Она морщится от невыносимой боли. Царапает ледяными ноготкам высокий ледяной лобик, что от надрывного человеческого крика уже исходит мелкой сетью трещин и стискивает в жалкой попытке перетерпеть боль, зубы. Однако, и они, не выдерживая столь мощной нагрузки, крошатся, заставляя Ее издать, наконец, этот очищающий вопль… Легкий перезвон колокольчиков в Ее волосах теряется среди нового звука – резкого, рвущего и разметывающего в куски, наполненного непередаваемой мукой и горечью… Лед жалобно хрустит и осыпается целыми пластами. Истончившиеся и осыпавшиеся идеальные когда-то своей формой, ножки уже не могут держать на себе весь вес столь же идеального тела. Раздается два аккуратных сухих щелчка и, совершеннейшая фигурка устремляется к ледяному полу. В бессильной попытке избежать удара, Она вытягивает перед собой руки, но, едва только они касаются ровной поверхности пола, как тут же разлетаются в стороны милллионами переливающихся осколков… Буквально миг – и на том месте, где лишь пару мгновений назад стояла Она, возвышается только бесформенная кучка битого льда и снега. И в основании этой горки – два живых человеческих глаза. Зрачки их расширяются, словно в запоздалом удивлении, а, затем, медленно приходя в нормальное свое состояние, блекнут. И вокруг них – небольшая лужица талой воды. Словно слезы по так нелепо сгинувшим людям и самой хозяйке Замка Надежды… А боль тем временем и не думает пропадать. Она притупляется, отдаваясь где-то вдалеке синхронными ударами, онднако, не проходит… Схватив плащ иобмотав им поврежденное лицо, Сергей расталкивает Советников и кидается вперед по коридору, ведущему в запретные аппартаменты, чтобы проверить внезапную догадку. На лицах Советников проступает невиданное удивление, совершенно неуместная для них растерянность. Однако мертвые ледяные глаза, по-прежнему, ничего не выражают… А Сергей бежит, все ускоряя и ускоряя ход, по наитию пропуская коридоры и проскакивая в совершенно неприметные проходы. Хорды, стоящие у каждого перехода при виде нарушителя покоя тут же оставляют свои постаменты с явным намерением его успокоить… Хорд! Хорд! Хорд! Однако, завидев синий плащ, на манер платка обмотанный вокруг шеи и нижней части лица, нерешительно замирают и, поколебавшись, расступаются перед Советником. В другой раз Сергей может, даже посмеялся бы подобной шутке, однако сейчас было главным совсем другое. Пролет, переход и вот уже впереди показывается запрещенное крыло ледяного замка. Сергей на всех парах влетает туда и направляется к единственной в помещении двери. Два хорда, стоявшие у нее на страже похрустывают ледяными суставами, однако, как и предыдущие, лишь нерешительно поглядывают на дерзкого Советника. Распахнув двери, Сергей врывается вовнутрь… Первое, что он видит, это груда льда прямо посередине комнаты. А на ее вершине покоятся два человеческих глаза. Чуть поодаль лежит ледяная корона, котороя, в отличие от ее владелицы, даже не пострадала. Сергей задумчиво поднял обжигающую холодом корону. Искусно выполненный символ власти внезапно становится гибким как змея. Сергей даже не успевает толком испугаться, удивиться или отбросить странный предмет в сторону, как все заканчивается. Корона заметно увеличивается в размерах. Как раз под его голову… Удивительно, но кроме трона на против двери, в комнате нет абсолютно ничего. Лишь в самом дальнем конце в глаза бросилась небольшая, – чуть меньше человеческого роста – узенькая арочка. Подойдя к ней ближе, Сергей видит, что она закрыта с внешней стороны тоненькой корочкой льда. Как те пластинки, что, до поры до времени, скрывали спрятанные Сергеем сигареты. Прислонившись к корке лицом, новый Советник прикрыл его по бокам руками, чтобы отгородиться от света. Напрягая до предела зрение, Сергей смог различить на другой стороне… …осенний лес… В ужасе Советник отпрянул от арки. Причем, страх заключался вовсе не в том, что Сергей уже настолько привык лицезреть бескрайнюю во всех направлениях, снежную пустыню, даже не надеясь когда-нибудь еще видеть отличный от этого пейзаж. Он прорастал из глубины души, смешиваясь с сокровенными желаниями и опасениями. Все-таки, до самого последнего момента, Сергей надеялся выбраться отсюда… Уняв постыдную дрожь, он опять подходи к запечатанной арке и с силой ударяет ногой по тонкому слою льда. Затем, еще раз, еще, еще и еще… Однако, обманчиво тонкий лед так и не желает поддаваться усилиям жалкого в своих стремлениях, человека. Изо всех сил стиснув кулаки от бессилия, Сергей чуть не вскрикивает, ощутив внезапный болезненный укол в районе ладони. Останавливает его лишь вдолбленная Советниками привычка… Переведя взгляд на руку, Сергей замечает, что до сих пор продолжает сжимать ледяную корону. От безысходности он нахлобучивает ее на голову и еще раз пинает запечатанный пролет арки. Внезапно, Сергей чувствует как его тело холодеет, конечности теряют чувствительность, а движения замедляются. В испуге оглядев себя, он заметил, как на руках появилась изморозь, которая, ежесекундно уплотняясь, распространяется по всему телу. Однако, ко всему прочему, вместе с неожиданной изморозью, арочный проход принялся уплотняться. И толщина скрывающего его льда становилась тем больше, чем большая часть тела была покрыта ледяным налетом. Сергей резким движением сдергивает с себя вместе с лоскутами кожи и частью ледяной маски уже успевшую прирасти корону и, что было сил запускает в арку. Символ власти влетает в ледяное препятствие и с оглушительным хрустальным звоном разбивается на мириады мельчайших частичек… Разбивается и преграда. Исторгнув из себя облако ледяных осколков и снежинок, преграда проваливается внутрь… Сергей с замирающим сердцем подходит к открывшемуся проходу… Голые, сбросившие практически все до единого, листья, раскинув руки-ветви в приветственном жесте, колыхались на ветру деревья. Лужи грязи между корней были прикрыты праздничным одеялом из ярко-красных и оранжевых листьев. И даже противная обычно осенняя хмарь серого безжизненного неба, сейчас была какой-то особенной… Сергей поначалу даже остолбеневает. Он стоит, не смея сдвинуться с места и шепчет: – Почему?… Я же проиграл? Нарушил…почему тогда? Как? А ребята? Проиграли же…все…Тогда…тогда, почему только я? И тут же в ушах звучит далекий тихий голос. Почти забытый, впрочем, как и его обладательница… «И будет оно тем сильнее, чем дольше вы будете здесь находиться…» Сергей еще раз смотрит на то что осталось от когда-то прекрасного и совершенного тела. Настоящей Королевы. Почему-то ему кажется, что два уцелевших глаза с интересом наблюдают за человеком. Медленно размотав темно-синий плащ, Сергей опускает его на пол, а, затем, так же медленно двигается в сторону арки. Когда он входит в нее, лед за спиной человека тут же начинает нарастать, вновь закрывая проход. А затем, Сергея начинает кружить в невообразимой какофонии новых старых звуков, запахов и ощущений. Все что он так желал обрести или хотя бы вспомнить. Нахлынувшие чувства оказываются настолько сильны, что Сергей на мгновение даже пугается ощущения скорого и внезапного сумасшествия. Однако, работавший на пределе разум, решает на всякий случай перестраховаться и отключиться. Последние звуки, которые слышит Сергей – падающие с большой высоты пласты льда и хруст сминаемых снежных перекрытий… А ощущения – как по лицу текут холодные капли. И не только от тающей под живым и разгоряченным телом, ледяной маски… – Думаю, объяснять что это за место, вам не нужно? – лукаво улыбнулась она. – Но как же Бог, – вдруг просил Яков, – Это не соответствует представлениям ни одной из религий… Она медленно повернулась к самому набожному из нашей компании старичку и веско произнесла. – А кто сказал что в мире должно быть именно так, как запишите вы в какой-нибудь черный фолиант? Если я, не зная кто такой человек, вычитаю где-нибудь, что он похож на чайку, то, увидев в следующий раз эту птицу…лишь я, автор книги и еще несколько читателей будем думать, что это человек! А те, кто на самом деле знает как он выглядит, не будет разубеждать в этом столь ярых фанатиков, предоставив возможность им самим найти настоящий ответ. Я не говорю что бога нет – это было бы глупо отрицать очевидное. Однако, не все что ему приписано правда. Да, вы и сами в этом могли убедиться. Этот мир – некое пространство, куда попадают только души тех, чьи тела так и остались не найденными. А, следовательно, лишенными шанса быть упокоенными слезами родных или близких людей. Только вот, здесь вы вовсе не бесплотные духи. Вы даже попали в мой мир в своей одежде и со всеми предметами, что были при вас. Вы еще испытываете голод, радость, страх, усталость, боль, холод и, конечно, желание выбраться от сюда. Если бы это было не так, вы бы даже не нашли мой Замок. Но скоро, очень скоро, вы перестанете чувствовать и эти жалкие крохи. Как те пропащие, которые