Игра в прятки
Клэр Сэмбрук








Позвольте представить вам Гарри Пиклза. Ему девять с хвостиком. Он бегает быстрее всех в мире, и у него самые красивые на свете родители. А еще у него есть брат Дэн. И вот однажды Дэн исчез. Растворился. Улетучился. Горе сломало идеальное семейство Пиклзов, родители винят себя и друг друга, и лишь Гарри верит, что найдет, обязательно найдет Дэна. Поэтому надо лишь постараться, сосредоточиться, и тогда все вернется — Дэн, папа, мама и счастье.

«Игра в прятки» — горький, напряженный, взрывающийся юмором триллер, написанный от лица девятилетнего мальчика. Очень искренняя, прямая книга, в которой грустное и смешное идут рука об руку. Как свыкнуться с потерей, как научиться жить без самого близкого человека? Как сохранить добро в себе и не запутаться в мире, который — одна большая ловушка?






Клэр Сэмбрук

Игра в прятки





Конец учебного года





1


Взрослые понять не могли, куда подевался ребенок. Целое расследование устроили, да все без толку, так и не решились назвать виновных. Только если бы дети были виноваты, им бы непременно влетело.

Уж как они только не расспрашивали. То так повернут, то эдак. Только и делали, что без конца искали разные там оплошности да промашки. Все им какие-то зацепки были нужны. Будто и без того улик мало.

А мне-то что. Я и так прекрасно знал, кто в этом замешан.

Шофер. Как пить дать. И не он один.

Еще, например, мистер Болтай — у него правда такая фамилия, — весельчак-учитель из нашей школы. Посадил учеников в автобус, а сам список в школе оставил.

Мой брат, Дэниэл Пиклз, ему уже пять лет стукнуло, а он все вел себя так, что нипочем не скажешь, что он такой здоровенный.

Его друг-невидимка Биффо тоже.

И я, Гарри Пиклз, мне в то лето было девять с хвостиком.




Теперь, когда прошло немного времени и я могу спокойно рассказывать об этом, мне кажется, стоит начать мою историю не с прогулки на автобусе, когда все словно вверх дном перевернулось, а чуть раньше. С того дня, когда тетя Джоан выходила замуж за Отиса, а все кругом твердили, будто это начало чего-то чудесного.

Как сейчас вижу: мама в своем серебристом платье медленно спускается по лестнице.

— Мальчики, что вы тут делаете?

Я колотил Дэниэла, сидя на нем верхом. И чего пристала, будто сама не видит. Я притворился, что ничего не слышу. Пусть другие бегут с поля битвы.

— Уф, — выдохнул Дэниэл.

— Гарри! Что за безобразие! Прекрати сейчас же. Что у вас тут стряслось?

Она всегда так спрашивает, нет чтобы просто взять и растащить нас. Между пальцами на ее ногах белели маленькие комочки ваты, а красные ногти так красиво блестели, что я залюбовался. А Дэн все пыхтел и брыкался, пытаясь освободиться. Вообще-то мне уже немного надоело, поэтому я сказал:

— Он опять за свое, достал уже.

— В чем дело, Дэниэл?

Мой братец шмыгнул и захныкал:

— Гарри не хочет помочь мне найти хомячка…

— Дождетесь вы у меня оба. Возьму и отшлепаю как следует.

Вот врет. Впрочем, и вправду хватит уже.

— Дэн, нам сегодня не до этого. Гарри, почему ты постоянно изводишь брата? А ты, Дэниэл, мог бы и сдачи дать.

Подумай она хоть немного, сама бы поняла, что сморозила глупость.

— Вы только посмотрите, на кого вы похожи!

Да, помялись мы основательно.

— Придется еще раз гладить ваши рубашки.

Она подтолкнула нас к двери на кухню, где стояла гладильная доска, и мы стянули с себя уродские розовые рубашки.

— Хочу пожарником, — пробурчал Дэн.

Тут он был прав на все сто. У нас с Дэном была настоящая форма пожарников, она шуршала во время ходьбы, а серебряные нашивки на рукавах светились в темноте. Даже шлемы настоящие, а не из какого-нибудь пластика. Только вот на свадьбу почему-то обязательно нужно было тащиться в этих дурацких рубашках, цвет в цвет с платьицами подружек невесты.

Мы с Дэном уселись на подоконнике. Я случайно дотронулся пяткой до железного каркаса батареи и тут же отдернул ногу, такая батарея была холодная. Мама водила утюгом между пуговицами, ее черные брови почти сошлись над переносицей, так сосредоточенно она гладила. Она склонилась над гладильной доской, и из глубокого выреза ее платья выглядывали полные круглые груди.

— И запомните, сегодня никаких потасовок, — сказала мама. — Ведите себя прилично.

Тоже мне, ведите себя прилично.

А мама тем временем продолжала:

— У Джоан нет никого, кроме нас. (Это она про то, что у них с Джоан нет родителей.) Вы ведь не хотите испортить Джоан весь праздник?

Нет, мы не хотели. Правда не хотели. Пришлось заключать перемирие.

— Прости меня, Гарри.

— Прости меня, Дэниэл.

Дэн улыбнулся мне. Я сделал вид, будто ничего не заметил.

Мама отставила утюг и сказала:

— Я должна вас кое о чем попросить…

Она накинула рубашку на спину Дэниэла. Тот аж взвизгнул, такая она была горячая.

А я улыбнулся.

Быстренько стащив рубашку, мама встряхнула ее раза два, чтобы остудить. Вот он, мой братец, весь как есть: ни жалоб тебе, ни слез. А мама вновь принялась одевать Дэна.

— Не все гости знают, что Джоан и Отис уже давно живут вместе, так что совсем необязательно, чтобы вы в этот знаменательный день сказали что-нибудь лишнее. Все ясно?

— Ясно, мам, — сказал я.

Это был секрет, а секреты нам нечасто доверяли.

Дэн, возясь с пуговицами, мечтательно произнес:

— Хочу, чтобы Джоан опять жила с нами. И пусть у Отиса снова будет другая девушка.

Мама смерила нас обоих взглядом из серии «ну-как-вы-не-понимаете». Не знаю, но вряд ли Джоан в тот раз из-за этого вернулась; не хочу верить, что Отис мог променять нас на другую женщину.

Мама легонько прикусила губу и снова сделала свое «свадебное» лицо.

— Сегодня для Джоан и Отиса начинается новая замечательная жизнь, так что забудем о прошлом.

Вспоминать не буду, но и забыть не могу.

Дэн соскочил с подоконника, крутанулся, шурша рубахой — ш-ш-шх, — демонстрируя застегнутые пуговицы.

— Молодчина, Дэн! — похвалила мама.

Ну надо же, пуговицы сам застегнул. Подумаешь, мудреная наука.

— А вот был бы у нас телевизор, — начал Дэниэл, — мы бы включили его в розетку, нажали бы кнопочку и…

— Потом, Дэниэл, — беззвучно сказал я.

— Потом, Дэниэл, — громко сказала мама.




Мы с Дэном, сытые, причесанные, наглаженные и даже успевшие подраться, стояли около кухонного окна в лучах солнечного света, когда зашел папа. Красивый такой, и от него липой пахло. И рубашка на нем была вовсе не розового цвета.

Он положил руки нам на плечи.

— Ух, красавцы мои!

Наша тетя Джоан всегда говорила, что у нас с Дэном огромные карие глаза, она их называла «пошли-со-мной-в-постель». А еще у нас длиннющие темные ресницы, прямо как у папы.

— Мальчики не должны быть красивыми. Они должны быть опрятными, — произнес Дэн.

— А вы у меня и красивые, и опрятные, — ответил папа. — Эй, мы уже опаздываем! А ну-ка, давайте быстрее. Уж нам-то обязательно надо быть вовремя.

Церковь, в которой Джоан и Отис должны были венчаться, находилась в самом центре Ноттинг-Хилл, недалеко от нашего дома. Нам нужно было лишь спуститься с крыльца, пройти через сад, повернуть за угол и, поднявшись по церковным ступеням, войти внутрь. На все про все сорок пять секунд, если не ползти как черепахи. Я засекал.

— Палатка! — выдохнул Дэн, как только мы вышли из дома. — Наверное, марсиане прилетели.

— Это шатер, — сказал я и на всякий случай, если этот дурачок не понял, добавил: — В нем будут праздновать свадьбу.

В соседнем саду Молчун Джефри выглянул из-за газеты, кивнул и что-то там пробормотал. «Удачи», наверное, или «хорошо повеселиться» — никогда не поймешь, что он бубнит себе под нос.

Миссис Гомез, мама Себастьяна, вопила в своем саду, что кто-то, и пусть он даже не надеется, что она не знает кто, оставил включенным шланг и устроил из ее любимой клумбы настоящий пруд. Но когда мы проходили мимо, даже она замолчала и присвистнула от восхищения.

— Чудесное платье! — воскликнула мама Себастьяна, а потом повернулась к зарослям кустарника и крикнула: — Учти, я больше разогревать не буду. Можешь оставаться голодным!

Листья чуть шелохнулись, но Себастьян так и не показался. Что ни говори, а маскировался он здорово! А еще он терпеть не мог сидеть дома.

Когда мы поравнялись с нашим укрытием, нас приветствовал Кэл — отдал нам честь палкой, на которую была насажена большая морская раковина.

Папа салютовал ему в ответ.

А мама сказала:

— Вижу, ты снова ее раздобыл, Кэлем.

Я, Кэл и другие мальчишки постарше играли в Повелителя Мух. Только вот однажды отец Милли совсем утратил чувство юмора и отобрал у нас раковину. Милли была у нас поросенком, и мы охотились на нее с самодельными копьями. Впрочем, она и не возражала. Ей и было-то всего два года. Наоборот, она даже помогала нам собирать палки для костра.

— Кэлем, ты случайно не видел Себастьяна? — крикнула мама Сэба.

Кэл даже внимания не обратил на ее слова, сделав вид, что ищет камешки для рогатки. У нас были свои понятия о чести.

Когда мы дошли до угла, мама уронила ключи и нагнулась, чтобы их поднять. А отец взял и ущипнул ее, ну, вы понимаете. А она как повернется да как врежет ему по пальцам.

— Прекрати, Доминик!

Но я-то видел, что ей понравилось. Хорошо, что хоть Кэл возился с одноглазой кошкой и ничего этого не видел.




Ну, про свадьбу-то чего рассказывать? Все они одинаковые. Сначала гости спорили, придет ли Джоан вовремя или опоздает. Пришла. И все, в принципе, шло нормально до тех пор, пока священник не спросил, а нет ли какой причины, по которой молодым нельзя обвенчаться. Вот тут я занервничал. Уж отец-то знал такую причину, даже не одну. Я только надеялся, что он ничего не скажет. А священник все ждал и ждал, будто и сам хотел сказать что-то, да все сомневался. Я даже дышать перестал от волнения, зажмурился и сразу вспомнил, как однажды подслушал родительскую беседу в ванной.

— Не начинай снова, Пэт, — сказал отец.

— Ты сам начал, — прозвенел мамин голос.

— Я только хотел сказать…

Тут он включил кран, и я ничего не мог разобрать. А как только он его выключил, я услышал:

— Ты, надеюсь, понимаешь, как легко такой вот парень может вскружить голову умной женщине?

— Какой — такой?

Папа несколько раз встряхнул флакончик с пеной для бритья. Ответил:

— Красивый, обаятельный, стильный. К тому же еще и боксер.

— А что не в порядке с боксерами?

— А то, что все они тупицы и скоты.

— Да что с тобой, Доминик?

— Со мной? Ай, брось.

— Сам постоянно начинаешь.

Я услышал, как зашуршала папина бритва. Это была опасная бритва. Она досталась папе от дедушки.

— Хорошо, милая! — протянул папа как-то угрожающе. — Ты хотя бы раз видела, чтобы он читал?

Мама промолчала, похоже, она понемногу накалялась, чтобы вот-вот взорваться.

— Надо же, а уж мы с тобой такие культурные! — насмешливо пропела она. — Мне, например, похвастаться нечем. Подумаешь, рубрика в газете «Я и мои дети». Не слишком-то впечатляет.

— Ну зачем ты так, у тебя совсем неплохие статьи. — Голос у отца звучал как-то странно, наверное, брил возле губ и вытянул их дудочкой.

— До Достоевского мне, положим, далеко. А что касается тебя…

— А что со мной такое? Ой, черт!

— Не думаю, что истории болезни можно считать высокоинтеллектуальной литературой.

— Я только хотел сказать…

— Доминик, пожалуйста, не заставляй меня думать, что я вышла замуж за сноба. И расиста.

Отец вздохнул:

— Что ж, может, так и есть. Да, так оно и есть. Ты же знаешь, как я волнуюсь за Джоан.

— Дорогой, — прозвучал мамин голос, — у тебя кровь капает на пол.

Плип. Плип. ПЛЮП!

Только мама может так лихо победить в споре.




И тут Дэн чихнул. Еще бы, столько цветов вокруг! Но он молодец, не растерялся. Вытащил платок и высморкался, в точности как мама учила.

Папа, какие бы причины он ни знал, промолчал, и церемония продолжалась.

Оказалось, что у тети Джоан есть еще одно имя — Мередит. Многие удивились, но только не мы с Дэном — мы слышали на репетиции.

Но стоило мне подумать, что все обошлось, как священник дошел до «любить и оберегать». И Отис, даже сказать стыдно, большой и сильный Отис, который отжимается тридцать раз с Дэном на спине, разревелся, как девчонка. Я чуть не умер от такого позора.

А Дэниэл, вот идиот, протиснулся между ним и Джоан и пожал Отису большой палец. Отис сразу перестал плакать и потрепал Дэна по голове. Тут я пожалел, что сам до этого не додумался.

Дальше все шло по плану. В обморок никто не грохнулся. Кольцо тоже не потеряли. Мы с Дэном были замечательными пажами. Не дрались и даже подружек невесты не толкали.

Правда, я чуть все не испортил, когда Отис и Джоан поклялись холить и лелеять друг друга. Чтобы не рассмеяться, я сжал зубы и стал мысленно перечислять всех игроков моих навсегда любимых «Шпор»,[1 - Лондонский футбольный клуб «Тотенхэм». — Здесь и далее примеч. ред.] включая запасных.

Вы, наверное, знаете, что обычно бывает на подобных приемах. Куриный салат, свадебный пирог — с виду точь-в-точь рождественский, — бесконечные тосты, от которых шея начинает болеть. Но на свадьбе Отиса и Джоан ничего подобного не было. Взрослым подали креветок, которые так и норовили выпрыгнуть из тарелок. Специально для меня мама Отиса приготовила фирменное блюдо из подорожника и еще каких-то секретных ингредиентов, а Дэн получил картошку в мундире с бутербродным маслом — свое самое любимое блюдо.

А когда на сладкое подали шоколадное желе, Отис и Джоан встали и сказали, как благодарны они всем собравшимся и как сильно-пресильно они любят друг друга. А Отис даже добавил, что это Дэн соединил их сердца.




Впрочем, тут он не соврал. Никогда не забуду, как Дэн, толстый, глупый и неуклюжий (ему тогда только два года было), застрял между прутьями изгороди в Холланд-парке. Голову просунул, а ушами застрял. Он подался было назад, но ничего не вышло. Но Дэн не заплакал, ни намека на слезы. Просто ухватился за прутья и завертел головой, пытаясь освободиться. Но не тут-то было. Он повернул до упора голову. Поднял одну ногу. Это не помогло. Тогда Дэн прекратил дергаться и задумался. Я подошел сзади и подтолкнул его. Он взвизгнул. Но опять не заплакал.

Я оглянулся вокруг в поисках помощи. Если повезет, выпутаемся сами и мама ничего не узнает. По ту сторону ограды, в парке, беременная женщина и карапуз устроили пикник на траве. Что от них толку! Чуть поодаль долговязые мальчишки играли в футбол. Один из них вдруг схватил мяч и с силой швырнул в другого. Позвать их было как-то страшновато. Далеко-далеко, в дальнем конце парка, кто-то играл в теннис. Дэн издал странный, похожий на хрип звук.

Я понял, что ждать больше нечего, и побежал к столику, за которым сидели мама и Джоан. Они бы сами нас увидели, если бы не были так увлечены беседой и мороженым. Я рассказал им, что случилось с Дэном. Они прекратили хохотать, побросали свои стаканчики и помчались к изгороди. Их мороженое я доел, чего ему зря таять-то.

Когда я подошел к ним, мама говорила Дэну:

— Все будет хорошо, сыночек, все будет хорошо.

Но по голосу было понятно, что она далеко в этом не уверена.

Я стер с губ остатки шоколада. У Дэна рот искривился, а Джоан веселым голосом заявила:

— Да тут работа для Супермена!




Небо потемнело, подул ветер, и Дэн расплакался.

— Гарри, малыш, — сказала Джоан, — сбегай принеси мою сумку.

Может, у нее там волшебная микстура какая, не зря же она работает медсестрой в больнице.

Я притащил сумку, Джоан достала оттуда бутылочку с надписью «Лосьон для тела» и помазала апельсиновой жидкостью уши Дэна.

— И-и-и-и, — пропищал Дэниэл.

Шея у него напряглась. Мама обняла его и прошептала:

— Попробуй расслабиться, сынок.

Дэн стал жутко красный. Тут еще дождь пошел, а у нас ни зонтиков, ни плащей.

Карапуз на лужайке завизжал и бросился разбрасывать вещи, которые его мама пыталась собрать. Теннисисты спрятались под крышу. Мальчишки натянули свои ветровки и разбежались. У дождевых капель на моих губах был шоколадный привкус.

— Придется вызывать пожарников, — решила Джоан.

Вот это да! Никогда в жизни мы не вызывали пожарников.

Джоан порылась в сумке, достала телефон и набрала 999. Дождь шел все сильнее, похолодало здорово. Мне еще и в туалет хотелось. А мы все не могли дозвониться.

Дэн начал хныкать, и тут мы увидели, как по теннисному корту движется какая-то точка. Точка приблизилась и превратилась в пожарника. В шлеме и форме, все как полагается. Как спасатель из фильма. Он подбежал к нам так быстро, что мы и опомниться не успели. Красивый, черноволосый, темный, он возвышался над нами с той стороны изгороди. В руках он держал лом. От него исходила такая уверенность, что мы тут же успокоились.

Мне ужасно хотелось, чтобы он заметил меня. А он посмотрел на Дэна, присел на корточки и улыбнулся ему, будто бы рядом и не было никого больше.

— Ну, с этой бедой мы мигом справимся, — сказал он, и я ему сразу поверил.

Он снял шлем и перебросил его мне. Шлем был горячим. Опустив лом на землю, пожарник ухватился за прутья. Уперся ногой в один из них. Каблук его перемазанного мокрой землей башмака коснулся головы Дэна. Пожарник напрягся, закрыл глаза. С силой выдохнул через нос. Мама испуганно вскинула руку. Прутья выгнулись, Дэн чуть не упал, но пожарник его подхватил. Все это произошло в одно мгновенье. И этого мгновенья оказалось достаточно, чтобы я по уши влюбился в Отиса. Тете Джоан потребовалось чуть больше времени.




Семейка у Отиса была слегка чокнутая. Они все ужасно походили друг на друга, точно орехи с одной ветки. Я и Дэн танцевали с подружками невесты. Девчонка, которая была со мной в паре, умела играть на скрипке, а еще она могла говорить по-испански и играть в футбол. Как только музыка кончилась, она сказала мне «спасибо» и ускакала. Мама Отиса поймала меня и начала говорить о том, как я отлично танцую и как она рада, что в семье вновь появились мальчики. У Отиса, конечно, есть младшие братья, но они уже совсем взрослые мужчины, так что они не считаются. Тогда я сказал, что не могу представить Дэниэла мужчиной, а она рассмеялась. И я понял, какими бывают взрослые, когда немного выпьют.

Нам с Дэном разрешили остаться допоздна, хотя уже всех детей отправляли по домам. Дэн уснул на сдвинутых стульях, и Отис укрыл его своим пиджаком. Я хотел было засунуть виноградинку в его открытый рот, но почему-то не сунул, а стал смотреть на танцующих. Цветные лучи прожекторов пронзали зал, и пары медленно кружились под спокойные звуки музыки.

Чтобы не заснуть, я решил пересчитать пожарников. Сделать это оказалось не так-то просто. Они ж все в костюмах были, ни шлангов тебе, ни шлемов, ни топориков.

Потом я решил выбрать самую лучшую пару. Мама с папой точно были самыми красивыми. Отец положил руку маме на талию и крепко прижал ее к себе. Отис с Джоан тоже выглядели неплохо. Голубые глаза Джоан смеялись, черные волосы блестели точь-в-точь как у мамы. Казалось, она вот-вот взлетит в небо сквозь купол палатки — такой счастливой она выглядела. Хорошо хоть Отис крепко сжимал ее в своих объятиях. Может быть, и стоило дать им первое место. Как-никак это их свадьба. Но я все-таки выбрал маму с папой. Дэн всхлипнул, как младенец. Я положил руку ему на грудь и сказал:

— Все в порядке. Спи.

Он послушался и снова уснул.




Наверное, и я тоже, потому что проснулся на папиных руках. Он все шарил по карманам и никак не мог найти ключи от входной двери. Еще бы, они же были у мамы.

Папа отнес меня наверх, в спальню. И я слышал, как сзади мама слегка задела головой Дэна о перила. Во сне Дэн пробормотал: «У всех есть телевизор».

Мама засмеялась:

— Спи, сынок.

Папа, не включая света, осторожно опустил меня на кровать. Он долго возился с туфлями. Наверное, и не снял бы, если бы я не сказал, что они на липучках. Он стянул с меня брюки и рубашку. Оставил майку с трусами и носки. Движения его были сильными и мягкими, и мне это нравилось.

— Зубы чистить, пап?

— Сегодня не надо. Спи, мой мальчик.

Папа укутал меня одеялом. Наклонился, чтобы поцеловать, и его нос угодил мне прямо в глаз. Отец поцеловал меня в лоб, взлохматил волосы и прошептал что-то ласковое, я не понял что. От него пахло вином и сигаретами, и он был ужасно колючий.

Где-то далеко устало прогудел поезд, казалось, он спешит домой, чтобы тоже лечь спать. «У-у-у, — гудел поезд. — У-у-у».

Я слышал, как мама на цыпочках вышла из комнаты Дэна, подождала отца. Их голоса скользнули вниз по лестнице. Послышался шум, как будто они дрались. Они смеялись и шикали друг на друга. Наверное, в эту ночь я последний раз заснул спокойно.




2


«Барр-ба-дос, — говаривал Отис. — Барбадос — это крошечный зеленый треугольничек, со всех сторон окруженный морем».

— А они сейчас там?

Мама наклонилась ко мне, коснувшись щекой моих волос. Пальцы ее побежали по карте, пересекли Индийский океан, Пакистан, Тибет, скользнули по Италии и Франции.

— Они сейчас вот здесь, солнышко. В Гатвике. Ждут самолета.

— Ого! — Я захрустел печеньем.

Папа опустил огромные круглые шарики витамина С в два стаканчика с водой, разболтал и протянул один маме:

— Выпей, это тебе поможет.

Мама смерила стакан недовольным взглядом. Ничего удивительного, вода-то в нем окрасилась в неприятный кроваво-багровый цвет. Но все же поднесла стакан к губам и отпила немного.

Папа засыпал зерна кофе в кофемолку. Зерна тихонько стукались друг о дружку.

— Надеюсь, самолет не разобьется, — задумчиво протянул я.

— Гарри, не говори так. И не шумите, пожалуйста.

— Я просто хотел сказать, что, думаю, с ними все будет в порядке.

Папа включил кофемолку.

Мама сжала виски, закрыла глаза. Когда она вновь открыла их, они были совсем красные.

Папа насыпал немного кофе в кофейник, влил кипятка.

Сквозь пар я видел репродукцию картины Пикассо, она висела у нас на стене над столом. Это была страшная картина, полная монстров, мертвых тел, кричащих людей.

Дэн прыгал вокруг, изображая Супермена в белой горячке.

— Ах ты, смешнулька! — рассмеялась мама.

— Бэнг Бэнг вернулся! — закричал Дэн. — Хомячок вернулся! Он снова в клетке! Мам, пап, глядите!

— Я очень рад за тебя, малыш, — сказал папа и выключил кофейник.

— И я, Дэн. — Мама посмотрела на меня. Я все пытался найти этот Барбадос на карте.

— А я всегда знал, что он вернется, — заявил Дэн пустому стулу. — Мам, можно я возьму его с собой в Леголенд?

Классная идея. Уж там-то он точно потеряется.

— Нет, милый, — сказали мама и папа в один голос.

— Мам, а ты поедешь с нами? — спросил Дэн.

— Я бы очень хотела, солнышко мое, но мне надо дописать статью.

Хорошо хоть хомячка не разрешили взять.

— А в Леголенде все сделано из конструктора «Лего»?

Опять за старое. Ведь всю неделю об этом спрашивал. Но так как он все время смотрел куда-то в сторону, на Биффо, своего выдуманного дружка, то ему никто и не отвечал. Папа начал наливать маме кофе и в чашку тоже, в общем-то, попал.




В парке, у школьного автобуса, стоял мистер Болтай, в белой футболке и красных шортах, прямо под цвет автобуса. И чего вырядился? Потешный он, мистер Болтай.

— Как дела, док? — сказал мистер Болтай папе, ежась от холода.

Папа пожал ему руку (все взрослые так делают), а затем подмигнул Свинке, который изо всех сил махал нам из автобуса.

Да, отец у меня хоть куда! Любой позавидует. Даже сейчас, небритый, с похмелья, в компании с самым прикольным учителем школы, он выглядел на все сто. Другой на его месте поцеловал бы меня прямо перед ребятами. Папа же чмокнул Дэна, а меня дружески похлопал по спине.

— Присматривайте там друг за другом, — сказал он, когда мы садились в автобус.

Дэн сел впереди, потому что его всегда укачивает в автобусах. Поначалу я сел рядом с ним. Сзади нас ревел Паримэл, одноклассник Дэна: он сел на свой завтрак и испачкал брюки. Как только папа скрылся из виду, я перебрался назад, к Питеру и другим ребятам. Они оставили мне местечко в серединке. Младший брат Пита, Стэнли, приткнулся у окна, проныра.

— Народ, может, поиграем? — предложил Пит и тут же объявил: — Чур, я вожу! Угадайте, что за слово? Начинается на букву «Д», в автобусе этого нет.

— Дерево, — сказал Свинка.

— Дорожка, — вступил в игру Терри, новичок. Мы позволили ему посидеть с нами, хоть еще и не решили, взять его в нашу банду или нет. Банда — это я и Питер. Ну и Свинка иногда.

— Дерево. — Этот Стэн вечно лезет куда не просят.

— Эй, ты! Я первый сказал! — возмутился Свинка.

— Нет, я первый, — не унимался Стэн.

Питер шикнул на брата и правильно сделал. Стэн одних лет с Дэном, рядом с нами ему вообще не место. Я закрыл глаза и притворился, что все это меня абсолютно не волнует.




Пит вообще-то отличный парень, мой лучший друг и все такое, я его, считай, всю жизнь знаю. Но иногда, если честно, он ведет себя как девчонка. Всего боится, никогда не ругается. А уж к Стэнли относится так, будто бы они ровесники и во всем равные. Не понимаю я этого. Стэн еще в школу не ходил, а уж Пит мне все уши про него прожужжал:

— Знаешь, Гарри, он так быстро бегает!

Мы кидались камнями в лягушек на школьном пруду, и я как раз заприметил одну.

— Вот увидишь, — не умолкал Пит, — Стэнли точно попадет в премьер-лигу. Слышь?

Я покрепче сжал гладкую гальку.

— Ага, как же, в премьер-лигу. Скажи спасибо, если его в деревенскую футбольную команду примут.

— Да ты только представь, Гарри: такой маленький, а бегает почти так же быстро, как ты. Он, наверное, вообще быстрее всех в мире бегает.

Вот уж дудки. Да меня в школе никто не обгонит!

Я прицелился.

— И прыгает классно! — продолжал расхваливать младшего брата Пит.

Я швырнул гальку и промазал.

Наш Дэн бегает не лучше девчонки, а прыгает и того хуже.

— Когда они пойдут в школу, то подружатся, я тебе говорю, — не унимался Питер.

— Отпад! — съязвил я.

Супер Стэн и Тормоз Дэн. Позору не оберешься!

Но тут я ошибся. По крайней мере, произошло совсем не то, чего я ожидал.

Стэн, в принципе, неплохо держался. Но зато Дэн! Дэн крутился по всей школе так, словно всю свою жизнь только и делал, что учился здесь. Всюду совал свою любопытную носопырку. Но главное, всем это почему-то нравилось. Дэн стал звездой, хоть и на собственный придурковатый манер.

В конце первой четверти в нашу школу приехали студенты-художники. Им поручили выложить мозаику на наружных стенах школы — Паровозика Томаса с компанией.

В ушах, бровях, носу, губах — везде они носили серьги и вечно курили в школьной уборной сигареты, которые сами сворачивали, — Свинка подглядел. Нам строго-настрого запретили им мешать. Мы и не мешали.

Все, кроме Дэна. Тот почти каждый день болтал о чем-то с одной студенткой. Она ходила в коротеньком обтягивающем топике. И у нее были просто огромные груди. По крайней мере, больше мы с Питом ни у кого таких баллонов не видали. А как-то раз она наклонилась к Дэну, и этот дебил потрогал сережку у нее в брови. А потом она даже позволила ему добавить кусочек на носу Паровозика Томаса. И тут Дэн сказал ей что-то такое, от чего она прямо-таки расплылась в улыбке. А потом сказала ему что-то в ответ. Я просто взвыл от зависти.

На большой перемене я поймал своего братца у питьевого фонтанчика.

— Что она тебе сказала?

Он чуть не удрал, но я схватил его за руку.

— Отпусти! — Дэн дергался, пытаясь вырвать руку.

— Признавайся, а то хуже будет.

— Гарри, отпусти, больно же.

Дэн ненавидел, когда его щипают.

— Как бы не так. Говори, что она тебе сказала?

— Кто она-то?

— Кто, кто. Студентка, с которой ты болтал сегодня.

— А, эта. Ну и нечего щипаться, я и так скажу. Она спросила, не хочу ли я помочь ей с мозаикой.

— А потом, идиот?

— Не помню…

— Живо говори, что она тебе сказала потом, в самом конце.

— Ай, Гарри, хватит. Она сказала: «До скорой встречи, малыш».

— А перед этим?

— А перед этим она сказала, что я клевый парень! — гордо заявил Дэниэл.

— Так, а ты ей что сказал?

— Да я не помню уже. Много всего. Гарри, ну пожалуйста, отпусти. Правда больно.

Вот придурок! Ну как с таким разговаривать?!

— Не ври. Должен же ты был ей что-нибудь такое сказать, раз она решила, что ты клевый.

— Ну, я спросил, почему она пахнет шербетом.

— Ты чего мне голову дуришь?

— Честное слово, Гарри, не вру. Прямо так и спросил.

Странно. Что в этом такого клевого?!

Я отпустил его руку. Он принялся растирать запястье, а я побежал искать своих.

— Эге-гей, Гарри, — окликнул меня Дэн.

Я обернулся и увидел, что он стоит у фонтанчика и улыбается мне. Руки в карманах брюк из магазина «Маркс и Спенсер», сами брюки сползли гармошкой. Тоже мне клевый парень!




— Ну-ка, Стэнли, давай вали отсюда, дай и другим посидеть у окна, — сказал я.

— Ладно. Но только пока стоим, — с неохотой согласился тот.

«Поговори еще у меня. Живо леща схлопочешь», — подумал я.

Я смахнул крошки с сиденья прямо на пол и сел. В конце концов, я старше, значит, мне и у окна сидеть.

Сквозь автобусное стекло я видел, как шофер меняет покрышки. Я смотрел на его сгорбленную спину и думал почему-то о белых медведях, которых видел в зоопарке. Было в нем что-то такое… от медведя. На земле рядом с ним стоял стальной серебристый ящичек с инструментами. Некоторые инструменты были слишком большими и лежали отдельно, прямо на земле.

— Все, слезай! Сейчас поедем. Шофер уже вернулся, — потребовал Стэнли.

Не хватало еще подчиняться всякой мелюзге. Жаль, Питер думал иначе. Пришлось мне пересесть, и я снова оказался посреди орущей компании. Мальчишки все еще играли в загадки. Казалось, они уже целую вечность играют, хотя мы еще даже из парка не выехали.

— Это что-то очень неприятное и страшное, — говорил Питер. — Начинается на букву «Д». Это человек. Он всегда говорит: «Я дежурный, и сегодня я слежу за порядком». Все зовут его мистер…

Все вокруг завопили. Дональд! Как же я сразу не догадался?! Мистера Дональда нет сегодня в автобусе. Ну и дела! Раньше он не пропускал ни одной поездки. Повсюду таскал с собой тряпичную сумку с огромным количеством замочков и карманчиков и с огромной красной надписью «Дежурный». В своей толстой тетради он постоянно отмечал разноцветными ручками фамилии тех, кто плохо себя вел. Казалось, он хочет за один день отработать все то время, когда не был дежурным. Я встал и огляделся. Мистера Дональда и вправду не было. Но он запросто мог догнать нас где-нибудь в Лондоне.

— Эй, вы, СЗАДИ! — прокричал мистер Болтай. — ТИШЕ там!

Кричал он тем самым Важным Голосом, точь-в-точь как мистер Дональд.

— Я знаю, что все вы огорчены тем, что мистер Дональд не может быть сегодня с нами.

— Фу-у, — выдохнули мы с Питером, испытав невероятное облегчение.

— Фу-у, фу-уф, — послышалось отовсюду.

Вот уж повезло так повезло, лучше и не придумаешь!

Терри сказал, что не знает, кто такой мистер Дональд, и я кратенько ему все объяснил.

— Ни хрена себе! Во ужас! — присвистнул он.

— Мистер Дональд приболел, — продолжал тем временем мистер Болтай.

Что ж, день неплохо начинается.

Мистер Болтай выпрямился:

— Так что сегодня Я — ДЕЖУРНЫЙ!

Автобус содрогнулся от хохота. Малыши тоже смеялись, но так, за компанию. Куда уж им понять!

Я подумал, что день будет чудесным. Хотел сказать об этом Свинке, но тот в носу ковырялся, ему было не до меня.

— Вам подарили эту поездку в качестве награды за хорошую работу, — прокричал мистер Болтай.

Что правда, то правда. Наш класс, ну и класс Дэниэла тоже, здорово справились с конструкторским заданием.

— Вы — лицо школы имени великого Нельсона Манделы!

Свинка приосанился. Питер быстренько стер какую-то пакость, которую Стэнли написал пальцем на стекле.

— Поэтому я убедительно прошу вас вести себя так, чтобы великий Нельсон Мандела мог гордиться вами! Это, между прочим, и тебя касается, Май Сисей!

И что она ему сделала?! Если бы мы принимали девчонок в нашу компанию, она точно была бы первой на очереди.

Свинка покраснел и заерзал на сиденье, и я почувствовал, как по автобусу поплыл вонизм.

— Помните, дети: репутация нашей замечательной школы в ваших руках!




Я был прав. День оказался чудесным. Когда наш автобус въезжал в парк Леголенда, из приемника полились звуки моей любимой песенки:
		Мы молоды, и все дороги нам открыты,



		С друзьями рука об руку идем вперед.








Прямо как про нас поют. На траве вдоль дороги огромными кубиками были выложены четыре гигантские буквы Л-Е-Г-О. Хором мы прокричали все буквы по очереди.

Как только автобус остановился, мы наперегонки помчались к воротам чудо-города, и впереди всех Терри. Я немного обогнал Питера, хоть он и утверждал, что это не так. Стэнли тоже бежал быстро. Позади всех плелся Свинка. Оглянувшись, я увидел, что Дэниэл крутится около шофера, и подумал, что он наверняка опять задает свои идиотские вопросы.

Когда мы ворвались в ворота, тучи уже разбежались и Леголенд был весь залит солнцем. Синие, красные, желтые кубики сверкали в солнечных лучах, и я почувствовал, что мы действительно в другой стране. Все, абсолютно все здесь было сделано из конструктора «Лего».

Как только мы оказались за воротами, мистер Болтай и мисс Бертон (она была такой неприметной, что я не сразу заметил, что она едет с нами) направились к столикам кафе.

— Я буду за вами следить, — крикнул нам мистер Болтай через плечо. — Глаз не спущу!

Вот заливает!

Во-первых, Леголенд слишком большой, чтобы он мог за кем-нибудь там уследить.

А во-вторых, всем понятно, что ему до нас дела нет. Закажет себе кофе и бутерброд с беконом и примется дразнить мисс Бертон за ее длинные смешные сережки.

Мы поверить не могли в свое счастье. Был бы тут мистер Дональд, мы бы катались кучей и каждые пять минут должны были являться в одно и то же место к одному и тому же человеку (мистеру Дональду, само собой), чтобы тот мог поставить очередную галочку напротив наших фамилий.

Дэн крутился около магазинчика «Лего» — трепался с динозавриком, — а мы всей толпой помчались к американским горкам. Терри раскрыл свой завтрак и угостил нас хрустящими чипсами «Принглс» и всякими там шипучками, от которых в башке взрывается. Всласть накатавшись на горках, мы помчались дальше и увидели мотоцикл, сделанный из кубиков «Лего», большой, прямо как настоящий.

Обменявшись с Питером секретными знаками, мы стали подначивать Терри, чтобы купил нам по батончику «Марса» и по большому стаканчику кока-колы.

— Шутите?! — усмехнулся тот.

Короче, прошел испытание. Нам в банде не нужны подхалимы. Жаль только, «Марса» нам не перепало. Свинка, правда, купил себе батончик, но никому даже куснуть не дал.

Потом Питер насквозь промок под Пиратским водопадом, а Терри показал нам, как из обычного тетрадного листа (тетрадку он с собой захватил) делать настоящие водяные бомбы. Оказывается, это почти что как делать кораблики, только гораздо сложнее. Мы наполнили их водой в туалете. Они были очень похожи на настоящие бомбочки, только пошире и из бумаги.

— Запомните хорошенько, что я вам скажу, парни, — проговорил Терри, когда Питер спросил, почему бомбы не летят прямо, а все время сворачивают. — Стратегия и еще раз стратегия. Сосредоточьтесь. Соберите все свои силы. И действуйте так, чтобы достичь максимального результата.

Мы плохо поняли, что он хотел сказать, но звучало убойно. Похоже, Терри недолго будет сидеть в рядовых. Не так он прост, как кажется.

Мы проторчали в очереди лет сто, чтобы попасть на аттракцион «Бороздящий небо». Вспотели все порядочно, у Терри даже нос покраснел. Зато Питеру хоть бы что! Понятное дело, отец-то у него из Новой Гвинеи.

Терри, кстати, веснушчатый был — жуть какой. Веснушки не только на носу, но и на лбу, и на щеках, даже на шее. Я в жизни ничего подобного не видел.

А Свинка в очереди все охал да вздыхал, нытик! Нашел тоже время, когда мы принимаем нового человека в банду. Лично я тогда решил, что ему придется подумать о своем месте в банде.

Кабинки аттракциона были рассчитаны только на двоих. Пока Питер отчитывал Свинку за то, что тот трусит и вообще ведет себя как сопляк, я прошел вперед и сел в кабинку к Терри. А Питеру волей-неволей пришлось сидеть со Свинкой.

— Эй, смотрите! — воскликнул Питер, как только мы тронулись. — Там внизу наши Дэн и Стэнли!

Глянув вниз, я почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. Не люблю высоты. К счастью, я быстро поднял глаза. Эти двое и правда бежали там, внизу, держась за руки, словно девчонки.

— Не бросать! — скомандовал Терри.

Питер застыл с задранной рукой. Терри тем временем продолжал отдавать приказы:

— Не кидайте с силой. Просто отпустите ваши бомбы, как только я дам сигнал.

Говорил он все это тоном, не подобающим новичку, но в конце концов, если бы не Терри, бомб у нас вообще не было бы.

— Бросай! — закричал Терри.

Четыре бомбы полетели вниз. Опоздали? Нет, в самый раз. Бомба Терри, пролетев мимо Стэнли, разорвалась над головой Дэниэла. А моя угодила прямо в Стэна.

Стэнли взвыл и, кажется, готов был зареветь. А Дэн остолбенел на мгновенье, поднял голову, а когда увидел, что это мы, улыбнулся и радостно замахал рукой. Меня прямо-таки распирало от гордости за брата. Кабинки продолжали скользить по кругу. Я старался смотреть прямо перед собой, уж очень не хотелось опозориться перед Терри.

Затем мы направились в цирк. Оказавшись внутри, мы увидели волшебника. Хотя какой это был волшебник! Все ж видели, куда он прятал цыпленка, плюс ко всему и цыпленок-то был ненастоящим. Бьюсь об заклад, что этого фокусника изображал какой-нибудь разодетый и размалеванный студент. Наверное, после работы ему дают кучу колы и батончиков «Марса» да еще кататься разрешают бесплатно. Пожалуй, я тоже, когда вырасту, устроюсь работать в Леголенде.

Потом мы отправились кататься на машинках «багги». Стэнли и Дэн забрались на эту, как ее… вроде как сцену, и тетка в форме Леголенда раздала им водительские права. Стэн уже получил свои, а когда подошла очередь Дэна, мы все захлопали в ладоши и закричали. Свинка даже проскандировал, как на футбольном матче: «Наш Дэн — чемпион! Наш Стэн — чемпион!»

Никто его не поддержал. Он здорово сконфузился и покраснел.

Зато Дэн так сиял от счастья, что я не удержался и сказал ребятам:

— Этот дурачок, похоже, думает, что права настоящие.

— Дэн не дурак, — сказал Свинка.

Питер отдал Стэнли его завтрак, а я подумал: интересно, заметит Стэн, что мы со Свинкой сожрали все его печенье?




День пролетел незаметно. Леголенд уже закрывался, когда мистер Болтай пересчитывал нас, сажая в автобус.

— Дети, садитесь все на свои места, так, как сюда ехали. И посмотрите, все ли тут.

— Он сказал «на свои места», — заявил Стэн, когда я пытался занять место у окна. — Ты сидел в серединке.

Я оглянулся на Питера в поисках поддержки, но тот увлеченно болтал о чем-то с Терри. Так что пришлось снова уступить.

— Что за шум?! — крикнул мистер Болтай. — Эй, вы, сзади, уймитесь!

Я повернулся к Стэнли:

— Хочешь печенья?

— Ага.

— Обойдешься.

Никто не засмеялся.

— Проверили, все на месте? — заорал мистер Болтай.

— Да! — закричали мы.

— Отлично. — Мистер Болтай потер руки. — Поехали!

Я угостил всех бутербродами с плавленым сыром. Они были теплыми и пахли пластмассой.

— Странный какой-то вкус у этого «Хохланда», — с набитым ртом, не переставая жевать, заметил Питер.

— Это не «Хохланд», а «Виола».

— Что-что? — переспросил Питер.

— «Виола». Треугольнички, — объяснил я.

Делать было абсолютно нечего, ну разве что болтать о всякой там ерунде да снова играть в дурацкие загадки. И я решил вздремнуть. Терри рассказывал, какая у его отца шикарная квартира в Лос-Анджелесе. С бассейном, теннисным кортом. И что там у него две служанки, которые все делают за тебя. Бросишь грязное белье на пол, а утром оно уже выстирано, поглажено и сложено, вроде только что из магазина. Питер слушал и все вздыхал: «Вот это да!», «Ничего себе!», «Клево!» Как будто его уже туда пригласили. Впереди кто-то вопил, кто-то дрался, а мы сидели тихо и мирно, как одна команда. Снаружи, за окнами автобуса, быстро стемнело. Когда пошел ливень, водитель выключил свет, зато включил отопление. В автобусе запахло шоколадом, по́том, сыром и чипсами с луком. Стало тепло, темно и уютно.




Проснулся я от какого-то взрыва прямо под ухом. Я огляделся. Бернард Мерфи, кретин, надул пакетик из-под сухариков и лопнул его. Этот взрыв и разбудил меня. Сам Бернард был весь усыпан крошками — так ему и надо. Я хотел было наорать на него, но в автобусе царила такая неразбериха, что я лишь спросил:

— Что случилось?

— Кто-то что-то натворил, — ответил Бернард.

Кайли Келли перелезла со своего сиденья вперед, наморщила нос и пропела:

— Да что он может знать! Тоже мне, нашел у кого спрашивать. Ха-ха.

Я притворился глухим и вновь спросил у Бернарда:

— А кто? Кто натворил-то?

— Вот это они и пытаются выяснить.

Кайли послала мне торжествующий взгляд типа «а что я тебе говорила» и вдруг согнулась над пустым пакетом из-под чипсов, как будто собралась стошнить. Вообще-то в прозрачных целлофановых пакетиках часто бывают дырочки. Для такого дела они никак не годятся. Я хотел было ее предупредить, а потом решил, что не стоит.

Никто рядом не знал, что произошло, поэтому я встал и пошел вперед. Я услышал, как Кайли, стоя сзади в проходе, бормотала что-то насчет мисс Бертон:

— Я ей сразу сказала, что мне в автобусах плохо бывает, а она и говорит: «Подожди, не до тебя сейчас, Кайли», а я ей и говорю: «Мне надо на переднее сиденье, у меня справка есть и все такое».

Что-то я не вижу, чтобы ее и впрямь вырвало. Все врет. Кайли перелезла через Бернарда и уселась на свое место, не переставая бурчать:

— А она мне заявляет: «Как ты можешь, Кайли, говорить об этом сейчас? Ты же знаешь, что у нас ребенок пропал. Подожди».

Теперь понятно, почему мистер Болтай, закусив губу, бродит по автобусу и пересчитывает ребят. А Кайли все причитала:

— Ну а я-то тут при чем? Я же не вру, что меня тошнит.

Фары встречной машины на секунду осветили автобус, и я успел заметить, что мисс Бертон стоит впереди, в проходе. Лицо у нее как-то вытянулось, вроде вмиг похудело, а смешные сережки повисли сосульками. Она даже вся позеленела. У меня что-то екнуло внутри. Я ведь не проверил, сел ли Дэн в автобус. Я пошел вперед. Кайли прокричала мне вслед:

— Скажи мисс Бертон, что меня сейчас вырвет.

Как же, жди. Больше мне делать нечего.

