Клетка для мятежника
Кейт Якоби


Легенды Элайты #4






И настали времена, когда Пророчеству НАДЛЕЖАЛО быть исполненным. Пророчество ИСПОЛНИЛОСЬ.

Враг — маг-изгнанник, владеющий тайной запретного Слова, и его Союзница — знатная дама, готовая на все, чтобы спасти своего сына от уготовленного ему ужасного жребия, — победили могущественного чернокнижника по прозванию Ангел Тьмы в борьбе при Шан Мосс. Но ныне в Лузаре воцарился новый тиран — король-колдун Кенрик, и уцелевший в битве Ангел Тьмы — его любимый учитель и советник... Враг и Союзница, недолго наслаждавшиеся покоем, вынуждены вновь вступить в войну, потому что для Лузары настали ЧЕРНЫЕ ДНИ...





Многое было сказано о Роберте Дугласе, человеке, вокруг которого сосредоточена история его времени: о его характере, чувстве чести, тайных силах, которые иногда направляли его поступки. Много существует рассказов о его героических деяниях, его силе и решимости спасти свой народ от тирании.

Но Роберт Дуглас был человеком, а потому и большим, и меньшим, чем та фигура, которую рисуют легенды. Народ видел в нем героя, в котором отчаянно нуждался; близкие могли разглядеть в нем страдающую душу, с мальчишеских лет отягченную пророчеством — пророчеством, определившим не только его собственную жизнь, но и судьбу его любимой родины.




Вернувшись из добровольного изгнания, Роберт Дуглас нашел Люсару стонущей под безжалостной властью завоевателя Селара, с церковью, раздираемой борьбой за власть, и могущественной Гильдией, день ото дня набирающей все большую силу под управлением проктора Вогна. Если Селар когда-то был Роберту другом, то Вогн давно стал его смертельным врагом: проктор узнал о том, что Роберт Дуглас, граф Данлорн, — колдун, и поклялся уничтожить его.

Анклав, тайное объединение колдунов, нашел убежище высоко в. горах Голета; колдуны не смели жить среди своих соплеменников: их жизням угрожали и гильдийцы, и колдуны-соперники — малахи. Горное убежище охранял могущественный талисман, Ключ, от которого распоряжения и информацию получал джабир — предводитель колдунов Анклава. Именно Ключ сообщил Роберту об ужасном пророчестве.

Народ Люсары мечтал об избавлении от тирании, жители Анклава — салти пазар — молили Роберта о помощи. Однако граф Данлорн был человеком чести: он не мог нарушить присягу, данную Селару, тем более что пророчество сулило ему ужасную судьбу — пытаясь спасти, уничтожить то, что он больше всего любит. Противоречивые чувства раздирали Роберта, и это-то противоречие и сформировало его характер и легло в основу многих его решений. Более тридцати лет росла темная сила в душе Роберта, ненавистная и пугающая, сила, которой он не мог управлять и которую не мог уничтожить. Про себя Роберт стал называть ее демоном.

Однако существовал один человек, способный понять и Роберта, и его демона. Дженнифер Росс в младенчестве была похищена Нэшем, который поселил ее в глуши леса Шан Мосс. Четырнадцатью годами позже Роберт Дуглас спас Дженнифер от преследователей, обнаружив при этом не только колдовскую силу девушки, совершенно отличную от его собственной, но и то, что она — дочь графа Элайты. Роберт вернул Дженн в лоно семьи. Чувства его к ней становились все более нежными, но тут он узнал, что пророчество говорит о ней как о Союзнице — и что если он позволит совершиться предсказанному, именно она будет им уничтожена.

У короля Селара появился новый друг, Сэмдон Нэш. Это был могущественный злой колдун; своим собратьям, малахи, он был известен под именем Карлана. Нэш не собирался останавливаться ни перед чем, чтобы завладеть Ключом и Союзницей — Дженн.

Потом с Робертом и его братом Финлеем случилась беда, и тайна перестала быть тайной: существование колдунов стало всем известным. Вся страна всколыхнулась от этой новости.

Укрепив свое положение при дворе, Нэш прибег к чудовищному извращению древнего обряда Наложения Уз, и лишившийся собственной воли Селар стал его послушной марионеткой. Роберт помог королеве вместе с двумя детьми бежать, но тут узнал о предстоящем бракосочетании Дженн... Известие сломило его: несмотря на все данные себе обещания, он провел с ней ночь и оказался, как и было предречено пророчеством, связан с ней Узами. В отчаянии он снова обрек себя на добровольное изгнание, на сей раз твердо решив не возвращаться, чтобы не причинить еще более страшного вреда.

Убитая горем Дженн была вынуждена вступить в брак с герцогом Тьежем Ичерном, жестоким кузеном Селара. Дженн удалось скрыть, что ребенок, которого она носит под сердцем, — ребенок Роберта, позволив супругу считать его своим.

На этот раз Роберт нашел приют в глухом монастыре; даже от монахов он скрыл свое истинное имя. Там он повстречал епископа Эйдена Маккоули, которого Селар заточил в темницу, но которому удалось бежать и скрыться. Между Робертом и Эйденом зародилась крепкая дружба. Вскоре обоим пришлось покинуть безопасность монастыря: возникла угроза жизни брата Роберта, Финлея, и Дженн, находившихся в Элайте.

После скачки через всю страну Роберт со своим спутником прибыли в замок и обнаружили, что его осадили притворяющиеся гильдийцами малахи под командованием третьей зловещей фигуры, названной пророчеством, — Ангела Тьмы. Враги были сильнее защитников замка, отец Дженн погиб в бою как раз в тот момент, когда на свет появился ее сын. Истощив все способы отстоять Элайту, Роберт оказался вынужден дать волю ярости гнездящегося в нем демона. С самой высокой башни он произнес ужасное Слово Уничтожения, разметав силы малахи и тяжело ранив Ангела Тьмы.

Прошло еще пять лет, проведенных Робертом в попытках раскрыть точный смысл пророчества, однако потом ему пришлось посвятить себя более неотложным делам. Селар вознамерился захватить Майенну — соседнее государство, на троне которого сидел его брат. Роберт знал, что для такой войны у Люсары недостаточно сил, так что результатом авантюры Селара станет полный разгром и завоевание страны новым тираном. Роберт призвал верных своей родине военачальников собрать войска у замка Бликстон во владениях его друга, повелителя Фланхара.

После смерти мужа Дженн оставила сына на попечение сестры, а сама присоединилась к восставшим и предложила свою помощь в выяснении связанных с пророчеством обстоятельств, для чего нужно было отправиться в Бу на южном континенте. Роберт ужаснулся возможности того, что она отправится в опасное путешествие в одиночку, и решил поехать с ней. Хотя им не удалось узнать о пророчестве ничего, что могло бы принести пользу, совместная поездка помогла Роберту и Дженн преодолеть отчуждение, и Роберт поклялся жениться на Дженн, что бы ни сулило им предсказание; он вынужден был примириться с мыслью о том, что ему не суждено найти способ избежать того, чтобы пророчество сбылось.

Когда Роберт и Дженн вернулись в Бликстон, собравшиеся там предводители отрядов потребовали, чтобы Роберт женился на дочери Селара, Галиене, а после победы над королем сам взошел на трон. Роберт в отчаянии обратился к Дженн, но та тоже стала настаивать на династическом браке: счастье родины важнее их любви. После венчания Роберта и Галиены стало известно, что войско Селара движется к границе. Силы повстанцев были приведены в боевую готовность.

Дженн, посетившая Анклав, была избрана Ключом на место умершего джабира. Роберт попытался помешать этому, но прибыл в Анклав слишком поздно; оба они с Дженн оказались во власти Ключа, который изменил их тела: теперь они не состарились бы до тех пор, пока продолжается битва со злом. Дженн навсегда стала связана с Ключом, и Роберт, который больше не мог ей доверять, вернулся к своему войску.

Сопровождая Селара в походе, Нэш привлек на свою сторону принца Кенрика. Дженн, покинув на время Анклав, присоединилась к повстанческой армии. Однажды ночью, во время вылазки малахи, воинами Роберта была взята в плен молодая женщина. Она отказалась отвечать на вопросы, и Роберт так и не узнал, что это Сайред, возлюбленная Мики, его самого верного друга. Мика, сопровождавший Роберта на поле битвы, тоже ничего ему не открыл.

Кенрику удалось проникнуть в лагерь бунтовщиков и отравить свою сестру Галиену, юную супругу Роберта. В отчаянии от этой потери, Роберт на следующее утро двинул свое войско на Селара, хорошо зная, чья рука нанесла удар.

Сражение началось на рассвете. Роберт искал Селара и нашел его; поединок кончился его победой. Сгустились сумерки, но ни одна из сторон битвы так и не выиграла.

Ночью, пока Роберт метался в лихорадочном сне, страдая от ран, малахи снова проникли в лагерь повстанцев, освободили Сайред и похитили Мику. Утром, покинув готовое вновь вступить в битву войско, Роберт поскакал в Шан Мосс, чтобы спасти друга.

Роберт нашел связанного Мику на поляне; сражаясь с охранявшими его малахи, он получил удар ножом в спину от Сайред — и только тут узнал, что Сайред — та девушка, которую любит Мика. Чувствуя себя преданным, Роберт отправил Мику к войску, чтобы предупредить повстанцев, а сам вступил в схватку с Нэшем.

Противники появились на поле битвы — между двумя охваченными ужасом армиями. Нэш был изранен, колдовской силы у него почти не осталось. Роберт тоже пострадал, но твердо намеревался продолжать бой. Двое колдунов обменивались ударами, пока наконец Дженн не почувствовала, что Роберт собирается прибегнуть к Слову Уничтожения, чтобы убить и Нэша, и себя: так, собственной смертью, он мог опровергнуть пророчество, которое определило всю его жизнь.

Дженн кинулась между сражающимися, воспользовавшись собственным колдовским могуществом, чтобы разъединить противников. Нэш обессилел, но был еще жив, и людям Кенрика удалось увезти его с поля битвы. Роберт оставался на ногах достаточно долго, чтобы увидеть бегство объятой ужасом армии Кенрика и услышать победные крики своих воинов; потом он рухнул на руки подбежавшему Финлею.

Война была окончена; Кенрик, ставший королем вместо Селара, в сопровождении павших духом малахи бежал в Марсэй, столицу Люсары, увозя изувеченного Нэша. Мика, безутешный от того, что Роберт прогнал его от себя, отправился охранять Эндрю, сына своего друга. Той ночью, пока его воины хоронили своих павших товарищей, Роберт лежал при смерти от ужасных ран, полученных в поединке с Нэшем; ярость демона пожирала его изнутри, приближая смерть.

Финлей привел к постели умирающего Дженн в надежде, что та скажет Роберту о своей любви и о том, что Эндрю — его сын: тогда Роберту будет ради чего бороться за жизнь. Раны Роберта поразили Дженн; благодаря мысленной речи она узнала, что демон уже почти захватил власть над Робертом — это означало, что еще до рассвета он Роберта убьет. Дженн поняла, что не поможет любимому, если скажет правду. Ей нужно было чем-то отвлечь демона, и поэтому она уверила Роберта, что никогда не любила его, что ночь их близости была всего лишь следствием возникших Уз и что пришло время им забыть о немногих мгновениях, когда они были счастливы вместе.

Демон нанес удар Дженн, но у Роберта оставалось слишком мало сил, чтобы причинить ей серьезный вред. Когда Дженн открыла глаза, демон уже принялся исцелять Роберта, — но во взгляде Роберта она не прочла ничего, кроме ненависти. Дженн вернулась в Анклав, зная, что лишилась своей любви, но сумела наконец освободить от себя Роберта, дав ему возможность пойти навстречу чаяниям своей страны.




Следующие восемь лет Дженн провела в Анклаве, набираясь знаний и обучая других. Она чувствовала, как укрепляется ее связь с Ключом. Ей регулярно удавалось видеться с сыном, но этих кратких свиданий ей никогда не было достаточно. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о пророчестве и не гадала, сбудется ли оно.

Годы шли, а о Нэше почти ничего не было слышно. Ходили слухи, что он выздоравливает, используя свою злую силу и насыщаясь кровью других колдунов. Немногие салти пазар были так глупы, чтобы верить, будто его молчание означает бездействие. Все в Анклаве знали, что Нэш наблюдает и готовится.

Кенрик, унаследовавший трон отца, далеко превзошел того в жестокости. Люсара под его властью приходила в упадок, и никто, похоже, не мог этого остановить.




Все эти восемь лет, когда казалось, что тьма, готовая поглотить Люсару, не оставляет уже никаких надежд, страна молилась об освободителе. Наступило время Безмолвного Мятежа. И Роберт Дуглас, герцог Хаддон, бунтовщик и изгнанник, ждал события, которое многие могли бы предвидеть.

Время ожидания кончилось для Роберта одним морозным вечером, незадолго до праздника Зимнего Солнцестояния 1370 года.

Отрывок из «Тайной истории Люсары» Рюэля
		Где ты, тот, кто не покинет меня,



		Когда под моими ногами мертвые листья



		Тонут в осенней грязи,



		А холодный рассвет струит свой свет



		Сквозь мое озябшее одинокое сердце?







		Где ты, любовь моя,



		Когда я страдаю, иссохшая и бессильная,



		Вынесенная волнами на этот пустынный берег,



		Когда глаза мои ослепли от воспоминаний о твоем лице,



		А душа обледенела от горя?








    

Достопочтенная Анна Дуглас





Пролог


1363




Он в одиночестве продирался сквозь лес, конь его увязал в глубоком снегу, скользя и почти падая, но вновь находил опору ногам, покрытый пеной, перепуганный погоней, криками, запахом крови. Солдаты гнались за ним, конь снова скользил и спотыкался, хрипя от усталости. Он слишком многого требовал от бедного животного. Слишком многого...

Ночь была непроглядно темна, лес напоминал чернильно-черную пещеру, куда он кинулся очертя голову, спасаясь от судьбы, от наказания, от заслуженной кары. Ледяной воздух, пахнущий хвоей, обжигал ему горло. Беглец все дальше углублялся в чащу; безопасность, которую она сулила, была обманчивой, но там по крайней мере на время можно было рассчитывать на передышку, на отдых.

Конь все же упал, и всадник перелетел через его шею. Пытаясь встать, он поскользнулся и покатился вниз по склону. Ничто не остановило его падения — снег несся вместе с ним, не давая вздохнуть, погребая его под своим покровом.

Наконец падение прекратилось, и беглец оказался во тьме такой густой, что ее, казалось, можно было потрогать рукой.




Его окружила тишина, полная, липкая тишина, просачивающаяся в кости, превращавшая их в патоку, удерживающая на месте подобно пике, пронзившей сердце. Что ж, кости не переломаны. Смертельной раны он не получил. Никаких повреждений, которые со временем не зажили бы. Только старые раны, все еще причиняющие боль, не желающие затягиваться.

Он прислушался к тишине, от всей души желая поверить в нее. Шорох снежинок оставался постоянным фоном; беглец искал другие звуки, более резкие, более угрожающие. Солдаты были уже далеко, они преследовали в ночных тенях какой-то другой ускользающий силуэт, не заметив его под покровом облепившего его снега. Он попытался оглядеть окрестности с помощью колдовского зрения, но и этому помешали его увечья, лишившие его всего, что раньше было само собой разумеющимся, безжалостно и устрашающе превратившие его в обычного человека.

Он вздохнул и принялся приминать снег, чтобы дать воздуху доступ в свою берлогу, потом улегся, позволив себе отдохнуть в темноте, своем естественном обиталище.




Холодная зимняя ночь подарила ему холодное зимнее сновидение. Его тело, лишившееся веса, куда-то плыло в сумраке, неподвластное его воле. Он чувствовал себя во враждебном окружении, причиняющем боль. Смутные силуэты, копошащиеся вокруг, казалось, не принадлежали этому миру. Он знал, что это, место было ему знакомо, как и время, как и оружие, которое сжимали его руки. Он знал, что должен сделать. Он уже сотни раз бывал здесь.

Он бежал, продираясь сквозь лесную чащу, лишенную теперь снега: времена года, да и сами годы скользили мимо — достаточно было моргнуть. Он гнался за призрачным Нэшем, уворачиваясь от его ударов и нанося собственные, жалея о том, что плохо знает Шан Мосс, моля богов, чтобы раны не лишили его сил до того, как он разделается со своим врагом, этой мерзкой тварью. Однако Нэш все время оказывался впереди, слишком близко, чтобы можно было не обращать на него внимания, слишком далеко, чтобы убить. Когда они наконец оказались на поле битвы, обе противостоящие армии в ужасе попятились, но не обратились в бегство; его воины остались верны ему. Такой преданности он не заслуживал. Впрочем, это была преданность не ему, а Люсаре, стране, которую он поклялся защищать любой ценой, если только злая судьба не лишит его такой возможности. Сейчас войско могло только следить за его сражением с Нэшем: оба колдуна обрушивали друг на друга страшные удары, Роберт танцевал вокруг противника, пытаясь найти брешь в его обороне, отступал и наступал. Кровь сочилась из дюжины глубоких ран на его теле, а Нэш терял силы слишком медленно. Но вот наконец наступил момент — Роберт собрал воедино все, что копил в его душе демон, весь гнев и ярость, горе, ненависть, страх, отвращение к себе. Он сжал все это в единый комок, зная, какую мощь он собой представляет, и это знание все оправдывало. Роберт почувствовал, как в глубине его существа встрепенулось Слово Уничтожения, как стало расти, пробиваясь наружу, требуя произнесения. Он уничтожит Нэша — и себя заодно, бросит вызов пророчеству, пусть это и окажется его исполнением. Слово переполняло его, трепетало на устах, еще один удар сердца, и оно будет сказано...

Но земля содрогнулась и расступилась между ними, Роберт потерял равновесие и упал; его и Нэша разделила пропасть. Вырвавшийся на свободу демон взвился ввысь, ничем не удерживаемый, не встречающий противодействия, лишая Роберта разума и надежды. Шатаясь, Роберт поднялся на ноги и повернулся к ней, к Союзнице, ясно понимая, что она совершила, зная, что она предала его, с горечью осознавая, что он должен был это предвидеть.

Он занес кулак, чтобы ударить ее, ему хотелось натравить на нее демона, чтобы боль, которую он испытывал, испепелила любовь, которая все еще жила в его сердце...

Роберт замер на месте. Все в этом призрачном мире колыхалось вокруг него, даже твердь под ногами была ненадежной. Джени стояла перед ним с бесстрастным лицом, со своими синими глазами, которые ничего не выражали.

Ему следовало ее уничтожить. Поступить именно так, как предрекало пророчество. Он должен был ее уничтожить, хоть и продолжал любить.

До него донесся голос, который не был его собственным и не был голосом Дженн. С ним говорил человек, оставшийся в далеком прошлом.

«Ты силен, Роберт Дуглас. Очень силен. Твоя воля несгибаема. Но ты и слаб. Ты колеблешься. Ты никогда не будешь выигрывать, если не научишься быть беспощадным».

Перед его глазами стоял Дэвид Маклин, старый и седой, но все же слишком похожий на своего сына, Мику, которого Роберт когда-то считал своим самым близким другом. Отец Мики качал головой с осуждением, как всегда, твердо намеренный доказать, что Роберт был и остается предателем, забывшим свой народ.

«Ты слаб, Дуглас. Вот видишь, даже теперь ты колеблешься. Сила твоя при тебе. Нанеси удар, избавь свою страну от зла, которое несет эта женщина. Нэш сказал ведь, что ты должен ею пожертвовать, чтобы победить его. Так исполни веление судьбы, запечатленное в твоем сердце, и уничтожь ее сейчас».

Роберт почувствовал, как теплая струйка залила ему глаза: из раны на лбу текла кровь. Он почти не видел Дженн, хоть она и стояла совсем близко, положив руку ему на плечо и с тревогой вглядываясь ему в лицо.

«Я никогда не любила тебя, Роберт. Как мог ты думать иначе? Разве можно любить человека, душа которого настолько полна тьмы?»

«Уничтожь ее, Дуглас, пока это в твоих силах!»

Вокруг раздавались громкие крики, заглушая эти призрачные голоса: противостоящие друг другу армии с лязгом обнажили мечи, холодно засверкавшие в сером сумеречном свете. Небеса плакали, и Роберт пожалел, что ему это недоступно.

Шум стал оглушительным. Нош Роберта подкосились, меч выпал из бесчувственных пальцев. Он так хотел, чтобы все кончилось; вот и пришел конец. Только голоса не умолкали. Они изменились, стали тише, в них зазвучала мольба. Крик... Призыв...

— Помогите! Помогите мне!

Роберт стряхнул с себя сон и выбрался из своего снежного убежища. Яркий утренний свет заставил его заморгать. Мгновение он не мог понять, где находится, потом крик донесся снова, и Роберт заковылял вперед, не обращая внимания на боль от старой раны в боку. Поскальзываясь и оступаясь, он спускался по склону, хватаясь за ветки кустов, стараясь определить, откуда доносится еле слышный отчаянный детский голос.

Роберт зацепился ногой за корень, упал и покатился вниз. Оказавшись на ровной земле, он заметил коня, который, всхрапнув, настороженно покосился на него. Обледенелые поводья волочились по снегу. Роберт увидел перед собой берег скованного морозом озера, черную полынью и отчаянно барахтающуюся в воде человеческую фигуру; силы утопающего явно были на исходе.

Роберт кинулся вперед так быстро, что конь не успел отбежать. Обмотав поводья вокруг щиколотки, Роберт опустился на колени, потом лег ничком на лед и пополз к полынье, выкрикивая обнадеживающие, успокаивающие слова. Лед под ним трещал и прогибался, Роберт чувствовал, что долго он его не удержит. Если не удастся быстро вытащить паренька, оба они погибнут.

Он продвинулся к самому краю полыньи и наконец ухватил высунувшуюся из воды руку. Из-за мороза пальцы стали непослушными, и холодная мокрая рука выскользнула из его хватки. Роберт прополз еще дюйм; под его грудью лед совсем просел, но теперь ему удалось обеими руками вцепиться в одежду утопающего и потянуть его к берегу. Куски льда и холодные брызги полетели ему в лицо, ослепив на мгновение, боль в боку мешала дышать, но он не выпустил паренька. Роберт вытащил мальчика из воды, хотя при этом промок до костей; он криком заставлял коня пятиться и натягивать поводья, чтобы помочь людям добраться до безопасного места.

Паренек был тих и неподвижен, пока Роберт оттаскивал его на несколько футов от кромки льда, к деревьям. Растерев руки и стащив с себя мокрую одежду, Роберт закутал спасенного в свой плащ. Осторожно прислонив его к стволу, Роберт принялся раскидывать снег, чтобы добраться до влажного хвороста и разжечь костер. Сейчас ему было не до того, окажется ли дым кем-то замечен: тепло было им необходимо. Колдовская сила заставила сучья вспыхнуть ярким пламенем, быстро согрев ледяной после нескольких месяцев зимы воздух. Только убедившись, что мальчику не угрожает больше опасность замерзнуть насмерть, Роберт посмотрел на коня.

Животное настороженно следило за ним, словно читая его мысли. Роберт решил, что не стоит пытаться к нему приблизиться; вместо этого он расчистил от снега еще несколько футов земли, чтобы конь мог пощипать увядшую траву. Главное, дать коню время успокоиться. Дать время им обоим...

Роберт принес еще дров и подбросил в костер. Ему самому тоже нужно было согреться: ведь плащ он отдал спасенному мальчику. Боль в боку уменьшилась, но постоянно напоминала о себе. Два года прошло, а рана так полностью и не зажила. Роберт сомневался, что теперь на это вообще можно надеяться, хотя врачи и уверяли его, что нужно только время. Вот времени как раз у него и не было. Ни у кого из них не было.

Мальчик не шевелился, он только плотнее закутался в плащ Роберта. Белое лицо, посиневшие губы, черные, вол осы... Худенький малыш лет семи-восьми. Один в лесу. Конь под прекрасным седлом с гербом...»

Роберт опустился на колени перед мальчиком и откинул плащ с его лица. Черты были слишком знакомыми, чтобы Роберт мог ошибиться.

— Эндрю? — прошептал Роберт. — Что, во имя богов, ты тут делаешь? — Он запнулся и оглянулся на озеро, пытаясь вспомнить прошедшую ночь, и ночь накануне, нападение, погоню, направление своего бегства. В темноте он не мог определить, далеко ли ему удалось ускакать, прежде чем конь его сбросил. — Клянусь кровью Серинлета! Нужно доставить тебя домой до того... — Нет, сейчас он не думал о том, что мать этого мальчика — женщина, которую он когда-то любил и которая предала его. Роберт давно уже понял, что такие мысли — мучительное проклятие. Он все внимание сосредоточил на том, чтобы согреть съежившееся тельце, чтобы преодолеть недоверие коня, чтобы надежно затоптать костер и посадить Эндрю на седло впереди себя. Потом он поспешно — снегопад мог в любой момент снова начаться — пустил коня по его собственным следам. Оставалось только надеяться, что так они доберутся до Мейтленда. Солнечные лучи коснулись выпавшего ночью снега, и от него стал подниматься легкий туман. Серая муть скрывала их продвижение, а золотые солнечные лучи не могли согреть. Однако движение и теплое тело коня помогали не замерзнуть. Роберт прижимал к себе Эндрю, стараясь по возможности защитить мальчика от порывов ветра; через некоторое время он наконец ощутил какое-то шевеление — хрупкое тело мальчика начала сотрясать крупная дрожь.

Как, во имя Минеи, удалось ему забраться так далеко от дома — и в одиночку? Почему никто его еще не хватился? А может быть, случилось несчастье, и мальчику пришлось бежать?

Может быть, его мать где-то поблизости?

Эта мысль чуть не заставила Роберта натянуть поводья, но Эндрю начал кашлять, и Роберт подхлестнул коня. Скоро уже не нужно было возвращаться по следам: Роберт узнал окрестности.

Приблизившись к домику, но не выезжая из-под прикрытия деревьев, Роберт воспользовался колдовским зрением, чтобы убедиться: опасности нет, в домике его не ждет засада.

Все было в порядке, тишина не обманывала. Роберт осторожно направил коня на опушку. Оттуда был виден коттедж и небольшая конюшня — в ней поместилась бы пара коней и сено для них. Обхватив Эндрю, Роберт снял его с седла и отнес в конюшню, обойдя ее так, чтобы оставаться незамеченным из окон дома. Укладывая дрожащего мальчика на сено, Роберт подумал, что скоро тепло заставит мышцы заболеть, и боль приведет Эндрю в чувство. Роберту нужно было скрыться до этого момента.

У него оставалось совсем немного времени, но возникшая у него идея — может быть, глупая, может быть, обреченная на неудачу — наполнила его волнением.

Протянув руку, Роберт откинул волосы с бледного лба Эндрю и прижал к нему два пальца.

— Запомни меня, — прошептал он, сосредоточив всю колдовскую силу, чтобы подкрепить приказ. — Всегда узнавай мою ауру. Твою я не забуду. Слушай и учись. — Из коттеджа донесся какой-то шум. Роберту нужно было поспешить, чтобы его не обнаружили. — Запомни меня, Эндрю. Я непременно вернусь.

Несколько секунд — и он снова был в тени скрывших его деревьев. Крепко держа поводья коня, Роберт ждал, следя за дверью дома и чувствуя, как в нем вновь пробуждается надежда.

Дверь открылась, и из дома вышел человек. Это хмурое лицо Роберт знал лучше, чем свое собственное. Темно-рыжие кудри взметнулись, когда Мика резко повернул голову. Казалось, он что-то услышал и решил узнать, в чем дело. Какой-то инстинкт заставил Мику взглянуть на землю, туда, где в снегу перед воротами конюшни остались отпечатки ног Роберта. Мгновение — и Мика вбежал в конюшню. Еще мгновение — и Мика появился снова, неся мальчика на руках. Через поляну до Роберта донеслось его полное страха и беспокойства бормотание.

Потом Мика внес мальчика в дом. Теперь он будет в тепле — и в безопасности. Мейтленд, поместье, где жили его тетка и ее муж, где жил и сам Эндрю, было всего в десяти минутах езды. Мальчика там любили и оберегали.

И все же возбуждение не покидало Роберта; в нем росло чувство, которого он до сих пор никогда не испытывал. Поэтому он все еще оставался среди деревьев, в скрывающей его тени, когда Мика распахнул дверь и встал на пороге. Дальше он не пошел; он просто всматривался в деревья, а потом кивнул:

— Спасибо.

Роберт ничего не ответил, ничем себя не выдал. Подождав, пока Мика снова скроется в коттедже, он вскочил на коня, принадлежавшего Эндрю, и повернул его на восток. У него была ясная цель. Ему предстояло сделать очень много.




Глава 1


1370




В золотых лучах осеннего солнца поле переливалось яркими цветами роскошных тканей. Огромные шатры тянулись на север и на запад, слегка колыхаясь под полуденным ветерком: демонстрация вызывающего богатства и процветания и немалой дерзости. Разноцветные вымпелы струились и хлопали над полем; позади шатров не утихала суета: повара запекали целые бычьи туши, булочники растапливали сложенные из камня печи, а за ними ряд за рядом тянулись костры, над которыми жарили рыбу и дичь, насаженные на вертелы. К востоку, в тени небольшого лесочка, репетировали менестрели и жонглеры, готовясь к выступлениям.

У Осберта разболелась голова. Ноги ныли, спина болела от напряжения — слишком долго ему пришлось стоять. Не следовало соглашаться на то, чтобы проделать долгий путь из Марсэя за один день, раз возможности отдохнуть перед празднеством не предвиделось. А еще лучше было бы, если бы у него хватило смелости вообще остаться в столице.

Однако смелость никогда не была его главным достоинством.

По крайней мере Осберт страдал не в одиночестве. Присутствовала большая часть придворных: королевский совет, наместники, господа и дамы, священники, самые высокопоставленные из гильдийцев. Все они стояли здесь, на площадке между шатрами, созданными лучшими инженерами Гильдии за полгода неустанных трудов, окружая длинный стол, за которым сидел король, — все в роскошных нарядах, сверкая драгоценностями: король желал этим произвести впечатление на прибывшего из Майенны посла.

Однако попытка пустить пыль в глаза была такой жалкой и откровенной, что от участия в унизительном спектакле голова у Осберта разболелась еще сильнее, а желудок словно куда-то провалился; проктор знал, что на пиру, который должен был вскоре начаться, не сможет проглотить ни крошки.

— Не хотите ли вина, милорд?

Осберт не пожелал даже взглянуть на священника, говорившего шепотом, чтобы не привлечь к себе внимания. Они стояли не более чем в двадцати футах от Кенрика, погруженного в беседу с майеннским послом; все придворные ловили каждое слово, произнесенное собеседниками, и никак не годилось нарушить приличия в столь ответственный момент.

— Нет, — наконец прошептал Осберт, почти не шевеля губами. — Вина я не хочу. Чего я хотел бы, так это отправиться в постель, уснуть, и чтобы потом оказалось, что все это — неудачная шутка.

— Думаю, что король счел бы такой поступок весьма забавным, — ответил Годфри. — Он ведь известен своим тонким чувством юмора.

— Так же, как и вы, богобоязненный служитель церкви, — сухо заметил Осберт. Выбрав подходящий момент, он бросил взгляд на высокого архидьякона и заметил знакомое насмешливое выражение на лице, которое за последние годы стало ему слишком хорошо знакомо.

Присутствие на подобных церемониях было правом Осберта как проктора Гильдии; Годфри же заработал такую привилегию исключительно собственными стараниями. Епископ Бром часто жаловался на нездоровье, и Годфри все чаще приходилось заменять его. Что ж, не поспоришь: архидьякон справлялся с обязанностями главы церкви с большим достоинством, чем это когда-либо удавалось его начальнику.

Поджарый и сильный, Годфри со своим длинным лицом словно не чувствовал возраста; в его темных волосах, окружающих должным образом выбритую тонзуру, почти не было заметно седины. В отличие от придворных он носил самую скромную сутану; на фоне черной одежды выделялась лишь серебряная стола, ношения которой потребовал от него сам епископ.

В свои светлые дни Осберт признавал, что они с Годфри стали друзьями, пережив общие тяготы и испытания. В тяжелые же времена он мог лишь удивляться тому, какой странный союз они заключили, союз, условия которого никогда не обсуждались вслух.

Единственное, в чем он был уверен, — это что доверяет стоящему рядом человеку больше, чем кому-либо при дворе, хотя и подозревал, что к некоторым друзьям Годфри лучше особо не присматриваться.

С другой стороны, раз уж король открыто занимается колдовством, кто посмеет сказать, что друзья Годфри так уж плохи?

— Как вы думаете, долго ли они будут торговаться? — Годфри наклонился ближе, по-прежнему не повышая голоса.

Осберт помолчал, прежде чем ответить, прислушиваясь к обмену репликами между Кенриком и Ожье, обсуждавшими поставки зерна, полотна и шерсти. Даже на его взгляд запросы Майенны выглядели слишком высокими, что, конечно, вполне объясняло мрачное выражение лица молодого короля.

— Не знаю, — все так же тихо ответил Осберт. — Как я понимаю, Ожье не слишком одобряет этот брак. Кенрику нужно склонить его на свою сторону, прежде чем ему удастся получить согласие отца девушки.

— Тирон опасается Кенрика.

Осберт снова помолчал, взглянул на Годфри и шумно выдохнул воздух.

— Да, опасается. Так же, как и почти каждый житель этой страны. Однако Тирон — король Майенны, и за последние годы он потерял двоих из своих троих сыновей. Если он лишится и третьего, ему понадобится сильная поддержка со стороны Кенрика, иначе Майенна окажется завоевана, а чтобы получить такую поддержку, он должен согласиться на брак Кенрика и Оливии.

— Она же дитя, ей всего двенадцать! И они — двоюродные брат и сестра, — прошипел Годфри с плохо скрытым осуждением. — Брому не следовало бы благословлять...

Осберт подавил улыбку, вызванную горячностью архидьякона. Годфри добился высокого положения в церкви благодаря честности, верности убеждениям и несомненному интеллекту. Ему до сих пор удавалось уцелеть только потому, что он обладал сверхъестественной способностью держать свои часто небезопасные взгляды при себе. Но иногда случалось, что он не мог сдержаться...

— На месте Брома разве вы отказали бы Кенрику в разрешении на брак с близкой родственницей? — снисходительно поинтересовался Осберт.

Годфри ничего не ответил, позволив Осберту снова сосредоточить внимание на дивном алузийском ковре и стоящем на нем длинном столе. Ожье сидел на одном его конце; за его спиной толпились секретари и адъютанты. Да, Ожье — несомненно, тот человек, которому по плечу полученное от Тирона задание. Люсара и Майенна враждовали больше четверти века. Требовалось изрядное мужество, чтобы явиться в столь откровенно враждебную страну и встретиться с королем, отец которого однажды пытался его убить. Однако Ожье был сподвижником Тирона, верным до конца. Его умение добиваться своего на переговорах было известно всему северному континенту; Кенрик уже обнаружил, как нелегко иметь дело с этим человеком.

В свои двадцать два года Кенрик был копией своего отца в молодости: высоким, светловолосым, широкоплечим. Никто не знал происхождения уродливого шрама на его левой щеке. Молодой король был хитроумен, целеустремлен и абсолютно эгоистичен. Люсарой он правил с жестокостью, очень походившей на мстительную ненависть, никому ничего не давая и все забирая себе. Всеми своими поступками он заставлял своего отца, безжалостного завоевателя, казаться мягким и снисходительным по сравнению с сыном, — удивительное обстоятельство для всех, кто знал Селара. Кенрик добивался своих целей, явно ничуть не заботясь о том, какими глазами смотрят на него люди и в Люсаре, и в Майенне.

Его совет был развращен корыстолюбием, придворные дрожали от ужаса перед королем, и единственный человек, на кого Кенрик полностью полагался, был тот, одно упоминание имени которого вызывало у Осберта ночные кошмары.

И вот теперь Кенрик ведет переговоры о браке с двенадцатилетней дочерью благородного и могущественного короля ради удовлетворения амбиций именно этого человека.

Осберт постарался скрыть охватившую его дрожь.

Неожиданно Кенрик ударил рукой по столу и вскочил на ноги. Он сгреб лежавшие перед ним бумага и отодвинул их в сторону Осберта, который и поспешил собрать документы, стараясь не замечать блеска в глазах короля и залившей лицо того краски.

— Вы дали нам много оснований для размышлений, — обратился Кенрик одновременно и к Ожье, и к столпившимся вокруг придворным. Его голос был резким и отрывистым и выдавал, наверное, больше чувства, чем Кенрику хотелось бы. — Позвольте мне предложить вам подкрепиться и отдохнуть, пока я рассмотрю ваши... предложения. Благородный проктор позаботится о ваших удобствах.

Осберт заметил, как сверкнули глаза молодого короля; потом Кенрик повернулся и двинулся к своему шатру, тесно окруженный телохранителями.

Осберт был не единственным из собравшихся, кто вздохнул с облегчением.




Кенрик, оказавшись в своем шатре, на несколько мгновении застыл в неподвижности. До него доносились голоса придворных, теперь, когда он удалился, торопившихся наговориться после вынужденного молчания во время переговоров. О боги, что за шум подняли слуги, готовя пир, на котором ему придется появиться!

Ему необходимо избавиться от этого, не видеть больше довольного блеска в глазах Ожье, не слышать самодовольного превосходства в голосе старика...

Не надо было встречаться с Ожье лицом к лицу. Следовало послать к Тирону собственных послов, управителей, священников... может быть, даже самого Осберта. Пусть бы все дела совершались на расстоянии, лишь бы не видеть этого взгляда!

Благодарение богам, всем заметен лишь один шрам — тот, что у него на щеке...

Но что ему делать, если переговоры о бракосочетании увенчаются успехом? Как сможет он разделить ложе с новобрачной... когда его тело... Разве можно позволить ей увидеть...

Только согласятся ли Ожье и его повелитель Тирон на эту свадьбу? Судя по тем требованиям, которые содержатся в брачном контракте, они едва ли смотрят на его предложение серьезно.

Шуточки? Но ведь он король! Как смеют они смотреть на него с таким пренебрежением!

Громко позвав стражу, Кенрик вышел из шатра через другую дверь. Там его уже ждал эскорт, конь для него был оседлан. Кенрик вскочил в седло, схватил поводья и вонзил шпоры в бока жеребца, даже не усевшись еще как следует.

Покидая собравшихся на празднестве, Кенрик не оглянулся. Ему не было нужды видеть осуждение в глазах Ожье, чтобы почувствовать его.




Он был рад оказаться в этом безлюдье. Древние скалы проглядывали сквозь пожухлую траву и сухой вереск. Растения казались мягким кружевным покрывалом, хотя Кенрик и знал, что на самом деле они жесткие и колючие. Кое-где покрытые мхом камни вздымались, как башни, в других местах рассыпались по склонам холмов, как раскиданные ребенком игрушки. В долинах между холмами озерками скопилась стоячая вода, непригодная для питья, но все же поддерживающая какую-то скудную жизнь.

Замок Рансем нарушал эту унылую равнину угрюмым камнем своих стен цвета увядшей красной розы. Кенрику не раз казалось, что замок не создан руками строителей, а сам собой поднялся из болот, целый и завершенный, хотя и изначально пораженный гнилью изнутри.

Кенрик ненавидел поездки сюда. Ненавидел то, что должен их совершать.



* * *





Ворота для него были уже открыты, слуги появились словно ниоткуда, чтобы взять у него коня и разместить его эскорт. Кенрика окружали высокие и толстые стены, образующие квадрат, на каждом углу которого высилась круглая башня. Как только ворота закрылись, мир за пределами замка перестал существовать для Кенрика, и знакомые страхи ожили в его душе. Именно страх дал ему силы подняться по ступеням, войти в зал, двери которого распахнулись перед ним.

Под высоким опирающимся на балки потолком царим сумрак, узкие окна давали мало света; обитателю замка лучше было бы вообще существовать во тьме. С тех пор как Кенрик был здесь в последний раз, ничего не изменилось: по-прежнему топились камины в обоих концах помещения, делая его более жарким, чем нравилось Кенрику. Кресла вокруг стола в одном углу комнаты создавали впечатление уюта и гостеприимства.

Сэмдон Нэш был мастером иллюзий.

Кенрик еще не успел сделать шаг от дверей, как на него обрушилось зловоние.

Удивительно, как запах этого места всегда забывался, стоило Кенрику его покинуть, — словно память не хотела хранить нечто столь омерзительное.

— Добрый день, сир.

Кенрик повернулся и взглянул на склонившегося перед ним человека. Теймар, один из многих, кого Нэш привязал к себе Узами, — ради того, чтобы они выполняли любой его приказ, чтобы хранили преданность ему одному, чтобы были готовы умереть за него по первому слову. Воля этих людей была заменена рабской покорностью. Одного взгляда в эти тусклые глаза было достаточно, чтобы Кенрик ощутил тошноту.

— Где он?

Теймар показал в дальний конец комнаты, на кресло у камина, высокая спинка которого была обращена к двери. Стол рядом с креслом был завален бумагами, освещенными тремя толстыми свечами.

Раб Нэша возвестил:

— Хозяин, к вам явился король.



* * *





В камине медленно колыхались языки пламени, словно боясь слишком быстро охватить поленья. Кенрик не сводил с них глаз, предпочитая наблюдать это извращение природного явления, лишь бы не смотреть на сидящего рядом с ним человека, рассеянно перебирающего свои бумаги.

— Как я понимаю, вы не можете сообщить мне о полном успехе.

— Тирон запрашивает слишком много.

— Несомненно.

— Он требует того, чего я дать ему не могу. Он делает это намеренно. 

— Да.

— Он не желает торговаться. Я пытался.

— Надеюсь, вы не пытались заодно припугнуть Ожье? Кенрик вздохнул, сдерживая раздражение. Они ведь многократно обсуждали, что он может и чего не может говорить на переговорах.

— Это было бы невозможно. Старик только и говорит о беззакониях, творимых в Люсаре, о которых ему доносят, и о том, что я не способен умиротворить страну, как это делал мой отец. И еще он твердит о своем благородном господине, о замечательных детях Тирона, об их успехах в науках и прочих достижениях, о том, какие они здоровые и сильные. Какие... безупречные. — Да, безупречные. И без шрамов.

— И он заставил тебя почувствовать собственную незначительность?

Кенрику отвечать на этот вопрос не хотелось; о постоянных издевках Ожье он не мог вспоминать без дрожи и почти непреодолимого желания кого-нибудь убить. Ожье досаждал его отцу. Если повезет, старый негодяй скоро протянет ноги от старости и перестанет досаждать ему, Кенрику. А может быть...

Молодой король решительно поднял подбородок и переменил тему. Не стоит слишком посвящать этого человека в свои размышления.

— Ну? Что вы можете предложить теперь? Получили вы какие-нибудь новости о последнем из остающихся принцев?

— Если бы получил, то сразу же сообщил бы вам.

И не сохранил бы в секрете, как очень многое? Кенрик хмыкнул, отодвинул кресло от стола и уселся так, чтобы не видеть лица Нэша. На разложенные перед тем бумаги и, возможно, карты он не смотрел. Кенрик давно уже усвоил, что Нэш ревниво охраняет свои источники информации и карает за любопытство.

— Ну так что? Что мне теперь делать? Мы устранили двоих из трех наследников Тирона. Последнего ради безопасности где-то прячут, и ваши... ваши рабы, хоть вы и наложили на них Узы, не могут его разыскать. И вот с чем я остался — с несговорчивым королем, упрямым послом, принцессой, которую я не могу...

Скрип другого кресла заранее предупредил его о том, что Нэш встает, да и в любом случае нельзя было больше не смотреть на него. Свет камина ничуть не смягчил впечатления от чудовищной маски, в которую превратилось лицо Нэша. Один глаз не открывался, искореженное веко срослось с изуродованной щекой, так что уголок губ оказался приподнят в постоянной усмешке. Глубокие борозды тянулись вниз по шее; слава богам, то, что лежало ниже, скрывала темная ткань одежды. Правая рука все еще висела бесполезным грузом, а в скрюченных пальцах левой была стиснута трость, на которую Нэш тяжело опирался при ходьбе.

Такие страшные увечья... так плохо зажившие... Трудно было поверить, что внутри этой смердящей развалины кроется достаточно силы, чтобы испепелить замок, и Кенрика вместе с ним.

Весь этот ужасный урон причинил Нэшу Враг, Роберт Дуглас.

Нэш улыбнулся Кенрику; на изуродованном лице улыбка казалась чудовищной пародией.

— Уж не собираетесь ли вы совершить какую-нибудь глупость, мой король?

Кенрик застыл на месте. Как получается, что, сколько бы он ни старался, мерзкий колдун с легкостью узнает его мысли? Или дело в том, что Нэш знает Кенрика лучше, чем ему хотелось бы?

Опираясь на трость, Нэш прохромал к другому концу стола, где Теймар наполнил вином усыпанные драгоценными камнями кубки.

— Не сомневаюсь, что вы можете похитить девчонку, обвенчаться с ней и уложить в свою постель, прежде чем Тирон об этом узнает. Только получите ли вы таким образом то, чего желаете? М-м?

Тон Нэша был наполовину насмешливым, наполовину презрительным; Кенрик стиснул зубы.

— Пока мы танцуем вокруг Ожье, Тирон может просватать дочь и выдать за кого-нибудь другого. Его аппетиты непомерны, и даже если бы я мог их удовлетворить, он нашел бы другие отговорки — вы же это прекрасно знаете. Проклятие, будь мы так богаты, стали бы мы возиться с тем, чтобы получить Майенну? И вы еще не видели, как этот Ожье уставился на мои шрамы! Ну почему мы не можем что-нибудь сделать с ними прямо сейчас?

— Вы знаете почему.

Кенрик махнул рукой и откинулся в кресле.

— Видели бы вы, как Ожье скривился, когда увидел их в первый раз. Тут и сомнений не было, на что он глазеет, — и это при всем моем дворе! Вы представить себе не можете, какое унижение я испытал, — особенно выслушивая все его истории о безупречных принце и принцессе. В конце концов, я король. Я настаиваю, чтобы вы отнеслись к делу серьезно.

Единственный злобный глаз Нэша взглянул на Кенрика с таким ледяным выражением, что трудно стало поверить в то, что на свете когда-либо существовало тепло. Собрав все силы, Кенрик не сдвинулся с места, хотя ноги его жаждали унести его подальше.

Не то со вздохом, не то с шипением Нэш доковылял до него и остановился так близко, что смрад гниющей плоти заполнил весь мир Кенрика; от отчаянного желания отодвинуться молодой король задрожал.

— Тут не до удовлетворения тщеславия, — тихий голос был тверд, как гранит. — И вам, кроме себя самого, некого винить. Я много раз предупреждал вас, чтобы вы не вздумали экспериментировать с запретными умениями, пока я не стану достаточно силен, чтобы обучить вас. Вы меня не послушали, и теперь ваше тело расплачивается за это. Совершили ошибку вы, но требуете, чтобы исправлял ее я?

— Вы обещали... — Кенрик чуть не поморщился, услышав, как умоляюще прозвучал его голос. Что было в Нэше такого, что всегда заставляло его проявлять слабость? — Вы говорили, что проблемы тут нет.

Единственный глаз Нэша моргнул.

— Я говорил вам уж и не помню сколько раз: ни я, ни любой другой колдун на свете не может излечить рану или уничтожить шрам. Для этого потребовалось бы пересечь границу, к которой даже я не осмеливаюсь приблизиться. Для того чтобы выполнить вашу просьбу, мне нужна кровь, и кровь могущественная.

— Тогда... тогда дайте мне те же средства для восстановления, какие используете сами. Вы обещали, что так и сделаете, когда мы станем союзниками. Нам нужна Майенна — а Тирон не отдаст мне дочь, пока я так выгляжу!

Нэш фыркнул.

— Вы испытываете мое терпение, мой мальчик! Вы желаете, чтобы я отдал вам драгоценную добычу — какого-нибудь колдуна — и показал, как использовать его кровь ради уничтожения какого-то шрама со щеки, когда мне — мне! — это требуется для гораздо более важной цели, для восстановления себя! Те немногие ресурсы, которые мне удалось получить за последние годы, дали мне возможность только залечить раны. А вас волнует наличие нескольких шрамов!

Не в силах пошевелиться под этим пронизывающим взглядом, Кенрик прошептал:

— Так что же нам делать?

Одна сторона лица Нэша передернулась, но голос остался ровным.

— Мне кажется, в конце концов мы стремимся к одному и тому же, — задумчиво протянул он. Нахмурившись, он отвернулся от Кенрика, но далеко не отошел. — Мы не можем использовать малахи, иначе они повернутся против нас, и еще слишком рано для...

Хотя существовали секреты, узнать которые Кенрик хотел очень горячо, он просто сидел и ждал. В один прекрасный день он получит возможность узнать больше.

Нэш покачал головой.

— Мы использовали все возможные способы, и все же салти скрываются где-то. Нам необходимо... найти их. Теперь это необходимо еще более, чем когда-либо, но только не вступая при этом в битву, которую мы еще не готовы выиграть.

Страх обжег Кенрика; он едва не поморщился, поняв, на что намекает Нэш, но взял себя в руки и рискнул задать еще один вопрос, чтобы убедиться в правильности своей догадки:

— Вы говорите о салти пазар, верно? Но вы же ищете их уже не одно десятилетие, а колдуны нужны нам сейчас. Нельзя ждать, пока вы...

— Ну... — Нэш замер, как будто удивленный пришедшей ему мыслью, потом с коротким вздохом опустился в кресло. Когда он заговорил снова, в его тоне проскользнуло что-то расчетливое, как будто он взвешивал шансы неожиданно открывшейся ему возможности. — Вы правы. У нас больше нет времени на поиски. Они в определенном смысле защищены...

— Чем?

— Не важно. — Нэш снова умолк, но Кенрик не решился нарушить тишину. — Может быть, нам следует... Может быть, есть способ их выманить, и тогда мы смогли бы до них добраться.

Кенрик насупился.

— Когда вы попробовали такое в прошлый раз, как раз битва и произошла, и Роберт Дуглас убил моего отца!

— Нет, я имею в виду не это. — Нэш протянул руку за кубком, который снова наполнил Теймар, отхлебнул вина и покивал собственным мыслям. — Думаю, наш следующий шаг определенно будет именно таким. Подойди сюда.

Кенрик медленно приблизился к столу, оказавшись спиной к камину. Нэш щелкнул пальцами. Словно из ниоткуда, появился небольшой черный шар и повис в воздухе между ними. Приглядевшись, Кенрик заметил вмятины на поверхности; даже в тусклом свете стал заметен ржаво-красный оттенок, которым отливал шар. Шар удобно улегся бы в ладонь руки Кенрика. Молодой король знал, что это такое, и охватившее его возбуждение почти вытеснило страх.

Однако коснуться шара он не осмелился.

— Вам известно, что это, — сказал Нэш скучающим тоном. — Используйте его, только когда не будет иного выхода. Пусть кровь свободно течет в калике, когда вы в первый раз используете...

— Что такое калике?

— Это... это неглубокая чаша. Опустите шар в чашу. Когда кровь исчезнет, дайте себе целый день на то, чтобы впитать силу, которую она вам даст.

— Как это сделать? — Шепот Кенрика показался ему самому слишком громким; он не отводил глаз от шара, по-прежнему висевшего в воздухе. Он столько лет мечтал узнать эту тайну, научиться продлевать свою жизнь, исцелять свои раны, как это делал Нэш уже на протяжении полутора столетий, — и вот оно, прямо перед ним. Пальцам Кенрика не терпелось коснуться шара, схватить его.

— Усните, держа шар в ладонях. Потом вы будете чувствовать усталость, но ваш шрам исчезнет.

— Шар ведь... такой маленький!

— Он достаточно велик для того, чтобы исполнить ваше желание. Вы еще молоды, пока вам нет нужды в большем. Потом я открою вам дальнейший путь. Ну же, возьмите его.

На секунду взгляд Кенрика метнулся к Нэшу. Потом молодой король протянул руку и схватил шар. Он показался ему теплым и приятным на ощупь.

— Воспользуйтесь им, только если будете ранены, — добавил Нэш, откинувшись в кресле. — И не вздумайте убивать малахи ради их крови, иначе мы получим новых врагов, а этого себе мы позволить не можем.

— Тогда где же мне найти кровь колдуна, чтобы... Кривая улыбка стала заметнее, когда Нэш взглянул на Кенрика.

— Используйте салти пазар, конечно. Эту часть дела, мой король, вы можете сделать и сами. Более того, думаю, что вы получите отменное удовольствие.




В начале осени ночи бывают еще жаркими, и Осберт во время пира чувствовал себя весьма неуютно. Он, конечно, и думать не мог о том, чтобы снять часть своего парадного облачения; ему пришлось сидеть на возвышении, по левую руку от Кенрика, и продолжать притворяться, будто все прекрасно, будто происходит радостная встреча с будущим союзником, а не спор, за которым может последовать война.

Не раз Осберт встречался глазами с Годфри; он завидовал архидьякону, который сидел рядом с Ожье и мог по крайней мере вести интересную беседу. Впрочем, в данный момент майеннский посол пригласил на танец какую-то герцогиню, которую Осберт совсем не знал.

Длинные столы окружали просторную залитую светом звезд лужайку, на которой раньше давали представление жонглеры и музыканты, а теперь участники пира совершали медлительные и торжественные танцевальные па. Ожье двигался плавно и величественно, как и подобает старику, но довольное выражение его лица подсказывало Осберту, что посол с облегчением воспользовался возможностью не сидеть больше за королевским столом.

Прийти к соглашению им так и не удалось. Тирон Майеннскнй требовал слишком многого и почти не шел на уступки. Кенрик, которому нужно было утвердить себя в роли короля, тоже проявил упрямство; единственное, в чем было достигнуто согласие, — это что через три месяца состоится новая встреча.

Осберт знал, что Кенрик слишком нетерпелив, чтобы придерживаться подобной договоренности. Он скорее попытается найти другой путь и не пожелает оставлять решение такого важного для него вопроса в чужих руках.

И все же, возвратившись сегодня вечером из своей поездки, молодой король был подозрительно молчалив и задумчив. Он снова пришел в доброе расположение духа, что сделало пиршество несколько легче переносимым; даже вино он лишь пригубливал, а не выпивал залпом, благосклонно улыбался танцующим, отбивал пальцами ритм музыки и вообще, казалось, получал удовольствие от празднества.

Так почему же вид довольного Кенрика заставлял проктора вновь дрожать от страха? Уж не потому ли, что он заметил барона де Массе и его спутника, Гилберта Дюсана, тоже улыбающихся и веселых? Может быть, дело было в том, что Осберт знал: эти двое — союзники Нэша, или в том, что проктор не сомневался: Кенрик исчез днем ради того, чтобы посетить...

Осберт не находил слов, чтобы назвать человека, погрузившего Люсару в трясину несчастий, хотя сам в свое время помог Нэшу занять высокое положение при дворе, не подозревая об опасности, не предвидя последствий.

А теперь Кенрик служил Нэшу, как раньше служил его отец.

— Почтенный проктор!

Тихий голос Кенрика прервал мысли Осберта, и тот повернулся к королю, постаравшись, чтобы выражение лица не выдало его.

— Да, сир?

— Что вы думаете об упрямстве Тирона? Как по-вашему, отдаст ли он вообще мне свою дочь?

На подобные вопросы Осберту приходилось отвечать каждый день, соразмеряя то, что он думал на самом деле, с тем, что, по его мнению, хотел услышать Кенрик; такое лавирование оставляло мало места для признания суровой реальности. Если проктор честно выскажет свое мнение, это может вызвать ярость короля, а то и послужить причиной войны. Если Осберт станет отвечать слишком уклончиво, Кенрик перестанет интересоваться его мнением, и влияние Гильдии, и так уже небольшое, уменьшится еще сильнее.

Настоящий король, конечно, выслушал бы любое мнение беспристрастно и не стал бы наказывать человека за его мысли.

— Я полагаю, — начал Осберт, протягивая свой кубок пажу, стоящему за его креслом, — что, получив достаточные гарантии, Тирон в конце концов согласится на ваш брак с принцессой.

— Это мне известно, — кивнул Кенрик. Взгляд его не был суровым; скорее в нем проглядывало лукавство, как будто король знал какой-то секрет, Осберту недоступный. — Но без каких гарантий он обойдется, отдавая мне девчонку? Я и так уже послал ему дюжину обозов с зерном, чтобы облегчить голод, вызванный неурожаем, — и не потребовал за зерно, позвольте заметить, высокой цены. Будланди можно было продать продовольствие вдвое дороже.

«Не беспокоясь о том, что собственный народ станет голодать зимой», — мысленно добавил Осберт. Он подождал, пока паж наполнит кубок и королю, и ответил:

— Вполне возможно, что через полгода Тирон смягчит требования. Впрочем, возможно, что и ужесточит.

— Так мне следовало сейчас согласиться на все? — Кенрик улыбнулся и откинулся в кресле, наслаждаясь мучениями пытающегося вывернуться из трудной ситуации Осберта.

Проктор исподтишка наблюдал за королем, оценивая перемены в его настроении и требования реальной политики, как если бы это были танцоры, перемещающиеся перед его глазами. Чтобы выжить, нужно приносить жертвы.

— Кто может сказать с уверенностью, станет ли Тирон так настаивать на гарантиях через год после вашей свадьбы?

Улыбка Кенрика стала шире.

— Так вы предлагаете мне дать обещания сейчас и нарушить их позднее?

— Скорее согласиться сейчас, — сердце Осберта переворачивалось в груди от тех слов, которые он произносил, — а позднее пересмотреть свою позицию. Обстоятельства, в конце концов, меняются. Если Люсару поразит неурожай, окажет ли Тирон нам такую же помощь, как мы ему?

— Очень тонкое соображение. А уж ее приданым я, без сомнения, сумею распорядиться. — Кенрик кивнул, задумчиво глядя на танцующих. На мгновение его брови сошлись на переносице, когда он неожиданно спросил: — За сколько преступлений, связанных с колдовством, преследует и карает Гильдия?

Осберт заморгал при странной перемене темы.

— За пятьдесят шесть, сир.

Кенрик снова кивнул и наклонился вперед. Охваченный внезапным страхом, Осберт кинул взгляд на Годфри, который внимательно прислушивался к разговору короля и проктора. Никто больше из-за шума и музыки их слышать не мог.

— Всего? А сколько статей закона касается убийства?

— Шестнадцать, сир.

Кенрик криво усмехнулся и насмешливо спросил:

— Сколько времени потребуется Гильдии, чтобы внести пятьдесят шесть изменений в закон?

Сердце Осберта заколотилось. Он прошептал:

— Сир... Я не понимаю... Что вы хотите...

Кенрик откинулся в кресле и властно взглянул на проктора.

— Я желаю, чтобы вы отменили законы, касающиеся колдовства. Пусть оно отныне не преследуется и не карается смертью. Вам все понятно?

Осберт еле мог дышать. То, чего требует Кенрик, это же... Нет, невозможно! Суровые законы против колдунов были созданы пять столетий назад, после битв, разрушивших древнюю Империю. Осберт не властен их отменить! Такое вправе сделать лишь вся Гильдия большинством голосов... а споры длились бы годами, прежде чем удалось бы прийти к согласию...

— Ну? — Кенрик, казалось, терпеливо ждал нужного ему ответа, не обращая внимания на то, что Осберт оказался на краю пропасти.

— Сир, — начал проктор, стараясь не показать растерянности, — я не хотел бы подвергать сомнению вашу мудрость...

— Но тем не менее делаете это?

— Вы меня не поняли, повелитель. Я не вправе произвести такие изменения. Эти законы...

— Отныне являются государственной изменой. Осберт, задохнувшись, умолк. Сердце его трепыхалось от того, что сбывались самые ужасные предчувствия.

— Да, Осберт, государственной изменой. Ибо как может Гильдия применять законы против колдовства, считать его величайшим злом, держаться за свой священный долг искоренить колдовство, когда ваш собственный король обладает колдовской силой? — Кенрик прищурился. — Ведь ни вы, ни ваши гильдийцы не сделали попытки схватить меня, — значит, вы наделе признаете такие законы государственной изменой. Какими глазами станет смотреть на меня весь мир, если я женюсь, если у меня появится наследник, который может тоже обладать колдовской силой, но при этом я допущу, чтобы в ваших книгах сохранялись законы, позволяющие меня казнить?

— Конечно, сир... — пробормотал Осберт, но Кенрик перебил его.

— Я желаю, чтобы законы о колдовстве были отменены. Вы сегодня же ночью начнете готовить необходимые бумаги. Я пошлю епископу Брому приказ сделать то же самое в отношении церковных законов. А теперь, думаю, мне следует присоединиться к танцующим, — иначе что подумает наш уважаемый гость?

Осберт встал, когда король поднялся из-за стола. Тут же рядом с проктором оказался Годфри.

— Что вы собираетесь делать?

Поморгав, чтобы разогнать туман в голове, Осберт взглянул на архидьякона — человека, в котором он иногда видел друга и который теперь превратился в такого необходимого союзника.

— А что, как вы считаете, я могу сделать? Разве я могу ему отказать? Он убьет меня и назначит на мое место кого-нибудь, кто выполнит его желание. В любом случае закон будет изменен. Выбора у меня нет, и он это прекрасно знает.

— У вас есть и другие возможности, — пробормотал Годфри, выразительно глядя на проктора. Взгляд архидьякона умолял Осберта задаться давно требующими ответа вопросами, подумать не только о том, как бы выжить, найти в себе мужество нанести ответный удар.

— Нет, святой отец, это у вас есть какие-то возможности. На мне лежит слишком большая ответственность. — Голос Осберта был глухим, на сердце его лежала свинцовая тяжесть. — Хотел бы я знать, что вы сделали бы на моем месте. Как бы вы поступили, если бы любой ваш ход вел только к проигрышу и выбирать вы могли только из двух зол? Извините, но меня ждет работа. Прощайте.

Нет, мужество никогда не было его величайшим достоинством — и сейчас не время позволить даже этому сомнительному мужеству превратиться в фатальную слабость.




Глава 2


Влажные листья тихо зашелестели под ногами едва не потерявшего равновесие Финлея. Пригнувшись низко к земле, он всматривался вперед сквозь густой подлесок, стараясь дышать бесшумно и не шевелиться. Слой хвои под кронами сосен исполосовали бледные тени: лунный свет едва проникал сквозь тонкий покров облаков. Руки Финлея замерзли, сквозь сапоги проникла сырость инея, покрывающего землю. Однако он не мерз — слишком напряженной была погоня.

Финлей глубоко вдохнул холодный вечерний воздух и выдохнул, прикрыв лицо локтем, чтобы клубы пара не выдали его. Он вбирал лесные запахи, все целиком и по отдельности, перебирал их, оценивая и отбрасывая, пока не нашел тот, который был ему нужен.

Всюду вокруг раздавались тихие звуки, неумолчный шорох лесной жизни. Финлей мог назвать каждую составляющую, но было гораздо легче — и несравненно полезнее — поймать их все разом, дать запомнить образ леса колдовским чувствам, а потом позволить пришельцу обнаружить себя на этом знакомом фоне.

Шан Мосс жил теперь внутри Финлея постоянно, и так было уже восемь лет. Этот бескрайний лес, сейчас почти полностью обнаженный осенними ветрами, давал ему мало радости и непрерывную боль, сеял семена печали и радовал лишь редким проблеском надежды. И вот теперь, после четырех дней выслеживания, его терпение почти иссякло.

Бросив на всякий случай еще один взгляд на окрестности, Финлей сделал шаг вперед. Чуткие уши ловили любой шорох, ветки кустов, казалось, раздвигались, пропуская его. Длинные иглы низко опустившей ветки сосны скользнули по его лицу — едва ощутимая ласка, почти приветствие. Финлей сохранил в себе достаточно мальчишеского, чтобы эта мысль заставила его улыбнуться.

Потом он снова остановился, прислушиваясь, и стал ждать.

Кинжал скользнул из-за голенища сапога прямо ему в руку; Финлей ощутил его знакомую тяжесть, замерзшие пальцы охватили костяную рукоять, потертую и привычную. Перенеся тяжесть тела с одной ноги на другую, Финлей сделал еще один глубокий вдох...

... И прыгнул вперед. Он обхватил своего пленника, одной рукой приставив клинок к его горлу, а другой вырвал из негнущихся пальцев меч. Только когда оружие с глухим стуком упало на землю, Финлей позволил себе сделать выдох, на этот раз не заботясь о том, будет ли заметен пар от дыхания. Впрочем, удовлетворения он не чувствовал: только все то же отчаяние...

— Проклятие, мальчик мой, как ты думаешь, чем это могло кончиться?

Тело пленника немного расслабилось, ответом на вопрос Финлея послужил сдавленный вздох.

— Извини, Финлей. Я просто...

Финлей крепче прижал клинок к шее подростка, чтобы тот ощутил холодную острую сталь.

— И что бы ты делал, если бы тут оказался не я? 

Шок заставил мальчишку замереть.

— Прости. Я в самом деле старался. Просто...

Финлей с ворчанием выпустил пленника, сунул кинжал за голенище и поднял с земли меч. Бросив его подростку небрежным жестом, он все же отказал себе в удовольствии дать волю гневу и задать тому хорошую трепку.

— Пошли!

Фиилей не оглядывался, двинувшись в долгий путь к лагерю, и молчал, прислушиваясь к тяжелым шагам позади; его спутник то и дело переходил на бег, чтобы не отстать.

Если бросить его здесь одного, тогда, может быть, мальчишка начнет относиться к делу хоть немного более серьезно...

Оеовно почувствовав его раздражение, подросток заговорил, перемежая слова быстрыми вдохами:

— Знаешь, ведь сейчас совсем не поздно. Не могли бы мы попробовать еще раз?

— Нет. — Но... Финлей остановился и резко обернулся.

— Какой смысл пробовать еще раз, а? Мы целый день только этим и занимаемся. Тебе, должно быть, надоело. Мне-то надоело определенно.

Финлей почти не мог разглядеть лица темной фигуры перед собой, но ему и не было нужды видеть спутника. Выражение этого лица было ему давно знакомо. Надежда, стыд за неудачу, готовность сделать еще одну попытку.

— Но ведь и правда еще не поздно... я имею в виду, если мы попробуем еще раз... обещаю, я буду очень стараться, поверь!

— Какой смысл? Чтобы я снова поймал тебя через пятнадцать минут? Дольше всего ты держался сегодня в первый раз — и то только потому, что я дал тебе большую фору. — Финлей развел руками — единственное выражение раздражения, которое он себе позволил. — Проклятие, Эндрю, для тебя это что — игра?

— Нет! — Эндрю смотрел на Финлея с ужасом, широко раскрыв синие глаза.

— Мы упражняется в нетрудном деле: чтобы ты не дал себя поймать в течение часа. Всего лишь часа! Ничего другого от тебя не требуется. Двигаться по лесу бесшумно, не выдавая себя, такое короткое время, — и ты не выдерживаешь дольше пятнадцати минут даже после четырех дней тренировок!

— Ноты... — Что?

Эндрю пожал плечами и отвернулся.

— Ничего.

— А все-таки?

— Ты же искатель, — буркнул Эндрю.

С трудом сдержавшись, Финлей сделал шаг вперед, нависая над Эндрю.

— Мне не требуется быть искателем, чтобы найти тебя. Я мог бы сделать это с завязанными глазами и лишившись одной ноги — так много шума ты производишь. Ты ведь знаешь, что я ни разу не пытался найти тебя с помощью колдовского зрения, да если бы и попытался, значения это не имеет. Откуда ты знаешь, что человек, который однажды станет тебя выслеживать, тоже не окажется искателем? Как, черт возьми, ты от него скроешься?

— Никто не может скрыться от искателя.

— Ах вот как? Ты у нас знаток в этом деле?

Эндрю ничего не ответил. Вся его поза говорила о таком глубоком унынии, что гнев Финлея быстро растаял.

— Пошли, — сказал он спокойно. — Остальные, должно быть, уже ждут нас. К тому времени, когда мы доберемся до лагеря, поспеет ужин. Ты, наверное, голоден.

Эндрю ответил ему еле заметным кивком, потом все же прошептал:

— Мне действительно жаль, Финлей.

Такое искреннее раскаяние глубоко тронуло Финлея, как это всегда и случалось. Он почувствовал, что раздражение покинуло его, и обнял племянника за плечи, заставляя ускорить шаг.

— Мне тоже жаль. Я не хотел на тебя сердиться, но я ведь знаю, что ты способен на большее.

— А что, если на большее я не способен?

Финлей всмотрелся в юное лицо, освещенное ярким светом луны. Эндрю был так похож на мать, что иногда становилось страшно, но все же что-то в его глазах было такое, что не оставляло сомнений в том, кто его отец.

— Что, если на большее я не способен, Финлей? — повторил Эндрю. — Все остальные могут уйти от погони, верно? Они могут заставить свои колдовские чувства предупредить их, есть ли люди поблизости. Что, если я совсем лишен колдовской силы?

В голосе подростка прозвучала нотка отчаяния, и Финлей внезапно почувствовал себя виноватым за то, что так его ругал.

Если сила Эндрю не проявилась до сих пор, несмотря на все провокации, может, она и не проявится?

Но Дженн была так уверена в том, что Эндрю одарен от природы... Да и Марта говорила, что ее чутье подтверждает это. А если колдовской дар просто глубоко скрыт, почему Эндрю не удается вытащить его на поверхность, когда он так в нем нуждается?

— Я не могу быть салти пазар, раз не обладаю колдовской силой, да?

— Тебя это смущает? Поверь, тут не о чем беспокоиться. Очень многие салти имеют детей, лишенных колдовской силы. Такое случается постоянно. Не думай, что отсутствие способностей сделает тебя изгоем.

— Колдовской силой обладают все, кого я знаю. Ты же работаешь с другими. Они что, тоже все время проваливаются?

— С некоторыми случается. — Фишей остановился и решительно посмотрел в лицо племяннику. — Понимаешь, я не хочу, чтобы ты переживал из-за этого. Сила твоей матери не проявлялась, пока ей не исполнилось семнадцать, а тебе до этого возраста остается еще три года. Единственная причина того, что мы пытаемся выявить твои способности, заключается в том, что ты так много времени проводишь при дворе, рядом с Кенриком. И запомни: наши тренировки направлены не только на то, чтобы узнать, обладаешь ли ты колдовской силой; главная их цель — научить тебя избегать преследования, пользуясь обычными чувствами, которые все имеют от рождения. Ты не должен в лесу спотыкаться на каждом шагу, производя такой шум и оставляя такие следы, что и слепец тебя найдет. Мы хотим, чтобы ты ради собственной безопасности был как можно лучше вооружен, вот и все. Тебе ведь так хорошо удается все остальное! Твоя мать очень тобой гордится, знаешь ли.

Слабая улыбка осветила лицо Эндрю.

— Тебе, должно быть, иногда хочется рвать на себе волосы, когда ты со мной занимаешься.

— Ну да, правда, — согласился Финлей, стараясь, чтобы лицо его не выдало. — Только ты не один такой. Половина моих учеников оказывает на меня такое же действие, и я даже не могу утверждать, что ты, по чести говоря, самый неумелый.

— Действительно?

— Действительно. — Финлей снова двинулся вперед, прислушиваясь к шагам племянника, которые стали теперь не такими тяжелыми. — Тебе следует также знать, — добавил он, чтобы обнадежить мальчишку, — что я тоже был самым плохим учеником.

— Не может быть! — В голосе Эндрю неожиданно прозвучало возбуждение. 

— Я всех доводил до отчаяния — родителей, учителей, брата.

— Герцога Роберта?

Финлей в темноте усмехнулся. Эта уловка всегда срабатывала. Каждый раз, когда он упоминал брата, Эндрю обрушивал на него множество вопросов. Нужно было только следить за тем, чтобы такого не случилось в присутствии Дженн. Финлей хотел, чтобы Эндрю рос, как можно больше зная об отце. Дженн, напротив, сомневалась в том, что это желательно, — тем более что ни Роберт, ни Эндрю не знали, что они — отец и сын.

— Финлей! 

— Да?

— После ужина ты не расскажешь нам снова о битве? Уверен, матушка не станет возражать. Дело в том, что здесь, в том самом лесу, где сражение и произошло, все кажется гораздо более реальным. Ведь правильно?

Пожалуй, даже слишком правильно... Однако Финлей согласился:

— Если это и другим интересно, конечно, расскажу. А теперь давай поторапливаться. Я даже отсюда чувствую, как запахло едой.




Финлей мог бы найти поляну, где они разбили лагерь, по одному запаху. На костре готовили что-то вкусное, и у него сразу забурчало в животе. Эндрю почти сразу отошел от него и присоединился к друзьям. Они собрались на другом конце поляны, вокруг Арли, который явно их чему-то учил. Финлей мгновение смотрел ему вслед, потом подошел к сидящей у костра с книгой на коленях Дженн. Последнее время она совсем не отрывалась от работы, и Финлей иногда об этом жалел.

Когда он подошел, Дженн подняла глаза, и на ее лице появилась легкая напряженная улыбка.

— Как его успехи?

Финлей опустился на бревно у огня и ответил, тщательно подбирая слова:

— Примерно такие же, как и раньше. А что у тебя? Как успехи у остальных?

Дженн нахмурилась, услышав столь краткий ответ, и посмотрела в конец поляны. Ее синие глаза, такие похожие на глаза сына, были полны раздумья.

— Вполне удовлетворительно. Арли последний час — с тех пор, как закончилась месса, — учит их зажигать огонь. Заодно они приготовили ужин. Пахнет соблазнительно.

— Я заметил. — Финлей оперся руками о полено и оглядел поляну, отмечая, кто чем занят. Они взяли с собой на этот раз восьмерых детей салти пазар, вдвое больше обычного, поскольку дело шло к зиме, и возможностей для обучения оставалось мало. Самой младшей в отряде была тринадцатилетняя Хелен, его собственная дочь, а старшим — Лиам, которому весной должно было исполниться восемнадцать. Пока все шло хорошо: подростки не доставляли огорчений, осваивали жизнь в лесу и испытывали некоторые свои умения, обретенные в Анклаве.

Может быть, этого молодежи и было мало, но все же лучше, чем ничего, учитывая почти тюремные условия, в которых жила община.

Сейчас Арли Болдуин показывал им еще один способ разжечь сырые дрова — без использования колдовской силы. Именно это и было целью подобных вылазок: научить молодых салти выживать в лесу, обнаруживать и уходить от преследования, выслеживать зверя и человека, — делать все то, чему незаметно обучался обычный подросток и что Финлей усвоил, еще живя в Данлорне. Подобные умения были бы необходимы, если бы в один прекрасный день (который, впрочем, казался не менее далеким, чем раньше) молодежь получила возможность жить в безопасности где-то кроме их горного убежища.

— Что случилось? — Голос Дженн был тих; она отложила книгу и смотрела на Финлея, подняв брови.

— Ничего. Я просто гадаю, какая польза от всего этого — если смотреть в будущее. Ты ведь знаешь, как скучают они в Анклаве. — Так же, как и некоторые взрослые, которых он мог бы назвать...

— Пока мы отсутствовали, у них все было хорошо.

— Именно. Но впереди еще одна долгая зима, когда возможности покинуть Анклав практически не будет. Я предвижу неприятности. 

— Два последних года дались Финлею особенно трудно. Бывали дни, когда он тратил все силы на то, чтобы уследить за своими подопечными, чтобы просто не дать им попасть в беду. По правде сказать, он устал от ответственности, от попыток подготовить молодежь к жизни, которую они, возможно, никогда не смогут вести.

Устал от сознания того, в каком тупике находится сам.

Очнувшись от задумчивости, Финлей заметил, что Дженн наблюдает за ним. Некоторое время она молчала. Ее взгляд скользил по занятым делом подросткам, по расседланным и стреноженным коням. Лицо ее было задумчивым, как будто ей приходилось принимать в расчет многое, о чем не знал даже Финлей. Она продолжала молчать, пока собирала свои книги и бумаги и складывала в старую кожаную сумку, потом тихо спросила:

— Ты можешь предложить что-то другое? 

Финлей хмыкнул.

— Предложить? Мы лечим симптомы болезни, от которой не знаем лекарства. Считается, что Калике открыл бы нам, как можно жить на свободе, не прячась в Анклаве, — но ты не можешь заставить Ключ открыть нам, где искать Калике. Дела будут идти все хуже, если только ты не найдешь какой-то способ избавиться от Нэша и Кенрика. — Когда-то именно об этом мечтал он сам — найти Калике и принять участие в битве, которая освободит Люсару от зла, принесенного Нэшем, зла, которое тот привил и молодому королю.

— Неужели дела и правда так плохи?

Финлей посмотрел на Дженн — по-настоящему посмотрел. В свои тридцать два года она все еще была красива — с бездонными синими глазами, густыми черными волосами и выразительным овальным лицом.

Годы мало отразились на ней — в отличие от событий прошлого. Сегодня ему предстоит рассказать молодежи историю великой битвы, не упоминая о том, что эта женщина так и не оправилась от последствий своих поступков, так и не стала прежней. Что ж, с тех пор она держала себя с достоинством, в которое сама, похоже, не верила, и с твердостью, не уступающей решимости человека, которого она предала, его брата, Роберта.

Как все они, она жила год за годом, зная о том, что надежда существует, но не рассчитывая, что она сбудется.

Финлей вздохнул.

— Нет, пожалуй, кризис еще не наступил, но когда-нибудь он неминуем. В течение пяти столетий колдуны салти находили убежище в Анклаве. Мы обучали их, они возвращались в мир и вели обычную жизнь, лишь иногда посещая Анклав, хотя некоторые и оставались там навсегда. Теперь же слишком опасно покидать Анклав. Дети, рождающиеся там, не имеют шанса выйти на свободу. И, — Финлей поднял руку, подчеркивая свои слова, — единственная возможность для нас хотя бы изредка выбираться сюда — это твое присутствие и защита Ключа, благодаря которой ни один искатель не в силах нас выследить.

— Финлей, — тихо, чтобы ее не услышали на другом конце поляны, сказала Дженн, — я знаю, что они становятся беспокойны. Знаю, что они скучают. Но что мы можем поделать?

— Именно. — Раздражение Финлея сменилось просто усталостью. — Действительно, что? — Он поднялся на ноги и потянулся к седельной сумке. — Я пойду к ручью, умоюсь. Но об одном я хочу тебя предупредить: Эндрю желает, чтобы сегодня вечером я снова рассказал им о битве.

Финлей отвернулся и двинулся прочь, не желая видеть выражения ее лица и тени, которая промелькнула в глазах Дженн.




Заледеневшими руками Дженн взяла еще одно полено и осторожно подкинула в костер. Хотя ужин закончился час назад, огонь пылал вовсю; впрочем, Дженн так и не могла избавиться от озноба, как бы близко к костру ни сидела и во сколько бы плащей ни закуталась.

Слишком долго прожила она в пещерах Анклава с их ровным теплом, и теперь ее телу трудно вспомнить, что выросла она в лесу, что с трех лет зимой и летом свободно бегала под деревьями, пока в семнадцать, спасаясь от преследования отряда гильдийцев, не повстречала Финлея с Микой... и Роберта.

Его сообразительность той ночью спасла ее от опасности; окружающая его тайна увлекла ее, увлекла так сильно, что она оказалась не в силах высвободиться. И эта история все еще продолжается... пусть Финлей и рассказывает молодежи лишь одну из ее глав, ту главу, которую Дженн знала гораздо лучше, чем признавалась.

Финлей за прошедшие годы приобрел большой опыт в таких рассказах. Теперь он делал это умело и терпеливо, не возражая, когда его прерывали вопросами, ловко обходя нежелательные подробности — вроде того, что девушка-малахи, захваченная в плен, оказалась возлюбленной Мики. Или того, что сам Финлей поклялся не допустить Дженн на поле битвы, но не сумел этого сделать и, напротив, позволил ей встать между Робертом и Нэшем, чтобы прекратить их единоборство и не дать ни одному из них погибнуть.

И еще Финлей ничего не рассказывал о тех часах после битвы, когда Роберт умирал и Дженн спасла его ценой лжи.

Нет, рассказ Финлея касался только тех аспектов сражения, которые запечатлела история: противостоящих друг другу противников, того, кто был ранен и кто погиб. Финлей говорил о том, как было применено колдовство и как хорошо это сработало. Он описывал стратегию, тактику, уловки, к которым прибегало и то, и другое войско, — и тут ему никак не удавалось избежать упоминаний о своем возлюбленном брате.

Дженн следила за рассказом издали, сохраняя и внутреннюю дистанцию тоже. Молодежь, и Эндрю в том числе, слушали в зачарованном молчании, то улыбаясь, то хмурясь, с широко раскрытыми глазами, как будто слышали эту историю в первый раз. Другое дело, что в этот раз они были на месте событий, в глубине Шан Мосса, хотя и на некотором расстоянии от поля битвы. То, что они выслушивали теперь повествование на месте событий, окруженные теми же деревьями, вдыхая тот самый воздух, воскрешало для них прошлое.

Мечты о славе, о победах, о свободе... Дженн читала их на лицах слушателей; в их возрасте еще трудно было понять, что ни славы, ни победы, ни свободы битва при Шан Моссе не принесла, а была лишь длинной цепью ошибок, и некоторые из них совершила она, Дженн.

Она сделала глубокий вдох. Хелен, хорошенькая дочка Финлея, сидела рядом с отцом, положив голову ему на плечо; рука Финлея обнимала ее. Девочка была молчаливой, задумчивой, мягкой и доброй, и трудно было представить, что Финлей с его горячим нравом, нетерпеливостью, стремлением к немедленным результатам, — ее отец. Никакие два человека не могли бы быть так несходны, и все же они были близки, как только могут быть близки отец и дочь, и на сердце у Дженн всегда теплело, когда она видела их вместе, такими умиротворенными и счастливыми, пусть и всего на несколько часов.

С другой стороны от Финлея сидели шестнадцатилетние близнецы, Зеа и Нейл. Если Нейл, как и Хелен, был спокойным и мягким, то Зеа могла быть такой же требовательной и нетерпеливой, как Финлей. Родители близнецов часто беспокоились о будущем дочери. Позади Нейла, наблюдая за всеми орлиным взором, сидел старший из всей группы, семнадцатилетний Лиам. Финлей не хотел брать его с собой в этот раз, но Дженн настояла на своем. Она знала, что Лиам, пожалуй, больше остальной молодежи тяготится ограничениями жизни в Анклаве, стараниями Гильдии и короля все сильнее напоминающем темницу. Впрочем, у Лиама был ясный ум, и под должным руководством он мог вырасти настоящим предводителем.

Лицом к Финлею сидел Сэйр; его веснушчатое лицо и рыжие кудри слишком часто напоминали Дженн о Мике, хотя не было сомнений в том, что родства между ними нет. Взгляд юноши то и дело обращался к Дамарис, дочери Арли, которая выбрала себе место немного в стороне и рассеянно рисовала что-то в захваченной с собой книге. Рядом с Сэйром расположились Эндрю и его лучший друг, Гай. Эндрю слушал рассказ Финлея с многозначительной улыбкой, которая встревожила бы Дженн, если бы она уже тысячу раз не видела ее на лице сына. Это просто означало, что Эндрю удалось сделать что-то, приятное остальным, и теперь он получает удовольствие, не только слушая Финлея, но и радуясь интересу друзей. Дженн иногда трудно было поверить, что Эндрю уже четырнадцать. Гай просто слушал, смеясь, когда смеялись другие, и отложив свои вопросы на потом, когда он сможет быть вполне откровенным, никого этим не смутив. Эндрю как-то сказал Дженн, что ему в друге больше всего нравится то, что тот всегда докапывается до правды, какой бы мрачной она ни была.

Еще десять дней, и Дженн придется снова расстаться с сыном, смотреть ему вслед, когда в сопровождении Мики он двинется по горной дороге в сторону Мейтленда, где должен провести зиму. Ей придется отпустить его, зная, что колдовская сила Эндрю еще не проявилась, что он лишен защиты, в которой так нуждается, хотя сам об этом и не подозревает. Бывали дни, когда от беспокойства за сына Дженн чувствовала себя совсем больной.

От размышлений Дженн отвлек шум: молодежь засыпала финлея вопросами. Один голос — Лиама — звучал особенно настойчиво:

— Но почему королевская армия побежала? Почему Кенрик отступил перед герцогом Робертом? Его войско все еще имело численное преимущество. Раз герцог Роберт был так тяжело ранен, у Кенрика были все шансы добиться победы. Кенрик должен был это понимать — и все-таки бежал. Почему?

Да, Финлей здорово наловчился рассказывать о битве, только на Дженн он при этом не смотрел.

— Трудно сказать с уверенностью, но думаю, что четырнадцатилетний принц просто не имел опыта в сражениях такого размаха. Его отец был убит накануне, а Нэш, человек, стоявший за всем предприятием с самого начала, страшно пострадал в единоборстве с Робертом. По-моему, Кенрик усомнился, что сможет...

— Я слышал, — со знающим видом перебил его Нейл, — что герцог Роберт что-то сделал с принцем накануне битвы: он заставил Кенрика поверить в то, что тот всегда будет его бояться. Это правда?

Теперь Финлей все-таки посмотрел на Дженн; та кивнула. Эти сведения можно было сообщить, не опасаясь, что за них придется расплачиваться.

— Да, — Финлей снова повернулся к слушателям, — хотя я и не знаю, как долго сохраняется такое внушение.

Дженн бросила быстрый взгляд на Эндрю, гадая, как тот отнесется к такому известию: он был единственным здесь, кто знал молодого короля. Но Эндрю только моргнул, ничем не показав, что заинтересован.

— Но, — Сэйр даже наклонился вперед, — раз твой брат самый могущественный из когда-либо существовавших колдунов, разве не мог он заставить бояться себя всегда?

Взгляд Финлея затуманился, и, словно почувствовав его смущение, Хелен теснее прижалась к отцу. Финлей помолчал, потом тихо ответил: — Да. Роберт мог сделать так, чтобы страх стал вечным.




Финлей добровольно вызвался стоять на часах первым, предоставив Арли и Дженн возможность отдохнуть. Он не стал ничего им объяснять, но дело заключалось в том, что воспоминания о битве, наивные вопросы подростков вызвали у него смутное беспокойство, так что о сне нечего было и думать.

В дни, последовавшие за битвой, Финлея преследовали кошмары: его слишком близкое знакомство с Нэшем, когда он чуть не погиб, чувство беспомощности, такое всеобъемлющее, что он готов был призывать смерть...

Ему повезло — и Роберту тоже. Только через три недели после битвы Роберт поправился настолько, что смог отправиться в дорогу, да и то на носилках. Финлей все время оставался рядом с братом, и прошел еще месяц, прежде чем он перестал тревожиться о том, что Роберт может умереть от ран или от вызванной ими лихорадки. Тогда увечья Роберта казались неисцелимыми: шрам на спине никак не заживал, а из раны в боку начинала сочиться кровь, стоило Роберту сделать резкое движение. К тому времени, когда Финлей согласился вернуться в Анклав, Роберт еще только начинал делать по нескольку шагов в день, и было почти невозможно поверить, что он когда-нибудь полностью выздоровеет.

С тех пор до Финлея иногда доходили известия о брате: Мердок провел с ним все лето, потом на зиму приехал в Анклав, где они с Финлеем часами обсуждали приключения Роберта, хотя и делали это втайне. О здоровье Роберта Мердок помалкивал: Финлею было известно, что Дженн не желает ничего об этом знать, и бередить ее раны ему вовсе не улыбалось.

Однако ситуация оставалась неопределенной, дело было не закончено, и это не давало Финлею покоя. Несмотря на все рассказы Мердока, он на самом деле совершенно не представлял, каковы дальнейшие планы Роберта.

Лагерь, как обычно, постепенно затих: угли костра сгребли, коней напоили, спальные мешки разложили, и после шутливых перебранок и смеха, когда луна стояла уже высоко, наступила тишина, в которой слышались лишь обычные лесные шорохи и изредка — шумные вздохи лошадей.

Финлей выбрал себе укромное местечко на краю поляны, где на недавно упавшем дереве и сидеть было удобно, и на сук спиной опереться можно. Устроившись, Финлей закрыл глаза и сжал в руке аярн, позволив своей колдовской силе хлынуть сквозь камешек, обежать темные окрестности, выискивая любую возможную опасность. Пользуясь умением искателя, Финлей обеспечивал спокойный ночлег своим подопечным.

Как обычно, беспокоиться оказалось не о чем, Финлей открыл глаза — и увидел прямо перед собой совершенно не сонного Эндрю с одеялом, накинутым на плечи.

— Разве сидеть у костра тебе было бы не теплее?

— А тебе разве было бы не теплее в постели?

Эндрю оглянулся через плечо на спящих спутников, потом уселся на поваленном дереве рядом с Финлеем, поджав ноги и обхватив колени руками.

— Мне не спится.

— Так я и понял.

— На самом деле ты мог разрешить посторожить Нейлу или Лиаму, верно? Разве это не была бы для них хорошая практика?

— А если бы они уснули, и на нас напали?

В уголках глаз Эндрю появились морщинки. Этой ночью луна светила так ярко, что на поляне можно было бы читать.

— Тогда я посторожу с тобой вместе, и мы не дадим друг другу уснуть.

Финлей усмехнулся. Улыбка Эндрю была заразительна, в мальчишке было что-то такое, что у всех вызывало симпатию. Несмотря на то, что многие из детей салти пазар завидовали свободе, которой он пользовался, живя в Мейтленде, никто из них не испытывал к нему ненависти. Конечно, Эндрю всегда охотно делал подарки и привозил книги, о которых его просили, да и о своих приключениях при дворе и в других местах помалкивал. Этот мальчик жил в двух мирах и почему-то, казалось, не чувствовал себя как дома ни в одном из них.

— Ну и почему, — проворчал через некоторое время Финлей, — тебе не спалось?

— Я все думал, — Эндрю положил подбородок на колено и всматривался в темноту, — о Нэше и герцоге Роберте.

— И что?

— Что такое Слово Уничтожения? — Финлей от неожиданности моргнул.

— Прошу прощения?

Эндрю усмехнулся, и его синие глаза сверкнули.

— Нет, я не прошу тебя назвать мне само слово...

— Я его и не знаю.

— Я имею в виду другое: что оно такое? Я знаю, что оно было создано столетия назад и стало известно Ключу, а Ключ сообщил его твоему брату, — но что оно такое на самом деле? Как оно действует? Удалось ли герцогу Роберту что-то о нем узнать?

Финлей вздохнул.

— Я не могу сказать тебе, что ему удалось узнать за последние годы, да и удалось ли. Насколько мне известно, он прибег к Слову Уничтожения лишь однажды — в тот день, когда ты родился. Поскольку я видел последствия, сомневаюсь, что мне захотелось бы увидеть, как Роберт прибегнет к нему еще раз.

— Он ведь собирался использовать Слово Уничтожения, чтобы убить Нэша, верно?

Внезапно насторожившись, Финлей коротко ответил: — Да.

Смущенный взгляд синих глаз скользнул по Финлею и снова устремился в темноту.

— Почему... почему мама его остановила?

Финлей изумленно заморгал. Неужели Дженн не рассказала сыну достаточно, чтобы удовлетворить его любопытство?

Похоже, что нет.

Не дожидаясь ответа, а может быть, и боясь его услышать, Эндрю продолжал свистящим шепотом:

— Ведь Нэш до сих пор жив, и это означает, что герцог Роберт все еще должен его убить... и это он и намерен сделать теперь, да? Значит, еще одна война? Потому что Нэша нужно убить, верно?

— Ты разве не разговаривал с Мердоком? Что он тебе сказал?

— А разве я должен был с ним поговорить? Прошу прощения, если мне не полагалось знать или... Дело в том... Ну, мне было любопытно, а Мердок о войне не упоминал... Вот я и подумал...

— Все это не имеет значения, — поднял руку Финлей. — Как я понимаю, со своей матерью ничего такого ты не обсуждаешь.

— Нет. — Ответ прозвучал коротко, мальчик явно испытывал неловкость. — Все-таки почему она их остановила? Она не верила в герцога Роберта?

О боги, это уж чересчур! Как могла она так много рассказать сыну и при этом не позволить ему понять ее отношений с Робертом? Финлей повернулся к племяннику и пристально посмотрел в лицо, которое так напоминало Дженн, но имело и несомненное сходство с отцом.

— Ты ее спрашивал? — В ответ Эндрю только пожал плечами. — Не кажется ли тебе, что если бы Дженн хотела, чтобы ты знал, она сама тебе сказала бы?

— Не знаю. Просто мне кажется... 

— Что?

— Мне кажется, что она его в чем-то предала. — Эндрю взглянул на Финлея немного испуганно, как будто сказал что-то, чего говорить не следовало.

Сказать ему правду Финлей не мог. Не ему было все рассказывать Эндрю — уж если кто-то и мог это сделать, то только Дженн, а она, когда доходило до того, что можно и что нельзя знать ее сыну, могла оказаться настоящим тираном.

И еще она ведь взяла с него обещание никогда не открывать Роберту, что Эндрю его сын, — обещание, о котором он никогда не переставал жалеть.

Впрочем, Финлей мог показать Эндрю дорогу в нужном направлении.

— Ты ведь знаешь о пророчестве, правда? Тебе известно, что роли, которые играют мой брат, твоя мать и Нэш, были расписаны столетия назад?

Эндрю ответил не сразу. Его взгляд скользнул в сторону, устремился в пустоту; перед Финлеем возник образ Роберта, который вел себя точно так же, когда колдовским зрением высматривал, не приближается ли кто. Финлей терпеливо дождался, пока Эндрю снова посмотрел на него, как будто ничего не случилось.

— Что случилось? — все-таки не удержался Финлей от вопроса. 

Эндрю покачал головой, явно не подозревая о том, что" только что сделал.

— Ничего. Ты говорил о пророчестве...

Финлей так и не мог решить, как понять то, что он только что видел; поэтому он решил, что лучше всего не касаться этой темы. Он не мог позволить себе воодушевиться надеждой, что в Эндрю наконец проснулась колдовская сила. Маленькое происшествие могло ничего не значить.

— Ну так вот, ты должен понимать, что их отношения неизбежно должны были стать запутанными. Более запутанными, чем ты или я можем судить, глядя со стороны. Одно мне все же известно — Дженн говорила мне, что Ключ снова и снова повторял: битва в Шан Моссе — неподходящее время для единоборства Роберта и Нэша. Может быть, отсрочка означала бы, что к следующему разу Роберт будет иметь более грозное оружие или большие знания. Тут можно только гадать, но в чем я не сомневаюсь — это что у Дженн были веские основания так поступить. Ты ведь не думаешь, что в противном случае она бы действовала так, как действовала?

— Нет! — От одного такого предположения в широко раскрытых глазах Эндрю вспыхнул ужас. — Я просто хочу понять, а она на самом деле не хочет говорить со мной об этом.

— Что ж, может быть, Дженн и расскажет тебе все, когда ты станешь старше.

— Может быть. — Эндрю сделал глубокий вдох. — Наверное, она ждет, когда во мне проявится колдовская сила.

— Возможно.

— А что... что, если этого так и не случится? — Эндрю закусил губу. — У моего отца ведь ее не было. На мне нет даже знака Дома, как у тебя и у мамы. Так откуда во мне взяться силе?

Это тоже был вопрос, ответить честно на который Финлей не мог.

— Нет доказательств, что знак Дома напрямую связан с колдовством, — это только предположение. Однако просто из того, что Ичерн не обладал силой, не следует, что и у тебя ее не будет. Кровь твоей матери достаточно сильна. — Финлей позволил себе улыбнуться. — Ты только представь себе, каким могущественным оказался бы, будь оба твоих родителя колдунами!

Это замечание вызвало у Эндрю смущенную улыбку, прогнавшую выражение тревоги.

Финлей хлопнул Эндрю по плечу.

— Ты немного посиди тихо, пока я снова осмотрю окрестности.

— Конечно.

Финлей опять закрыл глаза, сделал глубокий вдох, окинул колдовским взглядом лес, выискивая возможную опасность. Поблизости он ничего не обнаружил и расширил сферу поиска, пользуясь этой возможностью для того, чтобы уклониться от непростых вопросов и еще более непростых ответов. На дальнем краю сферы, однако, что-то привлекло его внимание.

Что-то, чего здесь быть не должно... Десять, может быть, двадцать всадников, углубляющихся в лес. Движущихся в их направлении!

Финлей открыл глаза и вскочил на ноги. Эндрю тоже поспешно поднялся, побледнев от страха.

— Скорее! Разбуди свою мать и Арли! Нам нужно уезжать!




Глава 3


— Нужно подобраться поближе. Отсюда я ничего не могу разглядеть. — Финлей, хмурясь, всматривался в темноту, потом оглянулся через плечо на остальных. Лиц он различить не мог, но то, как притихли подростки и как беспокоились их кони, сказало ему все, что требовалось.

Дженн подъехала поближе к Финлею, позаботившись о том, чтобы ночные тени получше скрыли ее. Яркий лунный свет заливал поле перед ними, но лес давал достаточное укрытие.

— Но что они тут делают? Я никогда не видела, чтобы солдаты Гильдии углублялись в Шан Мосс больше чем на пятьдесят ярдов.

— Они растянулись цепью, — сказал Финлей, следя за появившимися на противоположной стороне поля всадниками в знакомой желтой форме гильдийцев и их командиром. Отделенная от открытого пространства полосой молодых деревьев, северной границей Шан Мосса, дальше лежала главная торговая дорога, соединяющая Люсару с Майенной. — Они определенно кого-то ищут.

— Или что-то...

Возможны были оба варианта, и ни один из них Финлею не нравился. Он глубоко вдохнул воздух.

— Что ж, надо двигаться. Если мы простоим тут всю ночь, они наверняка нас найдут. Можно было бы попробовать создать иллюзию, но как только кони тронутся с места, все станет видно, а испепелить двадцать или больше солдат сил нам не хватит.

— Да и ни к чему нам привлекать к себе такое внимание. Если они обыщут наших ребят, они найдут аярны, а это означает смертный приговор.

— Ох, до чего же мне нравится быть объявленным вне закона!

Дженн вздохнула, все еще оглядывая поле.

— Что ты предлагаешь?

— Вы с Арли уводите молодежь на восток, но не особенно углубляйтесь в лес. Ущелье Санди слишком близко, и если они начнут вас преследовать, вы окажетесь в ловушке. Если к утру мы оторвемся от преследователей, можно будет обогнуть ущелье и углубиться в Шан Мосс: туда они не отважатся сунуться. После этого двинемся прямо к Анклаву.

— Согласна. — Дженн помолчала. — Они ведь не могут искать именно нас, верно?

Сердце Финлея тревожно сжалось при мысли о такой возможности, но он решительно покачал головой.

— Не вижу, как такое могло бы случиться.

— Хорошо. А что собираешься делать ты?

Финлей снова повернулся в сторону преследователей.

— Хочу подобраться немного ближе к солдатам. Нам нужно знать, что затевается. Я возьму с собой Эндрю.

— Нет.

Нужно было бы быть глухим, чтобы не уловить в ее голосе страха — и непреклонной решимости.

— Дженн, — прошептал Финлей, — таким образом ты его не защитишь. Он для собственного блага должен научиться делать подобные вещи. Ты должна позволить ему рискнуть.

— Нет! — Дженн схватила Финлея за руку, и пробившийся сквозь ветви луч луны заставил ее глаза блеснуть. — Он еще не готов.

— Но именно так мы его и подготовим.

— Я не позволю, чтобы он рисковал, когда у него нет и намека на силу, которая могла бы его защитить!

— Ты действительно думаешь, что я позволю попасть в беду собственному племяннику? — Финлей наклонился к ней ближе, чтобы никто другой не услышал его слов. — Дженн, ты должна примириться с мыслью, что у Эндрю может вообще не появиться колдовская сила. У Роберта она проснулась в девять лет...

— А у меня только в семнадцать. По крайней мере нужно подождать, пока Эндрю не достигнет этого возраста.

— А что, если решение будет зависеть не от нас?

При этом вопросе Дженн напряглась и стряхнула с плеча руку Финлея.

— Возьми с собой Лиама, а не Эндрю. Остальное мы обсудим, когда доберемся до дома.

Финлей застонал, но спорить дальше было бесполезно. Качая головой, он вернулся туда, где их ждали кони.

«Обсудим, когда доберемся до дома»... Как будто они не обсуждали этого последние восемь лет! Чего, черт возьми, она пытается добиться, что хочет скрыть?

Финлей больше не знал, о чем Дженн думает, что собирается делать, но в одном был уверен: никакого обсуждения, когда они доберутся до дома, не будет.




Уже через час голова у Эндрю разболелась от стараний заставить коня не производить шума, от попыток услышать звуки, которые означали бы, что солдаты их преследуют, от усилий, требующихся, чтобы находить дорогу и объезжать препятствия в чернильной темноте. Все это было, конечно, бесполезно — у него просто не было колдовских зрения и слуха, которые позволили бы ему что-то увидеть или услышать. Вот Арли — талантливый искатель. Правда, мать таким умением не обладает... Все остальные, ясное дело, стараются изо всех сил и потом станут подробно обсуждать свои успехи, хоть и знают, каким беспомощным он себя в таких случаях чувствует.

Все это не останавливало Эндрю, не лишало его горячего желания добиться успеха, доказать наконец матери, что ее усилия были не напрасны, что ему все же удалось усвоить то, чему она и Финлей пытались его научить.

Эндрю не знал, что с ним не так, хотя и очень хотел бы узнать.

Но что-то все-таки почувствовать он мог... Это, безусловно, было не то, что описывал Финлей, что-то совсем другое... Какое-то ощущение рождалось иногда на окраине его сознания, хоть всего раз в пять или шесть месяцев... Ничего определенного, скорее...

Что?

— Почему отец до сих пор не вернулся?

Боязливый шепот заставил Эндрю протянуть руку и коснуться плеча Хелен. Она ехала рядом, но в темноте оставалась почти невидимой.

— Не знаю, но уверен: с ним все в порядке.

— Ты не можешь этого знать, — прошипел откуда-то сзади Нейл; Эндрю не обратил на него внимания.

Зеа ехала впереди, и в ночной темноте голос ее прозвучал, как голос призрака.

— Не понимаю, почему мы убегаем! Мы не сделали ничего плохого.

— Мы салти, — ответил ей Гай. — Разве этого недостаточно?

— Но они же не могут узнать это с первого взгляда. Они ищут не нас.

— Но ведь и этого они не могут знать заранее, верно? — покачал головой Эндрю.

Зеа повернулась, собираясь продолжать спор, но предостерегающий жест Арли заставил ее замолчать. Эндрю снова стал прислушиваться.

Что-то такое все же было, что-то, что было знакомо Эндрю уже годы, но поймать ощущение сейчас он не мог, как не мог и раньше.




— Проклятие, откуда они взялись? И что они тут ищут? — Финлей сдержался и умолк, опасаясь, что его могут услышать. Он осторожно направил коня между стволами двух сухих деревьев. Лиам, полный страха, держался рядом, сжимая левой рукой свой аярн, как если бы камешек был его единственной надеждой на спасение.

Что ж, может быть, так и есть... хотя против целого отряда аярн его не защитит.

Финлей, нахмурившись, повернулся в седле и окинул колдовским взглядом проделанный ими путь. Это был долгий и опасный путь — нужно было объехать отряд и подкрасться к нему сзади; только тогда была надежда что-то услышать. Оставалось только рассчитывать на то, что Дженн не медлит и уводит молодежь из опасных мест.

Сейчас им с Лиамом, скрытым тенями, ничто не грозило. Кивнув самому себе, Финлей соскользнул с коня, жалея, что не обладает умением Роберта сдвигать пространство. Сделаться сейчас невидимым было бы очень кстати.

Финлей передал поводья Лиаму.

— Подожди здесь и досчитай до пятисот. Если я не вернусь, оставь моего коня и уезжай.

Лиам кивнул, старательно скрывая свой страх.

— Как ты собираешься подобраться к ним? Ты умеешь сдвигать пространство?

Финлею пришлось прикусить губу, чтобы сдержать резкий ответ.

— Нет, не умею, да если бы и умел, не стал бы. Я сто раз говорил вам, как опасно пользоваться запретными силами. Делай, как я сказал, и старайся не шуметь.

Юноша открыл рот, чтобы возразить, но Финлей не стал медлить: он повернулся и исчез между деревьями.

Применив все свои охотничьи умения, Финлей подкрадывался к солдатам, замирая, когда они останавливались, чутко прислушиваясь, используя колдовские зрение и слух, чтобы как можно больше узнать. Только когда он стал различать слова, он счел, что ближе подбираться опасно. Однако то, что он услышал, заставило его сердце замереть.

Финлей поспешно вернулся туда, где его ждал Лиам. Тот, увидев его, с облегчением улыбнулся, и они без промедления двинулись в путь.




— Этого здесь не должно быть! — Дженн соскочила с коня и сделала два шага к краю ущелья Санди. Луна опустилась к горизонту, но света хватало на то, чтобы увидеть крутой обрыв и ровную поверхность внизу. Ущелье Санди тянулось направо и налево, отделяя их от леса, и скрыться здесь им было негде. Почему она ничего не может сделать так, как надо? Даже когда от нее зависят многие жизни, она делает такие глупые ошибки — и это в месте, которое она должна знать лучше всех! — Должно быть, я слишком рано свернула.

Арли подъехал к ней, хмурясь, оглядел обрыв, потом поднял глаза на то, что лежало за открытым пространством. Лес был так близок, и все же близок недостаточно...

— Наверное, так и есть, хотя мне тоже показалось, что мы едем правильной дорогой. Финлей говорил, что здесь нельзя спуститься.

— Значит, нам придется вернуться и проехать дальше или поискать возможность объехать ущелье с этой стороны. — Сделав глубокий вдох, Дженн повернулась к остальным, оценивая их реакцию, высматривая признаки уныния. Пока только Хелен явно тревожилась, но ведь ее отец так еще и не вернулся...

Земля у Дженн под ногами задрожала, и она резко обернулась. Знаком приказав всем вскочить на коней, она двинулась вперед, стиснув левую руку, готовая воспользоваться своей силой, чтобы защитить...

Из-за деревьев вылетели две взмыленные лошади и круто замедлили галоп. Дженн позволила себе немного расслабиться.

— Ты очень вовремя появился, Финлей. Удалось тебе что-нибудь узнать?

Он кивнул, спрыгнул с коня и подошел к Дженн, так, чтобы только она могла слышать его шепот.

— Все вокруг кишит гильдийцами, большой отряд движется в этом направлении. На торговой дороге была устроена засада, захвачен обоз с зерном, направлявшийся в Майенну, и они думают... они уверены, что это дело рук Роберта.

Роберта?

На мгновение чувство облегчения вытеснило все страхи Дженн. Он жив, он в безопасности...

И все еще сражается за то, во что верит.

Благодарение богам!

Сглотнув, Дженн кивнула, стараясь, чтобы голос ее не выдал.

— Значит, они его не поймали?

Финлей прищурился, и быстрая улыбка осветила его лицо.

— Нет.

Дженн тоже облегченно улыбнулась и снова повернулась к Арли и остальным.

— Что ж, пора в путь.

— Да. Вот только... 

— Что?

— Как вас угораздило оказаться здесь?

Дженн едва не застонала и неопределенно махнула рукой в сторону леса.

— Ладно, нечего на меня таращиться. Лучше покажи, как нам отсюда выбраться.




Всадники ехали друг за другом: Финлей впереди, Арли — замыкающим. Мгновение поколебавшись, Дженн направила коня за Финлеем, следя, как тот периодически останавливается, чтобы бросить на окрестности колдовской взгляд в поисках солдат. Наблюдала Дженн и за другим...

По большей части Финлей казался вполне довольным своей жизнью в Анклаве; но именно по большей части — в этом и заключалась проблема. Случалось, даже после всех прошедших лет, что он начинал рваться с привязи, и тогда из него выплескивалось наружу жгучее беспокойство. Дженн не сомневалась: если бы не Фиона и дети, он рискнул бы оказаться схваченным и покинул бы Анклав, предпочтя опасную жизнь на свободе безопасной тюрьме.

Финлей за все это время так и не понял, что тюрьмы бывают разные и что Анклав создавал для него самые мягкие условия из всех, на какие он мог бы надеяться.

И вот теперь он получил свежие новости о Роберте; тот мог даже быть где-то поблизости, продолжая свои попытки помочь народу Люсары, делая именно то, к чему всегда стремился Финлей.

Он испытывал сейчас те же чувства, которые когда-то, давным-давно, испытывала она сама — до того, как Ключ выбрал ее в джабиры и ее жизнь стала определяться этим.

И жизнь Роберта тоже.

Жизнь постоянно разрушала все их планы.

В Финлее было так много от Роберта; он так же испытывал исходящее из глубины души стремление делать что-то конструктивное. Поэтому-то Финлей и организовал в Анклаве школу боевых искусств, их собственный аналог Даззира, цитадели малахи, — и устраивал эти вылазки в лес для обучения молодежи.

Поэтому-то он и пытался привлечь к своим эскападам Эндрю, несмотря на возможную цену этого.

Неожиданно Финлей остановил коня, поднял руку, давая сигнал остальным, и спрыгнул в снег.

— В чем дело?

— Тропа исчезла, — последовал тихий ответ. Финлей внимательно осмотрел землю и окрестные деревья. — Должно быть, с тех пор, как я в последний раз здесь бывал, случился оползень. Придется спешиться и вести коней в поводу. Лес слишком густой, чтобы можно было проехать верхом. Объясни все остальным, пока я огляжусь.

Дженн передала распоряжение отряду. Стараясь делать это как можно тише, все спрыгнули с коней. Усталые лошади повесили головы, не проявляя беспокойства. Нужно будет устроить привал и отдохнуть, только сначала требовалось оставить солдат далеко позади.

— Кровь Серинлета! — донеслось до Дженн проклятие Финлея. Дженн подошла к нему, когда Финлей как раз убирал свой аярн. — Появился еще один отряд, он нас преследует. Должно быть, они напали на наши следы.

— Можем мы от них скрыться?

— Пешком не сможем. — Финлей хмуро посмотрел на небо. Луна уже опустилась за деревья, так что темнота теперь стала их союзницей. — Раньше немного дальше начиналась тропа, ведущая вниз. Когда мы до нее доберемся, нужно будет уничтожить все следы. Возможно, этого окажется достаточно. Давайте двигаться.




«Где ты, Роберт?»

Финлей, стиснув зубы, снова и снова посылал безмолвный призыв. Конечно, это была напрасная попытка: ему никогда не удавалось мысленно разговаривать с братом; его слышала только Дженн. И все-таки, кто сказал, что в один прекрасный день он не сумеет установить связь?

В воздухе чувствовалось приближение рассвета. Еще час, и солнце выглянет из-за вершин холмов. К этому времени им нужно выбраться из ловушки. Выбраться и скрыться в лесу.

Дурацкая была мысль вообще сюда ехать. Правда, такие вылазки они совершали не первый год, и никогда никаких неприятностей не случалось.

Они проложили ложный след, и это в определенной мере сработало. Солдаты задержались около ущелья, но теперь снова преследовали беглецов. Все решало время. Если им удастся добраться до деревни Солмосс прежде, чем солдаты их обнаружат, все будет в порядке: они смешаются с местными жителями. Гильдийцы ищут Роберта, его отряд, напавший на обоз, а не троих взрослых и восемь подростков... только один из этих подростков — герцог, часто бывающий при дворе и известный королю. Если Эндрю узнают... если узнают его самого или Дженн, вот тогда неприятности будут серьезными.

«Роберт!»

Что, интересно, затеял братец? Устроил засаду, а теперь раздает людям зерно, отнятое у них Гильдией? Укус тут, укус там, когда он-то как раз и мог бы совершить так много!

Неужели это все, что оставило ему пророчество?

Сзади донесся вскрик, затем глухой удар. Финлей резко обернулся. Остальные столпились на краю обрывистого края ущелья. Бросив коня, Финлей продрался сквозь кусты и схватил за плечо Эндрю.

— Что случилось?

— Беда с Хелен, — прошептала Дженн. Она стояла на коленях, глядя вниз. — Она поскользнулась и...

— Кровь Серинлета! — Финлей опустился на землю рядом с Дженн; его рука сама собой поднялась, чтобы создать колдовской свет, — но Дженн вцепилась в него и помешала. — Проклятие, я ее не вижу! Хелен! Ты меня слышишь?

Ужас душил его, не позволяя повысить голос. Остальные были рядом, но Финлей лишился способности думать, способности хоть что-то предпринять — он мог только всматриваться в темноту, надеясь увидеть свое дитя, которое он любил больше жизни.

Испуганный вздох Дженн оказался единственным, что привело его в чувство.

— Эндрю, не смей!



* * *





Эндрю немного передвинул ногу на выступе утеса, обеими руками держась за скалу. От неосторожного движения мелкие камешки посыпались вниз и исчезли в непроглядной тьме.

Лицо Эндрю замерзло: он прижимался щекой к холодному, мокрому от росы камню. Никаких звуков, кроме ударов собственного сердца и тихого голоса, доносившегося сверху, он не слышал. Смысл советов Финлея ускользал от Эндрю, но его воображение подсказывало, на какие опасности тот может указывать, и не только это: он ясно представлял себе, что будет, случись ему сорваться, каким жестким окажется дно ущелья, много ли времени пройдет, прежде чем его найдут солдаты.

Эндрю осторожно втянул воздух и сдавленным шепотом спросил:

— Хелен, ты меня слышишь?

Напрягая все силы, он заглянул за выступ скалы. В отсветах угасающего лунного света ему удалось разглядеть торчащую из расщелины ногу в коричневом сапоге. Это приободрило Эндрю, и он передвинул ногу еще чуть дальше, а потом нашел и углубления в камне, за которые можно было ухватиться руками, — медленно и осторожно приближаясь к девочке.

— Эндрю! Хелен! — Эндрю замер и поднял глаза; над краем ущелья свесилась голова Финлея, лежавшего на животе. Как ни тянул он руку, помочь он не мог: Хелен застряла на добрых десять футов ниже. — Она в сознании?

— Еще не знаю. — Эндрю продолжал спускаться, каждый раз проверяя опору, прежде чем перенести на нее весь свой вес. Он не мог позволить себе бояться, не мог думать ни о чем, кроме следующего движения, — потому что точно знал: стоит ему отвлечься, и он упадет. Он просто упадет, и тогда...

Эндрю глотнул воздуха и закрыл на мгновение глаза, не желая видеть уходящей вниз скалы, смутно видной в предрассветных сумерках. Да, он не мог позволить себе бояться, только понимание этого не прогоняло страха.

По крайней мере некоторый опыт в лазании по скалам у него был... пусть он не сможет вытащить Хелен, но хотя бы спустится к ней благополучно и не разобьется.

Наконец он миновал выступ скалы и добрался до Хелен. Она прочно застряла в расщелине, одна рука девочки была вытянута над головой, другая скрывалась в узкой щели. Хелен опиралась на согнутое колено одной ноги, а другая болталась в воздухе. Именно к ней Эндрю и прикоснулся.

— Хелен, Хелен! Ты меня слышишь? Хелен!

Девочка пошевелилась и медленно открыла глаза. Несколько раз моргнув, она попыталась повернуться к Эндрю.

— Ты лучше не двигайся. Ты упала, но застряла в расщелине. Финлей, кажется, собирается спустить сюда веревки.

— Со мной все в порядке, — прошептала Хелен, хотя попытка повернуться вызвала у нее стон.

— Ты расшиблась?

— Не... не думаю. Просто заработала шишку на голове.

— Не тревожься. — Эндрю выдавил улыбку. — Никто даже не заметит.

Хелен поморщилась, потом все же повернула голову; теперь она видела, на какой высоте они находятся. Девочка замерла от страха.

— Хелен, послушай! — Когда ответа не последовало, Эндрю протянул руку и крепко стиснул болтающуюся в воздухе ногу Хелен. — Посмотри на меня.

Хелен подняла глаза.

— Все будет в порядке. — Эндрю вложил в эти слова всю уверенность, какую только мог в себе найти. К счастью, голос не выдал его собственного страха. — Финлей и Арли... и все остальные там наверху... и моя мама поможет. Она, наверное, могла бы просто поднять отсюда нас обоих, так что не смотри вниз и не думай о том, что может случиться. Ничего такого не будет. Ты ведь знаешь это? Знаешь?

Хелен, нахмурившись, несколько раз моргнула, потом медленно кивнула.

— А ты что тут делаешь? Ты тоже упал?

— Нет, я спустился вниз, чтобы помочь тебе.

— Ох...

Легкий шум наверху заставил Эндрю поднять глаза. Что-то скользнуло через край скалы и стало приближаться к ним. Похоже на веревку. Конец веревки медленно полз вниз, но Эндрю дождался, пока он оказался перед самым его лицом и только тогда ухватился за него, оторвав руку от неровности камня. Веревка продолжала спускаться, образуя петлю. Когда Эндрю поднял глаза, он увидел над краем скалы встревоженное лицо Финлея.

— Можешь ты обвязать ее веревкой?

— Попытаюсь. — Стены расщелины, в которой застряла Хелен, уходили вертикально вверх, а сам Эндрю балансировал на узком карнизе рядом. Он мог наклониться к Хелен, но этим его возможности и ограничивались. К тому же он не представлял себе, в каком состоянии та нога девочки, которая не была ему видна.

Обернув кожаный ремень вокруг запястья, Эндрю передвинул ноги еще чуть ближе к краю карниза. Крепко ухватившись за камень левой рукой, он откинулся в сторону и просунул руку с ремнем за спину Хелен. Он ободрал пальцы, но сумел продеть ремень между телом девочки и скалой. Потом он вытащил конец ремня с другой стороны.

— О-ох... — застонала Хелен, когда Эндрю вытаскивал ремень.

— Ушибы или перелом? — прошептал Эндрю.

— Ушибы, я надеюсь.

— Мне нужно, чтобы ты помогла мне затянуть узел.

Хелен кивнула и опустила свободную руку. Медленно и неуклюже их руки совместно завязали надежный узел вокруг талии Хелен. Справившись с этим, Эндрю снова покрепче ухватился за скалу и сильно дернул ремень. Узел выдержал, и Эндрю ободряюще улыбнулся Хелен.

— Ты можешь заработать еще несколько синяков, но по крайней мере окажешься наверху одним куском.

— Или двумя, если окажется, что ремень слишком тугой.

— Ну, тогда с тобой будет вдвое больше возни, — ответил Эндрю шуткой на шутку. Поустойчивее устроившись на карнизе, он посмотрел на Финлея. — Давай!

Ремень натянулся, когда Финлей и остальные начали его вытаскивать. Хелен зашипела, когда давление ремня на ее избитое при падении тело усилилось. Эндрю наклонился в сторону расщелины, готовый помочь, но в течение долгих секунд Хелен не двигалась с места. Потом неожиданно расщелина отпустила ее, и девочка заскользила вверх, цепляясь руками за скалу. Эндрю протянул руку, чтобы поддержать Хелен; скоро она оказалась уже вне его досягаемости.

Эндрю не спускал с девочки глаз, пока она не исчезла за кромкой обрыва; дружеские руки подхватили ее и оттащили в безопасное место.

Зажмурившись от облегчения, Эндрю прижался к камню и несколько раз глубоко вздохнул. Как раз когда его сердце стало биться нормально, он услышал, как по камню снова скользит веревка. Но услышал он и кое-что еще.

Эндрю замер. Затаив дыхание, он прислушивался к звукам, доносившимся до него снизу.

Кони... Он слышал стук копыт. И голоса. Усталые и раздраженные голоса солдат.

Что-то коснулось его лица, и Эндрю от неожиданности чуть не свалился с карниза, но это оказалась всего лишь веревка. Эндрю ухватился за нее и взглянул вверх. Он мог видеть лишь смутный контур лица Финлея — все остальные, должно быть, отползли назад.

Теперь уже Эндрю бил озноб. Он обернул ремень вокруг обоих запястий. Когда веревка натянулась, он повис на ней, упираясь в скалу ногами, потом начал подниматься. Однако не успел он сделать и нескольких движений, как предостерегающий шепот заставил его замереть на месте.

— Подожди!

Сердце Эндрю отчаянно колотилось. Он осторожно взглянул вверх. Финлей и Арли вцепились в веревку, и в первых лучах рассвета Эндрю увидел, как губы Арли беззвучно прошептали:

— Солдаты. Прямо под тобой.




Глава 4


Охваченный паникой, Эндрю повернул голову и стал всматриваться в сумрак внизу.

Пять, шесть... нет, больше. Вооруженные всадники... а руки его начали быстро неметь: ремень безжалостно врезался в них. Двинуться он не мог. Стоит ему передвинуть ногу, чтобы опереться на нее и дать передышку рукам, как солдаты заметят движение... или вниз покатится какой-нибудь камешек. Им достаточно взглянуть вверх, и они увидят и его, и Финлея с Арли.

Эндрю закрыл глаза и попытался сделать глубокий вдох. Боль в руках была почти невыносимой. Много дольше он не продержится.

И тут у него возникло то самое чувство, такое отчетливое, такое знакомое. Казалось, оно способно помочь Эндрю, не дать ему упасть, выдав своим падением остальных, смягчить его ужас.

Что ж, даже если это не так, Эндрю цеплялся за него. Как и веревка, чувство поддерживало его, обещало безопасность.

Раздался крик, и Эндрю поспешно открыл глаза. Дрожа, как лист, он взглянул на солдат. Они переговаривались, показывали куда-то назад, раздался приказ, и они поскакали в обратном направлении, как если бы что-то там обнаружили. С победными криками солдаты мчались галопом, и через несколько секунд весь отряд исчез из виду; только эхо отдавалось в крутых склонах ущелья.

Хватая ртом воздух, Эндрю соскользнул обратно на карниз. Прижавшись к скале, он освободил руки от ремня. Ужасная боль вызвала головокружение и тошноту, так что Эндрю мог только смаргивать слезы.

Лишь через несколько секунд он расслышал тихий окрик: Финлей наклонился над пропастью.

— Не спеши, приди в себя.

Эндрю кивнул, с трудом сглотнув. Кровь пульсировала в его руках, когда он обвязывал ремень вокруг талии. Когда Эндрю поднял глаза, он прочел во взгляде Финлея уважение и восхищение.

— Поднимайся медленно и осторожно. Спешить некуда. Солдат поблизости нет.

Каждый дюйм подъема был мучителен, но наконец Эндрю добрался до края обрыва. Казалось, прошли дни с тех пор, как он начал спускаться, чтобы помочь Хелен. Как только Эндрю оказался достаточно близко, Финлей протянул руки, ухватил его и вытащил на ровную землю. Оба они некоторое время лежали, тяжело дыша, потом Финлей поднялся сам и помог встать Эндрю. Пока остальные бежали к ним из-за деревьев, Финлей обхватил Эндрю и прижал к себе. Голос его был хриплым. — Спасибо тебе, Эндрю. Спасибо.




Высокие столбы дыма поднимались между соснами, расплываясь среди мохнатых ветвей и теряясь совсем в темном небе. Дженн, удобно устроившись рядом с Эндрю, следила за дымом глазами, наконец-то позволив себе проникнуться умиротворенным покоем лагеря.

Путешествие далось им нелегко: приходилось все время скрываться от гильдийцев. Однако Финлей без новых происшествий вывел свой маленький отряд из лесу прямо к Солмоссу. Теперь, когда ночная темнота надежно скрывала их, путники расположились на ночлег в таком памятном Дженн лесу за деревней.

Река текла совсем недалеко, сквозь шелест ветвей Дженн слышала ее журчание. Хелен нуждалась в отдыхе, чтобы одолеть дальнейший путь, и это место вполне годилось, чтобы устроить привал. Земля под деревьями была покрыта толстым ковром бурой сухой опавшей хвои, здесь было теплее, чем на открытой поляне.

Теперь Дженн могла признаться себе, как же она устала. Однако уснуть ей не удавалось, и она просто сидела у костра, поглаживая волосы Эндрю, и слушала тишину.

Эндрю крепко спал, свернувшись калачиком рядом с ней и подложив руку под щеку. Весь день и весь вечер он был молчалив, не откликнувшись даже на возбужденный шум, поднявшийся после того, как он благополучно присоединился к остальным после своего мужественного поступка; от обычных обязанностей его освободили из-за пострадавших рук.

Дженн знала, что сын смущен, и это заставляло ее улыбаться. Во многом он был так похож на своего отца; Роберт тоже кинулся бы на помощь попавшему в беду другу, не оставил бы его, пока тот не оказался бы в безопасности, успокаивал бы, несмотря на собственный страх.

И так же расплачивался бы потом...

Однако Эндрю не был копией Роберта. Он очаровательно соединял в себе черты их обоих, взяв, наверное, все лучшее благодаря любви, соединявшей их в момент зачатия, а не страданиям, выпавшим потом на долю родителей.

А может быть, Узам... Что возникло первым — Узы или любовь? И выжило бы одно без другого?

Эндрю был мягким, искренне и глубоко привязанным к своим близким. Этот свой дар он не стыдился показывать окружающим. Часто его мысли были настолько понятны, что Дженн почти могла читать их, как раскрытую книгу. Он не обладал способностью Роберта скрывать свои чувства, не показывать, о чем думает, и это иногда тревожило Дженн: ведь Эндрю приходилось вести двойную жизнь, с ней и при дворе.

И еще Дженн тревожило влияние, которое мог оказать на него Кенрик, хотя она и не замечала, чтобы зло, исходящее от короля, хоть сколько-то прилипло к ее сыну. Может быть, случится чудо, и доброе влияние Эндрю исправит Кенрика...

Дженн снова улыбнулась и посмотрела на Эндрю. Он уже был выше ее и быстро набирался сил. Скоро он станет мужчиной, и такие спокойные моменты, как сейчас, останутся в прошлом.