дали вам одежду, чтобы вы могли добраться до сюда… Однако, я могу помочь вернуться вам в привычный мир. Вернуться живыми и здоровыми. Но сделать это сможет лишь один из вас. Остальным не останется ничего, кроме как стать моими слугами… – И каким же образом будет выбран этот счастливчик, – пробормотал Майк, – И точно ли хоть у одного из нас будет шанс? Она остановила взгляд на калифорнийце. – Точно… – все присутствующие уловили мельчайшие нотки неуверенности в Ее голосе, однако ни один из тридцати усталых мужчин, не обратил на это внимание, списав все на необычную акустику зала… Взгляд возвышающихся на груде поломанного лиьда, глаз сопровождал Сергея до того момента как человек прошел сквозь арку. Какая ирония… Та женщина, что несколько веков точно таким же образом осталась в живых и убила предыдущего владельца Ледяного Бастиона, даже и подумать не могла что все окажется настолько просто. «И будет оно тем сильнее, чем дольше вы будете здесь находиться…» Всего лишь навсего следовало отказаться от того, чего ты успел добиться в этом мире. Отказаться от тех, кто стал тебе больше чем друзьями. Отказаться от этой новой, странной, но, вместе с тем и необычной жизни… А Она надела корону и не смогла ее снять. Не потому что не сумела, а потому что не захотела. Не захотела отстраниться от свалившейся на Нее власти, не смогла оставить своих друзей, которые здесь потерялиединственное что у них было – жизнь. Ей удалось вернуть лишь их тела и разум. Но душа умерла навеки. Зато, появились верные Ее слову Советники. Когда же и Ее тело стало меняться, Она ввела правило не разговаривать вообще. В качестве своей комнаты, выбрала зал с таинственной аркой и тоже стала принимать в теперь уже свой Замок сильные, целеустремленные души, в надежде что кто-нибудь из них сможет вс-таки найти отсюда выход. Кто- нибудь сможет… А воспользуется им Она… Однако же… Два глаза, – все что осталось от такой прекрасной некогда Королевы – замерли и остекленели. Две маленькие капельки, так похожие на слезы, скатились по ним. А затем, все покрылось тоненькой корочкой льда… Из тридцати усталых, голодных и изнеможенных мужчин, едва добравшихся до мечты, легендарный Замок покинул лишь один… А сколько их было до этого, не вспомнит, пожалуй, никто. Равно как никогда и не найдут тела этих людей… ВНЕКОНКУРСНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ Такое долгожданное лето… Такое долгожданное лето. Выйдя из метро, уже привычным заученным движением, Алекс накинул капюшон и втянул голову в плечи. Не от холода. К нему уже давно все привыкли. И уж подавно не от постоянно мельтешащих в воздухе белых хлопьев снега. На него уже давно никто не обращал внимания… От страха. Непонятного чувства опасности, возникающего при взгляде на них. Чуть реже – от обычного осознания факта их близости. А, вместе с тем, и осознания собственной ничтожности и никчемности. Столпы Творцов… Удары Рода… Грехи Отцов… Бельмо Урода… У них много названий. Да и их самих тоже очень много. Оттого и страх. Не столько за будущее, сколько за прошлое. За то, что допустили подобное… Стыд… Презрение… Грусть… И страх…нескончаемые потоки и флюиды страха…сводящие с ума и заставляющие не забывать о нем ни на секунду, ни на мгновение…заставляющие жить этим страхом и передавать его каждому новому встречному человеку… Ядерные боеголовки, застывшие в сотнях метров от земли. Спеленные вырвавшимися прямо из-под земной поверхности толстыми жгутами льда, они, спустя полтора десятка лет все так же хищно продолжали смотреть на скрытые цифрами в картах штабов, цели своего полета… Алекс вышел на оживленную дорогу по направлению к Новосходненке и забрал немного влево. Через пару сотен метров, он свернул в проулок и зашел в полутемное помещение. «Ювелирная», "Скидки на изделия из зол…" – гласили облупившиеся вывески на валявшейся прямо в центре помещения, двери. Буква «о» на второй вывеске была закрашена черным, а к букве «л» пририсована «а». Так, что получалось: "Скидки на изделия из Зла…" Да, еще ракеты называли именно так… Кроме выбитой двери и разбитых витрин тут больше ничего не было. Алекс это прекрасно знал. Потому что ему всего лишь на всего, был нужен "запасный выход", ведущий к другой стороне здания. Однако, даже когда Алекс пробирался окольными путями, он все равно ощущал этот полный ненависти взгляд. Казалось бы – что за бред? Как может неодушевленный предмет проявлять свойство живого… А, вот, нет. Оказывается, может. И ощущал его не только Алекс. Обычные прохожие. Жители района…которые практически сразу оставили свои места, не в силах противиться этой закованной цепями льда, несокрушимой, изводящей мощи. Даже у военных караулов и патрульных подчас, сдавали нервы. Таким образом, неудивительно, что сроки их пребывания возле Столпов понизили с четырех часов до двух. Алекс выбрался через выбитое окно и тут же по колени провалился в сугроб. Холодный, липкий снег сразу нашел себе место – ссыпался за голенище сапог, неприятной склизкой хваткой облепил икры. Его уже почти не убирали – слишком мало было сил. Слишком часто он шел… Не переставая – все последние пятнадцать лет… Снег продолжали убирать лишь некоторые жители, рисковавшие на следующее утро оказаться заваленными им по самый потолок и почувствовать себя соленьями в старом погребе. Который сейчас, почему-то воспринимался не иначе, как какой-то сказочный атрибут. Да и сама прошлая жизнь ассоциировалась исключительно с одной только сказкой. Далекой, манящей и грустной от осознания ее конца… Помимо людских, на грани были и энергетические ресурсы. Электричество давали лишь с шести вечера до шести утра – оборудование больше не выдерживало, сгорало, плавилось и не обеспечивало необходимых мощностей. В остальное время электричество подключалось государственным предприятиям, на которых, по идее, и должны были бы работать люди. Должны были, однако, почти не работали. Трудились лишь те, у кого сила воли была несгибаемой. Или же те, у кого еще оставалось то, ради чего следовало сражаться за жизнь и терпеть в надежде на лучшее будущее. Хотя, гораздо больше было тех, кто просто смирился. За пятнадцать то лет жуткого существования на грани небытия… И виной всему были эти самые Столпы. Как только доведенные до совершенства в своем дьявольском искусстве убивать, завораживающие, наполненные плутониевыми изотопами ракеты хищными птицами вспорхнули со своих скрытых в толще земли, насиженных мест, Земля уже приготовилась к гибели. Страшной огненной агонии, захлестнувшей всю земную поверхность и превратившей ее в один огромный пылающий шар. Когда люди, наблюдая за грациозным полетом Несущих Смерть, сходили с ума и падали на колени, простирая руки к усеянному вспышками небу… А, потом вдруг земля раскрылась уродливыми язвами-разломами, из которых, стремясь в невообразимую для них высь, ринулись ледяные копья. Толстые, словно вековые дубы они переплетались друг с другом, образуя твердый, несокрушимый монолит и тянулись к Падающим Звездам… Да, еще их называли именно так… Когда они касались ракет, то подхватывали их так бережно, словно любящая мать ребенка. А, затем, безжалостно закатывали Звезды в толстый слой льда. Стискивали в своих ледяных объятьях и усыпляли. Потому что, убить Смерть невозможно… Это было 19 июля 2035 года… Кажется, тогда это время называлось летом. Всего лишь «кажется», потому что в тот день в жизнь людей ворвалась зима. Сильная, свирепая, пожирающая тела и души. И ворвалась она в каждый городок нашего огромного мира. Каждый, даже самый отдаленный, уголок – не только в привычную к подобным холодам и резкой смене температур Россию или Норвегию. Но и в Грецию, Испанию, Турцию, Алжир, Нигерию. На всей планете воцарилось царство льда и снега…которое длится уже, без малого, пятнадцать лет… Алекс наспех отряхнулся и, не желая здесь задерживаться больше, чем надо, поспешил к автобусной остановке. Часы показывали без четверти восемь, а, значит, транспортное средство должно было уже подойти. Наверно, мало кто помнит моменты, когда автобусы ходили чаще, чем раз в час, а сопровождали его представители службы безопасности и силовых структур. Один вооруженный человек рядом с водителем, – как правило, бывшим инкассатором – другой, в салоне сзади, остальные – сопровождают автобус, находясь в арзамасском «Сиаме». Да и сам общественный транспорт претерпел некоторые изменения. Пуленепробиваемые, огнеупорные стекла с защитной сеткой внутри, обшитые шестимиллиметровыми листами бока и специальные пневматические непробиваемые шины повышенной нагрузки. В общем, все что угодно, лишь бы выдержала техника… Не выдерживал, однако, народ… Постоянная нехватка электроэнергии, продуктов, одежды, вечный холод и близость Столпов Власти делала свое дело. Люди бросались друг на друга, выдавливали глаза, откусывали носы и уши, вырывали кадыки – делали все что