Прекрасная лилия
Кимберли Кейтс








Нилл, лучший из рыцарей Ирландии, был готов на все, дабы избавить своего короля от грозящего ему проклятия…

Кэтлин, прозванная Лилией, прекраснейшая из девушек Ирландии, была рождена под гнетом пророчества – ей суждено стать виновницей гибели короля…

Они должны были ненавидеть друг друга, но вместо этого познали такую силу страсти, которая может навеки изменить судьбу мужчины и женщины.






Кимберли Кейтс

Прекрасная лилия





Пророчество


Это была ночь, когда человек может обрести бессмертие. С Ирландского моря ветер гнал волны, шепча им на ухо о славе героев, живших на заре веков. Луна, божество друидов, плыла над землей, которую никогда не могла укротить рука захватчика. От таинственного светила тянулась полоска света, искушая иного дерзновенного найти в сердце достаточно мужества, чтобы, ступив на этот иллюзорный путь, в конце его, на небесах, обрести бессмертие.

Путешествие, которое для многих было бы вполне по плечу. Но для остальных – коварных, вероломных – это было лишь жестокой насмешкой богов – ведь когда от гордости не остается ничего, душа с каждым днем все больше погружается в колодец, до краев заполненный жгучей горечью.

Конн Верный, верховный тан Гленфлуирса, стоял на берегу, не замечая, что соленый морской ветер сечет его закоченевшее от непогоды лицо. Что он делал здесь – воин, который должен был бы сейчас упиваться радостью, пируя в тесном кругу боевых товарищей? Люди пили и веселились, не замечая его отсутствия, вновь и вновь хвастаясь своей доблестью перед женами, не сводившими с них восхищенных глаз.

Он победил, враги были разбиты. Ему приятно было слышать, как шептались за его спиной юный бард и старый друид. Скоро вся Ирландия даст Конну прозвище Непобедимый. О том, чтобы присоединить к имени подобное прозвище, любой из многочисленных танов мог только мечтать. Тогда его имя навеки останется жить на этой земле, как стоят на ней горы Слив-Миш, вздымая могучие плечи под самые небеса. Но он знал, что этим гордым прозвищем будет обязан не собственным подвигам, а беспечной щедрости другого человека.

Финтан Макшейн. Повернувшись, Конн легко отыскал взглядом в пирующей толпе этого рыцаря без страха и упрека. Высокий, богатырского телосложения, с плечами настоящего копьеносца, Финтан сидел в углу рядом с женой, по-видимому, совершенно равнодушный к тому, что половина женщин за этим столом оставила бы мужей, чтобы нырнуть к нему в постель, а потом хвастать на весь свет, что им посчастливилось испытать на себе его легендарную магию. Да что там женщины – каждый из воинов с готовностью пожертвовал бы любыми богатствами ради сокровища, которым одарила Финтана щедрая судьба, – величайшего дара побеждать врага, и это при том, что он был совершенно слеп.

Сражение за сражением выигрывал Конн, и все благодаря Финтану. Конн лишь покорно тащился вслед в хвосте его славы. И только наедине с собой мог он позволить себе горькую радость. Пусть, думал он, пусть имя Финтана и рассказы о его немеркнущей славе всемогущие боги вписали на огненной скрижали между сияющих звезд. Зато жена Финтана, любимая и обожаемая, оставалась бесплодной! И в жизни, полной ратных подвигов, сын или дочь никогда не станут отрадой слепого воина. Семя Финтана исчезнет с лица земли, тогда как сыновья и внуки Конна будут жить вечно.

Но теперь жестокая судьба решила все по-иному. Феи снова покровительствуют своему любимцу Финтану. Его жена, хоть для нее давным-давно миновала пора материнства, была беременна ребенком, о котором оба, и муж, и жена, так долго мечтали. Даже сейчас они, обнявшись, шептались, словно сгорающие от страсти новобрачные, и рука Финтана украдкой ласкала через ткань платья Гренны еще не родившееся дитя.

Горечь и обида на несправедливость судьбы снова захлестнули Конна. Злоба душила его, ядовитая злоба, о которой, как он надеялся, никто не подозревает. Но в эту минуту из-за стола вдруг поднялся бард, проницательный, несмотря на свою юность, с лютней в руке, и когда он бросил взгляд в сторону Конна, тот прочел в глазах юноши угрюмое презрение.

– Я спою вам песню о Финтане. – Зал заполнил сладкозвучный голос барда. – О Финтане, чье место среди звезд!

Конн поморщился, отлично зная, что не может позволить себе выказать недовольство – ведь эти люди сегодня в который раз стали свидетелями воинского гения Финтана. Пробираясь между скамьями к своему столу, где его ждал полный доверху кубок, он старался выдавить из себя улыбку.

– Финтан! – проревел он и высоко поднял кубок, приветствуя копьеносца. Не важно, что слепой соперник не мог видеть его в тот момент. Важно, что другие видели. – Пусть твое имя живет вечно и сын твой увеличит славу отца!

Однако голос Конна предательски дрогнул, и юный бард успел заметить слишком много, разгадав тайну ненависти, которую тан питал к слепому копьеносцу. Потрясенный этим, Конн попытался отвлечь внимание барда.

– Друид! – с напускной сердечностью воскликнул он, обернувшись к человеку в скромной темной одежде, стоявшему за спиной юного барда. – Воспользуйся ниспосланным тебе великим даром предвидения ради героя этого дня! Расскажи, каким воином суждено стать сыну великого Финтана!

Друид двинулся через комнату, волоча за собой подол своего одеяния. Казалось, старик принадлежал уже другому миру. Жена Финтана робко подняла на него глаза, и в них на мгновение блеснул тревожный огонек. Блеснул и погас, только рука женщины легла на выпирающий живот, словно пытаясь защитить еще не родившееся дитя. От чего? От жестокости будущих битв, которые ждали его впереди? Или от темной силы пророчества друида?

– Успокойся, свет моей души, – весело хмыкнул Финтан, уловивший испуганное движение жены, и убрал руку с ее живота. – Или ты забыла, что нет на земле такой силы, которой мы должны бояться? Ничего дурного не может случиться с нашим ребенком, – пробормотал он. – Это дитя судьбы, драгоценный дар богов! – И он улыбнулся с такой самоуверенностью, будто не сомневался, что бессмертие ему уже обеспечено.

Жгучая ненависть душила Конна. Но он не мог дать ей волю – воинский гений Финтана по-прежнему был ему нужен. Старый седой друид положил свою высохшую руку на живот Гренны, и вдруг полустон-полувздох сорвался с губ старика и он отдернул руку, будто дотронулся до раскаленных углей. Взглянув в его исказившееся лицо, Гренна пронзительно вскрикнула, глаза ее расширились от ужаса.

– Что это значит? – прогремел Финтан. Он был слеп, но не мог не почувствовать ужаса, сжавшего сердце любимой жены.

– Ребенок, – едва шевеля онемевшими губами, прошептал друид. Казалось, за это мгновение он постарел еще на сотню лет. – Это девочка, дочь.

– Ты старый дурак, друид, если думаешь, что подобная новость может меня огорчить! – фыркнул Финтан. Отвернувшись от старика, слепой копьеносец обнял жену и крепко прижал ее к себе. – Успокойся! Твоя дочь для меня драгоценнее, чем сын любой другой женщины.

– Финтан, это еще не все. Это дитя… – С трудом оторвав взгляд от будущих родителей, старик перевел его на Конна. И то, что верховный тан прочел в этих бесцветных, будто не имевших возраста глазах, заставило кровь в его жилах превратиться в лед. – Этот ребенок станет причиной гибели тана! Ее следует… она должна быть умерщвлена еще до того, как сделает первый вздох!

– Нет! – обхватив руками живот, дико вскрикнула Гренна.

Сжимая в руке копье, Финтан вскочил на ноги, будто испугавшись, что друид вырвет еще не родившееся дитя из чрева матери.

– Ты ошибся, друид! – прорычал слепец. – Нет на свете воина более преданного и верного тану, чем Финтан Макшейн.

– Но я не говорю о верности, Финтан, – взмолился старый друид. – Просто это ее судьба.

Но тот, не слушая старика, топнул ногой.

– Судьба?! Пусть только кто-либо осмелится тронуть мое дитя – и этот день станет для него последним! – С этими словами слепой воин повернулся к тану и поднял голову, будто глядя ему в глаза. – Я сражался за тебя. Я проливал свою кровь. И теперь скажи мне, тан: что я купил ценой этой крови? Докажи, насколько велика твоя вера в меня. Кому ты веришь – мне, Финтану Макшейну, который клянется, что никогда дитя одной с ним крови не причинит тебе вреда, или нелепым сказкам старика?

Конн замер, парализованный страхом и сознанием того, что сейчас, может быть, держит в руках свое будущее. Как часто мечтал он об оружии, которое смог бы занести над головой Финтана! И вот теперь одним сокрушительным ударом он может уничтожить ненавистного соперника! Но достаточно одного неверного шага, и все надежды на то, чтобы остаться в веках под гордым именем Непобедимого, могут враз пойти прахом.

Конечно, тяжело будет сознавать, что своей славой он обязан другому человеку, но лучше уж такая слава, чем никакой.

– Финтан, опусти копье. Пусть навечно проклянут меня боги, если я посягну на жизнь ребенка, отца которого почитаю и люблю больше, чем собственного брата.

– Но ты должен выслушать меня! – в отчаянии взмолился друид. – Великое несчастье ждет тебя! Я почувствовал это в тот миг, когда дитя ударило ножкой в мою ладонь!

Конн передернул плечами.

– Какую опасность может представлять для меня девчонка? У нее нет и не будет иного оружия, кроме красоты! А как только дитя появится на свет, я отошлю ее в монастырь, где добрые и благочестивые сестры станут заботиться о ней, как о принцессе. Когда же девочка вырастет и превратится в женщину, я верну ее домой, чтобы выдать замуж за человека, достаточно сильного для того, чтобы пренебречь любым проклятием.

Облегчение и благодарность осветили лица Финтана и его жены.

– Забрать наше дитя! – простонала Гренна. – Нет, я этого не переживу!

Но муж крепко прижал ее к себе.

– Это величайший дар Конна, любовь моя, – голосом, хриплым от горечи и боли, прошептал он. – Этот дар – жизнь нашего ребенка. Милая, пойми, другого пути нет.

Тремя днями позже из покоев, которые занимал Финтан, раздался крик, и руки воина, привыкшие держать в руках тяжелое копье, обнимали жену, в то время как она в муках старалась произвести дитя на свет. Всего одну ночь, одну только короткую ночь прелестной малышке довелось провести в материнских объятиях. Всего лишь одну ночь загрубевшие отцовские пальцы ласкали нежные, как персик, щеки новорожденной дочери.

А на рассвете Финтан взял малышку на руки и унес из комнаты. В тени убогой лачуги друида его поджидал Конн.

– Ты поклялся, что моя дочь будет в безопасности, – протянув ему дочь, прошептал воин.

– Ты сомневаешься в моем слове?! Ты забыл мое прозвище? Ведь недаром меня прозвали Верным! – твердо произнес Конн.

Ему одному было известно, сколько чувств смешалось в его душе в этот миг: горечь, разочарование и торжество. Теперь ему суждено быть единственным в мире человеком, кто будет держать судьбу Финтана в своих руках.

Финтан со вздохом передал крошку верховому, ожидавшему у высокой каменной скалы.

– Ее зовут Кэтлин, – хрипло прошептал он, – Кэтлин-Лилия, ведь моя дочь белизной может поспорить с этим цветком.

Не веря, Конн осторожно отогнул уголок пеленки, в которую была завернута крошка, и замер, глядя в самое прелестное детское лицо, которое он когда-либо видел. Ничего подобного он и вообразить не мог – это было лицо ангела или прекрасной феи, чья красота словно магнитом притягивала бесчисленных смертных мужчин. На мгновение Конн заколебался – ему показалось, что девочка обладает какой-то магией. Но, взяв себя в руки, он отбросил глупые суеверия. Глупости! У него на руках – обычная новорожденная девочка, такая же смертная, как и все. Какую опасность может она представлять для такого могущественного тана, как он?

Всадник с девочкой на руках уже скрылся вдали, а Конн все смотрел им вслед. Все трудности, связанные с рождением девчонки, можно преодолеть, только сделать это надо осторожно. Он нуждался в мастерстве и отваге Финтана, его воинском гении для того, чтобы занять достойное место в легендах. Но даже верховному тану трудно осмелиться бросить вызов волшебной магии. Так что пусть ребенок живет… пока. А потом, когда нужда в Финтане отпадет, Конн будет знать, что делать. Он украдкой бросил взгляд в сторону Финтана. Слепые глаза ненавистного соперника провожали невидящим взглядом дочь. И вдруг слезы потекли по иссеченному шрамами лицу воина.

Похоже, ему не составит особого труда разрубить этот узел, решил Конн. Даже легендам порой приходит время умирать.




Глава 1


Дикие холмы Ирландии – это причудливые обломки скал, покрытые буйной зеленью лугов, и кружева туманов, в редких просветах которого кое-где голубеет небо, сверкающее, словно наряд феи.

Легенды утверждали, что много лет назад Туата де Данаан, прелестная фея, в то время правившая островом, потерпела поражение в великой битве, но в конце концов одержала победу над врагами, вместе со всем своим народом вселившись в деревья и склоны холмов, скалы и ручьи.

И вот теперь Ирландии предстояло выдержать еще одну битву – схватку между древними богами друидов, обитавшими на земле, и Господом Иисусом Христом в небесах. И хотя Кэтлин-Лилия выросла в стенах тихого монастыря Святой Девы Марии Милосердной и всей душой любила сестер-монахинь за их доброту и поистине безграничную веру, она понимала правду, постичь которую они просто не могли.

Кэтлин догадывалась: сколько бы святых ни населяли древнюю ирландскую землю, сколько бы ни трудились монахи, исписывая бесчисленные рукописи в тщетной надежде передать невероятную красоту омываемых океаном берегов острова, в душе Ирландия навсегда останется языческой.

И как бы низко ни склоняла она голову в молитве, ей все равно слышался голос родной земли, дикой и нежной: «Ты никогда не станешь такой, как большинство из них, Кэтлин-Лилия, потому что душой и телом ты принадлежишь мне». В конце концов Кэтлин постепенно привыкла к невидимому барьеру, отделявшему ее от других монахинь. И тем не менее за двадцать лет жизни она ни разу не решилась бы отрицать, что этот барьер существует.

Какое бы пророчество ни было произнесено в ту страшную ночь, когда Кэтлин чудом не попала на алтарь друидов, оно исполнилось. И никогда она не чувствовала его силу так, как сегодня. Ведь это был ее день – двадцать лет назад досточтимая матушка нашла ее, новорожденную, на пороге, завернутую в старый плащ.

Кэтлин оглянулась на стены старого аббатства, зная, что среди набожной паствы досточтимой матушки немало таких, кому не по душе ее предрассветные прогулки к древним камням, на которых еще можно различить старинные письмена. Монахини считали, что ей пристало проводить дни в молитвах и покаянии, замаливая свою греховную связь с этой землей. Но как она могла послушаться их? Тем более сегодня, в этот единственный день в году, когда она могла убедиться, что звучащие в ее снах голоса – отзвук чего-то реального.

Кэтлин пробиралась между деревьями, предчувствуя, что именно здесь ее ждет разгадка тайны. Она уже чувствовала в своих пальцах прохладный стебель лилии безупречной красоты, ощущала благоухание, аромат, нашептывавший ей о сладостной разгадке. Кэтлин не сомневалась, что кто-то за пределами монастырских стен думает о ней.

Кто бы ни упрятал ее сюда, под эти своды, ее помнят – мать, отец, настоящая семья, вероятно, только ждали возможности забрать ее к себе.

Девушка ощутила смутное чувство вины. Как она может быть такой неблагодарной?! Ни одна мать, приемная или настоящая, не могла бы любить ее с такой нежностью, как настоятельница монастыря. И все же Кэтлин помнила, сколько тайной скорби было в глазах старой монахини, словно досточтимая матушка молила небо о другой доле для своей любимой воспитанницы.

Невольные угрызения совести мучили Кэтлин. Она дала себе слово, что как только вдоволь насладится лилией и теми дивными образами, которые цветок всегда воскрешал перед ее внутренним взором, то сразу же вернется в монастырь, отправится в келью настоятельницы и покажет ей цветок. Склонившись к коленям старушки, она поклянется ей в вечной любви.

Нет, решила Кэтлин, не стоит омрачать этот день пустым раскаянием – ведь досточтимая матушка всегда мечтала о том, чтобы такие прогулки доставляли ей только радость. Уже давно, почувствовав в Кэтлин пытливую душу, старая женщина все поняла и смирилась.

Сколько раз эти морщинистые губы ласково улыбались, когда она рассказывала Кэтлин о том, что помнила сама! О крепости, в которой она выросла. Мать-настоятельница рассказывала Кэтлин и о том горе, которое причинила когда-то любимому отцу, избрав путь монахини. Досточтимая матушка только намекнула Кэтлин об опасностях, что подстерегали ее за монастырскими стенами, – о человеческой слабости, о грехе и страстях столь невыносимых, что женщины порой по собственной воле устремлялись в монастырь в поисках убежища.

И все-таки вопреки тому, что ей довелось услышать, в воображении Кэтлин представляла дикие просторы Ирландии совсем иначе. В ее девичьих мечтах все женщины отличались храбростью, а мужчины были настоящими героями. И каждый год прекрасная белая лилия еще на один шаг приближала ее к этому волшебному царству.

Сказать по правде, Кэтлин не слишком преуспела, пытаясь представить себе образ прекрасного мужественного воина. Уже давно аббатиса предупредила ее, что в один прекрасный день она, возможно, покинет стены монастыря, и тогда замужество станет ее уделом.

К сожалению, до сих пор единственным мужчиной, которого ей удалось увидеть, был отец Колумсилль, сморщенный, старый, с багровым носом луковицей и вечно слезящимися выпученными глазами. Еще ребенком Кэтлин с любопытством подглядывала, не выпадут ли они из орбит.

В конце концов все мужчины, которые фигурировали в рассказах матери-настоятельницы, превратились в фигуры чуть ли не мифические, почти легендарные. Жизненной правды в них было не больше, чем в языческих богах, с которыми сражался герой Кухулин. Впрочем, какая разница, настоящие они или нет, подумала Кэтлин, покачав головой. Все равно это был ее мир, ее воображение, ее мечты, и вот сегодня пришел наконец тот единственный в году день, когда она могла углубиться в этот волшебный мир, который и пугал, и манил ее.

Солнце за спиной Кэтлин, бросая на землю широкие полосы света, клонилось к горизонту. Вдруг девушка замедлила шаги. Может, таинственное очарование этого уголка внушило ей благоговейный восторг? Она знала, что, как только минует последний дуб и приблизится к огромному обломку скалы, чтобы найти свою лилию, ощущение чуда развеется, исчезнув до следующего года.

Тонкая, изящная рука отбросила на спину шелковистые локоны, в прелестных синих глазах сверкал огонь любопытства.

Кэтлин осторожно ступала босыми ногами, стараясь не примять первые весенние цветы.

Пальцы девушки придерживали грубую ткань простенькой туники. Перед глазами ее появилось массивное каменное сооружение, и Кэтлин невольно закусила губу. Медленно-медленно взгляд ее обежал грубую поверхность камня, скользнул вверх, к древним письменам, разобрать которые она не могла. Девушка нерешительно подняла глаза выше, туда, где в шероховатой впадине ее всегда ждала лилия, и вдруг оцепенела. Там, на самом верху, на языческом алтаре, лежал человек. Глаза его были закрыты, темные ресницы бросали лиловатые тени на высокие, резко очерченные скулы. Может, он спал? Или прилег на древний камень, обессилев от колдовского очарования этого места? Или это часть магического заклинания, повинуясь которому она каждый год приходит сюда?

А может, это сам герой Кухулин, по мановению волшебной палочки вернувшийся на землю из страны героев, подумала она, в немом восхищении любуясь могучим телом, выпуклыми мощными мускулами, туго обтянутыми полотном рубашки.

На глянцевом коричневом меху куртки из шкуры оленя горели полосы огненно-красного цвета – последние отблески заходящего солнца. Лучи его мягко скользили по загорелому лицу, обрисовывая четкие, словно чеканные, черты. Нос незнакомца, с надменной горбинкой, говорил о гордости, а высокие скулы – о некоторой доле высокомерия. Взгляд Кэтлин упал на его рот, и она ошеломленно заморгала. Это был рот поэта, любовника, каким-то непостижимым образом оказавшийся на суровом лице воина.

Кэтлин судорожно сглотнула, наслаждаясь этой картиной. Господи, подумала она, один только взгляд – и весь ее мир изменился!

Неужели это и было то, что обещала ей лилия? Тогда, значит, это и есть ее судьба? Этот мужчина, лица которого она никогда не видела прежде?

Полно, да был ли он человеком из плоти и крови? Смертен ли он или перед ней один из древних богов? Возможно ли, что на пути ее встало загадочное, непостижимое, нечто такое, о чем она и помыслить не могла?

Мысль эта показалась ей и сладкой, и пугающей. И все же разве могло это быть чем-то, кроме знака судьбы? Ведь она приходила сюда каждый год, в один и тот же день, и каждый раз на этом месте ее ждала прекрасная лилия. А теперь здесь лежал он.

Снедаемая любопытством, Кэтлин осторожно потянулась к его руке, коснулась гладкой кожи, невольно подивившись тому, какая она холодная. Слишком холодная для волшебного видения, вдруг подумала она. Девушка наклонилась и почувствовала щекой слабое дыхание. Значит, он живой, обрадованно подумала она. Прикрыв глаза, Кэтлин решила испробовать горячий шелк его губ своим ртом. Собрав все свое мужество, девушка склонилась к незнакомцу.

Что-то мелькнуло в воздухе, и две могучие руки сжали девушку. Она попыталась вскрикнуть, но не успела, потому что в следующее мгновение оказалась лежащей на спине, а тяжелое тело незнакомца придавило ее к поверхности алтаря. Кэтлин забилась, отчаянно пытаясь высвободиться. Пронзительный крик уже готов был сорваться с ее губ, но широкая ладонь мужчины закрыла ей рот, не дав издать ни звука.

Сжав руки в кулаки, Кэтлин сопротивлялась, как разъяренная кошка. Один из маленьких кулачков угодил мужчине в скулу, а колено попало в пах. Издав вопль, чудовище скатилось с нее.

– Дьявольщина! Просто дикая кошка, а не женщина! Да ты чуть не убила меня! – услышала она низкий, хриплый голос.

Кэтлин вдруг обнаружила, что смотрит прямо в глаза незнакомцу, и почувствовала неясную боль, будто лишилась чего-то дорогого. Спящий герой, которым она только что благоговейно любовалась, исчез навсегда.

– А я думал, что ваш христианский бог повелевает возлюбить своих врагов, – презрительно фыркнул он, кидая надменный взгляд на Кэтлин, – а не бить их чем попало чуть ли не до беспамятства.

Кэтлин рванулась назад, но ноги ее запутались в полах длинной одежды, и она никак не могла встать.

– К-кто вы такой?

– Меня зовут Нилл, – ответил он, и рот его сурово сжался. – Нилл Семь Измен.

Господи, что за человек перед ней? Один из тех, чье имя говорит о дурной славе? Взгляд Кэтлин встретился с его взглядом, и она заметила, как отвращение, исказившее ее лицо, отразилось в его зеленых глазах. На губах заиграла жестокая усмешка.

– Что ж, по крайней мере у вас хватает ума бояться меня, леди.

В душе Кэтлин вспыхнула ненависть к нему за то, что он так легко почувствовал ее страх, а к самой себе – за то, что не смогла его скрыть. С трудом пытаясь казаться невозмутимой, девушка высокомерно вздернула подбородок.

– Это вы украли мой цветок? – возмутилась она.

– Украл?! – эхом повторил он. – Какого дьявола? Зачем он мне?

– Он должен был лежать здесь, на алтаре друидов.

– Позвольте уверить вас, прекрасная дама, что если уж однажды я решу зарабатывать на жизнь воровством, то не стану тратить драгоценное время, воруя какие-то дурацкие цветы. Прах меня побери, вам-то он зачем? – Глаза незнакомца быстро скользнули вниз, по грубому холсту ее домотканого платья, и он задумчиво поскреб подбородок. – Впрочем… Должно быть, свидание с любовником, верно? Право, не знаю, понравится ли это вашей аббатисе!

– Да она, к вашему сведению… – Прикусив язык, Кэтлин заставила себя замолчать.

Щеки ее вспыхнули. Как ей хотелось в эту минуту дать ему пощечину, одним ударом стерев наглую усмешку с красивого надменного лица!

– Стало быть, вы пришли из монастыря. Чудесно! Вполне вероятно, это будет мне на руку. – Что-то в его голосе заставило Кэтлин не на шутку испугаться. – Я ехал верхом три дня, даже на ночь не останавливался – все искал аббатство Пресвятой Девы Марии. Черт побери, никак не мог найти проклятое место! Вымотался, да так, что уснул на этой вашей скале. Может быть, это судьба. Вы сами укажете мне путь к аббатству.

Кэтлин захлопала глазами, не веря тому, что только что услышала. Господи, оказывается, ему нужен монастырь! И он требует, чтобы именно она указала ему дорогу!

Вспомнив о добрых сестрах, которые воспитали ее, девушка содрогнулась. Она старалась не думать о том, какую угрозу может представлять этот гигант с суровым лицом закаленного в битвах воина для беззащитных женщин.

– Что за дело может быть у такого человека, как вы, в мирном аббатстве? – сдвинув брови, спросила Кэтлин.

На его лице появилась нетерпеливая гримаса, в глазах блеснул огонек гнева.

– Пришел за девчонкой, – буркнул он.

Кэтлин в испуге перекрестилась:

– Г-господи, помоги этой несчастной!

Нилл, откинув голову, разразился презрительным хохотом:

– Боюсь, ей понадобится куда больше помощи, чем может дать ваш Господь!

– К-кто она? – с трудом пролепетала Кэтлин. Но раньше чем имя слетело с его губ, она уже знала, что он ответит, почувствовав, как сердце ухнуло в пятки.

– Ей дали на редкость дурацкое имя: Кэтлин-Лилия.

– Нет! – вскрикнула Кэтлин. Волшебные мечты ее лопнули, точно мыльный пузырь. – Это невозможно!

Мать Пресвятая Богородица, и как она сразу не догадалась?! Как не заподозрила того, о чем давно предупреждали ее добрые сестры? Так, значит, то, чего они боялись, оказалось правдой?! Ее лилии не более чем сладкий яд, навлекший на нее беду, а вовсе не сияющая звезда, предсказывающая Кэтлин судьбу.

Ужас придал ей сил, и, высоко подобрав подол, девушка вскочила на ноги и бросилась бежать назад, туда, где ждало ее все, что она любила.

Но увы, хоть Кэтлин и летела со всех ног, однако от правды не убежишь, и она это хорошо понимала. Разве стены аббатства окажутся преградой для этого человека? Слезы хлынули из ее глаз. Теперь, думала Кэтлин, даже любовь матушки-настоятельницы вряд ли сможет защитить ее.




Кэтлин вихрем ворвалась в аббатство. Сестры ахнули от изумления, когда девушка с грохотом захлопнула за собой тяжелые створки ворот. Сестра Люция, пухленькая женщина, частенько подремывавшая над молитвенником, испуганно выронила корзинку с морковью. На ее круглом, похожем на луну лице отразился страх. Она бросилась к Кэтлин.

– Господи, спаси нас и помилуй! – запричитала она. – Что с тобой? Несешься, будто все дьяволы преисподней хватают тебя за пятки!

– Н-не все! – дрожа всем телом, пролепетала Кэтлин. – Вполне достаточно и одного! – Ей было невыносимо стыдно за слезы, что по-прежнему текли у нее из глаз, но она была бессильна что-либо поделать. – А где матушка-настоятельница?

Пухлые щеки сестры Люции побелели как снег.

– В своей келье, кажется. Но она попросила не беспокоить ее.

Кэтлин, с опаской покосившись на ворота, поежилась, ожидая каждую минуту услышать за спиной оглушительный грохот лошадиных подков и низкий голос.

Кэтлин вцепилась в рукав старой монахини.

– Что бы ни случилось, сестра Люция, не открывайте ворота, хорошо? Ни в коем случае не впускайте его сюда! Умоляю вас!

– Не впускать его? Э-э-э… мужчину? – Старушка осенила себя крестом. – Никогда, дитя мое! Клянусь кровью святого Патрика!

Чуть-чуть успокоившись, Кэтлин круто повернулась и торопливым шагом направилась через двор к старинному каменному строению. Миновала несколько узких келий, в которых когда-то играла еще ребенком, а потом училась читать молитвы. Это было место, где ничто, даже ночной кошмар, не могло потревожить сон невинного ребенка.

Сердце гулко стучало в груди. Бог даст, подумала она, матушка-настоятельница все уладит. Кэтлин свернула за угол, оказавшись в покоях настоятельницы, и замерла при виде того, что было ей до боли знакомо. Это место до такой степени дышало миром и спокойствием, что дикая сцена, которая разыгралась на алтаре друидов, вдруг показалась Кэтлин лишь игрой воспаленного воображения.

Худенькая, но ловкая, обладающая несокрушимым здоровьем, матушка-настоятельница что-то искала в сундуке. В окно лился солнечный свет, пожилая монахиня, достав ворох материи, подслеповато прищурилась, разглядывая ее.

Кэтлин изумленно заморгала, разглядев, что это пеленки, в которые она была завернута еще младенцем. Она была совершенно уверена, что их много лет назад отдали кому-то из бедняков, как и все остальное, что люди приносили в монастырь.

Вдруг матушка вздрогнула и насторожилась, заслышав у себя за спиной шорох шагов. Смутившись, она повернулась, и Кэтлин заметила, как вспыхнули ее щеки. Глаза ее потемнели, затуманенные дымкой воспоминаний, на губах играла чуть печальная улыбка. Взгляд старушки упал на Кэтлин, руки ее невольно разжались. Складки нежной материи сверкающим водопадом стекли вниз, в открытый сундук.

С трудом скрывая беспокойство, аббатиса осенила себя широким крестом и бросилась к Кэтлин. Обхватив ладонями лицо девушки, она испуганно заглянула в ее глаза:

– Кэтлин, дитя мое! Что случилось? Ты не заболела?

Нарушить хрупкий покой старой женщины оказалось труднее, чем Кэтлин воображала. Но кроме матушки, некому прийти ей на помощь.

– Я ходила к языческому капищу.

– Боже мой, ты не поранилась? Эта тропинка такая каменистая!

– Нет, но моя лилия – ее там не было!

Явное облегчение разгладило морщинки на лице монахини. Ее старческие серые глаза светились мягким сочувствием.

– Знаю, что ты разочарована, моя голубка, но не печалься. Может, ее просто сбросило ветром. Хочешь, пойдем поищем твою лилию?

– Нет! – При мысли о том, чтобы вместе с почтенной матушкой снова встретить это чудовище, все поплыло у нее перед глазами. – Ни за что! Там, на этом самом месте… – Теперь Кэтлин уже дрожала всем телом, с губ ее сорвался стон, но остановиться она уже не могла: – Чудовище, настоящее чудовище в образе человека! Он схватил меня и…

Мать-настоятельница побелела, чувствуя, как сердце ее разрывает невыносимая боль. Опомнившись, она призвала на помощь всю силу воли.

– Кэтлин, ты должна рассказать мне, что случилось, – твердо сказала она. – Этот человек – он что, коснулся тебя неподобающим образом?

– Да, матушка! – Кэтлин заметила, как старушка сжалась. – Ты только посмотри на мои руки! – Завернув рукава, девушка показала ей темные пятна. – Этот негодяй схватил меня! А потом бросил на алтарь и сам навалился сверху!

Аббатиса, замерев как изваяние, не издала ни звука, только в глазах ее светилась надежда.

– Это все, дитя мое? Ты уверена?

– Все?! – задохнулась от возмущения Кэтлин. – Господи, да ни один человек никогда не позволял себе такого безобразия! Я дала ему оплеуху! Оттолкнула его, а потом убежала.

Наконец старая монахиня улыбнулась.

– Конечно, дитя мое! Слава Всевышнему, все обошлось! – Прижав девушку к груди, настоятельница ласково гладила ее по голове. – Тише, радость моя, теперь все будет хорошо.

Кэтлин прижалась к старушке, ища покоя и защиты в ее объятиях.

– Вне всякого сомнения, это был просто беглый виллан, – пробормотала старая настоятельница. – Или странствующий воин, рыскающий по округе в поисках легкой добычи. Однако надо послать весточку жителям соседских ферм, чтобы они были настороже. И предупредить остальных сестер!

– Послушай, ты, наверное, не поняла. Этот человек не собирается никуда уезжать. – Кэтлин с трудом сглотнула вставший в горле комок и подняла залитое слезами лицо. Ее заплаканные глаза встретились с встревоженным взглядом настоятельницы. – Он приехал за мной.

Ахнув от неожиданности и негодования, матушка-настоятельница поспешно отвернулась. Ее старческая рука сжала пышные складки вышитого полотна, которое она извлекла из старого сундука.

– Я всегда боялась, что рано или поздно этот день придет. Пеленка, в которую ты была завернута… неспроста она была такой роскошной. И эта лилия, которую кто-то оставлял для тебя каждый год… Я старалась привыкнуть к этой мысли и подготовить тебя.

Кэтлин оцепенела, заметив на лице старушки выражение, которого никогда не видела прежде, – яростная, исступленная любовь, которая заставляет мать, забыв обо всем, броситься навстречу разъяренному быку, чтобы защитить своего ребенка.

– Одно я могу твердо обещать тебе, Кэтлин. Пусть моя бессмертная душа будет проклята навеки, если я позволю какому-то негодяю забрать тебя отсюда вопреки предназначению твоей судьбы!

– Досточтимая матушка! – прошелестел из-за дверей чей-то робкий голос.

Обе, и настоятельница, и Кэтлин, испуганно вздрогнули.

– В чем дело? – строго спросила настоятельница.

В дверь просунулась голова сестры Люции. Губы ее дрожали.

– В ворота монастыря стучит какой-то человек. Я объяснила ему, что у нас очень строгий устав – мы ведем уединенную жизнь и не поддерживаем сношений с внешним миром. Но он твердит, что принес весть от верховного тана, и клянется, что если я не позволю ему войти в монастырь, то он разнесет ворота в щепки.

– Не стоит так расстраиваться из-за пустых угроз. Хорошо, я спущусь поговорить с этим посланцем. А ты, сестра Люция, уведи отсюда Кэтлин. Спрячьтесь обе в старой хижине и сидите тихо, пока я не пришлю за вами.

Мать-настоятельница, поспешно подобрав полы старенькой рясы, почти выбежала, захлопнув за собой дверь. Испуганная неожиданным поворотом, который сегодня сделала ее до сих пор безмятежная жизнь, Кэтлин вслед за ней выпорхнула из кельи, оказавшись на крохотном, вымощенном каменными плитами дворике. Здесь стоял каменный домик, в котором ей предстояло укрыться.

Кэтлин любила ощущение мира и покоя, исходившее, казалось, от этих каменных стен.

Закрыв глаза, она перебирала в памяти истории, что когда-то слышала от аббатисы, о чудесах, совершаемых ангелами, об удивительной силе святого волшебства.

Только чудо могло спасти ее сейчас!

Опустившись на колени возле сестры Люции, она истово молилась, как никогда прежде. «Прошу вас, – умоляла она, обращаясь сразу ко всем известным ей ирландским святым, – сделайте так, чтобы все осталось по-прежнему!»

С самого детства ее опекали, поэтому она долго оставалась ребенком, слишком наивным, чтобы понять, что судьба порой бывает беспощадна. Кэтлин обожала слушать рассказы аббатисы о славной судьбе, о прекрасном, хотя и загадочном, будущем, которое ждет ее впереди. Все эти истории приятно щекотали самолюбие девушки – ей нравилось чувствовать свою избранность.

Кэтлин никогда не подозревала, как высока будет цена, которую ей предстоит уплатить за это счастье. Догадывайся она об этом, кто знает, что бы она предпочла. Может статься, рухнув на колени перед доброй настоятельницей, она умолила бы матушку оставить ее навсегда в стенах монастыря.

Но теперь Кэтлин ясно чувствовала, что это ее судьба с грохотом колотит в створки ворот. И уж конечно, матери-настоятельнице не по силам остановить этого человека, тут не поможет даже ее сан. Кэтлин задрожала всем телом. Неужели ничто в мире не спасет ее?

Ветер тряс ветхую дверь, напоминая о других силах, что некогда властвовали в этих местах. Туата де Данаан! В полном отчаянии Кэтлин взывала к ней. «Послушай меня, – умоляла она, – если я принадлежу тебе. Моя лилия и мои детские мечты, та странная судьба, о которой рассказывала мне матушка-настоятельница, – забудь о ней! Я не могу уйти отсюда!»

Кэтлин с трудом проглотила застрявший в горле сухой комок, прошептав слова, которые никогда не произносили ее губы:

– Я боюсь!




Глава 2


Нилл громыхнул кулаками в ветхие створки ворот. Раздражение и бешенство охватили его с такой силой, что он готов был разнести их голыми руками.

– Клянусь кровью Кухулина! – яростно выругался он.

Вся его жизнь была жизнью воина – без единого стона или жалобы переносил он испытания на мужество и выдержку, которым подвергала его судьба. Однако когда-то, мрачно думал он сейчас, даже терпению закаленного воина приходит конец.

Будь она трижды проклята, эта девчонка! Мало того что дала ему оплеуху, но еще и умудрилась убежать от него, захлопнув проклятые ворота перед самым его носом, будто он был не воином, а каким-то нищим попрошайкой. Господи, да если кто-нибудь при дворе верховного тана услышит о том, что произошло сегодня!..

Господи помилуй, ну кто бы мог предположить, что воин, отважно бросавшийся в пекло битвы, нервничает, как безусый юнец, только оттого, что ядовитая насмешка для него хуже отточенного лезвия меча?!

Представив себе, как глаза, лазурно-синие, словно чистейшие озера его родной Ирландии, заискрятся насмешкой, он до боли закусил губу. Нилл Семь Измен! Боже милосердный, да одного упоминания его имени оказалось достаточно, чтобы глаза незнакомки расширились от страха и презрения, а пухлые розовые губы скривились!

Впрочем, ему давно стоило привыкнуть к тому впечатлению, которое он производит на незнакомых людей. Ему, правда, казалось, что с годами он овладел искусством скрывать боль, которую это причиняло ему, но при виде юной девушки старые раны снова открылись.

К счастью или к несчастью, на собственном горьком опыте ему довелось узнать, что если дать волю гневу, то будет только хуже. Нет, он должен скрывать свои чувства, чтобы никто никогда не догадался, что он испытывает в такие минуты. А уж тем более эта красивая ведьма с черными как вороново крыло волосами!

Он снова громыхнул в ворота и с трудом расслышал робкий старческий голос:

– Еще минуту, сэр. Досточтимая аббатиса должна решить, что делать. Это просто неслыханно – позволить мужчине войти под своды нашего монастыря! Эти старые стены привыкли видеть только слабых и немощных, добрый сэр!

Нилл стиснул зубы. Вся его жизнь, в сущности, была ожиданием, чтобы его впустили – в чью-то душу, в чье-то сердце. Ему довелось совершить немало подвигов во славу своего тана, шесть раз он пускался на поиски приключений, рискуя жизнью, чтобы смыть черное пятно позора, которое досталось ему в наследство благодаря отцу. Что ж, еще немного, и с имени его будет смыто позорное пятно. Нилл не сомневался, что станет до последней капли крови сражаться за поруганную честь, но что может случиться теперь, когда при дворе тана узнают, каким должен быть его последний подвиг? Умора – забрать из монастыря какую-то девчонку! Нилл поморщился. Если бы дорогу ему преграждала вражеская армия или огнедышащий дракон, пожиравший все живое на несколько миль вокруг, может быть, такое поручение и считалось бы подвигом, достойным настоящего мужчины. Но пока единственным препятствием у него на пути были проклятые ворота, которые, казалось, вот-вот рассыплются от одного его взгляда, да стайка перепуганных монахинь.

Но хуже всего было смутное подозрение, все время не дававшее Ниллу покоя. Возможно ли, чтобы повелитель тысяч людей, носивший горделивое прозвище Верный, с самого начала планировал уничтожить сына своего злейшего врага?

Сделав над собой усилие, Нилл отогнал эту мысль. Нет, наверняка он ошибся. О честности и благородстве тана в Ирландии складывали легенды. Именно его благородству Нилл и был обязан тем, что в детстве не умер с голоду.

Пальцы Нилла стиснули висящий на поясе кожаный кошель. Что бы там ни было на уме у тана, скоро это выяснится, ведь в кошеле лежало письмо, которое тан собственноручно положил туда. В голове его молнией мелькнула безумная мысль: забыть о том, что ему поручено, прочитать его – и пусть его подозрения либо рассеются, либо подтвердятся. Но Конн потребовал от него клятвы не читать письма до той ночи, как они в первый раз останутся с девушкой наедине.

Ворота протяжно скрипнули, пробудив Нилла от мрачной задумчивости, и он внезапно почувствовал нечто вроде признательности к перепуганной монахине, которая, бледнея, распахнула их перед ним.

– Я не причиню вам никакого вреда, – выдавил он из себя, с неудовольствием заметив, что прозвучало все это на редкость нелепо – словно вызов на битву, а не желание успокоить. Окончательно струсив, несчастная монахиня едва не юркнула обратно.

– А-аббатиса ждет вас, с-сэр. Б-будьте любезны следовать за мной.

Нилл раздраженно покачал головой. Он мог не тратить времени зря, чтобы успокоить ее. Шурша подолом черного платья, пожилая монахиня почти бежала впереди него. Наконец они добрались до скромной кельи, где почти не было мебели. Посреди нее, в ореоле света, пробивавшегося в узкое стрельчатое окошко, стояла какая-то женщина. Нилл усмехнулся. Ему доводилось видеть целые армии вооруженных мужчин, в ком было куда меньше уверенности в себе, чем в этой хрупкой старушке. Он огляделся, рассчитывая увидеть где-нибудь в уголке девушку, ради которой и приехал.

– Я приехал по поручению Конна Верного, верховного тана Гленфлуирса. Он приказал забрать из монастыря девушку по имени Кэтлин-Лилия и доставить ее ко двору. Она ведь была под вашим покровительством, не так ли?

– Она и сейчас под моим покровительством, – надменно вздернув подбородок, ответила аббатиса.

– Отлично. В таком случае я рад сообщить, что освобождаю вас от этого нелегкого бремени. В ваших услугах более не нуждаются. – Из-под складок плаща Нилл достал тяжелый кожаный кошель. – А это вам за труды. – Развязав тесемки, он опрокинул кошель над столом, присвистнув про себя при виде богатства, сверкающей грудой рассыпавшегося по растрескавшейся поверхности стола.

Богатые, чистого золота, застежки для плаща, подвески и кольца, украшенные драгоценными камнями. Слишком роскошные дары, когда речь идет о простой послушнице, невольно подумал Нилл.

– Верните все это вашему господину. – Аббатиса едва удостоила взглядом бесценные сокровища, сверкавшие на столе нестерпимым блеском. – Никакое золото в мире не может заменить счастье, которое я испытала, воспитывая этого ребенка.

Нилл сделал гримасу, ощутив знакомое напряжение между бедер.

– Я, кажется, встретил в лесу одну из ваших послушниц. Если это она и есть, я вполне могу понять ваши чувства.

– Вы ничего не способны понять. – Аббатиса впервые взглянула ему в глаза, и Нилл невольно поразился пылавшей в них безумной ярости. – Этот ваш тан – будет ли он заботиться о ней? Постарается ли, чтобы она была счастлива? За все годы, что она провела здесь, мы не получили от него ни единой весточки!

Нилл почувствовал себя неловко при виде исказившегося лица пожилой женщины: любовь, ярость, безумная отвага и желание защитить своего детеныша – все смешалось в едином порыве. Такого он не видывал много лет – с тех самых пор, когда в последний раз смотрел в глаза сестры.

– Верховный тан никому не обязан сообщать о своих намерениях.

– Но лично я куда больше обязана Кэтлин, чем вашему верховному тану. И сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее.

Резкий ответ уже готов был сорваться с губ Нилла, но тут он вдруг взглянул ей в лицо. По правде говоря, проклятой старухе ничего не стоит упрятать девчонку в одно из потайных мест, где ее никто не найдет и которых полным-полно в любом монастыре. Он будет топтаться дурак дураком посреди двора, ругаясь на чем свет стоит и не зная, что делать.

Ему хотелось схватить старую женщину за плечи, но Нилл знал заранее, что эта женщина позволит разрезать себя на куски, чтобы защитить девчонку. И тут что-то шевельнулось в его груди. Верность – вот что всегда трогало его, может быть, потому, что для его отца преданность не значила ничего. Отец изменял всем, начиная со своего господина и собственной жены и кончая той единственной женщиной, при виде которой он сходил с ума от желания.

Неожиданно для себя Ниллу захотелось успокоить старую женщину. Он заглянул в ее потемневшие глаза:

– Вы спрашивали о тане. Я не могу знать о его планах относительно вашей воспитанницы. Но одно могу сказать твердо: он хороший хозяин, настоящий глава клана.

Надежда, вдруг осветившая сморщенное лицо аббатисы, была почти безумной. Радость, тревога и, наконец, сомнение.

– Вы ведь его посланец, верно? Поэтому и хвалите его.

– Я был сыном злейшего врага верховного тана. Мой отец оказался предателем и был казнен. Меня ждала голодная смерть. Но тут Конн сделал меня своим приемным сыном. Его отговаривали, но он твердо стоял на своем. В конце концов, именно он стал мне настоящим отцом, а не тот негодяй, чья кровь течет в моих жилах.

– Это был благородный поступок, – вынуждена была признать аббатиса.

– Да, тан благороден. Он кормил и поил меня, защищал от врагов и учил сражаться. Благодаря ему у меня есть дом.

– Но как я могу поверить вам на слово? Ведь я вижу вас первый раз в жизни!

– Вы можете довериться мне. Есть еще один дар в цепочке бесконечных щедрот, которыми осыпал меня Конн, самый для меня драгоценный: возможность восстановить свою честь.

– Вашу честь?

– Да. Так решил Конн. Семь подвигов, которые я должен совершить. Ровно семь – и тогда позорное пятно, которое легло на мое имя после предательства отца, будет смыто. Я смою его собственной кровью. Шесть я исполнил. Привезти Кэтлин-Лилию к его двору – это должно было стать последним подвигом. А теперь скажите: можно ли найти лучшее доказательство благородства намерений тана, чем это?

Аббатиса заколебалась:

– Но она еще так молода, ничего не знает о жизни. Никогда не видела ни одного мужчины, кроме отца Колумсилля. А вы воин. И вы уедете с ней вдвоем.

Нилл вздохнул. Оба они, и воин, и старая женщина, прекрасно понимали грубую правду жизни, что крылась в ее словах.

– Я заберу девушку, хотите вы этого или нет, – сказал Нилл. – Но клянусь вам всем, что для вас свято, я не причиню ей никакого зла. И пусть меня растерзают все демоны вашего христианского ада, если я обману доверие моего тана.




Кто-то направлялся сюда. Вслушиваясь в приближавшиеся тихие, размеренные шаги, Кэтлин обмирала от страха. Что принесет с собой этот человек – избавление или гибель? Слова молитвы, которую она исступленно повторяла, наверное, уже в сотый раз, замерли у нее на губах. Украдкой покосившись в сторону сестры Люции, Кэтлин почувствовала, как страх ее удесятерился. Неужели старой монахине, как и Кэтлин, мерещатся разные ужасы? Ей представляется могучий воин, быстрыми шагами направляющийся к ним. Тугие бугры мускулов играют на солнце, делая его тело похожим на обломок скалы, до блеска отшлифованный морем. Даже в воображении Кэтлин взгляд незнакомца пылал таким огнем, что ей показалось, будто воздух вокруг нее раскалился.

Чья-то тень вдруг легла на порог хижины. Кэтлин замерла, как испуганный зверек. К счастью, вместо широченных мужских плеч она увидела складки монашеского одеяния и с облегчением вздохнула.

– Сестра Клер! – радостно воскликнула она, а сестра Люция, захлюпав носом, почти упала на грудь молодой монахини.

– Он уехал? – спросила Кэтлин скорее от отчаяния, чем в самом деле рассчитывая на это.

– Нет, милая. Он сейчас у нашей аббатисы. Меня послали привести тебя.

Безумное желание бежать охватило Кэтлин, но сестра Люция успела схватить ее за руку.

– Все будет хорошо, детка. Вот увидишь, аббатиса все уладит.

Обе монашенки встали по обе стороны от нее, словно охрана. Отбросив с лица спутанные темные локоны, Кэтлин горделиво расправила плечи.

– Я пойду одна. Лучше умру, чем дам ему понять, как я боюсь.

Сестра Клер попыталась было протестовать, но девушка твердо стояла на своем. Поспешно выбежав из хижины, она зашагала через монастырский цветник.

В покоях аббатисы после залитого солнцем монастырского двора казалось прохладно и темно. Кэтлин, сощурившись, заморгала, стараясь сориентироваться в полумраке коридора. Здесь она играла ребенком, и сейчас память помогала ей пробираться вперед, к знакомой двери. За ней стояла тишина, от которой тяжко давило грудь. Нахмурившись, девушка заставила себя открыть дверь и войти.

Он стоял, прислонившись к стене, заложив руки за спину, с лицом, непроницаемым, как лица каменных истуканов, которым молились друиды. Рядом на стуле выпрямилась мать-настоятельница, руки ее были сложены в молитве. Лица обоих были едва видны в полумраке.

– Дитя мое. – Нежная, знакомая с детства рука протянулась навстречу Кэтлин.

Девушка схватила ее, и на душе у нее сразу стало легче.

– Все… уладилось? – прерывающимся голосом спросила Кэтлин.

– Да, – голос аббатисы предательски дрогнул, – кажется, тебя ждет небольшое приключение.

Кэтлин испуганно вздрогнула и сделала шаг назад.

– Я не понимаю.

– Этот человек – посланник верховного тана, того самого, кто много лет назад доверил тебя нашим заботам. Сейчас он хочет, чтобы ты вернулась назад. Он желает видеть тебя при своем дворе.

Уповая на то, что врожденная горделивая осанка поможет ей скрыть панический страх, Кэтлин подняла глаза на сурового воина.

– Я благодарна тебе, Нилл Семь Измен, за то, что ты принес в нашу скромную обитель волю своего тана. И мне очень жаль, что тебе пришлось потратить столько времени, чтобы отыскать меня.

– Ты – та самая девчонка из леса! – В суровых глазах Нилла вспыхнула искорка, он узнал ее. – Так, значит, ты и есть Кэтлин-Лилия!

– Д-да. – Кэтлин сжалась.

Слишком хорошо помнила она силу этих могучих рук и его ярость, когда ей удалось вырваться.

– Прошу вас, поблагодарите верховного тана за его заботу обо мне и передайте, что я предпочитаю остаться в монастыре.

– Тут решать не вам! – прорычал незнакомец.

Кэтлин уже открыла рот, чтобы возразить, но он не дал ей вымолвить ни слова.

– А теперь ступай, собери свои вещи, пока я оседлаю коня, и отправимся в путь. Мы уезжаем немедленно.

– Немедленно? – тупо переспросила Кэтлин. Она с растерянным видом оглянулась на аббатису.

Та растерялась ничуть не меньше.

– Но это невозможно! Вы не можете уехать прямо сейчас!

– Таков приказ, – буркнул Нилл. – Мне приказано доставить ее ко двору верховного тана.

– Но ведь она и так проведет там всю жизнь, – запротестовала аббатиса. – Позвольте нам побыть с Кэтлин хотя бы до утра.

Нилл принялся спорить, но тут аббатиса пустила в ход последний аргумент:

– Вы уверяли меня, что ваш тан – человек справедливый. Много ли значит всего одна ночь? А для меня, для этой девочки, которая никому никогда не причинила зла, она бесценна!

– Я должен выполнить свой долг, – упрямо заявил Нилл.

– Если это все, о чем вы волнуетесь, тогда вы можете выполнить возложенное на вас поручение, а потом забыть об этом навсегда, верно? Тогда почему вас до такой степени заботит пятно на вашем имени? Почему вы тратите столько сил, чтобы очистить его от грехов, да еще и не своих, а вашего отца? – спросила аббатиса.

На скулах воина вспыхнули багровые пятна.

– Чего стоит мужчина, когда имя его замарано?

– Ничего. Но честь – это много больше, чем просто долг. Иногда она требует от мужчины жертв, принести которые, кажется, свыше человеческих сил. – Взгляд аббатисы стал отстраненным. – Вы говорили, что рисковали жизнью, и все ради чести. Теперь я взываю к ней. Неужели за те двадцать долгих лет, пока я растила эту девочку как собственную дочь, я не заслужила награды хотя бы попрощаться с ней? Ведь вы тоже мечтаете о награде – возможности избавиться от позорного имени?

На губах его мелькнула недовольная гримаса.

– Ладно. Ждите меня на рассвете у ворот. Но учтите, нам придется скакать во весь дух, чтобы нагнать потерянное время, и если я услышу хоть одно слово жалобы…

Маленькая, но победа!

– Можете не беспокоиться. Даю вам слово, – пробормотала Кэтлин.

Грубиян наградил ее взглядом, от которого по спине у девушки побежали мурашки. Потом молча повернулся и широкими шагами вышел из кельи.

Девушка почувствовала, что вся дрожит. Наверное, ей следовало бы радоваться, но она не могла. Достаточно было одного только взгляда на лицо настоятельницы, как боль в груди Кэтлин стала нестерпимой. Ее предали, и этот удар нанесла ей та, от которой она никогда не видела ничего, кроме добра.

– Грубое животное! – зарыдала Кэтлин. – Как ты можешь даже думать о том, чтобы отпустить меня с этим человеком?! – Она лихорадочно гадала, что же могло заставить эту святую женщину согласиться на такое. – Он угрожал аббатству?

– Нет.

– Тогда почему? – Голос Кэтлин сорвался, и она вдруг возненавидела себя за эту слабость. – Ты же обещала, что не позволишь ему забрать меня отсюда!

– Да, пока не смогу убедиться, что тебе не угрожает опасность. Может быть, я поторопилась дать тебе это обещание. Одно могу тебе сказать: я поверила тому, что увидела в глазах этого человека, тому, что прочла в его сердце.

– У него нет сердца! – сердито выпалила Кэтлин.

– А может, он просто прячет его, потому что оно слишком много страдало прежде? – возразила аббатиса. – Он сказал мне все как есть, не скрывая, что будет вынужден забрать тебя, хочу я этого или нет. Достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы понять, что он свое слово сдержит.

– Я могла бы спрятаться! Есть же места, где меня никто не найдет!

– Ах, если бы все было так просто! Но с той самой минуты, когда ты появилась у нас, мы знали, что когда-нибудь этот день наступит. Тебе придется уехать, дитя мое. Именно поэтому я согласилась отпустить тебя.

– Но я не хочу уезжать. Только не с ним! В нем есть что-то, что пугает меня до смерти!

С губ аббатисы сорвался смешок.

– Тебе кажется это смешным? – спросила раздосадованная Кэтлин.

– Конечно, нет, радость моя. Я просто вспомнила случай, когда сама перепугалась до смерти. Это случилось той ночью, когда я нашла тебя на камне друидов и в первый раз взяла на руки. «Что мне делать с такой малышкой?» – гадала я. Моя мать умерла, рожая меня, и я никогда не знала материнской ласки. Кроме того, я ведь монахиня, Христова невеста. Я сделала свой выбор, решив провести жизнь в этих стенах, молясь Господу, и навсегда оставила надежду иметь собственное дитя. И вот Бог послал мне тебя. Могла ли я знать, как дорога станешь ты мне? – Голос ее прервался. И столько боли, столько любви и благодарности судьбе было в ее лице, что на глаза Кэтлин навернулись слезы. – Но в ту минуту, держа тебя на руках, я испытывала настоящий страх. Мне хотелось положить тебя обратно на камень, а потом убежать, забыть, что я тебя видела. Но в конце концов я поняла, какой драгоценный дар послал мне Господь. Чувствовать тяжесть твоего крохотного тела, когда, укачивая, я прижимала тебя к груди. Я бы не могла любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью.

Кэтлин чувствовала, как по щекам ее текут слезы.

– Тогда не отсылай меня, – взмолилась она, – если ты меня любишь!

– Но именно поэтому я и согласилась на твой отъезд, дитя мое. Может быть, и тебе суждено найти свое бесценное сокровище.

– Мне ничего не нужно! Не нужно никаких сокровищ, если для этого придется уехать! Потерять тебя навсегда!

– Ты не потеряешь меня, радость моя! Благодаря тебе я обрела такое чудо, как любовь. И мы обе сохраним это сокровище в своих сердцах до самой смерти.

Аббатиса раскрыла объятия, и Кэтлин бросилась ей на шею, молясь о том, чтобы рассвет никогда не наступал.

– Мы не должны тратить драгоценные минуты на слезы, – сказала аббатиса. – Давай лучше вспоминать о том, чего мы с тобой никогда не забудем.

Кэтлин кивнула. Свернувшись клубочком на коленях матери-настоятельницы, как она делала еще девочкой, она прижалась к ее груди, и обе погрузились в воспоминания. Счастливые картины одна за другой вставали перед ними – детские шалости, проказы и маленькие радости их прошлой жизни. Они перебирали в памяти, как бродили по окрестным холмам, как каждый год ходили в лес, чтобы на камне древних друидов найти предназначенную Кэтлин лилию.

Уже перед самым рассветом аббатиса помогла Кэтлин собрать маленький узелок. Немного одежды, ветхой, но чистой, которую этой ночью тщательно перештопали монахини. Морская раковина – дар одной из сестер, которую она еще послушницей привезла в монастырь, а потом, дав окончательные обеты, подарила маленькой Кэтлин. Гребешок сандалового дерева с ярким рисунком – творение ловких пальцев аббатисы. После этого настоятельница подвела Кэтлин к деревянному сундуку, где до сих пор хранились ее детские пеленки.

– Здесь лежит одна вещь, которую я сберегла для тебя.

Аббатиса вытащила из сундука длинное платье. Из груди Кэтлин вырвался восхищенный вздох – ничего подобного у нее еще не было.

Мягкая ткань, украшенная причудливой вышивкой, сверкала и переливалась в свете свечи.

– Откуда оно?

– Я шила его сама, по ночам, когда мне особенно хотелось, чтобы ты осталась со мной навсегда. Это помогало мне, напоминало, что Господь Бог послал мне тебя всего лишь на несколько лет. – Искренняя печаль и смиренная гордость были написаны на лице аббатисы. – И тогда я дала обет вручить тебя твоей судьбе одетой словно принцесса из сказки.

Чтобы не расплакаться, Кэтлин склонилась над платьем, притворяясь, что щупает мягкую ткань.

– Оно прекрасно! Я сохраню его навсегда!

Мать-настоятельница помогла Кэтлин снять ветхое одеяние послушницы, потом накинула ей на плечи драгоценную ткань. Дрожащими пальцами девушка разгладила рукава, богато украшенные вышивкой. Касаясь каждого стежка, сделанного руками доброй матушки, Кэтлин глотала слезы – ведь это платье было символом неиссякаемой любви старушки к своей воспитаннице.

– У меня есть для тебя кое-что еще, дитя мое. Я обнаружила это в твоих пеленках в ту же ночь, когда принесла тебя в аббатство. – Снова склонившись над сундуком, мать-настоятельница извлекла оттуда какой-то предмет, ярко сверкнувший в свете свечи. – Это браслет, – прошептала аббатиса. – Самый роскошный, какой я когда-либо видела.

Кэтлин опасливо коснулась холодного металла.

– Какой красивый! – благоговейно вздохнула она.

– Кто бы ни положил эту вещь в твои пеленки, он любил тебя всем сердцем. – Аббатиса надела браслет на тонкое запястье Кэтлин. – Конечно, милая, сейчас тебе кажется, что ты уезжаешь на край света, но это не так. И если тебе будет одиноко, взгляни на звезды и знай: я тоже смотрю на них и думаю о тебе.

Глаза Кэтлин жгло от невыплаканных слез. Страх перед миром, которого она не знала, ледяными пальцами стиснул ей горло.

– Я буду мужественной, – пообещала она. – Клянусь, какая бы судьба меня ни ждала, ты будешь гордиться мной!

– Я всегда буду счастлива считать тебя своей дочерью. – Аббатиса нежно погладила ее по щеке. – Мне будет очень не хватать тебя, радость моя.

Когда нельзя было больше откладывать неизбежное расставание, Кэтлин и аббатиса спустились в монастырский двор и обнаружили, что он заполнен монахинями.

– Не забывай молиться! – твердила одна из них.

– Бог да благословит тебя, дитя!

Кэтлин пробиралась сквозь толпу сестер, слезы рекой струились у нее по щекам. У ворот девушка не могла не обернуться и вдруг увидела такое, что заставило ее растеряться. Ветхие створки, накануне еле державшиеся в петлях, теперь были кем-то старательно укреплены. Кэтлин нахмурилась – неужели сестры, перепуганные насмерть вторжением Нилла, всю долгую ночь возились с воротами?

Однако, увидев в его темной шевелюре свежие древесные стружки, а на руке кровоточащую царапину, девушка сообразила, что ошиблась.

– Это вас нам следует благодарить? – спросила аббатиса, указывая на ворота.

– Не мог заснуть. Пришлось придумать, чем бы заняться, иначе к утру я бы попросту спятил, – пробурчал Нилл.

Аббатиса понимающе улыбнулась:

– Бог да благословит вас, сын мой.

– Ни одна женщина не имеет права называть меня сыном! – с неожиданной злобой в голосе огрызнулся он.

Отвернувшись, он протянул Кэтлин сильную руку. Ей безумно захотелось убежать, но на память пришло данное ею слово быть послушной, и она позволила усадить себя на лошадь. Нилл легко вскочил в седло позади Кэтлин, и, почувствовав жар и твердость его налитого силой, мускулистого тела, она вздрогнула.

– Кэтлин! – бросившись вперед, крикнула аббатиса и на мгновение прижалась к ее руке. – Запомни, дитя мое, в этом мире много всего – и слез, и красоты. Кто знает, чем окончится для тебя это путешествие? Может, счастьем? Встречай его с распростертыми объятиями, детка. Встречай все, что только есть прекрасного в этой жизни, с радостью в сердце. И будь счастлива, как только сможешь!

Насмешливая ухмылка мелькнула на губах Нилла. Он дал шпоры коню, и тот галопом вынес их за ворота. Кэтлин обернулась, и глаза ее не отрывались от монастыря до тех пор, пока заплаканное лицо аббатисы стало неразличимо.




Глава 3


Природа, казалось, пыталась успокоить Кэтлин – солнце катилось по небу золотым шаром, брошенным ангельской рукой. Слепящий свет превращал покрытые бархатным ковром зелени холмы в пылающие факелы, а лепестки цветов будто превратились в чистое золото – так ослепительно сверкали они на солнце. В небе не было ни облачка, только птицы чертили свои круги над головами путников.

Кэтлин хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этой красоты, спрятать тоску глубоко в груди.

Но по мере того как конь Нилла уносил их все дальше, Кэтлин чувствовала, что даже ее тело предало ее. Глаза, печально опущенные долу, пока она вспоминала тех, кого оставила позади, сейчас жадно следили за рыжим оленем, изящными скачками пересекавшим заросшую цветами поляну. Она наслаждалась прекрасным видом долины, покрытой буйной растительностью. Крошечные фермы, мелькавшие тут и там, напоминали драгоценные геммы. Соломенные крыши домов вдалеке отливали золотом; миниатюрные фигурки гнали игрушечные стада, которые, казалось, легко уместились бы у Кэтлин на ладони.

Всю жизнь она слушала рассказы старой аббатисы об удивительном мире, который лежит за стенами монастыря, но даже представить не могла, каково это – чувствовать на разгоряченном лице свежий ветер, любоваться красотой долин и холмов, упиваясь ароматами цветов. Краски казались настолько яркими, что у нее зарябило в глазах.

Неясное чувство вины вдруг навалилось на нее. «Боже, какая же я бессердечная!» – с раскаянием думала она. Ощущать себя почти счастливой, когда на глазах матери-настоятельницы наверняка еще не высохли слезы! Бедная, чуть не плакала Кэтлин, запертая в темной, тесной келье, как птица в клетке! Вот и весь ее мир! Однако как она сказала, когда Нилл, взяв Кэтлин за руку, уже повернулся спиной к воротам аббатства? «В этом мире много всего – и слез, и красоты. Кто знает, чем окончится для тебя это путешествие? Может, счастьем? Встречай его с распростертыми объятиями, детка. Встречай все, что только есть прекрасного в этой жизни, с радостью в сердце. И будь счастлива!» Вот во что верила матушка. Она знала стойкость Кэтлин и знала, что именно эта стойкость не позволит ей пасть духом.

Кэтлин прикрыла глаза, заинтригованная каким-то необычным звуком. Он слышался издалека – странный, напоминающий глухой навязчивый ритм. Девушке казалось, что он вторит ее собственным мыслям.

Она повернула голову в ту сторону, откуда доносился звук, сообразив наконец, что это не плод ее воображения. Ритмичный напев усиливался, становился все громче. И тут Кэтлин не выдержала. Еще полчаса назад она пребывала в таком настроении, что скорее откусила бы себе язык, чем обратилась бы к этому чудовищу, и вдруг с изумлением услышала собственный голос.

– Что это? – крикнула она сквозь шум ветра.

– Что именно? – вздрогнул Нилл, явно не поверив собственным ушам, будто с ним заговорила не Кэтлин, а кусок свежевыпеченного хлеба, который сунула ему на дорогу аббатиса.

– Этот звук, он похож на неясный гром, но…

– Это море. Оно как раз вон за тем холмом.

– Море, – эхом повторила она, вспомнив, сколько раз ее пальцы касались прихотливо изрезанных краев раковины, за серебристыми и розовыми складками которой крылись все тайны моря. – А я и не знала, что оно поет.

Угрюмые темные брови незнакомца сдвинулись.

– Если бы начался шторм, держу пари, тебе бы и в голову не пришло назвать это песней. – В его голосе звучала нескрываемая насмешка.

Подбородок девушки упрямо вздернулся кверху.

– Мне нравится шторм. Еще ребенком во время грозы я выбегала во двор, смотрела, как небо раскалывают молнии, и наслаждалась, слушая раскаты грома. Это было так величественно.

– Ты сумасшедшая.

Уголки губ Кэтлин изогнулись в лукавой улыбке.

– Нет. Просто любопытная. Мне хотелось самой стать частью стихии.

– Должно быть, вашей аббатисе хлопот с тобой было по горло. Интересно, как она наказывала тебя за грехи? Заставляла проводить на коленях долгие часы в молитвах?

От нахлынувших воспоминаний у девушки сладко и мучительно заныло в груди.

– Думаю, больше всего ей было жаль, что она не может позволить себе сделать то же самое, – вздохнула она.

Возможно ли, чтобы это грубое чудовище в образе мужчины вдруг догадалось о том, что происходит в ее душе?

– На небе сегодня ни облачка, Кэтлин-Лилия. Увы, организовать для тебя шторм я вряд ли смогу.

Кэтлин решила перевести разговор на другую тему:

– Скажи, а замок верховного тана находится неподалеку от моря?

– Нет, он стоит в долине. Тан слишком умен, чтобы возвести замок на берегу, где достаточно одного набега с моря, чтобы захватить его владения. Врагу необходимо пересечь долину, чтобы подойти к замку, и у тана хватит времени, чтобы собрать войско для защиты.

От разочарования Кэтлин прикусила губу.

– Жаль. Значит, я вообще никогда не увижу моря. Расскажи, какое оно.

Он раздраженно передернул плечами.

– Мокрое.

Дурочка, ругала себя Кэтлин, для чего было спрашивать его? Разве он хоть сколько-нибудь похож на аббатису, расцвечивавшую яркими красками любой рассказ?

Замолчав, Кэтлин стала вспоминать истории, которые слышала, – об Ионе, попавшем в чрево кита, и еще более загадочные и таинственные – сказания о гневном боге Кельтского моря, объезжавшем необозримые морские владения верхом на коне, у которого вместо ног были волны.

Кэтлин настолько погрузилась в мечты, что очнулась, только когда лошадь галопом въехала в лес и мимо замелькали стволы деревьев. Испуганный крик вырвался из ее груди, когда дробный стук тяжелых подков внезапно оборвался. Нилл вовремя натянул узду. Еще мгновение – и они бы сорвались с обрыва в пропасть.

Ахнув от страха, Кэтлин вцепилась в его руку.

– Ты сумасшедший! – взвизгнула она. – Тут же нет дороги!

– Какому идиоту, по-твоему, придет в голову ехать через море?

– Море?! – Широко раскрытые от изумления глаза девушки остановились на его суровом лице. С трудом отведя взгляд, Кэтлин обернулась, и у нее захватило дух. Никогда, даже в мечтах, она не видела зрелища настолько загадочного и полного столь величавой красоты!

Чудовищной величины черные валуны спускались вниз, образуя нечто вроде ступеней гигантской лестницы, более чем вдвое превышавшей высоту стен аббатства. Внизу, у подножия скалы, танцевали волны, и солнечные лучи ослепительно сверкали в зеленовато-синей воде, точно бриллианты в волосах русалки. Белоснежные клочья пены были похожи на облака, которые море смахнуло с небес, чтобы украсить ими свои пышные локоны. Оно простиралось всюду, насколько хватало глаз: сине-зеленое, в белых барашках волн – настоящее живое чудо.

Слабый возглас удивления сорвался с губ Кэтлин.

– У моего коня в подкове застрял камешек, – словно оправдываясь, пробурчал Нилл. – Так что можешь спуститься и побродить тут немного, пока я вытащу его.

Он еще не успел договорить, как Кэтлин уже соскользнула на землю. От долгой езды верхом все тело ее затекло. Шум прибоя, доносившийся снизу, казался ей волшебной музыкой.

Кэтлин слышала, как Нилл сердито кричал ей вслед, наверное, предупреждая о чем-то, но она не обращала внимания. Птицей летела Кэтлин к краю обрыва, где у зеленой кромки брала начало гигантская каменная лестница.

Высоко подобрав юбку, она сползла вниз, не обращая внимания на то, что шероховатая поверхность камня больно царапает нежную кожу. Рокот прибоя, казалось, околдовал ее. Словно ночная бабочка, которая летит на огонь, не думая ни о чем, Кэтлин спускалась туда, где волны с грохотом бились о скалы, разлетаясь мириадами сверкающих брызг.

Ей хотелось почувствовать мощь этой стихии, раствориться в ней точно так же, как в детстве, когда она выбегала во двор, где бушевала гроза. Всей грудью вдыхая соленый морской воздух, она спускалась все ниже, завороженно наблюдая, как в небе парят чайки, как они вдруг, словно повинуясь команде, камнем падают вниз или взмывают в небо.

Брызги морской воды попали ей на щеку, и Кэтлин радостно рассмеялась, вспомнив легенды о морских котиках, которые в лунные ночи выбираются на берег, чтобы принять человеческий облик и найти земных возлюбленных. Все эти истории, от которых у маленькой Кэтлин захватывало дух, в детстве казались такими романтическими, но сейчас она могла только удивляться, как живое существо могло бы решиться хоть на мгновение оставить этот дивный мир.

Все вокруг казалось удивительно прекрасным. Невозможно было предположить, что эта красота может оказаться смертельно опасной. Позже Кэтлин и сама не могла понять, как все случилось. Ноги ее вдруг соскользнули с камня, и в следующую минуту сильные пальцы волн вцепились в край ее платья. Она покачнулась, потеряла равновесие и внезапно почувствовала, что летит куда-то.

Кэтлин погрузилась в холодную воду и с удивлением почувствовала, что тело ее ничего не весит. Она словно парила в небесах. Но тут предательская сущность моря открылась ей во всей полноте.

Дивная музыка прибоя вдруг превратилась в оглушающий грохот, и Кэтлин уже не слышала ничего, кроме похоронного звона колоколов, уныло гудевших в ее голове. Но в то мгновение, когда очередная волна уже готова была утащить ее за собой, где-то рядом раздался сильный всплеск, словно что-то тяжелое рухнуло в воду и стремительно метнулось в сторону Кэтлин, из последних сил боровшейся с волнами. Мускулистая рука с силой вцепилась ей в волосы и потянула наверх.

Нилл проворно выбрался на широкую плоскую поверхность скалы, вытащил Кэтлин, и они почти упали рядом, с трудом переводя дух. Девушка незаметно наблюдала за ним из-под завесы мокрых спутанных волос. Лицо Нилла, еще мокрое, было суровым и жестким. Он поранил ногу об острый выступ скалы; тонкая струйка крови текла вниз по перепачканной песком коже.

– Т-ты поранился, – заикаясь, пробормотала Кэтлин.

– Дьявольщина, а ты чуть было не утонула! – прорычал он хрипло, так и не отдышавшись как следует. – Какого черта тебя туда понесло?!

Кэтлин съежилась, чувствуя себя дурочкой, когда попыталась объяснить ему, что за таинственная сила повлекла ее к самой воде.

– Я в жизни не могла вообразить себе что-либо подобное, настолько могущественное, громадное. Мне хотелось хотя бы пальцем дотронуться до него.

– Дотронуться? – повторил он, не веря своим ушам. – До чего?

– До моря, – совершенно спокойно объяснила она.

– Что за идиотская мысль! Ты хотя бы подумала, что скажет верховный тан, когда ему станет известно об этом? Кэтлин-Лилия, дескать, утонула в море, потому что, видите ли, хотела попробовать пальчиком, какое оно. Конн приказал бы снести мне голову с плеч – и был бы прав. А я, между прочим, вовсе не стремлюсь ее потерять!

И тут Кэтлин впервые почувствовала раскаяние. Ей и в голову не приходило, какая кара ждет Нилла, если он не доставит ее к тану живой и невредимой. Господи, что она наделала? Поддалась этой красоте, этому волшебству, чуть было не позволила увлечь себя на дно.

– Но я не думала, что это может быть опасно.

– Разве ты не слышала, как я тебя предупреждал? – грозно прорычал он.

Несмотря на сотрясавшую ее дрожь, щеки девушки чуть заметно порозовели.

– Я никогда никого не слушала, когда выбегала из дома в грозу.

Его суровый взгляд заставил Кэтлин смущенно потупиться.

– Если уж тебе суждено жить в замке верховного тана, то следует заранее научиться быть осторожной. В конце концов, не буду же я ходить за тобой по пятам, чтобы вытаскивать отовсюду, куда тебе вздумается сунуть свой любопытный нос. А в окрестностях замка тебе может грозить опасность пострашнее, чем на берегу моря.

Опешив от столь суровой отповеди, Кэтлин ненадолго притихла. Само собой, пристыженно думала она, ей следовало бы прислушаться к его предостережению. Ведь то, что случилось с ними, произошло исключительно по ее вине; если бы не помощь Нилла, она бы, несомненно, утонула. Но теперь, когда смертельная опасность была уже позади, Кэтлин ничего не могла с собой поделать. Она вдруг поймала себя на том, что нисколько не огорчена – наоборот, всю ее переполняла пьянящая радость.

Она все-таки дотронулась до воды, почувствовала сильные объятия моря! Да, это было страшно, опасно – и все-таки великолепно!

Когда Нилл снова усадил ее в седло, Кэтлин набрала полную грудь воздуха и наконец решилась.

– Мне хотелось бы попросить тебя еще об одном одолжении.

– Проголодалась? Можешь поесть и в седле.

– Нет, я хотела задать тебе один вопрос.

Ожидая, пока она снова заговорит, Нилл скрестил на груди могучие руки, напоминая одного из древних богов друидов – точь-в-точь как в тот день, когда она увидела его на плоском камне алтаря.

– Я просто не могу понять, почему… – Заглядевшись на то, как капля воды, сбежав с виска Нилла, медленно скользит вниз по его мощной челюсти, она вдруг замолчала.

– Что – почему?

Она взглянула ему прямо в глаза, стараясь не думать о том, как эта капля сейчас прокладывает дорожку вдоль мускулов шеи.

– Почему ты все-таки отвез меня к морю?

Нилл перевел дыхание, будто маленький кулачок Кэтлин неожиданно впечатался ему в живот, лицо его потемнело.

– Говорю же тебе – лошадь захромала. Нужно было.

– Никакого камня там и в помине не было. Мне, конечно, очень жаль это говорить, но, боюсь, ты просто напускаешь на себя суровый вид. А на самом деле ты очень добрый человек.

– Добрый?! К дьяволу эту проклятую доброту! – рявкнул он с таким свирепым видом, будто она нанесла ему невесть какое оскорбление. – Я просто делаю то, что приказал мне верховный тан!

– К чему так волноваться? – улыбнулась Кэтлин. – Считай, что твоя тайна во мне и умрет.

Это невероятно, просто-таки дьявольски красивое лицо вдруг побагровело. Кэтлин готова была поклясться, что он готов на все, лишь бы только переменить тему.

– Теперь мы не останавливаясь будем ехать до самой темноты. Поэтому, если ты проголодалась, скажи сейчас. Монашки дали нам в дорогу хлеба и сыра.

Вместо ответа Кэтлин откинулась назад, чтобы в последний раз подставить лицо свежему морскому ветру. Всей грудью вдыхая соленый запах моря, она тоскливо окинула взглядом берег, который ей не суждено было увидеть снова, торопливо бегущие к берегу волны, похожие на табун морских коней с развевающимися белыми гривами пены.

– Я не голодна, – с тяжелым вздохом сказала она. – Я сыта тем, что увидела. Наверное, я бы никогда не могла пресытиться всей этой красотой.

Мрачно ухмыльнувшись, Нилл повернул коня в сторону от берега, спрашивая сам себя, чего это его сюда понесло. Неужели только ради того, чтобы дать возможность глупой девчонке поплескаться в морской водичке? Господи, да он просто спятил! А что, если ему подсознательно захотелось дать ей возможность полюбоваться этой красотой, прежде чем ее навсегда запрут в замке Конна?

Кэтлин-Лилия, девушка-ребенок, которой на роду написано навлечь немыслимые несчастья на верховного тана, спасенная от неминуемой смерти только лишь благодаря милосердию Конна. Да ведь она, можно сказать, стала в Гленфлуирсе живой легендой! Дочь прославленного воина, самого обожаемого героя, которого только знал их народ!

Теперь Нилл ловил себя на том, что чувствует к этой почти незнакомой девушке нечто похожее на жалость.

Он украдкой покосился на Кэтлин. Да полно, та ли это девушка, с которой он провел столько часов в одном седле? Неужели можно переродиться, окунувшись с головой в холодную воду? Соленые морские волны будто смыли с Кэтлин тонкий слой монастырского воспитания, превратив ее в загадочное, совершенно непонятное для него существо.

Она просто искрилась радостью, счастьем, ощущением бескрайней свободы, будто за спиной у нее выросли два сверкающих алмазной россыпью крыла.

Приходилось ли ему когда-нибудь испытывать нечто подобное? Нет, по крайней мере никогда он не радовался так, как радовалась сейчас она.

Уж он-то хорошо знал, как опасно слишком сильно радоваться чему-то. Предательница-судьба, посмеявшись, постарается отобрать именно то, что тебе дороже всего.

Он вдруг вспомнил аббатство, стайку одетых в черное монахинь, молившихся за них, когда его конь уносил Кэтлин в другой, неизвестный им мир. Оставалось надеяться на то, что эти молитвы будут оберегать Кэтлин в той жизни, которая ее ждет.

Неожиданно ему захотелось рассказать ей о том суровом, полном опасностей мире, лежавшем за монастырскими воротами, о котором ей ничего не было известно. Но Нилл только стиснул зубы и вонзил шпоры в бока коня. Он воин, а не сладкоголосый бард! В конце концов, ее счастье не его забота. В тот момент, когда Нилл вручит ее Конну, он избавится от нее навсегда. Скоро Кэтлин сама все узнает. Оставалось уповать только на то, что самого его в это время уже не будет в замке.




Языки пламени, ярко вспыхивая синими, оранжевыми и багрово-алыми сполохами, отгоняли ночь. Листва в кроне дерева, низко склонившегося над Кэтлин, жалобно шептала, будто чья-то беспокойная душа.

Все ее тело болело. От долгой скачки ныла, казалось, каждая косточка, каждый мускул. Лицо саднило после того, как она, набрав в ручье полные пригоршни ледяной воды, долго терла его, пытаясь отмыть дорожную пыль. Нилл безжалостно гнал коня весь день, и у нее совсем не осталось сил. Кэтлин до такой степени хотелось спать, что она почти не замечала этого, желая скорее погрузиться в мечты о морских богах, разъезжающих в колесницах, запряженных конями с гривой из пены волн.

