Эпицентр
Кирилл Партыка


Ему выпало жить в земном аду, в зачумленной Зоне, где большинство людей вымерло от неведомого недуга, а животные и растения превратились в монстров. Он был офицером-разведчиком. Но избыток опасностей и ненависти внутри изолированного периметра сделал из него волка-одиночку по кличке Серый. У него почти нет друзей, но слишком много врагов. Чтобы выжить, он вынужден вести двойную игру, провоцировать кровавые схватки, сражаться с людьми и исчадиями взбесившейся природы.

Он сам не заметил, как Зона связала его таинственной нитью с Эпицентром, из которого распространилось бедствие.

Серый — ключ к разгадке зловещих тайн как внутри Зоны, так и за ее пределами.


Кирилл Партыка

Эпицентр


Часть первая

АД НА ЗЕМЛЕ


ГЛАВА 1


Я резко затормозил, взвизгнули шины, джип слегка занесло, но не очень.

Ехал я не слишком быстро. По этим улицам быстро не разъездишься.

Мостовую и тротуар впереди густо усеяли Кошки. Это что-то новенькое. Днем они обычно где-то прятались, как и положено их породе, и появлялись только с наступлением сумерек. Но сейчас десятка три эти тварей торчали на пути и даже не повернули голов на звук мотора. Они сидели на дороге как статуэтки, соблюдая кошачий ритуал: не слишком близко друг от друга, но — стаей. Порой они вели себя как нормальные кошки, каких мы помнили. Вот и сейчас у них наблюдалась обычная — не считая времени суток — кошачья сходка. Черт! С этими Кошками мы еще хлебнем горя. Они все время преподносят сюрпризы.

Я посигналил. Живые статуэтки оставались неподвижными. Я еще и еще раз нажал на клаксон. Ноль реакции. Я мог проехать прямо по кошачьему скопищу.

Не такой я сентиментальный, чтобы не задавить пяток четвероногих. Но с Кошками связываться не стоило. В машине они меня не достанут. Зато потом… Костя Шмель, земля ему пухом, было дело, нашел себе развлечение: по ночам гоняться на машине за Кошками и давить их. Смысла в этом не было никакого. Дохлая Кошка ни на что не годится. Но жестокая забава захватила Костю целиком. Ночи не проходило, чтоб он не отправился на охоту…

До этого мы замечали, что Кошки изменились. Но никто не догадывался, что настолько. Собаки вот передохли напрочь, а кошки выжили все до единой, да еще как выжили. Когда Костю нашли в подворотне, на нем живого места не оставалось. Тогда я впервые серьезно задумался: что же происходит с этими «домашними любимцами»? Они стали меняться сразу после Чумы: стали крупнее, сбивались в стаи и вели себя совсем не так пугливо, как прежде, поодиночке. С их реакцией и когтисто-клыкастым «вооружением» они сделались очень опасны. Особенно когда голодны. В открытую, впрочем, они на людей до того не нападали. Сдерживал тысячелетний инстинкт или не знаю что. Но Костя их достал. Поразило не то, как они его отделали. (Что это их «художество», сомневаться не приходилось.) Но они сумели его выследить на другом конце города. И так ловко напасть, что он даже не успел обнажить стволы. Да и что стволы против увертливой стаи?!

Потом еще были разные случаи. В общем, Кошек стали обходить стороной.

Потому что это уже были не совсем кошки, а что-то другое. И если так пойдет и дальше, неизвестно, кто на кого станет охотиться.

Однако, если мы и станем добычей для них, то ненадолго. Сразу после катастрофы на Кошек, понятно, никто не обращал внимания. А когда обратили и стали присматриваться, выяснилось, что у них рождается все больше мертвых котят. Сперва один-два в помете. А теперь находили целые выводки мертворожденных детенышей. Живым появлялся на свет в лучшем случае единственный, да и то далеко не всегда. Кошек пока оставалось множество — никто и не подозревал, что такое их количество обитает в подвалах и прочих потаенных углах. Но, если с материнством у них ничего не изменится, через несколько лет они просто вымрут. Впрочем, никто не знал, каков теперь кошачий век.

Я посигналил в последний раз и, не дождавшись никакого результата, дал задний ход. Неподвижная стая здоровенных котов на потрескавшемся асфальте, через который уже густо пробивалась трава, смотрелась, как картина художника-сюрреалиста.

На перекрестке я свернул и отправился в объезд. Лучше проколесить несколько лишних кварталов, чем потом нервно оглядываться на каждый шорох.

Здесь, правда, начиналась территория Комода, но это все же лучше, чем связываться с хвостатыми.

Разрушение еще почти не тронуло зданий, только окна стали бельмастыми от желтой пыли, которую дожди превратили в грязную пленку. На крыше старинного трехэтажного дома ветром оторвало кровельную жесть, и ее край лениво покачивался в вышине. Вывеска популярного некогда ресторана висела косо и, похоже, держалась на честном слове. Ходить под ней я бы никому не посоветовал.

Вдоль обочин тянулись ряды припаркованных машин. Они стояли аккуратно, ведь в последние дни уже почти никто не ездил. Но смотреть на них было тягостно: под толстым слоем наросшей за годы грязи порой даже цвета было не угадать. И отчего-то казалось, что за слепыми стеклами то там то сям возникает какое-то шевеление. Но это было уже чисто нервное… Я достал фляжку, не снимая рук с руля, свинтил пробку и сделал несколько глотков.

Тепло расползлось внутри и быстро расслабило напряженные мышцы. Но осторожности утрачивать не стоило. Впереди, за вторым поворотом, например, поперек улицы стоит КамАЗ. Если об этом не знать и ехать быстро, больше уже никуда не доедешь. И такие ловушки — чуть ли не на каждом перекрестке.

Потянул ветерок и принес с собой клуб желтой пыли. Я поспешно поднял стекла. С улиц эту пыль давно смыли дожди. Но в домах ее еще оставалось немерено — большинство ведь умерло не на улицах. Желтое облачко оставило на лобовом стекле противный налет и растаяло.

Я осторожно обрулил КамАЗ. Дверцы у него были распахнуты настежь.

Странно, что их не захлопнуло или не оторвало ветром. В кузове громоздилась бесформенная куча. Когда-то это был груз картонных коробок, набитых какими-то яркими упаковками. Но непогода и время превратили содержимое кузова в бесформенную бурую массу.

На следующем перекрестке я свернул направо и сбросил газ. Интересная штука. Со временем начинаешь чувствовать опасность раньше, чем ее заметишь. Жизнь по-звериному обостряет инстинкты. А тех, у кого не обострила, давно нет с нами.

Поперек дороги был расстелен самодельный еж — резиновая лента с шипами.

Давать задний ход было уже поздно — в зеркале заднего вида отразились трое типов в кожанках и с «калашами» наготове. Они рассредоточились и отрезали путь к отступлению. Еще четверо переступили через «ежа» и направились к моему джипу. Они держали автоматы стволами в землю, но этот как бы знак миролюбия ничего не значил. Некому тут было устраивать заставы, кроме людей Комода. А Комод и его люди… Знал я, кто они такие.

В десятке метров за «ежом» на спущенных колесах стояла изрешеченная пулями легковушка. Крышка багажника была поднята, по земле разбросаны инструменты и какое-то тряпье. Я присмотрелся. Из-за машины торчали чьи-то ноги в десантных ботинках. Их обладатель лежал неподвижно.

Я открыл бардачок, достал из него сотовый телефон, помедлил для фасону и полез из кабины. Мобильники давным-давно не работали, но я возил с собой один как раз для таких случаев. И аккумулятор держал всегда заряженным.

Трое, приближавшиеся с тыла, застыли в отдалении. Те, что шли от «ежа», так и шли себе, не спеша и не останавливаясь.

— Кому едем, когда везем? — издали осведомился лысоватый верзила, похоже, главный среди отморозков. — Зачем по чужой земле?

— Я бы на твоем месте ближе не подходил, — сказал я и помахал в воздухе телефоном.

— А чо будет? — Верзила и его спутники и не думали останавливаться. — В «Скорую помощь» позвонишь? — Они дружно заржали.

— У меня в багажнике три кило мыла с гвоздями и радиовзрыватель. Нажму кнопочку — и всем абзац.

Комодовцы замедлили шаг.

— Кому ты впариваешь?! — сурово осведомился верзила. — Соты давно сдохли.

— Молодец, здорово соображаешь, — похвалил я. — На хрен соты, чтобы послать сигнал на два метра? — Я поднял телефон и показал светящееся табло.

Отморозки замерли на месте.

— А себя, любимого, тебе не жалко? — с некоторой растерянностью спросил предводитель.

— О себе я сам позабочусь, не утруждайся.

— Гонит он, Жека, — встрял другой комодовец. — Какое, к свиньям, мыло?!

— Заткнись! — Жека сверлил меня взглядом. После короткой паузы спросил: — Ты, случаем, не Серый?

— Узнал, что ли?

— Да вроде того.

— И как думаешь, нажму я кнопочку или нет?

Предводитель растянул толстые губы в ухмылке. Зубов у него оставалось через один.

— С тебя станется. Чего к нам-то?

— Ты Кошек давить пробовал?

— Чего?

— К ушнику давно ходил?

— Какие Кошки днем?

— Такие. Сидят поперек улицы и не уходят. Не хуже, чем твои ухари.

— Кошки днем гасятся, — опять не поверил Жека.

— Сходи, глянь. Можешь у них спросить, чего они в неурочный час вылезли.

Предводитель помрачнел.

— Ты тоже в курсе?

— Насчет чего?

— Насчет… Кошек спросить.

Я навострил уши.

— Смотря про что базар.

Жека забросил автомат за спину, вразвалку приблизился. Я демонстративно поиграл мобильником.

— Убери ты эту штуку. Мы тебя знаем. Комод тебя уважает, хоть ты и двух наших шлепнул.

— Они меня на гоп-стоп решили взять, — объяснил я. — Но стреляешь плохо — сиди дома.

— Ладно. — Жека махнул рукой. — Комод, когда узнал, сперва напрягся. А когда разобрался, что они на тебя залупнулись, только плюнул. Знать должны, с кем связываются. И тут ты Муштая от дерева спас. Муштай сказал, чтоб ни одна падла тебя не трогала.

— А одна все-таки тронула, — вставил я. Но Жека пропустил обидный намек мимо ушей. Не хотел он лезть на рожон. И не только потому, что Муштай запретил.

— Дак насчет Кошек, если ты не в курсе…

— Излагай, — разрешил я.

— Мы тут в одной лавке заторчали. В ней пойло еще осталось. Одни на «еже» дежурят, другие в лавке отдыхают. А там Кошка с котенком была. Котенок уже большенький. Мы их шуганули. А ночью появляется целая стая. Сколько их, черт знает. Только глаза светятся. И глаз этих до хрена и больше. Мы за волыны, вышли, кричим: брысь, короче! Колян шмалять хотел, но я ему не дал. Я-то в курсе… А потом, понимаешь, они вдруг как завоют все вместе. Такой звук, что аж волосы дыбом. Но воем-то меня не проймешь. А только почудилось, что выводят они какое-то слово. Будто поют по-дикому.

И не только мне почудилось, пацаны тоже врубились. А они все воют. И отчетливо так слышно: убирайся, убир-райся!

— Ты подожди, — перебил я. — По-твоему, они разговаривать умеют? После пойла в лавке с воробьями беседовать не пробовал?

— Коней придержи! — обиделся Жека. — Они в отдельности разговаривать не могут. Но когда хором… Я реально не бухой был, и пацаны при памяти. Все слыхали. Они воют, как обычные коты, а слово, в натуре, слышно.

— И что вы им ответили?

— Сам с ними разговаривай. А мы собрались и из той лавки реально свалили. Сейчас другую базу оборудовали. — Он неопределенно мотнул головой в сторону ближних домов.

— Больше не приходили?

— Не, отстали.

— Ну так должен понимать, почему я вокруг поехал через вашу территорию. Давай-ка ежа убери, некогда мне.

Жека обернулся, подал знак своим. Двое сноровисто убрали шипастую ленту с мостовой.

— Ну бывай.

Он протянул мне руку.

Я звонко хлопнул ладонью об его ладонь и изобразил салют. Что бы он там ни плел про свое дружелюбие, но не исключалось, что рукопожатие — уловка, чтобы выбить у меня телефон, которым я их пугал. А потом можно было вообще ждать чего угодно, судя по расстрелянной машине.

Жека понял, ухмыльнулся:

— Ладно, езжай.

Не сводя с него глаз, я забрался в кабину, тронул с места и миновал «заставу» урок беспрепятственно.

Улицы города стали удивительно похожи одна на другую — всюду запустение; трава, лезущая сквозь асфальт; слепые окна; наглухо запертые или распахнутые настежь двери, разбитые витрины магазинов с сорванными металлическими жалюзи, осколки стекла на тротуарах. Баннеры, стоявшие прежде вдоль дорог, сейчас почти все были повалены. Вывески, которые еще уцелели, заросли грязью. Остатки гигантских рекламных плакатов на стенах зданий из последних сил звали в турпоездки по экзотическим странам, приглашали стать клиентом банков, сулили пластиковые окна и фирменные двери в кредит. Но истошный крик этих зазывал давно превратился в предсмертный шепот. И повсюду желтоватый налет, вид которого даже сейчас вызывал у меня внутреннее содрогание.

Над парадным какой-то фирмы красовался потускневший транспарант: «С праздником, любимый город!» В свое время отцы любимого города расплодили столько всяких праздников, что предприниматели, от которых требовали праздничных украшений, устали следить за знаменательными датами и вывесили универсальные плакаты, которые не снимали круглый год. Судя по ним, горожане жили в условиях перманентного празднества, которое закончилось… так, как закончилось. Поздравительный транспарант красовался над мертвой улицей как издевательство или все тот же сюр.

Я вел машину все так же осторожно, поэтому издалека заметил Хищное Дерево.

Оно почти ничем не отличалось от прочих, высившихся вдоль обочин. Разве что оттенком листвы, в котором зелень едва заметно была подцвечена кровью.

В машине Дерева можно было не опасаться. Однако оно запросто могло повредить стекла, да и отмывать белую едкую гадость — удовольствие сомнительное. Я повел джип по противоположной стороне дороги. И все же, когда я поравнялся с псевдодеревом, оно плюнуло в меня длинной струей белесой пены, ветви его дружно качнулись в мою сторону, и тогда обнажились острые крючки на их концах. У его подножия грудами валялись иссушенные тушки птиц, крыс, еще каких-то мелких зверьков. Кошки с самого начала научились обходить Хищные Деревья стороной и ни разу не стали их добычей. Но для беспечного пешехода это была верная смерть.

…Странно, что такой опытный тип, как Муштай, пахан всея выжившей братвы, так глупо попался, выйдя из своего «лендкрузера» прямо под деревом-вампиром. Ему здорово повезло. Струя ядовитой пены досталась охранникам, кинувшимся на выручку боссу. Когда я совершенно случайно проезжал мимо, ветви уже опутали его, вцепившись в тело острыми крючками, и прижали к стволу. Через пару минут сквозь кору пробились бы острые жгутики, впились в плоть, и высосанная до последней капли крови мумия Муштая оказалась бы рядом с дохлыми крысами.

Признаться, я не сразу пришел ему на помощь. Уголовный пахан вполне заслуживал такой участи. Я видел столько смертей, что еще одна вряд ли могла меня смутить. Я бы наверняка проехал мимо. Но в последний момент сообразил, что вакантное место этого мерзавца, правящего братвой по понятиям, может занять тот же Комод или другой такой же беспредельщик, рвущийся к власти и кормушке. А власть криминального вождя на четвертом году новейшей — после Чумы — эры в наших местах была почти безграничной.

Ущемляли ее лишь Менты (которые немногим лучше), Святоши (которые немногим лучше по-своему) да Работяги (к которым я тогда и направлялся).

После короткого раздумья я нажал на тормоз.

Хищные Деревья больше всего боятся огня. Превратившись из обычных представителей флоры в растительных монстров, они сохранили миллионолетнюю память о своем злейшем враге, безжалостно уничтожавшем их во время лесных пожаров. Я вышел из машины, распахнул заднюю дверцу джипа, достал канистру с бензином и ветошь. Палка для факела отыскалась среди уличного мусора. Я не спешил, и когда приблизился к плененному Муштаю, прочитал в его выпученных глазах одновременно страх, ненависть и мольбу. Я щелкнул зажигалкой, факел ярко полыхнул. Едва пламя коснулось ветвей, они отпрянули с угрожающим скрипом и шелестом листвы. Я прижигал их, не слишком заботясь о том, чтобы случайно не опалить Муштая. Тот все так же молчал, поскрипывая зубами.

Ветка с крючком на конце мотнулась у самого моего лица. Древесный вампир не желал отпускать свою жертву. Я бросил факел и вернулся за канистрой.

Немного бензина на ствол позади Муштая — и к кроне взвился огненный язык.

Дерево затрещало, будто пытаясь вытащить корни из почвы, ветви беспорядочно мотались в воздухе, словно лапки гигантского раненого насекомого. Я еще плеснул горючего, и огонь загудел. Муштай сдавленно выругался — жар добрался и до него. Через секунду он упал на асфальт, вырвавшись из смертельных объятий, и на четвереньках отбежал прочь. Крона дерева ходила ходуном. С костяным звуком щелкал клапан, но заряд ядовитой пены был израсходован, а новая накопиться не успела. Я несколько раз щедро плеснул из канистры, сам рискуя опалиться. Огонь взметнулся ввысь, Дерево громко застонало, само превращаясь в гигантский факел.

Я помог Муштаю подняться. Он еще весь дрожал. Окинув взглядом умирающих охранников, спросил:

— Что с ними делать?

Я пожал плечами.

— Разве что добить.

— А если врача?

— Лучше сразу патологоанатома. Не вижу смысла напрягаться.

Муштай зло глянул на меня.

— Конечно, не видишь! Не твои люди.

— Какая разница — мои, не мои… Если не пристрелишь, до вечера будут мучиться.

Он наконец узнал меня.

— Серый?

Я кивнул.

— Откуда ты все про все знаешь?

— Много езжу, много вижу.

— Уверен, что уже не помочь?

— Сам, что ли, про Деревья не знаешь?

— Слышал. Но не наблюдал.

Муштай помедлил, потом достал из кобуры «макарыча». Три гулких выстрела раскатились в городском безмолвии. Три тела неподвижно застыли на земле, перестав дергаться в агонии.

Убрав пистолет, Муштай протянул мне ладонь:

— Считай, что я тебе должен.

Я ответил на рукопожатие, хоть якшаться с этим типом удовольствия мне не доставляло.

Муштай сказал:

— Ты тут, было дело, двоих из комодовской бригады завалил.

Я насторожился.

— Они первые стрелять начали.

Он вдруг скроил кривую усмешку:

— Я знаю. Сколько раз говорил, чтоб, если гоп-стопом промышляют, фильтровали, кого тормозить. Я вообще-то не в претензии.

— Ходят слухи, Комод на твое место метит. Правда, нет? — спросил я без обиняков.

Муштай огляделся по сторонам, будто опасался, что нас могут услышать. Но покой улицы не нарушали ни звук, ни движение.

— Комод много на себя тащит, — процедил он.

— Комод — отморозок, — сказал я. — Ты тоже не подарок, но с тобой жить можно. А вот если Комод тебя свалит…

— Борзой ты, — огрызнулся Муштай. — Лезешь не в свои огороды. Думай, с кем базаришь!

— Слушай, — сказал я. — Мы тут с глазу на глаз. Выеживаться не перед кем. Ты над своими верховодишь, вот и верховодь. Мне дела нет, что ты со Святошами грызешься, на Работяг наезжаешь и с Ментами заигрываешь. Я сам по себе. А если меня и зароют, то вместе с теми, кто наедет. Но я не хочу, чтобы окончательный беспредел наступил. Так что, считай, я на твоей стороне. А пальцы гнуть передо мной незачем.

— Странный ты тип, — задумчиво произнес Муштай. — Ездоки и кроме тебя есть. Но ты будто нарочно по остряку ходишь. Думаешь, если тебе фартит, так это навсегда? Один, хоть ты и тот еще волчара, рано или поздно все равно нарвешься. При твоих наклонностях особенно. Иди ко мне, в обиде не останешься. Могу и работенку для начала предложить.

Мне не понравились его слова. То, что он думает, что я сам по себе, это нормально, так и должно быть. А вот что я кажусь ему странным — это плохо.

Странный, значит, подозрительный. А подозрения для меня — лишнее. Не нужно мне никаких подозрений. Я Ездок, и больше ничего. Мы, Ездоки, люди независимые, работаем на того, кто платит. И если он меня зовет в свои ряды, значит, где-то я перегнул.

— Что за работенка? — спросил я.

— Ну непростая, скажу тебе. Только если справишься, считай, ты в законном авторитете, я позабочусь.

— Ближе к теме, пожалуйста.

— А пожалуйста. Сам же говорил, что Комод на мое место метит. Думаешь, я не знаю, если даже тебе надуло? А кому это надо? Кроме Комода.

— Никому, — согласился я.

— Ну вот.

— То есть ты предлагаешь мне Комода убрать?

— Понятливый ты, — усмехнулся Муштай. — Повторяю, в обиде не останешься. Главное — перед его пацанами не засветись. Говорят, ты ловко со снайперской винтовкой обходишься.

— Среди твоих тоже снайперы найдутся. Чего же их не пошлешь, если такой край?

— Своих нельзя. Ненадежно. Если просочится, такая разборка начнется. Мне войны не надо. А ты посторонний, у тебя среди пацанов завязок нет. На тебя никто и не подумает. Хвастаться, ясное дело, ты не станешь.

Покатаешься еще для отмазки месячишко-другой — и ко мне. Посидишь моим заместителем в офисе, потом получишь свое дело и ребят.

«Черт бы все побрал, — с тоской подумал я. — И у этих офисы. Помешались все на офисах, демпингах, шейпингах. И Чума их не отучила».

— Я подумаю, — пообещал я вслух.

— Ну думай. Но, сам понимаешь, базар чисто между нами. Иначе…

Я махнул рукой, изобразив досаду:

— Кончай порожняки толкать. Я тебе не фраер.

— Фраеру я бы такое не предложил. Но имей в виду, на всякий случай.

— Поимею.

На этом мы расстались. Он отправился к своему «лендкрузеру». Рулить теперь предстояло ему самому. Я повел джип вдоль улицы. В зеркале заднего вида отражалось пылающее Дерево.

Вот оно, значит, как. Комод формально, как и прежде, подчиняется Муштаю.

Но только формально. У него свои планы на будущее. И Муштай о них знает.

Или догадывается. В принципе, завалить Комода мне бы не составило труда.

И пошло бы всем только на пользу. Но делать этого я не стану. Во-первых, связываться с братвой мне незачем. Во-вторых, даже если бы я и использовал такой ход, где гарантия, что Муштай вместо обещанных благ не отправит меня вслед за Комодом? Ему такой свидетель ни к чему. Он правильно сказал: я чужой, из-за меня никаких проблем не будет. То есть он так думает, что не будет.

…С того раза мы с Муштаем больше не встречались. Он не искал меня, будто позабыв о разговоре. А мне искать его и подавно было незачем. Но какие-то виды он на меня, похоже, все-таки имел, раз запретил братве меня трогать.

В его искреннюю благодарность за счастливое избавление верилось с трудом.


ГЛАВА 2


Благополучно миновав заставу комодовцев, я направился к центру города, раскинувшемуся на холмах. Джип скатился с пригорка на бульвар, протянувшийся в низине между двумя главными улицами. Деревья и кустарники здесь так разрослись, что превратились в настоящий лесок. Справа над ним высилась коробка физкультурного вуза, вся в ржавых проплешинах, а слева за сплошной стеной зарослей вообще ничего было не видать.

Джип снова взбежал на горку, и я вырулил на местный Бродвей.

Удивительно. Отцы города еще не так давно вбухали в эту улицу огромные средства, ремонтируя фасады старинных зданий, мостя тротуары брусчаткой и нещадно вырубая деревья. Но от былой помпезности не осталось и следа. Суета властей предержащих за считанные годы обратилась в прах. Старые дома ветшали быстрее новых, и Бродвей ныне представлял собой печальное зрелище близко подступившей разрухи.

Я свернул в сторону площади, раскинувшейся на высоком речном берегу.

Здесь, между почерневшим старинным зданием научной библиотеки и многоэтажным железобетонным остовом некогда важного учреждения, высились странного вида православный храм и памятник красным партизанам, которые некогда разрушили прежний, нормальный храм, стоявший на этом месте.

Я затормозил у храмового крыльца, вышел из машины и задрал голову.

Неизвестный мне архитектор, проектировавший новый собор, почему-то совместил в нем черты православия и готического стиля. Неестественно вытянутое ввысь строение, некогда блиставшее белизной стен, лазурью кровли и золотом куполов, сейчас было серым и облупленным, голубизна и позолота потускнели и местами облезли. Зато новенькие стальные двери под крылечной аркой маслянисто поблескивали. Собор с его узкими бойницами окон давно превратился в неприступную цитадель.

С тяжелой сумкой через плечо я взбежал по ступенькам и постучал в дверь подвешенным на цепи железным молотком. Дверной металл отозвался звонким гулом, словно колокол. Долго никто не объявлялся. Я собрался возвестить о своем прибытии повторно и уже взялся за молоток. Но тут открылась смотровая щель, лязгнули могучие засовы, и тяжелые створки разошлись. Я шагнул через высокий порог.

В храме стоял полумрак, подсвеченный мерцанием керосиновых ламп и свечей — у Святош электричества не было. Глаза быстро освоились, и я увидел впустившего меня человека в длинной черной рясе с накинутым на голову капюшоном. На православного священника он походил не больше моего. Не говоря ни слова, человек повел меня через храмовый зал к аналою, рядом с которым чернела приоткрытая дверь. Внутри стены собора были совершенно голыми: ни икон, ни росписи, ничего. Распятие над алтарем тоже отсутствовало. Это было довольно странное святилище. Впрочем, оказался я здесь не впервой и удивления не испытывал.

Через упомянутую дверь мы попали в совершенно темный коридор, поплутали по каким-то переходам и лестницам, потом впереди забрезжил свет. Мой проводник исчез также безмолвно, как и появился. А я вошел в просторную комнату с высоким узким окном, свет через которое почти не попадал внутрь.

Над большим письменным столом висели две керосиновые лампы, образуя под собой тусклое желтое пятно. Вдоль стен тянулись книжные стеллажи. В один из прошлых визитов мне удалось взглянуть, что за литература здесь хранилась. Скажу одно: духовных сочинений я не нашел.

Навстречу мне из-за стола поднялся человек в черном костюме. Был он среднего роста и среднего же возраста, с редкими белесыми волосами. Под пиджаком у него была черная водолазка с высоким воротом.

— Здравствуйте, Сергей, — приветствовал он меня, — присаживайтесь. — У него был мягкий и проникновенный голос проповедника.

Я водрузил свою сумку на стол и повалился в глубокое кресло.

— И вам привет, господин Пастор.

Он поморщился.

— Я ведь вас просил: называйте меня просто Николаем.

Я чуть не брякнул: «Угодником?» Но вовремя прикусил язык.

— Вижу, вы не с пустыми руками, — сказал Пастор, глядя на сумку.

Я кивнул.

— Что удалось достать?

— Все.

— Все?

— Все. Теперь можно поговорить о цене.

Пастор осторожно расстегнул сумку, заглянул в нее.

— Как вы умудрились?

Я пожал плечами.

— Это моя работа. С нее живу.

Он усмехнулся.

— Это вам кажется, что вы живете. Нам всем так кажется.

Я отмахнулся:

— Уважаемый Николай. Есть просьба: не начинать сначала.

— Вы странный человек, — сказал Пастор.

— Подобное мнение о себе я слышу нередко. Вы тоже странный человек.

— Сергей, — голос Пастора прозвучал еще мягче, — зачем вам изображать из себя полублатного барыгу? Вы ведь образованный человек, это видно.

— Я Ездок. Мой приятель, тоже Ездок, в прошлом кандидат наук. Он всегда прекрасно водил машину. А драться и стрелять научился удивительно быстро — для кандидата.

— Перестаньте, — отмахнулся Пастор. — У вас могла бы быть куда более завидная участь.

— В аду? После конца света?

— Ну и что?! И конец света, и ад мы представляли себе иначе. Но все оказалось совсем не так. Господь показал нам истину. И оставил право выбора.

— Ну насчет конца света я с вами определенно не согласен, — возразил я. (Похоже, мы втягивались в старый спор. Но я устал от одиночества, молчания и общения с бандюками.) — Гнев Господень поразил строго ограниченное пространство, составляющее считанный процент от тверди земной. И на этом проценте уцелели почему-то сплошь грешники. А ведь в Писании сказано: землю унаследуют праведные. Ах да, простите, это ведь не земля, а преисподняя.

— Кто сказал вам, что Святое Писание — истина?! — возразил Пастор. — Это всего лишь текст, в котором отразилось человеческое понимание Слова Господня, а не оно само. Библию переписывали тысячелетиями, в ней почти не осталось истины как таковой, лишь ее искаженные отголоски.

— Вы еретик.

— Совершенно верно, потому я и здесь. Канонические церковники ошиблись. Конец света не грянул, как гроза, над всей планетой. Он сделал лишь свой первый шаг.

— Когда же случится второй, третий и так далее?

Пастор пожал плечами:

— Это никому не ведомо. Быть может, это последнее предостережение падшему человечеству.

— Ад на земле?

— А где же еще ему быть?! Мы ведь знаем строение планеты, зачем же повторять всякие глупости про подземное царство Сатаны? Господь показал нам истинный ад.

— Но вы продолжаете преданно служить Богу.

— Что же вы думаете, грешники в самом деле вечно жарятся на сковородках? Нет, друг мой. Они живут в этом аду, который уготовил им Всевышний. И среди них есть те, кто кается. Покаяться никогда не поздно.

— Вы имеете в виду себя и свою паству?

— Необязательно. Где-то за городом живут хуторяне, охотники и рыболовы.

— Сомневаюсь, что они находят время для молитв.

— Это не страшно. Рано или поздно Господь приведет их в наш храм. Главное состоит в том, что они отринули скверну и вернулись к естественному укладу жизни.

— Знаете, — перебил я, — мне приходится много ездить. Довелось бывать и на хуторах. Там иногда такое творится…

— Творилось, творится и будет твориться всегда и везде. Ибо се — человек, и не в силах он избежать соблазнов. Но именно потому потенциальные кающиеся непременно будут в наших рядах.

Я вздохнул.

— Может, пусть они лучше остаются на своих хуторах? Вы, в прошлом проповедник какой-то заграничной конфессии, ничего общего не имеющей с православием, облюбовали православный храм. Иконы со стен посдирали.

Исповедуете какое-то, мягко говоря, спорное учение. Под чужими куполами.

Библию, по сути, отрицаете. Призываете грешников в аду покаяться и стать праведниками.

И что же дальше? Раскаявшихся помилуют и вернут к нормальной жизни? Или переведут в рай? Как-то все это не укладывается в голове. Можно просто отправиться за кордон и сдаться властям.

— Вы знаете, что делают ваши власти с теми, кто сдается?! — В голосе пастыря прозвучало негодование. — Их держат в железных клетках, как зверей, и ставят на них изуверские опыты — ищут вакцину. А иконы, Библия — это наши заблуждения, которые и привели нас к тому, что есть. Десять заповедей — продукт примитивного сознания, не усвоившего высшую истину. Чей это был прежде храм — неважно. Теперь это крепость Господня.

— Ну раз крепость, тогда понятно, почему ваша паства палит из автоматов не хуже всех прочих.

— Она лишь обороняется от нераскаявшихся. Тех, кто подвергает мукам себя и ближних.

— Дьяволов во плоти?

— Можно сказать и так.

— Я привык представлять чертей полосатыми, с рогами, копытами и вилами. А они почему-то оказались в кожанках, в камуфляже и с «калашами». Но — шут с ними. Мы с вами беседуем в таком вот роде раз пятнадцатый. Но я так и не понял, на чем же зиждется ваше общение с Богом? И в какого Бога вы верите?

— В единого, неделимого по религиям. А суть общения с ним не в том, чтобы распевать молитвы, бить лбом об пол в поклонах, не в постах и епитимьях, не в мученичестве и прочих бреднях.

— Так в чем же?

Пастор вдруг замолчал, утомленно потер лоб.

— Да, вы правы. Это нескончаемый и бесполезный разговор. Вы ведь никогда не примкнете к нам. — В его словах содержался скрытый вопрос.

— Упаси бог! — Я перекрестился левой рукой.

— Хорошо. Пусть так. Вернемся к делу. Вы привезли все, о чем мы вас просили. Денег вы, конечно, не берете.

— Никаких, ни наших, ни заграничных. У меня есть чем оклеивать сортир.

— Ну это напрасно. Деньги всегда имеют цену. Валюта и здесь в ходу.

— Вы имеете в виду Контрабандистов? Их затеи бывают весьма сомнительны. На днях в районе Северного блокпоста солдаты выследили и ухлопали троих.

— Солдаты сами якшаются с Контрабандистами. Как и их офицеры. Если существуют ценности, неизбежен их взаимообмен, несмотря ни на какие карантины и расстрелы. Бандиты, по-моему, уже давно переправили за ограду все ювелирные магазины. Откуда, вы полагаете, у них хорошие лекарства, продукты и прочая роскошь?!

Я перебил его:

— Мы договаривались о бартере. Есть у вас то, что вы обещали?

— Я хотел бы предложить вам нечто другое. — Пастор опустился в кресло, сунул руку в ящик стола. Рука извлекла оттуда пластиковый пакетик и бросила его на столешницу. В пакетике содержалось нечто, похожее на крахмал.

Повисла пауза.

— Это то, что я думаю? — спросил я.

Пастор кивнул.

— Это же целое состояние!

— Ну мы надеемся и на дальнейшие ваши услуги.

— Интересно, откуда у вас героин?

Пастор взглянул на меня исподлобья.

— Зачем вам? Там больше не осталось.

— Из чистого любопытства. Наркотики здесь на вес бриллиантов. Даже Контрабандисты их редко добывают. Говорят, наркоторговцев, которые решили наладить контакты с Зоной, спецназ расстреливал без суда и следствия. Сами знаете почему. А вы запросто кидаете мне такую порцию.

Пастор помялся, потом нехотя сказал:

— Сразу после Чумы наши люди как следует обшарили цыганскую слободу. Все ведь знали, что там — сплошная наркомафия. Но мы успели первыми.

Я усмехнулся:

— Можно было догадаться. Если вы удачно шарили, у вас этой радости немало. Но вам ведь тогда известно, что в Зоне героин действует необычно. Подсаживаются непременно с первой же дозы и погибают в несколько раз быстрее. То-то, я заметил, у вас народу поубавилось.

— Да, — невозмутимо кивнул Пастор. — Это так. Но это плата за общение с Богом.

— Это плата за пристрастие к отраве, которое в Зоне еще опаснее.

— Кому настает пора покинуть ад земной, те и покидают, — поморщился Пастор. — Вы не понимаете. Героин действительно влияет на людей в Зоне парадоксально. Например, очень быстро заживают любые ранения, повышается живучесть организма. Возникает масса совершенно особенных ощущений.

— Ну это я допустить могу. Мы выжили после Чумы. Но, возможно, все равно как-то изменились. Или сам наркотик изменяется под действием здешних факторов. Оттого и необычные свойства.

— Вы материалист и прагматик. Вы всему ищете рациональное объяснение. Но Господь не просто обрек нас жить в аду. Он оставил нам тропинку к нему. Не вся наша паства способна его услышать, даже приняв снадобье. Лишь немногим избранным это доступно.

— А вам?

Он скромно потупился:

— Я первый это и открыл.

— То есть услышали глас Господень?

— Именно так.

— И что же он вам сказал?

— Вы все равно не поймете. Признаюсь, я и сам очень многого не понимаю. Но человеку и не дано понять Бога. Бог лишь проявляет свою волю. А как ее принять и как исполнить — в этом бремя человека, его мука и путь к спасению. Люди несовершенны, а потому, если хотят исполнить Господню волю, должны прислушиваться к тем, кому приоткрылся хотя бы краешек истины.

— То есть к вам.

— Не только. Но в том числе. К тем, повторяю, немногим, кому слышен глас Господень.

— Так почему вы не распространите ваш чудо-порошок среди обитателей Зоны и не привлечете всех поголовно на свою сторону?

— Да потому, что порошок сам по себе не открывает пути к Богу. Все зависит от человека: насколько он готов?! А посмотрите вокруг. Все эти Урки, Менты, Байкеры, Контрабандисты и им подобные — они, по-вашему, готовы?

Они готовы совсем к другому — к дьявольскому! А потому порошок, попади он к ним в руки, откроет путь не к Богу, а к Сатане. И ад воцарится здесь навсегда и со временем распространится по всему миру. Но оставим эту тему. Она не для вас.

Мне тоже надоела пустая болтовня.

— Так вернемся к делу.

— Надеюсь, все, происшедшее и сказанное здесь останется между нами? Нам не нужны осложнения. За героин и на Большой земле люди кладут свои и отнимают чужие жизни… А здесь, где он стал чем-то особенным… Для вас всегда найдется добрая щепоть. Сходите в «Арго», потолкуйте с барменом. Уверяю, оттуда вы выйдете богатым человеком.

— Насчет конфиденциальности можете быть совершенно спокойны, — заверил я. — Только не пойму, чего ради вы мне так доверяете?

— Вы не бандит и умный человек. Вы не станете рассекречивать источник своего потенциального дохода.

Я взял пакетик, повертел его в пальцах и сунул в карман.

— Весьма признателен за щедрость и доверие.

Сходить в «Арго»?… Быть может, он и не собирался меня подставлять. Скорее всего не собирался, иначе подставился бы и сам.

Зайди я в единственный уцелевший в городе кабак под названием «Арго», засвети «дурь» — и шило в мешке уже не утаишь. Мой визит непременно дойдет до боссов этого вертепа. Они могут дать команду своим бойцам скрутить меня и развязать язык. Хотя они наверняка не пойдут на такие меры. Скорее всего мне забьют стрелку и попытаются выведать, откуда у меня это диво? И пообещают долю, если я раскрою источник. Или сами потребуют долю, если я уже в деле. Так или иначе, Пастора могли ожидать большие неприятности. Кажется, он был не очень дальновидным человеком. Или зелье основательно высушило его мозги.

Ничего этого я объяснять не стал, похлопал ладонью по принесенной сумке.

— Теперь я знаю, для чего вам химическое оборудование и разовые шприцы. Ясно также, в чем состоит ваш способ общения с Богом.

— И что такого?! — запальчиво перебил Пастор. — Я молился почти всю свою жизнь, но Бог ни разу не дал о себе знать ни единым намеком. А с помощью этого, — он ткнул большим пальцем куда-то себе за спину, — я услышал его. Это — окно в Царство Всевышнего.

— Это калитка на тот свет, — возразил я.

— Вы увязли в стереотипах и предубеждениях…

— Да? А помните у Бодлера? Я чувствую ветер с крыльев безумия!

— Безумие — это форма нашего нынешнего существования. А крылья безумия овевали всех великих.

Мне это окончательно надоело. Этот пустой разговор мог длиться до бесконечности. На кой черт он мне сдался? Я что, такой идиот, чтоб тут кого-то перевоспитывать?!

Я сказал:

— Мне нужно два цинка патронов для «Калашникова» и штук триста для «Макарова». В качестве аванса за ваш следующий заказ.

— Патронов у нас мало. Все патроны у Ментов и братвы.

— Военные склады вы, выходит, не обшаривали?

— Нам это было не нужно. А когда стало нужно, оказалось поздно.

Я встал.

— Подождите, — сказал Пастор. — Мы всегда найдем, чем с вами рассчитаться. Но мы заинтересованы в сотрудничестве с вами не только в смысле поставок. — Он понизил голос. — У общины назревают проблемы.

— Кончается порошок?

Он раздраженно мотнул головой.

— Сюда недавно наведывался Генерал. Он знает, чем мы располагаем. Ума не приложу — откуда? И он хочет, чтобы мы поделились. Мы, конечно, отказали. Но боюсь, он так просто не отстанет. Вы опытный человек, ваш совет был бы нелишним.

Он меня отнюдь не удивил. Удивительно, что Генерал или еще кто-нибудь не заявился сюда раньше. Я спросил:

— Вы с кем-то расплачивались порошком?

Пастор насупился.

— Только с самыми надежными людьми.

— Интересно, где вы видели в наших местах надежных людей? Так что насчет Генерала все ясно. Хотите совет? Поделитесь. Иначе они нагрянут и заберут все. А вашу паству перестреляют. За такой куш они ни перед чем не остановятся. У них больше людей, они лучше вооружены и подготовлены. Вряд ли вы отобьетесь.

— А если… ликвидировать Генерала?

Он был полный идиот, я наконец это понял. Я мог прямо отсюда отправиться к Ментам и продать им эту информацию. Я бы получил полный багажник патронов, а Пастор и его люди — пулю в лоб нынешней же ночью.

— Если ликвидировать Генерала, у них найдется кто-то другой, кто явится к вам. Говорю же: поделитесь.

— А если он захочет все…

— Все он не потребует. Потому что знает: просто так не отдадите. Значит, ему придется с вами воевать. Он, конечно, победит, но такой ценой, которую ему его люди не простят. Пиррова победа.

— А могли бы мы, в случае чего, рассчитывать на вас? За хорошую плату, конечно.

— В каком смысле — рассчитывать?

— У вас громкая репутация. Если бы вы смогли перетянуть на нашу сторону Ездоков… Это сила. Узнай Генерал, что вы на нашей стороне, возможно, он не отважился бы…

«Да, — усмехнулся я про себя. — Он просто перебил бы нас поодиночке».

— Потребуйте у Генерала в обмен за ваш порошок союзнических обязательств.

— Для чего нам его союз?

— Вы уверены, что братва тоже не пронюхала про ваше достояние?

Пастор озадаченно замолчал.

— Когда у вас стрелка с Генералом?

— Завтра после полуночи.

— Где?

— Здесь рядом, в городском парке.

— Я буду иметь это в виду.

…До выхода меня проводил тот же безмолвный тип в рясе. На крыльце я зажмурился от яркого солнечного света.

Я подозревал о чем-то подобном — в смысле наркотиков. Вряд ли этот кретин смог бы удерживать вокруг себя людей одними глупыми речами. Но «горынычем» он связал свою паству накрепко. А Генерал, значит, предводитель Ментов, пронюхал и решил устроить маленький рэкет. Если Урки тоже осведомлены, веселая история может завариться. Особенно если братва стакнется с Ментами. А если не стакнется и Урки попробуют выпотрошить Святош первыми, стычки с Ментами им не избежать. Те не любят, когда им переходят дорогу.

Выйдет очень серьезная драка. И отбить товар у Ментов братки не смогут.

Тем более что единства в их рядах давно нет. Муштай наверняка попытается использовать ситуацию в своих целях, Комод — в своих. Но отступаться от такого жирного куска не в их привычках.

Чертовы Святоши! Они держались в тени со своим героином с самой Чумы. Видать, у них совсем истощились припасы, если они стали расплачиваться порошком. И конечно же сразу засветились. Добром эта история так и так не кончится. Надо непременно посоветоваться с шефом. Значит, придется воспользоваться связью.


ГЛАВА 3


Усевшись в джип, я направил его в сторону заброшенного завода. Завод располагался у самого центра города, так что долго колесить мне не пришлось. Проехав вдоль бетонной изгороди, я свернул в распахнутые ржавые ворота, предварительно убедившись, что за мной никто не наблюдает. Но на этом запустелом пространстве некому было наблюдать за одиноким Ездоком.

Заводские корпуса, мертвые и безмолвные, с выбитыми или запыленными до непрозрачности стеклами, угрюмо высились надо мной и навевали тоску. Я помнил время, когда проходную можно было миновать лишь строго по пропускам, бдительные вохровцы обнюхивали каждую въезжавшую и выезжавшую машину, а над заводской территорией висел негромкий, но мощный гул работающих механизмов. Сейчас бетонные плиты и асфальт заводских дорожек потрескались, густо проросли травой. Тишину нарушила лишь спугнутая мной стая ленивых голубей, шумно взлетевшая из-под самых колес.

Углубившись в заводские лабиринты, я остановился возле распахнутой двери цеха. За ней чернела непроглядная темнота. Я вышел из машины, еще раз огляделся, прислушался. Не было здесь никого, кроме привидений, которых здесь тоже не было.

От двери на второй этаж вела крутая лестница с выщербленными ступенями. Я взбежал по ней и оказался в длинном коридоре, заваленном мусором. По обе его стороны тянулись ряды дверей, распахнутых и закрытых. Здесь прежде располагалась цеховая контора. Я подсвечивал себе фонарем, потому что свет с улицы сюда почти не проникал. Мельком заглянув в один из кабинетов, я увидел на полу два человеческих костяка, присыпанных желтой пылью. Кто-то так и окочурился на трудовом посту. Побуревший череп дружелюбно скалился пришельцу.

Эту картину я наблюдал не раз, приходя сюда. Но теперь не удержался. Она действовала мне на нервы, которые с такой жизнью день ото дня отнюдь не укреплялись.

Я вошел в кабинет и ткнул ногой скелет. Он сразу распался на несколько частей, смеющийся череп откатился в сторону. То же самое я проделал и со вторым. Я топтал хрупкие, как сухие веточки, кости, пока они не обратились в прах. Черепа оказались прочнее, я не стал с ними возиться и просто отправил пинком подальше с глаз. Проделав это, я вернулся в коридор. В самом его конце располагалась подсобка. Я с усилием распахнул перекосившуюся дверь. Подсобка была полна всякого хлама — от веников и швабр до сваленных в кучи папок-скоросшивателей. Я аккуратно разобрал груду старья и достал чехол с портативной рацией.

Мои позывные долго оставались без ответа. Наконец сквозь потрескивания донесся жестяной голос:

— Слышу вас. База — четыре на связи. Назовите пароль.

— База — четыре. Прибой. Жду отзыва.

— Отлив. Говорите.

— Нужна срочная встреча с Монголом.

— Монгола нет на базе.

— Когда будет?

— Не скоро.

— Что случилось?

— Долго рассказывать.

— Нужна консультация.

— Как срочно?

— Сегодня. Ситуация — три шестерки.

— Доложите суть.

— Мне нужен Монгол.

В эфире воцарилось долгое молчание. Потом жестяной голос сообщил:

— Приезжайте через два часа на явку. Придет дублер Монгола.

На этом связь прервалась. Не желали они вступать со мной в полемику. Они привыкли к безоговорочным решениям.

Куда, интересно, черти так некстати унесли Монгола? На месте он никогда не сидит, работа такая. Но сейчас лучше бы ему посидеть. Его дублера я знал, Монгол приводил аккуратного мужчину в строгом костюме на одну из встреч для знакомства. Дублер и нужен был для таких вот экстренных случаев. Но тогда в своем отутюженном наряде клерка посреди непролазных зарослей он выглядел довольно нелепо и почему-то мне не понравился. Монгол был полевой работник до мозга костей, и я ему доверял, хоть особой симпатии и не испытывал. А этот, отутюженный, вызывал во мне раздражение. Я представил его на одичалых улицах города. Может быть, он крутой спец. Может, великий комбинатор и мастер каких-нибудь единоборств. Но мне казалось, что в нашей каше он не протянул бы и суток.

Нет, с дублером мне встречаться определенно не хотелось. Но если не встретиться, потом всех собак повесят на меня. Я в сотый раз пожалел, что когда-то согласился на предложение о сотрудничестве.

…Тогда, три года назад, я сидел на своей кухне и то глотал водку из горлышка, то падал головой на стол и выключался на несколько минут. Но счастливое забытье длилось недолго, меня будто ударяло изнутри, я подскакивал на своем табурете и обмирал от предчувствия, что вот сей же час сойду с ума. Может, я слегка уже и свихнулся, иначе не торчал бы в собственной квартире, а несся бы к одному из только что созданных кордонов — сдаваться. К этому времени я окончательно понял, что у меня иммунитет.

Город был завален трупами, которые не гнили, а за сутки обращались в желтую пыль и хрупкие, как фарфор, скелеты. Кое-где бушевали пожары, по улицам носились какие-то обезумевшие фигуры. Прямо под моим окном в стену дома, встряхнув его до основания, врезался грузовик. Из окон посыпались стекла. Грузовик не загорелся. Он и по сей день торчал у проломленной стены, проржавевший и осевший на спущенных колесах. В кабине желтела пыль, но ставший хрупким остов водителя сам собой развалился на куски. Я потом объезжал это место десятой дорогой.

Я третьи сутки без сна сидел на кухне своей квартиры и глотал водку. От мысли заглянуть в спальню волосы у меня на голове вставали дыбом. Я знал, ЧТО там, на постели.

Жена и шестилетний сынишка заболели в один день. Я сразу понял это по желтым пятнам, высыпавшим на их лицах. Катя тоже поняла, что они обречены, и молча смотрела на меня округлившимися, бездонными глазами. И только Андрюшка то приникал к матери или ко мне, хныча и жалуясь, что «внутри сильно чешется», то опять принимался за свои игры. Но ненадолго. Болезнь прогрессировала стремительно и уже не отпускала даже на время. Я знал, что больше четырех дней никто еще не протянул, и готов был пустить себе пулю в лоб, потому что знал: помочь невозможно.

Андрюшка на второй день впал в забытье, и к вечеру его не стало. Катя лежала рядом с ним на кровати. Когда детское тельце стало усыхать, превращаясь в сморщенную мумию, а потом рассыпаться желтой пылью, она впервые страшно закричала. Я обхватил ее и что-то бормотал — сам не помню что. Потом она затихла.

Катя так и пролежала на кровати рядом с останками сына до самой своей смерти. Я сидел рядом, тупо глядя в стену. Этих часов я не забуду никогда.

Порой те события возвращаются ко мне во снах, и я вскакиваю в холодном поту.

Я не стал дожидаться, когда посмертная метаморфоза произойдет и с Катей.

Поцеловав ее в еще теплые, но уже ставшие сухими и шершавыми губы, я отправился на кухню, достал из холодильника водку и залпом выхлестал из горлышка почти всю бутылку. В последующие двое суток я лишь однажды выходил на улицу, чтобы взять водки в соседнем разгромленном магазине.

Кое-кому из грабителей не удалось уйти отсюда. Их костяки, обсыпанные желтой пылью, валялись на полу рядом с добычей, которая так и не пригодилась.

Когда спиртное почти перестало действовать на меня, я ощупал кобуру под мышкой. В ней ждал своего часа «Макаров» с полной обоймой. И час его, было похоже, настал. Я вынул пистолет, повертел его в руках, потом передернул затвор и приставил дуло к виску. И тут грянул телефонный звонок — связь еще работала. Нет, неправда. Сигнал у нашего телефона был певучий и мелодичный, но тогда он показался мне оглушительным и страшным. Я вздрогнул и чуть не спустил курок.

Телефон все пел и пел, почему-то вызывая во мне нарастающую волну ужаса. Наконец я не выдержал, сунул «макарыча» обратно под мышку и взял трубку.

— Слушаю. — Я сам не узнал своего голоса.

— Кто это? — осведомился из трубки напористый мужской баритон. Он показался мне знакомым.

— Кого надо?

— Сергея Окунева.

— А ты кто?

— Окунев, это вы? — Меня, кажется, тоже узнали. — Вы живы?

— С кем я говорю? — зло повторил я.

Это был Монгол. Правда, его тогда еще так не называли. У него были имя, отчество, фамилия, должность в нашем ведомстве (гораздо выше моей) и звание полковника. Он служил в главке, а я «на земле»; он, отпахав свое, командовал, а я как раз находился в разгаре «пахоты». Поэтому знакомство между нами было шапочное. Он знал, что есть такой сотрудник, а мне был ведом этот командир.

Монгол объяснил, что находится в оперативном штабе, возле границы зоны заражения, и обзванивает всех наших в надежде найти уцелевших. Вот так он и вышел на меня.

Монгол всегда был чуток. Он понял, что я не в панике, что все гораздо хуже.

— Что с семьей? — спросил он, наверняка предугадывая ответ.

— Как с большинством, — выдавил я.

— И что собираешься делать?

Я пожал плечами, будто он мог меня увидеть.

— Вообще-то собирался застрелиться. Но вы позвонили под руку.

— Отставить, майор! Этим никого не вернешь и ТАМ ты их не встретишь!

— Вам докладывали, что ТАМ?

— Перестань. Мы офицеры, нам эти штуки не к лицу. Сочувствую. Даже представить не можешь, как сочувствую.

— Да, представляется с трудом.

— Отставить представлять. У тебя машина есть?

— А что?

— Заводи и двигай к нам, на блокпост, на сто двадцать восьмой километр Западной трассы.

— Зачем?

— А затем. Распространение пандемии остановилось на этой отметке. Оно вообще остановилось по всему периметру зоны заражения.

— И чем же вы его остановили?

Он помолчал.

— Никто не знает. Дошло до определенной черты и встало. Внутри ничего не помогает, ни спецкостюмы, ни лекарства. А за чертой — ни одного заболевшего.

— Такой надежный карантин?

— Не в этом дело. Карантины тоже нигде не помогли. Зараза остановилась… будто сама собой — можно линию по земле провести. Перешагнул — и ты покойник. А не перешагнул — кажется, все в порядке.

— Как это может быть?

— Пока никто не знает. Хватит болтать. Много осталось живых?

— Я не считал. Но, думаю, несколько процентов.

— Везде так. Кто-то из наших?…

— До них уже не дозвониться.

Монгол опять умолк. Потом, будто выйдя из задумчивости, повторил команду:

— Приезжай.

— И в санлагерь? Я слышал, тех, кто вышел, у кого иммунитет, помещают в санитарные лагеря. Говорят, зэков из колоний вывозят, а на их место — выживших. Полная изоляция и часовые на вышках.

Монгол опять на некоторое время умолк. Потом проворчал:

— Ну да, в санитарные лагеря. А куда еще? На все четыре стороны — заразу разносить?

— Возбудителя болезни выявили?

— Пока нет.

— Но вы говорите, что ее распространение остановилось. Зачем же людей за колючку? Они и так настрадались.

Он раздраженно сказал:

— Приезжай. Обо всем и поговорим. Чего ты там дожидаешься?

Дожидаться здесь мне действительно было нечего.

…Мы встретились с ним у широкой желтой полосы, намалеванной на асфальте и прямо на земле. Она разбегалась от шоссе в обе стороны и терялась в придорожных зарослях. Ограждение из колючей проволоки маячило впереди, в отдалении.

Уже темнело. Я остановил джип у дорожного столба, не доезжая черты, как приказал Монгол, и дальше, до условленного места, отправился пешком. Мой визави, как я понял, почему-то хотел обставить встречу скрытно.

Ждать пришлось недолго. От ограды — похоже, там располагались ворота — отъехала легковушка. Вскоре она затормозила рядом со мной. Из кабины показался некто неуклюжий в защитном костюме. Через стекло шлема лицо было неразличимо.

Человек подошел ко мне вплотную.

— Ну, здравствуй. — Руки он не подал. Понятно, опасался заразы даже в защите, даже за желтой полосой. Заразы все и везде тогда опасались, хоть никто не понимал, что она такое. Это много позже Монгол стал являться на наши встречи в обычном камуфляже.

Голос из-под шлема доносился глухо, но я узнал своего телефонного собеседника и кивнул в ответ.

— Отойдем, — предложил он, сошел с трассы и углубился в заросли. Я последовал за ним. Вскоре дорогу нам преградило поваленное дерево.

— Вот здесь и поговорим, — сказал он, усаживаясь на высохший ствол.

Я присел рядом.

— Ладно. — Он вдруг стащил с головы шлем. — Ни черта она не передается, когда не в Зоне. И уж точно не воздушно-капельным путем. А разговаривать так проще.

Я увидел знакомое скуластое лицо. Сейчас оно выглядело усталым и каким-то измятым. Возможно, он не спал несколько суток.

— Я бы на вашем месте не рисковал, — сказал я. — Вдруг это все-таки вирус.

— Никакой это не вирус, — отмахнулся он. — Не бациллы, не бактерии, не излучение. Это мы давно бы засекли.

— Что же тогда?

— Пока никто не знает. Возникло внезапно и ниоткуда. Уже все проверили на десять кругов. Ни у нас, ни за рекой, у соседей, — никаких утечек чего-либо, никаких предварительных признаков. Первые сообщения стали поступать три недели как. Из Пионерска. И то не из самого, а из окрестностей. И сразу пошло-поехало… Пока не остановилось… здесь. И вообще повсюду. Как на стену наткнулось. Но стены-то никакой нет. — Он вдруг прервал сам себя. — Об этом потом. Что ты намерен делать?

Я пожал плечами:

— А какой у меня выбор? Пойду с вами на блокпост, а дальше видно будет.

— После блокпоста не много ты увидишь. Закроют в санлагере, как всех, и сколько будут держать, никто тебе не скажет.

— В концлагерь я не тороплюсь.

Он покосился на меня.

— Ну не надо путать с гестапо. Хоть хорошего, конечно, мало.

— Что-то я вас не пойму, — сказал я. — Вы мне что-то предложить хотите?

Он помолчал.

— Именно так.

— И что же?

Он снова выдержал паузу, будто присматриваясь ко мне. Так оно на самом деле и было. Требовалось ему понять, не съехал ли я с катушек от горя, от всего пережитого и увиденного. Я, конечно, был не в лучшей форма, но однозначно в своем уме. Я умел владеть собой — служба научила.

Выставлять горе напоказ и упиваться им не в моих правилах.

Кажется, он удовлетворился своими наблюдениями.

— Видишь ли, — сказал он. — Сейчас кругом хаос. Наши закордонные соседи за рекой — их тоже основательно зацепило — сгоряча решили сбросить на зараженную территорию бомбу. Но бомбу-то они бросят у себя, а накроет нашу землю — бок о бок ведь живем. На уровне правительств такая драчка началась. Они бомбу непременно бросили бы, если б распространение заразы не прекратилось. Сейчас этот вариант не рассматривается. И мы, и они по всему периметру устанавливаем карантин, полосу отчуждения шириной в километр, ограждение. Устраиваем пропускные пункты. Там ведь, — он ткнул пальцем в ту сторону, откуда я приехал, — народ еще остался. Сперва валом валили от заразы, мы едва успевали принимать. А потом распространился слух про эти чертовы санлагеря. И беженцев сразу поубавилось. Нормальные люди все равно рано или поздно из Зоны сбегут. Но всякая шваль может осесть надолго. По нашим подсчетам, выжило несколько тысяч человек. А может быть, и несколько десятков тысяч. На зараженную территорию нашим сотрудникам, сам понимаешь, хода нет — верная гибель. Мы обзвонили тех, кто еще на территории — никого не нашли, ты единственный.

— И что же вы от меня хотите? — спросил я, уже понимая, к чему клонится разговор.

— Нам нужны там свои глаза и уши. А могут понадобиться и руки. В городе ты прожил меньше года. Кто ты такой, мало кто знает. Но на сегодняшний день ты единственный полноценный, всесторонне подготовленный потенциальный агент, который может жить и действовать внутри периметра.

Со спутника много не увидишь. Вертолеты тоже не годятся: на большой высоте от них пользы нет, а на малой… До малой зараза достает. Мы уже потеряли четыре экипажа. Нам нужен по-настоящему свой человек, способный выполнить поставленные задачи.

— Какие, если не секрет?

— Пока говорить рано. В городе всего навалом: провизии, выпивки, транспорта, бензина, оружия, боеприпасов. Там в ювелирных магазинах полно драгоценностей, в банках — денег, и наших, и инвалюты. В зоне заражения деньги и драгоценности вскоре ничего не будут стоить. Но те, у кого они окажутся, станут искать контакты с внешним миром.

— А во внешнем мире эти ценности в руки брать не побоятся?

— Пройдет время — те, кому надо, поймут, что заразы никакой нет, что неизвестный фактор действует только в Зоне. И вынесенные оттуда предметы никакого вируса в себе не содержат. Ученые будут спорить, власти на десять кругов перестраховываться. А тот, кто ищет барыша, разберется первым и рискнет. И убедится, что не ошибся. Так всегда было. Со времен пиратства и великих географических открытий, что в сущности неразделимо. То, что сейчас происходит на территории, — очень благодатная почва для формирования всяких криминальных сообществ. Я полагаю, те, кто не выйдет на Большую землю, собьются в стаи. А стаи — это соперничество, грызня и все такое прочее. Мы должны знать, что там творится, и иметь возможность влиять.

— Через меня…

— Ну если ты согласишься.

— А если нет?

Он усмехнулся:

— Я читал твое личное дело. Отличная спецподготовка и четыре боевые командировки в горячие точки. Шесть государственных наград, включая боевой орден. Тебе тридцать два года, не начнись эта кутерьма, через пару месяцев получил бы подполковника. И ты предпочтешь неопределенный срок гнить в санлагере?!

— Я буду поддерживать контакты с другими агентами?

— С чего ты взял… — Он запнулся и махнул рукой. — Ну ладно. Убеждать тебя, что других агентов у нас не будет, бессмысленно. Ты профессионал. Но говорю честно: пока ты первый и единственный… Нет. Каждый будет работать сам по себе. Причина, надеюсь, понятна.

Я кивнул.

— Мы пока ни черта не знаем, что там у вас творится. Но должны знать. Есть что рассказать?

Я рассказал ему то, что смог. И что, как оказалось, он знал и без меня.

Три недели назад в больницы Пионерска поступили первые заболевшие со странными симптомами: жар, сухая, воспаленная кожа, общее обезвоживание организма. Они сгорали прямо на глазах. Но самое странное и пугающее случалось после смерти. Труп за несколько часов безо всяких видимых причин окончательно иссыхал, а потом рассыпался желтой пылью. Оставался только скелет, но и тот становился до того хрупок, что разваливался, если его, к примеру, пытались поднять и перенести в другое место.

Врачи впали в шок и толком ничего предпринять не могли. События развивались так быстро, вспыхнувшая эпидемия так стремительно перерастала в пандемию, что никто из специалистов не успел всерьез заняться природой этого явления. Специалисты, за исключением единиц, сами перемерли.

Началась паника, грабежи и какая-то беспорядочная стрельба. Милиция и военные, призванные поддерживать порядок, гибли наравне с остальными.

Люди устремились кто куда, лишь бы подальше от зараженных районов. Но повсюду уже стояли кордоны и блокпосты, фильтрующие беженцев.

С первых же дней выяснилось и другое. Какая-то малая часть населения имела иммунитет против неведомой заразы. Это не зависело ни от возраста, ни от пола. Черт знает вообще, от чего это зависело. Сколько людей уцелело, никто толком пока не знал. Я, как выяснилось, относился к этой категории счастливчиков. (Но лучше бы я умер вместе с Катей и Андрюшкой.)

Сейчас в городе поутихло. Остались какие-то люди, но кто они и что намерены предпринять, неизвестно. Нет ни электричества, ни водоснабжения.

Мой собеседник, которому надоело слушать, перебил меня:

— Так ты согласен?

Я кивнул. А что мне, в самом деле, оставалось?

— Пойдем, — сказал он, вставая. — Я дам тебе рацию, спрячь как следует. Возвращайся, хорошо осмотрись, попробуй разобраться, к чему там идет. Особенно ни во что не ввязывайся, не выпячивайся, ни к каким группировкам не примыкай. Более подробные инструкции будешь получать по ходу дела, в зависимости от ситуации. Связь будем поддерживать так… — Он объяснил про способы связи…

Когда я ехал обратно, мне навстречу попались несколько битком набитых автобусов. Это тянулись к пропускному пункту будущие «пациенты» санлагерей.


ГЛАВА 4


С тех пор минуло четыре года. Зона смерти так и застыла в своих границах.

С Большой земли ходу туда по-прежнему никому не было. Прогнозы Монгола полностью оправдались. Большинство нормальных людей, махнув рукой на перспективу санлагерей, выбралась с зараженной территории. А в городе и райцентрах обосновалось сбившееся в кланы отребье всех мастей: от уголовников до бывших военных, от полусумасшедших Святош до «отмороженных» Диких Байкеров, носившихся по дорогам и живших собирательством и грабежом.

В городе еще были Работяги — так их называли. На самом деле к рабочему классу они имели самое отдаленное отношение. Сказать честно, Работяги были единственными, о ком у меня болела голова. Но и от них она у меня болела тоже.

В сельской местности засели на своих землях Хуторяне. Их с семействами на всю Зону насчитывалось несколько сотен. Зараза, поразившая наши края, оказалась очень странной. Она убивала не только людей. Передохли собаки, козы и утки с гусями. Зато, как уже говорилось, повсеместно расплодились странные Кошки. А в селах выжили коровы и куры, раздобрели до тучности и очевидно благоденствовали. Мяса, молока и яиц в сельской местности было навалом. Правда, вид у коров, например, стал довольно странный. А вот лошади как были, так и остались — без изменений.

Неизвестный фактор, действовавший в Зоне, уничтожил половину овощей и плодовых деревьев, зато другая половина стала обильно плодоносить по два раза в год. Хуторян иногда пытались грабить, чаще всего Байкеры (и Дикие, и обычные). Но предпочтительнее и безопаснее было с ними торговать — товарообмен между городом и деревней сохранился даже с наступлением ужасных времен.

По лесам бродили Охотники. Об этих вообще никто ничего толком не знал.

Изредка из тайги выходили бородатые мужики, чтобы обменять на патроны, чай, сахар, соль и разные промтовары добытую ими пушнину, дикое мясо и еще кое-что, что ценилось на вес золота даже теперь: панты, струю кабарги, медвежью желчь… Медвежьей желчи, впрочем, добывали все меньше. Потому что, как поговаривали, с медведями тоже творилось что-то неладное. В тайге и вовсе происходили странные вещи. Здесь, как и в городе, часть живности полностью повывелась. А со зверьем, которое уцелело, происходили странные метаморфозы. Особенно с тиграми. Их прежде было немного, и водились они в основном на юге. А ныне, кажется, расплодились, потому что стали появляться совсем близко от города. Они вообще превратились в нечто невообразимое. Впрочем, про тигров никто ничего толком не знал.

Пересказывали чужие байки. Потому что тот, кто с Тиграми встречался, обычно ничего уже никому поведать не мог. Но вот деревья-вампиры в лесу почему-то не появились, а только в городе да кое-где в других населенных пунктах.

Рыболовы, жившие в землянках по берегам, вообще отдельная песня. Они промышляли не сетями и переметами, больше предпочитая тротил и тросы с крюками. Потому что в реке нормальная рыба перевелась, а ее место заняли странные создания, ни на что знакомое не похожие, частью опасные, но в большинстве съедобные. Своими уловами рыбаки главным образом пользовались сами. Выловленные ими твари отпугивали покупателей. Рыболовы совсем одичали и видом своим походили на бомжей.

Почти никакой связи на зараженной территории не осталось. Зато появились Ездоки — автобродяги, этакие волки-одиночки на колесах, которые перевозили все, что угодно и куда угодно. Нередко они промышляли выполнением чьих-то заказов: добывали в опустевших городах и поселках все, чего стало не хватать, от лекарств до наркотиков. Я, например, нашел химоборудование и шприцы для Святош в отдаленном пригороде, в заброшенном цеху фармацевтической фирмочки, о которой все давно позабыли. Мои удачи по части выполнения заказов имели очень простое объяснение: я возил с собой старый справочник, содержавший перечень всех когда-то работавших предприятий. Поэтому мне не приходилось долго ломать голову над тем, где и что искать. Странно, что больше никто не додумался воспользоваться такой полезной книжкой.

Я стал Ездоком. Это вполне соответствовало моим задачам и инструкциям Монгола. С ним мы периодически встречались на том же бревне в придорожных зарослях. Впрочем, со временем все ощутимо изменилось. Я уже почти не чувствовал себя офицером, выполняющим секретное задание. С каждым месяцем я все больше ощущал себя Ездоком — дерзким, хитрым, жестоким и жадным. Я больше не соблюдал прежней субординации при встречах с Монголом, а его инструкции порой выполнял по собственному усмотрению.

У него, конечно, были и другие агенты. Как-то на дороге меня окружили и заставили остановиться Байкеры. С ними у меня установился нейтралитет, порой переходящий в сотрудничество, хоть от них тоже можно было ждать чего угодно, особенно на пустынной трассе. А потому я просто выставил из окна автоматный ствол и дал короткую очередь в воздух. Они видели, что в воздух, но в ответ мое лобовое стекло изрешетили пули, лишь чудом не задев меня.

Я выскочил из машины и нажал на спусковой крючок, поливая противников веерными очередями, пока не опустел рожок. Я мгновенно сменил его и снова принялся стрелять. На дороге осталось несколько тел и опрокинутых мотоциклов. Остальные с ревом унеслись прочь.

Во время очередной встречи Монгол с ходу набросился на меня за тот инцидент. Он орал, что я превращаюсь в такого же бандита и убийцу, за которыми надо присматривать. В ответ я грубо выругался, посоветовал ему самому вести куртуазные беседы с налетчиками, встал с бревна и, не оборачиваясь, направился к своему джипу.

Монгол все же понимал, что я привык к жизни в Зоне, к ее законам и нравам.

Он понимал, что мне все труднее раздваиваться, чтобы выживать, оставаясь при этом офицером-разведчиком. Я уже и сам порой не соображал, кто я такой: его спецагент или вольный Ездок без намека на принципы и мораль.

Нет, принципы у меня, конечно, имелись, но совершенно иные, не те, которые годами прививала мне прежняя служба. Монгол был умный человек и не слишком давил на меня. Он не давил еще и потому, что я все чаще задавал ему вопросы, на которые у него не находилось ответов.

…Сейчас я жал на педаль газа, поспешая на встречу с его дублером. Я не желал этой встречи, но не мог обойти молчанием ситуацию, назревавшую в городе. У меня были на этот счет кое-какие соображения, но вряд ли они приведут в восторг моих командиров. Неизвестно, как среагировал бы Монгол, но тип, гуляющий по зарослям в отутюженном костюме, определенно не поддержит мои начинания.

По обеим сторонам трассы, уже покрывшейся трещинами и глубокими выбоинами, проплывали темные стены леса, за которыми не маячило ни огонька. Вдалеке, из лесной чащи дыбилась невысокая сопка с ажурной металлической мачтой на вершине. Там когда-то хозяйничали военные. Но сейчас их городок, открывшийся впереди на склоне распадка, превратился в развалины с пустыми впадинами окон, проломленными воротами капэпэ и накренившейся ржавой трубой кочегарки.

Разрушающаяся дорога не позволяла как следует разогнаться. Но я поспешил оставить позади этот мертвый пейзаж.

В прошлую нашу встречу с Монголом на меня накатило. Я заявил, что мне все осточертело; что я хочу на Большую землю, в нормальную жизнь. Неужели беженцев по сей день гноят в санлагерях? Монгол ответил уклончиво: дескать, режим содержания смягчен, но санлагеря по-прежнему существуют. С его слов вообще было трудно понять, что творится на Большой земле. И еще у него ничего нельзя было допроситься. Когда я начинал требовать патроны, лекарства, кое-какое оборудование — часто не для себя, а для тех, кого считал достойными помощи, — Монгол категорически отказывал. Вместо этого он уверял меня, что на Большой земле в банке на мое имя открыт счет, куда ежемесячно поступает моя зарплата с учетом надбавок за экстрим. По его словам, в результате этих платежей я давно стал состоятельным человеком.

Но на деньги в каком-то банке мне было плевать. А вот то, что однажды умер хороший парень из Работяг, потому что я не смог добыть нужные антибиотики, я Монголу простить не мог. Впрочем, я понимал, что дело не в нем. С Большой земли в Зону вообще не поступало никакой помощи.

Монгол всегда требовал, чтобы я старался не выделяться из общей массы. Но эту его заповедь я определенно нарушил. В одиночку отбиться от Байкеров; безнаказанно ухлопать людей Комода; разъезжать где вздумается; общаться со всеми и ни от кого не зависеть — это в Зоне было по силам далеко не каждому. Во время своих дальних поездок я не раз попадал в истории, которые потом становились чем-то вроде народных преданий. Обо мне ходили изустные рассказы. Гибрид разведчика и вольного Ездока невольно получился чересчур выпуклым. Держаться в тени становилось труднее с каждым днем. А ввязываться в общую кашу — не велено.

Я, конечно, мог нелегально преодолеть полосы отчуждения, карантины и ограды. И ни одна сторожевая собака не выследила бы меня, приобретшего за годы звериной жизни звериную осторожность и изворотливость. Ни один часовой не задержал бы меня, оставшись при этом в живых. У меня давно были припасены фальшивые документы, изготовленные на самых что ни на есть настоящих бланках, взятых в вымерших учреждениях; заполненные по всей форме и заверенные настоящими печатями. Я мог в любой день покинуть Зону, пройти сотню-другую километров по тайге и объявиться там, где таких, как я, никто не поджидал. А потом уехать за тысячи километров и затеряться среди миллионов людей.

Но куда бы я поехал? И чем стал бы заниматься? Я давно поймал себя на том, что вовсе не хочу бежать из Зоны. В Зоне я — Серый, вольный Ездок, живущий сам по себе, которого многие знают и с которым предпочитают не связываться. Кем я стану там, на воле? Нервным типом в бегах? Бродягой без кола и двора? Бандитом? Монгол прав: я и сейчас сильно смахиваю на бандита. Но не более, чем остальные, осевшие внутри периметра. Иначе здесь просто не выжить. Но бандитствовать посреди нормальной жизни — это не для меня. Для меня там, в нормальной жизни, давно ничего не осталось.


ГЛАВА 5


Монгол удачно выбрал место для наших встреч. Машину я оставлял на обочине, не доезжая желтой полосы, за поворотом, так что из-за стен леса ее не было видно ни с пропускного пункта, ни с окрестных вышек.

Убедившись, что за мной нет хвоста, дальше я шел пешком, но не по асфальту, а через заросли. Монгол тоже больше не пользовался машиной, как в первый раз. Он обычно поджидал меня на бревне, явившись заранее, скорее всего, не через ворота. Думаю, у него был свой проход в ограждении, и приходил он тоже не по дороге. Порой мне казалось, что он больше шифруется от тех, кто охранял периметр, чем от его обитателей. Но и он и я, прежде чем приступить к разговору, проверяли, нет ли кого поблизости. Но откуда здесь кому-то было взяться?

Уже смеркалось, когда я приблизился к условленному месту. Сегодня на бревне меня никто не ждал. Я бесшумно прочесал окрестные заросли и, не обнаружив признаков чужого присутствия, уселся на поваленный ствол.

Машинально сунул руку в карман за сигаретами. Но курить на встречах не полагалось — из той же конспирации. Ждать пришлось минут двадцать. Потом в отдалении, со стороны ограждения, раздался едва слышный треск. Я скользнул за бревно и выдернул из кобуры «стечкина». Патрон всегда был в патроннике, оставалось лишь снять с предохранителя.

Дублер все же был не чета Монголу, который мог пройти сквозь любую чащобу неслышно, как кошка. Идущий еще два раза дал о себе знать хрустом веток. А потом объявился на крохотной поляне, образовавшейся вокруг поваленного дерева. На этот раз он был не в отутюженном костюме, а в черных джинсах и такого же цвета ветровке. На голове у него красовалась кепка. Черный человек огляделся. Я почувствовал его напряжение и заметил выпуклость на ветровке. Там у него точно был не транзисторный приемник. Появляться внезапно не следовало во избежание его нервной реакции.

— Вы опоздали, — подал я голос.

Он заметно вздрогнул. Я поднялся из-за бревна. Дублер не подошел и не подал мне руки. Он так и стоял на краю поляны. Разговаривать на таких позициях мне не хотелось.

— Присядем?

Он нехотя подошел, примостился на ствол дерева. Я сел в некотором отдалении. Он меня то ли опасался, то ли брезговал. Он был моложе Монгола.

Лицо его мне не no-нравилось ни в прошлый, ни в этот раз. Лицо у дублера было деревянным от напряжения. Совсем не подходящее состояние для оперативника на встрече с агентом. Но выбора у меня не оставалось.

— Что с Монголом? — спросил я.

— Теперь вы будете поддерживать связь со мной.

— А с ним что? — упрямо переспросил я.

— Он больше не занимается этими вопросами.

— А какими же он теперь занимается?

Дублер передернул плечами.

— Давайте о деле. Позывные и график прежние, экстренная связь по той же схеме. Называйте меня Кондор. Что случилось? Слушаю вас.

На кондора он походил не более, чем я на кенгуру. Та еще птичка.

— Господин Кондор, — сказал я. — Никакого доклада, пока вы не объясните, где Монгол и что с ним?

— Вы забываетесь. Кто перед кем обязан отчитываться?!

Я сплюнул сквозь зубы.

— Я тебе, мил-человек, ничего не обязан. Ты кто такой? Как здесь оказался? Отправишься, понимаете ли, по грибы, а тут шляются всякие… Бывайте здоровы, живите богато. — Я сделал вид, что собрался уходить.

— Товарищ майор! — шепотом рявкнул мой собеседник. — Отставить кривлянье! Вы на службе.

— Слушай, ты, — сказал я. — Я три года в аду — так, по крайней мере, утверждает один мой знакомый мерзавец. Я уже привык. Про майорство вспоминаю с трудом. Ты мне нужен как болт при менструации. Я Ездок, и все дела. Мы странно встретились и странно разойдемся. Всего хорошего.

Такой оборот его явно не устраивал. Я заметил, что он растерялся, не зная, что предпринять. По-глупому терять агента ему не хотелось. Начальство по головке не погладит: Монгол годами связь держал, а этот с ходу все порушил. Прескверно, товарищ Кондор! Никудышный вы оперативник.

— Ладно, успокойтесь, — сказал дублер как можно дружелюбнее, хоть дружелюбие у него выходило неважно. — Монгол убыл в срочную командировку на длительный срок…

— Не врите, — перебил я. — В случае непредвиденной, тем более долгой отлучки он бы послал мне весточку. И инструкции. А он ничего не послал.

— Он послал меня.

Я поднялся.

— Счастливо оставаться.

Он ухватил меня за рукав и усадил обратно.

— Хорошо. Я не должен вас информировать, но раз уж так… Надеюсь, понимаете, что это должно остаться между нами? Монгол… исчез. Будете работать со мной.

— Как это — исчез?! — изумился я. — В каком смысле?

— В прямом. Некоторое время назад он не появился на службе и… в других возможных местах. Его стали искать. Но никаких следов.

Я с трудом переваривал услышанное.

— То есть вы хотите сказать, что он пропал без вести?!

— Можно сформулировать и так.

— Бросьте, — сказал я. — Что за ерунда?! Такие, как Монгол, без вести не пропадают. Он что, бомж какой-то или в загул ушел по кабакам и бабам? Не смешите.

Кондор вздохнул.

— Если бы он пошел по кабакам и бабам, его давно бы обнаружили. Так что ничего смешного.

— Тогда давайте серьезно. Его похитили? Убили?

Кондор вздохнул еще тяжелее.

— Можете себе представить, как его искали? Таких людей ищут по полной программе и даже больше. Потому что, если они пропадают, это обязательно что-то означает и можно ожидать самых непредсказуемых последствий. Но — никаких зацепок. Проверили все и везде, перетрясли всех, с кем он перед этим общался. Да что вам объяснять. Говорю же: бесследно.

— Значит, убили?

— Я не уполномочен строить неподтвержденные догадки.

— Перестаньте. Догадок вы там уже настроили, как генералы личных дач на казенные деньги. Не могли не настроить. Какая версия самая реальная?

Он молчал.

— Послушайте, — сказал я. — У вас, конечно, есть и другие осведомители. Но я знаю в Зоне все сколько-нибудь дееспособные фигуры. Никто не располагает достаточно полной информацией и не может профессионально влиять на ход событий — без драчки и стрельбы. Никто, кроме меня. Кстати, почему? Отчего у вас нет других профессиональных агентов?

— Кто вам сказал, что нет?

— Я там с самого начала. И не вижу профессионалов. Понятно, своих вы отправить не можете — помрут. В Зоне контингент ненадежный и для сотрудничества не слишком подходящий. Так отчего не навербовать в санлагерях тех, кто с иммунитетом, и не закинуть в тыл противника? Боитесь, что их вычислят?

Кондор помялся, потом нехотя ответил:

— В Зоне действительно работать не с кем. Бандитам доверять нельзя. Обитатели трущоб не годятся. Профессионалы все умерли в Чуму. А санлагеря… Из выживших, знаете, кто за периметр вышел? Женщины, дети, пожилые люди, обыватели какие-то. Бухгалтеров почему-то больше всего. Они все, конечно, с иммунитетом. Но с них толку абсолютно никакого. Таких не подготовишь и не обучишь. Личные данные не те, выбирать не из кого.

— Что ж! Тем более. Я с вами сотрудничаю, можно сказать, из глупой привычки. Но с дурными привычками лучше вовремя расставаться. Вся моя жизнь — в Зоне, это вы должны понимать. Конечно, Зона — это, возможно, не навсегда. Но так далеко я не хочу загадывать. Если я прерву контакт, ваша карьера ощутимо пошатнется. На вас станут смотреть, как на сотрудника, потерявшего самого ценного агента. А я буду работать только в том случае, если вы станете держать меня в курсе дел, в определенных пределах, понятно.

— Это смахивает на шантаж, — вставил он.

— Это, по сути, и есть шантаж. А чего вы от меня ждали? Смирно, направо, равняйсь?! Я Ездок по кличке Серый. Знаете, что это означает? Просто в Зоне волком меня никто называть не решается. Такая у меня репутация.

Кондор долго молчал. Он думал и взвешивал. Казалось, я даже слышу, как со скрипом ворочаются тяжелые мысли в его голове. Он знал, что я прав на все сто. И он наконец решился.

— Хорошо. Я поделюсь с вами информацией. Но мне нужны гарантии, что все останется между нами.

— А какой мне смысл подставлять вас? Вы моя единственная связь с Большой землей после исчезновения Монгола. Вот и давайте вернемся к нему, а то мы отклонились от темы. Что вы сами думаете на этот счет?

— Полагаю, что как профессионалы и люди осведомленные, мы с вами думаем на этот счет одинаково.

— То есть его убили, труп спрятали, все проделали профессионально чисто.

Он кивнул.

— Кому это выгодно?

— Очень многим. Мы это уже просеяли через мелкое сито. Ничего. — Он вдруг рассердился. — Послушайте, мы приняли во внимание любую возможность, проанализировали каждую деталь. Он не мог все бросить и скрыться. Даже если ему грозила серьезная опасность. Он не мог оставить очень важные и очень личные бумаги в сейфе, крупную сумму денег, документы. Он жил без семьи. И он не мог оставить дома запертой свою любимую собаку. Вообще такое впечатление, что по дороге с работы домой или наоборот он словно сквозь землю провалился.

— Но он, конечно, не провалился.

— Конечно. Но его могли туда закопать. Кто и в каком месте, мы не знаем.

— Вы смотрели дела, над которыми он работал?

Кондор пожал плечами.

— Дела анализировали в процессе розысков. Но в делах у Монгола много не найдешь. Он не доверял бумаге и компьютерным носителям. Так что…

— Но вы же работали непосредственно под его началом.

— Он в последнее время со мной не делился своими разработками. Он вообще замкнулся. И, кажется, не доверял никому. Есть у вас по этому поводу соображения?

Я прикинул, стоит ли светить перед ним информацию. И решил, что приоткрыть кое-что не во вред. Я ничего не теряю.

— В последние месяцы, — сказал я, — Монгол работал по Контрабандистам. Он вообще всегда ими интересовался. А с недавних пор плотно сел на эту тему. Сперва, когда многие поняли, что зараза из зоны не выносится, что заразы-то никакой нет, от нас пошли деньги, ювелирная продукция, а также драгметаллы, которые умельцы добывали на брошенном производстве. Вы думаете, тут ограничивалось контактами с часовыми на периметре? За этими операциями стояли достаточно крупные фигуры, в том числе и из вашего ведомства. Насколько мне известно, Монгол кое-кого свалил. Может, ему этого не простили?

Кондор усмехнулся:

— Да, вижу, Монгол вам доверял. Нет, вряд ли в этом дело. Монгол очень опытный оперативник. Устранение упомянутых вами фигур прошло так, что инициатор был известен единицам и только в главке. А когда заварилась большая каша, до первоисточника никому не стало дела. Каждый спасался, как мог. Что вы знаете о Контрабандистах?

— Я знаю причину, по которой они существуют. Она в том, что с Большой земли людям в Зоне, какими бы они ни были, нет никакой помощи. Даже международные гуманитарные организации на пушечный выстрел не могут приблизиться к территории.

— А зачем помогать криминальному элементу, который главным образом и составляет население Зоны?

— Вы хотите, чтобы там все постепенно вымерли? Это я понять могу. Нет людей — нет проблемы. Это очень по-нашему. А материала для исследований у вас хватает и в санлагерях. Но, во-первых, криминальное население как раз и не вымрет. Оно, знаете ли, лучше всех приспособилось.

А если кто и вымрет, то в первую очередь те, кто ютится в трущобах, обычные люди, которых раньше назвали бы нормальными гражданами. Но сейчас уже их так не назовешь. К тому же вы забываете о Работягах.

Кондор криво усмехнулся:

— О них мы не забываем ни на минуту. Только именуем отщепенцами.

— Очень говорящее определение. Монгол его никогда не упоминал, так что это для меня новость. Здорово их любят на Большой земле. А Работяги — это старое зэковское понятие. В колониях есть воры, в смысле убежденные, профессиональные уголовники; а есть работяги — те, кто попал по глупости, по случаю, кто к воровскому миру отношения не имеет, работает, как требует администрация. Поскольку после Чумы выживший криминалитет получил неслыханное влияние, то и жаргон его стал разговорным языком. Но Работяги в нашей Зоне — это лучшие из выживших, которые не хотят в санлагерь, не верят властям, считают, что проблемой пандемии никто всерьез не занимается. Огородили, изолировали и все. Кстати, думаю, они недалеки от истины. Среди них кого только нет — от действительно рабочих до ученых. Там, кстати, большинство женщин и детей. Там да еще на хуторах. А в кланах прижились главным образом шлюхи и бандитские шмары. В кланах не до детей.

— Вы многого не знаете и не понимаете, — перебил Кондор. — Отщепенцы или, как вы их величаете, Работяги, — это особая проблема. Чем они там заняты и как живут, мы толком не знаем. Заперлись в своей Крепости, а что за стенами — непонятно. Ваши хвалебные доклады Монголу, на мой взгляд, необъективны. Но известно другое. Отщепенцы нашли каналы общения с внешним миром. И льют на власти, на страну страшную грязь. Из-за того, что распространяют про зону ваши Работяги, половина мирового сообщества объявила нам бойкот. Требуют допустить наблюдателей, настаивают на совместном изучении проблемы. А это очень удобный предлог, чтобы серьезно вмешиваться во внутренние дела страны. На это мы пойти не можем. Между прочим, наши соседи за рекой придерживаются тех же позиций.

«Ну еще бы! — подумал я. — Наши соседи за рекой вообще бомбами хотели поначалу кидаться. Их больше миллиарда, столетиями приученных к нищете и рабскому труду. Хрена ли им до мирового сообщества?! Но, значит, среди Работяг у моих патронов источников информации, считай, нету. Что ж, так оно и должно быть. Там же порядочные люди».

Вслух я сказал:

— Насчет Работяг, понятно, спорить с вами бессмысленно. Вернемся к теме.

Контрабандисты — всего лишь мелкая сошка. Передаточное звено. Что-то вроде Ездоков, только хуже. Они имеют свой процент, но стоят за ними совсем другие фигуры и у нас, в Зоне, и у вас, на Большой земле. И они, как я понимаю, договорились. Так что и Монгол, и вы, и я — так, разменная монета. Может, вам лучше не лезть в эти дела? Как думаете?

Кондор явно оскорбился.

— Я офицер и в отличие от некоторых новоявленных Ездоков об этом никогда не забываю. Я знаю, в чем состоит мой долг. И знаю, с кем имею дело там, — он указал большим пальцем себе за спину. — (Тылы у него действительно были неважные.) — Я не Монгол, я это понимаю. И хоть смутно, но догадываюсь, почему его хотели устранить. Вы действительно бесценный агент. И я не могу вас потерять, не из-за гнева начальства. Есть обстоятельства, которые нам вместе предстоит прояснить. И чтоб вы поняли, что я не провокатор, скажу вам следующее. В Зоне проводим разведку не только мы. Есть люди, у которых свой интерес. И, кажется, интерес нешуточный. У них на вашей территории имеются собственные глаза и уши. И эти глаза и уши, кажется, уяснили, что вы не просто Ездок. И проинформировали об этом своих шефов.

Это сообщение мне очень не понравилось, хоть, признаться, нечто подобное я предполагал.

— А может, чужие уши тут ни при чем? — сказал я. — Может, утечка из нашего ведомства?

— Исключено, — отмахнулся мой собеседник. — О вас знали только Монгол и я. Не стану вам ничем клясться, да это и бессмысленно, но я не двурушник. Про Монгола вы сами знаете. Так что причина в другом. Среди такого ограниченного и специфического контингента очень трудно существовать, делая ваше дело, и не вызвать подозрений. Вы их у кого-то и вызвали. Думаю, что пока, кроме подозрений, у них против вас ничего нет. Но такая информация до меня дошла.

Кажется, он не врал. Кажется, он действительно не был подставной пешкой.

Будь иначе, моя звериная интуиция, приобретенная за годы жизни в Зоне, непременно кольнула бы меня в заднее место. Но интуиция говорила о другом. Он не чета Монголу, но кое в чем, пожалуй, ему довериться можно.

— Была особая причина, почему Монгол интересовался Контрабандистами, — сказал я. — Деньги, дорогие побрякушки — это ерунда, пройденный этап. Да из-за них Монгола бы валить и не стали. Он все равно эти каналы перекрыть не мог. Всегда найдется жадный часовой, за всеми не уследишь. Дело совершенно в другом.

Я выдержал паузу.

— В чем же? — не вытерпел Кондор.

— Многие давно поняли, что причина пандемии — вовсе не вирус. Ни о какой заразе речи вообще не идет. Во-первых, никакая зараза не останавливается сама собой в определенных границах. И никакая зараза не вызывает тех аномальных явлений, которые наблюдаются в Зоне.

— Вы имеете в виду странные мутации флоры и фауны? Деревья-вампиры, изменения кошек и медведей?

— Не только. Хотя Кошки — это очень странная тема. Более странная, чем медведи. (Я вкратце изложил ему то, что знал про Кошек, присовокупив рассказ комодовца на бандитской заставе.) Но это далеко не все. Среди выживших были онкологические больные. Причем некоторые — в безнадежной стадии. Так вот, все они выздоровели. И живы по сей день. Если только кого-то не убили по ходу пьесы. А Рыболовы рассказывают, что им попадаются существа… Они неохотно про это рассказывают. Существа эти — не рыбы и не животные. У них две руки, две ноги с перепонками между пальцами, лысая голова, у которой не морда, а лицо. Но дышат они не только легкими.

Говорят, у них довольно развитые жабры. Двойной способ дыхания.

— Вы сами их видели?

— Был случай во время одной поездки.

— И что?

— Рыболовы называют их Ихтиандрами. И боятся пуще смерти, хоть они ни на кого ни разу не нападали. А боятся их потому, что они, как ни крути, — люди. Только сильно видоизмененные. А еще в тайге появились особые грибы.

Растут на пнях. Когда мимо проходит животное или человек, они взрываются, как гранаты. Но вместо осколков разбрасывают споры, они у них твердые, как маковые зерна. Споры эти внедряются в тело. Через неделю носитель гибнет, весь облепленный каким-то наростом наподобие чаги. Чага эта умеет ползать.

Она слезает с трупа и находит в лесу пень. Там снова превращается в грибы. Если рассказывать про все чудеса, времени до утра не хватит.

— К чему вы клоните? — перебил Кондор. — Я знаю, что на Большой земле появились желающие получить образцы диковин из Зоны. И желающие эти ни за что не хотят светиться, действуют через подставных лиц. А те ведут дела с Контрабандистами. Некоторые нежелательные образцы отсюда, — он сделал круговое движение указательным пальцем, — мы уже перехватывали у посредников. Вы полагаете, что Монгол плотно сел на Контрабандистов именно по этой причине? И по этой же причине на него совершили покушение? Я, кстати, об этом думал.

Я пожал плечами:

— Может, да, а может, и нет. Работяги, которых вы так не любите, собрали по городу немало хорошего оборудования. Они ведут серьезные исследования. И у них есть определенное мнение. В зоне — не вирус, не радиация и вообще ничего, что объяснимо с точки зрения науки. В зоне действует некий абсолютно неизвестный фактор, который вызвал известные последствия. Но что это за фактор, Работяги не знают. Как и ученые на Большой земле — об этом упоминал Монгол. У Работяг большое преимущество: они исследуют территорию, а ваши научники могут строить предположения только извне.