Дженн осторожно наклонилась и коснулась щеки сына поцелуем. Потом она поднялась на ноги и бесшумно прошла между деревьями к реке. Ее коснулся поток холодного воздуха, тянущего снизу, из речного каньона. Дженн постояла на месте, глядя вниз, но ничего не в силах различить в темноте. Повернувшись, она заметила Финлея, который неподалеку сидел на камне, склонив голову так, будто читал.

Дженн двинулась в его сторону, предоставив Финлею достаточно времени, чтобы заметить ее приближение. Когда она оказалась рядом, Финлей поднял глаза и кивнул в сторону лагеря.

— Как там Хелен?

— Все еще спит. Ей повезло: она отделалась всего несколькими ушибами.

— Да, очень повезло. Если бы с ней что-то случилось, я... — Взгляд Финлея опустился на книгу, лежавшую у него на коленях.

— С ней все в порядке, Финлей. Она теперь ходит следом за Эндрю — с того момента, когда мы остановились на привал. — Дженн опустилась на валун подальше от края каньона.

Насколько Эндрю был похож на отца, настолько и окружающие вели себя в отношении него так же, как в отношении Роберта... Иногда это ужасно пугало Дженн.

— А как Эндрю?

— Спит. Чувствует он себя довольно неловко, как мне кажется.

— Ну, — Финлей глубоко втянул воздух и посмотрел на противоположную сторону ущелья, — недаром же он сын Роберта.

Дженн позволила себе слегка улыбнуться.

— Разве у тебя возникали в этом сомнения?

Финлей ничего не ответил. Помолчав некоторое время, он проворчал:

— Они — двоюродные брат и сестра.

— Да, — выдохнула Дженн, соглашаясь с тем, чего они никогда не обсуждали вслух. — Но оба они пока очень молоды. Мы... мы ведь не знаем, возникнет ли когда-нибудь такая проблема.

Финлей только хмыкнул.

— И что нам делать, если возникнет? Ты хоть тогда ему скажешь? Расскажешь, что я ему дядя, а не просто старый ворчун, ругающий его за промахи?

Несмотря на мрачный тон Финлея, Дженн не смогла сдержать улыбки.

— Не очень-то ты меня ободряешь.

Словно отмахнувшись от чего-то, Финлей тоже улыбнулся.

— Ты прочла последнее письмо Патрика?

— Вчера прочла.

— И что?

— Ну, похоже на то, что он и в самом деле скоро будет дома. Трудно поверить, что он отсутствовал так долго.

— Он слишком увлекся приключениями и забыл, зачем вообще был послан в Алузию. — Финлей откинулся, опираясь на руки. — Хорошо будет снова с ним увидеться. Я по нему скучал, а эти его намеки в письмах просто сводили меня с ума. Я понимаю: он должен был соблюдать осторожность, но все равно...

— Ты все жалеешь, что не отправился туда вместо него? Сначала Финлей ничего не ответил. Потом покачал головой и протянул:

— Нет...

Нет. Финлей мечтал трудиться бок о бок с Робертом, освободить Люсару из темницы, в которую ее заперли Кенрик и Нэш.

— Я и правда хотел бы в один прекрасный день побывать в Алузии и Будланди, — пожал плечами Финлей. — Там столько следов нашей истории, скрытой от нас столетиями. Патрик, похоже, получил настоящее удовольствие — то одно приключение, то другое...

— Не сказала бы, что сражаться с пиратами — такое уж удовольствие.

— Или пробыть год рабом в соляной копи, — добавил Финлей, невольно рассмеявшись, — хотя никакие его деяния ничуть меня не удивляют. Я только надеюсь, что он доберется до нас целым и невредимым. Не возникло ли у тебя чувства, что он на самом деле нашел что-то важное, относящееся к пророчеству?

— Да, — кивнула Дженн. В нескольких последних письмах было столько намеков, что становилось ясно: Патрик жаждет поделиться какими-то интересными новостями, но не может доверить драгоценное известие гонцу. Дженн всем сердцем молила богов, чтобы это оказалось правдой и чтобы Патрик сумел оправдать надежду на то, что пророчество, столь многих доведшее по отчаяния и безнадежности, оказалось ложным.

Дженн поднялась на ноги и зевнула.

— Ты сегодня первым несешь дозор?

— Да, как всегда.

— Что ж, еще три дня — и мы будем дома.

— Если считать, что не начнется снегопад. Я боюсь даже поверить в наше везение.

— Я тоже. Ладно, доброй ночи.

— Доброй ночи.

Дженн повернулась и сделала несколько шагов, когда голос Финлея заставил ее помедлить:

— Мальчик сегодня хорошо справился. Он не так... боится риска, как ты.

Дженн, ничего не ответив, двинулась к лагерю. Она не могла сказать Финлею, что пугает ее не столько риск, сколько готовность Эндрю рисковать.




Тело Эндрю болело, и ехать верхом ему было трудно, но Дженн опасалась снегопада и целый день не объявляла привала. Так Эндрю и ехал в молчании позади всех, иногда морщась, когда какое-нибудь движение коня заставляло несчастные мускулы напомнить о себе, — а случалось это каждые три секунды. Лес остался далеко позади, и теперь тропа вела по горам. Искривленные деревца цеплялись корнями за камни, борясь за жизнь в этой суровой местности. Вдалеке горные вершины часто скрывались за хмурыми тучами; солнечное сияние сменялось долгими периодами пасмурной серости. После того как отряд одолел первый перевал, воздух стал заметно холоднее, и мышцы Эндрю скрутила еще более болезненная судорога.

— Что же ты не попросишь Арли помочь? Ты же знаешь, он мог бы избавить тебя от боли.

Эндрю повернулся к Хелен, которая придержала своего коня и теперь ехала с ним рядом. В ее глазах, которые часто повергали его в состояние оцепенения на долгие секунды, светилась забота.

— Да не так уж мне плохо. Ты должна чувствовать себя хуже. Как твое колено?

— Ох, я чувствую себя прекрасно. — Хелен хитро улыбнулась. — Арли снял боль. Хуже всего твоим рукам?

— Нет. — Эндрю хотел покачать головой, но шея запротестовала, и он поморщился. — Просто я растянул несколько связок. Я даже не замечал этого до сегодняшнего утра, а когда заметил, не стал задерживать отъезд.

— И решил весь день молча страдать, да? — Хелен рассмеялась. У нее были такие же, как у ее отца, темные глаза и волосы, но совсем иной, чем у Финлея, характер. Из всех обитателей Анклава она больше всех нравилась Эндрю; он считал, что ради встречи с ней стоит проделать путешествие через полстраны.

— Ну, — протянул он, довольный, что разговор отвлек его, — разве не так поступают все герои?

— Молча страдают? — Хелен надула губы, склонила голову к плечу и рассмеялась. — Не знаю, не знаю... Я хочу сказать — вот мой отец герой, но когда он страдает, то никогда не делает этого молча.

Эндрю тоже рассмеялся, но в это время откуда-то спереди донесся громкий и отчетливый голос:

— Я все слышу.

Хелен только громче рассмеялась, услышав слова Финлея, а Эндрю постарался сдержать веселье: собственную дочь Финлей не прибьет, а вот судьба Эндрю может оказаться и другой.

— Мика через несколько дней отвезет тебя обратно в Мейтленд, верно? — через некоторое время спросила Хелен, на этот раз тихо, чтобы едущие впереди не услышали.

— Верно.

— А когда ты снова вернешься ко двору?

Эндрю сунул поводья под колено и вытянул руки над головой, пытаясь размять одеревеневшие мускулы. Кисти все еще болели, хотя перчатки немного защищали их, не давая по крайней мере мерзнуть.

— К празднику Зимнего Солнцестояния. — Эндрю искоса глянул на Хелен и нахмурился, заметив унылое выражение ее лица. — Что случилось?

— Ничего. Просто... на что это похоже?

— Что на что похоже?

— Ну ты же знаешь. — Хелен нетерпеливо взмахнула рукой. — Как там живется? Все время... На что это похоже? — Девочка бросила на Эндрю быстрый взгляд, полный такой нескрываемой тоски, что у него сердце болезненно сжалось.

Эндрю не смог поднять глаза на Хелен, отвечая на ее вопрос. У него было что-то, чего она никогда не имела, но жаждала всеми силами души. Что было ей необходимо.

— Я пользуюсь не такой большой свободой, как ты думаешь.

— Но ты имеешь возможность ездить в разные места, разве не так? Я могу только гадать, как выглядит море или город вроде Марсэя. Я даже представить их себе не в состоянии.

— До Марсэя четыре или пять дней пути от Мейтленда. Издали город кажется довольно красивым, он расположен на холме на острове реки Витала. С берегом его соединяет мост. Замок, базилика и резиденция проктора Гильдии выстроены на вершине холма, а вокруг теснятся остальные дома.

Глаза Хелен блестели от любопытства.

— А до Мейтленда из Анклава нужно добираться неделю, верно?

— Если ехать быстро, то да.

— И едете вы по красивым местам? — зачарованно спросила Хелен.

— Да, очень красивым.

Хелен взглянула на встающие перед ними горы, неприступные пики и голые скалы, глубокие ущелья и редкие чахлые деревья, надеющиеся пережить еще одну зиму.

— Интересно, увижу ли я когда-нибудь те места. Эндрю улыбнулся.

— Ты совсем как моя мать, когда ей было столько же лет, сколько тебе.

— Правда?

— Она мечтала посмотреть мир. Так она и повстречала Мику, и Финлея, и герцога Роберта.

Хелен слабо улыбнулась.

— Отец рассказывал мне немного о том, какой была его жизнь в Данлорне, прежде чем он поселился в Анклаве. Я и вообразить себе не могу, как это — жить в замке; я даже ни одного никогда не видела. Мама мне мало что рассказывает: она не хочет, чтобы я мечтала о чем-то, чего никогда не смогу иметь. — Хелен сглотнула, опустив глаза на поводья, которые сжимали ее руки. — Она говорит... она говорит, что отец рвется на волю, потому что там его сердце и он хочет... хочет поднять восстание, которое не может победить.

— Что за восстание?

Хелен подняла глаза и невесело улыбнулась.

— Не знаю. Наверное, то самое, которое планирует дядя Роберт. Мама думает, что все это слишком опасно... Только она все, что вне Анклава, считает опасным. Это и вправду так?

Эндрю подумал о своей матери и тех рассказах о герцоге Роберте, которые ему случалось слышать, о собственной жизни при дворе, о той борьбе группировок, которая пока что миновала его — по чистому везению...

— Да, жизнь там может быть опасной. Особенно при дворе.

— Тогда, — Хелен осторожно похлопала его по руке, — ты уж будь осторожен. И постарайся больше не падать ни в какие озера.

Эндрю взял Хелен за руку, стараясь скрыть то действие, которое на него оказывал блеск ее глаз.

— Постараюсь, обещаю тебе.




Финлей не мог дождаться того момента, когда они возвратятся, — говорить «домой» он не мог себя заставить, ведь Анклав домом для него так и не стал. Домом его оставался замок Данлорн, окруженный испокон веков принадлежавшими их роду землями. Замок отделяли от Анклава шесть дней пути, и Финлей не бывал там почти пятнадцать лет — с того дня, как родился Эндрю.

Бывали ночи, когда Данлорн являлся ему во сне, возвращая во времена, когда жизнь в Люсаре была более мирной, когда ссориться ему случалось только с Робертом, да и поводы для ссор были пустячными. Вот и сейчас, глядя на окружающие путников горы и высящийся впереди Голет, он думал о том, что никогда, пока стоит Данлорн, не назовет эти места домом.

Данлорн был пуст и необитаем — больше Финлей ничего о замке не знал. Ни Селар, ни Кенрик не пожаловали его кому-нибудь из своих приспешников. Интересно, почему? Ведь в обычае было отбирать земли и богатства у впавшего в немилость владельца и отдавать их другому. О Роберте нельзя было сказать, что он впал в немилость, — а вот государственную измену он, несомненно, совершил.

Впрочем, Кенрик боится Роберта...

Значит, Анклаву суждено быть домом для Финлея до тех пор, пока не погибнут Кенрик и Нэш или пока не будет найден Калике, после чего все они смогут покинуть свою темницу.

Финлей смотрел на тучи, низко спускавшиеся по склонам гор, с чем-то похожим на зачарованное любопытство. Чем выше поднимались путники, тем сумрачнее, холоднее и ветренее становилось. Все, что охватывал глаз, было серым, — от камней под ногами до низко нависшего неба. Даже сам воздух казался серым.

Финлей почувствовал, что ненавидит все это.

Что ж, по крайней мере они доберутся до убежища до начала снегопада. Ему хотелось просто спешиться, поцеловать жену и убедиться, что дочери больше ничто не грозит. До этого момента он не позволит себе расслабиться.

Усталые, но возбужденные голоса раздались у него за спиной, когда тропа сделала последний поворот. Перед отрядом высилась огромная скала, скрывающая вход в Анклав; камень, казалось, сливался с самим Голетом. Еле сдерживая нетерпение, Финлей повел всех по первому туннелю, почувствовал, как кожи коснулись невидимые волны силы врат, и снова оказался в последних солнечных лучах, заливших открытое пространство, лежащее за скалами на вершине горы.

Их уже ждали: Марта, красивая жена Арли, родители молодых участников вылазки. Начались приветствия и объятия. Коней одного за другим уводили в конюшню. Когда все тесной толпой подошли к тяжелой деревянной двери, ведущей в пещеры, навстречу вышла улыбающаяся Фиона. Финлей был готов кинуться к ней, но Марта ухватила его за рукав.

— Подожди, Финлей, и ты, Дженн, тоже. Обернувшись, Финлей заметил, что лицо Марты мрачно.

Она удостоверилась, что молодежь ее не услышит, и взглянула на Дженн.

— Я хочу сказать все вам, прежде чем узнают остальные.

— Прежде чем что узнают остальные? — нахмурилась Дженн.

Марта взяла мужа за руку, но в глазах ее была тревога.

— Я сама мало что понимаю... Осберт радикально изменил законы.

Финлей поднял брови.

— Осберт? Ты хочешь сказать, что он что-то изменил в Гильдии?

Сделав глубокий вдох, Марта прошептала:

— По новым законам Гильдии, колдовство больше не преступление. Другими словами, мы можем покинуть Анклав и выйти на свободу.




Глава 5


— Ты серьезно говоришь? — Дженн с трудом заставляла себя говорить тихо. — Откуда ты знаешь?

Марта твердо посмотрела ей в лицо.

— От тех, кто привез припасы на зиму. Они услышали слухи и решили...

— Слухи! — перебил ее Финлей. — Не можем же мы...

— Подожди, Финлей, — положила руку ему на плечо Дженн, предупреждая вспышку раздражения.

В мертвой тишине Марта продолжала:

— Я попросила Мику спуститься в долину и попытаться найти этому подтверждение. Мы ожидаем его обратно завтра, но я и гадать боюсь, с какими известиями он вернется.

Дженн медленно кивнула, хотя глубоко в животе у нее зашевелился холодный комок скверных предчувствий. Ей следовало бы приветствовать хорошую новость, но все ее инстинкты вопили об опасности.

— Объяви, что утром состоится заседание совета, а до тех пор постарайся, чтобы о слухах узнало как можно меньше народа... хотя я понимаю, что это задача не из легких. И все-таки я не хочу, чтобы люди впали в панику или преисполнились надежд, пока мы не получим надежных известий.

— Значит, ты не думаешь...

Дженн подняла руку, в упор глядя на Финлея.

— Сейчас я не могу составить мнение. Нам нужно отдохнуть. И еще нужно сохранить ясные головы. Мы будем точно знать, с чем столкнулись, только когда Мика вернется. А пока пойди поужинай и хоть немного поспи.

Несколько мгновений Финлей не двигался с места; остальные тоже ждали, словно ожидая от него какого-то знака. Потом он кивнул Дженн, повернулся, обнял Фиону за талию и поцеловал в щеку. Коротко попрощавшись, он исчез за дверью, однако оставив Дженн с ощущением, что ее только что безмолвно отчитали.




Ее сон был полон мрачных теней, эха печальных криков, не столько слышных, сколько ощущаемых, как дрожь или глубокая боль. Дженн была в плену древних времен, как заложница, над которой издеваются и насмехаются. Она пыталась вырваться из невидимых оков, но безуспешно.

Она ощущала позади себя, как обретшую материальность тень, надежное присутствие Ключа. Он был ее неотъемлемой частью, как и она — его, словно у них оказались общее сердце, общая кровь, поддерживающая жизнь их обоих; там, где ранили одного, болело у обоих.

Ключ давал ей опору, успокаивал, делал сны менее мучительными, но ничуть не умерял древнее несбыточное желание, и именно этот контраст разбудил Дженн. Она, ловя ртом воздух, попыталась сдержать слезы.

Ключ ее предостерегал. Он пытался сказать Дженн, что желание вредоносно, и был, похоже, опять прав... Дженн в своем неведении, в своем стремлении самой управлять собственной жизнью скова совершала ошибку, не доверяя Ключу, не веря в него.

Болезненно сглотнув, Дженн отбросила одеяла и спустила ноги на пол. Сердитым жестом стерев со щек влагу, она посидела немного, прислушиваясь к звукам просыпающегося Анклава.

В комнате Эндрю было тихо, и Дженн быстро оделась и заколола волосы, отбросив их с лица, не позволяя более падать мягкой волной. Ступая как можно тише, она выскользнула из спальни и двинулась по коридору, надеясь, что Эндрю не проснется и не станет ее ни о чем спрашивать.

Дженн не нужно было думать о том, как попасть в главную пещеру. Дорогу туда она могла найти во сне, с завязанными глазами, с заткнутыми ушами. Что-то в их взаимодействии с Ключом всегда заставляло его сообщать ей, где она находится, даже не говоря с ней напрямую. Так и теперь она делала необходимые повороты, не задумываясь; ранним утром никто не попадался ей навстречу. Дженн помедлила на пороге огромного помещения, глядя на возвышение, скрытое тенями. Масляные лампы, висящие высоко под потолком, не могли разогнать темноты.

Ключ. Вечно переменчивый и вечно неизменный. Он стоял в пустой пещере, одновременно невинный и всезнающий, — колокол, подвешенный к кованой треноге, украшенной изображениями листьев. Однако, когда Дженн разбудит его, произойдет первое из чудес: колокол превратится во влажно поблескивающий шар, и Дженн будет говорить с ним, выслушивая шепот или громогласные ответы, возникающие в ее голове, так что никто другой ничего не сможет услышать.

Роберт говорил ей, что Ключ — враг, предупреждал, что ей следует держаться от него подальше, рисковал очень многим, чтобы спасти ее от Ключа. Однако Дженн вернулась сюда по собственной воле, почему-то уверенная, что Роберт ошибается, что ее сила, такая отличная от всего известного и настолько превосходящая силу других — кроме Роберта — колдунов, даст ей власть управлять Ключом, что именно ей предназначено судьбой свершить древнее пророчество.

Мысль о том, что Роберт не испытал бы удовлетворения от доказательства собственной правоты, принесла Дженн некоторое утешение.

Моги сами понесли Дженн вперед. Ее сандалии из мягкой кожи шуршали по каменному полу, и этот звук почему-то напомнил Дженн о боли, которая осталась в далеком прошлом. В уме Дженн пыталась подобрать слова, отсеивая и отбрасывая ненужные, прилагая все силы, чтобы выстроить их должным образом, создавая точную комбинацию, которая позволит получить от Ключа необходимые сведения и докажет наконец, что Дженн не потерпела поражения, что она — действительно та, кому предназначено управлять Ключом, как это было предсказано.

«Я пришла, чтобы задать вопрос».

«Тогда спрашивай», — прозвучавший в сознании Дженн голос Ключа был так же тих, как ее собственный.

«Где находится Калике? — И как всегда, ответом ей было лишь молчание. Ничуть этим не удивленная, Дженн продолжала: — Тебе известно, где он находится? Можешь ли ты сообщить мне хоть что-то о Кал иксе? Как он выглядит? Что мы должны с ним сделать? Может ли Калике в самом деле показать нам, как жить вне Анклава без страха и не подвергаясь опасности?»

Ключ помедлил, словно обдумывая вопросы, которые Дженн задавала ему так много раз.

«Безопасность — это Анклав. Мы защищаем вас здесь».

Проглотив разочарование, Дженн сделала шаг вперед, однако подниматься на возвышение не стала, не желая в полной мере будить Ключ и оповещать весь Анклав о своей новой неудаче.

«Ты хоть знаешь, что такое Калике?»

Последовала новая долгая пауза. Дженн тоже молчала, стараясь не думать о раскинувшейся у нее за спиной пещере, где совсем скоро соберется совет, на котором ей придется признаться в том, что она опять не справилась с обязанностями джабира, что Ключ, выбрав ее в предводительницы, не проявил мудрости.

Все летописи, сохранившиеся в Анклаве, говорили одно и то же: Калике освободит колдунов от необходимости скрываться, а Ключ, как только его станет направлять тот, кому следует, скажет, где найти Калике. Все жители Анклава — все без исключения — верили, что Дженн и есть тот самый человек. И все-таки теперь, через восемь лет после избрания, она задавала осе те же вопросы и получала на них все те же ответы, которые ответами не были.

Где-то, когда-то она, должно быть, допустила ошибку. В конце концов ведь не существовало указаний, как надлежит управлять Ключом. Каждый из джабиров прилагал все силы к тому, чтобы узнать это, но Дженн ожидала от себя гораздо большего, и лишь Роберту хватило мудрости усомниться в этом...

Молчание.

Будь проклят Ключ!

Пройдет совсем немного времени, и Дженн придется предстать перед советом, отвечать на вопросы, принимать решения, возглавить Анклав в ситуации, контролировать которую ей не удавалось.

«Ты делаешь это нарочно, да?»

«Мы отвечаем на твои вопросы».

«Но при этом ты уклоняешься от ответа. Ты никогда ничего не говоришь мне о Каликсе. Почему?»

«О нем ты спрашиваешь? Мы ответили на все вопросы, которые ты задала».

«Неправда! Я испробовала сотни разных вариантов одного и того же вопроса, но ты отказываешься сообщить мне единственную вещь, которую я по-настоящему хочу знать! Почему?»

Ключ снова долго безмолвствовал. Ответ, когда он все-таки был дан, прозвучал тихо и почти озадаченно:

«Мы не можем найти вопроса, на который бы не ответили. Мы не всегда понимаем, о чем ты спрашиваешь».

Сделав глубокий вдох и стиснув руки, чтобы окончательно не потерять терпение, Дженн кивнула.

«Прекрасно. Тебе известно слово „Калике“?»

«Да».

«Ты знаешь, что оно означает?»

«Калике — это сосуд, емкость, вместилище».

«Так, значит, мы ищем именно это? Вместилище? Отвечай!»

«Ты не задала вопроса».

«Ты оберегаешь Калике? Так? Роберт говорил, что ты никогда и не собирался сделать так, чтобы мы получили Калике. Именно этого ты добиваешься? Прячешь от нас Калике? Потому что... потому что мы причиним ему вред?»

Дженн умолкла, крепко зажмурив глаза: она знала, какой ответ сейчас услышит.

«Безопасность — это Анклав. Мы защищаем вас здесь. Вам не следует бояться».

«Проклятие, я не боюсь! Нисколько не боюсь за себя!» — Дженн втянула воздух и медленно выдохнула, заставляя себя избавиться от отчаяния, прогнать гнев.

Ничего не получится... Нет смысла пытаться и дальше. Что бы ни скрывал Ключ, не в ее силах открыть это.

«Не тревожься, малышка, Союзница. Мы здесь».

Непрошеное утешение заставило Дженн насмешливо улыбнуться. Она повернулась, собираясь отправиться завтракать, и обнаружила, что в дверях, прислонившись к каменной притолоке и сложив руки на груди, стоит Финлей.

— Доброе утро. Дженн вздохнула.

— Прошу тебя, Финлей, не начинай все сначала. Финлей поднял брови, не осуждая и не насмехаясь.

— Понятно. Не обсудить ли нам все за чашкой чая?




Было еще так рано, что в столовой лишь начинали готовиться к новому дню. Свежий хлеб только что испекли, и Финлей принес несколько ломтей, а также мед и две кружки чая с мятой. Поставив на стол поднос, он расставил все перед Дженн. Однако разговора он не начинал до тех пор, пока не умял добрый кусок хлеба с медом и не смыл ночную паутину с рассудка горячим питьем.

Откуда, во имя всех богов, научился он наконец такому терпению?

— Как я понимаю, — проговорил Финлей между глотками, внимательно глядя на Дженн, — Ключ не оказался более разговорчивым насчет Каликса, чем раньше?

Дженн откинула с лица пряди выбившихся волос и отломила корочку теплого хлеба. Опустив глаза, она медленно жевала, вспоминая состоявшийся разговор с Ключом.

— Не знаю... Мне все время кажется, что если бы я смогла найти правильные слова... Только все это так...

— По-детски?

— Да. И ничего никогда не меняется. Можно было бы думать, что теперь, после восьми лет такой тесной связи... Ведь я-то изменилась, так почему не меняется ответ Ключа? Я просто... не понимаю, чего он от меня хочет, а иногда, похоже, он не понимает, чего от него хочу я. Кажется, существует набор вещей, о которых он был создан говорить, а что касается всего остального... он просто не понимает слов или что-то в этом роде.

Голос Дженн был полон разочарования и горечи. Финлей оглянулся, но кроме них в столовой не было почти ни души.

— Ну, мы мало что знаем о том, кто и почему создал Ключ, так что все возможно. И поскольку Ключ был создан с помощью колдовства, вероятно, что и управлять им можно только определенной последовательностью действий, как поступаем мы, чтобы воспользоваться колдовской силой. — Дженн подняла глаза на Финлея, но выражение ее лица было скептическим. — Послушай, я просто хочу сказать, что тут все возможно, а потому ты не должна винить себя в том, что не можешь найти Калике. Может быть, просто еще время не пришло нам его найти.

— Если не считать того, что сейчас, похоже, самое время. — Дженн выпрямилась, рассеянно прихлебывая чай.

Финлей сделал глубокий вдох и словно нырнул в ледяную воду.

— Значит, если Мика, вернувшись, подтвердит, что Гильдия и впрямь изменила законы, мы так и не будем знать, имеет ли это какое-то отношение к Каликсу...

Дженн взглянула на него, сурово сведя темные брови.

— Нам не удастся сохранить новость в секрете.

— А ты думаешь, что следовало бы?

— Не говори мне, будто не опасаешься, что тут какая-то...

— Ловушка? — Финлей чуть не рассмеялся. — Конечно, ловушка. И чем скорее все это поймут, тем скорее Анклав успокоится и...

— И что?

Финлей помолчал, ощущая что-то вроде безмолвного предостережения. На лицо Дженн вернулось настороженное и решительное выражение, как будто она гадала, посмеет ли он сказать что-то о...

Финлей закрыл рот. Нет, этой темы касаться сегодня он не станет. По крайней мере до того, как вернется Мика и закончится собрание совета. Насчет Эндрю можно поговорить и потом.

Дженн, словно ожидая, что стычка все-таки произойдет, смотрела на него, потом напряжение медленно оставило ее. Неожиданно она показалась Финлею гораздо более усталой, чем прежде.

— Не похоже, чтобы тебе удалось поспать больше, чем мне. — Дженн в ответ покачала головой и выдавила что-то похожее на улыбку. — Ты слишком много работаешь.

— Что? Уж не тебе бы... — Дженн хотела возражать и дальше, но Финлей поднял руку.

— Я и вполовину так не вкалываю, как ты. Просто не могу — приходится присматривать за тремя шустрыми дочками.

Дженн моргнула и поспешно отвела глаза. Финлей готов был откусить себе язык за неуместное напоминание.

— Послушай, Дженн, прости меня. Я не то хотел сказать. Я ведь знаю, как много Эндрю...

— На самом деле знаешь, Финлей? — В синих глазах Дженн появилось едва ли не умоляющее выражение. — Ты можешь понять, как много он для меня значит?

Что так тяжело давило ей на плечи, заставляло ее выглядеть загнанным животным? Только ли ответственность за Анклав или что-то другое, таившееся в самых глубинах ее души, — что-то, касающееся Роберта?

Финлей печально покачал головой. По крайней мере он мог честно ответить на ее вопрос.

— Нет, но я догадываюсь. А теперь поешь как следует, ладно? Тебе потребуется много сил, чтобы мы смогли остаться в живых после заседания совета.




Плоскогорье на вершине Голета за одну ночь покрылось слоем снега в дюйм толщиной, но к тому времени, когда Эндрю вышел за дверь, белый покров был весь испещрен следами, так что любоваться оказалось особенно нечем. Хмурое небо нависало низко, обещая новый снегопад. Что скажет матушка, если из-за заносов на тропе придется отложить возвращение в долину? Сейчас, правда, она едва ли обратит на это внимание — скоро начнется совет, да и вообще...

Она, конечно, ничего Эндрю не рассказала, но и без слов было ясно, что назревают какие-то важные события. Она вообще добровольно мало что ему рассказывала: все свои знания Эндрю почерпнул из книг или после долгих приставаний, заставлявших мать наконец уступить.

Не приходилось, впрочем, сомневаться, что для молчаливости у нее были веские основания — может быть, и непонятные Эндрю, но явно имевшие отношение к его собственному благополучию, или благополучию Анклава, или благополучию Люсары... В конце концов, разве все не верили в Дженн? Даже Ключ?

Поэтому-то она никогда ничего ему и не рассказывала.

До Эндрю донеслись сердитые голоса. Повернувшись, он увидел на другом конце поля своих друзей, собравшихся у уходившей в высоту скальной стены. Молодежь расставила мишени для стрельбы из лука, но только Гай и Сэйр действительно упражнялись с оружием. Лиам, Нейл и Зеа о чем-то спорили, размахивая руками, а рядом на камне сидела Дамарис, положив на колени свой альбом для рисунков.

Эндрю всегда относился к Дамарис с симпатией. Выражение ее лица иногда напоминало ему Мику: тот тоже всегда как будто решал, в какой очередности о чем-то волноваться или печалиться. В большинстве же случаев все вопросы можно было решить с одинаковой ровной целеустремленностью.

Вздохнув, Эндрю пошел через поле, с трудом вытаскивая сапоги из снежной каши и растирая лицо, которое покусывал утренний морозец.

— Я ее не трогал!

— Нет, трогал!

— Ничего подобного! С чего бы это мне подталкивать твою дурацкую стрелу!

— С того, что тебя бесит, что я стреляю лучше тебя!

— А вот и не лучше!

— Откуда ты знаешь? Ты же не дал мне это доказать!

Эндрю остановился, наблюдая за тем, как Нейл и Зеа наскакивают друг на друга, а Лиам пытается встать между спорщиками.

— Прекратите, хватит!

— Ах так, — обрушилась теперь уже на Лиама Зеа. — Кто ты такой, чтобы тут распоряжаться? Ты будешь говорить мне, что делать и чего не делать, только потому, что на год старше? Я стреляю лучше и тебя тоже!

— Сдаюсь! — Лиам поднял руки вверх и попятился. Взяв свой лук, он положил на тетиву стрелу. Его явное равнодушие к спору оказало на Нейла и Зеа странное действие. Они еще раз метнули друг в друга испепеляющие взгляды и потянулись за собственными луками.

Эндрю, радуясь тому, что остался незамеченным, двинулся в сторону, туда, где снова поднимал лук Гай. Три стрелы уже торчали в мишени, но Гай, прищурившись, все еще примеривался, как бы ему попасть в центральный круг.

— Не напрягай так плечо, — негромко посоветовал Эндрю, не хотевший, чтобы его услышали остальные. Гай не посмотрел в его сторону, но плечо немного опустил. — Лицо тоже не напрягай.

В ответ на слова Эндрю Гай только улыбнулся.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Он выпустил стрелу, та со свистом рассекла воздух и с резким стуком воткнулась в мишень совсем рядом с центром круга. Гай тихо рассмеялся и повернулся к Эндрю. — Видишь? Я тебя послушался.

Эндрю довольно улыбнулся.

— Ах, но ты все-таки щурился, да и в яблочко не попал.

— Ну, ты всегда ворчишь, маленький герцог.

Эндрю плечом отодвинул друга и забрал у него лук. С подобным оружием он раньше дела не имел, но это его не остановило. Гай сунул ему в руку стрелу, но не отодвинулся, чтобы освободить место. Напротив, он даже оперся на Эндрю, когда тот стал целиться.

— Ну-ка, не напрягай плечо, — начал он. — И лицо не напрягай, да и ноги тоже. Пожалуй, и спина слишком напряжена. — Эндрю начал смеяться, хотя и пытался сдержаться. — А теперь ты зачем-то согнул пальцы вокруг тетивы. Так ты никогда не попадешь в цель. Нужно пальцы расслабить.

Эндрю кусал губы, чтобы не расхохотаться, но не отводил взгляда от мишени; старательно выполнив все указания Гая, он спустил тетиву; стрела вонзилась точно в середину круга.

— Ух, до чего же я тебя ненавижу!

— Стоит ли ненавидеть его, Гай, — сказала, подходя к ним, Зеа. — Он просто мошенничает, как и все мы.

— Ох, — простонал Гай, — да отвяжись ты! Никто тут не мошенничает, да у Эндрю и нет для этого колдовской силы. Мы все должны научиться как следует стрелять, не подправляя полет стрелы, — ты же знаешь.

— Мы все должны научиться как следует стрелять, — передразнила его Зеа. — Милосердный Серинлет, вы только его послушайте!

— Попробуй послушать сама, — проворчал Лиам. — Тебе, случайно, не нужно заняться чем-нибудь в другом месте?

— Ах вот как, теперь во всем виновата я? — Щеки Зеа залил румянец. — Мой братец жульничает у всех на глазах, а виновата я? Дамарис! Скажи, ты же видела!

Дамарис подняла глаза от своего рисования, подняла брови и пожала плечами.

— Я видела, что стрела не попала в цель, но не знаю, кто виноват.

— Виноват Нейл, — с триумфом бросила Зеа. Однако Дамарис не позволила себя перебить.

— И не понимаю, какая тут разница.

— Не понимаешь? — накинулась на нее Зеа. — Это несправедливо, вот какая разница.

Нейл начал смеяться, а Лиам, которому надоел спор, отвернулся. Это окончательно вывело Зеа из себя.

— Клянусь богами! Если бы Нейл проделал такое с кем-то из вас, вы бы его поколотили! А если он пакостит мне, это не имеет значения! Несправедливость ничего не значит, потому что я его сестра? Или потому, что я девчонка?

— Нет, — не раздумывая, ответил Эндрю. — Он делает так, потому что боится: ты и в самом деле стреляешь лучше, чем он; а если ты разозлишься и уйдешь, доказательств этому не будет.

— Что! — Нейл круто развернулся и навис над Эндрю. — Проклятие, ты-то чего лезешь! Уж не называешь ли ты меня трусом?

— Нет, нет, нет. — Эндрю поднял руки и попятился. Сердце его испуганно забилось, и он выдавил примирительную улыбку. — Просто я... Я вот подумал, что... — Он ухватился за спасительную идею, в последний момент пришедшую ему в голову. — Я подумал, что из той стрелы получился неплохой плуг. Она здорово вскопала снег, верно, Гай?

— Э-э... пожалуй.

— Видишь? — быстро сказал Эндрю, понимая, что попал из огня да в полымя. — Совершенно же ясно, что Зеа сразу так и хотела и просто подыграла тебе, чтобы удостовериться в своей правоте. Не так ли, Зеа?

Краем глаза он заметил, как девушка мрачно скрестила руки на груди и кивнула.

— Нейл, — вмешался Гай, — он же тебе ничего не сделал. Оставь его в покое.

— С чего бы это? — Нейл сделал еще один шаг к Эндрю. — Или сыночек джабира сам не может постоять за себя? Сразу помчится к матушке за помощью?

— Он никогда так не делал, и это тебе прекрасно известно! — бросила Зеа.

— Нейл, прекрати! — Гай выхватил лук из рук старшего парня. — Ну и осел же ты! — Он собрался отойти, но Нейл выбросил вперед руку и схватил его за плечо. Лицо Нейла пылало от гнева.

— Что ты сказал? — Он занес уже кулак, чтобы ударить Гая, но между ними кинулся Эндрю, подняв руки.

— Эй, он не хотел тебя обидеть! И ты же знаешь, правила запрещают нам драться.

— А может быть, меня уже тошнит от правил твоей матушки, — выплюнул Нейл, но все-таки попятился. Выхватив у Гая свой лук, он переломил его через колено. — И от этих детских игр меня тоже тошнит! Вы, детишки, можете продолжать. — Он ухватил Лиама за рукав и потащил за собой, предоставив остальным убирать мишени.

Гай поднял сломанный лук и застонал.

— Батюшка меня за это убьет! Он несколько дней делал его для Нейла.

— Тут твоей вины нет, — пробормотал Эндрю, глядя вслед удаляющимся фигурам. Когда он снова повернулся к Гаю, оказалось, что к нему приближается Зеа, темные глаза которой насмешливо блестели.

— Зачем ты встрял?

— Я? Ну... потому что...

Зеа приблизила лицо к лицу Эндрю и прошипела, выплеснув на него всю накопившуюся ярость:

— Запомни: мне не нужна помощь, чтобы победить в стычке. Поэтому в следующий раз держись подальше.

Эндрю не посмел перевести дух до того, как Зеа удалилась, закинув за плечо свой лук, высоко подняв голову и гордо расправив плечи.

— Ты мог бы и сообразить, что между этими двумя лучше не вставать, — пробормотал Гай. — Они ведут постоянную войну.

— Им скучно, — вздохнул Эндрю. — Жаль, что тебе пришлось...

— Да брось, — махнул рукой Гай.

— Спасибо. — Эндрю вложил в руки Гая свой лук и развернул друга лицом к мишени. — Если они ведут постоянную войну, тебе стоит научиться обороняться не только словами.




Едва ли не больше всего в Анклаве Финлею не хватало окон. Не то чтобы он, живя в замке, имел привычку часами глазеть наружу; до тех пор, пока обстоятельства не вынудили его поселиться в горном убежище, он и внимания на окна особого не обращал. Однако в Анклаве их не было совсем: были лишь пещеры внизу и поле наверху, и между ними ничего, кроме сплошной скалы.

В том помещении, где заседал совет, имелось нечто, хоть сколько-то напоминавшее Финлею окна. На стенах зала была изображена пятисотлетняя история Анклава и его жителей — салти пазар. За проведенные здесь годы Финлей имел возможность в деталях рассмотреть картины, надеясь найти в них ответы на мучившие его вопросы. Впрочем, какова бы ни была их историческая ценность, фрески были еще и прекрасны, и разглядывать их было наслаждением: они отражали историю выживания и победу воли.

На одной из картин имелось изображение основания Анклава. После битвы Империи с колдунами одна небольшая группа скрылась, создала Ключ и бежала на северный континент. Там беглецы перессорились из-за Ключа и разделились. С этого дня и вспыхнула ненависть между салти пазар и малахи. Финлей не знал, где поселились малахи, а салти пазар, пользуясь защитой Ключа, нашли себе пристанище в горах. Пещеры надежно скрыли Анклав и защитили его жителей от мира, который в течение половины тысячелетия проклинал и преследовал колдовство. Неужели ужас жителей Люсары перед сверхъестественными силами мог когда-то исчезнуть?

Ужас был наследием предков, и никто, даже те, кто посвятил всю жизнь поискам ответа, не мог назвать его причины.

Звук шагов за дверью зала заставил Финлея вскочить на ноги. Он распахнул створки и посторонился, когда Симус и Марта ввели дряхлого Генри. Когда они усадили старика, стали появляться другие члены совета. Все они были полны странного ожидания, смешанного со страхом.

В зал вошла Фиона с подносом, на котором стояли чашки и огромный чайник. Ее спокойная улыбка немного согрела Финлея. Следом за ней явилась, улыбаясь всем, его мать. Хотя она не входила в совет, она пользовалась удивительным влиянием, хотя и отрицала это. В Анклаве, где единственным титулом, на который обращали внимание, был титул джабира, тем не менее почтительно именовали ее госпожой Маргарет.

Все мало-помалу заняли свои места: Аселин, библиотекарь, Марта и Арли, Симус и Деста, Фиона, Генри, чей возраст и слабое здоровье не позволяли ему теперь принимать активное участие в делах Анклава, ограничиваясь советами.

И еще в зале была Дженн. У нее нашлось несколько слов для каждого; она поинтересовалась здоровьем детей и всякими мелкими событиями, которые произошли, пока она отсутствовала. Хотя ей не было присуще такое же природное обаяние, как Роберту, Дженн всегда оставалась искренней и простой, а такие качества редко бывали свойственны джабиру.

Не успела Дженн опуститься в свое кресло, как что-то заставило ее поднять голову и взглянуть на дверь.

— Он идет.

Кто-то потребовал тишины, резко заскрипели по камню ножки кресел, все разговоры сами собой прекратились. Финлею не нужно было прислушиваться: он и так услышал шаги Мики задолго до того, как дверь распахнулась. Мика Маклин был примерно одного роста с Финлеем; голову его венчала шапка рыжих кудрей. Выражение обычно веселого лица с голубыми глазами сейчас было мрачным и целеустремленным. Щеки Мики горели от мороза, а двигался он как человек, слишком много часов не вылезавший из седла.

— Ну? — не выдержала Джеки, поднимаясь на ноги. — Удалось тебе что-нибудь узнать?

Мика вошел в зал и закрыл за собой дверь. Эти простые движения заставили Финлея почувствовать, как в животе у него зашевелилась холодная змея. В зале царила полная тишина, когда Мика ответил Дженн:

— Не знаю, хорошая это новость или плохая, но как ее ни назови, ясно одно: слухи правдивы.



* * *





Слова Мики словно разрубили узел напряжения, все туже затягивавшийся в груди Дженн. Не позволяя своим чувствам отразиться на лице, она предложила Мике кресло и кивнула Фионе: та налила ему чашку чая. Мика продолжал:

— Вся страна так и бурлит. Каких только сплетен и слухов я не наслушался! — Мика отхлебнул питье и удовлетворенно вздохнул. — Однако объявление на стене резиденции Гильдии в Лохбеаре я видел своими собственными глазами. Теперь не преследуется ни обладание колдовскими силами, ни их применение на практике. Гильдийцы лишены права хватать колдунов, и колдунам больше не грозит смертная казнь. — Мика обвел всех взглядом и тихо закончил: — Боюсь, мне трудно поверить, что Осберт мог подобным образом разделаться со священным долгом Гильдии, не встретив противодействия.

Собравшиеся в зале дружно вздохнули.

— Ну, что тут скажешь... — пробормотал Аселин, первым нарушив тишину.

— На самом деле? — Генри наклонился вперед и протянул к Мике руку. Дыхание тяжело вырывалось из его груди. — Скажи мне, мальчик, а слышно что-нибудь о позиции церкви?

Мика покачал головой.

— Нет. Я спрашивал отца Брадена. Пока ничего, но я не могу себе представить, чтобы церковь долго молчала. В конце концов, какой смысл менять одни законы, не изменив заодно и другие?

— Это будет зависеть от того, чего Осберт желает добиться, — хрипло выдохнул Генри.

— Что заставляет тебя думать, будто это затея Осберта? — вступил в разговор Финлей. Голос его прозвучал напряженно. — Я знаю, что Осберт не такой идиот от природы, каким был Вогн, но никакой любви к колдунам он никогда не питал. Не сомневаюсь, что к подобной жертве его принудил Кенрик. Все это не иначе как ловушка. Другого объяснения нет.

Деста нахмурилась.

— Ради чего устраивать ловушку?

Финлей мгновение смотрел на нее, как будто не мог поверить, что ей мог прийти в голову подобный вопрос.

— Чтобы поймать некоторых из нас, и тогда Нэш сможет воспользоваться нашей кровью... и вернуть себе здоровье. Поэтому-то о нем и не было ничего слышно целых восемь лет: он до сих пор не оправился от ран, которые ему нанес Роберт. Ради этого все и затеяно. Нэшу нужна кровь салти. Он пытается выманить нас обещанием нормальной жизни в Люсаре. Да, я согласен с Микой: готов спорить, что Бром готовит подобные же изменения в церковных законах, и тут мы ничего не можем поделать.

Дженн подняла руку, чтобы прекратить спор, и снова повернулась к Мике.

— Ты смог почувствовать, как народ отнесся к переменам?

— По большей части люди считают, что их предали. Правда, Лохбеар — город, где сильна Гильдия. Что думают люди в других местах, я понятия не имею. Знает кто-нибудь, когда должен вернуться Мердок?

— Скоро, как мне кажется, только нет никаких гарантий, что он будет знать больше, чем знаем мы. Прожив все лето в деревне, он, конечно, сможет лучше судить о чувствах простого народа...

— Проклятие, Дженн! — Финлей ударил кулаком по столу. — Какое имеет значение, переменились ли взгляды жителей Люсары! Нам нужно решить, что нам делать!

Дженн попыталась взглядом передать ему все, чего не могла сказать в присутствии остальных. Мгновение он молча стоял, потом подчеркнуто спокойно уселся и сцепил руки перед собой, хотя и не проявил раскаяния. Тревога Финлея была ясно ощутима, но в зале он оставался единственным, кто на себе испытал весь ужас, уготованный Нэшем для салти пазар.

— Мне кажется очень важным знать, — с прежней осторожностью сказала Дженн, — каково отношение к нам народа на случай, если когда-нибудь в будущем мы окажемся вынуждены покинуть это наше убежище. Может быть, не в нашей власти остановить начавшиеся перемены, но...

— Прости, Дженн, — перебила ее Деста, обводя взглядом остальных, — но я не вижу, почему мы должны стремиться остановить перемены. Ведь это же то, чего мы все ждали, какие бы причины ни породили новые законы.

— Есть и еще кое-что, — добавил Мика в наступившей тишине. Он по-прежнему не поднимал глаз, обхватив руками чашку с горячим питьем, словно пытаясь найти в ней утешение. — Снова пошли разговоры об отшельнике из Шан Мосса. Ему снова явилось воплощение Минеи. По-моему, за этот год ему было уже три или четыре видения. Люди верят, что откровения отшельника говорят о скором явлении богини, и их очень легко убедить в том, что это как-то связано с изменением законов. Пока настоящие волнения не начались, но все может быстро перемениться, если церковь тоже снимет проклятие с колдунов.

— Прости меня, — заговорил Симус, не дав Мике договорить. — Мы пока не рассматривали возможность того, что пророчество отшельника может быть истинным.

— Что? — вытаращил на него глаза Финлей.

Симус наклонился вперед и оглядел всех собравшихся.

— Если Осберт затеял перемены по собственной воле, наверняка он пользуется поддержкой Кенрика. Кенрик открыто признается в своей колдовской силе. Ясно же, что любой король пожелает изменить законы, согласно которым можно казнить его самого. Что же касается Нэша... Ну кто из нас слышал о нем хоть слово со времени битвы при Шан Моссе, а? Роберт ужасно его изранил. Откуда нам знать, не мертв ли Нэш? Или так ослаблен, что никогда больше ни во что не вмешается?

— И вот еще что, — поддержала его Деста. — Всем известно, Дженн, как ты старалась заставить Ключ открыть тебе, где находится Калике. Что, если мы именно так должны выйти на свободу из Анклава? Почему не предположить, что за действиями Осберта скрывается именно Калике?

Финлей тут же вскочил на ноги, но ярость Генри превзошла даже его собственную.

— Вы обезумели! Нэш — Ангел Тьмы из пророчества, и пока я собственными глазами не увижу, как его пожирает пламя, я буду верить, что он жив! Что бы ни исходило из Марсэя — и не важно, что именно, — все замарано злом, порожденным Нэшем! Как можете вы сидеть тут и предполагать, будто вот-вот наступит мир! Ни к чему нам преподносить своему народу всю эту ложь. Мы должны спросить себя: почему перемены начались именно сейчас? — Генри помолчал, тяжело переводя дыхание; его опухшие глаза слезились, лицо побагровело от напряжения.

— Генри, прошу тебя, — сказала Дженн, коснувшись руки старика. Ее взгляд целительницы предупреждал ее о возможности тяжких последствий, но Генри стряхнул ее руку.

— Проклятие, ответьте мне! Кровь Серинлета, вы что, не принимаете всерьез своей ответственности членов совета?

Дженн вскочила, Арли тоже. Они ясно видели, как плохо приходится Генри из-за его вспышки, из-за ужаса и гнева.

— Генри, пожалуйста, успокойся...

— Нет, Дженн, я хочу ответить. — Симус поднялся из-за стола и повернулся к Генри. — Ты должен помнить о том, что многое переменилось. Мы стали гораздо сильнее с тех пор, как Дженн была избрана джабиром. Обучение воинскому делу, которым занялся Финлей, сделало нас готовыми к схватке, если потребуется. Но неужели ты не видишь, как устали мы от такой жизни? От заточения, от того, что даже хоронят нас в Анклаве? Нам не это было написано на роду. Большинство из нас родились на свободе, и мы хотим на свободу вернуться. У нас за плечами достойное прошлое. Мы происходим от людей, которым хватало могущества править, — так почему мы должны прятаться здесь? Кенрик колдун — и король. Никогда еще не было более подходящего случая! Именно так, может быть, и проявляет себя Калике — перемены могут быть как раз тем, чего мы ждали все эти годы. Нам только требуется смелость, чтобы взять себе свободу! Таков может оказаться наш единственный шанс!

— Ты... — выдохнул Генри, побагровев, — ты готов принести нам всем гибель. Ты...

— Генри! — вскрикнула Дженн, протягивая к нему руки и пытаясь поддержать, но опоздала. Дыхание Генри вырвалось коротким всхлипом, глаза закатились, и старик рухнул на стол.




Глава 6


Дженн аккуратно складывала одежду Эндрю в седельную сумку. Завязав усталыми пальцами ремешки, она отнесла сумку к дверям и оглянулась на сына. Эндрю, уже улегшийся в постель, смотрел на нее сонными глазами. День был для него долгим и утомительным.

День был долгим для них всех.

В синих глазах Эндрю была тревога.

— Генри поправится?

— Не знаю. — Дженн подошла к постели, и Эндрю подвинулся, чтобы она могла сесть. — С ним сейчас два наших лучших целителя. Они делают все, что могут, но нельзя забывать, что Генри очень стар.

Эндрю нахмурился.

— Без него здесь будет совсем не так.

— Да. — Дженн слышала, как в соседней комнате госпожа Маргарет убирает посуду после ужина. По какой-то причине, размышлять о которой Дженн не хотелось, мать Финлея едва ли не удочерила ее, а к Эндрю относилась, как к внуку, словно полагая, что им не хватает семейного тепла, — по крайней мере здесь, в Анклаве. И Дженн, тоже не желая размышлять о причинах этого, радовалась этой близости. Она всегда чувствовала, что они с госпожой Маргарет тесно связаны судьбой: обе без предупреждения оказались брошены в чужой и незнакомый мир.

— Почему ты так рано отправила меня спать, мама? Я не устал, и мне хотелось бы узнать, что Арли скажет насчет Генри.

— Я знаю, милый. — Дженн наклонилась и поцеловала сына в лоб. — Но вам с Микой предстоит отправляться завтра очень рано. Тебе нужно отдохнуть перед дорогой.

Дженн собралась уходить, но Эндрю поймал ее за руку.

— Ты ведь приедешь весной, да? Ты обещала встретиться со мной в Элайте и показать мне замок. Да и тетя Белла хотела бы видеть тебя в Мейтленде. Ты уже год как там не бывала, и иногда...

— Что?

— Иногда она тревожится о том, что ты так долго отсутствуешь.

Дженн вздохнула. Ее отношения с сестрой никогда не были простыми, но Белла с радостью приняла Эндрю в свою семью и любила его, как собственного сына. Она дала мальчику дом и обеспечила жизнь, которой Дженн, прикованная к Ключу, дать ему не могла. Однако Белла достаточно знала о Дженн, чтобы от всего сердца не одобрять того, что та делает, хотя и никогда не пыталась настраивать Эндрю против матери, как поступили бы многие на ее месте.

— Я понимаю ее чувства, — мягко сказала Дженн, — но ты ведь знаешь, почему я должна оставаться здесь. Ты знаешь, что я хотела бы с тобой не расставаться, будь такое возможно. Ты же веришь мне, правда?

Эндрю ласково улыбнулся матери. Его улыбка так напоминала Роберта, что Дженн ощутила укол в сердце, но оставалась при этом его собственной.

— Конечно, я все понимаю, мама. Я не мог бы вести нормальную жизнь, если бы остался здесь. Я скучаю по тебе, по Финлею и всем остальным, но жить в Мейтленде мне нравится. Иногда мне просто хочется, чтобы ты и все жители Анклава тоже могли жить также, на свободе, без защиты Ключа.

Дженн улыбнулась и снова поцеловала сына.

— Мы все этого хотели бы, милый. А теперь спи. Я пришлю госпожу Маргарет попрощаться с тобой: ты уедешь раньше, чем она завтра проснется.

Она поднялась и вышла в гостиную, где в камине ярко горел огонь, а лампа на столе добавляла уюта. Госпожа Маргарет как раз налила им обеим по чашке чая.

— Он тебя ждет, — сказала ей Дженн, протягивая руки к чашке. Госпожа Маргарет с улыбкой прошла в соседнюю комнату. Дженн были слышны тихие голоса, но она не прислушивалась. Подойдя к своему столу, она взглянула на стопку книг. С тех пор как приехал Эндрю, у нее совсем не было времени на работу, и теперь, с обрушившимися на Анклав событиями, вообще было неясно, когда она сможет вернуться к своим книгам, как бы они ее ни манили.

Скоро ей придется сообщить остальным о том, что она обнаружила...

Дверь позади нее скрипнула, и, обернувшись, Дженн увидела улыбающуюся госпожу Маргарет.

— Этот мальчик... Откуда только берется его чувство юмора! — Дженн ничего не ответила. — Ты не хочешь рассказать мне, что так тебя тревожит?

Посмотрев на старую женщину, Дженн обнаружила, что темные глаза внимательно наблюдают за ней. Годы принесли госпоже Маргарет прекрасную старость; возраст лишь подчеркивал ее яркую индивидуальность. Хотя волосы госпожи Маргарет поседели, а вокруг глаз пролегли морщинки, ясная улыбка, дружелюбие и теплота все еще делали ее красавицей. Финлей унаследовал свои карие глаза от нее, хотя сама госпожа Маргарет всегда утверждала, будто оба ее сына похожи только на отца. Тревор, погибший более тридцати лет назад в битве с Селаром, всегда очень интересовал Дженн.

— Я беспокоюсь, — с вымученной улыбкой ответила Дженн, — и за Генри, и из-за этих новостей насчет Гильдии.

— А еще?

— Ты о чем?

Госпожа Маргарет, держа в руках чашку с чаем, подошла к столу Дженн.

— Ты обеспокоена чем-то еще, я же вижу. Ты и двух слов не сказала никому после заседания совета. Тебе не на пользу держать все в себе, знаешь ли. Раньше ты то же самое говорила Роберту.

Дженн отвела глаза.

Нигде невозможно скрыться от воспоминаний о нем. Невозможно забыть, что он был прав, и что она потеряла его, и что по-прежнему ужасно в нем нуждается. То, что подобные мысли даже после этих восьми лет причиняли такую боль, заставляло Дженн чувствовать себя жалкой.

Сглотнув, она ответила:

— Я не слишком удачно провела сегодня собрание совета. Мне следовало строже оборвать спорщиков. Если бы я это сделала, может быть, у Генри не было бы причины так разволноваться.

— Ах, дорогая, — госпожа Маргарет обняла Дженн и нежно коснулась губами ее виска, — ты глупая девочка. Ты же знаешь, Генри уже давно болеет, да и всегда был вспыльчив. Ты не можешь себя в этом винить.

— Ох, конечно, здоровье у него слабое, но это не оправдывает моих промахов, — вздохнула Дженн. — Я просто думаю, что из меня не получилась хорошая предводительница. Я то слишком осторожна, то слишком безрассудна. Я чувствую себя... такой невежественной! Я читаю каждую минуту, какую только могу выкроить, и все равно остается так много всего, чего я не знаю, чего не понимаю, — а знать мне необходимо.

— Почему?

Дженн посмотрела в глаза госпоже Маргарет.

— Потому что, когда наступит день вроде сегодняшнего, я должна знать, что делать.



* * *





Когда Дженн вышла в коридор, в пещерах Анклава царила тишина. Большинство обитателей уже отправились спать, хотя многих беспокоило, что принесет им завтрашний день.

Дженн шла ровным шагом, прислушиваясь к звукам, к которым успела привыкнуть, но которые делали это место таким отличным от всех прочих. За поворотом коридора находилась дверь в комнаты Генри. Дверь была открыта, у очага сидел Финлей, подперев подбородок кулаком и глядя в огонь. У стола над листом бумаги склонился Мика, сжимая в руке перо. Он выводил одно слово за другим, сосредоточенно нахмурив брови.

Мика писал письмо своим родным, которые теперь оказались вынуждены переселиться во Фланхар. Грант Каванах, владыка независимого герцогства и истинный друг Люсары, оказал гостеприимство родителям, пятерым братьям и двум сестрам Мики, не считая многочисленных племянников и племянниц, и вот уже десять лет все семейство мирно и благополучно жило там. Может быть, они и стали изгнанниками, но по крайней мере не были казнены из-за своей невольной связи с Робертом. Письма были единственной ниточкой, связывавшей Мику с близкими, и другого безопасного способа переправить их, кроме как отослать с гонцом из Анклава, не существовало.

Мика решительным движением поставил подпись. Дженн подождала, пока он не стал складывать письмо, и только тогда заговорила:

— Я хотела спросить тебя, как поживает твой отец. Мика поднял взгляд, и в его голубых глазах отразилось нескрываемое беспокойство.

— Последнее письмо сестры было не особенно подробным. Она пишет, что с ним все в порядке, хотя я так и не понял, что именно она хочет этим сказать. Она уверяет, будто он вовсе не при смерти и мне не следует тревожиться.

— Но это тебя не успокоило. Мика покачал кудрявой головой. — Нет.

Дженн посмотрела на дверь, ведущую в спальню Генри, потом оглянулась на Финлея, который словно и не заметил ее появления.

— Арли все еще там?

— Да, — кивнул Мика, убирая письменные принадлежности. — С тех пор как ты ушла, ничего нового мы не слышали. Симус и Деста недавно отправились ужинать. Оба чувствуют себя немного виноватыми, хоть Арли и уверяет, что они ни при чем.

Дженн опустилась в кресло напротив Финлея, и тот медленно оторвал взгляд от тлеющих углей и взглянул на молодую женщину. Его лицо в рамке черных волос и бороды было бледным, в глазах ничего не отражалось.

— Ты попросила его?

Дженн ответила не сразу, но глаз не отвела. Наконец, крепко стиснув лежащие на коленях руки, она покачала головой.

— Я же говорила тебе, что не стану этого делать.

— Почему?

— Действия Осберта Эндрю не касаются. Я не хочу, чтобы мой сын оказался во всем этом замешан.

— А разве он еще не замешан? Разве с его помощью нам не будет легче всего узнать, что в самом деле происходит при дворе? Или, может быть, ты не уверена в верности сына?

Дженн не была намерена снова начинать спор.

— Ты же на самом деле так не думаешь!

— Я больше сам не знаю, что мне следует думать. Да и похоже, что никто все равно мне не верит. — Финлей снова стал смотреть в огонь. Глаза его сузились, мысли были где-то далеко. — Ты собираешься забрать Эндрю сюда насовсем?

— Нет, — ответила Дженн, несколько удивленная вопросом. — Почему ты спрашиваешь?

— Просто любопытствую. Я подумал, что это, возможно, помогло бы проявиться его колдовской силе. Ладно, не обращай внимания.

Дженн умело переменила тему:

— У нас есть в столице отец Годфри. Я знаю, что напрямую сведений от него мы не получаем, но Мердок с ним близок. Это лучше, чем ничего.

Финлей рассеянно кивнул, словно его мысли были заняты гораздо более важными вещами.

Мика отошел от стола и наклонился, чтобы подкинуть в огонь новое полено, и вверх взвился дымок, тут же утянутый в трубу. Сняв кружку с крючка над камином, он налил Дженн питья из чайника, висевшего над углями.

— Разве нам удастся сохранить новости в секрете? Дженн покачала головой, понимая, что Финлей говорит не о болезни Генри.

— Не знаю. Вряд ли, особенно теперь.

— Это ведь и в самом деле ловушка, знаешь ли.

Дженн взглянула на Финлея и обнаружила, что тот смотрит на нее в упор.

— Да, знаю.

Финлей недоверчиво смотрел на нее несколько мгновений, потом с облегчением вздохнул.

— И все-таки остается вопрос: почему они затеяли это сейчас?

— Понятия не имею. Правда, Генри, похоже, считает, что момент имеет большое значение. Ты ведь слышал: Кенрик ведет переговоры с Майенной о женитьбе. Может быть, дело в этом. Или... произошли какие-то важные перемены. — Дженн почувствовала, что не может больше смотреть в глаза Финлею, и стала следить за завитками пара над своей чашкой. Она знала, что оба мужчины внимательно наблюдают за ней и думают о Роберте и о том, что со времени битвы он ни разу не появился в Анклаве. Может быть, за всеми событиями как раз он и стоит?

— Такими ли важными должны быть перемены? — наконец пробормотал Мика. Он оставался самым верным другом, который когда-либо был у Дженн, особенно с тех пор, как стал опекуном Эндрю. — Из того, что мне пришлось видеть, ясно одно: каждая волна... перемен начинается с мелкого, незаметного события. Правда, трудно назвать изменение законов чем-то незаметным. А перемены происходят всегда.

— Правда? — проворчал Финлей. — Что ж, тебе может так казаться.

Мика еле заметно улыбнулся.

— Перемены происходят здесь и сейчас, пока мы разговариваем.

Мягкая насмешка заставила Финлея нахмурить брови, но он ничего не сказал. В комнате стало тихо, и Мика отошел от очага и стал разглядывать изрядное собрание книг, хранившихся Генри на полках, приделанных к стене пещеры. Дженн посмотрела на его широкие плечи и заметила, как они напряжены.

О чем он думает? Мика почти всегда оставался жизнерадостным, улыбчивым, счастливым, насколько это позволяла та жизнь, которую он себе избрал. Однако бывали дни, когда Мика казался таким... поглощенным какой-то мыслью, разочарованным, мучимым чьим-то предательством.

Причиной всего этого был Роберт.

Мике было всего пять лет, когда отец отправил его в Данлори служить отцу Роберта, графу Тревору. Они с Робертом сделались неразлучными друзьями, несмотря на разницу в семь лет, и с того времени до самой битвы при Шан Моссе Мика был всецело предан Роберту и помогал ему в его борьбе за счастье Люсары.

Потом что-то случилось... Израненный Роберт цеплялся за жизнь, а Мика был изгнан и отправился через всю страну, чтобы поселиться в маленьком домике рядом с Мейтлендом. Там он и прожил в одиночестве эти восемь лет, оберегая Эндрю, сопутствуя ему всюду, кроме столицы, и стараясь не попадаться на глаза никому, кто мог бы его узнать. Он разговаривал с мальчиком, учил его всему, что сам узнал от Роберта, и никогда и никому не выдал того, что знает, чей Эндрю сын.

Преданность, которую Мика когда-то питал к отцу, теперь была целиком отдана сыну... и все же что-то по-прежнему привязывало его к Роберту, как будто, сколько бы лет ни прошло, он все равно пожелал бы получить удовлетворение, услышать ответ. Добродушный идеализм Мики ничуть не изменил ему, несмотря на все разочарования.

Все они были скованы вместе, все одинаково запутались в одной паутине. Они ждали друг от друга ответов, только теперь Дженн не была уверена, что ответы вообще существуют.

Дверь спальни скрипнула, и оттуда вышел усталый и бледный Арли. Дженн встала и двинулась ему навстречу.

— Как он?

— Боюсь, что неважно. Сердце у Генри никуда не годится. — Арли провел рукой по своим светлым волосам. — Он продержится несколько часов, не более. Я дал ему питье, которое уменьшит боль и позволит ему уснуть. Я скоро вернусь — мне нужно хоть немного подышать свежим воздухом. Там с ним сейчас Селия.

Дженн пожала ему руку и повернулась к Мике, когда Арли ушел.

— Тебе следовало бы отдохнуть. Завтра выезжать рано, не забыл?

Мика оглянулся на дверь спальни и пробормотал:

— Позови меня, если что-нибудь понадобится.

Когда его шаги затихли вдали, Дженн вернулась в свое кресло у огня и открыла книгу, принесенную с собой. Как ни трудно было ей сосредоточиться, существовали вопросы, на которые нужно было найти ответы, и к добру или к худу, именно от нее ожидали, что она их найдет.

— У тебя никогда не возникает впечатления, что Мика что-то скрывает? — Финлей пристально разглядывал собственный рукав, как будто обнаружил, что на нем без позволения выросло что-то.

— А разве не всем нам есть что скрывать? — ответила Дженн.

— Только не мне. У меня нет времени на секреты, по крайней мере свои собственные. Что ты читаешь?

— «Рассуждение о происхождении арканы».

— Ах, — вздохнул Финлей, складывая пальцы домиком. — Попытка Форфау создать философию колдовства. Мне казалось, что подобные вещи не представляют для тебя интереса.

— Мне приходится многое наверстывать, знаешь ли. Мое образование по милости Нэша задержалось на четырнадцать лет.

— И все-таки эта не из тех книг, которые ты обычно читаешь, верно ведь? — Финлей следил за Дженн, словно ожидая, что та вот-вот сорвется с места. — Как я понимаю, ты занималась изучением истории колдунов и Каббалы. Откуда вдруг неожиданный интерес к философии?

Дженн опустила книгу на колени и переплела пальцы.

— Позволь задать тебе несколько вопросов. Почему Роберт и Нэш не могут видеть друг друга колдовским зрением, несмотря на то, что встречались, сражались друг с другом и должны прекрасно знать ауру противника?

— Откуда тебе известно, что они этого не могут?

— Оставались бы они оба в живых, будь иначе? — Финлей ничего не ответил и жестом попросил Дженн продолжать. — И как именно Ключ защищает Анклав? Чтобы при этом никто не видел колдовским зрением тех, кто внутри? И какое отношение к такой защите имеет Печать? Когда Печать не позволяет нам говорить об Анклаве с теми, на ком Печать не лежит, не Ключ ли проявляет свою силу на расстоянии? Или тут действует нечто, заключенное в нас самих?

Долгое молчание Финлея побудило Дженн задать последний вопрос:

— Не стали ли мы благодушны потому, что полагаемся на силу Ключа, защищающего нас?

Угол рта Финлея дрогнул в иронической улыбке.

— Знаешь, несколько лет назад я и не подумал бы ломать голову над подобными вещами.

— А теперь?

Финлей снова стал смотреть в огонь.

— А теперь я обнаружил, что мечтаю о том, чтобы Деста и Симус оказались правы. Мне хотелось бы иметь возможность не обращать внимания на Нэша и Кенрика, показать моим дочерям Данлорн, рассказать им о том, какую роль я играл в делах нашей семьи.

— Но ведь, живя здесь, ты и раньше никогда не был счастлив, Финлей.

— Не был. — Отблески пламени танцевали в его глазах, придавая Финлею вид загнанного в угол беглеца. — Но до вчерашнего дня до меня по-настоящему не доходило, что я, возможно, обречен остаться здесь навеки. Что мне... придется умереть здесь.

Его слова заставили Дженн поежиться, но закончить разговор на такой ноте она не пожелала. Дженн пошевелилась в кресле, находя удобную позу, отпила из кружки остывшего чая и ровным голосом произнесла:

— Тогда позволь мне предложить тебе еще один вопрос: что станется с нами, с нашими обычаями, с нашей школой и тем, чему мы в ней учим, с нашей историей и традициями, когда в один прекрасный день действительно окажется, что мы можем жить на свободе, не подвергаясь опасности? Кем мы все тогда станем?

Финлей фыркнул, но в его глазах уже не было прежней печали.

— Свободными людьми, Дженн. Вот кем мы станем: свободными людьми.




В пещере, служившей ему спальней, было так темно, что Эндрю ничего не мог разглядеть, как ни таращил глаза. Его мать не оставила гореть свечу в соседней комнате, так что ни один лучик света не пробивался под дверью, вызывая к жизни предметы в спальне. В раннем детстве ему снились кошмары: по камню пробегали трещины, стены Анклава рушились на него, погребая его заживо. Он тогда все спрашивал и спрашивал и всегда получал успокоительный ответ: пещеры Анклава надежны, бояться нечего... и все равно кошмары снились ему еще не один год.

Иногда, оказавшись в Анклаве, Эндрю настолько чувствовал себя дома, что не хотел уезжать. А случалось и иначе, как, например, в этот раз — почти каждое слово, обращенное к нему, напоминало о том, что на самом деле он здесь чужак, как бы ни старался сделаться своим.

Отсутствие колдовской силы только ухудшало ситуацию. Будь она у Эндрю, на него по крайней мере не смотрели бы то как на предателя за то, что он живет на воле, то как на шпиона, обо всем доносящего матери.

Не наступит ли время, когда ему никто в Анклаве не будет рад? Разве не так случилось с герцогом Робертом? Тот никогда не приносил клятву верности Анклаву, но двадцать лет был здесь желанным гостем, а потом Ключ неожиданно изгнал его. Не поэтому ли Роберт стал мятежником?

Ох, сколько бы вопросов задал Эндрю, если бы появилась возможность! Что чувствует человек, произнося Слово Уничтожения? Как еще ребенком Роберт обнаружил, что обладает силой? Как он научился мысленной речи? Каково было оказаться в пятнадцать лет на поле битвы с Селаром? И не страшно ли было сражаться с Нэшем в Шан Моссе?

Неужели Роберт никогда ничего не боялся?

Возможность оказаться трусом тревожила Эндрю. Очень тревожила.

Он перевернулся на другой бок и стал глубоко дышать, как учила его госпожа Маргарет, приказывая телу расслабиться и погрузиться в сон. Но стены по-прежнему стонали под тяжестью горы, как это случалось в его снах, только теперь заснуть Эндрю мешал не кошмар, а осознанное чувство беды. Происходило что-то ужасное. Что-то ползло по пыльным коридорам Анклава, просачиваясь под двери, как это мог бы делать свет свечи...

Старый Генри очень болен, Эндрю это знал, но тут было что-то еще, что-то опасное... о чем Эндрю должен предупредить, должен...

Эндрю выругался про себя и закрыл глаза. Сосредоточившись на темноте и тишине, Эндрю надеялся, что спящая в нем колдовская сила проснется и поможет понять, что вызвало тревожное чувство.

Тьма охватила его, а воздух неожиданно стал таким тяжелым, что легкие не могли его вдохнуть. Эндрю сел, хватая ртом воздух, сердце его тяжело колотилось.

Определенно что-то не так.

Происходит нечто опасное.

Эндрю вскочил с постели, нащупывая в темноте одежду. Быстро одевшись, он распахнул дверь спальни. Несколько подернутых пеплом углей еще тлели в камине, но разжечь ими лампу не удалось бы. Эндрю устремился к двери, ведущей в коридор, не имея отчетливого представления о том, куда нужно бежать. И все-таки что-то властно гнало его вперед.

Коридор был пуст. Эндрю на мгновение заколебался, потом свернул налево, двигаясь осторожно и не отрывая руки от камня стены. То теплые, то холодные дуновения воздуха касались его лица. Эндрю отчаянно мечтал о том, чтобы у него вдруг появилась хоть сотая часть дара искателя, которым обладал Финлей.

Может быть, следовало бы позвать на помощь — но как объяснить не поддающееся объяснению чувство? Колдовской силы у него не было, а значит, не было и возможности доказать, что все это не игра его воображения.

Эндрю помедлил в галерее, там, где начиналась лестница, ведущая в главную пещеру. То, что он выслеживал, находилось именно там, но Эндрю строго-настрого было запрещено приближаться к Ключу, который как раз в главной пещере и находился. Придется идти в обход.

Подождав в надежде, что услышит голоса, Эндрю стал пробираться по извилистым туннелям; всякая сонливость давно уже его покинула. Только убедившись, что он обогнул главную пещеру, Эндрю снова помедлил в надежде, что увидит или услышит хоть что-то.

Он уже хотел двинуться дальше, когда различил еле слышный шепот. Ему этого оказалось достаточно: именно такого звука он подсознательно и ждал. По первой же лестнице он устремился вниз, повернул, спустился еще ниже и добрался до двери в одно из классных помещений.

Эндрю без колебаний распахнул дверь, вошел и решительно захлопнул створку за собой. К нему повернулись ошарашенные лица трех человек. В глубине комнаты, сложив руки на груди, стоял Нейл, на столе перед ним лежала открытая книга. Ближе к двери, сжимая в левой руке аярн, казавшийся совсем маленьким в сильных пальцах, находился Лиам. Зеа с невинным видом сидела перед ним на стуле, сложив руки на коленях, как учительница, объясняющая урок.

Эндрю хватило одного взгляда, чтобы покрыться холодным потом. Быстро подойдя к Нейлу, он схватил лежащую перед ним книгу и захлопнул ее. Не нужно было быть колдуном, чтобы понять, что затеяли эти трое.

— Вы что, совсем свихнулись? — прошипел Эндрю, не забывая о том, что кто-то может услышать его голос. — Сколько раз вам нужно твердить, чтобы до вас дошло: эта затея опасна!

— Да брось, Эндрю, — первой пришла в себя Зеа. Она вскочила, подошла к столу и страстно зашептала: — Какая тут может быть опасность? Герцог Роберт проделывал такое тысячу раз. И разве не удалось это Кенрику, когда он пробрался в лагерь, чтобы отравить принцессу Галиену? Как, по-твоему, они научились, чему нужно? Требуется только практиковаться. Лиам обладает достаточной силой и умением, чтобы создать по-настоящему хорошую иллюзию. Почему бы ему не сделать следующий шаг и не стать невидимым?

Эндрю на мгновение запнулся, потом обрушился на Лиама, намеренно не обращая внимания на Нейла:

— Ты должен бы соображать, что делаешь. Я думал, ты больше не позволишь ей подбивать себя на такие глупости.

— Ни на что она меня не подбивала, — упрямо мотнул головой Лиам. — В последний раз я был очень близок к успеху, только меня остановил Финлей. Сейчас я тоже был близок... Так что если не желаешь стать невидимым сам, не шуми и дай мне заняться делом.

— Тебя это не касается, — добавил Нейл, протягивая руку к книге. — Разве тебе не полагается быть в постельке? Разве твоя мамочка тебя не хватится? Ты ведь не хочешь влипнуть в неприятности, верно?

— Вы просто не слушаете! — в отчаянии воскликнул Эндрю. — Есть же причина для того, чтобы пространственный сдвиг и прочие такие вещи были запрещены! Или вы думаете, что колдуны на протяжении столетий просто ни с того ни с сего считали, будто для нас есть действия позволительные, а есть запретные?

— Для нас? — насмешливо протянул Нейл. — Ты не колдун. Ты не знаешь, о чем говоришь. — Он повернулся к Эндрю спиной, отбросив его возражения с холодностью, от которой гнев Эндрю вспыхнул с новой силой, заставив его забыть о страхе.

— Я, по-твоему, не знаю? — Эндрю постучал по книге костяшками пальцев. — А вы прочли книгу целиком? В последних трех главах описывается больше двух десятков экспериментов вроде вашего, которые кончились ужасно плохо.

— Ах, только послушайте знатока, — пробормотала Зеа достаточно громко, чтобы все ее услышали. — Ты уж прости меня, сынок нашего почтенного джабира, но у тебя-то никакой колдовской силы нет, сколько бы книг ты ни прочел. Если не хочешь смотреть, отправляйся в постель. Мы вовсе не собираемся лишать тебя сна. Вдруг твоя маменька обнаружит, что ты плохо себя вел, и накажет тебя! Мы вовсе этого не хотим.

Эндрю мог только беспомощно смотреть на нее. Зеа и ее приятели не желали слышать никаких доводов, и угроза привести Финлея или еще кого-нибудь ничего не изменила бы. Они просто перестали бы с Эндрю разговаривать, а свою глупую попытку повторяли бы снова и снова, пока кто-нибудь из них не погиб бы. Да если бы Эндрю и побежал бы звать на помощь, Лиам просто натворил бы еще больших бед, попытавшись проделать все быстро, пока никто их не остановил.

Эндрю видел для себя лишь один путь, да и то не был уверен, что сможет осуществить свой блеф, не нарвавшись на неприятности.

— Я останусь. Нейл, пойди и сядь вон там, в углу у двери. Придвинь стол и сиди за ним. Зеа, отправляйся туда и ты.

— Ты что, собрался нам приказывать? — с возмущением почти закричала Зеа. — У нас все получалось, покаты...

— Ты прочла книгу? От корки до корки? — Когда Зеа ничего не ответила, Эндрю повернулся к Нейлу и Лиаму. Те тоже промолчали. Какая-то часть Эндрю трепетала от ужаса: чем-то кончится его дерзкая попытка... Проклятие, все они старше его, более обученные, несравненно более опытные... И все же Эндрю без колебаний бросил: — Да, собираюсь. Садитесь так, чтобы стол вас загораживал. Если начнутся неприятности, выскакивайте и закройте за собой дверь.

— Если ты что-нибудь сделаешь с книгой, — прорычал Нейл, красный от ярости, — клянусь, я тебя...

Он не договорил, но Эндрю прекрасно понял угрозу. И все равно нужно было действовать... Эндрю в душе молил богов, чтобы ему все удалось. Он крепко стиснул книгу, придав лицу решительное выражение. Сначала никто из остальных не двинулся с места. Нейл и Зеа смотрели на Лиама, который, в свою очередь, разглядывал Эндрю с таким безразличием, что того охватил ледяной озноб. Потом Лиам коротко кивнул. Еще минута, и все было готово. Эндрю указал Лиаму на середину комнаты и сам встал перед ним.

— И все-таки я не понимаю, почему вам так не терпится...

— Откуда тебе понять!

— Но почему?

— Ты же герцог. У тебя есть земли, поместья, должность при дворе кузена-короля. У нас есть только колдовская сила, которой мы можем повелевать, а нам и ее не дают использовать должным образом. Что еще тебе нужно понимать?

Конечно, они и не могли смотреть на вещи иначе...

— Хорошо. Так все-таки какую часть книги вы прочли?

— Достаточно много.

— Нет, недостаточно, иначе вы уже все освоили бы. А теперь слушай. Дважды глубоко вздохни и медленно выдохни воздух. Закрой глаза и сосредоточь внимание на какой-нибудь точке внутри себя. Если слышишь, как бьется твое сердце, сосредоточься на нем. Можешь считать удары, если хочешь. — Эндрю дождался, пока Лиам кивнет, и продолжал: — А теперь представь, что рядом с тобой кто-то стоит, стоит так близко, что ты можешь коснуться его рукой. — Лиам снова кивнул. — Собери всю свою колдовскую силу, пусть она заполнит тебя от подошв до кончиков волос. Заставь силу хлынуть через аярн в твоей руке в того, кто стоит рядом.

Последовала долгая пауза; Эндрю почти мог ощущать силу, исходящую от стоящего перед ним колдуна. Лиам был старше его, он учился колдовству уже пять лет, но явно еще не обладал необходимой властью над собой.

— Делай все медленно, не дави. И не позволь взять власть над тобой тому, что ты делаешь.

Еще одна долгая пауза. На лице Лиама выступил пот. Наконец, не открывая глаз, он снова кивнул.

— Хорошо. Теперь не делай ничего, пока я не скажу. Когда же я дам команду, нужно, чтобы ты представил себе, что делаешь шаг в сторону и входишь в воображаемого человека рядом с собой. Когда ты это совершишь, тебя уже не будет там, где ты сейчас. Можешь ты увидеть это внутренним взором?

Лиам нахмурился, но все-таки кивнул.

Эндрю оглянулся на остальных, чтобы удостовериться: они в безопасности, и глубоко вздохнул, снова поворачиваясь к Лиаму. Он знал: если Лиам потеряет контроль над ситуацией, скорее всего он убьет и себя, и его.

— Готов? — спросил он, пристально вглядываясь в лицо парня. Когда тот снова кивнул, Эндрю скомандовал: — Давай. Шагни в сторону.

Эндрю затаил дыхание. На мгновение ему показалось, что ничего не произойдет, — и тут неожиданно Лиам у него на глазах исчез. Исчез, снова появился, опять исчез. На этот раз прозрачный контур сохранился, но Лиам явно твердо вознамерился добиться успеха.

Эндрю не позволил себе протянуть руку к Лиаму. Любое отвлечение могло убить их обоих. И все же сердце его отчаянно колотилось, словно побуждая Эндрю обратиться в бегство, пока не поздно.

— Смотрите! Ему удается! — прошипела Зеа откуда-то сзади, но Эндрю махнул рукой, требуя тишины.

Лиам судорожно вздохнул, однако он все еще держался — бледная полупрозрачная фигура, сквозь которую просвечивали стены комнаты.

Эндрю понимал, что не может позволить этому продолжаться. Если несчастье до сих пор не случилось, то уже и не случится. Он открыл рот, чтобы объявить о конце эксперимента, — и тут Лиам исчез.

Эндрю поспешно вскинул руку, отчаянно стремясь помешать Зеа издать победный крик. Сейчас любая помеха была бы катастрофой.

— Достаточно, Лиам, — пробормотал он, оглядывая комнату в попытке обнаружить исчезнувшего колдуна. — Сейчас, как только почувствуешь, что смещение надежно, сделай шаг вперед, ко мне. При этом ты должен сосредоточиться и удержать смещение.

Эндрю совершенно не представлял себе, насколько выполнимы его указания, пока Лиам вновь не стал видимым — на добрых два шага ближе к нему: сначала смутно различимая фигура, потом вполне материальная, потом снова полупрозрачная.

Да, пора, пора кончать...

— Лиам, теперь нужно постепенно возвращаться, — понемногу, не спеша. Возвращайся, пока не почувствуешь, что сила внутри тебя улеглась. Вот так! Еще немножко!

Мгновение ничего не менялось, потом тело Лиама обрело больше материальности, больше цвета... В тот же миг Лиам скривился от боли, и Эндрю ощутил поток силы. Это заставило его двигаться так быстро, что он оказался не способен уследить за собственными действиями. Для Эндрю существовал только Лиам и пульсирующий силой аярн в его руке. Эндрю выбросил руку вперед и вцепился в аярн, отчаянно пытаясь остановить приближающуюся беду.

Свет ослепил Эндрю, какая-то сила швырнула на пол, в ушах стоял гул. Лиам повалился на него. И вдруг все кончилось. Проморгавшись, Эндрю обнаружил, что снова отчетливо видит окружающие предметы.

Первое, что привлекло его внимание, были изумленные взгляды Нейла и Зеа, выглядывавших из-за стола. Эндрю со стоном перекатился на спину и сел. Глаза лежавшего рядом Лиама были широко открыты, по лицу расплывалась идиотская улыбка.

— Я сумел!

Только тут Эндрю заметил, что тоже глупо улыбается.

— Пожалуй, сумел. Поздравляю. Встать можешь? Лиам повернулся так, чтобы видеть Эндрю.

— Как тебе удалось это сделать?

— Сделать что?

— Удержать ответный удар.

— Мне и не удалось. Разве ты не видишь, что мы растянулись на полу, хотя мгновение назад стояли?

— Да, это я заметил. — Лиам с кряхтением поднялся на ноги и протянул руку, чтобы помочь Эндрю. Зеа и Нейл кинулись к ним; лица обоих расплывались в таких же торжествующих улыбках, как и лицо Лиама.

— Ну что, теперь вы удовлетворены? — Эндрю хотел получить ясный ответ, чтобы не пришлось прятать книгу от колдунов-недоучек.

— Пожалуй, — кивнул Лиам, пряча свой аярн.

— Сделаете мне одолжение?

— Конечно.

— Отправляйтесь спать. А когда в следующий раз захотите попробовать, воздержитесь.

Лиам коротко рассмеялся и кивнул.

— Кто мог бы подумать, что ты такой знаток запретного искусства, а? Ладно, пошли. Уже поздно, и если нас здесь поймают, неприятностей не оберешься.

Эндрю вышел из комнаты следом за остальными, потушив предварительно лампу. Он проводил глазами расходившуюся по своим комнатам молодежь, потом двинулся в долгий путь вокруг главной пещеры. К тому времени, когда он добрался до покоев своей матери, он уже вовсю зевал. Однако Эндрю не остановился и продолжал идти, пока не оказался у двери Генри.

Из комнаты долетали тихие голоса. Войдя, Эндрю увидел, что Финлей сидит в кресле у стены, а Дженн и Арли разговаривают у двери, ведущей в спальню Генри.

— Эндрю! — Улыбку Дженн сменило выражение тревоги. — Что ты тут делаешь в такой поздний час? Я думала, ты давно спишь.

— Я... я хотел узнать, как дела у почтенного Генри.

Лицо Дженн смягчилось, она подошла к сыну и положила руку ему на плечо.

— Мне очень жаль, милый... Он умер несколько минут назад.

— Ох... — Эндрю крепко обнял мать. — А как Селия?

— Она все еще с ним, но пока держится мужественно. Эндрю просительно посмотрел на Дженн.

— Не смогли бы мы задержаться и присутствовать на похоронах?

— Учитывая снегопад, я не рискну позволить вам задержаться. Прости меня.

— Я понимаю. — Эндрю слабо улыбнулся. — Пожалуй, мне лучше вернуться в постель.

— Я встану утром, чтобы проводить вас.

Взгляд Эндрю обратился к закрытой двери спальни, потом снова устремился наДженн. Она выглядела очень усталой, глаза ее покраснели, лицо было бледным. Порыв сыновней любви заставил Эндрю наклониться к ней и поцеловать в щеку.

— Доброй ночи, мама. Утром еще увидимся.




Глава 7


Годфри намеренно выбрал дальний путь вокруг монастырского двора, чтобы оставаться на солнце; ему совсем не хотелось дрожать, обходя его по более короткой, но скрытой тенью стороне. Однако и это не вполне помогло: Годфри чувствовал холод камня под ногами сквозь подошвы сандалий, а кончик носа у него утратил чувствительность. Зима еще только началась, но жители Марсэя уже замерзали.

Должно быть, он стареет... Ведь не так много времени прошло с тех пор, когда такое утро только придало бы ему свежести и готовности трудиться целый день. Теперь же, хотя дел у него прибавилось, Годфри все чаще посещало незнакомое прежде желание полежать под одеялом и дождаться тепла, прежде чем вылезти из уютного кокона.

Только, конечно, поддаться искушению и пропустить утренние молитвы было бы нарушением благочестия.

Годфри улыбнулся своим мыслям. Как ни плохо шли дела в Люсаре, все-таки на сердце становилось теплее оттого, что чувства юмора он не утратил. Он свернул в зал капитула и обнаружил, что другие архидьяконы, Френсис и Олер, уже заняли свои места. Френсис был человек вспыльчивый, но при этом, как ни странно, удивительно мудрый. Свою лысую голову он согревал зимой, никогда не откидывая капюшона сутаны. Олер же был педантом с ног до головы, и это иногда воспринималось как отсутствие чувства юмора, что, по мнению Годфри, не соответствовало действительности. Хотя Олер был на несколько лет старше Годфри и Френсиса, он, казалось, лет десять назад перестал стареть, и его возраст выдавала лишь стальная седина волос. Оба архидьякона подняли глаза, когда вошел Годфри, и перестали шепотом переговариваться, дожидаясь, пока тот присоединится к ним. Годфри опустился на свое место рядом с ними, лицом к собравшимся братьям, и стал ждать начала ежедневного собрания капитула.

— Думаю, вы уже слышали? — прошептал Олер, лицо которого оставалось совершенно неподвижным.

— Годфри всегда на два шага опережает остальных, — откликнулся Френсис; шутливость тона делал а его слова необидными.

— Это потому, — тоже шепотом ответил Годфри, оглядывая обоих архидьяконов, прежде чем подняться на ноги, — что я на самом деле умею читать мысли, братья. Однако каковы бы ни были новости, нельзя ли поговорить о них после собрания?

Когда ни Френсис, ни Олер ничего не ответили, Годфри приступил к обсуждению предстоящих монастырских дел и сел, только когда один из монахов начал ежедневное чтение главы из Писания. Через некоторое время холод каменной скамьи пробрал Годфри до костей, и он порадовался, когда чтение было закончено и можно было закрыть собрание. Годфри дождался, пока все монахи, кроме двоих его коллег, вышли из зала. Встав и размяв затекшие ноги, он повернулся к Френсису и Олеру.

— Так о чем я должен был слышать?

— Вы же умеете читать мысли, — сухо бросил Френсис. Олер неодобрительно пощелкал языком и покачал головой.

— Опять этот отшельник из Шан Мосса, Годфри. Вы знаете о его последнем видении?

Только чувство самосохранения не позволило Годфри закатить глаза. В его жизни было время, когда он доверял всему, что исходило от лесного отшельника. Однако отшельник в Шан Моссе жил уже более столетия, и эта роль явно переходила от одного монаха к другому; некоторые пророчества, о которых Годфри пришлось услышать в последние месяцы, не могли не вызывать недоверия. Впрочем, ни братья, ни страна, скатывающаяся в бездну отчаяния, не разделяли его сомнений, находя надежду в чем угодно.

— Нет, о последнем не знаю. Какую новость я пропустил?

— Вы лучше выслушайте все внимательно, — посоветовал Френсис, заметив скептицизм Годфри. — На основании видений отшельника уже пишутся книги по истории. Не хотите же вы стать известным потомству как священник, который пренебрег предостережениями?

— Был бы счастлив, — вздохнул Годфри, — вообще не стать известным потомству.

Олер поднял руки, призывая обоих собеседников к молчанию.

— Отшельник видел ее. Видел воплощение Минеи, снизошедшей к нам. Это наверняка следует отпраздновать. В этом году он видел ее уже одиннадцать раз. Я просмотрел летописи — никогда не бывало так много...

— А он сказал, где мы ее отыщем? — перебил его Годфри, уже думая о работе, которая ему предстояла. — И что нам следует делать, когда мы ее отыщем?

— Нет. Вы же знаете, Годфри, таких деталей в его видениях не бывает.

— Нуда, хватит и того, что видения появляются так своевременно. Это все? У меня и в самом деле много работы... — Френсис рассмеялся, а Олер насупился. — Что еще?

Френсис повернулся к Олеру.

— Наш собрат слишком занят, чтобы из-за сегодняшних дел беспокоиться о будущем.

— Не кажется ли вам странным, — сказал Олер, поднимаясь на ноги, — что весь этот год полон знамений и пророчеств? А теперь мы получили распоряжение Кенрика... — Годфри замер на месте, потом оглянулся, чтобы удостовериться: тяжелые двери зала закрыты. Однако Олер продолжал, не обращая на это внимания: — Ведь были и другие видения, кроме тех, о которых стало известно епископу... и нам. Отшельнику уже не раз являлась битва при Шан Моссе, схватка между... — Олера передернуло. — Между его светлостью герцогом Хаддоном и гильдийцем, Нэшем. Для любого, кто готов слушать, ясно: корень всех несчастий в одном — в колдовстве. Хотел бы я знать, что, по-вашему, нам теперь делать.

— Делать? — Брови Годфри поползли вверх. Сейчас он намеренно выбросил из головы свою связь с Мердоком, а через него — с Робертом Дугласом. Заговорить об этом он не мог, даже если бы хотел, — а такого желания он не испытывал. — Не уверен, что мы в силах сделать хоть что-нибудь. По крайней мере до тех пор, пока не решимся объявить священную войну колдунам... и позвольте напомнить вам, что наш король — один из них. Поскольку ни один из нас не достиг ранга епископа, хотел бы я услышать, что, по-вашему, нам следует предпринять? Что до меня, я вижу прок в одном: делать свое дело и быть готовыми действовать, когда придет время.

— Вот слова истинного патриота, — засмеялся Френсис. Он тоже поднялся и положил руку на плечо Олеру. — А ведь он прав. Благодари богов, что Бром болеет и не склонен с ходу объявить священную войну. Ни к чему нам торопить события больше, чем необходимо.

Олер по-прежнему хмурился.

— Надеюсь, вы серьезнее отнесетесь к делу, когда толпы народа начнут ломиться в дверь базилики, требуя ответов.

— Несомненно, — кивнул Годфри. — Я ведь буду там с ними.




Осберт разломал последний кусочек хлеба и обмакнул его в жидкую молочную кашу. Кусочки яблок и других фруктов придавали каше сладость и аромат. Хотя многие считали такую еду подходящей только для немощных, Осберт в душе предпочитал ее любой другой.

Когда слуга снова наполнил его кубок, Осберт отправил в рот последний кусочек и откинулся в кресле, вытирая пальцы куском грубого полотна. Перед ним стоял один из его самых доверенных агентов. Таких у него осталось совсем мало, и тех пятерых, что еще оставались, можно было считать подарком судьбы. Человек ждал, усталый, в грязной дорожной одежде, которая так странно выглядела на фоне роскоши кабинета Осберта.

Проглотив пищу, Осберт спросил:

— Так с тех пор Нэш ни разу и не покидал замок Рансем?

— Нет, господин.

Осберт кивнул и помахал рукой слуге, чтобы тот принес агенту чего-нибудь горячего. Поднявшись из-за стола, проктор подошел к окну, из которого открывался вид на королевский замок. Ветер, сотрясавший рамы и гулявший по комнате ледяными сквозняками, весело развевал флаги на стенах. Между флагами виднелись насаженные на пики головы людей, казненных на протяжении года за предательство, — вернее, обвиненных в предательстве, что было совсем не одно и то же.

Было время, когда такая казнь ждала любого, обвиненного в колдовстве, несмотря на то, что тогда способа доказать вину не существовало. Теперь же человек мог быть назван предателем без всякого намека на доказательства, несмотря на свидетельства как друзей, так и врагов; сколько бы он ни уверял в своей невиновности, его голова оказывалась на пике после того, как несчастного заставляли присутствовать при других казнях, — в назидание тем, кто еще верил королю.

Горькие уроки людям, и без того страдающим от горечи жизни.

— Скажи мне, — заговорил Осберт, отворачиваясь от унылого вида за окном и наслаждаясь теплом своего кабинета, — что, по-твоему, затевает Нэш?

— Не могу утверждать с уверенностью, господин, — ответил Лайл, — ведь мы не видим очень многого из того, что он делает, а то, что видим, часто кажется бессмысленным.

— Это так, но не достаточно ли того, что удалось увидеть, чтобы надеяться: между Нэшем и Кенриком возникли разногласия?

Задумчиво выпятив губы, Лайл покачал головой.

— Одного этого недостаточно. По крайней мере, пока. Осберт кивнул. Он не имел желания затевать что-то против Нэша — во всяком случае, напрямую. И все же, чтобы выжить, нужно было как можно больше знать о человеке, который держал в своих руках его жизнь.

— Господин, вы же не можете не понимать, что изменение наших законов грозит неприятностями.

— Ты слышал о чем-нибудь, что требует моего вмешательства?

— Не то чтобы... Но всякие шепотки до меня долетали. Кое-что о вас, кое-что о короле. Многие из наших братьев не радуются нововведениям.

— Как и все мы, Лайл. Сообщи мне, если услышишь еще что-нибудь.

— Слушаюсь, господин.

— Прекрасно. — Осберт махнул рукой, отпуская агента. — Пойди и хорошенько подкрепись. Да и отдохнуть тебе нужно как следует, прежде чем отправляться в обратный путь. И еще: раздобудь себе теплую одежду. Мне от тебя будет мало проку, если мой наблюдатель превратится в ледышку. Возвращайся завтра. Есть кое-что, о чем я хотел бы знать твое мнение.

— Как пожелаете, господин. — Лайл поклонился и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Осберт снова рассеянно взглянул в окно на лишенные тел головы.

Эти люди ведь тоже все стремились остаться в живых... Все верили в свою способность на шаг-два опередить короля, все не сомневались, что уж им-то не выпадет злая судьба...

Может быть, именно поэтому все они мертвы. Осберт же полагал как раз противоположное. Какая-то часть его сознания точно знала, что его ждет, какие бы усилия он ни прилагал, чтобы избежать рока. Лучшее, на что он мог рассчитывать, — это слушаться своей трусости и как можно дольше оттягивать конец.

Он уже так долго жил, полный страха, что не был уверен, сможет ли без него существовать.




Годфри опустился на колени, сложил ладони перед грудью и поднял глаза к триуму высоко на стене часовни. Резное черное дерево выделялось на светлом камне; изогнутая треугольная рама навеки соединяла богов — Серинлета, Минею и злобного Бролеха.

Чтобы даже мысленно произнести последнее имя, Годфри должен был преодолеть внутреннюю дрожь. Распространенное суеверие утверждало, что вслух назвать Бролеха по имени значило навлечь его влияние на свою жизнь. Годфри был достаточно похож на своих предков, чтобы не поддаться искушению опробовать это на практике.

Пламя толстых свечей на алтаре дрожало и колебалась, триум отбрасывал странную тень... нетрудно было поверить, что вырезанные из дерева боги, если их призвать от всего сердца, оживут. В воздухе плыл дым курений, позади Годфри слышался тихий рокот голосов гильдийцев, возносивших свои личные молитвы перед тем, как вновь вернуться к своим делам.

Годфри отметил, что в последнее время все больше членов Гильдии посещает службы в часовне. Хотя от гильдийцев ожидалось, что они будут благочестивы и станут проявлять уважение к церкви, особых правил, определяющих выполнение ими религиозных обрядов, не существовало. Как капеллан Гильдии, Годфри каждое утро служил мессу, а вечером читал молитвы и один день в неделю отводил на то, чтобы исповедовать желающих. Его обязанности всегда были необременительны — до самого последнего времени. Теперь же все пять или шесть десятков гильдийцев, расквартированных в Марсэе — вдвое больше обычного, — являлись на каждую службу.

На их лицах Годфри читал озабоченность, страх, растерянность. Он мог лишь проявлять сочувствие... Их доверие к проктору, вера в Гильдию были поколеблены до основания, и очень многие растерялись, не зная, к кому обратиться.

Впрочем, у Годфри не было ответов на их вопросы. Более пятисот лет назад древняя Империя, Гильдия и колдуны Каббалы были союзниками. Однако времена изменились, и бывшие единомышленники вступили в великую битву на равнине Алузии. Победившая Империя вручила Гильдии святое право и долг: уничтожить колдовство, истреблять всех, у кого обнаружится запретная сила. Колдунам нельзя было доверять, их сила была объявлена греховной, а те, кто ею владел, — олицетворением зла. С самой победы в достопамятной битве Гильдия ничем не нарушала суровых установлений, не задумываясь о том, правильно это или нет.

И вот теперь долг перестал существовать, уничтоженный росчерком пера на пергаменте, отброшенный рукой проктора Осберта, направляемой королем.

Годфри очень хорошо понимал смятение этих людей. Он и сам его испытывал. Впрочем, пока он подчинялся прежним правилам, поскольку архиепископ Бром тянул с отменой церковного проклятия колдовству, что само по себе было удивительно, если вспомнить, как рабски во всем остальном он выполнял волю Кенрика, а до него — Селара.

В конце концов, в этом и была причина того, что Маккоули заточили в темницу, а Брома поставили на его место.

Опыт многих лет позволял Годфри находить слова и давать им беззвучно падать с губ, моля Минею и Серинлета об умиротворении, спокойствии, мудрости. Он молился о тех, кто был далеко, выполняя дело своей жизни, вроде Эйдена Маккоули.

Молился об избавлении...

Должно же оно когда-то прийти!

Прошептав последнюю молитву — о здравии и безопасности Роберта, — Годфри осенил лоб и плечи знаком триума и поднялся на ноги. Скрестив руки на груди, он позволил своему облачению расправиться и упасть положенными складками и только тогда повернулся ко входу в ризницу. Годфри было слышно, как у него за спиной молящиеся встают и начинают переговариваться, направляясь к западной двери.

Ему было легко предположить, о чем они шепчутся.

— Архидьякон!

Годфри остановился, ощутив что-то вроде внутренней дрожи. Глубоко вздохнув, чтобы взять себя в руки, он повернулся к темному алькову, откуда донесся голос. Из темноты появилась фигура, на которую высокий витраж бросил цветные отблески. Человек, мрачно улыбаясь, двинулся вперед; сам его вид говорил о еле скрытой угрозе. Годфри узнал его и почувствовал, как сердце стиснул страх.

— Доброе утро, милорд. — Он ощутил смешную гордость за то, как ровно прозвучал его голос. Годфри приготовился достойно встретить новый вызов.

Перед ним стоял малахи.

Барон Люк де Массе был примерно одного возраста и одного роста с Годфри, но на этом сходство и кончалось. Если Годфри всю жизнь служил богам и церкви, то у де Массе был один господин: Нэш.

— Могу я чем-нибудь вам помочь? — спросил Годфри, решив ни за что не показать, какой страх внушает ему этот человек. Ни богатая одежда, ни природная красота барона не производили на него впечатления, однако не заметить особого выражения синих глаз и того, что падавший через витраж свет превращал его золотые волосы в кроваво-красные, было невозможно.

Или это просто игра воображения?

— Надеюсь, вы и в самом деле сможете мне помочь, святой отец. — Де Массе говорил спокойно и по-деловому. Сделав шаг вперед, он продолжал: — Я хотел бы исповедаться.

Годфри побледнел и судорожно сглотнул. Де Массе, должно быть, правильно истолковал его колебание; он решительно поднял руку.

— Святой отец, я нуждаюсь в духовном утешении и рассчитываю на вас.

— Не хотите ли вы сказать, что если я откажусь, вы не будете настаивать?

Де Массе удивленно поднял брови, потом медленно покачал головой.

— Я думал, что просить об этом... Я полагал, что таковы ваши обязанности. Конечно, решать вам. — Поскольку малахи не сделал попытки принудить Годфри, у того не оказалось предлога отказаться. — Только я хотел бы исповедаться не здесь, а в базилике, если такое позволительно.

Не особенно понимая, чего от него хочет де Массе, Годфри снова кивнул и двинулся к двери. Де Массе последовал за ним.




Годфри зажег свечи на алтаре и начертил в воздухе знак триума, прежде чем повернуться к де Массе; он ни на минуту не поверил, что тот собирается искренне и с раскаянием исповедаться. И раньше бывало, что люди использовали исповедь в совсем не благочестивых целях, а уж малахи вовсе не отличались набожностью.

Конечно, они могли найти собственные способы поклонения богам, неизвестные Годфри. Роберт слишком мало рассказывал ему об этих людях, — только то, что нужно было знать Годфри для выживания. Да и могли Роберт знать такие вещи о своих смертельных врагах?

Годфри поспешил прогнать посторонние мысли. Взяв пурпурную столу, лежавшую на алтаре — символ тайны исповеди, — он благоговейно коснулся ее губами и накинул на плечи. Де Массе наблюдал за ним, сложив руки на груди; может быть, обычное высокомерие и покинуло его, однако кающимся грешником он по-прежнему не выглядел.

— Хорошо, милорд. Вы предпочитаете сесть или преклонить колени?

Де Массе задумчиво посмотрел на Годфри, потом слегка покачал головой. Повернувшись к двери, он взмахнул рукой, и Годфри узнал жест: так Роберт когда-то накладывал заклятие. Де Массе получит предупреждение, если к двери кто-нибудь приблизится.

Малахи сунул руку за пазуху и достал тонкий кожаный мешочек, зашитый по краям и запечатанный темно-зеленым воском, который выглядел так, словно служил уже много лет. То, что находилось внутри, должно было сохраниться при любых обстоятельствах. Де Массе торжественно положил мешочек на алтарь перед Годфри, не отрывая от него пальцев до последнего момента. Взглянув на Годфри, барон еле заметно улыбнулся.

— Как вы, несомненно, уже поняли, я пришел не для того, чтобы исповедаться в своих бесчисленных грехах. Я намерен просить вас об услуге, на которую не имею никакого права. Пожалуйста, поверьте: я не обратился бы к вам с такой просьбой, если бы имел иной выход.

Это странное признание разбудило любопытство Годфри. Бросив взгляд на мешочек, он спросил:

— Что за услугу вы имеете в виду?

— Если вы узнаете о том, что я мертв, я хочу, чтобы вы вскрыли этот мешочек, извлекли находящееся в нем письмо и немедленно выполнили то, о чем в нем говорится. И вы не должны никогда, ни при каких обстоятельствах никому сообщать о том, что мешочек у вас и что вы разговаривали со мной.

— Вы скажете мне, что там внутри?

— Не думаю, что это было бы разумно.

— Тогда, — Годфри заставил свой голос звучать ровно, хотя ситуация ему совсем не нравилась, — как я могу быть уверен, что я буду готов выполнить ваши инструкции?

Де Массе отошел на несколько шагов в сторону и повернулся к окну, сквозь которое лился свет, но откуда нельзя было увидеть монастырский двор.

— Я знаю, что вы хотели бы иметь доказательство того, что это не пойдет в разрез с вашим обетом, но ведь вы — человек чести, не так ли?

— Я не дам вам слова, не зная, что обещаю. Разве на моем месте вы поступили бы иначе?

— Однажды я именно так и поступил, — тихо ответил де Массе. — Я не в силах предложить вам никакого надежного доказательства, но одно могу вам открыть: человек... на которого я работаю, одержим осуществлением пророчества. Содержимое мешочка может помочь вам... достичь своей собственной цели.

Годфри зажмурился, надеясь, что отвернувшийся к окну малахи не заметит его внутренней борьбы. Неужели де Массе и в самом деле предлагает Годфри шанс разрушить планы Нэша? Не слишком ли это просто? Но нет, не просто, конечно: чтобы такая возможность у него появилась, человек, стоящий перед ним, должен был бы умереть.

— Мне нужно ваше обещание, — проговорил де Массе.

— Но почему вы обратились ко мне? Вы меня не знаете, но вам должно быть известно, что я воспротивился бы вам и таким, как вы, если бы смог.

Де Массе повернулся к Годфри лицом, хмуро улыбаясь.

— Все так, но мне известно также, что вы, святой отец, хороший человек. А для того, чтобы выполнить мою просьбу, требуется именно хороший человек. Я не мог бы доверить это дело никому другому. Будь вы равнодушны или себялюбивы, мы с вами сейчас не разговаривали бы. — Де Массе протянул к Годфри руки. — Я так... обработал мешочек, что написанное в письме исчезнет, если его попытается вскрыть кто-нибудь, кроме вас. Мне нелегко просить вас об услуге, святой отец. Поверьте, если бы во всех этих предосторожностях не было необходимости, я был бы глубоко счастлив. Мне очень нужно, чтобы вы дали обещание, о котором я прошу. Я не смею уйти, не получив его от вас.

Годфри не мог не уловить мольбы в голосе де Массе; он также видел, каким открытым и искренним стало на мгновение его лицо. Насколько он мог судить, малахи честно сообщил ему все, что только мог. Однако и как священник, и как честный человек Годфри был не в праве дать обещание, которое не собирался выполнять.

— Обещаю выполнить вашу просьбу при условии...

— Никаких условий, святой отец, — поднял руку де Массе. Его жест, сама его поза ясно говорили, что ради достижения цели он нарушит любое условие. — Могу заверить вас в одном: если я умру, вы очень захотите исполнить то, о чем говорится в письме.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен, — ответил барон.

В этом коротком ответе было что-то такое, что делало отказ невозможным. Годфри понимал, что может пожалеть о своем согласии, но с другой стороны, точно так же, как он сумел извлечь пользу из разрыва Осберта с Нэшем, вдруг ему удастся оказаться полезным правому делу и здесь? Не нужно было быть великим человеком, чтобы находить союзников; достаточно было проявлять честность.

— Хорошо, — сказал Годфри, благословляющим жестом кладя руку на мешочек, — даю вам слово. Я выполню вашу просьбу.

Де Массе на мгновение затаил дыхание, потом глубоко вздохнул и пристально посмотрел на Годфри.

— Надеюсь, такого все-таки не случится, но я позабочусь о том, чтобы в случае моей смерти вам сразу же о ней сообщили. Благодарю вас, святой отец. Ваше обещание подарило... мир моей душе. Позвольте мне вас покинуть.




В глухой ночной час, когда темнота давно уже сгустилась, де Массе, повернувшись в постели, крепко обнял Валену. Гнев все еще делал ее тело неподатливым, однако де Массе постарался ласками заглушить ее страх и смятение, как и свои собственные.

— Ох, Люк, почему ты выбрал именно его? — прошипела женщина; слова, как де Массе того и хотел, дали выход ее ярости. — Ты же знаешь, кто он такой! Знаешь, как близок он и к Осберту, и к Брому!

— Именно поэтому я его и выбрал. Он уже почти десятилетие не дает Осберту пойти ко дну и делает это вовсе не из любви к Нэшу. Годфри честный человек.

— Он знает, кто такие малахи, Люк! Как может он стать нашим союзником? Ты должен забрать у Годфри письмо и убить его!

Де Массе повернул Валену к себе и взял в ладони се прелестное лицо.

— Годфри священник. И честный человек. Он не сможет выдать наш секрет, даже если бы от этого зависела его жизнь.

— Но ведь от этого зависят наши жизни! — Валена задохнулась и не сразу смогла продолжать. — Честный он или нет, если Кенрик или Нэш начнут его пытать, он все расскажет, и ты прекрасно это знаешь.

— И что он сможет рассказать Нэшу? Что я попросил его об услуге на случай своей смерти?

Глаза Валены расширились, пальцы поспешно зажали ему рот.

— Не смей, — прошептала она, прижимаясь теснее, пользуясь своим телом, как делала это всегда, чтобы уверить его в своей любви, — не говори таких вещей, умоляю тебя, Люк.

Де Массе коснулся губами виска женщины, ощущая на горле ее теплое дыхание.

— Ты хочешь сказать, что передумала?

— Нет. — Голос Валены прозвучал тонко и жалобно. Де Массе хотелось заслонить ее, спрятать, защитить, чтобы никто и никогда больше не смог ей угрожать. Однако Валена была той, кем была, и его защита очень мало значила бы. Да и беззащитной, какой она любила притворяться, она тоже вовсе не была.

Но только не в том, ради чего он принимал такие предосторожности... Именно поэтому они так подробно все обсуждали, именно поэтому де Массе решился на самые отчаянные меры.

— Я знаю, что ты не хочешь, чтобы Годфри пришлось сдержать свое обещание, — прошептал он в темноту, — а ты знаешь, что и я этого не хочу.

— Знаю.

Де Массе снова прижал ее к себе, понимая, что спор их закончился тем, чем и начался.

— Я люблю тебя, — прошептала Валена, уткнувшись лицом ему в грудь.

— Я тоже люблю тебя. — Де Массе поцеловал Валену в лоб и закрыл глаза.




Глава 8


К тому времени, когда Годфри добрался до епископского дворца, снега выпало столько, что на каждой горизонтальной поверхности он лежал белой подушкой. Серое небо нависло так низко, что казалось обрушившейся на людей крышей. Годфри осторожно, боясь поскользнуться, поднялся по лестнице на второй этаж и беспрепятственно двинулся по галерее. В переполненной приемной его встретил Френсис, тут же увлекший его к выходящему во двор окну, подальше от суетящихся слуг и встревоженных церковников.

— Что случилось? — спросил Годфри. — Он при смерти?

— Доктора такого не говорят, — устало ответил Френсис. — Все-таки нужно, чтобы вы вправили ему мозги. Вас Бром послушает. Он... он думает, что его отравили.

— В самом деле? — Трудно было представить себе, чтобы кто-нибудь стал возиться с ядом. Здоровье Брома и так уже несколько лет ухудшалось, хотя никто, конечно, не мог бы сказать, сколько он еще протянет.

— Ну, ему и в самом деле никак не становится лучше... только я ведь не врач. Он убедил себя, что кто-то пытается его убить.

Годфри посмотрел на закрытую дверь спальни.

— Виновник — кто-нибудь, кого мы знаем?

Френсис нетерпеливо потряс головой, так что капюшон сутаны чуть не соскользнул.

— Послушайте меня, Годфри. Он решил, что умирает, и пытается позаботиться о преемнике. Поэтому-то он и хочет вас видеть.

Годфри посмотрел в лицо стоящему перед ним священнику.

— Чего вы от меня хотите?

— Вы должны решать сами, в зависимости от того, что вам диктует совесть, брат мой, — зловещим тоном процедил Френсис. — Но что бы вы ни делали, позаботьтесь об одном: чтобы он согласился на изменение церковных законов.

Пораженный, Годфри сделал шаг назад.

— Что? Но я думал, что вы решительно против...

— Не имеет никакого значения, против я или не против. Важно только то, выживет ли церковь. В первый раз в жизни я согласен с этой жабой Осбертом. Он был прав, когда без колебаний подчинился. Как вы думаете, много ли внимания Кенрик сейчас обращает на Брома? Не удивился бы, если бы оказалось, что он и в самом деле его отравил, — чтобы припугнуть.

Годфри медленно втянул воздух, стараясь уменьшить охватившее его напряжение. Бывали дни, когда он просто мечтал оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно, только не здесь.

— Он вас ждет.

— Не сомневаюсь, — сухо ответил Годфри, не слушал того, что мог еще сказать ему Френсис. Брат архидьякон может сколько угодно давать ему благие советы, но в конце концов убеждать Брома предстоит ему, Годфри.




Едва ли не первым из дел, которое собственными руками совершил Осберт, вернувшись в Марсэй после битвы при Шан Моссе, было опустошение прежнего кабинета Вогна. Часть мебели и бумаги по его приказу перенесли в более просторную комнату дальше по коридору. Окна нового кабинета выходили на королевский замок и на площадь перед базиликой.

Осберт испытывал потребность в каком-то видимом символе того, что он как проктор не собирается идти по стопам Вогна, определяя политику Гильдии.

Теперь кабинет производил впечатление порядка и покоя, не говоря уже об удобстве, чего не ценил любивший показуху Вогн. Осберт сам объяснил мастерам, каким должен быть стоящий посреди комнаты овальный стол, — ему хотелось, чтобы стол как можно меньше напоминал тот, за которым собирался королевский совет.

Нет, Осберт ни в чем не собирался подражать Вогну. Он не повторит его ошибок, не наделает таких же глупостей.

Только не наделает ли он множества других, своих собственных...

С приближением вечера Осберт приказал разжечь огонь в обоих каминах в разных концах комнаты, а увидев, что начинается снегопад, плотно задернул занавеси на окнах. Слишком уж угнетали его мысли о том, сколько еще месяцев ненастья ожидает его, прежде чем он рискнет высунуть нос наружу без пятнадцати шерстяных одежек, защищающих его от внешнего мира.




Была и еще одна причина для того, чтобы разобрать бумаги Вогна собственными руками... Некоторые обнаруженные документы шокировали Осберта, другие вовсе не удивили. И все-таки ему не удалось найти того, что он искал, — что ж, находясь в одиночестве, Осберт мог не стараться скрыть облегчение от любопытных глаз.

Вогн признался под влиянием средства, которое Осберт подмешал к его вину, что тайная библиотека Гильдии, содержащая книги, написанные еще во времена Империи, спрятана там, где никто не станет искать и где никто никогда ее не найдет. Осберт был чрезвычайно рад уверенности, что эти книги наверняка не хранятся в каком-нибудь тайнике в здании его резиденции, а значит, Нэш никогда не сможет заполучить их и воспользоваться мерзкими колдовскими знаниями для своих темных делишек.

Осберт рассеянно прислушивался к шелесту бумаг. Лайл вернулся, и проктор немедленно засадил его за работу. Теперь оставалось только ждать, пока агент дочитает все до конца и сообщит ему свое мнение. Никому другому Осберт доверять не мог.

— Управишься за час?

Лайл поднял глаза на Осберта.

— Нет, господин. Тут есть некоторые бумаги, которые мне хотелось бы перечитать еще раз, чтобы удостовериться: я все понял правильно. Всего, наверное, уйдет часа два.

Осберт кивнул. Скоро ему предстояло отправиться на королевскую аудиенцию.

— Попалось тебе уже что-нибудь интересное?

Лайл взглянул на кипу писем, полученных проктором от гильдийцев со всей страны за последние две недели.

— Насколько я могу судить, письма пришли от трех разных групп гильдийцев. Первые выражают огорчение тем, что вы произвели такие важные перемены в обычаях Гильдии без соблюдения принятых процедур и не посоветовавшись с братьями. Хотя они уважают ваше мнение, они все-таки полагают, что с ними обошлись без достаточного почтения и ожидают извинений.

— Насколько я могу судить, именно таково содержание большинства писем, которые я получаю.

— Вторая группа, — продолжал Лайл, — в ужасе от того, что вы совершили. Они не только оскорблены тем, что вы с ними не посоветовались, но и сделали бы все, что в их силах, чтобы вас остановить, будь у них такая возможность. Они больше не доверяют вам как проктору и намекают, что если вы попробуете предпринять еще какие-то решительные шаги, то встретитесь с сильнейшим противодействием. Я назвал бы авторов этих писем источником неприятностей.

— Согласен. — Осберт решил, что поступил правильно, поинтересовавшись мнением Лайла. Тот был солдатом, не понаслышке знакомым с разведкой, обманными маневрами, сбором информации. Если кто-нибудь и мог заметить серьезную угрозу, то это был именно Лайл.

— Последнюю группу я назвал бы фанатиками. Это те, кто участвовал в битве, видел колдовство собственными глазами и полагает, что наказание за него не только не должно быть отменено, а еще и в десять раз усилено. Все они торопятся, должен я заметить, уверить вас, что не верят, будто король — колдун...

— Хотя сам он открыто это признает, — сухо перебил его Осберт.

— Они пытаются отвести от себя обвинения в измене. Тем не менее на вас они обрушивают проклятия и требуют, чтобы вы или восстановили прежние законы, или подали в отставку. Многие из таких писем не подписаны. Человек, который не желает нести ответственность за собственные слова, вдвойне опасен. Вы были правы, что забеспокоились.

Еще бы не забеспокоиться! И так уже за последние пять-шесть лет все время возникали волнения, по большей части в далеких городах и селениях. Каждый раз за ними так или иначе стоял Дуглас, а солдатам Гильдии приходилось наводить порядок. А теперь эти раскольники в самой Гильдии... Многим кажется, что Гильдия сдалась, что силы тьмы и зла — колдовство — наконец торжествуют полную победу.

Главные неприятности еще впереди, в этом нет сомнения. Придется послать приказ во все гарнизоны гильдийцев, чтобы выставлялась дополнительная охрана — ведь новости пока еще в полной мере не оказали воздействия, а тогда...

Осберт поджал губы, накидывая на плечи плащ, лежавший на кресле. Снова повернувшись к Лайлу, он спросил:

— Как ты думаешь, эти люди стали бы писать такие письма, если бы проктором все еще оставался Вогн?

— Сомневаюсь, чтобы Вогн пошел на изменение законов.

— Хорошо, согласен. А все-таки?

Лайл оперся локтями о стол и переплел пальцы.

— Вогн управлял братьями в основном при помощи страха. Мало кто не дрожал перед ним. В отношении вас такого же страха они не испытывают.

— Держи все, что узнал, в секрете. Мне совсем ни к чему, чтобы все в Гильдии узнали о расколе. Я вернусь через два часа.



* * *





Стоило Годфри перешагнуть порог спальни Брома, и на него, как всегда, обрушилось зловоние. Большую часть комнаты занимала огромная кровать. Четыре резных столбика поддерживали полог из великолепного алого бархата, пол был скрыт под зелеными, синими, золотистыми коврами. В огромном камине жарко пылали дрова, занавеси на окнах, отгораживая унылый сумеречный свет, были плотно задернуты. Над столом, заваленным баночками мазей, бинтами, склянками с разнообразными снадобьями склонились двое докторов. Неподвижное тело Брома казалось еще более громоздким из-за многочисленных одеял.

Годфри постарался взять себя в руки.

— Вы посылали за мной, ваше преосвященство? Маленькие красные глазки взглянули на него, рука слабым жестом велела докторам отойти подальше.

— Годфри? Подойдите...

Стараясь дышать только ртом, Годфри приблизился к кровати. Годы невоздержанности лишили Брома природного здоровья. Уже почти два года он не покидал дворца и шесть месяцев не поднимался с постели. Дыхание со свистом вырывалось из груди Брома, пока тот с трудом поворачивался к Годфри; тот заметил черные раны, покрывавшие ноги епископа.

Только вот был ли он отравлен? Отравлен чем-то, кроме собственной прожорливости? А может быть, болезнь уже достигла мозга, затуманив сознание призрачными образами?

— Годфри, вы должны поговорить с этими лекарями. — Несмотря на болезнь, голос Брома сохранил властность. Этот человек добился высокого положения не благодаря благочестию или талантам, а только угождая королю Селару, и вот уже четырнадцать лет наслаждался роскошью, управляя церковью, которая никогда не хотела видеть его своим главой. И все эти годы Эйден Маккоули, законно избранный епископ, считался бунтовщиком и изгнанником и должен был опасаться за свою жизнь.

Маккоули никогда так не посрамил бы своего сана. С другой стороны, если бы ему оказалось позволено сохранить его, он теперь наверняка был бы уже мертв — казнен за вызов, брошенный королю.

Как, впрочем, может случиться и с Бромом. Кто мог бы подумать, что у толстяка вдруг появится мужество?

— Ваше преосвященство, ваши врачи весьма искусны, они — самые лучшие в столице. Я уверен, что они делают все, что могут, чтобы облегчить ваши страдания.

— Отошлите их, Годфри!

Подавив вздох, Годфри кивнул врачам. Он дождался, пока дверь за ними закрылась, и только тогда снова повернулся к Брому.

— Умоляю вас, ваше преосвященство, не волнуйтесь. Вам нужен отдых.

— Годфри, вы единственный, кому я могу доверять.

— Ваше преосвященство...

— Сядьте. Да сядьте же!

Годфри придвинул кресло к постели и сел. Как получалось, что подобные обязанности всегда выпадали ему? Может быть, на нем лежит проклятие? Или таково наказание, посланное богами, за ту двойную жизнь, которую он вел?

— Годфри, — выдохнул Бром, пытаясь повернуться; его болезненно-серая плоть всколыхнулась вокруг подбородка, как недопеченное тесто. — Кенрик требует, чтобы я подписал бумаги не позже конца месяца. Я оттягивал сколько мог, но, боюсь, дольше ждать он не станет. Я...

Бром умолк. Ему все-таки удалось приподняться. Теперь он сидел, опираясь на подушки; так ему лучше было видно лицо Годфри. Бром прокашлялся и промокнул губы кружевным платком. Казалось, у него уже давно заготовлен перечень того, что он должен сказать.

— Вы должны понять: король решил изменить саму структуру церкви. Он уничтожит нас всех! Проктор Осберт уже поддался нажиму и внес изменения в законы Гильдии, но я, боюсь, не могу сделать того же.

Годфри разрывался между двумя желаниями. Как священник он жаждал воспрепятствовать Кенрику в столь несвоевременных церковных реформах, но как человек, как патриот Люсары надеялся на помощь именно со стороны колдунов. Пусть Бром уступит — может быть, это хоть немного поможет Роберту.

— Ваше преосвященство, если вы уверены, что не желаете...

Маленькие глазки, почти погребенные в складках жира, метнулись в его сторону. Красные пятна превращали лицо Брома в зрелище, которым можно было бы пугать детей.

— Вы слышали новости из Шан Мосса? Насчет отшельника?

— Да, ваше преосвященство. — Годфри с трудом подавил вздох. От духоты у него начинала болеть голова.

— Тогда вы должны понимать, что Минея скоро явится нам, может быть, даже уже явилась. Когда она обнаружит себя, мы будем готовы сражаться с ней рядом, готовы еще раз выступить против зла, которым является колдовство. Когда-то это было святым долгом Гильдии, теперь стало нашим. — Бром протянул руку и вцепился в рукав Годфри. — Мы должны быть готовы ее встретить, Годфри. Вы... вы должны быть к этому готовы!

Годфри понял, как одержим этой мыслью Бром.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? На лбу Брома прорезалась морщина.

— До меня дошли слухи о злодеянии. Я уверен, что Кенрик травит меня. Если я не представлю ему желаемого до конца месяца, он разделается со мной окончательно, а потом поставит на мое место человека, который выполнит его желание. Годфри, я хочу, чтобы этим человеком стали вы.

Годфри окаменел. Несколько ужасных секунд он был не в силах дышать, не говоря уже о том, чтобы пошевелиться. Потом Бром дернул его за рукав, заставив взглянуть на усеянную кольцами руку, на которой начали открываться новые нарывы.

Епископ? Он, Годфри?

О милосердная Минея, что угодно, только не это!

— Вы должны согласиться, Годфри! Вы должны составить новые законы. Вам хватит ума и хитрости провести Кенрика и его приятелей-колдунов. Напишите церковный устав так, чтобы он не оскорблял богов и легко мог быть повернут в нужную сторону. Уступите Кенрику в мелочах, а остальное замаскируйте так, чтобы, когда придет день, церковь могла выступить против зла во всей своей славе.

— Ваше преосвященство, вы сами должны изменить законы! — Годфри наклонился к Брому, приняв наконец решение. — Вы оказали необходимое сопротивление, гораздо большее, чем сумел Осберт. Боги поймут. Я готов всеми силами помогать вам, но пусть подпишет новый устав ваша рука. Пусть Кенрик увидит, что вы нужны ему живым. — Чего больше боялся Годфри: опасности для жизни епископа или перспективы оказаться на его месте? Что он за священник, если задает себе подобный вопрос?

Бром усмехнулся, закрыл глаза и откинулся на подушки.