Но стоило Ниллу спрыгнуть с коня и сунуть ей сумку с припасами, которую дали им в дорогу добрые сестры, и сон мигом улетучился. Развязав сумку, она вытащила знакомый ей с детства каравай хлеба, и воспоминания о великолепии моря потеснила нахлынувшая на девушку волна грусти.

Кэтлин задумчиво провела кончиком пальца по чуть заметной впадинке, образующей в корочке хлеба крест – священный символ, которым до сих пор всегда был отмечен хлеб, который она ела.

Должно быть, в последний раз ей придется есть этот хлеб, ставший для нее символом родного дома. Ей очень хотелось сохранить его на память, однако, бросив взгляд на мужчину, сидевшего напротив нее с голодным блеском в глазах, Кэтлин передумала.

Она разломила хлеб на две части, протянув одну из них Ниллу, и тот принялся жевать свою долю так ожесточенно, будто не ел уже неделю. Только на мгновение оторвался он от этого занятия, чтобы бросить недовольный взгляд на ее руку.

– Тебе лучше поесть, – сказал он, смахнув с подбородка приставшие крошки. – Завтра будет тяжелый день – придется скакать без отдыха до самого вечера.

– Не бойся, я не свалюсь с лошади. Мне хорошо известно, как ты торопишься, чтобы поскорее добраться до… – Она вдруг замялась. – Это так странно, я ведь даже не помню, как зовут вашего верховного тана. А между тем в его руках мое будущее.

– Конн. Его зовут Конн Верный. И не только твоя жизнь, но и жизнь каждого, кто живет в этих местах, находится в его руках.

– Может быть, и так. Боюсь только, что сам он редко об этом вспоминает. Может быть, мне легче было бы понять это, если бы я знала, почему…

– Почему что?

Кэтлин снова пальцем коснулась изображения креста.

– Почему именно я? Почему сейчас? Я провела в аббатстве много лет, и почему вдруг именно сейчас я удостоилась его внимания?

Нилл поднес к губам кожаную флягу, которую наполнил ледяной водой из ручья, и сделал большой глоток.

– Думаю, причины, толкнувшие Конна на этот шаг, легко понять. Ты достигла того возраста, когда девушек принято отдавать замуж. Скорее всего он нашел для тебя подходящего мужа, вот и все.

Глаза девушки расширились. Почему-то ей никогда не приходило в голову, что все произойдет таким образом. Она-то надеялась, что придет день – и она влюбится, что у нее будет выбор. Даже в стенах аббатства ей доводилось слышать истории о молодых женщинах, которых отводили к венцу против их воли. Неужели и ей на роду написано всю жизнь делить кров и постель с совершенно незнакомым человеком?!

– Но я не могу сейчас выйти замуж, – заикаясь, пролепетала Кэтлин. – Я не знаю никого, кто бы… – И осеклась, растерянно уставившись на него. – Ты ведь не думаешь, что ты… и я… что Конн именно тебя послал в аббатство, потому что предназначил мне в мужья?

Нилл поперхнулся хлебом.

– Не говори глупости! – прорычал он. – Верховному тану отлично известно, что я поклялся никогда не жениться! – И тем не менее на лице его отразилась та же растерянность, что и у Кэтлин.

Он украдкой коснулся рукой висевшего на поясе кожаного кошеля, в котором что-то чуть слышно хрустнуло.

– Есть только один способ узнать это, – пробормотал он и, перехватив ее вопросительный взгляд, выпустил кошель из рук.

– А что там такое? – с любопытством спросила Кэтлин.

– Это тебя не касается! – рявкнул он. – Заруби себе на носу: ни одной женщине не удастся назвать меня своим мужем!

Даже при свете угасавшего костра Кэтлин заметила, как вдруг потемнело его лицо, будто он боялся, что она поднимет его на смех.

– Раз уж ты так уверен, что Конну не придет в голову заставить тебя обзавестись женой, тем более против твоего желания, то почему ты думаешь, что он вздумал выдать меня замуж?

– А почему бы и нет? В Гленфлуирсе полным-полно мужчин.

– Да много ли среди них таких, кто с радостью возьмет за себя девушку, у которой за душой нет ни гроша? – Она пожала плечами. – Думаешь, я такая простушка, что вообще ничего не знаю о жизни? Обязанность хорошей жены – принести что-то в дом мужа. Богатство или знатное имя, родственные связи, чтобы у него были союзники и друзья. – При этой мысли ей почему-то стало неуютно.

Нилл раздраженно передернул плечами.

– Да любой мужчина, кроме меня, был бы счастлив взять тебя в жены!

– Интересно почему?

– Тому, кто женится на тебе, ты принесешь в приданое то, что дороже любых драгоценностей или богатых земель. В жилах его сыновей будет течь кровь храбрейшего воина, самого знаменитого копьеносца нашего времени!

Все мысли о замужестве вмиг улетучились у Кэтлин из головы.

– Ты знаешь моего отца? Мою семью?

Нилл, поднеся к глазам краюху хлеба, притворился, что внимательно разглядывает ее.

– У тебя еще будет время узнать обо всем, когда ты очутишься в замке, – проворчал он.

– Ах, да перестань! – Выронив недоеденный хлеб, она вскочила, не сводя с него глаз. – Всю жизнь я ждала случая узнать, почему мои родители покинули меня, почему у меня не было ни матери, ни отца, как у других детей!

– Это не мое дело – рассказывать тебе о таких вещах! Мне не давали приказа!

– А не рассказывать тебе приказывали? – вскричала Кэтлин. – Или тут есть что скрывать?

– Нет, но… Проклятие, женщина, ты все переворачиваешь с ног на голову!

– Я переворачиваю с ног на голову?! Ты хоть можешь себе вообразить, что это такое – всегда гадать, вечно сомневаться, боясь услышать ответ, и все равно умирать от желания узнать хоть что-то! И вот теперь… мои родные… может быть, они ждут меня в замке и я наконец увижу их! – Кэтлин вдруг заметила, как глаза Нилла сузились и на лице его появилось странное выражение. Казалось, он колеблется.

– Ты не найдешь в замке своих родных, – сказал он наконец.

– Значит, они живут не там? Впрочем, не важно. Я все равно их найду.

Он отвел глаза в сторону. Предчувствуя недоброе, Кэтлин замерла.

– Они… – прошептала она едва слышно, и голос ее предательски дрогнул.

– Они умерли. – Он произнес это с грустью, совершенно неожиданной в этом суровом человеке.

Кэтлин отвернулась, стараясь скрыть слезы. Настало долгое молчание.

– Мать-настоятельница отдала мне это перед тем, как я покинула аббатство. – Рука Кэтлин осторожно коснулась драгоценного браслета. – Должно быть, он когда-то принадлежал моей матери. Всю свою жизнь я гадала, какие они, мои родители. Должно быть, красивые, благородные и храбрые, думала я, мои мама и папа, которые любили меня так же, как я их. Когда-нибудь мы встретимся, они обнимут меня и я узнаю наконец, почему они покинули меня. Они были почти живыми, настоящими. И вот одно твое слово – и их нет. Они ушли навсегда, и я уже никогда, никогда не увижу их. Никогда!

– Ты не права. – Кэтлин вздрогнула, почувствовав прикосновение его руки. – Они не ушли навсегда. В песнях бардов твои родители будут жить вечно.

Украдкой покосившись в его сторону, она заметила, что он как будто колеблется. И тем не менее он продолжал:

– Ты – дочь могучего Финтана Макшейна, воина столь славного и знаменитого, что о нем и его волшебной силе сложили легенды.

Кэтлин с раздражением отмахнулась:

– Мне не нужны ни легенды, ни сказки о волшебстве и волшебной силе! Я хочу иметь что-то свое, родное, а не плод чьего-то вымысла!

– Но это вовсе не сказки – то, что я рассказываю о твоем отце. Это правда!

– Так ты знал его?

– Думаю, никто на свете, кроме жены Гренны, не знал его по-настоящему. Его дар всегда служил преградой между ним и остальными воинами.

– Что это за таинственный дар?

– Никогда, ни разу в жизни он не промахнулся мимо цели. Это чудесно уже само по себе. Но становится настоящим чудом, если знать, что Финтан был слеп.

– Слеп?! Но это… это же невозможно! Откуда ему было знать, куда он нацелил копье?

– Барды говорят, что если остальные воины видят глазами, то Финтан видел сердцем. Якобы у Финтана был соперник, также добивавшийся любви твоей матери, и когда она предпочла твоего отца, негодяй ослепил Финтана, чтобы счастливец никогда в жизни не увидел ее прекрасного лица. Понимая, что означает потеря зрения для знаменитого воина, которого она полюбила, Гренна якобы отправилась к феям и умоляла их взять ее собственные глаза, лишь бы Финтан прозрел. Ее горькие слезы тронули фей, они пожалели несчастных влюбленных и наградили Финтана божественным даром внутреннего зрения.

– Перестань! – Горло Кэтлин сжала судорога. – Перестань выдумывать сказки, чтобы утешить меня!

– Ты не веришь мне? Что ж, не могу тебя винить. Я бы и сам не поверил, если бы не видел собственными глазами, как бросок его копья спас мою собственную шкуру. Если бы не Финтан, быть бы мне разрубленным надвое боевым топором!

– А моя мать? Ты знал ее?

Нилл, казалось, смутился.

– Она была похожа на тебя – с такими же темными волосами и синими глазами. И все-таки не такая. – Взгляд его остановился на зардевшемся личике Кэтлин. – В ее красоте я видел один лишь яд, вроде того, что погубил моего отца.

Глаза Кэтлин вспыхнули. Она закусила губу, и Нилл тревожно покосился в ее сторону.

– Ты хотела узнать, кто были твои родители? – хмуро спросил он. – Однажды я слышал, как твой отец говорил, что ослеп, потому что Гренна была светом его очей.

Горло Кэтлин сжалось.

– Может быть, поэтому я была им не нужна, – едва слышно прошептала она.

Кэтлин обхватила себя руками, пытаясь представить себе эту великую любовь, столь сильную, что о ней слагались легенды, – любовь, которую родители не хотели разделить даже с ней. Браслет больно врезался в ее запястье. Она с горечью вспоминала, как еще ребенком гадала, какой же ужасный грех лежит на ней, раз родители отреклись от нее с самого рождения. Теперь их уже нет, и она никогда не сможет спросить их об этом.

Кэтлин удивленно вздрогнула, почувствовав, как теплая ткань плаща укутала ее плечи. Она еще хранила тепло сильного тела Нилла, пахла землей и ветром и еще чем-то неуловимым – должно быть, самим Ниллом.




Глава 4


Наконец она крепко уснула. Тихие, судорожные вздохи сменились спокойным посапыванием. Уснула, подумал Нилл и облегченно вздохнул. Но совесть его была неспокойна.

О чем, черт возьми, думал Конн, когда посылал его с этим поручением?! Куда лучше было бы отправить в аббатство одного из придворных шаркунов, которым обычно так ловко удается осушать слезы молоденьких женщин. Или хотя бы Деклана. Нилл прикрыл глаза, представив себе дородного рыжеволосого воина, который, пожалуй, был единственным, кого он мог считать другом.

Деклан, о чьем уродливом шраме, обезобразившем лицо, все мгновенно забывали, стоило ему разразиться добродушным смехом… Деклану и в голову бы не пришло вот так, без подготовки, ляпнуть, что никого из ее родных уже нет в живых. Он бы придумал, как утешить ее.

Да, но даже если бы Конн и послал Деклана, все равно куда больше Кэтлин нуждалась в женщине, которая смогла бы смягчить горечь первого удара, хотя бы вначале, пока Кэтлин еще не оправилась после того, как ее чуть ли не силой увезли из аббатства.

Взгляд Нилла невольно снова обратился к Кэтлин. На фоне темной подкладки плаща ее измученное личико казалось особенно бледным. Одну руку она подложила под щеку, как наплакавшийся ребенок. Колечки черных волос оттеняли кожу, белую, словно лепесток лилии. Шелковистые густые ресницы бабочками трепетали на щеках, губы слегка приоткрылись во сне.

Можно было бы принять ее за Спящую Красавицу из сказки, если бы не блестящие дорожки слез, еще не высохшие на щеках, и то, как она съежилась, обхватив себя руками, словно ожидая следующего удара.

Удара вроде того, что нанес ей он, когда сказал, что родители ее умерли. Нилл почувствовал угрызения совести. Нет бы ему промолчать! Пусть бы на здоровье забивала себе голову всякой чепухой о матери с отцом, которых не видела никогда в жизни.

Так нет же, словно черт тянул его за язык. Теперь он обречен смотреть, как эта девушка истекает кровью от раны, только ранено было не ее тело, а то, что гораздо глубже – ее душа.

Он причинил ей боль, и все же нельзя было привезти ее в замок Конна, когда она ничегошеньки не знала! Как он мог позволить, чтобы она только там узнала бы горькую правду и чужие люди стали бы свидетелями ее горя?! Кому бы не захотелось полюбоваться, как станет убиваться дочь прославленного героя?! В Гленфлуирсе наверняка найдется немало таких, которые возненавидят Кэтлин за ее красоту, грацию, да и просто за то, что она дочь знаменитого Финтана Макшейна.

Только почему при одной мысли об этом вся кровь разом вскипает в его жилах? Что это – неужели гнев, который никогда не охватывал его прежде? Нилл попытался взять себя в руки. Для подобных сантиментов сейчас не время.

Он тяжелым взглядом уставился на огонь, перебирая в памяти каждое оскорбление, каждую презрительную усмешку, которые услышал за все эти годы. Даже несмотря на неизменную доброту Конна, в душе его вечно кровоточила рана и сердце его, измученное стыдом и ужасом из-за предательства отца, казалось, вот-вот разорвется на части.

На месте Нилла другой давным-давно уехал бы прочь из Ирландии, взял себе другое имя и начал новую жизнь, отринув мучительное прошлое, которое разъедало его душу и тело.

Но Нилл остался. Он сражался, как мужчина, который хочет восстановить поруганную честь. Ничто не в силах было заставить его сойти с этого пути. И не важно, насколько чудесной, мужественной или беззащитной окажется Кэтлин, – он не станет ее защитником.

Единственное, на что оставалось уповать Ниллу, – это на его веру в Конна, который вот уже почти тридцать пять лет правил мудро и справедливо. Нилл никогда не забудет, каким огнем горели глаза тана, когда он вложил в его руку письмо.

«Я верю тебе, как не верил никому и никогда, – сказал тогда верховный тан, сжимая руку Нилла. – С тех пор как от моей руки умер твой отец, я принял тебя как собственного сына. И вот теперь пришло время доказать свою преданность. Скажи мне, Нилл: правы ли были твои враги? Или же ошибались? Неужели же я верил тебе напрасно?» И после того как тан вложил в его руки несколько листков, скрепленных его печатью, Нилл поклялся, что скорее умрет, чем нарушит данную Конну клятву нерушимой верности. Одну из этих бумаг он должен был прочесть сразу же, как только выедет из замка, – в ней говорилось, что он должен сделать и где искать девушку. А во второй…

Нилл коротко выругался про себя. Конн велел ему распечатать второе письмо нынче ночью, как только Кэтлин уснет. Краска стыда за свою забывчивость бросилась в лицо Ниллу. Будь прокляты эти залитые слезами глаза и хорошенькое личико, если ради них он хотя бы на минуту смог забыть о своем долге перед Конном!

Распустив завязки кошеля, висевшего у него на поясе, Нилл поспешно вытащил оттуда свиток. Печать, скреплявшая его, в пламени костра блеснула, точно сгусток крови.

Нилл украдкой покосился в сторону Кэтлин, невольно вспомнив о ее невинном любопытстве – как она гадала, уж не его ли тан предназначил ей в мужья. Глупость какая, чертыхнулся он. И все-таки, как он ни злился на себя, в этой мысли было какое-то колдовское очарование. А что, если Конн, при всей его мудрости и к тому же хорошо зная, что Нилл согласится жениться, только повинуясь его прямому приказу, задумал связать его нерушимыми узами с женщиной? Этот брак доказал бы всему Гленфлуирсу, что кровь благородного Финтана все еще жива. Она будет струиться в венах следующего поколения воинов, даруя им волшебную силу знаменитого предка. На мгновение что-то вдруг шевельнулось в его груди. Искушение? Он и сам этого не знал.

Нилл вдруг заметил, что комкает письмо, словно боясь увидеть то, что в нем написано. Еще совсем мальчишкой он хорошо понял, что иные слова могут ранить сильнее, чем лезвие меча. Он научился не доверять словам.

Нет, Конн не мог обмануть его доверие. Он единственный, кто любил его. Конн знал о клятве, данной Ниллом. Тану и в голову не пришло бы сыграть с ним подобную шутку. И все-таки, что могло быть в этом проклятом письме, кроме разве что сообщения о предстоящей свадьбе?!

Собрав все свое мужество, Нилл сорвал печать, развернул свиток и поднес его поближе к огню. Он прочел выведенные ровным почерком тана слова, и ужас и отвращение охватили его.




Этой женщине на роду написано стать причиной разрушения и гибели моего дома – такую судьбу предсказал ей самый мудрый друид из всех живущих на земле. В ее власти – все силы зла. Могущество этих темных сил так велико, что даже родители ее испугались и приказали отослать девочку в монастырь. Смерть сотен и тысяч храбрых воинов, все ужасы войны – вот что принесет с собой Кэтлин-Лилия всем, кто живет в Гленфлуирсе, если у тебя не хватит мужества выполнить последнее, что я решил поручить тебе, сын мой. Ты давно стал воином, стало быть, уже успел узнать, что в иных случаях, как это ни ужасно, смерть бывает необходима. Так убей же эту девушку, пока она спит, – и ты спасешь жизнь других людей. Никто в целом мире не будет знать о том, что ты совершил, кроме твоего тана. И благодарность будет вечно жить в моем сердце.




Убить ее?! Судорога отвращения стиснула горло Нилла. Нет, ни за что! Неужели Конн мог подумать, что он способен хладнокровно совершить подобное злодейство? К тому же все в Гленфлуирсе знали, что тан поклялся Финтану заботиться о его дочери. Прославленный воин поручил Кэтлин заботам тана, согласившись отправить ее в монастырь.

«Ты единственный, кому я могу доверять». Слова тана эхом отдались в памяти Нилла, и он вдруг вспомнил темное облачко, которое не раз туманило лицо тана незадолго до того, как он дал Ниллу это проклятое поручение. Что за ужасы предвидел он в будущем для себя и своего народа, раз решился нарушить слово чести?!

Ниллу вдруг показалось, что мир вокруг него погрузился в тишину. Слышен был только бешеный стук его сердца.

Смерть. Ниллу не раз приходилось встречаться с ней на поле битвы. Тогда все было понятно, но сейчас… Ведь то, что приказал ему Конн, – это же убийство!

Пот выступил на лбу Нилла. В ушах эхом отдавался глухой голос тана: «Кто же мудрее, храбрее, мой мальчик? Тот, кто с угрюмой безнадежностью идет навстречу неизбежной смерти? Или тот, кто находит в себе мужество остановить резню прежде, чем брызнет первая кровь?»

Что же делать? Нарушить слово чести или сдержать его и тем самым навлечь неисчислимые бедствия на всех, кто живет в Гленфлуирсе? Ведь замок, лишившись хозяина, обречен на гибель!

Так вот, значит, в чем состояло испытание, последняя проверка преданности Нилла! Вот почему Конн послал именно его! Остановить реки крови, прежде чем они прольются.

Если рассудить, Конн предоставил ему возможность спасти сотни человеческих жизней, пожертвовав одной. Но хотел ли этого сам Нилл?

Он вдруг вспомнил, как Кэтлин карабкалась по камням, спускаясь к морю, и лицо ее светилось детской радостью. Она была полна жизни – больше, чем кто-либо, мрачно подумал Нилл. А клятва, которую он дал аббатисе? Клятва, которую нарушил Конн, – это его личное дело. Но честное слово Нилла касается только его одного.

«Но ведь прежде всего ты обязан Конну, – произнес тихий голос в его душе. – И клятва верности, данная ему, превыше всего».

Нилл искал в душе силу, которую обрел на полях бесчисленных сражений, уголок, где скрывалась темная ярость, обычно владевшая им в сражении. Искал – и не находил.

Медленно и неохотно Нилл вытащил из ножен меч. Ему казалось, что пальцы, которыми он сжимал рукоятку, онемели и уже не принадлежат ему. Неслышными шагами он подкрался к тому месту, где спала Кэтлин. Темные локоны ее разметались, приоткрыв нежную белую шею, трогательную в своей беззащитности. Кожа девушки в свете луны казалась жемчужно-белой. Скоро она уже ничего не будет чувствовать, попытался успокоить себя Нилл. Одно быстрое движение – и все будет кончено! Он высоко поднял меч над головой, чувствуя, как предательски дрожат руки.

И в этот миг смутный шорох листвы в гуще деревьев заставил девушку проснуться. Ресницы затрепетали, глаза, еще затуманенные сном, широко открылись. И сладкий сон, казалось, превратился в кошмар – Кэтлин увидела лезвие меча, занесенное над ее головой.

«Бей! – крикнул кто-то в душе Нилла. – Один удар, идиот, и все будет кончено!»

– Прости меня! – вместо этого выдохнул он. – Это приказ Конна. – Нилл опустил тяжелый меч, в последнее мгновение зажмурившись, чтобы не видеть того, что произойдет.

Отчаянный крик замер на губах Кэтлин. Но вместо того чтобы войти в мягкую плоть, острие меча глубоко вонзилось в рыхлую землю.

Открыв глаза, Нилл успел заметить, как девушка с исказившимся от ужаса лицом отпрянула в сторону. Не сознавая, что делает, Нилл потянулся к ней, почти коснувшись нежного локтя, но она увернулась, с испуганным криком метнувшись в темноту. И он замер, сам не зная, что сделает, если она окажется в его руках. «Беги, Кэтлин! Спасайся!» – кричал чей-то голос в его душе. Точно так же кричал он в тот день, когда увидел, как Конн загнал на охоте оленя. В мозгу Нилла вдруг вспыхнуло воспоминание, как прекрасное животное, испуганное, несчастное, из последних сил старалось спасти свою жизнь, в то время как свора почуявших запах свежей крови охотников неслась за ним по пятам.

Будь он трижды проклят, если позволит ей сбежать, когда у нее нет при себе ничего, даже ножа, чтобы защитить себя! Все, что она найдет там, в темноте, – это лишь более ужасную, мучительную смерть. Поклявшись, что не допустит этого, он бросился за ней. Ярко светила луна, помогая ему в поисках.

До чего же все это бессмысленно и глупо, мелькнуло вдруг в его мозгу. Ведь он только что пытался убить ее – и сделал бы это, если бы Кэтлин по чистой случайности не успела увернуться.

И вдруг слуха Нилла коснулся еще один звук, от которого застыла кровь в жилах. Это был рев дикого вепря, страшные клыки которого несли смерть любому, кто отважился бы встать на его пути.




Острые ветки деревьев царапали руки Кэтлин, узловатые корни цеплялись за ноги, но она упрямо бежала вперед, подгоняемая страшным видением. Перед ее глазами стоял Нилл с поднятым мечом. Он собирался убить ее. Еще мгновение – и острое лезвие меча вонзилось бы в ее беззащитную плоть.

Споткнувшись о торчавший из земли камень, Кэтлин упала на колени. Вспыхнула острая боль, но девушка заставила себя снова вскочить на ноги. Она слышала, как Нилл с треском продирается сквозь чащу. Он был воином, привыкшим убивать, отчетливо осознала Кэтлин.

Нет, этого не может быть, внезапно мелькнуло у нее в голове. Ведь он же дал клятву защищать ее! Он поклялся матери-настоятельнице! А может, именно поэтому он решил доставить ей последнюю в жизни радость – полюбоваться морем?! Видимо, неясное чувство вины томило его – ведь Нилл наверняка знал, что ему предстоит совершить.

Господи, а ведь она доверилась ему! Доверила не только себя, свою жизнь, но еще нечто гораздо более хрупкое – ее детские мечты о родителях, которых она никогда не знала. И вот теперь, может быть, они все трое снова будут вместе, на небесах.

Кэтлин лихорадочно обвела взглядом залитую тусклым светом поляну. Лунный луч вдруг выхватил из темноты заросли колючего кустарника, за ними чуть слышно журчал ручей. Люди обычно селятся возле воды, мелькнуло у нее в голове. Если ей повезет и она успеет добежать до ручья, то, может быть, ей встретится кто-то, у кого хватит смелости прийти ей на помощь, или она отыщет хоть какое-то оружие.

Ринувшись прямо в самую чащу колючек, Кэтлин закусила губу от боли. Что-то острое расцарапало ей спину, но по мере того, как она пробиралась все глубже в самую чащу, на душе у нее становилось легче. Ей показалось, или топот за ее спиной звучит уже не так близко? Господи, как же ей не хотелось умирать!

Кэтлин поползла еще быстрее, не обращая внимания на боль, и чуть было не зарыдала от облегчения, когда вдруг выползла на крошечную полянку. Ручей с мелодичным журчанием омывал торчавшую в самой середине потока скалу, почти такую же высокую, как она видела на берегу моря. Может быть, ей удастся укрыться где-нибудь в расщелине, подумала она. Кэтлин бросилась к скалам и внезапно застыла, похолодев от ужаса, услышав чудовищный рев. Громадный дикий вепрь, рывшийся в земле в поисках желудей, повернулся к ней.

В тусклом лунном свете блеснули чудовищные клыки, и робкая надежда спастись покинула Кэтлин.

Сзади до нее доносился приближавшийся топот ног Нилла. Он по-прежнему гнался за ней. С трудом проглотив вставший в горле комок, девушка посмотрела вперед, на вепря. Черная грубая щетина покрывала огромную уродливую голову, крохотные глазки в лунном свете горели зловещим красным огнем.

Бросив взгляд под ноги, Кэтлин заметила сломанную ветку, достаточно толстую, чтобы послужить оружием. Крепко сжав ее в руке, девушка прошептала краткую молитву и шагнула навстречу зверю.

Чудовище затрясло громадной головой, на губах его выступила пена, будто от ярости, что такое маленькое, ничтожное создание осмелилось заступить ему дорогу. На мгновение воцарилась тишина, от которой у Кэтлин зазвенело в ушах, и зверь, сделав огромный прыжок, кинулся на нее. В последнее мгновение девушка успела отпрянуть в сторону и, собрав все силы, ударила его веткой между глаз. От удара ветка разломилась надвое, и страшный рев вырвался из пасти чудовища. Кэтлин увидела, как кровь заливает ему глаза, но, судя по всему, это была не более чем простая царапина и она лишь еще больше разъярила зверя. Налитые кровью глаза его сверкали бешенством.

Время, казалось, остановилось – вепрь, будто в страшном сне, летел прямо на нее, и Кэтлин застыла, сжимая в руках обломок палки. Вдруг произошло нечто непонятное: какая-то неведомая сила отшвырнула ее в сторону. Крик вырвался из ее груди, когда она с размаху приземлилась на камни.

Она успела услышать яростный рев вепря, к которому теперь примешивался человеческий голос, хрипло выкрикивающий проклятия. Привстав с земли, Кэтлин увидела, как зверь и человек схватились насмерть.

Кровь обагрила ногу Нилла там, где ее пробороздили страшные клыки, и такими же страшными багровыми пятнами был покрыт его меч, который он готовился вонзить в косматую тушу зверя.

Нилл наносил удар за ударом, оттесняя вепря к подножию скалы. Или дальше от Кэтлин? Все это было похоже на безумный сон.

Но ведь он хотел, чтобы она умерла! Господи, тогда какой же был смысл защищать ее?! Руки Кэтлин сжались в кулаки, она кусала губы, чтобы не закричать.

– Кэтлин, беги! – заорал Нилл, едва избежав еще одного удара чудовищных клыков. – Дерево! Забирайся на дерево!

Боже милостивый, что это он говорит?! Только что он хотел ее убить – и вот рискует собственной жизнью, чтобы спасти ей жизнь!

И тут в его глазах блеснуло что-то, чего она не могла понять. Суровое лицо его напоминало высеченную из камня маску отчаяния, искаженную такой болью, которую не может причинить ни одна рана.

Вепрь развернулся, чтобы вновь броситься на человека.

– Нилл, берегись! – пронзительно крикнула она.

Широко расставив ноги, тот приготовился к атаке, но он был слишком близко к краю обрыва. Вепрь бросился на него, в воздухе блеснул меч, и Кэтлин услышала ужасный звук, когда человек и зверь сшиблись грудь с грудью.

Из раны в горле вепря фонтаном хлынула кровь, его голова задергалась в агонии. Через мгновение он упал. Задние ноги животного в предсмертной судороге ударили Нилла. Крик замер на губах Кэтлин. Она увидела, как тот покачнулся на краю скалы и с воплем рухнул вниз, в темноту.

Кэтлин никогда не смогла бы забыть жуткий глухой стук, с которым тело Нилла ударилось о скалы, грохот камней и крик боли, вырвавшийся из его груди.

Закусив губу и дрожа всем телом, Кэтлин разглядывала чудовищную тушу вепря. Из груди его торчал меч. Если бы она тогда не проснулась, то сейчас она, а не зверь лежала бы в луже собственной крови. Ей никогда не забыть, каким мрачным было лицо Нилла, когда он склонился над ней с мечом в руке.

Она бежала, чтобы спасти свою жизнь, и он бросился за ней в погоню, чтобы привести в исполнение свой план. Но почему, Боже милосердный, почему? Ведь сам тан послал его охранять ее в дороге! Такой человек, как Нилл, мог решиться на убийство, только повинуясь приказу своего господина. Только долг значил для него больше, чем жизнь какой-то женщины.

Теперь она должна завладеть его мечом и бежать, исчезнуть навсегда. К тому времени когда Конн узнает, что произошло, ни одна живая душа ее не найдет.

Подобравшись поближе к вепрю, Кэтлин опасливо потянула за рукоятку меча, потом дернула посильнее. Нагнувшись, она внимательно разглядывала грозно изогнутые клыки. Чтобы спасти ее, Нилл готов был погибнуть ужасной смертью. Все это было очень странно.

Слезы, хлынувшие из глаз Кэтлин, обожгли ей щеки.

– Что мне делать, матушка? – прошептала она, обращаясь к единственному на земле человеку, в котором привыкла искать защиту. – Я не знаю, что мне делать!

Воспоминания вдруг нахлынули на нее. Перед ее мысленным взором вставали то морские волны, пронизанные лучами солнца, то мрачное лицо Нилла с сурово сжатыми губами. И еще одно видение, которое она никогда не забудет, навечно врезавшееся в ее память за мгновение перед тем, как туша вепря ударилась о тело Нилла: его лицо, искаженное ужасной мукой. Нет, это был не страх смерти, а, скорее, безысходное отчаяние человека, когда душа его рвется на части.

«Он пролил свою кровь ради тебя, – подумала Кэтлин. – Он сражался за тебя, рискуя собственной жизнью. И если ты сейчас уйдешь, то никогда не узнаешь, почему он пытался тебя убить, и будешь мучиться из-за этого до конца своих дней».

Кэтлин осторожно подкралась к краю обрыва и глянула вниз. Подножие утеса было залито тусклым лунным светом. Тело Нилла лежало на гребне скалы. До него было страшно далеко. Даже такой человек, как Нилл, не мог бы упасть с такой высоты не разбившись насмерть. Она может только помолиться о его душе и уйти.

Но не успела она перекреститься, как услышала слабый жалобный звук, едва донесшийся до нее в тишине ночи.

Нилл был жив.




Глава 5


Бок Нилла острыми когтями рвала боль. Стиснув зубы, он отполз от края гребня, и сердце его екнуло, когда он представил, что ждало его там, внизу. Он понял, что достаточно было ему потерять сознание, и его беспомощное, истерзанное болью тело, соскользнув по изрезанной глубокими морщинами поверхности утеса, рухнет туда, где его ждет смерть.

Наверное, ему нужно было яростно цепляться за жизнь – ведь он так и не выполнил своего последнего поручения и, значит, останется с позорной кличкой навсегда. Насмешница судьба настигла его, когда он сражался в последний раз. И все же Нилл лежал неподвижно, не решив, что для него страшнее всего: уйти из жизни с запятнанным именем или же убить невинную девушку и тем самым восстановить свою честь.

Наверное, именно так много лет подряд в нерешительности мучился Конн, подумал он. Его останавливал страх – страх перед Финтаном, живым или мертвым, потому что даже из царства мертвых рука его могла покарать убийцу дочери. Ужас быть проклятым навеки, потому что кровь Кэтлин оказалась бы на его руках, – вот что удерживало Конна.

И Нилл вдруг с горечью осознал, что его попросту использовали.

Логично было предположить, что тан не станет обшаривать свои владения в поисках молодой девушки. Ведь если в Гленфлуирсе станет известно о судьбе, которую он уготовил единственной дочери Финтана, невозможно даже представить себе тот хаос, который воцарится во владениях тана. За те годы, пока ее не было, страх перед проклятием почти исчез, и причиной этому была всеобщая любовь к Финтану. А клятва Конна защитить его дочь избавила всех от мучительного выбора между своим таном и ребенком всеми почитаемого героя.

Но даже теперь, когда Финтана уже не было в живых, преданность воинов его памяти намного превышала верность тану. Финтан проливал вместе с ними кровь, вел их в сражения, стал живым символом славы и торжества. В могущество его волшебного дара все они верили с детства. Только Ниллу, своему приемному сыну, Конн мог верить как самому себе, и по иронии судьбы именно Нилл обманул его доверие.

Угрюмый смешок сорвался с его губ. Девчонка оказалась не только храброй, но и толковой. И к тому же наверняка сообразила прихватить его лошадь. А если так, то скоро она будет уже далеко.

Что она станет делать? Вернется в аббатство? Оставалось только молиться, чтобы монахини смогли защитить ее, раз уж это оказалось ему не под силу.

Закрыв глаза, он попытался отогнать прочь воспоминание о том, как она испуганно смотрит еще сонными глазами на занесенный у нее над головой тяжелый меч. Он вдруг снова услышал радостный смех Кэтлин, когда море приняло ее в свои объятия и вода играла ее черными кудрями.

Нил нахмурился. Наверное, сейчас она ненавидит его. Или боится. Впрочем, какая разница? Он знал, что в Гленфлуирсе многие считают его отродьем дьявола.

Но почему-то мысль о том, что именно эта девушка станет ненавидеть его, была нестерпима. Она ни на минуту не усомнится, что, делясь с ней плащом, он уже хладнокровно замышлял убийство. Что ж, его смерть все уладит, с чувством какого-то странного удовлетворения подумал Нилл и закрыл глаза. И теперь уже не надо решать, что для него важнее – верность своему тану или жизнь этой девушки.

Вдруг чуть слышный звук коснулся его слуха. Нилл слегка приоткрыл глаза, ни минуты не сомневаясь, что гребень скалы начал потихоньку осыпаться, не выдержав веса его тела. Но то, что он увидел, было настолько дико, что он чуть было не вскрикнул. Призрачный свет луны окружал серебристым облаком хрупкую девичью фигурку, свесившуюся с края обрыва. Волосы цвета воронова крыла, бледный овал лица – все это было ему до боли знакомо.

Кэтлин! Господи, к этому времени она должна быть далеко отсюда. Неужто она сошла с ума? Или просто хочет убедиться, что он не станет преследовать ее?

– Нилл? – Голос ее дрогнул.

Адский огонь! Ведь она должна бояться его!

Ответить? Нет, пусть лучше идет своей дорогой, считая, что он мертв. По крайней мере бедняжке не в чем будет себя винить… Винить?! Дьявольщина, да в чем ей винить себя, коль скоро он чуть было ее не прикончил?! Да если бы она столкнула его со скалы собственными руками и сплясала бы над его могилой, то и тогда не за что было ее обвинять.

Кэтлин исчезла, и слуха Нилла коснулся негромкий звук – это звякнула подкова. Слава Богу, у нее хватило ума воспользоваться его конем. Нилл мучительно вслушивался в темноту, дожидаясь, когда Кэтлин уедет, и вдруг поймал себя на мысли, что, если она исчезнет из его жизни навсегда, он станет еще несчастнее, чем прежде.

Как странно: он, который с детства привык держаться особняком, вдруг почувствовал себя безумно одиноким. Почему? Из-за того, что какая-то девушка в один прекрасный день поделилась с ним своими радостями и печалями?

Внезапно с вершины утеса до него снова донесся какой-то неясный звук. Несколько мелких камешков ударились о его грудь, и Нилл вскрикнул. Что это? Какой-то зверушке не повезло, как и ему? Что-то коснулось его тела, и он схватил это «что-то» своими израненными в кровь руками. Веревка! Его собственная веревка, которую он всегда возил под седлом и о которой совсем позабыл!

– Не шевелись! – прозвучал откуда-то сверху тоненький голос. – Я спускаюсь, сейчас я тебе помогу.

– Ты сошла с ума? – прохрипел он. – Не смей! Это слишком опасно!

– Выхода-то ведь нет, верно?

– Какое это имеет значение?! Я не стою этого, ведь я чуть было не убил тебя!

– Признаюсь, это было не самое приятное пробуждение в моей жизни, но, может, мы обсудим это потом, когда ты окажешься наверху?

Целый дождь мелких камешков вперемешку с грязью осыпал его лицо. Черт возьми! Она уже балансировала на гребне скалы, очевидно, преисполнившись твердой решимости повторить его «подвиг».

– А ну назад! – прорычал Нилл. Стараясь не замечать мучительной боли, он с трудом приподнялся на локте. – Адский огонь, ты погубишь нас обоих!

– Тысяча извинений! – крикнула она сверху с надменностью королевы. – Может быть, вас, воинов, учат сидеть сложа руки, когда гибнут беспомощные люди, но мои наставницы в аббатстве учили меня другому. Готовность помочь – вот чему меня учили. И сейчас я постараюсь спуститься вниз, и мне наплевать, будешь ты орать на меня или нет.

Судя по всему, Кэтлин изо всех сил старалась скрыть от него, как ей страшно. Проклятие, до чего же упряма!

Перед глазами Нилла все плыло, тело ныло от боли, и все же он ухитрился приподняться, прислонившись спиной к шероховатой каменной стене и перекинув ноги через гребень скалы.

– Веревка не выдержит нас обоих. Помоги мне обвязаться ею вокруг пояса и конец привяжи к седлу. Конь сможет меня вытащить.

Кэтлин заколебалась.

– Своими израненными руками тебе вряд ли удастся завязать достаточно тугой узел.

– Нет! Кэтлин! – запротестовал он.

Но было уже слишком поздно. Кэтлин ступила на край гребня, пытаясь найти опору, но нога ее соскользнула, и девушка покачнулась, балансируя на грани жизни и смерти. Страшное проклятие сорвалось с губ Нилла. Он призывал ад и дьяволов спасти ее, раз уж святые не могли этого сделать. Боль вновь вонзила в него свои клыки, и он в ужасе зажмурился, подумав, что может увлечь ее за собой. И наконец почувствовал, как руки Кэтлин дотронулись до его пояса.

Она обвязала его веревкой и вновь карабкалась наверх. Все это, казалось, продолжалось несколько часов. Рывок – и веревка сильно натянулась, вибрируя под тяжестью его тела.

– Нилл, постарайся не удариться о скалы! – окликнула Кэтлин сверху.

Он попытался выставить ноги вперед, упираясь ими в утес, но его израненное тело отказывалось повиноваться, а в голове однообразно стучали невидимые молоточки: «Лучше бы мне умереть!»

Тело Нилла с размаху наткнулось на скалу, из груди вырвался хриплый стон. Спасительная темнота окутала его измученный мозг, и с каким-то облегчением он почувствовал, что проваливается в беспамятство.

– Нилл, все уже почти позади! Дай мне руку!

Он потянулся к Кэтлин, сжал ее нежные пальчики. Девушка дернула его на себя, и он еще успел напоследок удивиться той силе, которая обнаружилась в ее изящной, хрупкой фигурке. Тело Нилла перевалилось через край, и он упал животом на землю, хрипло и тяжело дыша. Кэтлин, отлетев в сторону, с размаху села на траву.

С трудом перекатившись на спину, Нилл заставил себя разлепить тяжелые веки и увидел над головой кружащиеся в безумном водовороте звезды и темный шатер листвы. Собрав силы, он поднял голову, чтобы посмотреть в глаза Кэтлин. С трудом шевеля распухшими губами, он произнес одно только слово:

– Почему?!




Кэтлин разглядывала лицо спящего Нилла. Освещенное первыми лучами солнца, оно обрело красноватый оттенок. Девушка, как могла, перевязала его раны и задумалась. Внутренний голос подсказывал ей, что нужно бежать – бежать, не медля ни минуты, забрать его коня, чтобы он не смог броситься в погоню. В конце концов, она сделала все, что могла, чтобы спасти ему жизнь, – вытащила его из пропасти. И никто, даже мать-настоятельница, не посмел бы требовать от нее большего.

И все же она не трогалась с места. Ей вдруг вспомнилось, что говорила сестра Люция, когда учила других монахинь ходить за больными. Раны на теле не всегда самые страшные. Есть куда более опасные рубцы, но они так глубоко внутри, что их не в силах разглядеть даже глаз самого опытного лекаря.

Но почему ее заботит, что теперь будет с этим человеком? Ведь он пытался ее убить! Из-за него она уже больше никогда не сможет смотреть на мир прежними глазами. И все-таки каждый раз, когда она порывалась убежать, в мозгу вновь звучал его вопрос: «Почему?»

Что ответить на это? Она и сама не знала, понимая, что у нее не было выбора.

Нилл заметался, хриплый стон вырвался из его груди. Взяв чашку с водой, Кэтлин разжала его губы и влила несколько капель ему в рот. Глаза его вдруг широко раскрылись, и она впервые увидела их не затуманенными болью – нет, его взгляд сверлил ее, будто и в небытие он мучительно искал и не находил ответа на свой вопрос.

Холодок страха вновь пробежал по спине, но девушка прогнала прочь терзавшие ее опасения. Может быть, у него и хватило бы сил открыть глаза, но все же он был еще слишком слаб, чтобы снова попытаться убить ее. Да и вряд ли бы он сделал это, даже если бы смог. По крайней мере ей хотелось в это верить.

Она попыталась скрыть свой страх, заговорив с ним.

– Ты ранен не так уж сильно. Думаю, ты будешь жить.

Нилл облизнул мокрые от воды губы и с трудом сглотнул.

– И все лишь благодаря тебе.

Пожав плечами, Кэтлин ничего не сказала.

– Кэтлин, ты должна была дать мне умереть. Почему ты… не позволила мне этого? Я ведь был послан, чтобы убить тебя. – Сильный кашель сотряс его беспомощное тело. – Что нам теперь делать?!

Она рассматривала его красивое суровое лицо, искаженное мучительной болью, которая была вызвана отнюдь не его ранами.

«Что нам теперь делать?!» – эхом отдавалось у нее в голове.

– Я не знаю, – прошептала она чуть слышно, но веки Нилла уже сомкнулись.




Дождь, тихий, успокаивающий дождь. Нилл слышал, как он шуршит по листьям деревьев над головой. И, как в детстве, ему захотелось встать во весь рост, чтобы струи дождя омыли его тело, как они омывают каждый цветок, каждую травинку в лесу, чтобы вновь стать чистым, будто родившимся заново.

Но ничто в мире не смогло бы очистить его душу от того, что он сделал. Или того, что не сделал. Мучительным был вопрос, который он снова и снова задавал себе: «Что же теперь делать?»

Открыв глаза, он увидел зеленый свод листьев над головой – нечто вроде самодельного шалаша, защищавшего их от дождя. Должно быть, его соорудила Кэтлин. Он вдруг вспомнил, как ее рука подносила чашку к его губам и что-то горячее, отдающее терпкой горечью лилось ему в рот. И потом навалился сон – благословенный сон, избавивший его от злобных демонов, с дьявольским хохотом вонзавших раскаленные крючья в его измученное тело.

Откуда такая доброта к тому, кто пытался отнять у нее жизнь? Неужели эти глупые курицы в аббатстве не вбили ей в голову хоть каплю здравого смысла?

И вот теперь, очнувшись, он увидел Кэтлин, съежившуюся под самодельным навесом. По лицу ее было видно, что она все еще боится, но, проклятие, взгляд ее оставался все таким же доверчивым. Сердце его невольно сжалось: она, обреченная гневом Конна на смерть, – и ни семьи, ни друзей, чтобы защитить ее. Вернуться назад, в монастырь, значило бы навлечь несчастье на тех, кого она любит. Даже столь юная и неопытная девушка, как Кэтлин, должна была уже сообразить это.

Украдкой покосившись на него, Кэтлин вдруг обнаружила, что глаза Нилла широко раскрыты.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она и снова поднесла к его губам чашку с напитком.

– Скоро буду на ногах – на рассвете самое время убивать молоденьких девушек.

Кэтлин резко вздрогнула, потом заставила себя вновь сделать невозмутимое лицо.

– Выпей. Это поможет тебе как следует поспать, чтобы восстановить силы.

Подняв дрожащую руку, Нилл с трудом оттолкнул чашку.

– Что ты теперь намерена со мной сделать? Усыпить, чтобы я проспал лет этак сто?

– Конечно же, нет! Я… – возмутилась она и тут заметила угрюмую усмешку, кривившую уголки его рта. – Да и к чему это? Ничуть не сомневаюсь, что твой справедливый тан наверняка пошлет кого-то разыскивать тебя или охотиться за мной. – Ее напускная храбрость исчезла.

Голос Кэтлин прервался. Да, она была невинной, но, уж во всяком случае, глупой ее не назовешь. Она отлично понимала, какая опасность нависла над ее головой, понимала всю безнадежность своего положения. Ниллу вдруг мучительно захотелось хоть как-то успокоить ее, лаской или нежностью стереть следы, которые страх уже наложил на ее прелестное лицо. Ну нет, поклялся он. Будь он проклят, если подаст ей ложную надежду! Хватит на его совести грехов и без этого!

– Нилл, – помолчав немного, окликнула она, – почему этот твой тан так хочет моей смерти? Всю ночь я ломала над этим голову. Ничего не понимаю. Почему бы просто не оставить меня навсегда в аббатстве? Я была так счастлива там! Меня все любили. – Голос ее дрогнул, и зазвеневшие в нем слезы больно отозвались в его душе.

Проклятие! Как объяснить этой юной девушке, что за черная судьба выпала на ее долю? И все же он должен попытаться сделать это!

– Нилл, почему Конн приказал меня убить? Я никому не причинила зла.

– Но это еще случится.

Она изумленно уставилась на него, явно не веря собственным ушам.

– Но это же глупо! Как может слабая женщина причинить зло могущественному тану?

– Однако так и будет. Это предсказано самым мудрым друидом из тех, что когда-либо жили в священных лесах.

Кэтлин молча смотрела на него.

– Я слышал только обрывки этой истории. Никто при дворе тана не смел говорить об этом вслух, будто боясь, что предсказание исполнится. Конн захотел, чтобы друид предсказал будущее ребенку великого Финтана. Тот положил руку на живот твоей матери, и тогда… – Нилл замялся, подыскивая слова.

– И что же он сказал?

– Сказал, что ты навлечешь величайшие бедствия на Конна и на всех, кто живет в его владениях.

Кровь отхлынула от ее щек, они стали мертвенно-бледными.

– Святая Дева Мария! Не могу поверить! – Кэтлин прижала дрожащие пальцы к губам. – Да будь моя воля, я бы в жизни не причинила никому зла!

– Я верю в это. Но иногда воля судьбы завязывает нити наших судеб в такой узел, о котором мы и подумать бы не смогли. – Никто не знал этого лучше самого Нилла – с самого рождения ему пришлось сражаться с призраком собственного отца. – И я верю, что Конн был вынужден отдать приказ, обрекающий тебя на смерть, только ради того, чтобы помешать кровопролитию.

– Он решил пожертвовать одной жизнью, чтобы спасти тысячи других, – тихо сказала Кэтлин.

– Да.

Кэтлин вздрогнула.

– Но тогда почему же он не приказал умертвить меня сразу же, как я только появилась на свет?

– Точно я и сам не знаю. Может, сама мысль о том, чтобы убить ни в чем не повинного ребенка, была ему отвратительна? По натуре он не злой человек и склонен к милосердию. Он доказал это, усыновив меня, когда все вокруг умоляли его прикончить меня на месте.

– Мальчика?! Господи, откуда такая жестокость?!

– Со временем сыновья вырастают и у них уже достаточно сил, чтобы отомстить за своих отцов, Кэтлин. Нет, я это не к тому, что когда-нибудь решился бы. – Он осекся, и зоркий глаз Кэтлин успел заметить на его лице стыд и горечь, которые он безуспешно старался скрыть. – Есть только одна вещь, которую я знаю точно, – продолжал Нилл. – К тому времени как ты появилась на свет, и еще много лет спустя Конн нуждался в Финтане, чтобы вести в бой свои армии. А твои мать и отец – они обожали тебя. Ты была их единственным ребенком. И я верю, что Конн вынужден был сохранить тебе жизнь потому, что не осмелился бы взглянуть в лицо Финтану, если б тебя не стало. И он решил подарить тебе жизнь – счастливую, поскольку в аббатстве тебя любили. Никто в Гленфлуирсе тебя не видел, поэтому, когда он все-таки решил избавиться от тебя, некому было его остановить.

Сердце Нилла мучительно ныло – верховный тан был для него божеством. Но разве еще ребенком он не имел случая убедиться, что даже тот, кого любишь больше всех, тоже не безгрешен? Однако то, что сделал Конн, и близко не могло сравниться с тем ужасным преступлением, что когда-то совершил его отец! Это Нилл по крайней мере мог если не простить, то хотя бы понять.

– Конн объявил твоему отцу, что отправит тебя куда-нибудь подальше от Гленфлуирса, в такое место, где ты вырастешь в любви и заботе. Он торжественно поклялся Финтану и Гренне, что потом, когда ты вырастешь, прикажет привезти тебя в замок и возьмет под свою защиту. Финтан свято верил в слово, данное ему таном. Чтобы спасти тебе жизнь, родители позволили увезти тебя в монастырь. Думаю, браслет, который ты носишь на руке, – это знак любви, которую они оба питали к тебе.

Кэтлин бессознательно тронула золотой ободок, ставший для нее бесценным.

– А когда мой отец умер и уже больше не был нужен тану, Конн отдал приказ убить меня!

Намерения Конна, высказанные вот так, напрямик, выглядели настолько бесчеловечно, что Нилл невольно содрогнулся. Словно маска добродетели, прикрывавшая лицо его кумира, внезапно сползла, приоткрыв личину чудовища.

– Кэтлин, я знаю, это тяжело.

– Всю свою жизнь я задавала себе этот вопрос – почему? Теперь я знаю, что была проклята еще до своего рождения.

– Нет! Это было просто предсказание! Друид мог ошибиться.

– Сестры в монастыре тоже сказали бы так. Но что скажешь ты, Нилл? Во что веришь ты сам?

Он избегал встретиться с ней взглядом.

– Ты хотел убить меня, пока я спала. Я прочла это в твоих глазах. Тебе не хотелось, Нилл, но ты пошел на это.

Нилл уставился неподвижным взглядом на свои руки – руки, которые были бы запятнаны кровью Кэтлин, если бы не неожиданный поворот судьбы.

Кэтлин умолкла. Они долго молчали, сидя в тишине, которую ничто не нарушало, кроме слабого шелеста дождя.

– Странно, досточтимая матушка любила повторять, что меня ждет особенная судьба. Мне кажется, она думала, это будет нечто чудесное, романтическое – какой-то великолепный дар провидения. Не думаю, что она могла предположить, каким злым роком мне предначертано принести кровь и смерть тысячам невинных людей.

Даже такому суровому, привычному ко всему воину, каким был Нилл, было невыносимо видеть страдание на этом прекрасном, как цветок лилии, лице. Радость, счастье – вот для чего была она рождена.

– Кэтлин, силы, которые нами управляют, подобны волнам океана. Может быть, пророчество старого друида уже утратило силу.

– А если нет? Что, если его слова сбудутся? – Кэтлин закусила губу, и Нилл с тревогой заметил, как в глазах ее блеснули слезы. – Может быть, Конн был все-таки прав. И единственный способ избежать проклятия – убить меня!

– Кэтлин, эти люди для тебя ничего не значат! Ты ведь их даже никогда не видела!

– Да, но ведь кому-то они нужны! Кто-то ведь их любит, правда? Это чьи-то матери и отцы, дети, сестры и братья. Целые семьи, а у меня никогда не было семьи. И когда я умру, некому будет меня оплакивать.

– А аббатиса?! – «А я?!» – добавил он про себя, и мысль эта обожгла его будто огнем.

– Ну… я ведь уехала из аббатства, чтобы больше туда не возвращаться, верно? И аббатиса никогда не узнает, что со мной случилось. – Кэтлин обратила к Ниллу взгляд огромных глаз, и он прочел в нем не только страх, но и мужество и решимость. – Так что если… ты выполнишь свой долг…

От этих слов у него все сжалось внутри.

– Проклятие! – прорычал он. – Ты что, спятила?!

Слезы ручьем хлынули у нее из глаз.

– Но разве я имею право навлечь беду на тысячи ни в чем не повинных людей?!

Да что она, не в своем уме?! Подумать только – чуть ли не дает ему разрешение перерезать ей горло! За всю свою изломанную, искалеченную жизнь Нилл никогда еще не встречал человека, который бы так любил жизнь, как она, так умел радоваться ей!

– Ты не можешь предлагать мне такое! – придя в бешенство, заорал он. – Я этого не сделаю!

Кэтлин подняла на него глаза, полные страха, гнева и упрека.

– Тогда что же нам делать?

– Найти какой-то способ помешать этому, разрушить то, что предсказал старый друид.

Она рассмеялась смехом, в котором слышалось отчаяние.

– Как, Нилл? Может, ты волшебник?

В груди его волной поднималось раздражение.

– Нет, я не знаю, как нам это сделать. Знаю только, что это единственный способ. – Выругавшись сквозь зубы, он замолчал.

– И куда же мы пойдем, пока ты будешь ждать и надеяться, что чудо произойдет? Что нам делать, Нилл? Твой повелитель пожелал, чтобы я умерла. Как только он заподозрит неладное, пошлет кого-нибудь в погоню за мной.

Кэтлин была права. Нилл почти наяву видел суровые лица воинов, съехавшихся, чтобы выполнить приказ верховного тана. И все же больно деликатным было это дело, подумал он. Один неверный шаг… Так что вряд ли он будет торопиться, решил Нилл. А это, возможно, даст им время, в котором они так отчаянно нуждались.

– Отыщем место, где ты спрячешься, пока я придумаю, что можно сделать, – предложил Нилл.

– Интересно где? Не могу же я снова вернуться в монастырь! Это ведь его владения, верно? Значит, любой, кто поможет мне, рискует собственной жизнью. Даже если и найдется кто-нибудь достаточно благородный и мужественный, чтобы предложить мне убежище, могу ли я пойти на это? Это значило бы навлечь несчастье на голову своего спасителя. А когда Конн проведает, что произошло, тебя станут травить так же, как и меня.

Нилл всю жизнь привык к тому, что за спиной его стоит целая армия. Но на этот раз все будет по-другому – он останется один. Теперь только его меч будет отделять Кэтлин от верной гибели.

Нилл молчал, ненавидя в эту минуту и закипавший в нем гнев, и то чувство бессилия, которое охватывало его, пока он пытался придумать, где могла бы спрятаться Кэтлин. И вдруг ответ, который он так долго искал, вспыхнул у него в мозгу, отдавшись в сердце мучительной болью. «Нет! Только не это! – подумал он. – Я не могу вернуться туда!»

Но иначе Кэтлин умрет. Это ненадолго, уговаривал себя Нилл. Всего только на несколько часов, пока он запасется едой, чтобы они могли пересечь Ирландию. А потом он отыщет другое безопасное место.

– Есть в Ирландии одно место, где Конну никогда не придет в голову меня искать. Это замок Дэйр.

– Но ведь он кому-то принадлежит. Не могу же я навлечь на этих людей опасность!

Нилл поднял на нее глаза.

– Замок принадлежал раньше моему отцу. А теперь, стало быть, мне.

От взгляда проницательных синих глаз ему вдруг стало неуютно, будто Кэтлин заглянула в его душу.

– Нилл, – тихо сказала она, – уж наверняка Конн в первую очередь станет искать тебя именно там.

– Я поклялся собственной кровью, что никогда не вернусь туда.

Она робко коснулась его руки.

– Но ведь, позволив мне остаться в живых, ты уже нарушил одну клятву. И Конн скоро узнает об этом.

– Да. Только, кроме этого, он хорошо знает и другое – что ждет меня в замке Дэйр.

– Воспоминания?

Глаза его будто заволокло туманом. В памяти всплыли серые камни стен, внутренний дворик, заполненный вооруженными воинами верхом на лошадях. Связанный отец, переброшенный через седло боевого коня. И крики матери и сестры.

Ярость снова поднялась в нем волной, ярость перепуганного мальчишки, вдруг увидевшего, как весь его мир на глазах разлетелся вдребезги. Как объяснить это Кэтлин? Это значило бы впустить чужого в самые тайные уголки его измученной души!

Может быть, ангелы Христа, в которого она верит, учтут это там, на небесах, подумал Нилл, вглядываясь в завесу дождя, – ведь это они обрекли его вернуться в его собственный ад, чтобы укрыть там Кэтлин.




Глава 6


Полуразрушенная от времени башня замка Дэйр одиноко маячила на фоне неба. Клонившееся к горизонту солнце заливало багровым светом крепостную стену, пока не стало казаться, что она насквозь пропитана свежей кровью. Годами это видение преследовало Нилла по ночам. Унылое, мрачное место – самое подходящее для того, чьи мечты разрушены навсегда, а честь поругана.

Туго натянув поводья жеребца, Нилл угрюмо разглядывал величественную громаду замка. Он мрачно нахмурился, не в силах забыть первую ночь, которую провел под кровом Конна. Сгорая от стыда и горя, он с головой завернулся в старый плащ и улегся возле огня вместе с остальными, не в силах сомкнуть глаз, смотря на пламя и мечтая стать таким, как легендарный воин Кухулин.

Всегда, в самых жутких кошмарах Нилл знал, что замок по-прежнему ждет его. Нилл всю свою жизнь бесстрашно смотрел в глаза смерти, и тем не менее стоило ему только вспомнить Дэйр, как желудок скручивало судорогой.

Но ни в одном кошмарном сне не могло ему присниться, что когда-нибудь он будет смотреть на этот замок, стоя рядом с девушкой, которой каким-то непостижимым образом удалось проникнуть в его душу. Нилл готов был возненавидеть себя за эту слабость.

Кэтлин внезапно шевельнулась в седле, и тупая боль пронзила ногу Нилла. Он почти обрадовался этому и, взяв поводья в одну руку, другой принялся потирать болевшие мышцы.

– Раны все еще болят? – мягко прошептала Кэтлин. – Я ведь тебе говорила – надо было остановиться на ночь.

– Мои чертовы раны не твоя забота! – огрызнулся Нилл. – И ни одна женщина не смеет указывать, спешиться мне или ехать дальше!

Кэтлин обиженно выпрямилась.

– Что ж, в следующий раз я промолчу. Просто подожду, пока ты свалишься на землю. Интересно, много ли останется от твоего ослиного упрямства, когда ты зароешься носом в грязь?

Нилл недовольно скривился – слова Кэтлин попали в цель. Израненное тело горело огнем – чудо, что он еще держался в седле.

Что за сила гнала его вперед? Можно было, конечно, сделать так, как предлагала Кэтлин: разбить лагерь между холмов, оттягивая возвращение в Дэйр, насколько это возможно. Но опыт, приобретенный в бесчисленных сражениях, мудро подсказывал, что самый лучший удар – это быстрый удар. Тот, кто колеблется, обречен. Чем раньше они попадут в Дэйр, тем раньше уедут оттуда.

– Надо добраться до замка как можно скорее. – Нилл и сам не понимал, зачем старается объяснить ей это. – Каждая лишняя минута на дороге грозит смертельной опасностью. Любой, кто встретит нас в пути, может донести на нас Конну, и он бросится на поиски.

– Нилл, но ведь не смогут же они все меня запомнить!

– Запомнить твое лицо?! – прорычал он. – Ад и все его дьяволы! Да любой мужчина, кто хотя бы раз увидит его, будет помнить это до своего смертного часа!

Кэтлин, вздрогнув, замерла, и, прежде чем она успела отвернуться, Нилл заметил повисшую на ресницах слезу. Он снова выругался, проклиная судьбу, которая жестоко посмеялась над ним, заставив вернуться в Дэйр.

В какой-то степени он был прав. Лицо Кэтлин, сиявшее столь редкой, почти неземной красотой, неизбежно врезалось бы в память каждому, кто хоть раз увидел ее, и в то же время она неуловимо изменилась. Даже глаза ее стали другими. Теперь дочь Финтана наконец узнала, что мир, в который она с радостным нетерпением готова была вступить, может быть жестоким и беспощадным.

Конь вдруг споткнулся, и Нилл едва успел подхватить Кэтлин, чтобы восстановить равновесие.

– Проклятие! Что за дьявольщина тут творится?! – пробормотал он, растерянно оглядывая то, что еще несколько лет назад по праву могло считаться чуть ли не самым прекрасным замком во всей Ирландии.

Когда-то Дэйр составлял особую гордость его матери, утопая в цветах. Сейчас Нилл не увидел ни одного, даже самого чахлого, цветочка – все они исчезли. Узкие дорожки, такие ухоженные раньше, сейчас буйно заросли сорняками. Заросли вьющихся роз, которые когда-то разводила его мать, превратились в спутанный клубок, из-под которого то тут то там виднелись обломки домашнего скарба.

Сердце Нилла сжалось. Перед глазами вдруг встало воспоминание – вот его младшая сестренка пробирается сквозь заросли роз, упрямо прижимая к груди охапку благоухающих цветов и стараясь не обращать внимания на то, что колючки глубоко впиваются ей в кожу.

Натянув поводья, он соскочил на землю, потом снял с седла Кэтлин. Она огляделась, и Нилл не мог не заметить, как по лицу ее скользнула тень разочарования. Впрочем, как он мог ее винить? Даже земля под их ногами, казалось, источала враждебность. Угрюмой громадой нависли над их головами крепостные стены. Природа словно стремилась превратить замок Дэйр в груду камней.

– Здесь можно неплохо спрятаться, – проговорила Кэтлин, беспокойно озираясь вокруг. – Вряд ли кому-то придет в голову заподозрить, что в таком месте кто-то живет.

Как раз в эту минуту дверь молниеносно распахнулась и непонятное существо с рыжей растрепанной головой и обнаженным мечом в руках вихрем подлетело к ним. Нилл с проклятием схватился за оружие, но было уже поздно. Острый конец меча ткнулся ему в горло.

– Только пошевелись – и я проткну тебя насквозь! – прорычал невысокий воин с угрюмым лицом.

Нилл онемел. Кэтлин шагнула вперед. На лице ее не было ни тени страха – одна лишь жалость.

– Мы не причиним тебе зла, малыш. Нам ничего не нужно – только укрыться здесь на какое-то время. У нас с собой есть еда – можем поделиться с тобой.

– Я не нуждаюсь в милостыне! – фыркнул маленький бродяга. – Этот замок мой!

– Что?! Проклятие, это мой замок, и тебе это отлично известно! – прогремел Нилл, невольно удивившись, как грозно прозвучал его голос. – Ты что, не узнала меня, Фиона?

Он успел перехватить изумленный взгляд Кэтлин, которая только теперь поняла, что этот заморыш в грязных лохмотьях – девушка. То, что отразилось на лице Фионы, будто кинжалом полоснуло его по сердцу: недоверие, невольная радость, тут же угасшая и сменившаяся жгучей ненавистью.

– Нилл! Ты?! Проклятый предатель! Паршивый пес, считающий за счастье лизать руки убийце! Жалкий прихлебатель Конна!

Суровое лицо Нилла покрылось багровыми пятнами.

– Хватит, девчонка! – прорычал он и шагнул вперед, стараясь добраться до меча, но девушка только сильнее ткнула острием ему в шею. Кровь тоненькой струйкой брызнула на меч, потекла вниз, заливая тунику Нилла.

– Стой на месте или умрешь! – яростно прошипела девушка, и только чуть заметная дрожь руки выдавала ее волнение. – На всем свете нет никого, кроме разве что самого Конна, кого я с большей радостью проткнула бы мечом!

Нилл сузившимися глазами следил за ней, стараясь угадать, когда она нанесет удар. Да, угрюмо подумал он про себя, похоже, девчонка не станет колебаться ни минуты – хотя бы ради того, чтобы доказать, что она не трусиха. Слегка скосив глаза в сторону, он увидел потрясенное лицо Кэтлин и, откашлявшись, решил заговорить с сестрой, стараясь, чтобы голос его звучал как можно строже.

– Фиона!

– Не смей называть меня так! Я теперь Финн, хозяин замка Дэйр! И мой меч в любую минуту готов вышвырнуть отсюда любого ублюдка, который явится в замок, чтобы красть наше добро!

Слова ее хлестнули Нилла по лицу, словно увесистая пощечина, и он сразу сник. Больше всего на свете ему хотелось броситься вон отсюда, а потом скакать день и ночь без отдыха, стереть навсегда память о младшей сестренке и о той грязной бродяжке, в которую она превратилась.

– Так вас грабят?

– Мама была совершенно беспомощна, а я… кто я такая – только лишь девчонка! Мы остались вдвоем, и некому было нас защищать! Как ты думаешь, братец, что случилось дальше?

– Но ведь в замке было полно слуг! – пробормотал Нилл больше для себя, чем для своей разъяренной сестры.

– Финн!

Услышав голос Кэтлин, Нилл осекся. Неужто она не понимает, насколько девчонка опасна? Не сводя глаз с меча, по-прежнему направленного ему в горло, он попытался схватить Кэтлин за руку, но она легко высвободилась и протянула к Фионе руки ладонями вверх – древний как мир жест доверия.

– Финн, – мягко повторила она. – Тебя так зовут? А меня – Кэтлин. Я тоже навлекла на себя ненависть Конна.

– Каждая женщина, не побрезговавшая таким негодяем, как Нилл Семь Измен, сполна заслуживает любой кары небес!

– Проклятие, Фиона! – прогремел Нилл. – Не смей оскорблять ее!

– Ты можешь думать обо мне все, что угодно, – вмешалась Кэтлин, – и все же ты должна услышать правду. Конн приказал меня убить. И послал Нилла сделать это.

Брови Фионы сошлись на переносице, заинтересованный взгляд неожиданно метнулся к лицу Кэтлин.

– И как он собирался это сделать? Милосердно перерезать тебе горло или же разбить сердце, как когда-то разбил сердце нашего отца?

Челюсти Нилла сжались, на скулах заходили желваки.

– Думаю, Конна устроил бы любой способ, лишь бы поскорее избавиться от меня. Нилл пытался выполнить приказ тана, но не смог. И вот теперь мы с ним изгои. Чтобы спастись, нам нужно найти место, где мы могли бы передохнуть, решить, что делать, и собрать то, что нам понадобится для бегства.

Закусив губу, Фиона немного помолчала.

– И поэтому-то вы и приехали сюда? Конну никогда в жизни не придет в голову, что ты унизишься до того, чтобы испачкать ноги грязью замка Дэйр. Не так ли, Нилл?

– Я бы с большей радостью спрятал ее в аду, чем здесь! – вынужден был признаться Нилл.

Ярость, жаркая и неистовая, вспыхнула в глазах Фионы, смешавшись с какой-то неясной обидой.

– Так ступай, ищи свой ад, братец, и будь проклят! Только в преисподней я бы увидела тебя с большей радостью! А теперь убирайся с моей земли! Слышишь – с моей земли, братец!

С губ Нилла уже готово было сорваться проклятие, но Кэтлин успела броситься между ними.

– Может быть, это было бы самое лучшее.

Что-то похожее на сожаление чуть заметно смягчило суровое лицо Фионы. Но было ясно, что жизнь в замке давным-давно приучила ее думать в первую очередь о собственной шкуре. Ад и преисподняя, угрюмо выругался про себя Нилл, а не сам ли он научил ее этому в тот день, когда уехал из Дэйра, даже не оглянувшись на тех, кто остался здесь?

– Я окажу тебе одну услугу, братец, из жалости к этой женщине. Если Конн все-таки пришлет сюда своих воинов, я не скажу им, что ты был здесь. – Фиона с опаской покосилась куда-то в сторону. – А теперь проваливай, прежде…

– Фиона, сокровище мое, у нас гости?

Нилл вздрогнул, услышав этот голос, в котором еще слышался полный неизъяснимого очарования певучий акцент Северной Ирландии.

– Нет, мама, это просто воры. – Голос Фионы вдруг дрогнул, и Нилл с удивлением догадался, что это страх. – Оставайся в доме! Я уже прогнала их отсюда! – Обернувшись к брату, она отчаянно зашептала: – А теперь, Бога ради, уходи – или я вынуждена буду убить тебя! Разрази меня гром, если я позволю тебе переступить порог дома и разбить ее сердце!

Нилл заколебался, ничего так не желая, как вскочить в седло и умчаться. Куда легче встретиться лицом к лицу с целым отрядом воинов, посланных Конном, чем терпеть эту мучительную пытку! Он уже повернулся к лошади, как вдруг увидел стоявшую рядом Кэтлин, совсем растерявшуюся, испуганную и все-таки с искренним сочувствием в глазах. Кого она жалела сейчас? – мелькнуло у него в голове. Разъяренную, тоже испуганную Фиону? Или его, Нилла?

Забыв про меч, он круто повернулся и негромко позвал:

– Мама!

Лицо Фионы побелело, в глазах сверкнул гнев. Глухой стон сорвался с ее губ. Ниллу так никогда и не довелось узнать, убила бы она его или нет, потому что в то же мгновение из дверей выпорхнула хрупкая, изящная женщина. Белые как снег волосы обрамляли ее лицо, все еще хранившее следы былой красоты.

– Нилл! – вскрикнула она. – О, мальчик мой! Я знала, что когда-нибудь ты вернешься домой!

Нилл молча жадно вглядывался в это лицо, которое так отчаянно пытался забыть, и сам не знал, что боялся увидеть на нем – гнев или горе. Слезы ручьем хлынули из глаз матери. Она смотрела на него, будто сын был единственным ее счастьем на этом свете.

Неужели же эта женщина не винит его – ведь обе они столько вытерпели, и все из-за него, Нилла? Или мать уже забыла и голод, и унылый, готовый рухнуть им на голову замок? Но ему даже в голову не могло прийти, что они так страдают: Конн заверил его, что с ними обеими все будет в порядке.

Слезы стояли в глазах Фионы. Лицо ее яростно сморщилось, и он вдруг вспомнил, что она делала так еще совсем маленькой, когда не хотела, чтобы кто-то видел, что она плачет.

– Ах, Фи! – рассмеялась ее мать. – Хватит твоих игр, девочка! Убери куда-нибудь этот меч и обними своего брата!

Мать легко разжала пальцы Фионы и вытащила меч из ее рук.

– Теперь тебе не будет от нее покоя, Нилл. Помнишь, она ведь вечно бродила за тобой по пятам, словно щенок, который боится потеряться?!

От зоркого взгляда Нилла не укрылась краска гнева, вспыхнувшая на щеках сестры.

– Я ведь была тогда совсем маленькой, мама. Но теперь Ниллу не будет от меня никакого беспокойства, уверяю тебя.

«Да, конечно, – иронически проворчал про себя Нилл. – Кроме разве ножа между ребрами!»

Сияющий радостью взгляд матери упал на Кэтлин, и улыбка осветила ее лицо.

– А это кто? Фи, сокровище мое, ты видела когда-нибудь более очаровательное лицо?

– Ее зовут Кэтлин, мама, – начал Нилл, – и она…

– Нилл! – воскликнула Фиона с умоляющим выражением в глазах.

– Ваш сын дал слово защищать меня от опасностей, – вмешалась Кэтлин.

Нилл нахмурился, но она бросила на него предостерегающий взгляд. Господи помилуй, подумал он, как сговорились обе! Неужто они хотят, чтобы он солгал и ни слова не проронил о том, какую опасность навлек на их дом?!

– Бедное золотце! – воскликнула женщина. – Пойдем скорее, согреешься у огня. Фи, прикажи Кифу, чтобы он приготовил Кэтлин что-нибудь поесть.

– Кифу?! – ошеломленно протянул Нилл. Он помнил шустрого старого слугу, который когда-то учил его ловить силком куропаток. – Он что, все это время был здесь?

– Отведи Кэтлин в дом, мама, – с едва скрываемой насмешкой попросила Фиона. – Я не сомневаюсь, Нилл будет счастлив снова увидеть Кифа!

Схватив брата за руку, она потащила его за собой.

В замке было темно и сыро, пахло плесенью, полы были засыпаны мусором, потолки – в паутине. Увидев жалкую тень дома, который когда-то покинул, Нилл был потрясен. Даже в ночных кошмарах Дэйр всегда являлся ему таким, каким он знал его прежде, – великолепным, сияющим ослепительной чистотой.

Споткнувшись обо что-то, он едва не растянулся на полу и вслед за Фионой ввалился в совершенно пустую кладовую, где на потемневшей от времени полке лежала половинка одной-единственной овсяной лепешки.

– Дьявольщина, что тут произошло? – взорвался Нилл. – Когда я ушел, тут было полным-полно всего!

– Да, только после смерти отца слуги разбежались кто куда. Уж твой драгоценный Конн позаботился, чтобы тут никого не осталось!

Нилл потерял терпение.

– Конн ничего бы не тронул! Любой другой тан на его месте захватил бы замок, а он не взял ничего, что принадлежало нашей матери!

– Думаешь, маме очень нужен был замок? Или ее безделушки, мебель, тряпки? Послушай, братец, ты что, забыл? Конн убил ее мужа! Да, да, убил! И украл единственного сына! Но погоди, это еще не все, Нилл! Ты ведь отправился с ним по доброй воле, не так ли? Ты поверил в то, что наш отец способен на предательство! А настоящим-то предателем был твой драгоценный Конн!

– Проклятие, Фиона!

– Он раз десять, если не больше, посылал сюда, в Дэйр, своих шакалов, чтобы мы не забыли, какова бывает его милость. Они разграбили все, что имело хоть какую-то ценность, а что не смогли увезти, переломали. Всех, у кого не хватило ума понять, что после казни хозяина-предателя нужно убираться из Дэйра, жестоко избили. Всех наших слуг, понял?

Будто тугая удавка стянула горло Нилла.

– Нет, я в это не верю, – проговорил он сквозь стиснутые зубы.

Кто, Конн Верный?! Безупречный воин, в чьем благородстве Нилл никогда не сомневался? И все же с того самого дня, как он прочел собственноручно написанный приказ своего тана, повелевающий его убить ни в чем не повинную девушку, что-то будто надломилось в нем.

Нет, резко оборвал Нилл сам себя. Кто знает, чего стоило Конну написать письмо, приговаривавшее Кэтлин к смерти? И ведь он доверил это не кому-нибудь, а Ниллу. Разве одно это не свидетельствовало о том, что Конн был достоин его доверия? Ведь он дал в руки сына своего злейшего врага оружие, которое, выплыви правда наружу, погубило бы его навеки.

– Киф был последним. – Голос Фионы вернул Нилла к действительности. – Я просила, умоляла, чтобы он уехал из замка. Его преданность стоила бедняге одной руки, и люди Конна поклялись, что отрубят ему и вторую, если, вернувшись, снова найдут его здесь!

В памяти Нилла вдруг всплыла вечная кривая ухмылка Кифа, его терпеливые умелые руки – он всегда находил время, чтобы повозиться с маленьким мальчиком. Ему не верилось, что такая жестокость могла свершиться по прямому приказу тана.

– Конн наверняка и не ведал о том, что они творили в Дэйре! В конце концов, вся Ирландия знала, что в замке не осталось хозяина! Эти разбойники орудовали сами по себе.

– Они явились по приказу Конна, чтобы мы никогда уже больше не смогли оправиться. Ты не веришь мне, да? Но ведь я была при этом, Нилл! Я собственными глазами видела, как они избивали наших людей, как отсекли руку Кифу. – Голос ее дрогнул и оборвался.

– Фиона, но ведь у тебя же нет никаких доказательств, что именно Конн отдал им такой приказ. Может, ты права и это и в самом деле были его люди. Что ж, кровь порой может ударить в голову, мне это известно. Да черт возьми, может, это были обычные мародеры!

– Да, да, придумывай оправдания для своего драгоценного Конна, Нилл, в этом ты весьма преуспел. Само собой, почему ты должен верить мне, раз уж не поверил собственному отцу?! – Голос Фионы сорвался, и она закусила губу, чтобы не дать волю бушевавшей в ней ярости.

– Отец сам признался мне в том, что он сделал, Фиона! Признался перед тем, как встретить смерть, которую он заслужил. – Нилл слишком хорошо помнил это – крохотную темную камеру, глаза отца. «Я сам навлек эту кару на себя, сын мой. Я предал своего тана, твою мать и тебя».

– Лжец! – не выдержала Фиона. – Ничто в мире не заставит меня в это поверить. – Осекшись, она полоснула по его лицу яростным взглядом. – Покуда ты в Дэйре, не смей так говорить об отце!

Наступило молчание, полное затаенной муки и боли, тягостное для них обоих. Вдруг Фиона судорожно вздохнула.

– Можешь не волноваться – твоя жалкая жизнь здесь в безопасности. Похоже, твой тан решил наконец, что высосал из нас все, что было. Вот уже года три, как никто из его людей не появлялся в Дэйре.

Схватив половинку овсяной лепешки, она бросилась к двери. Потом остановилась и резко повернулась к брату. Солнечный луч упал на спутанную копну сверкающих медных волос.

– Только не вздумай проболтаться об этом матери. С того дня как был убит отец, что-то будто надломилось в ней. Она живет в своем собственном мире – верит, что Киф по-прежнему доставляет в замок мясо, Фергюс выращивает и мелет овес, а Этан штопает ее платья. Она ничего не замечает, как бы ужасно ни обстояли дела, и это единственное, что дает мне силы терпеть такую жизнь. Оставь все как есть, Нилл. Если ты нарушишь ее покой, Бог свидетель – я убью тебя.

Она повернулась и выбежала за дверь. Голова у Нилла раскалывалась, перед глазами все плыло. Казалось, весь мир вдруг сошел с ума.

Что же здесь произошло? Конн поклялся Ниллу, что пальцем не тронет тех, кто остался в Дэйре. И такая искренность была в его суровом лице, такая бесконечная печаль, когда он сожалел о том, что мать и сестра Нилла не захотели воспользоваться его гостеприимством, что не поверить ему было невозможно.

Но теперь он уже и сам не знал, чему верить. Конн уверял, что ждет не дождется Кэтлин, а втайне отдал приказ убить ее во сне. Но в голове не укладывалось, что тан отдал приказ превратить в руины замок Нилла, обречь женщину и ребенка на голодную смерть из-за вины другого.

Однако что бы ни случилось много лет назад, был еще один человек, который нес вину за то, что замок был почти стерт с лица земли. Тот самый, кто бросил беспомощную мать и маленькую девочку, пока сам совершал героические подвиги, чтобы восстановить собственную честь.

В одном Нилл был совершенно уверен: он больше не имеет права оставить все как есть. У него в запасе по крайней мере неделя, прежде чем Конн сообразит, что он не намерен возвращаться в Гленфлуирс. После этого начнется охота.

Нилл тяжело опустился на грубо оструганную скамью и спрятал лицо в ладонях. Дьявольщина, что же ему делать?!




Глава 7


Кэтлин сидела на трехногой табуретке, стараясь как-нибудь ненароком не свалиться и не уронить ссохшуюся в камень овсяную лепешку в камин, где едва тлело несколько углей.

Сердце девушки ныло. Она украдкой рассматривала некогда прекрасное лицо, нежный, чувственный рот и тело, столь хрупкое, что достаточно, казалось, легкого порыва ветерка, чтобы заставить его сломаться. Но не это заставляло сжиматься сердце Кэтлин, а улыбка немолодой женщины, сияющая радостью оттого, что сын ее наконец вернулся домой.

Господи милосердный, да что же случилось с ними? С Фионой, с Ниллом, с их матерью? Что за ужасные события могли до такой степени искалечить жизнь всех троих? Нилл, с его обостренным чувством долга и мрачноватой добротой, которую он так тщательно старается скрыть, – не такой он человек, чтобы безучастно смотреть на страдания матери и сестры. Свет всепрощающей любви, который зажегся в глазах матери при виде Нилла, не смогли бы погасить никакие силы рая или ада. Даже гнев, душивший Фиону при одном виде брата, казался немного наигранным, будто девушка намеренно подчеркивала свою неприязнь, не желая, чтобы кто-нибудь заметил, как сильно она на самом деле любит Нилла. Все это сбивало Кэтлин с толку.