угодно, лишь бы добраться до еды, керосина или тряпок. В некоторых районах каннибализм даже стал привычным явлением. И во всем были виноваты эти проклятые ракеты… …так считали уцелевшие в бесконечной борьбе за существование, жители. И во всем были виноваты эти играющие в «монополию» бездумные уроды, по чьим приказам и были нажаты символичные красные кнопки… …так считал сам Алекс. Забравшись в автобус, он показал охраннику заветный пропуск – проштампованную со всех сторон ламинированную бумажку. Последняя указывала на то, что ее обладатель работает в передовом госучереждении и имеет право не только на поезд до места работы, но и необходимую защиту. Алекс дошел до середины просторного салона и с наслаждением опустился на холодное сидение у покрытого инеем окна. Народу в автобусе было еще меньше, чем обычно – всего около двух десятков человек. Что случилось с остальными, Алекс старался даже не думать… В размышлении он помял в руках пропуск "Международной Организации по Устранению Ядерной Угрозы" и безразлично закинул его во внутренний карман. Вот уже пятнадцать лет как Земля получила второй шанс, эта так называемая «Организация» все старается решить, как избавиться от закованной в лед угрозы. Надо заметить, – не решили до сих пор… Все страны мира вливают в нее последние оставшиеся деньги, а, единственное, на что хватило международной идеи – это удерживающие и защищающие опоры… Под пристальным оком затеявшего эту смертельную игру, государства, вокруг ледяных столбов были установлены конструкции из металла и бетона, которые упирались в четырехугольный бокс со вставками из термопрочного стекла. Внутри конструкции сделали небольшую узенькую лестницу, чтобы можно было попасть в бокс и исследовать объект напрямую. За пятнадцать лет эта идея оказалась единственной наиболее здравой. Не только из-за того, что члены организации пришли к выводу, будто любые поспешные действия с боеголовками приведут к неминуемой детонации. Да и не потому, что запросто могла произойти резкая смена температурного режима… Просто, слишком много объявилось в последнее время сект и культов, которые вопили о неправильности сложившейся ситуации. И силой пытались взять контроль над Столпами Творцов. Зачем? Вряд ли это нужно объяснять. Как они сами выражались: "…дабы выпустить на свободу очищающее пламя Господне, которое одним прикосновением испепелит не только все наши неблагие поступки, но, даже память о них. И через пылающую геенну, – пройдя весь путь страданий, что прошел ради нас сын Божий – мы сможем обрести благодать и силу небесную…" Безумные фанатики. У которых, однако, осталась хотя бы вера… Отсюда и караулы с патрулями. От таких одержимых даже бетон не спасет – будут зубами грызть, пустыми головами проламывать, но все равно доберутся до своего идола… Алекс подышал на стекло, затем, снял перчатку и провел пальцем вертикальную линию. На ней нарисовал накренившуюся вниз ракету, а около основания столба, несколько палочных человечков. Один был с автоматом. Остальные подтаскивали под ракету Белый Дом, из крыши которого, как из люка танка, высовывался еще один человечек, выставивший в протестующем жесте руки. Но остальным было абсолютно на это наплевать. Они, словно, говорили… Человечек с автоматом выстрелил по ракете и на ее верхушке заплясало кривое пламя. Отвлекшись от своего занятия, Алекс заметил, как с соседних мест за ним с ужасом и опаской наблюдало несколько человек. Смахнув пятерней всю картину, Алекс развел руки в стороны и смущенно пробормотал: – А раньше надо было думать. Да, именно так говорили и палочные человечки… Скелла остановился неподалеку от метро и тяжело вздохнул. Он поднял голову и нашел взглядом Столп. Скелла улыбнулся… Он вообще очень любил улыбался – делал это часто и с наслаждением. Равно, как и любил подолгу смотреть на неподвижную и безмолвную ракету. Когда он зачарованно наблюдал за ее обманчиво медленным, а, вместе с тем и стремительным, падением, он уже простился со всем, что было ему так дорого в этом мире. С немногими родными, знакомыми, с прочитанными книгами, авторами, с которыми он искренне хотел познакомиться, со всеми прелестями цивилизации… С жизнью… Однако, последняя так великодушно подарила еще один шанс… В тот момент, как из-под земли, сминая и кроша фундаменты и пласты асфальта, вырвался ледяной щуп, Скелла уже изменился. Неуловимо – едва-едва… А в тот момент, когда ледяное оружие неизвестного героя оплело спускающуюся и щедро дарующую смерть ракету, он уже стал другим. "Как же мало, оказывается, человеку нужно, чтобы научиться ценить жизнь…" – думал Скелла, – "Для этого, ему надо всего лишь испугаться ее потерять…" Однако, на удивление, не все были одного мнения с молодым человеком. Безумные фанатики множились со скоростью мух в выгребных ямах, и все хотели лишь одного – уничтожить Столпы. И этого стремления Скелла не понимал. Жить – здесь и сейчас! – вот каким был его лозунг. Почему этого не понимали остальные, для него было загадкой. Неужели внезапно растянувшаяся в вечность, зима заставила людей забыть о том, что взамен они получили нечто большее? Или, виной тому какой-то голод? Выжили же люди в осажденном Сталинграде, так почему бы и сейчас не цепляться за жизнь всем, чем только можно. Благо, в обоих случаях у людей оставались две самые важные вещи – жизнь и вера. Да, он стал другим… И все вокруг тоже изменилось – оно просто не могло оставаться прежним… В неясном лунном свете едва заметно бликовали скрывающие от неблагодарных взглядов сердце Столпа, толстые стекла. Если вот так стоять и долго-долго, не отрывая взгляда смотреть туда, надеясь пробить взглядом термостойкое стекло, можно было увидеть – представить? – голубовато-прозрачное уплотнение, в толще которого, как в странном подобии студня, находился хищный зверь. Белый, остроконечный, заряженный неизвестными, а, потому еще более опасными, изотопами урана, хищник. И, только ледяная оболочка вольера сдерживала его от последнего броска на ничего не подозревающую жертву. А людей, между тем, у вольера собиралось все больше и больше… "Зверей не кормить!" Только, что делать, если звери станут вдруг кормиться сами? Два варианта – либо уничтожить зверей, либо лишить их пищи… И что выберет большинство, Скеллу очень волновало. Ибо второй вариант серьезно расходился с его взглядами на жизнь и сложившуюся ситуацию в целом. Кинув прощальный взгляд на окруженный военными Столп, Скелла хищно улыбнулся и спустился в метро. Привычным движением возвращающегося с работы довольного собой человека, выпорхнуло из кармана уже в раскрытом виде удостоверение. Стоявший у пропускного пункта военный скользнул по бумаге ленивым взглядом, с заметным удивлением, правда, задержавшись на строчке "Патрульный Гарнизон Северного Столпа", но едва заметным кивком и вялым движением автомата обозначил право на проход. Внизу – на станции – послышался визг стальных колес. Подходящий поезд замедлял ход. Скелла резко сорвался с места и побежал по неподвижным ступеням эскалатора – если он не успеет на этот поезд, ему придется ждать еще не меньше получаса. И, все- таки, не смотря на такие мелочи, жизнь продолжалась. На бегу Скелла радостно засмеялся. Да, он стал другим… Очень хотелось есть. И, почему-то, спать. Однако, если с первым были явные трудности – время обеда еще не пришло, а, потому можно было разве что который раз подходить к кулеру за новой порцией горячей воды, (которая поступала с улицы – в виде растопленного и очищенного снега) то, вторым в отделе занимались практически все. Алекс потер глаза, в тщетной попытке отогнать сон, но тот упорно продолжал цепляться за человека. Не вытерпев такого издевательства, Алекс, наконец, мысленно плюнул на это дело и положил голову на сгиб локтя. Измученное тело и постоянно ожидающий опасности разум потекли восковыми волнами. Окружающий мир превратился в одно огромное черное нечто с отголосками всех произошедших за последние дни, происшествий. Обволакивающее наслаждение, возникающее когда после наполненного сумасшедшими событиями дня, человек, наконец, плюнув на все закрывает глаза и обещает себе не просыпаться, даже если весь этот гребаный мир полетит в… Алекс от неожиданности даже подпрыгнул. Сердце бешено колотилось в груди, а широко распахнутые глаза искали…что искали? Какая неожиданность? Алекс даже не понял, что его разбудило. Лишь спустя мгновение, когда он увидел своих соратников по работе, буквально присосавшихся к окнам, как рыбы в аквариуме, до Алекса дошло. Взрыв. Опять какой-то взрыв. Какой? А черт его знает – уж явно не Столпа Творцов…пожалуй, лишь об одном этом можно было говорить со стопроцентной вероятностью. Не смотря на то, что правительство мобилизовало все силы, перекрыло доступ оружия в страну и взяло под контроль уже существующие точки, оно довольно исправно продолжало поступать на черные рынки необъятной