— Я покойник, убьет меня Кенрик или нет. Однако муки совести отнимают у меня последние силы. Я... виноват... перед своим предшественником. Я хочу искупить свою вину, прежде чем предстану перед небесным судом. Я не могу выполнить желание Кенрика.

Годфри чуть вслух не выругался, услышав такое. Бром, оказавшись на смертном одре, вознамерился позаботиться о своей бессмертной душе и не колеблясь обрекал на адские мучения Годфри, лишь бы самому не испачкать руки.

Все именно так, как и можно было ожидать от этого человека. Нет, Бром не обрел внезапного мужества; он был просто раскаявшимся трусом.

Годфри окажет любую помощь, но никогда, пока жив Маккоули, епископом не станет, как бы этого ни хотел Бром. Сан епископа имеет гораздо более глубокий смысл, чем доступно пониманию этого человека. Годфри не имел никакого желания осквернить святость долга главы церкви только потому, что Брому не хватает мужества.

Да и недостоин он...

— Обещайте мне, Годфри... Поклянитесь, что займете мое место, когда меня не станет. Я уже заготовил послание, чтобы сообщить нашим братьям: на этот раз выборов преемника не будет. Я назначаю им вас. Вам остается только дать мне слово, и я смогу умереть со спокойной душой. Так принесете вы клятву?

Годфри зажмурился от внутренней боли. Ах, к чему его принуждают... Все это так ужасно неправильно! Он не создан для того, чтобы стать епископом. Он слишком эгоистичен, слишком воинственно настроен, чтобы взять на себя такую ответственность. Ему и так приходится нелегко: заботы о собственной душе требуют много сил; как же он сможет взять на себя заботу о душах всех жителей Люсары?

Нужно было отправиться с Робертом, пока была такая возможность, трудиться руку об руку с Маккоули ради освобождения страны. Вместо этого ему приходится быть лицемером и вот теперь влезать в шкуру, носить которую у него нет ни малейшего желания.

И более того: ужасная правда заключается в том, что если он откажется, обязательно найдется кто-нибудь, кто согласится. По крайней мере, став епископом, он сможет в какой-то степени направлять события. Именно его рука, а не рука нового только о себе заботящегося Брома, напишет церковный устав.

При условии, конечно, что Кенрик одобрит назначение.

— Ну? Проклятие, Годфри, так дадите вы мне обещание? С глубоким отвращением Годфри вздохнул:

— Да, ваше преосвященство, я обещаю.

После этих слов Бром отпустил его, и Годфри, испытывая облечение хотя бы от того, что может теперь покинуть эту комнату, вышел в приемную. Оказалось, что там его ждет Френсис. Прежде чем Годфри смог что-нибудь ему сказать, Френсис с мрачным видом подал ему плащ.

— Боюсь, что тяготы сегодняшнего дня для вас еще не закончены. За вами прислал Кенрик. Он требует вас к себе немедленно.

На этот раз Годфри оказалось совсем не трудно сдержать проклятие. Походило на то, что его бесполезные сожаления только раздражали богов, и вот теперь ему предстояло держать ответ. Он затянул завязки плаща и двинулся к выходу с галереи. Френсис пристроился рядом.

— Ну? Расскажете вы мне, что у вас было с Бромом?

— Он не желает менять законы, — без всякого предисловия сообщил Годфри. — Он думает, что умирает. Бром решил не поступаться своей репутацией и оставить неприятное дело своему преемнику. Такое решение, конечно, равноценно самоубийству.

— Ох, да помогут нам все святые! — простонал Френсис. — И кто станет его преемником?

Годфри не замедлил шага. Он просто переставлял ноги, твердо решив, что доживет до конца этого дня, не потеряв ни терпение, ни рассудок.

— Я.




У выхода из епископского дворца его ждал эскорт — дзое воинов с пиками в ливрее Кенрика. Самого их присутствия было достаточно, чтобы заставить Годфри стиснуть зубы.

Этот вечер ему следовало бы посвятить исповеди, а потом всю ночь молиться на коленях. Нужно было признаться в каждой несправедливой, эгоистичной, грязной и трусливой мысли. Как, во имя Серинлета, можно называть себя священником, думая и поступая так, как сегодня думал и поступал он?

Годфри чувствовал стыд. Пока он быстрым шагом, сопровождаемый с обеих сторон посланцами Кенрика, шел к замку, лицо его горело.

Он вошел в замок и пересек двор; слуги провели его в длинную галерею, выходящую на реку. Обычно отсюда открывался вид на скользящие по воде лодки, освещенные разноцветными фонариками: суета не прекращалась круглые сутки. Однако теперь торговцы опасались ночных путешествий и предпочитали закончить все сделки еще днем, чтобы засветло добраться до селений ниже по течению, где было более безопасно, чем в Марсэе.

Годфри хотел бы присоединиться к ним: в замке стало тоже небезопасно. Ему хотелось бы оказаться где-то, где его жизнь не зависела бы от не к месту сказанного слова, от неверно истолкованного взгляда. Где-то, где люди, которых он любил и которым верил, не считались бы бунтовщиками и изменниками. Где сами его мысли не были бы осквернены секретами, которые он был вынужден хранить, и где вина за это не терзала бы его сердце.

Быть священником оказалось гораздо труднее, чем он когда-нибудь мог себе представить.

— Пойдемте, святой отец, — поторопил его слуга. — Вы задержались. Король проявляет нетерпение.

Какие-то остатки непокорства помешали Годфри ускорить шаги. Он не позволил себе поступиться достоинством священника, хотя в душе его больше и не ощущал. Он проходил мимо столов, за которыми молодые придворные играли в кости; их окружали смеющиеся красотки, думающие только о развлечениях и ничуть не обеспокоенные будущим страны. Старшие и умудренные царедворцы, которые могли бы внести в придворную жизнь более серьезную ноту, были или казнены, или изгнаны — или слишком боялись появляться в королевском замке.

— Архидьякон! — Голос короля вонзился в сознание Годфри, как меч, рассекающий плоть. — Я послал за вами час назад. Почему вы заставляете меня ждать?

Годфри стиснул руки, чтобы не позволить им дрожать. Кенрик стоял, повернувшись спиной к пылающему в камине огню, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. Рядом с ним находился Осберт, за бесстрастностью которого явно крылся еле сдерживаемый страх.

— Простите меня, сир, — низко поклонился Годфри, стараясь продемонстрировать раскаяние. — Меня вызвал епископ, чтобы дать мне распоряжения.

Глаза Кенрика сузились; казалось, эта информация заставила его пересмотреть какой-то тонкий расчет.

— Распоряжения, касающиеся изменения церковных законов, я надеюсь?

На мгновение у Годфри перехватило горло, так что он не сразу сумел ответить. Но тут краем глаза он заметил, как сжались руки Осберта, и откуда-то к нему пришла сила для того, чтобы одновременно солгать и сказать правду, предать Брома и сдержать данное ему слово.

— Да, сир.

— И что?

— Возникли трудности, сир.

— Трудности меня не интересуют.

— Конечно, сир. Однако его преосвященство так болен...

— Значит, как я понимаю, — Кенрик теперь смотрел на Годфри, как выпустивший когти коршун, готовый схватить жертву, — епископ слишком слаб, чтобы сделать необходимые изменения в уставе?

Если Кенрик узнает, что ответа от Брома не последует, епископа можно считать мертвецом. Бром мог надеяться только на то, что Годфри сумеет выторговать ему хоть немного времени.

— Мне кажется, болезнь еще несколько недель не позволит ему выполнить такую работу. При нем его врачи, и они рекомендуют ему покой.

— О, я могу обеспечить ему очень долгий покой, если он этого желает! — Кенрик рванулся вперед, его ярость и нетерпение, казалось, так и хлынули на бархатный ковер у его ног. Громкий голос короля разнесся по всему залу, заставив придворных обернуться с одинаковым выражением страха на лицах.

Годфри ждал, стараясь дышать ровно.

— Он намеренно нарушает мою волю! Посмеете ли вы отрицать это, архидьякон? — Кенрик бросил на Годфри испепеляющий взгляд. — Можете сообщить вашему епископу, что если я через неделю не получу желаемого, я велю схватить его как изменника. Посмотрим, долго ли он проживет со своей болезнью, если я кину его в ту же темницу, где его предшественник гнил два года! Сомневаюсь, чтобы в стране нашлись желающие вызволять его вонючую тушу, как вызволили Маккоули!

Годфри поднял руки, словно читая молитву.

— Простите меня, сир, но даже если он начнет работу сегодня же ночью, потребуется больше недели, чтобы сделать такие изменения в уставе, которые были бы законны.

— Прекрасно, — бросил Кенрик; его гнев не погас, а был лишь на время укрощен. — Сколько же времени нужно на самом деле?

Сглотнув, Годфри ответил:

— На сами изменения потребуется не меньше двух недель. Чтобы они обрели силу закона, нужно, чтобы новый устав был получен каждой церковью и каждым монастырем в Люсаре, с указанием точной даты, когда он вводится в действие.

— И что же получается?

— Самый ранний срок — с праздника Зимнего Солнцестояния, сир. — Годфри ничего не мог с собой поделать. Хотя последние слова он выговорил с трудом, какая-то часть его души возрадовалась этой капитуляции. Может быть, он все-таки хотел, чтобы ответственность лежала не на нем? Или надеялся, что его принудят действовать, и тогда совесть не будет его мучить?

А может быть, душа его радовалась тому, что он согласился исправить несправедливость, против которой никто не смел восстать на протяжении пяти столетий?

Кенрик думал только о собственных целях.

— Прекрасно. Пусть будет с праздника Зимнего Солнцестояния — но уж тут никаких отговорок. Осберт, когда послания Брома будут рассылаться, я хочу, чтобы вы присовокупили к ним собственное письмо.

— Какое письмо, сир?

Король помолчал; его взгляд устремился в пространство, а по изуродованному шрамом лицу скользнула легкая улыбка.

— Бы напишете от моего имени, что, раз колдовство больше не запрещено законом, я буду рад приветствовать при своем дворе любого, мужчину или женщину, кто обладает такими талантами.

— Что!

Годфри вытаращил глаза, но Кенрик ничего не замечал — ни того, как сдавленно прозвучал голос проктора, ни того, как смертельно побледнел Осберт.

— Вложите в письмо побольше искренности, — продолжал Кенрик, знаком подзывая пажа, чтобы тот налил ему вина. — Я хочу, чтобы всем было ясно: любой колдун, который пожелает поступить ко мне на службу, получит щедрое вознаграждение. В чем дело, Осберт?

— Сир... я... — Осберт дышал, как рыба, вытащенная из воды, и был не в силах издавать членораздельные звуки.

Кенрик взял кубок и стал пить вино, уверенный: Осберт быстро справится с шоком, это всего лишь мимолетное неудобство.

— Взгляните на свои карты, проктор. Отправляйтесь к себе и достаньте карты золотого века Империи. В те времена каждый князек, каждый правитель, каждый проктор Гильдии имел собственного колдуна. Мы все жили в согласии, и я не вижу причин, почему бы нам не жить так же теперь, — тем более что я, как никто, в силах этого добиться. Или вы хотите лишить меня возможности сделать Люсару столь же великой, какой была Империя?

Лицо Осберта можно было бы принять за вырезанное из дерева.

— Нет, сир. Конечно, нет.

— Прекрасно. Вы напишете письмо и представите его мне завтра к вечеру. Мы разошлем копии с теми же гонцами, что будут развозить новый церковный устав Брома по всем городам страны. Тогда никто не сможет сказать, что я приглашаю колдунов ко двору без благословения церкви. А вам, архидьякон, я поручаю позаботиться о том, чтобы епископ выполнил мои распоряжения. Все свободны.




Осберт поклонился и попятился, потом вышел из зала так поспешно, что только на лестнице заметил, что все это время задерживал дыхание. Лишь достигнув нижней ступеньки, он повернулся в Годфри и выдохнул:

— Потроха Серинлета!

Годфри откликнулся не сразу. Он оглянулся на галерею, откуда они только что вышли, и двинулся прочь. Выражение его лица, напряженные плечи ясно говорили о том, что терпение его на исходе, — что совершенно противоречило тому, как вел себя Годфри в присутствии Кенрика. Осберт знал, что неприятностей не избежать, но королевский замок был неподходящим местом для того, чтобы это обсуждать.

Радуясь возможности оказаться на свежем воздухе, Осберт молча вышел следом за Годфри во двор, где его ожидал собственный эскорт. К тому времени, когда проктор и архидьякон достаточно удалились от зданий, гильдийцы надежно окружили их, и только тогда Осберт снова заговорил:

— Бром все еще отказывается внести изменения в устав?

— Вы спрашиваете меня о Броме, когда сами только что получили приказание предать самый священный долг Гильдии? — с отвращением проговорил Годфри.

— А что вы предлагаете мне сделать, чтобы этому помешать?

— Ха! Вы говорите так, будто совсем не хотите помешать, — и мы оба знаем, что это неправда.

— Если я не предоставлю ему того, что он хочет, он просто найдет другого, который все сделает.

— И вы можете спрашивать о Броме, как будто вас заботит его судьба! — бросил Годфри.

Осберт махнул рукой в сторону Закатной башни, черным силуэтом вырисовывавшейся на ночном небе.

— Посмотрите вокруг, Годфри. Вон там, наверху, в железных клетках останки порядочных людей, схваченных без всякой причины. Не думаете ли вы, что мне хочется увидеть, как других постигнет та же судьба? — Голос Осберта понизился до шепота. — Так он отказывается внести изменения, да?

— Верно, — ответил Годфри; лицо его было сурово.

— И как вы собираетесь обойти это препятствие?

— Почему вы спрашиваете? У вас есть какие-нибудь предложения?

— Простите меня, вы совершенно правы. Церковные дела есть церковные дела. Но мне любопытно... И еще, как мне помнится, много лет назад советник Гильдии оказался в беде; тогда осмотрительный священник очень помог ему, все внимательно выслушав. Тот гильдиец хотел бы теперь отплатить услугой за услугу.

Звук, который издал Годфри, больше всего походил на горький смех.

— Насколько я помню, тот советник предпочел не открывать причины своих трудностей священнику.

— Разве с тех пор мы не проделали долгий путь?

— Вы не хуже меня знаете, что случится, если церковный устав не будет изменен к празднику Зимнего Солнцестояния. Вы слышали, что сказал король. И видели...

— Тогда мой совет, если вы пожелаете его принять, таков: сделайте все необходимое, чтобы Бром начал работать сегодня же ночью.

— Что, если мне не удастся его убедить? Что тогда? Осберт подождал, пока они не миновали ворот замка, и только тогда положил руку на плечо Годфри, заставив его остановиться.

— Королевский совет бессилен что-нибудь сделать. Кенрик намеренно устроил все так, чтобы пользоваться абсолютной властью. Апеллировать не к кому. У вас нет выбора. Законы против колдовства должны быть изменены. Не думайте о благополучии Брома — король теперь возложил ответственность на вас.

Годфри бросил на гильдийца странный взгляд. Осберт готов был бы рассмеяться, если бы вся ситуация не наполняла его таким страхом.

— Мне кажется удивительным, что Бром так долго держится.

— Почему? Вы считаете, что гораздо сильнее его, но все равно сдались без борьбы? Как и сегодня, с этим письмом?

— Чего вы от меня хотели бы? Чтобы я пожертвовал жизнью ради принципа?

— Как бы вы поступили, если бы Вогн был все еще жив и возглавлял Гильдию, как Бром — церковь? Вы же помните, с какой яростью он воспринимал все, связанное с колдовством. Даже под угрозой немилости Кенрика он отказался бы изменить законы и бросил бы вызов королю. Так что если бы Вогн был жив...

— Мы не можем быть уверены, что он мертв. Он просто исчез, вы же помните.

— Но если бы Вогн был здесь и попросил у вас совета, что вы ему сказали бы? Вы ненавидели его. Так позволили бы вы ему погибнуть или посоветовали сдаться?

— Я сказал бы ему, что следует изменить законы. Как и вы сказали Брому.

— Вы же не знаете, что я посоветовал ему именно это.

— Не знаю? — Осберт резко втянул воздух. — Так же, как не знаю, что вы втайне надеетесь: в один прекрасный день Изгнанник выступит с армией против Кенрика, уничтожит Нэша и навсегда избавит нас от этой проблемы? — Осберт помолчал, глядя на Годфри; выражение лица священника изменилось почти неуловимо, никто другой ничего не заметил бы. Потом проктор продолжал: — Я получил вчера донесение о том, что один из обозов с зерном, направлявшийся в Майенну, попал в засаду недалеко от Шан Мосса и буквально испарился. Я могу только заключить, что к этому приложил руку Изгнанник, однако сообщить Кенрику о своих подозрениях я не смею. Мы всю жизнь можем прождать, пока Роберт Дуглас соберется что-нибудь предпринять. Мне неизвестно, ни что он планирует, ни как скоро начнет действовать. Одно могу вам сказать: народ его поддержит. Проклятие, он же всегда его поддерживал... Что я действительно хотел бы знать — это почему он так чертовски долго тянет? Мы с вами снова и снова попадаем в ужасное положение... и в конце концов начинаем спорить о том, в чем на самом деле согласны.

— А мы согласны? — Голос Годфри упал до шепота. Осберт неожиданно заметил, что они давно уже стоят посередине площади, что снова начал падать снег... Только это не меняло того факта, что Годфри ждет от него ответа, ждет решения: готов ли он раз и навсегда встать на сторону Дугласа.

Только разве мог он... ведь шанс не быть уничтоженным Дугласом у него не больше, чем не быть уничтоженным Нэшем.

Вместо ответа Осберт потер закоченевшие руки.

— Мне очень жаль, Годфри, но необходимость остается все та же: вы должны убедить Брома изменить устав. Я настоятельно советую вам отправиться к нему и добиться согласия.

Годфри открыл рот, чтобы ответить, но полный ярости голос откуда-то сзади рявкнул:

— Предатель! — По камням площади раскатилось грозное эхо.

Пораженный Осберт не успел бы увернуться от удара, который нанес ему один из его собственных охранников, но Годфри успел. Одним молниеносным движением он оттолкнул Осберта, так что тот растянулся на земле. К тому времени, когда проктор поднялся на колени, вокруг сверкала сталь; трое воинов отчаянно рубились, а на земле темнела неподвижная фигура. Осберт подполз к Годфри и осторожно перевернул того на спину. Лицо священника было белым как мел, но через мгновение веки его затрепетали.

Снова раздался яростный вопль, и Осберт поднял глаза. Двое его охранников сражались с третьим воином; это был явно прекрасный боец, только вот откуда он взялся...

— О боги... — выдохнул Годфри, поднимаясь на ноги. Осберт подхватил его, не давая снова упасть. В этот момент один из гильдийцев пошатнулся, получив смертельную рану. Второй стал лихорадочно наносить удары противнику, но спаситель Осберта и Годфри явно превосходил его и умением, и весом. Скоро мертвое тело и этого гильдийца с глухим ударом упало на землю. В наступившей тишине Годфри пробормотал: — Де Массе!

Воин медленно повернулся, потом опустился на одно колено и вытер меч о плащ одного из поверженных врагов.

— Я услышал, как они сговаривались об убийстве, только не мог понять, всерьез или в шутку, и решил на всякий случай пойти следом. — Де Массе поднялся, посмотрел на Осберта, потом перевел взгляд на Годфри. — Советую вам поскорее отправляться к себе, господа. Ночные улицы небезопасны.

С этими словами де Массе коротко поклонился и двинулся обратно к воротам замка.

— Ради Серинлета, с чего бы это ему спасать наши шкуры?

— Не знаю, — пробормотал Годфри, глядя вслед де Массе. — Но догадаться можно... Вы ведь понимаете, что он слышал каждое наше слово?

Осберт сглотнул.

— Я... О, проклятие!

— Вон ваша дверь, Осберт. Входите и начинайте исполнять свои собственные советы. — Годфри двинулся в сторону базилики.

— Что вы собираетесь делать? — крикнул ему вслед Осберт.

— Лечь спать, — ответил Годфри, не оборачиваясь. — Сегодня был долгий и трудный день.




Годфри закрыл дверь своей комнаты, повернул ключ в замке и прислонился спиной к створке, глубоко дыша, чтобы прояснить мысли, — по крайней мере таково было его намерение. На самом же деле это не помогло ни избавиться от страха, ни успокоить тревоги: слишком многое из того, о чем он предпочел бы никогда не вспоминать, снова пришло ему на ум.

Бывали времена, когда церковь нуждалась в таком главе, как Эйден Маккоули. Его мужество, его мудрость и твердость характера были сейчас именно тем, чего ужасно не хватало, и Годфри знал, что он — не тот человек, который смог бы заполнить пустоту.

Однако Маккоули не было в столице. Он скрывался где-то, где Кенрик не мог бы найти и уничтожить его. Где-то, где трудился рядом с Робертом...

Как бы Маккоули поступил на месте Годфри? Практичность Осберта вызывала у Годфри отвращение, но разве сам он не требовал от Брома того же и по тем же причинам?

Вот какова цена высоких принципов...

Взгляд Годфри скользнул по комнате с ее простой мебелью и скромным убранством, намеренно выбранным им для того, чтобы не отвлекать мысли от важных вещей. Наконец, словно направляемый какой-то непонятной силой, он взглянул на свой стол со стопкой книг и бумагой, чернильницей и пером, готовыми служить.

Не задумываясь о том, что делает, Годфри прошел к столу, сел, взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и начал писать письмо Роберту.

К празднику Зимнего Солнцестояния, сказал Кенрик. К середине зимы король намерен собрать со всей страны молодых колдунов и платить им за их искусство золотом и почестями. Чего на самом деле хотел от них Кенрик, Годфри мог только гадать, — но был уверен в одном: цель короля не могла быть благой.

Единственная надежда заключалась в том, что Роберт получит предостережение вовремя и сумеет принять необходимые меры.




Глава 9


Епископ Эйден Маккоули остался стоять па коленях, когда последние ноты «Те деум» вознеслись к крыше часовни Святого Джулиана. Сквозь высоко расположенные закругленные окна лился свет, но умиротворение, разлитое в часовне, рождал теплый розовый оттенок древнего камня стен. В воздухе еще висел слабый запах ладана, и несмотря на зимний холод, здесь епископу было теплее, чем где бы то ни было.

Это тепло было рождено гостеприимством братьев-монахов. Аббат, проявляя почтение, положенное сану Маккоули, уступил ему собственные покои и предоставил в его распоряжение библиотеку и писцов. Для аббата, похоже, не имело значения, что епископ не подданный герцога Фланхара и — если надежды сбудутся — вернется в Люсару. Взамен он попросил только об одном: чтобы Эйден не смущал души монахов рассуждениями о колдовстве; эта тема все еще оставалась болезненной и вызывала споры. До сих пор такую просьбу было нетрудно выполнять.

Конечно, Эйден понимал, что он находится в монастыре Святого Джулиана главным образом по настоянию герцога Фланхара, Гранта Каванаха. Тем не менее Эйден чувствовал себя здесь как дома и каждый день благодарил богов за то, что ему так повезло с местом изгнания.

Эйден проводил взглядом торжественную процессию удаляющихся монахов, полных спокойной веры. Неужели и он когда-то выглядел таким же уверенным в себе? И был таким же высокомерным?

Эйден улыбнулся про себя, поднявшись и поворачиваясь к боковому приделу часовни. Однако достаточно ему было сделать несколько шагов, и улыбка погасла. Своего высокомерия он лишился давно — примерно в то же время, когда повстречал Роберта Дугласа.

До чего же тяжело не представлять себе, как поступить! Эйден долгие часы молился, прося богов о руководстве. Он беседовал и слушал, проводя много времени с беглецами из Люсары, узнавал о их печалях и заботах, различал в их голосах силу и отчаяние, — и все же, даже соединив это все вместе, не мог прийти к ответу.

Чувствуя, что предстоит новый утомительный день, Эйден вышел из часовни. На фоне серого неба четко рисовались крыши монастырских зданий. Камни, которыми был вымощен двор, все еще были покрыты выпавшим накануне снегом. Сегодня снега нападает еще больше...

Спрятав руки в рукава сутаны, Эйден следом за остальными обитателями монастыря направился к трапезной. Внутри приятно пахло свежеиспеченным хлебом. Знакомый низкий голос окликнул Эйдена: 

— Доброе утро, святой отец.

Эйден улыбнулся с искренней радостью.

— А, сэр Александер Деверин! Как поживаете? Высокий воин подошел к нему, тоже улыбаясь. Улыбка словно заставила помолодеть лицо с глубокими морщинами и седеющей бородой.

— Прекрасно. А вы, святой отец?

— Готов служить святой церкви. Я не знал точно, когда вас ожидать.

Деверин развел руками.

— Все зависело от погоды. На юге, вокруг Бликстона, все дороги замело. Я целых два дня не мог выехать из замка, иначе добрался бы скорее. Я хотел бы просить вас о милости, если позволите.

— Конечно. — Эйден кивнул в сторону двери. — Давайте пройдемся.

Деверин, сцепив руки за спиной, следом за епископом вышел во двор. Он был ближайшим помощником отца Роберта, научил Роберта почти всему, что тот знал о военном деле, и до сих пор оставался верен дому Дугласов, несмотря на все тяготы последних лет. Эйден часто гадал, чего смог бы добиться Роберт без неоценимой поддержки таких людей. Как и сам Эйден, Деверин был уже немолод, но в глазах его сверкала решимость, а тело, несмотря на шрамы от многих ран, оставалось сильным и ловким.

— Как поживает ваша жена? — начал Эйден. — Удалось вам снова привыкнуть к семейной жизни?

Деверин усмехнулся.

— Матильда замечательная женщина, у нее столько энергии, что она просто сметает меня с ног. Не уверен, что человеку в моем возрасте такое на пользу.

— Ну, об этом нужно было думать, прежде чем вы на ней женились.

— Конечно, нужно было, — снова усмехнулся Деверин. — Как раз Матильды моя просьба к вам и касается. Через несколько недель я перевезу ее с младенцем сюда, в монастырь. В ближайшие месяцы мне, похоже, предстоит отсутствовать, вот я и подумал, не согласитесь ли вы за ними присмотреть. Сын отправится со мной, он уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, а вот о Матильде и малыше я тревожусь. Им еще не приходилось оставаться без меня.

— Конечно, буду рад помочь. — Эйден улыбнулся Деверину, хотя и жалел, что не может обещать этому человеку большего. Гадать о будущем в отсутствие Роберта было делом бесполезным.

Эйден двинулся к калитке, ведущей из монастырского двора в сад, за которым по склону холма раскинулась деревушка. Небольшой дом, отведенный епископу, выходил в этот же сад. Распахнув калитку, Эйден взглянул на небо, надеясь увидеть хоть намек на солнце.

— Кого-нибудь из наших вы уже видели? — Деверин говорил тихо, поглядывая на монахов, перекапывавших грядки поблизости. — Я встретил господина Дэниела: он прибыл вчера поздно ночью.

— А Оуэн?

— Он теперь быстро не ездит. Думаю, доберется к завтрашнему дню.

— Пейн должен приехать к вечеру, но погода такая, что я надеюсь увидеть его раньше: иначе дороги могут стать непроезжими.

— А как насчет Роберта? Известно что-нибудь о том, когда он может вернуться?

— Скоро — это все, что мне известно, — ответил Эйден. — Он держит подробности своих поездок от меня в секрете, так что более точного ответа дать не могу. Вы же знаете, каков он, особенно в последнее время.

— Понятно. — Деверин остановился у ворот, ведущих к деревне. Перед ними раскинулась лужайка, окруженная с восточной стороны огромными дубами, которых зима лишила листвы. За лужайкой теснились дома, на их черепичных крышах лежал снег, из высоких труб тянулись дымки.

— Он хоть что-нибудь вам говорил? — судя по голосу, Деверин не был уверен, что, задавая такой вопрос, не совершает измены.

— Очень мало.

— Я совсем не имею в виду выпытывать секреты, — поспешил заверить Эйдена Деверин, — но... — Он запнулся, явно чем-то встревоженный. — У меня есть сомнения, которые я не смею высказать ему в лицо.

Глаза Эйдена широко раскрылись; Деверин был солдатом, прирожденным воином, однако любил покой и был готов рискнуть жизнью, чтобы дать его своим близким.

— Что за сомнения?

Неужели не только он один чувствует беспокойство?

— Роберт говорил вам что-нибудь насчет своих планов?

— Он пока не объяснял, какой цели хочет достичь. Думаю, что как раз для этого он вас всех сюда и созвал.

В глазах Деверина на мгновение промелькнуло облегчение, но сомнения тут же снова охватили его. Он отвернулся от Эйдена, но тот заметил, каким суровым стал его взгляд и как решительно сжались губы.

— Он переменился.

За этими двумя словами было скрыто так много, что Эйдена снова охватил озноб страха. Он не мог притвориться, будто не понял Деверина.

— Да, он переменился.

— Мне нужно позаботиться о своих людях, но на мессу утром я явлюсь. Прощайте, святой отец. — Деверин поклонился, распахнул ворота и направился к деревне. Он успел сделать три длинных шага, прежде чем у Эйдена против воли вырвался вопрос:

— Если у вас столько сомнений, почему вы здесь? Воин замер, повернулся и снова подошел к Эйдену.

— А вы почему?

— Я не о том спрашиваю. Разве время вашей службы Роберту не истекло? Разве не позволит он вам спокойно выйти в отставку и радоваться вашей новой семье?

Широкая улыбка осветила лицо Деверина.

— Именно такие слова и сказала мне Матильда, когда я собрался сюда. Только вы же знаете: не Роберт требует этого от меня. Требует моя честь. Как ни люблю я Роберта, я был бы так же верен любому вождю, у которого оказалась бы сила и желание освободить Люсару. И все мы знаем, что Роберт — единственный, кому это под силу.

Искренний взгляд Деверина подарил Эйдену больше бодрости, чем свежий воздух зимнего утра.

— Все мои сомнения — ничто, — продолжал Деверин, — по сравнению с угрозой моей стране. Я не покину Роберта, пока Люсара не станет свободной или пока я не умру. — С этими словами, далеко разнесшимися в чистом воздухе, Деверин повернулся и снова двинулся прочь.

— Да будет так.




К вечеру небо затянули мрачные тучи, скрывшие закат и обещающие ненастную ночь. Скоро начал падать снег, пряча за густой пеленой все строения. Эйден с трудом мог разглядеть монастырскую лечебницу, хотя ее отделял лишь неширокий двор.

Поежившись от холода, он поднялся из-за конторки и подкинул дров в огонь. Пламя весело затанцевало на поленьях. Теплее в комнате становилось медленно, но яркий свет, золотой и теплый, заставил заиграть всеми красками простую мебель: три кресла у круглого стола, высокий книжный шкаф, ковер на полу. Единственной роскошью в комнате были тяжелые темно-зеленые занавеси на окнах, защищающие от сквозняков.

Эйден подошел к окну, немного отодвинул занавесь и взглянул на снежную круговерть. Слишком много часов он провел, глядя в это окно на сад и деревню за ним — в сторону Люсары. Конечно, до границы было далеко — день пути — и отсюда увидеть ее было невозможно, но она всегда присутствовала в мыслях Эйдена: черта, отделяющая безопасность от угрозы, добро от зла, жизнь от смерти.

Он уже восемь лет наслаждался комфортом в монастыре Святого Джулиана. Он получил возможность работать, писать письма и книги; физические тяготы были минимальными. Для шестидесятилетнего человека он обладал отменным здоровьем и ощущал немногие из немощей, обычных для этого возраста, — главным образом потому, что каждый день много ходил и настоял на том, чтобы выполнять свою долю монашеских обязанностей — носить воду из колодца и колоть дрова.

Некоторые монахи, как замечал Эйден, считали, что он свихнулся: с какой стати делать работу, которую за него сделают другие? Однако два года, проведенные в тюремной камере, научили Эйдена радоваться любому делу, совершаемому на свободе.

Какая-то суета во дворе отвлекла Эйдена от его мыслей. Он быстро накинул плащ, взял со стола лампу и поспешил по лестнице вниз.

Ночной воздух колол лицо холодными иглами. Огромные снежные хлопья мешали видеть, но все-таки Эйден различил фигуры у ворот: несколько человек, две лошади, небольшая тележка.

Новые беженцы...

Эйден не колеблясь поспешил к ним. Несколько монахов уже были рядом, их голоса успокаивали, сулили убежище и отдых. Эйден принялся помогать: отвел усталых и испуганных детей в теплое помещение, распорядился, чтобы лошадей поставили в конюшню. Все это время он испытывал какое-то глубокое чувство, которое могло бы оказаться отчаянием, если бы Эйден давно не запретил себе ступать на этот путь.

Как же много народа бежит теперь от тирании!

Всего путников было человек двадцать; последние еще только входили в ворота, кто-то хромал, кто-то прижимал к себе скудные пожитки. И за ними возникла фигура, которую Эйден узнал с радостью и огромным облегчением.

— Роберт!

Снежная пелена рассеялась, и Роберт предстал перед Энденом: высокий, сильный, с падавшими на плечи мокрыми черными волосами, в заляпанном грязью плаще. Он нес на руках ребенка, на его коне ехала какая-то женщина.

Плечи Роберта немного сгорбились от усталости, ноги едва не заплетались. Взгляд темных глаз, полных боли, скользнул по Эйдену, быстрая улыбка приветствовала его, и Роберт занялся своими подопечными: передал ребенка подошедшему монаху и повернулся, чтобы помочь женщине спешиться.

После этого Эйден долго не видел Роберта. Некоторые беженцы были больны, другие ранены. Когда их разместили — кого в лечебнице, кого в кельях для гостей, — наступила знакомая Эйдену по прежним временам тишина. В ней было облегчение, была благодарность богам, но также и тоска людей, покинувших родину и лишенных средств к существованию. Несчастные гадали, какой станет их жизнь на новом месте.

Ни с кем из них Эйден подолгу не разговаривал. Для этого еще будет время — завтра или через неделю, когда шок развеется, когда им особенно станут нужны его утешение и совет.

Эта работа, сама необходимость в ней разрывала Эйдену сердце...

А потом церковный колокол стал отбивать полночь, и когда Эйден снова вышел во двор, оказалось, что следом за ним идет Роберт. Эйден помедлил, чтобы хорошенько рассмотреть его в свете факелов.

— Пойдемте в дом, — распорядился Эйден. — Вы выглядите так, словно сейчас упадете в обморок.

— Вы меня убедили. Я бреду по этому проклятому снегу с тех пор, как покинул Шан Мосс больше недели назад. Я почти начал думать, что он намеренно валится именно мне под ноги.

— И что вы делали в Шан Моссе?

— Деверин уже здесь? А Оуэн? Я забыл, какой сегодня день недели. Я думал добраться сюда два дня назад, но произошла задержка.

— Из-за беженцев? 

— Да.

Эйден не стал расспрашивать Роберта о подробностях — все итак скоро выяснится... по крайней мере то, о чем Роберт сочтет нужным упомянуть. Он провел Роберта в маленькую спальню, которая была предназначена для подобных посещений. Оставив Роберта устраиваться, Эйден отправился в свой кабинет за углями, чтобы разжечь камин в комнате Роберта. К тому времени, когда он вернулся, Роберт, бросив плащ на кресло, растянулся на постели. Глаза его были закрыты, дыхание стало ровным.

Эйден с улыбкой высыпал угли в очаг и проследил, чтобы дрова разгорелись. Потом, укутав Роберта одеялом, он бесшумно вышел. Перед сном ему следовало помолиться, и не только за тех несчастных, кто сейчас спал в кельях и лечебнице.



* * *





Утро оказалось хмурым, тусклый свет еле озарял толсты и слой снега, укрывший поля. Все плоские поверхности стали серо-белыми, лишь кое-где на углах зданий проглядывал мокрый камень. Возвращаясь после утренней службы, Эйден едва не отморозил нос, а воздух из его рта вырывался густыми клубами пара.

Торопливо пройдя к двери своего кабинета, Эйден толкнул створку и замер на месте.

Посреди комнаты стоял голый по пояс Роберт, держа в руках бинт, а монах из лечебницы менял повязку на ране в боку Роберта. Монах приветствовал Эйдена улыбкой, а поднятые брови Роберта стали единственным извинением, которое он собирался адресовать епископу.

Во имя всех богов, почему он ничего не сказал вчера! И как мог сам Эйден не заметить, что Роберт ранен?

— Доброе утро. — Эйден снял и повесил плащ, а потом стал раздувать огонь в камине, чтобы Роберт, по крайней мере, не замерз до смерти. Когда епископ обернулся, он заметил на столе что-то, чего там не было накануне вечером.

— Что это?

— Это вам, — ответил Роберт.

Нахмурившись, Эйден подошел к столу и развернул сверток. В нем оказалась изумительной работы подставка для книги, устойчивая и добротная. На ней обнаружился небольшой мешочек из мягкой кожи. Эйден осторожно развязал его и вытряхнул на ладонь оправленный в серебро диск из полированного стекла.

— Не понимаю... — пробормотал он, поднимая глаза на Роберта. Тот следил за ним с плохо скрытым предвкушением.

— Это вам подарок, — улыбнулся Роберт. — Вам больше не придется щуриться или вытягивать шею, когда вы читаете. Вот и все.

Эйден был растроган. Подставка под книгу была тяжелой, а стекло — хрупким, везти их было нелегким делом.

— Спасибо, — сказал Эйден, чувствуя, как недостаточно слов, чтобы выразить переполняющую его благодарность.

Роберт дождался, пока монах ушел, натянул рубашку и подарил Эйдену одну из своих знаменитых улыбок.

— Я уже собирался идти вас искать. Нам нужно поговорить.

Отказать Роберту Дугласу всегда было трудно. Хотя ему исполнилось сорок три, его энергия и решительность не подверглись действию возраста; выглядел он гораздо моложе своих лет. Он все еще сохранял способность захватить внимание любой группы людей силой своей личности, уверенностью в себе, живой улыбкой и суховатым юмором; кабинет Эйдена был невелик, и стены его, казалось, с трудом сдерживали напор жизненной силы Роберта.

Однако Деверин был прав: за эти восемь лет Роберт действительно переменился.

— Как поживают Мердок и остальные?

— У них все в порядке, они, как обычно, разъехались по своим зимним квартирам.

— При каких обстоятельствах вы были ранены?

— Ерунда, — отмахнулся Роберт, продевая руку в рукав камзола. — Небольшая стычка с людьми Кенрика.

— Вас ранили в тот же бок, что тогда Селар? — Роберт продолжал одеваться и ничего не ответил. — По моим подсчетам, вас в четвертый раз ранили в одно и то же место.

— Такое случается.

— В самом деле? Откуда мне знать... — Эйден постарался скрыть охвативший его страх и не позволить себе причитать, как старая баба. — Может быть, вы... плохо защищаетесь с этой стороны? Или предпочитаете сражаться другой рукой? Должна быть какая-то причина... — Когда Роберт снова ничего не ответил, Эйден молча уставился ему в глаза, так что тот не смог отвести взгляда. — Вы и не думаете облегчать мне разговор.

Роберт развел руками.

— Что вы хотите от меня услышать? Ну, был я ранен. Это не имеет значения.

— Для меня имеет.

С кривой улыбкой Роберт потянулся к очагу и снял с углей медный котелок.

— А для меня — нет. Я ведь жив, верно? И все еще могу сражаться. Какая на самом деле важность, если иногда я получаю раны?

— Не похоже, что мне удастся победить в этом споре.

— Перестаньте тревожиться, епископ, — повернулся к Эйдену Роберт, протягивая кружку с горячим питьем. — Я заварил чай. Пейте. Утро покажется не таким унылым.

Эйден сдался. Когда Роберт уселся за стол, он намеренно переменил тему.

— Вы все нашли? — Накануне, когда Роберт уснул, Эйден отнес в его комнату пришедшие письма. — Там говорится что-нибудь такое, о чем мне следует знать?

— Нет, вы как всегда проделали всю работу великолепно, епископ. — Роберт вытащил стопку писем, взял из нее единственный лист и рассеянно развернул его. — Вы управляете моими финансами не хуже любого гильдийца.

Эйден фыркнул, и Роберт усмехнулся в ответ.

— Считайте это комплиментом, епископ. Похоже, денег хватит нам еще на один год.

Еще один год? Эйден сумел скрыть впечатление, которое произвели на него эти слова. Роберт лишился своих владений в Данлорне и в других местах, но ему удалось сохранить семейное достояние за пределами Люсары. По какой-то причине, которую Эйден никогда не мог себе объяснить, Роберт оставил управление финансами в руках опального епископа, совершенно в этом несведущего. Эйден мог лишь пытаться сохранить то, что имелось изначально; впрочем, по-видимому, для Роберта этого было достаточно.

Но еще один год? Продержится ли столько Люсара? Продержится ли Роберт?

Эйден повернулся к окну; занавеси были отдернуты, чтобы впустить скудный свет. Епископ постарался, чтобы следующий вопрос прозвучал небрежно.

— А остальные письма? Там нет ничего, о чем вы хотели бы мне сообщить?

— Боюсь, ничего особенно интересного, хотя я еще не добрался до конца пачки... Что-то не вижу письма от Патрика.

— Его и нет. Это может просто означать, что Патрик уже в дороге.

— Да, конечно. Остается только надеяться... А это что такое?

Эйден заметил, как нервно вертит в руках Роберт запечатанное письмо.

— Оно пришло два... нет, три дня назад. Я не знаю, от кого оно.

Роберт начал вскрывать печати, потом помедлил, словно не хотел отвлекаться от важного дела. Он спокойно протянул Эйдену лист, который развернул раньше.

— Прочтите.

Эйден, нахмурив брови, начал читать, потом вытаращил глаза, которые отказывались верить тому, что видели: слишком невероятными были новости.

Гильдия... отменяет законы... преследующие колдовство... Должно быть, чья-то неудачная шутка!

— Как я понимаю, — тихо сказал Роберт, — вы ничего еще об этом не слышали?

— Нет! Но вы уверены, что это правда?

— Я снял официальное уведомление со стены резиденции Гильдии.

Эйден еще раз перечитал бумагу. Невозможно — и все же вот оно!

— На первый взгляд кажется полным безумием.

— Как, выдумаете, поведет себя Бром? — поинтересовался Роберт, подходя к камину.

— Весь последний год Бром болеет. — С внезапно охватившим его отвращением Эйден бросил бумагу на стол. — Может быть, он и попытается блефовать, но шансы на то, что он в самом деле воспротивится, весьма невелики. Он или изменит церковный устав, или умрет, и тогда какой-нибудь другой дурак сделает это вместо него. В любом случае...

Эйден умолк, заметив, что Роберт тихо смеется.

— В чем дело?

— Ох, епископ... Прошло столько лет, и я уже думал, что все-таки убедил вас... Если мне и это не удалось, на что еще остается надеяться?

— О чем вы говорите? — Роберт перестал смеяться, вместо веселья Эйден ощутил в нем боль и разочарование. — Я что-то пропустил?

— Очень многое и в то же время ничего, — уклончиво ответил Роберт. — Вы в самом деле испытываете ужас перед тем, что после почти шести столетий такие, как я, больше не считаются проклятием рода человеческого, по крайней мере, с точки зрения Гильдии? Что закон больше не требует уничтожать нас, как паразитов? Сжигать нас живьем? Неужели это в самом деле так ужасно? Если да, то я не понимаю, почему вы в последние восемь лет пишете книги, оправдывающие колдунов. Эйден закряхтел, наконец все поняв.

— А вы, как я понимаю, не видите ничего дурного в том, что древние законы небрежно отбрасываются без соблюдения подобающих процедур и без оглядки на волю народа.

В ответ на эти слова Роберт недоверчиво поднял брови.

— Волю какого народа? Мой народ — салти пазар, колдуны — истребляется, а вы говорите о подобающих процедурах! Да вразумят вас боги, епископ! Куда делось ваше чувство справедливости?

— Не иначе как туда же, куда и ваше! — Эйден прошел к столику в углу и взял кувшин с элем, который был приготовлен к приезду Роберта. Налив две кружки, одну он протянул герцогу. — Дела делаются определенным образом не просто так. Законы, о которых мы говорим — и сотни других, — существуют для того, чтобы защищать людей. Не можете же вы этого не понимать.

— Несомненно. — В голосе Роберта по-прежнему звучала горечь. — Однако Осберт даровал нам то, чего мы добивались многие годы, и вы — упорнее остальных. Такой вот неожиданный подарок. Как вы говорите, Бром сделает то же самое. Так какая разница, если не все формальности соблюдены? Имеет ли это значение? Разве отмена несправедливости хороша не в любой форме?

— Милосердные боги, вы что, внезапно ослепли? — рявкнул Эйден, пытаясь вернуть Роберту здравый смысл. — Вы прекрасно знаете, что люди доверяют церкви и Гильдии как раз из-за существования законов, из-за подобающих процедур, потому что именно они защищают его от выскочек и узурпаторов. Если законы против колдовства можно отменить мановением руки, что вскоре станет со всеми остальными законами? Народ Люсары уже утратил доверие к короне. Скоро он перестанет верить церкви и Гильдии — и что тогда людям останется? Ни опоры, ни надежды... Что они станут усматривать в колдовстве — дар богов, каким вы его считаете?

Роберт мгновение смотрел на Эйдена, потом отвел глаза.

— Я никогда такого не утверждал. Да законы и не защитили людей от Селара. — Он остановился у стола и провел пальцем по листу с гильдийским указом. Вся поза его говорила о твердости и непримиримости. — Вы не можете понять, каково родиться с даром, о котором все говорят как о греховном, когда основополагающие законы требуют наказания за то, над чем вы не властны. — Роберт помолчал, и Эйден заметил в его зеленых глазах вспышку ненависти. — Даже если бы я ни разу не воспользовался своим даром, я все равно был бы осужден, все равно подлежал бы казни. Вы писали свои книги, потому что для вас необходимо разгадать интеллектуальные загадки, устранить дисбаланс в понимании колдовства; вы стремились исправить положение. Для меня же, который видит ситуацию изнутри, отмена дурных законов — радость, независимо от того, что тут наверняка скрыта ловушка. Я столько времени пытаюсь избавить Люсару от гораздо более мелкой тирании с помощью салти, интересы которых некому защитить! Может быть, если бы я обращал больше внимания на эту сторону дела...

Роберт не докончил мысли. Когда он повернулся к Эйдену, на его лице ничего нельзя было прочесть.

— Как видите, подобающие процедуры мало значат для меня и подобных мне. Независимо от причин, подвигнувших Осберта на отмену законов против колдовства, независимо от того, что через полгода власть может вернуться к прежним порядкам, хотя бы какое-то время я не буду всем отвратителен, а мой народ, как бы жестоко история с ним ни обошлась, хоть ненадолго станет действительно свободным. Можете ли вы это понять, епископ?

Эйден мог понять его чувства и был тронут. Ему редко случалось слышать, чтобы Роберт так свободно и так откровенно говорил с кем-нибудь. Он улыбнулся другу и, получив ответную улыбку, с облегчением отхлебнул эля и спросил:

— Что вы имеете в виду, говоря о западне? Взгляд Роберта стал жестким.

— Кенрик или Нэш, по-видимому, приказали Осберту и Брому... Не сомневаюсь, что все затеяно ради того, чтобы выманить салти из укрытий.

Эйден едва не поперхнулся.

— Не следует ли нам послать предостережение в Анклав? — осторожно выбирая слова, сказал он.

— Если я вижу ловушку, то и они увидят.

— И все-таки нужно учитывать, как отнесутся к новостям люди. Всего шестнадцать лет назад колдовство было едва ли больше, чем мифом, так что простой народ, должно быть, совсем запутался.

Роберт рассеянно кивнул, вертя в руках запечатанное письмо, на которое в пылу спора они с Эйденом не обращали внимания. Теперь же он сломал печати и начал читать.

На мгновение Роберт словно окаменел. В зеленых глазах, пока он снова не взял себя в руки, промелькнула прежняя уязвимость.

— Что там? — встревожено спросил Эйден.

Роберт моргнул, и к нему вернулась утраченная на мгновение невозмутимость. Сделав глубокий вдох, он ответил Эйдену, как будто ничто не прерывало их разговор:

— Запутался? Да, наверное. — Он сложил письмо и сунул его за пазуху. Я слышал, Деверин и Пейн уже здесь, а Оуэн должен прибыть сегодня утром. Можете вы предупредить их, чтобы они собрались здесь, никому ничего не говоря? Сегодня днем... Мне... мне нужно немного пройтись.

— Конечно. Они давно ждут такой возможности...

— Как и мы все. — Взгляд Роберта снова сделался отсутствующим, устремленным в пространство за окном. Может быть, он тоже представил себе границу, черту, отделившую одну его жизнь от другой.

Ничего больше не говоря, он вышел из кабинета.




Поездка по заснеженным полям вызвала очень странное чувство — словно он ехал обратно в свое прошлое. Окруженный падающим снегом, Роберт почти представлял себе, будто могучая колдовская сила несет его назад сквозь годы, к последней встрече с Дэвидом Маклином, одним из самых влиятельных его противников, хотя и не обладавшим никакой властью.

Отец Мики.

Было время, когда Роберт часами обдумывал, как убедить старика, как заставить его понять, что, согласившись стать членом королевского совета, он не совершил предательства по отношению к собственному народу. Роберт видел печаль на лице Мики, понимал, что тот разрывается между любовью к отцу и верностью другу, чьи взгляды он разделял. Роберт беспомощно наблюдал за раздорами в большой семье, которая оказалась разделена политическими разногласиями, разногласиями, которые не должны были и возникнуть.

Ехать от монастыря Святого Джулиана до крохотного селения, домики которого жались друг к другу, пришлось долго. В восточном конце деревушки виднелась маленькая церковь, и Роберт остановил коня, только оказавшись рядом с нею.

Не обращая внимания на обжигающую боль в боку, он спешился и привязал коня к столбу. Только скрип снега под ногами нарушил тишину, когда Роберт вошел на кладбище рядом с церковью.

Грубо обтесанные серые камни — преграда между двумя мирами — выстроились ровным рядом. Роберт не знал, куда идти, но ноги все же безошибочно принесли его в нужное место — к свежевскопанной земле, от которой исходило ощущение умершего тепла.

— Доброе утро, ваша светлость.

Роберт не обернулся, но уловил знакомые нотки в прозвучавшем рядом голосе. Ему не удалось сдержать вздох.

— Когда это случилось?

Роберт услышал шаги приблизившегося и остановившегося рядом человека.

— Четыре дня назад. Конец наступил быстро.

— Он ведь давно болел?

— Да, весь последний год. Он... ненавидел свою немощь.

— Мне очень жаль...

— Мы знаем.

— Правда? — Роберт повернулся к стоящему рядом человеку. Голубые глаза, морщинки вокруг них, кудрявые рыжие волосы, веснушки. Высокий, сильный загорелый мужчина, во взгляде которого не было ни страха, ни уклончивости.

Такой похожий на Мику...

— Я Даррил Маклин, ваша светлость. Младший брат Мики.

— Да, — пробормотал Роберт, — я помню. — Он и в самом деле помнил, даже слишком отчетливо. — Как ваша матушка?

— Печалится, но чувствует себя не так уж плохо.

— А ваши братья и сестры? Могу я что-нибудь для вас сделать?

Еле заметная, но очень искренняя улыбка появилась на таком знакомом и все же таком непохожем лице.

— Спасибо, ваша светлость, но не надо. Все, что могло быть сделано, сделано. Отец умер так же, как жил. Он... он говорил о вас в свою последнюю ночь.

— Мне так жаль... — Казалось, Роберт был не в силах сказать что-нибудь еще. В конце концов, семейство Маклин жило в довольстве и достатке до тех пор, пока он, Роберт, не открыл, что он колдун, и не начал войну против собственного короля. Тогда всем им пришлось бежать в страхе за свою жизнь, потому что Мика был его ближайшим другом. Они осели здесь, купив маленькую ферму на те деньги, что им удалось захватить с собой. Дела у них шли хорошо, но ничто не могло восполнить их потерь.

Как и потерь очень многих других.

— Он так и не смог простить вас.

Роберт поднял глаза на стоящего рядом человека.

— Таков уж был отец, — пожал плечами Даррил. Казалось, только выражение равнодушия позволяет ему держать себя в руках. — Упрям он был и не мог простить, что бы вы ни делали. Он говорил, что вы не сумели стать достаточно беспощадным, что вы не заслуживаете прощения. Мика всегда говорил, что не отцу судить. — При этих суровых словах Роберт отвел глаза.

Молодой человек несколько мгновений помолчал, потом слова — явно заранее заготовленная речь — так и хлынули из него:

— Когда вы выступите, ваша светлость, мы — братья и я — хотели бы присоединиться к вам. Помочь, чем сможем. Нас всего пятеро, и хоть мы никогда не сражались, все мы сильные и обучены держать оружие.

Роберт посмотрел на Даррила широко раскрытыми глазами.

— Еще и недели не прошло, как умер ваш отец! Он же меня ненавидел, а вы хотите сражаться со мной рядом?

Даррил поднял брови, широкая улыбка выдала его молодость.

— Не подобает нам вас судить.

Эта простодушная вера окатила Роберта, как ушат холодной воды.

— Спасибо.

Даррил повернулся, чтобы уйти.

— Мы будем готовы, как только пришлете за нами. — Он слегка поклонился и двинулся прочь. Роберт остановил его.

— Вы послали известие?..

— Мике? — Даррил обернулся, улыбку на его лице сменила печаль. — Послать-то послали... — Даррил помолчал, словно собираясь с духом, потом выпалил: — Ваша светлость, мы ничего не знаем о том, почему он больше не с вами. Только мы... мы все хотели бы, чтобы со временем вы помирились.

Каждое слово тяжело падало в душу Роберта, и он почувствовал, как в нем вскипает тьма. Демон снова нашел себе пищу...

Помириться? С Микой?

И все же в глазах Даррила светилась надежда — как раньше в глазах Мики...

— Передай своей матушке мои лучшие пожелания.

Даррил улыбнулся, повернулся и исчез за деревьями. Скоро даже шаги его затихли вдалеке, и Роберт остался наедине с призраком Дэвида Маклина.




Глава 10


— Они сказали, что земля нам больше не принадлежит и что лучше нам убираться с фермы. Папа не хотел уходить, и мама тоже... они думали дать отпор. Только мы с папой увидели, сколько их — с мечами, с копьями... Они просто ворвались в дом и стали выкидывать наши пожитки в снег. Нам позволили взять только одну лошадь и тележку. Когда папа попытался вывести вторую лошадь, ему к горлу приставили нож. А когда... один из солдат... схватил маму, брат бросился ей на помощь. Они убили его... весь снег был в крови. Мама плакала, а они над нами смеялись. Мы сложили в тележку вещи, которые они позволили нам взять, и уехали, а когда добрались до леса, остановились, потому что мама плакала, а отца солдаты поранили, и его нужно было перевязать. Мама проклинала солдат и короля. Она хотела бы их убить... Папа, наверное, тоже, только он ничего не говорил. Он только так страшно смотрел, когда из лесу оглядывался на наш дом. Я... я боялся.

Потом папа сказал, что лучше сожжет ферму, чем позволит королю ее захватить, что человеку лучше умереть, чем остаться бездомным. И тут... из лесу к нам выехал тот человек. У него был такой большой чалый конь и огромный меч. Папа хотел защищаться, но тот человек...

Эйден наклонился к мальчику и ласково положил руку ему на плечо. Он успокаивал мальчика до тех пор, пока огромные глаза снова не взглянули на него.

— Рассказывай дальше.

— Тот человек сказал, что не годится папе зря расставаться с жизнью — король этого и не заметит. Он сказал, что нам лучше отправиться с ним. Еще он сказал, что солдаты присмотрят за фермой, потому что королю нужен доход, который она приносит. Человек сказал, что отведет нас в безопасное место, и пообещал, что мы скоро сможем вернуться домой. Пожалуйста, святой отец, скажите: мы и правда в безопасности?

Проглотив комок в горле, Эйден перевел взгляд с мальчика на маленькую девочку, молча сидевшую рядом. Она в неудобной позе притулилась на деревянной скамейке, словно боясь пошевелиться. За все время она не сказала ни слова, только смотрела на брата и священника огромными испуганными глазами.

— Да, вам больше ничто не грозит. — Эйден хотел бы пообещать им, что все у них будет в порядке, но слова застряли у него в горле.

Оглянувшись на сестру, мальчик спросил:

— Что с нами теперь будет?

Эйден откинулся в кресле. Такой вопрос был неизбежен, и на него было так трудно ответить, — особенно ребенку, который ничего не смыслил в политике и для которого вся борьба ограничивалась тем, что его маме пришлось спасаться от какого-то незнакомого солдата. Эйден заставил себя улыбнуться, и улыбнуться искренне.

— Ваша семья может оставаться здесь, сколько пожелает. Монахи о вас позаботятся. А потом, когда ваши родители поправятся, вы найдете себе новое пристанище до тех пор, пока станет можно безопасно вернуться в Люсару.

Оба ребенка все еще настороженно смотрели на него, но наконец мальчик несмело улыбнулся, и этого было достаточно. Потом Эйден услышал, как дверь позади него отворилась. Повернувшись, епископ усмехнулся: вошедший выглядел смущенным, как бывало с ним всегда в церковном помещении, словно ему там приходилось признаваться в грехах, которые он предпочел бы скрыть…

— Добрый день, святой отец. Вы, как я вижу, трудитесь не покладая рук. — Эйден встал и поклонился.

Эверард Пейн, граф Кеннонбурк, был, как всегда, обаятелен, и это ощутили даже дети; он огляделся, с сочувствием кивнув новичкам.

— Деверин говорит, Роберт привез новую партию беженцев. Удалось их устроить?

— Учитывая обстоятельства, им достаточно удобно. Двое из них ранены, у одного лихорадка, но опасности для жизни нет.

— Прекрасно. — Пейн взял Эйдена под руку и потянул к двери. — Могу я поговорить с вами наедине?

— Конечно. — Эйден попрощался с детьми и последовал за графом во двор. Их охватил холодный влажный воздух; серое небо по-прежнему нависало низко, и казалось, что монастырь Святого Джулиана отрезан от всего мира.

— Вы знаете, куда отправился Роберт? — тихо, чтобы его не услышали работающие во дворе, спросил Пейн.

— Он просто сказал, что ему нужно прогуляться.

Пейн провел рукой по коротким светлым волосам, потам упер руки в бедра нетерпеливым и раздраженным жестом.

— Вы знаете, что умер Дэвид Маклин? Эйден ощутил смутное предчувствие беды.

— Милосердная Минея! — выдохнул он. Только этого Роберту сейчас не хватало! И бедный Мика...

— Значит, Роберт ничего не говорил?

— Нет. — Впрочем, Эйден не сомневался, что именно увидеться с семьей Маклин Роберт и захотел.

Пейн поджал губы, взгляд его стал пронзительным.

— Так не может больше продолжаться! Проклятие, мы должны наконец выступить!

— Пожалуйста, — прошептал Эйден, — не говорите так громко.

— Святой отец, — Пейн придвинулся ближе и понизил голос, — мы должны заставить Роберта понять, что происходит. Он раньше пользовался общей поддержкой, но он так долго не выступает против Кенрика, что многие начали думать, будто он смирился или слишком занят какими-то своими колдовскими делами, — а то и вовсе лишился рассудка. Основная причина того, что его поддерживали, — вера, будто он один знает, как освободить страну, но вы должны согласиться: восемь лет — слишком долго для любого человека. Мне приходилось слышать...

— Что именно?

— Знаете, как называют наше дело, святой отец? «Безмолвное восстание» — никто о нем не говорит, потому что и говорить не о чем. Чего ждет Роберт?

Эйдеи хотел бы думать, что сомнения Пейна беспочвенны, но такие же разговоры он слышал и от других. Знает ли об этом Роберт? За время его отсутствия ему пришло так много писем; наверняка в них есть какие-то указания на опасность дальнейшего промедления.

Но велел же он собрать людей... Или только из-за указа Осберта?

— Не думаю, что нам придется ждать много дольше, — пробормотал Эйден, воссылая безмолвную молитву о том, чтобы его слова не оказались ложью.

Пейн отнесся к его словам спокойно.

— Вот как? Прекрасно. Что ж, Деверин, Дэниел и Оуэн ждут в вашем кабинете. Теперь нам не хватает только...

Его голос оказался заглушён топотом копыт. В ворота въехал Роберт, темные волосы развевались у него за плечами. Кивнув Пейну, Роберт бросил на Эйдена взгляд, ясно сказавший епископу, что не все в порядке.

Эйден постарался заранее не тревожиться. Да, скоро он получит ответы на свои вопросы, пусть не все, что скажет Роберт, ему будет приятно услышать.




Холод окружал его со всех сторон. Хотя он вернулся с мороза в теплую комнату, хотя пламя камина и факелы ярко освещали кабинет Эйдена, хотя стены были толстыми и надежными, холод по-прежнему обволакивал его; теперь он был постоянным его спутником, как тень, которую не могут рассеять даже лучи летнего солнца.

Роберт встал у камина, прикрыв глаза, чтобы дать им привыкнуть в свету, и отхлебнул снадобья из бутылочки, которую носил с собой. Оставалось надеяться, что лекарство прогонит боль на то время, что потребуется для разговора.

Только два события были способны как-то изменить будущее. Может быть, Патрик наконец вернется и сообщит что-нибудь новое о пророчестве. Или — это было бы лучше всего, но маловероятно — Роберту удастся найти Калике.

Он был уверен, что Калике позволил бы узнать гораздо больше, чем обычно считалось. Если бы только удалось обнаружить этот загадочный предмет, может быть, он сумел бы узнать и настоящее пророчество или по крайней мере лучше понять существующее. Ну и конечно, у салти существовала легенда о том, что от Каликса зависит возможность жить на свободе, хотя как это можно было бы осуществить при теперешних условиях, Роберт себе не представлял.

Роберт сделал глубокий вдох и задержал воздух, с привычной легкостью призвав колдовскую силу. Свой колдовской взгляд он послал на запад вдоль дороги, обогнул холм... Все дальше и дальше, в глубь его любимой Люсары, ловя смутные следы присутствия живых существ — людей, животных, птиц. Он узнавал их всех, но ни на ком не задерживал внимания, устремляясь сквозь тьму на север, пока не нашел того, что искал.

Аура, такая непохожая на ауру любого другого колдуна и такая знакомая... Не понесшая урона, все еще сильная, очень сильная.

Роберт не смог подавить улыбку. По крайней мере хоть что-то приятное.

Он вздохнул, осторожно отвел колдовской взгляд и открыл глаза. За окном все так же бушевала вьюга. Завтра ехать будет нелегко, но откладывать еще хуже.

Дверь у него за спиной распахнулась, раздались голоса, звук шагов — ясные признаки того, что в комнате собираются люди. Только когда воцарилась тишина, Роберт наконец обернулся.

За столом сидели его самые старые друзья. С Дэниелом Куртнеем они еще мальчишками сражались деревянными мечами под бдительным присмотром отцов. Теперь светлые волосы Дэниела поредели на макушке, животик с каждым годом выдавался все больше, но Роберт знал: внешность обманчива, Дэниел, как и многие его сверстники, остается прекрасным воином.

Следующий из сидящих за столом если и наблюдал за мальчишескими потасовками, то только с безопасного расстояния. Деверин многие годы верно служил отцу Роберта, сражался с ним вместе против Селара у Селута и у Нанмура; в битве при Шаи Моссе он тоже участвовал и теперь слегка хромал из-за плохо зажившей раны. Рядом с ним расположился Оуэн Фицзаллан; черная повязка на одном глазу тоже была памятью о битве при Шан Моссе. Как и Деверин, он всю жизнь служил дому Дугласов, и даже теперь, в преклонных годах, все еще стремился делать все, что мог.

С другой стороны стола, спрятав руки в рукава сутаны и ничем не выдавая нетерпения, сидел спокойный и сосредоточенный Эйден Маккоули, законный епископ Люсары, человек, чья преданность своему народу никем и никогда не подвергалась сомнению. Несмотря на годы, проведенные в темнице, и преследования властей, он отказывался удалиться в более безопасное убежище, желая оставаться не далее чем в дне пути от земли, в которой он надеялся быть похороненным.

Последний из собравшихся казался не на своем месте среди этих явных мятежников, хотя в глубине души он, несомненно, ничем от них не отличался. Эверард Пейн с юности отличался красотой, и теперь, достигнув сорокалетнего возраста, все еще был хорош собой. Может быть, одежда его и не была теперь столь же роскошна, как раньше, но сохраняла свою небрежную элегантность. Впрочем, несмотря на внешность легкомысленного придворного, Пейн прекрасно понимал, какие темы будут обсуждаться за этим столом и какова цена участия в подобном разговоре.

Мальчик-слуга принес поднос с кувшином вина и кружками и поставил его перед Робертом. Другой слуга подал угощение: сдобный белый хлеб, холодное мясо, лук и редиску, а также фруктовые пирожные, от которых по комнате распространился запах лимона. Роберт дождался, чтобы слуги вышли, и запер за ними дверь. Взмахом руки он наложил на замок заклятие: если кто-нибудь окажется поблизости, Роберт получит предупреждение.

Роберт медленно прошел к своему месту во главе стола и поставил перед собой тяжелый ларец, извлеченный из тайника. Положив руки на спинку своего кресла, он оглядел своих сподвижников и встретился взглядом с Эйденом.

— Я должен просить у вас прощения, — ровным голосом начал Роберт. — Вам всем пришлось долго ждать, но вот вы здесь, и за это я благодарю пас. — Он сам расслышал в своем голосе грустную прощальную ноту. — Прежде чем мы начнем разговор, я хочу, чтобы одно вы поняли совершенно ясно. Я ни одного из вас не возьму с собой в Люсару. На этот раз не будет ни войска, ни сражений — по крайней мере, насколько это будет от меня зависеть. Довольно было кровопролития. Тем не менее ваша помощь мне нужна.

— Вы же знаете, Роберт, что получите ее, — твердо сказал Пейн, и все сидящие за столом закивали.

— Конечно, знаю. И за это тоже я вас благодарю. — Друзья улыбались Роберту, и он по привычке ответил им тем же. С этими людьми ему всегда было легко, и надежда, которую он читал в их глазах, была ему небезразлична.

Собравшись с мыслями, Роберт отхлебнул вина, показал на тяжелый деревянный ларец и сказал, ни к кому в отдельности не обращаясь:

— Здесь вы найдете все документы, письма, карты, которые могут вам понадобиться. Открыть замок могу только я. Впрочем, после моего отъезда просто взломайте крышку. — Роберт снова глотнул вина и прошел к камину. Не поднимая глаз, он продолжал: — Если я погибну, вы должны будете работать над осуществлением моих планов. Все, что вам для этого понадобится, — в этом ларце.

— Если вы хотите, чтобы мы этим занялись, — мягко сказал Дэниел, отодвигая пустую тарелку, — почему бы вам не показать нам бумаги сейчас?

Роберт смягчил свой ответ усталой улыбкой:

— Тут дело не в доверии, мой друг. Может быть, я и так слишком вам доверяю.

— Загадочные высказывания не продвинут нас далеко, — проворчал Эйден.

— Загадочные? Что ж, тогда скажу все простыми словами: я не хочу, чтобы вы сразу ознакомились с содержимым ларца, потому что боюсь — узнав мои планы, получив все данные, познакомившись с моей стратегией, вы сделаете все от вас зависящее, чтобы остановить меня, а я не могу позволить себе одним ударом превратить всех вас в своих врагов.

Эйден только фыркнул, но Пейн и Деверин понимающе усмехнулись.

— Не стесняйтесь, — добавил Роберт, снова обходя стол, — знакомиться с документами, но только после того, как я уеду. Вам нужно будет хорошо во всем разобраться.

— Так чего, господин, — Оуэн оперся локтями о стол и заглянул в глаза Роберту, — вы от нас хотите?

— Не так, Оуэн, — покачал головой Пейн. — Вам следует спросить: что собирается делать Роберт?

— Я намерен, — ответил Роберт, подходя к своему креслу, — возвести на трон Люсары Эндрю Росса Ичерна.

Говоря это, Роберт следил за выражением лиц сидящих за столом.

Первым вскочил Пейн; на лице его было написано изумление и недоверие. Заикаясь, он выдавил:

— Эндрю Росса? Откуда вы взяли подобную идею? Вы с ним говорили? Вы хорошо его знаете? Ему известно, что вы задумали?

— Вы первые, кому я об этом говорю. Дэниел, тоже вскочив на ноги, покачал головой.

— Это безумие, Роберт. Совершенное безумие! Уж не думаешь ли ты, что народ Люсары примет короля-мальчика — после всего, что он вытерпел от Кенрика? Да и слухи о его матери — что она убила мужа, чтобы бежать, что она не погибла...

— Да, — перебил его Пейн, потрясая пальцем перед лицом Роберта, — слишком многие видели ее при Шан Моссе. Никто больше не верит, что она погибла во время пожара. А раз ее видели при Шан Моссе, всем известно, что она замарана колдовством!

— Так же как и я.

— Роберт, — поднял руку Дэниел, — не надо делать вид, будто это одно и то же. Ты — герой, и народ перед тобой преклоняется. Ты проявил свои таланты полководца больше двадцати лет назад, задолго до того, как иные твои способности стали известны. Люди тебе доверяют. Станут ли они доверять Эндрю? Он никому не известен, ничего не совершил, имя его матери окутано черными подозрениями, а отцом был один из самых ненавистных приспешников Селара! И еще... — Дэниел умолк, виновато оглянувшись на остальных.

— Что еще? — спокойно спросил Роберт.

— У меня все еще есть друзья при дворе, так что иногда доходят слухи... Вот что: ты должен знать, что Эндрю близок к Кенрику. Он один из фаворитов. Они же кузены, черт возьми! Роберт, ты должен передумать.

— Другого выхода нет.

— Тогда мы должны найти другой выход! — рявкнул Пейн.

— Он же еще мальчик, — поддержал его Дэниел. — Сколько ему? Двенадцать? Тринадцать?

— Ему четырнадцать. — Прежде чем возражения начались снова, Роберт повернулся к Деверину: — А ты что скажешь?

Высокий воин повертел в руках вилку, потом положил ее на свою пустую тарелку.

— Мне думается, тут все зависит от самого мальчика.

— Почему? — спросил Пейн.

— Я помню Роберта в том же возрасте. Его сформировала судьба, также случится и с Эндрю. Успех всей затеи будет зависеть от того, насколько он силен, насколько решителен, насколько дисциплинирован.

— Вот как? — Пейн наклонился вперед. — А что, если он развращен Кенриком, а? Что тогда? Или Роберт может колдовством превратить черное сердце в белое? Если да, то почему не сделать этого с Кенриком? Хлопот будет меньше.

Роберт ничего не ответил Пейну и повернулся к Оуэну — самому старшему из собравшихся. Тот почесал подбородок и протянул:

— По-моему, вы можете столкнуться с большими трудностями...

— Вот видите! — начал Дэниел, но Оуэн продолжал, словно ничего не заметив:

— ... Но я также думаю, что это — правильный выбор. Более того, — добавил Оуэн с кривой улыбкой, — на мой взгляд и единственно возможный.

— Почему это? — рявкнул Пейн.

— Главным образом потому же, почему вы возражали против него. Его отец был кузеном Селара по материнской линии, что само по себе дает ему неоспоримые права. Он — единственный сын госпожи Дженнифер, чей прапрадед был королем Люсары. Эндрю — последний представитель нашего прежнего королевского рода. Хотя его мать, может быть, и убила Ичерна, чтобы избавиться от него, но ведь Ичерна ненавидели. Многие сочли бы ее поступок оправданным и несомненно проявлением мужества. И наконец, — — с воодушевлением закончил Оуэн, — Эндрю действительно молод. Он может сделаться именно таким королем, какого Люсара желает и в котором нуждается. Да, возможно, он колдун, но знать об этом народу ни к чему, верно? У Селара не было колдовской силы, но Кенрик имеет ее. Есть и еще одна вещь, которую вы не должки забывать.

— И что же это? — спросил Пейн, чьи протесты перестали быть такими яростными после простых слов Оуэна.

Оуэн показал на Роберта.

— Достоинства того, кто возведет его на трон. Большинство народа верит, что Роберт мог бы захватить корону, и никто не сумел бы его остановить. Какой же могучей должна быть идея, чтобы такой человек ради нее поставил другого выше себя? Если, как вы говорите, народ преклоняется перед Робертом, тогда именно его собственная репутация и пойдет на пользу мальчику. Нет, я согласен с Деверином. В конце концов осуществимость такого плана зависит от самого мальчика.

Роберт улыбнулся бы, если бы Эйден не побледнел так сильно, услышав его слова, если бы в глазах епископа не застыло выражение шока. Он почувствовал, как под взглядом Эйдена его охватил озноб, но тем не менее обратился к нему:

— Каково ваше мнение, епископ?

Секунды тянулись бесконечно долго. Ни звука... Потом Эйден медленно откинулся в кресле, решительно сжав губы.

Роберт был не дурак. Поведение Эйдена, его молчание, его взгляд... Епископ сообщит ему свое мнение позднее, когда они останутся наедине.

Что ж, прекрасно. Пусть так и будет.

Роберт взял с подноса второй кувшин с вином и обошел вокруг стола, наполняя кружки. Дойдя до Пейна, он положил руку тому на плечо и мягко заставил сесть.

— Я понимаю и ценю все, что было сказано о препятствиях. Я сам много размышлял и об этих, и о многих других. Последние шесть лет я только тем и был занят, что раскидывал умом, пытаясь найти иное решение. Однако его не существует. И бесполезно настаивать, чтобы я сам взошел на трон. Чтобы освободить Люсару от цепей, я должен сразиться с Кенриком, малахи и Нэшем, — и скорее всего со всеми ними одновременно. Я пытался предвидеть всякие обстоятельства, но скорее всего я или погибну, или буду так же ослаблен, как после прошлой схватки с Нэшем.

Пейн и все остальные не сводили глаз с Роберта. Он заставил их вспомнить, каково ему пришлось в первые дни после битвы. Потом Роберт продолжил:

— Вот тогда и настанет ваш черед: нужно будет воспользоваться бумагами из ларца. Семена возмущения я рассеял по всей стране — в самых важных для успеха местах. Без специального сигнала ничего не случится, ни один мужчина, ни одна женщина не подвергнутся опасности до последнего момента — а сигнал сможете подать только вы.

— Роберт, — предпринял последнюю отчаянную попытку Пейн, — даже пострадав в битве, вы все равно смогли бы взойти на трон...

Роберт только покачал головой, не вступая в дальнейшие споры о том, почему считает Эндрю главной фигурой для осуществления своего плана.

— Когда Кенрик и Нэш будут устранены, вы все пересечете границу и станете временным советом Эндрю. Он будет нуждаться в таких сподвижниках — опытных, преданных, решительных. Вы многие годы оказывали поддержку мне, и теперь я прошу вас оказать ее Эндрю. — Роберт отвернулся, но продолжал чувствовать спиной взгляды пятерых собравшихся за столом. — И нравится вам это или нет... простая и непреложная истина заключается в том, что трон принадлежит Эндрю Россу Ичерну, — и я позабочусь о его коронации, даже если это окажется последним, что мне удастся совершить.

Наступившую тишину нарушил лишь скрип единственного кресла, удаляющиеся шаги, скрежет ключа в замке и стук закрывшейся двери.

Роберту не было нужды в колдовской силе, чтобы понять: Эйден только что его покинул.



* * *





Если бы он лежал неподвижно и хорошенько прислушался, он, казалось, смог бы услышать, как во дворе смерзается снег. Хотя еще не рассвело, Роберт поднялся, умылся и натянул теплую одежду, готовясь в путь. Его ноги ступали по заново уложенным на место доскам пола, скрывшим тайник, где находился ларец и все его содержимое. Весьма вероятно, сам он никогда больше их не увидит...

Кинув плащ на кресло, Роберт поднял на кровать седельные сумки и тщательно упаковал их; серебряный стержень, завернутый в мягкую ткань, он уложил на самое дно, где ему ничто не угрожало бы.

Закончив сборы, Роберт вынес сумки в коридор и прислушался. В доме царила тишина. Эйден больше так и не появился. Свои последние распоряжения Роберт сообщил остальным: в нужный момент они должны были, сопровождаемые вооруженным эскортом, перебраться в замок Бликстон на юге. Оборонять замок в случае необходимости было гораздо легче, чем монастырь, да и Патрик, если объявится, первым делом явится туда. На обсуждение всех деталей потребовался не один час, но в конце концов Роберт добился общего согласия.

Он не мог не чувствовать облегчения от того, что хотя бы эта часть дела завершена. И все-таки отстраненность епископа и тревожила, и ранила его.

Роберт открыл дверь и выскользнул из дома, пересек двор и в темноте добрался до конюшни. Он направился прямо к стойлу своего коня: этим утром зрение его обострилось скорее благодаря усилию воли, чем колдовской силе.

Ловкие руки Роберта оседлали коня, приторочили седельные сумки. Выведя животное во двор, Роберт привязал его к кольцу в стене, а сам вернулся в дом, чтобы взять плащ и написать записку епископу.

Захватив из своей спальни плащ, Роберт, стараясь производить как можно меньше шума, прошел в кабинет Эйдена, нашел на столе бумагу и чернильницу и уже окунул перо, когда заметил у окна знакомую фигуру.

Роберт помедлил. Не ему было нарушать молчание.

— Вы никогда не задерживаетесь больше, чем на пару дней, — сказал Эйден. Голос его звучал ровно и мягко. — Я только вчера понял почему. Неожиданно все встало на свои места, и я так недоволен собой... за то, что позволял вам отвлечь мое внимание. — Ожидая следующих слов, Роберт затаил дыхание. — Вы говорите, что с мальчиком не разговаривали. Значит, вы не спрашивали его, как он относится к вашим планам? — Нет.

— И уж конечно, поговорить с его матерью вы тоже не пожелали?

Роберт поморщился, хотя вопрос его и не удивил.

— Вы прекрасно знаете, каковы ставки в этой игре.

— Откуда мне знать? Все, что мне известно, — это что вы желаете сделать из мальчика короля. Вы, правда, ничего не сказали о том, как, по-вашему, сочетается с этим пророчество. — Эйден помолчал и немного повернул голову, так что Роберту стал виден его чеканный профиль. — Или вы теперь решили совсем не обращать на пророчество внимания?

— У нас нет ни малейшего доказательства того, что пророчество существует.

— А как насчет Нэша?

— Насчет Нэша? Где говорится, что Ангела Тьмы будут звать именно так? Почему не допустить, что Нэш с пророчеством никак не связан? Разве невозможно, чтобы зло разрасталось само по себе? В конце концов никто не ожидал возвышения Селара — или Кенрика, если уж на то пошло. Нет никаких оснований связывать все это с пророчеством.

— Если не считать того, что в нем упомянуты вы.

— И что? Разве это делает пророчество неопровержимым?

— Ну хорошо, а как насчет Наложения Уз? Роберт взмахнул рукой, словно отметая вопрос.

— Наложение Уз ничего не значит.

— Но Дженн...

— У нас нет ничего, Эйден. Совсем ничего. — Роберт втянул воздух, моля богов даровать ему терпение. — Если бы мы никогда не услышали о пророчестве, мы не потратили бы столько времени на беспокойство по его поводу. Вы прекрасно знаете, что причиной моих сомнений в том, должен ли я помогать Люсаре, было опасение помочь пророчеству исполниться.

— Однако мне известно, что вы не сделали и не сказали ничего, что означало бы отрицание правдивости пророчества.

Роберт в отчаянии воскликнул:

— Почему вы так цепляетесь за пророчество?

— Это не я. Цепляетесь за него вы, — решительно возразил Эйден.

— Еще до битвы при Шан Моссе, когда мы с Дженн были в Будланди, она кое-что сказала насчет пророчества. Я тогда этого по-настоящему не понял. Она сказала, что я смотрю на пророчество неправильно, что оно — не вопрос, а ответ. Ответ на вопрос о том, кто мы такие и почему должны делать то, что делаем.

— Однако мальчик в пророчестве не упомянут. Зачем втягивать его? Только потому, что в пророчестве о нем не говорится?

— Эйден, сейчас дело не в пророчестве. Дело в...

— Всякое ваше дело касается пророчества. Не лгите мне, Роберт, я этого не потерплю. — Эйден медленно повернулся и посмотрел Роберту в глаза. Его голос зазвучал тише, одновременно и угрожающе, и испуганно. — «Твоими собственными усилиями, деяниями собственных рук станешь ты орудием разрушения. Спасая, принесешь ты гибель, предашь то, что больше всего любишь».

— Проклятие, сейчас дело не в пророчестве! — повторил Роберт. — Речь идет о свободе Люсары. Такова моя изначальная ошибка: я забыл, какая ответственность на самом деле на мне лежит. А задача всегда была одна. Потеря Дженн научила меня этому. Вы говорите о том, что ваше внимание было отвлечено... Ну так именно это происходило со мной целых тридцать пять лет! Пора положить конец самообману! Кровь Серинлета, Эйден, я думал, что уж вы-то меня поймете. Я думал, что вы порадуетесь...

— Тому, что вы устремляетесь к собственной гибели? Что произойдет, если и на этот раз вы потерпите неудачу? Оставите ли вы судьбу Люсары в руках компании стариков и четырнадцатилетнего мальчика, который неизбежно станет рабом своего предназначения? Что за король из него получится? Можете ли вы быть уверены, что не превратите его в чудовище, подобное Кенрику? И если вы правы и действительно погибнете в схватке с Нэшем, кто, во имя милосердной Минеи, избавит нас тогда от нового тирана? — Эйден прищурился, и морщины вокруг глаз выдали, насколько он устал и озабочен. — Пообещайте мне, что сначала поговорите с мальчиком.

— Я не могу этого сделать.

— Тогда вы ничем не лучше...

— Нэша? — Роберт поднял брови. — Именно об этом я и предупреждал вас с самого начала.

— Значит, вы готовы навязать мальчику судьбу, в которой сам он ничего не сможет решать? Точно так же, как сделал Ключ с вами? Неужели вы не понимаете, что просто обязаны получить его согласие? Иначе все жертвы окажутся напрасны.

— Я не могу рисковать тем, что он скажет «нет».

— Но вы готовы рисковать, возведя его на трон, готовы требовать от нас, да и от всей страны, чтобы мы уважали его как короля, хотя сами ему в таком уважении отказываете. — Эйден в упор посмотрел на Роберта. — Да, я действительно все очень хорошо понимаю. Я знаю то, чего никогда не поймут другие.

— Что именно? Что я... несмотря на все приведенные мной доводы, делаю это только для того, чтобы избежать своей судьбы? Неужели я и в самом деле так жалок в ваших глазах, епископ?

Взгляд Эйдена долго оставался непреклонным, потом немного смягчился.

— Нет, Роберт, — покачал головой Эйден, — но к добру или к худу, вы поставили меня перед необходимостью сказать вам все это, даже если вы решили нe обращать внимания на мои слова.

Слова Эйдена, слишком ясно видевшего истину, заставили Роберта сглотнуть и отступить на шаг. Он закутался в плащ, отчаянно пытаясь найти что-то, что могло бы дать надежду и опору его верному другу. Когда он наконец заговорил, голос его прозвучал мягче, чем он хотел, и подозрительно хрипло:

— Мне пора. Я...

— И все же умоляю вас: спросите мальчика. Предоставьте ему выбор, которого сами вы были лишены.

Роберт еще мгновение смотрел на епископа.

— Прощайте, Эйден. Берегите себя.

Когда Роберт вышел из кабинета, на сердце у него было тяжело.




Глава 11


Ночь за ночью пробирался Роберт по бездорожью, где ему не встречалось жилья, где его окружали лишь обледенелые черные стволы деревьев. Он старался не смотреть по сторонам, не замечать, какое безлюдье и запустение царят в его прекрасной Люсаре. Если в городах еще сохранялось некое подобие благополучия, то жители деревень должны были довольствоваться призрачной надеждой на выживание. День заднем Роберт проезжал через бесконечные поля, не вспаханные осенью, мимо покинутых ферм и сожженных домов.

Он старался избегать поселений, и ради безопасности, и чтобы не будить своего демона.

Роберт не стал немедленно сворачивать на север; сначала он выбрал дорогу в западном направлении, ведущую к месту, которого никогда не забывал. Перед рассветом на восьмой день пути, с дрожью предвкушения он свернул с тропы и двинулся по холмистым пастбищам, посеребренным инеем. Никакие горькие мысли не томили его теперь — они никогда не приходили ему здесь. На некоторое время он был избавлен от сомнений и сожалений, от неуверенности и презрения к себе; в первый раз за восемь лет он ощутил покой.

Только родной дом был способен сделать такое с человеком...

Роберт не спешил. Давая отдых своему коню, он пошел пешком, ведя животное в поводу, рассчитывая оказаться на вершине последнего заснеженного холма, как раз когда солнце выглянет из-за горизонта. И вот он перед ним: Данлорн.

Посреди поля, заросшего сорняками и кустарником, над черным льдом, покрывающим ров, высились и глядели на окрестности пустыми глазницами окон знакомые стены и башни замка, где он вырос. Когда-то это был центр его мира, здесь жили люди, готовые умереть за него — как и он за них. Здесь он поселился с Береникой, и здесь она погибла по его вине. В часовне был погребен его отец, здесь покоились предки, память о которых уходила в далекое прошлое. Здесь была цель его путешествия, олицетворение всего, за что когда-либо сражался его Дом.

И теперь замок был пуст.

Тяжелый комок в груди Роберта растаял, он вздохнул с чем-то похожим на облегчение. Солнце светило ему в спину, и Роберт двинулся вперед, оглядывая укрепления и максимально напрягая колдовское зрение: вдруг Данлорн оказался бы не таким пустым, каким выглядел.

Убедившись, что поблизости никого нет, Роберт подошел к воротам. Высокие створки отразили не одно нападение, но для Роберта преградой не оказались. От одного прикосновения они распахнулись, и он прошел во внутренний двор. Здесь Роберт остановился, просто слушая.

Именно тишина этого места всегда и приветствовала, и обнимала его; действительность, казалось, отступала, и он оказывался в сновидении. Роберту представилось, что вот сейчас он проснется, и всюду вокруг будет кипеть жизнь, как это было годы назад, когда он вернулся из изгнания, до того, как он по слабости позволил себе вновь вмешаться в судьбу своей страны.

Хотя замок и был заброшен уже четырнадцать лет, ничто вокруг не говорило о распаде и запустении. По какой-то странной причине создавалось впечатление, что хотя вся страна вокруг готова превратиться в прах, Данлорн останется стойким безмолвным свидетелем судьбы Люсары.

Роберт отвел коня в старую конюшню, расседлал и наполнил кормушку овсом, который привез с собой, а сам принялся чистить животное. Закончив, он прихватил седельные сумки и поднялся в караульную. Роберт понимал, что не посмеет войти в главную башню, ступить в комнаты, которые были свидетелями стольких надежд и неудач. Посетить Данлорн было ему необходимо, но взваливать на себя ненужный груз не следовало.

Опустившись на колени, Роберт поднял доску пола караульной и достал из тайника запасы, которые оставлял при предыдущих посещениях: одеяла, немного дров, сушеные фиги и орехи. Взамен он опустил в тайник тяжелый мешок золотых монет, которые могли пригодиться в будущем. Устроившись, Роберт сбросил сапоги и завернулся в одеяла.

Тишина поглотила все его многочисленные грехи.




Ему снова приснился тот же сон. Его окружала морозная зимняя ночь, темная и безжалостная. Да, он узнавал окрестности; слишком хорошо они были ему знакомы.

Он бежал, спотыкаясь, израненный, полуослепший. Нэш, смеясь, скользил впереди, недоступный для колдовской силы Роберта. Шан Мосс шумел и качался вокруг, смутное эхо рождало ужас. Теряя последние силы, Роберт гнался за Нэшем — по лесу, на поле битвы...

Они оказались одни. Обе армии исчезли, и Роберту достаточно было взглянуть на Нэша, чтобы понять: это его рук дело.

Но как он сможет выиграть битву без своего войска? Как ему остановить Селара без своих верных соратников?

Его сподвижники оказались вынуждены сражаться со своими земляками. Проливать кровь и умирать. Голодать. Исчезнуть, как будто их никогда и не было.

Роберт собрал воедино все, что породил в нем демон, весь гнев и ярость, отчаяние, ненависть, страх, отвращение к себе. Он знал, что сотворит с ним этот пылающий комок; он разгорался все жарче, как тусклое зловещее солнце... Его собственный Ангел Тьмы вышел на битву с тем, который стоял перед Робертом.

Именно для этого он был рожден. Таково его истинное предназначение. Уничтожать. Он жаждал, всеми силами души жаждал разрушения. Только так мог он утолить мучительный голод, заполнить свою пустую душу.

Он весь словно пылал от внутреннего огня, дрожал от нетерпения выпустить на свободу всепожирающую силу Слова Разрушения.

— Ну что же ты! — выкрикнул Нэш. — Произнеси Слово! Произнеси Слово и уничтожь меня, Враг!

Слово росло в нем, трепетало на губах, еще один удар сердца, и...

Она стояла перед ним с глазами, полными такой печали... О боги, как же он ее любил, как нуждался в ней... она наполняла его душу, лишала пищи демона...

Но она не приблизилась к нему. Напротив, она попятилась, и он услышал, как ветер подхватил смех Нэша.

Демон рванулся наружу, душа Роберта, заставляя его терять равновесие. Роберт упал на колени, не в силах отвести глаза от нее, стоящей рядом с Нэшем, не в силах заглушить слова Дэвида Маклина.

Но Дэвид Маклин мертв. Нэш изувечен.

А Дженн?

Роберт проснулся, невидящими глазами уставился в потолок. Завывания ветра в холодной ночи говорили о том, что часть его души скоро увянет, скоро умрет...

Роберт отбросил одеяла и заметался по караульной, словно надеясь растоптать прошлое и навеки оставить его здесь. За стеной все так же выл ветер, но теперь к нему присоединились и другие звуки, заставившие Роберта замереть на месте.

Голоса.

Роберт, не натягивая сапог, неслышно подкрался к окну и выглянул во двор. Низкие черные тучи плыли по небу, суля новый снегопад. Ветер гнал их по небу и трепал плащи троих вошедших в ворота людей.

Как вор, Роберт скользнул в тень, туда, где ни один луч угасающего дня не коснулся бы его лица. Затаив дыхание, он старался услышать, о чем говорили пришедшие.

Двое мужчин и женщина. Один из мужчин был немолод, с волосами, сильно припорошенными сединой. Второй выглядел моложе, лицо его было обезображено шрамом. Женщина могла бы быть его матерью; ее руки выдавали привычку к тяжелому труду. В одной руке она несла корзину, другой придерживала у горла плащ.

Пришедшие, казалось, о чем-то спорили. Роберт следил за ними, переходя от окна к окну, но слышал только голоса: разобрать слов он не мог. Двое мужчин и женщина направлялись к главной башне; поднявшись по лестнице, они открыли дверь и исчезли внутри.

Роберт мгновенно натянул сапоги, нырнул в дверь и взбежал по лестнице, ведущей из караульной в главный зал.

Осторожно открыв дверь, он оказался на полутемной галерее, идущей вокруг огромного помещения; в парапете галереи были сделаны узкие бойницы, через которые лучники в случае необходимости могли обстреливать зал. Воспользовавшись колдовской силой, чтобы сделать свои шаги неслышными, Роберт подкрался к одной из бойниц и стал следить за людьми внизу.

На мгновение ему показалось, что увиденное ему снится, но тут он обнаружил, что части головоломки легко находят свои места. Двое мужчин, подчиняясь распоряжениям женщины, достали откуда-то метлы и принялись выметать мусор, накопившийся за лето. Разговаривая о всяких пустяках, они смели паутину и птичьи гнезда со стен, потом парень принес воды из колодца и принялся отмывать пустой камин.

Только теперь Роберт понял, что такая уборка была не первой: слишком чисто было и на галерее, и в караульной, и в конюшне. Даже двор оказался очищен от сорняков.

Что за идиоты! Что они делают! Если их поймают солдаты — а Роберт знал, что окрестности патрулируются, — их ведь повесят за измену. Что это они взялись заботиться о никому больше не нужном замке! Нет, просто дураки! Да и какое право они имеют!.. Явиться без спросу в его владения! Они что, не видят, что замок мертв? Что его нужно оставить разрушаться?

Нужно их припугнуть, чтобы больше сюда не совались, — может быть, притвориться призраком... Но двинуться с места Роберт не мог. Их согнутые спины, их неспешный разговор, их старательность говорили ему что-то важное, и он мог только слушать.

Когда наконец уборка была закончена, женщина и мужчины вышли из зала, осторожно прикрыв за собой дверь. Роберт посмотрел им вслед, потом в воцарившейся тишине спустился в конюшню, чтобы напоить коня. Те люди закрыли за собой ворота, и Роберт теперь мог вернуться в караульную и без опасений разжечь огонь.

Съев свой простой ужин, Роберт сел у камина и стал слушать, как ветер завывает вокруг стен, стучит ставнями, свистит в дымоходах.

Было в Данлорне что-то такое, что год за годом заставляло Роберта возвращаться сюда. Он все еще мог слышать мальчишеский голос Финлея, играющего с ним в прятки или жалующегося, что он жульничал при стрельбе из лука, или голос матери, строго выговаривающей сыновьям, или шаги отца, входящего в ворота, — отца, точной копией которого теперь стал Финлей, но более сурового, более властного. Роберт знал, что отец его внушал почтение и страх, но его собственные воспоминания содержали другое: уроки, которые Тревор давал сыновьям, истории, которые он им рассказывал. Роберт всю жизнь старался ни в чем не уступать отцу, но давно уже понял, что это ему не удастся.

Что ж, на сей раз он не посрамит памяти отца. Если чему-нибудь он и научился у сурового графа, так это одному: успех приходит только к тому, кто не сдается.

«Ты меня слышишь?»

Роберт, вздрогнув, выпрямился. Глаза его широко раскрылись, сердце начало колотиться. Должно быть, сонливость так затуманила его ум, что он уже не отличает ночной кошмар от...

Нет, она не станет...

«Пожалуйста, Роберт, ответь: ты меня слышишь?»

«Да». — Слово вырвалось и унеслось к ней, прежде чем Роберт сообразил, что делает. Слишком большой радостью оказалось просто услышать ее голос...

Роберт в темноте вскочил на ноги и ударил рукой по камню стены. Боль была нужна ему, чтобы вспомнить, кто она такая; радости не могло быть места, когда дело касалось ее.

Он не мог себе позволить обмануться еще раз.

«Да, Дженн, я тебя слышу».




Глава 12


Нэша всегда поражало, как много в мире людей, считающих себя умнее окружающих дураков. Как гласит старинная поговорка, легко быть умником задним числом: самоуверенный глупец спохватывается, когда слишком поздно. Нэш не раз испытывал искушение, как сейчас, предостеречь недотепу, но разве будет польза от единственного честного предупреждения в череде обманов?

Впрочем, размышлял Нэш, откинувшись в кресле и разглядывая своего собеседника, было бы любопытно попробовать когда-нибудь для разнообразия... Возможность поразвлечься теперь выпадала ему редко: слишком ограничены были его возможности из-за немощи.

С другой стороны, вот перед ним этот юный и рьяный малахи, свеженький и аппетитный, полный амбиций и не сомневающийся в своей способности их удовлетворить. Стоило ли протыкать этот пузырь самоуверенного энтузиазма грубыми гранями реальности? Особенно если учесть, что в ближайшем будущем Нэш получит гораздо больше выгоды, если воспользуется этим человеком так, как намечал, и позволит истине умереть жалкой смертью, которой она и заслуживает.

Он улыбнулся, глядя в светло-карие глаза, и любезно пригласил:

— Подойдите ближе.

Стараясь скрыть настороженность, молодой человек еще на шаг приблизился к столу — расправив плечи и задрав подбородок, чтобы прогнать таящийся в глубине души страх.

Явился сюда вопреки доводам собственного рассудка, решил Нэш.

— Как вас зовут?

— Хиэль. — Голос уверенного в себе и не скрывающего высокомерия юнца разнесся по всей галерее. — Как мне называть вас? Карлан?

Нэш снова махнул рукой: в конце концов имена ведь ничего не значат.

— Если желаете... хотя если вы возьмете на себя обязательство служить мне, вы будете звать меня хозяином, как и все остальные.

Гладкий лоб молодого человека прорезала морщинка.

— Но ведь те, кто зовет вас хозяином... связаны с вами Узами, не так ли?

— Именно так.

— Тогда это не для меня. — Хиэль гордо выпятил грудь. — Я не имею желания подчинять вам свой рассудок. Я готов служить вам, да, но моя душа останется моей собственной.

— Ваша душа? — Нэш добродушно рассмеялся, заставив этим малахи несколько успокоиться. — С какой стати мне интересоваться вашей душой? Мне требуется послушание. Послушание и преданность. Если я не смогу доверять вам, как могу я взять вас на службу?

Хиэль склонил голову и опустил глаза, обдумывая эти слова. Нэш отвернулся от него, давая ему время на размышление, и взглянул на Теймара, только что вернувшегося из Марсэя, дожидавшегося в дальнем конце галереи. Верный слуга приблизился, держа в руках поднос, и аромат горячей пищи заполнил жаркий воздух помещения. В неярких лучах солнца, которые падали в высоко расположенные окна, плясали пылинки. Нэш подставил солнцу спину, стараясь возможно больше использовать редкое для зимы тепло.

Когда Теймар поставил поднос на стол, Хиэль заговорил:

— Я не явился бы сюда, если бы не был готов обещать послушания. Что касается доверия, мне можно доверять, как любому другому человеку.

Нэш все еще не смотрел на него.

— И любого человека можно принудить не оправдать доверие. Человек при должном воздействии даже себя может предать.

Нэш поднял глаза и заметил, что Хиэль смотрит на него со странной смесью страха и решимости. Молодой человек сделал глубокий вдох.

— Зачем связывать меня Узами? На вас работает пятьдесят или больше малахи вовсе без...

— Никто, — Нэш, казалось, был полностью поглощен поданной ему рыбой с овощами, — не может стать моим ближайшим помощником без наложения Уз.

— А те малахи... вы наложили на них Узы? И на де Массе тоже?

— Нет, с ним все не так. У него есть собственные люди. Те же, кто служит мне, — да, они связаны со мной Узами. — Специи для рыбы были привезены с далекого южного континента, из Будланди: это был дар князя, желающего добиться благосклонности Нэша. Запах напомнил ему о событиях более чем столетней давности, и Нэш закрыл глаза и глубоко втянул воздух, забыв на мгновение обо всем и просто наслаждаясь воспоминанием о времени, когда в его жизни хитроумные планы, Враг, Союзница не играли такой роли, когда его тело еще было его собственным; о времени, когда ему не были нужны люди вроде Хиэля, готовые нарушить клятву верности своему народу ради короткого и легкого пути к успеху. Никто из них не понимал, как бесценно истинное терпение.

Почему каждый малахи так жаждет вырвать Ключ из рук салти? И что, во имя Бролеха, думают они делать с ним в случае удачи? Водрузить его на возвышение в зале святилища в Карахаме и любоваться?

Какое это имеет значение... Нэш вовсе не собирался позволить малахи завладеть Ключом, хотя никому в этом не признавался, — гораздо выгоднее было поддерживать уверенность малахи в том, что Ключ они получат.

Требованием преданности так легко манипулировать, если знаешь, чего хочешь...

Нужно пообещать им то, чего они желают. При необходимости даже идти на уступки, выдавая жалкие крохи за целое, но сохраняя власть в своих руках. Этот основополагающий принцип до сих пор приносил прекрасные плоды. Так почему бы не продолжить? Нэш проглотил кусочек рыбы, наслаждаясь изысканным вкусом, и отпил вина, которое налил ему Теймар. Ответ стоящему перед ним малахи был готов, и Нэш поднял глаза на молодого человека.

— Известно, что вы иногда нарушаете приказы. — Смущенный блеск глаз малахи подтвердил, что Нэш на правильном пути. — Не ожидали же вы, что я не поинтересуюсь вашим прошлым, прежде чем позволить ко мне приблизиться? Вы — дарриет, обученный воин, многие годы служивший барону Люку де Массе, — однако, насколько мне известно, он отчаялся добиться от вас того, чего хочет. Вы нетерпеливы, недружелюбны, имеете больше врагов, чем друзей, вы вызывающе оспариваете любой полученный приказ. Все это особенно не одобряется дарриет из Даззира. — Нэш не спеша отпил из кубка, потом продолжал: — И ваше желание помочь мне отобрать Ключ у салти хорошо известно. Нравится вам это или нет, вы уже стали чужим для собственного народа. К кому, кроме меня, можете вы теперь обратиться? Какую цену вы уже заплатили за то, чтобы, по вашим словам, остаться хозяином собственной души?

Хиэль прищурился и резко ткнул пальцем в Теймара.

— Я не соглашусь стать таким же, с тусклыми глазами и покорной улыбкой. Я не соглашусь жить, не имея возможности высказать собственное мнение.

Нэш позволил себе улыбнуться.

— Я несколько улучшил... процесс наложения Уз, с тех пор как Теймар присоединился ко мне. Никто даже не узнает, что на вас наложены Узы.

— Откуда мне знать, что это правда? Если вы свяжете меня Узами, что мне делать, если потом я обнаружу обман? Пути обратно ведь не будет?

— Нет. Узы свяжут нас на всю жизнь. Однако вы преувеличиваете мои возможности. — Нэш поспешно снова отхлебнул вина, чтобы заглушить свой насмешливый смешок. — Теймар и остальные в отличие от вас не обладают врожденными талантами. В силу этого моя власть над ними является полной. В отношении вас, малахи, я не смогу надеяться на подобный контроль.

Хиэль снова нетерпеливо взмахнул рукой.

— Как я могу быть в этом уверен? Насколько я могу доверять вам?

Нэш в первый раз позволил голосу прозвучать жестко:

— Если вы не можете мне доверять, то что вы здесь делаете? Я ничего не могу совершить без вашего согласия. — Это печальное признание Нэш сделал без особого сожаления. Хотя он потратил много усилий, чтобы усовершенствовать извращенный древний обряд наложения Уз, ему так и не удалось сделать результат надежным без согласия жертвы. Это было, конечно; огорчительно, но всегда ведь можно найти способ добиться согласия... За десятилетия Нэш освоил множество таких способов.

Включая тот, который он собирался использовать сейчас.

Нэш оперся на трость и осторожно поднялся на ноги. Он двигался тяжело, поддерживая иллюзию немощи, которая служила таким отличным щитом. Еле переставляя ноги, Нэш обошел стол. Хиэль явно боролся с искушением отодвинуться и еле сдержал дрожь при виде увечий, которые были особенно заметны на близком расстоянии.

— Вы пришли ко мне, — заговорил Нэш, отбросив всякое притворство, — потому что желаете чего-то, что можете получить только с моей помощью. Вы ведь не понимаете природы своего желания? Не понимаете, почему оно вас преследует, кипит у вас в крови, одновременно делает вас живым и заставляет умирать? Однако, хотя слов для такого у вас нет, вы чувствуете именно это, верно?

Хиэль, разинув рот, вытаращил на Нэша глаза. Нэш продолжал:

— Ваш мир переменился. Ламин состарился и уже не является тем могучим вождем, который нужен Карахаму. Остались только люди вроде де Массе и Гилберта Дюсана — но они не понимают, какой огонь пылает в вашем сердце. Они не разделяют вашей жажды отмщения, желания превратить столетия позора малахи в пламя, которое сожжет все, что будет стоять у вас на пути. Ваша семья, ваши друзья — все они вас не понимают. Они советуют вам успокоиться, доверять вождям, помнить, что желаемое достижимо только при наличии терпения...

Дыхание молодого малахи стало прерывистым, лицо побледнело, но глаза сверкали.

— Вы ведь не хотите ждать, правда? Вы хотите получить желаемое сейчас.

Хиэль только кивнул.

Нэш почувствовал, как Теймар подошел и встал рядом, благодаря многим годам практики зная, что предстоит делать. Как хорошо было знать, что рядом всегда есть кто-то, у кого не возникает сомнений в способностях хозяина... В такой покорности было, несомненно, совершенство, своеобразная красота.

— Вы не можете потерять душу, — прошептал Нэш, наблюдая за малахи: за спором между желанием и здравым смыслом, за вожделением таким отчаянным, что ради его удовлетворения можно отдать что-то самое драгоценное. Все это было так ясно написано в янтарных глазах, в жилке, пульсирующей на виске... Нестерпимое желание сдаться и леденящий страх перед собственным желанием... — Вы не можете потерять душу, — повторил Нэш, — она и так уже принадлежит мне.

Хиэль не пошевелился, когда Нэш протянул руку и Теймар вложил в нее старинный кинжал с лезвием острым как бритва. Молодой человек как завороженный смотрел на клинок, в его глазах отражались противоречивые чувства: он одновременно и жаждал, и испытывал отвращение... В этот-то момент нерешительности малахи, как многие до него, и дал согласие.

Ненасытный голод скрутил Нэша, вожделение грохотало в его крови с мощью, которую он едва мог вынести.

Он схватил Хиэля за запястье, повернул его руку ладонью кверху и приставил кинжал к основанию большого пальца. Руки Нэша тряслись от сдерживаемой страсти, от смеси любви и ненависти, которые так часто грозили поглотить его рассудок. Он ждал произнесенного шепотом слова, согласия — и это ожидание заполняло каждый бесконечно долгим момент сладостной болью и мучительной радостью.

Порабощенный сильнее, чем это предстояло ему в будущем, Хиэль медленно поднял глаза; казалось, его действиями теперь движет лишь предвкушение, лишь та же страсть, уверенность, что вся его жизнь была только ожиданием этого единственного момента.

— Да. — Не успел отзвучать шепот Хиэля, как Нэш полоснул его кинжалом по ладони; показалась кровь. Молодой человек зашипел и едва не отпрянул. Нэш с колотящимся сердцем подставил перстень, ловя капли крови одну задругой. Все его тело сотрясалось от хлынувшей через него силы. Красный камень перстня исторг дым и потемнел, мгновенно впитав всю кровь. Нэш накрыл рану на ладони Хиэля собственной рукой, закрепляя победу, делая ее вечной. Его душа ликовала, наслаждение унесло его вдали, которых он никогда раньше не достигал.

Не было ничего совершеннее наложения Уз на колдуна, достижения столь абсолютного порабощения. Да, само совершенство, абсолютный триумф.

Настанет день, и он наложит Узы на нее, Союзницу, Дженнифер Росс. Когда он это совершит, он станет неуязвимым.

Волна полного изнеможения накрыла его с головой, и Нэш, шатаясь, сделал несколько шагов назад, выронив кинжал. Теперь это не имело значения. Дело было сделано. Мальчишка принадлежал ему.

Теймар подхватил Нэша и с обычной расторопностью подвел к креслу. У губ Нэша оказался кубок с вином, несколько глотков помогли немного побороть усталость, чтобы дать приказания Хиэлю. Потом хватит времени на то, чтобы восстановить силы.

Открыв глаза, Нэш обнаружил, что Хиэль все еще стоит, зажмурившись. Потом глаза открылись, и Хиэль рассеянно потер руки друг о друга, словно стряхивая пыль. На его ладони не осталось ни следа пореза, ни капель крови. Человек, смотревший теперь на Нэша, был полон такой покорности, которой он и вообразить не мог бы час назад.

— Хиэль, — начал Нэш, допивая вино, — как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, хозяин.

— Ты готов служить мне?

— Конечно, хозяин.

— У тебя есть какие-нибудь сомнения, которые ты хотел бы высказать?

— Нет, хозяин. Откуда бы им взяться?

Нэш позволил своему телу расслабиться в уютных объятиях кресла.

— Кому принадлежит твоя душа, Хиэль?

— Вам, хозяин. — В голосе молодого человека не было и намека на тревогу, только полное удовлетворение.

Еще одна безупречная победа.

— Прекрасно. Сейчас ты пойдешь с Теймаром. Он покажет тебе комнату, где ты сможешь отдохнуть. После этого ты будешь в присутствии посторонних вести себя точно так же, как раньше. Никто не будет знать, что ты связан со мной Узами, если только я сам не потребую от тебя покорности.

— Хорошо, хозяин.

— Более подробные указания я дам тебе позднее. Можешь идти и отдыхать.

— Спасибо, хозяин.




К тому времени, когда Кенрик остановился на обрывистом берегу замерзшей реки над котловиной, где пряталась деревушка, солнце снова уже встало. Кто-то из его людей спешился и пробил лед, чтобы позволить лошадям напиться. Кенрика и его эскорт окружали черные стволы голых деревьев, припорошенная снегом земля, над ними нависло унылое серое небо.

Куда бы Кенрик ни кинул взгляд, всюду та же бесцветная муть...

Он видел, как из домов выбегают люди, со страхом смотрят на холм, готовые бежать и прятаться. Однако такая легкая добыча не привлекала Кенрика, да и замок Рансем слишком близко, так что Нэш непременно узнает...

Как ему получить желаемое и не лишиться его в тот же момент? Насколько Нэш ему верит?

Всегда одни и те же вопросы, одни и те же проблемы... Как может он продвигаться вперед, если последствия грозят такой опасностью?

Конечно, он боялся Нэша, — да и как могло быть иначе? Однако благодаря этому страху он оставался крепким, бодрым, готовым к следующей битве.

И ждать дольше он не мог.

Злобно заворчав, Кенрик повернул коня прочь от реки и дал ему шпоры. Эскорт двинулся следом; скоро перед ними возник замок Рансем.




Отдых не принес Нэшу пользы. Наложение Уз всегда опустошало его, но в его нынешнем состоянии на восстановление сил уходило слишком много времени. Теймар уложил Нэша в постель, но рано утром разбудил его и помог одеться в ожидании скорого прибытия Кенрика.

Был подан завтрак, и пока Нэш ковырял в тарелке, Теймар доложил ему о своей поездке в Марсэй. Странное сочетание хороших и плохих новостей окончательно лишило Нэша аппетита.

— Ты ничего больше не откопал? Не узнал, что затевает де Массе? — спросил Нэш, нехотя прожевывая очередной кусочек.

— Нет, хозяин. Он умело скрывает следы. Я пытался следить за ним, когда он уезжал из Марсэя, но через пол-лиги потерял. Он каждый раз ездит в разных направлениях, а у меня нет ваших способностей...

— Конечно, нет, — фыркнул Нэш и переломил кусок хлеба, почти жалея, что это не шея де Массе. — Что-нибудь еще?

— Только то, о чем я уже говорил, только я так и не пойму, в чем там дело.

— Ты уверен в том, что видел?

— Да, хозяин. Я был всего в нескольких ярдах от них.

— Что-то он затеял, не сомневаюсь. Я чую запах измены, когда он меня навещает, — продолжал Нэш, запуская зубы в кусок хлеба. — Так что же де Массе делает в обществе архидьякона Годфри?

— Он провел со священником довольно много времени. Я не отважился подобраться достаточно близко, чтобы услышать, о чем они говорили.

— И как только Годфри тем вечером вышел от короля, де Массе спас жизнь священнику, убив двоих предателей-гильдийцев?

— Да, хозяин, хотя я уверен, что первой жертвой должен был стать проктор.

— Любопытно. — Да, все это было весьма интересно. С чего бы де Массе вообще водиться со священниками... или ему нужен именно этот священник? — Что ты мне можешь рассказать про архидьякона Годфри?

Теймар старательно обдумал свой ответ.

— Архидьякон, похоже, очень предан церкви. Он во всем сотрудничает с Бромом, и только благодаря ему все идет, как заведено, несмотря на болезнь епископа. Как я слышал, именно он, а не Бром, переписывает церковный устав. Годфри по большей части не замешан ни в каких интригах и сумел не нажить врагов.

— Человек, который устраивает всех, судя по тому, что ты говоришь.

— Пожалуй. Он также, кажется, единственный при дворе поддерживает отношения с проктором.

— Осбертом? — Эта новость заставила Нэша насторожиться. Он знал Осберта много лет, помог тому занять высокое положение в Гильдии, но давно уже перестал доверять ему. С тех самых пор, как его постигла неудача в поисках тайной библиотеки Гильдии, когда Осберт показал ему тайник, полный пепла от полусотни книг. Нэш так никогда и не смог поверить, что Вогн по доброй воле уничтожил то, что могло оказаться единственным действенным оружием против колдовства. Впрочем, и его собственные поиски не дали результата. Обстоятельства вынудили его считать, что Осберт все-таки сказал правду...

Однако не в характере этого человека было бы подружиться с Годфри... да и с любым священником.

— Значит, Годфри — хороший человек, но по какой-то причине связан с Осбертом.

— Похоже на то, хозяин.

— А теперь еще и де Массе стал другом Годфри. О боги, этот священник что-то очень уж популярен. Интересно, не стоило бы... — Нет, допрос Годфри ничего бы не дал. Более того, такая мера только спугнула бы де Массе. То, что разведал Теймар, — первая за многие годы ниточка, потянув за которую он смог бы что-то узнать о замыслах де Массе. Тот не мог обратиться к священнику ради какого-то благого дела. Нэш не мог позволить себе уничтожить эту первую возможность получить желаемое.

Неожиданно сделавшись беспокойным, Нэш поднялся на ноги, не воспользовавшись тростью, и стал ходить вокруг стола, почти не хромая. Обычно он притворялся более немощным, чем на самом деле был, и это приносило ему немалую выгоду: очень многие в результате его недооценивали.

И имелся один человек, который с особым вниманием будет присматриваться к признакам его выздоровления... Нэш вовсе не намеревался показывать, что силы к нему вернулись, пока это не станет абсолютно необходимым.

Время. До сих пор оно было его самым верным помощником, но в последние годы повернулось против него. Хотя он стал гораздо сильнее, чем его считали, он ни в коей мере не был еще готов оказаться лицом к лицу с Врагом, Робертом Дугласом. Не мог он предстать в таком состоянии и перед ней.

Впрочем, были методы, которыми можно воспользоваться, что бы он ни говорил на этот счет Кенрику.

— Теймар, пожалуй, я побываю сегодня вечером у источника. Посол может встретиться со мной там.

— Хорошо, хозяин.

— Возьми с собой Хиэля. Будьте готовы отправиться в дорогу, как только уедет Кенрик.

Теймар ответил не сразу. Он подошел к окну и выглянул наружу.

— По-моему, он как раз и явился, хозяин.




К тому времени, когда Кенрик показался в дверях, Нэш уже снова сгорбился в своем кресле.

— Доброе утро, сир.

Кенрика, судя по всему, снедало нетерпение. Как всегда, его одежда была великолепна, не становясь при этом кричащей. Когда молодой король двинулся к нему по галерее, Нэш вспомнил его отца: те же светлые волосы, те же высокая фигура и осанка воина; только глаза были карие, а не голубые. Однако сходство было обманчиво. Как ни похож был Кенрик на Селара внешне, он не обладал проницательностью отца, не умел тонко разбираться в людях, не схватывал перемен в политической ситуации.

Эти недостатки Нэш только поощрял.

Кенрик бросил на Нэша уклончивый взгляд, словно король пытался скрыть удивление.

— Вы... бы выглядите отвратительно.

Что в этом мальчишке всегда так его раздражало? Нэш отчетливо представлял себе, что может раздавить его, как слабенький росток, и иногда ему бывало трудно заставить себя не сделать этого.

Только благодаря необходимости мальчишка все еще остается в живых...

— Благодарю вас за интерес к моему здоровью, сир, — начал Нэш, протягивая руку к кубку с вином и стараясь придать лицу безразличное выражение. — Сколько малахи сейчас у вас при дворе?

— Двадцать, столько же, сколько и раньше.

— Вы воспользовались Брезайлом для проверки?

— Конечно. — В голосе Кенрика звучала усталая обреченность. — Этот вопрос вы задаете мне каждый раз. Я провожу проверку каждую неделю в разные дни. Вам, похоже, не приходит в голову, что я не менее заинтересован в ответах, чем вы. Если вы настолько не доверяете малахи, почему вы так настаиваете на сотрудничестве с ними?

— От них есть несомненная польза. — Нэшу было необходимо следить за малахи, служившими де Массе, на которых ему не удалось наложить Узы.

— Так же, как и от меня?

Нэш не обратил внимания на раздраженный тон Кенрика и продолжал:

— Вы намерены в этом году провести зиму в Марсэе? Кенрик начал бродить по галерее, рассеянно заглядывая за гобелены на стене, противоположной окнам.

— Нет. Ожье подтвердил, что приедет еще раз, но отказывается снова встретиться со мной в столице. Он выбрал какое-то место неподалеку от Кевилла. Я уезжаю через два дня и, к сожалению, вернусь в Марсэй только к празднику Зимнего Солнцестояния.

Любопытно: майеннский посол согласился на встречу в середине зимы... Может быть, Тирон начал рассматривать перспективу брака между Кенриком и своей дочерью несколько более серьезно?

— И как успехи нашей охотничьей вылазки против салти? Удалось поймать каких-нибудь колдунов? Как я вижу, шрам все еще уродует вашу щеку.

Кенрик замер на месте, его лицо залилось краской. Он уже открыл рот для резкого ответа, но удержался от непростительной грубости.

Нэш едва не рассмеялся, но тоже сдержался. Кажется, они оба учатся не показывать свои чувства... Эта мысль очень не понравилась Нэшу.

— Ну так что? — Несмотря на раздражение, получить ответ Нэш все-таки хотел. Может быть, Кенрику и не терпится избавиться от шрама, но ему, Нэшу, кровь салти совершенно необходима.

— Нет, пока удача не на нашей стороне, — проворчал Кенрик. — На дорогах такие заносы, что уйдут еще недели, прежде чем новость распространится по всей стране. А слышали вы о новом видении отшельника из Шан Мосса? Он все болтает о воплощении Минеи, и все думают, что виноват я, что богиня вернулась, чтобы покарать меня за то, что я посмел изменить законы. Вы-то ловко прячетесь за моей спиной, Нэш, а мне приходится усмирять толпы, так что не смейте ныть, что на поимку салти уходит слишком много времени!

Нэш подумал о том, как мало времени у него на самом деле. Его прошлое полное омоложение произошло двадцать восемь лет назад, сразу после битвы, в результате которой на трон, принадлежащий теперь этому глупому мальчишке, взошел Селар. Даже несмотря на то, что с тех пор Нэш не раз залечивал раны, тело его погибнет, если не удастся полностью обновить его до тридцатилетнего возраста. Хотя он и окружен малахи, и связанными с ним Узами, и нет, использовать одного из них — значит поставить под удар союз еде Массе и тем самым успех всей затеи.

— Хорошо. — Нэш поднялся, тяжело опираясь на трость. — Я верю, что вы найдете мне колдуна, кровью которого я излечу свои раны... или, может быть, вы не хотите, чтобы сила вернулась ко мне полностью?

В глазах Кенрика что-то промелькнуло, но лицо его осталось неподвижным.

— Я добуду вам то, в чем вы нуждаетесь, но вы должны помнить, что на это потребуется время.

— Конечно. Только чем больше откладывается мое выздоровление, тем больше откладывается все остальное. Разве мы с вами не союзники?

— Союзники? — Взгляд Кенрика стал жестким и неприязненным. — Вы не открываете мне своих истинных целей — но я должен являться сюда каждые две недели и докладывать вам о своих действиях. Вы говорите о всякой ерунде вроде Ключа, Врага, Союзницы, хотя знаете, что для меня они ничего не значат. Вы обещали научить меня, как пользоваться силой, но выдаете знания по крупинке, потому что боитесь: если я в полной мере овладею своими возможностями, то убью вас. О да, мы замечательные союзники! — Кенрик резко отвернулся от Нэша, как будто только так мог сдержаться и не ударить его. — Вы хоть представляете себе, сколько всего мне приходится выслушивать об этом идиоте-отшельнике и его дурацких видениях? О том, что Дженнифер Росс во время битвы при Шан Моссе появилась неспроста? В конце концов, считалось, что она мертва, — и вот пожалуйста, она встает между вами и Дугласом! Целых восемь лет я прошу вас объяснить мне, что тогда произошло, а вы так и продолжаете молчать.

Нэш отбросил всякое притворство, всякую угодливость.

— Я сообщаю вам все, что вам нужно знать. Разве вы не преуспеваете благодаря тому, что уже получили? Так зачем заниматься вещами, которые вас не касаются?

— Роберт Дуглас убил моего отца!

— Да, — бросил Нэш, — и благодаря этому вы стали королем. Так скажите, вы предпочли бы иной исход?

Кенрик надулся; он не привык, чтобы его осаживали.

Нэш, удовлетворенный результатом, вернулся к своему столу.

На самом деле он вовсе не нуждался в Кенрике так, как тот думал. Если понадобится, его вполне можно заменить, хотя над этим и пришлось бы повозиться. У Нэша уже был кое-кто на примете; если этот человечек взойдет на трон, боги, пожалуй, будут хохотать так, что весь мир содрогнется. Нэш, несомненно, получит большое удовольствие от собственной дерзости, сделав королем Эндрю Ичерна, герцога Эйра, особенно если учесть, что матерью его является Союзница, а отца, Тьежа Ичерна, ненавидела вся страна.

Впрочем, Кенрика ведь тоже ненавидят, разве не так?

Однако Кенрик ему известен и пока остается управляемым... Заниматься его заменой просто ради развлечения было бы глупо, особенно сейчас.

Кенрик продолжал смотреть в пол, предоставив Нэшу нарушить молчание. В конце концов тот сказал:

— Желаю вам приятно провести время в Кевилле.

Кенрик в ответ только хмыкнул и. решительно направился к двери.




Кенрик со своим эскортом проделал значительную часть пути к Марсэю, прежде чем высмотрел в деревне приличную харчевню. Предложив своим людям подкрепиться, выпить и отдохнуть несколько часов, он сделал вид, будто уединяется в спальне с одной из служанок, а сам проскользнул в конюшню, оседлал своего коня и поскакал обратно к замку Рансем.

Кенрик далеко объехал замок и остановился в низине, где его не могли заметить люди Нэша. До цели ему нужно было пройти еще шагов пятьдесят по открытому полю, но в сгустившейся темноте, да еще используя уловку, которой Нэш его все-таки научил, он мог сделать это с легкостью.

Везде в замке горели огни, но ни Нэша, ни Теймара там не было. Кенрик намеренно задержался в конюшне перед отъездом; там ему и удалось подслушать разговор конюхов о поездке их господина к горячему источнику. До утра Нэш не вернется.

Это был его шанс, возможно, единственный, который может ему представиться.

Спешившись, Кенрик привязал коня к кусту в низине и выпрямился, успокаивая дыхание. Приведя себя в состояние надлежащей сосредоточенности, Кенрик усилием воли совершил сдвиг пространства, сделавший его невидимым. Улыбнувшись собственной находчивости, Кенрик двинулся по полю к замку Рансем.




В плоской равнине не было ничего особенного, и только пар, поднимавшийся от поверхности озера, говорил о его необычности. Вдоль берега горячего водоема виднелись странные, похожие на призраков фигуры, образованные отложениями, то губчатыми и мягкими, то хрупкими и опасными.

Об этом месте и его горячих источниках ходили легенды — о богах, появляющихся из воды, о жестокой битве сверхъестественных сил и пылающем теле, погрузившемся в глубины, отчего озеро многие столетия кипело и пузырилось. Купание в горячей воде действительно помогало Нэшу избавиться от болей, мучивших его постоянно; он не сомневался, что оно способствует его выздоровлению, и был готов не жалеть усилий ради любого улучшения.

Сегодня Нэш миновал озеро Финиа и велел Теймару отвести себя в ближайший лесок, где искривленные деревья с узловатыми ветвями скрывали странной формы пещеры, в которые человек еле мог протиснуться. В самой большой из них находился источник с водой много более горячей, чем в самом озере. Воздух там тоже был особенный — густой, липкий, почти осязаемый. С низкого потолка пещеры тянулись вниз острые, как клыки льва, сталактиты. Место было мрачным, и с помощью некоторых иллюзий, подкрепляющих легенды, Нэш без труда отпугивал местных жителей, чтобы пользоваться источником одному.

От предвкушения целительной ванны он уже ощущал покалывание во всем теле.




Кенрик прокрался в замок, то обходя встречавшихся людей, то протискиваясь в приоткрытые двери, то распластываясь по стене, чтобы пропустить дюжину солдат, обходящих караулом помещения.

Главное было соблюдать тишину. Хоть он и стал невидим, стоило кому-нибудь услышать любой подозрительный шум, и уж обитатели-то замка догадались бы, в чем дело.

Сердце Кенрика отчаянно колотилось, дыхание ему приходилось задерживать. По мере того как он приближался к цели, его все чаще охватывала дурнота, угрожавшая отвлечь его внимание и лишить невидимости; Кенрику приходилось то и дело останавливаться и прижиматься пылающим лбом к холодному камню стены.

Лишь бы добыча того стоила...

Кенрик достиг лестничной площадки и коснулся двери, ведущей на галерею. Он едва смог заставить себя повернуть ручку. Что, если Нэш никуда не уехал? Что, если эта история насчет источника у озера Финиа — всего лишь ловушка, предназначенная для проверки его честности? Кенрик был здесь всего несколько часов назад; ничего вокруг не изменилось. Вполне возможно, что за дверью его ждет Нэш.

На мгновение желание бежать едва не перевесило решимость Кенрика. Потом почти против воли он повернул ручку. Дверь со скрипом приоткрылась. Заглянув в щель, Кенрик обнаружил, что галерея пуста. Испытывая такое облегчение, что его снова затошнило, Кенрик проскользнул внутрь и бесшумно закрыл за собой дверь.

Он был один в помещении; теперь можно было не прилагать усилий для того, чтобы оставаться невидимым. Кенрик судорожно глотал воздух. Только через несколько минут ему удалось успокоить дыхание. Смахнув с глаз пот, Кенрик огляделся. Что здесь было такого, что всегда заставляло его дрожать? Даже в отсутствие Нэша сам воздух казался полным угрозы, так что Кенрику пришлось стиснуть зубы, чтобы принудить себя действовать.