Девушка отломила кусочек засохшей лепешки и украдкой посмотрела через плечо, не вернулся ли Нилл. Но он исчез, будто под землю провалился, и Фиона вместе с ним.

В который раз с той самой минуты, когда, проснувшись, она заметила над собой Нилла с обнаженным мечом в руке, Кэтлин пожалела, что не может побежать к матушке-настоятельнице, спрятать лицо в ее коленях и выплакать всю свою боль и страх.

Если бы она только догадывалась, как добраться до сердца Фионы, прочесть, что творится в душе Нилла, который казался сейчас измученным и больным куда больше, чем в тот день, когда чуть не разбился!

– Огонь достаточно жаркий, дитя мое? – ласково спросила мать Нилла. Стащив с себя изъеденный мышами, старый-престарый плащ, она бережно укутала им плечи Кэтлин.

– Нет, – запротестовала та, – не надо!

Но женщина в ответ только погладила ее по руке с такой нежностью, что Кэтлин сразу вспомнилась старая аббатиса.

– Тихо, тихо, детка. Тебе ведь и так уже досталось, бедный мой ягненочек. Согрейся у огня и расскажи мне, что с тобой случилось, облегчи свое сердце.

Глаза Кэтлин защипало. Неужели прошло всего лишь четыре дня, как она покинула аббатство? Казалось, миновала целая вечность с тех пор, когда кто-то разговаривал с ней так нежно. И все-таки у нее язык не поворачивался рассказать о том, что с ней случилось, – ведь у бедной женщины и без Кэтлин хватало горя. Кэтлин слегка откашлялась, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

– Мне бы не хотелось пока говорить об этом. Могу сказать только, что, если бы не помощь Нилла, я сейчас была бы мертва.

– Иисус, Мария и Иосиф, спасите нас! – Седовласая женщина, охнув, схватилась за сердце. Подернутые дымкой глаза ее на мгновение прояснились, что-то вдруг вспыхнуло в них – ужас, беспомощность, горе, когда-то заставившие ее погрузиться в собственный призрачный мир. И тут же все исчезло. – Ну да теперь, когда ты под защитой Нилла, бояться уже нечего, – с ласковой улыбкой сказала она. – Он точь-в-точь как его отец, а человека мужественнее и благороднее его я не знала.

Мужество? Благородство? Но разве не предательство отца повергло Нилла в пучину бесчестья? Все перемешалось у Кэтлин в мозгу, все, казалось, встало с ног на голову. Как докопаться до правды?

– Вы так напоминаете мне одного человека, которого я люблю, – пробормотала Кэтлин, не в силах сдержать слезы. От нахлынувших чувств голос девушки прервался. – Но я до сих пор не знаю вашего имени, не знаю, как обратиться к вам, чтобы поблагодарить вас за вашу доброту.

– Меня зовут Аниера. Но тебе вовсе не за что меня благодарить, дитя мое. Мой муж – Господи, да он бы встал из могилы, чтобы покарать нас, если бы мы решились отказать кому-то в гостеприимстве! Ты можешь считать Дэйр своим домом и оставаться здесь столько, сколько хочешь! – Аниера ласково улыбнулась. – Да и моя Фиона будет счастлива, если у нее появится подруга.

Заглянув в глаза седовласой женщины, Кэтлин вдруг заметила промелькнувшую в них грусть, будто где-то в уголках призрачного мира, в котором она жила, сохранилось смутное воспоминание о том, что она некогда потеряла и так горько оплакивала.

Повинуясь безотчетному порыву, Кэтлин потянулась к Аниере и взяла ее руки в свои, ужаснувшись, какие же они хрупкие. Сколько раз доводилось ей видеть, как аббатиса делала то же самое. Простое пожатие руки, сочувственное молчание порой облегчали боль и горе, когда слова были бессильны.

В эту минуту ее слуха коснулось эхо приближающихся шагов, и Кэтлин мгновенно догадалась, что это был Нилл – достаточно было только увидеть, каким сиянием вспыхнули глаза Аниеры. Девушка обернулась, стараясь не выдать своего смятения.

Трудно было бы сейчас узнать в Нилле надменного непобедимого воина, покинувшего блестящий двор тана ради того, чтобы завоевать себе достойное имя. Под глазами залегли тени, волосы были всклокочены и в беспорядке рассыпались по плечам. Тем не менее он старался скрыть свою растерянность от пытливого взгляда матери.

– Думаю, пришло время проводить Кэтлин в ее комнату, – предложил он. – Дорога до Дэйра была долгой и утомительной.

Аниера сочувственно поцокала языком.

– А я-то, глупая, все болтаю и болтаю, когда бедный ребенок чуть ли не падает! Вот это гостеприимство, скажу я вам! Нилл, я сама отведу ее наверх и уложу в постель, чтобы она могла как следует отдохнуть!

– Нет, – ответил Нилл чуть более резко, чем это было уместно, и почувствовал досаду, заметив, как, вздрогнув, мать залилась румянцем стыда. Сделав над собой усилие, он постарался, чтобы голос его смягчился. – Не стоит беспокоиться, мама. К тому же Кэтлин сейчас под моей опекой, ты забыла? Да и потом, нам нужно поговорить. – Заметив, что мать вопросительно склонила голову, Нилл заторопился. – Мы должны решить, что делать, если люди, которые преследуют нас с Кэтлин, вдруг явятся сюда.

– Ах, Нилл, к чему придумывать причины для того, чтобы провести немного времени наедине с такой очаровательной девушкой? – с ласковой насмешкой в голосе сказала Аниера. – Какой ты еще глупый! Да и кому в Ирландии придет в голову напасть на замок? Разве ты забыл, что твой отец дважды выдерживал осаду целой армии, укрывшись за его надежными стенами, когда в замке было не больше десяти человек, способных держать оружие? Да, да, Кэтлин, это чистая правда. По всей Ирландии барды до сих пор слагают песни о мужестве отца Нилла.

Украдкой покосившись в сторону Нилла, Кэтлин с болью в сердце заметила, как его руки сжались в кулаки. Оставалось только гадать, чего стоило мальчишке с такой гордой и чувствительной душой видеть, как поверженный кумир валяется в грязи у его ног! Узнать, что никто не поет о храбрости его отца и что в памяти потомков останется не его беспримерная доблесть, а лишь несмываемый позор, которым он покрыл свое имя!

Но лицо Аниеры светилось любовью и гордостью, непоколебимой верой в человека, который некогда был ее мужем.

– Нилл, отведи Кэтлин в Морскую комнату.

– Морская комната? – удивилась Кэтлин, бросив вопросительный взгляд на Нилла и догадываясь, что перед его глазами стоит та же картина: солнечные лучи, пронизывающие зеленовато-синюю толщу воды почти до самого дна, и ласковый шепот набегающих на берег волн.

– Я родилась на севере и жила там до того дня, когда мой возлюбленный увез меня в свой замок. Ты не поверишь, но я умирала от тоски по морю. А потом пришел день, когда мой Ронан вынужден был покинуть меня, хотя это чуть не разбило его сердце. С армией таких же храбрецов он отправился в поход, а когда вернулся, вдруг заперся в одной из комнат и долго не показывался. Я едва не выплакала все глаза, уверенная, что он больше не любит меня. А потом, – пальцы Аниеры украдкой коснулись губ, будто на них еще горел поцелуй ее возлюбленного, – он подхватил меня на руки и понес по лестнице сюда, в эту комнату, чтобы показать чудо, которое сотворил собственными руками. В ту же ночь, которую мы провели в ней, был зачат наш первый ребенок. Да, Нилл, это был ты. Я совершенно уверена в этом. Прошло несколько месяцев, и ты появился на свет в этой комнате. Твой отец сидел рядом, крепко сжимая мою руку, а вокруг плескались волны моего собственного моря.

– Я что-то такое помню, – нехотя признался Нилл.

– Когда-то в детстве это было твоей любимой игрой – забраться на нашу постель, будто это был корабль, плывущий к незнакомым берегам, чтобы отразить нашествие бесчисленных врагов. – Аниера умолкла, вглядываясь во что-то, видное лишь ей одной. – Ты помнишь эту игру, Нилл? Как ты любил играть в нее! А твой отец обычно притворялся морским чудовищем – выл, рычал и старался стащить тебя в воображаемые волны!

Кэтлин украдкой покосилась в сторону Нилла, сердце ее мучительно заныло. Неужели он когда-то был этим мальчиком, о котором с такой любовью и нежностью рассказывала мать?

Что же довелось ему пережить в тот страшный день, когда счастливый мир детства разлетелся на куски? Какие адские мучения пришлось вытерпеть его отцу, воину, хоть и закаленному в боях, но сохранившему в душе достаточно нежности, чтобы подарить море женщине, которую он беззаветно любил? Или все это лишь порождение помутившегося ума несчастной Аниеры?

А может, именно воспоминание об этих счастливых днях детства и заставило Нилла отвезти ее к морю, подумала Кэтлин.

– Ну, тогда ступайте вдвоем, дети мои. – Аниера беззаботно махнула в их сторону хрупкой, как веточка, рукой, очевидно, желая остаться наедине со своими воспоминаниями. – А поболтать с Кэтлин мы сможем и попозже.

Выходя следом за Ниллом из комнаты, где его мать, сидя на кривоногой табуретке, казалось, не замечала ничего, Кэтлин пыталась угадать, что он чувствует в эту минуту.

Все его тело напряглось как струна, будто он едва сдерживался, чтобы не потерять контроль над собой. Чего он хочет? – гадала Кэтлин. Вскочить в седло и умчаться куда глаза глядят, чтобы не видеть опустошения, которое было заметно повсюду? Как он тогда сказал Фионе? Что с радостью спрятал бы Кэтлин даже в аду, лишь бы никогда не ступать на порог родного дома? И тем не менее решился вернуться сюда, обрекая себя на мучительную пытку, и все только ради нее.

Давая выход своему гневу, Нилл в бешенстве смахнул со стены паутину и ударом ноги распахнул дверь. Целое облако пыли взвилось в воздух. Кэтлин раскашлялась, из глаз потекли слезы. Едва дождавшись, когда немного осядет пыль, она с любопытством окинула взглядом комнату, в которой ей предстояло жить до тех пор, пока они с Ниллом не уедут из замка.

Ей показалось, будто она и Нилл перенеслись в чертог, на многие сотни лет погруженный в волшебный сон какой-то злой феей.

Стены были покрыты некогда великолепными драпировками. Волны, увенчанные хлопьями белоснежной пены, казалось, танцевали в воздухе, а искрящиеся золотом лучи солнца играли на спинах диковинных рыб, беспечно резвившихся в прозрачной морской глубине.

Чудесные морские раковины, кем-то заботливо отполированные до зеркального блеска, будто несли в эту комнату соленое дыхание моря.

Кэтлин осторожно дотронулась до рыбацкой сети.

– Как тут, наверное, было красиво! – воскликнула она.

– До того как черви изъели все дерево и кровать покрылась пылью?

– Нет, – смущенно возразила Кэтлин, – я этого не говорила.

Сдернув с кровати покрывало, изъеденное мышами, Нилл с ожесточением швырнул его на пол, снял с себя плащ и расстелил его на постели.

– Тогда, значит, подумала. Может, моя мать и не замечает, что живет в доме, который больше напоминает навозную кучу, но ты-то уж не могла этого не заметить!

Его исполненные жгучей горечи и стыда слова обидели бы ее, если бы она не чувствовала терзающей его мучительной боли.

– Нилл, я слишком благодарна за то, что у нас есть хотя бы крыша над головой, чтобы обращать внимание на какую-то пыль!

– Пыль?! – Едкий смешок сорвался с его губ. – Да проклятый замок того и гляди рухнет нам на голову! Черт возьми, откуда мне было знать, что им приходится так туго?! – Он повернулся к Кэтлин, будто умоляя ее поверить его словам. – Клянусь тебе, я ничего не знал!

– Конечно, нет.

Нилл не сводил с нее испытующего взгляда.

– Неужели тебе так легко поверить человеку, одно имя которого кричит о предательстве? Тогда ты просто дурочка. Проснись же, Кэтлин! – Широким взмахом руки Нилл обвел комнату, словно указывая на ее былое великолепие, от которого почти ничего не осталось. – Я предал свою мать! Я предал и ее, и Фиону!

– Но ты же не знал!

– Но должен был знать! Чего мне стоило хотя бы убедиться в том, что они ни в чем не нуждаются? Ведь за столько лет я ни разу не приехал в Дэйр! Нет! Я был слишком зол для этого! Слишком горд! Слишком озабочен тем, чтобы исполнить семь подвигов, которые помогли бы мне вернуть потерянную честь! Скажи мне, Кэтлин, где она теперь, моя честь?!

Ей отчаянно хотелось прикоснуться к нему, успокоить терзавшую его жгучую боль, но она боялась, что он оттолкнет ее. И все же решилась. Шагнув вперед, девушка осторожно провела кончиками пальцев по вздувшимся на лице желвакам. Нилл, вздрогнув, отпрянул в сторону, как от пощечины.

– Но ведь именно благодаря ей я осталась жива, – тихо возразила она.

– Да что ты говоришь?! – Едкая, презрительная усмешка скривила его губы. – Неужели тебе никогда не приходило в голову, что на самом деле спасло тебе жизнь? – Он повернул к ней голову, и глаза их встретились.

Сердце Кэтлин вдруг бешено забилось. Мучительный голод и желание – вот что она прочла в этих глазах.

– Я не понимаю.

– Если бы ты не была так прекрасна, Кэтлин, неужели ты думаешь, что рука моя дрогнула бы?

Вспыхнувшее в теле Кэтлин пламя обожгло щеки огнем. Выходит, он любуется ее красотой! И все-таки что-то ужасное, уродливое угадывалось за его словами. Намек на то, что он скорее всего свершил бы свое черное дело, будь она простенькой, незаметной, как сестра Мэри, с ее мышиного цвета волосами и изрытым глубокими оспинами лицом.

Кэтлин нахмурилась, стараясь отогнать от себя мысль о том, что все мужчины одинаковы. Все они ценят в женщинах лишь то, что изменчивая природа дарит каждой при рождении: нежную кожу щек и мягкие губы, пышные волосы и сияющие глаза, – то, что преходяще, мимолетно, а не бесценные сокровища души: мужество, доброту, верность.

Нет, думала она, было бы слишком больно поверить, что Нилл способен вонзить меч в беспомощную, ни в чем не повинную девушку.

– Я верю, я надеюсь, что ты все равно не смог бы убить меня, каким бы ни было мое лицо!

– Почему? Только лишь из-за того, что теперь, когда я нарушил приказ Конна, ты видишь во мне героя из легенды? Неужели ты ничему не научилась за те несколько дней, что провела вместе со мной? – Он презрительно фыркнул. – Ты видишь только то, что хочешь видеть!

Кэтлин упрямо вздернула подбородок.

– И все равно я не верю в то, что ты мог бы убить меня, Нилл!

– Теперь мы уже никогда этого не узнаем, верно, Кэтлин? Так же как не узнаем, почему я бросил на произвол судьбы и замок Дэйр, и всех, кто в нем: для того, чтобы вернуть себе честь, или же потому, что хотел сбежать! – Круто повернувшись, он выскочил за дверь и с грохотом захлопнул ее за собой.




В узкую щель окна лился свет луны, высоко в небе мягко мерцали звезды. За много миль отсюда, в аббатстве, мать-настоятельница, наверное, сейчас тоже не спит, глядя на звезды и думая о ней. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как она уехала из монастыря Святой Девы Марии. В горле Кэтлин застрял комок, глаза защипало. Будь она сейчас дома, то, как обычно, устроилась бы у ног матушки-настоятельницы, положив голову к ней на колени, и гребень мерно шуршал бы в ее волосах, снимая усталость и огорчения минувшего дня. Но теперь рядом с ней нет никого, кто пообещал бы, что завтра все будет хорошо. Казалось, будто чья-то злая воля разделила мир пополам, отрезав от Кэтлин всех, кого она любила, и ей никогда уже не вернуться назад.

– Я не знаю, что мне делать, досточтимая матушка, – прошептала она, давясь слезами. – Этот замок – он словно переполнен горем. Я не знаю, чему мне верить.

Кэтлин сердито смахнула с ресниц слезы, вспомнив, сколько раз аббатиса, взяв ее за руку, вела в сад, когда Кэтлин не могла уснуть. «Подними голову, дитя мое, и посмотри наверх. Ты никогда не будешь одинока. Звезды – это ангелы, которые следят за тобой. Так же как и я, они защитят тебя, даже когда ты вырастешь и покинешь нас навсегда».

Сердце Кэтлин заныло, и все же она была рада, что вспомнила слова настоятельницы. Кэтлин почувствовала, как истосковалась по тишине и покою, разлитому в ночном воздухе, по беспредельной любви, которую дарила ей приемная мать.

Она и понятия не имела, куда ей идти, чтобы оказаться в саду, и все-таки твердо решила отыскать его, пусть даже ей придется блуждать до рассвета. Кэтлин потихоньку выбралась из комнаты и, оказавшись в коридоре, попыталась припомнить, какой дорогой вел ее Нилл.

Раза три она сбивалась с пути, каким-то чудом каждый раз возвращаясь к себе в комнату. На четвертый раз Кэтлин наконец удалось выбраться на какую-то узкую каменную лестницу, которая вела вниз.

Толкнув тяжелую дверь, она распахнула ее, и лицо ее овеяло сладостным ночным воздухом. Кэтлин бесшумно скользнула в темноту, в тень замковых стен, и подняла лицо к небу, мечтая забыть обо всем, что камнем лежало на душе, раствориться в бескрайнем бархате ночи и грезить о том, что она снова у себя дома, в тихом монастырском саду.

Но не успела Кэтлин сделать и шага, как откуда-то из темноты раздался низкий голос, и сердце ее чуть было не разорвалось от страха.

– И не вздумай сбежать. Одна, в незнакомых местах – луна еще не успеет зайти, как ты уже будешь мертва.

– Нилл! – Кэтлин растерянно уставилась на высокую фигуру, бесшумно выскользнувшую из темноты. – Что ты здесь делаешь?!

Он ожесточенно отшвырнул в сторону изъеденный молью старый плед, защищавший его от ночной свежести.

– Я поклялся никогда больше не проводить ночь под крышей замка Дэйр! – Нилл беспечно уселся прямо на землю, и Кэтлин невольно обратила внимание, как свет луны играет в его блестящих волосах. – Так скажи мне, Кэтлин-Лилия, от кого ты бежишь? От кого спасаешь свою жизнь? Неужели наткнулась на паука размером с кошку? Или целая армия мышей устроила парад прямо у тебя на постели?

– Никуда я не бегу! – возмутилась Кэтлин, слегка разозлившись. – Просто хотела сойти вниз посмотреть на звезды.

– Боюсь, в это трудно поверить. – Опершись рукой о землю, Нилл снова поднялся на ноги. – Звезды, между прочим, отлично видно из окна твоей комнаты. К тому же ни одно разумное существо никогда не стало бы рисковать свернуть себе шею, спускаясь вниз по этой кошмарной лестнице, и все только для того, чтобы полюбоваться звездами.

– Может быть, и стало бы, если бы чувствовало себя одиноким и скучало по дому. – Голос Кэтлин дрогнул, и она отвернулась, досадуя на себя, что не смогла скрыть своей слабости. – Да и потом, все равно ты не поймешь…

Нилл пожал широченными плечами:

– Возможно. К тому же я никогда не забивал голову ничем, кроме сражений.

Почему его равнодушие такой болью отдается в сердце?

– Что ж, если это так, тогда мне жаль и тебя самого, и тех, кто тебя любит, – тихо проговорила Кэтлин.

Она вдруг почувствовала, как Нилл сразу весь подобрался.

– Я не нуждаюсь в твоей жалости. А кстати, о тех, кто меня будто бы любит: нельзя ли поподробнее? Неужто тебе удалось прочесть любовь в глазах моей драгоценной сестрицы? Да она сплясала бы от радости, если б ей подвернулся случай воткнуть мне кинжал между ребер.

– Она сердита на тебя. Сердита, обижена и к тому же боится. Залечить ее раны можешь только ты, Нилл. И раны твоей матери тоже. Неужели ты настолько слеп, что не заметил, как она смотрела на тебя?

– Она смотрела не на меня, – с горечью фыркнул Нилл, – вернее, смотрела-то на меня, а видела мальчишку, который погиб в тот самый день, когда развеялась легенда о его храбром отце.

– Когда-то она носила тебя под сердцем, Нилл. И любила – задолго до того, как ты появился на свет. Теперь у вас обоих появился шанс узнать друг друга снова. Подумать только – ты можешь снова быть с матерью! Если б ты только знал, как я тебе завидую!

Движением руки Нилл заставил ее замолчать.

– Я сделаю для матери и Фионы все, что только в моих силах. Но если ты рассчитываешь заняться любимым женским делом – помирить нас и заставить забыть обо всем, то только зря потратишь и время, и силы. Я позабочусь о них, поскольку это мой долг, но это все.

– Господи, да ведь ты, похоже, даже не понимаешь, от чего отказываешься! Впрочем, не ты первый, не ты последний. Многие потом понимают, кусают локти, да только уже слишком поздно. – Подняв глаза к небу, Кэтлин посмотрела на звезды. – Все эти годы, что я прожила в аббатстве, я была ужасной дурочкой. Все время гадала, что за таинственная судьба ожидает меня впереди. И чем становилась старше, тем делалась более нетерпеливой, сгорая от желания поскорее начать эту новую, необыкновенную жизнь! – Кэтлин засмеялась принужденным смехом. – Знаешь, сейчас я с радостью отдала бы все на свете, лишь бы снова оказаться за монастырскими стенами.

Кэтлин обернулась и вздрогнула, обнаружив, что Нилл стоит почти вплотную.

– Но ты не из тех женщин, которым на роду написано провести свою жизнь в монастыре. Конечно, сейчас ты напугана, но если завтра, проснувшись, вдруг обнаружишь, что оказалась в аббатстве, готов поклясться чем угодно – через пару дней снова потеряешь покой.

– Нет. За несколько дней, что прошли с тех пор, как я покинула аббатство, я, кажется, постарела на тысячу лет. Я узнала, что в мире царят ложь, измена, предательство, ненависть и зависть. И мужество, – вдруг добавила она тихо, бросив взгляд на Нилла. – Но даже мужество порой приносит одно лишь горе. Мой долг тебе не оплатить никакими деньгами.

– Ты ничего мне не должна, – грубо оборвал ее Нилл.

Кэтлин со вздохом обхватила себя руками.

– Как бы я хотела снова оказаться в аббатстве – оплакать все зло, что невольно причинила тебе! Чтобы все было как прежде, пока я не наткнулась на тебя, спавшего на алтаре друидов! – В ее словах прозвучала тоска.

– Нам не дано снова вернуться ни в то время, ни в то место, Кэтлин, – проговорил он, глядя на нее сверху вниз. Темные тени легли на его суровое лицо, делая его загадочным, словно древние, священные камни. – Да и что бы это изменило? Конн прислал бы вместо меня другого, вот и все. До сих пор я ломаю голову, правильно ли поступил, оставив тебе жизнь. В одном я только уверен твердо: жизнь в стенах монастыря – это не то будущее, для которого ты была рождена.

– Но я любила сестер, и они любили меня. Там, в аббатстве, мне ничто не грозило.

Лунный свет упал на его лицо, и Кэтлин с удивлением заметила, что губы Нилла раздвинулись в слабой улыбке.

– Ты говоришь о судьбе, – сказал он. – Но если бы монашество было твоим уделом, то природа не наделила бы тебя вот этим, – пальцы его осторожно скользнули по ее щеке, – лицом, прекраснее, чем та лилия, которую ты искала в день, когда мы впервые встретились. Да, – голос его вдруг стал низким и чуть хрипловатым, – ты прекрасна, прекрасна, как цветок. Любой мужчина, которому посчастливилось увидеть тебя, отдал бы все на свете, лишь бы ты осталась с ним.

Странно было слышать эти слова от сурового воина. Кэтлин едва осмеливалась верить собственным ушам – меньше всего на свете она ожидала чего-либо подобного.

Кэтлин осмелилась украдкой бросить на него взгляд, голова ее шла кругом. Она сама не понимала, что с ней творится.

– Так, значит, тебе не все равно, Нилл? – прошептала она. – Я хочу сказать – если бы я вернулась в аббатство?

На мгновение наступила тишина, и Кэтлин услышала, как он втянул в себя воздух.

– Кэтлин, ты не должна так думать обо мне… словно я похож на всех остальных мужчин. Словно я могу… – Он осекся. Даже в слабом свете луны Кэтлин заметила, как окаменело его лицо. – Много лет назад я поклялся собственной кровью, что никогда не свяжу свою судьбу с женщиной.

– Наверное, одна из них разбила твое сердце?

Почему при одной этой мысли ей вдруг стало так больно?

– Нет, но страсть к женщине когда-то разбила жизнь моему отцу.

Кэтлин вдруг подумала, что все будущее Нилла омрачено смертью отца. Неужели на самом деле он потерял еще больше – не только мать и сестру, замок, который считал родным домом и который так сильно любил, а еще и надежду на счастье, на любовь?

– Может быть, тебе было бы лучше избавиться от меня? – проговорила Кэтлин, чувствуя, как слезы обжигают ей щеки. – Из-за меня тебе не удалось совершить свой последний подвиг. Ты потерял доверие тана. За кого же ты станешь сражаться теперь, Нилл?

– За тебя, Кэтлин-Лилия. За дочь слепого Финтана. Я буду сражаться за тебя, пока ты не будешь в безопасности, и за это я клянусь пролить свою кровь до последней капли.

Господи, сколько людей на свете готовы уничтожить ее, и, зная это, Нилл говорит, что собственной грудью заслонит ее от их мечей! Казалось бы, его клятва должна была успокоить Кэтлин, но вместо этого в груди ее вдруг поднялся гнев.

– Да, ты готов умереть за меня, но вот довериться мне ты не готов. Ты считаешь, что обязан выполнить свой долг перед сестрой и матерью, но ты не любишь их! Твой дом – поле битвы, где смерть – это слава и бессмертие! А как же насчет жизни, а, Нилл?

Она заметила, как лицо его потемнело от ярости и недоумения. Интересно, а чего он ожидал: благодарности?!

– Ты говоришь загадками! – угрожающе прорычал он.

– Вовсе нет. Это же очень просто. Я вижу, какой ты мужественный, красивый и сильный, и не могу понять, почему ты выбрал для себя этот путь! Объясни мне, Нилл! Что доставляет тебе радость? Что может заставить тебя рассмеяться?

– Я не нуждаюсь в этом! – рявкнул он свирепо.

– Твое сердце еще бьется, Нилл, и все же ты наполовину мертв.

Хриплое проклятие сорвалось с его губ, и, схватив Кэтлин за плечи своими сильными руками, он встряхнул ее:

– Хотел бы я, чтобы это было так, черт возьми! Тогда бы я не мучился, как сейчас!

– Неужели? Разве Нилл Семь Измен способен чувствовать что-то еще, кроме горечи и чувства вины?

– Это все ты! Каждый раз, стоит мне только посмотреть на тебя, как я хочу…

Кровь бросилась Кэтлин в голову.

– Хочешь? Чего же ты хочешь, Нилл? Ты стоишь тут, полный презрения ко мне, как в тот день, когда привез меня к морю. Ты ведь тогда не осмелился спуститься вниз вместе со мной, не решился даже кончиком пальца дотронуться до воды, почувствовать эту красоту вокруг тебя. Почему? Только потому, что когда-то твердо решил избавиться от всего, ради чего стоит жить?

Кэтлин вдруг вспомнила, каким он впервые предстал перед ней – словно повелитель другого мира. А теперь она убедилась, что все, что было в нем страстного, живого и сильного, сковано стенами, воздвигнутыми его собственной рукой. И Кэтлин внезапно почувствовала желание причинить ему боль и страдание – все, что угодно, лишь бы разрушить этот невидимый барьер, пробудить его от сна, в который он был погружен.

– Похоже, твое имя подходит тебе куда больше, чем я до сих пор думала, – вызывающе бросила она. – Нилл Семь Измен, ты и в самом деле готов предать любой дар, который жизнь предлагает тебе.

Она круто повернулась, чтобы уйти, но на руке ее вдруг словно сомкнулись стальные клещи.

– И что же это за дары, которые предложила мне жизнь? Предательство, ненависть, ложь?

– И еще любовь, и смех, и красота солнца, которое каждое утро поднимается над горизонтом. Всем нам порой доводится совершать ошибки, Нилл, но когда приходит утро, перед каждым из нас вновь встает выбор – лелеять ли свою боль, или же позволить ей уйти навсегда и открыть сердце радости.

– Именно это ты и предлагаешь мне, Кэтлин, сверкая при этом своими небесно-голубыми глазами? Может быть, Конн прав: ты и в самом деле самое страшное, что есть на свете, – колдунья, искусительница, бросающая мне вызов? С первой же минуты, как я тебя увидел, ты пробуждаешь во мне желание столь сильное, что я, ни минуты не задумываясь, нарушил клятву верности, данную своему тану, и бросил тебе под ноги собственную жизнь.

Кэтлин чувствовала, как огонь, сжигающий душу Нилла, передается и ей. Она испугалась вдруг того всепожирающего пламени, которое сама разожгла в этом человеке.

– Да, я хотела бы стать колдуньей! Будь у меня волшебная сила, я заставила бы тебя пробудиться от сна, открыть глаза и увидеть, в кого ты превратился за эти годы! Трус, который боится открыть свое сердце любому чувству, кроме ненависти!

– Ах, значит, ты хотела бы узнать, что я чувствую, женщина? – Губы Нилла изогнула кривая усмешка. – Что ж, проклятие, ты это узнаешь! – С этими словами он притянул ее к себе, и его губы, обжигающие, страстные, дурманящие больше, чем волны, которые когда-то увлекли Кэтлин в пучину, властно накрыли ее рот. Сладкий, жаркий, как расплавленный мед, поцелуй этот вдруг зажег в ней невидимый огонь, воспламенивший каждую клеточку ее тела.

Губы Нилла все сильнее впивались в рот Кэтлин, сводя ее с ума и заставляя забыть обо всем. Она пылала как в огне. Колени ее подгибались, все тело трепетало в его руках. Не осознавая, что делает, Кэтлин вдруг обхватила его руками за пояс, стараясь удержаться на ногах. Грудь ее прижалась к груди Нилла, и она услышала, как бешено колотится его сердце.

Погрузив одну руку в блестящий каскад ее иссиня-черных волос, Нилл запрокинул ей голову, изогнув ее нежную шею. Губы его мягко коснулись щеки и двинулись вниз, упиваясь восхитительно гладкой кожей, белевшей в лунном свете, лаская ее с голодной жадностью. Широкая ладонь спустилась вниз, на грудь.

Нет, промелькнуло в голове Кэтлин, этого не должно случиться. Она не должна позволить… Но увы, она не только позволяла ему ласкать ее, но и наслаждалась этим. Вместо того чтобы сопротивляться, она замерла, сама не понимая, чего ожидает.

Хриплый стон вырвался из груди Нилла, когда его ладони обхватили упругие чаши и загрубевшие в битвах, покрытые шрамами руки вдруг замерли, упиваясь их тяжестью. Наслаждение, настолько острое, что ей казалось, еще немного – и сердце ее разорвется, пронзило Кэтлин. Жесткий кончик пальца с неожиданной нежностью очертил напрягшийся сосок, и она, не в силах больше сдерживаться, слабо застонала.

– Нилл, я никогда и представить себе не могла…

Нилл замер. Ее слова будто развеяли туман, окутавший его мозг, и он очнулся. Схватив Кэтлин за плечи, он с силой оттолкнул ее от себя.

– Нет, Кэтлин! Это невозможно! Я поклялся защищать тебя, а не… – Голос его оборвался. Глаза, в лунном свете казавшиеся почти черными, пылали гневом и отчаянием, желанием и страстью. – Будь ты проклята, женщина! Что ты сделала со мной?!

Собравшись с духом, Кэтлин отважно встретила его взгляд, молясь про себя, чтобы удержаться на ногах.

– Что я сделала? – с вызывающим смехом бросила она. – Просто напомнила тебе кое о чем, Нилл. Когда я была в твоих объятиях и… – Кэтлин вдруг запнулась. Щеки ее вспыхнули при воспоминании о страсти, которая только что сжигала их обоих. Сделав над собой усилие, она вскинула голову и взглянула ему в глаза. – Вот это и значит жить, Нилл!

Не дав ему возразить, Кэтлин повернулась и бегом бросилась в замок. Вихрем взлетев по лестнице, она ворвалась в свою комнату. Сон упорно бежал от нее, сколько она ни ворочалась в похожей на морскую ладью постели Аниеры. То ей казалось, что будто жаркие губы обжигают ее кожу, и она таяла от наслаждения в сильных мужских руках, то видела глаза Нилла, в которых не было ничего, кроме ненависти и отчаяния.




Глава 8


«Что я наделал?» – думал Нилл, провожая взглядом убегающую Кэтлин. Мягкие складки платья обвивались вокруг ее ног, роскошная грива черных волос, словно плащом, прикрывала спину. Кэтлин исчезла, а он продолжал гадать: неужели же она настолько невинна, что не понимала, что происходит?

Нилл, будто во сне, сделал несколько шагов вперед. Каждый мускул его тела мучительно ныл от желания. Он отдал бы все на свете, чтобы броситься за ней, сжать ее в объятиях, а потом на руках отнести в постель и показать этой воспитанной в монастыре скромнице, что за зверя она пробудила в нем.

Желание, более острое, чем лезвие меча, терзало его плоть. Кэтлин свела его с ума в тот миг, когда, заглянув в ее расширившиеся от ужаса глаза, он впервые понял, что не в силах убить ее.

Нилл сделал это не из благородства и, уж конечно, не из сострадания. В первую же минуту, как только он увидел Кэтлин, эта невинная колдунья завладела его сердцем.

Магическая власть красоты. Сотни раз он слышал, как барды слагают легенды о любовниках, что, не дрогнув, клали на ее алтарь жизнь. До сих пор Нилл лишь презрительно смеялся над теми, кто позволил распять себя на кресте любви. Настоящий воин, считал он, не имеет права стать рабом женской красоты, покориться магическому очарованию глаз. Верность, мужество, долг были единственными божествами, которым стоило поклоняться.

Раньше ему не составляло никакого труда придерживаться собственного кодекса чести. Как и каждого мужчину, его, конечно, порой обуревали желания, но он справлялся с ними так же, как с бесчисленными недругами на полях сражений – быстро и беспощадно. Женщины приходили и уходили, сменяя друг друга и не оставляя в его душе ничего, кроме смутного разочарования. Но когда Кэтлин, будто легкокрылый эльф, этой ночью выскользнула из замка ему навстречу, Нилл вдруг растерялся. Он позволил ей подобраться к самым потаенным, самым болезненным струнам его души. Ей удалось заставить его чувствовать!

И когда той же ночью они с Кэтлин скрестили мечи, Нилл вдруг понял, что проиграл. Никогда еще он не испытывал ничего, подобного этому дикому, всепоглощающему чувству, – будто вся пьянящая радость жизни, переполнявшая Кэтлин, вдруг передалась ему.

Нилл горько рассмеялся.

Неужели она догадалась, что он жил теперь, терзаясь мукой, которую раньше и представить себе не мог? Неужели, ведомая волшебной силой, унаследованной от отца, она услышала голоса, не дающие покоя измученной душе Нилла? Это были мечты о том, как сложилась бы их жизнь, будь отец и впрямь тем героем, в которого верил Нилл еще ребенком; эхо материнского смеха, сладкого и нежного, как летний дождь; призрак маленькой Фионы с пухлыми детскими щечками. Каким мужчиной мог бы вырасти тот маленький мальчик? Гордым, нисколько не сомневающимся в том, что лежавшая перед ним жизнь подарит ему все свои сокровища, если он будет строго придерживаться долга, следовать зову чести, докажет всем и самому себе, что достоин быть сыном великого Ронана?

Воспоминания о тех годах разъедали его душу, будто сладкий яд. Ложь разрушила их жизнь: жизнь матери, жизнь Фионы и того маленького мальчика, которым когда-то был Нилл.

И как будто мало было мучительной боли, терзающей его и без того измученную душу, – в его жизни появилась Кэтлин, прекрасная, словно фея из сказки.

Нет, убеждал он себя, просто он был ослеплен обычной похотью. Обычный инстинкт закаленного в битвах воина – овладеть созданием, столь прелестным и диким, соблазнительным и упрямым. К тому же силе его духа мог бы позавидовать любой мужчина. С тех пор как он попал в замок Конна, ему приходилось все время сдерживаться, ни на минуту не забывая о преступлении, совершенном отцом. Стойкость, сдержанность и самоконтроль – об этом Нилл помнил всегда.

Стойкость, приказывающая воину забыть о ранах, из которых хлещет кровь, и снова ринуться в бой. Сдержанность, помогающая скрыть тайные слабости, чтобы не дать врагам оружие против самого себя. Самоконтроль, позволяющий мужчине держать свою похоть в узде, как того требует честь.

Вспыхнувшее на несколько мгновений желание было всего лишь мимолетным. Не пройдет и нескольких дней, как за его голову будет назначена награда. Все славившие честность и благородство Конна не раз имели случай убедиться, что у него на редкость властный и деспотичный характер.

Нилл прикрыл глаза, и вновь в его воображении появилось искренне любящее лицо Конна, каким он видел его множество раз, когда кто-то в присутствии тана осмеливался презрительно взглянуть на сына Ронана Предателя. Ниллу всегда казалось, что в душе его звучит голос тана: «Не обращай на них внимания. Ты – мой сын. Ты наполнил гордостью мое сердце».

Капли пота выступили на лбу Нилла, руки сжались в кулаки. Он попытался представить себе, как расскажет тану правду о том, что случилось. Что тогда будет? Станет ли он свидетелем ужаса и стыда Конна, когда тот узнает о том, что творилось все эти годы в замке Дэйр? Ниллу казалось, что он слышит, как Конн отдает приказ разыскать и казнить тех, кто разграбил его родной дом.

Да, это развеяло бы яростные обвинения, брошенные Фионой в адрес тана, положило бы конец сомнениям, терзавшим Нилла.

Не было ли это простой справедливостью по отношению к воспитавшему его человеку – еще раз довериться чести и благородству, известным Ниллу не понаслышке, а не сидеть здесь сложа руки?

Конечно, он мог поехать один, умолить Конна позволить ему отвезти девушку назад в монастырь. Если она поклянется, что никогда не выйдет за его стены, то не сможет причинить вред ни Конну, ни его владениям.

Но наверняка тан и сам не раз думал о том, чтобы оставить Кэтлин в аббатстве, и в конце концов отверг эту мысль. А что, если он сделает вид, что прощает Нилла, а сам тем временем отдаст приказ прикончить Кэтлин?

Тогда он будет бессилен. Нилл невольно поднял глаза к узкому окну комнаты Кэтлин. На мгновение ему показалось, что он заметил скользнувшую в окне тень девушки, все преступление которой состояло лишь в том, что она родилась под несчастливой звездой. Предсказание, от которого монахини в монастыре попросту отмахнулись бы, как от языческого суеверия, решило ее судьбу таким страшным образом.

Даже если бы речь шла о том, чтобы, рискуя головой, вымолить для Кэтлин помилование, угрюмо усмехнулся Нилл, разве мог он поставить на карту ее жизнь?

Сон бежал от Нилла, он только беспокойно ворочался с боку на бок. С ума она, что ли, сошла, если потянулась к такому, как он?! Странная девушка! Он пытался убить ее, а она вытащила его из пропасти и этим спасла ему жизнь. Да, наверное, она все-таки не в себе. Нилл скрипнул зубами, потому что перед его глазами вновь встали мягкие, нежные губы и сияющие радостью глаза. Похоже, с этой дороги им уже не свернуть, уныло подумал он. Но с этого дня, сколько бы ни возбуждали его красота Кэтлин и его собственное тело, он клянется, что не коснется ее ни рукой, ни губами.

В воображении его вдруг всплыла давно забытая картина. Железные прутья, превратившие темную пещеру в скале в настоящую темницу, лицо отца, почти неузнаваемое под толстым слоем въевшейся грязи. Нилл тогда был еще слишком мал, чтобы знать, какая судьба ожидала тех, кто оказывался в этом каменном мешке.

Нет, он не допустит, чтобы такая же судьба постигла и Кэтлин. Надо придумать, что делать дальше, напомнил он себе. Уехать, навсегда покинуть земли Конна? Ах, если бы этого было достаточно! Но власть верховного тана простиралась почти на всю Ирландию. Нилл нисколько не сомневался, что Конн с радостью отдаст половину того, чем владеет, ради того, чтобы схватить предавшего его воина и женщину, таинственное могущество которой в один прекрасный день могло принести неисчислимые бедствия его стране.

Нилл отчаянно нуждался во времени. Но где его взять, черт возьми!

Он перевернулся на бок, услышав, как слабо хрустнул свиток пергамента, до сих пор лежавший в кошеле. Приказ Конна, обрекавший Кэтлин на смерть, вспомнил он. Вдруг неожиданная мысль пронзила его – а что, если отправить Конну письмо? Дать знать, что Кэтлин мертва, и попросить несколько недель, чтобы прийти в себя после убийства, которое он якобы совершил? Конн наверняка поверит ему. Пот крупными каплями выступил на лбу Нилла. Тан ни за что на свете не усомнится в преданности приемного сына! Но обмануть человека, который всегда любил его, как родного сына, и которому Нилл поклялся в верности… Нет, он охотнее перережет себе горло, чем солжет Конну. Однако сейчас, когда на карту поставлена жизнь Кэтлин, слово «честь» казалось ему пустым звуком.

Нилл встал и неохотно направился к замку. Чертыхаясь, он перебирал всякий хлам, пока не отыскал письменные принадлежности, потом кое-как нацарапал письмо и долго смотрел на сохнувшие чернила, борясь с отчаянным желанием швырнуть свиток в огонь. Он отошлет его Конну с первым же достойным доверия гонцом.

Сунув свиток в кошель, Нилл выбрался из замка, завернулся в драное покрывало и стал смотреть на звезды, пока подкравшийся незаметно сон не сморил его.




В огромном зале замка Конна, залитом светом десятков факелов, было светло как днем. Массивные обеденные столы ломились от бесчисленных блюд, сменявших друг друга во время пира в честь одержанной таном победы. Нилл быстрыми шагами вошел в зал. Мускулы его все еще болели после битвы, но голова была высоко поднята.

Ах, как славно, как великолепно это было – проходить вдоль рядов других воинов, видя, как они почтительно расступаются, и ловя на себе их завистливые взгляды! Ничто, однако – ни зависть одних, ни злоба других, – не могло тронуть Нилла, когда он, подняв голову, смотрел вперед, туда, где во главе стола сидел Конн. Глаза его, умные, выразительные, светились нескрываемой гордостью.

– Снова мой сын выставил всех вас полными идиотами на поле битвы, – объявил Конн своим зычным голосом. – А посему решение мое таково: победителем стал Нилл Семь Измен – самый могучий из воинов Гленфлуирса! Именно ему достанется главная награда!

Пьянящая радость ударила в голову Ниллу, настолько сильная, что он не замечал ненавидящих взглядов, крывшихся за улыбками воинов, когда они подняли кубки, приветствуя его. Он упивался похвалой Конна, счастливый тем, что хоть как-то мог отплатить приемному отцу за доброту, с которой тот вырастил и воспитал его.

Нилл направился туда, где сидел Конн и где его ожидала награда – огромный кусок мяса. Но как ни быстро он шел, ему казалось, что Конн удаляется от него.

Страх вдруг ударил в голову Ниллу, и он побежал вперед, но неизвестно откуда взявшиеся клубы дыма внезапно окутали его. Когда же Ниллу удалось пробраться сквозь плотную дымовую завесу, он замер как вкопанный…

Обливаясь холодным потом, Нилл проснулся и рывком сел, лихорадочно озираясь вокруг. Это просто страшный сон, твердил он себе.

По мере того как сознание Нилла прояснялось, страх и отчаяние вновь овладели им. Вместо замка Конна он увидел нависшие над его головой угрюмые каменные стены замка Дэйр. Так, значит, это был не сон, сообразил он, чувствуя острую боль в груди, словно в нее вонзилась вражеская стрела. Снова в груди его волной поднялся бешеный гнев на тана, не побоявшегося дать ему такое поручение. Вначале его бесила сама мысль о том, что придется нянчиться с воспитанной в монастыре простушкой. Но позже, читая письмо, в багровом свете догоравшего костра казавшееся залитым кровью, Нилл понял, что стоит перед выбором – убить спящую Кэтлин или пожертвовать всем, что он любил.

Хриплый стон вырвался из груди Нилла, и он вскочил на ноги.

Утренняя сырость пробирала его до костей, заставляя мучительно ныть раны, полученные от падения в пропасть. Сейчас ему ничего так не хотелось, как снова укутаться в драный плащ и погрузиться в сон, опять поверить в то, что ничего вокруг не изменилось. Но увы – это было невозможно.

Прижав рукой кошель, в котором лежало письмо, написанное ночью, Нилл направился к замку и толкнул входную дверь. Он заставил себя войти, но даже сознание того, что он выполняет свой долг, не могло приглушить чувства вины.

В камине уже был разожжен огонь, но в зале было пусто и холодно. Немного стыдясь нахлынувших на него чувств, Нилл подошел к камину. Теперь по крайней мере у него достаточно времени, чтобы взять себя в руки перед тем, как он снова увидит подернутые дымкой глаза матери, ненависть и презрение на лице Фионы и растерянность, снедавшую Кэтлин.

Он поклялся, что соберет в кулак все, что еще осталось от его когда-то стальной воли. Впрочем, вздохнул Нилл, задача почти безнадежная. Воля и разум таяли как воск при одном лишь воспоминании о том, как падал на мягкие губы лунный свет, а свежий ночной ветерок шаловливо играл в черных волосах Кэтлин и какой невинностью и чистотой веяло от нее.

Стоило Ниллу вспомнить о том, что случилось прошлой ночью, как жидкий огонь разлился по его телу и он вновь почувствовал, как упругая грудь Кэтлин прижимается к его груди, как твердеют маленькие соски. Но самой мучительной пыткой было не то, что все тело кричало о сжигавшем его желании. Нет, в эти сладкие, запретные мгновения он услышал и другой крик, даже не крик, а стон – то стонала его собственная душа, о которой он уже почти забыл.

Вдруг над его головой послышалось слабое царапанье, и Нилл замер, прислушиваясь. Но стоило ему только поднять лицо, как поток липкой, холодной, отвратительной грязи хлынул сверху, залив его с головы до ног. Нилл с проклятием отскочил в сторону, и тяжелое ведро с грязью с грохотом рухнуло на пол как раз там, где он только что стоял.

Стерев липкую жижу с лица, он поднял глаза и заметил Фиону, осторожно балансирующую на деревянных перилах. Лицо ее, смахивавшее на рожицу эльфа, хмуро улыбалось.

– Нилл! О, тысяча извинений! Я потеряла равновесие и…

Но прежде чем она успела договорить, дверь в конце коридора распахнулась. Сжимая в руках, будто меч, деревянную ножку от табуретки, на пороге застыла Кэтлин.

– Я услышала какой-то шум и подумала – а вдруг это Конн! Нет, еще рано. Или воры. – Она нетерпеливо отбросила за спину растрепанные волосы. В широко раскрытых глазах ее, еще затуманенных сном, метался страх. Одного лишь взгляда на Кэтлин Ниллу было достаточно, чтобы понять, что она еще не забыла их поцелуй. Увидев его, она мучительно покраснела. – Нилл, что у тебя с лицом?! Ты весь в грязи!

Тот злобно покосился в сторону ухмылявшейся сестры, прикидывая, как бы заставить ее спуститься вниз. Сейчас он готов был придушить ее, как котенка.

– Что случилось? – забеспокоилась Кэтлин.

Нилл метнул в ее сторону бешеный взгляд. Гнев, стыд и унижение боролись в его душе.

– Этот кошмарный ребенок устроил на меня засаду!

– Ничего подобного! – высокомерно возразила Фиона, раскачиваясь взад-вперед на перилах. – Я просто пыталась прибрать тут в честь твоего приезда, Нилл, как этого требуют законы гостеприимства. Не знаю, как это случилось, но я потеряла равновесие и чуть было не свалилась вниз. Конечно, если бы у меня было время подумать, я бы постаралась сделать тебе приятное и сломать себе шею. По крайней мере одной заботой у тебя было бы меньше.

– Проклятие, Фиона! – прорычал Нилл, стирая с лица остатки мерзкой жижи. – Клянусь, я…

– Я же велела тебе звать меня Финн!

– Нилл, это же просто случайность! – вмешалась Кэтлин.

– Я готов поверить в это, если Финн объяснит мне, что она там собиралась чистить! Может быть, кто-то сделал открытие – обнаружил, что жидкая грязь придает дереву особый блеск?!

Широко раскрытые, невинные глаза Фионы смотрели на него сверху.

– Ой, знаешь, сколько тут наверху грязи! Ведь никто не чистил и не убирал тут уже… – Она передернула плечами. – Впрочем, по-моему, тут вообще никто никогда не убирал!

Фиона беззаботно перекинула ногу через деревянные перила, резко качнувшись, и одно мгновение они не сомневались, что она грохнется вниз. Кэтлин пронзительно вскрикнула:

– Осторожнее! Ты упадешь!

– Я научилась танцевать на перилах много лет назад, – заявила Фиона, сползая вниз. – Когда рядом никого нет, чтобы тебя поймать, как-то безразлично, упадешь ты или нет. Верно, Нилл?

Страшно довольная собой, она спрыгнула на пол, ловко увернувшись от Нилла, когда он попытался схватить ее.

– Не забудь умыться, братец! Не хочешь же ты, чтобы твой драгоценный Конн нашел тебя в таком виде?! Держу пари, ты бы со стыда сгорел, застукай он тебя перемазанным грязью с ног до головы!

Нилл только стиснул зубы. Да какое имеет значение то, что лицо его заляпано грязью, когда он навеки замарал свое имя в глазах тана?!

– Я собираюсь поехать поискать нам какой-нибудь приличной еды, – заявил он, – так что некоторое время меня не будет.

– Я занимаюсь тем, что добываю пропитание для всех, кто живет в замке Дэйр! – вскричала Фиона. – И до сих пор неплохо справлялась с этим!

Наконец он мог дать выход душившему его гневу.

– Да?! Тогда почему вы чуть ли не умираете с голоду?! Высохли, как стебельки, и ты, и мама! Клянусь Богом, я…

– А вот это тебя совершенно не касается, Нилл! Мы сами заботились о себе все эти долгие годы и станем делать это и дальше, как только ты уберешься из Дэйра! К тому же у тебя и без того хлопот полон рот с Кэтлин, особенно учитывая, каким взглядом ты смотришь на нее, когда думаешь, что тебя никто не видит, – будто хочешь проглотить ее целиком!

Лицо Нилла побагровело. Кэтлин испуганно прикрыла рукой рот, словно боясь, что их вчерашний поцелуй оставил на ее губах несмываемый след.

– Ах вот в чем дело! – ухмыльнулась довольная Фиона. – Стало быть, уже успел вкусить запретного плода, милый братец! А еще такой великий, могучий и благородный воин! Ха! Вопрос только в том, насколько далеко ты позволил себе зайти!

– Фиона, – умоляюще выдохнула Кэтлин, – ради всего святого, не надо!

Нилл уже было собрался громко все отрицать, но только крепче сжал зубы, сообразив, что будет выглядеть полным идиотом. Лицо Кэтлин пылало. И вдруг он почувствовал такую бешеную, ослепляющую ярость, какой никогда не испытывал даже на поле битвы.

– Фиона! Паршивая девчонка, еще одно слово, и я…

– Фиона! Нилл! – раздался вдруг за их спиной мягкий встревоженный голос. В дверях стояла Аниера с нежными кремово-белыми цветами бузины в руках.

Все трое разом обернулись – Кэтлин, смущенная, с пылающими щеками, Нилл, изо всех сил старающийся скрыть и свое замешательство, и свой гнев, и Фиона, с которой вдруг разом слетело ее нахальство. Дерзкий эльф внезапно исчез, уступив место маленькой девочке, хрупкой и беззащитной.

– Что случилось? – поинтересовалась Аниера.

«А то, что твоя дочь превратилась в форменную злодейку!» – хотел было в ярости выпалить Нилл. Но, вовремя спохватившись, усмирил кипевшую в нем злобу.

– Просто случайность, – натужно проскрипел он. – Ничего страшного. Я съезжу за дровами, а то огонь уже почти потух.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но рука матери ухватила его за рукав. Притянув его к себе, она, как в детстве, кончиком платка стерла пятно грязи с его лба.

– Почему бы тебе не взять с собой Фиону? Ты ведь знаешь, как она обожает бегать за тобой хвостом.

– Нет! – взорвался Нилл. – Могу я хоть недолго побыть один?! Неужели это так уж много?

Глаза Аниеры испуганно приоткрылись.

– Нилл, сокровище мое, что произошло между тобой и нашей крошкой?

Что произошло между ним и сестрой? Фиона презирает его, вот что! На него вдруг нахлынула такая волна горечи, что он сам испугался. Когда Нилл покидал Гленфлуирс, сердце его было подобно камню. Проклятие, это заслуга Кэтлин, что сейчас оно стало мягче воска, с бессильным гневом думал он. Но выплеснуть свой гнев на мать значило бы причинить ей незаслуженную боль и признаться в собственной слабости, чему только обрадовалась бы Фиона, и к тому же дать Кэтлин понять, как далеко ей удалось проникнуть сквозь его бастионы.

Нилл с трудом взял себя в руки.

– Прости, мама, я немного устал.

– Да, конечно. И измучился от тревоги за Кэтлин. Я понимаю. Но не тревожься, сынок, вам ничто здесь не угрожает. Ничего не может случиться с вами здесь, где все дышит любовью вашего отца.

Нилл окинул взглядом зал с сорванными со стен некогда богатыми драпировками – свидетельством былой славы, сейчас так безжалостно растоптанной и лежащей в пыли. Вот что принесла им эта самая любовь, хотелось крикнуть ему. Но стоило ему только повернуться к матери, и слова замерли у него на губах. Лицо ее сияло таким безмятежным счастьем, не выражая ничего, кроме безграничной преданности изменнику, причинившему когда-то такую боль собственному сыну, что тот повернулся спиной к тем, кого любил.

Но тогда он был мальчишкой, обитавшим в своем детском мире, где белое было белым, а черное – черным, где героям было неведомо предательство и блеск их славы никогда не тускнел.

А теперь ему на собственном опыте довелось узнать, как просто порой свернуть с прямого пути на куда более неверную и зыбкую дорогу. Достаточно было услышать серебристый смех женщины, залюбоваться сиянием глаз – и вот путь чести заказан ему навсегда.

Перед глазами Нилла вдруг встало лицо отца, такое, каким он видел его в последний раз, – растерянное, преисполненное любви, умоляющее. Теперь Нилл почти ненавидел его за это, ненавидел за то, что предавший их всех отец все-таки осмеливался любить их по-прежнему. Ведь когда отец поддался соблазну, исходившему от другой женщины, у него была обожавшая его жена, крохотная дочь, маленький сын!

Нилл повернулся к Кэтлин – какая она нежная, какая красивая и такая вероломная – ведь это ее чары пробуждали в нем желание, не дававшее ему покоя. Что-то похожее на страх вдруг сжало ему сердце, и в первый раз с тех самых пор, как он был еще ребенком, Нилл почувствовал неудержимое желание повернуться и убежать.

Если бы Кэтлин не смотрела на него своими огромными невинными глазами! Он просто не имел права позволить ей увидеть его позор. К тому же она сама была напугана – он чувствовал это, и ее страх повергал его в смятение. Почему в ее присутствии его всегда обуревает желание защитить ее, избавить от страхов, что терзали их все эти дни? Или он хотел успокоить вовсе не Кэтлин, а свою совесть?

– Ты здесь в полной безопасности, – прорычал он, сам не ожидавший, что сердце его вдруг дрогнет, стоит ему только бросить взгляд на ее побледневшее лицо. – Конну никогда не придет в голову, что я осмелился нарушить его приказ.

– А я и не боюсь, – сказала она.

Это была ложь, и Нилл это знал. Она провела всю свою жизнь в монастыре, где стайка обожавших ее сестер, случись что, кинулась бы к ней на помощь, квохча от возмущения. Она наверняка перепугана до смерти, устало подумал Нилл. Но чем он мог ей помочь?

На мгновение ему вдруг захотелось броситься к ней, сжать ее в объятиях, прижаться лицом к ее нежной груди, чтобы тоска и неуверенность хоть ненадолго покинули его. Но это было так же невозможно, как взлететь к звездам.

Повернувшись, он бросился к двери, успев услышать за собой торопливые шаги и догадываясь, что это Кэтлин бежит за ним. Он чувствовал ее взгляд, когда взбирался в седло, мягкий и нежный, словно прикосновение губ, которыми он упивался накануне.

Подняв жеребца на дыбы, Нилл пришпорил его, стараясь обуздать не столько своего горячего коня, сколько разбушевавшееся воображение.

Бормоча проклятия, он вылетел со двора и понесся прочь – от насмешек и презрения Фионы, от недоумевающего взгляда матери и сочувствия Кэтлин. Нилл благословил бы судьбу, если бы эта бешеная скачка продолжалась всю жизнь.




Глава 9


Если бы конь Нилла галопом донес его до замка Конна, вряд ли он заметил бы это. В воспаленном мозгу его переплелись прошлое и настоящее, детские воспоминания и сегодняшний день. Сердце разрывалось, когда ему пришла мысль о том, что настало время раз и навсегда сделать выбор. Решить, кто ему дороже – верховный тан, которого он любил и которому верил больше, чем родному отцу, или беспомощная девушка, чья жизнь волею судьбы оказалась в его, Нилла, власти.

Рука Нилла уже в который раз тронула привязанный к поясу кошель, в котором, свернувшись, будто змея, лежало написанное на свитке пергамента письмо. Скажи ему кто-нибудь об этом выборе всего несколько дней назад, и он презрительно рассмеялся бы, настолько эта мысль показалась бы ему абсурдной.

Только бы поскорее избавиться от проклятого письма! Тогда его измена станет непреложным фактом и все пути к отступлению будут отрезаны. Интересно, воцарится ли после этого мир в его измученной душе?

Погрузившись в невеселые мысли, Нилл перевалил через гряду холмов и вдруг услышал внизу какую-то возню – пятеро мальчишек чуть старше Фионы, сопя, копошились в пыли. Наверное, затеяли игру, рассеянно подумал Нилл. Впрочем, нет. Это была не игра – по крайней мере для самого щуплого из них, чье худенькое тело распростерлось в грязи под ногами у остальных сорванцов, которые, пыхтя, молотили его кулаками. Из носа и разбитой губы парнишки текла кровь.

Желудок Нилла вдруг словно стянуло в тугой узел. Сколько раз он сам был на месте этого худышки! Он дрался, глотая слезы и кровь, прекрасно понимая, что ему не выстоять – слишком неравны были силы, – но стыд и ярость придавали ему решимости. Даже привязанность Конна к приемному сыну не спасала Нилла от кулаков других мальчишек, а уж от шестерых родных сыновей тана ему доставалось больше всего. Конечно, дознайся кто-либо об этом, его мигом отослали бы в какую-нибудь отдаленную крепость в надежде, что с возрастом он наберется и ума, и сил. Поэтому все они, не сговариваясь, как только переставала течь кровь из разбитых губ и носов, стойко хранили молчание, не жалуясь ни тану, ни тем воинам, которые обучали их боевому искусству.

За этим упрямым молчанием он прятался до тех пор, пока не вырос. Все эти годы он упорно упражнялся, становясь все сильнее, пока не пришел наконец тот незабываемый день, когда ему удалось поколотить своих обидчиков. Но Нилл никогда раньше не задумывался, каково приходится тому, кто вынужден молча стоять рядом, с горечью наблюдая, как избивают того, кто слабее.

– А ну лежать, трусливый щенок! – Дюжий криворотый юнец с силой пнул мальчишку ногой. – Проси пощады, ты, отродье спившейся шлюхи!

Парнишка, дрожа всем телом, казалось, готов был уже сдаться. Но вдруг, воспользовавшись тем, что противник оставил его в покое, чтобы бросить торжествующий взгляд победителя на остальных подростков, вскочил на ноги и умелой рукой ударил врага в живот.

Остальные разом навалились на него сверху, яростно вопя, но мальчишка дрался с мужеством отчаяния, отвечая ударом на удар, пока в конце концов снова не свалился на землю.

Нилл смотрел, как старший из ребят обрабатывает кулаками беспомощную жертву. Нет, он не станет вмешиваться. В те годы, когда ему самому не раз приходилось бывать в шкуре несчастного мальчишки, ничто не могло бы возмутить его больше, чем вмешательство какого-нибудь непрошеного защитника. Да и кроме того, он ведь уедет, а мальчишке из-за него достанется еще больше. Но, увидев, что трое ребят держат его за руки, в то время как четвертый беспрепятственно избивает его под хохот и улюлюканье остальных, Нилл понял, что терпению его пришел конец.

Грохот копыт боевого коня, казалось, ничуть не смутил шайку молодых негодяев. Они лишь мельком покосились в его сторону, не прерывая своего гнусного занятия, а нахальные усмешки на их лицах ясно говорили о том, что от любого, кто наблюдал за ними, они не рассчитывали услышать ничего, кроме одобрения.

Ниллу стоило немалого труда подавить волну ярости, поднимавшуюся из самых глубин его души.

– А ну отпустите его! – негромко произнес он ледяным тоном.

Лица нападавших невольно побледнели. Один из них, неохотно выпустив из рук свою жертву, даже попытался заискивающе улыбнуться Ниллу.

– Прошу прощения, добрый сэр, но вы не понимаете. Этот трус – не кто иной, как Оуэн, отродье спившейся шлюхи, а отца его вообще никто не знает. Он должен был уступить нам дорогу, но не сделал этого!

– И поэтому вы вчетвером решили избить его до полусмерти? Четыре против одного! А вы-то сами кто такие, трусливые щенки?

Мальчишки невольно попятились. Наконец самый наглый из них высокомерно вскинул голову:

– Я – сын одного из самых богатых жителей этой долины. А сами-то вы кто такой, чтобы судить нас?

Нилл уже хотел оборвать дерзкого юнца, бросив ему, что, дескать, это не его забота, но потом вдруг передумал. Припомнив, что он написал Конну, он решил, что теперь уже все равно – пусть хоть весь Гленфлуирс узнает, что он заезжал в замок. К тому же то, что столь знаменитый воин заступился за их жертву, может быть, в будущем удержит юных мерзавцев от желания повторить сегодняшнее.

– Я – Нилл Семь Измен.

– Н-нилл? – едва ворочая языком, пролепетал вконец опешивший юнец, а лица его приятелей побагровели до самых корней волос. Куда только подевались их надменность, их снисходительный тон! Оуэн, избитый в кровь, с трудом встал на ноги, но от Нилла не ускользнуло, какого труда стоит мальчишке скрыть терзавшую его боль.

– Так это и вправду вы? – изумленно переспросил он. – Самый знаменитый воин Гленфлуирса?

Немного сбитый с толку обожанием, светившимся в глазах парнишки, Нилл только молча кивнул.

– Я знаю все истории о сражениях, в которых вы участвовали! И как вы мечом завоевали право сидеть во главе стола самого Конна! И подвиги, которые вы совершили ради того, чтобы добыть новое имя! Слушая рассказы о вас, я даже ненадолго поверил, что и сам я… – Он осекся, внезапно вспомнив о своих обидчиках.

Нилл увидел, как багровый румянец смущения окрасил щеки Оуэна. Парнишка закусил губу и потупился, стараясь скрыть повисшие на ресницах слезы.

– Ты останешься со мной, – коротко приказал ему Нилл. – А что до вас, трусливые щенки, если вы еще хоть пальцем тронете Оуэна, то, клянусь кровью Христовой, я сам преподам вам урок!

Мальчишки бросились врассыпную, будто испугавшись, что Нилл собственными руками отрубит им головы, чтобы преподнести их в дар королеве фей, – такова была одна из легенд, появившихся на свет после того, как Конн дал ему свое первое поручение.

Оуэн с торжеством наблюдал, как убегают его мучители, на губах его, разбитых и окровавленных, даже появилась улыбка. Какое-то смутное чувство подсказало Ниллу, что Оуэн не из тех, кто часто улыбается.

– Ступай домой, парень. Теперь они тебя не тронут.

– Не пойду. Ни за что не вернусь туда! Чего я там не видел? Срам один! – Драным рукавом мальчишка утер кровь с лица. – Нет уж, лучше отправлюсь в Гленфлуирс, попрошу Конна принять меня на службу.

Нилл, вскинув бровь, изо всех сил старался удержаться, чтобы не улыбнуться. Уголки губ его дрогнули.

– Уверяю тебя, малыш, ты попадешь к нему куда быстрее, если сможешь заставить этих парней уступать тебе дорогу без боя.

– Может, оно и так. – Взгляд Оуэна потемнел. – Когда я решил отправиться в замок Конна, то дал себе слово: никогда и никому не уступать дороги! И если вам удалось завоевать почет и уважение своим мечом, то это удастся и мне. Но для начала мне придется научиться стоять насмерть.

Нилл судорожно сглотнул. Этот мальчишка, преданный матерью, брошенный отцом, выбрал в качестве кумира, увы, не того человека. Интересно, что бы сказал Оуэн, если бы узнал, как Нилл обманул доверие своего тана в этом последнем, седьмом, поручении? При этой мысли у Нилла стало омерзительно на душе, и он вдруг разозлился. Проклятие, подумал он, да что ему за дело до того, что о нем подумает какой-то сопляк?!

Вдруг перепачканные грязью руки вцепились в рукав Нилла. Все худенькое тело Оуэна трепетало от возбуждения.

– Может, мы могли бы отправиться вместе? – взмолился мальчик, и в глазах его вдруг засветилась робкая надежда. – Я могу ухаживать за вашей лошадью, точить ваш меч. Со мной у вас не будет никаких хлопот, клянусь! А ем я так мало, что вы и не заметите, – я уже привык!

Нилл посмотрел на тщедушное, едва прикрытое лохмотьями тело мальчика, и гнев на тех, кто довел паренька до такого состояния, вновь охватил его.

– Я еще не еду в Гленфлуирс. Во всяком случае, не сразу.

Голос у мальчишки упал:

– Что ж, тогда я отправлюсь в Гленфлуирс один.

Нилл украдкой всматривался в мальчишеское лицо. Упрямо сжатые челюсти, твердая решимость освещали это почти детское лицо.

– Оуэн, – с сомнением пробормотал Нилл, – у меня есть одно поручение, которое я не могу доверить кому попало. Оно очень важное, поэтому исполнить его может не каждый. Только тот, кому я доверяю.

Мальчишка мог бы и не говорить ничего – к этому времени Нилл уже успел убедиться, что паренек ради него готов и в огонь, и в воду. Ниллу стало и приятно, и в то же время отчаянно стыдно.

Распустив завязки кошеля, он вытащил письмо. Можно было не бояться того, что мальчишка решится его прочесть.

– Оуэн, поклянись, что передашь это письмо прямо в руки Конну. Только ему самому, понимаешь? Оно не должно попасть в чужие руки.

– Да, клянусь!

Нилл вытащил из ножен кинжал; золотая насечка на рукоятке ослепительно блеснула на солнце.

– Возьми. Теперь у тебя есть оружие.

Глаза мальчишки чуть не вылезли из орбит.

– Он и вправду принадлежал раньше королеве фей?! Я слышал, что она подарила вам его в обмен на сердце злого великана!

Нилл уже открыл было рот, чтобы возразить, но потом передумал. Если эта сказка придаст мальчишке мужества во время нелегкого путешествия, пусть думает как хочет.

– Если ты так много слышал о моих подвигах, то, должно быть, знаешь, что я дал обет никогда не говорить о них.

– А вам и не нужно, – хмыкнул Оуэн. – Вся Ирландия рассказывает о вас легенды! – Протянув руку, он взял письмо и спрятал его на груди, поближе к сердцу.

Ниллу оставалось только гадать, что станется с этим сердцем, когда ему доведется узнать, какую наглую ложь его кумир попросил передать в руки верховного тана.

Но теперь уж ничего не поделаешь. Кроме Оуэна, послать некого. И к тому же Нилл достаточно знал Конна, чтобы не сомневаться, что тот никогда не позволит себе причинить зло ни в чем не повинному мальчишке, которого судьба приведет в его замок. Увидев Оуэна, он сразу догадается, что в щуплом мальчишеском теле бьется сердце воина. У Конна всегда был особый дар угадывать в детях будущих храбрецов.

Нилл может не опасаться за судьбу Оуэна – о нем будут заботиться, и если правда о предательстве Нилла выплывет наружу, на мальчишке это никак не отразится.

Нилл проводил мальчишку задумчивым взглядом. Шумные восторги Оуэна все еще отдавались в его ушах. «Вся Ирландия рассказывает о вас легенды!» – сказал паренек. Это была сущая правда, и Нилл это знал. Но последняя строка в легенде о Нилле Семь Измен будет покрыта мраком. Что ж, угрюмо подумал Нилл, быть по сему. Вздохнув, он повернул коня обратно к замку.




Нилл надеялся, что, выбрав самую дальнюю дорогу, сможет немного успокоиться после презрительных издевательств Фионы, наивного обожания Оуэна и воспоминания о полураскрытых для поцелуя губах Кэтлин. Но проходил час за часом, а он еще глубже погружался в темную пучину гнева, стыда и неуверенности.

Местность, по которой он проезжал, неузнаваемо изменилась. Прежде здесь везде кипела жизнь. Сочная трава на пастбищах доставала чуть ли не до пояса, колосились хлеба, пасся тучный скот, весело гонялись друг за другом шаловливые жеребята. Но теперь Дэйр его детства исчез, вокруг лежала высохшая, безжизненная пустыня – словно какой-то разгневанный языческий бог сжег своим дыханием эту несчастную землю, уничтожив на ней все живое.

Кое-где из травы высовывалась мордочка тощего кролика, да пару раз ему удалось услышать вдалеке, как токует тетерев. Ни оленьих следов, ни косуль, которые раньше в изобилии паслись вдоль склонов зеленых холмов, – все живое будто вымерло.

Тут и там опаленные огнем остовы домов вздымали черные трубы к небу. И пожарищ этих было слишком уж много, чтобы говорить о случайности.

Кем бы ни был злодей, превративший некогда цветущую местность в безжизненную пустыню, судя по всему, он делал это не повинуясь суровым законам войны, а черпая в этом занятии извращенную радость. Ниллу на своем веку довелось повидать слишком много руин, чтобы его наметанный глаз не заметил разницы. Воинам случалось стыдиться того, что вынуждали их делать, но они выполняли приказ, потому что таковы жестокие правила войны. Однако у них хватало великодушия позволить разоренным людям собрать хотя бы остатки своего добра – кое-какую утварь, чтобы приготовить еду, теплую одежду, чтобы укрыться от холода.

А здесь, в окрестностях Дэйра, перед ним лежала выжженная земля, на которой не осталось ни одной живой души.

Нилл натянул поводья, на скулах его при виде еще одной хижины заходили желваки. От дома остался только обугленный, почерневший остов, внутри белели чьи-то кости.

Какие муки испытывали люди, которых заперли в этом доме, глядя, как огненные языки пожирают тех, кого они любили? Ему вдруг представились лица этих несчастных, задыхающихся в дыму, он словно слышал их мольбы о пощаде. В душе Нилла воцарилось отчаяние.

Почему вдруг эта трагедия такой болью полоснула его по сердцу, будто погибли те, кого он знал и любил? Судя по всему, все это случилось много лет назад, когда он был еще юнцом, отчаянно пытавшимся занять свое место при дворе всесильного тана. Если бы не милосердие Конна, и он бы мог встретить здесь безжалостную смерть, да и мать с Фионой тоже.

Было что-то сверхъестественное в том, что смерть будто нарочно обходила их, с издевательской улыбкой уничтожая вокруг все живое и тем самым обрекая двух беспомощных женщин на голодную смерть. И при этом рыскавшие в округе стервятники словно бы не решались сделать последний, решающий шаг и прикончить жену и дочь всеми ненавидимого изменника.

Почему? Во всем этом не было никакого смысла. Словно чья-то невидимая рука занесла над ними меч и, так и не решившись нанести последний удар, отвела его в сторону. Чертовски странно, нахмурился Нилл. Любой, кто ненавидел его отца достаточно сильно, чтобы выжечь на этой земле даже память о нем, уж конечно, не задумываясь убил бы и двух беззащитных женщин.

Только если у матери и Фионы был защитник, невидимый, но достаточно могущественный, чтобы внушать страх, и в то же время достаточно далекий, чтобы не видеть, что тут творится.

Голова раскалывалась от боли. Да, возможно, именно тут и кроется разгадка, подумал Нилл. Во всяком случае, единственное разумное объяснение тому, что обе они еще живы, – это то давнее обещание, которое Конн когда-то дал Ниллу. Именно он скорее всего и отдал приказ, чтобы ни один из воинов и пальцем не смел тронуть обеих женщин, несмотря на то что Ронана из Дэйра везде проклинали как изменника.

Но он узнает, кто стоит за этим. И, узнав, сполна отомстит за все зло, причиненное его семье.

Нилл повернул коня к дому, напрочь забыв о том, что поехал поохотиться. Въехав во двор, он привязал коня и вошел в зал, не сразу заметив, как сильно изменилось все вокруг – свеженатертая мебель ослепительно сверкала, пол сиял чистотой.

– Фиона! – позвал он. Хрупкая полудетская фигурка выскользнула из кладовой. Лицо Фионы было в каких-то подозрительных пятнах, один палец забинтован.

– Если на тебя свалилось еще какое-нибудь несчастье, я тут ни при чем, – с порога заявила она, вызывающе подняв кверху руки. – С тех пор как ты уехал, у меня и секунды не было свободной, чтобы половчее подложить тебе свинью, как бы мне этого ни хотелось. Эта твоя драгоценная Кэтлин – она загоняла меня до смерти!

– Мне плевать, даже если ты все утро ломала себе голову, как бы прикончить меня, девчонка. А теперь садись и отвечай без уверток: что это произошло со всей округой?

Фиона осторожно присела на краешек резного деревянного кресла.

– Я еще вчера пыталась тебе объяснить, но ты даже не слушал меня. И не поверил ни единому моему слову. Тогда для чего снова возвращаться к этому разговору?

– Хижины арендаторов сожжены. Отцовские олени, косули, которых он так любил! Дьявольщина, сегодня я не увидел даже кончика кроличьего хвоста!

– Эти воры не утруждали себя уносить то, что было в доме. Вместо этого они гнали скот, убивали коров одну за другой и оставляли их валяться на земле – иначе говоря, истребляли все вокруг, чтобы нам нечего было есть. А что до наших людей… слава Богу, что большинству из них хватило ума вовремя убраться из наших мест после первых же набегов. А те, кто не сделал этого… впрочем, ты сам видел, какая судьба постигла их. Что мы могли поделать? Я молила Бога, чтобы они дождались, пока я вырасту, – тогда я могла бы с оружием в руках сразиться с ними.

– Фиона, о чем ты?! Да ведь они попросту прикончили бы тебя, и все! Что ты им – девчонка! Посмотри на себя – в чем только душа держится!

Глаза сестры гневно вспыхнули, но Ниллу показалось, что в глубине их блеснула предательская слеза.

– Да лучше сражаться, чем сидеть сложа руки! Подумаешь, убили бы! Умереть, братец, порой легче, чем заставлять себя жить!

Страстный полудетский голос, в котором только глухой не расслышал бы с трудом скрываемого горя, заставил Нилла нахмуриться.

– Почему же вы тогда не уехали? – спросил он. – Почему не вернулись на север, к маминой родне? Они бы с радостью приняли вас обеих. Для чего было оставаться в этом Богом проклятом месте?!

– Разве ты не помнишь – когда казнили отца, мне не было еще и четырех! Разве мама спрашивала меня, чего я хочу?

– Проклятие, Фиона, это не довод! Чудо, что вы вообще живы! Ни слуг, ни охраны – никого, кто бы мог защитить вас обеих! Почему позже ты не сделала ни единой попытки уговорить маму уехать туда, где вы были бы в безопасности?

– Дэйр принадлежал нашей семье больше двух сотен лет! – яростно бросила Фиона. – А кое-кто, между прочим, считает своим долгом заботиться о земле и о тех, кто живет на ней.

– Стало быть, ты рисковала жизнью из пустого, детского упрямства, так, что ли?! Фиона, у тебя хватило здравого смысла, чтобы выжить в этой пустыне, стало быть, ты не такая дура, чтобы не сообразить, что куда лучше было бы убраться отсюда много лет назад!

Сестра посмотрела на него, и в глазах ее вдруг мелькнуло что-то похожее на недоумение.

– Это был настоящий ад, но мама бы все равно не уехала. Она твердила одно: мы должны оставаться в замке, потому что если ты вернешься… – Фиона заколебалась, глаза ее подозрительно заблестели, голос стал низким и хриплым. – Ей была невыносима мысль о том, что, когда ты узнаешь всю правду об отце и вернешься в Дэйр, нас здесь уже не будет.

Кулаки Нилла невольно сжались, когда он вдруг представил, как мать много лет ждала, когда вернется сын. Сын, презиравший ее за то, что она продолжала хранить верность человеку, разрушившему и ее собственную жизнь, и жизнь их детей.

– К тому времени, когда я осознала, насколько все ужасно, – продолжала Фиона, – было уже почти невозможно заставить ее понять, что произошло. Я боялась, что, если уговорю ее уехать, она совсем сломается.

– Ладно, теперь по крайней мере ей уже не нужно ждать. Я же вернулся домой, черт бы его побрал! – Нилл взъерошил пятерней и без того растрепанные волосы, стараясь сохранить остатки самообладания. – Когда придет время уезжать, я отвезу вас обеих туда, где вы будете в полной безопасности.

– Да неужели? – насмешливо произнесла Фиона. – Думаешь, все так просто, братец? Спихнешь нас под чье-то крыло и навсегда выкинешь из головы? Нет, Нилл, забудь об этом. Может быть, наша мать и ждала годами, когда ты вернешься, но я – нет! Дэйр – наш дом, мой и мамин! И мы с ней останемся здесь!

– Фиона!

– Хочешь успокоить нечистую совесть, братец? Отлично! Тогда послушай, чем ты можешь помочь. Сделай ради меня одну вещь, и тогда, пусть ты даже уедешь, замок Дэйр, возможно, снова вернется к жизни. Кэтлин, как видишь, уже сделала что могла. Если бы ты только видел мамино лицо, когда она заметила, каким прекрасным стал…

Фиона отвернулась, но Нилл успел заметить, каких усилий ей стоит сохранить спокойное выражение лица.

– Конечно, такому великому, закаленному в битвах воину, как ты, братец, помочь нам – пара пустяков. Дело в том, что среди холмов бродит немало одичалого скота. Мы с тобой вдвоем смогли бы переловить его, а потом пригнать сюда, в замок. А в полумиле отсюда живет один человек, страшный подонок, который хвастается, что его корова каждый год приносит двойню.

– С чего бы ему вздумалось продавать такое сокровище?

Фиона хихикнула, и Нилл вдруг со страхом заметил, что каждый раз, как в глазах его сестры загорается огонек, он чуть ли не вздрагивает.

– Похоже, он чем-то прогневал фей и теперь клянется и божится, что его корову сглазили! Было несколько случаев, довольно-таки странных, которые, однако, перепугали и его, и всех тех, кто хотел купить животное. Как бы там ни было, но я хочу рискнуть.

– Хочешь сказать, что готова рискнуть, потому как твердо знаешь, что риска никакого нет и в помине? Это ведь все твои проделки, верно, Фиона? Наверняка это ты запугала беднягу до полусмерти, я угадал?

Фиона с притворной скромностью опустила длинные густые ресницы.

– Ну, если бы не это, разве он решился бы ее продать? Вся трудность в том, что мне попросту не на что ее купить.

– Ну, можешь забыть об этой скотине! Ты ее не получишь, даже если бедняга станет валяться у тебя в ногах, умоляя взять ее даром! Ты ведь понятия не имеешь о том, как ходить за скотиной!

Губы Фионы побелели от злости.

– Если у меня получится разводить скот, то, может, кое-кто из арендаторов решит вернуться назад. И уж тогда нам наверняка удастся выжить. В конце концов, нам с мамой так мало надо! Мы просто хотим, чтобы нам дали жить в том месте, которое мы любим! – Фиона судорожно сглотнула. – Нилл, вспомни, все эти годы, что отца нет в живых, я не сделала ни одной попытки отыскать тебя! Не попросила ни о чем! Тебя, чьим долгом было заботиться не только о Дэйре, но и о нас с матерью! И вот теперь я прошу тебя: помоги мне найти способ заполучить эту корову!

Почему от ее слов у него по спине побежали мурашки? Перед глазами Нилла вновь встали почерневшие от огня руины деревенской хижины, обгоревшая колыбель, чьи-то кости, поблескивавшие на солнце среди пепла.

