Тайны семейного альбома
Клаудиа Кроуфорд








«Тайны семейного альбома» – роман о жизни преуспевающей американской семьи. Главная героиня романа Рейчел Форсайт – поистине воплощение американской мечты: бедная девочка из приюта становится одной из влиятельных и заметных фигур в обществе.

…В жизни каждого члена семьи Форсайтов есть своя, тщательно оберегаемая, тайна. Но события складываются так, что тайное неизбежно становится явным. Одним это приносит облегчение, другие не могут принять неожиданно раскрывшейся правды…






Клаудиа Кроуфорд

Тайны семейного альбома


Следуй без боязни за своей удачей,

и те двери, о которых ты даже не подозревал,

сами откроются перед тобой.

    

Дж. Кэмпбелл. Власть мифов








Часть первая





1

Декабрь 1991

БЛИСС


«Бессонница? Какой вздор! Ее выдумали фармацевты, чтобы сбывать свои таблетки», – безапелляционно заявляла Рейчел, если при ней заходил разговор на эту тему. Она считала бессонницу всего лишь неким изъяном характера, скорее всего слабостью воли, и страдающие этим недугом не вызывали у нее сочувствия.

Разумное отношение к жизни – вот ее девиз. В это «разумное отношение» входили и диета, и физические упражнения, и способность реагировать на новости делового мира, – быстрее и точнее, чем это делали те болваны, что работали на нее.

Можно сказать, что Рейчел являла собой лучший образчик самодисциплины. Она научилась засыпать тогда, когда это требовалось, – в любое время и в любом месте – в самолете, в машине, по дороге на совещание или на обратном пути. Подобно тому как комната погружается во мрак, стоит только щелкнуть выключателем, так и Рейчел засыпала, едва коснувшись головой подушки.

Но сегодня все было не так. Сегодня город спал, а она не могла сомкнуть глаз. Ее нервы были напряжены до предела. И тревожное беспокойство не давало ей ни минуты усидеть на месте, не говоря уже о том, чтобы заснуть. Самое скверное, что уже ничего нельзя было сделать. Оставалось только ждать утра.




Рейчел выключила свет. Снова зажгла все лампы. Взбила подушки. Встряхнула пуховое одеяло. Настроила транзистор на другую волну – все та же глупая и бессмысленная болтовня! Где они только находят этих кретинов-ведущих и слушателей, которые звонят в редакцию. Ее интеллектуалка-дочь Ханна шутливо уверяла, что в Вайоминге существует специальная ферма, где их выращивают.

Она помассировала руки. Сделала несколько упражнений для шеи. Потянулась. Встала и подошла к своему ночному столику, провела пальцем по фотографии правнучки, словно проверяя, нет ли на ней пыли. Мысль о скорой встрече с правнучкой согрела душу, но сегодня этого было недостаточно, чтобы успокоиться и заснуть.

Никто из близких не понимал, почему среди множества фотографий Блисс, которые сделала Джесси, Рейчел выбрала самую скромную и самую неприметную. Неудивительно. Ведь она никому не показывала той фотографии, на которой выцветшими чернилами стояла надпись: «1917 год».

Но завтра, нет, уже сегодня, поглядев на часы, поправила себя Рейчел, она покажет старую фотографию Блисс. Сегодня – день подведения итогов, и сегодня же должно решиться будущее ее правнучки.

1917


СЭМЮЭЛЬ


Некоторых страх парализует. У Рейчел, напротив, он вызывал прилив энергии. Было за полночь, в приюте для сирот на улице Форсайт всех детей уложили спать, и Рейчел сидела в опустевшей кухне, склонившись над старенькой зингеровской машинкой. Она спешила закончить выходной костюм к завтрашнему утру. Крепкий горячий чай, который она выпила вприкуску с кусочком сахара, и ломтик ржаного хлеба, смазанный чесноком и куриным жиром, придали ей бодрости.

Работа помогала Рейчел забыть страх, который вызывал у нее шеф – Мо Швейцер – и то, что он может сделать, если узнает, кто украл габардин. Выгнать с работы – это еще полбеды. Он запросто может отправить ее в тюрьму. Но ведь Рейчел и не собиралась ничего красть. Это произошло неожиданно для нее самой.

Да и не стоит вспоминать о Мо Швейцере. Выходной костюм должен изменить ее жизнь. Завтра Дуглас Фэрбенкс будет собственноручно продавать акции на Уолл-стрит, где, конечно же, соберется уйма народу. Ведь не требуется никаких входных или пригласительных билетов, все кто угодно могут принять участие.

И там, конечно же, будет много солдат и матросов. Биржевых брокеров, юристов, врачей. Мужчин, у которых чистые ногти и от которых не пахнет луком.

Это был реальный шанс изменить свою жизнь. Все говорили, что после окончания войны у многих женщин появится возможность начать новую жизнь. Но Рейчел не хотела ждать. Ей исполнилось пятнадцать лет. И она не собиралась сидеть в ожидании миллионера, который найдет ее после окончания войны. Она хотела заполучить богатого мужа сейчас, чтобы уйти из приюта для сирот и больше не беспокоиться о хлебе насущном.

Она уже представляла себя в новом костюме среди нарядных гуляющих людей. Кто сможет угадать, что она – подкидыш, швея из ателье на улице Гристи?! Воодушевляясь все больше и больше, она повторяла слова Хэтти Мангейм: «В Америке все возможно. Любая молодая женщина может подняться наверх. Если вы хотите, чтобы с вами обращались как с леди, ведите себя как леди».

Мисс Манхейм была одной из тех богатых старых дев, которые приезжали в приют, чтобы личным примером способствовать воспитанию девочек.

Мисс Манхейм страстно верила, что у нее есть ответственность перед самим Господом Богом за судьбу сирот, и искренне хотела им помочь. Пока ее знакомые и приятельницы ходили по портнихам и проводили время в светской болтовне, она посвящала себя воспитанницам. Рейчел, которая быстро усваивала преподанные ей уроки, была гордостью мисс Манхейм.

От мисс Манхейм Рейчел узнала, как надо правильно чистить зубы, мыть не только уши, но и за ушами, ухаживать за волосами и ногтями. Благодаря ей девушки усвоили, что им непременно надо иметь чистые носовые платки, начищенные туфли и подбитые каблуки.

Особенно много внимания мисс Манхейм уделяла тому, как надо есть. Леди должны брать еду маленькими кусочками и жевать с закрытым ртом. Леди не откусывают от целого куска хлеба. И не пьют чай из блюдца. Не едят с ножа. Не облизывают пальцы. Не облокачиваются на стол. И не говорят с набитым ртом.

Все это необходимо усвоить, потому что трудно угадать, когда и куда тебя могут пригласить.

Под ритмичный, убаюкивающий стук машинки Рейчел вспоминала особняк, в который Хэтти пригласила девочек, чтобы продемонстрировать их манеры своим подругам.

Обеденный круглый стол ошеломил Рейчел массивностью и разным великолепием. Что уж говорить о сияющей белизной скатерти, тончайшем китайском сервизе, хрустале, серебряных приборах, лежавших у каждой тарелки, или массивной вазе с цветами в центре стола.

Все уроки мисс Манхейм Рейчел добросовестно повторяла на кухне у Бекки. Поэтому неудивительно, что она вскоре почувствовала себя за столом настолько уверенно, что происходящее доставляло ей удовольствие.

Салфетка развернута. Разложена на коленях. Ложку для супа она держит так, чтобы локти не торчали далеко в стороны, и она не тянется за ней далеко вперед и не запихивает в рот.

Это нож для масла, а это – для рыбы, их нельзя путать. Молча прожевать. Промакнуть уголки рта салфеткой.

Самый страшный момент наступил, когда подошел слуга в ливрее и белых перчатках, протягивая блюдо с овощами. Но Рейчел, не колеблясь ни секунды, положила себе в тарелку овощи, не уронив ни единой зеленой горошины.

– Отлично, Рейчел! – похвалила ее хозяйка, подруги которой были просто в изумлении:

– Рейчел ведет себя так, словно родилась принцессой!

Как ни странно, но подобная мысль частенько являлась и самой Рейчел. А вдруг она внебрачная дочь какой-нибудь королевской особы, которая проезжала через Нью-Йорк к нелюбимому супругу? Поскольку о ее родителях не было известно ничего, Рейчел тешила себя мыслью о том, что все возможно.

Когда после ланча Хэтти спросила, не хотят ли девочки «пойти попудрить носики», все с притворной застенчивостью отказались. Разумеется, из страха, что им придется пользоваться незнакомыми вещами.

Но не Рейчел:

– Да, спасибо!

Удовлетворенная Хэтти повела ее на свою половину, где располагались спальня, гардеробная и отдельная ванная комната.

– Я оставлю тебя, хорошо? Только постарайся не задерживаться.

Все здесь поражало воображение Рейчел. Белый ковер оказался таким толстым и пушистым, что она тотчас же скинула туфли, чтобы ощутить его ворс.

Волнистая тень от абажура напоминала балерину в пачке. Стены были расписаны бледно-розовыми бутонами. А над дверью, ведущей в ванную комнату, были изображены два обнаженных купидона, резвящихся в саду.

Рейчел вошла и закрыла за собой дверь. Наставления мисс Манхейм, хорошо подготовили ее к тому, как вести себя в столовой, но в ванной ее ждал неведомый мир. Она оглядела сверкающий унитаз. Потребовалось время, прежде чем она решилась им воспользоваться. Ее поразило огромное зеркало, в котором отражалась вся ванная комната. Увидев себя, Рейчел даже отвела взгляд, постаравшись как можно быстрее сделать свои дела.

Собравшись вымыть руки, как учила мисс Манхейм, она в восхищении застыла перед бутылочками с лосьонами, баночками с кремом, полотенцами с розами, похожими на те, что украшали мраморный бордюр над умывальником. Не решившись притронуться к полотенцу, Рейчел вытерла руки о трусики.

Но труднее всего ей было отвести взгляд от сияющей белизной ванны, над которой выгнули свои лебединые шеи краны с холодной и горячей водой. Здесь же стоял стеклянный кувшин. Лежали губки. Висели махровые полотенца. А в углу, на вешалке, висел пушистый халат и под ним, на полу, стояли такие же пушистые тапочки.

Как было бы чудесно искупаться в горячей душистой воде, намылить ароматным мылом большую губку и провести ею по телу! За все свои пятнадцать лет Рейчел ни разу не искупалась в настоящей ванне. Как и все остальные дети из приюта, она в определенный день ходила в душ и плавала вместе со всеми в бассейне с хлорированной водой. Единственная ванна, которую она видела, – это старая цинковая ванночка, в которой Бекки купала детишек, но Рейчел давным-давно из нее выросла.

Она представляла, как это было бы удобно купаться в ванне Хэтти, когда стук в дверь прервал ее мечты. – У тебя все в порядке, милочка?

– Да, мисс Манхейм. Не беспокойтесь.

Но одну вещь она все-таки сделает. Она еще ни разу не видела себя совершенно обнаженной. Рейчел быстро стянула всю одежду и стала рассматривать свое отражение. Как она и предполагала – у нее гладкая, блестящая кожа и хорошая фигура, как у тех классических статуэток, что они видели в музее, куда их водила Хэтти и другие опекунши.

Еще в прошлом году Рейчел заметила мужчину, который шел за ней. Мужчина типа Мо Швейцера – с грязными ногтями и от которого ужасно пахло. Грубоватые молодые парни, что потягивали пиво у стойки бара, тоже отпускали ей вслед всякие замечания. И тип, что прохаживался у борделя на Ален-стрит, завлекая таких, как она, девочек, пообещал ей «хорошую жизнь».

Быстро одеваясь, она придумала на ходу, что свалит вину за опоздание на свои шпильки, которые никак не могла заколоть. Заглянув напоследок в спальную комнату, Рейчел поклялась, что непременно сохранит девственность до того момента, когда встретит богатого человека, за которого выйдет замуж, и у нее будет такая же столовая, такая же ванная комната и спальня.

– Ты не похожа на других девочек, Рейчел, – сказала ей опекунша тихо, когда они присоединились к остальным. – Я думаю, что тебя ожидает хорошее будущее. Не подведи меня.

Всю ночь, пока шила костюм, Рейчел вспоминала о посещении дома Хэтти и смаковала каждую деталь. Наконец костюм готов. Все кончики нитей закреплены, швы разглажены утюгом.

Выкройку Рейчел сняла из «Хорошей хозяйки», которую принесла Хэтти. И она могла смело сказать, что костюм выглядит так же хорошо, как и те, что продаются в магазине у Гудини и Бэггроя, где обычно покупают свои вещи Хэтти и ее подруги. Уставшая, но счастливая, она повесила костюм на вешалку за дверью комнаты, и прилегла поспать, пока ее не разбудила Бекки. Пришло время одевать малышей, кормить их завтраком и отправлять в школу. После того как они ушли, Рейчел помогла Бекки почистить картофель к ужину.

Бекки воспитывала Рейчел с того самого дня, как подняла ее со ступенек у двери приюта. И помогала ей, когда та в двенадцать лет поступила учиться в Текстильное училище. Помогала и потом, добившись места горничной, чтобы Рейчел подработала хоть немного денег. Она утешала свою «маленькую девочку» в трудные минуты жизни, уступила ей комнату и постель в обмен на помощь по уходу за детишками. Единственное, что вызывало у нее резкое неприятие, – работа у мистера Швейцера, этого развратного негодяя, которого следовало, по мнению Бекки, повесить на городской площади.

Бекки связывали надежды на лучшее будущее Рейчел с мисс Манхейм, которая восхищалась и мастерством Рейчел, и тем, как девушка усваивала уроки хорошего тона. Только мисс Манхейм могла добиться для Рейчел работы у Гудини или Бэггроя. И тогда у девочки появилась бы своя чистая, светлая комната с удобствами.

– Ты что, не собираешься сегодня идти к Швейцеру? – спросила Бекки, видя, что Рейчел не торопится.

– О, Бекки! Ты должна помочь мне, – и Рейчел обняла ее за плечи.

– Помочь?! – на языке Бекки это могло означать только одно – беременность.

Рейчел тотчас же все поняла:

– Нет, нет! Я никогда не окажусь в таком положении, не волнуйся. – И она, обливаясь слезами, принялась рассказывать о том, что случилось накануне.

Вот уже несколько дней Рейчел ловила на себе пристальный взгляд Мо Швейцера, когда он поглаживал бороду и облизывал масленые губы, пытаясь убрать крошки халвы, застрявшие в уголках рта.

Все тридцать девушек, работавшие в мастерской, и более других сам Мо, знали, что Рейчел шьет костюмы и пальто быстрее и лучше всех остальных. Именно поэтому она надеялась, что он не станет приставать к ней. Но несколько дней назад он подошел и встал за спиной, делая вид, что наблюдает за работой.

– Делай стежки поменьше! И отпусти нитку на катушке, – проворчал он, склоняясь над ней.

От его жаркого тошнотворного дыхания дрожь отвращения прошла по телу. Влажные руки Мо легли на ее плечи:

– Очень хорошо! Очень хорошо! – бормотал он, дыша ей в затылок, его руки скользнули с плеч на груди и сжали их, словно фрукты в соковыжималке. Толстым животом он упирался ей в спину.

– Очень хорошо, очень хорошо, – снова и снова повторял он.

Девушки, сидевшие рядом с ней, низко склонили головы над машинками, делая вид, что следят за тем, как ложится строчка. Неоторые исподтишка наблюдали за происходящим, насмешливо улыбаясь. Рейчел раздражала их своим высокомерием и претензиями на исключительность.

И вот настал час, когда она должна была пройти испытание, которое все они уже прошли.

– Мистер Швейцер, – она повернула голову так, чтобы смотреть ему прямо в глаза, и улыбнулась ангельской улыбкой.

Еще ни одна из его жертв не улыбалась ему. Швейцер замер, неуверенно вглядываясь в выражение ее лица. Она веселым и легким движением освободилась от его рук, вынула из кармана халата ножницы для кройки и уперлась ими в то место, где сквозь расстегнутые пуговицы рубашки проглядывало волосатое, грязное брюхо.

Все еще улыбаясь, она отчетливо проговорила:

– Если, мистер Швейцер, вы еще раз посмеете прикоснуться ко мне своими грязными руками, я выпущу вам кишки и выброшу их вашим сторожевым овчаркам на ужин.

Только на следующий день он отошел от потрясения и начал мстить. Он придирался к каждой строчке, требовал, чтобы она распарывала и перешивала их снова. Он кричал на нее, стоило ей только на секунду поднять голову от машинки и глянуть в окно. Он нарочно путал ей нитки и ломал иголки.

А вчера, когда пришло время обеда и девушки поднялись, чтобы как обычно пойти посидеть на скамейках аллеи, подышать свежим воздухом и выпить стакан крепкого холодного чая с кексом, Мо Швейцер окликнул ее:

– Отправляйся ко мне в контору!

Рейчел прекрасно знала, что случилось недавно после такого же приказа с одной из девушек. Софи Лютци, которая краснела от смущения даже когда на нее просто внимательно смотрели, вернулась из конторы с синяком и разбитой губой. Ее единственная блузка, которую она стирала и гладила через день, была порвана. И хуже всего, что ее же собственный отец потом избил Софи за то, что она вывела своего хозяина из себя и лишилась работы.

Направляясь в контору, Рейчел снова сунула ножницы в карман.

– В чем дело, мистер Швейцер?

В конторе пахло так же отвратительно, как и от него самого. Он развалился в кресле, расставив ноги, так что жирное брюхо свешивалось вниз. Он хитро посмотрел на нее, уверенный, что жертве теперь некуда будеть деться, и потер рукой меж ног:

– Я… хочу…

Рейчел смотрела на него, все еще не веря своим глазам.

Он указал на ширинку:

– Застежка очень тугая, видишь?

Рейчел не слепая, она это видела.

– Ты хорошо управляешься с иголкой и ниткой…

Она так же хорошо умеет управляться и с ножницами.

– Я хочу, чтобы ты расстегнула пуговицы и примерила, насколько их надо пересадить. Поняла?

Она все очень хорошо поняла. Софи рассказала обо всем кузине Мине, а та другим девушкам. И все знали, откуда у нее появился синяк на глазу: Швейцер силой пытался прижать ее голову к своему паху. Но с Рейчел это у него не получится, если надо – она убьет его. Холодная решимость помогла ей. Вместо того, чтобы задрожать от страха и гнева и натворить глупостей, она вспомнила, как вела себя актриса Пола Негри в роли роковой соблазнительницы.

– Я все сделаю как надо, мистер Швейцер. Вы же знаете, как я ценю свою работу и как дорожу местом в ателье. Закройте глаза и ни о чем не думайте.

Он с шумом выдохнул воздух, довольный, что добился своего.

А она, выхватив ножницы, в одну секунду срезала ему все пуговицы с брюк.

– Ахх! – снова выдохнул он, чувствуя, как распиравшая его плоть вырвалась на свободу. Открыв глаза, он прошептал:

– Иди же ко мне, Рейчел, моя девочка. Не бойся!

Она стояла и смотрела на него.

– Не бойся, – повторил он.

– Пошел к черту! – выкрикнула она.

На секунду он замер от неожиданности. Потом с воплем:

– Ах ты, сучка! – рванулся к ней, но скользнувшие вниз брюки, которые он не сумел удержать, запутались в ногах, и он грузно рухнул на пол. Пока Мо пытался встать, Рейчел выскользнула из комнаты, захлопнула дверь и быстро сунула ножку стула в дверную ручку.

Швейцер навалился всем телом, но дверь была крепкой и не поддавалась.

Со спокойствием, которое выручало ее в самые трудные минуты, Рейчел сняла шаль с вешалки и уже направилась было к выходу, чтобы пройти по аллее мимо девушек, прислушивавшихся к тому, что происходит в ателье, но тут ей на глаза попались лежавшие на столе стопки материала, приготовленного для раскроя. Не мешкая ни секунды, она схватила один из отрезов, завернула его в шаль и, прижав к груди, словно это был ребенок, выскользнула на улицу через черный ход. Ни один человек не увидел, как она вышла.

– Я хочу пойти в своем новом костюме на распродажу акций, – закончила она вызывающе. – Я никогда не вернусь к Швейцеру. Лучше пойду и утоплюсь в реке.

Бекки выслушала Рейчел с пониманием и сочувствием. Она сказала, что если для Рейчел так важно пойти на распродажу акций – пусть идет. И если вдруг негодяй Мо Швейцер будет искать ее, он ничего не добьется. А когда Рейчел вернется домой, они придумают, как спрятать подальше от любопытных глаз ее выходной костюм.

И уже через несколько минут ее дорогая девочка успокоилась и начала собираться, предвкушая необыкновенный день.

С материнской заботливостью и беспокойством Бекки смотрела, как Рейчел чистит зубы солью, чтобы придать им блеск и уничтожить запах чеснока. Налив воду в деревянную бадью, она отмыла как следует руки, привела в порядок ногти. А чистой мягкой тряпкой аккуратно протерла лицо и шею.

Коснувшись вазелином ресниц, чтобы блестели, она похлопала себя по щекам и слегка куснула губы, чтобы придать им яркости. Привычным движением она причесала длинные волосы и пришпилила их черепаховым гребнем, подаренным Бекки к дню ее пятнадцатилетия.

Пара перчаток Бекки завершила ансамбль.

– Ты просто красавица! От тебя нельзя отвести глаз. Ну, ступай!

Гордая и довольная собой, держа спину как можно прямее, Рейчел шла по улице. Некоторые мужчины в восхищении приподнимали шляпы. Некоторые улыбались, пробегая взглядом по ее лицу и фигуре, и даже оборачивались вслед.

Из распахнутых окон домов лилась одна и та же модная мелодия «Над нами». Продавцы развозили в ручных тележках холодную воду и фруктовые леденцы.

Воодушевление все больше охватывало ее. Где-то здесь, в толпе – ее судьба, ее суженый.

Но чем ближе она подходила к Уолл-стрит, тем глупее себя чувствовала. Особенно после того, как группа элегантно одетых мужчин и женщин вышли из автомобилей, оттеснив ее в сторону.

Рейчел попыталась вернуть прежнее настроение.

Если она улыбнется и кивнет, мужчина, конечно же, спросит, где они познакомились? Тогда она извинится и скажет, что ошиблась. Но тут мужчина постарается сделать все, чтобы их так неожиданно начавшийся разговор не оборвался и…

Нет, не так. Вообще все идет не так. И, конечно, никто не спросит ее, как это случалось в книгах, которые она читала про всякие любовные похождения: «Не грустно ли вам одной?» Ни одна старая семейная пара при виде ее не воскликнет: «Ах, как вы похожи на нашу безвременно погибшую дочь!»– и не воспылает желанием немедленно познакомить со своим единственным сыном, который только что сдал экзамены на бакалавра.

Она все больше и больше чувствовала себя глупой белой вороной. Выходной костюм уже не казался таким элегантным. Наверное, все замечают, что она сшила его собственными руками. Слезы навернулись ей на глаза. А чего она ожидала? Ничем не примечательная девушка. Люди проходят мимо нее, не обращая внимания. Они просто-напросто не видят ее.

А что, если попробовать иначе?

– Извините, не здесь ли Дуглас Фэрбенкс собирается продавать акции? – Она выбрала вполне респектабельную женщину, хотя и не очень хорошо одетую, которая шла одна и могла бы составить ей компанию.

– Да, – ответила женщина и повернулась к ней спиной.

Обиженная и оскорбленная, Рейчел решила, что ей незачем задерживаться здесь, среди этих смеющихся, довольных жизнью людей. У нее даже закружилась голова от собственного бессилия. Скорее домой, чтобы выплакаться на груди Бекки!

Она попробовала пробиться назад, но улицу до отказа запрудила толпа. Идти против течения было трудно. Она выбилась из сил, пока пыталась хоть немного продвинуться к Бродвею. Ей необходимо было выбраться из толпы, вдохнуть глоток свежего воздуха, чтобы прийти в себя.

– Пожалуйста! Мне плохо… – проговорила она.

Но все бесполезно. Ее никто не слышал.

Внезапно толпа дрогнула, заволновалась. Из тысячи глоток вырвался крик – это Дуглас Фэрбенкс пронесся на своем знаменитом лимузине и одним махом вскочил на сколоченную для этого случая платформу возле статуи Джорджа Вашингтона. Она невольно отметила, каким маленьким он кажется в этой толпе.

Люди теснили и толкали ее со всех сторон. И, споткнувшись обо что-то, она почувствовала, что падает. Рейчел слышала столько рассказов о том, как погибают люди, затоптанные в толпе, что ее обуял страх.

– Пожалуйста… кто-нибудь!

Вдруг чьи-то руки подхватили ее, помогли удержаться на ногах, и молодой человек в солдатской форме произнес мягким голосом:

– Он всего лишь актер! Такой же человек, как вы и я. Не следует терять из-за этого голову.

Стоило только Рейчел обрести равновесие, как испуг сменился надменностью;

– Я не из тех, кто теряет голову.

– Очень рад. – Сквозь круглые очки было видно, что его глаза лучились смехом.

– Чтобы я потеряла голову, требуется нечто более значительное, чем Дуглас Фэрбенкс.

– Меня это радует.

– А теперь я постараюсь удержаться на ногах сама. – И Рейчел отняла свою руку.

– Я сделал то, чему учила меня мама. – Он тоже попытался отодвинуться от нее.

Но толпа все сильнее прижимала их друг к другу.

Что такое с нею творится? Почему она ведет себя как самая последняя дурочка? Хэтти объясняла, что леди не должна позволять джентльмену дотрагиваться до нее, пока они не обручились. И хотя Рейчел вместе с другими девочками хихикала над тем, что внушала им Хэтти, тем не менее принимала все сказанное к сведению.

Она одета как леди, и ей хочется, чтобы с ней обращались как с леди. Но ведь Хэтти учила, что леди обязаны быть вежливыми. И они всегда благодарят за оказанную услугу.

К тому же толпа так сдавила их, что уже не имело смысла размышлять: позволять ему дотрагиваться до себя или нет. Они были примерно одного роста. И ее лицо почти касалось его лица, когда она улыбнулась и проговорила:

– Пожалуйста, примите мои извинения. Я, кажется, проявила грубость. Мне следовало поблагодарить вас за помощь.

Его лицо прояснилось:

– В такой толпе может случиться что угодно. Постарайтесь держаться рядом со мной.

Она и так держалась рядом, более того, когда толпа наконец отхлынула, Рейчел позволила ему вести себя дальше, к Бродвею, а потом к набережной, откуда они могли смотреть на корабли, стоящие в гавани.

Его звали Сэмюэль Харрингтон. Рядовой Сэмюэль Фрэнсис Алоиз Харрингтон, доброволец, направляющийся в 69-й полк.

– «Огненный 69-й»? – переспросила она. Все знали про подвиг знаменитого полка ирландцев. Рейчел была просто ошеломлена.

– Вы, должно быть, очень храбрый.

– Мне еще не представилась возможность проверить себя. Я новобранец. И медали у меня нет. Хотя мама считает, что я ее заслужил.

Стоя рядом с ним в толпе, Рейчел не могла не заметить, как плохо сидит на нем форма. Рукава очень длинные, углы воротничка торчат вверх. Даже пуговицы пришиты неровно.

И волна сочувствия поднялась в ней, как это случалось, когда в приют поступал очередной ребенок, одетый, как правило, в поношенные вещи, подаренные опекунами из Общества благотворительности. Сейчас бы нитку с иголкой, ножницы и часок времени у старенькой зингеровской машинки, – она бы подогнала форму так, что его могли бы принять за офицера.

Но осмотрительность и благоразумие удержали Рейчел от первого порыва немедленно отвести его на улицу Форсайт.

Пожилая женщина с корзиной приблизилась к ним.

– Да это же гардении! – Он выбрал один цветок и приложил к лацкану ее жакета. – Да, именно то, что просится сюда.

Ей вдруг захотелось, чтобы Мо Швейцер увидел ее сейчас рядом с мужчиной, который обращается с ней, как с леди. Наверное, когда Мо сегодня не обнаружил ее на рабочем месте, он решил, что это из-за вчерашнего.

– Не хотите ли вы немного перекусить? – почтительно спросил ее Сэмюэль Харрингтон.

Это обращение вызвало в ней еще большее чувство восторга.

За лимонадом и кексом он рассказал все о себе. Он единственный мальчик в семье, где девять человек детей. Он вырос в доме на площади Вашингтона. Его родители и сестры перебрались за город, пока в доме идет ремонт. Прадедушка Сэмюэля покинул Ирландию во время страшного неурожая картофеля.

«Босоногим парнем без единого фартинга в кармане», – произнес Сэмюэль с нарочитым ирландским акцентом, должно быть, повторяя семейное предание.

– Его звали Фрэнсис Хавьер. Он нашел работу в карьере Бруклина и умер пятьдесят лет спустя от туберкулеза легких. Но к тому времени он успел основать литейный завод и… – Сэмюэль в замешательстве остановился. – Я никогда столько не рассказывал о себе. В самом деле! Мои сестры прозвали меня Молчуном.

Он порывисто накрыл ее руку ладонью:

– Какая вы чудесная, необыкновенная девушка! – И он потянулся к ней, словно хотел поцеловать.

Рейчел лихорадочно вспоминала, как должна поступить в таком случае настоящая леди. Но Сэмюэль уже отодвинулся, ошеломленный собственным поведением.

Самое ужасное – ей хотелось, чтобы он поцеловал ее. Ей хотелось, чтобы его губы коснулись ее губ, а его руки обнимали ее. Никогда в жизни она ничего подобного не испытывала. Бекки предостерегала ее от таких историй, особенно после того, как у нее начались месячные. Бекки говорила, что девушки не должны испытывать ничего подобного до того, как выйдут замуж. Да и после этого они должны показывать мужу, как все это их пугает, чтобы он не подумал, что они не сумели сохранить невинность.

Рейчел ощутила, как ее щеки зарделись от того, что огонь желания вспыхнул в крови. Она закрыла глаза и повернулась к Сэмюэлю лицом, подставляя губы для поцелуя. Но прошло несколько секунд и ничего не произошло. Тогда она открыла глаза и увидела, что он с испугом смотрит на нее:

– Пожалуйста, простите меня, мисс Форсайт. Я не понимаю сам, как дал вам повод возмутиться моим поведением. Пожалуйста, скажите мне, что вы не сердитесь на меня.

– Я не сержусь.

– Как хорошо. Потому что, видите ли, я очень надеялся, что вы позволите мне проводить вас домой. Вы ничего не имеете против? Может быть, ваша мать не разрешает вам разговаривать с незнакомыми мужчинами?!

Но он не был незнакомым. Он был ей роднее всех людей, которых она когда-либо встречала в жизни.

– Мои родители умерли. Моего отца сбил автобус еще до моего рождения. А мать не могла жить без него. Она его обожала. И как только я родилась… – Слезы закапали из ее глаз. Все это и в самом дело могло иметь место.

– И…

– Она бросилась с верхнего этажа высотного дома.

– Как ужасно. А что… потом?

Рейчел начала осваиваться в новой роли:

– Меня взяла к себе тетя Бекки. У нее не было мужа, и она посвятила свою жизнь заботам о сиротах. Она стала управляющей в приюте для сирот на улице Форсайт. Там я и выросла.

Успокаивая ее, он вытер ей слезы своим носовым платком – заботливым и мягким движением.

Еще никто, кроме Бекки, не вытирал ей слез. И теперь, когда его лицо снова оказалось так близко, она почувствовала, как ей хочется, чтобы Сэмюэль поцеловал ее. Поскольку он ни за что не решится сделать это, чтобы не оскорбить ее, она пошлет к черту все хорошие манеры и сделает это сама. И все окружающие тоже пусть катятся ко всем чертям.

Разумеется, поцелуй их получился целомудренным – они только коснулись губами друг друга, но и от этого прикосновения у них закружилась голова.

– Простите. Мне очень жаль, я совсем не имел в виду… – покраснев, выговорил он.

– Нет, нет! Это моя вина. – Странное ощущение охватило ее. Мужчина находился в полной ее власти. И чем сильнее было ее собственное желание, тем жарче пылал он. Она сама задавала тон, и он следовал за ней.

Когда они снова двинулись вперед, казалось, что нет ничего более естественного, чем идти, тесно прижавшись друг к другу.

– Посмотри-ка, Рейчел! – сказал Сэм, шутливо, указывая на отражение в витрине. – Что за чудесная пара!

Это оказалась витрина фотоателье.

– Я еще ни разу в жизни не фотографировалась, – призналась Рейчел.

– Значит, самое время сделать это.

Фотограф возился с камерой, попутно выясняя, по какому поводу они решили сфотографироваться: семейное торжество? день рождения? или что-то другое? Нет, нет!! Как он сразу не догадался. Новобрачные!

Слабые попытки возразить он пресек в ту же минуту:

– Ни слова больше! Стойте так, как я показал. Камера уже готова. Я только включу лампу, и через несколько секунд фото будет готово!

– Ну как? – улыбнулся Сэмюэль. – Ты совершенно неотразима в своем наряде.

– А ты выглядишь таким мужественным в форме.

И опять им казалось, что нет ничего более естественного, чем стоять, держась за руки, пока фотограф закончит свое дело.

– Сразу видно, что вы просто созданы друг для друга, – сказал он, подавая им готовое фото.

Рейчел и Сэмюэль обменялись долгим влюбленным взглядом и вышли на улицу.

Странные вещи случаются в военное время. Люди встречаются сегодня, а завтра они уже женаты. Что, если он думает о том же самом? Кажется, он такой же застенчивый и робкий, как и она. Но если Сэм решится сделать предложение, она примет его. Для нее это истинная находка. А Рейчел желает получать, а не терять.

Вскоре они обнаружили, что пришли к Вашингтон-скверу.

– До чего красиво! – задумчиво проговорила она. Ей еще не доводилось видеть такие элегантные дома. Деревья, фонтаны, внушительного вида арки – от всего этого у нее перехватило дыхание: как, наверное, чудесно жить здесь.

– Наш дом стоит вот за тем углом. Хочешь посмотреть на него?

– А твои родители не будут возражать?

– Нет. Я же говорил тебе – что они уехали за город из-за того, что здесь идет ремонт.

– А рабочие все еще там?

– Нет. Они закончили в три часа.

Ах, вот оно что! Все эти милые разговорчики, лимонная вода, гардении и деликатный поцелуй – только ширма. На самом деле он заманил ее сюда, как это делал Мо Швейцер, и хочет соблазнить.

– Уже поздно. Может быть, в другой раз.

Рейчел почему-то сразу стало холодно, и она почувствовала, как устала. Выходной костюм показался тесным и грубым. А голова устала от прически, хотелось как можно скорее вынуть гребень и шпильки из волос.

Но, к ее удивлению, он не стал настаивать:

– В самом деле, уже поздно, – согласился он с печальной улыбкой. – Мне так не хотелось, чтобы вечер закончился…

Он остановил такси. Адрес, названный Рейчел, судя по всему ничего не говорил Сэму, зато удивил водителя:

– Вы уверены, что вам надо именно туда?

– Поезжайте, куда попросила леди. Как быстро обрываются мечты! Впрочем, она ведь сообщила ему, что живет с тетей в приюте. Если он захочет увидеться снова, он сможет без труда найти ее.

Машина уже замедляла ход, когда Рейчел увидела знакомую фигуру Мо Швейцера у дверей приюта. – Не останавливайтесь! – приказала она и сползла вниз.

– Что случилось?

– Этот…мужчина…

Рейчел задрожала от страха и уткнулась лицом в колени Сэмюэля. Все ее надежды на будущее, которые она связывала с этим молодым человеком, могли рухнуть в одну секунду.

– И что же?

– Я… я…боюсь его… Он преследует меня.

Сэмюэль поднял ее, усадил к себе на колени и что-то мягко проговорил, поглаживая ее волосы:

– Вашингтон-сквер, – бросил он водителю.

– Сэмюэль! – прошептала она и замолчала. Какой смысл строить планы на будущее? Будущее – это то, что происходит в данную минуту и очень быстро становится прошлым. А как же быть с тем, о чем ей как-то сказала Бекки, когда они повезли детей кататься на каруселях: «Не давай, пока не получишь»?!

Дом стоял темный и очень тихий. Кажется, они и не думали задаваться вопросом, почему оказались здесь.

– Рейчел! Моя любимая! – Сэмюэль повел ее вверх по ступенькам в комнату, которую он занимал с самого детства. – Ты уверена?

– А ты?

– О, Рейчел – мне хочется рассказать тебе обо всем, дать тебе все, что только можно, и быть для тебя всем, чем ты захочешь! Но…

Прежние опасения снова вспыхнули в ней. Наверное, он приводит сюда женщин, когда его семья и, может быть, его жена уезжают за город:

– Что означает твое «но»?

Он совершенно неопытен. У него никогда до сих пор не было женщины. Подобно многим молодым людям, которые учились в семинарии, он давал обет хранить целомудрие до женитьбы.

– Ты моя первая и единственная любовь.

– И ты у меня тоже.

– Ты боишься, Рейчел?

– Да.

– И я тоже боюсь.

Это удивило и тронуло ее: а ему-то, мужчине, чего бояться?

Он взял ее руки и с нежностью начал целовать ее пальцы.

– Я боюсь войны. Я боюсь ехать во Францию. Теперь, когда я нашел тебя, я боюсь умереть, еще не успев пожить.

Очень медленно они помогли друг другу раздеться. Сэмюэль вынул гребень из волос Рейчел. А она осторожно сняла гардению с лацкана своего жакета и прикрепила на занавесе, скрывающем постель.

Ее первая гардения. Ее первая любовь. Она знала, что вряд ли когда-нибудь будет счастлива так, как сегодня.




2

Декабрь, 1991

РЕЙЧЕЛ


Оставив все попытки заснуть, Рейчел решила просто побродить по дому. Особняк был пуст. Она медленно переходила из комнаты в комнату, отмечая, насколько продуманно и хорошо все устроено. Насколько комфортно жить в этом доме.

Знакомый и привычный глуховатый стук упавшей газеты «Нью-Йорк таймс» прозвучал как взрыв.

Рейчел на мгновение замерла и закрыла глаза. Неужели сбылось то, чего она так хотела, и искусно выстроенные, хорошо продуманные переговоры, а также масса истраченных денег наконец-то принесли плоды?!

Схватив газету, Рейчел принялась дрожащими от волнения пальцами, лихорадочно листать страницы.

Спор… Бизнес… Все не то. Кинозвезды…Театр… Некрологи. Кроссворд. Ничего! Ни словечка!

Она выпачкала руки свежей типографской краской. Вот почему она никогда не читает «Таймс» в постели. Неужели нельзя найти другую краску?! К черту эту дурацкую газету! Но все-таки почему же нет фотографии? Имя Астор Брук то и дело мелькает на страницах газет, почему же именно сегодня ничего нет? Именно тогда, когда дело касается Рейчел. Какая несправедливость!

Нет, надо проглядеть еще раз. Она снова раскрыла газету. Сообщение могло занять не больше четырех колонок. Кому понадобились эти четыре колонки в ежедневной газете?

И вдруг, когда, казалось, рухнули все надежды, она увидела то, что искала. Рейчел вцепилась в газету так, словно та могла ускользнуть прямо у нее из рук.

«Вечерние часы.

Нью-Йоркское Благотворительное общество выбрало «Женщину года».

Эта честь выпала Рейчел Лоуренс Салинко. Известная своей энергичностью и чувством юмора точно так же, как и своей щедростью, она вполне заслужила право встать в одном ряду с теми, кто получил это почетное звание до нее – Китти Чарли Харт, Паулина Тригер, Эсте Лаудер и Астор Брук. Среди мужчин почетной награды Благотворительного общества удостоены майор Динкинс и сенатор Мойниган».

На фотографии, которая сопровождала сообщение, Рейчел и Астор Брук выглядели как закадычные подруги. Обе излучали аристократизм, блистали хорошо ухоженной кожей и безупречными фигурами. Принятое в последнюю минуту решение Рейчел надеть вместо бриллиантов и колье из сапфиров, подаренного Маркусом до того, как он заболел, несколько ниток жемчуга, – оказалось очень удачным. Брук и большинство женщин в тот вечер тоже отдали предпочтение жемчугу, в том числе и Кен Лейн – быть может, из подражания Барбаре Буш.

Пробежав заметку до конца, Рейчел принялась медленно перечитывать ее, словно никак не могла поверить своим глазам. Несмотря на бессонную ночь, она чувствовала удивительный прилив сил. Казалось, стоит ей только раскинуть руки, и она сможет полетететь или выбить чечетку, как Фред Астор.

Звонить куда-то – еще слишком рано. И уж если она хочет сохранить обычную свою выдержку, следует дождаться, когда они сами начнут звонить, и в ответ на ее слабые протесты, с еще большим жаром примутся доказывать, что именно она достойна этой награды. Не в силах усидеть на месте, Рейчел вышла на террасу и вздохнула всей грудью.

Холодный ветер с Гудзона покалывал лицо невидимыми снежинками.

– Я добилась этого, Сэм! – крикнула она. – Маленькая Рейчел, подкидыш из приюта для сирот, я добилась своего! О Сэм, слышишь ли ты меня? Ты должен слышать это, дорогой. Ты должен быть здесь, рядом!

Слезы, которые она сдерживала весь торжественный вечер и всю долгую бессонную ночь, наконец хлынули из глаз, оставляя на лице соленые дорожки. «Нет, нет, доченька, не стоит делать этого», – так говорила ей незабвенная Бекки. И была права. В самом деле, не для того она столько времени тратила на маски и массажи, чтобы позволить приливу чувств испортить кожу. Надо взять себя в руки. Наверное, ни Астор, ни Паулина не позволили бы себе подобную слабость, достойную какой-нибудь глупенькой продавщицы из универсама. Торжество победы должно выглядеть достойно и привлекательно. Вскоре начнет без передышки звонить телефон. Ее секретарша Даниэла запишет имена всех, кого она потом должна будет поблагодарить за внимание.

Цветы. Надо послать цветы Брук. Две дюжины желтых роз. Нет. Слишком банально и, пожалуй, даже пошло. Лучше небольшой букетик – такой же изящный, как и сама Астор Брук. Розы вовсе не обязательны. Изысканный букетик и изысканная записка с благодарностью за добрые слова и предложение позавтракать в ближайшее время. Без всякого нажима и настойчивости – всего лишь предложение как нечто само собой разумеющееся.

Роберт прибудет в 7.30, чтобы перехватить эстафетную палочку, и вольется в уже заданный ритм. Что ж, пора приниматься за дело.

Рейчел надела тренировочный костюм и собрала волосы, чтобы они не падали на глаза во время упражнений. Направляясь к гимнастической стенке, она невольно бросила короткий взгляд в зеркало. Неплохо. Совсем неплохо для такой старой перечницы. Она по-прежнему настолько гибкая, что может коснуться руками пола, не сгибая колен. Ее собственная дочь не в состоянии сделать это.

Выполнив все упражнения, она вытянулась на кушетке в солярии со стаканчиком витаминного напитка, и снова раскрыла «Таймс». Следуя заведенному ритуалу, чтение газеты завершало утро. Сначала некрологи. Увы, никого из тех, к кому она испытывала отвращение, уже нет…

Дочитав колонку с некрологами, Рейчел взялась за кроссворд, который стал для нее ежедневной проверкой, своеобразным тестом, позволяющим уловить первые признаки старческого слабоумия. Ну, какие они сегодня приготовили вопросы? Все тот же привычный набор глупостей. Одна чепуха. Порода собак – доберман. Известная киноактриса немого кино – Пикфорд. Вид мурен – угорь. Марка автомобиля – «рено». Инструмент Шанкара – ситар.

Вот уже двадцать лет она щелкает эти кроссворды за пять минут. Ровные буквы аккуратно заполняют клеточку за клеточкой, благодаря хорошей паркеровской ручке – один из подарков Джерри. Он, несомненно, понимал, как завоевать сердце тещи.

Ах, если бы только он сделал что-нибудь со своими волосами. Какую-нибудь трансплантацию, например. Ведь Фрэнк Синатра пошел на это. Почему бы и Джерри не последовать его примеру!

Прошлым летом Рейчел даже вставила темные стекла на террасе, настолько ее раздражали блики солнца, отражавшиеся от лысины зятя. Ханна рассердилась на нее, а Джерри хохотал.

Ханна должна быть счастлива, что такой мужчина женился на ней. После первого ее мужа Виктора… А ведь тогда Рейчел предупреждала дочь. Но Ханна не посчитала нужным прислушаться. Рейчел гордилась тем, что потом ни разу не напомнила дочери: «Вот видишь, я же тебе говорила!» Что прошло, то прошло. Похоже, что Ханна и в самом деле счастлива, хотя это трудно понять, глядя на нее. Рейчел отложила кроссворд – часы показывали 7.15, и ее терпение лопнуло. Не выдержав, она сама позвонила Ханне. Трубку поднял Джерри:

– Поздравляю тебя!

– А как ты узнал, что это я?

В трубке послышались знакомые раскаты смеха.

Быть может, лысые мужчины и в самом деле более сексуальны, как утверждают некоторые авторы статей в журналах?

– А кто еще мог начать трезвонить в такую рань? Мы все очень гордимся тобой, Рейчел. Фотография получилась превосходной. Ты выглядишь на двадцать два – не больше.

– Ну уж. Ты же знаешь, что я выгляжу на восемнадцать, – ответила она привычной шуткой.

Тут в разговор вмешалась Джесси. На то время пока Клиффорд будет в Лондоне, она перебралась к отцу с матерью.

– Поздравляю, бабушка! Ты на фотографии выглядишь, как Марлен Дитрих, и даже лучше. Астор Брук рядом с тобой совершенно потерялась. – Джесси знала, что хотелось услышать Рейчел.

Щелчок, это подключилась Ханна:

– Да, мама. Я собираюсь подарить тебе альбом для газетных вырезок, – произнесла она суховатым тоном.

– Есть какие-нибудь известия от Элеоноры и Блисс? – Вот главное, что хотелось узнать Рейчел.

– Позвонил Люк. Сказал, что метель уже утихла, они выехали в семь часов и, если все будет хорошо, часов в десять-одиннадцать будут на Риверсайдской дороге. Только учти, мама, они всегда останавливались у тебя. Теперь мой черед.

Наверное, в эту минуту у нее, как бывало в детстве, задрожала нижняя губа.

Это всегда приводило Рейчел в ярость. И сейчас тоже. Бессмысленное упрямство и бессмысленное требование. Но Рейчел согласилась. Все равно это ничего не изменит. Блисс проведет с нею весь день. А за ужином Рейчел изложит, каким видится ей будущее девочки.

– Люк просил передать тебе, что, к сожалению, ни он, ни Ясон не приедут. Ясон готовится к экзаменам, а Люк не хочет оставлять его одного.

Старая история. Люк терпеть не может город. Большое Каменное Лицо. И что в нем могло привлечь Элеонору? Из двух ее внучек Элеонора более привлекательна. Она могла стать суперзвездой, выбрать любого мужчину, богатство, славу, власть – все что угодно. Но она неожиданно для всех отказалась от контракта с Фордом и вышла замуж за этого фермера, уехала к нему, чтобы жить среди коров и цыплят в двухстах милях от Нью-Йорка! Они уже были женаты около двадцати лет, значит, она нашла в этом какой-то смысл. Во всяком случае, Рейчел бы угадала, если бы у Элеоноры что-то пошло не так.

Но именно из-за этого Блисс теперь жила так далеко. А она необычная девочка, удивительное сочетание красоты, ясности и жизнерадостности. Эти ее качества сумела передать в своих снимках Джесси, когда подготовила альбом под названием «Чудесный мир Блисс». Каждая страница этого альбома словно подтверждала, что свое имя Блисс получила не случайно. Быть может, тихий ангел, пролетая мимо в день ее рождения, и в самом деле благословил ее.

– Алло, бабушка! Ты еще здесь? – снова вступила в разговор Джесси. – А я приготовила тебе свеженькую – буквально пыщущую жаром – новость!

– Ты наконец-то выходишь замуж? – и, заглядывая вперед, Рейчел тут же представила себе свадебный ужин, и Астор Брук в числе приглашенных. – Думаю, что на свадебное торжество мы пригласим только членов семьи и самых близких друзей. Человек пятьдесят. Разумеется, стол будет а ля фуршет. Что-то в этом духе.

– Нет, дорогая бабушка. Мы еще не надумали жениться. Обещаю тебе, как только мы примем такое решение – ты будешь первая, кому мы сообщим об этом.

– Хмм. Тогда что же это за горяченькая новость? Ты отрезала волосы?

Волосы Джесси тоже стали предметом споров. Рейчел считала, что у Джесси слишком длинные волосы для женщины, которой скоро исполнится сорок лет. Основной козырь в этом споре у Джесси, как у всех женщин:

– Они слишком нравятся Клиффорду, чтобы я могла их отрезать. Он сказал, что немедленно бросит меня, если я вздумаю обрезать волосы. А ведь ты не захочешь, чтобы у меня появилась короткая стрижка, но зато исчез муж.

Помолчав, Рейчел снова вернулась к тому, с чего они начали разговор:

– Итак? Не томи, говори: что это за свеженькая новость?

Но Джесси продолжала поддразнивать ее:

– Нет, ни за что! Во всяком случае, не сейчас. Тебе придется потерпеть до вечера. За ужином. Мне страшно хочется увидеть, какое у тебя будет при этом выражение лица. Пока-а-а-а!

В другой день такая игривость Джесси оставила бы после себя оскомину. Но не сегодня, когда фото Рейчел красуется на страницах «Таймс» рядом с Астор Брук и когда ей предстоит провести вместе с Блисс почти целый день.

Они будут делать только то, что захочет Блисс, – и болтая о всякой всячине, пересмотрят коллекцию одежды Рейчел. Все, что накопилось у нее за 89 лет жизни.

Рейчел ничего не выбрасывала. По той причине, что никогда не знаешь, что может понадобиться в будущем. Все, что она приобретала, сохранялось в специальной комнате с зеркалами из небьющегося триплекса. Каждая вещь датирована, пронумерована, описана и помещена в особом шкафу, где поддерживалась необходимая температура. История ее жизни, развешанная на вешалках, разложенная по коробкам и занесенная в ящички каталогов.

По составленному ею завещанию коллекция должна быть выставлена как единое произведение искусства в Метрополитен-музее. И постоянная экспозиция будет носить ее имя – Рейчел Лоуренс Салинко.

Блисс – единственная из всех членов семьи – получила приглашение осмотреть коллекцию. Ханна вряд ли смогла бы просмотреть столько вешалок с платьями. Она слишком равнодушна для такого занятия. К тому же Рейчел была оскорблена предположением Ханны о том, почему она начала собирать коллекцию: лишения в раннем детстве, когда ее, завернутую в рваную шаль, оставили на ступенях сиротского дома.

«Нет!» – раздраженно ответила Рейчел, когда Ханна спросила, не сохранила ли она и ту самую шаль в своей коллекции.

«Но ведь ты сохраняешь все. И, может быть, твоя шаль, как плащаница из Турина, тоже дожидается своего часа».

То, что не понимает и не чувствует Ханна, – вызывает отклик в душе Блисс. И несмотря на разницу в 75 лет, между ними возникла и окрепла особенная связь. Где-то в тайниках души Рейчел сохранила то юношеское восприятие жизни, которое так тонко чувствовала Блисс и которое было ей так близко. А Рейчел узнавала в правнучке ту же самую юношескую влюбленность в мир, любопытство и готовность к приключениям, способность удивляться и радоваться всему. Много лет назад Рейчел утратила эти чувства, но она знала, каковы они на вкус. Ее дочь не унаследовала их, как и две ее внучки. Они проявились только у Блисс, и Рейчел намеревалась сохранить и развить их таким образом, чтобы они остались у правнучки даже после того, как самой Рейчел уже не будет.

– Уэсли! – наклонилась она к переговорному устройству.

И он тотчас появился в солярии, чтобы получить указания на день.

– Блисс приедет к ланчу. Надо заказать фрукты, овощи и хлеб грубого помола. Ириски. Побольше ирисок. Соевое масло. Салат. Не так, как в прошлый раз, хорошо?

Быть может, и правильно, что Блисс теперь начала отдавать предпочтение такой еде, но Рейчел время от времени не без грусти вспоминала их походы в Макдональдс, горячие сосиски в зоопарке и буфеты в кинотеатрах.

– Луковый пирог уже поставили в печь, – доложил Уэсли. – Сок яблочный. Натуральный. Без сахара. А на десерт?

Уэсли считался большим мастером по приготовлению сырного кекса без сыра, такого воздушного и сдобного, что ни один человек не смог поверить, что в нем нет ни капельки молочных продуктов.

– Поздравляю, Ваше Высочество! – стремительный, как всегда, несмотря на свои семьдесят лет, вошел Роберт, размахивая страницей «Таймс», на которой помещалась фотография Рейчел.

– А теперь слезай с пьедестала и начнем работать.

«Не так уж плохо! – второй раз за это утро подумала Рейчел, мимоходом оглядев свою фигуру в зеркале спортивной комнаты. – Не так уж и плохо для старой перечницы». Она в который раз удивлялась тому, как Роберту удается преодолевать напряжение и одеревенелость ее тела. В его руках она становилась мягкой и податливой, как тряпичная кукла. Пот покатил градом, даже волосы взмокли.

Да, она еще не похожа на старую корягу. Ее тело все еще живое и останется таким еще долгое время, не взирая на календарные даты.

– Сегодня пот льет с меня ручьем, – сказала она Роберту, зная, что он демонстративно поморщится в ответ и процедит сквозь зубы:

– Пот?

– Да, именно так я и сказала. Пот.

– Леди не потеют.

Это была их обычная игра. И они наслаждались своей сыгранностью.

– Леди не потеют. Потеют лошади. У мужчин выступает испарина. А леди? Леди, когда их бросает в жар, – благоухают.

Когда Роберт закончил основные процедуры, она чувствовала себя так, словно скинула лет пятьдесят.

Юность бесполезно проматывает все, что ей дано природой. Кто бы ни сказал эти слова, – он безусловно прав. И уж если нет никакой возможности повернуть время вспять, надо использовать каждую секунду того времени, что ей отведено, не переставая, конечно, благодарить свои гены. Слава Богу, у нее было отменное здоровье, и она ничем не болела. Природа дала ей красивые густые волосы, хорошие ровные зубы без единого изъяна. Не то, что у дочери Ханны, которая столько времени провела у зубных врачей.

Рейчел спокойно пережила целое десятилетие моды на высокий каблук и остроносые туфли – и все благодаря хорошей форме стопы. Она все еще могла позволить себе надевать сандалии на босу ногу и не страдать из-за мозолей и искривленных ревматизмом пальцев.

«Тебе следует поблагодарить своих родителей!» – воскликнул Роберт в день первой их встречи, после того как обследовал ее, чтобы наметить программу занятий.

Если бы она знала, кто ее родители, она бы непременно сделала это. Все, что ей было известно о них, – это то, что мать, а это сделала скорее всего именно она, оставила ее на ступеньках приюта для сирот на улице Форсайт, с пупком, перевязанным бечевкой и запиской, написанной карандашом. Неровным, дрожащим почерком на бумажке было выведено только одно слово – Рейчел.

Негодование, обуревавшее ее в детстве, с годами сменили сочувствие и сострадание к безвестным ее творцам. Рейчел благословляла и страсть и, как она надеялась, радость, которую испытала ее мать, зачиная ее. Быть может, эта минута счастья и создала то сочетание генов, которое позволило Рейчел дожить до такого возраста.

Она ощущала свои годы только когда смотрела на дочь. Никакого оправдания она не могла найти седым волосам Ханны и ее расплывшейся фигуре матроны. Вид сельской учительницы. И если Элеонора не будет за собой следить, ей грозит та же участь. Конечно, Элеонора по-прежнему красива, но что будет дальше – беспокоилась Рейчел, которую по-прежнему терзала мысль о том, что ее внучка, бросив все, вышла замуж за Люка – и живет бог знает в какой дыре.




Но не так все плохо. Элеонора подарила ей Блисс. И с того момента – пятнадцать лет назад, – когда Рейчел впервые взяла на руки свою правнучку, она знала, что этот ребенок принадлежит ей.

Рейчел одевалась для встречи с Блисс не менее тщательно и продуманно, чем на церемонию присуждения почетного звания. Она выбрала гречишного цвета слаксы, свитер в тон, замшевые полуботинки и такой же замшевый широкий пояс с бахромой, который подчеркивал ее тонкую, как у Скарлетт О'Хара, талию. Через плечо она перекинула свой любимый шарф. Бриллиантовые серьги-пуговки и обручальное кольцо – вот и все украшения.

Когда она закончила со всем этим, как раз наступило время ежедневного звонка в Коннектикут:

– Как себя чувствует сегодня мой муж?

– Точно так же, как и вчера, миссис Салинко.

– А что, новое лекарство, которое ему выписали, не оказало никакого действия?

– Боюсь, что нет. Пока еще нет.

– А доктор Грин уверял меня, что уже можно будет ожидать какого-нибудь результата. – Она старалась не выказывать раздражения.

– Я показывала вашу фотографию в газете мистеру Салинко, кстати, примите мои поздравления…

– Он не узнал меня?

– Мне очень жаль, миссис Салинко. Может быть, завтра утром ему станет лучше.

Поблагодарив, Рейчел закончила как обычно:

– Увидимся в воскресенье.

В голосе медсестры прозвучали профессионально бодрые нотки:

– Не забудьте, у нас будет рождественская вечеринка. Дед Мороз прибудет как раз после ланча.

Рождество! Рейчел сделала пометку для секретарши Даниэлы о том, что надо подготовить к празднику чеки от 50 до 100 долларов для персонала Дома престарелых.

У Даниэлы уже собралась довольно большая стопка факсов, ей поступило тридцать семь телефонных звонков, в основном от друзей и знакомых, поздравлявших Рейчел, несколько звонков от просителей и один от Тины Браун, предлагавшей вместе пообедать и побеседовать для интервью.

– Она спросила меня, что я знаю о вашей связи с Рудольфом Валентино!

– О Господи! – отмахнулась Рейчел.

– Но миссис Салинко, это правда?

Удивительно, до чего легковерными бывают люди. Почти двадцать лет назад одна назойливая журналистка добилась встречи с ней, чтобы поговорить о благотворительности, а когда получила нужные сведения, принялась выпытывать подробности о ее нашумевших любовных связях. Упомянув о встречах с Джорджем Гершвином, Кларком Гейблом и Гарри Трумэном, Рейчел застенчиво вздохнула: «Но Валентино… – вот о ком я думала днем и ночью».

И попала в цель. История ее тайной любви не только появилась на страницах скандальных хроник, но и оказалась «подшитой в дело». Еще одно доказательство того, что сколь бы сомнительным ни был рассказ, стоит ему появиться в печати, как он тут же ложится вместе с реальными событиями в фундамент мифической биографии и воспринимается как неопровержимый факт.

– Нет, Даниэла. Это неправда. Руди и я никогда не были любовниками…

– В самом деле?

Разочарование, промелькнувшее на лице секретарши, вынудило ее прибавить:

– Но он учил меня танцевать танго!

– Неужели? Как в фильме «Кровь и песок»? О Боже! Я и представления не имела!

– Только, ради Бога, Даниэла, давай договоримся: я никогда не встречала Рудольфо Валентино. Запомнила? А теперь успокойся и позвони Тине Браун. Извинись перед ней за то, что я не смогла подойти к телефону. Объясни, что я встречаюсь с Блисс и позвоню ей завтра.

Надо тщательно продумать, как повести беседу с Тиной Браун. Рейчел восхищали интервью, которые публиковались в «Вэнити фэя», но… они обладали иногда особенностями и больно били доверчивого рассказчика. А в «альбоме» Рейчел было много и своих и семейных тайн, о которых она предпочла бы промолчать. Если только газетная ищейка возьмет след, она непременно докопается до чего-нибудь.

Разговор с журналисткой надо выстроить таким образом, чтобы та написала только о Джесси и о ее фотографиях Блисс. Рейчел надо выступить в роли эдакого патриарха семьи, который гордится успехами внучки. И если только ей зададут прямой вопрос, она признается, что фотоаппарат, с которого началось увлечение и карьера Джесси, подарила она. Но самое главное для нее – это Блисс.

– Угадай, кто зде-е-е-есь? – предмет ее размышлений материализовался, распространяя запах гардений.

Увидев правнучку, Рейчел расслабилась. Как воин, который привык к постоянной боевой готовности, она была совершенно безоружна перед проявлением беззащитности и подлинной доброты.

– Гардении! Благодарю, дорогая. Ты всегда помнишь о том, что я люблю.

– Они от бабушки.

Ханна тоже знала, что именно эти цветы любила Рейчел.

– Но ведь принесла их ты. А кто обнимет меня?

За месяц с последней их встречи Блисс еще больше повзрослела. И когда они обнялись, Рейчел почувствовала ее упругую грудь. Другие девочки выглядят такими неуклюжими в зимней одежде, но только не Блисс.

– Позволь мне взглянуть на тебя, дорогая.

В День Благодарения Блисс встретила ее в поношенных брюках-гатре для верховой езды, клетчатой фланелевой рубашке навыпуск, которая доходила чуть ли не до колен, и в кожаной жилетке. Блисс переделала ее из мужской куртки, обнаруженной среди старья, сваленного в гараже.

В этот раз, отступив назад, чтобы дать возможность рассмотреть себя, она явила взгляду Рейчел некую озорную импровизацию, сочетание различных фактур и различных цветов, где не сразу можно было отделить целое от деталей, – модель, от которой перехватывало дыхание. На ней были широкие, не по размеру джинсы с прорезанными на коленях дырами, сквозь которые проглядывали вишневого цвета колготки. Обувь была не менее экстравагантна – галоши, хлопавшие при каждом шаге. Рубашка завязывалась узлом на талии. А поверх нее – прозрачный кружевной жакет, переделанный из… страшно сказать! – старой кружевной салфетки. Браслеты – точно такие, которые носила молодежь, – из изогнутых ложек, обвитых пестрыми жгутами из оберток от жевательных резинок и расписанных лаком для ногтей. На шее – нечто вроде боа и последний писк моды у подростков – пара помпончиков, изготовленных из шнурков. Общее впечатление завершали значки с цитатами из песен рок-музыкантов и высказываний политических деятелей.

На голову Блисс водрузила шляпу, повязанную сверху ситцевым платком в горошек. А на полях шляпы лежали разбросанные пластмассовые вишни. Одна гроздь свешивалась прямо над левым глазом Блисс, придавая ей вид беспутного ангела.

Когда Блисс обняла Рейчел, кружевной жакет распахнулся, и Рейчел увидела, что сползшие с бедер девочки джинсы открыли живот с маленьким пупком. Если бы это был кто-нибудь другой, Рейчел пришла бы в негодование. Но тут она только рассмеялась.

– Ты считаешь, что это… уж… слишком? – неуверенно спросила ее Блисс.

– Ты выглядишь чудесно, совершенно чудесно.

Ничего из того, что делала Блисс, не могло быть «слишком». У нее какая-то божественная способность делать все как надо.

– Скажи, тетя Джесси прислала мне фотографии?

– Ммм… Дело в том, что… – Блисс помедлила, не зная, стоит ли продолжать.

– Дело в том, что? – подхватила Рейчел.

– Ба, я рассказала о Бальмане, о всех, кто уговаривает тебя позволить мне попробовать себя в моделировании, и она ответила…

– Она ответила…

– … что ты никогда не показывала ей коллекцию. И еще она сказала, что ей кажется, из этого мог бы получиться чудесный альбом.

Быть может, Рейчел и в самом деле ошибалась насчет Джесси, считая, что ей и Ханне собирание старой одежды представляется напрасной тратой времени и пространства. Она знала, что говорят люди за ее спиной, но не обращала на это ни малейшего внимания. Пластическая операция? Не ваше дело. Молодой любовник? Никого это не касается. Ночные танцы в Розеланде? Виновата! Поехала на рыбный рынок в Фултон, когда идет лов свежих омаров?! Но как они себе представляют, лучше, если бы она пошла пешком? Пусть болтают что хотят. Ее это не задевает. За исключением того, что касается коллекции одежды. Одежда – это ее автобиография, целые главы ее жизни, которые показывают, откуда она пришла и чего она достигла. Путешествие по жизни женщины с помощью платяного шкафа. Может ли из этого получиться чудесный фотоальбом? Кажется, Джесси изменилась к лучшему после того, как в ее жизни появился Клиффорд, решила Рейчел. Тогда чего же она выжидает?

Мужчина разглядел ее – верно? Обнаружил в ней талант фотографа – так ведь? Разве не он сделал все, чтобы издать книгу Джесси «Мир глазами Блисс». Он признался Ханне и ей, как страстно он мечтает жениться на Джесси.

Джесси уже тридцать восемь. Если она хочет заводить детей – больше тянуть нельзя. И даже если она не хочет заводить детей, тоже незачем тянуть. Мужчины типа Клиффорда не любят, когда их заставляют ждать. И может быть, Рейчел сумеет ускорить события, если пригласит Джесси посмотреть коллекцию.

А Блисс нетерпеливо ожидала, когда Рейчел покончит с мятным чаем, чтобы приступить к разработанной ею ритуальной программе.

Первая часть называлась «путешествие на ощупь». Закрыв глаза, Блисс начала перебирать вещи, ощущая кончиками пальцев выделку, фактуру, плетение нитей в тканях, линии швов, – воспринимая кожей конструкции других модельеров. Одним из неожиданных для нее открытий стал крой по косой линии. Как объяснила ей Рейчел – это позволяет ткани облегать фигуру, делает грудь выше, даже без бюстгальтера. Но такие изделия трудно сшивать.

В доказательство она продемонстрировала Блисс одно из платьев от Адриана.

– Здоровско! – задохнулась Блисс – Подожди, не торопись! Неужели и я смогу научиться кроить таким образом?

– Сможешь, Блисс. Обещаю. За деньги можно научиться всему. В лучших школах. И особенно в Париже, Милане или на Семнадцатой авеню. Вот что я хочу обсудить сегодня за ужином.

– Но… – воодушевление Блисс лопнуло как мыльный пузырь, натолкнувшийся на соломинку.

– Что, «но», дорогая?..

– Отец хочет, чтобы я училась на агронома. Он считает, что я люблю землю, и мои занятия в этой области, мой талант и призвание станут залогом процветания Америки в двадцать первом веке.

Опять этот Люк – Каменный Люк, как они его прозвали. Человек, никогда не открывавший рта. Только однажды он высказал свое мнение. И вот опять! Если бы он соизволил прибыть в город вместе с женой и дочерью, она бы лично переговорила с ним. Но пока ему не о чем беспокоиться. Она просто собирается сообщить Элеоноре, Джесси и Ханне свое решение.

А сейчас она не стала продолжать этот разговор. Незачем портить настроение в такой день. Она вспомнила про приготовленный сюрприз – фотографию в бархатной коробке, завернутую в косынку.

– Посмотри, что внутри, Блисс.

– Фотография. Настоящая старая фотография. Здоровско!

– Угадай, кто это?

– Это… м-м-м… Не знаю… Такое впечатление, что это… я! Но как это может быть?

– Потому что это я. Взгляни на дату. 1917 год. Мне как раз столько же лет, сколько и тебе – пятнадцать.

– И ты с гардениями! А кто этот солдат? Прадедушка Вилли?

Элеонора как-то рассказывала Блисс о прадедушке, который умер до того, как она появилась на свет. Предупреждая расспросы, Элеонора сказала, что жизнь Вилли была трагичной, и поэтому лучше не упоминать о нем при Ханне – это огорчит ее.

Рейчел приколола гардении к водолазке девушки, ближе к плечу, и Блисс, наклонив голову, вдохнула пьянящий аромат цветов.

– Букетик на этом фото – первые цветы в моей жизни, которые я получила в подарок. За все годы, что прошли с тех пор, я ни разу никому не показывала это фото.

Всплывшие в памяти воспоминания вызвали такую боль, что Рейчел непроизвольно всхлипнула.

Блисс обняла ее, прижимая к себе, пытаясь успокоить:

– Пожалуйста, скажи мне… Пожалуйста, бабуль! – Блисс употребила то обращение, которым пользовалась только в раннем детстве.

Но Рейчел уже взяла себя в руки.

– Мальчик на фотографии – моя первая любовь. Еще до того, как я встретила дедушку Вилли.

Когда-нибудь я тебе все расскажу. А пока я хочу, чтобы ты знала – эта фотография сделана в самый счастливый день моей жизни. Посмотри, какой на мне длинный-предлинный выходной костюм.

Блисс внимательно рассматривала фотографию.

– Трудно различить детали. Хорошо бы увидеть его в натуре.

Рейчел победно улыбнулась и распахнула большой шкаф.

– Вот он. – Она держала костюм перед Блисс на вытянутой руке. И, стоя перед зеркалом, они невольно встретились глазами.

– Здоровско! – выдохнула Блисс. – Где ты раздобыла такой? В универсальном магазине, где продают старые вещи?

Рейчел осторожно расправила складки и ответила, явно испытывая удовольствие:

– Нет, это тот самый, который я сшила сама. Я раскроила и сшила его на старой швейной машинке. Ножной. У тебя есть такая же. Видишь, о чем я говорю, Блисс. Это живет в твоих генах. Пропустив два поколения, талант проснулся в тебе.

Пальцы девочки пробежали по внутреннему шву, которым была отделана горловина со втаченным в нее воротником. Блисс тоже сама кроила жакет и знала, как трудно вшить воротник без морщинок.

Рейчел довольно долго размышляла, стоит ли показывать Блисс костюм. Она боялась, что та может воспринять это как глупое и эгоистичное желание старой женщины вернуться в прошлое. Жалость и снисходительность по отношению к себе – вот две вещи, которые Рейчел не выносила. И она пыталась уловить, не промелькнет ли в глазах Блисс либо то, либо другое. Но видела только одно – восхищение.

– Хочешь примерить?

– Здоровско!

Блисс быстро разделась до трусиков и лифчика. Рейчел снова получила возможность увидеть, как она выглядела в этом возрасте. И она, и Астор, и Китти, и Эсте, и все другие в их группе, делали упражнения, держали диету, но они все равно не могли сохранить девичью кожу и фигуру.

– Сначала юбку, – она помогла Блисс протиснуться в узкую юбку. Пояс, туго обхватывая талию, застегивался на большую английскую булавку.

– Без замочка? – удивилась Блисс, а потом рассмеялась, сообразив, о чем она спрашивает. – О Господи! Ведь в 17-м году не было замочков.

Облегающая юбка и длинный жакет, который тоже пришелся Блисс в пору, сразу изменили контуры ее фигуры. Девушка-подросток превратилась в стильную молодую женщину.

– А теперь прическа. Наклони голову. – Рейчел собрала волосы Блисс на затылке и закрепила их заколками, выпустив завитки на висках и на лбу на манер Ла Галуа.

Превращение ошеломило обеих.

– Просто вылитая ты. Я точь-в-точь такая же, какой была ты.

«И я сделаю все, чтобы ты не была такой», – мысленно поклялась Рейчел. Блисс не будет столько страдать, сколько довелось ей. Блисс не придется идти на уступки, чтобы выжить. Ей не придется учиться шить, загоняя себя до беспамятства, как это приходилось ей во время занятий в Текстильном училище. Блисс не придется ущемлять себя во всем, чтобы иметь возможность прилично одеться. И ей не придется выходить замуж за первого попавшегося мужчину, который способен обеспечить ее безопасность.

– Но кое-что все-таки упущено, замечаешь? – Она указала на расплывчатое пятно на фотографии.

– Что это? Я не могу разобрать.

Но Рейчел совершенно точно знала, что это было. Гранатовая брошка с павлином и ананасом, соединенными позолоченной цепочкой – подарок молодого солдата.

– Посмотрим, как это выглядит? – Рейчел снова взяла бархатную коробочку, вынула оттуда брошку и посмотрела ее на свет, прежде чем приколоть к лацкану жакета. – А теперь взгляни на себя снова.

Блисс наклонила голову, как и девушка на фотографии.

– Великолепно, дорогая. – Голос Рейчел дрогнул.

Та девушка, что стояла рядом с ней и отражалась в зеркале, была истинным ее воплощением, почти на грани миража, той, что существовала более семидесяти лет назад, – невесты того, которого уже не существовало. Сэмюэль!

Как же они были счастливы в тот день, когда пришли фотографироваться.

Погрузившись в воспоминания, она не расслышала, что говорит ей Блисс:

– Что ты сказала, моя дорогая?

– Только одно неправильно…

– Что неправильно? Что? Я не вижу ничего неправильного! Все отлично. Разве ты сама не видишь, насколько все отлично. И костюм, и ты.

Блисс лукаво усмехнулась, как она это делала, когда успевала раньше Рейчел угадать ответ в кроссворде.

– Кроме… – она чуть-чуть приподняла юбку, – моих галош!

Между приступами смеха Рейчел прижала Блисс к себе, испытывая такую ничем не замутненную радость, какой не переживала долгие годы. Это была дочь дочери ее дочери, ее плоть и кровь в четвертом поколении. Залог ее бессмертия.

Она положила фотографию на место. Как-нибудь в другой раз, когда Блисс станет постарше и влюбится, Рейчел расскажет ей о первой мировой войне, о том, как она встретила и полюбила Сэмюэля Харрингтона.

– Что с тобой, бабушка?

Голос внучки вернул Рейчел к действительности, и она обнаружила, что сидит, уставившись в одну точку, а Блисс озабоченно смотрит на нее.

– Нет, нет, ничего. Все в порядке.

– Ты так странно выглядишь. Ты не заболела?

Конечно же, нет. Она еще ни разу в жизни не болела. И никому не удастся уложить ее в постель, как это все время пытается сделать Ханна. День, когда она ляжет, будет днем ее похорон. И странно, что мысль о болезни могла прийти в голову Блисс. Впрочем, внучка с такой тревогой смотрела на нее, что Рейчел поспешила ее успокоить:

– Прости, детка, я задумалась немного. Ты в костюме так хорошо выглядела, что мне вспомнилось прошлое. То, что случилось почти семьдесят пять лет назад. Можешь себе представить? Я сшила костюм сама, когда мне исполнилось столько же лет, сколько тебе сейчас.

Успокоившись, Блисс принялась крутиться перед зеркалами, оглядывая себя со всех сторон.

– Он в таком хорошем состоянии, словно ты его вообще не носила.

Это верно. Она надевала его всего три раза. В день, когда она встретила Сэмюэля. В день, когда она стояла на Бруклинском причале и смотрела, как он вместе с другими новобранцами, поднимается на палубу корабля. И в день похорон ребенка – день, когда кончилась ее прошлая жизнь. После этого Рейчел сложила и упаковала костюм, а вместе с ним свои воспоминания – и самые светлые и самые горькие. После смерти дорогой Бекки Рейчел ни одному человеку не показывала своего костюма.

– Когда я умру, он станет твоим, – сказала она Блисс.

– Мама уверяла, что ты переживешь всех нас…

– Не исключено, что она права…

– Можно мне надеть его сегодня?

Рейчел заколебалась:

– Девочки могут заревновать. Я никогда не показывала его Ханне, а ведь она моя дочь. Не думаю, что Джесси и Элеонора приняли бы это слишком близко к сердцу, но все-таки… Но самая обидчивая, конечно, Ханна. Кстати, как прошло сегодняшнее утро у нее в доме?

– Как обычно.

– Что значит «обычно»?

– Ты же знаешь – мама и тетя Джесси обнимались и танцевали. – Блисс чуть-чуть призадумалась. – Да, ты права. Бабушка Ханна и в самом деле выглядела немного обиженной.

– А Джерри был?..

– Он ушел на какую-то встречу… Он такой здоровский!

– Ну, а теперь ответь мне, что они собирались делать, когда ты уходила?

– Мама и тетя Джесси собирались сначала на ланч, а потом за покупками. А в это время Клиффорд позвонил из Англии. Он собирается приехать как раз к Рождеству. И тогда бабушка Ханна сказала, что, похоже, дело все-таки близится к свадьбе и начала строить планы, где и как провести церемонию бракосочетания. А Джесси перебила ее и заявила, что не собирается спешить с этим делом и что она вообще не уверена, хочет ли выходить замуж за Клиффорда, что ей нравится оставаться хозяйкой самой себя.

– А что Ханна?

– Она вдруг вспомнила, что ей надо куда-то позвонить.

Рейчел ощутила сочувствие, жалость и раздражение. Почему ее дочь вечно все делает не так и вечно остается обиженной на всех? У нее замечательный муж, хороший дом, две дочери – одна скоро станет известным фотографом, другая счастлива в своем замужестве.

Если ты постоянно на все и на всех обижаешься, кто может сделать тебя счастливой при самом большом желании? И все-таки надо сегодня быть к ней повнимательнее. Это единственное, что могла сделать для нее Рейчел.




3

Декабрь 1991

ЭЛЕОНОРА И ДЖЕССИ


В некоторых семьях самыми лютыми врагами становятся как раз родные братья и сестры. Но про Элеонору и Джесси этого не скажешь. Всякий, увидев, как они кинулись обниматься при встрече, решил бы, что они не виделись целую вечность. На самом деле со Дня Благодарения прошло лишь несколько недель.

Элеоноре уже исполнилось сорок. Джесси была на два года моложе ее, но они прыгали и скакали, подставляя ножки, теребя и толкая друг друга, как десятилетние девчонки. Их шутливая потасовка закончилась тем, что они обнялись, предвкушая возможность пообщаться наедине.

Ханна стояла у двери прихожей своего особняка, глядя сквозь стеклянную дверь, как они, весело подталкивая друг друга, направились к ожидавшему их такси. Только оказавшись в машине, они вспомнили о ней и помахали на прощание.

– Наконец-то! Свобода! – озорно выкрикнула Джесси. – Господи Боже мой! Наконец-то мы свободны!

– Джесси! Не надо! Она может услышать! – Элеонора озабоченно взглянула на стеклянную дверь, прежде чем рванувшая с места машина заставила ее со вздохом облегчения откинуться на спинку сиденья. Кажется, пронесло. Ханна говорила о чем-то с привратником и, конечно, не могла услышать их.

– Ну, девочки, куда вас отвезти?

«Девочки» переглянулись. Водителем оказался приятный старик с совершенно белыми волосами, в очках. И, судя по всему, машину он взял напрокат, чтобы подзаработать денег. Разумеется, он не имел в виду ничего плохого, называя их «девочками», поскольку тут же сообщил, что у него две такие же дочери, как они, и даже показал их фото.

– В центр. Начало 57-й улицы, а там мы решим.

Куда пойти поесть? Для жителей Нью-Йорка – это сложный вопрос. Знатоки утверждали – найти что-либо подходящее чрезвычайно трудно, несмотря на обилие всевозможных ресторанчиков и кафе.

– Я прочитала в «Таймс» об одном новом ресторане. Если верить автору, это итальянская кухня, и весьма хорошего качества.

Из-за пробки, возникшей, как всегда, на площади Колумба, они решили выйти раньше и пройти остальную часть пути пешком по 57-й улице.

Как раз в это время возле статуи Христофора Колумба кинобригада готовилась к съемкам. Группа девушек в летних платьях, невзирая на декабрьский холод, терпеливо дожидалась команды оператора.

– Давай постоим минутку, посмотрим, – предложила Элеонора.

Не напомнила ли ей киногруппа о той карьере, которую она могла сделать? – подумала Джесси. Айлин Форд уверял, что Элеонора могла бы стать одной из лучших актрис мира.

– Жалеешь, Эл?

Элеонора искренне удивилась:

– Сожалею о чем?

– Что не стала киноактрисой.

– Ты в своем уме?

В этот момент посыльный на велосипеде пронесся между ними. Сестры отпрянули в разные стороны. Но вместо того, чтобы рассердиться, Элеонора пристукнула каблуками:

– Обожаю все это! Толпу! Движение на улице. Нью-Йорк. Обожаю Нью-Йорк.

Лавируя так, будто они исполняли фокстрот, сестры прошли мимо молодежной тусовки, собравшейся у кафе «Тяжелый рок». И обе, не сговариваясь, подумали, что Блисс, наверно, было бы интересно побывать здесь. Надо будет ей сказать.

Вспышки неоновых реклам окрашивали падающий снег то в ядовито-зеленые тона, то в ярко-красные, то в желтые. «Макдональдс». «Карнеги-Холл». «Русский чайный дом».

– Джесси! Взгляни!

На витрине книжного магазина Элеонора увидела стопку книг «Мир глазами Блисс».

– Давай зайдем!

– Ни к чему! – Джесси почувствовала непонятную робость.

Выставка в витрине оказалась для нее полной неожиданностью. Вообще-то ей стоило бы подойти к директору магазина, познакомиться с ним, оставить свою подпись – они бы наверняка выставили книгу с авторской подписью на витрине. Странная скованность удивила ее саму не меньше, чем Элеонору. С одной стороны, у нее есть все основания гордиться сделанной работой. С другой – она чувствовала себя так, словно ждала неизвестно от кого упреков и обвинений в непрофессионализме.

Ведь она всего лишь журналист-репортер – и ничего более.

– Но, Джесси, ведь это твоя книга!

Джесси попыталась оттянуть сестру от витрины:

– Успокойся! Пойдем, я умираю от голода.

Но Элеонора не сдавалась, она уперлась, как мул:

– В чем дело, объясни? Что с тобой происходит?

Джесси прикусила губу. Если она сама не в состоянии этого понять, как объяснить другому?!

– Идем, идем! Иначе нам не хватит времени на покупки.

Ей удалось все-таки увести сестру от витрины.

– Что будем заказывать? – спросила Джесси, просматривая меню.

Большинство посетительниц, заполнивших новое заведение, вполне могли сойти за марсианок – настолько плоскими они были, настолько отсутствовало у них все то, что можно счесть признаками пола. Они напоминали скорее воздушных змеев – скелет, обтянутый тонким пергаментом. Внимательный взгляд обнаружил бы, что они пришли сюда вовсе не за тем, чтобы поесть. Они только делали вид, что едят: давали официантам заказ, накладывали порцию на тарелку, подносили что-то ко рту, но не проглатывали ни кусочка пищи. Как полагается пришельцам одной планеты, они сразу узнавали друг друга, обменивались приветствиями, обсуждали новости, последние светские сплетни. Видимо, как пришельцы с другой планеты, они считали, что им надо проводить время за едой по примеру землян, но еда сама по себе их совершенно не интересовала.

В присутствии такого рода существ Джесси сразу начинала ощущать себя слишком толстой и громоздкой. А мысль о ростбифе в вине с тушеной капустой или картофелем-фри воспринималась как нечто непристойное.

– Я закажу винегрет с фасолью, а ты?

Винегрет? Элеонора порадовалась, что перед отъездом из дома съела на завтрак яичницу с беконом:

– То же самое.

Что ж, ведь они пришли сюда не столько ради еды, сколько для того, чтобы обсудить, какие подарки они купят к Рождеству.

Как всегда на первом месте – Рейчел.

– Альбом для газетных вырезок, как у кинозвезды, – предложила Джесси. – Большой, из дорогой кожи. Она будет довольна.

– А в самом начале мы поместим вырезку из «Таймс».

– Чудесно.

Итак, один подарок есть. Дальше, конечно же, Маркус, о котором после того, как его отправили в Коннектикут, случалось, забывали вовсе. Рейчел очень редко вспоминала о нем, хотя все знали, что она звонит туда каждый день и по воскресеньям навещает его. Также редко заговаривала Ханна об их настоящем дедушке – Вилли Лоуренсе, который погиб при очень странных обстоятельствах.

– Корзину с фруктами и какие-нибудь сладости, как и в прошлый раз, – решила Джесси. – Маркусу, конечно же, все равно, но для обслуживающего персонала и для Рейчел важно, что про него помнят.

– Теперь кто у нас по списку?

– Джерри.