Внимательно прислушавшись, он осторожно прошел в другой конец помещения.

Восемь лет назад, еще совсем мальчишкой, он поддался искушению и согласился на союз с Нэшем, уверенный, что ему хватит смекалки и силы избавиться от колдуна, как только он узнает все, что ему нужно. Кенрик тогда не понимал, что Нэш никогда не станет учить его тому, что может сделать его достаточно сильным, чтобы уничтожить учителя.

Поэтому-то ему и пришлось экспериментировать самому, пытаться овладеть силами, которых, как ему было известно, он как следует не понимал... и результат оказался плачевным. Нэш знал о шраме на его щеке, но не подозревал ни о других шрамах, ни о... том уроне, который Кенрик понес, пытаясь от них избавиться.

Перед Кенриком были две двери. Правая вела в спальню Нэша. Кенрик толкнул ее и вошел.

Полная темнота не давала ничего разглядеть. Кенрик закрыл дверь и вызвал колдовской огонек. На столе оказалась свеча. Кенрик, щелкнув пальцами, зажег ее.

Комната была просторной; такой покой подходил бы благородному вельможе из знатного рода. Огромную кровать окружали занавеси из драгоценного бархата, на полу и креслах лежали великолепные ковры. Спальня, несомненно, была комнатой очень богатого человека. Однако как и все, что принадлежало Нэшу, комната была скрыта подальше от глаз, чтобы никто не мог что-нибудь увидеть и использовать это против ее хозяина.

На столе громоздились книги с пожелтевшими страницами, в старинных кожаных переплетах. Кенрика охватило безумное возбуждение. Он хватал книга одну за другой и, перелистав, откладывал в сторону. Хуже всего было то, что он и понятия не имел, что следует искать: он сомневался, что узнает нужную книгу, даже увидев ее. Насколько он мог судить, драгоценный манускрипт мог оказаться с виду совершенно безобидным, но ведь все эти разговоры о Союзнице и Враге должны иметь какой-то источник... и наверняка соответствующая книга была очень старинной.

Заставив себя сдержать нетерпение, Кенрик стал просматривать книги более внимательно, задерживаясь там, где на страницах были пометки или между ними оказывался вложен лист с записями. Понять ему удавалось очень немногое: книги по большей части были написаны на неизвестных ему языках. К тому времени, когда он закончил, так ничего и не найдя, свеча сгорела на целый дюйм. Больше на столе ничего не оставалось, искать было негде.

Подняв свечу повыше, Кенрик принялся заглядывать за мебель в поисках тайника. Он обследовал уже половину комнаты, когда обнаружил за кроватью небольшое, словно случайно оставленное углубление. В нем не было ничего особенного, только его стенки оказались теплее, чем остальная стена.

Дрожа от возбуждения, Кенрик стал ощупывать камень, используя не только осязание, но и колдовскую силу, чтобы обнаружить секрет. Неожиданно один из камней поддался, сдвинулся в сторону; за ним открылась щель, в которой оказался кожаный футляр.

Сердце Кенрика замерло, потом начало биться с удвоенной силой. Он достал футляр и опустился на колени, поставив свечу рядом с собой на пол.

Внутри оказались пять листов пергамента, один из которых был явно вырван из какой-то книга. Кенрик перебрал все, но мало что смог разобрать. То там, то тут попадалось знакомое слово... пока одно из них словно не выпрыгнуло навстречу Кенрику.

Пророчество.



* * *





Теймар, оказывавшийся всегда рядом, всегда все предвидевший, всегда обо всем помнивший, на этот раз превзошел себя. К тому времени, когда Нэш вылез из воды, отдохнувший, набравшийся сил и голодный как волк, его верный раб уже раскинул шатер, постелил в нем постель и подал легкий ужин. Кожа Нэша так и горела под действием вод источника, и он позволил себе вспомнить, каково было иметь здоровое тело, в полной мере распоряжаться своей силой. Приятное воспоминание, которое лишь подчеркнуло горечь поражения, наполнило Нэша едкой ненавистью.

Когда-то ему было так легко двигаться, добиваться цели, подчинять себе людей усилием мысли. Теперь же приходилось во всем полагаться на Теймара, на этого связанного с ним Узами малахи, на людей вроде де Массе и Гилберта Дюсана, чья преданность Нэшу так часто вступала в противоречие с их верностью родному Карахаму. Посещения источника, сила тех колдунов, кровью которых он смог воспользоваться, — все это лишь исцелило его раны, не дав истинного выздоровления. Нэшу была необходима кровь еще одного колдуна, чтобы, по крайней мере, вернуть силу своему телу, но только могучий колдун мог бы вернуть Нэшу всю его мощь, которая позволила бы ему предстать перед Врагом, перед Союзницей.

И если ему удастся найти то, чего он хотел, чего жаждал, того колдуна, сила крови которого станет поддерживать его вечно, тогда...

Времени оставалось так мало! Возможно, год, не более. Враг причинил ему ужасный урон — и все же совсем незначительный по сравнению с тем, что сделала она... она, которая предала их обоих.

О, он заставит ее заплатить за это, хоть и любит ее, да, заставит заплатить. Он слаб, но еще жив. Нужно только омолодиться, и тогда Роберт Дуглас встретится с противником, который ему не уступает.

И если пророчество свершится, если он найдет то, что ищет, тогда не будет нужды в новых возрождениях, тогда он отыщет Ключ, захватит Союзницу, испепелит Врага и с триумфом развеет его прах.



* * *





Пророчество!

— Ах ты подонок, Нэш! — выдохнул Кенрик в холодный воздух спальни. Еще раз просмотрев найденные листы, он обнаружил это слово на всех, кроме того, который был вырван из книги.

Придется найти кого-нибудь, кто все это ему прочтет, сделает перевод... но взять с собой листы нельзя, иначе Нэш может узнать о предательстве Кенрика, а тогда он будет мертв прежде, чем осознает опасность.

Но все-таки он нашел! И так легко! Вот он сидит тут...

Сердце Кенрика подпрыгнуло в груди, ему стало не хватать воздуха.

Нашел так легко... Слишком легко? Не подстроил ли все Нэш, чтобы... чтобы заманить его в ловушку? А может быть, у Нэша есть какой-то способ узнать, что Кенрик рылся в его бумагах, не предназначенных для чужого глаза?

Приступ тошноты снова скрутил Кенрика. Он упал головой на стол, не в силах вздохнуть, чувствуя себя совершенно больным.

Нэш. Проклятый Нэш. Это его рук дело... Он боится, что Кенрик станет сильнее его... боится, что Кенрик захватит...

Тошнота прошла, голова перестала кружиться. Когда Кенрик поднял голову, оказалось, что свеча сгорела уже наполовину. Рядом с ним лежало десятка два книг, часть открытых, часть — нет, листы с записями — все это он уже просмотрел. Просмотрел эти драгоценные манускрипты и ничего не понял из-за собственного невежества.

Кенрик начал смеяться.

Нет. Нэшу нет нужды защищать свои тайны хитроумными ловушками и заклинаниями, которые сообщили бы ему о вторжении, — он слишком полагается на себя. Он никогда не поверит, что Кенрику хватило смелости сюда явиться, — а кому еще придет в голову что-то здесь искать?

Страх и его последствия исчезли. Кенрик быстро поднял найденные листы и перенес их на стол. Придвинув к себе пергамент и чернильницу, он взял перо и начал копировать записи.

К тому времени, когда свеча почти догорела, Кенрик закончил. Оставив свои записи на столе, чтобы чернила высохли, он положил оригиналы обратно в футляр и вернул в тайник. Не спеша, тщательно Кенрик проверил, что ничего больше не потревожил, потом забрал свое сокровище, сложил листы и спрятал за пазуху. Вернув свечу на стол, он задул ее и стал выбираться из замка.

К тому времени, когда Кенрик вернулся в низину, где оставил коня, он смеялся, и в смехе его звучал триумф.




Малахи-стражи развели жаркий костер: Нэш не собирался сидеть в своем шатре. Не хотелось ему — благодаря купанию в источнике — и спать. Он уселся, как старик — он ведь и был им, — закутав ноги пледом, и велел Теймару читать донесения шпионов из Майенны, Карахама, Алузии и Будланди — но главное, из Фланхара.

Да, в первую очередь именно оттуда. Где еще мог скрываться Враг?

Нет, он, конечно, не погиб. Несомненно, его поддерживала сила Ключа. Но планы Роберта Дугласа оставались для Нэша загадкой. Ни в одном из донесений не содержалось и намека на то, что он собирает армию, что заботится о ее снабжении, — ничего такого, что говорило бы о приближающемся восстании. Не могло ли случиться, что Враг еще не оправился от ран, что он пребывает в таком же состоянии, что и Нэш?

Улыбка медленно расплылась по лицу Нэша. Он и представить себе не мог бы более восхитительного наказания. Высокий, ловкий воин, мрачная красота которого могла вскружить не одну голову, — скрюченный, изувеченный калека...

Нэш не мог позволить себе слишком долго наслаждаться подобными размышлениями — уж очень горьким было бы разочарование, если бы выяснилось, что он ошибся.

Тем не менее тот факт, что в Люсаре Роберта Дугласа никто не видел, был любопытным... и делал необходимость в восстановлении сил все более неотложной: чем дольше Враг не появляется, тем скорее и неожиданнее наступит этот момент.

Что ж, на этот раз он будет готов. На этот раз Нэш покончит с Робертом Дугласом раз и навсегда.

Какое-то движение привлекло его внимание. Из темноты возникали фигуры, двигались между деревьев-карликов, приближались.

— Посол, хозяин.

— Вижу, — кивнул Нэш. — Убери эти бумаги и принеси для него кресло.




В глазах представшего перед ним человека, казалось, отражались выметенные ветрами равнины Будланди. Глаза были темными, как и его собственные, окруженными тонкими светлыми морщинками, рожденными не возрастом, а ослепительным солнечным светом. Этот человек прибыл издалека. Его терпение, как и терпение Нэша, было безграничным. Посол опустился в кресло, приняв позу скорее элегантную, чем удобную. Его ярко-синяя с красным мантия явно не защищала от зимнего холода, и все же посол, казалось, чувствовал себя как дома.

Нэш мог лишь испытывать уважение к подобному самообладанию. Наложить Узы на такого человека было бы нелегким, но тем более привлекательным делом; может быть, когда-нибудь в будущем Нэш этим и займется. В настоящий же момент были более неотложные проблемы: им предстояло обсудить доставку золота, управление владениями, финансирование все более расширяющихся операций. И услуг тайных агентов.

Стремление к власти — голод, который невозможно утолить.

Нэш дождался, пока в кубки было налито вино, а слуги отошли на почтительное расстояние. Потом он задал первый, самый важный вопрос:

— Готов ли ваш князь заплатить мою цену?

— Готов при условии, что вы можете доказать качество товара до того, как он его приобретет. Не сомневаюсь, что вам понятна его точка зрения. Для него ваши услуги не только гарантия безопасности, но и предмет великой гордости. Его предки наградят его божественной милостью, если ему удастся вернуть своей семье прежнее величие. Если же товар окажется посредственным или... поддельным, — при этих словах посол улыбнулся, — тогда его позор не уступит только его гневу.

Нэш тоже улыбнулся, внимательно следя за своим собеседником.

— Я глубоко почитаю древние традиции, — ответил он ровным голосом. — Человеку должно быть возвращено то, что принадлежит ему по праву; то, что предначертано ему судьбой, должно свершиться.

— Я рад услышать это от вас.

— Так где золото?

Посол, казалось, не подал никакого знака, но двое его спутников двинулись вперед, неся тяжелый сундук. Когда крышка была откинута, стали видны слитки золота и серебра. Это было тем доказательством, в котором Нэш нуждался. Все оказалось гораздо легче, чем он думал. Он снова улыбнулся и посмотрел направо.

— Хиэль!

Из темноты беззвучно возник молодой малахи.

— Да, хозяин?

Нэш наблюдал за послом, видел, как расширились у того глаза, как на лице проступила алчность.

— Вы отправитесь с этим человеком и выполните все, чего он захочет. Когда доберетесь до Будланди, вы принесете клятву верности князю и будете ему преданно служить. Вы выполните все поручения, которые он соизволит вам дать, и сделаете все, что в ваших силах, чтобы возродить славу его семьи. Вы поняли?

Нэш подождал, предоставив Хиэлю возможность, как было заранее договорено, проявить колебание.

— Хозяин...

Нэш повернулся и взглянул в глаза малахи. Его приказ должен выглядеть достоверно, иначе посол не сумеет убедить своего князя.

— Вы сделаете так, как я сказал. Это понятно?

— Да, хозяин.

Нэш поднялся, опираясь на трость.

— Забирайте его, пока я не передумал. Скажите своему князю, что он теперь обладает тем, чего нет больше ни у кого в мире: своим собственным колдуном.




Глаза 13


Эндрю откинул капюшон плаща и посмотрел на небо. Весь день тучи громоздились друг на друга, предвещая непогоду. Вполне возможно, что пурга начнется прежде, чем они доберутся до Мейтленда.

Эндрю искоса бросил взгляд на молча ехавшего рядом Мику. Тот не казался особенно встревоженным; впрочем, Мика редко показывал свое беспокойство. Он даже не смотрел испытующе на небо, не поднимал палец, определяя направление ветра, и не принюхивался к воздуху, как постоянно делал сам Эндрю. Это могло означать одно из двух: Мика то ли уже знал, чего ожидать от погоды, то ли полагал, что они доберутся до Мейтленда до того, как перемена погоды станет важной. А может быть, и то, и другое.

Еще раз взглянув на небо, Эндрю поудобнее устроился в седле и решительно заявил:

— Пойдет снег.

— Ничего подобного.

— Проклятие, Мика, — возмутился Эндрю, — откуда ты знаешь? Ты уверен? И если не снег, то что нас ждет?

— Дождь со снегом. Позже, уже ночью.

— Когда мы уже доберемся до дому?

— Верно.

— Похоже, мне никогда не удастся предсказывать погоду!

— Ну, не знаю...

— Ты чего-то мне не рассказываешь! Есть какой-то хитрый прием, которым ты не хочешь делиться. Ведь правда? — Эндрю сам слышал нотку разочарования в своем голосе и, даже не глядя на Мику, знал, что тот улыбается.

— Нет, я рассказал все, что знал.

— И все-таки я все время ошибаюсь.

— Боюсь, что так.

— А ты всегда все предсказываешь точно.

— Ну, не сказал бы.

— Ты не сказал бы, — шмыгнул носом Эндрю, — зато я говорю.

— Милорд, — ровным голосом заговорил Мика, — дело ведь не в том, чтобы знать все приметы. Тут просто все определяет опыт. Мне потребовались годы, и я делал множество ошибок, пока не научился предсказывать погоду правильно.

— А кто тебя научил? — осторожно поинтересовался Эндрю.

— Мой господин, — последовал спокойный ответ.

— Герцог Роберт?

Эндрю, даже и не глядя на Мику, знал, что на лице того ничего особенного не отразилось. Мика не слишком умело скрывал свои мысли, и обычно догадаться, о чем он думает, было нетрудно, но как только речь заходила о герцоге Роберте, в глазах его появлялось выражение, говорившее о том, что вовлечь его в разговор не удастся.

Путники поднялись на продуваемый всеми ветрами холм, и с вершины открылся вид на окрестности, похожие на выцветший гобелен. Эти места — день пути от Мейтленда в любую сторону — были так хорошо знакомы Эндрю, что он мог бы, если потребуется, путешествовать здесь с завязанными глазами и не ошибиться дорогой. На восток до самой границы с Фланхаром тянулись пологие холмы, на севере в нескольких днях пути лежал Марсэй, куда Эндрю предстояло отправиться всего через несколько недель, а на юг равнина уходила к предгорьям, к его древнему родовому гнезду — Элайте.

Ему так ни разу и не позволили увидеть Элайту. Белла и Лоренс не разрешали Эндрю, как тот ни просил, даже и приближаться к развалинам замка и строго-настрого запретили Мике его туда возить. Эндрю считал это несправедливым: ведь он там родился, родился за несколько мгновений до того, как герцог Роберт снес укрепления Словом Уничтожения.

Сколько раз он слышал рассказ о тех событиях! Даже Мика как-то сообщил ему некоторые интересные детали. Эндрю, конечно, знал, что от замка мало что осталось, кроме главной башни, а в это время года даже и руины скрыты снегом, но все равно мечтал побывать там, хотя бы взглянуть на место, о котором сложено столько легенд.

Но вот теперь мать пообещала показать ему Элайту, когда в следующий раз навестит Мейтленд. Хотя она и говорила, что приближаться к своему старому дому ей не очень безопасно, но все же согласилась... Ведь во время короткого визита ничего не случится. Так что теперь Эндрю смотрел на юг, пытаясь представить себе, как сейчас выглядят горы.

— Как ты думаешь, что теперь случится в Анклаве — без Генри?

— Они выживут — там сильная община. Смерть одного не может означать гибели всего поселения.

Эндрю улыбнулся.

— Так, наверное, сказал бы сам Генри.

— На вашем месте я не стал бы тревожиться и о маме.

— Вот как? Почему же?

— Потому что я давно уже убедился: как ни беспокойся о ней, в ее судьбе это ничего не меняет.

— У тебя тут богатый опыт? — Когда Мика кивнул, Эндрю добавил: — Так о ком же мне тогда тревожиться?

Наивный вопрос заставил Мику улыбнуться. Казалось, его открытое лицо озарилось солнечным лучом.

— Тревожьтесь о своих уроках, тревожьтесь о собственном будущем, мой мальчик. Вспомни, как во многом тебе повезло. Наслаждайтесь жизнью, пока можете.

— Ах, теперь ты и в самом деле говоришь в точности как Генри!

— И будь почтителен с теми, кому ничего не стоит вас высечь. — Мика дал шпоры коню, но Эндрю опередил его. Его смех разнесся по всей долине.




Мика отсчитывал деревья. Он точно знал, сколько их растет вдоль дороги, разделяющей два поля, также как точно знал, как близко может позволить себе приблизиться к Мейтленду, по крайней мере пока не сгустились сумерки.

Эндрю скакал впереди; теперь, когда от дома его отделяли минуты пути, стало заметно, как он устал. Эндрю откинул капюшон, а плащ закинул за плечи, как будто зимний мороз кусал любых путников, но только не его. Что ж, таково преимущество молодости... Ветер трепал черные волосы Эндрю, несколько более длинные, чем диктовалось модой, хотя и не такие длинные, как у его отца, — если, конечно, Роберт все еще носил длинные волосы...

Мика нахмурился. Скрывать правду становилось все труднее. С каждым годом ум Эндрю становился острее. Интересы его тоже делались разнообразнее, так что Мике с трудом удавалось поспевать за своим подопечным. Однако особый интерес мальчика всегда и при всех обстоятельствах вызывала любая мелочь, касающаяся Роберта. Почему бы это? Может быть, в глубине своего естества он нес знание о том, что Роберт — его отец? Или просто Эндрю вырос в стране, где было так мало героев, которым можно было бы подражать?




Рано или поздно Мика непременно проговорится — он был в этом уверен. Однажды, когда Эндрю задаст один из своих бесконечных вопросов, или потребует от него новых подробностей, или оживит в нем чувства, о которых Мика предпочитал не вспоминать... вот тогда он и скажет что-нибудь невпопад, и Эндрю начнет задавать новые вопросы, а кончится все тем, что мальчик усомнится: что в его жизни реально, а что — нет... Усомнится в том, кто он есть и кому можно доверять.

Дженн никогда не требовала от Мики обещания ничего не говорить Роберту; она только просила его открыть тайну лишь в ответ на прямой вопрос. Однако Роберт Мику никогда ни о чем не спросил, и теперь, через четырнадцать лет, тот не был так уж уверен, что захочет все рассказать.

— Ты останешься на праздник Зимнего Солнцестояния? — спросил Эндрю. — Или отправишься проведать свою семью во Фланхаре?

— Да у меня просто не будет на это времени, — спокойно ответил Мика. Какой смысл давать мальчику новый повод для тревог... — В это время года не успею я туда добраться, как нужно будет возвращаться. На этот раз ведь вы пробудете в столице всего несколько недель. — Мика не расставался со своим подопечным ни на день, если тот не был вынужден исполнять свои обязанности при дворе. Мика всегда был рядом, сберегал, заботился, учил — слуга и брат, учитель и товарищ.

Делал все, чтобы этот мальчик выжил и достиг зрелости. Делал потому...

Каковы бы ни были причины вначале, за прошедшие годы они изменились: узнав Эндрю, Мика полюбил его.

— Ты придешь в большой дом?

— Сегодня нет.

— Но через несколько минут стемнеет. Никто тебя не увидит.

— Я лучше отправлюсь к себе и разожгу огонь до того, как начнется непогода. В моем коттедже стало сыро и холодно за недели моего отсутствия.

— Я приду завтра и помогу тебе навести чистоту, если хочешь.

— Спасибо, — улыбнулся Мика. Ну как можно не любить этого мальчика, сына Роберта и Дженн, вобравшего в себя все лучшее от родителей! Мика мог только молить богов, как делал ежедневно за эти четырнадцать лет, чтобы Эндрю миновало проклятие, омрачившее жизни его родителей.

Мика отсчитал последнее дерево, до которого было безопасно доезжать, и остановил коня. Эндрю помедлил и с улыбкой обернулся к нему.

— Отправляйся домой. Тут уж со мной ничего не случится.

— Лучше я послежу, милорд, — ответил Мика улыбкой на улыбку. Такая игра уже стала у них обыкновением, своего рода ритуалом.

— Поезжайте. Тетя и дядя ждут вас, не сомневаюсь, у ярко горящего камина с горячим ужином. Вспомните обо мне, когда будете наслаждаться угощением и теплой чистой постелью.

— Сделаю все от меня зависящее, чтобы совесть меня терзала, если тебе от этого станет уютнее.

— Конечно, станет, милорд. Ладно, отправляйтесь. Эндрю кивнул.

— Спасибо тебе. Утром увидимся. — Он еще мгновение помедлил, потом повернул коня и поскакал к дому. Тропа вела по полю, мягко понижавшемуся к Мейтленд-Мэнору, так что ничто не мешало Мике следить за подопечным. Ему приходилось скрываться, делать вид, будто его вообще нет поблизости. Многие еще помнили его имя; кое-кто знал его в лицо и не забыл, что Мика был другом и помощником Роберта Дугласа, мятежника. Поэтому-то Мика и оставался в укрытии, следя, чтобы сын мятежника благополучно добрался до дома. Он видел, как перед мальчиком широко распахнулись ворота, как приветливо махали ему слуги; наконец ворота закрылись, обещая безопасность. Только тогда Мика позволил себе покинуть пост и двинуться к собственному жилищу.




— Эндрю!

Не успел Эндрю спешиться, как попал в горячие объятия. Тетушка Белла обычно не проявляла своих чувств так пылко, но когда племянник возвращался домой — где бы он ни был, — она позволяла себе забыть об обычной сдержанности.

— Ты совсем замерз! — Белла, хмурясь, отступила на шаг, чтобы лучше разглядеть Эндрю. — И такой бледный! Что-нибудь случилось?

Вопрос был задан с осторожностью: тетушка Белла за все эти годы не утратила привычной осмотрительности. Эндрю только улыбнулся и покачал головой. Не мог же он рассказать о погоне за их отрядом в Шан Моссе, о смерти Генри, о тревогах из-за нового указа Осберта, — все это ничего не значило бы для Беллы.

— Нет, дорога обратно была нетрудной: снега еще не очень много.

— Ты наверняка голоден! Пошли скорее в дом, ты хоть согреешься. — Белла повернулась и повела племянника в холл. Знакомые деревянные панели на стенах, ярко горящий камин, три факела на противоположной стене — все в точности так, как Эндрю помнил.

До чего же хорошо вернуться домой!

Белла не позволила ему долго любоваться знакомой картиной. Обняв племянника за плечи, она повела его к величественной лестнице в дальнем конце помещения, говоря по дороге:

— Лоренс скоро вернется. Ты увидишься с ним за ужином. Я приказала приготовить тебе ванну, как только узнала, что ты показался на дороге. По-моему, ты вырос еще на дюйм с тех пор, как уехал.

Эндрю рассмеялся и оглянулся, чтобы удостовериться: никто, кроме тетушки, его слов не услышит.

— Финлей говорит, что к лету я стану таким же высоким, как он сам.

Улыбка Беллы стала заметно более натянутой. Эндрю не обратил на это внимания. Он давно уже привык к ее отношению ко всему, что касалось его поездок в Анклав. Если бы Белла могла повернуть все по-своему, он вообще не мог бы туда ездить и должен был бы удовлетвориться редкими посещениями матери, совершаемыми в глубокой тайне.

— Что ж, не сомневаюсь, что так и будет, — наконец сказала она. Ее собственное сходство с Дженн было совершенно поразительным, хотя она была выше сестры, а теперь еще и заметно полнее. У Беллы были такие же сверкающие синие глаза, такие же густые черные волосы, хотя на висках появились седые пряди; впрочем, они казались скорее украшением. Она бывала жесткой и неуступчивой, но Эндрю все равно любил тетушку, несмотря на некоторую ограниченность ее взглядов.

Они дошли до площадки, откуда коридоры расходились — один в восточное крыло, другой в северное. Там Белла остановилась, пригладила волосы и поправила юбку своего серого зимнего платья.

— И как поживает твоя... мама?

Этот вопрос она рано или поздно задавала всегда; в отсутствие Лоренса скорее рано.

— У нее все хорошо. Она предвкушает свой следующий приезд сюда.

Белла смотрела на племянника расчетливым и немного боязливым взглядом. Следующий вопрос она задала сдавленным голосом:

— А что-нибудь еще случилось, пока ты был там? Что-нибудь еще?

Ох... Эндрю не мог поднять на Беллу глаз. Он смотрел в пол, чувствуя, как часть его души мучается стыдом, в то время как другая часть испытывает облегчение. Если бы только ему удалось понять собственное отношение к колдовству...

— Нет, ничего. Я... я думаю, что Финлей махнул на меня рукой.

— В каком смысле?

— Ты не беспокойся, тетя Белла, — прошептал Эндрю. — По-моему, я никогда не стану колдуном.

Ее молчание заставило в конце концов Эндрю поднять глаза. Лицо Беллы оставалось бесстрастным. Потом она протянула:

— Может быть, это и неплохо?

Эндрю пожал плечами: все равно от него тут ничего не зависело.

— Иди и скорее прими ванну. Мы ужинаем в зимней столовой. Спускайся, как только переоденешься. Мы все по тебе скучали. Добро пожаловать домой. — Белла быстро поцеловала племянника в лоб и ушла.

Эндрю по коридору прошел в свою спальню. Дверь была гостеприимно распахнута, внутри горели свечи, в камине потрескивали дрова. На деревянном полу лежал толстый синий ковер, задернутые занавеси не позволяли сквознякам пробраться в комнату, на постели лежала чистая одежда.

Дома. Он дома.

Эндрю закрыл дверь и стянул с себя куртку, потом сбросил сапоги и потянулся. Подойдя к северному окну, он взялся за занавесь и прислушался.

Его охватило знакомое приятное возбуждение.

Никто не пришел, никто не постучался в его дверь. Он мог наконец на несколько минут остаться в одиночестве.

Эндрю быстро откинул занавесь и заглянул в оконную нишу. Ночная темнота не позволяла ничего увидеть за окном, но Эндрю интересовало совсем другое. Ловкие пальцы ощупали стену слева. Боязнь разочарования заставила сердце Эндрю заколотиться быстрее. Один из камней, с виду ничем не отличавшийся от остальных, повернулся; за ним открылось углубление. Эндрю был уверен, что никто, кроме него, об этом тайнике не знает.

Точнее, никто, кроме него и еще одного человека, кто бы это ни был.

Закусив губу, Эндрю сунул руку в темную холодную дыру. Его пальцы коснулись чего-то гладкого и плоского. Сердце Эндрю так и подпрыгнуло, по лицу расплылась улыбка. Он схватил книгу и осторожно вытащил — иногда странные подарки оказывались очень древними и легко рассыпались. Эта книга, впрочем, выглядела более новой и крепкой.

Снова прислушавшись, Эндрю перенес ее к свету, позволив занавеси упасть на прежнее место. Раскрыв книгу, он вынул вложенный в нее лист бумаги, развернул и прочел:




Как всегда, прочтя книгу, верни ее в тайник. Не оставляй ее на виду, чтобы не вызвать нежелательных вопросов. Книгу, которую ты держишь в руках, обычно можно найти только в резиденции Гильдии. Она называется «Щамар» и содержит самые древние принятые Гильдией законы. Читая ее, подумай о том, как менялась Гильдия, как древние законы менялись, пока не стали такими, которые существуют сегодня. Обрати внимание на то, как каждый новый проктор понимал законы и как использовал их для достижения собственных целей.

Отвечаю на твой последний вопрос. Нет, я не думаю, что войну между Империей и Каббалой можно было предотвратить. Сила, которой владела Каббала, всегда была для Империи угрозой. Пока при дворе каждого князя имелся свой колдун, ситуация оставалась под контролем. Как только это переменилось, война стала неизбежной. Власть всегда должна иметь противовес. Может быть, именно поэтому, несмотря на очевидные преимущества, Каббала не смогла победить Империю на поле битвы: правление Каббалы не оставило бы места такому противовесу, а отсюда оставался всего один шаг до разложения.

Читай внимательно. Научись всему, чему сможешь.




Как всегда, подписи под запиской не было.

Эндрю прислонился к стене и вздохнул. Кожаный переплет, казалось, грел его руку, и мальчик жаждал поскорее погрузиться в чтение... Но все-таки как хотелось бы узнать, кто оставляет для него книги и отвечает на его вопросы, кто, в свою очередь, задает вопросы ему — вопросы, на которые не так легко бывает найти ответ.

В животе у Эндрю забурчало. Даже ненасытное любопытство не могло побороть голод.

Эндрю спрятал книгу в тайник, чтобы прочесть ее позднее. Он вернул на место камень, расправил занавеси и принялся раздеваться. Погрузившись в теплую воду ванны, Эндрю откинул голову и вздохнул. Из расположенной в нижнем этаже кухни долетали соблазнительные запахи, и желудок Эндрю снова громко напомнил о себе.

Несмотря на это, Эндрю сосредоточился на другом: попытался ощутить в воздухе то нечто, что обычно появлялось вместе с книгой. Однако на этот раз никаких следов... его ведь не было дома два месяца, наверное, это слишком долго.

А может быть, он просто вообразил себе... В конце концов, раз он не колдун, как может он что-то ощутить колдовскими чувствами?




К тому времени, когда Мика добрался до своего коттеджа, в воздухе чувствовалась сырость. После долгих споров с Беллой и Лоренсом было решено, что Мика поселится в домике дровосека, скрытом в густой рощице, над которой нависала скала. Мике иногда снилось, что скала обрушивается на него, но это была единственная неприятность: коттедж был и удобен, и незаметен. Последнее имело важное значение — ведь считалось, что Мика здесь никогда и не появлялся.

Конечно, немногим из мятежников так повезло. Большинству тех, кто пережил битву при Шан Моссс, пришлось покинуть Люсару. Мика прекрасно понимал, как удачно ему удалось устроиться. Ни Белла, ни Лоренс так в полной мере и не одобрили его присутствия, несмотря на всю помощь, которую он оказывал. Они все еще полагали, что Мика, какую бы цель он ни преследовал, не только защищает Эндрю, но и представляет для него опасность. Мика не мог с ними в этом не согласиться.

И все-таки он оставался.

Скоро склон стал более крутым; Мика спешился и добрался до своего коттеджа, ведя усталого коня в поводу. Щурясь в темноте, он вышел на крошечную лужайку перед домом.

Что-то здесь изменилось.

Мика выпустил повод и бесшумно вытащил меч из ножен. Было слишком темно, чтобы ему удалось разглядеть следы на снегу. Положив руку на ручку двери, Мика затаил дыхание, готовый немедленно отскочить.

Дверь открылась без его усилия; за ней не было видно ничего, кроме темноты...

Но запах! Милый, неожиданный запах...

— Сайред! — Шепот Мики еще не успел стихнуть, как она появилась из коттеджа. Случайный отблеск света упал на ее улыбающееся лицо. Мгновение — и Сайред была в объятиях Мики, теплая и близкая. Мика прижал ее к себе, а Сайред спрятала лицо у него на груди.

О боги, какое же счастье вновь ее обнять! Мика вдыхал ее запах, позволяя ему наполнить себя, утолить давний мучительный голод, согреть и вернуть полноту жизни. Минуты летели незаметно; потом Сайред немного отстранилась и взяла лицо Мики в ладони.

— Я уже много часов жду тебя. Я уж думала, что ты никогда не вернешься домой. Тебе не нужно сегодня ночью больше никуда отлучаться?

— Нет, — ответил Мика, не в силах сдержать улыбку. Прошло два долгих месяца с тех пор, как он в последний раз видел Сайред. — А тебе?

— Нет. Я могу остаться до завтра.

— Хорошо. — Больше тратить слов Мика не стал, поцелуем помешав и Сайред задавать вопросы.

Когда через несколько часов начался дождь со снегом, ни один из них этого не заметил.



* * *





Эндрю отхлебнул вина со специями. Одного аромата напитка было достаточно, чтобы ему отчаянно захотелось спать. Неделя пути верхом по зимнему бездорожью, горячая ванна, сытный ужин — в результате Эндрю ничего так не хотелось, как соскользнуть под стол, свернуться клубочком между собаками и провалиться в сон.

У Лоренса, однако, были иные планы. Он сидел во главе стола и своим тихим голосом не спеша перечислял все, что случилось в Мейтленде за время отсутствия Эндрю. Он не пропустил ни одной мельчайшей детали, не забыл упомянуть ни об одной потерявшейся овце, не обошел вниманием ни одного сломавшегося под грузом снега дерева. Таких вещей Лоренс никогда не забывал.

Ужинал дядюшка тоже размеренно и в раз и навсегда заведенном порядке: глоток вина после каждых трех кусочков мяса. Весной Лоренсу должно было исполниться пятьдесят, и Эндрю с Беллой планировали устроить небольшое празднество. Отблески свечей на лысине заставляли лицо Лоренса казаться более суровым, чем оно было в действительности, карие глаза внимательно следили за каждым движением племянника. Отсутствие чувства юмора не мешало Лоренсу быть мягким и добрым человеком, хотя он никогда не одобрял ни поведения Дженн, ни постоянного увлечения Эндрю всем, что имело отношение к колдовству.

Сидевшая напротив Лоренса Белла мало участвовала в разговоре мужчин; рядом с ней расположился верный отец Джон. Он был капелланом Дженн в Эйре и перебрался в Мейтленд вместе с Эндрю после смерти отца мальчика. Ни Белла, ни Лоренс не знали, что отец Джон — салти пазар, хотя он и редко прибегал к своей не очень значительной колдовской силе.

Отец Джон был учителем, воспитателем, компаньоном, но в первую очередь другом Эндрю; это был тот человек, с которым мальчик мог говорить обо всем.

Сейчас, за ужином, отец Джон с улыбкой в серьезных глазах следил за Эндрю, которому приходилось отвечать на вопросы, которых он не слышал.

— Боюсь, дядюшка, что я отвлекся, — с виноватой улыбкой, сделав глубокий вдох, чтобы прогнать сонливость, сказал Эндрю. — Что ты сказал?

Лоренс поднял брови.

— Я понимаю, что ты устал, сынок, но знать об этом тебе нужно. Ситуация может накалиться в любой момент.

Эти слова заставили Эндрю проснуться.

— Какая ситуация?

Лоренс допил вино и отодвинул тарелку.

— Я не знаю, что еще можно сделать. Я стараюсь найти беженцам работу, но этого недостаточно.

— Беженцам? — Эндрю, нахмурив брови, посмотрел на Беллу. — Начались неприятности?

— Боюсь, что да, — кивнул Лоренс. — Две недели назад сожгли амбар, обоз с зерном закидали камнями, у рыбаков несколько раз воровали улов из сетей. Я знаю, что и несколько овец пропало, хотя не могу доказать этого... да и смысла нет. Нашим соседям приходится еще хуже.

— Они страдают потому, что не стараются помочь этим людям, — с раздражением сказала Белла. — Впрочем, и помощь мало что меняет. Мне жаль, мой мальчик, но думаю, что тебе снова придется с ними поговорить.

— Обязательно. — Эндрю снова повернулся к Лоренсу. — Но вы уверены, что это поможет? Я хочу сказать... люди, может быть, и помнят, кто моя мать, но они не забыли и отца — а его они ненавидели. Почему ты думаешь, будто мне удастся уговорить этих бедняг, когда этого не смог сделать ты?

Лоренс откинулся в кресле.

— Ты молод, и люди прощают тебе грехи твоего отца. Не уверен, что ты сумеешь многого добиться, но по крайней мере не сделаешь положение хуже.

— Я съезжу к ним завтра днем. — Эндрю хотел сказать что-то еще, но только во весь рот зевнул.

Отец Джон усмехнулся.

— Боюсь, его светлости нужно выспаться, прежде чем он сможет вникнуть в столь серьезный вопрос. Пойдемте, мой мальчик, я провожу вас наверх.

Эндрю взглянул на Лоренса, ожидая его позволения, и тот махнул рукой.

— Иди отдыхай, сынок.

— Доброй ночи.

Отец Джон распахнул дверь и даже протянул руку, чтобы поддержать Эндрю, если тот от усталости споткнется. Эндрю рассмеялся и тихо, хотя тетя и дядя уже и не могли его слышать, спросил:

— Вы думаете, я на ногах уже не держусь?

— Я думаю, что вы были бы не прочь рухнуть, где стоите, милорд. Осторожно, здесь ступеньки.

Эндрю встряхнулся и до спальни добрался без происшествий. Отец Джон вошел следом за ним и мягко притворил дверь.

— Как ваша матушка?

— У нее все хорошо. Она прислала вам письмо. Сейчас я его достану. — Эндрю присел на кресло и начал стаскивать сапоги. — Положение с беженцами действительно так серьезно?

— Не сказал бы, что дело дошло до кризиса. Эти люди идут сюда, потому что знают: ваш дядюшка их не прогонит. Они остаются здесь, пока могут найти себе работу и пропитание, а потом двигаются дальше.

— Я знаю. Мы с Микой видели по дороге много таких. — Эндрю босиком пробежал к своей постели, вытащил из-под подушки письмо и вручил его отцу Джону.

Вертя письмо в руках, отец Джон смущенно проговорил:

— Хочу предупредить вас, милорд... Когда вы отправитесь в Марсэй, я уеду на восток.

— На восток? — Глаза Эндрю широко раскрылись. — Во Фланхар? Вы хотите найти епископа Маккоули?

— Да. — В глазах отца Джона блеснуло что-то очень похожее на гордость. — Я просто хочу, чтобы вы знали: мне, возможно, будет небезопасно возвращаться некоторое время. Все будет зависеть от того, где он и насколько тесно сотрудничает с Робертом.

С завистью глядя на священника, Эндрю сел на постель. Отца Джона ожидало приключение, он следом за беженцами собирался пересечь границу, не зная, что ждет его в конце пути.

— Вы знаете, где начинать поиски?

— Кое-какие догадки у меня есть, хотя, конечно, расспрашивать можно будет только с большой осторожностью.

Эндрю снова вскочил.

— Не рискуйте без необходимости.

— Конечно. — Отец Джон поднял руку и начертил на лбу Эндрю знак триума. — Ложитесь спать. Прежде чем я отправлюсь, нам еще многое нужно сделать. Не могу же я допустить, чтобы вы оказались самым невежественным герцогом в стране, верно?

Зная, что такая опасность ему не грозит, Эндрю усмехнулся.

— А почему бы и нет?

— Ложитесь спать, — шутливо прорычал отец Джон. — Это приказ.




— Ну что, прекратился снегопад?

Мика приподнялся на постели и отогнул уголок занавески. За окном в лучах только что взошедшего солнца ослепительно сверкала белизна. Между голых ветвей деревьев кое-где синело небо, обещая улучшение погоды. Землю покрывал толстый слой снега, скрывший и его, и ее следы.

Довольный тем, что увидел, Мика снова улегся, обняв Сайред. Не открывая глаз, она положила голову ему на плечо. Так в коконе одеял они провели всю ночь, вставая только затем, чтобы подкинуть дров в огонь.

Мика приподнялся на локте, чтобы как следует рассмотреть Сайред. Ее золотые волосы были растрепаны — в основном его стараниями — и лежали на подушке, окаймляя ее лицо нимбом невинности. В улыбке же, блуждавшей по губам Сайред, ничего невинного не было. Когда Сайред наконец подняла веки, Мику снова поразил контраст загорелой кожи с чистой голубизной глаз, которые, когда Сайред сердилась, напоминали зеленоватый лед.

Она не возражала против такого разглядывания. Иногда она и сама внимательно изучала Мику, а ее пальцы касались его лица, словно стараясь запомнить его и сохранить тепло на те долгие месяцы, что им приходилось проводить в разлуке.

— Ты с каждым годом все больше отсутствуешь, — наконец заговорила Сайред. Это был не вопрос, а утверждение. Они никогда не задавали друг другу подобных вопросов, зная, что ответы под запретом.

— Да, — только и ответил Мика.

— Я проезжала мимо две недели назад, но не застала тебя.

— Мне жаль...

— Я знаю, — улыбнулась Сайред. — Доказательства я получила этой ночью. — Сайред просунула руки ему под рубашку и попыталась залезть в нее целиком. Мика ничего не имел против, но пальцы Сайред были такими холодными, что он невольно поежился. Мика вставал на рассвете, чтобы принести дров и накормить коней, потом вернулся в постель к Сайред. Теперь она прижималась к нему во всей своей соблазнительной наготе.

Кто знает, сколько пройдет времени, прежде чем она сможет вернуться, и будет ли он на месте, когда это случится...

Неожиданно Мику охватил страх перед будущим, и он еще крепче обнял Сайред. Она сразу же поняла его чувства и замерла в его объятиях.

— Хотел бы я... — прошептал Мика.

— Я тоже, — ответила Сайред. — Я тебя люблю.

— Я люблю тебя.

Больше они не обменялись ни словом, наслаждаясь тем, что имели.

Когда в очаге прогорело и упало полено, Мика вздрогнул, осознав, что день наступил... и что он умирает от голода.

— Хочешь есть?

— Я привезла хлеб и сыр, и то и другое свежее. Есть и эль, хотя не очень хороший.

— Принести сюда?

— Для меня не надо. Мне нужно одеться.

Сайред ничего не сказала о том, что ей скоро отправляться в путь, но Мика знал, что она об этом подумала. Он коснулся губами ее виска, скатился с постели, сунул ноги в сапоги, подкинул дров в очаг и достал хлеб и сыр из сумки Сайред. Придется сегодня сходить в деревню, чтобы запастись продовольствием на ближайшие недели. Потом предстояла поездка на север с Эндрю, который должен был к празднику Зимнего Солнцестояния явиться в Марсэй. Мика поселится рядом с городом и проводит его обратно...

Эндрю!

Мика уронил нож, и в тот же момент услышат скрип снега под ногами мальчика. Ни слова не сказав Сайред, он метнулся к двери и распахнул ее. Быстро выйдя наружу, он решительно закрыл за собой дверь — и успел как раз вовремя.

Эндрю брел по свежевыпавшему снегу, шумно выдыхая клубы пара. С довольной улыбкой он высоко поднял мешок, полный еды.

— Доброе утро! Я подумал, что ты не откажешься от завтрака. Нужно было остановить его, отвлечь, прежде чем он заметит...

— Почему вы разгуливаете без плаща? — Вопрос показался Эндрю таким глупым, что он чуть не рассмеялся, но ничего другого Мика не смог придумать — близящееся несчастье всей тяжестью легло ему на плечи.

— Что случилось? — Эндрю остановился всего в нескольких шагах от дома. Он больше не улыбался. Морщинка у него на лбу с каждой секундой становилась глубже.

Поздно, слишком поздно...

— Мика! — Эндрю слишком хорошо знал, что означает смутное ощущение опасности, нечто в воздухе, что невозможно назвать, но невозможно и ни с чем спутать, невозможно не заметить. Печать, охранявшая секреты салти, была предназначена именно для таких случаев...

Мика все же сделал попытку отвлечь внимание Эндрю.

— Милорд, спасибо за угощение, но, думаю, вам следует... Эндрю напрягся, его глаза широко раскрылись.

— У тебя... ведь в доме малахи, верно? — Мальчик смотрел на дверь, и та медленно распахнулась. Эндрю сделал шаг назад, потом замер, переводя взгляд с Сайред на Мику и снова на Сайред.

Мика неожиданно ощутил холод и начал дрожать. Почти все его самые страшные опасения оправдались. Сайред подошла и накинула ему на плечи плащ. Ее прикосновения оказалось достаточно, чтобы избавить его от оцепенения, хотя голос Мики все же прозвучал хрипло:

— Сайред, позволь представить тебе его светлость Эндрю, герцога Эйра. Милорд, это Сайред, моя... жена.

Эндрю помешкал всего мгновение, потом взял руку Сайред и поднес к губам, держась, как безупречный придворный. Когда он выпрямился, глаза его ничего не выражали. Он протянул Мике мешок с едой.

— Прошу прощения, что потревожил.

Прежде чем Мика успел произнести хоть слово, Эндрю повернулся и двинулся прочь по собственным следам. Тяжело дыша, Мика заглянул в глаза Сайред, надеясь увидеть в них покорность судьбе, хоть и знал, что это невозможно.

— Дождись меня, пожалуйста, — выдохнул он и бросился бежать, насколько это позволял глубокий снег, за Эндрю.

— Милорд, подождите!

Эндрю только яростнее преодолевал заносы, выбирая дорогу под деревьями, где снега намело не так много. Мика в спешке едва не упал, но все-таки схватил Эндрю за руку.

— Эндрю, позвольте мне объяснить!

Мальчик повернулся к нему лицом, быстро, жарко и сердито дыша.

— Зачем? Что тут объяснять? Почему ты раньше мне ничего не сказал? Что ж, не сомневаюсь, что у тебя найдется очень хорошее объяснение, только, раз я не должен был ничего знать, какой смысл что-то мне объяснять? — Эндрю попытался выдернуть руку и уйти, но Мика держал его крепко.

— Вы не понимаете. Это не то, что вы думаете.

— Вот как? — Эндрю перестал вырываться, широко раскрыл глаза и поднял брови с выражением, не слишком приятно напомнившим Мике Роберта. — Знаешь, что я думаю? Меня всю жизнь учили, что малахи — смертельная угроза для салти, что малахи помогают Нэшу, что они сражались при Шан Моссе на стороне Селара и пытались убить многих людей, которые мне дороги. Мне известно, что малахи сделали бы что угодно, чтобы уничтожить Анклав и убить мою мать, чтобы завладеть Ключом. Так что не смей, Мика, говорить мне, что я не должен сердиться! 

— Я никогда не говорил вам, чтобы вы не сердились! 

— И не стал бы этого говорить, видят боги, не стал бы! Да, в этом мальчике слишком много от отца! Того самого отца, который изгнал Мику, не задав ни единого вопроса, который забыл о двадцати годах дружбы, не поинтересовавшись обстоятельствами. И вот теперь такое же отношение он видит и от сына.

Эндрю продолжал смотреть на Мику, стараясь взять свои чувства под контроль, делая то же, что делал всю жизнь Роберт, — подавляя свой гнев. Хотя Мика видел, что происходит, он ничего не мог сделать.

— Ты должен был рассказать мне, — Эндрю высвободил руку, но вроде бы больше не собирался убегать.

— И что я мог рассказать? Разве вы реагировали бы иначе?

— Кто-нибудь еще знает?

— Моя мать знает, что я женился, больше — никто и ничего. Эндрю посмотрел в глаза Мике.

— Разве того же ты не мог открыть мне?

— Я не посмел.

Мгновение Эндрю внимательно смотрел на Мику, потом сделал два шага в сторону, опустив глаза.

— Не могу больше тебе верить... жениться на малахи! Я хочу сказать, Мика, после всего, через что ты прошел вместе с... с герцогом Робертом... Я знаю, что вы с ним больше не друзья... — Эндрю замер, потом резко поднял голову. — Дело в этом, верно? Поэтому он прогнал тебя? Из-за Сайред?

— Потому что я не рассказал ему, когда была возможность.

— И из-за этого... из-за этого ты его ненавидишь? Теперь пришла очередь Мики молча смотреть на Эндрю.

Он снова оказался в западне, как был уже восемь лет, между двумя мирами, которые невозможно примирить. Мог ли он сказать правду теперь? Когда прошло столько времени?

— Скажи мне, Мика, — настаивал Эндрю, — ты его ненавидишь?

— Да, — выдохнул Мика, ощутив от этого странное облегчение, хотя и не сделавшее его чувства менее горькими.

— Как же могу я доверять тебе, когда он не поверил?

— Но ему следовало поверить. — Мика вложил в эти слова всю свою уверенность. — Сайред — не угроза для вас.

— Вот как? Откуда ты можешь знать?

— Я знаю ее. Мы женаты уже почти семь лет. Не думаешь ли ты, что будь у нее желание меня предать, она давно уже это сделала бы? Она знает, почему я живу здесь, она знает, кто вы такой. Я не рассказал ей ничего — как и она ни слова не сказала мне о своем народе. Мы видимся раз в несколько месяцев, всего на несколько драгоценных часов. Только так мы и можем жить, пока... пока все не кончится. Прошу вас, милорд, не лишайте меня своего доверия из-за Сайред. Она не причинит вам зла.

Эндрю, не мигая, смотрел на Мику, пока тот говорил. Потом взгляд его скользнул в сторону коттеджа. Неожиданно Эндрю двинулся туда, вынудив Мику снова бежать следом.

Сайред ждала внутри, уложив уже свои сумки. Она развела в очаге жаркий огонь, чтобы просушить помещение после нескольких месяцев зимнего запустения. На этот раз Эндрю не стал беспокоиться о формальностях. Он просто подошел к ней. В глазах Сайред была настороженность, но на Мику она не взглянула. Он мог только стоять рядом и следить за тем, что происходит.

— Вы малахи, не так ли?

— Да. Как вы узнали?

— Я так же не могу ответить на этот вопрос, как и вы — открыть мне, откуда происходит ваш народ.

— Оттуда же, откуда и ваш, мне кажется.

— Так где он живет теперь?

— Вы, должно быть, салти, раз спрашиваете об этом.

— Мика говорит, что вам можно доверять.

— Свой народ я не предам.

— Но вы предадите Мику?

— Никогда! Он мой муж! Я отдала ему сердце и душу.

— Тогда вы предадите меня?

— Почему бы и нет? Кто вы мне? Мика сделал шаг вперед.

— Сайред...

Однако Эндрю поднял руку, заставив Мику замолчать. Он никогда не выдел, чтобы мальчик вел себя так властно, и хотя часть его сознания трепетала, другая радовалась.

— Она лжет, Мика. Это я способен понять.

— Вы можете определить, лгу ли я? Каким образом?

— Мне кажется, что я сказал уже достаточно.

— Не спорю. Я узнала от вас о салти больше, чем за всю свою жизнь. Довольно глупо, вам не кажется?

— Ну и что? — пожал плечами Эндрю. — Лучше испытаю вас я, рискуя только собственной жизнью, чем узнаю потом, что вы солгали — и солгали Мике.

— Но вы не убьете меня, герцог-салти?

Эндрю молчал несколько долгих ужасных секунд, потом покачал головой.

— Нет. Я никогда никого не убивал. Не думаю, что мог бы начать с жены Мики. К тому же он мне не позволит, верно?

Возможности ответить у Мики не оказалось. Эндрю повернулся и вышел из дома, помедлив только, когда оказался за дверью. Мика расправил плечи, готовясь выслушать приговор.

— Так что вы решили, милорд? — Мика сглотнул, ожидая неизбежного. — Прогоните вы меня, как это сделал ваш... как сделал Роберт?

— Она ранила его, не так ли? Еще до того, как он сразился с Нэшем.

— Она пыталась защитить меня.

— Конечно. — Эндрю так и не обернулся.

— Милорд! — крикнул Мика ему в спину. — Что вы собираетесь делать?

Эндрю продолжал идти, но голос его разнесся по полянке и эхом отразился от скалы.

— Не знаю, Мика. В самом деле не знаю.




Глава 14


По нижним пещерам разносились непрерывные медленные удары металла по камню. Марта обнаружила, что бессознательно шагает в такт с этим ритмом и даже напевает что-то себе под нос. В последнее время стук молота стал постоянным, чем-то вроде гулкого сердцебиения Анклава, прекращавшегося только на ночь; на нижних уровнях воздух приобрел отчетливый запах пыли.

— Много ли им еще остается сделать? — раздался из-за спины Марты голос Дженн.

— Эту пещеру почти закончили, но нужно вырубить еще три. — Марта договорила, уже оказавшись рядом с дверным проемом, где шум был самым оглушительным. Госпожа Маргарет, Фиона и Дженн остановились рядом и тоже заглянули внутрь.

Двое мужчин, работавших в пещере, оглянулись на них, улыбнулись и снова принялись задело. Осколки камня посыпались на пол алькова, который вырубал старший из работников; второй вбивал в стену железные скобы, на которых предстояло крепить полки. Потом в пещеру принесут мебель, ковер на пол, в алькове установят кровать. Когда все будет закончено, пещера станет такой же уютной, как и любое другое предназначенное для супружеской пары помещение в Анклаве, пусть оно и расположено на три уровня ниже остальных.

— Насколько пещера была готова перед тем, как ее начали отделывать? — спросила Дженн, перекрикивая грохот.

— Все было почти таким же, как ты видишь сейчас. После того как потрудятся создатели пустот, в них сразу можно жить. Мастера этого дела проникают в камень колдовским зрением, чтобы убедиться в надежности стен, и только потом убирают лишнее. Впрочем, большинство пещер Анклава имеют естественное происхождение.

— Что значит «естественное происхождение»? Кто создал их изначально?

— Понятия не имею. Часть пустот — результат действия воды и газов. Большинство туннелей между пещерами были пробиты позже — нашими предками.

— А где находятся новые пещеры? — спросила Дженн. Марта показала на коридор и пошла вперед.

Камень пола здесь был неровным. Естественный туннель был несколько расширен для удобства прохода, но работы еще не были закончены. Коридор вел к крутому спуску высотой футов шесть. Там оказалась установлена временная лесенка, и Дженн, не колеблясь, спустилась по ней. Госпожа Маргарет и Фиона остались с Мартой наверху.

Открывшаяся перед Дженн пещера была просторнее предыдущей; один ее конец упирался в скальную стену, другой, понижаясь, уходил в темноту. Низкий потолок этой части пещеры еле позволял проползти под ним человеку.

Дженн все тщательно осмотрела, провела рукой по камню и заглянула в черную щель, куда не достигал свет фонаря.

— Здесь нельзя будет поселить семью, — решила она. — Только если замуровать ту часть — иначе дети наверняка не устоят перед соблазном туда залезть. Такое впечатление, что кто-то тут уже устраивал игры... Эту трещину обследовали? Известно, куда она ведет?

— Нижние пещеры в последний раз осматривали лет десять назад, — не слишком любезно, как всегда, когда ей приходилось разговаривать с Дженн, ответила Фиона. — Не думаю, что за трещиной находится что-то полезное Анклаву.

— Далеко отсюда до огненных озер? — Дженн повернулась к остальным и остановилась посреди пещеры, положив руки на бедра.

Марта предоставила отвечать на вопросы Фионе — та знала нижние уровни лучше всех. Фиона показала на противоположный конец пещеры.

— Примерно двадцать футов в том направлении, на один или два уровня ниже.

Дженн снова огляделась, словно в поисках решения.

— И это лучшие пещеры, которые еще остались?

— Лучшие из того, что уже обнаружено, — развела руками Марта. — До тех пор, пока мы не отправим разведчиков дальше в глубины, — да, это все, что осталось.

— Нам их не хватит.

— Да, не хватит.

Женщин окружила тишина, только подчеркнутая постоянным стуком по камню. Потом госпожа Маргарет подошла ближе к ведущей вниз лесенке.

— Эту пещеру можно разгородить на две. Придется везти доски из долины, но помещение тогда будет годиться как классная комната и библиотека, а существующую библиотеку можно будет превратить в жилые покои.

— Для библиотеки здесь недостаточно места, — возразила Фиона. Голос ее, когда она обращалась к старшей из женщин, звучал гораздо более мягко. — И мы не знаем, насколько надежен камень на такой глубине. Мы не рискнем увеличивать пещеры, как делали это ближе к поверхности.

Марта посмотрела в красивые глаза Фионы, внимательные и настороженные. Между Фионой и Дженн всегда существовали трения, они так и не стали друзьями и терпели друг друга только из-за Финлея. В последнее время, однако, в их отношениях появился какой-то новый оттенок.

— Вы уверены, что ничего нельзя строить на поверхности? — продолжала Маргарет. — На поле ведь места хватает. Потребуются, конечно, материалы, но их завозить придется все равно.

— Можете вы себе представить, что кто-то пожелает жить на поверхности в зимние холода? — спросила Дженн. — Даже если считать, что мы сможем пожертвовать пастбищем, пришлось бы привозить слишком много топлива. Нет, — со вздохом закончила она, — придется нам признать, что салти наконец переросли Анклав.

— Что ты сказала? — переспросила Фиона.

— Я хочу сказать, что с тех пор как Вогн создал Брезайл, для салти стало невозможно жить в Люсаре, не подвергаясь опасности, и теперь больше, чем когда-либо. Пока Нэш и Кенрик у власти и пока малахи жаждут завладеть Ключом, наш народ должен оставаться здесь, — только места не хватает. Поэтому...

— И что? — поторопила ее госпожа Маргарет с легкой улыбкой.

— Поэтому, — задумчиво продолжала Дженн, — может быть, нам пора искать себе другой дом.

— Что! — Голос Фионы был таким же жестким, как необработанный камень стен. — Мы не смогли бы найти убежище более просторное, чем это, или переправить всех жителей, избежав внимания властей. И что делать с Ключом?

Дженн одновременно подняла и брови, и руку.

— Я не говорила, что все мы должны переселиться, — но почему не поискать другой Анклав где-нибудь еще? Я знаю, что нужно всегда помнить о защите, которую обеспечивает нам Ключ, — но, возможно, существует способ позаботиться о безопасности и иначе. Я вот что имею в виду. — Дженн с улыбкой обвела всех взглядом. — Не задумывались ли вы о том, почему древние салти шесть столетий назад выбрали именно Голет как подходящее место для того, чтобы здесь поселиться?

— Нет, — решительно заявила Фиона. — Сейчас не важно, как они нашли Голет.

— Значит, ты думаешь, что они просто лезли в горы к самому высокому пику, говоря друг другу: «Держу пари, там впереди обязательно окажутся замечательные пещеры, где мы сможем жить»? — Дженн с трудом сдерживала раздражение. Она быстро подошла к лесенке и вскарабкалась по ней. — Мне кажется, что нам было бы полезно не скапливаться всем в одном месте. В конце концов, Ключ не дает нас найти, но вовсе не защищает от опасности нападения. Так что если кто-нибудь узнает, где мы...

— В чем дело? — бросила Фиона; сердитый блеск ее глаз был более красноречив, чем она сама догадывалась. — Может быть, ты затеваешь что-то, о чем мы ничего не знаем?

— Тебе прекрасно известно, что речь идет о другом. Что будет, если мы утратим защиту Ключа? Разве тогда не пригодится нам другое, уже готовое убежище?

— А не ослабим ли мы себя, если подобным образом разделимся? И еще...

— Дженн! Марта! — К ним, без всякого интереса взглянув па новую пещеру, быстро подошел Арли. — Пойдемте скорее! Мы с Финлеем... кое-что нашли.




В последнее время госпожа Маргарет ходила медленнее, так что когда она добралась до покоев Генри, там уже все были в сборе. Финлей, кипя энтузиазмом, еле сдерживал нетерпение, а сам Арли выглядел, как в тот день, когда родился его младший ребенок: он был очень доволен собой, хотя и старался этого не показать.

Маргарет оглядела комнату, которая когда-то принадлежала Генри. Книжные полки, тянущиеся вдоль всех стен, почти опустели: книги по большей части перенесли в библиотеку. Личные вещи Генри за две недели Селия, его племянница, успела унести. И хотя помещение сохраняло слабый отпечаток личности Генри, впечатление было...

— Что за беспорядок вы устроили! — воскликнула Маргарет. Стол оказался отодвинут от стены и завален записными книжками, листами пергамента, свитками и коробками. Три кресла также скрывались под грудами бумаг. Создавалось впечатление, что здесь пронесся ураган.

— Закрой, пожалуйста, дверь, матушка, — сказал Финлей. Он улыбнулся госпоже Маргарет, потом обежал стол. Как только дверь была закрыта, он широким жестом указал на разложенные листы.

— Селия попросила нас разобраться в бумагах Генри и забрать все, что может пригодиться в работе совета. Мы еще не закончили...

— Но нашли кое-что очень интересное, — перебил его Арли.

— Да, — кивнул Финлей, постукивая пальцем по стопке глетов с записями. — Очень, очень интересное.

Женщины переглянулись с такой терпеливой снисходительностью, что Маргарет едва не рассмеялась. Она осторожно сняла с одного из кресел коробку со свитками и села.

— Так что такое вы нашли, — начала Дженн, — что радуетесь, как пара мальчишек?

— И почему, — добавила Фиона, — нужно держать дверь закрытой?

— Ах... — Энтузиазм Финлея несколько поблек. Он помолчал, кинул на Арли неуверенный взгляд и продолжал: — Дело вот в чем... Генри никому ничего не говорил. Записи, которые мы нашли, показывают, что он опасался: люди не очень хорошо примут его открытие. Поэтому, пока мы все не обсудим...

— Финлей, — вздохнула Дженн, — пожалуйста, переходи к сути. Мы не можем потратить на разговоры целый день.

— Хорошо, только...

Арли усмехнулся, глядя на смутившегося друга, и решительно вмешался:

— Генри, похоже, последние пять лет, а может быть, и дольше изучал записи о детях, родившихся в Анклаве. Летописи сохранили все подробности со времен основателей Анклава. И обнаружил он...

— Совершенно невероятную вещь! — не выдержал Финлей, снова кипя энтузиазмом. — Не знаю, почему он начал интересоваться детьми... Поверить не могу, что никто больше ничего не заметил! У нас под самым носом...

— Пожалей нас, — простонала Фиона. — Что же он обнаружил?

— Ну... — начал Финлей, но Дженн подняла руку.

— Нет, ты помолчи. Нам все расскажет Арли.

Финлей нахмурился, но ничего не сказал. Арли, пряча улыбку, стал рассказывать:

— Генри не смог с точностью все доказать, потому что в библиотеке некоторые записи не сохранились... Нам известно, что колдовские способности редко передаются по наследству. Когда Анклав был только основан, меньше чем в одной семье из двадцати рождались колдуны, и при этом не имело значения, обладали ли способностями один или оба родителя. Еще раньше, во времена Каббалы, наследование колдовских способностей было еще большей редкостью.

Арли помолчал и заглянул в лежащие перед ним записи.

— Пятнадцать лет назад шанс, что родится одаренный ребенок, при одном родителе-колдуне составлял один к трем, а при обоих — один к двум.

Госпожа Маргарет, нахмурив брови, взглянула на Дженн, но та пристально смотрела на однорукого целителя, как будто уже догадывалась, что он собирается сказать. Стальной отблеск играл в глазах Дженн, но пока она молчала.

— Генри не смог понять, как и почему это стало происходить, но теперь в семье, где один из родителей — колдун, колдовскими способностями обладают двое детей из трех, а если колдуны оба родителя, то ими обладают все их дети.

— Все? — пробормотала Дженн, не сводя с Арли глаз.

— Поэтому, — не выдержал Финлей, не в силах больше молчать, — поскольку теперь здесь постоянно живет много колдунов, каждый год рождается все больше и больше детей с колдовскими способностями. И вот еще что: искатели, даже когда осмеливаются покинуть Анклав, теперь почти не находят одаренных людей. — Он взглянул на Фиону, которая отвечала за такие поиски, ища у нее подтверждения своим словам.

— Да, — кивнула, нахмурившись, Фиона. — Мы обнаруживаем только совсем маленьких детей... Ты что, хочешь сказать, что одно с другим связано? Насколько нам известно, малахи старательно ищут пополнение...

— Раньше они такого не делали!

— По крайней мере мы с этим не сталкивались. — В голосе Фионы прозвучало разочарование, но тут Дженн требовательно подняла руку.

— Давайте не будем забегать вперед. Вы хотите сказать, что если подобная тенденция сохранится, через одно-два поколения все обитатели Анклава будут обладать колдовскими способностями?

Арли с Финлеем дружно кивнули.

— Но Генри как-то это объясняет? — спросила Марта. — В его записях не содержится никакой теории, почему так происходит?

— Генри казался очень обеспокоенным тем, что изменение в законах произошло именно сейчас, — пожал плечами Арли, — но ничего сказать нам не успел.

— Но мы еще не все просмотрели, — с надеждой сказал Финлей. — Нужно прочесть записи более внимательно и заглянуть и в другие бумаги, чтобы удостовериться, что мы ничего не пропустили.

— Что ж, — пробормотала Фиона, глядя на груду бумаг на столе, — жаль, что мы не располагаем летописями малахи. Может быть, все их дети рождаются с колдовскими способностями, а мы просто отстали. Или, — она, прищурившись, посмотрела на мужа, — они и в самом деле забирают себе всех, кого в противном случае обнаружили бы наши искатели.

— Но ведь у малахи нет Ключа, — отмахнулся от ее слов, даже не взглянув на Фиону, Финлей. Его глаза не отрывались от листов пергамента и свитков, пальцы ласкали бумаги, где могли быть скрыты секреты. — То, что происходит с ними, для нас не имеет значения. Мы должны думать о том, что значит открытие Генри, как нам быть, когда число колдунов среди нас удвоится или утроится. Перед нами и так уже стоит проблема: молодежь страдает от скуки, а дальше станет только хуже...

— И где, — тихо спросила Марта, — нам всех разместить? Если каждый, кто обладает способностями, может быть обнаружен с помощью Брезайла...

Госпожа Маргарет слушала разговоры, но все ее внимание было поглощено Джейн. Спокойствие молодой женщины скрывало какие-то очень странные, почти пугающие перемены.

Неожиданно Дженн резко втянула воздух.

— Генри и в самом деле был очень встревожен временем, когда появились новые законы, как будто... Неужели в его записях нет совсем никаких указаний?

Финлей твердо встретил взгляд Дженн, и госпожа Маргарет почувствовала озноб. Как будто смысл всего сказанного сосредоточился в этих кратких мгновениях, как будто на этих двоих обрушилось что-то тяжелое и неприятное... происходило что-то похожее на столкновение их воль.

— Последние записи Генри, — после мгновенного колебания ответил Финлей, — говорят о том, что перемены начались в тот год, когда родился Эндрю.

Глаза Дженн широко распахнулись.

— Он в самом деле называет?..

— Эндрю, да. — Голос Финлея сделался невыразительным. — Последний ребенок колдунов, лишенный способностей, родился за два дня до Эндрю. С тех пор...

Дженн побледнела и сглотнула; она снова стала разглядывать бумаги на столе, но взгляд ее, казалось, проходил сквозь них.

Маргарет почувствовала, что необходимо нарушить молчание, прежде чем оно станет слишком многозначительным. Она откашлялась и спросила:

— Были еще новые известия от Патрика? Если он скоро появится, может быть, он сможет пролить какой-то свет на обнаруженную Генри закономерность.

— Да! — снова загорелся Финлей. — Он сообщает о каком-то туманном древнем пророчестве. Согласно ему, что-то должно было случиться примерно четыреста лет назад... а записи Генри говорят, что число детей с колдовскими способностями начало расти как раз в то время. Как будто...

— Что? — холодно спросила Фиона. Финлей широко раскинул руки.

— Как будто салти готовились к чему-то. К чему-то, что должно было случиться.

— Глупости! — бросила Фиона. — Все это одни предположения. Дело просто в том, что сейчас в Анклаве живет больше салти, чем раньше, и, естественно, колдуны заключают браки между собой.

— Но детей с колдовскими способностями у каждой пары действительно рождается больше, — заспорил Финлей, но Дженн подняла руки, требуя тишины.

— Генри был уже очень стар, — заговорила она ровным, спокойным, решительным тоном, совершенно не так, как говорила обычно. — И он уже давно болел.

— Что? — Финлей шагнул к ней, его энтузиазм готов был превратиться в ярость. — Не хочешь ли ты сказать, что он выжил из ума? Что ему все это примерещилось?

Взгляды их скрестились, и снова возникло ощущение тайного безмолвного спора между ними. Это заметили все, даже Фиона.

Дженн продолжала, как будто ничего не произошло:

— Генри был больной старик, хоть и занимался важными вещами. Однако мы не можем полагаться только на его слова, Генри мог ошибаться.

— Как можешь ты так говорить, когда...

В мгновение ока выражение лица Дженн совершенно изменилось. Голос ее тоже стал таким жестким, какого Маргарет никогда у нее не слышала.

— Не спорь, Финлей! Я не желаю ничего обсуждать, пока записи Генри не будут проверены. И я не позволю тебе болтать по всему Анклаву о том, что происходит нечто странное. У нас и так хватает сейчас проблем — без безответственной болтовни человека, занимающего твое положение.

— Вот как! Значит, ты решила притвориться, будто обнаруженное Генри не соответствует действительности? Клянусь богами, Дженн, ты просто дура!

Неожиданно комната заполнилась ощущением угрозы, какого не было раньше. Госпожа Маргарет затаила дыхание, подумав, что сейчас Дженн обрушит на Финлея всю силу своего неудовольствия. Однако ничего не произошло. Дженн просто покачала головой и прошептала:

— Нет... — Поднявшись, она вышла из комнаты, мягко притворив за собой дверь.

— Кровь Серинлета! — пробормотала Фиона в наступившей тишине. Ее гнев был не так заметен, но тоже обращен на Финлея. — Когда, наконец, ты оставишь ее в покое?

— Оставлю ее в покое? Но ты же знаешь...

— Я знаю, что ты одержим этим... этим мальчишкой! Забывая меня, забывая дочерей, забывая все на свете — у тебя просто не остается сил, чтобы хоть улыбнуться нам! Но коснись дело Эндрю, и ты тут как тут! Мне безразлично, действительно ли он твой...

— Фиона! — Финлей сделал предостерегающий жест. — Мы поговорим об этом потом.

Гнев его жены уже растаял, она печально посмотрела на Финлея.

— Нет, — прошептала она, — ни о чем мы не поговорим. В том-то и проблема. — Фиона отодвинулась от Финлея, повернулась и вышла.

Финлей мгновение нерешительно смотрел на дверь, потом встряхнулся и быстро покинул комнату. Госпожа Маргарет догадалась, куда он направляется.

Чья-то рука ласково коснулась ее плеча, и, обернувшись, старая дама обнаружила, что Марта смотрит на нее с улыбкой смирения. Арли обнял жену за талию и поцеловал в висок.

— Ты ведь не станешь тревожиться о них?

Госпожа Маргарет подавила желание оглянуться на дверь.

— Не больше, чем обычно.

— Пожалуй, схожу посмотрю, как там Фиона, — высвобождаясь из объятий мужа, сказала Марта. — Арли не помешала бы помощь с этими записями... Тебе не было бы интересно на них взглянуть?

Взглянув на высокого целителя, потом на заваленный бумагами стол, госпожа Маргарет криво улыбнулась.

— Как странно... Раньше мне и мысль такая не пришла бы, а теперь я умираю от любопытства.

Как только Марта вышла из комнаты, Арли придвинул кресло для госпожи Маргарет, и оба они увлеченно принялись за дело.




Марта осторожно постучала в дверь покоев Фионы и Финлея. Услышав разрешение войти, она сразу стала оглядываться: дома ли девочки.

— Их нет. Никого нет, — донесся из спальни голос Фионы. — Понятия не имею, куда они подевались.

Марта подошла к двери спальни и помедлила на пороге. Фиона сидела на краю постели, поставив ноги не деревянную скамеечку, и сматывала шерсть в клубок. Она казалась совершенно спокойной, но Марта подумала: хорошо, что нитка крепкая...

Марта сразу взяла быка за рога.

— Ты же знаешь, что это от него не зависит.

— Да.

— И поступает он так не нарочно.

— Да.

— Он никогда намеренно не обидит ни тебя, ни дочерей.

— Конечно.

— Он — хороший муж и отец.

— Большего от мужчины и требовать нельзя.

— За исключением... — мягко начала Марта.

— За исключением, — руки Фионы замерли над клубком, и она отвела взгляд, — за исключением преданности.

— Он вас любит. — Фиона ничего не ответила, и Марта подошла ближе. Расправив юбки, она села на краешек скамеечки и снизу вверх взглянула на Фиону. — Он в самом деле любит вас, Фиона.

— Не уверена, что это теперь имеет значение. — Фиона несколько раз моргнула, словно глаза ее щипало. — Когда-то Финлей был готов воспротивиться Роберту, только бы жениться на мне, а теперь... он бегает за ней, а она улыбается, делится с ним своими секретами, одалживает своего сына, чтобы он не чувствовал себя... — Фиона решительно закрыла рот, не позволяя признанию вырваться наружу.

— Ты говорила с ним?

Снова принявшись сматывать шерсть, Фиона резко качнула головой.

— Я уж и со счета сбилась — столько раз я говорила, а он не слушал. У него один ответ: как может он не присматривать за собственным племянником? — Фиона сглотнула; мягкая шерсть, которой касались ее пальцы, не делала горькие слова менее горькими. — Его святой Роберт и его святая Дженн... Ты не представляешь, как близка я к тому, чтобы возненавидеть их обоих.

Фиона бросила шерсть на постель и начала раскачиваться, не пытаясь больше скрыть растерянность и горе, которыми были полны каждый ее жест, каждое слово.

— Ты только посмотри на них! Посмотри на нее, и ты увидишь. Она снова возьмется за свое, и он тут же распушит хвост и совершит геройство, потому что его проклятый братец слишком горд для этого. Люди, — Фиона махнула рукой, ясно имея в виду тех, кто жил за пределами Анклава, — не могут быть спасены, потому что они этого не хотят. Они двадцать восемь лет живут под властью завоевателей, большинство из них уже и не помнит, как было раньше. Так что Роберт пытается доказать? И почему, почему ему нужно втягивать в свои дела моего мужа? Почему... он не может оставить нас в покое?

Марта ничего не сказала. Фионе не требовались успокоительные банальности, ничего не значащие по сравнению с той действительностью, с которой она пыталась бороться.

— Поверишь ли, он винит себя! — прошептала Фиона. — Он думает, я не знаю... Но я сплю с ним, все его кошмары мне известны. Я знаю, что он боится за Роберта и Люсару. Я знаю, как много они для него значат, я прекрасно его понимаю, только...

— Только что?

— Я просто не думала, что все будет тянуться так долго. Я надеялась, что со временем он успокоится. Но этого нечего ждать, верно? Не теперь. Может быть, никогда. Не станешь же ты говорить мне, что я ошибаюсь?

Марта коснулась руки Фионы.

— Хотела бы я, чтобы ты ошибалась, дорогая. От всей души хотела бы.




Финлей не отважился сразу же отправиться в покои Дженн. Ему очень этого хотелось, но он просто не доверял себе: гнев мог лишить его необходимого спокойствия. Поэтому он сворачивал из одного коридора в другой, рассчитывая, что рано или поздно возьмет себя в руки, но все же оказался перед дверью Дженн скорее, чем сам ожидал.

Стучать он не стал. Он просто распахнул дверь, но комната была пуста. Финлей помедлил на пороге, потом сделал шаг вперед, решив воспользоваться тем, что в темноте и одиночестве может больше не притворяться.

Дверь он оставил полуоткрытой, чтобы в комнату проникало немного света. Не следовало зажигать свечи, это было бы расточительно.

Дженн просто не понимает... Проблема слишком близко се касается, она не может видеть все так, как видит он. Отказ посмотреть в лицо новому знанию — самая настоящая глупость.

Финлей подошел к столу в углу, за которым работала Дженн. Он был завален книгами и свитками, которые она изучала.

Всегда-то она погружена в работу... Даже когда они отправились в Шан Мосс, она взяла с собой книги. Финлей не имел никакого представления о том, над чем она работает.

Из праздного интереса Финлей просмотрел названия книг, лежащих на столе, и любопытство его возросло. На столе Дженн находились комментарии к религиозным доктринам разных стран. О том, что некоторые священные книги имеются в библиотеке Анклава, Финлей даже не подозревал. Многие из них были раскрыты, из всех торчали многочисленные закладки.

Чем это занимается Дженн?

Финлей начал перелистывать тетрадь, лежавшую поверх книг. Страница за страницей были покрыты выписками, рядом с каждой цитатой виднелись примечания, сделанные

Дженн. Обрывки пророчеств, путаные слова, что-то обещающие, — ничего знакомого, ничего, напоминающего то пророчество, часть которого ему сообщил Роберт... Как же много всяких вариантов — и Дженн ищет их в старинных священных книгах, как будто...

Одна цитата особенно привлекла внимание Финлея, заставив его окаменеть.

«И родится тот, кто соберет войско, и число его верных возрастет, и войдут они в новый мир».

Финлей скорее почувствовал, чем услышал, как в комнату вошла Дженн. Ее молчание заставило комнату казаться еще темнее, чем она была раньше. Финлей захлопнул тетрадь и вернул ее на стол. Все было полно какой-то ужасной неизбежностью...

— Что еще ты тут прячешь? — начал он.

— Ничего.

— Почему ты мне не доверяешь?

— Возможно, потому, что ты вламываешься в мою комнату, читаешь мои личные записи, — словно я каким-то образом принадлежу тебе, словно я что-то тебе должна и ты намерен получить это любыми средствами.

Финлей вслушался в ее слова, вслушался в глубокую тишину, последовавшую за ними. Он всматривался в Дженн — она выглядела слишком маленькой, слишком хрупкой для задачи, которую на себя взвалила, слишком близкой и к поражению, и к победе.

— Расскажи мне об Эндрю.

Дженн покачала головой, не спуская с Финлея глаз.

— К Эндрю наши дела не имеют никакого отношения.

— Ты не можешь до бесконечности его опекать.

— Он еще ребенок.

— Да, но у меня три дочери, которые младше его, и я так их не опекаю.

— Твои три дочери не подвергаются таким опасностям, каким подвергается Эндрю. — Дженн отвернулась и взмахнула рукой, зажигая свечи. Закрыв дверь, она прислонилась лбом к створке. Дженн выглядела ужасно усталой. — Ради всех богов, Финлей, подумай: Эндрю проводит по полгода при дворе. Нэш знает, что он мой сын. — Дженн закрыла глаза, пытаясь отгородиться от Финлея и его требований, его гнева и его правоты. — Каждый раз, когда он отсюда уезжает, я гадаю, не в последний ли раз его вижу. Нэшу было бы так легко захватить его, воспользоваться им в борьбе со мной, заставить меня покинуть убежище, — но он почему-то этого не делает. Ответ был очевиден.

— Он еще не готов. Он недостаточно силен для противостояния с тобой. — Нахмурив брови, Финлей наклонился вперед. — И он никогда не проявлял к Эндрю интереса, верно? Он не может знать, что Эндрю — сын Роберта...

Дженн резко оттолкнулась от двери.

— Прощу тебя, Финлей, не нужно этого касаться, хорошо? Ее слова разрушили какую-то преграду в душе Финлея.

— Зубы Минеи, Дженн, я всегда был Эндрю почти отцом! Разве я не имею права знать? Разве мое мнение не должно играть роли в его судьбе, в его будущем? Что это за книги у тебя на столе? И почему ты отвергаешь открытие Генри, едва с ним познакомившись?

— Я его не отвергаю... — начала Дженн, но Финлей поднял руку и ткнул в нее пальцем, вдруг поняв то, что раньше совершенно ускользало от его внимания. Теперь же уверенность переполняла его, выплескивалась словами.

— Ты боишься, что об Эндрю тоже говорится в пророчестве! В этом все дело, верно? — Финлей показал на книги и свитки на столе. — Ты это пытаешься найти! Так вот почему... О боги! И родится тот, кто соберет войско... — Финлею пришлось остановиться, чтобы вдохнуть воздух. В его голове роились и боролись за первенство сотни предположений. — Вот для чего понадобились Узы. Вот для чего вы с Робертом... — Стыд заставил его умолкнуть, подходящие слова сразу не находились.

Дженн смотрела на него с нескрываемым ужасом. Финлею хотелось остановиться, хотелось притвориться, как это делала она, что ничего подобного и быть не может... Притворяться было бы настолько легче!

— Вы с Робертом были соединены Узами ради того, чтобы зачать Эндрю. — Уверенность в собственном голосе и удивила, и испугала Финлея.

— Нет, — выдохнула Дженн, отворачиваясь.

— Ты говорила... что чувствовала принуждение... быть близкой с Робертом той ночью, перед твоей свадьбой. Что он... тоже чувствовал принуждение...

— Он не взял меня силой.

Финлей подошел к Дженн, положил руки ей на плечи и прошептал:

— Он тебя любил — но знал, что вашими судьбами управляют непонятные силы. Это и заставило его бежать. Поэтому он и чувствовал, что предал тебя.

Дженн молчала, глядя в пол, как будто правда пугала ее больше, чем угрожающее будущее.

— Ты должна все ему рассказать.

— Ох, Финлей, какая польза ему будет узнать, что его отец...

— Нет, — тихо прервал ее Финлей, — я имею в виду, что ты должна все рассказать Роберту. Ты должна сообщить ему, что пророчество касается еще одного человека, а он об этом не знает.

Дженн резко подняла голову.

— Я не могу этого сделать.

— Даже если от этого будет зависеть его жизнь? И жизнь Эндрю?

— Как ты можешь быть в этом уверен — ведь Эндрю даже не упомянут в пророчестве!

— Слово Уничтожения тоже не упомянуто, но оно всю жизнь мучит Роберта!

— Роберту нет дела до Эндрю!

— Эндрю его сын!

— Нет! — Дженн вскинула руки, голос ее окреп, в глазах вспыхнул огонь. — Меня уже тошнит от того, что ты все время об этом твердишь. Клянусь, в следующий раз...

— Но он в самом деле его сын!

— Только в том смысле, что Роберт его зачал! В остальном же...

— Что ты хочешь сказать? — пробормотал Финлей, сбитый с толку внезапной переменой темы.

— Я хочу сказать, — жестко проговорила Дженн, — что у Роберта было достаточно возможностей спросить меня. Я даже знаю, что такая мысль у него возникала, — и все-таки он молчал. Он не мог заставить себя задать вопрос, потому что не хотел знать, Финлей. И теперь не хочет. — Джени отвернулась, не желая показывать своих чувств. — Главное, он никогда не хотел меня любить, и то, что я родила его ребенка, только сделает...

— Сделает положение еще хуже?

Финлей умолк, когда Дженн снова взглянула на него; боль, которую он прочел в синих глазах, заставила его замолчать. Финлей непроизвольно протянул руку и коснулся прохладной кожи ее щеки; он ощутил, как дрожит молодая женщина.

Не думая о том, что делает, Финлей наклонился и поцеловал Дженн. Ловя ртом воздух, он неожиданно почувствовал, что знает ответ на свой последний вопрос; и еще он понял, что всегда знал: однажды он непременно поцелует Дженн.

Когда Дженн ответила на его поцелуй, у Финлея не осталось сомнений: она читает его мысли. Когда они разомкнули объятие, все еще глядя друг другу в глаза, Дженн улыбнулась.

— Теперь, по-моему, мы это знаем.

— Пожалуй. — Финлей стиснул руку Дженн. — Только лучше мне сейчас пойти к жене. Ты придешь ужинать?

— Позднее.

В наступившей тишине Финлей рискнул вернуться к волнующей его теме:

— Если в пророчестве говорится об Эндрю, мы ничего не можем сделать, чтобы помешать... Ты это знаешь.

Дженн снова улыбнулась.

— Ты никогда не сдаешься, верно? Все вы трое — мужчины рода Дугласов до конца. Сдаться вы просто отказываетесь.

— Что ж, — пробормотал Финлей, — у каждого есть свои маленькие недостатки. — Недостаток Эндрю, конечно, заключался в том, что он упрямо отказывался проявить колдовскую силу, — хотя решимость его матери обнаружить в нем таковую была не менее неколебимой.

Синие глаза улыбались ему... Однако улыбка была не такой — и никогда такой не будет, — как та, что Дженн когда-то дарила его брату.

Финлей бесшумно вышел в освещенный лампами коридор, опустошенный, усталый, потрясенный. Все эти разговоры о переменах, о пророчестве, о короле... на самом деле не менялось ничего. Может быть, и никогда не изменится.

Финлей вошел в собственные покои. Фиона стояла у очага, наливая воду в чайник из кувшина. Она знала о присутствии Финлея, но не обернулась, только откинула прядь волос, выбившуюся из косы, которую она заплела утром.

Финлей подошел к жене и перехватил у нее тяжелый кувшин. Поставив его на стол, он привлек Фиону к себе. Фиона оставалась напряженной и отстраненной, но это не имело никакого значения.

Они всегда будут ссориться, как ссорились и раньше. Ссоры — такая же часть их жизни, как и дети. Фиона боялась за него, боялась за будущее своей семьи. Как мог он не любить ее за ту страсть, с которой она боролась за близких?

— Мне очень жаль, — прошептал Финлей.

— Я знаю, — прошептала в ответ Фиона, немного смягчившись в его объятиях, хотя Финлей и знал, что это не означает ни прощения, ни капитуляции.

— Я тебя люблю. — Так оно и было: любовь заполняла все его существо.

— Иногда бывают дни, когда я хотела бы, чтобы это было не так.

Финлей нежно поцеловал мочку уха Фионы.

— Мне это известно. Только мне хотелось бы, чтобы ты меньше тревожилась. Понимаешь...

Фиона отстранилась, закрыв рукой ему рот и глядя в глаза. Через мгновение она прошептала:

— Я могу жить со своими тревогами и отказываться от них не собираюсь. Только, Финлей, пожалуйста, не обещай мне, что все будет в порядке. По крайней мере до тех пор, пока не кончится эта история с детьми... Хорошо?

— Да, обещаю. — Финлей снова прижал к себе Фиону, чувствуя в жене опору, отдыхая душой.




Дженн не обращала внимания на то, какими длинными стали тени в ее спальне, когда свеча догорела. Конечно, ей следовало бы работать, но даже через несколько часов после того, как Финлей ушел, эхо его голоса все еще, казалось, наполняло ее пустые комнаты, подчеркивая тишину, заставляя Дженн ощутить всю глубину ее одиночества.

Что за глупость — следовало бы давно уже привыкнуть к этому чувству.

Однако работа больше не была таким же утешением, как раньше. Теория Генри все разрушила.

Новый приступ страха заставил Дженн резко втянуть воздух и спустить ноги с постели.

Нельзя позволять себе такой слабости! Страх не защитит ее дитя. Но если она заразит его своим страхом, заставит думать, что ему есть чего бояться, заставит гадать, не подвела ли она его, не скрыла ли чего-то, не предала ли...

Как предала его отца.

— Проклятие! — Дженн вскочила, поправила юбки, пригладила волосы.

Нельзя позволять мыслям выбивать ее из колеи. Пока еще нет никаких доказательств того, что в пророчестве говорится и об Эндрю... правда, нет и доказательств обратного. Можно, конечно, спросить Ключ. Беда лишь в том, что Ключ никогда не дает прямых ответов, если дело касается пророчества, так что и это бессмысленно.

— Дженн!

Раздался резкий стук в дверь. Дженн прошла в гостиную и выглянула в коридор. Там стояла Марта, бледная и встревоженная.

— Пойдем. Случилась беда. Кое-кто из детей... они пропали.




Толкотня у входа в пещеру совета была ерундой по сравнению с той тяжестью, которая лежала на сердце Дженн, с тупой болью, говорившей об одном: она потерпела поражение. Тем не менее она распоряжалась быстро и решительно, стараясь погасить панику, вызванную новостями. Все говорили разом, испуганные крики врезались в уши, как клинки. Несколько групп уже отправились осматривать нижние уровни и проходы, которыми редко пользовались; искатели напрягали все силы, чтобы обнаружить следы детей, но сплошной камень — не говоря уже о защите, установленной Ключом, — делали такие попытки безуспешными.

Им всем предстояла долгая ночь...

Заметив в толпе дружеское лицо, Дженн вздохнула почти с облегчением. Бормоча извинения, к ней проталкивалась Марта. Только тут Дженн разглядела, кого та ведет.

— Гай! — Парнишка не смел поднять на нее глаза и жался к Марте. Казалось, напряжение, царящее в пещере совета, делает его меньше ростом.

Не колеблясь ни секунды, Дженн потребовала тишины. Сев на краешек кресла перед Гаем, она взяла его руку в свои, решительно отгородившись от всего вокруг и стараясь думать только о том, что Гай — лучший друг Эндрю.

— Ты ведь знаешь, куда они ушли, правда?

Гай кивнул. Громко сглотнув, он все-таки решился поднять глаза на Дженн и прошептал:

— Нейл сказал, что если я проболтаюсь...

— Нейла здесь нет, — мягко ответила Дженн, — да я и не позволю ему что-нибудь тебе сделать. Скажи мне, куда они ушли, Гай. Если они в новых пещерах нижнего уровня, они могут заблудиться, попасть под обвал, погибнуть. Мне нужно знать.

— Они хотели, чтобы я пошел с ними, только я сказал, что эта затея — глупость... Так оно и есть. Они... ушли.

— Ушли? — Поднявшийся в пещере гул голосов заставил Дженн поднять руку, требуя молчания, но все ее внимание было по-прежнему сосредоточено на Гае. — Ушли из Анклава?

— Да. Прошлой ночью. Они взяли лошадей, теплую одежду и... Остального Дженн не услышала — вся пещера взорвалась криками. Стараясь не обращать на них внимания, Дженн наклонилась к Гаю.

— Ты знаешь, в каком направлении они двинулись? Мальчик покачал головой. Дженн встала, положив руки на плечи Гаю, — он мог нуждаться в защите. Она снова повысила голос, заставляя толпу слушать себя:

— Нужны два верховых отряда для поисков — один отправится на запад, другой на восток. Вызовите тех, кто отправился на нижний уровень. Отряд, что поедет на восток, возглавит Мердок, тот, что на запад, — Арли. Марта, Деста и Симус, соберите людей и на всякий случай подготовьте все для эвакуации. — Шум снова стал оглушительным. В голосах людей звучали страх, отчаяние, решимость. — У нас нет времени выяснять, как и почему. Нужно вернуть молодежь. Задело!

Мердок, Арли и другие пришли Дженн на помощь: кто-то увел убивающихся родителей, кто-то стал отдавать приказы, готовясь в дорогу. Дженн снова повернулась к Гаю.

— Ты знаешь, сколько всего беглецов?

— Нейл и Зеа, Лиам, Сэйр и...

— Дженн! — Голос Финлея покрыл шум сборов. Он махал листом бумаги, лицо его было белым как мел, глаза метали пламя. — Я должен ехать с Мердоком. Хелен тоже сбежала.



* * *





Выводя коня из конюшни, Финдей не обращал внимания ни на резкий ветер, ни на ледяную крупу, летящую в лицо. Он мог думать только об одном: как скорее следом за людьми Арли выйти из туннеля и пустить коня по тропе, ведущей на восток.

Все это — его вина. Только его. Если бы он не предложил брать подростков в Шан Мосс, они никогда не ощутили бы вкуса свободы, побега никогда бы не произошло. И вот теперь опасности подвергаются пятеро, и среди них его дорогая маленькая Хелен, — не зная реального мира, думая, будто новые законы Осберта защитят их. Они понятия не имеют о могуществе Брезайла, о том, что он может выследить их и отдать во власть короля или Нэша. Они просто не понимают, какая опасность грозит им в стране, веками испытывавшей ужас перед колдунами.

Проклятие, им же говорили, что изменение законов — западня! Как могли они подумать, будто покидать Анклав безопасно!

Фиона была права: он слишком беспокоился об Эндрю, Дженн и Роберте, не думал достаточно о собственной семье, о собственных дочерях. Он должен был заметить, что Хелен рвется из Анклава, должен был остановить ее!

Он не мог прибегнуть к своему искусству искателя. Дженн напомнила ему об опасности, заставила пообещать, что он и пытаться не станет. Если он рискнет покинуть Анклав без защиты, которую ему обеспечивала Дженн, а Нэш его заметит, его найдут и...

Нет, об этом думать не следует. Пусть он не может обнаружить Хелен как искатель, он все равно ее найдет, обязательно найдет.

Мердок что-то крикнул ему, но слова унес ветер; в темноте члены отряда были почти невидимы. Сколько прошло времени? Сутки? Полтора? Как далеко могли за это время уехать беглецы?

— В такую погоду мы не можем ехать, Финлей! Нас просто снесет с горы!

— Я отправляюсь! — Финлей, увязая по колено в снегу, потащил коня через поле. Нуда, конечно, подростки воспользовались подвернувшейся возможностью. Снегопад на несколько дней прекратился, проехать по тропе стало возможно, — вот они и улизнули через подвернувшуюся лазейку на свободу.

Мердок, спотыкаясь, догнал Финлея и схватил за руку.

— Нужно подождать, пока метель утихнет! Какой прок от тебя будет Хелен, если ты погибнешь? Ну-ка, вернись в укрытие!

— Я не могу ее оставить...

— Я тебе это и не предлагаю. Нужно просто переждать несколько часов, только и всего.

— Через несколько часов может быть слишком поздно!

— Не будет, если мы воспользуемся помощью... Финлей вытаращил глаза на седовласого человека, волосы которого окончательно выбелил снег. Только сейчас он вспомнил, кого видит перед собой. Финлей позволил Мердоку увести себя обратно в конюшню, оставил коня на попечении других, а сам следом за Мердоком прошел в пещеры. Там было тепло, но на сердце Финлея лежала ледяная тяжесть.

Мердок решительными шагами направился к пещере совета. Там оставалось уже совсем немного народа. Не теряя времени, Мердок пересек зал, взял Дженн под локоть и увлек ее в угол, где их разговор никто не услышал бы.

— Ты должна мысленно поговорить с Робертом.

Глаза Дженн широко раскрылись, челюсть отвисла. Она оглянулась на Финлея, беспомощно стоящего рядом, и нахмурилась. Финлей почти мог уловить мысли, лихорадочно мечущиеся в ее голове, но вслух Дженн произнесла всего одно слово:

— Почему?

— Потому что мы не можем начать спускаться по горной тропе по крайней мере до утра, а может быть, и дольше. Это даст нашим детям почти двое суток форы. Если они отправились на восток, они сейчас уже могут быть где угодно... а если их обнаружат...

— Нэш или Кенрик? — шепот Дженн был еле слышен, но она сразу поняла, что имеет в виду Мердок.

— Я знаю, где сейчас должен быть Роберт. Он достаточно близко, чтобы встретиться с нашим отрядом, а как искатель он почти не уступает Финлею. Он способен найти молодежь, какую бы защиту они ни создали. Если ты мысленно обратишься к нему сейчас, он может обнаружить их, пока мы пережидаем метель. Он может даже добраться до них к тому времени, когда мы спустимся в предгорья.

Дженн ответила не сразу, но когда заговорила, в голосе ее звучала решительность:

— Ты прав. Пойду возьму плащ — снаружи докричаться будет легче.




Глава 15


Могучие стены замка Данлорн защищали Роберта от внешнего мира, но даже сплошной камень был не в силах заглушить голос, зазвучавший у него в голове. Прижав ладони к стене караульной, Роберт вернулся в такое знакомое прошлое, стараясь удержать его в настоящем, вспомнил, чей голос говорит с ним после восьмилетнего молчания.

«Роберт! Где ты?» — Голос был встревоженным, тихим, но передающим неотложность дела; никаких оттенков личного чувства...

Роберт выругался себе под нос. Слова, которые он был готов послать ей, оказались полны страха.

«Я в Данлорне. Что случилось? Несчастье с Финлеем... или с матушкой?»

«Нет, с ними все в порядке. Мердок говорит, что я должна с тобой связаться. Кое-кто из подростков покинул Анклав. Они сбежали. Мы отправили отряд на поиски в Шан Мосс, но сейчас на Голете метель, и второй отряд, тот, который должен был спуститься по восточной тропе, должен ее пережидать. Ты не мог бы помочь?»

Роберт уже начал действовать: укладывать то немногое, что ему потребуется в дороге, прятать остальное в тайник.

«Сколько прошло времени с тех пор, как подростки уехали?»

«Около полутора суток. Мердок и Финлей готовы выехать, но...»

«Финлей? Почему?»

Роберт уловил в голосе Дженн неуверенность.

«Я не могу его остановить. Хелен сбежала с остальными». И Хелен? Его собственная племянница? С какой стати им убегать?

«Сколько их всего?» — Роберт уже был в конюшне и седлал коня; в темноте он ничего не мог разглядеть, перед ним стояло лишь лицо Дженн — такое, каким он видел его в последний раз... Ее красоту не могла заслонить даже вечная тень в его душе.

«Пятеро. Они думают, что изменение законов обещает им безопасность. Я должна была бы...» — Роберт почувствовал, что Дженн взяла себя в руки, решительно прогнала укоры себе, исполнилась решимости.

Этот переход заставил его улыбнуться: на него нахлынули воспоминания о былых днях. Не говоря больше ни слова, он вывел коня во двор и вскочил в седло.

Дженн однажды тайно посетила Данлорн, помогая королеве бежать. Она тогда ничего не видела в замке: Роберт поспешил отослать ее, испугавшись собственных чувств, понимая, что за ними скрывается рок, и отчаянно желая, чтобы это было не так. Пустив коня рысью, Роберт вернулся мыслями к настоящему, к той проблеме, которую нужно было разрешить здесь и сейчас.

«Вы готовы действовать, если мы не найдем их вовремя? Или если их выследят и обнаружат Анклав?» «Мы заняты сборами на случай эвакуации». «Вам есть где укрыться, если придется оставить Голет? — Многозначительная пауза заставила Роберта выругаться. Не дожидаясь, пока Дженн придумает какую-нибудь ложь, он продолжал: — Отправляйтесь в Шан Мосс и держитесь все вместе. Если я смогу, я там вас встречу... если же нет, как только вьюга прекратится, двигайтесь на юг, к Аарану. Найдите корабль, который доставит вас во Фланхар, и поезжайте прямиком в Бликстон. Туда прибудет епископ, и там места хватит для всех. Только не обращайтесь в бегство, пока не окажетесь к этому вынуждены».

«Конечно, нет. — Дженн помолчала; когда ее голос зазвучал снова, Роберту показалось, что восьми лет вовсе и не было. — Ключ говорит, что мы должны остаться, что бы ни случилось».

Роберт выехал за ворота замка. Услышанное заставило его зажмуриться: в глубине души он знал, что потерпел поражение.

«Выбор за тобой, Дженн. В конце концов, ты прикована к Ключу и должна делать так, как он говорит. И все-таки, если вы направитесь в Бликстон, ты по крайней мере получишь прекрасную возможность утверждать, что я ошибся».

«Я знаю. — Голос Дженн прозвучал тихо, но тут же неожиданно обрел прежнюю силу и непреклонность. — Дай мне знать, когда встретишься с Финлеем. Я не хочу, чтобы он мысленно говорил со мной, — вдруг Нэш может выследить его и таким способом. Удачи».

«Думаю, что она нам понадобится».

Голос Дженн исчез; с ним исчезло и острое ощущение одиночества.




Хелен поежилась. Все ее кости болели, зубы выбивали дробь. Всю свою жизнь она провела на самой высокой горе Люсары, но никогда еще ей не было так холодно.

В темноте почти ничего не было видно. Густой туман окутывал лес, впитывался в стволы деревьев, в землю, делал кожу, одежду, сапоги влажными и липкими. Кто-то из парней попытался сразу, как только стемнело, разжечь костер, но пламя еле тлело, не согревая путников и лишь подчеркивая, какой черной бывает туманная ночь в лесу.

Хелен отказывалась жалеть себя, мечтать о том, чтобы оказаться дома. Может быть, нужно было дождаться весны, но пока ничего особенно плохого с ними не случилось, да они вскоре и вернутся домой.

Хелен решительно шмыгнула носом. Родители, конечно, будут беспокоиться, это верно. Но ведь она оставила записку, так что они поймут и, нужно надеяться, не станут слишком переживать. Хелен снова шмыгнула носом и постаралась прогнать чувство вины. Оно только заставляло ее мерзнуть еще сильнее.

Сейчас была ее очередь охранять лагерь. Хелен сидела, прислонившись спиной к упавшему стволу и завернувшись в одеяла, обхватив руками колени, делая все от нее зависящее, чтобы не вскакивать и не кричать при каждом ночном шорохе. Воздух уже пах рассветом, но до утра было еще далеко. Все остальные спали, завернувшись в одеяла и придвинувшись как можно ближе к скудному костерку, каждый со своими собственными кошмарами, каждый со своей долей ночного холода.

Лиам предложил ей приключение, и она ухватилась за такую возможность. Кейл убедил ее, что им все легко удастся. Сэйр раздобыл для них коней, а Зеа — еду; взрослые ничего не узнали. Они хоть раз в жизни проедутся по Люсаре, сами, без отца, джабира или еще кого-то, кто говорил бы, куда им можно ехать и что можно делать. Никаких больше глупых правил или наказаний за их нарушение. Свобода.

Все это звучало так заманчиво. И боги были к ним благосклонны: снегопад прекратился, можно было легко спуститься по тропе. Однако каждый раз, когда они поворачивали на юг, на дорогах оказывались патрули в желтой форме Гильдии: недвусмысленное предостережение, несмотря на то, что законы вроде бы изменились в пользу колдунов.

Хелен снова поежилась и натянула одеяло на голову, чтобы не слышать тихих шорохов зимнего леса. Да, хорошо бы вернуться домой — но не сразу. Нужно еще столько всего увидеть — освещенные солнцем холмы, а может быть, и океан.

Именно этого хотели и остальные, и поэтому все старательно скрывали страх, когда поблизости оказывался отряд гильдийцев или когда приходилось искать укрытие в пустой хижине подальше от деревень или ферм.

Впрочем, Хелен знала, даже и не задавая вопросов, что не она одна мечтает о том, чтобы вернуться домой.




Конь споткнулся, и задремавший в седле Роберт резко выпрямился и заморгал, инстинктивно окидывая окрестности колдовским взглядом. Прогнав сонливость, он огляделся в поисках возможной угрозы, но все оказалось спокойно: на дороге никого не было. Плохо пришлось его коню.

Роберт натянул поводья и осторожно соскользнул с седла. Ноги его затекли, и движение заставило его пошатнуться. Холодное зимнее солнце светило сквозь облачную дымку, не согревая и едва освещая лес. Роберт посмотрел на светило, стараясь определить, много ли еще осталось светлого времени, но голова у него закружилась, и ему пришлось прижаться лбом к теплой шее коня.

Похоже, для такой жизни он становится стар.

Роберт сухо усмехнулся. Физически он не старел: Ключ о том позаботился. Ему сравнялось сорок три, но выглядел он и чувствовал себя в хорошие дни на десять лет моложе. Только сегодня день не был хорошим. Не были такими и три предыдущих дня, когда он метался по Люсаре в поисках сбежавших детей салти и своего глупого упрямого братца. Роберту был необходим отдых, и его бедному коню тоже. Животное сейчас стояло перед ним, слишком хорошо обученное, чтобы двинуться с места, слишком мужественное, чтобы просто опуститься на землю ради такого нужного ему отдыха.

— Держись, друг. Теперь уже недалеко. — Роберт похлопал коня по шее, потом подобрал поводья и пошел по дороге, ведя коня за собой.

Движение пойдет ему на пользу, позволит полностью проснуться. Вполне можно дремать в седле, если едешь не один, однако позволить себе это, путешествуя в одиночку, на одной из самых оживленных дорог, ведущих в западную часть страны, было непозволительной роскошью. Под ногами Роберта хлюпала грязь, оставленная растаявшим снегом, поля еще сохраняли отдельные сугробы, словно дожидающиеся следующего снегопада.

В детстве Роберт любил зиму, любил те перемены, которые она приносила природе, зная, что рано или поздно придет весна и снова все оживит надеждой, которая казалась ему почти материальной.

Много времени прошло с тех пор, когда он испытывал такие чувства.

Вокруг царила тишина, лишь чуть слышно шумел ветер и раздавался равномерный стук копыт. Что ж, это место ничем не хуже других для новой попытки...

Роберт остановился и успокоил коня ласковыми словами. Потом он закрыл глаза, затаил дыхание и окинул окрестности колдовским взглядом. Немного на запад, теперь на юг... Вот Финлей, яркая аура которого так хорошо ему знакома, вот его спутники, медленно перемещающиеся по лесу.

Роберт перевел взгляд туда, где холмы стали более пологими, а деревья росли отдельными купами; скот пасся на замерзших полях, выискивая скудный корм. Еще дальше на юг, стараясь не слишком напрягать зрение, позволить впечатлениям возникать без усилия... Роберт пытался заставить свою силу охватить все пространство, не выбирая направления: только так мог он найти свою племянницу, девочку, которой почти не знал.

Какая-то тень... Еле заметное изменение цвета ландшафта, который показывал ему колдовской взгляд... Роберт не мог быть уверенным, что обнаружил именно Хелен, но оттенки ауры напоминали Финлея, напоминали Фиону — и это была самая обнадеживающая находка за три дня поисков.

Значит, девочка по крайней мере жива. А остальные? И они все еще продолжали двигаться на юг; от берега моря их отделяли три дня пути. Собираются они остановиться или намерены ехать дальше? И что, ради милосердного Серинлета, заставило их покинуть безопасность Анклава?

Роберт открыл глаза. Головокружение заставило его ухватиться за седло. Отдых, ему нужен отдых — и горячая еда.

Роберт двинулся дальше так быстро, как только позволяла ему все нарастающая усталость. К вечеру он повстречается с Финлеем и остальными, а завтра, если повезет, они могут настигнуть Хелен и ее приятелей.

Значит, сегодня... Он увидит Финлея после восьми лет разлуки. Получит наконец что-то большее, чем подробные рассказы Мердока, которые он выслушивал каждую весну, когда они встречались для новой совместной работы. Роберт старался не задавать вопросов, но Мердок понимал его потребность узнать как можно больше, поучаствовать в жизни семьи, хотя бы и на расстоянии.

Но сегодня он увидит Финлея сам. Увидит и узнает, скучал ли по нему брат, которого ему самому так не хватало.

И узнает, простил ли тот его.




С каждым днем терпения у Финлея оставалось все меньше, и на каждом привале он начинал мерить шагами площадку вокруг костра. Для ночлега Мердок выбирал укромные места, где отряд не могли заметить с дороги даже случайно. Предпочтение он отдавал безлюдным чащам, куда гильдийцы опасались заглядывать и где глубокий снег лежал до самой весны.

Невозможность воспользоваться умением искателя была для Финлея хуже слепоты. Никогда еще это умение не было ему так необходимо — и все же он не осмеливался им воспользоваться. Одно дело — рисковать собственной жизнью, и совсем другое — жизнями остальных.

Найдя старый облетевший вяз, Финлей уселся на его узловатом корне, выступающем над снегом, и прислонился к толстому стволу, запретив себе двигаться. Он понимал, что его метания мешают его спутникам, да и ему самому ничего хорошего не приносят, но его переполняла требующая выхода энергия, словно он снова стал юношей.

Все спали, только Мердок сторожил лагерь, бесшумно передвигаясь между деревьями. Финлей уснуть не мог: его слишком тревожила мысль о том, что беглецов они так и не нашли.

Бывали моменты, когда беспокойство буквально душило его. И еще он скучал по Хелен. За исключением времени битвы при Шан Моссе они не расставались ни на один день. Хелен стала жизненно необходима для Финлея. И теперь его мучила тупая боль в груди, отчаяние и гнев на самого себя.

Нужно было уделять семье больше внимания. Как мог он не заметить, что дочь почти сутки где-то отсутствует? Как такое случилось и с другими родителями?

Все они стали слишком благодушны, привыкнув к безопасности Анклава. Зная, что молодежь скучает, они предоставили детям слишком много свободы, не контролировали их, не требовали отчета в том, чем они заняты каждую минуту. Они слишком положились на то, что все в Анклаве предупреждены: Гильдии доверять нельзя, любому из салти вне Анклава грозит смертельная опасность.

Взрослые решили, что этого страха будет достаточно... но для молодежи, неопытной и отчаянной, предупреждения значили мало. В конце концов, разве он сам — да и Роберт тоже — не совершал в этом возрасте подобных же глупостей?

Так почему сейчас страх почти парализует его?

Дело в том, что теперь он — отец, а опасность грозит его милой Хелен.

Финлей не мог унять зуд в руках. Почти против воли он сделал привычный жест левой рукой, и аярн оказался у него в ладони. Может же он хотя бы посмотреть на него, представить себе, что воспользоваться им безопасно, что Нэш ничего не заметит и не найдет его... В конце концов, возможно ведь, что Роберту удалось убить мерзкого гильдийца, что затишье последних восьми лет — следствие того, что Нэш мертв. Такое возможно, разве нет?

— Что это ты затеял? — спросил Мердок, появляясь из-за дерева.

— Пытаюсь вспомнить, как пользоваться аярном. — Финлей сам понял, что попытка пошутить не удалась.

Остановившись перед Финлеем, Мердок мягко сказал:

— Тебе не позавидуешь, не спорю. Только на твоем месте сейчас я не стал бы баловаться с аярном.

— Вот как? Почему?

Мердок повернулся и показал на прогалину между деревьями.

— Потому что Роберт рядом.

Финлей вскочил на ноги, но не успел сделать и шага, как из темноты появился Роберт, ведя в поводу усталого коня. В сумраке мало что можно было разглядеть, но Финлей узнал широкие плечи, решительную походку, которую он знал лучше, чем свою собственную. Когда Роберт остановился перед братом, тот с облегчением улыбнулся.

— Спасибо, что приехал, — выдохнул Финлей. Роберт смотрел на него, ничего не говоря, потом обнял и прижал к груди. Объятие было мимолетным, но его крепость Финлей ощущал еще долго. Отпустив брата, Роберт оглянулся на спящих. Отблеск костра осветил его лицо, и Финлей заметил, какими усталыми были зеленые глаза Роберта.

— Они все еще двигаются в южном направлении, — тихо сказал тот. — Я колдовским зрением слежу за ними уже несколько часов. Я не был уверен... Хелен ведь было всего пять, когда я ее видел. — Выражение его лица заставило Финлея вновь встревожиться.

— В чем дело?

Роберт передал поводья Мердоку, и тот отвел коня к остальным лошадям.

— При поисках у нас могут возникнуть трудности.

— Почему? Ты же только что сказал, что тебе удалось увидеть Хелен колдовским зрением.

— Ну, по крайней мере я надеюсь, что увидел именно Хелен... Проблема не в этом. — Роберт взял протянутую ему Мердоком кружку с горячим питьем и осушил ее одним глотком. Поблагодарив того, он отвел обоих мужчин в сторону, чтобы не тревожить спящих. — Вам следует знать, что ваши поисковые отряды вызвали тревогу в округе. Я несколько раз слышал разговоры о группах мужчин, обыскивающих окрестности в поисках заблудившихся детей. Никто не знает, ни кто вы такие, ни откуда взялись, — это и представляет опасность.

— Почему?

Финлей, когда услышал ответ, порадовался, что вопрос задал Мердок.

— Потому что я знаю Нэша: если новость дойдет до него, — а новые законы наверняка рассчитаны на то, чтобы выманить нас из укрытия, — он поймет, что произошло. Он пошлет на поимку малахи. Поэтому у нас мало времени. Однако если завтра мы поторопимся, то к вечеру можем найти Хелен и остальных.

Финлей не позволил этим словам оживить свои надежды. И все-таки какое облегчение слышать уверенность в голосе Роберта, пусть в глазах брата и заметна настороженность. Только вот прошло восемь лет с тех пор, когда они виделись в последний раз, и ни один из них не стал моложе...

— Тебе нужно отдохнуть.

— Я уж и забыл, когда в последний раз спал. Боюсь, я не в очень хорошей форме.

— Могу поспорить: ты и не ел давным-давно.

— Еда? А что это такое? Финлей не мог сдержать улыбки.

— Жизненная необходимость, Роберт. Ты сам меня этому учил.

— Я слишком устал, чтобы сейчас думать о еде. Поем утром. Нам нужно выехать до рассвета. Хватит у вас сил на такое? — Сам Роберт, казалось, готов упасть на месте и проспать неделю, поэтому Финлей только кивнул. Улыбка не сходила с его лица, согревая его, как уже давно ничто не согревало.

Прошло восемь лет, и вот Роберт стоит перед ним, здоровый, сильный, все такой же решительный и упрямый, каким был всегда.

Финлей вслух засмеялся, ничуть этого не стесняясь.

— Ложись около костра. Я позабочусь о твоем коне. Тебе нужно успеть хоть немного поспать.

Роберт помедлил, глядя на брата, и тот заметил что-то странное в его взгляде. Однако прежде, чем Финлей понял, в чем дело, Роберт двинулся к костру.

— Ты побывал в Данлорне? — Роберт кивнул. — И как там? Прежде чем ответить, Роберт расстелил одеяло.

— Пусто.




Хелен почувствовала, как изменились окрестности. Зеа и Нейл ехали впереди, переругиваясь, как всегда, но они, похоже, ничего не заметили.

Они приближались к деревне. Хелен услышала вдалеке стук топора, уловила запах свежеиспеченного хлеба, от которого в животе у нее забурчало.

Девочка придержала коня. Они пересекали склон пологого холма с поросшими мхом валунами и пятнами серого снега между ними. Поверху склона рос вереск, скрывая то, что лежит по ту сторону. К югу тянулась гряда холмов, за которой угадывался берег океана.

Желудок Хелен снова громко выразил протест, и тихий смех у нее за спиной заставил Хелен покраснеть. Обернувшись, она увидела рядом с собой улыбающегося Лиама.

— Следует ли нам понять это как намек, что пора раздобыть какой-нибудь еды?

Хелен отвела глаза, но Лиам продолжал ехать с ней рядом.

— У нас осталось немножко муки и солонины. Слишком мало, чтобы приготовить завтрак, так что было бы неплохо купить чего-нибудь съестного. Ты разве не голоден?

— Я?Я никогда не бываю голоден. — Лиам поднял брови, словно мысль о еде не приходила ему в голову. Выражение его лица было комичным, и он прекрасно это знал. Хелен не могла не улыбнуться ему в ответ.

— Что ж, рада это слышать. Найти еду для четверых будет легче, чем для пятерых.

— Ты что, добровольно вызываешься этим заняться? Лиам смотрел на Хелен с улыбкой, и она не могла отказаться и кивнула. Впрочем, ей ужасно хотелось побывать в настоящей деревне, даже если только ради покупки хлеба и овощей. До сих пор парни не разрешали ей и Зеа бывать в городах, мимо которых они проезжали, хотя опасность была одинаковой для всех.

— Лиам, — вмешался в их разговор Нейл, — нельзя позволить ей ехать. Если с Хелен что-нибудь случится, Финлей нас убьет — и не в переносном смысле. Мы же все уже обсуждали. Вокруг слишком много гильдийцев и еще других солдат — тех, что в красных мундирах. За сегодняшний день я видел уже десятка два. Должно быть, мы где-то недалеко от резиденции Гильдии. Финлей объявлен вне закона. Что, если кто-нибудь узнает в Хелен его дочь?

— Но я хочу поехать, — сказала Хелен, не обращая внимания на то, как выразительно закатила глаза Зеа. Сэйр, как всегда, молчал и только поглядывал на спорящих.

— Не бойся, Нейл. — Лиам махнул рукой, отметая возражения друга. — Я собираюсь побывать там с ней вместе. Нет никакой причины, почему бы гильдийцам или солдатам нас останавливать. Все, что мы сделаем, — это купим немного продовольствия.

Пока шел спор, радостное предвкушение покинуло Хелен, но Лиам улыбнулся ей той своей улыбкой, которая заставляла ее забыть обо всех остальных, и возбуждение вернулось.

Наконец ей предстоит приключение — как у мамы и папы, когда они были молодыми. В конце концов, разве это не в традиции Дугласов — отправиться в неизвестность и поставить миру свои собственные условия? Использовать сообразительность, чтобы преодолеть любые препятствия? Что ж, пришла ее очередь, и Хелен собиралась воспользоваться возможностью.

— Видите ручей у подножия холма? — обратился Лиам к Нейлу и остальным, показывая в сторону. — Встретимся там через час. Постарайтесь к тому времени развести костер. Нам всем не помешает горячая еда.




Резкие крики птиц над полем вызвали одобрительные возгласы наблюдавших за ними мужчин. Кенрик взглянул на придворных, потом снова стал следить за схваткой: крупный орел как раз кинулся на своего более миниатюрного противника. Столкновение было неизбежным. Обе птицы на мгновение замерли в воздухе, потом устремились к земле, но своевременно разъединились и разлетелись в стороны. На землю упало несколько перьев с яркими каплями крови на них.

— Этот серый отчаянный боец. Вы сами его обучали?

Кенрик повернулся к своему собеседнику. Ожье, герцог Куэль, сидел на чалом жеребце чистейших кровей; одет он был соответственно торжественному моменту — в рубашку тончайшего шелка, камзол, украшенный жемчугом, и плащ, отделанный черным мехом, который явно не был мехом простого медведя. Дорога из Майенны как будто нисколько не утомила посла. Ожье выглядел жизнерадостнее и бодрее, чем раньше, и явно был готов поймать любое неосторожное слово Кенрика.

Что ж, Кенрик по-прежнему нуждался в том, чтобы Тирон отдал ему руку юной принцессы Оливии... Более того, на кону стояли богатства Майенны и другие неисчислимые блага, на которые Кенрик мог рассчитывать, если ему удастся произвести на посла достаточно хорошее впечатление.

Кенрик улыбнулся самым приятным образом.

— Я сам растил эту самку, как только она оперилась. Рассчитываю на будущий год получить от нее потомство. Наверняка ее птенцы будут такими же талантливыми. — Кенрик любезно добавил: — Если она так вам нравится, могу прислать вам одного из ее выводка. Как пожелаете, уже обученного или еще нет.

Ожье, прищурившись, следил за кружащими над полем птицами.

— Пожалуй, нет. Я не смогу обеспечить такому хищнику должный образ жизни в Майенне. Боюсь, что мы отвыкли от охоты с ловчими птицами. Но все равно я благодарен вам за щедрое предложение.

Кенрик прикусил язык и отвернулся, кипя яростью. Неодобрение старика было слишком заметно, оно словно отравляло сам воздух.

Ах, всегда одно и то же! Ожье — самый доверенный помощник Тирона — только и делает, что заставляет Кенрика чувствовать себя неуклюжим дикарем, совсем неподходящим супругом для благородной принцессы.

Конечно, как только Оливия останется единственной наследницей престола, Тирон — а значит, и Ожье — может запеть иначе.

Только для этого нужно, чтобы Нэш нашел последнего из принцев и обеспечил его безвременную кончину.

Пока его орлы сражались в вышине, Кенрик оглядел своих наблюдающих за птицами придворных, разместившихся вдоль края поля. Их было меньше, чем он обычно брал с собой в путешествия: зимой тащить многих вельмож из Марсэя и обеспечивать их теплыми шатрами оказалось бы накладно, — однако для соблюдения этикета хватало, пусть многие из свиты и были малахи, возглавляемые союзником Нэша, бароном де Массе. Куда бы он ни отправился, ни одно движение Кенрика, ни один его вздох не оставались незамеченными бароном, который и доносил о них Нэшу. Это обстоятельство давно перестало быть секретом. Конечно, заодно де Массе выполнял и роль телохранителя, а иметь рядом человека с такими талантами было совсем не плохо.

Однако как раз сейчас де Массе сосредоточил внимание на Осберте, рассеянно беседующем с другими придворными. Кенрик коснулся скрытого на груди под одеждой кожаного мешочка; любопытство буквально сжигало молодого короля. Достаточно передать его проктору Гильдии, и скоро он получил бы перевод... Только позволительно ли так рисковать? Когда-то Осберт был человеком Нэша, готовым выполнить любое его желание. Что стоит ему побежать к прежнему хозяину и доложить о предательстве Кенрика?

Нет, пока действовать нельзя. Еще рано. Нужно все хорошо обдумать.

Яростные крики, раздавшиеся совсем рядом, заставили Кенрика обернуться. Как раз в этот момент сражающиеся птицы вынырнули из-за деревьев и устремились прямо на него.

Нет... прямо на Ожье. В Кенрике помимо его воли всколыхнулась его колдовская сила. Бешено хлопая крыльями, оглушительно крича, теряя окровавленные перья, орлы мчались на людей. Ожье попытался увернуться, но было слишком поздно. В тот момент, когда Ожье припал к гриве коня, колдовская сила Кенрика вырвалась на свободу. Вспышка пламени, достаточная, чтобы испепелить обеих птиц... и вот уже обугленные останки, кружась и кувыркаясь, упали на землю перед послом.

В последовавшей за этим тишине стража Ожье окружила своего господина, чтобы удостовериться в том, что он не пострадал. Придворные Кенрика, как всегда, остались на почтительном расстоянии, и в этот момент король возненавидел их за трусость.

— Благодарю вас, сир, за своевременное вмешательство. — Ожье взял себя в руки с устрашающей быстротой; в голосе его, даже произносящем слова благодарности, прозвучало холодное отвращение. — Боюсь, правда, что мои старые кости едва ли стоили жизни вашей любимой птицы. Соболезную также по случаю потери ее ценного потомства. Есть ли у вас другая, которая могла бы ее заменить?

Кенрик посмотрел в глаза старику и прочел в них много больше, чем тот хотел бы показать... Если бы от этого человека не зависело столь многое, он был бы уже мертв, — наказан хотя бы за одни свои тонкие намеки.

— Да, — уверенно солгал он, — у меня найдется дюжина не менее одаренных птиц. Потеря этой ничего не значит по сравнению с вашей безопасностью, милорд.

Ожье поклонился в седле, словно принимая любезность за чистую монету. Кенрик поспешно повернул коня, чувствуя, что пламя в крови грозит вырваться из-под контроля. Нужно будет принять меры перед следующей встречей со стариком, иначе на землю может пролиться совсем не птичья кровь.

Кивнув Ожье, Кенрик поскакал прочь, зная, что эскорт из малахи тут же двинется следом.

Пришло время для настоящего развлечения.




Де Массе, спотыкаясь, брел по коридору, одновременно задыхаясь и стараясь не дышать. Эта вонь...

Желчь обожгла его горло, дрожащая рука вытерла пот со лба.

О боги, что за игры у этого мальчишки!

Эхо его шагов отдавалось от влажных стен разрушенного заброшенного аббатства. Здание невредимым пережило немало столетий, но потом Гильдия отобрала у церкви богадельни и приюты, с ними вместе отошли и многие земли; за последние десять лет из покинутого монахами аббатства отчаявшиеся крестьяне, которым стало не до святости этого места, растащили все, что могли.

Кенрик издали заметил руины и счел их подходящими для...

Неужели он в самом деле считал это развлечением?

Де Массе снова ощутил тошноту, вспомнив об увиденном в тесной келье, той самой келье, в которой всего десятилетие назад молился благочестивый монах. Барон крепко прикусил губу, заставляя боль отвлечь его мысли от жертвы...

Он не мог бы даже сказать, мужчина то был или женщина!

Де Массе сделал еще два шага, глотая холодный ночной воздух в надежде, что это вернет ему самообладание. Он уже давно был рядом с Кенриком, видел немало всяких... происшествий, но сегодняшнее не шло ни в какое сравнение с остальными. Случившееся сегодня далеко выходило за границы того, что де Массе хотел бы еще когда-нибудь увидеть.

Он знал, что его работа — избавиться от останков. Он также знал, что отдал бы многое, лишь бы не возвращаться в ту келью.

Де Массе облизал губы, пытаясь избавиться от мерзкого вкуса, вызванного воспоминанием о Кенрике. Выпрямившись, он вызвал образ Валены, ее сверкающих глаз, ее цветущей красоты. Он видел только ее — такой, какой видел ее в последний раз несколько недель назад, — когда повернулся и вошел в дверь; собрав колдовскую силу, он выплеснул ее н испепелил все, что оставалось в келье.

Глядя прямо перед собой, он двинулся по коридору. Прочь.




— Ты уверен, что нам не грозит опасность? — Хелен наклонилась вперед, рассматривая деревню с опушки леса, где они с Лиамом прятались. Послеполуденное солнце блестело на покрытом снегом поле, которое пересекала грязная дорога. Шпили церкви и резиденции Гильдии были хорошо видны.

К несчастью, не менее хорошо были видны и многочисленные солдаты, праздно слоняющиеся по деревне или объезжающие ее окраины, словно в ожидании вражеского нападения.

— Не знаю, откуда они все взялись. — Лиам хмуро глядел вперед, заслонив собой Хелен. — Я не ожидал, что здесь, вдали от северных городов, окажется так много солдат. Я-то думал, если мы поедем на юг, никто нас не заметит.

— Ну, нет же никакой причины, чтобы нас заметили. — Хелен надеялась, что Лиам снова улыбнется, и тогда станет не так страшно. — Я имею в виду, что они не могут знать, кто мы такие.

— Без Брезайла не могут.

— Но ты все-таки не думаешь, что появляться в деревне безопасно?

Лиам снова нахмурился и оглянулся на дорогу, словно гадая, что лежит по другую сторону холмов.