– Неужели ты надеешься, что те, кто разорил Дэйр, позволят тебе восстановить его?

– Их не было тут уже три года, Нилл!

– Потому что тут попросту нечего было брать! Пойми, Фиона, я не могу оставить вас тут! Даже если бы тебе удалось выманить дюжину коров у несчастных фермеров!

– Нилл, ну послушай, я прошу тебя! – взмолилась Фиона, и перед его глазами вдруг, как мимолетное видение, всплыло воспоминание: крохотная девчушка, шепелявя, просит его о чем-то.

Он никогда не мог устоять перед умоляющим взглядом сестры. В конце концов он обычно поддавался на ее уговоры, ворча, что она надоедливее, чем целый рой кусачих шершней, и грозно предупреждал, что если она упадет, то он оставит ее феям. А маленькая Фиона цеплялась за его руку и умоляла наловить ей гномов, чтобы они могли жить в кукольном домике под ее кроваткой. Будь он проклят, если оставит ее здесь на растерзание этим шакалам!

– Даже если б я и согласился помочь тебе, увы, у меня нет ничего, что бы я мог ему отдать за эту проклятую корову! – прорычал он. – Я никогда не брал причитавшуюся мне часть военной добычи! Но даже будь я богаче Конна, что бы это изменило? Все, что принадлежит мне, осталось в замке.

– Нилл, ну должен же быть хоть какой-то выход! – В голосе Фионы звенело отчаяние. – Может, попробуем?

– Нет, Фиона, – рявкнул Нилл, – я не стану потворствовать этому безумию! Надеюсь, у тебя хватит ума, чтобы выкинуть это из головы!

– Так же, как когда-то ты – Дэйр? И нас с матерью? Нет, Нилл, в отличие от тебя я никогда не отдам так легко то, что люблю! И корову эту я получу! И я буду жить на этой земле и умру на ней – запомни это навсегда!

– Ты сделаешь то, что я прикажу!

– Нет, я поступлю так, как сочту нужным! И если ты не намерен приковать меня к себе цепью или запереть в самой высокой башне, которая найдется в Ирландии, то я, право же, не знаю, как ты сможешь мне помешать! – Выпалив все это, Фиона вихрем вылетела из комнаты.




Глава 10


Нилл хмуро смотрел вслед сестре и вдруг заметил, как из-под арки, которая вела в другие помещения замка, выскользнула изящная фигурка. Волосы Кэтлин были убраны назад и сколоты в тяжелый пучок; несколько локонов, выбившихся из него, шаловливо сбегали вдоль щек. Опустив глаза, она теребила плотные складки одежды, словно это помогало скрыть терзавшие ее гнев и боль, ярость и отчаяние.

Кровь бросилась в лицо Ниллу. Дьявольщина, много ли ей удалось услышать?! Впрочем, какое это имеет значение? Кэтлин и так уже успела заглянуть в самые сокровенные уголки его души.

– Нилл, что-нибудь случилось? Фиона вылетела из комнаты как ошпаренная.

– Мои отношения с сестрой не твоя забота.

Кэтлин расправила салфетку, лежавшую на столике из мореного дуба.

– Извини, я вовсе не хотела вмешиваться. Просто я чувствую – в какой-то мере это моя вина, что все так получилось. Если бы не я, тебе не пришлось бы возвращаться сюда.

– И моя мать, и это отродье дьявола, которое мне почему-то приходится называть сестрой, попросту умерли бы с голоду, а я бы ничего и не узнал. Что ж, с другой стороны, хотя бы увидел, как о них позаботились на самом деле, прежде чем я… – Он осекся и замолчал, отведя глаза в сторону. – Я думал, мы задержимся здесь ненадолго – только чтобы взять достаточно припасов и уехать куда-нибудь подальше отсюда. Но теперь мне понадобится время – нужно позаботиться о них. Моя мать… впрочем, ты сама видела. А Фиона, думаю, попробует при первой же возможности сбежать и вернуться сюда.

– Мы останемся до тех пор, пока ты все не уладишь.

– Господи, как вы не понимаете, что понадобятся годы, прежде чем Дэйр хоть наполовину возродится к жизни?! А с каждым днем риск все больше. Пройдет немного времени, и Конн заподозрит неладное. А уж когда это случится, он поднимет по тревоге всех своих воинов. Можешь не сомневаться – в Дэйр они явятся в первую очередь. И когда это случится… – Он замолчал. Глядя вдаль, Нилл задумчиво пригладил растрепавшиеся волосы.

– Мы с тобой должны были уехать из замка завтра на рассвете, с сумками, набитыми припасами и деньгами, достаточными, чтобы хватило переправиться через море и обеспечить тебя на какое-то время.

– Но мы не имеем права ничего брать отсюда! – Кэтлин в волнении стиснула руки. – Нилл, ведь им самим нечего есть!

– Ты что, думаешь, я этого не вижу?! – взорвался он, оборачиваясь, чтобы взглянуть ей в глаза. – Да на этой земле вообще никого и ничего не осталось, черт подери! Людей сжигали в их собственных домах! Даже олени, и те исчезли из леса! Фиона клянется, что все это было сделано намеренно – чтобы уморить голодом тех, кто оставался в замке.

– Господи, да кто же мог решиться на такое злодейство?! Обречь на голодную смерть женщину и невинного ребенка!

– Кровь Христова, Кэтлин! Неужто ты до сих пор веришь, что все люди такие добрые, честные и благородные, как сестры-монахини в твоем аббатстве?! Дурочка, неужели даже меч, занесенный в ту ночь над твоей головой, не заставил тебя прозреть?! Ладно, пусть тебе этого мало, тогда посмотри, что стало с Дэйром, – ведь он превратился в руины!

– Но кто же способен на такую жестокость?!

– Фиона утверждает, что Конн самолично приказал разрушить замок. Но мне не верится – слишком много раз в прошлом я был свидетелем его благородства.

Нилл, словно тонущий, цеплялся за соломинку, стараясь сохранить в душе веру в человека, которого привык любить, как отца. Обломись она, и он погрузится в пучину, потеряв то, ради чего стоит жить. Кэтлин хотелось прижаться к нему, крикнуть, что она не даст этому случиться, но увы – не к ней взывал о помощи Нилл. Он по-прежнему верил в честь и благородство Конна. Сейчас этот суровый сильный человек напоминал ей испуганного мальчишку, растерянного, одинокого, каким он когда-то вошел в замок верховного тана. И Конн тогда стал для него олицетворением всего, во что стоит верить. Но разве не мог мальчик ошибиться?

– Мне кажется, даже нанести удар мечом под покровом темноты – и то честнее, чем обречь на голодную смерть женщину и ребенка, – едва слышно прошептала Кэтлин.

Нилл стиснул зубы.

– Что ты хочешь этим сказать?!

Кэтлин казалось, что она балансирует на краю пропасти. Но, понимая это, она все-таки не могла заставить себя остановиться, потому что видела, как душа Нилла рвется пополам – и из-за чего, Боже мой! Потому что он нарушил клятву верности человеку, который был недостоин даже коснуться края его плаща!

– Конн ведь приказал тебе убить меня, когда я усну. С таким же успехом он мог отдать приказ разрушить замок Дэйр.

– Ни слова больше! – угрожающе прорычал Нилл.

– Я не обвиняю его. Просто говорю, что, возможно, он имел какое-то отношение к тому, что здесь произошло.

– Ошибаешься! Ты и понятия не имеешь о том, что он за человек!

Кэтлин вглядывалась в его лицо – лицо человека, у которого из-под ног уходит земля.

– Зато я знаю, что именно он приказал тебе убить меня. И теперь я достаточно знаю тебя, Нилл. Если бы ты выполнил его приказ, то воспоминание об этом преследовало бы тебя до могилы!

– Воин обязан выполнить приказ, Кэтлин. Ты ведь понятия не имеешь о том, что иной раз происходит в сражении. И тот, кто выходит на поле битвы с оружием в руках, должен выбросить из головы и жалость, и сострадание, иначе он просто сойдет с ума.

– Да, но ведь той ночью в лесу речь не шла о сражении, там все по-другому: ты защищаешь свою жизнь, твой противник – свою. У вас обоих в руках мечи. Но я-то была беспомощна, Нилл, и не сделала никому никакого зла.

– Но проклятие друида… – пролепетал Нилл, и Кэтлин поняла, что он снова пытается прикрыться тем, во что привык верить с самого детства.

– Если бы ты выполнил приказ, если бы убил меня, как велел Конн, то до конца жизни не смог бы этого забыть, Нилл. А что до незапятнанного имени, ради которого ты совершил столько подвигов, то оно было бы куплено ценой моей крови. И каждый раз, когда ты слышал бы его, то вспоминал бы о том, что на твоих руках – моя кровь. Нынешнее имя напоминает тебе о бесчестье отца, а новое говорило бы о твоем собственном!

Кровь отхлынула от лица Нилла, и Кэтлин догадалась, что жестокая правда ее слов глубоко проникла в его сердце. Ей тяжело было думать о том, что она вынуждена причинить ему боль, и все же он должен услышать ее. Сделав над собой усилие, она продолжала:

– Нилл, если я, проведя с тобой всего несколько дней, знаю, как ты будешь страдать, неужели же человек, который вырастил тебя как собственного сына, не догадывался об этом?

Нилл отшатнулся. Слова эти настолько ошеломили его, что Кэтлин почти пожалела, что позволила им сорваться с языка. Ведь ему и так немало пришлось перенести: жгучий стыд из-за того, что сестра и мать чуть ли не умирают с голоду, горечь оттого, что все – уважение, почет, слава, честное имя, – все, ради чего он боролся столько лет, теперь потеряно навеки.

– Больше я не желаю говорить на эту тему! – прорычал Нилл, поворачиваясь, чтобы уйти. Уже на пороге он обернулся: – Но прежде чем уехать из замка на всю ночь, хочу сделать тебе еще одно, последнее, предупреждение.

– О чем ты?

– Я требую, чтобы, пока мы здесь, ты и носа никуда не высовывала. Чтобы ни одна живая душа, кроме матери, Фионы и меня, тебя не видела. Говорю тебе, Кэтлин, – ни один человек, хоть раз увидев твое лицо, не забудет его до своего смертного часа.

– Но ты же сам не сидишь здесь, правда? Ах да, конечно, ты же такой могучий и неустрашимый воин!

– Предполагается, что я и должен быть в этих местах, совершая свой последний подвиг. Никому и в голову не придет заподозрить, что тут что-то не так. А вот если увидят тебя, несчастья не миновать!

– Да откуда им знать, кто я такая?! – фыркнула Кэтлин. – В Ирландии тысячи девушек с такими же черными волосами, как у меня!

– Но у них нет такого лица, способного свести с ума любого мужчину! Воины Конна тут же догадаются, кто ты такая!

«Он считает меня красивой!» – с внезапно заколотившимся сердцем подумала Кэтлин. Но Нилл произнес эти слова с такой яростью в голосе, словно красота ее была проклятием.

– Нилл, не говори чепухи.

– Если ты будешь сидеть тихо, может, Конн и поверит в то, что тебя уже нет в живых. Я отправил ему письмо и написал, что исполнил его приказ!

Он осмелился солгать тану?! Кэтлин содрогнулась, вдруг сообразив, чего это, должно быть, ему стоило.

– Нилл… – начала она и замолчала, зная, что никакие слова не в силах смягчить ту боль, которая раздирала сейчас его сердце.

Что-то вдруг вспыхнуло в его глазах – должно быть, он сообразил, что Кэтлин жалеет его, и от этого ему стало еще больнее.

– Делай, как я сказал, – бросил он, взбешенный, потому что ей удалось нащупать его слабое место. – Если кто-то увидит тебя, одному Богу известно, какие беды свалятся тогда на наши головы. Да, и вот еще что. Немедленно прекрати наводить тут порядок. Считай, что это приказ.

Никто до сих пор еще не смел приказывать ей, что делать! Может, конечно, в запальчивости она и сказала то, чего не стоило говорить, но ведь это была чистая правда!

Щеки Кэтлин заалели от гнева и возмущения.

– Почему?

– Потому что все это пустая затея. Как только я смогу все устроить, сразу же заставлю мать и Фиону уехать из Дэйра навсегда. Придется сделать небольшой крюк, чтобы отвезти их обеих к моему дяде.

Кэтлин от удивления даже приоткрыла рот.

– Не могу представить себе, чтобы твоя мать согласилась уехать отсюда! Это сведет ее с ума! А что до Фионы, так она, по-моему, скорее умрет, чем переступит границу ваших владений!

– Может, она так и думает, но будь я проклят, если позволю ей уморить себя из-за ее ослиного упрямства! Разве ты не понимаешь, что одним им тут не выжить? А у меня просто нет времени устроить все так, чтобы они могли нормально жить!

– Но Фиона говорила о корове. Может…

– Будь она трижды проклята, эта самая корова! Да, да, и моя тупоголовая сестрица вместе с ней! Неужели же ни одна из вас не понимает – у нас нет времени! И если я не ошибся в Конне, то прежде, чем на небе снова появится полная луна, он уже заподозрит неладное. Он гораздо умнее, чем вы обе думаете! Ему известно, что всю жизнь я боролся за то, чтобы вернуть себе славное имя. И раз уж я не приехал в Гленфлуирс для того, чтобы получить его из рук Конна, значит, тут что-то не так. Он может послать своих людей разыскивать меня. И если они вдруг обнаружат нас здесь, знаешь, что тогда будет?

Кэтлин содрогнулась от ужаса.

– Я не дура! И не настолько наивна, чтобы не догадываться об этом!

– Ты так думаешь? Нет, уж поверь мне, моя дорогая! Тебя оберегали, о тебе заботились, и ты даже вообразить себе не можешь, какой будет его месть! Что они могут сделать с моей упрямицей сестрой, с моей матерью даже в ее нынешнем состоянии! Да и с тобой, моя Прекрасная Лилия! В особенности с тобой!

Кровь у Кэтлин заледенела.

– Нет, – прошептала она, – я не могу в это поверить!

– А я думал, ты веришь мне.

Горечь в его голосе заставила Кэтлин нахмуриться.

– Если когда-нибудь прежде вы верили мне, леди, то поверьте и на этот раз. – Глаза Нилла сузились. – На свете есть вещи похуже, чем быстрая смерть от удара меча! А если один из них – хотя бы один! – на минуту заподозрит, что я чувствую к тебе… – Губы его вдруг побелели, словно от боли. Кэтлин растерянно заморгала, но Нилл уже отвернулся, чтобы не выдать себя.

Что же он чувствует к ней? Жалость? Сострадание? Или же чувство, не дававшее ей покоя, сжигает его с такой же силой, как и ее? Неясная надежда вдруг шевельнулась в груди Кэтлин. Осмелев, она коснулась ладонью его спины, там, где под тонкой тканью бугрились мускулы, и почувствовала, как бьется его сердце.

– Нилл, я не боюсь.

– Зато я боюсь – боюсь за тебя! – Он резко обернулся, погрузив пальцы в ее черные как вороново крыло локоны.

Глаза Нилла горели. Он внезапно оказался так близко, что дыхание его обжигало ей губы. Ей казалось, она чувствует их вкус, вкус сжигающей его страсти, как в ту ночь, когда он целовал ее.

Пылающий взор Нилла утонул в ее глазах, и девушка слабо вздохнула, подставив ему губы. Нилл склонился над ней и вдруг с проклятием отпрянул в сторону.

– Не смей так смотреть на меня! Будто я могу изрубить в клочья огнедышащего дракона, стоит ему только глянуть в твою сторону! Черт возьми, Кэтлин, неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?! Всю свою жизнь ты станешь скрываться, вечно оглядываясь в страхе, что каждый, кто приближается к тебе, получил от Конна приказ перерезать тебе горло!

– Пока ты со мной, мне ничего не страшно!

– Но ведь и мне не под силу остановить целую армию, Кэтлин, даже ценой собственной жизни! – Лицо его потемнело. – Когда Конн узнает правду, то рядом со мной тебе будет грозить еще большая опасность. И не только тебе, но и матери с Фионой.

– И что же ты собираешься делать? – спросила она.

– Отвезу вас троих на север, к родственникам матери. Тогда если даже люди Конна явятся в Дэйр, мать и Фиона будут уже в безопасности.

– А мы тоже останемся там?

Нилл горько рассмеялся:

– Думаешь, люди Конна не догадаются отправиться на север? Я решил отвезти тебя на остров Айона.

– Конну не удастся нас там отыскать! – согласилась Кэтлин, не сомневаясь, что рядом с Ниллом будет в безопасности.

– Но я не смогу остаться на Айоне. – Руки Нилла сжались в кулаки.

– О, я понимаю, – тихо пробормотала Кэтлин.

Лицо ее потемнело от разочарования, и Нилл вдруг почувствовал ужас. О чем она думала, эта женщина, когда он целовал ее? Или решила, что этот поцелуй – нечто вроде клятвы, которой обмениваются любовники?

– Я должен вернуться в Ирландию и явиться к тану, – угрюмо объяснил Нилл, нарочито безразличным тоном стараясь воздвигнуть непреодолимую стену между собой и этой девушкой с мягкими печальными глазами. – Я должен заставить его поверить, что тебя нет в живых.

Надежда снова зажглась в ее глазах – небесно-голубых глазах женщины, рожденной для счастья.

– Значит, ты сможешь снова вернуться к прежней жизни, да? И все будет как прежде?

– И ты считаешь, я смогу это сделать? Снова каждый день смотреть в глаза тану, зная, что солгал ему?

Ниллу вдруг представилось, как он опускается перед таном на колени, сознаваясь в измене, и ждет неизбежного наказания. В этой мысли была какая-то спокойная, горькая обреченность – за предательством должна последовать кара, в глазах воина это нормально. Но как же это далеко от того мира, в котором жила Кэтлин, мира, в котором царили мужество и сострадание! Понимать это было больнее, чем чувствовать, как в тело входит острое лезвие меча.

– Нилл, что ты собираешься делать? – Голос Кэтлин дрогнул.

– Откажусь от благородного имени, которое обещал мне Конн, и навсегда оставлю Гленфлуирс.

– Уедешь?! Но куда?

Нилл поднял взгляд к узкому стрельчатому окну.

– Это не так уж важно. Только куда бы я ни уехал, хоть на край света, ничего уже не изменишь – я навсегда останусь предателем.

Кэтлин уже открыла рот, чтобы успокоить его. Ей хотелось сказать, что истинное мужество, истинная честь не имеют ничего общего с надуманным представлением о том, каким должен быть рыцарь без страха и упрека.

Но она стояла молча. Сердце ее разрывалось. Никакие ее слова не смогли бы залечить кровоточащую рану – сознание измены не только своему тану, но и всему, что до сих пор составляло смысл его жизни.

Слезы хлынули из глаз Кэтлин. При мысли об этом сильном, благородном и мужественном человеке, обреченном скитаться по миру, словно обломок разбитого бурей корабля, у нее разрывалось сердце.

Ради нее он пожертвовал всем, что у него было. И самое малое, что она могла сделать для него, – это устроить так, чтобы после того, как изгнание Нилла подойдет к концу, ему по крайней мере было куда вернуться. Она поклялась, что вдохнет в замок новую жизнь, оставит ему этот дар взамен того, чем он пожертвовал ради нее, – родной дом и тех, кто будет любить его.




Глава 11


Кэтлин рассеянно отбросила выбившийся из прически локон, не замечая царапин, появившихся на нежной коже после того, как она несколько часов подряд копалась в саду. Вся она светилась торжеством. Солнечные лучи, подобно великолепной, сотканной из золотых и пурпурных нитей мантии, украшали ее устало поникшие плечи.

Накануне она полночи не могла сомкнуть глаз – все смотрела в темноту, гадая, как же пробудить замок к жизни. Постепенно она впала в уныние – задача казалась ей почти безнадежной.

Наконец, когда небо над горизонтом заалело, словно щеки молоденькой девушки, ответ пришел к ней сам собой, словно эхо донесло издалека нежный голос матушки-настоятельницы: «Сад, Кэтлин. Сад – это обещание самого Господа, что будущее только и ждет своего часа, чтобы появиться на свет».

Кэтлин сорвалась с постели, сгорая от нетерпения. Как только Нилл снова выедет за ворота, она накинется на эту Богом забытую, унылую землю, которая прежде кормила всех обитателей замка.

Прошло совсем немного времени, и Кэтлин уже наслаждалась привычным ощущением жирной, плодородной земли на руках. Тепло, исходившее от прогретой солнцем земли, успокаивало ее исстрадавшееся сердце. Страх и горечь прошлых недель исчезли бесследно, сменившись желанным умиротворением, о котором она уже почти успела забыть.

Аббатиса была права, думала Кэтлин, старательно вскапывая землю вокруг большого куста розмарина. Сад и в самом деле был олицетворением жизни. Увидев, как со временем все здесь зазеленеет, Нилл, может, и поверит в то, что Дэйр можно возвратить к жизни.

Конечно, подумала Кэтлин, ей повезло, что в этот раз он уехал с самого утра. Достаточно ему было увидеть целый лес сорняков, которыми все заросло, как этот неустрашимый воин сломя голову умчался бы в противоположную сторону. Улыбка Кэтлин увяла. Нилл даже не скрывал того, что только и мечтает поскорее уехать. Кэтлин попыталась стряхнуть овладевшее ею уныние. В конце концов, подумала она, решать все равно Ниллу. Повернется ли он спиной к тем, кто его любит, или поймет наконец, каким сокровищем владеет, прежде чем станет слишком поздно? Во всяком случае, попробовать стоит.

Длинная узкая тень вдруг легла на землю возле нее, и Кэтлин, испуганно подняв глаза, увидела Фиону. Сложив руки на груди, та насмешливо и чуть презрительно улыбалась. Никогда она еще не была так сильно похожа на своего брата.

– Зря уродуешь руки – все равно ничего путного из этого не выйдет. – Девушка скорчила гримасу. – Сколько я себя помню, на этой земле, кроме сорняков, никогда ничего не росло.

Кэтлин внезапно почувствовала нечто вроде жалости к этой девушке, такой уязвимой под грубой личиной, которую она натянула, дабы никто не заподозрил, что и она может бояться.

– Ты не права, – покачала она головой. – Только взгляни на это. – Потянув обеими руками пышную охапку зеленых листьев, она вытащила сочный беловатый корешок, который и предложила Фионе: – Вот, попробуй.

Фиона взяла растение двумя пальцами.

– Не бойся, возьми, – повторила Кэтлин.

Выхватив корешок из рук Кэтлин, девушка сунула его в рот, и глаза ее тут же широко раскрылись от изумления, а по лицу расплылась довольная улыбка.

– Что это такое?

– Лук-порей. А еще тут растут пастернак и розмарин, морковь и тысячелистник и еще бог знает что. Земля настолько заросла сорняками, что под ними может оказаться все, что угодно.

Фиона растерянно заморгала, лицо ее исказилось, будто от боли.

– Ты хочешь сказать, что… все это время у нас под самым носом была еда, но у меня не хватило ума сообразить это?!

– Откуда же тебе было знать, что здесь растет? – успокоила ее Кэтлин. – Ведь все слуги, и садовник тоже, покинули Дэйр.

– Я была уверена, что все давно пропало, – приглушенным голосом пробормотала Фиона. – Почти все, что мы ели, мне приходилось красть.

Волна сочувствия поднялась в Кэтлин. Все эти годы, пока в аббатстве ее лелеяли, будто драгоценное сокровище, Фиона отстаивала свое право остаться в родном доме. Что же удивляться, что бедняжка иной раз кажется грубоватой и дурно воспитанной?

Возможно, все это изменится, как только появится человек, способный, а главное, желающий позаботиться о ней. Благодаря трудностям, которые лишь согнули, но не сломили ее, из Фионы получится восхитительная женщина – сильная духом и нежная.

Но если Нилл сделает так, как решил, то Кэтлин этого уже не увидит. Она будет далеко, на Айоне.

– Если бы мне удалось побродить в округе, держу пари, я отыскала бы много всяких полезных растений, которые вы могли бы выращивать. Сестра Люция часто брала меня с собой в лес, когда отправлялась собирать разные травы.

В глазах Фионы вдруг на мгновение вспыхнула робкая надежда, и они тотчас загорелись энтузиазмом.

– Так иди, чего ж ты? А сорняки я повыдергаю и без тебя!

Кэтлин состроила недовольную гримаску:

– Нилл строго-настрого велел мне оставаться в замке. Он боится, что кто-то может увидеть меня.

– Нилл – трусливая баба! – презрительно фыркнула Фиона. – Доверься мне, и я сделаю так, что и сам Конн не узнает тебя, даже столкнись вы с ним нос к носу! А что до моего братца, то он ничего не пронюхает, зато мы не умрем с голоду, когда вас здесь не будет. Ведь все, что ты посадишь, останется с нами, верно?

– Я могла бы объяснить тебе, как ухаживать за ними. И тогда сама увидишь, как они разрастутся. Но… – Кэтлин задумчиво покачала головой, – нет, я не могу. Нилл и так уже многим рискует ради меня. И если я опять его ослушаюсь…

– Но он больше не хозяин в Дэйре! – выпалила Фиона, прикусив в запальчивости нижнюю губу. – Нилл, конечно, может распоряжаться, может даже считать, что ему по силам увезти нас с мамой из Дэйра навсегда, но на самом деле он не может ничего! Поняла? Ничего!

– Фиона, но ведь он же боится за вас, за маму и за тебя. Единственное, чего он хочет, – это чтобы вы с ней были в безопасности.

– Ха! Что же он раньше-то за нас не боялся? Догадываюсь, что у него на уме. Хочет просто-напросто снова отделаться от нас. Только к чему все эти хлопоты? Пусть бы уезжал, плакать не станем! А я останусь в Дэйре до самой смерти! – Она украдкой взглянула на Кэтлин, и на губах ее мелькнула лукавая улыбка. – Конечно, если бы ты помогла мне снова развести огород, то мы с мамой по крайней мере могли бы не бояться умереть с голоду.

– Фиона! – простонала Кэтлин, однако не выдержала и расхохоталась. – Знаешь, я никак не могу понять, чего ты хочешь сильнее – чтобы у вас снова был огород или с тебя вполне достаточно удовольствия просто вывести из терпения брата.

– И то и другое, – с усмешкой созналась Фиона. – Конечно, я бы сама отправилась вместо тебя, если бы знала, что искать. Но вряд ли из этой затеи что-нибудь получится, даже если ты мне опишешь, как эти растения выглядят. А зная Нилла, могу дать тебе честное слово, что до заката он не вернется. Ну, Кэтлин, прошу тебя! Сделай это хотя бы для моей матери! Пожалуйста!

Часто ли младшей сестренке Нилла доводилось просить кого-нибудь о помощи? Кэтлин посмотрела в ее раскрасневшееся лицо, и ей вдруг показалось, что она увидела Фиону такой, какой она могла бы стать, если бы долгие годы тяжких испытаний и разбитых надежд исчезли без следа.

Все эти семнадцать лет она боролась в одиночку, некому было помочь ей. Что ж, если соблюдать осторожность…

– Ладно, сдаюсь, – пробормотала Кэтлин. – Помнится, ты обещала, что сможешь изменить меня до неузнаваемости. Ты это серьезно?

Схватив Кэтлин за руку, Фиона потащила ее за собой к замку.

– Не волнуйся! Я сделаю так, что ты просто исчезнешь! И даже Нилл не сможет тебя узнать.

Часом позже Кэтлин, крадучись, выбралась из замка. Туго перетянутая грудь пряталась под одной из самых поношенных туник Фионы, прелестное лицо было перемазано грязью. За спиной болтался небольшой холщовый мешок, в руках она держала лопатку. Взбираясь по склонам одного пустынного холма за другим, Кэтлин вдруг поймала себя на том, что улыбается. Она внезапно поняла, что получила именно то, чего ей так долго не хватало, – свободу, возможность хоть ненадолго позабыть о том, что последнее время омрачало ее жизнь.

Фиона оказалась права, думала Кэтлин, с удивлением разглядывая себя в серебристом зеркале небольшого озерка. Кэтлин-Лилия, которую взял под защиту Нилл Семь Измен, куда-то исчезла. Вместо нее Кэтлин лукаво улыбался тщедушный парнишка с перепачканными щеками.

А раз так, значит, она может принять этот солнечный полдень как нежданный подарок судьбы, снова почувствовать себя беззаботным ребенком и вволю насладиться бескрайним синим куполом неба и расстилающимися до самого горизонта зелеными полями, похожими на роскошный цветастый ковер.




Что-то произошло.

Нилл понял это в ту минуту, когда въехал во двор замка и увидел лицо Фионы. Может быть, где-нибудь поблизости его поджидает еще одно ведро, щедро наполненное грязью, мелькнуло у него в голове. Или Фиона решила порадовать его какой-то куда более изощренной выходкой? Что ж, по крайней мере можно надеяться, что, вернувшись раньше, он в какой-то степени расстроил ее планы. И все же Ниллу вдруг отчаянно захотелось оказаться не в замке, а в нескольких милях к востоку, где бы ему пришлось иметь дело не с младшей сестренкой, а с парочкой безобидных кроликов, наивно рассчитывающих его перехитрить.

Впрочем, нет, решил Нилл, вглядываясь в сияющее личико Фионы, – вряд ли возможность сунуть ему за шиворот пригоршню грязи способна заставить глаза этого дьяволенка сверкать таким торжеством. Тут наверняка что-то похуже. Лицо Фионы расплывалось в ликующей ухмылке, а плясавшие в глазах чертики лишь подтверждали его догадку, что на этот раз его ждет нечто особенное.

– Какую очередную пакость ты приготовила для меня, девчонка? – проворчал он, старательно делая вид, что не заметил, с каким выражением лица она посмотрела на кроликов, свисавших с его седла.

– Я была в огороде! – выпалила Фиона с торжествующим видом. – Ты даже не представляешь, что Кэтлин удалось в нем отыскать!

– Грязь? – с брезгливой гримасой осведомился он и перекинул связанных за лапки кроликов через плечо, собираясь отнести их на кухню.

Сегодня у них будет жаркое, подумал Нилл. Но Фиона, бросившись за ним, преградила брату дорогу.

– Кое-какие овощи чудом уцелели! Скоро нам будет что есть!

Нилл замер. При виде сияющего радостью девичьего лица он почувствовал, как в сердце его неожиданно зашевелилась жалость.

– Что ж, думаю, это неплохо.

– Нилл, да ты что – не слышишь меня?! Значит, в Дэйре снова будет что есть, достаточно, чтобы мы с мамой…

Ага, так вот куда ветер дует! Стало быть, Кэтлин удалось отыскать в зарослях сорняков два-три не успевших окончательно одичать растения, и Фиона сразу же вообразила, что скоро сможет кормиться со своей земли.

Нилл стиснул зубы. Он понимал, что у него просто нет другого выхода, кроме как развеять эти пустые надежды, и чем быстрее, тем лучше.

– Надеюсь, кроликам, после того как мы уедем, вся эта зелень придется по вкусу!

Фиона отшатнулась, словно он дал ей пощечину. Лицо ее побледнело, глаза потухли. Потом слабая краска заставила ее щеки порозоветь.

– Я лично никуда не собираюсь уезжать. Ты, помнится, говорил, что не можешь оставить нас с мамой здесь, потому как боишься, что мы умрем с голоду. Что ж, видишь – все к лучшему. Теперь ты можешь за нас не волноваться. К тому времени как вы с Кэтлин уедете, у нас будет уже полным-полно овощей!

Нилл вполголоса выругался. Кэтлин! Разве он не приказал этой невозможной девчонке не ломать себе голову над тем, как сделать Дэйр пригодным для жилья? А теперь она вдобавок и Фионе заморочила голову всякой чепухой насчет этого проклятого огорода! Дьявольщина, угрюмо подумал Нилл, на этот раз он постарается вбить в нее хоть немного здравого смысла, пусть даже это придется ей не по вкусу.

– Так! – рявкнул он. – Где Кэтлин?

Фиона ухмыльнулась и с самым невинным видом пожала плечами:

– Этого я тебе не могу сказать.

– Это еще почему, разрази тебя гром?!

– Она отправилась собрать еще немного растений для моего будущего огорода. Кажется, ее научила разбираться в них какая-то монахиня.

– Ладно. Тогда немедленно приведи ее, чтобы я раз и навсегда мог положить конец всему этому идиотизму!

– Хорошо, я попробую, – с самодовольной усмешечкой кивнула Фиона. – Боюсь только, что это займет довольно много времени, но ведь такой знаменитый воин, как ты, наверняка обучен искусству терпения? Если не ошибаюсь, это одна из главных воинских доблестей, не так ли, братец?

Если бы Нилл хоть на мгновение мог предположить, что, вернувшись в Дэйр, столкнется со столь серьезным противником, как младшая сестренка, которая похлеще, чем заноза в заднице, то, наверное, заранее постарался бы овладеть этим замечательным качеством как можно лучше.

– Итак, где же все-таки Кэтлин? – прорычал он. – Если не ошибаюсь, твой огород отсюда в двух шагах, как раз за углом!

– Но она вовсе не там. Говорю же тебе, она пошла поискать подходящие растения, которые можно было бы пересадить в огород!

– Но ты сказала, что она выкапывает какие-то растения! – рявкнул он и только тут повнимательнее вгляделся в лицо сестры. – Хорошо, так где же тогда она?

– Ну, наверное, там, где они растут, – протянула Фиона. – Где-нибудь там. – И Фиона небрежно махнула рукой туда, где на горизонте вырисовывались силуэты холмов.

Нилл охнул, будто получил удар под ложечку.

– Ты лжешь! – Обезумев от ярости, он схватил сестру за руку и встряхнул что было сил. – Немедленно прекрати ломать комедию, Фиона! Неужели ты не понимаешь, что это уже не игра?! Я ведь приказал ей оставаться здесь и носа не высовывать из замка!

– Стало быть, милый братец, надо тебе еще попрактиковаться командовать, если, конечно, рассчитываешь когда-нибудь иметь под своим началом армию. А пока, похоже, ни мне, ни Кэтлин и дела нет до того, что ты там приказываешь.

Ярость волной захлестнула Нилла.

– Это ты подбила ее, верно, Фиона? Скажешь, нет?

– Если хочешь знать, я переодела ее мальчишкой, а голову замотала так, что даже волос не видно! В таком виде ее бы и монахини не узнали.

– Дурочка, какое это имеет значение?! Проклятие! Даже если и случится чудо и она никому не попадется на глаза, Кэтлин здесь совершенно чужая! Она может заблудиться… да ведь с ней черт знает что может случиться!

Торжествующая улыбка Фионы немного увяла.

– Она обещала запомнить обратную дорогу.

– Да ну?! Между прочим, если ты забыла, она всю жизнь прожила в монастыре и не выходила за его стены!

Фиона нахмурилась:

– Но Кэтлин далеко не дурочка!

– Нет, она не глупа, это верно. Но она сейчас далеко от дома, далеко от всего, что ей знакомо. А ты решила отправить ее черт-те куда, и все только ради того, чтобы насолить мне! Если что-то случится с Кэтлин, считай, что этот грех на твоей совести! – Нилл вихрем взлетел в седло. – В какую сторону она пошла?

– Туда. – Фиона указала на запад и, схватив лошадь под уздцы, быстро добавила: – Я тоже поеду! Я просто не подумала…

– Отправляйся в сторону усадьбы старого Киллиана, а я поеду вдоль реки. – И Нилл галопом погнал коня, молясь, чтобы его страхи не оправдались.

Нилл понятия не имел, сколько часов миновало с тех пор, как Кэтлин ушла из замка. В первую очередь он попытался представить себе, куда она могла пойти – скорее всего, где зелени было больше всего, раз она отправилась на поиски съедобных трав. Да и потом эта дорога явно приятнее для глаз, решил он, вспомнив, как Кэтлин, завороженная красотой моря, чуть ли не бросилась в волны.

В его памяти опять возникла картина, от которой ему едва не стало дурно: Кэтлин бежит к морю, и глаза ее сверкают от радости. Да, она была счастлива тогда, так счастлива, что даже не почувствовала опасности, что таилась в бездонных морских глубинах.

Равнина, расстилавшаяся перед его глазами, была когда-то настолько зеленой, что хотелось погладить ее ладонью. Но, блуждая по Дэйру, Нилл уже успел увидеть достаточно, чтобы понять, что теперь у его родной земли совсем другое лицо. Теперь все вокруг стало настолько диким, что Кэтлин на каждом шагу могла грозить опасность.

Хуже всего было то, что он не осмеливался окликнуть ее во весь голос – это тоже было опасно. И чем дальше он ехал, тем яснее вспоминал, что эта местность изобилует расщелинами и пропастями, завалена стволами деревьев. Словом, здесь было не меньше сотни разных мест, где можно укрыться, как он делал, когда был мальчишкой.

Если бы он не знал эти холмы как свои пять пальцев, у него вообще не было бы шанса отыскать ее. Единственный след Нилл обнаружил в грязи на берегу и нисколько не сомневался, что оставить его могла только Кэтлин. На этом месте лежали мешки, набитые растениями, кем-то заботливо намоченные и предусмотрительно оставленные в тени. Это вселило в Нилла робкую надежду, что ему все-таки удастся ее найти.

Много лет назад, еще мальчишкой, ему доводилось не раз бывать в здешних местах. С этим местом было связано множество воспоминаний, и нити их уводили Нилла в прошлое, хотя он мечтал только об одном – забыть.

Он упорно ехал вперед, не обращая внимания на острую боль в груди. Кэтлин словно нарочно выбрала именно ту дорогу, по которой он так часто проезжал много лет назад, устроившись в седле дымчато-серого жеребца, принадлежавшего отцу.

Помимо его воли память упорно возвращала его в прошлое, и вот уже Нилл снова почувствовал себя счастливым. Над его головой гроздьями висели спелые ягоды. Он ощущал на своем лице свежее дуновение ветра, солнечные лучи ласково гладили его по голове, в ушах звенел веселый смех. Нилл замер на краю поляны – там было настолько красиво, что это место, казалось, обладало волшебной силой.

Он вспомнил, как Фиона, забравшись в самую гущу вишневых деревьев, капризно настаивала на том, что будет сама собирать ягоды. Схватив блестящие, словно лакированные, сочные вишни, она крепко стискивала их в крошечных кулачках, не обращая внимания, что сладкий сок стекает по рукам. А потом восторг на лице Фионы сменялся изумлением – она растерянно разглядывала ладони, недоумевая, куда могло подеваться ее сокровище. Крохотным розовым язычком она быстро слизывала сладкий сок, запихивала в рот ароматную мякоть ягод, а после этого устремлялась искать другие.

Мать с сияющими глазами, в которых светилась любовь и счастье, следила за дочерью. Похожий на корону венок из свежих цветов украшал ее волосы. Королева волшебной страны – вот на кого была похожа мать в те счастливые, незабываемые дни. Но самым мучительным и все же самым драгоценным воспоминанием оставалось то, что в тот день отец преподнес ему подарок.

Вдруг он вздрогнул, будто очнувшись. Внимательный глаз воина уловил слабое движение в гуще ветвей. Кэтлин! Волна облегчения нахлынула на него, словно омыв живой водой, и унесла прочь мучительное чувство потери. Забыв обо всем, он ринулся к ней, с треском продираясь сквозь чащу. Хрупкие нежно-розовые цветы, словно драгоценные жемчужины, украшали темную корону волос Кэтлин, на губах играла беззаботная улыбка. Забыв обо всех своих горестях, Кэтлин что-то мурлыкала. Нилл исподтишка разглядывал ее. Фиона уверяла его, что теперь ни одна живая душа ни за что не узнает Кэтлин. Чушь! Уж он-то узнал бы ее в каком угодно обличье, но причиной этому была вовсе не ее красота. Нет, выдала Кэтлин сияющая на губах улыбка. Ни один человек из тех, кого он знал, не умел так радоваться жизни, как она, так бесхитростно наслаждаться простыми радостями, которые она дарит нам.

В груди Нилла вдруг что-то перевернулось, и он понял, как боялся, что не найдет ее.

Нилл сразу заметил, когда Кэтлин увидела его. Достаточно было только взглянуть на ее лицо – оно будто потухло. Испуг и чувство вины словно стерли с него радость, сменившись упрямым выражением.

Заметив это, Нилл натянул поводья и с нарочитой неторопливостью направился к ней. Кэтлин невольно попятилась, чтобы не попасть под копыта коню.

– Кажется, я приказал тебе не уходить из замка! – прорычал он.

Кэтлин умоляюще посмотрела на него.

– Я знаю, ты боишься, что кто-нибудь может увидеть меня, но я была очень осторожна, поверь мне, Нилл! Клянусь, я никого не встретила! А потом, мне казалось, это так важно… – Внезапно смешавшись, Кэтлин вспыхнула и замолчала. Щеки ее полыхали огнем.

Пытается выгородить его чертову сестрицу, подумал Нилл. Как будто Фиона нуждалась в ее защите!

– Можешь не выкручиваться – я и без тебя знаю, что все это придумала Фиона, – проворчал он. – У тебя нет ни малейшей необходимости скрывать от меня правду.

Вся неуверенность Кэтлин разом исчезла. Она вскинула голову и смело взглянула Ниллу в глаза.

– Если уж ты собираешься кого-то обвинять, так обвиняй меня. В конце концов, решала не Фиона, а я!

– Да уж! И как обычно, леди, вы решили на славу! Впрочем, вам и раньше доводилось меня удивлять. Достаточно только вспомнить, как вы карабкались по скале, чтобы вытащить меня оттуда!

– Но ведь все к лучшему, разве нет?

Нилл, украдкой бросив взгляд в сторону девушки, заметил, что она снова упрямо вздернула вверх маленький подбородок.

– Нилл, послушай, Фиона тут ни при чем. Поверь, я сама так решила! Просто мне не по душе сидеть под замком целый день – я к этому не привыкла. В общем-то я рассчитывала вернуться… задолго до твоего приезда.

– Охотно верю.

– Нет-нет, не для того, чтобы обмануть тебя, поверь, – просто чтобы не заставлять тебя лишний раз волноваться. – Кэтлин вдруг взглянула на него, и нежность, сиявшая в ее глазах, заставила Нилла замереть. – Конечно, оправдания этому нет, но день был такой чудесный, что трудно было устоять. А это место, Нилл! Должно быть, красивее его нет во всем мире!

Уж это Ниллу не требовалось объяснять – неизъяснимое очарование, которым веяло отовсюду, запомнилось ему с детства.

Ему вдруг отчаянно захотелось усадить Кэтлин перед собой в седло, дать шпоры коню и уехать прочь от этого места, воспоминания о котором, сладкие и мучительные, до сих пор жгли его душу. Внезапно ему пришло в голову, что в первый раз с того дня, как он вернулся в эти места, он смог думать о прошлом без спазм в горле. Но почему? Потому что впервые видел перед собой не только ужас, боль и позор, ставшие неотъемлемой частью его прошлого, но и картины безоблачного счастья – те, которых когда-то боялся больше всего. Да, с горечью подумал Нилл, из всех мест, куда он мог бы вернуться, ни одно не смогло бы причинить ему больше боли, чем это.

Он вздохнул и спрыгнул на землю.

– У меня к вам один маленький вопрос, леди, – начал он, мрачно глядя ей в лицо. – Скажите на милость, каким образом вы рассчитывали притащить в Дэйр эти тяжеленные мешки? – И Нилл выразительно ткнул пальцем в один из них: перемазанный грязью, насквозь мокрый мешок, из которого торчали пучки свежей зелени, чуть не лопался.

Кэтлин растерянно пожала плечами:

– Ну, как-нибудь. Честно говоря, я страшно рада, что тебе удалось меня отыскать. Видишь ли, оказалось, что я… немного перемазалась…

Только услышав приглушенный смешок, Кэтлин осмелела настолько, что решилась улыбнуться в ответ.

– Нилл, это место просто восхитительно! Можно подумать, какая-то фея опрокинула над ним свой рог изобилия! Как ты вообще мог решиться уехать от такой красоты?! – Кэтлин осеклась, сообразив, что сказала что-то не то. – Прости. Я вовсе не имела в виду…

Нилл уже успел возненавидеть минуты, когда ее лицо вдруг гасло у него на глазах. Казалось, вся радость жизни, бившая в ней ключом, исчезала без следа. Почему-то это причиняло ему больше боли, чем воспоминания о собственном безрадостном прошлом. В конце концов, решил он, прошлое не более чем тень, которая вот-вот исчезнет. А Кэтлин, живая, прелестная Кэтлин – рядом, в двух шагах от него!

– Мой отец всегда говорил, что это – сердце Дэйра, – мягко сказал Нилл. – Мы сделали все, чтобы это место осталось нетронутым, поскольку, как всякое сердце, оно дает жизнь всему остальному поместью.

– Здесь и вправду чудесно! – с восторгом вздохнула она. – Если у земли может быть сердце и душа, тогда я уверена, твой отец был совершенно прав.

– Он уверял, что это место – обиталище фей, но сейчас мне кажется, что он просто любил его за красоту.

Девушка смутилась:

– Мои растения… мне не следовало выкапывать их!

– Нет. Даже живущие тут феи, думаю, сочли бы за честь, что Кэтлин-Лилия побывала здесь, чтобы перенести часть их богатства в Дэйр.

Лепесток цветка нежно опустился на ее щеку, и Нилл осторожно смахнул его. Глаза Кэтлин расширились от удивления. Ее смущение и радость заставили его пожалеть, что он не сказал это раньше. Нилл вдруг с изумлением почувствовал, что между ним и этой девушкой, так тонко понимающей красоту, радость и печаль его родной земли, протянулись какие-то таинственные нити.

– Мы приезжали сюда за день до того, как моего отца арестовали, – сказал он. – Мама с Фионой на одной лошади, а мы с отцом – на другой. Помню, мама часто плакала. Она просила нас молиться за человека, который был ближайшим другом отца. Он умер, но я так и не понял, почему она плакала. Ведь он был воином и нашел свою смерть в бою. Именно о такой смерти я всегда мечтал.

Не знаю почему, но в тот раз мне показалось, что все вдруг изменилось. Отец сказал матери, что все произошло именно так, как должно было. Но может быть, он уже о чем-то догадывался. Нет, не могу сказать, что я чего-то боялся. Ведь в моих глазах отец был героем – он мог сражаться с морскими чудовищами, запросто управиться с целой армией. Он был Ронан из Дэйра, о его храбрости барды слагали песни. Кто мог победить такого человека, как мой отец?

– Как я тебе завидую, Нилл! Должно быть, это дар судьбы, когда чувствуешь, что тебе ничто не угрожает.

– Да, только тогда я этого еще не знал. Был уверен в том, что отец всегда будет рядом. И поэтому, когда его не стало, было особенно больно. – Голос Нилла задрожал. – В тот, последний день отец подарил мне деревянный меч, словно я уже стал настоящим воином, приказав защищать мать и сестру. Господи, да я чуть было не лопнул от гордости! – Нилл с трудом проглотил вставший в горле комок. – Плохо же я выполнил его приказ, верно?

– Ты сделал все, что смог. Ты ведь был совсем еще мал, а на тебя вдруг свалилось такое горе. Твой отец понял бы и простил тебя.

– Но теперь я мужчина. И глупо было бы искать оправдание.

Нилл и сам не понимал, что побудило его рассказать Кэтлин о том, что случилось тогда, – сожаление, гнетущее чувство вины или любовь отца, которая, как он тогда верил, принадлежала ему без остатка?

Взяв девушку за руку, Нилл потянул ее за собой вверх по склону холма. Прежде это место принадлежало им одним – матери и Фионе, отцу, ему самому. Мальчишкой Нилл свято верил, что если они останутся здесь навсегда, то обретут бессмертие и будут жить вечно, подобно древнему герою Ойзину, ушедшему в Страну Вечно Юных.

– Там, в самом конце подъема, лежит огромный камень, – смущенно объяснил Нилл, – с такими же надписями, как на том, что возле твоего аббатства.

Но когда они оба взобрались на вершину холма, то не вид древнего алтаря заставил Нилла застыть на месте. Он увидел нечто, чего на этом месте раньше не было. Под деревом, где они пировали в тот последний день, теперь высилась пирамида из камней. Нилл замер, не в силах отвести от нее глаз, и почувствовал, как вдруг болезненно сжалось его сердце. Могила. Чья она? Несомненно, отца.

Украдкой бросив взгляд в сторону Кэтлин, он прочел жалость и тревогу в ее глазах.

– Твой отец, – растерянно выдохнула она.

Молча кивнув, Нилл вновь отвернулся и посмотрел на памятник. Ни одна травинка, ни один сорняк не решился просунуть свою голову меж угрюмых камней. Даже виноградная лоза не оплетала могилу.

Судя по всему, кто-то навещал его, и навещал часто. Фиона, догадался Нилл, и сердце его сжалось от неожиданной жалости. Откуда столько нежности в брошенном всеми ребенке? Неужели она помнит тот летний день, сочные вишни, игры в морских чудовищ и огнедышащих драконов?

Одна-единственная гроздь полураспустившихся цветов сиротливо лежала поверх камней. Кэтлин, нагнувшись, осторожно дотронулась до нее, и лицо ее омрачила печаль.

Вдруг несколько цветков скатилось на землю, и Нилл замер, словно пораженный громом, – он вдруг увидел то, что лежало под ними. Маленький деревянный меч.

– Ох, Нилл! – отступив на шаг, растерянно выдохнула Кэтлин.

Нилл с трудом проглотил вставший в горле ком. Опустившись на одно колено, он протянул руку, и ладонь его сомкнулась вокруг украшенной великолепным деревянным узором рукояти.

– Тогда меня разморило и я уснул, а потом и забыл про меч. Оставил его тут. А на другой день отца увезли, – хрипло пробормотал он. – Накануне он пообещал мне, что сам вернется за мечом, привезет его на следующий день, но не смог.

– Где же твоему отцу удалось отыскать такую прекрасную вещь? – благоговейно коснувшись игрушки, тихо спросила Кэтлин.

– Он вырезал его сам. Я помню, как он подолгу сидел возле камина и длинные золотистые стружки одна за другой падали ему на колени. Фиона собирала их, а потом забавлялась тем, что вешала на уши собакам.

– Твой отец, должно быть, очень любил тебя. Иначе вряд ли он стал бы тратить столько времени и сил на детскую забаву.

Да, это правда, подумал Нилл. Ему вдруг вспомнилась гордость, сиявшая в глазах отца всякий раз, когда он поглядывал на сына, та нежность, с которой он касался его волос, сильные отцовские руки, подбрасывавшие его высоко в воздух.

Уголки губ Кэтлин опустились. Незаметно для себя она коснулась широкого золотого браслета, украшавшего ее тонкое запястье.

– Должно быть, это замечательно, когда у тебя есть семья. Чудесно знать, что ты нужен родителям, что они тебя любят. Все эти годы в аббатстве я ломала голову, гадая, почему мои родители отказались от меня. Нет-нет, я была счастлива. Аббатиса любила меня всем сердцем. Но я хотела бы иметь семью. Мать, отца, сестер и братьев, которые принадлежали бы только мне. А матушка принадлежала вначале Господу Богу, потом монастырю и только потом уже мне. Скажи, Нилл, это очень плохо, что я так думаю? Наверное, я неблагодарная?

– Неблагодарная?! Да ты принимаешь с радостью все, что посылает тебе судьба!

– Может быть. И все-таки мне не суждено увидеть моего отца, обнять мать. Я никогда не почувствую, как они погладят меня по голове, не почувствую, как бьется их сердце.

Пальцы Кэтлин теребили браслет.

– Я бы с радостью отдала эту драгоценную безделушку только ради того, чтобы на мгновение почувствовать прикосновение отцовской руки.

Горло Нилла сжало судорогой от жалости. Все подвиги, которые ему довелось совершить, все битвы, которые он выиграл, казались сейчас такими незначительными рядом с горем Кэтлин, а он был бессилен исполнить самое заветное ее желание.

Помолчав немного, Кэтлин подняла на Нилла голубые глаза, показавшиеся ему бездонными.

– Порой самым тяжелым для нас оказывается наука прощать, Нилл, – пробормотала она. – И если ты когда-нибудь захочешь простить своего отца, попытайся вспомнить все хорошее, доброе, чем ты ему обязан.

Нилл непроизвольно дернулся, как от удара.

– Нет! Ты не понимаешь! После того, что я сделал с матерью, с Фионой, как я могу…

– Когда я была еще маленькой, то вечно попадала во всякие переделки. Я всегда забывала, как себя вести, – то начинала громко кричать в аббатстве, то вбегала в церковь. И каждый раз, когда я расстраивалась, матушка обнимала меня и повторяла одно и то же: «Никогда не поздно начать все снова!»

– Кэтлин!

Она порывисто обернулась к нему, сжимая его руки в своих теплых ладонях.

– Послушай меня, Нилл. Разве ты не видишь, какая любовь написана на лице твоей матери?

– Будет только хуже. Видно, мне на роду написано разбить их сердца. Теперь я вынужден забрать их из Дэйра, отправить на север.

– Тогда эти несколько дней станут вдвойне драгоценны. Фиона цепляется вовсе не за эти камни и не за землю, что у нее под ногами, – она боится потерять воспоминания, память о том времени, когда в замке царила любовь.

– Но этого уже никогда не вернуть. Никогда!

– Твоя мать хочет только любить тебя, Нилл. Позволь ей это. Клянусь, ты никогда об этом не пожалеешь! Знаю, это звучит странно, особенно сейчас, когда ты вспоминаешь, сколько потерял с тех пор, как уехал из замка Конна. Но может быть, ты обретешь нечто более драгоценное. Просто живи, дыши полной грудью и наслаждайся каждой минутой, пока ты здесь.

– Это и есть твоя тайна, Прекрасная Лилия?

Нилл не мог оторвать глаз от Кэтлин. Нежная, как лепесток, с голубыми, как васильки, глазами, в которых светилась бесконечная любовь, она была похожа на первый весенний цветок.

– Но я совершил столько ошибок. Я предал все, во что верил!

– Я верю в тебя, Нилл. Может быть, это и есть главный подвиг твоей жизни – защитить свою семью, исцелить раны, которые нанесла им жизнь, – тот самый подвиг, о котором много лет назад говорил тебе отец?

Подняв маленький деревянный меч, Кэтлин бережно вложила его в большую ладонь Нилла.




Глава 12


А по Гленфлуирсу между тем поползли слухи. Верховный тан, который держал в повиновении свои земли, который каждую ночь укладывал в постель прекраснейших женщин, теперь проводил ночи в одиночестве.

Это было чертовски странно. А слухи все ползли, но вопреки им каждое утро верховный тан как ни в чем не бывало спускался в зал своего замка. И если лицо его казалось немного бледным, то громкий смех звучал так же весело, как всегда. Может, тайная любовь? – гадали многие. Но никто не слышал, чтобы в окрестностях замка появилась какая-то неизвестная женщина.

Некоторые толковали о том, что тана точит какая-то неведомая болезнь.

Но те, кто знал Конна лучше остальных, говорили, что верховный тан скучает без своего любимчика, приемного сына, которого многие втайне презирали, – Нилла Семь Измен, ведь его не было в замке вот уже почти целый месяц.

Но ни одна живая душа не знала, что происходит на самом деле в те ночи, когда Конн, поднявшись в свои покои, оставался один.

Сны преследовали его с того дня, когда Нилл покинул Гленфлуирс. Сны, настолько реальные, что, просыпаясь, верховный тан трепетал от ужаса, как лист на ветру, а потом весь день чувствовал себя разбитым.

Запершись в своих покоях, Конн вел, может быть, самую тяжелую в своей жизни битву, борясь со сном до тех пор, пока хватало сил. Но потом глаза его сами собой закрывались и сон набрасывал на него свое черно-алое покрывало, вонзая острые когти прямо в сердце.

Конн отчаянно пытался уверить себя, что все по-прежнему, раз его воины смотрят на него так же, как все эти тридцать лет. И все же по замку то и дело пробегал зловещий шепот.

Видят ли они то же, что и он? Призрачная фигура его легендарного копьеносца с копьем в костлявой руке склонилась над ним, и эти глаза, слепые при жизни, в смерти сверкали гневом и презрением. Взгляд Финтана сжигал Конна до костей.

«Моя дочь! – Голос Финтана вонзался в мозг Конна, словно копье в мягкую человеческую плоть. – Я буду охранять ее даже из могилы!»

Ледяные пальцы страха стискивали горло тана, потому что из-за бесплотной фигуры Финтана выступала другая. Так случалось каждую ночь. Ронан из Дэйра, навеки оставшийся молодым и полным сил, как в тот день, когда он простился с жизнью. Темные волосы его сверкали в свете факелов, а лицом он настолько напоминал своего сына, что кровь в жилах Конна обращалась в лед.

– Прежде чем твой меч коснулся меня, я тебя предупредил, – с презрением выдохнул мертвец.

– Нет, – чуть слышно прошептал Конн, чувствуя, как его до сих пор переполняет ненависть даже к мертвому Ронану, – скоро все закончится! И твой собственный сын похоронит мою тайну вместе с бездыханным телом дочери Финтана.

Но мертвец только засмеялся жутким смехом:

– Я знаю своего сына так, как тебе никогда не узнать! И Финтану тоже известна правда о тебе. Скоро ее узнает и мой сын. А вслед за ним – и вся Ирландия. И тебе придется дорогой ценой заплатить за всю кровь, что ты пролил!

– Твой сын! Да что ты знаешь о своем сыне?! Нилл ненавидит тебя! Уж я-то позаботился об этом. Прежде чем минует середина лета, твой сын тоже будет мертв, и эту тайну он унесет с собой в могилу!

Услышав это, Ронан должен был бы прийти в ярость, обезуметь оттого, что не может ничем помочь сыну, но он только смеялся, как и тогда, в промозглой от сырости темноте донжона. И странное торжество светилось в глазах приговоренного, даже когда лезвие меча коснулось его шеи.

Конн открыл глаза, как от толчка. Всего его сотрясала дрожь. «Дьявольщина, когда же этому придет конец?!» – в отчаянии подумал он. Образ Финтана преследовал его во сне каждую ночь с тех пор, как Нилл выскользнул из замка через потайные ворота, сам не зная, что увозит с собой смертный приговор Кэтлин-Лилии. А Ронан все смеялся, торжествуя непонятно почему.

Но победа все равно останется за ним, продолжал уверять себя Конн. Ронан мертв, он лежит в земле, и правда о его «предательстве» похоронена вместе с ним. И Нилл, сын предателя, станет слепым орудием в руках Конна.

Встав с постели, тан плеснул себе в лицо из кувшина ледяной водой, потом приник к стрельчатому окну и долго вглядывался во мрак ночи.

Скоро все будет позади. Как только он получит весточку от Нилла, власть, которую ненавистный Ронан вместе с Финтаном обрели над ним, разлетится в прах. Нилл его не подведет. Он въедет в замок через тайный ход с мечом, все еще теплым от крови девчонки. И вот тогда придет время подумать о том, как избавиться от самого Нилла.

То, что по приказу Конна пришлось сделать Ниллу, подобно кислоте, будет разъедать его изнутри. И когда наконец жизнь станет ему немила, думал Конн, ему останется лишь одно – пронзить свое сердце мечом. Нилл Семь Измен умрет от своей собственной руки! Но если вдруг воля к жизни у сына изменника окажется сильнее, чем он думал, – что ж, придется помочь ему в этом и убедить остальных, что Нилл сам принял решение расстаться с жизнью.

План был великолепен, уверял себя Конн.

Переодевшись, Конн привычно сделал равнодушное лицо и только после этого покинул свои покои, в которых еще, казалось, звучали грозные голоса мертвецов. Но едва он переступил порог опочивальни, как в коридоре показался Магнус, старший из его сыновей.

Высокого роста, могучий, безжалостный и хитрый, он был сыном, о котором любой правитель мог только мечтать. Конн, любуясь наследником, думал, что именно ради него он создал свое королевство.

Впрочем, сам Магнус и не подозревал о честолюбивых замыслах отца. Еще мальчишкой он то и дело слышал похвалы воинским доблестям Нилла, его мужеству, чувству чести, до тех пор пока он и все остальные в Гленфлуирсе не начали подозревать, что сыну предателя, этому щенку, которого следовало бы давным-давно прикончить, в один прекрасный день суждено стать верховным таном. Выдумка Конна сослужила хорошую службу. Считая себя незаслуженно обиженным, Магнус ожесточился. Он постиг науку политической игры, научился приобретать союзников и, что самое главное, удерживать их при себе если не из привязанности, так хотя бы из страха.

Но в любом плане, даже самом хитроумном, может появиться неувязка. Нашлись в Гленфлуирсе такие, чья ненависть и презрение к Ниллу постепенно сменились искренним уважением и преданностью. Именно эти люди, несмотря на прошлое Нилла, с радостью признали бы его своим повелителем. Понадобились чрезвычайная ловкость и хитроумие Конна, чтобы внушить этим глупцам, что в таланты Нилла, увы, не входит умение управлять страной и людьми. К величайшему счастью Конна, в этом деле ему удалось обзавестись неожиданным союзником – самим Ниллом. А последнее поручение навеки сделает Нилла изгоем.

Конн равнодушно поднял глаза на угрюмо насупившегося сына.

– Неужели верховный тан не может побыть один даже несколько минут? – недовольно прорычал он.

Магнус вытянулся:

– Какой-то грязный оборванец, мальчишка по имени Оуэн, говорит, что должен увидеться с тобой. Клянется, что приехал издалека – с западной границы Гленфлуирса.

Конн зевнул.

– Наверное, хочет со временем стать одним из моих воинов?

– Скорее всего. Хотя глянуть на него – в чем только душа держится? Упаси Бог чихнуть рядом – так и сдует беднягу в Ирландское море!

Конн недовольно поморщился – сейчас у него не было ни времени, ни желания играть героя в глазах воинственных юнцов.

– Но это еще не все. – В глазах Магнуса мелькнула досада. – Парнишка утверждает, что у него с собой письмо от одного из твоих воинов.

Был только один воин, от которого Конн ждал весточки. Но именно он никогда не решился бы послать к тану гонца. Нилл почел бы делом чести явиться в замок, чтобы лично доложить тану о том, как выполнен его приказ.

– Возьми у него письмо, а мальчишку прогони.

Магнус метнул в его сторону сердитый взгляд:

– Думаешь, это так просто? Маленький негодяй никому не доверяет – даже мне, сыну верховного тана. Дескать, он поклялся, что отдаст его только тебе в собственные руки!

– Замечательно! А этот щенок сказал, от кого письмо? – Утомленный бесчисленными бессонными ночами, Конн едва владел собой.

– Говорит, что от Нилла. – Магнус выплюнул это имя, будто оно обжигало ему губы.

На мгновение Конну показалось, что он ослышался. Облегчение, надежда и смятение боролись в его душе. Господи, хоть бы все было как он хотел! Если хоть одна живая душа заподозрит, что это он отдал приказ прикончить девчонку, ему конец.

– Пошли ко мне этого… как бишь его… Оуэна.

– Ты позволишь войти этому ублюдку, оскорбившему твоего сына, только потому, что у него к тебе письмо от Нилла?

– Я бы приказал позвать сюда самого дьявола, если бы Нилл доверил ему письмо! А теперь ступай! Кому-нибудь еще в замке, кроме тебя, известно об этом гонце?

– Нет, – проворчал Магнус. – Большинство наших людей еще спят. А что до остальных, неужели ты думаешь, я позволил бы кому-то увидеть, как этот щенок нагло бросил мне в лицо имя Нилла?

– Что ж, Магнус, слава Богу, у тебя достаточно ума, чтобы беречь собственное достоинство по крайней мере в чужих глазах! Тем более что его так немного!

Будто молния сверкнула в глазах молодого человека, но у него хватило сил овладеть собой. Проглотив оскорбление, он молча хлопнул дверью.

Неплохо, подумал Конн, пусть гордость Магнуса пострадает еще немного, ничего страшного. От этого она только закалится, как меч в горниле кузнеца.

– Очень скоро тебе пригодится эта твердость для всего, что нужно будущему правителю! – пробормотал тан.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Магнус вернулся, подталкивая тощего парнишку. Выглядел он так, будто постился по меньшей мере одиннадцать месяцев в году, но в глазах его горел тот внутренний огонь, перед которым бессильны и меч, и копье. Жаль, что парнишка оказался замешанным в этой истории, подумал Конн. Со временем он мог бы оказаться весьма полезным приобретением.

– Стало быть, ты и есть тот посланец, которого выбрал один из самых славных воинов Гленфлуирса? – хмыкнул Конн, позволив себе улыбнуться. – Боюсь, я не совсем понимаю, почему выбор моего приемного сына пал именно на тебя, мальчик. Почему Нилл выбрал тебя?

– Я как раз намеревался отправиться в Гленфлуирс, но на меня напали четверо мальчишек, каждый вдвое больше меня, и мне пришлось драться с ними. Так мы и познакомились. – Парнишка горделиво расправил тощие плечи. – Впрочем, я все равно собирался предложить тебе свои услуги в качестве воина!

– Ты?! В самом деле?! – Магнус презрительно загоготал.

Багровая краска бросилась в лицо парнишке.

– Я готов принять твой вызов, где и когда тебе будет угодно!

– Тихо, петушок! У тебя еще будет время скрестить мечи с Магнусом после того, как ты передашь мне письмо от Нилла. – Как ни старался Конн, но все-таки не смог спрятать довольную усмешку. – А на твоем месте, Магнус, я бы заранее попрактиковался с боевым мечом. Ступай, – махнул он рукой разъяренному сыну. – Ах да, и пришли сюда барда. Наверняка мой приемный сын совершил еще один славный подвиг, о котором нужно сочинить песню.

Ринувшись к выходу, Магнус глянул на мальчика с такой ненавистью, что, если бы взгляды могли убивать, Оуэн был бы уже мертв. Конна это позабавило. Оставшись вдвоем с юным Оуэном, тан бросил на мальчика вопросительный взгляд:

– Итак, парень, я жду. Ты сказал, что Нилл послал тебя ко мне. Так говори же, что он велел передать!

– Не могу. Он дал мне письмо для вас, а я слишком горд, чтобы позволить себе хоть одним глазком взглянуть на то, что предназначено только для ваших глаз.

– А ты славный мальчуган.

У Нилла всегда был наметан глаз на тех, из кого может получиться настоящий воин.

Взяв письмо, Конн повернулся к мальчишке спиной и нетерпеливо развернул пергамент. Торжество волной охватило его.

Дело сделано! Его план сработал, да еще как! Уже сейчас Нилл настолько раздавлен раскаянием, что даже не в силах предстать перед лицом верховного тана. Пройдет совсем немного времени, и самый непобедимый воин в Гленфлуирсе уже не сможет жить с таким грузом в душе. Ах, как это поэтично, хмыкнул Конн. К тому же все наверняка станут думать, что сын предателя попросту решил собственной рукой оборвать свою жизнь из-за стыда за преступления отца.

Конн швырнул письмо в огонь, задумчиво смотря, как языки пламени жадно пожирают пергамент, и только потом обернулся к Оуэну.

– Любопытство – страшная вещь. Ты правда не читал того, что написал мне Нилл? – повторил он.

Упрямо вскинув голову, словно бычок, которого ведут на убой, мальчик вызывающе посмотрел прямо в глаза тану:

– Даже будь я последним ублюдком, разве я осмелился бы обмануть самого могучего воина в Гленфлуирсе?! К тому же я вообще не умею читать.

Конн усмехнулся:

– Ты славный мальчуган. Такому положена награда. Ты сказал, что мечтаешь стать воином, а каждый воин должен иметь оружие.

Он положил руку на пояс, и между пальцами его блеснула усыпанная драгоценными камнями рукоять кинжала.

– Ну-ка, подойди поближе, парень. Я награжу тебя собственным кинжалом верховного тана.

«Да, – пронеслось у него в голове, – а заодно и смертью, о которой бродяга вроде тебя не может и мечтать!»

Но неожиданно Оуэн сделал шаг назад. Неужели он заподозрил, что тан собрался его убить?

– У меня уже есть один, и я буду хранить его вечно, – упрямо вымолвил мальчишка.

– Какой же кинжал может быть дороже того, что принадлежал самому тану?

– Кинжал героя, слава о котором будет жить вечно! – Глаза Оуэна засветились восторгом. Рука его, раздвинув складки драной туники, легла на рукоятку хорошо знакомого Конну кинжала. – Волшебный клинок, тот самый, который Нилл Семь Измен добыл, совершая один из своих знаменитых подвигов!

Много лет назад, когда Конну пришло в голову запретить Ниллу распространяться о порученных ему делах, мысль эта показалась ему дальновидной и мудрой. Он тогда подумал, что обет молчания, данный Ниллом, помешает тому стать слишком могущественным. Нилл сдержал слово, но в конце концов выдумка тана обратилась против него. Некоторые буквально по крохам создавали легенду о мужестве Нилла. Долгими зимними вечерами, сидя у камина, они рассказывали о приемном сыне тана, и каждый пересказ обрастал все новыми подробностями.

В конце концов эти рассказы сделают Нилла живой легендой. Только смерть Кэтлин могла все изменить. Когда станет известно, что великий воин хладнокровно перерезал горло девушке, имя Нилла навсегда будет покрыто позором.

Безумная ярость волной захлестнула Конна – ярость, которой он так редко давал волю.

Он вдруг заметил, как в глазах мальчика что-то появилось – может быть, инстинкт существа, привыкшего вечно сражаться за то, чтобы выжить, сейчас предупредил парнишку о надвигающейся опасности. Хриплое проклятие сорвалось с губ тана. Он бросился к Оуэну, и смертоносное лезвие кинжала блеснуло в нескольких дюймах от горла мальчика, но тот был начеку. Он вскинул руку вверх, раздался звон, и стальной клинок кинжала, подаренного Ниллом, парировал удар тана с силой и умением, которые трудно было предположить в таком щуплом пареньке.

Потеряв равновесие, Конн пошатнулся и с грохотом опрокинулся, а Оуэн молнией промчался мимо и исчез. Тяжело дыша, не в силах позвать на помощь, Конн старался сдержать рвущую сердце боль.

– Магнус! – с трудом шевеля губами, крикнул Конн в надежде, что сын догадается перехватить мальчишку.

Но увы, Магнус был занят тем, что срывал свой гнев на одной из собак.

Конн с грохотом опрокинул скамейку, рассчитывая шумом привлечь его внимание. Круто повернувшись, Магнус бросился к нему, и глаза его чуть было не вылезли из орбит, когда он увидел отца лежащим на полу.

– Мальчишка! – проревел Конн. – Лови мальчишку!

Магнус вернулся только через час. Разочарование и бессильная злоба были написаны у него на лице.

– Можно подумать, какой-то друид сделал его невидимым! – оправдывался он перед отцом.

Руки Конна сжались в кулаки.

– Собери воинов! Пошли их на поиски этого Оуэна!

От изумления Магнус застыл на месте.

– Воинов?..

– Ты что, оглох?! Тех, которым можешь довериться полностью! – «А лучше всего тех, кто ненавидит Нилла», – пронеслось у Конна в голове. – Мальчишка, часом, не проговорился, откуда приехал?

– С запада.

– Вот как! Значит, туда он и бросится теперь: наверняка надеется снова отыскать своего героя и рассказать ему… – Конн осекся и украдкой бросил взгляд на сына. – Именно там и начни поиски. Прочеши, если понадобится, всю страну! Прикончи каждого, кто осмелится спрятать гаденыша! Любой, кто первым отыщет его, получит награду, какая ему и не снилась. Но чтобы ни один не смел и словом перемолвиться с парнем, слышишь?

Магнус поклонился.

– Я даю тебе шанс показать, на что ты способен, – проговорил Конн.

– Я приведу к тебе мальчишку и того, кто его найдет, – поклялся Магнус.

– Нет. – Конн коснулся пальцем лезвия кинжала. – Ты убьешь их обоих.

Лицо Магнуса сделалось мертвенно-бледным.

– Но почему?!

– Тот, что вчера был предан, сегодня может изменить, а самый верный друг превратится в злейшего врага. И тогда он отомстит, оповестив весь мир о том, что ты хотел бы скрыть навеки. – Приникнув лицом к узкой прорези окна, Конн пристально вглядывался в темноту. – Пришло время учиться править, сын мой! Езжай и помни: не возвращайся ко мне, пока его кровь не обагрит лезвие твоего меча!




Глава 13


Как-то раз Фиона вихрем ворвалась в ухоженный маленький садик, держа в руках только что выструганный дротик. Как обычно, брови ее были нахмурены. Кэтлин тяжело вздохнула, гадая про себя, что будет, если личико Фионы останется таким навсегда.

– Послушай, я наконец поняла, что все это значит. – Фиона яростно взмахнула дротиком в воздухе. – Моему братцу ни за что меня не одурачить! Подлый негодяй задумал отравить меня!

Кэтлин не выдержала и рассмеялась:

– Фиона, ну что ты такое говоришь? Я уверена, он никогда…

– И чтобы наверняка избавиться от такой обузы, как я, он придумал еще один коварный план – на тот случай, если яд не подействует. Несчастный случай на охоте, когда он якобы будет учить меня, как обращаться с этим дурацким дротиком, предназначенным разве что для женщины! – И с этими словами она яростно воткнула изящно вырезанное оружие в кучу наполовину увядших сорняков, которые Кэтлин выдергивала все утро.

– Фиона, Нилл ни за что на свете не причинит тебе зла. Что за безумная мысль пришла тебе в голову?

– Между прочим, сегодня уже третий раз, как я, спустившись вниз, обнаруживаю на столе, как раз напротив того места, где обычно сижу, полную корзинку свежих ягод! Я догадалась, что есть лишь одна причина, почему Нилл оставляет их для меня. Наверняка каким-то дьявольским способом он ухитрился начинить их отравой, чтобы одурманить меня и заставить подчиниться его воле!

Встав на ноги, Кэтлин засмеялась и стряхнула пыль с подола платья.

– Ради всего святого, Фиона!

– И как будто одного этого мало, этот мерзавец совершенно недопустимо ведет себя с мамой! – задыхаясь от злости, выпалила побагровевшая Фиона. – Знаешь, что он выкинул в последний раз?

– Даже представить себе не могу.

– Взял ее на прогулку, чтобы она могла набрать цветов!

– Ну и что? Невинное развлечение, ничего больше!

– Сказал, что хочет положить цветы на могилу нашего отца. – Если бы Фионе пришло в голову обвинить Нилла в том, что он душит невинных младенцев, она бы и тогда не была в большей ярости, чем сейчас.

Какое-то теплое чувство всколыхнулось в груди Кэтлин – сочувствие к этой смущенной, сбитой с толку, сердитой девушке, к ее полубезумной матери и к человеку, который только еще делал первые, неуверенные шаги, стараясь сломать стену непонимания, разделившую их на многие годы.

– Может быть, пришло время им обоим оплакать его? – мягко предположила Кэтлин.

– Оплакать?! Нилл ненавидит нашего отца! И не делает из этого никакой тайны. Это просто еще один коварный способ заморочить нам голову. Ах, как это похоже на него – усыпить притворной добротой подозрения врагов, улучить момент, когда они несчастны, предложить им все забыть!

Кэтлин недоумевающе уставилась на нее:

– Неужели ты в самом деле веришь, что Нилл способен на такую подлость по отношению к кому бы то ни было?! Бог с тобой, Фиона! Нилл – самый благородный человек из всех, кого я знаю!

– Да ведь он вообще единственный, кого ты когда-либо знала! – возмущенно крикнула Фиона. – Ты же выросла в аббатстве, откуда тебе знать, на что способны мужчины! А я видела! Да, среди них есть разные – такие, как Киф, который пожертвовал своей рукой, и если бы это понадобилось, то и жизнью, чтобы защитить нас с матерью. А мой отец, с его мужеством и чувством чести! Но я видела и других – тех, что грабили и разоряли замок.

Фиона принялась расхаживать вдоль грядок, где ровными рядами из земли торчали небольшие пучки зеленого пастернака, даже не замечая, что наступает на них. Затем, круто повернувшись, она обвиняюще ткнула пальцем в Кэтлин:

– Теперь-то уж я знаю, как вести себя с Ниллом! Теперь…

И вдруг всего на одно мгновение в лице ее что-то мелькнуло и оно стало беспомощным, как у маленькой девочки. Но так продолжалось недолго – Фиона быстро овладела собой.

– Ты боишься, что он обманывает тебя? – спросила Кэтлин.

От возмущения Фиона задохнулась.

– Ничего подобного! И вовсе я не боюсь! Если хочешь знать, Нилл для меня – пустое место!

– Что ж, если это так, тогда мне жаль вас обоих. По крайней мере ты для него значишь очень много.

– Ба! – презрительно фыркнула Фиона. – Ты сошла с ума!

– В тот день, когда я сбежала из замка, чтобы поискать травы, он…

– Должно быть, чуть не разорвал тебя на куски за то, что ты осмелилась нарушить его приказ, да?

– Ну, поначалу да, – созналась Кэтлин, немало удивленная той теплотой, которая разлилась в ее груди при этом воспоминании. – Не забывай, ведь Нилл разыскивал меня много часов подряд, он был вне себя от страха и тревоги.

– Только не вздумай снова говорить мне о чувстве ответственности, якобы присущем моему брату! И это когда мы в Дэйре умирали с голоду!

Тяжкое обвинение – и все же оно было правдой. Кэтлин понимала это, но что-то подсказывало ей, что несправедливо было винить в этом одного Нилла. То, что произошло между Фионой и Ниллом на земле, которую оба они считали своей, было намного сложнее. Боль и обида, поруганная честь и предательство сплелись в такой клубок, который Кэтлин пыталась распутать вот уже несколько бессонных ночей. Порой ей казалось, что это безнадежно, и только жалость к обоим заставляла ее вновь приниматься за дело.

– Я могу только попытаться представить себе, чего тебе стоило потерять разом и отца, и старшего брата, остаться с больной матерью на руках и каждый день бороться за то, чтобы выжить. Когда Нилл отыскал меня среди холмов, он рассказал мне о последнем дне, который вы провели всей семьей, о том, как радовалась ваша мать, как смеялся отец. Он вспоминал, как ты карабкалась по деревьям, словно лесной эльф, как набирала полные пригоршни вишен. И вот теперь эта корзинка с вишнями на столе… Может быть, Нилл надеется, что его подарок скажет тебе о том, что не решается сказать он сам?

Фиона строптиво выпятила нижнюю губу.

– Если Нилл и в самом деле хочет сделать мне подарок, пусть убирается из Дэйра и оставит нас с мамой в покое! Мне ничего от него не нужно!

– Если бы это было так на самом деле, ты бы давным-давно швырнула в огонь его деревянный меч, а не хранила бы его многие годы!

Фиона сдавленно ахнула, щеки ее предательски зарделись, будто Кэтлин уличила ее в каком-то постыдном проступке.

– Откуда… как ты узнала?

– Мы с Ниллом обнаружили меч на могиле. Как там красиво, Фиона! Твой отец был бы рад, что спит вечным сном в том самом месте, которое он так любил. Даже воздух вокруг, кажется, напоен любовью и воспоминаниями, которые ты так бережно хранила долгие годы. И после того, что я там увидела, тебе никогда не удастся убедить меня в том, что ты с радостью вырвала бы Нилла из своего сердца.

– Нет! – негромко и жестко сказала Фиона. – Он и в самом деле навеки останется в моем сердце. Я похоронила его там, вместе с отцом. Тот брат, которого я люблю, давно умер.

– Нет, он жив, Фиона! И к тому же ему невыносимо стыдно. Вспомни, ведь когда Конн приехал в Дэйр, Нилл был еще совсем мальчик, а на него свалилось горе. Он потерял отца – потерял так же, как и ты, но у тебя оставались мама и Дэйр, где все вокруг напоминало о любви. А он уехал, оставив позади все и всех, кого он прежде любил.

– Не можешь же ты всерьез надеяться, что я вновь привяжусь к нему?!

– Но он и не рассчитывает на это, поверь! Он не просит даже, чтобы ты простила его! Все, о чем мечтает Нилл, – это чтобы ты, Фиона, дала ему еще один-единственный шанс!

– Какой шанс? Снова поиграть в драконов и сказочных фей? Перевязывать мне разбитые и ободранные коленки? Вновь стать членом той же семьи, которую он когда-то проклял?

– Да, это верно. Я никогда не знала, что такое семья. Все они уже умерли. В первую же ночь после того, как мы уехали из аббатства, Нилл пытался убить меня прямо там, в лесу. Но я ни на минуту не пожалела о том, что дала ему еще один шанс!

Изумленно раскрыв глаза, девушка растерянно смотрела на Кэтлин, видимо, совершенно сбитая с толку.

– Но что, если…

– Что, если он снова обманет тебя? Что ж, тогда все будет так же, как и в тот день, когда мы познакомились, – ты по-прежнему будешь одна. Но если ты сделаешь все, чтобы исчезла пропасть, разделяющая вас с братом, тогда вы оба больше не будете одиноки!