В то время, когда Ханна вышла за него замуж, обе дочери были уже достаточно взрослыми, чтобы начать называть его папой, хотя, конечно же, о лучшем отце и муже для их матери и мечтать было нельзя. Если бы они встретились раньше! По иронии судьбы и он, и Ханна в конце войны жили в Нью-Йорке почти в одном и том же районе. Оба любили народную музыку, значит, бывали на одних и тех же концертах. И у них, как позже выяснилось, были общие знакомые. Но они так ни разу и не встретились.

– Ты же знаешь, когда Джерри вернулся с фронта, он обнаружил, что его коллекция пластинок исчезла. Он, конечно, не стал укорять мать, но не мог смириться с потерей. А сейчас как раз вышел альбом – переиздание тех пластинок, которые выходили до войны, – его любимые Сьюзан Рид и Вуди Гутьере.

– Лучше не придумаешь! – Элеонора вычеркнула имя Джерри из списка.

Теперь на очереди был Люк.

– И все-таки это просто стыд и срам, что он опять не выбрался в город. Что, все еще злится из-за альбома? – Джесси знала, в какую ярость пришел Люк, когда узнал, что она отдала свои фотографии для издательства. Операторов из «Си-Эн-Эн», которые приехали, чтобы снять «реальный» мир Блисс, он выставил за порог, запер дочь в ее комнате и не выпускал до тех пор, пока телевизионщики не уехали. «Порнография» – вот как он отозвался о нескольких из ее снимков. На одном из них Блисс в нижней рубашке мыла голову над раковиной. На втором – Блисс купала собаку во дворе. Сквозь влажную ткань рубашки отчетливо вырисовывались ее груди.

Ясно, что ему хотелось уберечь дочь от бесцеремонного вмешательства в ее жизнь, но такой деспотизм – это уж слишком! Впрочем, он и с Элеонорой вел себя, как феодал.

– На этот раз я даже рада, что Люк с Ясоном не приехали.

– Почему? – удивилась Джесси. – Неужели Люк не может…

– Дело не в Люке. А в Ясоне.

– Ясоне? – еще больше удивилась Джесси.

– Он решил называться вторым именем.

– Ну и что? – продолжала недоумевать Джесси.

– Господи, ты разве не помнишь? Ведь его второе имя – Сэмюэль. Рейчел будет вне себя.

Да, в самом деле, Джесси уже забыла, что произошло, когда Элеонора и Люк назвали своего первенца Сэмюэль. Ханна столько рассказывала дочерям о своем старшем брате, о том, какой он был веселый, добрый, мужественный, заботливый и как она горюет о нем по сей день. Когда Люк и Элеонора сообщили ей, что решили назвать мальчика именем ее брата, Ханна расчувствовалась. А Рейчел возмутилась: «В нашей семье был только один Сэмюэль. Мой сын. И он умер!»

Сначала Люк сопротивлялся. Это их собственный ребенок, а не ребенок Рейчел, и они имеют право назвать его как им хочется. Но в конце концов они нашли компромиссный вариант, назвав мальчика Ясон Сэмюэль. И все было хорошо до тех пор, пока Ясону не пришла в голову эта идея.

– Ну, Рейчел вряд ли узнает про это. Во всяком случае, в ближайшее время. Так что не волнуйся. Давай займемся подарками.

– Люку так шла трубка, – задумчиво заметила Элеонора. – Он выглядел таким мужественным. И мой первый подарок – пенковую трубку – он похвалил.

– Может, что-нибудь из одежды на этот раз? Например, красную шелковую пижаму, – предложила Джесси. – Я видела очень красивые…

Элеонора смутилась:

– Дело в том, что он… он предпочитает спать голым. А почему бы нам не купить пижаму для Клифа?

Оказалось, что Джесси уже купила ему подарок – кожаный жакет.

Закончив обсуждать, какие подарки устроят мужчин, они перешли к Ханне и Блисс.

– А помнишь Плачущую Тину? – вспомнила вдруг Элеонора.

Как-то на Рождество Ханна купила им куклу Плачущая Тина – одну на двоих. Это был единственный случай, когда девочки подрались. Они тянули куклу каждая в свою сторону с такой силой, что оторвали ей руку. Ханна отобрала куклу, и с тех пор они ее больше не видели.

– У нее из глаз лились настоящие слезы, она сосала из бутылки молоко и мочилась в пеленки. Сколько с тех пор прошло? Сейчас бы у нее начались месячные, и нам надо было бы покупать ей тампаксы.

– Джесси! – Элеонора округлила глаза, указывая на сидящих поблизости марсианок, которые, кажется, были шокированы ее шуткой. – Лучше скажи, догадываешься ли ты, какой подарок хочет Блисс? Ни за что не угадаешь… Фотоаппарат. И она надеется, что ты научишь ее снимать.

– С радостью! – Джесси посмотрела на сестру сияющими глазами.

Марсианки расплатились и ушли.

– Слава богу, теперь мы можем поговорить спокойно, – вздохнула Элеонора. – Ты не представляешь, как я волнуюсь из-за Блисс…

– Мне кажется, что как раз из-за нее…

– Ах, Джесси, ты же знаешь, какая она доверчивая…

– И тем не менее, уверяю тебя, она прекрасно знает, что нельзя садиться в машину к незнакомым людям.

Но Элеонора беспокоилась не из-за каких-то незнакомцев.

– Мне кажется, она увлеклась товарищем Ясона. Его зовут Гори. Он жил в одной комнате с Ясоном в общежитии колледжа весь этот год. И он гостил у нас в каникулы. Ему уже двадцать один. Играет на гитаре, водит пикап.

– О, гитара – это очень опасно.

– Более того, он сочиняет специально для нее песни.

– Кошмар! – полушутя, полусерьезно воскликнула Джесси. – А ты спрашивала у нее, что она думает о Гори?

– Она ответила, что он очень умный.

– А он?

– Откуда же я знаю? – устало ответила Элеонора.

– Но тебе сорок лет, неужели ты не можешь какими-нибудь наводящими вопросами…

– Дело не только в этом. Мне показалось, что когда мальчики уехали в колледж после каникул, в комнате остался какой-то странный запах. Вдруг они курили марихуану?

– Ты считаешь, что Блисс тоже пробовала курить? – Это уже было что-то и в самом деле серьезное.

– Не уверена, – медленно произнесла Элеонора, – но я столько слышала о родителях, которые считали, что с их детьми все в порядке, а потом вдруг обнаруживали, что… – Она вынула из сумочки газетные вырезки, где рассказывались случаи, когда потрясенные родители узнавали, что их дети – наркоманы.

– Видишь? Красные прожилки могут означать, что она курила…

Вот она сила печатного слова, подумала Джесси.

– Но у Блисс аллергия. Ты же это знаешь не хуже меня. Аллергия на пыль. И красные прожилки – вполне естественное в этом случае явление.

– А насморк? Посмотри, что здесь написано – это может означать употребление кокаина.

– Но у нее насморк с трех лет. Выбрось это, Элеонора. К Блисс это не имеет никакого отношения. – Джесси мягким движением забрала газетные вырезки из рук сестры и порвала их на мелкие клочки, которые унес официант вместе с грязными тарелками. – Ты лучше скажи, что будешь на десерт?

– Может быть, яблочный пай?

– Нет! Я придумала кое-что получше. Тебе нужно прийти в себя и освободиться от всех этих глупых мыслей. Бокал вина – вот что тебе сейчас необходимо.

«Шардоне» подействовало скорее, чем Джесси ожидала. Глаза Элеоноры заблестели, напряжение спало. После того как Элеонора выпила половину бокала, Джесси взяла его и допила остаток:

– Ты уже взбодрилась, но не забывай, сколько нам еще надо сделать! Подарок для Ханны, наверное, и обсуждать не стоит? Как всегда перчатки?

Но из-за того, что они привозили ей перчатки отовсюду – из всех поездок – лайковые, шелковые, нитяные, с отделкой и без, вышитые и совершенно гладкие, – найти что-нибудь интересное и подходящее становилось все труднее.




4

Декабрь, 1991

ХАННА


Всю дорогу до дома Ханна старалась держать себя в руках. Ведь не сошла же она с ума, в самом деле. Но горло сжимали спазмы, и она с трудом назвала адрес водителю такси. А из-за того, что у нее дрожали руки, она, сунув водителю двадцатидолларовую купюру, вышла из машины, не дожидаясь сдачи.

Привратник Бруно встретил ее обычной приветливой улыбкой. Похоже, он не заметил ничего странного в ее поведении. Да и зеркало в вестибюле отразило всего лишь хорошо одетую женщину средних лет – точно такую же, какой она выходила из дома несколько часов назад.

Войдя к себе, она дважды повернула ключ в двери, словно пыталась отгородиться от того, что произошло в Санта-Клауслэнде. Слава Богу, что она одна дома и может спокойно во всем разобраться.

Раздевание подействовало на нее успокаивающе. Теплая ванна с ароматическими добавками как всегда оказала просто магическое действие. Буря, разыгравшаяся в ее душе, начала стихать. Прошло и напряжение в мышцах. Она уже могла сделать глубокий вдох. Исчез и комок в горле. Лежа в теплой ванне, она уже могла спокойно перебрать в памяти случившееся за день.

Все началось с того, что Эл и Джесси ушли, не предложив ей пойти с ними за покупками.

Разве это не естественно, что мать хотела провести с ними вместе весь день? А что они сказали, когда увидели ее одетой? «Но, мамочка, ты же понимаешь! Мы столько не виделись».

Ханне пришлось сделать вид, что она собиралась пойти по своим делам. Она даже не села с ними в такси, хотя Джесси предложила подвезти ее до центра. И когда же она научится воспринимать жизнь не такой, какой она ей представляется, не такой, какой хочется ее видеть, а такой, какая она есть на самом деле – то, к чему постоянно призывает Джерри.

Сколько раз она чувствовала себя чем-то вроде невидимки возле дочерей. Рейчел и даже Блисс. И вовсе не потому, что они хотели продемонстрироать свое равнодушие. Просто они на самом деле не видели ее. Ведь никто из них даже не обратил внимания на то, что она сбросила около десяти фунтов со дня их последней встречи в День Благодарения.

«О, как ты прекрасно выглядишь!» – отмечали они, глядя друг на друга. Но она напрасно ждала, что хоть кто-нибудь скажет то же самое. Рейчел замечает только ее седые волосы и отсутствие косметики.

Ханна настояла на том, чтобы в этот приезд Эл и Блисс остановились у нее, надеясь побольше времени провести с ними. И что в результате? Блисс уехала к Рейчел, а Эл и Джесси умчались в город.

О Господи, как жаль, что у нее нет сестры. Как она завидует своим дочерям, их близости, их открытости. Шуткам, которыми они обмениваются. Пересмешничают. Они вели себя словно две девчонки. И что бы ни случилось, они всегда знают, с кем они могут разделить свое горе и радость.

Пятнадцать лет назад, несмотря на то, что Элеонора находилась уже на последних месяцах беременности, она помчалась к сестре в Грецию, когда ее оставил возлюбленный, чтобы поддержать в трудную минуту. Рождение Блисс еще более сблизило их, укрепило внутреннюю связь.

У Ханны осталось очень странное чувство после того, как Элеонора вернулась из поездки в Грецию с новорожденной. Что-то там произошло с Джесси такое, о чем они не обмоливились ни словом.

Но и появление внучки не дало Ханне того, о чем она мечтала. Едва Эл спустилась на пирс, Рейчел схватила новорожденную и не выпускала из рук все оставшееся время. Ханна была лишена той радости, которая обычно выпадает на долю других бабушек. Она не могла пойти с Блисс ни в музей, ни в зоопарк, ни в кино, потому что это делала Рейчел.

И сегодня утром тоже. Блисс приехала такая хорошенькая, раскрасневшаяся от мороза, с корзинкой яблок из собственного сада для Ханны и Джерри. Объятия, поцелуй, запах свежести… И более ничего. Она исчезла: «Прабабушка ждет!»

После того как Эл и Джесси уехали, Ханна попросила Бруно остановить такси и для нее.

– Вам куда? Но Ханна и сама не знала, куда. Оставаться в пустом доме не хотелось, но куда отправиться – она еще не придумала.

– Пока в центр.

Джерри приглашал ее пойти с ним на встречу с его друзьями. Но она отказалась, надеясь, что проведет день вместе с дочками. Джерри поцеловал ее и посоветовал не удивляться, если его соблазнит какая-нибудь хорошенькая секретарша. Его ничем не проймешь.

– А куда в центр? Западную часть, восточную? Я ведь не телепат!

Тогда она попросила водителя остановить машину и вышла, не закрыв за собой дверцу, так что ему пришлось выйти и закрыть ее самому.

Во время Рождества Манхэттен затмевал остальные части города. Все вокруг сияло и сверкало, продавцы вразнос предлагали всякую всячину, ходили переодетые в невероятные костюмы актеры, клоуны смешили публику. И даже патрульные, которые стояли в ожидании группы школьников, чтобы перевести их через дорогу, выглядели так, словно они только вышли после занятий в хореографической студии.

Она медленно пошла дальше, чувствуя, что уже начинает получать удовольствие от прогулки, пока не увидела женщину с девочкой лет семи. Женщина остановилась, чтобы заплести растрепавшуюся косу девочки. Она ловко подхватила волосы, разделила их на три части и в одну минуту снова заплела маленькую толстую косичку, перетянув ее лентой на конце. У Ханны тоже были длинные волосы в детстве. Она тоже носила косу. Но мать никогда не заплетала ей волосы.

Ханна остановилась. Что это? Неужели я разговариваю сама с собой?! А вдруг кто-нибудь услышал?!

Рука в перчатке коснулась ее плеча, и кто-то вежливо произнес:

– Вы загораживаете дорогу.

Призраки прошлого. Откуда и почему они вдруг являются и тревожат душу? Когда ей исполнилось десять лет, мать одной из ее подруг – Билли Аппельбаум – взяла их на рождественское представление. Погас свет, началось действо, а Билли, которая была на два года старше Ханны, вдруг украдкой приложила ладонь к ее груди так, чтобы мать не увидела. Ханна знала, что ей надо рассердиться и отбросить руку Билли, но почему-то не сделала этого. И ни та, ни другая потом ни разу не обмолвились о случившемся. Самое странное, что воспоминание вызвало неожиданное волнение и опять отозвалось в груди смутной болью.

Какой-то мотоциклист на большой скорости пронесся совсем рядом с тротуаром. На нем была кожаная куртка и перчатки, украшенные блестящими цепочками. Мощные бедра обтягивали узкие джинсы. За его спиной, прижавшись к нему, сидела девушка, одетая точно так же, как и он.

И эта уличная сценка опять вызвала волну воспоминаний о том времени, когда после рождения Элеоноры Виктор купил себе мотоцикл. Он гонял по Риверсайдской дороге, подражая Марлону Брандо в «Дикаре». Однажды Виктору удалось-таки уговорить Ханну прокатиться вместе с ним. Она сидела сзади, прижимаясь к нему всем телом. Светила луна. И они в полном одиночестве мчались по дороге, словно торопились попасть в какую-то неведомую страну. Ханна не могла перевести дыхание от странного чувства, налетевшего на нее, словно шквал. Страстное желание охватило ее в ту ночь с такой силой, что, казалось, она и в самом деле попала в незнакомую ей прежде страну, откуда уже не будет возврата в мир обыденного.

Ханна потом часто думала, что, может быть, этим и объясняется разница в характерах между Элеонорой и Джесси, которую она зачала в ту ночь.

Когда Ханна проходила мимо катка в Рокфеллер-центре, память прокрутила перед ней коротенький ролик о том, как за несколько дней до своей смерти, отец привел ее сюда. Он сам купил ей коньки, и она до сих пор ощущала тяжесть ботинок и крепкую шнуровку. На ней была черная бархатная юбочка на красной шелковой подкладке и белый свитер из ангорской шерсти. И до сих пор у нее во рту сохранился вкус горячего шоколада, которым она отогревалась в такой же морозный, холодный день.

Это невольное путешествие в прошлое не очень порадовало Ханну. И она постаралась переключиться на что-то другое, вглядываясь в витрины теперь уже Пятой авеню, на которой она оказалась незаметно для себя.

Солнце скользнуло за верхушку Эмпайер-стейт-билдинг, когда она перешла на 34-ю улицу.

«Добро пожаловать в Санта-Клаус-лэнд!» – прочитала она сияющую впереди надпись. Узорчатые снежинки закружились у нее над головой. Медвежата зазывно махали лапами, приглашая зайти в сказочный лес Санта-Клауса. Северные олени, закинув голову с ветвистыми рогами, тянули за собой санный поезд. Пингвины в лыжных шапочках и красных кашне выглядывали из ледяных домиков. Деревянные солдаты держали в руках конфеты, которые были больше их самих. А перед входом стоял большой почтовый ящик, куда девочки и мальчики опускали письма для Санта-Клауса.

В этой толпе все женщины шли с маленькими детишками. И только Ханна была одна. Она сделала вид, что ищет, где отстали малыши, чтобы никому не пришло в голову посочувствовать ей.

Оглядывая толпу, она невольно отметила, как странно одеты нынче дети. В ее время все приходили разнаряженные, как куклы, а сейчас почти все были в джинсах. Жалко, что Ханна не умеет проникать сквозь стены. Она бы много отдала, чтобы увидеть выражение лица Рейчел, когда у нее появилась Блисс в своем сногсшибательном наряде. Особенно впечатляли галоши. Интересно, что в этот раз сказала Рейчел, обычно уверявшая: все, что делает Блисс – замечательно.

Собственно, Ханна тоже так считала. Блисс – особенный ребенок. Словно она и впрямь получила благословение свыше. Она росла не только талантливой, но и очень сердечной, очень отзывчивой девочкой.

Такой же, какой была в свое время Ханна. Рейчел боготворила только Сэма. Теперь она точно так же боготворит Блисс, точно так же оттесняя ее от Ханны, как она пыталась отгородить от нее Сэма. Поэтому-то Ханна бродит по сказочному городу одна, а не с внучкой.

Если сегодня за ужином ее спросят, где она провела весь день, Ханна с таинственным видом ответит «кое-где». Но разве кто-нибудь будет спрашивать ее об этом? А если и спросят, то не станут слушать ответ. Она могла бы сказать, что провела день в публичном доме, и никто бы даже не охнул. Они кивнут ей, продолжая свой разговор.

– Ты одна?

С изумлением оглянувшись, она обнаружила, что подошла к павильону, который назывался «Волшебное Дерево». И вход в него был отделан корой сосны – так что казалось, будто и в самом деле входишь в дупло большого дерева. Пара эльфов с невинными улыбками стояла под гирляндой, на которой располагалась надпись: «Мы рады видеть вас!»

– М-м, а что я могу войти и одна?

Конечно, все в порядке, успокоили ее эльфы, подталкивая внутрь «Волшебного Дерева».

– Закрой глаза. Повернись три раза вокруг себя и загадай самое заветное желание.

Загадать желание? Если бы у нее голова была на месте, она бы послала их к черту. Но Ханна вместо этого почувствовала себя заколдованной принцессой, которая может найти спасение здесь, в чудесном мире.

– Ну что? Ты уже загадала желание? Ты придумала, какой подарок Санта-Клаус должен преподнести тебе на Рождество?

«Любовь!» Господи, неужели она произнесла это слово вслух?! Нет, она желала не любви Джерри – это у нее есть. Она желала той любви, которой была лишена. Ту, которой Рейчел любила Сэма и которую теперь перенесла на Блисс. Ту, которую две ее дочери испытывали друг к другу. Ханне так хотелось сейчас ощутить на себе излучение, которое исходило от ее внучки…

Хотя эльфы уже отпустили ее, голова все еще продолжала кружиться и все вокруг продолжало двигаться по кругу.

– Видите ли, – начала вдруг Ханна, не понимая, зачем она заговорила на эту тему, – со мной вместе пришла внучка, но она устала и осталась стоять… Надеюсь, она уже отдохнула. А мне захотелось посмотреть, что интересного она сможет увидеть впереди…

Эльфы обязаны были улыбаться, поэтому улыбались. Наверное, это вообще роботы. И еще до того, как она осознала это, они взяли ее за руку и провели дальше, к тому месту, где возвышался трон, на котором сидел величественный старик с белой бородой.

– Эта женщина пришла одна.

Теперь она уже не знала, как вести себя. А вдруг он предложит ей сесть к нему на колени, как это делали все маленькие дети? Самое странное, что ей хотелось сесть к нему на колени. Ей хотелось всхлипнуть, шепотком пересказать ему на ухо свои обиды, почувствовать, как его руки обнимают ее, а борода касается щек.

Санта-Клаус выжидающе смотрел на Ханну. И единственное, что она смогла придумать – это снова повторить свою выдумку насчет отставшей внучки.

– А что тебе хочется получить на Рождество, моя малышка?

Неужели он тоже робот? Неужели он не видит, что перед ним не шестилетняя девочка, а взрослая женщина? Женщина, которой исполнилось шестьдесят и которая давно утратила веру в сказочный мир.

Она выскользнула наружу, ничего не ответив на вопрос, и снова окунулась в шумную толпу. Прямо перед ней оказалась мать с сыном. Мальчик лет восьми бросил куртку на землю, а мать строгим голосом отчитывала его, требуя, чтобы он немедленно оделся.

– Мне жарко!

– Черт тебя подери, Сет! Подними куртку и оденься.

– Подними сама!

Мать размахнулась и шлепнула его:

– Подними куртку, тебе говорят!

Ханна, не отдавая отчета в том, что делает, шагнула к женщине:

– Как вы смеете бить ребенка!

Мать и сын с удивлением воззрились на нее.

– Какая же вы после этого мать! Радуйтесь тому, что у вас есть ребенок и что он жив-здоров – вот что самое главное.

– А вам-то какое дело? Чего вы вмешиваетесь!

Ханна строго посмотрела на женщину:

– У меня траур. Вот почему. Траур по умершему ребенку.

Молодая женщина испуганно отшатнулась от нее, ребенок, чувствуя что-то не то, прижался к матери.

Свежего воздуха! Ханна понимала: если она сейчас же не выберется отсюда, то просто потеряет сознание. Расталкивая толпу, она выбежала на улицу, где, на ее счастье, стояло свободное такси.




Теплая ванна помогла снять напряжение в теле. И все же Ханна еще не совсем отошла от потрясения. Но ведь она ничего не выдумала. Она не играла.

Она и в самом деле похоронила ребенка.

И этим ребенком была она сама.




5

Декабрь, 1991

ДЖЕССИ


Первой, когда Ханна вошла в дом к Рейчел, ее встретила Джесси. Возглас, который она издала, сошел бы для встречи путешественника, вернувшегося по крайней мере из экспедиции к Северному полюсу.

– Посмотрите! Посмотрите! Мама, ты выглядишь необыкновенно. Не правда ли, Эл?

Элеонора с не меньшим воодушевлением подхватила, что Ханна и в самом деле сегодня затмит всех. Тут из библиотеки выскочила Блисс и тоже включилась в общий хор:

– Бабушка, ты потрясна!

Две дочери и внучка обхватили ее со всех сторон и принялись обнимать и целовать, наперебой уверяя, что они соскучились по ней.

«Что такое происходит?» – недоумевала Ханна. Может быть, Джерри увлекся какой-нибудь порнозвездой и бросил ее? Или, может быть, врачи нашли у нее рак?

Три человека, из-за которых у нее с утра было испорчено настроение, уверяли в один голос, что они любят ее.

– А теперь, мама, расскажи, как ты провела день?

Вот оно что! Они почувствовали себя виноватыми и теперь пытаются загладить содеянное. Что ж, значит, не все потеряно. Она вспомнила про «Волшебное Дерево» и невольно улыбнулась. Все-таки не зря она побывала в «Санта-Клаус-лэнде» и загадала желание. Она получила то, что просила, хотя так и не осмелилась сесть к нему на колени. Пожалуй, и в самом деле ей не стоило так огорчаться. Хотя девочки и ушли одни, ведь это не означает, что им вовсе нет до нее дела.

Увидев, как изменилось выражение лица Ханны, Джесси с облегчением вздохнула. Конечно, они были не очень правы, но хорошо, что все обошлось. Она порылась у себя в сумочке:

– А у меня для тебя сюрприз. – И она вынула фотографию, которая как-то выпала из старой книги и которую она решила приберечь для такого вот случая.

На фотографии была Ханна, которой исполнилось лет тринадцать или четырнадцать. Она стояла с распущенными волосами – вместо привычных аккуратно заплетенных косичек.

Ханна вспыхнула. Столько лет ей не попадался на глаза этот памятный снимок.

– Это была идея Сэма!

Имя брата сорвалось с ее губ раньше, чем она успела спохватиться. Ведь в их семье существовал негласный договор не произносить имя Сэма в присутствии Рейчел, а она как раз вошла в комнату, посмотреть, что за шум.

Возникло минутное замешательство. Все невольно замерли, глядя на Рейчел. И Ханна, быть может, впервые в жизни поняла, что могла пережить ее мать. Она осознала это, побывав в Санта-Клаус-лэнде. Ведь Рейчел не просто потеряла ребенка – его у нее убили.

Теперь Ханна готова была с достоинством встретить гнев Рейчел. Но та неожиданно отвернулась, не проронив ни звука, и поманила к себе Блисс, чтобы переставить свечи на столе с одного места на другое.

Не только Ханна оказалась потрясена. Все точно так же, как и она, поняли, что если Рейчел оставила слова Ханны без внимания, значит, у нее на уме что-то очень важное. Гадать незачем – она сама заявит об этом, судя по выражению ее лица.

Ханна снова посмотрела на снимок:

– Спасибо, Джесси. Я покажу его Джерри.

– Позволь мне посмотреть. – Рейчел подошла поближе и взглянула на фото. – А я уже и забыла, какой ты была очаровательной девочкой. И какие великолепные волосы, моя милая!

Джесси и Элеонора улыбнулись. Они-то поняли, к чему клонит Рейчел. А та повернула снимок в их сторону:

– Скажи правду, Джесси. Разве Ханна не будет выглядеть моложе и лучше с короткой стрижкой?

Странное дело, но в этот раз Ханне удалось ответить матери очень просто и спокойно:

– Возможно, ты и права, мама. Но давай посмотрим на это дело с другой стороны. Я нравлюсь Джерри такой, какая есть. И с короткой стрижкой я буду выглядеть слишком молодой для него.

Все с облегчением вздохнули. Кажется, буря опять миновала.

Рейчел постучала ложечкой о хрустальный бокал:

– Пожалуйста, минутку внимания. У меня для вас важное сообщение.

– Бабушка, ты как президент в национальном собрании.

– Не перебивай, Джесси, – строго заметила Рейчел. – Вопрос этот касается Блисс.

Она обняла девочку за плечи:

– Взгляните на нее. На ее чудесный наряд. У девочки просто гениальное чутье. Это дар, который, смею надеяться, она унаследовала от меня. И мне хочется сделать все, чтобы этот дар не пропал.

И Рейчел изложила свой план. Блисс заканчивает свое обучение в Ривертоне, а затем переезжает к ней. Они летом едут в Европу, посещают самые лучшие салоны мод – в Париже, Лондоне, Милане. А потом возвращаются в Нью-Йорк, где Блисс может поступить на обучение к Дальтону или Хевиту.

– Я постараюсь, чтобы она смогла встретиться с самыми лучшими модельерами мира. У меня достаточно связей, чтобы Блисс могла поучиться у них. Правда, мой ангел? Ты станешь новой Донной Каран! – Рейчел прижала девочку к себе.

У Блисс от возбуждения загорелись щеки.

– Лет через десять, вот увидите, – Блисс станет одной из законодательниц моды. Не так ли, сердце мое? Тебе ведь хочется этого?

Рейчел подняла бокал, чтобы выпить за будущий успех правнучки и обвела взглядом сидящих за столом, в полной уверенности, что они придут в восторг от сказанного. Но тут Элеонора резко встала, отодвинув стул так, что он упал на пол.

– Как ты можешь!

– Что ты имеешь в виду?

– Блисс моя дочь. Моя и Люка. Как ты можешь строить планы о ее будущем, не обсудив их сначала с нами? Не спросив, согласны мы или нет.

Спросить согласия? Но Рейчел никогда ни у кого не спрашивала согласия или разрешения. Элеонора погубила свой талант. И Рейчел не допустит, чтобы то же самое случилось с Блисс.

– Я самый старший член этой семьи. И я… Я не позволю заживо хоронить Блисс в вашем поселке, в то время как перед ней открыт весь мир. Я не могу… Я не хочу, чтобы ее талант загубили. Блисс оставит след в истории моды.

Но Элеонора не собиралась сдаваться. Джесси тщетно пыталась успокоить ее.

Блисс стояла ошеломленная и потрясенная. Грандиозные планы Рейчел манили ее, но чувство привязанности к родителям заставляло принимать то, что говорила мать.

И в этот момент раздался телефонный звонок.

Казалось бы, еще один из числа тех, что звучали весь вечер. Поскольку Рейчел не позволяла, чтобы ужин прерывали телефонные разговоры, на них отвечал Уэсли. Однако на этот раз Джесси каким-то образом почувствовала, что это звонит Клиффорд из Лондона и что звонок важный. Она поднялась.

– Джесси, сядь на место. Ты знаешь мои правила, – тотчас обрушила на нее свой гнев Рейчел.

Дверь со скрипом отворилась настолько, что Уэсли мог просунуть голову:

– Прошу прощения, мадам. Звонит джентльмен из Лондона, говорит, что по важному делу.

Рейчел свирепо глянула на секретаря Уэсли.

Джесси снова вскочила:

– Это Клиф, я уверена!

– Оставайся на месте, Джесси. – Властные интонациии, прозвучавшие в голосе Рейчел, заставили Джесси застыть на месте. – И не смотри на меня так, словно тебе три года! Ты знаешь, что я не позволяю своим гостям прыгать из-за стола, словно это какие-то акробаты в цирке. Уэсли примет сообщение, если оно адресовано тебе. Итак… – Она повернулась к Блисс. – Как мы уже говорили, Элеонора…

Ее внучка по-прежнему была настроена воинственно. Она все еще стояла – в знак протеста и в доказательство неповиновения. Но ее плечи слегка вздрагивали, словно ее душили рыдания, готовые вырваться наружу.

– Мама, – от всего сердца воскликнула Блисс, видя ее впервые в таком состоянии, и бросилась не раздумывая к ней.

– Собирайся, Блисс. Мы едем домой. Сию же минуту, – вздрагивающим голосом проговорила Элеонора.

Угадывая, насколько уязвлена мать, Блисс не стала отказываться напрямую, но нашла обходной путь:

– Ты же знаешь, что папа не любит, когда ты садишься за руль ночью. – Взгляд Блисс, брошенный в сторону Джесси, взывал о помощи.

И Джесси решительно перешла в наступление:

– Успокойтесь, пожалуйста, все. Рейчел! Элеонора! Ради Бога, о чем вы спорите? Неужто так обязательно обсуждать будущее Блисс именно сейчас? До июня еще целых полгода. – Она предостерегающе взглянула на Рейчел:

– И, конечно же, решение должны принять Люк и Элеонора. Рейчел сама догадывается об этом не хуже других. А потом… – Джесси улыбнулась, – ведь мы собрались, чтобы поздравить Рейчел с тем, что она получила звание Женщины года, так ведь?! Разве я не права?

Рейчел не оставалось ничего иного, как кивнуть в знак согласия и переменить тему разговора. Элеонора и Блисс сели на свои места.

Чувствуя, что наступило самое подходящее время, Джесси выскользнула из комнаты, вихрем пронеслась через фойе, кухню и оказалась в приемной.

– Уэсли, это мне звонили?

Интуиция подсказывала ей, что Клиффорд звонил не просто так. В такие, как вот эта, минуты, она готова была задушить Рейчел. Джесси потянулась к телефону, стоявшему на кухне. В Лондоне уже полночь. Клиффорд должен быть дома.

– Не стоит ему звонить. Он просил передать, что позвонит сам еще раз. Он вышел. Просил не беспокоиться.

«Не беспокоиться». Чисто английское выражение, которое в переводе на нормальный человеческий язык означало, что существует какой-то серьезный повод для беспокойства.

– Джесси? – Рейчел стояла в дверях. – Я так и знала, что застану тебя здесь.

– Я хотела налить себе воды.

– На столе полно воды. Что ты глупости выдумываешь, – возразила Рейчел, но, увидев, что оказавшаяся в ловушке Джесси готова взбрыкнуть, тотчас перевела разговор:

– Ты обратила внимание, как убран центр стола, на цветы?

Как Джесси могла не заметить этого? И то, что Рейчел с такой гордостью демонстрировала цветы, полученные от Астор Брук, говорило только о том, насколько уязвима ее бабушка на самом деле. Скотт Фицджеральд прав. Богатство бывает разным. Неважно, как много денег и власти сосредоточилось в руках Рейчел. Она все еще остается той же девочкой-швеей с улицы Форсайт. Сердце Джесси сжалось от невольной жалости к бабушке.

– Цветы восхитительные. Астор Брук очень внимательна по отношению к тебе, бабушка.

Рейчел кивнула в знак согласия. Если говорить по правде, очень многие люди чрезвычайно интересуются ею и внимательно следят за ее судьбой.

– Я собираюсь в ответ послать ей экземпляр твоей книги. С твоим автографом, разумеется. Я продиктую, что тебе следует написать.




Кажется, спокойствие снова воцарилось за столом. Все то время, пока длился спор о будущем Блисс, Ханна хранила молчание, задумчиво потягивая шампанское из бокала.

Теперь и она сказала свое слово:

– Блисс, тебе ведь не обязательно становиться модельером… Ты можешь стать фотографом, как Джесси. Или же писателем. Как я…

– Ты! Писатель? С каких это пор? – Рейчел своим вопросом отказывала дочери в каких-либо творческих способностях.

– Да, мама. Ты забыла о том, что я была репортером во время войны. А кроме того, публиковала статьи и эссе. Блисс могла унаследовать и мой писательский талант. Очень часто случается, что способности проявляются через поколение.

Джесси попыталась поддержать мать, которую, несомненно, задело замечание Рейчел.

– Мама замечательно пишет. И мы все это знаем.

Рейчел, скрывая раздражение, отвела глаза и попыталась заговорить о другом:

– Ты ходила узнавать про Клифа, какие от него новости?

Чувствуя облегчение от того, что теперь можно сложить с себя обязанности по защите творческих способностей Ханны, Джесси постучала по бокалу ложечкой:

– Послушайте. У меня есть кое-какие новости для вас. Вообще-то я не собиралась говорить об этом, но… Одним словом, Клифу настолько понравились фотографии Блисс и Рейчел, которые я сделала, что… – Она помолчала для пущего эффекта.

– И что? – нетерпеливо потребовала продолжения Рейчел.

– Он очень хочет, чтобы я продолжила работу в этом же духе. Разве не великолепно?

Новый фотоальбом представит Блисс в сочетании с Рейчел – самая молодая и старейшая представительницы семьи.

Особенное место в будущем альбоме отводилось коллекции одежды Рейчел. Собранные ею наряды станут своеобразным рассказом, страницами из жизни старой женщины. Присутствие Блисс сделает их более достоверными, подлинными. Джесси с воодушевлением излагала планы Клиффорда, поскольку они касались двух дорогих ее сердцу существ.

– Клиф считает, что мы должны провести две серии съемок – сейчас, пока Блисс в городе, во время ее каникул, а потом в Ривертоне. А закончить все это следует серией фотографий уже после окончания школы.

Если все пойдет, как задумано, выход книги как раз подоспеет к девяностолетию Рейчел.

– А кто напишет текст? – тихо уточнила Ханна.

Джесси сделала глубокий вдох. Она понимала, как хочется матери принять участие в подготовке альбома, и раздумывала, как бы помягче сообщить ей о том, что никакого текста не предполагалось. Его должна была заменить серия магнитофонных записей разговоров между Блисс и Рейчел, сделанных во время съемок.

– Но ведь все равно кому-то надо расшифровывать пленки и задавать вопросы, – заметила Ханна.

Джесси с облегчением обняла мать:

– Молодец, вот мы и нашли, что ты будешь делать.

– Насколько я понимаю, все это будет идти как документальные съемки, да, Джесси? – Элеонора подняла бокал с шампанским в честь сестры, но рука ее слегка дрогнула и вино выплеснулось на стол.

– Именно так! – кивнула Джесси, подхватывая бокал и придвигая сестре чашку с горячим кофе.

– То же предстоит сделать и Блисс. Она должна записать рассказы людей. Скажи им о твоем задании, дорогая.

– Но мама! Это такая глупость! Здесь речь о другом.

Но Элеонора настояла на том, чтобы она все-таки объяснила, о чем идет речь. Оказалось, что всем ученикам в классе дали задание на каникулы: каждый должен представить, что он является ведущим телевизионной передачи – что-нибудь вроде Фила Донахью или Опра Винфрема, – и организовать передачу-опрос, что думают окружающие о самых разных вопросах, таких, как ревность, соперничество, беспокойство, связанное с сексуальными проблемами, и так далее. Все эти темы написали на листочках бумаги и каждый вынимал.

– И какое задание ты вытянула? – спросила Рейчел.

Блисс ответила, что не помнит:

– О, это такая глупость, в любом случае.

– А я прихватила листок с твоим заданием, – Элеонора вынула его из сумочки и прочитала вслух: – «О чем бы ты никогда и никому не захотел поведать». Разве это не забавный вопрос?! Он требует искренности. Подойди, дорогая. Мы все можем помочь тебе, ты можешь проинтервьюировать нас. Встанем полукругом, как это делают на телевидении, а ты возьмешь диктофон.

– Я не смогу сделать это.

– Почему?

– Я забыла диктофон.

– Но зато я не забыла! Он в моей сумочке, – и Элеонора выложила миниатюрный диктофончик на стол.

Рейчел обожала интервью. До нее уже дополз слушок, что Винфрем собирается пригласить ее, Астор Брук и Памелу Харрилап на передачу, где им придется высказать свое мнение о власти, о магии обаяния и о том, как научиться управлять людьми, как сохранить здоровье в преклонном возрасте.

– Не беспокойся, Блисс. Мы все будем отвечать как следует.

Когда Блисс успокоилась, к ней вернулась уверенность. Женщины начали откашливаться, мысленно заглядывая в темные уголки памяти, в которые они не позволили бы заглянуть ни одной живой душе.

Поскольку Рейчел сама творила свою биографию, она никогда и ни с кем не делилась самыми сокровенными тайнами. Но она знала, что две фигуры занимали в ее памяти особенное место. Два Сэмюэля.

Ее первая любовь и ее сын. Никогда в жизни она не могла забыть тот взгляд, которым смотрел на нее первый муж – Вилли Лоуренс, когда сказал ей, что знает о том, что Сэмюэль не его сын. Ни единому человеку, ни единой живой душе она не могла поведать об этом.

Не могла она рассказать и о том, каким было выражение его глаз, когда он потерпел финансовый крах.

В самой глубине, в самом тесном уголке ее памяти хранилось воспоминание о том дне, когда она заявила, что ее тошнит только от одного его вида. Она не сказала ему, что знает о его любовнице – сердобольной маленькой библиотекарше, похожей на ласку, которая подкармливала его своим ланчем, сидя на скамейке в парке, стригла ему волосы и покупала сигареты.

В тот день Рейчел спросила его саркастическим тоном:

– Ну, и что ты сегодня собираешься делать?

– А что ты хочешь, чтобы я сделал? Бросился под трамвай?

В ответ она вывернула кошелек, и оттуда выпала одна-единственная медная монета.

– Видишь?




Тайна Ханны оказалась связанной со страховым полисом брата.

Видимо, когда Сэмюэль готовился к отплытию, чтобы в последние дни принять участие в войне, у него возникло предчувствие, что он погибнет. И он заключил дополнительный страховой полис на имя сестры.

Сэм никогда не мог понять причины антипатии Рейчел к дочери.

Он любил сестру и решил позаботиться о ее будущем на тот случай, если с ним что-нибудь произойдет.

Когда после гибели Сэма по почте пришло извещение из страховой компании, конверт получила Ханна – Рейчел сидела, запершись у себя в спальне. Она буквально вычеркнула Ханну из своей жизни.

Рейчел так ничего и не узнала про страховой полис по той причине, что перестала вообще разговаривать с дочерью. И Ханна поняла, что не стоит упоминать о нем.

Страховая компания извещала ее о том, что в соответствии с нынешним курсом она может получить чек в сто тысяч долларов.

Поскольку мать по-прежнему держалась отчужденно и хранила молчание, Ханна сочла, что имеет право жить отдельно. На расстоянии она не так будет раздражать Рейчел.

Теперь по прошествии стольких лет Ханна удивлялась тому, как умело она распорядилась неожиданно полученной суммой. Не обращаясь за помощью ни к матери, ни к семейному адвокату, она нашла человека, который помог ей сделать удачное вложение.

В то же самое время она просто до безумия влюбилась в Виктора. Влюбилась с первого взгляда. Когда он вышел на берег мокрый, сияющий в лунном свете.

Все, конечно, произошло по той причине, что Виктор оказался первым мужчиной, который пробудил в ней сексуальные чувства и смел на своем пути все ее привычные моральные и этические устои. Сколько же лет хранилось в тайнике ее памяти то, как она обнаруживала, кем на самом деле является Виктор. Побои до синяков – вот чем он добивался от нее покорности. Он обзывал ее последними словами – сукой, проституткой – и грозил сжечь в газовой печке, если только нацисты выиграют войну, а они, по его мнению, непременно должны были ее выиграть.

Теперь Ханна не могла понять и представить, каким образом Виктору удавалось заставить ее переживать мазохистский оргазм, подчиняя ее своим извращенным садистским порывам.

И пока он с внутренним торжеством наблюдал за налетевшим шквалом экстаза, она испытывала отвращение к самой себе от того, что, подчиняясь ему, умоляла о том, чтобы пытка продолжалась еще и еще.

Чтобы найти в себе силы победить это чувство зависимости, Ханне потребовалось десять лет совместной жизни. Но даже потом, еще очень долго каждый ее нерв ощущал нехватку того, что стало ее привычкой.

Осознав, что Ханна уже не желает его, а играет роль жертвы, Виктор оставил ее и ушел.

Может быть, ей помогло то, что она никогда не говорила ему о своих сбережениях. Как бы низко она ни опустилась в собственных глазах, в какой бы сексуальной зависимости от него ни находилась, глубинное чувство самосохранения помогало ей. Настал момент, когда он полностью контролировал ее тело. Быть может, сердце. Но не ее душу. Жизнь с Виктором представлялась Ханне такой постыдной тайной, вызывала такое чувство отвращения к себе, что до самого последнего времени она не находила в себе силы говорить об этом.

В рамки задания, которое требовалось выполнить Блисс, с точки зрения Ханны, скорее укладывалась другая – более романтическая, более привлекательная тайна. Тайна о том, каким образом она нашла Джерри.

Когда друзья и члены семьи интересовались, где и как они в первый раз увидели друг друга, она давала неопределенный ответ, дескать, случай свел на одном из официальных мероприятий. Или еще что-то в таком же духе. Джерри считал, что глупо скрывать, как все произошло на самом деле, но он щадил ее чувства и тоже вынужден был отмалчиваться.

На самом деле он поместил объявление в журнале «Нью-Йорк»

«И ты, моя дорогая, написала мне! А что было бы, если бы ты не решилась? Ну в самом деле?»

Слава Богу, что она смогла написать ему и в результате обрела близкого человека. Сейчас у них уже солидный супружеский стаж.

И если Блисс необходимо узнать о каком-то сокровенном событии в ее жизни, – что ж, она готова пойти на то, чтобы рассказать о случившемся так, как оно произошло на самом деле.

Ей даже доставила удовольствие мысль о том, как прореагирует Рейчел на это признание.

И по сей день Ханна слово в слово помнила объявление, которое дал Джерри:

«Сдержанный интеллектуал. Вдовец с уже взрослыми сыновьями ищет такую же сдержанную женщину, оказавшуюся в подобных обстоятельствах. Цель встречи: вместе прочесть «Это мой любимый» – и после этого зажить счастливо».

Они прочли «Это мой любимый» и зажили, как ей представлялось, счастливо. И по сей день их счастье продолжается. Во всяком случае, она готова была бы пожелать такого же счастья и своим дочерям. Впрочем, Джесси, похоже, вполне счастлива с Клиффордом. А вот Элеонора время от времени вызывала у нее тревогу.

Такое впечатление, что она робеет в присутствии Люка и даже боится при нем открыть рот. Для Ханны было полной неожиданностью резкое поведение сегодня за ужином. Рейчел выглядела так, словно ей кирпич на голову свалился. Но, может быть, в этом поступке проявилась истинная Элеонора? Элеонора, которую они не знали. И, возможно, у нее тоже есть свои глубинные, скрытые даже от близких людей секреты.

Да, конечно же, такие секреты существовали. Именно о них и раздумывала в этот момент Элеонора. Один из них – самый главный – она могла обсудить только с одним человеком во всем мире, со своей сестрой, со своим лучшим другом Джесси. Эту тайну она поклялась унести с собой в могилу. Отказываясь обсуждать ее даже между собой, они таким образом создавали ощущение того, что случившегося как бы не было.

Собственная реакция на слова Рейчел удивила ее не меньше, чем остальных, сидящих за столом. Кто бы мог ожидать такого?

Она даже ощутила страшную нервную дрожь, охватившую ее от сдерживаемого желания распахнуть тайник своей души и вытащить оттуда на свет божий все до последней крупицы, признаться, что произошло на самом деле в Греции. И все же Элеонора не решилась. Хотя высказанная правда, может быть, помогла бы ей расковать свое собственное сознание, освободила бы от груза, который она несла вот уже почти пятнадцать лет. Но эта же самая правда могла – обрушившись так внезапно – создать непроходимую пропасть между всеми.

Нет, уж лучше она раскроет в том же тайнике другой темный и грязный угол. Все уверены в том, что она такая прямая и честная, и даже трудно представить, в каком они окажутся шоке, если она вдруг признается, чем занималась до того, как она объявила о своей помолвке с Люком.

Это было бы нечто! Впрочем, нет! Лучше порыться и найти более подходящую для записи на школьный магнитофон историю.

Может быть, попросить взаймы у Джесси какую-нибудь историю? У сестры более разнообразная и богатая событиями жизнь, чем у нее.

Тем временем Джесси тоже перебирала свой колоритный архив, разыскивая такой секрет, который уместно было бы поведать в семейном кругу.

Проблема состояла в том, что за исключением Греции все события, происходившие с ней, относились к числу таких, которые она не считала нужным скрывать. Она открыто и даже демонстративно жила с Джимми Коласом, который был женат, когда они познакомились. Когда его признали виновным в мошенничестве, – об этом тоже знали все.

И все-таки, порывшись в прошлом, она нашла подходящую для Блисс курьезную историю, которая произошла с ней в магазине Гудмана. Был холодный февральский день. Она шла по улице мимо магазина, когда началась распродажа сумочек по сниженным ценам. Толпа покупателей стиснула ее, придвинула к дверям и буквально внесла внутрь. Ее взгляду явились сумочки, которые можно носить через плечо, как раз такие, как она собиралась купить.

Насколько холодно и неуютно было на улице, настолько тепло и даже жарко оказалось внутри магазина. Джесси сняла пальто и принялась не спеша выбирать сумочку. Но ее представление о дешевизне не совпало с тем, что сложилось у директора магазина. Она вышла на улицу ни с чем и продолжила свой путь.

Когда же она зашла в ресторан и снова сбросила пальто, то вдруг обнаружила, что у нее на плече осталась висеть сумочка за пятьсот долларов. Видимо из-за духоты Джесси поспешила покинуть магазин и, набросив пальто на плечи, не заметила ту, которую примеряла одну из последних.

Те, кто сидел вместе с ней за столиком, принялись смеяться и подшучивать, предлагая оставить сумочку на память о такой необыкновенной удаче. Но она, конечно, не могла отнестись к этому как к шутке. И не из-за пятисот долларов, не потому, что какая-то продавщица может пострадать из-за нее. Просто она прекрасно знала, что способна испытывать любые угрызения совести, но не чувство вины за украденную в магазине сумочку.

Но что делало историю подходящей для записи на пленку – так это ее финал. На следующий день Джесси пришла в магазин, чтобы вернуть сумочку и принести извинения за оплошность. Продавщица оказалась француженкой. А магазин славился своим внимательным отношением к покупателям. Продавщица решила, что Джесси просто-напросто возвращает не понравившуюся ей вещь и просит возмещения убытков. Более она не желала ничего слушать. В конце концов Джесси вежливо предложили покинуть магазин, вручив ей пятьсот долларов и даже заплатили наличными за такси. Она вышла из магазина, спрашивая себя, не отменили ли случаем закон о сроках давности за совершенные преступления.

Но пока она раздумывала о том, что бы ей наговорить на диктофон для Блисс, беспокойство из-за того, что Клиф не позвонил ей, как обещал, начало нарастать само собой, как снежный ком.

В Лондоне два часа ночи. Значит, что-то не так. Она скрестила пальцы, чтобы отвести несчастье и подумала про себя: «Боже, только бы не авария!» Больше она уже не могла ждать. Беспокойство ее достигло предела. В библиотеке ведь есть телефон, вспомнила Джесси и незаметно выскользнула из-за стола.

Быстро набрав нужные цифры, она приложила трубку к уху. Занято. Посреди ночи? Джесси снова набрала номер. Опять занято. Но, по крайней мере, он дома. И то хорошо. В конце концов, у него мог испортиться телефон. Лондонская телефонистка не отвечала целую вечность. Наконец проверила линию и сообщила, что она занята.

В дверях библиотеки появилась Ханна:

– Извини, дорогая. Мы все ждем тебя. Рейчел того и гляди выйдет из себя.

– Но что делать, мама! У Клифа занято. Это посреди ночи-то? Значит, что-то не так. Скажи бабушке…

– Не волнуйся. И попробуй дозвониться. Я позабочусь о Рейчел.

В этот момент телефон зазвонил.

– Клиф? Ты? Господи Боже мой! А я уже начала беспокоиться.

Оказалось, что умер Джимми Колас. Автомобильная катастрофа. Это произошло утром. Клиффорд уже и думать забыл о том, что много лет назад согласился выполнить просьбу Коласа и стать распорядителем определенной части его завещания.

– Его адвокаты повсюду разыскивали меня, чтобы вручить пакет. Оказалось, что там есть кое-что относящееся непосредственно к тебе.

Значит, Джимми Коласа больше нет на свете?! Джесси было жаль, что он так глупо погиб.

– Одну вещь ты должна знать…

– Что именно?

– Акт о том, что остров Гелиос он передает в твое владение.

– Мне? – поразилась она.

– Тут же приложена записка, в которой говорится, что ты должна знать, почему он это сделал.




6

1972

ДЖЕССИ


– Я безумно буду скучать по тебе, Джесси. Почему тебе так хочется уехать в Лондон?

– Замри и не двигайся! – Джесси щелкнула затвором фотоаппарата, запечатлев Элеонору с Ясоном на руках среди корзин с персиками. Волосы Элеонора забрала наверх в тяжелый узел. Только одна прядка выбилась из прически и упала вниз, делая ее лицо еще более прекрасным. Замужество помогло Элеоноре избавиться от существовавших некогда комплексов, а после родов черты ее обрели законченность и совершенство.

Марши протеста с лозунгами о свободе женщин и праве на аборты и тому подобные призывы нечасто нарушали спокойный уклад сельской жизни.

Элеонора сделала свой выбор, несмотря на решительные возражения Рейчел. Зато Ханна и сестра поддерживали ее во всем.

«Американская мадонна с ребенком» – с воодушевлением воскликнула Джесси, сжимая в руках новенький «Никон» – такой удобный и так чутко отзывающийся на каждое ее движение, словно это было живое существо. Камера в какой-то степени заменила Джесси ребенка. Она призналась себе в этом в Лондоне, куда приехала в поисках счастья. Рейчел этого тоже не одобряла. Она считала, что восемнадцатилетней девушке ни к чему уезжать из дома. Джесси возмущала сама формулировка. Она уехала не «из», а «за».

Зато Ханна не просто поняла, чего хочет Джесси, на поиски чего она отправляется, но даже и позавидовала ей в чем-то. Ведь когда самой Ханне исполнилось восемнадцать – шла война. И она не могла уехать в то время дальше Нью-Джерси.

«И вы знаете, что в результате произошло. Она вышла замуж за этого фашиста», – вспыхнула Рейчел.

Джесси пообещала, что она не выйдет замуж за фашиста. И полностью погрузилась в занятия в международном институте фотожурналистов. В промежутках между занятиями она бродила по лондонским улицам, поразившим ее воображение еще во время поездки с Виктором.




– Еще разок, пожалуй!

Заходящие лучи солнца пронизывали сад, наполняя его сиянием и светом. Но тут Ясон завозился и принялся хныкать, размахивая крошечными кулачками.

– Проголодался! Мой малыш хочет есть, – проговорила Элеонора с некоторым чувством изумления перед тем чудом, которое они сотворили с Люком.

Джесси словно приросла к объективу.

– Прекрасно! Можешь покормить его, – улыбнулась она. – Не позволяй мне мешать тебе делать то, что хочется. Тем более что я уже отсняла почти целую пленку.

В этот момент появился Люк. У него при виде жены и ребенка на лице появилось такое же чувство удовлетворения, что и у Элеоноры. Неужели он испытывает то же самое, что и жена? – мельком подумала Джесси.

Его и в самом деле переполняло удовлетворение. Черты его лица тоже обрели законченность, он словно бы заматерел еще больше по сравнению с тем, каким его видела в последний раз Джесси.

Освещенное солнцем лицо его дышало гордостью, когда он взирал на свое семейство.

– Пора ехать, Джесси, если только ты не передумала ехать именно этим поездом.

– Секундочку, Люк. Встань рядом с ней и обними ее за плечи, пока она кормит малыша.

«Можно ли ей обнажить грудь перед камерой?» – с этим безмолвным вопросом Элеонора посмотрела на мужа. Он медленно кивнул и встал с ней рядом как попросила Джесси. Древний как сам мир сюжет: мать, отец и дитя – творение их гармоничного союза. Глядя на них, Джесси сердцем почувствовала, насколько правильное решение приняла ее сестра, выбрав замужество и материнство – вот ее истинная натура, ее сущность. Роды прошли довольно легко. Элеонора призналась, что рождение ребенка сделало ее по-настоящему женщиной и углубило любовь к Люку.

Но она также призналась Джесси, что врач, сожалея, предупредил ее о том, что ей больше пока нельзя беременеть. Это может кончиться плохо для нее.

Это единственное, что ее огорчало пока. Ведь и она, и Люк собирались завести большую семью. Им доставило такую радость рождение сына. Впрочем, у них еще будет время обсудить это, когда Ясон подрастет немного и начнет ходить.

Может быть, врач ошибся, сделав такое заключение, так ведь? В завершение разговора она просила Джесси сохранить все сказанное в тайне. Ей не хотелось, чтобы об этом узнала Ханна или, Боже упаси, Рейчел, которая самым бесцеремонным образом начнет тащить для консультации каких-нибудь модных нью-йоркских специалистов.

– Передай маме и Джерри огромный привет от нас, – сказала Элеонора, помахав сестре на прощание. – И не вздумай заговаривать с каким-нибудь посторонним мужчиной в самолете. – Она нежно поцеловала мужа. – Видишь, что в результате случилось со мной?

Нет, Джесси выйдет замуж очень и очень не скоро, если, конечно, вообще надумает сделать это. Женщина тоже имеет право жить свободной жизнью, независимо от всяких условностей. Даже Ханна и Джерри понимали это.

У него был свой дом в деревне, но он большую часть времени проводил у Ханны. С первого же дня они почувствовали себя так, словно прожили вместе всю жизнь, тем не менее не торопились узаконить свои отношения.

– И все же мне непонятно, почему ты не можешь учиться фотографии в Нью-Йорке, – призналась Ханна по дороге в аэропорт, куда их вез Джерри.

– Но ведь Лондон – это место, где родилось искусство фотографии как таковое. Дэвид Бейли, Ив Арнольд, Лорд Сноудрон.

– Жаль, что они занимались этим там, а не в Америке. – Ханна изо всех сил пыталась сохранить шутливый тон. – Что за напасть такая? Почему мои дочери разбегаются в разные стороны?

– Если на самом деле хочешь знать, то это из-за того, что ты и твой Ромео поднимаете по ночам слишком много шума. Это весьма смущает нас.

На ее шутливое замечание Джерри откликнулся шуткой, лишь слегка повернув голову в ее сторону:

– О, весьма сочувствую тому, кто влюбится в тебя!

Но ему не стоило сочувствовать никому. Джимми Колас, появившийся в жизни Джесси, сыграл роль фитиля, зажженного возле пороховой бочки, заставив ее вспыхнуть в один миг.




Ежегодные выставки студенческих работ институт устраивал в галерее Белгравза в Найтбридже. Среди отобранных для показа оказалась и серия фотографий Джесси «Современная американская семья» – портреты Элеоноры, Люка и маленького Ясона.

Она принесла пленку на занятия по основам проявления, и отпечатки получились четкими и ясными.

До того времени она ни разу сама не проявляла и не печатала фотографии.

И вот теперь, работая в этой темной комнате, где стоял острый запах свежего проявителя и закрепителя, она воочию убедилась, сколь многое может изменить человек, овладевший мастерством. Где-то усилить яркость, где-то приглушить – и результат получался уже совершенно другим.

Чутье случая – вот как она сама для себя определила, в чем именно заключается искусство фотографа. Признанный мастер этого дела Картье Брессон именовал это качество «предощущением мгновенья». У настоящего профессионала объектив, глаз и ощущения сливались в одно целое. А еще настоящему мастеру необходимо было иметь терпение, упорство – это Джесси тоже осознала в процессе занятий.

Она нутром чувствовала, что эта ее серия обнаруживала умение фотографа угадывать, предощущать мгновение.

Но Джесси пришлось сделать около пятидесяти отпечатков, прежде чем она добилась желаемого. «Кажется, это и в самом деле хорошо», – подумала она, и слезы навернулись ей на глаза. А вдруг это ей только кажется? Все выяснится на выставке, где судьями будут такие признанные мастера своего дела, как Сесиль Битон, Дэвид Бэйли, Лорд Сноурдон. «Боже, помоги мне!» – молила Джесси, скрещивая пальцы.

И вот долгожданный день настал. Она проснулась в своей крошечной комнатке, которую снимала на время занятий. Полчаса ей понадобилось, чтобы одеться настолько тщательно, чтобы это не бросалось в глаза. Она в первый раз почувствовала подспудное желание выглядеть как можно лучше – элегантной и, что почти одно и то же, – неотразимой.

От ее дома дорога шла через площадь Белграф. Думая о своем, Джесси шагнула на пешеходный переход. И тут же услышала визг тормозов в нескольких дюймах от себя.

– Вы что? Не видите, куда идете? Вы откуда свалились?

– Я? С Марса! Разве сразу не видно?

– Разве что! Но даже марсианину ясно, как надо правильно переходить улицу.

– К сожалению, я не отношусь к ясновидящим.

Он оглядел ее с ног до головы, и лукавая усмешка появилась на его губах.

– Возможно, и к лучшему.

Уже поздно вечером, когда ее «Современная американская семья» получила первый приз и она стояла взволнованная и радостная вместе с другими призерами на сцене, Джесси снова увидела его в толпе. Он поднял бокал, приветствуя ее, и лукавая усмешка скользнула по его лицу. По тому, как он выглядел, Джесси поняла, что он явно занимается каким-то большим бизнесом. Об этом говорили и его одежда, и машина, и манера держаться.

Он говорил по-английски с легким акцентом. Немец? Только бы не это. Хватит одного Виктора. Может быть, француз? Если бы Джесси больше бывала за границей, она бы смогла угадать.

– Итак, на самом деле вы американка, как я сначала и подумал, – сказал он, приблизившись к ней, когда церемония вручения призов закончилась.

– А кто вы?

– Дмитрий Андреас Константин Георгополус Колас. Для моих друзей просто Джимми. Какое счастье, что я не сбил вас. Позвольте мне поздравить вас. Фотографии просто восхитительны.

И все то время, пока она находилась среди приглашенных на выставку, пока ее знакомили с издателями, рекламными агентами, она ощущала на себе его взгляд. Когда наконец, бар закрылся, гости начали расходиться кто куда.

Однокурсники пригласили Джесси пойти с ними в паб, чтобы провести остаток ночи. Она немного задержалась, подкрашивая глаза и поправляя прическу, прежде чем вышла на улицу.

«Пусть подождет», – подумала она.

Но когда Джесси вышла, улица была пуста. Никого не осталось. И ей некуда было идти.

А она-то пребывала в полной уверенности, что Джимми Колас, сгорая от нетерпения, посадит ее в машину рядом с собой и повезет в какой-нибудь закрытый клуб, где для них заказан ужин с шампанским! О Господи! До чего же она проголодалась. И что хуже всего – теперь при всем желании она не могла присоединиться к своим однокурсникам, потому что пропустила мимо ушей название паба, в который они направлялись.

Теперь они все спокойно набивают себе желудки сосисками и салатом, запивая шэнди. А в ее крохотной квартирке, насколько она помнит, как назло, оставалась только горчица, арахис и немного растворимого кофе.

Она вдруг почувствовала, как соскучилась по Нью-Йорку, где можно заполучить еду в любое время суток. В Сохо сейчас открыта сотня баров. Но как они далеко отсюда.

Вернувшись к себе, она сделала сандвич с горчицей и арахисом, заварила целую кружку кофе. А еще она отыскала зачерствевший кусочек шоколадного бисквита. Для того чтобы удовольствие было полным, она запустила пленку с Каролиной Кинг и выложила прямо перед собой чек на сто фунтов.

Наверное, Джимми Колас устал ждать ее или решил, что она занята. Но ведь теперь он знал, что она студентка и знал, какого именно института. Он слышал, как называли ее фамилию, и мог в любой момент найти ее.

На всякий случай она решила заглянуть в телефонный справочник. Конечно же, там оказалось два человека с такой фамилией. Один проживал где-то в Сити, а другой на Хилл-стрит в Мэйфорте.

Она взяла трубку и набрала номер.

– Междугородная? – В Нью-Йорке время близилось к вечеру. Ей хотелось рассказать матери о награде, доказать, что она не теряет зря времени.

Потом она позвонила Элеоноре, чтобы напомнить о том, как она щелкала их, когда приезжала попрощаться перед отъездом, и чем это закончилось, сказать о том, как ей хотелось, чтобы Элеонора сегодня стояла с ней рядом. Она бы смогла сделать так, что Джимми Колас не потерялся бы. Только Элеонора могла найти правильный выход в такой ситуации.

– Ты не представляешь, как я скучаю по тебе, – кричала она, пытаясь преодолеть шорохи и треск, стоявшие в трубке из-за плохой связи с Ривертоном.

Джесси настояла на том, чтобы Элеонора первая начала рассказывать новости.

Ясон уже садился. Урожай яблок выдался великолепный. Люк получил приглашение вести семинарские занятия в следующем году в Корнелле.

– А что у тебя? Как ты себя чувствуешь? – допытывалась Джесси.

– Прекрасно. В самом деле.

– Нет, что-то не так. Я слышу по твоему голосу.

Оказалось, что через полгода после рождения Ясона Элеонора снова забеременела, но у нее случился самопроизвольный выкидыш.

– Люк убьет меня, если узнает. Но я говорила ему, что это очень опасный период. Он обещал договориться с врачом, как только будет можно, он поставит мне спираль.

Элеоноре не хотелось особенно распространяться на эту не очень приятную и болезненную для нее тему, поэтому она постаралась перевести разговор на то, как живется Джесси в Лондоне.

– Что у тебя новенького? Ты уже стала знаменитой? А не влюбилась еще?

Джесси рассказала о выставке, о том, что получила приз. Но поскольку ни Элеонора, ни Люк не видели фотографий, они не могли представить, насколько поэтичными получились снимки: маленький Ясон, прильнувший к груди матери.

И еще она сказала, что именно эту фотографию выбрали для плаката с выставки. И о том, что, конечно же, никто в Британии не в состоянии узнать ни Элеонору, ни ее семейство.

Что же до любовных похождений, то Джесси упомянула только поклонника, который грозился покончить с собой, если она не переспит с ним, однако забыл исполнить угрозу. А также об одном ирландском бездельнике, который захламил ее квартирку, несмотря на то, что вся его собственность состояла из пары носков, зубной щетки, бритвы и коричневого бумажного пакета.

О Джимми Коласе она даже не обмолвилась. К чему? Приятная мимолетная встреча – и ничего более. На вид ему около сорока. Значит, он скорее всего женат. А у нее тоже с сегодняшнего дня будет прорва дел – договоры, которые ей предлагали, сулили интересную работу. И вообще, существовала масса вещей, о которых ей теперь следовало подумать. Несколько издателей оставили свои визитки и пригласили заглянуть, чтобы обсудить возможные заказы. Один представитель рекламного агентства решил, что ее видение молодой семьи может послужить хорошей рекламой для упаковки нового вида завтраков.

Несколько дней спустя Джесси вызвали к директору института. Он сообщил, что некий заказчик просит напечатать снимок «Современная американская семья» в размере восемь на девять и оформить его.

– Что будем делать? – озабоченно спросил директор.

– Восемь на девять? С удовольствием.

– Не дюймов, а футов! На всю стенку в библиотеке. Цена не имеет значения. Фамилия заказчика – Колас. Адрес – Хилл-стрит, Мэйфорт.

Все-таки он позвонил ей, хотя бы для того, чтобы заказать фотографию на стену. Значит, женат. Впрочем, существовал один способ выяснить это. Она набрала номер Хилл-стрит.

Вышколенным голосом дворецкий произнес:

– Мистер и миссис Колас уехали в Аргентину. Я передам им послание.




7

1974

ДЖИММИ КОЛАС


Со дня той студенческой выставки прошло больше года. И за это время произошло много замечательных для Джесси событий. Ее работы получили отклик у британских издателей. Но это был – если пользоваться термином журналистов – средний успех. Успех, который определял аромат месяца. И выражалось это в том, что настроение, заданное ее фотографиями, доминировало при демонстрации мод, при показе фильмов, при других такого же рода шоу.

Несколько журналов отозвалось на ее работу, некоторые из них даже назвали ее «новой Джулией Кристи», хотя и не стремящейся подражать известному мастеру. А затем была первая выставка в Суахили, на которую пригласили – по обмену – студентов. Затем базар в Каледонии, куда прибыли торговцы древностями со всего мира. Джесси пришла в восторг от небольших палаток, которые выставили продавцы, внимательно следившие за тем, чем торгуют их соседи. Разумеется, здесь все были готовы скупить все: начиная от последних работ Тернера до старинных грузинских чайных наборов из серебра.

Время от времени Джесси влюблялась, но увлечения кончались ничем. И это заставило ее задуматься, а может ли женщина такого типа, как она, вообще сочетать увлечение работой и любовь? Не мешает ли одно другому? Мужчины, которые ей нравились, с ее точки зрения – точки зрения фотографа, были вполне привлекательны, но очень скоро у нее вызывало негодование то, как они представляют себе роль женщины. Сами они не задумываясь могли отменить свидание, если им надо было идти к боссу или отправиться в срочную командировку. Но это, если касалось их дел.

Большинство любовных связей кончалось разрывом из-за ее работы. Тед ушел, оставив гадкую записку, когда ей пришлось дожидаться решения, пошлют ли ее делать репортаж из Палладиума. Джонатан просто-напросто исчез и отказывался отвечать на ее звонки после того, как она вынуждена была неожиданно, без предупреждения уехать, чтобы заснять заплыв двух девочек-близнецов через Ла-Манш. Вильям, когда не застал ее дома, так саданул своим автомобилем по железной изгороди, что сшиб ее и поспешил убраться поскорее, пока полиция не схватила его за нарушение порядка.

Она не вспоминала и не думала о Джимми Коласе до тех пор, пока в институт на ее имя не пришло письмо из Аргентины. Она не без труда разобрала письмо, написанное небрежным почерком на голубой бумаге, которой пользуются аристократы, чтобы досадить беднякам.




«Дорогая Марсианка,

возможно, вы вспомните нахального парня, который чуть не сбил вас на площади Белграф. Все это время я был в Аргентине, большей частью в пампасах и в Патагонии. Знаете ли вы, что ее заселял Вельсмен и местные жители по этой причине по сей день блюдут старые кельтские обычаи? Вы с вашим аппаратом могли бы найти для себя много интересного здесь.

Быть может, вы в курсе того, что я был просто потрясен вашей фотографией «Американская семья» и заказал ее для себя. Мой дворецкий сообщил, что он выполнил заказ, работа прибыла на Хилл-стрит и печальная и одинокая лежит в ожидании особых распоряжений.

Через две недели я возвращаюсь в Лондон. Не будет ли слишком навязчивым с моей стороны, если я, воспользовавшись нашим коротким, но незабываемым знакомством, попрошу вас помочь мне повесить ее наилучшим образом?..»




Послание заканчивалось выражением надежды, что письмо застанет ее в добром здравии. Поскольку он не имел представления, где она живет, то просил позвонить в Хилл-стрит и оставить свой домашний номер телефона. Странно, а как же жена? Не удивит ли ее, что какая-то американская девушка оставляет свой домашний номер телефона? Впрочем, благодаря Теду и Джонатану она знала, что жену очень часто отправляют отдохнуть за город с детьми и собаками, а в том случае, если она остается в городе, в ответ не замечают звонки ее любовников.

Любовники? Куда это ее занесло. Что за чушь она порет? Мужчина похвалил ее работу и купил в знак уважения. Теперь он просит ее помочь повесить фотографию. А у нее слишком разыгралась фантазия. Ведь она нужна ему не для того, чтобы держать молоток или гвозди. У него есть дворецкий и, конечно же, слуги, которые могли прибить гвозди. И помахать молотком. И посмотреть, ровно ли висит фотография.

Зачем она мучает себя? Джимми Колас ничего не значит для нее. Хотя, если честно признаться, мысль о нем почему-то задевает ее. Как утверждал Скотт Фицджеральд, богатые люди тоже отличаются друг от друга. Конечно, Джесси нельзя отнести к числу бедняков. Она может унаследовать, согласно завещанию, сбережения Ханны, к тому же Рейчел собирается поделить все поровну между нею и Элеонорой. А Рейчел можно назвать богатой. Но скорее всего, по греческим меркам, корабль с ее наследством имеет не очень глубокую посадку.

По каким-то причинам – она и сама не могла бы объяснять, по каким именно, – Джесси никак не решалась позвонить в дом на Хилл-стрит. Но почему? Неужто она боится этого важного дворецкого? Боится? Элеонора на ее месте испугалась бы. Но не Джесси. Если он хочет найти ее, когда вернется, пусть немного поработает. Ее не так уж трудно разыскать. Все, что ему надо сделать, – заглянуть в телефонный справочник. Или – если это так сложно – узнать ее номер в справочной.

Но что грызет ее? Что свербит в душе? Что вызывает какое-то смутное раздражение?! Желание и страх. Она думала о Джимми Коласе гораздо чаще, чем ей хотелось бы признаться себе. И еще она представляла себе, какой он будет любовник. Теперь, когда его возвращение в Лондон становилось не только возможностью, но и реальностью, будущее вызывало у нее беспокойство. Он намного старше ее, повидал мир и намного умудреннее, чем наивная девушка из Манхэттена.

Лучше будет, если она не позвонит. И даже если столкнется с ним, она может сделать вид, что не получала его письма. И вообще, у нее есть проблемы гораздо более важные и серьезные. Месяц назад журнал «Санди Таймс» предложил ей сделать фото-эссе: американские туристы в Лондоне. Не ту преснятину, что делают обычно, – угри в желе и Тауэр. И не тупиц в гавайских рубашках, поливающих кетчупом мороженое.

«Что-нибудь такое, что по-настоящему передает американский дух, – ну, вы сами знаете». Она знала. Они хотели что-нибудь, подобное портрету Элеоноры, Люка и Ясона. Что-нибудь особенное. Какой-то удачно вырванный из жизни миг. Но Джесси вовсе не была уверена в том, что у нее такое получится еще раз. И на какое-то время она даже впала в отчаяние, пока идея вдруг не осенила ее.

Серия фотографий о трех поколениях женщин, прибывших на распродажу. Бабушка, мать и внучка в Лондоне, куда они прибыли в первый раз. Примеряющих одежду у Маркса и Спаркса, поднимающихся на эскалаторе к Гарвею Нику и Хародам. Совершающих поездку по Королевской дороге. Воскресное утро в Петтикоте.

Фото трех женщин, дающих друг другу советы. Задающих друг другу вопросы. Пробующих соленые орешки. Так как это могли бы делать ее собственная мать и бабушка.

Хотя Джесси никогда не ходила ни по магазинам, ни на распродажу с бабушкой и очень-очень редко с Ханной. Особенно после того, как она стала достаточно взрослой, чтобы ходить везде самой.

В «Санди Таймс» ее предложение одобрили. Надо было браться за дело.

Фотографии вышли такие удачные, что даже сама Джесси удивилась. Может быть, это уже не просто счастливая случайность. Может быть, и в самом деле у нее хороший глаз, и она чувствует момент. Репортаж должен был появиться в журнале на следующей неделе. И как ей сказали, одна фотография даже пошла на обложку журнала. Это были три женщины перед палаткой Тубби Исаака в Петтикоте. Они пробовали угрей в желе.

Скрестив пальцы, Джесси мысленно молилась о том, чтобы общее впечатление от ее фотографий было именно таким, на какое рассчитывали в «Санди Таймс» – только после этого она могла быть уверена, что ее положение укрепилось, стало достаточно стабильным. Поэтому, несмотря на то, что впереди были два свободных дня, Джесси не уехала никуда за город, она осталась дома одна. И вот именно в эти свободные дни она особенно остро почувствовала, как ей не хватает рядом человека, который мог бы успокоить ее. Мужчины типа Люка или Джерри, которые заботятся о своих женах. Точно так же, как заботился Маркус, пока не заболел и не попал в клинику. Должно быть, это так хорошо – проснуться воскресным утром на плече мужа, а потом, растянувшись на полу, пить вместе горячий крепкий кофе с жареными тостами.

И его настроение не испортится от того, что ей вдруг позвонит какой-нибудь издатель с интересным предложением, он останется таким же внимательным и заботливым, и быть может, не дожидаясь, когда откроются цветочные магазинчики, соберет букет из цветов на клумбе собственного сада.

На следующий день издатель Лондонского бюро-обозрения прислал ей набор фотографий Маргарет Бурк-Вайт, сделанных в 1936 году, с многообещающей надписью: «Первая, ставшая знаменитостью, женщина фотограф-репортер. Как жаль, что она не может посмотреть ваши фотографии. Поздравляю!»

Когда Джесси позвонила Ханне рассказать о том, что случилось за эти дни, трубку взял Джерри:

– Ну когда же наконец состоится ваша свадьба? – с шутливой строгостью спросила Джесси.

– Но это так забавно жить во грехе, – ответила Ханна.

С каким бы удовольствием Джесси обняла их обоих. Ей доставляло радость, что мать так счастлива с Джерри. И это счастье кажется своеобразной наградой за то, что она пережила с Виктором.

Рейчел, разумеется, воротила нос от Джерри, называя неудачником за его спиной по той причине, что он напрасно тратит время, обучая детей из неблагополучных семей городских трущоб чтению и правильному произношению.

Люку она тоже не могла простить того, что из-за него сорвалась, как считала Рейчел, блистательная карьера кинозвезды Элеоноры, но тем не менее, она все-таки отписала ему две сотни акров фруктового сада.

Интересно, подумала Джесси, как восприняла бы Рейчел Джимми Коласа?

Телефонный разговор с Элеонорой начался с обычных восклицаний, как они безумно соскучились друг по другу. Но Элеонора перехватила инициативу, заговорив о том, как она гордится успехами сестры и с каким нетерпением ждет журнала, который Джесси выслала ей авиапочтой.

– Элеонора, ты что-то пытаешься от меня скрыть! Я чувствую по твоему голосу! Ну-ка, выкладывай, что у тебя там стряслось?

После короткой паузы раздался едва слышный шепот:

– Я беременна… Шш-ш-ш-ш.

– Это опасно? А Люк уже знает? Он обращался к доктору? Элеонора, умоляю тебя…

Джесси знала, что не простит себе, если что-нибудь случится с ее сестрой.

– Ты знаешь, мои мужчины сейчас попадают в обморок, если я не накормлю их. Я позвоню тебе попозже, когда их не будет, и все расскажу подробно.




А еще несколько дней спустя Джесси позвонил секретарь Джимми Коласа, который сообщил, что шеф на днях побывал в Нью-Йорке, куда он заехал по дороге в Лондон.

– Он надеется, что вы будете свободны в среду вечером и присоединитесь к ужину, на котором будут присутствовать друзья Джимми Коласа. От восьми до восьми тридцати. Черный галстук для мужчин. Наверное, вам захочется надеть какое-нибудь длинное платье, но ничего официального. Вы позволите прислать за вами машину?

У нее сдали нервы. Она даже не нашла в себе силы спросить, приехал ли уже Джимми Колас. Впрочем, слава Богу, что не спросила. К чему это? Она видела его один-единственный раз. Зачем усложнять ситуацию, когда на самом деле все очень просто. Богатый грек купил ее фотографию и теперь хочет пригласить на ужин. Очень учтивый, очень сдержанный ужин в ее честь.

Она перемерила несколько платьев, прежде чем остановила выбор на черном джерси, которому уже было тысяча лет, но в котором она чувствовала себя лучше всего.

– Мисс Лоуренс…

Дворецкий, назвав ее, направился к библиотеке. Она почувствовала себя, как Элиза Дулитл в доме матери профессора Хиггинса. Но она не продавщица цветов, которая мечтает стать леди. Она энергичная, предприимчивая американская девушка, которая сумела победить лондонский снобизм или, во всяком случае, пытается сделать это. Доказательство тому – фотография «Американская семья», которую удачно расположили между двумя громадными шкафами в библиотеке.

Джимми Колас быстро поднялся ей навстречу. Тайная мыслишка: а не окажется ли этот ужин в ее честь – ужином для двоих, – тотчас развеялась, как только она увидела небольшую группу элегантно одетых гостей, стоявших так, словно они позировали перед съемочной камерой. Ее черное платье вписалось идеально в общую атмосферу ужина. Она увидела, как в глазах трех женщин – ни одну из них нельзя было определить как жену, – вспыхнул огонек – они понимали, где куплено ее платье. А в огоньке, промелькнувшем в глазах Джимми, чувствовалось что-то еще.

– Как хорошо, что ты пришла. – Он представил ее гостям. Жены среди них не оказалось.

Указывая на фотографию, он проговорил:

– Трудно поверить, что такая молодая женщина сумела снять такую изумительно артистичную работу. Клиф, дружище, ты согласен со мной?

Клиффорд Смит, укутанный облаками сигаретного дыма, задумчиво кивнул в знак согласия. Оказалось, что Клиффорд издает книги по искусству.

– Я доказывал ему, что фотография – новая форма искусства. Разве это не так, Джесси?

Взоры собравшихся обратились к ней.

– Похоже, что да. Коллекционеры сейчас платят за фотографии по самым высоким ставкам. Институт фотографии в Лондоне открылся благодаря средствам, которые получили за продажу фотографий времен войны – их закупили лучшие музеи мира. Сесиль Битон, Дэвид Бэйли, Ричард Аведон, Мильтон Грин – их книги ценятся очень высоко, но издатели нарочно ограничивают тиражи книг, чтобы обеспечить стабильность. Фотографов начинают оценивать так же, как и художников.

Джимми, который стоял рядом с ней, тихо, чтобы не услышали остальные, проговорил:

– Ты должна оценить и себя тоже.

– С удовольствием.

– Об этом чуть позже, когда остальные гости разойдутся.

Выпив еще одну рюмку коньяка, Джесси поняла, что немного погорячилась. Она ела и пила слишком много. Голова шла кругом, и блюда с едой, стоявшие на столе, тоже кружились перед ней в каком-то хороводе. А на подносах уже появились светлые десертные вина и шоколадный мусс.

Рука Джимми, которую она ощутила на плече, несколько отрезвила ее, она почувствовала, что окончательно теряет почву под ногами. У нее нет ничего общего с этой компанией. Она боялась, что вдруг расплачется или выкинет еще что-нибудь столь же неуместное. Поэтому самое лучшее – убраться отсюда поскорее. Вот только надо разобраться, где выход, чтобы не оказаться в дурацком положении.

Клиффорд Смит покидал дом последним. Сейчас или никогда:

– О, Джимми! Уже поздно, не так ли? А мне завтра рано вставать. Чуть ли не на рассвете. Клиф, ты меня подбросишь домой?

Джимми Колас принял ее бегство с вежливым удивлением, только проговорил:

– Что-то теряем, что-то находим… – и поцеловал ее в щеку, как и всех остальных женщин, что пришли в гости.

Провожая их до машины Клифа, он проговорил, обращаясь к Джесси:

– Мне кажется, что мы могли бы встретиться за ланчем в пятницу? В «Мирабеле» в час тридцать? Я пришлю машину.

Совершенно неумышленно, отчасти даже по неопытности, она выбрала самый верный путь. На следующей неделе она начала обнаруживать всю прелесть и очарование любовной игры – восхитительной, волнующей и завораживающей. В круговороте последовавших затем ланчей, обедов, ужинов, спектаклей, концертов, прогулок под дождем она наконец поняла по-настоящему, что такое пережить период влюбленности.

Не обольщение. Не просто телесное ощущение друг друга как это бывало прежде, когда алкоголь затуманивал голову и ее страх перед мужчиной проходил. Подобно большинству молодых женщин ее возраста, она испытывала некоторые сомнения относительно своей сексуальности. Она могла испытать оргазм. Ей казалось, что она понимает свое тело. И она посмеивалась над ритуалом свиданий, столь волнующим влюбленных в прежнее время. Над тем, с каким трепетом девушки ждали звонка от молодого человека, делая при этом вид, что нисколечки не думают о нем. Еще больше она иронизировала над тем, по какой формуле должны развиваться отношения – сначала взяться за ручку, а уж только потом дотрагиваться до талии. Сначала близость душевная, а уж потом все остальное. Но как ни странно, теперь они с Джимми именно по этой схеме и шли.

– Я чувствую к тебе какое-то необъяснимое влечение. Словно мы тысячу лет знали друг друга, – признался Джимми. – Не спрашивай, почему. Влечение – вообще тайна, понять которую нам не дано. Такое ощущение, что мне все известно о тебе, точно так же, как тебе обо мне. И с тобой у меня возникает чувство покоя. Только если ты не удираешь, как это тебе пришло в голову в первую нашу встречу.

– Удирать? Почему ты решил, что я удрала? – Но Джесси знала, что он говорит правду.

– И мне хочется тебе сказать – я не буду тянуть тебя в постель до тех пор, пока ты сама не выразишь желания. Джесси поняла, почему он сказал это – для того, чтобы она расслабилась, перестала внутренне сопротивляться тому, что подсказывала сама ситуация. Где ей захочется – у себя ли дома, у него ли в особняке – он примет любой вариант.

– Я знал очень многих женщин. Но мне всегда не хватало с ними одной вещи.

– Какой же?

– Ты не будешь смеяться?

Но эти слова могли изменить всю ее жизнь, как она могла смеяться?

– Настоящей близости.

В последовавшие затем дни и ночи они рассказывали друг другу о себе все, что накопилось в душе. Он поведал ей о том, что такое быть иностранцем в Лондоне, в высшем английском обществе. Ты можешь одеваться как истинный джентльмен, ты можешь быть образованнее любого англичанина, знать английскую историю и литературу, как никто другой, – и все равно ты будешь оставаться иностранцем.

Его положение и состояние помогли ему стать членом закрытого клуба. Женитьба на дочери графа, казалось бы, еще более должна была упрочить его статус. Но ее скандальное поведение сделало его посмещищем. А когда они оказались в Аргентине, она влюбилась в одного миллионера и отказалась возвращаться в Англию.