— Я не вижу колдовским зрением малахи поблизости. А ты?

— Нет. Посмотреть еще раз?

Лиам взглянул на Хелен, и та ответила ему улыбкой.

— Ну так что: хочешь рискнуть или поедем дальше и поищем более спокойное местечко?

Хелен пожала плечами и снова посмотрела в сторону деревни.

— По-моему, стоит рискнуть. В конце концов, откуда известно, что в других деревнях солдат окажется меньше? И вот еще что: они наверняка думают, что салти не отважатся к ним приблизиться, верно?

Лиам усмехнулся.

— Значит, будем блефовать?

— Ну, если ты не хочешь...

Лиам повернулся к своему коню — и замер на месте. Хелен тоже оглянулась, и сердце у нее оборвалось. Их окружал десяток конных солдат с обнаженными мечами, и в глазах их ясно читалось злорадство и жадность.

— Эй, парень, — грубо бросил командир, — хотел бы я знать, что ты затеял. Собрался что-нибудь украсть? А может быть, уже и украл? А девчонка не слишком для тебя молода, а? Совсем еще ребенок. Что скажут ее родители, если найдут в лесу с тобой вдвоем? А? — Он махнул рукой своим солдатам. — Взять их!

— Нет! Подождите! — Хелен кинулась вперед, пытаясь загородить Лиама от солдат, но тот оттолкнул ее в сторону, уже поднимая руки для колдовского удара... Но это же будет означать их смерть! Хелен в ужасе вцепилась в него. — Не смей, Лиам! Нельзя, иначе мы...

Лиам вывернулся из ее рук и, пригнувшись, кинулся на ближайшего солдата. Тот едва удержался в седле, и Лиам сумел вырвать у него меч. Хелен хотела броситься ему на помощь, но сильные руки обхватили ее сзади, к горлу прижалось что-то холодное и острое. По лесу разнесся звон стали: Лиам пытался пробиться сквозь строй солдат. Он был высок и силен и хорошо усвоил уроки, полученные от Финлея. Несколько секунд ему удавалось отражать удары, но потом численное преимущество оказалось слишком большим.

Хелен еле расслышала его сдавленный крик. Она смогла лишь мельком увидеть распростертое на земле тело Лиама. Но кровь на снегу была хорошо ей видна, тонкая струйка текла прямо к ее ногам...

— Лиам! — Хелен забилась в руках солдата, не обращая внимания на клинок у своего горла и грубые угрозы. Ей необходимо было увидеть Лиама, удостовериться, что с ним...

Солдаты направились к своим коням, и Хелен, когда ее уводили, увидела лежащего на земле Лиама, с двумя глубокими ранами в груди, с немигающими остекленевшими глазами... Он был неподвижен. Так ужасно неподвижен!

— Лиам! — вскрикнула Хелен в мертвой тишине. Тут ей в рот сунули грязную тряпку, и Хелен могла лишь беззвучно всхлипывать, хотя сердце ее разрывалось от боли.




Глава 16


Сэйр не очень многое умел хорошо делать, но в том, чтобы определять время, ему не было равных. Он точно знал, когда истек час, точно знал, когда истек второй, а Лиам так и не появился. Конечно, к тому времени и Зеа с Нейлом стали проявлять беспокойство, кидая в уже разведенный костер прутья.

Сэйр решительно поднялся на ноги и со страхом сказал:

— Думаю, что-то случилось.

— Откуда, во имя Серинлета, тебе это известно? — накинулся на него Нейл. — Ты что, вдруг научился мысленной речи?

— Нет, но они отсутствуют уже два часа, а скоро стемнеет. Если мы не попробуем найти их сейчас, потом будет поздно.

— Вот и прекрасно! Отправляйся и поищи их. Ты не хуже меня знаешь, чем они, должно быть, занимаются.

— Нейл! — Зеа отвесила брату подзатыльник. — В отличие от некоторых Лиам знает, что такое порядочность. Хелен всего тринадцать. Не у всех такие гадкие мысли, как у тебя.

Сэйр перестал слушать их перебранку: он и вообще обычно не обращал внимания на бесконечные препирательства близ кодов, а сейчас был к тому же не на шутку встревожен. Он подтянул подпругу у своего коня и вскочил в седло.

— Так вы едете?

— Да, — немедленно ответила Зеа и вскочила на коня, не глядя на брата. Только когда они уже тронулись с места, Нейл сдался. Он быстро забросал костер снегом, убедился, что угли погасли, и только тогда последовал за остальными, всем своим видом показывая, какой глупостью считает идею поисков.

Сэйр не обращал на него внимания, решительно двигаясь сквозь служивший им укрытием лес. Он вытащил аярн, сжал его в левой руке и попробовал воспользоваться колдовским зрением, хотя никогда не был приличным искателем; впрочем, Зеа и Нейл в этом отношении были еще хуже. Поэтому Сэйру не оставалось ничего другого, кроме как ехать по следам, оставленным в снегу конями Лиама и Хелен.

Скоро между деревьями стала видна деревня, а с дороги впереди донеслось фырканье коней. Однако тут что-то привлекло внимание Сэйра... темное кровавое пятно на белом снегу.

— Лиам! — Сэйр соскочил с коня и кинулся к неподвижному телу друга. Он протянул руку и коснулся его лица, но Лиам был холодным, как сама зима.

— Где Хелен? — Зеа вертелась во все стороны, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Нейл так и не спешился; от шока его взгляд стал пустым и бессмысленным.

— Их лошадей здесь нет, — сказала Зеа, подходя к Сэйру. — Поехали, мы не можем здесь оставаться. Они могут вернуться.

— Кто? — Сэйр растерянно сглотнул, не в силах воспринять то, что видел, но уже дрожа от страха. — Ты думаешь... они вернутся ловить пас?

— Не знаю...

— Но что с Хелен? Не можем же мы ее просто бросить. Мы не знаем, ни кто ее захватил, ни почему. Мы же все затеяли вместе!

— Не будь идиотом, Сэйр, — неожиданно вмешался Нейл, разворачивая коня. — Только сунься в деревню, и кончишь так же, как Лиам.

— Я тебя ненавижу! — выпалил Сэйр. — Ты злобный трус, вот ты кто! Тебе безразлично, что твой лучший друг лежит мертвым. Ты думаешь только о собственной шкуре. Что ж, прекрасно! Давай беги! Но я собираюсь помочь Хелен.

— Каким образом? Позволив себя убить?

— Нет. — Сэйр еще раз взглянул на окоченевшее тело Лиама и вскочил в седло. — Я обращусь за помощью.




Хелен пыталась запомнить, куда ее везут, пыталась считать удары копыт по дороге в деревню и дальше, следить за поворотами и изменениями направления, но ей почти ничего не удавалось увидеть из-за спины солдата, на лошадь которого ее посадили, связав по рукам и ногам. Хелен боялась даже думать о том, что с ней собираются сделать. Она слышала непристойные шуточки о том, что ее ждет в казарме, о том, кто позабавится с ней первым, о том, какой выкуп за нее потребуют; единственное облегчение было в том, что солдаты явно не подозревали в ней колдунью.

Ах, нужно было позволить Лиаму воспользоваться колдовской силой! Если бы она не поспешила остановить его, он мог бы остаться в живых. Если бы она сообразила прибегнуть к собственной силе...

Слезы снова навернулись на глаза Хелен, и она зажмурилась, не желая показывать слабость. Нужно думать. Сосредоточиться и думать, иначе жертва Лиама окажется бесполезной.

Она чувствовала в рукаве свой аярн. Если ее разденут, его найдут, хотя солдаты могут и не догадаться, что это за камушек. В любом случае аярна она скоро лишится. Так что же делать? Если сжечь веревки, она только выдаст себя, а для того, чтобы сражаться больше чем с одним противником, у нее нет ни силы, щи умения. Но если не сделать попытки бежать...

Звуки вокруг стали громче, и Хелен открыла глаза и насколько могла повернула голову. Они оказались в огромном военком лагере, раскинувшемся в лощине. Ничего подобного в своем путешествии они не видели! На фоне потемневшего неба Хелен видела десятки костров, на которых готовился ужин. Шум вокруг заставил ее вообразить целый город, непонятно откуда возникший в этой глуши.

Солдаты не стали хвастаться добычей. Более того, они постарались скрыть Хелен от глаз своих товарищей. Ее грубо стащили с коня и втолкнули в небольшой шатер. Шепотом переругиваясь, солдаты начали спорить о том, что с ней делать, и в Хелен шевельнулась надежда... но тут командир решительно заявил, что первый с ней позабавится, а остальные могут ждать своей очереди.

Солдаты заржали. Их липкие взгляды и вонючее дыхание были так отвратительны, что Хелен поняла: ее сейчас вырвет. Но с кляпом во рту...

Она начала глубоко дышать носом, борясь с тошнотой, стараясь собраться с силами, — но перед ее глазами был Лиам, безжалостно убитый, коченеющий на снегу.

Чьи-то руки потащили ее в глубь шатра, кинули на грязные одеяла, служившие постелью. Кто-то высказал сомнение, стоит ли пользоваться этим шатром, но солдаты были слишком распалены, чтобы беспокоиться на этот счет. На Хелен навалились, держа ее за руки и за ноги, пока командир шарил по ее телу. Хелен начала дрожать и зажмурилась, не желая видеть насильников и только надеясь, что они оставят ее в живых. Она знала, что плачет, но даже не ощущала слез на щеках. Она попыталась думать о родителях, о сестрах, о своем мужественном дяде Роберте, но ничто не могло помешать ей ощущать эти прикосновения. Она слышала, как солдаты гогочут, передавая по кругу бутылку и комментируя удовольствие, ожидающее командира...

Хелен закусила губу, стараясь не дрожать от все более откровенных прикосновений. Она не могла позволить себе показать страх... но милосердная Минея, как же она боялась! Боялась и ничего с собой не могла поделать. Совсем ничего...

И вдруг... Громкие голоса, выкрикивающие приказания, приближающиеся шаги... Солдаты начали испуганно шептаться.

Надежда вновь проснулась в Хелен, хотя она и не могла найти подходящего объяснения... Здесь у нее не могло быть союзников.

Полотнище, занавешивающее вход в шатер, отлетело в сторону, и солдаты вытянулись по стойке «смирно». Кто-то пролаял приказ, и они расступились. Теперь Хелен могла видеть: на пороге стояли двое. Один оказался офицером, другой был светловолосым темноглазым мужчиной, одетым с роскошью, которой Хелен никогда не видела. В руках этот человек держал стеклянную чашу с какой-то светящейся жидкостью... у Хелен возникло какое-то смутное воспоминание, но точно она ничего вспомнить не смогла.

— Смотрите-ка, — сказал светловолосый человек, и его изуродованное шрамом лицо расплылось в широкой улыбке, — что я нашел! — Он оглядел шатер и солдат, убивших Лиама, потом повернулся к офицеру: — Поднимите ее с пола и принесите откуда-нибудь кресло. Да, и пусть этих идиотов угостят плетьми.

Хелен даже не взглянула на своих обидчиков, когда их вытолкали из шатра. Она не могла отвести глаз от светловолосого человека, который пристально на нее смотрел. От того, которого остальные называли «сир».

Она знала, кто это такой... и теперь и он знал, кто такая она.




— Роберт! Сюда! Быстро!

Роберт повернулся, взглянул на остальных, собравшихся на дне лощины, и поспешно двинулся к ним, скользя по обледенелой земле. Уже смеркалось; на лес пал густой туман — как раз тогда, когда им так нужно все видеть! Отряд находился слишком близко к деревне, слишком близко к тому, что раскинулось с другой стороны...

Финлей с нетерпением ждал брата.

— Трое беглецов нашлись! Сэйр говорит, что с Хелен что-то случилось, но я не могу...

Роберт стиснул его плечо, пытаясь утешить, и направился туда, где вокруг троих юнцов суетились родители, которым страх и облегчение не позволяли еще ругать отпрысков.

— Можете вы сказать нам, где Хелен и...

— Лиам, — подсказал Финлей.

— Где Хелен и Лиам?

Троица вытаращила на него глаза, словно перед ними предстал призрак.

— Лиам мертв, — печально сказал один из беглецов. — Они отправились в деревню за припасами и не вернулись. Мы нашли у дороги тело Лиама. Хелен там не было...

— Ты не пытался найти ее колдовским зрением?

— Я... я... мне не удалось.

— Проклятие, Сэйр! Вы бросили мою дочь...

— Финлей! — Роберт схватил брата за руку и оттащил в сторону. Парнишка явно сказал им все, что знал. Повернувшись к Мердоку, Роберт приказал: — Доставь всех в Анклав. Не останавливайтесь на отдых, обходитесь без еды — доберитесь туда как можно скорее. Если тропа на Голет непроходима, попросите убежища в монастыре Святого Германуса. Там вас примут независимо от того, кто вы такие. В любом случае не останавливайтесь, пока не окажетесь в безопасности. Ты понял?

— Конечно. Удачи. — Мердок немедленно начал отдавать приказы, заставляя людей вскочить в седла, уводя их в ночную тьму. Роберт следил за ними, пока не убедился, что отряд выступил в дорогу, потом повернулся к Финлею, который смотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Что теперь?

— Теперь, — ответил Роберт, поворачиваясь в сторону деревни, — мы найдем Хелен.




— Не нравится мне все это!

Финлей не спорил. Один взгляд в долину с вершины холма заставил его почувствовать тошноту. Деревня, военный лагерь, королевский шатер, костры, движущиеся тени коней и солдат... Как их много и как не вовремя они оказались здесь!

Финлей искоса взглянул на Роберта.

— Ты уверен, что она там?

Роберт, хмурясь, взглянул на небо, туда, где полагалось бы быть луне, если бы ночь не была такой пасмурной.

— Я тебе уже говорил: я даже не уверен, что вижу колдовским зрением именно ауру Хелен. Я думаю, что она там, но в деревне так много малахи, что сказать точно, где она находится, невозможно. Проклятие, — тихо выругался Роберт, немного спускаясь с вершины холма, — было бы гораздо легче, если бы ты мог сам ее найти. Только, конечно, вполне возможно, что Нэш там в лагере вместе с Кенриком...

Роберт, казалось, говорил сам с собой. Финлей молча наблюдал за братом, уверенный, что тот придумает, с чего им начинать. Точнее, он на это надеялся, потому что сам был начисто лишен каких-либо мыслей. В нем билась лишь отчаянная необходимость что-то делать, спасать Хелен, не представляя себе, ни где она, ни с кем.

Конечно, Кенрик наверняка там, иначе быть не может. Финлей безмолвно молил богов о милосердии, о том, чтобы Хелен не попала ему в руки, чтобы она оказалась где-то еще, в относительной безопасности.

— Не думаю, чтобы Нэш был здесь, — задумчиво сказал Роберт, склонив голову к плечу и слегка приподняв левую руку, словно в ней все еще был аярн. Голос его в темноте вдруг приобрел странную уверенность. — Помнишь, много лет назад, еще до того как Нэш запустил в тебя свои когти, ты пробовал что-то... как ты это называл? Совместный поиск? Когда ты пытался использовать для колдовского взгляда аярн другого человека?

— Да. Именно этим я и занимался, когда меня поймал Нэш.

— Ты затеял такой поиск вместе с Фионой, и она тогда была на расстоянии дня пути от тебя?

Финлей замер; внезапное понимание замысла Роберта оказалось для него шоком.

— Ты не можешь говорить всерьез! Ведь... я хочу сказать... Лицо Роберта было мрачным и решительным.

— У нас нет времени на то, чтобы самим обыскать весь лагерь, а мне нужно точно знать, где находится Хелен. Как только мы это узнаем, я смогу ее освободить... надеюсь.

— Но совместный поиск не скроет моей ауры от Нэша.

— Нет... но дело в том, что как я не могу видеть его колдовским зрением, так и он не может видеть меня. Если ты начнешь поиск через меня, используешь меня как промежуточное звено, моя аура должна заслонить твою. Хелен твоя дочь, Финлей. Тебе будет достаточно одного взгляда.

Финлей кивнул: он уже решился. Прежде чем Роберт смог сказать еще хоть слово, Финлей стиснул его руку, теплую и надежную, а другой рукой вытащил свой аярн.

О боги, как же давно он этого не делал! Так много времени прошло с тех пор, когда такой поиск не таил для него смертельной опасности! Однако своих умений Финлей не утратил.

Колдовская сила захлестнула его, как могучая волна, хлынула на свободу, готовая служить его желаниям. Чуть на пошатнувшись от знакомого радостного чувства, Финлей сосредоточился на ауре Роберта, поскольку тот не нуждался в аярнс.

И тут они объединили усилия.

Достаточно было доли секунды, чтобы перед Финлеем возникла отчетливая, как это возможно только при совместном поиске, картина: испуганная Хелен в каком-то шатре, окруженная враждебно глядящими на нее солдатами.

Она жива! Она совсем близко! Легкое тепло, исходящее от аярна, неожиданно вернуло Финлею самообладание. Он стал смотреть вокруг, все дальше и дальше, пока не заметил смутный силуэт...

Холодный воздух хлынул ему в легкие, и Финлей открыл глаза. Роберт склонился над ним, держа за руки и не давая упасть.

— В чем дело? Почему ты меня остановил?

— Ты отправился слишком далеко и слишком надолго. Финлей попытался высвободить руки, страстно желая опять увидеть дочь, удостовериться, что она...

— Перестань! — Роберт встряхнул брата, и голос его разнесся над холмом. — Успокойся, Финлей! Все в порядке. Я тоже ее видел. Она все еще в лагере. Нам нужно действовать.

— Но, Роберт, она же...

— С Кенриком, да. А теперь вперед!




— Ну какой вред в том, что ты назовешь мне свое имя, а? — Голос Кенрика был ласковым. Она так молода, едва вступила в возраст женщины. Совсем ни к чему пугать ее больше, чем необходимо, — по крайней мере пока.

Девчонка сидела перед ним в кресле со связанными за спиной руками. Ее огромные темные глаза следили за каждым его движением. Быть объектом такого внимания было очень приятно. Не будь у него других планов, он мог бы держать малышку при себе как ручную зверюшку — на надежной привязи, конечно.

Кенрик подбросил в воздух аярн — так, чтобы Хелен могла это видеть. Она, конечно, сопротивлялась, но в конце концов он отобрал камешек и теперь мог быть уверен: она не сможет ничем помешать ему получить желаемое.

— Твой приятель, — продолжал Кенрик, наслаждаясь сладкой болью в паху, — тот самый, с которым тебя поймали мои люди... Он ведь жив, знаешь ли.

— Лжец! Я видела, как его убили.

— Дитя, ты же сама не знаешь, что видела. Он сопротивлялся, солдаты опрокинули его на землю, а тебя увезли. Когда я понял, что ты собой представляешь, я послал людей в лес.

Они нашли твоего приятеля и привезли к моим лекарям. Он еще жив, хотя, возможно, долго не протянет.

— Что ты с ним сделал?

— Остановил кровотечение, только и всего. Я мог бы, конечно, проявить гораздо больше доброты, если бы только ты назвала мне свое имя.

Кенрик видел, как девочка борется с собой, пытаясь понять, лжет он или нет. Она не могла знать, что посланный на поиски отряд еще не вернулся. Конечно, если раны мальчишки таковы, как их описали солдаты, он давным-давно мертв. Но все-таки, может быть, она соблазнится приманкой?

— Хелен, — наконец пробормотала девочка. Ее хорошенькое личико сморщилось от сознания собственной слабости.

— Хелен... а дальше?

Девчонка посмотрела ему в глаза и, прежде чем Кенрик придумал угрозу, которая заставила бы ее быть поразговорчивее, добавила:

— Дуглас.

Ах, вот оно, исполнение его самых заветных желаний! Кенрик не смог бы сдержать улыбку, даже если бы от этого зависела безопасность его королевства.

— Стража! Коня для девчонки. И оседлайте моего жеребца. Я отправляюсь в аббатство. Постарайтесь не дать де Массе и его людям последовать за мной.




Одного взгляда было достаточно. Достаточно потрясающе отчетливого отпечатка ауры в его памяти, полученного благодаря брату, который и не подозревает, каким даром обладает. Что ж, братец так отчаянно стремится найти дочь, что подобные незначительные заблуждения ему можно простить.

Роберт продолжал прижимать к себе Финлея. Братская близость, такая знакомая и утешительная... Было слишком приятно после долгого времени вновь сражаться с Финлеем на одной стороне. Роберт намеревался не нарушать перемирие между ними как можно дольше, моля богов, чтобы в награду они вернули его племянницу целой и невредимой.

Впрочем, каждый шаг, который он делал, приводил его все ближе к другой битве, битве, которая, как он надеялся, начнется еще не скоро. Кенрик был где-то поблизости — Кенрик, убивший собственную сестру, Галиену, только что ставшую женой Роберта; Кенрик, захвативший Хелен; человек, избравший зло, решившийся следовать за Нэшем.

С каждым шагом страх Роберта рос. Что, если ему не удастся совладать с демоном? Что, если встреча с Кенриком и освобождение Хелен выпустит демона на свободу, — как удастся ему снова надеть на чудовище цепи?

Роберт уже слышал в своей душе рык демона, разбуженного мыслями о Хелен и гнусном короле.

Роберт и Финлей крались по лагерю, прячась в тенях, используя любое укрытие, когда это было возможно, и обходясь без него, когда выбора не оставалось. Роберт мог благодаря сдвигу пространства сделаться невидимым, но Финлей так и не освоил такого умения, а начинать учиться сейчас было слишком опасно.

Однако удача изменила братьям. Они слишком долго добирались до королевского шатра и обнаружили его пустым. Только сильная рука Роберта на плече Финлея помешала тому дать волю бессильному гневу. Пользуясь глубокой темнотой, Роберт уселся и с обычной быстротой и тщательностью окинул окрестности колдовским взглядом.

— Она недалеко, — прошептал он, чтобы хоть чем-то утешить брата. — И она по-прежнему жива. На юг отсюда есть какое-то здание. Поспешим.




Черные каменные стены блестели в колеблющемся свете свечей, которые Кенрик зажег в разрушенной часовне. Крыша давно обрушилась, в небо глядела дыра, а под ногами лежали обломки. Призрачный синий свет иногда сочился сквозь облака, скрывающие луну, но пробиться ей было не под силу, и еще более густая тьма черным покрывалом ложилась на аббатство, обещая безопасность тому, что затеял Кенрик.

Он принес Хелен в часовню, лишив ее воли к сопротивлению заклинанием, которое узнал от Нэша. Девочка была прекрасна и бледна, неподвижна и покорна в его объятиях.

Кенрик лишь мгновение поколебался, прежде чем положить ее на каменный алтарь. Нэш, конечно, сделал бы это намеренно, желая бросить вызов богам глупым символическим жестом, но Кенрик видел в своих действиях лишь практическое удобство. Он собирался выпустить кровь из тела Хелен, а для этого она должна была лежать на возвышении.

Кенрик старательно придал Хелен необходимую позу. Глаза девочки следили за ним с безграничным ужасом. Теперь, когда она лишилась контроля над собственным телом, ни о каком вызове, ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. Кенрика била дрожь предвкушения.

Вот она, истинная власть!

Девчонка принадлежала к семье Дугласов; если и не дочь Изгнанника, то, судя по ее внешности, какая-то близкая родственница.

Довольный своими приготовлениями, Кенрик взял одну бессильную руку и закатал рукав, обнажив нежную кожу, почти прозрачную в сиянии свечей. Глядя в глаза Хелен, Кенрик склонился к ее запястью, коснулся его губами, ощутив, как пульсирует жилка.

Все тело Кенрика сотрясалось от бешеных ударов сердца. Он посмел решиться, посмел совершить святотатство, используя древнее знание, исказив обряд для собственных целей. Кенрик еле сдерживал возбуждение; он напрягал все свои колдовские силы, чтобы уловить любое изменение в окружающем воздухе и в особенности в ней, жертве.

Следуя внезапно вспыхнувшему желанию, он наклонился и прижался губами к ее губам, наслаждаясь бессильной попыткой Хелен отвернуться. Руки Кенрика скользнули по ее телу, оценивая нежные округлости, все признаки наступающей женственности. Он смаковал отвращение, пылавшее в огромных глазах.

Ах, что за изысканная пытка! Ему нужно сделать так мало, чтобы получить так много!

На мгновение Кенрик испытал искушение позабавиться с девочкой так, как он забавлялся с другими своими игрушками, провести всю ночь, наслаждаясь мыслями о том, кто она такая и что подарит ему, но жажда крови, желание узнать, сработает ли магия, оказались сильнее.

И больше всего на свете ему хотелось избавиться от проклятых шрамов.

С последним издевательским поцелуем, преодолев свое возбуждение, Кенрик сделал шаг назад, позволив обнаженной руке Хелен свеситься с алтаря. Подтащив поближе суму, которую он привез с собой, Кенрик извлек из нее полированную деревянную чашу и шар, который ему дал Нэш. На ощупь шар казался каменным, но был слишком легким. Кенрик провел многие часы, изучая шар, но так ничего о нем и не узнал.

Чаша была поставлена на пол под рукой девочки. Кенрик вытащил из-за голенища сапога кинжал и прижал лезвие к нежной коже. Дыхание Кенрика стало частым и хриплым, ему пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы избавиться от внезапно нахлынувшего страха.

Как только он совершит это, пути назад не будет. Он станет таким же, как Нэш, на всю жизнь обреченным искать исцеления и омоложения только таким способом.

Однако жизнь его будет долгой.

Клинок блеснул и глубоко вонзился в руку Хелен. Кенрик сделал надрез коротким, чтобы контролировать струйку крови, и прежде чем хоть капля была потеряна, повернул руку девочки так, чтобы кровь стекала в чашу.

Головокружение на миг затуманило его взгляд, но Кенрик тряхнул головой, и слабость исчезла. Ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы отойти в сторону и не касаться своей жертвы, лишь следить, как густая струя темной жидкости образует лужицу на дне чаши.

Предвкушение жгло его душу. Он снова станет здоров. Шрамы исчезнут, ошибки будут забыты.

Не в силах удержаться, Кенрик взял в руки шар, согревая его, и сделал шаг вперед, чтобы положить шар в чашу и смотреть, как он впитает кровь. Его остановило движение глаз Хелен. Она смотрела на него не мигая, ее глаза сверлили Кенрика. Потом она все же моргнула, взгляд переместился на его руки, сжимающие шар. Дышала она медленно, с трудом, каждый вдох был битвой за выживание, битвой, в которой Хелен не могла победить.

Сколько потребуется времени? Долго ли ему ждать ее последнего дыхания?

Легкий ветерок, почти незаметный, прошелестел по часовне. Кенрик сделал шаг назад...

И окаменел.

Что-то твердое и острое, не оставляющее надежды, впилось ему в спину, а слуха коснулся шепот... Этого повелительного голоса он никогда не смог бы ослушаться.

— Очень медленно отходи назад. Не вздумай делать глупости. Нет!

Нет-нет-нет-нет!

Клинок чуть переместился, давая Кенрику свободу движения.

— Назад, ну!

В этом голосе звучала властность, с которой было не сравниться даже ярости Нэша.

Кенрик знал, кто стоит с ним рядом.

Еще одно движение воздуха, и невидимая фигура переместилась, так что Кенрик впервые оказался лицом к лицу со своим противником.

Слепой нерассуждающий ужас охватил его. Черные глаза демона смотрели в душу Кенрика, суля мучения, превосходящие всякое воображение. Перед ним было лицо, которое он надеялся забыть, исцеленное от ран, сделавшее реальностью все его ночные кошмары. Этот человек убил его отца, едва не сумел уничтожить Нэша...

Роберт Дуглас. Имя тысячу раз прогрохотало в голове Кенрика, прежде чем демон положил всему конец.




Глава 17


— Что вы с ней сделали? Клянусь богами, она потеряла так много крови!

Роберт не рискнул обернуться и посмотреть, как Финлей оказывает помощь дочери. Он должен был сосредоточить все внимание на короле, тот самом человеке, которого не так давно он чуть не убил. И еще Роберт должен был держать себя в руках, подавлять почти непреодолимое желание схватить это чудовище и размазать по стене, разорвать его на части. Ярость кипела в Роберте, мешая ему ясно мыслить. Убить эту тварь сейчас было бы безумием. Убийство Кенрика стало бы расправой, местью...

Как же сладко... Как сладко было бы отнять у него жизнь, высосать и выплюнуть, как тошнотворную гадость. Именно этого желала каждая клеточка тела Роберта, именно ради этого существовал демон.

Давняя боль в боку заставила Роберта резко втянуть воздух, но одновременно помогла пробудиться его бдительности.

Он стиснул зубы, борясь и с болью, и с демоном. Однажды он не совладал с ним, но сейчас это было необходимо: иначе им не удастся спасти Хелен.

— В каком она состоянии? — Ожидая ответа, Роберт не переставал окидывать окрестности колдовским взглядом. Они с Финлеем могут располагать минутами, не более того: настороженные чувства предупреждали Роберта, что приближается многочисленный отряд малахи.

— По-моему, она выживет, — голос Финлея прерывался и от беспокойства за дочь, и от ярости, — но двигаться она не может.

Роберт подчеркнуто угрожающе на шаг приблизился к Кенрику, позволив демону взглянуть в лицо молодому королю. Роберт видел перед собой глаза матери, королевы Розалинды, на лице Селара, однако ни той, ни другому не была свойственна эта капризная самовлюбленность...

— Чем бы ты ее ни удерживал, отпусти девочку! Трясущийся от ужаса Кенрик взмахнул рукой, и Финлею пришлось подхватить Хелен, чтобы помочь ей спуститься с алтаря. Перевязанная Финлеем рука вяло висела вдоль тела; Хелен была так бледна, что казалась полупрозрачной. Однако она дышала, и это сейчас было главным.

— Ты сможешь нести ее, Финлей? — Да.

— Отправляйся. Я сразу тебя догоню.

— Роберт... — Мольба была такой отчаянной, что Роберт едва не отвел взгляда от Кенрика.

— Не спорь, братец. Посади Хелен на коня, что привязан у входа. Сюда направляются малахи.

Финлей подхватил дочь и исчез с ней в темноте.

Теперь тишину нарушало лишь хриплое дыхание Кенрика.

— Скажи мне, — прошептал Роберт, — тебя таким сделал Нэш? Обратил ли он тебя в свою копию... или это вина твоего отца?

Кенрик быстро заморгал, его губы дернулись, словно молодой король хотел плюнуть.

— Не смейте... Что вы собираетесь со мной сделать?

Ужас в глазах короля не вызывал сомнений. Только не отражалось ли в них что-то еще? Не терзали ли эту грешную душу мстительные духи?

Роберт понимал, что зря теряет время. Он не добьется сейчас ответов. Сделав шаг назад, он вложил меч в ножны.

— Где Нэш?

— Нэш? — хрипло хмыкнул Кенрик. — Откуда мне знать, где он?

— У меня нет времени допрашивать тебя. Но помни: ты должен бы бояться его гораздо больше, чем меня.

— Вот как? Почему?

— Потому что он тебя уничтожит; я же стремлюсь тебя спасти.

— Роберт! — донесся из-за стены голос Финлея. — Поспеши! Роберт схватил стоящую на полу бутылку с вином, облил крепким напитком чашу, полную крови, и поднес к ней свечу...

— Не надо! — взвыл Кенрик. — Оставьте мне хотя бы калике!

Роберт застыл на месте. 

— Что?

— Чашу. Оставьте мне хотя бы кровь. Зачем она вам?

— Как ты назвал чашу?

— Чашу? Калике. Калике? Эта чаша?

И откуда Кенрик узнал такое название?

Демон угомонился на некоторое время, и Роберт поджег вино; всплеск пламени озарил оскверненную часовню. Роберт не решился использовать свою колдовскую силу, чтобы уничтожить зловещий предмет: этого было бы достаточно, чтобы выпустить демона на свободу.

Затем Роберт решительно сделал шаг вперед и вырвал из дрожащих пальцев Кенрика темный шар. Король поник, как от удара. Роберт попятился к выходу.

— Так Нэш восстановил силы или нет? Мне кажется, что нет. Однако когда такое случится, твоя жизнь не будет стоить ни гроша. Он использует тебя, только пока у него есть в тебе нужда, как это было с твоим отцом. Когда я вернусь за тобой, вспомни, что Нэш сделал с Селаром.

— Моего отца убили вы!

Роберт помедлил в дверях, хотя камень у него под ногами уже дрожал от ударов копыт приближающегося отряда.

— Нэш послал его ко мне — умирать. Запомни это! 

Роберт пробежал по полуразрушенному коридору. Финлей посадил Хелен на седло перед собой. Роберт вскочил на нетерпеливо танцевавшего коня и дал ему шпоры.

Во время бешеной скачки через ночные поля, под доносящийся с дороги стук копыт отряда преследователей, Роберт сражался с демоном, требовавшим, чтобы он вернулся и навсегда разделался с чудовищем-королем.

Нет, безмолвно отвечал демону Роберт, никогда, никогда не выпустит он его на волю.




Финлей скакал и скакал, не смея остановиться, боясь оглянуться, не желая даже на секунду выпустить из рук свою драгоценную ношу. Часы складывались в целую ночь, конь под ним начал спотыкаться. В какой-то момент Роберт исчез в тумане, а потом вернулся, ведя за собой свежих лошадей. Финлей не стал тратить время на расспросы о том, где брату удалось их раздобыть.

Однако остановиться все-таки пришлось: нужно было переседлать коней. Роберт встал рядом, глядя на Финлея снизу вверх; его глаза были полны понимания и сочувствия. Финлей медленно и осторожно передал ему Хелен, потом спешился и снова взял дочь на руки, чтобы дать Роберту возможность оседлать новых скакунов.

Опустив Хелен на сырую и холодную землю, прислушиваясь к тихой, как могила, зимней ночи, Финлей наконец почувствовал, как слезы хлынули из его глаз; он и не мог, и не хотел с ними бороться. Он снова и снова целовал лоб своей спящей дочери, прижимая ее к себе так крепко, как только осмеливался.

Свежие лошади скоро были взнузданы и оседланы; Роберт ненадолго присел рядом с братом и протянул ему фляжку. Финлей сделал несколько глотков, хотя это далось ему и нелегко.

— Спасибо, — прошептал он.

Финлей почувствовал руку Роберта у себя на плече.

— Нам лучше двигаться дальше. Я не могу колдовским зрением обнаружить погони, но рисковать не стоит.

— Да, — ответил Финлей, с трудом поднимаясь на ноги, — больше никакого риска.

Только теперь позволил он себе признаться в том, что никогда в жизни не испытывал такого страха, как увидев Хелен во власти Кенрика.




Кенрик погрузил руки в таз с горячей водой, не обращая внимания на боль. В этот момент ощущение ожога было ему необходимо.

Он вытер руки полотенцем, поданным пажом, потом схватил кубок с вином. Его окружали полусонные вельможи, беспомощные и ни на что не годные. Кенрик порадовался тому, что хотя бы в силах не показать им, как его трясет.

Никогда... Никогда больше не позволит он случиться чему-то подобному!

Кенрик прохрипел приказание сворачивать лагерь, не слушая робких просьб подождать хотя бы до утра. Отозвав в угол шатра своего канцлера, он отрывисто бросил несколько указаний: извиниться перед Ожье, объяснив непредвиденный отъезд короля государственной необходимостью: пусть у того сложится представление о деятельном государе, готовом и способном немедленно устранять малейшую опасность.

Де Массе появился лишь на несколько секунд: доложил Кенрику, что его самые умелые помощники из числа малахи так и не сумели выследить Изгнанника и его брата. Конечно, не обошлось и без упреков в том, что король отправился в аббатство в одиночестве, заставив де Массе срочно кинуться ему на выручку. Что ж, тут не поспоришь: Кенрик не лишился бы драгоценного шара, если бы не пренебрег охраной... Король не слишком любезно отослал малахи прочь, прекрасно зная, что поиски ничего не дадут, да и не особенно желая, чтобы они оказались успешными.

Затем, оставшись один в своем шатре, вокруг которого кипели сборы, Кенрик послал за Осбертом. Срочный вызов насторожил проктора, и Кенрик легко прочел на его лице страх. Впрочем, страх в глазах Осберта жил уже давно, вероятно, вселенный еще Нэшем.

Кенрик попытался преодолеть тошноту. Его собственный страх мучил его как смертельная, все разрушающая болезнь. К тому времени, когда ему удалось хоть немного взять себя в руки, он почувствовал себя полностью опустошенным.

Там, в часовне, даже после ухода Изгнанника, он не мог преодолеть ужаса, не мог сдвинуться с места, как карлик перед рассерженным великаном. Он так и стоял на месте, пока его люди не стали трясти его за плечо, словно пытаясь разбудить. Не много же он смог... Лишь несколько с трудом произнесенных слов — вот и все его сопротивление человеку, который не только отобрал у него девчонку, но и лишил шара. Нэш наверняка убьет его за это.

Однако Роберт Дуглас похитил и еще кое-что, чего Кенрик не замечал, пока не лишился.

Вернуть утраченное было совершенно необходимо.

Кенрик молча вытащил из-за пазухи кожаный мешочек и положил на стол. Глядя Осберту в глаза, он подвинул мешочек к нему, не выпуская из руки до последнего момента.

— Я хочу, чтобы это было переведено.

Осберт бросил на мешочек быстрый взгляд и вопросительно поднял брови.

— Переведено, сир?

— Да, — напряженно бросил Кенрик, все так же пристально глядя на проктора. Желтый свет дюжины восковых свечей не улучшал внешности Осберта, превращая его серые глаза в почти зеленые.

Зеленые глаза у Роберта Дугласа...

Пальцы Кенрика внезапно словно обожгло, и он стиснул руку в кулак, чтобы не дать себе выхватить у Осберта мешочек...

Однако ему необходимо знать, так же необходимо, как дышать. Изгнанник предостерег его, сказал, что Нэш его уничтожит. Кенрику требовалось оружие против них обоих.

— Переведено, — продолжал Кенрик, как будто ему только что не пришлось выдержать настоящую битву с самим собой, — лично вами. Никому не показывайте эти бумаги. Ни с кем их не обсуждайте. Результат принесете мне сами. Нужно ли говорить, что случится с вами, если мои приказания не будут выполнены с абсолютной точностью?

Осберт выпятил губы и покачал головой.

— Нет, сир. Могу я взглянуть?

Кенрик кивнул. Осберт принялся развязывать ремешки, а король поднялся, наполнил свой кубок и осушил его двумя глотками. Больше пить не стоит: вино не вернет ему самообладания...

Осберт нахмурился.

— В чем дело?

— Нет, нет, ничего, сир. — Лицо Осберта снова сделалось невозмутимым, он сунул бумаги обратно в мешочек и рассеянно принялся завязывать его. — Я примусь за дело, как только вернусь в Марсэй. Этот язык очень древний, моих знаний недостаточно. Однако в столице у меня есть книги, с помощью которых...

— Прекрасно! Беритесь за дело. И помните: никому ни слова. Осберт низко поклонился, неловко прижимая к себе мешочек.

— Будет исполнено, сир.

Как только Кенрик остался один, его снова начало трясти. Только зажмурившись, сумел он немного справиться с собой.

Никогда больше не позволит он Изгнаннику приблизиться к себе. Отныне и впредь он будет держать малахи рядом, чтобы в любой момент можно было их позвать... хотя и не так близко, чтобы они могли шпионить за ним. Пусть предупредят его, пусть станут барьером между ним и...

Кенрик снова потянулся к бутылке с вином. На этот раз он пил прямо из горла, глотая так жадно, что чуть не захлебнулся. Потом позвал охрану и велел подать коня.

Не может он оставаться здесь и ждать, пока его двор будет готов двинуться в дорогу. Нужно выехать немедленно, добраться до Нэша, прежде чем мужество его покинет.

Нужно убедиться, что хоть какое-то мужество у него еще осталось.




Густая пелена туч скрывала вершины гор Голета, но умственным взором Роберт видел их отчетливо. В его памяти навечно отпечатались острые, уходящие в небо пики, покрытые в это время года снегом и льдом, предательские серо-черные осыпи, из-за которых тропы и перевалы становились такими опасными.

Из укрытия, которое давала густая поросль деревьев, Роберт оглядывал безжизненные окрестности. Дня три назад был сильный снегопад, и все вокруг стало белым; лишь кое-где виднелась скудная зелень хвои или серая изгородь. Только монастырь Святого Германуса, выглядевший игрушечным на склоне холма, обещал благословенное тепло.

Роберт вспомнил те дни, когда он скрывался там, пытаясь забыть прошлое, когда встретил человека, видевшего его насквозь...

Раненый бок не переставал болеть. На обратном пути нужно будет раздобыть новую порцию того питья... Хотя снадобье помогало мало, Роберт по крайней мере сможет отдохнуть, а рана его — затянуться.

— Поедем с нами, хотя бы на несколько дней. Роберт бросил на Финлея короткий взгляд.

— Ты же знаешь, что я не могу.

— Матушка соскучилась по тебе.

— Я тоже хотел бы с ней увидеться.

— Тогда поедем. Прошу тебя!

— Не могу.

Молчание, которое последовало за этими словами, было тяжело для них обоих.

— Скажи, — переменил тему Роберт, — удалось тебе узнать что-нибудь еще о Каликсе?

— О Каликсе? — удивленно переспросил Финлей. — Нет, как это ни печально. Будь он у нас, может быть, удалось бы избежать этого несчастья.

— Верно.

— А в чем дело?

В чем дело? Разве не Финлей всегда рвался на поиски, пусть и безрезультатные?

— Что слышно о Патрике? Были от него новые известия?

— До тебя доходили те же письма, что и до нас. Больше я ничего не слышал.

— Понятно. — Значит, и тут никакой надежды... — Есть у тебя какие-нибудь мысли о том, что Калике собой представляет?

Финлей, нахмурившись, повернулся к брату.

— Нет, в общем-то... хотя Ключ говорит, что это вместилище, чаша.

— Правда? Кенрик назвал Каликсом чашу, в которую собирал кровь Хелен. Держу пари: он узнал это слово от Нэша, когда тот учил его мерзкому обряду.

Несколько мгновений Финлей только удивленно моргал.

— Значит, Калике на самом деле...

— Нечто, что содержит что-то еще.

— Но что именно? Роберт пожал плечами.

— Может быть, знание.

— Вроде книги?

— Наверное. Или библиотеки.

— Ох, проклятие, Роберт! Не кажется ли тебе, что если бы мы искали библиотеку, то уже нашли бы ее?

— Я ведь только высказываю догадки, Финлей. Мы знаем по тем указаниям, которые нашли, что Калике должен дать нам какое-то знание, не так ли?

— Верно.

— И мы также знаем, что Нэш совсем не интересуется поисками Каликса. 

— Может быть, он им уже завладел? Эти слова заставили Роберта задуматься.

— Да, такое возможно. Или... он может просто ничего не знать о Каликсе.

— Почему ты так думаешь?

— Он ведь интересуется лишь пророчеством и Ключом — властью, которую дает Ключ, и Словом Уничтожения, о котором говорит пророчество.

— Ты можешь только предполагать, Роберт. Мы же не знаем на самом деле, что на уме у этого человека. Или ты и правда думаешь, что если он завладеет Ключом, завладеет Дженн и узнает Слово, то сразу же ринется в бой и уничтожит всех салти только потому, что такое окажется ему по силам?

Финлей был, конечно, прав. Однако если Нэш уже завладел Каликсом, то получить у Каликса ответы на свои вопросы Роберту не удастся, и тогда единственная надежда — Патрик...

— Что ты собираешься делать?

Роберт прищурился, глядя на небо, потом взял плащ и накинул на плечи. На вопрос брата он ответил намеренно легкомысленно:

— Вот-вот, я все ждал, когда же ты об этом спросишь.

— Перестань! — решительно поднял руку Финлей, потом тихо, чтобы не услышала Хелен, продолжал: — Прошу тебя, Роберт, не надо так со мной разговаривать! Я не могу снова и снова гадать, что ты имеешь в виду, когда происходят такие важные события. Это чересчур, можешь ты меня понять? Я хочу... мне необходимо знать, почему ты не убил Кенрика. Ведь за все, что он сделал, ты...

Роберт резко повернулся к брату. Глаза его сверкали кровожадной страстью, но одновременно Роберт, казалось, смеялся над собой.

— Ты хотел, чтобы я его убил?

— Почему бы и нет? Он едва не убил мою дочь! Твою племянницу! И его солдаты убили Лиама! — Финлей растерянно и горестно покачал головой. — Разве имеет значение, какой будет его смерть, если с этим жалким существом будет покончено?

— Значит, я должен был хладнокровно его убить и позволить стране пуститься в опасное плавание без короля? Ты этого хотел бы? — Именно такое искушение и испытывал тогда сам Роберт...

— Неужели нам нужна еще одна война, чтобы избавиться от тирана? Или чтобы получить нового короля? Кровь Серинлета, Роберт, чего ты ждешь? Знака богов? Разве того, что случилось, недостаточно? А если нет, то что же тебе будет достаточно? — Финлей отступил на шаг, словно боясь не сдержаться, если окажется слишком близко к брату. — Я верю в тебя, Роберт. Я всегда в тебя верил. Во что я не могу поверить, так это в то, что ты ничего не предпринимаешь, потому что боишься.

Неожиданно Роберт обнаружил, что ему трудно дышать. Откуда-то ему на грудь обрушилась страшная тяжесть. Он не мог отвести взгляда от Финлея, от его темных глаз, в которых блестели непролитые слезы.

— Ты не понимаешь... — наконец прошептал он, и эти слова словно разорвали сковавшие его цепи.

— Это только слова, Роберт. Как я могу тебя понять, когда ты... ты мне не доверяешь?

— Нет! — бросил Роберт. — Я не собираюсь обсуждать с тобой свои планы. И я никогда не говорил, что не доверяю тебе. — Однако так оно и было... Он не мог себе позволить доверять кому бы то ни было: предательство могло нанести свой удар откуда угодно, а Финлей жил под постоянным влиянием Дженн. — К весне ты получишь ответы на свои вопросы, большего я сказать тебе пока не могу. — Роберт взялся за повод своего коня.

— Я не прошу тебя открыть все свои секреты, я понимаю, как важно хранить молчание.

— В самом деле? — Роберт быстро обернулся и заглянул в глаза брату, пытаясь прочесть в них что-то, чему и сам не мог бы найти название. — Что заставляет тебя думать, будто я не боюсь грядущего, а? Почему бы мне не бояться?

Как если бы эти слова обладали волшебной силой, они освободили Финлея от напряжения, которое сменилось теплым чувством.

— Этому нет причин. Пока страх не удерживает тебя от...

— От моего предназначения?

— От действий, которые ты сам считаешь правильными.

— Убийство правильным не было бы. Финлей усмехнулся.

— Что ж, буду ждать весны. Могу я чем-нибудь помочь? Роберт чуть не рассмеялся в ответ на неожиданно деловой тон брата, на восстановление нормальных отношений между ними. Этот подарок тронул его, как не трогало ничто за восемь лет разлуки, и Роберт глубоко вздохнул, проглатывая комок в горле.

— Да, жди весны. И ты будешь знать, что делать, когда придет время.

— Ну да, — криво усмехнулся Финлей. — Ты не был бы самим собой, если бы не оставил мне хоть одного загадочного указания.

Теперь и Роберт позволил себе улыбнуться.

— Нам ни к чему перемены.

— Боги их и не допустили бы.

Больше им, казалось, нечего было сказать друг другу, но теперь молчание стало дружелюбным, и братья могли смотреть друг другу в глаза, хоть убеждения у каждого остались свои.

— Вам тоже пора отправляться.

Не говоря ни слова, Финлей стиснул брата в объятии таком крепком, что тот едва не задохнулся. В этом жесте было гораздо больше того, что он смог бы выразить словами. Когда Финлей отпустил его, Роберт повернулся к Хелен.

Она терпеливо ждала, сжимая повод своего коня; в ее огромных глазах был живой интерес, хотя воспоминание о пережитом ужасе не изгладилось. Девочка все еще была бледна и слаба, но наверняка ее крепкое здоровье при надлежащем отдыхе и сытной еде быстро к ней вернулось бы. Ей повезло. Им всем повезло... кроме бедного погибшего Лиама. Хелен посмотрела на Роберта и улыбнулась ему.

— Бронвин и Анна будут ужасно ревновать: им так и не удалось увидеться с тобой.

— Надеюсь, ты расскажешь им достаточно захватывающих историй, чтобы вознаградить за эту потерю.

— Мне можно говорить все, что я захочу?

Роберт не сдержал улыбки. Она такая прелесть, эта его племянница!

— Чувствуй себя абсолютно свободней.

Хелен кивнула, спокойно соглашаясь с двусмысленным разрешением.

— Когда ты вернешься, ты побываешь у нас?

На мгновение Роберт почувствовал, что лишился дара речи. Он чувствовал на себе взгляд Финлея, требующий от него ответа, и чтобы выиграть время, обнял девочку. Он от всей души надеялся, что его близость, как и близость тех, кто ее любит, когда-нибудь сотрут из ее памяти то, что сотворил с ней Кенрик.

— Сделаю все, что смогу.

Хелен поцеловала его в щеку и крепко обняла. Потом Роберт подсадил ее в седло и отступил, чтобы дать дорогу. Финлей не сказал ничего, но Хелен приветственно подняла руку.

— До свидания, дядя Роберт.

Финлей и Хелен поскакали прочь, к невидимым горам, скрытым за бело-серой пеленой.

Как может человек решить, что он любит больше всего на свете?




Глава 18


Ветер выл, метель бросала в глаза колючие снежинки; белая круговерть почти не давала разглядеть огни замка Рансем. Дорога тоже была почти не видна. Ледяной холод заставил де Массе пригнуться к шее коня, кутаясь в плащ. Впереди него эскорт Кенрика спешил к воротам замка; каждый из всадников мечтал о защите каменных стен, об уюте и тепле, а может быть, и о миске горячей похлебки после долгой и трудной недели, проведенной в дороге.

Маленькие радости... мелочи, дающие силы телу, но недостаточные для ответа на вопросы, не позволяющие прийти к решениям...

Из белой мути встали бесцветные стены; ветер с насмешливым шорохом утих в тот самый момент, когда де Массе въехал в ворота. Началась суматоха: слуги пытались забрать и увести коней и проводить солдат внутрь помещения, натыкаясь друг на друга в слишком тесном для такого большого отряда дворе. Кенрик отправил большую часть свиты прямиком в Марсэй, но все же к Нэшу его сопровождала сотня воинов.

Может быть, он надеялся, что многочисленный эскорт защитит его от гнева колдуна?

Де Массе не слишком беспокоился об участи короля, который уже укрылся от непогоды, хотя теперь тому, возможно, грозила много большая опасность. Кенрик, на его взгляд, был просто идиотом, гоняющимся за мимолетными удовольствиями и не думающим о том, что ждет его через год или через десять.

Де Массе, конечно, следовало бы гораздо больше тревожиться о судьбе Кенрика. Молодой король был, в конце концов, почти последней преградой между ним и Нэшем, но усталость, да и собственный глубоко скрытый страх заставили его с равнодушным презрением лишь мимоходом глянуть на освещенные окна замка. Соскользнув с коня, он направился к южной башне, где изредка ночевал, если ему не оставалось другого выхода.

Неожиданная тишина была почти пугающей после завываний вьюги за стенами замка. Де Массе медленно поднимался по лестнице, стягивая промокшие насквозь перчатки и стряхивая снег с плаща. Оказавшись на площадке, он даже улыбнулся: дверь его комнаты была гостеприимно распахнута, внутри горели свечи, в камине пылал жаркий огонь.

Де Массе вошел внутрь, закрыл за собой дверь и по привычке наложил на нее заклинание. Доверчивость давно уже была принесена им в жертву собственной безопасности. Едва сдержав стон, он скинул плащ, бросил его на кресло и подошел к камину, рядом с которым стоял и протягивал ему кубок с горячим вином Гилберт.

Де Массе молча схватил кубок обеими руками и жадно отпил, не беспокоясь о том, что жидкость обжигает ему рот и горло. Запах специй окутал его, и он сделал глубокий вдох, наслаждаясь долгожданным удовольствием. Только выпив полкубка, он повернулся к Гилберту.

— Лучше стало?

— Немного, — ответил де Массе. — Что вы здесь делаете? Я думал, вы на зиму вернулись в Карахам.

— О, — Гилберт заложил руки за спину и повернулся лицом к огню, — Нэш решил, что от меня здесь будет больше пользы, хотя он почти ничего мне не поручает.

— И это вас нисколько не беспокоит?

— Я нахожу себе занятия.

— Не сомневаюсь. — Де Массе улыбнулся и отставил кубок, чтобы снять мокрый камзол и достать новый из сундука под окном. Гилберта Дюсана он знал всю свою жизнь. Они вместе росли в Карахаме, и хотя у Гилберта, несомненно, были свои секреты, он оставался другом де Массе все эти долгие годы и уж точно никогда его не предавал. Тем не менее он работал на Нэша, хотя и по-своему. Будучи внуком Аамина, предводителя малахи, Гилберт занимал особое положение, что не мешало ему докладывать Нэшу о всех действиях чабанара без малейших угрызений совести.

Как и большинство участников этого фарса, Гилберт разыгрывал собственную партию и ни с кем не делился своими секретами.

Так же, как и де Массе.

— Что случилось?

Вопрос вернул де Массе к недавним событиям и заставил сосредоточиться. Он натянул сухой камзол и расположился так близко к камину, что лицо его начало гореть.

— Люди Кенрика схватили двоих подростков-салти. Они умудрились убить мальчишку еще до того, как мы поняли, что они такое. Потом Кенрик попытался воспользоваться кровью девочки, но, по его словам, ее спасли братья Дугласы.

— По его словам? — Де Массе пожал плечами. — Кровь богов! Если эти двое снова объявились, неприятности не заставят себя ждать. Он сказал, что это были оба брата?

— Да. А в чем дело? Гилберт нахмурился.

— Кенрик не рассказывал, о чем они говорили?

— С какой стати он станет рассказывать мне подобные вещи? — Когда Гилберт только закатил глаза, де Массе добавил: — Я подумал, что это могла быть ловушка, но они оставили Кенрика в живых.

— А может быть, ловушка все-таки была — чтобы выяснить, насколько действенны изменения в законах.

— Возможно.

Гилберт помолчал, наклонился к камину и вытащил за длинную ручку кувшин, стоявший на решетке над углями. Наполнив кубок де Массе, она налил вина и себе.

— Думаю, что вам следует быть очень осторожным, друг мой. Повернувшись, де Массе внимательно посмотрел на друга.

Гилберт был некрасивым ребенком, а став взрослым, сделался просто уродливым со своими густыми черными бровями, нависающими над рыжими глазами. Перенесенная в детстве болезнь оставила следы на его коже, а единственной выразительной чертой был огромный нос. Гилберт настолько же оставался безразличен к своей внешности, насколько де Массе гордился своей. Длинные рыжие волосы Гилберта всегда были заплетены в косу, а появившаяся на висках седина лишь добавляла пестроты его лицу.

В последнее время де Массе чувствовал, что знает о Гилберте недостаточно: слишком многое стало их разделять, слишком многое ему самому приходилось скрывать ради собственной безопасности.

— Осторожным? — Де Массе прямо-таки источал невинность всем своим видом: за восемь лет у него было достаточно практики в этом. — В чем именно и с кем? Возникли какие-то сложности с чабанаром?

— Нет, — ответил Гилберт, — Аамин тут ни при чем. Я говорю о Нэше. Вы должны быть с ним очень осторожны.

— Почему? Что такого я сделал?

— Хороший вопрос. — Гилберт склонил голову набок и улыбнулся, показав кривые зубы. — Именно на него Нэш и хочет получить ответ.

— Вы говорите загадками.

— Боюсь, это единственный возможный образ действий. Де Массе не сдержал раздражения. Он придвинул кресло и уселся, сбросив сапоги и согревая ноги у огня. Ступни у него сразу же начали болеть.

— Расскажите мне, в чем дело, хорошо? Я слишком устал для таких игр.

Гилберт помолчал, потом сказал:

— Нэш в чем-то вас подозревает. Он не говорит, в чем, но уверен, что вы что-то затеяли, и желает знать, что именно. Он прав?

Де Массе рассмеялся.

— Нэш видит врага в каждой тени. Я никогда не действовал против него.

— В самом деле?

Де Массе поднял глаза, и его охватило беспокойство. Возможно ли, что Гилберту все известно? Может быть, он следил за ним? И что-нибудь узнал?

Друзья они или нет, если так, Гилберту придется умереть, тут нет сомнений. Де Массе не мог допустить, чтобы о его делах узнал еще кто-то, даже человек, которому он доверяет.

— О чем вы говорите?

— Вы помните мою племянницу, Сайред?

— Конечно.

— Она рассказала мне... — Гилберт сделал паузу. — Когда вы были ранены и собирались бежать из Шан Мосса...

— Это было много лет назад, — отмахнулся де Массе, но Гилберт настойчиво продолжал:

— Она была там, вместе с вами и Валеной, и вы кое о чем сговаривались. — Гилберт решительно поднял подбородок. — Вы с Валеной собирались убить Нэша, не так ли?

Де Массе не ответил. Он откинулся в кресле, вытянул ноги и сложил руки на груди.

— Какое отношение имеет это к тому, о чем вы предостерегаете меня сейчас?

Гилберт ответил не сразу. Он некоторое время не мигая смотрел наде Массе, словно оценивая его, потом одним глотком осушил кубок и поставил его на стол. Ответил он, только поднявшись и закутавшись в плащ.

— Я не ожидаю, что вы станете доверять мне. Я понимаю, почему это невозможно. Я просто решил спросить, на случай, если вы решитесь... И все-таки не пренебрегайте моим предостережением. По приказанию Нэша за вами следят. У него возникли вопросы насчет ваших действий, на которые, похоже, нет ответов. Если вам и правда есть что скрывать, советую вам затаиться, чтобы усыпить его подозрения... или начать действовать. Не думаю, что он еще долго будет ждать. — Гилберт, не дожидаясь ответа, двинулся к двери. Уже коснувшись ручки, он помедлил и тихо сказал: — По моим предположениям, у вас есть время до весны: потом он потребует ответа и пожелает знать, где находится Валена. Лучше вам приготовить ответы заранее.




— Вы сделали что?

Кенрик стиснул зубы, твердо решив не пятиться перед наступающим на него Нэшем. Гнев окутывал колдуна пламенным облаком, заполнявшим всю комнату.

— Что за идиот! — гремел Нэш. — Заполучить девчонку-салти и позволить Дугласам отнять ее у вас! И почему же? Не могли утерпеть, чтобы не воспользоваться кровью девчонки! Или вы собирались использовать ее как-то иначе? Клянусь Бролехом, это же была Дуглас! Если не дочь, то уж наверняка племянница! Ее крови мне бы хватило! Я мог бы полностью восстановить силы — так нет, вам требовалась ваша детская месть! Приспичило лапать ее вашими грязными ручонками, а в результате единственный шанс, который мог нам представиться, упущен! Безмозглый дурак!

Рука Нэша взметнулась так быстро, что Кенрик почувствовал удар, только когда он отшвырнул его к столу. Король вытаращил глаза, пораженный силой Нэша.

Нэш совсем не такой калека, каким притворяется, — теперь сомнений нет. Новый ужас охватил Кенрика, мешаясь с прежним страхом.

Старый колдун снова двинулся на него, схватил за воротник и приблизил лицо, изуродованное в схватке с Робертом.

— Я доверил вам шар, — прошипел он, — а теперь он в руках Изгнанника. Вы хоть представляете себе, какой урон может нанести нам Дуглас с его помощью? Проклятие, я же знал, что давать его вам — ошибка! А теперь слишком поздно! — Нэш с отвращением отшвырнул от себя Кенрика, повернулся и заметался по комнате, не опираясь на трость.

Дрожащий Кенрик оперся о стол и выпрямился. «Бойся Нэша, — сказал ему Дуглас. — Он воспользуется тобой и отбросит прочь».

Если только это будет ему позволено.

Молодой король взял себя в руки и подавил желание убить Нэша на месте. Хватило бы самого обыкновенного клинка; не ожидая нападения, старый колдун не смог бы его остановить...

Как его угораздило дать этому человеку такую власть над собой?

— Значит, он ездит по стране. — Нэш швырял слова, как семена на вспаханное поле. — Его раны зажили, и он ездит, что-то затевает, следит затем, что делаете вы. Однако вас он не убил. Мог, но не стал. Почему?

Кенрик только заморгал, когда Нэш повернулся к нему, требуя ответа. Кенрик поспешно подобрал слова, старательно избегая упоминания о том, что на самом деле сказал ему Роберт.

— Де Массе и остальные малахи уже приближались к аббатству. У него не было времени...

— Времени? Да ему, чтобы убить вас, понадобилась бы секунда, не более. Столько же времени, сколько понадобилось бы для этого мне. — Нэш повернулся и снова стал ходить по комнате. — Нет, он не стал убивать вас по какой-то другой причине... но какой? Ах, ну конечно, он не стал! Он ведь человек принципов, человек чести! Человек, который не желал выступить против вашего отца из-за какой-то глупой клятвы, которую он дал семнадцатилетним мальчишкой! И все-таки он наверняка должен был сделать какую-то попытку...

Нэш замер на месте, и Кенрик увидел изуродованное лицо в профиль; отсветы огня в камине подчеркивали шрамы, делая лицо еще ужаснее.

— Он вам что-нибудь сказал?

Вопрос был задан рассеянно, словно не имел особого значения, и все же был страшнее всей ярости, которую обрушил на Кенрика Нэш.

Понимая, что притворство может его выдать, Кенрик ответил вопросом на вопрос:

— Что он мог мне сказать?

Нэш выслушал его, помолчал и повернулся к Кенрику спиной.

— Убирайтесь отсюда, пока я не забыл, зачем вы нужны мне живым. И если каким-нибудь невероятным чудом вам в руки снова попадет салти, вы немедленно привезете его сюда, ко мне. Вы поняли? Поняли?

Полный ярости и страха, Кенрик намеренно воздержался от ответа. Он просто повернулся и покинул галерею, громко хлопнув дверью.




Умывшись, переодевшись и поев, падающий от усталости де Массе наконец добрался до постели; комнату теперь освещали только тлеющие в камине угли. Откинувшись на подушки, де Массе взглянул на дверь, вспоминая стоявшего там Гилберта, слова которого словно продолжали звучать в темноте, впитываясь в стены и доски пола, скапливаясь в трещинах.

Де Массе постепенно охватывала паника, придавая мрачный оттенок каждой его мысли, не позволяя отвлечься от предмета, затронутого Гильбертом.

Его время почти истекло. Осталось, может быть, лишь несколько коротких месяцев, а зимняя непогода оставляет совсем немного возможностей действовать.

Следовало предпринять решительный шаг раньше, еще годы назад, когда была надежда добиться успеха и не попасться. Только тогда они и понятия не имели, насколько жизненно важным станет для них этот успех...

Оба они были слепы. Оба пострадали тогда, и оба оказались виновны в промедлении. Однако поиск выхода оставался именно его задачей — в конце концов, только он один мог что-то предпринять.

Де Массе натянул одеяло, спасаясь от холода, который, как убийца, прокрадывался в комнату. Да, выбора у него нет, а времени осталось мало. И все-таки пусть паника подождет до утра.




Глубокий снег приглушил все звуки, даже голоса солдат, с облегчением перекликавшихся, выезжая из ворот. Белое покрывало смягчало стук копыт коней, в тусклом сером свете утра королевский эскорт поворачивал на восток, к сулящей безопасность столице.

Нэш из окна своей спальни следил за стройными рядами солдат в мундирах, за остальными спутниками короля — такими, как де Массе.

Как всегда, поведение барона было безупречным. Соглядатаи Нэша в последние недели не сообщали ни о чем подозрительном. В поведении де Массе не было ничего, за что Нэш мог бы ухватиться, и все же у него сохранялось ощущение, что де Массе что-то затевает: слишком часты стали отлучки барона, которым не было объяснения, на слишком многие вопросы тот давал уклончивые ответы. К несчастью, возможности Теймара были ограничены. Колдовской силой слуга Нэша не обладал, так что должен был полагаться только на обыкновенную слежку, которой, когда дело касалось человека с талантами де Массе, было совершенно недостаточно. Более того, в распоряжении барона имелся отряд прекрасно обученных малахи: мужчин и женщин, вызвавшихся служить Нэшу, но выполняющих приказания только де Массе.

Проблема, казалось, была неразрешима: напав на де Массе, Нэш рисковал тем, что на него ополчится Даззир, если не все малахи. В обычных обстоятельствах Нэш никогда бы на такое не решился; однако сейчас он догадывался, что от него скрывает де Массе. Беда была в том, что одно дело — доказать это, и совсем другое — что-то предпринять...

Последние всадники выехали из замка, и тяжелая решетка ворот опустилась за ними. Легкая вибрация камня под ногами Нэша сказала ему, что железные прутья вошли в пазы. Тишину, окутавшую замок, можно стало, казалось, пощупать руками. Тучи нависли еще ниже, и все вокруг замерло в оледенелой неподвижности.

Роберт Дуглас вернулся.

Темная тень возникла перед Нэшем; он почти мог разглядеть своего врага, почти мог его коснуться. Дуглас был близко, но все-таки недостаточно близко... И он исцелился от своих ран и был в силах перемещаться по стране — Нэш мог об этом только мечтать.

И раз Дуглас действует открыто, раз позволил себе появиться перед Кенриком, значит, он гораздо дальше продвинулся в осуществлении своих планов, чем Нэш — своих.

Нэш глядел на снежные окрестности взглядом, пламя в котором, казалось, обжигало его собственные глаза.

Времени у него не осталось.

Весьма вероятно, что с Кенриком он перегнул палку. Мальчишка всегда жил в страхе, но это только взбадривало его, и раньше гневные вспышки Нэша лишь заставляли их обоих не терять бдительность. Теперь Нэш стоял перед выбором: помириться и снова привлечь Кенрика к себе, успокоить, сделать так, чтобы король пожелал оставаться его союзником, — или предоставить Кенрику самому расхлебывать кашу, которую тот заварил, и начать искать ему замену.

Впрочем, разве есть причина не делать то и другое одновременно?

Эндрю Ичерн, герцог Эйр, граф Элайта. Ему только четырнадцать, но столько же было и Кенрику, когда Нэш предложил ему союз. Если Кенрик воспитывался своим безжалостным отцом и перенял его коварство и жестокость, то Эндрю вырастили тетя и дядя: Белла и Лоренс приютили сироту и любили его, как собственного сына. Все донесения, которые получал Нэш, говорили о том, что мальчик мягок от природы, доброжелателен, искренне заботится об окружающих.

Хороший мальчик, именно такой, каким и должен быть сын Союзницы. Однако шпионить за ним оказалось дьявольски трудно. Нэш посылал своих людей в Мейтленд под видом слуг, но через неделю каждого под тем или иным предлогом оттуда выставляли, — без скандала, оскорблений или угроз. Никаких обвинений... иногда даже делались попытки пристроить этих «слуг» в другое место. Однако какова бы ни была причина, факт оставался фактом: своих соглядатаев Нэш в Мейтленде не имел. Ему оставалось только следить за Эндрю, когда тот оказывался при дворе.

Нэш придвинул кресло к столу и сел так, чтобы его бесполезная рука лежала перед ним — как напоминание.

За эти годы Нэш не один десяток раз испытывал Эндрю. Если мальчишка и имел колдовскую силу, она была погребена так глубоко, что никогда не проступала на поверхности. Нэш был уверен, что Эндрю — не колдун, несмотря на его странное поведение при первой встрече с Кенриком: совсем еще юный Эндрю как будто знал о колдовских способностях принца.

Трудно ли будет завладеть этим мальчиком и превратить его в орудие, в котором Нэш нуждается? Быстро ли удастся это сделать? И что в таком случае произойдет? Появится ли его мать из непроницаемой пустоты, в которой она скрылась?

О да! Непременно, и даже более того! Если он будет готов к встрече с ней...

Риск был огромен... также, как и возможный выигрыш. Нэш резко поднялся, отшвырнув кресло.

— Теймар!

Слуга появился немедленно, готовый выполнять приказы.

— Да, хозяин?

— Де Массе и Дюсан уехали вместе с королем, верно?

— Да, хозяин.

— Сколько в замке осталось малахи, на которых не наложены Узы?

— Двое, как всегда, хозяин.

Штучки де Массе, наглая демонстрация недоверия. Хотя Нэш поклялся, что не станет использовать кровь малахи для своего исцеления, де Массе приказал своим людям работать только парами, полагая, что в своем теперешнем состоянии Нэш не справится сразу с двоими.

Иллюзия, как и многое другое. Что ж, эту иллюзию он развеет: времени у него не осталось.

— Я получил донесение о том, что в одном из северных городов начались выступления против Гильдии. Отправь эту пару для расследования.

— Слушаюсь, хозяин.

— Потом пошли вслед за ними четверых лучших малахи, на которых наложены Узы. Я хочу, чтобы все выглядело так, будто людей де Массе убили горожане. На самом же деле нужно привезти их сюда, оглушив и связав, однако не одурманивая снадобьями. Понятно?

Подняв глаза, Нэш увидел, что Теймар нахмурился, — такое случаюсь редко.

— Понятно, хозяин, только...

— Только что? — пристально взглянул на него Нэш.

— Если барон де Массе узнает, что для исцеления вы воспользовались кровью малахи...

— Эти двое не настолько сильные колдуны, чтобы позволить мне полностью омолодиться. Их кровь лишь излечит мои раны, даст возможность ездить по стране. Де Массе может заподозрить истину, но точно знать ничего не будет, а не имея уверенности, не станет ничего говорить или делать. И что бы он ни подумал, я не могу больше позволить себе следить за событиями издали. Когда эти зловонные раны заживут, я смогу вернуться ко двору и лучше присматривать за королем. Как только ты передашь приказ людям де Массе, можешь заняться приготовлениями к переезду в Марсэй.

Глядя на Нэша широко открытыми глазами, Теймар спросил:

— Когда вы собираетесь отправиться?

Нэш упал в кресло, почти наслаждаясь болью и усталостью, которые испытывало его старое израненное тело. Еще несколько часов, и он, не обращая внимания на риск, получит все, что ему необходимо, от этих людей... людей, которые проявили большую доверчивость, чем следовало.

— Сразу же, как только я воспользуюсь кровью малахи, — улыбнулся Нэш. — Готовься к отъезду через четыре дня.




Глава 19


Жидкий утренний свет сочился сквозь залитые дождем окна и ложился на груды бумаг и листов пергамента, книг и свитков на столе Годфри, придавая им грязно-серый оттенок, еще больше заставлявший архидьякона ненавидеть то, чем ему приходилось заниматься. Изо всех сил стараясь преодолеть неприятное чувство, как делал это уже в течение двух недель, Годфри окунул перо в чернильницу и принялся переводить следующую строку.

Торопливый стук в дверь прервал его работу. Годфри поднялся из-за стола и распахнул створки. Перед ним стоял архидьякон Френсис, держа в руках поднос с чашками и чайником. Он вопросительно взглянул на Годфри.

— Я подумал, что вам это будет кстати.

— Спасибо. — Годфри отступил, позволив священнику пройти, и закрыл за ним дверь. Френсис поставил поднос на стол у камина, налил в чашку горячего чая и протянул Годфри.

— Как я заметил, вы снова пропустили утреннюю мессу. Годфри отпил из чашки и вернулся к своему столу.

— Я и так уже отстаю от расписания. У меня нет времени на...

— Вы в первую очередь священник, — мягко напомнил Френсис.

— И только во вторую — убийца? — Годфри поднял на собеседника глаза, покрасневшие от слишком многих бессонных ночей. Усталость плохо отражалась на его настроении, не говоря уже об укорах совести. — Вы же знаете, что случится с Бромом, если я не закончу работу к завтрашнему вечеру. Кенрик желает иметь новый устав к празднику Зимнего Солнцестояния. Я не хотел брать на себя ни эту работу, ни ответственность, — но король и епископ принудили меня. Я могу надеяться, что боги простят мне пропущенную мессу, хотя и не уверен, что они простят мне ту работу, которую я выполняю вместо нее. Не забывайте, Френсис, именно вы сказали мне, что я должен взяться за это дело.

Френсис стоял, сложив руки перед собой; капюшон сутаны несколько смягчал его суровые черты.

— Вы еще не говорили с Бромом, верно?

— Нет, не говорил, — бросил Годфри, закрыв на мгновение глаза, чтобы дать им отдых, потом виновато развел руками. — Простите меня. Вашей вины тут нет. Я еще не говорил епископу, чем занимаюсь.

Френсис кивнул, принимая извинение, и налил себе чаю.

— Когда бы собираетесь все ему сказать?

— Не уверен, что я вообще смогу это сделать. Френсис удивленно посмотрел на Годфри.

— Тогда как вы получите его подпись?

— Я... — Годфри посмотрел на бумаги, накопившиеся на его столе за то время, пока он переписывал законы церкви, касающиеся колдовства. — Я собираюсь его подпись подделать.

— Что! — Чашка выпала из руки Френсиса и разбилась вдребезги. Священник отскочил в сторону и вытаращил глаза на лужу; только потом он снова перевел взгляд на Годфри. — Уж не...

— Не сошел ли я с ума? Возможно. Не двигайтесь, я сейчас принесу тряпку. — Теперь, когда он признался в задуманном преступлении, Годфри почувствовал себя гораздо спокойнее, хотя и понимал, что несправедливо заставлять Френсиса разделить с ним этот грех.

Взяв с умывальника в углу полотенце, он вытер лужу, собрал осколки и положил на свой стол. Френсис подошел поближе и прошептал, чтобы никто не услышал:

— Я понимаю, почему вы хотите действовать таким образом, — но тогда новый устав не будет иметь законной силы! Мы выпустим закон, не основанный на...

— Бром просил меня сделать все именно так — хотя и ожидал, что все произойдет после его смерти. А теперь, если все же я... — Годфри сглотнул, преодолевая ужас, который испытывал от этих слов, — если все же я займу его место, я смогу узаконить новый устав собственной подписью. Уверяю вас, брат мой, иного способа сделать это нет. Бром верит, что погубит свою бессмертную душу, подписав закон, и будет обречен на адские мучения. Как могу я с этим спорить?

Френсис скрестил руки под нагрудником.

— Понятно. — Френсис рассеянно принялся бродить по комнате, задумчиво склонив голову. — В таком случае, когда будете готовы отослать бумаги, дайте мне знать. Я позабочусь, чтобы лекари и слуги ничего не говорили ему о том, что происходит. Как секретарь епископа, я могу проследить за тем, чтобы ни одна ненужная бумага к нему не попала, и перехватить любого посетителя, который пожелал бы обсудить с ним новости. Вам придется, впрочем, отвечать на все вопросы, пока другие помощники епископа не усвоят новый устав так же хорошо, как вы сами. А пока позвольте мне, как брату-монаху, просить вас постараться хоть немного отдохнуть. Я лично произнесу за вас все положенные молитвы, если вам снова понадобится пропустить мессу.

Годфри был тронут этой неожиданной поддержкой и испытал немалое облегчение. Слишком давно ему приходилось вести борьбу в одиночку, так что он даже забыл, что хотя некоторые секреты ему следовало хранить, вокруг было много людей, готовых прийти ему на помощь.

— Спасибо, брат мой, — хрипло пробормотал Годфри. — Я ценю вашу помощь.

Френсис в ответ улыбнулся, что нечасто с ним случалось, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.




Сквозь витражи базилики на пол падали мягкие разноцветные лучи света. Каждый витраж представлял собой изображение какого-то события из жизни богов, из которого верующие могли извлечь урок, унести с собой частицу божественного просветления. Окна базилики были знамениты на всю Люсару своей несравненной красотой и глубиной содержащейся в картинах мудрости, но Осберт, сидевший на своем месте, не мог вспомнить, чтобы он когда-нибудь раньше всматривался в них. Глубокие и яркие цвета несли ему успокоение. Хотя базилика не могла сравниться с резиденцией Гильдии, здание, на взгляд Осберта, обладало истинной красотой: гладкий камень стен, высокий купол над алтарем, чередование света и тени под арками... Здесь было достаточно воздуха, чтобы душа могла свободно дышать. Высокие колонны, украшенные позолотой и резьбой, были похожи на ноги великанов, поддерживающих потолок. Белые и красные квадраты камня пола казались прохладными и надежными, уютными и соразмерными. В базилике, полной материальных воплощений веры, царила атмосфера глубокомыслия и духовного очищения — того, чем не могла похвастаться резиденция Гильдии.

Сегодня базилика была полна молящихся, одушевленных искренней верой, следивших за праздничной службой с благоговением, которого Осберт в себе не находил.

Что было в вере такого, что она так захватывала своих последователей? Или эти толпы простых людей собрались здесь по той же причине, по какой явился и он сам, — чтобы не утратить надежду? Кенрик старался не показать, как ему скучно, большинство придворных тоже были заняты собственными мыслями; они явно явились сюда лишь ради приличия.

Осберт верил в богов, в священные деяния Серинлета и Минеи, которым посвящался сегодняшний день — праздник Зимнего Солнцестояния. В могуществе злого Бролеха он тоже ничуть не сомневался. Однако могут ли поклонение и молитвы людей привлечь внимание божеств? Или некоторые люди — короли или священники — пользуются большим влиянием на небесах?

А может быть, колдуны?

Богам известно, сколько молитв вознес Осберт за все эти годы — без всякой пользы. И очень скоро, во время ближайшей королевской аудиенции, ему предстоит убедиться в бесплодности своих самых недавних и самых горячих молитв.

Уж не в том ли дело, что он просит у богов не того, чего следует?



* * *





Эндрю изо всех сил старался сидеть во время мессы смирно, однако базилика, ее величие, колышущиеся тени, запах ладана смущали его. Его тревожили воспоминания о том дне, когда он оказался здесь впервые — когда его отец умер, а мать исчезла из его жизни.

Он мало что помнил о тех событиях, но все еще не забыл, как сидел на том же самом месте, с крепко держащей его за руку тетушкой Беллой с одной стороны и дядей Лоренсом — с другой. Оба они притворялись, будто в одном из гробов перед алтарем — останки Дженн и что они оплакивают человека, покоящегося в другом.

Все ненавидели его отца. Даже те, кто был больше других предан Тьежу Ичерну, вздохнули с облегчением, узнав, что он мертв.

Не выдержав, Эндрю в десятый раз переменил позу, за что и заработал недовольный взгляд сидящего рядом Кенрика.

— Еще несколько минут, кузен, и все кончится. Если я могу вытерпеть эту скуку, то и ты можешь.

— Прошу прощения, — прошептал Эндрю. Кенрик только угрюмо кивнул.

Курения густо клубились над паникадилами, которыми размахивали двое священников. В последний раз поклонившись, семеро архидьяконов повернулись и двинулись вдоль нефа к огромным западным дверям базилики, которые распахнулись перед ними.

Вместе со всеми молящимися Эндрю поднялся на ноги и направился к выходу, держась на шаг позади короля. Ему не терпелось выйти из базилики и оказаться на свежем воздухе.

Снаружи было холодно, но солнце светило, и на площади уличные торговцы уже устанавливали свои палатки, готовясь к вечернему празднеству. Эндрю знал, что не следует радоваться предстоящим развлечениям, — в конце концов, праздник был религиозным, — но что-то в атмосфере было такое, перед чем он не мог устоять. Он чуть не подпрыгивал от нетерпения разделаться со своими официальными обязанностями и окунуться в веселье лучшей части дня.

— Ох, отправляйся, — вздохнул Кенрик. — От одного взгляда на тебя я начинаю чувствовать себя старым.

— Насколько старым? — ухмыльнулся Эндрю.

Кенрик наклонился над ним и с шутливой угрозой произнес:

— Вот я сейчас пересчитаю свои года хлыстом по твоей спине!

— Ухожу, ухожу! — Эндрю поклонился и нырнул в толпу. Теперь, когда он не был в королевской свите, двигаться было трудно, но он решительно проталкивался к восточной двери базилики, где по традиции архидьяконы благословляли всех желающих: он хотел увидеться с Годфри.

Архидьякон увидел приближающегося Эндрю, и его длинное лицо озарилось улыбкой, одновременно ироничной и радостной.

— Что ж, вам давно пора повидаться со мной. Я уж думал, что вы решили променять старых друзей на новых.

— Каких новых? — Эндрю озадаченно посмотрел на Годфри.

— Уж не хотите ли вы сказать, что не завели новых друзей?

— Э-э... нет. — Признание прозвучало тихо. Мальчик поспешно переменил тему: — Вы знаете, что отец Джон... на некоторое время нас покинул?

— Вот как? — Блеск глаз выдал интерес Годфри, хотя тон его оставался небрежным и не привлек бы внимания случайного слушателя. — Желаю ему удачи. Я всегда молюсь за него.

Эндрю приложил все усилия, чтобы выражением лица дать Годфри понять, что отец Джон отправился во Фланхар в надежде увидеться с епископом Маккоули. Через несколько секунд Годфри медленно кивнул и широко улыбнулся, и Эндрю понял, что добился своего.

— Как поживают ваши тетушка и дядюшка?

— Хорошо, спасибо.

— Увидим ли мы их этой весной при дворе?

— Насколько мне известно, они собираются приехать, да. — Эндрю понизил голос. — А как епископ Бром? Я слышал столько разных мнений о его болезни!

— Я не врач, — ответил Годфри, — а потому мало что могу вам сказать, за исключением одного: лучше ему не становится.

— Ох, мне очень жаль.

— Я знаю, сын мой. И все же вы должны... — Годфри оборвал фразу, глядя поверх плеча Эндрю. — Доброе утро, милорд проктор.

Эндрю обернулся с любезной улыбкой.

— Приветствую вас, милорд проктор. — Осберт отвесил ему почтительным поклон.

— Ваша светлость, позвольте поздравить вас и ваше семейство с праздником Зимнего Солнцестояния.

— Спасибо. — Эндрю подумал, что ему следовало бы остаться, задавать вопросы о новых законах, узнать о том, что происходит в Гильдии, но во взгляде Осберта было что-то столь угрожающее, что он не решился. — Простите меня, господа. Меня ждет король.

Эндрю видел, что Годфри уловил неискренность в его голосе, но его это не задело. Впрочем, мальчика влекли более интересные вещи, чем политика. Улыбнувшись архидьякону и проктору, он двинулся в сторону палаток, принюхиваясь к доносящимся оттуда аппетитным запахам.




— Я ему не нравлюсь, да?

Годфри посмотрел на Осберта, удивленный таким признанием и еще больше тем, что проктора занимает отношение к нему Эндрю.

— Этого я не знаю. Эндрю ничего про вас не говорил.

— Он поспешил уйти. И видите, рядом с Кенриком его нет. Может быть, дело как раз в этом: он слишком близок к королю и знает его отношение ко мне. — Осберт помолчал, глядя вслед Эндрю. — Странно: мальчик не кажется мне подходящей компанией для Кенрика.

— Вы хотите сказать, что он не глуп и не апатичен? Осберт рассмеялся, чего Годфри не замечал за ним уже очень давно, потом тяжело вздохнул.

— Мне нужно поговорить с вами. Наедине.

— Сейчас?

— Да, сейчас.




Сквозь толстые каменные стены ризницы доносился лишь глухой шум. Несмотря на морозную погоду, праздник Зимнего Солнцестояния всегда доставлял Годфри радость, и возможность служить мессу в отсутствие Брома, портившего ему все удовольствие, только делала его более светлым. Годфри чувствовал себя обновленным и сильным, готовым встретить все, что ему готовит новый год. Почти все...

Он запер дверь и направился к столу со священными сосудами. Осберт следил за ним взглядом; на лице его не осталось и следа недавней улыбки.

— Что случилось? — Годфри осторожно снял с шеи серебряную стелу и, по обычаю поцеловав, положил на стол.

— Когда вы отдавали Кенрику новый церковный устав, что он сказал?

— Почти ничего. А в чем дело?

— Не знаю. Он очень изменился с тех пор, как вернулся. Разве вы не заметили?

— Я мало с ним виделся. — Годфри снял вышитый стихарь и положил рядом.

Осберт молча следил за ним, потом голосом, в котором звучали и суровость, и неуверенность, сказал:

— Я хочу, чтобы вы рассматривали то, что я сейчас скажу, как исповедь.

Годфри замер, широко раскрыв глаза.

— Исповедь? Что ж, вы не исповедовались с прошлого... — В последний раз такую просьбу он слышал от де Массе.

— Нет, мне не нужно исповедоваться... ну, может быть, и нужно, но дело не в этом. Я просто хочу, чтобы вы дали мне самую торжественную клятву, что никому не откроете того, что я вам скажу. Если же откроете... боги мне свидетели, тогда я наверняка погиб.

Годфри взглянул в запавшие глаза, горевшие лихорадочным огнем.

— Конечно. Как пожелаете.

Осберт, казалось, был не в состоянии преодолеть сковывающее его напряжение. Его пальцы начали выбивать дробь по столу.

— Через несколько минут я... Меня ждет Кенрик. Ждет, что я передам ему кое-что. Перевод. Я не знаю, где он взял исходные обрывки текста, но они очень древние, и я...

Осторожно приблизившись, Годфри мягко коснулся руки проктора. Ему редко случалось видеть человека в таком волнении.

Осберт счел жест Годфри ободряющим и продолжал:

— Я думаю, что он украл их у Нэша. Сомневаюсь, чтобы Кенрику... да и вообще кому-нибудь... полагалось о них знать.

— Почему вы так считаете?

— Потому что я переводил что-то вроде пророчества. Там полно слов, которые я не могу разобрать... но предрекаются ужасные бедствия, если некто, называемый... — Осберт сглотнул и хрипло докончил: — Называемый Темным Ангелом сумеет победить.

Рука Годфри упала, шок пригвоздил его к месту. Слишком многие части головоломки заняли свои места... Все его праздничное воодушевление испарилось перед ужасной истиной.

— Темный Ангел... Ангел Тьмы? Милосердная Минея! Годфри отвернулся, мысли его путались. Однако Осберт еще не закончил:

— Я перевел все как можно лучше, но все же остаются вещи, которых я не понимаю. Я приготовил более краткий вариант для Кенрика. Я не представляю себе, что он собирается делать с ним, но сомневаюсь, чтобы, если он узнает все полностью, это привело бы к добру. Как вы думаете? Или мне следует отдать ему все?

Вот уже двадцать, а то и тридцать лет отшельник из Шан Мосса и дюжина других, менее известных пророков предрекают появление Ангела Тьмы, который разорвет церковь надвое, а также явление Минеи, которая, воплотившись в человека, возглавит войну против колдовства. Однако невозможно было судить, насколько эти предсказания передаются точно, не искажаются ли.

А вот Нэш знал. Он всегда это знал.

— Годфри!

Архидьякон не мог не признаться в своем страхе. Стиснув руки, чтобы скрыть дрожь, он сказал:

— Сообщите Кенрику как можно меньше. Раз он потребовал от вас такой клятвы хранить секрет, вероятно, он не рискнет обратиться к кому-то еще, чтобы получить лучший перевод. Кроме того, вне Гильдии вряд ли найдется кто-то, обладающий достаточными знаниями. Сомневаюсь, чтобы Кенрик смог совершить что-то ужасное, если узнает пророчество, но лучше на это не рассчитывать. А потом...

— Что?

Годфри решительно поднял голову: он понимал, чем рискует.

— Вы должны сообщить новость... Роберту Дугласу. — Выражение лица Осберта почти не изменилось; тусклый свет из окон не мог сделать его еще бледнее, чем он был. Он только отвел глаза.

— Значит, вы видите выход в этом?

— Выход? Я не знаю, выход ли это. Почему выдумаете, что мне что-то известно, Осберт? — Годфри сделал шаг вперед и стиснул руку проктора. — Все это превосходит наше с вами понимание. У нас нет ни силы, ни власти бороться со злом, — но он ими обладает. Вы должны снабдить его всем оружием, которое попадет вам в руки, иначе вы затрудните ему победу.

— Что будет, если он победит? — прошипел Осберт. — Станет ли нам лучше, чем сейчас?

— А может ли нам быть хуже?

— О да, уверяю вас, может. — Осберт отнял руку и стал ходить по ризнице. — Вы не знаете Нэша так, как его знаю я. Он такое сулил, такое делал... вы просто не представляете себе, о чем говорите. Нет, я не могу... — Осберт остановился, тяжело дыша. К Годфри он не повернулся, словно боясь того, что может увидеть. — Может быть, вы и правы... но если вы ошибаетесь, а прав был Вогн, и Роберт и Нэш — союзники...

— Они не союзники, уверяю вас!

Осберт наконец обернулся; глаза его были полны печали. Он не сделал попытки выяснить, откуда Годфри так много известно про Роберта. Вместо этого от прошептал:

— Они оба колдуны, Годфри. То, чего хотите вы, противоречит всему, чему меня учили. Я просто не могу... доверять, как это делаете вы. Мне не хватает веры. Простите меня.

С этими словами проктор отпер дверь и вышел. Через мгновение ничто не напоминало о том, что он был в ризнице, кроме удаляющихся тяжелых шагов.




Звон стали о сталь сопровождался радостными воплями толпы. Хриплый крик заставил ее замереть в предвкушении. Порыв ветра, бросивший опилки с земли в глаза одному из бойцов, вызвал общий вздох сочувствия. Зрители вели себя как одно существо, одушевляемое одними и теми же чувствами.

Кенрик стоял на балконе, опершись руками без перчаток на камень балюстрады, и смотрел вниз. Яркие факелы освещали двор, бросая желтые отблески на темный гранит стен, придавая особую отчетливость лицам, выступающим из тьмы. Схватка продолжалась: двое искусных воинов с севера, из Садлани, со своими кривыми клинками и пестрыми одеждами вызывали горячий интерес. Противники кружили по площадке, каждый из них был уже ранен. Кенрик хотел, чтобы бой продолжался до гибели одного из воинов, однако церковь неодобрительно относилась к такому исходу на празднике, посвященном милосердной Минее.

От криков толпы у Кенрика разболелась голова. Его приятели, или, точнее, молодые люди, служившие ему из страха или корысти, расположились в креслах вокруг столов, расставленных на балконе; кто-то следил за поединком, кто-то пил, кто-то играл в кости.

И зачем только они ему нужны?

Кожа под камзолом, там, куда он спрятал листы с переводом Осберта, горела. Кенрик успел только мельком прочесть его, прежде чем пришлось спрятать драгоценный пергамент от этих никчемных бездельников.

Пророчество. Тайна, которую Нэш от него скрывал. Нечто, называемое Ключ. Люди, именуемые Врагом и Союзницей. Записям тысяча лет или больше, сказал Осберт. Однако в записях оказались пропуски, слова, которых Осберт не знал, о значении которых мог только гадать. Никакие угрозы не могли заставить его сказать больше, так что оставалось поверить в то, что проктор не лукавит, — он ведь известный трус.

Необходимо что-то предпринять. Одно дело просто знать, что у Нэша есть цели, есть планы, участия в которых Кенрика не предусматривается... Да и хочет ли он участвовать? Хочет ли помешать Нэшу получить желаемое? Стоит ли пытаться вырвать добычу, какова бы она ни была, из рук Нэша?

А если он не вмешается, если ничего не предпримет, если даст Нэшу волю, и тот достигнет того, что считает своим предназначением, — что тогда будет с Кенриком?

Выживет он или погибнет?

— Сир!

Откуда-то слева, где не было никого из веселящихся шалопаев, донесся спокойный голос. Подняв глаза, Кенрик увидел своего кузена, протягивающего ему кубок.

— Что это?

— Мед. У вас ведь болит голова? 

— Да.

— Моя тетушка всегда говорит, — пожал плечами Эндрю, — что этот напиток делает чудеса. Она заставляла меня пить его, когда в прошлом году я упал с лошади и ударился о дерево, помните?

— Насколько я помню, — ответил Кенрик, беря кубок, — ты не только ударился о дерево, но и свалился в болото.

— Э-э... да, это именно тот случай, — невинно глядя на короля, согласился Эндрю. — И уверяю вас, мед пошел мне на пользу. Тетя Белла говорит, что тело легче принимает его, чем эль или вино.

Когда новый крик, раздавшийся во дворе, вонзился в уши Кенрика, он поспешно сделал глоток; к его удивлению, напиток с легким привкусом лимона оказался совсем не таким сладким, как он ожидал. Озадаченно нахмурив брови, Кенрик выпил все до дна.

— Что там намешано?

— Понравилось?

— Приходилось пить лекарства и похуже. — Кенрик вернул Эндрю кубок. — Посоветуй своей тетушке быть поосторожней. Ей не следует забывать, что заниматься целительством — против установлений Гильдии.

— Ох, — поспешил объяснить Эндрю, — это же вовсе не снадобье. Мед оказывает такое же действие, как теплое молоко при бессоннице.

— Теплое молоко? — рассмеялся Кенрик. Хотя кузен провел половину жизни здесь, при дворе, другая ее половина была полна радостями деревенской жизни, теплом родственной любви, которую Кенрику даже трудно было себе представить. Эндрю был словно окутан облаком наивной невинности, у него всегда наготове оказывалась дружеская улыбка и сочувствие любому, кто в нем нуждался. Странные качества для человека, живущего в этом опасном мире... Случалось, что Кенрик испытывал соблазн стереть искреннюю улыбку с лица мальчика, открыть ему жестокие реальности жизни, однако такие мысли никогда не занимали его долго. — Теплое молоко годится для стариков и младенцев.

Эндрю не обиделся. Он никогда ни на что не обижался. Он просто пожал плечами и стал смотреть во двор. В другом его конце играли музыканты, за открытыми воротами выступали жонглеры и фокусники.

Кенрик от всей души пожелал, чтобы они поскорее убрались подальше.

— Как теперь ваша голова, сир?

Нахмурившись, Кенрик обернулся к кузену. К его удивлению, головная боль почти совсем прошла.

— Ты уверен, что в напитке не было никакого снадобья?

— Никакого, сир, — ухмыльнулся Эндрю. Он выглядел очень довольным собой, и Кенрик, несмотря на мрачное настроение, не нашел в себе сил сказать что-нибудь резкое. Пусть хоть кто-нибудь повеселится сегодня вечером.

Рев толпы обозначил конец одной схватки и начало новой.

— Вы ни о чем не хотите поговорить?

— Нет, — покачал головой Кенрик. — Не сейчас. Я ведь велел тебе не спрашивать. Я буду с тобой разговаривать, когда сочту нужным.

— Конечно, сир. Прошу прощения.

— Проклятие, Эндрю! — Кенрик выпрямился, но Эндрю уже попятился назад; хотя он сделал всего один шаг, этого оказалось достаточно, чтобы Кенрик запнулся.

Все его придворные, да что там, вся страна трепещет перед ним. Все, кроме этого мальчика, его кузена. Он был, если говорить точно, сыном двоюродного брата его отца, но более близких родичей у Кенрика в Люсаре не было. Если только ему не удастся уломать Тирона и получить в жены принцессу, Эндрю так и останется единственным, на кого он может полагаться, сколь бы хрупкой ни была эта связь. У него ведь нет надежного, связанного Узами Теймара для услуг, нет могущественных союзников — малахи. Он только и имеет, что подданных, которые боятся и презирают его, придворных, которые не смеют противоречить, умирающего епископа, трусливого проктора — и этого четырнадцатилетнего мальчика, который никогда не делал ему ничего плохого и который искренне старается ему помочь.

Кенрик часто думал, что нет ничего столь ненавистного, как одиночество...

В любой другой день он позвал бы де Массе и приказал устроить ему любимые тайные развлечения, но на этот раз едва ли они доставили бы ему удовольствие. Он слишком устал, ему опротивела вся эта дурацкая игра... а грудь ему жгла необходимость принять какое-то решение насчет пророчества.

Со вздохом Кенрик обнял Эндрю за плечи — только так король мог позволить себе принести извинения. Потом он попросил мальчика принести ему еще один кубок меда и удалился в спальню, надеясь, что темнота принесет ему покой.




Некоторое время после ухода Кенрика Эндрю оставался на балконе. Уйти оттуда он не смел. Он знал, что все на него смотрят, спиной чувствовал любопытные взгляды.

Придворные, все как один, ненавидели его. Ему ставили в счет его родство с королем, его молодость, и главное — его непринужденные отношения с человеком, перед непредсказуемыми капризами которого сами они трепетали.

Внутренне Эндрю корчился от собственной опрометчивости — внутренней потребности протянуть руку дружбы человеку, который в союзе с Нэшем. Он никогда не мог объяснить этого ни матери, ни Мике, но и удержаться тоже был не в силах. Кенрик был похож на губку, он, Эндрю — на живительную влагу. Потребность существовала, и у Эндрю не оставалось выбора: он должен был дать Кенрику все, что только мог. Пусть в результате он чувствовал себя совсем больным, пусть сама близость Кенрика вызывала в тайных глубинах его разума пугающие образы... Сегодня его будут мучить кошмары, но что значит бессонница, если ему удалось умиротворить один из жестоких порывов короля.

Его собственная голова начала болеть, но Эндрю не пошел добывать мед для себя. Ему напиток не помогал, он действовал только на тех, кому он его приносил. Пожелав доброй ночи тем, кто все еще продолжал на него таращиться, Эндрю быстро и бесшумно ускользнул с балкона.




Густые облака, теплые и уютные, клубились вокруг него, как бывает только во сне. Спал ли он сейчас? Спал ли, погруженный в глубины небытия, где он мог заставить свое тело выполнить любой приказ, где ум его был острым и живым, силы бесконечными, где он мог отразить любую угрозу, от кого бы — врага или друга — она ни исходила, и где он не страдал от одиночества: рядом с ним шел отец, делясь с ним своей силой, а вовсе не теми слабостями, которые в конце концов убили его.

В этом месте, созданном им для себя, было темно. Совсем темно и ужасно холодно... Однако темницу он создал собственными руками, вырубил из камня, слишком древнего, чтобы вдохнуть в него жизнь; он настолько ослабел, что мог лишь проливать кровь и насыщать живущих в нем демонов с черными глазами, которые были всегда так голодны...

Они явились за ним, когда он был еще ребенком, не старше того мальчишки, который теперь оставался его единственным другом... Не потеряет ли он этой драгоценной дружбы, если тот увидит демонов, никогда теперь не покидающих его? Странно, если они всегда рядом, значит, он не одинок? Или наоборот, они и делают его одиноким? Демоны вырвались на свободу, когда он был слишком молод и слаб, чтобы обуздать их, вырвались и сожрали его любовь к матери, так что когда у него на глазах мать убили, его это огорчило не больше, чем мимолетный сон — сон вроде того, что снится ему сейчас... впрочем, нет, сейчас ведь он не спит...

Не спит!

Кенрик испуганно втянул воздух, потом затаил дыхание, прислушиваясь... только сердце его колотилось так громко, что ничего расслышать не удавалось. Глаза его были широко раскрыты и в ужасе обшаривали темные углы спальни.

В спальне он не один! Кто-то, что-то здесь, рядом, и Кенрик не смел пошевелиться...

— Ах, мой король, я, кажется, разбудил вас.

Тело Кенрика забилось, как в кошмаре, когда никак не удается проснуться, потом молодой король сжался в комок, натянув на себя одеяла, как будто они могли защитить его от этого настоящего, живого демона.

— Нэш! — хрипло прошептал Кенрик. — Проклятие, что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? Что... Как вам удалось проделать весь путь от Рансема? Я думал, вам не под силу путешествовать...

Спальня озарилась светом, не слишком ярким, но все же заставившим Кенрика на мгновение зажмуриться. Горящая свеча приблизилась, ее сопровождали уверенные шаги... У постели, высоко подняв свечу, остановился Нэш.

Сердце Кенрика перестало биться.

— Простите меня. — По лицу Нэша, на котором не было ни единого шрама, расплылась улыбка. — Я хотел вас удивить, но, похоже, моя попытка оказалась не ко времени. Пожалуй, следовало подождать до утра.

Боль в груди заставила Кенрика снова начать дышать, хрипло и неровно. Он знал, что рот его открыт, и не мог отвести взгляда от стоящего перед ним человека. В глаза ему бросались черты, которые он считал утраченными навеки: глаз, когда-то выжженный, смотрел так же зорко, как и другой, неподвижно висевшая раньше изувеченная рука теперь поднимала свечу...

Нэш излечил свои раны. Удалось ли ему возродиться полностью?

Кенрика чуть не вырвало. Он проглотил жгучую желчь и слепо зашарил по столику у кровати, на котором оставил кубок с медом. Только осушив его, он сумел сесть на постели.

— Что вы совершили?

— Думайте не о том, что я совершил, а о том, чего мне еще не удалось. — Нэш поставил свечу на стол, придвинул кресло и сел, положив на колени сумку. — Это всего лишь промежуточная мера, дающая возможность перемешаться и заняться срочными делами, которые нельзя больше откладывать. Мне все еще предстоит возродиться полностью, вернуть себе могущество, но пока годится и то, что есть. Кроме всего прочего, теперь я смогу больше времени проводить при дворе, помогать вам.

Кенрик моргнул и нахмурился.

— Помогать мне? В чем?

— Да в чем угодно. Заполучить девчонку Тирона, например.

Пророчество! Вопрос опасно затрепетал на языке Кенрика, но ему удалось его проглотить. Нет, еще нельзя... Нельзя до тех пор...

— А чтобы отпраздновать мое возвращение в Марсэй, я привез вам небольшой подарок. — Нэш сунул руку в сумку и вытащил шар, большего размера, чем предыдущий, и пульсирующий энергией, которую Кенрик ощутил даже издали.

Несмотря на все страхи, несмотря на мучившие его ночами кошмары, шар влек Кенрика к себе, и тошнота сменилась дрожью предвкушения.

— Это... то, что я думаю?

Нэш кивнул, еле заметно улыбнувшись.

— Я был, пожалуй, излишне суров с вами из-за этой неудачи с салти. Я сам виноват, что не обучил вас лучше. Если вы готовы меня простить, я поделюсь с вами кровью, чтобы исцелить вас от наиболее заметных повреждений. Если, конечно, вы больше не желаете...

— Нет! — Кенрик рванулся к шару, но остановился, пристально глядя на Нэша. — Нет, хочу!

— Прекрасно. Ложитесь и сложите руки на груди. — Нэш вложил шар в ладони Кенрика, и тот сразу же ощутил резкую потерю сил, заставившую его прикрыть глаза. — Вам больше ничего не нужно делать. Просто позвольте себе уснуть. Утром шрама на лице не будет, а вы почувствуете легкую усталость, только и всего. Еще через день вы станете бодрее, чем когда-либо. Вот так, позвольте глазам закрыться. Вам следует доверять мне, мой король. Я о вас позабочусь.




Хотя утро оказалось теплым для середины зимы, Осберт не мог совладать с дрожью, которая пробегала по спине и, казалось, собиралась ледяным комком в животе. Даже десятилетия опыта придворной жизни не могли стереть выражения изумления и ужаса, с которыми он смотрел на молодого человека, небрежно развалившегося за столом, потягивая медовый напиток и с аппетитом обгладывая ножку цыпленка.

— Разве это не чудо, Осберт? — Кенрик вонзил зубы в хрустящий хлебец, прожевал и потянулся к новому блюду. В спальне никого не было, слуг и пажей король прогнал, чтобы принять проктора наедине. — Я уже отдал архидьяконам распоряжение отслужить благодарственную мессу. Когда они уходили, начались даже разговоры о том, что это дар Минеи, поскольку случилось в ее праздник. Я и в самом деле чувствую на себе благословение богини, раз она снизошла к моим мольбам. Налейте себе вина, Осберт, пока не свалились под стол от изумления.

С трудом оторвав взгляд от лишенного шрамов лица, проктор потянулся к графину. Вино он выпил залпом, едва не подавившись. Кенрик, казалось, ничего не заметил.

— А теперь вернемся к тому, что мы вчера обсуждали.

— Да? — Осберт поднял глаза на короля и тут же об этом пожалел. Исчез не только уродливый шрам на щеке Кенрика, молодой человек выглядел здоровее и сильнее прежнего. Проктор с отвращением и гневом подумал о том, что могло быть истинной причиной перемены.

— Да. — Кенрик, отправив в рот ломтик груши, посмотрел на Осберта с ласковой улыбкой. — Не могли бы вы в ближайшие дни позаботиться о том, чтобы в тавернах тут и там начали шептаться о пророчестве?

— Сир! — растерянно нахмурился Осберт.

Кенрик сделал еще глоток, переплел пальцы и начал объяснять:

— В том переводе, который вы мне представили, — я прочел его несколько раз, — речь идет о том, что некто, именуемый «Враг», каким-то образом должен бороться с Ангелом Тьмы. Я хочу, чтобы пошли слухи о том, что я и есть этот Враг. Народ должен поверить, что я — единственная защита от того зла, которого он страшится. Однако сделать это нужно ловко, вы же понимаете. Не должно быть и намека на то, что за слухами стоим мы с вами. Можете вы это для меня сделать?

Подавив желание поднять глаза к небу, Осберт ответил:

— Да, сир, могу.

— Прекрасно. Это все.

Осберт поставил кубок, поклонился и двинулся к двери, но следующие слова Кенрика заставили его замереть на месте.

— Только помните, все нужно проделать умно и в полной тайне. Теперь, когда Нэш вернулся ко двору, я не могу рисковать.

Осберт выскочил из королевской спальни и еле добежал до ближайшей уборной, где его и вырвало. Физически ему полегчало, но никакие доводы, которые приводил его рассудок, не могли помешать ему дрожать всем телом.

Нэш вернулся...




Глава 20


Из окна своей спальни Эндрю мог видеть лишь край тучи, наползающей на утреннее небо, но выйдя в гостиную, он оказался лицом к лицу с непогодой во всей красе; казалось, метель рвется в комнату, как свора гончих, почуявших кровь. Оставалось лишь молить богов о милосердии, поскольку ехать ему все равно было нужно. Эндрю даже не решался гадать, далеко ли на юг ему удастся уехать в такую пургу. Однако времени терять было нельзя: завтра он должен встретиться с Микой, а потом добраться до дому, где его будет ждать мать. Никакая непогода не могла его остановить.

— Ваша светлость! Конь оседлан, и эскорт ждет вас. Эндрю отвернулся от окна и взял из рук пажа плащ. Ему ужасно не терпелось выехать из города, и он с трудом сдерживался, чтобы не припуститься к воротам бегом. Однако за все годы, проведенные в Марсэе, он ни разу не поддался искушению и не собирался делать этого сейчас.

— Иду.

Мальчик поклонился и побежал вперед, по широким лестницам, длинным галереям с каменными полами, через еле освещенные, таинственно выглядящие залы.

Не обращать внимания на слухи, которыми был полон замок, оказалось совершенно невозможно. За последние две недели, даже если Эндрю не слышал шепота, в глазах встречавшихся ему людей он читал то презрение, скрытое за улыбкой, то опасение — не шпион ли он, то надежду — вдруг он скажет, что все случившееся — неправда.

Однако сказать так он не мог. Эндрю собственными глазами видел, как видели и все придворные, лицо, которое раньше было изуродовано шрамом, а теперь стало гладким, как новое.

От взглядов, которые кидали на него, Эндрю уклониться не удавалось, хотя он и старался не вступать в разговоры. От него как от кузена Кенрика ожидали объяснений, подтверждения или опровержения слухов. Эндрю ясно чувствовал разочарование придворных, когда они обнаруживали, что он знает не больше их.

И вот Эндрю вышел из замка на двор, залитый лучами солнца, яркими и веселыми, словно бросающими вызов приближающейся снежной буре. Эскорт ждал Эндрю в дальнем конце двора, не смешиваясь с охраняющими замок стражниками. Людям Эндрю тоже не терпелось скорее уехать. Мейтленд обещал спокойный приют посреди царящего вокруг хаоса.

Эндрю, как только услышал о первых слухах, постарался узнать как можно больше. Стараясь не привлекать к этому внимание, он разослан своих людей по рынкам и тавернам, но их донесения лишь рождали в нем новые страхи.

Пророчество...

Кенрик приказан отслужить благодарственную мессу, на которой были вынуждены присутствовать все придворные. Ему было даровано чудесное исцеление, его лицо очищено от полученных в битве шрамов, — хотя Эндрю и не знал, откуда на самом деле на лице Кенрика взялись шрамы. Так или иначе, мессу отслужили, молитвы вознесли... и тут-то и поползли слухи.

Пророчество говорило о темном зле, угрожающем Люсаре, и о человеке, рожденном ему противостоять. Благодаря только что случившемуся чуду Кенрик был, казалось, готов сыграть роль и святого, и заступника. Люди, измученные тяготами и страхом, были рады возложить надежды на кого угодно.

Пребывание в стенах Марсэя сделалось для Эндрю невыносимым. После двух недель пересудов, подогреваемых пламенем недовольства, рано или поздно начались бы беспорядки, и Эндрю вовсе не хотел оказаться рядом, когда это случится. Кроме того, было необходимо сообщить новости матери и Финлею.

Они наверняка захотят узнать, каков источник слухов о пророчестве... а также куда исчез Осберт, поскольку никто не видел его с того дня, когда с Кенриком произошло чудо.

Эндрю пересек двор, кутаясь в плащ и натягивая на руки теплые перчатки. Подгоняемый нетерпением, он вскочил в седло и выехал из ворот замка.

Черные тучи впереди клубились, с каждым мгновением становясь более темными и угрожающими.




Буря разразилась сразу, как стемнело. Роберт едва успел соскочить с коня, когда налетел первый шквал. Он поскользнулся в уже глубоком снегу, подвернул йогу. Руки в обледенелых перчатках не удержали узду, и конь взвился на дыбы, в испуге выкатив глаза. Почти ничего не видя в снежной круговерти, Роберт кинулся вперед и успел ухватить волочащиеся по земле поводья, потом заставил коня вытащить себя на дорогу, так что теперь по крайней мере мог определить, где находится.

Он рассчитывал, что у него есть еще по крайней мере час до начала ненастья. Деревня, которую он миновал, лежала отсюда в целой лиге, до другой оставался целый день пути.

— Проклятие!

Роберту не оставалось ничего другого, как пересечь гряду холмов и спуститься по восточному склону. Там имелся хорошо ему известный заброшенный амбар. Сейчас важнее всего было найти убежище.

Он обернул поводья вокруг одной руки, а другой натянул пониже капюшон плаща. Вглядываясь в сгустившуюся темноту, он мог только надеяться, что острое зрение позволит ему не сбиться с дороги.

Заблудиться нельзя — на это нет времени: если он упустит свой шанс сейчас, другая возможность может представиться только через месяцы, а ни сил, ни терпения на новое ожидание у Роберта не было. Он и так уже ждал больше, чем обычно выпадает человеку.

Холод заползал под одежду, лишал чувствительности ноги, руки, лицо. Старая рана в боку разболелась и, должно быть, опять начала кровоточить. Позже можно будет усмирить боль снадобьем, но с каждым разом на заживление требуется все больше времени...

Роберт упорно шел вперед, пока наконец его протянутая вперед рука не коснулась чего-то — деревянной стены. Глубоко вздохнув от облегчения, Роберт двигался вдоль стены, пока не нащупал дверь. Распахнув ее, Роберт завел внутрь коня.

Колдовской силы на то, чтобы зажечь свет, у Роберта уже не осталось, но как только он стряхнул с ресниц снег, стало возможно что-то разглядеть. На земляном полу валялась гнилая солома, в дальнем конце помещения пылились клетки для кур, под потолком виднелась голубятня. Все было пустым, как Роберт и помнил. И все-таки здесь было сухо, а главное, можно было укрыться от ветра, хоть тот и сотрясал ветхие стены. Роберт расседлал коня и принялся растирать его пучком соломы; заодно удалось немного согреться и самому. Найдя пустое ведро, Роберт наполнил его снегом и обхватил ладонями. Потребовалось несколько минут, чтобы колдовская сила растопила снег... Роберт напился сам и напоил коня, потом свернулся в углу, закутавшись в единственное одеяло и плащ.

Ему случалось спать в гораздо более удобных постелях, но никогда еще отдых не был ему так необходим.



* * *





Он узнал свой сон сразу же. Перехватывающая дыхание боль в боку, погоня за Нэшем... Каждый шаг был битвой, которую необходимо выиграть, каждая секунда — сражением. Когда же это кончится? Когда он наконец сможет остановиться, прекратить борьбу, когда обретет забвение?

Роберт упал на колени, руки его погрузились в жидкую грязь поля битвы. Где-то позади в чаще Шан Мосса завывал ветер, нашептывал обещания, которые невозможно выполнить.

— Роберт... — Рука, коснувшаяся его плеча, заставила его задрожать. Подняв глаза, он обнаружил стоящую рядом с ним на коленях Дженн. Ее синие глаза в странном свете, заливавшем все вокруг, казались фиолетовыми. — Роберт! Вся твоя боль — это только демон! Он нереален! Ты должен поверить в это. Ты должен поверить мне.

Но ведь она же предала его! Как он может ей верить?

— Пожалуйста, Роберт... — Ее голос стал далеким, Дженн повернулась к Нэшу, как то и предрекало пророчество... — Прошу тебя, пойми!

Роберт рванулся вперед, пытаясь схватить Дженн, но его рука наткнулась на ледяной камень; пальцы оказались ободраны. Роберт открыл глаза и сел. Немедленно старая рана напомнила о себе так громко, что он не сдержал стона.

Было все еще темно, но ветер немного утих. Конь дремал, полузакрыв глаза и изредка переступая с ноги на ногу.

Уснуть снова Роберт не рассчитывал. Вместо этого он сунул руку в седельную сумку и вытащил сверток, упрятанный на самое дно. Тяжелый округлый предмет излучал легкое тепло.

Роберт сопротивлялся наступлению этого момента. Что за глупость! В конце концов, если он не желает ничего знать о шаре, зачем было забирать его у Кенрика — только затем, чтобы лишить его короля?

В этом, конечно, имелись свои резоны, но в поступке Роберта был и важный смысл. Шар был идентичен Ключу, только много меньше. В чем еще окажутся они похожи?

Не задумываясь, Роберт развернул шар и осторожно положил его на пол перед собой. Скрестив ноги и опершись локтями на колени, он стал рассматривать шар.

Только Финлей однажды видел нечто подобное — во время своего чуть не оказавшегося слишком близким знакомства с Нэшем. Давным-давно, в дни Каббалы, такие шары были весьма распространены, но знание о них и их использовании было утрачено, как и многое другое в колдовской науке.

Роберт протянул руку и взял шар. Он был твердым, поверхность казалась одновременно гладкой и шершавой. Пальцы Роберта ощупали шар, нашли вмятины и царапины, но никаких признаков того, что его можно открыть. Шар казался сделанным из камня, но при этом влажно блестел, словно покрытый росой.

Может быть, из чего-то подобного пять сотен лет назад был изготовлен и Ключ? Может быть, колдуны древней Каббалы просто взяли сферу в десять раз больше этой и поместили в нее все то, что хотели сохранить? А может быть, Ключ, как и этот шар, способен на много, много большее?

Нэш использовал такие шары, чтобы заключить в них кровь и исцелить с ее помощью раны, омолодиться. Каким-то образом кровь колдуна могла быть впитана этим камнем, а затем колдовская сила чудесным образом излечивала раны. Так была ли это собственная сила Нэша или нечто, заключенное в шаре?

Кенрик собирался воспользоваться им, вероятно, для уничтожения шрамов на лице. Шрамы старые, так что шар он наверняка получил недавно, и получил от Нэша. Однако Нэша рядом не было...

Значит, сила заключена в самом шаре.

Сделав глубокий вдох, Роберт закрыл глаза и осторожно коснулся загадочного предмета колдовским взглядом. Он понятия не имел, что ищет, но попробовать стоило.

Несколько секунд Роберт не ощущал ничего, но потом, словно постепенно пробуждаясь и откликаясь на его ауру, поверхность шара изменилась, сделалась более мягкой, напоминающей губку. Осторожно Роберт проник глубже, позволив шару впитать его колдовскую силу.

На границе сознания Роберта возникло темное облако, как будто он смотрел в неосвещенную комнату через высоко расположенное окно, однако Роберт ощутил нечто странное. Эта комната обладала властью засосать его внутрь себя. Роберту пришлось напрячь мышцы: шар стремился поглотить его тело. Роберт рванулся прочь, и неожиданно шар в его руках начал накаляться, все сильнее и сильнее, пока Роберт, зашипев, не уронил его на пол. Тело его автоматически отпрянуло прочь от шара.

— Кровь Серинлета! Оно... оно живое!

Роберт снова потянулся к шару, готовый противостоять ему, но шар стал холодным. Роберт завернул шар и собрался убрать в седельную сумку, но, потянувшись за ней, обнаружил нечто странное: рана его больше не болела. Постоянная тупая боль, которая давно уже не оставляла его, исчезла. Роберт осторожно ощупал бок. Да, при нажатии рана болела, но двигаться он мог свободно.

Удивленно покачав головой, Роберт опять завернулся в одеяло. Может быть, теперь ему удастся уснуть.

А может быть, ему предстоит всю ночь, лежа без сна, решать ужасную загадку: каким образом шар избавил его от боли, когда обычно этого удавалось добиться лишь с помощью снадобья.




— Но, Мика, это же бессмысленно! — Эндрю почти развернулся в седле, разгоряченный спором. — С какой стати ему делать подобные вещи, зная, что все равно ничего не выйдет?

— Ничуть не бессмысленно, — спокойно отвечал Мика, не сводя глаз с дороги и выбирая места, где снег был бы не таким глубоким и лошади не скользили бы. — И «ничего не выйдет» к делу отношения не имеет. Ему достаточно было просто посеять сомнение.

— Значит, герцог Роберт велел своим людям в Шан Моссе развесить простыни и колокольчики, чтобы лес казался населенным нечистой силой? Но ведь наверняка кто-то заметил, что это все подделка?

Мика не мог сдержать улыбки. Да, идея была занятная...

— Не сомневаюсь, что многие в армии Селара не увидели в простынях и колокольчиках ничего, кроме простыней и колокольчиков. Однако нашлись и такие, кто поверил, что лес полон колдунов, призраков и прочей нечисти. Отец Годфри доносил, что той ночью от Селара сбежали сотни воинов. В результате на следующий день у войска герцога оказалось на несколько сотен меньше противников.

Эндрю некоторое время молчал. Мика ждал следующего вопроса, зная, что каждый раз, когда разговор заходит о Роберте, удовлетворить любопытство мальчика невозможно. Однако на этот раз в расспросах Эндрю был какой-то скрытый смысл, что-то, заставившее его начать расспросы сразу же, как они встретились с Микой и двинулись на юг, отослав воинов в Мейтленд.

— В чем дело, милорд? — тихо спросил Мика. — Что-нибудь случилось при дворе?

Эндрю виновато посмотрел на Мику, но быстро взял себя в руки.

— Да нет... Я хочу сказать, случилось все то же, что и обычно. Когда выяснилось, что больше ничего говорить Эндрю не собирается, Мика решил проявить настойчивость, справедливо полагая, что знать все ему следует как в собственных интересах, так и в интересах подопечного.

— У вас возникли разногласия с друзьями? Эндрю пожал плечами и сухо рассмеялся.

— Не так уж у меня много друзей при дворе, Мика. Я кузен Кенрика. Моего отца все в стране ненавидели. С какой стати кто-нибудь пожелает становиться моим другом?

— Ну, от вас не зависит, к какой семье вы принадлежите. Это понятно любому разумному человеку. Есть же те, кто хорошо вас знает.

Мика оборвал фразу. Выражение лица Эндрю было красноречивее любых слов. Мика сразу вспомнил, каково было Роберту при дворе Селара, вспомнил все интриги и наговоры вельмож, ни перед чем не останавливающихся ради власти и влияния. Одним из таких был Вогн, и в результате, в конце концов, Роберт впал в немилость.

— Расскажи мне кое о чем, Мика. Мика посмотрел на своего воспитанника.

— Если смогу.

— Ты считаешь моего отца дурным человеком? — Необходимость ответить на такой вопрос чуть не вызвала у Мики смех, но он быстро подавил такое желание и сосредоточился на воспоминаниях о Тьеже Ичерне, человеке, который женился на Дженн. — Ну так что?

Эндрю смотрел на Мику с некоторым страхом, но также, пожалуй, с потребностью в подтверждении какой-то своей мысли. Мика понимал, что от него требуется величайшая осторожность, иначе вред может оказаться непоправимым.

Однако и забыть о том, как Ичерн избивал Дженн, как чуть не убил ее собственными руками, Мика не ми.

— Не знаю, был ли он дурным человеком. Я виделся с ним всего несколько месяцев после свадьбы вашей матушки, еще до вашего рождения. Я делал все, что мог, чтобы не попадаться ему на глаза.

— Он тебя не жаловал, верно? — Да.

— И ты тоже его не любил? 

Мика медленно покачал головой. 

— Да.

Эндрю отвел глаза и стал смотреть вдаль, где равнина постепенно переходила в холмы.

— Я его почти не помню, — наконец прошептал Эндрю.

— И это вас тревожит?

— Если люди ненавидят меня потому, что я его сын, мне кажется, я должен знать, в чем причина.

В тоне Эндрю проскользнула резкая нотка, хотя говорил он, как всегда, мягко. Мика нахмурился, но не удержался от вопроса:

— Вы помните ночь, когда погиб ваш отец?

Лицо Эндрю залилось краской; все еще отводя глаза, он решительно заявил:

— Нет, Мика, не помню.

Окончательность ответа глубоко встревожила Мику, хотя он и понимал, что предотвратить возможные неприятности не в его власти.




Первое, что заметил Роберт, проснувшись, была тишина: ветер улегся. Поднявшись со своего жесткого ложа и выглянув в дверь амбара, он обнаружил, что снегопад прекратился и даже светит неяркое солнце.

Роберт поспешно собрал свои вещи и оседлал коня руками, которые от холода плохо его слушались. Выспаться ему не удалось. Всю ночь его преследовало беспокойство из-за шара, да к тому же и выехать ему не терпелось, хотелось наверстать потерянное время.

Ведя коня в поводу, Роберт приоткрыл дверь достаточно, чтобы выбраться на холодный воздух, однако, повернувшись, чтобы закрыть створку, обнаружил, что больше не один.

Роберт лишь краем глаза заметил какое-то движение; повод у него отобрали, а самого прижали лицом к стене; что-то твердое и острое уперлось ему в спину. Умелые руки обшарили его, вытащили меч из ножен и кинжал из-за голенища сапога. Потом неожиданно Роберт почувствовал, что свободен. После мгновения тишины раздались слова:

— Вы можете повернуться. — Голос, произнесший их, отличался от любого другого: в нем звучала абсолютная властность.

Роберт повернулся. Амбар стоял на склоне холма, от буйства непогоды его защищала древесная поросль на вершине. С другой стороны тянулось покрытое снегом поле, уходившее в туманную даль.

Слева от Роберта оказалась дюжина воинов, один из которых держал его коня, а другой — меч и кинжал. Они следили за Робертом, как за прокаженным, и старались держаться на расстоянии. Однако все внимание Роберта сосредоточилось на стоящем перед ним человеке. Он смотрел на Роберта со странной смесью опаски и любопытства. Одежда его была великолепного качества, но строгой и неяркой. Седые коротко остриженные волосы, сутулое худое тело могли принадлежать старику лет шестидесяти. На левой щеке виднелись отметины, оставленные какой-то давней болезнью, веко одного глаза полностью не поднималось, но тонкие подвижные брови делали лицо выразительным.

Роберту оно показалось странно знакомым.

— Мне доложили, что вы можете выбрать эту дорогу, — начал человек. Солдаты у него за спиной неловко переминались с ноги на ногу. — Мне также говорили, что попытка найти вас — глупость. И тем не менее вы передо мной. Должен добавить, — человек слегка повернул голову, указывая на свой отряд, — что меня предостерегали, что я рискую жизнью, что даже лишившись меча, вы останетесь смертельно опасны. Так скажите: убьете ли вы меня, как убили моего брата?

— Вашего брата? — хмурясь, переспросил Роберт. Он не убивал ничьего брата с тех пор как... — Клянусь богами! Тирон! — Роберт низко склонился перед королем Майенны; шок пробежал ознобом по его спине. Когда он выпрямился, оказалось, что солдат поблизости нет, а Тирон рассматривает его с искренним интересом.

— Простите меня, сир, — пробормотал Роберт. — Я вас не узнал.

— Значит, мы с Селаром с возрастом утратили сходство? — Тирон жестом морщинистой руки отмахнулся от извинений. — Впрочем, значения это не имеет. В детстве он был белокур, а я темноволос, он был высок, а я — нет. Я никогда не старался подражать его привычкам. Не могу сказать, будто разочарован тем, что вы меня сразу не узнали.

Как теперь видел Роберт, сходство между братьями, несомненно, имелось, но от неожиданности он все еще не собрался с мыслями. Что делает здесь тайно прибывший Тирон? Или за ним следует войско? Не могли же отношения между Майенной и Люсарой так быстро испортиться!

— Вы удивлены, что видите меня.

Роберт кивнул, доставая перчатки из-за пояса.

— Конечно, сир. В своих письмах вы никогда не упоминали, что можете появиться лично. И я согласен с вашими людьми: вы пошли на огромный риск, приехав сюда. — Роберт натянул перчатки на закоченевшие руки. — Почему вы так поступили?

Тирон ответил ему твердым взглядом.

— Я решил, что пора нам встретиться. Пора мне увидеть вас самому, раз уж я так на вас полагаюсь. — Тирон пожал плечами. — А еще я хотел своими глазами взглянуть на колдуна.

Роберт слушал его, не веря ни единому слову.

— Теперь вы видели меня, сир. Мы встретились. Стоил ли того риск?

Взгляд Тирона стал жестким.