родины. Возросла лишь плата. Теперь основным товаром обмена служила еда. Абсолютно любая – от кормов для животных до человеческих органов и трупов. Правда, больше всего по-прежнему ценились дети – мясо у них было помягче, да и посочнее… Подлили масло в разгорающийся огонь и открывающиеся в последнее время бомбоубежища. Из довольно примитивных – тех, что программировались загодя и раньше назначенного срока открыть их было весьма непросто. Люди, прожившие там пятнадцать лет и выбравшиеся на поверхность встречались с ужасающей реальностью. Не было никакой войны – жизнь остановилась там, где они ее сами и оставили, забравшись под землю… Появилось много сводящих с ума проблем и обстоятельств. Пережившие "Конец Света" просто не выдерживали такой жестокой правды. Некоторые кончали жизнь самоубийством, другие, захватив запасы оружия в убежище бросали вызов правительству, не только приведшему их к гибели, но и делавшему все, чтобы ее агония продолжалась не одно поколение. Иными словами, превращались в безумных фанатиков. Надо сказать, самых жестоких и беспринципных в своем роде. В общем, редко кто из людей "нового поколения" находил свое место в нынешней жизни… Оцепенение и легкий испуг прошли довольно быстро – работники отсасывались от запотевших окон и приступали к своим прямым обязанностям. Кто-то снова пытался заснуть, а кто-то просто пялился в дисплей, который за время отсутствия его хозяина погас – на всех компьютерах были установлены энергосберегающие режимы… – Гарин, зайди к шефу, – появилась вдруг в дверном проеме физиономия Михаила Ивановича Силаева – начальника соседнего отдела по снижению уровня международной ядерной угрозы. Отдел еще более бесполезный, чем тот, в котором спал Алекс. – Да, Михаил Иванович, – кивнул он. В отсутствии загадочно пропавшего Ватура Лавина, Алекс был назначен временно исполняющим обязанности начальника сектора. Надо сказать, временное их исполнение продолжалось уже, без малого, целый год… Кабинет шефа – пятидесятилетнего пузанчика – располагался в самом конце коридора, у лестницы. Надо полагать, чтобы можно было быстро и беспрепятственно слинять в случае каких бы то ни было проблем… Пройдя мимо круглых настенных часов, Алекс с немалым удивлением отметил про себя, что те показывали тридцатое число… А это значило, что вызывал его шеф для ежемесячного собрания. На самом деле сущая формальность: пара вопросов о том, появились ли идеи по снижению угрозы; пара ничего не значащих кивков из разряда "я так и думал"; ну, и в заключение, пара пустых фраз о том, что никто не работает и, видимо, хочет остаться без зарплаты и покровительства армии… История, повторявшаяся из месяца в месяц. Вот только, не это было главное. Алекс упорно думал, что до конца сентября еще как минимум две недели… Однако ж, нет. Он с неудовольствием отметил, что не замечает жизни. Не только вокруг – она закончилась уже тогда, когда ракеты не дотянули до земли какие-то метры. Но даже тогда Алекс радовался внезапно выпавшей удаче. Он с радостью продолжал учиться, искать работу, пытался создать семью…пытался жить. Однако, все чаще и чаще его посещала жуткая мысль, что жизнь то давно кончилась. Остался лишь ее призрак. И бессмысленное существование. Как у растений. Или стафилококковой палочки под ободком унитаза… На вежливый стук никто не ответил и Алекс, пожав плечами, вошел без приглашения. Шеф, как всегда одетый в один и тот же строгий серый костюм, стоял у окна. Заложив руки за спину, он задумчиво смотрел куда-то вдаль. Лицо его при этом было настолько грустное, что казалось, он прямо сейчас упадет на задницу, зарыдает и будет колотить по полу кулаками, как маленький мальчик, выпрашивающий у мамы понравившуюся игрушку… И только спустя несколько долгих мгновений Алекс вспомнил. Пару недель назад у Александра Вавиловича убили жену и сына. Причем, настолько жестоко, что другой человек, может и последних остатков разума лишился бы. Мальчика подобрали как «консервы» на обмен оружия, а мать, бросившуюся защищать чадо, просто связали, избили, изнасиловали, убили, еще пару раз изнасиловали пока труп не остыл. А останки просто сбросили около какой-то помойки. И, самое главное, непонятно куда смотрела армия, в обязанности которой входило защищать членов семей госслужащих. Тем более такой организации, в которой работал Александр Вавилович. Тем более, такой должности, которую он занимал… Буквально через несколько минут после того, как он получил известие о гибели своей семьи, шеф взял с собой пару сопровождавших его обычно бойцов, снял еще несколько под личную ответственность с внутренней охраны объекта и направился в руины, возле которых и произошел подобный ужас. Разыскав учинившую расправу банду, которая в свете послевоенных событий больше напоминала сборище бомжей, Александр Вавмлович приказал открыть огонь на поражение… И пока подчиняющиеся ему люди в глухих черных комбезах умело подстраховывая друг друга, выбивали из разрушенного подвала головорезов, он стоял и блаженно улыбался. А потом, подобрал у одного из убитых маньяков нож и принялся медленно добивать оставшихся в живых. Когда он с бойцами проник вовнутрь и обезвредил главаря, все было кончено. Семилетнего парня Александра Вавиловича уже успешно обменяли на оружие, которым бандиты отбивались от ребят шефа, и поделили между собой контрабандисты… В тот момент, когда оставшийся в живых головорез рассказал обо всем, внутри у Александра Вавиловича будто оборвалась какая-то ниточка. И, не смотря на то, что бойцы стояли словно каменные, держа под прицелом вход и главаря, а ни единая черточка на лице не отображала их отношения ко всему происходящему, в глазах неизвестных шефу людей, он разглядел понимание и сочувствие. Александр Вавилович кинул под ноги вожаку нож, которым до этого собственноручно порезал не могущих сопротивляться бандюков и отвернулся. Тихим, безжизненным голосом сказал лишь: "Отрежь себе руку и обглодай ее…" Вздрогнули даже привыкшие к смертям бойцы. Головорез же побелел, но к ножу и не прикоснулся. Даже, чтобы метнуть его в шефа и получить быструю смерть от пули. Наверно, потому что понимал, что те люди, которые стоят за его спиной, а, тем более, неизвестный ссутулившийся человек в черном плаще, не позволят ему умереть быстро и безболезненно… Потому что все они понимали, каких трудов стоит вырастить ребенка в этом ледяном аду. Когда даже в родильных домах из-за проблем с электричеством и постоянным холодом за окном, персонал вынужден беспрестанно кипятить воду в ведрах на костре у входа и, разливая ее в грелки и пластиковые бутылки, подкладывать под кроватки новорожденных. Или сидеть на работе, зная, что сейчас твоя вторая половинка сидит дома и, дожидаясь возвращения любимого, теплом своего хрупкого тельца, пытается сохранить тлеющую искорку появившегося на свет человечка… Когда Александр Вавилович повернулся, на его лице не было ни слез, ни, даже тени грусти, сожаления или печали. Он внимательно посмотрел на тварь перед собой и повторил приказ. На этот раз еще тише и спокойнее. – Отрежь себе руку и обглодай ее! Заслужи передо мной прощение… Не смотря на то, что он стоял перед головорезом абсолютно безоружным и незащищенным, бандит дрогнул. Ведь, бывает так – только посмотришь на человека, как видишь у него внутри толстый несминаемый стержень – и понимаешь, в этот момент он добьется всего, что только взбредет в голову. Пусть даже, ценой собственной жизни. Тем более, если учесть что именно в этот момент она как раз подошла к концу… Головорез дрожащей рукой поднял нож, прислонил лезвие чуть ниже левого локтя и что было сил, зажмурился. – Выше, – бесстрастно мотнул головой шеф. Головорез непонимающе посмотрел на своего палача. Взгляд его уже потух – в нем отчетливо читался страх и предстоящее мучение. – Бери выше, – повторил Александр Вавилович. Головорез поднял лезвие до плеча и, заметив одобрительный кивок палача, погрузил клинок в плоть. Резкий, разрывающий перепонки и разум, крик, плетью хлестанул по ушам. Заставив бойцов отвести глаза, а шефа – с непередаваемым удовольствием, рассмеяться. Нож дошел до кости и окружающие явственно услышали бросающий в холодный пот и нервную дрожь, скрежет. Крик перешел на однотонный визг – тяжелый, с придыханием… Когда дело было сделано, бандит уронил нож и поднял отпиленную руку. Перевязывать кровоточащую культю он даже не думал. Равно, как и никто из присутствующих… – Теперь, ешь, – с удовольствием улыбнулся Александр Вавилович. Головорез откусил с внутренней стороны руки кусок и его тут же вырвало. Он рухнул на ледяной пол и тело бандита несколько раз содрогнулось. – Ты доволен? Ты простил? – едва слышно спросил он. – Бог простит…и то, не уверен… – с этими словами Александр Вавилович ударил его ногой в лицо, отчего головорез опрокинулся навзничь, ударившись головой о промерзшие камни и застонал. Затем, шеф