От одного клубного завсегдатая он случайно узнал, что его – мужа-рогоносца, – называют не иначе как «Грек». Это его кличка.

– Но ты ведь и на самом деле грек.

– Ты так считаешь? Какая умненькая девочка. Устами ребенка глаголет истина. На прошлой неделе умер мой дядя Коста. Он оставил мне в наследство остров в Эгейском море. Представь, Джесси. Солнце. Оливы. Лимоны. Фиги. Трава. Овцы и пастухи. Древний монастырь. Ни одной машины. Там нет даже электричества…

– Городскому человеку, как я, трудно представить, что такое еще где-то есть. – Она могла мысленно увидеть себя на улицах шумного города, с его бешеным движением, гудками, криками, рекламой. Но вообразить себя в таком пустынном месте она уже не могла. – Когда мы хотим экзотики, мы идем в греческий ресторан в Сохо, – она иронически улыбнулась.

Постепенно она обнаружила, что и у нее накопились тайны, о которых она могла поведать только Джимми. Каково быть чужаком, человеком, не знающим своих корней в американском обществе. Ведь ее бабушка выросла в приюте для сирот и не имеет представления о том, кто ее родители.

– Поэтому она придумывает себе прошлое. То ее родители родились в Вене и привезли ее в возрасте трех лет в Америку. В другой раз начинает уверять всех, что она еврейка. Ты знаешь, в Америке модно быть евреем. Она никогда не была религиозной, но тратит массу денег на благотворительные пожертвования для еврейской общины..

А мой дедушка… я никогда не видела его, покончил жизнь самоубийством во время Великой Депрессии. Бабушка вышла замуж за Маркуса, только сейчас он заболел и лежит в клинике.

– Похоже, она опасная женщина.

– Да, она воспринимает жизнь как беговую дорожку. Всегда надо вовремя успеть к финишу. Но, несмотря ни на что, я восхищаюсь ее способностью выстоять в невероятно трудных обстоятельствах. Она добилась того, о чем мечтала.

Никогда до того Джесси не могла так откровенно говорить о своей семье ни с одним человеком. Она даже призналась, какие планы строила Рейчел относительно Элеоноры – самой красивой в их семье. Если Ханна позволяла матери иной раз вытирать о себя ноги, то Элеонора, как надеялась Рейчел, станет кинозвездой и принесет их семье мировую славу.

Однажды, когда они слушали запись Эрла Гарнера и расправлялись с омлетом и салатами, которые приготовил сам Джимми, он сказал:

– Ты всегда говоришь о своей сестре как о красавице.

– Она и в самом деле красавица.

– А как же ты? Кем ты была в семье?

Невольно он задел ее больное место. Ту далеко засевшую занозу, о которой и сама Джесси не подозревала.

– Самая смелая, – ответила она. – Так считала бабушка. Она говорила, что из-за меня не стоит волноваться. Я позабочусь о себе сама. – И Джесси почувствовала, как в груди что-то сжалось. Раньше ей всегда удавалось побороть это чувство.

– Так оно и есть, – пробормотал он, придвигаясь к ней, – моя маленькая ревнивица.

– Я не ревную Элеонору. И не завидую ей. Я очень люблю ее. Она такой чистый, светлый человек, каких в мире больше нет. А я в самом деле сильная. И сама заботилась о сестре, пока не появился Люк. И мне доставляет радость, что теперь есть кому позаботиться о ней. Не пытайся доказать мне, что я завидую своей сестре.

– Джесси, пожалуйста!

Они повалились на пол и начали шутливую борьбу. Ее ноги обвились вокруг его ног, его руки обнимали ее, словно он пытался защититься от ее ударов.

– Ты не собираешься похитить меня? – пробормотала она.

Именно это он и собирался сделать. Он и два его деловых партнера собирались в полночь лететь в Грецию.

– Но ты и словом не обмолвился об этом.

Он попытался поднять ее, но у него ничего не получилось. Она еще крепче прижала к себе ноги, свернувшись клубком.

– Оставь меня, – сказала она.

Разумеется, он не оставил ее, а принялся осторожно щекотать пятки, а потом бока, пока она не выдержала и не рассмеялась. Туго сжатый комок исчез.

– Ты не Элеонора. Ты Джесси. Красивая, смелая, талантливая. Взгляни на фотографию. Неужели ты думаешь, что я купил ее, чтобы устроить ужин в твою честь? Знаешь, сколько человек уже предлагало мне выкупить ее? Ты даже не представляешь, какая ты талантливая, какая ты желанная… – он обнял ее за плечи, и она послушно повернулась к нему лицом, – и как сильно я люблю тебя.

Они прильнули друг к другу. Он обнимал ее и раньше, но не так, как сегодня. Он целовал ее, но не так, как они поцеловались сегодня.

– Джимми, ты был так терпелив… – Наконец-то она почувствовала, что сможет по-настоящему открыться ему. – Мы останемся здесь, или ты хочешь подняться по лестнице наверх?

Он поднялся на ноги:

– Я отвезу тебя домой.

– Что?

– Ты столько времени терзала меня, прежде чем сказала «да». А через час мне надо быть уже в аэропорту. Неужели ты думаешь, что я позволю испортить нашу первую ночь любви?

Он подвез ее к дверям дома, где она снимала квартиру.

– Спокойной ночи, дорогая. Я вернусь через несколько дней, – добавил он, помедлив. – Жди меня. И, прошу тебя, надевай на ночь вместо ночной сорочки свою чудную майку с Микки Маусом. Я хочу застать тебя в ней, когда вернусь.




8

1974

ДЖИММИ КОЛАС


Он появился в крошечной квартирке Джесси без всякого предупреждения. Было далеко за полночь, Джесси крепко спала, завернувшись в спортивную майку с Микки Маусом. Первое, что она почувствовала во сне, – это особенный острый цитрусовый запах мужского одеколона, которым он обычно пользовался. «Джимми», – промелькнуло у нее в уме – человек, в которого она, кажется, влюбилась со страшной силой. Звук шагов, раздавшихся рядом, тяжесть тела, под которым скрипнула кровать, и губы, поцеловавшие ее, кажется, окончательно развеяли сон.

– Джимми?

Но ведь этого просто не могло быть. Джимми в Греции, и сейчас, наверное, бродит по своему острову, который получил в наследство от дядюшки. И, убедив себя, что все ей только приснилось, она перевернулась на другой бок.

– Джесси, дорогая. Просыпайся!

– Джимми! – За долю секунды, которая ей понадобилась, чтобы окончательно проснуться, она с изумлением подумала о том, как он мог появиться в ее комнате? И еще о том, что по его просьбе она надела майку с Микки Маусом, но перед этим закапала ее соусом от салата, и майку необходимо было выстирать. О Господи! А ее волосы! Их тоже надо было вымыть. И, как назло, на лице появилось несколько прыщиков, которые следовало смазать каламином.

Как он появился? И почему он так уверен, что она одна, а не с кем-нибудь? Ведь они не помолвлены, не дали друг другу никаких обещаний, и у нее нет перед ним обязательств.

– Не включай свет! – Она успела вспомнить, что оставила не вымытый стаканчик из-под мороженого на ночном столике и что ее колготки валяются на полу.

– Мне хочется видеть выражение твоих глаз, когда ты получишь мои маленькие подарки.

Джимми, оказывается, романтик. А вот Джесси нет. Она подумала, что предпочитает сюрпризы в тот момент, когда она достаточно подготовлена к встрече с ними.

– Пожалуйста, Джимми. Посиди, я буду здесь через несколько минут.

Она зашла в ванную, умылась, почистила зубы, пробежала щеткой по волосам, быстренько натянула джинсы и чистую майку. Как здорово, что она успела покрасить ногти. Глубоким красным цветом, который так нравился Джимми. Покончив со всем этим, она плавной походкой двинулась в комнату, где в кресле сидел, вытянув ноги, Дмитрий Андреас Константин Георгополус Колас, известный своим друзьям как Джимми, и курил.

Улыбаясь, он смотрел, как она читает рельефного тиснения надпись, сделанную на коробке: «Бойся греков дары приносящих».

– Бойся тех, кто их принимает. Я не уверена, что соглашусь взять это…

– Но ты даже не взглянула, что там. – Он открыл коробку для драгоценностей и вынул браслет – кроваво-красные рубины, скрепленные золотой застежкой. – Это, должно быть, сделано прямо в Афинах. Но мой дядя нашел его под фиговым деревом в тот день, когда открыл Гелиос.

Оказалось, что дядя плыл на яхте по Эгейскому морю, когда внезапно налетевший шквальный порыв ветра перевернул суденышко, и волны выбросили его вместе с хозяином на прибрежные камни какого-то острова. Словно по волшебству ветер тут же утих и солнце снова ярко засветило в небе.

На острове жило лишь несколько рыбаков да пастухи с их стадами. В центре острова возвышались остатки монастыря. Колас-старший назвал остров Гелиосом в честь сына Бога Солнца и зарегистрировал его под этим именем в Афинах в соответствующем учреждении.

Он построил настоящую пристань в бухте, но этим все его новшества и ограничились. Остров Гелиос жил своей прежней жизнью, мало чем отличавшейся от жизни тысяч таких же небольших островов, разбросанных в Эгейском море и даже не отмеченных на картах.

После второй мировой войны дядя Джимми установил радиотранслятор и разрешил рыбакам открыть таверну в бухте. Что же касается монастыря, то он передал его очень бедному ордену монахинь, чей монастырь разрушили нацисты, и договорился со строителями, чтобы они привели его в порядок.

Джимми никогда не видел острова. Эта его поездка, связанная с оформлением и принятием наследства после смерти дяди, оказалась первой.

– Ты будешь очарована им, Джесси.

– Звучит угрожающе, – ответила она, потягиваясь на софе.

– Позволь мне увезти тебя.

– Не забывай о том, что я рабочая лошадка. И я делаю фотографии, на которые живу.

– Придется мне сделать заказ.

– К сожалению, я не умею снимать коз. Ты забыл, что я специализируюсь на портретах людей.

– Нет, не забыл, – он улыбнулся своей неотразимой улыбкой.

То, что она находится с ним вместе в таком тесном пространстве, странным образом нервировало Джесси. Она закрыла коробку, и та выскользнула из ее рук на пол.

– Ты даже не примерила мой подарок?

Она вытянула вперед босую ногу:

– Думаю, что он будет здорово выглядеть на щиколотке, если, конечно, подойдет.

– Какая капризуля! – Он вынул браслет и расстегнул застежку. – Ну-ка, давай сюда ногу, Золушка.

В ту минуту, когда он коснулся ее ноги, она поняла, что совершила большую ошибку. Его пальцы мягко, но крепко обхватили ступню, скользнули по подъему, по лодыжкам, и все тело отозвалось на каждое его движение. Они оба понимали, что браслет рассчитан на запястье и слишком мал, чтобы подойти для лодыжек. Со вздохом огорчения он отбросил браслет. Рубины покатились, как кровавые капли.

– Неправильная мысль, – он снова собрал рубины в горсть и принялся нежно проталкивать их меж ее пальцами один за другим.

– Как раз под цвет твоих ногтей, моя дорогая. Спасибо, что запомнила.

Ей казалось, что она знает все про эрогенные зоны. Особенно чувствительными у нее были бедра, соски груди, уголки рта и глаз, а также некая область между лопатками.

Но это было что-то новенькое. Кончики пальцев, как распределительный щиток тока высокого напряжения, посылали ответные импульсы по всему телу, заставляя его откликаться на каждое движение.

И вдруг ее настороженность и недоверие, существовавшие где-то в глубинах подсознания, отступили сами собой.

– Не волнуйся, моя дорогая, – Джимми, казалось, умел читать ее мысли. – И не спеши. Я здесь. Рядом с тобой.

Она не спешила, и он оставался рядом с ней. В жизни постоянно натыкаешься на разного рода двери – иной раз они бывают открыты, чаще – закрыты. С Джимми Коласом существовала только одна дверь. Он распахнул ее, приглашая в совершенно новый мир особенного переживания, и мягко закрыл ее за спиной Джесси, так что пути к отступлению уже не было. Оставалось только продвигаться вперед, познавая все глубже невиданный доселе мир.

В их первую ночь вдвоем он открыл ей такие вещи, о которых она даже не слышала, и он наслаждался вместе с ней ее открытиями.

В какой-то потрясающий момент близости он проговорил:

– Все, что тебе хочется. Только скажи. И это будет твоим.

Чего же она на самом деле хотела? Миллион долларов мелочью – медяками и серебряными монетками? Нет, то, чего она хотела, не относилось к материальному миру. Исключая, может быть, эту довольно темную комнатку. Но сейчас просить его о таком одолжении – слишком неудобно. Может быть, как-нибудь позже. Разумеется, попозже.

– То, что я хочу, ты не сможешь дать мне.

Он нахмурился.

– Ты же знала, что я женат.

Она знала все о том, как он и его жена отправились на праздничные дни в Аргентину и как она убежала с игроком в поло, у которого было собственное ранчо в Техасе. Но что же ее беспокоило? Джимми по возрасту мог стать ей и отцом. Но подцеплять его на крючок она не собиралась.

То, чего она хотела, он не мог дать. Это было не в его власти. Это не продавалось и не покупалось. Профессиональное мастерство и чутье.

– Ты льстишь себе, любимый. То, что хочу я – это оказаться в числе лучших фотографов. Вот и все. Видишь, как просто?

Он усмехнулся так, словно она попросила еще одну порцию мороженого.

– И ты станешь ею. Предоставь это мне. У меня есть весьма высокопоставленные друзья.

Да нет же! Совсем не то. Она хочет, чтобы ее фотографии говорили сами за себя.

– Обсудим это в другой раз. У нас есть более приятные вещи для обсуждения.




На следующее утро ей позвонили из фотоагентства с просьбой сделать снимки с рок-фестиваля, который должен был состояться в уголке Гайд-парка. Она еще толком не проснулась. И когда положила трубку, она подумала, а не приснилось ли ей все то, что случилось ночью? В самом ли деле она была вместе с Джимми? С одной стороны, она раздета, и майки с Микки Маусом на ней нет. С другой – и на шее и на губах она все еще ощущала следы его поцелуев. И пока она одевалась, приводила себя в порядок, чтобы скрыть синяки на шее, прибыл посыльный с коробкой свежих фиг. Записка с уже знакомыми наспех написанными буквами гласила: «У греков для этого есть свое название. Жди меня к полуночи». Полночь? А если рок-концерт продлится дольше?

Пока шло выступление, она постоянно ловила себя на том, что смотрит на часы.

Поскольку у нее не было никакой возможности подойти так близко к выступающим, как ей хотелось бы, она придумала кое-что другое. Повернувшись спиной к исполнителям, она принялась снимать фанатов – лица людей разной национальности, возраста, цвета кожи.

Концерт еще не закончился, когда она помчалась в свою небольшую лабораторию, которая находилась позади фотоагентства. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что снимки получились гораздо лучше, чем она ожидала. Теперь можно оставить негативы сушиться. Фотографии она отпечатает завтра. За несколько минут до полуночи она уже была у себя дома и ожидала своего любимого.

Ночь сменяла день в каком-то бешеном ритме. Странно, но она не ощущала никакого напряжения, никакого опасения. То чувство свободы, которое она испытывала рядом с Джимми Коласом, в какой-то степени походило на то, что вызывала у нее работа с фотоаппаратом. Два чувства словно повторяли, дополняя, друг друга.

Наступил момент, когда она ощутила нутром и камеру, и то, что снимала. Прохожие, люди, сидевшие на скамейках, чествование бегуна. Стоило ей теперь взять в руки камеру, она отзывалась на каждое ее движение.

И первым проявлением этого нового для нее ощущения близости стала серия портретов, сделанных во время рок-концерта. Джесси очень жалела о том, что делала эту работу по заказу весьма небольшого журнальчика. Трудно было понять – случайный это заказ или же она будет постоянно сотрудничать с ними. Зато так получилось, что один из представителей журнала «Пари-матч» в Лондоне купил права на ее фотографии.

Следующий уик-энд она провела в доме Джимми Коласа, всячески стараясь подавить предубеждение, которое вызывал у нее этот особняк, набитый слугами. И все-таки она чувствовала себя там неуютно, поскольку предпочитала сама застилать постель и готовить себе кофе, чистить ванную и пылесосить полы. Только иной раз она нанимала кого-нибудь для большой уборки квартиры. В основном она справлялась с ежедневной работой сама.

Но коли Джимми считал, что слуги необходимы, ей следовало принимать и их тоже. Приходилось играть комедию и делать вид, что не замечаешь, когда в комнату входит слуга во время их завтрака. Кое-чему она все-таки научилась, например, есть грейпфруты ложкой, что оказалось гораздо вкуснее.

Она пыталась смириться с не свойственным ей стилем жизни. Господи, что бы сказали родственники, увидя ее в таком окружении? Рейчел с самого начала возражала против ее поездки в Лондон. Ей вообще не нравилась идея Джесси стать фотографом, хотя она подарила в свое время внучке первый фотоаппарат – правда, не очень удачный, с которым Джесси довольно быстро рассталась.

Мать скорее склонна была поддержать Джесси и эмоционально и материально. Хорошо бы мать все-таки вышла замуж за Джерри, который ничем не напоминал Виктора. Джесси до сих пор трудно было поверить в то, что Виктор – их отец. Она уверяла мать, что никакая сила не заставит ее вновь встретиться с ним. Особенно после того путешествия, которое они совершили с ним и с Элеонорой. И хотя теперь от Лондона до него было рукой подать – ей и в голову не приходило съездить к нему в Мюнхен.

Рейчел всегда, не задумываясь о последствиях, называла Элеонору – «наша красавица». Ханна беспокоилась, не чувствует ли Джесси себя ущербной из-за бестактности бабушки. Джесси не раз пыталась убедить мать, что любит сестру и согласна с тем, что Элеонора красавица и что это ее совершенно не огорчает. Но это огорчало ее, несмотря на неизменное восхищение и на то, что она и в самом деле любила сестру больше, чем кого-либо другого на свете, и не завидовала, что природа оказалась столь щедрой к ней. Но не сравнивать себя с ней она все-таки не могла. И понимала, что сравнение – не в ее пользу.

Когда Джимми Колас пригласил ее слетать в Грецию на его самолете, посмотреть на остров, она невольно задумалась – не явится ли ее согласие попыткой подцепить его покрепче на крючок? Да, он женат – это ей хорошо известно. Но она также слышала и о том, что его жена – Фелицита – собирает нужные бумаги для начала бракоразводного процесса. А что она ответит, если Джимми надумает сделать ей предложение? Какое решение примет?

Именно в этот момент Джесси получила заказ от журнала «Пари-матч» снять благотворительный бал в Монако. И не столько саму церемонию, сколько лица людей – в том же духе, как ей это удалось сделать на рок-концерте. Благодаря этому заказу сами собой разрешились и ее сомнения относительно поездки в Грецию.

В аэропорту города Хеллиникона их ждала машина, чтобы отвезти в Вулиагмен, откуда они должны были отправиться непосредственно на Гелиос. Следуя указаниям Джимми, пилот вел небольшой самолет вдоль побережья так, чтобы она смогла посмотреть на суету и толчею в бухте, прежде чем направиться в глубь, где ее взору явился белоснежный Акрополь, освещенный закатными лучами солнца, и Афины предстали перед ней во всем таинственном смешении древних храмов, зданий викторианского стиля и современных стеклянных небоскребов.

Он считал, что первая встреча с Парфеноном должна происходить непременно днем. А когда они вернутся с Гелиоса, она увидит его при лунном свете. Поскольку на острове нет гостиницы, они могли остановиться только в доме семейства Глифады. По пути на Гелиос пилот, опять же следуя указаниям Джимми, держал курс таким образом, чтобы Джесси получила возможность увидеть и древнегреческий амфитеатр Эпидарус. Джимми прижал ее ладонь к губам и сидел с закрытыми глазами так долго, что и она тоже почувствовала, что начинает расслабляться от тревог и суеты большого города.

– Мне так хорошо, когда я с тобой, Джесси.

Не зная, что ответить, она промолчала.

– Джесси? – Он взял ее лицо в обе руки и заглянул в глубину ее глаз.

Она знала, что он ждет ее ответа. Его глаза потемнели.

– Я сказал тебе то, что чувствую в самом сердце. Я чувствую себя счастливым, когда ты рядом. А ты?

Она была слишком чувствительна к слову. Люди часто говорят «Я люблю тебя» таким же тоном, каким они говорили о том, что любят играть в бейсбол или любят чизбургеры. Она никогда и никому не говорила «Я люблю тебя» до той поры, пока и в самом деле не почувствует этого в самой глубине своей души.

Можно ли назвать любовью чувство покоя и счастья? И не есть ли ее желание увильнуть от ответа боязнью высказать правду? Он не сказал ей «я тебя люблю». И, проверяя свои чувства и мысли, она со всей честностью может ответить ему теми же словами:

– Я тоже чувствую себя счастливой рядом с тобой.

Острова – огромное количество больших и маленьких пятен в Эгейском море. И поскольку они пролетали довольно низко над ними, Джесси могла видеть, что многие из них были совершенно бесплодны и безлюдны, а на некоторых еще оставались следы языческих храмов.

Небольшая бухта за волнорезом у острова Гелиос оказалась гладкой и ровной. Они опустились на воду, словно птица. И не успела Джесси оглянуться, как они уже сидели в тени, под зонтиком таверны Ванни Патрониса, назначенного управителем острова, и попивали самодельное вино. И уже с трудом можно было представить, что еще утром они находились в Лондоне. Только сейчас она воочию убедилась, какая маленькая на самом деле Европа и какое невероятное количество стран, народов, языков, культурных традиций она совмещает в себе.

– Я не случайно позвал тебя с собой на Гелиос, – прервал молчание Джимми.

И она порадовалась, что приняла его приглашение и прихватила с собой обувь для прогулок. На острове не оказалось дорог, только едва различимые тропинки в горах. Легкий бриз перебирал ее волосы, вызывая ощущение свободы и радости.

– Ты собирался оставить меня одну?

Он сделал вид, что не заметил ее вопроса.

– То, что я собираюсь сказать тебе – очень важно. Это может изменить и твою и мою жизнь.

Он заговорил о том, что ему осточертела жизнь в Лондоне, что еще задолго до того, как он унаследовал остров официально, он задумывался о том, что будет с ним делать.

– Здесь нет ничего – только старые каменные дома, эта таверна и монастырь в горах. Теперь все это принадлежит мне, и я могу распорядиться им как мне вздумается. Мне хочется сделать что-то замечательное. Что-нибудь такое, что останется памятью.

– Как Онасис?

Он фыркнул. Люди типа Онасиса – вульгарны. Черные шелковые простыни? Разбитые тарелки в ночном клубе? Пригласить людей из высшего общества с хорошими манерами на свой собственный остров – еще не означает, что ты сам при этом приобретаешь хорошие манеры. Престижная женитьба не дала ему того, чего он жаждал. Наследство Ливаноса, вдова Кеннеди – все это лишь наглядное доказательство глубокого внутреннего разочарования и неуверенности в себе.

– А Мария Каллас? – не удержалась от вопроса Джесси.

Это единственная женщина, которую Онасис любил на самом деле и с которой он чувствовал внутреннее родство. Предав ее, он предал себя.

Джимми вел ее по невидимой глазу тропе, по которой бегали только козы, к самой высокой точке Гелиоса, к монастырю. Из-за легкого разреженного воздуха они задыхались, разыскивая тропинку, когда теряли ее.

Никто не вышел к ним навстречу из монастыря. С того места, где они остановились, Джесси могла видеть остров, сохранивший в веках свою первозданность. На некотором отдалении можно было разглядеть другие острова, которые выглядели как облака, опустившиеся на море. А вершины гор – это те места, где древние боги жили и любили.

– Побудем здесь еще немного? – Иногда фразы, которые он выбирал, выглядели как нарочитая демонстрация того, что английский не его родной язык. Но теперь она поняла, что английский и в самом деле – его второй язык. И когда он становился серьезным, по-настоящему серьезным, он думал по-гречески и только после этого переводил фразу на английский.

– Ты чувствуешь себя счастливой здесь?

– Да.

– Ты побудешь со мной хоть немного?

И хотя мысль о задании «Пари-матч» промелькнула где-то в глубине памяти, она была охвачена необыкновенным чувством возбуждения от ощущения полной свободы, что пришла к ней именно здесь. Конечно же, она с радостью побудет здесь вместе с ним.

– И тебе не хочется походить по магазинам в Афинах или Париже, сходить в парикмахерскую?

Она не смогла удержаться от того, чтобы не напомнить ему о фразе, которую услышала в их первую ночь любви.

– Единственное, чего мне не хватает – это бутылочки с красным лаком для ногтей.

– Ах, Джесси, если бы ты знала, насколько своевременно ты появилась в моей жизни.

В день своего сорокалетия он почувствовал желание опереться на кого-то или на что-то. Как и Онасис, он был богатым человеком, и ему тоже доводилось бить тарелки в ресторанах. И женился он на богатой наследнице – графине Фелиците Дунхам-Грей, с которой познакомился на танцевальном вечере, когда им обоим было по восемнадцать лет. Их дети терпеть не могли родителей. Дочь Элизабет поселилась на Шри-Ланке только для того, чтобы держаться как можно дальше от Англии, от родного дома. Сын Александр отказался от комфортной жизни на Западе, отдав предпочтение тибетской чаше для подаяний.

Ни его жена, ни дети ни разу не побывали в родной для него Греции.

– Это малоприятно.

За те три года, которые Джесси прожила в Англии, она уже могла понять те оттенки смысла, которые существовали между английским и американским языками. «Малоприятно» – один из наиболее ярких примеров того, как выражаются англичане, когда хотят сказать, насколько им обрыдло что-то. Исполнять свой долг, сохраняя все как есть, – это и означало «малоприятно».

– Давай останемся здесь ночевать? – предложила Джесси.

Он посмотрел на нее, не веря своим ушам.

– Здесь? Ты имеешь в виду на острове? А я был уверен, что ты предпочтешь дом в Глифаде. Ужин в отеле. И Акрополь в лунном свете.

Что-то было такое, что заставляло ее задержаться здесь, что-то такое, что являлось частью ее судьбы.

– Мне бы хотелось провести первую ночь в Греции здесь, на твоем острове.

И словно в ответ на ее слова, дверь монастырского храма отворилась. Старая женщина в черном платье обратилась к ним на греческом языке. После короткого разговора с ней Джимми объяснил:

– Они предлагают нам провести ночь на колокольне. Там есть место. И к счастью, колокола у них нет, так что нас не будут беспокоить.

Разумеется, там не оказалось и кровати. Монахини дали им на ужин овечий сыр, хлеб и свежее оливковое масло с острым привкусом. Его дополнило не менее потрясающее вино, что проникало внутрь тягучей теплой струей.

Они спали в одежде на лоскутных матрасах, набитых шерстью, прижавшись друг к другу, пока первые лучи солнца и легкий ветерок, потянувший с моря, не разбудили их. Они предались любви, прежде чем спуститься в бухту. Гидросамолет мягко подхватил их и унес ввысь.

Она никогда еще не чувствовала себя такой счастливо-успокоенной. И за все двадцать лет жизни у нее не возникало такого ощущения полноты бытия. В Лондоне она воспринимала только его мощное влечение, и это возбуждало ее, она чувствовала, что способна вертеть им как захочет. Пребывание на острове дало ей ощущение их внутренней связи. Когда они покинули гидросамолет, она знала, что непременно вернется на Гелиос с Джимми и что в ее жизни что-то коренным образом переменилось.

Зато у них совершенно не осталось времени на то, чтобы осмотреть Афины. Ведь они покинули Лондон только на уик-энд. И она пожалела только об одном, что не смогла зайти купить духи в «Савойе», куда стремились попасть все туристы.

– Итак, что мы будем делать с Гелиосом?

«Мы»? Кажется, он ни секунды не колебался, выбирая это местоимение. Теперь они были парой, единым целым. Несмотря на то, что Джимми официально являлся супругом другой женщины. И когда дворецкий встретил их в Гатвике, он не стал спрашивать Джесси, куда ее везти.

– Хилл-стрит, – распорядился он.

И незачем было обсуждать этот вопрос. Джесси должна была оставаться с ним.

– Но я хочу оставить за собой свою квартиру, – вот и все, что она сказала ему, перед тем как они заснули.

– Ага, собираешься там встречаться со своими любовниками?

– Конечно. Ты же знаешь, как я ненасытна. Пять, десять мужчин в день!

– Дорогая…

– Иначе день просто прошел даром. Как у Катерины Великой.

Мысль об этом рассмешила и в то же время задела его, о чем она сразу не могла догадаться.

– Дорогая моя Джесси. Ты, наверное, даже не представляешь, насколько я увлечен тобой.

Но единственной причиной, по которой она оставила свою комнату, была ее внутренняя потребность в независимости. Место для фотоаппаратов и пленок, книг и распечаток. Место, где она сможет побыть совершенно одна, когда ей очень захочется. Место, где она может быть неряхой, есть из консервных банок и складывать в углу грязное белье, которое она собирается отдать в прачечную.

Ну и к тому же у нее есть семья. Она не может исчезнуть, захлопнув дверь. Она просто оставляет себе то, что ей нравится, где лежат ее любимые вещи и куда, в конце концов, приходят счета из банка за те работы, которые она выполняет. Ведь нельзя забывать о том, что Джимми Колас в два раза старше ее и женат. Она не может изменить ни с того ни с сего адрес, по которому ей должны писать, ничего не объяснив при этом.

Никогда нельзя сказать заранее, как будут реагировать на перемены в ее жизни близкие. С точки зрения Элеоноры, Джесси не совершает ничего дурного. А в Рейчел может взыграть что-нибудь, и она потребует, чтобы Джесси немедленно вернулась домой. Но она может также и прислать ей черный пеньюар от Бедгрофа с наставлениями радоваться жизни и получать от нее наслаждение, поскольку жизнь так коротка. С нее все станется.

Ханна – это человек, который смог оборвать прежние привязанности, обнаружив, что это не отвечает ее потребностям. Только после того, как она разошлась, ей удалось найти себе другого, более подходящего человека. Она бы скорее всего посоветовала своей дочери: «Поступай так, как я говорю, а не так, как я живу».




9

1975

ДЖЕРРИ


Наконец Ханна и Джерри решили пожениться и назначили день свадьбы.

Невеста могла сказать о себе, что счастлива. Жених лежал в ее постели, разбросав руки. Рот слегка приоткрыт, но кончики ресниц уже начали трепетать – он просыпается. Этот мужчина был ее любовником. Сегодня любовник исчезнет. И когда они вернутся после завершения церемонии, кровать станет и х кроватью, а мужчина станет ее мужем.

Будущее не вызывало у нее никаких сомнений. Все будет хорошо, потому что они проверили свои чувства и хорошо знают друг друга. Любовные привычки, то, что может задеть другого, романтические представления, забавные склонности – словом, они знают друг друга досконально, им не в чем обманываться.

Как она была наивна, считая, что знакомство с Америкой, вживание в нее постепенно устранит заносчивость и надменность Виктора. Семь лет ей понадобилось, чтобы понять, что это замужество дало ей совсем не то, чего она ждала от семейной жизни. Она не желала быть всего лишь слушательницей, носовым платком, рабыней или посудомойкой. Она устала слушать его патетические монологи о прежней жене, адвокатах, детях, о том, как работает его желудок. Но еще больше она устала жалеть себя.

У нее есть дом. Есть деньги. У нее есть своя семья. Она не нуждается в кормильце. И не испытывает потребности жить фальшивой жизнью. Единственное, чего она хочет – это любви. Не экзотической, пылкой страсти. Нет. Любви умного, понимающего и тактичного человека.

И совершенно бессознательно она произнесла имя того, кто отвечал ее потребностям и представлениям.

Услышав свое имя, он заворочался во сне. Ей вспомнились наставления, которые давали пожилые матроны девушкам, предостерегая их. Считалось, что это очень плохо, если жених увидит невесту в день венчания. Она не была суеверной и не верила в плохие приметы. Но закрыла ему глаза ладонями.

– Кто же это может быть? – засмеялся он, ощупывая ее руки и плечи. – Что за прекрасное творение? Кто эта обнаженная красавица? – Его руки скользнули по ее груди. – Ну, конечно же, это моя Ханна. Только одна-единственная в мире женщина имеет такие чудные формы. – И он прижался губами к груди. – Дорогая…

– Нет, пожалуйста! – Она разжала его руки.

– Что такое? Что случилось, Ханна? Почему у тебя слезы навернулись на глаза?

Она сказала ему, что не может отделаться от мыслей про старые предрассудки.

– Это, конечно, страшная глупость, и тебе, конечно, просто смешно это слушать, но я ничего не могу с собой поделать. Я так тебя люблю. И так счастлива с тобой. А вдруг что-то в самом деле случится, и все пойдет не так, как прежде?

Джерри убедил ее в том, что ничто не может измениться к худшему:

– Если хочешь, можешь вот так, закрыв мне глаза, вести во дворец бракосочетания. Если хочешь – можешь надеть на меня ошейник и вести на поводке. Можешь вести, как ягненка на заклание. Не возражаю. Я люблю тебя, и мы поженимся. И, кстати, именно по этой причине Кэтлин прилетит аж из Сиэтла, чтобы выступить в качестве свидетельницы. Так ведь? Что ж, мы теперь ее в дураках оставим?

– Но разочек мы успеем?

Это была их старая шутка. Шутка для них двоих. Любовная шутка.

– Если мы сейчас уляжемся в постель, мы не успеем пожениться. В котором часу приезжает Кэтлин?

Ханна взглянула на часы:

– Сию минуту. Она вот-вот должна появиться. – Ханна выскользнула из постели, чтобы привести себя в порядок.

Джерри тоже поднялся и встал рядом с нею. Ее всегда поражало, насколько по-детски он выглядел в пижаме. Скорее всего дело было в его глазах – таких ярких, таких чистых. И во взгляде – он был такой открытый. Линия подбородка уже начинала терять свою отчетливость. На шее проступили морщины. Такие же морщины видны были и у глаз. Уголки губ опустились. Он уже давно облысел. И тело уже не было таким крепким, как прежде. Значит, все дело только в глазах – окнах его души. Вот они-то и обнаруживали неистощимый оптимизм и веру в жизнь, которые и сами по себе были источником счастья.

– Я знаю, что тебя на самом деле огорчает и беспокоит, – сказал Джерри.

Она попыталась сделать вид, что все это ерунда и на самом деле не заслуживает внимания, но вынуждена была согласиться, что в какой-то степени он прав. Так получилось, что никого из членов семьи на свадьбе Ханны не оказалось. Рейчел отвезла Маркуса в клинику, где ему надо было сдавать целую серию анализов и проходить обследование. Элеонора, вся в слезах, позвонила и сказала, что они не смогут приехать.

Ханна почувствовала, в каком отчаянном настроении находится дочь.

– Может быть, мы с Джерри приедем к тебе? В конце концов, свадьбу можно и отложить на несколько дней.

Если бы речь шла о другом зяте, Ханна не задумываясь так и сделала бы, но по голосу Элеоноры она поняла, что Люк – Каменное Лицо не желает сейчас никого видеть.

– Нет, нет, – ответила Элеонора. – Это все уладится…

Наверное, Элеонора нуждалась в ее поддержке, но не хотела никого вмешивать в их личные дела. Ханна решила ограничиться телефонным звонком. Она знала, что Люк пришел в страшное раздражение из-за того, что Элеонора забеременела опять, хотя доктор предупреждал, насколько опасным это может для нее оказаться. Ханна не забыла, что ее дочь обманывала мужа, уверяя его, что принимает таблетки. Ей отчаянно хотелось иметь еще одного ребенка. А Люк почему-то решил, что она сделала это под давлением Ханны.

Что же касается Джесси, то Ханна не особенно беспокоилась за нее, хотя та жила отдельно, в Лондоне. И не только потому, что ей исполнился двадцать один год. Скорее по той причине, что у Джесси было свое дело – фотография. Ее работы покупались хорошими газетами и журналами. Когда они получили «Пари-матч» с фотографией, сделанной Джесси, на обложке, Ханна показала журнал Рейчел. Ей хотелось, чтобы мать отметила талантливость ее дочери и таким образом признала бы ее талант воспитательницы.

– Если помнишь, – заявила Рейчел, – именно я подарила ей фотоаппарат в день рождения.

А как насчет генов? И передачи по наследству творческих способностей? Джесси восприняла одаренность Ханны. И разве это не она купила новую хорошую камеру для Джесси вместо того дешевого аппарата, который ей вручила Рейчел? И разве не Ханна поддержала решение Джесси попробовать свои силы и выступить в роли профессионального фотографа, чтобы добиться мирового признания?

Когда они с Джерри наметили день свадьбы, Ханна позвонила Джесси и оставила ей сообщение на автоответчике. Но Джесси не позвонила, из чего Ханна заключила, что она куда-то уехала по заданию. Ханна позвонила в ее фотоагентство. Они не смогли сказать, где Джесси, но обещали передать сообщение. На том дело и закончилось.

Зато они повидаются с Кэтлин. Поэтому даже к лучшему, что Рейчел не будет. Несмотря на то, что прошло уже сорок лет, она все еще была для нее «ирландской девчонкой», которая приехала в Америку в период депрессии и работала у них в доме. Ханна и Сэм восхищались Кэтлин. Она была старше Сэма на пять лет и на семь – старше Ханны. Но Кэтлин ухитрилась стать оплотом их семьи. Она рассказывала им сказки, учила петь песни и танцевать народные танцы, печь хлеб и готовить овощи. Она стала им старшей сестрой, их лучшим другом. Она зажгла в их душах огонь любви и взаимопонимания, пока Рейчел занималась своими делами.

Именно Кэтлин соединила их самыми крепкими родственными узами. И если бы Сэм остался жив, Кэтлин стала бы ее золовкой, хотя для Ханны она и так навсегда осталась сестрой. Своим присутствием на свадьбе она в какой-то степени заменяла всех.

Джерри как раз брился, когда появилась Кэтлин с пакетом в руках.

Кэтлин сделала реверанс и, обращаясь к Ханне, заговорила с забавным ирландским акцентом:

– Добрый утр, мадам! Как насчет хлеба?

По дороге она забежала в магазинчик и купила настоящий хлеб и настоящее масло, а не маргарин для бутербродов. А также кофе в зернах, а не растворимый, с каким ее встретила в первый раз Ханна, и свежие сливки.

– Аххх! – выдохнули они хором, словно это был пароль некоего тайного общества, к которому они принадлежали. В какой-то степени так оно и было, потому что их ощущение внутренней связи никогда не исчезало.

Они спорили по поводу того, стоит ли Ханне надевать жемчуг, когда появился Джерри. Он заглянул только для того, чтобы поцеловать Кэтлин и уйти:

– Ты только посмотри на него! Он наверняка собирается сбежать с другой женщиной!

– Что ж, значит, я буду опять свободна, – подхватила ее поддразнивания Ханна, но, увидев лицо Джерри, тут же вскочила из– за стола:

– Нет, нет, дорогой! Не слушай меня. Я несу какую-то чушь, – она обняла его, но почувствовала, каким напряженным остается его тело. – Джерри, прости меня. Это самая большая глупость, на какую я только была способна, ты же знаешь, я без тебя умру. – Она еще крепче обняла его.

Господи, как она могла забыть, какой трудный день – день свадьбы. Виктор, устроив холостяцкую вечеринку, напился так, что два дня ходил больной и проспал два дня из их медового месяца.

Они стояли, тесно прижимаясь друг к другу, пока Ханна повторяла:

– Пожалуйста, пожалуйста…

Кэтлин, отвернувшись к окну, старалась делать вид, что ничего не замечает.

– Прости меня, – проговорил Джерри.

– Нет, нет, это моя вина, – снова повторила Ханна.

Когда за Джерри закрылась дверь, она объяснила Кэтлин:

– Он пошел за цветами. У него такие старомодные представления на этот счет. В тот день, когда он сделал мне предложение, он принес шесть орхидей. Так что не удивляйся, если он вернется с каким-нибудь экзотическим букетом.

Они снова сели за кофе и принялись обсуждать, какой жемчуг выбрать, когда раздался звонок в дверь.

– Наверно, он забыл переобуться, – пошутила Кэтлин. Она не забыла, как Джерри однажды ушел из дома в шлепанцах.

– Не узнаешь?

Какой-то миг она и в самом деле не могла понять, кто это.

– Только не пытайся уверить меня, что не узнаешь.

– Виктор?! – Ханна была так потрясена, что отступила, пропуская Виктора в дом. – Кэтлин! Иди сюда! – позвала она встревоженно.

– Я только что с самолета, – проговорил Виктор непринужденным тоном и шагнул из прихожей в комнату. – Решил заглянуть к тебе по пути. Подумал, что ты будешь рада увидеть вот это…

Ханна узнала журнал «Пари-матч» с фотографией, сделанной Джесси.

– А где наша любимая дочь? Хочу поздравить ее!

Удивленная и возмущенная, Ханна нашла в себе силы, чтобы ответить как можно более холодно:

– Джесси здесь нет. Тебе незачем было ехать сюда. – Тем самым она показывала, что разговор окончен, и двинулась к двери.

– Но Ханна… – Он вел себя так, словно она все еще любила его, словно между ними все еще существовала какая-то связь. – Ты даже не хочешь предложить мне чашечку кофе? – Задавая ей вопрос, он имел в виду нечто другое, как он это обычно делал, и тем самым снова выбивал ее из равновесия.

Кэтлин пришла ей на помощь:

– Извини нас, Виктор. Мы страшно спешим. Мы должны…

Предостерегающий взгляд Ханны заставил ее оборвать фразу на полуслове.

Но Виктор каким-то образом сразу догадался, о чем идет речь:

– Это правда?

– Что?

– Что ты сегодня собираешься выйти замуж? Видишь ли, я позвонил в офис Рейчел. Ее не было, но секретарь сказал мне об этом.

Значит, он не просто заехал по пути. Он не мог отказать себе в удовольствии вывести ее из себя, испортить ей праздник. Ему мало было того, что он творил с ней прежде.

Ханна открыла дверь. Кэтлин взяла Виктора под руку, и вместе они выдворили его в вестибюль. Ханна собрала все свои силы, чтобы проговорить: «В следующий раз, прежде чем заехать ко мне, тебе следует предупредить, что ты в городе». Но вместо этого сказала только:

– Спасибо за журнал.

Закрыв за ним дверь, Кэтлин и Ханна некоторое время прислушивались к звуку его шагов.

– Слава Богу, он и в самом деле ушел, – с облегчением вздохнула Ханна.

– Не радуйся раньше времени. Он может выжидать где-нибудь поблизости. – Кэтлин снова открыла дверь. Но вестибюль был пуст.

В самом деле, с Виктора станется. Ему могло прийти в голову дождаться их, когда они появятся внизу. Он на все способен.

– Пабло? – позвонила она привратнику. – Ушел ли этот джентльмен?

– Да, ушел, – ответил он. – Позвать его назад?

– Нет. Я просто хотела узнать, действительно ли он вышел из здания.

Заговорив с привратником, она решила узнать, каким образом он забыл о наставлении, никого не пускать в дом, не предупредив хозяев. Ведь у него на этот счет были совершенно четкие указания.

Но, видно, Виктор сумел пустить в ход все свое обаяние.

– Ах, это, – ответил Пабло. – Но он сказал, что это будет сюрприз для вас.

«Вы не собираетесь мне даже предложить чашечку кофе?» – передразнила Виктора Кэтлин, когда они вернулись на кухню.

Ханна попыталась улыбнуться, но не смогла. Слава богу, что Джерри не было дома. И какое счастье, что с ней рядом оказалась Кэтлин, которая не позволила Виктору испортить ей праздник. Если бы она осталась одна, она не нашла бы в себе сил отказать Виктору и налила бы ему кофе. А в это время мог вернуться Джерри со свадебным букетом…

Да, день свадьбы – нелегкий день. Вот почему церемония предусматривала присутствие такого количества людей – все это для того, чтобы сделать более легким переход из одного состояния в другое. Да, никого из членов ее семьи нет. Но есть самый близкий друг. И на самом деле, Ханна очень рада, что никого нет – иначе все торжество начало бы походить на все эти мыльные оперы со счастливыми концами, что идут по телевизору. Ей было бы неловко перед дочерьми. А Рейчел напоминала бы ей о первом муже. А вот Кэтлин… Кэтлин оказалась с ней рядом именно тогда, когда она в ней больше всего нуждалась.

– Какое счастье, что у меня есть такой друг, как ты, – сказала Ханна.

Они снова заняли прежние места и наконец-то смогли допить свой кофе с настоящими сливками, с сахаром, с бутербродами, намазанными сливочным маслом. И невольно их разговор вернулся к лету 1944 года, когда Кэтлин и Сэм обручились тайком от Рейчел, а Ханна впервые встретилась с Виктором на берегу моря. Все это случилось вскоре после того, как Ханна закончила школу и произнесла свою речь на выпускном вечере.

– Представляю, как Рейчел была бы удивлена, встретив тебя здесь!

– Для нее я навсегда останусь ирландской девчонкой, – философски вздохнула Кэтлин.




10

1944

СЭМЮЭЛЬ


В июне 1944 года школа Джулии Ричман, как обычно, устраивала торжественный вечер. Выпускники прошли через весь зал и встали шеренгой перед собравшимися в этот день родителями, родственниками и друзьями. Со дня сражения в Пирл-Харборе прошло уже два с половиной года, поэтому среди летних светлых одежд повсюду были видны защитные военные мундиры самых разных родов войск.

Ханна вглядывалась в присутствующих в надежде отыскать того, кого она больше всего хотела бы сегодня увидеть в зале. Сэмюэль сказал, что постарается быть. Когда она позвонила в Форт Монмаут прошлым вечером, он все еще не знал, назначат ли на этот день учебные маневры, чтобы проверить готовность связистов обеспечить надежное сообщение вдоль всего побережья от Джерси до Лонг Бренча. Упорно циркулирующие слухи о том, что в различных точках Атлантического океана видели подводные лодки нацистов, заставляли патрульную службу на побережье сохранять предельную бдительность. Однако Сэму все же удалось внушить командиру, как важно для поддержания духа личного состава отпускать их на такого рода мероприятия, как выпускной вечер сестры.

Ханна увидела, что рядом с Сэмом сидит какая-то женщина в военной форме, а по соседству с ними пустует одно место. Мать, конечно же, опаздывала.

«Она опоздает и на свои собственные похороны!» – частенько говорила Кэтлин, посмеиваясь, особенно в тех случаях, когда ей удавалось приготовить что-нибудь особенно вкусное и не хотелось, чтобы еда перестояла или остыла, а Рейчел так и не появлялась.

Кэтлин? Неужели эта женская фигура в военной форме Кэтлин? Когда Сэм и она встали, чтобы пропустить Рейчел, никаких сомнений на этот счет у Ханны не осталось. К вящей радости Ханны, Сэм и Кэтлин держались за руки. А когда появилась Рейчел и попыталась сесть между ними, Сэм, улыбнувшись, покачал головой и показал ей на свободное место с другой стороны от себя.

Это был настоящий день торжества Ханны и день, полный сюрпризов для ее матери. Ведь Ханна и словом не обмолвилась матери ни о том, что ей выпала честь произносить прощальную речь, ни о том, что она удостоилась главного журналистского приза Нелли Блай за свои статьи в газете «Ричмондские новости». Рейчел не имела представления и о том, что Сэм, будучи инструктором, имел право – и воспользовался им – снимать комнату по соседству с военной базой в Ред Бэнке. Его друзья были знакомы с редактором местной газеты, и он пообещал взять Ханну летом на работу, чтобы она попробовала свои силы и написала несколько репортажей. Ханна могла остановиться у Сэма. Там она могла бы встречаться и с молодыми офицерами – «под моим зорким наблюдением», – предупредил ее, смеясь, Сэм.

«А кто будет зорко присматривать за Сэмом и Кэтлин?» – подумала про себя Ханна. Они признались ей, что давно влюблены друг в друга, что уже лет десять знают, что созданы друг для друга. Только Ханна была посвящена в их тайну. Когда Соединенные Штаты объявили о своем вступлении в войну, Кэтлин оставила Рейчел записку и ушла из дома. Она устроилась работать на фабрику в Бруклине, где шили униформу, и одновременно училась в Бруклинском колледже, где вскоре получила степень бакалавра.

Рейчел пришла в негодование. – Неблагодарная девчонка! И это после всего, что я сделала для нее! Дала ей крышу над головой. Платила за ее обучение. Как она посмела уйти от меня?

Не имело смысла напоминать Рейчел о том, что, так называемую «крышу над головой» Кэтлин получила за работу, которую она выполняла по дому. А что касается образования, то обучение в Бруклинском колледже было бесплатным.

Ханна как раз раздумывала о том, что скажет мать, узнав, что они пригласили Кэтлин на ланч, когда услышала свою фамилию. Она должна была произносить прощальную речь – почетная обязанность, которой удостаиваются, как известно, лучшие из лучших. Удивленное выражение, появившееся на лице матери, отчасти искупило все те обиды, которые она всегда так переживала из-за пренебрежения Рейчел к ее занятиям. Гордость и радость, которые прямо-таки излучали лица Сэма и Кэтлин, придали ей не только еще больше радости, но и уверенности в себе.

Она заговорила о том, как много сил должны приложить молодые люди в эти трудные годы войны, чтобы стать достойными гражданами своей страны, и принести как можно больше пользы обществу, когда наступят мирные дни. Ее голос окреп, в нем появились торжественные нотки:

– Война научила нас не замыкаться в себе, научила тому, что вместе мы можем добиться большего, чем если бы пытались добиться чего-то только для себя лично. Что мы должны работать вместе для общего блага. Что мы должны помогать друг другу реализовывать свои мечты.

Поблагодарив всех учителей, а также отдав должное тем, кто ушел в армию, она закончила свое выступление:

– А еще я хочу поблагодарить четырех человек, которые сделали все, чтобы я смогла добиться успехов в учебе и как личность. Это мой брат Сэмюэль, который сегодня присутствует здесь в военной форме старшего лейтенанта корпуса связистов. Младшие сестры весьма надоедливые существа, и я, наверное, была такой же, как и остальные. Но Сэм всегда приходил мне на выручку. Он помогал мне выполнять домашние задания. Он всегда утирал мне слезы и подбадривал в тяжелую минуту. И он всегда внушал мне уверенность, что я буду самой лучшей.

Следующий человек, сыгравший важную роль в моей жизни – Кэтлин Фентон. Она тоже здесь. Она прибыла из Дублина в самое тяжелое время – период Великой Депрессии – и пережила его вместе с нами. Это она внушала нам с Сэмом этические принципы, объясняя, какие возможности открывает перед нами Америка. Она закончила Бруклинский колледж и получила степень бакалавра, стала полноправным гражданином нашей страны, и теперь она член Американской женской армии.

Раздались аплодисменты, и, дождавшись, когда они утихнут, Ханна продолжила:

– И теперь я хочу поблагодарить моих родителей, благодаря которым я появилась на этом свете. – Взглянув на Рейчел, Ханна увидела, что у нее по щекам текут слезы. Неожиданная реакция матери удивила Ханну и даже нарушила течение мыслей. Она не ожидала, что мать будет так взволнована. – И хотя мой отец ушел из жизни, когда мне было всего восемь лет, он оставил мне в наследство доброту и жизнелюбие, которые мне и в самом деле пригодились. И поэтому в заключение я хочу выразить огромную благодарность своей матери за то, что она в самые трудные годы жизни оказалась такой сильной и всегда стремилась к совершенству. Своим личным примером она учила меня. Оставшись одна, она не испугалась превратностей судьбы и продолжала бороться не только за то, чтобы выжить, но и за нечто большее. Спасибо тебе, мама, за то, что ты помогала мне, и мы теперь вместе можем порадоваться тому, что настал день, когда ты тоже можешь гордиться мной.

Позже, когда наконец все закончили обниматься, обмениваться поцелуями, когда выпускникам вручили цветы, а они дали обещание не терять связи друг с другом, Рейчел прошла следом за дочерью в их классную комнату, где выпускники складывали подаренные на память вещицы. Голос Рейчел вздрагивал от волнения:

– Почему ты ничего не сказала мне раньше?

– Я пыталась, но ты была слишком занята.

– Мать и дочь должны быть особенно близки, не так ли?

– К сожалению, мы никогда не были особенно близки. И все дело в том, что ты любишь Сэмюэля больше, чем меня…

– Дорогая…

– … и, если честно признаться, я не осуждаю тебя, мама. Я тоже люблю Сэма больше, чем саму себя.

Словно догадываясь, что речь идет именно о нем, Сэмюэль постучал в дверь:

– Хватит секретничать, выходите. Не заставляйте всех ждать.

– Но мы ведь можем оставаться друзьями? – предложила Рейчел.

Видя, как мать отмякла, Ханна решила воспользоваться моментом и изложила свои планы на лето: поехать к Сэму, пожить в комнате, которую он снимает на Ред Бэнке и поработать в местной газете репортером.

– Ведь это просто чудесно! А ты можешь приезжать к нам на выходные.

Рейчел тотчас сделала стойку:

– А как же колледж? Ты не можешь вечно работать в желтой газетенке. Ты должна стать второй Дороти Томпсон! Ты способна достичь такой же известности, как и Маргерит Хиггинс…

– Но я же поеду к нему только на лето, мама. Одно другому не помешает. – Она не удержалась, чтобы не напомнить: – Мы ведь уже обсуждали этот вопрос.

За праздничным ланчем Рейчел постаралась сделать все, чтобы превратить день торжества своей дочери в свой собственный день торжества. Рейчел оставалась сама собой, когда расплакалась во время речи. Но она так же оставалась сама собой, когда принялась перестраивать разговор таким образом, чтобы внимание людей было направлено только на нее одну. И даже, когда крепко обняв за плечи сына и дочь, советовала Кэтлин последовать ее примеру и завести себе детей, чтобы насладиться материнским чувством.

– Сейчас, Кэтлин, ты вся прямо-таки сияешь…

– Благодарю, мама.

Но Рейчел не дала Кэтлин увернуться от ответа:

– Нет, нет, не увиливай, признавайся, ты влюблена? Правда, она выглядит так, как и положено выглядеть влюбленным? Не так ли, Сэм? Заставь ее признаться, кто он!

Сэм повернулся к Кэтлин с бокалом шампанского:

– Это правда, Кэтлин? Ты и в самом деле влюблена?

Кэтлин так и зарделась вся.

– Не смущай ее, Сэм. Она признается, когда сочтет нужным, правда, Кэтлин?

Кэтлин подняла бокал с шампанским:

– Давайте выпьем за любовь. – Только на секунду задержавшись на Сэме, она обвела взглядом Ханну и Рейчел. – За мою американскую семью!

Рейчел ни за что не призналась бы в этом, но шампанское все-таки ударило ей в голову:

– Я так горжусь тобой, Кэтлин. – Она никак не могла выбрать нужную интонацию, все время впадая в менторский тон, тон хозяйки, которая разговаривает со своей служанкой. – Ты сумела достичь очень многого, несмотря на свое происхождение.

Было такое впечатление, что Рейчел начисто забыла о том, что сама выросла в сиротском приюте. И трое молодых людей любили шутить над тем, что Рейчел до сих пор уверена, что Кэтлин родилась в лачуге и выросла чуть ли не в свинарнике. Конечно, в доме Кэтлин – в одном из районов Дублина – на Гарднер-стрит всегда было туго с деньгами, но тем не менее, книг у них было больше, чем в особняке на Ривер-сайд.

– Меня трогает твое чувство благодарности за то, что я вывезла тебя из Ирландии, дала тебе возможность научиться читать и писать и даже поступить в колледж.

Этот монолог все трое слышали и прежде. Рейчел прибегала к нему, чтобы установить необходимую дистанцию. Она и в самом деле помогала Кэтлин и называла «ирландской девчонкой» гораздо реже, чем Кэтлин приходилось слышать это в церкви Святого Духа. Рейчел предоставила Кэтлин отдельную комнату с ванной, рядом с кухней – и хотя они были крошечными, они казались Кэтлин больше, чем Букингемский дворец. Поскольку Рейчел уходила на целый день, Кэтлин брала оставленные ей деньги и сама ходила за покупками. Она грела воду и купала Ханну и Сэма – всего лишь двоих, в то время как дома ей приходилось обихаживать восьмерых своих братьев и сестричек. Поэтому Кэтлин не придавала значения тому, что Рейчел всякий раз пыталась сочинить свою собственную историю относительно «ирландской девчонки». Кэтлин и в самом деле была ей благодарна. И особенно теперь, когда, сидя за столом, она своим коленом ощущала колено Сэма, Кэтлин была благодарна Рейчел гораздо больше, чем та могла себе представить.

Слушая затянувшийся монолог матери, Сэм неторопливо пил коктейль, жевал цыпленка и улыбался своим мыслям. Он очень любил мать, несмотря на то, что время от времени она его довольно сильно раздражала. И он понимал, почему она постоянно испытывает желание быть в центре внимания. Он сделал все, чтобы уберечь маленькую Ханну от потрясения, когда умер отец, и старался сделать все, чтобы сгладить то неравенство в отношении к ним, которое сама мать не могла скрыть.

Он никогда не обсуждал случившегося с матерью, хотя догадывался, в каком отчаянном положении одно время они находились: их чуть не вышвырнули на улицу из-за неуплаты за квартиру, так что они могли оказаться в числе тех, что живут в картонных коробках, если бы Рейчел не стала любовницей Маркуса Салинко.

Сэм видел, как рушились семьи в период Великой Депрессии. Он знал, как часто детей просто отдавали в приюты или отправляли на улицы попрошайничать.

– Мы все очень благодарны тебе, мама, – успокоил он ее, когда Рейчел опять собралась всплакнуть, и в этот момент бросил взгляд на Ханну. Она пыталась держать себя в руках, но на ее лице появилась тень печали, которая напомнила Сэму, как была огорчена его сестра в день своего десятилетия. И в тот день она была главной героиней праздника до того момента, пока не появилась Рейчел. Сейчас происходило то же самое. Рейчел собиралась занять почетное место, отнимая лавры у дочери.

Поведение матери иной раз совершенно сбивало Сэма с толку. И как здорово он придумал, что Ханна проведет чудесное лето у него, работая в газете Ред Бэнка, встречаясь с его друзьями – молодыми офицерами Форта Монмаут. Наконец-то и у нее появится возможность вздохнуть посвободнее, а может быть, она и влюбится в кого-нибудь.

Он знал от Кэтлин, как горько рыдала Ханна в тот свой день рождения. Девочка никак не могла понять, почему мать уехала из города, когда надо было готовиться к приему ее маленьких гостей. А потом Ханна не могла понять, почему мать солгала про жемчуг.

Сэм знал, почему. Но Сэм ни разу и словом не обмолвился об этом. Может быть, когда она станет старше или когда Рейчел умрет… На самом деле Рейчел в тот день уехала в Чикаго не потому, что у нее там были срочные дела. Ей пришлось поехать из-за Маркуса Салинко. Она должна была сопровождать его в поездках. И, отправляясь в очередную поездку, он потребовал, чтобы она была с ним.

Рейчел ничего не сказала ему про день рождения Ханны. Когда он узнал об этом, Маркус рассердился. Как она посмела так огорчить ребенка? И отправил ее назад в Нью-Йорк первым же поездом.

Этот день рождения навсегда запомнился Сэму.




11

1935

КЭТЛИН


– Пора вставать! Это ведь твой день рождения, малышка! Ну-ка, сонюшка, просыпайся, – Кэтлин распахнула тяжелые шторы на окне, так что металлические кольца звякнули, задевая за карниз. Шум, который она при этом подняла, разбудил бы любого.

Но не Ханну. В день своего рождения Ханна спала крепким сном, зарывшись в одеяло так, что видны были только ее волосы. Ее книга для домашнего чтения лежала на полу. А пустая коробка из-под конфет валялась рядом. Ханна продолжала есть свои любимые тянучки перед сном, несмотря на то, что дантист предупредил ее, что у нее очень плохие зубы, и она останется без зубов, не дотянув и до двадцати лет, если будет продолжать в том же духе.

– Ты в самом деле спишь, малышка, – тихо проговорила Кэтлин, – или ты дразнишь меня, поросенок эдакий! – Ханна не двигалась, но дыхание ее уже не было таким ровным. – Ага, все ясно! – Кэтлин сдернула с нее одеяло. Девочка пыталась продлить игру и, зарывшись носом в подушку, сдерживала смех. Но вздрагивающие плечи выдавали ее. Кэтлин угадала, чего она хочет.

– Бедное дитя. Она спит или уже умерла? Неужто я вижу труп? Ни мать, ни ее брат никогда не простят меня. И к тому же мы не можем отменить день рождения? Ой, горе мне. И все-таки есть еще один способ узнать, жива она или нет.

Ханна лежала, свернувшись в клубок и изо всех сил старалась не шевельнуть даже кончиком пальца. Но удержаться было невозможно. Кэтлин принялась щекотать босые ступни. Ханна прыснула и бросилась на шею Кэтлин.

Но Кэтлин вдруг мягко отодвинула ее, заметив коричневое пятно на постели, в ногах у Ханны.

– Ты же обещала мне не делать этого…Тебе самой вряд ли понравится, если постель загорится, и ты, как Жанна, сгоришь в костре.

Пластиковая коробка радио была такой горячей, что сквозь простыню отпечаталась даже на матрасе. До нее невозможно было дотронуться. Кэтлин выключила радио из розетки.

Ханна растерянно смотрела на то, что натворила из-за своей глупости. Все случилось только потому, что она долго не могла уснуть, думая про свой день рождения. Ханна боялась, что никто не придет к ней, а еще волновалась, удастся ли им как следует подготовиться к празднику.

Неделю назад Рейчел строила грандиозные планы, как убрать комнату, как организовать игры, и даже собиралась пригласить фокусника. И вдруг раздался звонок, и она должна была срочно уехать в Чикаго, так и не успев ничего сделать из того, что задумывала.

Десять подруг Ханны должны прийти к четырем часам. Только девочки. Без мальчиков. Все, как было на дне рождения Цецилии Гринберг, в том числе и фокусник. Именно его больше всего хотелось Ханне. Но получалось не так, как она надеялась.

Одна беспокойная мысль наплывала на другую, и она не могла уснуть, поэтому включила радио и не заметила, как сон одолел ее. Рейчел убьет ее, если увидит. Она заставит заплатить за простыни, вычитая их стоимость из тех денег, которые Ханна получала на мелкие расходы, даже если на это потребуется сто лет.

– Пожалуйста, не говори ей! – закричала Ханна.

Кэтлин снова прижала ее к себе. Бедная девочка так напомнила ей Бриджит и Элизабет, которые всякий раз мчались к ней искать утешения.

– Ну как ты могла подумать! Неужели я похожа на доносчика?

– Но простыни! Она увидит их, я знаю! – Ханна помнила, как она во время кори из-за высокой температуры несколько раз мочилась в постель, потому что ей давали на ночь грог, и у нее не хватало сил встать с постели.

– А кто заправляет постель? Твоя мама или я? Успокойся! – проговорила Кэтлин. – И к тому же мамы вообще нет дома.

– Знаю, – всхлипнула Ханна. – И праздник не состоится.

Кэтлин помедлила.

– Ах, вот ты о чем. Но мама позвонила из Чикаго вчера вечером. Она взяла билет и сегодня приедет. Разве это не чудесная новость?

– Но все равно она не успеет украсить комнату и… пригласить фокусника.

– Она предложила, чтобы ты сама пригласила его по объявлению в газете.

Сделать это самой? Но как? И разве она успеет? Ведь девочки придут к четырем.

– О, Кэтлин. Что же я могу сделать? Давай отменим праздник. Давай позвоним всем девочкам и скажем, что я заболела. Скажи, что у меня паралич. Господи, они так будут смеяться надо мной. Я стану посмешищем.

– С днем рожденья, с днем рожденья, с днем рожденья, Ханна!.. – Сэм застыл в дверях комнаты. Такой высокий и нескладный для своих тринадцати лет. Шея у него была тонкой, а кадык выступал вперед. Он натянул футболку и собирался пойти в Центральный парк на тренировку… В руках он держал коробку с подарком.

– Эй, что я вижу? Ты что, заболела? Не может такого быть. Это же твой день рождения. Я принес тебе подарок.

Но Ханна выглядела такой несчастной, что он обратился к Кэтлин:

– Что с ней? Может, позвать доктора?

Кэтлин сделала все, чтобы дети не огорчились. Она объяснила, что их бедной маме приходится очень много работать, чтобы платить за квартиру, покупать им хорошую одежду, коньки, велосипеды и все остальное. Матери очень трудно справляться со всеми делами. И все-таки, несмотря на ее заверения, все трое в глубине души были уверены, что на самом деле Рейчел могла бы позаботиться о том, чтобы подготовить все необходимое к дню рождения и пригласить фокусника, как о том мечтала Ханна.

Выражение лица Сэма стало таким серьезным, что на какой-то миг напомнило лицо Авраама Линкольна в юности. Он попытался приободрить сестру:

– Вот что случается, когда не приглашают мальчиков на день рождения! А самое лучшее – это организовать танцы. Чтобы твои подружки могли танцевать с моими друзьями. Так ведь, Кэтлин?

Но Ханна по-прежнему оставалась безутешной.

Поскольку Сэм не должен был присутствовать на дне рождения, он договорился со своими одноклассниками побродить по городу, поиграть на игровых автоматах, может быть, даже проскользнуть в кинотеатр, если удастся.

– Ну-ка, умойся, Ханна, – приказала Кэтлин.

– Нет!

– Неужели ты даже не улыбнешься нам? Разве это не твой день рождения? Ведь тебе уже двадцать пять! – попытался поддразнить ее Сэм.

– Нет.

– Ты даже не взглянула на мой подарок. Я обижусь на тебя.

Все еще всхлипывая, Ханна принялась развязывать узел и разматывать бумагу. По виду коробки нельзя было понять, что там внутри. Сбоку, на крышке был маленький крючочек, который надо было откинуть, чтобы заглянуть внутрь.

– Ну же!

Но как только она приоткрыла крышку, оттуда выскочил чертик на пружинке.

– Фу! Какой противный, терпеть не могу тебя! – И Ханна дружески ткнула его кулаком, а затем попыталась свалить с ног, дав подножку.

– Кэтлин, Кэтлин! Это какая-то дикая кошка. Она собирается растерзать меня! Помоги мне, Кэтлин!




До прихода гостей оставалось восемь часов. Сэм решил, что и футбол, и игровые автоматы вполне могут подождать до завтрашнего дня.

– Поскольку мама перед отъездом сказала, что теперь главой семьи являюсь я, вам придется слушаться меня, – заявил Сэм за завтраком. – Нам надо составить список того, что собиралась сделать мама.

Кэтлин уже успела испечь коржи для праздничного торта. Смазать кремом и сделать надпись «С днем рождения, Ханна!» она собиралась в последнюю минуту. Чего им не хватало, так это бумажной скатерти на стол и салфеток. Еще надо было непременно сделать бумажные оборки для корзинок со свечами, достать бумажные тарелки и чашки для мороженого, блюдца для торта, стаканы для шоколадного молока и содовой воды.

И надуть воздушные шарики! Воздушные шары и гирлянды из гофрированной бумаги сразу сделают комнату нарядной. Именно таким образом мама Цецилии Гринберг украсила дом. А игры? Рейчел считала, что им обязательно надо сыграть в кошки-мышки.

– Но это совсем детская игра! – заныла Ханна. В доме Цецилии они играли в музыкальную игру. Но ведь у ее одноклассницы было фортепьяно, а у нее нет. Виктролу и старые пластинки ее отца Рейчел терпеть не могла. Но если будут игры, значит, должны быть призы. И в списке появился еще один пункт.

Теперь Ханна немного приободрилась, и предстоящий день рождения уже не пугал ее, но все-таки один вопрос оставался нерешенным.

– Я сказала Стефании и Сьюзен, что у нас будет фокусник.

– Будет кое-что получше, чем фокусник, – пообещал ей Сэм.

– Лучше? Но что может быть лучше?

– Это уже моя забота.

Кэтлин остановилась рядом с Сэмом, когда он взялся за телефон, и, сияя от гордости, наблюдала, как он обзванивает товарищей. Сэм объяснял, что тренировку придется отложить, потому что он должен заняться организацией дня рождения сестры.

К трем тридцати все было готово. В столовой висели гирлянды бело-розового цвета. Воздушные шарики они привязали к люстре. Стол накрыт. Возле каждой тарелки стояла корзиночка с карточкой. Это была идея Сэма – подарить всем гостям коробку с чертиком – таким образом приз получал каждый – независимо от того, выиграл он или нет.

На кухне стояли блюда с бутербродами, сандвичами. Содовая вода и шоколадное молоко – в холодильнике, а пакеты с мороженым лежали в коробках с сухим льдом, дожидаясь прихода гостей.

Праздничный торт стоял в чулане. Красивые сахарные розочки украшали его. И число розочек отвечало количеству приглашенных. Кэтлин не забыла, как была огорчена Ханна, изо всех сил пытаясь сделать вид, когда на дне рождения Цецилии ей не хватило розочки.

В гостиной они отодвинули мебель так, чтобы она не мешала играм. На отдельном столике лежали дополнительные призы – книжки, акварельные краски, карандаши и всякая мелочь. Пластинки с записями, которые так нравились отцу Ханны, тоже стояли приготовленными.

– Из какой сказки появилась эта принцесса? Кэтлин, что ты сделала с моей сестрой? – воскликнул Сэм, увидев Ханну.

Сияющая Кэтлин выглядывала из-за плеча Ханны. Она нарядила девочку в платье из тафты, подложила ей плечики, чтобы хорошо сидели рукава. Беленькие носочки и вычищенные лакированные туфли блестели. Густые, шелковистые волосы Ханны она завила и распустила, как на картинках в книге про «Алису в Стране чудес». Поскольку Рейчел не было и она не могла заметить этого, Кэтлин слегка коснулась губ Ханны губной помадой, припудрила ей носик и самую чуточку подвела глаза. И Ханна, чувствуя, что похорошела, сразу засияла. Ее глаза блестели от возбуждения и радости.

Но теперь девочку беспокоило другое: а вдруг гости не придут? Вдруг они не получили приглашения? Вчера в школе почему-то никто из них не заговорил с ней о дне рождения. А вдруг мама забыла отправить приглашения?

Ее треволнения кончились, когда первые гости позвонили в дверь. К этому времени и Кэтлин успела принарядиться. Она надела серое шелковое платье, приколола брошь, доставшуюся ей от бабушки. Это была их семейная реликвия: две руки держали сердце – знак любви и согласия. Поддавшись порыву, она сняла брошку и приколола ее на платье Ханны, чтобы она выглядела еще наряднее:

– Теперь ты выглядишь как настоящая маленькая леди, – прошептала Кэтлин.

Девочки тоже были одеты в нарядные платья из бархата и тафты. А Цецилия Гринберг даже надела шелковые чулки, которые попросила у своей старшей сестры, и туфли на каблучке.

Праздник начался. Сэм и Кэтлин обменялись удовлетворенными взглядами. Сразу было видно, что вечер получился на славу. Подарки, которые девочки вручили Ханне, были сложены в кресле у окна – позже они откроют их и посмотрят, что там. И самым чудесным было, конечно, то, что на ее дне рождения присутствовал ее старший брат. Хотя все одноклассницы Ханны терпеть не могли мальчиков, она заметила, какие взгляды они бросали на Сэма и каким румянцем покрывались, когда встречались с его взглядом.

– А теперь, леди… – Сэм многозначительно замолчал и подкрутил воображаемые усы.

Девочки зашушукались, польщенные таким обращением, и пытались угадать, что их ожидает:

– Наверное, это пришел фокусник. Или прорицатель, – прошептала Цецилия.

– Нет, – ответил Сэм. – Кое что получше.

Лучше? Что это такое?

Сэм распахнул створки двери, ведущей в гостиную и торжественно провозгласил:

– Джентльмены! – группа его друзей вошла в комнату, неся в руках волшебный фонарь и экран.

– Задерни, пожалуйста, занавески, Кэтлин.

Когда комната погрузилась во мрак, Сэм все тем же торжественным голосом произнес:

– В честь дня рождения моей сестры мы решили показать новую комедию. – Сэм с самого начала понял, что фокусник вряд ли будет иметь такой успех, на который надеялась Ханна, и вспомнил, что отец одного из его друзей купил проектор, а на Колумбус авеню можно было взять напрокат фильмы для него.

Все затеи Сэма гостьи воспринимали с радостью и восхищением. Кэтлин и Сэм переглядывались, как переглядываются довольные родители. По правде говоря, Кэтлин считала, что отъезд Рейчел оказался кстати. При ней вечер получился бы совсем другим.

После фильма начались игры. И когда в паре надо было выступить Дону и Цецилии Гринберг, Сэм прошептал на ухо другу, чтобы тот уступил и позволил девочке выиграть. Он видел, что за вышитым цветочками платьицем девочки бьется сердце настоящего воина. Правда, когда Сэм поставил иголку на пластинку и музыка заиграла, Дону даже не представилась возможность проявить галантность, потому что Цецилия в мгновение ока спихнула его стул ногой и радостно закричала:

– Я выиграла! Я выиграла!

Доказательством того, что вечер получился необыкновенно удачным, было то, что Цецилия приблизилась к Ханне, взяла ее под руку так, словно это была ее лучшая подруга и предложила:

– Давай теперь будем вместе делать уроки, хорошо?

Наконец наступил момент, когда Ханна должна была открывать подарки, – момент, которого и она, и ее гостьи ждали с одинаковым нетерпением. Ханна не раз наблюдала, как вели себя девочки в подобных ситуациях, и приготовилась с восхищением отзываться о каждом подарке: «Это как раз то, что я хотела!», «Ой, какая прелесть», «Чудесная вещь», – не забывая выразить благодарность тому, кто его принес, как учила Рейчел.

Мельком Ханна подумала о том, что мать все еще не приехала, но поскольку вечер был в разгаре и все шло хорошо, мысль об этом уже не так огорчила ее, как раньше. Сэм и Кэтлин старались как можно дольше протянуть с играми, чтобы Рейчел поспела к началу церемонии вручения подарков. Затем дети начнут рассаживаться за праздничным столом.

– Начинай распаковывать, мама не обидится, – подбодрила Ханну Кэтлин.

Подарки были лучше и восхитительнее, чем Ханна ожидала. Маникюрный набор. Пенал для карандашей с ее инициалами. Игра под названием «Монополия». Китайская шкатулка с ключиком. Авторучка.

Отдельной стопочкой лежали семейные подарки. От Сэма – роликовые коньки. Он знал, что она потеряла свои и до сих пор боялась признаться в этом матери. От Кэтлин – белый свитер из ангорки, который она сама связала. Самый последний подарок был самый большой и самый тяжелый – от ее матери. Она видела, с каким трудом Сэм принес его из спальной комнаты Рейчел.

– Что это? – спросила возбужденно Ханна. Как жаль, что мать не видит, как они открывают ее подарок.

– Открой и посмотри сама! – предложил Сэм.

Гости тоже в нетерпении тянули шеи, чтобы увидеть, что в коробке. «Боже, пусть это будет что-нибудь очень хорошее. Не пижама и не нижнее белье, как Рейчел подарила ей на Рождество». Сердце Ханны забилось. Руки дрожали. Ей хотелось бросить все и убежать. То же самое чувство паники охватывало ее и в школе, когда она слышала свою фамилию, несмотря на то, что числилась в списке лучших учеников. Ей хотелось быть в центре внимания. Она завидовала девочкам, которые умели этого добиться. Но когда с ней происходило нечто похожее – вроде сегодняшнего дня, – она готова была провалиться сквозь землю.

Под оберткой она увидела белую коробку. А что внутри?

– Маленький чемоданчик! – предположила какая-то девочка.

– Коробка для куклы! С платьями, – решила другая.

Но коробка слишком тяжела для этого. И к ней прилагался ключ.

– Открой, открой!

– Давай посмотрим!

Внутри находилась… пищущая машинка. Настоящая пищущая машинка. Не игрушечная, какую отец купил ей в шесть лет и на которой она смогла напечатать свое имя, домашний адрес и слова «Я лублу тибя».

Нет, натуральная пищущая машинка и ключ, на который Ханна могла закрывать ее, чтобы никто другой не мог воспользоваться ею. Рейчел вложила в клавиатуру карточку с надписью «С днем рождения, будущая Дороти Томпсон. От всего сердца – моей талантливой и красивой девочке». И подпись «мама». Почему-то Ханна сразу поняла, что эту подпись напечатал Сэм.

И Рейчел, словно специально дожидалась именно этого момента, появилась в дверях, распространяя аромат духов Шанель номер 5. Тонкая и высокая, напоминающая чем-то борзую, в туго обтягивающем ее пальто, с белым меховым воротником, в шляпке, сдвинутой на одну сторону, – она широко распахнула руки для объятия:

– С днем рождения, дорогая!

Все внимание гостей, которое так смущало Ханну, теперь переключилось на ее мать, которая двинулась к дочери, словно не замечала присутствующих. Но почти сразу же Рейчел спохватилась и извинилась:

– Простите меня, я так спешила. Так боялась опоздать! Я все время смотрела на часы и думала, не ушли ли гости до того, как я приеду. – Она изо всех сил старалась подчеркнуть, как беспокоилась из-за своей дочери и как она рада, что поспела в самое время.

– Дорогая! – обратилась она к Ханне. – Как замечательно ты выглядишь! Но что такое с твоими волосами?

Но Кэтлин была настороже и тотчас поспешила на выручку Ханне:

– Правда, она сейчас похожа на Алису из Страны чудес? Точь-в-точь!

В этот момент взгляд Рейчел упал на мальчиков, столпившихся в одной половине комнаты.

– Мальчики? Ого-го. Как только кошка уходит, мышки резвятся. А я думала, что придут только одни девочки, Ханна?

Ханна догадывалась, что мать недовольна таким поворотом событий. Ханне случалось что-то делать исподтишка, но на этот раз дело было не в ней. Ей бы и в голову не пришло приглашать на свой день рождения мальчиков.

Пришла пора Сэму выступить на защиту сестры.

– Это моя идея, мама. Мы не смогли пригласить фокусника, поэтому мой друг Дон предложил принести проектор. Фильмы мы взяли напрокат. А остальные мои друзья помогли украсить комнату и надули воздушные шарики.

– Какой молодец! Спасибо тебе! – Она собиралась обнять его, но поняла, что ему может не понравиться, что она сделает это на виду у друзей и он будет выглядеть маменькиным сынком. Поэтому, повернувшись к Ханне, Рейчел заметила:

– Надеюсь, ты поблагодарила брата за помощь?

– А теперь пора за стол! – провозгласила Кэтлин, распахивая двери в столовую. Подсчитав количество друзей Сэма, она добавила тарелок, сандвичей и бутербродов. Тотчас начались толчея и суета. Девочки и мальчики искали свои места, надевали забавные шляпы, разворачивали салфетки. И то, что девочки сидели рядом с мальчиками, придавало всему особенный вкус. Сандвичи и бутерброды исчезли в один миг. Шоколадное молоко тотчас выпили.

Наступило время праздничного торта. Как только Кэтлин дала знак, Сэм запел «С днем рождения поздравляем!». А Кэтлин – юная ирландская девушка, вся сияя от радости и счастья, вошла в столовую. Она несла на серебряном подносе торт с таким видом, словно это была древняя кельтская корона.

– Ты все-таки успела приготовить его! – удивилась Рейчел и, вздохнув с облегчением, помогла установить поднос перед Ханной. На торте горело десять свечей.

– Сумеешь погасить их одним разом? Не забудь задумать при этом желание.

– Я не ребенок! – заметила Ханна.

И пока девочки смотрели на нее, она задула все свечи одним выдохом. И снова раздался хор веселых голосов. Ханна крепко закрыла глаза и задумала желание: пусть всем девочкам хватит сахарных роз.

Рейчел к этому времени уже успела переодеться и вышла в своем черном платье с ниткой жемчуга на шее – это тоже был хорошо продуманный жест: произвести впечатление на девочек, чтобы они потом рассказали об этом дома.

– Скажите «сыр», – попросил Дон Рейчел и щелкнул фотоаппаратом. – А теперь ты, Ханна. Встань рядом с мамой. Не вздумай корчить рожи. Фотоаппарат испортится.

А Рейчел критически оглядела дочь, отметив и подложенные плечики и брошку.

– Что это? – удивилась она, прикоснувшись к украшению так, словно это был навозный жук.

– Это мне дала Кэтлин. Это брошка ее бабушки.

Рейчел быстро отстегнула брошь и отбросила ее нетерпеливым жестом так, что она упала со стола.

– Леди должны носить только настоящие драгоценности. – Снисходительно улыбаясь, она расстегнула нитку с жемчугом и надела ее на шею Ханне. – Моей маленькой, милой девочке. – Она застегнула замочек своими аккуратно наманикюренными пальцами. – Это последний подарок, который сделал мне муж перед своей смертью.

Это, конечно же, была ложь. Ханна шла вместе с Рейчел, когда та купила нитку жемчуга в небольшом магазинчике на Колумбус авеню.

Растерянная, сконфуженная и в какой-то степени разгневанная, она стояла рядом с матерью, которая положила ей руку на плечо. Если бы желания на день рождения и в самом деле сбывались, чего бы хотела Ханна? Она бы хотела только одного, чтобы ее мать любила ее точно так же, как и Сэма. Вот и все, чего ей хотелось на самом деле. И несмотря на то, что мать опоздала, несмотря на то, что мать соврала насчет жемчуга, Ханне показалось, что Рейчел и в самом деле любит ее.

Но ее радость была короткой. Рука матери лежала на плече Ханны, когда та случайно посмотрела в зеркало и увидела, что хоть мать и прижимает ее к себе, на самом деле взгляд ее устремлен на Сэма. Что именно для него она говорит, именно за его реакцией она следит, а то, что думает при этом дочь, ее совершенно не волнует, как если бы Ханны вовсе не существовало.

Девочка обожала своего брата. Преклонялась перед ним. Если бы не он и не Кэтлин, праздник вообще не состоялся бы. И может быть, ее отношения с подругами стали бы иными и ее жизнь пошла бы иначе.

Все это так. Но, увидев в зеркале, как, обнимая ее, Рейчел смотрит на Сэма, она вдруг на какую-то сотую долю секунды пожелала в душе, чтобы у нее не было брата. Как было бы хорошо, если бы он умер.

Спустя много лет она вспомнила выражение лица Кэтлин, когда Рейчел отшвырнула от себя брошку, и ее слова:

– Подумай, прежде чем загадать желание. Может так получиться, что оно сбудется.




12

1944

ВИКТОР


Буря срывает последний покров.

Как коротка жизнь.

Звонкая дробь дождевых капель не могла заглушить счастливых ноток, звучавших в голосе Сэма, который брился в ванной, напевая. Прошел месяц с того дня, как они встречались с Кэтлин на выпускном вечере. Через час Кэтлин должна приехать к ним. И Ханна радовалась ее приезду. Оба пребывали в чудесном настроении.

Она предложила приготовить ростбиф, чтобы Сэму и Кэтлин нашлось чем поужинать, если они захотят провести время дома. А если они соберутся на пикник, то можно будет сделать сандвичи. Или же… но тут она перестала строить планы – пусть это решает Сэм. Им так хорошо вместе, что они, возможно, как два влюбленных голубка, проворкуют весь вечер.

А Ханна и Нелли Бентли, которая тоже работала репортером, договорились провести вечер вместе с двумя лейтенантами. Нелли жила здесь с родителями и предложила Ханне переночевать у нее.