Кэтлин заметила, как луч надежды на мгновение озарил лицо девушки.

– Именно так твои монашки отговаривают людей вести грешную жизнь?

Кэтлин усмехнулась:

– Никогда не поверю, что кому-то удалось бы заставить тебя сделать то, что тебе не по вкусу! Но если ты хорошенько обдумаешь мои слова, почему бы не попробовать?

Бормоча сквозь зубы проклятия в адрес монахинь, старших братьев и тех, кто не дает ей даже разозлиться как следует, Фиона повернулась и убежала. Кэтлин вздохнула, сокрушенно покачав головой.

Упрямая, мужественная, обиженная и пытающаяся нанести ответный удар, девушка тем не менее уже прочно поселилась в ее сердце, так же как и ее брат.




Розовые и золотые нити рассвета ласково протянулись поверх сонных холмов Дэйра, и небо запылало в лучах восходящего солнца, наполнив сердце Нилла восторгом и благоговением перед этой красотой. Проржавевший нож, который он случайно отыскал в груде хлама, совсем затупился, но Нилл забыл о нем. Выпрямившись, он обвел задумчивым взглядом то, что когда-то прежде было его родиной. Он всегда был слишком занят, чтобы обращать внимание на колдовское очарование этого места, а став приемным сыном Конна, старался не думать о Дэйре – слишком велика была горечь потери. И вот теперь он смотрел на эту землю, как много лет назад смотрел на нее его отец, – с нескрываемым чувством гордости. Нет, с неожиданной печалью в душе подумал Нилл, никогда больше он не будет принадлежать Дэйру. Очень скоро, заподозрив неладное, Конн начнет гадать, куда подевался лучший из его воинов. Ему нужно уехать, оставить Дэйр. Как странно, что место, которое он ненавидел прежде, так быстро подчинило его себе, навсегда похитив его сердце!

Нож с размаху воткнулся в дерево, и Нилл, хрипло выругавшись, отдернул порезанный палец. Прищурившись, он долго смотрел, как багровые капли крови падают вниз, медленно впитываясь в землю у его ног. Да, это его кровь, кровь его отца и отца его отца – она питала эту землю, превратив ее в святыню. Как ужасно, что он понял это так поздно, но теперь по крайней мере унесет с собой воспоминания, которых никому не отнять.

Он повернулся спиной к тому, над чем сосредоточенно трудился три дня подряд. Может быть, когда его здесь не будет, это поможет Фионе понять, как он относится к ней?

Чьи-то шаги прошуршали по тропинке. Инстинкт опытного воина заставил Нилла молниеносно вскочить на ноги и обернуться. За его спиной стояла Фиона и насмешливо улыбалась, глядя на его окровавленный палец. Щеки Нилла вспыхнули.

– Неужели тебя так и не научили осторожно обращаться с острыми предметами, братец? – спросила она.

На языке уже вертелся резкий ответ, но Нилл, сделав над собой усилие, проглотил грубые слова. Взгляд Фионы неожиданно упал на сундучок, над которым он трудился столько дней. Деревянная поверхность его, тщательно выструганная ножом, отливала золотом.

– Я еще могу понять, когда ты тратишь столько времени, чтобы выстругать новый дротик. В конце концов, какое-никакое, а оружие. Но чтобы Нилл Семь Измен, прославленный воин Конна, работал как какой-то подмастерье?! – Сморщившись, она в притворном разочаровании прижала руку к груди. – Что же это за штука такая, из-за которой ты унизил себя до подобной работы?

– Это… – Нилл осекся, пораженный до глубины души страстным желанием удивить и порадовать ее. – Это… сундучок.

– Я уже поняла. – Фиона скорчила гримасу. – А для чего он? Собираешься хранить в нем головы своих врагов? Или проклятое золото, которым тебе будет заплачено за кровь Кэтлин?

Нет, стиснул зубы Нилл, он не позволит ей догадаться, как его уязвили эти ядовитые слова!

– Я сделал его для тебя.

Глаза Фионы расширились. Страх, радость и благодарность промелькнули на ее лице, оно вдруг осветилось надеждой.

Нилл набрал полную грудь воздуха.

– Я тут подумал: может быть, он тебе понравится. Он подошел бы, чтобы складывать в него свои сокровища: вещички, которые тебе дороги, ну и все такое. Когда мы уедем отсюда, ты смогла бы увезти с собой частичку Дэйра.

Смягчившееся было лицо Фионы потемнело от боли. В глазах вспыхнуло такое жгучее разочарование, что Нилл невольно похолодел.

– Боюсь, для этого он маловат, – презрительно процедила Фиона. – Вряд ли в нем поместится могила моего отца. Или ты думаешь, что я решусь оставить его тут? Предать его, как когда-то предал ты?

Обвинение ранило его больнее, чем лезвие меча. Нилл молча смотрел в искаженное ненавистью лицо сестры, чувствуя лишь печаль и щемящее чувство потери. Что он мог объяснить? Есть нечто такое, чего уже никогда не изменишь, как бы сильно он ни жалел, что так случилось.

– Я не предавал его! – с горечью сказал Нилл. – И не покидал. Я уехал только потому, что он приказал мне сделать это!

Фиона круто повернулась к нему:

– Повтори, что ты сказал!

– Может быть, настало время и тебе узнать правду? Ты уверена, что знаешь все, что я сделал много лет назад? И почему я это сделал?

– Какое мне, черт побери, дело?!

– Ну так сейчас ты это узнаешь! В тот день, когда Конн взял отца под стражу, я уехал с его людьми потому, что верил – может быть, я как-нибудь смогу его освободить. Сейчас, конечно, все это кажется вздором. Мальчишка против целой армии – смешно, правда? Но моя голова была забита сагами о подвигах героев, которые отец рассказывал нам долгими зимними вечерами. Кухулин, самый знаменитый воин, которого когда-либо знала Ирландия, был тоже всего лишь мальчишкой, когда совершил первый из прославивших его подвигов. А отец всегда говорил, что я так же силен, как сам Кухулин.

– Да, – растерянно прошептала Фиона, – я помню.

– И когда Конн усадил меня на лошадь позади себя, я подумал, что если бы не забыл накануне свой деревянный меч, то смог бы сбросить его на землю. Однако, одернул я себя, придется поискать какой-нибудь другой способ освободить отца.

Руки Нилла сжались в кулаки – он вдруг вспомнил ярость, смятение и детский страх, что окажется недостаточно сильным, мужественным и хитрым, чтобы сделать то, что повелевал ему долг.

– Когда мы оказались в Гленфлуирсе, отца куда-то увели, а меня отволокли в покои Конна. Каждый раз, встречая тана, я умолял его позволить мне увидеться с отцом. Я думал тогда, что стоит мне только оказаться рядом с ним, и он рассмеется, как мог смеяться только он, и скажет, что это просто шутка. И в конце концов все кончится хорошо. – Голос Нилла неожиданно дрогнул и оборвался. – Воины и сыновья Конна говорили про отца ужасные вещи – что он прикончил своего лучшего друга, а потом изнасиловал его жену. Конн попробовал их остановить, но они продолжали утверждать, что отец убил и эту женщину, чтобы не оставлять свидетелей своего предательства, а потом поджег замок, в котором она жила, и уехал, оставив ее маленьких детей лежать в луже крови.

– Я тоже слышала об этом, Нилл! – воскликнула Фиона. – Так говорили люди Конна, когда грабили Дэйр. Но я в это не верю!

– А ты думаешь, я хотел поверить, Фиона? Поверить в то, что мой собственный отец способен на такое злодейство?! Что он способен усадить меня в седло впереди себя, скакать по холмам и радоваться солнцу, играть со мной игрушечным мечом и плести венки для нашей матери, когда руки его по локоть в крови невинных людей?!

– Как ты мог даже об этом подумать?! Как ты мог поверить, Нилл?!

– Потому что отец признался мне в этом, Фиона!

Желудок Нилла будто стянуло стальным узлом. Ему вдруг показалось, что он снова смотрит сквозь узкую бойницу в темную камеру донжона, где держали когда-то отца.

– Как-то раз поздно ночью мне удалось ускользнуть от воина, которого приставили следить за мной. Я обдумывал этот план много дней, осторожно разведав, где находится донжон, потом долго ломал голову, как пробраться незамеченным мимо стражи. План мой удался как нельзя лучше. Мне даже удалось стащить ключ из покоев Конна. Но когда мне наконец удалось добраться до него, он прогнал меня! Отец велел мне предоставить все судьбе. Он сказал, что он сам виноват во всем. Сказал, что правда в конце концов всегда выплывет наружу.

Слезы брызнули из глаз Фионы.

– Нет, – совсем по-детски прошептала она, мотая головой. – Он любил нашу мать! Любил нас! Он бы никогда…

– Тогда почему он признался, что совершил все эти ужасные вещи, в которых его обвиняли? – спросил Нилл голосом, прерывающимся от слез. – Фиона, на следующий день ему предстояло умереть. Я был его единственным сыном, единственным – не забывай об этом! – человеком на земле, который должен был до последней капли крови защищать честь нашей семьи! И я хотел верить, что он по-прежнему ни в чем не виновен, что он честен и благороден, что он такой, каким я привык считать его с самого рождения! Никто никогда так не хотел верить своему отцу, как я тогда!

– Он был Ронан из Дэйра! – всхлипнула Фиона. – О его храбрости, о его чести барды слагали песни!

– Ну как ты не понимаешь, Фиона? – в горестном отчаянии спросил Нилл. – Именно поэтому я и поверил ему. Ведь до того дня я никогда не слышал от него и слова неправды. А ты, Фиона?

Из груди Фионы вырвалось сдавленное рыдание.

– Тогда должна была быть какая-то причина!

– Но зачем? Зачем ему могло понадобиться, чтобы я поверил во все это, если на самом деле это не было правдой?

– Может быть, Конн угрожал, что убьет тебя?

– Но откуда Конну было знать, что я проберусь туда? В тут ночь мы были наедине с отцом – только он и я! Для чего ему было лгать?

– Я не знаю! – дрожа всем телом, воскликнула Фиона. – Знаю только, что никогда не поверю!

– Можешь не верить, – тихо сказал Нилл, ласково смахнув слезу с мокрой щеки Фионы. – Однако одному ты все-таки должна поверить, сестричка: наш отец никогда бы не захотел, чтобы ты продолжала цепляться за эту землю. Он любил тебя слишком сильно, чтобы позволить сломать твою жизнь. Оставаться в Дэйре не значит хранить ему верность, Фиона.

Фиона молчала. Она казалась такой жалкой, такой растерянной и несчастной, что все перевернулось в груди у Нилла. На мгновение она снова превратилась в его любимую младшую сестренку с сияющими медно-рыжими волосами и искрящимися весельем глазами, вечно цеплявшуюся за его руку, будто он был единственным, кто мог прогнать сказочных чудовищ.

– Этот сундучок, Фиона, я сделал тебе в подарок – чтобы ты могла держать в нем вещи, которые напоминают тебе о прошлом. Всем нам пришло время постараться избавиться от прежней боли и взять из прошлого только то, что было в нем хорошего.

Фиона все смотрела на него, и Нилл догадывался, какая буря неистовствует в ее душе. Собравшись с силами, она отпрянула от Нилла.

– Нет, Нилл, я не буду слушать тебя! Если отец и… – Даже сейчас ее губы отказывались произнести это слово. – Ты оставил меня! Ты меня бросил! А я верила, что ты вернешься за мной, как делал прежде. Я помню, как плакала, как до боли в глазах следила за дорогой, ожидая тебя, но ты так и не вернулся!

Горький смех Фионы, словно ядовитый шип, вонзился ему в сердце.

– И все-таки есть на свете справедливость! Теперь ты изгнанник, объявленный вне закона, и очень скоро половина армии Конна будет гнаться за тобой по пятам! Значит, вот почему мы с мамой вдруг понадобились тебе? Собираешься обменять две наших жизни на одну жалкую свою?!

Каждое слово Фионы жгло его, будто огнем.

– Приведи мне хоть одну причину, по которой я должна доверять тебе! – кричала она. – Многие годы я то и дело слышала рассказы о твоих бесчисленных подвигах – тех самых, о которых почему-то всегда говорили шепотом. Легенды о том, как ты встретился с королевой фей, о том, как своим мечом обратил в бегство целую армию, как в одиночку пересек море, чтобы украсть арфу Туаты де Данаан, попавшую в руки врагов.

– Фиона, большая часть этих историй – обычная выдумка. Жаль, я не могу рассказать тебе больше – Конн взял с меня клятву никогда не рассказывать о своих приключениях.

– А другие истории, которые я слышала, – скажешь, это тоже выдумки?! Рассказы о роскошных пирах, которые закатывал Конн в твою честь, – и это в то самое время, когда мы с мамой умирали с голоду? Тогда тебе не было дела ни до нее, ни до меня, верно? И вот сейчас ты явился в Дэйр по одной-единственной причине – решил, что можешь использовать нас.

Темный румянец стыда окрасил скулы Нилла.

– Поверь, я вечно буду помнить о том, чего вам стоило мое отсутствие, – сжав зубы, с трудом проговорил он. – Но прошлое, увы, уже не изменишь. Поверь мне, Фиона, я не лгу. И сейчас я вернулся в Дэйр потому, что у меня не было выбора. Ты ведь знаешь, как я ненавидел это место. Ненавидел все, что напоминало мне о нем. Но теперь я уже не жалею, что приехал, – ведь благодаря этому я нашел тебя.

Он осторожно заглянул ей в лицо, такое неожиданно беззащитное. Боль, которую она терпела, была так велика! А предательство – таким подлым! Да, с горечью подумал Нилл, не слишком ли поздно он решил просить у нее прощения? Поверит ли ему Фиона?

– Когда ты приехал сюда, мы были совсем чужими, – ледяным тоном сказала Фиона. Голос ее звучал жестко. – И такими же и расстанемся.

Повернувшись к нему спиной, она спустилась с холма и исчезла из виду. В душе Нилла все перевернулось – так же, как когда он потерял ее в самый первый раз.

Он долго смотрел на деревянный сундучок, который держал в руках, потом со вздохом прикрыл крышку. Сколько долгих часов он работал над ним, лелея в душе робкую надежду! Тогда он думал о том, что же Фиона решит забрать с собой, когда придет время уезжать из Дэйра. Но вот она ушла, оставив ему жгучую боль.




Стемнело. Мириады сверкающих звезд бриллиантовой пылью усыпали небосвод. Народившаяся луна заливала землю серебристым призрачным сиянием. Казалось, Дэйр погружен в навеянный чародеем загадочный сон – и вместе с тем в нем бурлила жизнь. Все росло с какой-то поистине волшебной скоростью, звери бродили около стен замка, а их детеныши, после долгого перерыва появившиеся на свет в этих местах, боязливо следовали за родителями.

Кэтлин повеселела. Достаточно ей было увидеть крошечного крольчонка с бархатными ушками или неуклюжего, с подламывающимися ножками олененка, как сердце ее наполнилось новой надеждой.

Кэтлин бессознательным движением сжала древко дротика. Она постоянно носила его с собой, чувствуя себя спокойнее оттого, что под рукой у нее есть оружие.

Кэтлин вздохнула и закрыла глаза. К несчастью, ей уже не приходилось сомневаться, что уговоры и мольбы простить брата, обращенные к Фионе, пропали даром. Было видно, что девушка с трудом сдерживается. Злость, кипевшая в ней, грозила вырваться наружу. Что же до Нилла, то он страдал молча, только темные круги под глазами с каждым днем становились все больше.

Но несмотря ни на что, он со стоическим упорством продолжал делать попытки примириться с семьей. Трогательное внимание, которым он окружил мать, заставило Аниеру помолодеть лет на десять. Она расцветала на глазах. Что же до Фионы, то, сколько бы она ни отталкивала его, Нилл, видимо, не оставил надежды вымолить у нее прощение.

Шорох, раздавшийся за спиной Кэтлин, заставил ее очнуться. Она оглянулась и не смогла сдержать улыбки при виде того, с каким забавным видом мать-утка хлопотливо собирает вокруг себя выводок желтеньких пушистых детенышей, а потом сердито гонит их в уютное гнездышко.

Потребовалось немало доводов, чтобы убедить Фиону не трогать гнезда, иначе девушка утащила бы оттуда все яйца до единого.

Как хорошо все-таки иметь подругу, подумала Кэтлин, ведь с уткой-то не поговоришь по душам. А в такой вечер, как сегодня, ей совсем не хотелось оставаться одной.




Наступил Имбол – самый большой праздник для всех, кто жил к западу от гор Слив-Миш. Фиона трещала об этом без умолку целую неделю. Костры и пиршества, танцы и песни – праздничное настроение охватило всю округу с такой силой, что противиться ему не могли даже нищие обитатели Дэйра.

Фиона день за днем терзала Кэтлин описанием того, как они повеселились в прошлом году, убеждая ее отправиться вместе. В конце концов, говорила Фиона, что интересного довелось ей видеть в монастыре? Когда Нилл, как обычно, вернулся в замок после охоты, он даже не сделал попытки возмутиться тем, что Фиона вновь нарушила установленные им ради их безопасности правила, – для этого он слишком устал.

Именно поэтому, хоть ей и хотелось выбраться за пределы Дэйра, Кэтлин решила остаться в замке. Аниере и Фионе пришлось отправиться без нее. Украсив волосы свежими душистыми цветами, они ушли.

Так даже лучше, успокаивала себя Кэтлин. Она чувствовала, что понемногу начинает любить Дэйр, и никакой, даже самый замечательный праздник в мире не стоил того, чтобы подвергать смертельной опасности своих новых друзей.

Кэтлин вспомнила Аниеру, когда вместе с Фионой та зашла попрощаться перед уходом. Аниера погладила ее по голове с такой же материнской нежностью, как когда-то аббатиса. «Я помню, как много лет назад мы с Ронаном танцевали в такую же ночь. И всегда мечтали о том, как наш сын станет кружить свою возлюбленную в танце меж горящих костров. Потом Ронана увезли. Увезли и Нилла. И я уже перестала надеяться. И не надеялась до тех пор, пока не увидела Нилла вместе с тобой. Не огорчайся, дитя. Костры Имбола еще будут гореть для тебя». Слова пожилой женщины ошеломили Кэтлин. Какие мысли бродят в голове у Аниеры? В груди матери Нилла билось такое нежное сердце, и к тому же ей пришлось пережить немало горя! Но сейчас в нем вновь пробудились и любовь, и надежда.

Что будет, если нависшая над ними опасность исчезнет? Если Дэйр снова возродится к жизни, закружатся ли они в танце среди весело пылающих костров? Как чудесно будет наслаждаться музыкой, позволить Ниллу научить ее танцевать!

Кэтлин вздохнула, и взгляд ее устремился к далекому холму, где виднелись слабые отблески костров. Если бы Нилл был здесь, она попыталась бы объяснить ему, как отчаянно ей хочется увидеть праздник.

Наверное, он разрешил бы ей это, подумала Кэтлин. С того дня как они вдвоем сидели возле могилы его отца, он будто смягчился. Может быть, он не стал бы возражать, если она украдкой полюбуется праздником? Но как дать ему знать, куда она пошла? Взгляд Кэтлин упал на цветы, оставшиеся после того, как Фиона сплела венки. Возможно, Нилл с детства помнит о празднике? Может быть, он сообразит, куда она исчезла?

Поспешно собрав цветы, Кэтлин оставила их на столе, где они сразу бы бросились Ниллу в глаза. Уже сделав шаг к двери, девушка вдруг остановилась, вытащила из вороха цветов полураскрывшийся бутон и решительно воткнула его в волосы. Вдохнув его сладкий аромат, она скользнула в темноту, побежав по той же дорожке, по которой уходили Фиона с матерью. Спустя какое-то время послышались слабые звуки музыки. Зарево, освещавшее вершину холма, стало ярче, и теперь она знала, куда идти.

К тому времени когда Кэтлин добралась до места, небо стало бархатно-черным. Нежная музыка ласкала слух. Подойдя поближе, она смогла разглядеть смутные силуэты людей. В ночном воздухе слышался смех, обнимавшиеся парочки обменивались шутками, от которых щеки вспыхивали ярче, чем от жаркого пламени костра. Даже невинная Кэтлин догадывалась, что тех, кто сейчас кружился в танце, связывает не просто желание, а страсть, яростная и немного примитивная, как и сама жизнь.

Она укрылась за камнем, чувствуя, как бешено колотится сердце; ритм мелодии в точности совпадал с жаркими толчками крови. Ничего подобного она и представить себе не могла. Это была сама жизнь. Магия и волшебство, дикая красота ирландских холмов, очарование которых влекло ее многие годы, проникая внутрь монастырских стен. Кэтлин изнывала от желания стать частью этой жизни, кружиться вместе со всеми в этом безумном карнавале, но увы – она могла только любоваться им издалека, укрывшись в темноте.

Пройдут годы, с грустью подумала Кэтлин, а она все еще будет скрываться. И любой, кто рискнет дать ей крышу над головой, неизбежно навлечет на себя гнев Конна. После того как Нилл пожертвовал всем, чтобы помочь ей, подставив под удар семью, она никогда не решится поступить так же с кем-нибудь другим. До самой смерти ей суждено жить в тени, лишь издали наслаждаясь красками жизни.

Слезы повисли на ее ресницах, но Кэтлин сердито смахнула их рукой, не желая терять хоть крупицу драгоценного времени ради того, чтобы плакать. Она прикрыла глаза, и ноги ее сами собой задвигались в такт музыке, такой упоительно-красивой, что горло сжалось вновь. Представив, как Нилл, улыбаясь, кружит ее в танце, Кэтлин грустно вздохнула. Ей вдруг показалось, что рядом прозвучал его низкий, гортанный смех, что он снова попробовал на вкус ее губы, жадно, нетерпеливо, не обращая ни малейшего внимания на толпившихся вокруг людей.

Приоткрыв глаза, Кэтлин заметила, как широкоплечий юноша увлек свою смеющуюся подругу в гущу кустов. Девушка невольно порозовела, догадавшись, как эти двое собираются осуществить желание, которым светились их лица.

Повернувшись, чтобы уйти, она едва не закричала: в нескольких шагах от нее в серебристом лунном свете высилась черная фигура. Нилл! В темноте широкие плечи казались еще шире, лицо напоминало вырубленную из камня маску, глаза сверкали голодным огнем. Все в нем говорило о жгучем, неутолимом желании. Но кого он хотел? Неужели ее? – с замиранием сердца подумала Кэтлин. Но стоило Ниллу перехватить ее удивленный взгляд, как лицо его мгновенно стало бесстрастным.

Кэтлин испуганно сжалась, ожидая, что Нилл накинется на нее с упреками, но он молчал.

– Я вернулся в Дэйр, как только смог, – помолчав, хрипло сказал он. – Я искал тебя.

– Прости. Мне не следовало приходить.

Суровое лицо Нилла, к немалому изумлению Кэтлин, вдруг осветилось улыбкой.

– Ты не поняла меня, Кэтлин-Лилия. Я хотел вернуться пораньше, чтобы самому отвезти тебя сюда.

У Кэтлин перехватило дыхание.

– Ты?! Ты собирался привезти меня?!

– Мне казалось, ты должна познакомиться с этой землей, услышать ее музыку, смех, сказки, что рассказывали мои родители, прежде чем покинешь Ирландию навсегда.

– Такого я даже представить себе не могла, – прошептала Кэтлин. – Кажется, будто это сама жизнь, такая, как она есть! И люди, отбросив прочь и сомнения, и страх, тоже становятся такими, какие они на самом деле!

– Вот как! – усмехнулся Нилл. – А ведь кое-кто на твоем месте назвал бы это грехом! Столь неприкрытое наслаждение недопустимо, когда речь идет об отношениях мужчины и женщины!

– Не могу в это поверить, – возразила Кэтлин. – Если двое любят друг друга… – Внезапно смутившись, она покраснела и отвернулась. – Мне кажется, то, что они испытывают вдвоем, ближе всего к тому, что мы называем раем. Жаль, что я этого так никогда и не узнаю. – Горло ее сжалось, на глаза навернулись слезы.

– Чего ты никогда не узнаешь, Прекрасная Лилия?

Нежное прозвище, которое он ей когда-то дал, заставило Кэтлин смущенно поежиться.

– Ты считаешь меня невинной. Да, так оно и есть. Выросла в аббатстве, совсем не знаю жизни. Но зато я хорошо понимаю, какой будет моя жизнь, когда мне навсегда придется покинуть Ирландию, Нилл! Я стану изгнанницей, вынуждена буду вечно скрываться, всегда таиться в тени, как сейчас. – В голосе Кэтлин слышалась жгучая тоска. – Только не считай меня неблагодарной, ладно? Ты спас мне жизнь… Просто в такую ночь, как сегодня, мне хотелось быть как все. Хотя бы одну ночь!

– Что ж, почему бы и нет?

Это было сказано с такой спокойной уверенностью, что Кэтлин не поверила собственным ушам. Взгляды их встретились, и она вздрогнула, заметив пламя, полыхавшее в зеленой глубине.

– Потанцуешь со мной, Кэтлин?

Щеки девушки вспыхнули. Она отшатнулась, всплеснув руками, как испуганный ребенок.

– А что, если кто-нибудь увидит? – дрожащим голосом прошептала она.

– В эту ночь каждый мужчина будет смотреть только на свою возлюбленную. Голову им одурманили лунный свет и спиртное. К тому же что они смогут разглядеть в темноте? Еще одну пару?

Кэтлин робко подняла на него глаза.

– Но я не знаю как… ведь до нынешней ночи я никогда не танцевала!

Ладонь Нилла накрыла ее руку, пальцы их переплелись.

– Доверься мне! – шепнул он тихо.

Какой-то волшебный трепет пробежал по телу Кэтлин, и пальцы ее заметно дрогнули.

«Доверься мне», – сказал он. Почему бы и нет? Ведь она любила его. Мысль эта молнией сверкнула в голове Кэтлин. Нет, это невозможно, растерянно подумала она.

Она уже и без того многим обязана этому человеку. Не могла же она заставить его – такого сильного, полного жизни, такого мужественного – разделить с ней ее судьбу. Нет, ни за что! Она слишком сильно любила Нилла, чтобы обречь его на такую участь. Он должен освободиться от нее, начать свою собственную жизнь как можно дальше от дочери Финтана, над головой которой тяготеет проклятие.

Мысль об этом ранила ее больнее, чем она могла вообразить. И все же Кэтлин нашла силы подставить лицо свежему ночному ветру, чтобы тот унес прочь ее горе. Боже, о чем это она? Ей следовало бы на коленях благодарить судьбу за этот драгоценный дар – большинство женщин не знают столь сильной и всепоглощающей любви!

Повернувшись к Ниллу и подняв к нему просиявшее улыбкой лицо, Кэтлин дала клятву, что никогда не скажет ему о своем чувстве.




Глава 14


Куда было звездам до сияющих глаз Кэтлин! Нилл смотрел на нее и чувствовал, что тонет в этих бездонных озерах. Их прозрачная глубина затягивала его куда сильнее, чем волны в тот день, когда он бросился на выручку Кэтлин.

Она никогда еще не танцевала, но ее гибкое, как молодая ива, тело послушно изгибалось в его руках, изящные ножки безошибочно поймали ритм и летели, едва касаясь земли.

Юношей – никогда, а взрослым мужчиной – очень редко бывал Нилл на подобных празднествах. Вначале – потому что яростно оберегал свое достоинство: ведь все, кто окружал его в те дни, ждали только повода, чтобы всласть посмеяться над неуклюжим сыном Ронана. А позже… скорее всего он просто презирал танцы, не видя в них ничего, кроме похоти, желания соблазнить и подчинить своей воле. Танец стал для него еще одним напоминанием о коварстве женского тела, до такой степени околдовавшего его отца, что тот готов был на все – предал жену, детей и навечно покрыл позором свое имя.

Но в эту ночь все было именно так, как Кэтлин и говорила: то, что они испытывали вдвоем, было райским наслаждением. Это напоминало радостное волшебство Тир Нан Ога, невиданную фантазию того Единственного, кому было под силу создать это. Не сухую сдержанность святых, а жизнь во всем ее хаосе и ярком смешении красок.

Затерявшись в этом колдовском месте, душа мужчины, иссушенная гневом и горечью, исцелялась, когда на следующее утро прекрасная дева, разбудив его поцелуем, дарила возлюбленному наполненный светом и радостью мир.

Пусть всего на одну ночь, но Кэтлин-Лилия будет принадлежать ему, решил Нилл. А музыка, зарыдав вдруг, взмыла к небу, рассыпавшись звонким серебристым переливом. Зазвенели струны, на их призыв глухим рокотом откликнулся барабан, и снова жалобно застонали, заплакали волынки. Подхватив Кэтлин, Нилл высоко поднял ее, и звонкий смех девушки омыл его душу, как капли весеннего дождя – иссушенную жарой землю.

Он крепко прижал девушку к себе, чувствуя все выпуклости ее гибкого тела своим – закаленным в бесчисленных сражениях, мускулистым, ставшим вдруг рядом с ней громадным. Щеки Нилла вспыхнули, он ощутил, как задохнулась Кэтлин в его руках, как сердце ее часто-часто забилось, будто птичка, попавшая в силки.

Да, подумал Нилл, это мгновение принадлежит ему, в его жизни не было минуты драгоценнее.

Музыка заиграла снова, вначале чуть слышно, будто слабый шепот утреннего ветерка. Потом щуплый паренек с голосом чистым и нежным, словно весенний ключ, запел о самых знаменитых любовниках, которых когда-либо знала Ирландия. Герои и прекрасные девы вновь оживали, испытывали неземную страсть и мучительную боль потери, проклятие и благословение злой судьбы, вставшей между несчастными влюбленными.

Эту балладу о влюбленных во всем ее трагизме и красоте он слышал бесчисленное множество раз, но до этой ночи история Дейдры и Нейзи не трогала его сердца. Несчастные влюбленные, скитающиеся по всей Ирландии, преследуемые ненавистью злобного короля, не имевшие другой крыши над головой, кроме неба да разве что голых скал, молили об избавлении. И вот наконец пришла долгожданная смерть и их разбитые сердца успокоились навеки.

Древняя сказка растрогала Кэтлин. Нилл почувствовал, как она прижала голову к его груди, обняв руками за талию и чувствуя щекой биение его сердца. Обхватив девушку за плечи, Нилл долго стоял молча, и сердце его разрывалось от боли. Когда же серебряный голос барда взлетел к небесам, оплакивая несчастных влюбленных, горячие слезы Кэтлин, промочив насквозь плотную шерстяную ткань его туники, расплавленным свинцом проникли в его душу.

Его сильные руки обняли ее еще крепче. Конечно, это противоречило здравому смыслу, но Ниллу вдруг показалось, что если он крепко прижмет ее к себе, то ничто темное и зловещее не коснется этой женщины. Казалось, прошла целая вечность. В эти минуты он внезапно почувствовал то же самое, что Нейзи, – ужас и отчаяние мужчины, когда смерть, вырвав любимую из его объятий, уносит ее с собой.

Он что-то протестующе проворчал, когда Кэтлин попыталась отстраниться, но все-таки покорно выпустил ее из объятий. Оторвав мокрое от слез лицо от его груди, Кэтлин растерянно заморгала при виде темного пятна на тунике Нилла.

– Прости. Как глупо… – Она закусила губу. – Такая красивая баллада, но такая печальная!

Кончиками пальцев Нилл бережно смахнул слезинку с ее щеки.

– Я отдал бы все на свете, лишь бы никогда не видеть слез в твоих глазах!

– Но это невозможно, Нилл, как бы сильно ты этого ни хотел. – Лицо Кэтлин вдруг стало немного отрешенным. – Не бывает радости без печали, как вслед за ярким днем всегда идет ночь. Живя в аббатстве, я никогда не плакала. Там всегда царили мир, покой и тишина. Даже смерть там не оплакивали, воспринимая ее просто как незаметный переход от жизни, полной земных тягот, к бесконечному покою рая.

Ниллу трудно было вообразить себе столь безмятежное существование, его геройскому духу были чужды спокойствие и умиротворенность.

– Монастырь – это как сон, как мечта, Нилл. Но в его стенах я проспала много долгих лет. А сколько всего произошло с тех пор! И я бы ничего этого не узнала, если бы ты не увез меня оттуда.

Чувство острой вины заставило Нилла сжать кулаки. Сделав над собой усилие, он осторожно коснулся ее волос.

– Да, можно сказать, я многому научил тебя с того дня. Без меня ты бы никогда не узнала о том, что бывают на свете измена и предательство, ненависть и жгучий страх. Именно я показал тебе темные стороны человеческой души. Прости меня, Кэтлин. Если бы я мог, то с радостью стер бы из твоей памяти эти дни, чтобы ты снова стала такой же беззаботной и счастливой, какой была, пока я не ворвался в твою жизнь.

– Нет! – Встревоженный взгляд Кэтлин метнулся к его лицу. – Ни за что! Даже ради собственной безопасности я бы не решилась вновь вернуться в аббатство! Снова погрузиться в безмятежный сон – нет, лучше уж встретить то, что предназначила тебе судьба, как Дейдра в балладе, которую пел бард! Радость жизни, приключения и любовь, перед которой бессильно даже лезвие меча, – да, и я бы тоже с радостью испила до дна кубок, поднесенный мне судьбой, и была бы благодарна ей за это.

Даже в слабом, призрачном свете луны было видно, как порозовели щеки Кэтлин. Отвернувшись от Нилла, она замолчала.

Приподняв подбородок Кэтлин, он заставил ее поднять глаза.

– Ты была бы благодарна судьбе за все хорошее, так ведь? – прошептал он.

Кэтлин пожала плечами:

– Вовсе нет! Я с большей радостью бросилась бы в бурное море жизни, чем укрылась от нее в стенах монастыря. Впрочем, что толку об этом говорить? У Конна длинные руки – даже аббатство не смогло стать для меня надежным убежищем. И к тому же я могу навлечь смертельную опасность на кого-то еще, как навлекла на тебя!

– Кэтлин! – ахнул он.

– Нилл! Мы ведь оба знаем, что это правда. И у меня нет выбора, кроме как вечно скрываться. Единственное, чего бы мне хотелось… – Нежные губы Кэтлин чуть заметно дрогнули.

– Скажи! – попросил Нилл, готовый в эту минуту достать и луну с неба, если бы это заставило Кэтлин улыбнуться.

– Прежде чем покинуть мир живых и навеки укрыться в царстве теней, я бы хотела узнать, каково это – быть любимой так же, как Дейдра. Испытать страсть и магию любви всего один раз, прежде чем навеки остаться одной.

У Нилла перехватило горло. В немом изумлении он смотрел на нее, такую невинную и такую прекрасную. Ему невыносимо было представить себе, что эта девушка, полная любви, никогда не сможет подарить ее мужчине, что ей не суждено поднести к груди голубоглазого младенца с такими же черными как смоль кудрями.

Кэтлин, с такой непосредственностью радовавшаяся жизни, никогда не узнает, какое это счастье – отдать свое тело возлюбленному. С того дня, когда он увидел ее возле алтаря друидов, он понял, что эта девушка принадлежит земле, а не небесам, хоть она и была прекраснее ангела.

Нилл почувствовал, что пожертвовал бы всем на свете, чтобы стать тем мужчиной, который ей нужен, возлюбленным, о котором она мечтала.

Музыка понемногу стихала, и наслаждение, которое он испытывал рядом с Кэтлин, вдруг показалось ему сладким наваждением. Внезапно он увидел мольбу в ее глазах.

Она смотрела на него простодушно и бесхитростно, как, должно быть, смотрела на Адама Ева, умоляя принять ее дар. Она предлагала ему свое тело, умоляла любить ее в первый раз в жизни. А он сгорал от желания дать ей все, о чем она мечтала.

– Кэтлин, – прошептал он, – это было бы безумием. Слишком опасно!

– Опасно? – Слабый смешок, сорвавшийся с ее губ, заставил его сердце дрогнуть. – О чем ты, Нилл? Завтра меня, может быть, уже не будет в живых.

Все в нем перевернулось.

– Нет! Не говори так!

– Ты ведь и сам понимаешь, что это правда. Если Конн узнает, что я жива…

– Я скорее умру, чем позволю ему дотронуться до тебя!

Она улыбнулась с такой нежностью, что у него чуть не разорвалось сердце.

– Это было бы самое страшное. Ведь тогда мы не узнали бы счастья, которое может подарить эта ночь!

Что-то вдруг шевельнулось в глубине души Нилла. Горечь и чувство обреченности, ярость и гнев, которые, казалось, навсегда поселились в его сердце, внезапно стали чем-то пустым и не важным. Кто он такой, чтобы думать об этом, когда у такой женщины, как Кэтлин, хватает мужества протянуть к нему руки?!

Неужели он боится? Нилл Семь Измен, самый знаменитый воин во всем Гленфлуирсе, вдруг заметил, что руки его дрожат. Пристыженный, он хотел отвернуться, но тут услышал голос Кэтлин.

– Я решила, что не хочу больше терять времени, не хочу больше всего бояться, – безыскусно сказала она. – Чему суждено случиться, того не миновать, и не важно, боюсь я этого или нет. Будущее, которое меня ждет, мне не известно. Но у меня есть настоящее. Есть эта минута, которую я могу провести с тобой.

И Нилл принял этот дар богов. Отбросив страх и сомнения, он забыл о бесчисленных предательствах, оставивших на нем клеймо.

Подхватив Кэтлин на руки, он бросился в темноту, унося ее туда, где их обоих ждал рай.

Она прижалась к его груди, обвив шею руками с доверчивостью, которая потрясла Нилла. Она верила в то, что он не сможет причинить ей зла, не догадываясь о том, что прошлый любовный опыт Нилла сводился лишь к удовлетворению похоти. Не знала, что, чуть только плотский голод был утолен, страсть сменялась холодным безразличием. Но сейчас все было по-другому.

Там, в темноте, ему удалось отыскать крохотную полянку, в которую не заглядывал даже лунный свет.

Сбросив с себя шерстяной плащ, Нилл разостлал его на земле, устроив ложе для своей возлюбленной. Взяв Кэтлин за руку, он осторожно опустил ее на землю.

Едва дыша, Нилл смотрел на Кэтлин – она была чудо как хороша. Дивное, волшебное видение. Волосы, спускавшиеся на плечи, обрамляли светившееся в темноте лицо, своей белизной напоминавшее прекрасную лилию.

Много лет подряд, с самого детства, он не видел в жизни ничего, кроме презрения и насмешек, которыми все осыпали его благодаря позору, оставленному в наследство предателем-отцом. Даже прославившись, он по-прежнему знал одну только похоть или жадное любопытство – лишь эти чувства влекли к нему снедаемых вожделением женщин, будто они стыдились или же боялись, что его прикосновения каким-то образом осквернят их. Но сейчас в бездонных голубых озерах глаз Кэтлин сияло то, что было для него драгоценнее всего на свете, – доверие.

– Ты уверена, что в самом деле хочешь этого? – ради нее еще раз спросил Нилл. Ему до сих пор не верилось, что подобное возможно.

Одно мгновение она молчала, и холодный страх сковал его сердце, страх, что она передумала, что решила оттолкнуть его. Этого он бы не перенес. И все же он твердо знал – скажи она хоть слово, и он, не колеблясь ни минуты, отведет ее обратно в Дэйр.

Но то, что сделала Кэтлин, развеяло терзавшие его сомнения. Запустив пальцы в густую гриву его волос, она подставила ему губы для поцелуя. Нилл, припав к ее губам, как умирающий от жажды, забыл обо всем.

Бесчисленные битвы, в которых он сражался, кровь, смерть и стоны умирающих – вот что до сих пор составляло смысл его жизни. И ни разу Ниллу не приходило в голову задуматься над тем, чего лишались люди, которых повергал во прах безжалостный удар его боевого меча.

Нилл целовал ее жадно, будто желая, испив этот волшебный нектар, забыть о боли и предательстве, о том времени, когда он был один. Кэтлин застонала и приоткрыла губы, позволив его языку скользнуть внутрь.

Она была такая сладкая, эта маленькая колдунья из почти забытой детской сказки, что Нилл боялся поверить, что все это – на самом деле.

Нилл лег на Кэтлин, чувствуя, каким горячим стало вдруг собственное тело. Он дрожал от нетерпения, почти обезумев при мысли, что сейчас погрузится в ее теплую глубину, и молясь только о том, чтобы безжалостная судьба не сыграла с ним вновь одну из своих шуток, отняв у него Кэтлин.

Но даже в этот миг, сгорая от желания, Нилл изо всех сил старался обуздать терзавшую его страсть, хотя при виде тесного корсажа, плотно облегавшего упругую грудь, было дьявольски трудно держать себя в руках. Дрожащими пальцами ослабив шнуровку, он спустил его с плеч Кэтлин, и платье упало на землю. Вслед за ним последовала и тонкая рубашка, и вот уже лунный свет нежно осветил жемчужно-белые округлости гибкого молодого тела.

Едва дыша, Нилл пожирал взглядом восхитительные холмики грудей, увенчанные кораллово-розовыми бутонами сосков, мягкую выпуклость живота и темные завитки, кокетливо прикрывающие райское местечко меж девичьих бедер.

Раскинувшись на траве, Кэтлин ничего не скрывала от него, а в глазах ее будто застыл извечный женский вопрос: «Я тебе нравлюсь?»

Как он желал одним отчаянным рывком войти в тело Кэтлин, пронзить его своим клинком с яростью закаленного в битвах воина! Однако что-то удержало его. Подавив в себе этот порыв, Нилл попытался отыскать в своей душе всю нежность, на которую был способен.

– Милая, я воин, а не бард, – выдавил он хрипло. – Но этой ночью я впервые пожалел об этом. Будь это так, я сложил бы балладу о твоей красоте и прославил бы ее в веках!

Улыбка нежнее утренней зари осветила зардевшееся личико Кэтлин. Кончиком пальца она осторожно коснулась его нижней губы.

– А я, если бы смогла, спела бы тебе о том, какое… – Кэтлин на мгновение смутилась, отвела глаза и закончила едва слышным шепотом: – Какое это волшебство – лежать в твоих объятиях!

На самом деле ей хотелось сказать другое. И Нилл это почувствовал, но переспросить не решился. Чувственная нотка прозвучала в ее голосе, и это ударило ему в голову, точно крепкое вино.

«Тише, – уговаривал он себя. – Не торопись, иначе можешь напугать ее». Задыхаясь от нежности, Нилл проложил цепочку поцелуев вдоль изящного изгиба ее шеи и наконец припал к тому укромному местечку, где начинался упругий холмик груди. Кожа Кэтлин была бархатистой, как персик, и когда по ней от поцелуев Нилла пробежала дрожь, он почувствовал, что сгорает от желания.

Кэтлин чуть слышно застонала от удовольствия, когда жадные губы Нилла нетерпеливо втянули в себя упругий розовый сосок.

Со страстным нетерпением юной невинности она вновь приникла к нему, но этот порыв лишь заставил Нилла обуздать желание. Постаравшись забыть о том, что сгорает от нетерпения, он с нежностью продолжал ласкать ее.

Накрыв ладонью другую грудь, он принялся осторожно поглаживать сосок, пока тот тоже не превратился в тугой бутон. Потом очень медленно обвел кончиками пальцев изящный изгиб бедра, положил руку на живот, в который раз поразившись бархатистой мягкости ее кожи, и легко скользнул вниз, туда, где плоть ее, изнывавшая от желания, была уже слегка влажной.

Кэтлин тихо ахнула. Это прикосновение заставило ее выгнуться дугой, с губ сорвался умоляющий стон.

– Н-нилл, – едва слышно взмолилась она. Еще никогда в жизни ему не требовалось такого напряжения сил, чтобы разжать руки.

– Что, милая? – пробормотал он.

Кэтлин дрожала всем телом. Облако волос, словно водопад, окутывало ее тело, подчеркивая его восхитительную белизну.

– Мне хотелось бы дотронуться до тебя. Почувствовать твое тело так же, как ты сам трогаешь меня, чтобы ничто не разделяло нас.

С трудом заставив себя оторваться от нее, Нилл встал на колени и нетерпеливо сорвал рубашку. Прохладный ночной воздух обжег его тело, но ничто на свете не смогло бы в этот миг остудить огонь, пылавший в глубине. И то, что он заметил в ее глазах при виде своей наготы – удивление, любопытство, восторг, – заставило его окончательно потерять голову.

Нилл с трудом приказал себе стоять тихо, чтобы дать Кэтлин возможность вначале хорошенько разглядеть его иссеченное шрамами, похожее на шероховатую глыбу камня тело, а потом изучить его на ощупь. Он и подумать не мог, что прикосновение может быть настолько нежным. Хрупкие женские пальцы коснулись его губ, осторожно скользнули по подбородку. Потом, закусив губу, так что стали видны жемчужно-белые зубы, Кэтлин позволила своим рукам спуститься вниз, и вот они уже запутались в густых завитках волос, прикрывавших его могучую грудь.

Нилл еле сдержал стон. Наслаждение, которое он испытывал, когда тоненькие пальчики Кэтлин трогали бугры его литых мускулов, покрытых многочисленными шрамами, или осторожно касались его напрягшихся сосков, сводило его с ума. И когда она, повинуясь какому-то инстинкту, ласково обвела кончиком пальца вокруг одного, Нилл едва сдержался, чтобы не закричать.

– Я столько раз по ночам мечтала об этом, – тихонько призналась Кэтлин, и Нилл с удивлением заметил, как щеки ее порозовели. – Но мне никогда… и в голову не могло прийти, что тебе это понравится, – смущенно выдохнула она.

– Я воин, – тоже смущенно пробормотал он, – грубый и неотесанный.

– Ты похож на скалы на самом берегу моря – такой же могучий, изрезанный шрамами и все-таки невероятно красивый. Я бы хотела раствориться в тебе, слиться с тобой в единое целое, как когда-то с морем, когда шагнула в волны. Мне хотелось бы, чтобы ты обнял меня так крепко, как только можешь, и уже невозможно было понять, где ты, а где я. – Приложив ладошки к его груди, Кэтлин посмотрела на него широко распахнутыми глазами.

– И я тоже этого хочу, Прекрасная Лилия. Я хочу этого больше всего на свете.

Он лег возле нее, и Кэтлин нежно прижалась к его могучему телу. Кровь ударила Ниллу в голову. Подхватив Кэтлин на руки, он легко приподнял ее и прижал к себе, сгорая от наслаждения. Она была такая тоненькая, маленькая, что рядом с ней он чувствовал себя тяжелым и неуклюжим. Груди Кэтлин, прижатые к его груди, напряглись, длинные стройные ноги переплелись с мускулистыми ногами Нилла, а его напрягшийся жезл с силой уперся в ее нежный живот.

Кэтлин беспокойно задвигалась. Руки ее пробежали по его плечам, спустились на талию, коснулись литых бедер, и Нилл ощутил прикосновение ее мягких губ.

Кровь с такой силой застучала в его висках, что он едва не оглох, почувствовав, что еще мгновение – и он будет уже не в силах сдерживаться дальше.

Опрокинув Кэтлин на спину, он слегка отодвинулся, и его тяжелая, шероховатая ладонь снова легла ей на живот, на то самое место, где начинались шелковистые завитки волос.

Она была похожа на едва распустившийся цветок – здесь, внизу, лепестки ее женственности казались такими крохотными и нежными, что Нилл даже испугался своей неловкости. Овладев собой, он позволил своей руке скользнуть ниже, и Кэтлин вдруг, выгнувшись дугой, застонала и раскрылась, как бутон.

Стиснув зубы, чтобы не застонать от наслаждения, Нилл проник глубже, ощутив нетронутую преграду ее девственности. Кэтлин уже готова была принять его. Влажная пещерка истекала любовным соком.

Но для нее это будет в первый раз, напомнил себе Нилл. Сейчас ее лицо светится наслаждением, но стоит ему проникнуть вглубь, и наслаждение сменится жгучей болью.

Отыскав крохотную жемчужину, стыдливо укрывшуюся меж нежных розовых лепестков, Нилл нежнейшими прикосновениями пробудил ее к жизни. Ничего подобного Кэтлин и представить себе не могла. Ахнув, она широко раскрыла глаза.

– Н-нилл, что… что?!

– Не пугайся, радость моя, – пробормотал он, зарывшись лицом в ложбинку между ее грудей. – Это волшебство любви.

Ресницы Кэтлин слабо затрепетали. Она задрожала, когда сильная рука Нилла осторожно раздвинула ей бедра.

Сдерживая терзавшее его нетерпение, Нилл ласкал ее до тех пор, пока Кэтлин окончательно не потеряла контроль над собой. Она уже не сдерживала ликующих криков, и Нилл чувствовал, как в ней с каждой минутой нарастает желание. С радостью и гордостью он смотрел, как отважно окунулась она в водоворот неведомой ей могучей страсти.

Нилл сгорал от желания ворваться в Кэтлин, заполнив ее тело, почувствовать, как своды ее пещерки тесно сомкнутся вокруг его напрягшегося могучего копья, но боялся. Боялся, что, нарушив преграду ее невинности, уже не сможет остановиться, и тогда вместо наслаждения Кэтлин познает лишь боль и грубое насилие.

Губы Нилла проложили цепочку влажных поцелуев вдоль ее тела, припали к самому средоточию ее женственности. Кэтлин, вздрогнув от неожиданности, слабо вскрикнула, голова ее запрокинулась. Волны наслаждения закружили ее, унеся с собой. При виде Кэтлин, почти лишившейся чувств, Нилл испытал прилив мужского торжества.

И все-таки, оказалось, она мечтала о большем. Руки Кэтлин вдруг с силой вцепились в его плечи. Приподнявшись на локтях, Нилл заглянул в ее лицо, светившееся от наслаждения.

И тут ей удалось поразить его. С глазами, еще затуманенными удивлением, с припухшими от его поцелуев губами, тяжело дыша, Кэтлин вдруг просунула руку между их слившихся воедино тел, и пальчики ее сомкнулись вокруг его копья.

– Я не знаю… не знаю, что делать, – прошептала она едва слышно. – Что-то подсказывает мне, что я должна помочь тебе испытать то же, что испытывала сама, когда ты так же дотрагивался до меня. – Пальцы Кэтлин сжались, и Нилл, скрипнув зубами, отвел ее руку в сторону.

– Впусти меня, Кэтлин, – умоляюще прохрипел он. – Я больше не могу. Я должен войти в тебя!

Откинувшись назад, Кэтлин раздвинула бедра и протянула к нему руки, словно призывая его. Нилл, чувствуя, как горящий кончик его копья коснулся чуть влажной расщелины между ее ног, окончательно потерял голову. Сильные руки его приподняли ее бедра. Ему отчаянно хотелось быть нежным, ласковым. При мысли о том, что может причинить Кэтлин боль, Нилл содрогнулся. Господи, какой же он огромный по сравнению с ней, в отчаянии подумал он. Еще до того как сделать первое движение, Нилл уже понял, что безболезненно проникнуть в это нежное, хрупкое тело нечего и мечтать.

А Кэтлин, нетерпеливо задвигавшись под ним, вдруг прильнула к нему с нескрываемым жадным желанием, тем более удивительным, что Нилл чувствовал, насколько она неопытна и невинна.

И Нилл не выдержал. Из груди его вырвался стон, и, раздвинув ей бедра, он одним сильным толчком ворвался в ее тело.

Ахнув от боли и неожиданности, Кэтлин замерла. А Нилл почувствовал, что отдал бы все на свете, лишь бы принять ее боль на себя.

Он осыпал поцелуями ее щеки, ее губы, шею, едва сдерживаясь, чтобы не задвигаться в ней. Безжалостно укрощая собственное нетерпение, Нилл понимал – нужно дать Кэтлин время привыкнуть к новым для нее ощущениям. Такой сладостной пытки ему еще не доводилось испытывать. И вот он наконец почувствовал, как ее окаменевшее тело немного расслабилось под его ласками, и, прижавшись губами к ее волосам, вдруг прошептал слова, которые, казалось, никогда не могли сорваться с его языка.

А она ответила ему своим телом. Вздох невыразимого наслаждения сорвался с ее губ, и Кэтлин снова прижалась к нему. Еще мгновение – и она слабо застонала, и Нилл догадался, что его время наконец пришло. Больше он был уже не в силах сдерживаться. Чуть отодвинувшись, он снова проник в нее и начал двигаться. Кэтлин ахнула, руки ее обвились вокруг его шеи. Подхватив ее под колени, он закинул ее ноги к себе на спину, стремясь оказаться еще глубже. Окончательно потеряв самообладание, Нилл задвигался в ней, сжимая Кэтлин в объятиях так, словно не собирался отпускать никогда.

Она всхлипнула, инстинктивно умоляя о чем-то, чего жаждали они оба, и Нилл с готовностью откликнулся на ее зов. Почувствовав, что пик его собственного наслаждения уже близок, он снова отыскал крохотную жемчужину. Опытные пальцы сделали одно быстрое, неуловимое движение, и он вновь яростно задвигался в ней.

Кэтлин, уткнувшись ему в плечо, чуть слышно застонала как раз в тот момент, когда волна невыразимого наслаждения накрыла его с головой.

Нилл без сил рухнул на нее, чувствуя, как мир вокруг него рассыпался на куски. Тяжело дыша, он крепко прижал Кэтлин к себе и затих. Прошло несколько минут, а она так и не шелохнулась. При мысли о том, что он, возможно, поранил эту хрупкую женщину, Нилл почувствовал, как оборвалось его сердце.

Приподнявшись на локте, он заглянул Кэтлин в лицо. Щеки ее были мокры от слез, губы дрожали.

– Я сделал тебе больно? – со страхом прошептал он, осторожно смахнув слезинку с ее ресниц.

– Нет, что ты!

– Тогда почему ты плачешь?!

– Мне вдруг стало страшно, что я могла это потерять. Никогда так и не узнать, какая она, любовь. Но я всегда буду помнить, как твои сильные руки обнимали меня, как ты целовал и… и… – Голос ее внезапно дрогнул. – Даже оставшись одна, я никогда не забуду эту ночь!

Нилл онемел. Сердце его разрывалось от боли при виде решимости, написанной на ее лице. Одна! Как он мог отпустить ее после всего, что было между ними?! Уйти самому? Он покачал головой, молча скользнув губами по шелковистой округлости ее плеча.

Но ведь ему и раньше уже приходилось уходить! Он бросил Дэйр, оставил мать и Фиону. Почему же тогда ему так трудно смириться с мыслью о том, что вскоре ему придется расстаться и с Кэтлин?

С хриплым криком отчаяния Нилл припал к ее губам. Слепец, думал он. Не замечая ничего, кроме своего горя, он даже не понял, чего лишился, когда много лет назад отрекся от своей семьи! Только теперь он знал, чего им стоило его бездушие. Неужели и сейчас трусость заставит его бросить Кэтлин на произвол судьбы?

Но есть ли у него выбор? Письмо, отправленное тану, если и успокоит того, то лишь на время. Что сделает Конн, когда узнает, что Нилл не станет больше сражаться? Если объявит, что уезжает, чтобы поселиться в Дэйре навсегда? Догадается ли он, что Кэтлин жива, что Нилл попросту обманул его? Нет, подумал Нилл с острым чувством вины, Конну и в голову не придет усомниться в словах приемного сына.

А что, если им с Кэтлин остаться в Дэйре? Будет ли она в безопасности? Ни человеку на земле, ни ангелу на небесах не по силам оберегать ее так, как это будет делать он!

Если они будут осторожны, то смогут тихо жить здесь вдвоем, на этом укрытом от всех клочке земли, еще хранившем воспоминания о прошлых днях, их неизъяснимое очарование.

Он покосился на Кэтлин. Глаза ее сонно закрылись, и он вдруг представил, как она уснет в его объятиях, как он разбудит ее поцелуем и нежность, сияющая в ее глазах, заставит его забыть стыд и насмешки, ядом пропитавшие его прошлое.

Нилл осторожно укрыл полами плаща ее обнаженное тело и крепче прижал к себе. Кэтлин заставила его поверить в то, что все будет хорошо. На мгновение ему вдруг захотелось обнажить перед ней свою израненную душу. Но он не осмелился, потому что если он потерпит неудачу…

Нилл отогнал от себя эту мысль. Этого ему не пережить! Он употребит всю свою хитрость, все свое мужество, чтобы спасти их обоих.

Чувствуя, как в груди его просыпается надежда, Нилл подумал, что эта ночь станет для них началом новой жизни. Может быть, в этот раз судьба не будет так жестока и подарит ему еще один шанс на счастье – возможность вновь заслужить доверие Фионы, узнать наконец материнскую любовь и, что самое драгоценное и невероятное, сделать Кэтлин своей женой.




Глава 15


Ветер гулял по долине, заросшей пурпурным вереском. Кустики глянцевитых цветов калужницы поднимали к небу свои яркие венчики. Укладывая охапку цветов в полную до краев корзинку, Кэтлин подумала, что не помнит такого чудесного дня.

Оглянувшись, она бросила полный любви взгляд на мать Нилла, примостившуюся неподалеку от нее. Женщина, годами задыхавшаяся в пыли среди развалин, где по стенам висела паутина, окруженная только воспоминаниями, теперь, казалось, излучала сияние. Пустые, безрадостные прежде дни сейчас были заполнены смехом и счастливой болтовней. Аниера казалась полной жизни, как бутоны цветов, которые она вплела в свои волосы.

Досточтимая матушка как-то сказала, что такие дни, как сегодня, – дар Божий, рука Господа, которую он в благости своей посылает тем, кому довелось много страдать. Но только сейчас Кэтлин поняла, насколько драгоценным может быть этот дар.

Сокровище, преподнесенное ей Ниллом. Из стен монастыря он вывел ее в переполненный чувствами мир, о великолепии которого Кэтлин не подозревала.

Тот магический голос, призывавший ее по ночам и отгонявший сон, обрел наконец плоть.

Нилл. Сильное мужское тело, восхитительные тайны, которые до сих пор прятались в глубине ее существа и которые он раскрыл ей.

Шесть ночей миновало с того дня, когда они с Ниллом танцевали в лунном свете, и вот ее мир изменился навсегда. Нет, пожалуй, он изменился в ту минуту, когда Нилл, словно смерч, ворвался в ее жизнь.

Он показал ей мир, где есть место и смеху, и горю, и страсти. Не дожидаясь, пока его попросят, он выполнил самое заветное желание Кэтлин – показал ей, что такое настоящая семья.

Непрошеные слезы увлажнили ее глаза. Да, благодаря ему она изменилась настолько, что едва узнавала себя.

Кэтлин подошла к берегу ручья и в третий раз за сегодняшнее утро с улыбкой принялась вглядываться в свое отражение.

Женщина, смотревшая на нее из ручья, была очаровательна. Ее голубые глаза, никогда еще не сиявшие так ярко, как сегодня, таили в себе предвкушение чуда. Утренние лучи солнца окрасили щеки розовым, а мягкие, чуть припухшие губы горели нетерпением в ожидании ночи, когда Нилл окажется в ее постели. Весь день он пропадал на охоте, чувствуя, что не в силах находиться рядом с Кэтлин и не схватить ее в объятия. А как только на землю спускались сумерки, он возвращался.

Дождавшись, когда мать и сестра заснут, Нилл прокрадывался в комнату Кэтлин. Теперь, когда она пылала любовным нетерпением, Морская комната, казалось, была наполнена сиянием ее красоты.

Горячие руки Нилла срывали с нее одежду, и Кэтлин, путаясь в застежках, торопливо помогала ему. Снова и снова Кэтлин ласкала выпуклые мышцы Нилла, ставшие такими восхитительно-знакомыми, не переставая удивляться тому, какой отклик это находит в нем.

Восторг, который испытывала Кэтлин, касаясь его обнаженного тела, удивлял и восхищал его. Этот восторг мог сравниться лишь с тем наслаждением, которое ему удалось пробудить в ней, приоткрыв тайны ее собственного тела.

Приходила другая ночь, а за ней еще и еще. Кэтлин жила как во сне. Весь день она грезила наяву, дожидаясь той минуты, когда он прокрадется к ней в комнату, заключит в объятия и станет безумно, отчаянно любить ее.

Нет, вдруг печально одернула она себя, это не любовь. Лишь желание, и ничто другое, влекло Нилла в ее постель. Одна только мысль, что этот гордый, покрытый шрамами воин может отдаться во власть подобного чувства, была безумием, и Кэтлин это знала. Она и подумать не могла о том, что Нилл может признаться ей в любви.

И все-таки Кэтлин, поглядывая на горизонт, уже слабо розовевший в преддверии рассвета, мечтала об этом в ту минуту, когда Нилл покидал ее до следующей ночи.

Лицо, смотревшее на нее из ручья, вдруг стало грустным. Кэтлин постаралась прогнать печальные мысли. Нет, она не станет тратить время на пустые сожаления!

Кэтлин была уверена – проведи она в объятиях Нилла хоть целую жизнь, все равно ей никогда не пресытиться им, его суровой нежностью, яростным стремлением подарить ей наслаждение.

Кэтлин мечтала, что когда-нибудь сможет помочь этому суровому человеку увидеть себя ее глазами. Увидеть мужественного, храброго воина, благородное сердце которого заставило его пожертвовать собственным будущим ради незнакомой девушки.

За спиной Кэтлин раздался шорох. Обернувшись, она увидела Аниеру. С венком из свежих душистых цветов в волосах та шла к Кэтлин. Девушка улыбнулась.

– Я набрала полную корзинку вереска, чтобы усыпать им пол в замке, – сказала она, стараясь отогнать воспоминания о ночах, проведенных с Ниллом. – Думаю, можно возвращаться. Вы пойдете со мной?

Аниера с улыбкой покачала головой, бросив взгляд на лощину. Ее обычно тусклые глаза сейчас сияли, как у юной девушки, будто там, в густой траве, ее поджидал возлюбленный.

– Нет, я еще побуду немножко с Ронаном. Мы с ним часто бывали здесь, у ручья.

– Хорошо, – кивнула Кэтлин. – Но если вы устанете, Нилл на меня рассердится.

Смех Аниеры прозвучал как журчание ручья.

– Ах, как будто мой сын может сердиться на тебя, дорогая! – Лицо Аниеры светилось счастьем. – Вы дурачите меня, милые дети! Думаете, я настолько стара и слепа, что не вижу, как он не сводит с тебя глаз?

Щеки Кэтлин вспыхнули. Глупости, отругала она себя, с чего она вообразила, что Аниера догадалась о том, как они с Ниллом проводят ночи? Сделав беззаботное лицо, Кэтлин заставила себя рассмеяться:

– Интересно, как это ему удается, когда он с утра до вечера пропадает в лесу?

– Да, сейчас я уже стара. И… – Взгляд Аниеры опустился на охапку цветов, которые она прижимала к груди. – И мой Ронан поджидает меня в Тир Нан Оге. Но я еще не забыла лицо любви.

Сжимая в руках руку Аниеры, Кэтлин притихла, разделяя ее печаль по ушедшей навсегда прекрасной любви.

– Конечно, ведь вы помните лицо Ронана, – мягко сказала она.

– Да, конечно. И вижу его каждый раз, стоит мне только взглянуть на Нилла. Но ты меня не поняла, девочка. Ты любишь моего сына.

Тревога вспыхнула в душе Кэтлин, и она вдруг почувствовала, как острая боль кольнула ее в сердце.

– Вы не должны говорить об этом Ниллу. Он… ему это не понравится.

– Вот как? Неужто не понравится? Ах, мой бедный мальчик! Но ведь глаза его сияют, как когда-то глаза Ронана, когда он смотрел на меня, и причиной этому – ты, детка!

«Да, но когда вы с Ронаном полюбили друг друга, ему не пришлось столько страдать, – хотелось возразить Кэтлин. – На его долю не выпало пережить страшную весть о предательстве любимого отца, выдержать презрение и насмешки. Ему не приходилось мучиться подозрениями, как Ниллу. И вам не довелось знать, каково это – быть проклятой с самого рождения, а потом бояться каждой тени, потому что верховный тан желает вашей смерти!»

Но Аниера продолжала витать в царстве грез.

– Прежде чем Ронана увезли, он успел сказать мне, что детям ничего не грозит, – тихо продолжала она. – Он пообещал, что позаботится об этом, чего бы это ему ни стоило. Они сильные, сказал он, потому что их породила любовь, которая сильнее смерти. – Аниера подняла к Кэтлин глаза, ее лицо просияло. – Мне стыдно признаться, но я уже начала было сомневаться в этом, пока не увидела, как мой сын смотрит на тебя. И тогда я наконец поняла.

– Что поняли? – дрожащим от волнения голосом спросила Кэтлин.

– Что теперь моему Ниллу ничего не грозит.

– Нет, – голос Кэтлин прервался, – вы не понимаете… Это из-за меня…

Не в силах продолжать, она замолчала. Как объяснить несчастной женщине, что благодаря Кэтлин Нилл оказался в западне, что она виной тому, что его мечты развеялись в прах, что, сохранив жизнь ей, Нилл подставил под удар собственную?

Тишину утра разорвала песня жаворонка. Аниера подняла лицо к небу.

– Я догадываюсь, зачем ты оказалась здесь, милая. Ронан объяснил мне это прошлой ночью. Ты здесь, чтобы преподать моему сыну драгоценный урок. Объяснить ему, как хорошо, когда ты больше не одинок.

Аниера воткнула в волосы Кэтлин букетик белых цветов, потом повернулась и с улыбкой пошла к ручью. С отчаянно бьющимся сердцем Кэтлин проводила ее взглядом. «Ронан объяснил мне это прошлой ночью». Краткий проблеск сознания оказался, увы, не больше чем иллюзией, и теперь несчастная женщина, затерявшись в мире грез, казалась еще более одинокой, чем раньше.

Кэтлин подумала, что у нее появился шанс хоть как-то вознаградить человека, пожертвовавшего для нее всем. Она постарается, чтобы этот гордый одинокий воин понял, как это чудесно, когда есть человек, который с нетерпением ждет твоего возвращения.




Кэтлин разбрасывала издававшие сладковатый медвяный запах пучки вереска по свежевымытому полу. Немного погодя в зале уже царил запах луга, где они с Ниллом впервые познали чудо любви.

Она оставила Аниеру мечтать на поляне среди цветов. Глаза пожилой женщины были безмятежны, что бывало нечасто, но цветы приводили ее в детский восторг.

В последнее время Фиона пропадала где-то до самой ночи, а Кэтлин во время ее таинственных отлучек тряслась от страха за нее. Просьбы быть поосторожнее в лучшем случае натыкались на презрительное фырканье. Порой Фиона снисходила до того, чтобы напомнить докучливой опекунше, что бродит в окрестностях замка с тех пор, как научилась ходить, и не собирается менять свои привычки.

На душе Кэтлин было тревожно. Какой-то тайный огонь, горевший в глазах Фионы, не давал ей покоя, и неприятности не заставили себя ждать.

В то утро на рассвете, сразу после того, как Нилл незаметно ушел из ее комнаты, Кэтлин спустилась вниз разбудить Фиону и обнаружила, что девушка уже исчезла. Точнее, она и не ложилась. Промучившись в сомнениях до той минуты, когда Нилл, как обычно, оседлал коня, чтобы уехать до вечера, Кэтлин так ничего и не решила. Дважды она уже открывала рот, чтобы рассказать Ниллу об исчезновении сестры, и каждый раз останавливалась. Сообщение об очередной выходке Фионы заставило бы Нилла мучиться от страха за сестру, пока шальная девчонка не объявится, а та сцена, которая неизбежно последует за ее возвращением, наверняка еще больше отдалит их друг от друга.

Заставив себя успокоиться, Кэтлин решила приняться за дела, гадая про себя, в какие неприятности могла вляпаться эта невозможная девчонка.

В конце концов Фиона все-таки вернулась домой, но ее появление нисколько не разрядило царившую в замке атмосферу надвигающейся беды. Девушка фыркала и огрызалась, точно кошка, защищающая котят.




Кто-то должен был подготовить Аниеру к мысли о том, что, несмотря на все усилия, предпринимаемые Ниллом, скорый отъезд из замка неизбежен. Кэтлин постоянно помнила об этом. Более того, опасность могла выгнать их из Дэйра в любую минуту. Что тогда будет с Аниерой, оставалось только гадать. Кэтлин попыталась представить себе, каким горем это обернется для несчастной женщины, и сердце ее заныло. Увидев Аниеру сегодня среди цветов, такую безмятежно-счастливую, она ясно поняла, что отъезд может разрушить последнюю надежду на то, что рассудок когда-нибудь вернется к матери Нилла.

На щеках Аниеры почти всегда играл слабый румянец, и глаза не казались больше тусклыми, как мутное стекло. Но что самое удивительное – порой Кэтлин замечала в них едва уловимый проблеск сознания, будто Аниера пыталась разрушить преграду, отделявшую ее от реальности. Выдержит ли ее рассудок, если действительность со всей беспощадностью обрушится на нее – предательство любимого мужа и его бесславный конец, вечное бунтарство совершенно одичавшей дочери и ее ненависть к единственному брату? Не разорвется ли материнское сердце, когда Аниера узнает о том, сколько пришлось выстрадать Ниллу?

Бросив последнюю охапку вереска в дальний угол зала, Кэтлин подумала, не сделала ли она глупость, когда решила привести в порядок замок Дэйр.

Вдруг за ее спиной с оглушительным грохотом распахнулась дверь и Фиона вихрем влетела в зал. Волосы ее растрепались, глаза сверкали. От неожиданности Кэтлин уронила корзинку.

– Кэтлин, сейчас сюда явится один человек! – задыхаясь, крикнула Фиона, захлопнув дверь. – Не вздумай сказать ему, что прошлую ночь я не ночевала дома!

Вздрогнув, Кэтлин бросила встревоженный взгляд в сторону двери.

– Ну не могу же я ему ничего не сказать, верно? К тому же Нилл вечно твердит, чтобы я никому не показывалась на глаза. Возможно, воины Конна уже рыщут в округе.

Раздавшийся в эту минуту оглушительный грохот заставил обеих девушек подпрыгнуть. Казалось, затряслись даже каменные стены.

– А ну открывай, маленькая воровка! – проревел хриплый мужской голос.

Кэтлин бросила взгляд на Фиону:

– Что ты натворила?!

Девушка пригладила огненно-рыжие кудри.

– Это мое дело!

Чьи-то кулаки снова с грохотом застучали в ветхие ворота.

– Не заставляй меня разнести тут все на кусочки, девчонка! Какого дьявола ты украла мою корову?

Бросившись к Фионе, Кэтлин схватила ее за плечи и так встряхнула, что у той стукнули зубы.

– Фиона, – задыхаясь, прошептала Кэтлин, – ради всего святого, только не говори мне, что ты украла…

– Ага! И ничуть об этом не жалею! Не переживай! Сейчас я избавлюсь от этого олуха!

Быстро оглядевшись, Фиона подобрала пару крошечных веточек вереска и с нарочитой небрежностью воткнула их себе в волосы. Повесив на руку корзинку, она неторопливо направилась к двери. А Кэтлин комочком сжалась в самом дальнем углу зала, укрывшись за массивным сундуком.

– Хочешь совсем меня оглушить, Гормли? – возмутилась Фиона, отпирая тяжелые ворота.

Личность, появившаяся на пороге, вызвала у Кэтлин дрожь омерзения. Неряшливо одетый, с грубым наглым лицом и глубоко посаженными злобными глазками, этот мужчина смахивал на кабана, от которого когда-то чудом спаслась Кэтлин. Жесткая щетина нависала над низким скошенным лбом.

– Оглушить?! Клянусь честью, девчонка, я добьюсь, чтобы тебе за воровство отрубили руку! Моя корова! И к тому же та самая, что всегда приносила двойню!

Желудок Кэтлин от страха свело судорогой. Но Фиона невозмутимо поставила корзинку на пол и ладонью смахнула воображаемый пот со лба.

– А я слышала, что проклятую скотину попросту сглазили. Может, сама Туата де Данаан решила забрать ее к себе, как ты думаешь?

И без того разъяренное лицо Гормли побагровело еще больше.

– Что-то я не слышал, чтобы феи оставляли в грязи следы, да еще в точности такого размера, как у тебя! Кроме того, жена видела, как накануне ты весь день слонялась возле моего дома!

– По-твоему, весь этот вереск сам появился у нас в замке, да? – не выказывая ни малейших признаков страха, насмешливо фыркнула Фиона. – А что до твоей жены, так она, держу пари, тебя самого не отличит от коровы! Впрочем, если подумать, может, оно и к лучшему – если любоваться твоей рожей каждый день, так поневоле захочешь ослепнуть!

– Не смей зубоскалить, паршивка! В округе еще не забыли ни твоего отца, ни того, что он натворил! И тут немало таких, как я, которые запляшут от радости, когда его отродье уберется из наших мест навсегда!

– Может быть, тут и есть такие, кто ненавидит мою семью, – отбросив с лица огненно-рыжие кудри, бросила Фиона, – но все равно тебе потребуются доказательства, Гормли, а их у тебя нет!

Кэтлин невольно подумала, сколько же раз за эти годы ей, почти ребенку, приходилось противостоять грубым и жестоким людям, не имея для защиты ничего, кроме хитрости и ума.

У девушки был такой невинный вид, что Кэтлин готова была поклясться, что возвела на нее напраслину. То же самое скорее всего подумал и Гормли. Вне всякого сомнения, и на этот раз проделка сошла бы ей с рук, если бы по несчастной случайности раздавшееся в эту минуту откуда-то из глубины замка оглушительное мычание не заставило всех участников этой сцены вздрогнуть.

Ужас сковал Кэтлин по рукам и ногам.

– Вот она! – взревел Гормли. – Это моя Боанн! Ну, я заставлю тебя заплатить за все неприятности, что ты мне доставила, негодяйка!

Фиона попыталась было заступить ему дорогу, но Гормли, оттолкнув ее, ринулся на голос своей коровы. Кэтлин, хоть и помнила, что не должна показываться на глаза, поняла, что не может оставить Фиону на растерзание этому ужасному человеку. Держась в тени, она бесшумно последовала за ними обоими.

В дальнем конце двора, в полуразрушенном строении, куда Кэтлин до сих пор не заглядывала, спокойно лежала бурая коровенка.

При виде цветочной гирлянды, кокетливо свисавшей с одного из рогов, сердце Кэтлин сжалось. Она вдруг представила, как Фиона пляшет от радости возле долгожданной коровы, пытаясь скрыть ужас, терзающий ее при мысли о возможности попасться на месте преступления. Уж кому, как не этой девушке, всю жизнь видевшей вокруг одну лишь жестокость, было знать, что за наказание грозит ей, если кража выплывет наружу?!

Подскочив к корове, Гормли сорвал венок с ее рога. При виде хозяина в глазах животного мелькнул страх. Вскочив на ноги, несчастная буренка, судя по всему, вспомнив жестокое обращение, пугливо отпрянула в сторону.

– Ради всего святого, как она забралась сюда?! – ахнула Фиона, отчаянно пытаясь придумать, как выбраться из ловушки, в которую сама себя загнала. – Не иначе проделки какой-нибудь феи!

– Будь они трижды прокляты, твои феи! Ты морочила мне голову, твердила, что корову, дескать, сглазили, потому как у тебя слюнки текли завладеть моим добром! – взревел Гормли.

В его злобных глазах пылала ярость человека, который вдруг сообразил, что его чуть было не выставили на посмешище. Мясистая лапища вцепилась в огненно-рыжие кудри Фионы, и Кэтлин ахнула, когда увидела, как девушка закусила губу, чтобы не закричать от боли.

– Ты пойдешь со мной! – рявкнул Гормли. – Я долго ждал случая свернуть тебе шею, проклятая девчонка! Ну вот он и наступил, этот день. Я надеялся, что воины тана сделают это за меня, но с радостью удавлю тебя собственными руками!

Кэтлин успела заметить мелькнувшую тень ужаса на застывшем лице Фионы. Много лет подряд девушка привыкла поступать как маленький зверек – при виде приближающейся опасности забиваться в укромную щель или пытаться перехитрить своего врага в надежде, что быстрые ноги и острый ум выручат ее и на этот раз. Но как бывает, увы, довольно часто, настал день, когда хищнику повезло больше и он вонзил острые когти в тело жертвы. Игра была окончена.

Кэтлин отлично понимала, чем рискует, показавшись на глаза Гормли. Но что ей оставалось делать? Одному Богу известно, когда вернется Нилл. Даже если, узнав о несчастье, он отправится на выручку, девушка к его приезду может быть уже мертва.

Кэтлин отчаянно огляделась в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за оружие, но ничего не обнаружила. Оставалось полагаться только на хитрость. Собрав все свое мужество, она встала у них на дороге. В этот момент Гормли свирепо толкнул Фиону в спину и та почти уткнулась носом в Кэтлин.

– Что за… кто? – начал Гормли, но при одном взгляде на Кэтлин челюсть его отвалилась. Увидев плотоядный огонек, загоревшийся в глубине его свирепых кабаньих глазок, Кэтлин почувствовала дурноту. – Так-так, и кто же это у нас, Фиона? Не иначе сама королева фей, которую ты, верно, украла вместе с моей коровой? Ишь ты, какая красотка! Ну-ну, не надо бояться, мой маленький цветочек! Теперь уж Турлох Гормли о тебе позаботится!

Надменно выпрямившись, будто настоящая хозяйка Дэйра, Кэтлин смерила наглеца взглядом.

– Немедленно отпустите Фиону, – процедила она сквозь зубы.

– Нет уж, дудки! Даже ради ваших прекрасных глаз, моя очаровательная голубка, – грубо хохотнул Гормли. – Она лгунья и воровка, имеющая наглость грабить честных людей! Я потратил годы, чтобы поймать девчонку за руку, отыскать доказательства ее подленьких делишек, и вот этот день наконец настал. Уж на этот раз дочка проклятого Ронана отправится прямиком в пекло, повидаться с папашей!

– Но она ведь уже сказала, кажется, что понятия не имеет, как корова забралась туда! – возмутилась Кэтлин, решив не сдаваться. – Возможно, ваше животное просто-напросто забрело туда, пока я… пока мы собирали вереск!

– Вы что, леди, принимаете меня за идиота?! Девчонка украла у меня корову, и она за это заплатит!

«Заплатит!» – похоронным звоном отдалось в мозгу Кэтлин. Золотой браслет, который она носила на запястье, единственное, что связывало ее с отцом и матерью, дар любви, который они, расставаясь с крошечной дочерью, положили в пеленки, когда ее навеки забрали из их рук, вдруг стал горячим и сдавил ей руку. Она уже совершила одну непростительную глупость, позволив Гормли увидеть ее лицо, но если теперь покажет ему эту драгоценность, можно не сомневаться, что его крошечные свинячьи глазки запомнят ее навсегда.

«К тому же, отдав ему браслет, – шепнул чей-то голос, – ты больше никогда не сможешь, лежа без сна в постели, снова и снова прижимать его к губам, зная, что когда-то его касались руки покойных родителей».

Глубоко вздохнув, Кэтлин упрямо вздернула подбородок и взглянула в лицо Гормли с решимостью, которую сама от себя не ожидала.

– Ну хорошо, Гормли. А если Фиона уплатит вам за корову, вы ее отпустите?

– Да не крала я у него эту проклятую корову! – запротестовала Фиона.

Это выглядело настолько глупо, что Кэтлин захотелось хорошенько наподдать упрямой девчонке.

– Должно быть, вы недавно в наших местах, – с наглым смешком покачал головой Гормли. – Да обыщи хоть весь Дэйр сверху донизу, все равно ничего ценнее паутины не сыщешь! Однако если вам, о прекрасная королева фей, угодно сотворить чудо и предложить мне кошель золота, я, так и быть, откажусь от удовольствия полюбоваться, как будет визжать на допросе проклятая девчонка!

Кэтлин потребовались все ее силы, чтобы не позволить этому негодяю заметить, как она боится.

– У меня есть одна вещица, которую я готова отдать вам в уплату за Боанн. Кажется, вы сами жаловались на то, что корову сглазили. С тех пор как она попала в ваши руки, вам вечно не везло, верно?

– Говорю вам, это она всему виной, эта мерзкая девчонка! – хрипло прорычал Гормли.

– Да уж, – выплюнула Фиона ему в лицо, – давай, вали все на меня, на проклятие фей, на корову! А ведь всему виной ты сам! Достаточно только посмотреть на несчастную животину! Ведь у нее вся шкура в шрамах! Ты бил ее!

– Проклятие, да ты, никак, еще смеешь обвинять меня, ведьма! – рявкнул Гормли.

– Но это чистая правда! – взвилась Фиона. – Дьявольщина, да у меня не хватит пальцев сосчитать, сколько раз я собственными глазами видела, как этот негодяй, пьяный в дымину, лупил палкой несчастное животное только за то, что бедняга попалась ему под руку. Да, да, и не только корову, а еще и жену и сыновей! Всякого, до кого хватило рук дотянуться! А они, в свою очередь, колошматили чем попало несчастную Боанн!

«Господи, спаси и помилуй! – в ужасе взмолилась про себя Кэтлин. – Неужели она не понимает, что своими руками накидывает петлю себе на шею?!»