— Их не больно-то подпускают к Зоне, — буркнул Кондор.

— Это почему?

— А потому что ученые — это самый вероятный канал утечки информации. Всю дрянь про санлагеря разнесли они.

— И что, наврали?

Кондор неохотно ответил:

— Не очень.

— Ну вот. Но сейчас не о том. Вы, конечно, знаете, что Зона представляет собой почти правильный круг.

— Знаю, естественно.

— Значит, у этого круга должен быть эпицентр. Работяги полагают, что именно там нужно искать ответы.

— Это не новость.

— Есть и новость. С недавних пор кто-то с Большой земли проявляет интерес к этому вопросу. Я информировал Монгола. Он меня заверил, что государственные ведомства к этому отношения не имеют. То есть они тоже подозревают о существовании Эпицентра и хотели бы узнать, что это такое. Но контактировать с Работягами им запрещено. А других средств подобраться к Эпицентру у ваших нет. Зато какие-то левые фигуры пытаются на этот предмет наладить контакт с некоторыми главарями кланов. Про других достоверно не знаю, но с Генералом — наверняка. Вы про это слышали?

Кондор скривил рот.

— От вас — впервые.

— Монгол взялся за Контрабандистов не только потому, что они поволокли из зоны биологические образцы неизвестного свойства. И с неизвестными последствиями. Он взялся за них потому, что именно с их помощью левые фигуры нашли контакт с нашими паханами. В этой цепочке Контрабандисты — слабое звено. Думаю, Монгол собирался выйти на основных фигурантов именно через них.

— И поэтому он исчез?

— Допускаю. Никто не может даже предположить, что там, в Эпицентре. Там может оказаться такое, что перевернет весь мир.

— И откуда же оно взялось?

— Извините, но это глупый вопрос. На него нет ответа, пока не известно, что там такое. Но это неизвестное стоит очень крупной игры. Судя по наступившим последствиям, оно может стать беспрецедентным оружием массового уничтожения. А еще оно может стать инструментом в изменении природы — в соответствии с чьими-то интересами. Оно может много чем стать. Я не ученый, всех вариантов предугадать не могу.

— Вы полагаете, тут замешаны военные?

— Чепуха. Судя по методам, здесь чей-то частный интерес. А частными лицами могут оказаться кто угодно. Они действуют в обход всех официальных установок и запретов. Монгол наверняка понимал, что допустить этого ни в коем случае нельзя. Но понимал он, что и доверять, по сути, никому не может. Убедился на прежнем опыте. Поэтому первоначальную разработку вел в одиночку. А меня использовал вслепую.

— Но вы оказались очень догадливым?

Я кивнул:

— Вроде того.

Кондор задумался. Кое-что из мною сказанного стало Для него откровением. И он понятия не имел, что предпринять. Но подумать у него еще будет время.

Я прервал его тяжкие размышления:

— Есть еще одно обстоятельство. Оно может спутать все карты. Если его, конечно, грамотно использовать.

— Что еще за обстоятельство?

— Героин.

— Героин?! В Зоне?…

Я смолк на полуслове и предостерегающе поднял руку. Кондор недоуменно завертел головой. Он ничего настораживающего не слышал. Зато я отчетливо уловил, что к нашему бревну кто-то подбирается, соблюдая максимальную осторожность. И подбирался к нам не один человек.


ГЛАВА 6


Все-таки Кондор был профессионалом. Он, ни о чем не спрашивая, беззвучно скользнул под прикрытие бревна. Движения у него были отточенные и молниеносные. Но он допустил ошибку. У него не было звериного слуха, как у меня. К нам подкрадывались сразу с трех сторон. И Кондор, спрятавшись за стволом, подставил кому-то спину.

Я остался сидеть, прислушиваясь. Через заросли двигались человек шесть-семь: со стороны трассы и с двух сторон вдоль нее. Значит, они пришли не из леса. Возможно, они приехали следом за мной. Но я был очень внимателен и никаких машин позади не видел. Возможно, им было известно, куда надо ехать. Не исключено также, что они явились от периметра. Тогда стоило спросить Кондора, как он проверялся, отправляясь на встречу со мной. Так или иначе, это не могло быть случайностью. Случайные люди не стали бы нас окружать, хоть, насколько я понял, довольно неумело. Эти наверняка явились по наши души. Их определенно кто-то навел.

Кондор по-прежнему ничего не слышал, и это меня удивило. Пришельцы издавали отчетливые шорохи, по ним я в конце концов определил численность наших гостей. Их было шестеро, они двигались по двое с каждой стороны.

Сперва я хотел отступить в чащу, путь туда оставался свободен. Но в чаще передвигаться беззвучно мы бы не смогли (особенно Кондор). Нас бы в два счета обложили и перестреляли… если в этом состояла задача. Я предпочел оставаться на месте.

От дороги приближались двое рослых и молодых, в темной одежде. Они шли гуськом друг за другом. Кажется, у обоих были «калаши» с укороченными стволами. Тот, что шел сзади, побаивался. Не то чтобы он был трусом, просто его глодала тревога перед грядущей стычкой. Опыта у него было, кажется, маловато, не научился хладнокровию. Зато переднего подталкивал азарт. Этот тип был куда опаснее своего напарника.

С двух сторон вдоль трассы тоже шли попарно. Они были напряжены и сосредоточены. Кто-то, кажется, тоже был взвинчен и не вполне в себе уверен. Это определенно не профессионалы. Значит, они явились не от периметра.

Я продолжал сидеть на бревне, выжидая. Идущие от дороги находились уже в десятке шагов от поляны. Их скрывала наступившая темнота и ветки кустов.

Но я знал, где они, я почти видел их каким-то другим зрением. И это показалось мне странным. Откуда я мог знать, во что одеты наши противники, чем вооружены и что чувствуют? Но я не стал размышлять над этим.

Когда неизвестные достигли края поляны, я выхватил «стечкина» и несколько раз выстрелил на звук. Или мне казалось, что я стреляю на звук. Так или иначе, я знал, куда целиться. И не промахнулся. Это подтвердил сдавленный стон, донесшийся из зарослей. И тотчас с двух противоположных сторон ударили автоматные очереди. Я увидел в зарослях вспышки и ничком бросился на землю. Пули защелкали о ветви совсем рядом. Но стрелки поторопились.

Они находились еще далеко от поляны и палили наугад, в ответ на мои выстрелы.

Над ухом у меня вдруг грянуло. Кондор, припав на колено, строчил из короткоствольного «калаша» то в одну, то в другую сторону. Но он ни в кого не попал.

Со стороны дороги — я это чувствовал — нам больше никто не угрожал. Тот, что шел впереди, был убит наповал, а задний еще дергался в агонии, но опасаться его не стоило.

Автоматы в зарослях продолжали надрываться. Я сосредоточился. Парочка слева должна была вот-вот вывалиться на поляну. Ее больше не прикрывали деревья. Я приподнялся и всадил в кусты несколько пуль. Автомат Кондора смолк. Я мельком глянул в ту сторону. Кондор тащил из-под ветровки запасной рожок. Там он, видимо, прятал до поры и само свое куцее оружие.

Стрельба слева захлебнулась, зато справа нас поливали свинцом непрерывно — пока один менял магазин, другой палил. Кондор, приподнявшийся над бревном, вдруг дернулся, уронил автомат и сполз на землю. Я хотел глянуть, что с ним. Но двое оставшихся врагов прекратили стрельбу и рассредоточились.

Они заметили, что четверо других уже не стреляют, и теперь, скрываясь за стволами деревьев, короткими перебежками приближались к поляне. Один, кажется, был мне знаком. Но я никак не мог понять, кто это.

Теперь враги были предельно осторожны, дожидаться их у бревна не имело смысла. Я беззвучно скользнул в заросли. Стрелки трещали сучьями поблизости. Одного следовало уложить, как предыдущих. А второго я хотел взять живьем. Надо же, черт побери, разобраться, откуда задул этот скверный ветер. Я, уже сообразив, что обладаю каким-то не известным мне самому органом чувств, снова напряг его, теперь вполне сознательно. Орган не подвел. Он, как я успел заметить, работал все лучше. Один из стрелков, невысокий и немолодой, крался, как он думал, в мою сторону, пригибаясь к земле и неловко продираясь сквозь кустарник. На самом деле он держал путь с отклонением в несколько метров и должен был пройти мимо меня, не заметив моего присутствия. Так и случилось. Когда он оказался ко мне спиной, я рванул с места, в несколько прыжков настиг его и обхватил согнутой рукой за шею. Он успел только сдавленно захрипеть… Я ненавижу такие вещи, но мне ничего другого не оставалось. Хрустнули позвонки, и тело тяжело сползло на землю. Наш короткий контакт все же произвел некоторый шум. Второй стрелок замер, раздумывая. Он догадывался, что остался в одиночестве. Вступать в схватку один на один ему очень не хотелось. Он прикидывал, не начать ли молниеносное отступление. Этого я позволить не мог и двинулся навстречу.

У врага не выдержали нервы.

— Колян! — больше не таясь, окликнул он напарника. — Колян, ты где?

Колян ему, понятно, не ответил. Как и прочие, которых он тоже принялся выкликать по именам. Пока он все больше впадал в панику, я подобрался почти вплотную. Мне оставался единственный решающий бросок. И тут у него не выдержали нервы. Метрах в трех от меня полыхнули вспышки и ударила дробь длинной автоматной очереди. Я успел предугадать это за долю секунды и ничком бросился на землю. Стрелок поливал заросли беспорядочным огнем, я слышал, как пули тупо шлепают в землю рядом со мной. Он непременно зацепил бы меня на таком расстоянии. Я не стал этого дожидаться. Чуть приподнявшись, я высадил на вспышки его выстрелов весь остаток обоймы.

Автомат противника захлебнулся и смолк.

Я подождал с минуту, но мне уже было ясно, что «язык» мне не достанется. Я поднялся и, сделав несколько шагов, наткнулся на лежащее тело, большое, грузное, уткнувшееся лицом в землю. «Калаш» валялся рядом. Я не без труда перевернул человека на спину, достал из кармана зажигалку. После щелчка язычок пламени осветил лицо убитого. Но к этому времени я уже почти догадался, кого увижу. На меня смотрели помутневшие мертвые глаза братана Жеки, комодовского подручного, с которым мы беседовали о Кошках на бандитской заставе.


ГЛАВА 7


Я вернулся к бревну, склонился над неподвижно лежащим Кондором. Он тоже был мертв. Одна из пуль угодила ему прямо в лоб. Я постоял в раздумье над телом, потом обшарил карманы моего несостоявшегося шефа. В карманах не было ничего, кроме еще одного запасного автоматного рожка. Все верно, как же иначе?! Он все-таки был профессионалом.

Я перезарядил «стечкина», замер на минуту, прислушиваясь. Теперь я был здесь совершенно один. Я поочередно осмотрел и обыскал все трупы.

Остальные тоже определенно были из братвы. У них в карманах хватало всякого хлама — от сигарет до карточных колод с голыми девками. У Жеки среди прочего обнаружился сложенный газетный лист. Должно быть, Жека намеревался использовать его не по прямому назначению. Я развернул газетную страницу, расправил ее, щелкнул зажигалкой, чтобы посветить, всмотрелся. Это был лист из популярного «желтого» еженедельника, выходившего в столице. Ничего примечательного, обычные крикливо-идиотские заголовки, фото полуголой девки, реклама. И только тут до меня дошло.

Дата! Она была мелко напечатана в верхнем углу. И дата эта соответствовала недельной давности. Очень интересно. Откуда у бандита Жеки почти свежая газета? Внутри периметра в газетных киосках обитали только крысы. В Зоне газета могла появиться только при одном условии: сам Жека, или его кореша, или боссы поддерживают тесную связь с Большой землей. Только оттуда мог припорхнуть этот занятный листок. И это настойчиво наводило меня на мысль, что приказ убрать меня и Кондора (или только меня или его) поступил не от обитателей Зоны. Вовсе не исключалось, что комодовцы, действовавшие, естественно, с ведома Комода, исполняли чью-то неизвестную волю, исходящую с той стороны ограждения.

Это мне чертовски не понравилось. Одно дело свой, местный враг, которого ты знаешь как облупленного. Совсем другое — некто, таящийся в сумятице большой возни, которая не утихала вокруг периметра. Мне его точно не достать.

Впрочем, газету могли доставить в Зону и Контрабандисты. Если это так, мои умозаключения ничего не стоили.

…Потом я отправился через заросли в обратный путь, к тому месту, где оставил на обочине свой джип. Я бросил трупы лежать как лежали. Даже Кондора. Пусть эту кашу расхлебывает кто-нибудь другой. Тот, кто ее заварил.

Часы показывали девять вечера. Но осень есть осень, темнота стояла непроглядная, на затянутом тучами небе не блеснула ни одна звездочка.

Приблизившись к машине, я остановился, не выходя из-под прикрытия зарослей. Позади джипа, метрах в двадцати, у обочины маячил микроавтобус.

Все его огни были погашены. В микроавтобусе мог оставаться кто-то, например водитель. Но мое новое чувство подсказывало, что там никого нет.

Я осторожно вышел из кустов и приблизился к джипу. Братки элементарно могли его заминировать на всякий случай. Подсвечивая зажигалкой, я заглянул в кабину, потом, опустившись на четвереньки, осмотрел днище.

Никаких признаков бомбы. Что вовсе не гарантия отсутствия таковой.

Оставалась надежда, что братва была абсолютно уверена в успехе своего предприятия и не приняла дополнительных мер. Проверить это можно было только эмпирически. Я взялся за ручку и распахнул дверцу. Взрыва не последовало. Я угнездился на водительском сиденье и повернул ключ зажигания. Мотор завелся нормально, и я опять не взлетел на воздух. Я развернулся и неторопливо поехал в сторону города. Стоило поразмыслить над всем случившимся.

Итак, что мы имеем? Монгол выведен из строя надолго, быть может, навсегда. Кондор убит, а я потерял связь со своим ведомством. Я, конечно, мог использовать передатчик, рассказать о том, что произошло. Но — кому рассказать? Кто выслушает мой доклад на том конце? И что предпримет? Нет, связываться я больше ни с кем не стану. На Большой земле, кажется, образовалось очень опасное кубло, и кто, чьи и какие интересы отстаивает, я даже представить не могу. Могу лишь строить догадки.

А выглядят они так.

Кто-то весьма влиятельный заинтересовался Эпицентром. Но удовлетворить свой интерес он может только с помощью обитателей Зоны. Потому стал искать нужные контакты. В том, что контакт с Комодом состоялся, и очень плотный контакт, сомневаться не приходилось. А с кем еще? Вряд ли влиятельный инициатор затеи удовольствовался якшанием с бандитским авторитетом, метящим в «крестные отцы». Наверняка у него есть и другие помощники внутри периметра.

На пути упомянутого неизвестного (или неизвестных, что вероятней), видимо, встал Монгол. Монгол такой субъект, что мог встать на пути у кого угодно.

Ему сопутствовала удача и все сходило с рук. Скорее всего, он тоже пользовался чьим-то весьма влиятельным покровительством. Иначе, при всех своих незаурядных способностях, немногого бы он достиг.

Теперь Монгол вляпался в слишком серьезную тему. Такую серьезную, что кто-то не остановился ни перед чем, вплоть до физического устранения препятствия. А я нынче, по сути, остался сам по себе — Ездок по кличке Серый. И никаких «товарищей майоров»! Пошли они со своими майорами, служебным долгом и высокими принципами, которые всем давно до лампочки.

После «горячих точек», геройств, наград и ранений меня отправили с семьей на отдых — в этот заштатный город в далекой провинции, бюрократический, сонный, в котором все вдоль и поперек давно поделено и никаких потрясений нет и быть не может. Конечно, мое начальство хотело как лучше. Оно не могло предполагать, что этот сонный, блистающий захолустной помпезностью город ни с того ни с сего превратится в ад. У меня не было родных, кроме жены и сына, и мое добросердечное начальство предполагало дать мне поостыть в кругу семьи — прежде чем сунуть в очередную мясорубку. Где оно теперь, мое прежнее начальство?! С женой и сыном я встречусь на том свете, в который не верю. В санлагерь я не пойду ни за что. Но и ухлопать себя как куренка не позволю.

Мне нет дела до их возни, грызни и жадности. Признаться, мне наплевать на судьбы мира. Мою честь и чувство долга насмерть затрахали те, кто разворовывал и предавал, пока мы воевали с «духами», прочесывали «зеленку», взрывали схроны, теряли товарищей в боестолкновениях, от подлых выстрелов из-за угла и заложенной на людных улицах взрывчатки. Я насмотрелся на такое, от чего моя совесть увяла и скукожилась, как забытая на подоконнике герань в заброшенном доме. Теперь я накрепко застрял в Зоне, и единственное, что меня может интересовать, — как подольше продержаться, как прокормиться, чем заправить машину и зарядить автомат?

Как не дать опрокинуть себя всяким Комодам, Генералам и им подобным.

Одним словом — как выжить. Шансы на это у меня есть. Только не надо лезть в чужие дела, которые теперь, после всего случившегося, действительно стали для меня абсолютно чужими.

Давешняя перестрелка открыла мне глаза на то, что я упорно не хотел замечать. Я изменился еще и физически. Очень существенно изменился. До последнего времени я относил возникшие у меня способности предчувствовать опасность, угадывать действия противника, понимать человека без слов — за счет накопившегося опыта и обострившейся интуиции. Но сегодня, там, в зарослях, опасность подстегнула и обострила до предела мой новый орган чувств. То, что я видел врагов каким-то «третьим глазом», то, что улавливал их эмоции и чуть ли не читал мысли — это не объяснишь никакой интуицией. Похоже, я сам не заметил, как чумной воздух Зоны вызвал во мне странные мутации. Как с деревьями-вампирами, Кошками, речной живностью и Ихтиандрами.

Меня передернуло. Но в Ихтиандра я определенно не превращался. Однако какие-то изменения в моем организме все же происходили, и я представить не мог какие. Пока они проявили себя исключительно с полезной стороны. Но что будет дальше — кто знает? Смерти я не боялся, но превращаться в монстра не испытывал ни малейшего желания. Впрочем, изменить я ничего не мог, а потому и зацикливаться на этих мыслях не собирался. Будь что будет — там увидим.

Я проехал уже примерно половину пути до города. Дорога оставалась темной и пустынной. Встречный ветер гудел в приоткрытом боковом окне кабины, навевая тоску. Скоро я пересеку городскую черту. Можно спрятать джип в надежном месте и на время залечь на дно. Мне было где укрыться. Средства к существованию в Зоне у меня тоже имелись — на какое-то время по крайней мере. Ко всему прочему, я мог сбыть героин, которым одарил меня Пастор, вовсе не через бармена ресторана «Арго», а иным, безопасным способом. Я, в конце концов, мог уехать в глухомань на окраине периметра, там у меня тоже были свои подвязки.

Но если на меня объявлена охота, навсегда не спрячешься. Это — Зона, строго ограниченная территория, и, даже если ты обзавелся «третьим глазом», тебя рано или поздно выследят и прикончат. У Комода, например, по этой части весьма широкие возможности.

Можно еще спрятаться в Крепости у Работяг. Они давно зовут к себе. В Крепости меня так просто не достанешь. Но Работяги сами знают, что среди них есть предатели. Иных они прежде вычисляли и вышвыривали вон (вместо того чтоб утопить в сортире, как советовали некоторые радикалы). Но предатели всегда были, есть и будут, хоть их вышвыривай, хоть топи. А потому в конце концов найдется кто-то, кто в темном углу всадит мне нож в спину.

Я задумался так крепко, что на очередном повороте едва не вылетел за обочину, но вовремя опомнился и выровнял машину. Нет, прятаться и убегать — последнее дело. Это меня не спасет. А что меня спасет? На этот счету меня уже появились кое-какие соображения.

…Город встретил меня темнотой и безмолвием окраин. Я знал, что кое-где живут люди. Но они прятали свое присутствие, плотно завесив окна, чтобы предательски не блеснул огонек свечи или керосиновой лампы. Эти обитатели окраин влачили жалкое существование. Им доставались объедки, которыми брезговали члены кланов. Они собирали в разоренных магазинах остатки круп, проржавевшие консервные банки, комки слипшихся сладостей. Не испортившееся нормальное продовольствие давно вывезли в свои логова те, кто сбился в стаи. Но чтобы пристать к стае, нужно было доказать свою полезность. Те, кто остался в трущобах, на это были не способны — старики, больные, просто слабые. Большинство постепенно превратились в тех, кого прежде именовали бомжами. Они варили брагу и гнали самогон из самых немыслимых ингредиентов, включая опилки.

В подвале одной заброшенной девятиэтажки жил бывший доктор каких-то наук, преподаватель университета. Его все звали Профессор. Его семейство скосила Чума — жену, сына и двух дочерей, престарелых родителей. А он уцелел. И теперь сутки напролет, валяясь на старом диване, читал книги, которые натаскал из университетской библиотеки. К нему порой захаживали другие выжившие представители интеллигенции. Но он, хоть и сам сильно смахивал на бомжа, отчего-то относился к ним с долей презрения.

Как-то, проезжая через окраины, я увидел такую картину. Полдюжины Байкеров устроили себе забаву. На своих трещалках они гоняли взад и вперед по улице пожилого человека. С веселым гоготом, перекрывавшим рев моторов, гнали несчастного по мостовой метров сто, потом, отвешивая пинков, разворачивали в обратную сторону, и все повторялось сначала.

Человек падал через каждый десяток шагов, с трудом поднимался и под градом ударов трусил дальше. Я увидел его выпученные глаза и побагровевшее лицо, мокрое от пота и слез. Бегать ему оставалось недолго, сердце вряд ли выдержало бы еще десять минут такой игры.

И все же ему, можно считать, повезло. Если бы это оказались Дикие, а не обычные Байкеры, не бегал бы он уже туда-сюда, а лежал на асфальте с проломленной головой. Впрочем, Дикие Байкеры в город давно не заглядывали.

Из-за того, что с ними происходило, их стали убивать на месте все, кто носил оружие.

Связываться с Байкерами было опасно. Даже если удастся отбить у них жертву, без стрельбы не обойтись, а значит, не миновать трупов. (А байкерские трупы у меня на счету уже имелись, хорошо, что, кажется, не из этой группировки.) Байкеры непременно отомстят где-нибудь на дороге — неожиданно, когда ты будешь меньше всего готов к нападению. Свои манеры они переняли у древних кочевников: налетали ватагой на своих железных конях, грабили, убивали и уносились прочь. Догнать их не было никакой возможности. В случае преследования они мгновенно рассеивались по непроезжим для машин дорожкам.

Я поддал газу, а поравнявшись с ватагой, резко затормозил. Машину развернуло поперек дороги, и она преградила путь Байкерам к их жертве.

Взвизгнули тормоза, мотоциклы пошли юзом, а истязаемый снова упал на четвереньки.

Я вылез из машины — прямо под дула уставившихся на меня ружейных обрезов и укороченных «калашей». Под глухими шлемами лиц мотоциклистов было не разглядеть. Но я узнал их вожака. (Уже тогда новая «интуиция» давала о себе знать.)

— Привет, Харлей — как ни в чем не бывало сказал я, подходя к главарю и протягивая руку. Он машинально подал свою. Потом поднял забрало шлема.

— Рисково ездишь, — сказал он, кривясь.

— С вас пример беру.

— Ты бы, Серый, поосторожнее. Ребята у нас обидчивые.

— А я по делу. Помнится, ты искал запчасти на «ямаху». Так они у меня в багажнике.

Я подошел к джипу и распахнул заднюю дверцу. Харлей слез с мотоцикла, приблизился, взглянул, потом повертел в руках железки.

— Неплохо. И что будет стоить?

Я сделал вид, что раздумываю, потом сказал:

— Отдайте мне вашего зайца.

— Какого зайца?

— Которого по дороге гоняете, охотнички.

— На хрен он тебе сдался?

— Найду применение.

— Гуманист, да? — осклабился Харлей.

Я ничего не ответил, только смерил его взглядом. Байкер колебался несколько секунд. Перевес был на его стороне. Но он хорошо меня знал. И решил, что все-таки лучше не связываться.

— Да забирай этот кусок дерьма! Он, падла, через дорогу идет, по сторонам не смотрит, потому что книжку, видите ли, на ходу читает. Наш один из-за него чуть не гробанулся. Маленько поучили. А вообще, я лучше тебе за железо тушенки выкачу.

— Тухлая она у тебя, — сказал я. — Бармен Макс обижался, что ты ему тухлятину подсунул.

— Пошел он! Нормальная тушенка.

— Так как, договорились?

Харлей сгреб запчасти и направился к своей «ямахе». Ватага с оглушительным ревом унеслась прочь.

Я помог подняться доходяге, усадил в машину и отвез к его берлоге. С тех пор между нами завязалось нечто вроде дружбы. Я иногда навещал Профессора, привозил ему еду, спички, чай. Он полюбил беседовать со мной на разные умные темы, хоть и величал одаренным невеждой. Насчет одаренности, думаю, он преувеличивал из вежливости.

Сейчас я решил навестить Профессора. Сам не знаю зачем. Быть может, просто хотелось с кем-то поговорить по-человечески, не скаля клыки. На перекрестке я свернул и углубился в заброшенный массив многоэтажек. Их построили незадолго до Чумы, здесь были сплошь элитные квартиры. Только они никому не пригодились. У огромного, с причудливым фасадом здания я затормозил недалеко от входа в подвал. Он был темен, но я знал, что в глубине подземелья Профессор сидит при своей керосиновой лампе. Он почти всегда был там со своими книгами. Включив сигнализацию, я стал спускаться на ощупь по бетонным ступеням. В глубине подвала действительно мерцал свет.

Посреди просторного помещения с аккуратно выметенным полом торчал остов древнего дивана. В окрестностях можно было найти роскошную кровать или хотя бы матрац от нее. Но Профессор предпочитал это старье, застеленное таким же старым одеялом. Он, как заведено, возлежал на своем одре, подмостив под голову пару подушек, и читал при свете керосиновой лампы.

Моего приближения он, понятно, не слышал. Он вообще был чрезвычайно неприспособленный человек, я удивлялся, как он до сих пор жив?!

Когда я появился в дверном проеме, он опустил книгу и вгляделся.

— А, Сережа, заходите. Давно не заглядывали. У вас все в порядке?

— У меня всегда полный порядок, — бодро сообщил я, прошел в комнату, заваленную книгами, кипами журналов и старыми стульями. Тут же высилась вертящаяся на подставках доска наподобие школьной, только поменьше, вся испещренная какими-то формулами. Листы бумаги с такими же мудреными формулами валялись на столе и вообще повсюду. В углу притулился письменный (он же кухонный и обеденный) стол. На столе торчал примус, (где только Профессор откопал такой раритет?!), аккуратной горкой высились вымытые тарелки, поблескивала пара стаканов. Обитатель подвала, несмотря ни на что, оставался человеком чистоплотным. Отодвинув тарелки, я поставил на стол принесенный пакет с провизией, принялся выкладывать из него консервные банки.

— Спасибо, Сережа, зря беспокоились!

Это было ритуальное восклицание Профессора в таких случаях. Если бы я не возил ему еду, он, возможно, помер бы с голоду.

Я извлек из пакета литровую бутыль водки. Вообще — я постоянно возил ее с собой на всякий случай. Сейчас такой случай настал: мне нужно было слегка расслабиться после всего случившегося. Профессор, привлеченный блеском стекла, восстал со своего ложа и с достоинством приблизился.

— Мм, — сказал он. — Если не ошибаюсь, то весьма кстати.

— И мне так кажется, — согласился я. — Присаживайтесь, давно ведь не выпивали. — И принялся штыком от «калаша» вскрывать банки.

Профессор придвинул шаткий стул, уселся на него, взял в руки бутыль, свернул пробку, набулькал в стаканы.

— Я не слишком самовольничаю? — осведомился он.

— Профессор, — сказал я, — прекратите эти штуки. Я вас давно просил: без церемоний. А то несколько нелепо выглядит.

— Видите ли, Сережа, — сказал Профессор, — я понимаю, что нелепо. Глупо и неуместно в этом свихнувшемся и пересвихнувшемся мире. Вы парень простой, не уважаете всякие интеллигентские выкрутасы. Но я веду себя так, потому что это помогает сохранять мне чувство реальности и самого себя.

Поверьте, в день, когда я стану общаться с вами матом, я сойду с ума.

— Вам виднее — буркнул я. — Давайте выпьем.

Мы выпили, и я сразу налил по второй. Профессор закусил привезенной мною тушенкой, зажмурился.

— Вкусно. Давно не доводилось.

— Я же вам недавно десять банок привозил, — сказал я.

— А их у меня какие-то бродяги отобрали. Бродяги тут неподалеку обосновались. Я стал тушенку разогревать, так они запах за три квартала учуяли, как, извините, охотничьи псы, и явились.

— Били?

— Нет. Я сразу продукты отдал. Один, правда, пристал: откуда такая еда, где беру?! Я, вы уж меня простите, с перепугу сказал про вас. Они сразу отстали. И даже одну банку тушенки мне оставили. Правда, я ее потом девочке отдал. Живут тут неподалеку девочка и старик. Да я не об этом. Я давно понял, что в городе многие вас знают.

— Но мало кто любит, — усмехнулся я.

— Да. Скорее боятся. Говорят, что вы человек очень… Резкий.

— Они говорят, что я хитрая и опасная сволочь.

— А вы такой?

— А вам зачем знать, какой я? Кушайте тушенку…

Профессор отодвинул от себя банку, аккуратно положил ложку.

— Вы, Сережа, странный человек.

Я расхохотался. Он недоуменно уставился на меня.

— Будто сговорились, — объяснил я. — Все про одно и то же.

— Вы действительно странный, — повторил Профессор. — Вы сильный, смелый, в вас чувствуется какая-то специальная подготовка. Не знаю, что-то вроде спецназовца, я в этом не очень разбираюсь. Вы изображаете из себя Ездока. Но вы по сути не Ездок. Вы потенциальный лидер. Если бы захотели, кое-что могли бы изменить в наших краях.

— Вы очень проницательны, — сказал я. И, помолчав, добавил: — Я был когда-то псом-волкодавом, но в силу обстоятельств одичал и превратился в обычного волка. Как все вокруг. Но я не желаю быть вожаком никакой стаи.

(О том, что я порой кое-что меняю в нашем замкнутом мирке и в ближайшее время собираюсь еще круче изменить, я не стал его информировать.)

— Чего же вы желаете?

— Желаю знать, с чего все началось и почему? И чем закончится?

— Чем закончится, не ведает никто, — охотно отозвался Профессор, уставший от общения с самим собой. — А началось… Насколько я могу припомнить, первые признаки Чумы возникли на периферии, во вполне определенной местности. А потом с большой скоростью феномен стал распространяться, как круги по воде от брошенного камня. И круги эти вдруг застыли, достигнув определенной границы.

Я махнул рукой.

— Кто этого не знает?!

— Все, конечно. Но какой напрашивается вывод? Это не вирусы, не радиация — тоже, кстати, многие давно поняли. Зона поражения — почти правильный круг с довольно четкой границей. Полоса риска — около полукилометра. За ней — никаких неожиданностей. Перед ней — неожиданностей целый букет. А на самой полосе что-то вроде есть, но вроде бы и нет. Значит, у всей этой штуки существует Эпицентр. И оттуда исходит нечто, чего мы не понимаем. Если добраться до Эпицентра, можно, наверно, кое в чем разобраться. Хотя кто его знает.

— И что это, по вашему, за Эпицентр.

Профессор развел руками:

— Понятия не имею. Но он обладает некими свойствами, приводящими к известным последствиям.

— Ничего себе свойства! Столько народу перемерло. Местность теперь совершенно гиблая. Да и что это за смерть такая, когда плоть превращается в пыль?!

— Видите ли, — подумав, ответил Профессор. — Я полагаю, что к нам сюда каким-то образом попало что-то совершенно чуждое. Это все враки, будто правительство проводило эксперименты, а они вышли из-под контроля. И про взорвавшийся секретный завод — тоже враки. Если бы существовали секретный завод или лаборатория, требовались бы коммуникации, поставки оборудования и сырья, огромное количество энергии. Понимающие люди по этим признакам догадались бы, что функционирует какой-то объект. Подобное шило в мешке не утаишь. Но никаких упомянутых признаков не наблюдалось.

— Тогда откуда же оно взялось?

— Возможно, упало с неба. Или его выкопали из земли.

— Ну да, про летающую тарелку многие говорили. Только никаких пришельцев что-то не видно. И непонятно, для чего они тут мор устроили. Сами не заселяются, нас до конца не до извели…

Профессор аккуратно почесал залысину на лбу.

— Тарелка не тарелка, но я думаю, что источник все же неземного происхождения. Оттолкнемся от воздействующих факторов. Среди так называемых Работяг есть толковые люди. Они проводили исследования. Работяги меня зовут к себе, но… Впрочем, это не по теме. Так вот, я видел их наработки. Кажется, очень грамотно, хоть я и не специалист. Но безрезультатно.

Я хотел добавить, что на Большой земле еще и не такие специалисты головы сломали. И тоже ничего. Но промолчал. Откуда бы мне это знать?

— Я знаком с основными перспективными исследованиями мировой науки, — продолжал профессор. — И почти с уверенностью могу сказать, что никто ничего подобного сделать не мог. Есть, конечно, секретные исследования, но они всегда опираются на другие, общедоступные. Так вот, никаких предпосылок этого локального апокалипсиса не было.

Он указал на груды книг и журналов.

— Я специально еще раз проштудировал литературу. Искал хотя бы намек, зацепку. Нигде ничего. А на пустом месте такие изобретения не возникают.

— Значит, все-таки пришельцы? Вторжение, как в дурацком кино?

— Вы уже сами частично ответили на свой вопрос. Вторжение и используемые при этом средства должны преследовать конкретную цель. А я такой цели не вижу. Никаких признаков колонизации или какой-то иной целенаправленной деятельности. На нашем пятачке апокалипсиса все будто застыло, законсервировалось. Идут какие-то локальные изменения в живой природе.

Но, на мой взгляд, они хаотичны и никем не управляемы. И вообще никакой цели не преследуют. Если только еще больше не напугать выживших. Кстати, о выживших. Обратите внимание, они делятся на две категории. Одни никак не отреагировали на возникшее воздействие. Остались какими были. Другие, если верить бытующим рассказам, абсурдно видоизменяются. Мутации обычно проявляются в последующих поколениях. А тут уже существующие, сформированные организмы превращаются бог знает во что. Так не бывает, не может быть. Это касается не только людей, но и прочей флоры-фауны. Все эти деревья-людоеды, странные Кошки, какие-то гигантские нетопыри, что летают над улицами по ночам. Да вам, я полагаю, об этом гораздо больше известно.

Делаем выводы. Земная наука неспособна породить подобные явления.

Воздействие неземного происхождения гипотетически способно на что угодно.

Но отсутствуют признаки решаемых задач и управления процессом.

Я не стал уточнять, что, похоже, среди выживших есть и третья категория, по крайней мере один ее представитель. Который никак внешне не изменился, но приобрел непонятные способности, коих у обычных людей не бывает, если не принимать всерьез байки всяких экстрасенсов. Вслух я сказал:

— Так, может быть, к нам сюда совершенно случайно угодил какой-то метеор из дальней галактики? И у него свойства, непостижимые для нашей науки. Вот он тут все и натворил.

Профессор снова почесал залысину.

— Все может быть. Но это слишком упрощенно. Силы, действующие здесь, слишком неоднородны и разнонаправлены. Вряд ли они могли возникнуть естественным путем.

— Значит, все-таки вмешательство чужого разума?

— Мы с вами можем так ходить по кругу до бесконечности, — сказал Профессор. — Нужны исследования и исследования, и не силами местных умельцев, а самых знаменитых светил мировой науки.

— Светилам сюда ходу нет, сами знаете, — буркнул я. — Из-за периметра и даже со спутников много не наисследуешь. Так что остается надеяться только на умельцев. Кстати, вы упомянули Кошек. Вы с ними встречались?

— Да их тут множество. Живут стаями, появляются будто из ниоткуда и исчезают в никуда. Впрочем, я думаю, что они, как и обычные кошки в прошлом, умеют находить себе самые укромные и недоступные места. Они сохранили или даже умножили врожденную способность к мгновенным и бесшумным перемещениям.

— Но, согласитесь, они стали очень странными.

— Да, конечно. Они, пожалуй, — самое странное из всего, что здесь появилось.

Я рассказал Профессору, как Кошки выследили своего обидчика и расправились с ним. И про то, как комодовцы столкнулись с «говорящей» стаей.

— Любопытно, — заинтересовался Профессор. — Я о таком не слышал.

— Они что, стали разумными?

— Вряд ли. Понимаете, существуют объективные законы природы. Насекомые, например, при их физическом строении ни при каких обстоятельствах не вырастут крупнее небольшой собаки. Их внешний хитиновый скелет просто не выдержит гравитации. И Кошки не могут стать разумными в силу размеров и строения их мозга. Людям свойственно принимать сложные проявления животных инстинктов за осмысленное поведение.

— Сами разрослись как на дрожжах, а котята в основном дохлые родятся. Почему?

— Может, потому, что организм родителей изменился. Без учета детородных функций. А слова в кошачьем вое вашим бандитам могли и померещиться.

— Слишком много всего вокруг, что могло бы померещиться. Но оно не мерещится, а существует. И где искать разгадки, неизвестно.

— Ну если где-то и искать, — сказал Профессор, — то, я думаю, именно в Эпицентре. Вы туда съездить не собираетесь?

Я хмыкнул.

— Там что, все на бумажке написано?! Ездили уже. Одни вообще не вернулись, это которые, наверно, доехали. А которые не доехали и вернулись, рассказывают такое… В общем, никому больше ехать неохота.

— Ну как знаете. Это, я слышал, действительно небезопасно. Только все равно кто-то рано или поздно туда доберется. Потому что так, как здесь, жить нельзя. Ведь в городе осталось немало нормальных людей. Где они? Вы их не видите. Они отсиживаются по подвалам, в пустых домах. Кормятся чем придется и дичают. Потому что — как и положено по законам общественного развития — образовались бандитско-феодальные кланы. Они здесь заправляют всем. Многие им подчинились, влились, так сказать. Деваться-то некуда. А остальные прячутся, выходят на промысел по ночам, роются в мусоре. С Большой земли, как я понял, помощи ждать не приходится. А мы не хотим отсюда в концлагеря. Мы здесь прочно застряли. И надо действовать самим.

Прежде чем продолжить исследования, необходимо положить конец насилию и власти баронов-разбойников.

— В давние времена с баронами-разбойниками обычно разбирался король и его войско. А у нас тут не монархия. У нас тут бесповоротная анархия, да такая, что Кропоткин с Бакуниным сильно отдыхают. Идите к Работягам, раз зовут. Самые приличные здесь люди. С ними и исследовать сподручней.

— Работяги действительно люди приличные, — согласился Профессор. — Но они ничего не добьются и не изменят, потому что встроились в возникшую социальную модель. Заперлись в своей Крепости посреди всего этого кошмара и разгула и надеются, что решение придет извне, с Большой земли. Это не исключается. Но боюсь, если такое решение и придет, нам слаще не станет.

Я не понимаю, чего добиваются власти. Но никаких реальных попыток постичь природу бедствия и противостоять ему не заметно. Поэтому, полагаю, там идет большая и грязная возня, в которой мы все — лишь разменные фигуры. (Профессор не догадывался, насколько он прав.) Нужно действовать здесь. Менять эту самую модель, чтобы реальная власть и возможности перешли к нормальным людям, тем же Работягам. Если бы нашелся кто-то, кто сумел бы инициировать процесс. Вот вы, например.

Я рассмеялся.

— Интеллигенция, как всегда, лелеет идею революции. Вождя вам только не хватает с боевитой партией. Нашлись бы и — вперед, на Зимний! Или на Белый дом — кому как нравится. Только я на броневик с пламенными речами не полезу, и партии у меня нету никакой. У Работяг, сами говорите, своя политика. Или выползут ваши одичалые обыватели из нор, вооружатся дрекольем, и пойдем мы Урок и Ментов штурмовать? Чушь это все.

Профессор вздохнул. Он понимал, что я прав.

— Тут недавно люди Генерала проезжали, — сказал он. — А неподалеку мужчина жил в подвале. Кажется, бывший водитель автобуса. И угораздило его подвернуться под руку этим скотам. Точно не знаю, что там между ними произошло. Что вообще могло произойти, какие у них возможны разногласия?!

Они со стволами во все стороны, на какой-то бронемашине, а он по сути бомж. Взять с него абсолютно нечего, и характер не тот, чтобы на рожон лезть. Но из-за чего-то они к нему привязались… Я только услышал истошный вопль и дым увидел, густой, черный. А позже — обугленное тело на асфальте. Но одного соседа моего угораздило оказаться в непосредственной близости. Он тоже мало что понял. Слышал только, как они ему сказали:

«Так ты водила? Ну мы тебе горючки поддадим!» И бензином на него из канистры… Знаете, я думаю, никакой причины и не было. Не может быть причин для такого… Они просто развлекались.

Я бы мог рассказать Профессору сотню подобных историй, еще позабористей.

Но зачем? Для чего пилить эти зловонные опилки?! На броневик я хоть как не полезу, и смысла в этом нету никакого… Генерал! Никакой он не генерал, а бывший прапорщик внутренних войск из следственного изолятора. И в бригаде его, хоть они Ментами и называются, настоящих ментов по пальцам пересчитать. Выжившие солдаты, какие-то типы то ли из ФСБ, то ли с таможни, а может, еще откуда… Мало ли всяких спецслужб в последние пред Чумой годы расплодилось! Есть прокурорские и судейские людишки. А вокруг всякий сброд — от охранников из ЧОПа до бывшего помощника мэра города. Тот вообще свихнулся и у прапорщика-Генерала не то в роли ординарца, не то шута.

Они говорят, что закон соблюдают. Но какой, непонятно. У них боевики почище комодовских или муштаевских. Одинаково беспредельничают.

Как они мне все осточертели! Профессор прав в одном: так жить нельзя.

Просто не положено так жить. А как положено в наших условиях? Этого я не знал. Подозреваю, что Профессор тоже не знал, как и остальные, кто задумывался.

В революционные вожди я не гожусь и в полезные последствия революций не верю. Учили историю, знаем. Но и сидеть сложа руки я не намерен. Только ни о чем таком я Профессору не сказал. Вместо этого спросил:

— Так все-таки отчего вы не переедете к Работягам?

— Отчасти я уже ответил на этот вопрос. Их деятельность представляется мне бесперспективной…

— Да к черту деятельность! Из обычного чувства самосохранения. Вы же здесь, извините, бомж бомжом. Вас любой мерзавец может за просто так спровадить на тот свет. А у Работяг и безопасность, и харчи, и вам — особое уважение. Давайте я вас отвезу. Прямо сейчас. Неспокойно мне за вас как-то.

Профессор задумался. Потом покачал головой:

— Нет, спасибо. Я действительно внешне и есть бомж. И убить меня могут очень просто. Но знаете… Я в Чуму все потерял: семью, друзей, работу. И сначала — смысл жизни. А потом мне стало казаться, что я кое-что и приобрел. Я никогда не жил согласно своей воле. Надо мной довлели обстоятельства, долг… Теперь я никто. И в то же время теперь я — это истинный я. Без всего наносного, без поз и экивоков. Мне интересна наука. Была, есть и останется. И я ею занимаюсь в меру возможностей.

— Не больно-то ей в таких условиях позанимаешься, — буркнул я.

— Не скажите. Не обязательно ставить опыты в пробирках. Банально, конечно, но — я мыслю, значит, я существую. А я мыслю. Мыслю совершенно свободно, ни на кого и ни на что не оглядываясь, ни на какие общепринятые установки, ни на каких авторитетов. Быть может, мои мысли порой безумны. Но они свободны — от стереотипов, от конъюнктуры и прочей шелухи. А значит, и я свободен, потому что в этом вся моя жизнь. У Работяг, конечно, комфортнее. Но их господин Директор сам так и не понял, чего ему хочется: конституции или севрюжины с хреном? Он просто воссоздал порядки завода, который долгие годы возглавлял. А порядки эти не могут не быть деспотическими. А любая деспотия, даже с самыми лучшими намерениями, даже обусловленная необходимостью, пагубна для свободной мысли. Она ставит мысль себе на службу и ценит только прагматические аспекты, способные принести практическую пользу. Абстрактная наука деспотии неинтересна. Директор приспособит меня к каким-нибудь исследованиям, например, свойств ржавых гвоздей под воздействием факторов Зоны. В смысле — лучше они становятся или хуже и что ими эффективнее прибивать? Тактично так и уважительно приспособит. Но неизбежно. И спорить с ним бесполезно, ибо он и олицетворяет деспотию. А мне это не нужно, неинтересно. Поэтому я ни за что не поеду к Работягам.

Я усмехнулся.

— И здесь анархия. Вот уж воистину: голый человек на голой земле. Странно только, что ученый человек.

— Голым я бы себя все же не назвал, — ответствовал Профессор, оглядывая свой малопривлекательный наряд. — А что касается анархической идеи… Она абсолютно утопична. Но очень соблазнительна. Человек же по натуре своей терпеть не может давления, принуждения, всяких условностей и правил. Но вынужден им подчиняться. А тут, быть может, нам впервые предоставлен выбор: быть свободными или добровольно отказаться от такой возможности. В этом — одна из уникальностей жизни в Зоне.

В словах профессора была своя правда. Я, пожалуй, на его месте тоже не пошел бы к Работягам. Но я возразил:

— При чем тут уникальность? Бомжи и бродяги были всегда и везде. Они и посреди совдеповской деспотии выбирали свободу на свалке, и посреди грянувшей демократии, и потом… Так было и будет. Это явление социально-психологическое.

— Однако, — возразил Профессор, — вы тоже не торопитесь прибиться к Работягам, хоть, если кому-то и подходите, то именно им. Вы из себя изображаете нечто та-кое… — Он неопределенно пошевелил пальцами, видимо, не находя безобидных слов. — Но, в сущности, вы человек дела и порядка. Тем не менее, хоть мы с вами совершенно разные: по мотивам поведения, его формам и последствиям мне почему-то кажется, что наше с вами одиночество, обособленность имеют одну и ту же основу.

Он, наверно, был прав. Но мне не хотелось развивать эту тему. Меня занимали сейчас другие, куда более животрепещущие.

Мы долго просидели с ним в его подвале, глотая водку и вяло беседуя. Он опьянел, и ему стало не до разговоров, а я все думал, как быть дальше? И чем дольше я думал, тем яснее представлял, как именно поступлю. Поступить я собирался скверно. Очень скверно. Как все они и заслуживали. Но главное было не в том, чтобы воздать по заслугам. Гадкая игра, в которую меня втянули и смысл которой я пока не очень понимал, рано или поздно окончится для меня печально. Это очевидно. И есть один способ избежать этого или хотя бы на какое-то время оттянуть исход. Нужно только не ошибиться, правильно разыграть партию. Кое-какие козыри у меня имелись.

Остаток ночи я провел у Профессора в подвале, притащив из джипа надувной матрац. Надо же было хоть иногда как следует выспаться. Проснулся за полдень со скверной мыслью, что самое гадкое мне еще только предстоит.

Профессор уже что-то опять почитывал на своем диване. Мы устроили не то поздний завтрак, не то ранний обед. За принесенной мною из машины новой бутылкой трапеза и застольная беседа растянулись на несколько часов. Я не торопился, не желая мелькать в городе при свете дня. Заодно следовало все тщательно продумать.


ГЛАВА 8


…Я медленно ехал по центральной улице. Вечерело. Здесь еще присутствовали слабые признаки жизни. Кое-где на тротуарах маячили одинокие фигуры прохожих. Мимо меня на приличной скорости проскочила встречная «тойота». За лобовым стеклом я успел разглядеть молодое, но какое-то обрюзглое лицо. Водитель, похоже, был в стельку пьян, «тойоту» кидало из стороны в сторону, так что мне пришлось крутануть баранку и прижаться к обочине, чтобы избежать столкновения.

Я подрулил к ресторану. Здесь уже торчало несколько машин. Хоть еще не стемнело, окна заведения желтели слабым электрическим светом, а над входом мерцала вывеска — работал генератор. Я припарковал свой джип и, захлопнув за собой дверцу, включил сигнализацию. Мой бездорожник пытались угнать трижды. Машин вокруг было полно, но завести их вряд ли бы кто-то сумел: аккумуляторы давно сдохли, двигатели и ходовая проржавели. В последний раз угонщики действовали нагло и безбоязненно. Не сумев разбить противоударное стекло, они возились с хитрым замком на дверце, который установил мне лучший оставшийся в живых автоспец. Пришлось дать автоматную очередь поверх голов, чтобы они убрались восвояси. Это были обычные бродяги. С каждым днем становилось заметнее, что выжившие, даже те, кто не примкнул ни к каким группировкам, все больше дичают. Оно и понятно. Запасы всего и вся истощались. Из продуктов без опаски отравиться можно было есть, пожалуй, только овощные консервы. Мясные и рыбные, которые кое-где оставались на складах и в захолустных лавчонках, вздулись и, если их вскрыть, выплескивали смрад. Испортилось большинство лекарств и все, что требовало специальных условий хранения. Свежее мясо и овощи водились у фермеров и охотников. Но в городе они стали большой редкостью. Бензина еще хватало, но исправных машин оставалось все меньше, ремонтировать их было почти некому.

Я толкнул стеклянную дверь, над которой нависли поднятые сейчас металлические жалюзи, и вошел в ресторан. Здесь оглушительно орала музыка. Кто-то пел караоке. Обширный, довольно обветшалый зал был наполовину пуст. За столиками сидела пара-тройка компашек, в основном братва, а в дальнем конце зала, у окна — Ездоки.

У стойки стрекотала группа размалеванных и не слишком одетых девиц. Женщинам после Чумы пришлось особенно туго. Выжившие волей-неволей прибились к возникшим кланам. Эти существовали под крылом братвы. Они не были профессиональными проститутками, скорее «боевыми подругами» Урок. Но первая древнейшая профессия им тоже была не чужда. Бармен Макс, торчавший на своем месте в белой когда-то рубахе с галстуком-бабочкой, неприязненно поглядывал на девичью стайку. Девки порой вели себя из рук вон, но усмирять их было себе дороже из-за их покровителей.

Я подошел к стойке, кивнул Максу. Он криво улыбнулся в ответ, спросил коротко:

— Налить?

— Как всегда.

— Мало ты пьешь, — неодобрительно заметил Макс. — Пить надо больше, тогда с ума не сойдешь.

В чем-то он был прав. С ума посходили многие. Не в переносном, а в прямом смысле. В лабиринтах опустевшего города можно было нередко встретить оборванцев с рыбьими глазами. Они бесцельно — даже не в поисках пиши — бродили по улицам, что-то бормоча себе под нос или громко выкрикивая какие-то дикие, бессвязные фразы. Такие быстро погибали, но появлялись новые, и их становилось заметно больше. Иногда мне попадались висельники. Их тела болтались под нижними ветвями деревьев. Однажды на моих глазах какой-то обросший диким волосом тип суетливо подтащил под дерево фанерный ящик, взгромоздился на него, перебросил через сук петлю… Я не стал его останавливать. Для него наверняка так было лучше.

Психов хватало и в кланах. Некоторые вписались в атмосферу общего безумия, а с другими, буйными и агрессивными, опасными для своих же, везде разделывались по-своему. Братва таких просто мочила. Менты вышвыривали вон или тоже препровождали на тот свет, чтоб не вернулись и не надумали сводить счеты. Святоши запирали свихнувшихся в подвалах храма. Думаю, они пичкали их всякой дрянью, так что долго возиться с «пациентами» тоже не приходилось. Только у Работяг имелось что-то вроде психлечебницы. Но у них и психов было меньше всего.

Я отхлебнул из бокала.

— Как бизнес? — спросил я у Макса.

— Процветает, — буркнул Макс. — Вот думаю открыть филиалы в Москве и Сан-Франциско.

— Ну-ну. Разбогатеешь — швейцаром меня возьмешь?

Макс зыркнул исподлобья и ничего не ответил.

Мне нужно было скоротать время до темноты. Я и раньше очень осмотрительно ездил на развалины завода, к тайнику, где прятал рацию. Но сегодня хотел максимально сократить риск быть замеченным. Потом, когда все закончится, начнут выяснять, откуда что пошло. Они и так могут меня заподозрить. Но если узнают, что у меня есть рация, тогда — сливай воду.

Из дальнего конца зала кто-то вдруг заорал грубым голосом:

— Се-ерый! Твою мать! Чего там торчишь? Иди сюда.

Я оглянулся. Ездоки наконец заметили меня. Здоровенный чернявый детина в выцветшей ковбойке, привстав со стула, призывно махал мне рукой. Верзилу я знал хорошо. Он имел прозвище Конь и в прошлом работал водителем-дальнобойщиком. У Коня была репутация не лучше моей. В прежние времена он успел пару раз отсидеть за какие-то дела и, наверно, поэтому после Чумы постоянно якшался с братвой, хоть и не вступал в их сообщество. Думаю, ему было поперек горла всякое подчинение. Он предпочитал мотаться по территории периметра как бы сам по себе, но под «крышей» бандюков.

Я неторопливо подошел, пожал протянутые руки и уселся на подставленный стул.

— Макс! — наперебой заорали сразу несколько человек. — Гони сюда своих с пойлом. И пожрать еще давай!

Конь, рядом с которым я оказался, обнял меня и потянулся чокаться.

— Давно тебя не видел, — сказал он, выпив и закусив маринованным огурцом. — Все в порядке?

— Порядок, — подтвердил я.

В разговор встрял молодой белобрысый Ездок. Я раньше видел его только мельком.

— Серый, а правда, что ты двух комодовцев завалил?

— Это ты про которых? — осведомился я. — Не люблю, когда пристают. А которые комодовцы, которые нет — черт их знает!

Белобрысый прикусил язык. Панибратства я соплякам не дозволял.

Конь расхохотался.

— Ты, Серый, новичков не пугай. А про тех двоих забудь. Комод зла не держит. Дело есть. Комод мне намекал, что скоро дальняя поездка намечается.

— Флаг ему в руки.

— Не, он сам не поедет. Он прощупывал, может, я возьмусь.

— И как, возьмешься?

— Если реально покатит, возьмусь. Хорошо обещают вознаградить.

— Ну-ну…

Конь склонился к моему уху.

— Мне напарник потребуется. Дельный и надежный. А? Ты как? Может, тряхнем стариной? В обиде не останешься.

— Куда ехать-то и зачем?

— Конкретно пока ничего неизвестно. Сказали только, что куда-то в глухомань. А в глухомани, сам знаешь, без надежного напарника нельзя.

— Пусть Комод тебе своих «торпед» даст. Они в случае чего всех перешмаляют. — Я слегка отстранился от Коня, чтоб не доходило зловоние из его рта.

— Чего ты дуркуешь?! В таких поездках «торпеды» без пользы. Это не в городе крысятничать. Там опытные и знающие люди нужны, как ты. Соглашайся, мы ведь ездили вместе. И красиво ездили.

Я раздумывал: куда это Комод намыливает Коня? В какие такие дальние экспедиции? Хорошо бы это выяснить. Пусть я больше не агент, боссы мои завяли и осыпались. Но ухо востро держать все равно придется. Чтоб самому оставаться на плаву. Вслух я сказал:

— Я втемную согласий не даю. Комод — тот еще парниша. С ним либо карты на стол, либо — до свидания. Когда что-то прояснится, можно будет и поговорить.

— Ты прав, — сказал Конь. — По-своему прав. Меня-то Комод не подставит, а тебе гарантии нужны. Понимаю. Потом побазарим. А помнишь, как мы на мосту с теми уродами сцепились?…

Я, конечно, помнил. Муштай тогда предложил съездить к фермерам за мясом и свежими овощами для «Арго». Это была работа для двоих. Вторым оказался Конь. Он был отличный водила и знал все дорожные сюрпризы. Мы почти без приключений объехали пяток хуторов и загрузили полный кузов. На обратном пути нам пару раз попадались Байкеры. Драки не случилось, но мясом пришлось слегка поделиться.

На ночь мы решили не останавливаться, потому что на открытом месте оставаться было небезопасно, а постоялый двор, на который мы рассчитывали, оказался покинут и наглухо заколочен досками. Это было очень странно. Еще двое суток назад мы останавливались здесь на ночлег. Хозяин-кавказец и двое его помощников ни с того ни с сего не удрали бы.

Мы постояли у кривобокого строения. Конь оглядывался по сторонам и матерился. Но не со страха, трусом он не был, а по привычке.

— Жмем прямо до города, — предложил он. Я кивнул. Уже совсем стемнело.

Мост через реку был длиной больше километра. Мы проехали половину, когда в свете фар впереди показалась преграда из железобетонных блоков. Она перегораживала все дорожное полотно. Ее было не объехать, а таранить — бессмысленно.

За рулем сидел Конь. Он сразу все понял и ударил по тормозам. Над преградой мелькнули какие-то кривобокие фигуры. Они походили на человеческие. И в то же время не походили. Рассмотреть их было трудно, но я не сомневался, что таких раньше не встречал. Оружия у них в руках я не заметил.

Потом вся стая человекоподобных существ с поразительной скоростью понеслась к нам. Они перемещались как-то боком, прыжками, иногда припадая на передние конечности. Только тут я вспомнил рассказы братьев-Ездоков про «кенгуру». Говорили, что в ближнем райцентре Чума застигла заезжий цирк. Артисты и их зверье превратились в желтую пыль. Кроме нескольких обезьян. Обезьяны сперва сновали по опустевшему райцентру, а потом исчезли. Через год в лесу появились «кенгуру» — человекоподобные, обросшие шерстью уродцы, передвигающиеся прыжками. Они не взбирались на деревья и питали явное отвращение к растительному корму. «Кенгуру» принялись воровать скот у фермеров. В лесу пропало несколько человек. Те, кто отправился на поиски, нашли обглоданные и разбросанные на десятки метров кости. На «кенгуру» пытались охотиться, но они мгновенно исчезали в чаще, а упорным преследователям могли устроить в дебрях засаду с роковым исходом.

В последнее время Ездоки рассказывали, что «кенгуру», которых отогнали от ферм, стали перегораживать дороги и нападать на проезжих. Ездок по кличке Нахал и его напарник пропали бесследно. Позже Байкеры видели машину Нахала в кювете, километрах в тридцати от городской черты. Кабина была вся выпотрошена и залита кровью.

Но я ни разу не слышал, чтобы «кенгуру» действовали так хитроумно, как сейчас.

Конь высунулся из окна и дал задний ход. Он был отличным водилой. Грузовик понесся задом с невероятной скоростью. Я тоже выставил голову в окно. И увидел, что позади горбатые, кривобокие фигуры тащат что-то вроде железнодорожных шпал и, швыряя их на дорогу, пытаются отрезать нам путь к отступлению.

Я дал длинную автоматную очередь из окна трясущейся и подпрыгивающей машины, но ни в кого не попал. Преграда была уже совсем рядом. Но Конь не сбавил скорости и задом врезался в кучу деревянных балок. Машину подбросило, я ударился головой о потолок кабины и на миг потерял ориентацию. А когда снова сфокусировался, машина, разметав преграду, выскочила с моста на трассу.

Конь затормозил. Вариантов у нас было немного. Через мост надо было проехать по-любому. Другого пути через реку не существовало, а торчать на одном месте в темноте и раздумывать бессмысленно и опасно.

Конь обернулся, поднял крышку койки, расположенной за сиденьями, и полез в ящик под ней. Из ящика он извлек «эрпэгэ» и по паре запасных гранат и зарядов.

— Там ручник, — бросил он мне.

Я сунул руки в ящик и вытащил ручной пулемет Калашникова с магазином-«улиткой» на пятьдесят девять зарядов. А заодно еще пару сороказарядных рожков. Мы, не сговариваясь, распахнули дверцы, спрыгнули на асфальт и двинулись к мосту.

Из кустов нам навстречу выпрыгнули с полдесятка «кенгуру», щеря клыкастые пасти. Я скосил их одной пулеметной очередью. Потом полоснул очередями по зарослям справа и слева от дороги. Этого должно было хватить, чтобы прочие не высовывались, если они там прятались.

На мосту металась основная стая. После мой стрельбы «кенгуру» не решались нападать. Конь припал на колено и саданул гранатой. Она с шипением унеслась вперед и через мгновение взорвалась на мосту, в самой гуще «кенгуру». В разные стороны, как сломанные куклы, полетели кривобокие тела. Я опустошил в ополоумевших тварей «улитку» пулемета и заменил ее рожком. Впрочем, это уже было лишнее. Уцелевшие «кенгуру» улепетывали в сторону сооруженной ими бетонной баррикады. Но Конь выпустил им вслед вторую гранату. После этого все вокруг опустело и наступила тишина.

Нам пришлось повозиться, чтобы сдвинуть бетонные блоки и освободить проезд. Но в итоге мы благополучно добрались до города и передачи груз Максу.

С того случая «кенгуру» на дорогах не появлялись. Было их не так много, и добрую половину стаи перебили мы с Конем. Доходили слухи, что оставшихся прикончили Фермеры и Охотники, а горстка уцелевших бесследно исчезла в лесу.

С Конем можно было отправляться в рискованные поездки. Хотя бы для того, чтобы узнать, что затевает Комод. Но, если мой план сработает, Комоду, скорее всего, станет не до экспедиций.

Официант притащил поднос с бутылками и тарелками. Мы разлили и дружно выпили. Молодой парень, похожий на популярного некогда киноартиста, завел рассказ о том, как встретил в опустевшем поселке выжившую девку. И как обошелся с ней.

— Потом она лежит, — повествовал рассказчик, — а я от нее так осторожно, задом, чтоб каменюкой в затылок не запустила. А она поднялась, запахнулась, тащится следом и хнычет: возьми, дескать, с собой; я здесь одна не могу. Да на хрен она мне сдалась?! Еще пырнет чем-нибудь в кабине. А через месяц я опять через тот поселок проезжал. Остановился и пошел ее искать. Черт его знает зачем, сам не пойму. И нашел в конце концов. Она в каком-то сарае повесилась. По виду — сразу как я уехал. Дура!

Те еще ребятки попадались среди нашей братии.

— Тебе в городе шмар не хватает?! — вдруг пьяно рявкнул Конь и ударил кулачищем по столу, так что тарелки подпрыгнули, а одна бутылка полетела на пол. — Зачем девчонку загубил?!

— А ты меня в угол поставь, — осклабился рассказчик. На вид он был не слабее Коня и такой же крупный.

Конь стал подниматься из-за стола. Он был основательно пьян. Вряд ли ему светила победа в драке.

Я вернул Коня на его стул и сказал «герою-любовнику»:

— Ты. Слушай сюда. Если сейчас же не утухнешь, я тебя затушу. Понял?

Я вдруг почувствовал, как во мне из каких-то темных глубин всплывает звериное бешенство. Ублюдки! Везде ублюдки! Один другого хлеще! Чтоб вам сдохнуть! Чума до вас не добралась!

— Серый, ты чо встреваешь?! — Парень недоуменно воззрился на меня. — Чо я такого сказал? Хрена ли Конь нажрался и рыпается?!

Я еле сдерживал распиравшее меня клокотание. Но сказал спокойно и холодно:

— Повторяй за мной: я животное…

Компания загомонила. Кто-то хлопнул меня по плечу: «Серый, да брось ты!..»

Я отшвырнул чужую руку и процедил:

— Не слышу. Я животное. Ну!

Ездоки разом притихли. Мой оппонент хлопал глазами и растерянно молчал.

— Значит, так, — ледяным тоном произнес я. — Или ты повторяешь за мной, или мы сейчас выйдем. Но обратно ты не вернешься. — Мне вдруг ужасно захотелось поддаться накатившему на меня озверению. Оно, кажется, отразилось на моем лице.

— Серый, перестань, — вякнул кто-то неуверенно — Свои же ребята…

Я пропустил слова мимо ушей и в упор уставился на противника. Я просто смотрел на него не отрываясь. Но он все понял.

— Я животное, — сказал парень.

— Громче.

— Я животное, — взвизгнул он, чуть не плача.

Конь сгреб меня за шею.

— Серый, оставь эту вонючку. Он говорит, что животное, но не понимает. Мы все тут животные, мать вашу так! Давайте выпьем за животных, от которых мы произошли. И которые потом произошли от нас. — Он нетвердой рукой опрокинул горлышко бутылки себе в стакан, водка хлынула через край.

— Пошел вон, — тихо приказал я парню.

Он поднялся и направился к выходу. Ездоки молчали. От некоторых исходило отчетливое неодобрение.

Я обвел взглядом сидящих за столом. Никто не захотел встречаться со мной глазами. Если бы этот щенок вовремя не сломался, я бы наверняка вывел его на улицу и убил. Они это понимали.

Бешенство улеглось, и мне вдруг стало тошно. Я взял полный стакан и медленно выцедил его до дна. Шестидесятиградусное самодельное пойло, которое подавали в «Арго», так пить мог далеко не каждый.

— А гребарь-то до выхода не дошел, — сказал Конь и загоготал. — Мне отсюда видно. В сортир свернул. Видать, обосрался.

Раздались смешки, компания загомонила, зазвенели бутылки, выбулькивая содержимое в стаканы. Кто-то бодро изрек:

— Учить таких надо, учить. Но ты, Серый, все-таки полегче.

Я заметил, что Макс машет мне рукой от своей стойки, встал и отправился на зов.

— Чего у вас там? — лениво поинтересовался Макс.

— Дружеская беседа.

— Ну-ну. Только по-взрослому дружить пожалуйте на улицу. У нас приличное заведение.

«Дерьмо у тебя заведение. Вертеп», — хотел сказать я. Но гнев уже погас.

— Учтем, командир.

— Чуть не забыл. Тебя Работяги искали.

— Когда?

— И сегодня заходили, и вчера.

В городе, где не работала телефонная связь, кафе стало своеобразным средством коммуникации. Здесь периодически появлялись все, кто не прятался в трущобах. Если кто-то кого-то искал или требовалось что-нибудь передать, достаточно было попросить Макса. Рано или поздно нужный человек объявится.

— Не пойму, чего ты с ними якшаешься? — сказал Макс. — Какая тебе от них прибыль? Они же скупые. И говнистые. Все чего-то мутят. Нашел себе друзей, называется.

Я посмотрел на Макса, и он отвел глаза.

— Ты разливай по тихой грусти. Жизни учить других будешь.

Макс сощурился.

— Знаешь, Серый, твоя крутизна до добра тебя не доведет. Вот ты еще одного врага нажил. Сопляк, конечно, но под Ментами ходит. Ты его при всех опустил. Если он посчитаться захочет, покровители найдутся. А ты вечно один на льдине, ломом подпоясанный. Не треснула бы льдина твоя. Шел бы к Муштаю, был бы в шоколаде. Могу словечко замолвить.

Заведение принадлежало не Максу, а Муштаю, который сам здесь появлялся лишь изредка — стопарь водки пропустить.

Макс был его подручным и вел все дела в кафе. Так что его предложение меня не удивило. Он просто озвучивал желание шефа.

Глядя на Макса в упор, я пододвинул к себе чей-то недопитый бокал пива, а потом опрокинул его на стойку. Пенная лужа растеклась по пластиковой поверхности, жидкость закапала на пол.

Макс скривился, молча достал из-под стойки тряпку и принялся вытирать лужу. Я знал, что он обязательно пожалуется патрону на мое скверное поведение и проявленное неуважение — не к нему, к хозяину. Может быть, прямо сейчас и поплачется, уйдя в подсобку. Телефоны не работали — ни обычные, ни сотовые. Зато у авторитетных людей и их прихвостней имелись портативные рации небольшого радиуса действия. Раций было мало. Когда нагрянула Чума, ими пользовались в основном всякие секьюрити. Но они оказались единственным действующим в наших условиях средством связи. Кое-кто от границ периметра сперва пытался связаться с Большой землей. Но их глухо блокировали. Из Зоны утечек информации быть не должно. Чтобы всякая либеральная сволочь не имела повода лишний раз тявкнуть. Ну и, понятно, Контрабандисты и прочие криминальные дела. Моя рация, спрятанная в развалинах завода, работала на специальном секретном канале, на который не действовали никакие глушилки и который не поддавался никакой прослушке. Впрочем, не только на нем.

Макс, однако, в подсобку не пошел. Девки в своем углу затеяли ссору, посыпались бокалы и тарелки, кто-то кому-то вцепился в патлы. Обеспокоенный Макс, кликнув помощника, отправился разнимать. Мои друзья Ездоки орали ему вслед, чтоб не портил зрелища. В кафе было душно и скверно. За окнами совсем стемнело. Я, пользуясь тем, что всеобщее внимание приковано к потасовке, незаметно покинул зал.


ГЛАВА 9


Я завел джип и, не включая фар, поехал прочь от тускло освещенного пятака под витринами кафе. Изнутри доносились приглушенные крики и звон бьющейся посуды. Проехав несколько кварталов, я свернул на боковую улицу и стал внимательно вглядываться в стоящие вдоль обочин автомобили. Вереница ржавеющих машин тянулась вниз до самого бульвара. Вот, кажется, то, что надо. Я вышел из джипа, осторожно посветил фонариком. «Тойота Камри» цвета «коррида» выделялась в общем ряду. Красная краска проступала даже через слой налипшей пыли и грязи. У «тойоты» были выбиты все стекла и сорвана крышка багажника.

Я осторожно подошел, посветил в кабину. Кто-то разворотил приборную доску и изрезал кресла. Внутрь салона ветром намело кучу мусора. Я прислушался. Но ни слух, ни мое новое «шестое чувство» не улавливали ничьего присутствия. Я открыл бардачок. Он был пуст, не считая каких-то смятых бумажек. Я достал из кармана пакет с героином, кинул его в бардачок, прикрыл бумажками и захлопнул крышку. Потом обошел машину и посветил на ее задний номер. Буквы и цифры, залепленные грязью, едва различались. Ничего, кому понадобится, разберет. Можно бы, конечно, протереть, но не привлекло бы это постороннего внимания. Хоть и паранойя, но береженого бог бережет. Мелочами никогда нельзя пренебрегать — так меня учили мои наставники в погонах, и их правоту стократно подтвердили годы, проведенные внутри периметра.

Затем я поехал к заброшенному заводу.

Мертвые корпуса в этот час выглядели еще мертвее: гигантские беспросветно темные кубы и параллелепипеды из кирпича и бетона. Нечто призрачно-сюрреалистическое и в то же время монолитно-реальное. Я поймал себя на том, что невыносимо хочу оказаться на нормальной улице нормального города — с яркими фонарями, с потоками авто, с толпами народа и немолчным гомоном обычной человеческой суеты, которая замерла в наших краях давно и, похоже, навсегда. Я сплюнул: такие мысли и желания рассеивают внимание и до добра не доведут.

Я подъехал с погашенными фарами, загнал машину в глубь заводских закоулков, а потом пешком отправился к тайнику.

Внутри корпуса стоял и вовсе непроглядный мрак. Но я продвигался, не включая фонаря. Конечно, я знал эти лестницы и коридоры наизусть. Но сейчас мне помогало ориентироваться еще что-то. Не то, чтобы я стал видеть в темноте. Просто я каким-то образом чувствовал препятствия и безошибочно обходил их.

Мне вдруг сделалось страшновато. Нечто, витавшее над Зоной, похоже, действовало и на меня. Медленно, исподволь оно меняло мой организм, и я понятия не имел, к чему это приведет в итоге. Пока что у меня появилось суперчутье. Но кто знает, не вырастут ли со временем жабры или какой-нибудь хобот. Ни в Ихтиандра, ни в какую другую тварь я превращаться не желал. Впрочем, размышлять над этим все равно бессмысленно. Я согнал со спины холодных мурашей и полез в знакомую подсобку.

Мое радио было не в пример имевшимся у других: мощная, хоть и компактная машина с кучей наворотов. Когда-то я по пол суток просиживал с ней и ноутбуком, расшифровывая коды, которыми пользовались другие счастливые обладатели средств радиосвязи. Каждый старался зашифроваться, и, чтобы слушать чужие разговоры, предстояло повозиться. Я в таких делах не был специалистом. Но Монгол во время наших встреч основательно поднатаскал меня и снабдил кое-какими техническими «примочками». Времени и стараний ушло немало, зато теперь я мог слушать каждого, кого требовалось. Результаты этих прослушек помогли избегнуть нескольких неприятных ситуаций и пару раз повернуть ход событий, как мне требовалось. Но своего присутствия в эфире я никогда раньше не выдавал.

Я включил рацию, зеленым светом загорелось табло. Запустив соответствующую программу декодера и модулятор голоса, я начал настройку.

Представляю, как изумился Муштай, услышав искаженный модулятором голос.

— Кто это говорит? — В его словах прозвучала тревога.

— Родственник из Аргентины.

— Пошел на хрен, родственник. Федерал выискался.

— Спокойно, — сказал я, избегая называть его по имени. — Я не федерал, а такой же, как ты. Есть дело.

— Не знаю таких и дел никаких не имею.

— Ты послушай, — посоветовал я, — а потом поступай как знаешь.

— Ну?!

— У тебя с Генералом договор: не проворачивать ничего без согласования. Так?

— Не знаю, про что ты.

— Я про то, что у Святош полно героина.

— Да неужели?

Я не обратил внимания на сарказм.

— Генерал пронюхал и пытается Святош доить. Они упираются, но это ненадолго. Генерал обещает им свое покровительство. Не пойму только, от кого он их собирается оберегать? Не от тебя ли?

— Порожняки толкаешь, — процедил Муштай, но не отключился. Такая информация не могла его не заинтересовать, даже если она исходила от подозрительного анонима. В зоне все держалось на хрупком равновесии. И каждый авторитет следил, чтоб никто это равновесие не нарушал.

— Сегодня ночью в городском парке, рядом с собором, у Генерала и Пастора стрелка. Будут договариваться о партнерстве. Если сговорятся и Святоши с Ментами поделятся, кисло тебе придется. У них будет перевес. Генералу все ваши договоренности станут побоку. Он Пастора подомнет и использует своих целях. А цели у него — сам знаешь: одному командовать и грести под себя и чтоб никто не вякал. А вякать на него всерьез можешь только ты. Ты же в курсе, как такие проблемы здесь решаются. Будешь в сортир в бронежилете и с охранниками ходить. Но это не поможет.

Муштай молчал. Он раздумывал, что это за провокация и кто ее затеял? И для чего?

— Что тебе надо? — спросил он наконец.

— Если ты хлебалом прощелкаешь и все будет, как я сказал, пострадают кое-чьи интересы. Никому ведь не надо, чтобы Генерал здесь единолично верховодил, правда? Нужен паритет сил, чтоб каждый имел свой кусок, как сейчас имеет. Думай.

— Ты от Контрабандистов, что ли?

— Я от всемирной лиги девственниц за дефлорацию. Зачем задавать глупые вопросы?!

— Какие у тебя доказательства?

— Доказательств у меня почти нет никаких, — скромно сообщил я. — Вот разве можно проехать направо от главной улицы мимо бывшего почтамта. Там недалеко стоит красная «Тойота Камри». — Я назвал номер машины. — Если заглянуть в бардачок, может, кое-что и отыщется. А дальше сам решай. — Я дал отбой.

Конечно, затея моя довольно зыбкая. Муштай отправит людей, и те найдут оставленный мной в бардачке пакет с героином. Такую порцию абы где не раздобудешь. Конечно, это еще ни о чем не говорит. У Муштая и версия уже есть: провокация Контрабандистов. Они, пожалуй, могли бы такое устроить. Но зачем? Какая им выгода? Они на Муштая в своих операциях как раз и опираются. Кто же станет рубить сук, на котором сидит?! Но главное не в этом. Муштай, Генерал и прочие — они никому ни на грош не верят. У них у всех паранойя, развившаяся за годы, проведенные внутри периметра. Они готовы сожрать друг друга при первом же признаке, что их самих собираются сожрать. И жадность. А я помахиваю у Муштая перед носом жирным героиновым куском. Не может он не клюнуть. Ладно, там будет видно. Сказавши «а», нужно говорить и «б».

Я настроился на новую частоту. Теперь я услышал высокий, почти бабий голос Комода:

— Говори.

— Привет, — сказал я. — Слыхал, что сегодня ночью в городском парке большая тема затевается?

— Кто это? — насторожился Комод. — Выключи примочку, голоса не узнаю.

— Это хорошо, что не узнаешь. Узнавать тебе незачем. Ты просто слушай.

— Я со всякими пидорами не базарю.

— Ладно, пидора я тебе, пожалуй, прощу, исходя из обстоятельств. Но ты все равно послушай, если не хочешь сам в опущенных оказаться.

Повисла пауза. Комод раздумывал, отключиться ему или нет? Он, конечно, не отключился.

— Ну говори, — наконец дозволил он. — Но за базары отвечают. Если что, я тебя под землей найду.

Я пропустил угрозу мимо ушей.

— Ночью в городском парке Генерал и Пастор на стрелке будут героин делить и договариваться о сотрудничестве.

— Какой героин, с какого рожна он упал?

— А ты думаешь, Пастор на чем держится? На своих идиотских проповедях? Ты Цыганскую слободу шмонал? (Я знал, что так оно и было.)

— Допустим.

— И ничего не нашел, так?

— Допустим, — повторил Комод. — И что?

— А то, что Пастор еще в Чуму эту слободу догола обчистил. И теперь у него имеются солидные запасы.

— А я тут при чем?

— Я тебе скажу, при чем. Муштай про стрелку и сговор Пастора с Генералом в курсе. Он туда непременно третьим нагрянет. Без приглашения. Но тебе он ничего не сказал, правда? И не скажет, не жди.

— Это почему?

— Потому что ты давно с ним наглеешь и язык за зубами держать не можешь.

— В смысле?

— Каждая шестерка в курсе, что ты на его место метишь.

— Не гони!

— А если каждая шестерка в курсе, сам он, думаешь, слыхом не слыхал?

— К чему ты клонишь? — процедил Комод. В его голосе отчетливо прозвучала тревога.

— К тому, что он давно тебя пытается заказать. И не исключено, что уже заказал. Думаешь, трудно желающих найти? Кстати, за хорошую порцию герыча тебя твои же охранники завалят.

— Что-то больно много ты знаешь, — зло сказал Комод, и в его бабьем голосе прозвучали визгливые нотки.

Я представил, как эта жирная туша с наголо обритой головой ворочается в своем массивном кресле. Он не знал, кто я и что мне нужно. Но он понимал, что именно так все может и обстоять. Исходя из существующих реалий.

— Ты меня с Муштаем стравить хочешь, падла?! — прошипел Комод.

— Короче, — сказал я, — что ты Муштаю реально поперек горла, ты и сам знаешь. Если Муштай сговорится с Пастором и Генералом, если войдет в долю, у него возможностей прибавится. И тогда я за тебя банки тухлой тушенки не дам. У нас тут не парламент, голосованием никого не выбирают. Муштаю такие оппоненты, как ты, на хрен не нужны. А насчет темы в парке я тебя убеждать не буду. Съезди сам да глянь. Воочию убедишься.

— Может, и съезжу, — процедил Комод. — Если объяснишь, какой в этом твой интерес?

Я помолчал для виду, будто колеблясь. Наконец сказал:

— Знаешь, надоело в подручных ходить. Хочу пожить нормально. Если честно, Муштай — это вчерашний день, все понимают. Генерал в главные не выбьется, его братва не примет. Пастор, тот вообще говно вприпрыжку, среди своих на героине держится. Не будет героина — не будет и его. Один есть достойный человек, я с ним сейчас разговариваю. И когда он своего добьется, я подойду и напомню про нынешний разговор. Слово особое скажу, чтоб не сомневался, кто ему наводку дал. Например — инаугурация. Ты запомни.

Комод вдруг заржал:

— Ина… тьфу ты… уграция!!! Придумал же! Так ты из муштаевских. Хозяин плохо кормит, а меня мочить заставляет? Ладно, хрен с тобой. Если что, подойдешь, разберемся…

— Вот и лады, — сказал я. — Не пожалеешь.

Комод дал отбой. Он сейчас торжествовал. Потому что нашелся болван, который бесплатно и безо всяких гарантий слил ему очень важную информацию. Когда все кончится и болван этот явится со своей «инаугурацией», ни хрена он не получит, кроме удавки в темном углу.

У Комода было несколько вариантов. Он мог связаться с Генералом и на выгодных для себя условиях предупредить, что его и Пастора кто-то сдает. Или он мог попытаться перетереть эту шнягу с Муштаем. Несмотря ни на что, они давние подельники и в нынешней мутной ситуации могли объединиться, отбросив распри хотя бы на время. Но я хорошо знал Комода. Если у Муштая руки в крови по локоть, то у этого жирного ублюдка — по самые плечи. Он живет по законам этого одичавшего зоопарка. И не упустит такой возможности, чтобы порешать свои проблемы. А как он решает свои проблемы — это известно каждому. Нет, он не станет информировать Генерала и перетирать со своим боссом.

Трудно предугадать в деталях, но кое-что можно предвидеть заранее. Найдя в машине героин, Муштай, скорее всего, решит, что его не обманывают. И, чтобы предотвратить сговор Генерала с Пастором, отправится в парк. Он, быть может, сумел бы развести ситуацию по-мирному. Но Пастор сгоряча решит, что его подставил Генерал. А Генерал — что Пастор. Из них из всех самые слабые нервы у Пастора, не говоря уже о его пропитанных наркотой «братьях по вере». Надо полагать, его сторона откроет огонь первой. Остальным просто некуда станет деваться. А Комод наверняка постарается держаться в тени до последнего, чтобы, когда начнется заварушка, использовать свое преимущество внезапности. Для него главное — ликвидировать Муштая и его людей. Муштай, я уверен, возьмет с собой лучших. После этого у Комода просто не останется конкурентов. Но в той каше все может пойти по самому неожиданному варианту. А потому ситуацию неплохо бы держать под контролем.

Не зажигая фонаря и ни разу не споткнувшись в захламленных коридорах заводского корпуса, я вернулся к своему джипу и, по-прежнему не включая фар, медленно выехал с территории завода. Улицы, как всегда, были непроглядно темны и пустынны. Мое «шестое чувство» дремало. Похоже, никто меня здесь не засек.


ГЛАВА 10


Крепость Работяг сияла огнями. С крыш домов били яркие лучи прожекторов. Работяги сумели соорудить у себя настоящую электростанцию, работающую на мазуте. Я подрулил к воротам, и тут же угрожающе взвыла сирена. Я подумал, что, захоти Работяги, с их технической оснащенностью они, как клопов, передавили бы поодиночке всяких Комодов и Генералов. Пока те не сговорились. Но Работяги не стремились к господству в Зоне и не любили воевать. Они терпеть не могли крови, если без нее можно было обойтись. У них были совсем иные цели.

Я затормозил, и тут же к машине с двух сторон подошли часовые в камуфляже, ослепили меня лучами фонарей. Электрические отблески плясали на автоматных стволах.

Я опустил боковые стекла.

— Кто такой? Что нужно? — сурово осведомился старший караула. Но тут же узнал меня. — Сергей? Каким ветром?

— Привет, — сказал я. — Надо поговорить с вашим начальством.

— Подожди маленько, — приказал старшой и отправился к караульной будке. Оттуда он узнает по внутренней связи у старших, можно ли меня впускать. Он прекрасно знает, что Директор всегда принимает меня с завидным радушием и конечно же велит впустить Серегу. (Серым меня тут никто не называл.) Но пока не велел — ходу в Крепость мне нет. Как и всякому другому, будь то хоть сам ангел небесный.

Люди, которых позже стали называть Работягами, прибились друг к другу еще в разгар Чумы. Выживший директор военного завода, как я, потерявший всех своих близких, с кучкой уцелевших обосновался в пятиэтажном доме одного из микрорайонов недалеко от центра города. Эта компания не поддалась панике и, пожалуй, быстрее всех разобралась в развитии событий. В частности, узнала про санлагеря. Вскоре к ней стали подтягиваться люди, которым не место было ни в трущобах, ни в криминальных кланах. Вскоре их набралось несколько сотен самых разных специалистов. Работяги уже в первые месяцы после Чумы заложили кирпичом окна нижних этажей нескольких многоэтажных домов, проходы перегородили прочными высокими заборами и колючей проволокой. В санлагеря они тоже не хотели, посулам властей из-за периметра не верили, так как имели кое-какие источники информации. Они быстро смекнули, какой расклад образуется в Зоне. И стали готовиться к предстоящей жизни.

Они свезли в свою Крепость массу разного оборудования и необходимых припасов. Наладили водопровод и канализацию. Оборудовали несколько научных лабораторий, надеясь доискаться до причин пандемии. Правда, впоследствии стало ясно, что уцелевшим научникам это не по зубам, как и множество других загадок, которые одну за другой преподносила изолированная территория.

Работяги искали в опустевшем городе, запорошенном страшной желтой пылью, выживших и звали к себе. Так в Крепости оказалось много женщин и детей. Женщинам в Зоне приходилось хуже всего. Я такого уже насмотрелся в «горячих точках». Когда наступает хаос, когда нет закона и сил, карающих за его нарушение, женщин насилуют обезумевшие и озверевшие от ужаса мужики, кем бы они ни были. Мужики начинают вести себя так, будто это последний день и час их жизни. (Что в Зоне нередко оказывалось правдой.) Жертв насилия нередко убивали — чтоб не мозолили глаза, не нервировали. Кому потом охота наблюдать отвратные последствия?!

Работягам удалось спасти многих. Но оттого, что у них оказалось столько женщин, мразь из кланов возненавидела их еще сильнее.

Мужчин в Крепости сперва тоже было полно. Потом начались распри, кое-кто решил сместить Директора с его руководящего поста. Но переворот провалился. Директор собрал вокруг себя самых надежных, и действовали они решительно. Обошлось почти без крови, но бунтовщиков разоружили, согнали на площадь, а потом выставили за ворота. Большинство изгнанных рассосалось по бандитским кланам или кануло неизвестно куда.

С тех пор у Работяг установилась железная дисциплина и неукоснительные порядки при единоначалии Директора и совещательном статусе десятка его заместителей. Мне, при моем прежнем роде занятий, все это должно было бы прийтись по вкусу. Но, во-первых, по инструкции Монгола мне ни к кому примыкать не полагалось, а во-вторых, если честно, я как-то слишком быстро почувствовал себя вольным Ездоком. В Крепости Работяг были самые сносные условия жизни и самые приличные человеческие отношения, но я не остался бы там насовсем, если бы даже мог.

От караульной будки вернулся старшой, широко мне улыбнулся.

— Добро. Проезжай.

Обитые железными листами ворота распахнулись, и я въехал в Крепость. Внутри она выглядела как чудом уцелевший с прежних времен городской пятачок в окружении обычных домов — с клумбами и палисадниками, с мусорными контейнерами и скамейками у подъездов. И даже детская площадка с качелями и прочими нехитрыми аттракционами маячила в отдалении. Все это было залито голубоватым светом фонарей. Под одним из них я остановил джип и вылез из кабины.

Здешние жители все же отличались от прежних горожан. По случаю позднего вечера народу на улице было немного. Но мужчины поголовно носили камуфляж, а женщины брюки (если помоложе и постройней) или строгие юбки и блузы (если постарше или крупнее габаритами).

На скамейке под фонарем у одного из подъездов скучковалась группа молодежи, оттуда доносились взрывы смеха и девичье повизгивание. Откуда-то возник подтянутый мужчина в неизменном камуфляже, что-то отрывисто скомандовал. Молодняк без возражений покинул свой насест и молчком рассосался по сторонам. Дисциплина! Я заметил, что никто не ушел парами.

В обычном подъезде на площадке первого этажа стоял стол дежурного, а проход перегораживала никелированная вертушка. Из-за стола поднялся молодой камуфляжный парень с кобурой на поясе, глянул на меня, расплылся в улыбке и протянул руку:

— Проходите, вас ждут.

Он нажал кнопку под столом, и «вертушка» пропустила меня.

На втором этаже я толкнул дверь и вошел. Квартира была переоборудована в некое подобие офиса. В приемной перед компьютером сгорбилась женщина средних лет с подкрашенными волосами, которые все равно отдавали ранней сединой. При виде меня она тоже улыбнулась довольно устало и кивнула на обитую кожей дверь. Я постучался и вошел.

Это был обычный деловой кабинет руководителя — удобный, но без излишеств. Хозяин, здоровяк лет пятидесяти пяти с седой шевелюрой, располагался в черном кожаном кресле за обширным столом. Позади красовались два полотнища — алое с серпом и молотом и триколор. За приставным столом сидели двое серьезных мужчин в помятых серых костюмах — заместители шефа.

При моем появлении Директор широко улыбнулся.

— Свободны, — бросил он своим замам. Те послушно поднялись и, на ходу пожимая мне руку, покинули кабинет. Директор обошел стол, крепко стиснул мою ладонь. Силы ему было не занимать.

— Здорово, Серега. Все колесишь? Каким ветром занесло? А у нас к тебе важное дело.

— Петр Палыч, — сказал я, — давайте с делом чуть погодим. Я на минуту — предупредить. Сегодня ночью, — я взглянул на часы, — через час или два в городском парке, скорее всего, начнется заварушка.

— Откуда ты знаешь? — насторожился Директор.

Я досадливо сморщился. Он махнул рукой.

— Ну ладно, как всегда, никаких вопросов. И что дальше?

— Возможно, будет большая стрельба. Не исключено, что все это перекинется на городские кварталы.

— Бандюки разборки затевают?

— Вроде того. Так вы отзовите своих людей, кто не в Крепости. До утра пусть никто за ворота не выходит. И будьте начеку. Всякое может случиться. Не исключено, что и к вам могут пожаловать.

— Спасибо, что предупредил. Гостей мы встретим, будь уверен, — пообещал Директор. — А ты-то куда торопишься?

— Дела, — коротко объяснил я.

Директор хмыкнул.

— Знаешь, Серега, хороший ты мужик. Но вот дела у тебя, по-моему, всегда какие-то хреновые. Нет, ты для нас много полезного сделал, не отрицаю. Но чего ты все мотаешься, приключений на задницу ищешь?! Сколько раз говорено? Иди к нам, своим заместителем сделаю.

— От костюмов отвык, — усмехнулся я.

— Ну и ладно! По-военному одевайся. Тебе разрешу.

Я пожал плечами.

— Да как-то мне в джинсе и кожанках удобней.

— Хипарь хренов, — усмехнулся Директор. — И патлы вон отпустил. Вши еще не завелись? Справный мужик, я бы сказал, вояка. А все из себя бродягу корчишь. Плохо это у тебя получается. А тут столько работы. Такие, как ты, позарез нужны.

Он говорил что думал, ни малейшего двоедушия. Он даже по-своему любил меня. Я напоминаю ему сына, погибшего во время Чумы. Он все время мысленно сравнивал нас, находил меня достойным, но заблудшим, и хотел исправить, обласкать… и обогреться сам. Мое новое чувство не позволяло мне читать чужие мысли. Но состояние я улавливал отчетливо. Мне стало его жаль.

— Может, как-нибудь, Петр Палыч.

— Только обещаниями кормишь, — сказал Директор. И вдруг как-то по-особому добавил: — Беспокоюсь я за тебя. Пропадешь со своими приключениями. Вот стрельба эта, про которую ты говорил. Откуда-то ведь про нее знаешь. А стрельба, она не всегда мимо.

— Я увертливый, — заверил я.

— Может и рикошетом зацепить. Давай коньячку тяпнем, поговорим. — И повторил: — Дело есть очень серьезное.

— Спасибо, — сказал я. — К утру вернусь — и к вашим услугам.

Директор недовольно потряс головой:

— Знаю, порядки тебе наши не нравятся. Авторитарность, как ты изволил выражаться. Но мы где живем? И как? Ты разве не видишь, что единственное место, где порядок, это у нас. Здесь все по правилам, никакой анархии и бесчеловечности. Здесь, можно сказать, островок нормальной жизни — последний сохранившийся. Да, нету у нас демократии и всякой распущенности, а есть военная почти дисциплина. И так оно и будет. Потому что я за всех этих людей отвечаю. Я должен все сделать, чтоб они живы остались и дождались, когда эта вакханалия кончится.

— А она кончится? — спросил я.

Он вернулся в свое кресло.

— Не знаю. Может быть. Тут очень необычные обстоятельства. Впрочем, ладно, удерживать тебя все равно без толку. Но возвращайся обязательно. Дело того стоит.

— Знаете, Петр Палыч, — сказал я. — Вы очень хороший человек. А на демократию мне нагадить с караульной вышки. Не нужно мне никакой демократии. Мне нужна свобода. И она у меня есть. Я сам себе хозяин. Строем ходить разучился. А у вас все строем. Вы уж не сердитесь. А к утру я вернусь.

Он только махнул рукой мне вслед.


ГЛАВА 11


До городского парка я добрался пешком, оставив джип в укромном закоулке. Неслышно крался вдоль стен домов, хоть это и была излишняя предосторожность — ночь стояла безлунная, хоть глаз коли. Вряд ли бы меня кто-то заметил.