Ханне иной раз трудно было поверить, что прошло всего четыре недели с того момента, как она уехала из Нью-Йорка. У нее было такое ощущение, что прошло несколько месяцев. Несколько лет. Она жила самостоятельной жизнью взрослого человека – и это оказалось куда более восхитительным, чем она себе представляла. Она была совершенно свободна и могла сделать все что ей вздумается. Она сама готовила еду и, конечно, старалась никак не стеснять Сэма. Но что самое главное – друзья Сэма сразу же начали помогать ей и договорились о некоторых интервью. Она самонадеянно полагала, что в полной мере сумеет проявить свой талант и покажет, на что способна.

Пока ее журналистский багаж был огромен: речь, произнесенная на выпускном вечере, а также премия за публикации в школьной газете, стопочку вырезок из которой она захватила с собой. Она никому не признавалась, но в глубине души мечтала стать второй Маргерит Хиггинс, которая присылала репортажи из самых опасных точек. Но ее также вдохновляли публикации и Розалинды Руссель, и Хильды Джонсон. Ее не смутило замечание Маркуса о том, что вся оригинальность Хильды Джонсон заключается в том, что она работает как мужчина. Ей все равно хотелось подобно Хильде Джонсон расследовать убийства и разоблачать коррупцию в самых высших кругах общества.

Конечно, газета в маленьком городке Ред Бэнк «Новости недели», в которой она начала работать, мало походила на те издания, где сотрудничали прославившие свои имена журналистки. Реклама и политические сообщения – вот основное, что печаталось в этой газете. Ее задача здесь – давать репортажи о сборе металлолома для военных нужд, о митингах женщин, о церковных ужинах. «Называйте побольше имен – чем больше, тем лучше, – и, главное, следите за тем, чтобы правильно их записать», – вот напутствие, которое дал ей главный редактор. Людям нравится видеть свои имена в газете. Ради этого они и подписываются на нее, а заодно и прочитывают рекламные объявления. Вчера она уже взяла интервью у матери солдата, отличившегося в военных действиях. Эта женщина вырастила у себя в палисаднике подсолнухи высотой в пятнадцать футов. Ханна сфотографировала ее на фоне дома и красавцев подсолнухов. Высокие стебли были увенчаны гордыми золотистыми головами. Растения казались материальным воплощением воли, внутренней силы и неиссякаемой веры в жизнь этой женщины. А поскольку она была не мастерица говорить и выжать из нее удалось очень немного, Ханна решила как бы взять «интервью» у подсолнухов, расспрашивая их о том, что они видят с высоты.

«Ты не Дороти Паркер. Ты всего лишь репортер маленькой газеты», – заметил ей редактор, прочитав принесенные ею странички. Конечно, если бы это написал Перельман, они бы, не задумываясь, тиснули его на первых страницах. Но Ханна еще не имела такой известности, поэтому фотографию дали, а текст сократили до минимума. И ее подпись тоже не появилась – фото прошло, как проходят обычные материалы штатных сотрудников.

Это было единственное, что ее огорчило в тот день. Но главный редактор успокоил ее: «Я не собираюсь третировать тебя. Просто мне хочется, чтобы ты освободилась от некоторых романтических представлений о работе в газете. Я знаю, что ты хочешь заняться более серьезным делом, что тебе скучно описывать благотворительные вечера».

Редактор решил дать ей настоящее задание. Он хотел, чтобы она собрала рассказы женщин, которые последовали за своими мужьями в Форт Монмаут, чтобы побыть с ними сколь возможно дольше. «Мне нужны самые искренние признания любящих женщин, рассказы о том, что их волнует, что огорчает. Ведь им предстоит расстаться со своими мужьями, – он сделал эффектную паузу, – и быть может, навсегда. Думаю, ты справишься с этим!»

Ее неопытность обнаружилась в том вопросе, который нечаянно сорвался с языка:

– А где мне их искать?

Он откинулся на спинку кресла, закинул ноги на стол:

– Ты репортер. Ищи. Подумай сама, где бы ты остановилась, если бы твой муж находился в Форте?

Подумав, Ханна пришла к выводу, что они, конечно же, скорее всего устроились временно работать в буфеты и бары, небольшие кафе, которые обслуживали военных. И вчера вечером она уже говорила с ними.

Но вместо того, чтобы записывать отдельно каждый разговор на пленку, Ханна решила устроить пикник, на который она собрала их всех вместе, чтобы они поделились рассказами о пережитом, своими мечтами, надеждами и планами на будущее. Она посоветовала им одеться понаряднее и сфотографировала их: группа молодых женщин, которых объединяла любовь к мужьям и любовь к своей стране. Конечно, очень трудно уместить такую фотографию на полосах газеты. Но, может быть, Слим решится дать ее на первой странице: и тогда материал пойдет за ее подписью.

После этого у нее будет больше шансов добиться разрешения написать о немецких подводных лодках и патрульной службе, которую несет береговая охрана. Все побережье Джерси затянули колючей проволокой, и отряды выходили в наряд с дрессированными собаками. Слухи о том, что подводные лодки подходили к берегам Америки и высаживали немецких шпионов, переодетых в американскую форму, постоянно циркулировали и среди военных, и среди гражданского населения. Порой эти слухи принимали анекдотическую форму. Так, например, рассказывали, что удалось поймать Гитлера и Геринга, переодетых в форму медсестер Красного Креста, что по такому поводу Гитлер решил даже пожертвовать своими усиками.

Да, береговая охрана – достойная тема для журналиста, от нее не отказалась бы даже Хильда Джонсон. Мужественные молодые солдаты и злые собаки охраняют наше побережье от вторжения нацистских диверсантов. Просто дух захватывает. И, конечно, такой материал должен привлечь внимание. Национальная безопасность. Хорошие парни против плохих. Ханна уже просила Сэма поговорить с теми, от кого зависело, дадут ли ей разрешение выйти вместе с патрульными. Он посоветовал ей выбросить это из головы. Не стоит даже и заикаться. Но все-таки он попросил. А потом напомнил о своей просьбе. И как ни странно, это разрешение дали. Теперь, как говаривала Кэтлин, если Бог даст, то ей повезет, и она не только пройдется с патрульными по берегу. Может случиться, что именно в эту ночь рядом с ними вынырнет подводная лодка, которая двинется прямо к берегу…

Сэм уже закончил бриться и переоделся в свежевыглаженную чистенькую форму. Его туфли сияли, пуговицы были начищены. Он накинулся на завтрак, приготовленный Ханной, когда в дверь постучала хозяйка и передала послание. Из-за того, что все еще шла война, многие телефоны в квартирах отключили.

– Только что звонила какая-то леди. Она просила передать вам вот это сообщение, – и хозяйка вручила записку Сэму.

Вдруг Сэм изменился в лице.

Звонила Рейчел. Неделю тому назад она написала, что собирается вместе с Маркусом уехать в Бостон на уик-энд. Очевидно, поездку по тем или иным причинам пришлось отложить. И теперь она сообщала, что выезжает поездом, который выходит со станции Пенсильвания в час дня, и просит ее встретить в Ред Бэнке.

– Это тот же самый поезд, которым едет Кэтлин, – проговорил ошеломленный Сэм. – Ханна, что же будет? Что мне делать?

Все говорили, что у Ханны богатое воображение. Теперь настало время доказать это. Воскресный поезд обычно набит до отказа. Все едут повидаться со своими сыновьями, братьями, друзьями. Если повезет, то Рейчел не заметит Кэтлин в толпе отъезжающих. Ханна может встретить поезд в Матаване, за двенадцать минут до Ред Бэнка. Она найдет Кэтлин и задержит ее так, чтобы Рейчел вышла первой. Сэм встретит мать в Мидл-тауне и отвезет ее в отель Молли Пичер. Через три минуты поезд делает еще одну остановку – в Литтл Силвере, оттуда ближе всего до Форта Монмаут. И они сами доберутся до дома.

– Ты и в самом деле сможешь сделать это? – спросил Сэм, скорее умоляюще, чем вопросительно.

Хильда Джонсон – вот кому подражала Ханна. И Хильда Джонсон не позволила бы Рейчел испортить два выходных дня Кэтлин и Сэму. Тем более, это могли быть последние выходные дни, которые они проведут вместе, поскольку пришла депеша, гласившая, что отряды, которые базировались в Форте Монмаут отправляются на фронт.

– Предоставьте это мне, лейтенант! – скомандовала Ханна. Сэм всегда приходил ей на помощь, когда она оказывалась в беде. Теперь настал ее черед. – Когда мы придем домой, я позвоню тебе в отель.

– И что потом? – В голосе Сэма она все еще чувствовала отчаяние.

Но план был продуман до мелочей.

– Потом увидишь. Главное сейчас – это незаметно добраться до Кэтлин. А потом я знаю, что делать.

Он невесело улыбнулся:

– Ого! Я, кажется, недооценивал тебя. Вот кому следовало поручить разработку стратегического плана защиты наших берегов от проникновения нацистов.

В его шутливом замечании была доля истины. Она и в самом деле умела анализировать экстремальные ситуации, находить неожиданные выходы из тупиковых положений. И все это только благодаря какой-то особенной интуиции. И так получилось, что трамвай доставил ее к станции Матавана как раз вовремя. Она специально надела очень незаметное коричневое платье. Повязала голову косынкой. Теперь она могла слиться с толпой женщин и стать совершенно невидимой.

Удача была на ее стороне. Она увидела Кэтлин, стоявшую в самом конце состава. Кэтлин курила.

– Ни слова! Где туалет? Быстро! – прошептала Ханна.

Кэтлин вздрогнула и даже слегка вскрикнула от неожиданности, но в это время голос кондуктора произнес:

– Мидл-таун! Следующая остановка – Мидл-таун. Те, кто едет в Ред Бэнк, следующая остановка Мидл-таун!

– Быстро, закрой дверь, – проговорила Ханна, как только они оказались с Кэтлин внутри. Помещение было слишком маленьким для двоих. Ханне пришлось встать на стульчак. И все равно им было очень тесно.

Кэтлин, с трудом сдерживая смех, проговорила:

– Что происходит? Ограбление поезда?

– Здесь вместе с тобой едет Рейчел. Она вдруг решила отменить поездку в Бостон.

И тут же, словно по волшебству, раздался осторожный стук в дверь и послышался голос Рейчел:

– Извините меня! Будьте добры, откройте дверь.

Выждав немного, Рейчел надавила на ручку двери.

– Она упряма, как мул, – прошептала Кэтлин одними губами и, изменив голос, ответила:

– Извините, но меня тошнит… Пройдите в другой туалет.

Они не могли понять, ушла Рейчел или все-таки продолжает ждать, когда туалет освободится, и продолжали сидеть, пока кондуктор не объявил:

– Ред Бэнк! Ред Бэнк. Будьте внимательны.

Кэтлин и Ханна видели сквозь разводы стекла, как Сэм шагнул навстречу матери.

Им повезло и с такси, когда они вышли на станции Литтл Силвер. И уже через несколько минут они оказались дома. Теперь Кэтлин с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.

– Она все испортила. Нам не удастся побыть вместе эти два дня. И может так получиться, что мы теперь не увидимся несколько месяцев. А может, и лет. А может быть, и расстанемся навсегда. – Она сжала кулаки. – Когда следующий поезд в Нью-Йорк? Если я ее увижу, я выцарапаю ей глаза.

– Оставайся здесь, а я сейчас позвоню в отель, – приказала Ханна спокойно.

Но Кэтлин рванулась к двери:

– Нет, я ухожу!

– Жди здесь, Кэтлин, – по-прежнему спокойно проговорила Ханна.

– Но я не хочу видеть ее. И у меня нет желания притворяться и делать вид, что я приехала с дружеским визитом к вам двоим.

– Пожалуйста, доверься мне.

Как Ханна и ожидала, она застала мать и Сэма в комнате отеля.

– Мама? Я так рада, что ты приехала навестить нас. Но тебе придется попрощаться с Сэмом. Его срочно вызывают в штаб. Оттуда только что позвонили. Передай, пожалуйста, трубку Сэму.

– Меня вызывают в штаб? – переспросил ее Сэм.

– Кэтлин ждет тебя дома, – прошептала в ответ Ханна. – А я передала матери, что звонил твой командир. Тебя вызывают в штаб.

Сэм не сразу сумел включиться в затеянную Ханной игру:

– Боже мой! Это наш капитан звонил?

– Конечно, нет, Сэм! Слушай меня внимательно. Кэтлин ждет тебя здесь. Скажи маме, что я сейчас приеду. Скажи ей, что я задержусь ненадолго, у меня ведь тоже намечена встреча. Впрочем, нет, лучше я сама ей все скажу.

Приехав в отель, Ханна ничуть не удивилась, что мать не собирается задерживаться здесь из-за нее. Она уже навела справки и узнала, когда отбывает ближайший поезд в Нью-Йорк. До его отхода оставался час. И когда они встретились, мать говорила с ней только о Сэме:

– Не правда ли, он так возмужал за эти дни? У него такая выправка! И ему должны дать какое-то важное задание. А теперь мне надо рассчитаться за комнату.

Рейчел протянула деньги дежурному администратору. Она вела себя так, словно присутствие Ханны не имело никакого значения. Для нее важно было только то, что имело отношение к Сэму.

– Он такой внимательный. Попросил, чтобы ты проводила меня. Но тебе, наверно, это скучно. – Рейчел окинула дочь цепким взглядом. – Не уверена, что тебе идет эта прическа.

– А мне она нравится.

– Возможно, но… – Тут Рейчел спохватилась. – Ах, Ханна, бедняжка. Извини меня. Мне следовало подумать…

– О чем?

– Ты ведь пришла, чтобы мы вместе провели время. И вдруг оказалось, что я уезжаю. Тебе, наверно, будет одиноко. Прости меня, дорогая. Ты, видимо, хотела пообедать со мной…

– Ну что ты, мама. Здесь семьдесят пять тысяч молодых людей. И я сегодня собираюсь на вечеринку. Я просто пришла повидаться с тобой и сказать «до свидания».

– Видите? – с гордостью обратилась Рейчел к дежурному администратору. – Разве это не замечательно иметь таких любящих детей? – Она поцеловала Ханну в щеку. – Ну что ж, тогда поспеши. Ведь тебе надо привести себя в порядок. Собраться. И, пожалуйста, – она наклонилась ближе и прошептала: – Сделай что-нибудь с волосами.

Но даже это не могло испортить Ханне настроение. Она была так рада, что ее затея удалась. Она смогла защитить Сэма и Кэтлин. Рейчел не удалось испортить им последние дни.

Ханна оставалась с матерью до отхода поезда, чтобы убедиться, что Рейчел и в самом деле уехала в Нью-Йорк. Возвращаясь назад, в Форт Монмаут, она думала, что приедет домой уже не той девочкой, которая покинула особняк на Ривер-сайд. Теперь она независимая, взрослая женщина.

Дальше все пошло так, как они наметили. Ханна не стала менять прическу. Сэм сказал ей, что так она напоминает ему Лорен Баколл. Когда Нелли и два лейтенанта заехали за ней на джипе, с гитарами, с пакетом для ужина, Ханна надела охотничий костюм, очень похожий на тот, в котором Лорен Баколл снималась в фильме «Иметь и не иметь». До сегодняшнего вечера она еще никому не назначала свидания, и когда они оказались на природе, выпили немного вина, она почувствовала, что присутствие молодого человека воодушевляет ее, хотя она и старалась делать вид, что это не так.

К тому времени, когда она вернулась домой, Кэтлин уже уехала. Сэм лежал на кровати в каком-то приподнятом настроении и пускал дым кольцами.

– Я безнадежно влюблен в нее. И она тоже любит меня. Ты понимаешь? Мы решили пожениться как только закончится война.

Ханна обрадовалась. Она любила Сэма и любила Кэтлин. И теперь они навсегда будут вместе.

– Мы говорили и говорили… О чем мы только не разговаривали… – продолжал Сэм. – Как кончится война, как мы поженимся, какие у нас будут дети.

Он сел и взглянул на Ханну с таким серьезным выражением, какого она давно не видела:

– Мы так тебе благодарны, Ханна. Мы бы не справились сами. Чем я смогу отплатить тебе? Скажи. Хочешь, я подарю тебе «Месть Гинсберга»? Или коллекцию сигар? Что ты хочешь?

– Ничего.

А неделю спустя, в лунную ночь, исполнилось самое заветное желание Ханны. Она вышла на песчаный берег вместе с отрядом пограничников. На шее у нее, так же, как и у других, висела фляжка с кофе и бренди – на случай, если станет прохладно. Сэму удалось добиться разрешения с одним условием, что она не будет ничего писать об этом рейде. И, разумеется, никому не расскажет о том, что увидела до той поры, пока война с Германией не закончится. Но и потом, если она надумает писать, ей придется брать разрешение.

А через несколько часов произошло то, о чем она даже мечтать не смела. Отряд продвигался по пустынному берегу. Атлантический океан раскинулся совсем рядом и сверкал как темное зеркало, отражая блики лунного света. На горизонте, там, где небо сливалось с морем, вдруг появилось темное пятно, похожее чем-то на утку в тире.

«Интересно, – подумала Ханна. – Это мне показалось, или что-то в самом деле плывет к берегу?» А это «что-то» выглянуло из воды, словно глаз какого-то невиданного морского чудища. Перископ?! Она даже слова прошептать не смогла, как темно-серое тело подводной лодки, похожее на громадного гиппопотама, вынырнуло из воды. Люк распахнулся. Оттуда появилась какая-то фигура, и тотчас раздались гортанные выкрики. Все звуки отчетливо доносились по воде. Почти сразу же из люка выскочила вторая фигура, которая попыталась ухватить первую и втащить ее внутрь лодки. Но первая фигура смогла втолкнуть в люк второго человека. Люк захлопнулся. А через секунду снова открылся.

Тот, кто стоял рядом с люком, подпрыгнул и нырнул в воду.

– Schissen! Schissen! (Огонь!)

Те, кто выскочил из люка, начали стрелять по человеку, который плыл к берегу. Тра-та-та!!!

Звук выстрелов напомнил Ханне стук отбойных молотков, работавших на улицах Нью-Йорка. Пули прошили воду. Она не могла сказать, попали они в плывущего человека или нет.

– Зажечь фонари! – скомандовал сержант.

Почему Ханне все это казалось каким-то представлением?

Луч прожектора осветил субмарину. Человек с автоматом замер, а затем, не мешкая, спрятался в люке. И субмарина беззвучно погрузилась в воду.

Свет плясал на поверхности воды. Пограничники смотрели в бинокль, но зеркальная гладь была спокойна.

– Ничего, сержант.

– Черт возьми! Смотрите внимательнее!

Ханна почувствовала странную пустоту в желудке. И это называется военный корреспондент! Она постаралась вдохнуть как можно глубже. Ей нельзя выказать слабость. Но ведь она ни разу в жизни не видела, как стреляют в живого человека! Негодяи! Фашисты. Ни один американец не смог бы так хладнокровно проделать это.

Мысль о том, что выпрыгнувший из лодки человек мертв и достанется на съедение рыбам, вызвала новый прилив слабости и дурноты. Кто бы он ни был – это живой человек. Негодяи!

Ни единого всплеска!

Тело в любом случае прибьет к берегу. Не сегодня, так завтра. Может быть, его даже удастся опознать. Согласно поступившим сообщениям, подводные лодки 1226 и 1229 находились в американских водах. Теперь сержант сможет подтвердить сообщение и передать морским и воздушным силам о сегодняшнем инциденте.

– Если бы он остался жив, мы бы увидели его.

– Слышите! – звук ее голоса удивил саму Ханну, – какой-то всплеск.

Затем всплеск повторился. А потом опять.

– Этот сукин сын плывет под водой, – с облегчением вздохнул сержант. Два человека из береговой службы двинулись навстречу пловцу. И вскоре они знаками показали, что он у них в руках. Луч прожектора осветил их. Пловец встал на ноги и сам ступил на песчаный берег:

– Где командир? – спросил он на хорошем английском языке.

– Сержант Сартер, патрульная служба Соединенных Штатов.

– Благодарю вас, сержант. Я Колонель Виктор фон Стернберг. Я хочу сдаться в плен.

Понимая, что, оказавшись нечаянным свидетелем происшедшего, она может принести немало хлопот Сэму, Ханна старалась оставаться в тени и не привлекать к себе внимания. За спинами солдат она не могла видеть всего, что происходит на берегу.

– Вы не могли бы дать мне закурить? – Тон Виктора фон Стернберга не оставлял сомнений в том, что это человек, который привык отдавать команды и привык к тому, что эти команды исполнялись.

Патрульные растерялись. А сержант ответил:

– Тем, кто выходит патрулировать берег, не разрешается брать с собой сигареты и спички.

Так получилось, что Ханна не смогла удержаться:

– Возьмите мою.

Солдаты расступились, пропуская ее вперед. И она увидела сияющую в лунном свете фигуру совершенно обнаженного мужчины – столь совершенно сложенного, словно это была скульптура. Блеск воды на теле, сияние лунного света на загорелой коже – еще более увеличивало это впечатление. В свои восемнадцать лет она впервые увидела обнаженного мужчину.

– Женщина? – удивился пловец, принимая сигарету и внимательно оглядел столпившихся солдат береговой охраны.

– Я журналист, – ответила Ханна.

– Спички, пожалуйста! – приказал он.

Подойдя еще ближе, она ощутила запах моря, исходивший от его тела, и внимательный взгляд, обращенный на нее. Все ее чувства были напряжены до предела, руки дрожали, и она никак не могла чиркнуть спичкой о коробок.

– Позвольте мне, – он наклонился, удерживая огонек пламени в ладони.

Ханна, смутившись, отступила на шаг. И тут ее взгляд упал на цепочку на его шее и на то, что висело на цепочке.

– Ваши глаза не обманывают вас. Это Звезда Давида. Я еврей.




13

1945

СЭМЮЭЛЬ


Ханна вернулась домой в шесть часов утра. Она сняла туфли и тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить мать, направилась к себе. Меньше всего она ожидала увидеть Рейчел, поджидающую ее. Мать сидела полураздетая и курила сигарету.

– Тебя не было всю ночь! Ты где шлялась?

– Но я же предупредила тебя… У Цецилии Гринберг…

– Лгунья! Шлюха! – Рейчел вскочила и хлестнула Ханну по щеке. – Ты думаешь, мне доставляет удовольствие звонить Гринбергам? Думаешь, мне нравится выглядеть полной дурочкой? Мать не имеет представления, где ее дочь встречает Рождество! Как ты думаешь, что я чувствовала, когда они сказали, что тебя там нет?!

Что чувствовала Рейчел? В самом деле, каково ей было вдруг оказаться в такой ситуации, когда она не знает, где и с кем ее дочь встречает Рождество и где вообще она провела всю ночь. Сейчас или никогда, – поняла Ханна.

– А зачем ты звонила? Разве что-нибудь произошло?

– Если хочешь знать, то есть люди, у которых сильно развито чувство долга. Маркус беспокоился о том, что тебе придется идти одной ночью, когда столько пьяных. Мы собирались заехать за тобой. Ты даже не представляешь, каково Маркусу было услышать, что тебя там нет. И это моя дочь! С кем ты болталась всю ночь? Он хотя бы проводил тебя? Дай-ка я посмотрю на тебя…

Ханна стоически выдержала изучающий взгляд Рейчел. В эту минуту она скорее позволила бы, чтобы ей отрезали язык, выкололи глаза, вырвали ногти или поджаривали пятки, но ни за что не призналась бы в том, что провела рождественскую ночь с Виктором в тюрьме на острове Говернера. Собственно, это место уже нельзя было назвать тюрьмой, потому что оно охранялось не так строго. Здание скорее походило на пансионат закрытого типа, чем на тюрьму. Ей без труда удалось подкупить офицера, подсунув ему взятку под видом «новогоднего подарка», так что они могли вдвоем встретить Рождество. В эту ночь впервые с 1940 года снова вспыхнул факел статуи Свободы. Гавань заполнили большие и маленькие корабли, барки, танкеры, грузовые суда – все они сияли праздничными огнями и гудели. Разноцветные гирлянды отражались в воде. Виктор включил радиоприемник, который ему подарила Ханна, нашел подходящую музыкальную передачу, которая велась с центральной площади Манхэттена, куда собралось очень много людей, предчувствующих, что год, который они встречают, станет годом окончания войны.

– Как ты посмела заявиться домой в таком виде? – Рейчел оттянула ворот Ханниного свитера так, словно собиралась стащить его с дочери. – Не думай, что тебе удастся провести меня! Уж я-то могу догадаться, чем ты занималась эту ночь! Посмотри на эти засосы! С кем ты была?

– С Дракулой!

Рейчел едва смогла перевести дыхание:

– Ах, какие мы смелые! Ты думаешь, этот человек уважает тебя? Ты думаешь, на такой испорченной девчонке кто-нибудь захочет жениться?

Ханна понимала, что сейчас не имеет смысла рассказывать матери о том, что они с Виктором решили пожениться, как только закончится война. Ханна уже узнала, что если бы Виктор был просто немецким военнопленным, то его бы выпроводили в Германию, но поскольку он был евреем, то ему предоставят убежище, и он сможет остаться в Америке. Тем более, если найдется кто-нибудь, кто сможет стать его поручителем. Из-за строгостей цензуры военного времени Ханна пока не могла написать о том, что произошло на подводной лодке. Но в ближайшем будущем она, конечно, опишет то, чему стала свидетелем.

Точно так же не имело смысла напоминать матери, что Маркус Салинко все-таки сделал ей предложение, несмотря на то, что Рейчел не была девственницей. Еще одно подтверждение правила Рейчел: поступай так, как я говорю, а не так, как я поступаю сама. Все последнее время она и Маркус проводили вместе. Он брал Рейчел с собой на дружеские вечеринки, учил ее, как надо вести дела. Он уверял ее, что после окончания войны начнется широкое строительство новых больших домов и деловых центров.

Подарки, которые Маркус сделал им всем к Рождеству, были необыкновенно щедрыми. Ханне он подарил меховое пальто. Сэму зажигалку. А Рейчел? Рейчел он подарил цветы, икру, шампанское и небольшую бархатную коробочку, в которой лежал золотой ключ с выгравированными на нем буквами Р-1, что означало Ривер-сайд. Маркус сделал сюрприз Рейчел: он купил особняк на Риверсайдской дороге, в котором они должны были теперь зажить вместе.

– Ну! – требовательным тоном повторила Рейчел.

– Что?

– Это все, что ты собираешься сказать мне?

– Я устала.

– Представляю себе. Но учти, если выяснится, что ты забеременела, то не беги плакаться ко мне.

– В котором часу придет Сэм? – Ханна чувствовала некоторые угрызения совести. Сэм остался дежурить в рождественскую ночь, чтобы женатый офицер имел возможность провести праздник в семье. Для него праздник не был праздником, поскольку Кэтлин находилась в Сан-Франциско. Рейчел еще не имела представления о том, что Кэтлин и Сэм обручились. Та самая девушка, которую Рейчел с завидным упорством продолжала называть «ирландской девчонкой», должна была после окончания войны стать его женой. Рейчел ничего не знала и о том, что Сэм вызвался отправиться добровольцем в действующую армию – в Европу. Группа американских новобранцев должна была выехать в Париж. Они хотели принять участие в войне, хотя бы в самом ее конце.

Ханна пообещала брату быть дома в тот момент, когда он сообщит новость матери. Они вели себя как заговорщики и во всем доверяли друг другу. Он знал про Виктора. Она все знала о Кэтлин. Рейчел будет вне себя, когда узнает, что он собирается отплыть в Европу. Ханна тоже беспокоилась за брата, но старалась не показывать ему своих чувств. В конце концов, даже в мирное время любого человека подстерегают тысячи неожиданностей. Вон сколько людей сбило троллейбусом на Бродвее в то время, как другие возвращались домой с войны живыми и здоровыми.

– Спокойной ночи, мама. Я знаю, что делаю. И дай мне, пожалуйста, знать, когда придет Сэм.

Она слышала голос матери все время, пока поднималась из прихожей в свою комнату.

– Постарайся выспаться хоть немного. Ты выглядишь ужасно. Я не хочу, чтобы мой сын видел тебя в таком виде, словно ты черт знает где шлялась.

«Мой сын» – как всегда. Она никогда в жизни не сказала «твой брат»! Ханна вспомнила, как она писала работу по литературе по книге «Сын и любовь». На первых же страницах романа она почувствовала некое совпадение в отношениях к сыну героини книги – матери Пола Морелла – и Рейчел. Конечно, это только на первый взгляд. Потому что Пол Морелл оказался не в состоянии полюбить ни Мириам, ни Клару, никакую другую женщину, кроме своей матери. А Сэм полон совершенно бескорыстной любви к Кэтлин. Да, это скорее касается Рейчел, а не Сэма.

Она задумалась о том, бывали ли случаи такой глубочайшей привязанности между матерью и дочерью. И так получилось, что ей не удалось вспомнить подобного сюжета ни в литературе, ни в кино, исключая, быть может, фильм «Стелла Даллас», где Барбара Стэнвик жертвует всем ради счастья своей дочери. Но Ханна смотрела этот фильм без всякого волнения, в то время как Цецилия Гринберг с трудом сдерживала рыдания и чуть не подавилась жевательной резинкой.

Ханна даже не могла бы точно объяснить, почему ей показалось, что в героине фильма – Стелле– больше пафоса, чем истинного благородства. Совершенно непонятно, например, почему она оставила и мужа и дочь, в общем-то, даже не поговорив с ними, не получив какого-то определенного ответа. И уж тем более Ханне было непонятно, зачем ей надо было вместо того, чтобы поселиться где-нибудь в Рио, мокнуть под дождем и доводить себя до болезни, в тот момент, когда ее эгоистка-дочь праздновала свадьбу.

Войдя к себе, Ханна стянула одежду и нагишом нырнула в постель. Крахмальные простыни холодили тело. Эта, уже можно сказать, прошедшая ночь стала поворотной в ее судьбе. Полностью отдав себя Виктору, она стала женщиной. Если это делает ее шлюхой – что ж, так тому и быть. Может быть, где-нибудь в мире и существуют матери, способные выслушать признания дочери о том, что случилось в ее первую ночь любви. Может быть, есть и такие, которые способны ответить на те вопросы, которые терзают молодую женщину, которые способны поделиться и своими ощущениями.

Ах, если бы только она могла хоть что-нибудь объяснить Рейчел. Быть может, если она наденет ночную сорочку матери, она придумает, что надо сделать, чтобы посидеть с ней наедине и поговорить о любви как женщина с женщиной.

Может быть, лучше всего написать ей письмо? Не на машинке. А от руки, чернилами. Искреннее, полное признаний – в традициях английской литературы, как у Честерфилда к Мэри Вортли Монтегю или как у Вирджинии Вульф. Подоткнув подушки под спину и уложив одну из них на колени, Ханна раскрыла блокнот, вынула авторучку, подаренную отцом, и начала:

«Дорогая мамочка»… Нет, это звучит как-то по-детски.

Ханна помедлила немного и вывела:

«Дорогая мама…»

А как же быть с датой? Ведь это очень важно. «1 января 1945 года…» Следует ли прибавать к этому – «день, когда я потеряла невинность»? Ведь это произошло уже после полуночи. Нет, пожалуй, не стоит. Ханна оторвала лист от блокнота и начала снова:

«Первый день Нового – 1945 – года.

Дорогая мама,

Поскольку нам никак не удается поговорить, чтобы при этом не поссориться, я решила, что будет лучше, если я напишу тебе письмо. В нашей семье – я единственный пишущий человек. И тебе придется принять это утверждение, хотя ты ничего не прочла из того, что я написала, даже мою статью об Армии жен, которую «Нью-Йорк таймс» перепечатала из газеты, которая издавалась в Ред Бэнке.

И еще мне очень хочется сказать, что я надела твою шелковую ночную сорочку с фламинго – ту самую, которую мой отец подарил тебе в день моего рождения и которую ты отдала Кэтлин, чтобы она порвала ее на тряпки. И все это время я берегла ее. Не смейся. Я не решалась надеть ее. Даже не смела примерить, до самой последней минуты. Когда я достала ее, на меня пахнуло твоими любимыми духами – «Шалимар». Это значит, что ты – хоть разок, но все-таки надевала ее.

И теперь шелковая ткань касается моей кожи точно так же, как когда-то она касалась твоей. И этот запах – он принадлежит тебе. Когда я надеваю что-нибудь из того, что носила ты, это делает меня всегда чуть-чуть ближе к тебе.

Мне казалось, что после выпускного вечера многое изменится. Но оказалось, что я ошиблась.

Ты не представляешь, сколько раз у меня возникало желание поговорить с тобой, особенно после того, как я вернулась из Ред Бэнка. Не смейся. Я влюбилась. И я солгала тебе насчет Цецилии, потому что хотела встретить Рождество с Виктором. Да, мама, мы с ним теперь помолвлены. Конечно, неофициально. Я собиралась рассказать тебе об этом сегодня, спросить твоего совета, что-то в этом роде. Но я не ожидала увидеть тебя в таком настроении. И конечно, я не заслужила того, чтобы меня обзывали чуть ли не шлюхой только из-за того, что я провела ночь с человеком, которого я полюбила. Ведь и тебе доводилось переживать это!»




Ханна снова помедлила, чувствуя удовлетворение от того, что ей так легко удается выразить свои чувства. Словно она сбросила тяжкий груз со своих плеч. И она принялась писать дальше о том, как прошла ее встреча с Виктором.

Она очень ярко описала ту июньскую ночь, когда Виктор совершил побег. Как Сэм добился разрешения, и она смогла выйти с отрядом пограничников, как появилась подводная лодка и как сверкающие пули пронеслись в воздухе.

«Он вышел из моря, как мифический бог. И мое сердце замерло. Он был так сложен: стройный, высокий – выше всех. И обнаженный. Мама, ведь до той самой минуты я никогда не видела раздетого мужчину. Я вообще не видела ни одного раздетого человека».




Как хорошо, что она догадалась написать обо всем. Ясно, что никогда бы ей не удалось рассказать такое Рейчел. Как у нее дрожали руки, когда она протянула ему сигарету и как он прикуривал. Тогда Ханне казалось, что она умрет, если он нечаянно коснется ее. Как его быстрый внимательный взгляд словно бы задел ее душу. Каким образом он оказался среди моряков-подводников? А почему он нырнул прямо в океан? Естественно, там, на берегу, она не имела возможности спросить его об этом. Офицер береговой охраны отодвинул ее в сторону, солдаты накинули на пленника одеяло. «Ни слова о случившемся. Ни единому человеку, – приказал ей сержант. – Иначе мне придется расстаться с офицерскими нашивками. Может быть, стоит на какое-то время изолировать вас? Вы понимаете меня?»

Весь отряд был наэлектризован. Все были возбуждены. Но только не Виктор. Он шел такой же спокойный, как идет король или принц среди своих верноподданных. Он обращался с теми, кто взял его в плен, так, словно это была его свита. Когда его должны были вести дальше, куда уже Ханне хода не было, он швырнул окурок в сторону и сказал ей: «Мне нужны будут сигареты. «Кэмел». Мыло для бритья. Вы позаботитесь об этом?»

Конечно же, она позаботилась обо всем. Лейтенант Майер, разумеется, не говорил ей, где находится пленник, но зато позволил ей пересылать все необходимое для него, пока военная разведка расследовала дело. По словам Виктора, его семья принадлежала уже много поколений к богатым землевладельцам. Они были не менее известны, чем семейство Ротшильдов. Начинали они с того, что ссужали деньги в долг, занимались ростовщичеством. Но в отличие от Ротшильдов его семейство начало смешиваться с не иудеями, и эти браки зашли так далеко, что к фамилии Стенбергов они вскоре получили аристократическую приставку «фон». И во времена третьего рейха они причисляли себя к немцам, а не к евреям.

Виктору удалось спроектировать такую подводную лодку, которая по своим параметрам должна была во многом превосходить американские подводные лодки. Фюрер лично наградил его, и все шло самым замечательным образом до тех пор, пока некоторые его коллеги, начавшие завидовать ему, не задумали дискредитировать его. Один из них порылся в родословной Стенбергов и обнаружил их еврейские корни. Он решил приберечь эти сведения до того момента, пока подводная лодка не войдет в американские воды, чтобы обвинить Виктора в попытке передать ее американцам.

И вот в ту самую ночь, когда Ханна шла вдоль берега с патрульными, Виктору выдвинули обвинение, нацепили ему на шею шестиконечную звезду. На субмарине не было мачты. И они придумали раздеть его донага, как это обычно делали с пленниками в концлагерях. Когда Виктор услышал приказ открыть люк, ему удалось вырваться и выскочить первым.

К тому моменту, когда расследование подходило к концу, Виктора, вместо того, чтобы направить в лагерь для военнопленных немцев, перевели на остров Говернера. В октябре лейтенант Майер дал Ханне разрешение посещать пленника каждую неделю в присутствии дежурного офицера.

Виктор оказался самым блистательным молодым человеком, которого она когда-либо видела. Образованный, знающий, начитанный. Он говорил на пяти языках. Он знал все на свете. И они вели очень долгие и серьезные беседы о жизни. А затем…

Сможет ли Ханна когда-нибудь рассказать матери о том, что произошло в эту ночь? Шелковая сорочка Рейчел скользнула по телу, она ласкала ее бедра, живот, грудь… Соски Ханны набухли. И лоно ее запылало неведомым дотоле огнем. Груди затвердели. Голова сама собой закидывалась назад. Только сейчас она поняла значение слова «чувственный». Теперь Ханна осмелела и продолжила письмо:




«Мне хочется, чтобы ты узнала о том, что случилось этой ночью. Лейтенант Майер дал мне специальный пропуск, чтобы я могла пройти к Виктору. Хотя, в общем, в этом не было необходимости. Все охранники уже знали меня. Я всегда приносила им кое-что в подарок. Когда я спросила, можем ли мы остаться с Виктором наедине и встретить вместе Рождество, они посмеялись и заперли нас на ключ.

И мы остались наедине. Дверь закрыта. И знаешь, я не могла двинуться с места. Твоя всегда разумная дочь стояла как статуя. Я не знала, что делать, и не знала, что будет делать он. Что, если он накинется на меня и начнет срывать с меня одежду, повалит на кровать! На какой-то миг я пришла в ужас. Мне хотелось убежать. Я думала, что он будет смеяться надо мной, но он не рассмеялся».




Ханна закрыла глаза и позволила картинам случившегося пройти в памяти. Во все предыдущие ее визиты она и Виктор сидели за столом друг против друга под наблюдением дежурного. Они не могли даже коснуться кончиков пальцев. «Давай не будем торопиться», – сказал он. Они включили музыку. Ханна расстелила скатерть и выложила все, что взяла к ужину. Бутылку «Лейбромильха» она принесла, потому что это было немецкое вино, которое ему нравилось. Они поставили бутылку под кран с холодной водой. Оркестр по радио заиграл «Много лет назад и навсегда». Виктор галантно поклонился ей и протянул руку, приглашая танцевать. Она слышала о том, что женщина способна растаять от одного прикосновения мужчины, но всегда считала, что это сильное преувеличение. Но сегодня – всегда неуклюжая, вечно боящаяся наступить партнеру на ногу, она вдруг почувствовала, что ее тело так легко движется в такт музыке, что она предугадывает любой поворот и изменение направления, словно танцевала всю свою жизнь.

Ханна снова погрузилась в состояние эротического экстаза, ощущая его прикосновения, звуки голоса, его дыхание, как вдруг все это грубо прервал стук в дверь. Часы на ночном столике показывали десять часов утра. Она заснула, так и не дописав письмо, которое скользнуло с ее колен.

– Ханна?! – В голосе Рейчел слышалась тревога.

Что-то случилось. Рейчел никогда не стучала в дверь. Она распахивала дверь, считая, что имеет право нарушать уединение дочери в любую минуту.

– Можно войти?

– Конечно!

Лицо Рейчел распухло от слез. Нос покраснел.

– Ханна! Что мне делать?

Только одно могло довести ее до отчаяния.

– Сэм! Что с ним? – воскликнула Ханна с испугом, а про себя взмолилась: «Господи, только бы он был жив!»

– Он сейчас звонил мне. Он отбывает в Париж. Сегодня. Это ведь так опасно. Его могут убить.

– Но Париж уже освободили. Немцы сдали его. Все будет хорошо. Ты же знаешь, как ему хочется отправиться в Европу.

– Знаю, знаю. Он спросил, довольна ли ты тем, как встретила Рождество. Я ответила, что да. Ханна, дорогая! Я так сожалею о том, что наговорила тебе. Пожалуйста, прости меня. Ты знаешь, я совершенно потеряла голову. Маркус потребовал от меня решительного ответа.

– Вот как. Значит, мы должны переехать в новый дом на Ривер-сайд?

– Да, конечно, мы переедем. Маркус всегда держит свое слово… – Рейчел помедлила, выбирая слово. – Я так рада, что теперь мы можем говорить с тобой как женщина с женщиной. Понимаешь, он уже давно просил, чтобы я вышла за него замуж. Но сейчас он решительно потребовал от меня согласия. Он хочет иметь семью. Хочет, чтобы у него была жена…

– …и дети!

– Конечно, я выгляжу так, словно ты моя сестра, – это все говорят, но заводить детей? Нет уж, спасибо! В конце концов, мне уже сорок лет.

«Сорок три, мамочка, но кому до этого есть дело!»

– И что, он дал тебе какой-то срок на раздумья?

– Июнь. Мужчины романтики. Он сказал, что всегда мечтал о том, чтобы жениться в июне. – Легкая улыбка сделала ее моложе, чем она была на самом деле. – Впереди еще много времени. А я как Скарлетт О'Хара. Я предпочитаю отложить решение на будущее.

В эту минуту блокнот Ханны сполз на пол. Она на минуту замешкалась, и Рейчел успела поднять его.

– Что это? – Рейчел держала блокнот так, что Ханна не могла дотянуться. – Какая-нибудь из твоих статей в газету? Я хочу посмотреть, что пишет моя талантливая дочь…

– Нет, это сугубо личное. Отдай. – Ханна выскочила из постели.

– Личное? Именно это мне и хотелось бы больше всего посмотреть…

Играя с Ханной, Рейчел спрятала блокнот за спину.

– Но мама! – Ханна обняла мать, пытаясь добраться до блокнота.

– Ни за что не доберешься… – Рейчел поддразнивала дочь. – Интересно, что же там такое, что тебе так не хочется, чтобы я прочла?

– Это письмо Сэму. Ты ведь сама тысячу раз твердила, что нельзя читать чужие письма.

Настроение Рейчел снова резко переменилось:

– Конечно, конечно! Я и не собиралась заглядывать в твои письма. С чего ты взяла? – И она бросила блокнот на кровать дочери. – Но не вздумай отправлять его в Ред Бэнк. Он уже не успеет его получить. Он сказал, что сообщит нам, как только сам узнает, по какому адресу мы можем писать ему.

– Давай поговорим о Сэме, – предложила Ханна, зная, что это любимая тема Рейчел. – У нас задание – нарисовать свое генеалогическое древо – к семинару по генеалогии. Нам надо проследить, как и откуда появлялись те или иные имена. Я знаю, что отец решил назвать меня Ханной в честь своей мамы. Но в его роду никогда не было Сэмюэлей. Ты сама из приюта. Откуда же у нас в семье появилось это имя?

Вопрос Ханны явно застал Рейчел врасплох.

– Это было так давно. Я и не припомню даже, – ответила она.

Но по выражению ее лица Ханна поняла, что она отлично помнит все. Только по какой-то причине не хочет ничего рассказывать.




14

1918

ВИЛЛИ ЛОУРЕНС


Сын Сэмюэля Харрингтона родился промозглым апрельским утром 1918 года. Но сам Сэмюэль ничего не знал о столь знаменательном в его жизни событии. Он находился во Франции с «Огненным» 69-м полком и боролся за победу демократических сил. Рейчел Форсайт, мать мальчика, несколько раз предпринимала попытки связаться с ним, но все они заканчивались безуспешно.

Известий от него не было слишком долго. В октябрьскую ночь 1917 года, когда транспортный корабль «Америка» бросил якорь в Бруклинском порту, Рейчел несколько часов стояла под проливным дождем, в надежде получить весточку. Ей почему-то казалось, что Сэмюэль изыщет какой-нибудь способ, чтобы дать знать о себе, чтобы сказать ей, что он все еще любит ее и что он по-прежнему собирается жениться на ней как только закончится война.

Но ни в эту ночь, ни в какую другую она не получила ни словечка, ни клочка бумажки от него. «Я ничего не понимаю! – жаловалась она Бекки. – Мы ведь решили пожениться и сфотографировались на память!»

Бекки видела эту фотографию уже сто тысяч раз. Рейчел в выходном костюме. Сэм в военной форме. Он подарил Рейчел брошку и букетик гардений – теперь цветы, заложенные в словарь Уэбстера, высохли и пожелтели, но легкий аромат все равно сохранился. На следующий день – еще более наивные, чем в первую ночь любви, они явились в офис, где хотели зарегистрироваться как муж и жена. Они были полны счастья, радости от того, что обрели друг друга, и считали, что сама судьба свела их вместе. Что из того, что они провели вместе всего лишь один день? Это ведь совершенно очевидно, что они созданы друг для друга. И они не могут позволить войне разделить их. Они должны пожениться немедленно, сию минуту.

Но заведующий бюро Сити Холла разрушил их воздушные замки. Во-первых, от них требовалось свидетельство о рождении или какие-то другие документы. Женщины, которым не исполнилось восемнадцати, и мужчины, не достигшие двадцати одного, должны были непременно представить разрешение родителей. Таков закон. Они не успели выполнить все эти условия. И получилось, что Сэмюэль отплыл в Европу, оставив Рейчел только фотографию и обещания.




Она решила, что не будет сообщать ему о том, что беременна, до самого его возвращения.

– И ты так ничего не сказала ему? – возмущалась Бекки.

– Но как! Они очень скоро отбыли в Париж. Мне не хотелось, чтобы он беспокоился обо мне. Самое главное, чтобы он остался жив. Он напишет мне. Я уверена.

Но Сэмюэль Харрингтон так и не написал ни строчки.

– Может быть, его ранили в руку? – предположила как-то Рейчел.

– Скорее всего его подцепила какая-нибудь медсестра из Красного Креста, – заметила более трезвая Бекки, которая считала, что Рейчел следует выкинуть Сэма из головы. Она также советовала Рейчел сделать аборт.

– Молодой девушке вроде тебя следует проявлять большую предусмотрительность. В этом мире ты можешь положиться только на саму себя и более ни на кого.

Рейчел слушала, просматривала в газетах списки убитых, купила себе дешевенькое обручальное колечко, когда ей надо было идти в клинику, и родила в комнатке Бекки, которая выполнила роль акушерки.

– Я назову сыночка Сэмом, – заявила она, как только взглянула на красное личико новорожденного. – Разве он не красавчик? Точь-в-точь как его папочка, – восхищалась Рейчел. Она отказалась зарегистрировать его как подкидыша. Ничто не могло поколебать ее уверенность в том, что отец вернется с войны, и они втроем заживут счастливой жизнью.

Приют – идеальное место, где можно было держать новорожденного, не привлекая внимания. И Рейчел имела возможность заботиться о нем, когда приходила с работы из ателье Бергдорфа и Гудмана, куда ей помогла устроиться Хэтти Манхейм. Маленькому Сэму исполнилось шесть месяцев, когда закончилась война. В газетах опубликовали последние списки погибших и пропавших без вести. Но фамилии Сэма там не было.

Каждую ночь Рейчел прижимала к себе ребенка и пела ему колыбельные. Слова она придумывала сама. Это были песни о том, какой у него замечательный отец и что он скоро вернется домой: «Спи, мой сыночек родной, твой папа такой герой!» Она водила крошечным пальчиком сына по фотографии и повторяла: «Это твой папа. Я хочу, чтобы ты узнал его, когда он вернется. Ты будешь гордиться им!»

Но однажды утром, проснувшись, она увидела, что у Сэма жар, что у него поднялась температура. Малыш даже не мог плакать, настолько сухим стал его язык. Он смотрел на нее страдальческими глазками. Это была испанка, которая вспыхнула в приюте в эту ночь.

До сего дня Рейчел и Бекки старались сделать все возможное, чтобы эпидемия миновала их – каждый вечер они натирали детям грудь теплым камфорным маслом, делали согревающие процедуры и молили ангела смерти пролететь мимо.

К утру следующего дня умерло сразу три ребенка. И маленький Сэм в их числе. Вскоре появился гробовщик. У него из кармана торчала свернутая газета, которую он положил на кухонный стол, пока сам вместе с помощниками выполнял работу. На первой странице Рейчел увидела фотографию Сэмюэля Харрингтона. Она застыла перед ней, не веря своим глазам. Может быть, она свихнулась? Что это?

«Герой, вернувшийся с войны, женится на медсестре».

Они встретились во французском госпитале. Он был очень плох. Никто не верил, что он выживет. Медсестра самоотверженно ухаживала за ним и вырвала из лап смерти. И теперь невеста сказала, что они будут венчаться в военной форме – в память о тех, кто не вернулся с поля боя домой. И еще она пообещала, что у них будет много-много детей.

– Идем, – позвала Бекки свою приемную дочь после похорон. – Идем домой. Выпьем по чашке чая. Нам надо поговорить.

– Нет! Я пойду на работу.

Похороны или не похороны, а работа в мастерской Бергдорфа и Гудмана не могла ждать.

– Завтра. Завтра ты сделаешь все что надо.

– Мне нужны деньги!

И Рейчел зарыдала. Она была близка к истерике.

Маленький гробик. И такой же крошечный могильный холмик.

– Рейчел, ты едва стоишь на ногах. У тебя и маковой росинки не было во рту, ты второй день глаз не сомкнула.

– Ничего, работа встряхнет меня.

И Рейчел медленно пошла в сторону Бруклинского моста. Мысль о том, что она может прыгнуть с него в воду, явилась сама собой. И она с каким-то странным удовлетворением подумала о том, что на ней ее лучший костюм. Она сразу представила, как Сэм Харрингтон читает сообщение о ее смерти. Он, конечно, вспомнит ее имя. Рейчел подумала, что газетчики наверняка напечатают фотографию.

Она шила костюм и мечтала о том, что встретит свою любовь. И она нашла ее. Костюм стал ее свадебным нарядом, но самой свадьбе никогда не бывать. А сегодня она надела его на похороны своего сына. Он стал траурным нарядом. Все ее надежды развеялись как дым. Но почему Господь Бог так несправедлив к ней? За что он покарал ее, а не такого мерзкого типа, как Мо Швейцер? Воды реки поглотят ее, и она так и не узнает ответа на этот вопрос.

Силы внезапно оставили ее, когда она вышла на дорогу. Вокруг сновали машины, раздавались гудки автомобилей, троллейбусов. Запах выхлопных газов не давал ей перевести дыхание. «Господи, – мысленно взмолилась она, – ну помоги же мне!» Троллейбус остановился, дверцы его распахнулись, и она с трудом поднялась в салон.

– С вами все в порядке, мисс?

Рейчел благодарно кивнула водителю, и троллейбус двинулся в сторону центра, в деловую часть города. Теперь она сможет закрыть глаза и передохнуть. Образ двух Сэмюэлей – одного в форме, а другого в гробике, – снова встал у нее перед глазами.

– Как вы себя чувствуете? – на этот раз встревожился кондуктор.

Рейчел, чувствуя, что начинает терять сознание, вцепилась в спинку сиденья. От напряжения у нее выступила испарина.

– Нет-нет, ничего страшного! – Собравшись с силами, Рейчел выпрямилась. К счастью, до нужной ей остановки оставалось совсем немного. Бекки права. Ей просто необходимо перекусить. Рядом с мастерской обычно стоит продавец с тележкой. Он торгует лимонадом и сосисками. Ей сразу станет лучше, как только она поест.

Но она не смогла перейти на другую сторону улицы. Ноги у нее подкосились, и она упала на мостовую. Чуть ли не под колеса автомобиля. К счастью, Вильям Лоуренс, который сидел за рулем, оказался опытным водителем и успел затормозить.

Тотчас вокруг Рейчел столпились зеваки, жадные до зрелищ:

– Она умерла? – чуть ли не с надеждой спрашивали они друг у друга и сочувственно покачивали головами.

Вилли Лоуренс выскочил из машины и опустился на колени перед Рейчел.

– Она дышит! – проговорил он с облегчением.

Ресницы Рейчел дрогнули, она открыла глаза и тут же попыталась подняться:

– Из-звините, – пробомотала она. Чтобы подняться, ей пришлось опереться на его руку. – Все в порядке. Я уже могу сама идти. Мне недалеко, вот сюда.

Мужчина печально улыбнулся:

– «Бергдорф и Гудман»? Любимый магазин моей жены. То есть я хотел сказать, моей… бывшей…Испанка…

– Нет, вы не поняли. Я не за покупками. Я там работаю. Мне нужны деньги… мой ребенок тоже умер от испанки. И моя смена уже наступила.

Но ее колени подогнулись, как только она попыталась шагнуть. Если бы он не подхватил ее, она бы снова упала.

– Знаете что, я отвезу вас домой, – решительно проговорил он.

Рейчел вдруг ощутила, как ее бросило в жар и одновременно страшный озноб начал сотрясать тело. Она не в состоянии была сопротивляться неизбежному. Вместо того, чтобы умереть быстрой смертью, нырнув в чистые холодные воды реки, она теперь умрет от той мучительной болезни, от которой умер ее сын и жена этого доброго человека.

– Как называется улица, где вы живете? – требовательно спросил мужчина.

– Форсайт, – проговорила она и указала нужное направление, догадываясь, что этот человек вряд ли знает о существовании такой улицы. «Ты получишь за это больше, чем думаешь», – почему-то мелькнуло у нее в голове в ту последнюю минуту, когда она снова начала терять сознание.

Очнувшись минут через пять, она почему-то решила, что все еще едет в троллейбусе, и никак не могла понять, откуда взялись эти шикарные сиденья, обтянутые кожей так туго, что даже отражали свет солнца. Руки мужчины, лежавшие на баранке, были крупными, крепкими, но ногти на них были чистыми и аккуратно подстриженными. На рубашке она увидела вышитую монограмму «В.Л.». Некоторое время она пыталась понять, что означают эти буквы, а потом снова впала в забытье.

Улицы, по которым они ехали, заметно отличались от тех, где располагалась ее мастерская. Здесь возле продавцов с тележками толпились женщины с корзинами и дерматиновыми сумками. Дети играли на тротуарах. Повозки с трудом продвигались по этим узким улочкам. Знакомый шум заставил Рейчел прийти в себя.

Машину, медленно едущую по улице, окружили маленькие дети, которые, высунув языки, дразнили водителя. Живущий неподалеку от приюта шарманщик с обезьянкой на плече подошел к автомобилю. Обезьянка протянула маленькую шляпу, а шарманщик проговорил:

– Пенни, синьор?

Рейчел подумала, как здорово, что многие видели, как она ехала в машине с таким респектабельным человеком, которому, между прочим, ничего не стоило бросить монетку в ответ на просьбу.

Но ее радость длилась недолго. Когда машина остановилась у приюта, дверь распахнулась и оттуда вылетел Мо Швейцер. Он довольно часто наведывался на улицу Форсайт, чтобы подловить Рейчел. И случилось так, что сегодня он второй раз сыграл в ее жизни роковую роль. Бекки застыла в дверях в своем черном платье, которое она надела по случаю похорон. В руках у нее была сковорода, которой она с весьма угрожающим видом размахивала перед Мо Швейцером:

– Оставь ее в покое. А то я вызову полицию.

Рейчел выскользнула из автомобиля, чтобы поспешить на помощь Бекки.

– Это ты мне угрожаешь полицией? Не смеши людей! Это я должен призвать на помощь полицию. – И тут он увидел Рейчел. – Именно это я сейчас и сделаю. Она же воровка! Воровка! – Он обращался к окружившей их толпе. – Я знал, что она украла у меня отрез, но не мог доказать этого. А теперь – пожалуйста! Доказательство – на ней. – Он вошел в раж и вцепился в костюм Рейчел так, словно собрался стащить с плеч. Он был страшно рад, что наконец-то поймал ее.

Вилли Лоуренс быстро, но спокойно подошел к Мо Швейцеру.

– Уберите руки. Не трогайте леди.

– Да где вы видите леди? Это же воровка! Подлая воровка.

– Успокойтесь и думайте, что говорите.

– А что мне думать! Она украла мой отрез. И сшила из него костюм. Видите? Какое качество! Этот габардин стоит уйму денег.

– И все-таки? Сколько же он стоит?

Мо Швейцер облизнул жирные губы и обежал быстрым взглядом фигуру Рейчел:

– Я точно не помню, но что-то около двадцати или тридцати долларов…

Потрясенная его наглостью, Рейчел воскликнула:

– Семь долларов! Я видела ценник.

– Думаю, что десяти долларов достаточно, – сказал Вилли и протянул деньги Мо Швейцеру.

Может быть, все бы на этом и закончилось, если бы Бекки не фыркнула с таким презрительным видом. Теперь Мо Швейцер счел, что десять долларов – слишком маленькая цена за нанесенное его гордости оскорбление. И на глазах толпы, все еще окружавшей их, он протянул деньги назад:

– Нет, вам не удастся меня подкупить. Она воровка, и ее место – в тюрьме. С крысами. – Он развернулся и двинулся сквозь толпу, расталкивая людей. Оглянувшись, он бросил через плечо: – Но я вернусь. С полицейским. – И погрозил кулаком Вилли Лоуренсу. – И тебя тоже заберут. За попытку всучить мне взятку, чтобы я молчал. Я это так не оставлю.

Бекки бросилась к Рейчел:

– О Господи! Он ведь это сделает. – Прикоснувшись к ее лицу, она вдруг заметила: – Да ты вся горишь!

Рейчел двинулась к приюту:

– Ну и пусть! Я пойду в тюрьму. Мне все равно.

Вилли Лоуренс мягко взял Рейчел за руку и предложил Бекки:

– Мне кажется будет лучше, если я увезу ее отсюда.

Слезы навернулись на глаза Бекки.

– Но только, ради Бога, объясните, что произошло на самом деле.

Бекки вопросительно взглянула на Рейчел. Но у той не было ни сил, ни желания вспоминать тот давний кошмар:

– Оставь. Что было – то было. Незачем к этому возвращаться.

Но Бекки думала иначе. И, не обращая внимания на протесты Рейчел, она рассказала, что творил Мо Швейцер в своей мастерской с девушками, которые находились у него в подчинении и боялись роптать открыто. И как Рейчел схитрила, обрезала пуговицы у него на брюках, как он упал, а она закрыла дверь, и как в наказание Рейчел схватила отрез габардина.

– Он попался ей на глаза. И она взяла его. Этот мужчина заслужил худшее наказание.

– Молодец! – сказал Вилли Лоуренс совершенно искренне.

У Рейчел перехватило дыхание.

– Но она больна. И лучше, если я увезу ее отсюда.

– Нет, – Рейчел сделала слабую попытку вырваться. – Ни к чему. Моя жизнь кончена. И мне лучше умереть. Оставьте меня, пожалуйста.




Когда они отъехали на порядочное расстояние, он спросил:

– Как вас зовут?

– Рейчел, – ответила она. – А вас?

Он назвался.

– А куда мы едем?

– Риверсайдская дорога. В мой дом.

Из ее горла вырвался непроизвольный стон.

– Не волнуйтесь. Я не такой, как Мо Швейцер. И не собираюсь причинять вам вред. Но в нашем доме живет доктор. Он не смог спасти мою жену. Но, быть может, ему удастся помочь вам.

Вилли Лоуренс жил в одном из тех домов, которые выстроили братья Салинко перед началом войны. В нем поселились представители среднего класса. Планировка и отделка его были сделаны по последнему слову, а окна дома выходили на городской парк и Пятую авеню. У Вилли и Лауры Лоуренсов были жилая комната, столовая, кухня, чулан, три спальных комнаты с расположенными по соседству ванными комнатами с расчетом на то, что у них будут дети. По соседству с чуланом находилась маленькая отдельная комнатка с прилегающей к ней умывальной комнатой – предполагалось, что в ней будет жить прислуга, когда семья разрастется.

Доктора Аарона Леви на месте не оказалось. Его жена Рут Леви сообщила, что он вот уже неделю не выходит из госпиталя. Она носит ему свежее белье прямо туда. Ему с трудом удается выкроить несколько часов для сна. Госпиталь переполнен больными испанкой. Кровати поставили даже в коридоре и холле.

Рейчел была слишком слаба, чтобы идти.

– Не могли бы вы помочь нам, миссис Леви?

Вилли повел Рейчел к лифту, не обращая внимания на взгляды, которые бросал лифтер. Вилли не надо было напоминать, что его жена умерла всего лишь несколько недель назад. Лаура выросла в более респектабельной и богатой семье, чем Вилли, и она учила его многому, что было принято в их семье. «Все, что мы делаем – их не касается», – внушала она ему не раз, имея в виду обслуживающий персонал. «Мы платим им за ту работу, которую они выполняют, – на этом наши отношения заканчиваются. Никогда не объясняй им, почему ты делаешь то или другое. Напивайся в стельку. Приходи домой во сколько хочешь. Если хочешь целоваться в лифте – целуйся. И не пытайся объясняться с ними».

Вилли устроил Рейчел в небольшой спальне, предназначенной для гостей. Он помог Рут Леви снять с Рейчел одежду.

– До чего же красивая девушка! Кто это?

– Я не очень хорошо ее знаю.

– Как же так?

– Это слишком долго обьяснять. А сейчас, наверное, мне надо выйти? – спросил он.

Но Рут возразила, что сейчас не до всякого рода щепетильностей. Она расстегнула лифчик, сняла нижнюю юбку. Все было мокрым от пота.

– Есть ли у вас что-нибудь подходящее? Какая-нибудь ночная рубашка миссис Лоуренс…

Вилли знал, что его Лаура и сама бы помогла молодой женщине в такой ситуации. Он вернулся с белой шелковой ночной рубашкой и изысканным японским кимоно:

– Это все, что я пока смог отыскать.

Рут оставила Рейчел на попечении мистера Лоуренса и ненадолго вышла, чтобы поискать нужную вещь, более подходящую одежду. Она вернулась с батистовой сорочкой бледно-розового цвета с вышитыми цветочками.

Вилли помог переодеть Рейчел. А затем выслушал все наставления по уходу за больной, которые ему дала Рут, – она выучила их наизусть, слушая, как разговаривает с больными испанкой ее муж. Камфорным маслом надо растирать грудь. И не стоит беспокоиться из-за сорочки – ее можно отстирать. Хорошо укрывать, чтобы не простудить. Держать поблизости туалетную воду: протирать лоб, шею, плечи. И как можно больше питья. Если она пока не в состоянии будет пить, – смачивайте ей губы.

Уходя, она остановилась у костюма, оставленного на стуле:

– Какой прекрасный костюм! Хотелось бы знать, кто ей шьет?

– Если она не умрет, я спрошу ее об этом, – ответил Вилли с грустью.

– Что вы! Я просто так, случайно обратила внимание…

Вилли Лоуренс делал все, что говорила Рут и даже более того. Он протирал губкой тело Рейчел. Кормил ее бульоном. Менял простыни, когда она потела. Ночью она начала бредить. Ей почему-то показалось, что маленький Сэм жив.

– Он не умер. Он зовет меня. Он жив?

Ее стоны разбудили мистера Лоуренса. Он поспешил к ней, чтобы удержать и не дать вылезти в окно. Рейчел отбивалась от него.

– Бекки, пусти меня! Это Сэм. Он зовет меня.

Но в какое-то мгновение силы покинули ее, как уходит воздух из проколотого воздушного шарика. Она поникла, и Вилли довел ее до постели.

– Кто вы? – испуганно спросила она, не узнавая его. И тут же снова впала в беспамятство.

Остаток ночи он проспал на полу, рядом с ее кроватью, а на следующий день принес раскладную кровать. Он позвонил на работу и предупредил, что будет занят эти дни. Дела их шли хорошо. Он и его партнер выпускали дешевую одежду – и теперь, когда война шла к концу, она пользовалась все большим и большим спросом. А они старались сделать ее еще более дешевой.

Жар держался целую неделю, а потом температура упала. Доктор Леви позвонил ему, но мало что смог добавить к тому, что уже сказала его жена. Единственное, что он посоветовал – это как выше подкладывать подушки, чтобы Рейчел почти сидела. «Если у нее начнется пневмония, – она не выживет. И хорошее питание, конечно».

Вилли Лоуренс, помимо бульонов, стал давать ей яйца всмятку. Пюре с молоком и маслом.

От Рейчел остались кожа да кости. Вилли с ужасом смотрел на то, как она тает у него на глазах. Когда он впервые встретил ее, она была молодой женщиной с прекрасной фигурой. Сейчас это был скелет. На лице торчали скулы, обтянутые кожей. Волосы слиплись и свалялись.

Начиналась седьмая ночь борьбы за ее жизнь. Раскладушка Вилли стояла вплотную к постели Рейчел. Он прислушивался к ее дыханию. Через каждый час он вставал, чтобы протереть ее и дать ложечку бульона.

И вдруг однажды рука Рейчел коснулась его плеча:

– Я хочу пить, – проговорила она отчетливым, ясным голосом.

Он прижал ее руку к губам. Она была холодной.

– Слава тебе, Господи! – прошептал Вилли.

Сначала она была настолько слаба, что могла лишь открывать рот и глотать еду, которую он подносил ей ко рту, как ребенку. Вскоре она уже могла садиться и поедала все, что ей подавали. Потом она начала пробовать ходить. И наконец наступил день, когда она смогла с помощью Вилли Лоуренса и Рут добраться до ванной. И, войдя туда, вспомнила Хэтти Манхейм. Эта ванная была даже лучше.

– А теперь здесь остаются только женщины, – засмеялась Рут и бросила в горячую воду специальную соль.

Она помогла Рейчел искупаться, вымыть волосы и рассказывала все это время, как мистер Лоуренс трогательно и самоотверженно ухаживал за ней.

Растерев Рейчел банным полотенцем и надев на нее махровый халат, Рут закончила свой рассказ:

– Если бы не он, вы бы не выжили.

– Он спас мне жизнь, – задумчиво сказал Рейчел, имея в виду не только испанку. И она рассказала Рут о том, как Бекки нашла ее на ступеньках приюта, как она полюбила солдата и собралась выйти за него замуж, но его убили на войне до того, как родился сын. И как мальчик умер от испанки.

Рейчел стремительно шла на поправку. Вскоре доктор Леви позволил ей выходить из дома:

– Только небольшая прогулка в Риверсайдском парке. – Вилли ушел в контору и должен присоединиться к Рут и Рейчел позже, они договорились встретиться у памятника Солдатам и Матросам.

Рейчел надела свой выходной костюм и объяснила Рут:

– Я уже оправилась и должна уйти. Как только Вилли придет…

– Не вздумайте делать этого! Вилли предложил мне помочь вам купить все необходимое. Думаю, что мы сможем пойти завтра.

– Но я ведь не могу оставаться здесь. Я уже стою на ногах. Вилли, конечно, сделал для меня больше, чем кто-либо на свете, исключая Бекки. А теперь мне пора на работу. Я не могу бесконечно пользоваться его добротой.

– Это не просто доброта, Рейчел. Вилли Лоуренс влюбился в тебя. Он хотел бы жениться на тебе. Разве это не ясно!

– Жениться на мне? – Рейчел потеряла дар речи.

– Конечно, он не такой, как твой молоденький солдат. Ничего от первой любви. Она должна остаться в прошлом. Советую не упускать такую возможность. Я видела, как Вилли самоотверженно ухаживал за тобой. Он будет заботиться о тебе и дальше. Он даст тебе дом, семью, детей, надежное положение. Тебе уже ни о чем больше не придется беспокоиться.

Как Рут сказала, так оно и случилось. Вилли Лоуренс предложил Рейчел руку и сердце. Она попросила у него разрешения подождать с ответом, пока она не выздоровеет окончательно, чтобы стать ему женой и матерью его детей.

– Можно ли это счесть согласием?

Рейчел не могла полюбить Лоуренса так, как она любила Сэма Харрингтона. Но ведь именно Сэм чуть не погубил ее. А Лоуренс спас. Уйти от него – означало проявить жестокость и неблагодарность. К тому же она не могла вернуться на улицу Форсайт из-за Мо Швейцера. Бекки говорила, что он по-прежнему рыскает поблизости в надежде поймать ее и отомстить за унижение. Не могла она пойти и в свою швейную мастерскую – она еще была так слаба и так быстро уставала, что вряд ли ее стали бы держать там.

Она взяла его руки – руки, которые ухаживали за ней, умывали ее и кормили, – и прижала к губам:

– Да, Вилли. Если только ты дашь мне немножко времени.

Они отпраздновали это событие в небольшом ресторанчике. После чего Рейчел временно перебралась в дом к доктору Леви, чтобы соседи не судачили.

Поскольку Рут так восхищалась ее костюмом, Рейчел предложила ей сшить кое-что в знак благодарности и признательности за внимание. Столовую быстренько превратили в небольшую пошивочную мастерскую, и Рейчел взялась за дело настолько споро, насколько ей позволяло здоровье. И то, что она шила для Рут, вызывало неизменное восхищение всех ее знакомых и родственников. Они бы с удовольствием заказали нечто в этом же духе у Рейчел, если бы только доктор не запрещал ей перегружать себя работой.

Война окончилась, их ждала долгая мирная жизнь. Наступил ноябрь. Вилли Лоуренс все чаще поглядывал на Рейчел, но не торопил ее и не требовал, чтобы она назначила день свадьбы. И его терпение наконец-то было вознаграждено. В день Валентина – день всех влюбленных, в один из самых холодных дней января, легкая тень Рейчел появилась в его спальне, и тоненькая фигурка нырнула к нему в постель:

– Мистер Лоуренс! Не хотите ли вы стать моим «валентином»? – проговорила она мягким голосом.

21 марта 1919 года Рейчел Форсайт и Вильям Лоуренс дали друг другу клятву в присутствии мистера Аарона и миссис Рут Леви, а также Бекки Лодзь.

Рейчел зачеркнула все свое прошлое, исключая, конечно, Бекки. Так же, как ее страна начинала новую послевоенную жизнь, она начала новую жизнь в доме Вилли.

– Это твой дом, моя дорогая. Делай все что захочешь. Все, что приносит тебе удовольствие. Я хочу, чтобы ты была счастлива, – попросил ее Вилли.

Это дало ей чувство свободы, покоя и уверенности в себе.

И в конце месяца она взялась за дело. Пришли мастера, чтобы обновить обивку на мебели, встряхнуть ковры, почистить серебро и китайскую фарфоровую посуду, вычистить пыль с книжных полок, на которых стояли тома Шекспира и Диккенса. Все это было в какой-то мере компенсацией за то, что она испытывала в объятиях мужа.

– Замужество пошло тебе на пользу, – заметила Бекки, оглядывая приемную дочь.

И в самом деле, никогда еще она не чувствовала себя так хорошо, никогда спокойствие не было таким глубоким.

Муж изо всех старался сделать ее счастливой. Он не был жестоким. Не был грубым. Чего еще можно было желать? Она не так глупа, чтобы мечтать о Сэме Харрингтоне и о той страсти, которой они были объяты в первую ночь любви. Но все-таки она надеялась, что муж перестанет быть таким робким из боязни причинить ей вред – из-за чего, собственно, все и делал не так.

Прислушиваясь к тому, что говорили Рут, Бекки и другие женщины, она осознала, что муж – это основное неудобство в браке. Но ничего с этим не поделаешь. И когда их семейная жизнь вошла в колею, она научилась устраивать так, чтобы муж причинял как можно меньше хлопот.

Рейчел начала подумывать о том, чтобы организовать свою мастерскую, где бы она могла выступать модельером. Она отдавала предпочтение простым линиям. И платье для чая, которое она сделала в подарок Рут, пользовалось таким успехом, что она получила массу заказов от ее приятельниц.

Вилли показывал ее работы своим компаньонам. Они одобрили их.

– Почему бы тебе не продавать свои изделия в нашем магазине? – предложил ей муж, гордясь ее успехами.

– Дорогой, это было бы чудесно! Но надо подумать. Заказов у меня очень много. Гораздо больше, чем я могу выполнить.

А что, если организовать маленькую мастерскую: не такую, как у Мо Швейцера, а такую, где девушки – иммигрантки из Италии – могли бы зарабатывать себе на жизнь.

Она начала с платья для чая и выполнила по этому образцу несколько разных моделей, используя каждый раз по-новому фактуру ткани, обыгрывая отделку. Женщины были в восторге от ее наряда, и заказы сыпались один за другим.

В суете и радостях новой жизни Рейчел и не заметила, как миновал год со дня свадьбы. Она поместила в газете «Геральд» обьявление о том, что хочет найти помещение для мастерской – достаточно просторное, светлое, хорошо проветриваемое и не очень дорогое.

Вскоре пришло предложение. Помещение находилось на Грин-стрит, неподалеку от Вашингтон-сквера.

– Остановите у этой арки, – попросила она таксиста.

И когда она пошла в нужную сторону, то поняла, почему оделась с необыкновенной тщательностью, более тщательно, чем того требовала необходимость. Владелец помещения и без того понял бы, что она в состоянии оплатить аренду. Но Рейчел ни разу не подходила к Вашингтон-сквер с того момента, как они расстались с Сэмом. А вдруг он окажется там вместе со своей медсестрой из Красного Креста.

В конце концов эта встреча ей ничем не грозила. У нее есть муж и свой собственный дом. И, глядя на веселящихся и резвящихся у фонтана детишек, она вдруг вспомнила о своем сыне. Теперь бы он уже начал ходить. И был бы точь-в-точь как его отец.

Неохотно отвернувшись от детишек, Рейчел собралась идти дальше и… столкнулась лицом к лицу с Сэмюэлем Харрингтоном. Эта встреча не была для нее неожиданностью. В глубине души она и рассчитывала на нее, когда вышла из дома чуть раньше, чем требовали ее дела.

– Сэмюэль Харрингтон, если не ошибаюсь? – спросила она и, видя, что он не узнает ее, добавила: – А меня зовут Рейчел.

– Рейчел! О Боже! Не может быть. Какой ты стала красавицей.

– Мистер Харрингтон! – Няня в сером костюме катила за ним детскую коляску.

– Да, да, мисс Оливер. Я присоединюсь к вам чуть позже. Я встретил свою старую знакомую.

– Это твой ребенок?

– Да.

– Сын?

– Боюсь, что дочь. Мэри Франс. Надеюсь, что в следующий раз родится сын. А ты? Я вижу у тебя на руке обручальное кольцо?

Она довольно часто пыталась представить себе, что произойдет, когда они встретятся. Теперь она знала ответ. Ее физическое влечение к нему оставалось тем же самым, что и в день первой встречи. Но сама она стала иной. Уже не той наивной девочкой, готовой броситься от огорчения с Бруклинского моста. Она пережила предательство, потерю ребенка… Она сумела выжить, несмотря на страшную болезнь. И она не подвергала сомнению свою жизнь с Вилли Лоуренсом. Он исключительный образец мужа и семьянина во всех отношениях. «Тебе достаточно того, что у тебя есть», – твердил ей голос изнутри.

Но почему бы и нет! Почему бы не получить все?

И уже ни единой минуты она не сомневалась, что они с Сэмом будут встречаться.

И знала, что произойдет, когда они встретятся.




15

1920–1925

СЭМЮЭЛЬ ЛОУРЕНС


– Пожалуйста, Рейчел. Нам надо поговорить! – умоляющим тоном проговорил Сэм Харрингтон.

– Но мы и так говорим.

Его взгляд невольно обратился к няне, гуляющей с его дочерью.

– Я имею в виду… Черт… Я должен увидеться с тобой еще раз.

– В самом деле? – Она смотрела на него так, словно он сказал нечто забавное.

– Пожалуйста, скажи. Время. Место. Где угодно, когда угодно. Завтрак. Обед. Ужин. Пожалуйста…

Она прикинула и предложила встретиться за чашкой чая.

– В следующий четверг. У Бреворта. – Она улыбнулась, а потом прибавила беспечным тоном: – Но я, конечно, ничего не обещаю. Может быть, у меня получится, а может, и нет.

Его возбуждение вызывало в ней ответное волнение до самого дня предстоящей встречи. Аарон Леви, который обедал с ними накануне, заметил:

– Посмотри на нее, Вилли. Сегодня твоя жена просто сияет от радости. С чем это связано, Рейчел? Мы, случаем, не ожидаем пополнения?

Рут дотронулась до руки мужа:

– Нельзя же так прямо? Смотри, как она смутилась.

– Это правда, дорогая? – Голубая жилка от волнения забилась на виске у Вилли. Он с большим нетерпением дожидался этого известия, хотя несколько раз повторил Рейчел, что ей сначала, несомненно, надо как следует окрепнуть. До сего времени он продолжал беспокоиться о состоянии ее здоровья.

Как всегда, когда Вилли вызывал у нее особенное раздражение, она начинала твердить себе, что это человек, который спас ей жизнь. Она совершила сделку и обязана выполнять условия договора. А замужество, как она успела понять, чрезвычайно удобная вещь. У нее никогда не было отца, зато она заполучила заботливого и внимательного мужа, который в какой-то мере заменил его. Сегодня благодаря ему она смогла выполнить давно созревшее желание – сняла наконец нужное помещение для мастерской.

– Вы заключили хорошую сделку, мадам, – похвалил ее посредник. Разумеется, муж тотчас подписал договор об аренде.

Рейчел сжала руку Вилли:

– Пока еще нет. Но, думаю, что вскоре это произойдет. Мы попытаемся.

А ночью, когда муж заснул, она представила себе каждую деталь своего завтрашнего наряда. Может быть, надеть тот же самый, первый выходной костюм? Пока она лежала больная, Рут отдала его в чистку, потому что он слегка испачкался, когда она упала на мостовую перед автомобилем. Потом Рейчел сама запаковала его хорошенько и уложила на антресоли. Если она снова вытащит его и наденет, это может просто ошеломить Сэма. Она могла бы даже приколоть брошку и купить букетик гардений… Эта идея на некоторое время воодушевила Рейчел, но потом она отвергла ее. Костюм – часть ее прошлого. А она ничего не хотела возвращать оттуда – даже черепаховый гребень, подарок Бекки.

Нет. Пусть лучше Сэм увидит не то, кем она была, а кем она стала. Пусть он поймет, что потерял. Что он так бессердечно отверг. Она наденет что-нибудь новенькое из того, что сама скроила по собственному вкусу. То, что произвело такое впечатление на компаньонов Вилли. И что, несомненно, поразит и его.

Рейчел вздрогнула от нетерпения. Муж открыл глаза.

– Дорогая! – сонно проговорил он и протянул руку.

Кажется, это был самый подходящий момент, чтобы небрежно бросить:

– Вилли, дорогой, чуть не забыла. Я завтра договорилась об одной деловой встрече за чаем. Так что, может быть, чуть-чуть опоздаю к обеду.

То, что она задумала, конечно, было не очень хорошо, но это ее не заботило. Где-то около половины первого Рейчел заняла место за столиком рядом с пальмой, отсюда ее не было видно, она же могла следить за Сэмом, как он сядет, как будет делать заказ и ждать ее. Она отметила, что он пришел с букетиком гардений, наблюдала, как выпил несколько чашечек чая, как его нетерпение начало расти, как менялось выражение лица и как, наконец, он позвал официанта, чтобы рассчитаться.

– Мистер Харрингтон? – проговорила Рейчел, двигаясь к нему навстречу по проходу и чувствуя восхищенные взгляды, которые бросали в ее сторону сидевшие в кафе мужчины.

Она раскроила это платье по косой линии таким образом, что оно очень красиво облегало ее фигуру.

Он не успел выговорить ни слова, как она приложила палец к его губам:

– Шшшш. Я знаю, что опоздала. Надеюсь, ты извинишь меня? А теперь расскажи мне все о себе… – и она села в кресло рядом с ним.

– Я думал, что ты не придешь…

– Но я здесь.

– Я ждал так долго…

Бедняга. Как это трудно – ждать неизвестно чего. И спрашивать себя, что можно сделать в такой ситуации? Думать, а не произошла ли какая ошибка. Может быть, ты перепутал место. Или записка пришла не по адресу.

Бедняга, как ему обидно и трудно ждать в этом великолепном кафе, где играет музыка, где подают чай и кексы. Да имеет ли он хоть смутное представление о том, что такое ждать день и ночь, ждать неделями, месяцами хотя бы словечко от человека, который сказал, что женится, как только окончится война.

– Как мало в тебе доверия ко мне. Я же сказала, что приду. А я всегда держу обещания.

Он почувствовал иронию в ее тоне. В этот момент к ним подошел официант.

– Чай китайский или индийский?

Да, это тебе не самовар, который ставила Бекки к ужину.

– Китайский.

– С сахаром? – спросил Сэм, когда им принесли чай.

Серебряную вазочку с сахаром наполовину заполнили блестящие, как иней, кубики. На второй половине искрился сахар-песок.

– Нет, спасибо. – Она считала, что так будет выглядеть более аристократично.

– Кексы? Земляничный пирог? Пирожные?

– Просто чай. – Она слишком взволнована и ей не до еды. Она пришла сюда не для того, чтобы есть, а чтобы отомстить.

– Это тебе, Рейчел, – Сэм протянул ей букетик гардений.

– Я буду носить их в моем кошельке, – ответила она беспечно.

Он растерянно посмотрел на нее. Его голос дрогнул:

– Но тебе ведь они так нравились…

– В самом деле?

Глаза Сэма обиженно распахнулись:

– Ну, конечно. Неужели ты забыла…

Она оборвала его:

– Хватит о гардениях. Расскажи о себе. О Франции. О войне. Ты ведь попал в число героев. Куда тебя ранили?

– В руку, – ответил он.

– В которую? – Она требовала продолжения рассказа. – Ведь тебя наградили за это?

Сейчас Рейчел уже жалела, что пришла. Ей самой было противно от того, каким тоном она разговаривала с ним. Она вдруг решительно встала:

– Извини меня. Мне надо идти. Пожалуйста, помоги мне надеть пальто. – И только в эту минуту она поняла, что он не сможет помочь, потому что у него была только одна рука. Другой рукав болтался пустой.

Рейчел без сил опустилась на свое кресло. Это ужасно, но она так и не смогла задать самого главного вопроса. Ну и что с того, что он потерял руку? Другие пострадали гораздо сильнее. Она видела на улицах мужчин, которые остались без ног. Потеряли зрение. Ее гнев искал выхода. Он покинул ее в беде. Не сделал ни единой попытки отыскать ее, ни до того, ни после того, как его ранили. Он так и не узнал, что у него был сын. Она все еще не решила, сообщить ли ему об этом.

– Мы не можем здесь нормально поговорить, Рейчел. На нас смотрят.

Интересно, где же он предлагает продолжить разговор? В его особняке на Вашингтон-сквер? Или собирается снять для этого комнату в гостинице?

– Слишком поздно, Сэм. Муж уже ждет меня. – Она снова поднялась.

Он горько улыбнулся:

– Нет. Этого не может быть. Мы должны договорить.

Одной рукой он все-таки помог ей надеть пальто и, воспользовавшись удобным случаем, проговорил на ухо:

– Зачем нам терять драгоценное время, которое мы могли бы провести вместе?

Отец Сэмюэля, как очень многие мужчины, снимал отдельную комнату в городе. Там он встречался со своими закадычными друзьями, они пили виски, не боясь пролить его на ковер, и курили сигары, не беспокоясь о том, что засыплют пол пеплом. Туда же он приводил и любвеобильных женщин, чтобы отдохнуть от семейной жизни. Незадолго до своей смерти он передал ключ от квартиры сыну с напутствием ничего не говорить об этом помещении дома, чтобы ни одна душа не узнала о его тайных свиданиях и чтобы его репутация хорошего семьянина не пострадала.

Рейчел оправдывалась перед собой тем, что пошла с ним только для того, чтобы довести дело до конца. Она не могла уйти просто так, не отомстив по-настоящему. Не воздав ему за все, что вытерпела она в одиночестве.