— Чего вы ждете? Или вы хотели, чтобы я явился сюда и сам задал вам этот вопрос? Вам это было нужно, прежде чем вы наконец начнете действовать? Клянусь кровью Серинлета, Данлорн! Что еще должен я совершить, что все мы должны совершить, чтобы вы выступили против моего племянника?

Роберт снова нахмурил брови.

— Разве что-то изменилось?

— Скажите мне, когда вы планируете выступить.

— Нет, — подняв руку, чтобы смягчить свой ответ, Роберт сделал шаг вперед. — Простите меня, сир, но вы же знаете, что этого я не могу сказать.

— Почему? Как могу я чем-то угрожать вашим планам, а? — Тирон покачал головой и отвел глаза, с трудом сдерживая гнев. — Вы испытываете мое терпение своими уклончивыми ответами, своими загадками и бесконечными призывами верить вам.

— Разве я до сих пор чем-то вас подвел? — Роберт затаил дыхание. Так много зависит от доброго отношения этого человека! Если Люсара хочет выжить, ей нужно сохранять мир с Майенной. До сих пор Тирон был готов сотрудничать с ним, не посылать свое войско через границу и не реагировать слишком поспешно на провокации. — Сир, если что-то изменилось, вы должны сказать мне об этом, чтобы я...

— Скажите, — ровным голосом, глядя на раскинувшуюся внизу долину, спросил Тирон, — что вы знаете о моем племяннике?

— В каком отношении? — Роберт прогнал воспоминания о недавней встрече с Кенриком и об ужасной судьбе, которая чуть не постигла Хелен.

— В отношении его женитьбы на моей дочери.

— Что! — Роберт выдохнул это слово с таким ужасом, что Тирон сразу перевел на него взгляд. В глазах короля промелькнул страх, который он поспешно постарался скрыть. — Вы не можете говорить серьезно! Вы хотите дать согласие на брак Оливии с Кенриком? Но...

— Вы уклоняетесь от ответа! — рявкнул Тирон. — Я уже потерял двоих сыновей и совсем не хочу потерять последнего! Если я позволю Кенрику заполучить Оливию, я, по крайней мере, смогу надеяться, что мой единственный оставшийся в живых сын доживет до совершеннолетия!

— Вы обречете его на смерть, Тирон, вы знаете это не хуже меня! Кенрик мечтает о Майенне, как мечтал ваш брат, только молодой хищник достаточно умен, чтобы постараться получить ее ценой всего трех жизней, а не тысяч. Не можете же вы думать о том, чтобы отказаться от нашего договора!

— Так вы намерены вскоре выступить? — Да!

— Когда?

Роберт сжал губы: большего он сказать не мог.

Тирон молча посмотрел на него, потом медленно кивнул.

— Хорошо. У вас есть три месяца. Если к тому времени вы не предпримете недвусмысленных действий, я приму свои меры. Отдам ли я вашему королю свою дочь или предпочту захватить Люсару, будет зависеть исключительно от вас.

— Каким образом? — в ужасе прошептал Роберт.

— Или вы уничтожите угрозу моей семье и моей стране, или это сделаю я. Выбор за вами. Но предупреждаю: я желаю видеть доказательства того, что это вам под силу. — Тирон помолчал и тихо добавил: — В тот день, когда будет убит мой сын, я объявлю войну Люсаре, и никакие ваши мольбы на этот раз меня не остановят. Я ясно выразился?

— Да, сир. — Роберт ничего больше не мог сказать. Его заверения не вернут этому человеку двоих погибших сыновей. — Но умоляю вас: не начинайте вторжения.

— Вы? Умоляете? Роберт поднял голову.

— Моя страна может казаться вам слабой и беззащитной, но народ не забыл, кто дал Селару войско для завоевания Люсары. Вы можете накликать большее бедствие, чем то, которое хотите предотвратить.

Глаза Тирона сузились.

— Вы осмеливаетесь угрожать?

— Это не угроза, сир. — Роберт закутался в плащ, собираясь уйти. — Я знаю свой народ. Все, что нужно, чтобы воспламенить его дух, — появление завоевателя; в этом случае кровопролитие будет гораздо ужаснее того, что мог вызвать ваш брат. Если вы цените мир, не повторяйте его ошибки. — Когда Тирон ничего не ответил, Роберт низко поклонился. — Я надеюсь, что ваше путешествие домой будет безопасным. Прощайте, сир. — С этими словами Роберт повернулся и двинулся вокруг амбара: он знал, что где-то там ждут солдаты с его конем.

Три месяца, или разразится беда. Из огня да в полымя... Что ж, по крайней мере выбора теперь у него нет.




Глава 21


— О боги, Финлей, как же тут все заброшено!

— А я как раз думал о том, что замок выглядит лучше, чем я помнил... Впрочем, на земле много снега, наверняка он многое скрывает.

Когда Дженн ничего не ответила, он искоса бросил на нее взгляд. Дженн стояла на холме, откуда открывался вид на се прежний дом, рассеянно поглаживая нос своего коня. Неяркое послеполуденное солнце делало ее глаза темными и печальными.

В этой части страны ей приходилось путешествовать с особой осторожностью. И так уже слишком много легенд ходило о ее судьбе, и Дженн вовсе не стремилась их умножать. Поэтому она была одета как мальчик, спрятав заплетенные в косу волосы под шапкой или, как сейчас, под поднятым капюшоном плаща. Издали ее с ее миниатюрной фигуркой вполне можно было принять за подростка.

За последние годы Финлей начал думать, что как раз в этом и заключается ее величайшее умение: создавать иллюзии. До того как они повстречались, Дженн была бродячей сказительницей, сочинявшей мифы и легенды для любого, кто пожелал бы ее слушать. Теперь же ее иллюзии были столь многослойны, что Финлей сомневался: а знает ли она сама, где кончается правда и начинается ложь?

Он снова повернулся к развалинам, бросавшим длинные бледные тени на раскинувшийся по берегу озера лес. Озеро было покрыто льдом, а вдоль фундамента замка, там, где когда-то поднимались гордые стены, теперь из-под снега торчали лишь сорняки. Повсюду виднелись странной формы сугробы, скрывающие развалины, и лишь главная башня, как часовой, высилась над запустением.

Трудно было поверить, что когда-то тут все кипело жизнью, что однажды, четырнадцать лет назад, замок был окружен малахи, притворившимися гильдийцами, под командой Нэша, что Роберт, подчинившись пророчеству, воспользовался Словом Уничтожения и снес все вокруг на расстоянии полулиги.

Трудно было поверить, что с тех пор прошло так много времени...

Финлей невольно вернулся мыслями к Роберту; он думал о брате ежедневно с тех пор, как месяц назад они расстались в предгорьях Голета. Его мучили и тревожили все те же вопросы, не оставляя ни минуты покоя.

Что задумал Роберт? Когда все начнется?

И что произойдет?

Дженн он ничего не стал говорить. Конечно, он рассказал ей о спасении Хелен, сообщил, что Роберт выглядит здоровым и сильным, — но и только. Да он и сомневался, пожелает ли Дженн узнать больше.

— Ты уверена, что мысль привезти сюда Эндрю была удачной? — начал Финлей. — Не кажется ли тебе, что он может...

— Может что? — выдохнула Дженн, оборачиваясь к нему. — Может усомниться в своей слепой вере в Роберта?

— Демонстрация могущества Слова к такому не приведет. Неужели ты именно этого и хотела бы добиться? Разве нельзя позволить мальчику верить в собственного отца?

— Прошу тебя, — устало ответила Дженн, — не начинай все снова. Нельзя ли хоть сейчас не затрагивать эту тему?

Финлей не стал скрывать своего искреннего огорчения.

— Как пожелаешь. Поехали, иначе мы можем с ними разминуться. И я не хочу, чтобы ты оставалась здесь на виду дольше, чем необходимо.




Мика понимал, что сейчас никакой роли в событиях играть не может; он лишь зачарованно следил за Эндрю, когда тот бросил первый взгляд на Элайту, место, где он родился, во всем сомнительном его великолепии.

Эндрю задавал удивительно мало вопросов, лишь поинтересовался некоторыми подробностями: где какое здание раньше стояло.

Мике казалось, что Финлей несколько рассеян — а может быть, он, как и сам Мика, заново переживал события, которые тогда собрали их всех в Элайте.

Здесь родился Эндрю, и здесь, всего через несколько мгновений, Роберт произнес Слово Уничтожения. Как тогда сказал Маккоули? Что не бывало рождения, отмеченного столькими предзнаменованиями?

Финлей встретился глазами с Микой, но тут же отвел взгляд. В выражении его лица было что-то, что заставило Мику нахмуриться, хотя сначала он и промолчал. Однако когда Дженн повела Эндрю к берегу озера, Мика коснулся руки Финлея, останавливая его.

— Вы хотите мне что-то сообщить?

— Да, нам нужно поговорить. Давай разобьем лагерь, пока Дженн оживляет для Эндрю прошлое.

Хотя теперь в глазах Финлея светилась улыбка, она не успокоила Мику. Пока Дженн и Эндрю, снова сев на коней и вернувшись к главной башне, оглядывали окрестности, мужчины в молчании двинулись к дальнему берегу озера, где по краю расселины тянулся лес. Молодой сосняк переходил в чащу старых дубов и вязов. В сгущающихся сумерках Финлей нашел в самой глубине небольшую полянку; неподалеку протекала узкая речушка.

По-прежнему не говоря ни слова, Финлей привязал коня и принялся собирать хворост. Мика помогал ему, пока они не собрали достаточно дров для костра. Финлей воспользовался колдовской силой, чтобы разжечь огонь, и сердце Мики замерло, когда его спутник повернулся к нему.

Финлей сунул руку за пазуху и достал сложенный в несколько раз лист бумаги. Нерешительно протянув его Мике, он сказал:

— Мне очень жаль, Мика... Мне не хотелось просто переслать это тебе. Я решил, что будет лучше, если ты узнаешь от...

Мика взял письмо, но не развернул его. Он просто не мог. Пальцы отказывались ему повиноваться.

— От кого?..

— Письмо от Даррила, твоего брата. Ваш отец...

— Проклятие... — прошептал Мика, отворачиваясь. Пламя костра просвечивало лист насквозь, и Мика уже не мог не читать. Слова были ясными, Даррил сообщал подробности, но смысл так и не доходил до Мики.

Он ведь пытался... Почти всю свою жизнь он пытался заставить отца понять, почему он ведет ту жизнь, которую ведет, сначала рядом с Робертом, потом рядом с Эндрю. Однако Дэвид Маклин был человеком строгих принципов, а Роберт, на его взгляд, нарушал их все. То же самое он думал и о Мике.

Знание, что отец умер, все так же разочарованный в младшем сыне, легло на сердце Мики холодной тяжестью.

— Я очень огорчен этим известием, Мика, — донесся до него из сгущающейся темноты голос Финлея.

— Я тоже, — ответил Мика, неожиданно порадовавшись наступившей ночи.

В ней он мог спрятаться от всего.




— Ты уверена, что войти внутрь не опасно?

Эндрю помедлил на пороге, вглядываясь в темноту. Его голос отразился от стен, которые, казалось, отстояли на много лиг. Ни единый проблеск лунного света не озарял огромного помещения.

Эндрю ощутил руку у себя на спине.

— Иди вперед, только осторожно ставь ноги. Справа начинается лестница, ведущая на второй этаж, но она не так близко, чтобы ты споткнулся о ступени. Слева в конце зала дверь и за ней короткий коридор. Там находился кабинет моего отца, только теперь ничего не сохранилось.

Эндрю осторожно вошел в огромный зал, внимательно прислушиваясь — не раздастся ли звук, которого не должно было бы быть. Пугала его не темнота, скорее история этого места.

Эндрю поежился.

— Тебе холодно?

Эндрю пошарил в темноте, нашел руку матери и сжал ее. Он почти ничего не видел, но все равно повернулся в ее сторону.

— Ты бывала здесь после того, как все было разрушено?

— Да, один раз. Четыре года назад, по пути в Мейтленд на встречу с тобой.

— И как ты себя чувствовала?

Эндрю услышал, как судорожно вздохнула Дженн.

— Что ты имеешь в виду?

Эндрю сделал несколько осторожных шагов вперед, не выпуская ее руки.

— Ты в детстве... вела такую странную жизнь.

— Не более странную, чем веду, став взрослой. 

Эндрю улыбнулся, услышав в ее голосе смех.

— Тебе было всего три года, когда Нэш похитил тебя и отвез в Шан Мосс, в ту гостиницу, которая потом сгорела. А через четырнадцать лет ты повстречалась с Финлеем, и Микой, и герцогом Робертом, стала колдуньей, и они привезли тебя сюда, и твой отец радостно тебя принял...

— Да. — Эндрю по-прежнему слышал улыбку в ее голосе, и это его радовало. — Он был поражен и сначала не поверил... но держался великолепно. — Хотя в гостинице мне жилось хорошо, Якоб заставил меня почувствовать себя любимой и желанной — а это для меня значило очень много.

— Расскажи мне о Якобе.

— Давай попробуем найти лестницу. — Дженн потянула его вперед, споткнулась, выпрямилась и вместе с сыном уселась на нижней ступеньке.

— Ты уверена, что оставаться здесь нам безопасно?

— Я не особенно умелая искательница, но могу сказать одно: поблизости никого, кроме Финлея и Мики, нет.

Эндрю успокоился, чувствуя плечом тепло Дженн.

— Так расскажи мне о Якобе.

— Ну, что тебе сказать... Он был сильным, упрямым, хорошо образованным человеком, гордящимся историей своей семьи. Он настоял, чтобы я возобновила учение, и заставлял меня заниматься каждый день, чтобы восполнить все, что я пропустила. Он интересовался книгами и историей и считал, что и то, и другое нужно правильно понимать. Его люди его любили, восхищались им и уважали его. Они были в отчаянии, когда его убили.

Веселья в голосе Дженн больше не было, и Эндрю сидел рядом с ней молча, мысленно заполняя пробелы в ее рассказе.

— Я родился сразу же после его смерти, да? После того, как ворота были разбиты?

— Верно.

— Хотел бы я знать своего деда.

— Жаль, что он тебя не успел увидеть.

— Он бы мне понравился?

— Ты его обожал бы, а он гордился бы тобой. Он так хотел, чтобы у него появился внук, которому перешло бы имя нашего дома. Он часто огорчался, что прикован к креслу, что может перемещаться только на короткие расстояния... и все же в своей жизни он так многого достиг!

Эндрю повернулся к матери; теперь, когда его глаза привыкли к темноте, он видел ее смутный силуэт.

— Тебе все еще его не хватает?

Дженн долго молчала, и Эндрю не мог догадаться, о чем она думает. Потом она медленно проговорила:

— Да, мне все еще его не хватает. Так часто возникают ситуации, когда мне был бы нужен его совет... а иногда мне просто хотелось бы, чтобы он был рядом.

Эндрю поцеловал Дженн в щеку и почувствовал, как она улыбнулась.

— Как он выглядел?

— Ох... — стала вспоминать Дженн, — суровый, седой, сильный. Он так смотрел на человека, что, казалось, пронзал его взглядом. — Дженн помолчала, глядя в зал, которого ни один из них отчетливо разглядеть не мог. Потом она подняла руку, нахмурила брови, сосредоточилась, и неожиданно воздух перед ними замерцал, как будто перед ними возникла невидимая стена, усеянная блестками льда.

Эндрю затаил дыхание. Он уже не раз видел, как Дженн делает нечто подобное, но сейчас все было необычным. Подвешенные в темном зале ледяные кристаллы медленно переместились, переместились еще раз и, наконец, стали лицом.

Эндрю смотрел в глаза, которые так хорошо знал, хотя они и были совсем иными, чем знакомые ему. Он улыбнулся, но прежде, чем смог сказать хоть слово, иллюзорная фигура развеялась, рассыпалась изморозью.

Эндрю обвил Дженн руками и крепко прижался к ней.

— Спасибо! Так вот какой... А можем мы посмотреть, что там наверху?

С тихим смехом Джейн согласилась.

— Только будь осторожен. Я не могу позволить себе зажечь свет. Деревня слишком близко, а ты же знаешь, какими подозрительными стали теперь люди. Если крестьяне решат, что тут поселились призраки, будет большая беда.

Эндрю вскочил на ноги и протянул матери руку. Темноты он больше не боялся.

— Давай поднимемся на самый верх и посмотрим, какой оттуда открывается вид.




Финлей достал окорок, который утром купил в деревне, добавил в котелок бобы и овощи, и скоро в воздухе поплыл вкусный запах. От голода у Финлея забурчало в животе. Парок, поднимающийся от котелка и растворяющийся в ночном воздухе, заставлял его еще и еще раз пробовать варево.

Иметь возможность занять себя каким-то полезным делом было хорошо. Сначала Финлей подумал, что нужно бы присмотреть за Микой, но тот упорно собирал дрова, пока на краю полянки не накопилось такое их количество, что хватило бы на неделю. Когда куча достигла человеческого роста, Мика вернулся к костру и подкатил к нему покрытые мхом валуны, на которых можно было бы сидеть. Он даже позаботился о том, чтобы очистить их: к возвращению Дженн и Эндрю они должны были высохнуть. Когда это было сделано и Мика стал озираться в поисках еще какого-нибудь занятия, Финлей вручил ему кружку эля, усадил у костра и велел мешать похлебку.

Только теперь Финлей рассказал Мике все о побеге подростков и о своевременном вмешательстве Роберта.

Мика слушал, склонив голову, отблески огня отражались в его светлых глазах, но Финлей заметил и напряженную позу, и жадный интерес на лице. Как ни притворялся Мика равнодушным, было ясно, что он так же изголодался по новостям о Роберте, как и сам Финлей.

О боги, до чего же трудно просто сидеть и наблюдать со стороны... Роберт и Мика когда-то были так близки, лучших друзей просто невозможно было себе вообразить. Они не соглашались друг с другом и спорили, иногда даже расставались на время, но Финлей полагал, что их взаимную преданность ничто не может поколебать. Случалось, что Финлей ревновал брата к Мике.

И все-таки в последние восемь лет оба делали все от них зависящее, чтобы забыть друг о друге, не упоминали о разрыве, не признавались в боли, которую он явно обоим причинял.

Так что произойдет, если они снова встретятся лицом к лицу?

Финлей поднялся и принялся сгребать снег и опавшие листья, готовя место, на котором можно было бы спать. Дженн и Эндрю скоро вернутся... Мика все еще молча сидел у костра.

— Где он теперь?

Заданный тихим голосом вопрос чуть не заставил Финлея подпрыгнуть, и он с трудом удержался от того, чтобы не повернуться к Мике и продолжать работать.

— Не знаю. Он сказал, что возвращается домой, но одни боги знают, что он считает своим домом. Может быть, он снова пересек границу и отправился в Бликстон.

— Откуда Мердок знал, где найти Роберта?

— Я его не спрашивал.

— Почему?

Теперь Финлей все-таки повернулся к Мике; тот смотрел на него ничего не выражающим взглядом.

— Существует правило, хоть и неписаное. Мердок сам говорит мне все, что может, не раскрывая секретов Роберта.

Мика отвел глаза.

— Конечно...

— Злиться на это бесполезно.

— Я не злюсь. — Голос был ровным, но говорил Мика явно с трудом. — Я просто... разочарован.

Финлею сказать на это оказалось нечего: разочарование было ясно написано на лице Мики. Он снова принялся расчищать землю вокруг костра, но замер, услышав тихий шум вдалеке. Мика мгновенно вскочил на ноги, но Финлей поднял руку, успокаивая его.

Из темноты вынырнула одна фигура, потом другая. К тому времени, когда Джейн и Эндрю вышли на полянку, Мика уже снова мешал в котелке, сжимая деревянную ложку так, словно она была единственной его защитой от безумия.

Эндрю подошел к своему наставнику и положил руку ему на плечо.

— Мама рассказала мне про твоего отца. Я очень тебе соболезную.

Мика замер, потом поднялся на ноги, криво улыбнулся и пробормотал что-то о необходимости прогуляться. Все, что оставалось остальным, — это смотреть вслед Мике, когда тот двинулся по склону холма к речке.




Хоть Финлей часто отрицал свое умение, он был неплохим поваром, если у него оказывалось достаточно времени и хороший костер. Эндрю был так голоден, что попросил добавки дважды, но сначала удостоверился, что для Мики, когда тот вернется, похлебки останется достаточно.

Вглядываясь в темноту, Эндрю мало что мог рассмотреть, кроме еле заметных бликов лунного света на струящейся воде речушки. Он не мог себе представить, какие чувства сейчас испытывает Мика, но тревожился за друга.

— Он вернется, когда будет готов, — тихо сказала Дженн. — Ты же знаешь: его чувство к отцу было сложным.

— Да, — кивнул Эндрю. — Только он мог вернуться домой, вместо того чтобы... — Эндрю оборвал фразу. Мика решил не возвращаться не только из-за него, Эндрю, но и из-за Сайред.

Мика хранил ее существование в тайне, и теперь Эндрю приходилось скрывать этот секрет от собственной матери.

Он повернулся к Дженн с заинтересованной, как он надеялся, улыбкой.

— Где-то здесь поблизости тебя похитили, верно? У этой самой речки? Ты играла около мельницы, да?

Странный огонь на мгновение загорелся в глазах Дженн, но загадочное выражение оказалось мимолетным.

— Да. Если ты пройдешь вдоль реки шагов пятьдесят, ты обязательно ее увидишь.

— Можно мне сходить посмотреть? Дальше я не пойду, обещаю.

Дженн пристально посмотрела на него, потом начала:

— Только будь...

— Да, быть осторожным. Конечно. — С этими словами Эндрю двинулся вниз по склону, внимательно глядя под ноги и обходя толстые корни деревьев, скрытые обледенелым снегом. Сегодня не было так морозно, как в предыдущие дни, когда он ехал из столицы, но все равно пальцы, кончик носа и уши Эндрю мерзли. Чтобы согреться, нужно двигаться; так Эндрю и поступил, как только вышел к реке и обнаружил вьющуюся по берегу тропу. Снега тут не было: над берегом нависали густые ветви деревьев.

В эту сторону пошел и Мика...

Эндрю понимал, что ничего не может ни сказать, ни сделать, чтобы облегчить горе своего наставника. Он знал, что Мика хочет побыть один. Так зачем он пошел сюда, высматривая разрушенную мельницу, но на самом деле надеясь увидеть друга?

Пока Эндрю не видел ничего, кроме черных теней, серебристых контуров голых веток над головой и лунной дорожки на воде.

До чего же интересно было впервые побывать в Элайте! Все сделалось таким... настоящим. Услышать рассказ о собственном деде в месте, которое много лет было его домом, войти в пустую комнату, где сам он родился, подняться на башню, откуда открывался вид на то, что когда-то было грозным замком... Все это рождало странные и волнующие образы и так переполняло Эндрю, что он не сомневался: уснуть сегодня ему не удастся.

И если он будет продолжать идти по этой тропе, то доберется до того самого места у мельницы, где трехлетнюю Дженн похитил Нэш и началась цепь всех последующих событий.

Хотя, конечно, если верить пророчеству, события начались тысячу или больше лет назад.

Темнота впереди приняла форму: перед Эндрю высились квадратные стены с остатками арки. Эндрю ускорил шаги, обходя камни, упавшие ветки, замерзшие лужи. Наконец он остановился перед стеной; покрывающий ее мох показался его пальцам особенно холодным.

По лицу Эндрю скользнула улыбка, и он, не колеблясь, шагнул внутрь...

Что-то здесь показалось ему неправильным. Что-то было в этом месте... Крыша мельницы давно рухнула, стены, ближайшие к реке, почти развалились... И тени были густыми, как будто...

Эндрю поежился. Что за глупость! Как мельница внутри могла оказаться не тем, чем снаружи? Он просто поддался детским страхам!

И все же где-то в глубине своего существа Эндрю ощущал настоятельное побуждение уйти, просто оказаться вне этих стен.

Он заставил себя сделать шаг вперед, потом еще один. Страх рос, грозя задушить его. Эндрю со всей возможной осторожностью повернулся и вышел через арку наружу. Только теперь дыхание его сделалось нормальным.

Странное чувство исчезло.

Конечно же, он все вообразил себе! Другого объяснения не существовало, особенно если учесть, что никакой колдовской силой он не обладал. И все-таки, как ни мало осталось от мельницы, увидеть ее стоило. Ну а теперь лучше вернуться, прежде чем...

Эндрю вдруг ощутил легкое движение воздуха рядом со своим ухом, и что-то острое и холодное прижалось к его горлу. Кто-то ужасно сильный заломил руки Эндрю за спину, почти оторвав его от земли. От неожиданности Эндрю едва мог дышать, колотящееся сердце чуть не выскакивало из груди.

— Финлей? — Должно быть, это он — опять пытается научить Эндрю какому-то приему...

— Нет, — раздался хриплый шепот, едва ли громче вздоха. — И если ты скажешь еще хоть слово, ты умрешь.




Глава 22


Ледяной воздух обжигал Эндрю легкие, вырывался у него изо рта облачками пара. Мальчику хотелось убежать, хотелось видеть... хотелось знать.

Эндрю едва мог думать: так жестоко его трясло.

Однако клинок у горла и произнесенная шепотом угроза заставляли его хранить неподвижность. Потом дышать стало трудно, навалилась дурнота...

— Не пугайся, — сказал все тот же еле слышный голос. Человек, державший Эндрю, немного изменил позу; теперь кинжал касался кожи, но уже не врезался в нее. — Делай, как я говорю, и ты останешься в живых.

Большая рука зажала Эндрю рот, совсем перекрыв воздух. На мгновение мальчику показалось, что он сейчас задохнется, но потом рука упала, и он снова смог видеть и дышать.

— Сюда.

У Эндрю не было выбора; он мог только идти туда, куда вел его незнакомец: вокруг разрушенной мельницы, в непроглядную тень. Тонкий лунный луч осветил двух коней.

Если бы ему удалось крикнуть... Дженн и Финлей совсем близко... да и Мика тоже. Он же где-то рядом. Вместе они могли бы побороть этого...

В кустах под чьей-то ногой треснула ветка, и человек, державший Эндрю, замер на месте. Эндрю чуть не вскрикнул от облегчения, когда к ним кинулся Мика, держа в руке обнаженный меч. Но тут замер на месте и Мика; его лицо, хорошо вид-нос в лунном свете, было очень бледным, в широко раскрытых глазах застыло недоверчивое изумление.

При виде того, как опустился меч Мики, как Мика отступил на шаг перед похитителем, страх стиснул сердце Эндрю острыми когтями. На какой-то ужасный момент ночь оказалась заполнена молчанием. Потом Мика встряхнулся, поднял голову и спросил:

— Надолго?

— Настолько времени, сколько потребуется.

Мика кивнул и взглянул на Эндрю с выражением, которого тот не смог разгадать. Почему Мика ничего не предпринимает?

Почему прячет меч в ножны? Почему не защищает... разве не эту обязанность он взял на себя? Защищать Эндрю от любой опасности?

— Отправляйтесь, — сказал Мика, отступая еще на шаг, — пока не стало слишком поздно.

Незнакомец потянул Эндрю к коням, потом помедлил.

— Благодарю тебя.

— Не стоит. — Голос Мики был вовсе не таким суровым, как ему полагалось бы быть. — Вы не оставили мне выбора.

— Выбор... всегда был за тобой.

Прежде чем Эндрю успел еще раз вздохнуть, рука в перчатке легла ему на глаза, и больше он ничего не видел.




Когда он пришел в себя, единственным ощущением было движение, ритмичное, непрекращающееся. Голова Эндрю болела, видеть он ничего не мог, но зато мог слышать. Вокруг был лес, ветер шумел в голых ветвях; один конь нес его, другой скакал рядом, позвякивая сбруей.

Эндрю открыл рот и обнаружил, что может говорить.

— Кто вы? — Голос прозвучал хрипло, Эндрю закашлялся и сглотнул. — Куда вы меня везете?

Ответа не последовало.

Эндрю попробовал пошевелить руками. Они оказались привязаны к седлу, так же как и поводья. Хотя Эндрю сохранил достаточно свободы, чтобы удерживаться на спине коня, тело его не слушалось, головы повернуть он не мог и видел лишь непроницаемую мглу; это могло означать только одно...

Кровь Серинлета! Он в руках малахи!

И Мика позволил его захватить!

После всех разговоров о верности и предательстве...

— Теперь уже недалеко.

Эти слова вернули его к реальности. Эндрю быстро заморгал, стараясь что-нибудь разглядеть сквозь странный туман перед глазами. Способность видеть медленно вернулась, и Эндрю обнаружил, что находится в незнакомом лесу на каменистом склоне, где было много снега, а деревья росли редко.

Незнакомец придержал коней, а потом и остановил у укрытом от ветра месте под огромной скалой. За ней в небо уходила смутная тень, возможно, еще более высокий утес. Эндрю услышал, как его спутник спешился, обошел коней и приблизился к нему слева.

— Я сейчас освобожу тебя, но, пожалуй, на некоторое время руки у тебя останутся связаны. — Человек подошел совсем близко, развязал веревку, прикрепленную к седлу, и тут Эндрю наконец увидел его лицо.

Милосердная Минея!

Квадратный подбородок, ровные брови, черные волосы, падающие ниже плеч...

Он нисколько не изменился, он был точно таким, каким Эндрю его помнил...

Роберт поднял глаза, и Эндрю почувствовал, что зачарован этим взглядом.

— Ты меня помнишь. Это хорошо. Теперь ты можешь спешиться, но будь осторожен: ноги у тебя, наверное, затекли.

Эндрю хотел пошевелиться, но не мог. Только когда рука Роберта легла ему на плечо, тело Эндрю пробудилось. Он медленно перекинул ногу через седло и соскользнул на землю; руки его все еще оставались связанными. Эндрю посмотрел на веревку, потом снова поднял глаза на Роберта.

— Нет. Я не настолько доверяю тебе, чтобы думать, будто ты тут же не побежишь к своей матери, поэтому по крайней мере на некоторое время ты останешься моим пленником. Вот, выпей-ка.

Эндрю отшатнулся от поднесенной к его губам фляги.

— Ты в самом деле думаешь, что я тебя отравлю? — Сухой смешок утонул в лесной тишине. — С тех пор, как мы в последний раз виделись, я тысячу раз мог убить тебя... хотя это и не означает, что ты можешь мне доверять. Однако у нас впереди долгая дорога. Решай сам, не хочешь ли ты напиться. — С этими словами Роберт сунул флягу в руки Эндрю и отошел.

Мальчик и правда ужасно хотел пить. Он понюхал содержимое фляги... там, похоже, была обычная вода. Эндрю сделал маленький глоток, потом жадно напился. Роберт отобрал у него флягу и потянул за веревку, которой были связаны руки Эндрю. Мальчику пришлось идти за своим похитителем вместе с лошадьми; Роберт по каким-то ему одному известным приметам находил дорогу вверх по крутому темному склону.

Эндрю пытался не отставать, но он почти ничего не видел перед собой, поэтому не всегда мог сохранить равновесие. Он постоянно спотыкался, однако на ходу по крайней мере согрелся, да и веревка не врезалась ему в руки, если, конечно, он ее не натягивал.

Тропа извивалась по почти отвесному склону утеса, но Роберт ни разу не замедлил шага, не обращая внимания на то, как часто падает Эндрю. Мокрый снег скоро промочил его сапоги, и ноги Эндрю заледенели. Каждый шаг отдавался болью в голове, почти лишавшей мальчика возможности замечать окрестности. Когда удавалось, он поглядывал вверх, надеясь, что вершина уже близко, но она всегда оказывалась невозможно далекой, словно отступала вдаль и оставалась недостижимой, сколько бы часов или дней он к ней ни шел...

И вдруг, когда он уже перестал надеяться на конец своих мучений, подъем кончился, и Роберт позволил Эндрю немного отдохнуть, отдышаться и сделать еще глоток из фляги. Потом они двинулись дальше: вниз, потом опять вверх, пока не оказались на вересковой пустоши, открытой всем ветрам и дождю. Снега здесь почти не было, но почва оказалась сырой, и ноги Эндрю увязали в грязи, так что ходьба отнимала у него все силы. Было достаточно светло, чтобы видеть, как пустошь тянется во все стороны, может быть, до края света Эндрю шел всю ночь, как в забытьи; каждая косточка его болела, мысли разбегались, любопытство уснуло, и значение имело только одно: не потерять равновесие, не упасть. Он почти не заметил, как дорога снова пошла вниз, ветер стих и его окружили высокие стены ущелья. Когда веревка неожиданно перестала тянуть его вперед, Эндрю упал там, где оказался: наполовину на голом камне, наполовину на мокрой траве.

Закрыв глаза, он позволил сну избавить его от страданий.




Финлей не мог бы сказать, что заставило его поднять глаза, а потом и встать. Он, как обычно, осматривал окрестности колдовским взглядом — он делал это всегда, бывая с Дженн вне Анклава; нельзя было быть уверенным, что вдруг не возникнет какая-то опасность. Как правило, он всегда мог определить, что его встревожило, — но на этот раз это ему не удалось.

Его тревога насторожила и Дженн. Она была неважной искательницей, но постоянно тренировала колдовское зрение и теперь тоже почувствовала, что в воздухе появилось нечто странное, чего раньше не было.

После того как оба напряженно прислушались, они повернулись друг к другу.

— Что-нибудь?..

— Ничего, за что можно было бы ухватиться. Но ты же меня знаешь — не уверена, что заметила бы чье-то присутствие, если только... — Улыбка сбежала с ее лица, и Дженн повернулась, чуть ли не принюхиваясь.

Мика уже час как отсутствовал, Эндрю ушел минут десять назад. Финлей вдруг ощутил уверенность: окликать ни одного из них не стоит. Он поспешно вытащил аярн и с его помощью еще пристальнее вгляделся в лес... но Дженн уже двинулась в темноту.

— Пошли!

Добравшись до тропы, идущей по берегу, Финлей начал высматривать следы, приметы того, что им может угрожать опасность. Может быть, они встревожились напрасно, но Эндрю был слишком большой драгоценностью, чтобы рисковать им. Финлей всячески ругал себя за то, что позволил племяннику отправиться к мельнице в одиночку.

На тропе ничего не было, ничто не указывало...

— Слушай! — Дженн схватила его за руку, и ее отчаянный шепот заставил Финлея задрожать.

Стук копыт двух мчащихся галопом коней, с каждым мгновением удаляющийся...

Финлей кинулся бежать, перепрыгивая через препятствия, пока не оказался около разрушенной мельницы. Рука его легла на рукоять меча, однако он понимал, что скорее всего уже опоздал.

Рядом с мельницей никого не было, но с другой ее стороны...

— Мика! — Дженн рванулась к нему, но Мика ее словно и не заметил. Он стоял, пристально вглядываясь в лес, и на лице его было такое странное выражение, какого Финлей никогда еще не видел.

Ранен Мика, судя по всему, не был, и Финлей пробежал мимо. На снегу он увидел следы двух человек; дальше обнаружились отпечатки копыт: кони ускакали в том же направлении, откуда явились, и именно в ту сторону смотрел Мика.

Финлей повернулся, подошел к Мике и резко спросил:

— Где Эндрю?

Мика моргнул и словно проснулся. В глазах его Финлей прочем уныние.

— Уехал.

— Уехал? — Дженн изо всех сил старалась сдержать страх и гнев. — Что ты имеешь в виду? Куда уехал? С кем?

— Я не знаю куда. Он не сказал.

Финлей схватил Мику за плечи и встряхнул, чувствуя, как ледяные струйки паники растекаются по его телу.

— Проклятие, что с тобой такое? Это был... Нэш? Он захватил Эндрю? Он что-то с тобой сделал?

— Нэш? — Мика криво улыбнулся. — Клянусь богами, нет. Вы не понимаете. Я тоже не понимал... Но теперь...

— Мика, — угрожающе начала Дженн, — если ты мне не скажешь, где мой сын...

— Он в безопасности, — поспешно заверил ее Мика и добавил: — Его забрал Роберт.

На мгновение Финлею показалось, что он ослышался или по крайней мере не так понял: что за бессмыслица, не станет же Роберт похищать...

«Скоро... весной... ты будешь знать, что делать...»

Руки Финлея упали, и он попятился, захлестнутый такой мощной волной ужаса и возбуждения, что он оказался не в состоянии думать, не то что говорить.

Роберт собирается использовать Эндрю.

О боги!

Финлей даже не сразу заметил какое-то движение: Дженн тянула Мику в лагерь, туда, где были их кони. Наконец очнувшись, Финлей вскинул руки.

— Подожди! Дженн, что ты делаешь?

— Что я делаю? — бросила Дженн; глаза ее сверкали. — Я собираюсь вернуть своего сына!

— Сына Роберта!

— Моего сына, Финлей! Роберт не может его забрать. Я собираюсь вернуть его! Я собираюсь помешать...

— Помешать чему? Помешать Роберту сделать то, что ты боишься сделать сама? — Финлей сделал шаг к ней, но поостерегся пытаться удержать на месте: Дженн буквально излучала страх и ярость. Стараясь говорить как можно более рассудительно, он продолжал: — Я ведь тебя предупреждал, еще когда Эндрю только родился.

— Прекрасно! Можешь мне не помогать. Я отправлюсь одна.

— Дженн! — На этот раз Финлей схватил ее за руку и развернул лицом к себе. — Ты же знаешь, что никогда не сумеешь их найти. Если Роберт не желает быть обнаруженным, это никому не удастся. Кровь Серинлета, прислушайся к голосу рассудка!

Дженн неподвижно стояла перед ним, судорожно хватая ртом воздух. Ее глаза говорили о ее чувствах более красноречиво, чем могли бы выразить слова. Потом наконец по щекам Дженн потекли слезы.

— Будь ты проклят! Проклят за то, что веришь ему! — Повернувшись к Мике, она бросила: — И будь ты проклят за то, что позволил захватить моего сына! Да ты, верно, еще и все разболтал? Ты всегда этого хотел!

— Нет. — Голос Мики выдал сжигающий его стыд. — Теперь Роберт не может об этом узнать.

Финлей недоуменно нахмурил брови.

— Не может узнать? Почему?

Мика еще какое-то время не поднимал глаз, потом расправил плечи.

— Невозможно, чтобы Роберт когда-нибудь согласился возвести собственного сына на трон Люсары. Ты наконец получила то, чего всегда добивалась, Дженн. Клянусь, что никогда не открою истины им обоим.

— Ты знал? — полный ужаса шепот Дженн прорезал ночную тьму. — Ты знал, что задумал Роберт? Так вот почему... О, милосердная Минея, только не говори мне, что именно поэтому... все эти годы ты оставался с Эндрю, присматривал за ним, охранял... потому что знал, что сделает Роберт.

Мика мужественно выдержал ее взгляд, но ничего не ответил. Повернувшись, он медленно двинулся в сторону лагеря, потом остановился и, не оборачиваясь, сказал:

— Мой отец умер, считая меня предателем. Хотя бы одному Роберт меня научил: я точно знаю, куда ведет меня путь чести. Что бы вы ни думали, я никогда от него не отступал, даже если и шел иногда непротоптанной дорогой.

С этими словами Мика растворился в ночных тенях, словно стал одной из них.




Эндрю неохотно открыл глаза, в которые бил яркий утренний свет. Моргая, он посмотрел на голубое небо, по которому тянулись легкие перистые облака. Несколько мгновений мальчик лежал неподвижно, но потом страх вернулся, и Эндрю окончательно проснулся.

Повернув голову налево, он не увидел ничего, кроме слабо дымящихся углей костра между камнями. Чудь дальше к молодой сосенке были привязаны две расседланные лошади, лениво жующие охапки зимней увядшей травы. Больше ни единого живого существа видно не было — Эндрю оказался в одиночестве.

Что он здесь делает? И почему его увезли, ничего не сообщив матери... или хотя бы Финлею?

И почему Мика...

Попытавшись сесть, Эндрю громко застонал. Руки его все еще оставались связаны, хотя веревка позволяла шевелить пальцами. Однако от любого движения все его тело начинало болеть. Опустив глаза, Эндрю обнаружил, что спал, накрытый двумя толстыми одеялами. Нахмурившись, он вылез из-под них, перекатился на бок, а потом и встал.

Голова его закружилась, и мальчику пришлось зажмуриться и прислониться к тонкому древесному стволу, чтобы не упасть. Когда дурнота прошла, Эндрю открыл глаза и стал рассматривать следы на бурой земле. Они тянулись во всех направлениях.

— Проголодался?

От неожиданности Эндрю вздрогнул. Оглянувшись, он увидел выходящего из лесу человека, несущего под мышкой толстую ветку.

— Нельзя ли... — Эндрю умолк, когда до него дошло, насколько невероятна ситуация, в которой он оказался. Только теперь он полностью проснулся.

Он находился в обществе живой легенды.

— Ты, должно быть, хочешь избавиться от веревки? 

Зеленые глаза спокойно глядели на Эндрю, словно в ожидании какого-то хитрого ответа.

— Да, — выдавил из себя Эндрю и поморщился, когда нож рассек веревку. Он поспешно освободил руки и принялся растирать запястья. Роберт тут же протянул ему кружку с чем-то горячим.

— Пей. Ешь. Нам предстоит долгий путь.

— Долгий путь? — В животе у Эндрю забурчало, но любопытство пересилило голод. — Куда?

— Подожди, и увидишь. — Роберт снова бросил взгляд на своего пленника, потом повернулся и двинулся к лесу, как будто Эндрю не представлял для него никакого интереса.




Роберт уселся на камень и стал смотреть на площадку вокруг костра. Эндрю метался по ней, как попавшая в западню крыса, жевал ломоть хлеба, одновременно высматривая путь к бегству.

Конечно, как и любая крыса, Эндрю полагает, что такой путь существует, что нужно только найти правильные слова, вовремя собрать силы, и проблема будет решена.

Теперь мальчишка подошел к лошадям и принялся гладить вздрагивающих животных. Практический ли это интерес? Или ему просто скучно?

Много ли ему предстоит потрудиться? Пока что паренек вел себя не так, как Роберт ожидал, но, может быть, это и не так плохо. Какие еще неожиданности его ожидают?

Роберт со вздохом встал и потянулся. Есть только один способ выяснить это.




— Дженн, пора прекратить бесполезные старания, — мягко сказал Финлей, кладя руку ей на плечо. Он наклонился над сидящей на камне Дженн и заглянул в бледное лицо. Ее глаза медленно открылись и невидящим взглядом уставились в землю.

— Я не могу прекратить. Я должна знать, где они. Что они делают. Что делает... Роберт. — Дженн с усилием сглотнула, и Финлей протянул ей кружку с горячим питьем.

Он оглядел лагерь: костер почти погас, лошади были оседланы и готовы в дорогу. Место, которое должен был бы занимать Мика, пустовало. Финлей понятия не имел, куда тот ушел, но далеко уйти Мика не мог — только лишь бы не попадаться на глаза Дженн и не слышать ее упреков.

Дженн считала, что ее предали, и хуже всего было то, что Финлей не мог упрекнуть ее за это. Мика был ее старым и надежным другом, хотя она всегда и знала, что в первую очередь он предан Роберту. Однако в последние восемь лет он был ближе ей и Эндрю...

Финлей вздохнул и посмотрел на Дженн. Она снова была занята поиском, как делала это всю ночь, напрягая все свои скромные силы искательницы, чтобы заглянуть как можно дальше в надежде, что наткнется на нечто, защищенное лучше, чем ее собственная душа. Теперь, утром, она не прекращала попытки, хотя уже чуть не падала от изнеможения. Финлей коснулся ее руки.

— Прошу тебя, Дженн, хватит. Мика сказал, что, по его мнению, Роберт привезет Эндрю обратно.

— Но Роберт этого не говорил, верно? — Дженн широко открытыми глазами взглянула на Финлея, на что-то надеясь, хотя и ни на что не рассчитывая. — Я не хочу короны для Эндрю и никогда не хотела. Ты, Роберт, даже Мика... Все вы так готовы к тому, что это может означать. Но я...

Ее голос затих. Дженн сделала глоток из своей кружки. Она была бледна, синие глаза с отчаянием смотрели на мир, за место в котором ей всегда приходилось бороться. В ее жизни почти не бывало моментов, когда она была бы вольна в своем выборе, и все же она продолжала сражаться с прежней решимостью.

— В одном Мика был прав, — пробормотала Дженн через несколько минут.

— В чем же?

— Я никогда не смогу сказать Роберту... Теперь, когда он сделал такое...

Настроение Дженн пугало Финлея: казалось, она приняла какие-то решения, зная, что ему они не понравятся. Преодолев себя, он спросил:

— Ты ведь и не намеревалась открывать ему правду?

— Однажды, — ответила она, — когда все кончилось бы... Ты будешь считать меня глупой, но... Я надеялась, что сохраню для него Эндрю, как сам Роберт никогда не смог бы.

Финлей ощутил озноб страха.

— Что ты имеешь в виду?

Взгляд Дженн метнулся в сторону, как будто ей было страшно признаться, но, начав, остановиться она не могла:

— Я не могу допустить, чтобы он узнал, не могу допустить, чтобы он привязался к Эндрю... не могу позволить, чтобы он полюбил собственного сына. Хотела бы я, чтобы все было иначе, но...

— Но что? — Финлей затаил дыхание в ожидании ответа.

— Ключ открыл мне, чем кончается пророчество, Финлей. Судьба Роберта, которой он не может избегнуть, — уничтожить то, что он любит больше всего.

Финлей тихо присвистнул. Шок на мгновение лишил его сил. Да, теперь все понятно... Все, что делал Роберт, его яростная решимость защитить Дженн, его стремление противостоять пророчеству... Понятно, почему он запретил себе любить ее, как любил бы обычный человек...

И вот теперь... Может быть, он больше Дженн не любит? Верит ли она в это? А если Роберт узнает, что Эндрю — его сын, если полюбит его, тогда именно Эндрю окажется тем, кого...

— Мне очень жаль. — Это было первым, что, к его удивлению, смог проговорить Финлей. Улыбка подняла уголок губ Дженн, но не отразилась в ее глазах.

— Ирония вот в чем: дело все равно кончится тем, что Роберт полюбит Эндрю, раз уж так случилось.

— Да, — согласился Финлей, — даже Кенрик не сумел возненавидеть твоего мальчика. У Роберта нет шанса избегнуть привязанности. Так вот почему?..

— Сама не знаю, чего я ожидала. Все эти явные указания на то, что Эндрю как-то связан с пророчеством, — хотя прямого упоминания о нем нет, а Ключ ни разу даже не назвал его имени... И все равно никуда не деться от того, кем были предки Эндрю, и от того, что он — последний представитель по мужской линии древнего королевского рода. Это не имело бы значения, если бы народ так много не вытерпел от завоевателей. Только Эндрю... — Дженн запнулась, — не уверена, что он способен стать королем. В нем нет достаточной жесткости, он не настолько...

— Безжалостен?

— Да. Он... он сын своего отца.

Финлей поднялся на ноги и протянул руку Дженн. Она встала тоже и выплеснула остатки своего питья на землю.

— И что же?

Дженн рассмеялась бы, не будь она так полна печали.

— Роберт обнаружит, что есть в Эндрю — и чего в нем нет, — и примется переделывать его в соответствии со своими целями.

— В соответствии с нуждами Люсары, — поправил ее Финлей.

— Ах, Финлей, — махнула рукой Дженн, — ты же знаешь не хуже меня, что это всегда было одно и то же.

Финлей мог только согласно кивнуть.

— Что ж, мы не можем сидеть туг до бесконечности, ожидая, не вернутся ли они. Я предлагаю отправиться в Элайту: внутри замка мы найдем укрытие.

Дженн закидала снегом остатки костра и двинулась к лошадям.

— А что, если нас увидят?

— Насколько я знаю, местные жители держатся подальше от развалин. Они боятся призраков.

— Правильно делают. Нам тоже следовало бы их опасаться. — Дженн вскочила в седло и натянула повод. Наклонив голову и прислушавшись, она показала в сторону реки. — Мика где-то там. Ты бы лучше его нашел. Встретимся в главной башне.




Глава 23


— Дышит он еще?

Лекарь наклонился над Бромом, выслушивая его сердце каким-то своим инструментом. Годфри переглянулся со стоящим рядом Френсисом, собираясь с силами на случай, если ответ окажется отрицательным.

— Он еще жив, — объявил лекарь, выпрямляясь. Он повернулся к своему подмастерью, который держал поднос с многочисленными бутылочками лекарств. Бром многие годы принимал всяческие снадобья, ни одно из которых ничуть ему не помогало.

Годфри отошел от постели, испытывая некоторое облегчение: от этого дня он ожидал больших неприятностей. Впрочем, они ведь все равно случатся рано или поздно. Бром, хоть и тяжело болел всю зиму, об одном позаботился: документы, содержащие недвусмысленные указания о том, кто станет его преемником, были им подписаны и разосланы.

Лекарь поморщился, и желудок Годфри провалился в пустоту, как это случалось каждые несколько минут с тех пор, как Бром впал в свое теперешнее состояние. Епископ был не способен двигаться и говорить, и Годфри сомневался в том, что он еще что-то слышит.

А потом Бром перестанет дышать, и все кончится — для них обоих.

Печальные мысли, должно быть, отразились на лице Годфри, потому что Френсис решительно взял его за локоть и увел в дальний конец просторной комнаты, подальше от других священников, врачей, слуг, суетящихся с чистыми простынями, тазами горячей воды, розовым маслом; все это не помогало, впрочем, изгнать тяжелый запах болезни и лекарств, пропитавший роскошные ковры, тяжелые занавеси и даже резные дубовые панели на стенах.

— Прошу вас, Френсис, — Годфри не мог оторвать взгляда от происходившего в комнате, — если вы будете рядом, когда я окажусь в таком же положении, прошу: не позволяйте мне подобным образом обременять людей, пользоваться своим положением...

Френсис лишь крепче сжал руку Годфри.

— Бром в этом не виноват, брат мой. Все дело в его сапе епископа. Суета объясняется его высоким положением, ничем иным. Вам будет положено то же самое.

— Должно же быть еще что-то, чего мы не испробовали! Какой-нибудь чужеземный врач, Френсис, какое-нибудь редкое лекарство... Может быть, если мы...

— Нет. — Все так же стискивая руку Годфри, Френсис заговорил более резко, чтобы положить конец его лихорадочному шепоту. — Умоляю вас, брат мой, успокойтесь.

Упрек в несдержанности заставил Годфри замолчать. Он сделал глубокий вдох и постарался преодолеть давно уже сковывавшее его напряжение. Внимательно наблюдавший за ним Френсис чуть отодвинулся в сторону.

— Простите меня, — пробормотал Годфри, заставив себя вновь посмотреть на продолжающего какие-то манипуляции лекаря, на группу его бородатых коллег, которые шептались у постели больного.

Никакая отсрочка ничего не изменит. Бром позаботился о том, чтобы его преемником оказался Годфри, и то, что архидьякон не желал этого, считал себя недостойным митры и полагал, что Люсара уже имеет епископа, пусть и находящегося в изгнании, — все это абсолютно никакого значения не имело. Врачи были единодушны: больше месяца Бром не протянет.

— Я принял некоторые предосторожности, — прошептал на ухо Годфри Френсис. — Разослал письма тем архидьяконам и аббатам, кому дольше всего добираться до столицы, чтобы им хватило времени прибыть и на похороны Брома, и на ваше...

Годфри поспешно поднял руку.

— Прошу вас, не говорите об этом. Я не стану ничего предпринимать, пока распоряжение Брома не будет утверждено синодом.

— Конечно, — кивнул Френсис. — Мне только очень любопытно, как отнесется к вашему новому сану король. Может быть, ему это окажется безразлично? А может быть...

Годфри встретился глазами с Френсисом и прочел на его лице вопрос, ответ на который был им обоим неизвестен. Годфри насмешливо фыркнул, но не отвел взгляда.

— Мнение Кенрика никак не будет определяться тем, что я сделаю или не сделаю, став епископом. Свои действия он будет сверять с другим авторитетом, а не с авторитетом церкви.

— Вы правы, — согласился Френсис.

Годфри знал, что на самом деле волнует церковь, и знал, что Френсис был послан, чтобы задать ему главный вопрос. Беда была в том, что ответа он не знал. Он просто не мог поклясться в том, что будет поддерживать короля; в равной мере не мог он обещать полной поддержки мятежников и готовности при первой возможности открыть им ворота столицы. Годфри слишком много знал о малахи и Нэше, чтобы позволить себе подобную глупость.

Так что же ему ответить Френсису? Что нужно суровому архидьякону и остальным, что они желают услышать?

Годфри закрыл глаза и сложил руки в молитвенном жесте. Он попытался вспомнить свою последнюю встречу с Эйденом Маккоули, опальным епископом, которому по-прежнему был предан.

— Я могу только молить богов, — наконец сказал он, надеясь, что так мог бы на его месте ответить Маккоули, — чтобы король пренебрег всеми моими слабостями и недостатками, будучи уверенным, что я всегда буду действовать в соответствии с законом церкви и не пойду против того, что диктуют мне моя вера и моя совесть.

Френсис бросил на Годфри пристальный взгляд, может быть, рассчитывая увидеть что-то еще, — хотя Годфри понятия не имел, что именно. Затем, ничем не выдав своих мыслей, Френсис отвернулся от постели умирающего и сказал:

— Думаю, стоит приказать подать обед в одной из приемных. Врачам нужно будет подкрепиться, да и вы не можете позволить себе совсем обессилеть. Я сейчас вернусь.

Привычным жестом архидьякон натянул капюшон сутаны и выскользнул в дверь. Годфри подумал о том, что там и воздух чище, и не так жарко, как в спальне Брома; там Френсиса наверняка ждут и внимательно выслушают все, что он им скажет.

Теперь Годфри занимал один вопрос: не подписал ли он себе только что смертный приговор?




Как только де Массе распахнул дверь таверны и вошел, на него обрушились дикий шум и духота. С низкого потолка свисали масляные лампы, но основным источником света был очаг посередине комнаты. Над ним жарилась целая свинья, вертел крутил сидящий рядом на краешке стула маленький мальчик. Ребенок все время отвлекался от своего дела, глазея на толпу мужчин и женщин за столами, как и де Массе, наполовину оглушенный их криками.

Таверна «Два пера», хоть и находилась в пределах городских стен, располагалась далеко от замка. Возможно, это было одной из причин, по которым она стала любимым местом сбора малахи. К тому же там не бывали придворные, которые, гордясь титулами, богатством и высоким положением при дворе, смотрели на новых любимцев короля сверху вниз. Местные же жители, с которыми малахи пили за одним столом, не подозревали, что веселятся вместе с колдунами.

Однако если его соплеменников это привлекало, то де Массе настораживало. Кто знает, о чем могут по неосторожности проболтаться подвыпившие малахи; это могло оказаться опасным, несмотря на отмену законов против колдовства.

Де Массе едва не поморщился, но тут же придал лицу непроницаемое выражение.

Кое-кто заметил его появление, но барон, ни на кого не глядя и не обращая внимания на крики, дым и сомнительные запахи, пробрался в глубину помещения, где за отдельным столом сидел Гилберт.

— Я уже начал тревожиться, — вместо приветствия бросил тот. — Я ведь сказал — встретимся на закате.

— Мне пришлось кое-чем заняться. — Да, заняться важными делами, которые не терпели отлагательства: де Массе готовился к отъезду, поскольку не мог отпустить Валену без своей защиты, как не мог никому, даже Гилберту, поручить ее охранять. — Ты полагаешь, что это подходящее место для нашего разговора?

— Не хуже любого другого. Если Нэш шпионит за нами, мы нигде не укроемся от его соглядатаев. — Гилберт развел руками и улыбнулся, показав кривые зубы. — Времени у нас немного. Он уже посылал за нами.

— Так о чем вы хотели поговорить?

Гилберт задумчиво посмотрел на де Массе, словно ожидал от того большей откровенности, но разве мог де Массе себе ее позволить? Он и так уже поступился всем, что было ему дорого, включая безопасность собственного народа.

— Аамин собирается побывать в Марсэе, поскольку Нэш снова объявился. — Гилберт откинулся на спинку стула и взялся за кружку с элем, почти с симпатией оглядывая шумное сборище. — Он видит в неожиданном возвращении Нэша знамение.

— Знамение чего?

Гилберт многозначительно понизил голос.

— Никто ведь не знает, какой ценой ему удалось возродиться, Люк. Он клялся, что не станет...

— Не станет использовать малахи? — горько рассмеялся де Массе. — Да, клялся, но ведь вы знаете не хуже меня, что Нэшу нельзя доверять ни на грош. Я ничуть не сомневаюсь, что для своего исцеления он воспользовался кровью наших людей, и я убил бы его за это, если бы мог. Только доказать, что это был наши люди, мы не можем, и это ему известно. Поэтому-то он позволяет себе открыто явиться в столицу и не скрывает своих деяний.

— Люк, если вы так его ненавидите, то почему...

— Почему хоть кто-то из малахи ему служит? — Де Массе испытывал настоятельную потребность оказаться как можно дальше от Марсэя. — Он одурачил всех нас, заставил поверить, что способен отнять у салти Ключ и передать нам. Это наша давняя мечта, и мы не устояли.

— Не хотите ли вы сказать, что заполучить Ключ он не сможет? Де Массе едва не задохнулся от горечи.

— Думаю, что сможет. Думаю даже, что он непременно Ключом завладеет. Меня тревожит другое: что случится, когда он им завладеет? Нэш всегда тщательно скрывал свои истинные цели... Не сомневаюсь, что слухи о пророчестве до вас доходили.

— Доходили. — Гилберт наклонился вперед и переплел длинные пальцы. — Однако я думаю, что вы слишком спешите отчаиваться. Думаю также, что вы недооцениваете силу и целеустремленность наших людей. Как только Нэш завладеет Ключом, отобрать его будет сравнительно нетрудно. На нашей стороне численный перевес.

— Верно... только на его стороне перевес зла. Гилберт даже рот открыл.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что ради победы он не остановится ни перед чем. — Собственные слова заставили сердце де Массе болезненно сжаться: чем-то кончится его затея... Они с Нэшем всегда были соперниками, только теперь ставки сделались гораздо выше, а риск гораздо больше.

— Пошли. — Гилберт резким движением поднялся из-за стола. — Нам пора. Вы же знаете, каким он становится, если мы опаздываем.




Нэш допил вино, отставил кубок и поднялся, чтобы Теймар мог подать ему камзол. Пальцы Нэша любовно скользнули по роскошной ткани: давно забытое удовольствие от прекрасной одежды было теперь особенно острым. Многие годы из-за своего изуродованного тела он не обращал внимания на то, что носит, теперь же, когда он исцелился, по крайней мере физически, вкус к элегантным вещам вернулся, и Нэш намеревался и впредь ни в чем себе не отказывать.

Теймар принялся убирать остатки ужина, а Нэш подошел к окну. Его покои в замке оставались в его распоряжении, и теперь оказалось достаточно только смахнуть пыль и проветрить. Можно было подумать, что этих восьми лет вовсе не было... только в глубине души Нэш остро чувствовал, как ускользает от него время — секунда за секундой; нужно еще столько сделать!

Да, он был теперь здоров, но не вернул себе полностью былого могущества. Те действия, о которых он раньше и не задумывался, давались ему с усилием или не давались совсем.

Особенно болезненной для Нэша была потеря искусства искателя: раньше ему в этом не было равных, теперь же он чаще всего чувствовал себя слепым и глухим, неспособным что-либо уловить за пределами собственной комнаты.

Разочарование грызло Нэша. Кенрик вернулся к нему, снова готовый служить, снова жаждущий того, что Нэш ему обещал, однако главное — немедленное и полное возрождение — оставалось неосуществленной целью.

Взгляд Нэша блуждал по открывающемуся из окна виду. Город с его огнями раскинулся по склону холма, обрывающегося к водам Виталы. Слева, за воротами замка, вздымался ввысь огромный белый купол базилики, а дальше виднелось знаменитое своей красотой здание Гильдии.

Осберт.

Уклончивый, услужливый, перепуганный до смерти, и все же уклончивый... За те четыре недели, что прошли с появления Нэша при дворе, он ни разу не видел проктора. Может быть, Осберт притворяется, что Нэша не существует? Или боится, что Нэш от него чего-то потребует?

Нэш улыбнулся, любуясь своим отражением в оконном стекле.

— Хозяин! — окликнул его, заглядывая в дверь, Теймар. — Они пришли.

— Хорошо. — Нэш обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть входящих Гилберта и де Массе. Оба они заключили сделку с ним, не позаботившись о том, чтобы получше узнать, чем она может для них обернуться. Гилберт, похоже, не колеблясь выполнял свои обязанности; что касается де Массе, то хоть он в точности исполнял все приказы Нэша, от него так и веяло молчаливым протестом. Что ж, может быть, пришло время немного на него нажать и посмотреть, что получится: теперь Нэш был рядом и мог следить за ним лично.

— Есть какие-то новые сведения о том, куда делся юный Эндрю? — без промедления начал Нэш.

Ответил ему Гилберт: его люди незаметно следили за всеми передвижениями кузена короля.

— Я расставил наблюдателей по всей дороге, по которой он обычно ездит из Марсэя в Мейтленд. Где он сейчас, я не знаю, но в одном уверен: домой он не приезжал.

— Не стал же он жертвой разбойников? — с деланным равнодушием спросил Нэш, исподтишка наблюдая, не выдаст ли себя чем-нибудь де Массе. Тот остался совершенно безразличен. Что ж, каковы бы ни были планы барона, можно считать, что Эндрю Ичерна они не касаются.

— Его охрана благополучно добралась до Мейтленда, и, насколько мы можем судить, отсутствие юного герцога никакой тревоги не вызвало. Можно предположить, что Эндрю и не намеревался отправляться прямо домой. Больше я ничего не могу сказать. Я посылаю людей в Мейтленд, и через три дня их оттуда выставляют.

— Да, знаю, — рассеянно кивнул Нэш. Де Массе внимательно слушал, но молчал, что было на него совершенно не похоже. — Значит, — продолжал Нэш, — не таким уж невероятным покажется предположение, что мальчишка отправился на встречу со своей матерью?

При этих словах де Массе поднял глаза и нахмурился.

— Я думал, что из-за нее вы не намерены трогать мальчишку. Мне казалось, что вы не можете себе позволить...

— Так было раньше, — перебил его Нэш. Подойдя к столу, он налил себе вина. Со времени своего выздоровления он так наслаждался тонким вкусом! Он так наслаждался всем вообще... — Де Массе, я хочу, чтобы вы взяли два десятка лучших своих людей. Отправляйтесь в Мейтленд, окружите поместье на безопасном расстоянии и ждите, пока мальчик не вернется домой. Когда он появится, я хочу, чтобы вы захватили его живым. Меня не интересует, кто при этом погибнет, но все должно выглядеть так, будто он погиб от какой-то трагической случайности. Если у Кенрика или у Союзницы возникнет хоть малейшее подозрение, отвечать за это будете лично вы. Я достаточно ясно выразился?

Лицо де Массе оставалось совершенно бесстрастным, однако он кивнул — пожалуй, даже слишком поспешно.

— Что вы собираетесь с ним делать?

— С Эндрю? Почему вы спрашиваете?

— Можете ли вы использовать его для того, чтобы полностью восстановить силы?

В глазах де Массе промелькнуло что-то, чего Нэш не смог понять, и это его немного встревожило.

— Сомневаюсь. Насколько удалось выяснить, в нем нет ни капли колдовской силы. Жалко, конечно: в противном случае это была бы идеальная кандидатура. Нет, у меня совершенно иная цель.

Де Массе прищурился. Он явно что-то прикидывал, но по его лицу Нэш ничего не смог прочесть.

— Хорошо. Завтра утром отправимся.

— Сегодня же ночью, — бросил Нэш.

Де Массе не торопился с согласием; потом он все-таки повернулся и в сопровождении Гилберта вышел из комнаты.

Улыбнувшись, Нэш снова подошел к окну и скользнул взглядом по зданию Гильдии.




Осберт взял еще один лист из кипы, просмотрел и следом за другими бросил в огонь. Ему было некогда следить за тем, как бумага сворачивается и вспыхивает; нужно было работать, уничтожая все, чем мог бы воспользоваться Нэш.

За последние несколько недель это стало его основным занятием. Осберт почти не покидал резиденции Гильдии; несмотря на усталость от бессонных ночей и проведенных в душном помещении дней, он не мог позволить себе остановиться, пока не закончит, пока не закроет малейших лазеек, куда Нэш мог бы запустить когти.

Осберт так всегда был уверен, что он сообразительнее, быстрее, образованнее, чем все вокруг; может быть, он и не блестящий философ и мыслитель, но уж в жизненных реалиях и политических хитросплетениях разбирается. Он сделал карьеру в Гильдии, начав с самого низа и добравшись до вершины, заводя тех друзей, которых нужно, заключая те союзы, которые нужно; он хорошо платил шпионам, а потому всегда вовремя узнавал обо всем, что нужно знать, он всегда был готов оказать нужную услугу в нужный момент. Он стал всем, чем может и должен стать гильдиец.

И вот что от этого всего осталось только из-за того, что много лет назад он сделался союзником Нэша! Молодой человек тогда проявил определенные таланты, добился удивительной близости с королем Селаром, оказался весьма полезен во многих делах — как мог Осберт знать, что пригревает на груди змею!

Нэш убьет его. Сознание этого не улучшало аппетит Осберта, не помогало ему заснуть ночами, делало бесполезными долгие часы составления самых изощренных планов. Он пропал, и единственное, что оставалось, — это не позволить Гильдии погибнуть вместе со своим проктором.

У него остались немногие дни, а может быть, и часы, и он собирался воспользоваться ими с толком — пусть помощники кидают на него странные взгляды, а слухи множатся с каждым днем... половину из них по приказанию Кенрика, как хороший проктор, Осберт распустил сам.

Дверь позади него распахнулась, и Осберт застыл в неподвижности, судорожно стиснув лист пергамента, который читал: после наступления темноты никто не допускался в его покои.

Никто.

— Добрый вечер, милорд проктор.

Осберт ощутил жгучий вкус желчи. Поднявшись на ноги и повернувшись ко все еще открытой двери, он увидел Нэша, целого и невредимого, ничуть не смущенного тем, что нарушил приказание проктора.

— Нэш!

Тот прошелся по комнате, оглядывая мебель и отмечая перемены, произошедшие в его отсутствие.

— Как я понимаю, старый кабинет Вогна вызывал у вас слишком много неприятных воспоминаний. Что ж, ваш выбор хорош. Прекрасный вид из окон и гораздо больше простора. Конечно, здесь нет маленького тайного покоя в стене — или есть?

Совершенно невыразительным голосом — в нем не было даже страха — Осберт ответил:

— Нет. Ничего такого здесь нет.

— Жаль. Впрочем, его слишком легко было бы обнаружить, не правда ли?

На этот вопрос Осберт не ответил. Он просто стоял, ожидая, что произойдет дальше.

Нэш остановился перед столом проктора, рассеянно взглянул на бумаги, на черный пепел, заполняющий камин.

— Вы, похоже, не удивлены моим приходом.

— С чего бы мне удивляться? Вы, в конце концов, гильдиец, не так ли?

Нэш насмешливо хмыкнул в ответ и скрестил руки на груди.

— Я хотел поговорить с вами о слухах, которые до меня дошли.

— Каких именно? Слухов ходит много.

— Это я заметил. Однако некоторые из них меня заинтриговали — те, которые касаются пророчества.

Осберт снова ничего не ответил. Что бы он ни сообщил Нэшу, результатом в любом случае оказалась бы его немедленная гибель.

— Вы случайно не знаете, — продолжал Нэш, — каков их источник?

— Понятия не имею, — быстро ответил Осберт. Он многие часы репетировал этот ответ, отрывая время от ночного отдыха.

— Есть одно любопытное обстоятельство. — Нэш как будто не обратил внимания на слова Осберта. — Помните, я просил вас поискать книги? Те самые, что составляли секретную библиотеку, которую Вогн хранил в потайном покое. Вы тогда уверили меня, что ваш великолепный предшественник их уничтожил. Так вот, я полагаю, что именно в этих книгах нашлось бы упоминание о пророчестве.

Осберт вдруг ощутил прилив храбрости.

— По-моему, вы говорили, что те книги всего лишь исторические хроники.

Нэш улыбнулся так, словно он взял лишний кусок хлеба за ужином и его уличили в этом.

— Конечно, таковыми они и являются. В них изложена история Гильдии с самых ранних дней ее существования, уничтожения Каббалы и битвы между древней Империей и последними колдунами. Да, несомненно, в тайнике были исторические хроники.

Хотя эти слова только подтвердили давние подозрения Осберта, откровенное признание Нэша вызвало у него беспокойство.

— Вы же сами говорите, что Вогн уничтожил книги.

— Нет, это вы говорите. — Нэш посмотрел в лицо Осберту, но взгляд его оставался все таким же бесстрастным. — Впрочем, я начинаю подозревать, что кто-то в Гильдии сумел спасти часть книг до того, как Вогн сжег остальные. По-моему, тут и скрыт источник слухов. Как и полагается гильдийцу, я чувствую себя обязанным предупредить вас: эти книги, попавшие в неподходящие руки, могут стать опасными. Я бы предложил вам...

Осберт прикрыл глаза, нутром чувствуя, что сейчас последует.

— ... Допросить своих людей, провести расследование. Не знаю, как вы, а я очень хотел бы получить книги... и конечно, поместить их в надежное место. Нам ведь ни к чему, чтобы кто-нибудь, вроде, скажем, короля, их увидел, верно?

— Конечно, я полностью согласен. В гильдийских библиотеках хранятся записи о многих профессиональных умениях. Наш священный долг — оберегать подобные знания от тех, кто мог бы ими злоупотребить. Спасибо, что привлекли мое внимание к такому важному делу. Я немедленно начну расследование.

Если покладистость Осберта и удивила Нэша, он ничем этого не показал. Он только кивнул, отвесил поклон, который Осберт не мог не счесть издевательским, и вышел, оставив дверь открытой.

Прошло несколько секунд, прежде чем Осберт осмелился пошевелиться. Потом он, дрожа, быстро подошел к окну и чуть отодвинул занавесь. Между зданием Гильдии и величественными воротами замка лежала пустая площадь. Нэш, не оглядываясь, направлялся в замок, и стражники его не остановили. Осберт смотрел ему вслед, пока Нэш не скрылся из виду, потом кликнул слугу и приказал ему немедленно привести Годфри.

У него оставался единственный союзник, и пришло время воспользоваться его помощью.




Хотя переданный ему приказ проктора был резким и неожиданным, Годфри почувствовал облегчение оттого, что получил предлог покинуть спальню Брома; он провел там целый день, наблюдая за угасанием епископа. Монахи непрерывно молились, и только за этот день было отслужено четыре мессы в надежде, что случится чудо и Бром проживет еще немного. Сам Годфри мог только ждать, и это ожидание убивало его.

Из дворца епископа в здание Гильдии Годфри сопровождали четверо стражников, так тесно окруживших его, словно они опасались нападения в любой момент. Это обстоятельство только усилило внезапный страх архидьякона. Его ввели в резиденцию, проводили вверх по лестнице и по залам, которые до сих пор позволялось видеть только гильдийцам. У Годфри не было времени задержаться и полюбоваться чудесами искусства, которые являла каждая арка, каждый карниз, каждая панель. Он быстро пересек приемную и попал в просторный кабинет, где его ждал, нетерпеливо расхаживая из угла в угол, Осберт.

— Оставьте нас, — приказал он стражникам. — Встаньте снаружи у дверей и никого не пропускайте внутрь.

Стражники молча поклонились; массивная дверь закрылась за ними, и Осберт с Годфри остались одни.

— Мне очень жаль, что пришлось действовать подобным образом, Годфри, — сказал Осберт, нерешительно остановившись посреди комнаты: он как будто сомневался, следует ли предложить Годфри вина или сначала усадить. — Как там Бром?

— Умирает, но еще цепляется за жизнь. В чем дело? Что случилось?

— Вы однажды сказали... что мне следует довериться... довериться человеку, которого я не знаю.

Годфри в удивлении широко раскрыл глаза. Хотя имя вслух и не было произнесено... Он не ожидал, что такое когда-нибудь случится. Годфри решил подождать, что еще скажет Осберт.

— Не знаю, правильно ли я вас понял, но мне показалось, что вы намекнули: у вас есть какая-то возможность связаться... с этим человеком. Я не ошибся?

— Я... — Тут могла скрываться ловушка, и тогда опасности подвергся бы не один Годфри. — Чего вы от меня хотели бы, если бы такая возможность у меня была?

Осберт быстро взглянул на него и отвел глаза.

— Прошу меня простить. Я вовсе не хотел бы вас скомпрометировать. Если бы было возможно послать известие, я хотел бы... чтобы вы... попросили этого человека прибыть сюда, чтобы встретиться со мной. У меня есть кое-что, что я... хотел бы с ним обсудить. Да, мне нужно кое-что с ним обсудить. Если бы было возможно переслать ему срочное сообщение, это пошло бы на пользу... всем нам.

Хотя Годфри больше десяти лет старался добиться именно этого, сейчас ему оказалось трудно поверить в неожиданный поворот событий. Впрочем, волнение Осберта было глубоким и искренним. Годфри никогда не видел проктора в таком состоянии и мог только заключить, что дело каким-то образом связано с Нэшем: никто другой не оказывал на Осберта такого действия.

И все же никакой гарантии, что это не ловушка, нет...

— Если он явится сюда, — не смог не спросить Годфри, — будет ли он волен потом покинуть столицу?

— Что? — Осберт с недоверчивым изумлением взглянул на Годфри. — Вы в самом деле думаете, что в моей власти задержать подобного человека? Ох...

Пока Осберт обдумывал то, что скрывалось за вопросом архидьякона, Годфри подошел к нему ближе.

— Если бы я мог быть уверен, что этот вызов — не способ передать его в руки его врагов...

Годфри не счел нужным договаривать. Они с Осбертом без притворства посмотрели друг другу в глаза.

— Я могу сказать только одно, друг мой, — прошептал Осберт, — мы с вами на одной стороне. Во всем остальном вам придется поверить мне на слово.

Годфри улыбнулся проктору. Ничего другого архидьякону не было нужно: теперь он знал, что они говорят на одном языке.

— Хорошо. Я постараюсь выяснить все возможности.




Глава 24


— Как себя чувствуешь?

Эндрю оглянулся на человека, седлавшего лошадей.

— Прекрасно.

— Ничего не болит?

— Нет, пожалуй.

— Хорошо.

Эндрю всю свою жизнь слышал рассказы об этом человеке. В Анклаве Роберт был легендой; кто-то его любил, некоторые опасались, а кое-кто и ненавидел. В Мейтленде к нему относились с подозрением, но без открытой враждебности. При дворе он считался мятежником, объявленным вне закона, за его голову была объявлена высокая награда, хотя никто не проявлял стремления его поймать. О поступках Роберта, даже самых невинных, говорили как о предательстве, словно задавшись целью любой ценой опорочить его. Во время своих путешествий по стране Эндрю слышал, как в таверне или гостинице после вечерних возлияний какой-нибудь человек начинал вспоминать о битве при Шан Моссе или какой-то другой схватке, в которой участвовал Роберт, — это непременно оказывался рассказ о герое, о блестящем военачальнике, который знал по именам всех своих воинов. Старые солдаты вспоминали о чувстве юмора, спокойной уверенности в себе, доброжелательности Роберта независимо от того, с кем он разговаривал — с последним бедняком или с вельможей. Не оставались без внимания и его колдовская сила, и искусство фехтовальщика; все единодушно сходились в том, что было бы неблагоразумно превращать такого человека в своего врага.

В этих рассказах Роберт Дуглас каждый раз оказывался новым человеком — и ни один из них не был похож на того, кого Эндрю сейчас видел перед собой. Даже Финлей никогда не говорил ему ничего такого, что помогло бы Эндрю догадаться, что его ждет и как ему следует разговаривать с этой живой легендой. Может быть, не следует и пытаться — лучше просто подождать, пока Роберт заговорит сам. Подавив вздох, Эндрю встал и убрал в сумку остатки холодного кролика, который составлял их завтрак. Поскольку им предстояло отправляться в путь, Эндрю начал забрасывать угли снегом, пока от костра ничего не осталось, кроме жидкой струйки дыма, тающей в утреннем небе. Закончив, он повернулся к Роберту и стал смотреть, как тот, седлая коней, тщательно проверяет каждый ремешок, дергает стремена, умело привязывает седельные сумы, чтобы в дороге не отвязались, ощупывает, не туго ли натянуты уздечки.

— Моя матушка будет обо мне беспокоиться, — через некоторое время рискнул сказать Эндрю. Он не хотел неприятностей, но эта мысль уже давно не давала ему покоя.

— Она знает, что ты со мной. — Роберт коротко усмехнулся. — Правда, это обстоятельство может заставить ее только сильнее тревожиться.

— Вы сказали, что убьете меня, — брякнул Эндрю и тут же пожалел об этом. Язык не послушался предостережений рассудка.

— А разве ты стал бы иначе слушаться?

— Она знала? Матушка знала, что вы заберете меня? — Нет.

— Тогда разве не начнет она меня искать?

— Не знаю. Надеюсь, что нет.

Складные логичные ответы и безразличный тон Роберта заставили Эндрю стиснуть зубы. Этому человеку, похоже, все равно, какие страдания он причиняет.

— Она попытается меня найти. Я знаю, что попытается.

— Возможно. Впрочем, думаю, Финлей ее остановит. В чем дело? Ты хочешь, чтобы тебя освободили?

— Какой в этом был бы смысл? Мика ведь снова передаст меня вам, не так ли?

При этих словах Роберт замер и опустил руки; его голова повернулась, и Эндрю утонул в пристальном взгляде зеленых глаз, словно пронизывающих его насквозь. Наваждение длилось всего мгновение. Вновь обретя свободу, Эндрю открыл рот, чтобы извиниться, но вместо этого сказал:

— Он ненавидит вас, знаете ли.

Роберт кончил возиться с конями, поднял с земли свой плащ и закутался в него.

— Садись в седло. Я собираюсь тебе кое-что показать. Лицо Эндрю горело от стыда; он старательно делал все, чтобы показать: провоцировать своего похитителя он не собирается. Подойдя к своему коню, он ровным голосом спросил:

— Это имеет отношение к тому, почему я здесь?

— Имеет, и очень большое.




Роберт, не оглядываясь, ехал впереди. Он постоянно окидывал окрестности колдовским взглядом, высматривая опасность или любую неожиданность. Холмы вокруг них были обычно безлюдны, но это не означало, что кто-нибудь не попадется навстречу, а Роберту совсем не хотелось, чтобы их сейчас увидели, тем более вместе.

Роберт чувствовал себя рядом с этим мальчиком странно; о боги, невозможно было взглянуть в эти синие глаза и не увидеть перед собой Дженн... Но после стольких лет размышлений и подготовки его теперь полностью захватило предвкушение, оттеснив на задний план все остальное.

Он выбрал тропу, ведущую на плато. Там как всегда было ветрено, но сегодня легкие порывы только шевелили вереск. Роберт остановил коня на вершине небольшого холма, там, где каменистая вершина была почти скрыта рыжим лишайником. Впереди раскинулась равнина, за которой виднелась гигантская тень Нанмура, горы, которая теперь была известна Роберту как Омайсис.

Теперь предстоит соблюдать чрезвычайную осторожность...

Роберт соскочил с коня и некоторое время смотрел на открывшуюся панораму.

— Здесь опасное место. — Он не сказал ничего больше и не обернулся, но краем глаза следил, как Эндрю перехватил поводья, потом соскользнул на землю и медленно подошел к нему.

— Почему здесь опасно?

— Земля не такова, какой кажется. Отсюда она представляется ровной, но стоит пойти на восток, и рискуешь свалиться в узкие расселины, которые издали не видны, или провалиться в трясину, которую обнаруживаешь, только увязнув по колено. Весной здесь такая грязь, что конь может утонуть, а погода так переменчива, что кажется, будто за час меняется время года. — Роберт бросил на Эндрю быстрый взгляд. Мальчик настороженно озирался. — Ты знаешь, где мы находимся?

— Нет.

— Это поле Селута. — Роберт с высоты своего роста посмотрел на Эндрю. — То самое поле битвы, где Люсара лишилась свободы, где Селар возложил на себя корону и где погиб мой отец.

Глаза Эндрю широко раскрылись в искреннем удивлении. Нахмурив брови, он снова стал осматривать окрестности, пытаясь представить себе события, которые произошли здесь почти тридцать лет назад.

Роберт быстро продолжал:

— На этом поле погибли десять тысяч человек. Еще пять тысяч были ранены. Вереск растет на почве, удобренной человеческой кровью. Ты читал о той битве?

— Да, но только те книги, которые отцу Джону позволяли давать мне, — ответил Эндрю, забыв, похоже, свое решение помалкивать. — Мама говорила, что ее отец давал ей другую книгу, тайно написанную одним из переживших битву военачальников. Там много говорилось о Смуте и вторжении Селара, но книга погибла в Элайте, когда вы...

— Когда я произнес Слово Уничтожения и разрушил замок твоей матери?

Щеки Эндрю вспыхнули, и он опустил глаза. Роберт решил не торопить мальчика. Нужно было проявлять терпение.

— Сколько вам было тогда лет? Вопрос и удивил Роберта, и порадовал.

— Когда я произнес Слово?

— Нет... я имею в виду... когда погиб ваш отец.

— Пятнадцать.

Эндрю быстро взглянул на Роберта; его взгляд был любопытным и в то же время ненавязчивым — и вообще-то странное сочетание, а в данных обстоятельствах тем более удивительное. Неужели Финлей не рассказывал мальчику всей этой истории?

— Чего ты боишься? — Роберт оставил коня щипать скудную траву, а сам уселся на холодный камень.

— Ничего, — тут же ответил Эндрю. — Почему вы спрашиваете?

Роберт позволил себе улыбнуться.

— А меня ты не боишься?

— Нет. — Эндрю взглянул на спутника и сразу же отвел взгляд.

— Ты не боялся, даже когда я сказал, что убью тебя?

Эндрю снова покраснел, но головы не опустил; одного этого было достаточно, чтобы Роберт многое узнал о мальчике, которого собирался сделать королем.

— Он истек кровью, — прошептал Роберт, надеясь, что ветер не заглушит его слова. — Мой отец... Вон на том месте, где вереск кажется срезанным. Я так и не узнал, кто нанес ему смертельный удар, а раны он получал целый день. Его соратники, сэр Оуэн Бланчард и сэр Александер Деверин, сделали все, чтобы защитить отца, когда он упал, но оба тоже оказались изранены. Я сражался неподалеку и видел, как упал отец, но не мог добраться до него достаточно быстро. Когда мне это удалось, он был уже мертв.

Подняв глаза, Роберт заметил, что Эндрю внимательно за ним наблюдает.

— Как вам это удается?

— Что удается?

— Вы его ненавидели?

— Нет! Я любил отца. Он был великий человек.

— Тогда как вам это удается — рассказывать о его смерти... не выказывая чувств?

— Между мной сегодняшним и его смертью лежат тридцать лет. Случалось ли тебе... — Роберт запнулся, не уверенный, что хотел бы услышать ответ на свой вопрос, но Эндрю сказался восприимчив.

— Что?

— Случалось ли тебе когда-нибудь убивать человека?

— Нет. — Эндрю отвел глаза, словно предпочитая смотреть куда-то вдаль. — Вы собираетесь рассказать мне, зачем привезли сюда?

— Это зависит от многого... Ты знаешь, кто ты такой?

— Как это — кто я такой?

— Ты — следующий король Люсары.

— Я... — Эндрю замер, вытаращив глаза и открыв рот, потом сел на кочку, не сводя глаз с лица Роберта.

Роберт поднялся, вытащил из седельной сумы флягу со сладким вином и налил по кружке им обоим, прежде чем снова усесться на камень.

— Значит ли это... я хочу сказать... — запинаясь, пробормотал Эндрю, глядя то на кружку с вином, то на Роберта. Наконец, набравшись смелости, он спросил: 

— Я сделал что-то не так? Это что... не знаю, как сказать... это наказание мне за что-то? Я никак не пойму, почему вы...

— Ты знаешь, из какого рода происходишь, верно? Четыре или пять поколений назад младший брат короля стал родоначальником Россов. Из-за войн, эпидемий и других несчастий ты оказался последним представителем этого рода по мужской линии. Если бы не то обстоятельство, что твой отец был таким близким родичем Селара, ты вряд ли остался бы в живых.

— Но это же не означает, — через силу рассмеявшись, сказал Эндрю, — что я должен стать королем. Я хочу сказать, что не умею делать ничего, что должен уметь король, а даже если бы умел, как насчет Кенрика? Он уже взошел на трон, а теперь скоро женится, если получит согласие Тирона, и наверняка обзаведется наследником. Мое родство с королевским семейством такое далекое... да и подобная попытка только приведет к беде, а я не хочу...

— Быть причиной несчастий? — со вздохом перебил его Роберт. — Сынок, тебе рано или поздно этого не избежать, хочешь ты того или нет.

— Почему? — Эндрю с оскорбленным видом вскочил на йоги. — Я никому никогда не причинял боли, я этого не хочу! С какой стати мне желать сделаться королем? Я знаю, что Кенрик не лучший король на свете, но...

— Он самый худший из королей.

— Он мой кузен!

Роберт смотрел на взволнованное лицо, блестящие глаза, упрямый наклон головы, и они говорили ему едва ли не больше, чем слова, которые выкрикивал Эндрю. Не слишком ли рискованно оказывать на мальчика еще большее давление?

И насколько глубоко он предан Кенрику?

Был только один способ выяснить это. Стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, Роберт поднял руку и прибег к своей колдовской силе — так, чтобы лишить Эндрю способности двигаться, но оставить ему возможность говорить. Потом он поднялся, подошел к Эндрю и стал кружить вокруг него.

— Иди, — тихо сказал он, — ну же, иди.

— Не могу. Вы снова... снова что-то сделали со мной. — Эндрю стиснул зубы и постарался не потерять Роберта из виду.

— Заклятие не настолько сильное. Если действительно постараешься, то сможешь освободиться. Давай, я хочу видеть, насколько ты решителен.

Эндрю закрыл глаза, от напряжения лицо его покраснело. Потом он огорченно и раздраженно посмотрел на Роберта, который продолжал медленно ходить вокруг него.

— Не могу! Вы же знаете, что это невозможно! Несправедливо пользоваться колдовской силой, когда у меня ее нет!

— Это не соревнование, — сказал Роберт, продолжая кружить вокруг Эндрю; он внимательно высматривал хоть одну трещину в самообладании мальчика. — Уверяю тебя, если постараешься, то освободишься.

— Но как я могу, раз вы наложили на меня заклятие!

— Значит, ты решил сдаться?

— Вы же не оставите меня здесь на всю жизнь, так какой смысл стараться?

— Ты собираешься ждать, пока я тебя освобожу, и не хочешь освободиться сам и гордиться своим достижением?

— Вы же говорили, что это не соревнование.

— Конечно. Какое может быть соревнование, когда ты со мной не борешься?

— Я же сказал, что не желаю ни с кем бороться!

— В таком случае тебе следует делать то, что я велю, и получить свободу.

Эндрю огорченно вскрикнул и снова напряг все силы, чтобы освободиться; Роберт по-прежнему использовал ровно столько колдовской силы, чтобы Эндрю не мог пошевелиться.

— Это проверка, да? Тут какая-то хитрость, и я должен ее разгадать?

— Нет, никакой хитрости. Ты просто должен приложить усилие.

— Неправда! Как я ни стараюсь, освободиться я не могу! Вы лжете!

— Конечно. Только что такое ложь и что такое истина?

— Откуда мне знать? Да все, что вы до сих пор говорили, может быть ложью!

— Верно. Но в равной мере все мной сказанное может быть правдой. Ты не можешь этого определить, пока сам не убедишься.

— Ах, так это испытание для вас?

— Иди! — рявкнул Роберт, намеренно повысив голос, чтобы заставить мальчика замолчать. — Ты не освободишься, если будешь со мной спорить, не освободишься, если будешь хитрить, не освободишься, если проявишь слабость и готовность сдаться.

— Но... — Эндрю пыхтел от усилий, по лицу его тек пот. — Вес равно ничего не получается! Я не могу пошевелиться!

— Нет, не можешь. — Роберт наклонился и прошептал в ухо Эндрю: — Не можешь, потому что я тебе не позволяю. И как ты себя при этом чувствуешь, а? Ты прав, я тебе лгал. Я могу удерживать тебя, сколько пожелаю, и ничто, что ты мог бы сказать или сделать, этого не изменит. Ты не станешь свободным, пока я не решу тебя отпустить, так что ты мой пленник и совершенно, совершенно бессилен. Так скажи мне, Эндрю: как ты себя чувствуешь?

Эндрю мгновенно перестал бороться. Он молча смотрел на Роберта и не обратил никакого внимания на жест, которым тот его освободил. Напротив, он остался неподвижным, на прежнем месте.

Ветер усилился, он завывал вокруг вершины холма и нес по небу белые облака, за которыми спешили темные тучи, обещая ненастную ночь. Кони, испуганные низко пронесшейся стаей птиц, отбежали в сторону, потом успокоились и принялись снова щипать редкую траву.

— Чего вы хотите от меня? — наконец спросил Эндрю.

— Того же, чего ты хотел от меня, — ответил Роберт. — Я хочу, чтобы ты отпустил меня на свободу.

— Но как?

Роберт твердо посмотрел в глаза Эндрю, заставляя мальчика запомнить сказанное.

— Убей Кенрика и отбери у него корону.




Ветер бил ему в лицо, швырял в глаза волосы, не давал дышать и высушивал влагу на глазах; в конце концов Эндрю зажмурился, пытаясь отгородиться от солнца этого дня, от каждого слова, которое он только что услышал.

Эндрю повернулся спиной к ветру, низко пригнулся, обхватил руками колени и целиком спрятался за кустом вереска; теперь он мог слышать только сухой шелест веточек и глухое эхо прошлого, которого он не мог себе вообразить.

Как мог он не понять, что только случайность его рождения с таким наследием заставляла Мику оставаться рядом, охранять его, обеспечивать безопасность? Что именно в ней заключалась причина того, что Финлей и остальные так настойчиво учили его, пытались разбудить в нем колдовскую силу, сделать его большим, чем он был на самом деле, что даже его мать требовала, чтобы он жил в Мейтленде, когда он так хотел оставаться с ней?

И вот теперь они решили превратить его в одного из себе подобных. Они намерены посадить его в клетку и кормить сырым мясом, чтобы, когда клетка откроется, он с рычанием выскочил из нее, как дикий зверь, которого они и хотят из него сделать.

Он не хотел убивать, и уж тем более не хотел убивать собственного кузена.

Эндрю чувствовал, как ветер шевелит его волосы, охлаждает его внутренний жар. Он открыл глаза и посмотрел на заросшее вереском пустое поле.

Роберт стоял в стороне, держа за поводья коней, рядом с тропой, круто уходящей вниз. Со своего места Эндрю не мог видеть склона холма. Еще одна дорога, на которую он должен вступить вслепую... Однако по крайней мере на этот раз он понимал, почему это так.

Эндрю поднялся, привел в порядок одежду, закутался в плащ так, чтобы ветер не цеплял его за вереск. Потом мальчик двинулся вперед, позволив ветру толкать себя в спину. Напор был так силен, что Эндрю побежал; он бежал все быстрее и быстрее, пока, казалось, остановиться уже стало невозможным... Однако он все-таки остановился, испугав коней, но не произведя никакого впечатления на Роберта.

— А что, если я скажу «нет»?

— Я тебя не спрашивал.

— Значит, у меня нет выбора?

— Ни у одного пленника не бывает выбора.

— И вы заставите меня делать то, чего вы хотите, что бы я ни говорил?

— Мне не понадобится тебя заставлять.

— Тогда я не стану!..

— Станешь.

Роберт бросил Эндрю поводья его коня и вскочил в седло. Прежде чем Эндрю смог сказать еще хоть слово, Роберт уже скакал обратно, туда, откуда они отправились два дня назад.




Как же легко оказалось сделаться тем, что Роберт больше всего ненавидел! Гораздо труднее было вынести это, сделать свое лицо неподвижным, закалить сердце против жалости к невинному мальчику только потому, что слишком многие в этой стране были вынуждены страдать.

Темнота подкрадывалась к Роберту со всех сторон, неся холод телу, но все же не так угнетая его, как неотступные мысли.

Спасая, принесешь ты гибель...

Его действия спасут Люсару от Кенрика, от Нэша, от ужасного зла, которое они готовы выплеснуть на весь мир. Но что такая победа принесет его стране? Мальчика на троне, который больше никому не верит? Короля, который ценит в себе только происхождение?

Им станет этот мальчик, несчастный, полный гнева, растерянный, невинный мальчик, и только от него будет зависеть, сможет ли Роберт противостоять пророчеству или должен будет ему покориться.

Роберт знал, что от него потребуются терпение, искусство и трудолюбие, чтобы изменить взгляды Эндрю, чтобы сломать то, что другие четырнадцать лет с гордостью создавали. Только того, насколько трудной окажется подобная задача, он не предвидел.




Эндрю не обращал внимания на то, что его окружало. Он не смотрел на звезды, не прислушивался к шороху лисьих шагов, крикам сов, мышиному писку в кустах. Он просто скакал следом за Робертом, сосредоточившись на том, чтобы не дать коню сбиться с дороги, не замечая ничего вокруг.

— Кенрик обладает колдовской силой, — сказал он, перекрывая стук копыт по камню. — Как же я смогу его убить?

— Ты сам придумаешь способ.

— Это он убьет меня, а не я его.

— Значит, ты должен действовать быстрее и более искусно.

— Ну а почему не можете сделать это вы сами?

— Я не имею желания становиться королем. Трон принадлежит тебе.

— Трон принадлежит Кенрику. Его завоевал его отец. Завоевание — такой же законный путь, как и наследование.

— Только до тех пор, пока завоеватель жив. Как только Кенрик умрет, право будет на твоей стороне.

— Но я не хочу его убивать!

— Я знаю.

Эндрю подхлестнул коня, чтобы оказаться рядом с Робертом. Ему необходимо было видеть его лицо в неверном свете звезд, необходимо было читать в глазах, которые говорили настолько красноречивее слов.

— Вы... вы это знаете?

— Конечно. Если бы ты хотел его убить, я не подпустил бы тебя и близко к Кенрику.

— Но почему?

— Главным образом потому, что ты мог бы не ограничиться одним убийством, если бы это много значило для тебя.

— Ох... — прошептал Эндрю, не в силах понять, испытывает облегчение или нет. — Значит, я должен убить Кенрика потому, что не хочу этого?

— Нет. Ты должен сделать это из-за того, кем являешься.

— И чем больше я возражаю, тем крепче ваша уверенность в том, что именно я подходящий кандидат для такой работы?

— Боюсь, что да.

— Наверное... наверное, слишком поздно мне передумать? Начать... начать прыгать от радости при мысли о предстоящем?

Роберт сжал губы, чтобы не позволить себе рассмеяться, но не сумел, и смех его согрел ночь. Хоть немного, но все-таки настроение его улучшилось.

— Куда мы направляемся теперь? К еще одному полю битвы?

— Да, но другого рода. Ты должен научиться определять, где находишься. Присматривайся к местности, запоминай ориентиры...

— В темноте?

— Особенно в темноте. Неизвестно, когда тебе может понадобиться находить сюда дорогу.

— Сюда?

— Ну, почти.

— Можно задать вам вопрос?

— Пожалуйста.

— Куда это «сюда»?

Даже в ночной темноте было заметно, что Роберт улыбнулся.

— В мой дом.

Всадники спешились и свернули в круто уходящее вверх ущелье. Стены вокруг Эндрю вздымались на такую высоту, что неба он больше не видел. Однако мальчик послушался и начал внимательно смотреть по сторонам, запоминая форму скал, цепляющихся корнями за камень деревьев, повороты невидимой в темноте тропы. Когда Роберт остановился, Эндрю едва не налетел на него.

— Смотри.

Роберт приложил руку к поверхности скалы перед собой, казалось бы, составляющей одно целое с горой, и вдруг со скрежетом камень скользнул в сторону, открыв вход в туннель. Из отверстия потянуло более холодным и сухим воздухом.

— Дай мне руку.

Роберт с силой прижал ладонь Эндрю к скале, словно пытаясь вдавить ее в камень, а потом отпустил.

— Если тебе когда-нибудь понадобится убежище или что-то из того, что здесь хранится, приходи сюда. Меня может здесь не оказаться, но это значения не имеет. Коснись рукой скалы, и проход для тебя откроется. Войдя внутрь, сделай то же самое, и камень скроет вход в пещеру. Попробуй.

Эндрю вошел первым, ведя за собой коня; двигавшийся за ним Роберт отступил в сторону, предоставив мальчику возможность закрыть волшебную дверь. Стараясь скрыть победную усмешку, Эндрю прижал ладонь к холодному камню. Скала тут же дрогнула и с громким скрежетом скользнула на место. Эндрю оказался в абсолютной темноте; мышцы лица его болели от усилий перестать улыбаться.

— Я никогда раньше не совершал колдовства! Здорово!

— Рад, что тебе понравилось. — Укрепленный на стене факел вспыхнул, и Роберт взял его.

— Зачем вы все это делаете? — спросил Эндрю.

— Почему бы и нет?

— Я серьезно спрашиваю. — Эндрю схватил Роберта за руку, удержав на месте. — Зачем?

Глаза Роберта, зеленые в мерцающем желтом свете, отразили множество быстро меняющихся чувств. Потом неожиданно все оттенки исчезли, и осталось уже знакомое Эндрю выражение непоколебимой уверенности в себе.

— Затем, что я должен это сделать.




Глава 25


Эндрю не мог бы сказать, чего он ожидал, но того, что Роберт живет в пещере, скрытой под горой Нанмур, он не ожидал точно. Главная пещера оказалась очень уютной и просторной. Эндрю с изумлением глядел на книжные полки, ковер на полу, очаг в углу и глиняные горшки с припасами рядом с ним, хитроумную систему вентиляции.

— Вы здесь живете?

Роберт положил на стол седельные сумки и отошел к очагу, чтобы разжечь приготовленные заранее дрова.

— И здесь, и в других местах.

— Но я думал... — Что?

— Ну, мне кажется, все считают, что вы живете во Фланхаре.

— Все? Это кто — все в Анклаве или все при дворе Кенрика?

Эндрю почувствовал, что его лицо в сотый раз за эти два дня заливается краской. Это начинало его раздражать. Сглотнув, Эндрю постарался ответить Роберту решительным взглядом.

— И те, и другие.

Роберт ничего не ответил и небрежным взмахом руки зажег огонь в очаге.

— Пожалуй, для одного дня довольно. Можешь располагаться вон там. Одеяла в сундуке. Отдохни.

Эндрю заколебался. Если он промолчит, Роберт наверняка решит, что его молчание означает согласие.

— Но как насчет...

Голос Роберта прозвучал мягко.

— Поговорим завтра. Ложись.

Понимая, что выбора у него нет, Эндрю подошел к сундуку и достал одеяла. Сбросив сапоги, он улегся и закутался в них. Пышная шерсть пахла теплом...

Не прошло и минуты, как Эндрю уснул.




Когда на следующее утро Роберт вывел Эндрю из пещеры, стоял густой туман. И вход в ущелье, и дальний лес было не разглядеть. Роберт и Эндрю, казалось, шли сквозь облако.

Роберт думал о том, как много лет планировал то, что делает сейчас. Он сотни раз перебирал в уме все то, чему должен научить мальчика. Теперь же, после угрозы Тирона, он точно знал, чего хочет добиться.

Только вот Эндрю оказался не таким, как он ожидал. Более того, мальчик был не тем, в ком нуждалась Люсара. Он был мягким, доверчивым, легко провоцируемым. Несомненно умным, да, и вызывающим симпатию, но одно было в нем ужасно разочаровывающим: он, похоже, совершенно не представлял себе, что делает его кузен со страной, — ведь невозможно было предположить, будто это его не трогает.

Кто тут повинен: сам мальчик или влияние его матери? Не пожелала ли она намеренно закрыть глаза на открывающиеся перед сыном возможности ради того, чтобы защитить его? Если так, то Роберту предстоит разрушить все, над чем она работала многие годы, и сделать это быстро. В ближайшие три месяца он должен превратить этого мальчика в короля.

Короля, готового убивать.

— Пошли, — сказал Роберт молча следующему за ним Эндрю. — Нам нужно расставить ловушки для кроликов.




— Вы сказали, что мы поговорим сегодня.

— Тогда говори.

Эндрю помедлил, потом решился:

— Почему вы хотите, чтобы я убил Кенрика?

— Иначе ты не сможешь взойти на трон.

— Но я не хочу становиться королем, а раз я этого не хочу, мне не нужно его убивать.

— Однако ты это сделаешь.

— Почему вы все время так говорите! Неужели вы не можете просто...

Роберт перестал рубить дрова, вонзил топор в бревно, над которым трудился, и повернулся к Эндрю, зная, что его пристальный взгляд скорее всего смутит мальчика.

— Почему я не могу просто... что? Оставить тебя в покое? Убить Кенрика самому? Брось, Эндрю. Если у тебя есть вопросы, задавай их. Не стой, размахивая руками, в ожидании, что я догадаюсь, о чем ты думаешь. Спрашивай, и я отвечу. Будь готов учиться, и я тебя научу. Будь готов слушать, и я скажу. Дай мне хоть какое-то доказательство того, что ты достаточно зрелый человек, и я стану обращаться с тобой, как со взрослым. — Эндрю стоял перед ним, разинув рот и мучительно покраснев. Роберт снова взялся за топор. — Однако, как я вижу, ты не спрашиваешь меня о том, почему я желаю Кенрику смерти.

Эндрю поморщился, когда топор опустился в очередной раз, но тут же кинулся за бревнышками и отнес их к поленнице. Роберт продолжал незаметно за ним наблюдать. На лице Эндрю была написана глубокая задумчивость, мальчик не замечал ни холода, ни заноз в руках. Он поднял еще два полешка и поставил перед Робертом новое бревнышко. Когда Роберт снова вскинул топор, Эндрю спросил:

— Почему вы не можете убить Кенрика?

Роберт перестал рубить дрова, бросил на Эндрю суровый взгляд, взял фляжку с водой и напился. Вытерев рукавом пот со лба, он снова повернулся к мальчику: тому нужна была не просто информация, но умение делать заключения самому.

— С какой стати мне это делать?

— Если вы хотите, чтобы он был убит, вы должны убить его. Роберт едва не улыбнулся.

— Раз он твой кузен, то ты, как я понимаю, меня остановишь?

Эндрю посмотрел на него широко раскрытыми глазами, потом опустил взгляд, но не обиделся. Мелочной обидчивости в нем не было, однако с невинностью ему предстоит расстаться...

— Неужели ты искренне считаешь, что, будь у меня хоть какая-то возможность, я не сделал бы этого сам? — Роберт уронил на землю пустую фляжку, посмотрел на небо, туда, где, по его представлениям, должно было быть солнце, и снова взялся за топор. Им предстояло перейти к более важным вопросам, к обсуждению более ответственных планов. — Эндрю, ты же разумен. Ты получил хорошее образование. Вот и скажи мне: почему я должен добиться, чтобы ты убил Кенрика?

Роберт расколол еще два бревнышка, но Эндрю продолжал стоять неподвижно. Когда Роберт наконец отложил топор, мальчик неуверенно посмотрел на него и сказал:

— Вам предстоит бороться с Нэшем. — Какая-то часть его так раздражавшей Роберта невинности развеялась в сером воздухе утра.

Роберт не позволил себе обрадоваться этому первому проблеску надежды и жестко спросил:

— И что из того?

— Нэш в союзе с малахи. Они многие годы помогают ему. Среди придворных всегда есть несколько малахи. Я... я могу это чувствовать. Если бы вы попытались схватиться с Нэшем, они тоже вступили бы в борьбу, и вы...

— Договаривай, — поторопил мальчика Роберт.

Эндрю покачал головой и отошел на шаг в сторону. На его лице было написано отчаяние.

— Все будет, как тогда в Шан Моссе, когда вы были ранены и должны были сражаться с Нэшем. И если бы мама... — Эндрю умолк и с ужасом посмотрел на Роберта, как будто сказал совершенно непозволительную вещь.

Мальчик нуждался в ободрении. Ему необходимо было верить, что мать его на этот раз не будет ни во что вовлечена, что все кончится хорошо, что от него не потребуется пачкать руки кровью. Стремление обнадежить Эндрю вдруг нахлынуло на Роберта откуда-то из глубин его существа.

Однако поступить так значило бы обречь Люсару на вечную власть зла.

Роберт сделал шаг вперед и с намеренной угрозой навис над Эндрю.

— Мне нужно, чтобы ты убил Кенрика. Мне нужно, чтобы ты выжил в схватке с ним и взошел на трон. Я вижу, что сейчас ты к этому не готов, но когда момент наступит, ты будешь готов, поверь мне. Бесконечные причитания не к лицу королю, тем более королю, которого возведу на трон я.

И тут наконец Роберт увидел вспышку гнева в глазах Эндрю. Он молча поздравил себя с успехом.

— Причитания? — начал Эндрю, и голос его зазвучал громче. — Вы похищаете меня, увозите без предупреждения от матери и от вашего собственного брата, а потом заявляете, что я должен убить члена своей семьи только ради того, чтобы заполучить корону, которой я не хочу! И почему? Потому что самому вам недосуг? Потому что вы сами не желаете взойти на трон?

— Нет, — бросил Роберт ему в ответ. — Потому что Кенрик — карманный король Нэша. Мне необходимо разлучить Нэша и Кенрика. Я могу погибнуть в схватке с Нэшем, и раз все мои усилия направлены на то, чтобы освободить Люсару от ее цепей, тогда сделать это должен именно ты, мой мальчик! — Эндрю только заморгал; было видно, что в его голове роится тысяча мыслей. — Перевяжи наколотые дрова веревкой и отнеси их внутрь. Я оставлю дверь для тебя открытой. — С этими словами Роберт вскинул на плечо вязанку хвороста, прихватил топор и двинулся вверх по ущелью, оставив позади безмолвного и растерянного Эндрю.




Стыд переполнял его. Он следовал за ним по пятам, становился его тенью, проникал всюду, где Эндрю рассчитывал от него скрыться. Мальчик не отваживался взглянуть на Роберта, боясь, что стыд потечет из его глаз. Что бы Эндрю ни делал, стыд не покидал его. Участвуя в хозяйственных делах, Эндрю больше не задавал вопросов, а на вопросы Роберта только кивал или качал головой.

В конце концов Роберт повел Эндрю осматривать пещеры, выточенные подземными водами. Мальчик не мог не сравнивать увиденное с Анклавом. Кроме той пещеры, где жил Роберт, еще одна или две оказались пригодны для людей, две других — для устройства конюшен. Все они соединялись узкими проходами, погруженными в вечную темноту.

Пещеры не были домом, они были убежищем. Чем больше Эндрю размышлял, тем яснее он понимал значение того, где пещеры расположены: в самом центре Люсары, там, откуда Роберт мог очень быстро добраться до любого места.

Эндрю не сводил с Роберта глаз. Он следил за тем, как Роберт двигается, как говорит, как поднимает брови с выражением насмешки над собой. Роберт часто улыбался, и все-таки тени вокруг его глаз не исчезали, а иногда взгляд обращался внутрь и тогда казался затравленным.

«Я хочу, чтобы ты отпустил меня на свободу».

— Ты очень молчалив, — заметил Роберт, когда они возвращались в главную пещеру. — А я-то думал, что ты хочешь поговорить.

— Я передумал, — ответил Эндрю и закусил губу: так обиженно прозвучала эта фраза.

— Так ты не хочешь ничего знать? Я полагал, что твое любопытство ненасытно.

Стыд не помешал Эндрю заметить насмешку. Он посмотрел в спину идущего впереди него человека, только спереди освещенного факелом, и решился:

— Да, я и в самом деле хочу знать. Вы — мятежник. И вы — тот человек, который может собрать войско, чтобы выступить на защиту Люсары, против Селара, или против Майенны, или против Садлана. Как случилось, что вы до сих пор не разделались с Нэшем? Почему вы ждете так долго?

Роберт резко остановился, и Эндрю чуть не врезался в него. Когда Роберт обернулся и взглянул на Эндрю, лицо его было мрачным.

— Иногда ты удивительно бываешь похож на свою мать, тебе это известно? Она тоже обожает задавать вопросы, ответ на которые знает заранее.

— Но...

— Если бы я схватился с Нэшем раньше, если бы я оказался победителем и получил поддержку народа, уж не думаешь ли ты, что с моей стороны было бы мудро возвести на трон ребенка?

— Так зачем вообще я вам нужен? Вы могли бы короноваться сами...

Рука Роберта метнулась к горлу Эндрю, и мальчик оказался так резко отброшен к стене, что едва не задохнулся. Лицо Роберта нависло над ним, глаза его в тусклом свете казались черными. Эндрю начал хватать воздух ртом, и хватка немного ослабла, однако выпустить мальчика Роберт не спешил.

— Никогда больше ты мне такого не скажешь. Мне не суждено носить корону. Это твоя судьба, понимаешь ты это или нет. Желаешь ты верить мне или нет, но королем ты станешь, и станешь хорошим королем, таким, каким никогда не смог бы стать я. Поэтому ты никогда больше не задашь своего глупого вопроса, ни мне, ни кому-либо еще. Я понятно говорю?

Сердце Эндрю отчаянно колотилось, и он мог только кивнуть. Как только он выразил согласие, Роберт отпустил его; на лице его было написано отвращение. Он хотел сказать что-то еще, и к своему изумлению Эндрю прочел в загадочных зеленых глазах что-то похожее на извинение. Однако выражение это было мимолетным, Роберт снова отвернулся и двинулся прочь по проходу, забрав с собой факел.

— Пошли. Время ужинать, и я голоден.

Эндрю, спотыкаясь на неровном полу пещеры, побежал следом. Он оказался в главной пещере как раз вовремя, чтобы помочь разложить по мискам рагу из кролика, которое они приготовили раньше. Эндрю делал все от него зависящее, чтобы каждый раз, когда Роберт оказывался рядом, не морщиться.

Это было глупо с его стороны, конечно. Роберт не сделал бы ему ничего плохого. Эндрю знал это с абсолютной уверенностью. Дело было просто в том...

Только вот откуда ему это известно?

Эндрю ел молча, сосредоточившись на еде и не поднимая взгляд от тарелки. Он не знал, куда девать глаза. Не знал он, и каковы его собственные мысли и чувства. Единственное, в чем он не сомневался, — это что убивать Кенрика он не хочет. Он вообще никого убивать не хочет!

— Скажи мне, — начал Роберт дружелюбно, словно и не было момента насилия при осмотре пещер, — как тебе удалось выжить при дворе Кенрика, когда столько придворных вокруг тебя распрощались с жизнью?

Эндрю чуть не подавился.

— Они... они были виноваты в измене. Я никогда не стал бы...

— Ни при каких условиях? Так ты думаешь, что Кенрик щадит тебя, потому что ты его кузен? — Роберт дочиста обглодал косточку. — Может быть, ты и прав. Я не предполагал, что он хоть к кому-нибудь испытывает теплое чувство.

— Вы же не знаете его. — Эндрю старался говорить убедительно, пользуясь шансом переубедить Роберта. — Он совсем не похож на Нэша.

— Вот как? — Роберт отошел от стола и уселся у очага, где на полу лежали подушки и сидеть было удобно. Он взял книгу, раскрыл ее, но так и оставил. Указав Эндрю на кресло, он сказал: — Не всегда же нам ссориться, знаешь ли. Совершенно не обязательно нам с тобой быть врагами. Садись, прошу тебя.

— Просите меня?

Роберт, улыбаясь, пожал плечами.

— Ты забываешь: когда ты сделаешь то, что я тебе велел, ты станешь и моим королем.

Королем? Королем для этого человека? Разве не останется он мятежником? Неужели он станет кланяться, и выполнять приказания, и клясться в верности? И если Эндрю велит ему что-то сделать, он подчинится?

Было глупо даже в шутку думать о таком. Роберт никогда не станет выполнять чьи-то приказания. О, конечно, он будет говорить, что Эндрю — король, но он ни перед кем не склонится...

И тем не менее сейчас он терпеливо ждал, пока Эндрю усядется, и на лице его не было ни гордости, ни высокомерия. Более того, Роберт в отношениях с Эндрю проявлял почти пугающую честность — честность гораздо большую, чем это делал еще кто-нибудь из взрослых.

Эндрю чувствовал, что может спросить Роберта о чем угодно, и тот ему ответит.

Мысли Эндрю разбежались от такой перспективы, и все еще растерянный, он подошел к очагу и уселся.

Как только Эндрю опустился в кресло, Роберт налил себе вина и снова заговорил; на этот раз тема разговора захватила Эндрю полностью:

— Ты знаешь о пророчестве и тех бедах, которые оно уже вызвало. По правде сказать, в нем много неясного... Но даже несмотря на это, между Ангелом Тьмы и Союзницей существует глубокая постоянная связь.

Ангел Тьмы... это Нэш... а его мать — Союзница.

— Какого рода связь? Роберт не смотрел на Эндрю.

— Нэш сказал мне, что любит твою мать и что им суждено быть вместе.

Ложь! Слово жгло язык Эндрю, как яд, который хочется выплюнуть... но разве он мог? Мама так многого ему не рассказывала — говорила, что он не поймет. Может быть, это одна из таких вещей?

Эндрю взглянул на Роберта и обнаружил, что зеленые глаза откровенно наблюдают за ним. Роберт продолжал:

— Я никогда не мог доверять Ключу и говорил Дженн, когда она стала джабиром, что не смогу доверять и ей, раз она соединена с Ключом. И после этого она... присоединилась к Нэшу и ко мне на поле битвы. — Роберт помолчал; Эндрю, затаив дыхание, ждал продолжения. — Она не дала мне использовать против Нэша Слово Уничтожения.

Эндрю проглотил комок в горле, который его душил и не давал как следует вдохнуть воздух.

— Вы хотите сказать... что она намеренно встала на сторону Нэша? Вы имеете в виду, что моя мать...

— Я сам не знаю, что хочу сказать. С тех пор я с ней не разговаривал, так что не могу сказать, что она думает.

— Она говорила, что пыталась спасти вам жизнь.

В глазах Роберта снова появилось загнанное выражение. Некоторое время он молча смотрел в огонь.

— Моя жизнь значения не имела. Важно было уничтожить Нэша.

— Вы... вы пытаетесь настроить меня против матери, да? Потому что знаете: она будет против того, что вы заставляете меня сделать. Она никогда ни слова не говорила о том, чтобы мне стать королем! — Эндрю поднялся с кресла, яростно моргая, чтобы не дать пролиться слезам: он не мог одновременно испытывать и стыд, и гнев. — Она никогда не говорила плохо о вас. Она только говорила, что вы... что вы не всегда такой, каким вас считают люди, но ни разу... ни разу она не предположила, что вы можете оказаться предателем. А вот вы... вы хотите, чтобы я убил собственного кузена, а теперь еще хотите заставить меня поверить, будто мама предаст салти и Люсару человеку, которого она презирает больше всех на свете! Как вы можете так говорить! Я думал, что вы с ней по крайней мере на одной стороне! — Роберт поднялся на ноги, но Эндрю попятился от него, подняв руки, словно защищаясь. — Нет, я не собираюсь больше ничего слушать! Я хочу, чтобы вы отвезли меня обратно, потому что я никогда не стану помогать вам, слышите! Никогда!

С этими словами Эндрю повернулся и выбежал из пещеры, потому что иначе он расплакался бы, а он не делал этого, даже когда умер его отец, а мать оставила его в Мейтленде.




Роберт сгреб угли, приготовил одеяла для ночлега, убрал последние миски и нагрел воды, чтобы помыться. Все это время он спокойно насвистывал, старательно сохраняя спокойное выражение лица, несмотря на глубокую внутреннюю озабоченность.

Ему нельзя было ошибиться: времени оставалось так мало. Эндрю был мягким, ласковым, добрым, чувствительным к малейшему изменению настроения Роберта; его присутствие так мучительно напоминало каждую минуту о тех мимолетных головокружительных часах, когда Роберт позволял себе верить, будто они с Дженн любят друг друга. Эта вера поддерживала его в стольких испытаниях: воспоминание о Дженн, о том, как она его понимает, значило для Роберта больше, чем он мог высказать. Разрыв с ней лишил его какой-то части его существа — как если бы конечность оказалась поражена параличом.

А проклятый мальчишка смотрел на него глазами Дженн, задавал те же вопросы, которые задала бы и она, смеялся над тем же, над чем она посмеялась бы, спорил с Робертом точно так же, как спорила она. Это причиняло боль.

Пока вода закипала, Роберт принес седельные сумы, упаковал в них все, что могло потребоваться ему в следующей поездке, и отнес к выходу. Неожиданно для самого себя он вдруг вытащил шар, все еще завернутый в грубую ткань. Роберт хранил его в суме: почему-то ему не хотелось оставлять шар даже здесь, в пещере, где хранить его было абсолютно безопасно. Роберт заварил себе чаю, прошел в один из темных коридоров, сел там, прислонившись спиной к камню, и сказал так громко, чтобы Эндрю наверняка его услышал:

— Если бы я считал твою мать предательницей, я давно убил бы ее.

Ответа не последовало, хотя Эндрю был где-то в одной из смежных пещер; Роберт знал это, даже не прибегая к искусству искателя.

А может быть, мальчик почувствовал фальшь в последней фразе Роберта?

— Она ведь никогда не рассказывала тебе о Нэше? О том, как они стали друзьями? О том, как Нэш посещал ее в Клоннете и как она ждала его приездов? Ты, может быть, помнишь, что встречал его там. Нэш высок, примерно одного роста с Финлеем, с черными глазами и волосами, с короткой бородкой. Не красавец, но и не урод. Такого человека можно и не заметить, пока он не заговорит. Конечно, твоя мать понятия не имела, кто он такой. Она считала его гильдийцем, которому нравилось с ней беседовать. Она никогда не догадывалась, что им могут двигать другие мотивы. — Роберт хотел было продолжать, рассказать мальчику, что его мать позволила Нэшу в Шан Моссе поцеловать себя, но оказался не в состоянии превратить собственную боль в жестокость по отношению к этому мальчику.

— Несмотря на все это, я не пытаюсь обвинить твою мать. Я просто хочу показать тебе, что и мне, и ей бесполезно искать смысл тех событий, так что не пытайся понять то, чего понять невозможно. Она совершила то, что должна была совершить, по причинам, которых я не понимаю, — точно так же, как она не понимала, что я готов пожертвовать жизнью, если мне удалось бы захватить с собой и Нэша.

Ответа все еще не было, но когда Роберт умолк, до него донесся легкий скрип кожи, какой-то намек на движение, хотя во тьме туннелей разглядеть ничего было нельзя.

— Эндрю, тебе нужно понять одно: я не смогу повторить той схватки. У меня нет возможности снова и снова противостоять Нэшу и надеяться при этом выжить. И даже если бы такая возможность у меня была, наша страна не вынесет еще десять или двадцать лет такого существования, особенно если влияние Нэша возрастет, как то, по-видимому, происходит. У меня нет желания делать твою жизнь невыносимой, но я не остановлюсь перед этим, если только так смогу заставить тебя понять. Я не могу позволить себе вновь потерпеть неудачу.

— И вы не можете позволить себе доверять мне, как не могли доверять моей матери, не так ли?

Роберт не повернулся в ту сторону, откуда донесся голос. Он просто дождался, пока Эндрю сам подойдет к нему.

— Нет, не могу.

— Значит, вы намерены так или иначе заставить меня убить Кенрика.

Роберт медленно поднялся на ноги, повернулся к Эндрю и положил руку ему на плечо. Эндрю смотрел на него взглядом гораздо более взрослым, чем еще совсем недавно; мальчик был насторожен, все еще рассержен, но уже готов учиться.

— Я не стану лгать тебе, Эндрю, и говорить, будто таково твое предназначение. Ты прав: все это лишь каприз богов, давших тебе тех предков, которых ты имеешь. Если бы речь шла только о моей личной свободе, вполне возможно, что мы с тобой больше никогда не встретились бы, но по какой-то непонятной мне причине моя судьба связана с судьбой Люсары. Каждый день, проведенный мной в темнице, означает, что и Люсара остается в неволе; я никогда не буду знать покоя, пока последние цепи не спадут с нее. Я мог бы снова собрать войско, мог бы начать новую войну. Однако куда бы я ни повернулся, меня всегда будет поджидать Нэш, готовый уничтожать все в Люсаре, лишь бы воспрепятствовать мне. На такие жертвы я больше не хочу идти.

— Вместо этого вы решили принести в жертву меня?

— Ты выживешь, и вместе с тобой выживет Люсара.

— Однако чтобы обеспечить это, я должен убить Кенрика.

— Я не могу справиться с ними обоими — Кенриком и Нэшем — одновременно. Ты единственный известный мне человек, который может подобраться достаточно близко к Кенрику, чтобы его убить, не имея за своей спиной армии.

— Значит, я должен его предать? Потому что вы мне велели? — не сдавался Эндрю. — Для такого мне нужно иметь более вескую причину.

— Ты должен бы уже знать о самых веских причинах. Если бы ты в последние годы держал глаза открытыми, ты увидел бы то же, что и я. Кенрик недостоин короны.

Эндрю упрямо поднял подбородок.

— Я половину каждого года провожу при дворе. Я больше вижусь в Кенриком, чем вы...

— Именно об этом я и говорю.

— И вы ожидаете, что я поверю вам на слово?

— Ты предпочтешь верить ему, а не мне?

— Вас я не знаю, а его знаю. Роберт сложил руки на груди.

— Причинял лия тебе какое-нибудь зло? Эндрю поднял брови.

— А он разве причинял?

— Причинял ли я зло твоим близким? Эндрю поморгал, обдумывая ответ.

— С одним очевидным исключением — моим похищением — не причинял. А как насчет Кенрика?

Роберт помедлил, старательно выбирая слова:

— Брат говорил мне, что ты привязан к его дочери Хелен и дружишь с пареньком по имени Лиам.

Эндрю замер на месте, потом сделал шаг вперед. Глаза его потемнели, и Роберт с уверенностью почувствовал, что сможет добиться своего, сможет сделать из этого мальчика короля. Существовали вещи, значение которых для Эндрю было огромным. Все, что теперь нужно было делать Роберту, — это использовать их для того, чтобы сформировать этот гибкий, но упрямый ум.

— Хелен? Что с ней случилось?

Роберт мягко увлек мальчика обратно в жилую пещеру, усадил у очага и рассказал о случившемся, тщательно выбирая слова. Эндрю молча слушал. Когда рассказ закончился, мальчик вздохнул.

— Не могу... Он не... он никогда... Бедняга Лиам. С Хелен все в порядке?

— Уверен, что она поправилась. Она уже немного пришла в себя, когда я оставил их с Финлеем.

— Он никогда не говорил... — Эндрю поднялся на ноги, все еще не глядя на Роберта, и рассеянно пробормотал: — Я ложусь спать.

— Нам утром нужно рано выехать.

— Вот как?

— Есть несколько мест, где разные люди оставляют мне сообщения. Мне нужно побывать в одном из таких мест. Это недалеко отсюда. А потом я отвезу тебя к матери.

— К матери? — Эндрю замер и взглянул на Роберта. — Но...

— Я дам тебе два дня на приготовления. Потом...

Эндрю зажмурился и прижал руки к вискам, словно борясь с острой болью. Ничего не говоря, он направился к постели, сбросил одежду и зарылся в одеяла.

Роберт хорошо понял, что означает такое поведение. Он сам часто испытывал желание отгородиться от мира и никогда обратно не возвращаться.

Да, сейчас определенно как раз такой случай...




Раннее утро показалось покрасневшим глазам и усталому телу Эндрю серединой ночи. Ему пришлось слишком мало спать и слишком о многом думать. Теперь мальчику было необходимо видеть, что скрывается под поверхностью или в хитросплетениях слов и поступков; иногда разобраться оказывалось так трудно, что хотелось кричать.

Эндрю сам об этом еще не догадывался, но постепенно он начинал узнавать едущего рядом человека. Ледяной дождь заставлял путников низко пригибаться к конским шеям, капюшон плаща Роберта был низко надвинут, скрывая суровое лицо и пронизывающий взгляд. Эндрю был благодарен непогоде за возможность не разговаривать, как и Роберт — за возможность не отвечать на вопросы. Оба они были рады убежищу, которое давала им тишина.

Солнце так и не показалось. Непрекращающийся дождь превратил тропу в грязное болото, из которого кони с трудом вытаскивали ноги. Весна показывала себя с самой неприглядной стороны; было то самое время года, о котором забыли поэты. Еще не появилась зелень, не зацвели ландыши, на деревьях не проклюнулись молодые клейкие листочки. Наступал сезон тяжелой работы, когда землю готовили к посевам. Реки и озера разливались, и те, кому хватало глупости отправиться в дорогу, расплачивались за свою непоседливость.

Что ж, по крайней мере, тяготы дороги позволяли не думать о Кенрике, о Хелен и Лиаме. Даже мимолетной мысли о них было достаточно, чтобы Эндрю почувствовал себя больным и должен был судорожно сглотнуть, борясь с тошнотой.

Они не останавливались, чтобы перекусить, и к тому времени, когда впереди из сумрака вырос тонкий шпиль церкви, в животе у Эндрю бурчало так громко, что его конь прядал ушами. Роберт, не обращая на это внимания, двинулся вниз по склону холма и проехал сквозь полуразвалившиеся ворота к церкви, стена которой немного защитила их от ветра.

Роберт спешился и зашлепал по грязи, не оглянувшись на Эндрю, однако голос его прозвучал отчетливо:

— Подожди здесь. Я вернусь быстро. Недалеко отсюда есть местечко, где мы сможем развести костер и немного обсушиться.