Железная изгородь парка местами повалилась, в ней зияли широкие проломы. Деревья, которые никто не подстригал, разрослись, в вышине под легким ветром густо вздыхали их могучие кроны. За ними угадывалась близкая и совершенно темная громада храма. Даже золоченые купола сейчас казались черными.

Я нырнул в один из проломов и стал пробираться через заросли. Ни один сучок не хрустнул у меня под ногой, ни одна ветка не скрипнула. В парке были люди. И немало. Я остановился, закрыл глаза и расслабился. И сразу почувствовал Пастора. С ним было человек десять, все вооруженные, но испуганные, предельно на взводе. Бригада Пастора расположилась под прикрытием полуразрушенного двухэтажного павильона. Там, на верхнем этаже, засела пара снайперов. Впрочем «снайперы» — сильно сказано. Просто испуганные мужики с винтовками. Испуганные и, кажется, здорово под кайфом. От них исходило какое-то виртуальное зловоние. Впрочем, виртуальное зловоние я улавливал от каждого, кто сейчас набился в парк. От Генерала, например, меня вообще чуть не стошнило. С ним было тоже с десяток стрелков. И, кажется, он тоже устроил засаду-прикрытие. Но я никак не мог разобрать, в каком месте и сколько там человек.

Комод был тут же, но где-то поодаль. Я с трудом сканировал его отряд. Впрочем, особого разнообразия там не предполагалось: обычные «жеки» с «калашами». Но что-то меня насторожило. Я напрягся изо всех сил. (Трудно сказать, что именно я в себе напряг, потому что не знал, где находится мой «сканер» и как он действует.) Однако внутри у меня будто слегка рассвело. С Комодом были чужие. В смысле, не посторонние для него, а совсем чужие. Я бы мог поклясться, что они вообще не отсюда, что явились из каких-то иных мест. Они не только не были горожанами, их почти не коснулся отпечаток Зоны. Походило на то, что они явились… с той стороны периметра, с Большой земли. Это меня очень озадачило.

Я подобрался поближе. Сквозь ветки кустов стал виден вымощенный плиткой пятак перед павильоном. По сторонам угрюмо маячили «группы поддержки». А посередине торчали две темные фигуры — Генерал и Пастор. Они вели вполне мирную беседу.

Где же Муштай? Неужели он не клюнул на мою наживку? Битый, опытный Муштай, хитрый и осторожный, мог, конечно, и не клюнуть. В парке его определенно не было. Но — нет. Я улавливал его присутствие, только где-то довольно далеко, куда мои возможности почти не простирались. Я оказался прав, предполагая разные неожиданности. Муштай, кажется, затеял какую-то особую игру. И еще эти чужаки…

Парочка на «пятаке» продолжала мирно беседовать. Пастор, кажется, внял моему совету и намеревался договориться по-хорошему. Что в отсутствие Муштая предпримет Комод, я не мог себе представить. Все шло наперекосяк. Моя затея могла и не сработать.

И тут где-то в отдалении хлопнул выстрел. Затем второй, третий… А потом зачастили автоматные очереди. Нетрудно было догадаться, где идет стрельба. Возле храма.

Люди на пятаке переполошились. С обе их сторон вскинулись автоматные стволы. Пастор что-то крикнул зло и испуганно. Генерал тоже ответил на повышенных тонах. Но они все же понимали, что вмешался кто-то третий и незачем палить друг в друга.

Вожаки разошлись, и обе группы ринулись туда, где над вершинами деревьев маячил черный купол. Комод со своими тоже засуетился. Но там, кажется, особую роль играли чужаки. Расхлябанные комодовцы держались сейчас организованно.

Я крадучись отправился следом, миновал пролом в другом конце изгороди, обогнул несколько зданий и, прячась за углом, выглянул на Соборную площадь. Здесь было довольно светло, потому что ярким дымным пламенем горели три автомашины Святош. Массивные бронированные двери храма были распахнуты. На ступенях чернела пара скрюченных тел. Из-под соборных сводов доносились одиночные выстрелы. Там, кажется, дело подходило к концу.

Теперь я почувствовал Муштая. Он был внутри со своими людьми. Я чувствовал его самого, его боевиков, Святош. Они дрались не на жизнь, а на смерть. И смерти там уже хватало.

Как Муштай проник внутрь? Осторожные Святоши посторонних к себе почти не пускали. Тем более в такой момент. Но Муштай как-то умудрился, обыграл всех. Пока Пастор с Генералом перетирали свою байду в парке, Муштай сделал неожиданный ход. Без главаря и лучших бойцов, ушедших с ним, сопротивление Святош наверняка оказалось бестолковым, хоть и кровопролитным. Узнать, где спрятан героин, будет стоить нескольких сломанных пальцев. Если их владельцы, конечно, знают — где?! А если не знают? Но Муштай все равно что-нибудь придумает.

Генерал и его люди рассредоточились по краям площади, используя любое укрытие, которых здесь было не так много — в основном бетонные столбики декоративных оград вокруг памятников и давно пересохших фонтанов. Пастор, напротив, попер напролом. Он и его ватага ринулись к храмовым дверям и исчезли в черноте за ними. Через минуту оттуда донеслись частые выстрелы. Пастору никогда не хватало ума и выдержки. Он сломя голову бросился в драку, почти безнадежную для него. Но и Муштай просчитался. Сейчас было не до того, чтобы вступать в торги. Внутри храма разгорался внушительный бой. Сквозь узкие стрельчатые окна полыхали вспышки. Потом блеснуло ярче, и раскатился глухой грохот — кто-то подорвал гранату.

Бой длился минут десять, потом пошел на убыль и наконец стих. Люди Генерала по-прежнему выжидали, затаившись. Над площадью повисла тишина, нарушаемая лишь треском пламени, которое полыхало уже не так ярко — машины догорали. Тишина длилась и длилась, нависая и давя, как каменная плита. Генерал ждал выхода победителей. Внутри собора Муштай решал свою проблему и, кажется, вполне успешно. Я перестал чувствовать Пастора, и «запах» его людей сильно поредел. Где-то в непроглядных щелях улиц таился Комод в ожидании своего часа… Чертовы чужаки! Они — вообще непредвиденный фактор. А непредвиденные факторы обычно приносят только вред…

Из окон храма потянулся дым. Его клубы быстро сгустились, поднимаясь к куполу и обволакивая его, из окон выхлестнуло пламя. Внутри здания разгорался пожар.

На крыльце появились люди. Сперва вышли двое, с автоматами на изготовку, огляделись, поводя стволами. Затем объявились еще четверо. Они старались держаться за колоннами. Вскоре непременно вылезут и остальные — огонь выгонит.

— Эй, мужики, — донесся вдруг с площади голос Генерала. — Муштай ваш где? Погреться решил?

Из дверей храма все гуще валил дым. Из него, словно черти из ада, стали выскакивать муштаевские боевики, заходясь кашлем. Некоторые тащили увесистые, туго набитые спортивные сумки.

— Ты чего не спишь? — ответил Муштай из-за колонны. — Бессонница?

— Так ты мышкуешь по ночам, а корешей в долю не зовешь.

— Какую тебе долю?

— А ту, что в сумках. Со Святошами, ты, похоже, разобрался. Никто не выбегает. Некому?

— Зачем — некому? Заперлись тут некоторые. Их дело. Не хотят выходить, не надо.

— Гуманный ты человек, — сказал Генерал. — Это все знают. Я тоже гуманный, хоть и не такой, как ты. Короче, хватит в войнушку играть. Делим товар фифти-фифти и расходимся краями.

Муштай, затевая захват собора, не мог не предвидеть такой ситуации. И я чувствовал, что он предвидел. Поэтому не удивился, когда на крышах окружавших площадь зданий замаячили смутные фигуры. Мигнул фонарик.

— Голову подними, — посоветовал Муштай. — Видишь огонечек? У меня крутом снайперов немерено. Так что ты стой, где стоишь, а мы пойдем себе. Иначе лежать останешься.

Генерал некоторое время молчал. Он увидел свет на крыше и раздумывал. А чего тут было раздумывать. Если Муштай ударит с крыльца, а снайперы с крыш, у Ментов шансов почти никаких.

Молчание затянулось. Потому что никто из них не знал о присутствии Комода. А я его чувствовал. Его люди притаились везде вокруг, надежно скрытые темнотой и мертвыми домами. И они готовились ударить. На секунду у меня мелькнула мысль, не предупредить ли этих, на площади. Хотя бы Муштая. Но я тут же отогнал сомнение. Моя затея развивалась в нужном направлении, а мои колебания — простая человеческая слабость. Но слабые здесь долго не живут. Да и стоило ли вообще огород городить, чтобы в конце концов засветиться и подставиться по полной?!

На крышах вдруг возникла какая-то возня. Фонарик погас. Потом там ударило несколько выстрелов. И муштаевская братва, и Менты в недоумении задрали головы. Комодовцы на крышах убрали снайперов, остальные были уже рядом, подступали со всех сторон. Из дверей горящего храма вдруг выхлестнул огромный огненный язык. Раздались крики боли, и люди, прятавшиеся за колоннами, горохом посыпались с крыльца. Они тут же образовали тесную группу, ощетинившуюся стволами, и двинулись через площадь.

Генерал все еще пребывал в нерешительности, когда со всех сторон густо ударили автоматные очереди. Группа муштаевцев стала редеть на глазах, от нее комьями отваливались темные человеческие тела. Потом у самых ног уцелевших полыхнуло, и грохот раскатился по площади. Взрыв гранаты разметал группу. Кое-кто еще пытался отстреливаться. Я видел, как сам Муштай поливал во все стороны из «калаша», не целясь. В него угодило сразу несколько пуль, но он все не хотел падать и давил, давил на спусковой крючок, пока не опустел магазин. Сменить его на полный у Муштая не оставалось сил. Он уронил автомат и ничком рухнул на брусчатку.

Менты тоже отстреливались. Они за своими бетонными столбиками продержались несколько дольше. Но плотный — со всех сторон — огонь комодовцев покончил и с ними. Генерал в конце концов убедился, что дело — труба, и под прикрытием телохранителей кинулся наутек. Ему всадили несколько пуль в спину. Он будто споткнулся и, падая, звучно ударился лицом о землю.

Эхо выстрелов еще перекатывалось по улицам пустого города, но на площади опять воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом пожара. Из-за него теперь здесь стало светло почти как днем. И из темноты на свет потянулись фигуры комодовской братвы. Я знал, что Комод где-то рядом, но не видел его. Прячась за своим углом, я опустился на одно колено и взял автомат на изготовку. Комоду я уйти не дам. Собственно, я здесь как раз для такого случая.

Мой план сработал почти на все сто. Святош, считай, больше нет. Оставшиеся Менты немедленно начнут грызню за власть внутри клана, и, возможно, это кровопролитие далеко не последнее. Муштаевских пацанов осталось немало, но без пахана они непременно в большинстве пойдут под Комода. И тогда Комод станет фигурой номер один в Зоне, фигурой, опасной даже для Работяг. Если, конечно, я это позволю. А я этого ни в коем случае не позволю.

Победители, собравшиеся на площади, выдергивали из скрюченных пальцев трупов ручки вожделенных спортивных сумок. Некоторые принялись обшаривать убитых. И тогда я почти увидел Комода. Его тучная фигура едва замаячила на границе света и тени. Но этого мне было достаточно. Еще вчера в лесу, на границе периметра, я убедился, что могу стрелять не целясь, по наитию. Но сейчас мне требовался гарантированный результат. Я тщательно прицелился в одутловатый силуэт, ощутил его вибрацию и медленно потянул спуск.

Но выстрелить я не успел. Выплескивающие пламя двери храма, больше похожие на ворота в ад, вдруг изрыгнули нечеловеческий вопль, а затем из огня вырвались дергающиеся пылающие сгустки, и вновь загремели автоматные очереди. Комодовцы, торчавшие посреди площади, повалились, как колосья под серпом.

Секунду я не понимал, что происходит. Но только секунду. Муштай великодушно оставил запершихся в пожаре святош на милость их странного господа. Но, даже накачанные наркотиком, «братья» не смогли смиренно гореть заживо. Охваченные огнем и адскими муками, они неистово метались сейчас взад-вперед, строча из автоматов во все стороны.

Этот кошмар длился всего минуту. Кто-то из живых факелов упал сам, кого-то свалили ответные выстрелы. Я оторвал взгляд от мертвых комодовцев и догоравших трупов Святош, вновь посмотрел в прицел, Комода на прежнем месте не было. Он находился еще где-то совсем рядом, и я хотел выстрелить, доверившись «шестому чувству». Но именно оно подсказало мне, что Комода, как и меня, скрывает угол здания. Его было не достать, моя стрельба могла лишь выдать меня самого. Бессмысленно рисковать я не собирался. Потом вибрации Комода стали быстро ослабевать и растаяли окончательно. Его увозил автомобиль. Его и неизвестных чужаков, наблюдавших за побоищем со стороны, но не принимавших в нем участия.

Больше мне здесь делать было нечего. Я повернулся и рысью отправился обратно через парк. Лишь отойдя на приличное расстояние от пылающего собора, я понял, что над городом уже слабо брезжит рассвет.

Джип поджидал меня там, где я его оставил. Я сел за руль, положил автомат рядом, на пассажирское сиденье, и попытался расслабиться. Итак, что же мы имеем? Нет Святош; нет Муштая; Менты без Генерала долго еще не оправятся после случившегося, если вообще оправятся. И если это им позволит уцелевший Комод, у которого теперь прибавится бойцов, полно героина и еще какие-то совершенно загадочные типы в придачу. Скорее всего, Ментов он частью перебьет, частью тоже возьмет под себя.

Я стремился к тому, чтобы в Зоне не осталось бандитских кланов или, по крайней мере, чтобы их сила реально поубавилась. В результате же вышло, что остались две непримиримые силы: Директор с его Работягами и Комод с разномастной братвой. Это плохо, хоть окрепшему Комоду все равно непросто будет справиться с Работягами, если он захочет стать полновластным хозяином и решится на конфликт. Но нельзя сбрасывать со счетов хитросплетение чьих-то внешних интересов и целей, с которыми пока ничего не ясно.

Я запустил двигатель и неторопливо поехал по направлению к Крепости.

В моей голове лихорадочно роились самые разные мысли. Но потом откуда-то выскочила и с каждой секундой стала крепнуть одна. Что же это я такое натворил? Они, конечно, подонки. Но разве я Господь, чтоб вершить Страшный суд и заваливать улицы трупами грешников? «Не надо морально-нравственных соплей, — огрызнулся я. — Был какой-то другой выход?» — «Вопрос не об альтернативных решениях, а о цене принятого, — наставительно сообщил мой внутренний голос. — Вдумайся сам. Одно дело — теоретические комбинации, а другое — то, что ты только что наблюдал: кровища, мертвяки штабелями, живые факелы, которых убивают из-за невыносимых мук. Ты сам себе не удивляешься, что оказался способен на такое? Даты почище всех Комодов с Генералами вместе взятых».

Еще не хватало затевать перепалку с собственной совестью, которая, как ни странно, у меня еще, кажется, осталась. И сейчас ей не моглось, чрезвычайно не моглось от мною содеянного. Я примерился, как бы понадежнее придушить в себе треклятого моралиста. Не знаю, насколько бы мне это удалось. Но тут вопрос отпал сам собой. Потому что я почувствовал впереди препятствие. И препятствие это было живое.

За поворотом я увидел Кошек, рассевшихся на мостовой, и затормозил.


ГЛАВА 12


Кошки расположились по своему обыкновению — разрозненной стаей. Одни сидели столбиками сантиметров по восемьдесят в высоту, другие лежали, приподняв головы. Они будто чего-то ждали.

Опять это было против обычных кошачьих правил: раннее утро, бледный рассвет. В такой час нормальные кошки отправляются на заслуженный отдых после охоты и прочих уличных приключений. Но эти твари все меньше походили на то, чем люди продолжали их считать.

Когда-то давно я видел по телевизору передачу. В ней рассказывалось, что в развалинах римского Колизея живут тысячи кошек. Несмотря на свой природный индивидуализм, они образуют нечто похожее на стаи и даже имеют вожаков. Но наши Кошки, несмотря на признаки стайности, были совсем другими. Они будто переросли самих себя (и не только в смысле размеров). Они стали другими, совершенно другими. Теперь я ощущал это отчетливо.

И еще я обратил внимание на то, что кошачье скопище состоит в основном из матерых тварей. Я, конечно, не зоолог, но мог определить, что молодняка совсем мало. Преобладали широкомордые, с пышными бакенбардами и обмороженными ушами особи, пережившие не одну зиму. Так и повымрут наши чудо-кошечки…

Где-то внутри у меня возникло странное и довольно неприятное ощущение. Сперва я не понял, что это такое. Будто открылась дверь в незнакомое темное помещение, полное непонятных запахов, звуков и движений. Кто и зачем их производил, понять было невозможно, за дверью стоял непроглядный сумрак. Но там определенно кто-то был, совершенно незнакомый, чужой и слегка пугающий. И этот кто-то знал, что я здесь, рядом.

Я наконец догадался, что все это значит. Я чувствовал Кошек. И понимал, что они чувствуют меня. Теперь между нами установилась отчетливая связь, природу которой я объяснить не мог. Это было совсем не то, что чувствовать человека, даже врага. К этому я уже начал привыкать. Вспомнился роман знаменитых фантастов. «Какие были ощущения? — Будто в лицо мне рассмеялась кошка». Вот на это самое и походило. Кошки и не думали смеяться. Но оторопь моя от этого не уменьшилась. Они транслировали какую-то странную ауру, которая, как ни удивительно, резонировала с моей.

Мне опять стало жутко. Я изменился. Так же, как эти Кошки. И не исключено, что теперь мы явления одного порядка. Мутанты. Перерожденцы, вышедшие за границы нормы. И, возможно, это только начало.

Я взял себя в руки. Времени для рефлексий не было, а предпринять все равно ничего нельзя. Во всяком случае пока.

Кошачье скопище можно было легко объехать, но я все не трогался с места. Я размышлял и словно чего-то ждал. Мне вдруг пришло в голову послать им сигнал. Повторяю, я не стал телепатом, не мог читать и передавать мысли на расстоянии. Тем более что у животных никаких мыслей не предполагалось, хоть эти Кошки все меньше соответствовали привычным представлениям. Но я, кажется, был способен улавливать и транслировать некие образы и эмоции. Я вдруг представил себе рыжего кота Кузю, который жил у нас в доме до переезда в этот город. Кузя был ласковый и ужасно сообразительный. Иногда мне казалось, что он понимает мои слова и не только. Бывали случаи, когда он делал именно то, чего я от него хотел, хоть и не говорил об этом. Я любил Кузю, и он, наверняка, любил меня, хоть знатоки утверждают, что кошки не способны привязаться к человеку. Быть может, просто знатоки не способны понять кошек. Потому что, чем больший ты знаток, тем меньше места остается для эмоций. А с этими созданиями, похоже, лучше всего общаться на эмоциональном уровне.

Я собрался послать стае сигнал, вложив в него образ рыжего Кузи и мое отношение к нему. Но меня что-то удержало. Мне вдруг показалось, что завеса, отделяющая меня от стаи, слегка приподнялась, мрак за приоткрытой дверью поредел. Моей души коснулось нечто, что я определил бы как растерянность. От Кошек исходила растерянность, я мог в этом поклясться. Я изо всех сил напряг свое чутье. Странное дело. Каждая Кошка в отдельности не испытывала ничего и ничего не излучала. Она оставалась обычным животным, не считая увеличившихся размеров. Но вся стая, как одно целое, порождала некое новое качество. Сейчас это было недоумение, и касалось оно именно меня. Я не уловил угрозы. Я уловил другое: стая будто не понимала, кто я такой. И не знала, как ко мне относиться. Она почему-то не считала меня обыкновенным человеком. Она считала меня кем-то… родственным себе. И будто ждала от меня чего-то.

Несколько минут я сидел неподвижно, прислушиваясь к себе и пытаясь расшифровать словами полученный эмоциональный сигнал. Я вспомнил рассказ убитого комо-довца Жеки. «А потом они вдруг как завоют все вместе. Такой звук, что аж волосы дыбом… И отчетливо так слышно: убир-райтесь!»

Что ж, странная кошачья общность, возможно, именно так пыталась общаться с другими людьми, не похожими на меня. Стая, образующая не то коллективный интеллект, не то что-то вообще непонятное, могла в случае крайней необходимости прибегнуть к такому необычному вербальному способу. Но ей он был определенно чужд. Ей гораздо проще было установить связь со мной — безо всякого членораздельного коллективного мяуканья. Впрочем, мои умствования ничего не проясняли, и заниматься ими не имело смыла. Я закрыл глаза и представил, как сильно я тороплюсь в Крепость и как Кошки уступают мне дорогу.

Когда я поднял веки, мостовая была пуста. Хвостатые твари исчезли. Лишь где-то внутри у меня осталось послевкусие чужого вопроса, на который я так и не ответил.

Я тронул с места и, невольно поддавая газу, поехал к Работягам. Сквозь гул мотора до меня донеслась отдаленная стрельба.


ГЛАВА 13


На этот раз знакомый караул выгнал меня из джипа, обыскал его вдоль и поперек, забрал все оружие и лишь после этого позволил мне въехать в Крепость. Машину мне велели загнать на стоянку, а самого повели к Директору.

В Крепости царили напряжение и организованность. Никто не шлялся по улицам, не сидел на лавочках. Изредка в разных направлениях пробегали люди с какой-то явно военной ношей. Грохоча сапогами по асфальту, строем протрусил небольшой отряд бойцов в касках и бронежилетах. На крышах домов виднелись человеческие фигуры. В лучах рассвета оттуда постреливали отблесками оптические прицелы. На караульных вышках чернели силуэты крупнокалиберных пулеметов.

Крепость пребывала в полной боевой готовности.

В кабинете Директора не оказалось. Немолодая секретарша сообщила, что он с час уже на наблюдательном пункте. Я рявкнул на сопровождавшего меня юного бойца — какого черта?! Кто мне здесь не доверяет?! Секретарша кивнула, и боец остался в растерянности топтаться в приемной. Дорогу к наблюдательному пункту я знал прекрасно.

Стены комнат в квартире на верхнем этаже были снесены. Образовалось обширное помещение, из которого открывался широкий внешний обзор. У окон, впрочем, никто не топтался, хоть там и торчали на треногах несколько армейских оптических приборов. От стены к стене тянулись столы с компьютерами и мониторами видеонаблюдения. Сейчас они передавали изображения с камер на стенах Крепости. Над операторами нависали директорские заместители и штабисты. Кое-кто из замов, должно быть чтобы выглядеть соответственно ситуации, напялил поверх пиджака бронежилет и прицепил к поясу кобуру. Выглядело это довольно нелепо.

Из окон открывался обширный вид на городские кварталы. Сквозь приоткрытые рамы доносилась частая отдаленная пальба, иногда глухо хлопали взрывы гранат. Я прислушался. Звуки боя возникали то в одном, то в другом месте. Кажется, разборки и передел продолжались. Ближе к центру над домами стояли несколько черных столбов дыма.

Директор прохаживался вдоль рядов экранов, бросая на них пристальный взгляд. Все у них здесь было до ломоты в зубах серьезно и организованно… и как-то карикатурно. Но я чувствовал, что никто не боялся, и мне это нравилось.

Заметив меня, Директор призывно махнул рукой. Я подошел.

— Ты, Серега, как всегда, все знаешь наперед. У меня ночью в городе действовали три группы. Так я их вернул. А через полчаса началась заварушка. Отсюда много не разглядишь. Мы отправили разведчиков. Они докладывают, что собор сгорел к чертовой матери, кругом полно трупов. Схлестнулись Урки, Менты и Святоши. Ты не в курсе, из-за чего?

Я пожал плечами.

— Ладно, — махнул рукой Директор, — позже проясним. Информация противоречивая. Насколько нам известно, после боя возле собора муштаевская братва сцепилась с комодовской. Но потом они вроде договорились. И вместе пошли мочить Ментов. Оказалось, что не всех Святош перебили в храме. Какой-то их отряд маневрирует по улицам и палит в каждого встречного. Наверняка пострадали мирные жители.

Я усмехнулся.

— Мирные жители от центра держатся подальше, так что вряд ли… А что касается перестрелок, это скоро уляжется. Сейчас главная сила у Комода. Он всех и объединит. С отдельными группами несогласных они постепенно разберутся. Дело в другом. Не исключено, что окрепший Комод нанесет вам визит.

— Пусть наносит. Мы ему тоже кое-что нанесем. Так нанесем, что морда посинеет.

Я раздумывал, сообщить ли Директору о странных чужаках, толкущихся возле Комода? Но потом решил воздержаться: проницательный Директор мог заподозрить, что я не просто в курсе дела. Он мог подумать, что я — в деле! Незачем мне привлекать к себе лишнее внимание и вызывать подозрения. Работяги, конечно, меня отлично знают и подвоха не ждут. Обыск у ворот — простая формальность военного положения. Но мне ни к чему, чтобы кто-то как-то связывал со мной возникшую войну.

— Комод непременно явится с вами торговаться, — сказал я. — Рано или поздно.

Директор поморщился:

— Какая разница, сколько там банд — три, пять или одна? Одна даже лучше, меньше противоречий и неразберихи. А то мы своих людей по делам посылаем, а к ним то одни пристают, то другие. Трудно работать.

— Не исключено, что работать легче не станет.

— Ладно тебе, Сергей Николаевич, пессимизм разводить. Ты, я смотрю, ночь тоже не спал. Иди, помойся, позавтракай, кофе выпей, чтоб носом не клевать, и через час ко мне в кабинет. Я тебе говорил, что серьезное дело есть. Но ты вчера сильно торопился. — Директор вдруг быстро взглянул на меня. — А куда ты, собственно, торопился?

— У меня экспедиционный транспорт есть, горючее и всякие принадлежности. Да и товар кое-какой. Надо было позаботиться о сохранности.

— Хозяйственный ты у нас мужик, — протянул Директор. — Небось добра в свои тайники натащил побольше нашего. Ладно. Иди пока.

В свое удовольствие наполоскавшись в горячем душе, я отправился в столовую. У них здесь было не кафе, упаси боже, не бар, а именно столовая. Как в старые добрые времена на процветающем заводе: с рядами столиков в просторном зале, с блещущими никелем прилавками и горками разносов на специальных столах, с мозаикой на стенах, изображающей сцены из жизни Работяг: главным образом ударный труд. Местные умельцы постарались — в соответствии со вкусами Директора.

В последние перед Чумой годы его настоящий завод давно и безнадежно лежал на боку. Петр Палыч мог, как многие, запустить руку в ставшие ничейными закрома и оборудовать собственный успешный бизнес. Но он был другой человек. Исключение из правил. Он матерно отзывался о «коммуняках, которые людям всю плешь проели». Но терпеть не мог и все последующие новые власти. А уж в обиходе предпочитал исключительно старые традиции, «когда о рабочем думали, а не под зад его к едреной матери!». Короче, в идеологических установках Директора разобраться было непросто. Одно я знал точно: «дерьмократию» он любил еще меньше «коммуняк». А «вертикаль власти» крыл вертикально, горизонтально и по диагонали в выражениях, богато почерпнутых у рабочего класса. Родись он где-нибудь «за бугром», в цивилизованных «капиталистических джунглях», в мире прирученного «волчьего чистогана», не проварись в отечественном дерьме всеобщей разрухи и сменившего ее «всеобщего процветания», из него вышел бы нормальный фабрикант, добропорядочный член консервативной партии. В сущности, он был добрый и смелый человек, дельный и решительный организатор. Только вот с политической мешаниной в его голове ничего не смогла поделать даже Чума.

Спиртное столовка подавала только в «банкетном зале», отделенном от общего стеклянной стеной, завешенной плотными драпировками. А туда, понятно, ход был лишь для избранных. Там же, в импортном автомате, варили отличный кофе.

Я мог бы впереться в банкетный зал, и меня бы оттуда не прогнали, учитывая общеизвестное директорское отношение к вольному Ездоку. Но я просто уселся за обычный столик и поманил маявшуюся от безделья раздатчицу Нинку, тридцатилетнюю бабенку, не утратившую своей привлекательности.

Она показала мне фигу: «Я тебе официантка, что ли?!» Но, покобенившись, все-таки подошла.

— Здравствуйте, Нина, — сказал я.

— Здравствуй, здравствуй, приблудный, — ответствовала она. — Привык в своем гадючнике, в «Арго» этом, чтоб тебе всякие ссыкухи на цырлах прислуживали. А тут тебе не рЫсторан! Сам бери разнос и в очередь.

— Дорогая Нина, — сказал я. — В «Арго» вы отродясь не бывали и про ссыкух на цырлах придумали сами. Там бармен такой есть, Макс. И несколько его подручных. Не то официанты, не то вышибалы… И вот, представьте, что человек после всякого безобразия попал в ваш уютный уголок. И увидел замечательную женщину в одиночестве за прилавком, где, кстати, никакой очереди нет. И ему очень захотелось, чтобы эта очаровательная, красивая женщина подошла и обласкала его вниманием. А уж он-то в долгу не останется.

Я запустил руку в один из множества своих карманов, извлек оттуда тюбик польской, но все равно хорошей помады и, привстав, картинно протянул Нинке.

Ее глаза заблестели.

— Ох и трепло ты! — Но помаду взяла.

Я попросил стакан водки, большую чашку крепкого «тройного» кофе (из автомата в банкетном зале) и чего-нибудь мясного. Нинка, делано ворча, отправилась выполнять заказ.

Когда я, одним глотком отхлебнув полстакана, уплетал поджарку, в зал вошла девушка в белом медицинском халате. У меня екнуло под ложечкой. Девушка была когда-то одной из немногочисленных подруг, которыми на новом месте успела обзавестись моя жена. Несколько раз она бывала у нас в гостях. Ее звали Лариса. Я не лез в разговор, когда дамы ворковали и хихикали о своем, о женском. Так что мое знакомство с Ларисой носило весьма поверхностный характер. Помню, как позже впервые встретил ее в Крепости. Радость оттого, что она уцелела, тут же смыло волной жуткой тоски. Перед глазами проплыла наша квартира, накрытый стол, моя живая и невредимая супруга, резвящийся сынишка. Мне стоило большого труда непринужденно поздороваться с Ларисой и выразить радость по поводу того, что она жива и здорова. Впрочем, теперь все это было уже в прошлом.

Заметив меня, Лариса помахала рукой и вскоре от прилавка подошла к моему столику с подносом, на котором она несла свой завтрак — стакан чая и пару бутербродов.

— Здравствуй, — сказала Лариса, машинально поправляя свои рыжеватые, коротко остриженные волосы. С этой прической она могла бы походить на мальчишку-подростка, если бы не ее фигура. Фигурка у нее была что надо. — Давно тебя не видела. Даже беспокоиться начала.

Я пожал плечами.

— Что со мной сделается?!

— Много чего, — не согласилась она. — При твоей-то жизни. Почему ты не хочешь остаться?

— Это длинно, путано и неинтересно, — отмахнулся я. — Ты же знаешь. Чего опять начинать?

— Сережа, — сказала Лариса, — мне иногда снится, что тебя убили. Будто ты лежишь где-то на улице весь в крови. И еще живой. Но сейчас умрешь, потому что некому помочь. Я все это вижу, но меня рядом нет. Мне страшно до ужаса и жалко до крика. Я просыпаюсь вся в слезах. Мне это часто снится. А ты даже говорить не хочешь про то, чтобы остановиться.

Я помолчал, потом ответил:

— Я пока не могу. Извини.

Знала бы она на самом деле, по ком убивается во сне! Знала бы про трупы, которые я оставил за спиной, про все остальное… Может, и убиваться бы не стала. Но она помнила другое.

…Как-то отряд из Крепости отправился по заброшенным аптекам за лекарствами. Лекарств там почти не оставалось, а те, что еще оставались, давно пришли в негодность. Обычно поисковики привозили всякую дрянь, негодную к применению. И Лариса, работавшая врачом еще до Чумы, не выдержала. Она решила сама ехать в город. Только специалист способен найти среди хлама что-то полезное.

Накануне я ночевал в Крепости. И, выйдя утром к своему джипу, увидел приготовления отряда. Водитель копался под капотом пикапа, трое охранников курили поодаль. Лариса рассматривала какие-то бумажки, должно быть, список нужных снадобий. В общем-то ничего особенного в предстоящей поездке не было. Обычно поисковиков из Крепости никто не трогал, не желая связываться с Работягами. А они старались не лезть на территории, которые кто-то считал своими. Но сейчас меня кольнуло дурное предчувствие. Мое «шестое чувство» тогда еще только нарождалось или дремало до поры. Я о нем и не подозревал. Но дурным предчувствиям давно приучился верить. Если они и не сбывались, оставалось лишь порадоваться удаче.

Срочных дел у меня не было. Минут через десять после отъезда поисковой группы я тоже вырулил за ворота Крепости.

Я догнал их быстро: заметил на перекрестке мелькнувший пикап. Но не стал приближаться. Так и ехал по параллельной улице, не давая о себе знать, но и не отставая. Чем бы я объяснил свое сопровождение? Неврозом?

Они, углубившись в городские окраины, несколько раз останавливались и обшаривали разоренные аптеки. В кузове пикапа уже громоздилась горка коробок и свертков. Ларисино участие в походе явно шло на пользу делу.

Последняя остановка случилась у самой набережной. Я поставил джип под прикрытием разросшихся декоративных кустарников, от нечего делать прихлебывал из фляжки, курил и наблюдал за работой отряда. Я совсем уже разуверился в своем предчувствии, когда услышал тихий плеск. Это была не случайно набежавшая волна. Неоткуда было взяться такому плеску. Я насторожился. Из-за бетонного парапета набережной я не видел, что происходило у самой воды. Но там определенно что-то происходило. Я закинул за плечо автомат и осторожно направился к парапету. Но не успел сделать и десятка шагов.

Я тогда еще не встречал Ихтиандров. Они не водились в городской акватории. Но по рассказам я знал, как они выглядят: гибкие тела с жесткой зеленовато-розовой кожей, гладкие, безо всякой растительности, но с признаками чешуи на плечах и спине; конечности с перепонками между пальцев; удлиненные головы с выпуклыми глазами и кожистыми клапанами на месте ушей. По слухам, Ихтиандры были не агрессивны и опасности не представляли, если их не задевать.

Но о тварях, перебравшихся через парапет, я ни от кого не слышал. Их было пять или шесть. Они отдаленно походили на Ихтиандров, но кожа их была маслянисто-черной, короткие пальцы на куцых, будто недоразвитых конечностях оканчивались массивными когтями, а широкие пасти поблескивали острыми зубами. Обычные Ихтиандры были, несомненно, мутировавшими людьми, хоть такому чудовищному изменению не потомства, а уже существующих организмов не имелось объяснений. Но эти существа из воды мало походили на людей. Тела их были толстыми и непомерно длинными. У них не было плеч и шей, округлые головы составляли продолжение туловища.

Оказавшись на брусчатке набережной, черные Ихтиандры на четвереньках, мерзко извиваясь всем телом, двинулись к пикапу. Несмотря на неуклюжий способ передвижения, они оказались довольно проворными. Я понял, что они меня опередят, закричал и бросился бегом.

Поисковики, поглощенные работой, не услышали меня и не увидели приближавшихся тварей. Я стряхнул с плеча автомат и на бегу дал очередь по блестящим черным уродам. Пули срикошетили от брусчатки, не попав в цель. А потом стрелять стало нельзя. Твари мгновенно окружили пикап, мои пули могли задеть людей. Я припустил во весь опор.

Выстрелы привлекли внимание отряда, но слишком поздно. Одна из тварей прыгнула на человека и сбила с ног. Широкая пасть распахнулась до необъятных размеров, а потом челюсти сошлись с отвратительным хлюпаньем. Брызнула струя крови. Второй поисковик выстрелил из пистолета и попал в водителя пикапа. Водитель рухнул, как подкошенный, а черная тварь с удивительным проворством подмяла под себя стрелка. Воздух огласился Душераздирающим воплем. Двое оставшихся мужчин принялись палить из полуавтоматических карабинов. Пули, кажется, попадали в чудовищ, но без видимого вреда для них. По крайней мере, ни одно не прекратило атаки.

Завизжала Лариса. Я увидел, как она взлетела в кузов пикапа, вскарабкалась на груду коробок. За ней следовало извивающееся черное отродье.

Я уже догадался, что это не гуманоиды. И понял, кого они мне отдаленно напоминают. Сома Майорова. Эта гигантская рыбина, достигавшая порой почти двух метров, нередко встречалась в реке. Когда вода падала, такой сом-гигант мог оказаться отрезанным от родной стихии несколькими километрами заболоченной суши. Обычно он не погибал. Извиваясь, переваливаясь с боку на бок и упираясь мощными плавниками, он ползком преодолевал расстояние, отделяющее его от реки.

Я не знал, от кого произошли атакующие грузовичок монстры, но мысль о соме Майорова была единственной, что пришла мне в голову. Раздумывать, впрочем, было некогда. Я припал на одно колено. Если это рыбы, или теперь уже псевдорыбы, самое уязвимое место у них голова. Я тщательно прицелился и выпустил короткую очередь в тварь, подбирающуюся к Ларисе. Черное тело, будто выдернутое лесой из воды, свернулось кольцом, потом так же конвульсивно развернулось и покатилось на землю. Оно продолжало биться и извиваться, но опасности уже, похоже, не представляло.

Я скова побежал, потому что остальные люди и твари сплелись в один клубок, и стрелять было невозможно. Но, приблизившись, я понял, что мои опасения попасть в людей напрасны. Людям уже ничто не могло повредить. Больше не осторожничая, я прострелил башку еще одному чудовищу, которое тут же завязалось узлом и принялось исполнять на земле пляску Святого Витта.

Оставшиеся хищники продолжали терзать свои жертвы, не обращая внимания на выстрелы. Похоже, их рыбьи мозги не слишком изменились. Ещё одна черная туша полезла в кузов пикапа. Лариса снова пронзительно завизжала. Я нажал на спусковой крючок и услышал сухое щелканье. Рожок опустел, а запасные магазины остались в джипе. Я отбросил автомат, выхватил из ножен штык-нож от «калаша» и прыгнул в кузов, оказавшись между чудовищем и его добычей. Огромная пасть щелкнула зубами прямо перед моим носом. Не раздумывая, я со всего маху всадил штык в башку монстра, и тот забился в конвульсиях. Теперь, глянув вблизи, я почти не сомневался, что это псевдосом. Спихнув на землю извивающуюся тушу, я тоже спрыгнул. Но рыбьи мозги наконец среагировали на опасность. Оставшиеся твари бросили свое пиршество и устремились к парапету. Я не стал их преследовать, потому что колени у меня, признаться, изрядно дрожали. Черные туши перемахнули через бетонную ограду, раздался громкий плеск, и все стихло.

Я огляделся. На останки Ларисиных коллег смотреть было жутко. В кратчайший срок твари поработали на славу. Туши трех монстров еще лениво извивались, но жизнь покидала их. Я помог Ларисе спуститься с кузова, обнял и довел до своего джипа. Женщину трясло, она даже не плакала, а скулила как побитая собачонка. Я насильно влил ей в рот половину содержимого моей фляжки, после чего дрожь и скуление прекратились.

Мы довольно долго просидели в кабине, прижавшись друг к другу. Когда волнение слегка улеглось, я почувствовал Ларисино тепло и понял, как давно у меня не было женщины. Конечно, мне не отказала бы почти ни одна шмара из «Арго», но слишком отчетливо стоял у меня перед глазами образ жены. Я просто ничего не мог с этим поделать. А сейчас вдруг почувствовал совсем иное.

Должно быть, пережитый ужас и стресс вместе с коньяком из моей фляжки по-особенному подействовали и на Ларису. Когда я крепко прижал ее к себе, она не отстранилась. Она не препятствовала мне и тогда, когда я, одержимый каким-то животным желанием, сдернул с нее свитер и расстегнул «молнию» ее брюк. Лариса в естественном виде оказалась еще более красивой и сексуальной, чем в Растянутом свитере и поношенных штанах.

Я не знаю, сколько времени мы ничего не видели и не слышали, впившись друг в друга, и потом, пребывая в полуотключке. Если бы твари вернулись, они могли полакомиться нами совершенно беспрепятственно.

Когда мы пришли в себя, Лариса принялась торопливо одеваться. Мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Не говоря ни слова, она отправилась к пикапу и по коротковолновому передатчику сообщила в Крепость о случившемся. Пока не приехал автобус с подмогой, мы не сказали друг другу ни слова.

В Крепости Лариса поведала, как все произошло. Тройка местных научников битый час вынимала из меня душу своими расспросами. Сойдясь во мнении, что моя версия насчет сома Майорова выглядит реалистично (реалистично, черт бы все побрал!), они отстали от меня. Зато Директор, не прекращая рассуждать, какой я замечательный мужик, уволок меня к себе и напоил почти до беспамятства, что со мной случалось крайне редко.

Очнулся я в какой-то спальне, где меня заботливо уложили на широкую кровать. В головах мягко поблескивал торшер, а в кресле, забросив ногу за ногу, сидела Лариса. Заметив, что я пошевелился и открыл глаза, она пересела ко мне. Я обнял ее за талию.

— Это был совершенный кошмар, — сказала Лариса. — Я тут всякого насмотрелась, но такое…

— Ты про чудовищ или про… потом? — глупо сострил я.

Она невесело усмехнулась:

— Потом-то как раз все было хорошо. Безумно и замечательно. Или даже безумно замечательно.

— Ну слава богу, — сказал я.

— Знаешь, — Лариса достала сигареты и закурила, — ты мне понравился, когда я еще в гости к твоей Кате приходила. Правда.

— А я думал, вы стрекочете, вам ни до чего дела нет.

— Ты плохо знаешь женщин.

— Не буду спорить. Негде было опыта набраться.

— Это не беда. Это хорошо, что ты тогда ничего не заметил. Тогда это было ни к чему.

Я притянул ее к себе и повалил на постель.

— Я тебе жизнью обязана, — сказала она, глядя мне прямо в глаза.

— У женщин перед мужчинами таких долгов не бывает.

— И мужчин ты тоже плохо знаешь. Мужчины и раньше всякие попадались, а теперь…

— Вот тут не соглашусь. Какие теперь попадаются мужчины, ты и представить себе не можешь. Похуже тех тварей из реки.

Она усмехнулась.

— Да, пожалуй, тебе видней.

Потом ее губы коснулись моих, и мы перестали разговаривать…

…Порой, когда я приезжал в Крепость, мы с Ларисой уединялись и занимались сексом до полного изнеможения. У нее, как выяснилось, после Чумы никого не было. Мужчин вокруг хватало и предложений нежной дружбы тоже. Но Лариса не могла. После ужасов пандемии в ней будто что-то сломалось. Она проводила в своем лазарете сутки напролет — благо работы хватало. Она старалась забыть все пережитое и никак не могла справиться с навязчивыми, жуткими воспоминаниями. И только другой пережитый ею смертельный ужас отчасти вернул ее к жизни. С точки зрения психологии ничего необычного в этом не было.

Я вряд ли мог сказать, что люблю ее. Любить я был способен только Катю — даже после ее смерти. Но Лариса стала для меня самым близким человеком из всех. Слишком близким. Настолько, что могла в неподходящий момент стать крючком, на который меня можно поддеть. Но главное даже не в этом. Она почти ничего не знала о моей жизни. Быть может, я представлялся ей эдаким романтическим героем-одиночкой, благородным спасителем…

Кто я на самом деле, знал лишь я сам. Она, наверно, любила меня. Но это-то и пугало. Она любила виртуальный образ, а не человека, погрязшего в интригах и кровавых стычках. Ей казалось, что я добр и честен. Она не видела, как я хладнокровно стрелял в людей, пусть даже и поганых. Она не понимала, что я ничем не лучше их. Она как-то сказала, что никогда бы не полюбила бандита, не ведая, что именно это с ней и произошло.

К тому же, как всякая нормальная женщина, она стремилась к оседлости и постоянству. А я как-то уж слишком быстро и бесповоротно превратился из боевого офицера в нечто вроде вольного стрелка с американского Дикого Запада. Я читал, что самые прославленные стрелки-ганфайтеры, оказавшись в городах, в объятиях закона и цивилизации, часто сникали и превращались в ничтожества. Или просто умирали в тоске по просторам диких прерий, где бал правили личное мужество и шестизарядный «кольт». Они, как и я, далеко не были праведниками, вечно шатаясь от звезды шерифа до ограблений банков и обратно. Как ни парадоксально, я стал таким современным ганфайтером. Война сделала из меня стрелка, Чума превратила эту местность в фантастическое подобие Дикого Запада. А тяга к свободе у человека от рождения — она есть или ее нет. У меня ее оказалось в избытке.

Я ненавидел Зону и большинство людей, ее населявших. Одних за то, что бандиты, других за то, что трусы и слабаки. Но подспудно я понимал, что не хочу другой жизни, даже если бы представилась возможность вырваться на Большую землю и не попасть в санлагерь.

Все это мало вязалось с семейной жизнью. А теперь, когда я понял, что со мной происходит нечто странное и неизвестно, к чему оно приведет, я гнал от себя мысли о каких-то серьезных отношениях.

…В столовой мы с Ларисой просидели около часа, болтая в основном о пустяках, чтобы не мучить друг друга. Наконец явился юнец в камуфляже и сердито объявил, что Директор меня заждался.


ГЛАВА 14


Директор возвышался в своем кресле под двумя знаменами. Он выглядел хмурым и усталым. Глядя на него, я вспомнил, что последний раз спал у Профессора в подвале. Хорошо выспался, но после такой ночи неплохо бы все-таки вздремнуть.

За приставным столом, по одну его сторону, расположились несколько директорских замов. А по другую — сидели трое незнакомых мне людей: двое мужчин и женщина. Взглянув на них, я очень удивился. Они были не здешние, это точно.

— Садись, — ворчливо сказал Директор. — Ждем тебя, ждем.

Я присел рядом с замами.

— Вот, товарищи, — сказал Директор. — Это наши гости. — Он кивнул на незнакомцев. Те никак не отреагировали. — Прибыли из-за периметра с особой миссией.

Кто-то из замов удивленно хмыкнул:

— Из-за периметра?

— Именно.

— А как же…

— Они, я думаю, сами объяснят.

Женщина встала. Она была стройная, черноволосая, в каком-то свободном полуспортивном одеянии. На ее строгом лице ничего не отражалось. Быть может, поэтому она казалась не такой красивой, какой была.

— Называйте меня Ольга, — сказала она. И кивнула на мужчин: — Это Николай и Олег.

Николай и Олег мотнули головами, изображая приветствие. Им обоим было за тридцать, и они чем-то смахивали на братьев-близнецов: крепкие, хорошо сложенные, коротко остриженные. Их лица сохраняли одинаково непроницаемое выражение.

— Мы представляем одну международную общественную организацию, очень серьезную и влиятельную. Она не первый год занимается проблемами вашей территории, — сообщила Ольга.

— Очень солидная организация, — подтвердил Директор. — Благодаря контактам с ней мы избежали полной информационной изоляции, чем навлекли на себя негодование властей. Так что люди проверенные.

— Конечная цель, — продолжала Ольга, — разобраться в природе феномена с целью дальнейшей ликвидации его воздействия на эту местность. А еще очень важно, чтобы все исследования стали достоянием широкой мировой общественности, в первую очередь — научной, и не послужили амбициям отдельных лиц и структур. Как давно понятно, феномен обладает неизмеримым и пока не познанным потенциалом. Мы знаем тех, кто очень хотел бы воспользоваться этим потенциалом для достижения собственных целей.

Она говорила как сотрудник пресс-службы какого-то «сурьезного» ведомства. Замы дисциплинированно помалкивали.

— Каких же, например? — встрял я.

— А то ты не понимаешь! — вмешался Директор. — Это же неизвестные технологии, которые всю науку могут перевернуть с ног на голову. Это потенциальное оружие, черт бы его взял, невиданной силы. Если им овладеть, научиться управлять и использовать.

Ольга согласно покивала.

— Простите, — не унимался я. — А как, собственно, вы оказались в Зоне… в живом виде.

Директор поморщился.

— А тебе надо в свежемороженом?!

Ольга окинула меня ничего не выражающим взглядом и терпеливо объяснила:

— У организации достаточно большие возможности. Есть средства и определенное влияние. А коррупции в стране не убавилось. Вокруг Зоны много интриг, переплетение разных интересов. Здесь коррупции еще больше. Организация сумела наладить нужные контакты и вызволить из санлагерей некоторых полезных ей людей.

— И вас в том числе?

Ольга сдержанно кивнула.

— Выходит, вы местные? Из города?

— Не совсем из города. Но — местные. У меня от Чумы умерли муж и дочь. Я с другими беженцами вышла к кордону. Оттуда нас всех переправили в санлагерь. Я там находилась почти три года. Потом меня выкупили.

— Чем занимались до Чумы?

— Я работала в одном закрытом научном учреждении. Я специалистка… в определенной области.

— В какой?

Директор прихлопнул ладонью по столешнице.

— Ну все, хватит допросы устраивать. Ты, Сергей Николаевич, из себя следователя не изображай.

— Но хотелось бы все-таки поближе познакомиться, — вежливо возразил я.

— Ты что, глупый? — спросил Директор. И сам же ответил: — Не глупый. Не понимаешь, что ли, чего стоило людей тайно освободить и переправить к нам?! И что будет, если это раскроется? Связи наши полетят к черту, головы полетят. Нужные нам головы. Организацию скомпрометируем и дадим повод запретить ее деятельность. Мы с этой структурой давно в контакте, доверие полное. О визите гостей нас предупредили с Большой земли. Поэтому нечего в деталях копаться. Давайте лучше к делу.

Меня такое объяснение нисколько не удовлетворило. Директору и его людям я в общем-то доверял. И контакты на Большой земле у них точно имелись. Очень солидные контакты, раз смогли так насолить власть имущим, что те прозвали Работяг Отщепенцами. Но насколько сам Директор знал, с кем имеет дело в настоящий момент? А играть втемную я не привык.

Но Директор уже скомандовал:

— Ольга, продолжайте, пожалуйста.

Ольга пригладила волосы. Она по-прежнему оставалась бесстрастной, как и двое ее напарников. Те вообще сидели так, будто ничего их здесь не касалось.

— Мы предлагаем, — сказала Ольга, — организовать экспедицию к Эпицентру. Понятно, что вся причина в нем. Исследования на расстоянии дали крайне мало результатов. Пора воочию взглянуть, что там такое, и попытаться разобраться, что с этим делать. Мы специалисты, нас подготовили к предстоящей работе. Мы доставили сюда кое-какое оборудование. Если вы окажете помощь, это может стать первым шагом к решению проблемы.

— Хорошее дело, — сказал один из замов. — Давно пора. Мы и сами собирались, правда, Петр Павлович?

— Собирались, — подтвердил Директор. — Да как-то не собрались. Других дел было по горло. А теперь самое время, когда специальные люди прибыли.

— Что же вы намерены там искать? — опять встрял я.

— Это предположительно и лишь в общих чертах, — сдержанно ответила Ольга, и я понял, что распространяться на эту тему она не станет. Она вообще обладала завидной способностью давать уклончивые ответы.

— В общем, так, — сказал Директор. — Подготовим экспедиционный вездеход, — он отнесся к одному из замов: — Это, Егорыч, твоя задача. Твои люди его строили. В сопровождение отправим бэтээр с пятью бойцами. И трех наших научников — в помощь. Нужны горючее, провизия, оружие с боеприпасами, медикаменты. У нас тоже кое-какое оборудование имеется. Может пригодиться, так что следует посмотреть, что взять. Короче, чтобы нам тут не заседать, вот заявки. — Он бросил на стол пачку отпечатанных на принтере листов и приказал своим заместителям: — Читайте, разбирайтесь и приступайте к подготовке немедленно. Срок — сутки. Вопросы есть?

У замов вопросов не было.

— Тогда свободны, — сказал Директор. Потом повернулся к гостям: — Вы тоже пока готовьтесь и отдыхайте. Если понадобится, обращайтесь ко мне. Перед отъездом еще поговорим.

Присутствующие задвигали стульями, поднимаясь.

— А ты, Сергей Николаевич, останься, — велел мне Директор. Но я и так никуда не собирался, сидел как сидел. Потому что не просто же так меня сюда вызвали. Я догадывался для чего.

Когда мы остались вдвоем, Директор навалился грудью на стол, расслабился. Со мной ему было просто, он не подчеркивал свою начальственность.

— Ты, Сережа, надеюсь, сообразил, чего мы от тебя хотим? — спросил Директор.

— Почти.

— Ну и хорошо. А чтоб не почти, я объясню. Экспедиции нужен хороший проводник, знающий и надежный человек, отменный водитель и лишний боец, в конце концов. Чтоб знал каждую тропинку и опасность на ней, чтоб провел туда и обратно без потерь. Или хотя бы с минимальными потерями. У тебя такого человека на примете нету?… А у меня есть. Без тебя нам не обойтись.

— Я к Эпицентру никогда не ездил, — сказал я. — А от тех, кто пробовал, слышал, что это гиблое занятие.

— Ты всю Зону изъездил. Думаю, и к Эпицентру дорогу найдешь. А что дело опасное, думаешь, я не понимаю? Но кому-то и когда-то начинать все равно надо.

Я раздумывал, как поступить. Можно было разыграть перед Директором Ездока: поотнекиваться и завести разговор о цене. Он в мою корысть не поверит, потом взбесится, но в конце концов мы сторгуемся. И я поеду, только настроение ему испорчу и собственный имидж. Можно просто наотрез отказаться — без объяснений. Он, опять же, осерчает, станет убеждать, но, если я проявлю твердость, отстанет. Тогда дружбе с ним и его Работягами конец. Но дело даже не в дружбе. Черт возьми! Я и сам давно думал про Эпицентр. И, наверно, подспудно хотел туда отправиться, несмотря ни на что. В сущности, я был согласен, в городе сейчас мне все равно делать нечего, а исчезнуть на время — весьма кстати. Но присутствовали смущавшие меня обстоятельства.

— Вы этим пришлым доверяете, — сказал я, — исходя из прежних контактов с их патронами. Но думаю, нельзя доверять слепо. Стоило бы их все-таки перепроверить. Раз они говорят, что местные, неплохо бы выяснить, кто такие, чем занимались до Чумы, может, их кто-то помнит из выживших.

Директор поморщился.

— Отчасти ты прав. Перестраховаться бы не мешало. Хоть, я думаю, это ни к каким открытиям не приведет. Организацию я знаю, они абы кого не пришлют.

«Они-то не пришлют, — подумал я. — Но точно ли их прислала организация?» Учитывая то, что я узнал во время нашей первой и последней встречи с Кондором, и то, что раньше слышал от Монгола, я ничего не готов был принимать на веру. Но этого Директору я рассказать, понятно, не мог. Было и еще кое-что, чем я не мог с ним поделиться. Чужаки рядом с Комодом. Откуда они взялись, зачем? Но заикнись я о них, Директор спросит, где я их видел и почему решил, что они именно чужаки, а не просто незнакомые мне обитатели Зоны? Ни где я был в ночь большой стрельбы, ни про свое «шестое чувство» я распространяться не хотел. А без этого никак не обойтись, если сказать Директору о главном, что заставляло меня колебаться и быть настороже.

Эта Ольга и ее спутники… Мой «сканер» отчетливо воспринимал их как биологические объекты. Но и только. Я не улавливал никаких вибраций чувств, эмоций, представлений — ничего. Они были наглухо закрыты для меня. Мой внутренний «детектор лжи» просто не срабатывал. Существовало серьезное отличие от настоящего «полиграфа». Тот не выдавал соответствующих показателей, если испытуемый не врал или был натренирован обмануть аппарат. Оператор «полиграфа» практически не может различить эти две ситуации. Правда и умение скрывать ложь для него одно и то же. Но не для меня. Если мой «полиграф» не фиксировал ничего, это настораживало само по себе. Возможно, эти люди умеют так управлять собой, что не только машина, но и мой инстинкт не способен пробиться через их защиту. Возможно, их так натаскали на тот случай, если они попадут в руки врагов. Но мы-то для них не враги. Почему же и с нами они остаются запертыми в себе? Не потому ли, что мы… и есть их враги, а они вовсе не те, за кого себя выдают? Впрочем, так легко дойти до паранойи. С чего бы им полностью нам доверять? Они ведь тоже впервые видят нас. Быть может, их боссы как раз и рекомендовали вести себя с нами осторожно. Мы ведь, в сущности, вспомогательное звено, которому совсем необязательно знать всю стратегию. Наши гости запрограммированы на скрытность и, проявляя ее подсознательно, заслонились от моего «шестого чувства». Вот и все.

— …как ты их станешь проверять? — Голос Директора вывел меня из задумчивости. — Куда ехать, с кем разговаривать? Ты посмотри, что на улице творится! Стрельба то там, то здесь. Трупов везде валяется немерено. Пожары. Война, одним словом, и конца ей пока не видно. Наши разведчики доносят, что трудно разобраться, кто с кем и против кого. Они, кажется, еще сами не определились. Интересно, с чего это они сцепились? Разведчики говорят, что многие явно под кайфом. Не пьяные, а обкуренные или обколотые чем-то. На территории никаких наркотиков давным-давно нету. Откуда взяли? — Директор вдруг коротко глянул на меня. — Ты не знаешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Жаль. Ты всегда все знаешь.

— Я в бандитские дела не лезу, вам же известно.

— Вот за это и молодец, — похвалил Директор. — И еще про одну штуку разведчики говорят. Будто тех, кто под кайфом, трудно убить. В них десяток пуль всажен, а они не умирают. Только потом, когда кайф выветрится, концы отдают. От этого, кстати, жертв еще больше. Потенциально убитые еще десяток успевают уложить. Или зелье какое-то особое, или опять местные причуды. Ольга, когда про это узнала, отчего-то сильно встревожилась.

Я-то знал про эти «причуды». Путь в Зону наркотикам сразу перекрыли именно потому, что они, особенно опийные, особенно героин, в наших краях действовали несколько иначе. Они поддерживали жизнь в смертельно поврежденном организме. Но проделывали с человеком и что-то еще, о чем испытавшие на себе рассказывали по-разному. А, вернее, просто не умели рассказать. Об этом знала братва, а особенно Контрабандисты, которых немало полегло с кайфовым грузом под пулями охранников. Пока попытки переправлять в Зону наркоту не прекратились окончательно. Но тревога приезжей особы… С чего бы ей так разволноваться?

— Когда мы уедем, вы тут не расслабляйтесь, — сказал я.

Директор широко улыбнулся.

— Я в тебе, Сережа, не сомневался. Спасибо. А за нас не переживай. У нас сил хватит. Население наше теперь сильно уменьшилось. И отнюдь не за счет лучшей своей части. Так что…

— Бандитов-то теперь, конечно, поубавилось. И патроны они поизрасходовали. Но раньше вы имели дело с несколькими враждующими группировками, а теперь их остатки скорее всего объединятся. Если Комод жив, вы его в поле зрения держите.

— Не боись, — отмахнулся Директор. — Лучше иди… поспи. А то видок у тебя.

Но спать я не пошел, хоть мне и очень хотелось.


ГЛАВА 15


Возле ворот Крепости меня остановил караульный. Он сунул голову в каске в окошко моего джипа.

— Ты куда, Серега, намылился? Головой, что ли, сильно стукнулся?!

— Еще в детстве, — отвечал я.

— Должно уже было зажить. Там же ад кромешный. Там пальба за каждым углом, не слышишь, что ли?!

Пальбу я слышал, но ее интенсивность караульный сильно преувеличивал. Короткие автоматные перебранки вспыхивали кое-где в центре и его окрестностях. Но глобальными военными действиями я бы это не назвал.

— Открывай давай, — проворчал я.

— А ты пропуск предъяви.

— Мне пропуск не нужен, я не ваш кадр. Хочу — приехал, хочу — уехал.

— А я хочу — открыл, а хочу — не открыл, — осклабился караульный.

— Врешь. Ты-то как раз команды выполняешь. Ну позвони Директору.

— Да ехай, шут с тобой! — махнул рукой охранник. — Не нарвись только нигде.

Я изобразил ему дружелюбный оскал.

…По пустынным улицам и площадям разрушающегося города гулял ветер, налетевший из-за реки. Он нес низкие клочковатые облака. На лобовое стекло упало несколько капель, но дождь так и не собрался. Ближе к центру я проехал мимо двух горящих зданий в обрамлении неподвижных человеческих фигур на асфальте. Бой здесь давно закончился, догорающее пламя лениво выплескивалось в почерневшие оконные проемы.

Я свернул к резиденции Ментов, располагавшейся в здании бывшей мэрии. Новые хозяева давно изгадили и разбили колесами прилежащие газоны, а фасад облупился от времени сам собой. Претенциозная лепнина вдоль карнизов местами пообвалилась, местами обросла мхом. Окна первого этажа давным-давно заложили бетонными плитами, а на верхних вместо стекол кое-где была натянута полиэтиленовая пленка. Бывшая мэрия еще в первый год после Чумы стала смахивать на грандиозный свинарник, будто проявив наконец свою истинную, сокровенную сущность. Сейчас ее стены были изъедены частыми оспинами от пуль.

Здесь тоже были видны следы недавнего пожара, но, похоже, он так и не разгорелся, пощадив здание. Зато напротив парадного крыльца дымился с десяток остовов сгоревших легковушек. На ступеньках я увидел генеральского ординарца-шута, бывшего помощника мэра. Я помнил его еще до Чумы. От его былого лоска не осталось и следа. Сгорбленный, неопрятный старик сидел, пригорюнившись, и тупо жевал кусок хлеба. Я остановил машину и подошел к нему.

Он глянул на меня заплаканными глазами, а потом вдруг спросил:

— Вы к кому? Вам назначено?

Мне стало его жаль. Всю жизнь он был и оставался холуем. Даже в прежние времена в собственной конторе он являлся лишь холуем своего шефа. А в вышестоящих инстанциях его холуйство становилось кратным положению упомянутых инстанций в бюрократической иерархии. И при прапорщике-Генерале он продолжал исполнять привычную роль. Потому что не хотел загибаться в трущобах, питаясь отбросами. А к унижениям и издевательствам ему было не привыкать. Разница лишь в том, что после Чумы самому ему издеваться стало не над кем и унижать некого.

Я присел рядом, достал из кармана плитку шоколада и протянул ему. Он машинально взял, содрал обертку и принялся жевать — так же безучастно, как только что хлебный ломоть.

— Где все? — спросил я.

— На совещании, — ответил он без выражения.

— Когда будут?

— Позже. Лучше зайдите завтра с утра.

Я взял его за плечи и легонько встряхнул:

— Очнитесь, уважаемый! Отразите реальную действительность. Ну!

Он выронил шоколадку, и она запрыгала вниз по ступенькам. Но он не обратил на это внимания, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел на меня. В его глазах едва заметно блеснула искорка осмысленности.

— Где все? — повторил я. — Что здесь произошло?

Он вдруг задрожал и попытался заслониться от меня рукой. Но я еще раз встряхнул его, и он ответил:

— Ночью, когда стали стрелять, все куда-то побежали. Я не знаю куда. Мне ничего не сказали, и я остался.

— А потом?

— Потом приходили другие… Все перевернули и переломали, подожгли машины и вестибюль и тоже ушли. Вестибюль я потушил, а машины сгорели. Генерал будет очень недоволен.

— Твоего Генерала, — сказал я, — ночью пристрелили, как собаку. Так что недовольным он быть никак не сможет. Вали-ка ты отсюда. Знаешь двухэтажные дома за вокзалом?

Он кивнул.

— Там есть печное отопление, поэтому есть люди. Старики в основном. Иди туда, они тебя не обидят. С ними проживешь.

Он послушно поднялся, проковылял по ступенькам и, прихрамывая, поплелся по улице — в противоположном указанному мною направлении.

Я вернулся в джип и поехал дальше. На центральной улице трупы валялись на каждом углу. Среди них хватало всех: Урок в кожанках, Ментов в камуфляже, Святош, по случаю войны обрядившихся в черные танкистские робы с военных складов. Стены домов пестрели пулевыми выбоинами, плитка мостовой кое-где была разворочена взрывами гранат. Тут шел нешуточный, но беспорядочный бой, в котором наверняка не оказалось победителей.

Вдруг я увидел… Лучше бы мне было этого не видеть, черт побери! У стены дома рядышком приткнулись два тела: старик в драных лохмотьях и старуха в выцветшем байковом халате. Халат задрался, обнажив ее жилистые сухие бедра. Рядом валялся пластиковый пакет, из которого выкатилась и застыла на брусчатке банка с консервированной фасолью. Под телами натекла широкая красная лужа. Какая нелегкая понесла этих несчастных под пулями добывать пропитание?! И как они вообще оказались тут, куда другие такие же давно не забредали и где никакой еды почти не осталось?! Эту пару будто кто-то специально подсунул мне: на, полюбуйся!.. Много ли еще угодивших под выстрелы, предназначенные не им, осталось лежать на улицах? Я хотел думать, что немного, что эти старик со старухой — единственные, случайные жертвы. Но обманывать себя было бесполезно.

Я резко крутанул руль и выжал газ.

Выехал на городскую возвышенность, с которой как на ладони просматривался штаб Комода, оборудованный почему-то в новомодном супермаркете, построенном перед самой Чумой. Машину я поставил под прикрытием скопища «пиратских» гаражей, а сам, побродив в их лабиринте, нашел наконец удобную точку наблюдения. В темной щели между гаражными боксами заметить меня было невозможно. Я поднес к глазам захваченный из машины бинокль.

Комодовский «штаб» по всему периметру охраняла цепь бойцов. Следов сражения я не заметил. На стоянке парковались полтора десятка машин. Возможно, в супермаркете сейчас происходил «сходняк», перетиравший между уцелевшими случившуюся шнягу. Они ее непременно перетрут, у них просто нет другого выхода. Интересно, что они предпримут далее? Найти ответ на этот вопрос, сидя в темной щели, представлялось маловероятным. Главное, я почти убедился, что Комод жив — иначе в его логове не наблюдалось бы такого оживления и организованности.

Я вернулся к джипу и поехал на Соборную площадь. Она сплошь была завалена трупами. Храм выгорел дотла. Стены его стали черными от копоти, а позолота куполов едва угадывалась под толстым слоем сажи. Я увидел то, что ожидал, останавливаться здесь было незачем. Но в груде тел мне вдруг почудилось какое-то шевеление.

Я вгляделся. Движение повторилось. Кто-то был еще жив и отреагировал на звук моего двигателя. Я вылез из машины и, держа автомат наготове, стал осторожно приближаться. Кто его знает, что там за раненый? Может и пальнуть в полубессознательном состоянии.

Я подошел вплотную, отпихнул ногой труп, придавивший живого. Это был Святоша в танкистской робе. Он застонал. Вся грудь его комбинезона пропиталась кровью, я заметил на ней с полдесятка пулевых отверстий. С такими ранениями не живут и минуты. Но Святоша был жив. Значит, про действие героина не врали. И значит, срок этой противоестественной жизни уже недолог.

Раненый открыл глаза и глянул на меня слепыми глазами. Я присел на корточки. Помочь я ему не мог, но просто так повернуться и уйти у меня тоже не получалось.

Святоша разлепил спекшиеся губы и хрипло прошептал:

— Дьяволы… одолели. Одолели все-таки…

— Помалкивай, — сказал я. — Вредно тебе разговаривать.

— Мне… уже… не вредно.

Я достал фляжку и влил ему в рот немного коньяку. Он закашлялся, потом жадно глотнул. Глаза его чуть просветлели.

— Ты кто?

— Какая разница. Лежи.

— Нет, ты скажи, ты дьявол или ангел? Мне важно знать, потому что…

— Да человек я, человек. Дались тебе твои ангелы.

Он с трудом вздохнул, кровь на ранах запузырилась.

— Ты хороший человек? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Где ты здесь видел хороших? А я так вообще…

— Ну все равно. Я должен сказать… Потом не успею. Понимаешь, Пастор все врал… про ад на земле, про покаяние.

— Это я и без тебя знаю.

Святоша вдруг напрягся и потянулся к фляжке в моей руке. Я поднес горлышко к его губам, и он сделал еще один добрый глоток.

— Все было не так. Я расскажу… Летел по небу ангел Господень. Летел далеко, чтоб к лучшему изменить мир. Но дьяволы ударили по нему… ударили, и он упал… и от него пошли смерть, ужас и скверна. От падшего ангела… Но он не виноват… Он выполнял волю Господню и был послушен его руке. Дьяволы виноваты… Им нужна его чистая сила, чтоб умножить свою, нечестивую… Ангел оборонился от них смертоносным кругом, чтоб не могли они его достать… Но они лезут… лезут.

Мне надоело слушать его предсмертно-наркотический бред, и я сказал, чтобы хоть что-то сказать:

— Что ж Господь не вмешается и дьяволов не разгонит к чертям собачьим?

— Дьяволов… к чертям… — Раненый вдруг улыбнулся, и из уголка рта у него сбежала струйка крови.

— Ну можно и чертей к дьяволам, — пожал я плечами.

— Он… не знает. Он ничего про это не знает… Он потерял… ангела.

Я дал ему еще глотнуть коньяку.

— Что-то ты путаешь. Как это — не знает, потерял?! Господь всеведущ и всемогущ. Не знать и потерять права не имеет.

— Не-ет… Ты не понимаешь… У Кошек спроси… Я даже вздрогнул:

— У кого?!

— Кошки… они все про это знают. Спроси… если сможешь.

— Тебе все это Кошки рассказали — про ангела и дьяволов?

— Нет, не рассказали. Они… рассказывать не могут. Через них Господь говорит. Он и раньше мне говорил… но я не понимал. А Кошки помогли.

— Ты их слышал?

— Да. Но не ушами. Их по-другому слушать надо… Душой. Они все знают и они мне открыли, чтобы я… Я хотел всем рассказать… Но не успел… не успел.

Он вдруг выгнулся дугой, захрипел, глаза его закатились. Потом тело обмякло и застыло в неподвижности. Я продолжал сидеть на корточках возле него. В этом бреду мне грезился какой-то смысл. Если поверить словам умершего, он тоже вступал в контакт с Кошками. Как и я. И Кошки передали ему какую-то информацию, вернее, представление о ней. Быть может, потому что их зыбкий коллективный разум не мог напрямую соединиться с нашим, совершенно чуждым, индивидуальным. Точек соприкосновения, наверно, крайне мало. Поэтому информация передавалась не конкретно, сформулированно, а в виде неких образов, эмоциональных намеков-символов, которые можно было усвоить и соотнести с чем-то понятным. Но откуда у Кошек может взяться какая-то информация? И почему с ними контактируют не все? Допустим, Святоша сидел на героине, который в Зоне неизвестным образом меняет возможности мозга и органов чувств. Но ведь и другие Святоши сидели на героине. Они что, тоже общались с Кошками и были осведомлены о полетах и вынужденных посадках ангелов Господних, по которым ударили дьяволы? Или это вообще какая-то чушь и случайное совпадение? А я пытаюсь подогнать его под собственные впечатления?…

— Эй ты! Брось оружие и лапы к верху, — как гром среди ясного неба прозвучало у меня за спиной. Я был настолько поглощен своими размышлениями, что ни «шестое», ни какое другое чувство не предупредило меня о подкравшейся опасности. Я медленно положил автомат на землю, так же медленно разогнул колени и оглянулся. Позади стояли двое Ментов в омоновском камуфляже и с карабинами «эскаэс» в руках. Один был пожилой, второй совсем мальчишка.

— Смотри-ка, — сказал молодой. — Мародер. Мертвых шмонает. И что с ним делать?

— А что с ним делать — отозвался старший. — В расход по законам военного времени.

Меня взяла злость. Все здесь играли в настоящую жизнь — с офисами, иерархиями и даже законами военного времени.

— Слушайте, мужики, — сказал я. — Вон мой джип стоит. Там полно всего. Я Ездок, зачем мне мародерствовать? Вы же в руках у меня ничего не видите. Просто к раненому подошел.

— Какие здесь раненые? — возразил старший. — Дохляки кругом. А в джип ты ворованное и натаскал. Комод приказал мародеров на месте расстреливать.

— А Комод, что, уже местный президент?

Пожилой ухмыльнулся:

— Да вроде того. Скоро он здесь порядок наведет.

— Кто, Комод? Вы, ребята, что, тоже герыча приняли?

— Ты полегче. — Мент передернул затвор. — Руки на затылок и марш к стене!

Вот, значит, как. Да именно так, как и предполагалось. Комод теперь тут будет наводить порядок. Возможно, под патронажем чужаков, которых неизвестно, как и для чего сюда занесло.

Однако расстреливать себя я вам, ребята, не позволю. Совсем вы заигрались.

Я, резко выбросив вперед руку, схватил ствол карабина и задрал его вверх. Одновременно саданул ногой молодого в пах. Грянул выстрел, и металл ствола обжег мне ладонь. Молодой рухнул на землю и закрутился, как полураздавленный червяк. Его напарник не успел выстрелить второй раз. Заученным приемом я вырвал у него карабин, а самого сбил с ног подсечкой. Я мог пристрелить их обоих. Или просто прикончить голыми руками, сломав гортань. Но я лишь оглушил пожилого ударом приклада. А его корчащийся напарник и так еще не скоро придет в себя.

Я забрал оба карабина, пистолеты с поясов моих противников и подсумки с запасными магазинами. Оставив борцов с мародерством так, как есть, я вернулся к джипу и поехал в «Арго».


ГЛАВА 16


Я был почти уверен, что кафе не пострадало во время заварушки. Оно принадлежало убитому Муштаю, но по сути являлось не просто единственным в городе увеселительным заведением, но и эдаким «деловым клубом», где перетирали свои делишки Урки и Менты, где постоянно толклись Ездоки и прочий люд, кроме тех, кто отсиживался в трущобах.

Я не ошибся. На парковке кафе стояло несколько машин. Я приткнул рядом с ними свой джип и вошел. В зале было довольно многолюдно и шумно. Стойку облепили комодовцы, праздновавшие победу. Они горланили, не слушая друг друга. Пойло лилось рекой. Макса за стойкой я не увидел. Вместо него посетителей обслуживали двое помощников.

Присутствовали здесь несколько Ментов и еще какие-то воинственные типы, с которыми я был почти незнаком. Я заметил и пару-тройку Контрабандистов. Те обычно не высовывались, но сейчас, похоже, решили тоже потусоваться, чтобы уяснить, что к чему. За своим обычным столиком в дальнем конце зала сидели несколько Ездоков. Им все эти передряги были нипочем. Ездоки всегда придерживались нейтралитета, а без них все равно никому не обойтись, кто бы ни верховодил.

Шмары временно исчезли: от мужских дел в подобных случаях они предпочитали держаться подальше.

Я протолкался к стойке. Один из Урок глянул на меня налитыми кровью глазами, скривил рот, но ничего не сказал.

— Где Макс? — спросил я у бармена.

Тот пожал плечами.

— Задерживается.

Понятно. Подручный Муштая предпочел временно загаситься от греха, пока все не закончится и не наступит ясность в новом раскладе. Я взял кружку пива (его готовили фермеры, а Ездоки доставляли в город) и отправился к своим, еще издали заметив крупную фигуру Коня. Конь тоже меня увидел, замахал обеими руками, а когда я подошел, пододвинул свободный стул:

— Падай!

Я уселся рядом. Конь чокнулся с моим бокалом и опрокинул в рот полстакана самогона.

— Видал, что делается?! Хар-рашо повеселились.

— С чего началось, не слыхал?

— Да чего тут слыхать?! Вся толпа под кайфом. Говорят, у Святош с самого начала героин имелся и они его как-то неосторожно засветили. Ну и все, давай каждый к себе тянуть. На этой почве и передрались.

— Конечно. Такая ценность, — сказал я. — От герыча в Зоне умирают в три раза быстрее, чем обычно.

— Да, загибаются в два счета. Зато, пока жив, раны зарастают за полчаса. Уколотый боец живучий, его всего изрешетишь, а он не падает.

— Но потом все равно падает. Конь досадливо махнул рукой:

— Ты никогда не ширялся, тебе не понять. А я пробовал. И до Чумы, и после. Могу сравнить. Обычно сперва кайф, потом привычка, а потом рыщут за дозой, чтоб не ломаться. Удовольствие так себе. В Зоне по-другому. Здесь кайф другой. Даже и не кайф, а… я и не знаю, как сказать. Все слышишь, все видишь, чего раньше не видел и не слышал. Будто локатор какой-то в голове. И такое чувствуешь! Ты такого никогда не чувствовал. Сил становится немерено, и все тебе нипочем! За это что хошь можно отдать. Особенно когда жизнь вокруг такая… А-а, что с тобой говорить?! — Он пьяновато махнул рукой. — Ты у нас спортсмен какой-то… блин!

Про свойства героина в Зоне я знал и без него, и, наверно, больше его. Необычайные ощущения, невероятный прилив сил, поразительная живучесть — это еще не все. Я сам наблюдал, как человеку с простреленной навылет в области сердца грудью сразу после ранения сделали героиновый укол. Раненый по нормальным меркам не должен был протянуть и часа. Но через сутки он был на ногах, а рана почти затянулась. По всем этим вместе взятым причинам героин у нас в особой цене, когда все прочее обесценилось. У кого героин, тот, если пожелает, может реально влиять на ход событий, менять существующий расклад. Героин здесь — мощный рычаг. (Даже Пастор при своем невеликом уме сумел организовать клан, одну из составляющих местного шаткого равновесия.) Оттого и расстреливали на периметре Контрабандистов, тащивших зелье в Зону. (Не Монгол ли дал команду, осведомленный своими агентами? И мной в том числе.) Оттого я и не сомневался, что на героин все клюнут и в итоге насмерть передерутся.

— Но ведь ломает же после первого укола по-страшному, — сказал я.

— Брось, — отмахнулся Конь. — Жизнь еще не так ломает — терпим же!.. А еще говорят, — он опять наполнил свой стакан, — некоторые начинают Бога слышать. Правда, не все.

— Ну да, — усмехнулся я. — Внушаемость возрастает. Что тебе вдалбливают, то за Глас Божий и принимаешь.

— Не скажи. Мне года полтора назад Контрабандисты дозняк за дикую цену толкнули. Хреново мне тогда было, не хочу рассказывать из-за чего. Даже бухло не помогало. Ну я и взял. И, понимаешь, когда улетел, в голове что-то такое появилось. Какие-то мысли и картины. Ничего понять нельзя, но чувствуешь, что открылось что-то неведомое, необъятное и оно тебе что-то передает, может, какую-то великую истину, которую ты постичь не способен. Но дух захватывает. Будто над бездной пролетаешь и не боишься этой бездны, потому что порошочек тебе такие крылья приделал!

— Что ты мне про глюки рассказываешь?!

— Не, это не обычные глюки. — Конь опять проглотил свое пойло. — Некоторые понимают, что та бездна им говорит. Ну или почти понимают. Бога-то понять человеку не дано. Но он есть, и с ним можно общаться. И еще говорят, что Бога можно особенно часто услышать, если Кошки рядом. Они с ним как-то связаны.

— Кошки? С Богом? Кошки — сатанинские создания, давно известно.

— Это все фигня. Откуда нам знать. Но когда герыч и Кошки — что-то появляется такое… И дело совсем не в глюках.

Пока Конь бубнил мне в ухо, я задумался. Героин. Глас Божий. Кошки.

Когда про общение с Богом посредством наркотика мне толковал Пастор — это одно. Это для него в порядке вещей. Когда прогероиненный умирающий Святоша поведал мне про ангела, происки бесов и про Кошек как трансляторов данной информации непосредственно из уст Всевышнего, это тоже можно было не принимать всерьез. И пьяного Коня с его баснями можно было не принимать всерьез. Но как-то уж больно настойчиво лезла с разных сторон эта чепуха. Чепуха? Героин действует на людей в Зоне необычно — это факт. Кошки, как я убедился на собственном опыте, могли передавать какие-то небессмысленные сигналы. В Бога и ангелов я не верил. Но и за этим могло крыться нечто, мне пока непонятное. Что-то во всем этом было, что-то странное…

Когда я снова вслушался в бубнеж Коня, он талдычил уже совсем про другое.

— … И вот они теперь разбираются, как оно так вышло?

— Что вышло?

— Ты оглох, что ли? Я ж говорю: Комод теперь всем заправляет. И он уверен, что не случайно бойня возникла. Что была подстава. Братву, Святош и Ментов нарочно столкнули.

— Это кто же такой ушлый оказался, что все так ловко устроил? И как вообще это можно устроить?

Слова Коня меня насторожили, и я перестал думать о кошачьем посредничестве в приобщении к Создателю.

— Я точно не знаю. Ходят слухи, что кто-то пронюхал о герыче, который Святоши хранили. И слил эту информацию всем одновременно. Вот все и слетелись. А там уже пошло-поехало. У всех же друг на друга давно накипело. Муштай похитрей оказался. Он, пока все в парке были, со своими подкрался к храму и по-тихому скрутил какого-то Святошу. Он то ли вышел зачем-то, то ли, наоборот, возвращался. Вот его и перехватили. Он недолго трепыхался. Подошел к дверям, подал голос, назвал пароль. Ну его и впустили. А следом — Муштай с ребятами. Святоши и ахнуть не успели. Но Комод все равно хитрее всех оказался. Это всегда понятно было, что рано или поздно он верх возьмет.

Вот, значит, как действовал Муштай: довольно незамысловато, полагая, что прочие — дураки. Но Комода он явно недооценил.

— И на кого же думают насчет подставы? — со всем безразличием, на которое был способен, спросил я.

— А чего тут особенно раздумывать?! Понятно же, кому это на руку. Работяги в драке не участвовали.

— На кой черт Работягам такое затевать. Они народ мирный. Их не трогай — они не тронут. А чтоб их не трогали, у них силенок достаточно.

— Работягам и Урки, и Менты, и Святоши давно поперек горла. Они им развернуться не давали свои порядки установить. А тут, видно, случай подвернулся.

— Дурак ты, Конь, — сказал я. — Они свои какие-то дела делали, и никто им не мешал. Им выгодно было, чтоб так и оставалось. К власти они никогда не рвались. Ты хоть один случай помнишь, чтобы они свои порядки пытались устанавливать?

— Они этих опущенных из трущоб всегда защищали.

— Они всех из этих, как ты выражаешься, опущенных, кто хотел, к себе забрали. А кто не захотел, тот остался. Чего же из-за них бучу затевать?! Никакой логики не вижу. А что они в драке не участвовали, так потому, что им герыч по барабану. Не нужен он им, вот и все. Может, им тоже информацию слили, а они плюнули и не обратили внимания.

— Тут ты не прав. Комод говорил, что они со всякими заграничными суками на Большой земле якшаются. Я думаю, те суки их могли и надоумить.

— Мыслитель. А сукам-то зачем?

— А этого я не знаю, что у них, у сук, на уме какие планы. Они всегда нас подмять хотели, еще до Чумы, забыл, что ли?

— Ты же дальнобойщиком работал. Когда у тебя находилось время телевизор смотреть, чтобы таких мыслей набраться?

— А телевизор у меня в грузовике имелся, — развеселился Конь. — Еду, а он себе долдонит.

— То-то, что долдонит. Люди «Авторадио» слушали, а ты — телевизор…

— Да чего ты ерепенишься?! Лучший друг Работяг!

— А то, что если такую подставу и устроили, то не здешние, а большие люди с Большой земли. Наши люди. У них сто причин могло найтись, и все разные. Надоел им нашенский беспредел. Те самые заграничные суки наверняка и орали на весь мир, что у нас гадючник законсервировали. Вот кто-то гадючник и почистил. Так сказать, с использованием местных средств и ресурсов.

— Да мне-то что?! — пожал плечами Конь. — Мне оно до фени. Мы Ездоки, мы никуда не лезем. Но Комод почему-то уверен, что это не из-за периметра, это здешние дрожжей в говно подсыпали. И знаешь что. — Конь припал к моему уху: — По мне, так это вообще бред, но есть такие предположения, что… одним словом, без тебя не обошлось.

Я воззрился на Коня:

— Это кто такое говорит? Кто вонь такую пускает? Я ведь доказывать ничего не буду. Шею сверну!

— Да я конкретно не знаю кто. Так, был слушок, из комодовского ближнего круга вроде бы. А кто, что, почему, — он воздел ладони, — я без понятия.

— Совсем крыши посъезжали, — проворчал я.

— Это точно. Комод до чего додумался. Отдал приказ всех Кошек истребить.

— Чем они ему помешали?

— Вроде, говорит, опасные они. И с каждым днем все опаснее. Сказал своим, чтоб били котяр беспощадно, где только ни встретят. Да он не только Кошек. Деревья плотоядные велел рубить под корень, короче, всякую нечисть изводить.

— Посмотрю я, как он деревья порубит и сколько там его лесорубов лежать останется. Деревья жечь надо, а не рубить. А с Кошками — можно в них, конечно, пострелять. Они мигом по темным углам разбегутся — хрен найдешь. Только потом стрелкам не пожалеть бы!

— Да знаю я все это. Но Комод хозяином себя почувствовал, вот и буевертит.

(Комод действительно начинал вести себя как хозяин. Или это его пришлые консультанты так надоумили?)

— Что будешь делать? В поездку по комодовскому заказу больше не собираешься? — поинтересовался я.

Конь на мгновение отвел глаза.

— Да черт его знает, когда такие дела!..

Я понял, что, будет ли поездка, нет ли, в напарники он меня больше не позовет. И правды на этот раз не скажет. Я встал.

— Ладно. Дышать тут нечем. Бывай.

Конь пожал мою протянутую руку.

Идя к машине, я размышлял. Насчет Работяг они, конечно, попали пальцем в небо. А вот насчет меня… Такой оборот не казался удивительным. Сперва нас с Кондором пытались прикончить во время нашей встречи на границе периметра. И не сказать, что безрезультатно. По наши души явились люди Комода. А в кармане мертвого Жеки обнаружилась свежая газета… Во время бойни рядом с Комодом я засек чужаков. Шлепнуть нас с Кондором — теперь я не сомневался — решил кто-то с Большой земли, используя Комода и его людей. Этот кто-то по части моей персоны наверняка осведомлен куда больше, чем мне бы хотелось. Мое участие в провокации никто доказать не мог. Пастор мертв, а о том, что он одарил меня героином, знали только мы двое. (Если он больше никому не проболтался.) Но Комод — не суд присяжных, ему доказательства без надобности. Очень вероятно также, что моя связь с Монголом стала достоянием его врагов. И это послужило причиной охоты на меня и Кондора.

Мысль о причастности к подставе Работяг могла возникнуть из того же источника. А могла прийти в голову и самому Комоду. Большой разницы в этом нет. Если Комод надумает разобраться с Работягами — а сил у него теперь может оказаться достаточно, — его новые «патроны» вряд ли станут его удерживать. Если сами и не подтолкнут. За периметром Работяги многим как кость в горле. А потому их следует немедленно предупредить.

Но сперва я решил заехать к Профессору.


ГЛАВА 17


…Я медленно подкрадывался к собственному джипу. Кажется, я это делал ползком, потому что, когда разрозненные картинки на мгновение складывались в единое целое, я видел джип снизу, от асфальта. В джипе кто-то был. Я не понимал кто, но чувствовал, что он похож на меня — не внешне, а как-то по-другому, я не мог объяснить.

Этот кто-то был опасен, я испытывал к нему недоверие и подозрительность. Но злобы и ненависти не было в помине. В чем-то мы были, как герои Киплинговой сказки — «одной крови». Мне было любопытно, и я вспрыгнул на капот джипа.

…Я вздрогнул и проснулся.

По дороге к логову Профессора я задремал и чуть не врезался в столб. Я затормозил и почти мгновенно уснул, уронив голову на руль. Пробуждение было необычным. Меня ничто не потревожило, кроме странного сна. Я сфокусировал зрение и увидел… На капоте сидело несколько здоровенных Кошек. Они будто преследовали меня, искали встречи и сейчас в упор пялились своими желтыми глазищами. На какой-то миг я увидел сам себя будто со стороны, застывшего на водительском сиденье. Но видение тут же растаяло.

Я повертел головой. Улица была пустынна. Только Кошки — перед лобовым стеклом и вокруг, на асфальте. Кажется, во сне я видел самого себя их глазами. Я постарался расслабиться. От них не исходило угрозы. От них, как и в прошлый раз, исходил немой вопрос. Я не мог понять, о чем он. Я чем-то привлекал Кошек. Но что им нужно, оставалось неясным.

Я напряженно соображал. Но в голову ничего умного не приходило. И в конце концов я опять вспомнил любимого кота Кузю, как он сидел у меня на коленях и какую сопливо-сентиментальную нежность я испытывал к этому хвостатому. Я представил, как поглаживаю рыжую шерстку своего любимца, а он от наслаждения слегка запускает в меня свои коготки.

И тут же совершенно отчетливо почувствовал уколы этих самых коготков. А потом передо мной мелькнула картинка, нелепая и жутковато-смешная: посреди кошачьей стаи я увидел здоровенного, много крупнее других, кота. На коте почему-то была одежда, а вместо морды… моя голова. Потом все исчезло.

Они пытались общаться со мной, вот в чем дело! Но они не умели говорить или передавать мысли. Быть может, потому, что никаких мыслей не имели или они были совершенно непохожи на мои, человеческие. Они передавали мне какие-то обрывки собственных ощущений. Наверное потому, что ощущения — единственное, что было у нас общим и взаимопонятным. Впрочем, насчет понятности я загнул. Ни черта мне было не понятно, кроме одного: Кошки проявляли ко мне интерес, и между нами существовала некая связь, смахивающая на телепатическую. Другого определения я, по крайней мере, не знал.

Кажется, образ обласканного Кузи произвел впечатление на стаю. Не зря же они показали мне меня самого в «окошаченном» виде. Они, должно быть, тоже чувствовали, что мы «одной крови». И сообщили мне об этом.

Я не сомневался, что Кошки и до меня вступали в контакт с людьми. С некоторыми из тех, кто накачивался героином. Но я-то этой гадостью не баловался. Почему же они выбрали меня? И как насчет Гласа Божьего, о котором я был наслышан.

Я представил себе, как мог бы звучать этот самый глас. Получилась некая смесь колокольного звона, молитвенного пения и невнятно, но грозно вещающего мужского баса.

Сперва я уловил отчетливое недоумение, исходящее от стаи. Потом последовала какая-то эмоциональная сумятица и наконец… Кажется, они поняли, что я имею в виду.

…Удары, следующие один за другим, опасные и наносящие серьезный вред. Долгое, замысловатое падение, потом еще один удар, самый мощный и последний. Затем — тишина и неподвижность. Никакой боли, ничего похожего на боль. Однако понимаешь, что ущерб слишком велик, с ним ничего не поделать. И начинаешь кричать. Не от страха или отчаяния, а потому что так нужно. И крик твой уносится в пустоту, в бескрайнюю и необъятную бездну, от которой у человека захолонули бы разум и душа. Но бездна не пугает, не вселяет благоговейного трепета. Она зовет, но не слышит ответного крика. Быть может, она и есть Бог. Но мне так не показалось…

Я слегка вздрогнул и очнулся. Чуждое присутствие внутри меня исчезло. Н-да, это мало походило на общение со Всевышним. Это вообще ни на что мыслимое не походило. Кошки уловили, чего я хочу, и дали то, что смогли. Никакого понимания это мне не добавило.

Должно быть, я испытал разочарование, потому что коты соскочили с капота, и стая, вдруг утратив ко мне интерес, рассеялась и исчезла из глаз, будто растаяла в воздухе.

…Профессора я заметил еще издали. Он сидел на лавочке недалеко от своего подвала и грелся на солнышке. Вылезая из кабины, я поздоровался и присел рядом.

— Война? — без предисловий спросил Профессор. Я кивнул.

— Уже почти закончилась.

— Ну что ж. Замкнутое уголовно-феодальное общество, разбитое на кланы с баронами-разбойниками во главе. Рано или поздно этого стоило ожидать, — заключил он. — А досталось, конечно, всем без разбора.

— Не без того, — нехотя подтвердил я. — А вы, Профессор, так и намереваетесь здесь сидеть и философствовать?

— А какая альтернатива?

— Мы отправляемся в экспедицию.

— Кто это — мы? Куда и зачем?

— К Эпицентру.

— К Эпицентру? Вот так так!

— Работяги организовали. Несколько их научников, стрелков, я в качестве проводника. А вы, думаю, — в роли специалиста и мозгового центра. (Про чужаков я пока умолчал.)

— Я, знаете ли, несколько по иной части специалист, не по инфернальным явлениям. Вы, надеюсь, понимаете, что это очень опасная затея. Впрочем, где сейчас безопасно?! Да я как-то уже и перестал бояться. Так что, конечно, поеду. Можем отправляться хоть сейчас.

— Вот сейчас и отправимся.

