Вечная жизнь
Кейт Тирнан


Бессмертная возлюбленная #1


Новое имя, новый город, новая жизнь.. И им не видно конца, потому что ничему нет конца... когда ты бессмертен. Главная героиня серии принадлежит к скрывающемуся среди обычных людей одному из восьми родов бессмертных. И хотя на самом деле ей около 500 лет, внешне ей никто не дает более 20. Из-за пережитого в детстве, когда под топорами викингов-магов погибла вся ее семья, Настасья (Лилья) не помнит своего прошлого. В коммуне бывших "темных" бессмертных, куда отправляется девушка, ее учат творить "светлую" магию, и воспоминания возвращаются.


Бессмертная возлюбленная 


Кейт Тирнан

Вечная жизнь


Посвящается моему мужу, обладателю

необыкновенных душевных качеств.

Твоя любовь и поддержка сделали это возможным.


С любовью и признательностью Эйрин Мерфи —

за руку помощи, воодушевление и врожденный

здравый смысл.


Глава 1


Прошлой ночью вся моя жизнь пошла прахом. И теперь мне было до чертиков страшно. Представьте, что все у вас идет своим чередом, вы живете своей жизнью в привычной реальности, а потом что-то случается, и привычный мир раскалывается пополам. Или нет, лучше так — вы видите или слышите нечто такое, от чего все, чем вы были и что делали до сих пор, внезапно взрывается тысячей осколков острого и горького понимания.

Именно это произошло со мной прошлой ночью.

Я была в Лондоне. С друзьями, как обычно. Мы гуляли, как обычно.

— Нет, стоп, сворачивай сюда! — Боз наклонился вперед и ткнул таксиста кулаком в плечо. — Сюда!

Здоровенный таксист, с явным трудом втиснувший свои широченные плечи в толстовку и стеганую куртку с капюшоном, обернулся и посмотрел на Боза таким взглядом, который любого нормального человека заставил бы сесть на место и прикусить язык.

Но Боз ни разу не был нормальным человеком: он был на порядок красивее, горластее, забавнее и, прости Господи, тупее большинства нормальных людей.

Мы ехали из ночного клуба, где внезапно началась поножовщина. Сначала две чокнутые девицы ни с того ни с сего вдруг начали визжать и таскать друг друга за волосы, а потом одна из них вытащила нож. Мои приятели хотели остаться и посмотреть, чем дело кончится: они вообще охочи до таких зрелищ, хотя мне кажется, что все поножовщины похожи друг на друга, и если ты видел одну, то можешь считать, что видел все остальные. Поэтому я увела всю компанию прочь, и мы поплелись по улицам, рискуя протрезветь на холоде, но к счастью, нам повезло поймать такси раньше, чем это произошло.

— Все, приехали! Притормози тут, прямо посреди квартала, любезнейший, — приказал Боз, и был награжден таким кровожадным взглядом, что я уже в который раз поблагодарила добрую старую Англию за благодетельный закон о контроле за обращением огнестрельного оружия.

— Любезнейший? — заржала сидевшая рядом со мной Сесили.

Мы все вшестером втиснулись на заднее сиденье здоровенного «чекера». Вообще-то туда и больше влезло бы, но мы разумно посчитали, что шестеро пьяных в стельку бессмертных будет в самый раз, да и то только в том случае, если никто не сблеванет.

— Да, командир! — со смехом крикнула Сесили. — Тормозни прямо здесь.

Таксист вжал тормоз в пол, и мы все повалились вперед. Боз и Кейт врезались лбами в стеклянную перегородку между нами и водителем, Страттон, Иннокенсио и я слетели со своих мест и безобразной ржущей кучей ссыпались на грязный пол такси.

— Полегче! — проворчал Боз, потирая лоб.

Иннокенсио отыскал меня среди переплетенных рук и ног и спросил:

— Ты цела, Нас?

Я кивнула, давясь от смеха.

— А ну выметайтесь из моего такси! — заорал водитель.

Соскочив со своего сиденья, он обежал машину и рывком распахнул пассажирскую дверь. К несчастью, я упиралась в эту дверь спиной, поэтому немедленно вывалилась в водосточную канаву, больно ударившись затылком о бордюрный камень.

— Ой! Ой!

Канава была полна воды — а как иначе, если лил дождь? Честно говоря, в тот момент я почти не чувствовала ни боли, ни холода, ни сырости — если не считать недавней поножовщины, то ночь проходила вполне успешно, а усиленные возлияния окутали меня теплым коконом непрошибаемого благодушия.

— Вон! — проревел таксист, хватая меня за плечи и оттаскивая в сторону. Сгрузив меня на тротуар, он вернулся за Инки.

«Ну вот, все испортил. Привет, злость. Здорово, первый проблеск сознания».

Насупившись, я зябко потерла себя за плечи и уселась. Мы были примерно в квартале от «Донжона», очередного злачного подвального бара, в которых мы последнее время тусовались. Дальше начиналась пустынная темная улица, где брошенные обгоревшие здания чередовались с мрачными пустырями, придававшими этому району неприятное сходство с щербатой челюстью.

— Ладно, убери руки! — рявкнул Инки, приземляясь на тротуар рядом со мной. Лицо его было перекошено холодной яростью, и выглядел он гораздо более трезвым, чем я думала.

— Дрянь такая! — процедил таксист. — Чтобы духу вашего не было в моем такси! Богатые детки, считаете себя лучше всех? — Согнувшись пополам, он схватил Кейт за воротник и поволок наружу. Боз поспешил выбраться самостоятельно.

— Меня... Я сейчас сблюю, — прохрипела Кейт, наполовину высунувшись из машины. Боз поспешно отскочил в сторону, и Кейт прицельно метнула свою ежевечернюю порцию виски «Джеймсон» на ботинки таксиста.

— Черт бы вас побрал! — взревел тот, с отвращением тряся ногами.

Мы с Бозом глупо захихикали — просто не смогли удержаться. Ха-ха-ха, поделом тебе, мистер Очень Злой Таксист!

Тем временем таксист схватил Кейт за руки, намереваясь вытащить из машины на тротуар, но тут Инки вдруг процедил что-то сквозь зубы и резко распахнул ладонь.

У меня была всего доля секунды на то, чтобы подумать: «чего это он?», а потом водитель такси пошатнулся, словно его ударили топором. Выпустив из рук Кейт, он неожиданно скрючился так, что спина у него согнулась чуть ли не пополам, и рухнул на тротуар. Лицо у него было белое, глаза широко открыты.

На меня нахлынула волна дурноты и усталости — похоже, я все-таки выпила больше, чем мне казалось.

— Ч-что ты сделал, Инки? — удивленно спросила я, поднимаясь с асфальта. — Применил к нему магию? — Тут я снова хихикнула, настолько дикой была сама мысль об этом. Привалившись к фонарному столбу, я подставила лицо под ледяную морось. Несколько глубоких вдохов, и меня немного отпустило.

Кейт бессмысленно хлопала глазами, Боз хихикал.

Инки встал и хмуро посмотрел на свои забрызганные дождем ботинки от «Дольче и Габбана».

Страттон и Сесили вылезли из такси через другую дверь и подошли к нам. Посмотрев на неподвижно лежащего на мостовой таксиста, они дружно покачали головами.

— Круто, — сказал Страттон, кивая Инки. — Вы гений, мистер Волшебник. Мы все потрясены, так что можете дать бедному дурню подняться.

Мы переглянулись и снова уставились на таксиста. Честно сказать, я уже забыла, когда кто-нибудь из нас использовал магию. Ну, разве что для того, чтобы заказать хороший столик в ресторане или успеть на последний поезд в подземке...

— И не подумаю, Страт, — все с той же злобной гримасой ответил Иннокенсио. — По-моему, он не слишком хороший малый.

Мы со Страттоном переглянулись, а потом я осторожно дотронулась до плеча Инки. Почти целое столетие мы с ним были лучшими друзьями и знали друг друга как облупленные, но такой холодной ярости на его лице мне еще ни разу не доводилось видеть.

— Оставь его, Инки. Пусть поваляется еще немного и катит отсюда. Что нам до него, правда? Между прочим, я умираю от жажды. И Кейт, я подозреваю, тоже.

— Угу, — скривилась Кейт.

— Точно, бежим скорее! — оживилась Сесили. — У них там сегодня концерт, хочу потанцевать!

— Когда он очухается, мы будем уже далеко, — затараторила я, таща Инки за рукав.

— Подождите, — сказал он.

— Оставь его, — повторила я. Мне было немного совестно бросать таксиста на мокрой мостовой под ледяным дождем, но я знала, что как только действие заклинания закончится, с ним все будет в порядке.

Внезапно Иннокенсио грубо отшвырнул мою руку. Я даже опомниться не успела, как он вытянул ладони к таксисту и быстро зашевелил губами.

Слов я не разобрала, но в следующий миг раздался отвратительный треск, и таксист вдруг всем телом выгнулся вверх, разевая рот в беззвучном крике.

Меня снова замутило, серая пелена замелькала перед глазами. Пришлось несколько раз крепко зажмурить глаза, вцепившись в руку Сесили. Она заржала, видимо, приписав мою слабость действию спиртного.

Через несколько мгновений зрение мое прояснилось, и я выпрямилась, непонимающе глядя на Инки и таксиста.

— Что? Что ты делаешь?

— Ну, Инки... Ты это... — пробормотал Страттон, качая головой. Потом пощелкал языком и быстро сказал: — Кажется, ты слегка погорячился. Ладно, валим отсюда. — С этими словами он поплотнее запахнул свое теплое пальто и зашагал в сторону «Донжона».

— Инки... Что ты сделал? — тупо повторила я.

— Поганец это заслужил, — пожал плечами Иннокенсио.

Кейт, все еще слегка зеленая после недавнего, тупо перевела глаза с таксиста на Иннокенсио, потом закашлялась и, покачивая головой, поплелась следом за Страттоном.

Я выпустила руку Сесили, и та, пошатнувшись, повисла на Бозе. Не успела я и глазом моргнуть, как они оба скрылись следом за остальными, и звук их шагов растаял в темноте.

— Инки... — снова пролепетала я, совершенно ошарашенная тем, что все просто слиняли, оставив нас одних. — Инки, ты что, сломал ему позвоночник при помощи магии? Где ты этому научился? Нет, ты не мог этого сделать, правда же?

На этот раз Инки, наконец, посмотрел на меня, и я увидела знакомую лукавую улыбку, игравшую на нездешне прекрасном лице моего лучшего друга. Свет фонаря освещал его волнистые черные волосы, превращая капельки дождя в сверкающую россыпь алмазной пыли.

— Брось, милая. Ты же знаешь, что он был конченый мерзавец, — просто сказал Инки.

Я медленно перевела глаза на таксиста, неподвижно лежавшего на земле с лицом, превратившимся в античную маску боли и ужаса.

— Ты сломал ему позвоночник? — повторила я, вдруг почувствовав себя абсолютно трезвой и до омерзения ясно мыслящей. Мой мозг лихорадочно искал запасной выход из этого кошмара. — Ты использовал магию для... Ладно, проехали. Давай, исправь все скорее, и пойдем, — сказала я. — Мне до смерти хочется выпить, но ради такого дела я готова подождать.

Видите ли, сама я ничем не могла помочь таксисту. Я понятия не имела о том, где Инки мог научиться таким сильным заклинаниям, и не представляла, как их можно снять, нейтрализовать или как там это называется.

Дело в том, что всю свою долгую жизнь я старалась держаться подальше от магии, с которой рождается на свет каждый бессмертный. Честно сказать, мне эта магия нужна, как рыбе зонтик. От нее один геморрой, тем более что меня дико ломает после каждого сеанса. В последний раз, когда я пачкалась об это дело, речь шла о какой-то ерунде, типа того, чтобы заставить кого-нибудь войти в дверь или опрокинуть на себя чашку кофе. Да и это было сто лет назад, так что вы понимаете — тут я была совершенно бессильна.

Не обращая внимания на мои слова, Иннокенсио склонился над таксистом.

— Вот так-то, приятель, — негромко проговорил он. Глаза водителя, ставшие совершенно безумными от боли и страха, с трудом сфокусировались на Инки. — Теперь ты знаешь, что бывает с теми, кто осмеливается обижать моих друзей. Надеюсь, это послужит тебе хорошим уроком.

Несчастный водила не мог даже застонать, и до меня с опозданием дошло, что Инки наложил на него заклятие, запирающее уста. Настоящее «безгласное» заклятие — да я видела его всего пару раз за последние несколько сотен лет! Что же это...

— Давай, Инки, верни все обратно, — нетерпеливо попросила я. Клянусь, на моей памяти Инки впервые отмачивал нечто подобное! — Ты проучил его, можешь быть доволен. Слушай, нас ждут. Отыграй все назад и бежим скорее!

Пожав плечами, Инки крепко, почти больно, схватил меня за руку.

— Ничего нельзя отыграть назад, любовь моя, — медленно произнес он, а потом поднес мои пальцы к губам и поцеловал их. Затем, развернувшись, он потащил меня в сторону «Донжона», а я, все еще ничего не понимая, обернулась через плечо на лежавшего на мостовой таксиста.

— Не можешь отыграть? Выходит, ты сломал ему позвоночник навсегда? — Не веря своим ушам, я уставилась на человека, которого последние сто лет считала своим лучшим другом.

Инки весело усмехнулся, его ангельски-прекрасное лицо сияло в ореоле фонарного света.

— Как говорится: заварил кашу, не жалей масла, — засмеялся он.

Я чуть не поперхнулась.

— Интересно, что ты выкинешь в следующий раз? Засунешь Страттона башкой в дробильную машину? — заорала я в сгустившийся туман, влажным языком облизывавший мое лицо. Расхохотавшись, Инки чмокнул меня в макушку и потянул за собой. И в этот самый миг я увидела в его глазах какое-то новое выражение — это было уже не беспечное равнодушие и даже не банальная жажда мести. На его лице было написано удовольствие! Инки было приятно сломать живого человека пополам, ему нравилось смотреть, как тот корчится на земле от боли и страха. Его это возбуждало.

Голова у меня пошла кругом. Что мне делать? Звонить 999? Или уже поздно? Неужели таксист умрет — уже умирает?

Отшатнувшись от Инки, я повернулась назад, но в этот миг земля под моими ногами запульсировала от рокота больших барабанов оркестра. Подвальный «Донжон» вдруг показался мне другим миром, другой реальностью — манящей, убаюкивающей своим шумом, приглашающей оставить за спиной дикий ужас, скорчившийся на мокрой мостовой. И мне дико хотелось поддаться на этот зов.

— Инки, но ты... Ты же должен...

Он с улыбкой посмотрел на меня, а миг спустя мы уже сбегали по крутым, скользким от дождя, ступенькам. Я все еще мучительно колебалась, но Инки уже поднял кулак и забарабанил по красной двери. Внезапно мне показалось, будто мы сошли по ступеням в ад и ждем разрешения войти.

Дверь приоткрылась на тоненькую щелку, и вышибала по кличке Папаша кивком пригласил нас внутрь. Дверь распахнулась шире, и гигантская, пульсирующая волна музыки, окатив нас с головой, потащила за собой в темноту, освещенную лишь горящими кончиками сигарет — туда, где сотни глоток пытались перекричать визжащую группу, а запах алкоголя сладко растворялся в каждой порции проглоченного воздуха.

Но оставшийся снаружи таксист... понимаете, я все равно чувствовала, что это мой последний шанс. Последний шанс что-то сделать, повести себя как существо, способное на сопереживание, короче, как нормальный, живой человек.

— Насти! — Миг спустя я очутилась в очень-очень крепких, хотя и слегка неверных объятиях. — Классная прическа! — проорала мне на ухо Мэл. — Пошли, потанцуем! — Обхватив меня за плечи, она потащила меня в темную комнату с низким потолком.

Я колебалась всего секунду, не больше.

А потом разрешила себе повернуться к внешнему миру спиной, растворившись в шуме, дыме и грохоте. Да, я была напугана, и если бы вы знали, каким образом мы обычно проводим время, вы бы поняли, что это не пустые слова. Между мной и Инки вдруг разверзлась пропасть, и я не знала, что мне об этом думать. Только что, на моих глазах, Инки совершил самый страшный поступок за все время нашего знакомства. Хуже, чем случай с лошадью майора, произошедший в сороковых. Даже хуже того, как он обошелся с бедной девчонкой, которая так отчаянно хотела выйти за него в семидесятых. Впрочем, все это тоже было жутко неприятно, но раньше мне как-то удавалось заставить себя смотреть на произошедшее глазами Инки и находить его поступкам какое-то объяснение. Но в этот раз все оказалось гораздо страшнее, и прежние методики не работали.

Одарив меня последней обворожительной улыбкой, Инки направился в толпу, из которой к нему уже тянулись усики интереса — как женского, так и мужского. Что ж, Инки всегда был соблазнительным магнитом для большинства людей, и смертные, равно как и бессмертные, с одинаковой легкостью попадали под его обаяние, за которым скрывалось нечто, оказавшееся намного темнее, чем я до сих пор думала.

Через двадцать минут я уже сидела на липком диване и вовсю обжималась с приятелем Мэл по имени Джаз. Он был веселым, пьяным и очаровательным — чего еще надо? Мне хотелось раствориться в нем, перестать быть собой, стать другой — той, которой меня видит Джаз. Он не был бессмертным, не знал, кто я такая, зато давал прекрасную возможность отвлечься, чем я воспользовалась с почти истерической готовностью. Какие-то люди шлялись, курили и пили вокруг нас, и вот уже я жадно просунула руки под рубашку Джаза, а он обвил меня ногами... Короче, все шло, как надо, но когда он зарылся пальцами в мои короткие черные волосы, я вдруг вздрогнула от неожиданности, почувствовав прикосновение теплого воздуха к голой шее.

Поспешно извернувшись в руках Джаза, я схватила с сиденья свой шарф и быстро-быстро обмотала его вокруг горла, но тут сзади послышался негромкий голос Инки:

— Нас? А что это у тебя на шее, сзади?

Обернувшись через плечо, я увидела, что он стоит у края дивана с выпивкой в одной руке и дымящейся сигаретой в другой. Его глаза показались мне двумя черными дырами, пронзившими меня из темноты.

Сердце у меня вдруг пустилось вскачь. «Не делай из мухи слона, Насти!» — прикрикнула я на себя.

— Ничего.

Пожав плечами, я снова набросилась на Джаза, который с готовностью облапил меня.

— Нас? — все так же негромко, но настойчиво окликнул Инки. — Знаешь, мне вдруг пришло в голову, что я до сих пор никогда не видел, как выглядит твоя шея сзади.

Я выжала из себя смешок и повернула голову, отстранившись от Джаза, который пытался меня поцеловать.

— Не будь придурком, Инки. Ты сто раз все видел, а теперь отвали. Я занята.

— Это татуировка?

Я туже затянула шарф на шее.

— Да. Специальная татуировка для приставал. Если ты ее видишь, значит, ты подошел слишком близко и тебе пора отчалить. Катись отсюда, Инки!

На этот раз он рассмеялся и отошел. Последний раз этой ночью я видела его с какой-то красивой девушкой в шелковом облегающем платье, которая обвивалась вокруг Инки, как змея.

В ту ночь я запретила себе вспоминать о таксисте. Каждый раз когда мысль или страшная картина все-таки прорывались в мое сознание, я крепко зажмуривалась и выпивала. Но на следующее утро все вернулось, и я снова увидела искаженное мукой лицо таксиста. Он больше никогда не будет ходить, никогда не сможет водить машину, потому что Иннокенсио сломал ему спину пополам и бросил подыхать на дождливой лондонской мостовой.

А я не сделала ничего — ничего. Я просто ушла.


Преимущество бессмертия заключается в том, что ты не можешь сдохнуть от перепоя, как какой-нибудь студентик-мажор. Недостаток бессмертия заключается в том, что поскольку ты не можешь сдохнуть от перепоя, то на следующее утро (или через утро) ты чувствуешь все то, от чего тебя избавила бы милосердная смерть.

Когда мне, наконец, удалось разлепить веки дольше, чем на несколько секунд, я первым делом увидела свет.

Обведя мутным взглядом комнату, я уперлась взглядом в окно. Судя по тому, что проникавший оттуда свет был довольно мутным и слегка розоватым, снаружи был рассвет или закат. Одно из двух. Или где-то поблизости полыхал пожар. В жизни, знаете ли, всегда есть альтернатива.

Я знала, что попытка сесть не принесет мне ничего хорошего, поэтому взялась за дело медленно, дюйм за дюймом. Голову оставила напоследок и очень осторожно приподняла ее над матрасом. Прошло довольно много времени, прежде чем вылинявшие желтые розочки на матрасе перестали расплываться и обрели резкость. Голый матрас, никакой простыни. Светлый прямоугольник окна. Выкрашенные темной краской кирпичные стены, как на заводе или еще в какой-нибудь дыре.

Медленно повернув голову, я уставилась на спавшего рядом со мной парня: кислотно-зеленый ежик на голове, толстая серебряная цепь вокруг шеи и татуировка в виде извивающегося дракона на всю спину. Как его зовут-то? Джефф? Джейсон? Джек? Что-то на Д, я почти уверена.

Мне потребовалось еще несколько минут на то чтобы принять полувертикальное положение, и тут меня фонтаном вывернуло наизнанку — мой бедный организм избавлялся от токсинов, которыми я напичкала его накануне.

«Даже до туалета не успела добежать. Прости, Джефф».

Опустошенная, трясущаяся, я в который раз горько пожалела о своем проклятом бессмертии, а потом посмотрела на себя и обнаружила, что полностью одета. Значит, Д или я — или мы оба! — настолько упоролись накануне, что уже не смогли продолжить свое... знакомство. Что ж, пожалуй, оно и к лучшему. Инстинктивно нашарив шарф, я убедилась, что он по-прежнему туго обмотан у меня вокруг горла, и хотела было перевести дух, но тут же вспомнила, как Инки, стоя надо мной, спрашивал про отметину на шее. Не много ли неприятностей для одной ночи?

Судорожно сглотнув, я решила, что подумаю об этом позже.

Поскольку мои прекрасные зеленые сапожки из змеиной кожи каким-то непостижимым образом исчезли вместе с новенькой кожаной курткой, я нашарила чей-то единственный ботинок и потихоньку вышла из комнаты, даже не попытавшись разбудить спавшего мертвым сном Джея.

Разумеется, насчет мертвого сна я загнула — Джефф был вполне себе жив, по крайней мере, грудь у него поднималась и опускалась, как у живого. Я смутно помнила, что опрокидывала по две порции на каждую пропущенную им выпивку.

По дороге к выходу мне пришлось переступить еще через нескольких спящих.

Помещение было похоже на огромный пустой склад где-то на окраине. Судя по всему, вчера я где-то здорово отбила локти и задницу, и все мои мышцы протестующее выли, когда я, пошатываясь, хромала по кирпичным ступенькам. Снаружи оказалось дико холодно, ветер разносил клочки мусора по пустынной улице.

«Хорошо хоть, что дождя нет», — подумала я, и тут меня накрыло волной воспоминаний: прошлая ночь, гулянка, дождь, поножовщина в баре, падение на тротуар, Инки ломает позвоночник таксисту, а я теряю свой шарф на глазах у всей тусовки. Тошнота снова подступила к горлу; мне пришлось остановиться и несколько раз глубоко втянуть в себя холодный воздух.

По мере того, как в моей памяти всплывали все новые и новые подробности вчерашней ночи, меня с новой силой охватывала растерянность. Где Иннокенсио успел научиться такой сильной магии? Насколько я знаю, он никогда не проявлял особого интереса к знаниям, а за последние сто лет, что мы тусовались вместе, я ни разу не видела, чтобы он использовал магию — по крайней мере, такую мощную и страшную. Честно говоря, ни один из членов нашего тесного кружка и не думал совершенствовать свои магические способности, нам это было ни к чему.

Привалившись к расписанной граффити стене склада, я сунула босую ступню в единственный ботинок.

От холодного воздуха у меня потекло из носа, и вдруг утро показалось мне нестерпимо-ярким и до жути ясным. Прошлой ночью Инки, ни с того ни с сего, сделал нечто ужасное при помощи сильнейшей магии. А вслед за ним и я сделала нечто столь же ужасное, только без всякой магии.

На моих глазах Инки сломал человеку спину, а я... просто ушла. Повернулась спиной и пошла танцевать в ночной клуб. Что со мной случилось? Как я докатилась до такого? Как могла так поступить? Может быть, кто-нибудь вчера нашел этого несчастного таксиста? Наверняка, нашел, как же может быть иначе? Несмотря на то, что все произошло в одном из самых пустынных кварталов. Несмотря на поздний час. И дождь. Все равно, кто-то должен был его подобрать, отвезти в больницу, оказать помощь. Правда же?

И в довершении всего, вчера Инки увидел отметину у меня на шее. И мог ее запомнить. Какая насмешка судьбы! Стоило почти четыреста сорок девять лет тщательно прятать шею, чтобы в одну ночь пустить все эти усилия псу под хвост! Как бы узнать, мог ли Инки понять значение этой метки? Но откуда ему знать? Об этом никто не знает. По крайней мере, никто из оставшихся в живых. Но почему тогда я так напугана?

Как вы уже поняли, все эти жуткие, лихорадочные мысли возвращают нас к тому, с чего я начала:

Прошлой ночью вся моя жизнь пошла прахом. И теперь мне до чертиков страшно.


Глава 2


Возможно, вам кажется, что на фоне всех событий, свидетельницей которых мне довелось быть, вчерашние приключения (Инки, таксист, магия, отметина на шее) должны показаться сущим пустяком. Разве не я однажды ночью, полуодетая, скакала во весь опор, вцепившись в лошадиную гриву, оставляя за спиной сожженный дотла город? Разве не я видела покрытые гнойными язвами трупы, сваленные, как дрова, на улицах зачумленного города, в котором уже не осталось живых, чтобы похоронить своих мертвецов? Я была в Париже 14 июля 1789 года и никогда не забуду зрелище человеческой головы, насаженной на пику.

Но сейчас мы были не на войне. Мы жили обычной жизнью: по крайней мере, настолько обычной, насколько это возможно для бессмертных.

Видите ли, в нашем существовании всегда есть некий привкус ирреального. Если живешь достаточно долго, из столетия в столетие, из войны в войну, переживаешь вторжения, нападения и набеги захватчиков с севера, то, в конце концов, привыкаешь защищать себя всеми доступными средствами. И если кто-то идет на тебя с мечом, а у тебя под платьем спрятан кинжал, то ты...

Понимаете, неважно, что нападающий, скорее всего, не сможет вас прикончить — ведь люди не так часто отрезают друг другу головы, верно? Вы все равно чувствуете, что речь идет о жизни и смерти, и действуете соответствующе. Стоп. Но вчера... вчера была обычная ночь. Ни войны, ни берсеркеров, ни вопроса жизни и смерти. Просто ночь и не на шутку разозлившийся таксист.

Где Инки научился этому заклинанию? Пусть мы, бессмертные, рождаемся с магией в крови, но чтобы применить ее на деле, нужно специально учиться. За свою долгую жизнь я встречала всего нескольких бессмертных, подсевших на занятия магией: они зубрили заклинания, учились способам защиты от чужих чар и тому подобным штучкам. Что касается меня, то я очень давно поняла, что мне это не нужно.

Я своими глазами видела смерти и разрушения, вызванные силой магии; видела, на что люди готовы пойти ради того, чтобы овладеть ею, и твердо решила держаться от этого подальше. Пыталась делать вид, будто никакой магии не существует. Со временем мне посчастливилось найти нескольких аэфрелиффенов (так в старину называли бессмертных), полностью разделявших мои взгляды, и с тех пор мы тусовались вместе.

Нет, время от времени мы тоже использовали магию — например, если нужно было срочно поймать такси под проливным дождем. Или сделать так, чтобы стоявший перед тобой человек вдруг резко расхотел покупать последнюю плитку шоколада. Короче, что-то в этом роде. Но сломать человеку спину, просто так, ради забавы?

Да, я не раз видела, как Инки использует людей, разбивает сердца девушкам и парням, ведет себя грубо и жестоко — но это было лишь частью его обаяния. Он был беспечным и очаровательным эгоистом — со всеми, кроме меня. Со мной он всегда был милым, щедрым, веселым и забавным, готовым в любой миг отправиться куда угодно и заняться чем угодно.

Только он мог позвонить мне среди ночи и предложить немедленно отправиться в Марокко. Только к нему я всегда могла обратиться с просьбой помочь мне выпутаться из неприятной ситуации. Если какой-нибудь парень не понимал слово «нет», Инки неизменно вырастал у меня за плечом, улыбаясь своей очаровательной волчьей улыбкой. Если какая-нибудь женщина отпускала злую шпильку в мой адрес, Инки мог несколькими остроумными фразами выставить ее на всеобщее посмешище.

Он помогал мне выбирать одежду, он привозил мне роскошные подарки отовсюду, где бывал, он никогда не критиковал меня и никогда не портил мне настроение.

И я платила Инки той же монетой. Разве не я однажды разбила бутылку об голову чокнутой девки, бросившейся на него с длинной пилкой для ногтей? Я платила за него портье, я врала полицейским и жандармам, в зависимости от ситуации притворяясь его женой, сестрой или разгневанной любовницей. Потом мы рассказывали об этом друзьям, держась друг за друга и хохоча до слез. При этом мы с Инки не были любовниками, что избавляло нас от неизбежной неловкости, делая наши отношения практически идеальными.

Он был моим ближайшим другом — самым лучшим за всю мою долгую жизнь. Последние сто лет мы с ним почти все время были вместе, вот почему меня так сильно поразили события вчерашней ночи. Удивительно, что наши друзья как будто вовсе не были потрясены. И еще более удивительно, что я ухитрилась опуститься еще ниже — даже для себя. На ступеньку равнодушия. На ступеньку трусости. И в довершение всего, Инки видел мою шею. Нечего сказать, хорошая выдалась ночка!

Добравшись до своей лондонской квартиры, я залезла в душ и долго сидела на мраморном полу, подставив голову под струю горячей воды, вымывавшей из меня алкоголь и запахи склада. Мне трудно сказать, что я тогда чувствовала. Страх? Стыд? Я словно бы легла спать в одной жизни, а проснулась совсем в другой и другим человеком. Причем, и эта жизнь, и этот человек оказались гораздо гаже, грязнее и опаснее, чем я думала.

Отмокнув, я несколько раз как следует намылилась, чувствуя, как алкоголь постепенно выходит сквозь поры моего тела. Потом вымыла голову, машинально избегая притрагиваться к... Нет, это не татуировка. Разумеется, бессмертные тоже носят татуировки, тем более что они у нас держатся довольно долго — лет девяносто или около того.

Остальные шрамы заживают и исчезают у нас намного быстрее и бесследнее, чем у людей. Как правило, через пару лет от самого страшного ожога или раны не остается даже воспоминания.

Но я исключение. Я ношу на шее след ожога, полученного в возрасте десяти лет. Этот ожог никогда не бледнел, никогда не менялся, и на коже до сих пор четко виднелся слегка вдавленный рисунок. Круглая отметина диаметром около десяти сантиметров была оставлена на моей шее раскаленным докрасна амулетом, заклеймившим меня почти четыреста сорок девять лет тому назад. Понятное дело, несмотря на всю мою осторожность, за четыре века несколько человек все-таки видели этот знак. Но насколько я знала, из ныне живущих о нем не знал никто. Кроме Инки, который вчера ночью увидел мою шею.

Наконец, совершенно распаренная, я выползла из душа и, не осмелившись посмотреться в зеркало, поспешно завернулась в толстый халат, прихваченный из какого-то отеля. Выйдя в гостиную, я увидела перед входной дверью свежую «Лондон Таймс», которую я перед тем, как войти, ногой зашвырнула в квартиру. Подобрав газету, я отнесла ее в кухонный уголок, где нашла только пачку старых крекеров «Маквитиз» и бутылку водки в морозилке.

Вздохнув, я уселась на диван и, хрустя печеньем, принялась просматривать газету. То, что я искала, оказалось почти на последней странице, перед некрологами, но после объявлений о слетах дружин девочек-скаутов.

«Тревор Холлис, 48 лет, член ассоциации независимых таксистов, вчера ночью подвергся нападению одного из своих пассажиров и получил перелом позвоночника. В настоящее время он находится в отделении интенсивной терапии при больнице Св. Джеймса. По прогнозам врачей, Т. Холлис, скорее всего, останется парализован ниже плеч. Он не смог назвать имя или описать внешность нападавшего. Жена и дети находятся в больнице рядом с пострадавшим».

«Парализован ниже плеч...» Может быть, все было бы иначе, если бы я помогла ему или хотя бы сразу вызвала скорую! Сколько он провалялся на мокрой мостовой, оглушенный болью, не в силах даже закричать?

Почему, почему я не позвонила 999? Что со мной случилось? Ведь он мог умереть. Возможно, он предпочел бы умереть... Он больше никогда не будет водить такси. У него есть жена и дети. Каким мужем он сможет быть теперь? Каким отцом? В глазах у меня защипало, и затхлые крекеры приобрели вкус пыли.

Я была соучастницей всего этого. Я ему не помогла. Возможно, я сделала ему хуже.

Во что я превратилась? Кем стал Инки?

Зазвонил телефон, но я даже головы не повернула. Трижды начинал пищать домофон, но я предоставила швейцару самому разбираться с этим. Свой мобильный я посеяла несколько дней назад и с тех пор так и не удосужилась купить новый, поэтому с этой стороны мне ничто не угрожало.

Было около восьми, когда я встала с дивана, прошла в спальню и вытащила свой самый огромный чемодан, в который запросто можно было засунуть дохлого пони. (Предупреждая ваши вопросы, спешу сообщить, что никогда этого не делала).

Повинуясь какому-то внезапному порыву, я швыряла в чемодан охапки вещей и прочего барахла, а когда он наполнился, застегнула молнию, надела куртку и вышла из квартиры. Наш швейцар Гопала вызвал мне такси.

— Мистер Боуз и мистер Инокаунс спрашивали вас, мисс Насталья, — сообщил он. Меня всегда ужасно смешило то, как он коверкал наши имена. Справедливости ради надо признать, что Гопала справлялся со своей работой намного лучше, чем смогла бы я, если бы судьбе было угодно заставить меня трудиться консьержем где-нибудь в центре Бангалора.

— Я скоро вернусь, — сообщила я Гопале, когда таксист загрузил мой чемодан в багажник.

— Едете проведать родителей, мисс Насталья? — поинтересовался консьерж.

Как вы понимаете, мне пришлось выдумать этих мифических родителей для того, чтобы застраховаться от лишних вопросов. Юная дева, живущая совершенно одна и не знающая недостатка в деньгах, неизбежно вызывает подозрения.

— Н-нет, они все еще... — я на секунду задумалась и выпалила: — в Танзании! Я еду в Париж, хочу пробежаться по магазинам.

Возможно, у меня был нервный срыв. По крайней мере, я чувствовала себя напуганной, взволнованной, затравленной и настороженной, как будто у каждого лондонского таксиста на противо-солнечном козырьке уже торчала моя фотография, перечеркнутая жирной красной надписью: «Разыскивается».

Я боялась, что Иннокенсио вот-вот выскочит на меня из-за кадки с декоративными растениями, и не знала, что буду делать, если это в самом деле произойдет. Снова и снова я вспоминала его лицо, когда он смотрел на меня в темном клубе. Он выглядел... заинтригованным. Словно что-то прикидывал в уме.

Даже если Инки понятия не имел о значении моей метки, мне была невыносима сама мысль о том, что он о ней узнал! Мне казалось, что я больше никогда в жизни не смогу его видеть — а ведь он был моим лучшим другом. Мой лучший друг вчера на моих глазах искалечил незнакомого человека, и теперь я до смерти его боялась.

И это была моя собственная жизнь. Я создала ее своими руками.

Вручив Гопале щедрые чаевые, я забралась на заднее сиденье такси и крикнула:

— Только смотаюсь в Париж и вернусь! Я ненадолго.

Гопала улыбнулся и кивнул, приложив руку к козырьку своей фуражки.

— Я так понял, вас отвезти на Сент-Панкрас? — спросил шофер, делая пометку в своем листе. — Торопитесь на поезд через канал?

— Нет, — ответила я, устраиваясь поудобнее. Отвезите меня в Хитроу.


На следующее утро я была уже в Бостоне, в США, и арендовала машину в какой-то подозрительной маленькой фирме, где без лишних вопросов выдавали автомобили лицам, не достигшим двадцати пяти лет.

— Очень приятно, мисс Дуглас, — сказал клерк, выдавая мне ключи. — Простите, я не расслышал, как ваше имя?

— Филиппа, — ответила я.

Как у всех бессмертных, у меня есть куча разных паспортов и водительских удостоверений. Рано или поздно, через друзей друзей все мы находим какого-нибудь нужного человечка, который достает все, что нам требуется. На протяжении многих лет у меня был такой надежный человек во Франкфурте. Это был настоящий гений своего дела, набивший руку на выполнении всевозможных документов в годы Второй мировой войны. В то время у меня были паспорта на самые разные имена, с разными датами рождения (обычно мой возраст колебался от восемнадцати до двадцати одного года) и различными странами происхождения.

Насколько все было проще в те благословенные времена, когда государства еще не начали отслеживать людей по всему миру. Развели бюрократию! Подавай им свидетельство о рождении, номер социального страхования, пятое, десятое... Один геморрой, честное слово!

— Фи-лип-па.

— Прелестное имя, — сообщил клерк, одарив меня сияющей улыбкой чирлидера.

— Вы полагаете? Можно взять машину?

Выехав из Бостона, я остановилась у края дороги и развернула карту Массачусетса. Конечно, работники прокатной фирмы с удовольствием разметили бы мне подробный маршрут до Уэст Лоуинга, но существовала опасность, что они могут вспомнить об этом, если их спросят. А мне хотелось просто исчезнуть. Мне казалось, будто сам сатана гонится за мной по пятам. Словно какая-то невидимая сила затягивала меня в воронку беды и ужаса, и мне оставалось только одно — бежать, да побыстрее.

За семь часов перелета из Лондона до Бостона у меня было достаточно времени все обдумать. Конечно, семи часов маловато на то, чтобы прокрутить в памяти все четыреста с лишним лет тьмы и глупости, однако вполне достаточно, чтобы почувствовать себя червяком под камнем. Нет, даже хуже, чем червяком — плесенью.

Я отыскала на карте Уэст Лоуинг. Он находился в самом центре Массачусетса, возле озера Лоуинг, на правом берегу реки Лоуинг. Наверное, этот Лоуинг пару сотен лет тому назад был в тех местах большой шишкой, и ему просто не терпелось распылить свое имя по всей округе.

Ехать было всего около двух часов. В Ирландии за два часа езды вы проедете три четверти страны, по горизонтали. Люксембург можно проехать за пять минут. Что и говорить, Америка — очень большая страна. Но достаточно ли она большая, чтобы здесь затеряться? Хотелось бы надеяться на это.

Ну что ж, в дороге можно и поговорить. Вернемся к нашим бессмертным. Наверное, у вас есть вопросы? Сразу предупреждаю, что вряд ли смогу дать исчерпывающие ответы, поскольку сама знаю не так уж много.

Я даже не знаю, сколько нас сейчас. За все эти годы я встретила несколько сот бессмертных, и простая логика подсказывает, что наши ряды должны постоянно увеличиваться. Новые бессмертные рождаются, а старые очень редко выбывают из строя. Да вы и сами, наверное, не раз сталкивались с нашими, просто не догадывались об этом. Если вы попросите меня коротко объяснить, кто такие бессмертные, я скажу так: это люди, которые не умирают тогда, когда им, вроде бы, положено.

Большинство из нас верит, что бессмертные были всегда (как люди, верящие в вампиров, уверены, что вампиры существовали от сотворения времен). Если вас заинтересует эта тема, советую почитать древние вампирские мифы, вы найдете в них немало общего с темой «вечной жизни». Лично я не знаю, как, откуда и когда мы появились на свет, но за свою жизнь мне довелось видеть бессмертных самых разных рас и национальностей.

Бессмертные дети появляются на свет только от бессмертных родителей, а от союза бессмертных с обычными людьми появляются на свет простые смертные — правда, отмеченные даром особого долголетия. Как правило, такие люди живут больше ста лет. Взять хотя бы ту женщину во Франции или деревушку в Грузии (если вы не в курсе, это такая страна на Кавказе), где необычайно много долгожителей. Вам, разумеется, скажут, что это все благодаря здоровому образу жизни и обильному употреблению кислого молока, но вы не верьте. Три ха-ха четыре раза, а не йогуртовая диета. Просто в эту деревушку когда-то забрел странствующий бессмертный, вот и вся разгадка.

Мы тоже стареем, но не так, как люди. Самая распространенная схема выглядит так: до шестнадцати лет у бессмертных год идет за год. После шестнадцати один наш год равен примерно ста человеческим. Мне доводилось видеть бессмертных, которые взрослели быстрее или медленнее обычного, но я понятия не имею, с чем это связано. Самому старому бессмертному, которого я видела, было лет восемьсот или около того. Кстати, он был просто отвратителен — злобный самовлюбленный мерзавец. Гораздо более странное впечатление производят бессмертные, которым всего лет сорок или пятьдесят — они чувствуют себя взрослыми, а выглядят, как дети. Бедняги заперты в этой мучительной неопределенности и совершенно не знают, что с собой делать.

Что касается меня, то я родилась в 1551 году — прекрасное симметричное число, не правда ли? Мне почти пятьсот лет, а у меня до сих пор спрашивают удостоверение личности в барах.

Я уже слышу, как вы набрали в грудь побольше воздуха, чтобы излить на меня шквал восклицаний, типа: «О! Какое счастье! Вот повезло!», поэтому спешу вас заверить — вы просто не представляете, какая это засада. Я взрослая, понимаете? Я взрослая уже целую вечность, но при этом навсегда застряла на пороге юности и не могу вырваться из плена своей внешности. Впрочем, насколько я могла заметить, юности вообще присуще ощущение своего бессмертия, молодые просто уверены, будто с ними не может случиться ничего плохого. Понятия смерти и опасности для них пустой звук, не подкрепленный опытом и осознанием необратимости. Так что, в каком-то смысле, я действительно очень молода. Нет, вы неправильно поняли, я не жалуюсь. Проехали.

Мы не болеем раком, диабетом и тому подобными гадостями. Мы можем простудиться, подхватить грипп или чуму, но всегда выздоравливаем. К вашему сведению, следы оспы полностью исчезают через пятнадцать лет. Мы можем получить ожоги, заработать страшные раны или вовсе потерять руки-ноги, однако на нас все заживает, как на собаках. Со временем, разумеется, зато бесследно. Да-да, руки и ноги полностью отрастают заново — зрелище столь же безобразное, сколь завораживающее. Правда, на это требуется несколько лет.

А теперь я скажу вам самое главное: вопреки названию, мы не только смертны, но нас можно убить. Правда, это не так-то просто сделать, так что лучше и не пытайтесь.

Вас интересует, чем мы занимаемся все это бесконечное время? Примерно тем же, чем и вы. В конце концов, мы с вами живем на одной планете, и ресурсы у нас те же самые. Одни попусту прожигают свою жизнь (не надо показывать пальцем, даже если речь обо мне). Другие расходуют отпущенное время с большим умом — занимаются науками, искусствами, путешествуют. Некоторые не принадлежат ни к тем, ни к другим — они ничем не занимаются, но и не веселятся. Такие вечно всем недовольны, постоянно брюзжат, жалуются, ненавидят других бессмертных и терпеть не могут людей. Каждый раз при встрече с такими сородичами мне хочется посадить их на льдину и спихнуть в океан.

Хотите знать, как у нас обстоят дела с браком и детьми? Порой случается и такое. Я сама однажды была замужем.

Понимаете, тут тоже все очень непросто. Если вы живете с обычным человеком, то, как бы вы его ни любили, вам придется смириться с неизбежным — ваша любовь будет стареть и умрет, а вы останетесь живы и молоды. Поэтому в какой-то момент вам придется выбрать одно из двух — либо выложить всю правду о себе, либо заставить любимого человека ломать голову и мучиться догадками. И еще неизвестно, что лучше.