наступил на его целую руку и, подняв нож, принялся отпиливать и эту… Говорят, все это время Александр Вавилович улыбался – радостно и безмятежно. А когда главарь, наконец, сдох, и он сам заметно сдал. В одно мгновение словно бы уменьшился в размерах, жуткая улыбка сползла с лица, в глазах застыла дикая, терзающая боль, а ноги подкосились. Обратный путь он проделала на руках сопровождавших бойцов. Говорят, никто из этой маленькой группы, устроившей рукотворное правосудие ни словом не обмолвились по этому поводу своему начальству. Хотя, последнее все равно пронюхало о случившемся. Но самое удивительное, что никаких санкций, кроме устного выговора, не последовало. Александра Вавиловича миновала даже эта участь… Потому что, его уже настигла гораздо более страшная… Наверно, именно поэтому, его даже не стали выгонять или переводить с привычного места работы. У Организации был свой принцип – ставить во главе отделов, бюро и отделений только целеустремленных и проверенных людей. Таких, у которых было что-то еще – помимо холодного дома, куда можно было бы вернуться после изнуряющей своим однообразием, работы. Государство, в лице напыщенных лидеров, слишком боялось за свое дальнейшее существование, а, потому, и приставляла к каждой семье занимавшего высокое положение человека, охрану. Потому что в любой нужный момент ласковая охрана за прилежную службу могла резко смениться на чудовищное наказание за малейшую оплошность. С одной стороны – охраняемые ценой жизни отряда или подразделения. А с другой – находящиеся в бетонной ловушке – заложники… Само собой, такие люди будут работать, словно одержимые за одну только идею о прекрасном будущем для своих любимых… А вот, Александру Вавиловичу после ужасного происшествия не сказали ни слова. Шеф все так же продолжал ходить на работу, требовать, проверять и печатать никому не нужные пачки отчетов о проделанной работе его отдела. Пожалуй, означать это могло либо окончательную поломку прогнившей и проржавевшей государственной машины. Либо… Либо, признание всех ранних заслуг шефа. В конце-концов, именно его отдел был инициатором создания защитных каркасов вокруг Столпов. В переговорах с армией – на вопросах расположения караулов и гарнизонов, он так же принимал участие. Алекс негромко кашлянул. Александр Вавилович вздрогнул и его взгляд, направленный за горизонт стал более осмысленным. Затем, он наклонил голову и со вздохом отошел от окна. – Здравствуйте, Александр Вавилович. – И вы здравствуйте, Гарин. Как обстоят дела с возможными вариантами устранения ядерной угрозы? – голос шефа был настолько безжизненным, что даже звучал однотонно. Ни эмоций, ни интонаций… Алекс отвел взгляд. – Так я и знал – опять ничего. Да за что вам деньги платят? Если честно, я не понимаю – зачем только таких тупиц защищает госу… – шеф запнулся и его губы дрогнули. Выгнулись, словно к уголкам рта его поднесли два пальца и опустили их вниз. Словно, кукла плачет… Александр Вавилович тяжело опустился на стул и взял в руки карандаш. Отбивая странный, но отчего-то знакомый ритм, он посмотрел на Алекса. Однако, последнему показалось, что взгляд шефа направлен в какую-то недосягаемую для простых людей, даль. А карандаш все отбивал незамысловатый, повторяющийся ритм. Три длинных, один короткий, три длинных… Три длинных, один короткий, три длинных… Спасите наши души… Три длинных, один короткий, три длинных… Три длинных, один короткий, три длинных… Пожалуйста, ну хоть кто-нибудь, спасите наши умирающие в жуткой агонии души! – Я знаю один вариант…как вы говорите, устранения ядерной угрозы. Шеф моргнул и прищурившись, оглядел Алекса, будто вообще впервые того увидел. – Так какой же? – Для того чтобы уничтожить угрозу, достаточно уничтожить и сами ракеты. Одновременно. Нужно только найти ту, взрыв которой позволит вызвать эффект домино… Карандаш резко замер, а в глазах шефа появился огонек интереса. Плечи расправились, а он сам подался вперед. – Как такое возможно? – Довольно просто…насколько я помню, скоро пройдет запланированный осмотр ракеты на предмет изменения толщины льда. Нужно просто обеспечить как можно меньшее присутствие нежелательных лиц. А дальше – дело за малым… – И кто же это осуществит? – шеф облизал пересохшие губы. – Вы, Александр Вавилович, только вы… Сухой треск сломанного карандаша, казалось, был слышан даже в самых отдаленных уголках земного шара… Скеллу мучили странные предчувствия скорой опасности. Пока еще не оформившиеся в настоящую паранойю, но уже следующие за ним по пятам и не дающие думать ни о чем другом, кроме неизвестной проблемы. Не смотря на то, что это было в какой-то степени нелепо, Скелла вовсе не пытался отогнать от себя непонятные ощущения. Напротив, пытался в них разобраться. Однако, выходило еще хуже – сознание бунтарски восставало и отказывалось анализировать происходящее. Такое же чувство было у него пятнадцать лет назад – в тот самый момент, когда в нескольких сотнях метров от изумленного молодого человека пролетела ракета. Средства оповещения населения вопили на разные тона и голоса. Визжали, подгоняли и, даже просто, можно сказать, скучно, монотонно предупреждали… Скелла несся по направлению районного бомбоубежища. Старого, покрытого сетями трещин и мха, сооружения, с ведущий в непроглядную глубину, широкой лестницей из длинных и высоких ступеней. Однако же, Скелла не успевал. Слишком много времени он потратил на сборы и звонки – предупреждение знакомых и родственников. И в тот момент, как на уровне его расширенных от ужаса, глаз пролетела оставляющая после себя едва заметный дымный след, ракета…внутри у бедного юноши уже все взорвалось… Скелла явственно почувствовал, как его тело теряет массу, разум плавится и все вокруг – в том числе и он сам – превращается в пустоту. Единую, повсеместную, обволакивающую и не существующую… И в тот момент, когда из-под земли вдруг выросли длинные ледяные столбы. Которые, словно лианы, сначала мягко поймали, а, затем, намертво оплели ракету…в тот момент и пришло подобное чувство… Ликование, безумный восторг, радость, счастье – искреннее и настолько яркое, что не стыдно было даже разреветься… Сводящая с ума ярость, бешенство и бессильная злоба. Ненависть, выжигающая даже спасительную пустоту. А еще, боль… Скелла отлично помнил тот момент – стрелки часов для него навсегда застыли на шести часах и сорока двух минутах утра. С того самого момента, на протяжении всех пятнадцати минувших лет, в это время он просыпался и в это же – ложился. А снились ему страшные, выворачивающие все происходящее наизнанку, сны. Скелла ненавидел эти сны и, даже, несколько раз старался не спать вообще. Но в назначенное время у него перед глазами вставала закованная в ледяную броню ракета, а юноша вновь переживал тот, наполненный ужасом, отчаяньем и пустотой, момент и…терял сознание. Просыпался же он опять в то же время – то есть, ровно через двенадцать часов – в сорок две минуты седьмого, вечера. Именно поэтому и устроился работать в Патрульный Гарнизон Северного Столпа в ночную смену. Там в обязанности Скеллы и его напарника – Арнисом – входило патрулирование назначенных участков, находившихся в непосредственной близости от ракеты… Исправно проверив территорию и убедившись в том, что никакой опасности нет, Скелла сдал рацию и оружие вечно хмурому и невысыпающемуся сменщику Олегу. Очень хотелось, чтобы вместе с винтовкой в его руки перешло бы и изматывающее чувство опасности, однако, этого, к сожалению, не случилось. Ощущение лишь усиливалось, а время безжалостно ускоряло ход – оставался всего час на то, чтобы успеть добраться до дома. Иначе, Скелла потеряет сознание прямо тут… И в этот момент Скелла заметил, как к главному караулу Столпа подошла небольшая группа людей. Шедший впереди с ходу развернул какую-то бумагу и передал ее начальнику караула. Последний, даже не глядя на нее, сложил лист в четверо и грубо затолкал ее неизвестному в карман куртки. "Вот оно," – понял Селла. Вернее, не само оно, а всего лишь предпосылка к пока еще не известному, но уже вызывающему неприятные предчувствия, событию. Чтобы преодолеть разделявшее его с постом расстояние, Скелле потребовалось всего несколько минут. Подойдя ближе, он остался стоять чуть в стороне. Для себя он уже решил во что бы то ни стало понять, что тут происходит и чем это было чревато. Через еще десять минут пререканий начальника караула Торолова и неизвестного высокого мужчины в красной аляске, за спиной которого безжизненными теням застыла еще пара гражданских, все стало предельно ясно. Оказалось, что неизвестные гости – какие-то высокие чины Международной Организации по Устранению Ядерной Угрозы – хотели пройти внутрь Столпа, чтобы зачем-то увидеть ракету. О подробностях парень, естественно не распространялся, заканчивая каждое свое предложение тычком в раскрытую бумагу, вдоль и поперек