Роберт скрылся в церкви, а Эндрю стал смотреть на серые поля и серые деревья в отдалении. Ах, как же хотелось настоящей весны и ярких красок, которые она приносит! После бесконечных месяцев зимней белизны глаз радуется даже желтым плащам гильдийцев...

— Роберт! — Эндрю погнал коня к двери церкви, крича во весь голос. — Роберт! Нужно уезжать! Скорее!

В ту же секунду Роберт выбежал из церкви, сжимая в руке кожаный мешочек и торопливо натягивая на лицо капюшон плаща. Выхватив у Эндрю поводья, он вскочил в седло и посмотрел туда, куда показывал мальчик.

— Проклятие! За мной! — Роберт резко дернул поводья, развернул коня и пустил его галопом в сторону ближайших деревьев. Эндрю не отставал, хотя и оглядывался все время на полдюжины гильдийцев, выскочивших из засады.

Однако скоро ему стало не до гильдийцев. Пришлось сосредоточиться на том, чтобы не дать коню споткнуться на крутом каменистом склоне холма, поросшего кривыми сосенками и усеянном гнилыми пнями. У подножия холма текла речка, и Роберт направил коня прямо в воду, позволив течению помогать своему продвижению. Эндрю следовал за ним, боясь оглянуться, боясь посмотреть вперед. Оставалось только полагаться на Роберта: тот не оставался бы все эти годы живым и на свободе, если бы не был сообразителен.

Кони, дрожа, благополучно выбрались на противоположный берег, и Роберт тут же погнал их вперед. Здесь лес был более густым, но Роберт не замедлял скачки. Деревья летели мимо, дождь все так же лил... Вдруг Роберт без предупреждения остановился не берегу заросшего озерца и, дыша так же тяжело, как его конь, поднял руку, требуя тишины, прикрыл глаза и прислушался.

Он воспользовался своим умением искателя, догадался Эндрю, чтобы уловить ауры своих преследователей. Эндрю оглянулся назад, высматривая в бесконечном сером пространстве проблеск желтого.

— Они нас потеряли, — через некоторое время объявил Роберт. — Видели они твое лицо?

Эндрю нахмурил брови.

— Нет, не думаю. Они были далеко, когда я их заметил, а капюшон у меня был опущен.

— Хорошо. Посмотрим, из-за чего весь этот переполох. — Роберт достал кожаный мешочек, стащил перчатку с правой руки, а левой прикрыл плащом его содержимое.

Эндрю заметил, как мелькнул край листа бумаги.

— От кого письмо? — спросил Эндрю. Когда Роберт бросил на него недовольный взгляд, мальчик пояснил: — Если вы хотите сделать меня королем, то не должны хранить от меня секретов.

В глазах Роберта промелькнула улыбка.

— От архидьякона Годфри.

— Годфри? Он вам пишет? — Эндрю был доволен и не так уж удивлен. Годфри — хороший человек, и приятно было узнать, что он деятельно помогает правой стороне.

Правой стороне... Значит, он сам тоже встал на сторону Роберта?

— О чем он пишет?

Дочитав, Роберт рассеянно сложил бумагу. Понять его жест оказалось не так уж трудно.

— Так выдумаете, это приманка? Письмо поддельное? Кто еще знал, куда посылать вам письма?

Роберт нахмурился, натянул поводья и направил коня по берегу.

— На Годфри наложена Печать, так что рассказать про эту церковь он никому не мог. Однако в письме говорится о желании Осберта срочно со мной встретиться. Я могу только подозревать, что Осберт приказал выследить гонца, которого отправил Годфри.

— Так это уловка, чтобы заманить вас в засаду?

— О, сомневаюсь.

— Почему?

Роберт откинул капюшон и посмотрел на небо, пытаясь определить, не переменится ли погода.

— Осберт не дурак. Он не стал бы посылать всего шестерых, чтобы схватить меня.

— Тогда зачем вообще их посылать?

— А как ты думаешь?

Эндрю ненавидел подобные вопросы.

— Чтобы вы обратили внимание? Чтобы обязательно отправились с ним на встречу? Чтобы показать вам, что дело важное?

Роберт широко улыбнулся.

— А ты не такой уж тупой в конце концов, а?

— Кто сказал, что я тупой? Ответом ему была усмешка.

И вдруг Эндрю понял, понял, что все время не давало ему покоя, вспомнил о неожиданных вопросах и заранее готовых ответах...

— Так это ваша работа?

— Моя работа? — Роберт недоуменно поднял брови. — О чем ты?

— Это вы... Вы клали книги в тайник у моего окна, книги, которые я должен был прочесть. Ведь это были вы, верно? И те записки, и ответы на мои вопросы... совсем как наши разговоры в последние дни.

Роберт позволил своему коню подойти к берегу и напиться.

— Из-за гильдийцев у нас уйдет целый день на то, чтобы сделать крюк и снова двинуться на юг навстречу твоей матери. Сегодня вечером я попробую мысленно поговорить с ней и предложить встретить нас в Мейтленде.

— Нет. — Что?

— Нет. — Эндрю решительно выпрямился. — Я еду с вами. В Марсэй.

Роберт прищурился.

— Ради чего?

— Я... — Эндрю пытался найти слова, но ничего не мог придумать. — Не знаю. Просто я думаю... что мне следует отправиться с вами.

— Потому что я давал тебе читать книги? Потому что отвечал на твои вопросы? Заставлял тебя думать?

Щеки Эндрю вспыхнули: с этим он ничего не мог поделать. Однако глаза он не опустил и просто кивнул:

— Такая причина ничем не хуже любой другой.

— Для причины это звучит довольно неубедительно. — Роберт говорил серьезно, но Эндрю показалось, что в душе он смеется. — Кроме того, знаешь ли, нам нельзя явиться в Марсэй, как будто мы имеем на то полное право. Если ты отправишься со мной, ты станешь таким же, как я, — мятежником.

— Разве не мятежником вы хотите меня сделать?

— Пожалуй. — Шутливое настроение Роберта исчезло. — Можешь ты выполнить приказ? Выполнить точно? Можешь поверить, что я знаю, что делаю, когда дело касается твоей безопасности? Готов ли ты доверить мне свою жизнь?

Эндрю ответил не задумываясь. Именно этого вопроса он и ждал все время.

— Да, готов.

Роберт подумал еще минуту, потом сказал:

— Хорошо. Нам нужно найти свежих коней. Впереди у нас три дня скачки.




Глава 26


При первом ударе колокола Эндрю протиснулся в тесную дыру и задержал дыхание. Видеть он почти ничего не видел, но зато слышал и обонял Марсэй с совершенно неизвестной ему раньше стороны.

Вонь была такая, что Эндрю усомнился в своем желании когда-либо еще оказаться здесь.

— Как только рынок закроется, мы двинемся дальше. Видишь вот тот переулок? В нескольких шагах отсюда вниз ведут ступени. Если мы разделимся, то встретимся там.

— Как это — разделимся? — Эндрю повернул голову, насколько это было возможно, но в таком неудобном положении даже не мог разглядеть Роберта. Мимо того места, где прятались Роберт и Эндрю, проходили десятки людей, занятых собственными делами, не подозревая об их присутствии. — Почему?..

— Ты что думаешь: я могу и будущее предсказывать? Эндрю замолк, заподозрив, что за тихим шепотом скрывается ухмылка.

— Запомни одно: если со мной что-то случится, как можно незаметнее пробирайся к Годфри. Он тебя спрячет или поможет выбраться из города, — ему будет виднее, как лучше поступить.

— Да, да, я помню все, что ты мне говорил.

— Сейчас помнишь, да. А если меня схватят? Разве вспомнишь ты каждое слово, когда будешь дрожать от страха?

Эндрю закусил губу, опасаясь сказать какую-нибудь глупость, но и не желая допустить, чтобы Роберт считал его трусом.

Однако от необходимости принимать решение он был избавлен.

— Пошли. Не отставай и держись рядом.

Тут же пришлось бежать по булыжникам переулка, передвигаясь так же быстро, как Роберт, стараясь раствориться в сгущающихся сумерках.

Эндрю не понадобилось ждать, чтобы Роберта схватили: он уже был перепуган до смерти.




Годфри встревожился, увидев гильдийцев, ожидающих его у дверей базилики. Он все еще слышал пение хора, чувствовал теплый запах ладана, но эти божественные утешения не давали ему повода отклонить новое внезапное приглашение Осберта. Дрожа не только от промозглого весеннего воздуха, он позволил накинуть себе на плечи плащ и последовал за солдатами.

Скоро ночи станут короче. Скоро утром солнце будет сиять все ярче, не ограничиваясь тем, чтобы еле проглянуть между двумя темными тучами. А потом в воздухе разольется неуловимый аромат, которого не бывает ни в какое другое время года. То ли теплое дуновение, то ли принесенный издалека запах цветов — такое чудо длится всего неделю и знаменует собой последние дни долгой, долгой зимы.

Суровые воины провели Годфри мимо толпы, собравшейся на площади, к дверям резиденции Гильдии. Второй раз в жизни архидьякон едва ли не тайком прошел в кабинет Осберта, и тяжелая дверь закрылась за ним.

На этот раз Осберт не метался по комнате. Он стоял у камина, заложив руки за спину, и на лице его была написана безнадежная покорность судьбе.

— Простите меня, Годфри, — сказал он виновато. — Я знаю, вы такого не заслуживаете. Я глубоко благодарен вам за дружбу, которой вы удостаивали меня все эти годы, — но теперь дело не в том, как я в вас нуждаюсь. Я просто хочу, чтобы вы узнали, прежде чем станет поздно, что я искренне сожалею. Годфри почувствовал, как у него зашевелились волосы. Он упорно смотрел на Осберта, отказываясь поддаться искушению оглянуться через плечо.

— Сожалеете о чем?




— Вы уверены, что нам сюда? — согнувшись в три погибели, прошептал Эндрю в полной странных шорохов темноте чердака. Если уж ему невозможно выпрямиться, то каково же приходится Роберту... Однако тот прижал палец к губам и показал вниз.

Эндрю всегда полагал, что жизнь человека, объявленного вне закона, довольно приятна: можно никому не подчиняться, пользоваться свободой, которой он часто завидовал, наслаждаться волнующими тайными приключениями. Истина оказалась так далека от этого, что впору было смеяться.

Роберт замирал на каждом повороте, высматривая колдовским взглядом опасность, даже нюхал воздух, — все это ради того, чтобы Эндрю ничем не рисковал. Конечно, возможно, ему не следовало настаивать на своем участии, но, с другой стороны, Роберт не возражал, так что, может быть, он все-таки поступил правильно...

Только вот его ноги с этим сейчас согласны не были.

Густая пыль защекотала в носу, и Эндрю неожиданно чуть не чихнул, но большая рука в перчатке тут же легла ему на лицо, заглушив любой возможный звук.

Эндрю замер на месте, не смея шевельнуться. Когда Роберт наконец убрал руку, Эндрю быстро вдохнул воздух, чтобы убедиться: опасность чихнуть — это могло стоить им жизни — больше ему не угрожает. В ответ на вопросительный взгляд Роберта Эндрю кивнул, и они двинулись дальше, протискиваясь между каменных стен, пока не выбрались на свободное пространство, скупо освещенное лучами, падавшими сквозь слуховые окна на оштукатуренный пол.

Чердак имел почти овальную форму. Мощные дубовые балки тянулись от одной стены к другой, другие, более тонкие, поддерживали черепичную крышу. Вниз уходил округлый свод потолка какой-то часовни или зала. Эндрю переставлял ноги со всей осторожностью, передвигаясь только по узким пересекавшим чердак мосткам, оставленным строителями.

Эндрю и понятия не имел, что здания внутри, где это никому не видно, имеют такую сложную структуру. Ему не терпелось задать Роберту сотни вопросов.

Решительный взмах руки Роберта заставил Эндрю оторвать взгляд от уходящего вниз купола и поспешить следом за своим спутником. Роберт провел его в дальний конец чердака, где в толще стены вниз уходила узенькая лесенка, по которой можно было протиснуться только боком. Лестница кончилась дверцей такой маленькой, что Роберту пришлось присесть на корточки, чтобы в нее пролезть. Когда Эндрю, тяжело дыша, присоединился к нему, оказалось, что они уже не на чердаке, а на потайном балконе, который, вероятно, использовался для каких-то работ под куполом. Помещение, в котором они находились, было огромным и роскошным.

Где же они оказались?

Эндрю хватило сообразительности не пытаться выглянуть через балюстраду, да у него и желания такого не возникло: он был слишком увлечен тем, что видел перед собой. Стены, потолок — любая поверхность — все было покрыто росписью. Глубокий синий фон, потрясающе красивые золотые звезды, сияющие красные, голубые, желтые, зеленые цвета... Эндрю был слишком близко, чтобы охватить взглядом фигуры целиком, поэтому они казались ему странными, непропорциональными — ведь они были предназначены для того, чтобы любоваться ими снизу, — но все равно все это производило на мальчика потрясающее впечатление.

Впрочем, Эндрю было о чем поразмыслить и помимо искусства художников. Как случилось, что он столько лет провел при дворе и не догадался, что Кенрик... Что он собой представляет? Такое же зло, как Нэш? Неужели возможно, чтобы Эндрю так ошибался в отношении собственного кузена?

Раздавшийся откуда-то громкий голос положил конец его размышлениям и напомнил о том, какой опасности они с Робертом подвергаются. Роберт сжал плечо Эндрю, жестом показав, что тот должен оставаться на месте, а сам продвинулся вдоль балкона и осторожно заглянул вниз.

Эндрю сосредоточился на доносящихся до него словах, пытаясь уловить смысл.

Этот голос... Говорил Осберт! О боги, значит, они проникли в знаменитую резиденцию Гильдии!

При других обстоятельствах Эндрю присвистнул бы от изумления.

— ... Нет, я не могу так рисковать, — говорил Осберт. — Если придется придумывать оправдание его отсутствию, ничего не поделаешь, но предпринимать что-то без абсолютной необходимости я не намерен. Они знают, где его найти, если что-нибудь случится.

— Да, господин, — ответил другой, более молодой голос, почтительный, но не подобострастный.

— Я хочу, чтобы ты оставался с ним, Лайл, и если я отдам приказание, ты должен исполнить его, не раздумывая. Ты понял, Лайл?

— Да, милорд проктор. — В молодом голосе прозвучало еле заметное сожаление, в точности такое же, как и в голосе Осберта. Эндрю совершенно не догадывался, о чем они говорят, но звучали эти слова зловеще.

— Ты уверен в том, что правильно рассчитал время?

— Абсолютно уверен.

— А как насчет?..

— Я подробно расспросил своих людей. У церкви появлялись двое, но больше мне ничего узнать не удалось.

— Хорошо. Отправляйся.

— Желаю удачи, господин.

Раздались шаги, звякнула старинная щеколда на двери, створки со скрипом открылись и закрылись. Наступила тишина. Или нет?

Эндрю прислушивался изо всех сил, но ему трудно было что-нибудь расслышать из-за громкого стука собственного сердца и так некстати раздавшегося боя колоколов базилики, сзывавших на мессу. Какая сейчас может начаться служба? Эндрю утратил всякое представление о времени, о том, стемнело ли уже на улице. Горевшие внизу лампы озаряли великолепную роспись потолка, которая сейчас ограничивала для Эндрю весь мир.

Он медленно повернул голову, и глаза его широко раскрылись: Роберт выпрямился, перекинул через балюстраду сначала одну, потом другую ногу, лег на живот и бесшумно спрыгнул вниз.



* * *





Осберт ждал. У него уже не осталось ни терпения, ни самоуважения и совсем мало надежды. Однако, несмотря на растущее отчаяние, какая-то упрямая часть рассудка все еще твердила, что ничего не может случиться, что ему не придется отбросить собственные вполне разумные решения и положиться на человека, на которого по самой его природе полагаться нельзя.

Безумные поступки часто совершают люди, находящиеся в здравом уме и твердой памяти.

Когда дверь за Лайлом закрылась, Осберт зажмурился и начал шептать бесполезные молитвы, прося богов даровать ему терпение. Если этот человек не явится этой ночью, может быть, он явится завтра. Только если таких ночей окажется много, время Осберта истечет...

Он молча ждал.

Еле слышный звук нарушил тишину, и Осберт повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как в противоположном конце зала появилась фигура в черном. Человек выпрямился, и Осберт испытал глубокое и мрачное облегчение.

Роберт ничуть не переменился, не постарел ни надень. Его волосы стали, может быть, немного длиннее, но глаза, небрежно оглядевшие Осберта и внимательно обшарившие зал, плотно сжатые, но не таившие угрозы губы, решительно поднятый подбородок — все это осталось прежним.

Изменились обстоятельства. При прошлой встрече они находились на противоположных сторонах поля битвы. Сегодня же стали... союзниками?

Роберт спокойно подошел к Осберту, словно явился сюда полюбоваться росписью, и только.

— Теперь я понимаю, почему это здание так знаменито. Работа великолепная.

— Вы не видели росписей раньше? Удивительно. — Соблазн ограничиться разговором о мелочах был огромен. С другой стороны, Осберта терзало любопытство. Ему хотелось знать, что делает этот мятежник, что планирует, а главное, когда, когда все случится.

О боги, как ему необходима уверенность, что непременно случится!

— Не знаю, почему вас это удивляет, — или вы забыли, как ненавидел меня Вогн? — Роберт улыбнулся, как будто не придавая значения предмету разговора. — И я не из тех, кто рвется поглазеть на то, что другие считают святыней.

— И все же сейчас вы здесь.

Роберт повернулся и снова окинул взглядом потолок.

— Вы ведь изменили законы. Я был... приглашен, вы как будто хотели со мной поговорить. Это так?

— Да. — Предвкушение заставило сердце Осберта быстро забиться. У него было достаточно времени, чтобы все обдумать. Никакого отступления в последнюю минуту... — Когда Нэш еще только вступил в Гильдию, я заметил его способности и такие таланты, которые могли мне пригодиться. Поэтому я ему покровительствовал, обеспечил ему некоторые возможности и вообще способствовал его продвижению, пока он не достиг таких высот, где моя поддержка ему уже не требовалась.

Осберт поднял глаза и обнаружил, что Роберт смотрит на него спокойно и очень, очень заинтересованно.

— Конечно, в то время я и не подозревал, что он собой представляет. Когда же я прозрел, не в моих силах было что-то изменить, — да и вообще неизвестно, было ли это когда-нибудь в моих силах. Однако вы должны знать... — Осберт сглотнул. — Вскоре после того, как Нэш завоевал милость Селара, он начал спрашивать меня о предположительно существующей тайной библиотеке, спрятанной где-то в здании Гильдии. Мне не понравились его вопросы, поэтому я тянул с поисками, как только мог. Когда же это стало невозможным, я... я однажды ночью дал Вогну снадобье, и он рассказал мне о потайной комнате рядом с его кабинетом, где книги обычно хранились до тех пор, пока Вогн, уверенный, что вы с Нэшем союзники, не спрятал библиотеку в другом месте.

Роберт подошел ближе, но хранил молчание; терпение в его глазах лишило Осберта мужества, и он заторопился:

— Я принес несколько старинных книг из библиотеки Гильдии, таких, которых никто не хватился бы, и сжег их, пока Вогн все еще спал после снадобья. Потом при первой возможности я показал Нэшу тайник и убедил его, что Вогн сжег все те книги, которые он ищет.

— И он вам поверил?

Осберт стиснул руки, больше всего на свете желая покончить с этим тягостным рассказом и перейти к делу.

— Почти неделю назад Нэш явился ко мне...

— Что? — На мгновение Осберт почувствовал себя скованным взглядом зеленых глаз, беспомощным, как кролик в силках. Вопросы Роберта жгли его, как пылающие угли. — Он приходил к вам? Он вернулся ко двору?

— Да, — прошептал Осберт, — он вернулся.

Роберта охватила дрожь, но он взял себя в руки. Нельзя было позволить себе испугать Осберта.

— Значит, вернулся...

— Я думал, вы знаете. Откуда было Роберту это знать?

Однако главное заключалось в другом: может быть, Эндрю знал и ничего не сказал?

Думать об этом было мучительно, но позже придется...

— Продолжайте.

Осберт заговорил, все так же стискивая руки; от страха у него на лбу выступил пот, как будто стояло жаркое лето, а не ранняя холодная весна.

— Дело в том, что до него дошли слухи о пророчестве...

— Пророчестве? — Второй раз за минуту сердце Роберта перестало биться. — Каком пророчестве?

Осберт вздрогнул, как олень, заслышавший охотничий рог, заморгал, но пояснил:

— По городу поползли слухи о явлении какой-то темной силы и о герое, который явится, чтобы нас спасти.

Роберту хотелось рассмеяться, но он снова сдержал себя и жестом попросил Осберта продолжать. Пока что его встреча с проктором приносила больше плодов, чем он ожидал.

А мальчишке предстоит ответить на несколько весьма неприятных вопросов, прежде чем он снова увидит свою маму.

— Нэш утверждает, что такие слухи может распускать только человек, который прочел книги, которые, как я ему сказал, уничтожены. Он признал то, что Вогн знал, а я подозревал: что это книги, содержащие сведения о колдовстве. Потом он велел мне найти их, и я не сомневаюсь: если я этого не сделаю, он будет разрушать здание, пока не найдет тайник.

Роберт прищурился.

— И вы хотите, чтобы я нашел книги?

— Верно.

— Почему вы думаете, что это мне удастся?

— Об этом я ничего не знаю. Мне известно одно: Вогн спрятал бы их только в резиденции Гильдии, потому что для него не было ничего более священного и более надежного.

— Тогда зачем же он перенес их из потайной комнаты?

— Книги хранились там несколько столетий, и Вогн никогда не мог быть уверен, что он — единственный, кому известен секрет. После того как он перенес книги собственными руками, он полагал, что тайна умрет с ним вместе.

— Как я понимаю, Нэш тоже их искал?

— Да, но я понятия не имею, каким способом. Пока Вогн был жив, Нэш был занят поручениями Селара и мало что мог сделать, а с тех пор как он вернулся в столицу, прошло совсем мало времени.

Ради собственного спокойствия Роберт не мог не спросить:

— Насколько мало?

— Всего месяц.

Вот как... Он все-таки был прав, полностью доверяя мальчику. Прекрасно. По крайней мере теперь он знает, как обстоят дела.

— Что замышляет Нэш?

— Откуда мне знать? Я ведь говорил вам: я уже давно не пользуюсь его доверием. Да он и никогда не сообщал мне ничего важного.

— Но, может быть, до вас доходили слухи? Шепотки? Хоть что-нибудь, что предупредило бы меня, когда он собирается начать действовать?

— Ничего.

Роберт повернулся к Осберту и обвел рукой зал.

— Значит, вы хотите, чтобы я нашел книги, но не знаете, где их искать?

Осберт с усилием сглотнул.

— Не знаю, но когда Вогн был под действием снадобья, он сказал, что спрятал их там, где никто не станет искать и никто не найдет.

Что бы это могло значить?

Роберт нахмурил брови, не в силах сдержать охватившее его волнение.

— Это его точные слова? «Где никто не станет искать и никто не найдет»?

— Да. Я вспоминал их с той ночи тысячу раз, так что уверен... Как? Уж не знаете ли вы, где...

Роберта рядом с Осбертом уже не было. Он шел к двери так быстро, что собственным мыслям пришлось поспевать за ним. Роберт поспешно наложил на дверь заклятие, чтобы знать, если кто-нибудь приблизится к ней, потом приложил ладонь к расписному камню стены.

Ох, неужели ему удастся найти те самые книги, которые он так давно ищет, здесь, в резиденции Гильдии? После того как он годами рисковал собственной жизнью и жизнями своих людей, найти их здесь, в единственном месте, куда он не смел заглянуть...

Роберт закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Как только его пальцы коснулись поверхности стены, он прибег к колдовскому зрению, хотя и не был уверен, что оно ему поможет.

Умение искателя годилось только для поиска людей-колдунов. Единственный раз, когда Роберт использовал его, чтобы найти неодушевленный объект, привел к успеху, когда он сосредоточился на свойствах Ключа и нашел серебряный стержень, являвшийся, по его мнению, частью Каликса. Однако этот метод сейчас ему не поможет...

— Что вы делаете?

— Ищу.

— Каким образом?

— Так делают колдуны, чтобы найти... что-нибудь.

— Поможет ли ваше умение найти книги?

— Не знаю. Но, мне кажется, Вогн имел в виду именно это, а знания он мог почерпнуть из тех самых книг.

Осберт явно растерялся.

— Как вы можете так думать, если никогда не видели...

— О таком говорится в книге под названием «Флайланфир», которую колдуны изучают уже не одно столетие. Вряд ли Вогн мог наткнуться на подобные сведения, если бы этой книги не было в его тайной библиотеке, и именно эта книга могла вызвать у него страх и желание спрятать ее понадежнее.

Роберт поднял руку, призывая Осберта к молчанию, и устремил колдовской взгляд за пределы зала, оглядывая все здание Гильдии. Он замечал смутные ауры и другие явления, которые ему было бы интересно исследовать, но не позволял себе отвлечься от главной цели, отказываясь верить в неудачу.

— Нет. — Роберт встряхнулся и открыл глаза. Никаких признаков скрытой библиотеки, хотя логика Осберта была безупречна: Вогн, несомненно, спрятал книги где-то здесь, а не уничтожил их: ему хватало ума понимать, какую неоценимую помощь могут они ему оказать.

Конечно, именно написанная колдуном книга подсказала ему, как сделать Брезайл.

Роберт вздохнул.

— «Где никто не станет искать и никто не найдет...» Какова полная цитата? — Роберт прикрыл глаза и пробормотал, вспоминая: — «Даруя надежду, мы помещаем его туда, где никто не станет искать и никто не найдет, пока сам он не явится, поражая тех, кто пожелал бы уничтожить и скрыть истину, и не насытит голод...» Это сказано о Каликсе... Нет. Если никто не станет искать, то и никто не найдет. Но почему никто не станет искать? Потому что никто не знает, что нужно искать...

О боги, ну и глупец же он! Зачем так все усложнять? Почему он решил, что книги никак не связаны с Ключом? Они созданы примерно в одно и то же время, теми же людьми.

Роберт снова поднял руку, требуя тишины, и затаил дыхание. Как и тогда, когда он нашел серебряный стержень, он сосредоточился на том, что знал о Ключе, потом позволил своим колдовским чувствам вырваться на свободу, не ограничивая их определенным направлением.

На долгие прекрасные мгновения он растворился в образах, которые захлестнули его. Затем неожиданно его сознание словно споткнулось, привлеченное к центральной колонне зала.

— Милосердная Минея! — выдохнул Роберт и против воли широко улыбнулся.

Наконец-то он нашел их: те ответы, которые были ему так нужны. Они наверняка здесь, в книгах, которые Вогн пытался от него скрыть.

— Ну и как?

Голос Осберта ворвался в его мысли, но не смог лишить Роберта радостного возбуждения.

— Они здесь. Не знаю, как это сделал Вогн, но они здесь. Взгляд широко раскрытых глаз метнулся к колонне; на лице Осберта выражения облегчения и ужаса сменялись с такой быстротой, что Роберт не мог за ними уследить.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Я принесу инструменты...

— Не нужно, — тихо сказал Роберт. — Все, что соорудил каменщик-гильдиец, колдун может вскрыть.

— Но ведь крыша обрушится!

— Я буду осторожен. Только отойдите в сторону. Осберт выпрямился и сделал шаг в сторону.

Роберт опустился на колени перед основанием колонны, каждому блоку которого была придана форма какого-нибудь движущегося животного. Ощупав одну из фигур, Роберт обнаружил, что это всего лишь украшение, а не несущая конструкция. Он прижал ладони к резной поверхности и направил свою силу внутрь камня. Роберт почувствовал, как фигура дрогнула, отступил назад и позволил камню скользнуть в сторону.

Перед ним было отверстие, уходящее куда-то вниз. Роберт сунул туда руку и нащупал пыльную кожу. С улыбкой он вытащил находку и показал Осберту. Дунув на книгу, отчего в воздух поднялось облако пыли, Роберт открыл том па первой странице.

Осберт вцепился ему в плечо.

— Доставайте остальные!

— Конечно. — Роберт снова сунул руку в дыру и стал доставать книги одну за другой, передавая их Осберту. Скоро на полу образовалась целая груда. Роберт нащупывал все новые и новые манускрипты: досчитав до пятидесяти, он сбился со счета. Наконец тайник опустел, и Роберт почувствовал, что его окружает знание, на которое он никогда не смел и надеяться.

Он в нетерпении протянул руку к сокровищу, его глаза наслаждались зрелищем будущего, рожденного прошлым. В этих книгах содержалась мудрость Каббалы, утраченная для салти пазар, когда сгорела библиотека Анклава. Здесь должны быть записи находок тех времен, когда Каббала и Гильдия работали рука об руку, когда они совместно служили Империи. Гильдия всегда видела свой священный долг в накоплении знаний, в том, чтобы вести записи для их сохранения и передачи потомству. Это всегда было глубинной сутью самого существования Гильдии.

И раз Гильдия так тесно на протяжении столетий сотрудничала с Каббалой, наверняка в этих книгах найдется упоминание о пророчестве, его происхождении, его цели... а может быть, даже сам текст. Нэш считает так же — а он знает гораздо больше, чем удалось узнать Роберту. Неужели наконец он получит в свои руки такое необходимое ему оружие? А Анклав обретет знание о значительной части своей истории.

Роберт взял первый попавшийся манускрипт, с благоговением сдул с него пыль и открыл на первой странице. Язык был ему незнаком, но почерк писца оказался четким и округлым. Роберт был уверен, что где-то такие буквы видел... во всяком случае, он сумеет...

— Уничтожьте их.

— Что? — Подняв глаза, Роберт увидел, что рядом с ним стоит Осберт, приподняв обеими руками мантию, как будто прикосновение к книгам могло ее осквернить.

— Я сказал — уничтожьте их. Уничтожьте все до единой. 

Роберт, нахмурившись, поднялся на ноги.

— Это ведь шутка, правда?

— Мне очень жаль, но это не шутка, — извиняющимся тоном сказал Осберт. — Я никогда не намеревался позволить вам ими завладеть.

— Вы никогда не намеревались?.. — Роберт показал на груду книг и свитков, частично в роскошных переплетах из тисненой кожи, частично невзрачных и потрепанных, самых разных форм и размеров. Это было самое ценное собрание, которое только видел Роберт в своей жизни. Роберт повернулся к Осберту. — Но разве вы не видите: отдав их мне, вы только поможете победить Нэша. Кровь Серинлета, Осберт! Вам хватило здравого смысла понять, какая опасность таится в этих книгах! Не заставляйте меня теперь уничтожить их, когда они могут превратиться в могучее оружие против Нэша и его пособников!

Решительно расправив плечи, Осберт посмотрел Роберту в глаза.

— Я не могу быть уверен, что вы с Нэшем не одного поля ягода.

— Но...

— Нет! — рявкнул Осберт. — Вы, кажется, забыли, кто вы такой — и где находитесь! Помните, священный долг Гильдии — стереть колдовство с лица земли! Такова была наша цель на протяжении столетий...

— Это слова Вогна, не ваши. Неужели вы не видите, что нас с вами разделяют лишь подозрения и предубежденность?

Мы с вами одинаковы — различаются лишь наши умения. Проклятие, Осберт, не уничтожайте эти книги только потому, что вы в них ничего не понимаете!

— Я и не собираюсь уничтожать их. Это сделаете вы. Роберт резко выпрямился. Что за безумие! Он должен остановить этого человека любой ценой!

— А если я скажу «нет»?

— Ваш друг Годфри умрет. Если вы попытаетесь спасти его, я сожгу книги, пока вас не будет здесь, и подниму тревогу. — Осберт медленно вытащил из кармана триум Годфри и поднял его так, чтобы Роберт мог хорошо разглядеть предмет.

Роберт задохнулся, пристально глядя на Осберта. Он чувствовал исходящий от него страх — страх перед очень многим. Тихо и печально Роберт сказал:

— Вы совершили такой мужественный поступок, а теперь хотите разрушить все его благие последствия. И что вы скажете Нэшу, когда он в следующий раз спросит вас о книгах?

— Это моя забота, не ваша.

— Вы собираетесь ему солгать? И добиться, чтобы он вам поверил? Тогда почему не позволить мне забрать книги и продолжать его обманывать? Или... — Роберт отчаянно искал компромисс, придумывал вариант, который оставит ему хоть какую-то надежду. — Или позвольте мне просмотреть книги, выбрать наиболее ценные, и тогда я... уничтожу остальные. Только не нужно... — Роберт знал, что говорит просительным тоном, но сейчас ему это было безразлично. Что такое достоинство по сравнению с грозящей ему катастрофой? Если он не станет унижаться, если ему не удастся отговорить Осберта, демон вырвется на свободу. — Прошу вас, Осберт! Вы проявили достаточно доверия ко мне, чтобы позволить явиться сюда, позволить увидеть книги. Мы с вами никогда хорошо не знали друг друга, но можете же вы видеть, что я не таков, как Нэш. Умоляю вас: не заставляйте меня совершить непоправимое.

Осберт вытаращил на Роберта глаза, словно не в силах поверить, что в самом деле видит того таким униженным. И все же он медленно покачал головой и, побледнев, коротко бросил:

— Уничтожьте их. Немедленно.

Не удастся ли ему?.. Не удастся ли защитить книги от Осберта и добраться до Годфри прежде, чем проктор поднимет тревогу? Однако у дверей зала стоит стража, и стольких воинов Роберту в одиночку не одолеть. Более того, как только его узнают, Годфри погибнет. Даже если каким-то чудом ему удастся освободить архидьякона, им придется выбираться из города ночью, когда ворота в городской стене заперты, а вся армия Кенрика кинется в погоню.

И еще: на балконе его ждет будущий король Люсары, положившийся на его защиту. Он сейчас за ним наблюдает. И учится.

Но и уничтожить эти книги он не может!

Роберт снова повернулся к Осберту, но каменный взгляд того был непреклонен. Осберт так же испытывал ужас и пытался ухватиться за надежду, как и он сам.

В одном Осберт прав: если книги будут уничтожены, Нэш не сможет использовать содержащиеся в них знания против Люсары и против Анклава.

И все же горло Роберта сжалось, а глаза защипало, когда он отошел на несколько шагов от груды книг и поднял руки. Ему нужно было только слегка ослабить хватку, но даже это настолько пугало Роберта, что он лишь крепче вцепился в демона. Однако сила бурлила в нем, словно радуясь тому, что Роберт вынужден разбить собственные надежды. Демон обожал подобные ситуации.

Роберт выпустил силу на свободу, позволил ей хлынуть через кончики его пальцев. Груду книг озарила вспышка пламени более яркого, чем когда-либо горевшее в этом зале. Все было кончено. Ни дыма, ни запаха гари; лишь груда черного пепла, слегка колеблемого сквозняком.

— Вы и не представляете, какой вред сейчас нанесли, — пробормотал Роберт. Голос его был мрачен. Роберт шагнул в кучу пепла, которая доходила ему до щиколоток. — Освободите Годфри. Я сделал, как вы просили.

— Нет, не сделали. Что это? — Осберт подошел ближе, но замер перед тем, что осталось от книг.

Роберт наклонился и поднял единственный уцелевший том.

— Странно. Не знаю, как ему удалось уцелеть. — Любовно касаясь книги, он положил ее на камень, извлеченный из основания колонны, и снова поднял руки. Новая, хотя и меньшая вспышка пламени пронеслась над книгой, не причинив ей никакого ущерба. Как такое оказалось возможным? Роберт поднял книгу и повернулся к Осберту, смотревшему на происходящее широко раскрытыми глазами.

Выражение лица проктора изменилось, и в голосе прозвучало раскаяние:

— Хорошо, забирайте ее себе. Мне все равно. А теперь, пожалуйста, уходите. Уходите любым способом, но поскорее. Нэш может явиться в любую минуту, и я не хочу...

— Вы не хотите? — Роберт рассмеялся бы, если бы не охватившее его безразличие. Он сунул книгу за пазуху и застегнул пуговицы. Она почти ничего не весила и едва ли могла служить утешением. Роберт сделал несколько шагов к двери следом за Осбертом. — Вы даете мне слово, что освободите Годфри? Вы обещаете?

Осберт кивнул, торопясь выйти из зала, но обнаружил, что ноги его приросли к полу.

— Ваше слово, Осберт! — Роберт поддался соблазну припугнуть проктора. — Иначе я вам отомщу.

Ответ Осберта был поспешным и искренним:

— Даю слово. Я как раз и иду, чтобы его освободить. Роберт освободил его и смотрел ему вслед, пока проктор не достиг двери; однако там Осберт помедлил, сунул руку в карман и вытащил лист бумага. Повертев его в руках, Осберт поднял глаза на Роберта.

— Мы говорили о слухах насчет пророчества. Вы не спросили, откуда мне известно, что они ложны.

— Ложны? — Роберт удивленно моргнул, но решил подыграть Осберту. — Так откуда вам это известно?

— Дело в том, что я сам их распустил. — Осберт снова взглянул на бумагу, которую держал в руке. — Мне велел так сделать Кенрик после того, как я перевел это. Думаю, он украл бумагу у Нэша. Может быть, вам удастся расшифровать запись лучше, чем мне. Делайте с ней, что пожелаете. Спасибо за помощь.

Роберт взял лист, но смотрел не на него, а на Осберта, который отпер дверь, вышел и решительно захлопнул за собой створки.




Глава 27


Несколько мгновений Роберт просто смотрел на лист в своих руках. Плотный пергамент, яркие чернила... Прочесть написанного он не мог, язык предстояло определить.

Роберт стремительно повернулся, сунул пергамент за пазуху, туда же, где уже хранилась странным образом уцелевшая книга, и побежал по залу к противоположной стене. Только слегка помогая себе колдовской силой, он оттолкнулся от пола, ухватился за край балкона, подтянулся и перевалился через перила. Его встретил полный изумления взгляд огромных синих глаз.

— Я...

— Ш-ш-ш... — предостерег Эндрю Роберт. — Нас все еще могут услышать. Давай выбираться отсюда, пока я все-таки не обрушил той колонны.

Эндрю последовал за Робертом к низенькой дверце, по тесной лестнице на чердак. Там Роберт помедлил, чтобы получше спрятать книгу под курткой: нельзя было допустить, чтобы она выскользнула в неподходящий момент. Потом они снова двинулись вперед и стали пробираться по крышам. Роберт ни разу не позволил себе оглянуться, чтобы удостовериться: Эндрю все еще следует за ним.

Роберт не задумывался о том, как им выбраться на нужную улицу. Дорогу ему указывало обоняние, хоть разум и был занят другим.

Темнота и холод помогали скрыться от любопытных глаз. Никому и с голову не могло прийти, что он посмеет явиться в Марсэй — даже тайно. Не догадается об этом и Нэш.

Роберт свернул за угол и пониже натянул капюшон. Навстречу двое несли носилки с закутанным в саван человеком. Роберт собрался двинуться дальше, когда заметил, что не слышит больше шагов у себя за спиной.

Закутанный в плащ Эндрю стоял, прижавшись к стене, и смотрел вслед покойнику, которого по темной улице несли к городской стене и Воротам Мертвецов — там его кинут в реку, сунув под саван несколько камней. Похороны бедняка...

— Что случилось? — спросил Роберт, настроение которого не располагало к мягкости.

Эндрю вздрогнул и ответил:

— Ничего.

— Вот и хорошо. Старайся не отставать. — Роберт не стал ждать ответа. Не оглядываясь, он двинулся дальше ровным и, казалось бы, неспешным шагом, но передвигаясь при этом со всей возможной быстротой. Хоть темнота и помогала, в городе были места, где он не рискнул бы показаться даже и после всех прошедших лет.

Однако были и такие места, где можно было считать себя в относительной безопасности. Прячась в самых темных закоулках, Роберт добрался до сеновала над запертой на ночь конюшней. Они с Эндрю проскользнули туда, и Роберт подошел к подслеповатому окошку, чтобы удостовериться: за ними не следили.

Теперь уже Роберт мог позволить себе не выбирать слов.

— Так я все-таки был прав, когда усомнился в твоей верности.

— Что? — запыхавшийся Эндрю растерянно посмотрел на Роберта. К окну подойти он не осмелился. — Как я...

— Нэш уже месяц, как вернулся ко двору. Ты уехал из столицы... сколько? Три недели назад? И ты станешь уверять меня, что ничего не знал?

— Но я действительно не знал! — Голос Эндрю звучал оскорбленно. — И как мог я знать? Я никогда его даже не видел!

— Ты уверен? — Роберт схватил мальчика за плечо и сжал так сильно, что Эндрю поморщился. — Они с Кенриком близки, очень близки. Как мог ты столько лет жить в замке и ни разу за все это время не увидеть Нэша?

Эндрю уже открыл рот, чтобы выкрикнуть новое возражение, но не издал ни звука. С улицы сквозь окошко сочилось достаточно света, чтобы Роберт прочел в синих глазах страх — и отчаяние.

На короткое мгновение Роберт смягчился, убедившись, что Эндрю невиновен.

Однако его и раньше водили за нос — и не кто-нибудь, а мать этого мальчишки.

— И собирался ли ты рассказать мне, — мягче, но все еще сурово заговорил Роберт, — о слухах насчет пророчества?

Испуганные глаза снова взглянули на Роберта, и в них промелькнуло какое-то странное выражение. Потом Эндрю зажмурился и опустил голову. Роберт выпустил плечо мальчика. Теперь он, к собственному изумлению, был уверен в том, что про Нэша Эндрю сказал ему правду. Роберт читал это в его глазах. Такая абсолютная уверенность должна была бы смутить его, но...

— Расскажи мне, — тихо проговорил Роберт, — расскажи мне об этих слухах.

Однако прежде чем Эндрю успел начать, Роберт прошел к охапке соломы и уселся, завернувшись в плащ. Он устал и был голоден, но об ужине лучше позаботиться, когда он получит ответы на свои вопросы.

— Мне... мне очень жаль, — виновато прошептал Эндрю. — Я не хотел... Просто, когда все случилось... я забыл.

Видя такое раскаяние, Роберт заговорил более мягко:

— Сядь, мальчик, тебя уже ноги не держат. И расскажи мне все.

Эндрю опустился на сено скорее из желания выполнить приказ, чем ради отдыха.

— Я никогда не видел Нэша и не слышал, чтобы он находился где-то недалеко от Марсэя. Никогда, ни разу в жизни. Иначе я все рассказал бы матери, потому что, хоть я и ничего не знаю о пророчестве и о том, какое оно имеет отношение к маме, мне известно, что Нэш хочет убить Финлея, и хотя бы поэтому я не могу быть на его стороне. — Эндрю все еще не осмеливался взглянуть на Роберта, его пальцы беспокойно перебирали соломинки. — Примерно за две недели до того как я отправился домой, у Кенрика исчезли шрамы, которые уродовали лицо.

Роберт резко наклонился вперед.

— За две недели? Но это же... Эндрю медленно поднял глаза. — Что?

Роберт разглядывал поникшие плечи Эндрю, оценивал смущение в его голосе, робкий вопрос. Сколько из этого всего притворство? И может ли он себе позволить откровенность?

— Ничего. — Тон Роберта стал спокойным. — Говорил Кенрик что-нибудь о том, что случилось с его шрамами?

— Только что это чудо. Он приказал отслужить по этому случаю благодарственную мессу. А после... после поползли слухи.

— И что?

— Я пытался узнать как можно больше, не привлекая, конечно, к себе внимания. Мне все время задавали вопросы, потому что... ну, потому что Кенрик мой кузен. Только он говорил мне не больше, чем другим, а что касается слухов, то я узнал только то, о чем вам говорил Осберт: что Люсаре грозит ужасное зло и что есть человек, способный его побороть. Я думаю... — Эндрю на мгновение умолк, потом продолжал: — Я думаю, что Кенрик, возможно, пытается заставить всех поверить, что этот человек он и есть.

— Итак, — спросил Роберт, когда Эндрю наконец решился посмотреть ему в глаза, — могу я тебе доверять?

— Можете! Уверяю вас! — Ответ Эндрю был поспешным и страстным.

— Следует ли понимать, — спросил Роберт с улыбкой, — что ты хочешь, чтобы я доверял тебе?

Эндрю задумался на мгновение, потом кивнул:

— Да. Только это не означает, что я на что-то соглашусь.

Роберт только молча смотрел на этого мальчика, из которого он собрался сделать короля. Растерянный, неподготовленный, незрелый, чувствительный — и все-таки такой многообещающий... Да, он взойдет на трон Люсары. В первый раз Роберт увидел это воочию.

Люсара будет свободной!

Чувствуя, что облегчение может захватить его целиком, Роберт отвел глаза и намеренно сухо сказал:

— Да уберегут тебя боги от того, чтобы доверять мне. Ладно, оставайся здесь. Я пойду раздобуду что-нибудь на ужин.

Он уже подошел к лестнице и собрался спуститься по ней, когда Эндрю крикнул ему вслед:

— А что насчет книги?

Книга! Та, что не сгорела! Она ведь не могла уцелеть в том пламени, особенно во второй раз, когда жар был вдвое более сильным. Это могло означать одно...

Роберт повернулся так стремительно, что Эндрю чуть не столкнулся с ним. Роберт вернулся к окну, моля богов так горячо, как не молил никогда в жизни.

Чтобы выдержать вспышку такой силы, книга должна была быть защищена.

Он ведь пытался с помощью колдовской силы обнаружить предметы, свойства которых были родственны Ключу. Он позволил Ключу заполнить свои мысли, вызвал все воспоминания, все события, связанные с ним, каждое слово, которым они обменялись, все те темные странные игры, в которые играл с ним волшебный шар... и в результате нашел книги.

Нашел библиотеку, созданную в те времена, когда колдуны сотрудничали с Гильдией, когда их знания и находки приветствовались, когда они чувствовали себя в безопасности. Как признал Осберт, в этой библиотеке хранились многие, многие могущественные творения колдунов.

Тайное хранилище оставалось нетронутым на протяжении сотен и сотен лет. И находилось в Марсэе.

Роберт с трудом мог дышать. Он сунул дрожащую руку за пазуху и осторожно достал книгу. Она оказалась толщиной дюйма два, ее удобно было держать в руке.

С виду книга казалась самой обыкновенной. Роберт открыл ее, взглянул на первую страницу. Книга была написана по-сэльски; это могло быть обнадеживающим знаком, а могло и ничего не значить. И все же...

Положив руку на плечо Эндрю, он мягко отстранил мальчика, чтобы иметь больше простора, потом положил книгу на усыпанный сеном пол и коснулся кожаного переплета в детской надежде на удачу.

В последний раз, когда он пытался сделать нечто подобное, у него был аярн.

Роберт сосредоточился, стараясь побороть свое возбуждение, отбросил все посторонние мысли; для него остался единственный предмет и единственный момент: здесь и сейчас. Он протянул руку, коснулся потертой кожи...

... И увидел золотое сияние, сверкание драгоценных камней на резной поверхности чаши, покрытой тончайшими узорами, как тот серебряный стержень, что они с Финлеем нашли...

По выпуклой поверхности вилась надпись, выгравированная на металле.

И еще он услышал звук — мощный, как звон колоколов базилики, только более глубокий, оглушительный, заполняющий собой все пространство, — как это бывало, когда пробуждался Ключ...

Все исчезло.

Ошеломленный, Роберт втянул воздух, наполнив легкие, которые уже давно страдали от удушья. Книга выглядела такой же, как и раньше. Роберт быстро взглянул на Эндрю: видел ли мальчик то же самое? Одного взгляда на потрясенного Эндрю хватило ему, чтобы понять: ему ничего не привиделось.

Все произошло на самом деле.

Роберт благоговейно поднял книгу, как величайшую драгоценность; да она ею и являлась. Он коснулся губами священной реликвии, вдохнув аромат тысячелетних тайн.

Это была победа. Он держал ее в своих руках.

Он нашел Калике!




Глава 28


— Вон они снова!

Дженн немедленно погасила огонек, при свете которого читала, закрыла книгу и присоединилась к Финлею у маленького окошка, выходившего на озеро и старую дорогу, ведущую к деревне Фенлок.

— Что они делают?

— Понятия не имею. Но смотри: это не те же люди, что приходили вчера и позавчера ночью. Один из них, тот, что несет факел, вроде знакомый, но остальные... — Финлей помолчал, окинув взглядом большую комнату, в которой они жили уже неделю. — А где Мика?

Дженн не сводила глаз с дюжины людей, торжественной процессией приближающихся к Элайте.

— Он отправился задать корм коням, по-моему. Финлей, как ты думаешь, это имеет отношение к моему отцу? Те люди работали на него, а теперь... похоже, они приходят, чтобы выразить ему свое почтение.

— В темноте? Каждую ночь?

— Ну, в Фенлоке теперь всегда есть гильдийцы — с тех пор как они отобрали богадельню у церкви. Может быть, эти люди боятся, что их увидят. Они выглядят совсем безобидно, да и в башне ничего не тронуто... что само по себе довольно странно.

— Ты же знаешь, об этом месте рассказывают всякое.

— Конечно, я это и имею в виду. Наверняка ведь такие россказни должны отпугивать, а не привлекать людей.

— Ты кого-нибудь из них узнаешь?

— Каким образом? Сейчас темно, да они и далеко отсюда. — Дженн вздохнула. Как все странно... Если бы они не прятались тут уже неделю, они ничего не узнали бы об этих странных ночных посещениях развалин. Люди приходили из деревни, собирались перед остатками ворот и слушали одного из пришедших. Через час они расходились и в темноте возвращались домой. Никто не приближался к башне и уж тем более не пытался в нее войти. Подобные регулярные сборища очень затрудняли жизнь Дженн, Финлею и Мике: им трудно было скрыть свое присутствие — слишком заметны оказывались следы на снегу, а до леса незаметно добраться становилось и вовсе невозможно.

— Ты сказала, что Мика пошел покормить коней?

— Да, а что?

Финлей кивнул на окошко, прорезанное в толстой стене.

— Тогда тот человек, должно быть, его близнец.

Дженн едва не оттолкнула его от окна. Но Финлей был прав: Мика вынырнул из темноты, подошел к деревенским и заговорил с ними, как будто имел полное право находиться здесь, как будто не должен был скрываться, как будто...

«Дженн!»

От неожиданности Дженн пошатнулась и должна была опереться о холодный камень стены.

«Дженн, ты меня слышишь?»

«Роберт?»

«Да. А разве ты ожидала услышать кого-нибудь другого?»

Дженн не обратила внимания на колкость.

«Где Эндрю?»

«Со мной, в полной безопасности. Не стану говорить тебе, где именно, чтобы ты не встревожилась».

«Как будто, похитив его, ты не ожидал, что я встревожусь!»

«Сейчас не время для таких споров».

«И откуда я знала, что ты это скажешь? Для тебя, Роберт, всегда не время обсуждать что-то, чего обсуждать ты не хочешь. Хорошо, что тебе нужно?»

«Я просто хотел сообщить, что везу Эндрю обратно к тебе».

Новость заставила Дженн на некоторое время замолчать.

«Когда?»

«Мы направляемся к Мейтлеиду. Вы, как я понимаю, все еще в Элайте. Мы встретим вас на поляне около озера Дормунд через три дня».

Три дня... Роберт оборвал разговор, прежде чем Дженн успела о чем-нибудь его спросить. Три дня означали, что выезжать нужно сегодня же ночью.

Но почему вообще он решил вернуть ей Эндрю?

— Дженн!

Открыв глаза, Дженн заметила, как пристально смотрит па нее Финлей. Она улыбнулась ему дрожащими губами.

— Роберт говорит, что через три дня встретится с нами в Мейтленде. Он везет Эндрю обратно.

Чувства, которые сменяли друг друга палице Финлея, были противоречивыми: удивление, разочарование, озабоченность, испуг... Наконец он овладел собой. Дженн уже начала паковать вещи.

— А не сказал он...

— Нет, Финлей, больше он ничего мне не сказал. Да и с какой стати? Я ведь его враг, верно? Доверять мне он не может, я объединилась с Ключом, и неизвестно, не встану ли я в конце концов на сторону Ангела Тьмы. Кровь Серинлета, почему ты решил, что он станет делиться со мной своими планами? — Дженн потянулась за седельной сумкой и стала сворачивать одеяла.

— Ты не знаешь, каковы его чувства. — Финлей не собирался спорить с Дженн, и голос его прозвучал печально, а не сердито.

— Я точно знаю, что именно так он и думает. Иначе и быть не может. На его месте любой человек чувствовал бы то же самое. — Дженн добивалась как раз этого, чтобы освободить Роберта от себя. Даже удивительно, насколько полным оказался ее успех... хотя боль до сих пор и не думала проходить.

Дженн с такой яростью засовывала в сумку свои вещи, что едва не рвала и не ломала их; ей пришлось себя одернуть. Сев на пятки, она стала смотреть, как Финлей, занятый сборами, движется по комнате. До чего же легко читать его мысли, особенно после всех этих лет!

— Не забывай: если он сообщит о своих планах тебе, то запретит говорить о них мне.

Финлей удивленно взглянул на Дженн.

— И если это случится, — продолжала Дженн, пристально глядя на Финлея, — я не смогу разрешить тебе оставаться членом совета Анклава.

Взгляд Финлея стал жестким, он уже открыл рот, чтобы возразить, но остановил себя и, как и Дженн раньше, принялся засовывать вещи в сумку с яростью, которой они не заслуживали.

— Знаешь, у тебя есть удивительная способность все без надобности усложнять. Мы же с тобой не противники, и все-таки ты все время отталкиваешь меня и обращаешься со мной как с врагом.

— Нет, Финлей, это не так. — Дженн застегнула последнюю пряжку на сумке и поднялась на ноги. Она в упор смотрела на Финлея до тех пор, пока тот не почувствовал ее взгляд и не поднял глаза. Дженн со вздохом продолжала: — Вы с Микой... вы ведь всегда оставались людьми Роберта. Ни один из вас никогда не будет доверять мне так, как вы доверяете ему. Так что же мне остается?

Дожидаться ответа она не стала, просто закуталась в плащ и распахнула дверь. На пороге она чуть не столкнулась с Микой, который явно торопился поделиться новостями.

— Разве мы уезжаем?

— Да. — Дженн протиснулась мимо него и направилась туда, где были привязаны кони.




Мика еще раз оглядел комнату, чтобы удостовериться: никаких следов их пребывания здесь не осталось, — взял свои сумы и поспешил за Финлеем. Он сразу заметил напряжение, возникшее между Дженн и Финлеем; такое теперь случалось все чаще и чаще. Должно быть, это из-за Роберта...

Да и только ли это?

— Финлей! — Мика бежал по пустому залу, и его шаги будили гулкое эхо. — Подождите! Мне нужно кое-что вам рассказать.

Финлей, не глядя на него, распахнул тяжелую дубовую дверь, вышел, ко все же придержал створку для Мики. Ночной воздух был сырым и холодным, погода обещала дождь, а то и мокрый снег. Дженн видно не было; она, должно быть, уже добралась до леса и седлала привязанных там коней.

Мика приноровил шаги к шагам Финлея, осторожно обходившего скрытые снегом обломки стены, направляясь через поле к лесу. Хотя Дженн и не могла бы услышать их на таком расстоянии, Мика понизил голос.

— Я говорил с жителями деревни.

— Вот как? — Финлей не особенно заинтересовался новостью. — И что же ты узнал?

— Если иметь в виду слова, то не так уж много. — Дело было не в словах, молитвах или еще чем-то конкретном. То, как люди говорили, как держали себя, как переглядывались, как смотрели на него, видя в нем возможного единоверца, значило гораздо больше.

— Какие-нибудь тревожные слухи? — Финлей вскинул седельные сумки на плечо.

— Зависит от точки зрения... — с сомнением ответил Мика. На самом деле услышанное вовсе его не порадовало.

— От точки зрения на что?

— На те слухи, которые ходят последний год или около того.

— Да что за слухи? — В голосе Финлея прозвучало раздражение, но Мика не обратил на это внимания.

— О воплощении Минеи, которая явилась, чтобы сразиться со злом, которое несет стране колдовство.

— Ну и что? — вздохнул Финлей.

— Эти люди верят... — Мика сглотнул, но решительно договорил: — ... что она уже давно здесь и что она... Дженн.

Финлей резко остановился.

— Они говорят так всерьез? — прошептал он. — Поэтому они и приходят сюда?

— Да, чтобы молиться, — кивнул Мика. — Понимаете, за последние годы чего только я не слышал! О Дженн много говорят, особенно с тех пор, как она появилась в Шан Моссе после своей предполагаемой гибели при пожаре в Клоннете. Ее многие видели и узнали, а уж о том, что она прибегла к какой-то силе, чтобы остановить двух колдунов, знают все.

— Но это же не значит, что они могут...

— Финлей, — Мика положил руку ему на плечо, — я был в Алузии, вы не забыли? Мы с Робертом побывали на поле последней битвы, когда, как говорят, Минея сражалась против Каббалы. Я видел отметины на земле, которые, согласно легенде, оставила ее сила.

— Роберт говорил, это может только означать, что она была колдуньей.

— А Дженн разве не колдунья? Разве она при этом не отличается от вас, остальных?

Финлей поднял брови.

— Насколько такие слухи широко распространены?

— Я слышал, как об этом шептались по тавернам. Пока еще не очень часто, но если Дженн снова увидят и об этом станет известно, можно ожидать волнений. Деревенские смотрят на вещи очень серьезно. Они уже рассылают людей по стране с известием о пришествии Минеи. У меня сложилось впечатление, что ночные собрания у замка — подготовка к строительству храма. Поскольку Дженн родилась в Элайте, они считают это место священным.

— Я не очень сведущ в таких вещах, знаешь ли. Интересно, доходили ли слухи до Маккоули... — С глубоким вздохом Финлей закончил: — Самой Дженн ничего говорить нельзя.

— Почему?

— Тебе приятно было бы узнать, что люди считают тебя богом? Ей и так о многом приходится тревожиться. Давай сначала разберемся с Робертом и Эндрю. Потом, если будет возможность, когда мы вернемся в Анклав, я ей расскажу.

Это казалось разумным. Кроме того, Мика сомневался, что Дженн ему поверит: слишком много сейчас перед ними стояло проблем.

— А если она спросит?

— Скажи ей, что крестьяне молятся задушу ее отца. Она и так уже отчасти верит в это. И я могу посоветовать послать летом сюда Мердока: пусть попробует еще что-нибудь узнать.

— Хорошая мысль.

— Пошли. Если мы заставим ее ждать, она до конца поездки не станет с нами разговаривать.

— Ну, на такое не стоит надеяться.

Финлей невольно рассмеялся, но тут же ткнул Мику локтем.

— Так нехорошо говорить.

— Прошу прощения.

Однако, входя в лес, оба они ухмылялись.




Эндрю старался не суетиться. Он пытался внимательно оглядывать лес, домик, видневшийся из-за деревьев, пытался делать все то, чему учил его Финлей: прислушиваться, присматриваться к переменам вокруг, — но без малейшего успеха. Все это просто не имело никакого отношения к тому, что происходило сейчас: ни к тому человеку, что был рядом с ним, ни к тому факту, что последние пять дней Эндрю провел в седле. Эндрю никак не удавалось заставить себя успокоиться, сидеть на одном месте и ничего не делать.

В десятый раз он бросил взгляд на Роберта. Тот сидел в нескольких шагах от него, прислонившись спиной к стволу дерева, и читал книгу, как будто ничто больше его не интересовало, как будто вокруг ничего не происходило. Уже темнело, и скоро должны были появиться Дженн, Финлей и Мика, однако Роберт продолжал читать.

Эндрю пытался задавать вопросы о книге, о том, как странно она меняла форму, но отвлечь Роберта ему не удавалось.

И разве им ничего не нужно было обсудить?

Роберт больше не говорил ни о Кенрике, ни о том, что случилось с Хелен и Лиамом. Если все так и было, почему Дженн ничего ему не рассказала? И Финлей тоже? Ведь знают же они, что он обо всем узнает, как только окажется в Анклаве. Или... или они предпочли бы найти какой-то способ скрыть от него подробности? В конце концов, не рассказали же они ему всей правды о Роберте. И как часто Дженн говорила в ответ на его вопросы, что ответы он узнает, когда станет старше...

И те же самые ответы Роберт давал ему быстро и открыто. Ответы, которые делали его таким...

Эндрю вскочил на ноги, испытывая непреодолимое желание двигаться.

— Куда это ты? — пробормотал Роберт, не отрываясь от своей проклятой книги.

— Никуда. Просто хочу размять ноги.

— А подождать ты не можешь?

— Подождать чего?

— Пока приедет твоя мать.

— А почему нельзя ходить?

— Потому что я создал иллюзию, скрывающую нас, а если ты начнешь ходить, тебя могут увидеть.

— Но я же здесь живу!

— И вот уже несколько часов сидишь в лесу, который принадлежит Лоренсу, в обществе известного колдуна и мятежника.

Эндрю шмыгнул носом и снова сел, обхватив руками колени. Еще несколько минут он молча следил за Робертом, потом вздохнул и пробормотал:

— А я думал, что на самом деле это не книга.

— Конечно, книга. — Роберт, похоже, вполне мог поддерживать разговор, не прерывая чтения, — Эндрю такое никогда не удавалось. — Как иначе я мог бы ее читать?

— Она интересная?

— Очень.

— А о чем она?

— Ну... тут говорится, что юные герцоги, которые не дают старшим спокойно почитать, бывают очень сурово наказаны.

Эндрю хотел безразлично пожать плечами, но не выдержал и ухмыльнулся. Несколько минут он все же молчал... но ведь были же вещи, которые необходимо обсудить до того, как приедет мать!

— А вы знаете, почему она так странно меняла форму тогда на сеновале?

Роберт ответил не сразу.

— Пожалуй, знаю. А в чем дело?

— Просто... ну, она не сохранила новой формы, как, знаете, бывает с Ключом. Конечно, он превращается из колокола в шар только в присутствии мамы, но уж когда превратится, остается таким, пока она не кончит разговор.

Эндрю умолк, заметив, что Роберт оторвался от книги и смотрит куда-то вбок. Потом глаза Роберта сузились, по лицу промелькнула улыбка. Удовлетворенно кивнув, он снова погрузился в книгу.

Вот и все... Ни объяснения, ни разговора. Все эти книги в тайнике, записки, которыми они обменивались, даже само похищение — все только ради одной цели: чтобы он убил, когда ему прикажут.

Похоже, Роберт все-таки ему не доверяет.

— Что теперь будет? — Эндрю старался, чтобы горечь не прозвучала в его голосе, но и это ему не удалось. Что ж, Роберт может понимать это, как пожелает.

— Ты вернешься домой и предупредишь Беллу, Лоренса и свою мать, что тебе нужно будет на некоторое время уехать. Придумай что-нибудь, что объяснило бы твое отсутствие. Когда в возрасте девяти лет я в первый раз отправился в Анклав, я устроил так, что мои родители думали, будто я уехал на богомолье в монастырь. Потом собери вещи, которые могут тебе понадобиться, и через два дня приезжай сюда снова: я буду тебя ждать. Тогда я и расскажу тебе о дальнейших планах.

— О планах того, как мне убить Кенрика.

Роберт медленно повернул голову и устремил на Эндрю пронизывающий взгляд.

— Неужели ты и в самом деле такая пустышка, чтобы думать, будто дело только в этом?

Эндрю вспыхнул и потупился.

— Нет, я просто... Я имею в виду, мне хотелось бы... Я ведь не знаю, что здесь делаю. Никто ничего мне не объяснил...

Роберт поднялся на ноги и тихо спросил:

— Скажи мне одну вещь: почему ты не владеешь колдовской силой?

— Что? — недоумевающе нахмурился Эндрю.

— Я чувствую ее в тебе. У тебя и аура колдуна, и все же ты остаешься слепым и глухим. Почему?

Эндрю медленно выпрямился.

— Вы чувствуете во мне колдовскую силу?

— Конечно, — кивнул Роберт. — Разве другие не чувствуют? Вопрос был таким глупым, что Эндрю не сдержал улыбки.

Роберт улыбнулся ему в ответ.

— Нет. Маме это удается, Марте и, кажется, Арли, но Финлей так и не смог ничего обнаружить, а то, чему он меня учил, у меня не получается. Если у меня и есть колдовская сила, то она не очень хорошо действует.

Роберт мгновение смотрел на мальчика, потом приказал:

— Закрой глаза.

— Зачем?

— Просто закрой.

Не понимая причины своей настороженности, Эндрю сделал, как ему было сказано. Немедленно он почувствовал, что куда-то плывет, не ощущая ни земли под ногами, ни дуновения холодного воздуха. Он хотел заговорить, но голова его закружилась так, что он едва не упал. Открыв глаза, Эндрю обнаружил, что Роберт держит его за руку.

— Что это было?

— Позволь сначала задать тебе вопрос. Что ты стал бы делать, если бы обладал колдовской силой?

— Делать?

— Да, делать. Выполнил бы ты мою просьбу и разделался бы с Кенриком?

— Я... не знаю.

— Понятно. Так на что ты употребил бы колдовскую силу?

— А на что ее употребляете вы?

— Устраиваю небольшое восстание и стараюсь, как могу, ограничить кровопролитие.

— Ну... наверное... — Эндрю на самом деле никогда о таком не задумывался, и теперь отсутствие ответа раздражало его. — Я бы что-нибудь придумал.

Роберт победно улыбнулся.

— Да, не сомневаюсь. А теперь пошли: приехала твоя мать.

— Но... что мне делать?

Роберт со вздохом повернулся к мальчику; взгляд его был настороженным.

— Ты ведь расскажешь матери все о своем небольшом приключении?

— А мне... мне не следует этого делать?

— Ты сообщишь ей все подробности, постараешься повторить все разговоры слово в слово. Я прав?

— Вы... — Эндрю сглотнул, только теперь поняв Роберта. — Вы ей не доверяете. Вы опасаетесь, что она все сообщит Нэшу. Но... если Нэш ищет Ключ, а она на его стороне, почему бы ей просто не отдать ему Ключ?

Губы Роберта тронула сардоническая улыбка.

— Разве это все, чего хочет Нэш? Эндрю задумчиво нахмурил брови.

— Не знаю. Так вы не хотите, чтобы я все рассказал маме?

— Нет, я хочу, чтобы ты решал сам. — С этими словами Роберт повернулся и двинулся в темноту леса, прочь от приближающихся всадников. — В том случае, если ты еще не понял, теперь это и в самом деле испытание.

Эндрю, повернувшись к озеру, увидел, как кони приближающихся всадников осторожно ступают между камней берега. Он кинулся навстречу и выбежал на полянку как раз вовремя, чтобы заключить в объятия спешившуюся Дженн. Ему казалось, что они не виделись целый год.




Роберт следил за тем, как мальчик бежит навстречу матери. Хотя теперь уже в лесу было почти совсем темно, а Дженн не обладала его способностью видеть в темноте, он не сомневался, что о его присутствии она знает. Однако из чащи он не вышел.

Как же глупо... и как предсказуемо! Его чувство к ней не должно бы больше иметь значения: когда-то он ее любил и верил, что и она отвечает ему взаимностью. Однако ее ложь и предательство положили всему конец.

Она так и не сказала ему о своей встрече с Нэшем в Шан Моссе, о том, что Ангел Тьмы поцеловал ее. Она призналась в другом: что никогда его не любила и остановила схватку, чтобы не дать ему уничтожить Нэша.

На самом ли деле она никогда его не любила?

Роберт чувствовал исходящее от Каликса, спрятанного на груди, легкое тепло. Посмеет ли он снова заставить книгу изменить форму — что, если он выпустит на волю нечто, с чем не сможет справиться?

Нет, рисковать нельзя, по крайней мере в таком неподходящем окружении; нужно также заручиться помощью на случай неудачи. Но какое окружение было бы подходящим и кто мог бы помочь? Дженн? И Анклав? Безопасно ли доверить им такое знание?

Дженн не захочет, чтобы ее сын стал убийцей — и королем.

Роберт подошел к своему коню, подтянул подпругу, готовясь отправиться в путь.

— Роберт!

Он замер, положив руку на седло. Вся его колдовская сила растаяла в сиянии ее такой знакомой ауры. Неподвижно, как статуя, Роберт ждал, что будет дальше.

Это же просто несправедливо!

— Прости меня, — сказала она ровным голосом, не выдававшим ее чувств. — Я понимаю, что ты не хочешь со мной разговаривать, однако есть вещи, которые нам необходимо обсудить.

— А разве мысленная речь для этого не годится? — Способность двигаться вернулась к Роберту, и он обошел коня, чувствуя жгучий стыд за то, что нуждается в такой преграде между собой и Дженн.

— Годится в том случае, если используется не два раза за восемь лет. — Дженн сделала шаг к нему, и Роберт почувствовал, что, как всегда, не имеет выбора: он должен на нее смотреть.

Как и он сам, Дженн в тот день подверглась действию Ключа, и теперь стояла перед ним не постаревшая, не изменившаяся и все же настолько другая, что внутри у него все переворачивалось. Роберт видел длинные черные волосы, заплетенные в толстую косу, падавшую на плечо. Он видел овальное лицо, так похожее на лицо ее сына, глаза, нос, рот — такие знакомые и все же совсем не те, что раньше. В Эндрю было все, что было бы в Дженн, будь она мужчиной, — но свойственно ли ему ее мужество? Ее целеустремленность? Ее способность манипулировать окружающими ради целей, о которых она никогда не говорит?

Стала ли она такой с тех пор, как ее связь с Ключом сделалась неразрывной, или тогда, годы назад, он был слеп?

— Что ты собираешься делать с Эндрю? — Ее голос будил воспоминания... — Или сказать об этом мне ты не можешь?

— Ответ тебе известен. У тебя всегда была привычка задавать вопросы, зная, каков будет ответ. Уверен, что вы с Микой и моим братцем все подробно обсудили.

— Значит, это правда? — Глаза Дженн широко раскрылись. — А что, если я захочу тебя остановить?

— Не надо.

— А я смогла бы?

И вдруг Роберт понял, как ему побороть страх и все же не дать воли демону. Он снова обошел коня, выронив поводья, и подошел к Дженн. Он заметил, как она насторожилась, но не испугалась, как если бы страху все еще не было места между ними... Роберт обнял Дженн за талию, другой рукой приподнял ее подбородок...

И поцеловал.

Страх и желание охватили его, затопили все его тело, пробудив к жизни, как не будило ничто за все эти годы. Дженн сопротивлялась, но слабо, и это обнадежило Роберта: он смог получить все, в чем так нуждался, не расставшись ни с чем взамен.

Задыхаясь, они оторвались друг от друга. Мгновение Роберт еще обнимал Дженн, потом его руки упали. Дженн смотрела ему в глаза открытым, но одновременно совершенно непроницаемым взглядом. Она дрожала, но не проронила ни слова.

— Не пытайся остановить меня.

Роберт подобрал поводья, прошел мимо Дженн и вывел коня на полянку. Там ему пришлось остановиться: он оказался лицом к лицу с Микой. Голубые глаза смотрели на него, не моргая, без всякого выражения, и Роберт понял, что на этот раз первым придется заговорить ему.

— Я огорчился, узнав о твоем отце. — В глазах Мики что-то промелькнуло, и Роберт продолжал: — Я говорил с Даррилом. Он сказал, что у твоей матери и остальных членов семьи все в порядке. — Голос Роберта затих. Ему нечего было больше сказать человеку, который когда-то был его ближайшим другом. То время давно прошло... Однако Мика восемь лет охранял будущего короля, и ради этого Роберт добавил: — Мне было очень горько узнать о смерти Дэвида. Он был хорошим человеком.

Мгновение Мика просто смотрел на Роберта. Потом он медленно кивнул и сказал:

— Спасибо, милорд.

В наступившей тишине Роберт оглянулся на Финлея, потом на Эндрю.

— Через два дня увидимся. — С этими словами Роберт вскочил в седло и пустил коня галопом, надеясь ускользнуть от невидимых призраков, готовых накинуться на него.



* * *





Эндрю долго глядел в темноту, в которой исчез Роберт. Почему у него возникло такое чувство, будто он только что в чем-то провалился?

Мальчик повернулся к остальным и заметил, как Мика и Финлей обменялись выразительным взглядом, значение которого он и не пытался понять. Потом из леса показалась Дженн, старательно избегавшая встречаться глазами с кем-либо из мужчин. Все свое внимание она сосредоточила на Эндрю.

Полянка была освещена последними вечерними лучами, и этот свет подчеркивал странную тишину. Эндрю заметил, как необычно блестели глаза Дженн; потом она улыбнулась сыну так, как никогда раньше не улыбалась. Улыбка глубоко тронула его, но и встревожила — как очень многое из того, что случилось за последний час.

— Вам с Микой пора отправляться в Мейтленд. Вы и так уже надень задержались, и Белла наверняка тревожится.

Слова, тон, жесты казались такими обычными, но Эндрю никак не мог избавиться от ощущения, будто только что случилось нечто очень важное и он сам — единственный, кто этого не понял.

— А ты?

— Я приеду отдельно от вас. Финлею, как всегда, придется подождать в коттедже Мики.

Мика мог в темноте проехать в Борота, оставшись незамеченным, но любой, кто увидел бы Дженн, сразу ее узнал бы по сходству со старшей сестрой.

Эндрю посмотрел на мать, вспомнил странный взгляд, которым обменялись Мика и Финлей, и выпалил:

— Мама, ты не сходишь со мной вместе за моим конем?

— Да, конечно, — удивленно ответила Дженн.

Эндрю взял ее за руку, и они вместе вошли в сумрак под соснами, где был привязан конь Эндрю.

— Что произошло? — спросил мальчик. — Между тобой и герцогом Робертом?

Он почувствовал, как напряглась Дженн.

— Я попыталась расспросить его о планах насчет тебя.

— Он не захотел мне сказать. — Дженн подошла ближе и нежно пригладила волосы Эндрю. Она всегда старалась прикоснуться к сыну, показать, как она его любит, как он для нее важен, хоть она и выбрала жизнь в Анклаве, а не с ним вместе.

— Эндрю, с тобой ничего не случилось?

— Я просто... растерян, наверное.

— Не знаю, что тебе сказать, любовь моя, — прошептала Дженн. — Я понимаю, что у тебя много вопросов и тебе необходимы ответы. Хотела бы я, чтобы он...

Эндрю затаил дыхание, ожидая конца фразы, но он так и не прозвучал.

Молчание заставило Эндрю очертя голову кинуться в ожидавшее его испытание. По крайней мере оно все-таки не будет таким, как хотел Роберт...

— Скажи мне одну вещь, мама.

— Постараюсь.

— Могу я ему доверять?

— Ну, попадись он мне в руки... — выдохнула Дженн. — Сделать такое с моим мальчиком... — Она резко оборвала себя, повернулась к Эндрю и взяла в ладони его лицо. — Да, ты можешь ему доверять. Ты должен ему доверять.

Эндрю испытал шок.

— Значит, ты согласна? Согласна с тем, что я должен сделать, как он велит?

Дженн прижала сына к себе, как делала, когда он был совсем маленьким.

— Это значит, любовь моя, что я тут не могу тебе помочь. Я за тебя билась бы насмерть, но в этом... Я не могу выступить против него.

Эндрю отстранился от матери. Не может быть, чтобы она так говорила! Она никогда не поддержала бы затеи Роберта! И тем не менее... Эндрю схватил поводья и повернулся к поляне.

— Поговорим об этом завтра.

— Эндрю, подожди!

— Зачем? — Мальчик повернулся к матери с упрямым и вызывающим видом.

— Есть вещи, которых ты не понимаешь.

— Разве тут моя вина? Если ты хотела, чтобы я их понял, следовало давным-давно все мне рассказать.

— Я пыталась защитить тебя.

— Разве это что-то меняет? Делает все правильным? Мама, ты хоть представляешь себе, чего он от меня хочет? Представляешь? От чего, во имя Серинлета, ты пыталась меня защитить? От правды о том, кто я такой? Разве молчание может что-нибудь изменить? Заставить исчезнуть? Нет! А теперь мне приходится слушать... его и делать то, что он говорит, а ты признаешься, что не можешь ему помешать. — Эндрю резко остановился, горло его сжималось, слезы жгли глаза. — Я... я перед ним преклонялся, мама. А он считает меня трусом и предателем.

Дженн кинулась к нему, протянув руки.

— Мне очень жаль, любовь моя. Я не хотела, чтобы так случилось...

Но стоило Дженн коснуться Эндрю, как он отпрянул, не веря больше в подобное утешение. Не мог он и посмотреть Дженн в глаза.

— Не надо, мама. Просто... поговорим завтра. — Ответа Эндрю ждать не стал. Как только он оказался рядом с Микой, он вскочил в седло и дал коню шпоры. Мика догнал его, и они поскакали на север, чтобы выбраться на дорогу, по которой, как считалось, они должны прибыть в Мейтленд.

В молчании они доехали до перекрестка и таверны с ним рядом, чтобы притвориться, будто едут прямиком из Марсэя. Вечная необходимая ложь... вечные жертвы ради выживания.

Эндрю чувствовал себя совсем больным.

Так вот какова жизнь мятежника. Ждать темноты, чтобы сделать что-то, прятаться, притворяться, хранить секреты, довольствоваться полуправдой. Неудивительно, что Роберту так трудно кому-либо доверять.

— Мика!

— Да, милорд?

— Мог ты тогда остановить его?

— Не дать захватить вас? — Да.

— Не знаю.

— Это значит, что мог бы, если бы захотел, да?

— Вы провели с ним неделю, милорд. Можете вы по чести сказать, что на свете есть человек, который мог бы не дать ему сделать то, чего он хочет?

Эндрю видел уже издали огни Мейтленда, однако хотя они были, как и раньше, гостеприимны, что-то переменилось... А может быть, изменился он сам.

— Моя мать не дала ему убить Нэша.

— Нет, это не так, — сказал Мика так тихо, что Эндрю едва расслышал. — Она не дала ему убить себя.

— Откуда ты знаешь? — Эндрю хотел спросить вежливо, но вопрос прозвучал очень требовательно. Мальчик повернулся к Мике, пытаясь разглядеть в тусклом лунном свете выражение его лица, но что-то оказалось не так. Мика не обдумывал заданный ему вопрос, он сосредоточился на чем-то...

Тут и Эндрю услышал: стук копыт коней, приближающихся со всех сторон, крики в темноте, звон стали...

— О боги, милорд, спасайтесь! — Мика развернул коня и выхватил меч, превратившись из внимательного спутника в грозного воина. — На нас напали малахи!




Глава 29


Де Массе выкрикнул еще один приказ: послал двоих своих людей в тыл противникам, которые никак не давали себя окружить, одновременно отправив гонца за остальным своим отрядом, который следил за другой дорогой. Сам он поскакал вперед, ныряя под низкие ветки и стараясь не дать коню споткнуться на рытвинах.

Все должно было пройти так легко! С опытом и умением его людей, с их колдовской силой на это дело должно было хватить нескольких секунд. Однако тянулись минуты, а мальчишка и его страж все ускользали. Двое малахи были уже ранены: этот воин, сопровождающий юного герцога, дрался, как демон, и постоянно умудрялся оказываться между людьми де Массе и своим подопечным.

Нужно было кончать. Если схватка переместится к Мейтленду, поднимется тревога, и с надеждой скрыть похищение от Союзницы придется распрощаться.

Однако и перестараться было нельзя: де Массе не решался отдать приказ своим людям использовать колдовскую силу. Один неверно направленный удар — а при сложившихся обстоятельствах он вполне возможен — и мальчишка будет мертв. И тогда гибель ждет их всех.

Дорога пошла вниз; беглецы, за которыми гнались малахи, оказались в неглубокой низине, окруженной деревьями. Защитник мальчишки, высматривая в темноте врагов, заставил своего коня вертеться на месте. Юный герцог подражал ему, но на лице его был написан ужас, а меч он держал так, что было ясно: особой пользы от него не будет.

Де Массе резко вытянул левую руку и швырнул комок пламени между всадниками; в тот же момент его люди рванулись вперед. Перепуганные кони мальчишки и его защитника взвились на дыбы, и юный герцог, вскрикнув, свалился на землю. Малахи кинулись на него.

Что ж, все удалось легче, чем казалось...




Окружившая их с Финлеем ночь казалась враждебной, и Дженн снова и скова вскакивала на ноги и начинала ходить вокруг костра. Им можно было укрыться в коттедже Мики, но Дженн все равно пришлось бы возвращаться сюда, чтобы добраться до Мейтленда. Поэтому Финлей молча сидел у огня, глядя, как Дженн мечется, мучимая воспоминаниями о сказанном ей Эндрю.

— Будь добра, сядь наконец!

Дженн замерла на месте, глядя в сторону Мейтленда.

— Не пора еще мне отправляться?

— По-моему, они сейчас еще только добрались до перекрестка. Так что тебе еще рано, если, конечно, ты не хочешь оказаться в Мейтленде раньше них.

— Нет, не хочу. — Пальцы Дженн чесались. Она стянула перчатки и растерла руки, но легче ей не стало. — Ты уверен, что еще рано?

— Разве я когда-нибудь ошибаюсь?

— Ну, по крайней мере, мне в этом ты никогда не признаешься.

— Вот я и говорю: сядь и успокойся.

Дженн снова принялась бродить вокруг костра, потирая руки и качая головой. Причина ее беспокойства не могла крыться в ее споре с Эндрю. Может быть, дело в поцелуе Роберта? Дженн охватила дрожь. Желание и тоска так часто оттеснялись на задний план неотложными заботами, но достаточно было увидеть его так близко, целым и невредимым... Однако Роберт поцеловал ее не из нежных чувств. На его губах был вкус мести.

Что Роберт ощутил на ее губах?

Что-то черное закружилось перед глазами Дженн, словно огромные летучие мыши. Она замерла на месте, вглядываясь в темноту, и внезапно все ее беспокойство сфокусировалось в одной точке. Дженн в ужасе кинулась к своему коню.

— Малахи! Они напали на Эндрю!




Эндрю тяжело ударился о землю. Он никак не мог вздохнуть, меч выпал из его пальцев. Новая вспышка света на мгновение ослепила его. Кто-то закричал, приказывая немедленно прекратить, и Эндрю заморгал, пытаясь в окружающем хаосе отыскать Мику.

— Эндрю! Ты ранен?

Чья-то рука помогла ему подняться на ноги. Зрение вернулось к Эндрю, и он почувствовал, как ему в руку сунули меч.

— Не отходи от меня.

— Что вам нужно? — прошипел Эндрю, разглядев наконец противников: дюжина вооруженных всадников, все малахи. Их вожака он узнал: это был барон де Массе.

— Пожалейте себя, — крикнул де Массе. — Разойдитесь и бросьте оружие, тогда никто не пострадает.

— Что вам нужно? — резко спросил Мика, и не думая ни отходить от Эндрю, ни опускать меч.

— Нам нужен только мальчик. Ты можешь остаться на свободе. Садись на коня и уезжай.

— Он лжет! — Эндрю дрожал так, что зубы стучали, но ложь сразу отличил. — Не верь ему!

— Если он вам нужен, попробуйте его захватить! — вызывающе крикнул Мика. В его голосе было столько силы, что Эндрю ощутил внезапный стыд. Как Мике удается сохранять такое мужество перед лицом смерти?

Если де Массе и отдал приказ, Эндрю его не слышал; однако все малахи разом спешились и стали наступать. Первый же удар заставил Эндрю пошатнуться: противник был выше и тяжелее его. Мика оставался рядом, но ему приходилось отбиваться от других нападающих. Двое малахи разом кинулись на него, и Мика развернулся так, чтобы оказаться спиной к спине с Эндрю: так они могли прикрывать друг друга.

Эндрю отчаянно пытался вспомнить все, что Мика, Финлей и другие его учителя пытались в него вдолбить, но каждый раз, когда его меч встречался с мечом малахи, удар отдавался во всем его теле. Достаточно было ужасного оглушительного звона стали, чтобы полностью лишить Эндрю всякой уверенности в себе.

Им предстояло погибнуть.

Где же наконец его колдовская сила?

О милосердная Минея, помоги!




Ужас обрушился на Роберта такой мощной волной, что он на мгновение ослеп, но зато демон в его душе встрепенулся и расправил крылья.

«Дженн!»

Никакого ответа.

«Дженн!»

Молчание было беспросветным. Роберт рванул поводья, разворачивая коня, и погнал его бешеным галопом.

Все равно он опоздает!

Роберт слился в единое существо с конем, дыша с ним в такт, позволяя животному самому выбирать дорогу. Колдовская сила кипела в Роберте, сдерживаемая лишь опаянным усилием воли.

Демон окутывал его плащом тьмы, рвался на свободу в жажде разрушения.




Эндрю почти ничего не видел в темноте, только чувствовал удары, которые отражал или от которых уворачивался. Его руки, сжимавшие меч, болели, ладони вспотели и еле удерживали рукоять. Он думал только об одном: нужно оставаться рядом с Микой, иначе он не продержится и минуты.

Страх мешал ему думать. Все вокруг стало огромным, острым, жестоким, как никогда раньше. И еще тьма словно сгустилась: насилие пожирало его душу.

Не его ли имя кто-то выкрикивает? Эндрю отразил еще один удар и за спинами малахи увидел Дженн и Финлея. Они тоже сражались, пытаясь пробиться к нему.

Только лес вокруг горел, и помощь была далеко...

И вдруг до Эндрю донесся звук, заглушивший шум схватки: по мерзлой земле грохотали копыта, всадник приближался, неотвратимый, грозный, пылающий местью.

Роберт! Его поднятый для удара меч разбрасывал пламя, и он был уже близко.




Роберт видел все очень ясно. Он насчитал двадцать четыре малахи; восемь из них были убиты, трое тяжело ранены. Командовал отрядом де Массе. Значит, все это — затея Нэша.

Странно, ночь должна бы быть более темной... Но деревья по сторонам дороги пылали, роняя горящие ветки на покрытую снегом землю. Впереди малахи окружили Дженн и Финлея. Противники обменивались ударами колдовской силы, и никто не хотел уступить. Однако Дженн была далеко от Эндрю и Мики.

Ах, слишком медленно он приближается... Справа малахи, объединив силы, заставили вспыхнуть огромное дерево над Дженн, и Роберт услышал, как затрещал могучий ствол.

Слева Эндрю вскрикнул: меч в конце концов у него выбили, и беззащитный мальчик оказался перед...

Конь Роберта споткнулся. С воплем слепой ярости Роберт поднял его на дыбы и поскакал налево.

Туда, где был Эндрю.




Эндрю попытался наклониться и схватить меч скользкими от крови и онемевшими пальцами, но его противники оказались слишком близко. Кончик меча уперся Эндрю в горло и заставил его замереть на месте. Краем глаза мальчик видел, как к нему галопом мчится Роберт... Вот он появился рядом: одним взмахом меча уложил двоих малахи, новым взмахом — еще двоих.

Отряд де Массе был охвачен ужасом, но Эндрю все еще угрожал плен. Вдруг Мика схватил его за руку и резко толкнул навстречу Роберту. Тот рывком вскинул мальчика на седло позади себя. Меч Роберта очертил в воздухе сверкающий круг.

Неожиданно малахи рассыпались в стороны, а конь Роберта продолжал скакать вперед, унося их с Эндрю в лес. Роберт рванул поводья и развернул коня и снова поднял свой пылающий меч. Эндрю мог только цепляться за него. Сердце его колотилось, руки дрожали; ему отчаянно хотелось найти Мику, найти Дженн и Финлея, но кругом были только малахи, которые, бросив своих мертвых товарищей, с паническими криками бежали к коням.

И тут Эндрю увидел. Пылающее дерево клонилось в сторону, и его мать, услышав предостерегающий крик Финлея, подняла глаза, но слишком поздно: с оглушительным треском огромный ствол рухнул.

— Мама!

Роберт почти не замечал огня, истоптанного снега, мечущихся лошадей, пятен крови и мертвых тел на земле. Какая-то часть его сознания твердила, что ему следует догнать де Массе и его людей, заставить их заплатить за содеянное... Однако он позволил своему коню остановиться, а сам соскользнул на мокрую, покрытую пеплом траву. Его тело требовало действий, но врагов, с которыми можно было бы сразиться, не осталось.

Отбросив меч, Роберт кинулся к бушующему пламени, но жар заставил его остановиться. Воздух был полон дыма, и Роберт закашлялся, вглядываясь в танцующие огненные языки.

Он опоздал... Так все и кончилось, как предрекало пророчество: «Спасая, принесешь ты гибель... тому, что больше всего любишь...»

— Роберт! — Финлей, шатаясь, приближался в сопровождении Мики. Раны обоих кровоточили, но серьезно они не пострадали. — Я не могу найти ее, Роберт! — Финлей схватил брата за рукав. — Все мое умение искателя бесполезно... Она была ранена. Я...

Роберт стряхнул его руку и закрыл глаза; перед его умственным взором все еще стояло пылающее дерево, и он слышал, как Эндрю кинулся вперед, а Мика и Финлей его оттащили... Потом Роберт отгородился от внешнего мира.

«Дженн! Дженни, пожалуйста, ответь мне! Прошу тебя!»

Роберт собрал воедино всю свою колдовскую силу, силу, которая росла в нем с первого момента слепой паники... нет, росла всю его жизнь в ожидании именно этого момента. Теперь он позволил ей вырваться наружу. Роберт испепелял на своем пути горящий лес, зная, что найдет то, что ищет, найдет потому, что это ему необходимо, потому, что она не могла погибнуть. Пророчество не может быть истинным. Оно не может сбыться! По крайней мере так...

Хватая ртом воздух и шатаясь, он шел вперед. Финлей поддерживал его, не позволяя упасть, рядом был и Мика, на надежную молчаливую поддержку которого можно было положиться. Какой-то частью своего сознания Роберт ловил их ауры на фоне чернильно-черной ночи и слабого пения огня, кровавого опустошения. Он продолжал идти, скользя и спотыкаясь, пока наконец злобный жестокий демон не вырвался на свободу и не устремился туда, куда самому Роберту дороги не было.

Роберт больше не мог удерживать это чудовище... но ведь оно напало на Дженн лишь однажды, да и то не причинило вреда... Дрожа от ужаса, Роберт дал демону волю.

Теперь глаза его были широко открыты, высматривая самые еле заметные, самые слабые следы...

О милосердная Минея! Да, да!

Роберт вырвал руку у Финлея и кинулся вперед. Финлей и Мика последовали за ним.

— Роберт, подожди! Туда нельзя идти! Пламя еще слишком сильное!

— Она жива, Финлей! Она установила защиту, но долго не продержится. — Для других объяснений времени не было.

Роберт установил собственную защиту, но она заколебалась перед мощью стихии. Жар почти ослепил Роберта. Он подтолкнул демона вперед и, зажмурившись, отдал ему всю остающуюся силу, заставляя создать из тьмы собственный мир.

Со всей яростью обманутых ожиданий демон ринулся вперед, погнал впереди себя волну силы, как могучий прибой, обрушивающийся на скалистый берег. Роберт скорее услышал, чем увидел, как горящее дерево сдвинулось, приподнялось и отлетело в сторону, унося с собой пламя, освобождая дорогу туда, куда Роберт стремился всеми силами души.

Не задумываясь, Роберт кинулся вперед, расшвыривая тлеющие угли; наконец он увидел Дженн: она скорчилась под почерневшей веткой — живая!

Роберт подхватил ее на руки. Финлей тут же подбежал, чтобы помочь. Вместе они оттащили Дженн туда, где ждал с лошадьми Мика.

Роберт опустил Дженн на землю и отступил, чтобы позволить Финлею — более умелому целителю — осмотреть ее раны.

— Она истекает кровью, Роберт. Мне нужна вода, бинты и...

— Нам нельзя здесь оставаться, — перебил его Мика. — Если они надумают вернуться...

— Да. — Роберт взглянул в ту сторону, куда ускакали малахи. Следовало бы догнать их... следовало бы удостовериться... — Финлей, садись на коня. Мика, помоги мне передать ему Дженн. Мы отправимся в твой коттедж, Мика, и там займемся ее ранами. Эндрю, поехали.




— Нет! Мы не можем этого сделать! — повторил де Массе, настроение которого не улучшала боль от ран, усиливавшаяся от каждого толчка. Его люди — те, кто выжил, те, кто бросил своих умирающих товарищей и в слепой панике бежал с поля боя, — собрались вокруг него. Странная сила обрушилась на всех без исключения — сила, которая могла исходить только от Дугласа.

— У нас нет выбора, Люк, — возразил один из малахи. — Когда Нэш узнает, что мы убили Союзницу, всем нам конец. А до мальчишки нам теперь никогда не добраться.

— Лучшее, что мы можем сделать, — вступил в разговор другой малахи, — это притвориться, будто мы ни при чем, будто случившееся к нам никакого отношения не имеет. Ты должен это понимать!

— А что мы скажем насчет мальчишки? — попытался доводами разума умерить горячность своих людей де Массе. Малахи были в ярости от того, что так перетрусили, и собирались теперь любой ценой вернуть себе самоуважение.

— Скажем, что он погиб в огне.

— Откуда Нэшу знать, как все было на самом деле? Если мальчишка так для него важен, почему он давно его не захватил?

— Поехали, Люк! У нас мало времени!

Нет, они не были виноваты — вина лежала на нем одном. Он не подумал о том, что мать мальчишки — да и Изгнанник тоже — может все еще быть поблизости, а в результате рискнул жизнями своих людей ради целей, им чуждых. Он был виноват и в том, что вовлек их в сети лжи, раскинутые Нэшем. Именно потому, что вина была его, де Массе пытался теперь рассуждать здраво.

— Вы в самом деле думаете, что если мы сожжем Мейтленд, все будет в порядке?

Его люди шумно требовали немедленных действий.

— Поделом им!

— Мы сумеем убедить Нэша! Если все мы будем говорить одно и то же, как он сможет усомниться?

— Незачем даже говорить, что Союзница тоже тут оказалась!

— Мы же предложили им сдаться! Не наша вина, что они погибли. Проклятие, не хочу я умирать из-за этой суки и ее щенка!

Малахи как один развернули коней и поскакали к поместью, оставив де Массе в тени старого дуба.

Теперь де Массе оставалось только сидеть и наблюдать за событиями.




Глава 30


Финлей бросил сумки на коврик у камина, и Мика торопливо положил дрова в топку, чтобы Финлей мог разжечь огонь. За время долгого отсутствия Мики дом промерз насквозь, и в нем пахло сыростью. Потом Роберт внес в комнату Дженн, держа ее так осторожно, словно она была сделана из стекла, и опустил на постель.

Он был полон страха. Финлей видел это по глазам брата, по тому, как судорожно тот дышал, каким бледным стало его лицо. Да, Роберт боялся.

Финлей быстро достал из сумок все необходимое. Можно было надеяться, что если этих запасов не хватит, у Мики найдутся и бинты, и целебные травы. Когда он повернулся к Дженн, Роберт, хмурясь, гладил ее волосы, явно сомневаясь, следует ли ему остаться или уйти.

Так что происходит между этими двумя? Может быть, рок то сводит их, то отрывает друг от друга? Или что-то в них самих мешает им видеть то, что так мучительно очевидно для всех остальных?

Мика принес ведра с чистой водой, тряпки и бинты. Не говоря ни слова, он отодвинул Роберта с дороги и начал снимать с Дженн одежду, чтобы осмотреть ее раны. Роберт попятился. Эндрю стоял рядом, и оба они с совершенно одинаковым выражением морщились, когда открывался очередной ожог или порез.

Финлей склонился над Дженн.

— Роберт, ты мог бы проверить, нет ли поблизости де Массе.

— Я не настолько хорошо знаю его ауру, чтобы отличить от других.

— Ну так просто проверь, не возвращаются ли малахи и вообще не приближается ли кто-нибудь. Мне нужно некоторое время на то, чтобы подготовить Дженн к перевозке. Если нам удастся переправить ее в Мейтленд, там мы будем в большей безопасности.

— Конечно. — Роберт сделал два шага к двери, потом обернулся; все его чувства можно было ясно прочесть на лице. Он собирался что-то сказать, но закрыл рот и вышел.

— Эндрю!

— Да? — Мальчик тут же оказался рядом. Он был так же бледен, как и его отец.

— Пойди и набери из поленницы самых сухих дров. Лучше мелкие полешки, которые сразу же разгорятся и быстро прогорят. Мы пробудем здесь недолго, так что разводить большой огонь нет смысла. Можешь это сделать?

— Да. — Эндрю мгновение помедлил, потом кинулся наружу, как будто только такая поспешность могла помочь его матери.

— Нехорошая рана, — пробормотал Мика, намазывая тряпочку какой-то приятно пахнущей мазью, прежде чем приложить ее к боку Дженн. — Как она умудрилась ее получить... Проклятие, она должна была бы лучше управляться с мечом! О боги, я ведь должен был ее охранять!

— Нет, твоя работа была охранять Эндрю, а моя — защищать Дженн. Давай уж правильно распределим вину.

— Ну ладно, как скажете.

— Можешь мне поверить, Мика: если Роберт сочтет, что виноват ты, а Дженн умрет, он тебя прикончит.

— А вас — нет?

— Я его брат.

— Да, — прошептал Мика, и мрачный юмор покинул его голос. — Это верно.




За те несколько минут, что потребовались, чтобы устроить Дженн и Эндрю в доме, Роберт совершенно забыл, что снаружи все еще зима. Его плащ был грязен и пропах дымом и кровью, но он все равно завернулся в него. Роберт сделал несколько шагов в сторону от дома, ступая сначала по скользкому снегу, а потом — по ледяной воде.

Он выпустил демона на свободу, позволил ему действовать по собственному усмотрению, и тот не натворил бед.

На этот раз. Впервые, если подумать...

Однако все же выпустил демона на свободу он сам.

Роберт закрыл глаза и окинул окрестности колдовским взглядом, высматривая что-нибудь, что говорило бы об угрозе.

Возбуждение не позволяло ему стоять на месте, однако периодически леденящий ужас заставлял его замирать и обращать колдовской взгляд внутрь коттеджа, чтобы удостовериться: Дженн, несмотря на раны, жива, ее аура, хоть и слабая, все еще не погасла.

Вдруг Роберт согнулся пополам: желудок его взбунтовался после всех переживаний этого дня. Он так близко подошел к самому краю...

Наконец Роберт выпрямился. Силы с каждым ударом сердца возвращались к нему, и теперь он смог как следует воспользоваться колдовским зрением.

Нет, поблизости ничего угрожающего заметно не было, а смотреть дальше, отвлекаясь от коттеджа и той, кто в нем был, его сознание отказывалось. Чтобы удостовериться в отсутствии угрозы, придется объехать лес самому. Пожалуй, стоило бы побывать в Мейтленде, попросить у Беллы тележку, чтобы перевезти туда Дженн. Если бы в поместье оказался целитель, это тоже было бы кстати.

Постепенно под влиянием холода и биения жизни, которое он чувствовал в коттедже, Роберт почувствовал себя лучше.

Он задержался ровно на столько времени, сколько понадобилось, чтобы просунуть голову в дверь и сообщить остальным, куда он отправляется. Вскочив на первую попавшуюся лошадь, Роберт поехал на север, чтобы сделать круг и приблизиться к Мейтленду с юга.

Он и так слишком сильно сегодня рисковал.




Эндрю принес в дом несколько охапок дров, сухих и мелко наколотых, и подкидывал их в огонь до тех пор, пока жара не стала почти невыносимой. Потом он принес еще несколько охапок и сложил их в сторонке — на случай, если дрова понадобятся еще. Хотя его никто об этом не просил, он сходил к колодцу, принес ведро воды и поставил его на огонь. После этого он принялся рыться в сумках в поисках припасов, а из буфета Мики достал кувшины с элем и вином. Мальчик собрался найти себе еще какое-нибудь занятие, но тут Финлей поймал его за руку и усадил на скамью у окна.

Судорожно сглотнув, Эндрю попытался поймать взгляд Финлея, но тот отвел глаза. Он занялся ранами Эндрю — на руке и на плече. Ни одна из них не была глубокой, и мальчик давно уже не обращал на них внимания. Тем не менее Финлей промыл их и перевязал.

Эндрю посмотрел на постель, где Мика все еще занимался ранами Дженн.

— Как она?

Мика услышал вопрос и оглянулся. Он вымыл руки в миске с кровавой водой, вытер и выпрямился, но ответил Эндрю Финлей.

— Боюсь, дела не так уж хороши. Она получила три раны, две из них — глубокие. Множество ссадин и синяков... Дженн потеряла много крови и к тому же потратила опасно много сил, устанавливая защиту от огня.

— Но... она ведь поправится, да?

— Да, — опередил Финлея с ответом Мика. Эндрю заметил, как мужчины переглянулись, потом Мика снова повернулся к Дженн, а Эндрю твердо взглянул в глаза Финлею.

— Она... она умрет?

— Эндрю, не надо... — Голос Финлея оборвался: он повернулся к стоящему в дверях Роберту. Лицо Роберта было мрачно.

— Подготовьте Дженн к путешествию. Мы отправляемся прямиком в Анклав.

— В Анклав? — нахмурился Финлей. — Почему? 

Однако Роберт ему не ответил. Закрыв за собой дверь, он прошел внутрь комнаты и остановился перед Эндрю.

— Мне очень жаль. Похоже, де Массе выместил свое... раздражение на Мейтленде.

— Свое раздражение? — Не успел мальчик задать этот вопрос, как понимание ужасной правды обрушилось на него, заставив задрожать. — Тетя Белла? Дядя Лоренс?

Роберт посмотрел Эндрю в глаза, потом медленно покачал головой.

— Мне очень жаль, сынок.

— Они погибли? — пробормотал Эндрю. — Оба? Молчание показалось ему более оглушительным, чем завывания ветра за окном.




— Мика, ты не можешь говорить этого всерьез! Наверняка не настолько все плохо. Несколько дней ничего не изменят.

Мика обошел коня, и Финлей снова перестал его видеть. В тесной конюшне было темно, холодно и очень душно. Места хватало только для пяти коней и мешка с овсом. Двоим мужчинам двигаться в такой тесноте было почти невозможно.

Однако коней нужно было оседлать, и Мика, несмотря на то, что был ранен в плечо, непременно желал сделать все сам, так что Финлею не удавалось ему помочь. И это была не единственная вещь, в отношении которой Мика проявлял упрямство...

Финлей прижался к стене и оттолкнул голову ближайшей лошади, чтобы видеть Мику.

— Белле и Лоренсу ты уже ничем не поможешь. Оставаться здесь бессмысленно, а если малахи решат вернуться...

— Они не вернутся, и вы это знаете. Им был нужен Эндрю.

— Так зачем тебе оставаться? Или дело в том, что ты не хочешь ехать вместе с Робертом?

В желтом свете лампы было видно, как насупился Мика. Жесткое выражение лица заставило его казаться старше своих лет.

— Вы втроем прекрасно справитесь с уходом за Дженн и без моей помощи. Я выеду следом через два дня.

— Но...

— Зачем тратить силы на споры со мной, Финлей? — Мика улыбнулся, но в глазах его улыбка не отразилась. — Вам все равно меня не уговорить. Лучше выведите этих двух коней наружу и привяжите у поленницы. Так мне будет удобнее седлать остальных.




— Мамочка, мамочка! Ты меня слышишь? Мика говорит, что ты уже должна прийти в себя, но Финлей считает, что ты потратила слишком много сил. По-моему, тебе теперь нужно отдыхать. Мы собираемся отвезти тебя в Анклав. Герцог Роберт говорит, что чем ближе мы будем к Анклаву, тем большую помощь сможет оказать тебе Ключ. Он рассказал мне, как Ключ избавил его от всех старых шрамов в тот день, когда ты стала джабиром, и как он то же самое проделал и с тобой... только сможет ли он исцелить и свежие раны? Ты говорила, что я могу на него полагаться...

Матушка, прости меня. Я... я должен был помочь тебе. Вот и герцог Роберт говорит, что у меня есть колдовская сила. Я старался, правда, старался! Старался изо всех сил, только... Мне так жаль! Я даже не знаю, чего малахи от меня хотели.

Тетя Белла и дядя Лоренс... ох, мамочка... Ты отдыхай и поправляйся, прошу тебя!




Роберт знал, что слышать этот шепот ему не полагается, и даже хотел притвориться, будто ничего не слышал. Однако он видел, как сотрясается все тело мальчика, пытающегося совладать со слезами, которые ему сейчас полагалось бы проливать.

Роберт молча вошел в комнату, прикрыл дверь и встал за спиной Эндрю. Он хотел только помочь мальчику своим присутствием, но его рука невольно легла на плечо Эндрю, а взгляд устремился на лежащую фигуру.

Дженн была бледна, под глазами у нее пролегли голубовато-серые тени. Она лежала на левом боку, потому что раны, теперь зашитые и перевязанные, были справа. Аура ее все еще была слаба, и это тревожило Роберта, однако кровотечение прекратилось.

И боли сейчас Дженн не испытывала.

— Ты бы лучше отнес свои вещи, — тихо сказал Роберт. — Мы через минуту отправляемся. Я побуду с ней.

Эндрю медленно поднялся на ноги и обернулся. Лицо мальчика было серым, но глаза оставались сухи. Он нашел в себе силу, о существовании которой не предполагал. Распрямив плечи, Эндрю взял сумку и двинулся к двери.

Оставшись наедине с Дженн, Роберт присел на постель, не касаясь Дженн и не глядя на нее, но внимательно следя за ней колдовским взглядом. Другого извинения принести ей он не мог.




Они захватили с собой все припасы, какие только могли, оставив Мике ровно столько, чтобы хватило на три дня. После этого он должен был тоже двинуться в сторону Голета. Финлею это совсем не нравилось, но, как ни странно, Эндрю не стал возражать против такого решения. Он просто посмотрел на Мику долгим и пристальным взглядом, а потом отвернулся; казалось, они разделяют тайну, о которой ни один не решается заговорить.

Ночь была темной и холодной, с севера дул ледяной ветер. Финлей вел в поводу вьючных лошадей, на которых нагрузили припасы, Дженн посадили на седло впереди Роберта.

Она все еще не пришла в себя.

Уезжая, Финлей глянул через плечо на Мику — человека, который, как и многие другие, мужественно сражался, но проиграл... Потом все его внимание сосредоточилось на дороге и спутниках: его племянник хранил такое же странное молчание, как и брат.




После их отъезда Мика проспал несколько часов и проснулся с болью во всем теле. Поднявшись, только чтобы облегчиться, он снова рухнул на постель и погрузился в сон, опустошенный, неспособный даже скорбеть.

К тому времени, когда он проснулся снова, день клонился к вечеру. Мика ничего не мог поделать с раной на плече, которая начала гореть, но приготовил еду и заставил себя ее съесть и выпить как можно больше воды, не трогая маленький бочонок эля, хранившийся в кладовой. Подкрепившись, Мика принялся наводить порядок: сжег окровавленные бинты, подмел пол, вымыл и убрал на полку посуду. Закончив дела, он наконец позволил себе отдохнуть в своем любимом кресле у камина, грея руки о кружку с чаем.

Бедная Белла... Она никогда не понимала сестру, никогда не позволяла той, даже с самого начала, стать по-настоящему членом семьи, — и все же ни разу не отвернулась от нее, ни разу не подвела ни ее, ни Эндрю, словно слепая преданность заменяла ей понимание.

Что ж, может быть, так и следовало...

Вот сам он — разве испытывал он необходимость в том, чтобы понимать Роберта, прежде чем сделался ему предан?

Мика вздохнул. Все это было так давно, разве теперь вспомнишь? Ему было шесть, Роберту — тринадцать. Тогда возможность поселиться в Данлорне казалась Мике осуществлением мечты; вокруг было больше чудес, чем Мика был в силах себе представить. Мысли о понимании и преданности тогда просто не приходили ему в голову, а когда такие вопросы начали его интересовать, они не были уже для него вопросами.

И как же все переменилось... Доверие и преданность, понимание и готовность прощать стали всего лишь пустыми словами, а Белла и Лоренс погибли под обугленными руинами своего дома.

Мика поставил кружку на стол, задул лампу и снова отправился в постель. Закрыв глаза, он думал не о том, как на него посмотрел Эндрю, не о том, что Роберт вовсе на него не посмотрел, а о тревоге в прощальном взгляде Финлея и о том, как всегда при встрече улыбалась ему Дженн.

Да, некоторым людям преданность заменяет понимание.




Мгновение Мика не мог понять, что его разбудило, — но одного этого было достаточно, чтобы догадаться. Мика лежал неподвижно, вслушиваясь в ночь. Потом ручка двери повернулась, и Мика увидел знакомую фигуру. Сайред проскользнула в комнату, явно надеясь застать его врасплох.

Это ей никогда не удавалось. Роберт слишком хорошо обучил своего оруженосца.

Сайред подкралась к постели, опустилась на колени и наклонилась, чтобы коснуться губами губ Мики. Рука Мики тут же обвилась вокруг ее шеи и притянула Сайред ближе. Она рассмеялась и крепко поцеловала Мику, но тут же отстранилась. Щелкнув пальцами, Сайред зажгла лампу и осторожно коснулась повязки на плече Мики.

— Рана серьезная? — Нет.

Его тон, должно быть, насторожил ее. Сайред хватило одного взгляда в лицо Мике, и она вскочила, готовая к схватке.

Мика со вздохом спустил ноги на пол и провел рукой по волосам.

— Откуда они узнали?

— Узнали о чем? Ты что, хочешь сказать, что я была с ними?

— Сайред, прошу тебя, не начинай сразу оправдываться.

— Как же мне этого не делать, когда ты задаешь такие вопросы?

— Ты почему-то уверена, что я тебе не доверяю и в чем-то виню.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что и не думал ни в чем меня винить? Ни разу, ни на мгновение?

— А разве ты на моем месте не усомнилась бы?

— Мы же не враги!

Сайред сказала это с таким жаром, что даже слезы выступили на глазах. Мика быстро поднялся и взял ее руку, не обнимая, но стремясь сохранить контакт с ней.

— Нет, мы не враги, но наши народы всегда враждовали и всегда будут враждовать.

— Мы никогда не задавали друг другу вопросов... Как я могу сказать тебе, откуда они узнали? Меня с ними не было. Я понятия не имею, чья это затея, а если начну спрашивать... Мика, прошу тебя!

Мика коснулся пальцем губ Сайред и почувствовал, как они дрожат. Сам он не испытывал ничего — ни страха, ни вины; почему-то для него больше не имело значения то, что его предали, пусть это сделала и по Сайред.

Мика нежно поцеловал Сайред; ела прижалась к нему и спрятала лицо у него на плече.

— Мне так жаль... — прошептала она. — Ты потерял людей, которых любил.

Мика не мог заставить себя спросить, считает ли Сайред, что в огне погибли Эндрю и Дженн. Он не мог быть уверен, что не выдаст себя, если Сайред ничуть не удивится новости о том, что они живы.

— Мика...

— Да, любимая!

— Я... я хочу кое-что тебе сказать.

— Что-нибудь хорошее?

Сайред подняла голову и взглянула на Мику своими кристально-голубыми глазами, сейчас, в свете лампы, отливающими зеленью.

— По-моему, да. Очень хорошее.

Мика улыбнулся — и замер на месте. Секунда тянулась за секундой... Чувство онемения сменилось жгучим интересом: неужели он получит ответ на вопрос, задать который он уже отчаялся?

Сайред широко улыбалась, почти смеялась.

— Ох, видел бы ты свое лицо! Ты, похоже, сомневался, что нам такое удастся, хоть и видимся мы всего по месяцу в году!

— Но как... я хочу сказать... когда?

— В последний раз, когда я здесь была. Ну как, хорошая новость?

Мика расплылся в улыбке.

— Лучше не бывает! — Он прижал Сайред к себе и крепко поцеловал. Ему было достаточно того, что сейчас она здесь, с ним; памяти об этом ему хватит на долгие месяцы предстоящей разлуки.

Но как, о боги, им все устроить? Они держали свой брак в секрете все эти годы в силу необходимости, и никакие дети не осложняли ситуации. Теперь же...

— Ш-ш... — Сайред прижала палец к губам Мики. — Давай пока не думать о проблемах. Прошу тебя, порадуемся вместе!

— Хорошо. Давай устроимся с удобствами. — Мика повернулся, чтобы вместе с Сайред вернуться в постель...

Дверь с треском распахнулась, и коттедж заполнили люди, казавшиеся Мике смутно знакомыми. Он немедленно схватил меч, который всегда оставлял рядом с кроватью, но одного жеста предводителя оказалось достаточно, чтобы Мика замер на месте.

Эти люди были малахи, и проку от меча было бы немного.

Сайред сделала шаг вперед и заслонила собой Мику. Голова ее была высоко поднята, взгляд вызывающий. Никогда еще Мика не любил ее так сильно.

— Что это, дядя? Вы за мной следили?

Человек, к которому она обращалась, оглядел комнату. Трое его людей стояли позади него, готовые к действию. Остальные — один Серинлет знал, сколько их было всего — рассыпались вокруг коттеджа. Мика слышал, как они переговариваются; возможно, они искали следы...

— Ты моя племянница; мне незачем тебя выслеживать. — Человек снова повернулся к Мике и оглядел его с ног до головы. — А здесь очень уютно.

— Дядя Гилберт, позволь мне объяснить...

— Поверь, Сайред, что бы ты ни сказала, это ничего не изменит. После того, чему я был свидетелем...

Мика затаил дыхание и крепче стиснул руку Сайред.

— Чего вы хотите?

Гилберт медленно повернулся и снова внимательно посмотрел на племянницу, словно оценивая ситуацию. Потом он взглянул Мике в глаза.

— Я хочу того же, чего и вы.

— Могу ли я доверять вам? После того, что только что случилось?

Ответом ему была кривая недовольная улыбка.

— Я дал вам слово, Мика. Сейчас не время подвергать мое обещание сомнению.

— Если вы находились поблизости, почему вы их не остановили?

— Со мной было всего четверо, а позволить себе нажить врагов в лице Нэша и де Массе я не могу. Вы это знаете.

— Так я и думал, что ничего хорошего не получится...

— Теперь слишком поздно вам передумывать.

— Мика... — Сайред, хмурясь, переводила взгляд с одного мужчины па другого. — Вы друг друга знаете?

— Да, моя дорогая, знаем. — Прежде чем Мика успел его остановить, Гилберт добавил: — Мы с Микой стали союзниками. Разве он тебе не говорил?

Сайред не сводила глаз с лица Мики; ее светлые глаза были полны гнева. Мика знал, что за этот секрет ему придется дорого заплатить, как и за все другие. Он только надеялся, что на этот раз ценой не окажется еще одна жизнь.

— Мика... — шепот Сайред в тишине показался очень громким. — Прошу тебя, скажи мне, что это неправда!

Мика взял ее руку и прижал к губам.

— Сайред, помни одно: я тебя люблю.




Глава 31


— Я не знал! Уверяю вас: все время ушло у меня на то, чтобы найти нужные вам ответы! Неужели вы и в самом деле думаете, что после стольких лет я стал бы вам лгать!

Рука Нэша все сильнее сжимала горло Осберта, перекрывая воздух. Проктору казалось, что лицо его раздулось, а глаза вот-вот выскочат из орбит, — и вдруг так же неожиданно Нэш выпустил свою жертву и отступил на шаг. Впрочем, выражение его лица было столь угрожающим, что Осберт ничуть не успокоился.

Он поднес руки к горлу в запоздалой попытке защититься и молча следил за Нэшем, который метался по его кабинету, как запертый в клетке хищник.

Точно так же, как в присутствии Роберта, Осберт ощущал исходящую от Нэша силу, физически ощущал колдовскую природу этого человека, и веяло от Нэша таким злом, которого раньше Осберт и вообразить не мог.

Чем отличался от него Роберт? Проктор уже не мог вспомнить: за прошедшие полторы недели все так перепуталось... Ему еще никогда в жизни не приходилось так много работать: после попытки хоть как-то объяснить Годфри часы его пленения Осберт погрузился в бесконечные репетиции своих оправданий, снова и снова заучивая отпирательства, придумывая ответы на все вопросы, которые только мог бы задать ему Нэш, вбивая себе в память ложь, которая позволила бы выжить ему самому и Гильдии.

Он решил дождаться, пока Нэш сам придет к нему и вырвет информацию, преодолев его сопротивление, — иначе тот не поверил бы.

Нэш стоял у стола проктора, положив руку на полированную поверхность, и не сводил глаз с граната перстня, который всегда носил; камень, казалось, пылал в тусклых лучах вечернего солнца. Нэш больше не обременял себя ни ношением формы гильдийца, ни даже золотой цепью советника. Его одежды были не менее роскошны, чем королевские, бархатная отделка темно-зеленого шелка не уступала в тонкости работы епископской мантии, а плащ, отороченный шелковистым черным мехом, скрепляла на плече золотая с бриллиантами пряжка.

Однако самым примечательным в Нэше было лицо. Неприметные черты в свое время обманули Осберта, как и многих других: Нэш казался простодушным, нечестолюбивым, исполнительным, готовым служить ради чести принадлежать к Гильдии. Осберта не утешало то обстоятельство, что не он один попался в эту ловушку. Теперь он со страхом смотрел, как прищурились черные глаза, как рука коснулась коротких черных волос; шрамы, оставшиеся после сражения с Робертом, полностью исчезли.

Осберт едва справился с собой, когда Нэш снова со злобной улыбкой посмотрел на него.

— Так вы искали?

— Всюду. Я приказал своим людям пересмотреть все книги в библиотеке на случай, если древние манускрипты скрыты под другими переплетами. Все кладовые, все чердаки были обысканы, так же как и все комнаты, даже спальни. Я распорядился, чтобы перекопали землю в саду: вдруг бы обнаружился закопанный сундук. — Осберт заставил себя замолчать: излишние подробности могли навести Нэша на мысль, что он лжет. Впрочем, сейчас он не слишком уклонялся от истины — в конце концов, он правда приказал произвести тщательные поиски: ведь было заранее известно, что ничего найти не удастся.

В жестком голосе Нэша прозвучал с трудом сдерживаемый гнев:

— Как тогда вы объясняете появление слухов? Осберт развел руками.

— Я не могу ничего объяснить. Может быть, дело просто в старом страхе перед колдовством, подогретом всеми этими видениями отшельника. Я точно могу вам сказать, что ни Гильдия, ни книги, которые здесь хранятся, к слухам отношения не имеют. Может быть...

— Что может быть? — проворчал Нэш.

— Вам не приходило в голову, что слухи может распускать ваш враг, Роберт Дуглас?

В наступившей абсолютной тишине даже уличные звуки, казалось, стихли. Несколько мгновений Нэш смотрел на Осберта, и его темные глаза горели холодной яростью. Потом он кивнул, повернулся и вышел из комнаты.

Осберт едва не расплакался от облегчения.




К тому времени, когда де Массе добрался до постели, бинты на его ранах промокли от крови. Задерживая дыхание, чтобы не застонать, он откинулся на подушки в надежде, что головокружение скоро пройдет. Де Массе слышал, как один из его людей закрыл дверь, так что шум таверны перестал доноситься в комнату, а другой принялся рыться в сумке в поисках свежих бинтов и лекарств.

Здесь ему ничто не будет угрожать, заверили его малахи. «Два пера» находились под покровительством охранявших короля колдунов, и все они поклялись в верности повелителю Даззира, хоть и служили Кенрику и Нэшу.

Что ж, сейчас он в безопасности. Однако боль не отпускала. Де Массе, как и его люди, страдал от ожогов и мелких ран, однако больше всего неприятностей доставляла глубокая рана в груди, из-за которой ему было трудно дышать, а ночами мучила лихорадка. Соратники уговаривали де Массе не спешить возвращаться в Марсэй; другие тайно советовали ему не возвращаться в столицу совсем, а отправиться прямиком в Карахам.

Де Массе не мог последовать таким советам: он поклялся, что не оставит Валену, в тот самый день, когда отдал ей свое сердце. Расстаться с ней он не мог так же, как расстаться с собственной душой.

Де Массе зашипел, когда один из его людей стал менять повязки, и закрыл глаза от облегчения, когда снадобья начали действовать. Его окружали преданные малахи, те, кто выжил в последней схватке. Они привезли его в эту таверну и привели к нему целителя; тот дал барону укрепляющее питье и мазь для ран, но выражение его глаз было более выразительно, чем любые слова.

Дверь снова отворилась, и вошел Райв, самый молодой из воинов, с подносом; остальные неслышно покинули комнату. Они будут сидеть в общем зале и защитят своего командира от любых неприятностей.

Райв поставил поднос на стол, а когда де Массе попытался приподняться в постели, подхватил и осторожно подсунул под спину подушку.

Он втянул своих людей в этот кошмарный союз с Нэшем, а они все еще так слепо преданны ему...

Райв поднес к губам де Массе кружку с элем, а потом накрошил хлеб в миску с похлебкой. Де Массе проглотил несколько кусочков мякоти, впитавшей наваристый бульон, но есть ему было трудно, да и желудок не принимал пищи.

— Больше не могу, — прошептал он. Когда Райв убрал миску, де Массе знаком попросил еще эля.

Какой путь выбрать? Де Массе мог признаться Нэшу в неудаче, но это означало бы, что барону пришлось бы нарушить все свои обещания. Мог он и бежать, захватив с собой Валену, и надеяться, что Нэш никогда их не найдет. Однако не случится ли так, что он приведет ищеек Нэша прямиком к Валене? Можно было, конечно, храбро встретить опасность, рассчитывая, что Нэш его все-таки не убьет.

Нэш никогда его не любил и не скрывал отвращения, с которым был вынужден просить о помощи. И еще их всегда, больше двадцати лет, разделяло соперничество из-за Валены.

Райв двинулся к двери, но де Массе остановил его, в последний момент приняв решение.

— Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Приказывай, господин.

— Сядь.

Юноша опустился на табурет и взглянул на де Массе спокойными карими глазами. Райв хорошо проявил себя в деле, слушался приказов, не паниковал, умело сражался и защищал своих братьев-малахи. Да, такому человеку можно доверить задание — задание, от которого, возможно, будет зависеть будущее и всех малахи, и целой страны.

— Не знаю, сколько времени я смогу здесь прятаться, — начал де Массе, тщательно выбирая слова. — Если повезет, у меня есть два дня, прежде чем до Нэша дойдет известие о пожаре в Мейтленде. После этого, если я сам к нему не явлюсь, он объявит на меня охоту.

— Мы защитим тебя, господин. Ты не виноват в неудаче. Де Массе не смог сдержать улыбку: такая горячность прозвучала в голосе молодого человека.

— Нэш может взглянуть на вещи иначе. Как бы то ни было, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты дал мне самую торжественную клятву: ты выполнишь мои распоряжения так, как если бы от этого зависела твоя жизнь, и никому не скажешь ни слова.

Глаза Райва широко раскрылись. Он выпрямился, расправил плечи и спросил:

— Что я должен буду сделать?

— Если я умру, ты должен найти архидьякона Годфри.

— Священника? — недоверчиво переспросил Райв, как будто де Массе попросил его достать из корзинки луну.

— Да, священника. Найди его и попроси помолиться за мою душу.

— Помолиться, господин? — Молодой воин был достаточно вышколен, чтобы проявить лишь легкое удивление. Де Массе не стал ничего объяснять. Довериться Годфри и так было для него нелегко... Однако выбора не было: то, что должен был сделать архидьякон, он не мог поручить никому из своих людей, как бы преданны они ему ни были.

Кроме того, как ни противна была ему такая мысль, он не мог быть абсолютно уверен в преданности всех малахи. Достаточно оказаться среди них всего одному предателю, и де Массе потеряет больше, чем жизнь.

— Так ты мне обещаешь? Райв медленно кивнул.

— Конечно, господин.

— Благодарю. — Де Массе без сил откинулся на подушку и закрыл глаза. Он едва расслышал, как дверь за Райвом закрылась.

Остальное он решит утром... Нет, он не сдастся Нэшу, а если удастся немного отдохнуть, обдумает возможности бегства.




Удары колокола следовали один за другим, долгие и глубокие, и сердце Годфри билось в такт с ними. Звуки отдавались глубоко в груди архидьякона, сотрясали все его тело, погружали его в ту же печаль, что пронизывала раздающиеся в спальне молитвы.

Сейчас в комнате было почти негде повернуться. Хотя официально иерархи церкви отослали целителей и лекарей, те оставались в спальне, возможно, желая присутствовать при историческом событии — кончине епископа.

Только событие, хоть и историческое, предвещало беду... Годфри знал, что запомнит его на всю жизнь как самое большое несчастье.

Со всей страны собрались архидьяконы, дьяконы и аббаты, извещенные о смертельной болезни Брома. Самые старшие из них преклонили колени вокруг огромной постели, сложив руки, вознося молитвы. За открытыми дверями теснились простые священнослужители со свечами в руках.

Годфри провел многие часы у постели Брома в одиночестве; лишь Френсис иногда разделял его бдение. Эти одинокие молитвы были свидетельством того, что Годфри верен своему обещанию: он примет епископскую мантию, как того желал Бром.

Теперь же, как испуганный ребенок, он следил, как поднимается и опадает грудь больного, зная, что каждый вдох может оказаться последним.

И вот это случилось... Бром был мертв.

Липкий запах ладана пропитывал все в комнате. Годфри следил, как врач подошел к постели, положил руку на горло Брома, постоял и отошел.

Годфри склонил голову, стараясь не замечать, как изменилась тональность молитв. Даже закрыв глаза, он чувствовал начавшееся вокруг него движение: священнослужители один за другим подходили к умершему и осеняли его знаком триума. Годфри точно уловил момент, когда остался один.

Он поднялся на ноги, чувствуя боль в коленях и жалея, что боль не может отвлечь его от того, что ему предстоит. Решительно повернувшись к мертвому телу, он начертил в воздухе знак триума, прощаясь с Бромом, потом двинулся к открытой двери и ожидающим его в торжественном молчании священникам.