Если же вы решите создать семью с бессмертным, то будьте готовы к тому, что ваш брак продлиться о-о-о-очень долго. Возможно, дольше, чем вам бы хотелось... Но самое грустное я приберегла напоследок. Если у вас родятся дети от простого смертного, то вам придется пережить не только старость и смерть любимого, но и старость и смерть собственных детей. Впрочем, всегда можно утешиться тем, что это будет очень и очень нескоро.

Через четыре часа, три чашки эспрессо и пакет чипсов «Эхой», я въехала в городок Уэст Лоуинг. Еще через десять минут я доехала до выезда из городка Уэст Лоуинг.

Ну да, не мегаполис. Пришлось развернуться, вернуться в городок, и начать петлять по окраинам. Я даже не знала, что именно мне нужно. Вообще-то, я искала знак. Либо буквальный, типа таблички с надписью: «Риверз Эдж, налево», либо метафорический, вроде горящего куста или молнии, указывающей мне правильное направление.

Через две минуты я снова очутилась за городом. Остановившись у тротуара, я уронила голову на руль и со злобой ударила ладонями по приборной доске.

— Настасья, ты дура. Тупая никчемная дура, так тебе и надо! Ты это заслужила.

Вообще-то, по заслугам мне полагалось что-нибудь похуже, но если сам себя не пожалеешь, то кто вообще о тебе вспомнит?

Несколько минут я обдумывала свое положение, а потом вылезла из машины и побрела в лес, начинавшийся сразу за дорогой. За все это время ни одна машина не проехала мимо. Отойдя от шоссе, я опустилась на колени, уперлась ладонями в землю и произнесла несколько слов, таких древних, что они прозвучали как непонятный набор звуков. Эти слова были старыми уже в то время, когда я появилась на свет.

Это были слова, открывавшие то, что скрыто.

Одно из немногих заклинаний, которые я знаю. Даже не помню, когда я в последний раз его использовала. Кажется, в середине девяностых, когда в очередной раз посеяла ключи.

Я закрыла глаза, и вскоре картины, мелькавшие на обратной стороне век, обрели четкость. Я увидела дорогу, поворот и клен с лохматой кроной, сбрызнутой осенней бронзой. Теперь я знала, куда мне ехать.

Глубоко вздохнув, я встала с земли. В тех местах, куда только что упирались мои ладони, трава и листья высохли и рассыпались в труху. Несколько цветков позднего клевера завяли и поникли, листья их безжизненно сморщились, загубленные моим детским заклинанием. Два отпечатка смерти отмечали место, откуда я только что забрала силу. Ибо именно так действуют все бессмертные — для того, чтобы творить магию, нам нужно откуда-то черпать силу. Скажите спасибо, что большинство из нас берут ее из таких вот безобидных источников.

Я вернулась к машине и снова начала колесить по петляющим дорогам, ведущим в объезд городка. На этот раз я была гораздо внимательнее и смотрела в оба. Несколько минут назад я уже проезжала тут, но теперь ехала не торопясь, осматривая каждое дерево, каждый поворот на грунтовку.

Ага, вот оно: неприметная дорога и пылающий осенний клен с раздвоенной вершиной, словно расколотой ударом молнии.

Когда моя крошечная машинка запрыгала по ухабам грунтовки, я сразу подумала, что в снегопад отсюда ни за что не выберешься. Внезапно мне стало холодно, и я включила печку. Возможно, я банально перебрала кофеина и сахара, но меня вдруг накрыло тоскливое ощущение идиотизма происходящего.

Кажется, я спятила. Что я делаю? Как мне могло в голову прийти такое? Наверное, это просто последствия недавно пережитого нервного срыва, но сейчас-то я уже в своем уме!

Резко остановившись, я уронила голову на судорожно вцепившиеся в руль руки. Я прилетела сюда через полмира ради того, чтобы найти женщину по имени Ривер. Это настоящее безумие. О чем я думала? Нужно немедленно поворачивать, сдать машину и вернуться домой. Вернее, туда, где теперь будет находиться мой новый дом.

Кстати, когда я ее встретила, эту Ривер? Кажется, году в 1920? Или в 1930?

Я помню только ее гладкое бронзовое лицо и сильные, стройные руки. И еще у нее были седые волосы — большая редкость среди бессмертных. Мы встретились, когда Иннокенсио разбил свою первую машину — да-да, вы не ослышались, именно первую. Они тогда только-только появились.

Кажется, это было в 1929. Да, точно. Иннокенсио тогда купил себе совершенно очаровательный Форд «Модель А» прелестного серовато-голубого цвета. Это была одна из первых «Модель А», которые Форд экспортировал во Францию. Пару недель Инки наслаждался своей новой игрушкой, а потом разбил, опрокинувшись в канаву по дороге в Реймс.

Какая-то машина остановилась помочь нам. Дело было ночью, я вылетела через лобовое стекло и шлепнулась в канаву. Как вы понимаете, это все случилось до изобретения безопасного стекла и ремней безопасности, поэтому лицо у меня было иссечено будь здоров.

Иннокенсио и Ребекку тоже выкинуло из машины. Насколько я помню, Ребекка получила кучу переломов. Она была простой смертной и ее, кажется, отвезли в больницу. А вот Имоджин погибла — она ударилась о дерево и сломала шею. Мы с Инки тоже жутко побились, но, по крайней мере, могли идти самостоятельно. С Имоджин и Ребеккой мы познакомились накануне на какой-то вечеринке. Они обе были хорошенькие, богатые и искали развлечений. К несчастью, они нашли нас с Инки.

Но вернемся к остановившейся машине. Двое мужчин и женщина выскочили и бросились нам на помощь. Один из мужчин осторожно переложил Ребекку на заднее сиденье своей машины, а потом подошел к Имоджин и сказал, что она умерла. Женщина осмотрела Иннокенсио, который уже пришел в себя и начал громко сокрушаться о потере своей чудесной машины.

Оставив его, женщина опустилась на колени перед канавой и подала мне руку, помогая выбраться из ледяной воды. Я помню, как она по-французски твердила, что все будет хорошо, чтобы я лежала спокойно и дала ей пощупать свой пульс. Но я откинула со лба мокрые волосы, потуже запахнула лисью горжетку вокруг шеи и спросила, сколько сейчас времени — я забыла вам сказать, что мы торопились на Новогоднюю вечеринку.

Ну да, Имоджин погибла, это было ужасно, стыдно и все такое, но меня это все нисколько не волновало. Как видите, я уже тогда была равнодушной. В конце концов, Инки не нарочно убил бедняжку, так о чем же тут говорить? Люди вообще довольно хрупкие существа... особенно иногда.

Вот тогда эта женщина впервые посмотрела на меня. Она взяла меня за подбородок и заглянула прямо в глаза. Я тоже уставилась на нее, и мы сразу узнали друг в друге бессмертных. Только не думайте, что бессмертие — это нечто вроде клейма на лбу или большой буквы «Б», загорающейся в глазах. С виду мы ничем не отличаемся от обычных людей, но сразу узнаем друг друга.

Не отвечая на мой вопрос, женщина молча обвела глазами место происшествия: смятую машину, мертвую девушку, Инки и меня, уже оправившихся после происшедшего.

— Так не должно быть, — негромко сказала она по-французски.

— Что? — переспросила я.

Она покачала головой, и я увидела грусть в ее теплых карих глазах.

— Ты даже не представляешь, насколько обкрадываешь себя. Ты сама, и твоя жизнь могли бы быть намного больше, чем это...

Тут я не на шутку разозлилась и поспешно встала, вытирая ладонью кровь с глаз.

— Меня зовут Ривер, — сказала женщина, тоже поднимаясь. — Знаешь, у меня есть одно место, в Америке. Штат Массачусетс, это на севере. Городок Уэст Лоуинг. Ты должна туда приехать.

Она кивнула на искореженную дымящуюся машину, на мужчину, бережно несущего тело Имоджин в свой автомобиль. Потом бросила на Инки быстрый оценивающий взгляд и отвернулась, словно в одно мгновение разглядела в нем пустого прожигателя жизни, золотого мальчика и тот самый пресловутый камень, на котором чахнут любые семена мудрости.

— Я была в Массачусетсе, — сказала я. — Пуританское местечко. Штат самовлюбленных снобов. И вообще, там холодно.

Она улыбнулась мне быстрой печальной улыбкой.

— Может быть, но только не в Уэст Лоуинге. Приезжай, когда устанешь от всего этого, — она снова посмотрела на машину и на Инки. — Как тебя зовут? — Глаза у нее были умные и внимательные, мне показалось, будто она запоминает черты моего лица, форму ушей. Я туже запахнула горжетку.

— Кристина.

— Кристина, — кивнула женщина. — Когда устанешь, когда тебе захочется чего-то большего, приезжай в Уэст Лоуинг, штат Массачусетс. Мой дом так и называется — Риверз Эдж. Ты сможешь его найти.

С этими словами женщина по имени Ривер вернулась в машину, где уже находились двое мужчин и тела Ребекки и Имоджин, и они уехали, оставив нас с Инки возле искореженных останков красивого голубого автомобиля.

Вскоре мы остановили попутку, а затем поездом добрались до Парижа, откуда вскоре перебралисьв Марсель, поближе к теплу. Прелестная весна в Марселе окончательно стерла из моей памяти воспоминания о Ривер и Имоджин.

Как оказалось, не навсегда. Вчера воспоминания вернулись, я решила воспользоваться предложением, сделанным мне восемьдесят лет назад. Теперь вы понимаете, почему я говорю о безумии? Прошло восемьдесят чертовых лет, с какой стати я решила, что эта Ривер все еще здесь, а ее приглашение по-прежнему в силе?

Видите ли, бессмертные довольно часто переезжают с места на место. Если пятьдесят лет жить в одной и той же деревушке, оставаясь с виду шестнадцатилетним, у людей неизбежно возникнут вопросы. Вот почему мы стараемся нигде подолгу не задерживаться. С чего я решила, что Ривер все еще здесь? Просто она... она выглядела неподвластной времени. Я понимаю, что это избитое клише для описания бессмертных, но так оно и было. Она произвела на меня впечатление чего-то твердого и прочного, как скала. Поэтому, если она сказала, что я могу прийти в любое время, и она будет меня ждать, то как-то само собой подразумевалось — да, я в самом деле могу прийти когда захочу, и она будет ждать меня!

Внутри у меня все клокотало, руки мелко дрожали от трех выпитых натощак эспрессо с сахаром.

Внезапно кто-то постучал в стекло моей машины, и я чуть не заорала от страха.

Кое-как сфокусировав взгляд, я увидела склонившегося к окну мужчину.

Приступ истерического хохота подкатил к горлу, и я едва сдержалась, чтобы не оскандалиться. Ибов мое окно постучал самый настоящий скандинавский бог, смотревший на меня не то с заботой, не то с подозрением. Его красота была настолько ослепительной, что он казался героем мифов, очнувшимся от векового сна.

Когда первое изумление прошло, я вдруг поняла, что где-то уже видела это лицо. Кто же он такой? Супермодель? Может быть, это он сверкает нижним бельем с огромного рекламного щита на Тайме Сквер? Или он актер? Герой какого-нибудь сериала?

Так и не вспомнив, я опустила стекло, мечтая, чтобы мой знакомый незнакомец оказался изголодавшимся по сексу извращенцем, задумавшим похитить меня и сделать своей наложницей.

— Да? — сипло спросила я.

— Это частная дорога, — ответил бог, укоризненно глядя на меня. Сколько ему лет? Двадцать? Двадцать два? Интересно, ему нравятся молоденькие девушки? Я захлопала глазами, и снова где-то на грани сознания мелькнуло едва уловимое воспоминание. Нет, я определенно уже видела его раньше!

— А... Вот что... Я ищу Ривер. Вы мне не поможете? Риверз Эдж?

Его золотистые глаза распахнулись от изумления. Мне вдруг впервые пришло в голову, что Ривер могла скрывать свое местожительство от соседей. Если, конечно, она вообще тут жила.

— Вы знаете, где это? — настойчиво повторила я.

— Вы знаете Ривер? — вопросом на вопрос ответил он. — Где вы с ней встречались?

Да какое ему дело? И вообще, кто он такой — ее личный охранник?

— Я встретилась с ней очень давно. Она пригласила меня приехать сюда, — твердо ответила я. — Вы не знаете, есть здесь такое место — Риверз Эдж?

И тут случилось вот что. Не успела я даже дернуться, как сильная рука просунулась в окно машины и дотронулась до моей щеки. Рука была теплая, твердая и нежная одновременно, но мою щеку опалило ледяным холодом.

Бог был бессмертным, и теперь он узнал, что я тоже из их числа.

Отстранившись, я склонила голову набок и спросила:

— Слушайте, мы не знакомы? Я не могла вас где-то видеть?

Если бы мы с ним встречались, мои воспоминания, вне всякого сомнения, были бы более живыми и намного более яркими. Такое лицо, такой голос забыть просто невозможно! С другой стороны, за прошедшие столетия я столько раз пересекла каждый континент... Может быть, он намного моложе? Или...

Или он был одним из тех, из другого вида бессмертных. Из тех, кого я обхожу за версту, с кем у меня никогда не было ничего общего, от кого я бегу, как от чумы, и над кем потешаюсь со своими друзьями. Из тех, кого я презираю так же сильно, как они презирают меня.

И теперь я надеялась, что эти бессмертные смогут... спасти меня. Помочь. Защитить. Я приехала искать помощи у тех, кого называют тахти.

— Нет, — сказал он, убирая руку. Мне вдруг стало еще холоднее, и я невольно поежилась.

— Поезжайте по этой дороге, — с явной неохотой добавил незнакомец. — Вниз, до развилки. Там повернете налево. Потом увидите дом.

— Значит, Ривер все еще здесь?

Как я ни вглядывалась в его лицо, оно оставалось для меня закрытым.

— Да.


Глава 3


Я наблюдала в зеркало заднего вида, как он уходит по дороге. Он был высоким и широкоплечим, а зрелище его туго обтянутой джинсами задницы было поистине деликатесом для гурманов. По мере того как его спина удалялась, чувство узнавания испарялось, поэтому я наморщила лоб, роясь в памяти. К сожалению, при этом я случайно увидела собственное отражение в зеркале и даже застонала от досады — серая кожа заядлой посетительницы ночных клубов, почти такого же оттенка губы, кислотно-синие контактные линзы, придающие взгляду слегка диковатый вид, и жесткие черные волосы, торчащие во все стороны, как иглы у дикобраза.

Зеркало наглядно показало мне самое главное: я была полной противоположностью скандинавскому богу. Если он был идеальным мужчиной, то я была первой с конца женщиной. Измученной, нездоровой и некрасивой. Ну и ладно, мне-то что? Мне плевать.

Еще четыре минуты прыжков по изрытой колеями дороге, и я остановилась перед длинным двухэтажным зданием, больше похожим на школу или студенческое общежитие, чем на жилой дом. Это было огромное прямоугольное строение, выкрашенное целомудренной белой краской, с зелеными жалюзи на каждом аккуратном окошке. По бокам к нему примыкали по меньшей мере три каменные пристройки, а дальше тянулся бесконечный каменный забор, за которым, как Мне показалось, находился большой сад.

Я припарковала свою машинку на клочке сухой осенней травы рядом с видавшим виды грузовиком. Меня угнетало ощущение неимоверной важности следующих нескольких минут, от которых зависело мое будущее. Выбраться из машины означало признать, что вся моя предыдущая жизнь была растрачена впустую. Что я жила неправильно.

Выйдя из машины, я признаю, что боюсь своих друзей, боюсь самой себя, своей тьмы и своего прошлого. Всем своим существом я хотела поднять стекла, заблокировать двери и навсегда остаться в машине. Будь я простой смертной, для которой «навсегда» означало бы каких-нибудь шестьдесят лет, я бы, наверное, так и поступила. Но в моем случае это было бы слишком долго. Как видите, мне не оставили выбора.

Я неслучайно приехала сюда. Я не просто так бросила своих друзей и перебралась на другой континент. В самолете я поняла, что еще до того, как Инки искалечил таксиста, до моего отвратительного бездействия, до страха перед тем, что Инки видел мое клеймо, были сотни, если не тысячи других случаев, неумолимо подталкивавших меня к нынешней катастрофе.

Каждый из этих эпизодов забирал у меня что-то важное, пока я не превратилась в пустую оболочку, под которой не осталось ничего живого. Пусть я не убивала людей и не сжигала дотла деревни, но я слишком долго шла по пути разрушения, и теперь с тошнотворной ясностью видела, что мне удавалось испортить все, к чему я прикасалась. Несчастные люди, разрушенные дома, искореженные машины, погубленные карьеры — все новые и новые воспоминания безостановочным ручейком жгучей кислоты текли в мой мозг до тех пор, пока мне не захотелось кричать.

Теперь я знала, что это было у меня в крови. ТЬМА. Моя тьма. Я унаследовала ее вместе с бессмертием и черным цветом глаз. Когда я была помоложе, я пыталась ей сопротивляться. Делала вид, будто ее нет. Но в какой-то момент опустила руки, сдалась и с тех пор просто жила с этим знанием. Но прошлой ночью тьма, сопровождавшая меня четыреста лет, вдруг вырвалась на свободу и с такой силой обрушилась на меня, что я возненавидела саму себя.

Будь я простой смертной, я бы, наверное, Попыталась убить себя. Но я была сама собой, поэтому только истерически захихикала, сообразив, что даже если я ухитрюсь как-нибудь оттяпать себе голову, то все равно не смогу обеспечить два следующих необходимых условия — находиться вдали от собственной головы настолько далеко и настолько долго, чтобы успеть умереть. Какие еще варианты? Броситься головой вперед в лесопилку? А вдруг ее заклинит в тот момент, когда она пережует только половину моей непутевой головы? Представляете, как будет выглядеть процесс отрастания? О нет, только не это!

Мне вдруг показалось, будто я сорвалась со скалы и теперь обречена падать вечно, опускаясь все ниже и ниже в бездну отчаяния, без надежды когда-нибудь снова стать счастливой. Кстати, когда я в последний раз была по-настоящему счастлива? Помню себя веселой. Помню беззаботной. А вот счастливой — что-то не очень. Кажется, я даже забыла, что это значит.

За все это время лишь один человек предложил мне помощь и даже, кажется, понял, что со мной творится. Этим человеком была Ривер, восемьдесят лет назад пригласившая меня приехать сюда. Вот я и приехала.

Я снова огляделась по сторонам, и на этот раз увидела саму Ривер, стоявшую на широком деревянном крыльце дома. Она была точно такой же, какой я ее запомнила, и это было удивительно.

Дело в том, что мы вынуждены часто и радикально менять свою внешность. Взять хотя бы меня — после нашей последней встречи я раз двадцать полностью сменила свой внешний облик. Интересно, как она меня узнает? Но Ривер лишь молча смотрела на меня, давая понять, что мне придется сделать первый шаг самостоятельно.

Я вздохнула. Надеюсь, внутри у них тепло, и можно будет выпить горячего чаю или чего-нибудь покрепче и принять ванну. Помнит ли она меня? Осталось ли ее приглашение в силе? Я понимала, какой дурой буду выглядеть, пытаясь напомнить этой незнакомой женщине о ее словах, сказанных больше восьмидесяти лет назад, но что еще мне оставалось делать?

Ладно, мне доводилось бывать и в более унизительных ситуациях! Выбравшись из машины, я потуже запахнула кожаную куртку — старую, не ту, которую я посеяла два дня тому назад — и поплелась по шуршащей осенней листве, по дороге соображая, что буду делать, когда Ривер выставит меня вон.

Наверное, поеду куда-нибудь в теплые края. Скажем, на Фиджи. Поживу там, пока не приду в себя, не перестану чувствовать себя такой дрянью. Когда-нибудь же это случится, верно? Время все лечит. Глядишь, со временем Инки перестанет казаться мне таким жутким, а может быть, я даже сумею забыть про таксиста, как когда-то забыла об Имоджин...

— Здравствуй, — сказала Ривер, когда я подошла ближе. На ней была длинная юбка с пейслийским узором и шерстяная шаль на плечах. Прямые серые волосы зачесаны назад и убраны в пучок. — Добро пожаловать.

— Привет, — ответила я. — Вы Ривер?

— Да, — она внимательно всмотрелась в мое лицо, словно пыталась вспомнить меня. — Как тебя зовут, дитя мое?

Тут я не смогла удержаться от смешка — это я-то дитя? В моем-то возрасте?

— Настасья. На данный момент.

— Мы с тобой встречались, — это был уже не вопрос, а утверждение.

Я кивнула, поддавая ботинком сухие листья.

— Очень давно. Вы тогда сказали, что если я захочу чего-то большего, то могу приехать в Уэст Лоуинг. — При этом я украдкой покосилась на горизонт, уже начавший затягиваться ползущими с северо-запада тучами.

— Настасья, — повторила Ривер, скользнув взглядом по моим черным торчащим волосам и синим контактным линзам, которые я специально надела, чтобы быть похожей на фотографию из американского паспорта. Я попыталась вспомнить, как выглядела во время нашей встречи, но не смогла.

— Кристина! — напомнила я. Это было одно из множества моих имен, но не то, что дали мне при рождении. — Тогда меня звали Кристина. Мы встретились во Франции, после автокатастрофы. По-моему, это было в конце двадцатых годов прошлого века.

— Ах, да! — проговорила она, кивая. — Это была ужасная ночь, но я рада, что встретилась с тобой. И очень рада, что ты приехала.

— Да, — нерешительно выдавила я, отводя глаза. — Я понимаю, что это было очень давно, но просто подумала, что вы... Ну, в общем, если...

— Я рада, что ты здесь, Кри... Настасья, — повторила Ривер. — Будь как дома. Ты привезла с собой что-нибудь?

Я кивнула, вспомнив о своем чемодане. Ну и о эмоциональном багаже тоже не стоило забывать.

— Очень хорошо. Сейчас я покажу тебе твою комнату и оставлю тебя устраиваться.

Значит, у меня тут будет своя комната?

— Это что, типа отеля? — спросила я, входя следом за Ривер через дверь в вестибюль.

Первым делом я увидела круглый столик со стоявшей на нем красивой вазой, полной пылающих веток осеннего клена. На второй этаж вела прекрасная деревянная винтовая лестница. Все в этом доме было белым, простым и вместе с тем элегантным. Но самое удивительное, что стоило мне переступить порог, как я сразу почувствовала себя здесь... даже не знаю, как точнее сказать. Менее напуганной? Менее беззащитной? Впрочем, возможно, это было банальное самовнушение.

— Здесь когда-то был молитвенный дом квакеров, — пояснила Ривер, поднимаясь по ступеням.

Я сразу почувствовала, что в этом доме есть и другие люди, однако здесь было тихо, тепло и уютно.

— В начале XIX века здесь жило человек сорок из Общества друзей, они работали на ферме, сами себя обеспечивали. А я, хоть и в разных обличиях, владею этим домом с 1904 года.

Упоминание о разных обличиях меня не удивило. Если Ривер долго живет на одном месте, ей волей-неволей приходится представляться разными людьми, чтобы объяснить свое долголетие. Наверное, она купила этот дом под одним именем, потом сделала вид, будто умерла, и объявилась вновь под видом своей давно утерянной дочери, и так далее. Кажется, в сериале «Звездный путь» был похожий сюжет.

— А что тут сейчас?

Ривер провела меня по широкому коридору, потом свернула направо, и мы оказались в еще одном коридоре, где с одной стороны шел аккуратный ряд окон, а с другой — не менее аккуратный ряд дверей. Услышав мой вопрос, она улыбнулась, сразу помолодев на несколько лет.

— Дом для заблудших бессмертных, что же еще?

— А что думают об этом соседи? — не унималась я.

— Они знают, что здесь находится небольшая семейная ферма по выращиванию органических продуктов, и что сюда нередко приезжают люди, желающие научиться нашим семейным секретам ведения органического земледелия. Между прочим, это тоже правда. — Она остановилась перед одной из дверей напротив окна.

Когда Ривер открыла дверь, снаружи хлынул поток янтарного осеннего света.

Я с любопытством заглянула внутрь.

— Я думала, органические продукты выращивают только монахи!

Ривер рассмеялась.

Комната оказалась маленькой и почти пустой, вся меблировка состояла из узкой кровати, небольшого комода, деревянного стола и стула. Последний раз, когда я покидала свою лондонскую квартирку, я останавливалась в парижском отеле «Георг V». А до этого в «Сент-Реджис» в Нью-Йорке. Как видите, во время путешествий я привыкла жить с исключительным комфортом.

— Нет, не монахи, — ответила Ривер, входя в комнату. — Органическим земледелием занимаются обычные люди, а также бессмертные, которые в какой-то момент начинают задумываться о своей жизни. Ты можешь делать с этой комнатой что угодно, обживай ее по своему вкусу.

Я вспомнила, как обычно выглядит мое жилище — кучи разбросанной одежды, пустые бутылки из-под выпивки, переполненные пепельницы, книги, журналы, газеты, коробки из-под пиццы... Нет, пожалуй, не стоит торопиться переделывать эту спартанскую обстановку под свой вкус!

— Значит, я тут не одна? — спросила я, осторожно присаживаясь на краешек кровати. Так, понятно, никакого мягкого спального матраса поверх основного.

— На сегодняшний день у нас четыре преподавателя и восемь студентов, — ответила Ривер. Теперь она стояла, прислонившись спиной к закрытой двери комнаты, и серьезно смотрела на меня. — Не торопись, Настасья. У тебя есть неделя на то, чтобы решить, хочешь ты остаться здесь или нет. Я надеюсь, что останешься. Мне кажется, ты достаточно устала от прошлого и сможешь найти здесь свое счастье, если только готова к нему. Но должна сразу тебя предупредить — здесь у нас не отель и не курорт. Это нечто среднее между кибуцем и реабилитационным центром. Здесь придется работать — вместе со всеми нами. Кроме того, тебе предстоит многому научиться, и это обучение будет очень трудным и даже мучительным. На протяжении долгих лет, путем проб и ошибок, мы выработали определенные правила, и нам вовсе не интересно мнение человека со стороны о том, как здесь следует все переделать.

— Угу, — выдавила я. А что тут еще скажешь? Поживу тут немного, осмотрюсь, а там, глядишь, придумаю какой-нибудь план Б, и свалю.

Ривер улыбнулась, отчего ее лицо сразу стало таким Добрым и радушным, что я искренне огорчилась за эту хорошую женщину, достойную куда более качественного объекта для воспитания. Но я уже поняла, что мне тут все равно не прижиться.

— Если ты поймешь, что это все не для тебя, никто не будет тебя удерживать. Никто не станет уговаривать тебя спасти свою собственную жизнь. Ты ведь уже большая девочка, верно? Сколько тебе? Лет двести?

— Четыреста, — ответила я. — Точнее, четыреста пятьдесят девять.

Увидев мелькнувшее в ее глазах изумление, я с неприятной отчетливостью поняла, что ее ввел в заблуждение не столько мой юный вид, сколько дебильное поведение.

— Ну хорошо, четыреста пятьдесят девять. Но если ты до сих пор так и не сумела повзрослеть, мы не будем удерживать тебя насильно. Мы будем помогать тебе во всем и всеми имеющимися у нас силами, но только до тех пор, пока ты будешь прикладывать собственные усилия. Если ты приехала просто погостить, это место не для тебя.

— Угу, — снова промычала я.

Рассмеявшись, Ривер подошла к кровати, наклонилась и обняла меня. Она была теплая, крепкая и уютная. Даже не помню, когда меня в последний раз кто-нибудь так обнимал. Я в ответ неловко обхватила ее и легонько похлопала по спине.

— Я не хотела тебя отпугнуть, — почти извиняющимся тоном сказала Ривер. — Я очень хочу, чтобы ты осталась. Но не хочу, чтобы ты продолжала пестовать здесь свой инфантилизм. Это место для взрослых, Настасья.

— Угу, — кивнула я.

Честно признаюсь, этот разговор не озарил мой разум какими-то новыми идеями. Более того, теперь я еще меньше понимала, зачем сюда приехала. Может быть, это был все-таки нервный срыв, и все такое.

Какая-то смехотворная ошибка. По крайней мере, я не сомневалась, что когда-нибудь здорово посмеюсь над всей этой авантюрой. Через несколько десятков лет, например. «Это было в тот раз, когда я решила начать новую жизнь, ха-ха-ха!» И вообще, возможно, я не такая уж плохая бессмертная... Тут я вспомнила лицо таксиста, озаренное светом фонаря, и то, как я повернулась к нему спиной, и внутри у меня все сжалось.

— Сколько вам лет? — спросила я, чтобы хоть что-то спросить.

Ривер остановилась возле самой двери и обернулась.

— Намного больше, чем тебе, — грустно ответила она, смахивая с лица выбившуюся из-под заколки прядку.

— И все-таки, сколько?

Сама не знаю, почему я к ней прицепилась — возможно, мне просто неприятна была мысль о том, что мной командует кто-то младше меня?

Она посмотрела мне в глаза и отозвалась:

— Я родилась в 718 году в Генуе, это в Италии. — Ривер улыбнулась и добавила: — Но это ничего не меняет.

— Угу, — глубокомысленно согласилась я, но она улыбнулась мне в последний раз и закрыла за собой дверь. Хорошо еще, что я вовремя прикусила язык и не выпалила первое, что пришло мне в голову: «Ни фига себе, какая вы старая!»

Когда Ривер ушла, я рухнула на кровать и вдруг почувствовала, что смертельно устала. Нет, я тут чужая. Это место излучало покой, мир, волю к переменам и силу постоянства. А я была смертоносным японским сюрикеном, со свистом летящим по миру. Я была бедой. Ледяное отчаяние сдавило мою грудь, и весь мой прекрасный план вдруг показался мне до смешного жалким. А ведь это был единственный выход, до которого я смогла додуматься! Господи, как же я влипла!

В комнате было тепло. Скосив глаза, я увидела под подоконником небольшой металлический радиатор. Сев на кровати, я сбросила кожаную куртку и тяжелые мотоциклетные ботинки и сразу почувствовала себя намного легче, свободнее и уютнее. На мне был толстый мужской свитер с горлом, и когда я машинально подтянула ворот повыше, прикрывая шею, то сразу почувствовала себя совсем хорошо.

Только я хотела закрыть глаза, как раздался стук в дверь.

— Открыто, — раздраженно крикнула я, думая, что это горничная. Я уже успела заметить, что в этом странном доме все двери без замков. Весьма экстравагантное решение.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Скандинавский бог. Я уставилась на него из-под полуопущенных ресниц, мучительно пытаясь понять, почему это лицо кажется мне таким смутно-знакомым, и почему я никак не могу поймать это ускользающее воспоминание. В одной руке у бога был мой чемодан, весивший больше меня.

Бог без видимого усилия внес чемодан в комнату и поставил к стене.

— Вот, это твое.

— Спасибо, я как раз собиралась спуститься за ним.

Умирая от стыда, я села на постели. На этот раз я отлично знала, как выгляжу со стороны. В моей жизни бывали периоды, когда я выглядела по-настоящему красивой. Вообще-то, у меня для этого есть все данные — правильные черты лица, пухлые губы, красивые глаза, высокие скулы и все прочее. Время от времени, если постараться, я могу быть настоящей красоткой.

Беда в том, что в последний раз я старалась лет сорок назад или даже больше. Сейчас я с мучительной ясностью видела себя со стороны — худая, как анорексичка, на голове лохматое крысиное гнездо, вы крашенное в неестественно-черный цвет. Я была похожа на наркоманку или доходягу, мучительно выздоравливающую после жестокой холеры. Да еще одета, как побирушка, в первые попавшиеся под руку более-менее чистые тряпки. Короче говоря, даже не знаю, что нужно было сделать, чтобы выглядеть еще хуже.

Надеюсь, вы понимаете, каково мне было сидеть вот так перед ослепительно-прекрасным Скандинавским богом с его сияющей бронзовой кожей, идеально уложенными каштановыми волосами и янтарными глазами цвета сладкого хереса, который я как-то пробовала в Грузии?

Вечно юный бог был в меру высоким, сильным и мускулистым, причем его мышцы не выглядели компенсацией каких-то скрытых комплексов, а мужественные черты лица не были ни слишком грубыми, ни чересчур слащавыми. На переносице у него виднелся едва заметный бугорок, похожий на след от давнего перелома, и этот маленький изъян делал его красоту совершенной в том высшем смысле, который у японцев носит название ваби-саби[1 - Ваби-саби – прибл. «скромная простота», важнейшая часть японского эстетического мировоззрения. В европейских языках эту эстетику обычно описывают как красоту мимолетного, простого, несовершенного и преходящего.].

Где же я все-таки видела его лицо? Неужели я могла забыть такую красоту, от которой перехватывает дыхание?

Он выглядел так, словно ему было на меня наплевать, и как ни печально, это делало его еще более привлекательным.

— Как тебя зовут? — как можно небрежнее спросила я.

— Рейн.

Рейн? У них тут какая-то экологическая секта, где принято называться «природными» именами?[2 - На слух имя Reyn (Рейн) звучит также, как английское слово rain (дождь). Женщину, пригласившую Настасью в коммуну, зовут Ривер (англ . river - река).]

— А я Настасья.

— Я знаю.

В нем не было ни капли тепла или дружелюбия. Интересно, что привело его сюда? Неужели он тоже сбился с курса, как я? И ему тоже есть, что скрывать? Мне вдруг ужасно захотелось узнать его историю и убедиться, что она еще хуже, чем моя собственная.

— Ладно, спасибо, — буркнула я, смущенная его неприязненным отношением.

— Ривер просила сказать тебе, что ужин у нас в семь.

С этими словами он вышел и почти бесшумно прикрыл за собой дверь. Я хотела спросить, где именно подают этот ужин, но побоялась, что он предложит мне идти на запах.

Когда бог ушел, я снова повалилась на кровать, но спать мне совершенно расхотелось. На сердце стало совсем погано, потому что теперь я точно знала — ничего у меня не получится. Если мне нужно было убедительное доказательство, то этот богоподобный Рейн мне только что его предоставил.

Здешние постояльцы, по-видимому, только и делают, что творят добрые дела и с толком проживают каждый день свой бесконечной жизни. Но это все не по мне. Я просто пыталась сбежать от тьмы, которая окружает все, к чему я прикасаюсь. Я пыталась спрятаться — от Инки, от себя, от своего прошлого, настоящего и даже будущего.

Инки. Невольно поежившись, я потерла плечи и спрятала ладони в мягкие рукава свитера. Наверное, сейчас он ломает голову над тем, куда же я подевалась. На протяжении многих лет мы с Инки виделись или хотя бы перезванивались каждый день. Интересно, он тревожится за меня? Что думает о моем бегстве? Будет ли пробовать меня разыскать?

Я не могла вернуться. В этом я была абсолютно уверена. Но и остаться здесь я тоже не могла. Ладно, проехали. Отъемся пару деньков, отосплюсь пару ночей, а потом — прощай, детка, прощай. В конце концов, у меня осталось не так много того, что стоило бы спасать!


Глава 4


Сан-Франциско, Калифорния, США. 1967год.


— Иди сюда, я хочу, чтобы нас щелкнули вдвоем! — закричала Дженифер, дергая меня за рукав шелкового индийского жакета.

Я перекинула через плечо роскошную волну золотистых волос и засмеялась: — Вполне разделяю твое желание! Мы с Дженифер встали у широкого подоконника и дружно улыбнулись в объектив поляроида, который держал Роджер. Снизу, из переполненной гостиной, доносились раскаты хохота. На дорогом проигрывателе крутилась пластинка с песней «Восемь миль над землей», повсюду горели свечи и ароматические палочки, а новая световая пушка бросала на стены дрожащие психоделические отсветы.

Я знала, что выгляжу сногсшибательно — сильно подведенные удлиненные египетские глаза, самый бледный оттенок помады и привезенный из Индии цветастый шелковый жакет со стоячим воротничком в стиле Неру. Для пущей безопасности я обмотала шею стильным шелковым шарфиком.

Я обожала шестидесятые. Сороковые были слишком унылыми: все кругом было серым, скучным, пропитанным духом самопожертвования. Пятидесятые я ненавидела за всеобщее помешательство на дебильном идеале «американской мечты» и вонючие машины размером со слонов.

Но шестидесятые оказались просто идеалом для таких, как я и мои бессмертные приятели. Все вокруг искрилось и кипело, все кругом были слегка с приветом, а тех, кому это не нравилось, принято было презирать, как чопорных консерваторов. И еще вечеринки! Последний раз такая безумная атмосфера всеобщего веселья была на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке, как раз перед великой депрессией.

— Хоуп! — кто-то сунул мне в руку бокал шампанского, звонко расцеловал в обе щеки и отошел, так что я успела заметить лишь мелькнувший в толпе лиловый бархатный пиджак.

— М-ммм! — я отпила большой глоток, а Роджер продолжал щелкать своим поляроидом. В какой-то момент он прервался, чтобы сменить батарейку, а использованную, не глядя, швырнул за спину. Мы с Дженифер расхохотались.

— Хоуп!

— Привет, Макс, — улыбнулась я. Как сейчас помню, что чувствовала себя воздушной, парящей, прекрасной и восхитительной.

— Ты достаточно взрослая для всего этого? — с почти серьезным намеком спросил Макс. Он продюсировал фильмы в Лос-Анджелесе и был звездой ослепительной яркости. Смертной звездой. Наших на этой вечеринке было всего несколько человек.

— Боишься, что копы устроят облаву и арестуют тебя за спаивание малолеток? — дерзко спросила я, скромно потупив внезапно отяжелевшие ресницы. В следующее мгновение началось настоящее веселье — сказочное, почти истерическое, самое-самое расчудесное веселье, сделавшее меня счастливейшей на свете. Пожалуй, это была сама прекрасная вечеринка за всю мою жизнь.

— Типа того, — ответил Макс и, поправив очки, посмотрел на меня.

— Черт возьми! — прошептала я, глядя, как пузырьки шампанского медленно-медленно всплывают на поверхность бокала. — Слушайте, я вижу каждый пузырек!

Возможно, Макс спросил что-то и ждал ответа? Не знаю. В тот момент мне было важнее всего на свете проследить за каждым пузырьком шампанского, быстро всплывающим наверх и лопающимся на поверхности. Я чувствовала, что если смогу полностью, всем существом погрузиться в это наблюдение, мне откроются важнейшие тайны мироздания. По крайней мере, в тот момент я в этом не сомневалась.

— Вот черт! — процедил Макс. — Роджер? Родж, мать твою! Кто заправил шампанское?

В ответ Роджер заржал, и его глупый смех отвлек меня от созерцания пузырей. При этом он продолжал щелкать фотокамерой, из которой безостановочно падали серые квадратики в белой рамке.

Стоило этим квадратикам немного полежать на полу, как на них начинали проступать лица, улыбки и краски. Это была настоящая магия.

— Да, братишка! — захохотал Роджер. — Немного радости из Беркли никому не повредит![3 - Калифорнийский университет в Беркли в 60-70-х гг. ХХ века был одним из центров повальной моды на ЛСД.]

Макс со стоном вырвал у меня бокал, чем привел меня в ужас.

— Стой! — завопила я. — Я должна следить за пузырьками! — Как он не понимает, что весь мир пойдет к чертям собачьим, если я не закончу свою пузырьковую миссию! — Отдай сейчас же!

Макс поднял бокал у меня над головой.

— Нет, Хоуп. Ты слишком молода для этого. Ты вообще не должна была сюда приходить. Черт побери, если мы все будем под кайфом...

— Отдай! — повторила я и хотела протянуть руку, но вдруг зашаталась, как плакучая ива в ураган. — Ой. Ой, мамочки! Смотрите, я вижу все свои руки! — Стоило мне пошевелить рукой, как за ней, словно в замедленной съемке, появилась целая вереница призрачных рук. Ой, какая же я чудесная.

— Хоуп, ты чудо! — воскликнула откуда ни возьмись взявшаяся Дженифер, обвивая меня за талию.

— Я знаю! — засмеялась я. — Ты посмотри на мои руки!

— Хоуп! Хоуп! Иди к нам! — замахали мне с оранжевого замшевого дивана. Внезапно туфли на платформе показались мне слишком тяжелыми,

Поэтому я сбросила их и с наслаждением погрузила пальцы в пушистый ковер из белой альпаки.

В следующее мгновение я поняла, что прикосновение шерсти к моим голым ступням вызывает ощущения настолько сильные, что я просто не могу их вынести.

— Нет, мне нужны туфли! — вслух сообщила я присутствующим и уселась на ковер, чтобы обуться, притянув к себе Дженифер. Следующее, что я помню — это то, как мы с ней лежим на белом ковре, смотрим в потолок и улыбаемся до ушей.

— Ты такая красивая, Хоуп, — сказала Дженифер, продолжая улыбаться в потолок.

— Эй, Хоуп, ты почему валяешься на полу? Какая же ты глупая, малышка! — на секунду надо мной возникло улыбающееся лицо Инки, а потом он тоже растянулся на ковре с другой стороны от меня. Словно зачарованные, мы смотрели на хрустальную люстру, висевшую у нас над головами.

— Привет, Майкл, — пробормотала я, радуясь тому; что мне удалось вспомнить нынешнее имя Инки.

— Хоуп такая красавица, — сказала ему Дженифер. В ответ Инки ухмыльнулся, а Дженифер зачарованно уставилась на него.

— Хоуп? Давай-ка, детка, я отвезу тебя и остальных по домам, — предложил Макс.

У него были добрые близорукие глаза за толстыми стеклами роговых очков, но он казался мне ужасно чопорным и консервативным в своей бордовой водолазке и отутюженных костюмных брюках. — Хорошо? Роджер свалял дурака, пригласив тебя. Может быть, встретимся через пару лет, что скажешь?

— Нет, пусть Хоуп всегда приходит! — замотала головой Дженифер. — Без Хоуп — вечеринка не вечеринка!

Я улыбнулась стоявшему надо мной Максу. Интересно, почему я смотрю на него сквозь такой длинный-предлинный туннель?

— Без меня вечеринка — не вечеринка! — наставительно объяснила я ему.

— Точно! — подтвердил Инки. — Нам нужна Хоуп!

Кто-то, стоявший неподалеку, услышал его слова и принялся монотонно повторять их, словно мантру. В следующую минуту все гости, собравшиеся в огромном доме Макса, хором распевали: — Нам нужна Хоуп! Нам нужна Хоуп![4 - Игра слов: Хоуп в переводе с английского означает «надежда» (англ.: hope)]

То, что все они говорили обо мне, двойной смысл мантры, ощущение собственной красоты, очарования, незаменимости и популярности кружило мне голову, наполняло пузырящимся счастьем — все было так чудесно, так замечательно. Я хотела, чтобы это продолжалось — и лучше всего вечно.

— Все в порядке, Макс, — сонно пробормотала я. — Знаешь, я ведь никакая не малолетка... Мне уже четыреста... — тут я запнулась, потому что никак не могла правильно подсчитать прожитые годы. — Четыреста шестнадцать лет! Так что все абсолютно законно.

Инки оглушительно захохотал, Дженифер смущенно и радостно заулыбалась, а Макс со вздохом закатил глаза.

Совершенно не помню, как я добралась домой после этой вечеринки.

Макс умер два года назад, я своими глазами читала некролог в газете. Ему было семьдесят четыре года.

А я по-прежнему выгляжу на семнадцать.

Кстати, я только сейчас поняла, что именно в тот вечер я в последний раз была по-настоящему счастлива.


Далекий звук колокола заставил меня разлепить глаза. Плывя в полусонном забытьи, я ожидала увидеть над собой лицо молодого Макса, ощутить прикосновение скользкого индийского шелка к коже и даже начала соображать, на какую вечеринку поеду сегодня ночью.

Но вместо всего этого я увидела над собой простой беленый потолок, в одном углу покрытый тонкой паутиной трещин. Я лежала на узкой жесткой кровати и зябко ежилась от холода.

Черт побери! Это все было пятьдесят лет назад. Сейчас я в Риверз Эдж, а это, наверное, звонок к ужину.