Дверь заскрипела на петлях, пропуская их. Пыль покрывала чехлы, лежавшие на кресле, на диване, на столе. Затхлый запах ударил в нос. Сэм Харрингтон распахнул окна, чтобы проветрить комнату.

– Сэм! – О Господи, что она делает здесь? О чем она собирается говорить с ним?

– Да, Рейчел? – Его возбуждение передалось и ей, она чувствовала, что огонь желания вспыхнул в ней с прежней силой.

– Ты всегда приводишь сюда своих женщин?

– Помоги мне, – Сэм осторожно собрал чехол на софе, чтобы не рассыпалась пыль. – Иначе нам просто негде будет сесть.

– Да, так много пыли.

– Это и есть ответ на твой вопрос. Отец умер два года назад. С тех пор я ни разу не был здесь.

– А твои любовницы?

– Напрасно я привел тебя сюда. Никогда бы не подумал, что за два года может накопиться столько пыли. Два мышонка пробежали по комнате, испуганные внезапным вторжением. Слегка вскрикнув, Рейчел прыгнула на софу. Сэм прыгнул за ней следом.

– Ты же мужчина! А кто же будет защищать меня?

Она шутливо толкнула его, он ответил тем же.

– Я защекочу тебя до смерти, – сказала Рейчел и повалила его, отыскивая чувствительные точки на теле.

Они катались на софе в облаках пыли, как два расшалившихся щенка. Оба знали, что случилось непоправимое. Что ничего нельзя вернуть. И оба знали, что скоро здесь все будет чисто убрано и вымыто, что не останется и следа от пыли и мышей. И что эта комната станет местом их тайных свиданий. И еще Рейчел поняла, что ее больше совершенно не интересует, почему Сэм не писал ей. Опасность по-разному действует на людей. И после того, как его ранили, Летиция выхаживала его днем и ночью. Она помогла ему встать на ноги, вернуться к жизни. И Вилли сделал для нее то, что мог сделать.

Гнев Рейчел исчез, растаял, как лед под лучами солнца. Но все-таки по дороге домой она дала себе обещание. Она никогда не скажет Сэму об их сыне. Их связь будет продолжаться до того момента, пока она снова не забеременеет. Пока Сэм не подарит ей другого ребенка взамен утерянного. А потом она исчезнет из его жизни, не сказав ему о том, что она беременна. И больше они уже никогда не встретятся.




Сиротское прошлое вырабатывает в человеке хитрость и изворотливость. Эти качества сейчас ей весьма пригодились. Никто ничего не мог заподозрить, когда она уходила на свидание к Сэму. Она совершенно теряла голову, когда оказывалась в его объятиях, но при этом всегда помнила про обещания, которые дала себе. Она не позволит ему разрушить ее семью. И после свидания с ним она ложилась в постель с мужем. Зато она открыла то, что давно знали куртизанки. Удовлетворение, которое получаешь от одного мужчины, способно сделать более терпимыми минуты близости с другим.

И в то же время она испытывала нечто вроде презрительной снисходительности и к тому, и к другому мужчине. В зависимости от того, какую роль она сыграла – любовницы или любящей жены.

Через шесть месяцев доктор Леви удостоверил, что она беременна. И без единого слова прощания или объяснения она исчезла из жизни Сэма. В таком большом городе, как Нью-Йорк, очень трудно разыскать человека, если ты не знаешь ни его адреса, ни его новой фамилии. А Рейчел была в этом смысле чрезвычайно осторожна.

– Нет, нет, это ради тебя же самого, – уверяла она. И не соглашалась давать ни номер телефона, ни домашний адрес.

Девчонка из сиротского приюта превратилась чудесным образом в опытную любовницу. В отличие от жены Сэма она чувствовала, как сделать его счастливым.

Рейчел очень хотелось посмотреть на него в тот день, когда она в первый раз не пришла на свидание. Она не знала, как велико было его огорчение. Через несколько часов после ужина она снова попыталась представить, как он вошел с букетом, а потом, к удивлению жены, принес его домой. Что ж, он сделал то, чего хотела Рейчел, и заплатил свой долг. И ей некогда будет скучать по тем минутам, что они проводили вместе. Она будет слишком занята ребенком.

Ее и ничьим больше ребенком. А что касается сходства с Вилли… Пока ребенок вырастет – это не будет иметь значения. Ну и потом, кто, кроме нее, знает о существовании Сэма Харрингтона, кто может догадаться, что малыш похож не на какого-нибудь там прадедушку?

Вилли Лоуренс пришел в такой восторг от того, что скоро родится ребенок, так суетился, что женщины запретили ему появляться. Он даже согласился освободить супружеское ложе по такому случаю и перебрался в маленькую гостевую комнатку, где когда-то в горячке металась Рейчел. Вскоре эту комнату займет няня будущего ребенка.

И ребенок родился без каких-либо затруднений, посреди ночи, под шутливые рассказы Рейчел. Доктор Леви согласился с ней, что нет никакого смысла идти в госпиталь. Мать и сын действовали слаженно. Когда час спустя отцу позволили войти в комнату, Рейчел сидела на постели. Ее волосы подхватывала шелковая лента, которая делала ее совсем юной. Она прижимала сына к груди.

– Я назвала его Сэмюэлем! – сообщила она Вилли.

– Но ты говорила, что мы дождемся, когда ребенок родится.

– И я дождалась. Это мальчик. И его зовут Сэмюэль.

Вилли Лоуренс знал, что означают эти интонации в ее голосе. И тотчас прекратил разговор, оправдывая непререкаемый тон Рейчел тем, что все-таки именно она родила ребенка – ей и решать, какое имя ему дать. Доктор Леви объяснил ему, что женщины иной раз после рождения детей ведут себя довольно странно. На каждую роды действуют по-своему. Иногда боли бывают такими сильными, что они даже начинают ненавидеть своих мужей. Это вполне естественно и со временем проходит.

– Как хочешь, дорогая. Сэмюэль – так Сэмюэль. Маленький Сэмми. Можно я подержу его на руках?

Она оказалась не в состоянии сдержать недовольство:

– Ты же видишь, что он сосет грудь? Что с тобой?

Он подошел к ней, осторожно ступая по полу, словно птица по песку, и остановился рядом:

– Рейчел…

Ребенок еще причмокивал, но глаза его были закрыты.

– Что?

– Я… просто я хотел поблагодарить тебя. Ты сделала меня счастливейшим человеком в мире.

Она вздохнула.

– Прости меня, Вилли. Подойди и поцелуй меня. Я тебе дам подержать его завтра утром.

Рут подошла к ним с большой корзиной, которую они украсили лентами.

– Рут побудет со мной, чтобы я не заснула и чтобы с малышом ничего не случилось. А теперь иди спать.

Он почувствовал облегчение и вышел. Рут Леви на другой день объяснила, что у Рейчел сработал материнский инстинкт.

– Это случается со многими женщинами. Даже в зоопарке можно видеть, как тигрица защищает львят от отца, если он пытается подойти к ним поближе. Дай ей несколько дней, и она отойдет.

Прошло несколько дней, затем несколько недель, но поведение Рейчел не менялось к лучшему. Она встречала мужа ледяным молчанием, когда он входил в ванную комнату, когда заходил переодеться утром. Кончилось все тем, что однажды он обнаружил свои вещи в маленькой спальной, а большая ванная оказалась занятой – там стояла маленькая ванночка ребенка. Что это означает? Как он будет принимать ванну?

– Ты можешь пользоваться душем в ванной комнате для прислуги, – ответила Рейчел, хотя прекрасно знала, что он не любит душа и предпочитает принимать ванну.

– Но почему?

– Потому что Бекки переберется сюда жить. Только ей одной я могу доверить Сэма.

– Только ей?

Получалось, что Рейчел не доверяет даже отцу.

– Ну, еще Рут. Но я не могу просить ее постоянно прибегать ко мне.

На этом она закончила разговор. Он не мог идти спрашивать совета у доктора Леви. Это значило бы выставить себя полным идиотом. Помня о том, что говорила Рут о странностях женского поведения, он попытался приноровиться к Рейчел в надежде, что со временем все наладится. Он забрал одежду и стал принимать душ в ванной комнате для прислуги. Он утешал себя тем, что он хорошо знает Бекки и та поймет причину такого безумного беспокойства из-за ребенка. И еще ему очень хотелось верить, что скоро все войдет в норму.

Но этого не случилось. Другим отцам позволяли нянчить детей, менять пеленки, купать их, играть с ними и гулять с колясочками. Но Рейчел делала все, чтобы он и близко не мог подойти к ребенку. То у него недостаточно чистые руки. То они у него слишком холодные – не принесет ли он с собой простуду. То голос у Вилли слишком громкий – это может испугать ребенка. И вообще он очень неуклюжий и может уронить малыша.

Только когда Рейчел не было дома, а Бекки уходила в церковь, Вилли Лоуренсу разрешалось побыть с сынишкой. Бекки тоже не совсем понимала приемную дочь и не могла найти никакого объяснения ее поведению. После рождения Сэма, которого Вилли так ждал, он осунулся, посерел, под глазами появились темные круги. Большую часть времени он молча сидел в маленькой комнатке. Только благодаря усилиям Бекки у него теперь снова появились чистые, хорошо отутюженные рубашки и вычищенные башмаки. Но он уже не замечал этого.

Расходы на содержание ребенка оказались куда более значительными, чем он ожидал. Рейчел покупала все самое лучшее для Сэма. А он безропотно оплачивал счета.

– Зато я теперь не занимаюсь никаким бизнесом, нам теперь не приходится оплачивать помещение для мастерской, значит, мы на этом экономим деньги, – заявила она Вилли. – Я ведь не могу находиться сразу в двух местах.

Она говорила так, словно муж упрекал ее. Но все дело было в том, что она боялась выйти, чтобы не побежать тотчас к Сэму Харрингтону.

– Ты правильно сделала.

Но она не обратила внимания на его слова, как не обращала внимания ни на какие его попытки сблизиться.

– И вот еще о чем я хотела поговорить с тобой…

Как всегда в нем сразу же вспыхнула надежда:

– Да?

– Рут сказала мне, что ты обедаешь с ними три, а то и четыре раза в неделю.

– Рут чудесно готовит.

– Но в каком виде при этом выставляешь меня? Получается, что я тебя не кормлю, и ты, как попрошайка, ходишь по чужим домам.

– Но ты и в самом деле не готовишь ничего.

– Как ты смеешь так говорить? В доме полно еды.

– Только детской. Тертая морковь. Пюре из бананов. Соки. Но о ростбифе или картофеле и мечтать нечего.

– Если тебе хочется, конечно, можешь есть где угодно. Но не позорь меня перед нашими общими знакомыми.

Вилли чувствовал себя, как муха, запутавшаяся в липкой паутине. И все время ему казалось, что произошла какая-то досадная ошибка, которую еще можно исправить. Он продолжал обедать у доктора Леви, но просил не говорить об этом Рейчел. А чтобы его обеды не становились накладными для них, он покупал дорогую икру, хорошее виски от буттлегеров, хороший шоколад. И все чаще получалось так, что он оставался у них и ночевать, чтобы иметь возможность принять ванну и побыть в семейном кругу. А когда он шел домой, то старался где-нибудь задержаться допоздна и приходил уже в сильном подпитии. Бекки готовила ему завтрак и крепкий кофе, чтобы он пришел в себя.

И вот подошел день рождения Сэма. Рейчел решила отметить этот день и заранее сообщила об этом Вилли:

– Надеюсь, что ты не забудешь!

Милая улыбка, легкий поцелуй в щеку, и он уже готов был встать на задние лапки и вилять хвостом от восторга. Наверно, наступил тот самый долгожданный день, когда все возвращается на круги своя.

Рейчел украсила комнату лентами, повесила воздушные шарики. Не считая семьи Леви и Бекки, к ним пришли крошечные гости со своими родителями и нянями – почти никого из них Вилли не знал. Маленький Сэм в белом матросском костюмчике сидел на высоком стульчике, с ним рядом сидел плюшевый медвежонок.

Вилли тщательно приоделся и пришел пораньше с подарком сыну – маленьким трехколесным велосипедом. Рейчел вышла из своей спальни навстречу гостям.

– Это мой муж, – представила она его гостям и одарила его сияющей улыбкой.

Да, Рут была права, и он правильно сделал, что проявил терпение. Рейчел снова стала прежней. Такая же красивая, как и прежде, может быть, даже еще красивее.

Когда настало время задуть две свечки на торте, она встала с одной стороны ребенка, а он с другой.

– Раз – два – три! – скомандовала Рейчел, и они втроем задули пламя маленьких свечек.

– Ты задумал желание, Сэм? – допытывалась она у малыша, который пытался сбросить свечку на пол.

– Я задумал, Рейчел, – тихо сказал Вилли.

Но она не обратила на его слова внимания.

– Ах ты, шалунишка маленький, – шутливо укорила она Сэма, которому все-таки удалось сбросить свечку. – А теперь наступило время резать праздничный торт.

И вдруг Сэм посмотрел на Вилли:

– Па-па, па-па, – громко выговорил он, постукивая ложкой в такт.

Вилли умилился. Ребенок знал, кто его отец. И счастливая улыбка озарила его лицо.

– Теперь я знаю, чем ты занимаешься, подлец эдакий! – накинулась на Вилли Рейчел, когда гости разошлись и ребенка уложили спать.

Что она имеет в виду? Неужели Рут опять проболталась? Или Рейчел что-то узнала насчет Нетти? Но ведь он пригласил ее на ланч только один раз, в тот день, когда ее решили принять на работу – исключительно из любезности. Не более того. Может быть, кто-то из новых друзей Рейчел видел ее с ним? Что еще могло привести ее в такое негодование?

– Что такое? Да скажи мне, ради Бога!

– Сэм сказал «па-па»!

– Но что же тут плохого? – Вилли с недоумением воззрился на Рейчел.

– Ты за моей спиной учишь его говорить па-па, а не ма-ма. Ты хочешь отнять его у меня. Убирайся отсюда. Я не позволю, чтобы у меня снова отняли сына.

Супруги Леви были чрезвычайно удивлены, когда он позвонил в колокольчик. Они последними уходили к себе, и им показалось, что отношения в семье Лоуренсов изменились к лучшему.

Рут и на этот раз попыталась найти объяснение, которое оправдывало бы поведение Рейчел. Так получилось, что она встретилась с Вилли в тот день, когда похоронила своего первого ребенка. И теперь она безумно боится потерять второго.

– Но ведь это и мой сын тоже, – с горечью воскликнул Вилли. – До каких пор я могу терпеть все это?

Тем не менее он продолжал терпеть. Он платил Бекки, оплачивал все счета, все покупки Рейчел. Он регулярно делал подарки Сэму, но не имел представления, когда Рейчел наконец снизойдет до него.

Месяцы шли. Днем он старался работать. А вечером напивался. Сколько раз он стоял в парке, поджидая, когда появится Бекки с ребенком.

– Будь внимательнее, – предупреждала она его. – А то она увидит нас из окна. Отойди к деревьям.

– Но что такого я сделал? Почему она третирует меня?

Бекки не могла ничего сказать в ответ.

– Она снова начала шить. Миссис Леви, ее подруги приходят после обеда для примерок. Так что радуйся, она снова взялась за иголку с нитками. Может быть, это хороший знак.

Но желание Рейчел добиться независимости и самостоятельности вызвало у Вилли еще большую тревогу. Его мужская гордость была уязвлена. Что бы там Рейчел о нем ни думала, но именно он все это время был кормильцем. И он обеспечивал семью, заботился о жене и ребенке. И если она больше не будет нуждаться в его деньгах, значит, он окончательно будет вычеркнут из ее жизни.

Его опасения не были напрасными. Вскоре он получил письмо от адвоката, который вызвал его для того, чтобы обсудить вопрос о разводе. Но прежде чем пойти к адвокату, он все-таки решил увидеться с нею и поговорить, почему она так настроилась против него, что послужило причиной ее неприязни. Для большей уверенности он выпил, как это часто делал в последнее время, и направился домой.

Было гораздо позднее, чем ему казалось, когда он вошел в свой собственный дом. Привратник взглянул на него и, узнав, не стал звонить, чтобы предупредить домашних. Он достал ключ. Рейчел настолько была уверена в себе и в том, что он не нарушит запрета, что даже не позаботилась о том, чтобы сменить дверные замки. Дом был погружен во мрак. Он не стал включать свет. «Бекки», – позвал он, остановившись у комнаты для прислуги. Молчание было ему ответом. Бекки не оказалось дома.

Он на цыпочках прошел в комнату Сэма. В полутьме Вилли смотрел на спящего в голубой пижамке сына. Его мягкие, слегка влажные кудряшки обрамляли личико.

Вздохнув, Вилли Лоуренс вышел в гостиную. Его глаза уже привыкли к темноте, и он различил швейную машинку, отрезы, лежавшие на столе, манекен с наброшенным на него платьем.

Бекки дома нет. А Рейчел, судя по всему, спит у себя в спальной комнате. Он может застать ее врасплох и добиться того, чтобы она объяснилась. Никаких опасений, что он может застать в ее постели любовника, у него не было. И Бекки, и супруги Леви в один голос уверяли его, что никакого мужчины в ее жизни нет. Он снял обувь и бесшумно прошел в спальню.

Рейчел лежала на своей половине кровати. Преданная жена, ожидающая, когда вернется муж. Ее шелковая рубашка слегка задралась, открыв длинную, красивую ногу. Слезы навернулись Вилли на глаза. Рейчел глубоко вздохнула и чуть-чуть повернулась, рубашка сползла с плеча, открыв его взору плечо и грудь.

«Рейчел!» Он уже не мог сдержаться. Слезы так и хлынули у него из глаз. «Я люблю тебя. Я делал все, что мог, желая тебе только счастья». Он опустился на кровать рядом с ней. Ее волосы касались его щеки. Запах ее кожи возбуждал его. Из ее рта пахло той же самой пастой, которой они пользовались вместе.

Он побудет с ней рядом совсем немного и уйдет. Он совсем сошел с ума, решившись прийти сюда. Глупо надеяться, что она будет обсуждать с ним эти вопросы. Но помимо его воли внутренний голос говорил, что это его дом. И эта кровать – их супружеская кровать, которую жена обязана делить с ним.

«Рейчел». Он осторожно коснулся рукой ее груди. Ее грудь заполнила ладонь. И сосок напрягся. Он помнил, как она касалась его. Как ему нравилось гладить ее соски. Сначала очень нежно, а потом все сильнее и сильнее. Его пальцы двигались от ее груди к подмышке и снова легко взбегали вверх.

Дыхание Рейчел стало тяжелее, прерывистее, голова откинулась назад, а изо рта вырвался легкий стон, когда его пальцы коснулись ее лона. Подчиняясь ритму, который задавал он, Рейчел то подавалась навстречу ему, то снова опускалась, все время что-то повторяя. Наконец он понял, что это было за слово:

– Сэммм! Сэммм! – повторяла она со все нарастающей силой. – Сэммммммсэмммсэммм – СЭМ! – пока не раздался короткий вскрик, и глаза ее не открылись.

– Рейчел…

Ее глаза смотрели на него почти с ужасом.

– О Боже! – простонала она, узнав его.

– Рейчел, – повторил он. – Я люблю тебя. И я так хотел сделать тебя счастливой. И я сделал тебя счастливой, разве не так?

– Ты ворвался ко мне без разрешения.

– Я твой муж. Твой любящий муж. Хороший муж. И я только что доказал это.

Запах виски достиг ее ноздрей. После стольких месяцев воздержания желание захлестывало его.

– Ты моя жена и ты должна исполнять свои супружеские обязанности!

– Я закричу, – предупредила она его.

– Нет, не закричишь. Ты не захочешь пугать Сэма.

«Сэм» – это имя выкрикнула она, когда оргазм настиг ее во сне. Вилли слышал о том, что есть такие ублюдки, которые совращают маленьких девочек. Но не может быть, чтобы мать совращала сына. Ни о чем таком ему не приходилось слышать.

– Я знаю, в чем причина твоей холодности. Ты извращенка! Ты прелюбодействуешь с сыном. И тебя надо посадить за развращение малолетних.

Шелковая рубашка разорвалась, когда он потянул ее на себя. Ее руки уперлись ему в грудь. Коленями она пыталась оттолкнуть его. Но он был слишком большим и сильным для нее, и слишком разгневанным.

– Ты с ума сошел. Что ты несешь? – прошипела она.

Но все-таки сопротивление ее было сломлено. Вилли правильно угадал. Маленький Сэм уже мог самостоятельно выбраться из постели, и она боялась поднимать шум и крик, чтобы не разбудить его.

И когда Вилли Лоуренс насильно овладел ею, она смирилась. Что более всего оскорбляло ее – так это выражение глубокого отчаяния в его глазах, а также запах спиртного изо рта. Но ей придется смириться, потому что она передумала разводиться с ним.

Рут Леви не так давно рассказала ей об одной привилегированной школе, куда родители записывали детей задолго до того, как им надо было идти в первый класс. Сэму исполнилось только три, но уже следовало позаботиться о его будущем, о том, чтобы у него были подходящие товарищи. И когда она пришла на собеседование с директором школы, ей рассказали, каких правил придерживаются в школе. «Мы берем детей только из тех семей, где есть отец и мать. Дети разведенных родителей не попадают к нам. Надеюсь, миссис Лоуренс, вы понимаете, почему. Мы хотим, чтобы семьи были стабильными, а наши дети нормальными».

Рейчел, ни секунды не колеблясь, переменила свои планы относительно развода и стала обдумывать, что надо сделать для возвращения мужа в дом.

И вот он, утолив желание, устало откинулся на постели:

– Мне очень жаль, что так получилось.

– Раз уж так вышло, то не будем к этому возвращаться.

– Я имел в виду то, что я наговорил тебе про Сэма.

– Не будем об этом.

– Ты простила меня?

– Да, – ответила она, прекрасно понимая, что никогда не забудет ему сказанного сегодня.




Три месяца спустя доктор Леви подтвердил, что она снова забеременела.

– Значит, ты и в самом деле простила меня? – в который раз спросил ее Вилли. – Ты рада, что у нас будет еще один ребенок?

– Конечно, ведь Сэму надо с кем-то играть, – холодно ответила она.

Беременность, как считала Рейчел, угнетает других женщин. Но к ней это не относится. Что тут сложного – выносить ребенка? Она современная женщина. И слишком занята для того, чтобы испытывать приступы дурноты или слабости. Она гордилась тем, как родила сына. А ведь малыш был довольно большим и весил немало. И ни разу она не почувствовала себя плохо. В день родов она включила музыку и танцевала. Сын выскочил, как пробка из бутылки с шампанским.

Но чертова природа не хотела прислушиваться к ее желаниям. И через шесть месяцев она ощутила приступы рвоты, у нее время от времени начиналось сердцебиение, лицо покрылось пятнами, она поблекла и подурнела. Она почти ничего не ела и все равно прибавляла в весе. Доктор Леви приказал ей как можно чаще ложиться в кровать и отдыхать.

Нет, она совершила большую ошибку, позволив Вилли Лоуренсу занять место в супружеской постели. Она никогда не простит его. И она никогда не простит ему ребенка, который стал причиной таких недомоганий. Беременность принесла ей только боль и усталость.

Должно быть, чувствуя отношение к себе матери, ребенок изо всех сил старался удержаться во чреве, отказываясь в течение двадцати четырех часов появиться на белый свет.

– Девочка! – с облегчением вздохнул наконец доктор Леви.

Рейчел промолчала.

– Очень красивая, Рейчел. Точь-в-точь ты, – сияя, сказал Вилли.

Рейчел устало опустила голову на подушку и ничего не ответила.

– Она страшно измотана. Ей надо дать отдохнуть. Она переменится, когда утром увидит дочь.

Несколько часов спустя Рейчел проснулась в комнате госпиталя, куда доктор Леви привел ее накануне родов, опасаясь за ее самочувствие. Терпеливый муж, с букетом роз, дожидался ее.

Увидев выражение лица Рейчел он отдал букет медсестре.

– Вот она, миссис Лоуренс. Десять пальчиков на руках и ногах. Все при ней.

– Заберите ее…

– Но Рейчел! – дернулся Вилли.

– Ничего, ничего, – успокоила его медсестра. – Она так натерпелась с родами. Это довольно распространенная реакция. Не хотите ли взять на руки ребенка? – Медсестра протянула ему розовый конвертик. – Все будет хорошо. Вот увидите.

Как всегда сбитый с толку поведением жены, Вилли попытался заговорить с ней:

– Ты уже придумала, какое имя мы дадим ей?

– Это твоя дочь – ты и решай. Мне совершенно все равно.

Доктор Леви советовал ему проявить терпение, она скоро снова придет в себя.

– Мою маму звали Ханна. Как тебе это имя?

– Прекрасно. Значит, она будет Ханной.

– Видишь, – с умиленной улыбкой сказал Вилли. – Она улыбается. Ей понравилось. Она довольна.

– Это газы.

– Нет, ей в самом деле понравилось ее имя. Правда, малышка? – Он прижал ее к себе.

– Будь осторожнее, не проглоти ее.

– А теперь подержи ее ты. – И, не дожидаясь ее отказа, он положил розовый конвертик ей на руки. – Скажи ей, здравствуй, Ханна.

Муж и не подозревал, как сильно она ненавидит этого ребенка.

– Привет, Ханна, – сказала она, глядя на это некрасивое красное, сморщенное личико. Глазки смотрели на нее невидящим взором. И все– таки это были в какой-то степени и ее глаза. Это было смутное, но ее отражение. И даже упрямый подбородок повторял столь знакомую ей линию.

– Она сказала, что хочет к папе.

– Правда? – Вилли распирало от радости и гордости, когда Рейчел передала ему ребенка.

А Рейчел опять подумала о Сэме. Впервые она так надолго была разлучена с ним. В госпиталь не позволяли приходить с детьми, которым еще не исполнилось десяти лет.

– Скажи маме «бай-бай». Какая чудесная девочка, правда?

Папина дочка. Видя, как он целует дочь перед тем, как отдать ее сестре, Рейчел почувствовала нечто вроде ревности к этому крохотному существу. Она часто думала, как это, наверно, хорошо – иметь отца, который мог бы посадить на плечо во время парада, который мог бы почитать вслух сказки про Кролика, потереть ушибленную коленку.

Считается, что мужчины больше любят девочек. И, судя по всему, Вилли относится к числу таких отцов.




16

1932 год

ВИЛЛИ ЛОУРЕНС


Было уже три часа пополудни. Занятия в школе давно закончились. Дети и учителя разошлись, и сторож закрыл дверь. А Ханна все стояла, переминаясь с ноги на ногу, и не могла понять, куда делся ее отец. Ей уже исполнилось семь лет, для своего возраста она была высокой девочкой. Тем не менее ей не разрешали ходить домой одной.

С каждой минутой Ханне становилось все страшнее cтоять на улице, которая таила столько опасностей. Ведь за каждым углом прятались те нехорошие люди, которые похищают детей, – так стращала ее Рейчел. Какие-то бродяги спали у дверей подъездов, а Ханне казалось, что они притворяются и только ждут, когда она приблизится к ним. Прошел торговец апельсинами и яблоками. Но и на него Ханна смотрела не без опаски.

– Теперь, когда у тебя нет работы, самое время именно тебе ходить за Ханной в школу, – громко сказала Рейчел, а потом чуть тише, но так, что Вилли мог расслышать, прибавила: – По крайней мере будет хоть какое-то дело и можно выпроводить его из дому.

Из-за страшного кризиса дело Лоуренса и его компаньонов пришлось свернуть. И Рейчел каждый день пилила мужа, приводя ему в пример другие маленькие компании, которым удалось уцелеть благодаря тому, что они все деньги хранили наличными, и таким образом сохранили резерв и возможность маневрировать. Ханна вслушивалась в эти ночные ссоры – она узнала от одной девочки, как подслушивать разговоры взрослых. Для этого надо было взять пустой стакан и приложить его к стене.

– Нам нечем заплатить за квартиру. В доме скоро ни кусочка еды не найдешь. А что ты делаешь? Ничего! Только сидишь и читаешь газеты, как прожигатель жизни. А у тебя уже не тот возраст…

Ханна услышала, как в ответ зашуршала газета.

– Думаешь, они там распишут для тебя, как найти работу? Как завести новое дело?!

Вилли, стараясь сохранить миролюбивый тон, ответил:

– Думаю, что все-таки через газету можно отыскать что-нибудь стоящее…

– Я бы посоветовала тебе лучше застраховать свою жизнь и выброситься из окна – тогда можешь считать, что прожил не зря… – Хлопнула дверь в ванную комнату, и разговор на этом прервался.

Утром Ханна слышала, как отец снова вышел за номером «Таймс». Он нес газету под мышкой, когда она шла в школу.

– Пожелай мне удачи, зайчик мой, – сказал ей на прощание отец.

Ханна порадовалась: значит, отец все-таки нашел что-то подходящее.

Наверное, именно из-за этого он и задержался, – решила она. Он не смог прийти, потому что получил работу. Надо бежать домой. Все дети уже вышли на площадку для игр, выпив молока и съев по кексу. И Ханна со всех ног пустилась домой. Ей очень мешали туфли, из которых она уже выросла, они натирали пальцы. Но что было делать. Рейчел, насколько знала Ханна, донашивала последнюю пару шелковых чулок. «Учись, – наставляла ее мать, – как надо обращаться с вещами», – и показывала, как зашивать чулки, подтягивать петли, не давать им ползти дальше, так что чулки удавалось носить раза в три-четыре дольше.

Как-то Ханна с отцом вернулись домой и не застали Рейчел. Она пришла намного позднее и заявила, что страшно устала. А позже Ханна увидела у нее браслет – не очень дорогой, но красивый.

– Что это, мама. Откуда он?

– Мой тебе совет – не совать нос не в свои дела. А еще я бы посоветовала тебе: выходи замуж только за богатого человека.

И на этот раз, когда Ханна примчалась домой, там было тихо и пусто. Как жаль, что Бекки уже нет с ними, что она умерла. Ханна так и не могла привыкнуть к этой мысли и примириться с потерей. Сэм ушел на тренировку. Какие-то странные звуки на кухне заставили ее замереть. Грабители? Она наслушалась стольких историй о том, как люди возвращаются в дом и натыкаются на воров, которые убивают их. Может быть, стоит позвать лифтера? Но вместо этого Ханна на цыпочках подкралась к двери кухни.

Вилли Лоуренс сидел за кухонным столом перед пустой бутылкой из-под ликера. Вид у него был понурый.

– Ханна, дорогая. Который час? Боже мой! Пожалуйста, не говори маме. Она из меня отбивную сделает.

Казалось, что он дрожит. Ему с трудом удалось встать, при этом он опрокинул стул.

Ханна поставила стул на место, пока отец наливал ей молока:

– Я что-то не вижу печенья.

– Папочка, – воскликнула она, – уж не собираешься ли ты сам стряпать?

– Я… я просто хотел посмотреть, как работает плита.

Ханна развернула газету и увидела отчеркнутое красным объявление о работе.

– Это обман, – грустно сказал Вилли. – Они предлагают товар, который ты должен купить оптом, а потом ходить из квартиры в квартиру и продавать по частям. Носки, галстуки, всякую ерунду. Но это не имеет значения. Подойди, присядь ко мне на колени. Как у тебя дела в школе?

– Я расскажу тебе попозже. – Ей не терпелось покататься на роликах. Все дети давно уже гуляют. Только она одна задержалась. И потом, ей не нравилось, когда от отца пахло вином и он выглядел подобным образом. Ханна быстренько переоделась и тут обнаружила, что отец стоит в дверях. Он надел свежий, хорошо выглаженный костюм и голубой шелковый галстук, который жена подарила ему в прежние, еще хорошие для их семьи времена.

– Мне нужно сделать одно дело. Как я выгляжу, дорогая?

Ханна очень серьезно окинула его взглядом, поправила ему волосы, галстук и смахнула с плеча невидимую пылинку:

– Хоть в кино снимайся!

Он печально улыбнулся ей:

– До чего же ты хорошая девочка. Может быть, к несчастью, даже слишком хорошая.

Когда они вышли на улицу, он на секунду прижал ее к себе:

– И все-таки я советую тебе оставаться хорошей девочкой. Обещаешь?

Что-то в его голосе было такое, из-за чего она подняла к нему лицо и серьезно ответила:

– Обещаю.

– И не сердись на маму. Она все делает так, как надо.

Рейчел запретила Ханне кататься на роликах, потому что крепления могли испортить ее единственные туфли. Ханна перекинула ролики через плечо – она наденет их, когда придет на игровую площадку. Ей повезло. Дети еще не ушли, они играли в жмурки. Ханна положила ролики на скамейку и присоединилась к ним.

А когда все начали расходиться и Ханна вернулась к скамейке, чтобы забрать ролики, их на скамье не оказалось. Ханна заглядывала под скамейку и смотрела рядом, но так ничего и не нашла. Может быть, кто-нибудь по ошибке забрал ее ролики, а увидев, что это не его, вернется и отдаст?

Уже начало темнеть. Небо над рекой и над парком окрасилось в пурпурные, оранжевые и бордовые тона. Только теперь Ханна осознала, что, боясь гнева матери – ведь она потеряла такие дорогие коньки, доставшиеся ей от Сэма, она осталась одна в парке.

Со всех ног Ханна пустилась к выходу, как вдруг услышала знакомые звуки – кто-то катился на роликовых коньках. Два мальчика приблизительно такого же возраста, как Сэм, загородили ей проход. Один из них держал в руках коньки. Ее коньки.

– А ну-ка верните их мне. Это мои коньки.

– Да ну? И что ты сделаешь?

Ханна заговорила с интонациями Рейчел:

– Верните их немедленно!

– А чего-нибудь получше не хочешь? – гнусно ухмыляясь, предложил один из них.

– Вернем, когда дашь потрогать! – подхватил второй.

Такого Ханна уже не собиралась терпеть:

– Я скажу своему брату про вас – он задаст вам трепку!

Железная ограда с одной и с другой стороны не давала ей побежать наискосок. Ей оставалось только одно – рвануть напролом, пустив в ход колени и локти.

– Ну ты даешь! – завопил один из них. – Мы же просто хотели пошутить.

Второй, падая, ухватился за Ханну, и они вдвоем рухнули в траву.

– Ханна! Хан-на! – услышала она.

Это был голос Сэма. Он бежал по дорожке к ней. Очень высокий для своего возраста, он выглядел старше, чем был на самом деле. Два мальчика подхватились и бросились бежать.

– Сэм! – Ханна пыталась рассказать ему о случившемся, но брат не слушал, увлекая ее за собой. Когда они выскочили из парка на освещенную улицу, она увидела, что он бледен и дрожит.

– Извини, я задержалась… Но эти мальчишки… они украли мои коньки…

Но Сэм по-прежнему не слушал ее.

– Слава Богу, что я отыскал тебя! Скорее, Ханна.

Они бежали так быстро, что Ханна почувствовала резь в боку, но не посмела просить Сэма бежать тише. Когда они добежали до дома, Ханна увидела, что рядом с Рейчел стоят два полицейских. Увидев дочь, Рейчел в ярости бросилась к ней, схватила за косички и дернула их изо всех сил, потом толкнула ее к стене. Не успела Ханна понять, что происходит, как Рейчел снова налетела на нее, размахнулась и залепила пощечину.

– Мама, пожалуйста! – Сэм бросился на помощь. – И без того плохо.

Ханна была так перепугана, что даже не осмелилась заплакать.

– Что случилось, – прошептала она. – А где папа?

Рейчел снова взъярилась:

– Маленькая глупая сучка! Почему ты не остановила его?

Но Сэм загородил Ханну:

– Пожалуйста, мама. Разве она виновата? – Слезы побежали по его лицу.

– А кто виноват? Я? Неужели она не видела, что он собирается сделать что-то не то? Умница-девочка. Отличница. География. История. Талант. Хорошие отметки – и ни капли сочувствия к другому человеку. Ладно, пусть она поднимается в дом.

Шторм, кажется, миновал. Рейчел выплеснула на дочь свое негодование.

Сэм поднялся следом за сестрой и проговорил:

– Папа умер. Ты не виновата. Он упал с платформы в метро. Нам надо идти и опознать его тело. Доктор Леви встретит нас.

– А почему я не иду? Ведь он мой отец.

– Лучше поднимайся наверх. Не обращай на мать внимания. Она не в себе. – Слезы снова побежали по его лицу. – Понимаешь, она просто в шоке.

Она понимала. Она понимала, что мать ненавидит ее и что отец, которого она любила и который любил ее, умер. И теперь у нее был только один человек на всем белом свете – это Сэм.




Часть вторая





17

1945

ВИКТОР


К концу войны конфликт между матерью и дочерью как-то потихоньку сгладился. Может быть, это было связано еще и с тем, что они виделись очень редко и жили в основном каждая сама по себе. Ханне надо было ехать к восьми на занятия. Это означало, что ей приходилось вставать в семь часов, чтобы вовремя доехать до места на троллейбусе, или и того раньше, если ей хотелось пройти пешком две мили до Монинг-сайд Хитс. А вернувшись вечером домой, она запиралась у себя в комнате, слушала радио, пока готовила домашнее задание, и каждый день писала письма Виктору.

Каждые несколько дней она описывала, что ей удалось сделать, какие попытки она предпринимает, чтобы помочь ему остаться в Америке как потерпевшему от нацистов, а не как военнопленному – в последнем случае его должны были выслать. На поддержку матери она рассчитывать не могла, поэтому решила спросить совета у Маркуса Салинко. Она знала, что Рейчел ушла к парикмахеру и поэтому решилась набрать номер его офиса.

– Простите, что беспокою вас.

– Рейчел здесь нет.

– Знаю. Но я решила позвонить… мне нужен совет…

Он засмеялся:

– И ты не хочешь, чтобы мама знала о твоей просьбе?

Не прошло и недели после смерти Вилли Лоуренса, как судьба снова повернулась к Рейчел лицом. Когда в доме не осталось ни крошки еды, когда уже нечем было платить за жилье, она решилась встретиться с Маркусом Салинко – владельцем домов, в одном из которых они жили.

– Я не прошу милостыни. Не хочу благотворительности. Мне нужна работа.

Она получила не только работу.

Те, кто считал, что Рейчел стала любовницей Маркуса и очень скоро забудет о работе, – ошибались. У Рейчел на этот счет были свои представления. Поскольку никаких определенных служебных обязанностей у нее не было, она решила их найти сама. И для начала внимательно оглядела офис, в особенности подсобное помещение. Там лежали кипы бумаги, ленты для машинок, карандаши, папки, скоросшиватели, скрепки и кнопки, а также покрытые пылью контракты. По ее предложению все работники офиса, за исключением Маркуса, пришли в субботу и привели помещение в порядок: вымыли окна, вытерли пыль, начистили полы мастикой.

Управитель с большой неохотой пожертвовал игрой в гольф ради субботней уборки. И Рейчел не преминула заметить:

– Странно, мистер Мидоу, почему вы всякий раз заказываете новые канцтовары, в то время, как у нас завал всего?

И мистеру Мидоу пришлось проглотить эту пилюлю. Ему нечего было возразить. Найти работу в такие времена трудно.

Когда началась следующая рабочая неделя, служащие увидели, что подсобка закрыта на ключ. А ключ находится у Рейчел. Она занялась выдачей всего необходимого для работы. Ленты для пишущих машинок теперь можно было получить только взамен использованных. Копировальная бумага не выбрасывалась после второго раза употребления. Карандаши необходимо было затачивать, а не требовать сразу новых. В конце концов – это ведь депрессия и надо учиться экономить даже на малом.

Но Рейчел на этом не остановилась. Она продолжала все глубже и глубже вникать в дела Маркуса Салинко. Из-за войны всякое строительство пока приостановилось, но, как выяснила Рейчел, все специалисты считали, что следует ожидать послевоенного строительного бума.

И она вместе с Маркусом ходила по городу, присматриваясь, какие дома стоит купить, чтобы привести их в порядок, реставривать, а какие – снести и выстроить на их месте совершенно новые. Оба пришли к выводу, что следует обратить внимание на площадь Колумба. На более пологую часть Ист-сайда. На многоквартирные дома Второй и Третьей авеню. Ходили упорные слухи, что железную дорогу, идущую поверху, после войны опустят вниз, и улица станет широкой и светлой.

– Как Елисейские поля! – радостно воскликнула Рейчел.

– Но ты ведь ни разу не видела Елисейских полей?! – заметил Маркус, думая вовсе не о Париже, а о том, какой энергией светятся глаза Рейчел и как она хороша.

– Вот и отвезешь меня туда посмотреть, когда кончится война.

– Если ты выйдешь за меня замуж.

Он уже не первый раз делал ей предложение. Но она повторила то, что говорила и прежде:

– Как я могу выйти за тебя замуж, если ты уже женат?

Роза Салинко считала, что увлечение ее мужа рано или поздно пройдет. И вот уже несколько месяцев отказывалась обсуждать вопрос о разводе. Сначала она хотела найти того, за кого бы она могла выйти замуж. И вот настал день, когда Маркус сообщил Рейчел хорошую новость. Его жена отбыла в Рено месяц назад.

– Шесть недель ожидания, и я стану свободным человеком.

– Поздравляю, – сухо сказала Рейчел.

– Но я не желаю оставаться свободным человеком. Моя мечта – стать твоим рабом до конца дней. – Маркус встал перед ней на колени прямо на тротуаре Пятой авеню, не обращая внимания на прохожих.

А Рейчел больше хотелось, чтобы все оставалось, как есть. Ей нравился Маркус, с ним было хорошо, но ей не хотелось что-либо менять. Вот когда Сэм вернется с фронта, она будет чувствовать себя более спокойной. Они с Маркусом были вместе уже более десяти лет. Их можно было назвать хорошей парой. Почему бы не оставить все по-старому?

А если он не захочет?

Если она решит настоять на своем, то у нее хватит сил начать новую жизнь. Она сможет объединить свои усилия с усилиями какой-нибудь процветающей компании, типа Тиш, Дарст, Хелмси, Чанин. В это области больше нет женщин. С ее опытом и хваткой, с ее чутьем она нигде не пропадет.

Помимо всего прочего, ей не хотелось принимать окончательного решения до возвращения Сэма. В риверсайдском доме все должно быть так, как было до его отъезда. Поэтому, когда Ханна попросила разрешения перебраться в комнату Сэма, Рейчел отказала ей. Ее огорчало, что она не всегда понимает поступки дочери. Болтается где-то по ночам. Ходит в Гринвич Виллидж на концерты народной музыки. Начала учиться играть на гитаре. В ее комнате появились фотографии известных исполнителей народных песен, пластинки с их записями.

А теперь вдруг оставила записку насчет Кэтлин Фентон – та должна приехать в Нью-Йорк, и Ханна пригласила ее в дом. Наверняка придется положить ее спать в комнате Сэма. Мысль об этом раздражала Рейчел.

Она вообще не могла понять, чем эта ирландская девчонка привлекает ее дочь. Появление ее на выпускном вечере оказалось полной неожиданностью для Рейчел. Но Ханна всегда была скрытной.

За несколько дней до появления Кэтлин позвонил Сэм. Рейчел не подпустила Ханну к телефону:

– Подожди, подожди! Ты же видишь, я говорю… Потерпи немного.

Но связь неожиданно прервалась, и Ханне не удалось даже словечком перемолвиться с братом.

– Он передал тебе привет. Сказал, что получил письмо от Кэтлин. Он знает, что она будет в Нью-Йорке. Просил, чтобы я была повнимательнее к ней. И что вы только в ней нашли? Что ж, придется ей постелить в комнате Сэма.

Ханну позабавило, с каким выражением лица Рейчел это сказала.

Теплым апрельским днем появилась Кэтлин.

– Ну, какой у него был голос? – спросила она, как только они остались вдвоем в комнате.

– Не имею представления. Рейчел не подпустила меня, а потом связь прервалась.

В последнем письме, которое прислал Сэм из Франции, он писал о том, как они с Кэтлин уедут куда-нибудь в штат Орегон или Колорадо после женитьбы, туда, где можно купить землю, чтобы Кэтлин разводила огород и сажала свои чудные овощи.

Он надеялся, что Рейчел не будет сильно расстраиваться. «Может быть, если я уеду, она наконец-то даст согласие и выйдет замуж за Маркуса», – писал он.

Они закрылись в комнате Сэма и сидели там, оставив включенным радио. Большинство передач было посвящено ходу военных действий. По всему чувствовалось, что война приближается к концу. Но радость близкой победы омрачили известия об атаке немецких войск и больших потерях в американских частях. Остальные сообщения были более утешительными. Еще немного, еще совсем немного, и американские солдаты вернутся домой.

– Мы прерываем программу, чтобы сообщить вам последние новости из Вашингтона.

Две молодые женщины вцепились друг в друга:

– Это конец! Война окончена.

– В три часа тридцать пять минут дня в Малом Белом доме в Варм Спрингс, штате Джорджия, скончался президент Рузвельт. Вице-президент займет свое место в Белом доме и принесет присягу в качестве тридцать второго президента Соединенных Штатов. Миссис Элеонора Рузвельт находится на пути от Варм Спрингс к Вашингтону. Она сопровождает тело своего мужа для церемонии прощания.

Ханна и Кэтлин, ошеломленные, смотрели на радио. Их радость сменилась печалью.




Ханна не виделась с Виктором месяц. За это время война в Европе окончилась. Муссолини и его любовницу предали позорной публичной казни – повесили на площади в Милане. Гитлер и его любовница узаконили свои отношения – поженились прямо в бункере перед тем, как покончить жизнь самоубийством.

– Как жаль, что Рузвельт не сможет увидеть, чем закончилась война, – обмолвилась Ханна в разговоре.

Виктор находился не в лучшем расположении духа. С того дня, как он вышел из моря подобно бронзовому греческому богу, прошло более десяти месяцев. И его все больше и больше раздражало сидение в изоляции.

– Он был лицемер!

– Как ты смеешь так говорить?!

– Ты считаешь, что он ничего не знал о концлагерях? И это не он отдавал приказ вернуть корабли, которые направлялись в Америку продавать беженцев за деньги?

Ханне не хотелось продолжать спор, ведь она пришла сюда, чтобы сообщить, как идут дела, связанные с освобождением Виктора.

– Ладно, хватит об этом. В конце концов, и Гитлер, и Муссолини мертвы.

– А, эти подонки? Рвань и отребье. Люди, не имеющие образования. Никакого воспитания и вкуса. Ты только взгляни на их форму! А женщины? Сравни их с Кларой Петаччи или Евой Браун? – он в раздражении стукнул кулаком по столу, прежде чем успел взять себя в руки. – Извини, дорогая, я обидел тебя? – Он поднес к губам ее руку и поцеловал каждый палец в отдельности, затем поцеловал ее в плечо, дрожавшее от негодования, провел губами по изгибу шеи.

– Бедный ты мой, как же ты тут измучился, – она уткнулась лицом в его волосы. – Я стараюсь делать все, что только можно. Адвокат пообещал, что тебя скоро освободят. Вот так. О Боже! Он сказал, что твое происхождение очень и очень поможет тебе.

Маркус Салинко согласился выступить поручителем за Виктора. Они договорились держать это в тайне от Рейчел. Та и представления не имела об их встрече и о том, что Маркус согласился помочь. Мысли Рейчел целиком и полностью сосредоточились на сыне и его скором возвращении.

Ханна и Кэтлин тоже готовились к его возвращению. Их план был таков: неделю после возвращения Сэм живет у матери, чтобы она могла порадоваться встрече с ним, а потом он объявит о женитьбе.




В середине июля в риверсайдский дом пришла телеграмма. Рейчел попыталась сорвать печать, но вдруг глаза ее приняли какое-то странное выражение, а тело словно обмякло.

– Нет, ты открой, – попросила она дочь.

Когда Ханна достала сообщение, Рейчел вдруг вырвала бумажку у нее из рук:

– Нет. Это мой сын. А что если… если что-нибудь случилось… я одна… сама… а не ты…

Но телеграмма выскользнула из ее дрожащих рук и упала к ногам только что вошедшего Маркуса.

– Что такое?

– Телеграмма – разве ты не видишь! Я не хочу знать, что там написано.

– Позволь мне, мама. Все-таки это мой брат. – Ханна оставалась спокойной. Она не верила в плохие новости.

Но Рейчел даже сейчас не могла скрыть раздражения:

– Нет. Пусть Маркус прочтет.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он развернул и прочел сообщение.

– Все в порядке! Он приедет на «Королеве Елизавете».

– Слава Богу! – Рейчел бросилась на шею Маркусу, и они закружились.

Ханна и не пыталась присоединиться к ним. Она осталась стоять одна – с чувством облегчения и радости. «Слава Богу!» – мысленно повторила она вслед за матерью.

Первым делом надо передать это известие Кэтлин. Она позвонит ей ночью, по телефону – так быстрее всего. И Ханна, дождавшись, когда Маркус и Рейчел ушли, позвонила в Форт Гамильтон, чтобы дежурный передал записку Кэтлин. Телефон стоял на ночном столике Рейчел, и когда Ханна набирала номер, ее взгляд упал на корзину, в которой лежала газета. Ханна оставила газету со своей статьей для матери, приложив небольщую записку. Но газета так и осталась нераскрытой. А на ней лежали обрезки ногтей и белая пыль – это Рейчел подправляла ногти пилочкой, когда делала маникюр. Ханна давала себе слово, что будет внимательной к матери, постарается понять ее чувства – ведь Рейчел так беспокоится из-за Сэма, но это… Это было просто возмутительно.




Тридцатое июля стало днем возвращения самой большой группы американских военнослужащих. 31 445 человек должны были прибыть в залив Нью-Йорка на семи кораблях. Среди них и «Королева Елизавета» – последнее слово в кораблестроении, плавающий дворец, не уступающий «Королеве Мэри» – самому великолепному кораблю, который когда-либо бороздил воды Северной Атлантики. И тот и другой Великобритания передала для перевозки солдат, когда вступила в войну в 1939 году.

Корабли, все еще выкрашенные в серые маскировочные цвета, представляли весьма внушительное зрелище. Катера патрульной службы и лоцманские лодки рядом с ними смотрелись так, словно это были детские кораблики в ванночке. Ханна, Рейчел и Маркус стояли в толпе и держали в руках красные воздушные шарики, чтобы привлечь внимание Сэма. Кэтлин согласилась с Ханной, что будет тактичнее, если она подождет Сэма в отеле.

Корабль «Королева Елизавета» выглядел как громадное здание. Наконец спустили трап и прибывшие тоненьким ручейком устремились на берег, размахивая руками, приветствуя родных, друзей, знакомых и всех тех, кто стоял на пристани. На берегу грянул оркестр. В воздух взвились конфетти, словно это был разноцветный снег. Приветствия, крики, смех и грохот оркестра – все это сливалось в одно целое.

Увидев тоненькую, высокую фигуру в толпе, Рейчел закричала:

– Сэм! Вон он! Видите?

Конечно, в этом шуме ее голос нельзя было различить. Но Рейчел продолжала подпрыгивать и звать его. Сколько раз потом она говорила, что видела его.

– Посмотри, Маркус! Это же он! Почему он не видит нас?

К тем, кто уже ступил на пристань, бросались обниматься не только их родные и близкие, но и все, кто не мог сдержать радости. Все целовались и обнимались.

– Лейтенант Лоуренс! Лейтенант Лоуренс. Сэм Лоуренс? Вы знаете его? Я его мать. Вы его не встречали? – Ханна и Маркус не могли оттащить Рейчел. – Скажите, кто знает Сэма Лоуренса?

Но солдаты не могли ответить ей.

– Мамочка, ну перестань же ты так волноваться. Пожалуйста.

Но беспокойство Рейчел росло с каждой минутой. С каждым новым солдатом, ступившим на берег. Наконец корабль опустел. Рейчел была в отчаянии. Может, они пропустили его в толпе?! Может, это не тот корабль?! Или он просто поменял место и поехал на другом? Наверное, он отправил еще одну телеграмму, но они не получили ее.

– Я сейчас найду офицера сопровождения, – сказал Маркус.

– Давно пора было это сделать, вместо того, чтобы стоять здесь как столб.

– Оставайтесь здесь и ждите меня, – спокойно ответил Маркус.

Порт постепенно затихал. Приехавшие и встречавшие их уходили все дальше. Военный оркестр начал складывать инструменты в футляры. Конфетти, жевательная резинка, бумага валялись на земле вместе с бутылками из-под содовой и обрывками лопнувших воздушных шариков.

– Ну-ка взгляни! Вот туда! Может быть, они знают? – Рейчел бросилась по причалу к небольшой группе людей, разгружавших какие-то продолговатые ящики с корабля, тихо приставшего в отдалении.

Ханна по случаю торжественной встречи надела туфли на высоком каблуке. Пытаясь догнать мать, она не заметила проволоку и зацепилась каблуком. Она рухнула на колени и больно ударилась. Каблук отвалился, словно его срезали ножом.

– Все в порядке? – спросил ее Маркус. Он видел, как они побежали по пирсу.

– Тебе удалось что-нибудь узнать?

– Да. Нам отправили телеграмму домой.

– Тогда иди лучше за мамой. Успокой ее.

– А что она там делает? Это же грузовое судно…

Они не успели сделать и шагу, как страшный, нечеловеческий крик разнесся по опустевшей пристани:

– Неееееееееееееееет! Нееееееееееееееееееееееет!

Когда они добежали до нее, она лежала на деревянном ящике, вцепившись в него ногтями. Сбоку на нем была табличка: «Лейтенант Сэмюэль Лоуренс».




И взрыв атомной бомбы в Хиросиме, и подписание капитуляции Японии – все эти события не нашли никакого отклика в особняке на Ривер-сайд. Первый шок прошел. Но в памяти у всех еще было слишком живо, как Рейчел цеплялась за гроб, а Маркус не в силах был оторвать ее от крышки. Она обломала свои тщательно наманикюренные ногти, пытаясь открыть его. И крик ее – на одной протяжной ноте – все не кончался и не кончался. Когда Маркус снова попытался успокоить Рейчел, она вдруг набросилась на него с кулаками, а потом также неожиданно обессилела и обмякла у него на груди.

Остановив такси, он отправил Рейчел домой вместе с Ханной, а сам остался возле гроба, чтобы узнать, что случилось. Дикий и нелепый несчастный случай. За четыре дня до отплытия Сэмюэль вышел ночью один прогуляться, подышать свежим воздухом. В тот день штормило. Его тело нашли только на следующее утро. Все пришли к выводу, что он оступился и ударился о металлический поручень – перелом основания черепа.

Рейчел три дня сидела в своей комнате, отказываясь есть и спать – и курила одну сигарету за другой. Ни Ханна, ни доктор Леви не могли войти к ней. Только Маркус имел допуск. Она не умывалась, не переодевалась, не причесывалась.

Она выслушала объяснение о том, что случилось, не сказав ни единого слова. Маркус даже не был уверен, что она поняла, о чем идет речь.

– Никаких похорон! – это были первые ее слова после того, как она перестала кричать на пристани. – Я не хочу, чтобы устраивали пикник.

Только кремация, строгая и простая церемония. Никаких обрядов. Потому что Рейчел не могла сказать, к какому вероисповеданию она принадлежит по рождению. Вилли Лоуренс был неверующим. «Мне казалось, что я верю в Бога, – сказала Рейчел, – но он, наверное, ненавидит меня. И он теперь для меня не существует. Я не верю в такого Бога. Я даже не верю в то, что я сама существую».

Когда в небольшом помещении крематория им выдали урну с прахом, Рейчел отстранилась.

– Пусть его уберут. Не нужно… Пожалуйста…

Но Ханна шагнула вперед:

– Я возьму ее и рассыплю прах Сэма рядом с памятником погибшим в этой войне. Он любил Ривер-сайд.

Рейчел повернулась к дочери:

– Почему это его прах, а не твой?

У собравшихся в комнате вырвался единый вздох.

– Она имела в виду совсем другое, Ханна! – сказал Маркус. – Ты знаешь, как она потрясена.

«Но я тоже потрясена», – подумала Ханна. Страстная любовь к брату сохранилась и после его смерти. Если бы только она могла сесть рядом с матерью, поговорить о брате, вспомнить его таким, каким он был – как это делали в других семьях. Слезы утоляют печаль. Ну что ж, для этого у нее есть Кэтлин.

Сначала Ханна не узнала ее – та была без формы. Кэтлин поджидала ее у памятника погибшим, одетая в светло-зеленое платье, которое так хорошо сочеталось с ее густыми шелковистыми рыжими волосами. Широкополую соломенную шляпу она откинула на спину. Ее бархатные завязки висели на шее.

Они обе, не сговариваясь, решили, что должны одеться как можно наряднее по такому случаю. Хотя Рейчел предложила ей надеть старое черное платье – слишком толстое и теплое для августовского дня, – Ханна решила, что Сэм одобрил бы ее решение надеть то платье, которое он так похвалил и которое, как он сказал, делает ее похожей на Лорен Баколл.

Кэтлин предложила рассыпать прах не у монумента:

– В последний раз, когда мы были с ним в Нью-Йорке вместе, мы купили вишни и, остановившись неподалеку отсюда, у той стены, соревновались, кто дальше выстрелит косточкой. Давай мы там и рассыплем пепел.

Со стороны кто-нибудь, глядя на них, подумал бы, что это молодые женщины решили привести в порядок клумбу с пеонами.

Каждая из них взяла по горсти пепла, а Кэтлин начала читать стихи Джона Дона.

Ханна подхватила строчки поэта, которого так любил читать Сэм:
		Музыка, которую я слушаю с тобой —



		больше, чем музыка.



		И хлеб, который мы ломаем пополам —



		больше, чем просто хлеб.



		И теперь, когда я остался один, без тебя, —



		все утратило смысл, но…



		Всему, что явилось в этот мир, суждено исчезнуть.








Были и другие, столь же любимые им строки, но они больше не могли продолжать.

– Прах к праху. Пыль к пыли, – проговорила Кэтлин безжизненным голосом. – В надежде на воскресение в вечной жизни. Аминь.

Тележка с мороженым остановилась неподалеку от них. Продавец наблюдал за необычной церемонией. Ханна готова была расплакаться, поэтому не могла поведать Кэтлин, что творится в ее сердце. Эта тележка сразу напомнила ей о том, как Сэм подходил к точно такой же и покупал для них двоих эскимо. Нет, лучше она напишет Кэтлин обо всем. Судьба разлучила их, и они так и не стали родственницами. Но все равно Кэтлин останется для нее близкой, как сестра. Аминь.

– Я всегда что-нибудь да забываю, Ханна. – Кэтлин достала небольшой конверт и протянула его ей. – Сэм просил отдать тебе, он знал, что Рейчел вскрывает твою почту.

Это был страховой полис на сто тысяч долларов, получить который могла только она. Вместе с полисом лежала записка: «Ради Бога, не говори матери, что я сделал это для тебя. И если вдруг что-нибудь произойдет, мама не должна узнать, кто получил по страховому полису. Если я не круглый дурак, то ты должна поверить, что ты потрясающая девушка. И что бы ни случилось, помни, что я люблю тебя и верю, что ты сумеешь устроить свою жизнь так, как надо». Дальше, в постскриптуме он сделал шутливую приписку: «И немедленно перестань есть тянучки и печенье. Нам с Кэтлин не хочется, чтобы цветущая девушка превратилась в бочку».

– Но как же ты, Кэтлин? Ведь это ты должна была стать его женой?

– Как всегда, ты сначала думаешь о других. Спасибо. Но он заключил такой же полис и на мое имя. И помни: ты не должна ни слова говорить о полисе Рейчел. Это твои деньги. Можешь шикарно пожить на них. А можешь использовать более практично. Это ты сама должна решить.

Невольно она вспомнила несколько вещей, которые ей нравились, но которые она не могла позволить себе купить. Но нет. Она распорядится деньгами куда лучше. Купит, например, собственность. Слушая разговоры Рейчел и Маркуса о предстоящем послевоенном буме, она поняла, что надо купить небольшой, но хороший дом, слегка отремонтировать его, а затем выгодно продать, деньги вложить в какое-нибудь дело, и жить только на проценты.

А ее вторая мысль была о Викторе. Теперь, когда у нее появится собственный капитал, она сможет сама стать спонсором Виктора, выступить в роли поручителя. Все, что ей необходимо в ближайшие месяцы – это сохранять терпение и выдержку. А потом она сможет наконец избавиться от саркастических замечаний Рейчел. Пусть держит их при себе. Ее мать потеряла любимого сына. Но и Ханна не останется с ней. Ханна будет чтить память о брате на свой собственный лад вместе с Кэтлин.

Когда она вернулась домой, ее ждал Маркус.

– Доктор Леви был здесь. Он дал ей какой-то совет. И, похоже, он обрадовал ее.

– Прекрасно.

Маркус проследовал за ней в комнату:

– Ханна! Послушай…

– Я знаю, что ты хочешь сказать. Она не совсем понимала, что говорит. Так ведь? Ну, конечно. И давай забудем об этом.

Маркус прошел за ней в кухню:

– Я понимаю, что ты чувствуешь…

– Вряд ли. Он был мне братом. Другом. Моим лучшим другом…

– Тогда ты можешь себе представить страдание матери.

Это начинало раздражать Ханну, как раздражает гудение шмелей. Почему ей все время пытаются внушить сострадание к тому, что чувствует Рейчел. Она не собирается проклинать мать. Благодаря Сэму она станет независимой. Она не будет миллионершей. Но на жизнь ей хватит. Она заставит эти деньги работать на себя так, чтобы Сэм мог гордиться ею. Она выйдет замуж за Виктора, у нее родятся дети, и она будет любить их.




18

1951

ЭЛЕОНОРА


Когда выяснилось, что Кэтлин не сможет приехать из Сан-Франциско на свадьбу Ханны и Виктора, потому что у маленького Брайана началась корь, Ханна пообещала ей написать очень подробное и обстоятельное письмо. Прошел целый месяц. Ханна начала стыдить себя за то, что до сих пор так и не выполнила данное слово. И вот наступило утро, когда она проснулась с желанием немедленно загладить свою вину перед подругой. Она встала пораньше. Муж еще спал. Один из многочисленных подарков, которые она сделала ему к свадьбе, – шелковая пижама – валялась на полу. Прошел уже месяц, как они поженились. Но Ханну не оставляло ощущение чуда. Ей до сих пор не верилось, что это произошло. После более чем пяти лет бесконечных писем, просьб и требований, после решения военного суда его дело слушалось в иммиграционном отделе, затем перешло в следующий… И вот наконец Ханна добилась своего.

Все эти процедуры тянулись бесконечно медленно. Но в итоге его имя было вычеркнуто из списка военных преступников. Более того, он оказался в числе потерпевших – свидетелем чему была журналистка Ханна Лоуренс.

Шесть недель назад он наконец получил необходимый гражданский статус, который давал ему право жениться на гражданке Америки и не подвергнуться при этом высылке.

Она смотрела на его обнаженное тело и думала о той бешеной страсти, с которой они сегодня рано утром предавались любви, и связала ее с тем чувством одиночества, которое преследовало его все эти годы, пока он находился пусть и не под самым строгим, но все же арестом. В течение всего этого времени каждая их встреча могла быть последней, и это придавало еще большую остроту их отношениям.

Выходя замуж, она считала, что если они будут каждый день спать вместе – то ощущения притупятся. Но она ошиблась. С удивлением она обнаружила, что не в состоянии насытиться им. И чем больше она старалась насытиться, тем сильнее становился ее голод. Несмотря на самые разнообразные и мощные приливы оргазма, ей хотелось продолжать еще и еще.

Уж не относится ли она, случайно, к разряду нимфоманок, о которых рассказывалось столько разных историй? Или же это связано с теми зелеными таблетками, которые дает ей Виктор, чтобы усилить ее сексуальные потребности? Что бы там ни было, но она чувствовала себя как необузданная кобылица. Она пыталась объяснить происходящее тем, что это их медовый месяц.

Единственное, что ей все-таки надо сделать – это купить дешевые ночные рубашки. Так получилось, что Виктор, готовясь к любовной игре, разделся донага, но попросил ее, чтобы она оставила ночную рубашку.

– Ты не должна отдаваться мне, Ханна. Ты должна заставить меня взять тебя.

Среди ее свадебных подарков было три шелковых ночных рубашки, вышитых розочками, которые ей подарила Кэтлин. Виктор разорвал их с аккуратностью хирурга. Звук рвущейся ткани вызвал в ней прилив какого-то нового небывалого чувства.

– Ты моя дикарка! – восхитился он. – Кто бы мог подумать, что ты способна на такое, видя тебя в первый раз? Это наша тайна, моя дорогая.

Она принесла свою пишущую машинку «Оливетти» на кухню, откуда звуки не проникали в спальную комнату. На какую-то секунду она почувствовала, как в ней вспыхнуло желание вернуться в комнату, скользнуть под шелковую простыню – других Виктор не любил – прижаться к нему и пробудить медленными и чувственными ласками, которым он научил ее. Но нет. Не сегодня. Ему надо было в первый раз пойти на работу в Комитет, который был организован для помощи беженцам. Ему следовало хорошо выспаться.

Именно этот Комитет сделал все для того, чтобы освободить Виктора и снять с него обвинения. Теперь он повсюду должен был ездить с выступлениями и речами.

Руководитель Комитета доверительно признался Ханне, что американцы устали от вида жертв нацизма. Виктор представляет новый тип потерпевшего – сильный, мужественный, обаятельный, культурный.

Существует масса других организаций, которые занимаются устройством переселенцев. Но наш интерес – культурологический. Библиотеки, школы, музеи. Археология. Все должно быть посвящено тому, чтобы вырастить таких личностей, которые хорошо выглядят на фотографиях и говорят на нескольких иностранных языках.

Весьма многообещающе, но это мало занимало Ханну. Более всего ее радовало то, что Виктор наконец-то стал свободным человеком и у него теперь есть работа. Она полна счастья и того удовлетворения жизнью, какое можно увидеть далеко не у всякой замужней женщины. И если все пойдет, то в начале следующего года она должна родить первенца.

Ханне так много надо было рассказать Кэтлин, что она просто никак не могла начать.

«Драгоценнейшая моя Кэтлин!

Ты не видела дом, в котором мы поселились, но я уверена, он тебе понравится. Ты остановишься у нас, как только сможешь выбраться, – вместе со своим мужем, разумеется. Маркус всегда говорил, что у меня прекрасное деловое чутье. Так вот, оно мне подсказывает, что надо купить здание, по которой можно будет устраивать концерты. Помнишь ту улицу, где мы с тобой шли после твоего первого приезда из Форта, где дом стоит фасадом к дороге?

Я собираюсь купить его, и мне удалось договориться о том, что я заплачу не сразу, а в три приема. Все это я делаю пока втайне от других. Ни мама, никто другой не имеют представления о моих делах. Даже с Маркусом я не могу посоветоваться, потому что он, конечно, тут же помчится рассказывать все Рейчел.

В конце концов им пришлось смириться с моим решением выйти замуж. Конечно, мне она в этом не призналась. Но сказала Виктору. Жаль, что тебя не было на свадьбе. Мне трудно описать, что она вытворяла, только бы снова завладеть всеобщим вниманием.

Мы не могли не позвать ее: послали пригласительные открытки. И уже отчаялись дождаться ее. Судья уже совсем завял. Виктор, казалось, готов был удрать куда угодно. Но я сказала своему мужу – чувствуешь? – мужу?! – что ему надо смириться с ее привычками. Она придет сияющая, благоухающая и уверенная в своей непогрешимости. И будет с удивлением думать, как это мне удалось подцепить такого человека, как Виктор.

Она кокетничала с ним напропалую, Кэтлин. И это было даже заметно со стороны. Она заявила, что я не буду возражать, если она и Виктор поужинают наедине. Маркус готов был убить Виктора. И меня. Ну что ж, ведь в конце концов ему удалось уговорить ее выйти за него замуж. А знаешь чем, все это закончилось? Убийственно. Улучив момент, Рейчел заявила, что не может пригласить на свою свадьбу ни меня, ни Виктора. И никаких объяснений. Она сказала, что надеется на мое понимание.

А ты понимаешь? Единственный человек, который понимал, что и почему она делает, – это Сэм. Да и то, наверное, не всегда. Я думаю о нем каждый день, Кэтлин. И мне все еще по-прежнему очень хочется, чтобы мать поговорила со мной о нем. Но это глухой номер. Может быть, со временем мне удастся рассказать ей и о страховом полисе, но пока, чем меньше я имею с ней дела – тем лучше для нас обеих.

И кстати, кажется, я могу признаться тебе, что жду пополнения семейства. Мой срок вот уже неделю как прошел, и груди начали набухать. Я дам тебе знать, если мои подозрения оправдаются. Разумеется, я ни словом не обмолвилась об этом матери. Послушай, а что, если она решила не приглашать меня на свадьбу только чтобы не подчеркивать свой возраст? С нее станется. Представляю, как она будет недовольна, когда станет бабушкой.

Ну вот, на сегодня, кажется, все. Нет, еще одна вещь. Ты знаешь, что я все время вела записки. Пыталась писать серьезные статьи. Но пока ничто не заинтересовало ни «Таймс», ни «Трибьюн». Зато «Глэймор» взял мою статью. Пока что я никому не говорю об этом, даже Виктору. Хочу, чтобы статья сначала вышла. Я так рада. Как только выйдет этот номер, куплю несколько штук и разложу по всему дому. Ах, Кэтлин! Как мне хочется, чтобы ты была здесь, поближе ко мне. Письма – дело хорошее, но что может заменить наши бдения за кухонным столом? Помнишь их? Какое это было чудесное время.

Надеюсь, что маленький Брайан к этому времени уже поправился. Поцелуй его за меня. Скажи, что тетя Ани приготовила к его дню рождения сюрприз.

Всего доброго. И пиши, не задерживай с ответом.

Твоя Ханна».

– Почему ты пишешь под копирку?

– Должно быть, по привычке.

– И у тебя есть копии всех твоих писем?

– Это привычка, Виктор.

– А письма ко мне? Ты их тоже писала в двух экземплярах?

– Да, где-то они лежат.

– Для потомков?

– В каком смысле? – Она убрала пишущую машинку со стола и сложила все бумаги, чтобы они могли позавтракать. – Тебе сделать тосты?

Каждое утро он пил кофе – очень крепкий, но со сливками и с одним кусочком сахара.

– Хочешь перевести разговор на другую тему. Я спросил тебя, для кого или для чего ты хранишь копии писем? Многие писатели передают свои архивы в университетские библиотеки.

К чему он клонит? Ханна попыталась собраться с мыслями. – Ведь ты известный журналист, да? – настаивал он. – Твоя мать показывала твои прежние статьи. Очень выразительно. Я под большим впечатлением.

Годы спустя она поняла, что именно с этого момента ее семейная жизнь круто изменилась, что именно с этого дня и начался их разрыв. До сих пор его сарказм не проявлялся. Это была та часть характера, которая долгое время оставалась невидимой, как обратная сторона Луны. Увидев выражение ее лица, он засмеялся и обнял ее:

– Я дразню тебя, неужели не видишь? Не будь такой серьезной, Ханна. Это всего лишь маленькая глупая шутка.

Довольно жестоко с его стороны забавляться над ее пристрастием к литературе, к писательству. Ведь она не просто писала в газеты. Она все еще тешила себя надеждами, что наступит момент, и ей удастся написать что-нибудь замечательное – какую-нибудь классическую новеллу.

Но надежды и мечты были такими хрупкими, такими трепетными, что их ничего не стоило разрушить. Конечно, случившееся – всего лишь обычная неудачная шутка. Но ее нервы восприняли какой-то неясный сигнал опасности. Ведь задета была самая чувствительная часть ее души. И нападение совершено, когда она менее всего ожидала, без всяких видимых причин.

– Неужели ты не понимаешь шуток? – теперь он пытался оправдать свои насмешки.

Нет, она старается писать хорошо и не понимает, почему над этим надо подшучивать. Она не желала сводить разговор к шуткам и к таким же шутливым, ироническим извинениям. В отношениях между близкими людьми не должно быть места сарказму. Статья заканчивалась призывом к мужчинам и женщинам всех национальностей быть более терпимыми и более внимательными друг к другу.

– Может быть, несколько наивно, но в ваших словах столько искренности, что они заражают, – заметил редактор, принимая статью.

Может быть, такой же наивной была ее вера в то, что любовь Виктора защитит ее от него самого. Поддразнивание предполагает доброжелательность, оно не причиняет боли. Ханна не ошиблась насчет истинного намерения Виктора. Ему хотелось причинить ей боль без всякого на то основания.

– Кофе просто великолепный, – Виктор догадывался, что перешел границу, но не знал, как далеко он зашел.

– Может, еще? – заботливая жена победила.

– Я опоздаю, если не потороплюсь. Ты же не хочешь, чтобы меня уволили в первый же день.

Вечером к его возвращению она накрыла стол, расставила серебряные приборы, хрустальные бокалы, китайские фарфоровые тарелки. Виктор появился с цветами, шампанским и икрой. Он чувствовал, что в их отношениях что-то надломилось и хотел сделать все возможное, чтобы исправить это. Ни один из них и словом не обмолвился о том, что произошло утром. Виктор рассказал обо всем, что случилось за день – его первые впечатления от работы в американском офисе. Его поразило, что все, включая рассыльного, обращались друг к другу по имени. Ключ в мужской туалет висел на видном месте. Словом, очень многое оказалось для него непривычным. Так что они говорили в основном об этом.

А когда они легли в постель, она забыла обо всем. Виктор захватил шампанское и растворил в нем маленькие зеленые таблетки. После утоления первых приступов страсти он отвел ее в ванную:

– Я буду сегодня твоей няней, – заявил он и даже попробовал температуру воды локтем, как это делают перед тем, как опустить ребенка. Он вымыл ей волосы, касаясь их легкими, нежными движениями, и замотал голову полотенцем наподобие тюрбана.

Из воды выглядывали только кончики грудей. Он побрызгал сначала одну, потом другую:

– Словно весенний дождик, правда?

Ее соски вздрогнули. Затвердели. Он наклонился и поцеловал их.

– Твоя няня хочет доставлять тебе только удовольствие.

Почему-то мысль о том, что няня целует грудь, не воодушевила Ханну. Она слышала разговоры о том, какое можно получить удовольствие, наблюдая за тем, как ласкают друг друга две женщины. Но ее ответной реакцией было молчание, и он больше не пытался обыгрывать такие сцены.

Сколько раз обсуждались вопросы о женском начале в мужчине и о мужском начале в женщине. Размышления на эту тему помогли ей понять кое-что из выходок Рейчел, а также собственную слабость и силу.

– А теперь закрой глаза, как это делают хорошие маленькие девочки. Я сейчас…

Какая полнота чувств. Неописуемое наслаждение.

«Если я сейчас умру, я буду знать, что жила».

Что он там делает? Она прислушалась. Ну, конечно, он поставил пластинку, негромко заиграла музыка.

Виктор снова вернулся и принялся медленно и неторопливо вытирать ее.

– Посмотри, как ты чудесно выглядишь! – он повернул ее лицом к зеркалу в ванной комнате.

Он вытирал ее так нежно и осторожно, словно она была хрупкой статуэткой. На нем был черный махровый халат, который она купила, потому что в нем он выглядел, как аристократ. Распахнув его, он позвал:

– Иди ко мне, дорогая.

И она шагнула в его объятия. Он запахнул ее своим халатом, так что они были одновременно и обнаженными и укрытыми, чувствуя теплоту и нежность друг друга.

Она была не в состоянии говорить и послушно обвила его шею, когда он обнял ее и понес в спальню. Последнее, что у нее осталось в памяти – это как Виктор держит ее в объятиях, напевая немецкую колыбельную песенку.

Две недели спустя доктор Леви подтвердил, что она беременна. Это означало, что ей теперь надо быть внимательной к своему здоровью и здоровью будущего ребенка.

Доктор расписал ей диету, витамины, упражнения и отдых:

– Кстати, ты не принимаешь никаких лекарств? – спросил он в заключение.

Нет, она постучала по деревянному столу, к счастью, она здорова как лошадь.

– …правда…

– Продолжай, продолжай, – Аарон знал, насколько легкомысленно люди относятся к лекарствам, считая их чем-то вроде витаминов. – Что это? Аспирин? Кальций? Мне надо знать. Ты даже не понимаешь, какое действие на развитие плода они могут оказать.

Только после этого Ханна упомянула про зеленые таблетки, которые дает ей Виктор.

– Для чего?

– Он считает, что это усиливает мое…

– Ты знаешь, что это такое?

Но Виктор – муж. И она верит ему:

– Я…не спрашивала…

Доктор Леви постарался сдержать свое возмущение:

– Принимать пилюли и не знать, что это такое? Ты меня удивляешь. Будь добра, узнай у него, что это.

– Боюсь, что я не смогу сделать это, Аарон.

– Ну хорошо. Тогда принеси мне одну. Мы проверим ее в лаборатории. Но ты в любом случае немедленно должна прекратить принимать их.

Оказалось, что это лекарство, которое применяли ветеринары при осеменении скота.

– Твой муж сошел с ума! – кричал доктор Леви. – Он же мог просто убить тебя. Некоторые недоумки считают, что это лекарство может действовать и на человека, повышать страстность. Это мальчишкам-школьникам простительно мечтать, что такого рода таблетки подействуют на их подружек, и те ринутся к ним в объятия, не раздумывая ни о чем. Но на людей таблетки действуют совершенно иначе, поражают мочевыводящие пути.

Тщательно обследовав ее, он обнаружил легкий отек и раздражение.

– Я должен непременно поговорить с Виктором.

– Нет, нет. Ни за что. Уж лучше я сама. – Ханна была уверена, что Виктор не знал, что это лекарство может причинить ей вред, что он надеялся таким образом придать большую глубину их сексуальным отношениям.

– Надеюсь, что ты больше их не принимала.

– Что вы. Я ему сказала, что забеременела и что вы не рекомендовали мне принимать лекарства.

Аарон некоторое время стоял, задумчиво глядя на нее, а потом все-таки решился:

– Семейная жизнь основывается на доверии. Ты не можешь доверять больше такому человеку. Он повернут на сексуальной почве.

Ханна сочла необходимым вступиться за мужа:

– Он чудесный любовник, и благодаря ему я зачала ребенка.

Она мечтала, что родит девочку и будет очень внимательна и нежна с ней – то, чего так не хватало ей в отношениях с матерью.

Доктор поддался ее убеждениям, что все будет хорошо и нет никаких оснований не доверять мужу.

Виктор принял новость без особого воодушевления:

– Надеюсь, тебя не будет тошнить по утрам.

– Маркус собирается взять меня в Европу с собой в конце года, так что я не буду тебя раздражать своими недомоганиями.

Ханна уже слышала, что нельзя загадывать желание: может так случиться, что оно сбудется. Она выстроила свои отношения с Виктором на зыбучем песке, не подозревая об этом. Близость с ним приносила ей огромное удовольствие, и волны экстаза подхватывали и уносили ее далеко от того, что являла собой реальность. Ему не следовало давать ей никаких стимулирующих таблеток. Он возбуждал ее и без них. Все дело в том, что ей было необходимо установить взаимодействие между ее телом и разумом. Тело жаждало его, а разум осторожно напоминал о его предательстве.

И плацента, которая окружала ее ребенка, защищая от вторжения инородного тела, помогла и ей самой выстроить некое защитное поле. В колледже на занятиях по психологии их предупреждали, что в первое время при беременности жены мужчины испытывают нечто вроде ревности, чувствуют себя как бы отделенными от того процесса, в который включены жена и ребенок. Поэтому иной раз они становятся агрессивными и недовольными. Сидевшие в аудитории захихикали, когда профессор в заключение сказал: «Они, конечно же, не согласятся с этим, но им больше всего в такие минуты хотелось бы прильнуть к груди матери».

Поскольку Леви признал, что занятие любовью не причинит вреда ребенку, Ханна шла навстречу желаниям мужа. Но от таблеток она по-прежнему решительно отказывалась.

Виктор раздраженно заметил:

– Чем это они могут повредить ребенку? В конце концов, они же только способствовали тому, что ты забеременела.

Он не разделял мечты Ханны родить девочку. И она все чаще стала слышать от него всевозможные критические замечания по поводу одежды или прически. Ему не нравилось, что она перестала пользоваться макияжем. Ханна считала, что у нее теперь стала слишком жирная кожа, и ей не хотелось, чтобы тушь на ресницах расплывалась. И все ее попытки перевести гнев мужа в другое русло кончались ничем. Например, квартиру, в которой они жили, Виктор иначе как трущобой не называл. Нельзя жить в Вест-сайде, потому что люди, с которыми он работал, все уважающие себя люди, селились только в Ист-сайде. На Парк авеню или на Пятой авеню. С горничной и поваром. А не по соседству с женщинами, которые не могут аккуратно выгладить себе платье.

Но ему не удавалось задеть ее. Когда Виктор начинал разговор на эту тему, она просто напоминала ему, скольких денег ей стоило его освобождение. И Ханна продолжала экономить на всем, что касалось содержания дома.

Зато она умела очень внимательно выслушивать повествования о его успехах. Время от времени он уходил на вечеринки или вдруг звонил по телефону и сообщал, что должен пообедать с нужным человеком в ресторане. Иной раз он просто задерживался на работе допоздна и приходил, когда она уже спала.

Ничто не выводило ее из себя. И у нее всегда было что-нибудь в запасе на тот случай, если он неожиданно заявится на ужин домой. То, что можно было разогреть в одну минуту: немецкие сосиски или сардельки. Компот из разных фруктов, маринованные огурцы, быстро и легко разваривающийся рис, шоколадный ликер, который ему так нравился в последнее время.

Она не задавала ему ни единого вопроса, не требовала объяснений по поводу его поведения. И так было значительно легче.

Как-то вечером, когда она вытирала стол, зазвонил телефон. Связь несколько раз прерывалась, потом наконец женщина с немецким акцентом сказала, что ошиблась номером. Если это какая-то женщина, которая появилась у него, было бы лучше, если бы он поговорил с ней сам, решила Ханна.

– Кэтлин? – воскликнул Виктор, когда на следующий звонок сам поднял трубку. – Это тебя, Ханна.

– Поговори с ней секундочку, пока я домою тарелку.

Передавая ей трубку, он прикрыл ее рукой и спросил:

– Почему ты ничего не сказала мне?

– О чем?

– О статье, которая вышла в «Глэйморе». Кэтлин от нее в восторге.

– А ты что сказал?

– Что я мог сказать? Что моя жена не изволила даже упомянуть о статье в таком большом журнале? Разумеется, я сказал, что согласен с ней. Где журнал?

– В спальне.

Разговаривая с Кэтлин, она чувствовала себя так, словно получила премию Пулитцера по литературе.

– У тебя врожденное чувство языка, дорогая.

– Не кажется ли тебе, что это результат того, как за спиной Рейчел, меня обрабатывала «ирландская девчонка»?

– Что ж, будем надеяться, это будет передаваться и дальше из поколения в поколение. И тебя будут цитировать, как… – Кэтлин задумалась на секунду, – как Дороти Паркер.

Но у Кэтлин было еще кое-что, о чем ей хотелось сообщить. Она собиралась приехать в Нью-Йорк на время родов. Ей есть с кем оставить маленького Брайана.

– Ты мне очень нужна, Кэтлин! – прошептала Ханна, пока Виктор уходил в спальную комнату.

Вскоре он вернулся с журналом. Брови его были удивленно вскинуты:

– Думаю, мне стоит показать его коллегам. Они часто спрашивают о тебе. – Ссылаясь на ее беременность, он не приглашал жену на всевозможные мероприятия, которые устраивались в Обществе.

– Чудесно, – просто ответила Ханна.

Иметь жену, которая печатается в больших журналах, было для него престижно.

– Конечно… – помедлил он.

– Что?

– Конечно, журнал «Глэймор» не читает интеллигенция. Это все-таки скорее журнал мод. Женщины покупают его, чтобы просмотреть модели сезона. И никто не читает статьи, которые там печатаются.