Дэниэл должен сидеть впереди, слева, прямо перед Паримэлом…

Кто-то расставил сумки в проходе, и я постоянно натыкался на них в темноте. Казалось, я никогда не дойду. Я услышал вопль Бернарда:

— Всего меня облевала, ты, сволочь!

Будь я на его месте, я бы ее и не так обласкал.

Кайли молчала: ее опять тошнило.

Так, кто это там сидит рядом с Брайаном Смитом? Сандра Майклз? Ничего себе! Брайан Смит рядом с девчонкой! А я-то всегда думал, что он мог бы стать крутым парнем. Ему бы только набрать в весе. Если бы это было нормальным — сидеть с девчонками, я бы сел с Май Сисей. Но это не принято. По крайней мере, крутые парни с девчонками не сидят.

Я наступил на чью-то сумку и, кажется, что-то там раздавил. Кто-то схватил меня за руку:

— Послушай, Гарри…

— Да подожди ты, — отмахнулся я. — Я потерял…

Я хотел было сказать: «Я потерял Дэна», но не решился.

— Я ведь сходил в туалет, перед тем как мы поехали, — заныл Уильям Плам. — Честное слово, сходил. А сейчас опять хочу.

Я случайно толкнул Паримэла, он пролил «Фанту» прямо себе на брюки. И разревелся. Тьфу, девчонка! Я даже извиняться не стал.

Дэниэл должен был сидеть прямо перед Паримэлом. Но его там не было.

По спине побежали мурашки. По рукам, вниз, от плеч к пальцам, скользнул холодок. В глазах потемнело. Сердце бешено заколотилось. А Уильям Плам все ныл над ухом.

— Сдвинь ноги покрепче, — посоветовал кто-то ему. — И жуй язык. Это помогает. Правда.

Я сделал еще несколько шагов и вздохнул с облегчением. Дэниэл сидел на переднем сиденье, один, обнявшись со своей сумкой.

— Не волнуйся, Биффо, — бормотал он, — все обойдется.

Никогда я не был так рад его видеть. Но решил не подавать виду, просто сел рядом и сказал:

— Здравствуй, здравствуй, друг ушастый. Не в курсе, что случилось?

Кто бы сомневался, что Дэну известна причина суматохи.

— Адриан Махуни пропал, — сказал он. — Сначала думали, что он в автобусе, потом решили, что, наверное, его тут нет, а теперь точно знают, что его тут нет.

— Но ведь…

— Понимаешь, Гарри, — перебил меня Дэн, — мистер Болтай думает, что посчитал Джейсона два раза.

Учителя вечно путали Адриана и Джейсона. Оба были голубоглазые и светловолосые, оба любили кататься на скейтборде и постоянно спорили о том, кто лучше всех играет в сборной Англии по футболу.

Мисс Супер, наша классная, называла их «близнецами Махуни». Только они вовсе и не были родственниками. У Джейсона и фамилия-то совсем другая — Смит.

Все наперебой стали спорить, куда мог подеваться Махуни.

— Он ушел с какими-то дядей и тетей, — без конца твердила какая-то козявка, одноклассница Дэна.

— Он, наверное, сумку забыл и вернулся, — предположил Уильям Плам, ерзая на сиденье.

А водитель ничего не сказал. Он и не подозревал ничего. А чего ему? Врубил плеер на всю катушку, воткнул наушники в уши и и насвистывал себе какую-то мелодию.

Мне казалось, это просто глупо — ехать под дождем по дороге домой, в то время как Адриан один… там, в Леголенде. Но взрослые нас не спрашивают; если тебе чуть больше девяти, твое мнение их вообще не интересует.

Водитель запел очень громко. Все бы ничего, только вот фальшивил он ужасно.

— И все… парам-пам-пам… у нас получится…

Если бы он только слышал себя, умер бы от стыда.

Я пошел назад, чтобы рассказать о своем открытии пацанам. А там Бернард расселся на моем месте.

— Ага! Там Кайли тошнит, — сказал он, когда я велел ему проваливать.

— Э-э-кхе-кхе, — раздавалось с их сиденья.

Ребята пришли в восторг от того, что я все знаю. Понятное дело, я не сказал им, что разузнал все от Дэниэла.

Мы тут же выработали штук сто отличных планов спасения. А мистер Болтай все сновал по проходу, будто надеялся, что Адриан каким-то чудесным образом нарисуется прямо из воздуха.

— Стратегия, парни, — говорил Терри, — во всем нужна стратегия. Мы должны вызвать полицию и вернуться в Леголенд.

— Да, парни, нужно вызвать полицию, — сказал Питер.

Хм, «парни». Никогда он так не говорил. Похоже, подцепил новое словцо от Терри.

— Мы создадим поисковые отряды, — продолжал Терри. — Нам потребуется четыре командира.

— Чур, я командир!

— Нет, Гарри, нам нужны будут быстроногие скауты, чтобы держать связь между отрядами. А ты самый быстрый среди нас.

Да уж, с этим не поспоришь. Терри всегда так лихо справлялся с опасностью, что никто ни капельки не удивился бы, если б он вдруг нырнул под кресло и выскочил в проход уже в костюме Супермена.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Свинка.

Терри покрутил головой, вроде проверяя, нет ли поблизости шпионов, и прошептал:

— Вообще-то мне нельзя трепаться, но мой отец работает в САС.

— Сас? — выдохнул Стэн. — А это что?

— Видел по телику «Агент 007»?

У Питера округлились глаза. Казалось, они сейчас вылезут из орбит.

— Сверхсекретное разведывательное управление?

— Что-то вроде, — важно кивнул Терри. — Только взаправду, и жутко опасно.

— А мой дедушка воевал в Испании, — сказал я.

— Ага, и вышел в отставку задолго до того, как немцы туда пришли, — усмехнулся Свинка.

— Зато ему в Испании глаз выбило, и еще у него есть несколько медалей!

— Ничего себе! — присвистнул Терри.

Крутой он парень, Терри, ничего не скажешь. Я подумал, что если так и дальше пойдет, то нам с Питером самим придется держать экзамен, чтобы попасть в его команду. А вот Свинка, похоже, окажется вне игры. Впрочем, сам виноват.

Со стороны Бернарда и Кайли жутко потянуло вонью.

— Мисс, мисс! Сюда, быстрее! — закричал Бернард.

Я повернулся и увидел, что Кайли счищает с себя какую-то гадость.

— Я вся измазалась, мисс…

Надо было все-таки сказать ей про дырочки в пакете.

Мисс Бертон подошла к ним, смерила Кайли недовольным взглядом и забрала мешочек.

— Ой, мисс Бертон! Осторожней! — возмутился Бернард. — Вы меня всего облили.

Мисс Бертон не обратила на его крики никакого внимания и, держа пакетик перед собой, быстрым шагом пошла обратно, а содержимое пакета все капало на пол. Хорошо хоть я не оставил свою сумку в проходе.

— Это нечестно. У меня даже справка есть и все такое. Мои джинсы! — заныла Кайли.

— Сама виновата, — прошипел Бернард.




Повсюду сновали поисковые собаки, в воздухе кружили вертолеты со всякими там штучками для ночного видения. Между прочим, все это и еще много чего другого мы придумали задолго до того, как мистер Болтай догадался позвонить. Он вытащил из сумки мобильник и уставился на него так, словно никогда раньше ничего подобного не видел. Руки его дрожали, коленки явно подкашивались. Мы подъехали к бензозаправке, остановились и все кучей рванули на выход. Ясное дело, столько терпеть.

— А ну-ка, все успокоились и сели! — раздалось из громкоговорителя.

Мы послушно вернулись на свои места.

— Спасибо. — Это говорил водитель, и голос у него был такой, словно теперь он был дежурный.

Я прошел вперед и сел рядом с Дэниэлом.

— Почему же он мне сразу-то не сказал?! — возмущался водитель.

Мисс Бертон закивала головой, как игрушечная собачка, вроде тех, что многие водители ставят в машине. И сережки у нее в ушах болтались, словно уши спаниеля. А мистер Болтай тем временем орал в мобильник:

— Леголенд, я говорю, Л — листья! Да не город. Леголенд. Неподалеку от Гвинсдора. Алло, алло. Вас не слышно. Алло, вы слышите меня?

Дэниэл всхрапнул.

Мистер Болтай поскреб покрытую мурашками коленку и опять закричал:

— Мы только что выяснили, что у нас одного ребенка не хватает.

Вот заливает. Да он сто лет назад знал.

— Адриан Махуни. Да нет же, Адриан… А-дри-ан. А — апельсин, — мистер Болтай поперхнулся. — Д — дерево…

Дождь вовсю барабанил по крыше автобуса.

Мистер Болтай начал описывать Адриана, сказал, во что тот был одет. Тут-то я всерьез занервничал. Я представил, как Адриан, насквозь промокший, продрогший до мозга костей, бродит по стоянке и ждет автобус, а вокруг непроглядная тьма. Может быть, добрые люди подобрали его, привели домой, укутали теплым одеялом, согрели, накормили. А может, и нет.

Мы все знали, как это опасно — отбиться от своих, затеряться в темноте ночи, просить помощи у незнакомцев. Да что там говорить! Гулять одному — и то опасно. Очень может быть, в этот самый момент Адриан подвергался всем опасностям сразу. Не говоря уже о том, что он мог просто простудиться и умереть. Я представил, как он на своем скейтборде мчится по крышам автомобилей. Пожалуй, только это могло ухудшить его и без того тяжелое положение.

— Я не спрашиваю, я утверждаю! — услышал я голос шофера. Мистер Болтай что-то пробормотал в ответ.

Мне вдруг пришло в голову, до чего тяжело будет мистеру и миссис Махуни, если Адриан умрет или потеряется, ведь каждый день у них перед глазами будет мелькать Джейсон Смит в такой же форме, как носил их сын, и на таком же скейтборде. Живое напоминание о том, что они потеряли.

Дэниэл уронил голову мне на плечо, и я его даже не отпихнул.

— Нет, вы меня послушайте, — продолжал шофер. — Немедленно свяжитесь с родителями мальчика, не то вам и траву на школьном дворе не доверят стричь после того, как весь этот кошмар кончится.

Я прикинул и решил, что газонокосильщик из мистера Болтая никакой.

— Вам ясно, красавец?!

Мистер Болтай принялся судорожно тыкать в кнопки телефона — набирать номер Махуни.

Я обнял Дэна. Брат и не пошевелился.

Не то чтобы я расчувствовался, просто так сидеть было удобнее. Его голова упала мне на грудь, Дэн прижался ко мне. Ладно. Пусть. Все равно темно. Я посмотрел сначала на колени Дэниэла, потом — на свои. Его были белыми, совсем без царапин, не то что мои, а волосы пахли шерстью домашней собаки. Мне нравился этот запах.

Я, наверное, тоже заснул ненадолго, потому что проснулся от того, что руку здорово кололо, будто иголки повтыкали. Она совсем затекла.

— Дети! Адриан в безопасности! — вопил на весь автобус мистер Болтай, да так визгливо, что у меня даже уши заболели. — Его забрала тетя из Гвинсдора. Подробнее об этом расскажет мистер Дональд. Главное, что Адриан цел и невредим.

Мистер Болтай отвернулся, плечи его дрожали, мне показалось, что он плакал.




Вообще-то предполагалось, что обратно автобус поедет без остановок. Но во-первых, мы и так уже стояли на заправке, во-вторых, все так благополучно обошлось, а в-третьих, и это, наверное, самое главное, в туалет хотелось всем, ну разве что кроме Уильяма Плама, который дорогой обделался, бедняга. Ну, мы и решили попросить мистера Болтая как следует, чтобы он выпустил нас из автобуса.

— Ладно, ладно, не нойте, — сдался мистер Болтай. — Только недолго. Туда и обратно.

Мисс Бертон зашептала ему что-то на ухо.

— Дети, идите парами, — крикнул нам вдогонку мистер Болтай. — И не разбегайтесь по сторонам.

Мы с ребятами устроили соревнование, кто дальше всех пустит струю. Я выиграл, на втором месте был Питер, потом Свинка и позади всех Терри. Вот уж не ожидал! Питер изо всех сил пытался произвести впечатление на Терри. Он нашел маленький розовый квадратик с резиновым кружком внутри. Мы сразу поняли, что это такое. Потом мы все, кроме Питера, который копил на каникулы, скинулись и купили себе газировку и попкорн, но мы все-таки поделились с Питером. Как-никак это он нашел презерватив. К тому же он и сам всегда нас угощал, когда было чем. Вернувшись в автобус, мы стали морщиться и затыкать нос, чтобы позлить Кайли. И пока мистер Болтай нас опять пересчитывал, Питер изо всех сил надувал презерватив.

— На вкус — дрянь порядочная, — заявил он.




Было уже совсем поздно, когда мы подъехали к школе. Мистер Болтай крикнул, чтобы мы собирали манатки и двигали домой, а еще велел нам поблагодарить шофера. «Гип-гип-ура!» — заорал я, потому что мне очень понравилось, как он себя вел, когда мы сначала потеряли, а потом нашли Адриана Махуни.

Дождь кончился. Мама уже ждала нас. Она стояла, высокая, худая, в длинном черном плаще, скрестив руки на груди. На ней были темные брюки и туфли из крокодиловой кожи. Она была самой красивой мамой из всех.

Я толкнул Терри в бок:

— Эй, смотри. Там моя мама!

Некоторые родители сидели в машинах и курили, открыв двери настежь. Легкий серый дымок поднимался в небо, словно говоря: «Послушайте, вы, мистер Болтай, мы тут уже несколько часов торчим», а может, и еще что похуже.

А наша мама не злилась, она и раньше всегда говорила, что у нее даже сердце сильнее бьется, когда мы с Дэном возвращаемся домой из школы. И правда, я в ее глазах радость увидел.

Мы с Терри, Питером и Свинкой вышли из автобуса последними. День прошел классно, будет о чем вспоминать. К тому же у нас появился новый друг, Терри, отличный парень. Пожалуй, я не прочь был взять его в пару на соревнованиях по бегу в мешках, да только Питера жаль: мы всегда бегали вместе. Питер ведь мой лучший друг. Нехорошо бросать старых друзей, как только появляются новые.




Дэниэл, вот дебил, оставил свою сумку в автобусе — пришлось ее захватить. Потом я попрощался с ребятами, и мы разошлись.

Я подбежал к маме.

— А где Дэниэл? — спросила она.

Мама посмотрела на его сумку, словно он мог за ней спрятаться, окинула взглядом пустой автобус.

— А что, разве он не с тобой? — спросил я.

Мама побледнела. А я понял, что имеют в виду взрослые, когда говорят, что сердце ушло в пятки.




3


Дэниэл утверждал, что они с Салли (это его друг) могут общаться через кроссовки. Я уставился на свои кеды.

«Гарри вызывает Дэниэла. Гарри вызывает Дэниэла. Отзовись. Как понял? Прием. Дэн, вернись к нам, пожалуйста».

Папа подтолкнул меня вперед, чтобы та девушка могла рассмотреть как следует.

— Точно такой же, только поменьше, — сказал он. — Подними голову, Гарри. — Это уже мне.

Я поднял голову.

— Гарри, не дури.

Я открыл глаза. Девушку звали Лорен. Так было написано ярко-красными буквами на карточке, которая висела у нее на белом фартуке. Папа стоял неподвижно, крепко прижав руки к бокам. В ладони, словно кинжал, он сжимал шариковую ручку.

— Я сейчас позову шефа, сэр, — сказала Лорен.

Люди вокруг были явно недовольны тем, что Лорен их не обслуживает. Кто-то раздраженно стучал ногой, кто-то барабанил пальцами по столу. Я смотрел на обувь и пытался представить людей, которые ее носят.

Вот черные, потертые «Док Мартены», один из которых нетерпеливо постукивает по полу. Рядом белые босоножки на высоких каблуках и с завязками. Потом туфли-тапочки, вроде тех, что носят старушки с распухшими суставами.

— Мы уже видели вашего директора. Подними голову, Гарри. Пожалуйста, мисс.

Папа порылся в кармане, выудил свой бумажник, достал фотографию Дэна. Мамин читательский билет упал на пол. Я смотрел на него. Не хватало только, чтобы мы здесь еще что-нибудь потеряли.

— Подними голову, Гарри, — сказал папа. — Лорен, если вы позволите вас так называть, Лорен, посмотрите на него хорошенько.

Он дал ей карточку. Лорен посмотрела на улыбающегося во весь рот Дэниэла, потом перевела глаза на меня, мрачного, как ночь, потом опять посмотрела на Дэниэла.

«Мы всегда рады помочь вам», — гласила надпись над стойкой.

Рады помочь — так помогайте! Чего уставилась?

Все люди вокруг таращились на меня так, как будто спрашивали: «Так это ты тот мальчик, который не уследил за своим младшим братом?»

— Может быть, это тот самый мальчик. По крайней мере, очень похож… Он болтал на кухне с шеф-поваром, — после долгой паузы сказала Лорен.

Очень в духе Дэна. Он везде сует свой нос. Ему непременно нужно знать, как работает овощерезка, как устроена фритюрница, привозят помидоры уже порезанными или целиком. И если целиком, то где хранятся ножи. И что бывает, если одна из поварих порежет палец, — отпустят ее домой или заставят работать?

Заболтавшись, Дэн вполне мог забыть про автобус.

— А вы у проезжающих спрашивали? Малышей часто увозят.

Она прямо так и сказала.

Ручка в папиной руке щелкнула и разломилась пополам.

— Мой сын потерялся ровно три часа сорок пять минут назад! — выкрикнул отец.

Лорен моргала секунд двадцать, а потом до нее, видно, дошло, она аж с лица спала. Я наклонился и поднял мамин читательский билет.

Кто-то засмеялся: «Ха-ха-ха! Ах ты негодник!»

Оказалось, старушенция в тапочках кудахчет в свой мобильник. Точно такой я ее себе и представлял.

Дама на высоких каблуках заявила:

— Вообще-то у меня чай остывает, если это кого-нибудь волнует.

Лорен высунулась из-за прилавка и сказала:

— У этого малыша… извините, сэр… У этого мужчины сынишка пропал, вот уже часа три, как не могут найти. Так что помолчите, мадам, и будьте добры подождать.

«Док Мартены» перестал тарабанить ногой по полу, «Босоножки на завязках» прихлопнула ладонью рот, вроде язык откусила. А «Тапочки» взяла поднос и ушла, не заплатив.

Лорен вернула отцу фотографию Дэна.

— Простите. Боюсь, я не в силах помочь. Спросите у парня с автозаправки, у него хорошая память на лица.

— Мы уже тут всех расспросили, — обреченно вздохнул отец.




Я вспомнил ту ночь прошлым летом, когда мы плыли на пароме и нам с Дэном было так весело, что мы спать не могли. Вместе с мамой мы поднялись на палубу и стали смотреть на темное небо. В лицо дул влажный соленый ветер, а ноги то и дело скользили по мокрым доскам.

Паром скрипел и стонал.

Я боялся смотреть вниз, в море, потому что казалось, будто меня вот-вот смоет волной.

— Земля! Земля! Впереди земля! — закричал Дэниэл.

Он запрыгал, захлопал в ладоши.

Мама схватила его и строго сказала:

— Успокойся сейчас же!

А потом уже мягко добавила:

— Моя родина.

Я искал глазами Ирландию, но видел только что-то большое, неровное, темное, в гирляндах огоньков. Ирландию я увидел позже, утром, когда, обгоняя двоюродных братьев и сестер, мчался по песчаному берегу, искал выброшенных на берег медуз, шумел что есть мочи, надеясь перекричать море. Та темная штуковина была лишь обещанием того, что ждало меня с утра. Так и на этот раз. Когда раньше я слышал, что кто-то пропал или потерялся, мне становилось страшно, но оказалось, что этот страх ничто по сравнению с тем, что я чувствовал сейчас.




Полисмен с фонариком в руке бежал к нам по дорожке и кричал: «Нашли, нашли!»

Папа остановился как вкопанный, рот у него открылся, раньше я такое только в мультиках видел.

— Так вы сами нашли его?! — заорал полисмен, подбегая.

Папа вновь осунулся. Сглотнул.

— Это его брат. Всего лишь брат.

— Простите, сэр.

Полисмен готов был сквозь землю провалиться.




Вы, может, думаете, в небе кружили вертолеты, освещая дороги на многие километры вокруг, а по земле, выискивая след, рыскали служебные собаки, а за ними пробирались широкоплечие мужчины с автоматами наготове?

Может, вы думаете, что движение перекрыли, все машины проверяли, а водителей обыскивали и допрашивали?

Как бы не так.

Я смотрел кругом и не верил своим глазам. Я видел, как машины, заправившись, выезжали на шоссе и мчались прочь. И может быть, увозили с собой Дэниэла.

Помню, как-то раз в школе, когда Джошуа Бернштейн потерял очки, в третий раз за одно утро, мисс Супер настоящий обыск устроила, но их нигде не было.

Прозвенел звонок на перемену.

И мисс Супер сказала, что все мы закроем глаза и будем сидеть так до тех пор, пока кто-нибудь не вернет их.

Есть хотелось до ужаса, а тут еще мисс Супер сообщила, что на обед дают куриные котлеты.

Весь класс недовольно ерзал на стульях.

Я приоткрыл глаза и увидел, как Бернард копается в сумке.

А мисс Супер продолжала:

— А на сладкое сегодня пирожки с яблоками.

Бернард достал футляр с очками Джошуа и подбросил их на стол к Май Сисей. Чтобы все подумали на нее. Знаете, что потом было? Хотя какая разница.

Я что хочу сказать. Ведь там были какие-то очки.

А тут человек! И не просто человек, а наш Дэниэл!

Мне хотелось, чтобы папа схватил полисмена и тряс его до тех пор, пока они не вернут нам Дэниэла.

Почему они ничего не делают?

Вместо того чтобы действовать, они все допытываются, выискивают всякие детали, хотя все уже давно и так известно. И толку от этого никакого нет.

Я им сразу же все рассказал. Надеялся, что они немедленно начнут действовать. А они все ждут и ждут. И все новые и новые машины уносятся безвозвратно в ночь.




На грузовике перед нами — три разрезанные пополам лодки. Интересно, как их будут склеивать? На машине рядом надпись: «Яхт-клуб Кембриджского университета».

Где-то плакал ребенок. Кто-то откашлялся и сплюнул. Недалеко тарахтели моторы мотоциклов. Я смотрел на небо и не видел звезд. Во рту стоял привкус ржавого металла. Да что же они все копаются? Какие еще улики им нужны?

— Мальчик, мальчик! — Полицейский смотрел прямо на меня. — Значит, когда вы сели в автобус, ты Дэниэла не видел?

Будто я ему не повторял это тыщу раз.

— Он не дурак. Он бы не пошел никуда один.

И тут меня осенило. Да ведь Дэниэл и не был один! Он же повсюду ходил с Биффо. У меня в глазах потемнело. Земля понеслась мне навстречу, но, когда я коснулся ее, она была нежной, мягкой и пахла папой.




Что было потом, не помню, но, когда я открыл глаза, мы уже ехали по какой-то очень широкой улице, тихой и почти совсем пустой. Только черный микроавтобус, похожий на те, в которых гробы возят, не включая верхних фар, промчался мимо и скрылся за углом.

Мы тоже свернули — на улицу вроде нашей. Я зевнул, потер глаза и увидел бар, магазинчик секонд-хенд, ресторан «Алястер» — все как на нашей улице. Я ничего не соображал. Похоже, утро наступило, а я еще спать не ложился. Пока я думал об этом, еще одна мысль прокралась в мое сознание: «Дэниэла не было уже целую ночь!»

Мама выбежала из дома в темных брюках и туфлях из крокодиловой кожи. Ее плащ соскользнул с плеч и накрыл розовый куст.

Мама сразу заглянула в машину.

Мы с папой вышли и захлопнули двери. Мама сразу как-то постарела. Никто не произнес ни слова. Мама развернулась и поплелась к дому, папа пошел следом.

Мне показалось, что розовый куст тянет меня за штанину.

— Ш-ш-ш! Гарри, а я-то думал, ты с Дэном приедешь.

— Угу. Чья бы корова мычала.

— Ладно, не время цапаться. Я пришел, чтобы помочь.

Опять за свое. Когда же он уймется-то наконец.

— Нет, правда, друг, хватит витать в облаках. Защита тебе не помешает.

— Я уже большой, мне почти десять. Не верю я во всяких там невидимок. А если б верил…




— С кем это ты там разговариваешь? — послышался папин голос.

Я сказал ему, что Биффо пришел. Он даже вздрогнул:

— Сынок, да ты спишь на ходу. Ну-ка, пойдем домой. Это всего лишь сон.

Хорошо бы, если так. Хватит уже с меня.




4


Я проснулся и увидел Дэниэла.

— Мам, пап! — закричал я, но никто не откликнулся.

Я огляделся. Мы были в какой-то машине. Дэн, поджав ноги, сидел рядом со мной на разложенном заднем сиденье.

Остальная часть машины была отгорожена решеткой, вроде тех, что ставят в тюремных автомобилях.

— Твой ход, братишка.

Ненавижу, когда он так говорит!

Оба мы были в пижамных куртках, но без штанов. Сидеть было жутко неудобно, в зад впивались какие-то крошки, руки и ноги так и зудели от желания что-то предпринять.

Только я забыл, что именно я должен сделать. Чтобы вспомнить, я стал мысленно перебирать все, что накопилось у меня в голове. Я всегда так делаю. Но на этот раз в голове была сплошная пустота. Мрачная, холодная и глухая.

— Я жду-у! — протянул Дэн противным голосом.

В руках у меня были игральные карты. Все, это точно сон. Будь я в своем уме, никогда бы не сел играть с Дэном в карты. С ним играть — себе дороже, все нервы истреплет.

— Так, это тебе, Гарри. А это мне. Ой, подожди. Отдай мне ту карту, а?.. Ну пожалуйста…

Так бы и треснул его.

— А у тебя какие карты? — продолжал Дэн.

Ну как ему втолковать, что карты нужно держать в секрете? Он бросил свои карты и карты Биффо рубашками вниз и принялся раскладывать их по масти.

— Мне так больше нравится, — заявил он.

— Может, начнем наконец?

Мне казалось, что если я буду хотя бы играть, то зуд у меня в руках и ногах исчезнет.

— Биффо и тот играет лучше тебя! — рассердился я.

— Биффо не умеет играть, — прошептал Дэниэл и оглянулся на шофера — у того голова прыгала в такт машине.

Освещая нас фарами, мимо проносились встречные автомобили. Вдали, на синих холмах, светились желтые огоньки. Наверное, это какой-нибудь город. Мне бы выглянуть из окна и попытаться понять, где мы есть. А я вместо этого уставился в карты и думал, чем бить.

— Тебе все обязательно делать по правилам, красавец? — раздался резкий пронзительный голос, у меня по спине даже мурашки побежали.

— Странно…

В руках у меня было двенадцать карт.

— А сам-то ты их не очень соблюдаешь.

Как-то раз мы играли в карты на деньги, на настоящие деньги. Потом еще однажды мы со Свинкой порнушку смотрели, пока никого дома не было. Да мало ли всего было, о чем потом и вспоминать стыдно. Все верно, сам я правила не очень-то соблюдаю.

— Надо бы сказать твоим родителям.

Ясное дело, сплю. У нас в семье главное правило — не причинять вред людям.

— Что ты там бормочешь себе под нос?

Я почувствовал, как Дэниэл вздрогнул. Нельзя, чтобы этот человек, шофер, услышал нас, увидел, дотронулся. Мы не должны с ним разговаривать. Не должны. Ни в коем случае.

— Пусть это будет нашим секретом, — прозвенел леденящий голос.

Я прикусил губу и ощутил во рту вкус крови.

— Вот и ладно. Вот и хорошо. Значит, договорились. Пусть это будет нашим секретом. Значит, теперь это наш секрет.

Я хотел обнять Дэна, согреть его немного. Что же я все-таки забыл? Не могу вспомнить. И почему так страшно, так страшно? Сначала мне стало тепло. Потом сыро и холодно. По полу расползлась темная лужица.

Все идет не так. Во рту сухо. Язык словно ватный. Зубы тоже. Подушка почему-то мокрая, от простыней воняет, и я лежу в одежде. Ногам стало тепло, потом мокро, потом холодно. На груди что-то невидимое, но очень тяжелое. И это что-то давит на грудь, и я не могу освободиться.

Что-то случилось. Мы с папой попали в аварию?

Нет, что-то очень-очень плохое.

Так ведь Дэниэл… Дэниэл пропал!

Кто-то не позаботился посмотреть, в автобусе он или нет.

И этот кто-то — я.

Я.

Я.




Я сбрасываю одежду. Тужусь на унитазе что есть сил. Ничего не выходит. Драю щеткой зубы, язык. Встаю под обжигающую струю. Еще горячее! Еще! Выдавливаю лимонный гель на скребок для пяток. И тру, тру все тело. Больно, но я не чувствую боли. Царапаю уши ногтями. Втягиваю горячую воду носом. Плюю. Тру себя мылом. Сжимаю зубы. Напрягаю живот. Теплая струя вырывается между ног. Напрягаюсь сильнее. Пусть выйдет все, все до последней капли. Пусть ничего не останется от Гарри, от прежнего Гарри.

Мальчишка в зеркале вытирается полотенцем и не желает смотреть мне в глаза. Но я-то его вижу, и я кое-что о нем знаю.

Жалкий.

Напуганный.

Ему впору заплакать.

А он не может.




— Попался! — Он повисает у меня на спине. Липкими пальцами закрывает глаза. Сопит прямо в ухо. — Угадай кто?

А чего тут угадывать. Дэн, кто ж еще. Залезет на лестницу, сожмется в комок и как прыгнет на тебя, когда проходишь мимо. Каждый раз одно и то же.

Бывало, заметив Дэна, я спокойно отходил в сторону, и этот дурень врезался прямо в стену. Иногда я ему подыгрывал, если было настроение. А чаще просто сбрасывал его на пол.

— Ты видел? Угадай, что я видел?

Ни минуты помолчать не может.

— Вертолеты! Только что пролетали, видел? А знаешь, где я прятался?

Эх, Дэн! Как бы я хотел знать это сейчас.




Все идет не так. В гостиной чужие люди. Мужчина и женщина. На обеденном столе пепельница. И утро такое темное. Темное, будто и оно знает…

Мама с папой на кухне. Серые и неподвижные. Настоящие статуи. Я их сразу и не заметил.

На маме темные брюки, туфли из крокодиловой кожи, черный плащ. И волосы у нее все спутанные.

Папа небрит. На нем домашние фланелевые брюки, футболка, халат.

Папа:

— Сынок, что у тебя с кожей?

Звонит телефон.

Оба вздрагивают одновременно.

Телефон звонит. Мама — папе, с трудом шевеля губами:

— Ты.

Телефон все звонит. Папа встает и берет трубку. Чужая женщина из гостиной заглядывает в дверь:

— Вы взяли? Положите, пожалуйста. Мы сами ответим.




— Ты простудишься.

Папа снимает халат и укутывает меня. От халата как-то странно пахнет.

— Так темно, пап.

— Да нет, как обычно.

— Раньше утром никогда не было так темно.

— Уже вечер, Гарри.

— Как вечер?

— Мы не хотели тебя будить, милый.

— А день какой?

— Понедельник.

В субботу была свадьба. В воскресенье мы ездили в Леголенд.

— Понедельник?

— Понедельник, родной.

Понедельник. И уже вечер.

Папа:

— Ты должен поесть.

Понедельник. В субботу была свадьба. В воскресенье мы ездили в Леголенд.

На часах половина восьмого. Как громко они тикают. Никогда не замечал.

И снова папин голос:

— Тебе надо поесть.

Я смотрю на длинную стрелку. Без четверти девять.

В девять папа берет яйцо, смотрит на него. Разбивает его в тарелку, еще одно, еще. Всего шесть. Мешает вилкой. Берет сковородку, наливает масло, затем яйца.

Тик-так. Тик-так.

Через пятнадцать минут папа открывает окно. Чтобы выпустить дым. Выбрасывает сгоревший омлет. Утирается рукавом. Плачет.

— Пап, не надо, пап, это всего лишь яйца.

В девять тридцать папа достает пачку хлопьев, насыпает в три миски, открывает холодильник…

— Нет молока.

— Я принесу.

На крыльце две бутылки молока и сливки для Дэна.

Я беру молоко. Оно теплое.

— Эй, послушай. Ты обдумал мое предложение? Нет? Да что с тобой? Выслушаешь ты меня или нет? Думаешь, если я невидимый, то и пользы от меня никакой?

«Ты не проверил! — хочется мне крикнуть. — Не проверил! Не проверил! Не поднял шум».

Но вместо этого я говорю:

— А чем ты можешь помочь?

— Дружок, ты недооцениваешь меня. Еще бы, ты всегда считал меня всего лишь плодом его воображения.

Я вхожу в дом и захлопываю дверь.

— Эй, подожди, — несется мне в спину. — Я не собираюсь с тобой спорить, дружок. Я не затем пришел. Пойми, я ведь тоже за него беспокоюсь.

«Плевать я хотел на твое беспокойство! Ты должен был проверить, поднять тревогу!» — хочу крикнуть я, но молчу и иду на кухню.

— Эй, дружок. Мы должны были проверить, понял? Вернись. Я должен тебе кое-что показать. Вот.

Бутылочка со сливками Дэна все еще стоит на ступеньках.

— Видишь?

Бутылочка качается, падает и разбивается.

— Видел?

Я видел.

— Я могу помочь, дружок.

— Не переживай, сынок. Все равно нам три не выпить.

Папа стал как-то меньше, чем обычно.




Жуем.

Мы с папой жуем хлопья.

Жуем.

А мама водит ложкой по тарелке.

Дэн так делал.




Та женщина, Венди, из полиции, говорит, что нам нужно побеседовать.

Папа спрашивает меня, не хочу ли я сначала одеться. Не хочу. Зачем? На мне папин халат и полотенце, этого пока довольно.




Я сижу в гостиной на диване рядом с Венди. На коленях у нее раскрытая тетрадь, в руках чашка горячего чая.

Она без формы. И кажется, у нее нет наручников. Да они и ни к чему. Я сам пойду.

Рядом с Венди в черном кожаном кресле — высокий мужчина с худыми ногами. Не помню, как его зовут. У него тоже тетрадь и ручка. У него нет ни формы, ни наручников, ни чая. Мне даже кажется, что и лица у него нет. По крайней мере, у меня в памяти от его лица ничего не осталось.

Мама с папой сидят на другом диване, далеко друг от друга. Между ними — гора подушек. У папы в руках чашка чая. А у мамы руки трясутся. Она смотрит куда-то поверх голов. И глаза у нее странные.

Венди все твердит, кто она такая и почему мы все здесь, а потом вдруг спрашивает меня:

— Если я разобью эту чашку и скажу твоей маме, что это ты сделал, Харри, что это будет?

— Не надо, это моя кружка.

Она смотрит на кружку и на меня.

— Моя любимая.

— Харри, я не собираюсь ее разбивать.

Как странно она произносит мое имя.

Она быстро глотает чай, обжигается, но пытается сделать вид, что ей не больно, и осторожно ставит мою кружку на пол.

— Забудем о чашке, Харри. Попробуем по-другому. Ты знаешь, что значит говорить правду?

Понятно, знаю.

— Харри, что такое правда? Можешь мне объяснить?

Приходит к нам в дом, обещает разбить мою кружку, обзывает лжецом. Явно из тех взрослых, которые детей и за людей-то не считают. Я молчу. Пусть подождет.

Венди жует губу.

— Итак, Харри, можешь сказать мне, что такое говорить правду?

— Говорить правду — значит говорить все как было и не врать.

Как ты, например, врешь про мою кружку.

— Очень хорошо. А теперь, Харри, скажи мне своими словами так, как понимаешь, зачем мы здесь собрались.

И на лице у нее это дурацкое выражение: «Верь мне, я же большая, взрослая».

— Мы ищем Дэниэла Пиклза, мисс.

— Правильно, — говорит она. — Вижу, ты храбрый парень.

Врет.

— Что ж, начнем. Расскажи мне, Харри, своими словами все, что случилось, с самого начала.

Я рассказал ей все. Даже как мы сбросили бомбочки на Дэна и Стэнли, как нашли презерватив, как сожрали печенье Стэна. Рассказал, как сначала потерялся, а потом нашелся Адриан Махуни. И как Кайли стошнило и она облевала Бернарда. Все.

Длинный дядька строчил в своем блокноте, все за мной записывал. Когда я закончил, Венди сказала:

— Прекрасно.

Снова врет. Я знаю, что совсем не то рассказал.

— Ответь мне, Харри. А на заправочной станции ты видел Дэна, не помнишь?

Я смотрел на ее грудь. Интересно, женщинам-полицейским выдают специальные полицейские лифчики или они пользуются обычными?

— Харри!

Может, они темно-синие, с широкими бретельками? Суперплотные, вроде бронежилета?

— На заправочной станции ты видел Дэниэла?

— Я же сказал, что нет.

— А когда вернулся в автобус, подумай хорошенько, в автобусе ты его не видел?

— Не помню, мы презерватив надували.

Мама два раза моргнула. И я понял, что не так с ее глазами. Они теперь не светились. Вот что.

— Харри, расскажи мне про шофера.

Я смотрел вниз, на кожаную обивку дивана. Она была вся покрыта мелкими морщинками, и я представил, что я пилот самолета, пытающийся различить почти невидимые тропинки.

— Так что ты можешь рассказать о шофере, Харри?

Я все смотрел на диван. Как легко запутаться в этих бесчисленных тропинках.

— Не спеши, вспомни как следует.

А сама, наверное, думает: «Давай быстрее».

За окном грустный женский голос произнес:

— Сэб, милый, не стоит играть сегодня. Иди домой.

— Белый медведь.

— Что?

— В зоопарке, мисс. Вы видели, как белые медведи… Ладно, неважно.

— Важно, важно, Харри. Так что ты хотел сказать про белых медведей?

— Ну, знаете, у них спина такая широкая, когда они наклоняются. Вот и он такой широкий. И сильный.

Она закивала, как будто поняла.

— Что-нибудь еще?

— Ему нравится «Молодость».

— Что-что?

— Ему нравится «Молодость». Ну, это песня.

Она опять закивала, прямо как китайский болванчик.

— Уже лучше.

Мама сглотнула так громко, словно что-то упало в пустой колодец.

— Он ее в наушниках слушает. Я имею в виду песню.

— Ты что-нибудь говорил ему, Харри?

— Гип-гип-ура. Когда мы его благодарили.

— А он тебе что-нибудь говорил?

— Нет, он говорил с Дэном.

Не помню, упоминал ли я об этом раньше.

— Поэтому Дэниэл и отстал от нас в Леголенде.

Высокий мужчина перестал писать и поднял голову. Они с Венди обменялись взглядами.

— Так, Харри, давай сосредоточимся на водителе. С самого начала.

Я начинаю рассказывать. Длинный пишет, старается вовсю. Когда я заканчиваю, Венди говорит:

— Харри, ты хочешь что-нибудь добавить? Что-нибудь спросить?

Я смотрю на кожаную обивку дивана. На ней столько морщинок.

— Ну так что?

— Простите.

— За что?

— Я должен был уследить, проверить, сел он в автобус или нет.

Тишина.

— Я хочу лишь сказать, Харри, у нас у всех есть свои обязанности. Я, например, полицейский. Твой папа — доктор. Мама… э-э, — она подглядывает в тетрадь, — мама — журналист. А ты просто мальчик. Хороший мальчик, добрый, умный, но все же просто мальчик, ребенок. И ты не можешь отвечать за жизнь других людей.

— Она права, Гарри, — раздается папин голос.

А маме нечего на это сказать.

Я не поверил Венди ни на мгновение. Много ли она понимает? Все врет и врет. Может быть, она совсем даже и не Венди. Может быть, это и не ее настоящее имя.




5


Было так жарко, что над черной дорогой дрожало марево раскаленного воздуха. Паримэл, одноклассник Дэна, стоял с матерью у ворот школы. Они разговаривали о чем-то и ели мороженое. Когда мы с папой проходили мимо, оба замолчали, опустили глаза и стали разглядывать мороженое, как невидаль какую-то. Только на самом деле они на него и не смотрели, белые капельки сладкого молока падали на тропинку. Была пятница, вторая пятница после того воскресенья, когда мы потеряли Дэна. Целая куча дней прошла. Наверное, Паримэлу и его маме, как и многим другим, было неловко встречаться с нами глазами. Деревья были украшены шарами и разноцветными лентами. В школьном дворе играл духовой оркестр. Папа, закрыв глаза, стоял под палящим солнцем. Он зевнул. Должно быть, совсем забыл про школьную олимпиаду.

— Пап.

Отец переминался с ноги на ногу, словно сомневался, а стоит ли вообще идти.

— Пап, мисс Супер ждет.

Он бросил на меня безразличный взгляд, сунул руки в карманы и быстро зашагал вперед. Я догнал его у деревьев, где Стивен Хайки и Роуэн Филд возились со своими велосипедами. Когда мы проходили мимо, они притихли, замолчали. Роуэн нагнулся, делая вид, что завязывает шнурки своих кроссовок. Стивен почесал нос и заморгал, глядя на солнце.

— Здравствуй, Стивен, — сказал папа.

— А, здравствуйте, доктор Пиклз, — ответил тот, притворяясь, будто бы только что нас заметил.

А потом он вдруг весь покраснел. И лицо покраснело, и шея. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь был таким красным. Со мной он не поздоровался. Но я не обиделся. В конце концов, он был старшеклассником. Как только мы немного отошли, они начали о чем-то шептаться.

Наверное, о том, как мы одеты.

На папе было трико, теплая рубашка с длинными рукавами и старый дедушкин пиджак. А на мне — спортивные штаны и розовая рубашка со свадьбы, я нашел ее среди грязного белья.

На дверях школы висела табличка «Средняя школа имени Нельсона Манделы. Здесь ваши дети в безопасности». Я почему-то вспомнил картинки из учебника истории, на которых хмурые, усталые воины возвращаются домой после тяжелых битв. Лохмотья не в силах скрыть многочисленных ран. У кого-то нет руки, у кого-то ноги, кто-то лишился глаза. Они печально бредут по дороге, как живые трупы, которым прямая дорога в могилу. И вид у них далеко не геройский.

Школа была закрыта. И немудрено, в такой-то день. День школьной олимпиады. Поэтому от парадных дверей мы повернули налево и по дорожке, что бежала вдоль спортивного поля, направились к черному входу.

А на поле болтали и смеялись счастливые семьи. Играл оркестр, и люди — в шортах, футболках, с цветными шарами в руках — раскачивались в такт музыке.

— Прошу всех участников соревнования по бегу в мешках собраться за стартовой линией, повторяю, ЗА стартовой линией! — Дежурным снова был мистер Дональд.

Дэн был уверен, что в этом году непременно победит. Я был этому рад. Это, знаете ли, не круто, когда твой родной брат — абсолютный ноль в спорте.

«Все, что нужно… — тараторил он, трясясь от волнения — того и гляди кондрашка хватит, — все, что нужно, — это поставить ноги в самые уголки мешка».

Открыл, что называется, Америку.

Я выработал свою собственную сверхсекретную технику бега в мешках. Мы с Питером тренировались не жалея сил. Все, что на самом деле нужно, — это забыть о всякой там ерунде. Не вопить «левой, правой, левой, правой», а постараться почувствовать партнера, слиться с ним, стать одним целым. Забудьте про ноги. Просто прижмитесь друг к другу плечами и бегите. Вот и весь секрет. Мы с Питером в этом году могли бы выиграть соревнование. Мы и братьям Макнелли задали бы жару, хоть они и близнецы и от природы мыслят одинаково.

— Прошу участников соревнования занять свои места!

Уильям Плам помчался в обратном направлении. За ним на дурацких высоченных каблуках заковыляла его мать.

— Да не могу я больше терпеть! Отстань! — прокричал Уильям, оборачиваясь на бегу.

— Так в школу-то не успеешь, начинают уже. Иди туда, за деревья.

Успеет, не успеет. И чего волнуются?! Ему и за черепахой не угнаться. Даже Дэн всегда так говорил. Уильям нырнул в ивняк за спиной нашей Мышки, мисс Бертон. Нацепив на нос нашлепку от солнца, она раскладывала мороженое по порциям. Мороженое было четырех сортов, и все несъедобные.

— Участники соревнования, займите свои места на старте!

Уильям Плам выкатился из кустов, подтягивая штаны. Мать семенила за ним, вытряхивая из волос листья и прочий мусор.

Мой папа продолжал шагать, ничего не замечая вокруг.

По дорожке, чуть не сбив нас с ног, промчался мужчина. За собой он волочил девчонку, одноклассницу Дэна. Та еле поспевала за ним и противно ныла на ходу:

— Я же говорила, говорила, что мы опоздаем…

— Ты. У меня. Еще. Поговори! — рявкнул отец на манер злодея из «Истэндеров».

Девчонка выдернула руку и помчалась к линии старта, по дороге она едва не столкнулась с Май Сисей, спешившей к нам с поля. На Май было яркое тренировочное трико. Вся красная, она никак не могла отдышаться.

— Гарри, я в стометровке первой прибежала! Гляди, что мне дали.

И сует мне под нос золотую медаль на красной ленте. На что тут смотреть-то? Чего я тут не видал?

У нее за спиной, на стартовой линии, стояли тридцать два ученика — мелкота из начальной школы. В мешках они были похожи на извивающихся червячков. Хотя нет. Тридцать один. Дэна-то не было. А может, и тридцать, если та девчонка опоздала. Мне стало немного жаль ее. Мистер Дональд злобно дисквалифицировал всех опоздавших, что бы те ни говорили в свое оправдание. Пожалуй, сегодня он нажил немало врагов. Та девчонка, я и Дэниэл — все мы не участвуем сегодня. Всем нам не повезло.

— Я сказал, ЗА стартовой линией, Стэнли Пачеко!

Проныра Стэн должен был стоять в первой линии рядом с Дэниэлом, а стоит сзади с каким-то долговязым парнем.




— Это тебе. — Май протянула мне медаль. — Возьми, она твоя.

Я и забыл про Май, а сейчас растерялся и не знал, что сказать. Мы с ней словно в разных мирах и между нами огромная кирпичная стена, широкая, как здание школы, и высокая, как небо. В том мире, в котором живет она, ребята участвуют в соревнованиях, побеждают, завоевывают медали. А в моем пропадают младшие братья.

Обеими руками она пробила эту стену — и как только запястья целы остались, — положила медаль мне на ладонь и побежала по полю к стойке с мороженым, девчонка в ярком трико.

— Как мило с ее стороны, — проговорил папа.