…Вернувшись в Крепость, я оставил Профессора в директорской приемной, а сам зашел в кабинет.

— Поспал? — спросил Директор.

— Почти. У меня новости. — Я вкратце обрисовал обстановку в городе. — Но вы вот что учтите. Комод думает, что подставу организовали ваши люди.

— Ну пусть приезжает с разборками. — Директор смачно потянулся у себя за столом.

— Я почему-то думаю, что он явится не с обычными разборками. Он соберет силы и придет вас штурмовать.

— Отобьемся, — протянул Директор.

— Надеюсь. Но есть и еще новость. У него сейчас тоже несколько чужаков.

— Каких чужаков?

— Из-за периметра, как у вас. Кто такие и что им нужно, я не знаю. Но Комод, по моим данным, затевает какую-то дальнюю поездку. Для этого тоже нанял проводника. Это один мой знакомый Ездок.

Теперь Директор заинтересовался не на шутку.

— Куда же они собираются?

— Говорю же, не знаю. Но догадаться можно.

— Можно, — согласился Директор. — Какое странное совпадение!

— Тем более не мешало бы перепроверить наших гостей.

— Ты думаешь, ты самый умный, — проворчал Директор. — У нас тут есть кое-какие компьютерные базы данных, оставшиеся от прежних властей и стражей порядка. Мы по ним пробили этих троих. Они там не значатся. Ну я их вызвал и прямо так и сказал. Они удивились моему недоверию и подтвердили, что действуют под вымышленными именами. Почему — объяснять, надеюсь, тебе не требуется. И предложили еще раз связаться с нашими контактерами на предмет подтверждения.

— Вы связались?

Директор покряхтел.

— Это, понимаешь, дело не быстрое. Прямой-то связи у нас нет, по телефону не позвонишь, по рации не вызовешь. Надо приводить в действие всю цепочку. А если Комод готовит свою экспедицию и разборку с нами, тем более отправляться стоит без промедления.

Никудышный был из Директора следователь. Но обстановку он понимал правильно и выводы делал соответствующие. После некоторого раздумья он сказал:

— Ты вот что. Ты по пути за этими тремя приглядывай. У тебя глаз острый и нюх есть. С тобой все-таки наши будут. Так что в случае чего…

— Пригляжу, — пообещал я.

Меня не оставляла мысль, что предстоящая поездка — тоже нечто вроде подставы. Какой и для чего, я пока не догадывался. Но что-то здесь было нечисто.

Мне позарез не хватало Монгола. Не просто связи с моей шарашкой на Большой земле. А именно его. Если бы он не исчез, если бы мы встретились с ним, а не с Кондором, все могло быть иначе. Монгол обладал очень широкой и разнообразной информацией. У него имелась масса разных, в том числе и конфиденциальных каналов, позволявших влиять на самые неожиданные ситуации. Наконец, он был умный и хитрый профессионал и, в сущности, неплохой человек. Быть может, самый лучший, честный и принципиальный из всех, кого я знал. Он нашел бы решение, и я вряд ли бы стал затевать игру, результат которой, в виде горы мертвых тел, неизбежных наездов на Работяг, воцарившейся неразберихи и возвышения Комода, нравился мне все меньше. Тем более что в итоге охота на меня определенно не прекратится, а наверняка станет еще активней.

Без Монгола я мгновенно превратился в типичного обитателя Зоны с букетом специфических повадок и стереотипов мышления. Я вдруг сообразил, что в моей ситуации и Муштай, и Полковник, и Комод, и другие, им подобные, действовали бы каким-то своим, но очень похожим способом — с горой мертвых тел в итоге. И от этого мне стало очень не по себе. Но мечтать о Монголе было бессмысленно.

— Кто из ваших поедет? — спросил я Директора.

— Четверо бойцов с командиром, с Володькой Исаевым, ты его знаешь.

Мне показалось странным, что он начал с бойцов.

— А спецы?

— Спецов ты тоже знаешь. Одного особенно.

Я изобразил немой вопрос.

— Георгиев, он у нас физик. Лаптев Игорь, этот вообще широкого профиля. И… небезызвестная тебе Лариса Васильевна.

Вот это мне совсем не понравилось.

— Чего ради? Она врач. Что ей там делать?

— Во-первых, врач вам не помешает. А главное, она у нас и химик, и биолог, и вообще по всему, что растет и движется. Сама себя подготовила, пока здесь находилась. Вам такой специалист, скажешь, не нужен?

— Нужен, — согласился я. — Но не она.

— Я, Сережа, тебя хорошо понимаю. Все знают, что у вас личные отношения. Боишься ты ее с собой брать, потому что опасно, риску много.

Возразить мне было нечего. Директор попал в точку.

— Но, — продолжал он, — у нас другого такого спеца просто нет. А кроме того, она сама изъявила желание. Причем самое решительное. И я ей разрешил. Ты уж не серчай.

— Я еще с ней поговорю, — пообещал я, понимая, что говорить с ней бесполезно. Лариска такая дама: если вобьет себе в голову что-то, особенно из высоких научных побуждений, ее трактором не развернешь.

— Но спецов поедет не трое, а четверо.

— Кто сказал?

— Я.

— Ну да, ты же у нас Генеральный. И кого же ты еще взять хочешь?

— Профессора. Вы его знаете.

— Знаю. Очень головастый мужик. Головастее, чем все наши. Мы его к себе звали, а он не шел. Он же пожилой, слабый. С ним одна морока. Может вообще не доехать.

— Я позабочусь.

Директор не стал упираться.

— Ну вези его сюда.

— Он здесь, в приемной.

— Да?! Какие вы быстрые. А я его сколько уговаривал хоть в гости заглянуть. — Директор нажал клавиш селектора. — Галина Федоровна. Там у вас товарищ Профессор. Пусть войдет.

Через несколько секунд дверь отворилась, и вошел Профессор. Директор встал ему навстречу, протянул руку.

— Ну наконец-то! Значит, попутешествовать решили? Да вы садитесь, садитесь.

Они, обменявшись рукопожатием, уселись. Директор достал из стола бутылку с остатками коньяка, два бокала. Я здесь больше не требовался.

— Что же вы, уважаемый?! — сказал Директор, не обращая на меня внимания. — Какой-то патлатый шоферюга вас уговорил. А серьезных людей вы и слушать не хотели.

На слова Директора я не обиделся. Не считал он меня патлатым шоферюгой, просто такая у него была манера разговаривать. За глаза — хорошее, а в присутствии — что попало.

— Во-первых, уважаемый, Петр Павлович, я к вам не насовсем. Просто дело стоит того, чтобы в нем поучаствовать. А к вам, в Крепость, я никогда не переселюсь, потому же, почему и он. — Профессор ткнул большим пальцем через плечо, имея в виду меня.

— Ну я пойду, — сказал я. — Мне собираться надо.

Директор сделал милостивый жест. Теперь они заведут свою обычную полемику надолго.


Часть вторая

ПО АДСКИМ КРУГАМ


ГЛАВА 1


По обеим сторонам трассы пробегал лес, обычные придорожные заросли березняка, хвойных деревьев и густого, непролазного кустарника. Глядя на их мелькание, можно было подумать, что ничего вокруг не изменилось, все как прежде, как четыре года назад. Только трасса была совершенно пустынна — ни одной встречной или попутной машины, да асфальт потрескался, провалился частыми колдобинами, и через него, как и в городе, перла трава, даже гуще.

Ехать приходилось с осторожностью, хотя вездеход, которым я управлял, не боялся никаких колдобин.

Я сперва настаивал на своем походном ГАЗ-66, обшитом стальными листами. Мой испытанный многими походами грузовик с крытым кузовом поджидал меня в укромном боксе заброшенного гаражного кооператива. Машину я знал как свои пять пальцев и то, что она меня не подведет. Директор не стал со мной спорить, а просто повел в гараж. Здесь я увидел некое транспортное средство, довольно большое, бронированное, с четырьмя парами огромных колес. Что-то в нем было и от КамАЗа, и от танка, и, наверно, от автобуса. По словам Директора, его мастера немало потрудились, строя подобную машину — как раз на тот случай, если потребуется дальняя, очень дальняя поездка. А куда она могла потребоваться, было ясно само собой, хоть Директор об этом ничего не сказал. Работяги давно готовились добраться до Эпицентра. И вот наконец время настало.

Директор заставил меня залезть внутрь, посидеть в водительском кресле. Посидеть для меня было маловато. Но когда я завел машину и выехал на ней из ангара…

Одним словом, теперь именно этим монстром я и рулил, упираясь взглядом в корму бэтээра, шедшего в авангарде. Работяги его тоже несколько модернизировали. Вместо башенки на крыше торчала уменьшенная копия установки залпового огня типа «Град». На стандартное армейское вооружение она не походила. Смахивало на то, что ее тоже смастерили умельцы в Крепости. Ее боевые качества были мне неизвестны.

Двое бойцов из экипажа транспортера вылезли на броню и восседали рядом с мини-«Градом» в обнимку со своими «калашами», как заправские спецназовцы. Я поморщился. Лучше бы им этого не делать. Никакие они были не спецназовцы, а просто молодые ребята, отслужившие срочную и выжившие в Чуму. Как и остальная наша «армия», трясшаяся в бронетранспортере. Замыкали колонну грузовик с оборудованием и припасами и небольшой бензовоз. Обе машины тоже были укреплены самодельной броней.

Я искоса взглянул на Профессора, расположившегося в пассажирском кресле. Вообще-то кресло было не пассажирское, оно предназначалось для бортстрелка. На крыше нашего монстра торчала башенка со скорострельной малокалиберной пушкой, а по сторонам мы ощетинились четырьмя пулеметами. Для стрелка предусматривался шлем кругового видеообзора с прицелом и две рукояти-джойстика для управления вооружением.

Сперва это место вознамерился занять физик Лешка Георгиев, которого Директор объявил руководителем экспедиции. Леха, молодой, энергичный и деловитый, не прочь был поруководить. В прошлом он состоял научным сотрудником НИИ и готовился защищать диссертацию. Но Чума свела на нет все его планы. Он был одинок. Семьей не обзавелся, а родители жили в другом городе. Так что ему посчастливилось никого не потерять. Лехин карьеризм мне сразу не понравился.

— Удобно? — спросил я, когда он угнездился на сиденье.

— Нормально. — Леха стал примерять шлем стрелка, запихивая под него свои буйные рыжеватые кудри.

— Значит, так, — сказал я. — Быстро слез с этого места и ушел в салон. И запомни, командовать ты будешь своими по научной части. А в остальном — я здесь бог, царь и воинский начальник. Если мы хотим благополучно доехать. А уж если еще и вернуться — тем более. И все меня слушаются и делают, что скажу. — Я демонстративно выдернул провод стрелкового шлема из гнезда. — И ни во что не палят без моей команды. Понятно?

Леха недовольно покосился на меня.

— Ты, Серега, не зарывайся. Понятно, что в дороге ты главный спец. Но должна же быть общая организация…

— Вот я всех в общем и организую. А мешать заниматься наукой — это ни-ни! Будь спокоен.

Я прогнал его в салон, где уже разместились «специалист широкого профиля» Игорек Лаптев, малорослый, но плотный, занимавший почти полтора места; Лариска и трое наших «гостей». Профессора я пригласил составить мне компанию в кабине. Для восьмерых вездеход был не то чтобы тесноват, но большого комфорта не обеспечивал. Старик, водворившись в удобное кресло, поблагодарил меня взглядом.

Перед выездом я примерно то же, что и Георгиеву, объяснил командиру бойцов, Володьке Исаеву, бывшему армейскому сержанту. Тот в обстановке разбирался получше, в отличие от ученого Лехи возражать не стал.

— Ты, Ездок, главное, вовремя скомандуй, а мы не подведем.

Бойцы его смотрели на меня с нескрываемым уважением.

Лариса делала вид, что между нами сугубо официальные отношения. Ну раз ей так удобней, пускай. А «гости» вообще большей частью отмалчивались, держась вместе. Я по-прежнему не мог уловить их ауры.

Директор велел выезжать с рассветом. Но я твердо сказал, что рано. И стоял на своем часов до девяти утра. Члены экспедиции бродили вдоль машин, курили и ворчали.

Директор наконец не выдержал.

— Сергей Николаевич! Чего стоим, кого ждем? Что за чудачества?!

Увиливать не имело смысла.

— Комодовская группа выехала час назад. Мы их пропустим вперед часа на три и тогда тоже тронемся.

— Это откуда же тебе известно, когда они выехали?

— Петр Палыч, я вас когда-нибудь подводил?

— Нет, но…

— Вот и поверьте на слово. Не пожалеете.

Директор с крайне недовольным видом оставил меня в покое.

Честно признаться, я тогда еще ни в чем не был уверен. Я шарил своим «шестым чувством» в потемках, пока не наткнулся на нечто. Сперва я не понял, на что. Потом ощущение стало более отчетливым, приобрело характерный оттенок. Я нащупал Ездока, и Ездок этот, я был почти уверен, не кто иной, как Конь. Мы давно и хорошо знали друг друга, должно быть поэтому я учуял его на таком расстоянии — едва уловимую знакомую вибрацию, в которую вцепился изо всех сил, чтобы не потерять. И я ее не потерял. Наоборот, она окрепла, и я смог улавливать ее оттенки. По ним я определил, что Конь отправился в путь. С кем и куда — сомневаться не приходилось.

И потом, на трассе, я старался чересчур не сокращать расстояние, но и не отдаляться настолько, чтобы потерять Коня. Я понятия не имел, сколько с ним людей и на чем они едут. Я вообще не знал ничего о шедшей впереди группе. Но «маячок» Коня мерцал у меня в мозгу. И это было пусть небольшое, но реальное преимущество.

Наконец я решил, что и нам пора отправляться. Конечно, придется опасаться засад и всяческих каверз. Но я полагал, что это не так плохо, как нападение с тыла.

Директор пробубнил что-то напутственное, чтоб осторожней и вообще. Больше всего его беспокоила опередившая нас группа.

— Может, догнать их да ввалить ракетами, — предложил Володя Исаев.

Директор ругнулся.

— А они, по-твоему, с рогатками отправились?! Начнете друг другу вваливать — никто не доедет. Лучше без драк, если получится. Ни к чему нам драки.

— Но и непредсказуемые конкуренты — тоже, — вставила Лариса. Ее спутники, как обычно, помалкивали.

— Без драк, думаю, не выйдет, — сказал я. — Не та ситуация.

— И что же прикажете делать? — осведомился Директор. — Может, отложим экспедицию?

— Есть другие дороги, — сказал Володя, поигрывая автоматом — Не обязательно по трассе.

— Есть, — согласился я. — Но по окольным грунтовкам мы дня на два позже доберемся. Драка может случиться прямо на месте. А что там, на месте…

— И что ты предлагаешь? — перебил предводитель нашей «армии».

— Пусть они себе едут. Мы будем держаться на определенном расстоянии.

— Как-то все это неопределенно, — поморщился Директор. — Необходим план действий.

План для Директора — святое. Без плана он вообще не привык, еще с заводских времен.

— Дорога длинная, — сказал я. — Много не напланируешь. Посмотрим, как пойдет. У них неплохой проводник. Но это еще не гарантия. Там видно будет.

— Терпеть не могу такого подхода! — Директор сердито сплюнул. — Потому что он называется авантюризм.

— Я, Петр Палыч, всегда так. И, как видите, жив-здоров. Чего и остальным желаю. Вы меня специально в проводники наняли. Вот и послушайте, что проводник говорит. На дороге всяких неожиданностей, уж поверьте, выше крыши. Вот пусть наших конкурентов первых эти неожиданности и поджидают. А мы следом, с учетом их опыта.

— Слушай, — сощурился Директор. — Откуда ты вообще знаешь, что они уже в пути? По рации никто тебе не докладывал, никуда ты не отлучался.

Я сделал вид, что не слышал его слов… Единственное, на чем я не смог настоять, так это чтоб ехать впереди колонны.

— Нет уж! — отрезал Директор. — Бойцы для того вам и дадены, чтоб в случае чего удар на себя принять.

— Я лучше знаю, как его принять, — сказал я. — И отразить заодно.

— Наши тоже не лыком шиты. Твое дело — научников оберегать, — подытожил Директор. — Все, по коням.

…Мое самозваное руководство окончательно утвердилось часа через три после того, как мы, покинув город, покатили по разбитой трассе. Справа сквозь заросли замелькали какие-то развалины, похожие на остатки промышленных корпусов. Не знаю, что там было раньше, но сейчас это было пустынное, заброшенное место. И вдруг я почувствовал… Я даже сперва не понял, что это такое. Тошнотворная, бессмысленная злоба вперемешку с животным страхом. Причем страха было больше, чем злобы. Я не умел читать мысли, лишь улавливал их оттенки. И сейчас эти оттенки были непроглядными. И опасными. Я не понимал, что за опасность кроется за ними. В наших бронемашинах до нас не так-то просто добраться. Но опасность существовала, вполне реальная, несмотря на нашу броню. И еще я понял: опасность исходит от одного человека.

Я вызвал по рации Исаева и приказал ему тормозить. Корма транспортера тут же надвинулась на меня. Я тоже остановил машину.

— Первый, я второй! — взывала рация. — Что случилось? Не вижу цели. Дайте наводку.

— Погоди, — отозвался я. — И помолчи. Никому не высовываться!

Бойцы на крыше транспортера попрыгали в люк. Шевельнулся мини-«Град».

— Отставить, — скомандовал я.

Но, кажется, медлить было нельзя. Впереди, в нескольких десятках метров, в зарослях, опасность разрослась и болезненно отдалась у меня в груди. Я взялся за рукоять-джойстик, управляющую вооружением. Шлем наводчика мне был не нужен, я и так знал, куда стрелять. Я пошевелил рукоять и понял, что один из пулеметов наведен на цель. Тогда я нажал гашетку. Пулеметная очередь отдалась оглушительным грохотом в металлическом чреве вездехода. Профессор вздрогнул и вжался в спинку кресла. В том месте, куда угодили крупнокалиберные пули, посыпались срезанные ветки, взметнулись фонтанчики земли.

После этого опасность исчезла. Я на всякий случай прислушивался минуту-другую, но все было спокойно. Я сказал по рации:

— Отбой тревоги, — открыл дверцу и спрыгнул на потрескавшийся асфальт. Из «бэтээра» показался Исаев в сопровождении двух бойцов. Они ощетинились автоматными стволами. Свой «калаш» я оставил в кабине. Он был ни к чему.

Мы приблизились к месту, куда я стрелял. Исаев раздвинул стволом ветки. Здесь, уткнувшись лицом в землю, лежал человек в спортивной куртке и брюках, коротко, почти наголо остриженный. Он был мертв. Его руки сжимали трубу «Шмеля». Исаев ногой перевернул мертвеца на спину. В небо уставились остекленевшие глаза. Это определенно был один из комодовцев. Значит, едущие впереди знают о нашем караване. Отчего бы им не знать? В Зоне давно все переплелось, все оказались так или иначе связаны со всеми. Конь рассказал мне об экспедиции Комода. А кто-то кому-то рассказал о нашей экспедиции. Не исключено, что из числа самих же Работяг. Все языки на привязь не посадишь.

И они устроили засаду. Расчет простой: сжечь хотя бы одну нашу машину. Без моего вездехода и его пассажиров ехать дальше не имело бы смысла. Да и без горючего тоже, потеряй мы бензовоз.

Володя поднял «Шмель», повертел в руках.

— Хорошая штука. Если бы успел пальнуть и не промазал, костром бы запылали. Ты как его заметил? Я впереди ехал и ничего…

— Смотрел хорошо.

Исаев уважительно покосился на меня:

— Вы все, Ездоки, такие?

Я повернулся и отправился к вездеходу. После этого инцидента мои команды выполнялись без лишних слов, бойцами, по крайней мере.


ГЛАВА 2


Дорога уныло наматывалась на колеса машин. Впереди по-прежнему подпрыгивала на ухабах корма бронетранспортера. В зеркало заднего обзора были видны грузовик и автоцистерна. Мы с Профессором молчали. Я изо всех сил вслушивался в вибрацию Коня. Судя по ней, нас разделяло меньшее расстояние, чем я рассчитывал — контакт усилился. И я понял, что Конь очень недоволен. Он был чертовски недоволен тем, что происходило с ним. Но ничего конкретного я разобрать не мог.

Наконец Профессор заговорил:

— Извините, Сергей, но я давно к вам присматриваюсь… Вы ведь никоим образом не могли заметить того человека в кустах. И уж тем более покончить с ним одной очередью, не целясь. Разве не так?

Мне еще до экспедиции хотелось, хоть отчасти, поделиться с Профессором. Настал подходящий момент. Я рассказал ему о возникших у меня способностях, о моих контактах с Кошками, умолчав лишь о схватке на границе периметра, в которой погиб Кондор. Я довольно о многом рассказал ему: и про «Глас Божий», и про то, что, кажется, не один я улавливаю какие-то странные сигналы. Правда, это обычно происходит после укола героина, которого я-то не употреблял.

Профессор выслушал меня очень внимательно. Наконец сказал:

— Подобные сведения, только в очень обрывочном и искаженном виде, до меня доходили. А ваши слова создают некую картину, не знаю, насколько полную, но достаточную, чтобы составить какие-то суждения. Ответьте, только честно, вы действительно не колетесь?

Я пожал плечами.

— Ну хорошо. А не замечали в прошлом за собой чего-нибудь необычного, какого-то намека на, скажем так, экстрасенсорные способности? Вы ведь воевали. Там у вас суперинтуиция не проявлялась?

Интуиция у меня была — как у всех воюющих. Если хочешь остаться в живых, она непременно проявится. Но — ничего похожего. Так я и объяснил.

Профессор почесал затылок.

— Конечно, протестировать бы вас как следует. Тут ведь могут играть роль и наследственные факторы, и какие-то индивидуальные особенности вашего организма.

— У меня была контузия. Я три недели провалялся в госпитале. Но потом ничего, полностью восстановился, никаких последствий.

Профессор поразмыслил, опять поскреб затылок.

— Н-да, контузия. Конечно, то, что я скажу — просто вольные вариации на тему. Ничем абсолютно не подтвержденные. Но все равно… Начнем от печки. В науке существует такое гипотетическое понятие: эффект Калипсо. Всякий биологический вид развивается эволюционно, любые изменения проявляются и нарастают на протяжении смены многих поколений. Мутации любого генезиса тоже проявляются в последующих поколениях. Особь, подвергшаяся, например, воздействию радиации, может заболеть или вообще погибнуть. Но она не мутирует. А вот этот самый эффект Калипсо предполагает, что в эволюции возможны скачки, когда при определенных условиях уже существующая особь может обрести некие принципиально новые качества.

В Зоне, безусловно, действует никому не известный фактор или совокупность факторов. Они меняют уже существующие биологические системы. Примеров, надеюсь, приводить не надо. То есть мы наблюдаем нечто вроде того самого эффекта Калипсо. Выжившие в Зоне изменились. Недаром же многие лекарственные препараты вызывают парадоксальные реакции — с точностью до наоборот или вообще не пойми как. Героин тоже вызывает парадоксальные реакции, об этом вам известно. Но ваши способности мало похожи на возможности тех, кто колется. Если разобраться, общее лишь одно — способность воспринимать какие-то непонятные и неизвестно откуда исходящие сигналы, передатчиками которых считают Кошек.

— Считают не считают, но они точно передают что-то. Когда стаей. Они теперь почти постоянно держатся стаями.

— Знаете, — сказал Профессор, — я, возможно, опять произнесу антинаучную ересь. Но поскольку традиционная наука бессильна, всякая ересь обретает статус гипотезы. Не зря ведь люди тысячелетиями считали кошек некими трансцендентными существами, причастными к реальному и ирреальным мирам одновременно. В Древнем Египте их обожествляли, в средневековой Европе считали дьявольским отродьем и побаивались. Но люди всегда интуитивно чувствовали, что кошка — животное необычное, что в нем есть какая-то загадка. Можно, конечно, все объяснить видом и повадками кошек и психологическим воздействием этих составляющих на человека. В науке так и принято считать. Как и с пауками, например. Пауки в подавляющем большинстве не ядовиты и не агрессивны. Кроме противной паутины, вреда от них никакого. Но их внешний вид, чуждый некоторым глубинным инстинктам человека, делает их отталкивающими и пугающими. В подсознании одна их поза ассоциируется с агрессией и угрозой. Да боге ними, с пауками… Давайте представим, что и обычные кошки имеют некие неведомые способности, что они являются как бы резонаторами того, что для науки остается неизвестным. Я вовсе не о мистических аспектах. Быть может, в силу своей необычной природы, помноженной на здешний эффект Калипсо, наши Кошки способны улавливать те самые неведомые факторы, которые действуют в Зоне. Их, скажем так, над-способности значительно усилились.

— Даже чересчур, — буркнул я. — То есть, по-вашему, они слышат то, что исходит из Эпицентра?

— Слышат? Думаю, что их восприятие не ассоциируется ни с каким из пяти известных нам органов чувств. Вот вы — вы слышите, видите или что-то еще?

Я подумал и ответил:

— Скорее все-таки что-то еще.

— Вот и у них то самое еще. Или какое-то другое. И у тех, кто колет себе героин, у них тоже какое-то еще. Но все перечисленные в той или иной мере начинают ощущать упомянутый неизвестный фактор Зоны. Кошки, по-видимому, очень интенсивно. Героинщики, на фоне общей разбалансировки психики, искаженно, а вы…

— А я только недавно узнал, что могу чувствовать это — от тех же Кошек.

— Вы об этом не задумывались, вот и не знали. Кошки настроились рефлекторно. Святоши, понятно, вечно апеллировали к Всевышнему. Поэтому и услышали Глас Божий. Но с вами все-таки непонятно… Предположим, контузия. Гм… Героиновое опьянение не расширяет сознание, как уверяют сторонники психоделии. Само по себе наркотическое опьянение здесь ни при чем. Героин неизвестным образом стимулирует у некоторых, заметим, не у всех, некие возможности, возникшие, скажем условно, в результате эффекта Калипсо, порожденного Зоной. А у вас похожие способности проявляются естественным путем и носят постоянный характер, как у Кошек. Но вы, прошу прощения, все же не Кошка. Значит, есть иная причина. И ваша контузия не хуже любой другой. Она могла как-то повлиять на ваш мозг. А фактор Зоны резонирует с возникшими изменениями. Чистая фантазия, конечно.

— Логики она не лишена, — сказал я. — Но что из всего этого следует?

— Пока ничего. Я, во всяком случае, не знаю.

Наша беседа вдруг прервалась. Бэтээр резко затормозил. Я тоже выжал педаль. Трасса в этом месте делала плавный поворот. Из транспортера было видно что-то, чего не видел я. Но особой опасности оттуда не исходило. На крыше бэтээра опять шевельнулся мини-«Град».

Я сказал по рации Володе Исаеву:

— Оставь в покое свою ракетницу.

— А ты что, не видишь, что впереди?

— Не вижу. Ты загораживаешь. Но сейчас увижу.

Я открыл дверцу вездехода, спрыгнул на землю и отправился в обход нашего «авангарда». Из люка появился Володя и присоединился ко мне. На броню вылезли было еще два бойца, но я показал им кулак, и они скрылись.

Обойдя транспортер, я увидел, что дорога впереди перегорожена толстыми стволами поваленных деревьев. Солидная баррикада, ее не проскочишь. Но можно в щепки разнести ракетами. Однако вряд ли тут требовались ракеты. У баррикады я ощущал чье-то присутствие — человек пять-шесть, — но оттуда доходила скорее тревога, чем агрессия.

Я зашагал к завалу.

— И чего ради мы туда премся? — поинтересовался не отстававший от меня Исаев. — Подъехали бы на танке…

— Танки нам еще пригодятся, — ответил я. — Но не сейчас.

Откуда-то сбоку, из придорожных зарослей, объявился мужик в длинном плаще, спортивной шапочке и хромовых офицерских сапогах. На сгибе локтя он держал карабин — не угроза, но предупреждение. В кустах прятались другие, настороженные, ощетинившиеся стволами. Кажется, у них имелось и кое-что посолидней карабинов.

Я подошел вплотную. Лицо незнакомца покрывала густая щетина. Из-за нее он выглядел лет на пятьдесят, но на самом деле был моложе. Из-под надвинутой на лоб шапочки остро поблескивал настороженный взгляд.

— Кто такие? — зычно осведомился мужик в плаще.

— Проезжие, — ответил я. — А вы что за соловьи-разбойники?

— Мы не разбойники, — ощетинился мужик. — Разбойники тут недавно проезжали. Завернули на одну ферму и такого там натворили!

— И вы на дороге залом устроили: никого не пущать? Тут уроды вереницами, что ли, тянутся?

— Ну вы же притянулись, — криво усмехнулся мужик.

— Вы не соловьи — мы не уроды.

— А кто ж вы такие?

— Экспедиция, — внушительно сказал я. — Научная.

Мужик опять ухмыльнулся.

— И откуда ж вы, такие ученые, взялись? Ты, смотрю, главный ученый. По роже видно.

— И чем тебе моя рожа не угодила?

— Кажись, знакома маленько. Где-то я тебя вроде видал. Ты не Ездок, случайно?

— Случайно — Ездок.

— Ну вот. А говоришь — экспедиция. Я вашего брата знаю. Не хочу плохого про всех сказать, а тоже сволочей хватает.

— Короче, — сказал я. — Вы, полагаю, хуторские…

— Да тут и Охотники есть, — вставил мужик. — Стреляют хорошо.

— Не сомневаюсь. Я точно Ездок, но сейчас совсем по другим делам. Про Работяг слыхал?

Мужик пожал плечами:

— Работяги, Урки, Святоши, Менты разные… Чего ж не слыхал?! Вы там, в городе, совсем сдурели. На банды разбились.

— Работяги не бандиты.

— Да слыхал я, — почесал в затылке мужик. — Работяги, говорят, поприличнее.

— Они имеют связи с Большой землей. Оттуда люди пришли. И везу я их туда, откуда все началось.

— Как же они не перемерли? — усомнился мой собеседник.

— А они из санлагерей.

— А-а… И на кой черт вы туда едете, где началось?

— Где началось, там может и закончиться. Если сидеть и ничего не делать, так и передохнем все.

Разговор наш длился еще минут десять. Мужик мялся, почесывался. В кустах нетерпеливо возились, негромко лязгая оружейным металлом. В конце концов я его убедил. Щетинистый обернулся, махнул рукой. В зарослях взревел двигатель, и на дорогу выполз небольшой бульдозер с укрепленной железными листами кабиной. Своим ножом он слегка отодвинул баррикаду — ровно настолько, чтоб мы могли проехать.

— Вы это, — сказал на прощанье мужик, — не озоруйте. У нас хоть радио нету, зато другая связь имеется. Дальше всех уже предупредили. Гостеприимство вам не обеспечено. Но я дам знать, чтоб вас не трогали… если сами не нарветесь.

Я заверил его, что нарываться мы не собираемся.


ГЛАВА 3


Дорога была из рук вон, так что ехали мы с черепашьей скоростью. Флюиды Коня то усиливались, то затухали в моем мозгу. По этому ориентиру я старался держать расстояние. Приближаться к тем, кто впереди, было пока рано.

Когда начало смеркаться, я принялся высматривать место для ночной стоянки. В темноте ехать — себе дороже. Справа открылась обширная прогалина, которую со всех сторон плотно обступил лес. Лес — это плохо. Под его прикрытием можно подобраться незаметно и напасть внезапно. Кто тут мог к нам подбираться и нападать, я представления не имел. (Если комодовцы опять кого-нибудь не оставили позади, чтоб нас притормозить.) Просто в Зоне опасность — это повсеместное и непреходящее положение дел. И тот, кто его не учитывает, долго не живет.

Но выбор у нас был невелик. Я сказал по рации, чтоб остальные съезжали на прогалину.

Машины мы поставили в круг — опыт Средневековья и переселенцев американского Дикого Запада. Круг из четырех транспортных средств, правда, получился жидковат. Но ребята Исаева достали из грузовика свернутую в рулон металлическую сетку-рабицу и принялись затягивать ею пространство между машинами. Я поморщился. Тоже мне — непреодолимая преграда.

Люди высыпали наружу, разминая затекшие от долгого сидения в тряских кабинах суставы. Поднялся галдеж, но я его тут же прекратил. И в наступившей тишине из глубины леса вдруг донесся приглушенный рев пополам с воем. Звук был жуткий, хорошо, хоть достаточно отдаленный.

Бойцы насторожились, научники замерли. Я заметил, как Лариса зябко передернула плечами.

Ее присутствие в отряде меня нервировало. Кто она мне? По сути никто. Но я точно знал: хочу я этого или не хочу, но буду присматривать за ней всю дорогу. А значит, непременно просмотрю что-то другое. Например, засаду.

— Это что ж такое? — поинтересовался один из парней Исаева.

— Зверюга какая-то, — неопределенно объяснил Володя.

— Ночью будем по очереди караул нести, — сказал я. — Смотреть в оба, не дремать. Нам гости с такими голосами ни к чему.

— Не переживай, мы сигнализацию установим, — успокоил Исаев.

Я ничего не ответил. Сигнализация их!.. То, что ревело в лесу… Я, конечно, доподлинно не знал, что оно такое. Но предполагал. Тигры, как и Кошки, выжили после Чумы. Только Кошки сновали в населенных пунктах, а Тигры прятались в тайге. Их перестали отстреливать, и развелось их немало. Тигры, как и Кошки, изменились, следы, которые видели Охотники, раза в полтора больше обычных. И вообще не очень похожи на тигриные. Черт знает, на что теперь похожи те, кто их оставил. Я не очень верил слухам.

Тигры не сбились в стаи, как Кошки. Они по-прежнему гуляли каждый сам по себе. Сделались ли они, как и Кошки, умнее, никто не знал. Они таились в зарослях, охотились на выживших травоядных, а часто и на людей. Раньше Тигры и Медведи придерживались нейтралитета по отношению друг к другу из-за относительного равенства сил. Теперь, я слышал, Медведи стали тигриной добычей. Но если раньше профессиональный охотник знал способы избежать стычки с Тигром, то теперь эти способы пошли псу под хвост. Потому что невидимые Тигры вели себя совершенно непредсказуемо.

Я прежде никогда не слышал их рева. Но сейчас был почти уверен, что там, в тайге, бродит и подает голос именно Тигр. Об этом мне шепнуло мое «шестое чувство». Тигров только нам и не хватало! Но другое место для ночлега искать поздно.

Исаевские удальцы сноровисто натянули вокруг машин и сетчатой изгороди провод сигнализации, установили датчики. В центре круга уже пылал большой костер дров хватало. Экспедиция окружила огонь, верный защитник первобытного человека. Мы, хоть и не превратились в неандертальцев, но окружала нас одичалая, да к тому же здорово свихнувшаяся природа.

Принялись ужинать. Володька завел речь насчет расслабиться. У него точно было чем. Но я рявкнул на него: никакого спиртного. Он недовольно поворчал и зашелестел целлофаном своего походного пайка.

Люди держались группами: научники со своими, бойцы со своими. Пришельцы тоже сидели у костра особняком. Ольга определенно была у них за главную. Ее спутники, Валерий и Николай, оказались на редкость неразговорчивыми. За весь день я не заметил, чтобы они с кем-нибудь общались.

Формальный начальник экспедиции Леша Георгиев, измученный моим самозванством, почувствовал, что на привале может распоряжаться вовсю. Этим он и занимался. Я ему не мешал. Проблемы безопасности мы порешали с Исаевым, а до остального мне не было дела. Впрочем, ни в какой безопасности я не был уверен.

Мы с Профессором уселись рядом на обрубок бревна. (Вот тоже парочка: умник и Ездок.) Профессор протянул мне свой сверток с едой.

— Берите, мне много не нужно.

— Ешьте, — посоветовал я. — Силы вам потребуются.

Но ел он неохотно, вечная голодуха отучила от излишеств.

День, проведенный за рулем, измучил суставы и требовал разминки. Я встал с намерением прогуляться. Гулять тут, впрочем, было особенно негде. За импровизированную изгородь я сам категорически запретил выходить каждому. Пришлось неторопливо шагать вдоль нашего хлипкого ограждения. Машины черными громадами нависали надо мной и выглядели довольно мрачно. Однако лишь они и представляли собой хоть что-то надежное. Я похлопал ладонью по броне. Она еще не остыла и излучала приятное, успокаивающее тепло, как боевой слон в армии Ганнибала. Тайга вокруг приглушенно шумела под легким ветром. Ее стена была непроглядна, но в ту сторону мне смотреть и не хотелось.

Неожиданно кто-то тронул меня за плечо. Я даже слегка вздрогнул. То ли я расслабился, то ли кто-то сумел подойти ко мне абсолютно незамеченным, что почти исключалось. Я повернул голову. Рядом стояла Ольга. Даже походный наряд не портил ее. Она протянула мне сигареты. Я усмехнулся и взял одну. Сигареты в Зоне давно стали роскошью.

Ольга тоже закурила. Какое-то время мы молча шли рядом. Я вновь подивился тому, что не улавливаю никаких исходящих от нее флюидов. Володька Исаев, например, распространял вокруг себя энтузиазм вперемешку с некоторым легкомыслием и беспечностью. Его бойцы отважно побаивались, но были готовы выполнить свой долг. Профессор был философски спокоен. Научники, слегка напряженные и усталые, «фонили» по-своему: их заботили предстоящие исследования. Лариска, кажется, беспокоилась за меня. А от Ольги не исходило ничего, словно она была не человек, а заводная кукла. Кое-что я все же ощутил (если не сказать — додумал). Она была натренирована контролировать себя, как это умеют делать только опытные профессионалы в определенной, хорошо знакомой мне области. И это мне не нравилось все больше.

— Вас зовут Сергей? — наконец спросила Ольга.

Она прекрасно знала, как меня зовут, Директор представил.

— Меня обычно называют Серым.

— Странно, вы производите впечатление довольно яркого человека.

Я промолчал.

— Зачем вы отправились в эту поездку? Вы ведь не из Работяг, вы Ездок. Пообещали жирный гонорар?

— А Ездоки, по-вашему, ездят только за наваром? — нехотя ответил я.

— Примерно так нам и объясняли, когда отправляли сюда.

— Как там, в санлагерях? — задал я вопрос, чтобы съехать с темы.

— Плохо. Они почему-то из лагерей спецбеженцев быстро превратились в другие.

— Концентрационные?

— Вроде того. Люди там ведь на особом положении. Они воспринимаются как потенциальная угроза, как бомба замедленного действия. Ну и традиция, конечно. Раз за колючкой, значит, зэк. А с зэками у нас никогда не церемонились.

— Насчет зэков понятно. А вот про потенциальную угрозу… Кому еще не ясно, что нет никакой угрозы, что никакая это не зараза и никуда дальше она не пойдет.

— Во-первых, ничего до конца не ясно, — отмахнулась Ольга. — Во-вторых… лучше скажите, как вы могли дойти до жизни такой?

— Какой? — удивился я.

— Сами знаете. Дикой. Вы здесь с самого начала?

Это был дурацкий вопрос.

— Нет, недавно на экскурсию прикатил.

Ольга смутилась, но не подала виду.

— Трудно приходится?

— Трудно первых десять лет. Хотя десять еще не прошло. Но ничего, терпимо. Людей только много гибнет.

— Вы, говорят, тоже немало в этом постарались.

Я сделал донельзя изумленный вид.

— Кто, я? Кто это вам наговорил? Я такой мирный, славный парень, думал, меня все любят. — В своем ерничанье я, кажется, копировал какого-то голливудского персонажа.

— Парень вы вроде ничего… — прикинула вслух Ольга. Потом пожала плечиком. — Да ладно, чего там… Директор меня по вашей части просветил вполне подробно. Чтоб мы знали, с кем дело имеем, и не создавали ситуаций.

— Вот и не создавайте. Тогда все, не исключено, обойдется.

— Вы мне угрожаете?

Я рассмеялся.

— Вы не поняли. Я про экспедицию.

— Экспедиция обязательно должна быть успешной.

— Это так постановили ваши боссы? Которые вытащили из санлагеря. — Я сделал упор на последней фразе.

— Вы нам не очень доверяете, — сказала Ольга.

— Я никому не доверяю. Поэтому и жив до сих пор.

— Но в поездку отправились. Почему?

Я только махнул рукой. На колу мочало, начинай сначала.

— Послушайте, — сказала Ольга после паузы. — Эти, которые впереди… С ними будут проблемы.

— Непременно, — подтвердил я.

— И что вы собираетесь делать.

— Посмотрим.

— Смотреть может оказаться некогда.

— А что вы предлагаете?

— Я? — Она на секунду задумалась, взвешивая ответ. — Я бы приняла какие-нибудь радикальные меры.

Я понял, что она имеет в виду. А в таком деле на кого же, кроме меня, положиться?! Ее просветили. Но я спросил:

— Какие такие радикальные меры?

— Их надо уничтожить, — просто объяснила Ольга. — Иначе они уничтожат нас.

— Послушайте, — сказал я. — Не знаю, как вы себе все представляете. Но это не Большая земля. Это — Зона. Здесь свои порядки. Быть может, мы сумеем устранить конкурентов. Но за ними стоят их хозяева. И они так этого не оставят. Можно попробовать договориться. Вам, впрочем, все равно. Приехали — уехали. Главное — цель. Я ее, кстати, не очень понимаю.

Ольга пропустила мимо ушей все, что не касалось главного для нее.

— Договариваться с этими типами?! Которые оставляют засады и разоряют хутора! Я понимаю, что это Зона, но порядки здесь все же чересчур своеобычные.

— Знаете, — я остановился и повернулся к ней, — насчет порядков. Вы не находите в них ничего закономерного? Во время Чумы вымерло подавляющее большинство населения. А те, кто выжил… Выжили пропорционально численности своих социальных слоев и групп. Примерно пять на сотню — рабочие, интеллигенция, силовики, чиновники, бандиты. И всякие прочие. Вам не кажется удивительным, что в итоге почти все превратились в бандитов? Кто бы как себя ни называл, а в сущности бандит. Хоть Менты, хоть Святоши. Про Урок я не говорю. Кстати, их и уцелело совсем немного. А потом стало больше. И в итоге они почти захватили всю власть. Они бы и всю захватили, если бы не Работяги.

— К чему вы клоните?

— К очень простому. Общество в Зоне погибло. Но осталась его типичная мини-модель. И она мгновенно мутировала в гангстерско-клановый сброд. Почему? Да потому, что погибшее общество было к этому по всем параметрам готово. Несло в себе ростки, так сказать… Вот они и проросли в экстремальных условиях. Но на Большой земле они тоже проросли — по-своему. Вместо того чтобы трезво взглянуть на проблему Зоны, там людей гноят в концлагерях, грызутся между собой из-за каких-то мне не очень ясных интересов, а сюда посылают троих… вас в том числе. Не настолько я Ездок, чтоб не понимать: втроем, даже с нашей помощью, ничего глобального не совершишь. А потому едете вы не для того, чтоб положить конец бедствию. Для чего едете и для чего едут те, другие, — я ткнул пальцем в темноту, — Господь знает. А мы — так, пешки в чужой игре.

— Раз вы так полагаете… — усмехнулась Ольга. — Выходит, вы-то уж точно поехали с какой-то своей целью. Не человечество же спасать.

Я лишь поморщился. Не мог же я ей сказать, что какой-то внутренний голос или сила, или черт знает, толкали меня в это путешествие именно в надежде что-то изменить в существующем порядке вещей. Я не знал, как могу это сделать. И могу ли вообще. Я даже не понимал, мои ли это собственные мысли и побуждения или внушенные кем-то другим, со стороны, тем, кто наградил меня необычными способностями и, возможно, посредством этого смог забраться в мой мозг. Я ничего не понимал. Но знал откуда-то, что должен ехать.

— Эта женщина, — прервала затянувшееся молчание Ольга, — она вам кто?

Я понял, что она имеет в виду Ларису. Но я ничего не успел ответить. Болтовня и размышления отвлекли меня от обычного занятия: чутко прислушиваться и принюхиваться к происходящему вокруг.

Я слишком поздно почуял опасность. Она навалилась на меня колючей неимоверной тяжестью, которую я выдержал с трудом. Опасность была где-то близко, совсем рядом. И такая, какую я, пожалуй, раньше не встречал. Это была не просто угроза, она походила на предвестие верной смерти. И не только моей.

Я замер. Мое «шестое чувство» автоматически заработало на полную мощность, и я наконец понял…

Над оградой из сетки-рабицы взвилась огромная неясная тень. Она легко, словно чудовищная летучая мышь, перепорхнула внутрь периметра. Оглушительно взвыла сирена тревоги. Краем глаза я заметил панику, возникшую возле костра, и понял, что сейчас начнется пальба. Свой автомат я оставил в кабине вездехода. При мне был только «стечкин», бесполезный сейчас, как водяной пистолет. Но я машинально схватился за него как за спасительную соломинку.

Тень приземлилась в десятке метров от нас с Ольгой. Я машинально шагнул вперед, заслоняя собой спутницу. Отдаленные сполохи костра и заметавшиеся лучи фонарей на мгновения выхватывали тень из укрывавшего ее мрака. Я не знал, что это такое. Или, вернее, кто. Тусклые вспышки озаряли, казалось, всякий раз некую новую тварь, будто с ней происходили фантастические метаморфозы и ее форма менялась ежесекундно. Впрочем, это была лишь игра светотени.

Предчувствие скорой смерти приблизилось и опустило мне на плечи ледяные лапы. От этого я, как ни странно, почти успокоился. Я даже отчасти рассмотрел нагрянувшую к нам тварь. Она была размером с корову. Но это была не корова. Я вдруг понял, что это такое. И успокоился еще больше. Шансов выжить у меня, по сути, не оставалось. Мне показалось, что косматая «корова» на мощных приземистых лапах на треть состоит из клыкастой, оскаленной пасти. Пасть эта извергла тот самый звук, который мы слышали вдалеке, готовясь к стоянке. Только теперь этот негромкий рев отдавался болью в барабанных перепонках, как глубоководное давление. Подтверждались рассказы о том, что Тигры теперь встречаются довольно часто и что они почти перестали быть похожими на тигров.

До костра было далековато. Выкрикивать команды при возникшей там суматохе не имело смысла. Их не поймут и в лучшем случае выполнят не так. Впрочем, оставался шанс: пока Тигр будет заниматься мной (я очень надеялся, что Ольга успеет кинуться наутек), люди у костра смогут сориентироваться и взять себя в руки. Рядом с костром, у поваленного дерева, я видел прислоненный кем-то к стволу гранатомет. Если ударить из всех стволов сразу… Но лучше бы из гранатомета…

Тигр вдруг исчез с того места, где приземлился после прыжка, и объявился метрах в пяти справа. Просто исчез и появился. Такой скорости я не ожидал. Пожалуй, никакие стволы и гранатометы тут не помогут. Тигр, несмотря на свои нынешние возможности, инстинктивно, по-кошачьи, обходил добычу. Кошки, какого бы размера они ни были, стараются не нападать в лоб. Я чувствовал, как от напряжения вибрируют мышцы огромного тела с горбом над загривком, с тяжелой, будто расплющенной и расколотой трещиной пасти головой. Тигр, стоя боком к костру, повернул башку в сторону кучки людей. Там паника, похоже, пошла на убыль. Я услышал щелканье затворов.

Ледяные лапы смерти давили на меня все тяжелей. Даже на таком расстоянии зловоние, исходившее из безразмерной пасти псевдотигра, перехватывало дыхание. Воняло не просто тухлым мясом. Это был какой-то совершенно чуждый человеческому обонянию смрад. Он не походил ни на один знакомый запах. В нем содержалось будто нечто потустороннее. Так, наверно, могло благоухать в аду или нести от какого-нибудь инопланетного чудовища.

Тигр повернул голову в другую сторону. Странно, что тигриные глаза не светились в темноте. Но я почувствовал, как взгляд хищника пополз по мне. И вдруг я ощутил что-то еще. Я даже не сразу понял что. Но, даже не разобравшись, заорал изо всех сил: «Не стрелять! Не стрелять… мать вашу! Всем стоять на месте!»

Движение у костра прекратилось. Кто-то напоследок одиноко лязгнул затвором, и голос Володьки Исаева покрыл его коротким матом. После этого все замерло.

Кроме вони из тигриной пасти меня окатило что-то запредельно жестокое, беспощадное, неумолимое и… кажется, отчасти знакомое. Я сперва не понял, на что это похоже. Но схожесть существовала, весьма и весьма отдаленная, как между декоративным пуделем и взбесившимся волкодавом. Кошки! Неведомые волны, исходившие от псевдотигра, которые улавливало мое «шестое чувство», были непередаваемо свирепыми, хищными и тупыми. Их смысл укладывался в единственное слово: жрать! Эта тварь определенно не обзавелась и каплей того ума, который демонстрировали Кошки. Но тигр тоже был кошкой, хоть и огромной. Или когда-то был. И сейчас сквозь его безмозглые флюиды до меня едва уловимо доходило такое знакомое мне — Кошачье. А с Кошками я, кажется, научился общаться.

Времени на раздумья не оставалось. Тигр снова уставился на меня. Он выбрал жертву и готовился прыгнуть. Он должен был прыгнуть в следующую секунду. После этого судьба остальных от меня бы уже не зависела.

Должно быть, инстинкт подсказал мне картину: искромсанную, изорванную в клочья, окровавленную и мертвую тигриную тушу. Этот образ я изо всех сил сфокусировал на хищнике.

Тигр опять взревел, теперь гораздо громче, и я подумал, что от инфразвуковых колебаний, содержащихся в этом реве, мои барабанные перепонки лопнут. Но они не лопнули. Зато меня захлестнула волна панического ужаса, который порождает у человека инфразвук. Ольга позади меня охнула и стала оседать на землю. Даже столпившиеся у костра попятились.

Неимоверным усилием воли я сдержал себя. Я не знал, что делать. Тигр определенно воспринимал мои волны, но — что, что нужно показать ему, чтобы остановить?! Ничего не приходило в голову… Это, черт побери, не Кошки, милые создания, сидящие стаей на асфальте, почти безобидные и такие общительные… Даже со стаей рассвирепевших Кошек я бы, наверно, «договорился». Я даже представил, как стал бы с ними «договариваться».

Тигр еще раз взревел. Но теперь его рык оказался на октаву выше. Чудовище замерло на месте. Я вдруг понял, что прыгать оно не станет. К излучаемой им ярости неожиданно примешалось еще что-то. Несколько секунд у меня в голове царила звенящая пустота. А потом будто молния сверкнула. Смертельная опасность завидно обострила мою сообразительность. То, что теперь отчетливо примешивалось к тигриной ярости, здорово смахивало… на испуг. Страх! Вот чем явственно потянуло от застывшего тигра. Страх и нерешительность.

И опять скорее инстинкт, чем рассудок подсказал мне, что происходит. Я представил себе бесчисленную стаю здоровенных, жирных, умных котов, которая притаилась где-то поблизости, в зарослях. И стая эта в моих помыслах была целиком на моей стороне. Она приближалась, приближалась!

Тигр вдруг попятился. Не переместился незаметно глазу с места на место, как в прошлый раз, а именно попятился, как обычная испуганная зверюга. Он, виляя задом так, что толстый, короткий обрубок хвоста хлестал его по бедрам, отступал. А эфемерные Кошки, порожденные моей фантазией, охватывали его полукругом и оттесняли к изгороди.

В Тигре оставалась его кошачья природа, донельзя измененная влиянием Зоны. В отличие от своих меньших собратьев он превратился в нечто запредельно злобное, хищное и почти безмозглое. Но это чудовище определенно опасалось Кошек. Обычные тигры ненавидят обычных котов и уничтожают их. Прежде в некоторых зоопарках тигров даже подкармливали кошками — в качестве лакомства. Эта извечная тигриная ненависть, видимо, никуда не исчезла. Просто кормиться Кошками у псевдотигра отпала всякая охота. Имелись, видимо, для этого причины. Что могла сделать «умная» кошачья стая с этим чудовищем? Я не знал. Но что-то, наверно, могла, что-то скверное и опасное для Тигра. Очень скверное и очень опасное. Смертельное! Я сконцентрировался на этой мысли.

Тигр снова рыкнул, сорвавшись с места, метнулся сперва в одну сторону, потом в другую, затем, оттолкнувшись от земли, взмыл вверх. Мгновение его силуэт парил над изгородью, а потом исчез в темноте.

Подкрался Тигр неслышно, но теперь в зарослях стоял удаляющийся треск — свидетельство его позорного бегства. И только тут до меня дошло. Кошки не были моей сиюминутной фантазией. Они действительно присутствовали где-то недалеко и давали о себе знать. Как и отчего они оказались здесь? Мне было не до размышлений. Но не будь их реальной поддержки, возможно, все мои устрашающие образы не произвели бы на Тигра такого впечатления. Он испугался не того, что я думал о Кошках. Он испугался их присутствия.

Не знаю, сколько времени я стоял как столб. Из ступора меня вывели окружившие члены экспедиции. Наверно, от их беспорядочных криков и похлопываний по плечам у меня жутко заболела голова. Я обернулся и поднял на руки все еще лежавшую на земле обморочную Ольгу. Тигриный инфразвук вышиб-таки из нее сознание. Но сейчас она приоткрыла глаза. Первым ее побуждением было высвободиться из моих заботливых объятий. Но она передумала и обвила меня рукой за шею. Сейчас она не была наглухо защищена своей «броней», и я уловил, что сделала она это все же не из нежного чувства благодарности. У нее определенно имелись на меня куда более серьезные виды. Но разгадать какие мне даже сейчас оказалось не по зубам.

Ольгу подхватили другие заботливые руки. Но она мягко высвободилась, встала на ноги и, слегка пошатываясь, побрела к костру. Среди прочих мелькнуло лицо Ларисы. Она никак не обозначала в экспедиции наших особых отношений. И сейчас держалась среди остальных. Но то, что я прочитал в ее глазах и «услышал» в ее сердце, отдалось теплом в моей груди. Лариса, не в пример Ольге, была раскрыта нараспашку. Я понял, что в недавние минуты она не думала ни о себе, ни об экспедиции, вообще ни о чем на свете. Она думала обо мне. Вернее, не думала, а умирала от ужаса, что тварь меня сожрет. Она и сейчас еще не могла поверить в то, что все закончилось благополучно.

Люди бестолково топтались вокруг, потрясая оружием. Леха Георгиев опять пытался командовать, но его никто не слушал. Исаевские бойцы зачем-то приняли позы киношных спецназовцев, ощетинившись стволами во все стороны. Я урезонил их, чтоб ненароком не пальнули в кого-нибудь.

Спутники Ольги оставались позади костра. Тигр, кажется, их тоже напугал, но они не потеряли самообладания. Стояли с оружием на изготовку, и в руках одного из них я увидел тот самый гранатомет. В минуты паники они действовали хладнокровно и обдуманно. Я по-прежнему не мог «прочитать» их, но походило на то, что они, отступив, собирались выждать удобный момент и всадить в Тигра заряд. Впрочем, они все равно не нравились мне.

Володька Исаев бережно взял меня под локоть и повлек к стоянке. Следом пошли остальные, возбужденно переговариваясь. Я сердито высвободил руку. Рядом топал Георгиев.

— Что это было? — спросил он.

— Тигр.

— Тигр?

— Он самый.

— И что ты с ним сделал? Почему он никого не разорвал?

— Да, я тоже об этом сожалею… Посоветовал ему убираться к чертовой матери.

— И он послушал?!

— Как видишь.

— Трепло! — хлопнул меня по спине Исаев. — А на самом деле?

— Ты вот что, — сказал я. — Ты скажи своим ковбоям, пусть еще две линии сигнализации натянут.

— А что, может вернуться?!

— Он мне не доложил. Но — на всякий случай.

— Прыгучий, сволочь, — сказал Георгиев.

— Здесь много всяких прыгучих. Вот потому и надо натянуть дополнительные уровни. Чтоб опять на голову не попрыгали.

Володька отправился отдавать распоряжения.

— Я заметил, — сказал Леха, — он отчасти похож на рептилию. Это только случайные внешние признаки или какое-то радикальное перерождение?

— Сходи в тайгу, у него и спроси. Думаю, он еще где-то рядом.

Мне было не до его научных рассуждений. Леха обиделся и отстал…

Через полчаса все опять собрались у костра. Реакция перенесенного страха клонила людей ко сну. Я подошел к Ларисе, одиноко сидящей на чурбаке, погладил ее по плечу. Она приникла щекой к моей ладони. Так продолжалось с минуту. Потом я мягко высвободил руку и отправился на свое прежнее место рядом с Профессором. Тот казался почти спокойным. Он ни о чем не спрашивал, но ему единственному я рассказал, что и как случилось на самом деле.

Выслушав, Профессор помолчал. Потом пристально посмотрел на меня. Я ответил вопросительным взглядом.

— Вы не подумали о том, что уж слишком легко напугали тигра? — спросил Профессор.

— Со стороны это, возможно, показалось проще простого.

Он отмахнулся.

— Не лезьте в пузырь. Я о другом. Выходит так: показал Тигру виртуальных Кошек, он и наутек?

— Я же говорю, что они где-то поблизости.

— Я думаю, главное не в том, что вы транслировали образы Кошек, которых почему-то боятся здешние Тигры. И даже не в том, что Кошки, как вы полагаете, отчего-то оказались здесь, что само по себе вопрос. Смысл происшедшего, мне кажется, в другом. Да, Кошки обладают способностями передавать, скажем так, мыслеобразы. И, возможно, даже внушать. А потому могут как-то радикально повлиять на своего врага-сородича. Как-то очень неприятно для него. Оттого он их и боится. Но, предположим, на дороге на меня нападут Байкеры. А я им скажу, что Ездок Серый — мой приятель. Как думаете, что из этого получится?

— Большой смех, — буркнул я.

— Вот именно. Смех и только. И начнут они гонять меня взад-вперед за милую душу. А если я, к примеру, покажу им наше совместное фото с вашей дарственной надписью: «Уважаемому Профессору с почтением…» Это я шучу, вы уж не обессудьте. Тогда что?

— Тогда они могут и подумать. Те, у кого есть чем.

— Вот именно. Они поймут, что им и вправду придется иметь дело с таким уважаемым в Зоне субъектом, как вы. А с вами они связываться не желают. Улавливаете?

— Не совсем.

— Вы не просто передавали Тигру образы Кошек. И Кошки не просто присутствовали там. На самом деле вы и они продемонстрировали связь, которая реально существует между вами. Показали, хе-хе, совместную фотографию с дарственной надписью.

— Что это за связь?! — возразил я. — Нет никакой связи.

— Не скажите. Какая-то все же есть. О ее природе мы уже говорили, хоть это и произвольная гипотеза. Если они и разумны, то не в человеческом смысле, а в каком-то своем, особом. Подобие разума возникает в результате общности их мозгов, которую — смахивает на то — теперь обеспечивают их, условно говоря, телепатические способности. Возможно, это никакая не телепатия. Вообще говоря, науке неизвестно, что такое телепатия и существует ли она. Но назовем это так — для удобства. Их коллективный, неустойчивый, можно сказать, суррогатный разум не исключает вашего контакта с ними, хоть и затрудняет его. Вы воспринимаете смутные образы-ощущения, а не смысловые цельности. Но все равно.

Он вдруг доверительно наклонился ко мне.

— У вас могучая интуиция. У ученых тоже бывает интуиция. И она подсказывает мне, что эта ваша связь не просто так. Что она еще сыграет свою роль. Тоже, знаете ли, смутное ощущение и только. Но не отмахивайтесь от этих хвостатых. Постарайтесь сблизиться с ними.

— Может, жениться на какой-нибудь рыженькой? — глупо брякнул я.

Профессор усмехнулся.

— Таких жертв от вас не требуется. Но, повторяю, постарайтесь не терять с ними контакта.

— С ними потеряешь! Вот откуда они здесь взялись? Из города, что ли, за нами скакали? Так зачем? Да и не угнаться им за машинами.

Мы замолчали. Последние слова профессора подтолкнули меня — просто так, от нечего делать — сконцентрироваться и «воззвать» к Кошкам, хоть я и не представлял, где они сейчас находились. Я, почти шутя, послал в пространство мысленный сигнал. Представил себя сидящим у костра среди тесной кучки людей, в окружении громоздких машин, затерянных среди грозных просторов Зоны. Я мысленно придал своему «призыву» вопросительную интонацию.

Сперва ничего не произошло. Потом тьма вокруг меня будто начала сгущаться, пока не окутала с ног до головы и сделалась непроглядной. В ней утонули мои попутчики, а потом и пламя костра. А затем в непроглядном мраке слабо затлели и начали разгораться огоньки. Сначала немного, а после все больше и больше. Наконец они, Кажется, загорелись сотнями и набрали яркость. Они концентрировались в густые созвездия, отстоящие друг от друга на разные расстояния. Некоторые мерцали в одиночку, но таких было мало. Одно созвездие горело где-то поблизости, до него, казалось, можно было дотянуться рукой. Я не понимал, что это такое, пока в груди не возникло странное ощущение. Такое бывает, когда берешь на руки мягкую, любимую, но строптивую кошку, слегка опасаясь ее коготков. Скопления огоньков вдруг дружно мигнули. И я понял. Это Кошки, услышав меня, давали о себе знать, обозначали свое присутствие. Я поразился их количеству. Но от мерцания этих светляков мне почему-то сделалось спокойнее. Светляки не были моими врагами. Скорее наоборот. И они явно желали, чтобы мы чувствовали друг друга.


ГЛАВА 4


Мой транс прервало осторожное прикосновение. Тьма мгновенно растаяла вместе с огнями. На плечо мне положила руку Ольга, стоявшая позади нашего с Профессором бревна.

— Есть минутка? — спросила она. Я поднял голову. Ольга выглядела так, будто не лежала в обмороке полчаса назад. Профессор энергично закивал. Я поднялся.

— Продолжим нашу прогулку? — предложила Ольга.

— Не страшно?

— Перетерплю.

Мы вновь стали удаляться от костра. Я почувствовал на коже провожавший нас взгляд Ларисы. Восторга он не источал. Но я пошел не оглядываясь. Потому что между мной и Ольгой должно было что-то произойти. Рано или поздно. Не в смысле секса. Так я, по крайней мере, думал.

Когда мы отошли на расстояние, с которого нас нельзя было разглядеть от костра, Ольга взяла меня за рукав.

— Кто ты? — спросила она.

Я несколько опешил.

— Лейб-гвардии его величества кавалерийского полка…

Она зажала мне рот ладонью.

— Ну тогда… — начал я, отстраняя ее пальцы.

— Помолчи.

Она опустилась на траву и повлекла меня за собой. Я отчего-то не воспротивился. Мне нравилась Лариса, я бы не хотел ее потерять, но в Зоне не бывает прочных привязанностей. Кроме того, я вдруг подумал, что у меня есть шанс освободить Ольгу не только от ее походного комбинезона, но и от «брони», которая постоянно беспокоила меня.

Впрочем, Ольга сама освободила меня от походного комбинезона. Я успел подумать, что неплохо бы принять ванну. Здесь, посреди лесной дороги?! Секс и ванна в Зоне Давно перестали сопутствовать друг другу. К тому же легкий запах пота, исходивший от Ольги, вдруг подействовал на меня, как валерьянка на кота. Если бы комбинезон моей партнерши был не из такой прочной материи, от него могли остаться одни клочья.

Ее тело было мускулистым и одновременно нежным. Мне стало не до раздумий, как одно могло сочетаться с другим. Я рывком перевернул ее на спину и оказался сверху. Ее чуть влажные грудь и живот прижались ко мне, заставляя забыть обо всем на свете. Впрочем, обо всем на свете я не забывал никогда. Зона не позволяла. Но сейчас я не чувствовал никакой опасности на многие километры вокруг. И впился губами в теплые Ольгины губы.

Она оказалась на удивление изощренной. Отсутствие элементарной гигиены ничуть не смущало ее. И этим она заразила меня. Мы почти ничего подобного не проделывали с Ларисой даже в более подходящих условиях, лишь когда-то давно, с женой, особенно в медовый месяц. Ольга, черт бы ее побрал, была великолепна. Она не издала ни звука, хоть я и чувствовал, что она побывала на вершине не менее чем трижды. Я впивался зубами себе в ладонь, сдерживая неподобающие звуки, которые могли донестись до костра. Но это удавалось с трудом, потому что Ольга умудрилась и меня трижды втащить на вершину почти без перерыва на отдых. Она очень отличалась от женщин Зоны, замученных жизнью, всегда чем-то встревоженных. Она была до предела раскованна, и потому ее гладкая кожа будто обжигала мне пальцы огнем, проникавшим глубоко внутрь. Чувствуя себя свиньей и предателем, я получил небывалое наслаждение.

Потом мы лежали на наших комбинезонах, брошенных на траву, и отдыхали.

— Это тебе за мое чудесное спасение, — прошептала Ольга. — Очень не хотелось стать ужином для этой твари.

— Гусары денег не берут, — ляпнул я и подумал, что в последнее время шучу исключительно идиотски. Но она не обратила внимания, погладила меня по груди. Сквозь сонную истому я «прислушался» к Ольге. Но мои надежды не оправдались. От моего «шестого чувства» абсолютно нагую женщину по-прежнему надежно прикрывала глухая броня ее натренированной воли. Где натренированной, кем? В санлагерях тамошними вертухаями?

— Как ты сумел избавиться от Тигра? — спросила она.

Я промолчал.

— Ты мне не веришь, — сказала Ольга. Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. — Ты особенный, я сразу поняла. От тебя трудно что-то скрыть. Очень проницательный, да? — И, не дожидаясь ответа, продолжала: — Может, и правильно делаешь, что не доверяешь. Но, в сущности, все равно неправильно. У нас с тобой одна цель.

— Я когда-то говорил о своих целях? — лениво спросил я.

— Я и так знаю… Ну ты прав. Все несколько не так, как мы представили Директору и остальным. Но, поверь, большего я рассказать не могу. Ради пользы дела. А дело это…

— Думаешь, я не догадался, что всех нас используют вслепую? — Мне не нравилось, что она сама завела этот разговор и все равно крутит.

— Допустим, что так. Ты, кстати, тоже не прочь меня поиспользовать… Да ладно, дело не в этом. Ты все узнаешь в свое время, я тебе обещаю. Поверь, что за нами стоят благородные люди с чистыми побуждениями. Власти никогда не решат проблемы Зоны. Потому что, если их решить, возникнут новые, еще большие. Думаю, сам догадываешься. Но проблемы Зоны хотят и могут решить другие люди. И мы обязательно должны добраться до Эпицентра. Я и ты.

— А остальные?

— Остальные тоже. (Как-то не очень убедительно у нее это прозвучало.) Но я и ты — обязательно. Любой ценой.

Я приподнялся на локте.

— Мне не всякая цена по карману. Я за каждого в экспедиции отвечаю. А ты нет?

Ольга прижалась ко мне.

— Давай без вопросов ребром. Я говорю только о самом крайнем случае, самом непредвиденном и неблагоприятном. Не буду врать, мужчины у меня были. Ты не первый, само собой, и даже не второй. Ну неважно. Ты нежный хищник, опасный и ласковый. И еще что-то такое особенное. Бабы таких любят до беспамятства. Я, как ты мог заметить, тоже баба. И как я жила в последние годы, не хочется вспоминать. Если я скажу, что влюбилась в тебя — еще раньше, почти сразу, как увидела — ты, конечно, не поверишь. Вот я и не буду этого говорить. Но, поверь, ты мне небезразличен. Если б ты знал, как ты мне небезразличен!

Я усмехнулся.

— У меня тоже не было такой женщины. Скажем — никогда. И что я теперь должен сделать? Угробить всю экспедицию, чтобы ты могла с победной реляцией вернуться к своим шефам?

Ольга вздохнула.

— Дурачок ты. Не надо гробить экспедицию. Это просто к слову как-то нехорошо пришлось. К шефам вернуться с победной реляцией — это не цель. Цель — добраться до смысла происходящего в Зоне.

— Я так и не понял, каким способом предполагается это достичь, — перебил я.

— Сказала же, узнаешь в свое время. Но у меня есть и другие цели. Я не хочу больше ни Зоны, ни спецзаданий, ни тем более санлагерей. А если компетентные органы узнают, что я здесь побывала, после допросов последней степени мне обратно в лагеря прямая дорога. Если выживу. А я не хочу. Я хочу нормальной жизни. И мне пообещали, что, если справлюсь с заданием, мне помогут.

— Обещанного три года ждут, — усмехнулся я. — Порой и дольше.

— Это обещание сдержат, не сомневайся. Но есть еще одно обстоятельство… А ты хотел бы избавиться от всего этого?

— От чего?

— Уйти из Зоны, минуя санлагеря, и жить в свое удовольствие. — Она вдруг тихо рассмеялась. — Желательно, со мной.

— Как-то у вас все молниеносно, милостивая государыня. Вы ни черта обо мне не знаете, кроме того, что я лучше многих адаптировался в Зоне. Стреляю метко и все такое прочее… А жить со мной после всего, что я здесь повидал, думаю, просто невозможно. Я по ночам во сне кричать буду и спать не давать.

Она опять засмеялась.

— Ничего, я перетерплю. Так хотел бы или нет?

Ее слова, конечно, нельзя принимать всерьез. Она играет со мной в какую-то свою игру с неизвестными мне ставками. Но, черт побери, она вот так, обыденно, между делом, предлагает мне возвращение из земного ада на обычную землю. Я давно перестал даже думать об этом. Более того, я и не хотел возвращаться. Но сейчас я, кажется, расслабился. И на минуту перестал быть Ездоком по кличке Серый.

Если повезет, я сумею покрутиться в Зоне, как уж под вилами, еще год-другой. Потом меня непременно убьют. Неважно кто. Нельзя вечно ходить по краю. И образ жизни в Зоне не изменишь. Как стрелок на Диком Западе. Снял пояс с револьверами — тебя тут же пристрелили в спину. Перспектива снова стать человеком на миг показалась мне заманчивой. Хоть я и был уверен, что меня наверняка обманут.

Я перевернул Ольгу на спину, навис над ней, упираясь руками в землю.

— Выполни мою просьбу. Прямо сейчас.

— Какую?

— Расслабься. Закрой глаза. Ни о чем не думай, не напрягайся, думай только обо мне, о том, как я буду храпеть ночью в твоей постели.

— Зачем?

— Надо.

— Что за причуды? — Ольга обвила руками мою шею. Она приподнялась, поцеловала меня в губы, потом опять откинулась на спину и смежила веки.

Я сосредоточился и приготовился заглянуть под ее «броню». Без этого никакие наши дальнейшие разговоры не имели смысла. Кажется, я слишком сильно сосредоточился.

— Вам не холодно? — прозвучало прямо над нашими головами как гром с ясного неба.

Ольга резко дернулась и потянула на себя подстилку. Я вздрогнул и глянул вверх. Над нами возвышалась Лариса. Она подошла неслышно, и я не почуял ее приближения. Я был весьма сосредоточен на другом. В темноте я не мог разглядеть ее лица. Но это к лучшему.

Лариса молча постояла, а потом пошла прочь. Я все так же лежал на Ольге. Н-да, это называется: приплыли. Что-то делать или говорить не имело смысла. Потом Ольга тихо рассмеялась, запустила руку вниз, между нашими телами, и сцапала моего увядшего «бойца». У нее были умелые пальчики. «Боец» воспрял, я выматерился и ринулся в атаку.


ГЛАВА 5


Утром я не обнаружил Ларису среди пассажиров вездехода. Мне сказали, что она пересела в грузовик. В грузовике ей будет чертовски неудобно. Но ничего не поделать. Главное, чтобы вообще не потерялась.

Когда я забрался в кабину, то обнаружил там Ольгу.

— А где Профессор?

— Профессор в салоне. Я попросила его на время поменяться местами, — как ни в чем не бывало ответствовала Ольга, располагаясь поудобнее.

Этого только не хватало. С Ларисой у нас, конечно, теперь полный абзац. Если и наладится, то не скоро, после отъезда гостей, если мы вернемся в город… Если… А теперь моя новая пассия потеснила и Профессора. Такой расклад мне нравился все меньше. Походило на то, что Ольга чисто по-женски добивается лидерства в экспедиции. А заполучить его она могла — не дура ведь, понимала — только через меня… Черт! А может, я накручиваю? Может, ничего она не добивается, а просто хочет — именно по-женски — быть поближе к мужику, который ей понравился и с которым она натрахалась вволю? Который спас ее от верной смерти и, не исключено, может спасти еще не раз. Я махнул рукой и перестал об этом думать.

Раздолбанная дорога все так же неторопливо уползала под брюхо вездехода. Впереди приплясывала корма Исаевского бэтээра. День был серый, пасмурный, время тянулось медленно, а подступавшие с обеих сторон к трассе стены осенней тайги навевали тоску.

Несколько раз бронетранспортер резко притормаживал. Было видно, что перед ним перебегают дорогу какие-то крупные твари. На что они похожи, я разглядеть не успевал, но Володька выразительно матерился по рации и сообщал, что «еще одна уродина» хотела покончить с жизнью. Но не сумела. А жаль. Таким на свете не место.

В своих поездках я насмотрелся на то, во что преобразились выжившие обитатели тайги, и оторопелые выклики Исаева меня не удивляли. Он-то, городской житель, где прежде мог встретить кабана, похожего на носорога, или козу размером с лошадь, на шести ногах и с зачатками крыльев?

В салоне вездехода от нечего делать с утра затеяли игру в карты. Играли на сигареты. В турнир постепенно втянулись все, даже Ольгины коллеги, державшиеся особняком. Азартный гам игроков действовал мне на нервы. Не потому что я такой чувствительный. Просто этот разноголосый ор мешал мне сосредоточиться и «слушать» окрестности. Но никаких неприятных неожиданностей не стряслось до полудня.

А в полдень из оторвавшегося от колонны бэтээра сообщили, что на дороге еще одна баррикада.

Когда мы подъехали, я по рации велел никому не выходить из машин, а сам спрыгнул на землю, обошел транспортер и увидел развороченный завал из толстенных бревен, вздыбленный взрывами асфальт и опаленные деревья по сторонам дороги. Все вокруг было усеяно древесной Щепой. Здесь недавно шел бой. Кое-где еще курились дымки. На завале и у его подножия валялись с десяток трупов. Судя по одежде — Хуторяне и пара Охотников. Похоже, щетинистый на прошлом кордоне не врал: здешняя связь сработала исправно. Комодовцев ждали. Но баррикада их не удержала, а ее защитники полегли в неравном бою. Остался ли кто-то в живых? И не прячется ли он в лесу? Из зарослей запросто могли полоснуть очередью, не разбираясь, кто еще пожаловал.

Я оглядел пролом в завале. Через него прошли машины комодовцев. Пролом был достаточно широк, и нам ничто не мешало воспользоваться им. Но я знал, что в пролом мы не поедем. Там притаилась смерть.

Володя Исаев не утерпел и оказался рядом со мной. Сказал с хрипотцой в голосе:

— Вот сволота! Фашисты! Могли ведь договориться.

— Они договариваться не любят, когда сил много, — объяснил я.

Володя направился к пролому.

— Стой, — окликнул я его.

— Что? — Он оглянулся.

— Не суйся туда. У тебя толковый сапер найдется?

— А как же.

…Вдвоем с молоденьким бойцом мы осторожно приблизились к развороченной баррикаде. Я искал взглядом натянутую проволоку. Я чувствовал опасность и догадывался, что мина должна быть, но где и какая она, не знал.

Проволоки мы не увидели и остановились. Сапер, обвешанный оборудованием, повозился со своими приборами.

— Там датчик движения, — наконец сообщил он — Вы тут оставайтесь, а я тайгой обойду. Кажется, непростая штука.

Я, поколебавшись, отпустил его. Тут требовался специалист, а не интуиция. Потянулось нервное ожидание. Не хватало только мальчишку угробить!

Но сапер справился со своей задачей. Минут через двадцать он показался в проломе и призывно замахал рукой…

Таких мин я раньше не видел. Наверно, новая модификация, появилась за время моего пребывания в Зоне. Но откуда она у комодовцев и кто научил этих болванов обращаться с такой хитрой смертью? Похоже, их гости явились сюда изрядно экипированные и подготовленные. Установка такой мины больше подходила армейскому спецназу, чем одичавшим в Зоне бандитам.

Сапер бродил взад-вперед по дороге со своим миноискателем, но я знал, что путь теперь свободен. Вскоре наш караван миновал разрушенную баррикаду. По другую ее сторону я насчитал еще с полдюжины трупов.

По рации я велел соблюдать крайнюю осторожность, всем смотреть в оба, а потом, заглянув в салон своего вездехода, прекратил возобновившийся было карточный турнир.

Минут через пятнадцать тряской езды Ольга не выдержала и спросила:

— И что ты собираешься делать?

Я промолчал.

— Они убивают без разбора. И могут приготовить нам такой сюрприз, что вся поездка сорвется.

— Сделаем, что нужно, когда станет можно, — буркнул я.

— Замечательный ответ. И что же нужно и когда настанет это можно? Ты же понимаешь, что рано или поздно…

Тут я заметил грунтовый проселок, уходящий вправо, в глубь зарослей. На проселке отчетливо проступали многочисленные следы тележных колес и конских копыт. А поверх — свежие отпечатки широких шин. Бэтээр успел проскочить проселок, но я скомандовал по рации остановиться.

Я раздумывал, а Ольга выжидательно смотрела на меня… Одна машина, скорее всего, небольшой вездеход или просто какой-нибудь «лендкрузер». Значит, человек пять, не больше. Наверняка только комодовцы. Гости вряд ли поедут бесчинствовать на хутор. (Что проселок ведет на хутор, я был уверен, судя по следам.) Просто несколько «пацанов» оторвались от кавалькады и решили развлечься. С дисциплиной у них вечная беда, с умом — тоже. Не подумали, что могут пересечься с нами… А может, как раз подумали. Сделали ставку на то, что на следы мы на ходу не обратим внимания, проскочим, а они окажутся у нас в тылу. (Исаев, кстати, и проскочил.) Отъехали по проселку с километр и ждут. Не исключено, в кустах, на перекрестке, у них прячется наблюдатель, чтоб сообщить, когда мы проедем.

Уловка могла сработать. Передние подождут и подготовят достойную встречу, а задние ударят с тылу. Если бы все случилось неожиданно, они могли покончить с нами в считанные минуты.

Но что-то подсказывало мне, что так или иначе, от соблазна заглянуть на хутор братки не удержатся.

Я вызвал по рации Исаева. Тот откликнулся без промедления. Объяснив ситуацию, я приказал:

— Возьми своих бойцов и прочеши окрестные заросли на предмет вражеского наблюдателя. Только смотрите, осторожно.

Впрочем, присутствия наблюдателя я не ощущал. Но провериться не помешает.

В окно кабины я увидел, как открылся люк транспортера и бойцы рассыпались в разные стороны. Двигались и прикрывались они вполне профессионально. Это меня слегка успокоило, но не очень. На настоящих «коммандос» они ой как не тянули.

В кабину сунулся Георгиев и принялся доказывать мне, что лучше ехать без остановок — меньше риска. В риске он разбирался, как я в его науке. Я так и сказал ему, после чего выпроводил вон.

Через полчаса поисков стало ясно, что никакого наблюдателя нет.

Значит, компашка «отдыхает» на хуторе. Можно, конечно, туда отправиться на транспортере и вступить в боестолкновение. Мини-«Градом» мы разнесем к чертям собачьим их вездеход, а они, не исключено, подожгут из гранатомета бэтээр. У Исаева неплохие ребята, но в подобных операциях они вряд ли участвовали. Так что потери с обеих сторон прогнозу не поддаются. Тут бы очень пригодился спецназ. И что-то вроде спецназа у нас было — в одном-единственном лице.

Я еще посидел, опершись на руль, потом сказал по рации:

— Исаев. Я отъеду. Гони двух своих ребят сюда, на мое место. Водителя и стрелка. Но вперед не двигаться. Ждать здесь, где стоим.

— Ты куда? — одновременно спросили Исаев по рации и Ольга над моим ухом.

— Прокачусь, посмотрю, что к чему, — сказал я Ольге. А Исаеву ответил:

— Выполняй приказ.

— Заканчивай! — заорал на весь эфир Володька. — Куда прешься один? Едем вместе.

— Не кипи, — сказал я. — С твоими ребятами только дров наломаем и груз «двести» заимеем. Тут особый подход нужен.

— Так точно, — согласился Исаев. — Вот вдвоем и отправимся.

— Отставить. Колонну нельзя оставлять без военспеца.

— Колонну нельзя оставлять без тебя, — рявкнул Володька.

Я засмеялся:

— Я ж ненадолго.

Исаев не унимался, но я решительно пресек перепалку.

Снова объявился Георгиев.

— Я, как руководитель экспедиции…

Далось ему это руководство! Пришлось послать начальника ко всем чертям. Он, возмущенный до крайности, вернулся в салон и попытался организовать там выступление оппозиции. Но его почти никто не поддержал. Они все же мне доверяли.

Ольга округлила глаза:

— Ты что, собираешься один воевать?

Я только поморщился.

— Нет, милый мой, — закричала она, — я этого допустить не могу. — Она попыталась вскочить, но я усадил ее обратно.

— Не вмешивайся. Я знаю, что делаю.

— Я боюсь тебя потерять.

— Я тоже боюсь себя потерять. Так что все в порядке.

Она поняла, что спорить со мной бесполезно.

Я поднапрягся и поймал волну Коня. Наши конкуренты уехали недалеко. И это не радовало.

Я еще раз предупредил Исаева, чтоб с места ни-ни, впереди не исключена засада.

— Да понял я, — сердито отозвался Володя. И, помедлив, спросил: — А если ты не вернешься?

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

— А все же.

— А если все же, действуйте по обстановке. Лучше, конечно, поворачивать оглобли и обратно в город.

— Ну это вряд ли.

— Да ты не переживай, — заверил я. — Мне моя шкура мила несказанно. Так что ждите.

— Сколько?

— Ну ориентировочно, часа два-три. Должен управиться.

Исаев громко вздохнул.

Я напялил бронежилет, рассовал по многочисленным карманам автоматные рожки и обоймы для «стечкина», а также две ручные гранаты. Проверил штык-нож на поясе. Достал из рюкзака самодельный глушитель и навинтил его на короткий ствол моего «калаша». Стандартная насадка гасила пламя выстрела, а звук — лишь слегка. Спецы из Работяг давно изготовили по моему заказу специальный глушак. Пользоваться им мне еще не доводилось. Но сейчас он оказался как раз кстати.

В корме нашего вездехода был закреплен мотоцикл «ямаха», поблескивающая черным лаком и никелем машина с небольшими колесами и широкими покрышками — мощная, скоростная, но устойчивая и маневренная.

С помощью присмиревших попутчиков я отшвартовал «ямаху», опустил пандус и свел мотоцикл на землю. Моя команда молча наблюдала за мной.

— Удачи! — взмахнул рукой Профессор.

Я ответил общим салютом, закинул ногу на мотоцикл и включил зажигание.


ГЛАВА 6


Трасса и наш караван скрылись за поворотом проселка. У мотоцикла имелся все же один недостаток: он ревел на всю округу. Скрытно подъехать на нем к хутору можно было только в том случае, если мои потенциальные противники беспросветно глухи. Но я догадывался, что это не так. «Ямаха» летела по проселку, то и дело взмывая в воздух после очередного ухаба. Я давно не ездил на таком мотоцикле и сейчас испытывал удовольствие. Зная, что за мной никто не наблюдает, даже прокатил метров сто на одном заднем колесе. Но хватит цирка. Я зорко вглядывался в проносившиеся мимо придорожные заросли. Наконец в их глубине мелькнул черный остов какого-то строения. Я резко сбросил газ, затормозил и выключил двигатель. Дальше в целях конспирации предстояло перемещаться на своих двоих.

Я закатил мотоцикл в кусты и забросал ветками. Предстояло тряхнуть стариной и вспомнить армейские марш-броски. Я проверил амуницию, чтоб ничего не болталось и не лязгало. Убедившись, что все в порядке, я пустился рысью дальше по направлению к хутору. С той стороны вдруг ударил отдаленный одиночный выстрел. Я на мгновение замер.

…Хутор со всех сторон окружала молодая древесная поросль. Раньше вокруг жилого дома и надворных построек, надо думать, простирались огороды. Но теперь они сплошь заросли молодым березняком и кустарником. В Зоне всякая флора перла в рост удивительно быстро.

Прежде, чтобы взрасти такому подлеску, потребовалось бы лет пятнадцать.

В зарослях сиротливо бродили несколько коров довольно необычного вида: они имели горб на спине и пышную гриву. Их бессмысленное топтание среди молодых деревьев никак не походило на выпас.

Я разрисовал лицо камуфляжной сажей, приладил на свой «калаш» оптику. Полагалось прислушиваться и приглядываться — к этому меня приучали с первого дня армейской службы. Этому жестоко учила и Зона. Но сейчас прислушиваться и приглядываться мне особо не требовалось, потому что я чувствовал происходящее на хуторском подворье.

Во дворе дома находились двое, расслабленные, размякшие и, кажется, изрядно пьяные. Один, правда, был чем-то слегка недоволен, а второй оправдывался, но так только, для виду.

Еще троих я засек в доме. Двое были, точно, бандиты, тоже пьяные, но, в отличие от парочки во дворе, сильно разгоряченные. Третий сигнал еле доходил. Может, лучше бы он не доходил вовсе. От него меня передернуло.

Еще один братан, возможно, рылся в амбаре в поисках добычи. Урок насчитывалось пятеро, сомневаться не приходилось. До меня доходили еще какие-то совсем слабые флюиды, вернее, их эхо, затухающее с каждой секундой. Я знал, что это значит. Остывшие трупы оставались для меня безмолвными. Но те, кто погиб недавно, продолжали слегка «фонить» некоторое время. Вот такой «фон» шел сейчас с подворья.

Краем сознания я улавливал еще чье-то присутствие, разрозненное и многочисленное. Я не сразу понял, что это Кошки. Их по кустам пряталось немало. Странно, откуда они взялись и зачем? Но сейчас мне было не до них.

Я неслышно двинулся к изгороди, окружавшей дом. Следы колес вели прямо в покосившиеся ворота.

Я был уверен, что меня не засекли, иначе я почувствовал бы опасность.

Неслышно, под прикрытием разросшейся по осени осоки, я подобрался к забору и заглянул в щель между досками. Посреди обширного двора торчал «лендкрузер» с поднятым капотом. Стекла кабины прикрыты решетками, на дверцы наварены стальные листы. Такой «броневик» в бою ломаного гроша не стоил. Но Урки в бои вступали редко, предпочитая налеты.

Двое детин в кожанах, налысо стриженные, копались в моторе. Вернее, копался один, а второй стоял рядом и бранился. Я прислушался.

— Блин! — ворчал детина. — Зря никого на перекрестке не оставили. Была же команда наблюдать, когда эти проедут.

— Оттянуться всем охота, — глухо отзывался из-под капота второй. — Чо, одни трахаться поедут, а кто-то в кустах припухай?! Обойдется.

— А если не обойдется? Если выскочим у них перед носом?

— Ничо. Мы осторожно. От их колес следы и на асфальте остаются. Глянем. Если еще не проехали, подождем в кустиках. А если проехали…

— Ты еще со своим движком!.. Скоро починишь?

— Скоро.

Выходило, что я не ошибался. Этих ухарей действительно оставили скрытно дожидаться нашего проезда. Чтобы потом ударить в спину. Но если бы хоть в каком другом месте оставили! А на хутор они не могли не зарулить, им хоть кол на голове теши.

На поясах у парочки болтались пистолеты в кобурах. Автоматы были прислонены к автомобильной дверце. На крыле машины поблескивала початая бутыль с мутноватой жидкостью. Один из Урок сгреб ее, запрокинул голову и изрядно глотнул. Зашипев и сморщившись, он сунул в рот какую-то закусь.

Второй, из-под капота, пробубнил:

— Не жрал бы без меры. Работа предстоит.

— Не учи отца детей делать! Работу исполним. — Урка снова присосался к бутыли.

Я обвел взглядом двор. Там и сям пестрело разбросанное тряпье, валялись старые ящики и поломанные чемоданы. Гости, похоже, устроили капитальный шмон в поисках добычи. Какими такими драгоценностями они тут предполагали разжиться, представлялось с трудом.

Поодаль, где начинались задворки, торчал одинокий тополь. Он был весь в желтой, еще не облетевшей листве. И в пестроте этой листвы я заметил человеческое тело. Оно слегка покачивалось, подвешенное на веревке за шею. Я взглянул в оптический прицел. Повешенный был пожилой мужчина в крестьянской одежонке. Должно быть, хозяин хутора. Негостеприимно встретил, видать, нежданных пришельцев, вот они и устроили показательную экзекуцию.

На крыльце дома лежало еще одно тело. Женщина средних лет, юбка высоко задрана, кофта изорвана и перепачкана кровью. Так. Ясно. С женой хозяина, прежде чем убить, позабавились.

Я, приникнув к окуляру прицела, принялся обшаривать подворье метр за метром. И обнаружил еще двух мертвецов. Голова одного из них виднелась из-за угла дома. Вокруг нее натекла изрядная алая лужа. Второй сидел, привалившись спиной к стене сарая. Рядом валялся топор. Да. С топором против этих много не навоюешь.

Других трупов я не заметил, но «фон» исходил еще и из баньки с распахнутой и сорванной с одной петли дверью. Должно быть, там побили хуторских наемных работников. Но пуще всего мне не давал покоя исполненный боли и ужаса «сигнал», доносившийся из дома. Он принадлежал молодой женщине, почти девчонке. Над ней сейчас усердствовали, и развлекуха, похоже, находилась в самом разгаре.

Сволочье! Всегда одно и то же. Всегда и везде! Ну значит, не на кого вам обижаться.

Я просунул автоматный ствол с глушаком в щель, навел перекрестье прицела на голову самоуверенного любителя самогона, потом плавно потянул спусковой крючок. Негромкий хлопок выстрела. Детина выронил бутыль, которая со звоном разбилась, и, будто сломавшись, осел на землю.

Из-под капота вспорхнул второй. Он даже не успел сообразить, что произошло. Я аккуратно снял его следующим выстрелом.

Теперь медлить было нельзя. В любой момент во дворе мог объявиться кто-то из уцелевших бандитов. Я перемахнул через забор и, поводя стволом из стороны в сторону, метнулся к крыльцу. Дверь на веранду оказалась открыта. Неслышно скользнув в нее, я успешно увернулся от груды ведер, составленных у стены. Если б я их задел, лязгу бы хватило на три сигнализации. Я неслышно проник в прихожую. Из нее двери вели на кухню и в горницы. В кухне на плите кипел большой алюминиевый котел, должно быть, коровье пойло. Но там никого не было. Зато из глубины дома донесся плачущий стон, сменившийся придушенным визгом после гулкого удара, и грубый мужской голос забубнил по-матерному. Я двинулся на звук. Горница тоже оказалась пуста, но дверь из нее вела в следующую комнату.

Я возник на пороге. У стены, на старомодной железной кровати лежала девушка. Я успел разглядеть ее каштановые, перепачканные кровью кудри на разодранной подушке, перья из которой усеяли комнату. Одежды на ней почти не осталось. Плотный, квадратный бугай крепко держал руки жертвы, а второй, со спущенными штанами, громоздился сверху. Квадратный поднял голову, и я, не раздумывая, выстрелил ему в лицо. Урка, захлебнувшись кровью, отпустил жертву и рухнул на пол.

Второй был сильно увлечен. Поэтому проявил никуда не годную реакцию. Он завертел башкой, заметил меня и вознамерился встать. Стрелять я опасался, чтобы не зацепить девушку. А потому метнулся вперед, ударом кованого башмака сшиб его с кровати и вскинул автомат.

— Дяденька! — пискнул «герой-любовник». — Не стреляй.

Со спущенными на лодыжки штанами, с оголенными гениталиями, с протянутой ко мне в отстраняющем жесте ужаса растопыренной пятерней, он был омерзителен и жалок.

— Дяденька!!!

В его отчаянном визге сквозил плач. Я промедлил лишь долю секунды. И тут же чувство смертельной опасности впилось мне когтями в спину. Оно возникло чуть раньше, но я был слишком занят.

Я резко обернулся. И тут же в ушах взорвался грохот, а страшный удар в грудь отшвырнул меня к стене и погасил сознание.

Очнулся я, наверно, меньше чем через минуту. Присутствовало такое ощущение, что в грудь мне вбили осиновый кол. Но я не вампир, и осиновых кольев в меня не вбивали. Поэтому, наверно, я все еще оставался жив. На меня в упор смотрело дуло помпового ружья, которое держал на изготовку высокий тип в омоновском сером камуфляже. Дуло еще дымилось. Я опустил глаза. Но крови не увидел. Матерчатое покрытие бронежилета было разодрано зарядом картечи. Однако броня выдержала. Тело сводила боль, но я сразу понял, что не ранен, что это просто могучий ушиб. В худшем случае сломаны ребра. Но ребра мы переживем.