Ханна чувствовала себя великолепно. До родов оставалась всего неделя. И тут ее охватила непонятно откуда взявшаяся паника. Рейчел пришла навестить ее и принесла в подарок чернослив. Устроившись поудобнее, она смотрела, как Ханна суетится у плиты, заваривая чай и разогревая тосты. Не понимая, что творится с дочерью, Рейчел ударилась в воспоминания о том, в каких муках она рожала Ханну.

– Ну ничего, надеюсь у тебя все будет в порядке. – Она и Маркус отбывали в Европу, как и предполагали. – Мы позвоним тебе из Парижа, узнать, как идут дела.

Рут Леви и Кэтлин были с ней рядом, когда начались первые родовые схватки. Когда Рут позвонила Виктору в офис сообщить, что они выезжают в больницу, ей сказали, что он отбыл в Коннектикут на конференцию.

Три женщины протянули руки, чтобы взять ребенка, когда его поднесла няня.

– Все дети красивые. Но эта… Знаете, за тридцать четыре года работы я еще ни разу не видела такой красивой девочки. У нее удивительные черты лица, прекрасные волосы, такая форма головки. Но самое необыкновенное в ней – это ресницы. Как у Элизабет Тейлор. Вот увидите – по ней будут сохнуть все мужчины. – Приложив девочку к груди матери, она ласково потрепала ее и еще раз окинула сияющим взглядом.

А Виктор так и не появился и даже не позвонил. Ведь офис уже закрыт. Все закончили работу. Может быть, ему не передали их записку? Они позвонили домой – никто не брал трубку. Пришел доктор Леви, чтобы проведать мать и дочь. Он тоже был в восхищении от девочки. Никто из них ни словом не обмолвился о Викторе.

– Ты уже придумала ей имя? – спросила Кэтлин.

Ханне хотелось, чтобы это было имя какой-нибудь героини. Имя, которое вызывало бы у людей определенные ассоциации. Например, Клара Бартон, или Флоренс Найтигейл, или Амелина Эрхарт, Маргерит Хиггинс. Может быть, Дороти Паркер? Но именно ей всегда завидовала сама Ханна. Или все-таки Клара Люк? Нет, она достигла всего, въехав на вершину славы на коне, принадлежавшем ее мужу.

А ей хотелось, чтобы дочь оставалась независимой и добилась успехов в той мере, какая отпущена ей судьбой и врожденными талантами. Это должна быть бесстрашная женщина и в то же время чрезвычайно тонкая. Ее взгляд упал на утреннюю газету, которые оставляют для посетителей в каждой комнате. И на первой странице она увидела портрет Элеоноры Рузвельт, которую выдвинули делегатом в Организацию Объединенных Наций в отдел по борьбе за права человека. С точки зрения некоторых людей она никогда не была хорошенькой. Но и сейчас, в свои шестьдесят восемь лет, она по-прежнему излучала неповторимое обаяние.

Не было сомнений, что девочка станет олицетворением красоты, предметом гордости Рейчел и даст возможность Виктору считать это следствием тех аристократических корней, которые он унаследовал. Ханне оставалось надеяться только на то, что она сумеет внушить дочери понятия о высоких принципах, о том, что является добром, а что злом. Она назовет дочь в честь Элеоноры Рузвельт, но это может вызвать массу насмешек. Пусть это останется ее тайной.

– Мне всегда нравилось имя Элеонора. – И поскольку рядом не было ни бабушек, ни дедушек, которые жаждали предложить что-то свое, доктор Леви записал в свидетельство о рождении именно это имя.

Время, отведенное для посещений, истекло. И в этот момент в конце коридора раздались шаги Виктора. Он опустился на колени перед кроватью Ханны и прижался губами к ее руке:

– Прости, дорогая. Скажи мне, что ты не сердишься?

Всех посетителей попросили покинуть комнату. Остался только Виктор. Он готов был сидеть всю ночь, если только ему позволят. Ханна, уже уставшая от всего, закрыла глаза. Виктор оставался рядом, он что-то говорил, но она не слышала его. Так незаметно прошло время, и девочку принесли снова – ее пора было кормить.

– Я назвала ее Элеонорой, – сказала Ханна, не вдаваясь в объяснения. Ей незачем искать оправданий. Он коснулся личика дочери ладонью, погладил ее по ресничкам, и слеза выкатилась из уголка его глаза.

– Элеонора, – он осторожно уложил ее на руки к матери. – Элеонора – прекрасное имя.

– Тебе она нравится?

– Прелестная девочка. Точь-в-точь как ее мама.

Когда няня снова забрала девочку, Виктор прилег рядом с Ханной.

– Виктор, пожалуйста…

– Не волнуйся. И не отодвигайся от меня. Все, что я хочу, – это обнимать тебя до тех пор, пока ты не заснешь.

Она заснула глубоким и спокойным сном, пока девочку не принесли в полночь, чтобы снова покормить. Виктор оставил ей записку, в которой писал, что любит ее и придет утром. И запах его любимого одеколона все еще оставался в комнате, Ханна чувствовала его.

Несмотря на то, что произошло между ними, а может, именно вследствие этого она еще сильнее желала близости с Виктором.




19

1953

РЕЙЧЕЛ


Рейчел немного удивилась, увидев Виктора, которого привратник впустил в дом. Она занималась деловыми бумагами. Маркус ушел в офис рано утром. Ханна с девочкой должна была прийти попозже.

Рейчел даже вытянула шею, высматривая, не идут ли они.

– А где же Ханна? Я же предупреждала ее, что с утра буду заниматься делами. Я не ждала ее так рано. И тебя, кстати, тоже, – добавила она шутливым тоном.

Он виновато остановился у ее стола, как провинившийся школьник:

– Ханна не знает, что я здесь, и не должна знать об этом. Я пришел к тебе, Рейчел. Я в отчаянии.

Опять все та же история: небось задолжал в клубе и не может расплатиться. Ему не позволят играть в бридж. Рейчел понимает: джентльмен с такими аристократическими корнями должен быть безупречным в глазах новых друзей, которых он завел в Комитете по делам беженцев. Он уверял, что от них зависит его дальнейшая карьера. Но Рейчел сердила мысль о том, что он сам не в состоянии выкрутиться из создавшегося положения.

Ее вообще удивляло, на что существуют он и Ханна. Плата за дом, который они снимали, должна быть дорогой. Она никогда не допытывалась у Маркуса, но, может быть, он оказывает им поддержку. Конечно, они завалили Элеонору подарками, наборами мебели, одежды и всего остального – самого высокого качества. В день ее рождения Маркус положил вклад в банк на ее имя, и у нее будут деньги для того, чтобы получить образование, а потом с этого вклада пойдут проценты, на которые она сможет жить.

Рейчел достала чековую книжку. Как бы дорого это ни стоило, но Виктор тоже является определенным вкладом в будущее. Ей нравилось окружать себя красивыми вещами. И по всем меркам Виктор настоящий красавец. И маленькая Элеонора унаследовала во многом его черты. Рейчел рассматривала его так, словно это было произведение искусства. Его волнистые волосы лежали скульптурными завитками, легкая седина тронула виски, костюм сидел на нем, как на члене королевской семьи. Вдобавок ко всему он все-таки ее родственник и она не может оставить его в затруднительном положении, в котором он оказался. Но как быть с Маркусом? Он потребует отчета за эти расходы.

– И сколько же тебе надо, мой дорогой? – улыбнулась она. Конечно, это останется между ними. – У меня есть кое-какие свои деньги. Мне хочется, чтобы ты и Ханна были счастливы.

– Да нет же! Речь идет не о деньгах.

Ей и прежде приходилось видеть, как он лицемерил, и она всегда восхищалась тем, с каким мастерством он это проделывает.

Но тут что-то другое. Он и в самом деле чем-то встревожен.

– Тогда в чем же дело? Элеонора? Она не больна?

Он с трудом разжал губы:

– Ханна просит развод.

Что это Ханна надумала? И как она решилась пойти на то, чтобы внучка Рейчел выросла без отца? У Ханны странные представления о порядочности. Рейчел давно не вмешивалась в дела дочери, даже если считала, что она делает не то, что следует. Как она смеет разрушить, что так упорно и долго строилось? Сейчас, когда у них родилась дочь, когда в семье есть мать, бабушка…

Перепланировка дома на Риверсайдской дороге подошла к концу. У них был большой особняк с видом на реку Гудзон – памятник пристрастий Рейчел. Ее Тадж Махал – как заметил Маркус. Этот дом на Риверсайде – его дар любимой, обожаемой им женщине, королеве его сердца. И Рейчел готовилась к тому, чтобы наконец-то продемонстрировать Ханне свои владения, показать ей коллекцию одежды, которую она держала в специальных шкафах и где было то, что она надевала еще до рождения Ханны. До рождения Сэма – впрочем, о нем Рейчел по сей день не могла вспоминать и говорить без слез.

А затем она собиралась устроить ланч на открытой террасе, где маленькая Элеонора могла играть в свои игрушки, пока женщины будут болтать о своем.

– Мне казалось, что вы идеальная супружеская пара, – промолвила она наконец.

– И я тоже так думал. Я люблю ее, Рейчел, восхищаюсь ею. В ней вся моя жизнь. Ведь именно она спасла ее. Мне казалось, что после рождения ребенка все пойдет самым наилучшим образом. Но… – его голос упал, – но она отказывается ложиться со мной в постель. Мне известно, что случается с некоторыми женщинами после рождения ребенка… но я не представлял, что такое может произойти и в нашей семье. Она укладывает Элеонору с собой, а я могу только смотреть на них из другой комнаты.

– Постарайся быть со мной предельно откровенным. Ведь Ханна чрезвычайно покладистая. Давал ли ты какой-нибудь повод…

– Никогда, клянусь…

– Может быть, ты и сам не заметил…

– Думаю, что могу с полным основанием сказать тебе, что я очень хороший любовник. Не такой, как американские мужчины. В этом смысле европейцы преуспели куда больше. У меня была любовница, когда мне исполнилось четырнадцать лет. И она научила меня, как возбуждать женщину, как удовлетворять ее и как научить женщину, чтобы она удовлетворяла меня.

– А как насчет денег? Если ты уйдешь, как она собирается платить за дом? Ее статьями не проживешь.

– Какая плата? – удивился он.

– Ну как, какая? За дом, который вы снимаете.

Он пожал плечами, еще более удивленный:

– Но это ее дом. Разве ты не знаешь?

Откуда у Ханны может быть собственный дом? Просто немыслимо. Странно, что у дочери есть от нее тайны.

Когда это началось? После смерти Сэма, наверное. Рейчел знала, как была уязвлена Ханна, но Маркус уверял, что она все поняла и простила мать. И когда она вышла замуж за Виктора, Маркус и Рейчел решили, что теперь они будут как одна большая семья.

Неужели Маркус втайне от нее помогал Ханне? Пожалуй, именно так – иначе не объяснишь. Как только появится Ханна, надо будет узнать, что произошло на самом деле.

– Знаешь, сейчас уже много времени. Она скоро должна появиться. Тебе лучше уйти, я постараюсь разузнать, в чем дело. Не беспокойся. Ханна любит тебя независимо от того, что она сейчас говорит. И я думаю мне удастся выведать, что у нее там накопилось против тебя.

Она поднялась, чтобы проводить его, невольно отмечая, какой элегантной и молодой она выглядит в новом костюме от Диора, с волосами, зачесанными по новой моде. И она задержала его руку в своей, чтобы почувствовать ответное пожатие. Должно быть, ее дочь не в своем уме. Как можно отталкивать такого мужчину?

Но скоро она все узнает. Ей всегда казалось, что Ханна простушка. Теперь она убедилась в обратном. Первый вопрос – откуда у нее взялись деньги? Не связано ли это с ирландской девчонкой? Еще одна такая же простушка, как и Ханна. И к тому же неблагодарная. Она заигрывала с Сэмом после всего, что Рейчел сделала для нее. Люди до сих пор говорят о ее великодушии. Признаться, ей и в голову не приходило, что Кэтлин способна на такое, пока, перебирая вещи Сэма, не наткнулась на их фото. Они катались в лодке в Центральном парке. И еще одно. На пикнике где-то за городом с Ханной и каким-то парнем в солдатской форме.

В этот момент появилась Ханна с Элеонорой.

– Нан-на! На-на! – Малышка отпустила руку матери и бросилась бегом к бабушке.

Рейчел подхватила ее и подняла вверх, делая вид, что не замечает разгневанного выражения лица Ханны.

– Мама, что здесь делал Виктор?

– Давай не при ребенке. Иди-ка сюда, малышка. У бабушки есть для тебя сюрприз.

Ханна последовала за ними:

– Пожалуйста, только не печенье. Она не должна есть в промежутке между обедом и полдником.

– А изюм?

– Мама, я задала тебе вполне конкретный вопрос.

– И я тоже.

Она усадила Ханну на террасе так, чтобы кресла их стояли лицом друг к другу, пока Элеонора возилась с игрушками на полу.

– Скажи мне, пожалуйста, откуда у тебя взялись деньги на покупку дома? Знаешь, я всегда ломала голову, откуда у вас с Виктором берутся деньги для оплаты таких счетов.

– С каких это пор ты стала беспокоиться обо мне?

– Не надо переводить разговор на другое. Ответь мне, каким образом ты смогла купить дом? Это Маркус помог тебе?

– Маркус? – Мысль о том, что он решится на что-нибудь за спиной Рейчел, рассмешила Ханну.

– Хорошо, это не он. Тогда кто же?

– Но это тебя не касается. И мое замужество и развод тоже. Ведь он из-за этого приходил? Он говорил о разводе?

– Нет, давай все по порядку. Ты расскажешь или заставишь меня беспокоиться?

После восьми лет молчания, быть может, признание стало бы облегчением. Быть может, сегодня впервые Рейчел не будет отказываться говорить с ней о Сэме.

– Итак, Ханна. Я жду.

– Ты в самом деле хочешь знать правду?

– Несомненно.

– Ты считаешь, что я не имею права сохранить это в тайне?

– Не серди меня.

– Ты еще больше рассердишься, когда узнаешь. – Ханна облизнула пересохшие губы. Боль сочувствия и симпатии пронзила ее и прошла. – Хорошо. Деньги я получила… от Сэма.

– Сэма? – Это было настолько неожиданно, что Рейчел не сразу сообразила, о чем идет речь. – От какого Сэма?

Ханна снова постаралась взять себя в руки и спокойным голосом, словно они вели самый обычный разговор, проговорила:

– Моего брата.

И вдруг, она и сама не знала, как это произошло, копившаяся столько лет печаль взорвалась. Она зарыдала. И Элеонора, увидев плачущую мать, бросила игрушки, подбежала к ней и обхватила ее колени:

– Мма-мма!

Ханна слышала о том, как сереют лица. Но никогда не видела этого в жизни. И вот теперь у нее на глазах кожа Рейчел превратилась в нечто безжизненное. И все-таки ей удалось выдавить из себя:

– О чем ты говоришь? Как он мог купить дом? Он умер – мой сын мертв! – И все, что так тщательно скрывалось, вмиг смела глубокая печаль. Рейчел откинулась на спинку кресла:

– Прости меня, Ханна. Мне очень жаль…

Обняв дочку и прижав ее к себе, Ханна почувствовала, как крошечное тельце приникло к ее груди. И словно обретя источник силы, Ханна смогла объяснить матери, что произошло:

– Я хотела рассказать еще тогда, но ты не желала со мной говорить. Ты отворачивалась, как только я приближалась к тебе.

Голос Рейчел прозвучал так, словно она была где-то далеко:

– Да, я была так… Я отчетливо помню, что сказала в тот раз. Мне очень жаль. Прости меня… если сможешь. – Она сидела, не открывая глаз. – Сможет ли Сэм простить меня?

Сказав это, она подалась вперед. И вдруг все трое – маленькая Элеонора, Ханна и Рейчел оказались так близко друг к другу, что от этой близости у них перехватило дыхание.

А потом Ханна рассказала, как она вела дело. Как она всегда сидела, внимательно прислушиваясь к тому, о чем говорили Рейчел и Маркус. Теперь, когда все вышло наружу, она хотела бы продать дом, оформить эту сделку через фирму Салинко. И еще она рассказала о некоторых своих идеях по маркетингу.

И наконец, уставшие от пережитого, они прошли на кухню, где Рейчел достала салат, сандвичи, кофе, а для маленькой Элеоноры – пюре, морковный и яблочный сок.

– А теперь о Викторе. Ты знаешь, он просто пал духом. Он сломлен, убит. Умоляю тебя, объясни…

– Он, видимо, прекрасно сыграл роль…

– Нет, он в самом деле искренне страдает.

– Делает вид, что страдает. Это человек, который может заставить тебя развязать ему галстук, потому что сумеет сделать вид, что без тебя ему ни за что не справиться.

Рейчел внимательно прислушивалась не только к тому, что говорит дочь, но и к тому, как она это говорит.

– Мне кажется, что за этим что-то стоит, о чем ты не хочешь говорить.

– Не будь такой подозрительной.

– По твоим глазам все видно и так. – Рейчел изящным движением долила кофе из сияющего серебром кофейника и протянула чашечку Ханне. Дочь хранила напряженное молчание.

Себе Рейчел решила выбрать что-нибудь из вазы с фруктами, которую она некоторое время рассматривала так, словно перед ней скульптура из музея Метрополитен. И, взяв красиво очищенную дольку яблока, продолжила все тем же тоном:

– Я не могу настаивать и требовать от тебя откровенных признаний. Для этого мы никогда не были с тобой слишком близки, так ведь?

– Пожалуй.

Слова Рейчел поднимали в памяти одну волну за другой.

– Меня очень порадовала твоя речь на выпускном вечере, тогда мы на какое-то время подружились. А потом, когда Сэм ушел…

– Умер. Сэм не ушел. Он мертв. И ты… – голос Ханны задрожал, словно она вот-вот потеряет контроль над своими чувствами. – И ты сказала, что лучше бы это случилось со мной. Я простила тебя, но я никогда не смогу забыть этих слов.

У Рейчел навернулись слезы:

– Думаешь, я забыла? Неужели ты думаешь, я не вспоминаю их каждый день, желая вернуть их обратно? Мне очень хотелось бы подружиться с тобой, чтобы мы стали настоящими друзьями, которые любят друг друга и помогают друг другу в трудную минуту. Я мечтаю об этом, Ханна.

– Ты никогда не говорила об этом прежде.

– Но это так. Мы должны стать единой семьей. Маркус, я, ты, Элеонора и Виктор. Видишь ли, вы – это все, что у нас есть. И мы нужны друг другу. Тебе нужен Виктор. Будь честной сама с собой. Ты ведь все еще любишь его?

– В зависимости от того, что называть, что считать любовью…

– Хорошо, придется мне пойти в первый класс. Я не знаю, что имею в виду, говоря «любовь». Тогда попробуем сказать иначе. Ты все еще хочешь его?

– Если хочешь знать, я собираюсь пойти к психиатру.

Рейчел покачала головой от огорчения.

– Я говорю всего лишь о постели. О сексе.

– Хочешь узнать правду?

Рейчел взглянула на внучку, которая пыталась накормить картофельным пюре свою куклу:

– Пожалуйста, не при ребенке.

Ханна засмеялась:

– Не бойся, я сумею найти подходящие слова. Уж мне ли в новинку находить более адекватные выражения вместо не совсем удачных. Я все-таки журналист. Так вот. До рождения Элеоноры, когда мы занимались любовью, я чувствовала себя, словно балерина. И когда мы начинали, я уже не могла остановиться, я готова была заниматься этим еще, и еще, и еще, до тех пор, пока не умру. Ты понимаешь, о чем я?..

– Так я влюбилась только однажды…

– Ты имеешь в виду отца?

Отца? Рейчел долго не могла понять, о ком говорит Ханна.

– Нет, дорогая. К сожалению, это был другой человек. Моя первая любовь. Его убили на первой мировой войне.

– О, мама!

– Вилли Лоуренс спас мне жизнь, но не смог спасти свою. Но я никогда не прощу ему, что он бросил нас.

– Это несправедливо.

– А жизнь вообще очень несправедлива. Он бросил меня с двумя детишками на руках и с кучей долгов – выше Эмпайер Стейт Билдинг. Нас бы выбросили на улицу, если бы в моей жизни не появился Маркус.

– Ты настолько ненавидишь его?

– Не мне его судить. Я не имею на это права. И ты тоже. А теперь вернемся к Виктору, вспомни, что ему пришлось пережить. Плавание на подводной лодке, прыжок в воду – а он знал, что в него будут стрелять, и не имел ни малейшего представления, что патрульная служба спасет его. Ты помогла ему. Ему выдали кредит, а теперь он должен постоянно подводить дебет. И то, что в постели…

– Ради Бога, мама…

– Он отвечает твоим представлениям как любовник?

Ханна пристально посмотрела на мать:

– Тебе все-таки хочется узнать, что он сделал? Он давал мне таблетки, чтобы возбуждать мое желание. Это было еще до рождения Элеоноры. Очень вредные для здоровья таблетки. Они могли убить и меня и ребенка. Так сказал доктор Леви.

– К сожалению, у Аарона весьма устаревшие представления о жизни. Он считал и, наверное, по сей день считает, что женщина создана для того, чтобы рожать, и для того, чтобы доставлять удовольствие мужчине. Но доставляет ли это удовольствие ей? Об этом в его кодексе не говорится ни слова. А Виктор старался сделать так, чтобы ты получила максимум удовольствия. Попробуй понять, почему он решился давать таблетки.

Ханна уже ходила по этой тропинке умозаключений. Она готова была признать и то, что Виктор замечательный, заботливый отец. Каждый вечер он читал Элеоноре вслух книжки перед сном. Пел ей песенки. А когда девочка простудилась, помогал растирать ей грудку и давал питье.

– Попробуй еще раз…

Ханна покачала головой с сомнением. Было еще кое-что, о чем она так и не смогла сказать Рейчел.

Мать взяла дочь за локоть:

– Ты меня очень беспокоишь. Ты выглядишь такой измученной.

– У меня бессонница. Не могу уснуть из-за того, что чувствую себя такой одинокой.

– Перебирайся ко мне. Я знаю, что я просто ужасная мать. Но, быть может, мне лучше удастся роль друга? Оставайся здесь хоть сию минуту.

Ханна отпила последний глоток кофе и с легкой гримасой зажала кубик льда между зубами.

– Посмотрим, если дело обернется так, что мне придется перебраться сюда, я не забуду о твоем предложении. Спасибо. А сейчас лучше будет, если мы с Элеонорой пойдем домой. Ей пора поспать.

Но девочка не дождалась положенного часа. Она свернулась на полу вместе с куклой и уже спала.

– До чего же изумительное зрелище. Словно на картине, – восхитилась Рейчел.

Обе они с нежностью смотрели на это божественное создание.

– Не надо ее будить. Пусть она останется до вечера.

– Не могу. Она, конечно, выглядит сейчас как ангелочек, но когда она проснется – ты услышишь жуткий вой.

– Я очень хорошо помню тебя в таком же возрасте.

– Правда? – искренне удивилась Ханна. Ее детские воспоминания были связаны только с Сэмом и Вилли. И не хранили ничего, что имело отношение к Рейчел.

Рейчел уязвил и сам вопрос и интонация.

– Разумеется. Ты была ужасно упрямой и капризной. Помню, я сшила тебе новое платьице, и мы вышли погулять все вместе. И все прохожие говорили, какие чудесные у меня детишки. Ты не помнишь этот день?

Ханна уже почувствовала свою вину и тотчас подхватила:

– Да, да, очень хорошо помню. – Она солгала. Но по такому случаю не грех было это сделать. Новая Рейчел, открывшаяся ей, стоила того, чтобы пожертвовать кое-какими принципами.

– Вот и чудесно. Так что давай располагайся. Куда тебе спешить? Я сейчас позвоню Маркусу в офис и предупрежу, что не смогу прийти после обеда. Я останусь с моей красавицей внучкой. Ты можешь делать, что тебе хочется. Можешь сходить домой. Или принять ванну. Поспи. Почитай журнал. Пойди в парикмахерскую и уложи волосы.

Ханна помедлила, раздумывая над тем, что сказала мать.

– Присмотри за ней, я позвоню Маркусу.

Но Рейчел сделала два звонка. Один мужу, а другой Виктору.

– Ну, а теперь можешь идти, – заявила Рейчел дочери, возвращаясь на террасу.

Но Ханна отчего-то все еще медлила:

– Мама…

– Давай, давай, отправляйся гулять. Вот что я тебе советую.

– Мне просто хотелось сказать, как я жалею о том, что у меня вылетело насчет Сэма. В смысле…

Рейчел привлекла дочь к себе:

– И мне очень жаль, что я сказала. Сэм сделал, что мог, что ему хотелось. Я потеряла сына. Но я рада, что у меня есть дочь. А теперь иди, пока моя тушь на ресницах не расплылась. Ты ведь догадывалась, что это не настоящие ресницы?

Когда Ханна пришла домой, Виктор ждал ее. Не тот элегантный, изысканный Виктор с цветами и шампанским, образ которого он постоянно создавал, а очень расстроенный, печальный и одинокий.




20

1956

ДЖЕССИ


Любовь многих сводит с ума, но к Ханне это не относится. В то время, когда монакский принц Ренье женился на голливудской звезде Грейс Келли, Маргарет Трумэн вышла замуж за Даниэля Клифтона, Барбара Хаттон за барона фон Храмма, Грегори Пек предложил руку и сердце Веронике Пассани, а Фрэнк Синатра спел свою знаменитую песню «Любовь и супружеская жизнь», – Ханна подала заявление о разводе. И пока шло оформление документов, вдруг оказалось, что Виктор исчез и вместе с ним исчезли ценные бумаги Салинко на общую сумму в несколько сот тысяч долларов.

Рейчел сделала все, чтобы состоялось примирение дочери с мужем. И в результате Ханна снова забеременела. В честь рождения Джесси Маркус пообещал Рейчел взять Виктора на работу в свой офис.

– Слава Богу, – радовалась Рейчел. Виктор обаятельный человек, знает несколько языков, он идеально подходит для того, чтобы представлять их фирму в Европе, вести там переговоры от имени компании, которая находилась в Америке.

– Это моя вина! – заявила Рейчел, узнав о случившемся. – Мне следовало больше доверять тебе и примириться с разводом.

– При чем здесь ты, мама?

– Мне казалось, что вы любите друг друга и что ты по-прежнему испытываешь влечение к нему. Мне так хотелось, чтобы ты была счастлива.

Конечно же, мать заботилась в первую очередь обо мне, – думала Ханна. – А не о том, как это приятно иметь такого умного, красивого, образованного зятя, который мог бы так достойно представлять фирму Салинко и потихоньку завоевывать рынок сбыта в послевоенных Франции и Италии, Дании и Швеции, расширяя сферу влияния фирмы. Наверное, она мысленно представляла, как все восхищаются удивительно молодой тещей и в то же время совладелицей фирмы и как представители торговых фирм других стран готовы, увидев такую деловую пару, подписать любые договоры.

Отдавая Рейчел должное, Ханна вынуждена была признаться, что после ее вмешательства в их супружеские дела она целый год жила очень счастливой жизнью с Виктором. Причиной тому, может быть, стал страх Виктора оказаться выброшенным в этот жестокий мир без всяких средств к существованию. Холодок снова прошел меж ними после рождения Джесси. Виктор очень хотел мальчика. Он пытался придать юмористический оттенок своему замечанию:

– Меня окружают одни женщины. Моя жена, теща, дочь. Вроде бы достаточно. На этот раз у нас родится сын.

Вдобавок ко всему, он ждал, что второй ребенок окажется таким же красивым, как Элеонора.

– Ты уверена, что это наша дочь? Может быть, нам подменили ребенка? У нее нет ничего общего с сестрой.

Сарказм оказывал странное воздействие на Ханну. Он приводил ее скорее в состояние грусти и разочарования, чем гнева. Ведь Ханна знала и понимала Виктора лучше, чем он думал. Основное, что она скрыла от Рейчел во время того, памятного разговора, – это его способность лгать.

Она не открыла Рейчел то, о чем уже давно догадалась. Что Виктор – немецкий шпион. Она выясняла это постепенно, и проявлялось это в самых разных ситуациях. О многом он сказал ей сам. Только сначала она не задумывалась, что лежит за его случайными фразами, за его высказываниями. В первые месяцы замужества он по привычке держал бутылку коньяка у постели. Страстные, бурные любовные сцены выводили Ханну из привычного душевного состояния, и она долго не могла заснуть, лежа с закрытыми глазами, пока восстанавливалось дыхание и биение сердца. Его голос сам по себе возбуждал ее, и она не вникала, что именно он говорит. Она не обращала внимания на его слова, пока вдруг однажды не почувствовала, насколько агрессивным становится его тон.

Такое впечатление, что он вообще забыл о ее присутствии. Он стал похожим на тех сумасшедших, что ходят по улицам и разговаривают вслух сами с собой, проклиная судьбу и своих мнимых недругов: «Дураки и идиоты. Все они!»

Она вздрогнула. «Ханна?» – она сделала вид, что спит.

Он поцеловал ее в лоб и еще теснее прижал к себе. А сам потянулся за бутылкой, и она услышала бульканье. Ханна перевела дыхание и попыталась очистить ум от эротической паутины, окутавшей ее так крепко. Он говорил на смеси немецкого и английского, но все же она могла разобрать смысл его слов.

Первое, что она сумела уяснить из обрывков слов и фраз – это, что Гитлер самый большой дурак из всех, кого он знает. Что ему следовало опираться на евреев, а не отворачиваться от них. В особенности на таких богатых, какой была семья Виктора. На таких, которые давно ассимилировались и заняли высокое положение в обществе, которых нельзя было равнять с остальными евреями. «Господствующая раса? Это евреи господствующая раса. И мы могли, действуя сообща, достичь этого положения в мире. Мы вместе могли бы управлять всем земным шаром».

Он презирал тех евреев, которые позволяли загонять себя, как стадо баранов, в крематории, шагая под звуки «Хатиква». Мученики во имя чего? «Хатиквы»! И он запел хриплым голосом:
		Ха-тик-ва, это…..








«Дураки и идиоты», – снова повторил он, оборвав песню. Теперь он имел в виду тех, кто не придавал значения его сообщениям. Его возмущало, что никто не заботится об объединении страны и его предложения на этот счет не вызывают никакой реакции. Он говорил, что он в совершенстве владеет английским, что он живет в Нью-Йорке и изучил береговую линию как свои пять пальцев, он знал, что все подводные лодки, оказавшиеся в водах Америки, будут схвачены.

Но он оказался хитрее. Он позволил, чтобы его схватили, и предложил сотрудничество американской военной разведке. Отличная задумка. Великолепный ход. Германия все равно победит, и он станет лидером немецкой оккупации в Америке.

Его план созрел почти мгновенно, когда он оказался в чрезвычайной ситуации. На субмарине было очень жарко. Он снял нижнюю рубашку, чтобы вытереть пот, и в этот момент кто-то заметил его.

«Еврей!»– слова молоденького матроса привлекли внимание остальных. Шепоток прошел в их рядах. Его начала окружать толпа разгневанных моряков, которые сорвали с него одежду. И в эту минуту он почувствовал дуновение ветерка и увидел открытый люк. Ему удалось прорваться к нему.

Ханна лежала и слушала бессвязное бормотание Виктора.

– А когда ты дала мне сигарету, я понял, что Господь Бог благосклонен ко мне. Как же мне было не верить в Бога после того, что он сделал для меня. Патруль, оказавшийся на берегу в тот момент, спугнул подводную лодку и спас мне жизнь.




– Я ошиблась, – призналась Рейчел, когда обнаружилась растрата. – Мне следовало поддержать твое решение развестись с ним, как ты и собиралась.

– Но ты ведь не знала всего о нем, мама.

Конечно, присваивание чужих денег – это очень скверное дело. Но все остальное, что она знала о Викторе, она будет хранить до самой могилы. Вся та грязь, что была связана с ним, никогда не запачкает имена двух ее дочерей.

Нанятый Маркусом детектив нашел Виктора, живущего в отеле «Вальдорф-Астория» и к тому же под своим собственным именем. На требование представить объяснение, он ответил:

– Я уехал от жены. Что, разве в Америке это является преступлением?

Маркус и Рейчел встретились с ним лично. Фирма Салинко стала одной из самых преуспевающих фирм в мире, и, конечно, они не стремились к тому, чтобы выносить сор на потеху газетчикам и публике. Скандал всегда плохо сказывается на ведении дел. И поэтому они решили заключить с Виктором устный договор. Пусть, так и быть, Виктор оставит те деньги, что он перевел в швейцарский банк на свое имя. Но зато Виктор не станет опротестовывать решение о разводе и никогда не будет предпринимать попыток видеться с Ханной и девочками.

Когда разговор подошел к концу, Рейчел знаком показала Маркусу, чтобы он шел к машине и ждал ее там. Ей хотелось остаться с Виктором наедине и поговорить с глазу на глаз.

– Что ты теперь собираешься делать?

– Вернусь в Европу.

– Мне не совсем понятно твое поведение, Виктор. Ведь у тебя здесь было все.

Он щелкнул каблуками, поклонился и поцеловал ей руку:

– Знаю.

Сукин сын. Она вспыхнула от гнева, развернулась и ушла. Его надо было бы показать врачу-психиатру. Еще никому не удавалось так надолго выводить ее из себя. У него была жена, дом, дети, он еще довольно молод, а уже имел положение в обществе, уважение! И почему, когда Ханна пришла от Рейчел после разговора о разводе, он чуть не плакал и грозился выброситься с балкона, если она оставит его?

Ханна относилась к уходу Виктора иначе. Она почувствовала облегчение, освободившись от той чудовищной зависимости, в которой держал ее Виктор. Даже написала снова статью и взялась за новеллу, о чем уже давно мечтала.

И обе девочки теперь еще больше радовали ее.

Она как-то встретила свою подругу Цецилию, которая вышла замуж за владельца рекламного бюро. Цецилия пришла в восторг от Элеоноры.

– Ее можно снимать для рекламных плакатов.

– Но ей всего четыре года.

– Ширли Темпл было два года, когда ее начали снимать.

Маленькая Джесси дернула Цецилию за пальто:

– Мне два года!

Цецилия обняла ее:

– Два годика! Какая большая девочка!

В рекламном агентстве, куда Ханна по просьбе Цецилии привела девочек, пришли в восторг от Элеоноры.

– Невозможно поверить, что у нее свои ресницы. Ангел! Настоящий ангел.

– Как жаль, что вторая рядом с нею будет выглядеть такой заурядной, – проговорил фотограф, собиравшийся снять Элеонору. У него была слава человека, умевшего сразу угадывать, какая модель будет пользоваться популярностью.

– Как вы смеете это говорить в присутствии девочки и так обижать ее, – возмутилась Ханна.

Но если Джесси и услышала это замечание, похоже, оно не задело ее. Она обожала старшую сестру и радовалась ее успехам.

Для Ханны ее девочки были неизменным источником радости и счастья. Неважно, кем был Виктор и что он сделал. Она испытывала чувство благодарности к нему за то, что они появились на свет. И если бы она в тот раз не согласилась отказаться от развода, тогда бы не появилась Джесси.

– Может быть, мне это показалось, – доверительно сказала она Рут, – но, по-моему, Джесси нарочно позволяет Элеоноре побеждать, когда они играют.

Рут – старая знакомая ее матери, давно ставшая почти членом их семьи, заметила:

– Единственный, из-за кого нам сейчас стоит беспокоиться – это Маркус.




21

1968

ЭЛЕОНОРА


После нескольких недель обследования, анализов и проверок невропатолог наконец написал заключение – физическое состояние Маркуса для его возраста можно признать вполне удовлетворительным. Но в чем же тогда дело? Почему он не может ни есть, ни спать? Почему он забросил дела, почему обвиняет людей, с которыми столько лет работал вместе в глупости и неверности? Почему он все забывает и ни с того ни с сего начинает рыдать? Дней десять они пытались лечить его и ничего не помогло.

Может быть, все дело в опухоли мозга? Или в чем-то еще, не менее страшном? Рейчел не могла смириться с тем распадом личности, который происходил у нее на глазах. Врачи – и самые лучшие – предлагали только одно: анализы и еще раз анализы. Сколько их можно делать? Она позвонила доктору Леви. Судя по симптомам, сказал он, это депрессия.

Депрессия? Но что могло ее вызвать? Что явилось причиной? У него ведь есть все, о чем только может мечтать человек. Успех. Уважение. Прекрасный дом. Жена, которая любит его и заботится о нем. Две внучки, которые обожают его. У них в шкафах полно рисунков, которые они сделали ему на память. Везде висят их фотографии.

Могла ли та история с Виктором так подействовать на него? Маркус принял Ханну как свою дочь и, конечно, был выбит из колеи выходкой зятя. Поступок Виктора – не просто неблагодарность. Это вор вдвойне. Он не только украл деньги, предал людей, с которыми работал, в первую очередь он предал семью и близких ему людей. Но все-таки это случилось уже давно, несколько лет назад. И они сумели пережить потерю и потрясение. И Ханна выглядит без него гораздо счастливее. Элеонора и Джесси растут чудными девочками.

– Депрессия? – повторила Рейчел растерянно. – Это своего рода хандра, так ведь?

– Нет, боюсь, что это гораздо серьезнее. Насколько я могу судить, у твоего мужа органическое заболевание, это маниакальное состояние.

Рейчел хотела спросить, не является ли болезнь заразной, как герпес или что-то другое, но постеснялась. Это могло выглядеть как ее боязнь за себя. Ну да, она боится за себя. А кто не боится? Разве не ей теперь приходится решать все основные вопросы в офисе? Разве не она стала фактическим руководителем фирмы? Разве не ей пришлось занять место мужа и взять на себя всю ответственность за принятые решения?

Может быть, кто-нибудь в конторе думал иначе. Но Рейчел лучше их всех вместе взятых знала реальное положение дел. Они могли посмеиваться за ее спиной и воспринимать ее всего лишь как жену босса, которая с такой тщательностью одевается для выхода на работу. Но они не имеют представления о том, какой у нее опыт. Вот уже тридцать лет – сначала как любовница Маркуса, а затем как его жена – она вникала во все дела. Она получила образование, работая агентом по покупке и продаже земельных участков, когда многие из нынешних сотрудников даже в школу не начали ходить. А если прибавить к этому ее врожденный талант, интуицию и способность быстро находить правильный выход…

К этому дню она уже постепенно заканчивала покупку многоквартирных домов и участков в районе Ист-сайд и Малой Италии. И она правильно угадала, куда подует ветер. Именно эти районы по новому генеральному плану предполагалось перестраивать. Теперь дома можно будет отремонтировать, модернизировать, а те, которые не подходят, просто снести, чтобы на их месте выстроить новые, современные здания. Дела шли самым наилучшим образом. Под крышей фирмы Салинко Рейчел открыла несколько небольших агентств по покупке недвижимости и незаметно, не привлекая ничьего внимания, скупала то, что считала нужным.

Иной раз ей очень хотелось, чтобы ее любимая Бекки и этот негодяй Мо Швейцер могли увидеть, какими делами она теперь ворочает. Как она изменила район, в котором они жили. На месте Малой Италии вырос новый район под названием Сохо. Ист-сайд переименовали в Ист-виллидж. Как она думала, так и получилось.

«Сколько бы это ни стоило – это не имеет значения, – твердила она врачам. – Я хочу, чтобы он снова стал здоровым».

И врачи комбинировали новые антидепрессанты, прописывали ему курсы витаминных уколов, проводили психотерапию, снова хватались за новейшие средства, только появившиеся в продаже. Затем начали уверять, что результаты появятся после того, как он побывает у гипнотизера.

Бедный Маркус! Рейчел упорно не желала принимать его болезнь как нечто серьезное и непоправимое. Ей казалось, что достаточно ему по-настоящему отдохнуть, как все пройдет. Она всегда старалась оставаться спокойной в любой ситуации, но ей не всегда удавалось сдержать дрожь в руках, когда она разговаривала с врачами. Они смотрели на нее с сочувствием. Один откровенно сказал ей:

– Основная причина болезни вашего мужа – страх, что он может потерять вас. И главный побудительный мотив для выздоровления – это уверенность, что вы всегда будете с ним.

Почти всю дорогу, пока они ехали в Коннектикут в машине, которую вел водитель, Маркус спал. Или делал вид, что спит. Он крепко сжимал руку Рейчел. Его хватка становилась сильнее, когда она пыталась поменять позу и расслабиться, откинувшись на спинку сиденья.

Вереница холмов, которые она уже знала по описаниям, выглядела именно так, как она и предполагала. Особняк в викторианском стиле, десять акров земли, занятые садами, площадками для теннисных кортов, бассейнами для плаванья, дорожками для бега или катания на велосипедах. Директор санатория вышел их встречать к машине. Ханна посоветовала ей попрощаться с ним у машины и не ходить внутрь. Рейчел так и сделала. Маркус поцеловал ее и исчез за захлопнувшимися дверями, даже не оглянувшись. Почему-то эта сцена вызвала в памяти другую, которая произошла много-много лет назад, когда она и Сэм отвезли Ханну в летний лагерь на отдых. Другие детишки плакали и цеплялись за родителей. Ханна, зажав под мышкой коробку с жареными орешками, пошла вперед, также не оглядываясь, как пошел Маркус. Воспитатели летнего лагеря, когда Рейчел приехала снова, сказали, что Ханна единственный ребенок, который не жаловался, что скучает по дому.

Она возвращалась из Коннектикута довольная тем, что Маркус теперь в хороших руках и за ним будет прекрасный уход, и теперь ее мысли вернулись к тому, что предстояло вечером. Элеонора оказалась в числе претендентов, выдвинутых на заключительный конкурс Модель Агентства Форда, который организовал журнал «Севентин». Рейчел ни секунды не сомневалась, что Элеонора окажется победительницей.

Ей исполнилось шестнадцать лет, и она была в расцвете юношеской красоты. Цвет ее кожи, волосы, глаза. Идеальные пропорции – ее фигура лишена каких-либо изъянов. Но она была потрясена, когда Джесси вздумала послать ее фотографию, которую она сделала, Эйлин Форд. Ее карьера фотомодели началась случайно, но потом ее довольно часто снимали: и она весело вертела в руках ролик с туалетной бумагой, с удовольствием пробовала кашу, которую собирались рекламировать, и подпрыгивала при виде книжки-раскраски. Когда она подросла, ей перестали нравиться крикливые люди, которые тормошили ее, заставляли выполнять бесконечные команды.

Это не было раздражение. Она не настолько темпераментна, чтобы раздражаться, вспыхивать от гнева или сердиться. Но она настолько смущалась, что становилась неповоротливой и совершенно не способной расслабиться. К счастью, Ханна приняла это спокойно. Она нисколько не походила на тех матерей, которые упрямо тащили детей на всякие просмотры и отборочные комиссии. Рядом с Элеонорой многие девочки выигрывали только благодаря своей непосредственности и темпераменту. Рейчел это огорчало. Ей хотелось, чтобы Элеонора стала новой Ширли Темпл, Элизабет Тейлор или Натали Вуд.

– Нет, мама. Актриса – это не ее призвание. Она боится своей собственной тени. Это тебе не Джесси, которая, по-моему, вообще ничего не боится.

– Жаль, что она не такая хорошенькая, как Элеонора, – в который раз повторяла Рейчел, хотя Ханна всегда решительно ее останавливала.

– Но ведь это правда, разве нет? И Джесси знает, что так оно и есть, не думай. Это тебя беспокоит, да? Но она же умница и смелая, как чертенок. Вот уж кому не надо, чтобы о ней заботился муж. И она не только о себе позаботится, но еще и Элеонору будет опекать, вот увидишь.

Так и получилось. Предсказания Рейчел оправдались. Сестры подросли, и Джесси постоянно выступала в роли защитника. Когда в школьном драматическом кружке Элеоноре поручили роль Мадж – красавицы из маленького городка в пьесе «Пикник», Джесси тут же потребовала, чтобы роль Милли – младшей сестры – отдали ей. Во время выходов Элеоноры в зале наступало гробовое молчание, слышно было, как муха пролетала. Но если бы рядом не было ее сестры, Элеонора так и не решилась бы выйти на подмостки. Но зрителям не было до этого дела. Затаив дыхание они смотрели на девочку, от которой исходило сияние доброты и покоя, и провожали ее бурными аплодисментами.

Похвалы и восхищение зрителей вызывали у Элеоноры панику. И, выходя поклониться, она чувствовала, как что-то в ее желудке сжимается, и не испытывала ни радости, ни воодушевления от того успеха, который имела. Зато Рейчел гордилась ею чрезмерно. Девочка должна была добиться славы, стать известной, и поскольку Ханна этого не понимала, Рейчел собиралась с ней серьезно поговорить.

Когда Эйлин Форд позвонила, чтобы сказать, как ей понравилась фотография Элеоноры, которую сделала Джесси, Рейчел оказалась в доме и тотчас объявила, что теперь девочке обеспечена карьера фотомодели фирмы Форд.

Она проводила Элеонору в офис миссис Форд и объявила, что надеется на честность и искренность судей. Обаяние Элеоноры – это залог ее успеха, – утверждала Рейчел.

Все это произошло несколько недель назад. Элеонору за это время научили ходить, делать макияж, быстро менять одежду так, чтобы не портить прическу. Сегодня вечером в большом зале отеля «Вальдорф-Астория» она впервые выйдет на подмостки при большом стечении народа.

Рейчел заехала домой после санатория только для того, чтобы переодеться, и позвонила Ханне:

– Выезжаю через пять минут. Спускайтесь к подъезду. – В это время движение было чрезвычайно затруднено.

– Мы не пойдем, – вялым голосом сказала Ханна.

– В каком смысле? Как это – не пойдем? Где Элеонора?

– У себя в комнате.

– Хорошо, я сейчас буду.

Элеонора, чтобы не сердить бабушку, молча села в лимузин, вцепившись в руку своей сестры:

– Не беспокойся, я уже внутренне собралась, – проговорила она, но голос ее звучал безжизненно.




Девушка-подросток на сцене была не просто восхитительна. Любая одежда, которую представляла Элеонора выглядела как что-то особенное, из ряда вон выходящее. Спортивные свитера. Школьная одежда. Рабочий костюм. Платье для отдыха – все это становилось таким же неповторимым, как и она сама.

И вот наступил самый последний, торжественный момент, которого все ждали с нетерпением. Главный редактор журнала «Севентин» поднялся на подмостки к микрофону, чтобы назвать имя победительницы конкурса.

– Элеонора Лоуренс из Нью-Йорка признана лучшей моделью 1968 года.

По обычаю, все принялись поздравлять победительницу, дарить ей цветы, целовать, жать руку и желать дальнейших успехов.

Элеонора стояла не в силах сделать и шага, ее лицо стало белым, как мрамор, взгляд – исполненным какого-то отчаяния. Ханна сказала потом, что Элеонора почему-то напомнила ей Жанну д'Арк, которую вели на костер.

Когда раздался гром аплодисментов и голос ведущего, усиленный микрофоном, попросил ее пройти вперед, она оглянулась с таким видом, словно искала спасения. Один из организаторов поспешил к ней на помощь и галантно протянул руку. Улыбаясь, он пояснил сидящим в зале зрителям, что девушка потрясена своим успехом.

Но Элеонора вдруг вырвалась и бросилась сначала в одну, потом в другую сторону, словно загнанное животное. Слезы бежали по ее лицу:

– Простите, пожалуйста, мне очень жаль, – повторяла она как заведенная.

Ханна вскочила и торопливо бросилась к подмосткам. Элеонора увидела ее и тоже рванулась навстречу матери, но в спешке не заметила телевизионного кабеля, споткнулась об него и упала. И все сразу все поняли. Стакан воды, нюхательная соль, холодный компресс – все это принесли к машине Рейчел, куда привели под руки обессиленную Элеонору.

– Извините меня, – печально проговорила девушка.

Ханна нежно гладила ее по волосам.

– Это ты извини меня. Я не должна была позволять этого. – Она повернулась к Рейчел, глаза которой сверкнули в темноте. – Это обязанность матери уберегать дочь от потрясений.

На следующее утро Элеонора еще спала, Джесси ушла в школу, а Ханна заварила чашку крепкого кофе и уже открыла газету, когда зазвонил телефон.

– Ханна, это ты? Я бы узнал твой голос из тысячи других.

– Виктор? – Она тоже узнала бы его голос из тысячи других голосов. И он все еще действовал на нее так, что ее бросило в жар.

– Что тебе нужно?

Он в Нью-Йорке, оказался здесь по делам своей фирмы.

– Я обязался оставить тебе в покое. Тебя и девочек. Но я только что прочел, что случилось с Элеонорой…

В газете? Она тут же развернула ее и увидела своими глазами фотографии. Элеонору на вершине успеха и Элеонору, которая споткнулась и упала.

– Боже мой!

Помертвевшее и потерянное лицо дочери теперь будет вечно преследовать ее. Как она могла допустить такое? Как она могла позволить, чтобы это случилось с ее ребенком?

– Как она?

– Спит…

– Я могу что-нибудь сделать, чем-нибудь помочь?

«Исчезнуть», – подумала Ханна с горечью. Если бы он был настоящим мужчиной, он бы не оставил своих дочерей расти без отца. Если бы он был не просто любовником, а настоящим отцом и мужем.

– Ничего, все обойдется.

– Я так понял, что она не носит мою фамилию?

Он знал об этом с самого начала – это являлось частью соглашения. Ханна должна была вернуть себе свою прежнюю фамилию, как и девочки.

– Но она все-таки и моя дочь тоже… наша дочь, как и Джесси. Наша Джесси. Ханна, пожалуйста, послушай. Я хочу спросить об очень важном для меня.

Ханна знала, о чем пойдет речь. Он хочет повидаться с девочками.

– Я ведь тоже имею к ним отношение.

Он по-прежнему лгал, по-прежнему устраивал представления. Из-за чего в основном она и подала на развод. Но с тех пор прошло много времени и многое случилось. Как ей сказала Кэтлин, он добился успеха, торгуя в Германии камерами и биноклями. Несколько лет назад он вернул свой долг Маркусу и предложил часть денег положить на счета девочек.

– Пожалуйста, Ханна. Прошу тебя.

Память может сыграть странные шутки. Без всяких на то причин она вдруг вспомнила книгу, которую ей показал Сэм, когда она была маленькой. Он взял с нее клятву, что она ничего не расскажет про то, что видела. Это была маленькая толстая книжица с фотографиями обнимающихся мужчин и женщин. Когда она переводила взгляд, неподвижные фотографии начинали двигаться.

Перелистав страницы своей жизни с Виктором, она нечаянно выбрала самые лучшие из них. И сочувствие поднялось из глубины ее души, где она похоронила память о нем.

– Может быть, поужинаешь? Сегодня.

Она будет не одна с Виктором. Сегодня должна была зайти и Рейчел, чтобы поддержать ее.




22

1968

ВИКТОР


Ханна задернула шторы в комнате Элеоноры, чтобы утренние лучи солнца не разбудили ее. Моя маленькая, милая девочка. Черт бы побрал этот конкурс. Никогда больше она не позволит подвергать свою дочь такому стрессу. И черт бы побрал Рейчел! Она вытащила их из дома, как рыбак вытаскивает рыб, закинув сеть. Но, мама, я больше не позволю тебе за счет Элеоноры утолять свое честолюбие и жажду успеха.

То, что произошло вчера, довело Элеонору до отчаяния. Другие девочки любят, когда им говорят комплименты, когда ими восхищаются. Элеонора не переносила этого. Она будет перепугана, если кто-нибудь на улице скажет, что видел ее по телевизору. Мальчики тоже приводили ее в трепет. Когда они заговаривали с ней, она застывала, не зная, что им ответить, и не могла, следуя примеру других девочек, отделываться от них непринужденными шутками. Однажды в школьном туалете она нечаянно подслушала, как две девочки, которых она считала своими подругами, говорили о том, что она очень заносчивая, считает себя выше других и что они ее ненавидят.




– Боишься? – принялась насмехаться Рейчел, когда они вернулись домой. – Чего? Славы? Удачи? Встречи с интересными людьми? Другие девочки всем бы пожертвовали ради такой удачи. Правда, Джесси?

Джесси, хитрющая девчонка, несмотря на свои четырнадцать лет, поняла, что бесполезно доказывать что-либо бабушке и ловко перевела разговор на другое.

– А чем бы они пожертвовали?

Ханна с удовольствием бы поцеловала ее, если бы при этом не была занята тем, что массировала голову Элеоноры.

Дав Элеоноре как следует выспаться после случившегося, Ханна вошла к дочери только перед обедом. Хороший отдых вернул девочке силы и спокойствие духа. Она поднялась с подушки с растрепанными волосами, слегка заспанная и, как ребенок, протянула руки навстречу Ханне.

– Мама! Который час? Я не опоздала в школу?

– Сегодня ты пропустишь занятия. Я позвоню и скажу, что ты нездорова.

Выпив чашку некрепкого чая и съев кусочек тоста, Элеонора снова готова была расплакаться:

– Мне так стыдно. Бабушка все еще сердится на меня?

– Сердится? Нет, дорогая. С чего это она будет сердиться на тебя? Она немного расстроилась. Но не более того. Ей казалось, что тебе доставляет удовольствие позировать.

– А где Джесси?

– В школе.

– О, мамочка. Мне так хотелось бы, чтобы Джесси была красивой. Мне очень не нравится быть красивой. У Джесси это получалось бы лучше. Ей так нравится быть на публике. Она сказала мне, что очень хочет, чтобы я стала победительницей, тогда она сфотографирует меня и продаст фотографию в журналы. Она не рассердится на меня?

– Конечно, нет. Все тебя очень любят. Сама Эйлин Форд позвонила тебе, узнать, как ты себя чувствуешь. Она сказала, что это случается со всеми. Но все учатся преодолевать страх. Она надеется, что ты отдохнешь и сама будешь смеяться, вспоминая о случившемся. А потом захочешь попробовать все снова. Она сказала, что тебя ожидает прекрасная карьера.

– Нет, мама. Я не могу, – слезы снова навернулись ей на глаза. – Меня затошнило, когда они начали крутить меня во все стороны и говорить всякие глупости.

И тогда Ханна повторила дочери то, что она говорила ей миллион раз. Никто и никогда не посмеет заставить ее делать то, что ей не нравится. Конечно, ее дочери подвергнутся воздействию того, что называется сексуальной революцией. Девочки в школе приносят журналы, в которых печатаются статьи о том, сколько надо иметь партнеров и как достичь оргазма разными способами.

Это все, может быть, и хорошо для каких-то женщин, но явно не для Элеоноры. Несколько недель назад она отправилась на свое первое свидание со студентом по имени Эйк. На нем не было пиджака и галстука, как почему-то ожидала Ханна. Современные молодые люди одеваются как бродяги. Но он выглядел достаточно воспитанным, хотя, давая знак Элеоноре, что пора ехать, щелкнул пальцами.

Часа через полтора она вернулась вся в слезах. В лифте Эйк прижал ее к себе и сунул ее руку к себе в штаны.

Она знала, что должна сказать ему, чтобы он убирался, и вернуться домой. Но как только они вышли в вестибюль, он стал необыкновенно вежливым.

– Я подумала, что ошиблась. Ну, что я преувеличиваю, – объяснила Элеонора огорченно.

Его друг Уэйд и подруга Дженни сидели на переднем сиденье. Эйк распахнул дверцу заднего сиденья, она села. Он предложил ей пива. Уэйд привез их в Риверсайдский парк. Он и Дженни вышли и растянули в кустах одеяло, оставив машину второй паре.

Ханна с сожалением подумала о том, что вовремя не позаботилась о противозачаточных таблетках для дочери. Многие матери делают это. Чем чрезвычайно гордятся. Но Ханна считала, что время еще терпит. Элеонора не выглядела как девушка, готовая вступить в очень близкие отношения с кем-нибудь.

– Скажи мне, что он сделал? – мягко спросила Ханна. Если случится так, что Элеонора забеременеет, то она знает, как все устроить, чтобы ей сделали аборт. В Швеции, если понадобится, где это будет не подпольная, а легальная операция.

Если бы это не было так печально, то все выглядело бы смешно, настолько наивно вела себя Элеонора. К счастью, она смогла вырваться и убежала домой.

Теперь новое происшествие. Ханна решила спрятать газету подальше, чтобы она не попалась дочери на глаза. Отвлекая ее внимание, она решила заговорить о чем-нибудь приятном для нее.

– Угадай, кто мне звонил утром? Твой отец.

– Мой отец? – Элеоноре исполнилось четыре года, когда они развелись. Какое-то время она спрашивала о нем, а потом забыла. Ханна просто сказала, что папа занимается очень важным делом. И больше они никогда не возвращались к этой теме.

– Ты помнишь? Виктор? Очень мужественный. Очень обаятельный. Он увидел твою фотографию в газете и позвонил, чтобы узнать, может ли повидаться с тобой и Джесси за ужином.

Элеонора удивилась, но тут же попыталась окрасить все в романтические тона:

– Он так и не женился?

– Понятия не имею. – Ханна как-то не задавалась таким вопросом.

– Это означает, что он все еще страшно любит тебя. И ты не выходишь замуж. Это означает, что ты все еще любишь его. Вы поженитесь, и у нас будет настоящая семья.

Мать не знала о том, что Элеонора и Джесси очень часто говорили об отце. Несмотря на свой возраст, Джесси ловила, что говорили взрослые – Ханна с Кэтлин, а затем в разговор включилась Рут, – обо всем случившемся, и потихоньку сложила отдельные кусочки в единое целое. Они создали образ отца, вылепив нечто среднее между Омаром Шарифом и Чарльзом Бойером. Они фантазировали, что он живет в замке, где у него сотня слуг, лошади и собаки. В один прекрасный день он устроит бал и пришлет приглашение. Он познакомит их с принцами, такими же красивыми и богатыми, как и он сам.

Когда Джесси вернулась домой из школы, она узнала новость от своей возбужденной сестры. Втроем они стали готовить ужин. Ханна поджарила картофель на немецкий лад – так, как любил Виктор. Потушила капусту. Сделала салат. И сварила компот.

За секунду до того, как появился ее бывший муж, Ханна подумала, что она сможет устоять против его обаяния. В ее жизни появился мужчина. Первый мужчина, которого она смогла воспринять серьезно после развода с мужем. Они с ним уже виделись несколько раз, и она надеялась, что увидятся еще.

Но как быть с девочками? Это единственное, что беспокоило ее. И она сразу насторожилась, как только раздались шаги Виктора. Он вошел с цветами, шампанским, шоколадом, камерами и биноклями, которые он экспортировал в Европу из Америки. Он был еще более привлекательным, чем раньше. Стройный и подтянутый, загорелый, как это бывает у тех, кто проводит много времени на теннисном корте. Его виски еще больше поседели, несколько морщинок обозначилось в углах глаз, складка появилась и у рта, но она придавала ему еще больше обаяния.

И ему удалось то, что почти всегда удавалось раньше в общении с ней – он настроил девочек сразу таким образом, что они принялись все рассказывать и показывать ему.

Элеонора описала вчерашнее происшествие так, словно это произошло с кем-то другим, а не с ней. Ханна никогда не видела дочь в таком приподнятом настроении. Джесси пришла в восторг от новой камеры. Она повела Виктора в свою комнату, чтобы показать старые фотоаппараты, и даже тот – первый, пластиковый, который подарила ей Рейчел. Она вынула из портфеля все свои снимки.

– Как красиво. И как талантливо сделано. Ханна, мне остается только поблагодарить тебя за то, что ты подарила мне таких чудесных девочек, – вежливо проговорил Виктор.

Крошечный сигнал беспокойства. Она не собирается дарить ему чудесных девочек. Это ее девочки. Но сегодня вечером ей стоит проявить великодушие. Дочери так довольны и так счастливы. Она потом объяснит им. И расскажет про Джерри тоже. Ей придется признаться и в том, что она не просто сгоряча согласилась встретиться с прежним мужем. Ей хотелось проверить глубину своего чувства к человеку, с которым она надеялась связать жизнь.

В разгар ужина позвонила Рейчел, которая хотела узнать, как чувствует себя Элеонора. По телефону говорила Джесси, и она радостным голосом сообщила, что у них в доме Виктор.

– Ты знаешь, мама, она повесила трубку, – удивленным голосом сказала Джесси.

– Меня это не удивило, – ответила Ханна. Но ее удивило, когда вскоре звякнул дверной колокольчик, и к ним вошла Рейчел. Элегантная и улыбающаяся, но все-таки слегка обиженная, она обратилась к дочери:

– Почему ты не дала мне знать, что придет Виктор?

Виктор быстро поднялся:

– Это моя вина. Мне так хотелось повидаться с девочками, и когда Ханна согласилась, я попросил ее не говорить тебе. Я боялся, что ты будешь против.

Он специально преувеличил ее власть.

– Запретить моим девочкам встретиться с отцом? Почему ты решил? Что было, то было. Что прошло, то прошло.

Он наполнил ее бокал шампанским, придвинул стул к столу так, чтобы она сидела рядом с ним.

– Ты пришла очень вовремя. Я как раз собираюсь сделать одно предложение. Но сначала давайте все загадаем желание.

Все тот же старый трюк, подумала Ханна. И все шито белыми нитками. Ужин закончился, и он боится, что Ханна скажет, что уже поздно, и распрощается с ним.

Первой решила загадать желание Элеонора. Виктор окунул палец в пузырьки, которые остались на дне бокала с шампанским, и провел по ее ушку.

– Закрой глаза и задумай желание.

Элеонора стояла, закрыв глаза и чуть подняв голову вверх, к Виктору, как ангел на молитве. Ее схожесть с отцом не сразу бросалась в глаза. И все же, если присмотреться к скульптурной четкости линий его лица, становилось понятно, откуда такая завершенность черт у его дочери.

Как же может быть, что от такого плохого человека родились такие замечательные девочки?

Когда Рейчел закрыла глаза, и из-под ее ладоней была видна только нижняя половина лица, Ханна заметила, какая горькая складка залегла у ее губ. Она напомнила Ханне о том, что только позавчера Рейчел отвезла Маркуса в санаторий. И что теперь она одна ведет его дела.

Джесси несколько раз просила начать все снова:

– Я передумала! Я передумала! – Наконец она закрыла глаза ладонями. – Теперь все.

Свое желание Ханна связала с Джерри. Ей хотелось, чтобы их отношения все более крепли и углублялись.

– А теперь мое желание. – Виктор закрыл глаза и смазал пузырьками от шампанского свои уши: – Я не буду держать свое желание в секрете. Элеонора, Джесси, Ханна! Дорогая Рейчел!

Ханна задержала дыхание, так же, как и остальные. Что он скажет, что у него на уме?

– Я был бы счастлив, если бы мне позволили взять моих дочерей на каникулы в Германию. Я сам заеду за ними в Нью-Йорк. В конце концов, Германия – это тоже их родина. Моя семья жила там сотни лет, и теперь я тоже пытаюсь поднять экономику моей страны и выстроить новое общество.

Ханна еще не успела и рта открыть, как Рейчел резко отодвинула от себя бокал с шампанским:

– Нет, ни за что! Я против.

И снова мать не поняла, что оскорбляет свою дочь. Так получалось, что взрослая женщина сорока трех лет не имела права сама принимать решение. Точно так же, как это было давно. Но с тех пор прошло столько всего, и она сумела вырастить двух замечательных девочек, которые не убегают из дома от родителей, чтобы жить с такими же бродяжками.

– Боюсь, мама, что решение все-таки должно принадлежать мне, – сказала Ханна спокойно. – Все-таки, пока девочки не достигли совершеннолетия, ответственность за них несет их мать.

Ханна понимала, что Рейчел в последние дни, пока отправляла Маркуса в санаторий, пережила много волнений из-за того, что врачи не могли поставить ему правильный диагноз. Теперь ей приходится вести все дела компании. А вернувшись домой, она сидит одна в громадном особняке. Но, как бы ни было велико сострадание Ханны к матери, она не может ей позволить диктовать правила, по которым она должна жить.

– Мне очень жаль, мама. Я уважаю твое мнение, но все-таки окончательное решение – за мной. И мне кажется, что для них очень важно съездить в Европу вместе с отцом. Более того, я хочу поблагодарить Виктора за это предложение от всех нас. Это очень великодушно с его стороны.

Мысленно она поблагодарила его и за то, что теперь во время весенних каникул, когда уедут девочки, у нее будет возможность побыть вместе с Джерри наедине и посмотреть, сможет ли он прижиться в этом доме. Им предстояло исполнить последний акт мыльной оперы.




23

1968

ЛЮК


Своими сомнениями Ханна могла поделиться только с Кэтлин:

– Боюсь, я сделала большую ошибку. Мне нельзя было разрешать Виктору забирать девочек. Рейчел, наверно, права. Но теперь уже поздно об этом говорить. Назад не вернешь.

Кэтлин предложила прислать девочек к ней в гости, в Калифорнию. Они никогда еще не были у нее, и им будет интересно. Кэтлин была бы очень рада видеть их у себя.

Но и это предложение ничего не могло изменить. Джесси уже рассказала всем своим одноклассникам о том, что она вместе с сестрой едет в Европу. Они получили паспорта. Элеонора даже не хотела брать паспорт из-за плохой фотографии в нем. Джесси взяла в библиотеке проспекты и англо-немецкий разговорник.

– Доверься Джесси, и все будет в порядке, – видя, что уже ничего не поделаешь, Кэтлин решила ее успокоить.

– Знаю, Кэтлин. Из-за Джесси я никогда не волнуюсь. Ее можно забросить хоть в середину Африки, через минуту у нее там появятся друзья, и она начнет фотографировать. Меня волнует только Элеонора.

Придя в школу после фиаско в «Севентине», Элеонора ощутила враждебное отношение не только со стороны одноклассников, но даже и со стороны учителей. Ханна застала дочь дома всю в слезах.

– Что такое? Я думала, что ты уже ушла на занятия драматического кружка. – Ханна всячески поддерживала желание девочек участвовать в каких-то внешкольных занятиях. Джесси ушла на экскурсию в фотолабораторию газеты «Тайм-Лайф», которую организовали для членов нью-йоркского кружка фотожурналистов.

– Они все как с цепи сорвались, мама. Кричали, что я воображала. Мисс Мерривел на уроке английского языка потребовала, чтобы я встала и извинилась перед классом за случившееся. Она говорила, что все жители нашей страны стремятся к исполнению американской мечты – мечты добиться успеха. А я предала национальную идею, потому что Бог дал мне удачу, а я выронила ее из рук.

– Ты ничего не потеряла. Если кто-то и проиграл, так это Эйлин Форд. И ты так же хорошо, как и я, знаешь, насколько ты была замечательной моделью. Никто не собирается сажать тебя на электрический стул из-за того, что тебе не подходит это занятие.

– Бабушка сердилась так, что могла отправить меня и на электрический стул.

Ханна засмеялась:

– Твоя бабушка любит тебя, и она была уверена, что тебе доставит радость, если ты займешь первое место.

– Она постоянно твердит о том, какая я хорошенькая. А мне не хочется быть хорошенькой. И мне не нравится, когда кто-нибудь начинает поедать меня глазами. Я же не куриная ножка. А еще больше мне не нравится, когда девушки смотрят на меня так, словно я сделала им что-то плохое.

Ханна объяснила, как могла, что это всего лишь зависть и на самом деле девочки сердятся из-за того, что она повернулась спиной к тому, что составляет предмет их мечты.

Элеонора подняла голову:

– Да? Я об этом не подумала. И вот еще что. Мне хотелось тебе сказать одну важную вещь.

Сердце Ханны сжалось, потому что она в первую очередь подумала о беременности. Только бы не это, взмолилась она, отгоняя подозрение. Она все сделала, чтобы просветить девочек, подготовить их к циклам, рассказать, что их может ожидать в будущей сексуальной жизни. И объяснила, насколько это поколение счастливее прежних, потому что они могут пользоваться противозачаточными таблетками и другими средствами для предохранения.

Джесси весело слушала рассказы матери и, смеясь, заявила, что как только ей исполнится двадцать, у нее будет тысяча любовников. В противоположность сестре, Элеонора слушала сосредоточенно советы о женской гигиене и о том, как у подростков-мальчиков самым неожиданным образом прорывается игра гормонов.

– Знайте, что вы можете говорить со мной абсолютно обо всем. И я все пойму.

И Элеонора призналась, что многие ее одноклассницы уже поставили спирали, а если их нет, то мамы дают им таблетки.

– Они дразнят меня, называют девственницей. Берут у меня альбом и пишут на чистой странице «девственница!». Называют безупречной обманщицей.

Несколько старшеклассниц образовали Клуб ВВМ, что означает «Все Время с Мальчиками».

– Но я не хочу все время проводить с ними. И никогда не буду.

«Ошибаешься», – подумала Ханна и сказала:

– Когда ты влюбишься, и когда тебя полюбят, ты захочешь все время быть вместе, и это будет доставлять тебе радость.

– Только не мне. И меня не волнует, что они говорят. Я никогда не буду делать этого.

Ханна удивилась настроению дочери. На фоне современных девочек ее можно было заносить в книгу рекордов Гиннесса. Сначала Ханна собиралась пойти в школу и поговорить с учительницей и с одноклассницами Элеоноры, но поскольку подоспела поездка в Европу – это несколько отвлекло внимание девочек и от того, что происходило в классе, и от того, что говорят об Элеоноре.

Виктор оказался точным. Он приехал в Нью-Йорк, как и обещал, пришел поужинать с ними, сообщил девочкам, что с паспортами и визами все улажено. Но у Ханны замерло сердце, когда Джесси, вытянувшись, как гестаповский офицер, отчеканила по-немецки:

– Мы готовы!

Виктор усмехнулся и заметил Джесси, что ей не следует так себя вести в Германии, где не очень любят вспоминать о прошлом. Его реакция успокоила Ханну, и она решила, что девочкам не грозит общение с нацистами, как этого боялась Рейчел. Теперь она сможет спокойно провести это время с Джерри. На всякий случай она вручила девочкам пятьсот долларов в поездку, отдав их Джесси. Если что-нибудь будет не так, пусть она сама принимает решение и за свою простодушную сестру тоже.

– А у меня есть для тебя сюрприз, – проговорил Виктор, когда они приехали в аэропорт Кеннеди. Ханна одна приехала проводить их. Лимузин вел шофер Рейчел, который должен был привезти Ханну обратно.

Виктор понимающе улыбнулся, заметив тревожное выражение на ее лице. Такое впечатление, что он все еще не утратил способности читать ее мысли:

– Все в порядке, что ты так беспокоишься? Просто я хотел сказать, что у меня назначена на завтра встреча в Лондоне, так что мы проведем там денек перед тем, как вылетим в Мюнхен. У девочек будет возможность посмотреть главные достопримечательности Лондона – Букингемский дворец, Тауэр, словом, все туристские точки. А я успею закончить свои дела.

Элеонора хранила молчание. А Джесси завизжала от восторга:

– Представляю, что скажет миссис Морроу. – Это была ее учительница по истории, страстная англоманка, которая обожала рассказывать им во всех подробностях кровавые перипетии династии Тюдоров. – А мы сможем посмотреть место, где отрубили голову Анне Болейн?




Джесси не была разочарована. Англия встретила их холодным дождем, Темза скрывалась в тумане. Экскурсионный катер, который отплыл от Вестминстерской пристани, медленно двигался по реке, которую оглашали гудки пароходов, и сигнальные огни возникали то с одной, то с другой стороны. Растерянная Элеонора только крепко сжимала руку своей сестры, когда они наконец прибыли в Трейтор Гейт, и экскурсовод сообщил, что здесь жила принцесса Элизабет, позже королева Мэри, которая отказалась идти в Тауэр, где обезглавили ее мать, Анну Болейн.

– О Джесси! – выдохнула Элеонора.

– Я не понимаю, почему ты так расстраиваешься из-за того, что случилось почти четыреста лет назад, – удивилась Джесси.

Но Элеонора пришла в себя, только когда они вышли к стоянке такси. Машина медленно продвигалась по оживленной улице. Неожиданно движение замерло. Все остановились, чтобы пропустить лимузин, который направлялся к воротам Букингемского дворца:

– Это королева!

Джесси вскинула камеру.

– Я установлю ее, а ты следи, когда машина приблизится к нам, и махни рукой.

Джесси с упоением описала эту встречу Виктору, а также его знакомому, который присоединился к ним, чтобы поужинать в ресторане «Кларидж». Несмотря на замечание Элеоноры о том, что, быть может, входить с камерой в такой ресторан неприлично, Джесси оставила фотоаппарат на шее. Профессиональный фотограф не расстается с камерой. Никогда не знаешь, свидетелем чего ты можешь стать в следующую секунду.

И словно в доказательство ее правоты по соседству с ними за столик сели Элизабет Тейлор и Ричард Бартон.

– Поняла, о чем я говорила? – Джесси взялась за фотоаппарат.

– Нет, дорогая, – остановил ее Виктор. – Только не в «Кларидже»!

Но Джесси не могла остановиться. Она попросила Виктора наклониться вперед так, словно он занят разговором с Элеонорой. Потом Джесси, не сходя с места, подняла фотоаппарат и щелкнула через его плечо.

Видя, как молоденькая девушка с торжеством потрясает своим фотоаппаратом, Ричард Бартон послал ей воздушный поцелуй, но сделал знак, чтобы она на этом остановилась.

– Боже, до чего мне здесь все нравится! – восклицала Джесси. – Я тоже становлюсь англоманкой. – Как и многие девочки в ее классе, она мечтала о Париже, собиралась присоединиться к Корпусу Мира, чтобы поехать в Африку. После одного дня, проведенного в Лондоне, она поняла, что эта страна, этот город покорили ее сердце. И она непременно должна вернуться сюда.

Знакомый Виктора – мужчина по имени Гай – когда ужин закончился, коснулся руки Элеоноры и спросил, не хочет ли она совершить короткую прогулку, осмотреть достопримечательности в этом ресторане.

– А можно в другой раз, я устала? – вопросительно посмотрела на отца Элеонора.

– Но у нас только эта ночь, – ответил Виктор.

– Виктор! – послышался чей-то голос. Сияющая женщина бросилась к их столику и поцеловала его в щеку, прежде чем оглядеться, кто с ним.

– Это мои дочери, – представил он.

– Конечно, старый лгун.

– Элеонора и Джесси.

– Позвольте мне пригласить вас? – не дожидаясь ее согласия, Гай повел Элеонору к танцующим.

– Какой прелестный лягушонок, – проговорила женщина, обращаясь к Джесси. – Сколько тебе лет, дорогая?

– Пятнадцать. – Все говорили Джесси, что она выглядит старше своих лет.

– В самом деле, Виктор, я знала, что ты отдаешь предпочтение молоденьким, но это уж…

Виктор сделал какой-то знак женщине:

– Кстати, дорогая, Ронни искал тебя повсюду. И, пожалуйста, не вздумай сплетничать. Это и в самом деле мои дочери. Бывшая жена позволила им провести со мной каникулы.

Разговор удивил Джесси. Это что-то новенькое! Неужели женщина могла подумать, что они – подружки Виктора? Ведь он им в отцы годится и в прямом и переносном смысле. Он слишком стар для того, чтобы водиться с такими девушками. Видимо, все дело в шампанском, от которого у Джесси слегка закружилась голова, и она воспринимала все не слишком отчетливо.

Элеонора вернулась к их столику какая-то потерянная и встревоженная. Она села на свое место, переведя дыхание, и закрыла лицо руками.

Гай вернулся на свое место сразу после нее.

– Боюсь, что ничего не получится, – усмехнулся он.

– Черт возьми! Может быть, в другой раз?

Джесси внимательно наблюдала за манерой разговаривать двух европейцев. На прощанье Гай поцеловал руку Джесси и заглянул ей в глаза.

– За ней нужен глаз да глаз, Виктор. Она готова окунуться в жизнь, очертя голову. Вот увидишь лет эдак через пять.

Как только они очутились в комнате отеля, Джесси стала расспрашивать Элеонору о том, что произошло, почему она не в себе.

– Он прижимал меня к себе и говорил гадости.

– Ты уверена? Он производил впечатление воспитанного человека.

– О Джесси! Я не знала, что делать. Ведь это знакомый отца. Почему мужчины так ведут себя?

– Но что именно он сказал? Что тебя возмутило?

– Не хочу и вспоминать. Мне это противно. И повторять это не стану. В самом деле. Я больше не позволю ни одному мужчине прикоснуться ко мне. Никогда. Никогда!

– Ну хорошо, – Джесси не хотелось огорчать сестру еще больше, затевая с ней спор. – Обрастешь скорлупой, как орешек.

Элеонора улыбнулась. Это была одна из привычных шуток Джесси.

– Вот именно. Надеюсь, ты последуешь моему примеру?

Джесси бросила на нее искоса веселый взгляд.

– Серьезно, Джесси, как ты считаешь, Виктор подозревает, на что способен его знакомый?

– Конечно, нет. Он просто хотел, чтобы мы хорошо провели время.

Но вопрос сестры заставил Джесси задуматься. Она кое-что слышала о сводниках, о сутенерах. Не о тех, которые промышляют на улицах ночного города, собирая дань с проституток. Нет, в журнале «Нью– Йорк» она читала о тех на вид вполне респектабельных мужчинах, которые приводят красивых девушек для очень богатых и очень влиятельных людей в роскошные отели и богатые рестораны самого высокого класса.

Ей вспомнилась циничная улыбка, которая промелькнула на лице женщины, когда она услышала от Виктора, что это его дочки. А также выражение, с которым Виктор проговорил «черт возьми», когда за столик вернулся Гай. Кошмар. Джесси не так глупа, чтобы не понять, что стоит за этим. Может быть, бабушка была права, когда не хотела, чтобы они поехали с Виктором? Ей надо проявить максимум внимания и бдительности, чтобы избежать неприятностей.

В Мюнхене ее тревога возросла. Когда они приехали в отель, как и в Лондоне, откуда ни возьмись появился знакомый Виктора. Он поднялся с кресла им навстречу, зашел с ними в лифт, и у него появилось странное выражение таинственности на лице, когда Виктор представил своих дочерей.

Им Виктор объяснил, что почти постоянно живет в этом отеле, когда возвращается после заключения сделок в разных городах. И за ним закреплены его номера. К его возращению они всегда убраны, мебель отполирована, свежие цветы стоят на столике. Горничные уже изучили его вкусы, поэтому знают, как и чем ему угодить, поскольку владелец отеля пользуется услугами Виктора. И он живет здесь, как может жить только принц из сказки в окружении слуг.

За тот короткий промежуток времени, который они должны были здесь пробыть, им надо было повидать очень много. Поэтому Виктор купил им специальные билеты, по которым они могли ходить в музеи, кафедральные соборы и посещать исторические места. Он надеялся, что времени хватит, чтобы не только познакомиться с Германией, но и поближе узнать друг друга.

Подозрения Джесси насчет сутенерства и всего прочего начали рассеиваться. Виктор превратился в заботливого отца, который от всей души надеется, что дочери придут в восторг от той страны, в которой он родился и в которой продолжал жить. Мюнхен – столица Баварии, место его рождения. Постройка города относится к двенадцатому столетию. Он показывал им картины Брейгеля, Гольбейна, Рембрандта в собрании музея, забирался вместе с ними на верхушку Собора Петра, чтобы показать оттуда пики Альп, возил во дворец Нимфенберг, где сумасшедший король Людвиг держал своих любовниц, в том числе и знаменитую Лолу Монтц.

– Отсюда и пошло слово «нимфомания»? – спросила Джесси с таким серьезным выражением, что Элеонора засмеялась и, вытянув руки, схватила сестру и закружилась с ней.

Виктор тоже засмеялся и присоединился к ним.

– Я так счастлив, что вы обе довольны. Мне нравится, когда вы смеетесь. После обеда мы пойдем за покупками в Розенталь, где продаются китайские товары. Думаю, что ваша бабушка будет любить меня больше, если я пришлю ей в подарок кое-что оттуда… А вечером…

– А вечером? – сестры замерли в ожидании.

– Мы пойдем слушать концерт артистов, которые поют немецкие народные песни и тирольские в том числе.

Это была такая манера пения, с помощью которой раньше люди в маленьких деревушках без телеграфа и без телефона могли передавать сообщения на далекие расстояния.

– Йоделировать очень легко, – объяснял он им после концерта. И пока они ехали к отелю, он показал, как это делать. Глаза Элеоноры сияли, когда они вместе с Джесси зашли в комнату, чтобы переодеться к ужину.

– Как здорово, когда есть отец!

Очень здорово. Обсуждая достоинства вновь обретенного отца, они быстро искупались, переоделись и даже успели написать по открытке домой. Предстоящий вечер обещал быть прекрасным. А завтра они поедут в Гармиш-Партенкирхен, где смогут взять напрокат коньки и покататься, несмотря на то, что уже наступила весна. А потом они поднимутся на Цукпитце – на десять тысяч футов над уровнем моря и будут йоделировать во весь голос.

Когда раздался телефонный звонок, Джесси взяла трубку:

– Добрый вечер, – проговорила она по-немецки, а затем передала трубку Элеоноре: – Он хочет поговорить с тобой.

После короткой паузы Элеонора встала.

– Он что-то хочет сказать мне – наедине. О маме или о чем-то еще. Потом мы зайдем за тобой.

И Элеонора ушла.

Джесси постояла некоторое время, раздумывая. Нет, определенно, здесь что-то нечисто. Но, с другой стороны, Виктор мог приготовить какой-то особый подарок для Элеоноры и не хотел, чтобы…

Подумав еще немного, Джесси решила, что пусть это и будет выглядеть как любопытство, пусть Виктор думает что угодно, но она должна пойти вслед за сестрой. Номер отца находился в дальнем конце пустынного коридора, где не было других постояльцев.

Если кто-то из обслуживающего персонала спросит, куда она направляется, она ответит, что идет к отцу. Но длинный коридор так и оставался пустым и оттого казался еще более зловещим.

Ей даже показалось, что она слышит голос сестры, зовущей на помощь. А вдруг, пока она шла к отцу, кто-то напал на нее? Она постучала в дверь к Виктору. Заперто. В ту же секунду она как ветер промчалась к дежурному по коридору и крикнула ему, чтобы он взял ключи и скорее шел за ней.

– Шнелль! – повторяла она, увлекая его за собой.

Джесси не ошиблась. Ее сестра и в самом деле кричала и звала на помощь, но никто бы не услышал ее, если бы Джесси не последовала внутреннему голосу.

Мужчина, от которого Элеонора отбивалась, встал как ни в чем не бывало, пригладил волосы, поглядев на себя в зеркало в стиле рококо, поклонился и вышел.

Волосы Элеоноры были растрепаны. Платье порвано. Каблук на туфле сломан. Мужчина представился ей Дитером, сказал, что он друг Виктора, что отца внезапно вызвали по делу и что он должен вот-вот вернуться.

Значит, догадка Джесси была верна. Ее отец оказался тем самым сутенером, о которых она читала в журнале. Грязный, мерзкий, гнусный тип. А на вид такой красивый и обаятельный.

– Что же нам теперь делать? – вся трепеща, спросила Элеонора.

– Возвращаемся домой. – Джесси решила, что Виктор сейчас сидит где-нибудь в ресторане. – Я знаю, что он купил билеты туда и обратно. Как ты думаешь, где он хранит их?

Они нашли билеты в кейсе. Его паспорт тоже. Прекрасно. Если они заберут паспорт, он не сможет последовать за ними.

Пока Элеонора складывала вещи в сумку, Джесси позвонила в Люфтганзу и заказала два билета на ночной самолет в Нью-Йорк. Им придется доплатить за перемену рейса, но у них, к счастью, были деньги на это. Они оставили кожаные брюки, которые он купил им, но взяли подарок из китайского магазина для Рейчел.