Карманов у меня не было, поэтому я просто засунул медаль в носок. Может, ребятам дали наказ быть поласковее со мной?

А что? Когда у Брэдли Паркера погиб отец, упал со стропил, мы все писали ему в письмах, как нам жаль, что его отца больше нет. А Брэдли учился вовсе и не в нашем классе и даже не нравился никому из нас.




— На старт! Внимание! Марш!

Хлопнул пистолетный выстрел. Папа подскочил, вроде это в него стреляли, а не в воздух.

Тридцать маленьких червячков поползли по полю. Мы смотрели на них как будто из далекого холодного мира и сквозь какой-то туман слышали счастливые голоса родителей, подбадривающих своих детей, и крик матери Оскара Хардинга:

— Прыгай, Оскар, прыгай!

А та девчонка все-таки успела. И бежала она неплохо. Может, она и победила, не знаю.

Папа ушел, не дожидаясь конца соревнований. Я догнал его под окном учительской, он стоял на узкой тропинке за отцом той девчонки из класса Дэна и повторял: «Прошу прощения, позвольте пройти». А тот знай себе щелкает зажигалкой, чтобы закурить, и ни с места. И начхать ему на то, что его дочь, может, победила в беге.

Абсолютно начхать. Лучше бы она пропала вместо Дэна. Отец-то все равно бы не заметил.

Оркестр на поле играл торжественный марш. Родители танцевали, у некоторых неплохо получалось. Мать Кайли Кэли хлопала руками над головой и подпрыгивала. А вот это она напрасно. Кайли заметила нас, улыбнулась и спряталась за мать. Да там и автобус спрячешь.

На Кайли было обтягивающее трико. Вот дура, вырядилась. И так толстая. В письме к Брэдли Кайли нарисовала гроб на облаке.

— Он возносится к небу, — объяснила она учительнице, когда та намекнула, что Брэдли этот рисунок может расстроить. — Я целый час его раскрашивала.

На крышке гроба она махонькими разноцветными точками вывела «Папочка».




Мы подошли к двери нашего класса. Внутри было темно, тихо и прохладно. Пахло детьми и бананами. Мисс Супер была в желтом платье, в каких обычно ходят девочки.

— Здравствуй, Гарри, — сказала она, присела передо мной на корточки, взяла за плечи и посмотрела мне в глаза, и взгляд у нее был хороший. А ведь в последнее время все люди смотрели на меня так, словно говорили: «Так ты и есть тот самый мальчик?»

Она, кажется, изменилась. А может, мне просто показалось — оттого, что я впервые видел ее так близко. Над губой у нее были почти незаметные усики. Я чувствовал запах ее пота, теплый и успокаивающий.

Затем она поднялась и пожала отцу руку.

— Здравствуйте, Доминик, — сказала она осторожно.

Она явно продумывала каждое слово, будто бы папа — бомба, готовая взорваться в любой момент от одного неловкого движения. Не помню уже, что именно она говорила, но все это были добрые слова. Папа смотрел куда-то вдаль, в окно.

— У меня остались рисунки Дэниэла и Гарри, — сказала мисс Супер немного громче, чем обычно. — Они здесь, в папке. Можете оставить их у себя.

Папа молча и неуклюже, как робот, подошел к окну.

Хлоп! Снова выстрел. На этот раз стартовали взрослые девчонки. Папа снова вздрогнул, даже подпрыгнул от неожиданности и ударился головой о глобус, который мисс Супер повесила на крючок на потолке. Сейчас он казался почти таким же высоким, как раньше.

— Очень мужественно с вашей стороны было прийти сегодня в школу, — сказала мисс Супер папиной спине.

— Если честно, мы совсем забыли… — Папины плечи поникли.

Папа смотрел не на бегущих девчонок, а на счастливых родителей, обнимающих и целующих детей, уже принявших участие в соревнованиях.

— Мисс Дункан просила передать, что Дэниэл прекрасно написал контрольную. Его любят в школе. Вы, конечно, знаете об этом. Я молюсь за него. Знаю, знаю, вы неверующий. Но все же…

Меня прямо распирало от злости.

— Должна сказать вам, я по нему очень-очень скучаю.

Давай, давай, скажи.

— Но и об остальных ребятах надо подумать. Дэниэл, возможно, не скоро вернется, так что, Гарри, придется тебе быть моим утешением.

Она потрепала меня по щеке.

— Я постараюсь помочь тебе, чем смогу.

Все так говорят с тех пор, как мы с Дэном побывали в Леголенде. Правда, другие говорили так только маме с папой, не мне.

Папа, как зомби, взял папку, положил ее в портфель, а мисс Супер хвалила меня за успехи в математике. Вроде я здорово складываю и все такое. А по английскому я вообще первый ученик в классе, да и по рисованию тоже.

— Его работа даже стоит на выставке, — сообщила она.

Эта работа — лев из яичных скорлупок. Шестьдесят один кусочек. Каждый дважды покрыт лаком. Настоящее произведение искусства.

— Все это написано здесь, в характеристике, — сказала мисс Супер папиному затылку.

В истории школы ничего подобного не было. Гениальная характеристика, с отчетами каждого учителя и каракулями мисс Супер под самый конец.

Папа протянул руку, взял листок, свернул его в трубочку и засунул в карман брюк.

Мисс Супер проводила нас до порога школы.

На старте парами выстроились ребята в мешках. Я искал в толпе Питера. Жаль, что у него не будет медали. Но ничего, он поймет. Не мог я тренироваться как ни в чем не бывало.

Куда мне участвовать в олимпиаде. Нельзя. Нельзя ведь? Ну, если только в самом непредвиденном случае. Например, если кто-то в последний момент сломает ногу и нужно будет срочно найти замену, кого-нибудь, кто быстро бегает. И мистер Дональд спросит, есть ли среди зрителей кто-нибудь, кто может заменить пострадавшего. И тогда могу выйти я, если, конечно, папа не будет против. Хорошо, что я надел спортивку, а то бежать было бы неудобно.

Я хотел было спросить об этом у папы, но не стал.

А вдруг даже думать об этом неприлично? Вдруг уже из-за этого все подумают, будто Дэн мне безразличен?

— Можно я посмотрю, пап?

— Смотри. Делай что хочешь.

Он опустил портфель и от этого еще больше согнулся. Медленно провел по лицу рукой.

Выглядел он, как мой дедушка, когда я его в последний раз видел. Только дедушке было девяносто два года, и он лежал в гробу, и был мертвый.




Близнецы Макнелли, все из себя жутко важные, разминались перед стартом. Свинка был в паре с Брайаном, самым тощим пацаном в мире.

— Не заступайте за линию!

Брайан сложился пополам. Шнурок у него, что ли, развязался?

Хлоп!

Свинка рванул как идиот, зацепился за Брайана и упал.

Камерон и Фергус Макнелли вырвались вперед и уже приближались к нам.

Казалось, что у них и в самом деле один мозг на двоих.

А сзади, на линии старта, Свинка колотил Брайана, а тот орал и корчился под ударами. Все зрители кричали и свистели. Чьи-то отцы оттащили Свинку.

Но свистки и крики, оказывается, были вызваны совсем не дракой.

Еще одна пара мальчишек, словно слаженный, хорошо работающий механизм, резво прыгала по полю и уже нагоняла близнецов.

Впервые в истории школы имени Нельсона Манделы кто-то смог подобраться к ним так близко.

Камерон обернулся, сбился с ритма, толкнул Фергуса, покачнулся сам, выпрямился, опять покачнулся, и близнецы повалились на траву, обвиняя во всем друг друга.

Толпа ликовала и аплодировала.

А отлаженный механизм пересек финишную прямую и превратился в обыкновенных мальчишек — Питера и Терри.

Питер и Терри! Питер и Терри! Питер и Терри! Это они победили близнецов. Питер и Терри! Это они обнимались, словно только что одержали победу в настоящих Олимпийских играх.

Питер заметил нас. Радостная улыбка застыла на его лице. Он двинулся было к нам, но Терри удержал его. Они зашептались, огляделись и пошли получать свою медаль.




Я поплелся за папой по жаре. Чья-то мама, улыбаясь сама себе, напевала песенку, которую играл оркестр. Она передернула плечами, задрала подбородок и спросила:

— Ну разве это не замечательно?!




От моей рубашки несло мочой. Я вспомнил тех бродяг, которых мы видели у моста Ватерлоо, когда ехали на ирландский фестиваль, на южный берег. Дэн не испугался, он засмеялся и, тыча пальцем в безумную тетку, громко сказал:

— Фу! Воняет.

Я тоже засмеялся.

Мама схватила нас за руки, оттащила к реке и там, переводя взгляд с меня на Дэна, тихим резким шепотом прокричала:

— Нельзя никогда ни о ком — слышите, ни о ком — так говорить! Ясно?!

На середине реки какой-то дядька на ржавой барже сворачивал веревку.

— Тебе ясно, Гарри?

— Ясно, мам.

— Но ведь она и правда воняет! — настаивал Дэниэл.

— Ты был бы ничем не лучше, Дэниэл Пиклз, если бы тебе некуда было приткнуть голову, кроме картонной коробки. Да знаете ли вы, что окружает этих людей? Холод, сырость, пауки и крысы. Им нечего есть, кроме объедков. И никто никогда не дарит им никаких подарков.

Никаких подарков?!

— Вы и представить себе не можете, как вам повезло.

— Но, мам…

— Что, Гарри? На долю людей выпадают ужасные беды, некоторые люди падают и уже не могут подняться. Нам с вами необыкновенно повезло.

Она дала нам время немного подумать, потом отпустила наши руки, выпрямилась и сказала:

— Итак, вы поняли, что от вас требуется?

Мы дружно закивали.

— Извини, Гарри.

— Извини, Дэниэл.

Дэн улыбнулся мне.

— Да нет же. Вы не друг у друга должны просить прощения. Вы поняли меня?

— Мам, ты шутишь?

— Нет, не шучу, Гарри.

Все-таки она заставила нас извиниться перед той сумасшедшей.

Это был День святого Патрика, ирландский праздник. А сейчас День школьной олимпиады. Совсем немного времени прошло. И вот мы сами стали словно бродяги, а Дэниэла нет, он пропал, и, боюсь, навсегда.




6


Я представлял себе, как Отис и Джоан, вернувшись после медового месяца, сквозь стеклянную стену аэропорта увидят маму Отиса в радостной толпе встречающих. Маленькую, опрятную, в синей юбке и белой блузке, сверху праздничный синий пиджачок с блестящими пуговицами, на голове — шляпка, на руке — сумочка, с которой она не расстается.

«Вот здорово! — подумают они. — Вот так сюрприз! Но стоило ли из-за нас так беспокоиться?»

Потом они подойдут поближе. Увидят ее лицо, ее глаза. Она даже не улыбнется им, она просто скажет: «Дэниэл пропал. Это все Гарри виноват».

Нет, наверное, так прямо она не скажет. Все-таки Отис как-никак ее сын, хоть и вымахал под два метра. Старушке всякий раз приходится вставать на цыпочки, чтобы только поцеловать его. Так что она постарается сказать все это помягче:

— Дело в том, дорогие мои, что Дэниэл, наш маленький Дэниэл не был дома почти столько же, сколько и вы. Нет, к сожалению, он не в лагере. Нет, родные мои. Он потерялся в тот день, когда они с Гарри ездили в Леголенд. Отстал от группы на стоянке.




Я скорчился за перилами лестницы, сжался в комок, мечтая исчезнуть или хотя бы уменьшиться. Сердце колотилось так, что запросто могло вырваться из груди наружу. Ладони у меня взмокли, я вытер их о шорты.

Только бы не увидели, только бы не заметили. Только бы они не подумали, что я виноват.

Мама упала на Джоан, зарыдала. Отис обнял отца, поддерживал его, словно ребенка. Пусть время повернется вспять. Пусть мама, и папа, и Отис, и Джоан вновь закружатся по залу под звуки музыки. Пусть на маме будет серебристое платье, а не старый халат. Пусть она счастливо смеется, а не дрожит вся от рыданий.

Отис все-таки меня заметил. Я отпрянул назад, спрятался в тени перил, но Отис оставил отца, подошел к лестнице, раскрыл руки. Глаза его говорили: «Скорей ко мне, я жду». Я сбежал по ступеням и повис у него на плечах, как всегда. А он, как всегда, обнял меня крепко-крепко. Со мной на руках он подошел к дивану, сел. Я обхватил его ногами. И мне стало спокойно-спокойно, словно и не было ничего. Должно быть, я заснул, и, пока я спал, Джоан сделала нам чай, только никто не пил его. Проснувшись, я почему-то заплакал, все всхлипывал и никак не мог остановиться, и рубашка у Отиса стала вся мокрая.

— Поплачь, поплачь, малыш, — бормотал Отис, — легче станет.

Сердце его билось ровно и сильно. Я прижался к нему, спрятался в его рубашке, и постепенно рыдания сами прекратились.

— Молодец, Гарри, умница, молодчина.

Мне было трудно двигаться, казалось, ноги утыканы иголками и булавками. Отис приподнял меня, поставил перед собой, дал носовой платок. Я высморкался, отдал платок ему. Отис нашел чистый уголок и тоже высморкался, а глаза вытер рукой. Глаза у него были красными и влажными.

Отис вздохнул. Из большой дорожной сумки он достал красиво упакованную коробку.

— Это тебе, дружище, — сказал он. И его голос пожарного был почти такой, как раньше.

Я не шелохнулся. Отис ждал и смотрел мне в глаза. Я хотел спросить его, но боялся. Боялся, что это повредит Дэниэлу. Помните, что случалось с феями в сказке про Питера Пэна, если дети в них не верили? Я даже мысленно не решался все это произнести.

Поэтому я только спросил:

— А для Дэниэла у тебя есть подарок?

— Конечно, есть, дружище, — спокойно ответил он.

— Тогда, может, я лучше подожду, пока Дэниэл вернется?

Отис опустил коробку на диван, отпил немного холодного чая и уставился в окно, будто бы пытаясь найти там, на улице, ответ. А я считал щетинки на его лице красивого шоколадного цвета. Насчитал двенадцать, остановился. Наверное, он не брился с самого Барбадоса. Кожа на носу шелушилась, и даже темно-красные розы, стоявшие на тумбочке за диваном, рядом с ним казались светлее. Я уж хотел было спросить, облезает ли кожа у негров, но вдруг вспомнил про свой страшный вопрос.

— Милый, тебе сестра звонит, — сказала Джоан, появляясь в проходе.

— Скажи ей, что я перезвоню, любовь моя, — ответил Отис.

Он поставил чашку на стол, протянул руку. Моя рука утонула в его ладони.

— Я думаю, что тебе стоит открыть подарок, дружище.

Он замолчал, задумался. Задумался так надолго, что я уж решил — заснул.

— Ты все-таки посмотри, что там внутри. Если Дэниэл вернется, мы накупим подарков для всех.

Теперь он сжимал обе мои руки. Мне хотелось съежиться так, чтобы уместиться в его ладонях.

— Видишь ли, Гарри… Дэниэла долго нет. Две недели — это слишком много для маленького мальчика. Возможно, он больше не вернется, Гарри.

Я попытался вырваться, но Отис крепко держал меня.

— Может быть, кто-то обидел Дэниэла. Причинил ему боль, сильную боль. Может быть…

Я зажал уши руками, зажмурился что есть силы и не слышал, как Отис произнес это. Я ненавидел его. Ненавидел несколько долгих минут.

Я не смотрел на него, но знал, что он следит за мной, ждет, пока пройдет моя ненависть.

Когда я смог наконец открыть глаза и взглянуть на Отиса, он пил чай. Держа чашку обеими руками, он протянул ее мне, я обхватил его руки, сделал глоток. Дрянь, а не чай. Я отпил и из своей чашки. То же самое. Мерзость.

— Ну, Гарри, открой свой подарок, — подтолкнул меня Отис.

Я взял коробку. Настроения не было, но все равно ужасно хотелось разорвать блестящую шуршащую бумагу и посмотреть, что там лежит внутри. Оказалось, футболка с мультяшным мальчишкой на груди. Рыжая шевелюра, сверху — белая в красный кружочек бандана, аппликация из ткани, не рисунок. Хулиган такой, одним словом.

Под мальчишкой — надпись разноцветными буквами: «Дикарь по натуре. Барбадос». Я быстренько скинул папину футболку и натянул свою, новую.

— Здорово! Всю жизнь мечтал.

Я сказал так не из вежливости и надеялся, что Отис спросит — почему. Тогда я рассказал бы ему о мальчишке, который не уследил за младшим братом и потерял его и все такое. Вот он, на футболке. Это не я. Я лучше. Я ни в чем не виноват. Я не совершал таких ошибок. Вот почему мне и нужна новая одежда. Чтобы не носить того, что носил тот, другой, который потерял брата. Чтобы забыть об этом. Навсегда.




Я взглянул на Отиса и вдруг заметил, какое усталое у него лицо, как провалились глаза, поэтому я сказал:

— Позвони сестре, а то она чего доброго обозлится.

Мы вымыли чашки и вышли из кухни, как настоящие мужчины, без всякого женского хныканья и прочего. Джоан ревела на диване, даже мычала, уткнувшись носом в гору скомканных бумажных платков. Раньше я бы со смеху помер. Она прижала меня к себе, коснулась щекой, мягкой, как подушка.

— Ничего, если я сегодня у вас переночую? Ты не против, Гарри?

— А как же Отис?

— У меня дежурство, — сказал тот.

— Ты ведь не бросишь нас снова, Отис? — Сам не понимаю, как у меня это вырвалось.

Отис и Джоан долго смотрели друг на друга, они часто так разговаривают без слов. Отис сел передо мной на корточки и сказал:

— Я тебя никогда не оставлю, Гарри. Я здесь, с вами, навсегда.




Я просто обожал Отиса. Иногда я даже забывал, что Джоан всегда была нашей тетей, а Отис появился лишь недавно.

Однажды мама уехала. Я не видел ее два дня и две ночи, а потом мне же еще пришлось ехать куда-то и часа два трястись в душной машине, чтобы ее увидеть. И представляете, что она мне сказала после всех моих трудов?

— Гарри, сынок! Иди сюда, познакомься со своим братиком. — Она держала на руках ребенка.

Но это еще что! Потом они с папой совсем уж нечестно поступили. Я всего лишь дотронулся до малыша. Она сама мне разрешила, когда положила его в кроватку. А голова у него была мягкая-мягкая. Я и сказал:

— Ой, смотри, у него там дырка.

— Гарри, не трогай! — завопила мама.

Папа оттащил меня, а сам стал скакать над ребенком.

— Все нормально, все нормально, — твердил он с таким видом, будто я чуть не убил этого самого братика.

В комнату заглянула женщина в белом халате, с песочными часами в руке, и сказала, что слышала шум.

— Как малыш? С ним все в порядке?

Мама с папой и эта врачиха хором заговорили на каком-то тарабарском шифрованном языке:

— Ах, ах, ручеек, ручеек.

Или родничок какой-то. При чем тут речки вообще?

Нормально? Собрались в кучу у кровати, а я здесь один стою.

Врачиха повернулась ко мне и просюсюкала громко и глупо:

— Малыш так похож на папочку, правда?

Враки! На папу я похож. А этот больше напоминал сморщенную картошку.

— Ах, ах, присыпочка нужна, у него такая нежная кожа!

Я заметил странную ручку на боку кровати. Интересно, зачем она?

— Ах, ах, грудное питание. Отрыжка у младенцев. Ах, ах, детский стул.

Я потянул ручку на себя. Кровать осела, совсем капельку.

— Гарри, НЕТ!

Мама стала прямо серая, схватилась за сердце. А этот… ребенок заплакал.

По коридору загрохотали шаги.

— Помогите! — раздался мужской голос. — Скорее врача! Моего малыша тошнит!

Женщина подмигнула маме и испарилась. Папа сердито прошептал:

— Как мне все это надоело.

Мама погладила его по щеке.

— Доминик, милый, все будет хорошо. Гарри, сыночек, там в ящичке сюрприз для тебя, маленький подарок.

— Не думаю, что… — начал папа.

Сюрприз для меня был в том, что в ящичке оказался совсем не солдатик, как я надеялся.

— Это пластилин, — объяснила мама.

А папа добавил:

— Это подарок от малыша.

Что я, дурак — в такие сказки верить!

Я сжал кулаки, стиснул веки и задержал дыхание. Я всегда так делаю, если начинаю злиться, а надо быть хорошим. Это я сам придумал.

Папа сказал:

— Гарри, что ты делаешь? Перестань.

Я послушался и перестал, и вся моя злость тут же выскочила наружу. Сами виноваты. Больно нужен мне этот ваш пластилин. Я отшвырнул коробку, и разноцветные кубики рассыпались по полу.

— Доминик! Собирай скорее!

— Я не нарочно, мам.

— Это надо пресечь на корню, — буркнул папа.

Я не успел узнать, что значит «пресечь на корню», потому что появилась Джоан, тоже в белом халате, тоже с песочными часами, вся такая важная.

— Привет, мой дорогой и самый любимый джентльмен!

Вот! Она ко мне пришла, а не к этому, в кроватке.

— Хочу представить тебя моим коллегам. Можно, Гарри?

Она еще спрашивает.

Мы прошли восемь длиннющих коридоров, раз шесть или десять катались на лифтах, и я сам нажимал кнопки.

Куда бы мы ни пришли, все говорили:

— Какой красивый парень. Твой?

— Да, он просто чудо, — отвечала Джоан. — Жаль, что не мой.

Она показала меня всем своим подругам — там, где лечили сломанные кости. Я даже видел рентген чьей-то ноги, со всякими шурупами в ней. А один доктор разрешил мне поиграть со стетоскопом. Папа, кстати, никогда не разрешал, потому что это не игрушка. Какая-то медсестра подарила мне особую медицинскую ручку. Еще у нее на столе лежала упаковка «Кит-Кат». Я дал ей поиграть с пластилином и за это получил шоколадку. Одна старушка показала мне руку в гипсе и предложила что-нибудь на нем нарисовать. Все пришли в восторг, когда я написал свое имя. Жутко удивились.




— Не стоит, Джоан.

В банном халате мама выглядела очень худой и сгорбленной, придавленной такой тяжестью, что, казалось, дверной косяк не выдержит, сломается и весь дом рухнет. Джоан перестала тереть ванну и посмотрела на маму. Загар Джоан почти исчез.

— Не беспокойся, я…

Мама еще сильнее согнулась и отступила.

— Гарри, иди сюда, помоги Джоан.

Пришлось идти. Если б захотел, я, конечно, нашел бы способ увильнуть. Но решил, что лучше помочь Джоан. Даже хорошо, что есть чем заняться. Джоан плеснула вонючей жидкости из бутылки, сунула мне в руку щетку и опять принялась драить ванну. Я набрал в грудь воздуха, задержал дыхание и, наклонившись к унитазу, стал тереть его, прямо внутри.

— Гарри, мама всегда спит допоздна? Вот как сегодня?

— А сколько сейчас?

— Около трех. Смелее, юный джентльмен. Это всего лишь унитаз. Он тебя не укусит.

Хлопнула дверь — Отис и папа вернулись из супермаркета.

Я стал тереть как сумасшедший. Прилипшая к стенкам грязь на глазах отваливалась. Оказывается, это не так уж противно. Все-таки хорошо, когда все чисто.

— Дело в том, тетя Джоан… — Я вздрогнул. Так всегда говорил Дэниэл. — Даже не знаю, что ответить. Дни теперь слились в один.

— Как по-твоему, она не слишком много времени проводит в кровати? — спросила Джоан, понизив голос, словно это был какой-то секрет.

Я почистил под ободком унитаза, как в рекламе учили. Ну как ей скажешь правду?

«Джоан, в доме все кувырком. Мама забыла о витаминах, печенье, сахаре, соке. Хлеб вечно плесневелый. Наш мусорщик, Молчун Джефри, в прошлый раз забрал мешки и подарил мне старую биту для крикета. Что все это значит? Все угощают меня пудингами, пирогами. Меня уже тошнит от всех этих сладостей, даже вырвало раз на кухне в раковину. Там до сих пор воняет. А на первом этаже в туалете дышать невозможно, но честное слово, это не я. Я почему-то больше по-большому не хожу. Только по-маленькому. Ночью. В постель».

Как все это скажешь? Что Джоан подумает о маме? Вот я и сказал совсем другое. То, что мучило меня; то, что я скрывал от мамы, и от папы, и даже от Венди, которая заходила время от времени узнать, не вспомнил ли я еще чего-нибудь.

Я сказал ей:

— У нас хомячок пропал. Но здесь я точно ни при чем.

Джоан почему-то не испугалась. Может, просто не слышала.

Зашаркали тапочки — это папа поднимался по лестнице. А снизу Отис спрашивал, куда положить чистое белье.

Папа очень сильно изменился. Он стал совсем не тем человеком, который спасал людям жизни и имел собственное мнение по любому вопросу.

Теперь это был совсем другой папа, неловкий и нерешительный. Он не знал, где взять чистые носки, и вообще ждал подсказки, прежде чем что-нибудь сделать.

Как мы до этого докатились? Дом вверх дном. Время исчезло. Вся наша жизнь сломалась, когда Дэниэл исчез. Он ведь был всего лишь мальчишкой. По дому-то он ничего не делал.

Джоан снова окатила ванну водой. А я закрыл унитаз крышкой сиденья и поставил сверху бутылку с чистящим средством.

— Мама всегда так делает, — сказал я. — Она говорит, если сразу сходить по-большому, то попу обожжет.

Джоан вытащила из дырки в ванне целый комок волос. Может, среди них есть и волосы Дэниэла, подумал я. Надо бы сохранить их на память. Вслух я этого не сказал. Джоан и так плакала. Надо было бы обнять ее, но я не мог. Я забыл как.




После чая я съел сырую морковку и выпил, наверное, литра два воды. Потом мы с Отисом делали приседания и всякие другие упражнения. Отис сказал, что так надо, и я не спрашивал зачем. У Отиса особый дар: если он что-то говорит, хочется выполнять. Пока я подтягивался, раз двадцать пукнул. Но Отис сказал, что все в порядке. Вечером я впервые за все эти дни покакал. Было больно до ужаса, и еще кровь пошла.

Спал я в ту ночь неспокойно.

— Верь, дружок. Ты должен верить, — повторял Биффо, будто припев какой-то песенки.

— Уже поздно, Себастьяно. Немедленно домоооооой, — неслось с улицы.

Интересно, есть у Молчуна Джефри алюминиевая бейсбольная бита или хоть старые ненужные ролики? Жизнь становилась лучше, совсем немного, но все же лучше. Я уже почти верил, что Дэниэл вернется.




Летние каникулы





7


— А вот так не хочешь? Получай! — донесся с улицы крик Кэла.

Это был крик из другого мира, мира счастливых, веселых людей. Он словно говорил: «Иди к нам, дружище! Поиграй с нами, а то уж половина лета просвистела».

Я перемешал кукурузные хлопья в тарелке и начал считать. Едва успел досчитать до пяти, когда мама Себастьяна завела свою обычную послеобеденную песню «Некоторым надо работать, а тут всякие расшумелись и не могли бы они помолчать».

Неудивительно, что Сэб вечно торчит на улице, можно сказать, живет в кустарнике.

— Сардины или суп? — печально проговорил папа, доставая посуду из серванта. — С хлебом, — продолжал он, открывая хлебницу, — или все-таки без?

Я понять не мог, чего он капризничает. С хлебом, без хлеба. Какая разница? Чем больше папа ест, тем худее становится. У него в животе, наверное, огромный, толстый червяк, который жрет и жрет.

— Сардины или суп? Или и то и другое вместе? — спросил папа у разбитой плитки кафеля на полу.

— Я сыта. Только что поела, — безжизненным голосом сообщила мама.

Ее слабый ирландский акцент вдруг стал сильно заметен. Она неотрывно смотрела на ту страшную картину Пикассо. Там была лошадь с безумными глазами и с кинжалом вместо языка.

— Ничего ты не ела, — сказал папа банке с сардинами.

С тех пор как пропал Дэниэл, мы почему-то не могли смотреть друг другу в глаза.

— В самом деле, — согласилась мама, по-прежнему не отводя глаз от картины.

Я бы на ее месте не стал смотреть. Там, на картине, была женщина с ребенком, она рыдала, ребенок странно перегнулся через ее руку и повис, наверное, он был мертв.

— Но он не может есть одни хлопья, — пробормотал папа, глядя на радио у меня над головой.

— По-моему, он выглядит прекрасно, — спокойно произнесла мама.

Я вытянул пальцы, положил ладонь на стол. Мысленно представил, как взметнулась моя рука, будто бы я отдал честь. No pasaran. Мы не сдаемся. Так частенько повторял дедушка, когда был жив.

Я скрестил пальцы на удачу. Нам ее так не хватает.

Сейчас я посмотрю маме прямо в глаза и скажу:

— Мам, съешь супа или сардин, хоть немного.

Я выпрямился, глубоко вдохнул и взглянул на маму. Все, что я увидел, был холодный, ненавидящий взгляд, который говорил: «Ты, маленькая дрянь, ты во всем виноват, ты должен был проверить, в автобусе ли мой Дэниэл, мой любимый малыш Дэниэл».

— Эй, ты! — вопил на улице Кэл.

Я не мог этого больше терпеть.

Свинка в лагере, Питер с родителями у моря в Новой Гвинее.

А я заперт здесь с мамой и папой. С Дэниэлом, которого больше нет. И с постоянным навязчивым желанием что-то делать, хоть что-нибудь делать.

В чулане я спрятал биту для крикета, которую подарил мне старик Джефри. Она была старая, вся в занозах, но моя. Даже у мальчишек из старших классов не у всех была такая.

— Доешь хлопья, — сказал папа мне в спину.

— Пойду поиграю в крикет с ребятами, — сказал я.

Я подумал, что могу так сказать, ведь в этом не было ничего необычного.

— Что ж, иди, — сказал папа. — Но если пойдешь куда-нибудь с Кэлом, не забудь нас предупредить сначала. Будь… — На мгновение он остановился. Не знай я, что именно он хотел сказать, я бы и не заметил. Но я-то знал. Он хотел сказать: «Будьте осторожны», но сказал: — Будь осторожен, Гарри.

Мама завернулась в халат и зашагала вверх по лестнице. Папа глянул ей вслед.

— Может, поешь немного? Я уже открыл сардины. Черт!

Наверное, он пролил на себя масло. Я не обернулся.




Не дожидаясь того, что будет дальше, я закрыл дверь. Подождал в коридоре. Мы с Дэном всегда так играли, будто бы это и не коридор вовсе, а переходник на подводной лодке. Нельзя открывать сразу две двери, не то в корабль хлынет вода. Не говоря уже об угрозе химического, биологического и ядерного оружия.

На этот раз казалось, что все плохое собралось внутри. Вот бы запереть все плохое там навсегда, а самому уйти, начать новую жизнь снаружи. Начать новую нормальную жизнь.

Только они не дадут. Не отпустят.

Биффо подал голос:

— Ну же, дружок. У тебя получится. Не такие уж они и страшные.

Я переступил порог, закрыл входную дверь. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. И посмотрел за ограду на улицу.

Кошка Молчуна Джефри подавилась комком своей шерсти, выплюнула его и смерила меня недовольным взглядом: мол, чего пялишься, кошек не видел? Вот еще. Не хватало переживать из-за всяких кошек. Старик Джефри, опираясь на лопату, поднял голову, увидел меня, улыбнулся и пробормотал что-то вроде «привет». Я поздоровался в ответ так же невнятно.

Покачивая битой, я пошел по траве к кирпичам для барбекю, которые служили у нас калиткой. Бита лежала в руке как влитая, будто я родился с ней. От жары захотелось пить. Мне было здорово не по себе, даже ноги подкашивались. Нужно было все-таки попить и еще в туалет зайти.

Женщина с голыми толстыми руками взглянула на меня, толкнула в бок свою подружку и сказала ей что-то, наверняка какую-нибудь гадость. Казалось, сейчас вся улица повернется и уставится на меня. А потом они скажут: «Вот он, тот мальчишка».

Но никто не повернулся.

Я пошел дальше.

Миссис Гомез кричала, что кто-то, и пусть он не надеется, что она не знает кто, оставил включенным шланг.

Бен и Себастьян дрались в кустах.

Близнецы Макнелли валялись на одеялах, расстеленных на траве, хихикали и листали журналы.

Джошуа Бернштейн играл в солдатиков.

Отец Милли орал на Кэла, а Милли вертела головой и хохотала как полоумная.

Все как обычно, короче. Казалось, никто, кроме старика Джефри, его одноглазой кошки и тетки с толстыми руками, и не заметил меня. Да и она, может, просто любовалась моей битой. Я мог бы идти незамеченным среди всех этих людей, как человек-невидимка, как призрак.

Я и шел.

Гомики из соседнего ресторана привезли кому-то суши. Мать Кэла, сидя на террасе в полном одиночестве, откинулась на спинку старого плетеного кресла и выжимала последние капли вина из бутылки себе в бокал. Младшая сестра Кэла, Крошка Пи, топала босиком по траве и угощала всех детей конфетами.

Я это сделал! Я вышел за ворота!

— Здесь не место для игр! — Отец Милли гневно потрясал пальцем прямо перед носом у Кэла. В руках у того была настоящая новенькая бита для бейсбола, из алюминия!

Я спрятал за спину свою позорную деревянную клюшку. Представляете, как я себя чувствовал?

— Кал, — позвал я.

— Это безопасно? Абсолютно безопасно? — спросил отец Милли. Он всегда спрашивает, хотя и сам знает ответы. Он ведь учитель.

Милли болтала ногами на стуле и кричала что есть мочи, чтобы все слышали:

— Сегодня я ужинаю на улице!

Мама Милли со своим смешным акцентом сказала:

— Я не тумаю, што вся улитса толшна снать это.

Кэл посмотрел на отца Милли и сказал:

— Совершенно безопасно. Ломаются только деревянные биты.

— Мне дали яичницу! — сообщила Милли всем, кто еще этого не заметил.

На другом конце улицы братья Джамал и Зак дубасили по траве битами и делали всякие неприличные знаки отцу Милли. Меня они даже не заметили.

— Я говорю не о бите, — продолжал отец Мелиссы, — а о мяче. Импульс удара придает мячу ускорение. Он летит с огромной скоростью, гораздо большей, чем при толчке. — Он почесал лысину и поморщился. Похоже, Кэл угодил ему мячом прямо по лысине.

Кэл взглянул на него.

— Кэл, — снова позвал я.

— Это обычное физическое явление.

Кэл всем своим видом показывал, что впервые слышит о чем-то подобном.

— Я ем яичницу! — кричала Милли.

— Ешь, ешь уше наконес, — недовольно бурчала ее мать.

Джамал и Зак угостились леденцами Крошки Пи, а потом напихали ей в кудри травы. Загоравшие близнецы отбросили журнал в сторону и убежали. Им, наверное, тоже надоели родители Милли.

Мама Кэла чертыхалась на штопор, открывая новую бутылку.

— Думаю, бита из железа лишь усиливает скорость мяча, придает ему просто громадное ускорение.

Кэл почесал в паху.

Хлоп — сказала пробка.

Крошка Пи досеменила до стула Милли, улыбнулась и протянула ей свой пакетик с конфетами.

— Спасипо, малышка, но Милли ест яйса, — сказала мать.

Улыбка сошла с лица Крошки Пи, рот подозрительно искривился.

— Сначала конфетку, потом яйца, — пропела Милли и, взяв конфетку из пакетика, счастливо улыбнулась.

— Ну фот, теперь она не путет есть яиснису, — вздохнула мама Милли. — Перетай сфоей маме польшое спасипо, — сказала она Крошке Пи вредным голосом. Было ясно, что думает она совсем по-другому.

Мать Кэла на своем крыльце запыхтела сигаретой.

— Ну-ка, дай я посмотрю, — сказал отец Милли, протягивая руку к бите Кэла.

— Нет! — Кэл ловко спрятал биту за спину.

— Кэл, — позвал я.

— Писать, писать, писать! — закричала Милли и захлопала руками.

— Таким большим ребятам, как ты, следует играть в парке.

— Пойду пописаю в кустах, — сказала Милли.

Отец Милли повернулся к дочери:

— Нет, ты будешь писать дома, в туалете.

— Кэл.

Он сделал вид, что не слышал меня. И отошел к Джамалу и Заку. А я стоял, как дурак, со своей битой.

Милли подпрыгивала на стуле, хлопала по перильцам ладошками и кричала:

— А я хочу в кусты!

— Мелисса, только собаки и кошечки ходят в туалет в кусты, — резонно заметил папа Милли.

— Расфе ты сопачка?! — поддержала его Миллина мама и подтянула дочери трусы, которые та успела спустить.

Кэл и другие ребята направились к дому Кэла — наверное, собрались поиграть в приставку или еще во что-нибудь клевое.

— Я описалась! Я описалась! — завизжала Милли.

Отец не поверил.

— Неправда, — сказал он.

Мальчишки, игравшие на лужайке, захихикали.

— Правда, правда, — не унималась Милли. — Я…

— А ну-ка, быстро в дом, — сказал отец. Он подхватил дочь, сунул ее под мышку и побежал. Сначала по лужайке, лавируя между расстеленными по траве одеялами с хихикающими мальчишками, потом мимо кустов, через ворота и…

— Я писаю, писаю! — закричала Милли. На этот раз она точно не врала. Отец в этом сам убедился.

— Мои брюки!

— Хочу конфетку! — захныкала Милли, и дверь закрылась.

Мама Милли посмотрела на террасу, где сидела мама Кэла и Крошки Пи, и сказала потише, стараясь, чтобы мать Кэла не услышала:

— Все это ис-са слатостей.

Мать Кэла затянулась сигаретой, выдохнула колечко дыма, потом еще одно, так, чтобы оно прошло сквозь первое. Как только колечки дыма растаяли в воздухе, мать Кэла подняла бокал, будто чокаясь с матерью Милли. А одноглазая кошка тем временем отхаркивала шерсть на яичницу.




Дэниэла больше не было, а люди по-прежнему костерили Кэла с его алюминиевой битой, писали в кусты, возились в огороде. Как я их всех ненавидел. Как мне хотелось быть одним из них.

— Гарри, — позвал тоненький голосок.

Я оглянулся. Никого.

— Гарри, — раздалось вновь.

Кто-то теребил мои брюки. Я посмотрел вниз. Крошка Пи.

— Хочешь? — прошептала она.

Я засунул руку в ее пакет — конфет больше не было.

Я притворился, что беру конфетку, невидимую конфетку. Крошка Пи довольно улыбнулась. Я сделал вид, что жую конфету, и протянул руку за другой.

— На, это тебе, — сказал я и взлохматил ей волосы. А потом побрел дальше, невидимый человек с невидимой конфетой в руках. Я размахивал своей дурацкой старой клюшкой и гадал, чем заполнить бездонную, черную, ледяную пропасть, что отделяла меня от той минуты, когда можно будет наконец забраться в постель.

— Эй, привет, Гарри, — окликнул меня Джошуа Бернштейн.

— Привет, Джош, — ответил я, не останавливаясь.

Что ж, не так все плохо.




8


— Эге-ге-гей! — крикнул Терри, отталкиваясь от трамплина.

На мгновение он словно бы завис в воздухе, высоко-высоко. Знаю, что это невозможно, но так и было. Затем, стремительно снижаясь, он приземлился прямо рядом со мной, так близко, что я почувствовал на лице его дыхание.

— Класс! — только и смог сказать я.

Терри отряхнулся и заявил:

— Ты, в общем-то, тоже неплохо прыгнул.

— Неплохо, но не так высоко, как ты.

Главное, не перестараться. Главное, не упустить шанса стать другом Терри.

— Теперь снова моя очередь, — сказал я.

— Не! Хватит уже, надоело.

Меня не напрягало, что Терри постоянно командует, сам-то я все равно не знал, чем заняться. Терри как-то отвлекал меня от всего плохого. От всех неприятностей. Игры с ним были чем-то вроде каникул от мыслей про Дэниэла, от мамы с папой с их ссорами, от навязчивого желания хоть что-нибудь делать.

Терри зевнул, отвел руки назад, в стороны, потянулся лениво. На руках у него были мускулы, очень твердые, если их пощупать.

— У меня для тебя есть подарок, Пиклз. Награда.

Он стоял так близко, что у меня шея затекла на него смотреть снизу вверх. Наверное, он не хотел, чтобы садовник подслушал наши разговоры. Вражеские шпионы и не так умеют маскироваться. Терри достал что-то из кармана своего летнего военного костюма, зажал в кулаке, а затем медленно, разжимая один палец за другим, раскрыл ладонь:

— Смотри.

Он подбросил подарок в воздух, и тот заблестел на солнце. Вот это да! Я был поражен. У меня даже рот открылся от восхищения. Я побыстрее захлопнул его, сжал зубы.

— Руки прочь! Я сказал «смотри», а не «бери»! — Его холодные голубые глаза совсем не сочетались с разгоряченным веснушчатым лицом. Казалось, если дотронешься до его глаз, они как ледышки пристынут к пальцам. — Имей в виду, Пиклз. Это оружие десантников, это сверхсекретно.

Терри открыл лезвия, направив их прямо на меня. Оружие было ужасно похоже на ножницы, оно сверкало на солнце и слепило глаза.

Может, кто-то и испугался бы. Но только не я. Я был десантником, проходящим боевую подготовку в сверхсекретном учебном центре, а Терри, самый известный эксперт по оружию, тренировал меня.

Щелк-щелк. Ножницы убрались, и появились щипчики.

— Помогают при укусе скорпиона.

Точь-в-точь такими же мама выщипывала брови.

Щелк-щелк. Теперь в руках его появился штопор.

— Управляет боевыми ракетами, — заявил Терри.

Питер умер бы от зависти, если бы только знал про нас с Терри и про это сверхсекретное оружие. Что ж, не повезло ему. Надо было раньше думать. До бега в мешках.

Щелк — пилка. Щелк — ножик.

Что мне понравилось, так это ножик.

— Вот спасибо, просто супер, Терри.

— Э, нет, Пиклз, погоди. Ишь какой быстрый! Сначала выдержи еще одно испытание.




Терри был один из тех сирот-счастливчиков, о которых пишут иногда в журналах и газетах. Он жил в белом особняке в Голландском парке. Летом весь этот огромный парк принадлежал Терри, ведь никого больше не было. Все соседи разъезжались по всяким там курортам. У него была собственная служанка Консуэлла, она должна была носить форму и исполнять все его прихоти и приказы. Вообще-то его родители не умерли, просто они были до того богаты, что им не хватало времени на сына. К тому же отец его был секретным агентом. Настолько секретным, что его особые задания приходилось скрывать даже от матери Терри.

— Надень это, — сказал Терри.

Он протянул мне шелковую маску с дырками для глаз, носа и рта — вроде тех, что спецназовцы надевают во время операций. Сквозь прорези я видел, как садовник точит косу, и чувствовал запах свежескошенной травы. Терри натянул мне на голову что-то шершавое, смахивающее на меховую шапку. Я перестал видеть и даже слышать почти перестал. Он повернул меня несколько раз вокруг оси, прошептал на ухо: «Найди меня» — и беззвучно растворился.




Трудно строить какие-либо стратегии, как делают десантники, когда солнце печет твою покрытую мехом голову.

— Я знаю, где ты, — закричал я.

Я всегда так делал, когда мы играли с Дэниэлом.

— А вот и не знаешь, — раздавался сзади голос этого дурачка. И я тут же находил его.

Взрослые говорили, что Дэниэл просто умница. Много они понимают.

С Терри, однако, фокус не сработал, и я почувствовал себя настоящим идиотом.

Может, и Дэн сейчас так же себя чувствует. Кричит, зовет на помощь, и никто его не слышит.

— Эй, Гарри! — крикнул Терри прямо мне в ухо. Я едва не обделался от неожиданности. — Забыл тебя предупредить. Проговоришься кому об операции — убью.

И умчался, далеко-далеко.

Я слышал, как косит траву садовник, как гудят машины на автостраде, как рассекают воздух крылья самолета, несущего счастливых людей. Они, наверное, летят к морю, на какой-нибудь остров вроде Барбадоса.

Лицо зудело от пота. Во рту пересохло. Я почувствовал себя покинутым и одиноким. Даже играть уже не хотелось.

— Дружок, стоит ли продолжать? — послышался голос Биффо. — По-моему, это нечестно, он ведь не будет искать тебя.

— Он главный.

— А ты кто?

— Я? Я…

— Ты делаешь все, что тебе велят. Знаешь, как называют таких, как ты?

— Да ну тебя, лучше помог бы.

— Я помогу тебе. Беги!

— Что? С ума сошел?

— Может, я и сошел с ума, но глаза у меня пока есть. Беги, я скажу куда. Верь мне.

Я вспомнил про секретное оружие, про то, что могу стать другом Терри. Вспомнил и побежал, побежал что есть мочи, изо всех сил.

— Налево, — крикнул Биффо.

Ветка хлестнула меня по лицу.

— Я сказал налево, олух. Налево. Так, спокойно. Все в порядке. Включи обоняние. Нюхай, дружок, нюхай.

Я втянул в себя воздух. Пахло потом и меховой шапкой. А еще я уловил запах земли, ее тепло. Знакомый запах эвкалипта, мама всегда натирала Дэна эвкалиптовым маслом, если у него болело горло.

Потом, где-то сбоку… да, точно, сбоку я почувствовал запах мальчишки, запах Терри.

— Поймал! — крикнул я и бросился на него.

— Гарри, сдурел ты, что ли? На кой хрен ты прыгаешь на деревья? Мог бы себе и шею свернуть. Вот придурок.

Он стащил с меня шапку. От света слепило глаза. Солнце высушило траву, она стала коричневой, земля была сухой и пыльной, прямо как в Африке. Веснушки Терри, казалось, вот-вот расплавятся от жары. Терри, владыка веснушчатого королевства. Терри-тигр, хозяин джунглей. Мой друг Терри.

— Некоторые парни лишь кричат повсюду, какие они крутые, что им все нипочем, а некоторые ничего об этом не говорят, они об этом молчат, но они на самом деле такие. Понимаешь?

А чего тут непонятного? Питер — один из тех, кто кричит.

Терри взял мое лицо обеими руками, прижался к моему носу своим, потерся. Не просто кончиком носа. Всем лицом. От него пахло соленым потом и апельсинами. Я не сопротивлялся. Я даже хотел, чтобы садовник увидел нас, понял, что я — друг Терри, что я такой же, как и он. И пусть он посылает свои шифровки главной шишке во вражеском лагере. Пусть они знают обо мне. Я не боюсь.