«Герой-любовник» уже успел натянуть штаны и вооружиться карабином «эскаэс». Он оказался белобрысым парнем лет двадцати с уродливым шрамом через всю правую щеку. Пока камуфляжный держал меня на прицеле, он выдернул у меня из кобуры «стечкина» и нож из ножен. Мой автомат валялся на полу поодаль. В таких обстоятельствах я вряд ли успею до него дотянуться.

— С-сука! — сказал молодой дрожащим голосом. — Неслышно подобрался. Размалеванный! Что еще за спецназ выискался?! Кольку вот завалил.

— Гошу с водилой он тоже завалил, — сообщил камуфляжный. — А вы, бля, заигрались. Если б я случайно во двор не вышел, он бы тебе голую жопу отстрелил.

Мужик с ружьем подошел к кровати, потыкал стволом неподвижно лежащую на ней девушку.

— Готова, — констатировал он. — Колян, чуть какая дернется, лупит, понимаешь, по башке кулаками. Доигрался.

— С-сука! — опять прошипел «герой-любовник» и врезал мне сапогом по лицу. Я едва успел дернуть головой, чтоб он не превратил мою физиономию в месиво. Он замахнулся на меня прикладом карабина.

— Погоди, — сказал камуфляжный. И адресовался ко мне: — Ты кто такой и откуда взялся?

— Бог послал, — ответил я. — По голым жопам пострелять.

— Ну-ну, — он покачал головой. — Шутник.

Второй опять занес приклад для удара, но напарник его одернул.

— Перестань! Видишь, какая байда. Задание мы, считай, провалили. Потери понесли. Надо своих догонять. Этого с собой прихватим. Пусть его допросят. Хоть ясность какая-то будет.

— За Коляна я его урою! — стоял на своем бывший бес-штанник.

— Я сказал!

— А я сказал… Думаешь, такой расколется?

— У Конопатого все колются.

Они все же не были профессионалами. Молодой — уголовная «торпеда». А камуфляжный, скорее всего, какой-то бывший силовик. Но даже не мент, наверно, а если и мент, то, похоже, не опер. Они забрали у меня пистолет и нож, но подсумок не проверили. Гранаты оставались при мне. Связать меня они тоже не успели. А это им стоило сделать в первую очередь.

Пока мои победители пререкались, я, улучив момент, достал «лимонку», поднял ее над головой, придерживая предохранительную скобу, выдернул кольцо и бросил его на пол. Оно негромко звякнуло. Парочка разом умолкла и уставилась на меня.

Я, с трудом сдерживаясь, чтобы не застонать от боли, поднялся на ноги и скомандовал:

— Бросай оружие.

Молодой немедленно повиновался. Он побледнел, как известка на стенах. Карабин гулко ударился о доски пола. Я ногой отшвырнул его подальше. Камуфляжный попятился к двери.

— На месте стоять! — рявкнул я. — Брось ружье!

— Что, так всех вместе на воздух и поднимешь? И себя тоже?

Против меня было, по сути, полтора противника. Молодого можно было шибко не опасаться. Но долго пугать друг друга стволами и взведенными гранатами удается только в кинобоевиках.

Я сделал шаг вперед и, превозмогая боль в груди, резко ударил ногой сбоку по ружью, которое держал камуфляжный. Того развернуло на девяносто градусов. Палец непроизвольно дернул спуск, и грянул выстрел. Заряд картечи оторвал молодому руку и отшвырнул его к стене. Раненый еще сползал на пол, когда я подсечкой сшиб с ног его напарника. Еще одним ударом ноги я отправил помповик в дальний угол комнаты.

Но тут я, как выяснилось, просчитался. Одетый в омоновский камуфляж тип, возможно, был спортсмен, спец по рукопашному бою. Он, лежа на спине, резко распрямил согнутые ноги, и я отлетел на кровать, прямо на труп девушки. Из лежачего положения мой враг, как заправский мастер восточных единоборств, прыжком перешел в стоячее, бросился на меня и навалился сверху.

Несмотря на его профессиональную хватку, я, наверно, справился бы с ним. Но не сейчас, когда адская боль после попадания картечи в упор скрючивала тело, сковывала движения, ударяла раскаленным острием в мозг, грозя погасить сознание. Кроме того, моя кисть сжимала гранату с выдернутым кольцом.

Драться врукопашную по всем правилам я не мог. Оставалось одно: постараться повалить врага и не отпускать как можно дольше. Авось под руку подвернется что-то подходящее. (Хорошо, если раньше мне, а не ему.)

Мне удалось свалить его на пол, и мы принялись кататься по усеянным обломками доскам. Боль взорвалась у меня внутри как та самая граната, зажатая в кулаке. Мой противник цеплялся за этот кулак, стараясь перехватить «лимонку». Потом бы он вышвырнул ее в окно и беспрепятственно прикончил меня.

Мы долго возились, пока он не перевернул меня на живот и не прижал к полу. Одной рукой он обхватил мой кулак с гранатой, а второй, согнутой в локте, принялся душить. В глазах поплыли черные круги. Если бы не его сомкнутые пальцы, я бы наверняка выпустил «лимонку». Но он душил меня сноровисто и предусмотрительно. Я почти перестал сопротивляться. Черт. Черт! Не должно же было все так кончиться! Отправившись сюда один, я слишком понадеялся на свои возможности. Наверно, для каждого слишком самоуверенного типа наступает такой момент, когда возможности подводят.

Мне некому было прийти на помощь. И сделать я уже ничего не мог, кроме как постепенно слепнуть и глохнуть от удушья. И я почти ослеп и оглох. Я ни о чем не думал в этот момент. Мне было невероятно больно и тошно. И больше ничего. И лишь животная жажда жизни не хотела смириться, билась о стенки черепа, сопротивляясь кислородному голоданию, не давая окончательно отключиться. Животный инстинкт вопил во мне, немым эхом отдаваясь в пустоте.

Враг рванул мою голову, норовя переломать шейные позвонки. Но с первого раза ему это не удалось. Животный инстинкт взвыл на совсем уж запредельной ноте. Смысл этого бессловесного воя был прост: помогите, помогите хоть кто-нибудь!

Внезапно камуфляжный вскрикнул, задергался, его удушающая хватка ослабла. Я судорожно глотнул воздуха. Потом тяжелое тело перестало вдавливать меня в пол. Оно разразилось матерным воплем.

Когда в глазах у меня слегка прояснилось, я отполз в сторону, приподнялся и сел, привалившись спиной к стене. Моим глазам открылась удивительная картина. По полу каталось что-то разноцветное, дергающееся и брыкающееся. Оно орало не своим голосом, а на полу за ним размазывались красные пятна — кровь. Я смотрел как завороженный, не понимая, что происходит. В глазах у меня все еще двоилось и плыло.

Странное создание наконец перестало перекатываться и замерло на месте. Его сотрясали конвульсии, вопль превратился в хрип, брызнули упругие струйки, заливая алым грязные доски пола.

Потом во все стороны разом прыснули какие-то существа, оставляя тело моего врага, которое они только что облепляли сплошным покровом. Тело врага подергивалось в агонии, но с каждой секундой все слабей и слабей. Струйки крови из разорванного горла опали и превратились в ручейки, пополнявшие алую лужу.

Здоровенные Кошки, серые, рыжие, черные, пятнистые, расселись плотным кругом, центром которого стал умирающий. Они еще подрагивали от возбуждения и готовы были в любой миг снова броситься в атаку. Но этого не потребовалось. Их растерзанная жертва наконец затихла. Жизнь бесповоротно покидала ее. Тогда Кошки дружно повернули головы ко мне.

Их глаза светились даже при свете дня — зеленым, желтым. Это были не привычные домашние любимцы, о которых в Зоне стали забывать, а исчадия ада, маленькие свирепые чудовища, которые пришли мне на помощь, когда мой животный инстинкт вопил о спасении. Никто не мог и не должен был спасти меня. Но эти грациозные демоны явились на зов и воочию продемонстрировали, какова была судьба Ездока по кличке Куцый, полюбившего устраивать кошачью охоту на улицах ночного города.

Демоны все сверлили и сверлили меня светящимися глазищами. Потом в мозгу возникли и заслонили собой реальность эфемерные образы: высокая глухая изгородь, за ней развалины каких-то приземистых строений без окон. И провал, черный, глубокий, будто дышащий. Но из него исходил не пар, не дым, не воздушные волны, а что-то совсем иное. Я не мог понять что.

Я попробовал послать Кошкам ответный сигнал, исполненный глубочайшей признательности. Но, кажется, они ждали от меня другого. Меня коснулось чувство странного, нечеловеческого недовольства, образы руин и черного провала надвинулись, обретая почти реальные очертания.

Я не мог уразуметь, что это означало.

Одна из Кошек издала характерный горловой звук. Его подхватила другая, третья. Вот уже вся стая утробно завывала, и этот невыносимый вой заставил шевельнуться волосы на моей голове.

А потом я уловил. Разобрал. Догадался. Это можно назвать как угодно. В кошачьем вое присутствовала некая упорядоченность. Что-то повторялось в нем, какая-то закономерность. Кошки просто утробно завывали — каждая в отдельности. Но в этом запредельном хоре угадывалось что-то еще. И это что-то было словами. Из заунывного воя отчетливо проступало сотканное из бессмысленных звуков: «Ты должен… Ты должен…» Я не верил своим ушам. Быть может, это всего лишь морок, последствия удушья?

Но я вспомнил, что рассказывал мне комодовец на разбойничьей заставе с расстеленным поперек дороги «ежом». Он рассказывал, что услышал слово в кошачьем вое: «Убир-райтесь!» Но я-то слышал совсем другое… Что я должен? Что и кому я, черт побери, должен?! Почему именно я? И откуда они это взяли?

Вместо ответа у меня в голове ни с того ни с сего возник образ здоровенной Кошки. Она, кажется, была беременна, брюхо волочилось почти по самой земле. Кошка упала на спину и вцепилась когтями себе в раздутый живот, раздирая его. Из живота потекло что-то черное и отвратительное. Потом все исчезло.

Кошачье завывание вдруг оборвалось. Стая дружно сорвалась с места и на мягких лапах неслышно унеслась прочь через двери и выбитые окна. Комната мгновенно опустела. Лишь три мертвых тела да невыносимая боль в груди свидетельствовали о реальности всего случившегося.

Кошки в последнее время, похоже, не выпускали меня из виду. Что-то им требовалось от меня. Возможно, это как-то связано с моими необычными способностями, которыми наградила меня Зона. Или давняя контузия. Или то и другое вместе. Не знаю. Но Кошки не могли мне ничего объяснить. (При чем тут, например, беременная Кошка с мерзкой грязью в брюхе?!) Профессор прав: если они и разумны, то лишь отчасти, составным суррогатным разумом, который неустойчив и плохо сочетается с человеческим. Мы общались, почти не понимая друг друга. Сейчас они передали мне то, что были способны передать: я, кажется, должен… что? Посетить какие-то развалины и бездонный провал, скрытый среди них? Чего ради?!

Тут я заметил, что по-прежнему сжимаю в руке гранату. Кряхтя, я поднялся, подобрал автомат, вернул на пояс «стечкина» и нож, потом вышел во двор. Теперь я улавливал только послесмертный «фон». Живых здесь не оставалось.

Хуторян стоило бы похоронить. Но у меня на это не оставалось ни сил, ни времени. Конечно, Урки, оставшиеся тут, теперь не ударят нашим в спину. Но те, передние об этом не знают и, скорее всего, будут действовать по плану. Не опоздать бы.

Проходя мимо «лендкрузера», я швырнул гранату под открытый капот и пустился рысью, стараясь не обращать внимания на боль. Позади меня грохнуло, в спину толкнула упругая, горячая волна. Я оглянулся. Машина горела, выбрасывая высоко в небо клубы густого, жирного дыма. Быть может, его заметят и наши, и подстерегающие их враги. Быть может, это насторожит последних и заставит воздержаться от нападения. А нашим послужит предупреждением, которое — очень хотелось верить — надоумит хотя бы Исаева проявить наибольшую осторожность.

Впрочем, хоть Исаев и славный парень, я по-прежнему надеялся главным образом на себя. А потому, ускоряя шаг, затрусил по проселку к тому месту, где спрятал в зарослях «ямаху».


ГЛАВА 7


Мотоцикл вылетел с проселка на трассу, и я повернул направо. Потому что нашего каравана на месте не оказалось. Перекресток был пуст, только валялись окурки и пустая пластиковая бутылка. Значит, они все же поехали. Идиоты! Володька идиот! Я же предупреждал!

Несмотря на рытвины и колдобины, я выкрутил ручку газа до упора, и мой двухколесный конь натурально скакал, то и дело взмывая в воздух. У меня был повод лететь с такой скоростью.

Теперь над лесом я видел две тучи дыма. Одна — от горящего на хуторе «лендкрузера». Вторая… Вторая, куда большая и такая же маслянисто-черная, тянулась в небо в той стороне, куда я направлялся.

Черт побери! За годы жизни в Зоне я здорово научился лавировать, вовремя нападать и отступать, обходить непреодолимые препятствия и преодолевать те, что мне по зубам. Но, взявшись командовать походом, я, кажется, кое-чего не учел. Я давно превратился в одиночку, самолично принимающего решения и отвечающего только за себя. Когда-то меня учили армейские наставники, что командир должен контролировать ситуацию, а не бросаться очертя голову на врага в штыковую. Но именно это я недавно и сделал. А дисциплины в Зоне не осталось нигде никакой. Даже у таких людей, как мои спутники.

И, кажется, последствия не заставили себя ждать. Вторая туча дыма красноречиво свидетельствовала об этом. Володя Исаев неплохой боец, но его парни в сущности мальчишки, да и у него самого нет большого боевого опыта. И моего «шестого чувства».

Сейчас я напряг это чувство изо всех сил… На трассе случился бой, и, кажется, не все наши выжили. Уцелевших я чувствовал, их было меньше десятка. Но кто остался, я определить не мог. Их сигналы смешивались в возбужденную, остервенело-испуганную сумятицу. Лариса точно была жива. Ее «волну», такую знакомую, я все-таки выделил среди прочих.

Минут через двадцать я увидел… И резко сбросил газ.

Основной клуб смоляного дыма исходил от горящего бензовоза. Пылал не только он сам, но и обширная лужа растекшегося вокруг горючего.

Грузовик лежал на боку в кювете. Следов крупных попаданий на нем не было, зато хватало пулевых отверстий.

Шедший в авангарде бэтээр тоже горел. Возле него на земле я заметил несколько неподвижных тел. И только вездеход, стоявший чуть наискосок, оставался относительно невредимым, если не считать вмятины на борту, окруженной обширным пятном копоти. Туда, видимо, угодил заряд гранатомета. Но Работяги смастерили славную машину. Керамический слой брони погасил кумулятивную мощь заряда, а металл выдержал рассеянный взрыв. Я понял, что у нас осталось лишь одно транспортное средство.

Чуть поодаль, в придорожных зарослях, горел танк. Судя по всему, он таился в них, пока не показалась наша колонна. А потом выполз из своего укрытия и в упор вмазал по транспортеру.

Спрыгнув с мотоцикла и пробежав вперед, я увидел нескольких человек, склонившихся над лежащим на обочине телом. Исаев! Его камуфляж был густо перепачкан кровью. Возле бэтээра распластались несколько его бойцов. (Остальные, надо думать, так и остались внутри.) Вокруг Володи толпились Лариса, Профессор и Ольга со своими подручными.

При моем появлении все дружно обернулись. Я подошел, глянул. Исаева ударило осколком и обожгло. Лариса пыталась его бинтовать. Вряд ли в этом имелся смысл: осколок попал прямо в середину груди. Странно, что Володя до сих пор оставался жив. Я склонился над ним. Он был в сознании.

— Серый, — прохрипел он. — Извини.

— Молчи, — сказал я.

Он хотел что-то объяснить, но язык его не слушался.

— Это все?

— Все, — кивнул Профессор.

…Ольга рассказала о случившемся лаконично и почти невозмутимо.

После моего отъезда бразды правления перехватил неугомонный Леха Георгиев. Ему показалось, что представился удобный момент покомандовать. Они тут же сцепились с Исаевым. Володя требовал неукоснительно выполнять мой приказ. Георгиев же, напротив, решил «не задерживаться». Они чуть не подрались. Георгиев, кандидат каких-то наук, в прежние времена заведовал лабораторией в НИИ. Я слышал, что специалист он был неплохой, только лишних амбиций много. Теперь эти амбиции проявились во всей красе. Оттесненный от руководства, он решил взять реванш, мало задумываясь о последствиях. Он понятия не имел, как вести себя в такой ситуации в глухих дебрях Зоны.

Я недооценил его гонор и способность давить. Он надавил по полной программе. И на Профессора, и на Ольгу, и на других, кто был против. Ольга с ее людьми и Профессор возражали до последнего. Но Директор-то назначил командиром Леху, а не меня. Научники (черта ли они понимали в боевой обстановке!) дружно встали на сторону своего шефа. Тот под конец пригрозил Исаеву, что отстранит его от командования бойцами и пересадит в грузовик. Володька обложил всех матом и погнал вперед свой транспортер.

…Танк объявился в придорожных зарослях прямо перед носом колонны. Танкисты, правда, оказались никудышными артиллеристами. Первый снаряд пролетел мимо и случайно угодил в бензовоз. Это дало бойцам Исаева секунды, чтобы что-то предпринять — до следующего залпа. Когда второй снаряд попал в бэтээр, они уже успели навести свой мини-«Град». После взрыва кто-то умер не сразу и сумел активировать пуск. Ракетная установка выплюнула в танк весь боезапас. Одного попадания оказалось бы маловато. Но рой ракет превратил танк в факел.

Потом началась беспорядочная перестрелка. В кустах пряталась еще и «пехота».

Грузовик дал задний ход и попытался развернуться, но его изрешетили пулями. Водитель и его напарник были убиты, машина вильнула и боком завалилась в кювет.

Когда реактивная граната ударила в вездеход, те, кто находился в нем, решили, что машина загорится и взорвется. И посыпались из люков. Бойцы, управлявшие вездеходом, выскочили первыми, непрерывно стреляя в надежде прикрыть остальных. Их скосили автоматные очереди. А затем Георгиева и еще одного научника. Только «специалист широкого профиля», а в сущности компьютерный гений Игореха Лаптев не утратил самообладания. Оставшись в машине один, он сообразил, что она не собирается взрываться, быстренько перебрался в кабину, напялил стрелковый шлем и схватился за джойстик. Дальше все, похоже, происходило, как в его любимых компьютерных играх. Управление вооружением вездехода не слишком отличалось от управления каким-нибудь «Думом» или «Куэйком». Игорь шарахнул из всех пушек и пулеметов разом, сметая нападавших. (Только теперь я заметил в придорожных кустах мертвые тела врагов.)

Танк сгорел вместе с экипажем. Если кто-то из вражеской «пехоты» и спасся от шквального огня Игорехи, то признаков своего присутствия он не подавал. Вездеход грозно поводил стволами, значит, Лаптев все еще оставался на боевом посту и продолжал играть в свой «Куэйк». Я на всякий случай мысленно пошарил вокруг. Но никого живого поблизости не обнаружил.

Лариса, стоявшая на коленях возле Исаева, вдруг негромко вскрикнула.

— Он умер, — плачущим голосом сказала она.

Профессор обнял ее и помог подняться.

«Хорошо, хоть раненых нет. У тех, кто выжил, одни царапины», — подумал я. И выругался про себя. Душевный вы человек, господин Ездок! В такую минуту радуетесь отсутствию лишней обузы. А если б оказались раненые, может, следовало их добить? Чтоб не отягощали.

…Часа два мы потратили на похороны. Почва на лесной опушке оказалась мягкой. Своих уложили в братскую могилу и закидали землей. Профессор заикнулся, что и прочих бы неплохо упокоить. Но я скомандовал «отставить». Спорить никто не стал.

Подбитые машины уже догорели и лишь курились смрадным дымком.

Убедившись, что вездеход почти не пострадал и не утратил ходовых качеств, я объявил посадку, а когда люди заняли свои места, обрулил сгоревшие остовы и медленно поехал вперед. Что делать дальше, я не знал. Нас осталось семеро. Троим из них я не доверял. У нас больше не было ни запаса горючего, ни продовольствия, ни научного оборудования. Кое-что мы перегрузили с простреленного и опрокинутого грузовика, но в вездеходе оставалось слишком мало свободного места.

В кабину просунулся Профессор.

— Сергей, надо бы сделать остановку и посоветоваться.

Я нажал на тормоз.

…Лариса настаивала на том, что следует возвращаться. Она говорила, не глядя на меня. Она вообще как-то сразу осунулась и потемнела лицом. И твердила одно: ехать дальше нет никакого смысла. Героический Лаптев помалкивал. Ему, кажется, было все равно. Когда дело не касалось компьютеров, он предпочитал воздерживаться от суждений.

— Возвращаться мы не станем, — твердо заявила Ольга и посмотрела на меня. Я промолчал.

— У нас есть вполне исправный и хорошо вооруженный вездеход… — продолжала она.

— Но нет ни ученых, ни охраны, — перебила Лариса.

— Я и мои коллеги, — внушительно сказала Ольга, — вполне способны справится с поставленными задачами.

— А с теми, чей танк мы подбили, кто справится? — осведомился Профессор.

— Надо хорошо все обдумать. — Ольга упрямо вздернула подбородок.

Честно сказать, я уже и так обдумал. Прежде я колебался, потому что, вопреки очевидности, не желал очередной кровавой драки. С меня хватило городской войны и ее последствий. Я не знал, как разойтись с конкурентами, но до последнего выжидал и надеялся… На что? Что мы как-то договоримся? Что удачные обстоятельства сами разведут нас без крови? Короче, я проявил непростительную мягкотелость, глупую и недальновидную. Страусиная позиция сполна принесла свои плоды. Теперь выбора не оставалось. Во-первых, стало ясно (хоть и прежде было ясно), что просто так мы с конкурентами не разойдемся. А во-вторых… Володьку Исаева, ребят, даже бестолкового и заносчивого Георгиева простить им нельзя. Они сами подписали себе приговор. В Зоне так заведено: если твоих людей убили и ты не наказал виновных, ты никто. И сам долго не протянешь. А я собирался еще протянуть какое-то время.

— Можно, конечно, ехать дальше, — подал все же голос Игореха. — А смысл? Не доедем мы никуда. Ты, Серый, лучше всех это понимаешь.

— Зато ты не понимаешь… — начала Ольга, но я перебил ее:

— Мы поедем. Вопрос: кто? В общем, так. Ты, Игорь, берешь мотоцикл, и вы с Ларисой двигаете обратно. Едешь по возможности быстро, никуда не сворачивая и ни на что не отвлекаясь. У вас будет одна, максимум две ночевки. Постарайтесь переночевать у Хуторян. Они к вам ничего не имеют, пустят. В городе доложите Директору о том, что произошло. На сборы вам полчаса.

— А т… вы? — не утерпела Лариса. Она по-прежнему избегала смотреть мне в глаза. Но сейчас мне было не до угрызений совести.

— А мы продолжим экспедицию.

— Это самоубийство.

Я пожал плечами.

— Трое из нас определенно за, даже спрашивать не надо. Я тоже поеду. С полдороги возвращаться — плохая примета.

— А для нас, значит, хорошая, — возразила Лариса.

— Все. Разговорчики в строю! Вы как, Профессор?

Профессор изобразил на лице раздумье, потом сказал:

— Возвращаться мне особенно некуда. Я с вами.

Лариса грубо, по-мужски, сплюнула.

…Когда Игорь завел мотор «ямахи», я подошел. Лариса угнездилась на заднем сиденье.

— Прости, — сказал я. — Если можешь.

Она отвернулась… Ну что ж. Была такая песня: не везет мне в смерти, повезет в любви. В смерти мне упорно не везло, но и в любви не фартило. Впрочем, сам виноват. Но сожалеть о чем-либо я давно разучился.

И все же, глядя вслед уносящемуся мотоциклу, я ощутил тоску. Воистину: благими намерениями вымощена дорога в ад. И в строительство этой треклятой дороги я постоянно вносил свою лепту.

Мотоцикл скрылся за поворотом, но его затихающий треск еще витал над тайгой.

Я повернулся и направился к вездеходу.


ГЛАВА 8


Мы осторожно двинулись вперед, оставив побоище позади.

Километров через двадцать прямо посреди дороги валялся раздавленный в лепешку байк. Обгоревший остов другого слабо курился в кювете. Я сбавил скорость, присмотрелся. На асфальте желтели россыпи стреляных гильз, но тел я нигде не заметил. Похоже, комодовцы столкнулись с Байкерами. И не стали с ними рассусоливать. Похоже, они вообще ни с кем не намерены рассусоливать на пути к своей цели. И, кажется, у них еще остались серьезная техника и вооружение. Видимо, после молниеносной стычки Байкеры поняли, что враг им не по зубам, и унеслись, как это у них заведено, забрав трупы. Трупы своих они после драки не бросают… Черт! Байкеры! Их только не хватало! Мало предсказуемая публика. Особенно если учесть, что кое-кого из них мне довелось отправить в лучший мир. Остается уповать на то, что это другая группировка. Но по — любому лишние они в нашем раскладе.

Смеркалось. Я объявил привал, но выходить из вездехода никому не разрешил, хоть вряд ли стоило опасаться нового нападения. Наши противники потеряли танк и немало людей, им не до драки. Они наверняка рассчитывают, что мы повернем назад. Расчет верный, по здравом размышлении нам только это и оставалось. Но мы не повернули. А значит, и далее делать вид, что мы на прогулке, не получится.

Я уединился в кабине и принялся думать. Существовал способ их остановить.

Временами до меня доходил «сигнал» Коня. Конь был пока жив. Но, возможно, это ненадолго. Я догадывался, что Конь угодил как кур в ощип с этой поездкой. Он надеялся честно подзаработать, а влип в разбойничий набег. Конь не разбойник, и у него не могли не возникнуть проблемы с попутчиками. Я представления не имел, как его спасти. Он был помехой моим намерениям. И надежным маячком.

Сейчас они где-то у той дальней сопки, что на закате голубым горбом вырисовалась на горизонте. Там они остановятся на ночлег. Если рискнуть и двинуть по трассе ночью… Можно, конечно, вдребезги разбить ходовую, застрять в какой-нибудь промоине, образовавшейся после дождей, или просто опрокинуться с насыпи. Но я прежде ездил по этим дорогам и днем, и ночью. Пока со мной была колонна, я осторожничал. Теперь колонны нет. Часа через четыре, если повезет, мы достигнем сопки. В обход ее идет бывший лесовозный зимник. Сейчас, конечно, от него мало что осталось, одни молодые заросли. Но для нашего вездехода они не преграда. По зимнику можно обогнуть сопку и выскочить впереди противника. Там протекает речка. Не так чтобы большая, но по осени достаточно полноводная. Через нее — мост. Исаевский сапер погиб, но я и сам способен установить простую мину. Когда они въедут на мост — там, в реке, мы их и похороним. Впрочем, одной миной, конечно, не обойдешься…

Снаружи вдруг донесся сдавленный вопль. Я сорвался с места и кинулся в салон. Один из люков оказался распахнут, возле него с автоматом на изготовку застыл напарник Ольги. Сама она топталась рядом. Второго ее коллеги я не увидел.

Опережая мой вопрос, Ольга сказала:

— Он вышел размяться.

— Размяться?! — рявкнул я. — Вы хоть соображаете, где находитесь?! Самостоятельные!

Я выдернул из стенного зажима фонарь и, высунув его в люк, посветил вокруг. Еще не до конца стемнело, на фоне черной стены придорожного леса отчетливо проступил силуэт стоящего на четвереньках человека. Он сдавленно бранился. Это, пожалуй, первые членораздельные звуки, которые я от него услышал за всю дорогу.

Я спрыгнул на землю, за мной последовала Ольга. Остальным я велел оставаться в машине и держать оружие наготове.

Мы подошли. Человек повалился на бок, царапая ногтями лодыжку. Штанина задралась. На нем были высокие военные башмаки на шнуровке. А выше на коже краснело и на глазах вздувалось опухолью пятно, сочившееся струйкой крови.

— Что с тобой? — Голос Ольги прозвучал сердито.

— Н-не з-знаю, — просипел пострадавший. — Два шага сделал от дороги, а тут в ногу что-то ужалило.

Я склонился и осмотрел рану. Ясно, догулялся.

— Кусачая травка его цапнула, — вдруг раздался откуда-то сбоку, из сгустившегося мрака голос, показавшийся мне знакомым.

Я медленно выпрямился. Торопливость сейчас ни к чему. В торопливого могут и пальнуть.

— Кто это? — как можно спокойнее спросил я.

— А ты кто? От друзей отстал?

Я наконец узнал этот голос и слегка успокоился.

— Эй, в вездеходе, — громко сказал я. — Все в порядке. Это свои.

Краем глаза я заметил, что в боковой люк вперед всех высунулся Профессор, державший автомат неумело, как палку. Стрелок еще выискался! Я повторил:

— Спокойно. Убрать оружие.

— Это кто же ты такой свой? — осведомился голос из темноты. Я чувствовал, что там рассредоточились человек десять — двенадцать, вооруженные и злые.

— Привет, Харлей, — сказал я. — Не узнаешь?

Со всех сторон вспыхнули и замелькали огни фонарей, зашарили вокруг, яркий луч уперся мне в лицо.

Из этого электрического мелькания вырисовалась рослая фигура, вся в коже, с глухим мотоциклетным шлемом в одной руке и ружейным обрезом в другой. Из-за плеча у нее торчал ствол «Сайги».

— Никак Серый! — удивилась фигура.

— Он самый, Хар, он самый, — подтвердил я.

— И чего же ты тут делаешь… на таком дредноуте? Друзей догоняешь?

— Ты, случайно, на дороге горелые машины, танк и бэтээр не видел?

— Не видел. Мы с другой стороны ехали. Но крутая пальба доносилась. Дым большой заметили. И что?

— Это мы так подружились. Я не только технику, я много людей потерял.

— Хочешь сказать, вы не одна шайка?

— Ты когда-нибудь видел, чтобы я с бандюками в одной упряжке бегал?

Харлей поразмыслил.

— Да вроде нет, не видел.

Тут в освещенном люке вездехода он заметил Профессора. У Байкера оказалась цепкая память.

— А этот дядя что тут делает? Добычу с тобой промышляет?

— Это тебе не дядя, а господин Профессор. Он главный спец научной экспедиции.

Харлей хохотнул.

— Ну я тогда, значит, президент республики Парагвай. А мы, когда его маленько в городе погоняли, думали, он чмо. Если бы ты со своими запчастями не влез, мы б его здорово погоняли. Скучновато, знаешь, бывает.

— Да, в Зоне развлечений мало, — согласился я. — Если не считать стрельбы и всякой нечисти. Только, похоже, тебе сейчас скучать не приходится. Я две твои тарахтелки на дороге видел. Всмятку. Люди-то целы?

— Ага, щас! — Харлей набычился. — Мы себе едем, никого не трогаем.

— Починяете примусы, — вставил я. — Пушистые такие.

— Что?… А, ну да, — усмехнулся Харлей. — Вроде того. Вдруг навстречу две бээмпэ и грузовик весь в броне. Отовсюду стволы торчат. Мы к обочинам, дорогу чтобы уступить, а они как шарахнут залпом. Я думал, вы с ними, просто отстали.

— Теперь не думаешь?

— Теперь — непохоже.

Со всех сторон к нам подходили Байкеры в своей кожаной униформе.

— Этого пристрели, — посоветовал Харлей, указав на скорчившегося на земле человека. — Тут травка есть такая, кусачая. Не как Хищные Деревья, ни на кого не охотится, растет как положено. Но у нее стебель с жалом. А в жале яд. Если ее не трогать, она никого не тронет. А если наступить, она даже через сапог может уязвить. После этого все, сливай воду.

Я и без Харлея знал про Кусачую Траву. Попутчику нашему точно пришел конец. Его с головы до ног скрутило судорогой. В Зоне такие судороги сами собой не проходят и лекарств от них, считай, нет. Я поморщился. Это Муштай мог своих телохранителей хладнокровно прикончить из сострадания. У меня на такое рука не поднималась.

Я не заметил, как Ольга оказалась рядом. Она шепнула:

— Я позабочусь.

Выручила, нечего сказать. Полезная женщина во всех отношениях. Но вслух я ничего не сказал.

Второй ее спутник уже принес сумку, из которой Ольга извлекла шприц. Дальше я смотреть не стал.

— Так что, говоришь, за экспедиция? — осведомился Харлей.

— Пойдем, потолкуем. — Я махнул рукой в сторону вездехода.

…Мы с предводителем Байкеров уединились в кабине, прочие остались в салоне, куда набились и несколько мотоциклистов. Мне это не понравилось, Харлей заметил и успокаивающе прикоснулся к моему локтю. Я достал флягу со спиртом и две кружки, вскрыл штык-ножом банку консервов. Харлей охотно принял угощение.

— За хороших парней?

Я кивнул. Мы звякнули сдвинутыми кружками.

…Через четверть часа нашей беседы, в ходе которой я рассказал то, что считал нужным рассказать, Харлей принялся скрести ногтями щетину у себя на подбородке.

— Фигня какая-то, — наконец изрек обер-Байкер. — Чего этот Эпицентр исследовать? Что вы можете?

— Когда-то и с чего-то надо начинать.

— Ну начинайте, мне без разницы. А вот насчет Урок, что вас покрошили…

— И вас.

— Нас поменьше. Но все равно. Я их никогда не любил. Слово не держат, пальцы гнут. Они же, было дело, с год назад на нас вообще охоту устроили. Ну сцепились двое моих ребят с ихними, ну, один Урка дуба врезал. Это ж не повод воевать! А они давай облавы устраивать. Только на нас облавы устраивать без пользы. Они еще людей потеряли и отвязались. Потом я с Муштаем перетер. Но дружбы все равно не было. А тут, видишь, как они круто взяли. С этим надо что-то делать.

Я смотрел на Харлея и думал о том, что, как говорили, до Чумы он был небольшим предпринимателем. А до того, после института, инженером. Нормальный парень, только очень любил гонять на мотоцикле по ночным улицам. Хобби у него было такое. Байкеров к тому времени власти давно приручили, даже клуб у них свой образовался. Вполне легальный. Носились в основном за городом глубокой ночью, чтобы никому не мешать и не создавать аварийных ситуаций. А днем нынешний Харлей чем-то успешно торговал в своей фирмочке. На мотокочевника, вооруженного до зубов, опасного и изворотливого, он тогда ни капли не походил.

В Зоне эффект Калипсо, о котором толковал Профессор, проявлялся не только в биологических формах. В моральных и психологических он проявлялся, быть может, еще и покруче. Вот сидят вместе бывший офицер спецслужбы и бывший инженер-предприниматель, пьют из алюминиевых кружек неразбавленный спирт, закусывают тушенкой сомнительного качества и обсуждают совершенно немыслимые вещи. Но к главному обсуждению еще только предстояло перейти.

— Экспедиция — это наша проблема, — сказал я. — А вот с Урками ты прав, надо разобраться. Такой беспредел ни я, ни ты спустить не можем.

Харлей подумал и кивнул.

— И какие предложения?

— Произвести совместную операцию по отрыванию яиц безбашенным отморозкам.

Харлей усмехнулся.

— А я все думаю, когда ты про это скажешь?

— Ну тогда мог бы и сам предложить.

— Мог бы. Если не думать о последствиях. Опять начнутся крупные разборки, нам в город станет не сунуться.

— Ты туда давно наведывался?

— Да с месяц как.

— То-то и оно… — Я рассказал ему о том, что в последние дни творилось в городе.

— Там сейчас других проблем хватает. И еще прикинь: Работяги на моей стороне. И большая часть Ездоков меня поддержит. Как тебе такой расклад: Байкеры — Ездоки — Работяги? Не больно поразбираешься, а?

— Плевать мне на все расклады, — сказал Харлей. — Мы сами по себе. Были и есть. Но, коли ты не врешь, у паханов сейчас забот по горло. Самое время поквитаться с их пацанами, а то совсем оборзели. Но у них две бээмпэхи и самопальный броневик. Их из «калашей» не возьмешь. А у меня с гранатометами напряженка.

Наши гранатометы сгорели вместе с бэтээром. Кажется, один «эрпэгэ» имелся в вездеходе. Но это не гарантия успеха. Бить надо сразу и наверняка, чтобы братва не повылезала из своих жестянок и не пришлось бы вести с ней бой в зарослях. Для начала я изложил Харлею свой план минирования моста.

Байкер с сомнением покачал головой.

— Может сработать, а может и нет. А если они по одному через мост пойдут? Мост-то ветхий, кто его когда ремонтировал? Побоятся, что всех сразу не выдержит. Ну подорвем мы одну машину. А остальные? Они нам кузькину мать во всей красе покажут. И твоя колымага не поможет. В лучшем случае сгорите вместе: и они, и вы. Нет, без погремушек на них рыпаться смысла нет.

— Я знаю, где достать погремушки, — сказал я.

— В общем-то и я знаю, — усмехнулся Харлей. — Но ведь не дадут.

— Попробовать можно. Но — только я и ты. Берем твой байк, и айда. Надо очень быстро обернуться. Иначе мост они успеют проскочить. А на мосту по — любому удобнее всего.

— Так чего сидим?! Только с Чокнутым Полковником ты сам будешь разговаривать. Меня он на дух не терпит: дескать, я враг дисциплины и подлежу расстрелу.

Я хлопнул его по плечу:

— Рано тебя расстреливать.


ГЛАВА 9


Харлей гнал свой мотоцикл, как мне казалось, прямо через лес. На самом деле он придерживался едва заметных троп и проездов в чаще. Но от этого легче не становилось. Мотор ревел, отдаваясь болью в ушах, ветви хлестали меня по лицу — шлем был только у водителя, а для меня не нашлось. Желтое пятно света от фары бешено прыгало вверх, вниз и в разные стороны одновременно, натыкаясь на огромные стволы лиственниц в два-три обхвата толщиной. Стоило врезаться в такую, и дальше бы никто никуда не поехал.

Но мы ни во что не врезались. Минут через двадцать мы вылетели на просеку, Харлей резко взял влево, и мы покатили вдоль изгороди из нескольких рядов колючей проволоки с густой «путанкой» поверху. Невдалеке угадывался черный силуэт караульной вышки. Я ожидал, что на треск мотоцикла оттуда засветит прожектор, но людей у Чокнутого Полковника, видимо, осталось в обрез, на все посты не хватало.

Просека с изгородью привела нас к настоящему забору, металлическому, на бетонных столбах. А вскоре показались и ворота. За ними чернел кирпичный куб караульного помещения.

Харлей затормозил, снял шлем и обернулся ко мне.

— Дальше топай ножками. Я этим на глаза попадаться не желаю.

Я слез с мотоцикла и направился к воротам. Когда я приблизился, из смотровой щели караулки высунулся автоматный ствол и хриплый голос осведомился:

— Кто идет?

Я, изо всех сил оживляя в памяти армейскую закалку, отчетливо провозгласил:

— Майор Окунев. Прошу связать меня с товарищем полковником.

В караулке помолчали, потом над ней вспыхнул-таки прожектор. Меня, похоже, пристально рассматривали. В своем цивильном, перепачканном одеянии я, правду сказать, больше смахивал на бродягу, чем на майора. Об этом мне и сообщил хриплый голос из караулки. Но я бывал здесь прежде и порядки знал.

— Р-разговорчики! — рявкнул я на самый что ни на есть фельдфебельский манер. — Старшего наряда мне!

— Я тут самый старший, — неохотно отозвался хриплый.

— Тогда доложи обо мне Полковнику! Порядка не знаешь?!

Караульный порядки, заведенные здешним командиром, знал хорошо. Ничего в них особенного не было. Просто Чокнутый Полковник, потерявший в Чуму девять десятых своего личного состава (и еще половину из оставшихся — в результате дезертирства), продолжал править службу так, будто ничего не случилось. Будто не прекратилось снабжение и не прервалась связь, а жизнь не встала с ног на голову. За это Полковника прозвали Чокнутым. Он, кажется, и впрямь слегка повредился в уме от пережитого: как и я, потерял всю семью. Он требовал слепо чтить уставы и нерадивых бойцов наказывал по всей строгости, невзирая на воцарившиеся вокруг бардак и безумие.

…Однажды мой походный ГАЗ-66 на глухой таежной дороге впорол в болотину и увяз по самое брюхо. Я выскочил из кабины, окунулся в грязь почти до пояса, выбрался на сухое место и присел на корточки. Помощи здесь ждать не от кого. В кузове у меня груз, который я обещал доставить к послезавтрашнему дню и ради которого забрался в эту глухомань. Если случится опоздание, начнутся вычеты из моего заработка. А опоздание, похоже, не просто случится, но и продлится неопределенно долго. Так что на куш рассчитывать не приходится. Но, черт с ним, с кушем. Не бросать же здесь мой бесценный грузовик! Пешком-то я рано или поздно доберусь до людей. Возможно, найду тягач. Но на это может уйти неделя. Да, дела…

Через полчаса бесплодных раздумий и бессмысленно] гуляния по краю болота я услышал рев мотора. Кого ещё несет? Такой звук здесь и сейчас не столько рождал надежду, сколько настораживал. Я стряхнул с плеча автомат.

Из тайги по той же дороге, которой к бесславному финалу приехал мой ГАЗ, выскочила боевая машина пехоты. Водитель заметил увязший грузовик и затормозил.

Бээмпэ. Странно. Откуда? Кто может разъезжать на этаком транспорте? Я, на всякий случай встал за толстый ствол ближайшего дерева. Верхний люк откинулся, и из башенки показалась голова в танкистском шлеме. Рев двигателя смолк, и голова воззвала:

— Эй, живые есть?

Я откликнулся из-за дерева:

— Так точно. А вы кто такие?

— Много вас? — снова вопросила голова. Подумав, я ответил:

— Аж один.

Это определенно были не бандиты или какие иные лихие люди. Тогда я еще не знал о своем «шестом чувстве», но оно уже исподволь срабатывало.

Из люка выбрался человек в комбинезоне танкиста, а за ним рослый седой военный в полевой форме с полковничьими погонами на плечах. Я вышел из-за дерева и направился к ним.

— Кто такой? — резко осведомился полковник.

Я не стал кривляться, изображая Ездока. Что-то подсказало мне, что это на пользу не пойдет. Я сдержанно представился своим воинским званием и должностью.

— А почему в штатском? — сердито спросил полковник.

Странный вопрос. А что же мне, в парадной форме разъезжать по этому вселенскому бедламу?!

— Кончилась служба, товарищ полковник, — примирительно произнес я.

— Смотря для кого. Военнослужащий должен оставаться военнослужащим. Офицерское удостоверение есть?

Офицерское удостоверение у меня валялось в кабине, в специально оборудованном тайнике, где я прятал особо ценные предметы. Зачем я его возил с собой, я и сам не знал. Быть может, чтобы вконец не одичать. Но, выходит, теперь могло пригодиться.

— В машине, товарищ полковник.

— Так принесите и предъявите!

Я исполнил команду, снова окунувшись в грязищу по пояс. Полковник изучил мою книжицу не хуже «смершевцев» из популярного некогда романа про войну. Потом вернул мне.

— Чем теперь занимаешься, майор?

Я пожал плечами:

— Перевожу грузы.

Полковник скривился:

— С вокзала на склад и обратно?! Ездок ты теперь, вот ты кто. Криминальный элемент.

— Никак нет, — соврал я. — С криминалом дела не имею.

— А с кем же ты дело имеешь, если, кроме криминала, никого не осталось?

Я сослался на Работяг. Полковник о них, оказывается, был осведомлен и несколько смягчился.

— Что везешь?

— Барахло разное по заказам. Можете проверить. (О том, что у меня в другом тайнике, в кузове, я ему не сказал. Черт его знает, что этот чудак выкинет.)

Полковник кивнул бойцу, и тот беспрекословно отправился в болото. Бронированная будка кузова была не заперта. Боец нырнул в нее, покопался и погромыхал там, потом объявился вновь и сделал знак командиру, мол, все в порядке.

…Они выволокли своим «танком» мою машину из грязи.

— Ты метров сто проскочил, — объяснил Полковник. — Там поворот и объезд. Первый раз здесь?

— Так точно.

— Ладно. Считай себя мобилизованным. Сейчас поедем, следуй за нами. На месте все оформим.

— Что оформим? — не понял я.

— Службу твою… гражданин дезертир!

Я окончательно уяснил, что имею дело с ненормальным. Послать его подальше под дулом их пушечки я не мог. Значит, следовало искать иной выход.

— Товарищ полковник, я из другого рода войск, — возразил я. — Можно сказать, вообще не войсковик, а сотрудник спецслужбы.

— Ничего, — перебил полковник. — Сейчас все войсковики. А будешь отлынивать, расстреляю — по законам военного времени!

Я хотел спросить, с кем у нас война, но предусмотрительно промолчал.

Полковник, наблюдая с моей стороны полное отсутствие служебного рвения, велел бойцам взять мой грузовик на буксир, опасаясь, видимо, что по дороге я могу улизнуть. Он правильно опасался, именно так я и хотел поступить.

У меня крутился на языке главный аргумент, но я решил его попридержать. Может не сработать в данных обстоятельствах.

Как выяснилось, Полковник совершал объезд и проверку своих постов. Обогнув стороной болотину, наш тандем покатил по просеке вдоль многорядной «колючки». Раза три мы останавливались у караульных вышек. Навстречу спускались часовые, взяв под козырек, докладывали командиру. Часовые были довольно потрепанные, и не очень чистые, обмундирование их порядком износилось. Но устав они исполняли буква в букву. От этого дурацкого дежавю мне стало как-то не по себе. Ведь сдуру забреет, черт безмозглый! Потом-то я, конечно, сбегу. А вот грузовик можно потерять. После ищи новый, исправный, оборудуй, шамань…

Во время следующей остановки Полковник сошел на землю со своей бээмпэ. К нему спустился с вышки очередной потрепанный боец, отдал честь и затараторил доклад.

Полковник не стал пересаживать меня из моего грузовика к себе под броню. С привязи я никуда не денусь, а без машины, как он справедливо полагал, не побегу. А если и побегу, его ребята меня догонят. Не исключено, что пулей. Так что, пока Полковник отчитывал за что-то подчиненного, я скучал в своей кабине и глазел по сторонам.

Вдоль просеки стояла стена непролазного леса. До Чумы его здесь не рубили, должно быть, запретная зона, после Чумы — тем более. Величественные деревья, какие не часто увидишь даже вдалеке от населенных пунктов, переплетались кронами, шелестели густой листвой под налетавшим ветерком. Ветер покачивал мощные ветви.

Потом он стих, и я заметил, что одна из ветвей качнулась как бы сама собой. По опыту «горячих точек», я знал, отчего могут качаться ветви сами по себе, без видимой причины. А горячее, чем в Зоне, трудно себе представить.

Не знаю, почему я поступил именно так. Быть может, потому, что в Чокнутом Полковнике, кроме сумасшествия и прямолинейного дубизма, чувствовалось что-то еще. Честность, я бы сказал. Верность присяге и воинскому долгу — даже за рамками здравого смысла. Когда я еще взаправду служил, далеко не все господа офицеры могли похвастаться этими качествами. А после Чумы те, кто выжил, — тем более.

Я выпрыгнул из своей кабины и бегом направился к разговаривающим. У меня оставались считанные секунды. Приблизившись вплотную, я тихо произнес: «Снайпер справа». Но Полковник не успел среагировать. Мое появление ускорило события. Я схватил полковника в охапку и повалил на землю. В ту же секунду пуля взметнула фонтанчик земли рядом с нами. И никакого грохота. У снайпера был глушак.

— Ложись! — рявкнул Полковник. Но солдат опоздал. Вторая пуля угодила ему в бедро, он охнул и осел на землю.

Возле болота у меня отобрали все оружие. Так что теперь я оказался с пустыми руками. У самого Полковника болтался на поясе «Макаров». Так что он, в сущности, тоже был безоружен.

До машин мы добежать не успеем. А в бээмпэ наверняка не поняли, откуда ведется огонь. На их подмогу рассчитывать не приходилось. Снайпер, похоже, хреновый, но мы были как на ладони. Ему ничего не стоило перещелкать нас как куропаток, побежим мы или останемся лежать. Ни бегать, ни лежать смысла не имело.

Я вскочил, сорвал с плеча раненого солдата его АК-47 за миг до того, как следующая пуля угодила ему в грудь. Солдат откинулся навзничь, а я припал на колено и всадил две короткие очереди туда, где, по моему предположению, прятался снайпер. Пару секунд ничего не происходило. Потом крона дерева затрещала, ветви заходили ходуном, и на землю грузно обрушилось человеческое тело.

До экипажа бээмпэ наконец дошло. Башенка развернулась, раздался грохот, ствол пушки плюнул огнем, и одно из деревьев взорвалось щепой и тучей сорванной листвы. Второй снаряд ушел далеко в заросли и разорвался там.

— Прекратить огонь, — проорал Полковник. Мы выждали несколько минут, но все было тихо.

В сопровождении двух бойцов, ощетинившихся автоматными стволами, мы с Полковником подошли к телу снайпера. Это был молодой парень в такой же полевой форме, только без погон и знаков различия. Рядом валялась старая снайперская винтовка с допотопной оптикой. Глушак на ней был самодельный.

— Мой бывший, — сказал Полковник. — Дезертир. Не удалось расстрелять вовремя. Дезертиры далеко не ушли, куда им идти?! Засели в пустой деревне. Мы провели рейды, кого-то ранили, но они разбежались. Они уже в меня стреляли, из кустов, прямо у проходной. Но не попали. А теперь опять. Он, — Полковник кивнул на труп, — никакой не снайпер. Имел неплохие показатели по стрельбе. Но сволочь из сволочей. Людей мне баламутил. А ты, майор, молодец. Как заметил?

Я скромно пожал плечами.

— Да, спецслужба, — уважительно молвил Полковник.

Я понял, что фортуна преподнесла мне подарок и настал удобный момент.

Я фамильярно взял Полковника под локоть и отвел в сторону. Он поморщился, но возражать не стал.

— Послушайте, — сказал я. — Не имею права разглашать, но вы поставили меня в безвыходное положение. И себя далеко не в лучшее.

— Ты о чем?

— Как вы убедились, я сотрудник спецслужбы. Действую в Зоне под видом Ездока. Но выполняю особое задание. Какое и чье, сами понимаете, разглашать не имею права. Я и так допускаю сейчас грубейшее нарушение конспирации. Поэтому прошу меня не задерживать и своими необдуманными действиями не препятствовать выполнению задачи государственной важности.

— Под видом Ездока, значит… — сказал Полковник. — А как ты в Зоне оказался?

— Я выжил после Чумы. Со мной связалось мое начальство. Дальнейшее, надеюсь, понятно.

— Что с семьей?

— Нет больше семьи, — нехотя ответил я.

— Вот и у меня тоже, — вздохнул Полковник. — Жизнью я особо не дорожу. Но что спас — благодарен. Кто-то же должен долг исполнять.

Он подозвал одного из бойцов, велел отцепить мой грузовик и вернуть оружие. Потом предложил:

— Поедем в часть. Не бойся, не арестую. Водки выпьем. За счастливое спасение.

Я не стал отказываться.

…К КПП части мы тогда подъехали не через лес, как с Харлеем (чтобы побыстрее), а по вполне приличной бетонке, которая вела от трассы к трем небольшим голым сопкам. На сопках ничего не росло, кроме травы. За этим придирчиво следили. Потому что сопки те были насыпаны людьми, а в их недрах с давних времен таились колоссальные склады оружия, боеприпасов и разного снаряжения. Истинные размеры этих хранилищ и объем запасов знал теперь, наверно, только Полковник.

До Чумы большие военные начальники заниматься этой проблемой не стремились: гниет себе и пусть гниет. Зато здесь порой появлялись разные мутные личности, посредники, желавшие «произвести оптовые закупки» и сделать Полковника богатым. Полковник их дальше ворот не пускал и особо назойливым обещал огонь на поражение. Посредники, в свою очередь, грозились образумить «тупого солдафона». Скорее всего в итоге так бы и случилось. Но тут грянула Чума.

О существовании этой базы в городе знали немногие.

(Я о ней прежде слышал — по долгу службы.) Но после Чумы про нее пронюхали Урки, сунулись было за оружием. Первый их отряд сгинул бесследно. А из второго вернулось с полдесятка раненых. У Полковника людей было не густо, зато в огневой мощи крохотный гарнизон не уступал целой армии. Эту мощь вояки и продемонстрировали бандюкам. После того братва дорогу сюда напрочь забыла.

Об этом Полковник рассказал мне в своем кабинете, сидя за старым канцелярским столом, на котором поблескивала бутыль мутного самогона (с хуторов) и консервы (со склада).

— Я им всем одно говорю! — Хозяин кабинета ударил кулаком по столу. — Я сюда поставлен государством. Я присягу принимал. Все, что в моем ведении, государственное имущество, к тому же весьма опасное. И никакая сволочь пусть сюда не лезет. Пусть они думают, что я чокнутый. Но я офицерской честью не торгую.

«Даже на кладбище», — добавил я про себя, а вслух сказал с набитым ртом:

— Во-первых, устарело давно ваше имущество. А во-вторых, государству ни до имущества, ни до вас дела нет. Как и до всего в Зоне. Разве не заметили?

Полковник исподлобья бросил на меня слегка остекленевший взор.

— Врешь, майор. Государство — это не кучка проходимцев, которая сегодня у власти, а завтра черт знает где! Сегодня одна кучка, завтра другая. А государство — это страна, народ. Это наша история. Наши военные победы…

— …и трудовые свершения, — закончил я. — Короче, да здравствует Россия, вперед к светлому будущему! Только в чем оно состоит, я еще до Чумы запутался.

Полковник сощурился, помолчал, потом произнес сквозь зубы:

— Вы, господин спецагент, меня проверяете, что ли?

Я непроизвольно расхохотался так, что часть закуски вылетела у меня изо рта.

— А если не проверяете… — продолжал Полковник, — тогда я не пойму, кто доверил такому субъекту важное задание? Или ты мне наврал, Ездок? А удостоверение подделал.

Я поспешил заверить, что ничего, кроме правды, ему не говорил. (Говорил, конечно, но насчет спецагента ведь действительно не солгал.)

Расстались мы почти друзьями. Захмелевший Полковник на прощание крепко пожал мне руку.

— Выполнишь свое задание, приезжай. Назначу своим заместителем. Ты нормальный мужик, я вижу. А что циничный, так все разведчики циничные.

Я вывел свой грузовик за ворота части и покатил по бетонке. Стоял погожий, очень тихий летний вечер. Тайга чуть вздыхала под ветром, от нее веяло мощью и покоем. Хотелось остановиться на обочине, заглушить движок и сидеть тихо-тихо, впитывая пряные лесные запахи и прислушиваясь к вековому завораживающему бормотанию леса. Который стоял тысячу лет назад и, хочется верить, будет стоять еще через тысячу, когда наш прах вместе со всеми мерзостями смахнет с лица земли ветер времени.

Чокнутого Полковника прозвали так по заслугам. Но тогда я вдруг остро позавидовал ему. Его странности, черт побери, если разобраться, были возвышенными и благородными. В своих причудах он оставался русским офицером с большой буквы. Меня же, здравомыслящего и расчетливого, нельзя было и близко поставить рядом с этим чудаком. Но циклиться на таких мыслях я не собирался. Других проблем хватало.

Позже, оказавшись в этих местах, я пару раз наведывался к Полковнику. Не по делу, а просто так, выпить самогону и почувствовать себя хоть на час нормальным военным человеком.


ГЛАВА 10


Хрипатый в караулке наконец узнал меня.

— Сейчас доложу, — сменил он гнев на милость. Вскоре одна створка ворот приоткрылась, и я шагнул на территорию части. Фонари здесь не горели, с дизельным топливом становилось туго, и его экономили. Но даже в темноте было заметно, что дорожки и плацы густо заросли осокой. Выпалывать ее оказалось некому. Я прошагал метров сто и толкнул дверь приземистого строения с парой светящихся окон. В командное помещение электричество еще подавали. В коридоре тускло тлела лампочка, высвечивая обшарпанные стены, некогда выкрашенные темно-зеленой «казарменной» краской.

Я толкнул дверь командирского кабинета. Полковник, похоже, еще не ложился. Сидел за тем же самым канцелярским столом, будто и не вставал со времен нашей последней встречи. Только традиционная бутыль с самогоном отсутствовала.

— Разрешите?

Он равнодушно кивнул, не выразив ничего по поводу моего неурочного визита. Это на него не походило.

— Проходи, садись.

Я уселся за приставной столик. Полковник рассматривал какие-то бумаги. На кой черт они ему нынче сдались?!

— Как живешь? Зачем явился? — спросил он, не прекращая чтения. — Чай будешь?

Он оставался бесстрастным, и в этом бесстрастии я уловил какой-то надлом. Сдавал наш Полковник, сдавал с каждым днем все больше и больше. При тусклом свете настольной лампы я заметил, как осунулось и посерело его лицо, как избороздили его морщины. В груди у меня вдруг возникло какое-то странное тошное чувство. Я не сразу понял, что это такое. И лишь потом догадался, что ощущаю Полковника. Он определенно был серьезно болен. Хоть спрашивать об этом его нельзя… А если с ним что-нибудь случится? Гарнизон, конечно, разбредется. В городе рано или поздно узнают, что склады больше никто не охраняет. Веселые могут наступить последствия. Ко всему прочему, не исключено, что где-нибудь в недрах рукотворных сопок, в укромной кладовой, хранится какая-нибудь устаревшая ядерная боеголовка. У людей в Зоне с мозгами полный швах. Боеголовка могла бы стать аргументом для тех, кто хочет вырваться за периметр и не попасть в санлагерь. Я даже думать не хотел, что случится, если с обеих сторон в ход пойдут подобные аргументы.

— Товарищ полковник, — сказал я проникновенно, — чаю не хочу, но мне очень нужна ваша помощь.

— Да? — Он поднял глаза от бумажного листа. — Для выполнения сверхсекретного и архиважного задания?

— Так точно. Я не лгу.

Я коротко рассказал ему о том, что произошло в городе, о нашей экспедиции и Урках, по сути, уничтоживших ее. Рассказал, понятно, не все, а столько, сколько нужно.

Под конец моей речи в Полковнике проснулся интерес. Он перестал делать вид, что занят важными делами, и спросил:

— Что вы предполагаете обнаружить в Эпицентре?

— Не могу знать. Приедем — увидим.

— Глупость! — резко сказал Полковник, но, помедлив, добавил: — Но когда-то надо же начинать. Хочешь уничтожить бандитскую колонну?

Вертеть было незачем.

— Так точно. И мне нужно серьезное вооружение.

— С бандитами я сам воевал. Законченная сволочь, — сказал Полковник. — Вооружение я тебе дам. — Он постучал пальцами по столу. — Ты прав, устарели наши склады. «Ос» и «Шмелей» у меня нет. А с противотанковыми управляемыми реактивными снарядами ты обращаться умеешь?

— С ПТУРСами? Так точно.

— Вот и возьми. Хорошая вещь, хоть и старая. Сколько тебе?

Я прикинул, что на мотоцикле Харлея мы больше двух не увезем. И попросил пару.

Полковник снял телефонную трубку и велел доставить на КПП два комплекта.

— Я, майор, теперь, кажется, понимаю, — сказал он мне, — про твое спецзадание. Я, признаться, думал, что врешь ты, как сивый мерин. Плюнул на службу, как все на все, и мотаешься Ездоком. А отпустил тебя тогда, потому что… сам понимаешь: долг платежом красен. Теперь вижу: не врал. Туда, в сердцевину, кто-то должен заглянуть. Так ты уж постарайся. Потому и оружие даю. Никому бы не дал, а тебе даю. Для дела. Ты только с бандюками поосторожнее, не подставься. Я бы тебе и своих бойцов дал, но не могу. Некого. Со мной — четырнадцать человек осталось. А если без меня, вообще чертова дюжина.

Мне было и грустно, и чуть-чуть смешно. Вот ведь как повернули события! Даже Чокнутый Полковник уверовал в мою важную общественную роль. Очень кстати, иначе ПТУРСов мне бы не видать. А кто я, на самом деле, такой? Точно, бывший майор. И что спецагент — не то чтобы неправда. Но, по сути дела, Ездок и Ездок, и никто больше. Давно им стал и надолго, возможно, навсегда. Потому что, наверно, нутро такое, подходящее. Сложились обстоятельства — оно и проявилось. Ведь не хочу я быть ни майором, ни спецагентом. Ездоком, правда, тоже не шибко хочу. Но из всех зол это для меня наименьшее.

Мои размышления прервал Полковник.

— У меня к тебе тоже просьба.

— Все, что в моих силах, — пообещал я.

— В этом и вопрос. Сил потребуется немало. Сил, желания, чувства долга. (Опять он за свое!) Если со мной что-то случится…

— Чего ради?! — невежливо перебил я, так как понимал, что он имеет в виду. И уже догадывался, чего он от меня хочет.

— Я болен. Долго не протяну.

Я не стал возражать даже для вида, не такой он был человек.

— И что?

— Когда меня не станет — что здесь начнется? Солдатики мои разбредутся. А если и не разбредутся от продовольственного запаса, толку от них не будет без командира, рано или поздно кто-то нагрянет за нашим добром. Бандюки или еще кто. Сопротивления они не встретят. А у меня, знаешь, — он подался вперед, наваливаясь на стол и переходя на полушепот, — чего только тут нет! Такое есть, что и говорить не хочу.

— Я догадываюсь.

— Так я вот к чему. Я, конечно, не врач, но чувствую, что мало мне осталось. Думаю, саркома у меня. По всем признакам. Ты про это место не забывай. Если выполнишь задание, приезжай сюда. Здесь кто-то нужен, чтобы охрану поддерживать. Иначе я предвижу очень плохие последствия.

Я согласно покивал:

— Понял, товарищ полковник. Буду иметь в виду.

— Ты не имей в виду! — рявкнул Полковник. — Ты приезжай и возглавь гарнизон. Если еще буду жив, сам тебе командование передам, чтобы никто не вякал. Понял?! Дай мне слово.

Мне осточертело вилять, хитрить, недоговаривать и выгадывать. С ним — особенно.

— Послушайте, — сказал я. — Вы думаете, я не понимаю, какая проблема ваши склады?! Я прекрасно понимаю. А также и то, что без охраны здесь нельзя. Но я могу пообещать лишь одно: я про вас не забуду. И сделаю все, что в моих силах, чтобы тут не хозяйничали всякие левые пассажиры. Я пока не знаю что. Но — сделаю!

Полковник покривился.

— Левые пассажиры! Набрался жаргона, товарищ майор. Понятно, с кем поведешься… Спасибо, что сказал правду. Мне надеяться больше не на кого, с материка замену не пришлют.

— Если мы вернемся, я решу этот вопрос с Работягами. Это единственная возможность.

— Работяги твои… Тут военный человек нужен!

— Тут, я полагаю, нужен результат.

Он почесал затылок.

— Ну решай, как сможешь. Ты, наверно, прав насчет результата.

Он предложил самогону, но рассиживаться мне было некогда, и мы распрощались, как только из караулки доложили, что груз доставлен. Я почти не сомневался, что вижу Полковника в последний раз. Но мы расстались как обычно: тепло, но почти по уставу.


ГЛАВА 11


Рассвет еще только затеплился. На фоне чуть посветлевшего неба проступил нависший над нами черный горб сопки, косматый от покрывавшего его леса. Под обрывом журчала речка, над ней, по самой воде, ползли волокна зябкого тумана. Сырая промозглость тянулась вверх, норовя выбраться на крутой берег.

Где-то недалеко заорала ночная птица. Или не ночная и даже не птица вовсе, потому что вопль этот мало походил на птичий. Что за тварь там подала голос, одному богу известно. В тайге теперь водились такие существа, что не сразу и поймешь, кто его издает.

Харлей, лежавший рядом со мной на влажной траве, спросил:

— Ты уверен, что они не проскочили?

— Не переживай. Скоро объявятся.

Путеводный сигнал Коня, слабый, но теперь уже совсем близкий и будто плачущий, был тому надежным подтверждением.

Харлей звякнул автоматом. Я шикнул на него.

— Ребят своих что-то не слышу, — пожаловался Байкер.

— Оч хорошо, что не слышишь. Так и должно быть. Зато сам шумишь. Командир!

Я-то их слышал по-своему. Они рассредоточились вдоль берега метров на тридцать. Слышал я и Ольгиного напарника, того, что остался в живых. Ему пришлось передать второй ПТУPC. Больше, кроме меня, с этими машинками обращаться никто не умел. А он заявил, что умеет.

Мы с Харлеем вернулись от Чокнутого Полковника тем же бездорожьем, через сплошные заросли, по пути два раза чуть не упав. Потому что теперь езде мешали два здоровенных деревянных ящика с ПТУРСами, а у каждого из нас за спиной торчало по паре гранатометов и сумки с запасными зарядами.

На этот раз никто не нарушил приказа. Остатки нашей экспедиции и люди Харлея исправно дожидались на месте. Далее все пошло по плану: мы добрались до старого зимника, совсем теперь заросшего. Байкеры могли на нем и застрять, но наш вездеход попер первым, ломая кустарник и подросшие деревца — прокладывая дорогу. Зимник привел нас к реке под утро. Но — спасибо тебе, бедолага Конь, мой невольный наводчик — я понял, что наши враги здесь еще не проезжали. Все же не рисковали двигаться ночью. Тем более они теперь не опасались ответного нападения и не слишком спешили.

Мост длиной в сотню метров проступал все отчетливее — светало. До него было рукой подать. Под прикрытием зарослей наша боевая дружина расположилась как можно ближе, чтобы бить наверняка. Но и не засветиться раньше времени.

Ольгу и Профессора я оставил в вездеходе, укрытом за поворотом зимника. Им в бою делать нечего. Ольга не спорила, а Профессор захорохорился было, но я выразительно посмотрел на него, и он увял. Еще не хватало, чтоб ухлопали нашего милейшего старика.

Наконец из зябкой утренней тишины проклюнулся и стал быстро нарастать рев моторов и лязг гусениц.

— Готовьсь! — вполголоса скомандовал я. — Стрелять только по моей команде.

Я изо всех сил «вслушивался» не в машинный грохот, а в сумятицу слабых человеческих сигналов. Коня я изначально отличал от прочих, наверное потому, что мы старые знакомцы. С остальными было сложнее…

О том, что шли три машины, я и так знал. А вот как они шли и кто находился в какой? Меня интересовали чужие гости с Большой земли. Желательно, чтоб они не пострадали. Неплохо бы их допросить. Урки могут и не знать, что почем, и откуда растут ноги у их похода. А гости знают. Они все знают: и кто послал, и с какими инструкциями. А еще я вовсе не собирайся вместе с остальными поджарить и Коня. Все это вместе очень осложняло задачу. Как подбить машины и не зацепить четверых пассажиров, покончив с остальными, я плохо представлял. Но я верил, что определюсь, когда они подъедут ближе, когда можно будет видеть, слышать и чувствовать одновременно. По совокупности и решим.

Уже совсем рассвело, хоть солнце еще пряталось за лесистыми сопками. Только тут я понял, что белесый туман над речкой — вовсе не туман, а плавающие в воздухе рои мотыльков. Раньше эти мотыльки появлялись по осени в неисчислимом количестве на неделю-другую, в основном над водоемами, досаждали, роились и проникали всюду. Теперь они внешне ничем не отличались от прежних. Только сонмища их разрослись, поэтому в потемках издалека смахивали на туман. Не приведи господь попасть в его гущу. Мотыльки тут же облепляли лицо и руки и объедали их до костей. Потом добирались до остального, одежда спасала ненадолго. Мне однажды довелось наблюдать, как мотыльки в считанные минуты покончили с какой-то некрупной лесной тварью. Тварь каталась по земле и визжала, а с нее сыпались клочья шерсти. Животное на глазах превращалось в скелет. А вот Кошек даже мотыльки почему-то не трогали.

Я хотел предупредить своих, чтоб держались подальше от «тумана», но тот с рассветом начал быстро рассеиваться.

Рев машин нарастал. Я постепенно разбирался в сумятице сигналов, которые улавливал. Было много жадного, тупого и жестокого. Это комодовцы. Был слабый фон Коня. Меня это обеспокоило. Такой фон появляется, когда человек едва жив. Ох, плохи дела у Коня с его попутчиками.

Было что-то еще, очень знакомое. Вернее, как бы отсутствие чего-то. Так «звучала» Ольга и ее подручные. Значит, это тоже чужаки. Их что, в одном инкубаторе вывели? Хотя нет, не в одном. Эти все же чуть-чуть фонили: тревога, напряженность, неуверенность. Еще бы, если учесть, с кем связались.

Судя по звуку, колонна должна была вот-вот показаться. С ней у меня появилась наконец какая-то ясность. Впереди и сзади шли бээмпэ. Посередине бронированный грузовик. (В нем наверняка горючее — бензовоза-то у них нет — и прочие припасы. Трофеи бы нам очень пригодились.) В передней машине несколько боевиков. В грузовике — водила и еще кто-то. А вот в задней машине… Судя по путанице сигналов, там помимо Урок Конь и чужаки. Весьма удачно. Я сказал Харлею:

— Передай своим, чтобы били из гранатометов по колесам грузовика и гусеницам задней бээмпэхи. Жечь не надо, надо просто остановить. Переднюю машину беру на себя. Кто вылезет, сразу валить. Кроме тех, что в задней машине.

Потом окликнул Ольгиного напарника с ПТУРсом:

— Будешь меня дублировать. Если что-то не получится, бьешь по передней. Эту надо сразу и к чертям собачьим!

— Почему бережем заднюю?

— Потом объясню.

— Не дело это, — сказал недовольно Харлей. — Грузовик — черт с ним. Мы его в любом случае возьмем. А вот заднюю бээмпэ как прикажешь штурмовать? Даже если остановим, но не подожжем, они много наших положить могут. Я своих парней не подставлю.

— А мы ее подожжем, только позже и по-другому. Чтобы пассажиров выкурить, а не поджарить. Интересные в ней пассажиры.

— Откуда ты все знаешь? — проворчал Харлей. — Кто да где. Я вот рядом лежу и ни черта не знаю.

Я похлопал его по плечу:

— Поверь на слово.

— Я на слово самому себе не верю…

Но тут перед въездом на мост объявилась колонна. Она двигалась точно в том порядке, в котором я и предполагал Харлей замолчал и пополз оповещать своих.

Расчет оправдывался: на мосту колонна окажется как на ладони и без пространства для маневра.

Колонна вдруг остановилась. Из люка передней машины выскочили двое, пригибаясь, побежали на мост — определялись, выдержит ли, и искали мины. Если колонна двинется через речку поочередно, это осложнит дело. Проще справиться, если пойдут кучей.

Разведчики не обнаружили мин, убедились, что мост еще вполне надежен, вернулись и скрылись в люке. Потянулись томительные минуты ожидания. Противник, похоже, совещался. Но недолго. Опять взревели моторы, и колонна в прежнем порядке въехала на мост. На этот раз нам, кажется, везло. Я дождался, когда машины окажутся над самой серединой реки, и проорал:

— Огонь!

Выпущенный мною снаряд угодил в самую середину борта передней бээмпэ. Грохнул взрыв, машина мгновенно превратилась в факел и взорвалась. Справа ударили гранатометы Байкеров. Хоть они были и раздолбаи, но приказ мой выполнили. Я видел вспышки разрывов под колесами грузовика и гусеницами заднего броневика. Грузовик сразу осел, задымил и застыл на месте. Бээмпэ ткнулась носом в его корму. Ее гусеницы были разбиты, и она тоже окуталась дымом. Но огня там не было. Что и требовалось. Теперь оставалось грамотно закончить операцию.

Слева от меня внезапно грохнуло, зашипело, и дымная полоса протянулась к мосту. Я даже не сразу сообразил, что произошло. На моих глазах снаряд, выпущенный Ольгиным напарником, не менее точно, чем мой, поразил заднюю машину колонны. Только пожар там начался ленивей, и взрыва не последовало.

Мать твою!!! Я обернулся к стрелку, но не увидел его за высокой осокой. Разбираться, на кой черт он это сделал, некогда. Из разгорающейся машины кто-то выбрался через нижний люк и пополз прочь.

— Пошли! — гаркнул я Харлею. — Все вперед. Без команды не стрелять.

Когда мы вбежали на мост, стрелять тут было не в кого. Двое из подбитого грузовика выбрались из кабины и, перемахнув через перила, сиганули в воду. Я перегнулся через перила, глянул вниз. В тени моста, у самой воды, «туман» из плотоядных мотыльков стоял еще плотно. Беглецы угодили в самую его гущу. Они, конечно, поныряют, потрепыхаются. Но отвлекаться на них уже не стоит.

От передней бээмпэ остался лишь искореженный, охваченный жарким дымным пламенем остов. Соваться туда незачем.

Задняя машина разгоралась все жарче. Харлей крикнул своим, чтобы близко не подходили. И правильно сделал. Наверняка сейчас тоже шарахнет.

Сквозь густой черный дым я бросился вперед, к тому, кто выбрался из люка и сейчас лежал на полотне моста в опасной близости от пожара. Я не стал бы так рисковать, не знай я, кто это. Конь, даже в нынешнем своем состоянии, был не чета Уркам. Сотни опасных поездок сделали его живучим, как кошка. Да и от природы ему повезло. Не зря такая кличка.

Я подхватил тяжелое тело под мышки и поволок подальше от горевшей машины. Лицо Коня, сплошь перепачканное кровью и сажей, было почти неузнаваемым. Сквозь ожоги проступали следы побоев. Он не подавал признаков жизни. Но я-то знал, что он жив.

Подскочил кто-то из Байкеров, вскинул автомат:

— Куда ты эту паскуду тащишь? В расход его.

— Отставить! — рявкнул я. — Это свой.

— Откуда — свой?! Чего ты городишь?!

Я оттолкнул плечом автоматный ствол.

— Это мой человек, ясно?

— Так вот почему ты такой осведомленный, — сказал объявившийся из дыма Харлей. — Только не пойму, как ты с ним связь поддерживал?

— Флажками перемахивались. Бери его, надо подальше отнести.

Больше в горящей бээмпэ живых не оставалось. Оттуда исходил знакомый мне мертвый «фон».


ГЛАВА 12


Конь прожил еще часа три. Медицинскую помощь ему оказали просто из сострадания, пользы от нее ожидать не приходилось. Конь сильно обгорел, а перед тем его, судя по всему, долго и жестоко били.

Я почти все время сидел рядом, смотрел на приятеля, ожидая, что он поднимет веки. Но он все не приходил в себя. Байкеры потушили грузовик и разгружали из него припасы и топливо в бочках. Вторая бээмпэ так и не взорвалась, просто сгорела себе по тихой грусти. Вместе с чужаками, погибшими сразу в момент попадания. Черт бы побрал Ольгиного стрелка! С ним я еще разберусь.

Объявились Ольга и Профессор, засуетились над трофеями. Байкеры потащили в наш вездеход какие-то ящики, должно быть, с приборами. В небо по-прежнему плыли густые клубы вонючего дыма, омрачая прозрачность погожего утра.

Я искал взглядом Ольгиного напарника, всадившего снаряд в заднюю машину. Я не сомневался, что он сделал это намеренно. О цели легко догадаться: он не хотел, чтобы те, другие чужаки попали мне в руки. Он справедливо полагал, что мы сумеем развязать им язык. И тогда, не исключено, прояснилось бы что-то, что касалось наших собственных чужаков. Что-то такое, чего нам знать не полагалось. Я намеревался найти стрелка и как минимум разбить ему морду. Это ничего не меняло, но могло принести моральное удовлетворение. Стрелок, однако, куда-то исчез.

Подошел Харлей.

— Сидишь? Думаешь, выживет?

Я отрицательно покачал головой.

— Тогда нечего сидеть. Давай определяться.

— В смысле?

Харлей поправил за плечом автомат.

— С вашими конкурентами мы разобрались. Что собираешься делать?

Я пожал плечами:

— Поедем дальше.

Харлей хмыкнул:

— А мы нет.

— Вольному воля. Чего ты хочешь?

— Возьмем часть припасов, заправим полные баки. Дальше — у нас своя дорога. Если передумаешь, можем подбросить тебя до города.

— Нас трое.

— Четверо, — поправил Харлей.

— Четвертого, я возможно, прибью.

Байкер ухмыльнулся:

— Как знаешь. Тебя мы возьмем. Профессора твоего, так и быть, тоже. А вот эту сучку… Ей тоже место найдется. Если соответственно расплатится.

— Слушай, Харлей, — сказал я, — чего ты из себя поганца корчишь?! Ты же был приличным мужиком. И сейчас не подонок. Я бы эту сучку, может, своими руками задушил. Но хором трахать ее не позволю.

Харлей покивал:

— Ага, бла-ародный ты наш! Давай напоследок между собой сцепимся. Не настрелялись еще! Да на кой она сдалась — трахать ее?! Просто на твоем месте я бы ей на грош не верил. Я тоже не вчера с курорта. Научился людей понимать. И она, и напарник ее… Они тебя до добра не доведут. Послал бы ты их, да айда обратно.

— Посмотрим.

— Ну смотри. Только недолго.

Байкеры продолжали свою снабженческую суету. Я еще раз окинул взглядом побоище. Какого черта все время война?! В «горячих точках», где я побывал, — одно дело. Хотя, если разобраться, то и в этих самых точках — какого черта?! Это сложная песня. Но здесь, посреди общей беды, что мы все время делим?! Почему убиваем друг друга? Ведь Чума и так убила почти всех. Ради чего грызться, интриговать, подставлять, стрелять в спину? Чего добиваемся мы, мелкие людишки, на своем отравленном пятачке? И чего добиваются большие люди на Большой земле, засылающие сюда каких-то странных гостей? И беззастенчиво используя нас втемную, как разменную монету.

Почему Урки, которых сперва осталась всего горстка, приумножились и по сути захватили власть? Почему остальные стали не лучше Урок, а в чем-то и определенно хуже? Что мы за люди такие? Или мы тоже своего рода чума для собственной земли, для себя самих?… Вот мы упорно, через кровь и смерть, премся к треклятому Эпицентру. Конечно, Чума уничтожила нашу жизнь. Но разве только в пресловутом Эпицентре корень всех наших бед? Ведь после пандемии все могло сложиться совсем по-другому. Если бы другими были мы сами. В сущности, то, что творилось теперь в Зоне, творилось и до Чумы, только потаенно, под глянцем фальшивого казенного благополучия. А когда глянец разбился вдребезги, дерьмо предстало во всей своей красе…

Мои размышления прервало появление Ольгиного стрелка. Он мелькнул среди Байкеров: тащил какой-то ящик к вездеходу.

— Эй, ты! — заорал я. — Ну-ка иди сюда. — Мне не хотелось оставлять Коня одного.

Стрелок сделал вид, что не услышал. Я снова призывно гаркнул и для убедительности клацнул автоматным затвором. Стрелок перестал изображать из себя глухого и остановился в нерешительности, исподлобья глянув в мою сторону.

Откуда ни возьмись, возле меня возникла Ольга.

— Он не виноват, это вышло случайно, — решительно заявила она.

— Что — случайно? Хотел пукнуть, да обгадился?!

— Понимаю, — сказала Ольга, — пострадал твой друг или осведомитель, не знаю кто. Но Олег не собирался нарушать твой приказ. Для чего ему это?! Кругом грохот, пальба, взрывы, вот у него и дрогнула рука.

Я злобно ухмыльнулся:

— Когда это он успел тебе столь подробно обо всем доложить?

— Перестань. Обратно ничего не вернешь.

— Да?! — заорал я. — Вот такие мы рациональные и рассудительные! Для нас главное — цель. Все остальное — средства. А их можно не экономить. Случайно, говоришь?! Я прекрасно знаю, почему он саданул в ту бээмпэ-ху. И ты это знаешь. И я ему башку за это сверну.

Я оттолкнул Ольгу и направился к стрелку Олегу. Тот бросил ящик на землю. По его позе я понял, что он не собирается отступать. Он был бойцом и собирался продемонстрировать мне свои возможности. О них я ничего не знал, зато знал другое: с человеком, даже хорошо подготовленным, он, быть может, и справился бы. Но годы в Зоне превратили меня в существо с волчьим оскалом и повадками. А с такими существами Олегу тягаться не доводилось. И он непременно проиграет.

Ольга повисла на мне, не давая ступить шагу.

— Прекрати! Идиот! Разве сейчас до разборок?

Ярость моя внезапно улеглась. Вот сейчас-то как раз и до разборок. Но врукопашную я вступать не буду. Потому что я, вопреки Ольгиному утверждению, не идиот. Кулаками ничего не решишь.

Я стряхнул Ольгу с себя, повернулся к ней и процедил:

— Короче, так. Дальше я не еду. У Харлея найдется для меня мотоцикл. Забираю Профессора и заворачиваю оглобли. А ты со своим мерзавцем можешь следовать далее.

— Не психуй, — сказала Ольга. — Сейчас же перестань психовать. Ты должен ехать. И ты поедешь.

— А иначе в спину выстрелишь?

— Не глупи. Никто тебя не заставит. Но ты сам хочешь. Разве не так?

Она вообразила, что очень проницательна. Она и была проницательной по отношению к моей персоне. Но она кое-чего не учла.

— Все это чушь, — сказал я — Хочешь не хочешь… Во-первых, с твоим Олегом я точно не поеду. Я с ним гадить на одном гектаре не сяду. А если я не поеду, твоя миссия пойдет псу под хвост. Возвращаться тебе станет не с чем. И устремления твоих покровителей накроются медным тазом. Они тебе за это будут здорово благодарны.

Ольгу заметно проняло.

— Чего тебе надо?

— Во-первых, ты своего Олежку отправишь с Байкерами. Если возьмут. Не знаю куда, но чтоб духу его здесь не было! Второе. Мы с тобой побеседуем очень откровенно. Хватит мне вешать на уши лапшу. Никакая вы не общественная организация. Общественные организации не готовят спецагентов такого класса.

— С чего ты взял, что мы спецагенты?

— Неважно. Но если вас прогнать через детектор лжи, ни одна линия не дрогнет. Не так ли? А я хочу знать, на кого и для чего работаю.

Она вдруг протянула ладонь и погладила меня по небритой щеке.

— Очень ты сообразительный мальчик, Сережа. Чересчур сообразительный. Я в этом всю дорогу убеждалась. Не должен знать, а знаешь. Откуда?

Она тоже неплохо соображала. Но не мог же я ей сказать, что я сам — ходячий детектор лжи. И не только.

Я ответил:

— Жизнь научила.

— Нет, даже такая жизнь такому не научит. Может, начнем задушевный разговор с тебя?

В эту минуту Конь очнулся. Он болезненно застонал и приоткрыл глаза. Я склонился над ним.

— Серый! — прохрипел он, едва разлепляя обожженные губы. — Ты? Это ты нас спалил?

— Нет, братишка, не я. Сволочь одна вопреки моей команде.

— Сволочь… Все сволочи! — Конь наполовину бредил. — Не езди никуда с этими сволочами. Я по дури влип. Из жадности.

— Лежи спокойно, — сказал я. — Мы тебе поможем. Сейчас в вездеход перенесем.

— Оста-авь! — простонал Конь. — Дай спокойно подохнуть. По заслугам мне. Знал же, что с Урками связываться нельзя. Но они мне наплели, дескать, люди с воли пришли, к Эпицентру хотят ехать. А получился рейд бандитский. И те люди не помешали…

Он на несколько секунд опять впал в забытье. Потом глаза его вновь блеснули из-под багровых век. Ресниц и бровей у него не осталось.

— Эти трое, с Большой земли… Они так себе. Кто их на такое дело послал?! Урки по дороге сразу начали беспредельничать. Я им говорил: братва, не надо. Договорился — ребра переломали… Пришлые сперва хорохорились, но бандюки их враз обломали. Они в итоге стали меня на побег подбивать. Я и сам хотел когти рвать. Пешком, конечно, далеко не уйдешь. Но я тропы знал, думал, до Хуторян доберемся, а там Охотники помогут. Может, транспорт какой подвернется. А нет, можно с Байкерами договориться, чтоб в город доставили… Мы ночью и рванули. Я бы один ушел — хрен бы догнали. А с этими… Они сразу нашумели, погоня началась. Мы километра на три в тайгу успели уйти. Догнали нас, скрутили. Били уж били! Пришлых-то не очень, а на мне оторвались.

— Эх, Конь, — сказал я. — Надо было не в тайгу, к Хуторянам, а назад, к нам. Ты же знал, что мы на хвосте. Придорожной опушкой и пробрался бы.

— Откуда я знал, кто там на хвосте? И что ты точно с ними. А так, заявись, шлепнут без разговоров. Хрен редьки не слаще.

Он опять застонал, глаза его закрылись, только губы, кривясь, пытались нашептывать что-то из бреда.

Да, дела. Путь теперь свободен, но ехать, считай, некому. И информации никакой. Из рассказа Коня много не почерпнешь. Ничего нового для меня он не сообщил. Вот только одна деталь. У них пришельцы себя не шибко показали. Не спецы, похоже. А вот наши спецы так спецы. Определенно разные у них хозяева, к тому же крепко конкурирующие друг с другом. Но цель у них одна — Эпицентр.

Впрочем, я уже давно сомневался, что кого-то интересует источник Чумы и ее преодоление. Какие-то здесь совсем другие интересы. А главное, вся эта чехарда очень мало походила на спланированные действия спецслужб. Наши гости, конечно, профи, вряд ли их так подготовили в санлагерях. (А где еще на Большой земле можно взять людей, которые не умерли бы в Зоне?) Однако во многом картина наших приключений смахивала на какую-то самодеятельность. Профессиональная разведка работает иначе.

От размышлений меня отвлек рев мотоциклов. Байкеры, выстроившись в колонну, покидали театр военных действий. Они с ходу дружно поддали газу и унеслись по дороге в ту сторону, где лежал полумертвый город. Жаль. Их помощь очень бы не помешала. Особенно Харлея. Он парень ничего, но Байкеры есть Байкеры.

Тут я взглянул на Коня и понял, что он умер. Лицо его посерело, и багровые ожоги на нем утратили яркость, припорошенные пеплом небытия. Эх, Конь, Конь! Только сейчас я понял, что он, пожалуй, был единственным человеком, с которым я отправился бы хоть куда, особенно в такую дрянную поездку. Но поздно сожалеть.

Я выпрямился и пошел к вездеходу за лопатой. Коня я должен похоронить. Возле нашего танка-автобуса стояли Ольга и Профессор. Ольга с ходу заявила:

— Олега я отправила. Так что успокойся.

Я посмотрел на эту парочку. Замечательный старик, умный, но немощный. И хищная, изворотливая дамочка, готовая на все ради своей цели. С Байкерами мигом нашла общий язык, и никакие заступники ей не понадобились. Что нас с ней связывает? Как говорится: постель — не повод для знакомства. Куда ехать с такой командой?!

Подал голос Профессор:

— Сережа, мы тут с Оленькой посоветовались. (Вот как! Они уже советуются без меня. Да еще с «Оленькой»!) Можно и, наверно, даже нужно возвращаться. Но мы ведь совсем недалеко от цели. Ведь столько людей потеряли, столько ужасов пережили. Я думаю, надо двигаться дальше.

— Профессор, — сказал я, — вы не представляете, во что ввязались и с кем имеете дело.

Меня перебила Ольга:

— Прости, но ты ведешь себя, как параноик. Тебе везде мерещится подвох.

— А его не было и нет?

— Я хочу попасть в Эпицентр. И ты хочешь попасть. И Профессор хочет. Вот давай и доберемся туда. Ты, надеюсь, меня не боишься? Или ты раздумал положить конец бедствию?

— Да откуда ты знаешь, о чем я думал?

— Вот именно. Ты сам откровенностью не блещешь. Давай просто сделаем дело, за которое взялись. Обещаю: ты можешь на меня положиться.

Да, как же! Я не верил ни одному ее слову. И я непременно развернул бы вездеход. Если бы не Кошки. Кошки… На хуторе они сказали мне: «Ты должен!» Черт знает, что это значит! Но Кошкам я с некоторых пор доверял больше, чем людям. Я постоянно чувствовал недалекое присутствие Кошек. Одна и та же это стая или они передавали меня своим сородичам как эстафетную палочку? Вполне вероятно. Ведь кошачья порода до Чумы привольно множилась в каждом населенном пункте. В городе их порой «санировали», но только не в глубинке. Их наверняка много, очень много, даже несмотря на мизерную рождаемость. Кто знает, каков нынче кошачий век? Их стаи могли сновать вдоль всей трассы. И они толкали меня к эпицентру. Наверно, можно было на это наплевать. Но мне казалось, что лучше прислушаться.

Я взял лопату и отправился хоронить Коня.


ГЛАВА 13


Позади остался мертвый поселок. Трасса проходила через его центр. Двухэтажные панельные дома, как и в городе, сильно обветшали, а кое-где уже и обвалились. Частные усадьбы почернели от непогоды и заросли величественным бурьяном. У магазина трепыхались на ветру остатки какой-то убогой рекламы, проникшей когда-то повсюду, даже в такую глухомань. Только высокие деревья шелестели опадающей листвой, как всегда, будто ничего вокруг не изменилось — как сто или двести лет назад. Живых здесь не осталось, благодаря «шестому чувству» это я знал наверняка.

Мы не стали останавливаться. Баки вездехода были заправлены под завязку трофейным горючим, и еще пару бочек мы по пандусу вкатили в грузовой отсек — про запас. Продовольствия теперь тоже хватало.

Сидеть одиноко в салоне никто не хотел. Профессор и Ольга устроились в кабине.

— Интересно, — сказал я. — Почему в тайге и в поселках почти нет Хищных Деревьев? А в городе они на каждом шагу.

— Смею предположить, — отозвался Профессор, — что причина весьма проста. Вы не обращали внимания, какие именно деревья изменились? А я обращал. Как вы помните, незадолго до Чумы в городе повально вырубили старые тополя и насадили какие-то декоративные породы. А декоративные породы нередко выведены искусственно, это для естественной среды определенная аномалия. После Чумы, как и прочая флора, они пошли в рост и достигли внушительных размеров. А заодно аномально изменили способ питания. В тайге и поселках декоративные породы не растут. Поэтому и нет древесных вампиров. Но это всего лишь гипотеза.

— Вы, Профессор, почему-то никогда ни в чем не уверены, — сказал я.

Профессор усмехнулся:

— Мудрец сказал: я знаю лишь то, что ничего не знаю.

— А вы правда Профессор? — поинтересовалась Ольга.

Старик скромно кивнул.

— А каких наук?

— Я математик.

— Для математика у вас слишком разносторонние познания, — удивился я.

— Математика — царица всех наук, — назидательно молвил Профессор. — А специализация не определяет широту кругозора. За четыре года от нечего делать я его несколько расширил. Видели литературу в моем подвале? Ну вот.

— Так вы не физик, не биолог? — разочарованно переспросила Ольга.

— Увы, сударыня!

— Жаль. — Наша спутница не отличалась особым тактом.

Я покачал головой.

— Помню фразу из какого-то фильма: эту страну всегда спасали партизаны.

— Может, это и верно, — согласился Профессор. — Знаете почему? Потому что армия действует по приказу, хорошо еще, если не дурацкому. А партизаны — по велению сердца и из личного энтузиазма.

— Нету у меня никакого энтузиазма, — буркнул я. — Нашли Дениса Давыдова!

— Я в отряд батьки Ковпака тоже не записывалась, — заявила Ольга.

— И я, знаете ли, не инсургент, — сказал Профессор. — Мотивы, конечно, у всех разные. Но если бы мы были, как та чиновничья армия, что облепила Зону, мы бы сейчас катили обратно, несмотря на любые приказы.

…Для ночевки я выбрал небольшую площадку у обочины, за которой простиралась обширная марь. Сигнализация сгорела вместе с Исаевским бэтээром, так что оставалось полагаться на собственное чутье. А на открытом месте меньше неожиданностей.

Спать надежней в вездеходе. Но перед тем, как улечься, мы разожгли небольшой костер и уселись вокруг него ужинать. Этого делать не стоило из соображений безопасности. Но целый день тряской езды требовал отдыха на свежем воздухе. На всякий случай слева от себя я положил гранатомет, а справа пристроил автомат. Я надеялся на свое чутье, в последнее время оно меня выручало не раз. Будем верить, что не подведет и нынче.

Мы вяло жевали и говорили о пустяках. Стресс последних дней сменился реакцией. У Профессора слипались глаза. Ольга выглядела усталой. Мне в голову лезли разные печальные мысли, но я решительно гнал их прочь.

Все же Зона такое место, где ни на что нельзя полагаться. Даже на мое «шестое чувство». Я не ощущал ничьего присутствия на километры вокруг. Высокая тощая фигура, возникшая из сгустившихся сумерек, стала для меня неприятным сюрпризом.