покрытую штампами и загадочной сетью росписей. Капитан Торолов стоически отбивался от нападок ученого, мотивируя это тем, что к нему не поступало никаких приказов относительно данного посещения, ибо все осмотры до этого момента проводились днем. А связаться со штабом в такое раннее – или позднее? – время просто не предоставлялось возможным. С виду, конечно, не подкопаешься…Однако, Скелла знал отчего капитан так уперся. Он не хотел разбираться с мозготрахами – как их не очень ласково называли, армейцы – под конец своей смены, когда оставалось дежурить буквально полчаса. Ибо, по уставу, он обязан был дождаться ухода «гостей» и лишь после этого сдавать пост. Только вот, кто знает, как долго они там будут ковыряться? А звонить в штаб было делом действительно неблагодарным – за звонок в двадцать минут седьмого по головке не погладили бы. Особенно, если не произошло чего-то из ряда вон выходящего. А это случай, к сожалению, таковым не являлся… Вдруг один из сопровождавших человека в красной куртке, откинул капюшон. В его руке Скелла заметил небольшой темный прямоугольник – сотовый телефон. Неизвестный протянул его капитану и несколько смущенно сказал: – Кажется, это вас… Торолов, кинув убийственный взгляд на троицу мозготрахов, взял трубку и приложил ее к уху. В процессе короткого разговора, выражение лица капитана успело измениться не один десяток раз – от откровенно скучающего, до разъяренного, словно впавшего в животное бешенство. Резко оборвав связь и кинув трубку тому, кто ее дал, капитан пролаял: – Валите, чертовы ублюдки! Готовые к такому повороту событий солдаты уже привычно обшаривали ученых в поисках оружия. А бедная, продрогшая, наверно, до костей, немецкая овчарка по кличке Родд, флегматично обнюхала содержимое большой кожаной сумки. Огнестрельного оружия и взрывчатки там точно не было, а до остального никому особого дела не было… Поражающие своим идиотизмом законы требовали проверять каждого, кому было выдано разрешение на подъем к Столпу. Однако, они же категорично запрещали обследовать проносимое учеными оборудование. Так сказать, во избежание поломок хрупких приборов и техники. – И если через тридцать минут вы не закончите, я собственноручно пристрелю каждого за введение в заблуждение караула и угрозу безопасности государства! А уж это доказать я смогу! При этих словах закрывавший сумку человек в красной куртке вздрогнул и, внимательно посмотрев на Торолова, еле слышно обронил: – Где же вы были раньше, капитан… Александр Вавилович смотрел на покрытую толстым слоем льда ракету и улыбался. По-настоящему. Счастливо, как ребенок в магазине игрушек или кондитерской, казавшимися ему земным раем… Удалось… Получилось… Отчего- то казалось, что после того памятного разговора с Гариным у него в кабинете, абсолютно все знают о заговоре. И ни за что не дадут Александру Вавиловичу подойти к Столпам даже на расстояние пушечного выстрела. А уж идею о внезапном ночном посещении, раскусят сразу же. Хотя, с другой стороны, действительно, никаких особых заговоров и не было. Еще несколько лет назад было замечено, что слой льда несколько истончается. Причем, если первое время это были сотые части миллиметров, то в несколько месяцев назад, толщина уменьшилась на целый миллиметр. Вот именно из-за этого и были введены ежемесячные, а, если была необходимость, и чаще, процедуры осмотра и измерения ледяной поверхности. Основная хитрость состояла в том, что осмотр производился под утро, чтобы уменьшить количество совершенно ненужных, в случае Александра Вавиловича, сопровождающих лиц. Как и предположил Гарин, начальник караула тоже не загорел желанием присоединиться к осмотру. Тем более, после звонка взбешенного заместителя генерального директора организации. Не столько из-за того, что его посмели разбудить в такое время, сколько по тому поводу, что ограниченные в своем развитии солдафоны смели чинить препятствие его людям, которые, кстати, практически своими собственными руками и возвели тот объект, который теперь и охраняли тупые обезьяны в форме. То ли спросонья, то ли из-за внезапной вспышки ярости, но Сергею Витальевичу и в голову не пришло задать вопрос или хотя бы, задуматься о том, зачем его людям вообще пришло в голову устраивать осмотр в начале седьмого утра… – Александр Вавилович, так мы измерять то ее будем? – подал голос Тимофеев. Вместо ответа, шеф закрыл глаза и грустно улыбнулся. В соответствии с приказом, рядом с ним обязаны были находиться не меньше двух сопровождающих лиц соседних отделов. От остальных он кое как избавился, но, сбрасывая этих, Александр вовремя понял, что может лишь привлечь ненужное внимание. Достав из сумки с «необходимыми» инструментами кучу барахла, типа лазерных линеек и уровнемеров, Александр Вавилович склонился над сумкой еще ниже. – Конечно, конечно…я вот только, не могу понять… – озадаченно пробормотал он. – Что именно? – Тимофеев подошел ближе. – Да, вот… – Александр резко выпрямился, локтем левой руки нанося молниеносный удар в переносицу. В правой руке он сжимал обнаженный нож. Тот самый, леденящей сталью которого, он лишил жизни всех тех ублюдков, кто посмел уничтожить его родных… …его жизнь… Тимофеев со стоном схватился за разбитый нос и стал заваливаться назад. Лонис – второй сопровождающий – уже повернулся было к лестнице, однако, Александр успел настичь бедолагу. Левой ладонью он заткнул раскрытый в преддверии крика рот, а правой, погрузил лезвие в беззащитную шею. Затем, сопровождаемый сиплыми и булькающими звуками, снова ринулся к лежащему Тимофееву и с размаха ударил того по закрытому руками, лицу. Удар пришелся куда-то в район лба, поэтому сотрудник шестого отдела только всхрапнул и обмяк. Резкий взмах ножом завершил дело. Где- то позади тяжело рухнуло безжизненное тело Лониса. Не желая терять больше ни секунды, Александр Вавилович подбежал к ракете и принялся работать ножом. Боеголовка была расположена на уровне его груди, поэтому работать было довольно удобно. Но, как и предполагал Гарин, ни к чему толковому это не привело. Александр Вавилович вновь бросился к сумке и на этот раз вытащил из-под фальшивого дна небольшой – с ладонь – полиэтиленовый пакетик с белым порошком внутри. Естественно, как бы не был великодушен капитан после разговора с заместителем генерального директора, их все-таки обыскали. А вещи дали обнюхать собаке. Однако, если первые не могли даже дотрагиваться до специальных точных приборов ученых, то вторые не могли ничего учуять, кроме взрывчатки и пороха. Наверно, они были способны обнаружить даже наркотики. Однако, вещество в прозрачном водонепроницаемом пакете было ничем иным, как кальциевой солью соляной кислоты. Более известной в мире, как пищевая добавка с опостылевшей приставкой E. А, потому, не такая уж и редкая вещь. Александр Вавилович приблизился к ракете и высыпал все содержимое на верхнюю поверхность сковавшей ее, льда. Измерения, которые проводились не только по толщине ледяной поверхности, показали, что температура льда в каждом из Столпов колеблется от минус тридцати трех до минус тридцати семи градусов. А что кроме кипятка способно преодолеть такой температурный барьер и заставить перейти лед в свое обычное состояние? Самое обычное средство, которым раньше посыпали дорожки на улицах зимой… Получая благодаря обычной соли пограничный слой, в котором температура замерзания смеси оказывалась бы ниже температуры плавления льда, в этом участке шло образование соляно-водяной пленки, которая увеличивала площадь соприкосновения льда с солью до тех пор, пока весь лед не растопится…Только, если обычная соль была способна понизить порог замерзания смеси до тридцати с небольшим, градусов, то хлорид кальция понижал температуру почти до шестидесяти градусов. Другими словами, оставалось лишь наблюдать, как истончаются грани нечеловеческой ловушки для человеческой же ярости и глупости… Не в силах просто стоять и смотреть, Александр Вавилович вновь принялся работать ножом. Только, на этот раз максимально аккуратно – стараясь не расплескать образовавшуюся в небольшом рукотворном кратере, лужицу концентрированного соляного раствора. После десятка однотонных движений мозг отключился, оставив возможность телу работать самостоятельно – бездумно заносить на грудой льда нож, вгонять его в намеченную точку, раскачивая при этом лезвие из стороны сторону, затем, вынимать и снова заносить оружие над беззащитной ледяной броней… Все мысли Александра Вавиловича были настолько забиты внезапно накатившими страхами, что он даже пропустил момент, когда лезвие со всего размаху налетело на оголенный металл ракеты. Последняя, словно отзываясь, завибрировала и со следующим же ударом… В последний момент Александр Вавилович, словно в замедленной съемке увидел, как сминая белоснежную оболочку, в том месте, куда вонзилось острие ножа, на свободу вырвались слепящие, пышущие