Перекатившись на бок, я поплотнее закуталась в свитер. Не пойду я ни на какой ужин, лучше посплю еще немного. В животе у меня протестующее заурчало: мой желудок явно имел собственное мнение по данному вопросу и настоятельно требовал поднять задницу с кровати. С самого утра я ничего не ела, если не считать кофе и чипсов.

Вяло поднявшись, я нашарила под кроватью мотоциклетный ботинок и села с ним на пол, бросив подозрительный взгляд на незапертую дверь. Сколько я ни прислушивалась, снаружи все оставалось тихо: ни голосов, ни шагов. Решившись, я быстро вытащила из ботиночного языка тонкую металлическую булавку, ткнула ею в практически незаметную дырочку в каблуке, а потом, не сводя вороватого взгляда с двери, схватилась рукой за каблук и дернула. Набойка отскочила в сторону, открыв потайное хранилище, в котором тускло поблескивало древнее золото. Не в силах противиться искушению, я погладила пальцем холодную поверхность, чувствуя глубоко вырезанные руны и другие знаки, смысла и значения которых я не понимала.

Поставив набойку на место, я воткнула булавку обратно в язычок, надела ботинки и встала. Мой амулет был при мне и в полной безопасности. Вернее, не целый амулет, а половина. Я владела только той половиной, след от которой был навсегда выжжен у меня на шее.

Выйдя в коридор, я поняла, что совершенно не помню, в какую сторону идти, поэтому сначала пошла вперед, потом вернулась назад, а еще через какое-то время нашла какую-то лестницу. Снизу доносились запахи еды, и мой желудок снова нетерпеливо зарычал.

Воспоминания о Сан-Франциско приободрили меня, поэтому я бодро зашагала по широкой деревянной лестнице, довольно похожей на лестницу в доме Макса. Чего нельзя было сказать о моей одежде — шелковое платье и золотые босоножки при всем желании не получится спутать с мужским свитером, поношенными джинсами и тяжелыми ботинками на шнуровке.

Принюхиваясь, как свинья, натасканная на поиск трюфелей, я следовала за дразнящим запахом еды, пока не добралась до столовой.

Хотите знать, что ждало меня внутри? Простая вытянутая комната с деревянным полом, очень длинный деревянный стол, за котором запросто могли бы рассесться человек двадцать, высокие окна, с подступившей к ним вечерней чернотой, и двенадцать незнакомцев, с удивлением и любопытством уставившихся на меня. В качестве бонуса прилагалась радостная улыбка на лице Ривер.

— Добрый вечер, Настасья, — еще шире улыбнулась Ривер, разворачивая на коленях полотняную салфетку. — Молодец, что не проспала ужин! Ты, наверное, очень проголодалась. Иди сюда, садись рядом с Нелл, — она кивнула на свободное место между двумя едоками, сидевшими — вы не поверите! — на деревянной скамейке.

Чувствуя себя неуклюжей школьницей начала XIX века, я кое-как перешагнула через скамью, стараясь не наступить на соседей своими тяжеленными ботинками.

— Это Настасья, — представила меня Ривер, потянувшись через стол за белой супницей, над которой поднимались клубы пара. — Она поживет с нами какое-то время, — тут Ривер посмотрела на меня и прибавила: — Столько, сколько захочет.

— Привет, Настасья, — первой поздоровалась девушка, сидевшая напротив меня. Оливковая кожа, серьезный вид, очки в тонкой металлической оправе и черные волосы до плеч, уложенные в старомодной прическе типа «паж». — Я Рейчел. Откуда ты?

Хороший вопрос, понять бы только, что она имеет в виду. Где я родилась? В поисках подсказки я посмотрела на Ривер, но тут сосед передал мне огромную тарелку с чем-то, похожим на тушеную зелень. Вот счастья привалило! Положив себе крошечную ложечку, я поспешно передала тарелку сидевшей справа от меня Нелл.

— Отвечай, как тебе хочется, — пришла мне на помощь Ривер. — Где ты живешь сейчас или откуда родом.

Нет, я тут точно не задержусь. Не хватало только, чтобы кто-то копался в моем прошлом!

— На севере. В смысле, родилась. А живу, в основном, в Англии.

— А я из Мексики, — сказала Рейчел. — В смысле, родилась.

— Круто, — ответила я, принимая очередную тарелку с какими-то оранжевыми ломтями. Батат, он же ямс, он же сладкий картофель. Удовольствия продолжаются.

— Давайте представимся по очереди, — предложила Ривер. — Кстати, Настасья, все, что ты видишь на этом столе, выращено на нашей ферме.

— Признаться, мы очень гордимся нашим огородом. Завтра мы тебе его покажем. У нас вся еда органическая, со сбалансированной энергетикой.

Угу, знать бы еще, что это значит!

Покивав из вежливости, я с тоской уставилась на маленькие кучки еды, разместившиеся на моей тарелке. Горстка бобов, какая-то крупа (похоже, киноа, которую я на дух не выношу), кучка оранжевого батата и лужа каких-то квелых зеленых листьев, по вкусу напоминающих комок старой жвачки.

Вот бы мне сейчас подносик суши! И бутылочку подогретого сакэ к ним. Я обшарила стол в поисках винных бутылок, но ничего не нашла. Пожалуйста, ну пожалуйста-препожалуйста, ну предложите мне вина!

— Я Солис[5 - Игра слов. Настасья ослышалась, поскольку имя мужчины: Solisзвучит так же, как слово solace(англ. — утешение, покой, успокоение).], — сказал похожий на телохранителя мужчина, сидевший рядом с Ривер. Я чуть не поперхнулась своим бататом. Мне показалось, что он перегнул палку, но потом я узнала, что это была настоящая фамилия, и писалась она совсем не так, как мне послышалось.

Солис был смуглым атлетом с короткими светло-каштановыми волосами и густой рыжеватой бородой. Единственным изъяном в его мужественном облике были очень красивые ореховые глаза с длинными ресницами.

Как и сказала мне Ривер, в этом заведении было четыре преподавателя: сама Ривер, Солис, Эшер (близкий друг Ривер) и Анна. Остальные были учениками. В отличие от большинства учебных заведений, где учителей можно отличить от студентов хотя бы по возрасту, здесь все было намного сложнее. На вид Ривер казалась самой пожилой среди учителей, но ученик по имени Джес выглядел еще старше. Это был сморщенный усталый человек, выглядевший совершенно пресыщенным своим долголетием.

Преподавательнице Анне на вид было около двадцати лет, у нее была бледная фарфоровая кожа, круглое лицо, прямые темные волосы и голубые глаза, рассматривавшие меня с дружелюбным интересом.

Мои сотрапезники по очереди называли свои имена, а я кивала, изо всех сил стараясь не подавиться своим силосом. Неужели трудно было добавить в еду хоть немного масла или хотя бы сливок? Вряд ли они умерли бы от лишней порции жира! Ха-ха-ха, очень смешно. Ясное дело, что не умерли бы.

Скандинавский бог сдержанно кивнул мне и сказал:

— Рейн.

— Рейн, как дождь? — невинно переспросила я с полным ртом батата.

Сидевшая рядом со мной девушка очаровательно улыбнулась. С нее можно было писать портрет классической английской девушки — сияющая чистотой и здоровьем нежно-розовая кожа, ярко-голубые глаза и мягкие каштановые локоны до лопаток.

Она тихонько рассмеялась и пояснила:

— Рейн — это немецкое имя.

И она любезно произнесла его по буквам.

— Ах, немецкое, — многозначительно протянула я, давая понять, что возлагаю на носителя этого имени персональную ответственность за развязывание Второй мировой войны. Рейн заиграл желваками — он был таким напыщенным олухом, что меня так и подмывало его поддразнить. Теперь я была абсолютно уверена, что никогда в жизни его не встречала. Скорее всего, он просто напомнил мне какого-то случайного знакомого или типа того.

— Я голландец, — коротко выдавил он. — По рождению.

— Вот как? — промычала я, пытаясь проглотить очередную порцию бобов с крупой. Пришлось запить это дело двумя большими глотками воды. Да-да, здесь за ужином подавали простую воду. Честное слово, «Доктор Пеппер» тут был бы куда более уместен.

— А меня зовут Нелл, — сообщила мне английская роза. — Добро пожаловать, Настасья. Надеюсь, тебе здесь понравится. Если тебе что-нибудь понадобится, я с радостью тебе помогу.

— Ладно, — буркнула я. — То есть, спасибо.

За этим столом я чувствовала себя неуклюжей, нелюбезной, невоспитанной, неприятной — и сотни других разных «не». Ну и ладно, завтра утром я все равно сделаю им ручкой, так что не стоит особо расстраиваться. Сама как-нибудь справлюсь со своими проблемами, что бы там ни говорил голос разума, нашептывающий: нет, не сможешь. Откуда ему знать, верно?

Все новые и новые имена звучали над столом, но я их уже не запоминала. Мужские и женские лица — белые, желтые, черные и латиноамериканские, сливались у меня перед глазами. Я даже не пыталась отличить их одно от другого — зачем париться, если я завтра уезжаю?

Интересно, что привело их всех сюда — неужели их жизни тоже оказались никчемными? Или они приехали учиться у Ривер мудрости? Кстати, любопытно бы узнать, чему она тут учит. Магии? Как оставаться бессмертным и сохранить разум? Или она делится с ними секретами органического земледелия? Если я правильно помню, Ривер назвала это место домом для заблудших бессмертных, но из всех сидевших за столом только старина Джес был похож на того, кто давно или недавно сбился с пути истинного. Все остальные выглядели до отвращения здоровыми, счастливыми и довольными жизнью. Любопытно, что они подумали обо мне?

Итак, подведем итог: я сижу в холодной, по-сиротски обставленной столовой и ем здоровую несъедобную пищу в компании бессмертных, которые изо всех сил стараются быть паиньками. Это все не для меня. Но и Лондон, а вместе с ним и моя прежняя компания, включая Инки и Боза, тоже стали не для меня. При одной мысли обо всем этом меня охватывал приступ удушья.

Единственная жизнь, которую я могла бы назвать своей, осталась в далеких, разноцветных и прекрасных шестидесятых, где все меня любили, и я была красавицей. Уже не надеясь на десерт, я мрачно уставилась в свою тарелку, прекрасно понимая, что здешняя пища никогда не будет приправлена никакими наркотическими радостями.

Зачем я сделала с собой все это? Хороший вопрос. Главное — оригинальный. Я задавала его себе тысячи раз, в разное время и в разных ситуациях. Похоже, он стал основной темой моей жизни.


Глава 5


Наконец ужин закончился. Не успела я вскочить из-за стола, готовясь на спринтерской скорости рвануть в «свою» комнату, чтобы свернуться на кровати в позе эмбриона и от души пожалеть себя, как одна из студенток спросила, не хочу ли я принять участие в ежевечерней прогулке.

Видимо, на моем лице отразилось такое откровенное отсутствие энтузиазма, что барышня прыснула со смеху и продолжала смеяться, натягивая ветровку и обматывая шею шарфом.

— Мы выходим на прогулку почти каждый вечер, после ужина, — сообщила Ривер своим глубоким, хорошо поставленным голосом. Она надела красный берет на свои седые волосы и улыбнулась мне. — В этом тоже проявляется наше внимание к миру — мы смотрим на звезды, на луну, на тени деревьев.

— Ночные птицы совсем не похожи на дневных, — сообщил мне красивый парень, похожий на итальянца. Как его звали? Кажется, Лоренцо или что-то типа того. — Мы изучаем их голоса и образ жизни.

Издевается он, что ли? На всякий случай я серьезно покивала, не пускаясь в расспросы.

— В это время года деревья почти полностью облетают, — сообщила Нелл, выглядевшая совершенно сногсшибательно в своем аккуратном тренче от «Барберри». — Ежедневные наблюдения позволяют узнать, какие деревья сбрасывают листву первыми, а также определить время раннего или позднего листопада. Ты узнаешь столько всего интересного!

«Только через мой труп!» — подумала я про себя. Да, бессмертные тоже используют это выражение. В наших устах оно приобретает особую пикантность, не находите?

— А в полнолуние снаружи светло, как днем, — вставил Солис. Его ореховые глаза смотрели на меня так пристально, словно он пытался понять, кто же я такая на самом деле. — Сегодня луна находится в фазе между второй четвертью и полнолунием, что тоже по-своему очень красиво.

Поверю тебе на слово, дружок.

— Не хочешь сходить за курткой и присоединиться к нам? — спросила Ривер. В глазах ее плясали веселые искорки. Это что, проверка? Если так, то я буду рада ее провалить.

— Нет, спасибо, — вежливо ответила я.

— Вот и замечательно! — радостно воскликнула Ривер. — Те, кто остаются дома, помогают убирать со стола и мыть посуду. Кухня вон там, — она указала рукой вбок.

Я молча уставилась на нее.

Так и есть, она почти откровенно смеялась, выходя в широкую дверь, выкрашенную зеленой краской.

Спрашиваете, какой счет? Ясно какой: один ноль в пользу Ривер.

Учитывая мой почтенный возраст, вы легко поверите, что я перестала пытаться понравиться людям лет четыреста сорок тому назад. Иными словами, от меня не убыло бы, если бы я в тот момент поднялась по лестнице в свою комнату, свернулась на кровати в позе эмбриона и наплевала бы на все с высоты своей депрессии.

Если бы все было так просто!

Понимаете, я чувствовала, что Ривер меня обставила.

Готова спорить на что угодно: она с самого начала знала, что я откажусь тащиться на ночную прогулку в обществе ее питомцев. Она знала, что я попытаюсь слинять, и знала, что в этом случае меня будет ждать участь судомойки. Думаете, эта догадка доставила мне удовольствие? Но еще больше бесило меня то, что теперь мне было предельно ясно Ривер ждала, что я поднимусь по лестнице к себе в комнату и свернусь клубочком на своей кровати. Похоже, она очень хорошо меня знала. Это было просто невыносимо.

Стиснув зубы, я поплелась в кухню. Пришлось напомнить себе, что я приехала сюда по своей воле. Я оказалась здесь, потому что больше не могу жить где-то еще. Я оказалась здесь, потому что не могу отличить добро от зла и свет от тьмы. Я здесь потому, что опротивела сама себе. Я здесь потому, что хочу спрятаться от всех, кто меня знает.

Кухня оказалась огромной, тусклоосвещенной и оборудованной по последнему слову техники середины 30-х годов прошлого века. Никакой ресторанной посудомоечной машины, каждые две минуты выдающей еще теплые порции отмытой до блеска посуды, никаких гранитных столешниц и дверок из матового стекла. Вместо этого здесь были высокие открытые деревянные полки, заставленные аккуратными стопками с грубой белой посудой, точно такой же, на которой сегодня сервировали ужин. Стеклянные банки с пастой, рисом, фасолью, крупой и злаками ровными рядами выстроились на другой полке. В огромных окнах стояла черная ночь и отражалась тусклая лампочка под потолком.

Ну и бонус, разумеется. Старина Рейн, стоявший у деревенской раковины из мыльного камня и глядевший на меня в упор. Наконец он вздохнул, посмотрел в потолок и вытащил из раковины покрытую пеной тарелку.

— Можешь сполоснуть, — предложил он, кивая на соседнюю раковину с чистой водой.

Словно решив доказать, что мудрость далеко не всегда сопутствует возрасту, я лихо отсалютовала и промаршировала к раковине.

— Яволь, герр начальник!

Сдвинув шарф на плечи, я закатала рукава, поболтала тарелкой в чистой воде и поставила ее в сушилку.

Рейн протянул мне следующую. Всполоснуть, встряхнуть, поставить.

Я изо всех сил старалась держаться небрежно и не обращать на него никакого внимания. Делала вид, будто он не более чем высокая, устрашающего вида машина, выдающая мне вымытые тарелки. Но никакое актерское мастерство не могло скрыть унизительной правды ситуации: этот парень был настолько хорош собой, что стоя рядом с ним, я рисковала хлопнуться в обморок от гипервентиляции легких.

Вообще-то у меня нет особого типа парней, к которым я неравнодушна — не могу сказать, что предпочитаю исключительно высоких или низкорослых, мускулистых, тощих или упитанных. На цвет кожи и волос мне тоже, честно говоря, наплевать.

Джаз из клуба был скорее исключением, я вообще редко интересуюсь парнями. На нечастые интрижки с ними я смотрю как на способ отвлечься, убить время и удовлетворить изредка возникающее желание. В последний раз, когда я позволила себе по-настоящему влюбиться, мой любимый погиб в Индии, во время последней англо-маратхской войны. Кажется, это было в 1818 году. Этот год стал началом безраздельного английского господства над огромной неанглийской страной и концом моей любви к смертным.

С тех пор я ни разу никого не любила, даже бессмертных. Любовь к бессмертному означала бы вступление в порочный круг бесконечности, а это выше моих сил. Если не понимаете, о чем я, представьте, что вы порвали с кем-то, а потом обречены сотни лет встречать его снова и снова, возможно, вполне счастливого с кем-то другим. Представили? Нет, спасибо, это не для меня.

Но теперь, когда я стояла рядом с Рейном, чувствовала тепло его тела, вдыхала чистый запах его свежевыстиранной одежды, он казался мне особенным — таким, будто ему все по плечу, понимаете? Да, мне хотелось обхватить его руками за пояс и прижаться щекой к его груди, там, где сердце. При одной мысли об этом у меня кровь приливала к щекам. Но гораздо сильнее было другое чувство. Мне казалось, что если прямо сейчас разразится какая-нибудь жуткая катастрофа — упадет метеорит, обрушится государство, начнется всеобщая паника — то Рейн просто выйдет вперед и все исправит, всех спасет и защитит... меня. Вернее, ту, кто будет с ним рядом. Несмотря на всю свою замкнутость, почти неприязненность, в нем чувствовалась какая-то надежность. Как будто он всегда делал только правильный выбор и во всех ситуациях поступал только хорошо, даже вопреки своему желанию.

Он казался полной противоположностью Инки, главные таланты которого заключались в умении очаровывать людей и получать все, чего ему хочется, нарушая любые законы, правила и социальные нормы.

Рейн, о котором я совершенно ничего не знала, производил впечатление твердости, силы и решимости, и я вдруг подумала, что не знаю никого, о ком могла бы сказать то же самое. По крайней мере, в моей жизни таких не было.

Разумеется, это не мешало Рейну производить впечатление зануды, выскочки и воплощения кривогубого презрения, что лишний раз блестяще подтверждало старую истину: никто не совершенен.

«Не парься! — сказала я себе. — Окунай и споласкивай. Найди мужество признать, что он всего-навсего неотразимый придурок, которому наплевать на то, как он выглядит и как выглядишь ты, и который никогда не обратит на тебя внимания, потому что его мысли заняты гораздо более возвышенными и важными материями».

Всегда ненавидела таких парней, взять хотя бы того сногсшибательного священника на Мальте в тридцатые годы... Впрочем, это уже другая история.

Щеки мои так полыхали, что мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Прополоскать, встряхнуть, поставить... Когда у меня накопилась приличная гора посуды, мистер Индивидуальность молча протянул мне чистое полотенце. Я так же молча принялась вытирать тарелки, складывая их в новую горку. Теперь я чувствовала себя растерянной, нервной и до трясучки взволнованной, что было для меня не только неприятно, но и весьма непривычно.

Моя компания знала меня сто лет, мои друзья принимали меня такой, какая я есть, без вопросов и комментариев. Короче, в своем кругу я чувствовала себя отлично. Здесь же я оказалась настолько не на своем месте, до такой степени вне привычных социальных норм, что мне было почти страшно. Все это было странно, ненормально и многократно усиливало мое желание бежать. Разумеется, нервозность лишь усиливала мои фобии.

— Ну вот, теперь все дзен и все такое, — сказала я, ясно давая понять, что стремление достичь дзен стоит у меня сразу же за желанием стать жертвой смертельной болезни.

Рейн посмотрел на меня сверху вниз и ничего не ответил.

Во мне, между прочим, метр шестьдесят два сантиметра, что в былые времена делало меня реально высокой женщиной. Когда-то я была мужеподобной амазонкой среди других женщин, я возвышалась даже среди крепких исландок с их хищной северной конституцией. Еще сто лет тому назад я считалась довольно рослой женщиной практически всюду, кроме Нидерландов, где всегда было много необычайно высоких женщин. Но в последнее время улучшение питания и наблюдения за беременными сотворили настоящее чудо: женщины с такой скоростью рванули ввысь, что я оказалась даже ниже среднего роста! До сих пор не могу смириться с этой несправедливостью, потому что я-то как раз перестала расти! Давным-давно перестала.

Представляете, как меня раздражало то, что Рейн вымахал таким здоровенным! Просто дико бесило, что он ухитрился вырасти таким высоким, золотым, роскошным — роскошнее всех мужчин и женщин, которых мне доводилось видеть за свою долгую жизнь! — и при этом действует мне на нервы, да еще так неожиданно, мощно и почти болезненно.

— Держи.

Заморгав, я прервала свой внутренний монолог и уставилась на тарелку, которую Рейн, очевидно, уже какое-то время протягивал в мою сторону.

Выхватив у него тарелку, я уныло поболтала ею в воде, мечтая о том, чтобы я была бы графиней, а он крестьянином или кучером, и я смогла бы получить свое без лишних вопросов и последствий. Добрые старые времена, ау!

Правда, я никогда в жизни не была графиней.

— Мне кажется, погода завтра будет холодной и ясной, — неожиданно сказал Рейн.

Только теперь я отчетливо услышала едва уловимую шероховатость согласных звуков, выдающую его голландское происхождение. Разумеется, это лишь добавляло ему привлекательности. Еще одно свидетельство против него.

— Спасибо, что поделился со мной этим наблюдением, — сказала я. Вытерев тарелку, я поставила ее в стопку, а потом понесла всю груду к открытой деревянной полке, где моих питомцев уже ждали их маленькие фарфоровые братья и сестры.

— Я хочу сказать, что ты без труда сможешь выехать отсюда, — продолжал Рейн, и тут в голове у меня со щелчком зажегся свет. Вот оно что! — Очевидно, что тебе тут делать нечего, — с тевтонской откровенностью рубанул он, подавая мне очередную тарелку. — Я знаю, что ты и сама это поняла. Ты даже не пытаешься скрыть, насколько тебя ужаснул наш образ жизни, — тут он пожал плечами. — Такая жизнь не для всех. Большинству она не по силам. Разумеется, это не значит, что ты слабая или что-то в этом роде, — он чуть более энергично сунул мне очередную тарелку. Я медленно закипала.

— Дай-ка я угадаю, — заговорила я, вытирая тарелку. — Ты пытаешься применить ко мне методику реверсивной психологии в надежде вызвать противоположную реакцию? Иными словами, стараешься меня запугать и разозлить, чтобы я решила остаться?

— Нет! — золотистые глаза Рейна с соблазнительно приподнятыми уголками снисходительно обратились на меня. — Ни в коем случае, — с оскорбительной определенностью уточнил он. — Я искренне считаю, что тебе здесь нечего делать. У нас гут своя налаженная жизнь с занятиями и работой, и нам вовсе не хочется, чтобы какая-то психованная неудачница разнесла тут все, как торнадо.

Я стиснула зубы. То, что он каким-то непостижимым образом попал в самую точку, лишь подлило масла в огонь моего бешенства.

— Все тебя поймут, — он протянул мне последнюю тарелку и опустил руки в чистую воду. — Ривер поймет. Ты не первая пропащая душа, которая является сюда в надежде на быструю и простую починку. Ривер вечно приманивает таких, словно голодных дворняжек. — Он опустил закатанные рукава на свои сильные руки, покрытые рыжеватыми волосками. — Мой тебе совет — поезжай в Нью-Йорк, Рим или Париж. Там тебе самое место. Огни большого города, одним словом. — Он улыбнулся мне быстрой насмешливой улыбкой. — И никакой Массачусетской глуши, где нет ничего, кроме работы, воздуха, наблюдения за звездами, опадающей листвой и луной в фазе между второй четвертью и полнолунием. Просто забудь о нашем существовании и все.

Он в упор посмотрел на меня, словно хотел, чтобы я прямо сейчас последовала его совету. Будто пытался воздействовать на меня какой-то магией. Кто их знает, может, они тут всю дорогу используют магию? На подоконнике над раковиной росла какая-то травка в горшке, и я невольно покосилась на нее, ожидая увидеть, как она вянет и съеживается под взглядом Рейна. Однако растение выглядело бодрым и вполне жизнерадостным, а когда я перевела глаза на Рейна, тот слегка приподнял брови.

Прошу считать ступенью моего личностного роста тот факт, что я не разбила ему о голову тяжелую тарелку, чтобы стереть с его физиономии эту высокомерную усмешку.

Я клокотала от бешенства, что было весьма странно, поскольку обычно моих душевных сил хватает разве что на раздражение или скуку. Даже не припомню, когда я в последний раз испытывала такие энергозатратные эмоции. Своей красотой и откровенным презрением Рейн ухитрился каким-то образом прорвать мою защиту, заставив меня мысленно визжать от злобы и ярости. По крайней мере, я до сих пор надеюсь, что делала это только мысленно.

Сделав глубокий вдох, я порылась в голове, подыскивая какое-нибудь язвительное замечание, чтобы одним махом поразить и уничтожить его прямо посреди этой маразматической кухни. А потом...

— Ты... Знаешь, на самом деле ты не такой уж красавчик, — выпалила я. Его глаза слегка расширились — очевидно, он ожидал более квалифицированного отпора. — Кончик носа у тебя чересчур заостренный. — Я с ужасом увидела, как тяжело вздымается моя грудь, втягивая воздух. — Губы чересчур тонкие, ты ужасно долговязый, а волосы у тебя все-таки не золотистые, а просто светло-каштановые. А глаза маленькие и косые!

Теперь он смотрел на меня так, словно впервые в жизни видел настоящую ненормальную и находил это зрелище весьма завораживающим.

Я швырнула на пол кухонное полотенце, проклиная себя за этот пошлый жест.

— И еще, — прошипела я, — ты полный придурок!

Развернувшись, я распахнула тяжелую деревянную дверь и выбежала из столовой.

Будь я Скарлетт О'Хара, он бросился бы за мной следом, подхватил бы в свои сильные объятия и понес наверх, чтобы там без помех поставить, вернее, положить, на место. Но дверь за моей спиной осталась закрытой, и я поняла, что выставила себя полной идиоткой. В довершение всего снаружи послышался радостный смех и уверенные шаги счастливых, уравновешенных людей, возвращающихся с познавательной вечерней прогулки.

Перепрыгивая через две ступеньки, я ринулась наверх и в панике заметалась по коридору, от волнения забыв, где моя комната. Наконец отыскав свою дверь, я распахнула ее, с грохотом захлопнула и, тяжело дыша, привалилась к ней спиной. Все как в плохом кино.

Вот поэтому я так долго и старательно вытравляла в себе любые чувства.

Потому что они причиняют боль.


Глава 6


Чего в этом странном месте было с избытком, так это горячей-прегорячей воды. Правда, по ходу выяснилось, что находится эта горячая-прегорячая вода в общей женской ванной в конце коридора. Там был небольшой закуток, в котором помещалась одна-единственная гигантская ванна на львиных лапах, несколько туалетных кабинок и пара тесных душевых. Вдоль одной стены, как в интернате, выстроились в ряд пять умывальников с сиротскими зеркалами над каждым. Никакой подсветки для макияжа, никаких зеркал в полный рост, иными словами — никаких соблазнов суеты и тщеславия. Как раз для тех, кто уже несколько десятилетий тому назад забил на все заботы о своей внешности.

Опустившись в глубокую ванну, я вдруг вспомнила другую столь же роскошную ванну, стоявшую в одном ветхом, но прекрасном доме в Новом Орлеане, где я одно время жила. В той ванне можно было запросто выкупать белого медведя. Риэлтер сказал мне, что ванна делалась под заказ для одного судьи, жившего там в тридцатые годы XX века — это были две обычные ванны, распиленные пополам, а затем сваренные вместе, так что в результате получился колоссальный бегемот на когтистых львиных лапах, в котором можно было лежать в полный рост.

Но эта ванна тоже была совсем неплоха, несмотря на ужасные лампы дневного света, заливавшие все помещение неестественным мертвенным светом.

Вода была горячая, как кипяток, мыло домашнее с кусочками сухой лаванды, на краю ванны стояла небольшая деревянная коробочка с высушенными травами. Это дело! Зачерпнув горсть травы, я сунула ее под толстую струю воды, хлещущую из крана. Когда густой травяной запах защекотал мне ноздри и наполнил легкие, я с наслаждением откинулась на спину и закрыла глаза.

Горячий запах перенес меня в Тайвань 1890 года.

У меня тогда открылся туберкулез, и постоянный кашель сводил меня с ума. Я перепробовала все мыслимые лекарства, пока, наконец, кто-то не порекомендовал мне горячие целебные источники на Тайване, возле горы Янминшан.

С одной стороны Янминшан стеной стоял густой запах тухлых яиц, окутывавший зеленую гору тончайшим газовым шарфом. Поначалу запах сероводорода вызывал тошноту, но уже через пару дней я просто перестала его замечать. Ежедневно, утром и вечером, я сидела в кресле у края естественного горячего источника и по часу дышала густым паром.

На Янминшан приезжали люди с самыми разными заболеваниями, но больше всего здесь было страдающих болезнями кожи и легких.

Местные жители частенько сидели на мелководье, где вода источника неторопливо бежала по песку. Несколько раз я видела, как они приносят с собой палочки для еды, втыкают их по кругу в песок, огораживая небольшой участок, а потом кладут туда сырые яйца, чтобы сварить их прямо на горячей воде источника. Приготовленные таким способом яйца почему-то считались исключительно полезными. Я прожила там два месяца, наслаждаясь пышной красотой Тайваня и сернистым воздухом источников. За это время мой туберкулез полностью излечился, и я снова была здорова.

Теперь, больше чем через сто лет, я вновь вдыхала густой пар, правда, без малейшего запаха серы. Неужели всего два дня назад я была в Лондоне? Неожиданно я вспомнила лицо таксиста, и из-под зажмуренных век снова брызнули слезы. Жив он или умер? И что делает, думает, чувствует сейчас его семья?

Я села и схватила шампунь. Чувство вины прилипло ко мне, как навязчивый шлягер. При чем тут я? Это сделала не я — это все Инки. Я всего лишь... повернулась и ушла.

Тщательно намылив голову, я нырнула под воду, чтобы смыть шампунь. Вода уже начала понемногу остывать, поэтому я взяла с крючка морскую губку, намылила ее и принялась растирать себя с такой силой, словно хотела содрать верхний слой кожи. Всюду, куда доставала моя мочалка, тело становилось розовым и начинало приятно пощипывать, а когда остатки воды воронкой ушли в слив, я вдруг почувствовала себя непривычно чистой, с еще более непривычно ясной головой и легким дыханием. Впервые за долгое время я ощущала себя свежей, гладкокожей и живой. Глупо, правда?

Мне повезло вернуться в свою комнату, не встретив ни единой живой души в коридоре, а когда я закрыла за собой дверь, то увидела, что моя постель аккуратно заправлена, а на маленьком приставном столике стоит чашка с горячим чаем.

— А шоколада у вас нет? — пробурчала я, роясь в своем чемодане. Так, пижаму я, разумеется, забыла, зато взяла старую, но вполне удобную футболку. Расчески тоже не оказалось, поэтому пришлось пройтись по волосами пятерней, кое-как распутав взъерошенные прядки. После этого я обмотала шею теплым шерстяным шарфом, забралась в постель и понюхала чай. Как я и думала, он пах травами. Эти люди просто помешались на своих травах! Куда не плюнь, всюду трава.

На вкус чай оказался немного мятным, со слабым привкусом лакрицы, однако в комнате было прохладно, а я сидела с мокрой головой, поэтому теплое питье приятно разлилось по телу. Выключив свет, я забралась под тонкое покрывало и накрылась одеялом, оказавшимся на удивление теплым и уютным. Кровать была узкой и жесткой, но мне доводилось спать на судовых койках, на задних сиденьях автомобилей и в тысяче поездов, так что я не слишком привередлива. Что меня действительно бесило, так это отсутствие запора на двери, но я уснула раньше, чем успела попереживать по этому поводу.


Обычно я сплю не очень хорошо. Мне трудно отключиться. Я могу почти уснуть, и вдруг начать думать о том, что неплохо бы куда-нибудь сходить или переделать старый деревенский дом где-нибудь во Франции, а то и просто начинаю ломать голову над тем, куда я сунула свои туфли или где можно в этом городе купить какую-то вдруг понадобившуюся мне еду.

Когда я, наконец, засыпаю, то мне часто снится всякая гадость. Собственно говоря, это даже не сны в привычном понимании, как если бы я, скажем, разговаривала с солеными крендельками, а потом надо мной начала бы смеяться какая-нибудь сумасшедшая белка, а все это вместе означало работу подсознания, сортирующего очередную порцию дневного мусора.

Мои сновидения больше похожи на воспоминания. Плохие воспоминания. Воспоминания о людях, смертных и бессмертных, которые уже умерли, или о самых страшных годах моей жизни (между прочим, мне довелось побывать в турецкой тюрьме. В семидесятых годах XVIII века. Не пикник, прямо скажу), об эпидемиях, мировых войнах, автокатастрофах и перевернувшихся конных экипажах, о крушении поездов и...

Знаете, за свою жизнь я успела накопить такой багаж страшных событий, что когда я закрываю глаза — вернее, когда я настолько устаю, что уже не могу удержать тяжесть век — ко мне приходят воспоминания и требуют, чтобы я снова и снова их просмотрела, словно пытаются на этот раз выжать из меня побольше чувств.

Обычно я заставляю себя медитировать до тех пор, пока не ухожу в такие дали, что наутро все равно ничего не могу вспомнить. В целом, отличное средство, хотя побочные эффекты бывают довольно тяжелыми.


Когда на следующее утро я проснулась, то прежде чем открыть глаза навстречу розовому свету, льющемуся из окна, первым делом привычно отогнала все воспоминания о прошедшей ночи. Ожидая неизбежного возвращения усталости и ставшего уже привычным ощущения гнетущего несчастья, я лениво обдумывала, сколько шагов идти до ванной и не лучше ли будет отвернуться от света и еще немного вздремнуть.

Однако... я чувствовала себя совсем неплохо. Я открыла глаза. Часы на прикроватном столике показывали 6.17. Утра?

Ни фига себе... то есть, рановато. Прошлым вечером — тут я привычно поморщилась, однако в следующую секунду поняла, что самым плохим событием вчерашнего дня была совершенно идиотская перепалка с белобрысым викингом. Сущий пустяк на фоне остальных моих проблем. Я сделана несколько глубоких вдохов и убедилась, что совершенно не чувствую себя разбитой. Более того, мне давно не было так хорошо. Кажется, я по-настоящему выспалась.

Медленно сев в постели я вспомнила, что накануне не выпила ни капли алкоголя и не ела ничего, кроме скучнейшей растительной пищи. Х-ммм. В комнате было прохладно, тихонько шипел радиатор. Выбравшись из кровати, я порылась в чемодане в поисках относительно чистой одежды и торопливо оделась, стараясь не смотреть на облачко пара, вырывавшегося у меня изо рта. Потом покидала все свои вещи обратно в чемодан и застегнула его, решив снести вниз попозже — после того, как выклянчу себе чашку кофе на дорожку.

Оттащив чемодан к двери, я натянула ботинки, машинально ощупав каблук. Возможно, это всего лишь плод моего воображения, но мне кажется, будто я чувствую энергию амулета. Я уверена, что если положить его внутрь какой-нибудь книги, а саму книгу спрятать в огромной библиотеке, то мне достаточно будет провести рукой по книжным корешкам, чтобы отыскать его. Глупо, да?

Автомобильные ключи были у меня в кармане, карта осталась в машине. Доберусь до Бостона, а может быть, тут поблизости есть какой-нибудь местный аэропорт, типа для аэротакси. Я помедлила, взявшись рукой за ручку двери.

Сама мысль о возвращении в Лондон была похожа на черную тучу, повисшую у меня перед носом.

Это был настоящий ужас. Тот самый, который заставил меня солгать Гопале и воспользоваться паспортом, о котором не мог знать Инки. Но откуда взялся этот страх? Да, я действовала, подчиняясь инстинкту, но какому инстинкту? Инки никогда не причинял мне зла. Раздражал? Да. Злил? Еще как. Обижал когда-нибудь? Ни разу в жизни. Пугал? Никогда.

Я не знала, куда бежать, что делать и, главное, зачем. До боли знакомое чувство, правда, проявившееся при совершенно новых обстоятельствах.

Выдохнув, я открыла дверь. Ладно, решу куда бежать, когда доберусь до аэропорта. А сейчас мне нужно кофе — волшебный животворный напиток, который каждое утро открывает мне глаза и смазывает серые клеточки в мозгу. Господи, пожалуйста, пожалуйста-препожалуйста, пусть у них будет настоящий кофе!

В столовой было пусто, поэтому я, принюхиваясь, прошла на кухню. Медленно толкнула тяжелую дверь — и растерялась. По контрасту с тихой, пустой и серой столовой кухня оказалась полна тепла, людей и голосов. Горел яркий свет, люди болтали и смеялись, а в воздухе витали ароматы еды.

— Настасья!

Повернув голову, я увидела улыбающуюся Ривер.

— Я просто хотела выпить кофе, — смущенно начала я.

— Завтрак пока не готов, — пояснила Ривер. — Почти все наши еще заняты своими обязанностями.

— Я никогда не завтракаю, — поспешно ответила я. — Но кофе...

— Подойди сюда, — приказала Ривер, и я, как ни странно, моментально повиновалась. — Покажи-ка мне свои руки.

Это еще что такое? Проверка на чистоту ногтей? Вытянув перед собой руки, я с облегчением увидела, что ногти у меня в пол ном. порядке, спасибо вчерашней ванне. Может быть, Ривер хочет почитать у меня по ладони? От этих типов всего можно ожидать.

— У тебя удивительные руки, — с искренней радостью сообщила Ривер. — Сильные, крепкие. Ну-ка, давай!

— А?

Ривер закатала мои рукава до локтей, и я невольно сморщилась, когда она взялась за концы моего шарфа и отбросила их назад, за спину. Потом она схватила меня за руки и буквально окунула их в огромную кучу теплого теста, возвышавшегося на деревянном столе, как гора еще не застывшей лавы.

— Э... — я оцепенела, чувствуя, как мои руки погружаются в плотный комок теста.

Ривер пристально посмотрела на меня своими ясными глазами цвета дубленой кожи.

— Я же знаю, что ты умеешь месить тесто, — негромко сказала она. Кровь прилила к моим щекам — я сразу поняла, что Ривер намекает на мой возраст.

Да, я родилась до появления промышленных пекарен. Многие бессмертные, прежде всего женщины, полжизни сами пекли себе хлеб, если, конечно, им не повезло родиться и прожить жизнь богатыми.

Я родилась в богатой семье, но к десяти годам оказалась бедна, как последняя крестьянка. Мне пришлось долго жить в разных деревнях, прежде чем я поняла, что города нравятся мне гораздо больше.

Короче говоря, я знала, как месить тесто.

— Это было давно, — пробормотала я, не двигаясь. Несколько сотен лет назад.

— Да, — еще тише ответила Ривер. — Но такое не забывается.

Она положила руки поверх моих и соединила их вместе. Вдвоем мы потянули массу будущего теста вверх, потом зачерпнули края внутрь и снова смяли в ком.

На другом конце кухни какой-то парень — кажется, этого рыжего зовут Чарли? — достал чугунную сковородку с длинной ручкой и начал обжаривать куски бекона на допотопной газовой плите. Чернокожая девушка — по-моему, Бринн — вытащила из печи две хлебные формы, опрокинула их на расстеленное на столе чистое полотенце и постучала по днищу. Две буханки дымящегося свежеиспеченного хлеба выскочили из форм, аппетитно золотясь в утреннем свете.

О! Я учуяла запах кофе! Да! О, да! Спасибо тебе, Боже, Брахма, святой Франциск и все прочие благодетели. Кофе, кофе, кофе!

Оставив меня, Ривер отошла разливать яблочный сок по кружкам, а я продолжала машинально вымешивать тесто.

На миг подняв голову, я поймала улыбку на лице Бринн.

— У тебя здорово получается, — сказала она, вытирая пот со лба.

В ответ я пробурчала что-то неразборчивое. Мне вдруг впервые пришло в голову, что я не помню, когда мне в последний раз такое говорили. Честно говоря, на свете есть не так уж много вещей, которые у меня здорово получаются. По крайней мере, теперь.

— На-ка, — сказала Ривер, поднося к моим губам грубую глиняную кружку. Не отрывая рук от теста, я сделала огромный глоток горячего кофе пополам с молоком и, кажется, даже с ложкой сахара. Вы будете смеяться, но это был самый лучший кофе в моей жизни!

Наверное, я тоненько заскулила от восторга, потому что Ривер засмеялась, отчего вдруг стала невероятно красивой.

Ее бронзовое лицо раскраснелось от жара плиты, седые волосы, зачесанные со лба в аккуратный узел, слегка растрепались на висках. Отхлебнув еще один глоток кофе, я напомнила себе: «Ей почти 1300 лет!» Довольно необычная мысль, даже для бессмертной, но мне не удалось обдумать ее до конца. Божественный кофе глоток за глотком согревал мне горло, я чувствовала себя здоровой, бодрой и трезвой, а потом в заднюю дверь, выдыхая клубы пара, вошел скандинавский бог, одетый в толстую клетчатую рубашку, как дровосек в знаменитом скетче «Монти Пайтонов»[6 - Монти Пайтон (англ. Monty Python) — знаменитая британская комик-группа, прославившаяся несколькими комедиями и культовым юмористическим шоу. Многие скетчи из которого, в том числе «Песня дровосека», разошлись на цитаты.].

Стягивая кожаные рабочие перчатки, викинг обвел глазами кухню и увидел меня — исчадие зла и порока, месившую тесто, как заправская булочница, и прихлебывавшую кофе из кружки, которую мне подносила сама хозяйка этой коммуны.

Итак, подобьем итог. Удовольствие месить и мять теплое дрожжевое тесто? Допустим, долларов 20. Идеальный кофе? С радостью отдала бы 75 баксов. Выражение лица Рейна, увидевшего, как я с восходом солнца вкалываю на кухне? Бесценно! Улучив момент, я широко ухмыльнулась ему в лицо и с удовольствием увидела, как он стиснул челюсти.

Рейн широкими шагами отошел к кофейнику и плеснул себе кофе, а я в это время разделила тесто на две равные части, одну часть накрыла полотенцем и отставила в сторону, а вторую принялась раскатывать на столе. Раскатав тесто в пласт толщиной около полдюйма, я принялась скатывать его в длинную тугую змею. Когда рулет был готов, я ловко защипнула шов и подоткнула под него оба длинных конца будущего батона. Потом уложила на противень швом вниз и сделала неглубокий надрез сверху. Первый батон был готов к отправке в печь!

На лице Рейна было написано такое разочарование, что я не удержалась и прыснула. В животе у меня громко заурчало, и не удивительно — на кухне так умопомрачительно пахло жареным беконом, свежим хлебом и яблочным сидром, что я впервые за долгое время почувствовала, что готова позавтракать. Обычно по утрам я не могу проглотить ни куска, аппетит у меня просыпается не раньше полудня, но сейчас я была по-настоящему голодна.

Может, остаться еще на денек? Никто не знает, где меня искать, а мне интересно посмотреть, каким получится мой хлеб.


Глава 7


ГЛАВА 7


За завтраком несколько человек улыбнулись мне и поздоровались, а те, кто этого не сделал, больше походили на мучеников раннего вставания, чем на моих личных недоброжелателей. Я съела немного и наелась неожиданно быстро, однако подсушенный хлеб с маслом оказался на удивление вкусным, и даже жареный бекон показался мне намного аппетитнее обычной пересоленной резиновой свинины, хрустящей от пережаренного жира.

Когда я послушно отнесла свою тарелку на кухню, Ривер сказала мне: — Пойдем-ка со мной.