Я поднял автомат. Профессор охнул. Ольга, кажется, успела схватиться за оружие даже раньше меня.

Высокий худой человек в развевающихся лохмотьях, с гривой нечесаных волос, переходящей в дремучую бороду, неровным шагом приблизился к костру, молча повозвышался над нами с минуту, а потом, по-прежнему не говоря ни слова, уселся на землю и протянул костлявые руки к огню. Оружия у него не было никакого, не наблюдалось вещмешка или котомки, лицо скрывали волосяные дебри, сквозь которые поблескивали только глаза. И глаза эти выглядели странно, как два провала в пустоту. Я не заметил в них зрачков. Опасности, он, похоже, не представлял. Но это был еще один, перед которым мои способности оказались бессильны, будто перед глухой стеной.

Тишину нарушил Профессор.

— Есть хотите? — Он протянул гостю бутерброд. Пришелец взял его, целиком запихнул в зубастый рот и принялся жевать.

Ольга недоуменно поглядывала на меня. Я делал вид, что ничего необычного не происходит.

— Издалека идете? — спросил Профессор.

Чудной пришелец отверз свою пасть.

— Вечно из ниоткуда грядет человек в никуда, из предка в потомка, заблудившись духом во мраке и пути не ведая, уповая на богов, коих нет! — возвестил он.

— Это вы к чему? — недоуменно спросила Ольга, но я сделал ей знак помалкивать.

— Вы каких богов имеете в виду? — поинтересовался Профессор.

— Богов, измышленных от слабости и бессилия, от страха и отчаяния. — Пришелец, похоже, готов был снизойти вниманием до Профессора, а нас с Ольгой игнорировал. — Бога, которого распяли, а потом орудие казни почли священной реликвией Бога, плотью и кровью которого причащаются, как каннибалы, лицемерно вкушая хлеб и вино. Хлеб и вино — это прах, яство, а кровь и плоть есть живая субстанция. Лицемерие есть вера их! Ибо после смерти живет человек в потомках и делах своих, а не в Царствии Небесном или геенне огненной. Что такое Царствие Небесное? Тьма, холод и пустота космоса. Из него снизошла Чума на землю. И где же боги, которым люди слепо мольбы возносят?!

— Ну почему же именно из Царствия Небесного? — возразил Профессор. Он интуитивно взял нужный тон, будто так и надо, будто привык беседовать с этакими типами. — Быть может, как раз это порождение упомянутой вами геенны.

Пришелец смачно плюнул прямо в костер.

— Глупцы останутся глупцами. Геенна — всего лишь овраг под Иерусалимом, где веками сжигали мусор. Просто огонь и зловонный дым! И больше ничего. Как из этого может что-то возникнуть?!

— Что-то я не пойму… — начал Профессор.

— И не поймешь! — перебил незнакомец. — Ибо через лицемерие ничего постичь нельзя.

— Под лицемерием, как я понял, вы подразумеваете христианство, — сказал Профессор.

— И его тоже. Стоило жизни на клочке земли перевернуться, и что?! Где ваши православные, католики и прочие? Вместо них появились Святоши. Они в дурмане слышат, но не понимают. И всуе поминают имя Божье! У Бога нет имени. Он непостижимая сила Мироздания!

— А как же дьявол?

— Бог и дьявол суть одно и то же. Нет добра и зла, а есть единое целое, не доброе, не злое, Сила, удерживающая Вселенную в равновесии, чтоб не наступил Хаос.

— Ну что ж, — усмехнулся Профессор. — Материя во Вселенной действительно стремится к энтропии, и силы, препятствующие этому, можно назвать как угодно. Это ничего не меняет.

— Не ведаете вы о Вселенной ничего. Вам кажется, что на Землю обрушилось бедствие Чумы. А людям просто приоткрылась частица истины, которую они не хотят понять и цепляются за привычные никчемности: науку, Бога, дьявола.

— Не стану спорить, наша наука на фоне Мироздания может выглядеть смехотворно. Но как-то вы свалили все в одну кучу. Помнится, манихейцы в своем дуализме трактовали Бога и дьявола равнозначными. Но даже они не допускали тождества.

— А катары не признавали храмов, икон и попов. Они хотели напрямую общаться с Богом. За это их прокляла церковь и перерезали правоверные крестоносцы, рыцари-тамплиеры. А тех, в свою очередь, тоже перерезали и сожгли на кострах другие, не менее правоверные священнослужители. Где тут Бог и где дьявол?! Разве не пример их тождества?

— Ну, — возразил Профессор, — это скорее пример человеческих заблуждений и пороков, для которых религия лишь предлог. Если же обратиться к генезису образов Яхве и Люцифера…

— Яхве — бог полудиких кочевников, которого позже переиначили рабы — от безысходности и отчаяния. А Люцифер… Бог света, воздуха и утренней зари, которому поклонялись тысячу лет великие римляне. Прочих языческих божеств христианские лицемеры либо отринули, либо объявили бесами и демонами. Но Люцифер слишком прочно сидел в человеческих душах, слишком светел был его образ. Чтобы пресечь поклонение ему, потребовалась сказочка про его падение.

— Он сатанист или сумасшедший? — шепотом спросила Ольга, наклонившись ко мне.

— Он Пророк — так же шепотом ответил я. — Не вздумай его раздражать.

— Рассуждаете вы о пустом, — продолжал незнакомец. — Яхве, Люцифер. Это лишь примитивные попытки объяснить проявления Вселенной. Но вот впервые человечеству явился грозный знак иных сил. И что же? Во что вы превратились, отчего стали хуже зверей?! Человечество ничтожно, и настала пора ему это понять.

— По-вашему, человечество обречено? — спросил Профессор.

— Судьба человечества случайна и непредрекаема. Человек возомнил себя венцом творения. Потому что научился из колеса делать много разных приспособлений и уничтожать породившую его природу. Потому что обрел дар речи. И не пожелал верить, что существуют иные способности, скрытые от его убогого понимания… Бегали хвостатые, ловили мышей. Дети играли с их детенышами, а когда надоедало, выбрасывали вон. Ездили машины-душегубки, люди хвостатых отлавливали как живой мусор, уничтожали безжалостно. А когда явился знак, где те люди?! Осталась только желтая пыль да горстка безумцев, убивающих друг друга. А хвостатые выжили. И прикоснулись к неведомому. Потому что были наделены способностями, которые человек в убожестве своем не понимал.

— Так будущее за Кошками?

— Будущее никому не известно и не может быть известно. Оно еще в прошлом меняется ежесекундно. Хотя бы потому, что есть Меченые. — Косматый вдруг повернулся и ткнул в меня пальцем. — Такие, как он. Вот он застрял на полдороге между человеком и хищником. Он уже скорее хищник, чем человек. Он знает, что не такой, как другие. Но не подает виду. Потому что и человеку, и хищнику так удобней. Таиться, чтобы овладеть добычей! Но он не понимает сути. А суть его не в охоте и убийстве. Он и сам не подозревает, кто он. Он может спасти, если поймет и захочет. Тогда впереди одно будущее. А может не сделать ничего. И тогда будущее совсем другое. То, что прислала Вселенная, может погубить всех через человеческую жадность и глупость. А он, — Пророк опять указал на меня своим длинным костлявым перстом, — сомневается. Ему поданы знаки, а он все колеблется и обманывает сам себя. Он хочет остаться таким, как есть. И он может таким остаться. Он слышит хвостатых, а они слышат неведомое. Но готов ли он к тому, что ему надлежит сделать? Не готов. А когда будет готов и будет ли? Неведомо. Но возможно. Для него — возможно.

— Он что, мессия? — не без иронии вставил Профессор.

— Мессия — пустой звук, миф, заблуждение. Он человек, способный прикоснуться к неведомому. Но он лишь способен. Это не значит, что должен.

Я заметил, как Ольга слегка переменилась в лице. Что-то очень проняло ее в словах Пророка. Но я по-прежнему «не слышал» ее и не мог объяснить такой реакции. Ладно, учтем.

— Он такой один? — посерьезнев, спросил Профессор.

— Таких очень мало. И никого судьба так близко не подвела к цели.

— Вам, я вижу, все обо всем известно, — сказал Профессор. — Так объясните, что надо делать?

Пришелец смерил его презрительным взглядом.

— Не надо уповать на учителей. Надо самому доходить до истины. В этом тоже заключается истина. — Он опять поднял руку и указал на дорогу. — Там, впереди, Хищная Грязь. Если перейдете через нее, может быть, он, — кивок в мою сторону, — не зря оказался здесь.

— Что за хищная… — начал Профессор. Но незнакомец неожиданно поднялся и, не говоря больше ни слова, зашагал прочь. Через секунду его скрыла темнота. Будто и не было никого, а всего лишь сон приснился — коллективное такое сновидение.

Ольга первой пришла в себя:

— Что это было? Умалишенный?

— Непохоже, — ответил Профессор. — Но странно, очень странно.

— Это Пророк, — сказал я. — Слыхал про них, но встречать не приходилось.

— Что еще за Пророк? — нервно осведомилась Ольга. — Иоанн Предтеча? А ты, Сережа, у нас, выходит, будущий Христос? Не хотелось бы присутствовать при твоем распятии во искупление чужих грехов.

Она притворялась. Я не чувствовал ее, но и без того догадывался. Она говорила это лишь для того, чтобы я не заподозрил о чем-то. Я толком не знал, в чем я не должен заподозрить. Но что-то подсказывало мне, что Ольга лучше нас с Профессором поняла незнакомца.

— Пророки появились недавно, — объяснил я. — В первые годы их не было. А потом появились. В Зоне многие знают друг друга. А этих не знает никто. Откуда они взялись, где и чем живут, — неизвестно. Они, похоже, люди: едят, пьют, разговаривают. Но разговаривают странно. Появляются внезапно и с места в карьер заводят непонятные речи. Потом так же их обрывают и уходят. В общем в точности как сейчас. Иногда предупреждают о надвигающейся беде. И очень своевременно предупреждают. Но чаще пугают и обличают всех и вся. Доброго слова от них не услышишь. Да вы сами только что убедились. Кое-кого они своими выступлениями сильно раздражают. Их и бить пытались, и даже убить. Говорят, то ли оружие их не берет, то ли рука почему-то не поднимается. Но ни с одним расправиться не удалось. А вот если пытались, то потом обязательно случались неприятности. Иногда кто-то умирал. Их опасаются и избегают. Но никто ведь не знает, где и когда такой объявится.

— Мистика какая-то, — деланным голосом сказала Ольга.

Профессор после некоторого раздумья произнес:

— Мистика не мистика… Здесь много такого, что почище всякой мистики. Позволю себе высказать совершенно произвольное и ни на чем не основанное предположение. (Ох уж эти его экивоки!) С нами со всеми в Зоне что-то происходит. Мы меняемся, кто больше, кто меньше. И каждый на свой манер. Быть может, на фоне тотальной жестокости и безнравственности некие скрытые в нас духовные силы коллективно, так сказать, как у Кошек, породили новую ипостась. — Он помолчал. — Нечто вроде олицетворенной совести, что ли.

— Совесть эта нам тут столько всякого бессовестного наплела, — перебила Ольга. — Я тоже не образцовая прихожанка. Но про Бога, про Люцифера — это уже вне всяких рамок. Для совести.

— Про Бога и Люцифера он, между прочим, излагал вполне научную точку зрения. Можно слепо верить, а можно стараться понять. Ученые, естественно, тяготеют ко второму. Он ведь, говоря о Люцифере, не Бога хулил, а лицемерие святош. Не тех, не наших, а вообще, перевернувших истину с ног на голову. В Зоне давно все перевернулось с ног на голову. А лицемерия, я подозреваю, вокруг нее больше, чем в ней самой. Конкретно насчет Люцифера вроде не очень к месту. Но совесть, она, знаете ли, не всегда правильная, логичная и возвышенная. Совесть непоследовательна и не прекрасна. Она зла, мучит и терзает нас. И мы ее порой ненавидим лютой ненавистью. И представляем в самых неприглядных образах. Мы иногда вообще не понимаем, что наше дискомфортное состояние есть состояние проснувшейся совести. Совесть принято отождествлять с религиозностью. Но верующий и человек с крестом на шее — это отнюдь не одно и то же. С некоторых пор людей с крестами развелось видимо-невидимо. Еще до Чумы бандиты, например, стали очень религиозны, даже строили часовни и церкви, попов звали их освящать. Те, случалось, ходили. Что никак не мешало бандитам оставаться бандитами. О политиках я вообще не говорю. Некоторые теперь в храмах лбы крестят, будто и не помнят, как десятилетиями занимались экзорцизмом наоборот: изгоняли из человека Бога.

Как заметил наш странный гость, религия в Зоне выродилась в Святош, то есть нечто несоотносимое с совестью. Не оттого ли, что до этого атрибуты веры подменили саму веру? В конечном итоге — и совесть. Если допустить, что все живое, оставшееся в Зоне, составляет некую биопсихическую совокупность, то приумножившемуся злу необходим противовес. Не такую ли роль исполняют эти Пророки? Почему не предположить, что сложившиеся условия ведут к материализации необходимых реальностей.

— Ничего себе олицетворенное добро! — фыркнула Ольга.

— А они — не добро. Отнюдь. Ну представьте, что кто-то ходит по нашему периметру и проповедует всеобщую любовь. Фигурально говоря, распнут. Непременно распнут. А этих не распнешь, сразу видно. И Сергей вот говорит. Я, кстати, отнюдь не атеист в буквальном смысле слова. Без веры человек жить не может, и я тоже верю… Это путаная и скучная материя. Но я знаю одно: ложь — религия рабов и хозяев, правда — бог свободного человека! Пролетарский писатель сам, конечно, с правдой не всегда был дружен. Но не в этом дело. В абсолютном смысле, мне кажется, он прав!

В голове у меня царила сумятица. Совесть они или не совесть, я понятия не имел. Сам я, мягко говоря, не всегда поступал по совести. Но все сходилось к одному: я что-то должен и могу сделать. Но, черт побери, я не знаю, что именно!

— Кстати, что он там толковал про Хищную Грязь? — спросил Профессор.

Хищная Грязь — это скверно. Очень скверно. Лучше бы нам ее не встречать. Но Пророки, кажется, никогда не лгут. Если сказал, что она впереди, значит, так и есть. И остается один вопрос: как ее объехать? Потому что проехать или пройти по ней совершенно невозможно.

— Хищная Грязь, — сказал я вслух, — это такая биологическая субстанция. Мне научники у Работяг объясняли. Покрывает иногда землю как одеяло. Толщину никто не мерил. А если кто-то и пытался, то уже не расскажет. Появляется внезапно из-под земли. Она, пока не проголодается, наружу не лезет. Потом так же исчезает. Это предположительно перерожденная живая материя, содержащаяся в почве — от бактерий до червей и тому подобного. Она сжирает все органическое. Образовалась не везде, а лишь местами. Почему — никто не знает.

— Подошвы долго выдерживают? — с усмешкой спросила Ольга.

— Подошвы вообще не выдерживают. А вот покрышки вездехода могут продержаться какое-то время. Металлизированную резину она тоже жрет, но не сразу. На скорости можно проскочить. Все зависит от расстояния. Если большое, проскочить проскочишь, но дальше ехать не на чем. Она, если выползет на дорогу, даже асфальтом питается, там ведь тоже есть органика. А если слой толстый и под собой уже все разъел, любая техника застрянет. Так что лучше не пробовать.

— Час от часу не легче, — вздохнул Профессор. — А мы в нее по случайности не втюхаемся?

— Не втюхаемся. Ее издали видно. Черное такое, голое пространство, жирно поблескивает, а если присмотреться, видно, что чуть-чуть пульсирует. Днем издалека видно, а ночью… Повнимательней надо быть.

…Ольга отправилась в вездеход, а мы с Профессором еще какое-то время сидели у костра. Потрескивали догорающие сучья, стреляя искрами, сполохи догорающего огня делали темноту непроглядной. Я знал о многом, что таила эта темнота. Но кажется, не знал и десятой доли. Даже у нас, внутри периметра, принято говорить лишь о Чуме, о пандемии. Но кроме пандемии случилось еще кое-что, и вдумываться в это никто не хотел. В Зоне как-то дико и необъяснимо изменилась вся живая природа. Смысл этих изменений не укладывался ни в какие обычные представления. Здесь, по сути, образовался новый мир, уродливый, опасный, вообще не земной, а больше смахивающий на какую-то инопланетность. Или действительно на ад, как некоторые считали. Только ад этот не был описан ни в одной священной книге любой из религий.

Профессор прав: это не похоже на вторжение. Место, кишащее опасностями, населенное монстрами и кучкой одичалых, воинственных гуманоидов, вряд ли может служить плацдармом для кого-то. Что же касается самих упомянутых гуманоидов… Они одичали ровно настолько, насколько готовы были одичать.

Об этом мы сейчас не впервой толковали с Профессором, но как-то лениво и тускло. Мы все очень устали. Для старика усталость, определенно, была чрезмерной. А я… Я как-то не мог вспомнить, когда начал уставать от бесконечных «приключений», сводившихся обычно к драке, грызне и интригам. Я моложе и сильнее Профессора, поэтому лишь иногда ощущаю, сколько во мне накопилось скверного груза, который мешает двигаться, думать, жить.

…Ольга, готовя ночлег, распорядилась по-своему: постелила Профессору в кабине, раскинув сиденья, а в салоне, насколько позволяло пространство, устроила подобие уютного гнездышка. Она успела принять душ в тесной клетушке в корме вездехода и сейчас, в футболке и шортах, с влажными распущенными волосами, выглядела совсем по-домашнему. Ее вид резко дисгармонировал с грязноватым, загроможденным нутром машины.

Профессор, мгновенно оценив ситуацию, пожелал нам доброй ночи и удалился, захлопнув за собой дверь.

Я тоже отправился в душевую. Воду экономить не приходилось, ее запас можно пополнить в любом попутном водоеме, а строители вездехода оборудовали насос мощными фильтрами. (Впрочем, если не знать, что фильтровать, много ли от фильтров толку?) Я поплескался от души, смывая грязь и усталость. Струи были слабоваты, но горячи — электронагреватель работал исправно.

В салоне я объявился в довольно нелепом виде: обвязанный полотенцем по бедрам. Не хотелось снова облачаться в пропотевшее шмотье. После душа сон как рукой сняло. Ольга встала с импровизированного ложа, подошла и бесцеремонно сдернула мою набедренную повязку. Мы повалились на постель и набросились друг на друга. Я, кажется, даже слегка порвал ее футболку. Накопившееся напряжение требовало разрядки. И мы разряжались на всю катушку часа два с короткими перерывами. На это время я запретил себе думать о чем-либо. Я знал, что она лгала мне, что с ней надо быть настороже. Но не сейчас. Наши игры доставляли ей удовольствие, и если и были частью ее тайных планов, то сейчас это не имело значения. Все вообще было бы замечательно, если бы порой меня не кололо воспоминание о Ларисе. С ней у нас все было по-другому, и сама она была совершенно другой. Но я спешил укрыться от этих воспоминаний, нырнув в горячие Ольгины объятия.

Наконец мы угомонились. Я улегся на спину, Ольга подожила ладонь мне на грудь. Она пробормотала сонным голосом:

— Вот уж не думала, что встречу здесь такого типа.

— Какого?

— Сам знаешь. — Она повозилась, устраиваясь поудобнее, и также сонно пообещала: — Я тебя вытащу из Зоны.

— Зачем?

Она легонько шлепнула меня по щеке и замолчала.

Она засыпала. И в этот короткий промежуток между явью и сном ее расслабившаяся воля дала сбой. Я наконец «услышал» ее. Не до конца, довольно смутно, но — услышал. Она, как я и предполагал, не говорила и половины правды. Я не умел читать мысли, лишь улавливать эмоциональные сигналы и обрывочные образы. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: Ольга совсем не та, за кого себя выдает. Я ощущал ее как сквозь туман. Но в тумане, словно стальное лезвие, поблескивало нечто твердое, острое и непререкаемое. Надо полагать, это ее задание, ее истинная цель. Твердое и острое, отдающее опасностью, доминировало над всем прочим. Но я уловил и кое-что еще: ей действительно было хорошо со мной, и не только в постели. Туман излучал тепло, адресованное мне. Она не лгала, что собирается вытащить меня из Зоны. Хотя, кажется, это было не в ее возможностях.

Она боялась Зоны, боялась почти панически. Но умело гасила и сдерживала страх, как это способны делать только натренированные профессионалы. Она не доверяла тем, кто ее послал, но не имела выбора. Те, кто ее послал, в Ольгином преломлении отдавали, хоть и полузабытым, но до боли знакомым — офицерским одеколоном, оружейным маслом, прокуренными кабинетами и мудреными комбинациями. От них пахло разведкой. Какой и чьей, не разберешь, но что моими коллегами — наверняка. И никакие международные общественно-благонамеренные организации были здесь ни при чем. Среди этих знакомых «запахов» я уловил один, еще более знакомый, почти узнаваемый. Я вцепился в него, пытаясь понять, соотнести с источником. Понимание, как слово, случайно выскочившее из головы, крутилось рядом, совсем близко, щекотало досягаемостью. Но оставалось недоступным. Я не мог понять, кем или чем повеяло на меня от Ольгиного полусна.

И еще я понял: Ольга знала, что я могу ее чувствовать. И не только ее. Как и откуда, неизвестно. Но — знала. И она знала (или предполагала) обо мне что-то такое, чего не знал я сам. И в этом, кажется, заключался смысл всех ее поступков.

Ольга вдруг открыла глаза. При тусклом ночном освещении салона я заметил в них досаду и даже испуг. Она все поняла. Ей не следовало спать со мной именно из-за подобных моментов, когда я могу проникнуть сквозь ее «броню». Возможно, ее даже предупреждали об этом. Но она не послушалась. Она не имела моего «шестого чувства», зато неплохо разбиралась в людях. И поняла, что управлять мною довольно сложно. Но недоистребленные остатки человеческого во мне как раз и есть те вожжи, за которые удобно дергать. Близкую женщину я буду защищать надежнее, чем кого-либо. А вместе с ней — и ее цель. Вот только цели своей странной подруги я так и не сумел понять. Ясно лишь одно: она не лгала, когда говорила, что я и она должны добраться до Эпицентра любой ценой. Она, возможно, нарушила инструкции о недопустимости интимной связи со мной в своей женской надежде, что риск окупится. И она в какой-то мере не ошиблась. Я мог не верить ни единому ее слову и даже ненавидеть ее. Но после того, что произошло между нами, мне никогда не хватило бы духу вышвырнуть ее из вездехода.

— Черт бы тебя побрал, — сказала Ольга. — Ну и что? Сильно просветился?

Я негромко рассмеялся.

— Ну да, не могу я тебе всего рассказать, — продолжала она. — Не имею права. Да, я и мои спутники не совсем те, за кого себя выдавали.

Я рассмеялся громче. Она прикрыла мне рот ладошкой.

— Профессора разбудишь… Ты мне нужен, понимаешь. Был нужен для дела. А теперь еще и просто нужен.

— Я же тебе говорил, что втемную не играю. Откуда ты узнала, что я могу СЛЫШАТЬ!

— Догадалась, наблюдая по ходу.

— Вранье!

— Допустим. Но ты хочешь, чтобы Чума прекратилась? Чтобы Зона перестала быть Зоной?

— Мало ли чего я хочу! Но при чем тут я?

— Разве ты не понял, что очень при чем. Тебе Пророк ясно сказал: ты Меченый. Ты можешь. И ты должен…

— Ну да, а кто может, но не хочет, тот подлец. Как в анекдоте. Никому я ничего не должен. Объяснила бы наконец, откуда столько про меня знаешь, и что вообще все это значит? Ты что у нас, этакая альтруистичная Мата Хари? И ввязалась в эту кашу исключительно, чтобы избавить человечество от Зоны? Не буду смеяться, а то Профессора разбужу.

— Извини, я на твои вопросы не могу ответить. Не имею права, — помедлив, сказала Ольга. — Но, поверь, есть шанс, что в Зоне многое изменится. Это тебя устраивает?

— Меня бы устроило, чтоб ее вообще не стало.

— Всякое может произойти. Если мы положим начало.

В голову полезли привычные мысли о том, что в большом мире меня никто не ждет и в нормальной жизни мне, теперешнему, места может просто не найтись. Но эту шелуху будто ветром сдуло. Конечно, я хочу, чтобы Чума и Зона стали кошмарным воспоминанием, не более. Даже не для себя хочу. А для Профессора, Чокнутого Полковника, Директора с его Работягами. Для тех, кто ютится в развалинах и трущобах города, кто выживает на хуторах. Для всех, кто не хочет убивать и грабить. А таких в Зоне немало.

Я приучил себя к мысли, что я Ездок и ничего более. Но выходило, что Ездок-то Ездок… Нельзя притворяться перед самим собой бесконечно. До Чумы у меня была совсем Другая жизнь. И я был другим. Самого себя не сотрешь, как карандашный набросок резинкой. Если я действительно что-то могу… Я тот, прежний, действительно должен, что бы ни думал по этому поводу я нынешний. Хотя бы ради того, чтобы прах жены и сына покоился не в зачумленной земле. Чтобы можно было прийти на могилы, принести цветы и не быть принятым за сумасшедшего. Или не получить пулю в спину в удобный для кого-то момент. Я должен рискнуть. Ольга — ненадежный партнер, она ведет свою игру. Но больше мне опереться не на кого. Она профессиональная разведчица. Я Ездок и в прошлом тоже профессиональный разведчик. Вместе вероятнее всего добраться до цели. А там будет видно. Я переигрывал очень изворотливых и опасных противников. А Ольга в каком-то смысле даже и не противник. По крайней мере, не по долгу, а по бабьей душе.

— Скажи честно: знает кто-нибудь, что там, в этом чертовом Эпицентре? И что с этим делать? — спросил я. — И что я должен сделать там?

— Достоверно никто не знает. Я не вру. Есть лишь гипотезы и предположения.

— А вдруг там сидит дракон? Ты скормишь ему меня в качестве лакомой жертвы?

— Перестань. Там действительно, кажется, кое-что сидит.

— Так отчего не долбануть его ракетой?

— Нет никаких гарантий успеха.

— А мы с тобой сотворим молитву, пустимся в ритуальные пляски и гарантии появятся?

— Приносить жертвы, молиться и плясать мы не станем. Мы посмотрим. Обрати внимание, я продолжаю не врать. Не знаю, в чем твоя роль. Мне не объяснили. Мне сказали: я должна сделать так, чтобы ты попал в Эпицентр. Если все сложится так, как они предполагают, об остальном они позаботятся.

— Очень хотелось бы знать, кто такие они. И что именно они предполагают.

— Ты ведь кое о чем сам догадался. Большего я сказать не могу. А в остальное, повторяю, меня просто не посвятили.

Разговаривать в таком роде было бессмысленно. Конечно же я не узнаю, кто стоит за всей этой затеей и чего он добивается. Но пока наши с Ольгой цели совпадают, лучше держаться вместе.

На протяжении всего пути где-то глубоко внутри я ощущал некую не то вибрацию, не то гул. Но это пустые слова. Невозможно передать, что я ощущал и каким органом чувств. Где-то находилось нечто, резонировавшее во мне. О природе этого резонанса я понятия не имел и не задумывался до поры. Но неслышный гул с каждым днем нарастал, не замечать его становилось все труднее. Но я старался не замечать. И мне это почти удавалось, хотя по ночам я порой просыпался в испарине от мощи неведомой волны, которую принимал мой организм. Волна не несла в себе ни информации, ни эмоции, она просто рокотала, как отдаленный непрерывный гром.

Я догадывался, что это такое. Но только сейчас, раскинувшись на жестком ложе, понял окончательно: рокот, тревожащий меня и постепенно нарастающий, — не что иное, как голос Эпицентра. Он не перекрывал других «волн», которые я улавливал. Он существовал над ними, сам по себе, в другом диапазоне, словно рев гиганта над визгливым хором пигмеев. Волосы зашевелились у меня на голове при мысли о том, ЧТО могло передавать такой сигнал. Тем более выходило, что моя встреча с этим НЕЧТО неизбежна.

Я не боялся смерти. Но какой-то атавистический ужас вспухал во мне, ужас первобытного человека перед Всемирным потопом или обрушением плоской Земли с поддерживающих ее китов. Я все отчетливее слышал голос Эпицентра, но не мог в нем разобрать ничего. Абсолютно ничего. Как в реве водопада или грохоте извергающегося вулкана. Так что все разговоры о какой-то моей особой роли, о том, что я Меченый, показались мне абсолютной и бесповоротной чепухой. То, чей сигнал я улавливал, обладало потенциалом, который отказывался постичь мой разум. Быть может, этот потенциал вообще непостижим для человечества. Или не предназначен для постижения. И что я смогу с этим сделать?!

Также, как надвигающийся гул Эпицентра, я все время чувствовал близкое присутствие Кошек, их возрастающее внимание ко мне. Их я тоже почти не понимал. Все это вместе грозило просто свести с ума. Но такую роскошь: впасть в счастливое безумие — я не мог себе позволить.

Чтобы избавиться от наваждения, я притянул Ольгу к себе. Она застонала: замучил! — но не воспротивилась.

По броне вездехода шуршал незаметно начавшийся мерный осенний дождь.


Часть третья

СЕРДЦЕ АДА


ГЛАВА 1


Я отшвырнул горячую трубу гранатомета — зарядов все равно больше не оставалось. На разбитом асфальте трассы лениво догорали три мотоцикла. Два были искорежены взрывами — в них угодили мои гранаты. Третий изрешетила из «калаша» Ольга. Помимо подбитого мотоцикла на ее счету была и пара застреленных Диких Байкеров. Она стояла невдалеке, все еще напряженная, с оружием на изготовку. Но опасность уже миновала, хотя моя боевая подруга этого еще не знала. Она оказалась настоящим бойцом. Когда за поворотом дороги мы наткнулись на Диких Байкеров и их жертв, я не успел сказать ни слова. Она мгновенно оценила ситуацию: они нас заметили, и спасти теперь могла только внезапность. Ольга, сбросив с плеча автомат и припав на колено, как на стрельбище, ударила короткими очередями. Стреляла она отменно. Решение было принято, и мне ничего не оставалось, как пустить в ход гранатомет.

Из кювета выбрался Хуторянин, шикнув на своего спутника-подростка, чтоб тот пока не высовывался. Хуторянин покрутил головой в поисках своей подводы, но, как только загремели первые выстрелы, лошади рванули с места и понесли. Придется вознице теперь побегать за своим экипажем.

С земли поднялся Профессор, держа в одной руке автомат, а в другой пустой магазин. Профессор тоже стрелял: выпустил весь «рожок» в белый свет, как в копеечку, двумя очередями. Краем глаза я видел, как он пытается перезарядить оружие: вставить в гнездо второй магазин, примотанный к опустевшему изолентой. Но боец из Профессора, понятно, был никакой. Он вертел спаренные «рожки», словно не понимая, что надо делать. Слава богу, что сам не пострадал.

Ольга забросила оружие за плечо и направилась к одному из трупов, валявшихся на дороге, приподняла черно-зеркальное забрало шлема. И невольно отступила на шаг. Конечно, она не ожидала того, что увидела. На ее лице отразилась гримаса отвращения.

Прежде все Байкеры были одинаковыми. Потом некоторые стали меняться. Они менялись так, что даже их собратьям в конце концов становилось невтерпеж. Отринутые отщепенцы понимали (сперва, наверно, понимали, пока еще могли), что в одиночку им не выжить. Они находили друг друга каким-то чутьем и сбивались в собственные стаи. Я знал о существовании по крайней мере трех, но сколько их появилось на самом деле, неизвестно. Если обычные Байкеры ездили человек по двадцать — тридцать, то гадко изменившиеся изгои насчитывали в группе не более пяти — семи. Их было несравнимо меньше нормальных наездников.

Я тоже подошел к одному из тел, стволом «калаша» тронул опущенное забрало. На меня глянула мертвая звериная морда с приплюснутым носом, узкими остекленевшими глазками и широкой пастью, из которой торчали кривые желтые клыки. Ничего человеческого в харе не осталось. Но и на какого-нибудь обычного зверя она мало походила. Дикие Байкеры все больше превращались в монстров. Они почти не слезали с мотоциклов, так как пешим порядком передвигаться им становилось труднее. Спины их сгорбились, руки удлинились. У лежащего из обрезанных перчаток торчали не пальцы, а какие-то корявые отростки с толстыми тупыми когтями.

Меняясь внешне, Дикие Байкеры, кажется, постепенно утрачивали разум. Они почти перестали появляться в городе, а если и появлялись, говорили мало и обрывочно, невнятно комкая слова. Пытались разжиться бензином и припасами, но им это редко удавалось. Они старались не показывать свои лица. Когда это не получалось, от них шарахались, как от прокаженных.

Кожаное одеяние Диких Байкеров постепенно превращалось в лохмотья, мотоциклы покрывались вмятинами и ржавчиной. Странно, что они вообще ездили. Но должно быть, инстинкт подсказывал их обладателям, что транспорт — единственное средство выживания. На уровне того же инстинкта и остатков памяти какой-то ремонт все же производился, чтобы держать машины на ходу.

Дикие Байкеры стали действовать как звериные стаи: налетали и безжалостно рвали любую добычу. Попытки хоть как-то договориться с ними заканчивались плачевно. Наконец в них без предупреждения принялся палить каждый, кому они попадались на глаза. В Зоне люди запросто стреляли друг в друга, но этих вообще перестали считать людьми.

Огнестрельному оружию Дикие Байкеры все больше предпочитали холодное — самодельные палицы, копья, трезубцы, не то мечи, не то мачете. Они налетали как стая фурий, и даже хорошо вооруженный противник далеко не всегда мог дать им отпор. Был случай, полдесятка Диких Байкеров, столкнувшись с колонной своих бывших нормальных собратьев, многих перебили, а остальных обратили в бегство. Харлей рассказывал, что выжившие частью прибились к другим группам, но некоторые вообще распрощались с дорогой и загасились где-то в городских трущобах. Нелюди на мотоциклах произвели на них неизгладимое впечатление.

А потом поползли слухи: дескать, эти выродившиеся сволочи за милую душу жрут человечину. Сам я такого не наблюдал, но почти не сомневался в правдивости рассказов о людоедстве. Диким Байкерам добывать пропитание было все труднее, человек становился самой заманчивой добычей. Они давно уже охотились на скот хуторян, но мужики-крестьяне, охраняя свое бесценное стадо, давали новоявленным хищникам жестокий отпор. А если кого-нибудь захватывали живьем… В лучшем случае пленника обливали бензином и поджигали. Но бензин под рукой оказывался не всегда. В таких случаях конечности пойманной твари прибивали гвоздями к стволу дерева и, вспоров живот, оставляли околевать. В Зоне одичали все, и Хуторяне не составляли исключения.

Средних лет, по обычаю заросший щетиной возница в ватнике и старой кепке подошел ко мне одновременно с Ольгой. Та спросила, указав на распростертое у моих ног тело:

— Это что еще такое?

— Это людоеды на колесах, — объяснил возница. — Мы, понимаешь, едем с Володькой за сеном. А они — откуда ни возьмись! Давно их тут не видели, с того самого раза, как мы с соседями целую стаю перебили. А теперь опять, видишь, объявились. Я еще думал, что одному с пацаном ехать не стоит. Но понадеялся. И вот оно как вышло. Если б вы не подоспели… Вот спасибо так спасибо! А ты, дамочка, что, про таких не слыхала?

Ольга только передернула плечами.

— До хутора далеко? — спросил я. — Нам бы отдохнуть, давно идем.

— Хутор тут рядом. — Возница ткнул пальцем в подступившую к дороге стену тайги. — Сворот вы прошли.

Я вспомнил, что видел по пути заросший травой проселок. Но, не зная, куда и к кому он ведет, решил не рисковать, хоть мы и нуждались в хорошем привале.

— А вы кто ж такие будете? — поинтересовался Хуторянин. — Повадками военные, а пеши.

— Долго объяснять, — сказал я. — Был у нас транспорт. Но больше нет. Ты про то, что у Березовки Хищная Грязь дорогу перекрыла, слыхал?

— Как же не слыхал?! В наших местах она часто объявляется. А недавно двое соседских работников в Березовку на тракторе поехали кое за чем. Так она им прямо под колеса выползла. Ну мужики бывалые, сразу сообразили, что делов нету, попрыгали с трактора и ходу. Успели ноги унести. А трактор там так и застрял.

…Трактор мы увидели, когда подъехали к краю огромной черной лужи, затопившей дорогу и проевшей в окрестной тайге изрядную проплешину. Стволы повалившихся деревьев эта черная дрянь уже почти переварила, они едва выступали над ее поверхностью, воздев к небу остатки сучьев — словно корявые руки в немом призыве о помощи. А осевший на колесах со съеденными шинами трактор косо возвышался в самом центре. С железом хищная масса совладать не могла. Теперь там же, на другом берегу, сиротливо торчит и наш славный вездеход, осевший на колесные диски.

Заметив преграду, я затормозил.

— Это оно, про что говорил Пророк? — спросила Ольга.

— Без сомнения, — ответил за меня Профессор. — Разве не видно?

Мы, как и прежде, ехали в кабине втроем.

— И что дальше? — не унималась Ольга.

Что дальше, я не очень представлял. Через Грязь нам не проехать, как тому трактору, хоть шины на наших огромных колесах и попрочнее.

— А дальше — ждать, — сказал я вслух.

— Чего?

— Пока уберется.

— И когда же она уберется?

— Может, через час, а может, и через месяц. Как видишь, не докладывает.

— У нас нет времени.

— У кого это у нас? — осведомился я. — Мне торопиться некуда.

— А если в объезд? — нетерпеливо спросила Ольга.

— В объезд не получится. Напрямик через тайгу мы не пройдем даже на нашем мастодонте. Видишь, деревья какие — в три обхвата. И стоят плотно. Может, есть там, в чаще, хутора или поселения Охотников, тогда и дороги какие-то могут быть. Но, думаю, нет здесь поблизости ни хуторов, ни дорог. Поворотов на проселки я с утра не видел. И вообще никаких признаков. Можно вернуться к последнему проселку, который нам попадался. Это полдня пути. Но, главное, куда нас тот проселок приведет. Можем неделю плутать по всяким зимникам и в итоге совсем завязнуть. Так что назад смысла нет.

— Послушай, — сказала Ольга. — Ты можешь здесь хоть зимовать. А я не имею права. У меня конкретные установки. Ты же Ездок. Придумай что-нибудь.

— Я думаю, — сообщил я. — Но Ездок еще не значит, что нам нет преград ни в море, ни на суше! Знаешь, сколько раз мне приходилось ждать или вообще возвращаться ни с чем? Это тебе не столичный пригород. Это Зона. Здесь деревья и прочие кусты во много раз быстрее растут. И совершенно беспорядочно.

— А если пешком? — спросил Профессор.

— Через Грязь?

— Нет, в обход.

— Ну, — сказал я, — пешком до Эпицентра мы вряд ли дойдем. Даже не потому, что далеко. Я имею в виду — живыми. Но есть другая проблема. Обходить Хищную Грязь очень опасно. Это она здесь болотом стоит. А сколько ее под землей, неизвестно. Пойдем мы в обход, скажем, на километр. На поверхности ее нет, а под поверхностью… Кроме того, она нас обязательно учует. И может потечь следом. Она вот сейчас стоит, но когда течет по земле, то быстрее бегущего человека. Под землей она медленней просачивается. Но все равно. Идет человек, все вроде в порядке. И вдруг проваливается на твердом месте. Меньше минуты проходит, и нет его. Так что ходить вокруг я никому не советую.

— Но ждать действительно как-то грустно, — возразил Профессор. — Я согласен с Олей: нужно думать. И вам — в первую очередь.

— Дорогой Профессор, — сказал я. — В Зоне крайне необходимо думать. Но и ждать — столько, столько потребуется. Торопливые здесь недолго торопятся. Мы подождем, может, что и придумаем.

Я полез из кабины в салон, пить очень хотелось. Профессор последовал за мной, его тоже томила жажда.

Но я не успел дотянуться до бутыли с фильтрованной водой. Двигатель вездехода утробно взревел, машина резко рванула с места, а мы с Профессором повалились друг на друга.

Мать твою! Я сразу догадался, что происходит. Вскочив на ноги, я рванулся в кабину. Ольга вцепилась в штурвал мертвой хваткой и до упора утопила педаль газа. В окошки было видно, как по обеим сторонам машины огромные колеса вздымают волны черной субстанции. Капли, попадавшие на стекло, не скатывались, а прилипали и шевелились, как жирные черви. Вездеход успел проскочить примерно четверть плотоядного болота.

Вышвыривать Ольгу с водительского сиденья было поздно, останавливать машину бессмысленно. Если под поверхностью Грязи таится глубокая колдобина, мы в ней застрянем. И тогда думать станет просто не о чем. А ждать придется до самой голодной смерти. Вездеход мы так и так уже потеряли. У нас с собой всего две запаски, больше просто некуда было пристроить. Да и кто мог подумать, что мы сумеем угробить все восемь таких могучих колес сразу?! А после Грязи их уже не залатаешь. Оставалось надеяться, что машина дотянет до противоположного берега.

Я, сжав кулаки, застыл у Ольги за спиной. Когда мы доедем!.. Если доедем… Ни черта я ей не сделаю, дряни такой! Не лупцевать же ее, в самом деле. К тому же все равно не поможет.

Вездеход трясло и бросало из стороны в сторону. Каждую секунду я ждал, что мы увязнем. Впереди Хищная Грязь вдруг поднялась невысокой волной с острым гребнем и покатила нам навстречу. Вездеход врезался в эту волну и резко сбавил ход. Датчики показывали, что пять колес уже разгерметизированы и держатся только на автоподкачке. Машина начала вилять.

Я грубо оттолкнул Ольгу и, дотянувшись до рукояти турбоподдува, рванул ее на себя. Двигатель взвыл, набирая обороты. Наш мастодонт, вставая на дыбы, подмял волну под себя и перевалил через нее. Три колесных датчика горели красным светом. Это означало, что мы движемся на оставшихся пяти. Затем заалел еще один датчик. Это было критическое состояние движителей. Еще один окончательно сожрет жадная Грязь, и мы встанем.

Противоположный берег приближался. Но медленно, слишком медленно. Четыре колеса, два из которых держались на автоподкачке, едва толкали вперед тушу вездехода. Нос машины осел и теперь рассекал живое болото, как корабельный форштевень.

— Жми! — рявкнул я Ольге и до отказа оттянул рукоять турбоподдува. Это мало что дало. Жать было некуда, форсаж и так работал на полную мощность.

Несколько мгновений я думал, что нам конец. Но мы дотянули. Вездеход, как раненый динозавр, со скрежетом до половины выполз на крошащийся асфальт, разъеденный Грязью, и замер.

— Быстро наружу! — проорал я.

— Надо собрать припасы! — Ольга спорхнула с водительского кресла.

— Я сказал: бегом! Профессор! Открывайте верхний люк, прыгайте и бегите подальше от берега.

Профессор выполнил мою команду, а Ольга нет. Вдвоем с ней мы нагрузились рюкзаками и оружием. Когда мы выбрались на броню, Профессор приплясывал в нескольких десятках метров от вездехода. Черная жижа пришла в движение, обтекая машину с боков и спереди, покрылась волнами и вдруг потянулась к нам хищными, жирными языками.

Ольга прыгнула первой. С грузом она могла и не допрыгнуть. Но все обошлось, она была сильная, спортивная женщина. Я на миг задержался, оглядываясь и понимая, что больше уже ничего не спасти. А потом сиганул следом. Мои спутники удалялись трусцой, непрерывно оглядываясь.

Мои подошвы коснулись асфальта на самой кромке болота. Грязь заволновалась и выбросила нечто вроде короткого толстого щупальца, норовя обвить мои ноги. Я перепрыгнул через этого слепо тычущегося в разные стороны червя и припустил вслед за Ольгой и Профессором.

Мы остановились, пробежав с километр. Профессор задыхался и норовил упасть. Болото не преследовало нас, доедая, по всей видимости, скаты вездехода. Впрочем, расслабляться было рановато. Хищная Грязь иногда преподносила самые неожиданные сюрпризы. Я обхватил Профессора и почти волоком повлек вперед. Ольга держалась рядом.

— Сука! — выдохнул я. — Что ты наделала?!

Мы протащились еще пару километров. Теперь, кажется, опасаться стало нечего. Профессор повалился прямо на дорогу. Мы оттащили его к обочине.

— Хочешь меня избить? — спросила Ольга, глядя мне прямо в глаза. — Ну бей.

— Да пошла ты!

— Мы бы там надолго застряли. Я не имею на это права.

— А теперь мы вообще никуда не дойдем.

— Нет дойдем. Доползем, если нужно. Ты сильный. Ты знаешь Зону. Мы сумеем.

— А Профессора кому-нибудь скормим, чтоб не обременял?

— А Профессора мы оставим на ближайшем хуторе.

— Попрошу не пороть чепуху, — вдруг подал голос Профессор. — Кому я там, на хуторе, нужен?! Пойду с вами. Сколько смогу, столько и пройду. Я, знаете ли, тоже после всего отступать не намерен.

— А когда не сможете идти? — спросил я. — Прикажете вас пристрелить?

— Вот когда не смогу, тогда и посмотрим.

— Геройский вы старик, — сказал я. — Черт бы вас побрал, немощных героев и безмозглых дур!

Мы отдыхали часа полтора, а потом двинулись дальше. Ольга сотворила просто черт знает что. Но теперь ничего не изменишь. Как и Профессор, я не мог остановиться, залечь у хуторян или попробовать окольными тропами вернуться обратно. Нет, я, конечно, на все это был способен. Но я знал, что так не поступлю. Слишком поздно.

Когда начало смеркаться, я долго высматривал место для ночевки. Теперь у нас не было, по сути, никакой защиты. Автоматы и РПГ, которые мы успели захватить из вездехода, — не такая уж гарантия безопасности. В случае чего ими еще надо успеть воспользоваться.

Наконец мы поравнялись с сопкой, нависавшей прямо над трассой. Уже почти стемнело, выбирать не приходилось. Я заметил на склоне глубокую ложбину. В ней мы и расположились. Костер разводить не стали, чтобы не привлекать ненужного внимания. Мы с Ольгой наломали хвойных веток, выстлали ими дно ложбины и улеглись все втроем, тесно прижавшись друг к другу, — ночью без огня будет холодно.

Поспать я не надеялся. Из Профессора часовой аховый. Ольга, конечно, понадежней. Но в Зоне пользы от нее ненамного больше. Она просто не представляет тех опасностей, которые могут свалиться нам на голову.

Я лежал, сосредоточившись и мобилизовав свое «шестое чувство». Темнота вокруг была неспокойной, насыщенной какими-то тревожными обертонами, но настоящей опасности я не улавливал. Профессор почти сразу начал похрапывать. Ольга лежала как каменная, и я не мог определить, спит она или нет.

Внезапно я ощутил чье-то присутствие и насторожился. Кто-то таился неподалеку, кто-то некрупный и в общем-то не опасный, по крайней мере для нас. Я «вслушался» изо всех сил. Этот кто-то был не один. И даже не два. Неизвестных созданий было много, и они образовали вокруг нас невидимое кольцо. Я подобрался, намереваясь встать, взялся за цевье автомата, и только тут до меня дошло, что «волны», которые издают невидимые существа, мне до боли знакомы. Я перевел дух. Кошки. Десятка два Кошек окружало нас. Сперва я не понял их намерений, но тут же до меня дошло. Они охраняли нас наподобие погибшей исаевской сигнализации. Но я был уверен, что надежней, куда надежней.

От Кошек исходила ровная вибрация. Ее нельзя было назвать дружелюбной. Она вообще была лишена эмоциональной окраски в человеческом понимании. Но я знал, что Кошки будут караулить нас всю ночь, и никто незаметно и безнаказанно не прокрадется через их кордон. Откуда взялись хвостатые здесь, по другую сторону Хищной Грязи, в глухой тайге, я даже особенно не задумывался. Конечно, это были совсем другие, не городские Кошки; они действительно вели нас, передавая от стаи к стае. Иначе просто быть не могло. Они теперь стали непостижимыми созданиями, и искать разгадку их необъяснимого присутствия просто бессмысленно. Главное, что они здесь, а значит, можно чувствовать себя в относительной безопасности.

С этими мыслями я провалился в усталый сон…

Мы шли еще два дня без особых приключений. Несколько раз дорогу перед нами перебегали какие-то твари, мне совершенно незнакомые. Я подумал, что чем ближе к Эпицентру, гул которого, нарастая, неотступно преследовал меня, тем страннее окружающий нас мир. Деревья теперь стали еще толще и стояли почти монолитной стеной. Стволы их напоминали колонны древних храмов, но кроны будто норовили срастись друг с другом в одну древесную стену. Они переплетались причудливо извивающимися ветвями, напоминающими не то щупальца, не то змей, а листва часто отдавала совершенно неестественными оттенками.

Какие-то существа следили за нами из чащи. Порой они были явно опасны, но не делали попыток атаковать, и я догадывался почему. Невидимая кошачья стая сопровождала нас по пятам. Или это была уже другая стая, неважно. Лесные твари ее остерегались.

Место для ночлега я теперь особо не выбирал, зная, что мы под надежной охраной. Ольга обратила на это внимание, не утерпела и осведомилась, с чего я стал таким беспечным. Профессор поддакнул ей. Ольге я ничего не стал объяснять, а Профессору, улучив минуту, когда Ольга слегка отстала, сообщил о том, кто нас сопровождает. Профессор только усмехнулся.

Третий день начался так же, как и два предыдущих. Мы уже были недалеко от цели. Я и прежде знал, что Эпицентр находится где-то в окрестностях большого поселка Индустриальный, центром которого являлся военный завод. Еще задолго до Чумы завод пришел в упадок, а с ним и сам поселок. Половина населения оттуда выехала, оставив после себя покинутые пустоглазые коробки панельных пятиэтажек. Именно с Индустриальным первой прервалась связь в самом начале пандемии. Что здесь творилось сейчас, я не знал. Да и никто, пожалуй, не знал. Ездоки сюда не забирались: далеко, опасно и незачем.

Ольга, кажется, лучше меня была осведомлена о местонахождении цели нашего путешествия. Я не видел у нее никаких карт, но по ее поведению догадывался, что она знает, куда идет. Она по-прежнему была закрыта от меня, но не так наглухо, как прежде. И кое-что я все же мог уловить. Например, что она не нуждается в проводнике, но почему-то очень нуждается во мне. Впрочем, размышлять об этом мне осточертело. Я и не размышлял. Поживем — увидим.

По моим прикидкам нам оставалось идти дня три-четыре. Если ничего особенного не случится. Но в Зоне так не бывает.

…Сперва мы услышали треск мотоциклов. Ничего хорошего это не предвещало. Людей Харлея здесь быть никак не могло. Да и других Байкеров тоже. Нормальных Байкеров.

Мы осторожно двинулись вперед по обочине, прижимаясь к стене деревьев, готовые в любую секунду юркнуть в прогал между стволами. И за очередным поворотом увидели подводу, запряженную парой лошадей, возницу и мальчика, а вокруг — полдюжины Диких Байкеров, размахивающих своими палицами и тесаками. (Я знал, что происходит за поворотом. Но если Дикие Байкеры здесь, встречи с ними все равно не избежать.)

Лошади ржали и норовили встать на дыбы. Возница обхватил мальчишку руками, будто в тщетной надежде защитить от нападавших. И людям, и лошадям жить оставались считанные минуты. Но тут Ольга открыла стрельбу.

…В поисках подводы и лошадей Хуторянин и его сын отсутствовали около часа. Наконец они объявились, сидя в повозке и сердито понукая беглую скотину. Поравнявшись с нами, возница натянул вожжи.

— Садитесь.

Мы взгромоздились на повозку.

— Много народу на хуторе? — спросил я.

— Девятеро нас, считая маленькую. Но они, — Хуторянин указал кнутовищем на валявшиеся трупы, — к нам бы не сунулись. Мы их наезды раза два отбивали, так что неповадно. Черт меня за сеном понес!

— Так как теперь насчет сена?

— Да ну его к чертовой матери! — Хуторянин грубо выругался. — Домой. — И протянул руку. — Меня Анатолием звать.


ГЛАВА 2


Кулик (так он представился, пожимая мою ладонь заскорузлой пятерней) опрокинул в рот почти полный стакан самогона, шумно выдохнул и с хрустом заел соленым огурцом.

Глушить хуторской самогон стаканами я, даже имея желание, вряд ли бы смог. Градусы у него были термоядерные, под стать вкусу, а цвет ядовитый. Из чего его делали, я раньше не знал и теперь не стал интересоваться. А вот хуторские ахали стакан за стаканом, крякали и наливали по новой. За столом нас собралось десять человек: семеро местных и мы с Профессором и Ольгой. Профессор Уже клевал носом от сытости и хмеля, ему и полстакана хватило. Ольга позволила наливать себе только на донышко, но зато не пропускала. Она тоже в последние дни изголодалась, и теперь перед ней громоздилась груда куриных костей и картофельных «мундиров». Чистить картошку перед варкой здесь было не принято.

Анатолий, когда мы объявились на хуторе и нас окружили хмурые вооруженные мужики, рассказал своим о случившемся. Мужики помягчели, некоторые скупо улыбнулись в бороды. Через полчаса стол оказался накрыт, и начался благодарственный сабантуй.

Хутор — приземистая бревенчатая изба в окружении амбаров и сараев, почерневших от непогоды, — ютился в небольшой котловине, со всех сторон окруженной нависшими над ней сопками. Деревянный забор в человеческий рост, окружавший подворье, местами покосился и зиял дырами. Похоже, его не часто чинили. От того, что пряталось в обступившей хутор тайге, никакой забор не смог бы защитить. Ворота оказались вообще не заперты.

Хуторяне показались мне похожими друг на друга, а из-за бород еще и одного, неопределенного, возраста. Впрочем, я понял, что за столом собрались, кроме Анатолия, двое его сыновей, пара работников, да еще подсела женщина лет сорока, его новая жена. Прежняя погибла в Чуму. Сыновья хозяина хутора были рослые, коренастые и неразговорчивые. Странно, что семья пережила пандемию почти в полном составе. Случай довольно редкий. Выжил еще и младший брат, подросток, с которым Анатолий поехал за сеном, да нарвался на Диких Байкеров. А девчушка родилась позже, в Зоне. Парням она была сестра по отцу. Конечно, к ней присматривались: не приведись какое лихо! Но Анатолий заверил меня в том, что «деваха справная, без всякого этого самого». И слава богу.

Жена то и дело убегала на кухню за очередным угощением. Один работник тоже многословием не отличался. Зато второй, Кулик, щуплый и вертлявый, выпив, стал очень разговорчив. И тон у него прорезался такой, будто он здесь хозяин. Анатолий иногда зыркал на него, но помалкивал, привык, наверно.

— Ерунду вы затеяли, етить! — заявил Кулик, набивая картошкой рот и с хрустом отрывая куриную ногу. — Ну куды вы втроем дойдете, да еще с бабой?! Извиняюсь, конечно. В Индустриальный никто не суется давно. Там напасти всякие развелись. Там мухи с воробья летают. Что с воробья бы ладно, етить, но когда муха такая укусит, человек сразу изнутри гнить начинает. Час пройдет и сгниет совсем. А мухи облепят и гниль ту сосут. А еще жабы ядовитые шастают. Здоровые выросли и с хвостами. Вроде и жаба, а натурально нечисть какая-то. Они затаятся в кустах ли, в болоте и, если мимо пойдешь, метров на пять ядовитой слюной плюют. И слюна та до костей прожигает, етить. Человека в раз скрючивает, а они наползают и жрут его.

— Ладно тебе людей пугать, — проворчал Анатолий.

— А чо пугать? Чо пугать?! Сам ведь знаешь, какие там страсти образовались. Вот, на той неделе жмурик аж к нам приперся. Его Иваныч, — Кулик ткнул куриной ногой в другого работника, — еле-еле вилами угомонил.

— Что еще за жмурик? — спросил я.

— А натуральный… — запальчиво начал Кулик, но Анатолий его перебил:

— Да, понимаешь, сразу после Чумы, мы еще в Березовке жили, пошли слухи, что бродят в Индустриальном какие-то. Люди вроде, но и не люди. Потом мы их встречали. Я даже узнал одного — бывший механик с завода. Только что-то с ними такое поделалось. Кино про живых мертвецов смотрел? Давно еще по телевизору показывали — гадость! Вот на таких и похоже. За это их жмуриками прозвали. Но они не мертвые. Вполне живые, кровь у них идет и все такое. Но у них голова совсем не работает. Бродят, как ожившие манекены, ищут, что бы пожрать. А жрут они все. В поселке съестное начисто подмели, даже мерзлую картошку с огородов. Но консервные банки открывать не могут. Консервы как в магазинах стояли, так и стоят. А жмурики на мышей перешли, на всякую живность, какая попадется. Траву жуют, хоть и неохотно. Если их много, могут корову завалить.

— А человека? — поинтересовался я.

— И человека тоже. Им без разницы. Они только в Индустриальном, больше нигде нет. Во время Чумы люди везде в пыль превращались, немногие выжили. А там, видать, еще третий вариант получился. Я думаю, они не умерли, а мозг у них умер. Наподобие, как после кислородного голодания. Так что они не ожившие мертвецы, а люди без сознания. Но хуже животных. Когда совсем голодно, друг друга жрут. Но это редко. А на той неделе, действительно, слышу из дома: во дворе кто-то возится, утварь роняет. Я выглянул — мать честная! Жмур припожаловал. Я за карабином, но Иваныч — он в сарае работал — опередил, вилами его, вилами. Так к стене и приколол, как осу булавкой. Но с одним-то справиться легко, а когда их толпа, да оголодавшая… Пулемет нужен, не иначе. Без пулемета не прорвешься. Они мрут медленнее, чем обычные люди. Думаю, у них нервная система не работает и они боли не чувствуют. А раз болевого шока нет, рань их не рань, они все равно прут, пока совсем не издырявишь. Я почему думаю, что у них мозг умер и все нервы. Раз встретили такого на дороге и лопатой голову ему снесли. Кровища фонтаном била, а он как ни в чем не бывало еще минут пять разгуливал, руками воздух ловил. Только когда совсем кровью истек, околел.

Про жмуров я прежде слышал, но, признаться, не верил в их существование.

— Как же они зимой, в холода? — спросила Ольга.

— А они и холода не чувствуют. Но от холода и околеть можно. Когда совсем припрет, они в каком-нибудь помещении в кучу собьются, прижмутся друг к другу и так сутками стоят.

— Ты, выходит, в Индустриальном бывал, — сказал я, — раз так обо всем подробно знаешь.

— Бывал, — согласился Анатолий. — Но больше не желаю. Куличок наш, он хоть и пустобрех, но про мух и жаб всяких не врет.

Признаться, я и не рассчитывал найти на хуторе попутчиков. Я рассчитывал на другое.

— Транспортом не поможете? — спросил я Анатолия. — Хоть подводу с лошадьми. А то пешком действительно трудновато.

— Отец, ты им подводу не давай, — подал вдруг голос один из сыновей. — Они уйдут и не вернутся. И кони наши пропадут.

Анатолий покосился на крепкого отпрыска:

— Тебя не спросили! — Потом вздохнул и объяснил: — Прости, Серега, вы мне жизнь спасли. Но лошадей я вам, правда, отдать не могу. Три их у нас осталось. Было больше, да других на выпасе тигр задрал. А тигр — не жмурик. Его вилами не приколешь. Теперь последних бережем. Нам без лошадей никак. Есть грузовик и трактор, но горючки почти не осталось. В Березовке заправка отчего-то взорвалась и сгорела, в Индустриальный мы ни за бензином, ни за чем не попремся. Так что на лошадей вся надежда.

— Тогда посоветуй, может, у кого еще поблизости можно транспортом разжиться?

— Транспорт е-есть, — протянул вдруг пьяно Кулик. — И горючка там есть. Только вам хрен дадут.

— Это почему?

— А потому!..

Анатолий сердито перебил работника:

— Сволочь тут одна обосновалась. Бывший главный агроном Березовского совхоза. Ну не совхоза, ОАО какого-то, которое на месте совхоза образовалось. Он до Чумы еще все здесь под себя подмял. Такой, понимаешь, хваткий мужик. В совхозе звеньевым после техникума начинал. А потом раскрутился. У него в Березовке такой особняк стоял, как у князя. Но после Чумы, кто остался, в деревне больше не жили. Трасса же, то Байкеры, то еще какие лихие люди. Вот остатки населения, как мы, в тайгу подались, хутора построили. Делец этот, Кузьмин Сергей Валерьевич, его теперь все Председателем кличут, он тоже себе в тайге деляну расчистил и дом поставил. Частоколом его обнес, поверху колючая проволока. Просто форт какой-то получился. К нему десятка полтора разных людишек прибилось. В основном те, кто из тюрьмы освободился и без дела болтался. Я тебе скажу: команда — ух! Отребье всякое. Но Председатель сам от них мало отличался, только что умнее и изворотливей. Он их как-то приструнил, вооружил и с этими людишками на свое строительство силой выживших сгонял. После, когда хутора образовались, он наезжать стал как власть, хоть никто его в начальники не назначал. И стал требовать продовольствие, пиломатериалы, чтоб работали на него. Председателя кое-кто шуганул. Так вскоре пожары случились и погорели непослушные хутора. Короче, где хитростью, где угрозами, где всякими обещаниями, мол, защитой буду и помощь окажу, но прибрал к рукам бывший агроном хуторян. Помощи от него, конечно, никто не дождался. А дань все платят, как хану какому-то. Вот у него транспорт есть.

— Ага, — вмешался Кулик, — когда раз жмуриков целая толпа приперлась ни с чего возьми, Председатель с его дружиной, вместо того чтобы хутора охранять и жмуров бить, сдриснул, только его и видели, заперся у себя в форте и сидел, пока мужики самостоятельно отбивались. Пять человек тогда погибло, еле отогнали нечисть. И на хрен такой защитничек?!

— Рэкетир он, а не защитничек, — вставил сын Анатолия.

— Вы тоже дань платите? — спросил я.

— А куда денешься?! — развел руками Анатолий. — Не заплатишь — подожгут. Или в лесу подкараулят и стрельнут из-за дерева. Такое тоже случалось. А у Тарановых, это соседний хутор, председательские давай амбар грабить. Работник хотел воспрепятствовать, так ему пулю в грудь. К вечеру преставился. Они свою власть не уронят.

— А чего ж вы, Хуторяне, не соберетесь да не спалите к чертям собачьим председательский форт?

— Да так как-то… — пожал плечами Анатолий. — Ходили такие разговоры. Но каждый за свое дрожит. Вот и не решились.

— Понятно, — покивал я. — Очень старая и очень знакомая песня. Ты про хана точно заметил. Так ханы Русь под себя брали. И что, у этого рэкетмена машин много?

— Много не много, а есть. Три «Урала» высокой проходимости. Кузова и кабины железом укреплены.

Мне вдруг пришла в голову очень сомнительная на первый взгляд идея.

— Договориться с ним — никак?

— Чего ему с вами договариваться?! С вас взять нечего, а без этого он разговаривать не станет. Я бы помог, поделился, но нет же у нас ни черта, что на машину потянет. Так что…

— Понятно. Дорогу туда покажешь?

— На штурм пойдете и трофеи захватите?

Я похлопал Анатолия по плечу:

— Это уж моя забота. Ты, если что, только сопроводи до места.

— Отчего не сопроводить. Но ты подумай хорошенько, что делать собираешься. Мне тебя хоронить жалко будет. Если останется что хоронить.

— Непременно подумаю, не сомневайся.

— Что ты затеял? — наклонившись к моему уху, спросила Ольга.

— Точно не знаю. Но лучше нам дальше на колесах, а не на своих двоих.

Ольга фыркнула:

— Опять один против всех попрешься? Я тебе не позволю.

— Нет, — заверил я. — Один против всех не попрусь. Не тот случай. Но и позволения ни у кого спрашивать не стану. — Потом обратился к Анатолию: — А Кошки у вас тут водятся?

Я знал, что Кошки есть где-то неподалеку, присутствующие незримо, но постоянно. Один раз они меня уже спасли, так сказать, по собственной инициативе. Что, если теперь инициативу проявить мне самому? Кто знает, на что способны эти существа? И захотят ли они мне помочь? Но если все-таки захотят… Тигры их боятся. А если боятся Тигры, возможно, и Председателя удастся припугнуть. Хоть я еще слабо представлял как.

— Кошки у нас водятся, — подтвердил хуторянин. — Но, знаешь, как когда. Они сперва в Березовке расплодились, там крыс и мышей развелось немерено. А потом и на хутора стали заглядывать. Но то их месяцами не видно, то шастают по кустам. И вдруг опять пропали.

— Ничего особенного за ними не замечали?

Анатолий зыркнул на меня:

— Ты не знаешь ничего или так, придуриваешься?

— Допустим, не знаю.

— Не знал бы, не спросил. Кошки… Они давно уже не кошки никакие. Стаями держатся. Их даже Тигры боятся. Тигров теперешних видел?

Я кивнул.

— Вот и удивительно, что видел, да жив остался. Мы, если след где заметим, уходим без оглядки. Они теперь тоже не тигры, а черт знает, что такое. Быстрые как черти. А злоба! Человека в секунду на куски рвут. И пулей уцелить не успеешь. Слава богу, что хоть мало их. Вот, раз объявилась вблизи хутора кошачья стая. Чего ей надо было, неизвестно. Подошли к подворью, посидели, и опять по кустам. И где-то неподалеку схлестнулись они с Тигром. Он нескольких задавил. Так потом, знаешь что? Тигра этого нашли вскоре. Дерево, понимаешь, здоровое, у него нижний сук раздвоенный, с развилкой. Тигр дотянулся до этой развилки, голову в нее засунул, так и удавился.

— Что значит — дотянулся, удавился. Сам, что ли, по доброй воле? Может, случайно вышло.

— Ага, случайно. Охотники — тут двое недалеко в зимовье обитают — досконально следы изучили. И выходит, что Кошки с Тигром не бились. На нем ни царапин, ни укусов. А выглядело так, будто кошачья стая окружила это чудище и повела. И привела к тому дереву. И он сам в ту развилку забрался. Не сразу у него получилось, всю кору на стволе ободрал.

— Хочешь сказать, что они ему внушили с жизнью покончить?

— Ничего я не хочу сказать. Потому что не знаю ничего. Но с Кошками мы не связываемся — ни-ни! От них чем-то таким веет, что лучше их не трогать. — И, помолчав, добавил: — Они ВОДИТЬ научились. Раньше не умели, а в последний год научились.

— В каком смысле?

— А в таком. Если надо им, чтобы кто-то, хоть зверь, хоть человек, куда-то пошел или что-то сделал, они его ПОВЕДУТ. Он пойдет и сделает. Вот директорские, к примеру, борзые и дурные. Несколько раз стреляли по стае. Так потом Кошки одного в лесу выследили и задрали. Это как понимать? Бывшая домашняя мелкота в хищников превратилась. Но это ладно, здесь много чего напревращалось… А второй как-то вернулся из тайги, молчаливый такой, зашел в чулан и там себе охотничьим ножом живот вспорол. Когда его нашли, уже кровью истек. Директорские-то тоже знают, что коты эти на всякие штуки способны. Неспроста мужик себе харакири учинил.

Разозлились, решили облаву делать. А когда пошли и набрели на стаю, чуть друг друга не перестреляли. И понять не могли, как оно так вышло. Будто с Тигром тем, который сам в развилку влез. Кошки, я тебе, Серега, скажу, штука непонятная и жуткая, от них лучше подальше держаться. Мы их сторонимся. И директорские после той облавы тоже. Сам запретил, да и так стали опасаться. Но Кошки нас нечасто навещают. Хотя в последние дни опять объявились. Вот, средний мой стаю их у самой дороги видел… Чего спрашиваешь-то?

Эта новость меня не удивила. А рассказ Анатолия укрепил мои намерения. Если Кошки обладают даром внушения, это как раз то, что надо. И заодно объясняет всеобщий страх перед ними. В самом деле, даже большая когтистая стая не представляла бы чересчур серьезной опасности сама по себе. Но они ВОДЯТ, об этом знают звери и люди, которые сталкивались с ними. Странно, что в городе, насколько мне известно, никто этого не заметил. А может, кто и заметил… В городе Кошек тоже побаивались. Возможно, среди скопления людей Кошки старались лишний раз не проявлять свои способности, чтобы не привлекать внимания, не вызвать чрезмерного страха и ненависти, которые могли привести к повальной охоте и истреблению. Если бы в городе каждый принялся палить в первую встречную Кошку, если бы за них взялись всерьез, еще неизвестно, на чьей стороне оказалась бы победа.

Извести этих супертварей до конца бы, наверно, не извели. И в прежние времена, когда они еще были не «супер», а просто бродячими, живым мусором, никому не удавалось очистить от них улицы. А теперь и подавно. Но серьезные потери им, понятно, ни к чему. А здесь, в почти безлюдной глухомани, Кошки не осторожничали. Они, видимо, чувствовали себя с людьми по меньшей мере на равных.

Вообще смахивало на то, что Кошки используют свои сверхспособности (если это, конечно, не вранье) только в самом крайнем случае, когда не могут справиться обычным способом. На хуторе, например, где они задрали чуть не прикончившего меня бандюка, ВОДИТЬ они его не пытались, я, по крайней мере, ничего подобного не заметил. Просто порвали и все.

Чтобы использовать Кошек, мне предстояло одно непростое дельце: договориться с ними. Как это сделать, я, признаться, представлял очень слабо. Ладно, поживем — увидим.

— Твоих Кошки не водили? — спросил я хозяина хутора.

— Не, бог миловал. Я же говорю, мы их десятой дорогой… Хотя… Как-то Куличок наш, ботало несчастно, пошел по какой-то, не помню, надобности в лес. И там наткнулся на пару котов. Ну и шел бы себе мимо, как не касается его. А он давай им: кис-кис-кис. От доброты душевной какие-то куски стал кидать. Хлебосольный такой, понимаешь. Кис-кискал, кидал, а потом сам не помнит, как на дереве оказался. Вроде провал в памяти. Нечего ему было на дереве делать. И не собирался он на дерево. Но только что на земле стоял, а потом глядь, на ветке сидит, у самой верхушки. Ветка тонкая, того гляди, обломится. Ну Куличок слез, конечно, и больше Кошек прикармливать не пытался. Так-то.


ГЛАВА 3


Под ночлег нам отвели нечто вроде летней кухни — с большой печью и лавками вдоль стен. Анатолий с сыновьями составили эти лавки вместе, и получилось широкое ложе, которое покрыли шубами и ватными одеялами. Спать нам предлагалось втроем. Хуторская жизнь, похоже, отучила хозяев от условностей. Я знал, что на хуторах и в баню идут все скопом, члены семьи и работники — обоих полов. Все, кто жил на хуторах, стали семьями — родня не родня. Настоящей родни-то выжило — единицы. Потом уж породнились не по крови, а по злой судьбине, чтобы не передохнуть поодиночке.

Профессор некоторое время в сомнении топтался у импровизированной постели, не зная, как поступить. Сказать честно, после сытного обеда и отдыха я был бы не прочь уединиться с Ольгой. Но этого не предполагалось.

Ольга решила проблему просто: скинула комбинезон, оставшись в легком спортивном костюме, повалилась на постель и заняла ее середину. Нам с Профессором оставалось пристроиться по краям.

Профессор захрапел почти сразу. Я погладил Ольгу по спине. Она сжала мои пальцы и бережно отвела их. Вскоре и она спала.

На хутор вместе с ночью опустилась тишина, почти осязаемая, хоть и не абсолютная, нарушаемая шелестом древесных крон, какими-то шорохами и поскрипываниями в постройках и отдаленными странными криками лесных существ. Я закрыл глаза, постарался отключить все посторонние мысли и чувства и сосредоточился на Кошках. Их вибрацию я уловил почти сразу. Стая таилась в лесу, недалеко от опушки, почти у самого хутора. Сколько там было хвостатых, не сосчитать, но я понял, что немало. И для чего они здесь, я почти не сомневался.

Я постарался послать в пространство сигнал типа: это я. Будто приоткрылся и пригласил заглянуть в себя. Прошло не знаю сколько времени, и у меня под опущенными веками поплыли неяркие светляки, а под ложечкой возникло знакомое ощущение не то тревоги, не то удивления. Кошки услышали меня и просигналили об этом. Это хорошо, есть контакт. Теперь — дальше…

Я представил свою недавнюю, обессилившую усталость, дискомфорт от долгого пешего путешествия, беспокойство за спутников, неуверенность в достижении цели и даже страх, внушаемый окружающим миром. Насчет страха я несколько преувеличил, потому что давно отвык по-настоящему бояться. Но Ольга с Профессором побаивались — это точно. Я вытолкнул из себя эту смесь эмоций, посылая ее в неведомый эфир.

Пару минут ничего не происходило, потом в груди возникла некая пустота, требующая заполнения. Я догадался, что это вопрос. И представил себе мощный трехосный ЗИЛ, покрытый самодельной броней, себя и своих спутников в его кабине, а потом воспроизвел то состояние покоя и довольства, которое испытывал в настоящий момент.

И опять некоторое время темнота оставалась немой и непроглядной. Но вот в мозгу возник образ, смахивающий на карандашный рисунок дошкольника: приблизительный контур того самого ЗИЛа, три обозначенных черточками человечка, а следом возникла та же вопросительная пустота.

Я подхватил рисунок и принялся его менять. Вокруг автомобиля воздвиглась зигзагообразная кромка забора. Над ней — другие человечки, дружно палящие из ружей в трех других перед изгородью (нас). Вожделенный автомобиль возвышался за спинами стрелков. Он был нам нужен, очень нужен, просто позарез необходим. Но нам его отдавать не желали ни в какую. А вместо этого желали прикончить на месте.

Я постарался возбудить в себе все возможные эмоции, возникающие в подобной ситуации, и послал свою «волну» Кошкам.

На этот раз безмолвие длилось довольно долго. Я даже начал опасаться, что потерял контакт. Но с контактом все оказалось в порядке. Кошки просто переваривали то, что я им передал. Наконец возникло уже знакомое ощущение вопроса.

Я воспроизвел тот же «детский рисунок», но рассадил вокруг нашей троицы Кошек. Они у меня получились головастые и с огромными усами. А потом попытался воспроизвести вопросительную пустоту.

На этот раз Кошки молчали еще дольше. Видимо, даже такой язык общения был им чужд и воспринимался с трудом. Пока множество кошачьих мозгов, объединенных в нечеловеческое сознание, обрабатывали информацию, я лежал, затаив дыхание. Если они не поймут, если не захотят сделать то, что мне нужно, остаткам нашей экспедиции придется туго. Быть может, вообще никак.

Но меня вдруг будто что-то толкнуло изнутри. Под закрытыми веками я увидел все тот же рисунок. Но он изменился. Стрелки больше не стреляли. Кто-то трусливо пригибался за кромкой изгороди, кто-то вообще бежал. Стрелки были напуганы и неспособны к сопротивлению.

Меня такой ответ удовлетворил лишь наполовину. Потому что три наши фигурки остались без изменений. Кошки давали понять, что их боятся, но никак не связывали это с тем, что мне требовалось.

Я мысленно обвел жирным контуром нас троих и стоящий за забором автомобиль, соединил их жирной чертой, не меняя остального, и, обозначив вопрос на кошачий лад, отправил «сообщение».

Когда мне ответили, три наших фигуры увеличились раза в три. Особенно одна. Как ни схематично и расплывчато было ее изображение, я угадал, что Кошки имеют в виду мою персону. Я на рисунке выглядел довольно победоносно. А машина переместилась из-за забора и стояла передо мной, как Сивка-Бурка.

Мне очень хотелось узнать, каким чудесным способом это могло бы произойти? О таких тонкостях посредством примитивных виртуальных картинок расспрашивать хвостатых толку мало. Но я все равно был доволен. Кошки нам помогут, в этом сомневаться не приходилось. А Кошки… это Кошки. С ними не пропадешь!

Я постарался, как мог, искренне и выразительно проникнуться чувством благодарности, в надежде, что Кошки меня поймут. Хотя, черт их знает, знакомо ли им вообще такое чувство. Конечно, они покровительствовали мне. Но я подозревал, что на мою благодарность им наплевать. С некоторых пор у меня появились соображения насчет того, почему Кошки помогают мне, а именно добраться до Эпицентра. Но предположения эти, как любил выражаться Профессор, были произвольными и почти ни на чем не основанными.

Я перестал напрягаться, расслабленно вытянулся и не заметил, как уснул.


ГЛАВА 4


До Эпицентра, похоже, оставалось рукой подать. В этих местах его воздействие проявлялось все ощутимей. Заметнее менялась тайга, приобретая какие-то чуждые, тягостные очертания. Изменился, кажется, даже воздух, в котором почти не осталось привычных лесных запахов. Птичьи голоса не нарушали тишины, и только ветер шелестел в причудливой листве. Казалось, земля и небо стали другими, будто подвода, которой правил Анатолий, громыхала по ухабистой тверди не родной, а какой-то другой, далекой и чужой планеты. Впрочем, я представления не имел, как оно там, на далеких и чужих планетах. Но все равно то, что нас окружало, становилось все более чуждым, напоминая картины сюрреалистов с их искаженной реальностью. Пейзаж таил в себе множество неожиданных линий и оттенков, которые не сразу замечал глаз. Но когда замечал, на душе становилось тягостно и тревожно. Однако сейчас путь наш лежал не к Эпицентру.

Мы ехали минут сорок. Кони все неохотнее перебирали копытами, порой начиная артачиться и приплясывать на месте. Каурый жеребец, молодой и горячий, норовил встать на дыбы, но ему мешали упряжь и кнут Анатолия.

По обеим сторонам дороги плотными стенами стоял могучий лес. Свернуть тут было некуда.

— Далеко еще? — спросил я.

— Потерпи, — отозвался Анатолий. — Успеешь приключений найти.

…Утром, перед отъездом, когда стало ясно, что меня не отговорить, Ольга и Профессор поочередно отозвали меня в сторону.

С Ольгой у меня состоялся примерно такой разговор:

— В последний раз спрашиваю, что ты затеял?

— А то?

— Что — а то?!

— А то — что будет? Если не отчитаюсь по всей форме.

— Хватит кривляться! Мы делаем одно дело, мы по меньшей мере партнеры.

— Каждый из нас делает свое дело. Причем я сам плохо соображаю, что делаю. Какое может быть партнерство?!

Она вдруг подняла голову и взглянула мне в глаза.

— Да, конечно. Мы профессионалы. И профессионально циничны. Подумаешь, шпионка потрахалась с необходимым ей типом, тоже, кажется, шпионом. Обычное дело. Работа, ничего личного.

Я молчал.

— Знаешь, — наконец сказала Ольга, — оно отчасти и так. Но только отчасти и сперва. Я сейчас веду себя как обычная баба, хоть мне это непозволительно. Но все равно. Видала я крутых парней. Может, и покруче тебя. Но, видишь ли, ты запутанный тип. Ты попал в эту кашу и ведешь себя непредсказуемо. Но ты потому и запутанный, что не одичал, не остервенился окончательно. Я раньше стихи любила. У одного поэта есть строчка: «Не усомнится тело без души». Ты никому не веришь и в то же время бываешь уязвимо доверчив. Ты потому и путаешься, что пытаешься в нелюдских обстоятельствах остаться человеком. Ты мучаешься, сомневаешься, бравируешь. Все время, между прочим, бравируешь. Ты хочешь доказать всем, а в первую очередь самому себе, что ты гораздо хуже, чем есть. Так легче жить. Потому что, если ты все-таки лучше, это накладывает определенные обязательства. Любопытно наблюдать за тобой. Ты кочевряжишься, но все время принимаешь эти самые обязательства на себя. Что никак не вяжется с имиджем забубённого Ездока… Одно дело — приличный мужик в обычных обстоятельствах. У меня такие были. Другое дело — ты. Я, признаться, не ожидала встретить такого в Зоне. Нас учили, что мы будем иметь дело почти с полузверями, мутантами. А ты… — Она на секунду замолчала. — Я не кисейная барышня. Если я полюблю мужчину, я могу сама сказать ему об этом. И не только сказать. Я ведь ничего, правда? Я пока не уверена, что люблю тебя. Как-то все это глупо и неуместно. Но я не хочу, — она вдруг схватила меня за свитер на груди и слегка встряхнула, — понимаешь, не хочу, чтобы ты погиб. Ты, может быть, единственное стоящее в моей жизни. Я забыла время, когда могла быть собой, и тех людей, перед которыми не надо притворяться. А с тобой вспомнила. Знаешь, мне иногда хочется, чтоб я просто жила в Зоне, как остальные, и однажды встретила тебя. Все было бы по-другому. Но я бы тебя не отпустила.

Она вдруг уткнулась лбом мне в грудь. Я погладил ее по щеке.

— Ну ты даешь! Ты замечательная, можешь не сомневаться. Но сейчас действительно не время. Я не самоубийца. Но я должен достать транспорт. И надеюсь, что достану. А все остальное… Подожди. Будет еще время.

Я не знал, будет ли оно, какое и для чего. Лариса и Ольга отличались как небо и земля. С первой можно было прожить всю жизнь, чувствуя ее рядом, за спиной, поблизости, готовую появиться при первой необходимости; чувствовать, как верного друга или коня, или, черт меня подери, автомобиль, без которого порой никуда, а порой о нем забываешь. Со второй… Я не знал, чего от нее ждать и на что рассчитывать. Но Ольга была как манящая вспышка в лесной чаще; предвестие чего-то, не поймешь, доброго или алого. Если бы мне представилось выбирать, я, пожалуй, без колебаний выбрал бы Ларису. Но мою нынешнюю спутницу не забыл бы никогда.

— Пообещай, что вернешься, — шепотом сказала Ольга.

— Я, юный пионер… в общем, торжественно клянусь!

Ольга тяжело вздохнула. Она понимала, что меня не переделать. А сантиментов я терпеть не могу.

…Профессору я без обиняков объяснил, что рассчитываю на содействие Кошек, с которыми успел «договориться». В сущности, только на него и рассчитываю, потому что в данном случае больше просто не на что. Хотя и не представляю, как все пойдет на самом деле.

Профессор поскреб заросший многодневной щетиной подбородок.

— Смело, Сережа, очень смело. Я бы даже сказал: сомнительно. Впрочем, вполне в вашем духе.

— Вы полагаете, это авантюра?

— Почему же авантюра? Я надеюсь, они вам действительно как-то помогут. Не зря же сопровождают и стерегут.

Я хотел поговорить на эту тему. Но, во-первых, времени не оставалось, и, во-вторых, Профессор явно был не склонен к рассуждениям. Он в последнее время сильно сдал и еле волочил ноги. Даже отдых на хуторе ему мало помог. Я сто раз обругал себя за то, что поволок старика в это путешествие. Знал ведь, что не загородная прогулка. Но поздно каяться.

— Вы только не горячитесь, — посоветовал напоследок Профессор. — Не воспринимайте Кошек как себе подобных. Они другие и действуют соответственно. В случае взаимного недопонимания вы сильно рискуете.

Но я догадывался, что нащупал способ понять друг друга.

…Стены леса расступились, и подвода выкатила на широкую просеку. По сторонам целые поляны желтели круглыми спилами пней.

— Это Председатель форт свой строил, — объяснил Анатолий, перехватив мой взгляд. — И для безопасности. Вокруг его логова вообще голая полоса метров в двести. Чтоб никто незаметно не подкрался… Дело такое. Дальше я не поеду. Буду тебя здесь ждать. Надолго эта песня или как?

— Думаю, ненадолго.

— По стрельбе услышу?

— Надеюсь, стрельбы не будет. Ну может, разок и пальнет кто-нибудь. Если все тихо, жди меня, сколько сможешь. А если все же стрельба случится, то сразу завертай оглобли от греха. Я потом сам на машине…

Анатолий криво усмехнулся:

— На «мерседесе»… Или вообще не вернешься.

— Не каркай.

Почти с самого начала нашей поездки я чувствовал близкое и неотступное присутствие Кошек. Они сопровождали нас, пробираясь лесом по обеим сторонам дороги. Сколько их было, я определить не мог, но немало. На всякий случай я послал им сигнал вопроса. И получил ответ: схематичное изображение грузовика, поверх которого восседала человеческая фигура почти такого же размера, хотелось верить — моя. Это вселяло надежду.

Анатолий поставил подводу на обочину. Он вслух поразмыслил: дескать, неплохо бы коней распрячь, чтоб травку пощипали. Но я не терпящим возражений тоном пресек это намерение. Анатолий что-то недовольно пробурчал, но не заспорил.

— Ты вот что, — сказал я ему на прощанье. — Что бы ты ни услышал или ни увидел, следом за мной не суйся. Мне один твой ствол не поможет. Я вообще рассчитываю не на стволы.

— А на что?

— Вот потому и не суйся.

— Занятный ты тип, — сказал Анатолий. — С тобой не соскучишься.

— Это точно, — подтвердил я. — Все говорят.

Хуторянин вздохнул.

— И куда вы претесь? И зачем? Сами толком не знаете. Остались бы у нас, отдохнули, отъелись. Профессор ваш, кажется, умница. Не работник, конечно, но голова, она лишней не бывает. Ольга — баба боевая. Ты тоже… тот еще молодчик. Здесь, в тайге, народу не видно. А он есть. Не много, но есть. И живется ему несладко. Мало что Председатель с его грабежом. Мало что с трассы всякое дерьмо ползет. То жмуры, то еще какая нечеловечья напасть. Так и между Хуторянами ладу нет. Вместо того чтоб дружно встать, заодно, грызутся, ссорятся, все время делят чего-нибудь. Потому что возглавить некому. Мы тут все друг у друга в зубах навязли. А вы люди новые. И, думаю, очень для наших целей подходящие. Остались бы, глядишь, и Председателя бы укоротили, и выживать стали бы вместе, а не каждый сам по себе. Пустеют ведь постепенно хутора. Кого Чума не прибрала, дальнейшая житуха изводит. Может, ну его к чертям, тот автомобиль? Давай возвращаться. Вечерами посидим, потолкуем, обмозгуем все как следует. А?

Я положил руку ему на плечо.

— Все ты верно говоришь. Так оно бы и неплохо. Но не можем мы остаться. Честно скажу, я и сам не очень понимаю, что мы там, в Эпицентре, станем делать. Но зачем-то нам туда надо. Ты Пророков встречал?

— Было дело. Противные типы.

— А врут?

— Это — никогда.

— Так вот, и я Пророка встречал. И назвал он меня Меченым. И сказал, чтоб я дальше шел. Шут его знает, что он откуда взял. И много еще всяких обстоятельств есть. Я должен идти. Может, когда дойду, пойму зачем. А про Хуторян не забуду. И про ваших, и про других. Слово даю.

— Ну ладно, — мотнул головой Анатолий. — Двигай тогда с богом.

…Подвода скоро скрылась из виду. Широкая просека все тянулась и тянулась, по ее сторонам проступили признаки человеческого присутствия: недавние кострища, какой-то недостроенный лабаз.

Я шагал и думал о том, что Ольга, наверно, права. Как-то так выходит, что я взваливаю на себя непосильный груз. Где-то стоят бесхозные военные склады со смертоносным содержимым, мыкают горе Хуторяне, в городе перебито немало народу, и заварушка, которую я породил, далеко не исчерпана. Еще немало крови прольется, и не только бандитской. И судьба Работяг не так уж бестревожна. А что делать с жителями трущоб, вообще неизвестно. И еще всякого полно в Зоне, с чем неизвестно, что делать. Я не могу поспеть всюду вовремя, не могу помочь всем и каждому. Раньше я с этим довольно спокойно мирился. А теперь… Дело, конечно, не в Пророке. Плевал я на всяческих пророков. И даже не в Кошках, на которых плевать не стоило. Что-то изменилось во мне за последние недели, будто треснула ни с того ни с сего какая-то защитная скорлупа, и чужие страдания болезненно коснулись меня. Я не спасатель широкого профиля и тем более не Спаситель, хоть меня в этом исподволь старались убедить и исподтишка подталкивали. (Не все вместе, каждый желал иметь собственного Спасителя.)

Но я обычный человек, грешный и цепляющийся за свою грешную жизнь. Что я могу? И зачем мне это надо? Чего они все от меня хотят? Чего хочу я? Вот, говорят, на другом конце Зоны, в самой глухомани, стоит сошедший с рельсов состав. В вагонах жратва, пойло, медикаменты и много еще чего очень по нашим понятиям ценного. Гнали вроде бы в порт гуманитарный груз для какой-то пострадавшей от стихии страны. Но до порта он не доехал, Чума его прихватила. Так и застрял в Зоне. Дороги туда, кроме как по шпалам, никакой нету и далеко. Поэтому никто и не добрался. А я добраться могу. Я на своем походном грузовике ездил по «железке». Это очень непросто, особенно если долго ехать. Но я проеду. Загружусь под завязку и обратно в город. Не может же там драчка без конца длиться. Сбуду добычу, закачусь в «Арго», созову Ездоков, кто поприличнее. Помянем Коня как положено. Кутнем за всю фигню. Потом к Работягам, помириться с Лариской. Негде ей больше быть. И залягу я у Работяг на месяц или два. Директору навру чего-нибудь, часть добычи оставлю. Он так и так не прогонит.

А потом забрать Лариску и, точно, уехать на какой-нибудь отдаленный хутор, только подальше от Эпицентра.

Меня везде с дорогой душой примут, потому что опытный бывший Ездок в хозяйстве очень пригодится: местность знает, жизнь знает, связи есть, стреляет хорошо. И гори оно все ясным огнем…

«Если живыми от Эпицентра вернемся, про тот состав действительно надо не забыть, — вдруг как-то непроизвольно подумал я. — Кругом люди мрут от болезней и плохой жратвы, а там столько всего. И не одному ехать, а с Работягами на нескольких машинах. У них, конечно, водилы — не Ездоки, так себе. Но за мной следом пройдут».

От такого неожиданного поворота мысли я даже ругнулся вслух. Ничего тебе, Серый, говоришь, не надо? И плевать на все? Врешь. Сам себе врешь. А зачем надо, не знаешь.

Я ускорил шаг, заставив себя не думать ни о чем, кроме предстоящего дела.

…Просека неожиданно кончилась. Впереди лежало голое пространство, покрытое стерней скошенной травы и утыканное все теми же свежими пнями. Посреди него высился деревянный частокол, увитый поверху колючей проволокой. Дорога вела через пустошь к массивным деревянным воротам, перехваченным стальными полосами. Над частоколом возвышались какие-то строения с чуть покатыми крышами из бревен, с глухими бревенчатыми стенами без окон, похожие на блокгаузы. Сооружение действительно смахивало на военный форт позапрошлого века. Или даже позапозапрошлого.

Я «прислушался». Кошки были рядом, хоть я не видел ни одной. От них исходил ровный, уверенный сигнал. Значит, не все так плохо.

Я мог явиться сюда ночью. Под покровом темноты мне, возможно, удалось бы проникнуть внутрь этого оборонительного сооружения. И, не исключено, я даже смог бы угнать грузовик. Но, во-первых, скорее всего, меня бы все-таки обнаружили и пристрелили. А во-вторых… Существовала еще одна цель, которой я намеревался достигнуть попутно.

Я медленно направился через пустошь к воротам. Своих четвероногих союзников я не видел, в стерне не больно-то спрячешься. Но они были где-то рядом, сопровождая меня по пятам. У меня не было никакого конкретного плана. Но то ли мое «шестое чувство», то ли кошачьи «волны» — что-то подсказывало мне: нужно просто двигаться вперед, и все сложится само собой.

Частокол приближался. Я шагал неспешно, старательно «прислушиваясь» к тому, что происходило за воротами. Там, похоже, ничего пока не происходило. Возможно, доблестные Председателевы дружиннички меня еще не заметили.

Внезапно что-то изменилось, я даже не сразу понял что. В глазах поплыло, и пейзаж начал меняться — то становился черно-белым, то опять обретал краски, как изображение со старой, заезженной видеопленки. У меня закружилась голова, потому что в глазах начало двоиться, троиться и множиться. Я не сразу догадался, что каким-то образом вижу теперь форт в разных ракурсах, накладывающихся один на другой. Передо мной по-прежнему лежала дорога, и я стоял на ней, но в то же время я как бы наблюдал за самим собой и за фортом со стороны, с небольшого расстояния от земли, причем сразу со всех сторон.

Потом в сознании у меня будто распахнулась неведомая дверь, и в нее не то подул странный, холодный ветер, не то хлынул серый, почти непрозрачный свет. В нем бормотало множество невнятных и определенно не человеческих голосов. Я почувствовал острые запахи увядшей травы, сырой земли и влажной шерсти, и еще какие-то, ни с чем не соотносимые, обычно недоступные человеку. Меня заполнили эмоции, которым я не мог найти названия. В них присутствовали оттенки тревоги и ярости, нежности и жажды крови, в них сквозило упоение жизнью и смертью. Но основу составляло нечто такое, что просто не умещалось в человеческой области чувств.