жаром, языки пламени. Они росли и заполняли собой все окружающее пространство. Пожирая и уничтожая то, до чего только можно было докоснуться. Вот они добрались до Александра Вавиловича и обволокли его тело цельной оболочкой жидкого огня. Однако, словно разглядев в его душе такой же пылающий огненной ненавистью, жар, они не тронули его… Они стали им… А сам Александр Вавилович превратился в оружие, которое сам до этого момента и пытался уничтожить… Еще более смертоносное и безжалостное, потому что в отличие от холодного, безжизненного металла, несущего в себе смерть, он знал как и когда им лучше всего воспользоваться… Безумные языки первородного пламени смешивались и усиливались безжалостным излучением бета-распада, заполняя этой убийственной смесью пустоту внутри Александра Вавиловича. Заставляя того ликовать и, раскинув руки в стороны, пытаться поглотить как можно больше этой сводящей с ума своим ощущением власти и торжества, субстанции… Никогда еще он не чувствовал себя настолько живым … Внезапно Столп потряс сильный толчок – так, что Скелла не удержался на ногах и позорно рухнул в снег. Хорошо, хоть, на руки. В следующее же мгновение все присутствующие увидели, как веером вылетели с верхнего уровня Столпа, сплавленные осколки стекла и бетона. А, следом за ними фонтаном выплеснулось ослепительное белое пламя… Сердце Скеллы болезненно сжалось. Странное предчувствие не подвело… И вдруг Столп покрылся изморосью, а верхний уровень, где находилась ракета – льдом. Словно неведомый художник, обводящий эскиз, лед, принял причудливую форму вырвавшегося пламени и полностью скрыл его под собой… – Вашу мать! Придурки! – первым опомнился капитан, – Какого хера они там наделали?! А, вот, Селла, похоже, знал, какого… Солдаты бросились ко входу, однако, столкнулись с огромной проблемой. Весь лестничный проем был так же заделан льдом… – Звоните в штаб! Нужно обязательно связаться с… – закричал, было Скелла, поднимаясь. Однако, тут же наткнулся на ответный крик Торолова. – Заткнись, кусок говна! Или ты хочешь, чтобы меня прямо сейчас заживо съели? Ответить Скелла уже не успел. Наручные часы пропищали незамысловатую мелодию, едва различимую среди криков солдат. Скелла вздрогнул. Он мало когда слышал эту мелодию, потому что старался всегда отключать оповещение по прибытии домой. Однако же, нескольких случаев вполне хватило для того, чтобы при первых нотах будильника, его спина уже покрывалась потом… Сорок две минуты седьмого… Сильный толчок и резкий ледяной удар где-то на самой границе сознания… Ощущение присутствия чужого разума. Сильного, мощного, древнего… "Кто ты?" "Какая тебе разница?" "Мне просто интересно…" " Мое имя Сайгар, только о чем это тебе может сказать?" Холод подкрадывается все ближе – он окружает, обступает и готовится к атаке… "Кто ты?" "Я назвал тебе свое имя" "Но, тем не менее, так и не ответил на вопрос!" "Я – бог. Холода, льда, снега, стужи и всего того, что вы называете одним коротким словом – зима." Очертания башни, залитой огнем и скованной барьерами льда сгладились, истончились, а, затем и вовсе, померкли. Прямо перед Александром Вавиловичем возвышался преклонных лет мужчина. Своими размерами он превышал противника, как минимум, вдвое. Тело незнакомца было облачено в тяжелые стальные доспехи, поверх которых располагались неравномерные ледяные наросты. При каждом движении они издавали тихий хруст и осыпались вниз крохотными осколками. Волосы человека были белого цвета с нездоровым, грязновато-серым оттенком. В руках он держал меч, так же покрытый слоем льда. Незнакомец шел тяжело, а на его лице была запечатленяно выражение явственно читающейся муки… "Неужели, не узнал? А если бы я появился в женском обличье – ты бы подумал, что перед тобой Снежная Королева?" "Но…но, ты же мужчина?" "Это всего лишь мой привычный образ…Просто ваши умы привыкли все прекрасное, таинственное и заслуживающее восхищения отожествлять с женским началом. Вот и я не стал исключением – Снежная Королева, та же Морана, к примеру…" "Зачем ты все это делаешь? Почему не даешь умереть спокойно?" "Спокойно умереть можете только вы, люди…для меня это более чем мучительно. Ты хочешь знать зачем? Ответ тебя не удовлетворит. Я всего лишь хочу жить…" "Вот и живи себе, а нам оставь возможность умереть!" "Ты не понимаешь? Моя жизнь так или иначе связана с людьми. Отожествляя какое-либо явление с божественными силами, вы, тем самым, даете им жизнь." "Значит, по сравнению с тобой, мы истинные боги? Ведь мы сотворили не один пантеон…" "Может и так, но разговор сейчас не об этом!" "Да ты проявляешь эмоции…Раздражение. И, наверно, зависть? Куда же без этого." "Мне все равно, что ты говоришь, но таким безрассудным образом уничтожить самих себя я вам не дам!" "А мы уже уничтожены – с твоей помощью или без нее, но это произошло пятнадцать лет назад. Так что, и тебе пора готовиться к небытию. Да, и, надолго ли тебя хватит? Твой вид не говорит о скрытом могуществе и мощи, а тот факт, что с каждым днем, сдерживающая ракеты ледяная оболочка все утончается…" "Ты прав, мне очень трудно. Держать под контролем климат целой планеты, еще и поддерживать ваши игрушки. Но, я справлюсь…слышишь, ты, я справлюсь! Точно так же как и все эти люди, приспособлюсь, выживу! В конце-концов, я пережил уже многих кто меня знал и проживу еще столько же! Слышишь, я еще буду топтаться на останках вашей цивилизации! Так что, уйди, пока есть такая возможность – живи…" "Это называется не жизнью – выживанием, существованием, бытием. Как угодно, только не жизнью. Она уже кончилась, только, вот, смерть еще не началась…" Александр Вавилович сосредоточился, разжигая вокруг себя ту стихию огненной лавины ненависти, что поглотила его с самого начала. Лед, вздрогнув и откликаясь на зов Сайгара, словно живое существо, ринулся было в атаку, но в одно мгновение оказался смятым сокрушающим потоком наполненного яростью и болью, пламенем. "Что ж, жаль что ты выбрал такой вариант. Только, тебе все равно не одолеть меня. В конце-концов, ты всего лишь человек…" Алекс очнулся от липкого, холодного прикосновения. С трудом открыв глаза, он обнаружил что лежит в снегу, а рядом – всего в паре десятков метров расположен огороженный объект, так похожий на… Черт возьми! Как он оказался возле Столпа? Что вообще случилось? Алекс абсолютно ничего не помнил. Лишь то, что до назначенного времени он успел придти домой и завалиться спать. А, значит, ненавистного провала в памяти быть не должно… Вокруг суетились и сходили с ума люди в военной форме, а в ушах тяжелым раскатистым эхом раздавалось: "…хочешь, чтобы меня прям щас заживо съели? Прям щас заживо съели? Заживо съели? Съели? Съели?!" Сделав над собой усилие, Алекс тяжело поднялся и лишь тогда смог рассмотреть причину паники – из узких окон-бойниц Столпа наружу рвалось ледяное пламя. По-другому охарактеризовать увиденное он просто не мог. И сразу же почти все встало на свои места… Алекандр Вавилович… Губы Алекса растянулись в жутком подобии улыбки. Не зная чем помочь шефу, Алекс завел руку за спину и, нащупав кобуру, достал пистолет. Затем, навел его на стекающее по бетону ледяное пламя, сдерживавшее настоящее – первородное, наполненное непередаваемыми муками и горечью… Пистолет?! Откуда у него пистолет?! Откуда на нем эта черная форма с нашивкой добермана на плече?! Запоздалым движением большого пальца Алекс снял оружие с предохранителя… "Не смей!" – раздался в голове чей-то знакомый голос. "Я должен" – тут же откликнулся Алекс, не высказывая и тени удивления. "Единственное, что ты должен – это выжить…" "Именно для этого я и жму на курок…" Однако, рука отказывалась повиноваться – прицел взвился вверх – в агатово-черное непроглядное небо. А из окон Столпа на Алекса словно внимательно смотрело какое-то существо. Даже не смотрело, а рассматривало, будто диковинную вещь. И этот взгляд…Его Алекс не смог бы забыть никогда…такое же ощущение он испытал пятнадцать лет назад, когда спасался бегством, надеясь укрыться в бомбоубежище. И ракета пролетела в каких-то сотнях метров от напуганного до неконтролируемой истерики, молодого человека. Вот тогда – именно тогда – Алекс почувствовал этот странный взгляд, который удивленно рассматривал бушующие в его душе чувства. Настолько противоречивые, что даже не верилось, будто они могли принадлежать одному человеку… А теперь, все окончательно встало на свои места… "Да," – улыбнулся Скелла. "Нет!" – усилием воли сжал губы Алекс. Бедный, травмированный мозг молодого человека не выдержал издевательств и ужасов этого мира. Поэтому, чтобы хоть как-то выжить, он вынужден был приспособиться. Разделиться, породив на свет две самостоятельные личности, противоположные, однако, во всем. И теперь под рдеющим небом мозга вынуждена была произойти финальная битва. Она была неминуема еще с самого начала, однако, ее время