– Фиона, прекрати немедленно!

– А что до того, будто бы я украла твою проклятущую корову, так, может быть, заодно припомним и то, что ты стащил из Дэйра, когда я была еще слишком маленькой, чтобы защитить наше добро? А, Гормли?

– А ну закрой свой рот, девчонка, или, клянусь всеми святыми, я заткну его навсегда! – Физиономия Гормли стала пунцовой. – Еще такие, как ты, станут меня обвинять!

– Любой, у кого есть глаза, может увидеть все это у тебя в доме – стулья, на которых вырезаны имена моих родителей! И подарок невесте от жениха – маленькую скамеечку, которую отец смастерил собственными руками и подарил матери в тот год, когда они обвенчались!

Кэтлин успела заметить виноватый блеск, мелькнувший в глазах Гормли. Впрочем, заботило его скорее не то, что он взял грех на душу, а то, что грешок этот выплыл наружу. Потом он, видимо, вспомнил, что Фиона не сможет ничего доказать, и заметно приободрился.

– Так что эта корова – моя! Можешь считать, что она пойдет в уплату за то, что ты отнял у нас, старый негодяй!

– Тогда почему бы тебе не позвать на помощь своего знаменитого братца, а, проклятый злобный крысеныш? Ты еще была сопливой девчонкой, а уж и тогда, чуть что, грозила всем, что он, дескать, скоро вернется и тогда тем, кто осмелился тебя обидеть, не поздоровится! Помнишь, какие проклятия ты призывала на наши головы? Я еще не забыл, как ты вопила: «Вот погодите, скоро Нилл вернется! Он вам покажет!»

– Замолкни, мерзавец, или я сделаю все, чтобы ты не зажился на этом свете! – Голос Фионы вдруг осекся, лицо побледнело.

Сердце Кэтлин обливалось кровью. С губ Гормли слетел жестокий смешок.

– Да-да, теперь-то все в округе давным-давно знают, что твой братец, знаменитейший воин Гленфлуирса, попросту знать тебя не хочет. Ему плевать, даже если ты сдохнешь от голода и сгниешь прямо тут, в развалинах замка!

– Это неправда! Нилл сейчас… – вскинулась возмущенная Кэтлин, но тут же спохватилась и вовремя прикусила язык.

Хватит с нее тех глупостей, которые она уже успела натворить. Гормли ни за что не должен пронюхать, что Нилл вернулся в родной Дэйр. Но увы, было уже слишком поздно. Глубоко посаженные кабаньи глазки вспыхнули злобным огнем.

– Ах вон в чем дело? Стало быть, знаменитый герой Гленфлуирса нашел время заехать полюбоваться на развалины своего замка? Что ж, он здесь долго не задержится, это я вам обещаю. Вся Ирландия знает, как ему ненавистно это место, как он презирает здесь каждый камень – да-да, каждый камень!

Кэтлин тщетно подыскивала подходящие слова, чтобы швырнуть их в лицо наглецу, прекрасно понимая при этом, что, если негодяй догадается, как сейчас Нилл относится к месту, где родился и вырос, дело может обернуться куда хуже.

– Никому в округе не взбредет в голову поинтересоваться, в чем дело, если что и стрясется с кем-то из тех, кто живет в Дэйре! Тебе это известно лучше, чем кому-либо, верно, Фиона? – презрительно хмыкнул Гормли. – Вся Ирландия знает, что вы заслужили то, что на вас свалилось, после того, что сделал Ронан!

Глаза Фионы пылали ненавистью. Кэтлин бросилась вперед, решив сделать еще одну, последнюю, попытку уладить все миром, прежде чем яростная ненависть Фионы уничтожит последний шанс заключить с Гормли сделку.

– Вы сказали, что если получите справедливую плату за корову, то отпустите Фиону, – невозмутимо напомнила Кэтлин.

– Может быть, и так, но это было раньше. А теперь, после всего, что наговорил тут ее поганый язык, вы должны заплатить мне царский выкуп, чтобы я отказался от удовольствия заставить девчонку замолчать навсегда.

Кэтлин украдкой коснулась браслета, чувствуя, как тяжелый золотой ободок в последний раз согревает ей руку.

– Этого будет достаточно? – спросила Кэтлин.

Положив браслет на ладонь, она протянула ее Гормли. В свете дня золото и драгоценные камни сияли нестерпимым блеском.

Крохотные, глубоко посаженные глазки Гормли от изумления чуть было не выскочили из орбит.

– Бог ты мой, девчонка, такой роскошной вещицы мне не приходилось видеть за всю свою жизнь! Интересно, откуда она у тебя?

– Вас это не касается, – твердо сказала Кэтлин. – Ну так как – эта безделушка стоит того, чтобы вы оставили здесь Боанн?

– Кэтлин! – потрясенно пискнула Фиона.

Гормли плотоядно облизал пересохшие губы. Судя по всему, всколыхнувшаяся в нем жадность пересилила гнев.

– Да ты, видать, совсем мозги растеряла, девчонка! За такую-то вещицу можно купить не то что мою Боанн, а целое стадо! Такая роскошь – всего за одну корову?!

– Да, – с трудом прошептала Кэтлин.

В горле ее стояли слезы, она едва держалась, чтобы не расплакаться. Ей невыносимо было чувствовать, как этот жадный, липкий взгляд шарит по украшенному драгоценными камнями тяжелому золотому ободку. Но это, к счастью, продолжалось недолго. Поспешно схватив браслет, Гормли сунул его в карман, и даже сквозь одежду было заметно, как его мясистая рука поглаживает драгоценную безделушку.

– Что ж, на этот раз пусть живет, маленькая крыса! – Не удержавшись, он вытащил браслет и потер его о свой засаленный рукав, потом поднес к глазам, залюбовавшись блеском драгоценных камней. – Тысяча благодарностей, прекрасная королева фей! – воскликнул он, отвесив Кэтлин поклон. – Можете быть уверены, моя красавица, – даже проживи я тысячу лет, все равно никогда не смогу забыть вашего прекрасного лица! – Неожиданно он захихикал. – А когда твой братец наконец решит вернуться в Дэйр, не забудь рассказать ему, Фиона, об этой прелестной леди. Чем не очередное приключение для Нилла Семь Измен!

– Кажется, вы уже получили все, за чем пришли, – вспыхнула Кэтлин, не выдержав муки, написанной на лице у Фионы. – А теперь убирайтесь, пока я не передумала и не забрала у вас свой браслет!

Гормли захихикал:

– Будто бы это вам под силу!

Но видимо, испугавшись, что может лишиться неожиданно свалившегося на него сокровища, он все-таки одумался. Отшвырнув от себя Фиону, так что девушка свалилась на землю, Гормли юркнул в дверь и исчез. Ударившись о камень, Фиона поранила щеку, и сейчас из царапины сочилась кровь. Присев возле Фионы на корточки, Кэтлин взяла ее за руку, но та отдернула руку.

– Ну и для чего тебе понадобилось это делать?! – возмутилась Фиона, без посторонней помощи вскакивая на ноги. – Этот жирный боров столько всего наворовал в Дэйре, что я ему ничего не должна!

– Может быть, так оно и есть. Беда только в том, что он с тобой не согласен, Фиона. Одному Богу известно, что бы он с тобой сделал!

– В тот день, когда выяснится, что я уже не могу перехитрить такую грязную жирную свинью, как Гормли, я взберусь на самую высокую башню Дэйра, а потом брошусь с нее вниз! С чего тебе вообще вздумалось совать свой нос в мои дела? Ты хоть понимаешь, что натворила?!

– Да, конечно, я знаю, что не должна была показываться ему на глаза, но…

– Показываться ему на глаза?! Да когда ты сняла браслет, я чуть со страху не умерла! С таким же успехом можно было объявить на всю Ирландию, что ты гостишь в Дэйре! Как только станет известно, что один из живущих здесь отдал такое сокровище кому-то из местных… гром и молния, не пройдет и дня, как вся округа будет болтать только об этом! А уж потом новость облетит всю Ирландию, можешь мне поверить! Такой хвастун, как Гормли, об этом позаботится!

У Кэтлин вдруг сжалось сердце. Ей показалось, что за ней с грохотом захлопнулась дверь и она оказалась в ловушке.

– Все равно, не могла же я позволить, чтобы этот негодяй утащил тебя!

– И очень зря! Когда Нилл пронюхает о том, что случилось сегодня, он удавит меня собственными руками, как котенка! С таким же успехом можно было доверить это и Гормли! А потом дело дойдет и до тебя.

– Да, думаю, он рассердится. Но когда услышит всю историю от начала до конца, поймет, что ничего другого сделать было нельзя!

– Еще как можно! – буркнула Фиона. – Тебе просто нужно было сидеть тихо в своем уголке, не высовываться и ждать, когда вернется Нилл. В крайнем случае могла бы строить планы, как вытащить меня из лап Гормли, но только так, чтобы не показываться ему на глаза. Я бы на твоем месте сделала именно так!

– Фиона, не говори глупости! Ты точно так же, не раздумывая, бросилась бы мне на помощь! Как будто я тебя не знаю!

Девушка молча закусила губу, глядя в землю. Глаза ее потемнели. Грусть и горькое презрение к самой себе были написаны у нее на лице.

– Знаешь, Кэтлин, я давно уже привыкла сама заботиться о себе. Если бы я каждый раз полагалась на помощь того, кого едва знаю, то вряд ли дожила бы до своих лет. Я была еще ребенком, а жизнь уже дала мне понять, что нам с мамой вдвоем будет не так-то легко.

Украдкой покосившись на Фиону, Кэтлин почувствовала, как сердце ее разрывается от жалости. Шагнув к ней, Кэтлин обхватила ладонями побледневшее личико. Фиона подняла глаза, и Кэтлин почувствовала, что та все еще не может понять, что заставило ее новую подругу пожертвовать самой большой своей ценностью ради нее.

– Поверь, мне очень жаль, что тебе так долго пришлось быть одной, Фиона, – мягко сказала Кэтлин.

На мгновение в глазах Фионы мелькнули непрошеные слезы, но она тут же сердито смахнула их.

– Мне нравится быть одной! – вызывающе бросила девушка, попытавшись с обычным упрямством вздернуть маленький подбородок, но это вышло довольно-таки неубеди– тельно. – Что ж, думаю, теперь уже можно выпустить бедняжку Боанн на пастбище, – сказала Фиона. – А знаешь, я подумала: если бы ты ночью услышала мычание, я бы соврала, что это привидение! Только, держу пари, было бы чертовски трудно каждый день таскать с поля охапки травы, да еще так, чтобы не попасться на глаза ни тебе, ни Ниллу!

С этими словами девушка, забыв о Кэтлин, помчалась к своей любимице. Потянув за веревку, привязанную к обломку одного рога, Фиона вывела ее на двор. Слишком ошеломленная, чтобы возражать, Кэтлин молча слушала, как копыта дробно цокали по камням, чувствуя, как перестук эхом отдается в ее сердце.

Взгляд Кэтлин внезапно замер на руке. Словно не веря собственным глазам, она уставилась на запястье. Как странно, вдруг подумала девушка, она носила браслет так недолго, и тем не менее за это короткое время он стал частью ее самой, единственной ниточкой, связывающей ее с родителями.

Жизнь за жизнь, устало подумала она. Нилл выкупил ее жизнь дорогой ценой, отдав все, что у него было, – и прошлое, и будущее. И никакой браслет, каким бы драгоценным он ни был, не стоил жизни Фионы. Только выручив ее из беды, она могла отблагодарить Нилла.

И все же на душе Кэтлин было тяжело. «Боже, помоги нам! – подумала она. – Как только Нилл вернется и узнает о том, что произошло, нам с Фионой конец!»




Глава 16


Камни друидов надежно хранили доверенные им тайны. Нилл чувствовал это с того самого дня, когда много лет назад его привел сюда отец, заставив потрогать древние письмена, неразборчивой вязью опоясывающие алтарь. Затейливые рисунки, таинственные руны в незапамятные времена были вырезаны не только на поверхности камней. Чья-то неведомая рука много веков назад начертала самые загадочные из них в самом сердце скалы друидов.

Все эти годы Нилл помнил о скрытых здесь сокровищах. Смутное воспоминание шевельнулось в отдаленных уголках памяти, и сердце Нилла сжалось. В ушах снова зазвенел беззаботный мальчишеский смех, перед глазами вспыхнула добрая улыбка отца. Какое это было чудесное время! Ниллу вдруг показалось, что палец его вновь касается шероховатой поверхности камня, а солнце горячо припекает спину. Все как тогда!

«Это и есть ворота в Тир Нан Ог? – услышал он дрожащий от волнения детский голос. – Покажи мне, где они, прошу тебя, отец!»

«Ага, и дать тебе ускользнуть в царство фей одному, без меня, малыш? Нет, дорогой мой. Наберись еще немного терпения. Пройдет много лет, и ты вырастешь. Станешь большим, сильным и храбрым. Только запомни одно. Когда придет твой час и ты войдешь в эту страну, я буду ждать тебя».

Даже сейчас Нилл помнил, как что-то больно кольнуло его в сердце, какое-то смутное предчувствие надвигающейся беды. Он тщетно пытался скрыть терзавший его страх от отца, человека, которого он обожал, но так и не смог. «Если ты уйдешь в Тир Нан Ог, отец, Фионе будет очень одиноко!» – сказал он тогда.

Отец ласково взъерошил ему волосы и улыбнулся. Маленькому Ниллу он казался могущественнее самого повелителя эльфов. «Разве ты не знаешь, человечек? Никакое волшебство не может помешать мне быть рядом с теми, кого я люблю! Даже если когда-нибудь наступит время, когда ты не сможешь увидеть моего лица, я всегда буду близко. – Ронан ласково усмехнулся, не забывая о пылкой мальчишеской гордости маленького Нилла. – А если Фиона будет бояться, ты скажешь ей то же самое, что сейчас сказал тебе я».

Мрачные чары развеялись. Нилл шагнул в сторону, спугнув кролика, высунувшего любопытный нос из кустов. Долгие годы слова отца оставались в его памяти. Он не сомневался, что взгляд его все время следует за ним, верил в это так же свято, как в то, что вслед за ночью непременно наступит рассвет, до того дня, когда толпа разъяренных воинов Конна вытащила отца из замка и увезла навсегда.

Нилл вдруг подумал, что не знает, когда он впервые по-настоящему возненавидел Ронана из Дэйра. Когда он наконец понял, что остался один?

Ему хотелось вскочить в седло, погнать коня галопом, оставив далеко позади и эту проклятую долину, где на вершине холма высится могила отца, и древний камень друидов с его тайнами.

Но ответ, который он сейчас искал, ему мог дать только этот камень. Собрав все свое мужество, Нилл положил загрубевшие, испещренные шрамами ладони на шероховатую поверхность алтаря. Но древние письмена скрывали свои тайны, не желая откликнуться на его молчаливую мольбу.

Наверное, он сошел с ума, с горечью подумал Нилл. Для чего он приехал сюда? О чем он просит этот проклятый камень? Древняя мудрость – это только для героев и прославленных воинов, а не для таких лжецов, как он, Нилл, не побоявшихся нарушить клятву верности, данную тану.

Вдруг он подумал, что есть еще и Кэтлин! Оставалось только уповать на то, что слепой Финтан не сможет отказать любимой дочери и сделает то, в чем отказал обесчещенному Ниллу.

Закрыв глаза, Нилл напряг всю волю, надеясь, что голос его сердца проникнет в царство мертвых.

– Дайте мне знак, призрачные обитатели холмов! Финтан, я сейчас слеп, как когда-то был ты! Я не знаю, что мне делать. Оставить Кэтлин здесь, в Дэйре, или же отвезти ее на Айону и спрятать там?

Он не закончил. Горло вдруг стиснуло судорогой, и Нилл почувствовал, что не может продолжать. Черная тоска снова навалилась на него. Мысль о том, чтобы оставить любимую, была для него хуже смерти.

– Я все равно сделаю это, будьте вы трижды прокляты! – прокричал Нилл. – Да, я оставлю ее на каком-нибудь Богом забытом острове, повернусь спиной и уйду не оглядываясь, но только если вы дадите мне знак, что там она будет в безопасности! Скажите же что-нибудь, дьявол вас забери! Ответьте мне! Отец, ты слышишь меня?! Финтан!

Было ли это отчаяние? Или гнев? А может, просто игра его воображения? Но камень вдруг потеплел, ожил под его ладонями, словно огромное человеческое сердце внезапно забилось в руках Нилла. Широко открыв глаза, он прерывисто задышал, но не отодвинулся.

– Ответь же, Финтан! Ответь мне ради нее, если не хочешь ответить ради меня! Если ты когда-нибудь любил свою дочь!

Оглушительный раскат грома вдруг прогремел над его головой, надвое расколов безоблачное небо. Но Нилл только сильнее прижал ладони к изрезанной древними рунами поверхности камня. Дикий крик сорвался с его губ. Камень становился все холоднее, стук, похожий на звук бьющегося сердца, постепенно замер.

Итак, древние ответили ему, ответили без слов. Выходит, будущего, о котором он осмеливался мечтать, у них никогда не будет. Но разве он с самого начала не понимал, что даже мечтать об этом – безумие? Разве мог такой воин, как легендарный Финтан, доверить обожаемую дочь предателю и лжецу? Человеку, душа которого проклята навеки?

Желчь наполнила его рот горечью, плечи придавила нестерпимая тяжесть. Но несмотря на охватившее его горе и гнетущее чувство утраты, он был благодарен судьбе за то, что у него хватило ума и выдержки пощадить Кэтлин и не проговориться, о чем он, безумец, осмелился мечтать. И пусть они каждую ночь принадлежали друг другу, ей никогда не узнать, как он надеялся на то, что и будущее тоже будет принадлежать им обоим. Какое бы это было счастье – наполнить Дэйр своей любовью, смехом, дожить до того дня, когда по каменным переходам замка вновь, как и много лет назад, затопают маленькие ножки! У них бы появились дети. Нилл так живо видел их – маленькие пострелята с его глазами и мужественной, как у Кэтлин, душой.

Хриплый стон сорвался с губ Нилла, когда перед его взором встала картина, которой он не раз любовался все эти бессонные, безумные ночи, – прекрасное тело Кэтлин; округлившийся, как зрелый плод, ее живот, в котором ждет своего часа его первенец; Кэтлин, опустившая головку на его плечо, смотрит на малыша, жадно сосущего ее грудь. Семья: он и его возлюбленная. И чудесное место, которое станет их домом. Но увы, все это так и останется несбыточной мечтой.

Горло его сжалось, в груди жгло как огнем, и на мгновение Нилл даже позавидовал матери, блуждающей в царстве теней. Нужно решать, как спасти Кэтлин. Его долг – найти достаточно сил, чтобы позволить ей исчезнуть.

Нилл с трудом заставил себя подняться и направился к ущелью, где оставил пастись своего коня, и уже поставил было ногу в стремя, готовясь вскочить в седло, как вдруг застыл, будто пригвожденный к земле. Сердце его бешено застучало в груди.

Знак! Он просил дать ему знак. Но почему-то ему даже в голову не пришло задуматься, каким он должен быть, этот знак. Он бросил взгляд на небо, затянутое облаками, и с облегчением рассмеялся. Теперь он знал, что ему делать!

Прямо сейчас он отправится в замок и расскажет Кэтлин, матери и Фионе о знаке, который подали ему древние.




Как только начинали сгущаться сумерки, Кэтлин ловила себя на том, что все чаще поглядывает туда, где небо над горизонтом, исчерченное алыми и золотыми полосами, напоминало о близком часе наслаждения. Темнота стала для нее долгожданным другом и союзником – ведь именно она, казалось, приводила с собой Нилла.

Острая тоска, мучившая ее много недель подряд, когда она вспоминала об аббатстве, постепенно утихла, сменившись глухой болью. Но сегодня вечером ей не давало покоя какое-то непонятное томление, будто тугой узел стягивал сердце. Украдкой покосившись на Фиону, сидевшую у камина рядом с матерью, Кэтлин заметила, что та дрожит, словно птица, попавшая в силки. В глазах мерцал тревожный огонек, движения стали нервными и порывистыми, смех звучал чуть резче, чем всегда. С той минуты как Гормли наконец убрался из замка, Фиона не находила покоя. Несмотря на попытки Кэтлин хоть как-то успокоить ее, девушка винила во всем только себя.

Сердце Кэтлин разрывалось от жалости к Фионе. Еще не прошедший испуг после стычки с Гормли, раздражение и злость на глупую девчонку, с таким легкомыслием навлекшую смертельную опасность на свою голову, и страх перед тем, как поступит Нилл, когда обо всем узнает, на время отступили, и сейчас Кэтлин радовалась, что ей удалось спасти Фиону.

Что ж, подумала Кэтлин, по крайней мере понятно, почему она стала меньше скучать по аббатству. Прошлое, невинное и безмятежное, было по-прежнему драгоценно для нее, однако ему не хватало остроты ощущений и волнующих событий, которых в нынешней жизни Кэтлин было с избытком.

Дэйр стал для нее домом, первым настоящим домом, который она узнала.

Наивная девочка, живущая в монастыре, – могла ли она вообразить себе нечто подобное? Ведь эти трое, так непохожие друг на друга, успели стать ее семьей, о которой Кэтлин мечтала всю жизнь.

Но ведь это не ее семья, мрачно напомнила себе Кэтлин, так почему же при мысли о том, что скоро они расстанутся навсегда, она чувствует, что сердце ее готово разорваться на части?

Весь вечер печальные думы не давали Кэтлин покоя. Сколько раз она мечтала о том, как Нилл въедет во двор, а она со смехом и радостью бросится ему в объятия! В те дни она хотела только одного – доказать своему возлюбленному, этому суровому воину, что он уже больше никогда не будет одинок. А сейчас при мысли о том, что он скоро будет дома, она ощутила, как по спине пробежала дрожь. Ей придется рассказать Ниллу обо всех неприятностях с Гормли. Но тем самым она собственными руками уничтожит мечты о счастье, потому что с этой минуты оно станет таким же недостижимым, как звезды.

Кэтлин догадывалась, какова будет реакция Нилла, когда он узнает, что произошло во время его отсутствия. Наверняка он заставит их уехать из замка, и в первую очередь ее, Кэтлин. Он отвезет ее куда-нибудь далеко, а потом оставит там одну.

Только если она решит сохранить все в тайне, возьмет с Фионы слово хранить молчание – тогда ей придется солгать Ниллу, объяснить, что, блуждая по холмам, она просто-напросто потеряла где-то браслет.

Сердце Кэтлин разрывалось, непрошеные слезы подступили к глазам. Нет, решила она, так нельзя. Она должна рассказать ему всю правду, без утайки. Ведь Нилл с самого начала собирался увезти ее отсюда, разве нет? В ту памятную ночь, когда он впервые поцеловал ее, Нилл был честен с ней. Он не обещал ей невозможного. Дав слово, что попытается наладить отношения с сестрой, он никогда не клялся вновь восстановить семью. Пообещав сделать все, чтобы мать была счастлива, он не давал слова, что снова постарается стать ей сыном. И даже сделав Кэтлин своей, подарив ей невероятное, немыслимое наслаждение, никогда и ничем не давал понять, что придет день, когда он скажет ей слова любви, о которой она так долго мечтала.

Она сама виновата во всем. Словно ребенок, день за днем цеплялась за свои пустые фантазии, упрямо отказываясь поверить, что очень скоро игра, которой они забавлялись оба, закончится и она останется одна.

Вся дрожа, Кэтлин направилась к открытой двери, и налетевший порыв ветра отбросил растрепавшиеся локоны с ее мокрого от слез лица. Ей хотелось, чтобы время остановилось и все осталось как было.

Но жестокая судьба не пожелала подарить ей эту последнюю радость. Вскоре вдали загрохотали подковы. Это был Нилл. Как ни странно, сегодня он ехал медленно, словно не спешил вернуться в замок. Кэтлин стояла молча и смотрела, как он приближается. Одна рука его держала поводья, другой он прижимал к груди какой-то объемистый предмет.

Выражение лица Нилла поразило Кэтлин. Оно сияло широкой улыбкой, улыбкой счастливого, беззаботного мальчишки, которой Кэтлин еще никогда не доводилось видеть.

– Кэтлин! – радостно крикнул он.

В эту минуту он выглядел как обыкновенный юнец, спешащий к своей возлюбленной.

– Беги быстро за Фионой и мамой! Посмотрите-ка, что я вам привез!

Но прежде чем Кэтлин удалось двинуться с места, его крик заставил Аниеру выбежать на крыльцо. Вслед за ней появилась раздосадованная Фиона, в глазах ее горел мрачный огонек.

При виде брата девушка скорчила недовольную гримаску:

– Ах, ах! Наш великий охотник раздобыл какой-то еды, чтобы мы не окочурились с голоду! Трижды ура в честь знаменитого героя Гленфлуирса!

– Нет, сестренка, я привез вам кое-что получше, чем просто еда! – отозвался Нилл.

Спешившись, он осторожно снял с седла огромный сверток.

– Сегодня я привез вам то, о чем вы так долго мечтали!

– Ну, положим, мою-то мечту не слишком трудно было исполнить, братец! – угрюмо фыркнула Фиона. – Просто повернуться спиной к Дэйру и уехать отсюда навсегда – вот и все труды!

Ничуть не обидевшись, Нилл рассмеялся:

– Нет, сестричка, то, что я привез, – это подарок для всех вас. И для меня самого тоже. Это то, о чем я долго мечтал, но никогда бы не осмелился признаться.

Почти ненавидя себя за то, что ей сейчас придется сказать, Кэтлин зажмурилась, не желая видеть, как радость исчезнет с лица Нилла.

– Мне надо кое-что рассказать тебе, – неуверенно начала она.

– Ну, что бы это ни было, думаю, оно может подождать, – весело сказал Нилл. Нежность, звучавшая в его низком голосе, поразила Кэтлин. – Ничего не может быть важнее этого, сердце мое. Сегодня я ездил к камню друидов, хотел попросить древних ответить на мой вопрос. Ты помнишь этот камень, мама? Помнишь, как отец когда-то показал его мне?

Аниера ласково улыбнулась:

– Ах да, он так любил этот камень, мой Ронан! Чтил его силу, тайну, окружающую его. Ведь этот камень и благословил когда-то нашу любовь. Пообещал нам счастье и вслед за ним великую печаль. – Голос ее дрогнул, глаза на мгновение прояснились. – Такое счастье, за которое и заплатить не грех!

– Что ж, я снова обещаю тебе счастье здесь, в Дэйре, если все вы поможете мне, – поклялся Нилл. – Дом, которым ты станешь гордиться, Фиона. А у тебя, мама, будет сын, который изо всех сил постарается стать достойным тебя.

– О-о, сокровище мое! – обхватив ладонями его лицо, простонала Аниера. – Конечно, все будет именно так. Ты всегда был славным мальчиком. Самым лучшим во всей Ирландии!

Нилл повернулся к Кэтлин, и ее сердце радостно забилось. Голос его будто стал ниже, и в нем появилась чувственная хрипотца.

– А тебе, Кэтлин, моя Прекрасная Лилия, – начал он, и голос его дрогнул, – тебе я предлагаю себя. В качестве мужа, если ты не против. И много детей, если ты позволишь мне подарить их тебе.

Все, о чем она так долго мечтала – любовь, о которой молила небеса, жизнь, полная счастья, в объятиях человека, которого она обожала, – все это разом промелькнуло перед глазами Кэтлин. В эту минуту она почти ненавидела Фиону. Вернее, она хотела ее возненавидеть, но не смогла. Достаточно было одного взгляда на осунувшееся личико Фионы, как Кэтлин вспомнила, сколько той пришлось перенести за ее короткую жизнь, и невольно устыдилась. Наверняка, стащив корову, девушка просто поддалась минутному порыву, даже не вспомнив о том, какой ценой ей придется оплатить свой поступок.

– Нилл, – дрожащим голосом пробормотала Кэтлин, чувствуя, как сердце ее рвется на куски, – ты не понимаешь…

Нилл бережно опустил сверток на землю возле ее ног.

– Думаешь, я настолько слеп, что не заметил грусти в твоих глазах, когда обнимал тебя? Разве я не мечтал о том, чтобы бросить к твоим ногам все сокровища мира? – Голос Нилла задрожал и прервался. Этот воин, суровый и безжалостный с виду, сейчас с такой детской доверчивостью и мужеством открыл ей свое сердце, что Кэтлин не верила своим ушам.

– Но… это же опасно… – пролепетала она. – Ты сам говорил…

– Ну как ты не понимаешь, Кэтлин?! – насмешливо фыркнула Фиона. – Ведь мой братец – один из самых могучих воинов в Гленфлуирсе!

– Наверное, мне следовало бы придушить тебя, чтобы ты научилась придерживать язычок, милая сестричка. Хотя бы ненадолго – ведь чудес же не бывает! – И Нилл рассмеялся.

Только глухой не услышал бы в его голосе горячей любви к сестре. В другое время сердце Кэтлин подпрыгнуло бы от радости, сейчас же его слова впились в него, как острый нож. Оставив растерявшуюся Фиону в покое, Нилл снова повернулся к Кэтлин:

– Я дал слово, что всю жизнь буду защищать тебя. Разве не легче это сделать, если ты все время будешь со мной? Клянусь, что буду любить и лелеять тебя, дорогая. Со мной ты будешь в безопасности.

– Нет! – простонала Кэтлин, чувствуя, как в груди у нее все переворачивается.

«Солги ему, – говорил ей внутренний голос. – Не вздумай проболтаться о том, что этот ужасный Гормли видел тебя в Дэйре!» Господи, как она хотела, чтобы картина их прекрасного будущего не развеялась как сон! Но она любила Нилла! Любила слишком сильно, чтобы скрыть от него страшную тайну, которая могла стоить ему жизни.

– Я не могу позволить тебе пожертвовать… – прошептала она.

Ласково приложив пальцы к ее губам, Нилл заставил ее замолчать, потом погладил по щеке.

– Разве ты еще не поняла? – спросил он. – Полюбив тебя, я, кажется, сделал самую правильную вещь на свете!

Полюбив?! Сердце Кэтлин ухнуло в пятки. Даже Фиона – и та, кажется, растерялась. И тут Нилл вдруг медленно опустился на одно колено.

– Это правда, моя леди. Я понял, что это судьба, с той минуты, как, проснувшись на алтаре друидов, увидел тебя! Меня тянуло к тебе как магнитом. Я боролся с этим чувством, гнал его от себя до тех пор, пока… – Взгляды их встретились, и Кэтлин задохнулась.

Глаза Нилла зеленели ярче первой весенней травы. Их переполняла любовь – та самая, о которой она мечтала.

– А теперь я покажу вам, какой знак послали мне духи наших отцов, давая понять, что благословляют наш союз, Кэтлин. Дар твоего отца, могучего Финтана. И моего отца тоже. – Осторожно подняв с земли мешок, он поднес его к свету, пробивавшемуся из-за полуоткрытых дверей.

Ахнув, Фиона ткнула пальцем в мешок и отпрыгнула в сторону.

– Ой, он шевелится!

– Конечно, Фиона. Он живет, он дышит и будет расти с каждым днем, точно так же, как, я надеюсь, и твое доверие к единственному брату!

Очень бережно и нежно Нилл развернул складки своего коричневого шерстяного плаща. В ответ на это раздалось тоненькое «му-у-у», и круглые карие глазенки удивленно вытаращились на них, с любопытством взирая на незнакомый, странный мир. Все замерли, не сводя глаз с крохотного новорожденного теленка.

Не в силах выговорить ни слова, Кэтлин могла только молча смотреть на забавное существо, копошившееся у ее ног. Рядом с ним, словно пораженная громом, замерла Фиона. Только Аниера, движимая материнским инстинктом, присела на корточки и ласково погладила шелковистую головку.

– Бедная крошка! Куда же подевалась твоя мама? – нежно пробормотала она.

– Скорее всего придется нам всем по очереди выкармливать малышку из рожка. Но думаю, все будет хорошо, – сказал Нилл, с улыбкой переводя взгляд с побледневшего, ошеломленного лица Кэтлин на лицо Фионы, полыхавшее багровым румянцем. На лбу его залегла глубокая морщина. – Завтра найдем кого-нибудь, кто продаст нам немного молока.

Фиона не выдержала первой. Все-таки она совсем еще ребенок, вздохнула про себя Кэтлин.

– Как ты мог так поступить со мной, Нилл?! Неужели же тебе мало того горя, что ты и без того мне принес?!

Нилл выпрямился, улыбка сбежала с его лица.

– Что за дьявол вселился в тебя, Фиона?! Ты что, ослепла, сестричка? Перед тобой – начало будущих бесчисленных стад Дэйра! Тех самых, о которых ты только недавно мечтала! Мы будем трудиться с тобой рука об руку, ты и я, и вместе сделаем Дэйр таким же цветущим, каким он был прежде!

– Господи, ну почему тебе вздумалось притащить ее сегодня?! Ну почему не вчера? – завопила Фиона. – Или неделю назад? А теперь уже слишком поздно! – Рыдание вырвалось у нее из груди. Всхлипнув, девушка круто повернулась, так что юбки вихрем взлетели вокруг ее ног, и исчезла в темноте.

Нилл машинально шагнул за ней, потом остановился и обернулся к Кэтлин. Ее всегда радостное лицо в свете луны казалось мертвенно-бледным.

– Аниера!

Нилл замер. Голос Кэтлин был каким-то странным.

– Можно попросить тебя внести малышку в дом? Положи ее у камина, пусть согреется у огня. Может быть, размочить в воде овсяную лепешку и покормить ее?

Удивленная странным поведением дочери, Аниера подхватила телочку на руки.

– Наверное, Фиона расплакалась от радости, – неловко попыталась она успокоить сына. – Она непременно скажет тебе спасибо, когда немного успокоится. – Прижав телочку к груди и что-то напевая под нос, Аниера скрылась за дверью.

Наступила гнетущая тишина, и Нилл почувствовал, как страх стиснул ему сердце. Нет, с горечью подумал он, уж конечно, не радость заставила Фиону скрыться.

– Я… я не понимаю, – пробормотал он, не в силах больше выносить эту ужасную тишину. – Мне казалось, что Фиона запрыгает от радости, когда увидит телочку, да и ты тоже будешь рада остаться в Дэйре навсегда. Со мной.

– Я хотела этого больше всего на свете, – с отчаянием в голосе призналась Кэтлин.

– Тогда почему же ты смотришь на меня так, словно сердце твое истекает кровью?

Кэтлин отвернулась, постаравшись, чтобы лицо ее оказалось в тени. И тут Ниллу вдруг показалось, что Кэтлин уходит. Какая-то мутная пелена внезапно скрыла ее от его глаз, и Ниллу почудилось, что она сейчас исчезнет.

– С Фионой что-то случилось, я угадал? Что ж, надеюсь, мы все вместе сможем это как-то уладить.

– Хотела бы я, чтобы это было так!

– В чем дело, любимая? – улыбнулся Нилл, стараясь прогнать тревогу. – Неужто дрянная девчонка пробила бак с дождевой водой? Или посыпала золой какого-то несчастного путника? Говори же. Сегодня я чувствую в себе достаточно сил, чтобы справиться с чем угодно.

– Боюсь, на это не хватит даже твоих сил.

– Что случилось, любовь моя? Расскажи. Доверься мне. – Большими грубыми ладонями он ласково обхватил ее лицо, чувствуя щемящую тоску в глубине сердца.

Красота этой девушки была хрупкой и призрачной, как лунный луч: миг – и его уже нет. Ниллу вдруг стало страшно, что Кэтлин растает в воздухе, как утренний туман.

– Это та корова, о которой все твердила Фиона, – нерешительно начала Кэтлин.

– Ах да, помню. Моя сестрица плешь мне проела этой самой коровой, надоела так, что я уже думать ни о чем больше не мог. Ну вот, теперь она может быть довольна – свою корову она получила. Маленькую, правда, но ведь она подрастет.

– Нилл, она… она уже получила ее.

– Она… что?!

– Она решила, что это будет справедливо. Сказала, что Гормли украл из Дэйра массу прекрасных вещей. И вот она вбила себе в голову, что, дескать, нужно как-то компенсировать ущерб.

Нилл ощутил, как его внутренности сплелись в тугой узел. Смутное предчувствие надвигающегося несчастья кольнуло его в сердце.

– Только не говори мне, что Фиона украла эту проклятую корову! – хрипло пробормотал он, уповая на то, что все это окажется неправдой. – Неужели эта маленькая дурочка не догадывается, что будет, если кто-то в округе пронюхает, чьих это рук дело?! Где эта скотина, говори! Я немедленно вышвырну ее за пределы Дэйра, прежде чем кто-то догадается, что…

– Слишком поздно, Нилл. Этот ужасный человек, Гормли, явился и схватил Фиону, хотел увести ее из Дэйра, понимаешь? Одному Богу известно, что он собирался с ней сделать!

Нилл выдавил слабую улыбку:

– Ясно, значит, девчонке удалось сбежать! Что ж, видно, у Фионы своего рода талант навлекать на нас всякие бедствия. Остается только благодарить богов, что ее ум не уступает ее смелости. Ладно, завтра непременно съезжу к Гормли, постараюсь уладить дело миром.

Он хмыкнул, но на душе у него все еще было тревожно. При мысли о том, какую опасность чуть было не навлекла его взбалмошная сестра на родной Дэйр, по спине Нилла пробежала дрожь.

– Ну и как ты думаешь, моя Прекрасная Лилия, во что обойдется нам новая выходка моей зловредной сестры?

– Дорого. Ее жизнь… или мой золотой браслет.

Нилл невольно отшатнулся. Потом заставил себя заглянуть в глаза Кэтлин. Казалось, вся кровь в его жилах разом обратилась в лед.

– Какого дьявола… Что ты хочешь этим сказать?!

– Фиона спрятала корову в одном из полуразрушенных строений в заднем дворе замка. Ну вот, а Гормли ее отыскал. – Она отвернулась. – Я отдала ему браслет, чтобы он отпустил Фиону.

– Ради Бога, только не говори мне, что он тебя видел! – взмолился Нилл. Впрочем, он и сам знал, что просит невозможного.

Кэтлин опустила голову.

– Нет! – Низкий, звериный вопль вырвался из груди Нилла. – Только не это! Ведь я же предупреждал, чтобы ты никому не показывалась на глаза!

– Я испугалась, что он убьет ее. Выбора у меня не было. Даже если бы он потребовал все, о чем я только могла мечтать: твою любовь, наше счастье, – я бы, наверное, и тогда не колебалась. Да и ты на моем месте поступил бы так же, не раздумывая.

– И не подумал бы! – яростно взорвался Нилл. – Напротив – с радостью предоставил бы этой паршивке самой поплатиться за свою безумную выходку! Чертова девчонка! Не могла подождать, да? Всего один день!

– Она боялась. Боялась, что потеряет Дэйр.

– Так это что же – теперь, значит, ты ее защищаешь?! – не веря собственным ушам, взревел Нилл. – Господи, Кэтлин, ну как ты не понимаешь? Ведь идиотская выходка Фионы уже стоила тебе браслета! Твоего единственного сокровища, которое досталось тебе от родителей. Теперь нам нельзя здесь оставаться. Если твой браслет попадется на глаза Конну или он услышит рассказ Гормли, правда, которую я так старался скрыть, тут же выплывет наружу. Вот что вы натворили! Дэйр теперь потерян для нас!

Кэтлин, шагнув к нему, протянула руку и коснулась кончиками пальцев его щеки.

– Но мы ведь не потеряли друг друга, правда? Пройдет время, и Фиона смирится с потерей Дэйра. А твоей матери для счастья будет довольно твоей любви. А я последую за тобой, куда бы ты ни направился. Даже в ад. Лишь бы ты был со мной всегда.

Нилл до боли закусил губу, чтобы не выругаться.

– И ты думаешь, у меня хватит совести обречь тебя на такую жизнь, когда я отдал бы всю свою кровь, капля за каплей, лишь бы ты была счастлива?! До конца своих дней скрываться, бояться всех и каждого, как затравленный зверь?!

– Но, Нилл, чего же мне бояться? Ведь ты будешь со мной, правда?

– Нет! – Нилл отодвинулся. – Я должен держаться от тебя как можно дальше – только так я могу быть уверен, что не навлеку на тебя опасность.

– Нет! Только не это! – запротестовала Кэтлин, но Нилл уже не слышал.

– Гормли не из тех, кто способен держать язык за зубами. Как только он проболтается, слухи о том, что случилось сегодня, дойдут и до Конна. И тогда он сразу же поймет, что я солгал ему, – объяснил Нилл. – Он догадается, что я решил уехать с тобой, чтобы позаботиться о твоей безопасности. Думаю, он по-прежнему хочет твоей смерти. Но теперь он станет преследовать нас обоих. Пока я жив, ему не будет покоя: Конн будет бояться, как бы я не выдал самую страшную его тайну – как он, нарушив клятву, данную много лет назад твоему отцу, приказал убить тебя. Вот тогда начнется охота за мной. И клянусь Богом, в которого ты веришь, Кэтлин, он меня обязательно найдет!

– Нет! Нилл…

Он видел, как ее сотрясает дрожь, как ее прекрасные глаза, еще несколько минут назад светившиеся любовью и счастьем, потухли. Волшебные мечты разлетелись, как осколки разбитого зеркала.

И тогда из любви к ней он сделал то, что поклялся никогда не делать, – он солгал ей.

– Послушай, в конце концов, может быть, ему и не удастся меня отыскать. Но рисковать я не имею права. Сначала я, как и собирался, отвезу мать и сестру на север, потом устрою тебя на Айоне. А после этого сделаю все, чтобы сбить со следа Конна и свору его гончих. Нельзя, чтобы они пронюхали, где ты скрываешься. Самое лучшее будет направить их по ложному следу. Ну а потом… – Он замолчал, желая пощадить Кэтлин от дальнейших подробностей.

– И что потом, Нилл? – задыхаясь, спросила она.

«Потом я сделаю так, чтобы они настигли меня где-нибудь на краю света. Тогда им никогда не узнать, где ты», – мрачно подумал Нилл.

Кэтлин с силой вцепилась в его руку.

– Нилл, умоляю, позволь мне поехать с тобой! Я прошу тебя! Клянусь, я буду счастлива скитаться с тобой по всей Ирландии, пусть даже единственной крышей над моей головой будет твой плащ, и буду считать, что я самая счастливая женщина в мире! Если судьба отвела нам совсем немного времени для счастья, все равно – лучше я погибну с тобой, чем доживу до седых волос без тебя.

На мгновение дикое, сумасшедшее желание согласиться, сделать, как она хочет, вспыхнуло в сердце Нилла. Какое бы это было счастье – усадить Кэтлин в седло и умчаться в темноту, навстречу ночному ветру! Принять драгоценный дар любви, который напоследок подарила ему насмешница судьба. Искоса бросив взгляд на лицо Кэтлин, он догадался, что она все поняла, и отвернулся, не в силах видеть ее слез.

– Все кончено, Кэтлин, – выдохнул он хрипло. – Теперь ты понимаешь, почему я всегда боялся мечтать. Даже самый прекрасный сон всегда когда-нибудь кончается.

– Ты не понимаешь, о чем ты меня просишь! – закричала Кэтлин. – Позволить тебе уехать, оставить меня – да лучше бы ты убил меня собственными руками! Даже тогда мне не было бы так больно!

«Позволить тебе уехать… лучше бы ты убил меня… Даже тогда мне не было бы так больно!»

Закрыв глаза, Нилл замер. Ему показалось, что он вновь перенесся в прошлое. Дикие крики матери звенели в ушах. Перед глазами вновь встало искаженное нечеловеческой мукой лицо отца в ту минуту, когда его оторвали от захлебывающейся в рыданиях жены.

«Если бы ты только знала, моя Прекрасная Лилия, – с горечью думал Нилл, – что когда любовь так сильна, как наша, бывает, она причиняет куда больше боли, чем одиночество. Клянусь, от одной муки я тебя избавлю – ты не увидишь, как я умираю».




Глава 17


Широкими шагами Конн мерил зал замка Гленфлуирс. Стоило ему только приблизиться – и свора огромных волкодавов с жалобным воем забилась в угол. Злобные псы, не раз выходившие победителями из схватки с волками, с трусливым огоньком в глазах следили за Конном. Глубоким животным инстинктом чуяли они страшную ярость, что сейчас бушевала в их хозяине.

Что ж, и правильно делают, что боятся, угрюмо подумал Конн. Внутри у него все кипело. «Схватите его! – хотелось ему крикнуть. – Отыщите этого мальчишку, заставьте его замолчать – лучше всего с помощью кинжала, который подарил ему Нилл». На губах Конна появилась усмешка, полная такой леденящей угрозы, что псы не выдержали – сорвавшись с места, они бросились вон из зала, забыв об оставшейся позади груде аппетитных костей.

Будь он проклят, этот глупец Магнус и кучка безмозглых идиотов, последовавших в погоню за парнем! Придурки, ничего им нельзя поручить! Неужели же верховному тану Гленфлуирса придется опуститься до того, чтобы самому отправиться на поиски?!

С каждым часом, пока этот проклятый Оуэн продолжал водить их за нос, вероятность того, что тот проговорится, возрастала, и тогда станет известно все, что произошло в замке. И что самое страшное – паренек мог вернуться к Ниллу. А уж хуже этого ничего и быть не может – если Нилл узнает, что мальчик, которого он послал гонцом к приемному отцу, чуть было не лишился жизни, тогда Конну вряд ли удастся избежать его мести.

Да, если правда дойдет до Нилла, это конец. С той ночи, когда Конн швырнул осиротевшего сына Ронана в комнату к своим собственным сыновьям, рассчитывая, что тот дрогнет, Нилл множество раз доказывал свое мужество. Однако сколько бы он ни любил и ни почитал приемного отца, какой бы крепкой ни была его верность Конну, но для Нилла Семь Измен слово «честь» было отнюдь не пустым звуком. К тому же он всегда имел крайне неприятную склонность вступаться за тех, кто слабее его.

Эта его черта не так уж удивляла Конна. В конце концов, в жилах Нилла течет кровь не кого-нибудь, а самого Ронана. Отец с сыном были похожи не только телом, но и душой. А наследники Конна, увы, превратились в коварных и на редкость тупых ослов, готовых с радостью перерезать глотку любому из единокровных братьев ради того, чтобы возложить себе на голову венец верховного тана. Естественно, кроме собственного отца, с жестокой усмешкой на губах подумал Конн. Ни один из этих трусливых ублюдков не осмелится поднять на него руку.

Жаль, что он не мог приказать Магнусу взять в погоню за мальчишкой тех воинов, кто хранил верность Ниллу, подумал Конн. Эти наверняка смогли бы быстро выследить Оуэна.

Со дня смерти Финтана Конн втайне наблюдал, как все, кто хранил верность слепому воину, мало-помалу потянулись к Ниллу. Мысль, что Нилл обладает тем, что недоступно ни одному из его сыновей – умением завоевать сердца людей, – была ему ненавистна. Это был дар богов, каким когда-то обладал и Финтан. Именно этот дар заставлял целые армии кидаться в бой за неустрашимым слепцом, именно он помогал ему побеждать там, где победа, казалось, была невозможна.

Конну хватило ума не трогать тех, кто хранил верность Ниллу. Но если правда о том, как он пытался прикончить Оуэна, выплывет наружу, они могут оказаться не менее опасны, чем сам Нилл.

– Ад и все дьяволы! – злобно прорычал Конн. – Неужели ни одному человеку в Гленфлуирсе не под силу исполнить мой приказ?!

Девушка-служанка, такая щуплая и маленькая, что ей, казалось, трудно было поднять даже котенка, бесшумной тенью проскользнула в зал. На лице ее был написан такой страх, что Конн едва сдержался, чтобы не поддаться искушению сдавить ей горло.

– Я не спускала глаз с дороги, как вы приказали, – прошептала она. – Воины возвращаются в замок. Похоже, это Магнус и его люди.

Облегчение, неуверенность, гнев – все разом смешалось в душе Конна. Магнус не такой дурак, чтобы вернуться в Гленфлуирс с пустыми руками, решил он. Сейчас он войдет и покажет отцу меч, обагренный кровью Оуэна.

– Передай моему старшему сыну, что я желаю видеть его. Пусть немедленно поднимется в мои покои. Один!

Конн повернулся и, широкими шагами пройдя через целый ряд пустых холодных комнат, оказался в последней из них. Здесь он привык заниматься делами, о которых никто не должен был знать.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он услышал, как тяжелые шаги Магнуса замерли возле двери. Такие знакомые шаги, но сейчас они сопровождались каким-то странным шаркающим звуком. Это заставило Конна насторожиться.

Где-то в глубине души шевельнулась неясная тревога. Конечно, успокаивал он себя, даже Магнусу со всей его глупостью не пришло бы в голову притащить Оуэна назад в Гленфлуирс. Но если он это сделал, подумал Конн, стиснув зубы, он заплатит за это головой!

Магнус широко распахнул дверь и втолкнул впереди себя какого-то человека.

Конн резко выпрямился во весь свой гигантский рост. Ярость, скопившаяся в нем за последние недели, когда ему столько пришлось пережить, волной ударила в голову. Стараясь держать себя в руках, он повернулся к сыну. Бросив на него взгляд, Конн заподозрил неладное.

– Ты сделал то, за чем я послал тебя?

– Да. Мальчишка мертв.

– Ты сам убил его? – переспросил тан, невольно подумав, что, имея дело с Ниллом, никогда не опускался до подобных уточнений.

Магнус пожал плечами:

– Он и так бы не выжил. Мы обшарили всю округу вдоль и поперек, но паршивец словно под землю провалился. И вот наконец в паре дней езды от Дэйра мы обнаружили то немногое, что от него осталось.

– Не тяни.

– Его сожрали волки. Все, что нам удалось отыскать, – это куча окровавленных лохмотьев, в которые он был одет. Ну, и еще несколько обглоданных костей.

Дикая злоба ударила Конну в голову, на мгновение помутив мозг. Теперь никогда не узнать, удалось ли ему навсегда избавиться от проклятого мальчишки!

– Какого дьявола ты так уверен, что это был Оуэн?! – задыхаясь, прохрипел он. – А если это какой-то бродяга? У мальчишки достаточно ума, чтобы придумать подобную хитрость и сбить нас со следа!

– Отец, это была не хитрость. Рядом с окровавленной кучей тряпья валялся труп волка, а в нем я нашел вот это. – С этими словами Магнус раскрыл ладонь.

Конн тупо уставился на сверкающую рукоятку знакомого кинжала – того самого, который Нилл подарил Оуэну.

Конн взял кинжал, и его охватило такое торжество, что комната поплыла у него перед глазами.

– Ты прав, – пробормотал он, – мальчишка наконец мертв. И теперь он уже никогда не потребует назад свой кинжал.

Магнус горделиво выпятил грудь.

– Итак, мне удалось угодить тебе, отец. Я выполнил приказ, разве не так?

Конн презрительно фыркнул:

– Если кого и следует благодарить, так только волков! Ведь это они прикончили мальчишку. А ты просто случайно наткнулся на то место, где они пообедали маленьким негодяем!

Лицо Магнуса побагровело от гнева и обиды, взгляд сузившихся глаз стал мрачным и тяжелым.

– Я так и знал, что ты это скажешь, отец! Ну да недолго тебе презирать меня! Погоди, сейчас ты увидишь, что я еще привез! Вскоре после того, как мы отъехали от места, где пировали волки, я наткнулся на этого вора. Он трясся над своим сокровищем, идиот! Да еще пытался спрятать его от нас!

Конн даже не удосужился стереть с лица презрительную усмешку.

– Что бы ни нашел такой осел, как ты, Магнус, меня это не интересует!

Взгляд Магнуса стал тяжелым, и тан вдруг подумал, что и ягненок, если загнать его в угол, может вдруг превратиться в волка. Но узнаёшь об этом, увы, только когда его зубы вцепятся тебе в глотку.

– Что ж, если тебя моя находка не заинтересует, я с радостью оставлю ее себе, – объявил Магнус. – Держу пари, вырвать подобное сокровище у проклятого вора – само по себе уже славный подвиг, достойный любого воина!

Сунув руку в складки туники, Магнус вытащил какой-то предмет, аккуратно завернутый в чистую тряпку. Он небрежно развернул ткань, и драгоценные камни, словно искрящийся водопад, засверкали перед взором Конна.

У тана было немало своих драгоценностей, но при виде подобного сокровища рука его невольно потянулась к золотой безделушке.

– Нет, отец. – Магнус быстро убрал браслет. – Ты ведь, кажется, сказал, что тебя это вряд ли заинтересует. Так что этот браслет, на котором выцарапано имя Финтана, теперь останется у меня.

– Финтана?! – Ага, так вот, значит, почему этот браслет показался ему таким знакомым!

Ошеломленный, Конн вдруг вспомнил, как видел его на руке жены слепого воина. Невероятным усилием воли ему удалось надеть на себя маску полнейшего безразличия.

– Что ж, думаю, презренному вору было не так уж трудно утащить безделушку прямо из-под носа несчастного слепца. Финтан, конечно, был величайшим на свете воином, но все-таки не следует забывать, что бедняга был слеп, как летучая мышь. Обокрасть его было проще простого.

– Пусть так, но люди до сих пор обожествляют его. И воин, которому удалось покарать вора, посмевшего оскорбить величайшего героя наших дней, достоин всяческих почестей, не так ли, отец?

– Да, конечно. – Конн задумчиво тронул пышные усы. Густые брови его сошлись на переносице. – Благодаря этой блестящей безделушке у тебя появятся новые воины. Люди станут видеть в тебе будущего верховного тана.

– И теперь тебе придется официально объявить меня своим наследником! Браслет Финтана в моих руках затмит в их глазах пресловутые подвиги твоего ненаглядного Нилла!

Сколько раз Конну доводилось слышать подобные речи из уст своих сыновей! И каждый раз он предупреждал этих недоумков, что, сравнивая себя с Ниллом, они невольно признают его превосходство!

– Учитывая легендарную храбрость Нилла, думаю, тебе придется немало потрудиться, чтобы затмить его славу в глазах людей, – осторожно сказал он. – И все же такие воины, как он, обычно безрассудны и способны на опрометчивые поступки. И поэтому их преследуют несчастья. – Какое-то непонятное чувство потери вдруг охватило Конна. Разозлившись, он подавил его. – А теперь дай мне посмотреть на вора, которого тебе удалось поймать. Мы накажем его в назидание остальным. Превратим эту казнь в зрелище, которое никогда не забудут жители Гленфлуирса.

Да, это будет самое правильное, подумал Конн, когда Магнус, отступив в сторону, вытолкнул вперед своего пленника. Сейчас он сыграет роль верховного тана, охваченного праведным гневом и требующего, чтобы тот, кто осмелился оскорбить слепого героя, понес достойное наказание. Пусть Финтана много лет нет на свете, но Конн уже давным-давно понял, что в тени его легендарной славы желание войти в историю под именем Непобедимого обречено на провал. Но теперь, если с умом использовать создавшуюся ситуацию, может быть, ему еще удастся занять свое место в балладах бардов.

Конечно, сознавать, что своей славе ты обязан другому человеку – своему же вассалу, будет нелегко, но за эту услугу он уже воздал Финтану сторицей. Несмотря на свое легендарное мужество, Финтан мертв и не в его силах спасти дочь от смерти. Бездыханное тело Кэтлин валяется где-то в грязи, и сделано это по приказу Конна.

Угрюмое удовлетворение снизошло на тана. Повернувшись, он бросил взгляд на вора.

Сальные волосы жесткой щеткой торчат над низким, скошенным лбом. Толстые, короткопалые руки прячутся в складках шерстяной туники, прикрывающей массивное тело. Лицо этого негодяя показалось бы отталкивающим, если бы жесткие, колючие брови, ломаной линией протянувшиеся от уха до уха, не делали его похожим на смешную жирную гусеницу.

Если бы только Финтан смог увидеть это ничтожество в образе человека! Неужели слепой герой мог пасть жертвой подобной твари? И неожиданно Конн вдруг пожалел, что может всего лишь казнить его.

– Итак, – грозно осведомился Конн, – ты, значит, и есть тот самый презренный вор, осмелившийся обокрасть величайшего в Гленфлуирсе воина?

– Нет, нет, никогда! Я честный человек! – в ужасе завизжал тот. – Клянусь священным камнем Фол, я никогда ничего не крал!

– Ты или храбрец, или идиот. Ведь такая клятва обрекает лжеца на вечные муки, – грозно произнес Конн. – Но если ты не вор, то как столь драгоценная вещица попала к тебе в руки, глупец? Подарок феи?

– Всего лишь плата за купленную у меня корову, благородный тан! А коровка-то и впрямь необыкновенная, истинно благословенная!

– Благословенная, говоришь? – коротко хохотнул Магнус. – Должно быть, корова твоя давала не молоко, а жидкое золото, чтобы за нее дали такой браслет, как этот! Отец, мне надоело слушать чушь, которую несет этот осел! Ни одному человеку, имеющему хотя бы каплю мозгов, не пришло бы в голову предложить этот браслет за какую-то жалкую корову!

– Если бы только в уплату за корову! – завопил воришка. – Кабы не этот браслет, так быть бы кое-кому без головы, как перед Богом клянусь! Эта негодяйка украла у меня корову, ей-ей, украла! А я возьми да и появись, аккурат когда эта маленькая ведьма уводила ее, и выследил до самого дома. Хотел, стало быть, чтобы справедливость восторжествовала. Ну да, ведь времена-то нынче тяжелые!

Чувствуя, что тут кроется нечто важное, Конн изо всех сил сдерживался.

– И кто же дал тебе этот браслет? Говори правду, мерзавец! И не вздумай юлить, не то я прикажу отрубить тебе пальцы!

Человек опасливо спрятал кулаки за спину.

– Я не знаю того, кто дал мне его, то есть я хочу сказать, что никогда…

– Магнус, – холодно процедил сквозь зубы Конн, – подай-ка мне свой кинжал!

– Нет! Пощадите! Я расскажу все, что знаю! Ту ведьму, что увела мою корову, зовут Фиона, паршивое отродье предателя Ронана! Такая же дрянь, видно, как и покойный отец, и…

– Дочь Ронана из Дэйра крадет коров?!

Человек отчаянно закивал.

Конн отложил в сторону кинжал, и на губах его появилась ледяная улыбка. Пусть оба они, и Ронан, и Финтан, правят в Стране Вечно Юных. Кончилось их время, злорадно подумал Конн. Месть его свершилась – единственный ребенок Финтана мертв, а Фиона, дочь высокомерного Ронана, превратилась в обычную воровку.

Отвернувшись, Конн задумчиво пригладил пышные усы.

– Может быть, ты и говоришь правду – не знаю. Жена Финтана всегда была нежным созданием, сердце у нее было мягкое как воск. Финтан с Ронаном были боевыми товарищами. Вполне возможно, Гренна тайно отправила этот браслет вдове Ронана. А Аниера из Дэйра хранила его, никому не сказав ни слова.

– Прошу прощения, благородный тан, но ты ошибаешься! – воскликнул Гормли. – Этот браслет не пробыл в Дэйре и недели. Я бы непременно наткнулся на него, когда… – Сообразив, что проговорился, негодяй с испуганным видом проглотил конец фразы. – То есть я хотел сказать, эти женщины после смерти Ронана только что не умирали с голоду. И Фиона продала бы побрякушку задолго до того, как в замок вернулся ее брат.

– Ее брат?! – оскалился Магнус. – Ну, теперь ты видишь, отец, что этот мерзавец лжет? Да Нилл с радостью дал бы содрать с себя шкуру живьем, чем согласился переступить порог Дэйра!

Да уж, с улыбкой подумал Конн, это верно. Однако Магнус ошибается. Куда бы кинулся человек, подобный Ниллу, когда на руках у него еще не высохла кровь юной невинной девушки? В ад, подумал он. Ну а если забыть о котлах с пылающей смолой и всей прочей чепухе, то самым подходящим для Нилла адом был замок Дэйр.

– Итак, наш герой в конце концов решил вернуться в родные пенаты! – хмыкнул Конн, с наслаждением представляя, что, должно быть, почувствовал Нилл, переступив порог родного замка.

Нищета, голод и смерть – вот что нашел он на месте прежнего Дэйра. И все благодаря ему, Конну. Эта мысль пришла ему в голову в тот момент, когда лезвие меча опустилось на шею Ронана, – мысль о том, чтобы даже за гробом нанести ненавистному сопернику еще один удар, заставив его дочь и жену умирать с голоду. И вот теперь его выдумка сослужила еще одну службу.

По стране и так давно бродили слухи о том, что сестра Нилла совсем одичала, стала похожа на волчонка, переполнена злобой и ненавистью. И что может быть полезнее для исполнения его планов, чем еще один жестокий удар судьбы, еще одна ноша, свалившаяся на плечи Нилла, да еще в тот момент, когда достаточно лишь малейшего толчка, чтобы он сам предпочел вонзить меч себе в сердце? Его смерть будет выглядеть совершенно правдоподобной, особенно в глазах тех, кто мог бы заподозрить неладное и сделать попытку так или иначе обвинить в этом Конна.

А как же браслет? – спохватился Конн. Возможно ли, чтобы благородный воин украл драгоценную безделушку с бездыханного тела несчастной девушки, которую заколол собственной рукой? А может быть, браслет должен был стать последним доказательством того, что дело сделано? Или горьким напоминанием самому Ниллу о страшном грехе, что лег на его душу? И то и другое было одинаково приятно.

– Я спрашиваю тебя еще раз: откуда взялся этот браслет? Ты получил его от Нилла в обмен на жизнь девчонки?

Гормли беззвучно открывал и закрывал рот – точь-в-точь вытащенная из воды рыба.

– Нет! – завопил он. – Девчонка сама отдала мне его! Сняла с руки и отдала! Господи помилуй, да я ее до того дня никогда не видел, хотя, сказать по правде, такое прелестное личико мне никогда не забыть, проживи я на свете хоть сотню лет!

В затылок Конну будто воткнули иглу.

– Ты хочешь сказать, что в Дэйре появилась еще одна женщина?

– Ага! И красотка – просто загляденье! Да я бы отдал всех моих коров, чтобы хоть разок задрать ей юбку!

– Как ее зовут? – взревел Конн. – Имя, ты знаешь ее имя?

Гормли нахмурился, явно пытаясь припомнить.

– Кажется, Фиона называла ее Кэтлин.

Кэтлин! Вся кровь Конна, казалось, разом превратилась в лед, пальцы судорожно вцепились в браслет.

– Какая она с виду?

– Черные как ночь волосы и синие-синие глаза, большие, как блюдца. А лицо… мать честная, никогда в жизни я не видел такого лица! Такой красоте позавидовали бы и феи!

«Итак, что мы имеем? – подумал Конн. – Браслет с именем Финтана. И вдобавок ко всему девчонку, которой явно знакома такая вещь, как благородство, – судя по тому, что она не задумываясь пожертвовала браслетом, чтобы спасти жизнь той, кого едва знала». Конн закрыл глаза, и вдруг перед ним из темноты выплыло лицо Гренны, жены Финтана. Когда-то за красоту ее прозвали Цветком Ирландии.

– Эта Кэтлин – она прекрасна, как лилия?

Гормли восторженно присвистнул:

– Клянусь, ее красота заставила бы забыть обо всем даже самого Кухулина!

Или соблазнить Нилла, угрюмо подумал Конн. Побудить его нарушить данный таном приказ, запятнать честь, за которую он сражался столько долгих лет.

Значит, сын Ронана предал его! И к тому же оказался достаточно умен, чтобы надежно упрятать девчонку! Должно быть, задумал дать ей передохнуть, а потом увезти куда-нибудь, где Конну никогда ее не найти. Уж если кому и под силу защитить девушку от Конна, так только ему, сыну Ронана.

Забыв о том, что он не один, Конн быстрыми шагами пересек комнату и подошел к окну. Пока жив Нилл, пока жива девушка, ему никогда не почувствовать себя в безопасности! «Надо было самому перерезать ей горло, – с горечью подумал Конн. – Собственными руками накинул себе петлю на шею, идиот!»

– Магнус, отведи пленника в зал. Накорми его, а потом отпусти на все четыре стороны.

– Значит, я свободен? – Гормли чуть не зарыдал от облегчения.

– Ты сослужил мне неплохую службу. И я отплачу тебе с лихвой.

– Отец! – возмутился Магнус.

Тяжелый взгляд Конна упал на сына.

– Ты сделаешь, как тебе велено. А когда позаботишься о нашем друге Гормли, возвращайся назад. И побыстрее!

Недовольно оскалившись, Магнус все-таки подчинился. Едва дождавшись, когда все вышли, Конн тяжело привалился к каменной стене, безуспешно пытаясь унять волной накативший на него страх.

Ему конец!

Женщина, которой на роду написано уничтожить его, осталась жива! Более того – сейчас она под защитой единственного в Гленфлуирсе воина, к которому Конн до сих пор испытывает молчаливое благоговение. Впрочем, нет, это уже не благоговение, это страх. Это из-за него липкий пот горячими струйками полз у него по спине.

– Что толку трястись от страха – этим делу не поможешь! – задыхаясь от злобы на собственную слабость, прорычал Конн. – Успокойся, трус. И думай! Думай!

И прежде, бывало, находились люди, осмеливавшиеся ослушаться его приказа. Но до сих пор Конну удавалось вмешаться вовремя, чтобы предотвратить несчастье.

Конн вдруг с усмешкой подумал, что никогда не имел привычки пускать в ход неуклюжее лезвие меча. Нет, самым надежным его оружием был и остается острый ум, беспощадность, которую он столько лет подряд скрывал от всех, и умение настолько тщательно прятать свои чувства, что даже его тайные враги ни сном ни духом не подозревали о готовящейся мести вплоть до той минуты, когда уже было слишком поздно. И вот теперь все это сослужило ему плохую службу. Уверившись в собственной непогрешимости, Конн проиграл.

Увы, ум и проницательность Конна дали осечку. Самый надежный, самый верный из союзников Конна, его правая рука, теперь навсегда потерян для него. Увы, он слишком хорошо знал Нилла, чтобы не понимать, какого страшного врага нажил себе в его лице. Избавиться от него станет для Конна поистине величайшей удачей.

Как и десятки раз прежде, он дал это поручение Ниллу, нисколько не сомневаясь, что оно будет исполнено. То, что случилось, было для Конна загадкой. Для человека, столь ревностно заботившегося о своей чести, предательство было немыслимо. И ради кого? Ради женщины, которую он совсем не знал!

Ниллу было хорошо известно о проклятии, нависшем над головой Кэтлин. И как любой из воинов, он понимал, что порой даже самому благородному из правителей приходится пожертвовать жизнью одного человека, пусть даже женщины, ради того, чтобы предотвратить хаос в своих владениях. Кроме этого, Нилл ничего не знал. Ему было невдомек, насколько хитроумны и запутанны были замыслы тана; ни сном ни духом не подозревал он о том, что в планы Конна входило не только убийство девушки, но и его, Нилла, собственная смерть.

Это последнее поручение должно было лишний раз подтвердить верность Нилла своему тану. Учитывая, что он считал себя по гроб жизни обязанным Конну, можно было предполагать, что, не выполнив приказа, он будет терзаться угрызениями совести. Но было ли так на самом деле?

А что, если это поручение стало еще одним, самым последним, решительным испытанием? Что, если, ослушавшись приказа, Нилл совершил настоящий подвиг? Забыть о своем сокровенном желании, отказаться от него, сохранив жизнь невинному, – только настоящий герой способен на это!

Конн расправил плечи. Страх его постепенно исчез, он почувствовал спокойную уверенность, даже позволил себе улыбнуться, когда дверь в комнату снова распахнулась и Магнус, еще более мрачный, чем всегда, появился на пороге.

– Сердишься? Считаешь, я лишил тебя удовольствия позабавиться с этим отродьем, сын мой?

Магнус окинул отца недовольным взглядом:

– Ты ведь верховный тан, верно? Я лишь выполнил твой приказ.

– Прекрасно. Тогда вот что: следуй за этим Гормли и, когда он будет достаточно далеко от замка, убей его. Только смотри, чтобы ни одна живая душа не заподозрила, кто прикончил мерзавца.

Глаза Магнуса радостно вспыхнули.

– Похоже, ты рад, – усмехнулся тан. – Что ж, хорошо. Надеюсь, что и другой мой приказ порадует тебя не меньше.

Не выдал ли он себя? – задумался Конн. Магнус сверлил отца подозрительным взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

– Все в свое время, сын мой! – вздохнул Конн. – Боюсь, ты так и не научился терпению. Пошли ко мне слуг – пусть помогут мне одеться в парадное платье. А потом собери всех, кто может держаться в седле. Пусть ждут меня во дворе замка.

Не прошло и двух часов, как Конн в своих лучших одеждах появился перед воинами. Рыжие волосы его горели пламенем на солнце. Он обвел взглядом толпу, и глаза его остановились на барде, стоявшем неподалеку. Тот задумчиво наблюдал за тем, что происходит. Конн указал в его сторону.

– Пора твоей лире проснуться, бард, – объявил он, и голос его, казалось, долетел до самых вершин гор. – Сегодня великий день! Нилл Семь Измен, мой приемный сын, заслужил себе почетное место в Стране Вечно Юных, среди самых прославленных героев нашей страны!

Крики восторга и удивления взлетели над толпой.

– Воины Гленфлуирса, слушайте приказ тана. Донесите мои слова до самых отдаленных уголков нашей страны, расскажите о них нашему народу, чтобы не осталось никого, кто бы не знал об этом: Нилл Семь Измен совершил свой последний, самый славный подвиг!

Рев одобрения прогремел в воздухе, отзвуки его замерли где-то вдали.

– Легко взять что желаешь и считать это честью, – продолжал Конн. – Но только величайшему из героев по силам пожертвовать наградой, которой он добивался столько лет, ради того, чтобы помочь слабому.

Увидев, как по меньшей мере половина воинов согласно закивали, Конн почувствовал отвращение. Такие же идиоты, как Нилл, угрюмо подумал он. Тот, кто мечтает о власти, должен уметь идти к ней по головам.

– Именно потому, что Нилл предпочел жизнь, а не смерть, он будет удостоен той награды, к которой стремился. Он получит новое имя!

Взгляд Конна упал на приплясывающего от радости босоногого мальчишку, и нечто вроде благоговейного страха шевельнулось в его душе. Каким-то непостижимым образом Нилл всегда умудрялся завоевывать восхищение таких вот маленьких паршивцев. Вспомнить хотя бы Оуэна! Подняв руку, Конн заставил толпу замолчать.

– Есть еще кое-что, о чем вы должны узнать. – Глаза его сузились и потемнели. – Я объявляю всем, что Нилл станет моим преемником!

– Сын убийцы! Это и есть наш будущий тан?! – грязно выругавшись, прохрипел Магнус. – Но ведь ты мне обещал! Нет, отец, ты не можешь…

– Я объявляю Нилла Семь Измен наследником того, что принадлежит мне по праву! – Громовой голос Конна заглушил выкрики сына. – Во всех замках Гленфлуирса народ должен торжественно приветствовать своего будущего тана. А теперь поезжайте, найдите его! Обыщите каждый холм, каждый куст поблизости от замка Дэйр и привезите его сюда!

Конн поднял руку, и толпа восхищенно ахнула. На его ладони ослепительно сверкал золотой браслет с именем Финтана.

– Этот браслет достанется тому из вас, кто отыщет Нилла и привезет его сюда, где его ждут объятия любящего отца!




Глава 18


Фиона горько плакала. Сердитые слезы, катившиеся у нее по лицу, разрывали Ниллу сердце. Он понимал, что вовсе не моросивший с самого утра дождь виной тому, что щеки ее в мокрых потеках. Знал он и о том, что в судорожно сжатом кулачке под плащом у нее горсть взятой с собой земли – все, что осталось ей на память о Дэйре.

Даже мальчиком Нилл всегда чувствовал, когда Фиона плакала, как бы ни старалась она скрыть свои слезы. Будто чья-то холодная рука узлом стягивала ему желудок, и он готов был на что угодно, лишь бы утешить и развеселить сестренку.

Но это было давно. А сейчас ему пришлось увезти сестру и мать из замка, который они привыкли считать родным домом. Его вынудили забыть о счастливом будущем с Кэтлин.

Нилл бросил взгляд на две женские фигуры, с трудом примостившиеся на спине его коня. Крепкие руки Фионы поддерживали мать, а та то и дело растерянно оглядывалась назад. В глазах ее стоял туман, промокший насквозь венок каким-то чудом еще держался на голове. Понимала ли она, что скорее всего больше не сможет вернуться в замок, где Ронан сделал ее своей женой? Догадывалась ли, каких сил стоило Ниллу настоять на этом? Как ни странно, он жалел о том, что обстоятельства выгнали его из Дэйра. Жалел, сам не понимая почему. Всего лишь две короткие недели – и вот замок, столько лет являвшийся ему в ночных кошмарах, неожиданно превратился в место, куда Нилл стремился всем своим существом. Как ему хотелось сказать Фионе, что теперь он понимает, почему она так яростно стремилась сохранить Дэйр! Понимает, почему украла корову. Почему так защищала то, что считала своим. Он тоже помнил не только тот ужасный день, когда счастье их семьи разбилось вдребезги, но и драгоценные минуты радости.

Сейчас Нилл мечтал о том, чтобы провести в Дэйре всю жизнь. Мечтал, как станет рассказывать об этих счастливых временах, сидя у камина, а целый выводок его собственных малышей с горящими от любопытства глазами будет внимать его словам.

«Я готов сразиться с самым страшным драконом, лишь бы осушить твои слезы, сестричка, – думал Нилл. – Если бы я мог, то с радостью избрал бы другой путь, но твоя безопасность мне дороже всего».

Может быть, в один прекрасный день он и сможет сказать ей об этом, но не сейчас. Пока в сердце Фионы есть место только для ее собственной боли. Не сумев сохранить Дэйр, душой она все еще принадлежит ему. Пальцы Фионы судорожно сжимали комок земли, украдкой взятой с огорода, в который они с Кэтлин вложили так много надежд.

Нилл почувствовал, как непрошеные слезы подступают к глазам. Может быть, оно и к лучшему, что мать так и не поняла до конца, что происходит, устало подумал он. По крайней мере она не одна – призрачная тень любящего мужа всегда стояла за плечом Аниеры.

Остальные были не так счастливы. И хотя им достаточно было только протянуть руку, чтобы коснуться близкого и родного человека, казалось, их разделяет пропасть.

Только у Кэтлин хватило мужества попытаться преодолеть эту бездну. Дважды он чувствовал, как ее пальцы робко коснулись его руки. Он сделал вид, что не заметил, каждый раз притворяясь, что перепуталась узда коня. Сейчас он меньше всего нуждался в утешении.

Терзаясь угрызениями совести, гневом и чувством острой вины, Нилл, казалось, даже находил в этом какое-то мрачное удовольствие. Он виноват во всем, даже в несчастье, постигшем мать и сестру. Все потому, думал он угрюмо, что ему не хватило смелости нести свое бремя в одиночку, и когда над головой нависла смертельная опасность, он вообразил, что Дэйр станет для него землей обетованной. А в результате месть Конна может пасть на тех, кого он любит больше всего на свете. И вот сейчас они бредут вперед под проливным дождем, нищие, а впереди их ждет голод. Мысль о том, что сестра и мать героя Гленфлуирса будут вынуждены побираться под окнами или копаться в объедках, как бродячие собаки, сводила его с ума.

А ведь еще совсем недавно Фиона чувствовала себя богатой. У нее был свой дом, земля, тайны которой она хорошо знала, да и сама она была плоть от плоти этой древней земли, настоящей дочерью Дэйра, созданием ветра и дождя. Среди стен замка, которые в незапамятные времена возвели ее предки, закалилась ее душа, жизненные силы били в ней ключом в ритме древнего ирландского танца.

В эту минуту Нилл невольно почувствовал зависть к сестре. Ни честь, которую он завоевал в бесчисленных битвах, ни самые славные из его подвигов, ни острое наслаждение, которое он испытывал всякий раз, когда мужеству его был брошен вызов, – ничто не могло сравниться с тем богатством, которым обладала Фиона. Она принадлежала Дэйру так же, как прибрежные скалы – морю.

Обрел бы и он в конце концов это сокровище, если бы нашел в себе мужество вернуться в Дэйр навсегда? Или оно больше для него недоступно? Возможно ли, что любовь к этой земле, кроющаяся где-то в потайном уголке его души, ждет своего часа, чтобы проснуться? Слишком поздно, промелькнуло вдруг у него в голове.

Слишком поздно для него. И слишком поздно для матери и для сестры. Слишком поздно для женщины, которая терпеливо шагала рядом с ним, чьи глаза были полны грусти и сочувствия.

Кончики пальцев ее снова робко коснулись его рукава, и Нилл почувствовал острый укол стыда. Он украдкой покосился на нее, и Кэтлин ужаснулась – в глазах Нилла застыли боль и отчаяние. Поняв, какая мука терзает этого мужественного и гордого человека, Кэтлин вздрогнула и отшатнулась, точно обжегшись.

– Нилл, – тихо прошептала она. – Смотри – кто-то едет нам навстречу.

Каждая мышца его напряглась, предупреждая об опасности. Нилл натянул поводья, заставив коня остановиться.

– Фиона, Кэтлин, возьмите маму и спрячьтесь вместе с ней в кустах. Только поторопитесь!

Он прекрасно знал, что сестра и ухом бы не повела, повстречайся им хоть все войско Конна. Только страх за мать заставил девушку поспешно соскользнуть с лошади и помочь Аниере спуститься на мягкую от дождя землю.

Аниера покачнулась, и у Нилла сжалось сердце – он понимал, насколько она измучена после стольких часов в седле.

Кэтлин потянула его за рукав:

– Нилл, кто бы это ни был, он наверняка заметит наши следы. Что придет ему в голову, когда они вдруг оборвутся?

– Будь оно все проклято! Боюсь, ты права! – вынужден был признаться Нилл.

Повинуясь инстинкту воина, он приказал матери и Фионе держаться позади, заслонив их собой, будто щитом, и велел Кэтлин надвинуть пониже капюшон.

– Ничего не говорите, – предупредил он женщин. – Если он о чем-нибудь спросит – мы едем, чтобы поспеть на свадебный пир. Твоя сестра выходит замуж. – Он кивнул головой в сторону Кэтлин. – И ради твоего милосердного Бога, женщина, постарайся, чтобы он тебя не разглядел, иначе…

– Иначе кто знает, какие несчастья может это повлечь за собой? – закончила Кэтлин вместо него.

В ее голосе слышалась боль, и сердце Нилла дрогнуло.

– Наверное, твой тан был прав, когда называл меня проклятой, – прошептала она, встретившись с ним взглядом. – Таким проклятием я и стала для тебя. И для твоей семьи.

– Не смей никогда так говорить! – вспыхнув от ярости, закричал Нилл. – Это неправда!

– Разве? – почти спокойно спросила Кэтлин. – Из-за меня замок Дэйр потерян для вас. Чувство чести никогда не позволит тебе вернуться назад к тану, пусть даже он и поверит, что меня уже нет на свете. А если до него дойдет, что я жива, тебя станут преследовать, как и меня. Может быть, даже убьют.

На скулах Нилла заходили желваки. Рука привычно нащупала тяжелую рукоятку меча. Он знал, что сделает все, чтобы защитить свою семью – Кэтлин с таинственно поблескивающими глазами, Фиону, такую юную, такую гордую и мужественную, и нежную, кроткую мать, которую он когда-то старался забыть.

Нилл вдруг понял, что боится. Не так ли чувствовал себя и отец в тот далекий страшный день, когда во двор Дэйра ворвались воины Конна? – промелькнуло у него в голове. Невозможность спасти тех, кого ты любишь, леденящий страх за их жизнь, куда больший, чем если бы он боялся за себя самого, – вот что испытывал Нилл.

Стиснув кулаки, он молча ждал, и вдруг неожиданно на него снизошло прозрение. Он понял, почему до сих пор жил, всегда спеша куда-то, вечно торопясь навстречу опасности. Как ни странно, эта мысль никогда не приходила ему в голову, хотя Нилл прекрасно отдавал себе отчет, что не стремится ни к славе, ни к почестям. А о том, чтобы имя его навеки осталось в балладах бардов, он и вовсе не думал.

Просто он бежал. Бежал, чтобы не дать кому-то возможность полюбить его. Потому что если ты никого не любишь, то тебе нечего терять. Однако теперь бежать было уже поздно. Этих трех женщин, что сейчас робко жались к нему, он любил всей душой, любил так, что с радостью отдал бы за них и жизнь, и кровь – всю, до последней капли.

Сжав руку Кэтлин, он шагнул вперед, мимоходом кивнул Фионе, бросив в ее сторону взгляд, в котором она прочла больше, чем он осмелился ей сказать. «Не бойся, сестренка. Я позабочусь о тебе», – было написано в глазах Нилла.