Я натянула свою потертую кожаную куртку и вышла следом за ней на осенний холод. Ривер повела меня вдоль ровного ряда кленов, ронявших на землю алые листья, похожие на капли крови. Признаться, я не на шутку струхнула, когда стая собак бросилась нам навстречу, но Ривер ласково потрепала псов по головам, приговаривая:

— Здорово, Джаспер, привет, Молли! Хорошие, хорошие собаки.

Мы подошли к хлеву с огромными воротами, стоявшему наискосок от главного дома. Следом за Ривер я прошла в небольшую боковую дверь и с удивлением обнаружила, что внутри нет ни скота, ни сена, ни техники, зато есть высокие окна, благодаря которым все огромное помещение заливается солнечным светом.

Внутри хлев был разделен на просторные комнаты, выходившие в общий коридор. Здесь уже было полно людей, которые расставляли стулья и зажигали газовые обогреватели. Я догадалась, что попала в учебную часть Риверз Эдж.

Ривер привела меня в третью по счету комнату. Первым делом я увидела Солиса, сидевшего на плоской подушке, брошенной прямо на облезлый некрашеный пол. Он поднял голову и обменялся с Ривер каким-то загадочным взглядом, которого я не поняла. Затем Ривер улыбнулась мне и вышла, не сказав ни слова.

В комнату вошли сразу несколько человек, среди которых я узнала старика Джеса, улыбчивого японца по имени Дайсуко и хорошенькую чернокожую Бринн с тугими косичками, заплетенными вокруг головы. С любопытством поглядывая на меня, они повесили свои куртки на вбитые в стену крючки, заняли свои места на полу и раскрыли учебники.

«Привет, я в Хогвартсе!» — подумала я, но тут Солис знаком велел мне сесть рядом с ним. Я послушалась, но куртку снимать не стала и потуже обмотала шарф вокруг шеи.

— Настасья, — сказал он так тихо, что его не мог слышать никто, кроме меня. — Ривер хочет, чтобы я учил тебя. Она попросила меня об этом. Но я не могу тебя взять. Никак не могу.

Это было настолько неожиданно, что я не нашлась с ответом. Вообще-то, он был прав. Я собиралась отсюда слинять, но все-таки...

— Да? И почему же? — я старалась говорить тихо, но помимо моей воли вопрос прозвучал с вызовом. От неожиданной обиды у меня даже кровь прилила к щекам.

Солис посмотрел на меня добрым печальным взглядом, став еще больше похожим на мудрого калифорнийского телохранителя, и мне вдруг стало не по себе от того, что я беру его за горло.

— Ты... не готова, — просто и без позы ответил он. — Возможно, ты переживаешь кризис. Возможно, ты подумала, что тебе нужна перемена. Ты вспомнила о Ривер и решила, что этот дом станет для тебя удобной пересадочной станцией. Но пока ты не здесь, ты не хочешь здесь оставаться. Твое сердце не здесь. Ты стоишь одной ногой за дверью. Вот почему я не могу — не хочу попусту тратить время.

Целый вихрь колких ответов пронесся у меня в голове, но с языка сорвалось только одно:

— Вам-то откуда знать, где мое сердце?

Да, я спросила это грубо, как малолетняя уличная дрянь.

Солис поморгал, и утреннее солнце вспыхнуло на его коротких вьющихся волосах.

— Просто знаю, — ответил он, словно я спросила его, откуда он знает, что солнце встанет завтра утром. — Чувствую.

Я почувствовала себя оплеванной и униженной на глазах у остальных учеников. Поэтому ухмыльнулась как можно шире.

— В общем, вы правы, — с отвращением процедила я, вставая. — Проехали. Вы правы, я не хочу тут оставаться. Не хочу тратить ваше время — и свое тоже. — Провожаемая любопытными взглядами всего класса, я прошествовала к двери и взялась за ручку. — Проехали, — повторила я, обернувшись через плечо. Потом шарахнула дверью раза в два громче, чем требовалось, и потопала к выходу, сотрясая пол и стены своими мотоциклетными ботинками.

Рывком распахнула дверь амбара и врезалась в его скандинавское святейшество, которое инстинктивно распахнуло объятия, чтобы меня подхватить.

— Отвали, урод, — прорычала я, как только снова почувствовала почву под ногами. — Ты победил, радуйся! Теперь твой маленький раёк снова принадлежит тебе одному, можешь не бояться за свои игрушки! Я сваливаю.

Рейн, сощурившись, уставился на меня. Похоже, мне удалось снова его удивить. Молодец, Настасья! Так держать.

Я вырвалась из его рук и повернулась к нему спиной. Плевать, что Солис показал мне на дверь — я не сомневалась, что Ривер разрешит мне остаться, если я попрошу ее. Но Солис отказался меня учить, а это было уже слишком. Нет, скажите, вы бы остались после такого?

Через пять минут я уже стащила по ступенькам свой чемоданище, пригодный для транспортировки дохлого пони, и отволокла его к машине. Я чуть не разревелась от ярости и отчаяния, пытаясь затолкать этот чертов гроб в багажник, но скорее надорвалась бы, чем позвала кого-нибудь на помощь.

Наконец, я плюхнулась на водительское сиденье, включила двигатель и выехала прочь, выблевывая камни из-под колес, как свое несостоявшееся взросление.

Да пошли они все к черту!


Глава 8


Не знаю, куда подевалась эта долбаная карта. Забыла, где поворот с шоссе на Бостон. Непривычный завтрак тяжелым кислотным комом лежал в желудке, и все это вместе до того меня достало, что я с визгом тормозов притормозила перед «Аптекой Макинтера» на главной улице первого попавшегося городка. Я не оговорилась — на Главной улице. Там была всего одна улица, она же главная. Боженька, забери меня отсюда!

В довесок к моим и без того издерганным нервам, по мере отдаления от Риверз Эдж ставшая уже привычной тревога из-за отсутствия нормального места для жизни начала стремительно превращаться в панику.

Что со мной творится? Что мне угрожает? За последние двадцать четыре часа мой психоз чуть-чуть поулегся, но теперь вернулся с новой силой — в мозгах выла тревожная сирена, требовавшая немедленно бежать и прятаться. Я машинально погладила пальцами шею, чтобы удостовериться, что шарф на месте.

В широком переулке между аптекой и соседним магазином под вывеской «Фермерские продукты от Эрла» курила группка подростков в готических черных шмотках. Одна из них, щуплая девчонка с ядовито-зелеными прядями в волосах и серебряным колечком в носу, решила поразвлечься за счет проезжей.

— Эй, тут нельзя парковаться, — крикнула она мне. — Это место для инвалидов!

Ее приятели заржали.

Не говоря ни слова, я наставила на нее указательный палец, изобразив выстрел, и прошествовала внутрь, сопровождаемая новым приступом гогота. При беглом осмотре в аптеке были обнаружены: стойка с дешевыми солнечными очками, прилавок с рыболовными снастями и допотопный морозильный шкаф с надписью «НАЖИВКА» на боку.

За прилавком стояла высокая тощая девушка, занятая расстановкой коробок со старомодными будильниками на полке. За поясом ее фартука торчала метелка для сбора пыли. Она обернулась, автоматически улыбаясь, но, увидев меня, мгновенно сникла.

— Чем я могу вам помочь?

— У вас есть карты? — грубо рявкнула я. — Типа Массачусетса или северо-востока.

— Конечно! — ответила она, выходя из-за прилавка. Снаружи донесся новый взрыв хохота, за которым последовал звон разбитого стекла.

Вздрогнув, девушка выглянула наружу, но тут же прикусила губу, явно не решаясь вступать в перепалку с местными малолетними правонарушителями. — Вот карта Массачусетса. А вот это — северо-атлантический район.

Девушка оказалась какая-то бесцветная, ее бледные пепельные волосы были почти того же оттенка, что и глаза, и даже кожа.

— Мериуизер! — раздался грубый мужской голос, заставивший девушку вздрогнуть.

— Я здесь, папа.

— Почему ты не за прилавком? — рявкнул мужчина, подходя к нам. Это оказался краснорожий детина с густыми черными волосами и длинными, давно вышедшими из моды, баками. Из-под закатанных рукавов рубашки торчали поросшие черным волосом руки, а еще на нем были самые настоящие красные подтяжки.

— Я просто показывала этой... девушке карты, — ответила девушка по имени Мериуизер. Очевидно, она относилась к отцу с опаской, а может быть, даже боялась его. Все может быть.

Смерив меня долгим оценивающим взглядом, отец Мериуизер нехотя признал, что я все-таки не из компании подонков, ошивающихся за дверьми его лавки.

— Что вы хотели?

Не сводя с него глаз, я взяла у Мериуизер обе карты и положила их на прилавок. Девушка перевернула карты и принялась пробивать их, забивая стоимость каждой от руки. Скользнув взглядом по стойке с энергетическими напитками, я добавила упаковку из четырех банок, а потом взяла еще несколько шоколадок.

— Хорошо, — еле слышно прошелестела Мериуизер. — Это все?

— Да. Большое спасибо за помощь, — громко сообщила я. — Вы мне очень помогли.

— Ой, — захлопала глазами блеклая Мериуизер. — Спасибо.

Ее отец громко хмыкнул и потопал в свою подсобку.

Слегка порозовевшая Мериуизер отсчитала мне сдачу и с грохотом задвинула ящик с деньгами.

— Спасибо, заходите к нам еще, — заученно проговорила она, а я подумала про себя: «Да никогда в жизни!»

Снаружи было солнечно и холодно, резкий ветер задувал под легкую кожаную куртку.

— Лучше переставьте свою машину, — снова крикнула девчонка. Я смерила ее таким убийственным взглядом, что она слегка растерялась и, нервно захихикав, отвернулась к своим друзьям.

— Пора бы поумнеть! — процедила я и, хлопнув дверцей машины, завелась. Девчонка удивленно посмотрела на меня и, пожав плечами, сердито дернула подбородком.

А я вдруг подумала, что мне самой давно надо бы последовать собственному совету. Но это вариант не для меня.


В каждом большом городе есть своя тусовка бессмертных. Если говорить о главных местах скопления наших, то тут все зависит от моды — допустим, несколько десятилетий подряд таким местом может быть Милан , а значит, там будет полно бессмертных с апартаментами и квартирами, так что можно будет не ломать голову куда пойти, чем заняться и с кем потусоваться. Потом Милан постепенно выходит из моды — не знаю почему, может по причине политического или экономического кризиса, из-за войны или какой-нибудь другой катастрофы. И тогда популярным станет другой город, скажем, Сан-Франциско. Но в любом крупном городе, а также в более мелких городах, существует относительно постоянная, пусть и небольшая, популяция бессмертных.

Как она образуется? Допустим, некоторым настолько нравится какой-то город, что они остаются гам на целые столетия. Такие консерваторы обычно ненавидят неизбежный прогресс и постоянно вздыхают о добрых старых временах, когда еще не было уличного освещения и прочих новшеств. При этом напрочь забывая о том, какими кошмарными были дороги до появления повсеместного уличного освещения, как часто людей грабили в темноте, и сколько времени занимал путь от одного места до другого. Придите в себя, люди! Может, вам и сантехника в помещении не нравится? Лично я считаю, что это жирный плюс современности.

Почти у всех бессмертных (за исключением меня, разумеется) есть свои любимые места или временные отрезки. Сейчас центр бессмертной жизни переместился в Лондон, однако я не сомневалась, что смогу найти старых друзей в Бостоне, и даже знала, где их искать.

Больше всего меня напрягало чувство опасности, твердившее, что мне нужно забиться в какую-нибудь щель и не высовываться. Это было глупое, непонятное и совершенно иррациональное чувство, поэтому я решила его проигнорировать. В Бостоне я смогу потусить со знакомыми и немного расслабиться, попутно соображая, куда ехать дальше. Я включила радио погромче и понеслась по девятому шоссе до пересечения с автомагистралью 1-90.


Мне казалось, что прошло не меньше двадцати лет с той ночи, когда я цедила джин в «Донжоне». Просто не верилось, что я могла быть такой беспечной — сколько там? — всего четыре дня тому назад. Теперь казалось, будто это была совсем другая жизнь и другая Настасья. Может быть, пришло время снова поменять имя, переделать биографию и свалить в другой город? Я была Настасьей почти тридцать лет. Давно пора стать кем-нибудь другим. Тем, кто не тусуется с Инки и Бозом.

Именно это ты пыталась сделать в Риверз Эдж.

В принципе, у меня большой опыт по игнорированию внутреннего голоса, поэтому я просто уселась поудобнее на барном табурете и сделала барменше знак повторить «отвертку». Она потребовала удостоверение личности — ну конечно, как обычно.

Чтобы избежать неприятностей, я стараюсь не выходить за рамки — согласно моему американскому паспорту, мне несколько месяцев назад исполнился двадцать один год. Конечно, было намного проще, когда спиртное разрешалось пить с восемнадцати, ведь на вид мне примерно столько. Ну ничего, постараюсь сойти за молодо выглядящую двадцатиоднолетнюю.

Я приехала в Бостон около полудня, остановилась в отеле и проспала до десяти вечера — до времени выхода в свет. Поразмыслив, я решила отправиться в «Клэнси» и нашла бар на том же месте, где он был десять лет назад. Разумеется, внутри все было переделано, и, надо сказать, переделка мне не понравилась. Я помнила этот бар темным, грязным, с ковром отвратительного оливкового цвета вокруг тесной паркетной танцплощадки. В крошечном закутке сидел никуда не годный диджей, который играл песни по заказу, если сесть к нему на колени. Иными словами, там было по-домашнему уютно и всегда полно бессмертных.

Теперь здесь появилось хорошее освещение, искусственно состаренный деревянный пол, а над танцполом возвышалась настоящая стойка диджея, где какой-то сопляк с хвостиком крутил настоящие виниловые диски. Что касается посетителей, ТО на первый взгляд их тут было поровну — половина обычных, половина бессмертных. Я увидела несколько знакомых лиц, но никто не бросился ко мне с распростертыми объятиями и не посылал воздушных поцелуев.

Кстати, надеюсь, вы поняли, что бессмертные гоже люди? Мы не пришельцы, посланные сюда, чтобы заселить и покорить землю. Мы совершенно такие же, как вы, просто... просто не умираем гак часто. Когда я была маленькой, отец рассказывал нам сказку о принцессе, которая была такая хорошая, что ей подарили дар бессмертия. Помню, я уже тогда усомнилась в том, что папа этому верит.

Разумеется, в различных бессмертных культурах существует множество самых разных мифов и теорий о нашем происхождении, но если взглянуть на них беспристрастно, то все сводится к одному — бац! Бессмертные появились. А остальное — уже детали. Дар это или проклятие, выпил ли первый бессмертный какой-то волшебной воды или съел волшебную еду — все неважно. Лично я думаю, что это могла быть какая-то непонятная стихийная мутация. Типа рака или дальтонизма.

Хотите посмеяться? До двадцати лет я даже не догадывалась о том, что бессмертна. Я знала, что выгляжу очень молодо, но помнила, что моя мама тоже казалась совсем юной. Короче, в то время я прислуживала в одном богатом доме в Рейкьявике. Хозяйка этого дома, Хельгар, сразу распознала во мне бессмертную и потихоньку открыла мне глаза.

Хельгар стала моей лучшей подругой, от нее я узнала гораздо больше, чем за предьщущие двадцать лет жизни.

Однажды мы с ней сидели в главной гостиной, выходившей на мощеную мостовую. Стояла зима, но снега не было, в огромном резном камине потрескивал и плясал огонь.

Хельгар сидела в кресле и, как подобает всякой почтенной даме, занималась рукоделием, вышивая цветы и кроликов на плотной ткани, которой суждено было стать подушечкой для коленопреклонений в местной церкви. Я научилась рукоделию еще в детстве, когда жила со своей семьей в нашем фамильном хрокаре. Это такой замок, если вы не таете. Только грубый, средневековый замок, совсем не похожий на изящные штучки типа Версаля или тому подобного.

Но сейчас я была служанкой, сидела на деревянном стуле и чесала шерсть.

— Я не знаю, откуда мы пошли, — говорила Хельгар, У нее был глубокий сильный голос, и говорила она очень хорошо. — Моя мать родилась в 1380 году, в Англии. Она до сих пор называет эту страну Аэнглией. Она говорила, что знавала людей из соседних мест, которые родились в год рождения нашего Бога.

Я вытаращила глаза.

— В любом случае, Сунна, совершенно очевидно, что бессмертные всегда были на свете, — продолжала Хельгар. Она перекусила нитку и вдела в иглу новую. — Это так же очевидно, как то, что всегда существовало зло, — благодушно добавила она. — Я думаю, что первые бессмертные, то есть аэфрелиффены, пришли из самого Эдема и были прямыми потомками Адама и Евы. В мире всегда гак — за светом следует тьма.

— Я ничего не поняла, — призналась я. — О каком зле вы говорите?

— Терава, — нараспев произнесла Хельгар. — Разве твои родители не говорили тебе об этом?

— Мои родители умерли, когда я была маленькой, — я низко опустила голову, почувствовав знакомую боль.

Хельгар до того растерялась, что уронила на колени снос вышивание.

— Умерли... Умерли? Оба?

Я прикусила губу, оглушенная стыдом за то, что оказалась дочерью бессмертных родителей, ухитрившихся умереть.

Изумление Хельгар было понятно — она прекрасно знала, каким образом могли умереть мои родители. Раз я была бессмертной, следовательно, мои отец и мать тоже принадлежали к аэффрелиффенам. И, тем не менее, они были мертвы. Оба. В этом у меня не было никаких сомнений. Ни малейших.

— Но что же все-таки такое терава? — снова спросила я.

Прошло еще несколько секунд, а потом Хельгар опустила глаза и ответила:

— Терава. Тьма. Бессмертные рождаются во тьме и живут во тьме. Мы бессильны это изменить. Зло живет внутри нас.

Все еще сильно взволнованная, она подняла свою вышивку и, даже не посмотрев на меня, снова принялась за работу. Узнав о моих родителях, она каким-то образом изменила отношение ко мне самой, словно я стала другой в ее глазах. Но я сделала вид, будто ничего не заметила.

— Что это за зло? — упрямо спросила я.

— Наша магия, — нехотя ответила Хельгар, и я поняла, что больше она мне ничего не скажет.

— Настасья!

Поспешно проглотив свою порцию, я поморгала и вспомнила, что с тех пор прошло четыреста лет, а я сижу в баре у Клэнси.

Кто-то наклонился и расцеловал меня в обе щеки — в левую, в правую и снова в левую. Когда девушка подняла голову, я увидела блестящие каштановые волосы, карие глаза и широченную улыбку.

— Аланна! — протянула я, стараясь включить энтузиазм. Потом поплотнее затянула шарф и улыбнулась.

— Дорогая! Вообще-то я теперь Беатрис. — Она уселась на соседний стул и чокнулась со мной своим бокалом. Аланна/Беатрис была относительно молода, не старше девяноста лет, поэтому вся лучилась энергией и энтузиазмом юности. У нее была потрясающая прическа, настоящий жемчуг в ушах, роскошный кашемировый джемпер леопардовой расцветки и обтягивающие черные брюки. Она выглядела сногсшибательно.

— Насти? Ты все еще Настасья? — Я кивнула. — Ах, Насти, я не видела тебя целую вечность! — Она одарила барменшу благодарной улыбкой и придвинула к ней чаевые. — Ну, что сказать, — снова повернулась она ко мне. — Ты выглядишь... — Тут она замялась и снова окинула меня взглядом.

Я ждала.

— Ты в порядке? — спросила она.

— В полном. — Уткнувшись в свой стакан, я сделала несколько огромных глотков коктейля, свежего и цитрусового вначале, но оставляющего мощное медицинское послевкусие в конце. — Чем занимаешься?

— Наслаждаюсь долговечностью современных чулок, — захихикала Аланна/Беатрис, решив не возвращаться к обсуждению моей внешности. — Прошлое лето провела в Венеции, там было замечательно, если не считать туристов. Наверное, будущим летом снова туда поеду.

У меня совершенно не было настроения расспрашивать ее о Венеции и давать советы по поводу лучших отелей, клубов и ресторанов. Мне нравилась Ал... Беатрис. Она всегда была веселой и радовалась всему на свете. И ей ужаааааасно нравилось быть бессмертной. Она считала, что это самое классное дело на свете — после изобретения кондиционеров, конечно. Короче, я всегда любила с ней общаться.

— Так забавно, что я тебя повстречала, — продолжала щебетать Беатрис, кивая барменше. — Тут как раз про тебя расспрашивали.

— В смысле? — напряглась я, почувствовав внезапный укол тревоги.

— Да какие-то типы спрашивали меня, не видела ли я тебя, ну я им сказала, что нет. — Мне «сайдкар», пожалуйста, — попросила Беатрис и снова повернулась ко мне. — Забавно, да? Такое совпадение! Ну конечно, это все Инки. Они с Бозом обзванивают всех кругом, разыскивая тебя. Что у вас произошло? Где они? Вы же всегда вместе, не разлей вода.

Я лихорадочно соображала.

— Да, чушь такая, — пролепетала я, смущенно улыбаясь. — Мы тут как-то болтали о том, что наши все про всех знают, а Инки возьми, да и скажи, что в нашем кругу просто невозможно исчезнуть так, чтобы тебя не нашли. Ну, ты понимаешь?

Беа отпила глоток и кивнула, не сводя с меня глаз.

Я театрально вздохнула.

— Короче, мы поспорили, что я смогу скрыться гак, что он меня ни за что не найдет. Глупо получилось, сама понимаю. Но теперь мне придется почти два месяца пробыть в бегах.

Беатрис звонко расхохоталась.

— Узнаю старину Инки! Но целых два месяца — это непросто. На что спорили?

Я поморщилась и сообщила, понизив голос:

— Если он меня найдет, то мне придется вытатуировать его имя у себя на заднице.

Беатрис запрокинула голову и громко захохотала, колотя ладошкой по барной стойке. Она так развеселилась, что чуть не поперхнулась своим коктейлем. Кажется, я попала в самую точку. Наш Инки всегда был затейником.

— Ой, мамочки, — простонала Беатрис, задыхаясь от хохота. — А если он тебя не найдет, то вытатуирует твое имя?

Я кивнула.

— В центре сердечка. Ты же знаешь, как долго у нас сходят татуировки.

Беатрис снова затряслась от хохота.

— Вот Круто! Нет, ребята, вы такие сумасшедшие! Значит, ты хочешь, чтобы я тебя не выдала?

Я попыталась изобразить умоляющий щенячий взгляд, но подозреваю, что моя гримаса больше напоминала оскал бешеной белки.

— Если не хочешь, чтобы моя изуродованная задница была на твоей совести.

Беатрис закашлялась от хохота.

— Ой, не могу! Нет, только не это! Этого я не вынесу! Буду молчать, как рыба.

Я с благодарностью улыбнулась, но внутри меня всю трясло от страха. Значит, Инки уже начал обзванивать народ в поисках меня. А ведь он никогда не был особо дружен с Беа — наверное, она одна из последних в его списке знакомых. Похоже, лучше бы мне и в самом деле куда-нибудь провалиться, да поглубже.

— Ты надолго в Бостоне? — спросила Беа. — Если останешься, то рискуешь столкнуться со многими нашими. Лично я проторчу тут до Рождества. Тут так чудесно зимой, столько снега...

— Нет, — перебила я. — Я тут всего на одну ночь. — Тут я выжала из себя еще одну улыбку. — Собираюсь присоединиться к пешему туру по горам Перу. Пусть Инки попробует разыскать меня там!

Кстати, не такая плохая мысль... Я заказала еще один коктейль, и приятное тепло разлилось по желудку, мягко расслабляя мои напряженные мышцы.

— Отличная идея! — радостно закивала Беа и изобразила, будто застегивает рот на молнию.

— Беа! — крикнул кто-то с другого конца бара, и Беатрис радостно обернулась.

— Ким!!

Чмок-чмок-чмок.

Стильная и утонченная блондинка Ким в семидесятые годы была топ-моделью — разумеется, под другим именем. Она чуть с ума не сошла, когда ей все-таки пришлось притвориться состарившейся и покинуть подиум. Но такова жизнь — лучше уйти, чем терпеть постоянные слухи и сплетни о перенесенных пластических операциях, причем с каждым годом эти намеки становились бы все более злорадными и язвительными.

— Привет, Ким, — улыбнулась я.

— Настасья! — промурлыкала она, целуя меня. — Детка, я едва тебя узнала. Когда ты подстриглась?

— Не знаю, — честно ответила я.

— И потом, этот черный цвет, — протянула она, окидывая меня критическим взглядом. — Нет, не годится. Слишком разительный контраст с цветом кожи.

— Ну да, я ведь скорее весна по цветовому типу, — как можно небрежнее ляпнула я.

— Нет! — покачала головой Ким. — Ни в коем случае. Ты классическая зима — бледнокожая, с темными глазами. Кстати, я когда-нибудь видела твой естественный цвет волос? — Ким хлебом не корми, дай только порассуждать обо всем этом — прически, цвет волос, шмотки и макияж.

— Эээ... Даже не знаю, — пробормотала я. — Да ладно, лучше скажи, как ты? Что новенького?

Беа быстро посвятила Ким в детали моего безумного спора с Инки, и Ким с улыбкой согласилась не выдавать меня. Ей тоже понравилась эта прекраааааасная затея. Потом Ким принялась рассказывать, что у нее новенького, и вскоре выяснилось, что новенького у нее вагон и маленькая тележка.

Именно то, чего я хотела, верно? Свет, шум, выпивка и люди, с которыми можно поболтать. Конечно, я даже представить себе не могла, что длинные щупальца Инки дотянутся до меня даже в Бостоне, но все-таки здесь было лучше, чем в холодном пустынном доме в Уэст Лоуинге.

Внезапно воспоминания об этом доме, ароматах кухни, смехе, шуршании сухих листьев под ногами и запахе чистой фланелевой рубашки стоявшего рядом со мной Рейна пронзили меня с такой силой, что я судорожно втянула в себя воздух.

—...ну я и подумала заглянуть к Клэнси, — закончила Ким.

— Ага, — кивнула я, вытаращив глаза, и залпом прикончив свой напиток.

Барменша молча пододвинула мне следующий, а я кивком поблагодарила и подтолкнула к ней десятку.

— Ким! — воскликнула Беа, осененная какой-то внезапной мыслью. — Покажи Настасье свой фокус!

— Э?

— Да ладно, — искренне смутилась Ким. — Это так, пустяк, было бы о чем говорить.

— Нет-нет, покажи непременно! — завелась Беа, посасывая через тонкую соломинку свой коктейль. — Это так круто, ты себе не представляешь! — Она обернулась ко мне. — Ким сама придумала эту штуку, просто прелесть что такое.

Ким, ты обязана ей показать. Вон, смотри, там Лео и Джастин. И Сьюзи. Они тоже с радостью посмотрят!

— Ну ладно, если ты настаиваешь, — Ким очаровательно покраснела и сползла со своего табурета.

Беа бросилась в зал и принялась собирать люки. Я отметила про себя, что выбирала она только бессмертных, но я никого из них не знала.

— Идем! — крикнула Беа, направляясь в глубь бара.

Теперь нас было уже девять человек, и Беа провела нас всех по темному коридору к расшатанной лестнице, ведущей наверх. И снова наверх. И еще раз наверх. Когда мы миновали четыре лестничных марша, Беа пихнула черную металлическую дверь, ведущую на крышу здания, откуда сразу же пахнуло холодным гудроном, древесным дымком и запахами кухни из соседнего ресторана.

Большая часть домов в этом районе шестиэтажные или даже ниже, это объясняется тем, что во времена их строительства накачать воду в расположенные на крышах цистерны можно было только до такой высоты. До сих пор на некоторых крышах можно видеть эти проржавевшие цистерны с полуразрушенными лесенками сбоку, гордо стоящие на трех опорах.

— Ну вот, — объявила Беа. — Сейчас увидите, что это за чудо! Но сначала все должны убрать свою выпивку и сигареты. Девяти человек нам хватит? — спросила она у Ким.

— Должно хватить. Давайте встанем в круг и возьмемся за руки! — Ким протянула руки.

Так, понятно: будем творить магию. Я почувствовала укол страха и волнения — сколько же лет я не была в кругу? Лет двести, не меньше. Я уже говорила вам, что с давних пор стараюсь держаться подальше от «большой» магии, а мои друзья были слишком ленивы для того, чтобы научиться всем необходимым трюкам. В те считанные разы, когда я рисковала попробовать что-нибудь кроме детских заклинаний, дело кончалось рвотой, мигренями и потерей сознания... Даже то смехотворное открывающее заклинание, которое я использовала для поиска Риверз Эдж, было для меня первым за многие-многие годы.

Я совсем не хотела снова заниматься этим, но все остальные, похоже, не испытывали ни малейших сомнений, и мне стало неловко отказываться. Может быть, мне тоже пора отбросить свое предубеждение против магии? Может, на этот раз все будет лучше. Может быть, я сама почувствую себя лучше...

А, была не была! Я кивнула, чувствуя прилив бесшабашной решимости, и сразу повеселела. Это как раз то, что мне нужно. Именно то, чего я не смогла получить в Риверз Эдж.

Шагнув вперед, я взяла за руки Беа и Сьюзи. Мы улыбнулись друг другу, и Беа пожала мне руку теперь я была не на шутку заинтригована, взволнована и счастлива, что участвую в чем-то интересном.

— Вы должны одолжить мне немножко своей силы, — пояснила Ким, и мы дружно закивали. — Дождитесь моего знака, а потом начинайте произносить заклинание. Но сначала я должна подготовиться.

Она закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. На крыше все смолкло, теперь слышны были только голоса и крики людей, шумевших пятью этажами ниже. Где-то вдалеке сигналили машины. Играла тихая музыка. Какая-то парочка ругалась в соседнем доме. Но здесь, наверху, все было тихо и спокойно.

Я стала дышать медленнее, а потом закрыла глаза. После того, как Хельгар свыклась с мыслью о смерти моих родителей, она объяснила мне, что наша магия похожа на большого черного змея, свернувшегося внутри каждого из нас. Она сказана, что когда мы произносим нужные слова, сила змея выходит через наш рот. Согласна, звучит отвратительно, но я до сих пор именно так себе это и представляю.

Я начала потихоньку собирать свои силы. Это не так просто, как напрячь мышцы. Больше похоже на концентрацию внимания, как во время йоги или медитации. Кстати, оба эти занятия кажутся мне скучными до визга.

Ким начала петь, и слова ее песни были такими же древними и темными, как слова всех известных мне заклинаний, только они происходили от другого корневого языка, возможно, романской группы.

В груди у меня начало пощипывать, и я сосредоточилась на том, чтобы вдыхать и выдыхать еще медленнее... раз, два, три, четыре. Ким пела, и постепенно ее заклинание начало ткаться вокруг нас, оплетая наши руки, соединяя нас воедино. Мои ладони потеплели от магии Беа и Сьюзи, в груди стало тесно.

Я всегда ненавидела ту часть магии, когда кажется, будто голова вот-вот лопнет от напряжения, ты не сможешь больше сделать ни единого вдоха, а если попробуешь позвать на помощь, то не выдавишь из себя даже писка. Но я знала, что этот момент всегда проходит, поэтому постаралась подавить панику и сосредоточиться на дыхании. Я чувствовала, как растет наша сила, чувствовала, как магия со всех сторон стекается к нам, подобно насекомым, бегущим из леса от бушующего там пожара.

Теперь я отчетливо поняла слова Ким: она призывала к себе нашу магию. Вздохнув, я тихонько запела:

Гефта, ала, минн каровтер. Павминн гефта, хил-гора силдер.

Для меня эти слова были лишены смысла, но я пропела их несколько раз вместе со всеми. Даже не припомню, когда я выучила эту присказку, передающую магическую силу заклинателю. Я использовала эти слова всего несколько раз в жизни, но, однажды выучив, их уже невозможно забыть.

Через несколько минут я услышала, как кто-то ахнул.

Открыв глаза, я увидела улыбающуюся Ким, стоявшую на фоне ночного неба, широко раскинув руки.

Сьюзи засмеялась и захлопала в ладоши, бросив мою руку, внезапно ставшую горячей, как огонь.

Теперь уже отовсюду слышались похвалы и шепот восторга. Признаться, я даже не ожидала, что маленький фокус Ким окажется настолько эффектным: ее шея и плечи были покрыты стайками певчих птиц, подобранных по цветовой гамме. Первой шла ярко-желтая полоса щеглов, нежно-серая опушка синичек взбегала вверх по рукам Ким, а крапивники пушистой коричневой накидкой укутывали ее плечи. Воздух потрескивал и дрожал от магии, при этом все птицы вели себя па редкость спокойно, только сонно моргали глазками и молчали. Иволги, пчелоеды, славки — все они сливались в роскошный пестрый узор, полный жизни, энергии и маленьких, быстро-быстро колотящихся сердечек.

Это было одно из самых прекрасных зрелищ, которые мне довелось видеть, но при этом меня не оставлял один простой вопрос: чего ради Ким проделала это? Как она до этого додумалась? Какой смысл в ее птичьем фокусе? Понятно, что всем нам время некуда девать, но все-таки...

— Разве не чудо? — прошептала Беа, кладя руки мне на плечи. — Мне кажется, это просто восторг!

— Да, это что-то. Чудесно.

Словно загипнотизированная, я не могла оторвать взгляд от бесчисленных черных глазок, тупо смотревших прямо перед собой, словно птицы были под кайфом.

У меня засосало под ложечкой, и я вдруг горько пожалела о том, что очутилась здесь и участвовала во всем этом. Очередная ошибка.

— Спасибо вам, спасибо, — говорила Ким, приседая в неглубоком реверансе. — Но я не могу удерживать их дольше, поэтому...

Она выдохнула и произнесла несколько слов, освобождая птиц от своего заклинания. Я стала ждать, когда они завертят головками, встрепенутся и, слегка ошарашенные, улетят в ночное небо.

Но когда первые из нас устремились к лестнице, я увидела, что птички устало закрыли глаза, склонив набок маленькие гладкие головки. А потом, одна за другой, они начали сваливаться со спины Ким и бесшумно сыпаться на крышу. Мертвые.

— Ни фига себе! — присвистнул Гарри. — Выходит, это были одноразовые птички?

Все засмеялись, а Ким грациозно пожала плечами.

— Искусство требует жертв.

Все гурьбой устремились к двери, и вскоре я осталась одна на крыше бостонского бара — с раскалывающейся от боли головой, мерзким привкусом перегара во рту и сотнями ярких певчих птичек, уже начавших остывать возле моих ног.


Глава 9


Этой ночью мне снова снились сны.

Я ушла из бара сразу после представления Ким. Я была единственной, на кого это произвело впечатление, и единственной, у кого выпитое спиртное подступало к горлу при мысли о залитой гудроном крыше, усыпанной пестрыми комочками мертвых перьев. В довершении всего на меня напала дикая мигрень и привычная тошнота, поэтому я извинилась и покинула Беатрис, Ким и остальных, проводивших меня недоумевающими взглядами. Было где-то в районе полуночи, когда я вернулась в отель, чувствуя себя грязной и несчастной.

Я боялась, что не смогу уснуть, но усталость и тревога мгновенно нокаутировали меня в глубокое беспамятство, и поволокли все глубже и глубже в темный ужас моего далекого детства, в ту самую ночь, когда моя жизнь навсегда изменилась.

Я проснулась от какого-то страшного толчка и первым делом посмотрела на свою среднюю сестру Эйдис, спавшую со мной на одной кровати. Что это было? Раскат грома? Грозу я любила. Я выглянула в узкое окошко, застекленное маленькими кусками настоящего толстого стекла. Снаружи мерцал свет. Молния? Или все-таки пожар?

Звук повторился — тот самый оглушительный, раскатистый гул, от которого дрожала кровать. Я увидела, что Эйдис сонно захлопала глазами, но тут дверь нашей комнаты широко распахнулась, и на пороге показалась мать. Ее глаза были широко раскрыты, длинные золотые волосы падали на спину из-под маленького льняного чепца, в котором она спала.

— Модер? — спросила я[7 - Moder (шведск., датск.) — мать.].

— Быстро! — сказала она, бросая нам с сестрой шерстяные шали. — Вставайте. Обувайтесь. Быстрее, быстрее.

— Что случилось, мама? — спросила Эйдис.

— Нет времени на вопросы! Быстрее!

Новый грохот ударил в уши, и я поспешила сунуть ноги в зимние башмаки из шкуры лося, отороченные кроличьим мехом. В комнате стояла стужа, огонь в очаге давно погас, и каменные стены были покрыты тонким кружевом инея.

В коридоре мы столкнулись с моим старшим братом Сигмундуром, который в свои пятнадцать лет уже догнал ростом отца. Он держал за руку нашего младшего братишку Хаакона. Тинна, моя старшая сестра, уже завернулась в тяжелую шерстяную шаль, ее длинные светлые косы свободно рассыпались по плечам.

— Быстрее дети, идем! — мама повернулась и побежала вниз по широкой главной лестнице, а мы бросились за ней, держась так близко, что мамины полосы хлестали нас по лицам.

На первом этаже нас встретили крики и грохот шагов, а потом мы увидели воинов моего отца, одетых в тяжелые кожаные доспехи и вооруженных мечами и луками. Мы едва успели прижаться к стене, когда они промчались мимо нас, выкрикивая приказы.

Выстроившись в колонну, воины помчались вниз по узкой задней лестнице, спускавшейся во двор крутой спиралью, закрученной против часовой стрелки.

Однажды Сигмундур объяснил нам с Хааконом, в чем заключается хитрость устройства такой лестницы — если ты защитник замка и спускаешься вниз на врагов, у тебя будет достаточно места, чтобы орудовать правой рукой с зажатым в ней мечом. А если ты, наоборот, нападающий, то тебе будет трудно размахнуться, и ты поневоле займешь невыгодную боевую позицию.

Стены содрогнулись от нового оглушительного грохота. С потолка посыпалась пыль, и мы расчихались.

— Что случилось, мама? — спросил семилетний Хаакон. Последние две недели его мучила лихорадка, поэтому он был очень худой и бледный, с синевой под глазами.

— Внешнюю стену пробили, — скупо бросила мать, устремляясь в кабинет отца. — Разбойники с севера.

Мы с Эйдис испуганно уставились друг на друга. Снова раздался глухой удар, и Тинна схватила меня за руку.

— Стенобитный таран! — прошептала она.

Мы бросились бежать по коридору, а мама на бегу сбивала факелы с вбитых в стены железных колец. Тяжелые палки падали на пол, разбрызгивая искры, и за нашей спиной вырастала тьма.

Наконец мы добежали до отцовского кабинета. Очутившись внутри, мама повернула в замке здоровенный медный ключ, а потом они с Сигмундуром задвинули тяжелый деревянный засов, глубоко загнав его в скобы. Мы с сестрами и Хааконом съежились у огня, а мама подошла к высокому отцовскому шкафу и быстро отперла его дрожащими пальцами.

Как только дверцы открылись, Сигмундур шагнул вперед и взял из стойки самый большой меч. Этот меч был на несколько дюймов выше меня, прямой и обоюдоострый, с простой деревянной рукояткой, обмотанной тонкими полосками кожи.

Наша мать окинула взглядом оружие и выхватила меч для Тинны. Я увидела, как рука моей сестры непроизвольно склонилась под тяжестью оружия. Затем настала очередь Эйдис — ей было двенадцать, и она с шести лет занималась фехтованием, однако обычно на занятиях нам давали маленькие кинжалы вместо мечей. Мне было десять лет, и я молча протянула руки за оружием. После секундного раздумья мать дала мне короткий меч, не длиннее сорока сантиметров. Я схватила его обеими руками, не до конца понимая, что происходит. Даже Хаакону достался маленький кинжал, и он принял его, вытаращив I паза.

— Где отец? — спросил Сигмундур, бросаясь к окну и выглядывая в щелку.

— Внизу, вместе с воинами.

— Вы возьмете меч, матушка? — спросил Хаакон, не сводя восхищенных глаз со своего кинжала.

— У меня есть оружие посильнее.

С этими словами наша мать сунула руку за ворот своего ночного платья, и вытащила оттуда тяжелый амулет, который я так любила рассматривать.

Обычно я забиралась к маме на колени, брала амулет в руки и крутила во все стороны, но мама никогда не снимала его с шеи и не позволяла мне его примерить. Амулет был круглым, шириной примерно в мою ладонь и толщиной сантиметра в четыре, с плоским, полупрозрачным молочно-белым камнем посередине. Вокруг камня были вырезаны символы, среди которых были как знакомые мне руны, так и совершенно непонятные значки. Однажды я спросила маму, из чего сделан этот амулет, и она ответила просто: «Из золота. Из золота и силы».

Мама взяла амулет в обе руки, накрыв его ладонями. Когда новый удар сотряс замок, она закрыла глаза и запела.


Я проснулась, обливаясь холодным потом, судорожно хватая ртом воздух. Шея сзади горела огнем, поэтому я сорвала с себя тонкий шарф, в котором спала, и провела пальцами по сморщенной коже.

Мне уже очень давно не снился этот сон. Все еще слегка задыхаясь, я потрясла головой, потом встала и на подгибающихся ногах поплелась в ванную, где включила кран и плеснула холодной воды в лицо. Нет, конечно, это был не сон, а воспоминание. Воспоминание о том, как в ту ночь наша мать пыталась спасти нашу жизнь. Мама не знала, и никто не мог ей сказать, что, собирая нас всех в кабинете отца, она гнала нас навстречу смерти.

Всех, кроме меня.

Судорожно вздыхая, я плеснула немного холодной воды на шею, потом размотала шарф. Войдя в комнату, я раздвинула тяжелые гостиничные шторы и увидела, что солнце только-только взошло — выходит, я проспала не больше шести часов. Когда одышка прекратилась, я быстро оделась, спустилась к одному из стоявших в отеле компьютеров и стала искать площадки, где продаются подержанные автомобили.

Три часа спустя я сидела, зябко обхватив себя руками, и дрожала от прикосновения ледяных пальцев осени, забравшихся в обшарпанный хэтчбэк, купленный этим утром на анонимной площадке под Бостоном. Двигатель я выключила, поэтому печка не работала, и я вся окоченела, пытаясь справиться с крупной дрожью, поднимавшейся откуда-то со дна желудка. Несмотря на стоявшее высоко солнце и легкие облачка, снаружи было не больше четырех градусов.

Но я не хотела вылезать из машины.

Будь проклята Ким с ее дурацкой вчерашней магией. Как будто я не знаю, что магия всегда несет с собой смерть и боль! Заниматься магией означает вызывать силу, а если у тебя есть сила, то кто-нибудь непременно захочет ее у тебя забрать. Этот кто-то будет готов пойти на край света, лишь бы найти тебя.

Меня трясло при мысли о том, что Инки обзванивал тысячи людей, разыскивая меня, и просил всех кругом сообщить ему, если меня увидят. И это как раз в то время, когда я больше всего на свете хотела скрыться куда-нибудь подальше от него, от всех них.

А потом мне приснился этот сон. Всю свою долгую жизнь я пыталась забыть о той ночи, и большую часть времени у меня это неплохо получалось. Вот уже много десятилетий мне не снился этот страшный сон. Еще неделю тому назад все мои чувства и воспоминания были безопасно переложены несколькими слоями толстой ваты и надежно защищены от случайного взора. Теперь скорлупа треснула, и боль хлынула наружу.

Я сухо рассмеялась — наверное, именно так чувствовала себя Ева, когда попробовала яблоко? Когда увидела то, чего совершенно не хотела видеть?

Горло вдруг так сдавило, что я с трудом сглотнула. Ну, вот я и приехала. Больше мне все равно некуда идти. Встреча с себе подобными в Бостоне закончилась катастрофой. Мысль о возвращении в Англию вызывала отвращение. Нет, какое там отвращение! Она вызывала нечто похуже — страх. Ужас.

Какой у меня был выбор? Да никакого.

Я уперлась в стену. После почти пятисотлетнего фланирования по жизни, вдруг оказалось, что я понятия не имею о том, кто я такая и что мне с собой делать. Я тысячи раз меняла имена, и при этом каждый раз чувствовала себя той, кем притворялась. Но сейчас я вновь стала той, какой была когда-то давным-давно, и при одной мысли об этом на меня накатывала истерика.