пришло лишь через пятнадцать лет. Тотчас невидимая площадка человеческих мыслей оказалась поделена на два лагеря. С одной стороны возвышался одетый в черные глухие одежды Алекс. С другой – Скелла в натертых до блеска доспехах с изображением добермана на кирасе. А ровно посередине между ним возвышался Столп. И каждый мог видеть, как внутри него идет такая же разрушительная борьба двух противоположных друг другу стихий. И победа окажется за той, кто первый одолеет разделяющее Столп расстояние… Арррррррх! – знамена существующей только в этом измерении армий взвились ввысь, целя в такое неправдоподобно бордовое небо. Хрррррра! – ответила им армия с другого конца, подготавливая оружие и намертво прикрепляя бронзовые щиты к рукам. "Жизнь ради смерти…" Арррррррх! "Жизнь ради жизни…" Хррррррра! Десятки тысяч человек кинулись навстречу друг другу огромными, перемалывающими лавинами. Бордовое солнце отражалось в древнем оружии кровавыми всполохами, а на лицах бойцов застывало жуткими масками первобытных племен, призванных устрашать и вызывать смятение в рядах противников… Два командующих, две армии на одном поле мыслей и разума. Один выбор и две не способные никогда договориться, стороны… Орел или решка? Арррррррх! Хррррррра! А монета падет на ребро… Десятки тысяч глоток разрывают голосовые связки, подбадривая себя, своих товарищей, самого командира и мчатся, мчатся, мчатся на встречу друг другу… …через лощины вен, реки артерий и безграничное плато мыслей и образов человеческого мозга. Под палящими лучами багрового солнца, под внимательными взглядами своих военачальников… …мчатся, чтобы в один краткий миг столкнуться у подножия Столпа с ужасающим грохотом металла впивающегося в металл. Столкнуться, а, затем, броситься друг на друга, впадая в боевое неистовство и круша все, до чего только дотянется рука. Никакого страха – лишь безумие и смерть, безумие и смерть, безумие, смерть… И два холодных отстраненных разума, на самом деле являющимися одним целым… "В конце-концов, ты всего лишь человек…" Огонь обманчиво расступается перед стремительным натиском льда и тут же набрасывается на незваного гостя с удвоенной силой. Шипят, растворяясь ледяные иглы, превращаются в воду опасные шипы. Но, даже тогда они не ослабляют своего натиска. Даже испаряясь, вода окутывающими клубами пара пытается закрутить, хоть как-то ослабить пламя… "Тем не менее, такие "всего лишь люди" как я и сотворили тебя. Пришло время исправлять ошибки…" "Ты всего лишь человек, чье тело лишь шуткою судьбы вместо того, чтобы опасть горсткой пепла, оказалось сохранено…" Не щадя себя, огонь бросается в новую атаку. Языки пламени закручиваясь друг относительно друга на манер огромной плети, молотят и низвергают ледяные бастионы нечеловеческого спокойствия и уверенности. Заблуждения и неверия… "Ты – всего лишь человек…" Аррррррх! Хрррррра! Ревут тысячи умирающих… Аррррррх! Хрррррра! Десятки тысяч кромсают друг друга сломанными мечами, бьют измятыми щитами, вгрызаются в плоть и раздирают на кусочки голыми руками… И лишь два человека не принимают в этой бойне никакого участия. Один медленно, не сводя глаз с другого, накидывает на голову капюшон. Второй, так же цепляясь за взгляд противника, стискивает меч и выставляет перед собой щит. "Жизнь ради смерти…" Арррррх! "Жизнь ради жизни…" Хррррра! "В конце концов, ты всего лишь человек!" Жидкое пламя вгрызается в ледяную крепость древнего бога, однако, плавясь и, истекая водой, словно раненый воин кровью, она обрушивается всей своей массой на атакующего и губит первородную стихию. Заставляет отступать, оставляя после себя лишь черное пепелище и горький дым печали и ярости… Грохот, безумство, неистовство и неуправляемая ненависть. Сжигающая обе армии, как бумагу. Окровавленные обрубки падают на землю и в свете багрового солнца превращаются в жуткого рода цветы, – составленные из искалеченных конечностей – которые безмолвно поворачивают головы вслед уплывающему за горизонт солнцу… Аррх! Хрра! Уже почти не осталось ни сил, ни армий, чтобы сражаться… Ледяная крепость пала, но и пожирающее даже камни, пламя, утихло. Почти погасло… Двое шагнули навстречу друг другу… "Жизнь ради смерти…" "Жизнь ради жизни…" "Я не хочу умирать – я видел слишком много эпох. И в каждой люди лишь уничтожали друг друга. Не думая о последствиях. Не думая о других…" "Под словом «другие» ты, естественно, подразумеваешь себя?" "Хотя бы…" Противники встретились у подножия Столпа. Заглянув друг другу в глаза, каждый из них увидел там лишь непоколебимую уверенность и решимость. Ни одного воина из противостоящих армий к этому времени уже не осталось в живых. Поэтому, решить исход сражения теперь должны были их командиры… Аррх! Хрра! Звуки уже не так грозны и пронзительны… Огонь прожигает лед, однако последний, шипя и исходя в предсмертной судороге белесой дымкой, тушит пламя! Силы уже на исходе… Вдруг поразительной силы взрыв сотряс находящееся за гранью хитросплетений мыслей, поле боя. Вздулись вены, заставляя призрачное плато вздыматься и снова опадать, словно при землетрясении. Лопнули капилляры и артерии – воображаемые реки залили сотрясающиеся берега вполне реальной кровью. Созданный опаленным ужасами ядерной безысходности, разумом, крошечный мирок сжался до размеров точки. Где- то, в недосягаемой дали, словно в другом измерении, раздался выстрел… …а потом, рухнул Столп… "В конце-концов, ты всего лишь человек!" "А разве человек в какой-то мере, не бог?" Массивная фигура в доспехах, покрытых льдом кидается вперед, пытаясь остановить неминуемое. Однако, на его пути встает измученный человек в деловом костюме. Он делает взмах рукой – вены с жуткими хлопками лопаются и кровь единым, широким ручьем устремляется вверх по запястью и кисти, где незамедлительно принимает форму меча. Оружие вспыхивает ослепительным светом – от его гарды до острия бегут озорные язычки пламени. Меч срывается с породившей его руки и разрубает препятствие в виде ледяного рыцаря… Оружие без всякого сопротивления рассекает огромное тело и по рукоять уходит в землю… "В конце-концов, ты всего лишь бог, Сайгар…" Впервые за долгое время, человек радостно улыбался. И даже на бледном, обескровленном лице эта улыбка казалось теплой, доброй и умиротворенной… За первым взрывом последовал еще один, более мощный. Вздувшиеся до предела вены не выдержали такого сильного напряжения и лопнули. Плато перестало трясти и теперь оно, судорожно дернувшись несколько раз, начало проваливаться внутрь себя. Бушующие воды взбесившихся багровых рек огромными волнами набрасывались на берег, словно желая начисто слизать даже такие крохотные останки этого жуткого места. А два так и оставшихся стоять друг напротив друга, противника, вдруг рухнули на землю сломанными бездыханными игрушками… – Ты все-таки хочешь, чтобы меня сожрали вместе с потрохами?! Мир, сжавшийся до едва заметной точки, перестал существовать… Капитан стоял над распростертым телом патрульного, который так и не выпустил из рук выстрелившего оружия, и облизывал пересохшие от страха губы. Не смотря на то, что «доберман» был мертв, его пугало вовсе не это. Торолов не мог не понимать, что ему будетза убийство патрульного – одними сожранными потрохами он явно не отделается – хотя, капитан и бил всего лишь, чтобы оглушить выскочку. Но он точно так же и понимал, что со смертью патрульного что-то изменилось. Что- то неуловимое, однако, вместе с тем, весьма существенное. И она сам – начальник караула Торолов – тут же стал за это ответственен. Словно, своими действиями он помог решиться чему-то чрезвычайно важному, что не могло произойти уже очень долгое время… …и тут, взорвался меч… Время словно застыло. Торолов даже успел увидеть, как разваливается на части бетонная конструкция Столпа, хрустит и рассыпается миниатюрными кусочками ледяной купол, открывая взгляду два мертвых тела и наполовину ушедшую в землю, боеголовку. Она вдруг принимается увеличиваться в размерах, словно ее что-то распирало изнутри. А, затем, под нечеловеческим напором, словно кожура от банана, расходится обшивка и из ракеты вырывается, наконец, такое долгожданное Лето… "Жизнь ради смерти?" "Жизнь ради жизни?" "Смерть ради жизни…" Не щадящее ничего и никого Лето путешествовало по изъеденной язвами и кровоточащими ранами земле, своими легкими прикосновениями исцеляя поверхность и приводя ее в первозданный вид. Стирало страны, мегаполисы, города и цивилизации; их ужасы и достижения; раздвигало тектонические плиты, пробуждая ото сна древние вулканы. Заставляло кипеть воды Мирового Окена, вываривая все живое, что только оставалось в них. Лето подготавливало планету к новой жизни. Чтобы через миллиарды лет кто-нибудь снова – пусть так же случайно, сам того не желая – смог бы разгадать ужасную своей безжалостностью, загадку и снова выпустить на свободу ТАКОЕ ДОЛГОЖДАННОЕ ЛЕТО…