— Терри, так как насчет оружия? — спросил я.

— Ну, это еще не испытание. Испытание впереди. Выдержишь — получишь. Идет?

— Круто, — сказал я.

— Вовсе нет, — встрял Биффо. — Похоже, этот шутник из тебя веревки вьет, дружок.




9


Мы втроем — Джоан с Отисом и я — толкаем вперед тележку с гигантским тортом. Ну и тяжесть!

Мама сидит в кресле, зажмурив глаза, и хихикает как девчонка.

— Все уже? Можно открывать? Что вы там делаете? — спрашивает она.

Папа выключает свет.

— Еще чуть-чуть.

Отис зажигает свечи. Лично мне кажется, что их миллион, не меньше.

Джоан радостно шепчет:

— Все, можно!

Мамины глаза сияют в темноте. Лицо светится от радости и отблесков огня. Она набирает в грудь воздух. Все мы задерживаем дыхание. И тут…

БА-БАХ!

Дэн вылетает из торта на пневматической платформе! На нем костюм Супермена, штаны поддернуты до самых подмышек.

БА-БАХ!

Клевый сюрприз! Лучше не придумаешь!

Огоньки свечей пляшут на серебристом мамином платье, на сережках, волшебными отблесками отражаются в глазах.

Все мы прыгаем вокруг, радостно смеемся и кричим:

— Гип-гип-ура! Гип-гип-ура!

И нам так хорошо вместе. Мы так счастливы.

— Нет, на этот раз нет.

— Но, пап.

— Я сказал — нет.

— Ну хотя бы открытку.

— Гарри, посмотри на меня. — Мыльная пена капает с его пальцев в желтых резиновых перчатках. — Никакой открытки, никакого подарка. И не хнычь.

Мы подарим ей огромный шоколадный торт. Да, это будет здорово. Отис в моих мечтах зажег разноцветные свечки и я уже добрался до того самого главного — появления Дэна из торта, когда в настоящей жизни на кухню вошла мама. Грязный халат, безжизненные глаза, немытые волосы. Сегодня у нее день рождения. И выглядит она на все свои тридцать девять лет.

— Я подумала, может быть… — начала было она, но умолкла, не договорив, и, согнувшись, зашаркала прочь.

У мамы сегодня день рождения. На улице светит яркое летнее солнце.

Нам бы радоваться и веселиться. Но мы не можем. Нам нельзя. А жизнь идет своим чередом.




Эге-гей! Я еду без рук! Смотрите все! Я еду без рук на своем любимом спортивном велосипеде, лавирую среди туристов по Элджин-авеню. Как чудесно скрипят покрышки по нагретому солнцем тротуару.

«Ми-ми-стер Диско!» — Из раскрытого окна грохочет популярный в прошлом году хит.

Кругом веселятся дети и взрослые. И все радуются наступлению карнавала. Дети — в карнавальных костюмах. Тут — пчелы, там — разноцветные павлины, и все вокруг сияет на солнце.

Маме придется получить подарок, хочет она этого или нет. Нельзя отказываться от жизни. Нужно жить. Жить во что бы то ни стало, жить, что бы ни случилось. Впрочем, можно еще лечь и умереть.

Ну уж нет. Этого я не допущу.

No pasaran.

Я тридцать девять раз проплыву вдоль бассейна. Ради мамы. Тридцать девять раз проплыву туда и обратно. Это будет мой собственный великий рекорд. Я могу ей даже ничего не говорить. Ведь главное — это желание.

— Так держать, — подбодрил меня Биффо. — Молодец, дружок. Я горжусь тобой.

На душе было хорошо, легко, весело. Я сказал:

— Эй, Биффо, не хочешь ли отдохнуть? Иди, дружище, устрой себе выходной.

Я встал в очередь за билетами. Где-то недалеко стучали барабаны. Это оркестр репетировал перед началом карнавала.

— Как жарко, — проговорил мужской голос позади меня.

— Хоть бы дождя не было, — подхватил эстафету женский.

Люди вокруг болтали со знакомыми и незнакомцами, всех радовало приближение карнавала. Это был наш карнавал. Карнавал нашей семьи, наших соседей, нашего квартала. Он проходил рядом с нашей улицей, и все остальные были лишь нашими гостями.

— Пекло будет то еще, — сказал я, но про себя, чтобы никто не слышал.

Я был уже на девяти карнавалах. На десяти, если считать тот, когда я еще не родился, был у мамы в животе. Дэн утверждает, что это он был у мамы в животе во время карнавала. Враки. Можете у мамы спросить, если не верите.

— Эй, малыш, малы-ыш, ты чего в облаках витаешь? Тебе чего?

Я даже вздрогнул от неожиданности. Задумался, наверное.

— Мне один билет на заплыв юниоров, пожалуйста.

— Ты будешь участвовать в соревнованиях инвалидов?

Нет, конечно.

— Нет? Если ты не инвалид, то ваше время, к сожалению, уже началось. Осталось пятнадцать минут. Ну так как, все равно будешь брать билет?

Пятнадцать минут. Пятнадцать раз туда и обратно. Ладно, сойдет. Я протянул деньги.

— За шкафчик придется заплатить еще фунт.

— У меня есть фунт! — громко сказал я. Пусть не думают, что я дурачок какой — с виду вроде нормальный, а в башке не все дома.




В мужском душе пахло совсем не так, как в женском. Да и вообще все здесь было по-другому. Больше взрослых. Меньше разговоров. И немного страшно. И все стараются не смотреть друг на друга. А в женском, куда мы раньше ходили с мамой, глазеть на кого-то просто некогда было. Мама то и дело нас подгоняла, а мы с Дэном лупили друг друга по задницам полотенцами.

Я выскочил из душа. Барабаны здесь грохотали еще громче. Через ванну для ног я перепрыгнул сразу на скользкую кромку. Глянул на часы — оставалось десять минут, нужно торопиться. Десять раз туда и обратно. Больше не успею.

— Эй, фы! Не стояйть на край пассейна, — прорычал бугай немец, спасатель в бассейне.

Тоже мне! Раскомандовался. Нельзя уж и гусиным шажком пройтись? Где это написано, герр Прик?

— Эй, фы, там. Фы принимает туш?

— Конечно.

Если честно, я только как следует послюнил волосы.

— Принимайт снофа, пошалуйст.

Ненавижу этот душ. Вода хлещет или ледяная, или настоящий кипяток.

Осталось лишь семь минут. Ничего, не страшно. Главное ведь желание. Но бегать я больше не буду. И даже семенить по краю не буду.

Я спускаюсь в воду.

Уф, какой класс — пустить струю в холодную воду. Что, поймали вы меня, герр Прик?

Я думаю о маме и плыву вперед, разрезая светло-голубую гладь. Я человек-торпеда. Я скольжу вдоль края бассейна, а наверху стучат барабаны и отдаются в ушах глухими ударами из-за воды.

Каждый год эти барабаны были символом маминого дня рождения и символом карнавала.

Когда за несколько дней до праздника барабанщики начинали свои репетиции, это значило, что нам с папой и Дэниэлом нужно идти в магазин выбирать маме подарок. Это также значило, что мы втроем, купив подарок, будем сидеть в парке, жевать бутерброды с беконом и вести настоящий мужской разговор.

Однажды ночью после маминого дня рождения я проснулся от боя барабанов. Пахло дымом. Я помчался вниз. Наверное, в доме пожар. Надо разбудить всех, вывести на улицу, вызвать пожарную команду. В то время у нас в семье еще не было пожарника. Спустившись в гостиную, я увидел, что мама и Джоан лежат на диване, обнявшись, и смеются. И глаза у них красные. На столике рядом с диваном — красное вино и шоколад. И смешная сигарета. Одна. Они, наверное, курили по очереди.

— Нет, Гарри, нет, милый, нет, родной. В доме нет пожара.

— Иди к нам, Гарри. Ложись в серединку, милый мой сыночек.

Голоса у них тихие и немного охрипшие. И они, не переставая, смеются.

Есть! Я уже у стены с мозаичными морскими змеями и русалками. Я сумел. Я справился. Проплыл весь бассейн под водой! Личный рекорд. Для мамы. Только для мамы. Я выныриваю, хватаю ртом воздух. Барабаны оглушают.

Но это еще не все. Я скрещиваю руки на груди, прижимаю локти к телу. Подбородок к груди. Погружаюсь.

вниз

вниз

вниз

на дно.

Касаюсь ногами дна бассейна. Никогда не думал, что это возможно. Желтые лучи света пляшут вокруг. Вода так приятно давит на уши. Я зажмуриваюсь. Открывается какой-то люк. Меня тащит вниз, вниз, вниз. Интересно, как долго я буду тонуть? Надеюсь, мне не будет больно.

В прошлом году мы были здесь с папой. Помню, Дэн стоял на краю бассейна, проверяя, не видит ли нас герр Прик.

Плюх! Брызги обдали меня с ног до головы.

Папа не в курсе, что такие прыжки здесь запрещены.

— Молодчина, Дэниэл. У тебя здорово получилось, — похвалил он Дэна и помог ему выбраться.

Дэн стащил свои надувные нарукавники.

Плюх. Буль-буль-буль.

Папа ничего не заметил. Он вообще часто бывает рассеянным.

— Пап, Дэн утонул.

— Да, да, сынок, хорошо.

— Пап, пап, пап, ты слышишь? Дэн утонул. Он еще не всплыл.

— Что?

Папа вытащил Дэниэла.

Дэн был весь бледный. Ему было плохо, его тошнило.

Папа тоже был бледным. Ему было страшно.

Видите, какой у меня папа молодец. Раз — и готово.

Не так-то просто утонуть, как вы думаете. Герр Прик все испортит, вытащит, сделает искусственное дыхание на глазах у всех.

Я взмахнул руками, открыл глаза. Вверх, вверх, вверх, к свету, к воздуху.

Две огромные руки схватили меня. Широкое лицо оказалось совсем рядом.

— Йа полше не повторяйт. Фремя фышло. Фон ис пасейн.

— Но на часах… Еще ведь куча времени!

Он стучит пальцем по своим часам, вроде тех, которыми ныряльщики пользуются на глубине в десять тысяч метров.

— Фот мой фремя. И он гофорийт — фон!

Нацист чертов.

Я поплелся в раздевалку, где уже толпились эти самые, инвалиды. Я отводил глаза, но все-таки косился на них. По крайней мере, у меня руки-ноги на месте и мозги в порядке.

Я выбежал на улицу. Яркое солнце било в глаза, и «Мистер Диско» будто бы приветствовал лично меня.

Проплыть тридцать девять раз не вышло. Ладно, плевать. Проеду без рук до самого дома. Смертельный номер. Для мамы. Только для мамы. Главное ведь желание.

Кажется, я тыщу лет проторчал у велосипедной стойки в мечтах о том, как развеселю маму. Наконец огляделся. Море велосипедов. А моего среди них нет. Цепочка, на которую я его приковал, на месте. А велосипеда нет. До меня не сразу, но дошло. Кретин. Идиот. Дурья башка. Надо было приковать прямо к стойке. Черт-черт-черт.




Думаете, если в одно лето потерять сначала братика, а потом и классный горный велик, то на велик вам будет начхать?

Ошибаетесь.

Дома я спрятал цепочку под кровать Дэна. Там теперь все мои сокровища. Вот сейчас пойду и расскажу маме о своем рекорде в бассейне. Я встал, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Выдохнул. Снова вдохнул. В точности как учил Отис — чтобы грудь стала шире некуда и даже росту прибавилось сантиметра три.

Я сказал сам себе: «Я смогу. Я готов». И я бы смог. Я бы сказал. Я бы развеселил ее.

Но они там, внизу, опять начали ссориться.




10


Если б я только мог замереть, застыть неподвижно на ветке, обхватить ее, как птица, пальцами ног. Гарри и Терри. Терри и Гарри. Хорошо звучит, как ни поверни. Я крутил эти слова в голове, пытаясь забыть о страшной высоте и о земле там, далеко внизу. Стоит мне опустить глаза — и земля рванется навстречу, расплющит, убьет меня.

— А парнишка-то знает, что ты высоты боишься?

— Снова ты? Биффо, отвяжись.

От одной мысли, что мы высоко на дереве, в пятидесяти метрах от земли, кружилась голова, а по спине бежали мурашки.

— Как скажете, босс, — ехидно буркнул Биффо.

Терри выпрямился, встал в полный рост (это на такой-то высотище) и принялся вытаскивать по веревке что-то из дупла в дереве. Достал рюкзак. Потом как ни в чем не бывало присел на корточки, отвязал веревку, раскрыл рюкзак. Да, ему хорошо. Еще бы. Он-то не боится высоты.

Из рюкзака Терри достал два завернутых в фольгу свертка.

Только бы не упасть.

— Лови.

Ой нет.

Поймал, поймал, и не свалился, и не сломал себе шею.

Одной рукой я кое-как развернул фольгу. Другой держался за дерево, так все-таки безопаснее. В свертках оказались закрытые бутерброды. Два куска хлеба, а между ними…

— Овечий помет, — сообщил Терри.

— Шутишь?

Черта с два он шутил. Терри вообще шуток не признает — не видит в них толку.

— Солдатам иногда приходится есть все, чтобы выжить: ягоды, корни, червей.

— Послушай, дружок, не стоит так унижаться. У человека должно быть чувство собственного достоинства. — Опять Биффо влез. Очень мне нужны его советы. Маминых хватает. — По-моему, есть дерьмо унизительно.

Терри тем временем откусил большой кусок своего бутерброда. Хотелось бы знать, что там у него между кусками хлеба. Терри об этом умолчал.

Терри, несомненно, был клевым парнем. У него были классные супермодные ролики, таких в нашей школе ни у кого не было, ну разве что у нескольких ребят из старших классов. Но это что! У него был свой собственный тренер по теннису и еще один по крикету. Да и это не все. У него был личный психоаналитик. Это такой человек, который сидит и слушает, как ты ему про все свои проблемы рассказываешь, и даже не перебьет ни разу, и так каждую неделю. Мама у него какая-то большая шишка, скупает фирмы по кусочкам, а потом вроде как их закрывает. Уж не знаю, на фига, только все это очень круто.

— Что скис, Гарри? Аппетит пропал?

Терри смотрел на меня — ждал, пока я съем хоть кусочек. Я лихорадочно искал, чем бы его отвлечь. Но стоило мне посмотреть вниз, как голова закружилась. Я посмотрел ему в глаза. Может, там что найду? Я посмотрел ему в глаза и увидел — даже смешно, — увидел одну пустоту.

Так ничего и не придумав, я спросил:

— Как тебя занесло в нашу школу, Терри?

— Хочешь сказать, почему меня не послали в какой-нибудь супер-пупер-лицей?

— Ну, в общем, да.

Таких богачей, как Терри, в нашей школе больше не было.

— Я раньше учился в лицее. А в «Манделу» меня перевели в наказание.

— А за что тебя наказали?

Я втихую сдвинул верхний ломоть хлеба и пригляделся к начинке бутерброда.

— Меня отчислили.

— Отчислили? За что?

Какие-то круглые, похожие на смородину шарики. Скорее всего, изюмины, но рисковать как-то не хотелось.

— За то. Меня с души воротило от их чертова лицея.

— Почему?

— Потому!

— Потасовку устроил?

— Ха! Им ничего не удалось доказать.

По лицу его было видно, что он не собирался этого говорить, само выскочило. Терри посмотрел на компас, который висел на цепочке у него на шее, скользнул взглядом по саду.

— Тебе не понять, что такое школа-интернат. Представь: двадцать четыре часа в сутки с училками.

Я вспомнил, как мы отдыхали в школьном лагере вместе с мисс Супер. Больше ничего на ум не шло.

— Так тебя, выходит… отчислили только потому, что тебе там не нравилось?

Терри достал из сумки бинокль. Самое время, решил я, избавиться от этой пакости из бутерброда.

— Не-а. Говорю же, я там всех и все терпеть не мог. А отец считал, что лицей поможет мне выработать характер. Короче, пришлось кое-что предпринять.

— Что?

— Да так… — Бинокль чуть дрогнул у него в руках. Лицо покраснело. Лоб вспотел.

Неужели в постель напрудил?

— Сбегал в магазин без разрешения… Слушай, Гарри, давай сменим пластинку.

— Но это так интересно. А еще?

— Много чего. — Он поднес бинокль к глазам и начал исследовать сад.

А я тем временем быстренько счистил с хлеба кругляшки. Шлеп. Как долго они падают. Шлеп, шлеп.

— К примеру, поджег там кое-что.

— Мой дядя Отис…

— Началось все с книг, — перебил меня Терри. — Ох они и взбесились! Но все-таки не отчислили. Пришлось придумывать что-то посущественнее.

Я представил, как горят целые полки книг.

— В конце концов я там поджег сарайчик.

У меня бутерброд выпал из рук.

— Что?!

— Сарайчик, в нем газонокосилки хранились. Только там еще и канистра с бензином оказалась. В общем, взрыв был клевый. Супер.

Пожалуй, Отиса мне лучше не упоминать.

— Добился, короче, своего. Отчислили.

Взгляд Терри еще раз скользнул по саду и остановился.

— Примерно такой же сарайчик, — он мотнул головой.

Маленькая деревянная постройка, вроде домика Ганса и Гретель из сказки. С одной стороны — бочка с водой, у крыльца — резная лавочка.

И он такое поджег? Ничего себе!

Только подумать — я, Гарри Пиклз, сижу на дереве с самым настоящим, живым поджигателем, которого еще и из школы исключили.

Терри продолжал исследовать сад и вдруг скривился:

— Ага! Вот он, прямо на вражеской территории. Крайне подозрительный тип. Знаешь, кто он такой, Гарри?

Недалеко от сарайчика копался садовник.

— Это ведь он, правда, Гарри? Скажи мне, это он?

— Это он, — подтвердил я, совершенно не врубаясь, о чем речь.

— Видимо, баранку он крутит по выходным. Вот, значит, кем интересовалась полиция. Подонок.

Баранку крутит? Это он про шофера автобуса?

— Ты только подумай, Гарри, как хитер этот подонок.

— Но, Терри, дело в том, что…

— Мы его выведем на чистую воду.

— Что?

— Только посмей пойти на попятную! Струсил, что ли?

— Нет, но…

— Никаких «но», Гарри. Настоящий солдат не знает слова «но». Вот мразь.

Я видел, как садовник, вытерев тряпкой какую-то острую железяку из газонокосилки, пристроил железяку на лавочке, встряхнул тряпку, сложил ее и сел. Не больно-то он усердствует.

— Ты только подумай, что он сотворил, Гарри.

Ой нет, снова голова кружится. Я стиснул веки. Нельзя смотреть вниз.

— Наглец. Думает, что замел следы. Не выйдет. Я этого не потерплю.

Там, внизу, садовник чистит все, словно и вправду заметает следы. Здесь, наверху, на дереве, не унимается Терри.

Голову напекло, во рту сухо, и я того и гляди упаду. Жизнь и игра слились, перепутались, так что и не поймешь, что есть что.

— Эй, дружок, не кисни.

— Опять ты, Биффо? Сгинь.

— Не люблю судить людей, но сдается мне, у этого парня не все дома. Держись от него подальше.

— Не все дома? — У матери Кэла, если на то пошло, тоже явно не все дома.

— Да, дружок, боюсь, что он со сдвигом. Я бы не хотел, чтобы ты…

— Слушай, отвали, а? Не суй нос не в свои дела. Это всего лишь игра.

— Игра, говоришь? Что-то не похоже…

— Это…

— …И к тому же, дружок, все, что касается тебя, это как раз мои дела.

Терри опустил бинокль, вытер лицо рукой. Про любого другого я сказал бы, что он плачет. Терри закашлялся, потом вроде как взял себя в руки и сказал:

— Прежде всего нам необходимо произвести расследование.

Вот это правильно. Вот это здорово. Ура! Сначала мы устроим расследование.




11


Топ-топ-топ-топети-топ.

Топ-топ-топ-топети-топ.

Топети-топ-топ.

Папа и Отис, который стал ему теперь лучшим другом, скачут по двору, как парочка гомиков. Тренируются. Биффо опять взялся за свои нотации.

— Дружок, тебе не кажется, что полиция должна об этом узнать?

— Это же сверхсекретно.

— Дружок, та леди из полиции просила сообщить, если что-то новое откроется.

— Венди?

— Да-да, Венди. Она сказала…

Топ-топ-топ-топети-топ.

Топ-топ-топ-топети-топ.

Топети-топ-топ.

Все-таки действует на нервы.

— Венди? А что от нее толку? Ни черта она не может.

Да и от Дэвида Бэкхема толку никакого. Нет, не в жизни, конечно. В жизни-то он мой кумир. А вот в мировом Кубке по футболу, это компьютерная игра такая, толку от него — ноль. Так что пошел он.

Топ-топ-топ-топети-топ.

Проблема в том, что и Майкл Оуэн тоже не на высоте. А уж если по совести, так вся команда паршивая. Короче, плюнул я на них и нашел себе новую команду. Такую, которая меня достойна.

Топети-топ-топ.

Сборная Бразилии приветствует Гарри Пиклза.

Вот это уже лучше. Пожалуй, теперь можно и принять вызовы каких-нибудь маленьких стран, Швейцарии там или Люксембурга.

Побалую моих игроков.

Ой нет.

Может, не стоило их так сразу нагружать.

Топ-топ-топ-топети-топ.

А может, это все шум со двора виноват.

Я щелкнул мышкой по кнопке «выход».

«Вы действительно хотите выйти из игры?»

Еще бы. Еще как хочу.




Топ-топ-топ-топети-топ.

Когда же это кончится?

— Дружок, ты обещал сообщить, если что-то новое…

— Снова ты.

— Ну хорошо. Поговори со своим дядей один на один, по секрету.

Топ-топ-топ-топети-топ.

— По секрету?

— Да, как на исповеди.

— На исповеди?

Топ-топ-топ-топети-топ.

Топ-топ-топ-топети-топ.

Когда это кончится?!

Стук прекратился. Я закрыл глаза.

— Дружок, поверь: тебе необходимо поговорить об этом.

— Слушай, отстань, помолчи немного.

— Что ж… Как знаешь.

Мне нужен покой. Тишина и покой.

Хорошо! Вот так.

Бум-бум-бум-бум-бум-бум.

Черт!

— Дружок…

— Ладно, ладно, отстань. Я с ним поговорю.




Я сбежал вниз по ступеням во двор и остановился, глядя, как Отис наступает на папу.

— Защищайся, что же ты, защищайся. — Отис вскинул правую руку в боксерской перчатке.

Папа покачнулся — бум! — и плюхнулся на землю, как желе.

— Минутку, минутку. — Папа никак не мог отдышаться.

Отис опять в стойке, кулаки в перчатках выдвинуты вперед. Левой, правой, левой…

Я кашлянул.

— Ты что, в игрушки играть пришел или тренироваться? — бросил Отис папе.

Папа поднес руку в перчатке к лицу, шмыгнул носом. Лицо его лоснилось от пота.

— Кхе-кхе, — повторил я. — Слушайте…

Папа вскинул руки, немножко помолотил кулаками воздух, пошел на Отиса.

Отис увернулся.

— Лучше, уже лучше, — хохотнул он. — Теперь мощи добавь, приятель, мощи добавь.

Папа заработал кулаками во всю мощь.

Вжик-вжик, вжик-вжик.

— Замри, — сказал Отис.

Я замер. Папа тоже.

— Прости, Отис… — начал я.

— Чуть позже, Гарри. Доминик, на кого ты похож? Подтяни шорты. — Отис похлопал отца по животу. — Руки выше, выше! Защищайся.

И ударил отца прямо в лицо.

Папа поднял руки, принял настоящую боксерскую стойку.

Отис посмотрел на него так, будто никогда не видел ничего более трогательного.

— Перекур тридцать секунд.

Папа опустил руки с таким облегченным вздохом, будто его перчатки были набиты камнями.

— Отис, у тебя найдется свободная минутка для меня?

Отис посмотрел в мою сторону.

— Гарри, сейчас это ринг, а не просто сад, в котором мы развлекаемся в свое удовольствие. А на ринге действуют свои правила. Смотреть можно, болтать нельзя. Идет?

Что? Что?! Чей это сад, в конце концов?

— Папа, ты же сам говорил, что бокс — ужасный спорт, — сказал я.

— Ради всего святого, Гарри, не сейчас.

— Ты говорил, что это спорт тупиц и скотов.

Вот расскажу Отису все, что папа про него говорил, тогда они у меня узнают. Только я почему-то промолчал. И ушел. Пусть ломают друг другу носы, если им так хочется.




12


На цыпочках я прошел в комнату родителей. Мне нужно было кое-что найти. Кое-что, что поможет в выполнении моей миссии. Краем уха я прислушивался к тому, что происходило внизу. Вдруг им понадобится моя помощь. Они снова ругались. С каждым днем ссоры происходили все чаще и звучали все громче. Казалось, целый ансамбль карнавальных барабанщиков поселился у нас на кухне и репетировал целыми днями.

— Это всего лишь предложение, — уговаривал папа. — Я ничего тебе не навязываю.

— Спасибо вам, доктор, но я не нуждаюсь ни в ваших предложениях, ни в ваших профессиональных советах. Сойдемся на том, что я займусь этим завтра. Может быть.

Мама еще почти не кричала. А начала она вообще едва слышно. Так тихий сначала звонок будильника становится все громче и громче, а потом от него даже уши начинают болеть.

— Ты!.. Тебе легко говорить. Ты просто взял и снова увяз с головой в своей хирургии. А мне что прикажешь делать, черт побери? Вернуться в журнал? Чудно. Продолжение рубрики «Я и мои дети» — рубрика «Я потеряла ребенка»?! Не забыл, милый, что у меня больше нет сына?

Музыка из «Арчеров» за стенкой усилилась. Молчун Джефри из вежливости включил приемник погромче, не иначе.

Я рылся в ящичках маминого комода в поисках колготок. Мы с Терри напялим их на голову, как грабители банков, чтобы нас в жизни никто не узнал.

А скандал продолжался. Папа, очень тихо:

— Я не настаиваю, чтобы ты вернулась к этой рубрике.

Мы с Терри не на шутку взялись за расследование. Мы действовали, как самые настоящие сыщики. Мы даже дело составили. Только мы потом все заучили наизусть, а бумажки сожгли, чтобы не было улик. Мы выяснили, что садовника звали Дэннис. Было ли это его именем, фамилией или вообще кличкой, мы пока не знали. Обычно он ездил на велосипеде. Но однажды Терри видел, как он сошел с автобуса № 53, и вид у него был весьма подозрительный. Он был осторожен и аккуратен. Но однажды забыл убрать в сарайчик полканистры бензина и даже не заметил, как канистра исчезла.

Мама, глухо и злобно:

— Предлагаешь основать другую рубрику, «Я и мое горе»?

— Я вообще ни на чем не настаиваю.

— Вам надоела эта зануда Джулия Берчил? Обратите внимание на увлекательную рубрику «Я и мой брак», новинку от вашей любимой Пэт… — не унималась мама.

Мы с Терри тщательно все продумали. Мы решили, что возьмем с собой секретное оружие, веревки, чтобы связывать руки, две зажигалки, ножик для чистки картошки на случай, если придется применить пытки, и бензин. Я хотел было взять еще и папину бритву, но порезался, как только открыл ее. Разжигание костра нам не очень удавалось, и мы постоянно тренировались.

— Прекрати, Пэт. Я не враг тебе. Я только хотел сказать, что тебе будет легче, если ты чем-нибудь займешься. Это поможет тебе немного отвлечься…

В ящике — никаких колготок. Трусы, опять трусы. Куча трусов, а в самом низу какие-то непонятные кружевные штучки. И как только мама их носит? Они ж запросто ей там все между ног порежут.

— Иногда работа помогает.

Мама в последнее время и говорила-то с трудом. А сочинять на бумаге еще труднее. Что он, этого не понимает? Совсем мозги отшибло? Может, ему надо работу бросить? Как он может кого-то лечить?

Хорошенькое дело. Представляю себе, сидит папа в своем кабинете.

— Доброе утро, доктор Пиклз. Я голову разбил. Раскокал совсем, как арбуз.

— Попейте аспирин. Следующий.

— Ой, доктор, эти вросшие ногти меня убивают!

— Сестра, электропилу! Вросшие ногти, говорите? Одно движение — и завтра вы о них и не вспомните.

Бз-бз, бз-бз-бз.

— А-А-А!!!

Шлеп.

— Моя нога!!!

— Следующий! Здравствуйте, миссис Бредфилд, чем могу помочь?

— Доктор Пиклз, мой сын так кашляет, так кашляет! Ужас! Сердце разрывается!

— Зато он у вас есть. Вам повезло. Следующий!

Мы даже учились разжигать костер трением — терли две палочки друг о друга. Это на тот случай, если зажигалки не сработают. Нужно ведь все предусмотреть, верно? Я вернул трусы на место, чтобы не заметили, что я тут копался.

— Откуда тебе знать, что мне нужно?!

Надеюсь, мама разбила не мою любимую кружку.

— Боже, Пэт! Не начинай, — умолял отец.

— Не начинай? — Мама разошлась не на шутку. — А почему бы нам не обсудить это? Почему бы тебе…

Оркестровая музыка с улицы заиграла еще громче и еще быстрее. Теперь я мог разобрать лишь отдельные обрывки слов.

Ну наконец. Я нашел целую кучу чулок. Зачем ей так много? Хотя чулки, пожалуй, нам подойдут. Даже лучше, чем колготки. Никаких проблем со второй ногой.

— Нет, — прозвучало снизу. — Ты сама знаешь, что…

— Давай, Доминик, давай! Скажи! — Мамин голос упал. Только он стал не тише, а страшнее. — Ты даже имени его произнести не в состоянии.

Трением костра не разведешь, чтоб вы знали. Уж лучше использовать увеличительное стекло.

Я достал секретное оружие коммандос. Открыл ножнички. Чтобы вырезать аккуратные дырочки, надо натянуть чулки на руку. Какой приятный звук. Как приятно лязгают ножницы.

Снова голос папы, очень нежный:

— Нам нужно время, моя хорошая.

— Мне тридцать девять!

— Но это просто смешно, Пэт!

Наверное, он попробовал обнять ее или еще что-нибудь в этом роде, потому что дальше я услышал мамин крик:

— Не хочешь?! Тогда не трогай меня!

Кажется, они дрались. Наконец папа сказал медленно и очень тихо:

— Я знаю, ты говорила, что очень хочешь этого, что это поможет нам пережить кошмар.

— Не хочу, Доминик. Это мне нужно. Нужно нам, чтобы справиться. Чтобы выжить!

И голос у нее был такой холодный, что даже дрожь пробирала.

Я натянул чулок на голову.

— У нас есть Гарри. Мы должны жить, Пэт. Ради него.

Вот он, Гарри Пиклз, в зеркале. На голове чулок, нос сплющен, глаза какие-то странные. Но все равно понятно, что это я.

— Гарри? — Мамин голос стал совсем ледяным.

Чтобы разжечь костер при помощи увеличительного стекла, нужно много времени и терпения. Сначала бумага просто темнеет, но не горит. А уж если набежит какое облачко, придется просто сидеть и ждать, пока вновь не появится солнце. И когда уже совсем потеряешь всякую надежду…

— Гарри? — сказала мама. — Гарри слишком мало.

Пф-пфф. И разгорелся костер.




— Себастьян, я же сказала — только пять минут.

Заткнется она когда-нибудь или нет? Мне нужно поспать. Хоть немного. Секретная операция под кодовым названием «Дэннис» — так садовника Терри зовут — может начаться в любой момент.

Я подошел к окну, задернул занавеску. Никогда раньше не замечал лысины у папы на макушке. Папа все скачет по саду, разбросав руки в стороны. Похоже на Иисуса на кресте. Я такого у Питера видел, над кухонным столом. Только у Христа, который на кухне у Питера, кровь сильно течет, и голова набок, и вообще он уже мертвый. Папа молотит кулаками с такой скоростью, что перчаток не видно. И еще быстрее, и еще. Как настоящий боксер. Правой, правой. Левой, левой. Футболка на спине прилипла к телу. Говорят, такого жаркого лета сто лет не было.

— Себастьян! Я больше повторять не буду.

Будет, будет, вот увидите.

Я ложусь на кровать, натягиваю на себя одеяло. Слишком жарко, но мне нужна эта тяжесть. Закрываю глаза, сую руку под одеяло, между ног, обхватываю пальцами свою штуку. Время от времени по железной дороге стучат колеса поездов. Когда-то Дэн, дурачок, выбегал на насыпь и танцевал, чтобы насмешить пассажиров.

Я боялся заснуть и поэтому все слушал и слушал. Стук колес. И топот папы в саду, и тихие всхлипывания мамы, и барабанный перестук где-то вдалеке.

— Себастьян! Немедленно домой!

У всего и у всех в мире есть какое-то дело, какой-то свой четкий ритм. Кроме меня.

Тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук — стучали колеса вагонов.

Топ-топ-топ-топети-топ — прыгал в саду папа.

Я что было сил ухватился за это топ-топ-топ-топети-топ…

Вокруг нас серый туман. У меня до ужаса болят уши, и мотор как-то странно ревет — значит, мы высоко в горах. Понятно, почему холодина такая, что зубы стынут. Подъезжаем к развилке. В окне мелькают деревья, ровные, как кинжалы. Я всматриваюсь в дорожный знак, пытаюсь прочитать. Неплохо бы понять, где мы находимся. Какое-то длинное слово. Или даже несколько. Бу… Бу… Что же там написано? Буквы сливаются.

«Будьте предельно осторожны» — вот что там написано.

Рядом сидит Дэн. Маленький, бледный, съежившийся. Точно такой он был в тот день, когда кашлял и хрипел, пока его не забрала «скорая».

Нужно было что-то делать, только я не знал что, мозги будто замерзли. Но все-таки надо что-то делать. Может, поискать фонарик какой? Или ножик? Я подышал на руки, спрятал их в карманы пижамы. Так. Нам будут нужны шерстяные свитеры, брюки, куртки. Носки тоже не помешают. Лучше бы шофер купил нам какое-нибудь одеяло. А то притащил всякой фигни. На кой черт нам упаковки толстой белой ленты, которой заклеивают окна, черные мешки для мусора и новенькая лопата, такая блестящая, каких я в жизни не видел?

Мама родная, до чего холодно! И тут он заговорил.

— М-м-м… Поглядим. — Шофер перебирал свои карты. — А не пойти ли мне вот так? Давайте-ка сюда свою дамочку.

— Не дам! — крикнул Дэн. — Пойди как-нибудь еще.

Немыслимая грубость с его стороны. Если бы вы его знали, вы бы не меньше моего удивились. Ведь наш Дэн никогда не грубил. И если уж на то пошло, он был не прав. Шофер знал, что у него дама, — значит, надо бить дамой. Иначе что за игра?

— Нет уж, Дэн-Дэн, давай сюда свою дамочку-мамочку, — ухмыльнулся шофер.

Да как он посмел?! Только я, мама и папа могут называть так нашего Дэна. Я хотел было сказать об этом шоферу, но страх и что-то еще, гораздо хуже и сильнее обыкновенного страха, вонзило мне когти в горло.

— Это не просьба, Дэн-Дэн. Это приказ. Выкладывай дамочку-мамочку.

Дэн выудил карту из-под ноги. Он вдруг стал такой серьезный-серьезный, и вид у него был совсем взрослый, вроде он знал что-то такое, чего даже я не знал. Что-то ужасное. Откуда? Ему и пяти лет не исполнилось.

Из колонок грянула веселая музыка. Любимая песня шофера.

— Дэниэл! Чур, никаких тайн! — сказал я. — Никаких тайн от меня, лады?

Дэн положил карту рубашкой вверх рядом с картой шофера.

Ледяной голос шофера зазвучал прямо у меня в голове. Только для меня.

— Знаешь, в чем твоя беда, Гарри? Тебя мало. Тебя слишком мало.

Дэн перевернул свою карту.

Дама. Совсем не похожая на другие. Темные блестящие волосы, черные брови, сияющие голубые глаза. Самая красивая мама на свете.




13


— Хорошо все же выйти из дому! — сказала Джоан.

Кому-то, может, и хорошо. Только не нам.

Даже только что приземлившиеся марсиане с ходу поняли бы, что вся Кларендон-роуд двинула на праздник.

Гляньте только на эту чокнутую семейную парочку! Оба в шортах защитного цвета, у обоих на шее свистки. Ну не идиоты?

Стерео уже гремит, хотя еще и не совсем карнавальную песенку: «Потанцуй со мной, крошка, обними меня, сладкая».

Угрюмые чернокожие девчонки стреляют глазами в угрюмых чернокожих парней, и атмосфера между ними накаляется до того, что кажется, чиркни спичкой — и вся улица взлетит на воздух.

«Обними меня, милая, приласкай меня, нежная!»

Все счастливы, все довольны. Все, кроме нас. Мы мрачно плетемся наперерез толпе, смеху и радости, будто у нас на счастье аллергия, будто нас тошнит от веселья.

Джоан старается задать ритм, но мама все медленнее и медленнее переставляет ноги. Помню, так же мы шли по кладбищу. Когда хоронили дедушку.

«Потанцуй со мной, милая».

Джоан сделала маме прическу, заставила надеть нарядное платье. Только все без толку. Даже глядя на маму со спины, никто не поверил бы в ее праздничное настроение. Мамина походка, опущенные плечи, сжатые губы, потухшие глаза — все говорило о том, как плохо ей сейчас. Как безразлично ей все, что происходит вокруг.

— А что у тебя в сумке, Гарри? — спросила Джоан.

— Снаряжение для сверхсекретной миссии, — выпалил я, как последний дурак.

Мимо на мотоцикле промчался полицейский.

— Джоан, забудь о том, что я сказал.

— О чем, Гарри?

— О секретном снаряжении.

— Каком снаряжении?

Она глянула на маму, которая плелась вслед за нами с каменным лицом, полускрытым громадными солнечными очками. Джоан напрасно беспокоилась. Ей бы из пушки пальнуть, чтобы мама очнулась.

Мы чуть не столкнулись с идущим навстречу мужчиной. На плечах у него сидел рыжеволосый ребенок. Огненно-рыжий, но копия Дэна, ребенок размахивал флажком, заливался смехом и пел во все горло: «Мне два года, мне два года», как будто лучше возраста и не придумаешь. Я посмотрел на него еще раз. Ни капельки эта девчонка не похожа на Дэна.

Я чуть было не потерялся в толпе на выходе со станции метро «Холланд-парк», но Джоан вовремя вытащила меня за футболку и крепко держала за шиворот, пока мы ждали «зеленого человечка» на светофоре. Тротуар плавился, и запах горячего асфальта бил мне прямо в нос. Когда-то мне очень нравился этот запах, но сейчас я от него задыхался.

— Хьюго! — взвизгнула какая-то бабулька, проскочив мимо нас, пока мы похоронным шагом поднимались по парковым ступеням.

«Малыш, потанцуй со мной!» — донеслось до нас прежде, чем мы вошли в парк. Звуки песни смолкли так неожиданно, будто мы нырнули в другое временное пространство. Кругом люди. Белые. Черные. Местные, приезжие. Иностранцы, говорящие на самых разных чудных языках.

— Хьюго, мальчик мой. — Та самая бабулька проковыляла мимо, чуточку прихрамывая, как если бы одна нога у нее была короче другой.

Джоан дотронулась до моей руки и тихонько проговорила:

— Врожденный вывих бедра, Гарри. Доктора говорят — ВВБ. Теперь это излечимо.

Одной рукой ухватившись за изгородь, бабулька склонилась над собачонкой в клетчатом жилете, которая зарылась носом в кучу мусора.

— Хьюго, не смей! Плохой мальчик. Сегодня останешься без сладкого.

Мы прошли по лужайке для пикников. Женщины в костюмах для карате лягали ногами воздух. Малышня играла в крикет. Мы плелись дальше, мимо ярких цветочных клумб. Цветы приветствовали нас, кивая головками, словно веселые солдатики. Фонтан, хихикая, плевался водой. Вот мы уже и до изгороди дотащились, той самой, где когда-то, давным-давно, миллион лет назад, застрял Дэниэл. В маленьком летнем кафе люди смеялись, читали газеты, пили кофе со сливками, отгоняли голубей.

— Эй, привет! — прокричал жутко длинный, разодетый мужчина и рьяно замахал руками, будто матрос, который посреди бушующего океана шлет флажками сигнал SOS. А его знакомая была в двух шагах от него, сидела в кафе за столиком. Она сделала круглые глаза, взмахнула салфеткой, рассыпав крошки, и похлопала по соседнему свободному стулу.

— Было бы неплохо, если бы все они прекратили, — сказала мама громко. Слишком громко. Даже неприлично.

— Прекратили что? — переспросила Джоан.

Мама стиснула губы в узкую, злобную линию и крикнула еще громче:

— Прекратили выставлять напоказ себя, свое счастье и эти… эти… эти свои чертовы коляски!

Люди вокруг все как по команде уставились на нее и тут же отвели глаза. Впереди раздался всхлип, и женщина, развернув коляску, быстрым шагом пошла в обратную сторону. Тот длинный пижон в кафе глянул на свою подружку и скорчил испуганную мину шкодника, которого поймали на месте преступления.

Я попытался представить, что это совсем даже не моя мама, что я вообще гуляю по парку с другой семьей. Например, с той маленькой девочкой в белом платье, носочках и блестящих красных туфельках, которая носилась по дорожке и заливалась смехом: «Папуль, папуль, смотли, какаля бабо-цька!»

Деревья за ее спиной весело шептались. И листва их разбрасывала вокруг веселые желтые отблески.

Джоан схватила маму за руку и увела с дорожки вбок.

— Как насчет мороженого? А вот и скамеечка. Чудесная, правда?

Скамья как скамья, не лучше и не хуже других, только на спинке выцарапано «Эдвард и Сара. Вместе в жизни. Вместе в смерти».

Я хотел пойти с Джоан, помочь ей принести мороженое, сделать что-нибудь, неважно что, лишь бы не оставаться с мамой. Но остался, потому что так положено хорошему сыну.

— Холодно. — Мама поежилась.

— Жуткая холодина, — поддержал я.

Такой жары давно не было.

У ступенек сцены летнего театра я увидел Хьюго — лохматый сенбернар тыкался носом ему под хвост, а Хьюго вовсю вилял хвостом и радостно тявкал во все горло, вроде лучшей собачьей шутки свет не видывал. Мама права. Вокруг слишком много счастья.

— Ванильное, фисташковое и шоколадное, тебе какое? — Джоан протянула маме три вафельных стаканчика.

— Я только что поела, — соврала мама, не поднимая глаз.

— Джоан, м-м-м-м… милая, мне шоколадное, пожалуйста, — сказал я, чтобы хоть немножко загладить мамину грубость.

Джоан чуть разжала мамин кулак и вставила стаканчик с фисташковым мороженым.

— Мамулечка, съешь хоть кусочек. Ну ради меня.

В ее солнечных очках я увидел свое отражение. Я улыбался как идиот.

Мама откусила немножко.

— Еще немного, мамуль, ради меня.

Оказывается, не так уж трудно говорить в таком тоне, стоит лишь начать.

— Съешь половину, а я доем.

Фисташковое мороженое я люблю почти так же, как шоколадное.

Джоан, по другую руку от мамы, закрыла глаза и откинула голову назад, подставив лицо солнцу. Ее подбородок указывал за теннисный корт, откуда когда-то давно нам на помощь пришел Отис. Я мог бы сказать ей, что на этот раз так не будет. Отис ничего не может сделать, да и папа тоже.

Я лизнул свое мороженое. Оно не было и вполовину таким вкусным, как раньше.

Даже вернуть прежнюю маму — сейчас мама послушно ела мороженое, быстро-быстро ела, но лицо у нее по-прежнему оставалось каменным, и зеленоватая струйка стекала по ее подбородку, — даже вернуть прежнюю маму удастся не раньше чем лет через сто, если двигаться теми же темпами. Надо что-то придумать! Кто-нибудь должен что-то придумать!

Может, это был знак какой, только Джоан вроде поняла важность моей миссии. Может, и другие знаки будут, только бы не пропустить. Во всяком случае, когда мы, через целую кучу часов, наконец дошли до угла улицы Терри, Джоан придержала меня за плечо и сказала:

— Беги, Гарри. Допоздна не задерживайся. Удачи.




14


— Продолжим, — сказал Терри, когда я во второй раз вернулся из туалета.

Мы сидели в библиотеке в огромных красных кожаных креслах. Мы классно выглядели, жалко только, что трубки не курили. В таких пропахших воском комнатах всегда курят трубки.

Терри откинулся на спинку кресла и заговорил так тихо, что мне пришлось наклониться к нему, чтобы ничего не пропустить.

— Операцию будем проводить сегодня. Дэннис на месте. Родители в Лос-Анджелесе, Консуэлла работает. Тип погоды номер один — идеальный.

У меня кровь зашумела в ушах. То ли великолепный боевой настрой Терри так подействовал, то ли близость начала операции, сам не знаю.

— Итак, ты прячешься в кустах за сараем, в точности как мы тренировались.

— Есть.

— Я подбегаю к Дэннису и кричу, что Консуэлле совсем плохо. Дэннис возвращается в дом. В это время ты проникаешь в сарай и обыскиваешь его. Дерганый ты какой-то, Гарри. Испугался?

Я. В сарае. Совсем один.

Я хотел поставить локоть на ручку кресла, чтобы показать, что ни капельки и не испугался. Но не попал. Промахнулся.

— Прекрасный план, Терри. У меня лишь один вопрос. — Мой голос вдруг сорвался на визг. — А вдруг он вернется?

Терри немного помолчал.

— Я думал об этом. Он не скоро вернется. Он там надолго застрянет. С Консуэллой всегда так, только свяжись с ней.

— Ладно. Понял. Но…

Терри встал, подошел к камину, снял губную гармошку с огромной мраморной полки над ним и сыграл несколько нот из «Вот идет невеста».

— Услышишь эти звуки — значит, Дэннис возвращается. Смазывай пятки.

— Что мазать?

— Драпай, сматывайся, улепетывай.

— Понял.

— Только не по лужайке.

— Ясно, не по лужайке, еще бы.

— И ныряй в кусты.

— Хорошо, — сглотнул я.

— И еще, Гарри…

Терри стоял спиной к камину, руки сложены на груди, ноги врозь, вроде грелся у невидимого огня. Он стоял и смотрел на меня так долго, что мне опять захотелось сбежать в туалет.