Десять — нет, даже пять! — лет тому назад я бы дико позавидовала заклинанию Ким, пришла бы в полный восторг и даже захотела бы сама научиться чему-нибудь такому. Что же во мне изменилось? Кем я стала?

Я подскочила от неожиданности, когда Солис постучал в боковое стекло. Я готова была провалиться сквозь землю от стыда и унижения за то, что снова притащилась сюда, за то, что мне некуда больше идти, и я оказалась в таком дерьме, что остается только просить помощи у незнакомцев.

Судорожно сглотнув, я открыла дверь и, чувствуя себя древней старухой, выбралась из машины. Сейчас мне было намного хуже, чем в первый раз, когда я сюда приехала. Вы даже представить себене можете, как мне было стыдно вернуться сюда, да еще так быстро. Но я реально не могла придумать, куда мне еще деваться.

Солис кивнул мне, а я уставилась в землю, ковыряя палую листву носком своего ботинка. Он снова кивнул и дотронулся до моей руки.

— Сюда, — сказал он и пошел.

Мы шли к заплетенной листвой каменной стене за большим амбаром. Высокая, выше моего роста, дверь почти полностью заросла плющом, но Солис решительно распахнул ее и жестом поманил меня внутрь. Я едва удержалась, чтобы не застонать, увидев аккуратные ряды грядок с рассадой, холодные парники и теплицу. Признаться, в этот момент меня вновь посетила суицидальная мысль о лесопилке, и мне стоило некоторого усилия от нее отказаться.

В саду работали несколько человек. Я не хотела даже смотреть на них, опасаясь увидеть викинга или, еще хуже, Нелл, с ее слащавым дружелюбием, которое казалось мне наигранным. От встречи с Ривер я тоже не ждала ничего хорошего — скорее всего, она отнесется ко мне с пониманием и великодушием, и я заранее готова была возненавидеть ее за это.

Солис присел и дернул за торчащий из земли хвостик толстых зеленых листьев. Круглый турнепс выскочил из черной земли, и я чуть не поперхнулась. Ненавижу, ненавижу турнепс! Знаете, если вам когда-нибудь придется по-настоящему голодать, питаясь одним турнепсом и чечевицей, вы тоже не сможете смотреть ни на то, ни на другое.

— Растения получают пищу из земли, — сообщил Солис, словно разговаривал с умственно отсталой. Я промолчала. Не говорить же ему: «Без тебя знаю», верно?

— Они получают оттуда все необходимые им минералы, — продолжал Солис. — Растения вытягивают все эти вещества, а потом перерабатывают их при помощи своих корней и листьев, чтобы расти, плодоносить и продолжать жизненный цикл. Но они не могут расти в темноте, правильно? Им нужен солнечный свет и энергия солнца.

Я закусила щеки изнутри, чтобы не завизжать. Так, теперь он будет говорить о круговороте веществ в природе, об удобрениях и заботе о нашей матери-Земле. Поверьте, я не шучу — в тот момент мне по-настоящему хотелось умереть.

— Терава подобны растениям, — неожиданно сказал Солис. Я вздрогнула и уставилась на него. Бессмертные не любят говорить о Терава, о тьме и свете. Хельгар была одной из немногих, решившихся произносить это слово вслух. — Они творят магию, забирая жизненную энергию у всего, что их окружает. Подобно растениям, которые могут истощить землю, делая ее мертвой и бесплодной, Терава истощают жизненную силу вокруг себя. Вот почему все умирает, когда Терава творят магию. Я знаю, что тебе это известно.

Я вспомнила о маленьких птичках, созванных Ким, и у меня снова перехватило горло.

— Х-мм, — пробормотала я. — Значит, вы тут Магией не занимаетесь? — Если честно, я бы с удовольствием без нее обошлась. Я заклинания использую редко и совершенно не собираюсь развивать свои способности в этой области. Признаю, несколько раз в жизни я тоже испытывала этот прилив возбуждения, взрыв невиданной красоты и все такое, но последствия всегда бывали самые плачевные. Уверена, что смогу без этого обойтись.

— Вовсе нет, — с еле заметной улыбкой ответил Солис. — Мы все время используем магию. Это наша жизненная сила. Без магии наша жизнь была бы... жизнью простых смертных.


Через миллиард лет после этого разговора я сидела в своей монашеской келье и вычищала грязь из-под ногтей. Хорошо еще, что в комнатах были раковины, хотя за всем остальным нужно было идти в коридор. Я до смерти устала, и у меня болели плечи. Похоже, я обветрила лицо, а может быть, даже слегка обгорела. И еще переломала все ногти, так что пришлось их обрезать до мяса.

Стук в дверь пустил мое сердце вскачь. Может быть, это... Рейн? Я позволила себе немного пофантазировать на тему того, что скандинавский бог втайне — в глубочайшей тайне, разумеется, — рад моему возвращению.

— Открыто, — крикнула я. — Естественно. Ривер открыла дверь и подошла к раковине, где я стояла. Положив руки мне на плечи, она улыбнулась мне в зеркало.

— С возвращением, — как ни в чем не бывало сказала она. — Я выкопала твою машину из грязи.

Наверное, это словечко должно было заставить меня улыбнуться. Вместо этого я подняла свои изуродованные руки и парировала:

— А я перекопала ваш огород.

Ривер рассмеялась, но я запретила себе обрадоваться этому.

— Мне Солис уже рассказал. Ты собрала чуть ли не вдвое больше своего веса турнепса, свеклы и капусты. Представляю, с какой радостью ты увидишь плоды своих трудов сегодня за обедом!

На этот раз я не смогла сдержать стона. Ривер снова рассмеялась и сказала:

— Я все понимаю. Мне тоже довелось немало голодать. Однажды в южной Англии был страшный неурожай овощей и зерновых, зато коровы тучнели и лопались от молока. Мы пили молоко, делали сыр, ели сыр, кормили сыром скот — о, это было отвратительно! После этого я почти шестьдесят лет смотреть не могла на молоко.

Я потуже обмотала шарф вокруг шеи и плюхнулась на кровать. Снаружи быстро темнело. Я с вожделением подумала о скором ужине, но тут же вспомнила о том, что меня ждет турнепс, свекла и капуста. И все-таки тосковать здесь было лучше, чем где-то еще. Лучше, чем жить в большом мире, вдыхаться в воспоминаниях. Я снова подумала о том, что думают мои друзья о моем исчезновении. Ищут ли меня? И самое главное — удалось ли мне спрятаться здесь?

— Не понимаю, почему я должна работать в огороде, — сказала я. — Я хочу просто... даже не знаю, как сказать. Типа, спастись или очутиться в безопасности. Скажите, что нужно делать — и я все сделаю. Но я не понимаю, при чем тут огородничество. — Я потерла ладони о джинсы, не в силах избавиться от раздражающего ощущения въевшейся сухой земли.

Несколько мгновений Ривер молчала, ее изящный профиль четко вырисовывался на фоне тьмы за окном. Я встала и задернула тяжелые зимние шторы. От оконного стекла дохнуло холодом.

— Мы бессмертные, и время для нас летит очень быстро, — наконец заговорила Ривер. — Помнишь, когда ты была ребенком, каждый день тянулся бесконечно, а каждый год до следующего дня рождения казался вечностью? Но ты становилась старше, и время стало бежать быстрее. Ты помнишь?

Вот чего я категорически не хотела, так это думать о своем детстве.

— Нет.

— Тем не менее, это общее ощущение, — ничуть не смутившись, продолжала Ривер. — Оно объясняется тем, что когда тебе десять лет, один год составляет десять процентов всей твоей прожитой жизни. И даже больше, если учесть, что ты не помнишь первые два-три года своей жизни. Ты меня понимаешь?

— Наверное. Но при чем тут...

— Когда тебе сорок, один год составляет лишь одну сороковую часть твоей жизни. Вот почему нам кажется, что каждый отдельный год быстрее проходит и меньше весит. Ты согласна?

— Ну.. Ладно, допустим, — ответила я.

Ривер была терпелива, как и положено тысяча трехсотлетней женщине. Ее ясные теплые глаза внимательно смотрели на меня.

— Но если ты бессмертная, аэфрелиффен, тебе начинает казаться, будто впереди тебя ждет только забвение. Или еще хуже, ты твердо знаешь, что жила, допустим, в 1250 году, и это ужасно, поскольку ты абсолютно не помнишь, чем занималась, и как это было. Если ты бессмертная, года проносятся стремительно и теряют свой смысл. Года, десятилетия и целые века пролетают в мгновение ока, так что какой-нибудь 1700 год вспоминается лишь как дурацкая вечеринка, на которую ты зачем-то заглянула.

Я молчала, теребя в руках концы шарфа.

— Из-за относительной долготы нашей жизни многие вещи утрачивают важность или и вовсе теряются на фоне столь богатых декораций, — неторопливо продолжала Ривер. — Сколько у тебя было возлюбленных? Сколько детей? Скольких друзей, которых ты когда-то любила, ты потеряла? Для обычных людей каждое из этих событий грандиозно, оно определяет или изменяет всю их жизнь. Для нас это не более чем краткий эпизод. Однако это не проходит бесследно. Мало-помалу, шажок за шажком, потеря за потерей, мы сами начинаем уменьшаться. За долгие годы мы накопили такой груз потерь, что большинство людей, событий и переживаний утратили для нас свою ценность, вес и смысл. Мы разучились ценить и чувствовать. Мы забыли, что значит любить.

Вообще-то, тут было над чем подумать. По крайней мере, кое-что показалось неприятно знакомым.

— Здесь мы первым делом заставляем всех, — как ни в чем не бывало сообщила Ривер, — пройти интенсивный курс восстановления утраченной способности ценить каждую минуту, каждое мгновение жизни. Мы научим тебя чувствовать себя живой и живущей в настоящем. Здесь ты научишься ощущать и ценить то, что тебя окружает. В результате ты почувствуешь себя более цельной и счастливой.

Я прикусила губу, боясь, что она говорит правду, и заранее ненавидя эту правду.

— Именно поэтому все наши ученики работают в огороде, готовят еду, моют и убирают — то есть, занимаются рутинной и скучной работой. Для бессмертных это почти немыслимо, правда? Мы привыкли постоянно гоняться за новым огромным чувством, огромным событием, огромным ощущением — ведь ничего другого мы просто неспособны почувствовать.

Вот так. Приехали. Блин.

— Наш подарок тебе и всем бессмертным, которые сюда приходят, заключается в том, что вы научитесь ценить и чувствовать каждый миг бытия, погружая руки в мыльную пену. Вы по-настоящему разглядите каждый сорняк, который вытаскиваете, и услышите его запах. Вы почувствуете твердую гладкость турнепса и ощутите свежий землистый вкус его ботвы. Научитесь оставаться в своей шкуре, не испытывая желания с воплем бежать куда подальше. Мы научим любить, ценить и знать самих себя. И только после этого, — она помолчала и снова улыбнулась, — можно суметь по-настоящему полюбить кого-то еще.

Я ничего не сказала. Горло снова сдавило, глаза щипало. С воплем бежать куда подальше — это было единственное, на что я сейчас была способна.

Боже, похоже, она и впрямь знает, о чем говорит! Пугающее открытие. Выходит, она действительно знает меня и все, что я чувствую. Вы представляете, как это было гадко и унизительно? Внутри я была настолько грязной, жалкой, раздавленной болью и страхом, что сама мысль о том, что кто-то видит мою изнанку, была для меня самой мучительной пыткой. Я чувствовала себя крысой в клетке, причем мою клетку уже начали медленно опускать в кипящее масло. Все глубже и глубже, нестерпимый жар уже начал жечь кожу..

— И, разумеется, — спокойно сказала Ривер, не обращая внимания на мой затравленный взгляд, ты научишься творить магию, не забирая жизнь. Ты станешь Тахти.

Я чуть не вскрикнула, когда она произнесла вслух это имя. Если о Терава бессмертные говорят очень редко, то о Тахти — вообще никогда. Никто из моих друзей никогда в жизни с ними не встречался, и многие считали, что это вообще миф. Но я приехала сюда в надежде, что это не Пне.

— Мы рождаемся такими, какие мы есть, — еле слышно выдавила я. — И не можем измениться.

— Очень немногие могут. Они меняются, — уверенно и спокойно возразила Ривер. — Именно так я стала Тахти. Мы творим свою магию без тьмы, без разрушения. Ты тоже сможешь этому научиться.

С тем же успехом она могла бы сказать, что я смогу научиться перестать быть человеком и превратиться в пришельца. Или в тигра. Это было примерно так же реально.

— Что вы хотите этим сказать? — потребовала я.

— Я не всегда была доброй и светлой, — ответила Ривер, вставая. — Было время, когда внутри у меня было... очень много тьмы. — Она отвернулась, словно почувствовав, что сказала лишнее. — А теперь нас ждет турнепс! — Она улыбнулась и махнула рукой в сторону двери.

Я смотрела на нее, не в силах осознать все, что она мне только что сказала.

Всего за десять минут Ривер бесстрастно извлекла на свет самую сокровенную мою суть, вскрыла грудную клетку и обнажила гниющий труп, скрытый внутри. Я была полностью уничтожена.

Уничтожена, но при этом, простите, голодна, как зверь. Несколько часов работы на холоде, под солнцем и ветром настолько обострили мой аппетит, что я буквально умирала от голода.

— Идем, — сказала Ривер, протягивая мне руку. — Можешь психовать и за едой. Я слышала, что сегодня на десерт у нас яблочный пирог. Для тех, кто отдаст должное нашему турнепсу.

О, Боже, Боже, Боже. Она меня знала. Как облупленную.


Глава 10


ГЛАВА 10


— Эй, Настасья, помоги!

Обернувшись на голос Ривер, я увидела ее идущей следом за потертым красным грузовиком. Было раннее утро, но я уже успела принести растопку для огромных каминов в столовой и главной гостиной. Не знаю, насколько это приблизило меня к спасению души, но все лучше, чем дергать свеклу. Выпустив ручки тележки с дровами, я бросилась к Ривер, которая склонилась к земле, удерживая за ошейник одного из наших псов.

— Настасья, тебе придется взять Джаспера, — сказала Ривер. Высыпавшиеся из пучка тонкие серебряные прядки легкими завитками обрамляли ее лицо.

— Ладно, — ответила я, протягивая руку. — Ой, а он что... Плохо себя вел?

— К сожалению, да. Мне ужасно неудобно, но я должна до восьми утра отвести капусту на фермерский рынок. Джаспер обычно ездит со мной, но в последнее время у него появились проблемы с местными собаками. Ты не могла бы взять его и заодно выкупать?

Я посмотрела на Ривер. Джаспер радостно запыхтел у моих ног, воняя до небес.

— Лучше всего томатным соком, — посоветовала Ривер. — Посади его в большую ванну и полей всего томатным соком. Я уже сказала Рейну принести сок и помочь тебе с мытьем.

— Гмм, — пробурчала я.

Зато Ривер, похоже, находила нечто очень забавное в том, чтобы дать мне такое отвратительное задание, и тщетно пыталась подавить смешок.

— Прости, Настасья, но у меня нет другого выхода. Ты моя последняя надежда. Побольше томатного сока, потом хорошенько намылить шампунем, и он у нас будет как новенький. Правда, Джаспер, детка?

Джаспер выглядел абсолютно счастливым и довольным собой.

— Извини, мне пора лететь. Спасибо тебе огромное! — Она быстро потрепала меня по плечу и бросилась к грузовику. Я молча смотрела, как она сдает задом и выезжает на длинною грунтовку, ведущую на главную дорогу.

Потом я посмотрела на Джаспера. Он улыбнулся мне во всю пасть. Видел бы меня сейчас кто-нибудь из моих друзей... Пожалуй, я показалась бы им такой же чокнутой и убогой, какими они казались мне теперь.

— Ладно, идем, что ли, — вздохнула я и потащила Джаспера к конюшням.

На территории Риверз Эдж был большой амбар, где проходили занятия, и несколько пристроек. Наша конюшня была рассчитана на десять лошаки, но Ривер держала только шесть. В одном углу располагалась каптерка для инвентаря, а напротив стояла огромная жестяная ванна. Рейн уже стоял возле нее, раскупоривая огромные жестянки тома того сока. На меня он посмотрел без всякого энтузиазма.

— Нам поручили его выкупать, — зачем-то сообщила я.

— Да, — он заткнул слив, подхватил Джаспера и с легкостью поставил его в ванну. Я приказала себе не думать о том, какой Рейн сильный, умелый и невозмутимый. Джаспер испуганно заскреб лапами, потом затих.

— Хороший мальчик, — сказала я, стараясь не лишать. — О, черт. Будем надеяться, томатный сок справится с этим запахом.

— Держи его, — приказал Рейн и опрокинул первую канистру на спину Джаспера. Похоже, сок был холодный, потому что пес прекратил улыбаться, и вид у него сделался слегка обескураженный.

— Возьми кружку и вылей на него еще, — велел Рейн.

Так я и сделала. При этом я не могла отделаться от мысли, что мы с Рейном сейчас совсем одни в теплой, пахнущей сеном конюшне. Было еще очень рано, в окна били косые лучи утреннего солнца. Вокруг нас тихонько фыркали лошади, их бархатные носы слегка морщились от запаха грязного Джаспера.

Мне было не по себе. Мне не хотелось стоять в конюшне, не хотелось быть рядом с лошадьми. Когда-то у меня были лошади, которых я безумно любила, и я знала, как больно их терять. С тех пор я старалась держаться от них подальше.

Сильные руки Рейна опрокидывали на спину Джаспера канистру за канистрой, и бедный пес совсем приуныл, низко свесив голову. Джаспер был корги, с короткими лапками и смешными ушами, как у летучей мыши, и теперь бедняга стоял по колени в соке. Я зачерпывала со дна кружку за кружкой, выливала на него и втирала в шерсть свободной рукой.

— Вот тебе и свобода выбора, Джаспер, — сказала я. — Вот тебе и необходимость принимать правильные решения.

Стоявший рядом со мной Рейн был таким крепким, что мог бы запросто устоять против приливной волны. От него пахло свежей осенней прохладой, проложенной древесным дымком, и это было невероятно прекрасно. Его клетчатая фланелевая рубашка была расстегнута у горла, и мне хотелось прижаться щекой к гладкой коже его груди и глубоко вдохнуть этот запах. А он мог бы обхватить меня руками, и мне сразу стало бы так тепло, так спокойно...

Несмотря на его напускную эмоциональную скупость, я легко могла представить его смеющимся и даже хохочущим до слез. Более того, я запросто воображала его пьющим, несмотря на то, что он каждой клеточкой своего существа давал понять, что это абсолютно исключено. Я могла представить его разъяренным, неистовым... Тут я потянулась, моя рука соскользнула с намыленной шерсти Джаспера.

Я посмотрела на Рейна, изучая его лицо.

Он взглянул на меня сверху вниз и подлил еще сока.

Рейн разъяренный, неистовый...

Я потрясла головой, зажмурилась, и видение уплыло прочь, как туман. Что это было? Это было... нет, я не знала, что это. Все прошло. Может, попробовать взять быка за рога?

— Я знаю, что ты меня не любишь. Но ты точно уверен, что мы никогда не встречались?

Рейн отвел глаза. Опрокинул последнюю канистру на спину Джаспера, он энергично растер сок рукой, чтобы размазать его по всей вонючей собаке.

— Я не... скажем так, не испытываю к тебе никаких чувств, — ответил Рейн, и голос его был столь же холоден, сколь его манеры. — Пусть сок немного впитается.

Краем глаза я видела треугольник кожи в распахнутом вороте его рубашки и подбородок со следами легкой небритости.

— Как давно ты здесь?

Он искоса посмотрел на меня и сказал:

— Сполосни его и можно намыливать. А у меня есть своя работа.

— Ты мне не поможешь? Он ведь может выскочить из ванны. — На самом деле, я вовсе не думала, что полностью деморализованный Джаспер способен на такой финт. Он настолько покорился судьбе, что даже уселся в лужу томатного сока. Рейн стиснул губы, но остался. Я смыла с Джаспера сок, вытащила пробку из ванны и принялась намыливать пса лошадиным шампунем.

— Ой, Рейн, вот ты где! — звонкий голосок Нелл заставил меня обернуться, и я увидела, как она идет по проходу между стойлами — свеженькая, чистенькая и совершенно очаровательная в своем шерстяном свитере домашней вязки и вельветовых брючках, заправленных в настоящие веллингтоны. Я же выглядела так, словно клубилась всю ночь, а с утра пораньше принялась за мытье вонючей псины. Сравнение не в мою пользу.

— А я тебя ищу, — прощебетала Нелл, обращаясь к Рейну.

Когда он никак не отреагировал, она повернулась, и все с тем же жизнерадостным дружелюбием внимательно осмотрела меня с ног до головы. Я постаралась не думать о том, что на мне черная толстовка с вышитым стразами черепом и лиловые аладдины с высокой талией, которые гораздо уместнее смотрелись бы на арене Цирка дю Солей. Ну и ладно, правда?

— Настасья, мне кажется, ты нашла свое новое призвание! — ослепительно улыбнулась она, и у меня тут же напряглись плечи.

— В смысле? — буркнула я.

— Ты можешь стать собачьим парикмахером! — захихикала Нелл. — Ты выглядишь, как настоящий профи!

Я подумала было окатить ее из душа, но со вздохом отказалась от этой мысли.

— Рейн, а я думала, ты мне поможешь, — проворковала Нелл, одарив Рейна ослепительной улыбкой нежной английской девушки, только что локон на палец не накручивала. — Мне нужно посеять ранний шпинат!

Я уже успела заметить, что все это неспроста — Нелл постоянно крутилась около Рейна, пыталась постоянно быть с ним рядом и просила его помощи по каждому пустяку. Самое смешное, что скандинавский бог, похоже, ни о чем не догадывался.

Я думала, что Рейн немедленно ухватится за это предложение, но он отрицательно помотал головой.

— Я должен закончить это дело, а потом Солис просил меня заняться подковами Тита.

— Тит — это конь? — спросила я без особого интереса.

Нелл снисходительно улыбнулась мне и ответила:

— Да. Рейн наш местный конюх. У него великолепная посадка!

— Я заметила, — хмыкнула я. — И седалище что надо.

Рейн заиграл желваками, а Нелл вспыхнула и смущенно потупилась.

— Я говорила о верховой езде.

— Правда? А я думала, о его заднице.

На этот раз они оба смутились, а я заработала дополнительные очки. Эти двое бесили меня до чертиков. Они отлично подходили друг дружке, однако одна мысль об этом вызывала у меня разлитие желчи, поэтому я принялась энергично поливать водой Джаспера. Потом наклонилась и осторожно принюхалась. Отлично, в общем букете чувствовалась лишь слабая нотка скунса. Сойдет.

— Ладно, малыш, иди, и больше так не делай, — сказала я, вытаскивая Джаспера из ванны. Несмотря на свои приличные размеры, весил он не больше тридцати фунтов. Я поставила Джаспера на пол и стала ждать...

— Ой! — Нелл с визгом отпрыгнула от отряхивавшегося Джаспера, поднявшего в воздух тучу брызг.

Я вытерла руки о грубое полотенце, ухмыльнулась Рейну и посмотрела на Нелл, отбежавшую чуть ли не в конец прохода.

— Спасибо за помощь, — приторно проворковала я, не сводя глаз с Рейна.

С секунду он смотрел на меня, потом развернулся спиной к Нелл и прошел мимо.

Эти двое были для меня главной занозой в заднице.


Судя по всему, Ривер и Солис решили, что я бесконечно далека от возможности посещать какие бы то ни было занятия, поэтому по горло нагрузили меня работой. Мое имя внесли в списки трудяг, и следующие несколько дней я разрывалась между зубодробительной, сводящей с ума скукой и столь же безумным, до белых костяшек и впившихся ногтей, отчаянием. Понимаете, ведь я намеренно, сознательно и решительно избегала всего, чем меня здесь заставляли заниматься. Десятилетиями, если не столетиями.

И все-таки, наконец, я нашла себе работу по душе: колотить молотком со всей дури. Мы с Бринн и Джесом чинили обветшавший сайдинг на большом амбаре, где проходили занятия.

Интересно, что бы мы с Инки и Бозом сейчас делали в Лондоне? Планировали бы потрясающие каникулы? Тащились бы на неизбежную вечеринку? Приходили бы в себя после прошлой угарной мочи? Калечили бы таксистов? Совершенно бессмысленное времяпрепровождение, не так ли? Зато я, зацените, что делаю! Эй, ребята, да ведь я чиню сарай! Полезное дело, а?

— Расскажи о себе, Бринн, — попросила я, вытирая нос о рукав свитера. — Что привело тебя сюда?

Бринн держала доску, чтобы Джес мог наскоро наживить ее при помощи нескольких гвоздей. После этого он должен был приколотить доску намертво.

— Я приезжаю сюда каждые десять лет или типа того, и живу по году или больше, — ответила Бринн. Сегодня ее тугие дреды были спрятаны под яркой косынкой. Бринн была красивой и изящной, как подросток-модель или как гепард. Гепард в комбинезоне и поношенном зеленом свитере. Она улыбнулась мне, озарив хмурый осенний вечер. — Обычно после жуткого разрыва или чего-то такого. Ривер принимает меня и ободряет, я освежаю кое-какие свои навыки, а когда снова чувствую себя нормально, уезжаю.

Я чуть не вздрогнула, вспомнив замечание Рейна насчет «голодных дворняжек».

— Вот как. А что это за навыки?

— Да разные, — пожала плечами Бринн. — Осторожнее, Джес, там щепка! Какие угодно. Магия, кулинария, садоводство, да мало ли какие! В какой-то год я помогала Ривер перекрашивать комнаты. В другой раз все больше занималась выпечкой. А однажды целый год ничего не делала, зато изучала магию камней и кристаллов. А еще как-то раз — эй, Джес, ты не забыл? Короче, я приехала сюда и целый год учила всех танцевать хип-хоп.

Она расхохоталась, запрокинув голову. Тонкая линия ее черного горла отчетливо вырисовывалась на фоне серого неба.

Джес что-то неразборчиво промычал, не вынимая гвозди изо рта. Очевидно, он не был фанатом хип-хопа.

— Сколько тебе лет? — спросила я. — То есть, можешь не отвечать, если тебе неприятно.

Бринн на мгновение задумалась, а потом широко улыбнулась.

— Да чего там! Двести тридцать четыре. Круто? — Она снова улыбнулась. На вид ей было не больше восемнадцати.

— А как ты познакомилась с Ривер? Наверное, я вела себя как последняя липучка, допрашивая ее? Не знаю, не знаю.

— Давай, — Джес кивнул мне, указывая на доску. Я приставила гвоздь к нужному месту и заработала молотком. Самая. Лучшая. Работа.

Улыбка сползла с лица Бринн.

— Я разозлилась на одних типов и подожгла их.

Я поморгала, еще раз прокручивая ее слова в голове. Она, действительно, это сказала? Джес даже головы не поднял. Ладно, можно подобрать челюсть.

— Что-что?

Самое смешное, что она была совершенно не похожа на психопатку. Поежившись, я подумала о кое-каких своих делишках, вспомнила искалеченного таксиста и приставила к доске очередной гвоздь.

— Это был не настоящий огонь, — сообщила Бринн, нажимая на доску, чтобы поставить ее на место. — Они даже не обгорели. Я просто хотела до смерти их напугать, и мне это удалось. Но так случилось, что в это время мимо проходила Ривер... Кажется, это было в Италии, году в 1910 или в 1915. Нет, точно перед Первой мировой... Короче, когда Ривер ясно увидела, что я неправильно использую магию, она подошла ко мне и нашла нужные слова.

— И ты сразу приехала сюда?

— Нет, что ты! В тот раз я ее просто отпихнула, и все.

Джес негромко фыркнул и протянул мне еще один гвоздь.

— Но потом я все равно сюда приехала. В первый раз я тут очутилась в 1923. После войны.

— Ты откуда родом?

— Из Луизианы. Моя мать была рабыней, из Африки. Отец был белым землевладельцем. Ха! Представляешь, каково это — быть бессмертной рабыней? То-то!

Я закончила со своей доской и протянула Бринн следующую.

— И что случилось? — Вот это было уже интересно.

— Вскоре отец понял, что моя мать бессмертная. Они долго ждали, дождались, пока его жена умерла, а потом сбежали вдвоем. Отец продал свою плантацию, освободил всех рабов. — Бринн расхохоталась. — Самое смешное, что они до сих пор вместе! У меня десять братьев и сестер. Возможно, ты еще увидишь кого-то из них — они иногда заглядывают сюда.

Я протянула ей гвоздь, размышляя над только что услышанным.

За всю свою долгую жизнь я почти не встречала счастливых бессмертных союзов, но родители Бринн, похоже, были исключением. Они дали миру еще одиннадцать бессмертных. Наверное, странно иметь детей, которые живут долгие столетия, но еще более странно иметь братьев и сестер, которые на сотни лет тебя старше. Кажется, я встречала такое пару раз в жизни. У нас с братьями и сестрами почему-то разница была всего в несколько лет.

— А ты? — спросила я у Джеса.

— Я не собираюсь об этом говорить, — мрачно ответил он, прилаживая очередную доску.

Ну и ладно.

— А ты знаешь истории других здешних обитателей? — осторожно спросила я. — Например, Лоренцо или Нелл? Или Рейна?

Ага, оно самое. Я действую потихонечку. Исподтишка.

Бринн беспечно пожала плечами.

— Да они сами тебе расскажут, — отмахнулась она. — Я знаю, что Лоренцо около ста лет, и он откуда-то из Италии. Мне кажется, что его семья дружила с семьей Ривер. А Нелл англичанка, ей лет восемьдесят, не больше. Про Рейна я сама мало что знаю. Кажется, он говорил, что ему двести шестьдесят. Или около того? И он из Нидерландов. Если хочешь узнать больше, тебе придется самой с ними поговорить.

Я кивнула, соображая.

— А ты сама? — спросил Джес. Голос у него был такой, как если встряхнуть банку с ржавыми гвоздями.

В первый момент я хотела воспользоваться его собственной отговоркой — мол, не хочу говорить об этом, и все. Но потом вспомнила, что приехала сюда, чтобы расти и научиться любить себя — кажется, так?

— Я старше.

— Да? — усмехнулась Бринн. — Сколько тебе? И откуда ты? Расскажи свою историю!

Внезапно тьма моего прошлого снова обрушилась на меня, и я поняла, что не могу находиться здесь, не могу ни с кем поделиться своим прошлым, вообще не могу нормально говорить и поддерживать разговор.

Я посмотрела на Бринн, и она, видимо, все поняла по моим глазам, потому что лицо ее смягчилось, и она похлопала меня по руке.

— Все нормально. Просто некоторые дороги длиннее и труднее других.

Я молча кивнула, а про себя подумала, что некоторые дороги ведут прямиком в ад.


Несколько бригад, обычно две, но порой и три, каждый вечер готовили еду. Другие убирали со стола и мыли посуду. Каждый вечер после ужина все выходили на прогулку, даже в ливень и сумасшедший ветер. Я тоже несколько раз заставляла себя выползать вместе со всеми, хотя ненавижу бывать на природе в темноте. Впрочем, в толпе других обитателей этого приюта было не так страшно, но все-таки я каждый раз старалась держаться в центре, чтобы в случае непредвиденного нападения злоумышленнику пришлось бы пробиваться ко мне через толпу других бессмертных.

Ну да, паранойя. Знаете, если бы я была абсолютно нормальной, то не торчала бы в этой дыре.

— Может, это все съемки какого-то фильма? — спросила я через несколько дней, чистя наваленную передо мной гору картошки.

Всего два дня тому назад я своими руками выкопала эту гадскую картошку из грядки, и противное ощущение сухой земли намертво приклеилось к моим пальцам. К сожалению, не вся здешняя работа была похожа на заколачивание гвоздей.

— И я в результате превращусь в гения дзюдо или типа этого?

Эшер, мывший капусту в раковине, улыбнулся.

— Ну да. Таков был наш секретный план.

— Вы же учитель, — продолжала я. — Почему же вы до сих пор делаете грязную работу? Разве вы еще не достигли нирваны? Разве не цените каждую минуту промывки капусты?

Он снова улыбнулся.

— Au contraire, mon petit chou[8 - Как раз наоборот, моя маленькая капусточка (фр.).]. Я ценю каждую минуту. Но ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что дело обстоит так: ты делаешь х, потом у, потом z, а дальше наступает счастье, и ты можешь расслабиться до конца всей своей до-о-о-о-лгой жизни.

Вот не ожидала, что у него тоже есть чувство юмора, почти такое же, как у Ривер! Честно говоря, я тут часто слышала шутки, а из огорода, сада и даже из дома нередко доносились раскаты хохота. Разумеется, Рейн улыбался только в моем воображении, но какое это имеет значение?

— Что это значит? — уточнила я. — Хотите сказать, мне никогда не станет... лучше?

— Нет, ты меня не поняла, — покачал головой Эшер. Выложив на стойку горку мытой капусты, он засыпал в мойку новую партию. — Я хочу сказать, что это не похоже на подъем в гору, когда нужно лишь взобраться на вершину, и больше никуда не нужно будет лезть.

Вот дерьмо.

— Значит, мне придется всю жизнь лазить по этой горе?

— Нет. — Он выключил воду, вытер руки о полотенце для посуды и посмотрел на меня. — Представь, что ты забралась на гору и увидела с вершины такой восхитительный вид, что тебе захотелось продолжить путь к нему. Я потрясла головой.

— Стоп, я запуталась. Давайте оставим эти горные метафоры. Объясните на пальцах.

— Никто из нас, живущих здесь, не проснулся однажды утром с намерением стать на путь добра и света, навсегда отказавшись от тьмы, — терпеливо разъяснил Эшер. — Это не такое решение, которое можно принять раз и навсегда. Терава — это то, чем мы рождаемся, но не обязаны быть всю жизнь. Тахти — это то, чего можно достичь, но, однажды достигнув, слишком легко потерять вновь.

Я до сих пор не могла привыкнуть к тому, с какой легкостью они тут говорят об этом.

— Быть хорошим — а под этим я понимаю перестать быть темным и злым — совершенно не означает стать паинькой. Ты понимаешь?

Я кивнула.

— Быть хорошим, это путь, который приходится выбирать снова и снова, каждый день, несколько раз в течение дня, до конца своей жизни, — продолжал Эшер. — Каждый день состоит из тысячи решений, по большей части незначительных, но иногда судьбоносных. С каждым таким решением у тебя появляется шанс продолжить путь к свету или скатиться во тьму.

— О Боже, — простонала я. — Кажется, я совсем не хочу быть настолько хорошей!

Улыбка озарила его лицо.

— Я открою тебе один секрет: ни про кого из нас нельзя сказать, что он из тысяч решений каждый раз твердо выбирает добро. Даже Ривер — а ведь она самый хороший человек из всех, кого мне доводилось встречать в жизни.

— Зачем вообще барахтаться, если все равно не выиграешь?

— В том-то и дело, что выиграешь, причем с самых разных сторон, — возразил Эшер. — Ты одерживаешь множество маленьких побед. Смысл жизни не в том, чтобы все время быть хорошей. Смысл в том, чтобы быть настолько хорошей, насколько ты можешь. Никто из нас не идеален. Никто не поступает правильно все время. Жизнь устроена совсем не так.

Кухонная дверь распахнулась, и сразу несколько человек ввалились внутрь: Лоренцо, Нелл, Анна и... скандинавский бог.

Разумеется, я видела Рейна каждый день, и после нашей совместной помывки собаки уже несколько раз имела неудовольствие работать с ним вместе или просто рядом. Он говорил только тогда, когда я к нему обращалась, никогда не улыбался, еще реже смеялся, короче говоря, был холодным и неприступным, как и положено занозе в заднице.

Мне по-прежнему казалось, что мы с ним знакомы, хотя я до сих пор не знала, как такое возможно. Чем больше я смотрела на него, чем больше он меня раздражал, чем больше обливал холодом — тем сильнее меня к нему тянуло. Это было удивительно. Тем более что Рейн не давал мне никакой пищи для надежды, не проявлял ни малейшего признака интереса. Но меня влекло к нему, словно мы с ним давным-давно знали друг друга, как будто у нас было общее прошлое.

Порой мне безумно хотелось, чтобы у нас за плечами и в самом деле была совместно прожитая жизнь, а теперь мы переживали нечто вроде реинкарнации, но потом я спохватывалась. За заманчивой идеей о переселении душ неизбежно следовала мысль о нескольких бессмертных жизнях, а это было уже слишком. Нет, спасибо.

И при этом он ужасно меня бесил — такое впечатление, будто у него не было ни единой приятной черты характера, кроме занудного стремления к добропорядочности. Нет, скажем так — в его характере не было ни единой приятной черты. Он был самым несносным, самодовольным, напыщенным, консервативным, отсталым и кичливым придурком на свете. И все-таки каждую ночь, лежа на своей жесткой узкой кровати я... тосковала по нему, словно когда-то он был со мной, и я во что бы то ни стало хотела его вернуть.

Я сгорала по нему, мечтала о нем, сходила с ума от желания поцеловать его, почувствовать его прикосновение, сорвать маску его благопристойности, заставить растерять свое хладнокровие и задышать чаще.

Понимаете, я в принципе не очень люблю мужчин и предпочитаю использовать их лишь для краткосрочных целей и в строго лимитированных дозах. Но этот Рейн каким-то чудом пробрался мне под кожу, меня к нему грубо и сильно тянуло, не спрашивая, хочу я этого или нет.

— Настасья? — Эшер смотрел на меня. Как и все в кухне.

Я вздохнула, взяла следующую картофелину и принялась свирепо кромсать ее ножом.

— Ладно, объясните мне еще раз эту штуку про добро и зло.

Остальные (кроме Рейна, разумеется) расхохотались и повернулись, чтобы уйти — улыбчивые, счастливые, розовощекие бессмертные самого высшего качества. Нелл задержалась возле двери.

— Ой, Рейн, чуть не забыла! У меня что-то дверь заедает. Ты не мог бы взглянуть?

При этом она одарила его одной из своих фирменных улыбочек. Ни дать ни взять, персик со сливками!

Рейн кивнул и сделал шаг в ее сторону.

— Рейн, — остановил его Эшер.

— Да? — В его невозмутимом голосе не было ни капли тепла, однако не было и презрения, с которым он обычно обращался ко мне. Нелл задержалась у двери, но Эшер знаком велел ей идти. Поколебавшись несколько секунд, она улыбнулась и вышла.

— Я описывал наш поиск как бесконечную цепь решений, свершаемых каждый день на протяжении всей нашей жизни, — спокойно объяснил Эшер. — При этом я пытался объяснить, что никто из нас не совершенен, и никто не может каждый раз безошибочно выбирать добро. Я сказал, что жизнь устроена не так. Ты не мог бы вставить несколько слов от себя, чтобы помочь Настасье понять мою мысль?

«О да, пожалуйста, ты не мог бы вставить Настасье?» — захихикала я про себя и тут же мысленно отвесила себе оплеуху. Похоже, я сделала именно то, о чем говорил Эшер: прямо здесь и сейчас сделала свой маленький выбор в пользу зла. Кажется, я безнадежна.

Рейн выглядел настолько ошеломленным, что я сразу почувствовала себя немного лучше. Очевидно, ему не хотелось приближаться ко мне так же сильно, как я мечтала быть ближе к нему.

— Как проходит твой поиск? — спросила я, сбрасывая картофельные очистки в раковину. Он выглядел просто невероятно, как из сказки — ясноглазый, с растрепанными ветром волосами, разрумянившийся на холоде. Мне едва удалось справиться с желанием опрокинуть его на пол прямо под ноги Эшеру и усесться сверху. Может быть, если предварительно оглушить его сковородкой, он не будет слишком сопротивляться...

— Трудно, — ответил Рейн. — Это самое трудное из всего, что мне когда-либо доводилось делать. Это постоянная битва. Постоянный выбор между жизнью и смертью.

Казалось, даже Эшер был слегка озадачен.

До сих пор Рейн никогда так не раскрывался, поэтому я внимательно посмотрела на него. Нет, я все поняла про жизнь и смерть, но мне представлялось, что сражающийся на стороне добра должен говорить об этом с чуть большим энтузиазмом.

— А зачем ты это делаешь? — Я вовсе не хотела быть занозой, мне было искренне интересно.

Рейн долго молчал, и я решила, что он не станет отвечать. Но он вдруг сказал:

— Потому что отказаться от усилий означает признать, что та сторона выиграла. Отказаться означает перейти на сторону тьмы и смерти. А на этом пути нет ничего, кроме отчаяния, безумия и нескончаемой боли.

Эшер и я застыли, вытаращив глаза.

— Ну да, в общем, — пролепетала я.

Глаза Рейна были непроницаемы. Не говоря ни слова, он повернулся и вышел из кухни.

Я посмотрела на Эшера, который ответил мне задумчивым и озабоченным взглядом.

— Занятный парень, — сказала я.

Эшер молча погладил бороду и оставил меня в одиночестве сражаться с картошкой.


Глава 11


— Ты надумала остаться? — мягкий вопрос Ривер заставил меня застыть над стопкой чистых кухонных полотенец, которые я складывала.

Я открыла рот, чтобы ответить: «Нет, извините, никак не могу», но не смогла произнести ни слова.

Конечно, здешняя жизнь совсем не походила на каникулы, но если подумать, я не могла бы сказать, что нахожусь в постоянной агонии или как-то очень страдаю. Зато в Бостоне и в Лондоне я как раз была в агонии и страдала. Там я чувствовала, что умираю — если уже не умерла.

Ничего подобного здесь я не испытывала. Конечно, я продолжала постоянно думать о том, как там Инки и ребята, чем занимаются, скучают ли по мне или думать забыли о моем существовании. У меня никогда не было привычки пропадать и объявляться без предупреждения, как теперь. Конечно, мне доводилось спешно удирать из города, оставив записку типа: «Встретимся в Константинополе», но на этот раз я впервые попробовала исчезнуть с лица земли. Как они к этому отнеслись?

Мне вдруг стало холодно, и я поежилась.

Моя жизнь полностью переменилась. Разве я не этого хотела? Каждое утро я просыпалась в такую рань, что видела, как холодные космы рассвета ползут по вершине дальнего холма. Я заправляла постель (то есть накидывала на нее одеяло), одевалась и спускалась вниз. Иногда мое имя значилось в списке тех, кто помогает готовить завтрак. Иногда мне приходилось делать что-нибудь другое, например, собирать яйца, подметать крыльцо или накрывать на стол.

Каждое мое утро было занято работой; чаще всего я трудилась в паре с кем-нибудь из учителей или кем-то из продвинутых студентов: Дайсукой, Чарльзом или Рейчел.

Иногда они задавали мне вопросы, на которые я пыталась отвечать, а иногда болтали всякий вздор, и только позже я поняла, что таким образом мне ненавязчиво преподавался Важный жизненный урок № 47 или типа этого.

Теперь я перезнакомилась со всеми здешними обитателями: я знала, как их зовут, откуда они родом и как долго живут здесь.

Ветхому Джесу в действительности оказалось всего сто семьдесят три года. Однако он побывал в гораздо худших передрягах, чем я, и это была его пятая попытка удержаться здесь. Никогда еще я не видела, чтобы такой молодой человек выглядел настолько дряхлым — у юного Джеса были седые косматые волосы, испещренный красными прожилками нос и морщинистое лицо старика. Во время последних каникул «на воле» он пьяным сел за руль мотоцикла и сбил пешехода. Никто не погиб, но, по словам Джеса, на его плечи лег многотонный груз вины. Ему нужно было как следует разобраться в своей жизни. Как и мне.

Рейчел чаще всего была ужасно серьезна, но порой могла рассмешить до колик. Когда она рассказывала о своих похождениях в двадцатые годы прошлого века, мы все держались за животы от смеха.

Анна, еще одна преподавательница, наряду с Ривер, Солисом и Эшер, была веселой, улыбчивой и постоянно куда-то спешила. И еще она умела лечить наложением рук: она то и дело дотрагивалась до моей руки, мимоходом клала ладони кому-нибудь на плечи или растирала спину Ривер.