Расправив плечи, Нилл выпрямился, собираясь встретить опасность лицом к лицу. Но как только всадник вместе с лошадью вынырнули из-за поворота, Нилл узнал его. Деклан Макхарли, добродушный гигант, появился перед ним. Широкое, уже немолодое, открытое и честное лицо воина, изуродованное глубоким шрамом, который много лет назад оставил вражеский меч, казалось бы суровым, если бы не приветливая улыбка от уха до уха, освещавшая лицо, как солнечный луч. От всей его массивной фигуры будто исходило тепло.

Один из самых больших забияк в Гленфлуирсе, Деклан был чуть ли не первым, кто предложил Ниллу руку дружбы. В те времена Ниллу были не нужны друзья, он считал, что дружба не для него. И только теперь понял, что просто боялся.

Может быть, кое-кто из воинов в те годы даже ненавидел Нилла за то, что он вечно держался особняком, но только не Деклан. На холодность Нилла он, казалось, обращал не больше внимания, чем развеселившийся беззаботный щенок на отпихнувшую его ногу. Воин с иссеченным шрамами лицом и веселым огоньком в глазах просто взял на себя обязанность в бесчисленных сражениях прикрывать Ниллу спину. Кроме того, он столько раз незаметно и ненавязчиво облегчал ему жизнь, что в конце концов Ниллу волей-неволей пришлось принять дружбу, которую Деклан так открыто и щедро предлагал ему.

Но что могло заставить Деклана покинуть замок и место у камина, чтобы в полном одиночестве рыскать в этих местах в такую погоду? Его обязанностью было охранять крепость или плечом к плечу с остальными воинами скакать во весь дух вслед за своим таном навстречу врагу. Этому воину посчастливилось жениться на самой милой и доброй женщине в Гленфлуирсе, она нарожала ему кучу ребятишек. И Деклан ни за какие сокровища в мире не покинул бы свою семью, если только не…

Ледяные пальцы страха сжали сердце Нилла. Неужели Конн успел пронюхать правду и послал людей на поиски?

Деклан резко натянул поводья, и его мышастый жеребец, окатив всех потоками воды и грязи, тяжело осел на задние ноги.

– Ну, парень, клянусь, ты спас мне жизнь. Слава Богу, что я наткнулся на тебя, иначе бы мне конец!

Нилл замер.

– Ты меня искал?

– А то нет? И не я один, а чуть ли не каждый, кто может сидеть в седле! Почитай, все воины Гленфлуирса отправились на поиски!

Невероятным усилием воли Нилл заставил себя сделать беззаботное лицо.

– И зачем я вам вдруг понадобился?

– Потому что Конн поклялся по-царски наградить того из воинов, кто доставит в Гленфлуирс могучего Нилла Семь Измен!

За спиной тихо ахнула Кэтлин. Нилл чувствовал, как Фиона, прижавшаяся к нему, дрожит всем телом. Мать не сводила с Деклана широко раскрытых, ничего не понимающих глаз.

Вот и все, подумал он. Это было как раз то, чего все они боялись.

Но почему именно Деклан, спрашивал себя Нилл. Сотни других воинов, ненавидевших или боявшихся его, с радостью сбились бы с ног, чтобы притащить его в замок. Но Деклан? Чтобы он взялся за подобное поручение?! Никогда!

Следовало быть очень осторожным. Один неправильный шаг – и всем конец.

– Интересно, зачем это я вдруг так понадобился тану? – пожав плечами, полюбопытствовал Нилл. – В ворота Гленфлуирса стучится враг? А может, какой-то спор с другим таном, который можно решить поединком?

– Нет, старина, ничего подобного! Жаль, конечно, что не могу тебя обрадовать, но никаких войн пока что не предвидится. Но жителям Гленфлуирса грех жаловаться на скуку. Особенно сейчас, когда все в замке буквально сбиваются с ног, готовя торжественную встречу! – С этими словами Деклан хлопнул Нилла по плечу. В голосе воина слышалась откровенная радость. – Как раз то, о чем ты мечтал!

– Я? Мечтал? – обескураженно повторил Нилл. – Нет, Деклан. Ты что-то перепутал, я… – И осекся, погрузившись в молчание.

«Идиот несчастный, – выругался Нилл. – Чуть было сам себя не выдал!» И все-таки при мысли о том, что он должен лгать в глаза этому прямодушному и честному человеку, Ниллу стало не по себе.

– А-а-а, понимаю! Небось уверен, что потерпел неудачу, малыш? – Деклан со смехом откинул со лба мокрую прядь. – Что ж, ничуть тебя не осуждаю, парень. Ослушаться тана – все равно что вырыть себе могилу.

Нилл пошатнулся. Совершенно сбитый с толку дружелюбной усмешкой Деклана, его искренней радостью, он уже ничего не понимал. Как связать намеки Деклана на ожидающую его торжественную встречу с тем позором, который он навлек на себя?

– Так тебе, значит, известно, что я сделал?

– Само собой! И не только я, но каждый мужчина, женщина и ребенок в Гленфлуирсе знают об этом! Ты пожертвовал всем, ради чего сражался, о чем мечтал, чтобы спасти жизнь совершенно неизвестной тебе девушке!

Нилл невольно расправил плечи.

– Стало быть, меня ждет наказание за то, что я ослушался Конна?

Великан от удивления вытаращил глаза.

– Гром и молния! Нилл, о чем ты говоришь?! Похоже, парень, ты не слышал ни слова из того, что я сказал! – разводя руками, прорычал Деклан. – Кричи «ура» – тебе повезло! Все, чего ты хотел, теперь твое, парень! Славное имя, которое ты давным-давно заслужил своими подвигами. Да-да, и не только это, а награда, еще более драгоценная! Ты теперь заслужил такую славу, что сам Кухулин позеленел бы от зависти!

Украдкой подмигнув сбившимся в кучку, перепуганным насмерть женщинам, Деклан сделал попытку сдержаться, но напрасно – грудь его от смеха так и ходила ходуном.

– Может, кто-нибудь из вас, милые дамы, поможет мне вразумить этого тупоголового осла? Похоже, дружище, ты так-таки ничего и не понял! Ты выиграл, Нилл! А ну, скажите-ка мне скорее, кто из вас та самая голубка, ради которой он заварил всю эту кашу? Я сгораю от желания своими глазами увидеть женщину, способную заставить Нилла Семь Измен нарушить приказание тана.

Соскочив с коня, Деклан остановился перед Аниерой. Он заглянул в ее некогда прекрасное лицо, и что-то похожее на нежность мелькнуло в его глазах.

– Такое лицо способно заставить воина поднять свой меч!

Аниера ласково улыбнулась. Щеки ее порозовели, глаза зажглись мягким светом.

– Мой Ронан когда-то не побоялся вступить в бой с дюжиной соперников ради того, чтобы получить мою руку. И потом клялся, что с радостью вызвал бы на бой половину Ирландии ради того, чтобы провести ночь в моих объятиях.

Ничто не омрачало ее лица. Скорее всего воспоминания о прошлом казались ей более реальными, чем настоящее. Деклан смущенно опустил глаза. Мать Нилла не заметила пролетевших лет, и Деклан это понял.

– Я думаю! На его месте я тоже почел бы за честь сражаться за вас, леди, – мягко произнес Деклан. – Да вот только, боюсь, против Ронана из Дэйра мне не выстоять. А Нилл к тому же куда более могучий воин, чем когда-то был его отец.

Глаза Аниеры вспыхнули радостью. Шагнув к Деклану, она ласково погладила кончиками пальцев его изуродованную шрамом щеку, словно перед ней стоял не воин, а подросток.

– Он славный мальчик, мой сын, правда?

Взгляд сурового воина смягчился. Покосившись на смущенного друга, он лукаво подмигнул ему.

– Да, мадам. Самый славный мальчик из всех, кого я знаю!

– Вы, должно быть, устали – столько пришлось проехать верхом. Я заметила кое-какие растения возле дороги. Надо собрать их – они успокоят боль в вашей ране. – Ласковые пальцы Аниеры снова осторожно коснулись ужасного шрама.

Нилл застыл на месте, ошеломленный не меньше Деклана. Кроме разве что Евы, жены Деклана, и вот теперь Аниеры, никто не подозревал, какую страшную боль до сих пор причиняла ему старая рана после нескольких часов, проведенных в седле.

При виде удалявшейся фигуры матери Нилл почувствовал невольное облегчение. Слава Богу, она ушла прежде, чем услышала то, что могло уничтожить ее хрупкий мир.

А Деклан с багровым от смущения лицом, сбитый с толку этой немолодой женщиной, которую он счел безумной, повернулся к двум оставшимся и приветствовал их со своей обычной сердечностью. Хорошенько рассмотрев Фиону, он вдруг рассмеялся:

– Держу пари, вы не та девица, которую спас Нилл! Да вы бы уничтожили любого мужчину, имевшего глупость кинуться к вам на помощь!

– А то нет! – вспыхнула Фиона. – Не вздумайте дать мне повод обратить свое оружие против вас!

Благоразумно оставив Фиону в покое, Деклан повернулся к Кэтлин и тут же наткнулся на Нилла. Повинуясь безотчетному инстинкту, тот заступил ему дорогу.

– Не дотрагивайся до нее! – прорычал он, хватаясь за меч.

Глаза Деклана округлились, как у испуганного ребенка.

– Но, Нилл, не думаешь ли ты, что у меня поднимется рука обидеть ее?!

– Конн приказал мне убить ее, – нехотя пробормотал Нилл. – Почему я должен верить, что ты на это не способен?

Гнев, вспыхнувший в Деклане, понемногу растаял, и он, расхохотавшись, сжал руку Нилла.

– Послушай, старина, твоей леди ничего не грозит, клянусь. Если хочешь, могу поклясться в этом жизнью тех, кого я люблю. Боюсь, я сам во всем виноват – совсем заморочил вам голову, и моя милая Ева, когда узнает об этом, будет ругать меня так, что чертям тошно станет. Ладно, если не возражаешь, давай объясню все с самого начала. – Деклан откашлялся. – Это поручение, которое дал тебе Конн, было просто испытанием, но испытанием самым трудным и самым хитроумным из всех, что ты получал до сих пор. Никто в Гленфлуирсе не стал бы спорить, что ты единственный, у кого хватит мужества не повиноваться приказу. И к тому же твое чувство чести – оно тоже известно всем. Но только настоящий герой может пожертвовать всем ради незнакомого человека, отказаться от всего, за что так долго сражался, что было дороже жизни, – и все лишь для того, чтобы сделать не то, что велит долг, а поступить по велению сердца. Да, парень, это не так-то легко! И именно это делает тебя достойным наивысшей славы.

Нилл, не веря собственным ушам, уставился в изуродованное шрамами лицо Деклана. Чем-то оно напомнило ему собственное сердце. Неужели такое возможно? – гадал он. Умение пожертвовать собой ради другого – а вдруг именно этому и хотел научить его Конн, давая последнее поручение?

Нилл нахмурился. Гнев на верховного тана волной поднимался в груди. Если таков и был хитроумный замысел тана – это была дьявольски опасная игра. Она могла стоить Кэтлин жизни.

Вновь перед его глазами встала картина, которая долго еще будет преследовать его в ночных кошмарах, – то ужасное мгновение, когда лезвие меча чуть было не коснулось ее нежной белой шеи. Лишь один удар сердца тогда отделял его от того, чтобы навеки погубить ее, да и себя вместе с ней, потому что, свершись это убийство, до конца дней он не знал бы покоя. В ту ночь он едва не лишился величайшего счастья своей жизни.

Но она осталась жива, его чудесная возлюбленная. И теперь она в безопасности. Это похоже на чудо!

– Вы все должны вместе со мной вернуться в Гленфлуирс! – с энтузиазмом воскликнул Деклан, простирая вперед руки, точно с намерением заключить в объятия весь мир. – Ну же, мои нежные ласточки, вы колеблетесь? Не хотите насладиться торжеством Нилла? Услышать новое имя, которое он будет носить с гордостью? Ах да, и это еще не все. Нилла ждет впереди честь столь великая, что у меня захватывает дух. Его объявят преемником верховного тана, и он будет править в Гленфлуирсе, когда Конн упокоится в могиле.

Нилл вздрогнул, как от удара.

– Преемником?! – повторил он, решив, что ослышался. – Но это невозможно! Конн не мог этого сделать, ведь у него полным-полно собственных сыновей!

– В Ирландии не только кровь определяет выбор верховного тана. Не важно, кто зачал тебя, – таном становится тот, кто способен вести за собой людей.

Ошеломленный Нилл медленно обернулся к трем женщинам. После всех бед и несчастий, что свалились на их головы, это казалось просто невероятным, будто чье-то могучее дыхание разом разогнало грозовые тучи и ласковые лучи солнца согрели их своим теплом.

Нилл украдкой окинул взглядом мать, такую трогательную в своей беззащитности. Как раз в эту минуту, сорвав еще один мокрый от дождя цветок, она добавила его к своему букету. Взгляд Нилла перебегал от одной женщины к другой. Резкие черты лица Фионы немного смягчились, будто груз забот, давивший ей на плечи, неожиданно упал с нее. Лицо Кэтлин было по-прежнему скрыто складками низко надвинутого на глаза капюшона. Но Ниллу вовсе не нужно было смотреть на нее, чтобы угадать, что на лице ее написано отчаянное желание поверить в это чудо – такое же, что бурлило сейчас в его душе. Деклан, по своему обыкновению, широко ухмылялся.

– Что вы об этом думаете? – прошептал Нилл. – Просто ушам своим не верю. Кэтлин, значит, ты свободна – можешь радоваться жизни, ничего не боясь, как ты мечтала. Фиона, Дэйр снова твой, отныне и навсегда.

– Нет! – потрясенная до глубины души, вдруг крикнула Фиона. – Ты не можешь, не должен вот так сразу поверить Конну! Нилл, это какая-то ловушка! Я знаю, я чувствую это!

Страх за его судьбу, звучавший в голосе Фионы, выдал ее, и сердце Нилла невольно сжалось. Стало быть, это все-таки случилось! Он мучился сознанием своей вины на протяжении последних двух недель, и наконец сестра нашла в себе силы простить его! Глаза Нилла вспыхнули радостью.

Повинуясь безотчетному порыву, он шагнул к Фионе и убрал со лба непокорную прядь, которая вечно лезла ей в глаза, – привычный жест, трогательная забота старшего брата о младшей сестренке. В глазах Фионы вспыхнули теплые искорки, но она осталась верна себе. Презрительно фыркнув, она отпрянула в сторону и отвернулась.

– Ну, успокойся, маленькая злючка, – нежно прошептал Нилл. – Подумай сама – с чего бы Конну вздумалось объявлять меня своим преемником, да еще на весь Гленфлуирс, если он и в самом деле задумал причинить мне зло?

– Не знаю зачем! Откуда мне знать, что могло втемяшиться ему в голову? Могу обещать тебе только одно – раз он решил угостить тебя кубком меда, там внутри наверняка будет яд! В этом весь Конн, попомни мое слово!

Глубоко спрятанный в ее глазах страх был словно сладчайший бальзам на его сердце. Ниллу вдруг отчаянно захотелось, забыв о нетерпеливо переминавшемся с ноги на ногу Деклане, броситься к сестре, заключить ее в объятия и сказать, что все будет хорошо. Но он отлично понимал, что Фиона ни за что не простит ему столь бурного выражения чувств, да еще на людях. Чтобы успокоить сестру, надо было придумать что-то еще.

– Даже если Конн и лукавит, он ведь не дурак. Называй его как хочешь: коварным, двуличным, жестоким, – но глупым он не был никогда, Фиона. К тому же не зря ведь его прозвали Верным. И высшее счастье для него – остаться в балладах бардов. Так что если он затеял обман, то знает, что имя его будет навечно покрыто позором. Нет, Фиона, Конн сдержит свое слово.

– Ба! Ты думаешь, что он такой благородный просто потому, что сам не смог бы поступить по-другому! Но Конн, как змея, готов в любую минуту сбросить старую кожу и предстать в новом обличье! Он улыбается тебе, держа за спиной острый нож. Ты же видел, что он сделал с Дэйром, а ведь он клялся тебе, что у нас все хорошо! А вспомни Кэтлин – ведь он тоже дал слово ее отцу, что сохранит ей жизнь, – и что потом? Едва дождавшись смерти Финтана, Конн приказал забрать ее из аббатства, а тебе дал тайный приказ перерезать ей горло, чуть только она заснет! Так вот теперь ответь, мой старший и такой глупый брат: как, по-твоему, сдержал Конн клятву, данную когда-то Финтану Макшейну?

– Финтану? – эхом повторил Деклан, отступив на шаг с побелевшим от испуга лицом, будто призрак самого великого слепца вдруг появился перед ним. – Не хочешь ли ты сказать, Нилл, что эта женщина, которой ты сохранил жизнь, – и впрямь дочь покойного Финтана?!

Кэтлин шагнула к нему. Ни дождь, ни серые, нависшие над землей тучи не могли скрыть сияния ее красоты. И пусть ей немало пришлось перенести – сейчас она была похожа на дивный драгоценный камень.

Некоторое время Деклан, разинув рот, только хлопал глазами.

– Не верю, не могу поверить! Так, значит, это и есть Кэтлин-Лилия! – Забыв обо всем, Деклан благоговейно преклонил перед девушкой колено, даже не чувствуя, как мокрая грязь течет ему в сапог.

– Умоляю вас, не надо! – запротестовала Кэтлин, и Нилл почувствовал, насколько ей неловко.

Но Деклан упрямо остался стоять как стоял.

– Я бы не дожил до этого дня, если бы не чудесный дар вашего отца. Да что я – добрая половина войска Конна может сказать то же самое! Теперь-то я понимаю, почему, увидев вас, неустрашимый Нилл забыл обо всем и выронил меч! И кто бы решился его осудить, раз он решил пожертвовать всем ради дочери великого Финтана!

Едва сдерживая клокотавший гнев, между ними втиснулась Фиона.

– Да будь она самой уродливой замарашкой во всей Ирландии, мой брат сделал бы то же самое, слышите, вы, тупоголовый бык?! – В глазах Фионы сверкала обида, и Ниллу пришлось собрать все свои силы, чтобы голос его не дрогнул.

– Тихо, тихо, вы, – попросил он. – Фиона, не вздумай только хватить беднягу Деклана кулаком промеж глаз! Он вовсе не хотел обидеть меня, правда. Деклан – хороший человек и верный друг.

– Ну и что? Думаешь, Конну не все равно, кто заманит тебя в ловушку – злодей или твой лучший друг? Он просто использует вас. Вспомни хотя бы, как он приказал тебе убить Кэтлин!

Деклан поднялся. Сейчас он казался несчастным и растерянным.

– Простите, леди, я скорее отрубил бы себе руку, чем согласился причинить зло вашему брату, – поклялся он.

Фиона вздернула брови.

– Может, это и так. Но если Конн задумал покончить с Ниллом, он отыщет способ это сделать!

– Да с чего бы Конну желать вашему брату зла?! Ни один человек в Гленфлуирсе не привязан к Ниллу сильнее, чем сам тан. Я готов поспорить на собственную жизнь, что так оно и есть!

Фиона презрительно фыркнула:

– Ну, положим, рисковать жизнью придется все-таки не вам, по крайней мере сейчас. Нет уж, ничего у вас не выйдет! Брат только-только вернулся к нам, и я вовсе не собираюсь потерять его снова!

Деклан умоляющим жестом стукнул себя в грудь:

– Клянусь своим боевым мечом, леди, он ничем не рискует! Конн – самый благородный правитель из всех, кого я знаю!

– Ха! Если хотите знать, он самый коварный, самый бесчестный, самый жестокий тиран из всех, кто когда-либо правил нашей несчастной Ирландией! И однажды вы оба поймете это – и вы, и мой брат! – В глазах девушки вспыхнул настоящий страх. – Молю только небеса, чтобы, когда это случится, не было слишком поздно!

Сообразив, что от Нилла нечего ждать поддержки, Фиона бросилась к Кэтлин:

– Поговори с Ниллом, слышишь? Убеди его! Не можем же мы стоять и смотреть, когда он сует голову в петлю!

Кэтлин ласково сжала дрожащие руки Фионы в своих ладонях. Потом, повернувшись к Деклану, окинула его взглядом настоящей королевы.

– Вы сообщили нам многое, Деклан, но все это следует хорошенько обдумать. Не могли бы вы дать нам несколько минут, чтобы мы могли обсудить это между собой?

Суровый воин отвесил ей благоговейный поклон.

– Пока вы совещаетесь, я побуду возле леди Аниеры. Не то она, думается мне, сейчас соберет столько травы, что хватит на припарки для доброй сотни воинов! – Он кивком головы указал в ту сторону, где из густой травы виднелась лишь голова Аниеры. В руках она с трудом удерживала огромную охапку цветов, прибавляя к ним все новые и новые.

Как только Деклан отошел, Кэтлин порывисто обернулась к Ниллу, взглянула ему в глаза, и он заметил, что в них смешались радость и страх.

– Нилл, мне не меньше тебя хочется верить в то, что все сказанное Декланом – чистая правда, и все же… что-то мне подсказывает не доверять Конну. Подумай сам – что же это за благородный правитель, который, дабы испытать честь мужчины и воина, приказывает ему убить ни в чем не повинную женщину? Да еще во сне?

Какое-то темное подозрение шевельнулось в душе Нилла, но он только отмахнулся:

– Но я же не убил тебя. Так что все хорошо!

– Хорошо? – прошептала Кэтлин, и в глазах ее блеснули невыплаканные слезы. – Вспомни лучше, как ты мучился все последние недели! Как сгорал от стыда, оттого что не выполнил приказ! Как проклинал все на свете, считая себя предателем. Я видела это, Нилл. И никогда этого не забуду!

– Неужели ты рассчитываешь, что и я буду помнить об этом? Лучше подумай, что я получу взамен! Любовь, о которой я даже не мечтал! Мать и сестру, которых не надеялся когда-либо увидеть! Так что, каковы бы ни были помыслы Конна, теперь это уже не важно. Теперь мы снова будем вместе и будем счастливы – в Дэйре! Конечно, если ты хочешь этого, Кэтлин. И ты, Фиона.

В голосе Фионы зазвенела злость.

– Мне наплевать, что будет с Дэйром! Посмотри! – крикнула она, разжав пальцы. Влажные комочки земли упали ей под ноги, и она свирепо растерла их каблуком. – Вот, их больше нет!

– Но он все равно навсегда останется в твоем сердце, – возразил Нилл, нежно коснувшись ее щеки. – И в моем тоже. Я должен воспользоваться этой возможностью, чтобы уладить наши дела, понимаешь, Фиона? Если я откажусь предстать перед Конном, мы никогда не будем знать наверняка, что нам ничего не грозит.

– Нилл, только не уговаривай меня молча смотреть, как ты снова возвращаешься к этому… дьяволу в образе человеческом! Он уничтожит тебя, я чувствую это! А я… я снова останусь одна!

– Что ты, малышка, я ведь только что нашел тебя, – прошептал Нилл, целуя ее волосы. – Теперь ты больше никогда не будешь одна!

Именно эти слова когда-то много лет назад сказал ему отец, вдруг с острой болью вспомнил Нилл. И это была единственная клятва, которую нарушил Ронан из Дэйра.

– Что ж, хорошо, пусть так, ты, тупоголовый баран! – Даже ругаясь и молотя Нилла кулаками по груди, Фиона все крепче прижималась к нему. – Тогда мы поедем в Гленфлуирс вместе!

В груди у Нилла все перевернулось. Почему он вдруг почувствовал такой ужас, если почти не сомневался, что ему ничто не грозит? – гадал он. Что ж, все очень просто, угрюмо ответил он себе. Просто он не может забыть, что первым делом придется потолковать с Конном кое о чем.

Да, он мог забыть боль и страдания, которые испытывал все это время. Но никогда не простит мучения, через которые пришлось пройти Кэтлин, – терзавший ее безумный страх, крушение всех надежд, ее отчаяние. Только мужество девушки позволило ей выжить. И какой бы храброй ни была Кэтлин, вряд ли она сможет так же доверчиво смотреть на мир, как это было прежде. Может быть, кто-то решит, что это даже к лучшему – мол, к чему она, такая доверчивость? Но Нилл думал по-другому!

– Никуда ты не поедешь, милая, – погладив сестру по щеке, сказал Нилл. – С твоим язычком ты попадешь в беду, едва переступив порог замка. А кто же будет ухаживать за огородом, следить, как растет наше маленькое стадо? Иначе нам всем придется глодать сухой турнепс, когда придет зима!

– Ну и ладно! Мне все равно! – завопила Фиона, снова впечатав маленький кулак в широкую грудь брата.

– Ну конечно, тебе все равно! Тебе наплевать и на нас, и на наших несчастных коров! Нет уж, будь любезна приглядывать за всем, пока меня не будет в Дэйре. А когда я с триумфом вернусь, ты мне все покажешь и я стану гордиться, что у меня такая сестра!

– Нет! – крикнула Фиона. – Не бросай меня снова!

Перед его глазами опять встал день, когда вооруженные до зубов воины Конна уезжали из Дэйра: маленький Нилл, сидя в седле перед Конном, уткнулся ему в грудь, а Ронан, избитый и окровавленный, со связанными руками, свесившись с лошади, старался улыбкой приободрить задыхающуюся от рыданий крошечную дочку. Знал ли отец, мог ли он догадываться, что никогда больше не увидит это залитое слезами детское лицо?

Он вспомнил, как Фиона бросилась вдогонку за отрядом воинов. «Мой брат, отдайте его!» И последнее, что увидел тогда Нилл, было крошечное тельце Фионы, когда она, лежа на земле, плакала навзрыд.

Прижав сестру к себе, он нежно пригладил ее буйные кудри, утешая ее так, как будто она снова стала ребенком.

– Но ведь это ненадолго, Фиона!

– Нет! Я не пущу тебя! – выкрикнула Фиона и, схватив Нилла за руку, потащила его за собой. Ему стоило невероятных усилий скрыть терзавшую его сердце боль, старую боль, к которой теперь прибавилась новая.

– В прошлый раз, когда я уехал, это стоило рассудка нашей матери. Но на этот раз все будет иначе. Да и потом, с вами останется Кэтлин.

При этих словах в глазах Кэтлин заметался страх.

– Нет, я поеду с тобой, Нилл! И мы вместе встретим то, что уготовила нам судьба!

– Ни за что! Вот когда все уладится и наступит подходящий момент, тогда тебя встретят в Гленфлуирсе почестями, подобающими дочери великого Финтана!

– Не надо мне этого! Я хочу быть просто твоей женой!

Нежность затопила сердце Нилла. Обхватив ладонями лицо Кэтлин, он склонился к ее губам.

– Никакие слова, моя Прекрасная Лилия, не могли быть дороже моему сердцу! А в душе моей ты и так уже моя жена – драгоценнейший из всех даров, которому может позавидовать любой мужчина. Да, любимая, я был бы счастлив прожить с тобой всю жизнь. Именно поэтому я и прошу тебя остаться в Дэйре.

Кэтлин провела ладонью по лбу.

– Я не понимаю… – растерянно прошептала она.

– Если по какому-то злому капризу судьбы все пойдет не так, как надо, и мне придется бежать, сделать это будет легче одному. – Нилл заставил себя лукаво улыбнуться, словно желая уверить ее, что это всего лишь шутка. – Ну если, конечно, ты не унаследовала от отца его волшебную силу, милая!

– Да если бы так, я, не задумываясь, обратила бы тебя в жабу в тот самый день, когда ты увез меня из аббатства! – разозлившись, крикнула Кэтлин.

Нилл хмыкнул:

– Нечто вроде этого я и предполагал. Хотя от маленькой толики Финтанова волшебства я бы сейчас не отказался – к примеру, для того, чтобы прекратить этот проклятый дождь.

– Но это нечестно, Нилл! Мы любим тебя! И Фиона, и я, и твоя мать. И ничто, даже Дэйр, не стоит твоей жизни!

– Тише, любимая! Есть кое-что, ради чего стоит рискнуть, моя Прекрасная Лилия. Это наши дети – я уже сейчас вижу их у тебя на руках. Им нужен дом, любовь моя. И тебе тоже. – Приподняв ее лицо, Нилл поцеловал Кэтлин в лоб. – В следующий раз, когда мы встретимся, ты увидишь меня в кресле наследника тана!

Слезы прозрачными росинками повисли на ее ресницах.

– Я хочу видеть тебя только моим мужем, и никем больше!

Нилл улыбнулся, стараясь запечатлеть в памяти ее прекрасное лицо.

– Верь мне, любимая, – шепнул он, беря Кэтлин за руку. Потом обернулся к сестре: – И ты тоже, сестричка. Я вас не подведу.




Суровое каменное лицо замка Дэйр казалось почти живым; узкие прорези бойниц, словно щелочки глаз, светились ожиданием. Глядя на него, можно было подумать, он ждет, когда Нилл снова вернется домой. Судьба, вырвавшая когда-то маленькую Кэтлин из объятий матери, привела ее теперь к Ниллу. Ему казалось, что в шуме ветра звучит очередное предсказание, но смысл этих звуков был таким же загадочным, как и древние письмена друидов, высеченные на камне алтаря возле могилы его отца.

Напоследок он поцеловал мать в щеку, Фиону в лоб и припал к губам Кэтлин, пытаясь навсегда запечатлеть в памяти их упоительную сладость.

Попрощавшись, Нилл отправился к воротам, где, держа наготове оседланных коней, ждал его Деклан.

В груди Нилла словно открылась незаживающая рана. Когда-то воины шептались между собой, что у него нет сердца. Сейчас он знал, что это не так. У него было сердце! Только теперь он оставил его с женщинами, которые осмелились любить его, – не важно, заслуживал он этого или нет.

– Буря, похоже, разгулялась не на шутку, – проворчал Деклан, сунув Ниллу в руки поводья.

– Не важно, – бросил тот.

Вдали, словно посылая им предупреждение, грозно пророкотал гром. Темные тучи быстро неслись к горизонту. Прищурившись, Нилл проводил их взглядом. Некоторые считают ветер и тучи посланцами из Тир Нан Ога. Если бы только понять, о чем они твердят ему! Когда-то ему удалось услышать голос камня, но сейчас он был бессилен разобрать грозное предупреждение ветра.

Впрочем, ничто уже не в силах заставить его свернуть с выбранного пути – он предпочитает услышать правду из уст самого Конна. Ему придется пройти через это ради того, чтобы у Фионы с матерью был дом, чтобы они с Кэтлин могли наконец безмятежно наслаждаться любовью, ничего не боясь и смело глядя в будущее.

– Наплевать мне на бурю! – крикнул Нилл, обращаясь к другу. – Пусть хоть ад обрушится нам на голову, остановимся только у ворот Гленфлуирса!

– Посмотрим, кто прискачет первый! – пустив коня в галоп, задиристо кинул в ответ Деклан.

Полный решимости, Нилл вскочил в седло и поднял коня на дыбы. Но прежде чем он успел дать лошади шпоры, за спиной его послышался торопливый топот бегущих ног. Лицо его потемнело – он велел Кэтлин с Фионой оставаться в зале. Больше всего на свете он боялся увезти в памяти образ одной из них, сиротливо поникшей под дождем.

Но стоило ему только увидеть, кто это, как глаза его от удивления широко раскрылись – к нему бежала мать. Мокрые от дождя волосы облепили лицо, искаженное горем. Лошадь испуганно встала на дыбы, и Ниллу стоило немалого труда успокоить животное. Но Аниера, не обращая внимания на опасность, бросилась чуть ли не под копыта коня.

– Это тебе, – прошептала она, вытащив из-под плаща какой-то сверток. – Он сказал, что тебе это понадобится.

– Кто сказал? – удивленно вскинув брови, спросил Нилл, машинально посмотрев туда, где вдалеке едва виднелась спина его приятеля. – Деклан?

– Да нет же! Твой отец!

– Мама, иди-ка ты лучше домой и согрейся у огня, – ласково прошептал Нилл. – Буря нынче разгулялась не на шутку.

– Нилл, послушай меня! – крикнула она с такой силой, что голос ее сорвался. – И не говори со мной так, точно я сумасшедшая!

Похоже, она угадала – именно так он и разговаривал с ней последние дни. Вначале раздражаясь и испытывая чувство вины, а потом с усталой покорностью, поняв, что не в силах вырвать мать из призрачного мира, в котором она живет.

Понурив голову, сгорая от стыда, Нилл заставил лошадь успокоиться и взял из рук матери сверток. Он развернул мокрую ткань, и руки его задрожали при виде самого чудесного меча, который ему когда-либо доводилось видеть.

В немом благоговении Нилл любовался сверкающим оружием, вдруг вспомнив, как совсем еще малышом пытался дотянуться до него, сердито царапая драгоценную рукоять маленькими пальчиками. Он вспомнил и веселый смех отца, когда тот смотрел, как Нилл, пыхтя, пытается оторвать от пола тяжелое лезвие.

«Ты скоро подрастешь и возьмешь его в руки, сын мой, – эхом отдался в ушах глубокий, низкий голос Ронана, – и тогда никому в Ирландии не удастся победить тебя!»

Пальцы матери ласково сжали его руку, и, вздрогнув, Нилл очнулся. Он взглянул ей в лицо и замер, пораженный. Полные любви и нежности, глаза ее сияли как звезды.

– Этот меч – для верховного тана, – коротко сказала она, погладив сверкающий клинок, точно это было лицо любимого. – Это последнее, что сказал твой отец, прежде чем его увели навсегда.




Глава 19


Всю свою жизнь Кэтлин прожила в мире, в котором мужчинам не было места, и теперь шорохи и звуки дома, в котором оставались одни женщины, должны были бы казаться ей привычными и знакомыми, но это было не так. Даже каменные стены Дэйра будто напряженно вслушивались, не раздадутся ли поблизости тяжелые мужские шаги, а три женщины, сидя у камина, не знали, чем заняться. Нервы были напряжены до предела, малейший звук заставлял их беспокойно вздрагивать, будто по замку бродили привидения.

Все трое с утра до ночи хлопотали по хозяйству, будто домашние дела могли помешать разразиться беде, стараясь не говорить о том, что не давало им покоя. Им казалось, они постепенно сходят с ума, но даже Кэтлин не осмеливалась нарушить заговор молчания, боясь, что висевшее над ее головой проклятие обрушится на остальных.

С нарочитой медлительностью Кэтлин расправила платье, зацепившееся за колючий куст, потом отступила в сторону, размышляя, чем бы занять бесконечные часы, оставшиеся до того времени, когда Нилл вернется к ней.

Если вообще вернется.

Поймав себя на этой мысли, она ощутила, будто холодное лезвие меча коснулось ее спины. Сунув руки в карманы, Кэтлин сжала кулаки, чтобы унять дрожь.

«Нельзя думать об этом, – твердила она себе. – Иначе можно сойти с ума. Нилл – самый могучий воин во всем Гленфлуирсе! Нет, во всей Ирландии! Если уж ему удалось выжить в замке Конна, когда он был совсем маленьким и все его ненавидели, то сейчас великому герою, о подвигах которого известно всем и каждому, наверняка ничего не угрожает. Он ведь преемник, наследник тана. Тот самый, кого выбрал сам Конн!»

Кэтлин постаралась прогнать преследующее ее видение: Нилл, высокий, сильный, неустрашимый, гордо въезжает в ворота замка – воин, похожий на сказочных героев, о которых часто рассказывала ей аббатиса. И всякий раз в этих легендах воину удавалось завоевать славу, пусть даже ценой жизни. Но Кэтлин невыносимо было думать, что она каждый вечер будет ложиться в пустую, холодную постель, а днем до одури слушать, как барды звонкими голосами будут воспевать несравненное мужество и доблесть ее возлюбленного. Ей нужен был Нилл, она хотела слышать его раскатистый смех и смеяться сама, когда он рассердится. Она мечтала всю жизнь купаться в его нежности и врачевать раны его сердца, а не слушать бряцание струн, воспевающих его славу, в то время как он лежит в могиле.

Но ведь Нилл не один. Рядом с ним Деклан – храбрый честный Деклан, ни на минуту не усомнившийся в том, что Нилл получит то, о чем мечтал, – имя, которого ему не придется стыдиться, замок, который он собирался отстроить заново, ту жизнь, которой он жил до того дня, когда его отец пал жертвой рокового влечения к другой женщине. До того как распалась его семья, как младшая сестренка превратилась в дикого зверька, а мать погрузилась в пучину безумия.

Да, последнее испытание мужества Нилла было самым нелегким из всех, через которые ему довелось пройти. Но в нем была их единственная надежда. Надежда, что все они будут иметь дом, что у них наконец будет нормальная жизнь.

Самым ужасным испытанием для Кэтлин были ночи – казалось, они тянутся бесконечно. Мучительное желание сжигало ее тело, да и душа не знала покоя. Хотя Нилл поклялся, что все будет хорошо, Кэтлин все равно боялась.

Ей не нужны ни слава, ни почет, она хочет просто быть с ним рядом. Кэтлин не раз ловила себя на том, что ей, в сущности, все равно, в самом ли деле его ждут в Гленфлуирсе почести, которым позавидовал бы сам Кухулин. Ей хотелось только одного – чтобы Нилл уехал из Гленфлуирса, оказавшись там, где его не достанет рука ненавистного тана и ничто не напомнит ему о прошлой жизни.

Теперь к ногам наследника Гленфлуирса будет брошено все. Разве какая-нибудь красавица устоит перед искушением затащить в постель великого воина? Кэтлин знала, что раньше Нилл почти не обращал внимания на женщин. Он сам сказал ей об этом, и не только словами, но и языком тела.

Тогда откуда это чувство неумолимо приближающейся беды? Может, она боится, что, оказавшись в Гленфлуирсе, Нилл забудет Дэйр и решит остаться там навсегда? Легендарный герой бесчисленных сражений, наследник тана – искушение властью могло оказаться сильнее его. А может, причина куда проще, думала она, – просто преемник Конна не сможет вернуться в Дэйр, потому что на плечи наследника верховного тана ляжет новый груз обязанностей.

Верховный тан… Дрожь пробежала по спине Кэтлин. Человек, приказавший убить ее. Тот самый, по чьей вине они столько страдали.

Вспомнив, как Нилл, стоя под проливным дождем, слушал Деклана, Кэтлин тяжело вздохнула. Его всегда такое суровое лицо светилось надеждой, и она догадывалась, как отчаянно ему хочется поверить в благородство того, кто заменил ему отца.

Все это время Нилл подсознательно пытался найти хоть какое-то оправдание тому, что сделал Конн. Даже сейчас Кэтлин не давали покоя его слова, когда-то давно сказанные о тане: «Это человек, который знает меня лучше, чем я сам».

Кэтлин вздрогнула. Неужели все так просто? Ведь раньше ей многое казалось странным. Уничтожение Дэйра, слова Фионы, утверждавшей, что замок разрушили именно люди Конна. Возможно, причиной всему была жгучая ненависть Фионы к человеку, погубившему отца и разрушившему их семью, а возможно, прав был Нилл, когда твердил, что вооруженные воины могли являться в Дэйр без ведома Конна, скрывая от него свои зловещие дела.

Конн на весь Гленфлуирс объявил Нилла героем. Она понимала: такое публичное выражение любви должно помешать ему снова предать Нилла. Тогда почему на душе у нее так тяжело? Почему сердце сжимается от предчувствия надвигающейся беды? Днем Кэтлин еще кое-как удавалось отвлечься от страшных мыслей, но ночи она проводила без сна.

Вот и теперь, почувствовав, что больше не в состоянии быть одна, Кэтлин бросила дела и вышла из сада. Аниера, стоя на коленях, что-то разглядывала в высокой траве. Глаза ее больше не застилала пелена, теперь она часто с какой-то яростной одержимостью копалась в огороде. Кэтлин остановилась, нахмурив брови.

Рассказав Аниере о том, что не давало ей покоя, не нарушит ли она хрупкую безмятежность несчастной женщины? Пока она колебалась, не зная, уйти или остаться, Аниера подняла голову, окинув Кэтлин нежным взглядом.

– Итак, это все-таки не миновало и тебя, бедная моя деточка, – покачала она головой, с сочувствием глядя на Кэтлин. – Жаль мне тебя, милая. И все же я завидую тебе!

– Не понимаю. Вы завидуете мне – но почему?

– Ты ждешь! Многие женщины отваживаются подарить свою любовь воину. Их возлюбленные уходят из дома, чтобы принять участие в битве. Они предвкушают будущие подвиги – где уж им найти время, чтобы обернуться назад и бросить прощальный взгляд той, которую они любят, верно? Торопливый поцелуй, поспешная клятва в любви – и вот ты уже покинута. Тебе приходится день за днем вести свое собственное сражение, и ты страдаешь от ран, куда более мучительных, чем те, которые наносит меч или копье, – от одиночества, беспомощности, страха. – Вздохнув, Аниера запрокинула голову, глядя на бескрайний купол голубого неба. – Мы сотни раз видим во сне, как они погибают, а потом просыпаемся в слезах. Они зовут нас, но мы не в силах помочь им. А когда мы открываем глаза, вокруг нас лишь мертвая тишина. Потом наступает день, и нам снова приходится покидать холодную постель, чтобы присматривать за детьми, работать в саду, поддерживать огонь в очаге – и чтобы при этом ни одна живая душа не могла догадаться, что без своих мужчин мы умираем сотни и тысячи раз.

Слезы подступили к глазам Кэтлин.

– Я этого не перенесу! Как жить, если не знаешь, что с ним?! Нилл настолько благородный человек, что просто не понимает, что не все такие, как он.

– Он – сын своего отца.

– Но его отец мертв! – крикнула Кэтлин. Страх, терзавший ее столько дней, сменившись гневом, выплеснулся наружу с такой силой, что она сама испугалась. – И я не хочу, чтобы Нилл последовал за ним! – Вдруг она опомнилась и, прикрыв ладонью рот, в ужасе посмотрела на Аниеру: – Господи, простите меня, Аниера! Я вовсе не хотела…

Мать Нилла поднялась с земли, сжимая в руках только что вырванное с корнем растение. Она в растерянности уставилась на сломанный стебель, напоминавший ей, какой она сама была так долго. В глазах Аниеры застыла боль.

– Ты думаешь, девочка, я не помню, что моего Ронана уже нет в живых? – спросила она, прервав долгое молчание, когда Кэтлин боялась даже шелохнуться. – Да, моя постель пуста. А мое тело даже после стольких одиноких лет все еще томится по нему.

– Но вы… – Кэтлин осеклась.

Она боялась ляпнуть что-то еще, в ужасе от того, что натворила.

– Веду себя так, словно он все еще со мной? – закончила за нее Аниера. – Да, ты права. Я брожу с ним по холмам, мы разговариваем, а иногда даже смеемся или плачем вместе. Это так и есть. И это не воображение, Кэтлин, просто мы с ним давно стали одним целым. И сейчас мой Ронан – не в чертогах Тир Нан Ога вместе с другими героями. Он здесь, он живет в моем сердце.

Возможно ли, чтобы любовь была так сильна, что смогла заставить ее забыть, как этот человек когда-то разбил ее сердце?

– Наверное, вы очень сильно его любили!

– Может быть, слишком сильно. – Краска стыда заставила прозрачное лицо Аниеры чуть заметно порозоветь. – Да, Ронана уже нет на свете, но его сын и дочь – они живы! А я… что я сделала для них?

– Вы их любили, – ответила Кэтлин, пытаясь представить лицо своей матери, руки, которыми когда-то, много лет назад, красавица Гренна в последний раз прижала к себе свое дитя. – А я никогда не знала своей матери!

– Думаешь, у моих крошек была мать? – Аниера вдруг рассмеялась безрадостным смехом. – Я позволила человеку, убившему моего мужа, забрать у меня единственного сына! А моя дочь – я взвалила на ее плечи слишком тяжкий груз, когда она была совсем еще маленькая! Я закрыла сердце для всего – в нем был только он, мой Ронан, хотя его уже не было со мной. И только когда Нилл вернулся, когда появилась ты, словно свежее дыхание самой весны, – только тогда я очнулась. – На губах Аниеры появилась мягкая, печальная улыбка. – Порой я даже жалею об этом, – пробормотала она. – Тогда мне бы не пришлось страдать, видя, что я наделала.

– Но Фиона любит вас всем сердцем! – запротестовала Кэтлин. – И Нилл тоже!

– Это и есть чудо, которое могут подарить только дети. Они любят вас, заслуживаете вы этого или нет.

– Аниера, они не винят вас.

– Я давным-давно осудила себя сама.

– Но ведь в том, что случилось, виноват был только ваш муж, а вовсе не вы. Если бы он не потерял голову из-за той женщины… – Кэтлин виновато прикусила язык.

– Да. Та, другая… скажи, значит, Нилл рассказывал тебе о ней? Ах, мой бедный мальчик, как мало ему известно! Только те сплетни, что бродили тогда по Гленфлуирсу. Эти пресловутые Семь Измен. Они пытались похоронить моего мужа под их тяжестью, а потом сделать то же самое и с моим сыном. Но им удалось сломить только меня.

– И неудивительно! – горячо подхватила Кэтлин. – Какой женщине, да еще если она обожала своего мужа, приятно было бы услышать, что он до такой степени без ума от другой, что готов убить лучшего друга, лишь бы только она досталась ему?!

– Да, слышать это было очень больно, ты угадала. А знаешь, почему я так легко поверила, что мой Ронан влюбился в нее? Наверное, всегда подсознательно ждала, что в один прекрасный день другая женщина станет для него желанной. Но вот чего я никогда не понимала, так это почему он все-таки выбрал меня. Я росла такой тихой, такой стеснительной, что мой отец вечно старался оградить меня от всего. Думаю, он и замуж-то хотел меня выдать, чтобы чувствовать, что я в безопасности. – Аниера смешно сморщила нос. – А быть в безопасности в понимании моего отца значило быть у него под крылышком.

Украдкой покосившись на Аниеру, Кэтлин поняла желание ее отца оберегать дочку. Ведь и Фиона делала то же самое много лет подряд. И Нилл – с того самого дня, как переступил порог Дэйра. Да и она тоже: своей беззащитностью Аниера напоминала крошечную птичку с хрупкими перышками.

– Немало воинов просили у отца моей руки, надеясь после женитьбы войти в нашу семью, заполучить могущественную родню. И все же, когда в мою жизнь ворвался Ронан, такой могучий, с таким великолепным телом и улыбкой, от которой могло растаять сердце любой женщины, мне долго не верилось, что он влюбился в меня. – Аниера тоненько хихикнула. – Моя сестра ходила с поджатыми губами, отец не знал, что и думать, а матушка заламывала руки и причитала, что он, дескать, разобьет мне сердце.

– Но как же случилось, что Ронан полюбил вас? – не выдержала Кэтлин.

Встав с колен, Аниера взяла ее за руку и повела туда, где огромное, словно шатер, дерево бросало на землю густую тень. Она уселась на траву, гибкая, как молодая девушка; Кэтлин последовала ее примеру, гадая, что влекло Ронана к его юной жене.

Ее красота? Безусловно, решила она. Но было в ней что-то еще, какая-то хрупкая безмятежность. И вся она, изящная и нежная, была таким же чудесным творением природы, как стебелек травы или скромный полевой цветок. Должно быть, для Ронана было уже счастьем просто смотреть на нее.

– Еще не минуло и десяти дней, как я уехала с ним, зная, что больше никогда не суждено мне увидеть семью. Я понимала, что они боятся за меня. Что ты знаешь об этом человеке? Как-то раз мать до утра уговаривала меня отказаться от него, но мы с Ронаном к этому времени уже читали в сердцах друг друга.

– Тогда как же… – начала Кэтлин и вдруг прикусила язык. – Если он любил вас, тогда как он мог вообще смотреть на других женщин?! Я уж не говорю о том, чтобы убить соперника?

– Говорили, что во всей Ирландии нет мужчины, который бы не отдал жизнь за то, чтобы провести с ней ночь. Она была настоящей амазонкой. Еще ее собственный отец, знаменитый воин, так и не дождавшись, что жена родит ему сына, обучил дочь воинскому искусству. В Ирландии появлялись на свет такие женщины, как Скота, правда, это случалось все реже и реже, но среди них не было ни одной, кто красотой мог бы сравниться со Скотой.

– Но вы тоже были красивы, то есть… я хотела сказать, вы и сейчас красивы, – возмутилась Кэтлин.

– Да, по-своему я была хорошенькой, не спорю. Мягкой, нежной, как цветок, скромно выглядывающий из-за камня. Но Скота – она была редкой красавицей! – Аниера прикрыла глаза. Даже сейчас, спустя столько лет, судорога боли на мгновение исказила ее лицо. – Она казалась настоящей древней богиней. Распущенные волосы сияли на солнце, как расплавленное золото, а синие, как морские глубины, глаза могли превратить любого мужчину в покорного раба. Даже Ронан говорил о ней с благоговейным восхищением.

Кэтлин отчаянно позавидовала женщине, чей восхитительный образ так живо нарисовала Аниера, позавидовала ее силе и мужеству, ее страсти и пылавшему в ней огню. Какой мужчина смог бы устоять перед такой женщиной? Даже Нилл наверняка был бы сражен. При этой мысли сердце Кэтлин болезненно сжалось.

– Ее мужем стал Лоркан, молочный брат моего Ронана. После этого женщины во всей Ирландии вздохнули спокойно, и я тоже. Но это была моя тайна. Наконец-то утихли сомнения, терзавшие мое сердце. – Аниера разгладила складки платья. – Ах, Кэтлин, если бы только у меня хватило мужества, я спасла бы свою семью, предотвратила то безумное горе, которое уже надвигалось на нас!

– Но вы сделали все, что могли, я нисколько не сомневаюсь в этом.

– Нет. Я была глупа. Боялась. Любовь вообще странная штука! Такая сильная и в то же время такая хрупкая, точно соломинка, которая в любую минуту может сломаться! Когда Ронан признался, что любит меня, я едва могла поверить, что такой великолепный воин желает взять меня в жены. И это когда он мог получить любую!

– Но ведь он выбрал вас. И любил вас так сильно, что принес в вашу спальню кусочек моря.

Улыбка, полная боли, тронула губы Аниеры.

– Странно, когда мы отправились в Гленфлуирс на праздник, я совсем забыла об этом! Я помню, как стояла на краю поля, где воины обычно упражнялись в боевом искусстве, и смотрела, как Скота показывает, на что она способна. Вокруг нее, пытаясь соперничать с ней, толпились мужчины. А Скота, побеждая одного за другим, смеялась от радости, прыгала, как девчонка, гибкая, дикая – точь-в-точь лесная лань – и такая красивая, что мужчины не могли оторвать от нее восхищенных глаз.

Аниера опустила глаза, густые ресницы не могли скрыть выражения боли в них.

– А я была неловкой, отяжелела и чувствовала себя неважно. Понимала, что это значит, – то же самое я испытывала, когда носила Нилла и Фиону. И вот опять под сердцем у меня зрела новая жизнь. Я собиралась рассказать Ронану о ребенке по время праздника – думала, его радость не будет знать границ.

Что испытывает женщина в такие минуты? – гадала Кэтлин. Она отдала бы все на свете, чтобы узнать это.

– Фионе было три года, – продолжала Аниера. – Прелестная малышка – никаких капризов, сплошные улыбки и восторг. Но стоило нам только въехать в Гленфлуирс – и ее как подменили. Что это была за хворь, не знаю, но на ее животе появилась какая-то сыпь, и моя бедная крошка лишилась покоя. Она плакала, кричала, и так каждую ночь. Мой бедный Ронан делал все, что мог, чтобы помочь мне, но у него были обязанности, которыми он не мог пренебрегать, – ему приходилось принимать участие в состязаниях вместе с другими воинами.

Воины бились между собой, отстаивая свое место в войске Конна. И ни одного из них не вызывали на поединок так часто, как моего Ронана. Твой отец, Кэтлин, уже тогда, при жизни, стал чем-то вроде живой легенды, но Ронан никогда не завидовал ему, никогда! Я помню, как-то он сказал, что Финтан с радостью отдал бы все – и славу, и свой волшебный дар, – лишь бы хоть один день иметь возможность наслаждаться красотой своей жены. И Ронан тогда поклялся, что скорее пожертвует правой рукой, чем лишит себя радости видеть, как я играю с нашими детьми. А Финтан так никогда и не услышит смеха своей дочери, с грустью добавил он тогда. Твоего смеха, Кэтлин.

Погрузившись в драгоценные воспоминания, Аниера обхватила себя руками за все еще тонкую, как у девушки, талию.

– Ронана в Гленфлуирсе ждали его обязанности, и я хорошо это знала. Оставалось только ждать. Я считала часы до того момента, когда праздничная кутерьма останется позади и мы опять вернемся в тишину родного Дэйра. Как-то вечером, когда я сбилась с ног, стараясь успокоить Фиону, Нилл вдруг исчез, как под землю провалился. Он тихонько выбрался из комнаты и отыскал дорогу в оружейный зал. Я чуть с ума не сошла, разыскивая его повсюду, но вскоре сам Конн привел его ко мне. Сын, которого я уже оплакивала, раскрасневшись от счастья, смеялся, играя мечом, принадлежавшим одному из сыновей тана.

Кэтлин легко могла представить маленького Нилла, с завидным упорством пробирающегося в комнату, где по стенам были развешаны такие восхитительные сверкающие игрушки, – крепкий темноволосый мальчуган с упрямым подбородком, уже тогда готовый бросить вызов любому, кто отважился бы стать у него на дороге.

– Конн был очень добр, – с усилием продолжала рассказывать Аниера. Тонкая морщинка залегла у нее между бровей. – Но вот глаза его – в них сверкал какой-то непонятный мне гнев. Почти такое же выражение я, помнится, видела на лицах отца и брата, когда им казалось, что кто-то недостаточно бережно обращается со мной. Конн тогда сказал… – Даже сейчас, после стольких лет, было видно, каких усилий стоит Аниере повторить его слова. – Он сказал, что Ронану следовало бы вырезать сыну деревянный меч да угождать собственной супруге, вместо того чтобы тратить время, пытаясь превзойти в воинском искусстве жену Лоркана, – с трудом выдавила из себя Аниера. – Что он имел в виду? Наверное, хотел сказать, что Ронан все время там, возле другой, что готов на все ради улыбки этой женщины. Не могу даже передать, как мне было больно. Его слова будто перевернули мне душу. Зерно недоверия было посеяно и дало пышные всходы. Увидеть малейшую искорку в глазах мужа, когда, сидя за праздничным столом, он украдкой бросал взгляд в сторону Скоты, было настоящей пыткой.

Кэтлин сжала узкую ледяную руку Аниеры в своих теплых ладонях, стараясь согреть ее. Теперь она понимала, сколько пришлось выстрадать этой хрупкой женщине. Как это ужасно – подозревать, что между тобой и любимым встала другая женщина! Кто мог бы смириться с этим?

Аниера ласково погладила руку девушки. В ее кротких глазах светилась благодарность. Господи, сколько же долгих лет она страдала, храня молчание, в одиночестве терпела эту боль!

– Видеть их вместе было мукой, – вздохнув, продолжала она, – а они почти все время были вместе. Конн, казалось, придумывал сотни способов удерживать их обоих возле себя. Что это было – доброта? До сих пор не понимаю. Он всегда был чертовски проницателен. Он старался держать их на глазах, чтобы им не пришло в голову воспользоваться случаем и, ускользнув вдвоем, изменить нам всем: Ниллу и Фионе, Лоркану и мне, Конну, чести Ронана и доброму имени Скоты.

Аниера едва могла продолжать. Найдя наконец того, кому могла открыть свое сердце, она старалась выговориться, но с трудом находила подходящие слова.

– Мне почему-то кажется, Конн пытался защитить меня, ну, и еще пощадить гордость Лоркана. А тот, вскормленный тем же молоком, что и мой Ронан, был так дьявольски горд, так ревностно берег свою честь, что не задумываясь вызвал бы на поединок каждого, кто осмелился бы встать у него на дороге. – Тусклая пелена вновь заволокла ей глаза. – Вот это больше всего и пугало меня – гнев, который с каждым днем все сильнее разгорался в глазах Лоркана. И как-то раз этот гнев оказался сильнее его. Однажды Ронан вернулся домой поздно ночью, глаз у него заплыл, губы были разбиты в кровь. На следующее утро я узнала, что Скота и Лоркан уехали. Они вернулись домой, в Дансерчу, владения Лоркана на самом юге Ирландии.

– Должно быть, вы тогда благодарили Бога, что так вышло, – пробормотала Кэтлин, думая, что она на месте Аниеры сделала бы то же самое. Но та с горечью поджала губы.

– Да, я была благодарна, даже счастлива, что они наконец уехали. Но с этого дня будто темная тень накрыла наш праздник. Я чувствовала, как над нашей головой сгущаются тучи. Когда наступил вечер, Конн прямо в пиршественном зале бросил в лицо Ронану, что ни одна женщина не стоит того, чтобы из-за нее поссориться с молочным братом.

Кэтлин с трудом сглотнула. Если Нилл и вправду был похож на своего отца, можно было легко догадаться, как жестоко подобный выговор мог задеть гордость Ронана. Достаточно оскорбительным было уже то, что его честь всенародно ставилась под сомнение. Но то, что тан позволил себе отчитать его, как безусого мальчишку, да еще перед лицом всего двора, на глазах у всех воинов!..

– Ронан пришел в бешенство, – сказала Аниера, – он был оскорблен до глубины души и к тому же еще заметил тень сомнения в моих глазах. Забрав меня и детей, он отвез нас в Дэйр. В эти дни мы почти не разговаривали. Вскоре он уехал. Прошел целый месяц, прежде чем я узнала, что случилось. Лоркан был мертв. Но кто бы ни убил его, негодяй сделал это, домогаясь Скоты. Она тоже была мертва: кинжал, с которым она никогда не расставалась, торчал у нее в груди. Никому в точности не было известно, как она умерла, но я всегда подозревала, что Скота предпочла убить себя, чем принадлежать убийце мужа. А потом по Ирландии покатились слухи. Только один человек мог сделать это, твердили все, – Ронан из Дэйра.

К горлу Кэтлин подкатил комок.

– Как вы смогли это перенести?

– Ты не понимаешь, что говоришь, дитя. Это страшное двойное убийство, эти слухи – в них было мое спасение! Может быть, к тому времени я уже не верила в то, что Ронан по-прежнему любит меня, но ведь Лоркан и мой муж выросли вместе. У них словно была одна душа на двоих. И никакая похоть не могла заставить Ронана поднять меч против своего брата!

– Но если Лоркан первый нанес удар?

– Так и случилось в ту ночь, когда Ронан вернулся с подбитым глазом. Лоркан ударил его, но Ронан не ответил ударом на удар. Я не сомневалась, что и в этот раз было бы то же самое, – ведь я знала, что мой муж предпочел бы лишиться руки, чем совершить насилие над женщиной.

Так же как и его сын, подумала Кэтлин. На месте Аниеры она тоже не смогла бы поверить, что Нилл способен на столь чудовищное преступление.

– Когда Ронан вернулся, мне вдруг стало стыдно – стыдно собственной радости. Воспользовавшись первой же возможностью, я сказала, что никогда не переставала ему верить.

– Но пусть вы сами верили мужу, однако вся Ирландия считала его убийцей. Неужели вам не было страшно?

– Ронан поклялся мне, что бояться нечего. Нам ничто не угрожало. Через пару часов после того, как он приехал в замок Лоркана, туда же явился отряд охотников из Гленфлуирса. Среди них был и Конн. Они обнаружили Ронана, в оцепенении бродившего по залитому кровью замку. Конн приказал ему возвращаться домой. Поклялся, что сам разберется, кто устроил эту резню, и найдет убийцу.

Какое неожиданное милосердие со стороны тана, которого Фиона ненавидела такой лютой ненавистью! Это было достаточно странно. Отослать человека, над которым нависло подозрение в убийстве, домой, вместо того чтобы обрушиться на него с обвинениями, – от всего этого веяло такой невероятной добротой и житейским благоразумием, что Кэтлин стало не по себе.

– Трудно поверить, что Ронан вот так согласился уехать – не предложил свой собственный меч, чтобы покарать убийцу.

– Конн утверждал, что присутствие Ронана только помешает расследовать это дело. А кроме того, сказал он, и мне, и нашим детям и без того пришлось уже немало страдать. И долг Ронана – вернуться в Дэйр, утешить и успокоить нас. Он поклялся, что никогда не поверит, будто Ронан мог быть замешан в убийстве и предательстве. Конн найдет того, кто совершил это кровавое преступление, и пусть Ронан сам вынесет убийце приговор. Ронан сделал это тогда же. Смерть, сказал он, смерть тому, кто убил его молочного брата. И вечный позор всем, в чьих жилах течет кровь предателя и убийцы.

У Кэтлин будто что-то оборвалось внутри.

– Стало быть, это его собственный отец приговорил Нилла носить позорное имя?! Ведь именно он унаследовал его позор?

Аниера кивнула:

– Ронан вернулся, и мы вместе оплакивали Скоту и Лоркана. Но теперь, когда мы оба чувствовали, что наша любовь, счастье, наше будущее висят на волоске, было бы преступлением тратить драгоценные часы на скорбь и слезы. Пусть наш собственный сын унаследует храбрость Лоркана, а дочери, когда она подрастет, мы расскажем, какой была Скота. А мы наслаждались каждой минутой, когда могли быть вместе. Ронан вырезал Ниллу деревянный меч, а однажды ночью, когда мы остались одни, великодушно простил меня за то, что я позволила себе усомниться в нем. В конце концов и я тоже простила себе этот грех.

– Но неужели же вы не боялись, что будет дальше? Ведь все, кто тогда видел вас в Гленфлуирсе, не сомневались, что это черное дело совершил именно Ронан. Почему вы не бежали?

– Потому что мы верили – Ронан и я. Разве случалось так, чтобы герою угрожала позорная смерть? К тому же он был невиновен, и мы оба это знали. И верили, что верховный тан думает так же.

– Тогда почему воины Конна явились в Дэйр?

Лицо Аниеры исказила не притупившаяся за многие годы боль. Глаза ее стали безумными.

– Нашелся свидетель, видевший убийцу Лоркана. И что самое ужасное, им удалось обнаружить несколько строк, нацарапанных на стене рукой умирающей Скоты. «Ронан», – вывела она собственной кровью. И чуть дальше стояло слово «убийца».

– Боже милостивый!

– Ты считаешь, что Бог милостив, Кэтлин? – пробормотала Аниера, глотая слезы. – Тогда где же он был в тот день? Они оторвали Ронана от меня и потащили его за собой. А потом забрали и моего сына. Фиона… я помню, как она кричала. А я… что я могла? Только цепляться за Ронана, кричать, что верю, что всегда буду верить ему.

Задохнувшись, она замолчала, стараясь переждать, пока немного утихнет жгучая боль потери.

– Оставив Фиону со слугами, я взяла Кифа, самого преданного Ронану человека, и помчалась в Гленфлуирс. Но дитя, что ворочалось у меня под сердцем, будто старалось помешать этому. В тот день, когда мы были возле вещего камня друидов, я сказала Ронану, что у нас будет ребенок. Он радовался как дитя. Пообещал, что если родится мальчик, назовет его Лорканом, а если девочка – Скотой. Я не возражала. Ревность исчезла без следа, я оплакивала их обоих так же горько, как и он.

Аниера проглотила комок в горле.

– Эта крошечная жизнь во мне, казалось, во что бы то ни стало решила помешать моему путешествию. Что бы я ни съела, даже самую крошку, мой желудок не мог удержать это в себе. В конце концов на полпути к Гленфлуирсу я потеряла ребенка. Это был мальчик.

Горе затуманило лицо Аниеры. Кэтлин тоже горевала вместе с ней. Собравшись с силами, Аниера продолжала:

– Я похоронила своего крошку под кустом бузины. Весной она зацветет, думала я, а мой сыночек так и будет лежать в земле. И снова мы пустились в путь, но опоздали – к тому времени как мы приехали в Гленфлуирс, Ронана уже успели казнить. Все было кончено!

– А что Нилл?

– Мне удалось пробиться к Конну. Я умоляла его вернуть мне сына. И позволить отвезти тело мужа домой, чтобы похоронить его в земле, которую он так любил.

Представив себе, как Аниера валяется в ногах человека, приказавшего казнить ее возлюбленного, Кэтлин почувствовала, что от жалости у нее разрывается сердце.

– Конн был очень… добр. – Казалось, Аниера с трудом вытолкнула из себя это слово. – Он приказал приготовить для меня ванну, велел дать новое платье. Накормить и меня, и Кифа. Позволил нам немного отдохнуть, а потом позвал меня к себе. Я готова была поклясться, что смерть Ронана причинила ему такое же горе, как и мне. Но, сказал он, не было никаких сомнений, что именно мой муж убил Лоркана. Иногда, сказал Конн, верховному тану приходится делать ужасный выбор. И во имя той любви, которую он некогда питал к моему Ронану, Конн попросил меня позволить ему позаботиться о нас, защитить от мести тех, кто пылал гневом ко всем, в ком текла кровь убийцы. Он сказал, что хочет оставить у себя моего сына.

– Вашего сына? Но как же вы могли согласиться? – воскликнула Кэтлин и чуть было не возненавидела себя за эти жестокие слова.

Аниера безнадежно пожала плечами:

– А что я могла сделать? Одинокая женщина, в чужом замке. Рядом со мной не было никого из родных, ни одного настоящего друга, кто мог бы защитить меня и ребенка. У меня не было никаких доказательств невиновности Ронана. Все жители Гленфлуирса восхваляли благородство Конна, когда он взял к себе Нилла и объявил, что воспитает его как собственного сына. Я попросила дать мне возможность увидеть его в последний раз, но Нилл не пришел. Конн сказал, что я для него – часть его позорного прошлого, лишний укор его совести. А мальчику и так пришлось немало выстрадать. Так что для Нилла я как бы умерла.

– Не верю! – ахнула Кэтлин. – Если бы только Нилл пришел!..

– Но он не пришел! Я вернулась в Гленфлуирс с телом мертвого мужа, пустой утробой и сознанием того, что мой собственный сын презирает меня. И тогда мне на помощь и пришло спасительное безумие, заполнив собой пустоту, где было место Ронана, моего сына и так и не появившегося на свет малыша, их голосами. Они тянули меня за собой вниз, на голые скалы ущелья, умоляли присоединиться к ним, к Ронану и крошке Лоркану, но я не могла оставить Фиону. И вот я осталась с ней – точнее, не я, а моя пустая оболочка.

– Мне… так жаль, – прошептала Кэтлин, понимая, что горе Аниеры не облегчить никакими словами.

– Если бы мне позволили что-нибудь пожелать тебе, дитя мое, я бы пожелала тебе не счастья – я надеюсь, ты и так будешь счастлива. И не любви, хотя я рада, что тебе удалось завоевать сердце моего сына. Нет, я пожелала бы тебе никогда ни о чем не жалеть.

Не жалеть? Но Кэтлин уже жалела, что согласилась отпустить своего любимого одного туда, где его поджидала опасность.

Она еще утирала последние слезы со щек Аниеры, когда услышала торопливые, спотыкающиеся шаги, и из кустов вынырнула Фиона, поддерживая донельзя истощенного, перемазанного в грязи юнца. Все лицо его было исцарапано, глаза испуганно блестели, как у загнанного зверька, всклокоченные соломенно-рыжие волосы торчали в разные стороны.

Кэтлин вскочила на ноги, Аниера тоже поднялась с земли.

– Кто этот мальчик? Что с ним? Фиона, да ответишь ты или нет?!

– Нашла его в зарослях ежевики. Он прятался там, как дикий зверь. Весь горит как в лихорадке. – Фиона подняла на Кэтлин округлившиеся от страха глаза. – И все время зовет Нилла.

– И ты притащила его сюда? Несмотря на лихорадку? – поразилась Кэтлин.

Голос Фионы задрожал:

– Да я бы притащила в Дэйр самого дьявола, если бы это могло помочь моему брату!

Кэтлин понимающе кивнула и, больше не раздумывая, бросилась на помощь Фионе. Прошла, кажется, вечность, прежде чем трем женщинам кое-как удалось дотащить мальчика до Дэйра и уложить его в постель. Намочив чистую тряпку, Кэтлин промыла царапины на лице, потом озабоченно наморщила лоб, глядя на Фиону.

– Интересно, что с ним случилось? Можно подумать, он подрался с медведем!

– Я поняла только, что парнишка разыскивает Нилла. Хочет что-то ему сказать.

Кэтлин нагнулась над мальчиком:

– Теперь ты в безопасности. Скажи нам, кто ты такой, прошу тебя!

Тот с трудом разлепил веки.

– Оуэн, – прохрипел он.

– Ты разыскивал Нилла. Я его невеста. Ты можешь довериться мне.

Дрожащие пальцы юноши вцепились в край ее платья.

– Скажите ему…

Вся дрожа от страха и нетерпения, Кэтлин склонилась к нему:

– Что, Оуэн? Что ему сказать?

– О… опасность!

Кэтлин, забыв обо всем, с силой встряхнула щуплое тело парня:

– Кто в опасности?! Ты или Нилл? Что это за опасность? Прошу тебя, говори же!

Парнишка яростно отбивался. Запекшиеся губы кривились, пересохшее горло конвульсивно содрогалось в тщетной попытке выдавить какие-то слова. Но видимо, перенесенные страдания, боль и жар сделали в конце концов свое дело. Глаза его закрылись. Кэтлин трясла его за плечи, плача и умоляя очнуться, но все было напрасно.

Сообразив, что ее усилия тщетны, Кэтлин опомнилась. Тяжело опустившись на скамью, она повернулась туда, где с искаженными от страха лицами съежились Фиона и Аниера.

– Он… умер? – бледная как смерть, пролепетала Фиона.

– Пока нет.

– Ты думаешь, он может… – Фиона вздрогнула и вдруг с неожиданной яростью выпалила: – После того как я протащила его на себе пол-Ирландии, он способен на это?! Кто знает, какую заразу он мог занести к нам в Дэйр! Да и вообще, может быть, это грабитель, убийца!

– Но ведь он разыскивал Нилла, – напомнила Аниера. – Как ты думаешь почему?

– Все равно мы ничего не узнаем, пока он не очнется. Ясно одно – Ниллу угрожает опасность.

– Но почему? Кто? – растерянно бормотала Аниера. – Мальчик ведь ничего не…

– Конечно, это все чертов ублюдок Конн, его рук дело! – взорвалась Фиона. – Предатель проклятый! Я ведь пыталась предупредить Нилла, но разве он послушал? Куда там! И вы тоже хороши!

Кэтлин задумалась. Если предчувствие не обманывало Фиону, если зло и в самом деле крылось там, где все видели лишь доброту и великодушие, сможет ли она когда-нибудь простить себе, что была настолько слепа?

– Но ты же не можешь точно знать, что это Конн! – крикнула Аниера. – Мы даже не поняли, что пытался рассказать нам этот бедный мальчик. Единственное, что нам остается, – это ждать!

– Ждать?! – вспыхнула Кэтлин. – Как это – ждать, когда Нилл, может быть, попал в ловушку?! Ну уж нет! Надо мчаться в Гленфлуирс и предупредить его об опасности.

– И как ты собираешься это сделать? Пешком?! – насмешливо фыркнула Фиона. – К тому времени как ты доберешься до Гленфлуирса, у этого парнишки, глядишь, борода вырастет! И то, о чем он хотел нас предупредить, наверняка уже случится.

Аниера робко теребила уголок покрывала.

– А что, если мальчик очнется? Если сможет наконец заговорить, а тебя уже не будет!

– Я видела немало таких больных, которых добрые сестры в аббатстве ставили на ноги. Они могут неделями находиться между жизнью и смертью, – в голосе Кэтлин что-то дрогнуло, – а могут и не очнуться никогда! Но я не могу ждать!

Аниера закусила губу.

– Но если он расскажет, почему искал Нилла, если ему нужно о чем-то его предупредить…

– Тогда поедет Фиона. Пусть разыщет меня в Гленфлуирсе, – бросила Кэтлин, нисколько не сомневаясь, что Фиона перевернет небо и землю, чтобы предупредить брата.

– Вот это уж непременно! – отчеканила Фиона, и глаза ее вспыхнули воинственным огнем – точь-в-точь как у брата.

Кэтлин не сомневалась, что может смело положиться на нее, – недаром именно железная воля девушки удерживала Дэйр над пропастью.

– Что ж, тогда мне осталось попросить тебя только об одной услуге, сестренка. Научи меня, как украсть лошадь!




Глава 20


Гленфлуирс…

Прикрыв глаза ладонью от ярких лучей солнца, Нилл разглядывал великолепный замок, возвышавшийся на вершине похожего на башню холма. Место, где рождаются легенды, где человек может обрести бессмертие. Финтан Макшейн с его волшебным копьем – баллады о нем распевали все барды. Еще мальчиком Нилл с благоговейным восторгом слушал их, мечтая, когда вырастет, сражаться так же мужественно, как Финтан.

Однако теперь, подъезжая к знакомым воротам, он поймал себя на том, что детская мечта потускнела и Гленфлуирс вдруг превратился в обычную громаду серых камней. За этими унылыми стенами его не встретит радостный смех и любовь его Кэтлин, там не ждет его гордая Фиона, на пороге его не согреет теплом ласковая улыбка кроткой матери.

Перед его глазами встали очертания другого замка – словно высеченное из камня лицо старого друга, нашептывающего ему о будущем. Замок Дэйр. Будто горячие солнечные лучи омыли душу Нилла, растопив последние преграды, которые он сам когда-то воздвиг.

Над головой его высился купол синего неба. Ах, если бы стать соколом, с горечью подумал Нилл, взмыть туда, в высоту, расправить крылья и, поймав ветер, в мгновение ока вернуться назад! Нет, решил Нилл, он никогда не променяет свой Дэйр даже на сотню подобных Гленфлуирсу замков.

Однако если то, что говорил Деклан, было правдой, в один прекрасный день Гленфлуирс будет принадлежать ему. Если тан провозгласит его своим преемником, ему предстоит жить именно здесь. Да разве он может признаться в том, что Нилл Семь Измен, легендарный герой Гленфлуирса, воин, который всю жизнь проливал кровь за то, чтобы вернуть себе поруганную честь, больше не мечтает о бессмертии? Ему уже не важно, настанет ли когда-нибудь день, когда его боевой меч засверкает на стене в Зале Славы рядом с легендарным копьем Финтана. Теперь Нилл мечтал царить только в сердце своей Прекрасной Лилии.

Пальцы Нилла украдкой сжали рукоятку великолепного меча – наследия отца. Уж не обладает ли меч магической силой? – внезапно пришло ему в голову. Вздор, одернул себя Нилл. Впрочем, какая-то польза от меча, несомненно, есть – его тяжесть все время напоминала ему о трагической ошибке, некогда допущенной отцом.

Почему мать, когда они говорили в последний раз, так обиделась, думая, что он считает ее сумасшедшей? Густые брови Нилла сошлись на переносице. Ах да, незадолго до его отъезда она все твердила, что именно Ронан из Дэйра, его собственный отец, завещал передать ему этот меч и при этом утверждал, что оружие это предназначено не для кого-нибудь, а для верховного тана.

Странные слова в устах человека, которому дали попрощаться с женой, прежде чем увезти из дома и предать мучительной казни! Неужели в этот трагический момент отцу больше не о чем было подумать? Неужели даже в эту минуту перед его внутренним взором стоял сын, такой, каким он когда-то станет, чтобы отомстить за отца? Как это чудовищно – мечтать о мести, когда тебе угрожает смерть, притом за преступление, настолько ужасное, что воспоминание о нем до сих пор преследует Нилла в ночных кошмарах!

В эту минуту Деклан что-то крикнул, и возглас его вернул Нилла к действительности. От неожиданности он вздрогнул всем телом и чуть было не свалился с лошади. Неплохое начало для наследника верховного тана – на виду у всего замка свалиться с лошади и плюхнуться лицом в грязь! То-то было бы смеху!

Стыд зажег ему щеки. Сделав над собой усилие, Нилл выпрямился, попытавшись придать себе хоть малую толику достоинства, полагающуюся наследнику Гленфлуирса. Посмотрев в сторону замка, он заметил неподалеку от ворот нескольких человек, которые, прервав свои дела, вглядывались в приближающихся всадников. Внезапно чей-то крик потряс воздух.

– Это он! Это и есть наш герой! – заорал вдруг плотный, коренастый мужчина. – Нилл Семь Измен вернулся!

Стоявший возле него мальчишка пустился в пляс, потом молнией метнулся в ворота. Его щупленькое тело буквально распирал восторг при мысли о том, что на его долю выпала честь возвестить о приближении к замку человека, которого тут так ждали.

Пронзительные вопли мальчика заставили людей броситься к стенам замка, и через несколько минут вокруг Нилла собралась огромная толпа, восторженно повторяющая его имя.

Мальчишки, отчаянно работая локтями, проталкивались поближе, чтобы хоть одним пальцем коснуться полы его пропыленной туники, свято веря, что могут заполучить малую толику мужества легендарного воина. Сколько раз, растроганно подумал вдруг Нилл, он сам делал то же! Пробирался сквозь толпу, чтобы коснуться локтя Финтана Макшейна, погладить отполированную рукоятку его огромного копья – бесценного дара фей.

Но сейчас, сказать по правде, столь восторженная встреча скорее смутила, чем обрадовала его. В конце концов, он по-прежнему был и остается сыном предателя, и ни честь, ни титул, который он должен был получить, ни даже новое имя, которое он завоевал собственной кровью, не могли изменить то, что в его жилах текла кровь Ронана из Дэйра.

Но так продолжалось лишь до той минуты, когда он нашел глазами Деклана. Выскочившие из замка жена и дети обступили его, малыши приплясывали от счастья, и суровый воин с лицом, иссеченным шрамами, почти исчез из виду, с радостью отвечая на их объятия. И впервые Ниллу пришло в голову, что теперь он не согласился бы отречься от отца. Даже ради нового, славного имени, на котором не было ни единого позорного пятнышка, он не согласился бы отказаться от драгоценных воспоминаний, и плевать ему на то, поймут ли его другие или сочтут сумасшедшим.

Смутный ропот вдруг пронесся над толпой. Люди расступились. Наступила тишина.

При виде человека, идущего ему навстречу, Нилл почувствовал, как сердце его затрепетало.

Сколько раз Нилл мечтал, что настанет день, когда в Гленфлуирсе его будет ждать такая восторженная встреча, когда люди станут благоговейно снимать шапки и сам верховный тан торжественно объявит при всех, что позорное пятно навеки снято с его имени! Сколько долгих ночей, лежа без сна в своей одинокой постели, он пытался представить себе эту минуту, готовый на любую жертву, только чтобы она поскорее пришла!

Но теперь, как ни странно, он почему-то не чувствовал радости. Будто колокол звенел в его ушах, предупреждая о надвигающейся опасности. Неужели Фионе каким-то образом удалось пробудить в нем подозрительность? Или это унылый свист ветра, запутавшегося в перевязи отцовского меча, заставил его вдруг почувствовать странную печаль?

Но скорее всего причиной были люди с такими же, как у Конна, огненно-рыжими шевелюрами и мрачными лицами, молчаливой кучкой столпившиеся за спиной тана. Сыновья, у которых не было другого выбора, кроме как покориться воле отца и молча смотреть, как тот, кого они с детства люто ненавидели, займет место, по праву рождения предназначавшееся одному из них.

Натянув поводья, Нилл заставил коня остановиться и одним прыжком соскочил на землю, даже не поморщившись от острой боли в ногах после трех дней изнурительной скачки.

Нилл знал, что приличия требуют приветствовать Конна, преклонив колено. Почему вдруг его тело отказалось повиноваться?

Краем глаза увидев вопросительно вздернутые брови Конна, Нилл догадался, что это не осталось незамеченным. Поднялся возмущенный ропот, но тут губы Конна раздвинулись в улыбке.

– Приветствуйте его! – громовым голосом крикнул Конн, будто желая, чтобы его услышали и на небесах. – Перед вами человек, которому я намерен оставить все земли, все богатство и которым я всегда гордился, как собственным сыном!

Догадываясь, чего от него ждут, Нилл позволил Конну заключить его в объятия. В первый раз ему выпала столь высокая честь, которой никогда не удостаивался ни один из родных сыновей тана. И пока Конн ласково обнимал плечи Нилла, сам он старался отогнать мысль о том, что этот же человек совсем недавно подписал смертный приговор Кэтлин, приказал некогда казнить его отца. По его распоряжению грабили и разоряли Дэйр, считала Фиона.

Нилл попытался отстраниться, и глаза Конна подозрительно сузились, хотя на губах по-прежнему играла радушная улыбка. Отодвинувшись, он добродушно хлопнул Нилла по плечу:

– Что ж, вижу, Деклан честно заслужил награду, которую я посулил тому, кто разыщет и привезет тебя ко мне! А теперь скажи: где же та женщина, ради которой ты рискнул столь многим? – спросил Конн. – Ведь я ждал чуть ли не полжизни, чтобы приветствовать наконец дочь Финтана Макшейна!

Нилл на мгновение оцепенел, затем ярость поднялась в нем волной. Он сам не ожидал, что слова Конна пробудят в нем такую бурю.