— Гарри, что бы ни случилось, не колись. Лады?

— Что?

— Не расколись, говорю. Не наябедничай. Не сболтни лишнего, понял? Никому.

— Нет, нет. Само собой, нет, Терри.

— Это тебе не игрушки, Гарри. Нарушишь закон — мы вынуждены будем тебя убить, не только я, но и любой член команды, понял?

Ой.

— Вставай.

Я еле поднялся с кресла.

— Клянусь честью… — сказал Терри.

— Клянусь честью…

— …под страхом смерти!

— Да.

— Гарри, необходимо точно повторять слова. Под страхом смерти!

Я повторил. Затем мы пожали друг другу руки. Нашим тайным секретным способом.

— Вопросы будут?

Я сжал трясущуюся руку в кулак. Не знаю, должен ли я был о чем-нибудь спрашивать или нет.

— Что именно я должен искать?

Терри смерил меня презрительным взглядом.

Он смотрел на меня как на дебила.

— Все подозрительное.

— Ладно. А потом что?

— То есть?

— Потом что мы будем делать?

— Наблюдать и ждать. Дождемся нужного момента и закроем Дэнниса в сарае. А потом самое главное.

— Что?! Что именно?

Глаза у Терри сузились.

— Издеваешься?

— Нет, конечно, нет.

— Гарри, ты сам подумай, что мы можем сделать потом.

Я закашлялся.

— Подожжем?




Терри оказался таким классным актером, что я и сам почти поверил в смертельную болезнь Консуэллы. Весь в слезах, он семенил впереди садовника и бормотал:

— Вся красная и задыхается. Еле дышит и вообще…

Убедившись, что они вошли в дом, я шепнул, как всегда в кино делают: «Прикрой меня» — и метнулся к сараю.

— Я тебя прикрою, — отозвался Биффо, — но нам все-таки следовало бы все это обсудить. Что за глупая шутка. Дурь какая. Не надо тебе этого делать, поверь мне, дружок. Ты нарываешься на неприятности.

Надо же, он еще и будущее предсказывать умеет. Тоже мне прорицатель нашелся.

Дверь сарая была закрыта на такую деревянную задвижку, которые крутятся на гвозде. Раньше я запросто ее открывал. А сейчас руки не слушались, дрожали. Бесценные секунды убегали.

Наконец я справился с задвижкой и скользнул в темноту.

Внутри пахло землей, деревом и какой-то химией. Удобрениями, наверное.

Я натолкнулся на что-то большое, теплое и тяжелое, как человек. Я слышал быстрое, испуганное дыхание да бешеный стук сердца. Я ждал, когда случится что-нибудь жуткое.

Ничего не случилось. Мои глаза привыкли к темноте, и я увидел перед собой мешок с землей или что-то вроде этого. Похоже, это я сам столько шуму наделал.

Теперь я смог рассмотреть все вокруг. Грабли, лопаты, мотыги разных форм и размеров. Мешок, на который я наскочил, с надписью «Дерн для лужаек». Еще три таких же мешка. Моток проволоки с колючками. Свернутый коврик, пластмассовая труба. Очень чисто. Подозрительно чисто. Еще я увидел громадное топорище странной формы, смахивающее на пропеллер.

Что это? Губная гармошка. Одна-единственная нотка.

Я затаил дыхание. Вот. Сейчас он зайдет, схватит меня, разнесет мне голову топорищем, сделает со мной все, что он сделал с Дэниэлом. Если это был действительно он.

Ничего не слышно. Только ветер.

Я попытался вспомнить основные правила коммандос.

Первое… как же там?

Не паникуй.

Второе — не отвлекайся.

Третье… Третье… Ах да, дыши.

А-а-ах-у-уфф.

Так-то лучше.

Так, посмотрим, что тут у нас. Бечевка, огромный моток. Мне его не поднять. Под ним коробка, что в ней — неизвестно, не смогу открыть. Связка палок с торчащими ржавыми гвоздями. Поливалка для клумб. Раз, два, три, четыре… четыре пластмассовых ведра. Целая связка садовых перчаток. Два стеклянных кофейника. На одном бумажка с надписью «дихлорид», на другом — «дихромид».

Бах! Дверь распахнулась. Ба-бах! Сердце у меня не в пятки ушло, как другие говорят, когда пугаются. Оно подпрыгнуло и застряло прямо в горле.

Я тихонько прокрался к двери, убедился, что все чисто. И тут я это увидел.

У меня волосы встали дыбом, а по спине побежали мурашки.

На полочке… прямо за дверью… в коробке. Розовое, пушистое, детское. Точно не садовая принадлежность.

Страшная улика.

Детская кофточка, маленькая детская кофточка с пуговичками, похожими на крошечные шоколадные яйца, которые нам дедушка присылал на Пасху.

Я обвел взглядом все эти ряды грабель, лопат, удобрений. Да тут всем чем угодно можно причинить боль ребенку.

Я положил кофточку обратно. На коробке аккуратными черными буквами были выведены инициалы, которые мне никогда не забыть.

По железной дороге промчался поезд.

Пуф-пуф-пуф-пуф-пуф-пуф-пуф-пуф.

Меня слишком мало, но и этого хватит.

Опять гармошка! На этот раз наша секретная мелодия на полную мощь!

Я вылетел за дверь и нырнул в кусты, не обращая внимания на колючие ветки, которые исцарапали мне лицо. Пусть. Мне плевать.

Убийца. Лопаты и мотыги убийцы! И детская кофточка.

Подонок. Мерзавец. Убийца.

Сувенир ему захотелось оставить. На память.

Черные буквы плясали перед глазами. Б. Н. Бедняжка Б. Н.

Брайан Нельсон?

Бекки Нортон?

Бобби Ньюз?




Я не замечал, что идет дождь, пока не вымок до нитки и не продрог.

Оглянувшись, я увидел, как садовник очень подозрительной походкой вышел из дома Терри и пошел собирать свои инструменты. Под дождем трава запахла сильнее. Садовник явно торопился, как будто знал, что ему осталось недолго.




15


Каждый год на дедушкин день рождения мы пили старое вино. Дедушка так всегда делал, до самой смерти. И когда он умер, мы решили не забывать этот обряд. Это был единственный обряд, который мы попытались сохранить и в этом году.

— А день-рожденьский торт будет? — спросил как-то дурачок Дэниэл.

— Нет, милый, — ответила мама.

— Это не праздник, — объяснил папа. — Мы так чтим дедушкину память… Это обычай в честь…

— …его глаза! — радостно встрял Дэн.

— Нет, Дэн-Дэн, — сказала мама. — Не совсем так.

— В честь его каталонской доблести?

— Именно. Хорошо сказано, Гарри! — обрадовался отец.

Я ехидно улыбнулся Дэниэлу.

— Понимаешь, Дэн, чтобы сражаться на войне, нужно быть храбрым, — продолжал папа. — А дедушка был тогда совсем мальчиком. И он был далеко-далеко от родного дома. Никто не заставлял его идти на войну. Он сделал так, потому что считал это правильным. До этого он никогда не был за границей. Он был очень смелым, раз поехал туда, и остался, и воевал, и даже был ранен.

— Как настоящий герой? — спросил я.

— Да, Гарри, именно так. Как настоящий герой, — ответил папа.

Я улыбнулся Дэниэлу. А он улыбнулся мне. «Вот дурак», — подумал я.




И на этот раз папа принес с чердака пыльную бутылку. В ней плескалась мутная красная жидкость. Эти бутылки у нашего дедули испокон веков хранились. Папа говорит, что если бы такое вино продавали в магазинах, а его не продают, то всех наших денег не хватило бы даже на глоточек.

Джоан закрывала окно, надеясь, что это приглушит грохот музыки с улицы.

— Не надо, любимая. — Отис подошел сзади и обнял ее нежно и крепко. — Дай я сам все сделаю.

Вошел папа, грустный, с бутылкой в руках.

— Последняя.

Джоан села на свое любимое место у окна, намазала хлеб маслом. Одним залпом выпила стакан воды, налила себе еще из графина.

— Миссия выполнена, Гарри?

У меня даже уши загорелись. Я буркнул что-то невразумительное, передал ей сыр и подвинулся поближе к Отису. Он сидел рядом с Джоан, прямо напротив папы.

— Только капельку, Доминик, спасибо, — сказала Джоан папе, когда тот взял ее бокал.

Что-то на нее не похоже. Папа добавил немного вина и мне в воду.

Я, конечно, сказал папе спасибо, как воспитанный человек, хотя еще с прошлого года помнил, что ничего противнее этого вина и не придумаешь.

Я прямо-таки вгрызся в мой любимый черный хлеб, который Джоан принесла специально для меня. Впервые за все это время я вновь почувствовал прежний вкус еды.

Мама сидела на другом конце стола, куда не попадало солнце, прямо под мрачной картиной Пикассо, и водила вилкой по тарелке. Наверное, Джоан помогла ей одеться, но даже в этом красивом платье она была больше похожа на манекен из витрины или куклу какую-нибудь.

— Тебе сегодня лучше, малыш? — спросил Отис, как будто Джоан чем-то болела.

— Да, спасибо, малыш.

Она подцепила ножом огромный кусок «бри» и размазала его по хлебу. Отис многозначительно вскинул брови.

— Ну немножко-то можно, — прошептала Джоан.

Ничего себе немножко.

— Пап, а правда, что наш дедуля… — начал я.

— Что — дедуля?

Он наклонился к маме с бутылкой, она накрыла стакан рукой.

— Правда, что дедуля убивал людей?

— Гарри, перестань. Знаешь, Отис, никак не могу освоить этот прием.

— Так все-таки убивал он или нет?

— Надо бить не по мешку, а как бы сквозь мешок, — объяснил Отис. — Все дело в технике, Доминик. В технике и практике.

Папа взял копченую скумбрию, всю рыбину целиком, и соорудил сандвич величиной со ступеньку. Вы не думайте, он не пожадничал. Просто тот огромный червяк, который сидит у него в животе, все жрет и жрет.

— Пап, так да или нет?

— Что — да, Гарри? — спросил папа с набитым ртом.

— Дедушка убивал людей?

— Гарри, прекрати.

Отис снова посмотрел на Джоан. Они всегда разговаривают взглядами. Мама перехватила этот взгляд, уставилась в тарелку, казалось, она в ней сейчас дырку прожжет.

— Но, пап, мне нужно знать. — Мне и правда нужно. Может, это тоже знак.

— Гарри, я не спрашивал. Он воевал на войне, а на войне, случается, убивают.

Джоан улыбнулась и протянула Отису свой сандвич.

— Значит, убивать людей не всегда плохо, да, пап?

— Гарри, прекрати, потом поговорим.

Джоан все пила и пила воду. Почти весь кувшин уже выпила.

— Но ведь если дедушка убивал плохих людей, чтобы спасти хороших, он правильно поступал?

Папа с силой провел по лицу ладонью.

— Иногда это наименьшее зло. Дедушка был смелым и очень хорошим человеком. Он никогда в жизни не делал ничего плохого или жестокого.

Я посмотрел на картину Пикассо. Спереди там был нарисован мертвый мужчина — глаза вылезли из орбит, руки раскинуты в стороны, меч сломан.

Джоан отрыгнула и засмеялась, прикрыв рот рукой.

— Ой, извините.

Мама швырнула вилку на стол.

— Почему бы вам просто не объявить об этом?

— О чем? — спросила Джоан. — Что ты имеешь в виду?

— С тем же успехом могли бы и объявить во всеуслышание, и так все яснее некуда.

Мне, например, вообще ничего не ясно.

— Еще слишком маленький срок, — попыталась оправдаться Джоан. — Еще слишком рано.

Папа посмотрел на Джоан, на Отиса, на сыр, снова на Джоан. По-моему, все даже услышали, как у него в голове щелкнуло. Дошло.

— Отис, Джоан! Отличная новость.

Но до меня-то до сих пор не дошло.

— Какая, какая новость? — спросил я.

Дзынь. Полетела на пол масленка, которую мы купили в Сент-Ив.

Мама вскочила да как закричит:

— Что ты пялишься на сыр? Не притворяйся, ты знал!

Отис шумно втянул носом воздух и сказал:

— Не надо злиться, Пэт. И обижаться тут не на что.

Джоан остановила его взглядом.

Мама не унималась.

— А ты?! Сестра милосердия называется! Где же оно, твое хваленое милосердие?

— Прекрати, Пэт! — У папы голос сорвался. Отис подался вперед, Джоан схватила его за руку. Отис сел на место.

— Показуха. Сплошная показуха, — всхлипывала мама. — А ты знал. Ты все прекрасно знал!

Она схватила бутылку дедушкиного вина за горлышко, как в фильмах террористы хватают заложников.

— Я только сейчас догадался, — оправдывался папа, — как и ты.

Он хотел забрать бутылку, но мама отдернула руку, и красные пятна полетели в картину, на которой кричала женщина, кричала, как мама.

— Ты знал!

— Я не знал, клянусь.

— Знал, но молчал! Специально!

— Ты о чем?

Мама с размаху опустила дедушкину бутылку на посудомоечную машину. Стекло разлетелось вдребезги. Вино, красное, как кровь, залило пол, разбрызгалось по желтой стене.

— Да что происходит-то? — спросил я.

Я решил, что меня никто не услышал, но Отис обернулся ко мне и прошептал:

— Гарри, Джоан в положении.

— В каком положении?

Отис зажмурился.

— Она ждет ребенка.

— Так ведь это же хорошо?

Джоан взлохматила мои волосы.

— Да, это очень хорошо. Спасибо тебе, Гарри.

Казалось, она вот-вот заплачет.

— Не трогай его! — закричала мама.

Джоан отдернула руку, и слезы полились у нее из глаз.

Папа глухо проговорил:

— Пожалуйста, Пэт, прекрати, не надо.

Мама бросилась к двери, распахнула ее, вихрем помчалась вверх по ступеням. На кухне стало тихо-тихо. Отис сидел с закрытыми глазами и глубоко вдыхал и выдыхал воздух, чтобы успокоиться. Джоан встала из-за стола и высморкалась. Папа стоял посреди кровавой лужи, каменно-неподвижный, серый. Казалось, распахнув дверь, мама выпустила то, что еще оставалось у нас от надежды.

— Все в порядке, — говорила Джоан, — все хорошо.

Ничего не было в порядке, не было и не будет, пока кто-нибудь не разберется со всем этим.




Я позвонил Терри, как он и велел мне.

Дзинь-дзинь.

— Алло.

— Терри можно?

— Какого Терри?! Вы, наверное, не туда попали, девушка.

Девушка. Это я девушка?

Я вновь набрал номер, на этот раз очень осторожно.

Дзинь-дзинь.

Я затаил дыхание.

— Hola? — Трубку взяла Консуэлла. А Терри ведь меня предупреждал, что Консуэлла все на свете путает.

— Терри дома?

— Минутку.

В трубке зазвучали ее шаги, они удалялись. Я закрыл глаза и представил, как Консуэлла в хрустящей голубой форме идет по длинному, белому, выложенному мрамором коридору. В руках у нее огромный серебряный поднос, посередине лежит специальная, кремового цвета карточка. На ней старательно выведено: «Вам звонит Гарри Пиклз». Потом я представил, как она на цыпочках поднимается по лестнице, боясь нарушить покой Терри, осторожно стучит в дверь, поправляет белый накрахмаленный передник, приглаживает волосы и ждет.

На самом же деле она лишь прокричала:

— Эй, Терри, тебя к телефону!

Он крикнул ей что-то в ответ, но я не расслышал.

— А мне какое дело? — огрызнулась Консуэлла. — Это твой друг. Да иди, Терри. Vamos! Ну, смотри, я ведь положу трубку. Идешь или нет?

Я услышал, как Терри бежит вниз по лестнице.

— А ты ничего не забыл?

— Да нет вроде, — послышался голос, похожий на голос Терри, но все-таки не совсем его.

— А я говорю, что ты кое-что забыл.

— Ах да, — сказал он. — Спасибо, Консуэлла.

— Да пошел ты… — выругалась она и поспешила прочь.

— Это ты, Гарри? — услышал я в трубке настоящий голос Терри. — Не знаю, что на нее нашло. Проблемные дни, как пить дать. — И потом тише — Слушай меня внимательно, Гарри. Действуем по плану «Б». Ты должен получить новые инструкции.




16


Воздух раскололся от свистков. Прямо передо мной огромный жирный язык впихнулся в маленький пухлый рот. Жирный язык, ярко-розовый, наглый до безобразия. А она, похоже, ничего не имела против, эта белая женщина с копной крашеных желтых волос, сигаретой, по-дурацки заткнутой за ухо, и сережками повсюду: в ушах, в носу, в бровях. Нет, она не возражала. Она просто пожирала его лицо. Дым от барбекю разъедал мне глаза. Громовая тяжелая музыка отдавалась в ушах, в голове, в груди.

«Нам нужен секс, и снова секс, и только секс».

Терри дернул меня за рукав. Я отмахнулся.

— Видишь? Там! Там! — крикнул Терри. — Это он. Он!

Женщина запустила руку в волосы своего огромного черного приятеля, ртом вобрала половину его лица. Другая ее рука опустилась вниз. Схватила его прямо там. Больно, должно быть. Мужчина раздвинул ее ноги своей ногой, провел рукой по спине вниз и воткнул ей в попу. Прямо внутрь. Представляете?! Посреди улицы.

— Гарри, да слышишь ты меня или нет? Говорю же, это он!

Мама с папой, наверное, убили бы меня, если бы узнали. Разгуливать по улицам в карнавальную ночь очень опасно. От музыки запросто можно оглохнуть. Повсюду шатаются толпы пьяных людей. А скольких калечат в этой беснующейся толпе. Так им и надо. Пусть меня покалечат или вообще убьют. Раньше надо было думать. Нет им до меня никакого дела. Папа украл у меня Отиса. Как же, им надо тренироваться. Мама разбила бутылку дедушкиного вина, испортила приготовленный Джоан сюрприз.

— Придется разобраться с ним на месте! — проорал Терри.

Где-то высоко над головой взорвался песней еще один громкоговоритель.

«Скачи, кружись, скачи выше и кружись».

Люди послушались.

«Секс, и снова секс», «Скачи, кружись». Две песни переплелись.

— Гарри, — закричал Терри прямо мне в ухо, — Гарри, ты взял оружие?

Барабаны, голоса, музыка — все смешалось. Люди поскальзывались на кусках хлеба, куриных крылышках, початках кукурузы. Поскальзывались, но продолжали скакать. Задирали руки вверх, не заботясь ни о ногах, ни о подмышках. Ни о чем. Просто прыгали и кружились.

— Гарри, да послушай ты!

Пошли они все. Мама, папа. Все. Я не их сын. Я весь перемазался в курице. И не только я. Этот хулиганистый парень у меня на футболке, он тоже вымазался. Я — это он. Крутой парень на карнавале. И я не один. Я с другом.

А там, куда указывал Терри, прямо перед полицейским заграждением, облокотившись на мусорный ящик, стоял белый мужчина.

— Гарри, ты что, совсем чокнулся?

«Скачи, кружись. Скачи выше, кружись».

Вы, наверное, никогда не были на карнавале. Тогда представьте себе огромный боксерский ринг. Десятки потных людей окружают вас со всех сторон. А музыка бухает так, словно двадцать боксеров колотят вас изо всех сил по голове. Представили? Вот это и есть карнавал.

Толпа подхватила нас и понесла.

— Пиклз! — кричал Терри. — Вот твоя цель. Инструкции ты знаешь. Сделай его!

Мужчина был очень похож на водителя автобуса, а на садовника не очень.

— Может, стоит подумать над этим, дружок.

Проклятый Биффо. Кто его сюда звал?

— Но, Терри…

— Струсил?

— Нет, что ты, просто…

Если ты на карнавале, приходится кричать, орать вовсю, иначе тебя не услышат.

— Просто мне кажется, нам стоит изменить стратегию. — Скорее всего, Терри не разобрал ни слова. — Давай отойдем, обсудим.

Если мне удастся увести Терри, а мужчина за это время уйдет, это будет знак. Знак, что нам надо подождать немного. Убив человека, невозможно уже ничего изменить.

Пока Терри обдумывал мое предложение насчет изменения стратегии, к нам «паровозиком» подвалила целая толпа орущих во всю глотку парней: мешковатые штаны едва держатся на бедрах, у некоторых торчат стильные трусы-боксеры, у самых крутых расстегнуты ширинки. Короли карнавала. Сильные и опасные.

Им надо уступать дорогу, склонять перед ними голову, не то растопчут и даже не заметят.

— Терри, осторожно!

Тот стоял, бревно бревном.

— Терри, отойди!

Окаменел, что ли, от ужаса?

Терри исчез.

Живой поезд из парней прошел.

Мне пришлось помочь Терри, иначе он не поднялся бы с земли. Он даже сесть не мог.

— Оставь, я сам, — выдохнул он.

Как же. Его трясло. Я оттащил его к крыльцу ближайшего дома, подальше от толпы.

— Вдохни поглубже, обхвати колени руками. Опусти голову, а то голова будет кружиться. Молодец, Терри, хорошо.

У Терри вся краска с лица сошла. Он стал бледный, маленький и какой-то жалкий. Я подумал, раз уж так случилось, мы разойдемся по домам, отложим на время нашу миссию. Я похлопал Терри по плечу:

— Тебе лучше, хоть немного?

Вот где я совершил ошибку.

Терри вскочил. Сплюнул. Встряхнул головой. Румянец вернулся, а вместе с ним и прежний Терри.

— Прекрати кудахтать, я в порядке. Просто ногу подвернул и упал. — Он стряхнул пыль с футболки. — Так, начнем. Разделаемся с этим подонком.

— Ладно, ладно, только сначала отойдем и обсудим план действий.

— Куй железо, пока горячо! Вперед. — Он схватил меня и потащил по улице, мимо витрин магазинов, к месту, откуда был виден тот человек.

«Мистер Диско», — лилось из громкоговорителя.

— Эй, погоди-ка! — окликнул меня Биффо.

— Терри, но ведь тут полиция, — сказал я.

Двое полицейских стояли у заграждения, пытаясь слиться с ним, что было довольно сложно из-за их блестящих зеленых жилетов. Копы зубоскалили над своим коллегой, который танцевал со старой негритянкой — отплясывал так, будто завтра наступит конец света.

— Уж не собрался ли ты меня кинуть, Гарри?

— Нет, что ты.

— Мы ведь команда, верно? Не забывай — клятва и все такое.

Он сжал мою руку так сильно, что его ногти впились в мою кожу, и уставился на меня своими холодными голубыми глазами, словно хотел напугать до смерти.

— Поклянись честью дружбы, Гарри, под страхом смерти.

Кровь стынет в жилах.

— Клянусь честью дружбы, Терри.

— Под страхом смерти.

— Под страхом смерти, Терри.

— Он подлый мерзавец. Ты не можешь позволить ему уйти от наказания.

— Нет, конечно, нет.

Что-то в нем есть странное, в этом человеке. В его фигуре. Что подумает обо мне Терри, если я откажусь? Решит, что я трус да еще и предатель к тому же.

— Ты не можешь опять подвести Дэниэла… Открой нож, Гарри, иди, убей его.

— Эй, послушай, дружок! — встрял Биффо.

Что он сказал потом, я не слышал. Биффо заглушили барабанщики. Бада-бада-бум-бум. Бада-бада бум! Резко. Глухо. Злобно.

Опять подвести Дэниэла?!

— Ты не можешь опять подвести Дэниэла. Вспомни о том, что он с ним сделал, Гарри.

Но я думал совсем о другом: о дедушке, идущем в бой под стук барабанов, о маме с папой, о вечных спорах, об обиде и слезах Джоан, о разбитой бутылке.

Было уже очень поздно. Я чертовски устал. Я даже соображать был не в силах.

— Вспомни, что он сделал.

Яркая картинка вспыхнула в мозгу, затмила все другие мысли.

— Вспомни, Гарри.

По Портобелло-роуд промчался поезд.

Прислушиваясь к перестуку колес, я открыл нож.

Меня слишком мало, но и этого хватит.

— Иди, иди, Пиклз, — сказал Терри. — Встречаемся за сортирами.

Я вошел в толпу. Правая рука прижата к телу. В руке лезвием вниз нож. Я шел и шел вперед сквозь толпу, не видя ничего вокруг из-за слез. Шел и шел, как дедушка, идущий в бой под звук барабанов.

«Я мистер Диско».

Моя любимая песня. Должно быть, это знак.

«Ди-ди-ди-ди-ско».

Полисмен, который танцевал со старушкой, начал подпевать, вихляя бедрами. Двое других загоготали. Негритянка сконфуженно улыбнулась и быстро-быстро засеменила прочь.

Я сначала обошел мужчину, потом резко повернулся и пошел прямо на него, спиной к полицейским.

Терри из-за туалетов делал мне знаки рукой. Подбадривал — давай, мол, давай.

Отомсти за Дэниэла.

За Дэниэла.

Надо что-то делать.

Я отвернулся, зажмурил глаза, заложил руку за спину. Кажется, именно так поступают.

Вонзить, вонзить, вонзить лезвие прямо в него.

Что-то потянуло меня назад.

— Что ты делаешь, сынок? Ты же поранишься, убери-ка быстрей.

Старик-негр держал меня за руку. От него пахло пивом и луком.

— Такому маленькому не стоит гулять ночью. Где твоя мама? Не дрожи так. Я тебя не обижу.

Я всхлипнул.

— Ну-ка, давай сюда.

Он взял нож, сложил его и опустил мне в карман штанов.

— Спрячь, пока тебя не арестовали. Иди домой, сынок.

Кольцо людей смыкалось вокруг меня, высасывало из меня все силы.

Я поплелся к сортирам. К Терри. Весь в слезах и соплях.

— Пиклз, ну ты даешь! Ты меня просто убил.

— Что?

Ноги у меня дрожали, колени подкашивались, но я все-таки дотащился до крыльца, уж не знаю, чьего дома.

— Ни хрена себе, ну ты даешь!

Он был напуган, зол и восхищен. Я никак не мог понять, как все это может сочетаться вместе.

— Ты бы убил его! Ты бы и правда решился!

— Но я не сумел, Терри.

— Что? Пиклз, ты меня с ума сведешь. Ты выдержал испытание. Ты заслужил награду. Нож твой на веки вечные.

— А как же тот человек? Как же Б. Н.?

— Что за Б. H.?

— Ну, тот малыш.

Он смерил меня недоверчивым взглядом. Он смотрел на меня так, словно принимал за дурака.

Приблизил ко мне свое лицо и закричал:

— Гарри, очнись! Б. Н.! Ничего не напоминает? Ты что, не знаешь, что такое Б. Н.? Бюро находок, Пиклз, врубился? Бюро находок. Ты сам подумай.

Я не мог ни о чем думать. Я не хотел думать ни тогда, ни потом. Никогда больше. Мое сердце словно скрутили, порвали и посыпали перцем.




Снова в школу





17


Я рванул на кухню взять что-нибудь поесть в школу. Мама едва не выронила из рук глянцевый журнал.

— Извини, мам, не хотел тебя напугать.

— Напугать? Меня? Нет, я просто хочу что-нибудь найти для Джоан.

Она просматривала детские странички. Я же видел.

— Не думаю, что Джоан это подойдет.

— Да, пожалуй, это не ее стиль. Ты прав, Гарри. Я пошлю ей что-нибудь другое.

Мама захлопнула каталог, опустила на него ладони и замерла с закрытыми глазами. В последнее время она часто так делала.

Помню, однажды Дэниэл увидел такой же вот детский каталог и спросил:

— А детей можно заказать по почте?

— Конечно, — сказала мама и подмигнула мне, как взрослому. — Представляешь, Дэн-Дэн, как трудно было почтальону засунуть тебя, такого большого, в крошечную прорезь в почтовом ящике?

В холодильнике я нашел лишь открытый скисший йогурт. Соком там и не пахло.

— А зачем ей вообще что-нибудь посылать?

— Что? А. Ей будет приятно.

— Я имел в виду — зачем посылать, если ты сама можешь ей отнести.

— Ну да, ну да. — Мама опустила глаза.

На полочке, где раньше лежали всякие сладости для меня, я наткнулся рукой на острый край коробочки. Тонкой и длинной. Сверху надпись: «Тест на беременность». Внутри — два серебристых пакетика. Я закрыл глаза, медленно, по слогам, повторил «бе-ре-мен-ность» — и стал шарить на полочке Дэна. Ничего, кроме пыли и коробки сардин.

Я уж и не помню, когда в последний раз видел Отиса и Джоан. Много недель назад. Они так и не появлялись с тех пор. После скандала, устроенного мамой. Это было в середине лета. А сейчас уже сентябрь. Умница, мам. Справилась на ура.

Ух ты! Варенье из голубики. Сделаю бутерброды с вареньем, точно.

— Футбол! — вдруг вскрикнула мама.

Я открыл хлебницу. Пусто. Только крошки и половинка старого-престарого печенья.

— Что, мам?

— Сегодня. Последний урок. Футбол в парке?

— Да.

— Я приду.

— А папа тоже?

Идиотский вопрос. И так ясно. Знаете таких мужчин, которые замыкаются в себе, не говорят с тобой, не смотрят на тебя, не называют тебя сынком, или своим любимым мальчиком, или хотя бы просто Гарри. Они обычно бывают или серийными убийцами, или вражескими шпионами.

Так вот, папа стал похож на них.

— Нет, я одна.

— Ты замерзнешь в парке.

— Сегодня тепло.

— Будет уже темно.

— Вот и прекрасно.

Казалось, в последние дни папа появлялся дома только для того, чтобы боксировать и ругаться с мамой.

О чем они спорили вчера? Ах да.

— Я тоже могу, мне всего лишь тридцать девять.

— Мы только народ насмешим, Пэт.

Потом папа пробормотал что-то вроде «Пэт, Пэт». Или «Нет, нет». Или «Нет, Пэт». А потом громким и четким голосом, каким объявляют остановки в метро, произнес:

— Пэт. Прошу. Не надо. Меня. Отталкивать.

— Но ты же не выходишь на улицу, мам, — сказал я.

— Вот и выйду наконец. Жизнь продолжается, Гарри.

Она опять закрыла глаза и замерла.

Я взял банан. Он был весь черный, но все же лучше, чем заплесневелый йогурт.




Мой вам совет: если с вами или с вашим братом что-нибудь случится, что-нибудь по-настоящему серьезное, настолько серьезное, что в школе все будут говорить только о вас, держитесь подальше от туалета.

Лучше вообще туда не заходить.

— Оставьте его в покое, — сказал Терри, распахнув дверь с такой силой, что она шваркнула о стену.

Точно. Уж и в туалете посидеть спокойно не дадут.

Я поджал ноги так, чтобы их не было видно из-под двери, и сунул журнал с комиксами под мышку.

— Что? — переспросил Свинка.

Вжикнули две молнии.

— Время, — повторил Терри, — чтобы у него крыша на место встала.

Оба одновременно пустили струю.

— А что ты про это начал говорить? — спросил Свинка.

Питер — выходит, их даже трое — подал голос:

— Думаю, Терри хочет сказать, что мы должны быть повнимательнее к нему. У него еще не прошел шок после всего того, что случилось.

— А, понял, надо пригласить его в гости, — перебил Свинка.

— Ага, — согласился Пит. — Пусть твоя мама напоит его своим чаем и…

— Вы меня не поняли. — Снова Терри.

— Вот не повезло так не повезло, — сказал Свинка.

— Да, бедный парень, — поддержал Питер.

— Я не про него, а про вас. Я выше всех попал. А вы промазали. Питер, в принципе, тоже ничего, но вот ты, Терри…

— Мы, кажется, не соревновались, — прошипел Терри, застегивая молнию. — И вообще, нечего менять тему. Мы говорили о…

— Да понял я, понял. Пригласим его домой, напоим чаем с тортом, ну и все такое. И все-таки я выиграл, ребята.

— Ты что, оглох? — разозлился Терри. — Ему нужно время. Время и покой. Нужно дать ему возможность успокоиться. Прийти в себя. А то сейчас у него явно не все дома.

— Да ты что, Терри? Ты что говоришь-то? — удивился Свинка.

— Разговорчики, — огрызнулся Терри. — Помалкивай, Свинка, а не то следующим, кто вылетит из банды, будешь ты.

— Но…

— Никаких «но», Свинка. Солдаты не знают слова «но».

Я слышал шум текущей воды и всплески. Кажется, Свинка мыл руки. Наверное, нарочно старался шуметь побольше, чтобы показать, как сильно он рассержен.

А Питер? Что скажет Питер? Все-таки он мой лучший друг. А лучших друзей не бросают из-за того, что у них крыша съехала.

— Уже урок начинается, — только и сказал Питер.

И они ушли.

А я напряг живот. Хватит торчать в сортире. Надо взять себя в руки. И вообще, все, что мне нужно, — лишь немного времени.

Вошли еще какие-то ребята, двое из них были из старших классов. Не помню, как их зовут.

— Мама говорит, их никогда не находят.

— Угу.

Они расстегнули молнии. Я опустил ноги, открыл журнал и сделал одно важнейшее открытие, которое, возможно, перевернет всю медицинскую науку.

Зажурчала одна струя, потом другая.

Учитель в комиксах решил наплевать на учеников. Пусть хоть на головах ходят.

— Чаще всего их находят мертвыми.

Пацаны в комиксах хулиганили как могли: швырялись фруктами в классную доску, врубали плееры на полную мощь, жевали булочки и всякое такое.

— Растерзанными.

— Точно.

Потом учитель… что же там сделал учитель… ну, в общем…

— Ага, на них обычно живого места не остается. Так-то вот.

— Фу. Жуть.

Застегнули брюки, пошли к выходу.

— Еще бы не жуть.

Дурацкие комиксы.

А мое открытие может здорово пригодиться медикам. Ты либо какаешь, либо плачешь. Нельзя делать и то и другое одновременно.




Одна загорелая рука с жесткими волосками легла на мой стол, другая обняла спинку моего стула. От них шло тепло.

— Я горжусь тобой, Гарри Пиклз.

— Это значит… вроде как окончательность?

— Что, Гарри? Извини, я не поняла.

— Бренность.

Я решил, что она гордится мной, потому что я знаю такое слово, я сам нашел его в этой огромной энциклопедии. Если за переменку выучить какое-нибудь новое слово, то мисс Супер дает очки, а когда набирается достаточно очков, она разрешает съесть в столовке пиццу с соком. Ура! Может, мне сегодня повезет.

— Тут написано, что, лишь потеряв что-нибудь важное, люди понимают бренность жизни.

Она надела очки, прочитала то место, которое я ей показал.

— Да, действительно.

— Это про маму.

— Понятно. Она, наверное, часто плачет?

— Да, очень. А папа нет.

— А ты, Гарри?

— Я?! Нет. Мальчикам нельзя плакать.

— Я знаю немало мальчиков, которые плачут, да и мужчин тоже.

Я поднял голову — посмотреть, не врет ли она. Я-то думал, что мисс Супер все свое свободное время проверяет тетрадки да бродит по музеям. А у нее, оказывается, есть знакомые мужчины, которые еще и плачут.

— Иногда необходимо мужество, чтобы поплакать.

— Я не плачу. — Я опустил глаза в словарь.

— И все-таки, я думаю, плачут только смелые мужчины.

Я вспомнил, как Отис разрыдался на свадьбе во время клятвы.

— Ну, я плачу иногда, редко.

— Это хорошо.

— Когда сплю.

Кажется, она собралась уходить.

Мне так хотелось, чтобы она постояла со мной еще немного.

Хорошо быть наедине с мисс Супер. Ее можно спросить обо всем, обо всем. Можно спросить: «Мои друзья не подходят ко мне, потому что Дэниэл пропал или потому что я сам изменился? А если я изменился, то когда я стану таким, как прежде? Смогу ли я когда-нибудь ходить по школе и думать о чем-нибудь обычном? Например, о черных кудрях Май Сисей. Или о том, что нам дадут на завтрак в школе. Или о том, что Кайли — круглая дура. Или я теперь всегда и везде — в туалете, у фонтана, у Доски почета — буду думать лишь о том, что Дэниэла здесь больше нет?»

Ни за что на свете я не спрошу всего этого, но ведь мог бы, если бы очень надо было, и это приятно.

Она пошла к своему столу.

— Я только хотел спросить, зачем нужен тест на бренность? Что он может измерять?

— Тест на бренность?

— Да.

— Хм.

Она помолчала, а у меня, как назло, в животе громко заурчало.

— Ты, наверное, перепутал, Гарри. Есть тест на беременность, но это совсем другое.

— Можно я в словаре посмотрю?

— Конечно, можно.

Она села за свой стол. Я подошел к ней. Нашел это слово сразу же.

— Вот здесь написано, что это оплодотворение яйцеклетки, — сказал я. — Но что это значит?

— Вспомни уроки по природоведению, которые были у нас в прошлом году.

Вспомнил. Ну и что?

— Помнишь, мы проходили оплодотворение яйцеклеток у самок млекопитающих?

Я покраснел.

— Так вот это что такое.

— Да, — сказала она.

Ну и осел же я.




— Двадцать отжиманий, — крикнул мистер Дональд.

Все мы опустились на мокрую траву. Мистер Дональд вышагивал перед нами, как сержант перед шеренгой солдат.

Свинка, который держал меня за ноги, прошептал:

— И это вы называете отжиматься?

— И это вы называете отжиматься? — крикнул мистер Дональд. — Ну-ка, начали сначала.

— Не ленитесь, ребятки, — выдохнул Свинка. Теперь была его очередь.

— Не ленитесь, ребятки! — проорал мистер Дональд.

Он всегда кричал, как на плацу, потому что если бы в молодости он не разбил колено, то сейчас был бы, наверное, полковником в отставке. А мы бы бегали, как толпа идиотов, вместо того чтобы отжиматься, давать кросс и вообще разминаться перед футболом.

— Энергичнее, энергичнее, это вам не школа благородных девиц, — прошептал Свинка.

— Эй, Эванс, проснись, — выкрикнул мистер Дональд.

— Два попадания из трех. Неплохо, а, Пиклз?

— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал я.

Свинка был просто классным парнем до тех пор, пока не наступило время бежать парами. Как только мы побежали, он запел:

— А Гарри — вонючка, а Гарри — вонючка. У него рубашка воняет.

Биффо уже говорил мне о моей рубашке. Я сыт по горло его придирками.

Мы пробежали круг и остановились, пыхтя и кашляя.

Капитанами мистер Дональд назначил Питера и Терри, потому что они лучше всех проявили себя, когда мы рассчитывались на первый-второй. Свинка вновь затянул песню про мою вонючую рубашку. За что и получил. Я его лягнул хорошенько.

— Слушай, ты, Пиклз, где твое чувство юмора?! — возмутился Свинка.

Наверное, он и сам все понял, потому что пробормотал:

— Извини, Пиклз.

И отошел, оставив меня одного. Уж лучше бы он стоял рядом и распевал свою чертову песню про мою вонючую рубашку.




Питер и Терри начали набирать команды.

Я не надеялся, что Терри выберет меня, но на Питера я рассчитывал.

Питер выбрал Джейсона Смита и Адриана Махуни. Терри позвал близнецов Макнелли. Ну, теперь уж скоро. В конце концов, я тоже считаюсь высшей лигой. После близнецов и меня выберут. Пяткой я ковырялся в земле, раскапывая дырку, случайно задел вторую ногу. Больно.

Питер выбрал Брайана Смита, у того нога была все еще перевязана, повредил на олимпиаде. Но ничего, его можно поставить в ворота. Следующий — Скарфи Мерфи. Какой от него толк? Потом, вы представьте только, он позвал Джошуа Бернштейна. Ничего себе.

Терри глянул на меня.

Я ткнул себе в грудь и кивнул.

Кто? Я?

Он покачал головой и указал рукой мне за спину.

Нет, он.

Кто? Свинка? Не может быть.

Терри выбрал Свинку, а не меня.

Да, Дэниэл пропал, но почему они все решили, что я больше не попаду ногой по мячу?

— Гарри Пиклз, ты что, оглох?

— Да, мистер Дональд. То есть нет, сэр.

Пацаны расхохотались, но быстро умолкли.

Что?! Вот это круто! Питер выбрал меня!

Я подошел к нему.

— Спасибо, Пит.

Он посмотрел на меня как на дебила.

— Можно я буду нападающим?

— Я подумаю, — ответил Пит, но по лицу его было видно, что думать он не собирается. — Вообще-то нам не помешают быстрые люди в защите.

Что ж, и на том спасибо.

— Питер Пачеко, ты команду набираешь или шашни крутишь? — крикнул мистер Дональд.

Питер вспыхнул, да так, что даже ноги побагровели. Ничего, я за него поквитаюсь. Мысленно я продумывал стратегию матча. Я буду как Дэвид Бэкхем, Питер Оуэн.

Мы победим. Мы самые лучшие.




Мяч у нас. Питер бьет по воротам. Бум. Мяч задевает планку, отлетает, Адриан головой посылает его назад, прямо в руки вратарю. Ничего, мы справимся. Нам бы только немного удачи. Санни бьет по мячу, и тот летит на нашу половину.

Я захватываю мяч, обвожу близнецов Макнелли, бегу к центру поля.

Крик Пита сзади:

— Пасуй мне, пасуй!

Санни выскакивает из ворот.

— Пасуй мне, — кричит Питер.

Я вспоминаю Дэвида Бэкхема. Вспоминаю, как он послал эффектный крученый мяч примерно с этого места на поле. Помнится, мяч пролетел над головой вратаря прямо в сетку.

— Гарри, пасуй!

Бэкхем же сделал, так неужели я не смогу?

— Гарри, дебил! Мазила хренов!

Да, не смогу.




Высокая подача в наши ворота. Мяч летит прямо на меня. Я стою у ворот перед вратарем. Я могу отбить его грудью. Я справлюсь. Отобью. Уведу угрозу от ворот.

— Гарри, не упусти! — кричит Питер.

А что, если?.. Да, отобью головой, будет здорово.

Ай, как больно.

Мяч лупит меня по макушке, отлетает.

Я волчком кручусь на месте. Терри завладевает мячом. Бежит к воротам. Брайан широко расставляет руки. Терри бьет.

Бум!

Брайан отбивает мяч. Больной ногой. Мяч рикошетит к Терри.

Бум!

Шмяк. Брайан отбивает мяч лбом.

— Молодец, Брайан! — кричу я.

Брайан оборачивается и смотрит на меня с ненавистью.

Мяч возвращается к Терри. Тот бьет и победно машет над головой руками.

— Успокойся, — кричит мистер Дональд. — Это не Кубок мира.

А то, что говорит мне Брайан, я лучше не буду передавать.

— Извини, Пит, — говорю я, когда игра окончена. — Не знаю, что на меня нашло.

Мы проиграли со счетом 3:0. Во всех трех голах виноват я.

— Ладно, все в порядке.

Но мышцы на лице Пита, которые напрягаются, когда он сердится, говорят, что все совсем не в порядке.

— Мой тебе совет, Пиклз. Никогда не извиняйся. Ничего не объясняй.

Терри пробегает мимо нас.

— Так завтра у меня?

Это он мне? Вот здорово!

— Конечно, Терри, я приду, — кричит Пит в ответ.

Значит, не мне.

Свинка, проходя мимо:

— Эй, Терри, я немного опоздаю.

Дальше я не расслышал.

— Гарри. — Теперь Терри окликнул меня.

— Ну?

— Это не твоя мама там стоит?

Он тычет пальцем на бомжиху у изгороди летнего кафе.

Точно, мама. Она открыла газету и спряталась за ней.

— Нет, мама сейчас в Ирландии.

— Понятно, — отвечает Терри. — Пока!

Питер оборачивается и смотрит на меня, но, похоже, мое вранье он не раскусил.

— Пока, — говорит он и бежит догонять мальчишек.

Выходит, в эту субботу Терри, и Пит, и даже Свинка заберутся на наше дерево и закричат «Эге-ге-гей»? А может, и много суббот до этого они уже так делали? Кого я обманываю? Какая там высшая лига? Я даже не кандидат на вылет в низшей категории. Я опустился ниже некуда. Я стал ничтожеством. Абсолютным ничтожеством.

Я смотрел им вслед. Терри увидел на дорожке камушек, поддал его ногой, изображая свой победный гол, задрал на голову футболку, замолотил по воздуху кулаками. Вся компания — Терри, Пит и даже Свинка — выбежала за ворота. Я досчитал до ста, на всякий случай — вдруг кто-нибудь из них вернется?

Мистер Дональд положил руку мне на плечо:

— Ничего, Пиклз.

Я мог бы сказать ему, что мы всё про него знаем. Его уволили из-за того, что он разбил колено? Ерунда. Адриан слышал от отца, а потом рассказал нам, что мистер Дональд повредил колено, не выполняя задание, а поскользнувшись на льду. Да и случилось это уже после того, как его уволили.




— Гарри, от твоей рубашки немного пахнет, — сказала мама громче, чем сама, наверное, хотела. — Иди-ка сюда, садись. Я взяла кое-что вкусненькое. Вот. Твое любимое.

Горячий шоколад. Без пенки. И сливовый пирог. Все, что любит Дэниэл.

— Классно, спасибо, мам.

— Скоро все изменится, — сказала она.

Она накрасила ногти, свои замечательные ногти. Теперь они были обкусанными, неровными и вдобавок ярко-красными. Она вымыла волосы. Сеченые кончики стали видны еще сильнее. Надела платье, которое когда-то носила, красивое платье. Только теперь оно на ней сильно болталось. Раньше, встречая меня из школы, она всегда принаряжалась. Но сейчас от этих ее стараний у меня только горло сжималось.

— Как прошла игра?

Я жевал пирог Дэниэла.

— Три — ноль.

— Молодец.

За ее спиной двое мужчин играли в шахматы, на доске уже почти не осталось фигур. Оба они были наполовину лысые, а волосы на затылке у обоих были собраны в длинные хвосты. Наверное, бывшие хиппи. Наверняка братья. Тот, который помоложе, передвинул ладью, поднял голову и улыбнулся, словно сделал что-то гениальное.

Мужчина постарше сказал:

— Неплохо, очень неплохо. — Как будто ему все равно, кто из них выиграет. Затем протянул руку и потрепал брата по щеке.

Я занялся шоколадом. Он успел остыть.

— Все теперь будет по-другому, — сказала мама.

Тот, который выиграл, достал пачку сигарет, угостил брата, вытащил одну для себя. Они нагнулись друг к другу. Радостный проигравший чиркнул спичкой. Братья ладонями загородили пламя, прикурили оба, откинулись назад, закрыли глаза, затянулись, а потом выдохнули одновременно.