В конце концов я научилась не вздрагивать от ее неожиданных прикосновений. Анне было триста четыре года, а свой юный вид она обычно объясняла «чистым образом жизни», причем остальные преподаватели на это обычно фыркали, а сама Анна прыскала со смеху.

Веселая семейка, одно слово.

Лоренцо и Чарльз были довольно милыми и интересными ребятами. Честно признаться, я не старалась узнать их получше, поскольку не собиралась здесь задерживаться, однако они нисколько меня не бесили и вообще были славные. Лоренцо в самом деле оказался итальянцем — эффектный, черноволосый и синеглазый, с очаровательным римским профилем, словно сошедшим с античной мозаики. Он был ужасно шумным, ужасно эмоциональным и бурно выражал все свои чувства.

Чарльз был родом из Ирландии и до сих пор, как и большинство из нас, сохранил едва заметный родной акцент, хотя последние двести лет безвыездно прожил на американском юге. У него были ярко-рыжие волосы, зеленые глаза и золотые веснушки, а еще он был гей. Чарльз ухитрялся выглядеть нарядным и аккуратным даже когда полол сорняки или доил коров.

Бринн, как я уже говорила, выглядела как топ-модель — высокая, стройная, изящная, с прелестным правильным личиком. Подобно Лоренцо, она была переполнена жизнью и напоминала роскошный оранжерейный цветок. Она была настолько цельной, что казалась человеком без комплексов — когда в печи вспыхивал огонь, Бринн невозмутимо засыпала его солью, ни на миг не прерывая историю, которую рассказывала.

Рейн... Рейн был Рейном.

Нелл по-прежнему источала дружелюбие и предупредительность, но я отлично видела, что это все фальшь, рассчитанная на публику. В первую очередь, на Рейна. Я давно вычислила, что эта Нелл была настоящим волком в модной шкурке, но, похоже, никто, кроме меня, об этом даже не догадывался. Более того, никто не замечал, что она просто помешалась на Рейне. Нелл была хитра, но не настолько, чтобы я ее не раскусила. Зато снаружи она казалась настоящей душечкой, состоящей из одних улыбок, трудолюбия, добродушия и готовности в любой миг броситься на помощь.

Но под этой маской я постоянно чувствовала ее тихую одержимость Рейном, который относился к ней как к избалованной комнатной собачке. Он считал, что они просто добрые друзья и соратники — потому что был тупым самовлюбленным болваном, ничего не видящим дальше собственного носа. А Нелл мечтала умчаться вместе с ним в светлый Тахти-рассвет, чтобы заполучить его целиком, навсегда. Не раз и не два я наблюдала, как она хитроумно перекраивает распорядок дня, чтобы они с Рейном оказались заняты одним и тем же делом и работали бок о бок. Она постоянно просила его помочь ей с учебой и оказывала ему тысячи мелких услуг, которые он даже не замечал.

Что касается меня, то так уж случилось, что люди либо искренне меня любят, либо столь же искренне ненавидят, и Нелл, похоже, склонялась к последним. Не могу сказать, чтобы она меня реально ненавидела, но всякий раз, когда она видела нас с Рейном работающими вместе, в ее глазах появлялось такое выражение, словно она с удовольствием превратила бы меня в камень. Если бы могла.

Потом я моргала, и все исчезало.

Это делало мою жизнь здесь немного интереснее.

Внезапно я вспомнила, что Ривер ждет моего ответа.

Честное слово, я хотела бы сказать ей: «Да! С радостью! О, да! Сердцем и душой я уже с вами и готова измениться!» Но это была неправда.

— Хмм, думаю, у меня хватит сил протянуть еще недельку, — вот и все, на что я оказалась способна.

Высказавшись, я напряглась, ожидая, что Ривер попросит меня уехать.

— Замечательно! — сказала она и поцеловала меня в щеку.

Я вдруг ужасно смутилась и зачем-то потрогала щеку в том месте, где она поцеловала.

— И вот еще что, — сказала Ривер, а я приподняла брови. — Тебе нужна другая одежда. — Она с нескрываемым любопытством оглядела мою комнату. — Нормальные джинсы и вельветки. Длинное и теплое нижнее белье. Носки. Теплые рубашки, шерстяные свитера, толстые перчатки. Удобные ботинки или кроссовки. Тапочки для дома. Какая-нибудь теплая одежда для сна, — она поддела носком ботинка мой чемодан. — У тебя тут есть что-нибудь такое?

Я подумала о разрозненных, не сочетающихся друг с другом, по большей части черных одежках, которые я наспех покидала в чемодан, о дорогих дизайнерских шмотках, за которыми я никогда не умела правильно ухаживать, о дешевых панковских футболках и совершенно неуместных здесь шелковых платьицах.

— Кажется, вы правы, — мрачно буркнула я. — Тем более что мне, по-видимому, придется много работать на улице.

— Да уж, — рассмеялась Ривер. — Скоро кто-нибудь из наших поедет в город и захватит тебя с собой.

На следующий день, поздним утром (то есть часов в девять по здешнему чокнутому распорядку) я подметала длинную парадную лестницу, пытаясь вспомнить слова какой-нибудь подходящей песенки из Диснеевского мультика про Золушку. И еще я думала о том, насколько сильно история Золушки, а вместе с ней и все другие сказки, изменились с течением веков — очистились, стали менее страшными, а многие даже обрели счастливые концы.

Кстати, вся эта история с хрустальной туфелькой была не более чем ошибкой переводчика. Когда я впервые услышала эту сказку, Золушкины туфельки были сделаны из меха горностая, то есть из vair, по-французски. При переводе на английский это слово прочли как verre, стекло, отсюда и пошла вся история. Подметая лестницу, я тихонько напевала песенку мышек из мультфильма. А теперь давайте все вместе представим, насколько далека моя теперешняя жизнь от суеты, шика и блеска? Правильно. Чертовски далека.

— Я поведу! — раздался снизу, из прихожей, веселенький голосок Нелл. Через мгновение возле перил показалась ее каштановая головка, а потом рядом возник Рейн и, как всегда, невозмутимо сказал:

— Я сам сяду за руль.

Интересно, кто он из скандинавских богов? Наверное. Один. Бог Одиозности.

Нелл капризно надула губки, и тут меня черт дернул за язык. Перегнувшись через перила я крикнула:

— Позволь ему вести, Нелл. В конце концов, у него есть член. Как ни крути, большая разница.

Она вытаращила свои голубые глазки и уставилась на меня — сначала с изумлением, словно не могла поверить своим ушам, а затем с раздражением, когда заметила, что Рейн тоже на меня смотрит.

Мне все это надоело. Пришло время плеснуть маслица в огонь. Деловито работая метлой, я замерила:

— Разумеется, за рулем разницы нет никакой. Это понятно. Разница совсем в другом. Мальчики писают стоя и все такое.

— Что ты хочешь сказать? — натянуто спросил Рейн.

— Да так, ничего особенного. Просто лоббирую твое право водить машину. Ты ведь уже взрослый? Сколько тебе? Тридцатник?

В целом, он выглядел лет на двадцать, максимум, двадцать два, но его потрясающие глаза бли старше. На сотни лет старше.

Рейн ничего не ответил, а Нелл наморщила лобик и сказала:

— Ему двести шестьдесят семь! Мне восемьдесят три. А тебе сколько?

Ее британский акцент стал резче.

— Больше, — ответила я и, спустившись еще на одну ступеньку, продолжила подметать. Да, я превратила это занятие в настоящее театральное представление: один широкий взмах по ступеньке и два быстрых вертикальных мазка по углам. Интересно, много ли очков я заработала для души? Возможно, я разметаю себе метлой путь к спасению или типа того?

— Ох, как хорошо, что я поймала вас до отъезда! — воскликнула Ривер, выбегая в холл из кухни. — Ведь вы двое едете в город, правильно?

— Да, — ответил Рейн.

— И Рейн поведет машину, — добавила я. — Потому что он ма-а-а-а-а-а-а-а-а-альчик.

Ривер приподняла брови.

— Я поведу машину, потому что Нелл помяла оба крыла у грузовика, — сказал Рейн, снимая куртку с длинного ряда крючков возле двери. — И поцарапала бок «тойоты». И проколола шину у фургона.

Нелл испепелила меня одним из своих фирменных ядовитых взглядов, а потом бросилась оправдываться.

— Просто я привыкла ездить по другой стороне дороги! У нас левостороннее движение, а тут все наоборот!

— Ты живешь здесь уже два года, — напомнил Рейн, беря ключи от машины.

Мне показалось, что Нелл сейчас сорвется, и у меня возникло отчетливое ощущение, что не будь здесь Рейна и Ривер, она плюнула бы в меня ядом. Но сейчас она просто сняла с крючка свою куртку и сунула руки в рукава.

— Так, с этим вы разберетесь сами, — несколько растерянно сказала Ривер. — Неважно, кто из вас поведет машину, но я хочу попросить вас взять Настасью с собой в город. Ей нужна подходящая одежда. Вы не завезете ее к Эрлу?

Если бы в этот момент Нелл могла издать какой-нибудь звук, это, несомненно, был бы оглушительный душераздирающий визг. Вместо этого она просто развернулась и, не говоря ни слова, вышла из дома.

— У меня есть своя машина, — напомнила я. — Я могу сама доехать.

— Зачем жечь лишний бензин? — спокойно спросила Ривер. — Мы стараемся по возможности совмещать поездки, чтобы не загрязнять окружающую среду.

Мы с Рейном с одинаковой неохотой топтались и прихожей. Но потом я подумала, что будет очень забавно побыть назойливой третьей лишней в этой романтической прогулке, которую Нелл, вне всякого сомнения, заранее спланировала, чтобы попить наедине с Рейном.

Стыдно признаться, но кажется, я опять сделала неправильный выбор на бесконечном пути добродетели, когда вихрем пронеслась вниз по лестнице, предвкушая, как испорчу Нелл прекрасный денек.

Ладно, уговорили — ни капельки мне не было стыдно. На самом деле я торжествовала. Но ведь я признаю, что это было нехорошо — разве это не прогресс?


«Эрл» оказался универсальным магазинчиком рядом с «Аптекой Макинтера». Там торговали сельскохозяйственным инвентарем, разной параферналией для садоводства, одеждой, игрушками, сладостями и кухонными штучками. В магазине были деревянные полы и темно-красный потолок из прессованной жести, опирающийся на высокие металлические колонны с желобками. Простенько и без затей.

— Одежда там, — махнул рукой Рейн. — Мне нужно купить еду, я зайду за тобой, когда закончу.

Интересно, можно ли придать голосу еще большее равнодушие?

В ответ я улыбнулась Рейну теплой соблазнительной улыбкой и пропела:

— Спасибо! — Увидев, как сузились его зрачки, я с наслаждением добавила: — Ты такой душка!

Лицо Нелл окаменело, и она прошествовала в отдел кухонной утвари.

Рейн еще секунду смотрел на меня, а потом развернулся и пошел прочь.

Когда они ушли, я от души похихикала, но тут же приуныла, увидев перед собой вешалки с женской одеждой, стопки аккуратно сложенных джинсов на столах и груды свитеров.

Честно признаюсь, я слегка растерялась. Даже не помню, доводилось ли мне когда-нибудь покупать практичную одежду. Сотни лет тому назад, когда я была бедной, всю одежду приходилось делать самой. Эй, кто тут помнит одежду из необработанного льна? А что скажете по поводу домашней пряжи? Хей-хо!

С тех пор, как у меня появились деньги, я перестала нуждаться в практичной одежде. Когда-то давно мне все шилось на заказ, и нужные люди сами приходили ко мне домой. Даже в наши дни, радостно отпраздновав смерть корсетов и кринолинов, я так и не сумела приобрести вкус к моде.

Когда мне вдруг становилось нечего носить, я звонила своему личному консультанту и просила прислать на дом все необходимое. Я уже не помню, когда в последний раз меня волновал вопрос о том, что с чем сочетается или какая одежда подходит для разных случаев. Меня никогда не интересовало, какие тряпки мне особенно идут или подчеркивают мои достоинства.

— Вот дерьмо. Ну и ладно. Как-нибудь справлюсь, — прошипела я себе под нос. Каждый дурак шлет, как выбирать практичную одежду! Нелл, скажем, отлично умеет это делать.

— А? Это ты мне?

Вздрогнув, я подняла голову и увидела перед собой юную готку с парой черных джинсов в руках. Что-то в ее лице показалось мне смутно знакомым, и через несколько секунд я узнала в ней ту самую наглую девицу, которая цеплялась ко мне перед входом в старую аптеку. Сейчас в ее волосах чередовались широкие зеленые и каштановые прядки, и она вопросительно смотрела мне в лицо своими густо-подведенными глазами.

— Да нет, — ответила я, задумчиво обводя глазами море одежды. — Извини. Так, болтаю сама с собой.

— Так ты, типа, сначала убедись, что тебя никто не слышит, — пробурчала она, прикладывая джинсы к поясу.

— Значит, ты вот так проверяешь, что тебе подходит? — поинтересовалась я, продолжая начатый диалог. Потом взяла со стола первую попавшуюся пару вельветовых штанов и приложила к своему поясу. Кажется, великоваты. Может, примерить? — А потом?

— Потом. Я. Покупаю, — отчеканила готка. Лицо ее стало злым и настороженным.

Я перебросила джинсы через локоть и схватила свитер. Темно-синий.

— Темно-синий ко всему подходит, правда?

— Ты что, чокнутая? — резко спросила она, отшвыривая джинсы.

Через тридцать секунд дверной колокольчик провозгласил о ее уходе. Я не смогла удержаться от смеха, но это был жалкий смешок, знаменовавший мое полное поражение.

— Ты закончила? — невозмутимый Один держал на плече стофунтовый мешок с чем-то сельскохозяйственным. Я поискала глазами Нелл, но ее нигде не было видно.

— Это... — Вот черт, похоже, это будет для меня знаменательный день, полный офигительного личностного роста. Теперь это стало окончательно понятно. Вы не представляете, каких усилий мне стоило не выбежать из этого чертового магазина в поисках какого-нибудь нормального бара. — Мне... Я что-то не могу решить, что выбрать.

Он прикрыл глаза, вздохнул, а потом окинул меня оценивающим взглядом. В это утро на мне были атласные брюки от Лакруа в меловую полоску, правда, сильно вытянутые на коленках. Синий мужской велюровый пуловер — кстати, абсолютно не помню, откуда он у меня взялся — болтался вокруг меня, как саван. Вокруг шеи был в несколько слоев намотан зеленый шарф в белую полоску, а завершали изысканный ансамбль неизменные мотоциклетные ботинки.

Дело в том, что во время своего лихорадочного бегства я умудрилась захватить только две пары обуви — эти ботинки и пару туфелек от Маноло Бланик изящной леопардовой расцветки.

— Просто так я не работала уже ... несколько веков, — я выдавила смешок, но в глубине души чувствовала себя смешной и нелепой. — Хорошо еще, что в списке нет нижних юбок.

Рейн снял с плеча тяжелый мешок и сумку поменьше.

— Какой у тебя размер?

— Наверное, 36, — предположила я. — И... даже меньше, в смысле, для некоторых других вещей. — Я все еще была тощей, как доска, без малейшего намека на изгибы и округлости. Просто... просто я слишком долго не обращала внимания на все это.

— Угу, — кивнул Рейн, испуская тяжелый вздох в мой адрес. Он окинул меня еще одним критическим взглядом, потом повернулся к столу с джинсами. Словно завороженная, я смотрела, как он пробежал длинными пальцами по стопке, нашел то, что нужно, и вытащил наружу. — Примерь вот эти. Кажется, придется подвернуть снизу. — Он кивнул мне на кабинку, отгороженную занавеской от главного зала.

Я повиновалась. Примерила. Джинсы оказались впору. Рейн с одного взгляда точно угадал мой размер — значит, несмотря на свою монашескую сдержанность, он обладал большим опытом измерения и оценки женского тела. Кто же он такой? Откуда он? Что привело его сюда? Я была совершенно заинтригована.

— Подошли, — объявила я, выходя из кабинки с джинсами в руках.

— Возьми еще две пары таких же и две пары вельветок того же размера, — приказал Один. Стоя спиной ко мне, он перебирал рубашки, и уже выложил на стол приличную кучку шерстяных свитеров.

Вскоре я сложила свой новый гардероб в тележку. Рейн снова удивил меня, показав, как вещи сочетаются друг с другом: фланелевые рубашки с футболками, толстовки под пуловеры. Выбранные им вещи не были ни дизайнерскими, ни модными, ни даже попросту красивыми, однако они все были добротными, отлично на мне сидели, и я знала, что мне будет в них тепло и удобно в Риверз Эдж. Разумеется, в такой одежде нельзя показаться в нормальном обществе, но в настоящее время меня туда нисколько не тянуло.

— Ты что, был чьим-то камердинером? — спросила я Рейна. — Или лакеем?

Он молча бросил в тележку несколько упаковок носков, поднял с пола свой мешок и с едва заметным усилием взвалил его на плечо.

— Нет. Наверное, тебе понадобится еще нижнее белье и все такое.

— Ну... Ты угадал мое сокровенное желание, — буркнула я и увидела, как он стиснул зубы.

— Это там, — указал Рейн. — Выбирай вещи попроще, чтобы легко стирались. Здесь тебе некого обольщать и не на кого производить впечатление! Я жду тебя на кассе. Поторопись.

— Слушаюсь, сэр!

В отделе белья не было атласных трусиков от «Ла перла» с кружевами ручной работы. Я выбрала несколько пар простых хлопчатобумажных трусов с рисунком в виде лягушат и мартышек. Отыскала пару бюстгальтеров самого маленького размера из представленных. Мерить я их не стала, поскольку все равно не собиралась носить. Еще взяла теплую фуфайку с начесом и мешковатый стеганый пуховик, оказавшийся неожиданно легким, теплым и пригодным для стирки, в отличие от моего кожаного пиджачка от Роберто Кавалли, который, как ни странно, совершенно не годился для работы на ферме. И напоследок, раз уж аксессуары играли важнейшую роль в моем имидже, я бросила в корзинку парочку длинных шарфов.

Нелл появилась как раз в тот момент, когда я выкладывала на кассу трусы, бюстгальтеры, домашние кофты и теплое белье. У меня зачесался язык отпустить парочку невинных замечаний, чтобы бедняжка решила, будто бы Рейн помогал мне выбирать трусики, но я удержалась.

Значит, какой теперь счет? 2:1 в пользу зла? Или все-таки 3:1? Время почти полдень. Пожалуй, я все-таки успела заработать злу все три очка.

Расплатившись за свое добро, я была приятно поражена тем, как мало оно стоило. Признаться, я постоянно плачу в два-три раза больше за пару обуви. Роскошной обуви, само собой, но тем не менее.

— Где ты была? — спросил Рейн у Нелл.

Она ослепительно улыбнулась — то ли притворялась, то ли, действительно, успела полностью вернуть свое обычное солнечное настроение.

— Мне здесь ничего не нужно, поэтому я зашла в магазин за шерстью, — она одарила меня своей обычной дружелюбной улыбкой. — Здесь есть отличный магазинчик для вязания и прочих рукоделий. Ты, кстати, не вяжешь? Этот шарфик ты сама связала?

— Нет, боюсь, что я не вяжу, — ответила я, загружая полные пакеты в тележку.

Мы подошли к грузовику и загрузили покупки в кузов. Рейн пару раз обмотал их тросом, и мы забрались в кабину. Нелл, разумеется, снова, как бы невзначай уселась в серединке, прижавшись боком к Рейну, который, как обычно, ничего не заметил. Боже, до чего же он тупой!

— А я люблю вязать, — сообщила Нелл, когда мы тронулись. Мы проехали «Аптеку Макинтера», где блеклая Мериуизер, наверняка, сносила очередную головомойку от своего ужасного папаши. Надо будет заглянуть к ней в следующий раз.

— Это очень умиротворяет, — с нажимом заявила Нелл. — И занимает руки. А потом у тебя появляется красивая и полезная вещь.

— Угу, — покивала я.

— А ты чем любишь заниматься?

Лицо Нелл сияло дружелюбием, голосок звучал невинно, как у ангела. Она была абсолютно уверена, что я бесконечно далека от занятий пай-девочек.

Я уже открыла рот, чтобы беспечно бросить что-нибудь типа «пить и трахаться», но внезапно поняла, что и в самом деле не знаю ответа на этот вопрос. Просто не знаю, что же я люблю делать. Хобби, рукоделия? Выпивка считается? Умение пить, не пьянея? Когда-то я умела шить — не слишком хорошо, но все-таки прилично, по крайней мере, в мешке из-под картошки точно не ходила. Готовила, время от времени, но это тоже было очень давно. Я всегда любила ходить в кино и в музеи, но это вряд ли можно записать в рубрику «мастерство». Я умею ездить верхом. Боже мой, когда я хоть что-нибудь делала хорошо? Когда гордилась каким-то своим умением?

Пожалуй, никогда. По крайней мере, постоянного занятия у меня никогда не было. Единственное, чем я занималась постоянно, было выживание, но, судя по всему, я даже в этом не слишком преуспела.

Меня вдруг потрясла простая мысль о том, что за все это время, за все бесконечные годы я никогда не развивала... саму себя. Когда у меня, наконец, появилось столько денег, что можно было не работать, я просто перестала работать, вот и все. И никто из моих друзей не работал.

Впервые в жизни мне стало за это стыдно. Я вспомнила скульпторов, которые больше ста лет высвобождали жизнь из глыбы мрамора, постоянно учась у разных учителей. Композиторов, музыкантов, у которых было в запасе несколько человеческих жизней на шлифовку своего мастерства. Ученых, сделавших «внезапное» открытие после долгих десятилетий научного труда и экспериментов.

Вы верите, что этот парень в самом деле изобрел застежку «липучку», случайно посмотрев на свою собаку? Чушь собачья. Я открою вам один секрет — среди прославленных современных художников, произведения которых сегодня охотно покупают музеи, есть несколько человек, чьи работы хранятся в тех же музеях, только относятся к прошедшим трем векам. Все это время они росли, совершенствовались, менялись.

А я нет.

Как известно, предметы и явления, не растущие и не развивающиеся, относятся к неживой природе.

Очнувшись, я заметила живой интерес в широко распахнутых голубых глазах Нелл.

Рейн тоже ждал моего ответа, хотя и не сводил глаз с дороги, положив сильные руки на руль.

— Не знаю, — медленно и с непривычной честностью ответила я. — Я мало что умею делать хорошо. В разное время я много чем занималась, но как-то ничем особо не увлекалась. Но... я могу научиться. Наверное, здесь я учусь чему-то. Надеюсь.

Рейн бросил на меня косой взгляд своих золотистых львиных глаз, но ничего не сказал.

— Конечно, — ответила Нелл. — Здесь хорошее место для того, чтобы чему-то научиться. Но для этого нужна воля и упорство. И время. Ты ведь еще даже не начала обучение, не так ли?

Пришлось повторить слова Солиса:

— «Уроки можно извлечь из всего». — Потом подумала и смиренно добавила: — Я учусь ценить каждое мгновение, чувствовать каждую минуту, ощущать себя полностью здесь и сейчас.

Нелл отправилась в нокаут, а Рейн хмыкнул и рассмеялся, но тут же заглушил свой смешок кашлем. Ну и пусть, я все равно знаю, что это был смех.

— Тебе непременно нужен правильный настрой, — сказала пришедшая в себя Нелл, давая понять, что у меня такого нет и не предвидится.

— Хм-м, — изрекла я, отворачиваясь к окну.


Глава 12


Я провалилась на иной уровень существования, в измерение Ривер. Здесь мне пришлось заново приобретать кучу разных навыков и привычек — убирать свою комнату, потому что у меня больше не было горничной, мыть за собой посуду, оставлять обувь перед дверью, чтобы не занести внутрь грязь или что-нибудь похуже.

Моя новая одежда выдержала стирку гораздо лучше, чем джемпер от Готье и кашемировый свитерок, который я легкомысленно бросила в стирку и сушку. После сушки он сел так, что налезал только на Джаспера, который теперь носился по двору и саду в пронзительно-розовом кашемире от Шанель. Надеюсь, он не сильно его провоняет.

Здесь не было кабельного телевидения, и даже местные программы брались нечетко. Единственный компьютер стоял в офисе у Ривер, и для того чтобы им воспользоваться, нужно было расписаться на бумажке. Но мне этот компьютер был даром не нужен. Каждый день мы получали местную газету, и как-то со скуки я пролистала последние горячие новости о сбежавшей корове, сгоревшем от удара молнии амбаре и учителе средней школы, собравшемся баллотироваться в местный совет. «Лондон Таймс» была полна войн, правительственных кризисов, скандалов, арестов знаменитостей, звездных свадеб и сообщений о скачках. Все это было, как в тумане — премьер-министры приходили и уходили, люди протестовали, а потом снова успокаивались. Но в том мире, который я оставила, малейшая точка на экране радара воспринималась как ошеломляющая новость.

Постепенно меня начали учить вещам, которые меня никогда раньше не интересовали: имена звезд, путь движения солнца, названия деревьев, растений, птиц и животных. Как собирать травы и как развешивать их на просушку. Как концентрировать внимание на пламени свечи.

Йога. Я всегда ненавидела медитацию. Но каждый раз, когда во мне назревал внутренний протест — а это случалось раз по восемьдесят за день — меня останавливала мысль о том, что мне все равно некуда деваться. Поэтому я глотала свое отчаяние и продолжала делать то, что нужно. Придется терпеть, по крайней мере до тех пор, пока не придумаю вескую причину сбежать отсюда. Пока не перестану бояться уйти.

Однажды утром мне поручили собирать яйца в курятнике. Ривер держала штук тридцать кур. Они свободно носились по двору, клевали насекомых и постоянно действовали на нервы. По ночам они усаживались на насесты в курятнике, крепко запертом от нападения куниц, лисиц, коршунов, бродячих собак и прочих тварей. Наши собственные собаки относились к курам с огромным презрением, однако никогда на них не нападали.

Каждое утро какой-нибудь несчастный горемыка (сегодня им была я) должен был ползать на карачках по низкому курятнику, где было всегда тепло, сыро и вдобавок воняло перьями, сеном и куриным пометом. Даже я не могла распрямиться там в полный рост, а после долгого лазанья за яйцами, которые частенько приходилось вытаскивать прямо из-под всполошенных несушек, у меня начинала дико болеть спина.

— Кыш, дура! — шикнула я на бурую курицу. Все наши птицы были крупными и толстыми,

с блестящими перьями и сверкающими глазами. Они выглядели здоровыми и счастливыми, как все остальные животные на ферме. Но эта курица была злодейкой. Она твердо вознамерилась сидеть на своих яйцах и не отдавать их без боя. Она нападала на каждого, кто к ней приближался, а я этим утром забыла надеть кожаные перчатки. Впрочем, я их каждый день забывала, поэтому мои забывшие о маникюре руки уже давно стали похожи на руки Джеса.

— Слушай, если бы все зависело от меня, ты могла бы до второго пришествия сидеть на своих вонючих яйцах, — объяснила я курице. — Но решение принималось в большом доме, а у них свои взгляды на этот счет. Они тут без ума от твоих идиотских яиц. Поэтому будь лапочкой, катись к черту.

Я пробно пошевелила пальцами, но курица тут же принялась возмущенно клокотать, а в глазах у нее зажегся огонь грядущей битвы.

— Черт бы тебя побрал, — я посмотрела в свою корзинку. Почти полная. Может, никто не заметит, если я принесу на пару яиц меньше? А завтра следующему сборщику, глядишь, повезет больше, и он сумеет ограбить куриную заначку?

Курица смерила меня взглядом, в котором ясно читалось... да-да, именно то, что вы подумали. Откровенное торжество.

Может, попробовать еще разок, только медленно и осторожно...

— Привет!

От неожиданности я подлетела на несколько дюймов от земли, врезавшись головой в низкую стропилину. Мой прыжок напугал проклятую курицу, и она со всей силы врезала мне своим твердым клювом по руке, да так что я завизжала и, изрыгая проклятия, запрыгала на одной ноге, потирая быстро наливающуюся шишку на макушке.

— Черт возьми! — проревела я.

— Ой, простите... вы в порядке? — В курятник просунулась чья-то пепельная голова и замерла, увидев меня, скачущую в полумраке.

— Проклятые куры!

— Простите, — повторил тот же голос. — Ривер сказала мне зайти сюда. Понимаете, я беру у вас яйца. Только обычно я забираю их из дома.

Понятно, я опять опоздала.

Бросив на бурую курицу самый испепеляющий взгляд, на который я оказалась способна, я выбралась из курятника. Черт бы побрал эти яйца!

Снаружи меня ждала Мериуизер — долговязая, неуклюжая, с коробкой для яиц из переработанного картона в руке. При виде меня она заморгала, пытаясь вспомнить, где мы могли видеться.

— Ой, — сказала она. — Вы к нам заходили, да?

— Угу. Покупала карты в вашем магазинчике. Сколько тебе яиц?

— Дюжину. — Она выудила двенадцать еще теплых яиц из моей корзины и аккуратно переложила их в свою картонную коробку. Внезапно мне показалось, что я перенеслась на двести лет назад, когда такой обмен был обычным ежедневным делом. Эта мысль мне ужасно не понравилась.

Мериуизер выпрямилась, закрыла свою коробочку и протянула мне два доллара. Я с тяжелым вздохом затолкала их в карман джинсов. Не самая крупная сделка в моей жизни. Однажды я поставила на кон свою треть Транссибирской магистрали, чтобы остаться за столом, где шла большая игра в покер. Теперь я стою в грязных джинсах и продаю грязные яйца за два доллара.

— Спасибо, — поблагодарила Мериуизер. Как и в прошлый раз, она выглядела блеклой, вялой и безжизненной. Понятное дело, с таким папашей особо не расцветешь! Она повернулась, чтобы уйти, но я спросила:

— Как дела в аптеке?

Она изумленно обернулась.

— Ничего, потихонечку. Сейчас в городе у всех дела не очень, после того, как закрылась текстильная фабрика в Хитертоне.

— Вот как?

— Они делали одеяла и наволочки, — пояснила Мериуизер, откидывая волосы с глаз. — А у нас была единственная аптека в округе, поэтому мы процветали.

— Значит, твой отец потому такой псих? — спросила я, когда мы шли к ее машине. — Переживает из-за бизнеса?

Мериуизер затравленно сглотнула, явно не желая признавать, что ее отец псих.

— Ну да, он... Он очень несчастлив, — пролепетала она, нашаривая ключи в кармане. — Моя мама... она умерла четыре года тому назад, и он... он просто никак не может прийти в себя.

— Понятно...

Многие бессмертные привязываются к людям, да я и сама не исключение. Мы влюбляемся в людей и дружим с ними. Но после того, как мой храбрый Роберт погиб в Индии, я сделала необходимые выводы и больше никогда никого не подпускала близко.

В компании друзей мы тоже стараемся держаться подальше от всяких проблем и переживаний — просто делаем вид, будто их не существует, стараемся отвлечься или как-нибудь притупить восприятие. Иными словами, я оказалась не готова к тому, что кто-то может поделиться со мной своей болью, и не нашлась, что на это ответить. Ужасно, конечно. Но думаю, Мериуизер к этому уже привыкла.

— Спасибо, — повторила Мериуизер, свою коробочку на заднее сиденье.

— Не за что. До встречи.


— Настасья? Идем со мной, — сказала Анна. — Класс медитации. Сегодня у тебя первое занятие в группе.

Я медленно распрямила спину, занемевшую от многочасового скрученного положения. Спрашиваете, чем я занималась? Подбирала грецкие орехи с земли.

Стройная вереница из десяти больших деревьев отделяла передний двор от остальной территории, и сбор проклятых орехов был ежедневной рутиной. Это была промозглая, нудная и спиноломная работа, а поскольку я опять забыла перчатки, пальцы у меня побурели от ореховой скорлупы. Пройдет несколько недель, прежде чем эти пятна сойдут. Коленки у меня были в мокрой грязи от постоянных поклонов в сырую землю, из носа текло, и я продрогла до костей.

— Кажется, это называется оказаться меж двух огней? — вздохнула я, и Анна улыбнулась.

Для меня медитация означала не более чем выматывающее душу бесконечное сидение в позе лотоса, с прилагающейся радостью оживления прошлых кошмаров. Нет, спасибо. На прошлой неделе я проделала это в одиночестве и прекрасно обошлась без наставников. Теперь, значит, пришло время группового эксперимента. Вот радость-то привалила!

— Идем, — позвала Анна, кивая на дом. — Хоть погреешься.

Я посмотрела на свой джутовый мешок — он был полон едва на три четверти. Тяжело вздохнув, Я поплелась за Анной.


— Сегодня мы будем использовать для концентрации пламя свечи, — ласково проговорила Анна десять минут спустя. Я сидела, скрестив ноги по-турецки, на твердой полушке, набитой гречневой крупой.

Всего нас было пятеро, и мы сидели на углах пентаграммы, нарисованной мелом прямо на иолу. Занятия проходили наверху, поэтому сквозь волнистое стекло мне были видны медленно опускающиеся сумерки. Может, когда они все впадут в транс, я смогу незаметно выскользнуть в коридор и удрать в свою комнату? Честно говоря, мне совершенно не хотелось медитировать вместе со всеми. Даже с Лоренцо и Чарльзом, хотя они оба были ужасно милыми. И уж тем более мне не хотелось заниматься этим с Командой мечты — Нелл и Рейном.

— Давайте сосредоточимся на нашем дыхании, — приказала Анна низким и мелодичным голосом. Она нажала кнопку проигрывателя, и оттуда негромко зазвучала какая-то приятная песенка в стиле Энии.

— Следите за дыханием, — продолжала Анна на фоне музыки. — Чувствуйте, как с каждым вдохом воздух наполняет ваши легкие, а с выдохом покидает тело. Вы вдыхаете энергию, а выдыхаете то, что вам больше не нужно.

Кажется, это называется углекислый газ.

— Если вам это помогает, можете считать до четырех, вдыхая, и до четырех, выдыхая. Затем считайте до шести, так чтобы шесть порций воздуха полностью заполнили ваши легкие. Выдыхайте тоже на счет шесть. Можете закрыть глаза, если хотите.

Я немедленно воспользовалась ее советом и закрыла глаза. Может быть, если я не буду видеть настороженных глаз Нелл и каменного лица Рейна, мне удастся просто немного помечтать, например, проработать детали моей последней романтической фантазии с участием Рейна, миндального масла и горячей ванны...

— А теперь начните с пальцев ног. Расслабьте все мышцы, по очереди. Почувствуйте свои пальцы, почувствуйте, как они расслабляются. Затем перейдите к лодыжкам, потом к икрам. Если напряжение еще осталось там, отпустите его, — голос Анны зазвучал сонно, он плыл вокруг нас вместе с музыкой, как сигаретный дым.

У меня ныла грудь, болел живот, из носа текло ручьем, как всегда бывает, когда придешь в теплое помещение с холода. Вообще-то через пару недель в Америке наступит День Благодарения. Надеюсь, Ривер не забудет об этом, и я смогу рассчитывать хотя бы на шоколадку. Я снова вспомнила нашу недавнюю поездку в город и то, какую глупость я совершила, забыв тайком затариться контрабандной нездоровой едой. О, черт, я же могла побаловаться «Динг Донг»[9 - Динг Донг (англ. Ding Dong) — круглое шоколадное пирожное в виде шайбы, с кремовой начинкой, популярное в США.]!

Голос Анны превратился в постоянный шум на заднем плане сознания. Я поерзала на своем месте и почувствовала, как напряжение покидает плечи.

Дурацкие грецкие орехи. Ходи теперь с черными руками — мне ведь ни за что их не отмыть. Понятно, почему в старину сок грецких орехов использовался для окраски тканей, шерсти...


Я подняла голову и увидела нашу прачку, Ольдбьерг Палсдоттир, которая помешивала в огромном котле деревянным вальком размером с доброе весло. День был холодный, но без мороза; огонь жадно лизал бока котла, заливая румянцем обветренные щеки прачки. Во дворе замка пахло древесным дымком и горькой скорлупой грецких орехов. Здесь было уютно и спокойно. Иногда мы с моей старшей сестрой Эйдис забирались на крышу главной башни и смотрели оттуда на каменные стены замка и широкие полосы леса вокруг. Далеко-далеко, на горизонте, тянулось голое скалистое плоскогорье, а с другой стороны простиралось море. Мир за стенами замка был грозным и опасным, но здесь, внутри, кипела привычная мирная жизнь: козы жевали сено, помощники конюха вычесывали лошадей, а отцовский сенешаль громко отдавал приказания.

Мы с моим младшим братишкой Хааконом играли в камешки. Хаакон был на три года младше меня, но уже не сосунок, держащийся за материнскую юбку, а настоящий мальчик, умевший бегать, играть и хранить секреты.

Чтобы нас никто не побеспокоил, мы устроились на куче стриженной шерсти, представлявшей собой башню не менее двадцати футов в высоту, сложенную из толстых шерстяных ковриков в форме овечьей шкуры. Шерсть была грязная и сальная, с приставшим сором и травинками, зато мягкая, так что сидеть на ней было одно удовольствие.

— Терпеть не могу этот запах, — сказал Хаакон, морща нос.

— Все равно лучше, чем каменный мох, — сказала я, и он закивал, вспомнив смрад кипяченых лишайников, собранных на берегу моря. Из этого отвара получался особо стойкий зеленый краситель.

Что-то красное мелькнуло в глубине двора и, посмотрев вниз, я увидела, что Тинна и Эйдис с хохотом бегут к башне. Обе придерживали свои фартуки за концы, и я видела, как низко провисает белая ткань под их руками. Что они несут? Зимние ягоды? Кору для чая? Светлые волосы моих сестер цвета солнца и полированной меди, летели за ними по воздуху. В будущем году Эйдис начнет зачесывать волосы наверх, как взрослая, как Тинна сделала в прошлом году...

Я улыбнулась Хаакону и он улыбнулся мне в ответ. Жизнь была чудесна.


Сдохни.

Вы видели, как пузырь воздуха вдруг всплывает на поверхность болота? Точно так же это слово ворвалось в мое сознание, взбаламутив его. Я медленно сделала вдох, удивляясь, отчего это у меня так онемела задница. На чем это я сижу?

Я не сразу поняла, где нахожусь, и почему больше не чувствую запаха кипятящегося белья во дворе замка. Потом все вернулось: я взрослая, и все, что я только что вспомнила, случилось четыреста пятьдесят лет тому назад. Никого и ничего этого больше на свете нет.

Не знаю, почему я не открыла глаза, почему продолжала дышать медленно и размеренно. Я просто тихо сидела, вбирая в себя все, что происходит в комнате, ощущая, как мои чувства клубятся вокруг меня.

«Сука — ненавижу ее».

Это было не воспоминание, а мысль, исходившая от кого-то из сидевших в комнате.

«Нет, нет, прости, прости меня. Это не так...»

«Ее шея... Целовать ее в шею, этот жар...»

Мне потребовалось собрать все силы, чтобы остаться на месте. Я подбирала роившиеся в воздухе обрывки мыслей, с изумлением открывая до сих пор незнакомую мне вуайеристскую сторону групповой медитации. Ко мне стекались мысли мужчин и женщин, но я не могла узнать, кому они принадлежат. Просто безликие мысли.

«Хочу ее».

«Ее глаза. Ее рот. Ее губы на моей коже, на груди».

«Я ненавижу ее! Ничего не могу с собой поделать, ненавижу, ненавижу!»

«Нет, нет. Я не могу».

Я задышала чаще. Теперь я отчетливо ощущала свои затекшие пальцы, стиснутые на коленях, онемевшую на твердой подушке задницу, пересохший рот. Как бы узнать, эти мысли исходят от всех или только от двух человек? И кто все это думает?

Я знала, что Чарльз безумно влюблен в Лоренцо, но тот был законченным гетеросексуалом, так что все было ужасно трагично. Были еще Нелл и Рейн с их тягомотной мыльной оперой о неразделенной любви. У Анны был муж, но здесь он не жил, и я не знала всей ее истории.

Признаться, это было самое интересное событие за все время, которое я тут прожила. Затаив дыхание, я ждала продолжения, но тут раздался звон колокольчика, музыка остановилась, и мне пришлось нехотя открыть глаза.

Анна обвела нас взглядом, и я подумала, что для человека, только что вышедшего из медитации, она выглядит подозрительно собранной и ясноглазой. Остальные медленно открывали глаза, некоторые выглядели настолько расслабленными, словно только что проснулись.

Поток мыслей оборвался, и я сладко потянулась, поерзав на своей подушке.

— Спасибо вам, — воскликнула Нелл, лучась искренностью. — Это было замечательно!

— Спасибо всем вам, — сказала Анна. — Боже, уже пора обедать!

Встав на ноги, я несколько раз наклонилась, чтобы размять затекшую задницу, но когда направилась к двери, Анна меня остановила.

— Настасья? Будь добра, задержись на минутку.

Я почувствовала себя ученицей, пойманной за стрельбой жеваной бумагой из трубочки, однако покорно застыла и стала ждать, пока Анна закроет дверь и вернется ко мне.

— Ну, что скажешь? — спросила она. — Как тебе показалось, групповая медитация отличается от индивидуальной?

— Ах, это... Ну да, конечно, — с напускным энтузиазмом выпалила я. — Знаете, я и подумать не могла, что смогу услышать всякое такое. Это в сто раз интереснее, чем «Дни нашей жизни»[10 - «Дни нашей жизни» (англ. — Days of our Lives) — популярная американская мыльная опера, которая идет по будням с 1965 года.]! — О своих детских воспоминаниях я предпочла не упоминать.

— О чем ты говоришь?

— Да об этих мыслях, о чем еще, — ответила я. — Кто-то кого-то ненавидит, кто-то кого-то хочет, кто-то чего-то не может. Захватывающе! Просто не могу дождаться продолжения.

Анна уставилась на меня так, словно я вдруг превратилась в белую голубку.

— Что?

Слегка смутившись, я ответила:

— Я говорю об этих мыслях. Сама не знаю, как так вышло. Но это было интересно.

— Ты слышала мысли, — медленно проговорила Анна, не сводя с меня глаз. — О том, что кто-то кого-то ненавидит и кто-то кого-то хочет?

— Ну да, а что? — переспросила я, вдруг почувствовав себя глупо.

Неужели я опять сделала что-то не так? Может, тут не принято говорить о том, что кто услышал? Возможно, нужно было притвориться, будто я ничего не поняла? Но отступать было уже поздно.

— Ну, я услышала, что кто-то хочет поцеловать кого-то в шею. И про глаза. И еще про губы на груди. Всякая чушь, короче, — пролепетала я.

Кстати, забавное совпадение, если вспомнить, мой параноидальный страх открыть перед кем-нибудь свою шею. Да, кстати, про жар там тоже было. Может, имелся в виду жар от ожога? Ха-ха-ха. Нет. Хватит бредить. Разумеется, речь шла не о моей шее, Чарльз у нас гей, Рейн терпеть меня не может, а Лоренцо никогда не давал мне понять, что ему нравятся девушки с внешностью полудохлых мышей.

Анна только моргала, не сводя с меня глаз.

— С вами... все в порядке? — спросила я. Боже, сделай так, чтобы это были не ее мысли!

— Как давно ты занимаешься медитацией? Мне казалось, что тебе это не слишком нравится, — заметила она, оставив мой вопрос без ответа.

— О Боже, нет, конечно! Терпеть не могу это дело, — честно призналась я.

Продолжая смотреть на меня, Анна присела на краешек стола.

— Я сделала что-то не то? Извините, я не хотела. В следующий раз я не буду говорить, если что-то услышу.

— Нет-нет, дело не в этом, — быстро проговорила Анна. — Хотя, на твоем месте я бы не стала об этом рассказывать. Видишь ли, я тоже услышала эти обрывки мыслей, но я очень сильный медиум. У меня очень большая сила. Я была абсолютно уверена, что в этой комнате никто, кроме меня, не слышит и не чувствует ничего, кроме собственных мыслей.