– В последнее время Кэтлин-Лилии пришлось немало перенести. Поэтому я побоялся подвергнуть ее опасности еще одного утомительного путешествия.

Неужели от внимания Конна ускользнула нотка осуждения в голосе Нилла? Нет, он заметил. Глаза Конна округлились.

– Да ты становишься галантным, Нилл! – Конн обернулся к толпе. – За этими древними стенами немало таких, кто еще не забыл твою клятву – никогда не поддаваться чарам женщины. Да, клянусь честью, Гленфлуирс будет удивлен не меньше твоего тана! Нарушены сразу две клятвы – и кем же? Воином, который поклялся, что честь – единственное чувство, для которого есть место в его сердце!

– Но тебе нужен был только я. По крайней мере так сказал Деклан.

– Да, конечно. Если бы я желал увидеть леди, то так бы и сказал. И само собой, ты, мой мальчик, мой герой, мой сын, человек, которого я нарек своим преемником, не задумываясь, исполнил бы мой приказ. – Бровь Конна вопросительно изогнулась. Судя по его виду, он ждал ответа.

Но Нилл не желал лгать. Повисла гробовая тишина. Наконец Конн, расхохотавшись, хлопнул его по плечу:

– Ты приехал издалека, а ведь даже герои способны чувствовать усталость. Я приказал, чтобы слуги приготовили все для отдыха. Может быть, ты любезно согласишься подчиниться хотя бы одному моему приказу?

От Нилла не ускользнуло раздражение Конна, но положа руку на сердце он мог понять его неудовольствие. Или то, что он заметил, был гнев, тлевший, как уголек, в глубоко посаженных глазах тана?

Тяжкое чувство вины сжало сердце. Каково человеку, рискнувшему полюбить всем сердцем одинокого, никому не нужного ребенка, вдруг прочесть недоверие на лице приемного сына? Ведь тан осыпал Нилла всеми почестями, которые только были в его власти!

С губ Нилла чуть не сорвалось проклятие. Видя перед собой такое знакомое, любимое лицо приемного отца и ощущая тяжесть меча Ронана, он вдруг почувствовал, что разрывается между этими двумя привязанностями. Что-то подсказывало ему, что только одна из них может остаться в сердце, так же как у человека может быть только одна судьба.

Но тан явно желал большего в обмен на доброту, с которой когда-то встретил осиротевшего мальчика.

Отбросив сомнения, Нилл встал на колено и почтительно склонился перед приемным отцом. Конн поднял его. Улыбка под пышными медными усами потеплела, и Нилл вдруг вспомнил, как он всегда отчаянно старался заслужить эту улыбку!

– Ты – мой сын. Мой наследник! – объявил Конн глубоким, низким голосом, который, словно гром, пронесся над толпой. – Ни одного человека в Ирландии я не ценю и не уважаю так, как тебя, Нилл Семь Измен. Через семь лун я пожалую тебе награду, которой ты достоин, – славное имя, на котором не будет ни малейшего пятнышка.

Крики разочарования нарушили тишину. Одним взглядом Конн успокоил взволнованную толпу.

– Понадобится не меньше семи дней, чтобы доставить в Гленфлуирс еще одну почетную гостью. Дочь Финтана!

Восторженные вопли чуть было не оглушили Нилла. При одном упоминании имени обожаемого героя толпа обезумела.

– Да, Нилл, – повторил Конн. – Привези сюда дочь Финтана. Ведь именно Кэтлин-Лилия помогла тебе завоевать долгожданную награду. Так пусть и она получит свою долю почестей и славы.

Нилл уже открыл было рот, чтобы возразить, но потом передумал. У него еще будет время поговорить об этом с Конном, когда они останутся наедине.

– Скажи, что, малышка и впрямь хорошенькая? Я слышал, что красотой она превзошла даже мать, красавицу Гренну, а ведь красивее ее не было женщины во всей нашей Ирландии. Хотя нет, была еще одна, которая могла бы соперничать с ней, по крайней мере в глазах некоторых мужчин. Ее звали Скота. Даже твой отец когда-то не смог устоять перед ее красотой.

Нилл впился взглядом в лицо Конна. Оно было безмятежным. Тогда почему у него такое чувство, словно удавка все туже стягивает ему шею?

Заметив его смущение, Конн спрятал под роскошными усами довольную усмешку.

– Есть у меня одна мысль, – еле слышно пробормотал он. – Я решил утешить своего сына, предложив ему руку этой дочери Финтана. Как ты думаешь, Нилл? Неплохо, верно?

«Будь я проклят, если этот ублюдок получит Кэтлин! Она моя!»

Волна возмущения поднялась в нем, но безошибочным инстинктом воина Нилл подавил ее. «Нет, – кусая губы, твердил он себе, – не смей, иначе он угадает самое уязвимое твое место и использует это против тебя – или, что еще страшнее, против Кэтлин».

– Да, – так тихо, что только Нилл мог расслышать его слова, прошептал Конн. – Это будет справедливо, если учесть, что ему пришлось потерять! Соединить наш род с родом бессмертного Финтана – великая честь! Так что ты на это скажешь, Нилл? Как по-твоему, согласится Магнус?

«Нет! – хотелось закричать ему. – Лучше отдай своему сыну Гленфлуирс, власть и все свои богатства! Нет, Кэтлин-Лилия будет моей женой!»

– У меня нет права решать за дочь Финтана, – выдавил наконец Нилл.

– С чего бы ей вздумалось возражать, если, конечно, ее сердце еще не отдано другому? – хмыкнул Конн. – Ну а этого, думаю, можно не опасаться, учитывая, что ее с колыбели воспитывали в монастыре. А может, леди уже успела влюбиться в тебя? – Конн добродушно рассмеялся.

Нилл с равнодушным видом пожал плечами:

– Какая женщина смогла бы влюбиться в человека, едва не перерезавшего ей горло?!

Конн зычно расхохотался, но взгляд его проницательных глаз ни на мгновение не отрывался от лица Нилла. Тот поспешно отвернулся, испугавшись, что тан раскроет его тайну и поймет, что Кэтлин уже отдала ему свое сердце.

– Ни одну женщину в Ирландии нельзя принудить выйти замуж против ее воли, – проворчал Нилл, не столько отвечая на вопрос Конна, сколько стараясь облегчить собственную боль. «А Кэтлин никогда не согласится выйти за другого, – закончил он про себя. – В душе она уже моя жена».

– Неужели эта женщина не заслуживает хоть немного учтивости? Пусть остается там, где теперь, отдохнет и забудет о письме, где ты обрекал ее на смерть.

С бешено заколотившимся сердцем Нилл отвел глаза в сторону, пряча лицо от испытующего взгляда Конна. И вдруг в толпе, окружавшей их со всех сторон, ему бросилось в глаза лицо, искаженное такой лютой ненавистью, что у него похолодело сердце.

Магнус. Старший сын Конна.

Когда они были еще детьми, Магнус изводил его насмешками, презирал Нилла за кровь, что текла в жилах мальчика, пользуясь каждым случаем, чтобы оскорбить его. Нилл нисколько не сомневался – наследник Конна ждет не дождется того дня, когда он заставит проклятого приемыша в полной мере расплатиться за отцовскую любовь, что тот украл у него. И вот теперь нанесенное ему перед лицом всей Ирландии небывалое оскорбление заставило ненависть, долгие годы копившуюся в его душе, вспыхнуть ярким пламенем. Слава Богу, подумал Нилл, у него хватило ума оставить Кэтлин в безопасности, в замке Дэйр. В Дэйре она и останется, вдали от интриги, которая разворачивается в Гленфлуирсе, а он пока постарается отвести нависшую над ее головой опасность, пусть даже ценой собственной жизни.

Скорее небеса падут на землю, чем он позволит Кэтлин стать орудием мести Магнуса. У него еще немало времени, чтобы обсудить с приемным отцом этот вопрос. Конн, по всей вероятности, по-прежнему тверд в своем желании оставить ему свои владения. И уж конечно, он будет рад исполнить заветное желание Нилла – отдать Кэтлин ему в жены.




Конн обвел взглядом столпившихся вокруг него воинов, чьи радость и ликование с каждой минутой становились все сильнее, и досадливо поморщился. Чертовски неприятно, а главное – неожиданно, подумал тан. Чуть ли не половина жителей Гленфлуирса восторженно приветствовала Нилла в качестве преемника тана.

Значит, он просчитался – недооценил тех, кто за эти годы привык считать Нилла своим вождем. Это плохо – Конн по опыту знал, что такие ситуации опасны для любого правителя, особенно когда вдруг выплывает на свет какая-нибудь позорная тайна.

Ошибка есть ошибка, с каждым может случиться, но исправить ее нужно как можно скорее. А что до тех, кто сейчас не скрывал привязанности к сыну Ронана, подумал Конн, стараясь запечатлеть в памяти самые радостные лица, с ними он разберется позже. И ему не понадобится меч – нет, безжалостный, изворотливый ум тана найдет как это сделать.

Эти идиоты преклоняются перед мужеством Нилла? Конн презрительно усмехнулся. Что ж, подумал он, ему тоже мужества не занимать. Они воспевают его силу? Но и ему грех жаловаться – природа одарила его более чем щедро. А вот ум – да, его ум остротой превосходил любой из мечей, которыми сейчас так громко бряцали эти олухи! Он снова одержит победу, как это бывало всегда, и все благодаря одному нерушимому правилу: не было на свете ничего, что бы он не принес в жертву ради желанной цели.

Подняв голову, он с улыбкой взглянул на небо. Сейчас Магнус, должно быть, уже достаточно пьян, чтобы выслушать отца. Конн догадывался, что старший сын скорее всего заливает вином пережитое унижение. Что ж, пришло время поговорить с ним.

Стоило только верховному тану появиться на пороге покоев, которые занимал Магнус, как все мгновенно разбежались. При виде доказательств ярости, терзавшей Магнуса – переломанных скамеек, валявшихся по углам, разорванных драпировок, – Конн презрительно усмехнулся.

Подняв на отца мутный взгляд, Магнус приветственно поднял обтянутую кожей флягу.

– А, вот это кто? Ну что, отец, доволен делом своих рук? Клянусь, если бы сам Финтан, восстав из гроба, вернулся в Гленфлуирс, даже его не встречали бы с такой пышностью, как этого ублюдка!

На скулах Конна заходили желваки. Подойдя быстрыми шагами к сыну, он ударом кулака вышиб флягу из его трясущихся рук.

– Ты, значит, уверен, что это и есть то, ради чего стоит жить? – презрительно спросил он, махнув рукой в сторону небольшого слухового отверстия в стене, сквозь которое до них доносились приветственные крики. – Да обладай ты хотя бы вполовину доблестью и мужеством Нилла, и Гленфлуирс был бы твоим! Скажи, разве ты забыл, как я пообещал тебе это?

– Да? А как бы я его удержал, интересно знать? Ты что, не слышишь, как они визжат от радости, эти идиоты? Готовы руки ему целовать! На что им я после него?

– Может быть, и так, – презрительно фыркнул Конн. – Да и кто бы стал их винить, глядя на тебя, особенно сейчас! Пьяное ничтожество! Что ж, я все-таки помогу тебе. Как-никак ты мой сын, хотя, видят боги, я до сих пор удивляюсь, как смог произвести на свет столь бесполезное существо!

Магнус грязно выругался и занес над головой кулак, но даже в пьяном угаре у него не хватило мужества поднять руку на своего мучителя. По лицу Конна скользнула злобная ухмылка.

– И жалкий же выйдет из тебя тан, как я погляжу! Однако жители Гленфлуирса будут готовы смириться с кем угодно, лишь бы знать, что ими правит тот, кто породнился с самим Финтаном.

– Финтаном?! Так ведь слепец давно мертв, ты что, забыл, отец?

– Он-то мертв, зато дочь его жива! Стоит только взять в жены эту девчонку – и ни один человек в Гленфлуирсе не решится пикнуть, когда ты займешь кресло верховного тана! Кроме того, этот ублюдок Нилл скоро будет мертв. И убьешь его ты, сын мой!

У Магнуса перехватило дыхание, он поднял голову, и страх мелькнул в его глазах.

– Ты спятил, отец! Ни одному воину в Гленфлуирсе еще не удавалось одолеть Нилла!

– Думаешь, я надеюсь, что ты бросишь ему вызов, как и положено мужчине? – зычно расхохотался Конн. – Чушь! Ни ты, ни я не разделяем его дурацких представлений о чести, верно? Правда, для приемного сына я приберегал другую смерть – хотел, чтобы Нилл сам пронзил себе грудь мечом.

Магнус злобно фыркнул:

– С чего бы ему вздумалось это делать? Весь Гленфлуирс сейчас у ног этого ублюдка!

– Это верно. Именно поэтому нам и придется действовать по-другому. У меня есть план. Что, если во время праздничного пира в кубок с вином добавить капельку, всего одну…

– Яд?! – В глазах Магнуса вспыхнула надежда. – Здорово! Отличный план!

– Это не так просто, как тебе кажется, сын мой. Если Нилл Семь Измен, легендарный, непобедимый воин, вдруг бездыханным рухнет на пиршественный стол, вся Ирландия догадается, что это убийство. Надо действовать осторожнее. И вот тут-то тебе и придется доказать, что ты достоин быть моим наследником.

– Но как?

– Мы воспользуемся другим снадобьем. Когда Нилл почувствует, что едва держится на ногах, он будет вынужден удалиться в свои покои. А ты, воспользовавшись этим, нападешь на него и убьешь. Но помни: ты должен убить его до того, как на его лице появятся признаки действия яда.

Лицо Магнуса исказилось от страха.

– Но ведь Нилл – могучий воин. Что, если…

– Говорю тебе, он будет слаб, как новорожденный младенец. Можешь не сомневаться – я позабочусь, чтобы яда оказалось достаточно для того, чтобы даже у такого труса, как ты, хватило мужества убить его!

Магнус побагровел.

– Успокойся, сын мой, лучше вспомни, сколько раз ты мечтал увидеть, как твой меч вонзается в его тело. Грязный ублюдок, который должен был считать за честь, если бы ты позволил ему ползать под столом в поисках объедков! Скоро, очень скоро мерзавец заплатит за все, клянусь тебе, сын!

– Но неужели же никто не заподозрит, чья рука поразила его? Кто в Гленфлуирсе не знает о моей ненависти к нему?

Конн улыбнулся, заметив, что Магнус взирает на него с каким-то подобием суеверного страха, будто перед ним был не отец, а дьявол во плоти.

– Неужели ты думаешь, родной отец не оградит тебя от опасности? Ты убьешь Нилла, остальное предоставь мне. Клянусь, ни одна живая душа в Гленфлуирсе не заподозрит, что ты имеешь какое-то отношение к его смерти.

– Но как? Черт, ничего не понимаю!

– Представим все так, будто это был несчастный случай. Все очень просто – человек выпил больше обычного, поскользнулся, у него закружилась голова, и он упал. Разве так уж странно, если он при этом вдруг случайно – чисто случайно – упадет на меч? Вытащишь у него из груди свой меч, вонзишь в рану его собственный, и никто не докажет, что Нилл был убит! Только мы вдвоем будем знать правду, ты и я!

Искушение было слишком велико; даже более волевой человек, чем Магнус, не смог бы устоять.

– Я сделаю это, – торжественно поклялся он.

Впрочем, Конн ни минуты не сомневался, что так и будет.

– Да сгинет сын проклятого предателя!

Конн вгляделся в лицо своего первенца, и неясное чувство вины вдруг шевельнулось в его сердце.

– Это еще одно ужасное правило, которое необходимо знать будущему тану, – с грустью сказал он. – Иногда только смерть другого может спасти его.

Даже если это смерть собственного сына.




Глава 21


Пиршественный зал замка переливался огнями, дубовые столы ломились от снеди. Но ни одно из чудесных блюд, над которыми трудились искусные повара Конна, не могло заставить кого-либо из собравшихся на пир забыть о том, почему они здесь.

С молоком матери впитавшие героическое прошлое родной Ирландии, жители Гленфлуирса весело пировали, чувствуя себя свидетелями рождения новой чудесной легенды.

Разодетые в лучшие наряды, женщины упивались сознанием того, что судьба подарила им счастье присутствовать здесь в этот день. Перстни и браслеты, драгоценные золотые цепи и ожерелья украшали белые шеи и нежные груди. Воины, известные мужеством и доблестью, горделиво оглядывали зал. Нилл, облокотившись на стол, понимал, что бард оказывает ему великую честь, пообещав всем присутствовавшим в зале необычное удовольствие – новую балладу, написанную специально для этого случая, дабы присутствующие и их потомки могли сохранить в памяти историю подвигов Нилла.

Несмотря на витавший в воздухе восхитительный аромат жареного мяса, приготовленного специально для него по особому рецепту, несмотря на восторженные крики окружавших его людей, Нилл с нетерпением дожидался ночи, когда он сможет вкусить долгожданный покой. Он ловил себя на том, что может думать только о тех, кого оставил дома, представив себе, как распахнулись бы глаза Фионы при виде всей этой немыслимой роскоши, как Кэтлин, сидя рядом с ним за столом, сияла бы красотой, точно редкостный драгоценный камень, затмив остальных женщин в этом зале. Только мать, как ни старался он, так и не смог представить за этим столом – слишком много было здесь людей, которых она знала. Может быть, с того дня как она в последний раз была в Гленфлуирсе, лица их сильно постарели, но Аниера не могла не узнать среди гостей тех, кто много лет назад осудил на смерть ее любимого мужа.

Странно, почему эта мысль никогда раньше не приходила ему в голову? – вдруг подумал Нилл, рассеянно оглядывая сидящих за столом. Ведь он знал чуть ли не каждого, но не старался вглядываться в окружавшие его лица, чтобы угадать тех, кто наслаждался, наблюдая казнь Ронана из Дэйра, и тех, кому до сих пор было стыдно при мысли об этом.

Он обвел взглядом зал, приглядываясь к тем, чьи седые бороды и морщинистые лица говорили о почтенном возрасте их обладателей. И со вздохом покачал головой. Чего он, собственно, добивается? Сделать так, чтобы эта бесконечная ночь превратилась в нескончаемую пытку? К тому же приличия требуют, чтобы он хотя бы сделал вид, что ему весело.

Сделав над собой усилие, Нилл отрезал сочный кусок жареного мяса, сунул его в рот и попытался разжевать, но ароматная оленина показалась ему безвкусной. К счастью, подумал он, в Гленфлуирсе есть по крайней мере один человек, кто вмиг разделался бы с этим куском – никто бы и глазом моргнуть не успел, как на столе стояло бы пустое блюдо. Представив себе худенькое хмурое лицо Оуэна, Нилл невольно улыбнулся. Того, что еще оставалось на блюде, приготовленном специально для героя празднества, будет достаточно, чтобы нарастить немного мяса на его костях.

Да, решил Нилл, пожалуй, это мысль. Проведя немного времени в компании Оуэна, он, возможно, заглушит гложущую его тоску по дому. Извинившись перед бардом, Нилл пробрался туда, где на почетном месте, окруженный шестью сыновьями, восседал Конн.

– А-а… – покачал головой Конн. В его улыбке сквозило недовольство. – Так, значит, он решил все-таки вспомнить о тане, этот сын, которого я возвеличил выше родных детей!

Среди толпы медноволосых, как отец, потомков Конна послышался смутный ропот возмущения.

– А я уж, признаться, испугался, что ты решил покинуть меня навсегда, предпочитая моему обществу компанию барда. Ну еще бы, ведь он занесет твое имя на скрижали истории! Разве самый щедрый из даров смертного тана сможет сравниться с этой честью?

– Сказать по правде, я пришел к тебе с просьбой. – Нилл невольно улыбнулся, вспомнив мрачное лицо паренька, которого он подобрал в придорожной пыли.

Где-то в самой глубине глаз Конна вспыхнул опасный огонек.

– Кажется, я уже и так пообещал тебе достаточно. Правда, получишь ты все это в тот день, когда привезешь известную тебе особу – дочь покойного Финтана – в Гленфлуирс. Впрочем, большого выбора у меня не было. Ты прав. Нельзя же притащить в замок девчонку с заплаканным, опухшим лицом, верно? Мало ли что подумают люди!

– После всего того, что ей пришлось пережить…

– Из-за тебя, мой сын? Или по моей вине?

– Я бы сказал, в этом не повинны ни ты, ни я, разве нет?

Конн хмыкнул:

– Ты никогда не умел ловко польстить своему тану, не то что другие воины. Ты прямо-таки болезненно честен! Ладно, оставим это. Так скажи мне, что это за просьба, которая заставила тебя прийти?

– Я вдруг вспомнил, что есть некто, кого я забыл поблагодарить. И намерен исправить это упущение.

Глаза тана вспыхнули, лицо довольно просияло.

– Тебе не за что упрекать себя, сын мой. Ты уже довольно благодарил меня за это время.

– Тебя?! – Нилл смущенно поежился. – Моя благодарность и так будет вечно принадлежать тебе!

– И твоя верность, которая никем и никогда не ставилась под сомнение. Но сейчас, похоже, все немного изменилось.

Ему почудилось, или за этими внешне безобидными словами и впрямь крылось что-то? Нет, одернул он себя, просто сказывается напряжение последних недель – вот ему и мерещится черт-те что.

Нилл, сделав над собой усилие, продолжал:

– Можешь говорить все, что угодно, но, уверен, ты не хуже меня знал, что я никогда не смогу причинить зло женщине.

– На свете очень мало таких, у кого хватает храбрости или безрассудства попытаться вообразить себе ход моих мыслей. – Конн отвел взгляд, и Нилл мог бы поклясться, что в глазах его на мгновение блеснул скрытый огонек. – Впрочем, чем черт не шутит, может, ты и в самом деле научился угадывать, о чем я думаю! Ты ведь у нас любимец богов, тот, кто еще при жизни войдет в историю!

Нилл протестующе фыркнул:

– Тебе лучше меня самого известно, как мало общего у меня с тем героем, которого они видят. Это всего лишь плод их воображения.

– Что ж, мудрые слова. Я помню пиры в честь твоих предыдущих подвигов. Тогда ты верил во все это так же, как они.

Нилл скривился:

– Я был высокомерным дураком, уверенным, что все тайны мира открыты мне, тогда как не знал абсолютно ничего.

– Ну да, а теперь все тайны мира от тебя скрыты? Ты это хочешь сказать? Интересно, как это тебе удалось так резко поумнеть за то короткое время, что тебя не было с нами?

Потянувшись за дивной красоты кубком, изукрашенным драгоценными камнями, из которого пил только он, тан осушил его до дна, а потом передал сидевшему к нему ближе всех сыну. Это был Магнус. Глаза его сверкали каким-то диким огнем, лицо от выпитого стало совсем багровым.

– Наполни его и поднеси моему наследнику, – приказал Конн. – Ведь очень скоро этот кубок будет принадлежать ему.

Нилл ожидал от Магнуса вспышки возмущения, но тот безропотно унес кубок, словно простой слуга.

Ничто из того, что столь круто изменило его судьбу, не ошеломило его так, как покорность Магнуса. Нилл озадаченно посмотрел ему вслед. Возможно ли, чтобы самый честолюбивый и надменный из сыновей Конна так легко смирился с потерей отцовского трона? Нет, не может быть! Когда они оба были мальчишками, Магнус готов был перегрызть ему горло, стоило тому только вообразить, что Ниллу повезло больше, чем ему, сыну верховного тана. Не упускал он и возможности каждый раз намекнуть, что когда-нибудь Нилл с лихвой заплатит за это. Стало быть, надо держаться настороже, решил он.

От мрачных мыслей его заставил очнуться звучный, низкий голос Конна.

– Ну а теперь скажи: что привело тебя ко мне? – полюбопытствовал он. – Ты сказал, что у тебя какая-то просьба, верно? И добавил, что забыл поблагодарить еще кого-то.

Нилл вспомнил, для чего шел к Конну, и его смятение понемногу исчезло. Ну конечно, Оуэн! Даже неприятная мысль о том, что Магнус что-то затевает, не могла стереть с его лица улыбку, когда перед его внутренним взором встала физиономия Оуэна с застывшим на ней выражением упрямства и обиды.

– Мне хотелось поблагодарить мальчика, который принес мое письмо в Гленфлуирс, – объяснил Нилл. – Юного Оуэна, который мечтает когда-нибудь стать воином.

– Оуэна? – Конн озадаченно сдвинул брови. Потом вдруг лицо его прояснилось, и он рассмеялся: – Ах, Оуэна! Как же, помню! Такой упрямый парнишка.

Нилл и сам не раз улыбался, вспоминая хмурое лицо Оуэна. Тогда странно, почему его так неприятно покоробила насмешка в голосе Конна.

– Только дай этому парнишке шанс – и со временем ты получишь отличного бойца, – возразил он. – Я готов прозакладывать собственную жизнь, что так оно и будет!

На губах Конна появилась странная усмешка.

– Поверь мне – Оуэн выкован из редкого, драгоценного металла, – продолжал настаивать Нилл.

– Наверное, из того же, что и ты сам, – улыбнулся Конн. – Ты на это намекаешь, верно? И закален в огне стыда, унижения и мук?

Лицо Нилла вспыхнуло. Удар попал в цель, однако он только упрямо стиснул зубы.

– Мальчик, который с таким мужеством встретил все, что выпало на его долю, будет сражаться до последней капли крови и с радостью погибнет за того человека, у которого хватит ума доказать, что на свете существуют не только жестокость и оскорбления, но еще уважение и доброта. Ты не прогадаешь – сколько бы ты для него ни сделал, мальчишка со временем вернет все с лихвой.

– Боюсь, тут ты ошибаешься. Я еще легко отделался. Наша первая и единственная встреча едва не закончилась разбитым носом. Моим, естественно.

Нилл нахмурился:

– Не понимаю.

Конн рассмеялся:

– Он был… скажем так, преисполнен излишнего воодушевления, когда появился в Гленфлуирсе. Рвался в бой – мечтал, что станет сражаться с драконами, брать приступом замки и крепости и голыми руками уничтожать бесчисленных врагов.

Лицо Нилла прояснилось.

– Да, а тут, как на грех, ни одного дракона поблизости! – Он покачал головой. – Печально!

– Ты так долго занимался тем, что совершал мыслимые и немыслимые подвиги, что, боюсь, на долю остальных уже ничего не осталось и в Гленфлуирсе стало скучновато. Не зная, чем можно занять мальчишку, я отослал его поохотиться. Мне показалось, что твой Оуэн из породы людей, которые умеют сами создавать себе неприятности, когда не могут их найти, и сражаться с воображаемым врагом там, где его отродясь не бывало.

В груди Нилла заныло. С таким же успехом слова Конна могли относиться и к нему самому.

– Жаль, что его нет в замке. Я был бы рад его увидеть.

Конн пожал плечами:

– Боюсь, он вернется слишком быстро и нашему покою придет конец. И шустрый же парнишка! Не то что мой сын. Того, похоже, только за смертью посылать.

В эту минуту за его плечом вырос Магнус, держа полный до краев кубок. Конн метнул в сторону сына уничтожающий взгляд.

– Я не привык выполнять обязанности слуг, – неожиданно беззлобно проворчал Магнус, с неудовольствием оглядывая влажное пятно, отчетливо выделявшееся на его тунике.

– Придется привыкать! С этого дня, сынок, твой долг – служить Ниллу и выполнять его приказы! – угрюмо осклабился Конн. – Удовлетворять все его желания – вот что станет главной твоей обязанностью!

Тан грубо вырвал кубок из рук Магнуса. Вино выплеснулось через край и потекло по пальцам Конна. Подняв кубок, он пригубил его и тут же отставил в сторону. Отерев мокрые усы, Конн передал кубок Ниллу и улыбнулся:

– Ну-ка отведай и скажи мне, мой приемный сын: правда ли, что вино, которое пьет наследник, по вкусу отличается от того, что предназначено простому воину?

В первую минуту Ниллу хотелось отказаться. Он так устал, что не хотел ничего, кроме покоя. Он сильно изменился за последнее время, и все же насмешки и оскорбления сыновей Конна до сих пор бесили его. Выведенный из себя их презрительными взглядами, Нилл ответил им так, как только и можно было ответить: подняв кубок, он одним духом осушил его.

Глаза Конна вспыхнули ликованием, и Нилл невольно удивился: что он такого сделал, чтобы так обрадовать верховного тана? Может быть, Конну пришлось по душе его высокомерие по отношению к вечно надутым и злобным собственным сыновьям?

– Ты принес мне немало радости в те годы, что провел здесь, со мной, – проговорил Конн. – Я гордился тобой, как отец. Именно поэтому мне так горько разочаровывать тебя, сын мой. Отказать тебе в просьбе, причем в тот самый день, когда барды наперебой воспевают твои героические подвиги! Может быть, ты попросишь меня о чем-то еще, Нилл? Только скажи – и я с радостью выполню любую твою просьбу!

Нилл внимательно вглядывался в знакомое с детства лицо – умные, проницательные глаза, нос, похожий на клюв хищной птицы, пышные усы, подчеркивающие твердую линию рта. И улыбка – та самая улыбка, которая, как ему казалось, очерчивала вокруг них с Конном магический круг, отделяя обоих от всего остального мира.

Внезапно ему стало грустно, будто это последнее испытание каким-то образом разорвало доверие, связывавшее их. Было время, когда он безотчетно сопротивлялся очарованию этой улыбки. Тогда он был еще мальчишкой, угрюмым волчонком, не доверявшим никому, но в лучах улыбки тана враждебность его постепенно таяла. И странное, теплое чувство наполнило его душу; впрочем, может быть, в этом было виновато старое вино, поднесенное ему Магнусом.

Звук собственного голоса пробудил его от задумчивости.

– Что ж, есть еще одна награда, о которой я мечтаю.

Господи, да он, никак, сошел с ума! Безумный страх вдруг захлестнул его – страх, что кто-нибудь заметит, как он растерялся, когда слова эти против воли сорвались с языка. Что за идиот – едва не проболтался о своей любви!

И все же не разумнее было бы признаться перед всеми прямо сейчас, что они с Кэтлин любят друг друга, чем терпеливо ждать, пока этот осел – старший сынок Конна – прикажет глашатаям объявить о своей помолвке с дочерью Финтана? Надменному Магнусу придется публично стерпеть пощечину, да к тому же от того, кого он люто ненавидит много лет. Тогда можно будет не сомневаться – Магнус продаст душу дьяволу, лишь бы отомстить.

Конн с размаху хлопнул его по плечу.

– Славное имя, ради которого ты сражался и проливал кровь столько долгих лет, теперь твое по праву, – громогласно объявил он. – Имя, которого достоин воин, что в один прекрасный день займет подобающее ему место в чертогах Тир Нан Ога!

Нилл рассеянно потер ладонью лоб, стараясь привести в порядок разбегавшиеся мысли, но усталость и перенапряжение последних дней взяли свое. В голове у него затуманилось, но одно он помнил: лгать и скрывать свои мысли он больше не намерен.

– Мне не нужно новое имя, – признался он.

Конн в изумлении уставился на него:

– Как это? Ведь ты проливал кровь, чтобы смыть ею позорное пятно, оставленное на нем предателем!

Щеки Нилла полыхнули огнем. Опустив глаза, он мельком глянул на рукоятку меча, поблескивающую у него на поясе, и в горле у него встал комок. Где-то в самой глубине его души таился страх, что этот миг наконец настанет. И вот он пришел. Сейчас он смертельно оскорбит человека, когда-то бывшего единственным его защитником.

Нилл невольно опустил глаза, ничуть не сомневаясь, что тан никогда не поймет, что им движет сейчас, как бы он ни старался объяснить.

– Никакое имя не в силах изменить то, что я был и остаюсь сыном Ронана из Дэйра, – медленно произнес он. – Его кровь текла и течет в моих жилах. Я унаследовал его черты, так же как и твои сыновья похожи на тебя.

– Но это не одно и то же! – Губы Конна презрительно скривились. – Ты носишь имя предателя и убийцы! И я избавлю тебя от этой позорной ноши!

– С тех пор миновало немало лет. И теперь это мое имя. Только мое, и ничье больше! – То имя, под которым узнала его Кэтлин, а потом и полюбила, несмотря ни на что! Разве можно объяснить словами, что это имя, произнесенное ее нежным голосом, до сих пор сладчайшей музыкой звучит в его ушах?

– Преемник верховного тана – с именем, на котором лежит позорное пятно?! – опешил Конн, явно не веря собственным ушам. – Кто пойдет за этим человеком? Об этом ты подумал?

Храбрая дочь Финтана с нежным благородным сердцем, хотелось крикнуть ему в ответ. Фиона с ее пылким, бесстрашным нравом и непоколебимой верностью. Аниера, которая всегда любила его, как может любить только мать. Только те, кого он любит и кто любит его.

У Нилла вдруг зазвенело в ушах. Он по привычке расправил широкие плечи, собираясь сказать Конну правду, поскольку знал, что этот человек всегда требовал честности, и в первую очередь от приемного сына.

– Я и не прошу никого следовать за мной! У меня и мысли никогда не было сделаться верховным таном!

Конн откинулся назад, будто Нилл с размаху ударил его по лицу.

– Кто же не хочет стать верховным таном?! – вознегодовал Конн. – Кто не мечтает о власти, о возможности править другими?

Но Нилл мечтал властвовать лишь над бычками, которых в будущем принесет плодовитая Боанн, кое-как справляться с неприятностями – о том, чтобы их было достаточно, позаботится неугомонная Фиона – и надеяться на то, что мать в один прекрасный день очнется от волшебного сна. А владеть он хотел только одним – сердцем Кэтлин! Но что-то удерживало его от того, чтобы крикнуть об этом во всеуслышание, – будто тайный голос нашептывал ему, что тем самым он навлечет еще большую опасность на голову Кэтлин.

Но разве она сейчас не в опасности? Разве Конн не пообещал отдать ее в жены Магнусу? Страшно было подумать, на что решится старший сын тана, обнаружив, что его ограбили, похитив не только наследство отца, которое он привык считать своим, но и обещанную ему дочь легендарного Финтана.

Нилл невидящим взором смотрел, как Конн сжал ему руку.

– А ты не подумал о том, как я буду выглядеть в балладах бардов, если нарушу данное тебе слово? – сурово спросил тан. – Мое имя будет опозорено в веках! Нет, раз я объявил тебя своим преемником, им ты и останешься!

Глаза его встретились с глазами Нилла, и тот внезапно заметил вспыхнувший во взгляде Конна гнев. Он чувствовал, каких невероятных усилий стоило Конну подавить его.

– Я понимаю – тебе пришлось немало пережить с того дня, как ты покинул Гленфлуирс. Ты выглядишь усталым, сын мой. Иди к себе. Мы поговорим обо всем завтра, когда ты отдохнешь.

– Бард… – заплетающимся языком запротестовал Нилл, – я не могу так поступить с ним. И не хочу, чтобы тебе было стыдно за меня!

– К тому же кто захочет упустить возможность стать свидетелем того, как его имя станет бессмертным?

Ему почудилось, или и в самом деле в голосе тана слышалась зависть?

– Тот, чье имя будет прославлено в веках, должен быть в состоянии насладиться посвященной ему балладой, разве я не прав? Поэтому теперь иди к себе и отдыхай. Приказываю тебе это как тан – нет, как отец!

С головой, раскалывающейся от боли, весь в испарине, Нилл, с трудом поклонившись, направился к двери. На него вдруг навалилась такая усталость, что пару раз он оступился и едва не упал. Все плыло у него перед глазами, лица сливались в одно мутное пятно. Нилл не заметил мрачного взгляда, которым Конн обменялся со старшим сыном. Не увидел он и того, что, как только толпа сомкнулась за его спиной, Магнус осторожно выскользнул из-за стола и двинулся за ним с кинжалом в руках.




Глава 22


Тяжелые шаги Нилла эхом отдавались под сводами коридора. Он с трудом отыскал дорогу в свою комнату.

Несмотря на устроенный ему торжественный прием, Нилл не мог спать, гадая, как там его возлюбленная. Его терзал безумный страх, что теперь, когда ожидавшее его будущее было прекраснее, чем баллады бардов, одно неосторожное слово, одна его ошибка могли все погубить.

Нахлынувшая смертельная усталость, казалось, становилась все сильнее, но инстинкт закаленного в битвах воина, привыкшего быть начеку даже в минуты отдыха, – он подсказывал Ниллу, что сон сделает его беззащитным. Нилл снова вспомнил день, когда увез Кэтлин из аббатства; как она спокойно уснула, укутавшись в его плащ, – такая невинная, беспомощная и такая красивая; как ее нежная шея сверкала в лунном свете, точно перламутр, когда он занес меч над ее головой.

Видение было таким ярким, что желудок Нилла свело от страха. Он остановился, схватившись рукой за холодный камень стены и чувствуя, как у него подгибаются ноги. Удастся ли ему когда-нибудь забыть тот миг? Почему даже сейчас, когда ничто не предвещает приближения беды, у него такое чувство, будто острое лезвие меча все еще угрожает его возлюбленной?

Голова Нилла раскалывалась от боли. Слава Богу, что Конн позволил ему уйти, угрюмо подумал Нилл.

Легкое дуновение прохладного воздуха остудило покрытый испариной лоб Нилла. Все плыло у него перед глазами. С усилием напрягая зрение, Нилл ухитрился разглядеть сквозь прорезь бойницы одинокую звезду на черном бархате неба.

Звезды… Кэтлин так их любит. Несмотря на туман, клубившийся у него в голове, Нилл слабо улыбнулся. Как-то раз она даже сказала, что звезды – это нечто вроде волшебной цепочки, связывающей тех, кто любит. Что ж, подумал он, если так, то они донесут его любовь до замка Дэйр, где любимая ждет его. Мучительная, острая тоска пронзила его сердце, и вместо того, чтобы послать свою мольбу смотревшим на него с неба звездам, Нилл круто повернулся и заплетающимися шагами направился к двери. С трудом распахнув ее, он вывалился на воздух. Тяжелая рукоятка меча звонко чиркнула по наличнику двери.

Ветер овеял прохладой его лицо, немного разогнал клубившийся перед глазами серый туман. От холода в голове прояснилось. Даже сюда, во двор, долетали звуки пира. Звуки и запахи Гленфлуирса всегда были частью его жизни – почему же теперь он едва выносит их? Сейчас Нилл отдал бы все, что угодно, лишь бы оказаться под одиноким дубом возле серой громады Дэйра, почувствовать, как Кэтлин прижимается к нему.

Прочь отсюда, подумал он. Подальше от всех этих интриг, от людей, способных обречь на позор беспомощного ребенка за грехи отца. И даже теперь, когда отверженный мальчишка объявлен преемником верховного тана, ничего не изменилось – разве что тайные ненависть и презрение стали еще сильнее.

Как ему хотелось распахнуть тяжелые ворота и уехать из крепости, чтобы никогда не возвращаться! Но он знал, что Конн не позволит ему избежать уготованной участи.

Если бы сыновья тана догадывались, до какой степени ему ненавистно само слово «наследник»! Но разве они поверят, что человек, посвятивший всю жизнь тому, чтобы смыть позор со своего имени, откажется от величайшей чести, какая только может выпасть на долю смертного? Он бы и сам в это не поверил, если бы… Кэтлин не перевернула всю его жизнь.

Он столько сражался ради того, чтобы обрести другое имя, что теперь мог с полным правом сказать, что больше не сын Ронана. И ни разу ему не пришло в голову, что можно стать другим человеком, испытывающим нежность при воспоминании о собственном отце, способным любовь к женщине поставить выше таких понятий, как честь и власть. В конце концов, подумал вдруг Нилл, так ли уж важно, поверят ли ему Магнус и остальные, – главное, что сам он знал правду. Кэтлин сделала его другим человеком, и он до конца жизни будет благодарен ей за это.

Волна дурноты накатила на него, и Нилл едва устоял на ногах. Заметив висевший на стене кожаный бурдюк с водой, он заплетающимися шагами двинулся к нему, удивляясь, что так долго идет. Набрав полную пригоршню воды, Нилл плеснул себе в лицо в надежде, что голова хоть немного прояснится, но ему стало еще хуже.

А ночь вокруг него, казалось, ожила, наполнилась эхом голоса Кэтлин. Он чувствовал, как натягивается волшебная нить, связывающая воедино их сердца. Ниллу показалось, что Кэтлин летит ему навстречу в колеснице, сотканной из желания, по призрачному мосту из лунного света.

Может ли мужчина влюбиться в лунный свет? Нилл вдруг ощутил желание протянуть руки к небу, чтобы привлечь Кэтлин к себе.

Есть ли еще мужчина на свете, способный так сходить с ума от страсти и тоски? Нилл повернулся к воротам, прекрасно зная, что Кэтлин там нет и быть не может. Он не сомневался, что она по-прежнему в Дэйре, в безопасности, вдали от той бури, что бушует в его сердце.

Но казалось, феи, изумленные тем, что Нилл Семь Измен, известный тем, что у него нет сердца, попался в любовные силки, уговорили Туату де Данаан сыграть с ним шутку. Какая-то призрачная фигура быстро скользила к нему, плывя над землей подобно утреннему туману. Нилл вздрогнул: ему показалось, что это Кэтлин. Но ни одна женщина из плоти и крови не осмелится в темноте пересечь безлюдные места, чтобы пробраться в Гленфлуирс. И все же, даже если он бредит, если сошел с ума, он ни за что на свете не хотел бы очнуться. Нилл замер, вглядываясь в туманную женскую фигуру, – светлое платье будто плыло по воздуху, в темноте смутно мерцал нежный овал лица. Призрачное видение, мечта, вызванная из мрака ночи силой его воображения.

Кэтлин!

– Нилл, берегись! Сзади!

Пронзительный крик Кэтлин разорвал ночную тишину. Сон сменился явью. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как что-то стремительно сверкнуло в темноте. Острое лезвие полоснуло Нилла по ребрам, и резкая боль обожгла его. Он метнулся в сторону, едва успев уклониться от следующего удара, и кинжал, который метил ему в сердце, прошел мимо.

Это случайно, с мрачной иронией подумал Нилл. С каждым мгновением он чувствовал себя все хуже – волнами накатывала слабость, серый туман становился гуще. Его будто затягивало куда-то в вязкую темноту. «Да что со мной такое?» – с испугом подумал Нилл. Его собственное тело предало его! Руки, играючи управлявшиеся с тяжелым мечом, сейчас бессильно повисли, инстинкт воина отказывался повиноваться ему.

Нилл заставил себя повернуться к нападавшему. Увы, убийца не был порождением ночных страхов. Свет факела выхватил из темноты оскаленные, как у волка, зубы. Глаза Магнуса горели звериной ненавистью. На одежде, в том месте, где он пролил вино из кубка, темнело мокрое пятно, от которого исходил тошнотворный запах.

Магнус! Человек, ждавший всю жизнь, чтобы убить его!

Но стоило Ниллу краем глаза заметить бегущую к нему от ворот женскую фигурку, как страх охватил его. Смутное видение стало реальностью. Лицо женщины было искажено ужасом, черные волосы развевались в воздухе.

Кэтлин!

«Нет! – вскрикнул чей-то голос внутри. – Ее здесь быть не может!» Или каким-то образом ему удалось вызвать Кэтлин магической силой любви? Но для чего? Чтобы подвергнуть смертельной опасности? Кровь в жилах Нилла превратилась в лед.

Собрав последние силы, чтобы встретить врага, Нилл пытался побороть накатывавшую на него волнами тяжелую дурноту. Пробормотав короткую молитву, он повернулся лицом к Магнусу. С яростным воплем тот ринулся вперед, целясь кинжалом в сердце Нилла. Каким-то образом в последнюю минуту Ниллу удалось увернуться.

Схватив Магнуса за запястье, Нилл навалился на него, пытаясь направить лезвие вниз, и вдруг почувствовал, как оно воткнулось в живот Магнуса. Пронзительный крик боли разорвал ночной воздух, но Нилл не услышал его. Не слышал он и испуганных криков людей, выскочивших из зала на шум схватки.

Не удержавшись, он рухнул на колени, взгляд его метнулся к лицу Магнуса. Скрюченные пальцы вцепились Ниллу в руку.

– Не должно было… кончиться так, – задыхаясь, простонал Магнус. – Ты… снова победил. Гленфлуирс… он был моим… по праву.

Борясь с дурнотой, Нилл зажал ладонью глубокую рану в боку. Пальцы были влажные и горячие от крови.

– Конн никогда бы не отдал Гленфлуирс трусу – тому, кто способен ударить в спину.

– Должно было получиться. – Глаза Магнуса вылезали из орбит. – Я видел, как ты вывалился в коридор – выпил, и тебя повело, как он предупреждал.

Страшная догадка разогнала клубившийся в голове вязкий туман.

– Выпил? Ты имеешь в виду, что вино, которое ты мне поднес…

– Отравлено… – Побелевшие губы Магнуса скривились в ужасной улыбке.

– Но твой отец… ведь он попробовал его!

– Сказал… если ты выпьешь… даже я смогу убить тебя.

Ярость ударила Ниллу в голову. Усилием воли он постарался собрать разбегавшиеся мысли.

– Ты подал кубок с ядом собственному отцу! Он мог умереть!

– Обещал… он обещал… – пролепетал Магнус, как испуганный ребенок. Щеки его были мокры от слез. – Все будет в порядке, если я сделаю, как он велел.

– Кто?! – взревел Нилл. – Проклятие, кто это задумал? Кто вложил кинжал тебе в руку?

Взгляд Магнуса остановился на лице Нилла.

– Отец.

– Нет! Невозможно! – прохрипел Нилл. И вдруг вспомнил блеснувшую золотом рукоятку кинжала в пальцах Конна, непонятный огонек, разгоравшийся в его глазах. – Но ведь он сам пил из этой чаши, прежде чем передал ее мне!

– Делал вид, что пил, чтобы потом, если возникнут подозрения…

В горле Нилла пересохло. Даже сознавая, что смерть близко, Магнус не мог скрыть торжества.

– Мой… отец. Он… мой! – ликующе воскликнул он, и в горле у него заклокотало. – Н-никогда… твоим! – Тело Магнуса конвульсивно дернулось и застыло.

Нилл с трудом поднялся, едва держась на ногах. Из замка выплеснулась толпа людей, лица их слились в расплывчатое пятно. Что привело их сюда? Услышав шум схватки, подумали, что на крепость напал враг? Кое-где, выплывая из мрака, перед глазами Нилла появлялись застывшие, потрясенные лица людей, не понимавших, что происходит. Краем глаза он заметил, как двое копейщиков схватили Кэтлин за руки – скорее всего решив, что именно она, никому не известная здесь, и есть виновница переполоха. Искаженное страхом лицо возлюбленной показалось ему до ужаса реальным. Значит, она и вправду здесь, вспыхнуло у него в мозгу. Но если это так, над ее головой нависла страшная опасность.

Если Магнус не лгал, если Конн и в самом деле отравил его, то смерть Кэтлин неминуема. Отчаяние стиснуло сердце Нилла. Сколько у него еще времени, прежде чем яд закончит свое страшное дело? Надо во что бы то ни стало спасти Кэтлин! И сделать это можно, только вонзив меч в черное сердце Конна!

– Конн! – закричал Нилл, обводя мутным взглядом людей, кольцом сомкнувшихся вокруг него, и пытаясь в этом море лиц разглядеть ненавистное лицо тана. – Трус! Подлый убийца! Выходи! Сразись со мной, как подобает мужчине!

Ропот изумления и ужаса пробежал в толпе. И вдруг взгляд Нилла выхватил из темноты фигуру тана, стоявшего в стороне на небольшом возвышении. Рыжие волосы его пылали в свете факелов, в своих расшитых золотом одеждах, казалось, он был объят пламенем.

– Я здесь, предатель и сын предателя, – сурово ответил тан. – Иди и попробуй убить меня, если осмелишься! А вы все там – ни с места! Это касается только меня и моего приемного сына!

– Нет! – пронзительно вскрикнула Кэтлин, тщетно пытаясь вырваться. – Нилл, не делай этого!

Но Нилл знал: у него остался только один шанс спасти Кэтлин. С трудом удерживаясь на ногах, он двинулся к тану, надеясь убить его до того, как яд сделает свое дело. Но кровь, струящаяся из раны, казалось, унесла с собой последние силы. Голова Нилла стала пустой и легкой. Пальцы охватили рукоятку меча, но тот показался ему настолько тяжел, что рука Нилла едва удерживала его. Скользя и спотыкаясь, он карабкался по ступенькам, которые качались под ним, будто корабль в шторм. А впереди, залитый ослепительным светом, ждал его Конн, непобедимый, смертельно опасный.

– Этот меч слишком тяжел для тебя, Нилл, – вкрадчиво промурлыкал он. – Боюсь, ты даже не сможешь его поднять.

Нилл попытался доказать, что он ошибается, но слова Конна словно отняли у него остатки сил.

– Ты… – он мучительно пытался вытолкнуть из горла то, что должен был сказать, – ты хотел меня убить! Почему бы не сделать это собственной рукой?

Глаза Конна расширились, словно от обиды.

– Ну… ты до сих пор был мне не совсем безразличен.

– И тогда ты подослал ко мне сына?

– Есть люди, которые ценят сыновей далеко не так высоко, как другие. Лично я считаю, что особой ценности они не представляют. Может быть, это потому, что у меня их много. А вот твой отец… – Конн задумчиво провел рукой по усам.

– Что – мой отец? – эхом повторил Нилл.

– Может быть, тебе станет легче, если ты хотя бы сейчас узнаешь правду. Чувство вины, которое ты унесешь с собой, станет платой за кровь моего сына. Слушай! Все эти годы ты ненавидел Ронана из Дэйра. Ты любил меня. Ты был мне верен.

– Твои слова уже ничего не в силах изменить. Я знаю правду. Отец… он рассказал мне обо всем. Но я все равно любил его, несмотря ни на что.

– Ах, как благородно с твоей стороны! Значит, ты все-таки любил отца? А ведь он солгал тебе!

– Он никогда не лгал!

– Все, что он сказал тебе, когда уже был в тюрьме, – ложь от первого и до последнего слова! Он намеренно убил твою любовь к нему, чтобы ты жил.

– Убил?

– Я дал Ронану последний шанс. Приказал покрыть себя позором в глазах жителей Гленфлуирса и твоих, перед всей Ирландией признаться, что он убил собственного брата, чтобы изнасиловать его жену, заставить всех и каждого поверить, что именно он пролил ту кровь, что обагрила мои руки, и тогда его сын останется жить!

Нилл отшатнулся. От ужаса у него подгибались колени. Однако что-то подсказывало ему, что на этот раз Конн сказал правду.

– Ты?!

– Скота была восхитительной женщиной. Сыновья, которых она подарила бы мне, если бы мое семя оплодотворило ее лоно, были бы великолепны. Не то что эта свора трусливых щенков, доставшихся мне от жены! Было бы кому оставить наследство! И потом, это было так легко – возложить всю вину на твоего отца! Куда уж легче – только обмакнуть палец Скоты в кровь и написать на стене его имя! А дальше судьба была благосклонна ко мне – я едва поверил своим глазам, когда этот идиот приехал в замок Лоркана чуть ли не через час после того, как я убил ее. Оставалось только позаботиться о том, чтобы его увидели как можно больше людей. А потом на сцену вышел я сам – растерянный, убитый горем при виде кровавой резни, учиненной неведомым злодеем. Только самые преданные мне люди знали, что произошло на самом деле.

– Ты чудовище!

– И это все, что ты можешь мне сказать? Жаль. А вот твой отец, уверяю тебя, был куда более красноречив! Особенно когда я поставил его перед выбором – остаться в памяти людей с клеймом предателя и убийцы и отдать сына человеку, погубившему его жизнь, или смотреть, как ты умрешь на его глазах. Впрочем, так или иначе, я собирался тебя убить. Представь себе мое изумление, когда вдруг выяснилось, что Ронан любит тебя больше чести, больше жизни, больше правды. – Конн презрительно хмыкнул. – Потом я часто гадал, что чувствовал твой отец, когда увидел, как твоя любовь к нему обратилась в ненависть. Когда ты убежал из донжона, я, укрывшись в темноте, остался. И видел, как рыдал, оставшись один, великий Ронан из Дэйра. Может быть, ему стало бы хоть немного легче, если бы он узнал, что ни жена, ни дочь ни на мгновение не усомнились в нем. Как я ни мучил их, все было напрасно! Они по-прежнему верили в него!

– И тогда ты решил уничтожить Дэйр!

«Нет! – вспыхнуло у него в мозгу. – Только не напоминай ему о Фионе. Иначе, когда ты умрешь… Нет, я не могу умереть!»

– В конце концов, такая верность тому, кто был казнен по приказу верховного тана, стала опасной. Да, я дал клятву оставить их в живых, но только потому, что рассчитывал: голод и лишения заставят их забыть о мести.

– Будь ты проклят!

– Надеюсь, Ронан, попав в Тир Нан Ог, видел, как они страдали. Но и это еще не все. Втайне я потешался, пытаясь представить, что чувствовал твой отец, когда наблюдал, как ты совершаешь свои знаменитые подвиги – и все ради того, чтобы избавиться от запятнанного позором имени. Его имени! Я по капле вливал яд ненависти в твою душу, своим дыханием раздувал ее пламя в твоей детской душе, не сомневаясь, что ты пойдешь на все, чтобы смыть с себя пятно отцовского преступления. Но признаюсь, ты меня удивил, когда не сделал последнего, чего я потребовал от тебя. Не убил дочь Финтана.

– Ты… собирался…

– Да, да, моя доброта, мое благородство – все это было ради одной-единственной цели: заставить тебя поднять меч и одним ударом уничтожить висевшее над моей головой проклятие. Ну и себя самого тоже! Вряд ли бы ты смог простить себе смерть ни в чем не повинной девушки, верно? – Конн обвел взглядом толпу, обступившую помост, и тяжело вздохнул. – И вот теперь благодаря глупости Магнуса кое в ком из наших людей стали просыпаться подозрения. Так, ничего страшного, но им не составит большого труда выяснить остальное. Разве ты не видишь их, Нилл? Вон они, в толпе, – видишь, сколько их? Они в сомнении, они уже начинают подозревать. Я бессилен заставить их замолчать. Потом поползут слухи и правда выплывет наружу. Поэтому я могу сделать только одно!

Прежде чем Нилл успел шевельнуться, тан сделал быстрое движение и вырвал меч из его безвольно повисшей руки.

– Так-так, значит, тебе суждено умереть от меча твоего отца? – пробормотал он. – Славный конец для этого грязного дела! Сын Ронана никогда не станет править вместо меня! – Шагнув назад, он поднял меч над головой. Голос его прокатился над притихшей толпой как гром. – Нилл убил моего сына! Только я вправе оборвать жизнь убийцы!

Нилл рухнул на колени.

– Кэтлин! – отчаянно вскрикнул он, понимая, что бессилен что-либо сделать.

Это уже кричал не он, кричала его любовь к ней. Кэтлин увидела, как над головой Конна блеснул меч, и с обжигающей ясностью поняла, что случится в следующее мгновение. Никто уже не мог спасти ее возлюбленного! После всего, что ему пришлось пережить, жизнь его сейчас оборвется!

Отчаянно рванувшись, она высвободилась из рук своих стражей и, прежде чем кто-то успел ей помешать, выхватила копье у одного из них. Отчаяние и безнадежность душили ее. Сколько раз раньше она кидала его, пытаясь поразить цель, и никогда ей это не удавалось!

Закрыв глаза, Кэтлин мысленно представила себе другую руку – ту, которой ей так и не довелось коснуться, и позвала на помощь единственного человека, кто сейчас мог спасти их.

– Помоги мне, отец! – выкрикнула она, метнув копье в темноту.

Отчаянный вопль разорвал тишину. Толпа ахнула. Открыв глаза, она увидела Конна, корчившегося в предсмертных муках. Острие копья вошло ему прямо в сердце. Выпавший из его разжавшихся пальцев меч Нилла с грохотом скатился по ступеням.

Кэтлин бросилась вперед, расталкивая перешептывавшихся растерянных людей. Взлетев по ступеням, она упала на колени перед Ниллом и прижала его к себе.

Кровь! Господи, сколько крови! Со стоном она обхватила его руками.

– Теперь ты в безопасности, – прошептал Нилл. Странное спокойствие было написано у него на лице. – Деклан позаботится о…

– Нет уж! Ты сам позаботишься обо мне! Или ты забыл, что ты мне обещал?! Дом? Семью? Детей, которые у нас будут?

Пепельно-серые губы шевельнулись в слабом подобии той улыбки, которую она так любила.

– Молись, чтобы был хоть один. Загляни ему в глаза и вспомни, как сильно я любил тебя, моя Прекрасная Лилия! Конн дал мне яд. Как жаль…

Леденящий ужас сжал ей сердце.

– Нет! Нет, Нилл, это неправда! Помогите! – отчаянно закричала она, сжимая его в объятиях. – Кто-нибудь, помогите же ему!

Перед ней вдруг выросла высокая фигура барда. Лицо его потемнело от горя. Много ли успел услышать этот неглупый человек?

– Никто не в силах помочь тому, кто был отравлен! Нет такой волшебной силы, что могла бы вернуть его к жизни.

Кэтлин, не слушая его, с силой встряхнула Нилла:

– Ты же обещал, что никогда не оставишь меня одну!

– Я хотел… Передай Фионе, она была права насчет отца… Конн признался во всем. Это он… отец ни в чем не виновен. Скажи ей. Ничто… не обрадует ее больше, чем… Она была права. И мама… Передай ей… прошу прощения… за всю боль, что я ей причинил.

– Она любит тебя, Нилл! И всегда любила!

В глазах Нилла вдруг вспыхнула страстная мольба.

– Отвези меня… к отцу. Похорони возле него. Он пожертвовал всем ради нас. Пусть… он простит меня.

– Ему нечего прощать! Он знал, что ты вырастешь настоящим человеком. До последнего вздоха он любил тебя!

– Любовь… я и забыл, что это такое, пока не встретил тебя. Думаешь, это мой отец послал тебя, чтобы напомнить мне о ней?

– Да! Так же как мой отец послал тебя ко мне – любить и защищать меня! Ты должен жить, слышишь?! Конн мертв! И никто больше не сможет причинить тебе боль.

Дрожащей рукой Нилл погладил ее по щеке.

– Всю жизнь я мечтал, чтобы барды сложили песню о битвах, в которых я сражался, о чести. Навечно остаться жить… Ну а теперь я мечтаю только о том, чтобы всегда жить в твоем сердце.

– Так и будет! – Слезы ручьем струились по щекам Кэтлин. – Всегда!

Рука Нилла бессильно упала. Она прижала к себе его тяжелое тело, перебирала темные волосы, ловя каждый вздох. Немыслимо, чтобы мрак навеки сомкнулся над этим человеком, отобрал его силу, похоронил под собой любовь, смех и счастье, что ждали его впереди.

Ей хотелось броситься ему на грудь, перелить в него собственные силы, умолять взять ее с собой, туда, где героев ждала очарованная страна Тир Нан Ог, Страна Вечно Юных, с ее магической силой и бескровными войнами. Она согласна идти куда угодно, принять любую судьбу, лишь бы только и дальше держать его в объятиях.

– Если ты не можешь остаться, возьми меня с собой, Нилл, – взмолилась она. – Не оставляй меня одну!

Вдруг на плечо ее легла морщинистая рука. Подняв глаза, Кэтлин увидела перед собой старого человека в истрепанной одежде.

– Почему ты плачешь, дитя? Уж кому, как не тебе, знать, что легенда никогда не умирает.

– Не нужна мне легенда! – Горько всхлипывая, Кэтлин еще теснее прижалась к Ниллу. – Все твои слова не могут заменить мне отцовской руки или моего Нилла!

– Рука твоего отца помогла тебе направить копье прямо в черное сердце Конна. И вот теперь тебе предстоит вдохнуть жизнь в тело человека, которого ты любишь, с помощью своей волшебной силы.

– Волшебной силы?! Разве не волшебство погубило нас с ним? Проклятое пророчество! Да пусть этот ваш Гленфлуирс провалится под землю! Мне уже довелось наслушаться рассказов об очарованных рыцарях и феях, что ждут героев в Тир Нан Оге! Я хочу, чтобы он жил! Хочу чувствовать его в своих объятиях, в своей постели!

Неожиданно старый друид лукаво улыбнулся:

– Может быть, ты и унаследовала красоту своей матери, но уж этот огонь, что горит в твоем сердце, точно достался тебе от Финтана! Огонь, перед которым бессильно даже адское пламя! Скажи же мне, Кэтлин-Лилия, мечтаешь ли ты о счастье так же, как когда-то Финтан? О любви настолько великой, что воспоминание о ней будет жить вечно?

– Не знаю, мечтаю ли я о такой любви, как ты сказал, но Нилл – да! Ему столько пришлось страдать – ему, такому сильному, такому благородному, мужественному и доброму! Если бы я только могла, я с радостью бы выпила этот яд вместо него! Но что об этом говорить? Слишком поздно!

– Ты так уверена в этом, дитя?

– Ч-что?!

– Магнус пролил то, что было в кубке. Я сам видел это. И видел, как он потом снова наполнил его до краев. Мы не знаем, конечно, сколько яда там осталось, не знаем даже, сколько его нужно, чтобы убить человека вроде Нилла – могучего воина, сильного телом и духом и любовью, пылающей в его сердце.

– Тогда, может быть, еще есть надежда? Если бы только я могла спросить матушку, что делать! Случалось, она ставила на ноги тех, кому никто уже не мог помочь! Но до аббатства пять дней езды. И пять обратно. К тому времени будет уже слишком поздно.

Придется рассчитывать только на себя. Ей вдруг стало страшно. Кэтлин лихорадочно перебирала в памяти все, чему научили ее монахини. Не забыла ли она чего?

– Но я… я ничего не знаю об этих местах, не знаю даже, где растут целебные травы!

Друид кивнул.

– Неподалеку от камня друидов есть хижина. Как-то раз я заглянул в нее – там полным-полно всяких трав. Возьми все, что тебе нужно. Позаботься о своем возлюбленном, дочь Финтана. Ему пришлось немало выстрадать, этому человеку, и он заслужил будущее, которое светится в твоих глазах.

Осторожно опустив тело Нилла на помост, Кэтлин повернулась к толпе и окинула взглядом бледные встревоженные лица.

– Я – дочь Финтана, Кэтлин-Лилия!

Благоговейный вздох послышался в толпе. Сотни изумленных глаз уставились на Кэтлин.

– Перенесите своего нового повелителя в постель, – приказала она. – И пусть до моего возвращения Деклан не отходит от него ни на шаг.

– До возвращения?! – Деклан протолкался вперед. Его иссеченное шрамами лицо при виде беспомощного тела Нилла потемнело от горя. Но достаточно было одного взгляда на Кэтлин, как на лице старого воина появилась твердая решимость. – Куда это вы собрались?

– В хижину возле камня друидов, где хранятся целебные травы, которые могут спасти Нилла. Я должна отыскать это место, иначе у Нилла не останется ни единого шанса.

– Нилл, будь он в силах, велел бы мне ехать с вами!

– Ты должен остаться с ним! – возразила Кэтлин. – Ты – единственный, кому я могу доверить его!

– И единственный, кто может указать вам дорогу, – вспыхнул Деклан. – Я могу найти ее даже с закрытыми глазами. Это ведь там, в тени этого камня, ваш отец передал мне вас, когда вы были еще крошкой. И оттуда я отвез вас в аббатство!

– Ты?!

– Да. И это мои руки каждый год клали на него лилию – дар вашего отца, символ любви Финтана к единственной дочери.

– Деклан! – Бард решительно выступил вперед, и они замолчали. – Об этом еще будет время поговорить! Нужно спешить! Я сам буду охранять Нилла! И никто не посмеет причинить ему вред, пока я жив. Иди, Кэтлин-Лилия! Только в твоей власти сделать так, чтобы у этой легенды был счастливый конец.

Опустившись на колени, Кэтлин в последний раз обняла Нилла. Потом взяла Деклана за руку, и они исчезли в ночи.




Глава 23


В комнате царила тишина. Сидя у постели Нилла, Кэтлин с тревогой вглядывалась в изможденное лицо любимого, со страхом и надеждой ловя каждый вздох, срывавшийся с его пепельно-серых губ. С того дня как она в первый раз дала ему целебный отвар, прошло уже четверо суток.

Шли дни, а Нилл так и не открывал глаз, и с каждой минутой отчаяние все больше овладевало ею.

Кэтлин вдруг показалось, что она слышит спокойный, уверенный голос аббатисы, склонившейся к молоденькой послушнице, вот уже несколько дней не приходившей в сознание. «Кажется, чем дольше они спят, тем ближе становятся к вечности. Боюсь, она уже никогда не проснется».

Нет, этого она не перенесет. И все-таки, даже если ей суждено потерять Нилла, она будет счастлива, что хотя бы немного продлила ему жизнь. Может быть, если он проживет еще несколько дней, то Фиона с матерью хотя бы успеют попрощаться с ним. Деклан уже позаботился отправить гонцов в Дэйр – людей, которым он полностью доверял, кто любил Нилла, хотя тот и не подозревал, насколько глубока их верность приемному сыну тана. И все же Кэтлин боялась, что судьба не окажется столь милостива, подарив им хотя бы еще один день.

Нилл лежал так тихо, что, казалось, почти не дышал. Лицо его напоминало холодный мрамор. Кэтлин заставила всю комнату букетами цветущей бузины, надеясь, что ее аромат напомнит ему о матери, а сама дни и ночи напролет говорила с ним – то рассказывала сказки, то пела баллады. Порой, чтобы пробудить его, выкрикивала на ухо команды, не раз слышанные им на поле боя, надеясь, что боевой приказ сможет отыскать его в призрачном мире, где он блуждал в одиночестве. Кэтлин напевала мелодию, под которую они когда-то танцевали у костра, шептала Ниллу, как сильно любит его; говорила и говорила бесконечно, пока губы не отказывались ей повиноваться.

Но он так и не открыл глаза.

Кэтлин послышался какой-то шорох, и, обернувшись, она заметила Деклана. Сам себя назначив сторожем, он бессменно стоял на часах возле комнаты Нилла.

С трудом выдавив из себя улыбку, Кэтлин махнула ему рукой.

– Ты не откажешься побыть с ним немного? – спросила она. – Мне кажется, ему спокойнее, когда он знает, что ты рядом.

– Вы думаете, ему это известно? Известно, что я… что я с радостью отдал бы за него собственную жизнь? Ведь он не только наш тан. Он еще и мой друг!

– Мне кажется, он знает.

– Кэтлин, теперь мне уже нет нужды охранять эту дверь. Вряд ли кому придет в голову оспаривать права Нилла на трон. Если бы вы хоть ненадолго покинули эту комнату, то услышали бы, что говорят люди. Новости быстро распространяются по Гленфлуирсу. История о том, как Конн предал отца Нилла, а потом и его самого, распространилась со скоростью лесного пожара. Многие нашли в себе мужество рассказать, как все эти годы Конн мучил и истязал их, как заставлял корчиться от стыда, приказывая такое, что они готовы были сами наложить на себя руки.

– Скольким же людям он сломал жизнь так же, как Ниллу! – с грустью прошептала Кэтлин.

– Трудно даже представить, сколько их было, этих несчастных. Смерть Конна – величайшее из благодеяний, которые Нилл мог оказать Гленфлуирсу. Он освободил людей из паутины лжи. В первый раз за все эти годы они вздохнули спокойно.

Кэтлин осторожно коснулась щеки Нилла.

– Он самый лучший из всех, кого я знаю. – Она сама удивилась, услышав свой звонкий смех. – Нилл бы сказал: «А скольких мужчин ты вообще видела, если выросла в аббатстве?» Но ведь это не важно, правда, Деклан? Все равно он лучше всех!

Нахмурившись, Деклан кивнул.

– Как странно, что именно ты отвез меня туда!

– Только не таите на меня зла, хорошо? Каждый раз, бывая возле аббатства, я взбирался на дерево и смотрел, как вы играете.

– Я помню, как рассказывала сестрам о великане, который живет на дереве. Мне казалось, что я тебя просто выдумала.

– Вы были прелестным ребенком. Ваши родители были счастливы знать, что все сестры души в вас не чают.

– Так они знали?

– Это было единственное, что я мог сделать, чтобы смягчить их горе. Образ маленькой девочки всегда жил в их сердцах. Конн запретил мне говорить о том, где вы, и даже пообещал, что прикажет казнить, если я окажусь там еще раз. Но я… у меня ведь у самого дети. Как я мог видеть боль в глазах Финтана и его жены? Отец ваш, хоть и знал, что навеки лишен счастья видеть вас, хотел, чтобы вы всегда чувствовали его любовь. Поэтому каждый год в день вашего рождения я привозил вам в подарок лилию.

– Так это был подарок отца?

– Да. Когда этой зимой он умер, я не решился сделать это снова. Знал, что должен, но так и не смог. Я все думал о Финтане, о вас – ведь теперь вы потеряли его навсегда, никогда не услышите его голос, не заглянете ему в глаза, – и чувство вины стало невыносимым. Я попытался выбросить вас из головы, забыть. Что сделано, то сделано, повторял я себе, ведь никто ничего не мог изменить. – Старый воин опустил глаза. – Простите. Простите за то, что я оставил вас там, что так и не сказал вашему отцу, где вы. Я ведь верил клятве Конна, понимаете? Но если бы я хоть на миг заподозрил, что он хочет сделать, то сам выкрал бы вас из аббатства и отвез в безопасное место!

Ладонь Кэтлин легла поверх загрубелой, мозолистой руки старого воина.

– Спасибо тебе за твою доброту к отцу, ко мне. Своими рассказами ты подарил родителям кусочки моего детства. Может быть, когда Нилл поправится, ты окажешь мне еще одну услугу – расскажешь мне о них. И тогда я почувствую, что у меня тоже была семья.

Глаза старого воина увлажнились, и, отвернувшись, он громко откашлялся.

– Они ни на минуту не переставали вас любить. Я каждый день слышал, как они говорили меж собой о своей дочери.

Вдруг возле двери послышалась какая-то возня, кто-то вскрикнул. Рука Деклана легла на рукоятку меча. Вскочив на ноги, Кэтлин испуганно смотрела на ввалившегося в комнату воина.

– На нас напали! Берегитесь!

Но страх Кэтлин мгновенно сменился облегчением, когда в комнату вслед за ним вихрем ворвалась хрупкая девушка с разметавшимися по плечам огненно-рыжими волосами.

– Только попробуй еще раз встать у меня на дороге – и всю неделю не сможешь стоять на ногах, жалкий, ничтожный червяк!

Раскрасневшись от гнева и негодования, девушка обернулась, и они увидели в ее глазах страх.

– Фиона?! Откуда ты взялась? Неужели гонцы уже добрались до Дэйра?

– Мы уже мчались сюда сломя голову, Оуэн и я! Он очнулся наконец, рассказал, что, когда привез письмо от Нилла, Конн почему-то приказал его убить! Оуэн понял, что дело нечисто, и догадался, что Ниллу грозит беда.

– Так оно и было.

– Кэтлин, воины… они сказали, что Конн отравил его.

Кэтлин невыносимо было видеть страх на этом юном лице. Она отошла от кровати.

– Он… он… – Фиона так и не смогла произнести слово «мертв», но и невысказанное вслух, оно повисло между ними.

– Нет. Он жив. И может быть, очнется.

– Он должен это сделать! – выпалила Фиона. – Он… он всегда возвращается ко мне. Даже в этот раз – через столько лет он все-таки вернулся.

Кэтлин ласково отбросила со лба Фионы прядь волос.

– Он просил передать тебе, что ты была права насчет отца. Конн перед смертью признался, что Ронан был ни в чем не виноват. Нилл сказал, что ничто не сможет доставить тебе большей радости, чем эта весть.

– Тогда пусть очнется, чтобы я могла всласть изводить его! – Фиона яростно потрясла брата за плечо: – Нилл, я проехала всю страну, чтобы только увидеть тебя! Сказать… – голос ее прервался, – сказать, что люблю тебя, будь ты трижды проклят!

Кэтлин вглядывалась в искаженное страхом и любовью девичье лицо. В нем было столько яростной решимости, что даже злая судьба вряд ли смогла бы сейчас забрать у нее брата.

Встав на колени по другую сторону постели, Кэтлин приложила руку к холодной щеке Нилла.

– Нилл, прошу тебя, очнись! Боюсь, раньше ты никогда не слышал от Фионы подобных слов. Ей понадобилось много мужества, чтобы произнести их, но она ведь училась мужеству у тебя! Мы не можем потерять тебя, Фиона и я. И твоя мать!

Почудилось ей или губы Нилла и в самом деле чуть заметно дрогнули? Нет! Теперь она ясно видела. Он явно пытался что-то сказать.

– Теперь уж я… точно должен умереть…

– Что?! Нилл! – Кэтлин нагнулась к нему.

– Он что-то сказал! – вскричала Фиона.

– Я сказал: «Теперь уж я точно должен умереть», – не то Фиона ни за что не простит, что я это слышал. – Налитые кровью, мутные глаза его открылись, но Кэтлин с облегчением заметила, что они улыбаются. – Повтори это снова, малышка!

– Нилл! – Зарыдав, Фиона бросилась ему на грудь.

– Помогите! – сдавленным голосом прохрипел он. – Нет, лучше бы я все-таки умер! Слезь немедленно, не то ты меня задушишь!

Кэтлин с трудом удалось оттащить Фиону и передать ее Деклану, облегченно вздохнув, когда эти двое принялись рыдать друг у друга на плече. Сама она бросилась к Ниллу:

– Ты все-таки очнулся! Фиона знала, что так будет!

– Я… я так устал. Мне хотелось закрыть глаза и уснуть навсегда. Но каждый раз, когда я погружался в сон, я снова и снова видел перед собой призрак отца, который подносил что-то к моим глазам.

– Что же это было?

Его губы с трудом раздвинулись в улыбке, но лицо было растерянное.

– Лилия. Он говорил, что там, где он сейчас, лилии не растут. Потом клал цветок на вершину камня, и мне приходилось тянуться, тянуться за ним из того тумана, в который я постепенно погружался. А потом я услышал, как ты зовешь меня.

Кэтлин обхватила его руками:

– Я все время звала тебя, любимый! И продолжала бы звать, даже если бы ты предпочел остаться с отцом. Я бы говорила с тобой, как твоя мать – с ним, ходила бы туда, где мы с тобой любили друг друга, и не сомневалась бы, что ты меня слышишь.

– Да, я слышал бы тебя. И звал тебя в ответ. Так когда-то мой отец звал меня, но я отказывался слушать. Он простил меня, Кэтлин. И когда у нас с тобой будут дети, надеюсь, я буду для них хотя бы вполовину таким хорошим отцом, каким он был для меня.

– Конечно, а как же иначе? Ведь ты самый любящий мужчина на свете, самый храбрый воин и самый благородный человек.

Брови Нилла в комическом отчаянии сдвинулись.

– Интересно, какой из меня выйдет тан? Знаешь, я ведь никогда не жаждал власти. Всю жизнь я сражался, мстил и верил в то, что было ложью. Не доверял ни единому человеку. Я не имею ни малейшего понятия о том, что значит быть таном.

Раньше ей хотелось вернуться в Дэйр, жить рядом с любимым человеком. Но теперь, когда события последних дней перевернули всю ее жизнь, Кэтлин поймала себя на том, что думает о другом. Конн погиб, но жизнь скольких людей он успел изуродовать? Нельзя позволить, чтобы такая огромная власть снова попала в руки недостойного человека. А из Нилла выйдет замечательный тан!

– Вся твоя жизнь подготовила тебя к тому, чтобы ты стал самым достойным таном за всю историю Гленфлуирса, – сказала она. – Ты храбр, и у тебя достаточно сил, чтобы править. Но кроме всего этого, в твоем сердце есть то, в чем твои люди сейчас нуждаются больше всего.

– И что же это, моя Прекрасная Лилия?

– Сострадание. Ты никогда не сможешь забыть, как страшно жить одиноким и беспомощным, и поэтому будешь милостив ко всем, а не только к тем, кто богат и силен. Ты станешь защищать слабых. Эти люди нуждаются в тебе, Нилл, ничуть не меньше, чем мы с Фионой и твоя мать. Докажи им, что и сильный может быть добрым.

Чья-то тень упала на постель. Это был старый друид. Не он ли положил всему начало, когда много лет назад его ладонь легла на живот ее матери?

– Приятно, что дочь Финтана не только красива, но и умна, – прошамкал старик. – Я слышал, ты пришел в себя, Нилл Семь Измен. Это хорошо. Я не понимал всей правды, пока не увидел, как ты лежишь у моих ног. Я только сейчас понял, что предал избранников древних богов.

– Избранников? – растерянно выдохнул Нилл. – Что-то я не понимаю…

– Ты и дочь Финтана и есть их избранники. Те самые, о которых говорилось в письменах, – те, кто станет править, соединив древнюю мудрость с веянием перемен. Совесть и честь, за которые сражался Нилл, соединятся с мудростью, которую впитала Кэтлин в монастыре. Ирландия тоже станет другой. Она отдаст себя во власть христианскому Богу, но ростки новой жизни в нашей стране будут пробиваться мирно – без войн и кровопролитий, как в других странах. И все это благодаря вашему мудрому правлению.

Кэтлин вспомнился тот день, когда она спешила через лес к алтарю друидов, где увидела Нилла. Тогда та же самая мысль мелькнула у нее в голове.

– Нилл, – пробормотала она, – помнишь письмена на камне в Дэйре и те, что были на алтаре друидов возле аббатства? Они же совершенно одинаковые! Так, значит, это правда, что он сказал?

– Неужели ты сомневаешься в этом, моя Прекрасная Лилия? – спросил, целуя ее, Нилл. – С той минуты как я увидел тебя барахтающейся в волнах, как впервые коснулся твоей руки, я уже знал: мы предназначены друг другу.

– Пришло новое время – время святых и монастырей. Старые боги уступят им свое место, но вы оба знаете правду. – На губах старого друида появилась мягкая, понимающая улыбка. – Вам известно, что у Ирландии всегда будет сердце язычника.




Ветер пел песню мужества, веры и рождения нового будущего. Уютно прижавшись к теплому телу мужа, убаюканная привычным ритмом скачки, чувствуя, как уверенно держат ее сильные руки, Кэтлин закрыла глаза.

– Кажется невероятным, что прошло столько времени с тех пор, как я увез тебя отсюда, – нежно сказал Нилл, привязывая лошадь возле камня друидов. – Я тогда был так сердит! Ну как же – меня, неустрашимого воина, привыкшего сражаться и побеждать, послали в монастырь за какой-то девчонкой! Мне даже в голову не могло прийти, что ты бросишь мне вызов. Научишь меня любить, верить, видеть правду.

– Но ты принял мой вызов и победил. Под присмотром Фионы Дэйр восстал из пепла, а твоя мать просто цветет.

Нилл мягко усмехнулся:

– Все было бы замечательно, если б можно было еще подыскать Оуэну какую-нибудь небольшую войну! Поскольку ему негде снискать себе воинскую славу, боюсь, как бы он не начал поглядывать на мою сестру.

– Остается только надеяться, что в его объятиях она будет так же счастлива, как я – в твоих, мой воин.

– Это правда, Кэтлин? Ты счастлива? Я знаю, что ты мечтала не об этом. Жена тана! А ведь твоей мечтой была тихая, простая жизнь.

– Я видела, как ты правишь, стараясь, чтобы на смену жестокости пришли доброта и сострадание, а вместо лжи и измены воцарилось благородство. И вижу любовь в глазах твоих подданных, когда они говорят о тебе, вижу мир и благоденствие в их семьях. Как я могу жаловаться? Поверь, я счастлива, что завоевала сердце такого мудрого и доброго человека. И не могу пожелать лучшей жизни для себя и для нашего ребенка, Нилл.

– Ты ошибаешься, моя Прекрасная Лилия. Мне многому еще предстоит научиться. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы заслужить твое доверие.

Спешившись, Нилл бережно снял жену с седла, помня о драгоценной ноше, что была у нее под сердцем, и поставил на траву, по которой она бегала еще ребенком. Потом осторожно коснулся ладонью живота.

– Ты уверена, что не устала? Откуда ты взяла, что кто-то придет сюда?

– Это ведь мой день. И я знаю, что она придет.

– Ну, я ведь и сам мог отвезти ей подарок.

С сияющей улыбкой Кэтлин покачала головой:

– Нет, это мой подарок. В тот день я уже знала, что никогда не вернусь в аббатство. Никогда больше не положу голову к ней на колени, как делала еще маленькой девочкой. Может быть, никогда не скажу ей, как счастлива была все эти годы. Но когда она увидит это, Нилл, она все поймет.

Обняв жену за талию, Нилл повел ее через благоухающий цветами луг, держа так бережно, будто дороже ее не было сокровища на земле.

Слезы счастья появились на ресницах Кэтлин, когда она, склонившись над камнем алтаря друидов, положила на него свой дар – охапку лилий, прекрасных, как любовь, которую она нашла в сердце Нилла.