К нам подошла женщина с ребенком в неуклюжей старомодной коляске, пробормотала что-то.

— Да, конечно, с удовольствием, — сказала мама. — Нет-нет, что вы. Буду счастлива.

Женщина побежала внутрь кафе. Или иностранка, или пьяница, иначе бы не оставила своего ребенка с сумасшедшей женщиной и вонючим мальчишкой.

— Вообще-то мы проиграли, мам, — сказал я.

— Молодец, хорошо, — сказала мама, не сводя глаз с ребенка.

— Два гола нам забили точно из-за меня.

— Такими темпами ты и кубок завоюешь.

Ребенок зашевелился, покрутил головой, пролепетал что-то и наконец захныкал.

— Думаю, я потерял форму, мам.

Мама встала, что-то там расстегнула на коляске — разве они не должны запираться на замок? — и взяла ребенка на руки.

— Мам, — сказал я, — может, не надо… — Дальше я не знал, как сказать.

Да она и не слушала. Она укачивала ребенка.

— Ишь ты, какой красавец, — бормотала она, — ах ты, мой сладенький.

Она прижалась носом к щеке ребенка и шептала, шептала. Казалось, она снова стала прежней мамой, счастливой мамой. У меня в глазах защипало.

За изгородью, той самой изгородью, где когда-то застрял Дэн, какая-то женщина с велосипедом говорила полицейскому:

— Ну пожалуйста, я ведь его только за руль вела.

— Я вас видел, — отрезал полицейский. — Я видел вас в седле, мэм. Вы ехали. Это вам не шуточки.

— Ma, гляди, полисмен!

— Ах ты, мое золотко, — говорила мама ребенку.

Мне не хватало воздуха, даже голова закружилась.

Братья собрали фигуры, стряхнули с доски табак.

Женщина вернулась к нам, мама передала ей ребенка. Они завели обычный женский разговор. Я откинулся на спинку своего стула и попытался отдышаться.

Полицейский записал имя той женщины, с велосипедом. Улыбка сразу сошла с ее лица.

Мама закрыла глаза и замерла.

Игроки, лавируя между столиками, направились к выходу. Проигравший открыл калитку, ткнул брата в бок, что-то сказал ему. Оба они рассмеялись. А я сидел и гадал, колотил ли когда-нибудь старший из них младшего головой об стенку ванной? Ну, когда они были маленькими?




18


Я открыл дверь и увидел Дэниэла.

— Сласти или страсти?! — крикнул он.

Дэниэл. В своей старой маске Человека-паука. Взял и вынырнул неизвестно откуда!

Я открыл рот, но не мог произнести ни слова. Сердце бешено колотилось.

Он попятился.

— Сласти или страсти?

Какой это Дэниэл? Ни капельки не похож.

Я захлопнул дверь.

Ну и дурак же я. Да у половины малышей такие маски.

Из груди сам собой вырвался вой дикого зверя, угодившего лапой в капкан.

В дверь застучали.

Приятный звук. Я и сам добавил, со своей стороны двери. Так быстрее уйдет эта боль. Боль, от которой я не могу больше дышать, ходить в туалет, думать. Боль, которая проела в моем сердце огромную дыру. И эту дыру может заполнить только Дэниэл, если вернется.

Мы не отмечали Хэллоуин в этом году. Не гуляли по улицам. Не любовались фейерверком.

— Все будет по-другому, — бесконечно твердила мама.

Только вот все оставалось как прежде. Мы были все так же несчастны.

Я старел, будто вместо месяцев проходили годы.

Оказалось, что раньше все было не так уж плохо. Зато теперь… хуже не бывает.

Все лето изображал из себя суперагента.

Идиот. Беззаботный идиот.

Теперь-то я знал. Я ни на что не гожусь. Я ничего не могу.

В декабре умерла папина мама.

Вот тогда все действительно изменилось.




Последний раз я видел ее тем жарким летом, когда Дэн был еще совсем малышом, а дедушка уже умер. Мы целый день туда добирались. Вечность торчали в пробке. Мы с Дэном корчили рожи злющим водителям, которые повыскакивали из машин и изнывали от жары.

— А, Сидней, крошка! — Стоило мне войти, как бабушка набросилась на меня и засюсюкала, брызгая слюнями. — Ты всегда был таким красавчиком.

Она стиснула мое лицо холодными костлявыми пальцами. Я еле увернулся от ее поцелуев.

— Я Гарри!

Сиднеем звали дедушку.

Бабушка притянула меня назад.

— Ты тоже красавчик, Гарри.

Она опять принялась меня обцеловывать. А я все никак не мог понять, что за коричневые пятна у нее на коже.

Неужели грязь?

Как только мне удалось вырваться, я побежал в ванную, чтобы умыться. В кувшинчике на полочке возле раковины тоскливо поникли маргаритки. Шесть штук. Воняло хлоркой, вроде тут недавно чистили, но все равно было жутко грязно. Я вытерся туалетной бумагой — от полотенец несло черт знает чем.

В гостиной стояло пекло, как в Марокко. Дэниэл ерзал и плакал за столом. Под спину ему подсунули целую гору подушек. Мама оттянула ворот его свитера и дула ему на грудь.

— Ему слишком жарко.

Бабушка притащила еще подушек. Дэн закашлялся.

— Ну, Дедра, так лучше?

— Пэт, — поправила мама.

— Нет? На тебя не угодишь, милочка, как я погляжу.

— Нет, нет, спасибо. Вы меня не поняли, я просто сказала, что меня зовут Пет.

— Я еще не вышла из ума, Дедра, что бы вы там ни думали. Смотрите!

Бабушка отступила назад, подняла руки вверх, резко их опустила и коснулась пола. Лицо у нее побагровело. Так, с опущенной головой, она проговорила:

— Между прочим, у меня все зубы свои.

«Да помоги же ты мне!» — прокричали мамины глаза молчаливому беспомощному папе, грустно стоящему в другом углу комнаты.

Папа стер пот с лица.

— Мам, давай выключим камин.

Огонь в газовом камине разошелся вовсю. А на улице бегали мальчишки в плавках и поливали друг друга из пластмассовых ведер.

Бабушка выпрямилась, одернула жакетик, сказала:

— Ну, знаешь, Доминик, меня, конечно, по-разному обзывали, но так…

— Камин, мам! Я говорю, давай выключим камин! — крикнул папа.

— Ах, камин? Так бы сразу и сказал. Нет, милый, я не позволю вам экономить. Что Дедра обо мне подумает?

— Пэт, — прокричал папа.

— Что нет, милый? — крикнула бабушка в ответ.

— Пэт, мама, Пэт! Ничего плохого Пэт не подумает. Ты путаешь ее с Дедрой, женой Кевина.

— Какого Кевина, сынок?

— Кузена Кевина.

— Ах, вот как. Жена этого Кевина постоянно называет меня лгуньей.

— Мама, никто не говорит, что ты лгунья.

— Кевин мог бы выбрать жену и получше.

— О-о, мама! Какой роскошный стол! — сказал отец.

Бабушка расцвела, глядя на свои грязные побитые тарелки с листьями салата и еще чем-то грязно-розовым с такой гордостью, вроде и вправду закатила для нас целый пир.

— Знаю, вы не очень-то любите мясо, поэтому я приготовила для вас кое-что особенное. Садитесь. Угощайтесь. Не ждите меня.

И она прошаркала к двери.

— Налегайте на язычки, в Гринэме только они нас и спасали, — крикнула она из кухни.

Как только она ушла, папа выключил камин и подергал по очереди за ручки всех окон, как будто собрался дать отсюда деру.

— Закрашены намертво.

— Язык — это что?

Ответила мама:

— Попробуй, сам поймешь.

Дэн попробовал, ему понравилось.

Папа вытащил из кармана пакет и стал запихивать туда языки.

— Никуда не годится, верно, дорогая?

Мама в ответ только растянула губы в улыбке.

Ясно, они не об этих языках говорили. Бабушка чем-то громыхнула на кухне.

Я приподнял листок салата, чтобы посмотреть, нет ли внизу улиток.

— Ты не обязан это есть, Гарри. Я тебя выручу, — сказал папа.

Он был такой грустный, что я откусил кусочек. Оказалось, не так уж и плохо. Бабушка свернула листья салата в такие маленькие конвертики, с сахарным песком внутри.

— Дэн-Дэн, отдай это папе.

Дэн сжал язык обеими руками, подумал немного, протянул отцу, но только тот хотел забрать, Дэн отдернул руку. Папа треснулся рукой об стол.

— Черт! Дэниэл, прошу тебя, отдай.

Дэн рассмеялся и разжал пальцы. Папа выхватил язык, выронил его, и он оставил на его рубашке масляный след. Папа выругался. Дэн заколотил по столу кулаками и завыл:

— Дай, дай.

Папа успел засунуть пакет с языками маме в сумку как раз в тот момент, когда из кухни появилась гордая бабушка с эмалированным подносом в руках. На подносе была целая гора… о нет… фу-у-у.

— Твое любимое, Доминик!

После этого ее отправили в дом для престарелых.




— Ты помнишь бабушку, Гарри?

Я сидел на кровати рядом с разложенным черным костюмом папы, специальным костюмом для похорон, и пытался придумать что-нибудь утешительное. Даже папина одежда и та выглядела усталой и издерганной.

Помолчав немного, я наконец сказал:

— Она была совсем старенькая и сгорбленная.

Папа взъерошил рукой свои волосы. Они сильно поредели за последнее время и поседели на висках. Теперь даже можно было разглядеть, какой формы у него череп.

— Видел бы ты ее в молодости. Это ужасно, что дедушка умер первым. Он был ее опорой всегда и во всем.

Папа пересчитал носки. Он выглядел больным и похудевшим. Казалось, он на свои похороны собирается. Он насчитал пять пар носков и добавил еще одну.

— Ты ведь вернешься домой к Рождеству? Да, пап?

Он отложил три темных галстука, потом опять взял один, обмотал вокруг руки и затянул так, что вены надулись. Вроде проверял, есть ли в его венах кровь или нет.

— Гарри, я должен был раньше сказать. Видишь ли… Возможно, я там задержусь.

— У нее что, так много вещей, которые надо продать?

— Нет, дело не в этом. — Он затянул галстук еще туже. Больно ведь! — Понимаешь ли, я думаю, нам с твоей мамой нужно немного отдохнуть друг от друга.

— Можно я тогда поживу у Отиса и Джоан?

— Нам надо пожить отдельно, подумать.

— А-а-а…

Знаю я, что такое это их «пожить отдельно». Со Свинкой случилось то же самое. Сначала они решают отдохнуть немного друг от друга, пожить отдельно, подумать, потом подают заявление о разводе. Ты и опомниться не успеешь, а твой отец живет в Белгаме, а какой-нибудь чужой дядька, с бородой и очками, тискает твою мать и заставляет тебя давиться манной кашей по утрам.

Папа сложил трусы, носки, галстуки, три костюма и много рубашек в огромный чемодан на колесах, Дэниэл однажды катался на нем в аэропорте. Ехал, как король, всем махал и гордо улыбался.

— Но как же Рождество, пап? Ты ж его не пропустишь? Вернешься?

Отец пихнул в чемодан пару джинсов, заглянул мне в глаза и сказал:

— Что бы ни случилось, Гарри, помни одно: я тебя никогда не брошу.

Ясно. Значит, решил бросить.




19


Я вытащил рождественскую открытку с заснеженными горами. Одни горы — ни людей тебе, ни животных. На обороте что-то такое про опухоли.

А внутри надпись:

«Мысленно мы с вами в это трудное время. Семья Дадли».

Ни слова о Панси, Стиве или малыше Грэге. Неужели так положено — держать в секрете, что в других семьях все дети живы-здоровы и каждую ночь спят в своих кроватях?

— Мам, а где конфеты?

Дуглас Дадли был какой-то шишкой на кондитерской фабрике, мог таскать домой сколько захочет. Поэтому от Дадли мы всегда получали гору конфет.

Мама перегнулась через стол, почти дотянулась до моей руки.

В дверь позвонили, мама побежала открывать, и я услышал, как она рассмеялась. В последнее время она опять стала смеяться. Потом она вихрем умчалась наверх, так что я даже не успел толком разглядеть коробку у нее в руках. Интересно, могут в такой коробке поместиться ролики, о которых я так старательно намекал маме?

Я подарю ей кельтский крест — мозаику из яичных скорлупок. Сам сделал. Из сорока шести кусочков. Каждый кусочек я трижды покрывал лаком. Серебряные, золотые и бронзовые кусочки я приклеил на лист картона, а сзади приделал булавочку. Конечно, крестик вышел немаленький, но все же мама сможет носить его как брошь, если захочет.

Я ничего не купил, потому что в этом году мы договорились не украшать дом и вообще особенно не праздновать. Но потом она буквально завалила комнату Дэна кучей всяких непонятных коробочек. Так что, может, и стоило что-нибудь ей купить, раз уж она ради меня так беспокоится.

Она вернулась запыхавшаяся и счастливая и снова занялась конвертами.

— Мам, а как же конфеты, где они?

— Ты уже слишком большой для конфет, Гарри.

Ничего себе. Надо отослать им открытку обратно и снизу приписать: «Гарри все еще жив, знаете ли. И все еще любит шоколадные конфеты и шоколадки».

— На, поиграй с этим, если хочешь, — сказала мама, пододвигая ко мне черную коробочку, здорово смахивающую на маленький гроб.

Я открыл ее. Внутри лежали два серебряных шарика. Такие не съешь.

— Это от кого?

— От Бренды Бизли. Мы с ней в роддоме познакомились. Родили в один день. Давно ее уже не видела. — Она бросила мне открытку. — Ты только посмотри. Игрушки и щенок. Наверное, специально выбирала для столь трагичного случая.

Я развернул открытку Бренды. Внутри было лишь два слова: «Как вы?» Слово «как» было подчеркнуто. С тех пор как пропал Дэниэл, люди всегда так спрашивали, нажимая на слово «как».

— А что это за шарики?

— Для медитации. — Мама глубоко вздохнула и передернула плечами. — Считается, что это успокаивает.

Я покрутил их в руке. Они были холодными и позванивали. Придумала тоже подарок, эта Бренда Бизли. Старик Джефри и тот умнее. Бита у него, конечно, паршивая, зато он без конца сует ириски в почтовый ящик.

Мама заглянула в следующую открытку.

— Какие люди. Гордон из «Гардиан». «Когда будешь готова, свяжись со мной. Гордон». Готова к чему, Гордон? Вот что мне очень хотелось бы знать.

Я заметил конверт, на котором почерком Джоан было написано: «Для Гарри Пиклза». Я схватил конверт и спрятал под столом, у себя на коленях.

— Нет, вообрази, Гарри! Они приглашают меня на новогоднюю вечеринку. Бокал шипучки — это как раз то, что мне сейчас нужно. Что за странные люди!

Она послала кому-то невидимому воздушный поцелуй, забрызгав меня кофе из своей чашки.

Я незаметно открыл конверт. Внутри была записка от Джоан и Отиса: «С праздником. Мы тебя очень любим. Целуем». И еще открытка, которую они сами сделали. Внизу надпись: «Отис. Невыполнимых миссий не бывает». А сверху — фотография Отиса в пожарной форме. Чуть выше они сделали в открытке дырочку и продели в нее шнурок, будто решили, что я буду носить ее на шее. С обратной стороны были написаны домашний и рабочий телефоны Отиса и Джоан.

— Представляю себе этот прелестный вечерок, — не унималась мама. — Как поживаете? Слышали, у меня сын пропал. Ясное дело, слышали. Сами ведь читателей развлекали статейками на эту тему. — Еще пара воздушных поцелуев. — Надо бы как-нибудь встретиться, поболтать за чашечкой чая.

Она хлопнула свою чашку об стол.

— Силы небесные! Нет, ты слышишь, Гарри? Силы небесные!

Сейчас она скажет, что ей тридцать девять.

— А из «Мейл» ни строчки, — сказала она. — Скоты бездушные.

Я решил не рассказывать об открытке Джоан и Отиса.




— Поймал! — донесся радостный визг с улицы, когда я открыл окно, чтобы в комнате не так воняло мочой.

— Счастливого Рождества, Гарри, — сказал Биффо.

— Тебе тоже, и отвали, — ответил я.

Я раздвинул шторы и увидел, как Кэл носится за отцом вокруг белых от инея кустов. Было так холодно, что у обоих пар изо рта шел.

Кэл прицелился, выстрелил. Лазерный автомат на Рождество получил, точно. Почти как настоящий.

Пуф.

— Попал!

Отец схватился за живот, согнулся и упал замертво.

В обычные дни папашу Кэла не было видно. Зато на Рождество он заявлялся с кучей самых классных подарков. Сейчас на нем была уродливая дутая куртка, в которых даже самые тощие выглядят толстяками, а сверху бронежилет. Их вместе с автоматами продают, чтобы знать, попал ты или нет.

Не надо мне лазерного автомата. Мне бы и роликов хватило. Да еще радости бы немного. Но это я бы и сам себе подарил. В Рождество ведь даже солдаты покидают свои окопы и танцуют с врагами. Это называется перемирие.

Я спустился по лестнице вниз и услышал, как мама в спальне разговаривает по телефону.

— Ах, Доминик. Ты знаешь, с ним так трудно.

О ком это она, интересно.

Я поискал в гостиной. Нигде ни следа подарков. Мама умеет прятать. Обшарил кухню. Потом кладовку. Вернулся наверх, чтобы заглянуть в комнату Дэна. Запретил себе представлять, как Дэн сидит в засаде в углу лестничной площадки. No pasaran.

Дверь в комнату Дэна была заперта.

Мама опять на телефоне.

— Конечно, мы семья, конечно… Вечером с пяти до восьми. Все поняла…. Больница Венди Севидж, третий этаж. Ясно. М-м-м. А в День банков? Ох, бедняжка.

Я вернулся на кухню, поел хлопьев.

Под кроватью! Подарок под кроватью! Точно. Как я сразу об этом не подумал? Я поскакал наверх. На улице верещали Бен и Себастьян. Что с них взять. Мелкота семилетняя.

Под кроватью!

Пыль.

Мама положила трубку. Я схватил брошку, помчался вниз.

— С Рождеством, мам!

— Ох, Гарри, какое Рождество? — Похоже, она не шутила.

— Сегодня же Рождество, — сказал я.

Она поджала губы. Она так всегда делала, когда работала над статьей, а мы ей мешали.

Я спрятал брошь за спину.

— По-моему, мы с тобой договорились, Гарри, что сегодня самый обычный день.

Мы оба молчали. Стало так тихо, что казалось, будто Себастьян и Бен смеются прямо здесь, в нашей комнате.

Самый обычный день? Разве это обычно, притворяться, будто бы Рождества и нет совсем? Даже Бернштейны зажгли гирлянды.

— Гарри, не надо так.

— Не надо как? — Я еще вообще ничего не сказал.

— Гарри, подожди.

Я не слышал, что она потом говорила. Влетел в свою комнату, захлопнул дверь прямо у нее перед носом.

Это нечестно, неправильно. Я стащил одеяло. Швырнул на пол. Запустил подушкой в дверь.

НЕЧЕСТНО!

Иногда надо собраться, поднять голову повыше. Надо жить. Я же живу, хожу в школу, пишу контрольные, веду себя, как нормальный человек. Так почему она не может?

Я хотел разодрать простыню на куски — не вышло.

Она украла у меня Рождество! Это нечестно.

Я ударил по стене ногой. Больно.

Я оглянулся. Хотелось рвать, ломать, крушить. А папа… Папа тоже хорош. Взял и наплевал на Рождество. Что это за похороны такие, что длятся вечность?

Я сорвал с приготовленного подарка бумагу, которую сам расписал, растерзал, выбросил в окно. Сотни крошечных кусочков разрисованной вручную бумаги снежинками закружились в воздухе, усыпали Бена и Себастьяна.

Себастьян сказал:

— Я сделаю машину времени и отколочу тебя раньше, чем ты родишься.

— Имей в виду, я все слышу, — сказала их мама.

ВСЕМ ПЛЕВАТЬ!

Я неправильно посчитал. Их было сорок девять, этих маленьких кусочков моей самодельной мозаики. Ручкой я отковырял все по очереди.

НЕЧЕСТНО. Жизнь там, за окном, продолжается, а здесь… НЕЧЕСТНО.

Что это?

Сквозь слезы я увидел, как за окном пронесся Кэл.

Что это у него?

Блестящие новенькие ролики.

А еще черные налокотники, наколенники и шлем.

Нет!

Нет!

Нет!

НЕЧЕСТНО.

— Гарри! Прости меня, — умоляла мама за дверью. — Я все исправлю. Ты только подожди еще немного. Все изменится.

Так я тебе и поверил.

— Йо-хо-хо! — кричал Кэлем.

Неужели обязательно так орать? Хоть бы он упал и проломил себе башку.

Я слышал, как мама побрела в свою комнату.

Кэл завертелся на месте, подпрыгнув, полетел.

Вот урод! Хоть бы свалился.

Кэл замахал руками, как ветряная мельница. Одна нога поднялась вверх, сам он как-то согнулся, наклонился и начал падать.

Шмяк! Лицом об асфальт. Сначала лицом, а потом и всем телом. Последними хряснули ролики.

Хрясь, хрясь. Все. Лежит, не двигается.

Земля под ним окрасилась в красный цвет. Какое-то время, должно быть секунды четыре, ничего не происходило.

А потом… я и представить себе не мог, что мать Кэла может так быстро бегать. Она опустилась на землю рядом с сыном. Босая, на таком-то морозе. Отец Кэла подлетел следом, все еще в своей дурацкой дутой куртке. Мать Кэла подняла глаза — на меня или на его отца, не знаю.

Губы ее прошептали: «Теперь ты доволен?»

Казалось, все, кроме Кэла, выдыхали пар.

Прошло много дней, прежде чем я узнал, что Кэл не умер. Но тогда у меня уже были новые проблемы.




— Выпей сока, — попросила мама тридцать первого декабря. — Специально для тебя приготовила.

Сок был немного горький, но я все равно его выпил. Жалко все-таки, старалась.

Она забрала стакан и прижала меня к себе.

— Гарри, прости. — Мама вся сияла. Сегодня она накрасилась и надела черный костюм, красивый такой, и ей даже впору.

На ней был чистый черный костюм. Она даже накрасилась.

— Прости меня, сынок. Я испортила тебе Рождество.

Она села на кровать, взяла мои руки в свои. Ладони у нее были влажными.

— Поверь, скоро все станет лучше. Я обещаю тебе. Очень скоро.

Она поцеловала меня в волосы.

— Пожелай мне удачи. — Она не сказала в чем.

— Удачи, мам.

Она вновь обняла меня.

— Сегодня ты будешь крепко спать, — сказала мама.

Странно. Обычно она просто говорит «спокойной ночи».




Мы, наверное, ехали по замерзшему перепаханному полю. Так сильно трясло машину.

Я с силой выдохнул, сбросив с лица карты. Одной рукой я уперся в потолок, другой в пол, чтобы меня не швыряло, как Дэниэла.

Бум. Дэн взлетел вверх и опять ударился головой. Разбил лицо в кровь, бедняжка.

Лопата упала. Теперь она уже не блестела, как прежде, она была вся в грязи.

Мотор загудел с натугой. Похоже, шофер никак не мог выровнять руль.

Я думал. Я вправду думал. У меня получалось. Страх и еще какое-то ужасное чувство чуточку отступили. То чувство, что я должен что-то делать. Может быть, я и смогу что-то сделать. По крайней мере, стоит попытаться.

Бум! Зашуршали черные мешки для мусора, разлетелись в стороны. Из двери дохнуло ледяным ветром. Открыл! Пока только щелочка, но я ее подтолкну.

Бум! Дэниэл повалился на меня. Я схватил его за руку.

Хрясь, хрясь, хрясь по двери ногой.

Еще разок — и откроется.

Я распахнул глаза. Проснулся.

Мама. Как в тумане. То появляется, то исчезает. Пальцы Дэна выскользнули из моей руки.

Я попытался поднять голову. Внутри перекатывались холодные звенящие металлические шарики. В окно струился солнечный свет. Но ведь только что была ночь. Надо мной стояла мама. Губы ее шевелились. Глаза светились радостью.

— Сынок, — сказала она. — У нас потрясающая новость.




Пополнение





20


— Что? Что случилось?

— У нас появился малыш, Гарри. Теперь у тебя есть младший братик — Мама села ко мне на кровать.

— Но как?.. Откуда?

— Ты уже знаешь, как это бывает.

— Знаю, просто…

Я сел. Голова раскалывалась.

— Я… даже не догадывался.

— Мы не хотели тебя беспокоить.

— А папа знает?

— Конечно, знает. — Мама разглядывала свои ногти. — Он очень рад.

Тогда почему не приехал?

— А как же живот?

— Живот?

— Почему у тебя не было живота?

— Гарри, с третьим ребенком так бывает. Иногда вообще ничего не заметно.

— Правда?

Мама положила руку на живот.

— Вот ты и не заметил.

— Но, мам, я все равно не понимаю, как…

— Гарри! — сказала мама таким тоном, что я сразу понял, что лезу не в свое дело. — Гарри, иногда что-то хорошее помогает нам пережить плохое. Пожалуйста, не порть нам эту радость.

Мало им было потерять Дэниэла, что ли?

Я пытался придумать что-нибудь хорошее. Черт, да что у меня с головой? Трещит — сил нет!

— У тебя была беременность, мам?

Ее темные брови сошлись в одну линию.

— Ну да, конечно. По-другому не бывает.

— Почему ты меня не разбудила? Я бы говорил тебе «тужься» или еще чем помог.

Кажется, она вздохнула с облегчением.

— Спасибо, Гарри, но я ведь не новичок. Сама справилась.

Нет. Не складывается. Как такое может быть? Наверное, она все придумала. И тут я услышал плач. В доме действительно был ребенок.

Мама выскочила из комнаты, чтобы успокоить его.




Через несколько секунд мама вернулась с ребенком на руках.

Настоящим, живым ребенком.

Нет, не может этого быть. Все это неправда.

— Ах ты, моя радость, — прошептала ему мама. — Прелесть ты моя.

Она улыбнулась, как раньше. Так улыбалась моя прежняя счастливая мама.

Этого не может быть. Это неправда. Но по крайней мере сейчас я могу хоть что-то сделать.

— Ах ты, мой сладкий.

Я могу поверить.

Ради мамы.

Поверить. Просто поверить. Не так уж она много и просит за то, что я потерял Дэниэла.

Облака разбежались, и веселые желтые лучи залили комнату.

Поверить — это ведь не очень трудно. Верил же я в то, что однажды изобрету способ выращивать новые руки и ноги взамен тех, которые люди теряют, например, в авариях. Или в то, что побью мировой рекорд по бегу. Я верил, что сначала побью рекорд, а потом займусь изобретением. Я почти верил, что некоторые люди одной лишь силой мысли могут перенестись из одного места в другое. Трудно было только поверить, что Дэна больше нет, что мы потеряли его навсегда.

Но ведь тут совсем другое.

— Мам, — сказал я, — можно мне его подержать?




Все изменилось.

Ребенок просыпается и ест, и снова засыпает, и вновь просыпается. В нашей жизни вновь появился ритм.

Я называю его Малышом. Он утыкается носом мне в живот. Мне нравится держать его на руках и кормить из бутылочки. Я бы и пеленки ему менял, честное слово, если бы это не было так противно. Но мама говорит, что и сама с этим справится.

Мама поет.

Вы бы знали, как он громко отрыгивает после еды.

Если мне что и снится, то с утра я ничего не помню. Никаких машин. Никаких тряских дорог. Никаких грязных лопат. Моя кровать по утрам всегда сухая. Меня больше не мучает желание что-то сделать. У меня теперь есть занятие. Верить.

Мы не выходим из дома. Если кто-нибудь стучится к нам в дверь, мы, затаив дыхание, ждем, пока они не уйдут. Звонит телефон — мы не берем трубку.

А какие у него ресницы! Не прямые, как у меня, а такие длиннющие завитки.

Бывает, я слышу, как бурчит у него в животе, и чувствую, как промокает подгузник.

Он улыбается мне.

Он улыбается.

Мне.




День за днем я выстраиваю толстую стену из правдивых историй, крепко-накрепко скрепляю их цементом, лишь бы не пропустить сомнения внутрь, лишь бы оградить маму и Малыша.

Помню, прошлым летом мама Отиса рассказывала нам с Дэном про ту чудную семейку.

Мама Отиса как раз готовила курицу-гриль. А мы, развалившись на стульях, слюни глотали. Курица шипела и плевалась. И всякие там приправы здорово пахли.

— А он, значит, и говорит: «Чтой-то колбаски к чаю больно охота».

А женушка в ответ: «Бу-бу-бу». Мол, обойдешься.

А он ей: «Да чего там, я и сам могу принесть».

Открывает холодильник.

«Эт-та чего ж тут такое? — муженек-то, значит, орет. — Эт-та ж цельная СВИНАЯ НОГА! Да ты, никак, сдурела? У меня, чай, нет мешка с золотом. Ох, поди ж ты! Да эт-та ж мой СЫНКА!»

Мама Отиса говорила и вытирала слезы. Не то плакала, не то смеялась, не то от дыма щипало глаза.

— Ну и давай он, значит, в сынка-то жизнь вдыхать. Прямо там, на холодильной полке! Ничего, ожил парень. Теперь уж будь здоров как вымахал, в школу ходит. В арифметике, правда, не силен. Ну? Кому курочки?

В жизни часто все происходит не так, как должно. Мне даже кажется, что чудить как раз нормально.

Вот как мама Кэла, например, в тот день, когда отец Кэла сбежал в Брайтон с какой-то другой теткой. Мать Кэла тогда позвала нас к себе посмотреть на свою маленькую дочурку, которая только что родилась.

— Прекрасно выглядишь, сильной, здоровой, — сказала мама, когда мать Кэла, ее звали Фелисия, открыла нам дверь.

На самом деле она была как ходячая смерть, а джемпер весь в рвоте.

Она провела нас на второй этаж, в комнату, где пахло сигаретами и какашками.

Я толкнул Дэна в бок, чтобы он тоже заметил огромные трусы, с пятнами крови, которые она развесила на дверце шкафа. Наверное, это был тот самый шкаф, который мать Кэла купила в «Элефант Антик» и из-за которого его отец совсем взбесился и умотал из дома. Уж не знаю, при чем тут шкаф, только так Кэл говорил.

На столе стояла плетеная корзина. В одном ее углу лежал страхолюдный младенец, а в другом — плюшевый кенгуру кверху задницей, как будто хотел сказать, что глаза б его не смотрели на эту уродину.

Я не рассмеялся: незадолго до этого мама серьезно, как со взрослым, поговорила со мной про тактичное поведение.

«Мне вас так жаль, тетя Фелисия», — хотел сказать я, но передумал. Не знал, тактично это будет или нет.

Мама сказала только:

— О.

И все.

Вдалеке простучал колесами поезд.

Мать Кэла кашлянула. Наверное, ждала, чтобы кто-нибудь сказал что-нибудь хорошее о ее ребенке.

Дэн тем временем прошлепал к корзине и дернул за лапу кенгуру. Хотел вытащить игрушку.

Мама наконец придумала, что сказать.

— Персефона, значит? Звучное имя.

— Да. Это единственное, в чем мы сошлись. Сначала подумывали о Пенелопе, но Пенни, по-моему, очень грубо.

— Понятно, — отозвалась мама.

Ее кузину, ту самую, которая попала под грузовик, звали Пенни.

— А Персефона так и будет — Персефона. Это имя не испортишь.

Ха. Не хотел бы я быть на ее месте, если она пойдет в нашу школу. Ее же заплюют, я вам точно говорю.

Дэн добился своего — вытащил кенгуру. Потом перевернул его, усадил как положено, вверх головой, рядом с ребенком и сказал:

— Вот так, обезьянка.

Фелисия поджала губы. Я изо всех сил сдерживал смех, но все равно фыркнул, и сопля выдулась.

— Ой-ой, опять пыльца. У него аллергия! — сказала мама и посмотрела на меня с таким видом, что я понял: разборки не избежать. Это помогло мне собраться. — Ему необходимо срочно принять лекарство. Не надо, Фелисия, не провожай, мы сами.

Мама Кэла попрощалась с нами, стоя на лестнице, похлопала себя по отвисшему животу:

— Представляешь, у меня такое чувство, что там еще один.

Лично я запросто представил.

(Между прочим, обезьянка — мы зовем ее Крошкой Пи — оказалась совсем не уродиной, когда чуть-чуть подросла.)

А Иисус? Во всем мире люди восхищаются человеком, чья мама вообще пальцем о палец не ударила, чтобы его сделать.




Но все-таки…

Иногда мне кажется, что мебель наезжает на меня, будто ей колеса приделали. Стены сдвигаются. Потолок скользит вниз, как в комиксах про Бэтмена. Мама все равно часто сидит на кухне с закрытыми глазами, только теперь она еще и раскачивается, сцепив руки и царапая себя обкусанными ногтями. Вкусности, которые она готовит, застревают у меня в горле. Мне здесь душно. Мне нужно наконец выйти из дома и вздохнуть как следует.




21


Мисс Супер замолчала, посмотрела на меня, потом еще раз, прямо всего с ног до головы оглядела.

— Гарри, у меня на столе небольшой подарок для тебя. Поздравляем с возвращением, — сказала она и продолжила читать.

Мисс Супер расхаживала по классу, уткнувшись в книжку, и читала нам вслух. Любой другой давно споткнулся бы и нос расквасил, а она спокойно перешагивала через расставленные в проходе сумки и пакеты, как будто в ее скрипучих коленках были спрятаны маленькие радарчики.

На ее столе стояла тарелка оливок, масляных, темно-черных, с коричневым отливом, точь-в-точь как ее глаза. Я взял одну штучку. Это был мой первый рождественский подарок. Или второй, если считать серебряные шарики, присланные Брендой Бизли, но они не в счет. Я уселся за свою парту. Мальчишки поздоровались со мной кивками и сразу опустили головы.




Я взял оливку в рот, покрутил на языке, выплюнул на ладонь косточку, прожевал и проглотил сладко-соленую мякоть, облизал пальцы. Жаль, не взял штук десять. Мне жутко хотелось есть.

— Ты как, Пиклз? — прошептал Свинка.

— В порядке!

Свинка таращился на меня во все глаза. Точно такой же взгляд был и у мистера Дональда, когда я налетел на него в воротах. Он еще сказал: «Ага, Пиклз! Ты-то мне и нужен. Я хотел…» Не знаю, что он дальше говорил, потому что я рванул от него к школе.

Наверное, мое волнение было все-таки заметно. Я знал, что меня не ждет ничего хорошего, когда мама поймет, что меня нет дома. Я постарался взять себя в руки и стал слушать рассказ, который читала мисс Супер. О мальчике, который в первый раз пришел в школу.

— Тебя почему не было, Пиклз? — прошептал Свинка.

Только бы не проболтаться о ребенке.

— Гарри, ты где пропадал?

Мисс Супер в другом конце класса (уж не знаю, как она услышала, у нее, наверное, к каждой парте жучки прицеплены) повернулась к нам и смерила Свинку недовольным взглядом: мол, учти, я тебя предупредила. Потом опять посмотрела на меня так странно, вроде я свитер напялил наизнанку или у меня ширинка расстегнута. Я проверил на всякий случай. Нет, все в порядке.

«Сестры помогли мальчику одеться, укутали потеплее, сунули ему в карман печеную картошку».

Дэн любил печеную картошку. В комнате вдруг потемнело, потом снова стало светло. У меня вспотели руки. Внизу живота стало так больно и тяжело, вроде меня сейчас пронесет.

«Горячая картошка жгла мальчику ногу».

Питер и Терри за соседней партой играли в морской бой, а когда думали, что я не замечу, тоже покосились на меня, как на придурка. Я и нос проверил — вдруг сопли висят?

Потолок разломился и начал падать. Ребята ничего не замечали и вели себя как всегда: черкали каракули, глазели в окно, швырялись записками.

«Кто-то украл у мальчика картошку».

Это неправильно.

Ребята продолжали валять дурака, вроде и не замечали, что воздуха в классе становилось все меньше и меньше.

Неправильно, что мама называет нашего Малыша Дэн-Дэн. Неправильно, что мы о нем никому не рассказываем. Неправильно, что мама то плачет, то смеется, то снова плачет. Ну знаете, вроде как вот сейчас она любит Малыша — и смеется. А в следующую минуту у нее такой вид, как будто она его знать не знает, и вообще зачем он здесь? Все это неправильно — но все-таки лучше, чем раньше.

Свет в комнате вспыхивал и гас, вспыхивал и гас. Глобус сорвался с потолка и заскакал по партам, но никто не увидел.

«На школьном дворе к мальчику подошла толстая кудрявая девочка. В руке у него была палка, и он ударил девчонку палкой по голове».

Я закашлялся.

— Ты нездоров, Гарри? — спросила мисс Супер.

Я сказал, что у меня першит в горле.

Ничего подобного.

Я стал тем мальчиком из голландской сказки, который заткнул плотину пальцем. И не только мальчиком, но и плотиной тоже. И в любой момент из меня могло хлынуть целое море слез и затопить весь мир.

Мальчик, который ударил девочку по голове, сказал, что рука полицейского на твоем плече — это всегда неожиданность. Мисс Супер посмотрела на меня. Похоже на знак какой-то. Могла ведь любой рассказ выбрать, а выбрала именно этот. Я заерзал на стуле. У меня во рту пересохло. Наверное, у бабушки тоже все в голове перемешалось, когда она сошла с ума.

В дверь постучали. Я изо всех сил стиснул попу.

— Можно вас на минуточку, мисс Баличано? — громко прошептала Сексотка, школьная секретарша, приоткрыв дверь. Таким шепотом можно было бы объявлять тревогу при пожаре, если бы мистер Дональд потерял свой мегафон.

Сексотка то и дело повторяла мое имя и сверкала на меня глазами. Ребята все как один уставились на меня.

— Гарри, тебя хочет видеть мистер Дональд, — улыбнулась мисс Супер. — Пройди с мисс Финкенштейн.

— Сохраняй спокойствие, — посоветовал Биффо.

Я и сохранял.

Я точно знал, что сейчас случится.

Я начал собирать вещи.

— Не стоит, Гарри: они тебе не понадобятся, — сказала мисс Супер.

И правда. Там, куда меня заберут, учебники мне будут ни к чему.

У двери я в последний раз окинул глазами комнату. Придет ли кто-нибудь навестить меня? Брайан Смит уставился на меня как панда. У него такой взгляд стал после операции на глазах.

Питер и Терри как ни в чем не бывало играли в морской бой. Свинка улыбнулся мне, бодренько поднял два больших пальца.




— Быстрее, пожалуйста.

Сексотка зацокала каблучками по коридору. Ее серая юбка и шерстяной жакет маячили передо мной, будто показывали, какая меня ждет жизнь.

Прозвенел звонок на перемену.

Там, куда меня заберут, будет еще много звонков.

Куда меня отправят? На каменоломню? Хорошо бы. Мне станет легче, если меня накажут за то, что не уследил за Дэниэлом.

За дверями классов заскрипели стулья, ребята выбирались из-за парт.

Может, там и в футбол играть будут. Может, перемена места и работа на свежем воздухе пойдут мне на пользу и я снова смогу играть.

Двери распахнулись, малышня с криками высыпала в коридор.

Они меня сразу заберут? Эх, сегодня в школе на обед куриные котлеты.

Стены сдвинулись, темнота сгустилась. Почему-то я решил, что должен проверить, как там мама и Малыш. В последний раз перед тем, как меня посадят в тюрьму.

— Хочу в туалет, мисс.

— Иди, вот дверь.

— Там не работает, я сбегаю на первый этаж.

Я проскочил мимо сортира, вылетел за ворота школы, помчался по дороге. От холода мурашки побежали по телу, я оставил курточку в раздевалке. Дорога заледенела, ноги у меня разъезжались. Плевать. Я бежал, бежал, бежал и слышал лишь, как сзади зовет меня Сексотка.




22


В стене оказалась дыра, которой раньше не было. А я и не знал, что стенка в кухне внутри пустая.

Я уронил портфель на пол, потрогал край дырки. Откуда взялась дыра? Кто-то кулаком пробил? Или каблуком. Или молотком.

Под ногами что-то хрустнуло.

Я огляделся.

Стулья перевернуты. Повсюду разбитая посуда. Осколки стекла. Сахар. Мука. Хлопья. Какая-то скрученная железяка. От кофемолки, наверное.

Вроде какой-то ненормальный совсем чокнулся и разгромил нашу кухню.

До меня очень быстро дошло. Это ОН. Решил забрать тех, кто еще остался в семье. Чтобы полный набор был.

В комнате разрывался Малыш. Я понял, что он очень давно кричит.




23


Малыш сидел на кровати. И кричал. Его лицо — один огромный рот. На висках как веревки вздулись и дрожали вены. А вдруг у него голова взорвется?

— Тихо, Малыш, тихо. Сейчас мама придет. Я позову.

Я скатился вниз по ступеням, влетел в мамину комнату.

— Мам, проснись! Малыш плачет.

Я потряс ее за плечо. Ее рука свалилась с груди на кровать. Пальцы были все в порезах — наверное, она пыталась убраться на кухне.

— Мам, ну проснись! Пожалуйста!

От крика Малыша даже потолок дрожал.

Я рванул обратно, упал рядом с Малышом, задержал дыхание, протянул руку, погладил его щеку и постарался сказать как можно спокойнее:

— Ну-ну, тихо, тихо. Все хорошо.

Я поднял его, прижал к себе.

— Ну-ну, Малыш, все хорошо, успокойся.

Теперь он орал мне прямо в ухо.

Я встал и попытался его укачать.

Но он только разозлился.

Какой же он тяжелый.

— Ну все, хватит!

Куда там.

Я сел.

Иногда необходимо быть с ними упрямым и твердым. Необходимо поставить свои условия.

— Ну-ка, Малыш, слушай, что скажет Гарри.

Он орал так громко, что у меня в глазах потемнело.

— ПРЕКРАТИ СЕЙЧАС ЖЕ, Малыш!

Он перестал.

На минутку. А потом заревел с новой силой.

Я потряс его.

Совсем немножко. Не сильно. Только чтобы он перестал.

А он все равно кричал и кричал. У меня все тело стало как стиснутый кулак.

Я боялся. Нет, не ЕГО. Не того, который забрал Дэна и пришел за нами. Я боялся себя. Боялся того, что я могу сделать.

— Сохраняй спокойствие, — сказал Биффо.

Ему легко говорить.

— Сделай несколько вдохов-выдохов. Подумай. У него может пучить живот. А если не живот пучит — значит, ему одиноко. А если не одиноко, то… сам понимаешь. Горячий шоколад.

Я принял два решения.

Во-первых, трясти я его больше не буду.

Во-вторых, ни за какие сокровища я не стану менять обкаканный подгузник.

— Я здесь, Малыш. Гарри с тобой. Все хорошо. Теперь уже все хорошо.

Крики капельку утихли.

Тельце у меня в руках расслабилось.

А потом он ка-ак заехал ногой мне между ног! Да как заверещал! У меня даже зубы заныли.

— Насчет «одиноко» он точно был не прав, да, Малыш?

Я даже ни капельки его не потряс.

Из-под подушки торчала бутылочка. Я вытащил ее, поднес соску ко рту Малыша, загорелся надеждой и сунул соску в рот полностью.

Пухлый кулак выбил бутылочку из моей руки, а потом заехал мне в глаз. Я скрипнул зубами.

— Ты отлично справляешься. Теперь мы точно знаем, что он не голоден. Выбирай. Живот пучит? Или… ну, этот самый. Горячий шоколад.

Я поднялся и положил Малыша к себе на плечо. Похлопал по спинке.

— Ну давай, отрыгни.

Вместо отрыжки — опять дикий визг. У меня ухо загорелось от его крика, а в голове все застыло и засверкало льдинками.

Я и тогда его не затряс.

Я положил его на кровать, а сам выпрямился и прижался лицом к стене. Приятно. Прохладно. Надо подумать.

Две мысли сразу впрыгнули в голову.

В старину вроде бы, если женщины закатывали истерики, мужчины шлепали их, чтобы успокоить.

Шум можно заглушить подушками.

Ладно. На одну минутку. Только чтобы передохнуть. Я не хотел ему навредить. А что еще я мог сделать? Мама никак не просыпалась, а я кто? Всего лишь мальчик.

— Ничего, дружище, ты справишься. Действуй.

Биффо говорил, как в рекламе по телику.

Я посмотрел на малыша. На нем была какая-то желтая штуковина без всяких застежек. Наверняка ее прямо на Малыше зашили. Мне ни за что в жизни не стащить.

— А ты его потрогай, дружок, ощупай. Кнопочки где-нибудь наверняка есть.

Малышу очень не понравилось ощупываться. От крика у него из носа выдулись пузыри, а у меня в ушах зазвякало, как в тот раз, когда один из братцев Макнелли саданул меня по голове.

— Ищи, дружок, ищи.

Я и искал. Ощупал всю спину, а кнопки нашел на самой попе.

Потом стащил эту желтую штуку с Малыша. Вернее, счистил, как кожуру с банана. И увидел подгузник.

Пока я обдумывал дальнейшие действия, Малыш умолк.

Чистые подгузники и всякие салфетки были сложены у клетки хомячка.

Слух постепенно возвращался.

— Ы-ы-ы-ггг, — сказал Малыш.

Мне не понравился этот звук. Как бы он не проглотил язык.

Я нагнулся к нему.

Он впился мне в глаза жутко острыми ногтями, издал очередной вопль. Полуслепой, я отпрыгнул назад и стиснул кулак. Но быстренько разжал.

— Спокойно, дружок. Успокойся и досчитай до десяти. Думай, что делать с подгузниками.

Я успел досчитать до девяти, когда меня посетила гениальная идея: подгузники — это те же трусы. Что я, трусы снять не смогу?

Я попытался стянуть их.

Ничего не вышло.

Спереди на трусах Малыша два розово-лиловых медвежонка играли на барабанах и смеялись, вроде здорово подшутили надо мной.

Я разглядел их как следует и заметил липучки. Расстегнул. Трусы раскрылись.

Противно, наверное, будет до смерти. Надо посчитать, как при взлете ракеты. Десять, девять…

Три…

— Держу пари, не так уж это и ужасно.

Два.

Я отпрянул.

Один.

Стянул подгузник.

Пуск!