Г-хм... Значит, она и мои мысли слышала? Ну вот, приехали.

— Я почувствовала чье-то присутствие, но никак не могла подумать, что это ты, — продолжала она, а я про себя подумала: «Ну естественно!» — Я думала, что это мог быть Солис, он в соседнем классе проводит урок травознания.

— Значит... это не со всеми так бывает? То есть, это не что-то обычное?

— Нет, — взгляд Анны стал суровым и пронзительным. — Этого не происходит никогда, по крайней мере, с учениками. Это первый случай в моей практике.

Правда? В таком случае, можно предположить, что... Выходит, я очень сильная? И могу стать очень могущественной. Ведь я последняя могущественная...

Тут я машинально оборвала свои мысли и почти физически почувствовала, как мой разум бежит от этих предположений, подобно шарикам воды, разбегающимся по горячей сковородке.

В это время в двери показалась полоска света, и в комнату вошел Солис. Окинув взглядом комнату, он увидел меня и Анну и слегка нахмурился.

— Вы здесь вдвоем? — спросил он.

— Да, — ответила Анна. — Ты... Почему ты пришел?

Солис пожал плечами и улыбнулся.

— Мне показалось, я что-то почувствовал. Нечто странное.

— Тебе не показалось, — с непонятной мрачностью возразила Анна. — Ты почувствовал ее.

Солис замер, словно медленно переводил ее слова у себя в голове.

— Что? — спросил он наконец.

— Настасья послала свое сознание вовне во время групповой медитации. Я почувствовала, как она коснулась меня, а потом она с легкостью подслушала мысли остальных. Она их слышит, Солис. Совершенно отчетливо.

Когда, ну когда же я научусь держать язык за зубами? Теперь я чувствовала себя редким животным, выставленным на обозрение в зоопарке.

— Я постараюсь больше этого не делать, — на всякий случай пообещала я. По крайней мере, я больше никогда не буду об этом говорить.

Солис склонил голову набок, разглядывая меня.

— Откуда, говоришь, ты родом?

В моем мозгу мгновенно сработала сигнализация. Ради того, чтобы остаться здесь, я была готова заниматься любой паршивой работой, но открывать свое прошлое явно не входило в этот список.

— С севера.

Прозвенел гонг к ужину, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

— Ура! Умираю от голода! — бросила я, отшвыривая подушку. — Спасибо за урок, Анна. Все было великолепно. Увидимся за ужином!

Наверное, это было похоже на бегство испуганного кролика, но Анна и Солис все-таки оставили меня в покое, хотя всю дорогу по коридору я чувствовала на себе их взгляды. Сбежав по лестнице, я помчалась в столовую.

Неужели я до сих пор обладаю силой? Той самой, наследственной силой? Неужели она до сих пор осталась такой же, какой была? Нужно ее прятать. Я прекрасно это понимала, но стоило мне об этом подумать, как в глубине души вдруг вспыхнуло незнакомое, яростное желание вновь испытать эту силу, последовать за ней, изучить ее пределы.

Я не могла. Не могла. Не смела. Ничего хорошего из этого не выйдет — я знала это на собственном опыте, видела своими глазами. Нужно быть очень-очень сильным человеком, чтобы справиться с таким могуществом. А я никогда не была сильной. И никогда не буду.

Словно в тумане, я заняла свое место на длинной лавке. И все-таки это ощущение было... магическим. Волшебным.


Глава 13


— Что? Работу? Постоянную работу? Но зачем? — спросила я. На следующий день после урока медитации Солис согласился учить меня настоящему чародейству, а не только названиям удивительных предметов восхитительного окружающего мира. Вообще-то я все еще была зла на него за то, как он отшил меня в самом начале, и до сих пор не могла сказать, что на все сто процентов приняла условия здешней игры, но... С другой стороны, знать обо всей этой магии и своей собственной силе все-таки лучше, чем не знать.

Если я буду понимать, с чем имею дело, то смогу гораздо лучше контролировать, защищать и прятать свое могущество. Тем более что мое неведение тоже не слишком преданно мне служило. Не так-то просто постоянно подавлять свое сознание, хотя на протяжении долгих столетий я старательно избегала всякой магии, кроме самой элементарной. Но теперь я чувствовала невероятное искушение, могучий зов, которому не могла противиться, хотя и боялась до смерти.

Но работа? Солис улыбнулся.

— Это часть нашей обычной практики. Ежедневная рутина, так сказать. Каждый день вставать и делать свое дело. Притираться к окружению. Учиться играть с другими людьми. Иными словами, выполнять свои обязанности во внешнем мире.

Я даже не пыталась скрыть своего отвращения.

— Слушайте, да я тут переделала горы разной работы. С тех пор, как я сюда приехала, я пахала на вас, как последняя рабыня.

— И мы по достоинству это оценили, — с улыбкой ответил Солис. — Однако работа вне этого места станет важным шагом на пути твоей интеграции в настоящий внешний мир, а не в привычный тебе узкий мирок неограниченного времени, денег и друзей, столь же пустых и эгоистичных, как ты сама.

Теоретически, нужно было резко его осадить, но практически у меня не хватило на это духу. Поэтому я только зубами скрипнула.

— Тебе ведь раньше доводилось работать? — спросил Солис.

— Да, конечно, — ответила я. Интересно, работа управляющей борделем в Калифорнии в пятидесятые годы XIX века считается? Тогда я заработала целое состояние. А в тридцатые годы прошлого века я работала моделью у одного французского дизайнера. Но, похоже, Солис говорит о какой-то другой работе.

Вздохнув, я попробовала переменить тактику.

— Честно говоря, я надеялась, что вы просто взмахнете палочкой и преобразите меня до неузнаваемости.

Солис коротко рассмеялся, а потом сказал:

— Видишь ли, Настасья, похоже, ты обладаешь необычайно сильными возможностями. Вот почему так важно, чтобы ты научилась правильно ими пользоваться.

Наверное, я могла бы сказать: «Да ну, бросьте!» или что-нибудь вроде этого, но меня слишком распирало от волнения и гордости.

— Я хочу тебя учить, — продолжал Солис, — но тебе придется смириться с тем, что я буду делать это по-своему. Не потому, что у меня мания контроля, а потому что на опыте знаю: именно так я смогу самым лучшим образом научить тебя всему необходимому. Поэтому повторяю: ты должна найти себе работу за пределами нашей фермы. Так делают все, кто приезжает сюда в первый раз. Предпочтительно выбрать работу с минимальной оплатой. Что-нибудь неквалифицированное — нам нужна работа ради работы, а не ради большой зарплаты или удовлетворения своего эго. Я слышал, в местной библиотеке требуются помощники, чтобы расставлять книги.

Я в ужасе уставилась на него.

— А теперь поезжай и найди работу, — сказал он. Голос его был добрым, но глаза смотрели строго.

Несмотря на всю мою необъяснимую силу, я оставалась для него занозой в заднице, и он не мог скрыть своих сомнений. На этот раз я не стала тешить себя мыслью о том, что очень скоро я окажусь настолько крутой, что Солис с радостью смирится с моими фокусами. Кто его знает, как там получится.

Вздохнув, я вышла из класса и поплелась в дом. Там Эшер выдала мне список покупок, которые нужно было заодно приобрести в городе, и я пошла к своей машине.

В «Ужинах от Сильвии» на трассе меня наняли без вопросов. Даже странно, что я умудрилась прожить больше четырехсот лет и при этом ни разу не работала официанткой или подавальщицей в баре. Но ведь это, наверное, не очень сложно? Люди заказывают еду, ты приносишь им еду. Готовить не надо, даже с кассой иметь дела не придется. Не работа, а мечта!

Первый час был потрачен на изучение того, как тут все устроено.

Второй час оказался унылой зубодробительной документальной драмой о том, какой кошмар творится в час пик в грязной забегаловке.

Я уволилась на две секунды раньше, чем они меня выставили, и гордо удалилась, даже не попробовав лимонного пирога с меренгами.

Вернувшись в свою машинку, я остановилась возле «Стоп энд Шоп», где купила замороженный ежевичный коктейль, пару пакетиков пончиков и коробку «Динг Донгз». Потом снова села в машину и стала обдумывать свой следующий шаг, наслаждаясь едой, не обремененной никакой полезной органикой или, прости Господи, клетчаткой.

Было два часа дня. А я была по-прежнему безработной.

Внезапно я подумала об Иннокенсио — даже нет, не подумала, а словно увидела, как он сидит в темном, прокуренном роскошном ресторане. Он бы непременно заказал улиток и закурил бы, заканчивая второй или уже третий мартини. Официант или официантка, как обычно, суетились бы вокруг, предупреждая каждое его желание. Инки был таким элегантным, стройным и гибким, он носил великолепные шелковые рубашки и отлично сшитые брюки. У него были густые волосы, такие черные, что отливали синевой, и безупречная кожа оттенка нежной карамели. Я знала, какими твердыми и жестокими могли быть его великолепно очерченные, немного полные губы. Инки был ужасно забавным, он всегда отпускал едкие замечания обо всех посетителях ресторана.

Помню, как я лежала на диванчике в парижском кафе «Два маго», положив голову на колени Инки. В тот вечер я устала и слишком много выпила, а Инки кормил меня маленькими земляничинами, первыми в этом сезоне, едва касаясь моих губ своими тонкими красивыми пальцами. Хорошо помню, как я тогда думала, что должна быть счастлива, что у меня есть все, чего только можно пожелать — но чувствовала лишь жуткую черную пустоту внутри. Я спрятала ее от Инки, как прятала ото всех остальных.

Помню, однажды я не хотела ехать в Ниццу, а Инки умолял и шутливо грозил мне, пока я не согласилась. Он заставил меня отправиться в Петербург, уговорил поехать в Гонконг. Вообще, я любила путешествовать, и мне очень понравились все эти места. Но, оглядываясь назад, я вдруг поняла, что на самом деле не хотела туда ехать, но каждый раз Инки удавалось меня уговорить. Он не хотел ехать один. Он вообще никуда не хотел уезжать без меня.

Воспоминания захлестнули меня, сотни картин всплыли из глубины сознания. Интересно, как часто за последние тридцать лет я делала то, чего хотела сама? Нельзя сказать, что Инки контролировал каждый мой день — я могла припомнить тысячи случаев, когда сама решала, куда пойти и что делать. Но каждый раз Инки оказывался рядом, даже если перед этим совершенно не хотел туда идти и громко жаловался всю дорогу. Он не хотел никуда отпускать меня одну. Не хотел оставаться без меня.

Это был очень неприятный вывод, и почему-то он никогда раньше не приходил мне в голову. Я просто считала, что Инки мой лучший друг, вот и все. Я думала, что хочу быть с ним рядом — и я хотела. Но это оказалось не так.

Только теперь мне вдруг стало понятно, что я могла бы принимать другие решения, совершать другие поступки, заниматься другими вещами, как одна, так и с другими людьми, но Инки все время был рядом. Всегда, везде, повсюду. Несмотря на бесконечную вереницу сказочно красивых девочек и мальчиков, проходивших через его жизнь, квартиру и постель, я постоянно присутствовала в его жизни. Как и он в моей. Но я поняла это только сейчас.

Наверное, он сейчас с ума сходит без меня.

А вот я... Странно, наверное, но несмотря на то, что я жила здесь до ужаса заурядной жизнью, мне вовсе не хотелось умереть от разлуки с Инки. Честно говоря, я чувствовала себя совершенно нормально. Интересно, о чем он сейчас думает? Что чувствует? Чем занимается? Странно, что до сих пор я никогда не задумывалась о том, насколько он от меня зависит.

Внезапно я почувствовала себя такой одинокой, что поспешно включила двигатель и поехала в город, чтобы хотя бы успеть купить в зеленной лавке продукты по списку Эшер. Мне было стыдно возвращаться к Солису безработной, и это тоже было непривычно, потому что раньше мне было плевать на любые неудачи.

Проезжая мимо «Аптеки Макинтера» я вспомнила о бесцветной Мериуизер, а потом вдруг увидела табличку: «Требуется помощник».

Г-хм...

Я проехала мимо, а потом резко развернулась прямо посреди Главной улицы. Поскольку Главная улица была пустынна, как пустыня, это не составило большого труда.

Припарковавшись возле аптеки я снова задумалась. Неужели злой папашка уволил Мериуизер? Значит, я займу ее место в очереди на выбывание?

Как интересно! Нужно узнать наверняка.

Внутри было сумрачно и уныло. Мне пришло в голову, что аптека выглядит такой же безжизненной и бесцветной, как Мериуизер.

— Чем могу вам помочь? — мрачно и недружелюбно спросил мистер Макинтер. Отлично! Всегда мечтала о таком боссе.

— Я по поводу работы, — ответила я, кивая на объявление.

Он оглядел меня с головы до ног — не помню, когда на меня в последний раз так смотрели.

— Опыт имеется?

— Да. Дома я работала в отделе «Красота и здоровье» в магазине «Супер Таргет», — не задумываясь, соврала я.

— Тут у нас не Таргет, — рявкнул он. Огромное спасибо, что объяснили, без вас бы ни за что не догадалась! — Мне нужен человек, чтобы расставлять товар на полках. Обслуживать клиентов. Вести дела, пока моя продавщица в школе.

«Его продавщица, скажите пожалуйста! Не дочка, а продавщица! Вот урод!»

— Я справлюсь.

— С кассой обращаться умеете?

Я посмотрела на допотопный ящик на стойке.

— Видите ли, ваш аппарат несколько старше тех, которыми мы пользовались в Таргете. Боюсь, мне потребуется небольшой инструктаж.

На лице мистера Макинтера отчетливо проступило желание найти хоть какую-нибудь причину указать мне на дверь, однако необходимость в работнике пересилила порыв души.

— Оплата минимальная.

— Ладно.

Солис будет мной гордиться.

— Почему вы не в школе? Сколько вам лет?

При случае я могла бы сойти за двадцатилетнюю, но решила не рисковать.

— Восемнадцать. Я рано закончила школу. Сейчас у меня свободный год перед поступлением в колледж.

— Х-мм. Вот как. Ну ладно. Тогда я покажу вам, что тут у нас к чему.

Так началась моя карьера гламурной хозяйки стеллажей в аптеке мистера Макинтера, город Нигедевилль, штат Массачусетс.


Глава 14


Вечером за ужином я триумфально доложила о том, что нашла настоящую работу с минимальной оплатой. Нелл расхохоталась, но быстро заткнулась под взглядом Эшера. Ривер радостно улыбнулась мне, и даже Солис выглядел довольным. Смешно сказать, но я просто лопалась от гордости за то, что хоть что-то сделала правильно. В кои-то веки.

— Эй, лапочка, дай-ка мне перекусить, — попросила Бринн, и я передала ей блюдо с рыбой. Странное дело, в этот вечер на меня напал волчий аппетит, и я лопала за троих. Когда в последний раз рис с рыбой казались мне такими вкусными? Времена голода не в счет, разумеется.

Вспышка молнии выбелила темные окна, на мгновение озарив столовую. Миг спустя послышался отдаленный раскат грома.

— Гроза в ноябре большая редкость, — заметил Эшер, а Ривер кивнула и добавила:

— Просто ужасно. Мы собирались сегодня прогуляться под звездами.

Я мысленно поблагодарила грозу за избавление меня от звездной прогулки и подлила себе горячего чая.

Холодные капли дождя застучали по стеклу, и я вдруг почувствовала себя ужасно уютно в этой теплой комнате среди людей, которых я почти не знала.

— Сегодня около одиннадцати часов особенно хорошо видна Зеру-закур, — продолжала Ривер, и — вы только подумайте! — все сидевшие за столом уставились в потолок и понимающе закивали.

Я застыла с поднесенной ко рту вилкой, повторяя про себя это слово. Оно казалось неуловимо знакомым. Да ладно, попробую спросить — от меня не убудет. Они сами постоянно твердят, что глупых вопросов не бывает. Бывают только глупые люди.

— Что такое Зеру-закур?

Сразу несколько человек оторвались от своих тарелок и уставились на меня. Наконец Солис ответил:

— Канис Майор.

Спасибо, я поняла. Большой Пес. Типа Большой Медведицы и так далее. Но что в нем такого особенного? Как было непонятно, так и осталось.

— Этот Канис Майор чем-то особенно интересен? — спросила я, размешивая сахар в чашке.

На этот раз все двенадцать голов повернулись ко мне, и у меня возникло подозрение, будто один наивный новичок только что у всех на виду совершил очаровательную оплошность. За вычетом эпитета «очаровательную», разумеется.

— Я так понимаю, что угадала? — пробормотала я, прихлебывая обжигающий чай.

Теперь даже Ривер смотрела на меня с изумлением. Поскольку удивить человека, прожившего на свете тысячу триста лет не так-то просто, я оставила свой чай и села прямо.

— Что ты хотела этим сказать? — нервно хохотнула Нелл.

— Да так, ничего особенного. Я знаю, что это созвездие, — ответила я, потихоньку начиная закипать.

Подняв голову, я натолкнулась на взгляд Рейна. Он смотрел на меня, сощурив глаза, но в его взгляде не было ни злобы, ни насмешки. Мне даже показалось, будто он что-то обдумывает.

— Но это же Канис Майор. Зеру-закур! — даже обычно вежливый и сдержанный Дайсуко, кажется, не мог поверить в то, что я искренне не понимаю, о чем речь.

— Спасибо, это я уже слышала. Но что в нем особенного? — спросила я, отодвигая чашку. — Просто объясните, а потом можете дружно посмеяться на мой счет.

После некоторой паузы Ривер мягко сказала:

— Зеру-закур — это древнее название созвездия, известного сейчас под именем Большого Пса. В этом созвездии находится Сириус, собачья звезда, ярчайшее светило всего ночного неба.

— Спасибо, — ответила я.

За столом воцарилась тишина, только Нелл не удержалась от фырканья, но Ривер так на нее посмотрела, что та притихла.

— Мы до сих пор не знаем, почему — на этот счет существует множество мифов, легенд и преданий, кроме того, изучением этого вопроса занимаются многие бессмертные философы — но около пятисот лет тому назад один бессмертный астроном открыл, что звезды созвездия Большого Пса почти идеально соответствуют восьми родам. По крайней мере, они им идеально соответствовали несколько тысяч лет тому назад, — Ривер с напускной небрежностью отломила кусочек хлеба и улыбнулась. — Я в то время еще не родилась, поэтому точно сказать не могу.

— Родам? — переспросила я. Каким еще родам? Биологическим? А их разве восемь?

— О Боже, неужели ты не знаешь... — воскликнула Нелл, но на этот раз взгляд Ривер был настолько грозен, что она шумно втянула воздух и уставилась на свои руки, растянув губы в фальшивой улыбке.

— Восемь родов, истоков или домов бессмертных, — продолжала Ривер. — Восемь источников нашей магии. Их местоположение на глобусе идеально совпадает с расположением звезд в созвездии Большого Пса. — Она внимательно посмотрела мне в лицо, тщетно ища следы узнавания.

— А у нас... восемь домов? — переспросила я. В столовой стало тихо, как в склепе.

— Ты этого не знала? — спросила Ривер. — Никогда не слышала? Но ведь другие аэфрелиффен должны были говорить об этом между собой, хотя бы иногда.

Я порылась в памяти.

— То есть эти дома — это нечто вроде столиц бессмертных? Такие же, как в Бразилии или в Австралии?

— Ну вот, это ты знаешь, — мягко вступил в разговор Солис. — Ты только что назвала местоположение двух из восьми домов. Эти восемь столиц или домов соответствуют восьми звездам в созвездии Зеру-закур. Значит, тебе никто никогда не рассказывал об истории бессмертных?

Я снова вспомнила Хельгар с ее теорией бессмертных Адама и Евы.

— В общем, нет. Я слышала только общие слова о том, что никому неизвестно, откуда и почему мы появились на свет.

— Я встречал бессмертных, которые не знали о существовании восьми домов, — сипло вставил Джес. — Просто эти знания не были частью их жизни, вот и все. Черт побери, да я сам почти ничего не знал об этом до того, как впервые попал сюда!

— Мне тоже доводилось встречать таких людей, — сказала Анна. — Вообще, это довольно распространенное знание среди бессмертных, но я могу себе представить, что можно прожить целую жизнь, не придавая этому особого значения.

Спасибо вам огромное, Джес и Анна! Просветили на старости лет. Мне вдруг пришло в голову, что, наверное, мои родители со временем научили бы меня нашей истории, нашей силе и всему такому. Может быть, это должен был быть какой-то ритуал, в конце которого посвященному открывали правду. Возможно, мои старшие брат и сестра уже прошли через него перед... перед той ночью. Но я никогда об этом не узнаю.

— Все нормально, Настасья, — сказала Ривер. — Я совсем не хотела тебя смущать. Люди вращаются в разных кругах, и в этих кругах существуют различные традиции и сферы интересов. Прости, иногда я об этом забываю, — она улыбнулась мне, а я подумала, что она самая лучшая женщина на свете.

— И еще это означает, что мне доставит огромное удовольствие посвятить тебя в эту историю, — добавила она, просияв от этой мысли. — Итак, традиционно восемь домов были главными местами средоточия силы бессмертных. Возможно, эти места дали начало бессмертным, но так или иначе, на протяжении веков бессмертные черпали оттуда великую силу и магию. Главное место, центр самой сильной магии, находится в месте под названием Могалаквена. Это в Южной Африке. Могалаквена соответствует собачьей звезде, Сириусу. Далее, по обеим сторонам от этого места, вдоль Тропика Козерога, находятся две другие могучие столицы — в Корал Бей, на западе Австралии, и в Кампинас, в Бразилии...

За свою жизнь я успела побывать во всех этих местах. Дело в том, что бессмертные любят там тусоваться, правда, раньше я никогда не задавалась вопросом почему. Кровь прилила к моим щекам. Я была смята, уничтожена и раздражена разверзшейся бездной собственного невежества. Как многого я, оказывается, не знала, и сколько всего, что я должна была знать, лежало у меня перед носом, но я каким-то образом умудрялась годами закрывать на это глаза, пропустить мимо ушей и в упор игнорировать. Я словно жила в черно-белом мире, а теперь Ривер показала мне, что вокруг, оказывается, все время было полно красок, просто у меня не хватало ума их увидеть.

— Затем, на северо-востоке от Могалаквены, лежит Аль Авейнат, это в Ливии, рядом с Египтом, — спокойно продолжала Ривер, возвращаясь к еде, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном. — Линия этого рода прервалась около двух тысяч лет тому назад. Если быть точной, две тысячи триста лет назад. С тех пор этого дома больше не существует.

— Но ведь с тех пор прошло целых двадцать три века! — удивилась я. — Куда же подевалась сила этого места?

— Этого никто не знает, — ответила Ривер. — И я сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем ответ на этот вопрос. Итак, продолжая двигаться на северо-восток от Аль Авейната, мы доходим до Генуи, в Италии.

При слове «Генуя» я вытаращила глаза, а Ривер понимающе улыбнулась.

— Я родом из этого дома, — призналась она. — Отчасти этим объясняется моя сила. И я, и четверо моих братьев, до сих пор живы, а мой старший брат и сейчас является королем нашего дома.

— Королем? — холодный ужас начал расползаться у меня внутри. Желудок вдруг сжался в комок, и я поспешно отодвинула от себя тарелку.

— Приходится пользоваться этим термином, за неимением лучшего, — улыбнулась Ривер. — Но если тебе когда-нибудь доведется встретиться с моим братом, ради всего святого, не называй его королем Оттавио. Боюсь, что он примет это на веру и зазнается.

Солис и Эшер заулыбались. Наверное, они встречали этого Оттавио. Но мне сейчас было не до этого, я жадно ловила каждое слово Ривер.

— Теперь мысленно нарисуй букву Y, растущую прямо из центра Генуи. На одном ее конце будет лежать город Тарко-Сале, расположенный на севере России. К сожалению, эта линия так же оборвалась. В 1550 году захватчики штурмом взяли столицу этого дома и отрубили головы всем членам правящей семьи.

Кровь отхлынула от моего лица.

Внезапно Один Одиозный резко встал со своего места, с грохотом отодвинув скамейку, на которой сидело несколько человек.

— Кажется, я забыл выключить плиту, — бросил он, распахивая дверь кухни. Оно и к лучшему. Наверное, он уже тысячу раз слышал эту историю.

Собрав остатки сил, я выдавила:

— А что случилось с их силой?

— Захватчикам так и не удалось найти тарак-син, главный источник силы дома. Выходит, они напрасно перебили всех членов этой семьи, потому что вся их сила и магия исчезли бесследно. После этого враги отправились дальше на запад, на поиски другого дома, который можно было бы ограбить.

О Боже, только не это... Я судорожно вцепилась в горячую чашку и с трудом проговорила:

— Что такое тарак-син!

Ривер печально вздохнула, и я вдруг поняла, что это все произошло на ее памяти. Интересно, она сразу услышала об этом или узнала позже?

— У каждого дома есть, скажем так, некий магический талисман, в котором заключена вся его сила. Такой предмет в старину назывался тарак-син. Обычно никто не знает, что это за предмет, хотя существует множество легенд о церемониальном ноже Аль Авейнат. Тарак-сином может быть древняя книга, хрустальный шар, волшебная палочка, кольцо или какая-нибудь другая драгоценность. Самое главное, что в этом предмете заключена огромная магическая сила, присущая именно этому дому. Глава дома может использовать тарак-син для осуществления самой сильной магии.

Боже мой. Тарак-сином вполне может быть амулет. Тяжелый амулет из старинного золота, испещренный рунами и магическими символами. Комната медленно поплыла у меня перед глазами.

— А я видел тарак-син дома Корал-Бей, — сказал Чарльз.

— Правда? — распахнула глаза Бринн.

— Ага, — очень серьезно кивнул Чарльз. — Это противень для гриля. На нем жарят волшебные креветки!

Несколько мгновений все молчали, а потом Джес громко фыркнул. Эшер крякнул и швырнул в Чарльза куском хлеба. Лицо Ривер мгновенно утратило серьезность, она зажала рот рукой и покачала головой, глядя на Чарльза смеющимися глазами.

— А мы обычно дразним нашего царствующего брата, уверяя, что наш фамильный тарак-син — это золотая статуэтка «Оскар», которую он получил за сценарий, написанный под другим именем, — призналась она. — Он хранит своего Оскара в ванной.

Все снова рассмеялись, и только я продолжала беззвучно кричать в глубине души.

Ривер откашлялась и снова стала серьезной.

— Но вернемся к нашему рассказу. Далее на западе, в Хеольфдавике, когда-то находился исландский дом. Вернее, не в самом Хеольфдавике, а в небольшой деревушке рядом с ним. К сожалению, эта линия также была прервана захватчиками в 1561 году. Сила этого дома также полностью утрачена.

Не в силах произнести ни слова, я смотрела в свою тарелку и думала, что лицо у меня сейчас, должно быть, такого же белого цвета.

— Совсем утрачена? — переспросила Рейчел. — Я никогда не понимала, как это может быть.

— Да, — ответила Ривер. — Захватчики убили всех членов семьи исландского дома, нашли семейный тарак-син и даже попытались его использовать. Что произошло дальше, никому неизвестно. Возможно, они оказались недостаточно сильны или что-то пошло не так, однако случилось нечто ужасное. История гласит, что нападавшие внезапно были охвачены огнем и сгорели дотла. С тех пор никто не знает, что это был за тарак-син.

Это был амулет. Самое удивительное, что я никогда не понимала его ценности.

Нет, я знала, что он магический и помнила, как мама им дорожила, но я прятала его от всех и хранила не как источник силы, а как единственную вещь, оставшуюся от моей прежней жизни. А это, оказывается, был тарак-син. У меня была всего половина амулета, значит, захватчикам досталась вторая. Понятно, почему их магия не сработала.

Я почувствовала, что сейчас потеряю сознание. Вцепившись в край стола, я попыталась выровнять дыхание, не сводя вытаращенных глаз с лица Ривер. От нее не укрылось выражение моего лица, и мне показалось, будто в глазах ее что-то промелькнуло.

Рейн вернулся из кухни и молча уселся на свое место.

Опустив глаза на стол, я судорожно пыталась сглотнуть, но в горле у меня словно застрял мяч для гольфа. У меня была куча вопросов, но я не могла их задать.

— Бринн! — воскликнула Ривер, резко меняя тему. — У нас сегодня будет десерт?

Бринн вздрогнула от неожиданности, но тут же нашлась с ответом:

— Десерт? Давайте разберемся. Разве не я сегодня готовила ужин? И разве я хоть раз готовила ужин без десерта? По-моему, такого еще не бывало! — Она бросилась на кухню и через минуту вернулась с двумя яблочными шарлотками на подносе.

— У нас есть мороженое? — спросила Ривер, и Бринн энергично закивала, словно хотела сказать: «Еще бы! Как у нас может не быть мороженого, если у нас есть шарлотка?»

Еще раз сбегав в кухню, она принесла пластиковый контейнер с органическим мороженым, изготовленном на молочной ферме в двух милях от нашей.

Мне показалось, что Ривер намеренно давала мне время прийти в себя, и я воспользовалась этой передышкой, чтобы лихорадочно собрать воедино клочки своей разорванной души, вернуть себе лицо, отвлечь внимание от своей персоны.

— Значит, никого из представителей этих домов не осталось? — спросила Рейчел.

— Этого никто не знает, — ответила Ривер. — История Аль Авейнат покрыта глубокой тайной. Что касается домов Тарко-Сале и Хеольфдавик, то никто никогда не слышал о том, что там кому-то удалось выжить. Кроме того, тарак-сины всех этих домов бесследно исчезли, — негромко пояснила она, выкладывая шарик мороженого на свой кусок шарлотки.

— Поговорим об этом в другой раз, — объявил Эшер, быстро взглянув на Ривер. — А теперь я назову последний дом, которому соответствует последняя звезда в созвездии Большого Пса. Это Салем, штат Массачусетс.

— Шутите? — выжала из себя я, с трудом запихнув в рот кусок пирога. — Тот самый Салем, где состоялся печально известный процесс над салемскими ведьмами? — Мой голос был похож на воронье карканье, кусок встал поперек горла, так что я едва не подавилась.

— Тот самый. Можешь себе представить, сколько из этих так называемых «ведьм» не умерли во время казни? — мрачно процедил Солис.

— Солис происходит из салемского дома, — мягко пояснила Ривер, и я мгновенно представила себе Солиса, горящего на костре. Очень долго горящего. Без надежды на милосердную смерть.

— Но ведь несколько тысячелетий тому назад в Америке не было никого, кроме коренных американцев, — удивленно заметил Чарльз. — Как же это возможно?

— Это долгая история, — ответил Солис, посмотрев на Ривер. — В любом случае, на сегодня прогулка под звездами отменяется.

Словно в подтверждение его слов снаружи раздался оглушительный удар грома. Мучительно сражаясь со вторым куском пирога, я слушала, как дождь зябко барабанит в окна.

Мне нужно было о многом подумать.

Позже, когда я выползла наружу после долгого обжигающего душа, в коридоре меня поджидала Ривер. Глаза ее смотрели серьезно, но ласково.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Да, — солгала я, вытирая полотенцем мокрые волосы. — С чего мне быть не в порядке?

Несколько мгновений она молчала, шагая рядом со мной по длинному коридору в мою комнату.

— Сегодня на тебя свалилось столько новой информации, — сказала она наконец.

— Ага, — распахнув дверь в свою комнату, я повесила мокрое полотенце на спинку стула около батареи. — Просто поразительно, какие у меня огромные пробелы в образовании. Зато я умею ругаться на восьми языках. Как минимум.

— Настасья... — Ривер заколебалась, глядя на меня. — Ты родилась в 1551 году. Где?

Сердце у меня сжалось и с глухим шлепком оборвалось. Поэтому я выпалила первое, что пришло мне в голову:

— В Японии.

Ривер сжала губы.

— Когда-нибудь тебе все равно придется об этом рассказать, милая.

— Рассказать о чем? — переспросила я, тупо уставившись на нее. Признаюсь без ложной скромности, что бессмысленные взгляды получаются у меня особенно убедительно.

Ривер кивнула, а потом вдруг обняла меня и погладила по мокрым волосам.

— Ложись спать. Завтра тебе идти на работу.

У меня вытянулось лицо — я успела совершенно забыть об этом. Ривер с улыбкой посмотрела на меня и вышла.

Мне нужно было подумать. Она ведь не пыталась выжать из меня правду, верно? А что бы я сделала, если бы она попыталась? Я была потрясена тем, что на свете существовало восемь различных домов, восемь совершенно разных путей истории. Наверное, эти восемь были самыми главными, сумевшими сосредоточить самую большую силу. Значит, должны существовать тысячи других домов, поменьше... Боже мой, за всю историю в мире существовало всего восемь тарак-синов. Откуда они взялись?

Я машинально запустила пальцы под тонкий хлопчатобумажный шарф. Я знала, где хранился тарак-син исландского дома. Он был выжжен на моей шее.

Не в силах устоять, я прислушалась и, убедившись, что за дверью все стихло, полезла под кровать. Нащупав незаметную трещину в плинтусе, я запустила в нее свои короткие ногти и потянула. Добравшись до дырки в полу, я снова ощутила под пальцами тяжелый золотой амулет, который всегда оставался теплым, где бы я ни находилась. Убедившись, что амулет в целости и сохранности, я поставила плинтус на место, плотно прижала к стене и нагребла на него пыли из-под кровати, чтобы не было заметно, что сюда кто-то лазил. Потом выбралась наружу и уселась на кровать.

Если мой амулет действительно был тарак-сином нашего дома, то он оказался гораздо ценнее и могущественнее, чем я думала. Из-за него была убита вся моя семья. Из-за него на нас напали захватчики. Из-за него они погибли в огне.

Интересно, догадывается ли кто-нибудь о том, что половина тарк-сина все еще существует? И самое главное — стоит ли эта половина того, чтобы за нее могли убить?


Глава 15


Не знаю, был ли старый Макинтер удивлен, увидев меня вовремя на следующее утро, но лично я была потрясена до глубины души. Ему потребовалось двадцать минут на то, чтобы объяснить мне принцип раскладки товара, пять минут на краткий инструктаж по обращению со старым-но-нисколько-не-очаровательным кассовым аппаратом, и сорок пять минут на то, чтобы запугать меня до полусмерти на случай, если мне придет фантазия украсть что-нибудь. Поскольку заднюю секцию, где хранились средства по рецептам, хозяин держал запертой на замок, то видимо, он опасался, как бы я не вынесла в сумке пачку «тампаксов», детское питание и пригоршню червей из ящика с наживкой. Ну и фиг с ним.

Закатав рукава своей сексуальной и соблазнительной фланелевой рубашки, я распечатала первую коробку с краской для волос «Гарнье Нутрисс» и начала гореть на работе.

Уйти с головой в эту нудную деятельность можно было, только выбросив из головы все другие мысли. И это полностью соответствовало моим намерениям. Прошлой ночью я залпом выпила чашку травяного чая и неожиданно крепко уснула — никаких кошмаров, никаких воспоминаний. Однако это не отменяло вопроса о том, что мне делать с этим знанием о восьми домах. Я имею в виду, как мне с этим смириться.

Мне нужно было слишком много узнать о моем собственном прошлом, о моем наследии. Короче говоря, обо всем том, о чем я никогда не хотела знать. О том, о чем боялась узнать. Мне нужно было узнать все о своем амулете. После всего, о чем мне вчера рассказали, моя паранойя поднялась на новую ступень. Вот веселье, а?

Бессмысленная аптечная рутина открыла мне глаза на то, чего добивался Солис. Коротко говоря, смысл был вот в чем: Солис надеялся, что вся эта скука и бессмыслица настолько меня доконает, что я сорвусь, с визгом брошусь прочь и скроюсь в неизвестном направлении. Наверняка он об этом думал, даже не пытайтесь меня разубедить.

В общем, да, детка, я была уже на грани. Почти рядом. Но что-то заставило меня сдержаться, и я вдруг с ужасом поняла, что этой последней соломинкой, за которую мне удалось уцепиться, оказалась унизительная, убийственная уверенность в том, что моя жизнь все равно не станет лучше, окажись я где-то еще и займись чем-то другим. Я привыкла маскироваться, и безымянный страх, висевший надо мной, убеждал меня в том, что эта маскировка не была бессмысленной. Она была необходима. Почему? Не знаю. Говорю вам, я сплошная загадка, даже для себя самой.

Стоп. Меня вдруг осенило, что я уже не одна, и кто-то уже какое-то время болтается поблизости.

Мериуизер была права: этот городок медленно загибался, а аптека Макинтера едва сводила концы с концами, по крайней мере, покупателей тут почти не было. Но теперь я чувствовала, что кроме меня в аптеке есть еще кто-то — я чувствовала чье-то присутствие, чью-то энергию, хотя не слышала звяканья дверного колокольчика.

Собрав пустые коробки, я пошла в глубь аптеки, заглядывая в проходы. Вот она, дорогуша — та самая панковская/готская девица, которая уже пару раз попадалась мне на глаза, потому что в этой дыре постоянно встречаешь одних и тех же людей.

Она посмотрела на меня с типичным вызовом рядовой покупательницы, а я сделала вид, будто ее не узнала. Однако я внимательно наблюдала за ней в круглое зеркало, установленное в конце прохода, и прекрасно видела, как она сунула в карман несколько флакончиков лака для ногтей. Вздохнув, я прошла к мусорному контейнеру и выбросила туда свои коробки.

Когда я вернулась, девица уже с нетерпением ждала меня возле кассы. Мистер Макинтер в дальнем конце зала обслуживал пожилую женщину с рецептом, поэтому я решительно заняла свое место, молясь про себя, чтобы не ударить лицом в грязь перед этой допотопной кассой.

Старый Мак дал мне несколько ценных советов по обслуживанию клиентов, но поскольку он был последний мерзавец, я с чистым сердцем пропустила его болтовню мимо ушей.

Не выдавая своего страха, я взяла товары, выложенные девицей на стойку, и принялась нажимать кнопки на аппарате, надеясь, что ничего не перепутала. Как я и ожидала, лака для ногтей среди покупок не оказалось.

Я сложила товары в пластиковый пакет и сказала:

— Отлично, а теперь лак.

— Чё? — Надо признать, девица была неплоха — убойная смесь почти искреннего недоумения и легкого вызова должна была безотказно действовать на большинство людей.

— Лак для ногтей, который ты подрезала, — небрежно ответила я. — Выкладывай.

Она грозно насупилась.

— Не подрезала я никакого лака!

Я со вздохом покачала головой.

— Знаешь, ты все сделала неправильно. Ты стащила два флакончика лака для ногтей, которые и так выставлены на распродажу — два по цене одного. И при этом заплатила полную стоимость за палетку теней «Пикси», которая стоит в три раза больше. Логично было бы спереть тени и заплатить за лак. Как-то так.

Готка вытаращила на меня глаза.

— Вообще, если хочешь что-нибудь украсть, никогда не воруй то, что распродается, — невозмутимо продолжала я. Оказывается, для разнообразия очень приятно поучить кого-нибудь жизни, вместо того, чтобы получать ежедневные инструкции самой. — Это не выгодно. А теперь выкладывай лак, заплатишь за него в качестве платы за урок. Может быть, в следующий раз будешь умнее.

Я протянула руку.

Девчонка посмотрела на меня, потом обернулась, ища глазами старого Мака или камеры видеонаблюдения. Затем, все еще с вызовом, порылась в кармане джинсов, достала два флакона лака «Лореаль» и выложила на стойку.

— Что теперь? Позовете хозяина? — она стиснула зубы и настороженно сощурила густо-подведенные глаза.

— Теперь я пробью твой лак, — пропела я, тыкая в кнопки. — Карточку ты мне уже дала, так что не вижу никаких проблем.

— Вы мне теперь запретите приходить в этот магазин? — Девица схватила свой пакет и уставилась на меня одним из своих трех стандартных взглядов — а именно, с вызовом. Черт побери, кого же она мне напоминает? Дайте-ка подумать.

— Да нет, — фыркнула я. — Честно говоря, ты сделала мое утро. Больше ничего интересного тут не было.

— Ты кто? — с усилием спросила она.

— Настасья. Для друзей просто Насти.

Девица помолчала, а потом сказала:

— Дрей, сокращенно от Андреа. Но меня от этого имени тошнит, так что не зови меня так, — она стукнула себя кулаком в грудь и объявила: — Для друзей просто стерва.

— Приятно познакомиться, стерва, — ответила я, протягивая руку. Вообще-то, я почти не лукавила. После всей этой чистой добропорядочности, сочившейся из всех пор у обитателей Риверз Эдж, толика доброго старого порока действовала очень освежающе.

— Типа, тоже приятно, Насти, — фыркнула готка, пожимая мне руку.


— Как работа? — вопрос Ривер, прозвучавший совершенно невинно, почему-то заставил всех сидевших за столом замолчать и уставиться в мою сторону.

Я уткнулась в тарелку и ответила:

— Пожалуй, завтра поеду снова.

Внезапно я почувствовала чье-то удивление и, подняв голову, поймала пристальный взгляд Нелл. Мне показалось, будто я услышала ее звонкий голосок, вопрошающий: «Хочешь сказать, тебе позволят завтра вернуться?»

Но вслух она ничего не сказала, оставив меня в недоумении. То ли я опять выдумываю всякий вздор, то ли моя пробудившаяся от летаргии магическая чувствительность с каждым днем становится все сильнее. Пожалуй, последнее все-таки ближе к истине.

— Замечательно, — Ривер сказала это с такой неподдельной радостью, что мне стало стыдно. — А теперь объявление для всех — сегодня новолуние, дождя не предвидится, поэтому если кто-то хочет принять участие в кругу, жду вас после ужина...

Большинство ужинавших радостно закивали, а мне захотелось забраться под стол. Я еще не оправилась от потрясающих открытий вчерашнего вечера, поэтому была не готова принять новую дозу магии. Более того, я этого боялась. Но тут меня посетила одна очень неприятная мысль: я прожила почти четыреста пятьдесят лет, избегая всего, что только можно. Я держалась подальше от знаний. Сторонилась магии, силы и всего, связанного с моим наследством. Пыталась избегать боли. Притворялась, что всего этого не существует, и меня это не касается.

Я очутилась здесь потому, что хотела узнать больше. Правильно? Но если так, то отсюда следует неизбежный логический вывод: пора посмотреть в лицо тому, от чего пряталась раньше.

Всегда ненавидела логику.

Тем не менее, возможно, мне стоит рискнуть... С другой стороны, за свою жизнь я всегда несколько раз принимала участие в создании круга, и каждый раз после этого чувствовала себя ужасно. Но ведь сейчас со мной будет Ривер, которой я... полностью доверяла. Совершенно новое для меня ощущение.

Потом я заметила, что Рейн тоже кивнул головой. И Нелл, не сводившая с него глаз, тут же закивала. Это решило все дело: разве я могла упустить такую возможность? Подобно Оскару Уайльду, я могла противостоять чему угодно, кроме искушения.

— Я тоже, — безрассудно выпалила я, и была вознаграждена ненавидящим взглядом Нелл. Признаю, что я все еще ни капельки не хорошая.


Глава 16


— Значит, ты тоже с нами? — Ривер с улыбкой протянула мне руку.

Допускаю, что окажись на моем месте менее эмоционально заторможенная особа, она бы с радостью приняла этот дружеский жест, а также прилагавшееся к нему тепло, поддержку, товарищество и тому подобное. Но поскольку мое место было уже занято мною, я только гуже затянула шарф вокруг шеи. Мне было вполне достаточно того, чтобы Ривер не лезла ко мне с расспросами о восьми домах, моем прошлом и отношении ко всем этим делам. Честно говоря, я пока не шала, надолго ли она оставила меня в покое.

Мы дружно захрустели по палой листве, ежась от укусов холодного ветра за лодыжки.

Как и предсказывала Ривер, луны не было, и снаружи стояла полная тьма, какая в наше время бывает только в глуши у черта на рогах. Точно помню, что двести лет назад звезды были гораздо заметнее, и все небо казалось утыканным точечными светильниками.