Хотя ему ничего не говорили, Годфри знал, что к этому моменту были сделаны необходимые приготовления. Он знал, насколько важно предстоящее, насколько срочно должен он занять место Брома. Как ни странно, теперь, когда епископ был мертв, Годфри, хоть и молился непрестанно о том, чтобы этот момент никогда не наступил, страстно желал, чтобы все совершилось как можно скорее.

При его приближении священнослужители расступились; на лицах их было написано приятие. Независимо от решения Брома все они были согласны с кандидатурой Годфри. Священники попарно начали двигаться в сторону часовни, и Годфри оказался в середине процессии: всего лишь один из священников, направляющихся служить мессу.

Часовня была готова к церемонии: как будто было заранее известно, что Бром умрет в самый темный час ночи. Высокие толстые свечи окружали алтарь, роскошные покровы были усыпаны цветами. Воздух здесь был более прохладным, и Годфри смог перевести дыхание, но облегчение было недолгим.

Его подвели к алтарю. Четверо старейших аббатов прислуживали Годфри, снимая с него стихарь, омывая его руки и ноги и вытирая мягчайшим полотном — все в полном молчании. Потом началось облачение в новые одежды, и священники запели гимн, который Годфри всегда очень любил. Годфри погрузился в мягкие, ласкающие звуки и позволил себе немного отвлечься от происходящего, вспомнив о главном, ради чего он здесь: подняв глаза, он стал смотреть на триум на восточной стене часовни.

Он стал священником из-за своей любви к богам. Эта любовь, так же как долг и послушание, вела его от одного сана к другому, возвышала в церковной иерархии в самые тяжелые для страны времена. Однако стоял он здесь сегодня из любви к истине, одетый в мантию, которую он всегда будет считать одолженной у другого человека... Из любви к истине и из всеобъемлющего, непреодолимого желания свободы.

Мелодия гимна изменилась, поднимая его ввысь, на то место, которое он должен был занять. Годфри едва заметно вздрогнул, когда началась церемония, когда символы его нового служения были ему вручены. Он отвечал на вопросы, предписанные обрядом, твердым и уверенным голосом, и когда ему поднесли для поцелуя триум, Годфри коснулся его губами с благоговением, переполняющим его сердце. Начав служить мессу, он вложил в свой голос всю страсть, подобающую священному таинству, и когда священники по очереди возлагали руки ему на голову, благословляя его, Годфри почувствовал, как божественная благодать заполнила все его существо.

Когда аббаты повернули его лицом к братьям, когда он увидел надежду, сияющую в глазах, он не мог сдержать слез, оплакивая насмешку над священным саном, собственное святотатство, преступление, в котором он был повинен перед человеком, которого чтил превыше всех остальных.

— Прости меня, — прошептал Годфри под звуки торжественного ликующего песнопения, — прости меня, отец Эйден.

Священники вывели нового епископа из часовни как раз в момент, когда первый солнечный луч провозгласил начало нового дня. Годфри, глядя на встающее светило в окно галереи, мог только молиться, чтобы перед ним действительно открылся путь к свободе.




Глава 32


Финлей считал дни и присматривался к ориентирам, пытаясь определить, где они находятся и сколько времени им еще добираться до Анклава. Каждый раз на закате он высматривал горы, надеясь увидеть наконец все еще покрытые снегом и льдом вершины.

Ему все время казалось, что за ними следят. Нет, даже не следят, а преследуют. Он постоянно спрашивал об этом брата, и тот каждый раз останавливался и внимательно оглядывал окрестности колдовским зрением, но ни разу не обнаружил признаков того, что им не удалось скрыться от преследователей.

Бывали дни, когда Финлею хотелось выть, а иногда он подумывал о том, чтобы найти крепкое дерево и побиться головой о ствол; не давала ему сделать это только мысль о том, что Эндрю спросит о причине, а объяснить все мальчику было бы даже труднее, чем заставить брата нарушить молчание.

Финлей снова оказался в роли наблюдателя, свидетеля странной игры, которая разыгрывалась вокруг него. Дженн большую часть времени оставалась без сознания, а когда приходила в себя, никого не узнавала и бредила. Эндрю не отходил от матери, держал ее за руку, пытался иногда влить ей в рот хоть несколько капель воды, а когда Финлей перевязывал раны Дженн, стремился услужить, чем только мог.

Роберт, с мрачным и непроницаемым лицом, походил на грозовую тучу, которая только и ищет места, куда бы метнуть молнию. Он отвечал на вопросы, иногда сам их задавал, а когда думал, будто Финлей не видит, погружался в чтение книги, которую всегда держал за пазухой.

Три дня они скакали без передышки; Роберт вез Дженн, передавая ее Финлею, только когда его конь совсем уставал. На четвертое утро им попался постоялый двор, где удалось купить свежих лошадей; поэтому они продолжали двигаться еще несколько часов после того, как солнце село. Лес остался позади, путники пробирались между холмами, окружающими озеро. Дорогу выбирал не Финлей: ему приходилось целиком положиться на колдовские способности Роберта в надежде, что тот сумеет найти маршрут, пролегающий вдали от деревень и ферм. Снова они были невидимками, почти не оставляющими следов там, где проезжали.

Каково это — чувствовать себя свободным человеком? Прошло пятнадцать лет... так долго, а он словно и не заметил...

— Мы остановимся здесь.

Голос Роберта ворвался в мысли Финлея, полные безмолвного ужаса. Соскользнув с коня, Финлей занялся приготовлениями к ночлегу.



* * *





Дженн не становилось лучше, хоть Финлей и уверял, что ее раны заживают. Эндрю казалось, что ее лицо все так же бледно, а стоны, когда ночью она металась в бреду, все такие же громкие. Не раз случалось, что Роберт, опустившись рядом с ней на колени и взяв Дженн за руку, облегчал ее страдания своей колдовской силой; тогда Дженн успокаивалась, ее дыхание становилось более глубоким, и она погружалась в спокойный сои.

И все же путешествие могло ее убить...

Пока Финлей перевязывал раны Дженн, хотя для Эндрю оставалось загадкой, что тот видит в скудном ночном свете, сам Эндрю занимался устройством ночлега. Впрочем, после всего пережитого ему трудно было не оглядываться каждую минуту через плечо, собирая дрова; мучили его и сомнения в том, что Финлей, который не был целителем, все же сумеет оказать Дженн необходимую помощь.

Эндрю чувствовал, как им овладевает паника. Отойдя от лагеря, он спустился по склону холма туда, где виднелось несколько упавших деревьев. Он принялся собирать сухие ветки, и скоро набралась целая куча хвороста. Однако Эндрю не останавливался. Вскочив на один из стволов, он стал ногами бить по сучьям, пока они не обламывались. Это была хорошая работа, требующая физической силы: совсем не то, что целый день и половину ночи сидеть в седле, следя за тем, как жизнь покидает его мать...

По одному из сучьев Эндрю промахнулся и потерял равновесие. Хрипло вскрикнув, он попытался спрыгнуть, но не сумел и свалился между двумя лежащими на земле стволами. Мальчик сильно ушибся и несколько мгновений лежал, ловя ртом воздух. Немного придя в себя, он приподнялся, опираясь руками на стволы. Дело ограничится несколькими синяками... Чувствуя себя весьма глупо, Эндрю встал на колени, а потом и выпрямился во весь рост.

Перед собой в темноте он увидел лицо Роберта, который сидел на том самом стволе, с которого Эндрю только что свалился. Мгновение Эндрю не мог пошевелиться. Лунный свет ярко освещал все вокруг — ветки деревьев были еще голыми.

— Пытаться спрятать голову под крыло бесполезно. Ты ведь знаешь это, верно?

— Вот как? — бросил Эндрю, перелезая через толстый ствол. — Вы именно тут прочитаете мне нотацию о том, как следует обуздывать страх? — Не дождавшись ответа, Эндрю оглянулся, но Роберта рядом не оказалось. Мальчик выбрался из бурелома и направился к могучему дубу, росшему ниже по склону.

Роберт ждал его там, прислонившись к стволу и сложив руки на груди. Казалось, он разглядывает далекие холмы, — по крайней мере Эндрю так предположил, хотя было слишком темно и сам Эндрю видел только ближайшие окрестности.

— Что ты помнишь о том, как погиб твой отец? Эндрю замер на месте, от изумления разинув рот.

— Я... не очень много. А что?

— Сделай милость, ответь мне.

— Я... я помню вас на крепостной стене, вы с отцом сражались, и я думал, что вы его убьете.

— А потом?

— Потом... — Эндрю пожал плечами. Ему было неприятно говорить на эту тему, противно даже думать... Однако, чтобы ответить, он должен был все вспомнить. — Он напал на маму. Я... я боялся, что она умрет. И тут... он упал со стены, а мама и отец Джон вытащили вас, и вы вывели нас из замка.

Роберт искоса взглянул на Эндрю.

— Но сам момент, когда Дженн нанесла удар, который и убил твоего отца? Ты его помнишь?

Эндрю почувствовал, что щеки его пылают; оставалось только надеяться, что в темноте это незаметно.

— Нет. Но я знаю, что она убила его, чтобы спасти вам жизнь.

— Да, — пробормотал Роберт. В его голосе проскользнуло что-то странное, и Эндрю нахмурился; но прежде чем он успел задать вопрос, Роберт продолжал: — Ты ненавидел своего отца?

— Ненавидел? — Эндрю, качая головой, попятился. — Какое это имеет значение? Я его почти не помню. Когда он умер, мне было всего шесть. Почему вы меня о нем спрашиваете?

— Те же вопросы ты задавал мне. Вот мне и стало интересно, как будешь ты говорить о своем отце. Прости, если я тебя обидел.

Эндрю снова остановился, оказавшись вынужденным переоценить человека, который стоял перед ним, — такого противоречивого...

— Я не собирался говорить с тобой о том, как одолеть страх, — сказал Роберт, глядя в темноту. — Я хотел поговорить о горе.

Эндрю вдруг стало трудно дышать. Он протянул руку и ухватился за дерево, закрыв глаза и опустив голову.

Голос раздался совсем близко, казалось, Роберт шептал прямо в ухо Эндрю.

— Ты ничего не изменишь тем, что не будешь думать о нем. Его нельзя прогнать по желанию. Нельзя притвориться, будто умершие живы. Горе — могучая сила, и нанесет тебе удар, когда сама пожелает. Не нужно отрицать, что ты испытываешь горе. А когда оно нанесет удар, не бойся. Как любая другая сила, горе со временем истощится, потускнеет. Ты обязательно его переживешь, только не нужно бояться.

На плечо Эндрю легла рука, источающая колдовскую силу, и мальчик отшатнулся, как будто она его обожгла. Он попятился еще дальше, тыча пальцем на человека, который был готов полностью изменить его жизнь — во второй раз.

— Я и не думаю бояться! Мои чувства в отношении моего отца — не ваше дело! Это вы во всем виноваты! Если бы не вы... я не оказался бы на той дороге, и мама... если она умрет... Почему вы не можете оставить меня в покое!

Эндрю повернулся и побежал вверх по склону, мимо лагеря. Он продолжал бежать до тех пор, пока огонь костра почти не скрылся за деревьями. Тогда, задыхаясь, Эндрю остановился и упал на колени: ему хотелось молиться.

У богов он просил только одного:

— Прошу вас, не позвольте ей умереть тоже...




Она слышала, как они ходят вокруг, слышала их голоса. Иногда кто-то обращался к ней, но понять, что ей говорят, она не могла. Однако она их узнавала, этих троих мужчин ее жизни. Роберт, Эндрю, Финлей. Где же Мика?

Внутри ужасно жгло, словно ей в грудь насыпали горсть углей. И каждый раз, когда она пыталась пошевелиться, казалось, что весь бок рвут на части или терзают когтями.

Эндрю был очень встревожен. Это она слышала в его голосе. Дженн хотелось прижать его к себе, успокоить. Или, может быть, ему нужно держать ее за руку... Но ему же четырнадцать, скоро исполнится пятнадцать. Он уже слишком велик для таких вещей. Он мужчина, а не ребенок.

Сон подкрался к Дженн, и голоса слились воедино. Дженн знала, что слышит голоса не своих спутников, а те, что были с ней постоянно. Ключ говорил мало, но голос его был силен и с каждым днем становился сильнее. Казалось, он хочет сообщить ей что-то важное, когда она будет в состоянии слушать. Мысленно Дженн улыбнулась и пообещала выслушать.

Она всей душой жаждала темноты, сонного умиротворения. Ей так хотелось слышать птичье пение, шелест молодой листвы. Хотелось обнять сына.

И больше всего хотелось, чтобы Роберт улыбнулся.




Через несколько часов после того, как все улеглись, на луну набежало легкое облачко. Роберт сидел, прислонившись к стволу дерева, и следил за прозрачными тенями, окутывающими светило, увеличивающими его в размерах.

На этот раз он выбрал для лагеря место в редкой рощице, а не в глубине леса. Это было лучшее укрытие, которое ему удалось высмотреть с самого утра, а Дженн нуждалась в отдыхе. Роберт и представить себе не мог, что перед ним откроется такой захватывающий дух вид.

Роберт слышал пение птиц, иногда видел, как они перепархивают с дерева на дерево, — с такой быстротой, что уследить за их полетом он не мог. Здесь жили и кролики; в ночной темноте они выглядывали из норок, которых вечером Роберт не заметил, сновали по склону, щипали траву; их уши и носы были в постоянном движении, и при малейшей опасности зверьки скрывались в своих подземных убежищах.

Роберт пытался отогнать такую мысль, но параллель напрашивалась сама собой: кролики очень напоминали ему жителей Анклава. Конечно, подобное сравнение было несправедливым: салти не обращались в бегство при первом же признаке неприятностей, и уж конечно, в их распоряжении было более грозное оружие, чем просто острый слух. И все-таки сходство имелось: Анклав никогда не вмешивался в события, если только они не касались его непосредственно.

Да и зачем? С какой стати заботиться о стране, жители которой уничтожили бы их, если бы могли?

Все дело заключалось в отношении. И в страхе.

Роберт сунул руку за пазуху и вытащил книгу. Он мог создать колдовской огонек, чтобы читать, но сейчас ему было достаточно возможности просто смотреть на нее. Текст был написан на древнем сэльском языке и, несомненно, представлял интерес, но ничто в содержании книги не указывало на ее особую сущность.

И каким образом Каликсу была придана такая форма? Как сохранился он на протяжении всех этих столетий? Как попал в тайную библиотеку гильдийцев?

Конечно, если Калике действительно создал Амар Траксис, он должен был позаботиться о его сохранности и скрыть от тех, кто осквернил бы сосуд; в таком случае то, что артефакт упорно сохранял неприметный вид, было идеальным решением. Все, что Роберту удалось узнать о Каликсе, говорило именно об этом, — но возникал вопрос: если Калике был скрыт от тех, кто мог его осквернить, то как им могли воспользоваться истинные наследники Каббалы?

И почему он не рассказал Финлею о том, что нашел Калике?

На другом конце лагеря Финлей лежал, завернувшись в свое старое дорожное одеяло, кое-где протершееся до дыр. Лицо Финлея во сне обрело мирное выражение; Роберт мог разглядеть тонкие морщинки вокруг глаз, седину в волосах и бороде. Братья уже казались ровесниками, а скоро Финлей начнет выглядеть старше Роберта...

Финлей всю жизнь страстно мечтал найти Калике. Разве не он всегда заставлял Роберта заниматься поисками? Именно его идеи заставили братьев отправиться в те пещеры, которые теперь стали Роберту домом, и привели к находке серебряного стержня.

Однако стержень обнаружить было легко; Калике подарил Роберту краткий миг узнавания, а потом снова скрылся от него.

Следовало ли это понять так, что Калике опознал в Роберте одного из тех, кто может его осквернить? Не в этом ли причина невозможности для него все рассказать Финлею: Роберту пришлось бы признаться, что он боится возвращения Каликсу его истинной формы?

Роберт со вздохом вернул книгу на место и для надежности застегнул пуговицы. Прислонившись головой к стволу дерева, он рассеянно окинул окрестности колдовским взглядом, удостоверяясь, что их не обнаружили и погони кет.

Теперь си делал это автоматически. Со времени той схватки с малахи сон бежал от него. Каждый раз, когда он закрывал глаза3 демон мучил его страшнее, чем любой кошмар. В душе Роберта рождалось холодное, темное чувство опустошенности, сопровождаемое таким ужасом, что дышать становилось невозможно, и Роберт рвался к пробуждению ради спасения собственной жизни. Каждый раз борьба была изматывающей и длилась целую вечность. Роберт просыпался, дрожа, и от мысли о том, чтобы снова уснуть, испытывал дурноту.

Поэтому он больше не спал...

Взгляд Роберта против воли скользнул туда, где лежала Джейн. Она лежала на боку, но на глазах у Роберта откинула одеяло с лица и перевернулась на спину. Роберт немного подождал, потом наклонился и поправил одеяло так, чтобы оно прикрывало шею Дженн; рука его при этом слегка коснулась ее подбородка.

Дженн вздрогнула и проснулась. В ее глазах отразился испуг. Роберт немедленно опустился на колени рядом с Дженн, одной рукой стиснув ее пальцы, а другую протянув за флягой с водой.

— Все в порядке, — прошептал он еле слышно, чтобы не разбудить остальных. — Ты в безопасности. Эндрю в безопасности.

Дженн заморгала и нахмурилась. Повернув голову так, чтобы видеть Роберта, она пробормотала:

— Где мы?

— В двух днях пути от Анклава. Можешь ты сесть, чтобы напиться?

Дженн кивнула, и Роберт, обняв ее за плечи, помог ей сесть, опираясь на ствол дерева. Потом он поднес к ее губам флягу. Дженн сделала несколько маленьких глотков и, напившись, закрыла глаза. Потом в тишине раздался ее шепот:

— Что произошло?

— Много ли ты помнишь?

— О схватке? Помню все. Я... пыталась защитить Эндрю... Роберт тихо рассказал ей обо всех подробностях, оставив сообщение о том, что увидел в Мейтленде, напоследок, рассчитывая смягчить удар.

— Мне так жаль... Я ничего не мог сделать. Выжило достаточно слуг, чтобы подобающим образом похоронить погибших и оказать помощь раненым. Мы не могли задерживаться, когда вокруг рыщут малахи, пылающие мщением.

— Это была месть? — прошептала Дженн, поворачивая голову, чтобы видеть лицо Роберта. — Простая месть?

— Им был нужен Эндрю.

— Разве только им?

Роберт надеялся, что разговор об этом состоится позже, когда Дженн станет лучше.

— Де Массе и его люди действовали не по собственной инициативе.

— Откуда ты знаешь?

— Какой мог быть у них интерес к мальчику?

— Но разве Нэш стал бы пытаться захватить Эндрю, зная, что я последую за сыном?

Роберт мрачно усмехнулся. Ответ был очевиден.

— Ему нужна ты.

— Так Эндрю был всего лишь приманкой? Если так, то почему Нэш ждал так долго? И зачем устраивать засаду на дороге в Мейтленд? Почему не схватить его просто в столице, где никто ничего бы не заметил? Если бы Нэш похитил его несколько лет назад, Эндрю был бы всего лишь ребенком, неспособным защищаться. — Дженн умолкла и немного изменила позу. — Скажи мне, малахи тебя видели?

— Да, но тут же обратились в бегство.

— Тогда Нэш узнает, что ты вернулся.

— Если считать, будто он вообще верил в мое отсутствие... — Роберт нахмурился. — Мы не можем быть уверены, что Нэш приказал бы устроить засаду, зная, что ты или я окажемся поблизости. Вопрос в другом: почему Нэш мог желать захватить Эндрю втайне от тебя?

Дженн ничего не ответила. Она закрыла глаза и нахмурила брови. Через несколько мгновений Роберт спросил:

— Твои раны болят?

— Да. Но твоя сила тут не поможет.

Роберт видел, что глаза ее мокры, слышал печаль в ее голосе.

— Мне жаль... — пробормотал он в тишине.

— Не смей винить себя в моем несчастье, — прошипела Дженн беззлобно.

Роберт опустил голову; укор отозвался в тех уголках его души, которые он считал давно безжизненными. Дженн всегда имела над ним странную власть. Если бы не угроза, содержащаяся в пророчестве, и не зловещая тень Нэша, Роберт был бы счастлив покориться ей. Однако подобная роскошь была опасна в тревожные времена, и признать власть Дженн над собой означало бы сдаться на милость врага.

Любить ее — значит обречь ее на гибель.

Когда Роберт поднял глаза, Дженн смотрела в даль, как недавно делал он сам, и по ее бледным щекам текли слезы. Роберт не стал нарушать молчания, предоставив Дженн ее мыслям, что поощрял и в ее сыне.

Мальчик, можно считать, дважды лишился родителей — и все же не пролил ни слезинки.

А также не обнаружил никаких признаков обладания колдовской силой, несмотря на засаду...

— Где Мика? — тихо спросила Дженн.

— Насколько мне известно, он сказал Финлею, что через несколько дней последует за нами.

— Из-за тебя?

Теперь уже Роберт устремил взгляд на тени, которые скользили по холмам, когда на луну набегали облака.

— Ты должен поговорить с ним, Роберт.

— Я не могу этого сделать, раз его здесь нет.

— Не притворяйся тупым.

— А ты не требуй невозможного.

— Ты хочешь сказать, что поговоришь с ним при следующей встрече?

— Ты исходишь из предположения, что он пожелает со мной разговаривать. Он все восемь лет знал, где меня найти. Если бы он хотел со мной разговаривать, он сделал бы это раньше.

Глаза Дженн, устремленные на него, показались Роберту более синими, чем когда-либо: полуночный взгляд, полный ночной темноты, без намека на рассвет. Дженн могла бы, если бы захотела, перекинуть мост через пропасть между ними, и от понимания этого Роберт похолодел.

Пришлось срочно находить себе занятие: Роберт достал из сумки остатки хлеба, осторожно обмакнул ломоть в горшочек с медом и протянул Дженн, не глядя на нее.

Какое счастье, что он не женился на ней, не позволил себе дать волю инстинктам. Став его женой, Дженн могла бы растерзать его в клочья. Даже и теперь, будучи союзницей, она была грозной противницей.

— У тебя прекрасный сын. Ты имеешь все основания им гордиться, — тихо прошептал он и услышал, как Дженн удивленно охнула. Только тогда Роберт отважился снова взглянуть на нее.

Дженн ему улыбнулась, и Роберт не смог сдержать ответной улыбки.

Да, грозная противница, но у любого врага можно обнаружить слабое место. И Роберт наконец научился быть безжалостным.




Глава 33


Он чувствовал, как присутствие Нэша пронизывает все его существо, таится под кожей, вползает в мышцы и кости. Оно становилось все ближе, ощущаемое лишь его сознанием, колеблющимся на границе миров.

Он был тем местом, где этот мир и следующий соприкасались, он был силуэтом, скользящим между светом и тенью, невидимым ни в одном из миров. Он был готов.

Конечно, в глубине души де Массе знал, что выбор принадлежит не ему. Нэш слишком умен, он наверняка следит, не вернулся ли отряд. Колдовским взглядом высматривает, приближается ли де Массе к Марсэю, может быть, даже ожидает, что тот попытается захватить мальчика на подъезде к столице и тем самым избежать нежелательных вопросов.

Конечно, нет никакой надежды, что его люди, вернувшись после разведки в городе, окажутся сколько-нибудь действенной защитой против Нэша. Да и тот наверняка заверит их, что явился только проведать де Массе.

Барон чувствовал, как Нэш приближается, даже без помощи колдовского зрения. Уже почти стемнело. Последний луч солнца погас в окне, которое де Массе целый день держал открытым.

Двигаться он еще не мог. Настои и компрессы, мази и повязки ничего не давали без помощи умелого целителя, а найти такого за столь короткое время нечего было и надеяться. Поиски заняли бы гораздо больше тех немногих драгоценных минут, что ему еще оставались.

Да, хорошо бы ему иметь в запасе время... и чтобы все случилось в более подходящий момент. Лучше бы ему никогда не обещать Нэшу свою помощь, лучше бы не дать Валене покинуть Карахам и присоединиться к Нэшу. Ему тогда не удалось открыть ей глаза, да и его собственные открылись слишком поздно...

Дверь скрипнула. Де Массе не повернул головы. Не он виноват в том мрачном беспорядке, который царил в его комнате. Дверь снова закрылась.

— Ваши люди бдительны, де Массе. Что вы им наговорили?

— Ничего, кроме правды.

— Насчет меня?

— Разве вы боитесь правды?

— А разве все мы ее не боимся?

Эти слова заставили де Массе рассмеяться, и это вызвало приступ кашля. Он с усилием приподнялся, и через некоторое время ему наконец удалось справиться с кашлем. Де Массе показал на чашку, стоявшую на столе около стены.

— Вас не затруднит?..

Нэш бросил взгляд на чашку, потом на де Массе, и наконец с очевидным отвращением протянул ее раненому.

— Вы провалили дело. Что случилось?

Откинувшись на подушку, де Массе медленно втянул воздух, чтобы не дать себе снова закашляться, и закрыл глаза. На Нэша ему смотреть больше не хотелось.

— Появилась его мать.

— Она была там? — Да, он был удивлен. Но ведь этого следовало ожидать, и он должен был предвидеть...

— Да. Мы узнали об этом, только когда она попыталась помешать нам захватить Эндрю. К этому моменту было уже слишком поздно отступать.

— Но она вас видела?

— Это не имеет значения.

— Не имеет значения? — Де Массе, не глядя на Нэша, почти мог видеть, как тот нахмурился. — Почему? Что вы сделали?

— Я сделал в точности то, что вы велели, — ответил де Массе, зная, что улыбается, но не в силах согнать с лица улыбку. Страх куда-то девался. — В точности как всегда. И как всегда, ваш план оказался ущербным. Вы ведь не смотрите, куда толкаете других, верно? Вы полагаете, что все остается неизменным в ожидании, когда вы соизволите протянуть руку... Я говорил вам, что идея захватить мальчишку неудачна. Вы глупец, Нэш.

Нэш придвинулся ближе, и его близость едва не обожгла кожу де Массе.

— Что вы наделали!

— Что я наделал? — Де Массе начал смеяться. Все было так просто и совершенно, так походило на фарс... — Думаю, она погибла, защищая сына, и он с нею вместе. Там был еще один салти. То ли сам Дуглас, то ли его брат. Мне не удалось рассмотреть. Впрочем, вы же знаете: однажды она уже умирала. Не верьте мне на слово. Отправляйтесь туда сами и убедитесь.

Внезапно на грудь де Массе обрушилась неимоверная тяжесть, не давая вздохнуть, заставив его раны кровоточить. Не испытывая страха, он открыл глаза и увидел нависшего над ним Нэша.

— Вы хотите, чтобы я убил вас, да? — проревел тот; де Массе понял, что рассчитывать на помощь его людей нечего. Они внезапно обнаружат, что подняться по лестнице невозможно; да Нэш и убьет всякого, кто попытается.

Нэш стиснул кулак, и добела раскаленная боль пронзила де Массе от ног до головы. Его тело выгнулось на постели, потом бессильно рухнуло, сотрясаемое судорогами.

Нэш наклонился над бароном, его дыхание, казалось, вонзалось в истерзанное тело.

— Вы не умрете до тех пор, пока не откроете мне все свои секреты. Я знаю, что они у вас есть мои люди за вами следили. Я знаю вас давно, Люк, еще с тех времен, когда вы были мальчишкой. Мне известно, что вы никогда не простили мне Валену, не простили того, что она стала моей. Что ж, я позволю вам владеть Валеной, можете быть счастливы, — но ценой всех ваших секретов.

— Никаких... секретов... у меня нет, — выдавил де Массе; каждое слово было для него пыткой.

— У каждого человека есть секреты, Люк. И я желаю узнать ваши. Когда вы откроете мне все, я позволю вам спокойно умереть. Вы же знаете: я бываю милосерден, когда это соответствует моим интересам.

— Ничего... такого... я не знаю.

— Вы за мной шпионили? Сговаривались с Врагом? Вот в чем дело? Предали меня, предали собственный народ, переметнулись? — Когда де Массе ничего не ответил, Нэш снова стиснул кулак.

Боль пригвоздила де Массе к постели, как удар молнии. Он ослеп, его легкие лишились воздуха, тело — крови, сознание — воли к жизни.

Однако мертв он не был. Да и не будет: Нэш умел длить эту пытку бесконечно. Не причиняя ущерба телу, он извлекал боль из самых глубин существа жертвы. Де Массе знал, что за последние годы именно на такую участь Нэш обрек десятки человек, и всегда подозревал, что однажды тоже подвергнется этой пытке.

— Что вы сделали? — прошипел Нэш прерывающимся от ярости голосом. — Говорите!

— Не скажу... ничего... чудовище! — Де Массе лишился зрения, руки и ноги перестали ему повиноваться. — Поздно! Мои секреты... вам не узнать. Я поклялся... вы никогда...

Нэш схватил его за плечи и встряхнул, швыряя вопросы в лицо барону. Потом он взял чашку, понюхал остатки питья и в ярости разбил об пол... де Массе понял, что по крайней мере этот его секрет стал Нэшу известен.

Удар в лицо походил на ласку по сравнению с болью, которую испытывало остальное тело. Однако де Массе удалось отстраниться от своих страданий; он словно плавал в дюйме над ними, осознавая их, но не испытывая.

— Вы не умрете, пока я вам этого не разрешу! — Нэш снова вцепился в де Массе, оторвал его от постели и встряхнул. — Вы все мне расскажете! Что вы прячете? Кого выгораживаете? Дугласа? Дженн? Эндрю? Кенрика? Да, конечно, Кенрика! Вы с ним в сговоре... нет, скорее дело в малахи. Да? Проклятие, де Массе! Вы будете говорить!

Теперь де Массе ощутил другую пытку: где-то в глубине его души рождалось непреодолимое желание все рассказать, выпустить на свободу истину, дать ей раствориться в вечернем воздухе, чтобы насладиться ею в последний раз перед смертью.

— Не моя... тайна... — сумел он прошептать. Дыхание его прервалось, воздух без усилий покидал его тело, пока оно не стало лишь пустой скорлупой. Де Массе еще чувствовал, как Нэш бросил его на постель, как с проклятием отвернулся. Он еще ощущал, как зло, исходящее от этого человека, отравляло воздух, просачивалось в доски пола, в штукатурку стен, в дерево мебели. Зло вечерний ветерок выносил в окно, рассеивал в холодной весенней ночи...

Потом барон де Массе перестал чувствовать что бы то ни было.




— Простите, ваше преосвященство!

Слова, такие знакомые, так часто произносившиеся им самим, укололи слух Годфри, как снежинки, которые несет зимний ветер. Годфри поднял усталые глаза от бумаг, усеивающих его стол, и взглянул на монаха.

— Да, брат мой?

— Там вас хочет видеть какой-то человек. Он говорит, что пришел по делу чрезвычайной важности.

Годфри подавил вздох. Он был епископом всего два дня, но новые обязанности уже легли на него тяжелым грузом. С того момента, как во время мессы накануне было объявлено о смерти Брома, его осаждали просители. Годфри пытался никому не отказывать в разговоре, но прошлой ночью он спал всего пять часов... и его все еще тревожил непонятный случай с Осбертом.

И к тому же этим утром Кенрик удостоил нового епископа первой аудиенции.

— Назвал этот человек свое имя?

— Нет, ваше преосвященство. Но он настаивает, что должен увидеть вас немедленно, сегодня вечером.

— Хорошо. Он в приемной?

— Да, ваше преосвященство. Привести его?

— Да, пожалуйста. — Годфри протянул руку к чашке с чаем, но напиток давно уже остыл. Кипы бумаг на столе ничуть не уменьшились с тех пор, как Годфри на рассвете сел за стол... Даже с умелой помощью Френсиса, Олера и дюжины других монахов дело шло медленно: в последние годы епископ Бром пренебрегал работой. Годфри мог только молить богов послать ему силы для таких трудов.

Дверь снова отворилась, и монах ввел в новый кабинет Годфри молодого человека. Приблизившись, тот неловко поклонился и нервозно оглянулся на монаха.

— Чем я могу вам помочь? — с улыбкой начал Годфри, стараясь успокоить посетителя. Он казался Годфри смутно знакомым; должно быть, он видел когда-то молодого человека при дворе.

— Святой отец... Прошу прощения: я незнаком с вашими правилами... Я пришел по поручению своего господина.

— Вашего господина? — поднял брови Годфри.

— Барона Люка де Массе, святой отец.

Голова Годфри закружилась, ему показалось, что его обдало волной жара.

— Он велел мне... прийти к вам. Чтобы попросить молиться за его душу.

Сам этого не заметив, Годфри поднялся на ноги.

— Значит... он мертв?

— Да, святой отец. — Лицо молодого человека было мрачно, в темных глазах отражалась глубокая печаль. — Он умолял вас... вмешаться.

— Конечно, — ответил Годфри. Он так мало думал о просьбе де Массе, когда столько вопросов оставались без ответов... Теперь момент настал, а он понятия не имел, что и как должен делать.

Де Массе мертв...

— Пожалуйста, примите мои соболезнования. Я знаю, что барон пользовался прекрасной репутацией.

Молодой человек взглянул на него так, словно был чрезвычайно удивлен подобными словами в устах священника, тем более что тот теперь наверняка понял, что перед ним колдун. Однако Годфри в последние недели и месяцы — а может быть, и годы — перестал обращать внимание на подобные вещи. Да, годы — это будет точнее. С тех пор, как подружился с Робертом. С того момента жизнь его стала совершенно непредсказуемой.

Усомнившись в том, что подобный жест понравится молодому человеку, Годфри не стал чертить в воздухе знак триума.

— Я распоряжусь, чтобы во время мессы завтра утром были прочитаны поминальные молитвы. И всю неделю за душу де Массе будут молиться тоже.

— Благодарю вас. — Молодой колдун поклонился и ушел. Когда дверь за ним закрылась, Годфри снова остался в одиночестве.

Словно зачарованный, он подошел к камину и взял в руки деревянную шкатулку, которую только этим утром поставил на полку. Перенеся шкатулку на стол, Годфри вытащил ключ, который носил на цепочке на шее. Отпирать шкатулку было неприятно, доставать из нее кожаный мешочек — мучительно. Когда Годфри достал письмо и сломал восковую печать, он ощутил такую панику, что был вынужден налить себе полный кубок вина и осушить половину одним глотком. Только после этого он смог заставить себя поднести письмо к одной из стоящих на камине свечей.

Годфри не догадывался, что может быть написано в письме. Он знал только, что это нечто очень важное и возлагающее на него тяжелую ответственность... по милости покойного ныне колдуна, который выбрал Годфри потому, что тот был хорошим человеком. Годфри допил вино, отставил кубок и с опаской развернул письмо. Оно было написано на двух листах.




«Когда вы прочтете это письмо, я буду мертв. Ознакомьтесь с моими инструкциями как можно скорее. Хочу подчеркнуть, что в этом деле самое важное — действовать без промедления. Вы должны отправиться немедленно и никому не говорить, куда отправляетесь и что собираетесь делать. Абсолютная тайна и поспешность — моя единственная надежда на успех всего предприятия.

Я посылаю вам указания, как найти нужное место и что нужно сделать. Также я объясню вам, почему это должно быть сделано; я понимаю, что ваша вера восстанет против моего поручения, но вы должны его выполнить. Я знаю, что так и будет. Именно поэтому я и доверился вам. Я уверен, что вы не только слуга церкви, но и хороший человек, готовый к борьбе за правое дело. Я даю вам самую лучшую, уникальную возможность послужить добру. Такой возможности больше никогда не будет. Если вы потерпите неудачу, последствия будут самые ужасные; можете мне поверить: тот, кого вы считаете героем, не сможет спасти вашу страну от надвигающейся беды.

В заключение позвольте мне попросить у вас прощения за то, что я обращаюсь к вам с такой просьбой. Вы — моя последняя, самая отчаянная надежда. Хотя вы совершите смертный грех, боги, не сомневаюсь, благословят вас за мужество и, может быть, даже простят.

Желаю удачи».




На Нэша, когда он вышел на лестницу, ведущую во двор, накинулся резкий пронизывающий ветер, и полы плаща пришлось подобрать, чтобы не запутаться в них. Полдюжины малахи, связанных с ним Узами, уже ждали, сидя в седлах, и их кони нетерпеливо били копытами по булыжнику, готовые к утренней скачке.

Теймар подал Нэшу поводья.

— Давно он выехал?

— Меньше часа назад, хозяин. Он уже ждал у городских ворот, когда они утром открылись.

— Ты уверен, что он был один?

— Уверен. Сайлин едет за ним на некотором расстоянии. Если вы найдете его колдовским взглядом, то найдете и епископа.

Нэш вскочил в седло.

— Хозяин, что мне сказать королю, если он вас спросит? Презрительно фыркнув, Нэш посмотрел на башню замка.

— Скажи ему, что я занят. — С этими словами Нэш дернул поводья и повернул коня к воротам. Резко ударив его шпорами, он пустил скакуна галопом. Оглянуться, чтобы проверить: следуют ли за ним его люди, — ему и в голову не пришло.




— Ты уверен? — Кенрик наклонился вперед, опершись локтем о стол. Все его тело напряглось, о еде он забыл. — Именно так сказал тот человек? В точности?

— Да, сир, он сказал в точности это. — Перед Кенриком стоял Форбес. Его белые волосы были коротко острижены, лицо покрыто шрамами, а тощее тело ссутулилось больше, чем помнилось Кенрику. Когда-то этот человек был самым доверенным помощником его отца; однако, когда Селар погиб на поле битвы, Форбеса нигде не могли найти.

Теперь же без всякого предупреждения он предстал перед Кенриком и рассказал, что взял в привычку пить в «Двух перьях», зная, что там собираются малахи; Форбес был уверен, что именно они повинны в смерти Селара.

Кенрик не стал сообщать слуге своего отца, как сильно тот заблуждается.

Итак, Форбес подслушал разговор, и даже не один; малахи были повергнуты в растерянность смертью де Массе, а кроме того, где-то на юге произошла схватка, в которой многие погибли.

Схватка произошла в Мейтленде, и среди погибших называли собственного кузена короля, Эндрю.

Слова, раздавшиеся в королевском кабинете, казались глухими и безжизненными. Пальцы Кенрика, сжимавшие чашку с молоком, онемели; он вспомнил запах меда со специями...

Эндрю мертв? Каким образом? Получил ли де Массе приказание охранять Эндрю? И если да, то почему? И от кого?

Если же нет, то как вообще де Массе там оказался?

— Те малахи все еще в «Двух перьях»?

— Нет, сир, — покачал головой Форбес. — Насколько я понял, они собирались забрать тело барона и отвезти туда, откуда все они родом.

Кенрик откинулся в кресле. Так почему все-таки малахи оказались поблизости от Мейтленда?

Была только одна возможная причина: их послал Нэш. Но зачем? Чтобы убить его кузена? Чтобы устранить воображаемого претендента на трон?

Но ради этого убивать Эндрю? Мальчишка был безобиднее своего целебного напитка! Какой смысл его убивать?

Кенрик поднялся и прошел вдоль стола к окну. Он упускает что-то совершенно очевидное...

— Где Нэш? — спросил он у ближайшего стражника.

— Он покинул город, сир.

— Надолго?

— Он ничего не сказал.

Ничего не сказал? Как если бы ему ни перед кем не нужно держать ответ — даже перед Кенриком?

И все-таки трудно поверить, что Эндрю мертв, что кто-нибудь мог желать ему смерти и даже вообще хотеть причинить вред. И если Нэш и в самом деле тут замешан...

Кенрик отвернулся от окна и поманил Форбеса.

— Ты присоединишься к моей охране. Я хочу, чтобы через час двадцать человек были готовы отправиться со мной на юг. Однако держи это в секрете. Ни фанфар, ни глашатаев. Сумеешь все организовать?

Форбес низко поклонился: он явно ожидал именно такого поручения.

— Конечно, сир. Как пожелаете.




Годфри по дороге возносил молитвы, горькие, сокрушенные, полные надежды молитвы, которые ничуть не успокаивали его совесть. По мере того как он приближался к долине, о которой ни разу до тех пор не слышал и рядом с которой не проходили ни торговые пути, ни дороги в другие страны, Годфри почти видел растущее неудовольствие богов. Божественное неодобрение чувствовалось в укусах ледяного весеннего ветра, более злобных, чем даже в разгар зимы, в его оглушительных завываниях, пугавших коня Годфри.

Ему не следовало делать того, что он делал. Многие годы Годфри не покладая рук трудился, чтобы укрепить свое положение в церкви, чтобы иметь возможность творить добро, не рискуя ни собственной головой, ни головами других людей. Он всегда был уверен, что стоит на верном пути, потому что с первого момента жизни чувствовал сердцем разницу между добром и злом и никогда не сомневался, на какой стороне стоит.

И вот теперь ему предстоит пожертвовать первым, чтобы сразиться со вторым. Как могло такое случиться? Как мог он позволить себе поверить, будто, в отличие от других, сумеет выйти из этой схватки, не запятнанный грехом?

Но что мог он поделать? Повернуть коня, вернуться в столицу, притворившись, будто ему неизвестно, что должно случиться?

Де Массе, умудренный жизненным опытом и проницательный, хорошо знал, что делает, когда выбрал Годфри. Он не сомневался, что Годфри выполнит его просьбу: запомнит все указания перед тем как сжечь письмо и перемешать пепел, вскочит в седло и поспешит в тайное убежище.

Однако несмотря ни на что, уже час как выехав из города, Годфри все еще сомневался.

Он должен... Если де Массе прав — а в этом Годфри не сомневался, — то выбора у него нет. Выполнить поручение было необходимо, и никто, кроме Годфри, этого сделать не смог бы.

Годфри испытывал тошноту при одной мысли о предстоящем. Всю ночь он мучился сомнениями, глядя в окно на серую далекую луну, то выныривавшую из облаков, то снова прячущуюся. Годфри пил одну чашку воды за другой, молил богов умерить его ужас, мешающий мыслить и действовать, хотя и понимал, что этот ужас никогда больше его не покинет. Страх будет терзать его, пока он не сделает то, что должен сделать, да и потом сохранится до последнего его часа.

Годфри миновал долину с раскинувшимися в ней свежевспаханными полями. Дальше начинались поросшие деревьями холмы, и на одном из них виднелся дом. Годфри направился к нему, заставив усталого коня ускорить шаг: как ни сохранял он свою поездку в тайне, не было никакой уверенности, что через несколько минут его не остановят.

Губы Годфри продолжали шептать молитву, однако сосредоточиться на словах он больше не мог. Миновав дом, он въехал в рощицу старых деревьев, согнувшихся под частыми восточными ветрами.

Странно, что это место так близко от столицы, что де Массе рискнул... Впрочем, должно быть, существовала целая череда тайных убежищ: де Массе стремился перехитрить Нэша, не дать свершиться заветному желанию Ангела Тьмы. Прошлой ночью, читая инструкции де Массе, Годфри усомнился... Однако мгновением позже какой-то запах, какая-то тень, брошенная колеблющимся светом свечи, заставили его представить себе Роберта, когда тот стоял среди развалин Элайты после того, как его сила за несколько мгновений произвела такие разрушения.

Случиться может все, что только поддается воображению.

И вот теперь Годфри направил коня между деревьями, позволив животному самому выбирать дорогу между узловатыми корнями и покрытыми мхом камнями.

Еще немного, и он будет на месте. Годфри оглянулся, моля богов о том, чтобы его не выследили. Ответом на его молитву были пустынные окрестности...

Здесь было сумрачно: с некоторых деревьев листья не опали на зиму. Годфри увидел перед собой ручей, пересек его и оказался перед крутым склоном, покрытым сухой травой и жухлыми прошлогодними листьями. Поднявшись до вершины холма, на противоположном склоне он увидел уединенный коттедж. Из трубы вился дымок. Рядом виднелся добротный амбар, на очищенном от камней небольшом поле раскинулся огород. Все выглядело таким мирным...

Годфри соскользнул с коня, обошел огород и осторожно приблизился к дому — так гласили инструкции... Коня он просто отпустил, в дверь стучать не стал... однако она распахнулась перед ним, и из темноты выглянуло лицо женщины... Потом она вышла навстречу Годфри, одновременно и испуганная, и уверенная в себе.

Годфри узнал женщину. Даже теперь она была необыкновенно хороша: волосы цвета меда подчеркивали красоту темных бархатных глаз. Платье ее было неярким и простого покроя, но из великолепной ткани. Ее знаменитое очарование все еще придавало блеск глазам, заставляло нежные губы складываться в любезную улыбку. Женщина вопросительно подняла брови.

Леди Валена Церианн. Женщина, которая много лет была ближайшей помощницей Нэша, его... шлюхой. Это она делила ложе с Селаром, помогая Нэшу управлять королем благодаря власти прекрасного тела.

Однако ничего этого прочесть в ее глазах Годфри сейчас не мог. Напротив, он видел ее такой, как описывал де Массе: нежной, доброй, любящей — и подвергающейся страшной опасности.

— Чем я могу помочь вам, господин?

Голос, похожий на сладкое вино, заставил Годфри содрогнуться от ужаса перед тем, что он должен сообщить.

— Мне очень жаль, госпожа... — с трудом выдавил он. — Я... я Годфри.

Женщина не сразу восприняла услышанное. Потом ее глаза широко раскрылись.

— Проклятие! Нет, только не Люк! — В следующую секунду прекрасные глаза наполнились слезами, шок от внезапной ужасной потери заставил женщину зажать рукой рот. Потом она внимательно взглянула на Годфри, заставляя себя сосредоточиться, несколько раз моргнула, кивнула и отступила назад.

— Входите. У нас мало времени. Я...

Валена споткнулась в темноте, но Годфри не отважился поддержать ее. Он совершенно не знал, чего ожидать. Де Массе писал, что они с Валеной все оговорили: оба понимали, что другого пути нет. Но как двое людей могли прийти к подобному решению? Как могли они при ясном свете дня...

— Сюда.

Леди Валена провела его мимо лестницы, по короткому коридору и остановилась у двери, собираясь с духом, загоняя горе в глубь души, где оно не помешало бы ей добиться задуманного.

Годфри сам не заметил, как ласково сжал руку женщины. Валена взглянула на него покрасневшими глазами; ее щеки были влажны от безнадежных слез.

— Он любил вас.

— Я знаю, — прошептала Валена. — И я любила его. — Ее рука стиснула пальцы священника. — Пожалуйста, простите нас за то, о чем мы вас просим. Люк был прав: сделать это сама я не могу. Особенно теперь... когда его... нет. Умоляю вас, святой отец: сделайте все быстро... — Она запнулась, сглотнула и прошептала: — Сделайте немедленно.

Сочувствие переполняло Годфри, переполняло его сердце и направляло руку. Он не мог усомниться в любви де Массе не только к этой женщине, но и к своему народу.

Однако руки его дрожали. Сердце трепетало. Душа его стенала, когда он повернулся к двери. Валена распахнула створки и вошла первой, словно желая смягчить для него удар, когда он увидит...

Комната была обставлена очень просто: шкаф у стены, яркий ковер перед кроватью... маленькой кроватью из кедра, сделанной искусно и с любовью.

На кровати лежал ребенок. Девочка, написал ему де Массе, Tea, восьми лет.

— Она еще некоторое время не проснется, — прошептала Валена, с нежностью глядя на дочь. — В последние месяцы ей становится все хуже. Она не спит ночами, поэтому дремлет днем. Я иногда утром даю ей снадобье, если ночь была особенно тяжелой. Она не станет... — Валена одернула себя. — Я ее подержу.

Она осторожно просунула руку под плечи девочки, приподняла ее и села позади, обняв дочь и прижав ее головку к своей груди. Валена коснулась губами бледной щеки.

Годфри с трудом мог дышать. Сердце его разрывалось, грозя убить его. Однако руки его были тверды — должны были быть тверды.

Годфри еще раз взглянул на Валену.

— Если вы собираетесь сказать «нет», сделайте это сейчас.

— Не надо, святой отец, — прошептала Валена, теперь уже не сдерживая слез. — Не спрашивайте меня. Я иду на это только потому, что поклялась Люку... Он умер, чтобы защитить меня, чтобы вы смогли... Мне безразлично, что потом будет со мной, — но вы не должны дрогнуть. Вы не должны сомневаться. Или вы предпочли бы, чтобы она попала в руки Нэша? Предпочли бы, чтобы он воспользовался кровью собственной дочери для своего омоложения? Ему необходимо, чтобы пророчество продолжало сбываться! Tea даст ему это, разве вы не видите? Или вы готовы обрушить на собственный народ вечное несчастье?

Годфри приблизился и опустился на колени перед постелью, словно в молитве. Он сказал охрипшим голосом, но твердо:

— Я не дрогну. Я дал Люку слово. Но я должен знать — ради собственной совести, — уверены ли вы, что она — дитя Нэша?

Валена снова смахнула слезы.

— Вы же видите это по ее лицу. Я надеялась, что она окажется дочерью Люка. Я так думала, пока... сна не родилась. Пока я не увидела, на что она способна, пока не поняла, что сила в ней сродни болезни. Она делает то, чего сама не понимает, причиняет людям боль, не задумываясь об этом, а когда задумывается, все равно делает — из любопытства. Я теперь уже с трудом с ней справляюсь, и то только с помощью снадобий. Люку это всегда лучше удавалось. Он хотел увезти ее из Люсары, но это было бы так трудно... А теперь, когда Люка нет... — Валена нахмурилась и посмотрела в глаза Годфри; ее рука гладила темные волосы девочки. На лице женщины было написано мужество отчаяния. — Прошу вас, святой отец. Не медлите.

Глаза Годфри были полны слез. Из-под плаща он вытащил кинжал, который привез ради своей цели... Клинок, длинный и острый, блеснул в луче солнца, упавшем в окно.

Годфри предпочел бы сделать что угодно... но сейчас он не дрогнет, не подведет...

Однако рука его, когда он прижал кончик кинжала к груди девочки, дрожала. Голос его тоже дрожал, когда он попытался найти слова, чтобы помолиться за ее душу — душу девочки, проклятую помимо ее воли, за душу ее матери, обрекшей дочь на смерть, за собственную душу — душу священника, согласившегося совершить убийство.

Мышцы Годфри напряглись, дыхание прервалось. Со стоном он нанес удар, рассекая плоть; кинжал заскрежетал по кости, хлынула кровь. Девочка рванулась, сопротивляясь, но обмякла, когда клинок вонзился в нее по самую рукоять. С безмолвным стоном мать прижала к себе свое дитя, позволяя крови залить всю себя, постель, впитаться в простыни и одеяло, — лишь бы не дать этой крови насытить Нэша и даровать ему бессмертие, к которому он всегда стремился.

И тут все звуки замерли, когда дверь комнаты с грохотом распахнулась.




Глава 34


Даже когда они добрались до предгорий Голета и морозным утром начали подниматься к перевалу, Эндрю не почувствовал облегчения. Хотя дождь и прекратился, воздух был полон влажного тумана, проникавшего повсюду и заставлявшего мерзнуть даже лошадей.

Дороги, по которой их вел Роберт, Эндрю не знал: за крутым подъемом к перевалу началось что-то вроде плато. Роберт объяснил, что более трудный путь позволит им достичь Анклава на несколько часов быстрее.

Эндрю все время старался держаться как можно ближе к матери, хотя это не всегда ему удавалось. Дженн настояла на том, чтобы ехать самостоятельно, но выдержала всего часа два; потом ее раны стали слишком сильно болеть. Пришлось остановиться и пересадить Дженн к Финлею; так она могла опираться на него. Роберт снова использовал свою колдовскую силу, чтобы притупить боль, которая заставляла появляться вокруг глаз и губ Дженн тонкие морщинки.

Эндрю заметил, что они стараются друг на друга не смотреть. Между Робертом и Дженн установилось молчание, изредка прерываемое лишь обсуждением практических нужд, и все же казалось, что за каждым словом скрывается какой-то другой смысл. Конечно, никто никогда не говорил Эндрю, что его мать и герой, которому он поклоняется, — враги... Из-за невозможности разобраться во всем этом у Эндрю разболелась голова.

Судя по виду Финлея, он тоже чувствовал неловкость.

Эндрю мечтал о том моменте, когда перед ними появятся врата, мечтал о безопасности Анклава, куда никто не сможет проникнуть и где никто не сможет их найти. Там он сможет отыскать укромный уголок и наконец хорошо все обдумать.

Если не считать странного молчания, все остальное казалось совершенно обычным... насколько это было возможно: его дядя и тетя только что погибли вместе с одни боги знают сколькими невинными жертвами, Нэш по каким-то непонятным причинам охотился за ним, а сам он стал фактически таким же пленником Анклава, как и остальные салти.

Уже почти стемнело, когда Роберт остановил коня и оглянулся на Финлея, осторожно поддерживавшего спящую Дженн. Эндрю ехал с ним рядом, бросая взгляды то на врата впереди, то на обоих мужчин.

— Так что, — начал Финлей, теребя поводья и не поднимая на Роберта глаз, — на этот раз ты посетишь Анклав? Или, как обычно, повернешься и уедешь?

К удивлению Эндрю, Роберт улыбнулся.

— Ты еще спрашиваешь, после всех этих бесконечных лиг! Финлей в ответ не улыбнулся.

— Да, спрашиваю.

Роберт окинул взглядом ту часть горы, что была видна.

— Тогда давай въезжать, пока я не передумал.

Финлей выразительно закатил глаза, но, когда они двинулись к вратам, Эндрю заметил на его лице улыбку.

Внутри царила суматоха. Часовые заметили путников, и навстречу им высыпало чуть ли не все население Анклава: мальчишки позаботились о лошадях, а члены совета и целители засуетились вокруг Дженн, укладывая ее на носилки. Эндрю старался держаться рядом с матерью; с одной стороны, он испытывал облегчение от того, что они наконец оказались в безопасности, но, с другой стороны, чувствовал себя более неприкаянным, чем во время путешествия.

Все двинулись ко входу в пещеры. Эндрю окружили мужчины, которые были выше его, и дети, уступавшие ему в росте; все говорили одновременно, стараясь обойти Эндрю и пробиться к Дженн. Однако Эндрю заметил и еще кое-что: многие шли за Робертом, обращались к нему с вопросами, старались к нему прикоснуться — невозможно было не заметить общего и совершенно неуместного возбуждения.

Однако когда из-за угла появилась госпожа Маргарет со слезами радости на глазах и окликнула Роберта, когда тот, отстранив всех, обнял ее и никак не мог отпустить, Эндрю не выдержал. Он нырнул в ближайший коридор и бежал до тех пор, пока с облегчением не обнаружил, что безнадежно заблудился.




Роберт пытался прогнать доносящиеся до него голоса, скользящие вокруг тени, воспоминания, чувство вины. Он просто хотел сосредоточиться на несколько минут, но это ему не удавалось. Он не мог удержать свои чувства достаточно долго для того, чтобы разобраться в них, хотя и понимал, что теряет почву под ногами.

Его мать плакала. Ее слезы текли по его щеке, нежная кожа госпожи Маргарет была прохладной. Ее радость, облегчение, надежда, нашедшие выражение в тихих всхлипываниях, глубоко трогали Роберта.

Роберт видел, как Финлей обнял и поцеловал всех трех своих дочерей, как обнял жену. Глаза Фионы улыбались. Хелен с такой радостью и гордостью обнимала отца, что сердце Роберта сжалось.

Хотя его тоже тепло приветствовали, хотя все его племянницы и Фиона обняли и поцеловали его, Роберту так и не удалось вполне подавить зависть к Финлею: брат имел все то, о чем Роберт мечтал. Именно эта зависть и заставила Роберта поспешно уйти.

Чтобы найти свою комнату, Роберту пришлось несколько раз спрашивать дорогу. В пещерах Анклава все переменилось. Финлей и Фиона занимали теперь более просторное помещение — с ними жили и их дочери, и госпожа Маргарет. Сейчас его мать перешла в комнату девочек, уступив Роберту свою. Роберт со вздохом облегчения закрыл за собой дверь, оставив за порогом шум и суету.

Ему был необходим отдых. Роберту нужна была уверенность, что он сможет закрыть глаза, не опасаясь очередного несчастья. Он нуждался в том, чтобы снять с себя ответственность: теперь безопасность его близких не зависела от его колдовского взгляда, способного предупредить об опасности.

Роберту нужно было снова научиться спать.

Он сбросил плащ и медленно расшнуровал свою теплую зимнюю куртку. Вытащив Калике, Роберт спрятал его под подушку. Только после этого снял он куртку, стараясь не потревожить раненый бок и не шипеть от боли.

Утром он попросит Арли помочь ему. Лучший целитель Анклава наверняка сумеет сделать то, что не удалось другим врачам.

Утром. После того как он выспится.

Роберт осторожно сел на постель, прислонившись головой к стене, и закрыл глаза.

Он потерпел поражение. Он совершенно ошибся в своей оценке Нэша и малахи. Люди погибли... Эндрю чуть на захватили, а Дженн...

Роберт открыл глаза, хватая ртом воздух.

Эндрю был прав: во всем этом его вина. И самое худшее заключалось в том, что он снова поступил бы так же...




— Как ты теперь себя чувствуешь?

— Гораздо лучше, спасибо. — Дженн закрыла глаза и вдохнула знакомый запах своей комнаты в Анклаве. Она слышала, как Марта убирает тазы с водой после мытья и грязную одежду, и с трудом удержалась от того, чтобы велеть женщине все оставить.

Главное, оставить ее в покое. Оставить одну.

Марта вернулась и присела на край постели. Дженн открыла глаза. После того как Марта помогла ей вымыться, на раны были наложены свежие повязки, и теперь, одетая в чистую одежду, Дженн чувствовала, как восстанавливаются ее силы, чувствовала поддержку Ключа; она больше не могла не обращать внимания на ту реальность, что разгуливала по коридорам Анклава, принося, как всегда, больше вопросов, чем ответов.

— Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я наутро созвала совет?

— Да, пожалуйста. Мне нужно сообщить всем новости, и потом, возможно, Роберт захочет... Я не знаю, чего он может захотеть. Ты можешь его спросить. Я на самом деле понятия не имею, каковы его планы, так что...

— Так что мне следует его спросить? — покачала головой Марта. Наклонившись, она взяла руку Дженн. — Мне очень горько было узнать о Белле и Лоренсе.

— Спасибо. — Дженн сжала руку Марты, но говорить сейчас о своей потере ей не хотелось. Она и сама не знала, о чем ей хотелось говорить... Может быть, все дело было в том, что разговаривала она не с тем человеком?

Марта позволила молчанию, рождающему умиротворение, заполнить всю комнату.

— Не понимаю, — прошептала Дженн, чувствуя, как тишина заставляет ее говорить, — не понимаю, как он может... составлять планы, распоряжаться жизнями людей, не задумываясь о том, чего они хотят, чего боятся, на что способны. И никто... ни единый человек ему не отказывает! Никто никогда не говорит «нет». Людям нужна его уверенность, его решимость. Им требуется руководство, не предполагающее обсуждений, вот они и толпятся вокруг, как только он здесь появляется, с сияющими глазами, с весельем, готовые принять любой вызов, если он так скажет... Вот чего люди хотят от вождя! Именно тех талантов, которыми я не обладаю... — Дженн еще несколько секунд смотрела в пустоту, потом моргнула и взглянула на Марту. — Хотела бы я знать, что теперь случится и что мне делать. Как жаль, что я не могу доверять ему так же, как доверяешь ты.

— А я хотела бы, чтобы он мог доверять тебе так же, как доверяем все мы.

Дженн удивленно спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что ты слишком сурово себя судишь. Так было всегда. Это тебя, а не Роберта, выбрал Ключ в джабиры. Это ты оставалась с нами все восемь лет, преодолевая последствия битвы, успокаивая недовольных и непоседливых...

— Вот и получилось, что дети отправились путешествовать в одиночку. Разве это достижение?

Марта покачала головой.

— То, что дети обладали стойкостью и умениями, которые позволили им так далеко уйти от Анклава, — достижение. То, что им хватило на это смелости, — достижение. Дело просто в том, что они выбрали неподходящий момент и неподходящее место...

— Я не сумела заставить их это понять, и в результате Лиам погиб.

— Тут вина родителей, а не твоя, Дженн. Ты не несешь ответственности за мысли любого салти в Анклаве. — Марта помолчала, потом добавила: — Роберт не мог бы занять твое место, Дженн.

Дженн напряглась, но руки у Марты не отняла. Марта всегда безошибочно угадывала ее настроение, всегда знала, что и когда сказать. В очень многом Марта стала ей сестрой, той сестрой, которой не пожелала быть Белла, и это причиняло Дженн боль.

— Понимаешь, я не знаю, что должно произойти.

— Разве это имеет значение? — пожала плечами Марта. Вопрос был хорош; к несчастью, у Дженн был на него не менее хороший ответ: она видела демона в душе Роберта, видела, что тот все еще отказывается разделаться с чудовищем. Дженн читала искушение в глазах Роберта, слышала сомнение в его словах. Слишком много противоречий и слишком мало решимости... Для Роберта любой путь, на который он вступал, мог привести к осуществлению пророчества. И не сковав демона в душе, он теперь устремлялся к крушению, ослепнув и оглохнув.

— В отношении Роберта — да, это имеет самое большое значение.




Финлей постучал в дверь, но не стал ждать ответа. Распахнув створки, он ворвался в комнату и чуть ли не захлопнул дверь.

— Клянусь богами, Роберт, хватает же у тебя духа!..

— Что такое? Что теперь я натворил?

— Что ты натворил? Ах, какая невинность!

Роберт с трудом сел, но Финлей не обратил внимания на состояние брата.

— Я пытался хоть немного отдохнуть, Финлей. Я устал.

— Да, я знаю. Ты вообще не спал с тех пор, как мы покинули Мейтленд, — глупость с твоей стороны. А теперь скажешь ты мне, что происходит, или мне придется выколачивать из тебя ответ?

— Происходит?

Финлей обошел постель и остановился перед Робертом, уперев руки в бедра и вынуждая брата смотреть на него.

— Ты пять минут как вошел во врата, позволил всем увидеть, что ты вернулся, — и тут же убегаешь и прячешься!

— Я же сказал тебе, Финлей, — я устал.

— Так устал, что не мог уделить всем еще пять минут? Поговорить с племянницами? Хелен уверена, что ты больше ее не любишь, а все остальные решили, что или с тобой случилось беда, или ты скрываешь какие-то ужасные новости.

— Что? — Роберт заставил себя приподняться и хмуро взглянул на брата. — С чего бы им так думать?

— С чего бы? — Финлей недоверчиво поднял брови. — Ты что, в самом деле не догадываешься, почему люди так думают? Роберт, они же преклоняются перед тобой! Они ждут твоего появления, многие строят свои жизни так, чтобы быть готовыми пойти за тобой по первому твоему слову! Они видят в тебе своего вождя — и тебе не приходит в голову, что твой поспешный уход всех встревожит! Ты что, шутишь?

Роберт, не мигая, посмотрел на брата, потом глубоко вздохнул, осторожно спустил ноги на пол и сел.

— Ты прав. Я виноват. Я просто не подумал... — Он потянулся за сапогами, но боль в боку заставила его охнуть. Финлей положил руку Роберту на плечо, не дав тому встать.

— Роберт, не кажется ли тебе, что пора наконец все рассказать?

— Что рассказать?

Финлей с трудом сдержал вздох. Его брат выглядел таким измученным, что это испугало Финлея. Как только их разговор закончится, нужно будет принести ему снотворное питье...

— Рассказать о том, что так тебя пугает.

— Кровь Серинлета! — тихо застонал Роберт.

— Ты можешь доверять мне, Роберт, клянусь!

— Не клянись. Ты должен в первую очередь хранить верность другим людям — например, своей семье.

— Ох, так ты думаешь, я в первую очередь предан Дженн? Великолепно, знаешь ли! Теперь вы оба сомневаетесь во мне из-за моих отношений с другим из вас! Я снова посередке, ничего не могу ни сказать, ни сделать, но все равно все время оказываюсь под подозрением! Ну и что, что я связан с другими людьми? Ты же тоже связан, как и любой человек! Или ты хочешь от меня того же, что и от Мики, — потому ты от него и избавился, что он влюбился и стал предан еще кому-то, кроме тебя?

— Замолчи, Финлей! — Роберт предостерегающе поднял руку. — Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Мика совершил ошибку, только и всего. Простую ошибку. Ты и сам не раз их совершал, — должен бы знать!

Роберт поднялся на ноги и прошел в другой конец маленькой комнаты, к столу у каменной стены пещеры, налил себе вина из кувшина и стал пить.

Братские чувства мешали Финлею надавить на Роберта: было очевидно, что со времени схватки с малахи в Мейтленде Роберт балансирует на краю пропасти, — но те же братские чувства заставляли его стремиться к какой-то перемене, к тому, чтобы заставить Роберта принять помощь, в которой он так нуждается.

— Так чего ты боишься, Роберт?

— Проклятие, ты прекрасно знаешь, чего я боюсь! — бросил Роберт.

—Нет, мне известно только, чего ты всегда боялся. Теперь же я вижу перед собой человека, который постоянно обращается в бегство. Ты боишься встретиться с Нэшем? Боишься ему проиграть?

— Нет! Проклятие, Финлей, оставь меня в покое! — Роберт стоял спиной к брату, расправив плечи. — Я тебе уже говорил: Нэш меня не пугает. Может быть, и должен, но не пугает. Держу пари, и он меня не боится. И если он меня убьет, что ж...

— Тогда, — Финлей подошел ближе, неожиданно поняв истину, — ты боишься выиграть.

Роберт ничего не ответил.

— Твоя рука изменит мир. Да, такое может испугать. Меня бы испугало, а ведь мне неизвестно Слово... — Роберт медленно повернулся лицом к Финлею. Взгляд его был решителен и невыразителен. Оказавшись лицом к лицу с братом, Финлей был вынужден договорить: — Ты боишься того, что случится, если ты и в самом деле победишь Нэша. Поэтому тебе нужен Эндрю?

Голос Роберта его чувств не выдал.

— Я должен победить Нэша. Выбора у меня нет.

— А в пророчестве говорится...

— Это не имеет никакого отношения к пророчеству. 

— Нет?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

Роберт долго не отвечал; с трудом переводя дыхание, он обошел Финлея и снова направился к постели.

— Дело не в пророчестве, Финлей. Дело во власти.

— Кровь Серинлета! — выругался Финлей, удивляясь собственной тупости.

— Ах, — вздохнул Роберт, — наконец-то он понял!

— Ты боишься, что демон станет слишком силен. И если тебе придется пожертвовать Дженн, чтобы остановить Нэша, не останется никого, кто мог бы остановить тебя, верно?

Роберт его уже не слушал. Повернувшись на бок, он поправил подушку и закрыл глаза.

— Так что ты собираешься делать?

— Я? — Голос Роберта звучал неотчетливо. — Я собираюсь попытаться уснуть.



* * *





Эндрю бродил вокруг классной комнаты, глядя, как люди входят и выходят, прислушиваясь к знакомым звукам подземной жизни, вспоминая, как все было, пока он...

Но вернуться домой он больше не может.

Разве только сначала каким-то образом повидается с Кенриком. Если он будет под защитой короля, Нэш не посмеет ничего ему сделать.

— Эндрю!

Мальчик поднял глаза и увидел вышедшего в коридор Арли.

— Плохо себя чувствуешь? Хочешь, чтобы я занялся твоими ссадинами?

Такая причина была ничем не хуже любой другой. Эндрю последовал за целителем в его комнату, сел там, где было велено, и принялся разглядывать полки и столы, заполнявшие помещение. Всюду виднелись бутыли и горшки, деревянные коробки и мешочки с травами и снадобьями, применения которых Эндрю и вообразить себе не мог.

Что ж, по крайней мере он видел, как многого не знает.

— Расскажи мне, где болит.

Эндрю заморгал и посмотрел на Арли, который ловко разматывал повязку у него на плече. Одной руки у целителя не было: кисть давным-давно была отрублена, и рана зажила.

Когда это произошло? И что чувствовал Арли... и почему не пожелал убить человека, который так безжалостно его искалечил?

Как случилось, что Эндрю вырос в Анклаве, зная этого человека с детства, но не узнал о нем такой важной вещи?

— Арли, — начал мальчик, стараясь не дергаться, когда целитель принялся накладывать мазь, — что случилось с твоей... твоей рукой? Когда ты ее лишился?

Арли, сосредоточившись на все еще воспаленной ране, рассеянно ответил:

— Это было в день, когда я повстречал твою мать. Они с Робертом спасли мне жизнь. Даже дважды. Во второй раз им помогал Мика. Мне повезло в тот день.

— Повезло? Твою жизнь пришлось спасать дважды в один день, а ты говоришь «повезло»?

— Разве было бы лучше, если бы никто не пришел мне на помощь, а? — Арли улыбнулся Эндрю, и мальчик улыбнулся в ответ.

— Так как это случилось?

— Мы с Мартой возвращались в Анклав и проходили через деревню, в которой несколько ребятишек заболели. Я приготовил лекарство и дал им, но в это время Гильдия как раз захватила в свои руки лечебницы и богадельни, так что...

— В 1354 году?

— Верно. Любой, кто занимался лечением людей, если это не был гильдиец, считался нарушившим закон. Меня арестовали. Гильдийцы привязали меня к триуму на окраине деревни и отрубили левую руку в качестве наказания. Я истек бы кровью, если бы Дженн не отвлекла стражников, а Роберт в это время не освободил.

— И с тех пор прошло... шестнадцать лет?

— Точно. — Арли кончил перевязывать рану и стал убирать мази и бинты.

— И ты... ты не огорчен?

— Огорчен чем?

Эндрю дождался, пока целитель повернется к нему лицом, и выпалил:

— Ты не огорчен тем, что Роберт не спас тебя до того, как гильдиец отрубил тебе руку?

Брови Арли поползли вверх. Он прислонился к столу и сложил руки на груди.

— Не знаю. Я никогда об этом не задумывался. Пожалуй, мог бы огорчиться...

— Думаю, что я бы огорчился, — с уверенностью сказал Эндрю.

— А может быть, — задумчиво протянул Арли, — ты стал бы винить себя в том, что позволил ситуации так сложиться.

— Я... — Эндрю не смог найти правильных слов, но одну ошибку в своих рассуждениях обнаружил; как оказалось, он понимал больше, чем считал. — Как раны у мамы?

Арли не удивился резкой перемене темы разговора.

— Ей теперь гораздо лучше: Ключ рядом. Раны у нее чистые и хорошо заживают. Дженн очень рисковала, но я уверен: она скоро полностью поправится.

Очень рисковала, защищая его... Как делала всегда, несмотря на опасность для собственной жизни... Как делали Белла и Лоренс, зная, что рано или поздно он станет мишенью... Неужели он дожил до четырнадцати лет, не видя вокруг себя таких важных вещей?

— Спасибо, что перевязал меня. — Эндрю медленно двинулся к двери.

— Рад помочь, — улыбнулся Арли, но Эндрю не смог улыбнуться в ответ.

Выйдя в коридор, он обнаружил, что там его дожидается Хелен. Ее улыбки оказалось достаточно, чтобы все печальные мысли разлетелись.

К тому же Эндрю хотелось хоть ненадолго забыть...

— Пойдем, — прошептала Хелен. — Я расскажу тебе про Лиама, если хочешь.

— Да, — ответил Эндрю, — только немного погодя. А сейчас не могли бы мы где-нибудь посидеть?

Хелен усмехнулась.

— Я знаю как раз подходящее место.




Теперь ему снился не зимний мороз. Ему представилось дождливое лето, по западным равнинам по колено в грязи тащились запряженные быками телеги обоза армии, которую Роберт не мог узнать. Бросок к лесу, к удобному месту для битвы, был для воинов жизненно важен; однако местность эта была далеко от границы: война шла не с Майенной, войско сражалось с Врагом. Роберт должен был выйти на бой с Врагом, должен был на этот раз победить, сделать так, чтобы Враг не мог больше расстраивать его планы, мешать ему осуществить задуманное.

Однако дожди лили такие сильные, что разлившаяся река смыла мост — та самая река, течение которой унесло Вогна... Еще один мост, дальше к югу, дал бы возможность найти укрытие в лесу; там можно было бы дать отдых животным и людям перед битвой с Врагом. Если не удастся собраться с силами, они все погибнут, да, все... погибнут...

Роберт сел в постели; глаза его были широко раскрыты, он задыхался, лихорадочно искал в темноте хоть лучик света.

О боги! Что за сон! Как могло... сон был не его!

Роберт поднялся, налил себе вина и осушил кружку так поспешно, что грудь заболела. Свечей зажигать он не стал. Даже теперь он не мог заставить себя признаться в том, что боится темноты.

Кроме того, его пугала не эта темнота.

Как могло ему присниться чье-то воспоминание?

Воспоминание Нэша...

Только воспоминание ли? Может быть, разум Роберта снова сыграл с ним злую шутку, поставив на место Нэша, заставив видеть все его глазами? Обычным сном такое никак нельзя было назвать...

Роберт лег, натянул на голову одеяло, намеренно окружив себя непроглядной тьмой, и, закрыв глаза, принялся делать дыхательные упражнения, которые всегда помогали ему заснуть, даже после кошмара.

В сон он погрузился немедленно; сон был иным — обычным для Роберта. Он стоял на мокрой от крови земле поля битвы. Меч готов был выскользнуть из его бессильных пальцев, глубокие раны кровоточили, жизнь его еле теплилась... А Нэш, хоть и изувеченный, возвышался над ним, уверенный в победе.

Почему Нэш так уверен, что победит, а Роберт проиграет? Неужели уверенность Роберта, что он сможет убить Ангела Тьмы Словом, была просто глупостью?

Но если не Словом Уничтожения, то как? О боги, как, во имя всего святого, сможет он уничтожить это торжествующее зло? Как сможет искоренить скверну, прежде чем она захлестнет и поглотит его?

Колдовское зрение сказало Роберту, что Союзница бесшумно приближается сзади, готовая предать, готовая встать между ними, как сделала в прошлом, как сделает и сейчас...

Но сделает ли? Предаст ли она его снова?

И во сне Дженн собрала всю свою силу и нанесла ему удар, расколов под его ногами землю, заставив сам воздух наполниться печалью.

Роберт бросил последний взгляд на небо, на проливающие дождь тучи. Теперь он знал, что ему следовало сделать, и понял, что такое настоящее сожаление.

Оно было так похоже...

Оно было в точности похоже на гнев.

На гнев, которого он себе не мог позволить.

Он вдруг снова оказался на ногах, глядя в лицо Дженн, ожидая ее предательства... и тут, задохнувшись, чувствуя, как страх побеждает мужество, открыл рот и...

И произнес Слово Уничтожения. Ослепительный свет охватил Союзницу у Роберта на глазах, мгновенно обратил в пепел, опалил землю, оставив ее безжизненной.

— Нет! — Роберт подскочил на постели, потом поднялся на ноги. Сердце его колотилось, он ничего не видел и не слышал, тошнота согнула его пополам. Нет, нет, нет. Никогда.

Однако он сделал это. Во сне сделал. Восемь лет снится ему един и тот же сон, и впервые...

Шатаясь, Роберт добрался до умывальника, и его вырвало. Роберт натянул сапоги и куртку, сунул за пазуху Калике. Действовать — вот что ему необходимо. Только он все еще не мог свободно дышать, не мог видеть, чувствовать, слышать...

Прикосновение чьей-то руки заставило его подпрыгнуть на месте. Повернувшись, Роберт увидел перед собой Финлея, заспанного и встревоженного. В руке его была свеча.

— Роберт! С тобой все в порядке?

Роберт не мог найти слов для ответа; он мог только сделать то, что делал всегда. Роберт побежал.




Глава 35


Кровь.

Кровь повсюду. Восхитительная, сладкая кровь, взывающая к нему. Он чувствовал ее запах, она была везде — в воздухе, на полу, пропитывала одежду этой суки и этого святотатца-священника.

— Убрать его! Убрать мать девочки! Отведите ее в соседнюю комнату и свяжите так, чтобы она еле могла дышать. Ею я займусь, когда освобожусь. Подай мне шар! Вот так. Поверни девочку, чтобы кровь текла на шар. А теперь осторожно вытащи клинок из сердца. Медленно! Проклятие, ты все испортишь! Вот, вот. Пусть течет понемногу, иначе шар не успеет все впитать. А ты найди бадейку, деревянную, большую. Собери простыни и одежду и попытайся выжать из них как можно больше крови. Не потеряй ни капли!

Нэша трясло, запах крови кружил ему голову. Эликсир! Панацея от боли, которая внезапно охватила все его тело.

Так она все-таки осмелилась: убила его дитя, чтобы лишить его целительной крови. Де Массе прятал их обеих все эти годы, строил за его спиной козни, чтобы лишить его предназначения, которое обещала ему его собственная кровь.

Кровь, кровь... Такая влекущая, все еще теплая, темно-красной струйкой текущая на пористую поверхность шара, блистающая, радующая все чувства, соблазнительная, неотразимая...

— Уведите священника. И выкиньте отсюда мебель. Пусть в комнате останется только кровать. Когда выпустите из девочки всю кровь, уничтожьте и ее тоже. Труп сожгите. Я хочу, чтобы от него ничего не осталось. И согрейте воды. Я вымоюсь и буду готов к тому моменту, когда вы закончите.

Столько лег... Сто тридцать четыре, если быть точным. Это не та кровь, о которой говорилось в пророчестве, но все же она кровь от крови его, и этого достаточно. Он омолодится, получит еще столетие полнокровной жизни. У него будет больше колдовской силы, чем у десяти повелителей Даззира. Да, силы. Теперь он сможет взять все, что пожелает.

Союзница будет принадлежать ему — и на этот раз Враг не сумеет его остановить.




Ветер пригибал верхушки деревьев, срывал с них сухие листья, клонил к земле ветви, словно оплакивая погибшее дитя, страдающую мать, священника, который сделал больше, чем хотел, но все же недостаточно.

Годфри не мог заставить себя открыть глаза. Он просто позволил вытащить себя из коттеджа и привязать к стволу ближайшего дерева, заткнув рот кляпом. Годфри знал: им займутся позже.

Понял ли Нэш, кто он такой? Потрудился ли хоть взглянуть на него?

Ужасная уверенность переполняла Годфри. Де Массе не солгал, но смерть его была напрасной, а Годфри... Годфри потерпел неудачу. Ему следовало рассечь горло и вены или отравить девочку. Почему де Массе об этом не подумал? Он ведь был воином. Только они с Валеной считали, что время в их распоряжении будет. Еще несколько минут — и этого хватило бы. Полчаса — и Нэш проиграл бы.

Годфри потерпел неудачу из-за того, что медлил, задавал вопросы, хотя и не сомневался в ответах, — просто потому, что стремился оттянуть казавшееся ему омерзительным деяние. Исповедаться он никогда не сможет, не сможет явить на свет божий всю глубину своего греха: он был повинен не только в убийстве, но и в добровольном промедлении. Первые дни его в сане епископа, навсегда оскверненные провалом — и как человека, и как священника.

Значит, Нэш получит кровь, которая ему нужна. Годфри станет оплакивать Люсару до того момента, когда Ангел Тьмы отнимет у него жизнь. А потом Люсаре предстоит вечно лить слезы...

Зажмурившись, чтобы не видеть света, которого раньше он так жаждал, Годфри не увидел приблизившегося к нему человека; он только ощутил, как острый клинок разрезал связывавшие его веревки. Он расправил плечи, радуясь приближающемуся концу, но кинжал не поразил его, а кляп изо рта был вынут.

— Скорее, Годфри, откройте глаза! У меня меньше минуты на то, чтобы увезти вас, прежде чем они заметят.

Пораженный, Годфри смотрел в мрачное и решительное лицо человека, которого он когда-то называл другом.

— Осберт! Но как...

— Нет времени. Все ответы — потом. Скорее, я привел вашего коня. — Осберт увлек Годфри прочь от коттеджа, в чащу деревьев, вниз по склону... Скоро ничто не напоминало о близости человеческого жилья, кроме дыма из трубы, уносимого яростным ветром.

Годфри не удержался бы на ногах, но Осберт обхватил его за плечи и поддерживал, не позволяя упасть. Годфри не находил, что сказать своему спутнику, пока они не оказались рядом с конями, но когда Осберт попытался помочь ему сесть в седло, Годфри помедлил.

— Подождите! Леди Валена... Я не могу ее бросить...

— Годфри, если вы туда вернетесь, вас убьют не задумываясь. Это же колдуны, люди Нэша! Мы должны бежать, пока они заняты своим черным делом. Если мы успеем вернуться в столицу и сумеем скрыть ваше отсутствие, Нэш может не вспомнить, что это были именно вы: возможно, он не узнал вас в лицо...

Годфри коснулся рукой груди Осберта, ощутил под пальцами быстрые удары полного страха сердца. Помимо воли он улыбнулся, и слезы снова наполнили его глаза — на этот раз не по причине горя.

— Вы приехали сюда... ради меня?

Осберт сглотнул, потом поднял голову и кивнул.

— Если он поймает нас обоих, мой смелый поступок будет напрасен. Так что, пожалуйста, Годфри, не могли бы мы поторопиться?

Вскочив в седло, Годфри посмотрел в сторону дома, но за деревьями ничего не увидел. Ему ничего не оставалось, как последовать за своим другом, все глубже и глубже в лес, кружным путем к столице, обещавшей им безопасность.




Первая волна обрушилась на него более жестоко, чем когда-либо раньше. Ему показалось, что он застонал, но уверен он не был. В комнате было слишком темно, слишком тихо... Только он, шар и голый пол под ним. Нагой, он свернуло, лежа на боку, прижимая к себе шар, не желая еще слишком сильно ощутить его действие.

Потом накатила вторая волна, и Нэш закричал. Боль была острой, как от удара кинжала, который и даровал ему так много крови. Да, кровь хороша... Его собственная и Валены. Ребенок был зачат, еще когда он был на вершине могущества, да и Валена обладала силой — непредсказуемой, но значительной. За это он ее и выбрал, а вовсе не за красоту.

А красива она была, да и сейчас остается; такая красота остается в памяти мужчины еще долго после того, как он убил женщину.

Он всегда знал, что в конце концов она его предаст. Просто d последние восемь лет он почти не вспоминал о Валене, уверенный, что она вернулась в Карахам с де Массе.

Впрочем, де Массе большую часть времени проводил в Люсаре...

Им было нетрудно скрывать от него девочку — слишком долго он страдал от увечий. И хотя Нэш выбрал Валену как замену Союзнице — на случай, если ему не удастся ту заполучить, — он на самом деле не видел в ней такого уж приобретения... и вот теперь он чувствовал, как ошибался. Ребенок, рожденный Союзницей от Ангела Тьмы, даровал бы ему бессмертие, но эта кровь...

Нэш охнул, когда его накрыло третьей волной, превратив его мышцы в студень, лишив зрения и слуха.

Чтобы впитать все это, потребуется три дня.

Еще три дня, и он станет неуязвимым. Боль была невысокой ценой за такое.




Его вдохи и выдохи совпадали с пульсацией обжигающего предмета, который он прижимал к груди. В собственном его теле, сотрясая его, билось, казалось, несколько сердец. Удары одного отдавались в ушах, удары других заставляли трещать кости.

Тончайшие невидимые нити протянулись из его тела наружу, все дальше и дальше, пронизали исчезнувшие стены дома, непроглядную ночь, переплелись с деревьями, стоявшими вокруг как на часах, проникли в сырую землю.

Он был теперь связан со всем — деревьями, землей, водой, огнем. Каждый удар сердца, каждое содрогание, каждый гулкий удар пустого колокола, которым он стал, посылали по нитям вибрацию в деревья, землю, воду, огонь.

Со всем, со всем он был связан.

Головокружение, опьянение... Он катался по доскам пола, с трудом, казалось, выдерживающим его вес, не мечтая больше ни о чем, ко чувствуя так много... Его тело пожирало пламя, он бился в лихорадке силы, вожделения, амбиций, успеха.

Он сиял в ночи, которой не существовало. Он не мог ни совладать с силой, кидать ей пищу, ни воспротивиться... Муки все продолжались и продолжались.



* * *





Все, что он мог видеть, были высокие языки пламени; пламя охватывало небеса и землю, впивалось в его плоть длинными когтями. Он горел, сгорал заживо. Его кожа пузырилась, чернела, обугливалась, сползала клочьями, огонь лился ему з рот, одновременно восхитительный и удушающий, заполнял все его существо, выплескивался из глаз и ушей, превращал его кости в невесомый белый пепел, уносимый потоками пламени.

Судорога согнула его тело пополам. Потом другая. Невидимые пальцы стиснули его горло, лишая воздуха. Новая судорога подбросила его вверх, и он с треском упал на пол, чтобы отдышаться и дожить до следующей.

Каждый шаг, каждый момент все больше приближали его к цели.

Даровали силу.




Нечто возникало вокруг, окружало стенами, защищающими от стихий, которые больше не имели над ним власти.

Шар царапал, колол, кусал его кожу, как ядовитые зубы гадюки, высасывал силу из его костей.

Так вот что она сделала! Она отравила собственное дитя, чтобы он не смог воспользоваться кровью девочки... да, как и де Массе, чтобы и его кровью не смог он воспользоваться...

Его тело таяло, пламя проникало все глубже, поднимало над полом, наполняло блаженством...

Ах, как прекрасно!..




Он помнил выражение лица своего отца, помнил черты, знакомые и ненавистные, помнил шрамы, которые так никогда и не исчезли, потому что тот не осмелился использовать кровь малахи для своего возрождения. Год за годом он следил за ним, помогал ему, учился, высасывал из него знания. Лесть, забавы, удовольствия... его отцу никогда не приходило в голову, что с такими трудами зачатый сын в конце концов перережет ему горло, чтобы воспользоваться кровью, которую он столько лет насыщал силой.

Удивление жертвы никогда не казалось Нэшу таким трогательным.

И неудача тоже. Его отец пестовал мечту, как и дед, и прадед, и прапрадед... до самого Баязита Едикальского, того самого, кто создал Слово Уничтожения, чей сын участвовал в сотворении Ключа, а потом убил отца.

Это была почтенная традиция, передаваемая из поколения в поколение: сын убивал родителя, если только тот не успевал убить сына раньше.

Череда колдунов, передающих мечту по наследству, хотя лишь немногие из них обладали умениями, необходимыми для достижения цели. Баязит породил идею, но только его далекому потомку Кардану выпала судьба осуществить предназначение его рода.

У пророчества была цель. Оно многому научило Кардана: научило тому, что страх влияет лишь на поступки его врагов, что с его могуществом сравнится лишь его собственное воображение, что история — всего лишь уже однажды пройденный путь.

И в первую очередь оно научило его беспощадности.




Его тело — член за членом — начало извиваться, вздрагивая от боли. Кожа чесалась, но он был беспомощен: пальцев у него не было — их сожгло пламя. Он обхватил себя руками и ощутил на груди шар, раздирающий обожженную кожу, давящий ужасной тяжестью.

И тут все прекратилось.

Его ступни, колени, бедра, живот, руки — все онемело; единственное место, сохранившее хоть какую-то чувствительность, было там, где лежал шар, уничтожавший его, возрождавший и снова уничтожавший.

Вдруг ощущения стали к нему возвращаться. Сначала медленно, потом все быстрее. Он взмыл вверх, напряг мышцы, согнул суставы, готовясь двигаться, начать все заново, достичь успеха.

Теперь ничто не могло его остановить. Ему не был страшен ни Враг, ни Союзница, ни даже их ребенок, если они все же были связаны Узами и зачали его. Пророчество лгало. Он мог добиться всего, чего захотел бы.

Он лежал неподвижно и прислушивался к шару. Он видел перед собой лица отца, деда, прадеда... всех остальных. Да, история — путь, который однажды уже был пройден, но только никто из них не зашел так далеко, как он.

И вот теперь он здоров, обновлен... жив.

Полон силы.

Нэш открыл глаза.




Глава 36


Он бежал — совсем как в собственном кошмарном сне. Он бежал по извивающимся узким проходам Анклава, жители которого — кроме него — спали. За ним гналась тень Нэша... нет, это был не Нэш, а демон, да, демон, который сейчас изливался из его глаз, кончиков пальцев, который дышал пламенем, сжигая воздух, высасывая из него жизнь, и от него нигде не было спасения, потому что Роберт нес его в себе. Демон родился здесь, это Ключ был виноват, он создал демона — так она сказала... Демон родился, когда Ключ сообщил Роберту пророчество, которое было слишком тяжело для него, когда Роберт обнаружил, что не может совместить требование пророчества и собственные желания... Этого никогда не должно было случиться, Роберт не должен был и пытаться противиться пророчеству, потому что все время терпел неудачи, а люди умирали... Она сказала, что демон убивает его... и он верил, он доверял ей... О боги, она была права — демон убивает, убивает его...

Он тяжело налетел на дверь, ловя ртом воздух, и вцепился в нее, стараясь удержаться на ногах. Пальцы одной руки угрожающе сжались в кулак, а другой он отчаянно шарил в поисках ручки. Шатаясь, он слепо тыкался, налетая на мебель, в поисках еще одной двери. Пальцы его не слушались, казалось, они старели раньше, чем остальное тело. Наконец-то! Он распахнул вторую дверь и упал на колени, ослепленный неожиданной вспышкой света. Быстрый испуганный шепот принес ему странное облегчение.

— О боги, Роберт! Что ты сделан? Что ты сделал?

Он поднял глаза, но не увидел ничего. Тьма в собственной душе застилала его зрение.

— Помоги мне, — прошептал он, пугаясь своего голоса. — Пожалуйста, Дженни, помоги мне.




Дженн поспешно откинула одеяло, вскочила на ноги и опустилась на колени рядом с Робертом. Глаза его дико блуждали, как у слепца, лицо так налилось кровью, что стало почти черным. Новым взмахом руки Дженн зажгла еще две свечи, чтобы лучше видеть, однако на самом деле то, что предстало ее глазам, не могло быть освещено огнем.

— Роберт, что случилось?

Он обхватил себя руками и стал раскачиваться взад и вперед, словно пытаясь удержать что-то, что рвалось из него наружу.

— Роберт, не молчи, прошу тебя! — Дженн так ясно видела черного извивающегося демона, сжигающего Роберта изнутри, как соломинку. Проклятие, как мог он позволить демону захватить такую власть! Почему сам ничего не предпринял... хотя было ли это в его силах? Роберт никогда не мог понять, какое зло таит в себе демон, он мог лишь с трудом сдерживать его.

А теперь его власть над демоном почти иссякла.

Но что может она сделать? Она обладает взглядом целителя, но такое исцелить нельзя... Роберту нужен кто-то более искусный.

— Я разбужу Арли. Он сумеет тебе помочь.

Роберт выбросил вперед руку и стиснул запястье Дженн.

— Нет. Ты. Только ты. Ты... знаешь.

Его глаза смотрели теперь на Дженн тем самым грозным, властным взглядом, который когда-то заставлял трепетать закаленных воинов. На Дженн он оказал такое же действие.

— Только ты, — тихо повторил Роберт, почти не шевеля губами. — Мне... больно.

Дженн беспомощно заморгала, услышав такое признание. У нее не было времени, чтобы найти слова, которые облегчили бы его страдания. Все слова она уже истратила в прошлый раз... но теперь все иначе: теперь мстительный демон пытается убить Роберта.

Она поспешно обхватила руками лицо Роберта, заставляя его смотреть ей в глаза.

— Роберт, скажи мне, что творится у тебя внутри! Скажи мне, что ты чувствуешь.

— Помоги мне...

— Я помогу, но ты должен мне доверять. А теперь скажи мне, что происходит. Я могу видеть только то, что делает демон. Причины я не вижу. Как все началось?

— Кошмар... Кэш. Наша схватка. Шан Мосе.

— Ты помнишь свой бой с Нэшем? — Роберт кивнул и попытался закрыть глаза, словно их жгло. Дженн позволила ему это, но ладони не убрала. — Что еще? Тебе все время снится один и тот же сон?

— Да. Нет. Я не смогу... Я... Демон — зло, а я... все время терплю поражение. Моя вина. Белла, Лоренс... ты. Ты. Я бросил тебя. В лесу. Бросил тебя, потому что... потому что... должен был спасти Эндрю.

— И ты решил, что помог пророчеству свершиться?

— Да! — Глаза Роберта открылись, в них светилось облегчение оттого, что она поняла. Но она всегда понимала его... В этом-то и была трагедия. Она была рождена, чтобы понимать его, а он — чтобы понимать ее.

Вот, например, его сила... Огромная сила, с которой не сравнится ничья ни в Анклаве, ни за его пределами. Эта сила всегда была в руках демона, порожденного девятилетним мальчиком, которому была назначена судьба разрушителя. Зная свою судьбу, Роберт снова и снова брал на себя ответственность, брал на себя вину, и это делало демона все сильнее.

Выбор, который ему пришлось сделать в лесу, превратил в реальность кошмар, преследующий его с девяти лет, и демон вознамерился заставить Роберта дорого заплатить за свою неудачу.

Роберт был в ужасе.

Дженн тоже была в ужасе, но она точно знала, что нужно делать: она ради них обоих давно должна была это сделать...

Она села перед Робертом, на касаясь его, но достаточно близко, чтобы в случае необходимости подхватить. Он молча следил за ней, все еще раскачиваясь и обхватив себя руками, чтобы удержать боль внутри.

В его глазах был страх, раскаяние... тьма. Если она ошибется, ее неудача заставит пророчество сбыться... И он убьет ее, потому что не сможет остановить себя.

— Роберт, я хочу, чтобы ты точно выполнил все, что я скажу, — тихо начала Дженн, не сводя с Роберта глаз. — Я хочу, чтобы ты выпустил демона на свободу.

— Нет! — Роберт в ужасе отшатнулся. — Нет!

— Ты должен! Прошу тебя, Роберт, выпусти его! Я с ним справлюсь.

— Нет! Никогда! — И он снова обхватил себя руками и зажмурился, чтобы не видеть Дженн.




Нет, никогда он не сможет выпустить демона на свободу — не сможет, пока она тут, перед ним, так что демон ее уничтожит! Разве не это ему снилось? Разве не об этом говорило пророчество? О том, что ярость будет им управлять, как демон, и он убьет ее... Как может она просить о таком? Он пришел к ней за помощью, а она...

Боги, как же больно... его тошнит, голова кружится так, что невозможно сказать, где верх, где низ... только он уже лежит на полу, так что не упадет...

— Роберт! Послушай меня! Ты должен это сделать. Ты должен выпустить демона на свободу!

— Нет.

Дженн подползла ближе, он ощущал ее тепло, чувствовал ее дыхание на своем лице.

— Слушай, что я скажу, глупец! Ты должен это сделать. И ты должен примириться с пророчеством. Ты не можешь больше ему противиться! Борьба тебя убивает. Прошу тебя, прекрати! Ты нужен нам живым. Перестань сражаться с собой и сразись с Нэшем! Пожалуйста, Роберт! Просто прими пророчество. Отпусти демона. Я могу с ним совладать, как это все время делал ты. Пожалуйста, Роберт, умоляю тебя. Дай волю ярости.

— Нет! — Роберт попытался отстраниться, но неожиданно Дженн снова сжала ладонями его лицо, и Роберт открыл глаза. Синяя глубина ее глаз увлекла его в единственное место, где он когда-либо чувствовал умиротворение.

Дженн поцеловала его. Крепко. Долго. Увлекая его в глубину, пока он не растворился в этом синем взгляде, яростном и пристальном, бдительном и беспощадном.

«Дай ему волю, Роберт. Прими свою судьбу, как я принимаю свою».

Мир вокруг Роберта закачался, и демон рванулся к свободе. Поцелуй Дженн лишил Роберта возможности сопротивляться.

И тьму расколола молния.




Демон с ревом обрушился на нее, могучий и непокорный. Он рвал ее на части, оставляя нетронутой. Он сковал ее, но и освободил. Ослепляющая боль не помешала Дженн поразиться его страшной силе. Силе Роберта, который потратил жизнь на обуздание такой мощи, его несгибаемой воле в противостоянии тому, что он больше всего ненавидел. И еще он сделал так много для свободы своей страны, для Анклава, для своей семьи. Для нее, Дженн.

И хотя волна тьмы заливала ее, как и Роберта, она сумела отстраниться от боли, потому что это была не ее боль. Она могла разделять страдание, но не позволяла ему ее уничтожить.

Дженн съежилась на полу, по ее лицу текли слезы. Она дрожала, но оставалась невредимой. Как и Анклав.

— Дженн! Дженн! Скажи мне что-нибудь! Ты ранена? Дженни, пожалуйста!

Руки Роберта гладили ее лицо, поддерживали, приподнимали, чтобы она смогла удобно опереться о кровать. Дженн с улыбкой пыталась вытереть слезы, но ее руки все еще слишком сильно дрожали.

— Прости, я не хотела тебя напугать. Я просто не ожидала... Дженн подняла глаза, собираясь успокоить Роберта, но умолкла, увидев цвет его глаз. Сияющая зелень, которая всегда так ее восхищала, вернулась. Дженн заглянула глубже, туда, где обитал демон.

Он исчез. Дженн не могла обнаружить и следов чудовища.

Однако такое она уже однажды видела: в тот день, когда Роберт утратил власть над демоном и произнес Слово Уничтожения в Элайте.

В тот день, когда родился Эндрю...

Только тогда он утратил власть... А сейчас, когда он отпустил демона по доброй воле, будет ли все иначе? Роберт все еще встревожено хмурился.

— Ты не ранена? Нигде? Может быть, я...

— Нет, я ничуть не пострадала. Честно. Просто все еще потрясена.

— Я принесу тебе вина. Где?..

— На столике у постели кружка, которую я не допила. Роберт стремительно повернулся, схватил кружку и поднес к губам Дженн.

— Тебе лучше?

— Спасибо.

— Я принесу еще.

— Нет, подожди. — Дженн схватила его за руку, заставив его повернуться к себе лицом. — Как насчет тебя? Что ты чувствуешь?

Роберт отвел глаза. Он оглянулся на дверь, потом посмотрел на свои руки, потом наконец взглянул на Дженн. Несколько мгновений он оставался совершенно неподвижен, Дженн слышала только его дыхание. Когда его рука поднялась, чтобы вытереть ее слезы, Дженн ощутила внутреннюю дрожь. Она ведь поцеловала его! Поцеловала, зная, что это сделает их связь неразрывной, заставит его...

— Я должен знать, Дженни, — прошептал Роберт. Глаза его снова потемнели и блестели странным блеском. — Прости, но я должен знать, чтобы...

Времени на то, чтобы ответить, он ей не дал. Роберт наклонился, сжав в ладонях ее лицо, чтобы она не могла отвернуться, не могла больше притворяться, не могла лгать...

Этот поцелуй так отличался от того, другого... В лесу он что-то ей навязывал, заставлял ее расплатиться за что-то... Теперь же она чувствовала его нежность и сердечную боль, зрелость и желание. Нет, солгать она не могла.

Ее руки помимо воли обвились вокруг его шеи, он, не раздумывая, прижал ее к себе. Дженн соскользнула на пол, увлекая его с собой, чувствуя теплоту и страсть, которые только Роберт мог ей подарить.

В этот момент Дженн казалось, что раны ее давно зажили. Ома откинулась назад, ловя ртом воздух, потом спрятала лицо на плече Роберта, чтобы он не видел ее румянца, ее ответной страсти, всепоглощающего облегчения от того, что он снова с ней.

— Ты все-таки любишь меня, — прошептал Роберт, касаясь губами ее волос. В голосе его звучали радость и изумление. — Ты все-таки любишь меня.

Он поцеловал ее снова, на этот раз более долгим поцелуем, словно нуждался в подтверждении чего-то, потом отстранился и посмотрел на Дженн новыми глазами и медленно покачал головой. В голосе Роберта прозвучали стальные нотки: он не потерпел бы возражений ни единым словом:

— Никогда больше, Дженн. Ты слышишь? Никогда больше между нами не должно быть лжи — ради чего бы то ни было. Я этого не потерплю. Ты меня слышишь? Я люблю тебя, и ты любишь меня. Вот и все!

Дженн сама не знала, хочет ли она смеяться или плакать, поэтому стала делать то и другое одновременно. Цепи, которыми она сковала себя, упали, и она чувствовала легкость, едва ли не способность летать. Но как могла она обещать ему такое, не рассказав, чей сын Эндрю? Смогут ли они сохранить это чувство умиротворенности, если она не даст обещания, которого от нее ждет Роберт? И сможет ли она дать такое обещание, сделав единственное исключение — Эндрю? Позволит ли ей совесть?

Один взгляд на Роберта дал ей ответ на этот вопрос.

— Больше никакой лжи, Роберт. Но... но ты же знаешь, что ничего не изменится. Я по-прежнему... соединена с Ключом.

— Какова бы ни была твоя связь с Ключом, для меня все меняется. О Ключе мы побеспокоимся, когда он станет для нас проблемой. — С этими словами Роберт сел сам и помог подняться Дженн.

Но спросить она должна... от этого никуда не денешься.

— Что насчет пророчества?

Взгляд Роберта стал тревожным, но остался чистосердечным; больше он от Дженн ничего не скрывал.

— Я... я ведь ничего не могу изменить, верно? Я вот что имею в виду... я провел годы, пытаясь побороть пророчество, найти лазейку, узнать больше, чтобы помешать ему осуществиться. И ничего не изменилось — только люди умирали, пока я...

— Нет! — Дженн стиснула руку Роберта. — Если между нами не должно больше быть лжи, Роберт, тогда ты должен прекратить... Иначе демон снова начнет расти!

На лице Роберта отразились противоречивые чувства. Он заморгал, словно пытаясь прогнать какую-то неуместную эмоцию, и одновременно расплылся в улыбке.

— Хорошо. Как скажешь.

— Так все-таки что насчет пророчества? Ответил Роберт неохотно.

— Я просто не могу... принять такой судьбы. — Он взглянул на их соединенные руки. — Мне необходимо продолжать верить, что я каким-то образом смогу воспротивиться пророчеству.

— Но если не сможешь?

На лице Роберта отразилась мука; сейчас он казался таким уязвимым...

— Думаю, мы уже знаем, что случится. Мне очень жаль, Дженни, я не могу...

Дженн приложила палец к его губам, чтобы не дать договорить.

— Не позволяй пророчеству быть вопросом. Пусть оно станет ответом. В любом случае не приписывай себе вины — ради нас обоих.

Роберт улыбнулся, и от этой улыбки сердце Дженн растаяло. Роберт сунул руку за пазуху и вытащил старинную книгу. Странно почтительным жестом он положил ее на циновку перед собой, потом сделал глубокий вдох и поднял глаза на Дженн.

— Я знаю, что ты соединена с Ключом, и помню, как говорил, что не могу больше тебе доверять, но... вряд ли я когда-нибудь переставал тебе верить. Так что...

— Так что?

Роберт засмеялся, словно не мог поверить в то, что делает.

— Так что это — тебе.

— Мне? Книга?

— Да, тебе, — ответил Роберт, внезапно сделавшись очень серьезным. — Думаю, это всегда предназначалось тебе. Я просто раньше не понимал... И это не книга. Это Калике.



* * *





Когда дверь хлопнула в первый раз, Эндрю подпрыгнул в постели; сердце его заколотилось, тень какого-то сна все еще тревожила его. Затем еще одна дверь открылась и закрылась, и мальчик услышал голоса Роберта и матери. Это никак не улучшило настроения Эндрю: они ведь враги, они едва разговаривали друг с другом всю дорогу до Анклава. Но все-таки Эндрю вылез из постели, сполоснул лицо и оделся, хотя вставать было еще рано.

Потом, стараясь не шуметь, прошел в гостиную, хотя оттуда ему ничего не было слышно.

Сначала Эндрю хотел постучать в дверь Дженн, но тут же передумал. Может быть, они и не друзья, но Роберт никогда не причинит Дженн вреда. В этом Эндрю был уверен — он хорошо помнил, как ухаживал Роберт за раненой Дженн. Поэтому Эндрю подошел к камину, сгреб угли, подкинул торфа и принялся дуть, чтобы огонь разгорелся. Поставив на огонь котелок с водой для чая, он достал свежий хлеб, принесенный накануне Мартой, копченый окорок и любимый сыр Дженн. Занимаясь этими делами, Эндрю все время старался оставаться лицом к двери — на всякий случай.

Поэтому он не оказался захвачен врасплох, когда дверь распахнулась и появились Роберт с Дженн, оба одетые, оба совершенно не сонные и очень удивившиеся, когда обнаружили Эндрю у стола с чайником в руках.

— Ты, наверное, разбудил его, Роберт.

— Правда?

— Нуда, когда ворвался в мою комнату.

— Ох... — Роберт улыбнулся Эндрю. — Прошу прощения. Больше такого не случится, обещаю. — С этими словами он поспешно повернулся к Дженн, словно пытаясь что-то скрыть. — Сейчас я... закончу одевание, разбужу Финлея и через несколько минут вернусь. Ты не...

Дженн просто посмеялась над ним, как часто смеялась, когда Эндрю начинал говорить глупости.

— Со мной все будет в порядке. К тому времени, когда ты вернешься, мы приготовим завтрак. Иди.

— Хорошо. — Роберт двинулся к двери, потом помедлил, положив руку на ручку, и оглянулся на Эндрю.

Мальчик вскинул обе руки.

— Нет! Я не хочу больше ни загадок, ни испытаний.

— Я только однажды предложил тебе испытание...

— Не важно. — Эндрю понимал, что еще не готов к противостоянию, но видел его неизбежность. — Если вы... если вы хотите, чтобы я сделал хоть что-нибудь...

— О чем ты? — тихо и очень серьезно спросил Роберт.

— Вы должны пообещать, что не станете пытаться... сделать меня врагом моей матери. Такое для меня невозможно. Прошу прощения.

— Просишь прощения? — Брови Роберта поползли вверх. — Что ж, прекрасно. Я хочу сказать — прекрасно не то, что ты просишь прощения, а то, что готов решать, на чьей ты стороне. Замечательно. Чудесно. А теперь я хочу задать тебе один вопрос.

— Вот как? Какой? — У Эндрю от облегчения даже закружилась голова: подобной реакции от Роберта он не ожидал. Однако следующие слова того стерли улыбку с губ мальчика.

— Поможешь ли ты мне избавиться от Нэша и Кенрика? Эндрю испытал шок, потом подумал, что ослышался.

— Вы... вы спрашиваете меня?

— Да, — серьезно ответил Роберт, — я спрашиваю тебя. Эндрю не знал, что сказать.

— Ноя...

— Подумай. Поговорим мы позже. — Роберт широко улыбнулся Дженн и исчез, осторожно закрыв за собой дверь.

Пораженный, Эндрю повернулся к матери, которая подошла к нему со слезами на глазах.

— Что случилось?

— Ничего, — пробормотала Дженн, обнимая сына. — И спасибо тебе. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна.

— Ох... — прошептал Эндрю, тоже обнимая мать. День еще только начинался, а уже случилось столько всего, что он чувствовал полную растерянность. — На скольких человек готовить завтрак?




На столе валялись крошки хлеба, сырные корки, яблочная кожура, ножи, стояли полупустые кружки. Роберт, не заботясь о порядке и чистоте, просто сгреб все в сторону; Финлей вытер руки о штаны, и Дженн положила перед ним книгу.

— Так это и есть Калике? — благоговейно прошептал Финлей, жаждая и не смея коснуться книги. — Он выглядит таким...

— Безобидным? — улыбнулся Роберт, возвращаясь на свое место на другом конце стола. — Так и я подумал. Но вспомни: когда мы нашли серебряный стержень, мы тоже так говорили. Траксис твердо решил сделать все, чтобы Калике никогда не попал не в те руки.

— Ты хочешь сказать, что наши руки — те? Роберт усмехнулся.

— Я не пытался его открыть. Я не знаю, что нужно для этого сделать. Надеюсь, Ключ просветит Дженн.

Финлей оглянулся на Эндрю; на лице мальчика застыло зачарованное выражение: перед ним раскрывалась такая тайна... Финлей испытывал те же чувства, хотя их разделяло больше двадцати лет.

— Я все еще не уверена, что Ключ поможет нам в этом, — покачала головой Дженн, обходя вокруг стола и наполняя кружки. — Как бы я ни формулировала вопрос, он всегда отказывался даже признать, что такая вещь, как Калике, существует.

— Однако он все же сказал тебе, что Калике — чаша или сосуд, верно? — Финлей наклонился вперед, незаметно наблюдая за Дженн, которая в этот момент подошла к Роберту, и за Робертом, который, не поворачивая головы, следил за Дженн. — Значит, он знает, что такое Калике. И Кенрик использовал то же выражение — должно быть, узнал о нем от Нэша.

— Так ты хочешь сказать, — вмешался в разговор Эндрю, — что эта книга — на самом деле чаша?

Дженн наполнила кружку Роберта, которую он ей протянул; для невнимательного взгляда касание их рук показалось бы совершенно невинным.

— Ну, Кенрик употребил такое название применительно к чаше, — ответил на вопрос Финлей, стараясь скрыть улыбку, — но по сути, как мне кажется, это один и тот же предмет.

— Тогда как мы сможем получить какие-то новые знания? Если это просто чаша?

Дженн снова села рядом с Робертом, не глядя на него; Финлей наконец получил ясный ответ на вопрос, преследовавший его с того момента, когда Роберт вернулся к себе после своего странного бега по Анклаву.

Они снова были вместе.

Пусть они стараются это скрыть, но они вместе — тут не могло быть сомнений. Довольство Роберта выглядело едва ли не смешным. Между Робертом и Дженн произошло нечто весьма важное, и это обстоятельство в совокупности с находкой Каликса вызывало у Финлея желание пуститься в пляс. Пришлось сдерживаться: иначе его сочли бы слегка свихнувшимся и могли бы связать, чтобы он случайно не поранился.

— Ну так что? — заговорил Роберт, снова возвращаясь к занимавшему всех вопросу. — Что ты думаешь обо всем этом?

— Не могу утверждать, — ответил Финлей, взгляд которого невольно вернулся к книге — точнее, Каликсу, — будто не чувствую некоторого разочарования, что его нашел не я. Все равно: просто невероятно, что мы в конце концов заполучили Калике. Остается только надеяться, что...

— Мы сумеем заставить его работать, — договорил за Финлея Роберт. — Да, совершенно согласен. Есть у кого-нибудь мысли, как добиться, чтобы Калике принял свою истинную форму?

Когда они нашли серебряный стержень, Роберт просто прикоснулся к нему своим аярном, но теперь аярна у него не было. Может быть, нужно искать менее очевидный путь. В конце концов, если бы Калике можно было легко найти, легко открыть и использовать, это случилось бы столетия назад. Значит, должно быть какое-то указание, может быть, в одной из книг, где говорится о Каликсе...

Лихорадка поиска снова охватила Финлея, и он не мог сдержать улыбки. Этот лежащий перед ними предмет, если верна легенда, даст им возможность жить вне Анклава в безопасности. Дни, когда он вынужден оставаться пленником, сочтены! Ему не придется жить и умереть в этих стенах!

— Финлей! С тобой все в порядке? — Дженн встревожено смотрела на него. Финлей хотел покачать головой, но вдруг изумленно заморгал.

— Э-э... У меня, кажется, и в самом деле появилась мысль!

— Какая?

— Роберт, ты говорил, что в первый раз Калике изменил форму сразу после того, как попал к тебе, верно?

— Да.

— И Дженн тоже касалась его, но ничего не произошло?

— Это так.

— Что будет, если вы оба коснетесь его одновременно? Роберт тут же вскочил на ноги.

— Почему именно мы оба?

— Ах, да пойми же, Роберт, — Финлей тоже поднялся на ноги; ему была неприятна покровительственность, сквозившая в позе брата, — вы оба упомянуты в пророчестве. Если Траксис хотел сохранить Калике для будущих поколений — а так, судя по всему, и было, — тогда наверняка он должен был позаботиться о том, чтобы открыть его мог только кто-то, кому это предназначено.

— Но это же не значит...

— На самом деле, Роберт, — тихо, но твердо сказала Дженн, — думаю, все так и есть. Как ни ненавистна мне мысль о том, что я могу быть причастна к осуществлению пророчества, логично ожидать, что открыть Калике смогут только два человека. Так ни один из них не сможет использовать его для своих собственных целей. Если бы я хотела обеспечить безопасность чего-то, я поступила бы именно так.

Роберт задумчиво прищурился, потом кивнул.

— Что ж, попробовать стоит. Мои колдовские чувства не обнаруживают никакой исходящей от книги силы, поэтому вряд ли такая попытка окажется опасна. И все-таки вам с Эндрю лучше отойти подальше, чтобы нам не приходилось беспокоиться о вашей безопасности.

Финлей отвел Эндрю в сторону и встал рядом с ним у камина; Роберт и Дженн наклонились над книгой. Такой маленький предмет, а мог значить для них всех так много...

Финлей затаил дыхание. Руки Роберта и Дженн соединились, и на мгновение они взглянули друг на друга с такой надеждой, какой Финлей никогда не видел на человеческих лицах. Потом руки опустились и легли...

Мгновения перемены Финлей не заметил — так быстро все произошло. Только что на столе, где ее положила Дженн, лежала книга, и вот перед ними нечто совсем иное: золотой квадрат с выгравированной на нем надписью, сияющий и прекрасный.

— Вам удалось! — Эндрю кинулся к матери и обнял ее.

Финлей приблизился не так поспешно; его внезапно охватила внутренняя дрожь при мысли о том, что же он видит перед собой.

Амар Траксис создал это более тысячи лет назад...

Предмет на столе сохранял форму книги, только стал больше и массивнее. Верхнюю поверхность окружал подвижный серебряный бортик. На глазах у Финлея Роберт и Дженн снова коснулись предмета, и бортик выдвинулся вверх, образовав неглубокую чашу.

Калике!

— Похоже, для того, чтобы он менялся, нужна внешняя сила, — пробормотал Роберт, сосредоточенно нахмурив брови. — Как только мы перестаем его касаться, перемены прекращаются.

— Серебряный стержень! — воскликнул Финлей, бросаясь к столу. — Он все еще у тебя?

Однако Роберт уже действовал. Он вытащил из-за голенища сапога кинжал, отвинтил рукоять, перевернул ее и вставил в углубление, видневшееся в середине чаши. Калике обрел вид огромного цветка из золота и серебра.

— О боги! — выдохнула Дженн. Рука Роберта тут же обвилась вокруг ее талии — то ли защищая, то ли поддерживая.

— Что такое? В чем дело?

— Разве вы не видите? — Дженн показала на чашу. — Поверхность... поверхность меняется! Как это бывает с Ключом... она выглядит маслянистой...

— Не прикасайся, — предостерег Роберт, отводя руку Дженн от Каликса. — Смотрите, там что-то появилось.

Финлей подобрался ближе, но ничего, кроме матово блестящей поверхности, не увидел. На ней ничего не менялось, ничто не проступало. Одного взгляда на Эндрю Финлею хватило, чтобы убедиться: перемены видят только Роберт и Дженн. Впрочем, такого и следовало ожидать, раз они — единственные, кому предназначено пользоваться Каликсом.

— Что вы видите? — спросил Финлей, не желая оставаться в стороне.

— Там что-то вроде надписи, мне кажется. — Дженн взглянула на Роберта. — Ты знаешь, на каком это языке?

— Я... язык кажется смутно знакомым, но такое впечатление, что некоторые части букв отсутствуют. И надпись все время меняется, она не остается неизменной.

— Ох... — Дженн наклонилась ближе и снова протянула руку к Каликсу.

— Что такое?

— Надпись исчезла! И поверхность... поверхность стала такой же, как раньше. Может быть, мы что-то сделали неправильно?

— Нет, — вздохнул Роберт, наклонился и заглянул под Каликс. — По-моему, сила стержня иссякла. Не думаю, что в нем вообще было много силы: он мог оживить Калике всего на несколько секунд.

— Так что же нам делать? — Финлей не мог поверить, что этим все и кончится, — после стольких поисков и оставив так много вопросов без ответа.

Последовало долгое напряженное молчание. Никто, даже Эндрю, внимательно за всем следивший, не двигался и не произносил ни слова.

— Ключ, — неожиданно сказала Дженн.

— Нет, — коротко бросил Роберт; его реакцию легко было предвидеть.

Финлей промолчал. Сейчас Роберт и Дженн не нуждались в его помощи.

— Разве у нас есть какой-нибудь еще источник силы?

— Мы даже не знаем, какого рода сила приводит Калике в действие.

— В таком случае ничего не случится, если мы используем Ключ, и проблемы не возникнет.

— Или сила Ключа войдет в противоречие с тем, что требуется Каликсу, и оба они выйдут из строя.

— Это натяжка, Роберт, и ты сам прекрасно это понимаешь.

— Почему сила стержня иссякла? Разве не должен был Траксис сделать ее более долговечной?

— Откуда ему было знать, на сколько времени ее должно хватить? Может быть, силу стержня нужно каким-то способом пополнять.

— Как? И кто должен это делать?

Джейн помолчала, склонив голову к плечу, и посмотрела Роберту в глаза.

— Мы с тобой, Роберт.

— Теперь ты виновна в натяжке.

— Вы нашли у Кенрика шар и чашу, которую он называл Каликсом. Ты, Финлей, видел такое же сочетание у Нэша. Так не следует ли сделать вывод, что именно так эти предметы работают? Например, шар снабжает Калике силой, благодаря которой надпись можно прочесть.

— Не можешь же ты считать, что гнусные приемы Нэша могут каким-то образом быть применены к Каликсу.

— Почему бы и нет? Ты отобрал шар у Кенрика, и ты знаешь, что он предназначен для хранения силы. То же самое делает Ключ. Насколько нам известно, именно для этого он и был создан!

— Это же только догадки, Дженн. Нет никаких доказательств...

— Хочешь ли ты получить ответы? — Дженн уперла руки в бедра. — Ну? Хочешь? Если ты хочешь получить ответы, ты должен рискнуть.

— Меня беспокоит не риск.

— Я знаю. — Потом Дженн улыбнулась, и если бы у Финлея еще оставались какие-то сомнения относительно этих двоих, улыбка и то, как ответил на нее Роберт, развеяли бы их окончательно. — Послушай, давай просто отнесем Калике в пещеру, хорошо? Если что-то нам не понравится или если Ключ начнет говорить, мы же всегда можем передумать.

— Ха! — Роберт отвернулся, качая головой, но не возражая всерьез. — Ты можешь передумать, хочешь ты сказать. Ну что ж, раз ты так настаиваешь. Давайте покончим с этим делом.




Роберт шел через пещеру, держа в руках Калике, и чувствовал, как тот становится все теплее, согревает его, едва ли не поет.

Колокол начал звонить, словно предостерегая Роберта: приближаться не следует. Роберт через плечо оглянулся на Дженн, но она только покачала головой. Что ж, раз Ключ ничего ей не говорит, то, наверное, и не скажет. Однако звон был Роберту приятен, он соответствовал предвкушению, которое он испытывал; гулкие удары заставляли камень под ногами Роберта вибрировать.

По мере того как он приближался к возвышению, к железному треножнику и свисающему с него колоколу, форма того начала расплываться, переливаться и блестеть знакомыми узорами. Роберт остановился, позволив Ключу делать свое дело, предвидя его вопросы, как предвидел и ответы.

И тут неожиданно колокол и треножник исчезли, и перед Робертом в воздухе на месте колокола повис шар: Ключ в своей истинной форме — черная блестящая сфера, источающая силу.

Все здесь было скрыто, все выглядело иначе, чем в действительности. Так чего же удивляться тому, что и Калике оказался не тем, чем казался?

Затаив дыхание, Роберт поднял Калике, опасаясь подойти ближе к Ключу. Однако ничего не произошло.

Неожиданно Роберт обнаружил, что больше не один. К нему присоединилась Дженн; ее улыбка была как луч света в темноте. Она протянула руку, осторожно сняла с Каликса серебряный стержень и положила его на пол у своих ног. Серьезно взглянув на Роберта, она наложила руки на Калике, переплетя пальцы с пальцами Роберта.

— Если мы должны сделать это, давай действовать вместе. Согласен?

Откуда человеку знать, что он любит больше всего на свете? Такое невозможно — пока он это не потеряет, а тогда уже слишком поздно...

— Согласен. Вместе.

— Что теперь?

Неожиданно края Каликса — чаши — раздались, словно приветствуя Ключ. В этот же момент родился легкий завывающий звук, словно жалоба ветра, далекая и печальная.




— Роберт! — Паника в голосе Дженн заставила Роберта заметить, что оба они поднялись на возвышение и протягивали Калике к Ключу, словно совершая жертвоприношение. Он попытался отстраниться, но ничего не получилось: Ключ притягивал их к себе. Снова раздались удары колокола — низкие и медленные, заставляющие дрожать землю под ногами.

— Думаю, мы должны положить этому конец, — крикнул Роберт, пытаясь перекрыть нарастающий гул.

— По-моему, ничего не получится.

— Ключ же не причинит тебе вреда?

— Не причинит... Не знаю. Его воздействие не кажется... вредоносным. Просто...

— Непреодолимым?

Дженн не успела ответить: Калике резким рывком выскользнул из их рук и со звоном ударился о Ключ; он тут же начал переливаться и меняться, принимая форму, соответствующую округлости Ключа. Кроме того, Калике сделался горячим — слишком горячим, чтобы его можно было касаться. Роберт зашипел и отдернул руки, одновременно пятясь и заслоняя собой Дженн.

И тут, прямо у них на глазах, на внешней поверхности Кал икса появились знаки... буквы, слова, которые были знакомы Роберту, которые он мог прочесть. Первое, что он разобрал, было: «Амар Траксис... создал это... для тех, кто придет после... для своего народа... чтобы смог он узнать утраченные секреты...»

«Дженн, ты можешь прочесть надпись?» — послал Роберт мысленный вопрос.

«Да, Роберт! Клянусь богами, это невероятно!»

Слова продолжали возникать: они говорили о том, что когда два мира погибли и на землю пришло Начало Времен, началась история дженерет...

«Дженерет! Роберт, это же те люди, которых мы встретили в Будланди!»

«Да...»

Дженерет, тс люди, которые могли чувствовать присутствие демона и которые были способны к мысленной речи, так что Дженн сумела услышать их... Был ли это тот самый народ, к которому обращался Амар Траксис?

Роберт открыл глаза — но оказался он не в пещере рядом с Ключом. Он вознесся над горами, глядя вниз колдовским взглядом. Отсюда он видел, как защищает Ключ Анклав: потоки сияющей силы, подобно прутьям клетки, охватывали вершину горы и раскинувшееся ниже плоскогорье.

Роберт потряс головой и тут же перенесся обратно в пещеру; перемена была такой резкой, что он пошатнулся. Дженн поддержала его. В глазах ее Роберт читал вопрос, губы ее шевелились, хотя звуки до него не долетали. Потом Дженн начала кричать, обращаясь к Ключу, требуя от него чего-то.

Ключ светился, бросая отсветы на прилипший к нему снизу Калике, делая его прозрачным сверху и превращая в золотую пластину со многими покрытыми письменами гранями, ожидающими своего прочтения.

Чувство было удивительно знакомым... Все было в точности так, как с тем шаром, который он отобрал у Кенрика, только гораздо сильнее. И чем больше силы Роберт прилагал, тем теснее он оказывался прикован; чем больше силы впитывал Ключ, тем все более раскаленным становился...

Чем ближе Роберт подходил к пониманию, тем страшнее становилась опасность.

«Дженн, мы должны остановить его! Ключ ждал появления Каликса. Все это время ждал, чтобы...»

Однако Роберт опоздал.

Перед его глазами свечение Ключа начало тускнеть, и вместе с ним исчезли потоки силы — прутья клетки; Роберт увидел, как защита Анклава исчезла — вся сила Ключа была поглощена Каликсом. Роберт, поднимаясь на ноги, — казалось, его тело налилось тяжестью, руки и ноги едва были способны двигаться, — услышал отчаянный крик Дженн. Однако он все же дотянулся и обхватил то ли Ключ, то ли Калике — чем бы это теперь ни было. Обвив его руками, Роберт призвал всю свою силу, слишком долго растрачивавшуюся впустую. Сейчас же он употребил ее на то, ради чего она была ему дарована.

Роберт представил себе, как разъединяет их, как вставляет между ними рычаг, прежде чем Ключ и Калике сольются окончательно. С полной уверенностью в необходимости разделить Ключ и Калике он нанес первый удар по Ключу...

... В то место, где талисман был слабее всего, где был лишен защиты, как теперь Анклав... Роберт всегда знал, что Ключу нельзя доверять, но он надеялся, да, надеялся, что появление Каликса принесет лишь добро. А теперь было слишком поздно, остановить разрушение он был бессилен.

Утопая в пучине кипящей, неуправляемой силы, Роберт открыл рот, чтобы выкрикнуть последнее отчаянное предостережение Дженн...

Попробовал снова...

... И был оглушен голосом. На этот раз с ним говорил не Ключ. Голос был силен, но доносился издалека. Да, силен... Роберт сразу узнал голос, которого надеялся никогда больше не услышать. Мощный, гораздо более мощный, чем раньше, и Роберту оставалось лишь изумляться этой перемене...

«Ах, Враг! Наконец-то я тебя нашел! И Союзница с тобой... она жива! Я знал это!»

Отчаяние не помогло Роберту заглушить ненавистный голос. Его усиливало действие объединившихся Ключа и Каликса, и пронизавшее все тело Роберта страдание лишь придало силы Нэшу.

«Подожди... Я вижу тебя теперь! Да... Ты прячешься в горах... высоко в горах и все же под землей... Ах, вот оно что! Голет!

Ты теперь не скроешься от меня, Враг! Ключ станет моим!»