Извержение! На покрывало хлынула желто-зеленая гадость. Я чуть не задохнулся. Салфетки, скорее! Я повернулся к клетке с хомячком.

Я не смотрел на Малыша какую-то секунду, но он успел набрать полные кулаки этой желто-зеленой гадости. Я начал вытирать все салфетками, и тут, вот ужас-то, Малыш выплюнул попой еще кучу желтой каши.

— Спокойно, дружок, могло быть и хуже.

Малыш пописал прямо на меня. Поцарапанные глаза обожгло прямо как настоящим огнем, но я даже внимания не обратил. Какое это имеет значение, когда тут такое. Настоящая беда. Там… под животом… дырка. Вместо члена у Малыша — дырка.

Не удивительно, что он так кричал.

Я напряг мозги. Что произошло? Все понятно. Тот человек ворвался в наш дом, разгромил кухню, оглушил маму и скрылся с членом Малыша.

Я разревелся. Так разревелся, что перед глазами все поплыло. Я вытер Малыша, надел новый подгузник. Липучку застегнуть не смог, поэтому достал из ящика Дэна трусы, натянул сверху. В них Малыш был похож на Супермена.

Я попытался вытереть его руки, но на них было слишком много всяких малюсеньких морщинок. Я вытащил из-под него покрывало, пошвырял все грязные вещи, вытер об него руки, свернул и бросил на пол.

Какая теперь разница. Подумаешь, покрывало. У Малыша член пропал.

Я поднял бутылочку, нашел халатик Дэна, завернул в него Малыша, опустился на кровать и прижал его к себе.

Я не обращал внимания ни на крик, ни на вонь. Мне даже на коленках его качать было совсем не тяжело. Бедный, бедный Малыш, теперь понятно, почему он так злился.

— Все будет хорошо, — повторял я и сам успокаивался.

Плач стал тише. Малыш засопел тихонько. Будто песню запел себе под нос. Я тоже замурчал какую-то мелодию, пытаясь попасть в его ритм. Он попил немного из бутылочки, размяк и отяжелел в моих руках. Голова его покачивалась на моем плече. Он выплюнул соску изо рта, отрыгнул. Я положил его на кровать. Малыш заворочался. Я погладил его по груди, сказал:

— Все хорошо, Малыш. Все хорошо. Спи.

И он заснул.




Мама лежала так же, как я ее оставил. Я дотронулся до ее руки. Холодная как лед и неподвижная. Моя, наоборот, была горячей и дрожала. Ее кожа была совсем серая. А губы синими. Но меня даже не это испугало, а холод. Мама была очень холодной. Как дедушка, когда лежал в гробу.

Я видел все как в кино. Как будто висел в углу, под потолком. Мальчишка в школьной форме стоял, уставившись на маму. Ему страшно. Он боится даже подумать о том, что его мама… что она… Он должен что-то сделать. Немедленно. Но что? Он вспомнил рисунки в учебнике, на которых делали искусственное дыхание в рот. Он тогда еще смеялся над ними с друзьями.

Он переступил с ноги на ногу, сунул руки в карманы, вытащил их, сцепил руки за спиной, расцепил, протянул одну руку, дотронулся до того места у мамы, где должно быть ее сердце. Только он не знал, как должно стучать сердце. Тогда он приложил ладонь к своей груди. Колотится. Бухает как молоток. Под свитером, в кармане рубашки, он нащупал острый край открытки Отиса и Джоан.




24


На лестнице внизу — мужские голоса:

— Осторожно, разворот. Не стукни об угол.

— Наклони.

Скрежет, как будто двигают пианино.

— Прелестный ребенок. А что случилось-то, не в курсе, приятель?

Он еще спрашивает. У меня бы спросил.

— Отис…

У меня пальцы дрожали, я даже не мог протянуть руку, чтобы показать ему…

— Отис… тот человек… он отрезал Малышу пенис.

Ну вот. Сказал вслух. Теперь все точно не как в кино. Все взаправду. Страшно.

Отис опустился на колени перед кроватью, где лежал мой братик. Распахнул халат Дэна.

— Я не смог закрыть липучки.

— Хорошо придумал с трусами, молодец.

Отис осторожно стянул с Малыша трусы, передал их мне.

Малыш даже не проснулся.

Я стиснул кулаки, собираясь с духом. Сейчас Отис увидит… Что с ним будет?!

На лестнице зашаркали. Я уцепился за руку Отиса.

— Все в порядке, Гарри. Это моя знакомая. — Он повернулся к двери и шепнул: — Подожди немного.

— Надо поговорить, — ответил женский голос. Сильно испуганный.

— Прошу прощения, Гарри, я скоро, — сказал мне Отис, как взрослому.

Отис на цыпочках вышел из комнаты. Я посмотрел на Малыша. Он чмокал губами, как будто сосал грудь.

Женский голос прошипел:

— Так не положено, Отис.

— При чем тут положено — не положено, Карен? Мой мальчик в беде.

— Я обязана сообщить начальству.

— Обязана — сообщай.

Я вытянул шею и увидел в проеме двери кого-то незнакомого. Полицейская форма, наручники и все такое. Только это была женщина. Блондинка. Очень красивая.

— Отис, это не… Из-за этого…

— Ты не получишь очередное звание?

— Так нечестно.

— А что тут вообще честно? Дай мне пять минут, Карен. Пожалуйста. Неужели это так много? Обещаю, больше я тебя ни о чем не попрошу.

Вздох. Шарканье ног. Шаги вниз по лестнице.

Отис вернулся, сел рядом со мной и медленно, осторожно потянул на себя подгузник.

Бедный, бедный Малыш.

Отис даже не вздрогнул.

— Скажи мне, что ты видишь, мой мальчик?

— Рану.

— Кровь есть?

— Нет.

— Все раны кровоточат, дружище. А это не рана.

Он вновь надел подгузник, застегнул липучки, протянул руку за трусами. И это все?!

Я и не подумал отдать ему трусы.

— Его нет… — прохрипел я. — Член пропал…

— А ты его видел? Ты когда-нибудь видел его член, дружище?

Вы видели спокойного человека? Очень, очень спокойного? Теперь умножьте спокойствие того человека на два. Так вот, Отис был еще в сто… нет, в двести раз спокойнее.

— Мама не пускала меня в ванную, когда купала его, — услышал я свой голос.

Голос говорил сам по себе. А я вернулся в тот день, когда Отис помогал нам печь праздничный торт для Джоан. Дэн смазывал маслом противни. Я просеивал муку, смешивал с сахаром, вбивал яйца. Я все самое важное делал и почти ничего не пролил. Когда мы достали торт из духовки, Отис покрыл его сахарной глазурью и выдавил из мешочка кудрявые розовые буквы. Это он так кремом написал поздравление.

— Значит, ты ни разу не видел его члена?

Я не заметил, когда Отис забрал у меня трусы, но теперь он уже просовывал ножки Малыша в отверстия. Руки у Отиса громадные, а ножки такие махонькие.

— Но, Отис! Он же МАЛЬЧИК.

Отис поднес палец к губам, мол, тише, не разбуди его. Приподнял Малыша, подтянул трусы.

— Откуда ты знаешь, что он мальчик?

Я услышал внизу мужские голоса, рев моторов, вой сирен. Они бы не включили сирены, если бы кто-нибудь уже умер. Правда ведь?!

Глубоко-глубоко внутри моей головы раздался шум и треск. Так бывает, когда стена рушится под напором.

— Ну-ка, присядь. — Отис похлопал по кровати.

Мы сели спинами к Малышу.

— Гарри, — сказал Отис и посмотрел мне в глаза. — Гарри, я должен тебе кое-что сказать. Это трудно принять, но ты сможешь. Ты сильный. Готов, дружище?

Я не был сильным. Я не был готов.

Снова женский голос из-за двери:

— Отис, я позвонила. С минуты на минуту будут здесь. Я не могу…

— А мне больше минуты и не нужно, — ответил Отис, не сводя с меня глаз. — Гарри, у мамы не было малыша.

Он умолк, чтобы я сам все понял.

Я быстро понял:

— Ладно. Пусть Малыш — не мальчик. Пусть.

— Гарри, дело в том, что у мамы вообще не было ребенка.

— Девочка — не так уж и плохо. Девчонки тоже клевые бывают.

— Гарри, пойми, у мамы не было ребенка. Это не ее ребенок.

Я так старался поверить. А это все вранье? Значит, нам конец. Теперь уже точно.

— Это Ребенок Совсем Другой Женщины, — сказал Отис так, вроде разговаривал с иностранцем.

Цемент треснул, камни посыпались.

— Ты врешь, Отис!

— Нет, Гарри, не вру.

Я видел, как побелели мои кулаки. Косточки даже посинели. Я не мог поднять глаза на Отиса.

— У мамы не было ребенка. Она взяла его у другой женщины. Она очень сильно заболела и взяла чужого ребенка.

Слезинки покатились по моим щекам. Я смотрел, как они шлепаются на пол.

Стена рухнула.

— Почему ты называешь его Малыш?

— Ему же нужно имя. Он уже большой.

— Это ты верно подметил, Гарри. Ребенок большой, потому что не только что родился. Девочке уже месяцев шесть.

— Отис, пожалуйста, — сказала женщина из-за двери.

Отис посмотрел вниз, на свои ногти. Как всегда, безупречно чистые. Опять поднял на меня глаза:

— О чем ты думаешь?

— Малыш умеет сидеть.

— Правильно. А мы с тобой знаем, что новорожденные не умеют сидеть. Подумай об этом, дружище.

К крыльцу подъехала машина, хлопнули двери. Та женщина-полицейский снова взбежала по лестнице и громко зашептала:

— Все, Отис, время вышло.

Отис опять рассматривал свои ногти, будто оглох. Женщина повздыхала, поохала и побежала вниз.

— Что ты еще подметил?

Мама никогда не кормила его грудью. Не позволяла мне видеть его раздетым. Живота у нее не было. Да много всего.

У меня слезы потекли и в носу защипало.

— Хочу к папе.

— Мы с ним позже встретимся, Гарри. Сейчас он у мамы в больнице.

Отис протянул мне свой платок, я вытер глаза и высморкался. Отис смотрел на меня так, будто прикидывал мой вес. В дверь позвонили, и, наверное, женщина-полицейский открыла. На кухне заговорили несколько человек, и женщина опять прибежала к нам.

— Отис, скорей! Отис!!

— С мамой все будет в порядке, ведь правда, Отис?

Отис отвел глаза, посмотрел на ночной столик Дэниэла.

— Врачи сделают все возможное, Гарри.

Я еще раз высморкался.

— Папа быстро туда добрался.

— Больница недалеко от Паддингтона.

— Ты ошибся, Отис. Папа в Ньюкасле жил.

Отис уставился на пустую клетку хомячка. На лестнице затопали.

— Он какое-то время жил в другом месте, мой мальчик.

— Но…

— Отис, я не могу больше тянуть, — сказала женщина.

Отис посмотрел на меня. Его карие глаза были грустными и добрыми.

Я всхлипнул.

— Кругом одни тайны!

— Ты прав, Гарри. Но это не наш малыш. — Теперь и Отис заплакал. — Он чужой.

Я заревел как слон, спрятав лицо в платок. Отис похлопал меня по ноге, шумно выдохнул и сказал:

— За девочкой приехали, Гарри. Ждут внизу.

Женщина за дверью вздохнула так, что чуть крышу не снесла.

— Но нам-то не вернули Дэниэла.

— Не вернули, ты прав, Гарри. Злые люди. И это плохо, очень плохо.

— Правда? Тогда ладно.

Отис обнял меня.

— Но мы ведь с тобой хорошие люди. Я и ты, дружище. Мы же хорошие люди.




25


— Ненавижу эту машину! — рявкнул Отис.

Локтем он упирался в дверцу машины, а коленями подпирал руль. Он жутко злился, потому что продал свою «альфу». И все равно это не решало его проблем. Если бы я был полисменом, я бы оштрафовал Отиса за то, что уселся в малюсенький «ниссан» Джоан. Машина совсем не подходила огромному Отису. Мы еще и Холланд-парк не проехали, а она уже трещала.

— Ты так и не рассказал мне о той своей миссии.

По обледенелому тротуару шла низенькая нянька-азиатка с очень грустным лицом. Она толкала коляску с белым ребенком. А ребенок был настоящий гигант.

Мама мне как-то рассказывала, что эти азиатки бросают своих детей в каком-то их Ваккату.

— Гарри, я с тобой разговариваю. Расскажи мне про ту миссию, — грохнул Отис своим «пожарным» голосом.

Я ведь поклялся. Под страхом смерти. А в этом Ваккату, наверное, хорошо. Тепло.

— Гарри!

Да какая теперь разница. Пусть сверхсекретные агенты придут и убьют меня, если им так хочется. Плевать. Только чтобы не мучиться.

Я рассказал Отису все: про сарайчик, про нож, про бензин, про карнавал. Все.

Отис припарковался у больницы.

— Гарри, ты с ума сошел!

По его щекам сбежали две слезинки. Я загадал — какая упадет раньше. Поставил на левую, но тут правая начала набирать скорость.

— Боже!

Левая, наверное, к финишу бы нагнала, только Отис стер их обе со щек.

— Первое. Нет никаких — слышишь, Гарри? — никаких причин думать, что шофер причастен к исчезновению Дэниэла.

— Полицейские так думали.

— Нет, Гарри, нет. Полицейские расспрашивали тебя о нем. Точно так же могли расспрашивать о папе, или обо мне, или о любом другом человеке. Вопросы вину не доказывают.

Отис здорово разволновался.

— Я и сам теперь понимаю. Просто…

— Второе, Гарри. Второе…

В уголках его губ собралась пена.

— Итак, второе. Мы представления не имеем, кого ты хотел убить. Чуть не убил, черт возьми.

Он расходился все больше и больше. Может, он выпил слишком много кофе. Отис всегда говорил, что кофе влияет на настроение.

— Я не…

— И четвертое, Гарри, четвертое… Вспомни, мы договорились…

От брызгал слюной. И совсем забыл про «третье».

— …договорились, что мы с тобой хорошие ребята. Мы не поджигатели. Это так, на всякий случай, если ты забыл. Я тушу огонь. Ты только представь себе, что бы было, если бы ты поджег садовника в сарае.

Я представил.

— А что, если он не виноват?

— Но, Отис, у нас была куча доказате…

— Да даже если бы он был виновен, Гарри… Боже, боже!

— Тогда бы все было нормально.

— Ничего бы не было нормально! — взвизгнул Отис, и голос у него опять сорвался.

— Да? А то, что он украл Дэниэла, это нормально?

— Гарри, послушай меня. Ты понятия не имеешь, похитил он Дэниэла или нет. Все, что ты знаешь, это то, что он похож на шофера автобуса, которого допрашивала полиция.

— Но если бы я узнал наверняка, что он забрал Дэниэла, — тогда это было бы нормально?

Отис так разозлился, что у него даже лицо распухло. Я думал, он сейчас заорет на меня, ударит. Но он вцепился руками в руль, а когда заговорил, мне пришлось затаить дыхание, чтобы услышать:

— Если бы мы точно, абсолютно точно знали, что это он причинил зло Дэниэлу, тогда ты, Гарри, мальчик мой, должен был бы стать в очередь. Это дело для мужчины, Гарри, не для маленького мальчика. Если бы мы были уверены, я бы знал, что делать.

Отис мог бы его убить, точно. У него бы это лучше получилось.

— Но даже тогда, даже тогда, Гарри, это было бы неправильно.

— Но почему?

— Потому что. Просто запомни, и все.

У него губы задрожали. Он поднес руки к лицу, откинул голову назад, зарычал.

Потом он вроде как успокоился.

— Если бы ты поджег сарай, кто-нибудь мог бы вызвать пожарных. Могли бы послать меня. Я мог бы пострадать.

Да, об этом я не подумал.

Мы смотрели через окно на пустой больничный двор.

— Ну, мы приехали, — наконец проговорил Отис.

— Папа здесь?

— Он жил здесь, в квартире над больницей.

— Я ничего не знал про квартиру в больнице.

— Обычно там живут приезжие врачи.

— И сейчас у него там тоже какой-нибудь приезжий врач?

Отис все смотрел в перед, за стекло.

— Насколько я знаю, он живет там один.

— Папа не должен был уезжать из дома.

Отис промолчал.

— Отис, черт побери!

— Что за выражения, Гарри.

— Я не собираюсь туда подниматься.

— А тебе и не надо, дружище, — ответил Отис.

Он включил мотор, и мы поехали к ним, к Отису и Джоан. Всю дорогу он вел машину так, будто и вправду ненавидел «ниссан».




Мы все исправим?





26


— Я не хочу больше этого слышать, Гарри.

— Но, пап, все же называют это место психушкой.

Он чуть не врезался. Никогда не умел парковаться. Поэтому-то мы и ставили машину на парковку с табличкой «Только для врачей». На парковке для посетителей машин всегда было больше, и папа ни за что не втиснулся бы.

— Кто это — все?

Он снова завел мотор. Потянулся к рычагу ручного тормоза. Посмотрел в зеркало заднего вида. Подал назад. Крутанул руль в одну сторону, затем в другую.

— Кайли Келли.

— С каких это пор тебя заботит, что думает эта глупая девчонка?

— С тех пор, как мама попала в… сюда.

Отец покрутил ручку переключателя скоростей, мы подались немного вперед. Он сказал, понизив голос:

— Гарри, сынок, это специальная психиатрическая лечебница, в этом нет ничего постыдного.

Ага, здорово. Так и скажу им в следующий раз. Вот ребята обрадуются.

Отец снял машину с ручника.

— Чокнутые, пап.

Шины завизжали.

— Предупреждаю в последний раз, Гарри.

— Просто они еще и так говорят.

— Им бы следовало больше думать. — Он почти припарковался.

— Психи.

Машина резко дернулась. Чпок! — раздалось сзади.

— Черт! — сказал папа. — Черт, черт, черт, — повторил он, когда мы выбрались из машины и увидели, во что врезались.

Это был «порш» с откидным верхом. Наша с Отисом любимая модель. Делает 156 миль в час.

Папа сморщил лицо, как будто пытался сфотографировать то уродство, которое мы сотворили с машиной. Я думал, он сейчас здорово разозлится на меня, но он, наверное, слишком устал, чтобы думать о такой ерунде. Я вдруг заметил его брови: они стали совсем седыми.

— Нас никто не видел, пап. Давай смотаем?

Папа достал свою записную книжку, написал что-то, вырвал листок и засунул под дворник. А потом сказал кисло, как часто говорил в последнее время:

— На зарплату врача такое не купишь.




Я подсунул руку под себя, посидел на ней немного, затем как бы случайно почесал нос, проверяя, не от меня ли так воняет мочой.

Папа взял со столика журнал.

— В этих больницах всегда так, сынок.

Дело было не только в вони. В комнате за ширмой (ее называли Инвалидной комнатой) в скрипучих креслах сидели старые люди и тоскливо смотрели по телику дурацкое шоу. Дальше по коридору очень старая леди шаркала в нашу сторону, опираясь на такую специальную металлическую подставку для стариков. У бабульки были седые кудряшки, ярко-красные губы и вечернее платье, какие носили тыщу лет назад. А свою каталку она украсила новогодним «дождиком».

— Это печенье даже в тарелку не помещается! — громко и взволнованно сказал кто-то за ширмой, в Инвалидной комнате.

Женский голос успокоил:

— Не глупи, Чарли, это самое обычное печенье с кремом.

Старушка приближалась к нам, царапая подставкой стену.

— А я настаиваю, — не сдавался тот, с печеньем. — Ты что, сама не видишь? Совсем с ума сошла? Я тебе говорю: тарелка мала. Ничего не выйдет. Не поместится.

— Пап, а они такими были уже до того, как сюда попали?

Папа оторвал глаза от журнала. На обложке я прочитал: «Караван». Он поднес указательный палец к побелевшим, сухим губам и прошептал:

— Потом поговорим, Гарри.

Спокойный женский голос ответил:

— Успокойся, Чарли. Это самое обычное печенье.

Старушка пыталась протолкнуть свою подставку в дверь комнаты ожидания. Подставка не проходила. Тут уж точно ничего не получится.

— Нет-нет-нет, не выйдет, — заныл мужской голос. — Тарелка слишком большая, на столе не поместится. Убери. Убери, а то сейчас позову врачей.

— Чарли, я сама врач. Перестань, пожалуйста. Ты тревожишь Альфонса.

— Не тревожу, не тревожу.

Я стиснул губы, чтобы не рассмеяться.

Никогда не думал, что папа — такой поклонник «Каравана».

Старушка с подставкой отошла, собралась с духом и со всей силы набросилась на дверь.

Кто-то врубил телевизор на всю мощь, и мы услышали из-за ширмы знакомую музыку ток-шоу и крик ведущего: «Строитель Боб! Мы это исправим? Конечно, исправим! Вместе с нашим Строителем Бобом!»

Я сцепил зубы и стал перебирать в уме всех игроков моей любимой футбольной команды.

Я уже дошел до запасных, когда прибежала негритянка со связкой ключей на поясе и помогла старушке с подставкой развернуться.

— Время пить чай, Луиза. Ты ведь любишь чай, моя хорошая?

Я бы им не советовал так и с мамой разговаривать, не то она им покажет.

Откуда ни возьмись к нам подлетел бородатый псих, схватил папу за руку и дернул так, что папа аж на ноги подскочил. На психе были вельветовые штаны и свитер с прицепленной шариковой ручкой. А его ухмылку будто приклеили к лицу. Я поискал глазами красную кнопку, надо было срочно вызвать санитаров.

— Гарри, это доктор Фаргисон, — сказал папа. — Он занимается мамой.

Я поперхнулся слюной.

— Наконец-то мы познакомились, Гарри!

Доктор больно сжал мою руку.

— Не переживай, Гарри, я помогу твоей маме.

Он повел нас по бесконечным узким коридорам. Навстречу нам попадались какие-то люди, и я никак не мог понять, кто они — врачи, пациенты или посетители. У одной двери он остановился и постучал, затем распахнул дверь и объявил:

— Пэт, к вам гости!

Как будто мама сама нас не узнала бы.

Загар, зубы, огромный рот. Всем этим мы любовались, пока мама не опустила журнал. Она чуточку растянула в улыбке губы, белые и сухие, как у папы. На ее запястье я разглядел маленький кусочек пластыря. Я решил, что в это место ей ставят капельницу.

Я подошел и поцеловал ее. От нее пахло больницей. Папа тоже поцеловал ее. Точнее, чмокнул. Когда он погладил ее ладонь своей, я узнал звук шуршащей папиросной бумаги.

— Как школа? — спросила мама.

Я мог бы рассказать ей про диаграммы Венна, которые мы изучали в школе. О том, как мы должны были разделиться на группы, и Питер с Терри, как всегда теперь, оказались в одной группе, а я вообще остался один. И как учительница попросила придумать примеры — что можно «описать» диаграммой Венна. Адриан Махуни сказал:

— Например, кто-то болеет за «Челси», мисс, а кто-то за «Арсенал».

А Май Сисей сказала:

— Или, например, у кого-то есть братья, а у кого-то сестры.

— Да, — добавил Брайан Смит. — А те, у кого нет ни братьев, ни сестер, могут встать там, подальше.

И ткнул пальцем прямо в мою сторону.

Я мог рассказать, как всему классу сразу стало стыдно и как Кайли Келли повернулась ко мне, прикусила язык и расцарапала свою болячку. Даже она поняла, что теперь там мне самое место. Особенно после того, как моя мама украла чужого ребенка.

— Мама задала тебе вопрос, — сказал папа.

— Во вторник я иду на вечеринку, — соврал я.

— Молодец, — кивнула мама.

— Как самочувствие? — спросил папа.

— У меня постоянно сохнет во рту.

— Прекрасно! — воскликнул доктор Фаргисон, пятясь к двери. — Скоро она сможет выходить из комнаты и общаться с другими в Инвалидной комнате.

«Нашли инвалида», — хотел сказать я, но подумал, что только хуже маме сделаю.

Доктор Фаргисон опять глупо ухмыльнулся, потрепал меня по подбородку, словно я какой малыш пятилетний, и сказал:

— Меня зовут Боб, понимаешь, что это значит, Гарри?

Без понятия.

— Строитель Боб, мы все исправим? Конечно!

Меня чуть не вырвало.




Мама с папой затянули нудный взрослый разговор о соседях, о папиной работе и о том, кто перешел на другую работу, а кто переехал, — короче, обо всякой ерунде. Лишь бы занять чем-нибудь бесконечный серый промежуток времени до того момента, когда нам можно будет наконец поехать домой.

По дороге к выходу папа зашел в туалет. Я ждал его около комнаты санитарок, чтобы не столкнуться нос к носу с психами.

— О чем ты говоришь, Саманта, ничего хорошего! — орал доктор Фаргисон в телефонную трубку. — Какой-то кретин врезался в мой «порш», чтоб ему!

Приклеенная ухмылка растворилась без следа.




27


Я обещал папе, что никогда больше не скажу «психушка».

Рассказать, что мы делали все эти месяцы, пока мама лежала в больнице? Мы с папой регулярно убирались в доме, покупали продукты, каждый день ели свежие фрукты. Мы делали уроки, которые мне задавали в школе, мы стирали, а это было необходимо, потому что те мои сны про машину и Дэна снова вернулись. По вечерам мы тренировались, как будто готовились к чемпионату. Время от времени заглядывал Отис.

— Тебе надо поработать с грушей, Доминик.

— Нет, Отис, нет. Я слишком устал.

Я продолжал прыгать и колотить руками воздух. Как настоящий боксер. Правой, правой, левой, левой.

— Поверь мне на слово, Доминик. Тебе это очень нужно.

— Отис, не могу.

Неужели он не видит, как осунулся и похудел папа? Он стал похож на людей, больных СПИДом, их показывали по телевизору. Настоящий скелет, покрытый тонкой желтой кожей.

Левой, правой, левой, правой — продолжал я.

Клево. Когда боксируешь, в голове не остается мыслей.

— Можешь. Человек не знает, на что способен, пока не начнет что-нибудь делать. Потренируйся с грушей две-три минуты. Начинай. Прямо сейчас.

Отис клацнул кнопкой секундомера.

Вот свалится папа замертво, будет тогда Отис знать.

Папа поднял руки к груди, встал в позицию. Глянул на ноги, переступил. Вот бедняга, ему еще и за ногами следить нужно. Папа прищурился на грушу, ударил.

Хлоп.

— Соберись, Доминик, соберись. Давай, дружище. Врежь ей.

Папа выдал целую серию ударов.

Хлоп-хлоп-хлоп.

— Тьфу, Доминик, ты меня позоришь. Все сначала. Запускаю секундомер. Пошел!

Зачем он так с папой?

— Ноги врозь!

Папа расставил ноги пошире. Отис ткнул пальцем в выключатель. Двор осветился, папина тень запрыгала по земле.

Хлоп, хлоп.

— Никуда не годится. Давай, дружище, врежь по-настоящему.

Хлоп-хлоп.

— Ну, врежь как следует, черт бы тебя побрал!

Отис всегда подзадоривал нас. Все мы, боксеры, подзадориваем друг друга. Я еще не говорил, что папа увильнул от тренировок — якобы устает здорово, он же еще и в школе врачом подрабатывает — и передал меня в руки Отиса? Ну, ладно. Сейчас я про подзадоривание. Это тоже часть тренировки. К этому можно привыкнуть, но все-таки не в такой степени.

Топ-топ-топ-топ. Вроде бы папа неплохо справлялся. Что Отис от него хочет?

Хлоп-хлоп-хлоп.

Отис схватил его за плечи, развернул к себе, уставился прямо в глаза и прошипел:

— Я хочу увидеть твою злость, Доминик. Давай. Врежь по этой чертовой груше. Вложи всю свою злость.

Он так шипел, что даже слюной брызгал в лицо папе. Потом крутанул папу назад, толкнул к груше. Папа стер пот перчаткой, резко выдохнул. Глаза его загорелись.

— Ну, дружище, вперед!

Точно, пап, врежь как следует — хлоп! — Отису по роже. Пусть заткнется.

Топ-топ.

Я уже мог прыгать двадцать раз на одной ноге и двадцать на другой. Если вы в боксе не спец, то вряд ли поймете, что это просто класс!

Папа смог, честное слово, он смог! Он молотил мешок, молотил, подвывая всякий раз, когда его кулак впечатывался в грушу.

Ну и удары. Одна мощь, никакой техники.

А Отис не возражал.

— Бей не по человеку, а сквозь него, — советовал он, словно папа и вправду молотил кого-то живого.

Уличные фонари заморгали и разгорелись.

— Хватит, — сказал Отис. Очень тихо.

Папа не услышал бы, даже если бы Отис кричал ему прямо в ухо. Он был где-то далеко, он все дубасил, дубасил, дубасил по груше.

Я закончил сто прыжков и начал упражнения на растяжку.

Папа молотил и молотил грушу, пока не выдохся. Наконец он упал на нее, обхватил двумя руками и заплакал.

Папа заплакал.

Отис подошел к нему, обнял вместе с грушей, прошептал:

— Ничего, ничего, поплачь, поплачь, дружище.

А папа всхлипывал, уткнувшись в широкую грудь Отиса.

Сквозь слезы папа прошептал что-то, я не расслышал что, потому что мимо промчался поезд. Когда огни поезда растворились в темноте, я услышал:

— Хуже всего неизвестность. Неизвестность. Неизвестность.

Только это он и говорил.

Я смотрел на поредевшие папины волосы, на худые плечи, на обвисшие штаны, впалый живот, худые ноги. Он не болел ни раком, ни СПИДом. Он болел от того, что ничего не знал. От неизвестности. Она съедала папу изнутри. Я аккуратно свернул свою скакалку и положил ее на место, как учил Отис.




28


Папа с силой хлопнул крышкой багажника. Так сильно и не надо было. Потом открыл для мамы дверцу. Мама не садилась в машину, она стояла, вцепившись обеими руками в потресканную кожаную сумку. Мама с ней никогда не расставалась. Сумка досталась ей от ее мамы, моей бабушки. Вместо того чтобы сесть, мама повернулась к дому и закричала на всю улицу:

— Мы Не Можем Бросить Гарри!

Воздух вышел из меня со свистом, как будто меня ударили в солнечное сплетение:

— Со мной все будет в порядке, мам. Честно.

— Ты уверен, Гарри?

Уверен или нет? А вы бы что выбрали: десять дней в дождливой и мрачной Шотландии с сумасшедшей матерью и скелетом вместо отца или десять дней с Отисом и Джоан, когда вас каждый день из школы будет забирать самый настоящий, сильный и смелый пожарник? Я был уверен. Еще бы.

— Пэт, мы не спустим с него глаз, — пообещала маме Джоан. — Отис убьет меня, если я отпущу Гарри от себя.

Все мы напряглись.

«Отис убьет меня».

Ты и не замечаешь таких слов, пока у тебя не пропадет младший брат.




Как-то раз я решил провести эксперимент, составить что-то вроде графика, на котором можно будет определить самый жестокий день недели.

День первый. 7.15. «Только попробуй, и ты мертвец!»

Это сказала одна маленькая девочка с нашей улицы, а я записал в одну из тех тетрадей, которые дала мне мама, когда выбрасывала все, что осталось от ее работы.

На школьном сборе. «Вырасту и убью тебя!» Это одна малявка угрожала Паримэлу. Уж не знаю, что такое Паримэл вытворял, но многие малыши ему так угрожали.

Первый урок «Сгрыз бы я… батончик „Марса“!»

Это Свинка сказал.

Я записал эту фразу и провел черту:

«9.25. Эксперимент окончен.

Г. Пиклз. Ученый».

Слишком мне грустно стало.




Я посмотрел на маму, сравнил с той мамой, которую еще помнил. Глаза почти черные. Сердитая. Голова слишком большая для ее худого тела. Так теперь выглядела моя мама.

Папа у нее за спиной вертел руками, как будто выкручивал посудное полотенце.

— Пора.

— Гарри, ты уверен?

Джоан обняла меня за плечи, быстро убрала руки.

— Вам с Домиником необходимо побыть немного вдвоем, Пэт. А пока Гарри здесь будет лучше.

Джоан имела в виду, что им необходимо спасти их брак. Поэтому они собрались на остров Мал, который в Шотландии. Взрослые почему-то считают, что красивая природа и сырость помогают людям понять друг друга.

Мама обхватила мою голову, прижалась жесткими, сухими губами, а потом упала в объятия Джоан. Папа сжал меня так, что ребра затрещали, а нос чуть не расплющился о его грудь.

Они уже сели в машину, помахали нам и тронулись в путь, когда из своего дома выкатился Молчун Джефри, размахивая какими-то бумагами. Джефри-то, оказывается, был самым настоящим богачом. У него был еще один дом — для отдыха. Туда-то и ехали мама с папой.

Я испугался, что этот его домик сорвался со скалы и им придется остаться здесь, с нами. Но все обошлось. Джефри просто отыскал где-то еще одну карту. Он просунул голову в окно машины с папиной стороны и что-то говорил, говорил насчет дорог и маршрутов. Мне показалось, папа вот-вот вежливо спросит, нет ли у него поблизости чего-нибудь бьющегося и нельзя ли это прямо здесь и сейчас раскокать.

Джефри наконец потопал обратно. Мама высунула голову наружу. В глазах у нее застыл ужас. Папа грустно гуднул разок, и они уехали.

Я долго-долго махал им вслед, только чтобы они не обиделись.

Я представил себе, что они уже в Шотландии, с визгом тормозов проскакивают крутые виражи. Папа, стиснув руль, рявкает:

— Как ты могла, Пэт?

Мама кричит:

— Мне уже тридцать девять.

Он поворачивается к ней.

— Повтори еще раз, и я…

Их «вольво» улетает на обочину, срезая по пути деревья, мчится вниз, подпрыгивает, переворачивается, и еще раз, и еще, и еще. Останавливается, лишь коснувшись дна ущелья.

Тишина.

А потом…

Бах! Ба-бах! Бах!

Вся школа приходит на похороны. Мисс Супер восхищается моим мужеством. На поминках раздают газировку и шоколадки, но только обязательно в черных обертках. Из меня выходит клевый сирота. Единственный во всей школе. Моя популярность растет. У Джоан рождаются дети. Трое, а может, и четыре. Мы заводим собаку и покупаем телевизор.

— Я смотрю, ты немного воспрянул духом, — сказала Джоан, когда мы зашли в дом.




Отис отвез меня в парикмахерскую и сказал человеку с длиннющим гвоздем в брови, чтобы тот постриг меня, как сам посчитает нужным.

— Лишь бы не слишком вызывающе, идет, дружище?

— Меня зовут Паоло, — сообщил тот.

Он был абсолютно лысый и расхаживал с расстегнутыми штанами. Наверное, чтобы все видели боксеры от Кельвина Кляйна. А футболку натянул такую тонкую, что даже эти торчали. Ну, соски, вы поняли. Он пробежался пятерней по моим волосам, наткнулся на шишку.

— Тут у нас есть проблемы, — сказал он, щелкнул пальцами девчонке, которая подметала пол, и вышел.

Я оглянулся на Отиса. Он подвинул свое кресло поближе.

— Доверься профессионалу, Гарри. Если бы у Паоло горел дом, я бы не хотел, чтобы он советовал мне, что делать. Так и я не буду указывать ему, как меня стричь.

— Ага. Он же не тебя стрижет, Отис.




Паоло в общем неплохо справился. Мне даже понравилось. В «Старбаксе» я крутил головой, разглядывая свое отражение в окне. Странно. Похоже, я тоже съежился, как мама с папой. Скулы выперли. Щеки куда-то девались.

— Нам надо привести тебя в божеский вид, дружище. Считай, что это подарок на день рождения. Могу я быть с тобой откровенным?

— До моего дня рождения еще куча времени.

— Твоя одежда, дружище, — сущий позор.

В окне кафе я видел мальчишку с тоскливым лицом, в потертых джинсах, которые уже трещали на нем, в разбитых кроссовках, школьном куцем пиджачке и футболке с Барбадоса, которую он носил каждый день. Если у бомжей есть дети, они выглядят примерно так же.

— Я тебе расскажу кое-что об одежде, Гарри.

Мы устроились на высоких табуретах у стойки перед окном. Отис заказал два кофе-латте. Специально для меня с двойной порцией шоколада, без корицы, но с шапкой пенки.

— Ты не должен говорить себе: я буду одеваться, как Отис, или как Дэвид Бэкхем, или как Доминик. Нет. Оглянись вокруг, найди то, что подходит именно Гарри Пиклзу. То, что отражает твой внутренний мир. Понимаешь, одежда — это способ самовыражения.

Я посмотрел на него. Впервые по-настоящему посмотрел. На нем все было тяжелое и черное-пречерное, как он сам. Брюки узкие, но не слишком, ремень с пряжкой, небольшой, но мощной, стильной и… ну, как вам сказать… в самый раз для Отиса. Под джемпером играли мускулы. Вырез джемпера доходил как раз до крутого завитка волос, чуть ниже кадыка. Поверх джемпера Отис надел желто-коричневую куртку. Куртку он не застегнул. Я ее потрогал. Мягкая, как кожа. И теплая.

Разодетая чернокожая девушка проплыла мимо столиков на улице, бросив такой взгляд на нас, что у меня даже щекам горячо стало.

Да уж, Отис умел одеваться.

— Смотри внимательней, — сказал Отис.

Люди по улицам всегда ходят одетыми, верно ведь? Только я этого раньше не замечал.

А теперь увидел рыжую женщину в блузке, натянутой, как кожа, брюках с поясом на бедрах и сапожках на высоких каблуках — по-моему, они были сделаны из змей.

Увидел красные юбки, белые пушистые кардиганы.

Рыночных торговцев в свитерах, с жуткими шрамами на лицах.

Старушек в тапочках, как у врачей, кативших тележки с покупками.

Чернокожих парней в широких брюках с ширинками чуть повыше коленок.

Малыша в шапочке с кисточками и колокольчиками.

Я увидел белого бомжа у дверей забегаловки. Он крепко спал, натянув какую-то тряпку вместо одеяла, вцепившись пальцами в опрокинутую пивную банку. Мне стало грустно и страшно. Только этот бомж отражал мой внутренний мир.

Я так и сказал Отису.

Отис отпил кофе, который нарисовал ему усы из пены. Это меня развеселило. Отис стер пену салфеткой, глянул на свое отражение в сахарнице.

— Может, это и то, что ты чувствуешь сейчас, но не то, что ты есть, кем ты хочешь быть. Одевайся так, как тебе нравится. Посмотри вокруг, подумай. Ты уже начал. Молодчина, Гарри. Сегодня мы купим тебе что-нибудь попроще. Походишь, привыкнешь, прикинешь, с чем оно сочетается. Можешь и ошибиться. Не беда. Загляни в мой шкаф, сам увидишь, что со мной такое тоже случалось.

Хоть бы говорил потише. Я покосился кругом, надеясь, что туристы-японцы, попивающие кофе за соседним столиком, не понимают по-английски.

— Отис, — прошептал я. — А ты не думаешь, что так эти… ну… голубые делают?

— В чем-то ты прав, дружище. С девочками об этом, пожалуй, говорить не стоит. Девочки не поймут, если ты скажешь, что, дескать, мы с приятелем постриглись за тридцать фунтов, а потом в «Старбаксе» за чашкой кофе трепались о тряпках. Это и не каждый мужчина поймет. Так что не болтай. Но женщинам нравится шикарный вид мужчин. Уж поверь, очень нравится.

— Но, Отис, мне только девять. Ну пусть больше. Все равно десять еще не исполнилось. Мне совсем не хочется, чтобы разряженные женщины с большими сиськами смотрели на меня так, что потом щеки горят.

— Согласен. Но почему бы тебе не быть десятилетним парнем, которому нравится то, что он носит? Только и всего, Гарри. Переживать-то не о чем. Ты все обдумываешь, присматриваешь в магазинах, покупаешь, надеваешь и — вперед, живи своей жизнью.




Мы купили все, даже трусы. Мягкие, удобные боксеры. Только такие и нужно носить, сказал Отис недалеко от дома, когда рядом на улице никого не было.

— И вот еще что, дружище, — добавил он. — Давай-ка поговорим как мужчина с мужчиной. Я никогда не надеваю сегодня вчерашние трусы и футболку. Все, что надевается прямо на тело, — вечером в стирку. Душ утром и вечером. Тренировка была? Сразу в душ. Спортивная одежда? В стирку. Все до последней мелочи. Не хватало сунуть в шкаф, чтобы все вещи потом провоняли. Некоторые мужчины считают себя мачо, если от них за версту потом несет, но знаешь что?..

Может, Отис все-таки педик?

— Женщины таких терпеть не могут.

Мы подошли к нашему дому, Отис открыл ворота.

— Кстати, Гарри, а эта ваша учительница… как ее… мисс Шик?

Я вспомнил нашу мисс Супер, ее блестящие глаза; вспомнил, что ей нравятся мужчины, которые плачут. Потом подумал об Отисе, его тайне, его волшебной власти над женщинами. Подумал о Джоан, которая, должно быть, как раз сейчас жарила для нас курицу.

— У нее усы растут, Отис. И коленки скрипят.

— Что?

— А почему ты спросил об учительнице?

— Хотел предложить вашей мисс Блеск привести вас к нам на экскурсию. В пожарную часть. Как считаешь, идея неплохая?

— Ее зовут Эмануэла Баличано, а мы прозвали мисс Супер. Клевая идея, Отис!




Отис и Джоан решили серьезно надо мной поработать. Они этого не сказали, но я и сам понял. Смотреть видик с Отисом мне нравилось больше всего. Лучшие боксерские поединки. Али и прочие. Ну и конечно, всякие фильмы. А еще мы смотрели «Тотнэм» вживую, на стадионе. Сол Кэмпбел был великолепен! Самое трудное было есть рыбу и отжиматься, чего я терпеть не могу. Зато Кэмпбел, если верить Отису, только и делает, что ест рыбу и отжимается.

Отис решил разобраться, что у меня за проблемы с футболом. Мы пошли в парк, чтобы немного погонять мяч.

Минуты через две он сказал:

— Ты не можешь бить прямо по мячу. Бьешь в сторону.

— Знаю.

— Я еще не закончил. Когда тебе купили эти ботинки?

— Не помню. Еще до… ну ты понимаешь.

— Значит, давно?

Я не хотел вспоминать то время, до того как…

— Скажи, если будет больно.

Он надавил мне на носки.

— Ой! Что за черт, Отис!

— Следи за языком, Гарри. Ботинки тебе малы, дружище, вот ты и бьешь в сторону.

Короче, они купили мне новые кроссовки, и мы с Отисом поработали над техникой. Мне казалось, Отис и Джоан могут все исправить и уладить.




— Джоан, как по-твоему, они стали такие, как раньше?

Я представил, как мама с папой выскочат из машины и побегут в дом с целой кучей подарков для меня. И больше никакой тяжести.

Джоан перестала крошить лук, вытерла руки.

— Не стоит ожидать слишком многого, Гарри. Иногда горе сближает людей, иногда разделяет их. У них были всего лишь небольшие каникулы.

— Но ведь постепенно они забудут… об этом.

Она села, подвинула стул поближе. Если бы я протянул руку, то мог бы дотронуться до ее огромного живота. Джоан притихла. Все взрослые так делают, если хотят сказать тебе что-то ужасное.

Блестящий от воды Отис, в одном полотенце на бедрах, с хохотом ввалился на кухню, глянул на нас и тут же попятился за дверь, оставив на полу мокрые следы, а в воздухе — кокосовый запах той штуки, которой он поливал волосы, когда купался.

— Гарри, они никогда об этом не забудут, — сказала Джоан.

Волосы Отиса после душа закручивались в тугие завитки, а на ощупь казались сухими.

— Гарри, — выдохнула Джоан печально и так тихо, вроде сама себя боялась услышать. — То, что я говорю, очень важно. Они никогда об этом не забудут. Никогда, понимаешь?

Я смотрел, как высыхали и исчезали следы Отиса.

— И ты не забудешь, Гарри. И мы. Мы все потеряли Дэниэла, и нам этого никогда не забыть.

Темная ночь, мокрый асфальт, рев мотора, запах бензина во рту. Я совсем старый. Мне лет сорок, не меньше. Я мчусь в машине, мечтаю разбиться, но не разбиваюсь. Машина все едет и едет.

— Потом будет не так тяжело, — продолжала Джоан. — Боль утихнет. Будет возвращаться все реже.

Она взяла мою руку. От нее пахло луком.

— Боль не уйдет совсем. Она всегда будет частью нас. Частью тебя, Гарри. Ощущение вины уйдет, но боль останется как часть твоей жизни, Гарри.

Она показывала мне выход. Другой. Мне совсем не нужно было разбиваться. Но я не понял. Не все, по крайней мере. И не тогда.

— Но разве мы не можем, Джоан… Разве не должны…

— Делать что-нибудь?

— Да! Да!

— Гарри, мы уже делаем. Мы уже начали.

— Начали что?

— Гарри, мальчик мой, мы учимся справляться с болью, жить с ней. Вот она, наша миссия сейчас. Научиться жить с болью.

Я посмотрел на следы Отиса. Остались только кругляши от пяток. Но кокосом пахло сильно.

— Джоан, ты все еще плачешь из-за Дэниэла?

— Каждый день, Гарри, каждый день.

Как будто в доказательство на ресницах у нее повисли слезинки. Потом упали и поползли по щекам.

— Ты не думаешь, что он вернется?

— Нет, мой мальчик, не думаю.

Мы сидели так до тех пор, пока следы Отиса совсем не испарились с пола.

— Джоан, а я часто вижу Дэниэла, — прошептал я.

— Что, Гарри?

— Я вижу Дэниэла. То есть не его самого, а мальчиков и даже девочек, похожих на него. Везде вижу. А иногда и взрослых с ним путаю. Посмотрю хорошенько — и понимаю, что это не он.

Я не хотел ее напугать, но когда начал, то уже не смог остановиться.

— Я его везде и во всем вижу, Джоан. Бывает, даже не в людях, а в вещах. Вчера, например, я видел, как он прячется за стеной у церкви. А оказалось… — Я проглотил слезы. — Оказалось, это не он, а мусорный мешок.

— Да, — сказала она, будто я только что вовсе не признался ей, что я такой же сумасшедший, как мама. — Так бывает, мой мальчик. Мы постоянно ищем Дэниэла. Где-то в глубине наших сердец живет надежда. Мы всегда будем его искать.

— Ты тоже видишь его?

— Конечно, милый. И мама, и папа, и Отис. Все мы. Все. Со всеми людьми, потерявшими кого-то любимого, такое случается.