Перед тем как пойти на посадку, Джесси выбросила паспорт Виктора в мусорный ящик. Они уже не успевали сдать багаж, поэтому двинулись к самолету, таща за собой сумки. Но их догнал какой-то молодой американец в голубых джинсах и подхватил сумки, словно это были пушинки. Он помог донести их до самого места.

Судьба распорядилась так, что его место оказалось между Джесси и Элеонорой. Он на самом деле американец или это только внешнее сходство? – размышляла Джесси, искоса поглядывая на него. Трудно сказать. Он пока еще не произнес ни слова. Когда Джесси поблагодарила его, он молча кивнул, но лицо его засияло. Точно так же, как и у Элеоноры. Склонная к романтическим историям, Джесси тут же принялась раскручивать воображаемое продолжение. Она столько раз читала, как люди встречаются друг с другом в тысяче миль от дома и узнают, что живут по соседству. Ее сестра не доверяет мужчинам. Но, в конце концов, не собирается же она уйти в монастырь. Парню на вид можно было дать года двадцать два, и он выглядел вполне интеллигентным человеком. Джесси предположила, что он весьма начитан. А вдруг он сын какого-нибудь миллионера?

Но почему Элеонора молчит? Ведь она сидит рядом с ним. Могла бы высказаться насчет погоды или попросить его включить свет, чтобы почитать. Если бы их сиденья были по соседству, она бы подтолкнула локтем сестру, а так она ничего не могла поделать.

В пути Джесси слегка задремала, а когда их разбудили стюардессы, разносившие завтрак, она бросила взгляд на молодого человека, заметила, что он не сводит глаз с ее сестры, и с облегчением вздохнула. Такое впечатление, что он вот-вот заговорит.

– Шоколадный кекс, – объявила Джесси. – Вам нравится?

– Да, очень. Пожалуй. – У него был не нью-йоркский выговор.

– Элеонора обожает их. Она делает такие вкусные, каких, ручаюсь, вам не приходилось есть.

Элеонора покраснела от смущения, и кусочек кекса с вилки упал ей на колени.

– А теперь я почитаю. – Джесси сделала вид, что погрузилась в статью, а сама наблюдала за тем, как парень пытается поднять скатившийся с колен Элеоноры на пол кусочек кекса. После этого им с трудом удалось разговориться.

Джесси услышала, что его зовут Люк Каллоу. Он студент сельскохозяйственного института. Его семье принадлежит фруктовый сад на участке, расположенном неподалеку от Олбани.

Миновав таможню и контрольный пункт, Джесси решила сама взяться за дело, поскольку видела, что ни один из них не решится попросить у другого номер телефона. Элеонора вообще умрет, но никогда не пойдет на это.

– Мы можем подбросить тебя до Манхэттена, Люк.

– Спасибо, но я лечу в Олбани.

Джесси нашла листок бумаги и написала имя Элеоноры и номер телефона.

– У нашей бабушки есть фруктовые деревья на террасе. Может быть, ты как-нибудь заглянешь посмотреть на них? Хорошо?

Он свернул листок и положил в карман джинсов.

Джесси столько раз сталкивалась с тем, как теряются записанные таким образом номера телефонов. Его мать положит их в стирку. Он полезет за носовым платком и выронит листок.

– Положи лучше в паспорт – так ты не потеряешь.

– Я не собираюсь терять его, – улыбка сразу изменила лицо Люка Каллоу.

Джесси невольно отметила – ровный ряд великолепных один к одному зубов. Он пожал им на прощанье руки. Рука Элеоноры задержалась в его чуть-чуть дольше.

– Ты молодчина! – сказала Элеонора, когда они сели в такси. – Не представляю, как ты смогла решиться на такое? Расколоть подобный орешек – тут кувалда нужна.

И они принялись шутливо возиться, смеясь всю дорогу от аэропорта до дома.

Когда до их улицы оставалось совсем немного, они решили самый важный вопрос: ни о чем не говорить матери. Она будет постоянно чувствовать себя виноватой, и это даст повод бабушке снова говорить о своей правоте. Они сделают вид, что страшно соскучились и что им до смерти надоели музеи. Вот они и решили вернуться чуть пораньше.

– Это будет наша тайна. Мы можем обсуждать это только друг с другом.

– Наша тайна навсегда.

В вестибюле Элеонора замедлила шаг:

– И знаешь о чем я хочу тебя попросить? Не говори никому и про Люка тоже, хорошо?

– Спорим на миллион долларов, что он позвонит, как только мы войдем в дом!

Элеонора недоверчиво посмотрела на сестру:

– Думаешь?

Джесси выпустил изо рта дым от воображаемой сигары:

– Я гарантирую вам это, мадам!




24

1975

ЭЛЕОНОРА


Еще один ребенок. Вот чего хотела Элеонора. Разве это так уж много? Почти год назад, когда ей показалось, что она зачала, единственным человеком, который узнал о случившемся, была Джесси. Элеонора собиралась дождаться того момента, когда уже ничего нельзя было бы предпринять, и только после этого сообщить Люку. Выкидыш не обескуражил ее. Только усилил желание иметь ребенка.

На сей раз ей не просто казалось, что она беременна, она чувствовала, что должна родить. Еще один ребенок – вот и все, чего она бы хотела в жизни. Она была бы вполне удовлетворена и стала бы лучшей в мире матерью и женой.

Люк ничего не знал о булавочном проколе, который она сделала в своем колпачке. Это было одно из немногих средств предохранения, от которого не было никаких вредных последствий. Таблетки могли сказаться самым неожиданным образом на чем угодно. А потом в газетах поднимали шумиху из-за выпуска непроверенных медикаментозных средств – так считал Люк. После долгого разговора с гинекологом Люк пришел к заключению, что колпачок – самое лучшее средство.




Элеонора лежала в постели, натянув до груди одеяло, сшитое из лоскутов еще бабушкой Люка, и дописывала письмо Джесси. Заодно Элеонора прислушивалась к привычным звукам, которые доносились из ванной комнаты, и представляла себе крепкое, сильное тело мужа. Ни единой унции жира на животе. И она с удовольствием смотрела на его фигуру. Очень часто, когда туристы проезжали мимо их фермы и останавливались у ворот, чтобы купить яблок или персиков, женщины пытались задержаться подольше и задавали массу вопросов Люку. Он всегда отвечал вежливо и никак не реагировал на их заигрывания. Когда женщины, сжимая в руках персики, говорили, что обожают созревшие фрукты, он и глазом не моргнув, отсчитывал сдачу. Если кто-нибудь спрашивал, можно ли сделать заказ еще на какое-то количество, и оставлял свой адрес, он передавал их карточки Элеоноре:

– Моя жена позаботится о доставке по адресу.

Шум бегущей из крана воды стал тише. Раздался щелчок – он открывал коробку, в которой лежала бритва. Наверно, сейчас он накинул на плечи купальный халат.

Занимались ли перед этим они любовью или нет, он всегда крепко обнимал ее, пока они не засыпали. А если они занимались любовью, то он прежде деликатно, нежно, но настойчиво делал все, чтобы убедиться, что колпачок на месте. Это делалось только потому, что он любил ее и очень беспокоился, что новая беременность может причинить вред ее здоровью, может стать для нее смертельно опасной. Но она знала, что и он так же мечтает о детях, как и она.

Мужа лучше, чем Люк, она и представить себе не могла. Они были счастливы. Более чем счастливы. Им было так хорошо вместе, словно они знали друг друга целую вечность. Элеоноре оставалось только молить Бога, чтобы и ее мать жила такой же наполненной жизнью.

Рейчел, разумеется, разочарована замужеством Ханны. Второй ее муж и не богат, и не знаменит ничем. И незаметен. Ничем, кроме своей лысины.

– С Рейчел ничего нельзя поделать, – вздохнула Ханна, когда Джерри привез ее в гости к дочери. – Она требует, чтобы он носил парик или какую-нибудь накладку.

А Джерри, сидя за кухонным столом, вынимал монету из уха Ясона, а потом они вместе кололи орехи для сладкого пирога, который собиралась испечь Элеонора.

Джерри озорным движением схватил одну из мочалок для мытья посуды, висевшую на кухне, и положил себе на лысину:

– Если она хочет, чтобы я носил накладку, я могу носить ее, мне нетрудно. Ей понравится? Как вы думаете?

И все весело рассмеялись.

Нет, похоже, ее мать и в самом деле счастлива. Значит, остается только Джесси. Письмо, которое она получила от нее, полно воодушевления. Джимми Колас – необычная личность. Не простой человек, а личность. Он и друг, и учитель, и прекрасный любовник. Он забавный и внимательный. Джесси была знакома с ним месяц до того, как они легли в постель. Он женат, но что с того?

«Пожалуйста, не говори об этом маме», – просила Джесси Элеонору.

«Само собой разумеется, что маме об этом ни к чему знать, – писала Джесси, – но я фактически живу с ним, хотя и продолжаю держать за собой комнатку на Леннокс-Гарденс. И наконец…» В своей излюбленной манере – придерживать все самое важное «на конец» – она сообщала, что уезжает с Джимми на Гелиос. Они пробудут там месяцев пять-шесть.

Элеонора помнила, как Джесси писала о короткой поездке на остров, который Джимми получил в наследство, и о том, как они оба совершенно влюбились в этот райский уголок. «Никогда не думала, что я – типично городской ребенок – смогу полюбить и буду рваться в то место, где нет ни одной машины, ни универсального магазина, ни телевизора, ни радио, ни электричества». Но у Джимми, как выяснялось из письма, грандиозные планы по преобразованию острова. Он собирается создать что-то вроде Международного яхт-клуба. Это будут преобразования не в том духе, какие делал Онасис – понастроив маленьких магазинчиков, где продавались его фотографии. Джимми собирается поставить дело на самом высоком уровне.

В яхт-клуб, который он намерен устроить на английский манер, принимались бы только те, кто мог вносить ежегодную – довольно высокую – плату, пять тысяч фунтов или что-то около того, а также отдельно оплачивать услуги и содержание в порядке гавани, причалов, помещений, эллингов для яхт и так далее. Конечно, здесь должен быть выстроен и ресторан, и бар, и танцевальный зал, нельзя было забывать о складах для хранения продуктов. Внешне грубоватые лодки местных рыбаков будут внутри переоборудованы по последнему слову техники, а те, которые оказались брошенными владельцами, отремонтируют, доведут до кондиции, чтобы они снова могли выходить в море. Со временем в глубине острова можно будет сделать специальный курорт для тех богатых людей, которые не любят морские прогулки на яхтах, а предпочитают проводить время на берегу. «А я предложила сделать нечто вроде поселка для художников – на самой вершине острова, где находится старинный монастырь. Оттуда открывается такой потрясающий вид, что просто дух захватывает. Мы собираемся сделать так много! Ты, конечно, спросишь: а как же моя карьера фотожурналиста? Неужели я собираюсь распрощаться с ней?»

В доказательство своей усердной и успешной работы Джесси выслала Элеоноре вырезки из рекламных проспектов, свои последние работы и пригрозила, что месяцев через семь ее фотоочерки начнут мозолить глаза всем, появляясь во всех журналах и газетах.

Ее агент согласился с мнением Джесси, что ей надо на какое-то время собраться с силами, «подзарядить батарейки», чтобы не впасть в однообразие, не повторять саму себя, поэтому поездка на остров – это то, что необходимо ей. К тому же агент добился для нее заказа для журнала «Харперс Квин», и они попросили ее выполнить серию фотографий о жизни острова. Это должны быть лирические зарисовки того, что «было» и что «стало» и как эти новшества сказываются на жизни островитян.

В ближайшем будущем Джимми и она поженятся, о чем пока не стоит знать никому. Дело о его разводе запущено, но никто с этим не спешит. Хотя это всего лишь вопрос времени. Но ведь и Ханна не сразу вышла замуж за Джерри. Она тоже выжидала, проверяя свое чувство. Джимми уже купил Джесси обручальное кольцо из золота и платины, украшенное традиционным греческим узором и выгравированным на греческом языке словом «любовь» – эрос.

«Здесь нет почтового отделения и только один телефон в самой глубине острова», – заканчивала Джесси, поэтому она позвонит Элеоноре из Афин, оставит Элеоноре афинский номер телефона, по которому ее смогут соединить с островом и передать нужные сообщения.

«Всего тебе самого доброго! Я уверена, что поступаю правильно. У меня нет сомнений в этом».

– Ты не устала? – раздался у нее над ухом голос Люка, который вышел из ванной комнаты. Она так задумалась, что не заметила, как он закончил мыться. Люк стоял около нее, улыбаясь. Теперь уже было поздно затевать игру, изображая, что она спит. Элеонора раскинула руки, чтобы обнять его.

– Не настолько сильно, чтобы…

Ощущение счастья снова пронзило ее. Как было бы замечательно, если бы ее сестра испытывала то же самое чувство.




25

1975

ДЖЕССИ


Как ни странно, события в жизни двух сестер развивались параллельно.

Элеонора забеременела. И кое-какие признаки подсказывали Джесси, что то же самое произошло и с ней. Элеонора ни словом пока не обмолвилась Люку. Знала об этом только ее сестра. Джесси тоже ничего не говорила Джимми. Более того, она ничего не сказала об этом и Элеоноре. По одной простой причине. Она еще не знала, как ей быть с этим, но она знала, как сильно жаждала ребенка Элеонора и какой дикостью для нее прозвучало бы сообщение об аборте.

Джесси считала, что у нее еще есть время подумать об этом как следует. Из-за того, что ее циклы были нерегулярными, что она объясняла напряженной жизнью и стрессами – неизбежными в таком большом столичном городе, как Лондон, – она не сразу осознала, чем вызвана последняя ее длительная задержка. Но тут пришло время заниматься подготовкой к поездке на Гелиос и стало не до раздумий. Надо было проверить камеры, закупить пленку для фотоаппаратов, уложить одежду, запастись шампунями, мылом, лаком для ногтей. Нужно было подобрать фильтры для фотоаппаратов с учетом разной чувствительности пленок.

Мысль о том, что она может стать матерью, время от времени пронизывала ее, заставляя забывать обо всем. У нее не было никаких сомнений в том, что ее связь с Джимми Коласом не прихоть и не случайность. Что они не мыслят жизни друг без друга. Адвокат жены Джимми сообщил, что она согласилась дать развод. Предоставив ведение дел о разводе адвокатам, Джимми полностью погрузился в дела острова, занимаясь Грандиозной Перестройкой.

Джесси с трудом поверила своим глазам, когда гидроплан приблизился к острову. За то время, пока их не было, Джимми переправил на остров все необходимое, чтобы сделать более комфортабельной жизнь в первое время. Здесь уже находились электрогенератор, небольшая вышка для приема радиосообщений, все нужное для телефонного сообщения с Афинами. Ему даже удалось выстроить временное жилище, переделав три каменные хижины, брошенные рыбаками, в единый комплекс.

«Как эскимосская иглу», – мелькнуло в уме у Джесси. Но она тут же поправила себя: откуда взяться эскимосской хижине на греческом острове? Конечно же, это традиционнная каменная греческая постройка. Потому что именно камни лучше всего сохраняли прохладу в жаркие летние дни. И если они что-то напоминали, то скорее те микенские дома, которые она видела на фотографиях в афинском музее. Камни выполняли роль кондиционера в Греции.

Колас заказал керамические плитки для пола в доме, которые они покрыли коврами, заказанными на материке, на окна повесили занавеси, кровати украсили драпировками, на столы постелили скатерти. Все это сразу придало жилищу уют.

Рабочие с материка, которые занимались строительством, спали в гамаках на барже. Они выстроили полевую кухню, установили там плиты, жаровни для приготовления шашлыков на древесном угле. У них были и примусы, которые они заправляли бензином от двигателей.

Мебель в доме, который предназначался для них, могла стать образцом для мебели будущего клуба. Поскольку железо быстро ржавело из-за влажного морского воздуха, здесь лучше всего подходило дерево. У них была старинная громадная кровать, а вместо пружинных матрасов – матрасы, набитые овечьей шерстью. Они попробовали местный сыр и решили, что он должен непременно входить в меню будущего ресторана.

«У тебя настоящий артистический глаз и вкус», – каждый раз хвалил Джесси Колас, когда она предлагала очередное новшество для будущей программы.

Они пили местное вино, сидя в прохладном помещении. И повсюду распространялся тонкий, едва уловимый запах лакрицы, который шел из кухни. И Джесси от избытка чувств, переполнявших ее, бросила в Джимми подушку, а затем как тигрица набросилась на него. После короткой борьбы они повалились на пол, и она глубоко вздохнула, покоряясь ему.

– Джесси, мне кажется, что тебя что-то беспокоит, – сказал Джимми, глядя ей в глаза.

Наверное, это был самый удобный момент, чтобы признаться ему в своих подозрениях. Но Джесси еще не была готова к этому и решила отделаться шуткой:

– Это вино, любовь моя. Мне надо перейти на яблочный сок. – Если она и в самом деле беременна, – а она уже почти не сомневалась, что так оно и есть, – ей не стоило злоупотреблять крепкими напитками.

Дни летели один за другим с необыкновенной скоростью. Наконец на острове появились правительственные чиновники из Афин, с которыми Джимми должен обсудить планы строительства, проведения линий связи, коммуникаций. После первых вежливых приветствий Джесси поняла, что ее присутствие на деловом обсуждении нежелательно.

– Мне очень жаль, дорогая. Я пытался им объяснить, что американские женщины привыкли, что деловые вопросы решаются вместе с ними. Но местные чинуши никак не могут смириться с подобным. Надеюсь, что ты, дорогая, сумеешь найти занятие поинтереснее, пока мы, мужчины, – он расправил плечи, напряг мускулы, изображая Тарзана и превращая все в шутку, – обсудим кое-какие нудные подробности.

За все то время, которое они пробыли на острове, Джесси еще ни разу не выбралась в монастырь. Они собирались сделать это несколько раз. Прикидывали, что вот завтра непременно совершат вылазку и заберутся подальше. Но всякий раз что-то мешало. Всякий раз появлялись какие-то неотложные дела, которые надо было решать тут же. То протекла баржа. То надо уложить черепицу. Срочно решить, где поставить контейнеры с чистой водой, где установить генераторы. Но ведь это все мужские проблемы. Вот пусть мужчины и занимаются ими. А она возьмет камеру и побродит по острову, чтобы сделать фотографии, которые ей заказали.

Как здорово снова почувствовать в руках камеру, медленно продвигаясь вверх по едва заметной тропинке, оглядывая окрестности и выбирая кадр. Впереди на тропинке появился малыш. Он остановился и заулыбался. Следом за ним на тропинку вышла женщина с осликом. Она подхватила малыша и усадила его верхом.

– Уясси! – приветливо сказала Джесси. – Кали мера, – вспомнила она еще одно слово и на всякий случай добавила: – Доброе утро. Они развели руками, показывая, что не понимают английского, а потом женщина жестом пригласила ее следовать по тропинке за ними, и вскоре они оказались у выстроенной из камней хижины.

Джесси приготовила фотоаппарат и вопросительно взглянула на женщину. Та согласно кивнула. Через открытую дверь хижины Джесси могла видеть, как женщины ткут ковровую дорожку. Позади и по бокам дома росли фруктовые деревья. Вот было бы здорово, если бы Люк и Элеонора могли увидеть этот садик. После того просторного сада, к которому они привыкли у себя, наверно, просто невозможно представить, как среди этих камней можно вырастить хоть что-то.

Тканые ковры тоже восхитили ее. И зачем они тащили магазинные ковры из Афин, когда могли купить здесь все необходимое?! Улыбаясь им от всей души, она щелкала и щелкала фотоаппаратом, снимая прыгающих по камням коз, пытаясь захватить тот момент, когда женщины начнут расчесывать шерсть, а затем окунать ее в чаны с разведенными в них натуральными красителями, как другие женщины прядут из нее нити.

Когда она закончила съемки и собралась идти к монастырю, все обитатели хижины вышли наружу проводить ее. Мужчины вынули инструменты, типа волынки, и заиграли. Козы заблеяли. Женщины принялись махать ей на прощанье. Странный, своеобразный парад жителей домика тронул Джесси еще больше.




Из задней комнаты монастырской обители навстречу Джесси вышла женщина, которую она узнала по предыдущему посещению. Ее руки были в крови. Девочка лет десяти с кувшином в руках начала поливать ей воду на руки, смывая кровь. Монахиня узнала Джесси и сложила руки таким образом, как обычно держат ребенка – показывая ей, что только что принимала роды. Монахиня выполняла на острове и роль акушерки. Плач новорожденного, который донесся из обители, подтвердил догадку Джесси. В мир – прямо перед приходом Джесси – явилось новое существо, увеличив число обитателей острова еще на одного человека.

– Кала! Кала! – вот что помнила Джесси и что она могла сказать в этой ситуации. – Хорошо, хорошо!

Она дала девочке и всем, кто захотел, красивые леденцы, которые она привезла из Лондона.

Монахиня-акушерка с улыбкой наблюдала за ней, а когда Джесси приблизилась, приложила ладонь к животу Джесси и сказала одобрительно:

– Кала, кала!

С одного взгляда она определила, что Джесси носит ребенка под сердцем.

– Хорошо!




26

1975

ЭЛЕОНОРА


«Как признаться? С чего начать?» – раздумывала Элеонора. Больше тянуть нельзя. Сегодня утром Люк поцеловал ее в живот и заметил ласково: – Тебе следует поменьше увлекаться шоколадными кексами. Ты начала полнеть.

Элеонора приготовила утренний кофе. Вымыла и почистила груши, которые собиралась нарезать и добавить в овсяную кашу. Поглядывая на часы, чтобы Ясон не опоздал в школу, Элеонора поняла, что другого выхода нет, надо сказать правду.

– Я беременна, – проговорила она мягко. Радио замолкло. Люк опустил газету и, недоумевая, смотрел на нее. Ясон перестал рыться в сумке, проверяя, не забыл ли он книгу для чтения и завтрак.

Элеонора отпила кофе и подняла глаза на них.

– Я действительно беременна.

Но до Люка все никак не доходило, что она говорит и как это могло случиться.

– Мне очень жаль, что это так огорчило вас. Я знаю, что сказал врач. И знаю, что это опасно, но я ничего не могла поделать.

Глотая слова от волнения, Элеонора пыталась насколько можно убедительнее объяснить, как ей хочется, чтобы у них была полная семья, чтобы у Ясона были брат или сестра, чтобы он не рос единственным ребенком. Она с удовольствием завела бы семью из шести человек, но раз уж это не суждено, то хотя бы два ребенка она может себе позволить? Этого достаточно.

– Вот о чем я мечтаю. Только еще один-единственный ребенок. Разве это так трудно понять?

Потрясенный до глубины души Люк встал так резко, что перевернул миску с овсяной кашей на пол.

– Ты в своем уме? – Он обошел вокруг стола и схватил ее за запястья. – Ты что, хочешь покончить жизнь самоубийством? Ты можешь подумать не только о своих желаниях, но и о нас тоже? Неужели выкидыши тебя ничему не научили? – обычно молчаливый и сдержанный, муж извергал поток слов, как огнедышащий вулкан. – А как же Ясон? Ты хочешь оставить его без матери? Ведь мы с тобой все обсудили и пришли к решению, что нам достаточно одного сына. Слава Богу, что он дался нам без осложнений!

Она попыталась открыть рот, но он грубо перебил ее:

– Как ты могла решиться на такое, не поговорив со мной, с Ясоном? Ты совершенно не считаешься с нами! – Он повернулся к сыну, взгляд его упал на перевернутую миску с овсяной кашей. Люк поднял ее, вышвырнул остатки в мусорное ведро и захлопнул за собой дверь. Гнев переполнял его, и он вышел во двор, чтобы выпустить пар.

Ясон, положив голову на руку, заплакал.

– Пожалуйста, Ясон. – Элеонора попыталась приподнять его головку. Но ей никак не удавалось это сделать. Она обняла сына и принялась осыпать мелкими частыми поцелуями голову, шею, руки. Они называли это «клеваться».

– Послушай меня. Ведь ты же хотел, чтобы у тебя были брат или сестричка? Представляешь, как хорошо играть вдвоем? Ты уже большой мальчик. И станешь старшим братом.

– А ты умрешь?! Ты оставишь меня одного, как мама Фрэнка. – Фрэнк был его самым близким школьным другом. Его матери не исполнилось тридцати, когда она умерла от рака.

– Но я не собираюсь умирать, с чего ты взял? Даю тебе обещание, что этого не случится. – Она посмотрела сыну в глаза, вытерла слезы на щеках и снова быстро-быстро стала целовать в глаза, щеки, носик.

– Неужели ты считаешь, что я способна оставить тебя одного? Я слишком люблю и тебя и твоего отца, чтобы решиться на такое.

Люк застыл в дверях. Если он даже и слышал, как она заверяла в своей любви сына, то никак не отреагировал на эти слова.

– Иди сюда, Ясон, – сказал он ледяным тоном. – Я отвезу тебя в школу.

– Но сейчас должен подойти автобус. Буквально с минуты на минуту.

Он покачал головой:

– Ты что, не понимаешь? Я хочу побыть с сыном. Ты можешь уверять его, в чем угодно, но одно не забывай – ты лгала нам все это время.

«Джесси! Как мне не хватает тебя!» – мысленно воскликнула Элеонора, испытывая потребность поделиться с кем-нибудь своим горем. Попытки дозвониться до Гелиоса кончились ничем. К счастью, ей удалось сразу дозвониться по тому номеру, который оставила Джесси – до представителя компании Джимми в Афинах. Он понимал по-английски и обещал передать записку на Гелиос.

Двигаясь медленно, как во сне, она собрала с полу остатки овсяной каши, вытерла пол и вымыла посуду. Но ей никак не удавалось сосредоточиться на привычной домашней работе. Вместо того чтобы поставить тарелки в шкаф, Элеонора чуть не опустила их в мусорный ящик.

Нет, определенно, ей надо с кем-то поговорить. Она чувствовала себя такой одинокой.

– Почему ты ничего не сказала мне раньше? – воскликнула Ханна.

– Потому что ты отправила бы меня к своему врачу на Парк авеню, – ответила ей Элеонора. – И врачи заставили бы сделать аборт, пока беременность была на ранней стадии. Врачи в этом смысле неумолимы. Они вынесли свой вердикт и ради пущей безопасности ни за что не стали бы рисковать.

Ханна вздохнула:

– Какая жалость, моя дорогая. Но ты понимаешь, что мы все волнуемся из-за тебя. Это очень серьезно. Как далеко зашло дело?

– Около пяти месяцев.

– И Люк ничего не замечал? – удивилась Ханна.

Элеонора засмеялась, не выдержав.

– Я села на очень строгую диету. И почти не прибавляла в весе. Сегодня он сказал, что мне надо есть поменьше шоколадных кексов – вот и все.

– Но ты в самом деле считаешь, что тебе просто необходимо завести еще одного ребенка?

– Мама, мне так хочется, чтобы ты поговорила с Люком. Ты, пожалуйста, не думай, что он тебя не любит. Он просто очень застенчивый. Невероятно застенчивый. Даже трудно представить, насколько. И ты ему очень нравишься. Он сам мне признавался.

Это единственное, что Элеоноре хотелось бы исправить – взаимоотношения между ее мужем и родственниками. Когда Ханна и Джерри приезжали навестить их, всегда получалось так, что Люку необходимо было срочно заняться то яблонями, то мотором, то еще чем-то по хозяйству, и он уходил, оставляя их наедине.

В те редкие дни, когда Элеонора выезжала в город, у Люка находились неотложные дела на ферме. Вскоре Элеонора перестала настаивать на том, чтобы он присоединился к ней. Единственное, в чем ей удалось убедить мужа – так это в необходимости брать в город Ясона, потому что ребенок должен общаться со своими родственниками. У Ясона часто болело горло, и врачи рекомендовали вырезать миндалины. Элеонора вняла наставлениям Ханны и привезла мальчика в Нью-Йорк за день до операции. Ханна сводила малыша в магазин игрушек и купила ему медвежонка такого же размера, как и он сам. А когда его привезли после операции, она вынула приготовленную порцию мороженого. Так что у малыша оставались от встреч с бабушкой самые теплые воспоминания. Но все равно Люк старался найти какую-нибудь зацепку и оставить Ясона дома, как только Элеонора намеревалась отправиться в Нью-Йорк.

– Ты должна понять его, Элеонора. Он не сердится, просто он очень боится за тебя. Точно так же, как и я.

– Но нет никаких оснований для беспокойства. Я ведь уже рожала один раз. Тысячи женщин рожают, несмотря на запрещение врачей.

– И все-таки ты понимаешь, что риск существует. Пусть положение и не трагическое, но возможны осложнения на поздней стадии беременности. Не играй с огнем и почаще сообщай мне, как ты себя чувствуешь.

– Сейчас я в отличной форме. И чувствую себя чудесно. Лучше, чем когда-либо. Лучше даже, чем когда я вынашивала Ясона.

– И ты решительно настроена рожать?

– Самым серьезным образом. И уверена, что все пройдет наилучшим образом. – Более того, Элеонора почему-то была уверена, что у нее родится девочка… – Представляешь, старший брат и младшая сестра! Когда Элеонора и Джесси были маленькими, Ханна, случалось, шутливо говорила им, что, к сожалению, им не дано узнать, что такое иметь старшего брата, какого счастья они лишены.

Девочки ни разу не видели своего дядю, он погиб на фронте задолго до их рождения. Но, вспоминая о нем, Ханна всякий раз повторяла: «Вам даже трудно представить, чего вы лишены».

Элеонора подумала, что она обрела брата в лице Люка. Брата, мужа, отца, любовника, друга – все это вместе и составляло ее отношение к мужу. Его сегодняшняя вспышка гнева нарушила ее душевный покой.




Все последующие дни Люк не пытался заговорить с Элеонорой. Он замкнулся. Не смотрел на нее. Избегал встречаться взглядом. Если он говорил с Ясоном и она входила, он сразу замолкал. Элеонора с трудом выносила его демонстративное молчание.

– Хочу, чтобы тебе было удобнее, – сказал Люк, стеля себе постель отдельно от нее. И это была единственная фраза, которую она услышала от него за все это время.

Как странно иной раз ведут себя самые дорогие сердцу люди. Мужчина, которого она любила больше жизни, иногда вел себя совершенно непостижимо. Невозможно было понять, как к нему подступиться. В такие дни она совершенно терялась. Люк даже пугал ее. Неужели он считает, что она не приняла всерьез замечаний врача и не подумала о последствиях своего решения? Но ведь он сам решительно отказался от того, чтобы взять приемного ребенка? Тогда он тоже рассердился на нее за такое предложение. И теперь он был совершенно непримирим. И не желал обсуждать столь болезненный для него вопрос.

Конечно, в каком-то смысле она понимала, почему Люк не желал говорить о приемном ребенке. Никогда не знаешь, каким он вырастет, каким окажется сочетание генов. К счастью, маленький Ясон, их родное дитя, рос чудесным ребенком – открытым, доверчивым, искренним. И ребенок, которого она носила в чреве, с Божьего благословения, тоже окажется таким же. И ей хотелось использовать этот шанс.

Через три дня до нее наконец-то дозвонилась с Гелиоса Джесси.

– Люк не желает говорить со мной. Он смотрит на меня как на пустое место. Словно я превратилась в невидимку. Меня мучает такое отношение, хотя я понимаю, что он страшно волнуется из-за меня.

– Может быть, мне позвонить, когда он будет дома и поговорить с ним? Я попытаюсь объяснить ему…

Для Джесси не было секретом, что Люк неодобрительно относится к ее поведению. Ему казалось, что она ведет слишком вольную жизнь. Поэтому в ответ на предложение сестры Элеонора не без горечи улыбнулась:

– Боюсь, что это только усугубит дело. Он может вбить себе в голову, что это сказывается твое дурное влияние. Решит, что я последовала твоему примеру.

– Неблагодарный. Он забыл, что именно мое «вольное» поведение помогло ему добыть твой номер телефона. Сам бы он никогда не решился попросить. И остался бы с носом: женился бы на какой-нибудь фермерской дочке и родил бы толстых, неповоротливых детей. А как насчет мамы? Может быть, ей удастся?

Элеонора объяснила, что Ханна в этом смысле скорее солидарна с Люком и они могут объединиться против нее.

– Послушай, – вдруг воскликнула Джесси, которая умела принимать крайние решения, – а что, если ты приедешь сюда? Джимми будет в восторге. Дом очень удобный. На острове даже есть акушерка. А если возникнет необходимость, то можно всегда выбраться в Афины, заказав гидроплан.

– Джесси! Спасибо тебе… Но пока даже не знаю, что тебе сказать. Ну, а теперь хоть пару слов о себе. Свадебный колокольчик не скоро зазвонит?

– Думаю, что скоро. Мы уже купили обручальные кольца. Как только закончится бракоразводный процесс, мы сразу поженимся. И я думаю, что тебе надо приехать чуть-чуть раньше, не дожидаясь последних недель беременности. Мы тебя встретим в Афинах.

– Звучит заманчиво, конечно… Но если серьезно…

– А если серьезно, то отнесись к этому проще. И представь, насколько сейчас Люк сходит с ума. Его беспокойство выражается таким странным образом – вот и все.

– Спасибо тебе, миссис Фрейд, за дельный совет.

– Элеонора, я еще раз совершенно серьезно говорю тебе – приезжай. Здесь уже новая телефонная система налажена. Теперь до нас будет легче дозвониться. Вот увидишь сама. Обещай, что будешь звонить в случае необходимости, не откладывая.

– Обещаю.

Голос Джесси перешел на более доверительные ноты:

– И у меня есть для тебя одна новость, я хотела сказать тебе… – какие-то посторонние звуки послышались в трубке. – Ладно, об этом в следующий раз. Джимми принес бутыль с местным вином – оно называется оузо. Пока! Целую миллион тысяч раз.




27

1975

ФЕЛИЦИТА


«Следуй своему вдохновению»! Эти слова Джозефа Кэмбелла эхом отзывались в сердце Джесси, когда она шла по тропинке, ведущей от монастыря, и внимательно смотрела под ноги, чтобы не упасть. Книгу Джозефа ей подсунул друг Джимми – Клиффорд Смит. В своей обычной манере – цедя слова сквозь сжатые зубы: «советую почитать».

Именно Клиффорда она попросила приглядывать за ее квартирой, которая оставалась в Лондоне. Лучший друг Джимми, он, тем не менее, довольно долго оставался за пределами ее внимания. Поскольку он являлся издателем, его имя часто фигурировало в пригласительных листах, которые получали Джесси и Колас. Время от времени он сам звонил ей, приглашая, если она оказывалась свободна, на какую-нибудь очередную выставку в фотоцентре или на встречу с каким-нибудь редактором журнала, от которого она могла получить выгодный заказ.

В отличие от Джимми, который был в восторге от снимков Джесси и скупал десятки журналов с ее работами, Клиффорда больше интересовали секреты ремесла, и он обсуждал каждую ее работу по отдельности, вникая во все детали процесса, понимая, о чем идет речь. «Меня интересует, – признавался он сам, – что стоит за той или иной работой. Как проявлялась пленка, как печаталась, какая бумага пошла на это и тому подобное».

Представитель огромного полиграфического концерна, он признался ей, что теряется в этих коммерческих джунглях. И больше всего ему хочется завести свое собственное издательство – небольшое, но где можно было бы печатать только самые лучшие вещи. Его надежды могут сбыться, когда он получит наследство.

«Кстати, я считаю тебя очень хорошим фотографом, настоящим художником, поэтому надеюсь, что ты станешь автором моего будущего издательства».

– Я – художник? Я всего лишь фотожурналист. Единственное, что меня ожидает в будущем – это замужество и пара детишек. Я буду помогать Джимми заниматься Гелиосом – он собирается превратить его в настоящий райский уголок Эгейского моря. Разумеется, я буду продолжать фотографировать. До тех пор, пока мне будут давать заказы.

– Будь внимательна к негативам. Аккуратно упаковывай их.

– Конечно.

– Я имею в виду температурный режим. Перестань хранить их в обувной коробке. Конечно, «Шарль Журден» – очень хорошая фирма, но для твоих негативов это не самое лучшее место.

Джесси засмеялась.

Прощальный вечер с Клиффордом она и Джимми провели у «Гатвика».

– Помни, солнце мое, следуй только за своим вдохновением и не бойся ничего. И те двери, о которых ты даже не имела представления, сами распахнутся перед тобой.

Все сомнения относительно Джимми, которые у нее еще оставались в Лондоне, когда они приехали сюда, развеялись окончательно. Пестрые кусочки впечатлений здесь слились в единое целое, в один законченный образ.

Подготовительные работы на острове, которые наметил Джимми, подходили к концу. Даже небольшая таверна теперь сверкала новенькими голубыми ставнями, а установки для хранения продуктов стояли в отремонтированных и приведенных в порядок подсобных помещениях.

Мысль о ребенке, о его рождении время от времени посещала Джесси самым неожиданным образом. Он родится до того, как закончится бракоразводный процесс. Значит, он будет незаконнорожденным по представлениям, которые существовали некогда в обществе. Как такая мысль вообще могла появиться у людей? Как это ребенок может быть незаконнорожденный? Как хорошо, что сейчас она может записать имя его отца в свидетельство о рождении без каких-либо трудностей.

Дмитрий Андреас Константин Георгопулос Колас – отец. Джесси Кэтлин Лоуренс – мать.

Прямо напротив дома приводнился гидроплан. Джимми дома не было, он, наверно, сидел в таверне с рабочими. Джесси решила, что настало время сообщить ему о ребенке. Но ей хотелось сделать это, когда они останутся с глазу на глаз. Попозже, когда они лягут в постель.

Она умылась и переоделась. Сделала маникюр. После этого перемотала отснятые пленки, зарядила новые в фотоаппараты. А те, что были готовы, сложила в специальный контейнер. Она проявит их позже.

Джесси не сердилась на Джимми – это в его духе настолько увлечься работой, что забыть обо всем на свете, в том числе и о том, что она сидит одна. Наверно, его задержали те, что прилетели на гидроплане – опять какие-то лицензии и прочие бюрократические дела. Они, конечно, задержатся, чтобы поужинать. Здесь не принято приглашать за стол к мужчинам женщин. Единственное, чего она не могла понять – почему она не слышит голоса Джимми. Таверна в нескольких минутах ходьбы от их дома. Он мог бы извиниться и выйти на несколько минут, чтобы предупредить ее. В конце концов, на самый крайний случай, он мог бы послать Янни или еще кого-нибудь из рабочих с запиской.

Она подождала еще немного, приготовила себе легкий ужин и устроилась с книжкой Джозефа Кэмбелла в руках. Очевидно, она все-таки устала сильнее, чем ей казалось, потому что проснулась уже в темноте и поняла, что лежит на кровати. А рядом с нею лежит Джимми. Она легко пробежала пальцами по его лицу, хотела поцеловать его, но побоялась разбудить. Бедный мальчик, как он устал.

– Милый! – прошептала она. Ей почему-то показалось, что он не спит. – Ты притворяешься? – Зачем бы ему это делать – недоумевала она. – Ну, ладно, я прощаю тебя. Спи спокойно. До завтра.

Когда она проснулась, он сидел в кресле неподалеку от кровати. Она ощутила беспокойство еще до того, как он заговорил. На нем был костюм, галстук: так он одевался для поездки в Лондон. Его кейс и сумка стояли рядом.

– Мне очень жаль, дорогая. К сожалению, чиновники что-то напутали. Не соблюдены какие-то формальности. И получается, что моя деятельность на острове незаконна. Инспектор настаивает, чтобы я немедленно вылетел в Афины для уточнения документации.

– Почему же ты не разбудил меня? Дай мне пять минут, и я буду готова.

– Очень досадно, но в гидроплане нет места. Там и яблоку негде упасть.

Она не сдавалась:

– Тогда пошли его назад. Это ведь займет всего пару часов. Мы остановимся в отеле и пообедаем в «Плаке», где…

Он нахмурился, лицо его потемнело:

– Я буду очень занят. Ничего не поделаешь.

Она почувствовала, что в ее голосе начинают звучать истерические нотки:

– Но я собиралась проявить пленки. У меня уже столько накопилось. – Она перевела дыхание и добавила, что пообещала ткачихам показать их изделия в Афинах, чтобы найти им покупателей. – Они дали мне образцы. И я обещала, что у них будут деньги. Из этих тканей можно делать сумки…

– Джесси!

Дискуссия закончилась. Он появится через два дня, максимум через три. Почему бы ей не пофотографировать это время. А на столе он выложил стопку драхм для ткачих. Зачем откладывать, пусть она сразу отдаст деньги женщинам. Что еще?

– Есть еще кое-что. – Сказать о том, что он в скором времени может стать отцом?

Тут Джесси вспомнила слова Рейчел о том, что женщина должна проявлять хитрость. Провожая ее в Лондон, Рейчел обхватила лицо ладонями и глядя прямо в глаза проговорила:

– Вступая во взаимоотношения с мужчинами, помни, что совершаешь странного рода сделку, в которой ты всегда должна делать вид, что его интересы для тебя важнее, чем твои собственные. И вот еще что, – добавила бабушка с улыбкой Моны Лизы, – умей переменить предмет разговора. Не позволяй им угадывать, о чем ты думаешь на самом деле.

– Ну так… – он уже двигался к выходу. Теперь уж, конечно, не самое лучшее время заговаривать о таких вещах.

– Пленки – да, это, пожалуй, подходит. – Она уже точно знала, что будет сожалеть, если скажет то, что хотела. – Боюсь, что я уже все истратила.

Но Джимми понял, что она придумала это на ходу, поэтому вдруг развернулся, подошел к ней и крепко обнял:

– Это займет всего лишь несколько дней. Обещаю. Я вернусь так быстро, что ты и не заметишь моего отсутствия.

Прошла неделя, прежде чем гидроплан появился над заливом, из него выскочил Джимми и поспешил к ней навстречу. Что-то было не так. Костюм его был помят и не вычищен, узел галстука сбился набок. Волосы встрепаны, на щеках отросла щетина.

– Джесси! – Он обнял ладонями ее лицо. – Дорогая! Я так скучал по тебе все это время, мне так не хватало твоего присутствия. Прости, что мне так поспешно пришлось уехать.

И когда он снова оказался здесь, любящий, нежный, внимательный, Джесси опять забыла про все свои смутные подозрения и страхи. После того как они предались любви, оба лежали изнеможенные и расслабленные в объятиях друг друга.

– Но все ли на самом деле хорошо? – спросила она. – Удалось ли уладить все эти дела с чиновниками?

– Да, с этим все улажено, – ответил он. – А теперь ты мне расскажи, чем занималась то время, пока меня не было. Наверное, закрутила бешеный роман с кем-нибудь? С кем же? Уж не с Тассо ли?

Тассо Капедис был самым старым человеком на Гелиосе. В юности он изрядно пьянствовал и бездельничал. А теперь его скрючило радикулитом, и он с трудом передвигался, опираясь на палку.

Неуклюжая шутка – совсем не в стиле и не в духе Джимми. Но каждый по-своему ведет себя в стрессовых ситуациях. Она знала, насколько Джимми не выносит все эти бюрократические ухищрения чиновников, как не любит ходить по их конторам, и не удивилась бы тому, что бумажные крючкотворы могли обвести его вокруг пальца.

Чтобы отвлечь и успокоить его, она во всех подробностях и как можно более яркими красками принялась описывать все, что видела примечательного за то время, пока он был в Афинах. О монастыре, где она оставила часть денег Джимми монахине-акушерке. На остальные деньги она накупила тканые изделия женщин. В городе, несомненно, такие стоят намного больше.

Рассказала и о том, как снимала Янни и других рабочих в лучах жаркого солнца. Ей попалась на глаза созревшая фига, и она сфотографировала ее с очень близкого расстояния, так что отчетливо видна структура плода, его цвет, но сам плод не сразу можно распознать. Это усилило яркость и выразительность снимка, обогатило его ощущением полноты и целостности жизни, сделало снимок материальным воплощением этого непередаваемого чувства.

Она рассказала ему обо всем, чем жила эти дни, исключая одно – что она ждет ребенка, и мысли о нем занимали немало времени. После того как они провели вместе несколько дней и все потекло по-старому, ей показались глупыми прежние сомнения и смутные опасения. Джимми, казалось, оставил все волнения в Афинах, потому что вел себя как мальчишка. Он уходил на побережье, где рабочие строили здание, и включался в самую черную работу вместе с ними. А когда после окончания намеченного он щелкал пальцами и закидывал голову в восторге, она понимала, что чувствовали женщины, когда мужчины танцевали на берегу сиртаки.

Целую неделю они наслаждались жизнью так, словно ничто не омрачало ее. И страсть, и чувство привязанности друг к другу никогда еще не было таким сильным. Ее беременность становилась все заметнее. И она решила, что дальше не стоит откладывать. Теперь она была уверена, что он будет так же счастлив, как и она. Она решила, что проведет вторую половину дня, фотографируя монахинь, которые занимаются еженедельной стиркой, затем снова спустится к ткачихам. Она заказала им несколько дорожек для кресел, чтобы иметь возможность наблюдать и фотографировать их во время работы.

Акушерка-монахиня, по имени Анна, при встрече снова погладила Джесси по животу и проговорила: «Кала!» Что Джесси переводила для себя как «хорошо». Вслед за Анной и другие монахини повторили свое «кала», проходя мимо нее с чистым, мокрым бельем, которое им теперь предстояло развесить. Черные платья монахинь, белые сорочки, развевающиеся на ветру, белые облака, плывущие по небу. Все это создавало какое-то необычайное ощущение величия, чистоты и покоя, которое возникает наедине с природой.

Удачными должны были получиться и снимки с ткачихами. Они весело переговаривались друг с другом, должно быть, отпуская соленые шутки, потому что та, что была помоложе, густо краснела, а остальные разражались веселым смехом. Ткачихи привыкли к фотоаппарату и перестали замечать его, и выражения лиц, которые Джесси выхватывала то при одном освещении, то при другом, были такими же непосредственными, как если бы они сидели одни.

Уже приближаясь к дому, она испытала беспокойство. Она сразу почувствовала, что дом пуст. Конечно, поскольку солнце еще не село, Джимми мог задержаться в таверне или на работах, мог просто отдавать распоряжения на завтрашний день, как это случалось не раз. Но дурное предчувствие не покидало Джесси.

– Янни! – окликнула она человека, который вырос на пороге дома.

Хотя Гелиос радовал ее своей уединенностью и покоем, могло случиться так, что в Афинах прослышали о строительстве, которое вел Джимми, и на него напали. Почему этот человек закрывает свет так, что она не может разглядеть его лица?

– Янни, зажги свет, – проговорила она как можно более спокойным голосом, но тут же вспомнила, что он не говорит по-английски.

– Джимми, – произнесла она раздельно. – Где Джимми?

В ответ стоявший в дверях мужчина протянул ей записку.

«Моя любимая Джесси!

Пока ты эту неделю жила здесь, я в Афинах встречался со своей женой. Моя семья настолько решительно выступила против развода, что послала специально нанятых для этого людей, и они привезли Фелициту. Я виделся с нею.

Все эти разговоры насчет неправильно оформленных бумаг и всего прочего – оказались всего лишь трюком, который они применили, чтобы выманить меня отсюда. Ты не представляешь, как я был ошеломлен, когда вошел в контору и увидел свою жену. Одно из тех качеств, которые меня восхищают в тебе – это чувство юмора, поэтому, надеюсь, ты сможешь представить, что я почувствовал, когда моя жена гордо заявила, что прощает меня. И это после всего, что она вытворяла?!

Я сказал ей и всем своим родным, что вопрос о разводе уже решен, и я не собираюсь менять решения. Если она не хочет разводиться со мной – я хочу развестись с ней, поскольку знаю про ее любовников. Вот что произошло в Афинах, когда я вернулся к тебе, моя любимая. Ты и Гелиос – две мои заветные мечты.

Знаю, что мои поступки выглядели несколько странно. Но мне сначала хотелось отойти от встряски, чтобы спокойно рассказать тебе обо всем, чтобы у тебя не возникало никаких сомнений, чтобы ты доверяла мне и чтобы мы могли пожениться со спокойной совестью. Нам было так хорошо. И я уже почувствовал, что могу рассказать тебе обо всем. Ты выглядела такой красивой сегодня утром, такой нежной и воодушевленной, увешанной фотоаппаратами, как маленькая девочка, которая вырвалась на каникулы подальше от строгих воспитателей.

И я собирался поведать тебе обо всем сегодня вечером, сегодня ночью. Но вскоре после того, как ты ушла, зазвонил телефон. Моя жена пыталась покончить жизнь самоубийством. Гидроплан появился над заливом. И у меня хватило времени только на то, чтобы написать тебе прощальную записку».




Он и его жена вернутся в Лондон, как только она поправится настолько, чтобы перенести путешествие. Он оставил наставления в своем афинском офисе, чтобы оттуда пересылали деньги для Джесси и выполняли все ее требования.

Он понимал, что такой поворот событий слишком неожидан, вызовет много толков в Лондоне, и Джесси вряд ли захочется присутствовать там, пока они не утихнут. Он также знал, что она не закончила работу и хочет доснять нужные кадры.

«Пожалуйста, оставайся на Гелиосе столько, сколько тебе хочется самой. И продолжай снимать, твори свои волшебные фотографии. Ты можешь поездить и по другим греческим островам, посмотреть на них. Пригласи кого тебе хочется. Сестру, наверно? Я ведь знаю, как ты скучаешь по ней. Пользуйся афинским офисом для организации всего, что тебе необходимо.

Однажды ты призналась мне, что исповедуешь философские взгляды, которые можно выразить словами: «Следуй за своим вдохновением»… Я знаю, что без тебя я утрачу и то вдохновение, которое так озаряло мою жизнь. Но от всей души надеюсь, что оно не оставит тебя.

Джимми».




28

1976

ЭЛЕОНОРА


Элеонора почувствовала, что у Джесси что-то неладно. Вот уже несколько недель от нее не было никаких известий. Но неприятности в собственной семье так угнетали Элеонору, что она не сразу обратила на это внимание.

Весь мир был против нее. Люк по-прежнему молчал, держался напряженно. Порой это доходило до абсурда. Если ему что-то надо было сказать Элеоноре, он обращался к маленькому Ясону: – Передай маме, что я сегодня вернусь поздно, пусть она оставит мне холодный ужин.

– Она сидит здесь. Скажи ей сам. – Резкость и грубость были не в характере Ясона. Он всегда был отзывчивым и доброжелательным. Отчуждение, возникшее между родителями, угнетало его и действовало не самым лучшим образом. Прошлой ночью он заснул в слезах. Элеонора делала все возможное, чтобы успокоить его.

– Не перекладывай это на его плечи, – попросила она мужа. – То, что я сделала – это моя вина. Только моя вина и ничья больше, и я сама буду за нее расплачиваться.

Она надеялась, что хоть мать не будет такой непримиримой и упрямой. И даже подумывала о том, чтобы позвать ее сюда, пусть поживет с нею некоторое время. Люк не стал бы возражать. Правда, иной раз она ощущала, что он недолюбливает тещу. Его отец умер довольно молодым, мать вышла замуж второй раз и уехала на север в Буффало. Вот почему он не очень радовался приездам Ханны. К визитам собственной матери он относился с еще меньшим восторгом.

Ей не хотелось ни о чем говорить с Рейчел. Та непременно воскликнула бы: «Я же тебе говорила, что Люк не самая подходящая кандидатура на роль твоего мужа!» Но дело даже не в этом. Рейчел способна была вызвать полицейский эскорт, чтобы препроводить ее в лабораторию, провести анализы и бог знает что!

И Рейчел и Ханна всегда считали свое мнение единственно верным. Но почему она так растерялась? Почему позволила загнать себя в угол? Теперь уже ничего не вернуть. После того как беременность перешла за шесть месяцев, начались неожиданные боли, какие-то толчки, нечто, похожее на схватки… «Господи, – молила Элеонора, – пусть с ребенком все будет хорошо».

Теперь она начала ощущать: то, что до недавнего времени она и сама считала упрямством, постепенно превращалось в твердость. Она зашла слишком далеко, чтобы отступать. Ребенок жив. И он становится с каждым днем все больше и больше. Если обратиться к докторам, они сделают так, что ей придется отказаться от своей мечты.

Но все-таки кое-какие симптомы начали беспокоить ее. Она слышала, что женщины в таких случаях принимают гормональные препараты, может быть, и ей следовало бы попить какие-нибудь таблетки? Она думала об этом уже несколько дней, ласково и нежно поглаживая живот и напевая так, как будто баюкала ребенка.

Джесси – вот кто ей был нужен больше всех. Но, видимо, ее сестра с Джимми отправилась в путешествие по островам на небольшой яхте – как они и собирались. И, конечно, на пустынных островах нет почты и телефона. А может быть, отправились в центральную часть своего острова, разведать его как следует. Вот почему она не сразу решилась набрать номер телефона на Гелиосе. Оператор, соединявший их, сказал, что линия в порядке и не занята. «Боже, сделай так, чтобы она в это время была дома». Ей так необходимо было поговорить с сестрой.

– Алло!

– Элеонора? – Голос Джесси звучал так отчетливо, словно она находилась в соседней комнате. Но голос Джесси не был ее голосом. Он не вибрировал, как обычно, он не был полон воодушевления. Такое впечатление, что она чувствовала себя одной в целом мире. И единственный человек, с которым она могла говорить, – это была ее сестра. Элеонора готова была отдать руку на отсечение, что там что-то произошло. Что? Просто нервы или более серьезное?

– У тебя очень странный голос. С тобой все в порядке?

– Ты звонила мне?

– Всего пару раз, но решила, что ты с Джимми уехала путешествовать по островам.

Последовала пауза, а потом голос Джесси перешел в шепот:

– Я была здесь. Просто не могла отвечать по телефону. Я совершила ужасную ошибку, Элеонора. – Чувствовалось, что она готова разрыдаться. Это еще больше испугало Элеонору. – Он бросил меня, этот негодяй. Его жена прилетела из Аргентины, и этот сукин сын единственное, что сумел сделать, – оставить мне записку о том, что «очень сожалеет об этом». Он пытался превратить все в шутку. Хитрожопый дурак.

Голос Джесси сорвался, и они обе неожиданно для себя засмеялись. Эти слова в устах Джесси впервые прозвучали, когда она пришла из детского сада. И чем больше взрослые возмущались, тем громче она повторяла эти слова. Все это продолжалось до тех пор, пока Ханна однажды не взяла мыло и не вымыла ей рот. Но хотя потом она никогда не говорила этих слов при взрослых, – они остались как бы их собственным паролем, паролем клуба, членами которого были только они вдвоем.

– Но тогда почему ты все еще там?

Последовала еще более долгая пауза. Такая длинная, что Элеонора забеспокоилась – не оборвалась ли связь.

– Джесси? Где ты? Джесси!

– Все в порядке. Я здесь. И я здесь одна. Мне надо выполнить заказ, который мне дал журнал «Харперс Квин». Неизвестный рай. А еще, сказать по правде, мне очень нравится здесь. Джимми предложил мне оставаться столько, сколько я захочу.

– Как любезно с его стороны.

Сарказм, прозвучавший в голосе сестры, заставил Джесси тихо засмеяться. Слыша так близко родной голос, Джесси испытывала желание прикоснуться к сестре, обнять ее, прижаться к ней. Но она продолжала объяснять ровным голосом:

– Мне нужно время, чтобы все обдумать и решить, как я буду жить дальше.

– Возвращайся домой. Мы так соскучились по тебе. И тогда все легче забудется.

– Нет. Мне надо вернуться в Лондон. Я должна продолжить свою карьеру. Редакторы и издатели ждут моих работ. Но мне так трудно вернуться, зная, что все будут сочувствовать мне.

– Господи, кому есть до этого дело?

Еще одна короткая пауза.

– Боюсь, что мне больше, чем кому-либо другому.

– Джесси…

– Ладно, хватит обо мне. Расскажи теперь о себе. Как ты?

– Как ты понимаешь, страхи еще не улеглись. Люк все еще отказывается говорить со мной о ребенке.

– Не относись к этому слишком серьезно.

– Сначала я так и собиралась. Но это слишком затянулось. Он спит на диване. Все самое необходимое, что ему надо сообщить мне, он передает через Ясона. И он так подавлен, что я не понимаю, каким образом могу вывести его из этого состояния.

– Не могу поверить…

– Тем не менее.

– И он не радуется твоей беременности, не целует тебе ноги, как он это делал, когда ты вынашивала Ясона? Мне казалось, что все уже позади. Представляю, какой несчастной ты себя чувствуешь!

– Нет, дело даже не в этом. Понимаешь, я боюсь. Ужасно боюсь. Я сижу одна на кухне и все время думаю о том, что ребенок может умереть. – Она слегка всхлипнула. – На следующей неделе Люк уезжает в Корнуэл, чтобы провести семинар. Он забирает Ясона с собой. А потом еще на некоторое время они поедут в летний лагерь. Я останусь здесь совершенно одна! Целых две недели я буду одна в доме наедине со своими страхами.

Телефонная связь начала прерываться.

– Элеонора! – закричала Джесси. – Можно я позвоню маме?

– Нет, нет… Я уже думала об этом. Я справлюсь сама. Дай мне честное слово! Не звони ни единому человеку.

Джесси пообещала, и голос сестры замер вдалеке.

На следующей неделе Элеонора проснулась, чувствуя такую слабость, что не могла поднять головы. Звук отъезжающего пикапа и звук захлопнувшейся двери в гараже означали, что Люк и Ясон уезжают в Корнуэл на семинар.

– Ясон, подойди, пожалуйста!

Она слышала, как Ясон прошел по холлу, подошел к ее двери, постучал и приоткрыл:

– Мама? – прошептал он. – Ты себя хорошо чувствуешь?

Через пятнадцать минут после того, как ее муж и сын отъехали от дома, началась настолько нестерпимая боль, что она потеряла сознание. Только после обеда она пришла в себя и увидела, что лежит вся в крови. А еще она увидела маленькое крошечное создание, которое ее матка так и не смогла доносить до конца. Девочка – как и ожидала Элеонора.

Ей ни в коем случае нельзя позволить, чтобы Люк узнал о случившемся. Он простит ее, но никогда не простит себе, что такое могло случиться. Его присутствие еще более усугубило бы положение. Бельевая корзина стояла рядом с кроватью. Она нашла простыни, разрезала их и завернула свое мертворожденное дитя, как в саван.

Постельное белье она выстирает в машине, так что и следа не останется. Ее дом, ее замужество – все рухнуло. Сын не может оправиться от травмы, которая вызвана разрывом между отцом и матерью. Только Джесси понимает ее, но что может сделать Джесси, которая сама оказалась покинутой и несчастной? Греческий остров? Вдвоем им будет легче пережить случившееся. Джесси умна и отважна, Элеонора слишком глупа и робка.

Несмотря на слабость, она вымылась и переоделась в чистую ночную сорочку. Что дальше? Ей надо позвонить доктору и сказать ему, что случилось. Наверно, он выпишет свидетельство о смерти. Значит, будут похороны? Кремация?

Она уже собиралась подойти и набрать нужный номер, как телефон зазвонил. Люк? Значит, муж все-таки понял, что происходит? Она скажет ему, что случилось, он бросит семинарские занятия и вернется домой.

– Случилось самое худшее!

– Элеонора? – это был голос Джесси. – Что случилось? О чем идет речь?

Джесси выслушала признания сестры. Жалобный голос Элеоноры ранил ее в самое сердце, но она задала только один вопрос:

– Кто-нибудь видел, кто-нибудь знает?

– Говорю тебе, я одна. Люк увез Ясона с собой на семинар, потом они уедут в лагерь. Их не будет недели две.

– Послушай меня, Элеонора. Иногда пути Господни неисповедимы. У меня только что возникла одна идея… безумная идея… Не говори ни слова. Слушай меня…Только что в монастыре родилась девочка. Они не знают, кто ее мать. Быть может, одна из монахинь. Они спрашивали, не хочу ли я удочерить ее. Пока я не приняла решения, но теперь…

Да, это и в самом деле само провидение решило все.

– Я все сделаю. Ни один человек не узнает, что ты потеряла ребенка. А теперь бери билет на самолет и лети сюда, немедленно. Я все устрою с удочерением.

– Но Люк против. Он и слушать ничего не хотел про удочерение.

– Элеонора!

– Что?

– Ты не слушаешь меня. Люк не узнает ничего про это. Ты скажешь ему, что это твой ребенок. Поэтому я прошу тебя приехать в Грецию. Джимми бросил меня, я на пределе сил. И того и гляди сорвусь. Поэтому ты должна лететь сюда так, словно ты еще беременна. Помни, ты вернешься с Гелиоса с ребенком. Через две недели ты вернешься с девочкой. Ну как?

Элеонора покачала головой:

– Это безумная идея.

– Но верная. Подумай. Я позвоню тебе через час. И отвечай сейчас же: ты еще хочешь ребенка?

Голова Элеоноры поникла. Что делать? Оставаться дома и слушать музыку? Полететь в Грецию и попытаться воспользоваться предложением сестры?

Она закрыла глаза и потрогала монету. «Если орел – остаюсь, если решка – еду в Грецию». Но почему судьба так играет ею? Монета закатилась под кровать.

Люк! Вот что. Он примет решение за нее. Сейчас обед. Он и Ясон должны вернуться в отель.

Если он позвонит раньше, чем Джесси, она расскажет ему обо всем. Если нет, то она уедет в Грецию.

Вскоре снова раздался звонок Джесси. Оказалось, прошел не час, а уже два. Достаточно для того, чтобы муж успел позвонить ей. Но она знала в глубине души, что он не позвонит. И она должна сама принять решение.

Она решила похоронить свою крошечную девочку, которой так и не суждено было явиться на свет, похоронить под старой яблоней в саду. Элеонора сама прочтет над ней молитву. И всегда, сидя в тени под этой яблоней, она будет вспоминать о своей дочери.

К Джесси снова вернулась ее былая энергия и предприимчивость, которая оставила ее после отъезда Джимми. Что бы ни случилось, она не будет сидеть сложа руки и рыдать о потере. Она сделает все, чтобы Элеонора вернулась домой и все у нее пошло еще лучше, чем раньше. Это единственный способ восстановить семью ее сестры.

А Элеонора сразу почувствовала, как ей стало легче, когда трудное решение пришлось не только на ее плечи. Тяжелый груз подхватила ее сестра.




29

1976

ДЖЕССИ


Эта мысль осенила Джесси, как удар молнии. Все казавшиеся тупиковыми варианты вдруг разрешались самым блестящим образом. Сначала она собиралась поехать в Лондон, чтобы сделать аборт в одной частной клинике на Вимпо-стрит, сделать его так, чтобы никто не узнал.

Но так получалось, что она откладывала поездку со дня на день, пока не стало слишком поздно. Ей не хотелось, чтобы ее имя – имя фотожурналиста – связывали со скандальной историей. Быть в связи с очаровательным греком – это придавало шик. Иметь от него ребенка, когда он вернулся к жене – это значило выглядеть брошенной и несчастной.

Из журнала «Харпер Квин» ей телеграфировали, что ждут фотоочерк о жизни греческого острова, ее отчет о путешествии, и приглашали в редакцию, чтобы дать новый заказ.

Она приняла все меры предосторожности, чтобы рабочие Джимми не заметили, в каком положении она находится. Это оказалось не так уж трудно сделать. Они жили на барже, работали весь день, а вечером пили местное вино в таверне. Они почти не смотрели в ту сторону, где жила к и р ь я Джесси. Все, что они могли увидеть с той точки, где вели работы, – как она отправлялась со своим фотоаппаратом в горы.

Большую часть времени она проводила в монастыре. Анна готовила ей рисовые пудинги на козьем молоке и блюда из рыбы, которую они называли бурбонья. Они давали ей настойки из трав, которые собирали в горах и сушили. Джесси пила все, что ей давали, не вдаваясь в расспросы.

Она следовала тому, что диктовало ей вдохновение и разродилась под наблюдением Анны и двух других монахинь легко и без всяких осложнений. Монастырь находился на самой высокой точке острова. И сквозь открытые двери она могла видеть море, ощущать запах морского ветерка и наблюдать за движением облаков в небе.

Услышав крик младенца, она почувствовала себя так, словно древние боги Олимпа окружили ее и ребенка. Взяв девочку на руки и приложив ее к груди, она поняла, что знает, как ей жить дальше. Вдохновение, благословение, счастье – Блисс.[1 - Блаженство, счастье (англ.).] И она последует за тем, что диктует провидение. Вот почему она дала девочке такое имя.

До ее рождения она думала, что поедет в Афины, может быть, в Американское посольство, найти тех, кто захочет удочерить ребенка. Но когда она взяла девочку на руки, ход ее мыслей изменил направление. Теперь она решила, что сама «удочерит» свою собственную дочь и будет воспитывать ее.

Она, современная женщина, сможет вырастить и воспитать дочь, и избежать рутины семейной жизни. Звонок Элеоноры заставил ее отказаться от этого намерения, новый план помогал разрешить сразу две проблемы.

Единственное затруднение состояло в том, что Анна и монахини не понимали по-английски. Но поскольку Джимми не появлялся в этих местах, то они его не знали. Когда она упомянула его имя, они непонимающе кивали головами. А в тот момент, когда Анна протянула ей какие-то бумаги для заполнения, она поняла, что это свидетельство о рождении. И еще до того, как Элеонора прилетела в Афины, она вписала в свидетельство имя сестры и ее мужа. Анна даже бровью не повела и вывела свою подпись внизу, там, где должна была стоять подпись врача или акушерки.

Они выпили в честь такого торжественного события теплой медовой настойки, а пожелания добра и счастья, с которыми к ней обратились монахини, не нуждались в переводе. Она оставила им на развитие монастыря все деньги, которые остались от Джимми. И это было единственное правильное вложение драхм, к которым она, конечно, не собиралась притрагиваться.

Элеонора, по ее подсчетам, уже должна была прилететь в Афины, где ее должен был встретить лимузин, посланный из офиса. А вскоре гидроплан должен был появиться у острова. Вот-вот сестра ступит на берег. И Джесси уже придумала нужную историю в мельчайших подробностях.

Это было деликатное дело. Она решила, что ни один человек не должен знать, что Блисс ее дочь. У нее и Элеоноры было много общих секретов. Один из них – дичайшее поведение Виктора. Но этот секрет – секрет рождения Блисс – она будет хранить при себе. Джесси не представляла, насколько сильным может оказаться ее материнский инстинкт и не захочет ли она забрать Блисс назад. Но если она будет знать, что это цена, которую она заплатила за счастье сестры, за то, чтобы сохранить ее семью, – ей некуда будет деваться. Вместо того чтобы «удочерять» Блисс и воспитывать ее в Лондоне в перерывах между поездками и трепать нервы себе и ребенку, она станет тетей Джесси, любвеобильной, эксцентричной тетей Джесси, которая посылает на дни рождения очень дорогие подарки и которая со временем, может быть, станет примером для подражания маленькой племяннице.

Понимая, что другого такого случая уже не выпадет, она с нетерпением ждала появления Элеоноры. Наконец гидроплан мягко, как лебедь, опустился на воду. Янни повел Элеонору к домику, где жила Джесси.

– Вот она! – воскликнула Джесси и протянула ребенка Элеоноре. – Я все оформила. И мы прямо сейчас отбываем в Афины. Мне столько надо рассказать тебе. Правда, она прехорошенькая? Ее зовут Блисс, думаю, тебе понравится. Мы поговорим обо всем в пути.

Ее сестра потеряла дар речи. Она была совершенно измучена переменой места, времени и вообще долгим путешествием.

– А я надеялась, что ты покажешь мне остров, монастырь и что там еще?..

Но Джесси махнула рукой:

– Что-то случилось с пресной водой, какая-то авария. И для ребенка не очень хорошо. Мы устроимся с большим удобством в «Гранд Бретани». Ты отдохнешь и поближе познакомишься со своей дочерью.

И, словно почувствовав, о ком идет речь, девочка начала причмокивать у груди Элеоноры. Этот сигнал вызвал ответную реакцию у Джесси. Она почувствовала, как ее грудь разбухает от молока, как оно вытекает на блузку. Вот почему необходимо было отправить Элеонору назад, в Нью-Йорк, как можно быстрее.

– Неужели у меня получится? – повторила Элеонора. Слова, которые она произносила в любой трудной ситуации уже миллион раз.

– У тебя уже получилось, – уверенно заявила ее сестра.

– Повтори мне снова, что я должна говорить.

– Просто улыбайся. Никаких подробностей о своем путешествии. Ты была одна в доме, когда я позвонила. Люк и Ясон уехали. Джимми Колас бросил меня. Я чувствовала себя такой одинокой. Даже хотела совершить попытку самоубийства. Мое состояние помешало понять, насколько тяжело проходит твоя беременность. И я попросила приехать ко мне.

– Ты не пробыла и пяти минут на острове, как у тебя начались схватки и ты родила. Возможно, путешествие ускорило роды. К счастью, ребенок оказался здоровым и крепким. И твой визит спас меня от нервного срыва. Благодаря тебе я вышла из состояния депрессии. Ты можешь даже говорить, что рождение Блисс заставило меня осознать, что на белом свете существует не только этот хитрожопый грек.

– Пожалуйста, Джесси. Не выражайся так при ребенке.

– Ты совершенно права. – Она потрепала щечку девочки. – Извиняюсь, котеночек.

Элеонора с нежностью взглянула на сестру.

– А если они спросят, почему ты не прилетела домой вместе со мной?

– Только между нами?

– Я запечатаю рот навсегда.

– Скажи им, что я чувствую себя униженной и оскорбленной. А если на самом деле, то мне страшно не хочется видеть лица мамы и бабушки. Можешь себе представить, что начнет твердить Рейчел? – К Джесси постепенно начало возвращаться чувство юмора, и она скорчила такую постную рожу, что обе сестры прыснули.

К тому же Джесси больше нравится Лондон. И она хочет немедленно вернуться туда, потому что ее издательские дела уже нельзя больше откладывать. Она и так очень много времени упустила из-за Джимми. Теперь он остался в прошлом. И для нее самое главное – это ее карьера фотожурналиста – тра-ля-ля-ля!

Последнее наставление Элеоноре – держать свидетельство о рождении в сумке, но отдельно от паспорта. – Предъяви его только тогда, когда американские иммиграционные власти начнут допытываться, почему ребенок не занесен в паспорт. Ты улыбнись, покрасней и объясни, что ребенок родился несколько раньше срока. После чего вынимай свидетельство. Поняла?

Прощаясь с Джесси, Элеонора плакала:

– Ты не представляешь… Это… это…

Сестры обнялись. Маленькая Блисс находилась между ними.

– Завтра ночью я прилечу в Лондон. Я позвоню тебе оттуда.




До чего же здорово будет снова заговорить на британском. Ей было намного приятнее говорить «позвони мне», вместо того, чтобы бросать небрежно «звякни завтра», и даже мысленно она с большим удовольствием выговаривала про себя «снимать комнату», а не «иметь апартаменты». И вообще, это будет здорово – вернуться к себе. Весь следующий день, который она собиралась провести на Гелиосе, должен был уйти на то, чтобы собрать вещи и вымыть и выскоблить дом, как ее учила Ханна.

Пилот гидросамолета знал, что она не понимает по-гречески, что не мешало ему болтать весь обратный путь из Афин, приветливо улыбаясь ей и весело жестикулируя свободной рукой. Джесси считала, что это обычная вежливость до того момента, пока не ступила на берег и не подошла к дому.

Джимми Колас ждал ее внутри.

– Прости меня, Джесси, – сказал он, улыбаясь той самой улыбкой, от которой у Джесси замирало сердце. – Все мои попытки забыть тебя и жить прежней жизнью кончились ничем. Я понял, что не могу без тебя. Пожалуйста, дорогая, скажи, что мне надо сделать, чтобы заслужить твое прощение. Я преклоняю перед тобой колени и умоляю принять меня обратно.




30

1986

КЛИФФОРД


– Письмо от твоих! – Джимми Колас протянул конверт Джесси через стол, за которым они завтракали. Джесси пила кофе без молока, без сахара, но зато со своим любимым арахисовым маслом, апельсиновым мармеладом, банановым джемом – все это она одновременно намазывала на горячие тосты. Даже после десяти лет совместной жизни Джимми не мог понять и принять эту варварскую американскую привычку.

– Это приглашение на день рождения, дорогой. Блисс исполняется десять лет. – Десять лет? В это невозможно было поверить. – Послушай, что она пишет: «Дорогая тетя Джесси. Мама говорит, чтобы ты бросала все – конечно, кроме твоей камеры – и приезжала на праздник. Разумеется, вместе с Джимми. Любящая тебя Блисс. А также мама, папа и Ясон». И приписка: «Твоя комната уже готова принять тебя».

Джесси передала приглашение Джимми.

– Нет, ты только посмотри, какой каллиграфический почерк. Ты когда в последний раз видел такие буквы?

– Ну что, поедем? Думаю, это будет замечательно – встретиться с твоей сестрой и такой чудесной племянницей. Что ты скажешь?

Время сгладило воспоминания от того шока, который она пережила на Гелиосе. И все случившееся так по сей день и осталось тайной. Провидение оказалось благосклонным к ней и в тот раз. Если бы он приехал хотя бы на день раньше, он бы застал ее с ребенком на руках. И не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чье это дитя. Казалось, сама жизнь распоряжалась ею и все устраивалось наилучшим образом.

Ее первой мыслью при виде Джимми было – увезти его с острова как можно скорее. Ведь могло случиться так, что Анна решила бы навестить ее и спустилась вниз. Увидев Джимми, она начала бы разговаривать с ним, поздравила бы его с рождением ребенка. Поэтому Джесси, обвив его шею руками, попросила немедленно увезти ее с острова в Лондон – ведь она чувствовала себя здесь такой одинокой, такой покинутой. Она говорила, что не хочет ни минуты оставаться на этом острове, где пережила такое страшное потрясение.

Она надеялась, что отомстит ему. Как только они приедут в Лондон, она бросит его к чертям собачьим. И это будет сладкая месть. Пусть попробует испить ту же чашу унижения, которую он дал отведать ей. Но жизнь опять же навязывала свое. Не было сомнений, что Джимми Колас обладает какой-то магической властью над ней. И что-то необъяснимое влекло ее к нему. После нескольких дней, проведенных в Афинах, и недели в Париже она еще раз убедилась, насколько их тянет друг к другу. К тому же его жена, похоже, отказалась от всяких претензий на него.

Некоторое время спустя Джесси все-таки простила его и приняла в свои объятия. Но за это время она получила возможность прийти в себя после родов. Окрепнуть физически и душевно.

– Тебе просто нравится мучить меня, – сказал он, когда она отклонила его приглашение ехать сразу на Хилл-стрит. Вместо этого они поехали в ее квартирку на Леннокс-Гарденс, где она и распрощалась с ним, не предложив зайти.

– Не так уж много тебе приходится страдать. Мне казалось, что я потеряла тебя навсегда. А теперь мне еще надо по-настоящему привыкнуть к мысли, что я вновь тебя обрела.

Но как только она поняла, что больше уже нельзя оттягивать близость, – они начали с того, на чем, можно сказать, остановились. Они больше не заводили разговоров о разводе. Жена Джимми благополучно вернулась к своему аргентинскому любовнику. И через какое-то время Джесси все-таки отказалась от своей квартирки и переехала жить в дом на Хилл-стрит. Успех фотоочерка, привезенного с Гелиоса, укрепил ее положение. Она стала фотографом, у которого есть свой почерк. Она и Джимми стали парой, которая задавала тон в культурной жизни, их высказывания цитировали в еженедельных обозрениях.

Ради своего собственного спокойствия она делала все, чтобы не видеться с Блисс. Находила тысячу оправдательных причин, чтобы не ехать в Америку. Так было легче всего уберечь себя от горьких мыслей. Между ними лежал океан – и огромное пространство, разделявшее их, помогало сохранять и внутреннюю дистанцию. Она посылала массу подарков, книги, игрушки – в конце концов Элеонора взмолилась и попросила ее утихомириться немного. Сестра подробно писала о своей жизни, посылала семейные фотографии, так что Джесси была в курсе всех последних событий. «Как жаль, что я не умею фотографировать так же хорошо, как ты», – писала она, отправляя очередную пачку. В конце концов Джесси решила, что она в состоянии встретиться с Блисс лицом к лицу. Заодно она попробует сама снять ее.

Желание исполнилось гораздо скорее, чем она думала. Джимми как раз отправился в очередную свою поездку в Гонконг. Джесси в тот вечер сидела дома с Клиффордом, когда раздался звонок колокольчика. Джесси в этот момент укоряла Клиффорда за то, что он позволил издательству «Скрэббл» подмять себя, и предложила обсудить, в какие рискованные предприятия он может пуститься, чтобы добиться независимости. Клиффорд что-то изредка цедил сквозь зубы в ответ. Каждое слово из него надо было прямо-таки клещами вытягивать. Джимми часто шутил над ним по этому поводу, уверяя, что услышал голос друга только через десять лет после того, как они познакомились.

– Джентльмен из Интерпола, – провозгласил дворецкий.

Интерпол? Скорее всего шутка. Сейчас к ним со смехом ворвется Джимми, решивший таким образом прервать ее разговор наедине с лучшим другом. Но это была не шутка. Вошедший показал удостоверение и спросил как можно вежливее, где можно найти мистера Коласа.

Дальше события раскручивались с ошеломляющей скоростью. Джимми привезли из Гонконга и предъявили ему обвинение в причастности к деятельности международной подпольной организации, которая занималась мошенническими сделками, связанными с обменом валюты. По решению суда дом на Хилл-стрит реквизировали, все счета Джимми в банке заморозили, включая и тот, что был открыт и на его, и на ее имя и где находились все деньги Джесси. Ее украшения и лимузин тоже фактически принадлежали ему и тоже были конфискованы для возмещения убытков потерпевших на этих сделках.

Только благодаря большим связям Клифа Джесси удалось кое-как выцарапать свои фотоаппараты и пленки, негативы и отпечатанные фотографии.

– Твое счастье, что ты не его жена, – заметил Клиф по этому поводу. Закон проявлял снисхождение к любовницам, относя их скорее к жертвам, чем к соучастницам.

Потрясенная до глубины сердца, оставшаяся без средств, без жилья Джесси приняла предложение Клиффорда поселиться в его крошечном домике на колесах, который располагался позади его особнячка в Хэмпстеде.

– Здесь тебя не будут беспокоить.

Когда к нему начали приставать журналисты-ищейки из желтой прессы, он пригласил их к себе на херес и дал возможность осмотреть все комнаты. Джесси в это время тихонько отсиживалась, задернув занавески, в своем неприметном убежище, похожем на сторожку, рядом с гаражом. Клиф убедил настырных гостей, что он не имеет представления, где она может быть и высказал предположение, что она скорее всего уехала к себе домой в Америку.

Далеко за полночь они обсуждали ее будущее. Клиф считал, что надо непременно выпустить ее альбом.

– Но я еще не готова к этому. Я еще не достигла нужного мастерства. Слишком нескромно с моей стороны…

– Ты настоящий художник, – строго ответил Клиф. – Или ты не считаешься с моим мнением? У тебя потрясающая – чисто американская – наивность, она придает своеобразие твоей манере. Выделяет тебя из общего ряда. И других привлекает то же самое – безыскусность.

Слова Клифа ошеломили ее. Джесси считала себя всего лишь фотожурналистом – подстерегающим нужный момент, как разбойник в кустах поджидает добычу. Она не претендовала ни на что большее.

– Ты и вправду так считаешь? – через какое-то время переспросила она.

– А как же. Я говорю серьезно.

– Ты не дразнишь меня, не водишь за нос?

Он начал краснеть:

– Носик у тебя и вправду точеный – ничего не скажешь, если, конечно, мне позволено сделать такого рода замечание, однако я сказал то, что думал.

Последовала короткая пауза. Он вдруг поднялся, словно вспомнил о чем-то важном.

– Извини.

Она следила за тем, как он шел, рассматривая картины на стенах, в чем не было никакой необходимости.

– Клиффорд…

Он повернулся к ней:

– Да?

Их дружба началась с того самого момента, когда они в первый раз встретились на ужине у Джимми Коласа. С того времени, как Джесси вернулась с Гелиоса и перебралась в дом на Хилл-стрит, Клиф стал чем-то вроде приложения к особняку, необходимым дополнением ко всем удобствам, которые там были.

– Скажи мне честно…Ты, часом, не влюблен в меня?

Его плечи дернулись. Он достал сигарету и глубоко затянулся. Только после этого он позволил себе медленно повернуться:

– Глупышка! Конечно, влюблен. Надо быть круглым идиотом, чтобы не влюбиться в тебя.

Она дотронулась до его плеча:

– Почему ты никогда ни словом не обмолвился об этом?

– Ты жила с Джимми. И мне была отведена банальнейшая из ролей в старой как мир комедии. Друг семьи, который появляется в тот самый момент, когда в нем больше всего нуждаются.

Все верно, ничего не скажешь. Она и Джимми вместе спали, путешествовали, обнимались. Но у нее с Джимми не было той близости, которая существовала с Клифом. Они с Джимми почти не разговаривали, но были не в состоянии наслаждаться этим молчанием. Джимми просматривал ее фотографии, восхищался ими, но никогда по-настоящему не видел их. Он даже гордился ее работами, но не имел представления, каковы они на самом деле.

– И теперь я живу здесь, – проговорила Джесси.

Клиф задумчиво посмотрел на нее:

– Пусть это тебя не смущает. Все будет хорошо.

Единственное, что он и мог ответить. Джесси порылась в ящике и нашла то, что искала.

– Подойди сюда. Хочу кое-что показать.

Она взяла катушку с нитками и медленно начала обматывать ниткой его и себя, словно скрепляла узами навеки.




На следующий день новость, как бомба, разорвалась на страницах газет. Джимми Коласу помог бежать из тюрьмы его сообщник, которого так и не удалось опознать.

– Дураки! – кричал Клиффорд, отбиваясь от журналистов, снова окруживших его дом, сад и ближайшие улицы. – Неужели вы считаете, что он такой идиот и притащится сюда? Да он в тысяче миль отсюда! Полные дураки!

Услышав шум, но не понимая, в чем дело, Джесси слегка отодвинула занавеску на окне в своем убежище.

– Это же Джесси! – обрадовалась своей находке одна из мелких пираний какой-то скандальной газетенки. «Были ли у нее какие-то известия от него? Знает ли она, где он? Не помогала ли она организовать его побег? Готова ли последовать за ним на другой конец Земли?»

Она заперлась самым тщательным образом, задернула все занавески и сидела не шевелясь. Зазвонил телефон. Она услышала голос Клиффорда.

– Не высовывай даже кончика носа. Репортеры, конечно, наглецы – люди без стыда и совести, но ломать дверь они не посмеют. Это уже подсудное дело.

Они обсудили все возможные варианты. Их разделяло всего несколько ярдов, но общаться они могли только по телефону.

– Как жаль, что у тебя нет подземного хода из гаража в дом.

Все-таки вдвоем было бы легче переносить осаду.

Клиф обьяснил ей, что эти акулы жаждут крови и не уйдут, пока не добьются своего. Королевский прокурор оказался в весьма уязвимом положении, и он может попытаться спасти свою шкуру, отыгравшись на Джесси. С него станется предъявить ей обвинение в организации побега. Они не обратят внимания, что все это время она вынуждена была отсиживаться взаперти.

– Тебе надо немедленно уехать из Англии, – Клиф был настроен решительно.

Ночью остались дежурить только несколько репортеров. Несмотря на обычное свое соперничество, на сей раз они решили объединиться и действовать сообща – так было больше шансов заполучить нужные сведения.

Клиф дождался наступления темноты и открыл дверь, чтобы выразить сочувствие товарищам – журналистам. Они сразу бросились к крыльцу. На его лице играла улыбка чеширского кота. Перед собой он катил небольшой чайный столик с сандвичами.

– Вы, бедняги, должно быть, здорово проголодались, пока отдежуривали свои часы?