Ощущение было настолько дикое, что я пошатнулся. Свет или ветер заполнял меня всего, проникая из мозга в каждый уголок тела. Чехарда со зрением продолжалась, к ней прибавились и причуды слуха. Я уловил множество прежде недоступных мне звуков, которые не мог ни понять, ни объяснить. Кажется, я услышал, как стебли травы трутся друг о друга под неощутимым движением воздуха, как перекатываются микроскопические комочки земли.

Не знаю, как долго продолжалось полуобморочное оцепенение, прежде чем я наконец стал догадываться, что все это значит. Кажется, Кошки открыли мне то, что мы с Профессором окрестили их «коллективным разумом», впустили в него мое сознание и сами проникли в меня. Теперь я слышал и видел не только своими ушами и глазами, но и их тоже. И от этого мои зрение и слух не просто обострились. Я видел будто сразу со всех сторон, вблизи и издалека, снизу и сверху и как бы даже изнутри чего-то. Я одинаково отчетливо слышал звуки, раздающиеся рядом и на расстоянии километра. Но они не накладывались друг на друга, существуя словно обособленные пласты.

А потом меня с ног до головы заполнил мощный, разрывающий на части вибрирующий гул, чудовищный и знакомый. Я не сразу сообразил, что это голос Эпицентра. Так, видимо, слышали его Кошки и заодно поделились со мной. Этот гул был определенно опасен для моего здоровья. Кошки, должно быть, вовремя сообразили: мощь вибрации пошла на убыль, пока не достигла привычного мне уровня.

Я стоял с закрытыми глазами, стараясь как-то приспособиться к неописуемому состоянию. Постепенно мне это удалось. Кошки отрегулировали интенсивность нашего контакта, и чувства перестали быть ужасающими. Когда я обрел некоторое внутреннее равновесие, хвостатые передали мне еще одно совершенно незнакомое ощущение. Но я почему-то сразу догадался, что оно означает. Власть. Именно это слово больше всего подходило к полученному мной сигналу. Наверно, это было то самое, ради чего вообще состоялся контакт.

Я несколько раз глубоко вздохнул, открыл глаза, сделал несколько осторожных шагов и, убедившись, что тело мне послушно, направился к воротам.


ГЛАВА 5


С некоторых пор я умел ЧУВСТВОВАТЬ. Но я не умел ВОДИТЬ, как Кошки. Если б умел, давно бы заметил. Однако сейчас хвостатые определенно подарили мне такую способность. То ли я действовал через них, то ли они через меня. Возможно, они улавливали и материализовали мои намерения, возможно, я сам использовал их власть, шут его знает. Так или иначе, когда над частоколом возникло несколько патлатых голов, я был уверен, что смогу заставить их обладателей делать то, что мне надо.

В форте засело человек двадцать. Паршивые это были людишки. Своим чутьем, усиленным Кошками, я мог нащупать и вывернуть наизнанку каждого. Но этого не требовалось. Из-за частокола несло смрадом, который улавливался вовсе не обонянием. Смердели мысли и чувства Председателевых дружинников. Смердел и сам Председатель, которого я обнаружил в глубине блокгауза. Вонь была довольно однообразной: злость, страх, досада, похоть. Женщин в форте не было.

Я открыто и неторопливо приближался к воротам. Из-за частокола подали голос:

— Эй, кто такой? Стой на месте.

Часовые меня не опасались, а вот показать свою власть им хотелось. Но я им этого не позволил.

Для начала они выбросили за частокол свои стволы. Потом ворота, скрипнув, растворились, и я вошел во двор форта. Со всех сторон на меня глядели ошалелые, выкаченные глаза. Люди, стоящие по сторонам, подергивали головами и руками, будто от подступающих судорог. Они не могли двинуться с места.

В углу тесного двора я увидел трехосный «Урал» с клепаной металлической будкой в кузове. Окна кабины были забраны металлическими решетками, капот и дверцы укреплены стальными накладками. Хорошая машина. То что надо.

Из блокгауза показалось еще несколько человек. Я не стал их сковывать, пусть порезвятся. Мне в грудь дружно уставилось с полдесятка разнокалиберных стволов. Одетые во что попало, давно не стриженные, неопрятные бойцы то недоуменно вертели головами, зыркая на сотоварищей, ведущих себя странно, то вперивали грозные взоры в меня, незваного и не известно откуда взявшегося.

— Ты как сюда попал? — сурово осведомился невысокий кряжистый мужик в ушанке и выгоревшей «энцефалитке».

— Да вот зашел в гости. Ты не рад? А я хотел грузовик у вас одолжить.

— Ты кто такой будешь, шутник?

— Я не шучу. Мне нужна машина.

— А гвоздей жареных тебе не надо? И пулю в лоб в придачу?

— Уж больно ты грозен, как я погляжу. — Я ПОВЕЛ сурового дружинника.

Он вдруг застыл, будто разбитый параличом, глаза его побелели и выкатились. Автомат в его руках медленно повел стволом в сторону скованных часовых. Ударила длинная, оглушительная очередь, прошедшая над самыми их головами, пули ударили в частокол, выбивая желтую щепу. Потом кряжистый бросил автомат, будто тот неожиданно раскалился добела.

Часовые не двинулись с места. Зато остальные шарахнулись от своего взбесившегося напарника с криками: «Ты опупел, мать твою!!.» Я заставил их опуститься на карачки. Та еще получилась картина. Полотно маслом. Остолбенелые часовые во дворе, их соратники, на четвереньках тыкающиеся из стороны в сторону по веранде, и мужик в ушанке, свободный, но совершенно ошалелый и не знающий, что предпринять. Он вдруг заорал:

— Валерьич! Валерьи-ич!!!

Кряжистый орал недолго. Скоро на крыльцо выступил высокий пузатый мужчина, почти совсем лысый, гладко выбритый я с навеки прилипшим руководящим выражением на красной физиономии. Ясно, явились господин Председатель собственной персоной. Теперь можно было поговорить.

Председатель с минуту оглядывал живописную сцену у себя на подворье. Он, конечно, не понял, с чего это его дружина тронулась умом. Я решил не томить его неведением. Тем более что он напугался, здорово напугался: и распахнутых ворот, и очумевших подручных, и неведомого чужака, который, кажется, всему причина.

— Нехорошо себя ведешь, — сказал я Председателю. — Народ грабишь и эксплуатируешь. Тебя кто в князья произвел?

Председатель ничего не ответил. Глаза его округлились от того, что он узрел за моей спиной. Мне не нужно было оглядываться. Своим множественным зрением я и так видел, что позади меня на утрамбованной земле двора вальяжно расселись десятка полтора Кошек, при этом одна, выставив вверх заднюю лапу, принялась наводить гигиену у себя под хвостом. Еще около дюжины хвостатых неспешно прогуливались по верху частокола, и колючая проволока им совершенно не мешала.

— Кто ты такой? — наконец выдавил из себя Председатель.

Я поморщился.

— Вот заладили — кто да кто?! Конь в пальто. Сам не видишь?

Председатель положил внушительную пятерню на кобуру, болтавшуюся у него на поясе. Пятерня приклеилась к кобуре, Председатель принялся дергать рукой, а потом и всем телом.

— Чего застыли?! — рявкнул он на дружинников. — Взять его!

Ползавшие на четвереньках продолжали ползать, стоявшие — стоять. Зато кряжистый размахнулся и (я не мог отказать себе в этом маленьком удовольствии) с плеча отвесил по председательской физиономии такую плюху, что шеф попятился на несколько шагов и еле удержался на ногах. Руководящее выражение на его красной морде сменилось почти безумным.

— Вообще-то ты настоящий древнерусский князь, — сказал я. — Не варяжский, не британский. Те, если обдиради подданных, то хоть защищали их от врагов. А наши высокородные предки тоже обдирали, но при появлении неприятеля предпочитали шкурой не рисковать. И позволяли грабить своих подданных беспрепятственно.

— Убери отсюда этих тварей, — слегка очухавшись, выдавил из себя Председатель. Он имел в виду Кошек. — Убери их, кто бы ты ни был.

— Сам ты тварь, — сказал я. — Никого я никуда не уберу. Это, понимаешь, кореша мои. И они из твоих стервецов и из тебя лично ремней нарежут вашими же руками. Не понял еще? Вот сейчас попрошу, они и займутся.

— Ты Кошками, что ли, командуешь?

— А ты как думаешь?

— Как ты с этой нечистью снюхался? Да кто ты такой, мать твою?!

— Я Сатана, собирающий души грешников, — заявил я. — Видишь, — я ткнул большим пальцем через плечо, туда, где расположились Кошки, — демоны уже и за твоей явились. Ты решил, что ты здесь хозяин? Можешь мужичков притеснять? В Зоне ты говно вприпрыжку, напоследок заруби на носу. — Мне было чертовски весело.

Один из остолбеневших часовых пошевелился. Его тут же окружило с полдесятка Котов, они вздыбили шерсть и зашипели, обнажая клыки. Я еще раз отметил про себя, что клыки у них просто непропорциональные. Видимо, этот часовой оказался поустойчивее против кошачьего внушения. Но хвостатые тут же внушили ему послушание по-иному. Часовой тоже воззрился на их клыки и остался неподвижен.

Я мельком подумал, почему Кошки, враждующие с этой шайкой, раньше не поставили ее по струнке, как сейчас? Что им мешало нагнать страху, стреножить, заставить убивать друг друга? Не хотели чересчур лезть на рожон, опасались? Или не могли — без моего организующего начала? Быть может, сейчас мы дали друг другу то, чего каждому недоставало? Они способны сделать. А я знаю как. Совместимость наших сознаний породила новую силу, возможностей которой я пока не представлял, а размышлять об этом было не время.

— Послушайте, — сказал вдруг Председатель. — Я про вас знаю. Вы с экспедицией. Вы на Дубовом хуторе бой устроили. И там Кошки ваших врагов порвали. Зачем же так? Пришли бы по-хорошему, мы бы вам без ваших фокусов помогли.

— У вас тут что, телефонная связь функционирует? — удивился я. И вдруг почувствовал… Я слишком увлекся своей игрой и не прощупал Председателя. А он с перепугу был раскрыт нараспашку. Он работал на кого-то на Большой земле. И он был в курсе нашего похода. Его предупредили, что, если мы появимся, нам следует оказать содействие. Он даже двоих своих поставил дежурить у трассы, чтобы нас встретить, да мы до них не дошли. Как это могло быть, я сперва не понял. Но Председатель точно был чьей-то шестеркой, глазами, ушами, а когда надо, и руками.

Мне это очень не понравилось. Я вдруг сам ощутил себя шестеркой, пешкой в чьей-то мудреной игре. Я и раньше не просто догадывался, а почти наверняка знал об этом. Но гнал от себя такие мысли в надежде, что у кукловодов в Зоне все-таки руки коротковаты. Оказалось, что руки у них достаточной длины. И сколько еще таких марионеток они дергают за веревочки по всей территории периметра?!

Я впился в Председателя и не без кошачьей помощи просветил его насквозь. Всплыло тошное ощущение каких-то диких пьянок в бане, голых баб, мордобоя, большого высокомерия и большого страха. И еще убийств. Давних и, кажется, почти вчерашних. Из всей этой скверной мути я выловил Контрабандистов. Я и раньше понимал, что Контрабандисты не просто так беспрепятственно шастают через оцепление. Они поголовно на кого-то пашут. Контрабандисты, видимо, проинформировав патрона, что некий Председатель верховодит возле самого Эпицентра, получили задание с ним связаться. И связались. Они стали промежуточным звеном между Председателем и Большой землей. Но, увы, я убедился, что Председатель понятия не имеет, кто именно дергает его за веревочки. Он знал только Контрабандистов. И все. На этом цепочка обрывалась, едва начавшись.

— Про Дубовый хутор Охотники рассказали. Они по тайге бродят, везде бывают, все знают, — сказал Председатель. — А насчет местного населения… Есть установка держать его под контролем.

Ну и дела! Про Охотников он не врет. И есть, значит, у него установка. Чья установка? Он не знает. Но выполняет. По своему разумению, конечно. А что же ему за это обещано? Я опять пошарил у него в мозгах. А обещано ему со временем возвращение на Большую землю, минуя сан-лагеря. Ну и подкинут еще боеприпасов, медикаментов — через тех же Контрабандистов. Вот и все. И за милую душу Председатель мне поможет, раз велено. А потом мужиков прижучит еще больше — надо же на ком-то выместить обиду. И страх. Он панически меня боялся. Вернее, не просто меня, а моей связи с Кошками.

— Слушай внимательно, — сказал я. — Мне плевать, кому ты служишь и кто тебе какие ценные указания передает. Я возьму одну машину. Вернуть не обещаю. Еще боеприпасов и продовольствия. (Зачем просить у хуторян — грабь награбленное!) Но это — само собой. А вот главное. Теперь сидишь тише воды и ниже травы. На хуторах чтоб духу твоих гопников не было. Никого не трогаешь, ни во что не лезешь. Живи как знаешь. Скот разведи, огороды засей. Уродам своим лопаты дай вместо карабинов, пусть потрудятся. Сам разберешься. Кто бы тебе директивы ни передавал, он на Большой земле, а ты в Зоне. А в Зоне, если кто меня не слушается… Короче, я узнаю, если что, и вернусь. Вот с ними. — Я опять ткнул большим пальцем через плечо. Или они без меня вернутся. Недосуг мне с каждой сволочью разбираться. Вы ремни друг из друга резать не станете. Я человек простой, мне такие изыски ни к чему. Вы просто перестреляетесь, котики помогут. Ты меня понял?

Он понял. Он еще как меня понял! Он не боялся обычных врагов. Но он до детского греха страшился причуд Зоны, ее кошмарных порождений, которые никак не укладывались в его хватком, но узком сознании. Он не умел мыслить образно и абстрактно, а потому ирреальное само по себе внушало ему животный ужас. Ярчайшим проявлением ирреального стал для него я в сопровождении кошачьей свиты и несколько вполне безобидных фокусов, которые мы показали. Он долго никуда не сунется и никого не тронет. Так что вторая цель моего визита достигнута вполне. А позже, когда страх уляжется… Он еще не скоро уляжется. И я сюда еще загляну, обязательно загляну.

— Вы на эту машину не смотрите, — сказал Председатель, перехватив мой взгляд, брошенный на бронированный «Урал». — У нее ходовая неважная. Мы вам другую дадим, исправную.


ГЛАВА 6


Поселок Индустриальный раньше по сути был маленьким городом. Покосившийся указатель с полуоблезшим названием встретил нас при въезде. Из-за разросшихся деревьев, не успевших потерять листву, самого поселка мы не видели, только кое-где над кронами торчали крыши панельных пятиэтажек.

— Ну что, ребята, почти приехали, — сказал Профессор. В его словах сквозило удивление, но еще больше тревога и даже страх, которые он пытался скрыть.

Я и сам понимал, что мы почти у цели. С каждым километром гул Эпицентра у меня в голове нарастал, грозя заглушить все прочие звуки и ощущения. Поначалу я даже растерялся. При таком фоне можно вообще утратить всякую способность ориентироваться и соображать. А то и вовсе съехать с катушек. Этого только не хватало! Мой внутренний «сканер» грозил превратиться в славный панцирь, дар царя, согласно песне, утопивший Ермака. Я как мог боролся с нарастающим наваждением. И чувствовал Кошек. Они по-прежнему были неподалеку, и я не мог взять в толк, как они поспевают за нашим «Уралом». Но Кошки неотступно сопровождали нас. Шут их знает, на какие штуки они еще способны? Может, они вообще телепортировались, с них станется.

Так или иначе, Кошки не оставляли меня своей заботой. Когда стало совсем невмоготу, гул в моей голове вдруг начал смягчаться, стихать, пока не обрел форму бархатного шума, больше не застившего мне свет. Помня, как недавно Кошки передали мне свое восприятие Эпицентра и, тут же сообразив, что переборщили, убавили мощность, я не сомневался, что и сейчас это их работа.

Председатель действительно дал нам неплохую машину. «Урал» мощно урчал двигателем и резво бежал по трассе. Завидев крыши поселка, Ольга нетерпеливо сказала:

— Двигай сразу к заводу.

— Может, сперва осмотримся? — предложил я. Профессор поддакнул: дескать, неплохо бы.

— Мужчины, — сказала Ольга, — оставьте вашу пытливость до лучших времен. Незачем нам искать неприятности.

Она отчасти была права. В Индустриальном скорее всего не бывал ни один Ездок или Байкер. (За Диких я не ручаюсь.) Про остальных говорить не приходится. Чума пошла отсюда, и никакие сохранившиеся запасы не могли завлечь в это проклятое место даже отъявленных авантюристов и ненасытных, но трусоватых бандюков. Я подозревал, что за последние годы мы первые люди, появившиеся здесь.

— Почему именно к заводу? — спросил я Ольгу.

— Так надо.

— Кому и зачем?

— Ребята, — перебил меня Профессор. — Не пора ли оставить шпионские игры? Мы, кажется, у цели. И мы должны действовать командой. Многоуважаемая Ольга, соблаговолите все же объяснить дальнейшие планы.

Непререкаемые нотки в его голосе мне понравились. Шпионские игры, похоже, действительно близились к финалу, иначе и быть не могло. Ольга недовольно дернула плечиком:

— Ну хорошо. То, что мы ищем, находится на территории завода.

— Откуда это известно? — поинтересовался я.

— Думаешь, все это время со спутников не отслеживали, не анализировали? Завод здорово разрушен, и там есть место… Почти наверняка Эпицентр там. Вероятность, во всяком случае, очень высокая.

— И что мы там станем делать?

— Нужно тщательно осмотреться. Очень важно обнаружить источник того, что называют Чумой. В зависимости от результатов будем следовать соответствующим инструкциям.

— Одно плохо, — сказал я. — Меня-то никто ни на какой предмет не инструктировал.

…Я допустил непростительную ошибку: пересекая городскую черту, не сбавил скорость и загляделся на обветшалые коробки пятиэтажных зданий, из которых состоял бывший жилмассив. Я чувствовал, что людей там нет. Но кто-то все же был в поселке, кто-то как будто живой, но в то же время не похожий на живого. Раньше я такого не чувствовал. Живое излучало какие-то волны, которые я улавливал, неживое — нет (короткий послесмертный «фон» не в счет.) А то, что находилось где-то неподалеку, казалось чем-то средним между живым и мертвым. Я улавливал жизненные сигналы, но они были как беспорядочно разлетевшиеся по ветру клочья старых газет, из которых ничего больше не почерпнешь.

Я слишком углубился в себя.

Ольга и Профессор вскрикнули одновременно, и я увидел перед самым капотом человеческую фигуру. Она, видимо появилась из-за разросшихся вдоль дороги дремучих кустов. Я лишь успел разглядеть, что это подросток мужского пола, облаченный в драное тряпье. Я утопил педаль тормоза и вывернул рулевое колесо, зная, к чему это должно привести. Просто другого выбора у меня не оставалось.

Грузовик взвизгнул покрышками, вильнул в сторону и пошел юзом. За стеклами кабины возникло беспорядочное мелькание, я лихорадочно крутил баранку, стараясь выровнять машину, а пассажиры то наваливались мне на плечо, мешая рулить, то их отбрасывало в другую сторону, к дверце. Я уже было решил, что все обойдется. Грузовик остановился, но тут же мир за стеклами начал медленно опрокидываться. Грохот, лязг, стеклянная крошка, сыпанувшая из окон, и наконец тишина, в которой пол кабины стал потолком и наоборот. Рядом застонал Профессор. Ольга возилась между нами.

Через окно я выбрался наружу и выволок своих спутников. Я определенно легко отделался, но и они тоже, кажется, не слишком пострадали. Ольга усиленно терла ушибы, а Профессор, похоже, просто испугался.

«Урал» лежал вверх колесами в придорожном кювете. Если б не этот чертов кювет, машина могла бы и не опрокинуться.

— Ты сдурел?! — Ольга поднялась на ноги, помогла встать Профессору. — Вы в норме? А где этот?…

Я понял, о ком речь, и завертел головой. Но подростка и след простыл. Дорога была пустынна. Шумела под ветром листва, где-то в разрушающихся строениях возникали отдаленные невнятные шорохи и скрипы. Но ни малейших признаков человеческого присутствия.

Профессор уже почти оправился и даже усмехнулся:

— Да, выходит, суждено нам свыше пешочком по тернистому пути.

Мы выбрались из кювета на дорогу. Никаких особых терний, способных преградить нам путь, я не замечал и не улавливал их угрожающих сигналов. Зато я улавливал уже знакомый сигнал того, не мертвого и не живого, что таилось где-то поблизости. Наконец я понял, что это не один сигнал, а много, совершенно одинаковых, безжизненных, лишенных любых эмоций. От этого ощущения у меня морозец прошел по спине.

И тут дали о себе знать Кошки. Я по-прежнему не видел их. Но они, кажется, видели все и посчитали нужным со мной связаться. Они передали мне отчетливое предупреждение об опасности. Что за опасность, я не понял, и послал им вопрос. Какое-то время ничего не происходило, потом у меня в мозгу прорисовалось ставшее уже привычным схематичное изображение. На этот раз оно содержало группу безголовых человеческих фигурок, от которых удирали три другие, с головами, определенно — наши. До меня вдруг дошло, что значила эта картинка и мое странное ощущение, которое я испытывал в поселке. Жмуры! Вот от кого предостерегали Кошки и кого я чувствовал в последнее время. Если верить Хуторянам (и безголовым изображениям, присланным Кошками), эти существа, люди все-таки, были живы в биологическом смысле. Но мозг их мертв бесповоротно. Отсюда безголовость в кошачьем восприятии и мое собственное двойственное ощущение между живым и мертвым. Наверно, в нормальных условиях человек с мертвым мозгом не мог жить, тем более двигаться, искать корм и на кого-то охотиться. Но в Зоне, как я давно убедился, возможно все. В том числе и эти ходячие манекены, безмозглые, но плотоядные и вечно голодные. Их-то нам и следовало остерегаться.

Возможно, здесь их было пруд пруди. Ведь из поселка после Чумы никто не явился и не дал о себе знать. Принято было думать, что никто не выжил. Но выходило, что определенный процент выжил везде, и здесь в том числе. Но если в других местах спасшиеся все же оставались почти нормальными людьми, то здесь нормальных просто не осталось. Кто выжил, превратился в Жмуров. Слишком интенсивным было воздействие «чумного» фактора, или по какой другой причине, вряд ли кто-то скоро узнает. Но, теперь я это знал наверняка, в поселке бродили только Жмуры. Больше никого.

Я послал Кошкам свою картинку: нечто похожее на то, что случилось в Форте. Потом изобразил отдельно Кошек и безголовых человечков и с сигналом вопроса отослал моим хвостатым покровителям. Ответ пришел быстро: толпа безголовых в окружении высоких деревьев, а на деревьях, ближе к вершинам, Кошки. Они просто сидели на ветках и смотрели вниз. Это не обнадеживало.

— Помните, Фермеры про Жмуров рассказывали? — спросил я. — Так вот, кругом этих Жмуров здесь немерено. На машине мы бы проехали без проблем. А без машины не знаю.

— Это тебе Кошки сообщили? — поинтересовалась Ольга.

Я, не сочтя нужным выкобениваться, просто кивнул.

— Знаете, — сказал Профессор, — я не любитель, но фильмы про зомби все же видел. Так нам что, придется как в тех фильмах?…

Я пожал плечами.

— Но постойте, — не унимался Профессор. — А разве Кошки нам не помогут? Как на хуторе и в Форте?

— Думаю, не помогут, — буркнул я.

— Отчего же?

— А вам, Профессор, слабо догадаться?

— Дайте подумать. В Форте Кошки передали вам свою способность ВОДИТЬ. Или что-то в этом роде. Но для такого телепатического воздействия нужен пригодный объект. А эти, как вы изволите выражаться, Жмуры, утратили и намек на разум. Так что воздействовать не на что. Способности внушения Кошек по отношению к этим сомнамбулам равны нулю. Я угадал?

— Угадали, — подтвердил я.

— А подраться на нашей стороне твои Кошечки не желают? — спросила Ольга.

— Похоже, что нет.

— Отчего же они стали такие робкие?

Меня опередил Профессор:

— Но они все же не львы и не пантеры, на куски порвать не могут, слабоваты. Как я понял, нападая, они делают ставку на болевой шок. А потом уже могут и загрызть. Но, если допустить абсурдное: что у этих… Жмуров нервная система не функционирует, — то боли они не чувствуют. Кошки в драке с ними теряют и второе свое преимущество. Одного-двух они, я думаю, все равно одолеют. Но если много, не справятся, бесчувственные Жмуры их передушат. Я прав?

— Не знаю точно, — сказал я, — но думаю, что правы. Во всяком случае, помощи они не пообещали. Так что придется самим.

В Индустриальном я раньше не бывал, ни до Чумы, ни, естественно, после.

— Дорогу к заводу знаешь? — спросил я Ольгу.

Она кивнула.

— Тогда вперед. Вы как, Профессор?

Профессор заверил, что он в порядке.

Я отправился к опрокинутому грузовику. Дверь кузовной будки заклинило, пришлось повозиться, чтобы ее открыть. Проникнув внутрь, я нагрузился таким количеством оружия и боеприпасов, какое только мог унести. Медикаментов и еды прихватил по минимуму. Сдавалось мне, что стволы важнее и очень нам пригодятся. А если не помогут, то проголодаться никто не успеет и перевязки не потребуются.

Вернувшись, я вооружил своих спутников, и мы тронулись в путь.

Поселок лежал такой же запустелый, заросший дикой травой и кустарником, безжизненный, как и другие бывшие населенные пункты в Зоне. Все они, помимо следов желтой пыли, которая до сих пор кое-где давала о себе знать потеками на уцелевших стеклах, и заброшенности, походили друг на друга еще чем-то неуловимым, будто витавшим в безмолвии. Я долго не мог понять, что же это такое. Но однажды понял. Наверно, тогда, когда мое «шестое чувство» достаточно окрепло, но я еще об этом не догадывался. Повсюду в воздухе зоны была разлита враждебность. Не опасность даже, хотя опасностей хватало, успевай только уворачиваться. Но это была именно враждебность, будто все выжившие тут лишние, лучше бы их вообще не было; будто вся природа изменилась, стала чужой, и человек ей был совершенно не нужен. Исказившаяся природа, кажется, не могла раз и навсегда извести тех, у кого оказался иммунитет на Чуму. Но она определенно желала этого, если тут уместно слово «желать».

В Индустриальном улицы были просто переполнены этой враждебностью, которая начинала действовать мне на нервы.

Мы углубились в массив пятиэтажек, бывший спальный район. Сквозь асфальт здесь богато проросла осока, палисадники одичали и расползлись за свои оградки порослью молодых кустарников. Профессор, минуя кущи бурьяна прямо посреди тротуара, споткнулся о ржавый подростковый велосипед и вскрикнул от неожиданности. Я цыкнул на него, и мы продолжали путь.

Обветшалые панельные дома со слепыми, местами выбитыми окнами, казалось, нависали над нами, как угрюмые горные кряжи. Потянул ветерок, и я вдруг уловил странный хлопающий звук, совсем близко, будто за углом хозяйка вытрясала половик. Но нет там никакой хозяйки и быть не может. Я сделал знак остановиться. Ольга застыла на месте. Даже Профессор, наученный горьким опытом нашего путешествия, мгновенно замер. Я прислушался. Хлопанье повторилось. Там, за углом здания.

Я прокрался вдоль стены и выглянул. Капроновые веревки, натянутые во дворе меду столбов с перекладинами, еще не сгнили. И на них под ветром полоскались и похлопывали обрывки какого-то тряпья, некогда вывешенного для просушки. Тряпье давно потеряло цвет и форму и превратилось в серые лохмотья.

Я перевел дух. И тут же заметил человека. Костлявая, обнаженная по пояс фигура неподвижно торчала возле остова детской площадки и в таком положении пребывала, кажется, давно. Фигура принадлежала к мужскому полу. На голом торсе можно было пересчитать все ребра, а вот лица не разобрать, его закрывали густые, грязные космы волос, делавшие голову похожей на старую болотную кочку. От фигуры исходило то самое тошное ощущение не-мертвого.

Жмур! Он действительно напоминал свежий труп, отчего-то вставший из гроба. Кожа отливала желтизной, руки безвольно болтались, страшная худоба наводила на мысль о голодной смерти. Но существо не было мертвецом в полном смысле. Оно не излучало ни чувств, ни эмоций, но в его жилах медленно текла кровь, сердце билось раза в два реже, чем у живого, но — билось.

Вряд ли оно могло обладать зрением, слухом или обонянием, чувствами, позволяющими обнаружить на расстоянии чужое присутствие. Но чем-то оно все-таки обладало, чем-то, что давало ему знать об окружающем. Жмур медленно, очень медленно повернул голову в мою сторону. Волны, исходившие от него, вдруг изменились. Я сперва не понял как, но тут до меня дошло, что в них появился мощный оттенок — голод.

Я юркнул обратно за угол. Профессор и Ольга дисциплинированно дожидались меня на прежнем месте. Они даже по сторонам не огляделись. Для Ольги это было вообще непростительно. Потому что позади моих спутников, пока еще в некотором отдалении, медленно брела группа таких же костлявых фигур, облаченных в грязные лохмотья и совсем голых, заросших диким волосом, незрячих, но определенно чувствующих присутствие еды. Жмуры направлялись к Ольге и Профессору. И с каждым шагом их медленные, неловкие движения ускорялись и делались целеустремленнее. Их ждал обед, и они, изголодавшиеся, спешили к нему.

Таиться больше не имело смысла. Я рявкнул своим компаньонам, чтоб они оглянулись, мать их так! Они оглянулись. Пару секунд продолжалась немая сцена, потом Профессор шарахнулся в сторону, а Ольга вскинула автомат. Я подскочил к удиравшему Профессору, поймал его за рукав и потащил обратно.

Старик довольно быстро оправился.

— Не стреляйте! — крикнул он Ольге. — Люди все-таки…

— Люди? — процедила Ольга сквозь зубы. — Вы ослепли? Гляньте на их морды.

Я присмотрелся. У тех, у кого волос не свисал до самого подбородка, искаженные, костистые лица были перепачканы чем-то бурым. Это могло быть чем угодно. Но мне хватило опыта, чтобы понять: лица Жмуров покрывала запекшаяся кровь. Наверное, тех, кого они сожрали. Включая друг друга.

Я все же положил руку на газовую камеру «калаша», который сжимала Ольга, и отвел ствол в сторону.

— Успеем пострелять. Зачем лишний шум? А вы, Профессор, не бегайте больше, а то не я, а другие вас поймают.

Мы еще несколько мгновений наблюдали за приближавшимися Жмурами, затем рысью пустились прочь.

Мы бежали по запущенным улицам, а по сторонам маячили фигуры Жмуров, в одиночку и по двое-трое. Краем глаза я успевал заметить, что они поворачивали вслед нам свои кудлатые башки с оскаленными ртами. И полагал, что за нами следует уже целая толпа этих существ. Они были медлительны, им нас не догнать. Но не дай бог упереться в какой-нибудь тупик. С приближением к добыче Жмуры становились проворнее, а ярость их нарастала.

Спальный район остался позади. Мы перевалили через железнодорожную насыпь, делящую поселок пополам, и углубились в старые кварталы двух- и трехэтажных домов. Завод находился на самой окраине. Над крышами и кронами деревьев уже маячили верхушки его труб и водонапорная башня. Почти все трубы и башня, насколько можно было разглядеть, торчали в небо щербатыми, разбитыми краями. Время так не могло повредить их.

Я вовремя заметил впереди пару Хищных Деревьев, росших по обеим сторонам неширокой улицы. Здесь тоже, видать, занимались декоративными насаждениями, но не так активно, как в городе. Это были первые попавшиеся нам древесные вампиры. Они торчали аккурат друг против друга, словно Сцилла и Харибда, между которыми плавали древнегреческие герои, но большей частью все-таки идиоты.

Черта с два бы мы проскочили. Они выпускают струю жгучей, ядовитой пены на несколько метров. Не одно, так Другое бы нас накрыло. А скорее всего оба сразу. Мы свернули в переулок и тут же напоролись на изрядную компанию Жмуров. Похоже, они подтянулись сюда, учуяв наше присутствие. Жмуры ускорили шаг и вытянули вперед свои костлявые конечности. Они были слишком близко, чтобы раздумывать. Пришлось наобум нырять в узкий, заросший травой прогал между двумя садовыми штакетниками. Не застрянем. В крайнем случае через штакетник перелезет даже Профессор.

Но перелезать не пришлось. Тропинка вывела нас на соседнюю улицу. И она тоже вела к заводу.

Из разбитых окон двухэтажного дома, мимо которого мы пробегали, вдруг раздался детский плач. Я остановился.

— Не вздумай! — прикрикнула Ольга.

— Откуда тут дети?! — задыхаясь, поддержал ее Профессор.

Что тут вообще откуда?! Жмуры, например! А вдруг здесь все-таки остались нормальные люди? Затаились и как-то выжили. Маловероятно, но — вдруг?! Чего только не случалось в Зоне!

Я топтался на месте. Если честно, живых я не чуял. Но плач продолжался. Может, у Жмуров тоже бывают дети? Я «пошарил» внутри дома, но ребенка там не обнаружил. Нормального, по крайней мере. Звук издавал кто-то другой, но не Жмур. Но кто-то ведь там плакал, всхлипывая и захлебываясь. А полагаться целиком на чутье все же не стоило.

Профессор и Ольга дружно ухватили меня за полы и потащили вперед, но я вырвался.

— Стойте здесь. Я только гляну. Если появятся Жмуры, кричите или стреляйте.

Я перемахнул через подоконник на первом этаже и оказался в помещении, заваленном рухлядью и обломками мебели. Плач доносился откуда-то сверху. Сейчас он показался мне каким-то не таким: будто механическим. Оттуда же исходили странные, не человеческие и не жмурские, волны.

Деревянная лестница прогнила насквозь. Ступени под моими ногами трещали и скрипели на разные голоса, и с этим никакая осторожность ничего не могла поделать. Если в доме кто-то был, он точно знал, что я поднимаюсь. Но поднимусь ли? Ступени прогибались под подошвами и грозили подломиться. Автомат я держал на изготовку.

На площадке второго этажа зияли четыре пустых дверных проема, из которых тянуло гнилым сквозняком и плесенью. Плач доносился из второго слева.

Здесь, посреди этого тлена и разрухи, не могло быть никакого ребенка. Но что-то там было, и раз уж я поднялся… Я шагнул за порог. В бывшей квартире, превратившейся в развалины, стоял полумрак — на окнах сохранились драные остатки штор. Я ногой отшвырнул с дороги сломанный стул и ступил в комнату. Плач, теперь явственный и отчетливый, доносился из дальнего угла за кроватью, из груды истлевшего тряпья. Незнакомое ощущение внутри меня окрепло. В нем не улавливались злоба или голод. Но опасность — однозначно. Незнакомая, но вполне отчетливая.

Я включил фонарь, прикрепленный к автомату, и осторожно приблизился. Сперва я ничего не разобрал, тряпье и тряпье. Потом груда шевельнулась. Пятно электрического света блеснуло на чем-то осклизлом и бесформенном. Осклизлое зарылось в старые тряпки, но при моем приближении зашевелилось. Только теперь я понял, что слышал никакой не плач. Этот звук походил на что угодно: на скрип несмазанных дверных петель, на голос ночной птицы, на скулеж щенка и еще бог знает на что, чему не было названия. Это пустой дом, гулкий и родящий эхо, превратил услышанные мною звуки в подобие голоса обиженного ребенка. Теперь обман слуха исчез. Из-под тряпья подавало голос нечто такое, на что смотреть мне вовсе не хотелось.

Из тряпья лениво выпросталось что-то, похожее на огромный, как лопата, слюнявый язык. Язык, пульсируя и роняя клочья белой пены, потянулся ко мне. Я сделал шаг назад, держа это мерзкое на прицеле. Язык все покачивался в воздухе, неторопливо приближаясь. А позади него вдруг блеснул огромный, будто рыбий, без век, глаз. Я зачарованно смотрел, как из своего укрытия неторопливо лезет что-то невообразимое, вообще несусветное. Чем оно было раньше, и было ли чем-нибудь? Или это исчадие Зоны, порожденное ею, неизвестно, как и для чего? Я держал палец на спусковом крючке, но не решался стрелять. Я будто оцепенел и вдруг подумал, не гипнотизирует ли меня гадкий рыбий глаз, как удав кролика?

На улице вдруг оглушительно ударила автоматная очередь, за ней другая. Я вздрогнул, сбрасывая оцепенение, повернулся и, оставляя за спиной неведомую мерзость, опрометью бросился вниз по лестнице. На этот раз ступени не выдержали, и я обрушился вниз в облаке древесной трухи и щепок. По голове больно ударил обломок доски. Но главное, я ничего себе не сломал.

Выскочив на растрескавшийся тротуар, я мгновенно оценил ситуацию. Впереди, со стороны завода, двигалась толпа Жмуров, штук двадцать. Она перегородила улицу от края до края. Другая, не меньшая, подтягивалась сзади. Ольга и Профессор, стоя спина к спине, стреляли в обе стороны. Впрочем, павших Жмуров я не заметил.

Ни проулка, ни щели между высокими заборами. Деваться было некуда, кроме как юркнуть в развалины или перемахнуть через изгородь. (Профессору это далось бы нелегко.) Но что там, за изгородями? Перед глазами мелькнул образ увиденного в разгромленной комнате.

Позади меня раздался треск. Я резво обернулся и оказался почти нос к носу с парой Жмуров, выползших откуда-то из недр разрушенного дома. За ними маячило еще несколько тощих силуэтов.

Я выстрелил в упор. Жмура отбросило назад, его грудь разукрасилась пулевыми пробоинами, из которых лениво поползла густая темная кровь. Но он удержался на ногах, нелепо взмахнул руками и снова двинулся на меня. Я взял себя в руки. Значит, мозги у них не работают и они с отрубленной башкой гуляют?! Тогда в башку не будем. Я аккуратно всадил очередь из трех пуль в то самое место, где у Жмура должно находиться сердце. И еще по паре в печень и в шею. Существо замерло, секунду-другую пребывало в неподвижности, потом медленно осело на подкосившихся ногах. Второго я свалил тем же способом. По остальным, лезущим из глубины дома, просто полоснул длинной очередью — чтобы отпугнуть и задержать.

Оказавшись рядом с Профессором и Ольгой, я поделился с ними своим опытом. Ольга тут же завалила одного из наседающих сзади. А Профессор опять впустую высадил полмагазина. Никудышный он все-таки был стрелок.

— Мы так не отобьемся, — сквозь грохот выстрелов прокричала Ольга. — Давай гранатами, расстояние еще позволяет.

Я с ней был целиком и полностью согласен. Отстреливаться и петлять по закоулкам — не лучшая для нас тактика. На всякий случай я отобрал у Профессора «лимонку», которую он выудил из подсумка — от греха. И крикнул Ольге:

— Бьем передних, и бегом к заводу.

Мы швырнули по паре гранат и рухнули на асфальт. При этом Профессор замешкался, и Ольга без церемоний ткнула его лицом в асфальт. Один за другим грохнули взрывы, над нами просвистели осколки. Когда дым и пыль рассеялись, стало видно, что передняя группа Жмуров почти поголовно валяется на земле. Я оглянулся. Зато задняя уже дышала нам в затылок.

Мы опрометью бросились вперед. Пробегая мимо поверженных Жмуров, я заметил, что далеко не всех поразили наповал наши «эф-один». Лишь немногие остались лежать неподвижно. Большинство же беспорядочно шевелило окровавленными конечностями, некоторые пытались встать. Одному взрывом оторвало ногу, он нелепо елозил по асфальту, силясь подняться и не понимая, что танцевать он уже не сможет. При этом — ни малейших признаков страдания. Они действительно не чувствовали боли. И не поддавались внушению, поэтому являлись, наверно, самыми серьезными противниками Кошек, которых я почти не чувствовал во время нашей прогулки по поселку. Здесь хвостатые предоставили нам действовать самостоятельно.

Ольга на ходу дала несколько коротких очередей, угомонив безногого и двух других самых прытких тварей, уже почти принявших вертикальное положение. Я тоже внес свою лепту, стреляя одиночными. Если знаешь, куда бить, много пуль не требуется.

Время от времени приходилось помогать прихрамывающему Профессору, который норовил отстать. Я ждал, что он попросит его бросить, — очень в его духе. И когда он открыл рот, я, не дожидаясь слов, рявкнул на него, подхватил под локоть и поволок за собой.

Из кустов вдруг с треском выломилась еще одна стая Жмуров и бодро зашаркала нам наперерез. Стрелять в них было все же неприятно, хоть они и мало напоминали людей. Не их вина, что стали такими. Сюда бы специалистов, переловить, изучить, может быть, как-то помочь. Но оставалось только стрелять. И мы с Ольгой поливали короткими очередями, от которых, все более точных, Жмуры, будто в недоумении, застывали, а потом валились как подкошенные.

Их оказалось немало. Должно быть, наше появление привлекло их со всего поселка. Один, особо резвый, вдруг заковылял бегом и схватил Профессора. Они упали. Старик отбивался как мог. Стрелять было невозможно, непременно угодишь в Профессора. Ольга, забросив за плечо автомат, кинулась к катающейся по земле парочке, ловко отодрала Жмура от его жертвы и отшвырнула в сторону. Я утихомирил его двумя выстрелами, и мы продолжили бег.

У Профессора на предплечье сквозь одежду проступила кровь — Жмур все же укусил его. Но меня это почти не взволновало. Мое «шестое чувство» подсказывало, что жмурская зараза не передается ни через укус, никак иначе. Потому что и заразы-то никакой нет. Жмуры не инфицированы, с ними произошло нечто совсем другое. Но что, я по-прежнему не понимал.

За поворотом улицы, в самом ее конце, открылось когда-то выкрашенное розовой краской, но теперь облупившееся и покрытое бурыми потеками здание заводоуправления. В обе стороны от него уходила высоченная изгородь с путанкой из колючей проволоки поверху. Военный завод имел надежный периметр. Ворота рядом с проходной были закрыты, а вот массивная дверь, к которой вели ступеньки крыльца, стояла распахнутой настежь.

Оставалось совсем немного. Проскочить в дверь, запереть ее за собой. Если на заводе и есть Жмуры, то вряд ли их много — нечем кормиться.

Асфальт под ногами вдруг зашевелился и пошел волнами. То ли он сам почему-то ожил, то ли из-под него лезла, пробивалась, еще какая-то неведомая мразь. Дожидаться и выяснять не стоило. Подошвы моих башмаков увязли сразу выше толстых подошв. Ольга замедлила бег, а Профессор упал. Я подхватил его, заорал: «Вперед!» и, выдирая ноги из ставшего похожим на густую смолу асфальтового покрытия, потащился к крыльцу.

Когда мы достигли ступеней, за нами вслед катила невысокая асфальтовая волна. Она ударилась в бетон крыльца, расползлась по нему потеками-щупальцами, которые, ничего заманчивого для себя не найдя, утянулись обратно. На несколько секунд все замерло, а потом волна опять поднялась и лениво поползла к толпе преследовавших нас Жмуров. Жмуры остановились, потоптались на месте, а затем, развернувшись, неуклюже пустились наутек. Волна, похоже, была им знакома, и связываться с ней они не имели никакого желания.

Мы нырнули в дверной проем. Я захлопнул тяжелую дверь, которая помимо замка оказалась оборудована еще и прочным засовом, которым я не замедлил воспользоваться. Профессор хрипло дышал, перегнувшись пополам, и никак не мог отдышаться. Ольга тоже изрядно запыхалась.

— Что это было? — с трудом произнесла она.

— Помните Хищную Грязь? — выдавил их себя Профессор. — В асфальте тоже полно органических соединений. Думаю, это что-то наподобие.

— Странно, что только в этом месте, — сказал я.

— Может, и не только. Рефлексы у этого… у этой… медленные, не как у Грязи. Пока оно нас учуяло, пока определило местоположение. Мы ведь бежали. И вообще, не исключено, оно в первую очередь среагировало на большое скопление Жмуров. Они ему, кажется, тоже небезынтересны. По одному оно их, возможно, не чует и не трогает. А тут, в честь нашего визита, они столпились.

— А отчего же волна погналась за нами? — вставила Ольга. — Нас-то всего трое.

— Понятия не имею. Может быть, наши гастрономические качества привлекательнее. — Профессор заметно приходил в себя.

— Хватит болтать, — сказал я. — Идти надо.

Мы пересекли полутемную, с заросшими грязью окнами, проходную. Вторая дверь тоже стояла распахнутой. От нее на землю вела короткая металлическая лестница. Я испытал облегчение: территория завода была не заасфальтирована, а вымощена бетонными плитами. Впрочем, за плиты тоже ручаться не стоило. Ладно хоть органики в них нет наверняка.

Перед проходной торчали какие-то служебные постройки, а дальше располагались цеха. В давние времена завод производил бомбы и прочую боевую, взрывоопасную продукцию, поэтому цеха были подземными, только прямоугольники их крыш метра на два возвышались над поверхностью. Уцелела лишь часть этих прямоугольников, разбросанных по довольно обширной территории, посреди которой зияла огромная воронка. Ее вздыбленные края и развороченные окрестности усеивали обломки бетона, там и сям торчала причудливо искореженная арматура. Воронка свидетельствовала о мощном взрыве. Хорошо, что еще задолго до Чумы завод почти бездействовал, большую часть его изделий и сырья вывезли. Иначе могло сдетонировать и шарахнуть так, что поселок просто сдуло бы с лица земли.

Чтобы получше осмотреться, мы с Ольгой по пожарной лесенке вскарабкались на крышу заводоуправления. Ольга присвистнула. Отсюда разрушения были как на ладони, и они впечатляли.

— Цех рвануло, — предположил я. — Бардак ведь, кто тут технику безопасности соблюдал?

— Нет, — сказала Ольга уверенно, — не цех.

Похоже, она это знала точно. Я присмотрелся. Цеха здесь специально глубоко врыты в землю, а вокруг крыш мощные насыпи. Как раз на случай взрыва. Если шарахнет, цеховое помещение сработает как труба, как пушечный ствол. Выбросит всю мощь взрыва вверх. Даже близлежащая территория при этом не слишком пострадает. Так задумано, просчитано и построено.

— Что-то упало с неба, — сказала Ольга. — Взрыва не было, просто удар.

Ничего себе ударчик. Что же могло так ударить и с какой высоты падать, чтобы вырыть такую солидную яму?

— Самое время тебе меня просветить, — сказал я Ольге. — Что это был за космический объект? Наш или американский?

Она помолчала.

— Ни то ни другое.

— Тогда чей? Соседей, из-за реки?

— Он не наш… Вообще не наш.

— То есть ты хочешь сказать, что он внеземного происхождения?

— Боже! — Ольга вдруг скривилась. — Хватит ломать комедию! Можно подумать, ты такой дурак, что сам давно не догадался. А если и не догадался, то Профессор твой — непременно, он мне сам говорил. А с тобой что, не поделился?

— Ладно, — сказал я. — Не будем ломать комедию. Только Жмурам не ясно, что сюда что-то сверзилось из космоса. Потому что у них мозгов нет. Хотелось бы поподробней.

Ольга опять умолкла. Информировать меня ей наверняка не велели до последнего, только если окончательно припрет. Но за время нашего путешествия многое изменилось. Изменилась она сама — после всего пережитого. Изменилось ее отношение ко мне (если верить ей на слово, а делать этого не стоило.) Наверняка ощутимо усох и трепет перед «патронами», пославшими ее. В Зоне вообще быстро утрачиваешь трепет перед кем или чем-либо, кроме самой Зоны.

— Четыре года назад, — сказала Ольга наконец, — радары — и наши, и чужие — засекли при подходе к земной атмосфере неизвестное тело. Засекли поздно из-за малых размеров, не больше самолета. Но это был точно не метеорит. Тело вошло в атмосферу, и его сбили ракетой. Сбили, но не уничтожили. И оно упало сюда. А потом, почти сразу, началась Чума.

Она умолкла.

— И все?

— Почти.

— Мы теперь полезем в воронку обломки искать? Или почти?…

— В воронку мы не полезем. Там ничего нет. С орбиты отследили: тело полностью распалось. Без следа. Но кое-что все-таки осталось. Сам же понимаешь, по такому случаю задействовали самую продвинутую технику, и не только мы. И в одном из уцелевших цехов обнаружили нечто постороннее. Такое, чего там быть никак не должно.

— Что?

— Установить не удалось.

— Это машина?

— Если б оно лежало на поверхности, можно было бы что-то определить. Но оно под многометровым слоем земли и бетона.

— Что-то я не догоняю, — сказал я, — как оно там очутилось, если космическое тело разбилось, а остатки испарились? Или ты что-то недоговариваешь?

Ольга взглянула мне в глаза.

— Я и сама многого не знаю. Думаешь, меня во все посвятили? Не та фигура. Такое впечатление, что содержимое от удара не пострадало. Каким-то образом переместилось в один из уцелевших цехов, а потом спустилось в подземные коммуникации. Есть под цехами такие. Тоннели автономного энерго- и водоснабжения; стоки для производственных отходов, ведущие к очистным сооружениям; запасные секретные путепроводы. Завод-то военный, когда-то был сверхсекретный оборонный объект. Там столько всего понатыкано и понарыто. Вот там оно и сидит. И Чума, и все прочие чудеса Зоны, пошли не от воронки, а от него. По-другому просто быть не может.

— Тебе известно, где оно там, в этом андеграунде?

— Есть план. Место и подходы указаны точно.

— Наши действия?

— Максимально приблизиться к объекту, сделать замеры, попытаться выяснить, что это такое.

Я усмехнулся.

— Чем же мы будем замерять? Оборудование-то по дороге того… тю-тю.

— У меня в рюкзаке мини-лаборатория. Японская. Просто металлическая коробка. Но этого достаточно.

— Да? — удивился я. — А я полагал, у тебя там косметика.

(Интересно, что у нее еще в рюкзаке, кроме мини-лаборатории.)

Ольга пропустила мое замечание мимо ушей.

— И что же мы станем измерять? Радиации в Зоне нет. Если ее излучает объект, то в столь малых дозах, что ни о каком воздействии речи быть не может. И вируса там никакого нет. Поначалу люди в герметичных костюмах заходили в Зону — ни одна бацилла не просочится — и мерли все равно что голые. К тому же вирусы границ не знают…

— Давай так, — перебила Ольга. — В чем не смыслишь, в то не лезь. Объяснять долго, и ты не поймешь. Действительно никаких материальных факторов нет, но можно поискать косвенные признаки. Какие и как — оставь это мне.

— А может, попытаться взорвать это к чертовой матери, — предложил я. — На заводе наверняка немало еще взрывчатки осталось. Соберем, обложим заветное гнездышко. Где ОНО сидит. Запал я тебе любой в два счета сделаю, хоть простой, хоть дистанционный. Из чего — здесь найдется.

Ольга усмехнулась:

— Боевой ты парень. Бац — и к чертовой матери! Оно после падения выдержало удар о землю. Ты уверен, что твоей взрывчатки хватит? А может, оно и не позволит себя взрывать.

— Н-да, не позволит, — сказал я. — Крик поднимет, ножонками засучит, отстреливаться станет или мор нашлет? Так у нас к Чуме иммунитет. Оно что, разумное, по-твоему?

— Это абсолютно неизвестно. Есть предположения…

— У меня вот тоже есть предположение. Если б хотели взорвать, давно бы попытались. Пусть не ядерной боеголовкой, а обычными. Обычные тоже, знаешь, всякие бывают! Террористов из гор выковыривают. Но не попытались. Потому что уничтожение не предусмотрено. А предусмотрено скорее всего попытаться как-то освоить находку, использовать ее. Не так ли?

— Ты абсолютно прав, — заявила Ольга.

— Эй, ребята, — подал снизу голос Профессор. — Прошу прощения, у вас там все в порядке?

— Давай спускаться, — сказала Ольга. — В подземелья все равно заглянуть придется — так и так.

— Да, любимая.

Ольга фыркнула и направилась к лестнице.

Сойдя на землю, я подумал о том, что мы сейчас в нескольких сотнях метров от Эпицентра. На гораздо большем расстоянии его ментальный рев оглушал меня. А сейчас он был чуть слышен и не создавал никакого дискомфорта. Я вспомнил о Кошках. Не иначе они постарались. Очень я им чем-то дорог, сильно для чего-то нужен.

Кошки немедленно дали о себе знать. Я не слышал их, пока мы пробивались через улицы поселка. Но теперь они были рядом и, кажется, опять готовы окружить меня заботой и вниманием. На всякий случай я послал им вопрос. Просто вопрос, без конкретного содержания. Они откликнулись мгновенно. В моем сознании нарисовался глубокий колодец (в разрезе). На дне его клубилась чернота. А над колодцем склонялась человеческая фигурка. Чья она, я догадался без труда.


ГЛАВА 7


Территория завода тоже буйно заросла кустарником и молодыми деревьями. Учитывая их ускоренный рост в Зоне, нам пришлось пробираться почти по лесу. Но Ольга знала дорогу. У нее в руках я не видел никакого плана или карты. Маршрут, похоже, ей вдолбили накрепко — ночью разбуди, не ошибется.

В зарослях странными чужими голосами кричали какие-то твари. Один раз впереди через заросли наперерез нам проломился кто-то большой, тяжелый, громко хрустя ветвями и сминая стоявшие на пути кусты. Я сделал знак остановиться и помалкивать. Там, в чаще, разгуливал медведь. Медведь в Зоне, конечно, не то, что Тигр. Но встречаться с ним все равно не стоило.

Пока мы сидели на корточках, притаившись, я раздумывал о том, что хищники остались хищниками, но не везде. Тигры, конечно, превратились в монстров, а вот медведи попадались сугубо травоядные. Внешне такие почти не изменились, только сделались помельче, и шерсть у них поголовно рыжая и пушистая, как у лисы. А те, что полностью перешли на мясной рацион, наоборот, выросли, головы у них стали плоскими, с широченной пастью, в которой торчали ряды волчьих зубов. Они больше не вставали на удлинившиеся задние лапы и охотились, догоняя добычу и прыгая ей на холку. Совсем не по-медвежьи.

Травоядных: косуль, изюбров и сохатых Чума ли, Зона — тоже не обошла стороной. Волков давным-давно никто не видел. Косули почти вымерли, сохатые попадались редко, и рога на их головах срослись в какой-то немыслимый костяной гребень. А вот изюбры… Их расплодилось множество. И они тоже поделились надвое. Одни по-прежнему паслись и убегали от хищников, а другие покрылись чем-то вроде костяного панциря, отрастили на лбу по одному острому, чуть изогнутому рогу и сделались похожи на мифических Единорогов со старинных гравюр. Эти от хищников не бегали. С их броней и вооружением они могли одолеть даже медведя. Только Тигров они боялись безоглядно и старались не попадаться им на пути. Забодав и затоптав остроконечными копытами врага, эти псевдоизюбры норовили полакомиться его мясом. У них пока это плохо получалось — зубы не те. Но если Профессор прав насчет эффекта Калипсо, дайте срок. Появятся у них вполне подходящие зубы.

Кабаны, как и домашние свиньи, частью передохли, а частью выжили. Причем кончина их была почти как у людей: желтая пыль и трухлявые костяки в итоге. Недаром говорят, что свиньи генетически очень близки к людям. (Черт возьми! С годами я все больше убеждался, что многие — не только генетически.)

С мелюзгой вообще творилась чертовщина. Некоторые, например, сбивались в стаи и срастались между собой. Так и околевали. Сперва я наталкивался на кучки скелетов. Но однажды увидел стайку еще живых… Меня чуть не вырвало.

Вообще то, что происходило с флорой и фауной в Зоне, на мой взгляд, носило какой-то шизоидный оттенок. Казалось, звери и растения по чьему-то злому, глумливому волшебству превращаются в тварей, которые сами страдают от своих превращений. Иногда, как сохатые, они становились просто отталкивающими уродами; иногда, вопреки естеству и физическому строению, натужно старались переделаться во что-то противоположное. Они не болели, они просто менялись, будто в кошмарном сне или старом шлягере, где бестолковый маг «сделать хотел грозу, а получил козу» невероятных форм и с розовой полосой. У той козы, помнится, возникла нелепая путаница с ногами и рогами. Что-то подобное творилось и в Зоне.

Треск впереди наконец стих, и мы отправились дальше. Ольга шагала первой. Минут через десять из зарослей выступила приземистая громада цеха. Ворота были приоткрыты, хоть на таком заводе им полагалось постоянно пребывать на запоре. Определенно, рабочие места здесь покидали в панике.

Ольга приблизилась к широкой щели между громадными железными створками и заглянула внутрь. Подтянулись и мы с Профессором.

От входа вниз вела широкая бетонная лестница, вдоль которой был пристроен ленточный транспортер. Лента почему-то обросла волокнистым бурым мхом и выглядела косматой. Что мох нашел в резине? Но он определенно ею питался.

Светя фонарями, мы стали спускаться по лестнице.

В цехе стояла почти полная темнота. Лишь просачивались скупые пучки света из не то крохотных оконец, не то отдушин под самым потолком. Потолок нависал довольно низко и давил. Цех оказался полупустым. Кое-где на своих мудреных станинах косо торчали баки, которые прежде вращались, разогревая, перемешивая и доводя до тестообразного состояния гранулированную взрывчатку. Потом этим «тестом» начиняли бомбы и снаряды. Назначения других механизмов я не знал. Бывшая служба лишь отчасти познакомила с военным производством.

Под потолком, сиротливо свесив тросы с крюками, торчала кран-балка. Многие постаменты пустовали. Станки и агрегаты еще задолго до Чумы демонтировали и увезли на металлолом. Некоторые машины стояли с развороченным нутром — из них «добывали» ценные металлы. С этого разгрома, надо полагать, как и везде, кормилось не только начальство, кое-что перепадало и работягам. Чтоб не бузили и не перемерли с голоду. Большинству жителей Индустриального уехать было просто некуда. У стены я заметил несколько составленных в ряд открытых бомбовых корпусов, их так и не успели заправить содержимым.

Один особо громадный агрегат в стиле ретро привлек мое внимание. Я не удержался, остановился и принялся искать маркировку. Вскоре я обнаружил латунную табличку под слоем наросшей жирной грязи. Интересная оказалась табличка. Она возвещала, что устройство изготовлено на Уральском заводе братьев таких-то в… 1898 году. Выходит, больше ста лет проработала машина. А на металлолом ее не свезли (хоть металла в ней было, наверно, тонн пятнадцать) потому, что просто своротить и транспортировать этого динозавра оказалось не по силам.

В другом месте свет фонаря выхватил на полу обширную засохшую белесую лужу. Ольга насторожилась. Я сперва тоже притормозил, опасаясь, что это какая-то очередная, не известная мне пакость Зоны. Но, присмотревшись, расслабился. Один мой приятель рассказывал, что на таких заводах, эвакуированных в наши края еще в Отечественную и заработавших прямо с колес под открытым небом, технологии, так сказать, законсервировались. Например, из тех самых баков разжиженную взрывчатку бабы-работяги черпали… ведрами, закрепленными на длинных палках, и таскали к бомбовым корпусам. Начиняли их, как вафлю мороженым, как бы ложкой. Ну должно быть, какая-то баба споткнулась и разлила содержимое своего ведра. Взрывчатка быстро засохла, а отскабливать ее от пола никто не решился. Не тесто все же. Так окаменевшая лужа и осталась. Я решительно переступил через нее. За мной последовали Ольга с Профессором.

Я воочию убедился, где и как ковалось боевое могущество страны. Хорошо, хоть большой войны не случилось. А на малых, где я побывал, если половина старых боеприпасов вообще не взрывалась, может, оно и к лучшему. При том, как действовали наши артиллеристы и бомбометатели, меньше мирного населения погибло.

Спотыкаясь о какие-то железяки и куски вывороченного бетона, мы пересекли цех. Ольга уверенно повела нас к переплетению металлических лестниц. Одна уходила в люк в полу. Я сразу догадался, что нам туда. Но не обрадовался. Не нравились мне такие темные дыры. В Зоне они почти всегда таили сюрпризы. Но Кошки передали мне успокоительный сигнал. Я обернулся, повел фонарем из стороны в сторону. Свет по всему цеху отразился желтыми и зелеными звездами в десятках кошачьих глаз. Наши союзнички следовали за нами неотступно. И это обнадеживало.

Мы еще дважды спускались с уровня на уровень, углубляясь под землю. Вместо сухих и довольно просторных тоннелей с переплетением труб и кабелей по стенам начались какие-то норы, в которых по колено хлюпала вонючая жижа. Я ощущал чье-то присутствие, довольно опасное, но не мог разобрать чье. Какие-то животные, не понять какие, возможно, почувствовали наше приближение. Но Кошки успокаивали и толкали вперед.

Очередной изгиб коридора привел в просторное помещение, напоминавшее бойлерную. Посередине возвышался огромный, проржавевший распределитель, своими вентилями и рычагами напоминавший робота из старых комиксов. От потолка и стен к нему тянулись толстенные трубы. У его подножия я уловил какое-то шевеление и посветил фонарем. Пол здесь оказался сухим. И на нем расположилось несколько здоровенных, с изрядную псину, тварей, голых, без шерсти, с розовой сморщенной кожей. Повсюду лениво извивались длинные, голые, кольчатые хвосты. Профессор охнул. Меня передернуло. Среди крупных особей копошилась мелюзга. Мы явно набрели на гнездо.

Твари при нашем появлении зашевелились, вздернули уродливые острые морды и уставились на незваных гостей красноватыми бусинами глаз. Разбегаться они не думали. Но и нападать не спешили.

— Это крысы? — шепотом спросила Ольга.

Я пожал плечами, хоть вряд ли она могла увидеть мой жест.

— Думаю, да, — тоже шепотом сказал Профессор. — Обратите внимание на морды и очертания тел.

Я обратил, но особого сходства с нормальными крысами не нашел. По-моему, голые твари больше смахивали на тощих свиней. Две-три поднялись с пола и, широко разевая пасти с гигантскими, отливающими влажной желтизной резцами (все-таки крысы), неторопливо направились к нам. Временами они издавали громкий скрежещущий визг, отнюдь не дружелюбный. Я вскинул автомат.

В тот же момент ощущение кошачьего присутствия окрепло. Пушистые создания засновали прямо у наших ног. Свет фонарей позволил увидеть, что Кошки, крупные, грозно ощетинившие шерсть и распустившие хвосты, окружили нас плотным кольцом. Я давно не видел их так близко. Если бы не размеры, они ничем не отличались бы от обычных домашних кошек. Разве что ощущением ярости, слишком мощным для домашних животных, исходившим от них.

Крысы и Кошки, исконные враги, столкнулись в тесном подземном пространстве вплотную. Крысы тоже удивительные создания. У них феноменальная приспособляемость. Говорят, в случае ядерной войны на Земле выжили бы лишь крысы и тараканы. Похоже, эти голые мутанты тоже неплохо приспособились. Во всяком случае, сквозь волны необычной кошачьей ярости я уловил, что гипнотизировать Крыс Кошкам не под силу. Они явно готовились вступить в обычную схватку. Я знал, что она в прежние времена далеко не всегда заканчивалась кошачьей победой, и прицелился. Тут же в мозгу у меня всплыло изображение автомата, опущенного дулом вниз, и потолка, исполосованного глубокими трещинами. Кошки не велели мне стрелять, опасаясь обрушения ветхого свода. Я шикнул на своих спутников, тоже державших оружие на изготовку.

— Что? — спросила Ольга.

— Не вздумай стрелять. И вы, Профессор. А то завалит…

Я не успел договорить. Пушистые тела дружно метнулись вперед, на врага. Никаких ритуальных прелюдий, рассчитанных на устрашение. В лучах фонарей все замелькало и завертелось, сплетаясь в единый клубок, из которого возникала то оскаленная, окровавленная кошачья морда, то бешено колотящий по воздуху крысиный хвост. Кошачьи завывания слились с пронзительным крысиным визгом. Из общей сумятицы вдруг вынырнуло голое и розовое, подкатилось к моим ногам. Я мгновенно саданул каблуком между мерцающими багровым светом бусинами. Одновременно раздался хруст костей и истошный визг. Я ударил еще раз, голое и розовое, подергавшись в конвульсиях, затихло.

Крысы превосходили Кошек размерами, и у них имелись ужасные резцы. Но Кошки были хищниками, прирожденными бойцами и охотниками. А Крысы, даже изменившиеся, все же оставались грызунами. Они становились очень опасны, будучи загнаны в угол или чувствуя свое явное превосходство. Сейчас, перед разъяренными Кошками, они превосходства, кажется, не испытывали. Мелькание и визг драки длились меньше минуты. Потом клубок распался, в свете фонарей стало видно, как голые твари проворно улепетывают в проломы стен. Кошки их не преследовали.

Путь был свободен, и мы тронулись дальше. Только тут я сообразил, что во время схватки Кошки, видимо, ослабили контроль, и вибрирующий рев Эпицентра болью ворвался в мою черепную коробку. После победы звук опять сделался терпимым. Я в очередной раз подивился возможностям Кошек. Они безо всякого вреда для себя воспринимали голос Эпицентра во всей его мощи и красе, регулируя только для того, чтобы пощадить меня. Этот неслышный рев без кошачьего «фильтра», наверно, мог бы меня убить.

И тут вдруг до меня дошло. Или осенило, или как громом ударило. Я на миг остолбенел. Можно считать себя если не умным, то, по крайней мере, сообразительным человеком. И при этом оставаться круглым болваном. Выходило, что я и есть круглый болван. Как, черт возьми, я не догадался раньше?!

Профессор и Ольга застыли рядом, полагая, что впереди новая опасность.

— Там не машина, — сказал я.

— Где? — не поняла Ольга.

— Там, куда мы идем. То, что скрылось в подземельях после падения из космоса, — это не машина.

— А что же?

— Не знаю. Живое существо.

— С чего ты взял?

— Знаю.

Я не стал объяснять, что никогда НЕ СЛЫШАЛ и НЕ СЛЫШУ никаких машин, агрегатов, устройств. Даже сложных, вроде компьютеров. Даже передающих и принимающих радиоволны. Я СЛЫШУ и ЧУВСТВУЮ только живое: людей, животных, даже Жмуров и ту неведомую пакость, на чей голос я отправился в заброшенный дом. Растения я тоже чувствую, но очень слабо и однобоко. Они есть или их нет. Большие деревья «фонят» чуть сильней, но все равно неразборчиво. Ярче всего я воспринимаю древесных вампиров, но они уже, по-моему, не совсем деревья.

Но неживое я не чувствую никогда.

На протяжении столь долгого времени Эпицентр гудел, а иногда и невыносимо ревел в моей голове. Но это не навело меня на мысль о его природе. Я не догадался, не подумал о том, что он — ЖИВОЙ. Если бы самобичевание вело к чему-то позитивному, я бы исхлестал себя в кровь.

— Понятно, — сказал Профессор. — Вы его ощущаете. А ощущаете вы, как я понял, только живые объекты.

Я угрюмо кивнул. Головастый все-таки старик.

— Значит, там сидит инопланетянин и манипулирует природой? — сказала Ольга. — Как же он не разбился в лепешку при падении?

— Ну знаете, — пожал плечами Профессор, — какие-нибудь защитные средства, например. Кроме того, существует гипотеза — всего лишь гипотеза — что в основе жизни может лежать не только белок, но и, к примеру, силиций. То есть кремний. Такой организм в сотни раз был бы прочнее белкового. Впрочем, трудно судить…

— Если оно живое, — подумав, сказала Ольга, — это еще хуже. Если живое, не исключено, что и разумное. Значит, действует по злому умыслу. Или не по злому, но все равно вредному для нас. При этом на причиненный вред никакого внимания не обращает. Значит, у него нет моральных критериев, а быть может, и вообще эмоций.

— Видите ли, — сказал Профессор, — мы с Сергеем уже об этом говорили. Всякий умысел должен иметь цель. Понятно, что такой разум может быть абсолютно нам чужд, и про мораль говорить просто смешно. Но в том, что происходит в Зоне, трудно найти какие-то рациональные черты.

Кошки теперь совсем перестали таиться и открыто сновали у наших ног. Они торопили меня. Я зашагал вперед.

Метров через сто вонючая жижа под ногами исчезла, вместо нее тускло блеснули заржавевшие рельсы узкоколейки. Мы тащились вдоль подземной ветки довольно долго. Она плавно петляла, кое-где проходя мимо бетонных погрузочных платформ с лебедками, за которыми чернели зевы боковых тоннелей. Наконец колея привела нас в какое-то обширное помещение, размеры и очертания которого тонули во мраке. Слабый свет фонарей позволил определить, что это нечто вроде железнодорожной мини-развязки. Рельсовый путь разбегался несколькими колеями, со всех сторон угадывались глыбы каких-то агрегатов. А впереди проступило нечто бесформенное, отдаленно напоминавшее засохший куст. Мы осторожно приблизились.

Это был не куст. Рельсы посреди подземной развязки были разорваны, вздыблены и скручены между собой какой-то невероятной силой. Никаких следов взрыва я не заметил. Зато у подножия железного «куста» еще большей чернотой давала о себе знать огромная, Почти правильной круглой формы дыра в полу. Ее края обрамлял валок бетонного крошева и мелких обломков. Смахивало на то, будто здесь, растерзав мешавшие рельсы и проломив бетонный пол, в землю ушел огромный червь, оставив за собой вертикальный колодец. И «червь», я это чувствовал, по-прежнему оставался там, на дне колодца. И этот «червь», кажется, и был Эпицентром. Впрочем, то, что затаилось в глубине, совершенно не походило на червя. Я вообще не мог определить, на что оно походило.

Подошел Профессор, посветил в глубь колодца, но ничего, кроме серых щербатых стен мы не увидели.

— Это оно? — спросил Профессор.

— Оно самое, — уверенно ответила Ольга.

Я изо всех сил напрягал свое «шестое чувство», но мог лишь понять, что колодец глубокий, а на его дне, в непроглядном мраке затаилось нечто… Большое, чуждое и потому, наверно, пугающее. Из колодца исходил не запах, а какие-то невообразимые флюиды, от которых у меня закружилась голова. Наставал момент истины. Но в чем его смысл и что я должен делать, я по-прежнему не знал.

Ольга сбросила рюкзак и стала копаться в нем. Готовилась, видимо, воспользоваться своей мини-лабораторией. Но в этот миг всякие измерения и прочие наукообразные манипуляции показались мне полной чушью. То, что таилось в колодце, мы не смогли бы ни измерить, ни понять.

Мягкий стук кошачьих лап нарушил тишину. Десятка два хвостатых тесным кольцом окружили дыру в полу. Я не стал посылать им вопрос, просто ждал: не зря ведь они привели меня сюда.

— Как-то нехорошо здесь, — сказал Профессор, передернув плечами, — воздух дрожит.

Воздух оставался неподвижным, но даже на старика действовали энергетические вибрации того, что затаилось в колодце. А на меня они действовали тем более. Казалось, дрожал не только воздух, но и стены, пол и потолок, изображение в глазах двоилось и троилось, к горлу подкатывала тошнота. Быть может, Кошки уже не справлялись с тем, что исторгал Эпицентр.

Увидев их скопище, Ольга оставила свой рюкзак и подошла ко мне.

— Слушай, — сказала она. — Слушай, пожалуйста, внимательно. Сейчас все зависит от тебя. Ты связан с Кошками, а они в контакте с Эпицентром. Постарайся уловить этот контакт, стать его участником. Только так можно попробовать понять…

Ее слова могли бы меня сильно удивить, не чувствуй я себя из рук вон скверно. Про связь с Кошками я под конец особо и не скрывал, да и дурак догадался бы. Но откуда она знает, что Кошки связаны с Эпицентром? Об этом я, кажется, ей не говорил. Или это Профессор? С ним-то мы уж точно обсуждали… Походило на то, что никакие мини-лаборатории ей сейчас не нужны. Не собиралась она ничего измерять. Она будто изначально знала, что все должно сложиться именно так. Или как-то иначе, но — похоже. И ей нужно было только одно: использовать в своих целях мои возможности и Кошек. Она вовсе не импровизировала. Но если у нее заранее был план, откуда такая осведомленность?

— И что же я должен понять?

— Постарайся выяснить, есть ли какие-то возможности взаимного обмена информацией? Нам нужен контакт.

Я, кажется, хотел что-то сказать, но не успел. У меня в мозгу, как тогда, на хуторе, будто распахнулись неведомые двери, пропуская сквозь себя серый, непрозрачный свет и холодный ветер, наполненные невнятным бормотанием. Кошки опять соединили свой коллективный разум с моим. На этот раз все прошло легче, я почти не испытал шока, потому что был готов. Но потом окутавшая меня мгла начала темнеть, наливаться темным багрянцем, она стала тяжелой и потянула меня вниз, к полу. Гул в голове сперва угрожающе разросся, но потом несколько стих, хоть и не опустился до обычного уровня. Что-то мощное и тяжелое вползло в меня, и тогда я как бы увидел то, что находилось там, в глубине.

Это нельзя описать.

Как-то психологи предложили испытуемым изобразить несуществующего, фантастического зверя. Испытуемые изобразили. Получились самые разнообразные и довольно ужасные твари. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что ничего фантастического в них по сути нет. Просто голова крокодила приделана к туловищу верблюда с куриными ногами и слоновьими ушами. И в том же роде. Человеческое сознание неспособно породить образ, с которым оно не сталкивалось.

Мое сознание не сталкивалось ни с чем подобным тому, что сидело в колодце. Мне не с чем это сравнить. Это было нечто, настолько чуждое человеку, что воспринималось как сочетание не имеющих название форм. Иногда у меня в мозгу формировался образ, напоминающий гигантского слизня, но я понимал, что это лишь попытка сознания найти хоть какие-то ассоциации. Это было просто Чужое Существо. Оно было, без сомнения, живое. Я никак не мог понять, разумно ли оно. Но, кажется, все-таки разумно, хоть его разум не имел ничего общего даже с кошачьим.

Кошки, кажется, действительно перекинули между мной и Существом некий мостик. Вернее, сами стали таким мостиком, природу которого никому не понять. Наверно, это был мостик взаимопонимания. Но пока мне казалось только, что голова моя сейчас лопнет и я умру.

И тут я вспомнил. Меня ведь раньше посещала эта догадка. Кошки могут сделать. Но не знают, что и как. Они и сделали, что могли: наладили какое-то подобие связи. А как и для чего ее использовать, предоставлялось догадаться мне. Для этого я и был им нужен.

Я собрал всю волю, которая у меня еще осталась, и попытался сосредоточиться. Кошачий сигнал ослабел и будто растаял, зато мощное и тяжелое переполняло меня. Похоже, я находился на прямой связи с Существом, которую обеспечили Кошки. Если бы не они, я бы этого не выдержал.

Я попытался передать Существу ощущение, которое испытывал. Сперва ничего не произошло. Но через несколько бесконечных секунд давящая тяжесть как будто немного ослабла. И это вряд ли могло быть случайностью. Существо откликнулось, облегчив мое состояние. Я лихорадочно раздумывал, что делать дальше? И не придумал ничего лучшего, как воспользоваться способом общения с Кошками. Я отправил Существу тот образ, в котором я его воспринимал, с привычным сигналом вопроса.

Не знаю, сколько прошло времени, но перед глазами вдруг ярко вспыхнули и заплясали, сменяя друг друга, изломанные, совершенно непонятные символы, ослепляющие своим разноцветием. Ничего похожего на схематические кошачьи «рисунки».

Существо, кажется, ответило. Но поняло ли оно меня? Я-то его точно нет. Я подумал и отправил другой сигнал: желание знать. Не вопрос, а эмоцию: пытливость, любопытство, связанное с обитателем колодца. В ответ снова заплясали разноцветные символы, но я отверг их с ходу и категорически, постаравшись не впускать в свое сознание.

На какое-то время все вокруг и внутри меня затянула серая немота. Но сквозь нее я ощутил, что Существо производит какую-то работу. И когда оно снова коснулось меня, я понял, что оно куда сложнее и сообразительнее Кошек. Оно, похоже, перенастроилось. Вместо ослепительных символов перед глазами у меня появилось расплывчатое изображение, которое постепенно фокусировалось, обретая конкретные очертания.

В фиолетовом тумане высилось нечто, похожее на дерево или несколько деревьев: их изогнутые стволы срослись верхушками с причудливой лиловой листвой, образовав подобие пирамиды, увенчанной лохматой кроной. Внутри пирамиды, перевитое не то лианами, не то стеблями ползучих растений, которые непрерывно пульсировали в разном ритме, мощно билось, как огромное сердце, и вырастало на глазах нечто меняющее цвета и очертания. Оно то вытягивалось, то сплющивалось, то вспухало шаром и тут же сжималось, но я все равно не мог уловить его форму. Она ускользала от моего восприятия.

У подножия древесной пирамиды угадывались фиолетовые же фигурки. Они нисколько не походили на человеческие, но я понял, что они управляют процессом. Фигурки не были ни уродливы, ни нелепы, они были просто ДРУГИЕ.

«Сердце» постепенно успокаивалось, его метания становились медленнее и реже, пока не перешли в спокойную пульсацию. Теперь я отчетливо видел, что под сросшимися деревьями заключено Существо.

Крохотные фигурки расступились, будто созерцая результат своего труда. Потом изображение померкло.

Я не мог быть уверен в том, что правильно истолковал увиденное. Но выходило, что Существо — не представитель инопланетной расы. Оно не родилось, его создали (вырастили?) те фиолетовые фигурки, которые, скорее всего, и были инопланетянами, живущими, возможно, на другом конце галактики, в системе, где светит фиолетовое солнце. И возможно даже, не одно и вовсе не фиолетовое, а такой цвет создают в совокупности несколько разноцветных светил. С помощью неведомых на Земле технологий обитатели далекой звездной системы вырастили Существо, нечто вроде живой машины, они были его хозяевами и предназначали для какой-то цели. Для какой?

Машина, даже живая, могла и не отвечать на вопросы, тем более задаваемые столь своеобразно — обмен ментальными символами в совокупности с эмоциями. Но другого способа общения для нас не существовало, а живая машина все-таки отвечала. Быть может, она была настроена на общение с любым носителем настоящего, а не искусственного, как у нее, разума? Быть может, она воспринимала такого носителя как потенциального хозяина, каким бы способом он ни изъяснялся? В любом случае не оставалось ничего другого, как продолжать.

Я воспроизвел в своем воображении нечто вроде пустотелого ореха, поместил в него Существо и отправил сквозь просторы Вселенной.

Ответ пришел быстро. На этот раз он походил на кадры из кинофильма. Огромный орех, который теперь выглядел вовсе не как орех, мчался в пустоте. Это была даже не пустота космоса, а какая-то запредельная пустота. Возможно, путь лежал через гиперпространство или сквозь иные измерения, черт его знает! Во всяких астрофизиках и теориях относительности я разбирался плохо.

Вдруг картинка резко изменилась. Капсула ударилась о поверхность планеты и раскололась. Ее обломки как бы растворились в воздухе.

Это была вовсе не Земля. Ничего похожего. Низкое небо, затянутое густыми, стремительно проносящимися тучами; холмистая бурая равнина, поросшая высокой травой, по которой гуляли волны; разбросанные там и сям купы приземистых деревьев с вытянутыми в одну сторону темными кронами — ветер здесь, похоже, дул сильный и постоянно в одну и ту же сторону. По равнине бродили огромные, грозные на вид создания, отдаленно напоминавшие не то наших динозавров, не то чудовищ из болезненного кошмара. Без сомнения, их вряд ли можно было принять за травоядных. Создания то и дело дрались между собой, в стороны летели вырванные клочья окровавленной плоти.

Существо переместилось в сторону невысоких зазубренных скал и отыскало трещину в камне. Словно гигантская капля, оно втянулось в трещину.

Потом изображение сделалось будто с высоты птичьего полета. От трещины по равнине, накрывая Холмы, деревья и злобных тварей, во все стороны поползла легкая тень. Она ползла до тех пор, пока не образовала правильную окружность, после чего застыла. Масштаб определить было трудно, но я все же прикинул: площадь круглой тени, наверно, могла соответствовать площади нашей Зоны.

Тучи прорезала вспышка, и далеко в стороне в поверхность планеты ударился и раскололся еще один «орех». Затем еще и еще. Они усеяли равнину до самого горизонта. Из них появлялись Существа, искали естественное укрытие, а если не находили, всасывались в почву. Из этих эпицентров исходили такие же прозрачные круглые тени, сплошь покрывая равнину будто призрачными щитами.

И равнина начала меняться. Жесткая, темная трава осела, превращаясь в подобие газона; кривые, скрученные деревья раздались вширь, приобретая живописные очертания. Злобные твари перестали сражаться. Они на глазах превращались из устрашающих монстров во вполне миролюбивого вида симпатичных животных. Проплывавшее мимо облако черных мотыльков с длинными жалами вдруг завертелось в воздухе и стало осыпаться желтой пылью и клочьями хитиновых панцирей. Вскоре оно совсем растаяло. То, что я наблюдал, походило на компьютерную анимацию, упрощенную, как детский мультик. Только анимация эта рождалась неведомым способом прямо у меня в голове.

Вместо дикой и враждебной равнины моему внутреннему взору предстала теперь просто буколическая картина: дивные луга и рощи с мирно пасущимися травоядными. Не хватало только пастушков и пастушек. Но и они появились. Небо рассекла новая вспышка. На поверхность планеты плавно опустилось фиолетовое облако. Из него степенно вышли те самые фигурки, что суетились у подножия древесной пирамиды, где росло Существо. Потом все исчезло.

Какое-то время я переваривал увиденное. Хотя переваривать особенно было нечего. Некая инопланетная цивилизация, осваивая планеты с враждебной и опасной флорой и фауной, вносила коррективы. Они, надо понимать, в совершенстве освоили упомянутый Профессором эффект Калипсо. Освоители выращивали специальные живые машины, Существа, которые забрасывали на неуютные планеты. И Существа, воздействуя некой неизвестной силой, меняли животных и растения согласно вкусам и нуждам хозяев. Похоже, дикие травы превращались в злаки, корявые деревья начинали плодоносить ананасами, а бывшие хищные динозавры принимались доиться или покорно шли на бойню.

Но на каждой планете своя особая флора и фауна, своя «болезнь». Если применить не то «лекарство»… Не похоже, что далекие братья по разуму намеревались изменить живую природу Земли так, как они изменили ее в Зоне. Иначе сюда свалился бы не один «орех», а сотни, и результат был бы совершенно иной. Из того, что показало мне Существо, выходило, что оно вовсе не предназначалось плодить монстров. Совсем наоборот.

Ошибка! ОШИБКА!!!

Что-то случилось. Что-то пошло не так. Каким-то шальным космическим ветром один из «орехов» забросило на Землю, куда его попадание никак не предполагалось.

Существо отозвалось у меня в голове новой картинкой. Абсолютное ничто, сквозь которое мчался один из «орехов», вдруг сгустилось, закручиваясь колоссальной воронкой, рябь от которой, надо думать, распространилась на много парсеков. Рябь коснулась «ореха», меняя его курс и увлекая в жерло воронки. Потом изображение сменилось невообразимым мельканием и ослепительной сменой цвета по всему спектру — от ослепительно-белого до угольно-черного. А когда мелькание прекратилось, обозримое пространство заслонил гигантский голубой шар, в котором нетрудно было узнать родную планету. Завихрение Вселенной выбросило «орех» почти в земной стратосфере, и он чиркнул по ней, оставляя за собой пылающий хвост. Но он продолжал свой полет, управляемый, нет ли — неизвестно.

И тут снизу рванулись огненные объекты, оставляющие за собой дымные хвосты. Объекты мгновенно приблизились вплотную к «ореху». Мне показалось, что я физически ощутил чудовищные удары попаданий и взрывов. После этого «орех» просто падал, беспорядочно кувыркаясь в воздухе, пока не ударился о твердь и не раскололся, взметнув вокруг себя гигантский фонтан почвы. Остатки «ореха», как положено, бесследно растворились, а «пассажир» сперва неподвижно застыл среди приземистых строений, карикатурно смахивающих на полуразрушенные цеха завода, где мы сейчас находились. Но так продолжалось недолго.

Существо шевельнулось, собирая воедино свою распластанную по земле и частично разорванную плоть. Потом оно медленно заскользило к одному из цехов и втянулось в него. Далее я увидел знакомые переходы подземных коммуникаций и даже рельсовый путь, петляющий под землей.

Зарывшись поглубже, Существо принялось за работу. Только его программа и воздействующий фактор были предназначены совершенно для других мест и условий. Но Существо, похоже, не обязано было интересоваться результатами. Оно просто делало свое дело. Делало старательно и на всю катушку. Оно покрыло прозрачной тенью правильный круг местности диаметром на много километров. И приступило к выполнению главной задачи — принялось трансформировать живую природу совсем не той планеты, на которую оно направлялось. Попробуйте лечить диарею слабительным! Мало не покажется. Вот и нам мало не показалось. Людей, например, постигла участь ядовитых мотыльков. Хотелось думать, что по чистому совпадению, а не потому, что мы такие бесповоротные паразиты. Те, кто выжил, видимо, были гораздо менее подвержены воздействию Существа. Мы менялись в той или иной степени, вплоть до Жмуров, но оставались живы.

Самое смешное состояло в том, что, как я понял, «орех» вовсе не собирался приземляться. Неизвестно, куда бы занесла его кривая галактической судьбы, если бы по нему не ударили чьи-то сверхбдительные системы ПВО: наши ли, чужие — какая разница?! Прилетевшие снизу огни с дымными хвостами, несомненно ракеты «земля — воздух». Монгол иногда скупо шутил: лучше «перебдеть», чем «недобдеть». И он, с точки зрения нашего ведомства, наверно, был прав. Но в данном конкретном случае, кажется, «перебдели» непоправимо… Летел себе «ангел божий», чтобы изменить мир (не наш, совсем какой-то иной) к лучшему, а «бесы» по нему и жахнули «изо всей дурацкой мочи», как говорится в популярной детской сказке. Прав оказался полумертвый Святоша, которому я ничем не смог помочь на улице вконец свихнувшегося города. Только, как я и предполагал, ангелы и бесы оказались здесь совершенно ни при чем. Кошки, облепившие мой джип, когда я после бессонной, сумасшедшей ночи задремал за рулем, гораздо точнее дали мне почувствовать крушение небесного гостя. Правда, тогда я ничего не понял, силясь уловить Глас Господень.

Фиолетовые хозяева, возможно, просто потеряли свой «орех» и понятия не имели, что он натворил на Земле. Некому было остановить запущенный процесс. Он продолжался и продолжал творить в Зоне все новые скверные чудеса.

О Ш И Б К А!!!

Я не знал, в какую эмоцию облечь это понятие. Преобладало негодование, досада, злость. Я сделал первое, пришедшее на ум: воскресил в памяти самые отвратительные исчадия Зоны: от Тигров и Черных Ихтиандров до Диких Байкеров и гигантского языка с глазом в заброшенном доме. Потом спохватился и изобразил людей, превращающихся в желтую пыль и скелеты. Я показал муки заболевших Чумой, вымершие города и поселки, потеки желтой грязи и на всякий случай горы трупов, которые наворотили уже мы сами, без инопланетной помощи. Я воспроизвел дерево-вампир, пожирающее человека, хищных обезьян, с которыми когда-то схлестнулись я и Конь, и много еще чего. И в бешенстве вытолкнул это из себя.

Снова воцарилось серое безмолвие. На этот раз оно длилось довольно долго. Наконец ко мне вернулись обрывки моих же образов с мощным ощущением вопроса. Я, как мог, усилил их и трижды вернул Существу. Через некоторое время я увидел карту звездного неба. Знатоком астрономии меня вряд ли бы кто назвал. Но сразу было видно, что это не земное небо: какие-то чужие созвездия и неведомые туманности. На службе меня учили ориентироваться по звездам. Я напряг память и как мог воспроизвел ночное небо Земли. Потом я изобразил Солнце, желтое, как лимон, и вращающиеся вокруг него планеты, Землю я обвел жирным голубым кругом, в стороне расположил «орех» и от него протянул к родной планете черную стрелу.

И опять все замерло. А потом дружно и утробно взвыли Кошки, так, что я даже вздрогнул через свой полуобморок. В глубине колодца что-то происходило. Существо завозилось. У меня перед глазами снова замелькали разноцветные символы вперемешку с видами облагороженных планет и земных безобразий. Кажется, Существо находилось в замешательстве. Впрочем, вряд ли ему свойственно замешательство. Быть может, так я воспринимал реакцию программы, заложенной в живой компьютер. Программа определенно реагировала на состоявшееся общение. Нестерпимый гул опять начал заполнять мой мозг, превращая тело в бессильную тряпичную куклу. Потом у меня в голове отчетливо прозвучало слово «ошибка», произнесенное на русском языке нечеловеческим голосом.

Существо ворочалось в глубине, будто пытаясь выбраться. Кошки взвыли еще ужасней и бросились врассыпную. Бетон под ногами вздрогнул, от дыры-колодца по нему побежали трещины. Из глубины донесся сначала мощный, уже вполне реальный звук. Так, наверно, могли реветь библейские трубы под стенами Иерихона. От их пения с потолка валились куски бетона, грозя похоронить нас в этом подземелье навечно. Мне показалось, что мрак прорезали ослепительные молнии. Впрочем, не исключено, что молнии блистали только в моих глазах.

Иерихонский рев достиг апогея и пошел на убыль, окончившись протяжным вздохом. Потом из колодца внезапно повалил густой, едкий фиолетовый дым. Он заполнил все пространство вокруг, не давая дышать. В мозгу у меня взорвалась совсем уж невыносимой яркости вспышка, и я потерял сознание.


ГЛАВА 8


Обморок закончился оттого, что мне в лицо лилась холодная вода. Я открыл глаза. Это был очередной коридор с отвратительно осклизлым полом и низким потолком, под которым плавали клубы фиолетового удушливого дыма. Профессор поливал меня из фляжки. Ольга склонилась рядом. Я сел.

— Ты в порядке? — спросила Ольга. — Что случилось?

— Ну и напугали же вы нас, — сказал Профессор, завинчивая фляжку.

Я утер лицо. Кажется, все было в порядке. Нигде ничего не болело. Только в голове стоял шум. Но это был обычный шум, как от удара. Я «прислушался». Ментальный гул Эпицентра смолк. Не осталось и следа от этого угнетавшего и постоянно преследовавшего меня звука. Кошки? Но Кошек я тоже не слышал. Я даже на всякий случай позвал их, но они почему-то не откликнулись.

Мои спутники не могли утащить меня далеко. Железнодорожная развязка с колодцем в полу находилась где-то рядом. Я представил себе колодец и заглянул в его глубину. Оттуда не исходило ничего, ни малейшего колебания. Я напрягся и «пошарил» по дну. Там было пусто. По крайней мере, ничего живого. Существо исчезло. Я чувствовал какую-то разлагающуюся субстанцию, но признаками живого она не обладала, даже послесмертным «фоном».

— Сергей! — Ольга нетерпеливо потрясла меня за плечо. — Ты объяснишь что-нибудь или нет?

Я еще какое-то время соображал, потом ответил:

— Кажется, все.

— Что — все?

— Думаю, оно самоуничтожилось.

— Кто, почему? — Ольга вытаращила глаза.

Я поднялся на ноги.

— Давайте-ка выбираться отсюда. Делать здесь больше нечего.


…Мы сидели на поросшей травой крыше цеха, свесив ноги с края. Тучи слегка разошлись, и сквозь них пробился солнечный луч. Я огляделся. Окрестный пейзаж ничем не отличался от обычного осеннего дня в заброшенной местности. А главное — никакого гула в голове…

Перед тем как покинуть подземный лабиринт, настырная Ольга заставила меня найти моток толстой проволоки. Я хотел сам спуститься в колодец, но она настояла на своем. Мы с Профессором, обмотав руки тряпками, медленно отпускали проволоку, пока из колодца не донесся приглушенный Ольгин окрик:

— Стоп!

Она пробыла там недолго, и мы вытащили ее обратно.

— Нашла пришельцев? — не без ехидства осведомился я.

Ольга грубо, по-мужски, выругалась. Она убедилась, что на дне нет ничего, кроме вонючей фиолетовой грязи. Моя неугомонная спутница даже окунулась в нее с головой и как следует пошарила вокруг. Но под руку ей попались только мелкие обломки шпал. Потом пришлось долго искать подходящий источник воды, чтобы отмыть смердящую исследовательницу.

…Сейчас она жадно слушала мой рассказ.

— И что дальше?

— А дальше… Я ему объяснил, что труды его не в тему. Что от них кругом один вред и безобразие. Возможно, оно так было запрограммировано: нет надобности в работе — оно самоуничтожается. Например, чтоб не возиться с утилизацией. А может, у него совесть проснулась, не знаю…

— Ты можешь говорить серьезно? — с досадой произнесла Ольга.