— Со всеми людьми? Правда? Со всеми людьми?

Даже в Италии, Японии, Пакистане и неведомом Ваккату такие же мальчики, как и я, ищут Дэниэла, которого они потеряли? Видят его там, где его нет?

Мне стало легче. Все-таки я был не одинок. Ощущение приятное, как если бы я играл в национальной сборной по футболу. Или ел рыбу вместе с Солом. Или как если бы все стали боксерами — я, папа, Отис и Мохаммед Али.

Джоан вытерла мне слезы луковой рукой. Потом вдруг лицо ее осветилось, она схватила мою руку и задрала на себе свитер.

— Чувствуешь? — Она приложила мою руку к животу. — Чувствуешь, как брыкается?

Ну слышу. И что с того?

— Ничего не чувствую.

— Нажми сильнее. Не бойся, ему не больно. Расслабь руку, прижми сильнее.

Могу, конечно, если уж ей это так важно. Лишь бы не дотронуться до ее сисек.

Я ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. И вдруг быстрый толчок, робкий, но настоящий. Так дергается удочка, если рыба клюнула на приманку. Я рассмеялся. Во весь голос.

— Это твой двоюродный братик или сестричка, — сказала Джоан, и я ей поверил.




Мама, папа и я





29


— А вы разговариваете обо мне?

— Конечно, сынок.

— А что вы говорите?

Я лежал на кровати мамы и папы, подсунув под спину подушки, сцепив руки за головой и свесив ноги с края кровати. Я смотрел, как мама красится перед зеркалом. Раньше мне нравилось за ней наблюдать. И теперь опять стало нравиться. Она снова красилась долго и старательно.

— Так что вы обо мне говорите, мам?

Мама постриглась. Новая прическа ей очень шла. Волосы, правда, уже не блестели, как раньше, и седины стало много. Сказать ей, что я могу выдернуть седые волосы? Пожалуй, не стоит.

— Даже не знаю, — протянула мама. — Много всего хорошего. — Она вдела сережку в ухо и сморщила нос. Я тоже сморщил нос. Мама покрутила сережку в ухе.

— А все-таки, мам?

Хорошо бы мама с папой сказали психологу, что я самый лучший сын на свете, что я жив и здоров, что я с ними и что именно я даю им силы и желание жить. С тех пор как они вернулись из Шотландии, они ходили к этой женщине-психологу каждую неделю и целый час говорили, говорили, говорили. Даже без перерыва на чай с печеньем. Я уж не помню, сколько недель прошло с тех пор. В школе началось и закончилось полугодие. Долгими-долгими часами они сидели и разговаривали. Тысячи и тысячи минут длились их беседы. О чем они могли говорить все это время, если не обо мне?

— Мы говорили о том, как все это повлияло на тебя, — только и сказала мама.

Ресничка прилипла к ее щеке. Мама наклонилась поближе к зеркалу, сняла ресницу. Ее брови, теперь уже не черные, а слегка серебристые, сошлись над переносицей. Я видел ее грудь, не такую круглую, как раньше, с морщинками.

— И что?

— Что, милый? — Она улыбнулась мне в зеркало, открыла тушь, вынула кисточку — чпок! — и быстрыми, резкими мазками нанесла ее на ресницы.

— А что еще вы говорите?

Не могу спокойно смотреть, как она тычет в себя этой кисточкой. Так ведь и глаз выколоть можно.

Мама, приподняв подбородок, накрасила верхние ресницы и даже не размазала тушь по лицу.

— В двух словах не расскажешь, милый.

Вот интересно: оказывается, можно разучиться говорить, писать, ходить, думать, спать, готовить, есть, одеваться, водить машину, можно забыть-забыть, совсем забыть про своего сына, но запросто красить ресницы.

— А откуда ты знаешь, как все это на меня повлияло? — услышал я свой голос, холодный-прехолодный. Ледяной.

Я уперся пятками в заднюю спинку кровати.

— Я много о тебе знаю, Гарри.

— Но что ты знаешь про то, как все это на меня повлияло?

— Как же мне не знать, сынок, — тихо сказала она. — Я живу с тобой под одной крышей. Я твоя мама.

Она от меня отодвигалась. Нет, она сидела на том же месте, прямо передо мной, но по лицу ее я видел, что она от меня отодвигается.

— Ты же никогда не спрашивала, мама.

Она повернулась и посмотрела на меня. Один глаз ее был полностью накрашен, другой нет. От этого ее удивление было виднее. От этого казалось, что ее очень легко обидеть.

Но это же просто слова, они не звучали так уж страшно, когда я говорил их отражению в зеркале.

— Я спрашиваю сейчас. — Голос ее был мягким и тонким.

Мне не хотелось обижать ее, но было уже слишком поздно.

— Нет, ты не спрашиваешь, нет, не спрашиваешь.

— Я действительно хочу знать, Гарри, сынок.

Она глотала слезы.

— Нет, ты спрашиваешь только потому, что я сам сказал.

— Поверь, милый. Прости, что не спрашивала раньше. Мне так жаль, так жаль. Гарри, дорогой, расскажи мне все.

А что сказать? С чего вообще начался этот глупый разговор? Лучше бы я промолчал. Я просто хотел проучить ее за то, что она думала только о Дэниэле и совсем не радовалась, что у нее есть я.

Мама сидела передо мной. Накрашенный глаз готов взглянуть на улицу, на психолога, на прохожих вокруг, зато другой — глаз моей настоящей мамы, которой сейчас очень плохо, которая пытается быть сильной… и принимает мои слова как часть наказания.

А в зеркале я видел себя: развалился на кровати и колочу пятками по спинке только потому, что знаю — она этого жуть как не любит. Надо немедленно прекратить. Но как?

— Ты все равно не поймешь, — сказал я, сам не знаю почему. Может, чтобы обидеть маму, может, чтобы обидеться самому и сбежать из их спальни.




Я не сходил в туалет, не почистил зубы. Пусть изо рта будет дурно пахнуть, пусть утром будут мокрые простыни. Плевать. Я стянул с себя одежду, бросил на пол, прошелся по ней. Плюхнулся на кровать. Душ я тоже не принял. И отлично. Утром вонять в комнате будет еще сильнее. Поковырялся пальцем в носу, вытащил огромную зеленую козявку с хвостом, вытер палец о простыню под подушкой. Веду себя как малявка. Но с каждой гадостью мне становится все хуже.

Голодный и злой, я лежал в полутьме с закрытыми глазами и чувствовал себя полным придурком.

— Себастьян, — кричала мать Сэба, — еще пять минут.

Я хотел оказаться там, в кустах, рядом с Сэбом. Я ел бы только орехи, ягоды, ну и еще хлопья. Мне не нужно было бы ни с кем говорить, а значит, я и не обижал бы никого. Вот вылезу сейчас из окна, спущусь во двор по водосточной трубе и разобью палатку.

«Ду-ду, — прогудел поезд, — ду-ду».

Я представил, как бегу через кусты, подальше от нашей улицы. Накачанные ноги боксера не подводят. Я подпрыгиваю, как Супермен, высоко-высоко, прямо на мост. Еще один прыжок — и я уже на дороге, мчусь сквозь шумную, трескучую ночь вслед за поездом. Еще прыжок. Я на крыше вагона. И поезд несет меня вперед, к другим улицам, к другим городам, прочь отсюда, далеко-далеко.

Я вовремя вспомнил, что эта дорога идет лишь до Хаммерсмита, а потом тупик.




30


— Это не значит, что мы сдались, — сказал папа.

— Мы лишь признаем свою потерю, — сказала мама. — Огромную потерю.

Над нашими головами нависло тяжелое темно-серое небо. Вода в реке, похожая на нефть, хотела утащить нас на дно. Угольно-черные поезда, громыхавшие за нашими спинами, запросто могли столкнуть нас в реку. А мы втроем каким-то чудом оставались на мосту.

У папы в руках был ранец Дэна. А внутри — все то, что мы хотели выбросить в реку. И еще кирпич.




На кровати Дэниэла мы разложили кучу разных вещей.

— Нет, нет, Доминик, только не это.

Мама прижала костюмчик Супермена к лицу, вдохнула его запах.

Папа погладил шарфик, который Дэн сам связал ему на день рождения. Не то чтобы шарфик. Больше похоже на кукольный пояс: у Дэна было мало времени.

— Это просто символический жест, — сказал папа. — Мы можем оставить себе все, что захотим.

Я взял пенал Дэна. Разукрашенный картинками из «Парка юрского периода».




— Приступим? — спросил папа.

Мама сглотнула.

— Можно я?

— Нужно забросить подальше. Сумеешь, дорогая?

Под нами на проплывающей мимо ржавой барже какой-то дядька в спецовке сворачивал канат.

Папа протянул ей ранец, но не разжал пальцы.

Я вспомнил об Отисе и Джоан и об их клятве любить и беречь друг друга.

— Ты уверена, Пэт?

— Ты во мне сомневаешься, Доминик? — спросила она насмешливо — этого ее голоса я не слышал с тех самых пор, как… Давно.

Папа отпустил ранец, посмотрел ей в глаза и сказал серьезно:

— Нет. Я в тебе не сомневаюсь.

И он говорил не о том, как далеко она может бросить ранец.

Я втиснулся между ними. Закрыл глаза, чтобы удержать слезы внутри. Почувствовал, как напрягся папа, как набрала побольше воздуха мама. Услышал, как она вскрикнула и размахнулась.

Мы подождали.

Хлюп.

В черной глубине скрылась фотография, которую папа показывал всем в ту ночь, когда пропал Дэниэл. И локон волос, который сберегла мама. И завернутая в фольгу картошка в мундире, еще теплая. Я ее сам запек.




31


После той истории с Терри я дергался при одном виде ножей. Я спросил, как бы невзначай:

— Что это у тебя, мам?

— Это? — Мама положила в бабушкину сумку наш лучший кухонный нож. — Отдам поточить. Сегодня в ресторане работает точильщик.

— Что-что?

— Я говорю, милый, в ресторане сегодня работает точильщик. Сказал, если кому что-нибудь надо заточить, пусть приносят туда. Ты должен был его видеть. Он слепой. Сидит на входе с такой штукой, похожей на велосипед, и точит ножи. — Мама улыбнулась.

Слепой точильщик на велосипеде? Все ясно. У нее опять началось. Крыша едет.

— А это что, обязательно делать сейчас? — спросил я. Мы с ней собирались на рынок в Портобелло, за продуктами.

— Конечно, — ответила она. — Он заканчивает в полдень, а скоро двенадцать.

Я посмотрел на часы. Времени на самом деле мало.

На улице Кэл и мальчишки постарше, Джамал и Зак, возились с новым магнитофоном Кэла. Они не поздоровались, вроде были слишком заняты. Важные такие, рубашки сбросили, намотали их на головы, штаны едва держатся на бедрах, из карманов до колен свисают цепочки для ключей. Но они все прекратили материться вслух, когда мы проходили. А уж ругались они по-страшному. Можете мне поверить. Так вот, пока мы были рядом, пацаны шептали эти слова едва слышно.

— Ничего себе, — сказала мама. Она знала некоторые из этих слов и даже иной раз сама ругалась. Но все вместе и сразу! Должно быть, она пришла в ужас.

Я ошибся.

— Ничего себе, — сказала мама. — Деревья уже цветут. — И стала крутить головой, разглядывая бело-розовое великолепие, которого я не заметил.

— Красиво, да, мам?

— Да. Какая энергетика. Будто на концерте Шакура, верно?

— Что?

— Тупак Шакур.[2 - Скандально известный рэпер, убитый в 2002 г.] Не слышал о таком? — Мама есть мама. Даже после всего она не перестает удивлять.

Точильщика, ясное дело, не было. Как я и думал. Только тот симпатичный официант-итальянец в белом фартуке подметал вокруг столиков на улице. И еще был вонючий пьянчужка, который вечно крутится поблизости, грозит «устроить веселую жизнь всем этим франтам в ресторане» и не уходит, пока итальянец не сунет ему мешок с окурками.

Официант кивнул нам:

— Похоже, гроза будет.

Был один из теплых, душных дней, когда в воздухе полно маленьких мушек и голова раскалывается от грохота аудиосистем в автомобилях.

Мама кивнула не так, как раньше, когда она была счастлива, а по-новому, словно говоря: «Разве ты не видишь, как мне больно? Не нужно на меня смотреть».

— Его здесь нет, — сказал я.

— Да, — ответила она, улыбаясь, и зашагала вдоль магазина секонд-хенд, где всегда пахло бабушкой, мимо пивного бара, возле которого не просыхали лужи рвоты.

Мне казалось, мама выздоравливает. Она уже сама могла ходить за покупками. Может, это и не слишком большое достижение, но чокнутому человеку, между прочим, не так-то просто купить виноград, помидоры, хлеб и все такое, особенно на рынке Портобелло. Там надо глядеть в оба. Под ноги, чтобы не вляпаться во что-нибудь. По сторонам, не то станешь жертвой карманников. Вперед, чтобы не столкнуться с каким-нибудь придурком-туристом, которые только и делают, что расспрашивают, как пройти на рынок, куда они уже давным-давно пришли. Да, теперь мама могла со всем этим справиться. Не так, как раньше, когда она вся светилась, отчего толпа расступалась перед ней, рыночные грузчики со страшными шрамами на лицах расплывались в улыбках и даже беззубая старуха-испанка подливала немного оливкового масла задаром. Не знаю, как он называется, этот свет, только с исчезновением Дэниэла мамино волшебство тоже исчезло, остались лишь неровная походка, согнутые плечи, плотно сжатые губы. Но по крайней мере, она уже могла делать покупки. Она могла пойти на рынок с пустой сумкой, а вернуться с наполовину полной. Разве не здорово?




Мы уже почти все купили и собирались домой, когда появилась она. Я первым ее увидел.

— Пэт, — сказала она и умолкла с открытым ртом. Не знала, что дальше говорить.

Я потянул маму за руку.

— А, — кивнула мама, — доброе утро, Бренда. Давно не виделись.

Лицо Бренды было сплошь в веснушках. Футболка на ней висела мешком, в руках она держала пакет с зеленью. Бренда выглядела точь-в-точь как женщина, которая шлет на Рождество дурацкие серебряные шарики.

— Пэт, это действительно ты? — промямлила Бренда.

Не тетка, а пудинг какой-то. Подбородка совсем нет, один жир, который дрожал и перетекал в толстую шею.

— Действительно, — сказала мама.

«Ну пойдем же, пойдем!» — думал я. Куда там!

Мы были заперты в узком проходе: с одной стороны — «Элефант Антик» с его старой мебелью, которую выставили прямо на тротуар, с другой — фруктовый лоток, а впереди преградила путь Бренда Бизли со старушечьей тележкой для покупок и еще чем-то за спиной. Наверное, собаку прятала.

— Я… я… — продолжала мямлить Бренда.

Люди шли, сталкивались, ругались, обходили нас позади фруктового лотка. Внезапно набежали облака, повеяло холодом. Собирался дождь.

— Я… я… То есть мы… Моя половина тоже, конечно…

Я оглянулся — проверить, нельзя ли удрать тем же путем, откуда мы пришли, но людской поток позади нас было не обойти, а эта чертова Бренда своей тушей перегородила весь проход. Только тогда я увидел, что́ она прячет за спиной. Мальчика. Сына. Она почти притиснула его к шкафу, который, как утверждал хозяин мебельного салона, был привезен из Древнего Китая или еще откуда-нибудь. А отец Кэла говорил, что весь этот антиквариат делается в гараже, где здоровенные мужики колошматят мебель, чтобы придавать ей старинный вид.

Бренда прятала сына. Ровесника Дэна. Он был немного похож на Дэниэла, но жирноват. Я взглянул на маму. Она его тоже заметила. Я смотрел на маму и думал про нож.

— Все мы, — тараторила Бренда, — очень-очень…

Мальчишка высунул веснушчатую рожу из-за шифоньера.

«Сзади! — хотел крикнуть я, как мы всегда делали на школьных спектаклях, где мистер Болтай изображал Золушку. — Сзади!»

— Мы понимаем тебя как никто… — бубнила она, вроде, кроме нее, никто ничего не ощущал. В следующую секунду сама она ощутила кое-что другое. Конопатый сынок дернул ее за футболку. Она охнула и закрыла его пакетом, ткнув пучки зелени прямо ему в нос.

Мама открыла сумку, растянула губы в улыбке. Мальчишка снова высунулся. Бренда окаменела. Мама достала из сумки нож и…

— Ну все, хватит с меня! Довольно! Натерпелась! — Мама отвела руку назад и вонзила нож… вонзила нож…

Этого не произошло.

— Очень мило с твоей стороны, — сказала мама и улыбнулась своей прежней улыбкой, которая означала: «Простите, но мне пора». С такой улыбкой она смотрела лишь на чужих людей и никогда на нас с Дэном.

— Ну что ты, — сказала Бренда. — Чем я, чем мы… быть может, мы сумеем…

— Ничего не надо, спасибо, — сказала мама.

Она протянула мне руку, и я ухватился за нее. Все равно ребята не увидят. Мы пошли вперед. Бренда попятилась за шкаф вместе со своим сыном. Когда мы проходили мимо, мама вытащила руку из моей ладони и положила мне на плечо. И сказала, словно представляя всемирно известного тяжеловеса:

— Да, кстати, Бренда, познакомься, это Гарри, мой старший сын.




Небо было серым и мрачным. Стало холодно, полил дождь. Прыщавый, в окровавленном фартуке продавец разделывал для нас цыплят. Я посмотрел на маму и заметил, как она сникла. Встреча с Брендой и особенно с ее сыном ей дорого стоила. Я сжал ее руку, она пожала мою в ответ.

— А он совсем большой, да? — сказал я.

— Да, милый, — ответила мама. — Дети растут быстро, незаметно. Ты и глазом моргнуть не успеешь, а они уже взрослые.




32


Когда Свинка кричал, казалось, визжит поросенок, поэтому, услышав у школьных ворот поросячий визг, я сразу понял: Свинка в беде.

Я обежал школьный забор и рванул через дорогу к площадке у пивного бара. Нам не разрешали там играть: в разрушенном подвале неподалеку от бара вечно валялись кучи использованных презервативов, шприцев и прочей дряни.

Я подлетел к Терри, Питу и другим ребятам, которые собрались у стены подвала и смотрели вниз.




Бум! Бум! Бум!

Что? Как Свинка вляпался в такое?

Свинка обмяк под градом ударов, словно старая боксерская груша.

Бум. Бум.

Для него оседлать противника и мутузить, пока тот не расхохочется: «Сдаюсь!» — это и есть настоящая драка.

Бум, бум.

Это нечестно.

Терри кричит:

— Дерись, Свинка, дерись, будь мужчиной.

Как будто Свинке дали хоть один шанс.

Это неправильно.

Здоровенный пижон в дурацких желтых штанах осыпает его градом мощных ударов. Никакой не педик Бугай. Какие тяжелые у него удары. Еще бы, такие ботинки.

Бум! Бум.

Пижон в желтых штанах делает ложный выпад. Свинка сжимается в комок, дрожит, визжит.

— Покажи ему, Свинка, будь мужчиной! — кричит Терри.

У Питера на лбу выступают капельки пота. Он сжимает зубы, хватает Терри за руку:

— Останови их, Терри, он его покалечит.

— Шутишь?

На брюках Свинки появляется темное пятно.

— Что случилось, Свинка? — ухмыляется Пижон. — Не успел в сортир?

Нет. Нет. Нет.

Сам не зная как, я скатываюсь вниз по ступенькам и набрасываюсь на Пижона. Свинка, пошатываясь, тащится к лестнице. Через секунду Пижон приходит в себя.

— Ты тоже хочешь?! — рычит он.

И трясет передо мной кулаками. Огромными кусками гранита, которые разбили Свинке лицо.

Нет, я не хочу. Я только хотел помочь другу.

— Убей его, Пиклз! — кричит Терри. — Убей его!

— Дыши, — советует Биффо, — дыши и танцуй по площадке, заставь его двигаться.

Я дышу и танцую. Пижон скачет вслед за мной.

— Будь начеку, — предупреждает Биффо.

Мы ходим и ходим по кругу, уже, наверное, в сотый раз. Я еще не ударил его, а кажется, что мы деремся целую вечность.

Я разворачиваю плечо, отвожу кулак назад. Ой, да я же без перчаток, больно будет.

Я наношу удар.

Черт… Перчаток-то на мне нет.

Еще удар.

Пижон пытается ответить.

Я замечаю движение его руки, уворачиваюсь.

— Видел? Парень-то раскрывается, — комментирует Биффо.

— Врежь ему! — кричат ребята. — Покажи ему! Разделай под орех!

Я танцую. Ноги как стальные пружины. Еще бы. Столько прыгать через скакалку.

Я продумываю тактику. Сделаю ложный выпад, парень подастся вперед, раскроется. Бум, бум, бум, удар по ребрам, и он упадет.

Я делаю ложный выпад, парень подается вперед, я…

Бум. Ай! Что это?

Все тело дрожит. Голова кружится, гудит.

Глаза широко открыты. Ай. Я лечу. Что случилось? Меня ударили.

— Защищайся, — говорит Биффо. — Танцуй. Восстанавливай силы.

Ну уж нет, ему не победить. Я — Али.

Я умею драться. Я смогу.

Подхожу ближе. Принимаю удары.

Пусть выдохнется.

Ой, как же больно.

Я отступаю. Танцую. Дышу.

— Все, что нам нужно, — говорит Биффо, — это хороший удар.

Да. Удар под дых. Прямо в солнечное сплетение.

Это делается так.

Танцуешь.

Ступаешь полной ступней.

Упираешься носками в землю.

Собираешь все силы в один удар.

— Вот теперь ты дело говоришь, дружок. Врежь этому нахалу. Прямо в живот. Прямо в грудь. Пусть удар пройдет сквозь него.

Пижон ударяет вяло, лениво.

Я снова уворачиваюсь. Полная ступня. Носки в землю. Вся сила в один удар.

Бью. Резко. Сильно.

Вверх, под ребра.

Бум!

Мой удар направлен сквозь него.

Пум!

Отлично.

Он охает и оседает к моим ногам.

Я отступаю. Я скриплю зубами.

Губы его вытягиваются в тонкую линию, на подбородке — кровавая струйка. Рука сжимает рубашку на груди.

— Врежь ему коленом в рыло! — орет Терри.

Я отхожу назад. Толпа ревет. Я вижу Пижона на ринге. Он валится, валится вниз, вниз, вниз, на настил. Только это не настил вовсе.

Крак.

Он распластывается на цементном полу, скрючивается, стонет, хрипит.

— Врежь ему, Пиклз! — кричит Терри.

Нет. Не буду. И не потому, что я хороший мальчик. Я вообще не мальчик. Я Али. А он Сонни Листон. Уродливый бугай. Он повержен. С ним покончено.

Я стою над ним с поднятой правой рукой. Я — Али.

Он поднимает глаза, моргает раза три. В глазах слезы.

Али сказал бы что-нибудь, уничтожил бы его словами. Я не спешу, он уже не встанет.

— Надеюсь, ты только обмочился?

Ребята гогочут, им понравилось.

— «Скорую», — выдыхает Пижон. — Вызовите «скорую».

Решил, что ему уже конец.

— Уноси свою мокрую задницу.

Молчание.

Наконец до них доходит. Они умирают со смеху. Даже на распухшем, мокром от слез лице Свинки расползается широкая улыбка.

Я тоже смеюсь.

Я счастлив.

Я победил.

— Дружище, ты победил, ты был просто великолепен, — радостно шепчет Биффо. — Думаю, я тебе больше не нужен. Ты снова в игре.




Я, Питер и Свинка идем вместе. Я не звал их. Они сами пошли, как в былые времена.

— Ни хрена себе, Гарри, — выругался Питер.

А ведь он никогда не ругался раньше. Было ясно, что на него все это произвело впечатление.

— Ни хрена себе, Гарри. Где ты так научился драться?

— Отис показал мне несколько приемов.

— Хорошо, что показал, — улыбнулся Свинка. — Спасибо тебе, Пиклз. Ты мне жизнь спас.

— Как ты в это вляпался, Свинка?

Он покраснел и уставился в асфальт.

— Очередная блестящая идея Терри.

— Я говорил тебе — держись от парня подальше, — буркнул Питер.

— Ага, — протянул Свинка. — Легко сказать.

— Но почему Терри не применил какой-нибудь приемчик карате, которому научил его крутой отец?

— Он бухгалтер.

— Это прикрытие.

— Это правда, — подтвердил Пит. — Он бухгалтер.

— Ну да. По выходным, а так он супертайный агент.

— Пиклз, по выходным он играет в гольф.

— Он нам столько всего наврал.




— Мне больно.

— Это всего лишь йод, — ответил папа.

— Представь, что он твой пациент, — посоветовала мама со смешком. — Может, тогда будешь…

— Ай, папа.

— …чуточку осторожней.

— Ну-ка, расскажи мне еще раз. — Папа приподнял мою рубашку одной рукой, а другой проверил ребра на прочность. — Что произошло-то?

— Ай! Я упал, вот и все. И не надо из этого устраивать трагедию.

Я уставился на темно-желтый прямоугольник — там раньше висел Пикассо.

— Упал, говоришь? Прямо на чей-то кулак? — тихо сказал папа.

Я перевел взгляд на часы.

— Слушай, пап, тебе пора, опоздаешь на операцию.

Он опустил мою рубашку.

— Ничего не сломано. Будешь…

«Жить», — хотел он сказать.

— Ты прав, Гарри, мне пора.

Я подумал, что легко отделался. Но тут папа взял мои руки, повернул их так, чтобы на них падал свет, и отступил, чтобы мама тоже могла их хорошо рассмотреть.

— Вижу, другому парню тоже немало досталось.

— Это точно. Вы бы его видели, — сболтнул я, как последний дурак.




Они убирали со стола, а я лежал в кровати и думал о том, что́ они скрывали от меня до тех пор, пока психотерапевт не заставил рассказать.

О том, как солдаты и полицейские на коленях обшаривали поля, пытаясь найти хоть что-нибудь.

О вертолетах, о поисковых собаках и сыщиках.

Об объявлениях, развешанных в Бредфорде, Глазго, Понтефраке, Брайтоне и в других городах.

Об идиоте, которого посадили в тюрьму, потому что он говорил, что знает все про Дэниэла, хотя на самом деле он его и в глаза не видел.

О том, как папа и мама выступали по телевизору, просили вернуть Дэниэла.

Похоже, Дэниэла искала вся страна. Что ж они мне раньше не сказали?! Я бы не так беспокоился… Наверное.

В то время мы вообще не разговаривали.

«Ту-ту, — гудел поезд. — Ту-ту».

Чтобы не заснуть, я ждал, когда прогудит следующий поезд, потом следующий, потом еще один.

Ту-ту, ту-ту.

Они поднялись по лестнице, открыли дверь, долго смотрели на меня.

Ту-ту. Ту-ту.

Прошептали что-то ласковое в темноте.

— Себастьян, — кричала мать Себа. — Учти, это в последний раз.

В туалете спустили воду. Два раза. Сначала папа, потом мама. Почему бы не смыть один раз? Я не слышал, как они чистили зубы. Но они наверняка чистили.

Ту-ту. Ту-ту.

Я слышал, как мама рыдала в подушку, а папа ее успокаивал. Это ничего. Это повторялось каждую ночь и почти каждое утро. В нашей жизни появлялся ритм. И слезы были частью ритма.




Мы мчались по дороге в паршивой машине Джоан. Водитель одной рукой держал руль, другой открыл окно и прилепил что-то к крыше. Карты разлетелись. Я вцепился в собачью клетку. Грохотали отбойные молотки. Как в каменоломне. Мимо пролетали машины.

Дэниэл с закрытыми глазами привалился к двери. Лицо его все было в синяках и кровоподтеках.

— Мам! Пап!

— Не кричи, Гарри, я слышу. Здесь есть все, что тебе нужно. Спокойно, приятель, спокойно. — За рулем был Отис.

Нам пришлось ложиться на спину, чтобы натянуть комбинезоны с приделанными к ним ботинками и серебристыми полосками, которые светятся в темноте. Потом мы сели, надели куртки, желтые шлемы. Настоящие, а не из какого-нибудь там пластика.

Я огляделся:

— А где огнетушители? Где бак с водой, шланги?

— Это моя забота, Гарри. Не лезь не в свое дело. Лучше застегни шлем как следует.

Мы съехали с дороги, немного потряслись по вспаханному полю и остановились метрах в шестидесяти от фермы. Ночь взорвалась синими вспышками и сиренами. На ферме были конюшни, амбары, тракторы. В окнах плясали языки пламени. В воздухе пахло костром и дымом, небо прямо над нашими головами стало красным. Из машин выдвинулись лестницы, пожарные вытащили и растянули шланги. Казалось, все здесь сделано из кубиков «Лего». Отис открыл машину. Мы выбрались наружу.

— Готовы?

Я тащил за ним пожарный шланг, жар все усиливался. Горячий воздух разъедал глаза. Я был полон решимости. Мне не было страшно. Я был готов. Мы были с Отисом, он сможет о нас позаботиться.

— Иди сюда, Дэн. Быстрей.

— Ему с нами нельзя, — бросил Отис, не останавливаясь.

Дэниэл, вот олух, бренчал своей баночкой, в которой хранил карманные деньги.

— Он прав, — сказал Дэниэл. — А вам пора.

Я бы попробовал уговорить его, но Отис уже превратился в крошечную точку. По крайней мере, я знал, что я должен сделать.

— Прости меня, Дэниэл.

— За что?

— Ты знаешь. За все.

— Не переживай, брат.

Мы пожали друг другу руки. Дэн улыбнулся. У меня в горле застрял ком, глаза наполнились слезами. Я обнял его, чтобы он не увидел, как я плачу. Мы стукнулись шлемами. Я повернулся и со всех ног бросился туда, где бушевал пожар.




33


Отис был в центре внимания всех, кто пришел в парк, на мой день рожденья. Правда, самого его не было, он немного опаздывал. Мама с папой решили не приходить. Мама еще не готова была появляться на людях. Я надеялся, что они пошли покупать мне подарок. Утром папа спросил, цела ли моя цепь для велосипеда. Так что на ролики рассчитывать не приходилось.

Я оставил ребят, чтобы проверить, как там Джоан. Она сидела в тени на лавочке. Она стала очень большой, просто огромной, как будто ждала тройню. Джоан сидела одна-одинешенька. То есть там были, конечно, люди, например служащая парка, которой ни в коем случае нельзя покидать свой пост. И шикарная женщина в дурацких солнечных очках и с таким кислым лицом, вроде она какой-то дряни наелась. Такую вы вряд ли позовете на помощь, если ребенок вдруг захочет родиться.

Джоан разговаривала по телефону и не заметила, как я подошел.

— Да, я знаю. Я целую вечность не могла дозвониться. Понятно.

Похоже, она не с Отисом разговаривала. Джоан намотала прядь волос на палец и затянула так сильно, что он посинел.

— О нет. — Джоан зажмурилась. — Сколько прошло времени? Сейчас прикину. Да… Знаю, конечно, знаю.

Женщина тоже вела переговоры по радиотелефону:

— Руфус, прекрати сейчас же нажимать на кнопку. Сними палец с кнопки, я тебе говорю!

Она подняла голову, оглядела площадку и остановила взгляд на здоровенном мальчишке, который ждал своей очереди на тарзанку. У него тоже был радиотелефон, пара тому, что у женщины в очках. Парень стоял спиной к двум спорящим девчонкам и делал вид, что они не имеют к нему никакого отношения. А девчонки тем временем набивали карманы галькой, не иначе как боеприпасы готовили.

Женщина опустила телефон и закричала через всю площадку:

— Руфус, убери палец с кнопки. Мне нужно с тобой поговорить!

Мальчишка оглянулся, поморщился и приложил руку к уху, делая вид, что он не расслышал. Вот странно, вроде и не похожи, но сразу видно, что мама с сыночком.

— Джоан, что случилось?

Джоан прикусила губу.

— Похоже, он не очень-то торопится, Гарри.

Я побежал к ребятам.




Терри во все глаза смотрел, как Май карабкалась наверх, на башню, к тарзанке, чтобы оттуда спрыгнуть. План был такой: Май прыгает, а мы выстраиваемся внизу, на песке, будто кегли, и ждем, пока она полетит вниз. Кто отскочит позже всех, получает очки.

Терри, Питер и Свинка уже прыгнули, следом за Май Сисей должен буду прыгнуть я, если не удастся выкрутиться.

— Эй, народ! У Джоан роды задерживаются уже на десять дней. Если у нее начнутся схватки, мне придется везти ее в больницу.

— Хреново, — сказал Терри.

Пит поддал песок ногой.

— Если хочешь, возьми мои часы, они с секундомером.

— И что с того? — спросил Терри.

— Нам нужно будет засекать схватки.

— А как долго они длятся? — спросил я.

— Узнаешь, когда будешь засекать, — ответил Пит.

— А я вам вот что скажу, парни, — заявил Терри, — я перережу пуповину. У меня есть специальное приспособление.

Свинка, в своем полосатом свитере здорово смахивающий на настоящую кеглю, скорчил рожу за спиной Терри. Тот был одет в свой боевой костюм. И теперь, когда мне было десять, я видел, что в этом костюме он похож на клоуна.

— Лучше не отрезать пуповину, если не знаешь наверняка, как это делается, — возразил Пит.

— А ты откуда все знаешь? — поинтересовался Терри.

— Я помогал принимать Стэнли.

— Это многое объясняет, — фыркнул Свинка.

Пит стрельнул в него недовольным взглядом.

Май забралась на самый верх. Держу пари, она отобьет себе локти, если шлепнется на живот в этой своей маечке. Не говоря уж о… Ну, вы понимаете. У нее такие маленькие бугорки, а не горы, как у мамы. Интересно, какие они на ощупь.

— Смотрите! — закричала она, как будто мы и так уже не смотрели на нее во все глаза.

Надо было ее предупредить.

Это труднее, чем кажется поначалу. Земля начинает кружиться. Ты выходишь на платформу, хватаешься за веревку. Надеешься, что руки не вспотеют, а потом…

У-у-ух! Я лечу, думаешь ты.

Хлоп! Твой вес догоняет тебя, и если ты неправильно раскачался…

Бумс! В желудке что-то отрывается. Руки слабеют. Земля мчится навстречу.

Плюх! Один мальчишка упал вот так, здорово отбил коленки и локти. Но не заплакал. Его все хвалили. Особенно служащий аттракциона. Он был очень добр ко мне. То есть к тому мальчишке.

Май вышла вперед, взялась за канат. Я скрестил пальцы, затаил дыхание. Она прыгнула вниз. Голова откинулась, ноги взметнулись вперед и вверх. Ловчее всех, даже Терри, Питера и Свинки.

— Эге-ге-гей! — крикнула она.

Мы все отпрыгнули одновременно.

— Круто, — выдохнул Терри.

Май приземлилась ко мне ближе, чем к остальным. Тряхнула головой, чихнула раза четыре и сказала:

— Класс! Я еще хочу.

От нее пахло шербетом.

— Ну и иди, — сказал я.

Где-то раньше я уже чувствовал этот запах, только вот где?

— Нет уж, теперь очередь именинника! — влез Свинка.

— Мне надо проверить, все ли в порядке с Джоан. — Я сбежал.

Только бы крови не было. А то на мне лучшая рубашка, новенькие кроссовки, джемпер с треугольным вырезом, как у Отиса. Это он мне его подарил. И штаны. Штаны мне не очень нравились.

Может, Джоан сама сможет перерезать пуповину — в конце концов, она ведь медсестра. Только бы она не увлеклась криками.

Я подбежал к Джоан. Она опять говорила по телефону. Я решил, что с ней не так уж все и плохо, раз она занялась прической. Раньше у нее волосы были завязаны, а теперь распущены.

Руфус стоял рядом с матерью, переминаясь с ноги на ногу. Они говорили без помощи радиотелефонов.

— Надоело. Скукотища, скукотища, — ныл Руфус.

— Руфи, мальчик мой, ну что ты заладил одно и то же?

— Но, мам, скучно же.

— Иди к девочкам, милый. С ними всегда весело.




— Сорок четыре, — крикнул я, подбегая к ребятам. Я нашел их у брусьев на спортивной площадке, от тарзанки они ушли, потому что те крикливые девчонки, подружки Руфуса, порядком им надоели.

— Что-что? — спросил Питер.

— Сорок четыре схватки. Сейчас уже, наверное, сорок пять. Пока не больно. Она даже не стонет.

Мы решили сгонять за мороженым. А кто больше всех подтянется, получит двойную порцию.

Свинка просто повис, тюфяк тюфяком, Май подтянулась одиннадцать раз, больше даже, чем Терри и Пит. У меня был свой собственный метод. Когда подтягиваешься, нужно взметнуть все тело вверх, тогда на руки приходится меньше нагрузки. Это меня Отис научил.

— Какой ты сильный, — сказала Май.

— Ты тоже, — ответил я и чуть не добавил: «Для девчонки».

Я подтянулся целых тринадцать раз. Значит, сила есть. А если Отис вот-вот не появится, сила мне могла пригодиться.

Мы с Питером побежали за мороженым. По дороге заметили Руфуса — он дергал цветы под деревьями, а его мать верещала:

— Мама вызывает Руфуса. Мама вызывает Руфуса. Руфус, где девочки? Прием.

— Что ты говоришь? Прием.

— Мама Руфусу. Убери палец с кнопки. Прием. Убери палец с кнопки. Прием. Не понимаю тебя, прием.

Понятно, почему он не хотел связываться с теми девчонками. Сейчас они карабкались на бамбуковую башню. На самый верх. Самоубийцы.

Мы с Питером направились от аттракционов к киоску с мороженым, рядом с кафе. Люди за столиками смеялись, читали газеты, пили капуччино, как будто это был самый обычный день.

— Свинка поставил Терри на место, — сказал я.

— Смотри, очередь, — ответил Питер.

— Смешно у него получилось.

— Терри вообще-то парень неплохой, — сказал Питер, — если только не верить его вракам.

— Раньше ты считал его классным парнем.

— Да, было дело. — Пит притворился, что разглядывает жвачку на тротуаре.

— Вы даже были лучшими друзьями.

Пит вскинул голову, как будто подошла наша очередь, хотя перед нами стояло еще пять или шесть человек.

— Тогда почему он здесь? — спросил Пит.

— Кто?

— Я говорю, зачем ты пригласил его?

— Пит, нельзя бросать друга только потому, что у него язык как помело.

На самом деле я лишь хотел, чтобы Терри понял, кто теперь главный в нашей команде.

А действительно, кто? Может, я, может, Питер, а может, и Свинка.

Во всяком случае, не Терри.

Питер поддел жвачку ботинком и сказал:

— Знаешь, ты вел себя тогда как чокнутый.

Та самая женщина, которую я здесь уже видел, с врожденным вывихом бедра, проковыляла за своей собакой. Смогу ли я когда-нибудь набраться храбрости, разрезать ей ногу и вставить бедро как надо?

— Оно и понятно, — продолжал Пит. — Чокнешься тут. К тому же мы были еще маленькими.

— Ну да, — ответил я. — Сейчас-то нам уже по десять.

— А десять лет — совсем другое дело, — кивнул Пит.




Я заплатил за всех. Иначе какой же это день рожденья, если каждый сам себе покупает мороженое. Мы вернулись на площадку, почти не измазавшись, и даже завернули к Джоан, угостили мороженым. Фисташковым, ее любимым.

Я взял для нее два стаканчика, второй — для малыша. Она улыбнулась нам одними губами.

Женщина в солнечных очках рыскала по площадке. Вид у нее был гораздо радостнее. Она попыхивала сигаретой и талдычила в телефон:

— Мамочка вызывает Руфуса, мамочка вызывает Руфуса. Кажется, удалось. Прием.

Служащая парка, следившая за порядком, пыталась ей что-то сказать, но мать Руфуса просто-напросто отодвинула ту в сторону.

— Мама вызывает Руфуса. Ты меня слышишь? Прием.

— Точно не знаю, — говорила Джоан в свой телефон. — Это я и пытаюсь выяснить.

По-моему, она уже выдрала у себя несколько прядей.

С башенки раздались истошные крики. Служащая помчалась туда.

— Проверьте, пожалуйста. Вы ведь имеете доступ к этой информации. Сильный пожар на Шеферд-Буш… Отис, Отис. О — Облако. Я его жена.

Пожар?! Так вот почему Отиса до сих пор нет! Мы с Питером ринулись к ребятам, чтобы все им рассказать.

Май лизнула свое мороженое.

— Это недалеко отсюда.

— Можно увидеть с башенки, — сообщил Питер.

— Там слишком много народу, — вздохнул я.

— Есть еще веревочная лестница, — сообразил Пит. — Доедайте мороженое, быстрее.




Красивая у Май попка в этих джинсах. Я делал, как меня Отис учил. Старался не смотреть на попки девчонок. Отис однажды сказал мне:

— Тебя не касается, что там у девчонок внизу, парень. Смотри на уровне своих глаз или выше. А вниз тебе незачем смотреть.

Я и смотрел выше. Я ж не виноват, что она первая полезла. Следом за Май поднялись Питер, Терри, Свинка и последним я.

— Ну и где тут сильный пожар? — спросил Терри.

Он был прав. Голубое небо, пушистые белые облака. И никакого дыма. Слава Отиса уплывала у меня из рук.

— А ты-то откуда знаешь, какие пожары сильные, а какие нет? — поинтересовался Пит.

— Моего отца направили в Кувейт, когда там нефтяные вышки горели.

— Обошлось?

— Нет, его ранило.

— И где его ранило?

— В Заливе.

— Ах, в Заливе, — протянул Пит.

Май захихикала беззвучно, как только она умеет, — я почувствовал, потому что веревка затряслась.

— Знаешь что, Терри, — продолжал Питер, — надеюсь, у твоего отца хоть рака-то нет.

Терри прикусил язык.

Те девчонки-самоубийцы швырялись с бамбуковой башни галькой в служащую, которая храбро лезла к ним на самый верх. На площадке для малышни какой-то шкет катался по земле, верещал, молотил кулаками и лягал свой трехколесный велик. Дэн тоже такое устраивал. Я задержал дыхание, как учил меня Отис.

— Может, повыше поднимемся, тогда увидим? — предложила Май.

— Гип-гип-ура, тарзанка свободна! — заорал Свинка. Уж больно глазастый.

Мы поспешили вниз.

— Одну минутку, — сказал я. — Посмотрю, как Джоан.




Она кое-как заколола волосы. Черт знает что, а не прическа, но я сказал:

— Тебе идет.

— Ты щеку вымазал.

Джоан послюнявила палец и стала тереть мое лицо. Ненавижу, когда взрослые так делают. Ну уж ладно, потерплю. Я даже пожалел, что на мне такой джемпер, который не нужно в штаны заправлять. Пусть бы Джоан немного отвлеклась.

— Отис не будет как дурак строить из себя героя. Правда, Джоан?

Джоан громко сглотнула и улыбнулась:

— Он отличный пожарный, с ним все будет в порядке. — И приложила руку к животу.

— Он дерется?

— Нет, малыш. Сейчас он спит.

Малыш. Так она обычно называет Отиса.

— А почему ты решил, что это мальчик, Гарри?

— Просто знаю — и все. Спорю на что угодно.

А когда он вырастет, я научу его всему тому, о чем с нами не говорят взрослые. Например, куда девать язык во время поцелуя и как удержать во рту собственную слюну. И надо ли сначала спросить или можно сразу сделать это? Я все ему расскажу. К тому времени я уже все это буду знать.

Служащая парка выстроила перед собой в шеренгу тетку в очках и крикливых девчонок. Еще одна женщина с тремя вертлявыми детьми образовали шеренгу напротив.

— Мы всегда должны думать о том, как наше поведение влияет на окружающих? — Служащая будто бы не утверждала, а спрашивала.

— Франческа, Лолли, вы не будете играть в парке на следующей неделе?

Какие строгости.

— Руфи, девочки, идемте отсюда, — возмущенно выдохнула очкастая. Как будто у нее был выбор.

Вторая женщина злорадно усмехнулась. Руфус просиял.

Я пытался припомнить шутку, которую любила Джоан. Не вспомнил и стал сочинять свою.

Эй, Джоан, у тебя гусеница в мороженом!

Нет, так не интересно.

Джоан, ты любишь гусениц? Нет? Жаль, потому что ты проглотила одну вместе с мороженым.

Только вот она не ела мороженое. Оба стаканчика грустно таяли на скамейке. Вот когда я по-настоящему занервничал. Джоан обожала мороженое. Над липкой лужицей кружилась оса.

Я пытался придумать другую шутку. Переступил с ноги на ногу, сунул руки в карманы, высунул, сложил за спиной. Мне хотелось убежать к Май и ребятам. Но я был нужен Джоан.




Я первый увидел Отиса. На нем не было ни шлема, ни формы, только голубая рубашка со знаком пожарника. Еще синие брюки и черные туфли. А голова забинтована.

Он тихо подошел к Джоан сзади, поднес палец к губам — молчи! — и закрыл руками ее глаза.

Она даже не спросила: «Кто это?»

Он даже не сказал: «Угадай!»

Она разрыдалась, как только его руки коснулись ее лица. Он наклонился и обнял ее, зарывшись в волосы. От него пахло костром, потом и лекарствами. Теперь я мог спокойно идти.

Деревья на детской площадке цвели так пышно, как еще нигде и никогда в целом свете не цвели. И роняли, роняли свои цветы. Шкет на трехколесном велосипеде, тот самый, который недавно ревел, колотя ногами по земле, затормозил под снегопадом лепестков и спрыгнул ловко, почти как Дэниэл. Посмотрел на меня и показал язык. Так мне и надо, нечего глазеть.

Лицом он был совсем не похож на Дэна. Просто маленький мальчик. Самый обычный. Один из многих.

Пит, Май и Свинка махали мне руками с площадки башни. Я кинулся к ним, набирая скорость. Мне так хотелось побыстрее рассказать им, что Отис у нас герой, что он жив и немножко ранен. Я слышал веселые голоса, которые приветствовали самого быстрого бегуна в мире. Я подбежал к башенке, мигом забрался наверх. Зрители еще не догадывались, что сейчас станут свидетелями прыжка мирового класса. Я выступил вперед, обхватил руками тарзанку. Набрал полную грудь воздуха.

— Эге-ге-гей!!!

И полетел.


notes



Примечания





1


Лондонский футбольный клуб «Тотенхэм». — Здесь и далее примеч. ред.




2


Скандально известный рэпер, убитый в 2002 г.