– Какая забота! – восхитились они.

– Каждый должен делать свою работу. – Он пожал плечами, отвлекая их внимание разговором и шутками, а тем временем Джесси осторожно выбралась через заднюю дверку из своего пристанища и пробралась к улочке, где за углом ее ждала машина. Через несколько часов в отель «Блумсберри» приехал и Клиф. Его семья испокон веков пользовалась услугами этого отеля, поэтому он не боялся, что кто-нибудь раззвонит о том, что видел Джесси или его здесь.

Была опасность, что ее могут узнать в Гатвике или Хитроу – аэропортах, откуда вылетали самолеты в Нью-Йорк. Поэтому он отвез ее в Манчестер, откуда она вылетела в Олбани – там ее должна встретить Элеонора. По телефону Джесси попросила сестру держать свой приезд в секрете. Как только ищейки из газет пронюхают, что она выскользнула у них из рук, они тотчас поймут, что она улетела в Америку, и кинутся ловить ее в аэропорту, чтобы там попортить кровь. Поэтому самое лучшее – какое-то время ничего не сообщать о ее приезде ни Рейчел, ни Ханне.

Одна глава ее жизни оказалась законченной. Начиналась новая. И пока самолет летел на запад, Джесси Лоуренс с облегчением почувствовала, что ей хочется наконец оказаться в Ривертоне, увидеть родной дом, обнять сестру. И Блисс.




31

1987

БЛИСС


– Расскажи, пожалуйста, как я родилась, – попросила Блисс.

Девочка не уставала расспрашивать мать о том, как она родилась на острове в Греции. Люк в этот момент стоял в отдалении. Ясон проходил мимо. Ему уже исполнилось пятнадцать.

– Опять! Сколько раз можно выслушивать одно и то же! Не устала? – и он передразнил Блисс: – А вы знаете, я появилась на свет в Греции! – и уже другим голосом добавил: – Все знают, что ты родилась в таком экзотическом месте. Среди скал, овец и монахинь. Почему бы тебе не поговорить на другую тему?

– Ну Яа-ссо-о-н! – От избытка чувств Блисс пихнула брата в бок, а потом чмокнула в щеку. – Я обожаю тебя!

Он сделал вид, что отталкивает ее, но Джесси видела, что он при этом крепко обнимает сестру.




Элеонора отпила глоток кофе.

– Правда, она просто чудо из чудес?

Дети ушли в школу, Люк занимался саженцами в саду. Сестры остались вдвоем.

– Всякий раз, когда я смотрю на Блисс, я думаю о тебе и повторяю слова благодарности. И буду благодарить до конца своих дней. И что самое странное – все как один твердят, что она – моя копия. Веришь?

– Говорят, что люди, которые долго живут вместе, становятся похожими друг на друга. У них появляется общее выражение лица. Ведь ты сама знаешь, как дети любят подражать взрослым.

– Но Рейчел уверяет, что Блисс похожа на нее и унаследовала ее черты. Что ты на это скажешь?

– Ты знаешь, что она не упустит своего ни в чем. И в этом тоже.

– Верно, Джесси. И нам не следует забывать об этом. – Она машинально принялась барабанить пальцами по столу. – Если бы она не подарила тебе маленький пластиковый фотоаппарат, ты бы никогда не стала знаменитым фотожурналистом, не приехала на этот остров и…

– Ладно тебе, Элеонора. Давай о другом. Я так соскучилась по тебе и… так хотела узнать о том, как Люк пережил все случившееся.

– Он остался таким же, каким и был. Из него лишнего слова по-прежнему не выдавишь.

До рождения Блисс он держался отчужденно. Но отъезд Элеоноры в Грецию потряс его. Он понял, как мучил ее, как она страдала из-за его молчания, хотя он сам ничего не мог с собой поделать. Добравшись тогда до места, где они должны были остановиться с Ясоном, он кругами ходил вокруг телефона, но не мог заставить себя набрать номер – боялся, что Элеонора повесит трубку. Но весь семинар у него был скомкан, потому что он места себе не находил, и вместо того, чтобы ехать в лагерь отдыхать, как собирался раньше, рванул с Ясоном домой.

Ханна рассказывала Элеоноре, что он чуть не свихнулся. Он рыдал, как ребенок, когда говорил с ней по телефону. Представить себе Большое Каменное Лицо плачущим? Это просто немыслимо. Но он твердил Ханне, что это его вина и если что-нибудь произойдет, он покончит жизнь самоубийством. Он переживал страшно – и поделом, как считала Элеонора. И, конечно, она ни словом не обмолвилась о том, что удочерила девочку. Более того, и не собиралась открывать ему эту тайну.

Когда Ханна позвонила ему и сообщила о рождении ребенка, он подхватил Ясона в машину и приехал в город. Если он на кого-то и походил, то больше всего на медведя в клетке. Метался из комнаты в комнату, ходил чуть не по потолку – а потолки у Ханны – будь здоров какие! В конце концов он стал так действовать ей на нервы, что она отправила обоих в зоопарк.

– Как жаль, что меня не было здесь, и я не могла посмотреть его лицо, когда он впервые увидел Блисс, – заметила Джесси.

Элеонора вскинула брови:

– Ты знаешь, в какой-то момент у меня мелькнула мысль о том, чтобы уйти от него. Собиралась вернуться в Нью-Йорк с детьми. Решила – пусть он занимается своими чертовыми деревьями, своими саженцами и прививками. Я сделала маникюр – мы собирались с Рейчел идти в Бедгроф за покупками. Но когда я увидела его лицо и поняла, как он настрадался, а маленький Ясон бросился ко мне из-за его спины… – Она не могла продолжать.

– Я помню, что ты говорила нечто в этом духе. Но, честно говоря, ни секунды не верила, что ты сможешь сделать это. В конце концов, Блисс нужен отец, а не только мать.

Все получилось самым наилучшим образом, подумала Джесси. Элеонора выглядит такой счастливой, ее жизнь так наполненна. И даже Люк немного переменился, стал несколько мягче. Конечно, он по-прежнему замкнут. Когда она обняла его при встрече, он стоял прямой, как столб. Он по-прежнему не отличался разговорчивостью. Все его высказывания сводились к замечаниям о погоде и о домашних заданиях детей, а также коротким репликам, куда и по какому делу он уходит.

Ни малейшего интереса к тому, как жила Джесси и чем занимается, Люк не проявлял. Не расспрашивал о жизни в Лондоне. О ее журналистской работе. О планах на будущее. Элеонора не упоминала при нем о Джимме Коласе. Она просто сообщила, что Джесси устала и ей нужно отдохнуть, поэтому они пока ничего не сказали о ее приезде ни Ханне, ни Рейчел.

Местный почтальон привозил «Нью-Йорк таймс» специально по заказу Джесси. Никаких упоминаний про скандал, связанный с именем Джимми Коласа. Клиф с облегчением вздохнул, услышав про это. Британская пресса продолжала вяло муссировать эту тему. В июне появились сообщения о том, что кто-то видел Джимми на одном из пляжей. Кто-то заявил, что видел его в толпе танцующих в Лос-Анджелесе. Но со временем новости, связанные с Джимми Коласом, уже перестали волновать публику. Интерес к нему угас.

Клиф считал, что самое лучшее лекарство для Джесси – снова заняться фотографией, и посоветовал ей сделать снимки своих родных. Она последовала его совету и с самого начала ощутила какое-то особенное чувство, какой-то особенный лирический настрой, который помогал ей выбирать нужный момент.

Вскоре Джесси перебралась спать в комнату Блисс, на раскладной диванчик. И камера в ее руках словно являлась продолжением ее глаз, ее чувств. Никогда не читавшая Джозефа Кэмбелла, девочка всем своим поведением демонстрировала то самое отношение к жизни, которое так философски точно выразил писатель – она жила по наитию, вдохновенно, хотя при этом совершала вполне детские поступки, была способна на какие-то дурацкие выходки.

И камера запечатлевала, как Блисс, изнывая над школьными уроками, теребила свои чудесные волосы – то от разочарования, то от радости, когда понимала наконец задачу. Ее сосредоточенный взгляд замирал перед геометрическими фигурами, она могла часами болтать по телефону, прижав его к щеке, пока в то же самое время гладила себе рубашки, чистила туфли или перебирала коллекцию записей рок-певцов.

Она с диким визгом носилась вместе с собаками, пока они вместе не падали в изнеможении на землю, а потом собаки принимались вылизывать ей лицо языком. Ей удалось приучить птиц садиться на руку и склевывать зернышки прямо с ладони. Не замечая лестницы, Блисс забиралась на деревья и, сидя на самой верхушке, сбрасывала Джесси на пробу яблоки и груши.

Она еще сохранила остатки детских привычек, иной раз даже могла поиграть с куклой, завязав ей хвостики или сделав замысловатую прическу. И в то же время в ней уже просыпалась девушка, что можно было угадать по тому, каким становилось выражение ее лица, когда к Ясону приходили его друзья.

И очень часто, наблюдая за дочерью, Джесси не могла понять, чего ей хочется больше – заплакать или рассмеяться от того, насколько трогательным было все, что она делала. В девочке полностью отсутствовал расчет. Она не готовилась заранее к чему-то. Все получалось непроизвольно, само собой. Ее поведение было спонтанным и полным любви ко всему живому. Когда Джесси впервые после того, как отсняла кучу пленок, занялась проявлением, она с пристрастием и боязнью вглядывалась в первые отпечатки. И почти сразу же поняла – ей удалось добиться того, чего хотелось больше всего. Она смогла воссоздать на этих фотографиях тот образ Блисс, который привлекал ее – ясность, чистоту, свежесть и непосредственность. И это ощущение, которое исходило от фотографий, было таким же сильным, какое она испытывала при виде дочери.

Джесси отправила фотографии без всяких комментариев, но умирала от нетерпения, дожидаясь ответа от Клифа.

– Вот книга, о которой я мечтал, – с этого он начал разговор по телефону. Никаких восторгов и никаких особенных похвал. Сдержанно, как всегда.

– Можно ли считать, что они понравились тебе?

Понравились? Другой бы ответил, что он потрясен, что это грандиозно, что она настоящая Систин Чапел. От Клифа такого не дождешься. К его словам следовало прислушиваться очень внимательно, чтобы выудить редкое слово похвалы или прямого одобрения.

– Джесси, дорогая…

– Да, Клиф, дорогой… – передразнила она его.

– Они прелестны. Восхитительны. Они трогают до глубины души. Великолепно. Именно такие, какими они должны быть. Но…

«Но». У него всегда припасено «но».

– Мне нужно еще. Приблизительно столько же, сколько ты уже сделала. Чтобы получился хороший альбом – тебе надо поработать еще. Если не возражаешь, книга будет называться «Мир глазами Блисс». Как на твой взгляд?

Ей оставалось только кивнуть.

– Джесси, ау! Ты где? Чертов телефон!

– Здесь я… – не без труда выговорила Джесси.

– И вот еще что. Мне очень бы хотелось причапать к тебе. Это удобно?

Господи, ну до чего же ей нравилось, когда он начинал говорить вот таким образом – «причапать»!

– Чапай за билетами так быстро, как только можешь!

Ханна была просто вне себя, когда Джесси призналась ей, что остановилась у Элеоноры.

– Три месяца! И ты ни разу не дала мне знать?! Да кто же я по-твоему – монстр какой-то, что ли? Я понимаю, что вы очень дружны, но это уж слишком.

– Прости, мамуль. Я не хотела обижать тебя.

– Обижать?! Мне кажется, тут подходит другое слово. – Ханна и в самом деле была оскорблена.

– Мне необходимо было успокоиться, отдохнуть сначала. Вот почему я приехала к Элеоноре.

– Можно было устроить так, что ты и здесь нашла бы полный покой и тишину. – Ханна еще не могла прийти в себя. – Ладно, Бог с тобой. А как Джимми? – На самом деле вопрос означал одно: когда вы наконец поженитесь? Но это означало также и то, что слухи о скандале в Англии так и не докатились до американских газет.

– Мы расстались, мама.

– Почему же ты ничего не сказала мне? И почему мне приходится спрашивать тебя об этом?

– Мне не хотелось беспокоить тебя.

– Когда я не знаю, что происходит в твоей жизни, я беспокоюсь гораздо больше.

– Зато я посылала тебе фотографии. – Это был обычный прием Джесси – незаметно переменить тему разговора. – Они тебе нравятся?

– Ну о чем ты говоришь? Конечно, нравятся! Мы поставили их на коктейльный столик и хвалимся перед гостями.

– А как бабушка?

Поскольку Маркуса постоянно приходилось помещать в госпиталь, некоторые из сотрудников фирмы задумали совершить переворот, чтобы захватить власть в свои руки. Воспользовавшись болезнью Маркуса, они хотели оттеснить Рейчел от рычагов управления, высосать все что можно из фирмы и отбросить ее, как пустую кожуру.

– Неужели Рейчел все потеряла?

– Ты плохо ее знаешь. Она наняла телохранителей, зная, к каким приемам сейчас прибегают конкуренты. Подыскала адвокатов. Договорилась с другими крупными акулами, которым было выгодно вступить с ней в сотрудничество. Я один раз ходила на их деловую встречу. Скажу тебе, что наша бабушка выглядела, как Марлен Дитрих. Женственная и непреклонная одновременно.

Джесси решила, что расскажет матери про Клифа, когда приедет к ней домой.

– И ты собираешься выйти за него замуж?

– Не знаю пока.

– Только, умоляю тебя, не говори мне, что он женат…

– Мама!

– По крайней мере, не говори об этом Рейчел. В самом деле, не беспокой ее. Она такое тут выдержала!

Джесси успокоила Ханну – нет никаких оснований для волнения по поводу Клифа. Что касается Рейчел, она, как всегда, была на высоте, когда они приехали ее навестить. Ей ни за что нельзя было дать восемьдесят пять – от силы лет шестьдесят пять. И Рейчел, конечно, была в восторге, когда они сказали об этом.

Она только что вернулась с заседания.

– Эти сукины дети считали, что я эдакая старушка в теннисных тапочках! Но я показала им. И я всех их запомнила. У меня фотографическая память. И помню все, что каждый из них нес про нашу фирму. Они и не представляют, как они поплатятся за свое предательство. Им и в голову не приходит, как я умею обманывать, когда это надо. Я эти штучки лучше их умею делать. Они считали, что я отстала и не представляю, каким образом сейчас ведутся дела.

Джесси только посмеивалась. Клиффорд будет в восторге от Рейчел.

– А ты не обманываешь, бабушка?

– А как ты считаешь?

– Я считаю, что мне надо непременно поснимать тебя. – И Джесси достала камеру, с которой, конечно, не расставалась. – Скажи «сыр».

– Камамбер, может быть? – И Рейчел слегка оттянула уголки губ. – А если серьезно, Джесси. Скажи мне, твои фотографии дают тебе возможность жить на это или же твой грек содержит тебя? Разумеется, это не мое дело, и я не должна совать нос в твои дела. Но…

– Мне очень хорошо платят за фотографии. На жизнь хватает. Тем более, что мы расстались с Джимми, и он никак не может содержать меня.

– Но у нее есть мужчина. – Ханна попыталась отстоять честь дочери. – Издатель. Он собирается опубликовать книгу Джесси – серию фотографий Блисс. Он считает, что Джесси настоящий художник– художник высокого класса.

– Я принесла тебе посмотреть несколько снимков.

Увидев фотографии, Рейчел как-то странно изменилась в лице и откинулась на кушетку. Некоторое время она сидела в полном молчании, а потом вдруг вздохнула и проговорила со свойственной ей иной раз бестактностью, полностью игнорируя Ханну:

– Ты унаследовала свой талант от меня.

Задержав в руке один из портретов Блисс, она чуть-чуть отодвинула его в сторону и проговорила:

– Взгляни на нее! Она такая же красавица, как и ее мать. Элеонора у нас всегда была красавицей. Но знаешь… – она замялась, подыскивая подходящее выражение и провела пальцем по подбородку Блисс, – но в ней есть многое и от Джесси. Красота и ум. У Блисс есть и то, и другое.

Рейчел вспомнила, как Элеонора собиралась удочерить кого-нибудь, когда доктор сказал, что у нее уже не может быть детей.

– Теперь я согласна, что Люк поступил правильно, отказавшись от этого, – заявила Рейчел. – Он говорил, что «никогда не известно, что получится в итоге». Подумайте! Если бы они решились на это, Элеонора никогда бы не родила Блисс.

Повернувшись к Джесси, она добавила:

– А у тебя бы не получилось такой книги!




32

1988

ДЖИММИ


– Бешеный успех! – коротко сказал Клиф. Почти через неделю после того, как в Англии вышел в свет фотоальбом «Мир глазами Блисс», издательство напечатало третий тираж книги. Она полностью окупила себя и уже успела дать прибыль. Сразу в нескольких журналах появились хвалебные отзывы о ней. Представитель издательства Клиффорда получил предложение организовать встречу с автором книги на телевидении. Поговаривали сначала и о том, чтобы пригласить Блисс в Англию для встречи с журналистами и для выступления по телевидению. Но Люк решительно воспротивился – он не хотел, чтобы Блисс пропускала школьные занятия ради такого дела.

– Может быть, это даже и к лучшему. Это будет интриговать публику. А фотографии пусть говорят сами за себя.

Несмотря на столь ошеломляющий успех, Джесси не могла успокоиться и обрести уверенность. Что-то, о чем она и сама не догадывалась, вызывало у нее постоянную, необъяснимую тревогу.

Первым узнал о случившемся Клиффорд. Джимми Колас явился в английское посольство в Афинах. Он заявил репортерам, что все это время провел в уединении в монастыре на острове под названием Гелиос. Медитация, которая продолжалась несколько месяцев, помогла ему осознать, сколь неправильную жизнь он вел до сего времени. Теперь он пробудился и готов понести наказание за случившееся.

– Какая несправедливость!

Старый, уже начавший забываться скандал снова вызвал интерес прессы к Джесси. Правда, с той разницей, что если раньше она была всего лишь любовницей Джимми, которая делила с ним дом на Хилл-стрит, то теперь это была художница, ярко заявившая о себе.

– Ничего! Мы пройдем и через эти рифы! – подбодрил ее Клиф. Но вместо того, чтобы прятать ее от журналистов, он сам обзвонил ведущие издательства и назначил пресс-конференцию. Выступая перед собравшимися, он представил Джесси и рассказал о том, как она появилась в Англии. Молодая американская девушка, влюбившаяся в Англию и поставившая своей целью постичь эту страну и добиться в ней успеха, была очарована и заворожена Джимми Коласом, который помог ей освоить особый стиль жизни – с шикарными машинами, особняком, где их обслуживали слуги, частными самолетами, яхтами и прочее. Сколько раз она собиралась оставить его. И сколько раз ему удавалось снова вернуть ее, очаровывая своими манерами и обращением.

– Но она знала, что способна выступить в обществе в более достойной роли, чем просто любовница богатого человека. И по иронии судьбы, именно когда жизнь развела их в разные стороны, она смогла по-настоящему развить свой талант. Продемонстрировать свои художественные способности.

Он подал ей руку, помогая взойти на подиум, и, обняв за плечи, закончил:

– Джимми Колас появился для того, чтобы понести справедливое наказание. Джесси Лоуренс появилась на арене жизни, чтобы представить то, чем она является на самом деле. – Он поднял фотоальбом «Мир глазами Блисс». – И это, признаюсь вам, блестящая работа.

Раздался шквал аплодисментов. Следуя наставлениям Клиффорда, Джесси сказала только одну фразу:

– Благодарю вас от всей души.

После бурных оваций Клиффорд вывел ее через черный ход из зала, где проходила конференция. То ли все дело было в том, как проникновенно и просто выступил Клиф, то ли произвела впечатление работа Джесси, но после этой встречи все журналисты прониклись к ней симпатией, оставили в покое ее белье, перестали промывать косточки и дали возможность снова жить нормальной жизнью.

Надо учесть и то, что к тому времени скандал с Джимми Коласом стал устаревшей новостью. В конце концов, он всего лишь нагрел кое-кого, присвоил себе чужие деньги и сбежал на некоторое время из тюрьмы. Он не убивал рок-звезду и не покушался на жизнь королевской особы. И упоминания о нем становились все более редкими. И, как правило, имя Джесси Лоуренс уже не фигурировало в связи с ним.

– Ты настоящий гений, – вздохнула наконец Джесси. – Ты спас мне жизнь. Чем я смогу отблагодарить тебя?

– Выйди за меня замуж.

Замуж? Он что, шутит или серьезно говорит об этом? Но достаточно было посмотреть на его лицо, чтобы понять, насколько серьезной была его просьба. Предложение прозвучало настолько неожиданно для Джесси, она настолько не была готова к нему, что нужные слова не сразу пришли на ум.

– Я в самом деле прошу тебя выйти за меня замуж.

– Я даже не знаю, что сказать в ответ.

– Скажи, что рада.

А она все еще стояла растерянная и ошеломленная таким поворотом дела.

– Ты любишь меня, Джесси, так ведь?

Она кивнула.

– Но ты не влюблена в меня, да?

Она коснулась его руки:

– Можно, мы поговорим об этом чуть-чуть позже?

Минутная пауза замешательства пролегла между ними, но Клиффорд все-таки заставил ее повернуться к нему лицом:

– Тебя что-то беспокоит. Что именно?

– Да вроде ничего. Просто я очень обрадовалась. – Она обняла его и поцеловала в щеку. – Но ты абсолютно прав. Я люблю тебя. Давай поговорим о замужестве, когда мы приедем в Нью-Йорк.

Он был абсолютно прав и в другом. Она действительно была обеспокоена. И когда она честно призналась себе в этом, то поняла, что она встревожена из-за Джимми Коласа. Если он все это время провел в монастыре, значит, он узнал всю правду о Блисс. Вряд ли можно было рассчитывать на то, что все монахини враз покинули монастырь, а на их месте появились новые. И представить себе, как теперь будут развиваться события, она не могла. Если Джимми задумает восстановить свои отцовские права, семья Элеоноры переживет шок, и Блисс тоже.

Джесси не относилась к тем, кто готов сидеть и ждать, что произойдет. Звонок адвокату Джимми, короткие переговоры, и вскоре она получила официальное приглашение дать свидетельские показания.

– Какие, к черту, показания? У меня нет никаких свидетельств и доказательств его вины. Я была удивлена больше всех других тем, что произошло.

После некоторых проволочек ей дали разрешение на свидание с Джимми.

– Мистер Колас тоже выражает желание встретиться с вами.

Клиф негодовал:

– К чему?! Нет никаких разумных объяснений тому, что ты собираешься сделать!

Но разумные объяснения существовали, к сожалению.

Он почти не переменился. Пожалуй, выглядел даже лучше, чем раньше. Простая жизнь – солнце, море, оливковое масло и свежая рыба – пошла ему на пользу. Он похудел, стал стройнее и как будто выше ростом.

– Кажется, башмаки моего старинного друга теперь можно найти рядом с твоей кроватью? – начал он, как только увидел ее.

– Ты захотел повидаться со мной, чтобы сказать это?

– Нет, из-за денег.

Не пытаясь оправдаться, он рассказал, что бежал только ради них. Ему удалось всякими правдами и неправдами выудить из нескольких заграничных банков свои вклады, о которых никто не знал и на которые не могли наложить арест. Он перевел все в «капусту» – американские доллары – и привез на остров, в монастырь, тот самый, где родилась одна американская девочка, которую удочерила одна молодая американка. Конечно, ничего доказать невозможно. Никаких записей не существует. Но это забавная история, правда? И в то же время несколько загадочная.

– Но какое отношение она имеет ко мне? Зачем ты пересказываешь ее мне?

– Твое хладнокровие вызывает восхищение. Именно поэтому ты единственный человек, которому я могу довериться. Ты должна поехать на Гелиос и привезти оттуда деньги. А если ты откажешься, то я вынужден буду рассказать о том, что узнал на острове.

Как именно, он не стал объяснять. Но если только вылетит хоть одно слово, хоть один намек – этого будет достаточно.

– И ты сдержишь обещание – и будешь молчать?

– Все, что мне нужно – это деньги. И ради бога, не подумай, что я хочу ущучить тебя. Если я скажу хоть одно слово – ты сможешь рассказать все про мои деньги.

– Могу ли я узнать, что ты затеваешь? Сидя здесь, в тюрьме, как ты сможешь их потратить, на что?

– Не смейся. Я хочу восстановить справедливость. Вернуть деньги тем, кто пострадал.

– Но почему просто не сообщить, где находятся твои деньги?

– Потому что мои деньги находятся в Греции. И я не смог забрать их с собой, потому что тут же попал в руки полиции – и не сомневался, что так и случится. А они сразу бы конфисковали их. Если я просто сообщу, где они, – греческие власти конфискуют их. Вот и все. А потерпевшие не получат ничего.

Но и для Джесси такая поездка была небезопасна. Ее могли арестовать и на греческой таможне за перевозку иностранной валюты, и на лондонской таможне, только теперь за ввоз валюты. Но у нее не было выбора.

На этот раз она отправилась в путь на коммерческом рейсе в Афины, там она целую неделю ждала, когда будет катер, который подбросит ее до Гелиоса.

Все грандиозные планы Джимми относительно превращения острова в рай – потерпели крах. Их домик превратился в развалины в результате свирепых штормов. Зато монастырь несколько обновился. Анна все еще жила там и встретила ее как старую добрую знакомую.

Сумка, которую вручила ей Анна, оказалась довольно тяжелой. Джесси не знала, что деньги так много весят. Но как же тогда их пронести мимо таможенников? Придется делать вид, что сумочка совсем не тяжелая, что это ручная кладь, с которой пассажиры проходят в кабину.

Господи Боже мой, ты же знаешь, что я решилась на это не ради себя. Только ради Блисс. Если ты поможешь мне пройти через все это, клянусь, больше никогда в жизни я не совершу ни одного нечестного поступка.

И сила ее постоянно повторяемой про себя молитвы оказала действие. Из-за страшного проливного дождя, который обрушился на Афины, пассажиров попросили взять весь багаж с собой в самолет. И, конечно, на фоне всех этих чемоданов и сумок, – легкая на вид сумочка Джесси выглядела совершенно невинной: молодая женщина приехала на несколько дней, чтобы осмотреть достопримечательности города, и не стала покупать ничего сверх необходимого.

Ураганный ветер добрался следом за ними до Манчестера и Ливерпуля. Тысячи пассажиров столпились у таможни. Когда Джесси дошла до чиновника, он отработанным голосом спросил ее:

– С вами есть что-нибудь, что нарушает декларацию? – и тут же, не дожидаясь ответа, поставил штамп.

Вот и все. Больше она никогда не пойдет на такое. Она поклялась поблагодарить всех богов во всех храмах, которые будут попадаться ей на пути.

Джесси вручила сумку адвокату Джимми и вернулась в дом Клифа. После этого не прошло и трех дней, как Клиф обратился к ней, возбужденно размахивая газетой:

– Представляешь какая новость? – Они только что вернулись домой. Клиф вынул газету из почтового ящика.

Оказалось, что Джимми удалось полностью возместить потерпевшим их убытки, и теперь адвокат настаивает на пересмотре дела. Он подает петицию и уверен, что его просьбу удовлетворят.




За день до того, как Джесси и Клиф должны были улететь в Нью-Йорк, объявился Джимми с фотоальбомом «Мир глазами Блисс» в руках. Он хотел, чтобы Джесси надписала его.

Она как раз была дома одна.

– Тебе лучше не задерживаться здесь.

– Только для того, чтобы поблагодарить тебя. За все. – Он указал на книгу. – Она просто чудо.

– Что ты собираешься делать?

– Боюсь, что мне вряд ли удастся заняться бизнесом в Англии, поэтому я уеду в Аргентину. Любовник моей жены бросил ее, она безутешна, бедняжка, и зовет меня к себе.

Джесси рассмеялась, не в силах устоять перед обаянием его легкого и ироничного отношения к жизни.

– А ты, Джесси?

– Собираюсь выйти замуж за Клифа и зажить с ним счастливой жизнью, – она проговорила это как можно более безмятежным тоном, но у нее на глазах появились слезы.

– И ты будешь счастлива. Кстати, советую не забывать, что именно я познакомил вас.

Она снова невольно улыбнулась, потому что вспомнила про Рейчел: та тоже в радостных событиях жизни других людей всегда умела увидеть свою заслугу.




33

1990

ДЖЕССИ


Галерея «Минков» на Мэдисон авеню – вот место, где можно по-настоящему вкусить торжество славы. Там предоставляется возможность заявить о себе тем, кто способен сказать новое слово в искусстве. Галерея была стартовой площадкой для многих знаменитостей. И, оказавшись внутри великолепного здания, где расхаживали мужчины и женщины, одетые в вечерние платья, каждый на миг ощущал себя так, словно участвовал в съемках фильма тридцатых годов.

Изысканно одетые мужчины и женщины, оказавшись на той части лестничной площадки, откуда открывался вид на павильон, на миг застывали, чтобы потом двинуться вниз по ступенькам.

Рейчел тщательно обдумала и обставила свое появление. На ней было серебристое облегающее платье, которое все искрилось при свете ламп, и точно так же сияли и сверкали ее бриллианты. Какое-то время она стояла в полном одиночестве – пока ее появление не было по-настоящему замечено и все разговоры умолкли. Только после этого она сделала приглашающий жест в сторону Джесси и Блисс, давая им знать, что пора присоединиться к ней. Они встали с двух сторон, как подле особы королевского рода. Элеонора, Ханна, Клиф и Люк – как свита придворных, следовали за ними.

– Рядом с ней Марлен Дитрих выглядела бы как рыбачка, – проговорил негромко Клиффорд, зная, что Рейчел непременно услышит его. Именно эти слова больше всего ей и хотелось слышать сегодня вечером. Клиф надеялся, что его лесть не пройдет даром и что он сможет воспользоваться услугами Рейчел, когда попробует убедить Джесси выйти за него замуж. Новое исчезновение Джимми Коласа подействовало на нее странным образом. Она никак не могла решиться выйти замуж за Клифа.

Хотя их профессиональные отношения оставались все теми же, Джесси отказывалась вести разговоры на личные темы. «Давай отложим это до того момента, как мы окажемся в Америке… Поговорим обо всем, когда решится вопрос с выставкой… Сначала посмотрим, как будет продаваться книга…»

Блисс еще никогда не видела фотографий Джесси, увеличенных до такого размера. Несмотря на свои четырнадцать лет, она подросла не намного и ростом оставалась почти такой же, какой и была на снимках. Но ее прекрасные черты обрели определенность и законченность, тело тоже претерпело метаморфозы: из девочки она превратилась в юную, чрезвычайно женственную девушку.

К ней тянулись десятки, сотни рук. Лица сияли восторгом и воодушевлением. И толпа повторяла одно и то же слово:

– Блисс! Здесь!.. Какая хорошенькая!.. Блисс! Блисс!.. БЛИСС!

Глаза людей сияли восторгом, они теребили, хватали ее за руки, требовали ответа на тысячи вопросов, что сыпались со всех сторон. Улыбки сияли на их лицах. И они смотрели на нее так, словно собирались съесть заживо.

Накал страстей в галерее «Минкова» достиг предела. День презентации фотоальбома «Мир глазами Блисс» стал одним из самых триумфальных в жизни галереи. Фотография переходила в разряд тех видов искусства, которые давали большие доходы. Несмотря на то, что Клиффорд назначил весьма высокие цены, альбом расходился очень быстро. Джесси и Блисс не успевали подписывать книги, которые им протягивали.

– Поздравляю тебя, Джесси. – Джимми Колас как будто материализовался из небытия и оказался рядом с ними. Он поцеловал ей руку, прежде чем повернулся к Блисс. – А это и есть та самая изысканная девочка?

Клиффорд выступил вперед и встал между Джесси и непрошеным гостем. Но Джимми оказался не из тех людей, которых так легко смутить.

– А, это ты, старик. Я как раз проезжал мимо. Уверен, что ты не ожидал увидеть меня здесь.

– Представь себе, ожидал… – ответил Клиф и одним легким движением сбил его с ног.




Все семейство было на стороне Клиффорда. Тем не менее Джесси заявила, что не желает больше видеть его. Рейчел пыталась урезонить ее. Ханна часами втолковывала, что она не права. Но Джесси отказывалась слушать. Прошел уже год с того дня, как она решила остаться в Нью-Йорке. Клифу не оставалось ничего другого, как вернуться в Лондон.

– Ревность – это дикость! Меня тошнит от этого. Мне и в голову не приходило, что настанет момент, когда из-за меня мужчины будут драться. Как он посмел устроить ссору в такой праздничный день?

На самом деле стычка осталась незамеченной. Надо отдать должное Джимми, он повел себя как истинный джентльмен. Выпил бокал шампанского по случаю такого торжества, затем вежливо откланялся и исчез.

Но Джесси была непреклонна, так что и Ханна и Рейчел в конце концов оставили ее в покое.

У Ханны и без того хватало забот. Она очень беспокоилась из-за Рейчел. Она знала, что концерн, возглавляемый матерью, снова оказался на грани катастрофы. Его разворовывали члены правления. Все дело было в том, что официальным совладельцем фирмы по-прежнему являлся ее муж. Адвокаты Рейчел просили Ханну употребить все свое влияние, чтобы подействовать на упрямую женщину. Но какое влияние было у Ханны на мать? Если уж Джесси отказывалась ее слушать?! Рейчел оставалась глуха к каким-либо советам со стороны.

– Но ты ведь можешь объявить Маркуса недееспособным? – в отчаянии воскликнула Ханна.

– Это убьет его! – холодно ответила Рейчел.

– Но он даже не осознает этого.

– У мужчин есть своя гордость.

И она оставила за Маркусом право подписывать бумаги. Когда об этом пронюхали разного рода проныры, они зачастили с визитами в клинику, всякий раз подсовывая бумаги на подпись Маркусу, который ставил роспись, не читая и не понимая, что ему дают. Поток посетителей к Маркусу не иссякал. Все предложения Ханны поехать к Маркусу вместе Рейчел отметала.

Это не мешало Ханне регулярно звонить и узнавать о его состоянии. Маркус не был ее настоящим отцом, но всегда проявлял к ней такое внимание и заботу и так много сделал для нее. Она сумела подружиться с одной из постоянных сиделок, отправив ей записку с чеком и предложив билеты в театр в свободный от дежурства день. Она держала Ханну в курсе всех событий.

В один из дней два человека – держались они весьма уверенно – прошли к Маркусу, и сиделка видела, как Маркус снова подписывал какие-то бумаги. Ханна поняла, что необходимо что-то предпринять, иначе Рейчел не избежать разорения.

– Мама, ведь Маркус не имеет представления о том, что они ему принесли на подпись! Если тебя выбросят на улицу, то мне и Джерри придется взять на себя заботу о тебе. Вряд ли тебе это понравится! Ведь ты привыкла к независимости. Подумай об этом.

В разговор включился Джерри, и под его давлением Рейчел согласилась вызвать адвокатов и рассказать им о том, что удалось выяснить Ханне. Они позвонили в правление концерна, обвинив его в неэтичном поведении. Что бы ни подписал Маркус, все их махинации станут известны общественности, и это не пойдет на пользу концерну. Если доверие к нему пошатнется, то упадут и его акции.

И члены правления вняли этим угрозам. Тем временем Рейчел объявила о недееспособности Маркуса. Теперь все бумаги могла подписывать только она одна. Когда все это закончилось, Рейчел, оставшись как-то наедине с Ханной, поблагодарила ее:

– Молодец, что настояла на своем. Я бы еще очень долго не смогла решиться на подобный шаг, чтобы не унижать моего мужа. Ты очень заботливая дочь. Мне бы хотелось, чтобы я была более любящей матерью.

– Мне шестьдесят четыре года, – ответила Ханна. – У меня было два отца, один брат, два мужа, у меня две дочери и двое внуков. Но я выросла без матери. Ты всегда любила Сэмюэля больше меня. И когда он умер – ты не скрывала, что хотела бы, чтобы на его месте была я. И ты никогда не прощала мне того, что именно я осталась жива, а не он. Очень долго эта заноза оставалась во мне. Но сейчас, глядя тебе прямо в глаза, могу сказать: я простила тебя.

И, сбросив с сердца эту тяжесть, Ханна вздохнула с громадным облегчением. Вместо того чтобы разрыдаться или почувствовать такое же облегчение, Рейчел печально посмотрела на дочь:

– Что тебе сказать в ответ? Что мне очень жаль? Я делала, что могла. Ты знаешь, что я сама выросла без матери. Может быть, в этом все дело. И ты должна помнить, в какое время росли вы с Сэмом. Я из кожи вон лезла, чтобы платить за квартиру, доставать еду. Помнишь тот случай с жевательной резинкой?

Ханна очень хорошо помнила. Это произошло вскоре после самоубийства Вилли. Рейчел взяла ее с собой купить фруктов, что продавались на передвижных тележках. Ханна стояла рядом и канючила у матери жевательную резинку – мятную резинку, самую свою любимую. Выйдя из себя, Рейчел сунула руку в карман и вытащила последнюю пластинку жвачки.

– И, пожалуйста, не сори. Брось обертку в урну.

Вернувшись домой, Рейчел снова сунула руку в карман, чтобы вытащить пятидолларовую бумажку – это были последние деньги, которые у них оставались. Но денег на месте не оказалось. Отдавая Ханне жевательную резинку, завернутую в зеленоватую бумажку, Рейчел не заметила, как отдала ей и сложенные деньги. Они вернулись на улицу и несколько раз прошли ее от начала до конца, в надежде, что найдут их. Они спрашивали у продавцов фруктов и всякой всячины, словно те признались бы, что видели.

Лицо Рейчел окаменело, когда она припомнила, как вывалила из урны весь мусор на тротуар и, не обращая внимания на косые взгляды прохожих, перебрала всю отвратительно пахнувшую груду.

– Вот что значит быть матерью в период депрессии. – Она неуверенно посмотрела на дочь. – Но я могу надеяться, что мы станем друзьями? – и она протянула руку для пожатия, как если бы они заключили какое-то деловое соглашение.

Ханна пожала протянутую руку:

– Я очень рада, мама. Правда!

Покончив с этим, Рейчел перешла к тому, что все еще оставалось нерешенным.

– А теперь поговорим о Джесси. По-моему, она совсем свихнулась, дав ему полный отлуп. Неужели она не в состоянии понять, что лучше его ей не найти. Ты ее мать. Почему ты позволяешь ей творить бог знает что и во вред ей самой!

– Она сказала, чтобы я занималась своими делами.

– Но мы не можем позволять ей по-прежнему вредить самой себе. И нам надо кое-что придумать, чтобы вернуть его обратно.

Ханна знала, что уж если Рейчел что задумала – она ни за что не отступится, пока не добьется желаемого.




34

1991

РЕЙЧЕЛ


Вскоре Джесси испытала на себе хватку бабушки. Рейчел заявила внучке, что не позволит ей делать фотографии бесплатно.

– Как это так? Ты обязана заплатить мне. Родственные отношения – это одно, а деловые – другое. Ты на этом зарабатываешь. И я не позволю, чтобы моя работа осталась неоплаченной.

Джесси понимала, что это очередная выходка бабушки. Ей было интересно, а что бы сказала Рейчел, если бы она выписала ей счет, например, на тысячу долларов. Или на пять тысяч?

– Ну, оставь эти глупости. Я не собираюсь причинять тебе особенные хлопоты со съемками. Ты и не заметишь, как я это буду делать. Разве это не ты воодушевила меня на занятия фотографией? Ты подарила мне первую камеру. Кем бы я была сейчас? Разносила гамбургеры в Макдональдсе? Это единственное, что я могу делать.

Рейчел сосредоточенно выслушала, но неумолимо покачала головой:

– Твои деньги пойдут на благотворительность. Ты можешь отметить это в твоей декларации о доходах, и тебе снизят подоходный налог.

Рейчел решила основать свой собственный фонд, устроив аукцион мод. Знаменитые женщины, известные каждая в какой-то своей области, должны были прийти в одном из своих любимых нарядов. Гости будут назначать цену – прибыль от этого аукциона пойдет на помощь бездомным матерям.

– Я бы тебе посоветовала, чтобы твои гости, проходя по подиуму, заодно и раздевались.

– А что? Неплохая идея. Я, например, могу не стесняться своего тела. В свои восемьдесят девять я могу дать фору некоторым молоденьким девочкам, – усмехнулась Рейчел.

Сама она собиралась выставить костюм от Диора, купленный в 1947 году, – первый образчик нового стиля, нового женского типа. Он плотно облегал фигуру, подчеркивая узкую талию. Зато юбка-клеш, как у балерины, волнами расходилась книзу.

– И ты готова расстаться с ним? Ты уверена? – Джесси знала о коллекции Рейчел, хотя никогда не видела ее. Только Блисс бабушка допустила в святая святых.

Рейчел сдержанно улыбнулась:

– Не волнуйся. Я попросила Ханну, чтобы она назвала цену. – Но, бабушка, разве никто не знает, что она твоя дочь?

– Какая разница? Все равно деньги пойдут на благотворительность. Неважно, от кого они поступят. А я получу назад свой костюм. И к тому же я сомневаюсь, что кто-нибудь узнает в ней мою дочь. Ханна всю жизнь отказывалась посещать встречи с моими подругами, заседания нашего общества. То она говорила, что ей там слишком жарко. То еще что-то. Она предпочитает тратить это время на подготовку отстающих детей, как и ее муж.

Джесси без труда представила себе обстановку в доме Цецилии Битон, где проходили заседания общества, – с цветами, хрусталем, зеркалами на стене, которые отражали лица сидевших за столом. И Рейчел, наверно, не без удовольствия отмечала, как она хорошо выглядит, глядя в зеркало на отражение своей спины – такой прямой и стройной, словно это сидела девушка.

– Кстати, дорогая…

Ага, вот наконец Рейчел добралась до самого главного. Джесси подозревала, что разговор о фотографиях и об оплате она затеяла не случайно. Но к чему весь этот спектакль – Джесси не могла угадать.

Рейчел хочет раздать несколько альбомов «Мир глазами Блисс» таким знакомым, как Астор Брук, с тем, чтобы подружиться с ними еще лучше.

– Ну и?..

– Так вот, я поговорила с Клиффордом…

Начинается, черт возьми! Сколько им можно объяснять? Она не выйдет за него замуж. Ей не хочется возвращаться в Лондон. Она собирается остаться в Нью-Йорке и жить в доме матери. Единственное, что она сделает – это серию фотографий о Нью-Йорке для «Харперс Квин».

– В самом деле?

– Да, в самом деле. И не надо корчить такую рожу. Он сказал, что когда к тебе начнут поступать заявки на выпуск книги из других стран, можешь смело называть шестизначную цифру.

– Прекрасно. Но я больше не хочу обсуждать это.

– Судя по всему, так оно и получится. А ты останешься с носом. Если не будешь читать его писем и отвечать на звонки. Он также сказал мне, что хотел бы подготовить к выпуску твою вторую книгу. Тебе придется обсудить с ним условия и всеапрочее.

– Он что – силком собирается заставить меня снимать?

Рейчел с трудом подавила свое нетерпение:

– Нет, он не собирается требовать от тебя выполнения условий контракта. Ему хочется, чтобы ты знала о том, что он принял как свершившийся факт твой отказ выходить за него замуж. Ноасейчас ему хотелось бы возобновить ваши профессиональные отношения и опубликовать слеЧдующую книгу. Если, конечно, ты захочешь подготовить ее. Совсем не потому, что ты обязана ему чем-то.

– Бесполезно говорить об этом. Я не собираюсь возвращаться в Лондон.

– А я разве хоть словом обмолвилась о твоей поездке?

– Рейчел, выкладывай все как есть.

– Он купил небольшое издательство здесь, в Америке, – «Грэмерси пресс». Чудное помещение – старое здание из красно-коричневого кирпича. Оно находится на Грэмерси-Парк.

– Когда он сообщил тебе об этом?

– Он сказал, что оно чем-то напоминает ему Хэмпстед.

– Бабушка, тут что-то нечисто…

– Я тебя еще раз прошу не корчить такие рожи.

– Говори сию же минуту, когда ты разговаривала с ним?

Рейчел встала и поцеловала внучку:

– Около пяти минут назад. Он пьет чай в кухне.




35

1991

КЛИФФОРД


– Давай посмотрим, что получилось.

Клиффорд поставил легкую коробку на чайный столик в комнате, которую он временно использовал как офис. Джесси вынула пленки. Они сели на пол, так близко, насколько возможно, чтобы при этом не касаться друг друга. Встреча на кухне Рейчел закончилась тем, что они возобновили профессиональные отношения.

С молчаливого взаимного согласия они тщательно избегали какого-либо прикосновения друг к другу. Даже рукопожатий при встрече. Он не предлагал ей руку, когда они переходили улицу. И в ресторане, когда они шли меж столиков, не пытался придерживать ее под руку. И сейчас, когда вместе просматривали пленки, разглядывая их на свет, они изо всех сил старались сделать так, чтобы их пальцы случайно не встретились и головы не соприкоснулись.

– Не так уж плохо, как ты считаешь?

Самый большой комплимент, которого можно дождаться от него. Чисто британская манера.

– Не так уж плохо.

Молчание нарушал только шорох складываемых пленок. Это были первые совместные снимки Рейчел и Блисс. И на фотографиях их родство становилось еще явственнее, чем это было в жизни.

– Все идет хорошо, так мне кажется.

Опять эта британская сдержанность. В переводе на американский это означало: снимки прекрасны, потому что Блисс и Рейчел рядом выглядят потрясающе. В тот самый момент, когда Рейчел встретила Блисс, приехавшую на поезде, на Центральном вокзале, они интуитивно как бы поменялись ролями, затеяв своеобразную игру со временем. Рейчел настояла на том, что будет есть мороженое из рожка, а Блисс выбрала «Эвиан».

Первый день съемок был посвящен покупкам. Рейчел и Блисс должны были выбрать подходящую одежду для обеда в День Благодарения. По дороге они затеяли шутливую потасовку, которая отвлекла их от зазывающих неоновых рекламных вывесок. А потом они зашли в примерочную магазина на Пятнадцатой авеню, где сначала долго рассматривали витрины с солнечными очками, украшениями и аксессуарами для одежды.

Когда Блисс примеряла бархатное платье, выбранное Рейчел, она надула щеки, показывая, какой толстой будет выглядеть в нем. Но Рейчел настояла, и не без основания – Блисс очень шло это платье, на покупке. А потом камера запечатлела тот непроизвольный жест благодарности, который вырвался у Блисс, когда бабушка купила ей джемпер с аппликацией Элвиса Пресли на груди.




– Как хорошо снова поработать вместе. – В голосе Клифа отсутствовала ирония. И в его тоне не было ничего провокационного.

На заключительных кадрах первого дня – бабушка и внучка на скамейке в саду «Рокфеллер-Плаза». Несмотря на разделяющий их промежуток в семь десятилетий, Рейчел сидела, как статуэтка, в то время как Блисс напоминала шарик, из которого выпустили воздух. Джесси, конечно, не могла поручиться, но у нее создалось впечатление, что поза Рейчел – элегантно скрещенные красивые ноги, вскинутый подбородок – была ею заранее тщательно отрепетирована.

Зато по контрасту – поникшая, уставшая Блисс, откинувшаяся на спинку скамьи, – была абсолютно непосредственна.




«Ну? И чего же ты ждешь? Скажи же что-нибудь! Хоть что-то!». Джесси задержала дыхание, пока Клиффорд просматривал следующую серию снимков.

– Ты понимаешь, что ты сделала, Джесси?

– Что именно?

– Надеюсь, что мне не требуется пояснять это?

Эта черта характера Клифа выводила Джесси из себя. Почему он не перестанет тянуть резину и просто не скажет, что думает, черт бы его побрал!

– Разумеется, я не имею представления о том, какое впечатление они произвели на тебя. Ты ведь знаешь, как я ценю твое мнение и жду окончательного ответа.

– Нет ничего банальнее того, как старая женщина идет за покупками с молодой девушкой…

– Подожди минутку…

– Потерпи немного, будь добра. Как я уже сказал – это совершенно банальная ситуация. Но ты, дорогая, сделала то, что удавалось только замечательным художникам. Ты превратила в искусство обыденную жизнь.

Не слишком ли он загнул? Легкая краска удовольствия разлилась по ее щекам.

– Клиффорд!

Казалось, он полностью поглощен пленками и даже не слышит ее.

– Клиффорд, я говорю с тобой.

– Слушаю? – Глаза его по-прежнему оставались прикованными к пленкам.

– Господи Боже мой, Клиф. Здесь есть что-нибудь выпить?

Наконец он взглянул на нее и улыбнулся:

– Думаю, что здесь есть шерри.

Шерри! Как-то он рассказывал ей о том, как британцы позаимствовали рецепт изготовления испанского напитка во время наполеоновских войн. С ее точки зрения, напиток был таким сладким и душистым, как сироп, и она не очень хорошо себя чувствовала после него. В старых английских фильмах все обычно сидели за чайным столиком или за рюмкой шерри. И как только ей могло прийти в голову, что станет англофилкой, если она терпеть не могла ни того, ни другого?!

– Чудно. Думаю, я сподвигнусь на тост.

Душистый ликер оказался даже отвратительнее, чем она ожидала. Несколько кубиков льда или мороженое могли несколько смягчить вкус, но сейчас это не имело значения.

– Ты знаешь, я оказалась не только неблагодарной и капризулей. Но очень глупой капризулей. Я еще никогда не испытывала такой благодарности за то, что ты сделал для меня, несмотря на все мое упрямство и сопротивление. Если бы не ты, я бы до сих пор снимала концерты рок-звезд и фотографировала победителей спортивных соревнований. Если бы не ты… – чувства захлестнули ее, – если бы не ты, то никогда бы не появилась моя первая книга. – Она подняла бокал. – За тебя, мой дорогой. Самый дорогой мне человек.

Его бокал звонко отозвался на прикосновение ее бокала.

– За нас, – говоря это, он тоже заволновался и попытался скрыть это. – Если бы ты захотела, мы могли бы попробовать все с самого начала.

Поскольку она поняла, что он не решится поцеловать ее, Джесси сама наклонилась к нему и поцеловала в губы – долгим, упоительным поцелуем, который показал, насколько она была полна им все эти долгие месяцы разлуки.

Они были одни в доме из красного кирпича, ковер был слишком тонким, и мягкая софа поманила любовников к себе. Небольшой ветерок зашевелил занавески на окнах, и вместе с ним в комнату проник легкий запах осени, которая мягкими шагами вошла в Нью-Йорк.




36

1992

ДЖЕССИ


«У меня будет ребенок». Ей нравилось произносить эти слова больше, чем говорить, что она беременна. Просто – женщина, которая ждет ребенка. Джесси знала это еще до того, как получила подтверждение врачей. Первым симптомом, как ни странно, было непроизвольное желание вычистить как следует буфет.

Так было на Гелиосе. То же самое происходило и сейчас. Она выкинула все лекарства, за ними последовал лак для ногтей, все баночки с кремами – все, что могло даже случайно оказать какое-либо побочное действие. То, что можно было оставить, она вымыла, насухо вытерла и снова расставила по чистым полкам.

Она готовила гнездышко. И была полна счастья.

– Клиф? Приготовься встретить свой рок. С таким мужчиной, как ты, я решила быть честной до конца, – проговорила она, глядя на свое отражение в зеркале.

Четыре поколения женщин в ее семье готовились праздновать торжество, несмотря на ее протесты и уверения, что она и Клиф хотят посидеть спокойно и тихо, без всякой суеты и суматохи. Но суета и суматоха их не миновали. Ханна превратила торжество одновременно в свадьбу и подготовку к родам. Рейчел появилась с целой горой подарков для новорожденного – этого хватило бы на тройню. Элеонора сделала столько фруктовых заготовок, что ими можно было прокормить частный детский сад.

А Блисс? Она вся сияла и светилась при мысли о том, что у нее будет кузина или кузен. Она раскопала в гараже громадную плетеную корзину. Вычистила ее, отскоблила, высушила, украсила разноцветными лентами и наполнила ее своими детскими сокровищами. Книжки. Игрушки. Ее кукла Анна, которая терпеливо дожидалась этого момента, сидя в уголке. И, наконец, медвежонок.

– Он очень скучал один, – сказала Блисс, когда Джесси рассматривала дары.

Клиффорд с недоумением смотрел на этот высыпавшийся на них рог изобилия. В Британии правила хорошего тона диктовали бы более сдержанное отношение в таком случае.

– Нет, такое возможно только в Америке, – пробормотал он, когда Люк и Джерри, объединившись, приобрели специальное махровое покрытие для него, чтобы он мог гулять с новорожденным по полу босиком.

Выбрав Валентинов день для свадьбы, Рейчел превратила свой дом в нечто среднее между Тадж Махалом, Версалем и Мюзик-холлом.

Закуски, стоявшие на столиках, представляли собой собрание всего самого лучшего, начиная от икры и кончая свадебными пирогами в три этажа.

Наконец торжество закончилось, и молодые отправились к себе. Купленное Клифом кирпичное здание рабочие превратили в удобный для жизни особняк.

По традиции Джесси должна была бросить какой-нибудь девушке свой свадебный букет. И она выбрала для этого Блисс. Польщенная тем, что она оказалась включенной в круг взрослых, Блисс все-таки возразила:

– Но мне еще слишком рано выходить замуж!

Джесси привлекла ее к себе:

– Конечно, милая. Я просто хотела, чтобы ты засушила цветы из букета в книжке на память об этом дне.




37

1992

ХЛОЯ


Амниопунктура. Слово звучала торжественно, словно речь шла о чем-то из жизни богов Древней Греции. На самом деле речь шла о жизни ребенка. И Джесси не желала принимать результаты этой самой амниопунктуры, после которой врачи пришли к выводу о том, что у нее существует генетическое отклонение. Не желала она знать и о том, кого она ждет. Мальчика или девочку. Либо того, либо другого – третьего, как известно, не дано. Ей уже около сорока лет, и она должна выносить ребенка во что бы то ни стало.

До сих пор Джесси даже не представляла, насколько она суеверная. Сознание отвергает богов, оно полно самодовольства, самоуверенности, считает, что все зависит только от тебя самого и ни от кого более. А боги не терпят этого. Она была счастлива, у нее был муж, она ждала от него ребенка, и она была на гребне славы. Следующая книга о Блисс и Рейчел уже была на подходе.

Беременность Джесси протекала трудно, несколько раз возникала угроза непроизвольного выкидыша. Наконец все более и менее выровнялось. Ребенок пережил трудный период беременности и теперь время от времени брыкался.

– Ну вот, теперь через два месяца я разрожусь, – удовлетворенно сказала Джесси Клиффорду утром. Черт ее дернул за язык! И зачем она только сказала это вслух, почему не промолчала?! Час спустя ее стоны заглушал вой сирены «скорой помощи», которая стремительно неслась по улицам к больнице. Муж сидел рядом с нею и держал ее за руку:

– Все будет хорошо, дорогая. Обещаю. Я люблю тебя. Верь мне. Все обойдется.

Ханна тоже была на пути к госпиталю. Элеонора выехала из Ривертона тотчас после ее звонка. Если вдруг Джесси понадобится кровь – у матери и сестры была та же самая четвертая группа. Они решили, что не будут звонить Рейчел. По крайней мере пока. Все-таки ей уже почти девяносто и ей лучше оставаться дома. Доктор пришел к выводу, что ситуация серьезная, но жизни не угрожает.

– …По крайней мере, матери, – добавил он тоном, не сулящим ничего хорошего.

Когда Элеонора приехала в госпиталь, Джесси уже находилась под влиянием успокоительных уколов. Но она все-таки настояла на том, чтобы остаться с сестрой наедине.

– Боже, Эл! Наверное, когда ты потеряла ребенка, у тебя было то же самое. Мне невыносима сама мысль еще об одной могилке под яблоней.

Элеонора обняла сестру:

– Ш-ш-ш-ш! Все будет хорошо. И с тобой, и с ребенком. Они все делают, чтобы сохранить его. Здесь каждая минута дорога.

Спустя четыреста восемьдесят пять минут врачи вызвали Клифа и сообщили, что другого выхода нет. Несмотря на все их усилия, ребенок двинулся по проходу.

– Мой фотоаппарат, Клиф! Мне нужна моя камера! Я не поеду в операционную без фотоаппарата. Пожалуйста, дорогой, мою камеру! – Джесси была близка к истерике от страха.

– Попозже, – пыталась успокоить ее Ханна. – У них уже все готово.

Но Джесси в отчаянье сжала руку мужа:

– Ты должен привезти ее. Если здесь будет моя камера, все пойдет хорошо. Если нет, то ребенок может погибнуть. Это мой талисман. Я хочу, чтобы она была здесь, в больнице.

Ее фотоаппарат! Конечно же! Сколько раз они смеялись над тем, что, к сожалению, Клиф настолько плохо фотографирует, что Джесси самой придется взять камеру с собой и снять появление ребенка. Шутка, как они считали.

– Клиффорд, пожалуйста! Будет камера, все закончится благополучно. Что бы там ни было, она поможет. Если нет – ребенок погибнет.

– Через десять минут я вернусь, – предупредил врачей Клиффорд.

Люк был с ним. Было два часа ночи. И на их счастье улицы были пусты.

Развалюха, на которой они мчались, напоминала необъезженного мустанга. И они не столько ехали, сколько дергались вперед-назад, словно участники родео. Весь путь туда и обратно занял восемнадцать минут.

Джесси схватила камеру, но анестезионный укол уже начал оказывать свое действие, глаза ее затуманились, и она протянула камеру мужу и улыбнулась:

– Я буду еще спать, когда ребенок появится. Тебе самому придется снять его. Пожалуйста, помни, что объектив надо направлять на ребенка, а не на потолок.

Когда новорожденную девочку пяти фунтов весом и четырех унций ростом положили на руки Клиффорду, Джерри сфотографировал их на память потомкам. Как и все семимесячные дети, девочка была даже красивее, чем девятимесячные. Совершенно чистое, без всяких пятнышек личико. И выражение его было вполне здоровым и веселым, в отличие от лица матери, которая лежала совершенно опустошенная и измученная. Врач бережно перенес ребенка в специальную камеру для недоношенных детей.

– Но это всего лишь предосторожность, – объяснил он, имея в виду, что оснований для беспокойства нет.

Девочка выглядела здоровой и явно хотела есть. Медсестра должна была принести ее к Джесси для кормления, как только та отойдет после анастезии и будет в состоянии покормить ее.




Хлоя – так Джесси и Клиф решили назвать девочку.

– Ну какая же она прелесть! – проговорила Джесси, когда наконец смогла взять ее на руки.

– Ты знаешь, – встревоженно сказал Клиф, еще до того, как это заметила Джесси, – что-то не так! Она посинела. Сестра! Сестра, идите сюда! – Он открыл форточку, чтобы впустить в комнату побольше свежего воздуха и выскочил в коридор.

– Хлоя! Боже мой! – закричала Джесси, видя, как кулачонки девочки конвульсивно сжимаются, как она вся дрожит от напряжения.

Медсестра вбежала следом за Клиффордом. – Ничего особенного, – обычные судороги.

– Нет, нет! – Джесси не позволила медсестре забрать у нее из рук ребенка. – Она умирает. Я больше ее не увижу! – Джесси закричала страшным голосом и зарыдала.

– Я не дам ей умереть! – воскликнул Клиф в отчаянии.

– Обещаешь?

– Клянусь!

Она снова взглянула на девочку. Глаза Хлои оставались закрытыми. Кожа приобрела совершенно отчетливый синеватый оттенок, словно это была мумия, вынутая из какого-то саркофага. Медсестра подняла на ноги врача из отделения интенсивной терапии, и он спешил в палату.




– Это мне расплата за все, что я сделала, – проговорила Джесси упавшим голосом, не обращая внимания на собравшихся в палате членов семьи.

– Если вы не возражаете, – вежливо начал Клиф, – мы останемся с Джесси вдвоем. В конце коридора есть холл для посетителей.

Ханна сделала было протестующий жест, но Джерри бережно взял ее под руку:

– Это ее муж, дорогая.

Элеонора последовала за ними, бросив беспомощный взгляд на сестру.

Когда они остались вдвоем, Клиффорд взял руку жены.

– Хватит говорить всякую чепуху. Все идет хорошо. И закончится наилучшим образом.

– Нет, ты не понимаешь. Это мне наказание.

– За что?

– За ложь! – Ее лицо исказила мука.

– Но всем приходится лгать.

Но она не желала слушать слов утешения. Слезы хлынули у нее из глаз, она схватила полотенце и вытерла лицо.

– Хочешь, я почитаю тебе что-нибудь, пока мы сидим в ожидании?

Ее лицо немного прояснилось. Обычно после занятий любовью они лежали тихие и умиротворенные. Муж обнимал ее и читал стихи, которые запомнил, когда учился в школе. Ей тоже надо было учить сонеты Шекспира, когда они сдавали экзамены по английской литературе, но только слушая голос мужа в тихой комнате, она по-настоящему ощутила трепет волнения. Да, конечно, нет сомнения, что сонеты должны были произноситься именно на чисто английском языке, без примеси американизмов, – призналась Джесси.

– «Как я люблю вас», – попросила Джесси тихо. Ее любимый сонет.

– Закрой глаза и попытайся расслабиться… «Как я люблю вас?.. Позвольте перечислить мне…»

Дыхание Джесси потихоньку начало выравниваться, слова любви и признания действовали успокаивающе. Увлекшись, Клиф не подумал о том, какое действие могут произвести финальные строки:

– …ты для меня – дыханье, солнце, свет, – и потому для нас и смерти нет.

– Смерти! Нет, она не должна умереть! Я этого не перенесу! – зарыдала Джесси.

Теперь Клиффорду оставалось только одно – удерживать ее как можно крепче в своих объятиях. В этот момент открылась дверь и вошел врач. Его лицо было сосредоточенно.

Выяснилось, что у Хлои очень редкое заболевание – особая форма лейкемии. Они провели ряд анализов и послали результаты в компьютерный банк. Девочке необходимо как можно быстрее сделать переливание крови.

– Может быть, подойдет моя кровь? – словно в доказательство, Клиффорд завернул рукав рубашки.

– Нет, ваша кровь не подойдет. У вашей дочери редкая группа крови и отрицательный резус. Меньше восьми процентов людей имеют такую группу крови, – терпеливо пояснил доктор.

Члены семьи собрались в комнате для посетителей, дожидаясь приезда специальной бригады. Поддавшись слезным уговорам Элеоноры, Люк уехал за Ясоном и Блисс. После короткого обсуждения Джерри отправился в Ривер-сайд рассказать Рейчел о том, что произошло.

– Почему вы не позвонили мне раньше! Что, ни у кого не нашлось двадцатипятицентовой монетки для автомата! – Рейчел ворвалась в больницу как вихрь.

– Мы не хотели огорчать и беспокоить тебя.

– И огорчаться и волноваться я не буду после смерти. Вы еще не скоро дождетесь этого денечка!




После двух дней, пока жизнь девочки поддерживали аппараты, состоялся консилиум, на котором врачи пришли к выводу, что ее спасет только полное переливание крови, полная смена кровяного состава. Редкая форма лейкемии. Белые кровяные тельца пожирали красные, уничтожая их, как саранча.

Только полная замена зараженной крови на здоровую. Но это должна быть кровь той же самой группы.

– Более того, кровь нельзя взять у кого угодно из банка, который имеется в нашем распоряжении. Это должна быть генетически совместимая кровь. Только кого-то из членов семьи.

– Но ведь у меня первая группа? – напомнила Рейчел.

Немедленный анализ показал, что этого недостаточно. У нее был положительный резус, а требовался отрицательный. Вспышка надежды погасла, не успев разгореться.

Клиффорд позвонил брату в Эдинбург, потом кузине в Корфолк – все напрасно. Кому еще можно было позвонить?

– Виктор! – спохватилась Ханна и, отбросив всякую гордость, начала набирать номер телефона в Мюнхене. Ответа не было. Джерри позвонил в Организацию Красного Креста. Там ему не могли сразу ответить, какая группа крови у Виктора, но обещали узнать, правда, на это потребуется несколько дней.

Но Хлоя не могла ждать несколько дней. Ей уже сейчас нужна была кровь.

– Может быть, моя подойдет? – робко предложила Блисс, она сидела рядом с матерью. – Кажется, у меня первая группа и отрицательный резус, но я точно не помню.

– В самом деле! Как же мы могли упустить тебя! – Клиффорд подхватил девочку под руку. – Не бойся. Проба не очень болезненная. Всего лишь маленький укольчик. Я буду сидеть рядом с тобой.

– Нет! – вскрикнула Элеонора, – она… – Беспомощно оглянувшись, она добавила потерянным голосом: – Она еще маленькая.

Но Клиффорд и Блисс уже двинулись по пустынному коридору, чтобы переговорить с Джесси и врачом.

Элеонора рванулась вслед за ними, но Люк удержал ее.

– Пожалуйста, Элеонора. Ей уже шестнадцать и она легко перенесет переливание, если это понадобится. Ведь это последний шанс. Она может спасти жизнь ребенку.

Но Элеонора вырвалась из его рук:

– Ты не понимаешь! – И побежала за девочкой. – Блисс! Подожди. – Элеонора ворвалась в палату сестры. – Джесси! Мы должны сказать им все.

Элеонора прекрасно знала, что у Блисс первая группа и отрицательный резус. Ей это сказали врачи, когда удаляли миндалины. Поскольку это было довольно редкое сочетание, врач предложил Элеоноре записать группу на всякий случай. Все хорошо. Кроме одного. Кровь для Хлои можно было переливать только от генетически близких людей – родственников, иначе девочка отторгнет ее и умрет.

Крик Элеоноры заставил остановиться Клиффорда и Блисс. Они уже вошли в палату к Джесси, но замерли у двери.

Остальные члены семьи тоже поспешили за Элеонорой. Теперь все они толпились в палате у Джесси.

Прошептав что-то на ухо Джесси, Элеонора выпрямилась и оглядела присутствующих.

– Выслушайте… меня. Люк, дорогой… Мне очень жаль… я думала, что ты никогда не узнаешь…

Все смотрели на нее так, словно Элеонора помешалась. Но она, не обращая ни на кого внимания, захлебываясь словами, выложила все, что столько лет томило ее душу. Как отчаянно она хотела завести еще одного ребенка. Как она проколола колпачок и как ей удалось забеременеть.

– Элеонора! – попыталась остановить ее Джесси.

– Не перебивай меня, Джесси! Я должна рассказать обо всем, что случилось! Мне казалось, что беременность протекает хорошо и что роды пройдут благополучно. Я верила в это. Но потом, когда Люк, – ты помнишь тот день, когда уехал на семинар?

Элеонора описала, что произошло после его отъезда, как она осталась одна и как у нее родился мертвый ребенок, как она ждала звонка Люка и как Джесси пришла в голову безумная идея удочерить девочку, которая как раз родилась в монастыре, и как получилось, что она вернулась назад с самым замечательным, самым чудесным в мире ребенком.

Она зарыдала, уткнувшись в подушку, рядом с головой Джесси:

– Ты сделала для меня все, что могла. А я ничем не могу ответить тебе!

Джесси нежно погладила сестру по волосам:

– Все хорошо, Элеонора, ты даже не представляешь, насколько. Блисс! – позвала она племянницу, которая с трудом преодолевая шок, бледная и растерянная, приблизилась к постели Джесси. Она обняла девочку за плечи и заглянула, словно в душу, в самую глубину глаз.

– Блисс мой ребенок. Моя чудная маленькая девочка. Я дала клятву никогда не признаваться в этом ни одной живой душе. Даже тебе, Элеонора. Я родила ее в монастыре и не имела понятия, что делать дальше. Звонить матери? Бабушке? Или Джимми Коласу? Или еще кому-то! И вдруг – чудо! Ты сама звонишь, и мне тут же в голову приходит эта сумасшедшая идея!

Она улыбнулась Рейчел:

– Ты всегда говорила мне, что я отважная и предприимчивая. Кажется, твои слова оправдались. Я дала сестре желаемое – ребенка, о котором она мечтала. И теперь произошло еще одно чудо! Блисс может спасти моего второго ребенка.




Напряженное молчание воцарилось в комнате для посетителей, где все ждали результата переливания крови. Не договариваясь, все пытались сохранять спокойствие. Если переливание закончится удачно, маленькая Хлоя будет спасена.

Джесси сидела, прижавшись к Клиффорду, а он тихонько гладил ее руку и шептал успокоительные слова. Рейчел сделала вид, что ей нужна помощь Ханны и Джерри, чтобы разгадать кроссворд, и они обрадованно откликнулись на ее предложение, чтобы хоть на секунду отвлечься от страшных мыслей. Наконец послышался скрип коляски – кто-то приближался к ним.

Элеонора, съежившись, сидела в углу, одна. Ее муж мерил шагами коридор. Как только послышался скрип коляски и Джесси настороженно подняла голову, Элеонора тотчас отвлеклась от мыслей, которые угнетали ее, и тоже повернула голову.

Коляска, которую толкала няня, появилась в холле. В коляске сидела Блисс. По ее виду нельзя было сказать, что она потеряла массу крови. Новорожденной потребовалось не так уж много. А большой стакан свежего апельсинового сока, бутерброд, густо намазанный ореховым маслом, и стакан горячего сладкого чая сделали свое дело. Она успела прийти в себя и появилась перед всеми свеженькая и улыбающаяся.

И тотчас все тоже заулыбались при виде ее личика. Все, кроме Элеоноры, которая сидела, закрыв лицо руками. Блисс встала и шагнула к ней:

– Ты все еще считаешь меня своей дочерью?

Элеонора с надеждой посмотрела на нее:

– А ты?

– Конечно.

В этот момент в дверях появился доктор. На этот раз он улыбался:

– Думаю, что все идет самым наилучшим образом.

Хлоя уже мирно посапывала. Цвет ее кожи приобрел нормальный оттенок. Температура тоже была нормальная. Если не произойдет ничего из ряда вон выходящего, ее можно будет забрать домой через несколько недель.

Облегченно вздохнув, Блисс заметила Люка, метавшегося по коридору, и бросилась к нему:

– Здорово, правда, папа? Теперь Хлоя выздоровеет. И мы можем ехать домой.

Но когда она попыталась обнять его, он отпрянул от девочки.

– Но папа?! – Она удивленно посмотрела на него.

– Не надо называть меня папой!

– Но, папочка… – Блисс снова попыталась обнять его за шею. Но он резко повернулся и быстро пошел прочь от нее по коридору, как иной раз раненые животные спешат спрятаться в свою нору.

– Папа! – Она попробовала его догнать. – Папа! – Блисс пробежала еще несколько шагов, прежде чем обернулась, чтобы найти ответ у тех, кто сидел в креслах. – Папа?! – ее голос дрогнул, как у разбившегося колокольчика.

Элеонора и Джесси одновременно вскочили и бросились к ней, чтобы подхватить девочку.

Блисс судорожным движением обхватила их обеих. И они все трое заплакали, обнимая друг друга за плечи.

– Что ж, зато у меня теперь будет две мамы, – сказала Блисс с грустной улыбкой, – у некоторых детей не было ни одной.

Ханна повернулась и взглянула на Рейчел, силясь понять, слышала ли она эти слова. Странная искра сожаления и печали от того, что они были лишены такой близости, пробежала между матерью и дочерью. Страшный день потребовал, чтобы ему заплатили дань за спасение ребенка. И эта дань была выплачена. За все то время, сколько Ханна помнила мать, та впервые выглядела старой. Ханна сжала руку Рейчел и поцеловала ее в щеку.




38

1992

РЕЙЧЕЛ


Жизнь человека напоминает чем-то времена года. С такой же неизбежностью один период жизни приходит на смену другому.

Вселенная Джесси теперь ограничивалась старинным особняком из красного кирпича, который располагался в Грэмерси-парке. И центром этой вселенной были Хлоя и Клиффорд. Офис Клиффорда находился на нижнем этаже, а студия Джесси – на верхнем, рядом с комнатой няни. Ее фотографии Блисс и Рейчел уже начинали оформляться в законченное целое – в будущую книгу. Но, как и все настоящие художники, она терзалась сомнениями и ей все казалось, что необходимо доснимать что-то. Она не могла остановиться. Ей надо было сделать еще десять, еще сто кадров.

Но Клиф был более чем доволен и уже готовил книгу к публикации.

– Тебе надо сделать еще только одну фотографию, – сказал он. – Блисс и Рейчел в день празднования девяностолетия. Прекрасный завершающий фотоальбом снимок. И на заднюю обложку лучше не придумаешь.

Зато вселенная Элеоноры рухнула. Выбежав из больницы, Люк гнал домой как бешеный. Утром он сменил все замки.

Поскольку он был не в состоянии сам позвонить жене или кому-то из ее семьи, он оставил распоряжение адвокату. Тот должен был передать, что Люк переправит все вещи Элеоноры в дом Рейчел. А через неделю Элеонора получила уведомление о том, что Люк подал на развод и выдвигал в качестве обвинения недостойное поведение жены – она обвинялась в мошенничестве в связи с удочерением ребенка по имени Блисс.

Единственный человек, который был счастлив в этой истории, – это Рейчел. Она всегда терпеть не могла Люка за то, что он увез Элеонору и превратил ее в фермершу. Теперь она получила то, о чем давно мечтала. Блисс жила у нее в особняке, а Элеонора поселилась у своей матери, заняв ту самую комнатку, которую они некогда делили с сестрой. Теперь старшая дочь – после двадцати лет разлуки – вернулась в отчий дом. И хотя они никогда не возвращались к обсуждению случившегося много лет назад, Ханна поняла, что ее взаимоотношения с дочерьми сильно изменились после их поездки в Европу вместе с Виктором.

Она поняла, что тогда что-то произошло, но девочки ей об этом не рассказали. Оглядываясь назад, она упрекала себя в том, что не добилась от них полного признания. Но, к сожалению, она тогда была в состоянии влюбленности, и так получилось, что поверила их словам о том, что они просто соскучились, поэтому и вернулись домой раньше времени. Когда Элеонора вышла замуж за Люка и уехала из города на ферму, Рейчел упрекнула Ханну в том, что все это последствия той самой поездки.

И вот теперь Блисс жила с Рейчел, а Элеонора ложилась спать в той самой комнате, в которой провела все детство и юность. Благодаря Джерри она вскоре поняла, что такое внимание, забота, что такое способность понимать другого человека. Все это отличало Джерри от таких самолюбивых и сосредоточенных на себе людей, как Виктор и Люк.

Элеонора и Джесси пришли к выводу, что нужно забыть о прошлом. Как-то Блисс спросила:

– А Хлоя кем мне приходится? Сестрой или племянницей?

– И тем и другим! – хором ответили женщины и посмотрели друг на друга с восторгом. Им всегда хотелось сделать так, чтобы их близость друг к другу сохранилась. Теперь существование Блисс сделало их и без того близкие отношения такими, ближе которых и быть не могло. Как-то разговаривая с Рейчел, Блисс тоже привела ее в восторг, заявив:

– Знаешь, бабушка, я передумала. И не хочу быть второй Донной Каран. Лучше, если я останусь сама собой, как это всегда делала ты.




За месяц до своего юбилея Рейчел уже начала готовиться к нему. Это должно было быть не просто торжество. Это должно было быть гала-представление. Одновременно нужно помочь Блисс войти, так сказать, во все нужные круги. В списке приглашенных Рейчел были и модельеры, и дизайнеры, самые известные манекенщицы, журналисты и владельцы журналов мод. Среди приглашенных были и Лиза Смит, и Барбара Уолтерс. Лидер демократической партии и деятель республиканской партии. Предприимчивые дельцы и организаторы из Сити-Холла. Астор Брук, конечно же, тоже была в списке.

Рейчел представляла, как через много лет после ее смерти история моды будет считать день ее девяностолетия отправной точкой, откуда началось восхождение новой звезды – Блисс Лоуренс.

День ее юбилея выдался сухой и ясный. В город уже пришла осень – листья, как золотые монеты, устилали землю.

А в дом Рейчел поступали по сделанным ею заказам цветы, шампанское, пакеты из разных концов города. Оформление изменило особняк, превратив его из жилого дома в океанский лайнер под названием «Королева Рейчел».

И музыка, и еда представляли самые разные страны света. Французские омлеты, техасские барбекю, итальянская пицца. Русские блины с икрой – любимая еда Рейчел – располагались в русской чайной комнате.

Кроме той части дома, где Рейчел хранила коллекцию одежды, – все остальные были открыты для гостей. И во всех комнатах стояли цветы. Всюду были места для тех, кто хотел посидеть отдельно от других, уединившись с кем-нибудь. А если какой-нибудь чудак вздумал бы заняться гимнастикой, – то и в этом ему никто не отказал бы. Одна парочка забралась в роскошную черную ванну, прихватив с собой бутылку шампанского.

Официанты, как танцоры, порхали со своими подносами, полными бокалов с вином и тарелок с новыми закусками. Они незаметно меняли пустые бокалы, вытряхивали пепельницы, подставляли чистые тарелки.

Вместо того, чтобы представить свой выход к гостям, как путь к трону, Рейчел решила предстать перед ними на своем ложе, подобно императрице, принимавшей своих подданных. Широкую софу украсили так, что она напоминала то ли покои Марии Антуанетты, то ли сцену из сказок «Тысячи и одной ночи».

Когда праздник уже был в самом разгаре, музыка вдруг прекратилась. Барабанная дробь послужила сигналом, по которому занавеси балдахина, скрывавшего ложе, распахнулись. И взору гостей явилась Рейчел Форсайт Лоуренс Салинко. Она возлежала на шелковых подушках, в облаках шифона. Ее бриллианты сверкали, как звезды в утреннем небе. Французские двери, ведущие на террасу, пропускали легкий ветерок, долетавший с Гудзона.

Раздался дикий шквал аплодисментов. Крики восторга. Глубокий баритон Клиффорда первым начал выводить песню «С днем рожденья поздравляем!» – и к нему тотчас пристроился хор голосов. На специальной коляске выкатили огромный юбилейный торт, украшенный гардениями. В него воткнули ровно девяносто свечей.

Ханна предлагала маленькие тонкие свечечки, но Рейчел потребовала обычных.

Она приказала провезти торт по всем комнатам, чтобы все гости имели возможность посмотреть на него, прежде чем его разрежут на мелкие кусочки.

– А теперь, мои дорогие… – Она прикоснулась кончиками пальцев к губам, чтобы послать прощальный поцелуй.

– Ты обещала мне танец, Рейчел, – напомнил Джерри.

– И мне тоже. Танго, – выступил один из ее старых друзей.

Рейчел приняла их требования с кокетливой дипломатичностью дебютантки:

– Дайте мне минутку на переодевание, и я приду потанцевать с вами.

И после этого она двинулась в свою спальную комнату. Уэсли закрыл за собой дверь и приблизился к ней.

– Все готово, мадам.

По плану она должна была переодеться в платье, которое подчеркивало бы ее девичью фигурку и открывало ноги, красивые, как у Марлен Дитрих. Многие говорили, что ей следовало стать актрисой. Неужели они не понимали, что жизнь и без того является мыльной оперой и каждый в ней исполняет свою собственную роль!

Она обожала организовывать выходы. Терпеть не могла проскальзывать в помещение. Бочком протискиваться в толпе, чтобы никто не заметил, когда она вошла. Куда бы она ни приходила – к дантисту или в магазин, Рейчел заставляла всех оглянуться и замереть. Это иной раз выводило Маркуса из себя. Неужели нельзя просто войти в комнату – как это делают все обычные люди, – время от времени восклицал он.

Но она не обычный человек. И всякий раз доказывала это. Сейчас она должна была появиться перед гостями со своим старым другом – продюсером Джорджем Эбботом – в быстром фокстроте.

Рейчел легла на спину, чтобы проделать необходимые дыхательные упражнения, которым учил ее Роберт, чтобы восстановить силы.

– Уэсли!

– Да, мадам!

– Сейчас самое время собрать всех членов семьи, чтобы поговорить с ними наедине.

– Хорошо, мадам.

Приглашенные быстро собрались вокруг нее в спальной комнате.

Хлоя улыбнулась, когда Джесси положила ее на руки Рейчел.

– Посмотри! Она любит тебя!

Джесси всегда умела порадовать Рейчел.

– А Клиффорд тебе приготовил сюрприз.

Это были отпечатки обложки «Блисс и Рейчел» – фотография, на которой они примеряли шляпки у уличного торговца.

– Ну как они тебе?

– О-о-о… – Рейчел с трудом сдержала слезы. Поскольку она еще никогда не плакала на глазах у семейства, было бы странно вдруг расплакаться сейчас, и к тому же у нее расплылась бы тушь на ресницах. – А не лучше ли было назвать альбом «Рейчел и Блисс»?

Джесси сделала вид, что обиделась:

– Бабушка, ты скажешь мне про сами фотографии хоть что-нибудь?

Рейчел чуть не шмыгнула носом. Не глядя на Джесси, чтобы не потерять самообладание, она обратилась к Клиффорду: – Передай своей жене, что она самый лучший фотограф в мире.

И тут Ханна решила поддразнить ее, взмахнув рукой, как бы дирижируя, она начала выговаривать по складам литанию семейства:

– По-то-му что ты по-да-ри-ла ей ап-па-рат!

– Не будь такой подхалимкой, – сказала Рейчел и, к удивлению всего семейства, в том числе и самой Ханны, поцеловала дочь в щеку, а затем махнула остальным так, словно собиралась дать благословение. И все они прошли мимо нее. Клиффорд, Джесси, Хлоя, Джерри, наконец, Элеонора, держа за руки Ясона и Блисс.

– Никогда ни о чем не жалейте, – тихо проговорила Рейчел. – Сожалеть о сделанном должны те, кто совершает дурные поступки. А вы их не делали. Если бы не так, то у нас не было бы Блисс, правда? А теперь проваливайте к чертям, мне надо переодеться.




Оставшись одна, Рейчел улыбнулась, представив себе личико Хлои. Ее правнучка. Столько всего произошло за всю ее жизнь, что трудно представить. Она терпеть не могла старость, но, как сказал как-то Джордж Бернс, это лучше, чем отсутствие оной. А сколько еще впереди всего. Клиффорд задумал отправить ее и Блисс в турне вместе с Джесси, когда выйдет книга. И к тому же, как он заметил, подошло время ей начать писать свои воспоминания.

Она закрыла глаза в раздумье. Она начнет с самого начала и расскажет обо всем. Надо будет и в самом деле обсудить все как следует с Клиффом. Он хороший малый. Джесси правильно сделала, выйдя за него замуж. Только одна вещь, пожалуй, не должна подвергаться обсуждению. Название книги. Ее следует назвать «Рейчел». И все. Есть только одна Мэрилин, одна Лиз, одна Шер. И будет одна Рейчел.

Вопрос в том, стоит ли ей рассказывать всю правду о настоящем отце Сэмюэля и о том, почему Вилли бросился с платформы метро под поезд. А также о том, каким образом на самом деле ей удавалось раздобывать деньги для платы за квартиру и на еду во время депрессии. Может быть, она пригласит Ханну посоветоваться насчет композиции. Все-таки не зря она учит писать сочинения детей эмигрантов. И к тому же, Ханна в свое время писала. Но подпись будет, естественно, одна – Рейчел Форсайт Лоуренс Салинко.




Когда немного погодя Уэсли вошел к родственникам, которые сидели в библиотеке и сказал, чтобы все поднялись наверх, они сразу поняли – что-то случилось. Женщины поспешили вперед и первыми вошли в спальную комнату, которую они совсем недавно покинули. Рейчел неподвижно лежала, откинувшись на шелковые подушки, словно поцелуй сказочного принца погрузил ее в вечный сон.

На лице Рейчел застыла улыбка удовлетворения.

Она всегда умела произвести впечатление своим появлением. Теперь ей удалось сделать незабываемым свой уход.


notes



Примечания





1


Блаженство, счастье (англ.).