— Я и так серьезно. Чересчур серьезные в Зоне быстро с катушек съезжают… Кошечки мои что-то примолкли. Я их зову, а они молчат. Вот это меня серьезно беспокоит.

— Знаете, — сказал Профессор, — возможно, они больше вам и не ответят. Надобность миновала. Я же предупреждал: не относитесь к ним как к людям. Хотя и люди тоже порой…

— Вы о чем?

— Они вели вас сюда, подталкивали и оберегали, потому что понимали: вы можете с их помощью воздействовать на Эпицентр. Помните, они несколько раз показывали вам мертвых котят? Они ведь вам честно объясняли, что им нужно, да вы не поняли. У них, сами знаете, потомство почти поголовно рождалось мертвым. И если бы так продолжалось, они со временем наверняка вообще бы перевелись. Они понимали, что так на них воздействует Эпицентр. И понимали также, что на Эпицентр способны воздействовать вы. Думаю, они знали, что в Эпицентре нечто живое. Кошки выдерживали его ментальное излучение и могли даже корректировать. А вы нет. Но они не знали, как побудить это создание не умерщвлять их потомство. Но чуяли, что вы с вашим человеческим интеллектом, возможно, сумеете это. Они не люди, и вряд ли их волновало происходящее в Зоне. Их волновала исключительно собственная судьба. Вы, в сущности, решили их проблему, хоть и весьма своеобразно. Боюсь, что теперь вы им больше не нужны, и они перестанут вам помогать, возможно, вообще прекратят всякие контакты. Повторяю, они не люди, у них нет морали, чувства благодарности и всего такого. А если и есть, то совсем не такие, как у нас. Полагаю, на Кошек больше рассчитывать не приходится. Не обижайтесь на них.

— Жаль, — сказал я. — А то я уже как-то привык. Пригодились бы еще помощнички.

— Отвыкайте.

— Ты уверен, что в Эпицентре больше ничего нет, что он больше не действует? — в который раз переспросила Ольга.

— Сама же спускалась…

— Ты чувствуешь, а я нет.

— Ну если полагаться на мои чувства, то Существа в Эпицентре точно нет. Если воздействие оказывало именно оно. Или только оно.

— Поверить не могу, — хлопнул себя по коленям Профессор. — Неужели все закончилось и жизнь теперь наладится?! Как-то уж все удивительно просто. Столько лет мучений и вот… Впрочем, известная истина: самые простые решения обычно самые верные. Есть такой принцип: бритва Окама.

Ольга вдруг полезла в свой рюкзак и, покопавшись в нем, извлекла спутниковый телефон с конечно же незаблокированной линией. Будь я проклят, если я этого не ожидал!

Она отошла в сторону, поэтому разговора я не слышал. Но по долетающим интонациям мог понять, что результатом нашего путешествия Ольгин собеседник недоволен. Очень недоволен. Просто из рук вон! Чего-то он ожидал совсем другого и в случившемся винил Ольгу. А кого ему оставалось?! И еще он о чем-то упорно допытывался. Можно было догадаться, о чем… Нету больше Эпицентра, нету!

— Проверить бы, — сказал Профессор, потягиваясь. — Может, рано радуемся.

— Проверить можно единственным способом, — сказал я, — послать людей с Большой земли…

— Это рискованно и бесчеловечно. Они же не подопытные крысы.

Вернулась Ольга, она выглядела неважно.

— Ждем гостей, — сообщила она.

— Как? — изумился Профессор.

— Вот так. Скоро прилетит вертолет. Заодно и проверим, есть Чума или нет.

— Но… — начал Профессор и осекся. Не дурак он был. Понимал, что в наши игры с его правилами соваться бессмысленно.

— С крыши никуда не уходим, — скомандовала Ольга. — Чтоб искать нас не пришлось.

— Скоро они прилетят? — спросил я.

— Думаю, через пару часов.

Она уселась на прежнее место и пригорюнилась. Мне стало ее жаль.

— Я пойду, прилягу, — сказал Профессор, — спать хочется — сил нет. Во-он там травка погуще… — Он встал и не спеша удалился. Тактичный старик. Понимал, что у нас с Ольгой свои разборки.

Я еще обдумывал, с чего бы начать, как она вдруг сказала почти плаксивым голосом:

— Сорок человек — и впустую.

— Что — сорок человек? — не понял я. — Не из-за чего больше секретничать.

— Это тебе только так кажется, — сказала Ольга.

Я обнял ее за плечи.

— Помнится, ты говорила, что ты со мной не по служебной надобности. И еще разные приятные слова, я таких давно не слышал. Я не такой наивный, чтобы думать, мол, все кончилось. Все только начинается и для меня, и для тебя. Вдвоем легче выпутываться. Давай поговорим. — Я развернул ее к себе, заглянул в глаза. Там стояли слезы, но глаза, кажется, не врали. — Я должен знать, с кем имею дело и чего ждать? Или лучше уносить ноги, пока при памяти?

— Можешь уносить. Не исключено, оно для тебя и к лучшему.

— А для тебя?

— А для меня… — Она отвернулась. — Не знаю. Пока ничего не знаю.

— Давай по порядку. Я тебя не оставлю. Но хватит крутить.

— По порядку так по порядку, — вздохнула Ольга. — Ну была я оперативницей в той же организации, что и ты когда-то. Говорю же, романтика в разных местах играла. Сам знаешь, какая там романтика… Недавно сотрудников потащили на какой-то медосмотр. Вроде и не время, и сама процедура необычная. Пятерых, меня в том числе, отобрали и отправили куда-то… Я и сама не поняла куда. Большая соблюдалась секретность. Оказались в каком-то учреждении вроде закрытой клиники, я думала, под патронажем нашей Конторы. Но быстро поняла, что Контора здесь ни при чем. Какие-то другие люди заправляли. Нас, прикомандированных, было много, даже не знаю сколько. Жили по десятку в палате, питались тоже десятками, ни с кем другим, кроме врачей, не общались. Нас все время исследовали, исследовали, вдоль и поперек. Ни на какие вопросы не отвечали. Да мы и не спрашивали. Все с оперативной работы, хоть и из разных ведомств. Понимали, что вопросы задавать бесполезно. Я поняла, что влипла во что-то, из чего так просто не выпутаешься. Просто так из офицера подопытного кролика в клетке делать не станут.

Постепенно многие отсеялись. Куда их дели, не знаю, но в клинике я их больше не видела. В итоге осталось нас сорок человек. Нас перевели в другое помещение и перезнакомили. Оперативные псевдонимы, конечно, больше ничего. А вскоре явился Инструктор. Он объяснил, что мы — будущий десант в Зону. Некоторые завозмущались, но он объяснил, что дело чрезвычайной государственной важности, мы на службе и обратного пути нет. Просто нет и все. Мы поняли. Для успокоения Инструктор объяснил, что специалисты в санлагерях тестировали выживших после Чумы по тысячам параметров. И подобрали в спецслужбах людей с похожими данными. Здесь, в нашей богадельне, опять всех перепроверили. И выбрали сорок человек, идеально соответствующих тем, кто остался жив. Из этого вывод: нам ничего не грозит, Чума нас не тронет.

Мало кто ему поверил, но делать-то было нечего. Спросили, почему просто из санлагерей не набрать людей? Инструктор объяснил, что там непригодный для наших целей материал, нужны спецы. Потому решили действовать наоборот: не учить неучей, а найти профессионалов, которые способны выжить.

Потом нас натаскивали, как вести себя в Зоне. Ну это, я тебе скажу, полная фигня. Если б я по тем инструкциям действовала… Если б не ты… В общем, в самом конце озвучили легенду насчет международной миссии. Ну ты ее слышал, эту чушь. И поставили задачу: связаться с Работягами и организовать экспедицию к Эпицентру.

Ольга замолчала.

— Но вас же пришло только трое, — сказал я.

Она криво усмехнулась.

— Нас переправили за Периметр поздним вечером, велели углубиться лесом на пять километров и ждать сутки. Ежу было ясно, для чего. Как бы они нас ни исследовали, а уверенности у них не было. И правильно, что не было. Уже под утро у многих проявились симптомы. Началась паника. Нас предупредили: не возвращаться ни при каких обстоятельствах, не выполнив задания. Но к исходу суток несколько уже были при смерти, а всего заболели тридцать семь. Только я и еще двое — мы ничего, обошлось. Больные плюнули на инструкции и побрели назад, к периметру. А мы втроем с ними не пошли. Нам бы вообще никакого оправдания не было. Стали пробираться в город. Позже где-то далеко позади была стрельба. Кажется, били из пулеметов. Не знаю, конечно, может, так что-то. Но думаю, те, кто вернулся… Они же все равно были обречены. Если Чума зацепила, выход из Зоны не поможет. Вот так-то. Дальше ты знаешь.

— Насчет меня ты промолчала, — сказал я.

Ольга помялась.

— Ну, нас предупредили, что Работяги на экспедицию непременно согласятся. У них такая идея давно витает. И что обязательно наймут они проводника, некоего Ездока по кличке Серый. Так и получилось.

— Это откуда же такая уверенность?

Ольга пожала плечами.

— А другие чужаки откуда взялись?

Она повторила свой жест.

— Понятия не имею. Нас предупредили, что возможно появление конкурентов. Их требовалось ликвидировать любым способом, желательно чужими руками и под убедительным предлогом.

— Не шибко-то убедительно твой напарник действовал, — сказал я. — И не чужими руками, а самолично из ПТУРСа в броневик засадил. Грубая работа. Я ему Коня никогда не прощу.

Ольга вздохнула:

— Так вышло. Ты пойми. Мне все это с самого начала очень не нравилось. Но выбора у меня не было. А когда я поняла, во что вляпалась, вообще…

— Кто по наши души прилетит?

— Сначала вертолет с бойцами. А через сутки — кто-то из начальства.

— Ясно, сперва подопытные крысы. А кто из начальства? Инструктор?

— Понятия не имею.

— Главного ты мне так и не сказала. Кому и для чего понадобилась канитель с экспедицией? Чувствуется опытная рука, кустарям такое не под силу.

— Говорю же, не знаю кому! Сам специалист, подумай: стали бы нам объяснять?! А вот зачем… Нам поставили задачу: попытаться выяснить, что там, в Эпицентре, и по возможности вступить в контакт.

— Из чисто научного интереса, угробив почти четыре десятка профессионалов?

— Что ты от меня хочешь?

Сейчас ее «броня» почти исчезла, и я чувствовал, что она не врет.

— И про меня ты не досказала. Отчего это именно мы двое должны были дойти любой ценой? Кто это тебе внушил и с какого перепуга?

Ольга раздумывала. Понимала она, что связаны мы с ней одной веревочкой. Неизвестно, чего ждать от визита человеколюбивого начальства. А вот на меня, ей казалось, положиться можно. Я «слышал» ее сомнения и знал, что она не промолчит.

— Нам говорили, что на приборы надежды мало. Они, как ничего не показывали, так вряд ли что-то и покажут. А вот Ездок Серый… У него что-то вроде телепатической связи с Кошками. А через них, кажется, с Эпицентром. Поэтому Ездока Серого нужно беречь и непременно доставить к цели. И постараться под контролем использовать для контакта.

Признаться, я выпучил глаза. Ольга могла знать обо мне многое. Но не это!.. Кто же такой чересчур информированный и сообразительный просчитал ход событий?! И откуда он вообще, черт возьми, почерпнул такую информацию?!

Я сказал:

— Интересно, как они рассчитывали использовать меня под контролем? За какое место контролировать?

Ольга усмехнулась:

— Нашлось бы за какое. Никто ведь не мог предположить, что Эпицентр может просто самоуничтожиться. Такой вариант даже не рассматривался. Нам подробную систему действий вдалбливали, что делать, как и на что тебя нацеливать.

На что они собирались меня нацеливать, я выяснять не стал. Мне это уже стало неинтересно.

— Сука ты все-таки, — сказал я Ольге. — Шпионка чертова. Правильно говорят: самые ловкие разведчицы — бабы. И самые опытные разведчики горели именно на них. Манипулировать мною вздумала! А тварь в колодце, вишь, гуманная попалась. Хорошо все-таки, что я вам всю малину обгадил.

Ольга зажала мне рот ладонью.

— Перестань. Да, я дрянь. Я шпионка. Ты, можно подумать, ангел во плоти! Но я говорила, что ты для меня значишь. Хочешь верь, хочешь — нет. Мне влюбляться не положено. Но на этот раз очень хочется.

Сейчас я чувствовал ее и понимал, что она говорит правду. Она вдруг прильнула к моему плечу. Я погладил ее по голове.

— Ты не ангел, — сказала она со вздохом. — Да мне ангелы и не нужны. И я им тоже. Я, наверно, дура. Я тебе говорила, что раньше поэзией увлекалась. Романтика бурлила в разных местах. Оттого, может быть, и стала тем, кем стала… Так вот, можешь смеяться. Но не зря, я думаю, тогда, у костра, Пророк завел разговор про Люцифера. Мне показалось, что ни к селу, ни к городу. А теперь я понимаю. Ты, наверно, и есть здешний Люцифер. Светлый дух, бунтующий против лжи и лицемерия, падший, порядком озверевший, но все равно — светлый! Ты Ездок — тот, кто всегда в движении. А движение и есть жизнь.

— Как-то ты не так трактуешь образ падшего ангела, — возразил я. — Это тебе не «печальный Демон, дух изгнанья, витал над грешною землей». В аду, знаешь ли, печальных демонов мигом развеселят. Или спровадят на небеса, но их там не примут.

— Перестань. У тебя неплохо выходит изображать циника. Но циник ты не стопроцентный, несмотря на все старания. В любом аду должен быть свой Люцифер, чтоб вовсе уж не наступил хаос и мрак кромешный. Он конечно же не добро. Он часть той силы, которая, как вещал Пророк, поддерживает Вселенную в равновесии. Пусть даже на отдельно взятом пятачке мира величиной с пылинку. Ты никогда не станешь ни рабом, ни хозяином. Ты свободный человек. А свобода, возможно, и есть то самое равновесие.

Я громко и неподдельно расхохотался.

— Я думал, я такой скромный парень!.. Да уж, погиб поэт, невольник чести! А призрак его все бродит по закоулкам дамских душ… В духов я вообще не верю, ни в светлых, ни в каких. В инопланетян и то надысь, как поверил, но все равно думаю: не приснилось ли?!.. Профессор, то есть не он, а тот пролетарский писатель, говорил о правде. А я… Если уж тебе хочется метафор, вспомни Высоцкого: «Некий чудак и поныне за Правду воюет. Правда, в речах его правды на ломаный грош». А я к тому же одет и вооружен до зубов.

— Как бы ты ни кривлялся…

— А я и не кривляюсь. Просто, если ты человек, то и оставайся человеком. Америкосы говорят, дерьмо случается. Но нельзя же в дерьмо выше макушки, как ты в ту фиолетовую дрянь! А уж если и угодил, хоть выныривай иногда. Зона, она людей многому могла бы научить. Не в смысле технологий и всяких научных хитростей. Здесь притворяться и лицедействовать очень трудно. Жизнь тебя наизнанку вывернет: кто ты есть на самом деле, то из тебя и вылезет. Дерьма, конечно, повылезало немерено. Но и нормальные люди есть. И не просто есть, они — сила. И я, не исключено, пусть и не лучшая, но все-таки часть этой силы. Вполне реальной, а не потусторонней. Я не стремился, как-то само собой так получилось.

— Ты меня не бросишь? — спросила Ольга.

— О чем вы, душа моя?

— Я боюсь, — вдруг призналась она. (Я это и сам давно чувствовал.) — Люди, которые прилетят… Я не про бойцов, про других. Мы же для них просто расходный материал. Да еще все пошло наперекосяк.

Я и сам понимал, что прилетят не волонтеры из Армии спасения. Большая сволочь прилетит, которая ни перед чем не остановится на пути к своей цели. А цель их я обломал. Нету больше их цели. Не существует, чего бы они с ее помощью ни желали достичь. И им это не понравится. И Ольга им больше не нужна. Она видела, какими средствами они не побрезговали. Такие свидетели долго не живут… Они, конечно, не знают, рассказала она мне что-нибудь или нет. Но наверняка допускают, что рассказала. Значит, я тоже потенциальный свидетель, пусть и косвенный. И вообще, мавр сделал свое дело, хоть и не так, как полагалось. А потому и мне расслабляться не стоит. Да, еще Профессор. Попал он с моей подачи, как кур в ощип. Черт!..

Я крепче обнял Ольгу.

— Никого я не брошу, — сказал я.

— Может, не станем на крыше дожидаться? Тут есть где спрятаться.

— Ну уж нет! Тогда они точно объявят на нас охоту. Как собаки: если убегаешь — они догоняют, инстинкт такой.


ГЛАВА 9


Звук вертолета возник как едва слышный стрекот, окреп, превратился в вибрирующий рев, и наконец из-за стены леса выскочила гигантская железная стрекоза. Она сделала круг над заводом, с нее высматривали нас. Это была боевая машина, несущая мощное вооружение. Ольга и Профессор стояли рядом, задрав головы.

Вертолет сделал еще один круг и пошел на посадку. Пилот не стал сажать машину на крышу цеха. Видно, знал, что крыши здесь непрочные — для того самого «пушечного» эффекта при случайном взрыве. Вертушка приземлилась рядом, на бетонном пятаке недалеко от заводоуправления. Ротор, вращаясь, вздымал клубы пыли и мусора. Из кабины выбрались четыре фигуры в спецназовском снаряжении. Они видели нас на краю крыши и призывно замахали руками. Мы отправились на зов.

У спезназовцев не было никаких знаков различия. Неизвестно, из каких они войск и в каких званиях состоят.

Я подошел к высокому бойцу с пулеметом Калашникова на плече. Он командовал прибывшими. Руки он мне не подал, только скупо осведомился:

— Ранения есть?

Я отрицательно мотнул головой. На этом наше общение исчерпалось.

Пилот заглушил двигатель. Ожидание предстояло долгое. Потоптавшись, мы с Профессором отошли к уцелевшей скамейке и уселись на нее.

— Что вы о них думаете? — спросил Профессор.

— Ничего. Пушечное мясо.

— Недружелюбно они настроены.

— Нормально. Им так положено.

Ольга осталась с прибывшими. С ней они оказались более разговорчивыми, но о чем шла речь, я не слышал. Чувствовал только, что ничего важного там не происходило. Неудивительно. Разговаривать станет тот, кто прилетит следом, через сутки.

Время тянулось ужасно медленно. Я не знал, чем себя занять. Профессор что-то чертил прутиком на земле. Подошла Ольга.

— Что нового? — спросил я.

Она только пожала плечами.

Под вечер мы развели костер, а бойцы так и толклись возле своего вертолета. Они порой косились в сторону поселка, когда оттуда, из-за заводской изгороди, доносились странные пронзительные звуки. Возможно, это были голоса Жмуров, а может, и еще что.

Я «прощупал» спецназовцев и обнаружил стандартный набор: инструкции и уставы, недовольство службой, желание выпить и образы голых девок. И еще от них тянуло кровью, большой кровью. Слишком большой даже для спецназа.

Они ничего не знали, да и знать не хотели. Им не нравилось, что их загнали сюда, в это жуткое и гиблое место. Они побаивались, одни меньше, другие больше. Но, в сущности, никакого интереса они не представляли, и я перестал обращать на них внимание.

Мы натаскали веток и соорудили из них постели. Ольга куда-то подевалась. Я ее не видел, но чувствовал, что она поблизости. Потом я ощутил ее злость и легкий испуг. Одновременно загомонили несколько голосов. Я огляделся. И увидел недалеко от вертолета Ольгу с двумя бойцами. Бойцы явно пытались ухаживать за ней — по-своему, по-солдатски. Ольга сердито оттолкнула протянутую к ней руку.

Этого нам еще только недоставало: перегрызться из-за женщины. Им женщин что, на Большой земле не хватает? Но нет, это просто от скуки. Я чувствовал, что Ольге ничего особенно не угрожает. Да и сама она не из института благородных девиц, в случае чего способна дать отпор. Мне лучше бы не ввязываться.

Бойцы продолжали подступать к Ольге. Она хотела уйти, но один из ухажеров преградил ей дорогу. Другой обнял ее сзади. Ольга оттолкнула одного и попыталась ударить ногой второго, но тот увернулся — дело свое знал.

Я вздохнул и поднялся. Ну не дадут покоя, черт бы их подрал!.. И тут же меня посетило странное ощущение. Я сперва не понял, что это такое, и насторожился. Ощущение возникло в тот самый момент, когда я окончательно решил вмешаться и обдумывал, как это сделать без большого скандала. Бойцы парни задиристые. Я для них просто ханыга из Зоны, церемониться со мной они не станут. Эти гоблины непременно затеют драку — от скуки и из самоуверенности.

Вот тут-то у меня внутри и шевельнулось… Я наконец сообразил, что это за незнакомое (и отчасти знакомое) чувство… Может, Профессор не прав и Кошки не такие уж неблагодарные существа? Может, они все же отблагодарили меня, и весьма щедро? Или это получилось случайно? Например, когда я с их помощью приводил к порядку обитателей Форта. Могли сохраниться устойчивые остаточные явления. Гадать бесполезно. Но я привык, что разные необычные ощущения у меня попусту не возникают.

Для начала я заставил одного из ухажеров бросить автомат. Боец застыл на месте, постоял в нелепой и как будто удивленной позе, а потом стряхнул с плеча ремень и швырнул оружие на землю.

Второй недоуменно уставился на него. И тут же сделал оборот кругом. Он выполнил команду четко, даже с некоторым щегольством.

Ольга, не дожидаясь продолжения, направилась к костру. Я «отпустил» ухажеров. Первый, обалдело повертев головой, подхватил автомат. Второй снова развернулся вокруг своей оси. Между ними возникла перебранка: каждый обвинял другого в своем нелепом поступке. Ничего, скоро помирятся. А вот проявившуюся у меня кошачью способность ВОДИТЬ показывать больше не стоило. Могла она очень пригодиться, так что пусть сохраняется лишний козырь в рукаве.

И все же я не утерпел. Профессор, приволокший очередную охапку веток, вместо того чтобы умостить ею импровизированную постель, вдруг швырнул ношу в костер. От занявшейся листвы повалил едкий белесый дым. Профессор, которого я тут же «отпустил», захлопал глазами, машинально сунулся в огонь, потом обозвал себя ослом и отправился в новую ходку.

Сомнений не оставалось. Но мне вдруг захотелось — единственно для пущей убедительности — заставить Ольгу поцеловать меня. Однако безобразничать я не стал. (Целоваться она и так бы не отказалась.) Что-то подсказывало мне, что обретенные возможности не исчезнут наутро. Прежде чем улечься, когда Профессор отвернулся, я подошел и просто поцеловал Ольгу, безо всяких паранормальных ухищрений. Она крепко прижалась ко мне, и поцелуй получился жаркий. Жаль, что сейчас не продолжишь…

Я долго лежал, глядя на затухающий костер и обдумывая варианты дальнейшего развития событий. Как ни поверни, радужные перспективы не вырисовывались. Кошки по-прежнему молчали, будто исчезнув из пределов досягаемости моего «сканера». Но теперь это беспокоило меньше. Осторожно перекатывая где-то глубоко внутри себя их «подарок», я незаметно уснул.

…Наутро спецназовцы оставались здоровехоньки и бодры. Никаких признаков Чумы. Они, конечно, доложили, куда надо, поэтому нового визита долго ждать не пришлось. Второй вертолет объявился после полудня. Маленькая, заграничного производства изящная машина, больше похожая на летающий дорогой автомобиль, довольно долго кружила над заводом. Нашу компанию и первую вертушку с ее борта, конечно, давно заметили, но, видимо, осторожничали. Как-никак это впервые после Чумы.

Наконец второй вертолет пошел на посадку и взметнул мусор неподалеку от первого. Прозрачная дверца откинулась, на землю спрыгнул человек и направился к нам. Не к спецназу, а именно к нам: ко мне, Ольге и Профессору. У меня хорошее зрение. Но я не поверил своим глазам. Я не верил им, как и своему «шестому чувству», пока человек приближался, невысокий, плотный, чуть лысоватый, такой знакомый. Я отказывался верить даже тогда, когда он подошел вплотную и протянул мне руку:

— Здравствуй, Сергей.

Меня поразило не столько то, что он жив, сколько его присутствие здесь. Я ждал кого угодно, но не его. Хотя, почему, собственно?…

— Монгол, — сказал я охрипшим голосом. — Черт бы вас побрал!

Монгол расхохотался:

— Формально уже и побрал. Как ты, нормально?

Я не знал, что ему ответить. У меня имелись вопросы, но их была такая уйма и они так беспорядочно теснились в голове, что я просто онемел. Монгол опять засмеялся.

— Придите в себя, товарищ майор. Мы с вами на службе.

— Только не я, — с трудом выдавилось из моих губ.

Монгол посерьезнел.

— Ладно, об этом позже. Княгиня, — он кивнул на Ольгу (значит, это был ее оперативный псевдоним), — мне уже доложила.

— Это Инструктор? — обернулся я к ней.

— Н-нет. Я вообще не знаю…

— Конечно, не знает, — подтвердил Монгол. — Лично мы не контактировали, только по радио. Вот так дел ты, Ездок, тут наделал! Кто бы мог подумать! У нас там целая бригада яйцеголовых напрягалась, планы и методики разматывала. А ты одним махом все насмарку! Что такое ты ему передал?

— Кому?

— Тому, что было в колодце?

— Откуда вы все знаете? — спросил я. — Это вы все подстроили? Как?

— Давай-ка отойдем, — предложил Монгол. Мы не спеша двинулись вдоль стены цеха.

— Ты неплохо потрудился, — сказал Монгол, закуривая. — Результат, правда, не тот, и придется нам многое расхлебывать… Ладно, это потом. В Зоне тебе больше делать нечего. Полетишь со мной. Ты мне еще очень понадобишься.

— Господин полковник, — вкрадчиво сказал я. — Или уже генерал? Я жду объяснений. По-моему, я их заслужил.

— Будет время, объясню.

— Лучше сейчас. Надоело играть втемную.

— Какая разница?! — усмехнулся Монгол. — Тебе покажется, что в светлую, а на самом деле все равно втемную. Жизнь у нас такая и работа.

«Броня» у него была покрепче Ольгиной, но он сильно волновался. И кое-что я сумел уловить. Без меня он вернуться не мог. Ему нужно отчитаться и представить материал. А я и есть материал, с которым будут работать. Наверно, очень тщательно будут, возможно, даже препарировать.

— Я хочу знать, что произошло и по какой причине. И кто за всем этим стоит? — заявил я.

Монгол хмыкнул:

— А смысла жизни тебе не открыть? Впрочем, это вряд ли, я его сам не знаю, как и остальные.

— Расскажите то, что знаете.

Я понимал, что ни черта он мне не расскажет. Ничем его не проймешь и не заставишь откровенничать. Кроме, наверно, одного, о чем он все-таки не знает. Хоть чего-то он не знает, на мое счастье… Я чуть-чуть, самую малость, так, чтобы он не заметил и ничего не заподозрил, ПОВЕЛ его. Монгол остановился и потер лоб.

— Душновато, — сказал он с недоумением. — Осень, а душновато.

— Это ничего, — сказал я, — сейчас ветерок подует. — И слегка усилил давление. Перебарщивать нельзя. Если эта лиса заподозрит, почует, что я имею над ним какую-то власть… Что он выкинет, не просчитаешь. Монгол есть Монгол. Я, конечно, мог приковать его и вообще, наверно, скрутить в бараний рог. Но не это мне было нужно. Мне нужна правда. От самого начала и до самого конца. И я намеревался вытянуть ее из Монгола во что бы то ни стало.

Он опять утер лоб, на котором выступил пот, потом потер ладони друг о друга. Ему было не по себе. Но он ничего не понял.

— Хорошо, — сказал наконец Монгол. — Я тебе объясню. Но при одном условии. Ты летишь со мной и безоговорочно сотрудничаешь во всех смыслах без этих твоих «не буду», то да се.

Он подсознательно, сам этого не понимая, сопротивлялся моему воздействию, искал соломинку, предлог, позволяющий развязать язык.

Я кивнул.

— Почему вы исчезли?

— Да не с этого надо начинать, — раздраженно сказал Монгол.

— Тогда расскажите, кто все это затеял?

Монгол пожевал губами.

— Ну кто… Не я, конечно. Ладно, давай по порядку. Четыре года назад чужеродный объект появился в верхних слоях атмосферы над нашей территорией. Его, понятно, сбили. А вскоре началось… Так что, по большому счету, никто ничего умышленно не затевал…

— А разобраться, что сбиваем, прежде чем сбивать — не царское это дело?!

Монгол поморщился:

— Давай не будем лезть в чужие дебри. Разбираться, понимаешь, время иногда не позволяет. Пока будешь разбираться, такие могут наступить последствия!..

— А если не разбираться, тоже последствия: Зона во всей ее красе.

— Да, Зона. — Монгол тяжело вздохнул. — Ты вряд ли об этом задумывался, но давай взглянем на Зону с политической и экономической точки зрения. С одной стороны, она у государства как бельмо на глазу. Из-за нее столько международных коллизий возникло… Я тебе раньше немного рассказывал. Нас обвиняли во всех смертных грехах — от нарушения прав человека до узурпации научных знаний, являющихся априори международным достоянием. Раньше на это можно было, скажем прямо, наплевать. Но потом стало нельзя. Кризис, экономика в коллапсе, в стране черт знает что. Разброд и шатание. Повылезла всякая сволочь, которая до поры сидела тихо и помалкивала, ждала удобного момента. За рубежом кругом враги и недруги. Союзников нет. Всяких игрушечных диктаторов в расчет не берем. В итоге — экономические диверсии и окончательное обрушение всего на свете. Нефть, конечно, стоит столько, чтобы мы совсем не развалились. Но другого-то ничего нет. Потому и денег ни на что нет. Давлению противопоставить нечего.

Зона не просто углубила кризис. Она создала качественно новый. Она стала предлогом. Полезли на нас все кому не лень, с требованиями допустить к исследованиям международное сообщество. Допустить не жалко. Но если допустить, непременно случится какая-нибудь революция: оранжевая, розовая, серо-буро-малиновая. В верхах такая драчка из-за этого шла! Каждый хотел из бедствия бабла настрогать, дивиденды политические срубить. Они бы точно до бузы какой-нибудь довели. Но нашлись люди… В том числе из наших, бывших и действующих, и наши коллеги из других ведомств. Да и в главных креслах наконец опомнились. Приструнили, слава богу.

Монгол перевел дух. Говорить ему было трудно, и он не понимал почему. Но я-то знал: потому что против воли. Но не стал его подстегивать. Он уже попал в колею, и никуда ему из нее не деться.

Он глубоко вздохнул и продолжал:

— Опустим длинную и скверную эпопею всяческой возни вокруг Зоны. В итоге пришлось согласиться на паритетное решение. Мы замораживаем Зону на неопределенный срок, не проводим никаких исследований, не пытаемся лезть внутрь. Только наблюдаем доступными средствами. Наши заклятые друзья тоже никуда не лезут, нас не напрягают, тоже наблюдают издалека.

Но, с другой стороны, в Зоне несколько лет действует какой-то мощнейший фактор. Он сам по себе крайне интересен, хотя бы с военной точки зрения. Тот, кто заполучил бы такое средство… Он любому кузькину мать мог бы показать. Но дело даже не в этом. В нынешних условиях актуальнее другое. Понятно, чтобы фактор действовал так, как он действует, нужна колоссальная энергия. Что это за энергия и что у нее за источник, если столько времени поддерживается тотальное влияние на природу на столь обширной территории?! Точно ничего просчитать нельзя, потому что последствия воздействия иррациональные. Но и так ясно, что неизвестной науке энергии, расходуемой в Зоне, хватило бы… — Он махнул рукой. — Черт знает, на что и на сколько ее хватило бы. Известно, что это не ядерный реактор. Значит — что? Значит, это совершенно новый, альтернативный, так сказать, принцип, на многие порядки превосходящий любые известные способы энергодобычи. Это прыжок сразу через несколько этапов развития технической эволюции, неоценимое богатство, если его освоить. Против него нефть, газ и атомная энергия — тьфу! Атомная к тому же и опасна, хватит с нас Чернобылей. А наши нефтегазовые рынки, если ты не в курсе, сейчас дышат на ладан — по многим причинам, не буду вдаваться.

Воевать одним против всех, даже обладая поражающим фактором Зоны, бессмысленно. Особенно обладая фактором Зоны. Обычную войну мы просто проиграем. А фактор этот может самим аукнуться похлеще термоядерных взрывов. Но энергия нам нужна. Она нужна нам позарез.

— Кому это — нам? — перебил я. — Тем, кто плавает поверх дерьма на нефтегазовом пузыре?

— Мы все на нем плаваем в большей или меньшей степени, — возразил Монгол. — Все, вплоть до последнего безработного, получающего пособие.

— Вы пробовали прожить на пособие безработного? Впрочем, я давно в Зоне, может, не в курсе, и теперь безработные рассекают на «мерседесах»?

Монгол уставился на меня, хлопая глазами. Я сам невольно выбил его из нужной колеи, и он, оставаясь под давлением, растерялся.

— К черту безработных, вернемся к теме, — сказал я и опять ПОВЕЛ его. Монголу сразу полегчало.

— К черту нефть и газ! — провозгласил он. — Они все равно скоро кончатся. Представь, какие доходы получит страна, явившая миру альтернативный энергоноситель, который вот уже сколько лет все ученые мира пытаются изобрести, но безрезультатно?! А он — на нашей территории, можно сказать, под носом. В нем лишь надо разобраться. Ясно, что очень трудная задача. Но не невыполнимая. У нас невыполнимых задач никогда не было. И с этой бы справились…

— Но мешал международный запрет, — вставил я.

Монгол кивнул:

— Официальным властям лезть в Зону ни под каким видом нельзя. В случае нарушений последуют самые жесткие санкции. Частным лицам, конечно, тоже запрещено. Но разве за ними уследишь?! Они возьмут и себе позволят. А никто и не заметит. А когда заметит, уже будет впечатляющий результат. А победителей не судят. Или не очень строго. Особенно если у них в руках весьма влиятельное и прибыльное чудо.

— А никакого чуда и не будет, — не удержавшись, в тон ему вставил я.

— Да, — согласился Монгол, — теперь не будет. А будет нам с тобой такое… — Он вздрогнул, будто просыпаясь, но я вовремя перехватил его состояние и ПОВЕЛ жестче.

— Вы продолжайте, продолжайте.

Он снова погрузился в свой полутранс.

— У нас ведь есть мощные корпорации с почти неограниченными возможностями. Капитал как бы частный, а фактический владелец через своих чиновников и подставных лиц — государство. Отчего бы какой-нибудь такой корпорации на свой страх и риск не нарушить запретов?!

Даже если случится провал и скандал, стрелочники в наличии. Власти к этому никакого отношения не имеют. Соблазн, понимаете ли, был велик, вот и оскоромились. Виновных, конечно, как бы накажут. Беспроигрышный вариант.

— И кто же согласился выступить в роли потенциального стрелочника?

— А ничьего согласия и не спрашивали. Выбрали подходящую, дееспособную и подконтрольную структуру. Там, кстати, в руководстве полно наших. Дали негласную установку. В Корпорации создали соответствующий секретный отдел. Я ведь в нашем ведомстве плотнее всех занимался Зоной…

— И вам предложили поучаствовать?

— Приказали.

— Понятно. А зачем весь этот фарс с исчезновениями?

— Не мог же я туда официально работать перейти. Во-первых, в случае каких-то осложнений тень пала бы на некоторых наших самых высоких руководителей. Что недопустимо, Контора не должна светиться ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, могли отследить и выйти на весь проект.

— Кто? Иностранные разведки?

Монгол опять потер ладонью о ладонь, будто они у него потели.

— Не только. Видишь ли, умных людей на свете еще много. Не мы одни додумались. Олигархов старого поколения давно прижали к ногтю. Но кто же расстанется с мечтой о реванше?! Думаю, что заваривалась каша за кордоном, всякие беглые руку приложили. Но здешние подхватили инициативу. У них тоже еще кое-что осталось, чем они могли распоряжаться самостоятельно. Из-за рубежа им помогли, пообещали убежище на случай провала и крутых разборок. Но главное — реальный соблазн овладеть энергией Зоны. Если ею по-умному распорядиться внутри страны и на мировой арене, не исключена возможность вернуться к власти и стать единоличными хозяевами чудо-кормушки.

— И как же вы реагировали на такую конкуренцию?

— Весьма сдержанно. Во-первых, у них тоже конспирация. Неизвестно досконально, кто и в чем замешан. Во-вторых, возможности наши ограниченны. В рамках частной фирмы сильно не развернешься. А начни широкую чистку, без прямого содействия государственных структур не обойтись. Это весьма чревато, повторять не буду. И непременно спутает все карты. Поэтому решили действовать осторожно. Кое-кого все же прищучили, но далеко не всех. Они продолжили игру.

— И заслали в Зону своих агентов, которых вы велели вашей команде уничтожить.

Монгол кивнул.

— Вы правы. У них тоже разведка работала. Узнали, что мы отправляем людей в Зону, и решили, что времени терять нельзя. Тут уж кто быстрей развернется. Но нас это не особенно волновало. Их затея так и так бы провалилась.

— Это почему?

— Ну во-первых, мы сделали ставку на Работяг. Они формально вне закона, но частным лицам контакты с ними не возбраняются, не так ли? Работяги, если объективно, единственная конструктивная сила в Зоне, которая способна довести серьезное дело до конца. Как тебе известно, мы их использовали втемную, но иначе было нельзя. А Олигархи, для удобства станем их называть так, по старой привычке связались с Урками. Сами же в большинстве выбились из тех же кругов. Родственные души. А Урки — народ ненадежный и безалаберный, ни один профессионал с ним связываться не станет. Сам видел, как они ехали. Вы бы их и без нашей установки, как бог черепаху!..

Мне очень хотелось заехать по его скуластой физиономии. Как бог черепаху! Какой ценой?! Впрочем, цена для него значения не имела, а потому я сдержался.

Монгол тем временем продолжал:

— Во-вторых, дилетанты, они дилетанты и есть. Кто работал на Олигархов? Они же пошли по самому простому и бездарному пути. Выкупили из санлагерей тройку бывших офицеров. А что такое теперь бывший офицер? Он что, разведчик? Он взводом толком командовать не умеет. А тут взводом командовать не требовалось. Требовалось совсем другое… Потренировали их и закинули сюда. Разве это кадры?! Не тот уровень. Урки их в грош не ставили. Комод только потому и согласился организовать поездку, что Олигархи ему семь верст до небес наобещали и щедро проавансировали.

«Да, — подумал я, — ты-то не дилетант. Ты все правильно рассчитал. Пусть хоть кто-то выживет, зато от них толк будет. Самое смешное, что даже для виду набирали не добровольцев, а строго по команде — ведь учитывались биологические параметры, а они с добровольностью могли и не совпасть. Хоть Корпорация, хоть наша Контора, хоть Олигархи — одним дерьмом мазаны! Умничал Монгол, умничал, а получилось — ать, два и в пекло! Пошли все эти пресловутые параметры псу под хвост. Сколько в Чуму обычно выживало, столько примерно и на этот раз выжило. Не те параметры, видать, учитывали, мать их!.. Людей гробить у нас не привыкать. Сколько надо, столько и угробим. Была бы цель».

Но вслух я этого не сказал, не имело смысла. Я позволил Монголу немного отдышаться и задал вопрос:

— Как вам удалось столько узнать про меня?

Монгол опять внутренне заартачился, пришлось его ТОЛКНУТЬ посильней. Быть может, он почувствовал неладное, но я ВЕЛ его, и вырваться он не мог.

— С тобой, Сергей, все не просто. Ты когда-то правильно предположил, что ты у меня не единственные глаза и уши в Зоне. А как же иначе? Хватает у меня тут и глаз, и ушей, и рук, если понадобится.

— Через Контрабандистов действовали? — спросил я, припомнив Председателя.

— И через них тоже. Но ты же не мальчик, сам знаешь: много разных способов есть. Тебя вот я по телефону нашел. — Монгол усмехнулся. — Не стану отрицать, ты был ценный кадр, с самыми широкими возможностями. И самый строптивый. Поэтому и контроль за тобой был особый. Тебя же учили, как агентов друг через друга перепроверять. Вот я тебя и перепроверял, как ни за кем присматривал.

И вот какая штука. Сначала я обратил внимание, что уж больно ты везучий. Из любых ситуаций выпутываешься. Тебе сказано было не высовываться, а ты стал очень популярной фигурой в Зоне. Я думал, что это исключительно благодаря твоим незаурядным данным. Так оно и было отчасти. Но иногда тебя будто ангел-хранитель вел. И мне в голову пришла, быть может, слегка параноидальная мысль. Люди в Зоне меняются — кто как. А ты у меня, случаем, не изменился ли? Может, какие-то особенные качества у тебя появились?

Я стал тебя обсасывать на этот предмет. Если качества, оно, может быть, и неплохо. Но ты тот еще фрукт. Тобой управлять трудно. А чтобы управлять, надо тебя насквозь видеть. Это дело непростое. Сначала мои усилия никаких результатов не принесли. Но лишь до тех пор, пока я не подключил своих людей из числа Святош-героинщиков. Сказать по правде, у меня их и было-то раз, два и обчелся, потому что толку от них с их сумасшествием! Но на этот раз оказалось в точку. Они под кайфом слышали не только Эпицентр, который считали Гласом Божьим. Они много чего слышали. Я их озадачил настроиться на твою волну. Они засекли, что ты тоже слышишь Эпицентр — безо всякого героина. Это меня очень насторожило. Я задействовал всех, кто у меня был. Они донесли, что ты как-то чувствуешь людей. Это тебе помогает улавливать и упреждать опасность. А потом и вовсе меня огорошили: сказали, что Кошки с тобой в контакте. Ты еще и сам не очень все это понимал, думал — интуиция. Но я своих слухачей сориентировал как надо, поэтому раньше тебя разобрался. А уж когда вы начали общаться напрямую!..

Про Кошек давно было известно, что они превратились в особых существ. Героинщики под кайфом улавливали мощное поле, исходящее от них. А также то, что Кошки тоже слышат Эпицентр. Да еще как слышат. Один мой человек неосторожно вперся в их волну, его будто током шибануло, так до конца и не оправился. А другой уловил и проинформировал, что Кошки вроде как подталкивают тебя к Эпицентру.

Я посоветовался со специалистами. Их у нас хватает. Сам хорошенько помозговал. И пришла мне в голову идея: Кошки воспринимают Эпицентр, причем на таком уровне, который для человека опасен. Значит, они имеют наибольшие шансы вступить в контакт. Но Кошек в осведомители не завербуешь. А раз они подталкивают тебя к Эпицентру, это им зачем-то нужно. И они помогут тебе наладить связь с Эпицентром. А ты не Кошка. Через тебя можно действовать вполне целенаправленно, если все верно рассчитать.

— Вы, случайно, не врете, — перебил я, — насчет того, что ваши героинщики эдак ловко меня подслушали? Неправдоподобно звучит.

Монгол укоризненно покачал головой:

— А еще спец высокого класса называется. И такие пробелы в знаниях. Тебя системе пеленга, радиоперехвата и их использованию в разведработе учили? Плохо, видно, учили, если ты глупые вопросы задаешь. Я ведь ничего нового не изобретал. Использовал ту самую систему радиоперехвата. Только люди мои слушали не радиоволны, а какие-то совсем другие. Ну пусть телепатические. Какая разница? Результат один и тот же. И я его решил использовать. На это и была нацелена группа, отправлявшаяся в Зону. Глупо было надеяться на приборы. Они никогда ничего не показывали, так чего бы ради вдруг?! А вот ты был реальным прибором, который что-то улавливал. Следовало только с умом использовать.

Он умолк на полуслове. Должно быть, очень не хотел Монгол колоться, как он намеревался меня поиметь. Пришлось опять его простимулировать. Он икнул и заговорил:

— Мы разработали методику поведения нашей группы. Я тебя как облупленного знаю. И допускал, что добровольно ты способствовать нашим целям не пожелаешь, начнешь какие-нибудь выкрутасы. Если тебя сразу во все посвятить, ты можешь вообще заартачиться и не поехать, что создало бы большие сложности. Не связанным же тебя везти! Требовалась все-таки твоя добрая воля. Поэтому я решил, что лучше тебе знать поменьше. А когда доберетесь до Эпицентра, если вдруг — в чем я, честно признаюсь, сильно сомневался, — если вдруг у тебя установится контакт, хоть какой-то, пусть бессмысленный прием-передача сигналов, вот тогда мои люди, Княгиня в частности, должна была тебя исподволь обработать и нацелить. Ты ведь, хоть и отличный разведчик, но, не обижайся, слегка ущербный. У тебя чувств много. С другой стороны, может быть, именно поэтому и экстрасенсорные способности открылись? Ну это я так… Ты из тех, кто склонен спасать мир. Вот на этой струнке и предполагалось сыграть. А потом, если бы дело пошло, у тебя поддерживали бы иллюзию решения одних задач, а реально решали бы другие. Ты бы со временем, наверно, разобрался, что к чему. Ты сообразительный. Но на этот случай тоже предусматривались варианты.

— Ликвидация?

Монгол сплюнул.

— Ты что, действительно глуп, а я до сих пор этого не понял? Какая ликвидация, если контакт через тебя?! Но если бы со временем нашелся и другой вариант, твои способности сами по себе достаточно интересны, чтобы ими разбрасываться.

— Ну значит, нашли бы еще способ использовать меня втемную, — сказал я. — Монгол, вы ведь всех и всегда использовали втемную. Это ваше правило.

— Это один из основополагающих приемов разведки, — поучительно заявил Монгол.

Я не стал вступать в бесполезный спор. Такому ничего не докажешь. Я начинал догадываться, кто и для чего напал на нас в лесу, когда погиб Кондор. Покушались не на меня, а именно на моего связника.

— Кондор тоже ваша работа? — спросил я.

Монгол обыденно кивнул:

— Как же иначе? Чтобы все сложилось, как я задумал, требовалось, чтобы ты потерял всякую связь с Большой землей. Кстати, существовало два варианта. Я предвидел, что ты вообще не пойдешь на встречу с дублером. Ты и мне-то подчинялся без большой охоты, а задания в последнее время выполнял шероховато, с нежелательными последствиями. Потому что ты не столько задания выполнял, сколько делал то, что считал нужным. Я понимал, что тебе все осточертело, но ты держишься за меня, потому что не хочешь остаться окончательно отрезанным от остального мира. Ты боялся неопределенности и одиночества в Зоне. Ты никому не верил. Я надеялся, что встреча с Кондором просто не состоится. Это бы все упростило. Но ты поехал. Пришлось срочно мобилизовать моих людей среди Урок, чтобы окончательно прервать контакт. Я, правда, не предполагал, что ты с ними так обойдешься. Это, кстати, послужило реальным подтверждением твоих возможностей.

(Так вот откуда свежая газета с Большой земли в кармане одного из убитых мною бандюков. Патрон наверняка обещал им отпущение грехов и выход из Зоны. А в подтверждение подбрасывал, помимо прочих бонусов, свежую прессу. А я думал, это Контрабандисты.)

— Отчего же через тех, на кого тени не падают, нельзя было Кондора просто отстранить? — спросил я.

Монгол прищурил свои и без того узкие глаза.

— Контакт с тобой в сложившихся обстоятельствах входил в его обязанности, и просто так отстранить, без реальных объяснений… Но суть даже не в этом. Кондор, — Монгол пошевелил растопыренными пальцами, — он вроде тебя. Он не просто работал. Проявлял чувствительность. Зона для него стала чем-то большим, чем объект разработки. Он, как бы сказать, перестал смотреть на нее через служебную призму. С каждым днем вел себя все непрофессиональней. Если бы его просто отстранили, это не исключало его частных попыток вмешательства. Парадокс в том, что он мне верил и искренне желал раскрутить историю моего исчезновения — полагал, что меня устранили. Он знал, чего ты стоишь в Зоне. И он знал, что ты тесно общался со мной. Мог посчитать, что это след.

— То есть он был порядочным человеком, которому сложно заткнуть рот, — едва сдерживаясь, процедил я. — Мне почему-то так и показалось. Но можно было огород и не городить. Просто шлепнуть его на Большой земле.

— Сам посуди. Один пропал, другого убили, или он тоже пропал бесследно. Это уже перебор. Это — тщательные межведомственные проверки, ведущие к потенциальному рассекречиванию. А с Зоны что взять?! Там всякие концы в воду. А главное, требовалось, чтобы ты воочию убедился, что остался один.

— Не жалко вам ваших помощничков, которых я завалил? — спросил я.

— Жалко, полезные были агенты, — пожал плечами Монгол. — Но что поделаешь, издержки оперативной работы. К тому же я все знаю про художества Урок. Жалеть их особо не за что. И война в городе, которую ты заварил, оказалась нам тоже очень кстати. Я вообще-то ждал, что ты выкинешь что-то подобное. Слишком засветился и захочешь перевести стрелки. Правильно сделал. В той неразберихе, которую ты устроил, до экспедиции никому дела не стало. Если бы не драчка, мог возникнуть ненужный интерес и дополнительные сложности. А так оказалась ликвидирована значительная часть криминального контингента и отвлечено внимание от вас.

— Там невинные люди погибли, — сказал я. — Случайные, которые в трущобах жили. Старик со старухой. Под чужую раздачу попали.

— Бывает, — покивал Монгол.

— Эпицентра больше нет, — сказал я. — Что теперь будет с Зоной? Тут, кстати, не так далеко есть военные склады. Они, похоже, скоро останутся без охраны. Если до них кто-нибудь доберется…

— Они уже остались без охраны, — сообщил Монгол. — Полковник три дня как умер, почти все его люди разбрелись. Но меры уже приняты. Завтра установим там настоящую охрану. И на заводе охрану организуем, тут взрывчатки полно. Пришлем своих людей, теперь-то можно. А насчет Зоны! — Он развел руками. — Сам понимаешь, это не мне решать. Но, думаю, все останется как есть.

Я воззрился на него:

— Как это — как есть?! И периметр, и охрана? Никого не выпустят, никто не придет оказать помощь и навести порядок? Тут я недавно одного Председателя встречал. Вот кого к порядку приводить и приводить! А в городе?! Там же черт знает что делается! Там же людей пачками убивают! А санлагеря!

— Подожди, — сказал Монгол. — Давай по порядку. Информация о ликвидации Эпицентра уже строго засекречена. Представляешь, что начнется, если узнают, что в Зону теперь можно свободно входить?! И кто сюда понапрется, включая всяких писак и телевизионщиков, особенно зарубежных?! Ты понимаешь, что они тут увидят и какую грязь обрушат на руководство страны?! Будет мировой скандал. И никого мы без страха Чумы в стороне не удержим. Начнется просто оккупация под научным предлогом. Они нам всю страну с ног на голову перевернут.

Я уже не говорю о том, что может расползтись из Зоны. Эпицентра нет, но его творения остались, и не заметно, чтобы они намеревались исчезнуть. Ты здесь все видел, все знаешь. Представь, что оно попрется через открытый периметр во внешний мир. Да еще, не приведи бог, надумает плодиться и множиться! Это же конец света!

— А люди?

— А что люди? Ты про скверного Председателя вспомнил. Да, есть такой. Кстати, ты там аттракционы устраивал, а он готов был тебе помочь. Как думаешь, кто ему велел?… Ты лучше меня знаешь, сколько в Зоне всякой мрази почище Председателя! Их всех что, на вольную волю или по колониям растыкать?! Или под телекамеры — интервью давать?! Но это еще полбеды. Люди в Зоне изменились, и никто точно не знает как. На себя посмотри. Кого мы отсюда выпустим: скрытых монстров; зомби, запрограммированных черт знает на что?! Или еще кого-то похуже?! А где гарантия, что Чума совсем ушла? Что нет в зоне чего-нибудь такого, что затаилось и ждет? Нет, Зона останется Зоной до особого распоряжения. Определенная помощь будет оказываться, совершенно секретно, разумеется, и влиять мы на происходящее здесь будем. Но менять ничего нельзя…

— …пока все не вымрут, — закончил я за него. — А чтобы побыстрее, есть много верных средств. Я бы на вашем месте завез бы сюда для начала отравленную гуманитарную помощь. Вот тогда все останется шито-крыто. Черт с вами, бойтесь огласки и инопланетной заразы, держите взбесившуюся природу в ограде. Но людей-то надо спасать в любом случае.

— Послушай, — сказал Монгол устало. — Ты ведь не какой-нибудь вшивый интеллигент. Ты офицер спецслужбы, ты огонь и воду прошел и трубы разных металлов. Что ты тут слюни распускаешь? Ну так вышло, не мы с тобой виноваты. И никто не виноват, что черт знает что из космоса прилетело. Эти люди обречены. Их могла бы уничтожить Чума. Но не уничтожила. Ну пусть поживут еще, как умеют. Никто их не уничтожает. Но и спасать там особенно некого и не для чего.

— Я не только огонь и воду, я и Зону прошел. И, может, именно поэтому перестал людей делить на достойных жизни и не достойных. Это прерогатива Господа Бога. А мы люди. А некоторые даже не люди, а просто выродки. И не им такие решения принимать… Кстати, что будет с Ольгой?

— С Княгиней? — переспросил Монгол, отводя глаза. — Там посмотрим.

Я понял: Княгиня ему больше не нужна в условиях сугубой секретности, соблюдать которую с каждым часом станет все трудней. В голове у меня мелькнул образ летящей под откос легковушки. Видимо, именно этот способ первым пришел на ум Монголу.

Мы стояли молча и смотрели друг на друга. Я продолжал ВЕСТИ Монгола. «Отпускать» его сейчас было ни в коем случае нельзя. Если он очухается и осознает состоявшийся между нами разговор… Автомат висел у меня на плече. Пристрелить своего бывшего шефа мне ничего не стоило. И он этого заслуживал: столько людей погибло по его прямой и косвенной вине! Но по моей прямой и косвенной вине тоже погибло немало людей. Я не мог заставить себя выстрелить в этого типа, который раньше казался мне загадочным, даже внушающим трепет, а сейчас превратился в безвольного мозгляка, марионетку, которую всегда кто-нибудь дергал за ниточки. В данный момент — я. Если разобраться, я ничем не лучше его. Кто-то дергал его за ниточки сверху, он дергал других, тех, кто под ним, включая меня. А я… Я просто взбунтовавшаяся марионетка, сумевшая притвориться кукловодом. Кто дал мне право судить и хладнокровно казнить?! Это совсем не то, что убить в бою…

Но он должен был умереть, если я хочу выжить сам и чтобы выжили Ольга с Профессором, а по большому счету и много других людей.

Молчание затягивалось, я чувствовал: Монгол давно догадался, что подчиняется чужой воле, и силился освободиться. Но не мог.

…Это, конечно, могло и не сработать. Я не знал как следует своих возможностей, да и не хотел воздействовать одним внушением. Я «удерживал» Монгола, но не давил слишком сильно. Мне казалось, что его гнилое нутро и мой пресс уравновешивают друг друга, возвращая Монгола к нормальному человеческому состоянию, когда белое — это белое, а черное — черное, когда человек способен судить себя.

Я сконцентрировался и представил Монгола таким, каким он был на самом деле: беспринципного убийцу, хитрого, изворотливого, но страшно одинокого и никому на свете не нужного, которого тоже пустят в расход, когда в нем отпадет надобность, и ни одна живая душа не пожалеет о нем. Я представил весь его страх, который он профессионально прятал и который выползал наружу лишь по ночам, как скользкая холодная змея, норовящая ужалить в самое сердце. Я представил его тоску и понимание того, что будущего у него нет, как и у других таких же, бестрепетно творящих зло по чужой воле и чужой пользы ради. Я выволок наружу все его ничтожество, скудость и убогость его души, которой, по сути, давно уже не осталось, а ее место заняли профессиональный цинизм и ледяная конъюнктура, вымораживающая изнутри. Я вообразил ужасающую депрессию, которую должен ощутить человек, осознавший все это. И нарисовал единственный выход, который еще мог оказаться хоть в какой-то мере достойным. Потом я безжалостно, как клинок десантного ножа, вогнал все это в сознание Монгола.

Он переменился в лице. Щеки его вдруг обвисли, веки набрякли и опустились, лицо пошло морщинами. В одно мгновение он состарился на десять лет. То, что я успел заметить в его глазах, я не забуду никогда. Но и вспоминать об этом мне не хочется. У человека не должно быть таких глаз.

Я повернулся и зашагал к вертолетам, оставляя Монгола под стеной цеха. Он мог выстрелить мне в спину, потому что я больше не ВЕЛ его. Он мог отдать по рации команду своим головорезам прикончить нас троих на месте. Или догнать меня и что-то сказать. Если бы нашел что. Я рисковал, делая ставку на то, что не все человеческое умерло в нем. Если это не так…

Позади грохнул выстрел. Я не обернулся. Я почувствовал, как тает во мне ощущение живого, оставленного за спиной, сменяясь знакомым послесмертным «фоном».

На ходу я подумал о том, что Зло в Эпицентре оказалось случайным, по существу даже вовсе не злом, а роковым недоразумением вселенского масштаба. Не оттого ли справиться с ним оказалось так легко? Сердце ада, распространившегося по земле, находилось вовсе не в Зоне. И даже не за ее пределами. Эпицентр Зла таился в нас самих, хоть мы в большинстве даже не подозревали об этом. Ведь это благодаря нам, всем и каждому, на вершину карабкались и успешно взбирались человекоподобные монстры, для которых Зона стала лишь потенциальным источником чудо-энергии. А люди — расходным материалом. И не только в Зоне. Везде и всегда. Это благодаря нам, всем и каждому, чума нечеловеческого скотства захлестнула страну и прорвалась в Зоне, как фурункул гноем.

Но я понимал, что с этим Эпицентром Зла, возможно, не справиться никому и никогда. От бессилия я подумал, что выход, предложенный Монголу, вполне мог бы подойти и для меня. Но в этот момент показались вертолеты, и мне стало не до размышлений.

Бойцы слышали выстрел и сейчас настороженно смотрели на меня, держа оружие на изготовку. В стороне застыли Ольга и Профессор. Я приближался нарочито неторопливо, вразвалку.

— Где он? — крикнул мне командир спецназовцев.

Я ухмыльнулся.

— По нужде задержался.

Я тянул время, стараясь подойти как можно ближе. Кто знает, на каком расстоянии мои способности ослабевают?

Командир передернул затвор пулемета.

— Стоять! — Он сделал знак бойцу проверить, что там с Монголом. Двое других направили стволы на моих спутников.

Я подавил в себе злость. Я мог устроить им перестрелку в духе Дикого Запада, последнюю для них. Наверно, было бы поделом. Эти ребята, правящие свою полулегальную службу, в крови с головы до ног. Иначе и быть не могло, учитывая, как и какие задачи они выполняли. Но я просто приковал их к месту. Они застыли, словно восковые фигуры в музее.

Загудел двигатель малого вертолета, его двухлопастный винт провернулся. Я мысленно проник в кабины обеих машин и обездвижил пилотов. Потом подошел к командиру, сдернул с его плеча ремень ручного пулемета, прицелился и нажал на спусковой крючок. Когда сороказарядный рожок опустел, задний винт большого вертолета превратился в свисающие обломки. Ольга и Профессор смотрели на меня во все глаза, не говоря ни слова. Иногда они косились на застывших солдат, и тогда на Ольгином лице мелькала тень испуга.

Я отбросил пулемет, забрался в кабину подбитого вертолета и для верности разнес из своего «калаша» панель управления, особенно радио. Пилот в своем кресле не пошевелился. Но он был жив, зрачки его блуждали, а уголки рта едва заметно подергивались, будто он готовился захохотать. Выбравшись обратно, я собрал передатчики спецназовцев и сложил их в рюкзак.

В этот самый момент грянула короткая очередь. Я обернулся, вскидывая автомат.

И опять я допустил ошибку, не додумал, не предусмотрел… Как тогда, в Форте, не все одинаково среагировали на мое внушение. В Форте Кошки вовремя заметили и нагнали страху на очнувшегося «лесного брата», вышедшего из-под их контроля. Но сейчас я был один, без Кошек. И я не видел, что один из бойцов пришел в себя. Видимо, он ничего не соображал, иначе первым делом уложил бы меня. Но он просто послал пули куда попало. Не дожидаясь продолжения, я скосил его из «калаша», всадив полдесятка лишних зарядов. Боец рухнул на землю. Я повел дымящимся стволом. Но остальные продолжали стоять неподвижно, как манекены.

Потом я заметил, что Ольга неуклюже сидит на земле, упершись в нее обеими руками, а Профессор растерянно топчется рядом. Я подбежал к ним. Ольга подняла мне навстречу побледневшее лицо. Я присел. Под Ольгиной грудью на одежде расплывались, быстро набухая влагой, два алых пятна. Ольга то старалась зажать их рукой, то опять опиралась о землю, потому что сидеть ей становилось все труднее.

— Сережа, — сдавленно шепнула она.

Я обнял ее, прижал к себе, потом осторожно опустил на траву. С такими ранами ей оставалось жить считанные минуты. Черт! Черт!! Что же это такое?! Как же я мог?! Почему все вокруг меня умирают?! Я обхватил голову руками.

— Сережа, — снова прошептала Ольга. На этот раз я еле расслышал ее. — Я… не забывай меня… — Из уголка ее рта скатилась кровавая струйка, глаза остекленели. Несколько секунд я сидел неподвижно, потом вскочил и вскинул автомат. Троих оставшихся я положил бы одной очередью, веером. Но Профессор проявил неожиданную для него прыть. Он вцепился в меня, задирая автоматный ствол вверх. Ударили вспышки и грохот, пули ушли в вечереющее небо. Я попытался оторвать от себя Профессора.

— Сергей! — прохрипел он, вцепившись в меня как клеш. — Прекратите. Не надо. Не уподобляйтесь…

Я еще раз тряхнул старика и сник. Профессор разжал пальцы.

— Вы ее не вернете, — сказал он. — Не надо никого убивать.

…Мы с Профессором опрокинули застывших бойцов на землю и связали ремнями. Они валились, как ватные куклы, не шевельнувшись. Пилотов мы тоже связали. Потом я нашел в боевом вертолете саперную лопату и принялся невдалеке рыть могилу. Профессор помогал мне, орудуя палкой, но толку от его помощи было мало.

Минут через сорок на этом месте желтел холмик свежей могилы. Теперь я постоянно оглядывался, но никто из связанных не двигался. Я не стал делать креста и ставить его на могиле. Все мы, с крестами и без, давно отвернулись от Бога. А он от нас. И пустые символы не имели никакого значения.

Покончив с похоронами, я опустился на траву. Профессор сел рядом. За все это время мы не проронили ни слова.

Наконец я сказал:

— Слушайте меня внимательно и не перебивайте. Вопросы потом. Постарайтесь запомнить как можно подробнее все, что я вам расскажу. Это очень важно.

Профессор ничего не ответил, но приготовился слушать.

Я рассказал ему все, абсолютно все, что знал про Зону: про то, что в ней творилось, про все безобразия, убийства и уродства жизни в ней. Как можно подробнее передал наш разговор с Монголом, кто и зачем одновременно затеял две экспедиции, как и почему меня использовали в этой игре. Я ничего не скрыл — ни своего прошлого сотрудничества с Монголом, ни причины, по которой в городе началась война. Я хотел как можно полнее проинформировать Профессора, но под конец почувствовал, что исповедуюсь…

Профессор слушал не перебивая. Когда я умолк, он спросил:

— Для чего вы мне все это рассказали?

— Позже объясню.

Он тронул меня за рукав.

— Не казните себя. Многого вы не знали, многое от вас не зависело.

Я отмахнулся.

— Не утешайте, я не девочка. Залезайте в вертолет.

Профессор послушно вскарабкался в исправную машину. Я развязал пилота, «расковал» его, но не отпустил, продолжая ВЕСТИ.

— Запускай мотор, — скомандовал я. — В город.

Пилот, не поворачивая головы, защелкал переключателями. Взвыл двигатель, винт над колпаком кабины превратился в прозрачный круг.

— А что с солдатами? — прокричал сквозь нарастающий шум Профессор. — Так и бросим?

— Когда взлетим, придут в себя. Я позаботился. Не маленькие, развяжутся. Оружие я там оставил невдалеке. Если на что-то годны, выживут.

Вертолет оторвался от земли и начал плавно набирать высоту.


ГЛАВА 10


Арчи пересчитал зеленоватые банкноты и остался доволен. Арчи — почти не кличка, его звали Арчибальд. Мы сидели за обеденным столом на кухне обшарпанной квартиры на третьем этаже, в трущобах. В комнате за стеной ожидали Профессор и двое людей Арчибальда. Они вели себя тихо, оттуда не доносилось ни звука.

Арчи осклабился щербатым ртом.

— Все нормально, Серый, все реально! С тобой приятно иметь дело. — Его смуглое худое лицо в обрамлении черных, не ведавших расчески волос лучилось добродушием. Был он закоренелый Контрабандист со стажем, человека мог убить, как муху прихлопнуть, поэтому в его добродушие я не верил ни на грош. Но надеялся, что он меня не подведет.

— Слушай, — сказал я. — Ты меня знаешь. Если выйдет какая-то байда, заморочки начнутся и я от Профессора своевременно весточку не получу по своим каналам… Если что, я тебя под землей найду, и никакие твои быки тебя не спасут. Я тебе до хрена заплатил, вдвое больше, чем нужно. И ты отработай. Если хочешь, чтоб здоровье было и бизнес дальше процветал. И покровителю своему на той стороне про наше дело ни слова. Про что хочешь — сколько угодно, а про это ни-ни. Понял?

Арчи нахмурился. Кажется, он не на шутку обиделся.

— Правильно про тебя, Серый, говорят, что ты совсем осатанел. На всех зверем смотришь. В сортир хочешь, но сам себе не веришь. Гляди, когда-нибудь обделаешься. Ты меня давно знаешь. Я, конечно, не Дед Мороз с подарками. Но ты мне, было дело, жизнь спас, когда Летучие Мыши одолели. Ты меня от патруля возле периметра раненого отбил, до сих пор не пойму, чего ради?! Я тебя когда-нибудь подводил? Бабки бабками, но я тоже понятие имею: за добро добром плати. Будь спокоен: доставим твоего Профессора в целости и сохранности, и документы ему уже сделали — комар носа не подточит. А если что, если какие нестыковки на той стороне, мы тебе его обратно целехонького приведем и с рук на руки передадим. И нечего тут грозить. А покровителей у меня нету. Подвязки, конечно, имеются, а покровителей нет. Дороговато обходятся — без башки можно остаться.

Я чувствовал, что он не лукавит. Но на всякий случай, чтоб уж наверняка, слегка ПОВЕЛ его. Он этого, конечно, не заметил.

— Долго тебя не было, — сказал Арчи. — Говорят, с Работягами в экспедицию ездил. Аж к самому Эпицентру. Много добра привез?

Я склонился к нему через стол.

— Ездил, точно. Запомни и другим расскажи. Нет больше Эпицентра. И Чумы больше никакой нет. Любой может в Зону войти, и ничего с ним не будет. Но Зону все равно держат и будут держать. Им так выгодно, долго объяснять. Но торчать здесь смысла нет никакого. И удерживать они права не имеют.

Арчи посмотрел на меня и с сомнением покачал головой:

— Чудные базары ведешь. Прямо сказка. На порожняк косит.

— А ты проверь. Скажи своим, чтоб на периметре скрутили какого-нибудь лопухового салагу и сюда доставили. А лучше несколько, для гарантии. Сам увидишь, что будет.

— И что?

— Ничего. Подержишь пару дней, поверещат, и ты их отпустишь. Говорю же, кончилась Чума. Я тебе тоже никогда не врал.

— Однако, — сказал Арчи. — Если ты не гонишь, если реальный базар… Это же какое дело! Это же людей собирать надо и на прорыв идти, если добром не пропустят. Это, выходит, житуха по новой начинается?!

— Ты с прорывами не спеши, — урезонил я. — Перестреляют как зайцев. Подожди пока, людям только объясни. Думаю, скоро многое изменится. И прорывов не понадобится.

— Долго ждать-то?

— Не знаю. Может, и долго. Наберись терпения. А если уж до прорывов дело дойдет, так надо всем вместе, а не каждый сам по себе. Позже обсудим.

— Ла-адно, — протянул Арчи. — Я, конечно, проверю.

— Вот-вот, не забудь.

— Ладно, — повторил Арчи. — А как тебя, если что, найти?

— Через Работяг.

Арчи хмыкнул:

— Через Работяг! У них сейчас большие проблемы. Крепость их сожгли, не слышал, что ли?

— Слышал, но не видел пока. С тобой перво-наперво связался.

— А ты погляди. Там одно пепелище. Комодовские ухари и примкнувшие к ним штурмом хотели взять. И взяли почти. Многих перебили. Крантец мог Работягам прийти. Но тут, как со звезды на лыжах, влетает в город Харлей со своими Байкерами. С ними какой-то чужак. И они встряли, не понять, с какого перепуга. Комодовцы не ожидали удара с тыла, запаниковали, ну и покосили их немерено. Комод-то в кашу не лез, со стороны руководил, из «лендкрузера» своего. Но рассказывают, чужак классным снайпером оказался. Отследил Комода и шлепнул из винта с оптикой прямо в кабине. Так что нет больше Комода. Снайпера того, самого в перестрелке шлепнули. Братва, понятно, сразу на попятную и разбежалась. Работягам, можно сказать, чудом сфартило. Они теперь другую Крепость оборудуют, в старом районе, на берегу.

«Ольгин коллега, что ли, Харлея сагитировал? — подумал я. — Очень может быть, раз самолично Комода убрал. Сволочь, никогда ему Коня не прошу, но пользу принес. Несподручно ему было, чтобы Работяг порешили. Возвращаться к начальству с пустыми руками нельзя. С Харлеем он мог по Зоне до морковкина заговенья мотаться. А в одиночку бы пропал. Харлей парень нормальный, надо только с ним поговорить как следует».

— Я с Работягами все равно связь буду держать, — сказал я вслух. — Так что через них ищи.

— Лады.

Мы встали и прошли в комнату. Здесь на продавленном грязном диване, пригорюнившись, сидел Профессор, а углы подпирали двое подручных Арчи. Я подошел к Профессору, положил руку ему на плечо.

— Ну вот и все. С ними пойдете. — Я кивнул на Арчи.

Профессор поднялся, глянул на меня ужасно усталыми, слезящимися глазами. Сейчас он выглядел как глубокий старик, испуганный, немощный и ни на что не годный. Я даже усомнился на миг, выйдет ли толк. Но я чувствовал, что в Профессоре еще оставались силы. А главное, в нем появилась злость. Хорошая такая злость, созидательная. Нет, не должен он меня подвести. Что получится, неизвестно, но в кусты он не подастся, это точно.

— Не хочу показаться занудой, — сказал я, — но вы уж не забудьте, о чем мы с вами говорили. Все детали важны. И постарайтесь. От вас многое зависит.

— Я постараюсь, — заверил Профессор.

…Вертолет приземлился на безлюдном, заросшем травой и кустарником стадионе. Пилот по-прежнему сидел в своем кресле безучастно, не оборачиваясь. Я, наученный горьким опытом, крепко «держал» его и не ослаблял хватку ни на миг. Когда мы с Профессором спрыгнули на землю, я внушил пилоту, чтоб летел на свою базу, а когда приземлится, чтоб все напрочь забыл. Вертолет взмыл в небо и исчез за кромкой трибуны. Я отвел Профессора к скамейкам.

— Присядем?

Он послушно сел.

— Профессор, — спросил я, — вы как?

Он потряс головой.

— В норме.

Я чувствовал, что ему худо, но пока ничего серьезного, просто переутомился и нахватался стрессов. Выбора у меня все равно не было.

— Вы все поняли, что я вам рассказал?

— Да, конечно, — закивал он, — это чудовищно…

— И это нужно прекратить. Какие ни есть тут люди, они люди. В общем-то обычные, такие же, как везде, только оказались в запредельных обстоятельствах. Другие бы попали на их место, стали бы не лучше.

— Да, — согласился Профессор. — Я об этом тоже не раз думал.

— Монгол был прав: люди в Зоне изменились, возможны всякие сюрпризы. Пусть за ними наблюдают, пусть исследуют, лечат как-то, я не знаю. Но как людей, а не как скот в запертом хлеву. Нельзя допустить, чтобы их в Зоне сгноили во имя чьих-то паршивых интересов. Для этого вам предстоит поработать.

— Что я должен делать? — спросил старик.

— У меня есть знакомые Контрабандисты. На них можно положиться. Если хорошо заплатить. Они инвалюту уважают, потому что часто бывают на Большой земле. Они переправят вас за периметр и обеспечат документами. Дальнейшее зависит от вас. Вы, конечно, можете просто залечь на дно — денег вам я тоже дам. Вы это заслужили. Но нужно совсем другое. Я вас очень прошу выполнить мое поручение.

— Какое?

— Доберитесь до столицы. Найдите, не знаю кого… Влиятельных ученых с мировым именем, которых просто так не прищучишь. Обратитесь к журналистам, которым еще рот не заткнули, в какие-то общественные организации. Вы умный человек, сориентируйтесь, найдите людей, которые не боятся и не станут молчать. И расскажите им все, что знаете про Зону и то, что творится вокруг нее.

Профессор пожевал губами.

— Я не конспиратор, не представляю, что у меня выйдет. Потом, у нас ведь нет никаких доказательств.

— Я знаю, что вы не конспиратор. Но профессиональных конспираторов у нас под рукой нет. А насчет доказательств… Есть у нас одно, просто железное. В Зону теперь можно свободно входить без вреда для человека, и это очень просто проверить. Уже проверено. Так что было бы желание. Нужно привлечь внимание честных и влиятельных людей. Есть же такие, не может не быть! А дальше, я думаю, пойдет само, как снежный ком с горы. Найдутся доброхоты, сходят в Зону, и никакие кордоны их не удержат. Если что, я Контрабандистов подключу. Им, конечно, бабки нужны. Но гнить в Зоне до смерти им тоже неохота. Так что помогут как миленькие… А когда положение с Зоной прояснится, такое шило в мешке не утаишь. Никакими штыками не отгородишься. Я не знаю, что тогда случится. Но что-то обязательно. И все изменится. Монгол говорил, что к Зоне приковано внимание, считай, всего мира. Вот этот весь мир, я думаю, и не станет сидеть сложа руки. И у нас разные силы существуют, с разными интересами. Они тоже в стороне не останутся, такой повод не упустят. Тогда конец Зоне. Не частные спецназовцы сюда понапрутся, а совсем другие люди, при которых не побеспредельничаешь. И никто их уже не удержит. Надеюсь, разгребут они нашу кашу. Главное, людей спасти.

— А если меня просто поймают и посадят? — спросил Профессор. — Или убьют? Может быть, лучше, Сережа, вы сами?…

— С одной стороны, лучше. Но только с одной. Поймать меня, конечно, сложнее. Но кто я такой? Бывший офицер спецслужбы, которая во всем и замешана. А ныне бродяга, Ездок, маргинал Зоны. А если рот открою, еще и предатель-перебежчик. Кто меня станет слушать и кто мне поверит? А если кто и станет, мои бывшие коллеги меня на смех поднимут. Потом в порошок сотрут и по ветру развеют. А вы все-таки профессор. Вы умеете шире меня мыслить и говорить как нужно. Не смогу я ничего толком и убедительно объяснить. А вы сможете. Вы со своими, с учеными, найдете общий язык. Нужно только постараться. Риск есть, не скрою…

Профессор молчал.

— Ну что ж, — сказал я. — Это тоже ответ. Никому вы ничего не обязаны. Я понимаю. Отдыхайте. Но из Зоны вас все равно лучше переправить, вы здесь долго не протянете.

— Вы очень торопливый молодой человек! — сварливо перебил меня Профессор. — Серьезные решения сначала обдумываются, потом принимаются. Вам, как я заметил, извините, это не всегда свойственно… У меня есть в столице надежные связи. Очень умные, очень честные люди. С большим научным авторитетом. Надеюсь, что и не трусливые. Я могу к ним обратиться. И обращусь!

…Арчи сделал знак своим парням: пора. На прощание мы с Профессором обнялись. Я почувствовал, какое у него слабое, старческое тело, и на миг усомнился в разумности затеянного мною. Но я знал, что дух у него куда сильнее плоти. На это оставалось и надеяться. Все уже было переговорено, так что расстались мы почти без слов.

Я спустился по лестнице и вышел на улицу. Крепость Работяг сгорела, а с ней и мой джип. Пришлось пересесть пока на походный ГАЗ-66, поджидавший меня в укромном месте.

Я погнал машину туда, где на новом месте обосновались Работяги. Город почти не изменился, только прибавилось сгоревших домов. Пожары, понятно, никто не тушил, многоэтажки выгорели дотла и сейчас пугающе чернели среди уцелевших зданий. Трупы с улиц все-таки убрали, но кое-где на тротуарах оставались засохшие бурые лужи и потеки.

На одном из перекрестков мне преградила путь цепочка оборванных, вооруженных людей. Я затормозил и выглянул из кабины. Один из оборванцев приблизился.

— Милиция городского самоуправления, — с достоинством представился он. — Предъявите документы.

Он и его спутники были явные обитатели трущоб. Похоже, им осточертело прятаться от чужой стрельбы, осточертела анархия и отмороженный беспредел, от которого не найдешь защиты. И они решили взять дело этой самой защиты в собственные руки. Если даже трущобные жители не вытерпели и взялись за стволы, здорово здесь всех приперло!

— Какие документы? — осведомился я.

— Удостоверение личности, выданное самоуправлением, и пропуск на передвижение по городу.

— Мужики, — сказал я. — Я только что из тайги, давно в городе не был. Самоуправления вашего в глаза не видел и слыхом о нем не слыхал. Какие у меня документы?!

Оборванец потоптался под дверцей.

— А кто ты такой?

— Ездок. Промышлял вот в глубинке, теперь вернулся. А у вас милиция какая-то.

— И много напромышлял?

— Да что было, все сдал заказчику. Пустой кузов, можешь проверить.

— А чем расплатились?

— А чем расплатились, то уже в надежном месте. Да вы что, грабить меня собрались? Милиция называется!

— Никто тебя грабить не будет, — сердито заявил оборванец. — Мы тебе не Урки и не прочие. Просто проверяем, чтоб чего опасного по улицам не возили, оружия там, взрывчатки. Задолбали эти козлы со своей войной. Народу поугробили. Мы тут недавно пикап один тормознули. Под брезентом полный кузов стволов. Хотели конфисковать, а перевозчиков под арест. Но они как давай палить! Одного нашего ранили и по газам. Ну ничего. В другой раз умней будем. Чуть что, сами огонь откроем. Упредительный.

— Нету у меня взрывчатки, — примирительно сказал я. — И стволов нету. Вот только личный «калаш», один-единственный. Так без него мне нельзя. Как Ездоку без автомата?!

Оборванец отошел к своим, они посовещались, потом он снова вернулся к машине.

— Ладно, на первый раз проезжай. Но заедь в самоуправление, оно на Гагаринской улице, в бывшем техникуме, колледже то есть. Обязательно заедь и все нужные документы получи, а то в следующий раз не пропустим.

Я пообещал и тронул с места.

У старой набережной кучкой стояли двух- и трехэтажные дома старинной постройки, из красного кирпича, с узкими окнами. Я знал, что стены у них толстые и прочные, так что новая Крепость могла получиться даже надежней старой. Несколько домов уже были обнесены изгородью и колючей проволокой. Стояли три караульные вышки, над возведением четвертой трудилась бригада Работяг.

Я затормозил рядом с ними и высунулся из кабины.

— Привет.

Бригадир узнал меня.

— Привет! Ты живой? А говорили…

— Директор где?

Бригадир указал рукой в брезентовой рукавице на двухэтажный особняк.

— Там у него контора.

…Директорский кабинет оказался чуть поменьше прежнего, но интерьер имел место все тот же, включая два флага за спинкой кресла: алый и триколор.

При моем появлении Директор сперва захлопал глазами, потом встал.

— Ты? Живой?

— Можете потрогать.

Директор глубоко вздохнул, опустился обратно в кресло, кивнул мне:

— Садись, рассказывай. Кто еще вернулся?

Я расположился за приставным столом.

— Больше никто. А Лариса доехала?

— Что?… А, доехала. С Игорем Лаптевым на мотоцикле. Как уцелели по дороге, не пойму?! Они рассказали, что караван на засаду нарвался. Я понял, что экспедиции конец, хоть вы и дальше отправились. Теперь понимаю, что глупая была затея. Авантюра, одним словом. Приезжие подтолкнули, а мы и сами давно мечтали… Только людей и технику потеряли.

— Вы не правы, — сказал я. — Результат есть. Вы даже не представляете какой.

— И какой же? Удиви.

— Эпицентр больше не существует. И Чумы нет. Значит, и Зоны не должно быть.

Директор вытаращил на меня глаза:

— Ты не пьян? С головой все в порядке?… Тогда давай поподробней.

Я вкратце рассказал ему, как мы добрались и как удалось покончить с Эпицентром. Директор слушал, приоткрыв рот.

— Фантастика, — сказал он, когда я закончил.

— Конечно, фантастика. С самого начала сплошная фантастика и была. А теперь осталась пошлая реальность.

— Так какого черта мы здесь сидим?! — заорал Директор. — Надо ехать к периметру, звать специалистов, спасателей, людей отсюда выводить.

— К периметру ехать не надо, — перебил я его. — Зону ликвидировать никто не собирается. — И, не вдаваясь в подробности, пересказал то, что узнал от Монгола.

Директор долго молчал.

— Вот мерзавцы, — наконец сказал он. — Знал, что мерзавцы, но такого все-таки не ожидал. Я свяжусь по своим каналам…

— Вот этого делать не следует ни в коем случае. Может, среди ваших связей и есть надежные. Но очень вероятно, что вы нарветесь на организаторов экспедиции или тех, кто действует по их указке. Сами можете догадаться, что получится.

Директор поскреб затылок.

— И что же ты предлагаешь?

— Пока никаких телодвижений. Я уже предпринял кое-что. А вы пока займитесь проверкой ваших каналов. Есть у вас такая возможность?

— Ну-у относительная, конечно.

— Вот и не торопитесь. Проверяйте и перепроверяйте, пока на все сто не убедитесь, что имеете дело с надежными людьми.

— Это долго.

— А если быстро, все вообще может полететь к чертовой матери. Я же говорю, я принял меры.

— Какие?

— Лучше вам не знать.

Директор вдруг грубо выругался.

— Вот всегда ты так! Все сам, все мутишь, играешь в шпионов. Может, то, что ты мне тут нарассказывал, вообще ерунда! Может…

— К сожалению, не ерунда, — перебил я его. — Потому что я действительно в некотором роде шпион. Можете мне не верить. Но вы умный человек и меня знаете. Я никогда вам дезу не загонял. А вы зря рисковать не станете.

— Ты шпион?! Нет, на шпиона ты, конечно, похож, не спорю, но на кого же ты работаешь?

— Теперь исключительно на себя. И на вас. И вообще на всех, кто в Зоне.

Директор обхватил голову руками.

— Ладно, потом вся эта ахинея твоя!.. Что же прикажешь делать: сидеть, как страус, головой в песок?!

— Я вам приказывать не могу. Но советую проявить терпение и осторожность. Ваше участие еще очень понадобится. Но в свое время и чтобы наверняка.

Он задумался.

— Если ты прав, — сказал он наконец, — а я думаю, что ты прав, судя по предыдущему опыту, я, конечно, подожду. Я проверю и перепроверю. Я наизнанку выверну. Но когда удостоверюсь, что со мной не сволочь какая-то играет… Вот тогда я им… Я этого так не оставлю! Я ООН по тревоге подниму!

— Они по тревоге обычно как-то не спешат, — сказал я. — Хотя тоже не лишний вариант. Но, повторяю, раньше времени бучу не поднимайте.

Директор опять замолчал, уставясь в стол.

— Ладно, уговорил. Действуем по твоему шпионскому плану, соблюдая сугубую конспирацию. Может, поделишься, что сам предпринял?

— Потом. Не потому что не доверяю. Сглазить боюсь.

— Пошел ты!.. Шутник хренов.

— Где Лариса? — спросил я.

— А? Да в госпитале, конечно, где же ей быть?! Второй дом направо отсюда.

…Госпиталь еще не успели обустроить, разобранные железные койки и медицинское оборудование были свалены грудами в коридоре.

Я окликнул пробегавшую медсестру — где Лариса? И тут же увидел ее выходящей из полупустой палаты. Она тоже заметила меня, и у нее вытянулось лицо.

— Здравствуй. — Я подошел и хотел обнять ее, но она отстранилась.

— Живой?

— Что вы все заладили?! Как видишь.

Я почти насильно притянул ее к себе, но она уперлась ладошками мне в грудь.

— Прости, — сказал я. — Ну прости, пожалуйста. Я кретин, и просто случайно так получилось. Я… люблю тебя.

— Что, отшила тебя твоя крутая краля? — спросила Лариса, снова отстраняясь.

— Она погибла.

— Господи! — Лариса даже слегка всплеснула руками. — Вот уж чего ей не желала!

— Да при чем здесь ты?!

В своем белом халате и изящной наколке Лариса показалась мне красивой как никогда.

— Послушай, — сказал я. — Я наделал кучу глупостей. Я обидел тебя. Я вообще много чего сделал, за что мне нет прощения. Но я вернулся. Я теперь совсем другой. Я тебе расскажу, и ты сама поймешь. Мне никто, кроме тебя, не нужен. Я вернулся к тебе. И всегда буду с тобой. Ну за исключением деловых отлучек.

Лариса вдруг рассмеялась:

— Вот-вот, за исключением. А исключений этих у тебя всегда было и останется!.. Да не в этом дело, Сережа. Я тебя тоже люблю. Давно и довольно мучительно. Тебя по-другому любить нельзя, потому что ты такой, какой есть… Оглянись, пожалуйста.

Я оглянулся. Позади нас, у начала коридора топтался Игорь Лаптев, все такой же угловатый и неуклюжий в движениях. Он не знал, как поступить, то ли подойти и поздороваться, то ли убраться вон.

Я сразу все понял. Обратная поездка на мотоцикле принесла свои плоды.

Я мог запросто просветить их насквозь и узнать, что Лариса чувствует ко мне, что они с Игорем испытывают друг к другу. Но я наглухо заблокировал эту свою способность.

— Ну что ж… — начал я, но Лариса меня перебила.

— Ты думаешь, все понял? Ничего ты не понял. Ну да, сейчас мы вместе. И, наверно, долго будем вместе. Он не ты. Ты яркий, просто ослепительный. Ты сильный, целеустремленный. Тебе всегда чего-то надо. Ты в этой дикой Зоне, как рыба в воде. Экстрим — твоя стихия. Без него ты можешь зачахнуть. Я думаю, ты даже отчасти хозяин в Зоне. Здесь тебе удается и подчиняется такое, что не удается и не подчиняется никому.

— Ага, — перебил я ее, — Люцифер, повелитель Ада! Чтоб ты знала: Эпицентра больше нет. И Чумы нет. Значит, скоро и Зоны не будет. Рано или поздно.

— Для тебя она найдется всегда. Не эта, так другая. Ты не Люцифер, ты человек, которого можно и хочется любить. Но лучше этого не делать. Даже если больно и невмоготу. Дело не в твоих изменах. Такие, как ты, без этого не могут. Но я обычная женщина и хочу обычного счастья. Не знаю, откуда ты взял, что Зоны скоро не будет. Но если это правда, то тем более. Игорь тоже обычный парень. Он по-своему яркий. Но не такой, как ты. Он ярок не обжигающе. С ним можно прожить всю жизнь, сколько мне отмерено. А с тобой… С тобой — минутное, обжигающее счастье, а потом лишь боль от ожогов. Прости. Я думаю, ты понял. Ты ведь умный мальчик. Если понадобится, я всегда буду рядом. Но с тобой не буду никогда.

Я повернулся и направился к выходу. Когда я проходил мимо Игоря, он с опаской заколебался, подать мне руку или не стоит. Я сам протянул ему ладонь. Мы молча обменялись вялым рукопожатием и разошлись.

Над городом проглянуло солнце, под его лучами этот гигантский могильник стал еще страшнее и отвратительнее, обнажив свои уродливые глубины. Но там жили люди, а потому могильник не был окончательно мертв. И с ним надо было что-то делать.

Я вскарабкался в кабину своего грузовика, захлопнул дверцу и опустил голову на руль. Лариса, наверно, права. Я не просто упустил свой шанс. Такой, какой есть, я не мог на него даже рассчитывать. Я попытался вспомнить лицо жены и вдруг обнаружил, что это удается мне с трудом. Родные черты расплывались в памяти, затуманивались, и их никак не получалось воссоздать целиком. Наверное, потому, что на ней когда-то женился по большой и чистой любви совсем другой человек. Он нисколько не походил на Ездока по кличке Серый. Но теперь уже ничего не вернешь назад.

Город напомнил о себе порывом ветра, принесшим из руин облако золы и пепла от свежих пожарищ. Ну что ж. Я был нужен этому городу, меня даже считали хозяином Зоны. А хозяин не должен сидеть сложа руки.

Впрочем, какой я хозяин?! Я просто самоуверенный одиночка, взваливший на себя непосильный груз, который, не исключено, рано или поздно придавит насмерть. Одиночки долго не живут. Но с моим опытом и необычными способностями я очень опасный одиночка, которого голыми руками не возьмешь.

Но для чего все это? Что я буду делать? Найду Харлея и еще кого-то, мы примемся партизанить, отражая рейды зондеркоманд, которые, не исключено, скоро появятся в Зоне. Может быть, мы добьем оставшееся «отмороженное» отребье, а прочее, не до конца «отмороженное», приведем в чувство и принудим жить по правилам. Мы не научим их уважать человеческую жизнь — они в этом смысле необучаемы, а мы никудышные учителя — но мы заставим не покушаться на нее. Я ведь больше ничего не умею, кроме как отражать, ликвидировать, наступать и отступать, когда нужно, чтоб перейти в атаку снова. Я ничего не знаю, кроме войны, и понятия не имею, как строить нормальную жизнь. Тем более в таких сумасшедших условиях.

Пусть этим занимаются Работяги и, может быть, новорожденное самоуправление. Я найду себе другое занятие. Я останусь Ездоком. Но я не стану рыскать в поисках добычи. Я поеду от дома к дому, из улицы в улицу, из района в район, от хутора к хутору, от поселка к поселку. И везде буду втолковывать запуганным людям, что Чумы больше нет и Зоны быть не должно. Не ВОДИТЬ, а именно втолковывать. Люди не марионетки. Лишь когда они действуют по собственной воле и убеждению, их дела имеют смысл и цену. Я буду вдалбливать это любому встречному каждый час своей жизни. И я постараюсь объяснить, где на самом деле кроется сердце ада, истинный Эпицентр Зла. Быть может, кто-то поумнее меня догадается, что с ним делать.

Не такой я наивный, чтобы думать, будто все будет легко и просто, что все получится. Что мне поверят и переродятся и в Зоне их станет не удержать. Меня наверняка постараются убить, и местные, а уж те, из-за периметра — непременно. Но, во-первых, повторю, слишком опасный я одиночка. Похоже на то, что мерзость, посеянная Эпицентром, не рассосется сама собой. Но и мои возможности, наверно, не исчезнут. Это крохотный плюс против громадного минуса. Но если использовать его с пользой для всех, а не для себя одного, может, не такой он и крохотный.

Во-вторых, если задуматься, не одно только зло я творил. Я делал и добро, порой мимоходом, решая совсем другие проблемы, не задумываясь. Просто делал, когда мог, и все. Не преследуя никакой корысти. А к Эпицентру я пошел, кажется, вообще вопреки собственному здравому смыслу. Но нет больше Эпицентра. А такое добро, говорят, имеет обыкновение возвращаться, когда этого меньше всего ожидаешь. Так что, не исключено, в Зоне у меня могут обнаружиться даже друзья. Ну пусть не друзья, а хотя бы те, кто не желает мне вреда. Хуторянин Анатолий, например, думаю, не откажется мне помочь, и Харлей, и другие… Выходит, не такой уж я и одиночка. И я не хозяин Зоны. Мы все ее хозяева, равно как и собственной судьбы. Я не Люцифер. И уж тем более не мессия — это смешно! Мессия может явиться, а может, и нет. Но кто-то же должен начать первым!

И я буду верить, что Профессор по ту сторону периметра тоже сделает свое дело. И к нам присоединятся другие, много других, и наши усилия сольются в единую, могучую волю, поддерживающую равновесие во Вселенной. Волю, способную если не вырвать адское сердце из человеческих Душ, то хотя бы подавить его неистовое биение, чтобы смести с лица земли все и всяческие Зоны Зла, включая те, что мы так ловко научились создавать своими собственными руками.