Я нервно затянула шарф потуже и воровато огляделась по сторонам. Идем, как стая оборотней-вервольфов. Или шайка береговых акул. Любителей ночного промысла.

— Кстати, — сказала я, чтобы не молчать. — Вообще-то, я терпеть не могу круги, но, наверное, они очень полезны? — Оценили, насколько виртуозно был задан вопрос? На самом деле, я предвкушала просмотр спецвыпуска трагикомедии Рейн-Нелл, который вот-вот должен был разыграться у меня перед глазами.

— Ты не любишь круги?

Тут бы мне заткнуться, но я продолжала чесать языком.

— Ага. Просто ненавижу все... связанное с магией. То есть, большой магией. Настоящей. Нет, сам кайф мне, конечно, нравится, — несла я, мало задумываясь над тем, что говорю. Я слышала голоса группы, шедшей впереди нас на поляну, но не могла никого разглядеть в такой темноте. — Но вот чего я терпеть не могу, так это прилагающейся к нему тошноты и ломки. Все эти видения, ну, вы понимаете...

Ривер так резко остановилась, что я успела пройти несколько шагов вперед, прежде чем поняла, что она отстала.

— Что?

Я обернулась к ней.

— Чего?

— Что ты сказала?

— Это... О чем? Когда?

— Только что — ты сказала, что тебя ломает в кругу. У тебя бывают видения?

— Ну да, конечно, — я пожала плечами. — Иногда. Вернее, всегда. Наверное, я просто делаю что-то не так.

— Нет, Настасья, — мрачно ответила Ривер. — Даже если ты Терава, тебя все равно не должно мутить в кругу или во время произнесения заклинаний. Более того, у большинства бессмертных не бывает никаких видений, за исключением тех случаев, когда они специально их вызывают.

Шуи что я должна была на это сказать? Я никогда нe разговаривала на эту тему с друзьями — то есть, я по умолчанию полагала, что магия воздействует па всех нас, хотя и по-разному, поэтому одних потом сильно ломает, а других не очень.

В любом случае, в нашей компании к бессмертным, увлекающимся кругами, относились как... Как бы это получше сказать? Примерно как к Марте Стюарт.[11 - Марта Стюарт — знаменитая американская телеведущая, дававшая американцам советы на все случаи жизни: от искусства правильной сервировки стола до тайн садоводства и счастливого замужества.] «А сейчас мы с вами создадим оригинальный и очень искренний круг». Да с какой стати?

— А сейчас ты нормально себя чувствуешь? — со странной настойчивостью спросила Ривер.

Остальные далеко ушли вперед, и я была рада, что мне не придется разыскивать их в одиночестве — иначе я бы проплутала в массачусестких лесах до лета. Жуть жуткая.

Я понятия не имела, с какой стати Ривер ко мне прицепилась, поэтому заподозрила, что это снова имеет какое-то отношение к моему прошлому. Честно признаться, я была почти уверена, что она обо всем догадалась. Ну, может, не обо всем... И не на сто процентов. Кто знает, может быть, я и в самом деле реагирую на все это как-то необычно? Может, это как во время медитации, когда мне удалось поразить Анну и Солиса?

— Ну, мне кажется, это у меня просто с непривычки, — медленно проговорила я, на ходу обдумывая, насколько это хорошее объяснение. — Я ведь никогда не училась правильно делать все эти вещи. — Точнее сказать, я бежала от них, как от чумы. — Но меня всегда ломает в кругу. Мне кажется, будто я сейчас задохнусь или у меня расколется голова... Или сердце лопнет.

Я старалась изобразить смущение, словно мне было трудно открыто признаваться в своей слабости.

— А потом я чувствую себя совершенно разбитой, как будто с перепоя. То есть, я понимаю, что круг — это очень круто, и дает огромный прилив энергии, но лично мне всегда было от этого так плохо, что я старалась держаться подальше от всякой магии.

Ривер долго молчала. Она стояла так близко, что я видела, как она смотрит на меня в темноте.

— Но тут, по крайней мере, вы будете со мной рядом, — неуклюже подольстилась я. — Честное слово, я хочу попробовать. Если вы будете рядом.

Отчасти я ожидала, что она отошлет меня домой мыть посуду или заняться чем-нибудь похожим.

В это время к нам подошли Эшер и Солис — вили мо, они заметили отсутствие Ривер и решили узнать, в чем дело.

— Что случилось? — спросил Эшер, обнимая Ривер за талию.

— Настасье часто становится плохо в кругу — негромко ответила Ривер. — И у нее бывают видения. Эшер, я прошу тебя сегодня взять на себя открытие круга. Я хочу, чтобы Настасья встала между мной и Солисом.

И тут я снова почувствовала себя животным в зоопарке.

Терпеть не могу привлекать к себе внимание. Я и гак была тут белой вороной, и не нужно это постоянно подчеркивать. Я надеялась, что Ривер сможет как-нибудь смягчить мои реакции или подскажет, что делать, чтобы не чувствовать себя трупом после каждой церемонии. Даже учитывая мое прошлое, вряд ли я единственная, кто испытывает подобные мучения.

Мы вышли на просторную поляну, примерно метров тридцать по диагонали, окруженную высокими деревьями. Сухая трава легко приминалась под нашими ногами, когда мы прошли в центр, где уже ждали остальные.

На этот раз в церемонии участвовали все, поэтому нас было ровно тринадцать, что, насколько я знаю, считалось «счастливым» числом для круга, который, в принципе, мог быть практически любого размера — мы же отлично справились вдевятером на Бостонской крыше!

Солис опустился на колени в центре круга и сложил небольшую горку сухого хвороста. Потом прошептал какие-то слова, поводил руками и — вуаля! — веселый живой огонь с радостью заплясал на сучьях. Даже я признала, что это, пожалуй, было полезное заклинание. Надо бы тоже научиться вызывать огонь из воздуха.

— Мы собрались здесь в эту ночь, чтобы отпраздновать появление новой луны, — громко произнесла Ривер. — Сегодня заканчивается старый месяц и начинается новый, а значит, у всех нас появляется возможность начать заново. Сегодня богиня луны отдыхает, но ее магия пребудет с нами.

Суеверные крестьяне в старину порой тоже толковали о лунной богине, но я никогда особо не интересовалась этой темой, поэтому ничего о ней не знала. Что касается остальных, то они выглядели абсолютно спокойными и уверенными: сразу видно, что уже не раз проделывали такое.

По просьбе Ривер, я встала между ней и Солисом. Я чувствовала себя настолько защищенной и уверенной, что даже почувствовала толику самого настоящего предвкушения. Ну, вы понимаете, про кого говорят, что им «закон не писан». Я чувствовала, что стоявшая напротив меня Анна так и сверлит меня глазами. Меня настолько смущало столь пристальное внимание к моей скромной персоне, что на какой-то миг я не на шутку разволновалась. Вдруг я тут взлечу или выкину еще что-нибудь подобное? Да уж, это было бы по-настоящему ново и необычно!

— Протяните руки, — скомандовала Ривер, — так, чтобы оба больших пальца смотрели влево.

Ага, кажется, разобралась. Левую руку ладонью вверх, правую — ладонью вниз. Когда мы взялись за руки, наши кисти сомкнулись в идеальную цепь — левая рука на правую, правая — на левую. Круто.

— Я знаю, что раньше ты уже участвовала в кругах, — сказала мне Ривер. — Но в каждой группе свои правила. Просто делай, как мы, и все будет в порядке.

Мы двинулись направо вокруг костра. Это тоже оказалось довольно занятно. Сначала стоишь лицом к огню, потом делаешь шаг, поворачиваясь к нему левой стороной, затем снова смотришь прямо на огонь, и поворачиваешься правым боком.

Лево-прямо-право-прямо-лево-прямо — и так далее, по кругу. Во время этого хоровода меня посетили две любопытные мысли, и я не стала их прогонять, несмотря на то, что мне следовало полностью сосредоточиться на огне, готовясь отдаться магии — аллилуйя!

Первая мысль была очень проста: какое счастье, что придворные танцы окончательно вышли из моды! Меня угораздило родиться законченной недотепой: ни малейшего чувства ритма, никакого умения выдерживать такт и полное отсутствие понимания, где кончается мое личное пространство и начинается территория партнера. До сих пор не могу без содрогания вспоминать эти унизительные балы, на которых я неуклюже пыталась правильно отсчитать нужное число шагов. У меня была репутации «красотки, которая танцует, как медведица». Причем, под этим именем меня знали сразу в нескольких странах.

Однако сейчас, очутившись между Ривер и Солисом, я совсем неплохо двигалась по кругу.

Огонь ярко освещал лица участников круга, придавая нам всем несколько хэллоуинский вид, а контраст между жаром костра и холодом ночного ветра рождал странное ощущение, будто я вдруг разделилась пополам: одна теплая, а другая — холодная. Одна светлая, вторая — темная.

Это была вторая мысль, и я ее прогнала.

Опомнившись, я предприняла еще одну попытку сосредоточиться на происходящем. Теперь все вокруг меня пели, но песня была мне незнакома. Она была совсем не похожа на ту песенку, которую Ким пела в Бостоне, а мы все ей подпевали. Это была песня совсем другого вида.

Прислушиваясь, я постепенно начала понимать, что каждый участник круга поет что-то свое. Все голоса и мелодии сливались воедино, оставаясь при этом совершенно разными. Некоторые песни были набором слов, причем сразу на нескольких языках, но были и просто звуки — долгие и протяжные, словно доносящиеся из чрева горбатого кита.

Все это было довольно мило, но, самое главное, я начала чувствовать прилив энергии.

Никто не обращал на меня внимания — все были поглощены в себя, в свои движения, звуки и песню. И тогда я начала тихонько гудеть себе под нос.

Это оказалось совсем неплохо, и я рискнула прибавить громкости. В тех немногих кругах, в которых я участвовала, включая круг Ким, призывающие силу песни звучали несколько... требовательно, что ли. Резко. Как приказ. Изредка — как обольщение.

Но эта песня была больше всего похожа на подарок, а не на требование немедленно выдать нам на разграбление все магазины сети «Холлмарк». Она была словно подношение — небу, деревьям, новой луне, друг другу.

Теперь, когда я вплела свой голос в общую песню, я почувствовала, как она вскипает во мне. И тогда я сделала отчаянный прыжок от гудения к тому, чтобы открыть рот и присоединиться к поющим, издавая звуки, которые сольются с остальными, а не будут звучать особняком. Несколько голосов звучали с особенной мольбой, и я сплелась с ними, не заглушая других.

Вот так все и случилось. Через несколько минут я почувствовала, как прилив энергии заполняет меня, разливается внутри, как глоток согревающего виски, как взрыв чистой радости, как всепоглощающее ощущение такой силы, ликования и восторга, что я была счастлива отдать все, чем владела, тому, чем мы занимались. Я была счастлива проводить энергию. Я была бы счастлива делать это для чего угодно — для роста кукурузы, для удержания снежных лавин или свержения государства. Все было одинаково прекрасно, возможно, и я никогда еще не испытывала такого невероятного счас...


Со следующим вздохом я очутились в небольшом деревенском доме. Стены его были сделаны из закопченных досок, а потолочные стропила покрыты резьбой и ярко раскрашены. Снаружи доносились вопли, топот лошадиных копыт, крики мужчин.

«Боже, боже, боже!» — стучало у меня в висках. Сердце бешено колотилось о ребра, дыхание застревало в горле. Я сделала все, что смогла — к тому, что случилось, нельзя было приготовиться заранее. Дрожащими руками я погасила единственную свечу — может быть, так дом покажется пустым — и заползла за кровать, застеленную соломенным тюфяком.

Дверь с грохотом распахнулась, крики боли и ужаса стали громче. Я слышала, как лошадиные копыта грохочут по обледенелой глине снаружи.

Какой-то мужчина ворвался в дверь, вбежал внутрь и огляделся по сторонам. Его длинные золотистые волосы, заплетенные в косы, были забрызганы кровью, кровавые пятна засыхали на кольчуге. Он шагнул к очагу с висевшим над ним котелком, но котелок оказался пустым, и воин с ревом отшвырнул его прочь. Этот котелок я едва могла приподнять двумя руками. Высокие кружки с крышками тоже оказались пусты, на полке нашлась только корка черствого хлеба, и мародер в бешенстве пнул ногой маленький стол и с такой силой хватил стулом о дымоход, что дерево разлетелось в щепки.

Конечно, мы все слышали о свирепых грабителях с севера — в каждой деревне рассказывали страшные истории об их набегах. Но никто не думал, что они осмелятся пересечь степь зимой, ведь это был настоящий поход смерти. Как оказалось, мы ошиблись.

Воин повернулся, чтобы уйти, но что-то его остановило. Звук был совсем тихий, но он его услышал. Он круто развернулся, обшаривая глазами темную комнату. Я перестала дышать, и мне показалось, что даже шум снаружи стих.

В следующий миг он нашел меня и за руку выволок на середину комнаты. Он мог бы убить меня одним ударом, отрубив мне голову и отшвырнув ее в дальний угол комнаты — а мог найти сотни способов заставить меня просить о смерти, умолять о ней, понимая, что Бог глух к моим молитвам.

Он снова взревел, как зверь, и швырнул меня на постель. Он был вдвое крупнее меня, с ног до головы пропитанный смрадом войны — кровью, потом и страхом других людей, поэтому я закрыла лицо руками, пока он с рычанием задирал мои юбки и драную нижнюю рубашку.

«Дай мне силы выдержать, дай мне силы выдержать все это», — снова и снова твердила я про себя.

Он уже схватился рукой за свои штаны, когда слабый звук вновь привлек его внимание. Пригвоздив меня к тюфяку одной рукой, он снова обшарил глазами комнату. Теперь мы оба слышали это — плач младенца.

Я схватила его за руку, когда он бросился на звук, я пыталась припомнить несколько варварских слов, которые когда-то слышала. Снова и снова я хватала его за руку, пока он не стряхнул меня, как осенний лист.

Своим огромным сапогом, покрытым коркой грязи и запекшейся крови, он отшвырнул старое корыто, которое я своими руками прислонила к углу. И нашел моего сына.

Он оторвал взгляд от меня, посмотрел на моего трехмесячного сына, и глаза его сузились. Я рухнула на пол, на коленях подползла к нему, готовая пообещать и отдать ему все, что угодно, но тут дверь снова с грохотом распахнулась, и мы оба повернули головы на звук.

Еще один варвар, едва похожий на человека, что-то громко крикнул моему мучителю, потом закричал еще раз, на этот раз более настойчиво, и мародер заколебался.

Через мгновение, показавшееся мне бесконечным, он прошипел какие-то проклятия, отшвырнул меня в сторону и вышел из дома, раздавив по пути наш глиняный кувшин для эля.

Я подползла к своему сыну, схватила его на руки, прижала к себе и сидела так в сгущающейся тьме, пока захватчики не покинули деревню. Я закрыла глаза и пела колыбельные, тихо-тихо, а потом...


— Настасья? Настасья?

Кругом было темно. Я была на полу своего дома — нет, я была на земле. Я лежала на сырой, усыпанной листьями земле и тупо глядела на склонившиеся надо мной лица Ривер, Солиса, Анны и других.

Все они смотрели на меня с тревогой. Несколько мгновений я только моргала и сглатывала, втягивая ноздрями воздух, ища в нем горькие запахи битвы, смерти, горящих домов, крови, зарезанного скота и...

— Настасья? — Ривер была до смерти встревожена.

Воздух вокруг был прекрасен. Чистый. Свежий. Пахнущий лесом.

На меня нахлынули воспоминания о круге — об ощущении счастья, радости, растущей силы... А потом ад вырвался на свободу, и меня отбросило на четыреста лет назад.

— Что с ней такое? — раздался из темноты голос Нелл.

— Ш-шшш, — шикнул кто-то, а Нелл негромко прошипела:

— По-моему, она притворяется.

— Ты знаешь, где ты? — спросил Солис.

Я кивнула и попыталась сесть.

— Нет-нет, лежи, — всполошилась Ривер. — Постарайся всем телом прижаться к земле.

Я покачала головой.

— Меня тошнит.

Опираясь на колени и ладони, я отползла к кустам, освещенным светом догорающего костра. Там я опустошила желудок и даже слегка удивилась тому, что извергаю из себя не водянистую кашу и не поздний турнепс, которыми питалась в своем воспоминании.

Ривер подошла ко мне, ласково обхватила за плечи, отвела волосы со лба и что-то зашептала. Приговаривая, она прохладными пальцами чертила какие-то знаки у меня на лбу, на спине, на руке, и постепенно меня перестало выворачивать наизнанку.

Я застыла, уперев руки в колени — дрожащая, задыхающаяся, с ног до головы покрытая липким потом, и полностью опустошенная.

— Пойдем, давай-ка вернемся домой, — проговорила Ривер, помогая мне подняться. — Я принесу тебе чай, и ты расскажешь мне обо всем, что случилось.

Я слабо кивнула, с радостью заметив, что все остальные, кроме нескольких преподавателей, уже ушли. Анна затушила костер, тщательно затоптав все угольки, и мы снова зашуршали по листве к теплому, ярко-освещенному, гостеприимному дому, казавшемуся мне сейчас оплотом силы и здравого смысла.

По пути я снова кивнула, хотя уже знала, что никогда не расскажу ни Ривер, ни кому-то еще о том, что увидела. Потому что это было не видение, а воспоминание. Лицо моего сына — моего малыша. Его отец не был бессмертным, поэтому мой маленький мальчик, ради которого я была готова на все в ту страшную ночь, умер три года спустя, от инфлюэнцы. Каждый раз, когда я вспоминала его круглую мордашку, это было как удар ножа — снопа и снова, без конца.

Но и это было не все. Потому что сегодня ночью, впервые за много столетий, я разрешила себе внимательно рассмотреть и вспомнить того, кто на меня напал.

Это был Рейн.


Глава 17


Этим вечером я сразу легла в постель и долго лежала без сна, дрожа под одеялами. Я не могла заставить себя не думать о Рейне и о том, что моя дверь не запирается. Мне ужасно хотелось вновь дотронуться до своего амулета, подержать его в руке, но я почему-то не решалась достать его из тайника.

Ривер мягко пыталась расспросить меня, но я не собиралась ничего обсуждать с ней. Мои отговорки звучали настолько глупо и неуклюже, что Ривер, наконец, оставила меня в покое.

И вот теперь я лежала и думала. Рассуждая логически, это никак не мог быть Рейн, правильно? Тот громила был просто похож на него, что объясняло преследовавшее меня ощущение смутного узнавания, однако противоречило моему ненормальному влечению к Рейну... Кроме всего прочего, Рейн был намного моложе.

Затем я залпом проглотила чашку травяного чая, а Ривер сотворила небольшое заклинание, чтобы помочь мне уснуть, начертив кончиками своих холодных пальцев несколько рун у меня на лбу. Я вернулась в постель, засыпая на ходу, нервно вцепившись пальцами в шарф.

На следующее утро я открыла глаза за минуту до тонка будильника. Первым делом я быстро осмотрела свою комнату, словно ожидала увидеть в не норманнского захватчика, преодолевшего четыреста лет и четыре тысячи миль, чтобы добраться до меня.

Все дело в том, что я слишком долго подавляла ни воспоминания. Теперь они хлынули из трещины в моем панцире, как лава. Тьфу, гадость.

Я выбралась из постели, попутно отметив, что рассвет с каждым днем наступает все позже. В комнате было холодно — радиатор только-только начал шипеть и пощелкивать.

Натянув джинсы, нижнюю фуфайку, футболку и фланелевую рубашку сверху, я сунула ноги в растоптанные ботинки и устало поплелась вниз, искренне опасаясь, что завизжу в голосе, если увижу Рейна.

— Доброе утро, Нас, — сказал Лоренцо, когда я вошла на кухню. Он широко распахнул объятия, салютуя мне одной рукой. — Приветствую новый день! Приветствую еще один прекрасный рассвет! — Он запел что-то оперное, кажется из «Богемы» Пуччини, и я улыбнулась ему.

Бринн, подвязанная фартуком, с хохотом швырнула в Лоренцо кухонным полотенцем. Таким было мое новое стандартное утро, и могу вам честно сказать, что оно с легкостью отправляло в нокдаун все мои старые утренние стандарты.

Этим утром мое имя значилось на доске сборщиков яиц, поэтому я сняла корзинку с крючка на задней двери и похрустела по заиндевелой траве на птичник, постоянно оглядываясь на ходу, словно лязгающая железом орава викингов могла в любой момент перерезать мне путь к курятнику. Сначала я распахнула небольшую откидную дверцу, и стосковавшиеся куры с писком ринулись наружу. Затем я открыла нормальную дверь в человеческий рост и протиснулась внутрь.

Единственное, что может примирить со сбором куриных яиц на рассвете, это тепло курятника, выгодно отличавшее его от остального мира, покрытого сверкающим кружевом инея...

Нелл сказала, что Рейну двести шестьдесят семь лет. Он ее не поправил и спорить не стал.

Мое воспоминание датировалось, очень приблизительно, концом шестнадцатого века. В любом случае, не раньше 1600 года. Это было в Норэгр — Норвегии. Вернее, в ту пору это было объединенное датско-норвежское государство. В ту пору я знала множество местных диалектов, которые теперь давным-давно канули в Лету.

Если принять во внимание, что Рейн к тому времени еще не родился, он никоим образом не мог быть грабителем из моего воспоминания. Но я готова была поклясться, что тот разбойник был как две капли воды похож на сегодняшнего Рейна. Если не считать того, что сегодняшний Рейн не был грязным, патлатым и заляпанным кровью, а также не носил звериных шкур и ржавых доспехов, во всем остальном он был вылитый близнец моего знакомца.

— Цыпа-цыпа-цыпа, — пробормотала я, просовывая руку под несушку. Эта курица никогда меня не клевала, хотя я готова была поклясться, что ей ужасно не нравились наши ежедневные рейды за яйцами.

— Ты тут не уснула?

Обернувшись, я взвизгнула и выронила яйцо. Рейн заполнял собой весь узкий дверной проем, и тусклый утренний свет делал его точной копией захватчика на пороге моего домика. Он пристально посмотрел на меня, и каждый нерв моего тела заискрил от выброса адреналина.

— Вали отсюда! — в бешенстве прошипела я. — Убирайся!

Я больше не была беспомощной крестьянкой, па дворе стоял XXI век, и если он снова посмеет мне угрожать, я могу задавить его своей машиной или пырнуть кухонным ножом. Что, несомненно, даже бессмертного заставит сбросить скорость.

— Что с тобой творится? — нахмурился Рейн. — Бринн прислала меня за яйцами, у нее осталось всего несколько штук со вчерашнего вечера.

Я только быстро дышала и бешено таращила глаза, за считанные секунды превращаясь из непредсказуемой неудачницы в клиническую психопатку.

Рейн склонил голову к плечу, внимательно разглядывая меня.

— Ты в порядке? — в его голосе звучало неподдельное любопытство, словно ему было искренне интересно, что эта психичка выкинет дальше.

Я сглотнула, ненавидя себя за свои страхи.

— Сколько тебе лет?

— Двести шестьдесят семь, — спокойно ответил он. — А что?

— Откуда ты? Где ты вырос?

Я задавала ему вопросы, на которые отказалась отвечать сама. Что это было? Ирония, да?

— По большей части в Индии. Мои родители были голландскими миссионерами в этой стране. Одними из первых.

Это было возможно. С какой стати ему врать?

«А с какой стати ты врешь?» — спросил негромкий голос у меня в голове. Я, как обычно, приказала ему заткнуться.

Медленно, не сводя глаз с Рейна, я наклонилась, подобрала яйцо, которому посчастливилось шлепнуться на охапку соломы и остаться целым. Положив яйцо в корзинку, я обвела глазами курятник, пересчитывая несушек. Кажется, я обобрала их всех, за исключением злобной хохлатки — ну и черт с ней.

— Ладно, — резко буркнула я. — Забирай. — С этими словами я протянула ему корзину, ожидая, что он возьмет ее и уберется отсюда.

Рейн жестом показал мне на два ведра молока, которые держал в руках. Кажется, я забыла вам сказать, что Ривер держала еще дойных коров, но меня, к счастью, еще ни разу не распределяли в молочницы.

Рейн отошел от двери, а я с шумом втянула в себя воздух и выскочила на утренний свет следом за ним.

К дому мы шли в полном молчании. Я семенила к нескольких шагах за спиной Рейна, топча сырую, по уже прихваченную инеем палую листву. Наше дыхание облачками пара срывалось с губ.

И все-таки этот Рейн был похож на викинга гораздо больше, чем на казака, русского, норвежца пни, скажем, голландца. Как ни крути, жители Нидерландов больше похожи на англичан или немцев.

У Рейна были слегка раскосые, почти миндалевидные, глаза, а кожа хоть и светлая, но с легким бронзовым оттенком. Никакого сходства с молочно-сливочной белизной голландцев. Впрочем, рост у него был вполне голландский, но ведь викинги тоже были высокими. Сколько в нем? Чуть больше шести футов? Четыреста лет назад он смотрелся бы настоящим великаном.

Про себя я в шутку прозвала его скандинавским богом, и еще пару дней назад мне это казалось ужасно остроумным. Но в самом деле он был похож на типичного норманнского разбойника.

Они все были на одно лицо — угу, очень смешно. Конечно, это еще не значило, что Рейн был тем самым норманном. Вполне вероятно, что он был честным голландцем двухсот шестидесяти семи лет отроду. Не менее вероятно, что моя больная психика просто украсила страшное воспоминание чертами того, о ком я много думала в последнее время. Правда, такого со мной еще никогда не случалось, однако нужно учитывать, что в последнее время во мне проснулись многие давно забытые мысли и воспоминания, и при этом одному только Богу известно, сколько горячечных минут я провела в грезах о Рейне.

— Настасья? Эй, проснись!

Тут я поняла, что он уже какое-то время говорит мне о чем-то, но жужжание беличьего колеса в моем мозгу заглушало его слова.

— А?

Мы остановились у задней двери дома, ведущей на кухню. Я слышала доносившиеся изнутри голоса, звяканье сковородок и противней, смех, плеск воды. Снаружи все было тихо, если не считать пения какой-то ранней пташки да шелеста ветерка, сдувавшего последние листья с голых веток деревьев, он смотрит мне прямо в лицо. Мне было не по себе — я не то чтобы боялась, но меня приятно согревала мысль о том, что поблизости полно людей.

— Да так, как обычно, — с натужной беспечностью ответила я. — Видения, тошнота, рвота. Обожаю круги!

— Почему с тобой такое происходит? — спросил он.

Нервы у меня были на пределе, и мне отчаянно хотелось поскорее оказаться внутри, подальше от него.

Дверь распахнулась, и из нее выглянула Нелл — розовощекая, выспавшаяся и свежая, как роза. При виде нас она довольно неуклюже попыталась стереть с лица гримасу подозрения и ревности, но я готова побиться об заклад, что Рейн снова ничего не заметил.

— Не позволяй Настасье себя задерживать! — шутливо побранила она Рейна.

Я честно признаю: только моя фатальная недоразвитость и отсутствие зрелости, вкупе с лошадиной дозой жажды саморазрушения могли заставить меня брякнуть первое, что пришло в голову:

— Извини, просто наше свидание в курятнике немного затянулось.

Это была слишком чувствительная тема, и шутка явно не удалась.

— Мы разговариваем, — сказал Рейн. — Сейчас придем.

У Нелл вытянулось лицо.

— Но Бринн требует яйца.

— Уже несу! — воскликнула я и бросилась вверх по ступенькам, оставив Рейна в одиночестве. Чтобы пройти внутрь, мне пришлось протиснуться мимо Нелл, и когда я делала это, она еле слышно прошипела:

— Он мой.

Я невольно вскинула голову и посмотрела на нее. Но ее лицо, как обычно, ничего не выражало, и она с улыбкой придерживала дверь Рейну, который поднимался по ступенькам с двумя ведрами в руках.

Еще вчера он был моей самой пылкой фантазией, а сегодня стал худшим страхом и жутким воспоминанием. И в довершение всего этого Нелл возомнила, будто я посягаю на объект ее страсти.

Чудесно. Представляю, как сейчас хохочет моя карма.


Кстати о карме — в тот день я снова отправилась на работу. Два дня подряд! Последний раз со мной такое случалось... дайте-ка припомнить... Нет, не помню. Может быть, никогда. Возможно, вы думаете, что я стала вся такая ответственная, целеустремленная, уверенно встала на путь исцеления, оздоровления, слияния со Вселенной... Так вот, выбросьте эту чушь из головы. Ни одному человеку в здравом уме не может нравиться такое, и ни один нормальный не будет испытывать от этого удовлетворение.

Но как ни странно, бессмысленная работа оказалась занятием менее депрессивным, чем бессмысленная праздность, кроме того, я верила, что Солис и Ривер знают, что делают. Единственное, что мне хотелось бы знать, это то, как долго будет продолжаться этот эксперимент с работой. Скажем, двух недель хватит?

В половине третьего Мериуизер Макинтер вошла в лавку и поставила свой школьный рюкзак за стойку кассы.

— Значит, ты уже закончила школу? — робко спросила она, завязывая полосатый фартук, который всегда носила в магазине.

— Угу.

— И собираешься в колледж?

— Ну да, разумеется. Просто хотела поработать немного, подкопить деньжат, — ответила я. — А ты? Ты ведь в старшей школе? — Я уже вычислила, что она учится в 12-м классе, после школы сразу идет в магазин, а значит, у нее нет никакой другой жизни.

Мериуизер кивнула.

— Думаешь поступать в колледж? Она заметно смутилась.

— Не знаю, смогу ли оставить папу, — еле слышно проговорила она, словно боялась, что отец может услышать. — Ближайший колледж всего в часе езды отсюда, но мне кажется, папа не хочет, чтобы я уезжала.

Хммм. Запоздалое прозрение насчет того, как Инки целых сто лет клещом цеплялся за меня, контролируя каждый мой шаг, заставило меня искренне посочувствовать бедной девочке, ставшей марионеткой в лапах своего папаши. Но что я могла ей посоветовать? Пошли папочку к черту и делай, что тебе хочется?

Я знала, что тут все намного сложнее. Строго говоря, это было намного больше того, что я знала месяц тому назад, когда проблемы Мериуизер показались бы мне высосанными из пальца.

— Наверное, есть какие-то заочные курсы? — промямлила я, отлично понимая, что ей нужно нечто гораздо большее.

— Ну да, — без всякой надежды в голосе ответила Мериуизер. — Ой, как много ты успела сделать!

Похоже, ей было со мной не очень уютно, и это понятно — я слишком сильно отличалась от всех ее школьных приятелей.

— О да, трудолюбивый маленький бобер — мое второе имя! — воскликнула я, догадавшись, что она хочет сменить тему.

Я окинула взглядом аккуратные полки, стараясь не думать о том, как в роскошном платье спускаюсь по ступеням Пражского оперного театра. Все головы поворачиваются в мою сторону, мужчины беззастенчиво разглядывают меня, женщины готовы испепелить взглядами. Добрые старые денечки... Реально старые, это было лет сто пятьдесят тому назад.

— Я должна торчать тут до четырех, — продолжала я, вытирая пыльные руки о джинсы. — Знаешь, о чем я подумала? По-моему, сезон рыбалки уже закончился. Почему бы нам не задвинуть всю эту рыбацкую параферналию в заднюю часть магазина, а на ее место поставить — ну, скажем, бумажные носовые платки или средства от простуды?

Ее бесцветные глаза даже расширились от изумления.

— Да я уже давным-давно мечтаю это сделать! Я спрашивала папу, но он...

— О чем это вы тут языками чешете? — заорал мистер Макинтер, решительно направляясь к нам. — Я плачу вам не за то, чтобы вы стояли, руки в боки, и трепались!

Мериуизер втянула голову в плечи, но после бодрящего кошмара с участием норманнских разбойников ворчливый хозяин магазина вряд ли мог меня по-настоящему напугать.

— Я просто хотела предложить передвинуть рыболовное оборудование подальше от входа, чтобы выставить на передний план товары зимнего спроса, — невозмутимо пояснила я. — Вы же хотите, чтобы люди заходили, бросали взгляд на стойку и думали — «о, это как раз то, что надо!». При этом в голове у них откладывается — «у Макинтера есть все, что мне нужно». Понимаете? Вот почему не стоит держать у входа стойку с солнечными очками и рыболовными крючками. На дворе ноябрь, черт возьми.

Мистер Макинтер молча уставился на меня, а я стояла и терпеливо ждала, когда у него дым повалит из ушей.

Затем он повернулся и обвел глазами свой магазин, словно видел его впервые — выцветшие рекламные плакаты, ржавчина на металлическом потолке, старые полки, протертые квадраты линолеума на полу.

— Вы тут сколько, два дня? — спросил он. — И уже разжились опытом в торговле?

— Я, конечно, не могу похвастаться опытом владельца магазина, — огрызнулась я, — зато у меня есть опыт покупателя. Кроме того, я не слепая.

На всем протяжении этого разговора Мериуизер стояла, затаив дыхание, поэтому я стала всерьез опасаться, как бы она не шлепнулась в обморок.

Еще с минуту мы со старым Маком молча сверлили друг друга глазами, а потом он рявкнул:

— Только не устраивайте беспорядка! — Он развернулся и зашагал в аптечный отдел. — И хорошенько протрите все, к чему будете прикасаться!

Я чуть не расхохоталась, увидев потрясенное лицо Мериуизер, но сдержалась и королевским жестом указала ей на переднюю часть магазина.

— Просто не верю, что он согласился! — прошептала она, вытаращив свои серые глаза. — Когда я ему это предложила, он мне чуть голову не откусил.

— Нельзя сказать, что и сейчас это предложение встретило теплый и радушный прием с его стороны, — заметила я. — Давай составим план, и будем делать перестановку небольшими порциями, чтобы не устраивать большой разгром. Я могу начать завтра утром, а ты придешь и закончишь.

— Отлично! — ответила Мериуизер, награждая меня робкой, но самой настоящей улыбкой.

Я дисциплинированно отметила время своего ухода с работы, села в машину и поехала — типа, домой.


Глава 18


Итак, давайте посмотрим правде в глаза. С одной стороны, моя прежняя жизнь: дизайнерские шмотки, потрясающие вечеринки, увивающиеся вокруг меня мальчики, компания роскошных, веселых и занятных друзей, путешествия по всему свету, веселье, веселье, веселье...

С другой, моя нынешняя жизнь: джинсы, фланелевые рубашки, рабочие ботинки, неквалифицированная работа в крошечной, дышащей на ладан аптеке, подъемы с рассветом и засыпание без задних ног около девяти вечера...

Короче говоря, ни одного довода в пользу того, чем эта жизнь может быть лучше. И все-таки, она определенно была лучше.

Впервые за долгие десятилетия, а может даже столетия, у меня не было проблем с желудком. Сколько себя помню, в одном месте живота у меня постоянно присутствовало ощущение, будто я проглотила сюрикен или бенгальский огонь.

Там, в глубине, все время чувствовалось какое-то то резкое, то колющее, то режущее напряжение. Я настолько к нему привыкла, что почти не замечала — иногда, если много выпить или еще по какой-то причине, тяжесть слегка притуплялась, но потом возвращалась с новой силой. Нельзя сказать, чтобы меня это как-то беспокоило — просто чувствовалось все время, вот и все. Изредка прихватывало сильнее, чем обычно, но в остальное время я просто жила с ощущением постоянного жжения и раздражения внутри.

Но этим утром я поняла, что практически ничего не чувствую. А ведь я уже много недель не принимала лекарства — с тех пор, как поступила на излечение в Реабилитационный центр Риверз Эдж. С ума сойти, неужели я здесь уже целых пять недель? Это место до сих пор казалось мне совершенно необычным, и в то же время, у меня появилось ощущение, будто я живу здесь долгие годы.

Все было по-другому.

Кстати, я теперь ходила на занятия. Занималась с Анной, иногда с Эшер, Солисом или с самой Ривер. Меня учили медитации, астрономии, ботанике, геологии и тому подобному. Если материал был сухим и недоступным, они мне объясняли. Я изучала растения, причем, не только сельскохозяйственные.

Вы себе представить не можете, сколько есть на свете разных растений, трав и цветов, и ведь у всех них свои особенности, как физические, так и магические, которые могут использоваться в заклинаниях. Оказывается, существуют различные виды магии, в зависимости от того, используются в ней растения или металлы, драгоценные камни или кристаллы, масла или свечи. Разные люди по-разному резонируют с разными типами магии, поэтому для успеха заклинаний лучше обращаться к тому арсеналу, который тебе более послушен.

Лично я пока не знала, к чему у меня склонность. Мне объяснили, что все вокруг меня, и вообще все в мире, так или иначе связано с магией. А значит, и со мной тоже. Мои наставники теперь довольно часто говорили о восьми домах, и каждый раз мне требовалось прилагать все силы, чтобы не вздрогнуть и не вырубиться при упоминании Исландии или Дома Ульфура.

Изменения были налицо. Я сама видела, что мое отражение в зеркале заметно посвежело и перестало выглядеть болезненно. Разумеется, мой природный шарм полностью затмевался загрубевшими руками в цыпках, пылью и соломой в волосах, мужской одеждой и устойчивым ароматом О-де-Курятник, сопровождавшим меня повсюду, и, тем не менее, моя кожа, глаза и волосы выглядели гораздо здоровее, чем раньше.

И еще я тут спала. Вместо привычных четырех-пяти часов беспокойного сна, я отрубалась ранним вечером и спала, как пьяный рокер, до самого подъема. Я даже физически стала сильнее и теперь с легкостью поднимала и двигала коробки и ящики в магазине Макинтера, тащила коров на дойку и поднимала самые тяжелые кастрюли на кухне. И плохие сны перестали меня мучить. Часто я вообще не помнила, что мне снилось, но у меня больше не было постоянных кошмаров, и я не просыпалась разбитой и измученной.

И несмотря на все это мне все чаще казалось, что эта здоровая жизнь меня скоро доконает. Три ха-ха, вот такая я противоречивая. Да, я видела изменения, видела разницу, но при этом абсолютно не видела никакого прогресса.

Однажды в воскресенье я сидела в классе у Ривер и работала с разными металлами. Оказывается, каждый предмет (а не только мой амулет), неважно, природный или сделанный руками человека, имеет собственную энергию и свои вибрации. Да-да, я понимаю, что это звучит абсолютно в духе Нью-Эйдж[12 - Нью-Эйдж (англ. NewAge, букв, «новая эра») — общее название множества разных течений, учений и движений оккультного и эзотерического характера, сложившихся в XX веке. Наиболее характерными идеями Нью-Эйдж является вера в единство всего сущего, всех религий и учений, а также представление о всеобщей энергетике. По мнению некоторых представителей Нью-Эйдж, весь мир состоит из вибраций, излучаемых всем вокруг — землей, людьми, звездами, животными и т. д.] — вибрации, энергия, открой свое сознание и тому подобное. Но не судите строго, я ведь ничего не придумываю, а рассказываю, как есть.

Короче, меня учили первым делом чувствовать эти вибрации, а затем настраиваться на них, так чтобы мы начали колебаться в унисон. В этом заключалась одна из главных заповедей Тахти — создавать силу и магию, действуя с предметом сообща, а не высасывать из него силу, пока он не умрет.

Скажу вам откровенно — вычерпать силу и направить ее туда, куда надо, намного проще, чем создавать сложное белое заклинание и действовать, строго соблюдая многочисленные ограничения, которыми никогда не утруждают себя темные бессмертные, в случае, если им приходит фантазия немного поколдовать.

Так вот, в то воскресенье я сидела за столом в одном из классов, гладила брусочки железа, меди и серебра и не чувствовала ровным счетом ничего, В то время как Джес, Дайсуко и Рейчел чуть не из штанов выпрыгивали от счастья — еще бы, ведь им удалось так идеально настроить свою магию, что металлы пели им в полный голос!

И вот тогда я вдруг решила, что с меня хватит.

— Надоело! — сказала я, отшвыривая свой брусок меди.

Все даже подскочили от удивления.

Ривер подошла и положила руку мне на плечо.

— Что случилось?

— Вот что! — я показала рукой на кусок меди, на класс, на весь этот дом. — У меня ничего не получается. Мне тут не место.

Пять недель тому назад я действительно так думала, но теперь до смерти боялась, что это может оказаться правдой — ведь я совсем этого не хотела. Ни капельки.

Ривер посмотрела на меня, и вдруг показалась мне такой... такой надежной. Я ожидала, что она постарается меня успокоить, станет снова показывать, как это делается или прочитает нотацию, поэтому заранее ожесточилась.

Но вместо этого она посмотрела мне в глаза так, словно заглянула сквозь них в мою душу и увидела ее такой, какой она была — изрядно потасканной, огрубевшей от неправильного обращения. А потом Ривер спросила:

— Чего ты хочешь, Настасья?

— Хочу, чтобы у меня получилось почувствовать вибрации металлов, — ответила я, а про себя добавила: чего же еще?

Но Ривер покачала головой.

— Чего ты хочешь!

Это что — вопрос с подвохом? Я зажмурилась и как следует задумалась.

— Я хочу понять, как это делается.

— Чего ты хочешь? — Ривер продолжала, не мигая, смотреть на меня, и я почти забыла о том, что вся эта сцена происходит на глазах у потрясенных зрителей, никто из которых никогда не позволял себе ничего подобного.

Может быть...

— Хочу почувствовать себя лучше?

— Нет. Чего ты хочешь по-настоящему!

И тогда я разозлилась. В самом деле, чего ей от меня надо? Или это какая-то специальная реабилитационная терапия с заклинаниями и бубнами?

— Хочу, чтобы мне стало лучше!

— Нет. Чего ты по-настоящему хочешь?

Каждое слово падало, словно камень.

— Не знаю! — заорала я во всю глотку и вскочила, да так, что табуретка перевернулась.

Ривер не рассердилась — ее карие глаза продолжали смотреть на меня спокойно и дружелюбно. Она кивнула, убрала руку и вернулась за свой стол.

Я хотела броситься прочь из класса, промчаться по коридору и вернуться в большой дом. Там, наверху, я наполню себе горячую ванну, заберусь в псе, и буду отмокать, мешая слезы с водой.

Вот чего я хотела.

Вы спрашиваете, что я сделала? Первым делом подняла табуретку. Лицо у меня пылало, и я чувствовала себя большим ребенком.

Хмуро поставив табуретку на место, я уселась. Поглядев на стол, решила, что медь точно не резонирует с моим внутренним колоколом, поэтому схватила кусок необработанного серебра — грубого, гладкого и неотшлифованного. Под обращенными на меня со всех сторон взглядами, я закрыла глаза и попыталась выровнять дыхание. Глаза у меня горели, в носу предательски пощипывало, но я сдержалась. Не хватало только разрыдаться при всех после недавней выходки!

Кусок серебра был тяжелым и гладким, он быстро согрелся у меня в ладони. Я сосредоточилась изо всех сил (то есть, не слишком сильно), безуспешно пытаясь выбросить из головы все посторонние мысли. Хотите узнать, почувствовала ли я вибрации? Нет, не почувствовала. Я никогда не носила серебро — мне кажется, что на моей коже оно выглядит слишком холодным. Моя мама тоже никогда его не носила.

Зато Инки носил.

Инки носил много серебра, причем, сразу. Кольца, браслеты, цепи, сережки, запонки, ременные пряжки, пуговицы — короче, все, что только можно сделать из серебра.

Я почувствовала, как Ривер остановилась рядом со мной.

— Серебро очень могущественно, в магическом смысле, — прошептала она своим умиротворяющим голосом. — Оно издревле ассоциируется с луной, с женской энергией и целительством. В старину люди носили серебро, чтобы защититься от злых духов.

— Злых духов? — так же шепотом переспросила я. — Разве они существуют?

Ривер положила руки мне на плечи.

— А ты сама как думаешь?

И вот тогда я с внезапной ясностью увидела Инки.

Комната исчезла, и теперь я чувствовала только прикосновение рук Ривер к своим плечам и тяжелый, теплый кусок серебра, зажатый в моем кулаке. Я затаила дыхание. Передо мной словно открылось окно из этого мира в мир Инки. Там сейчас была ночь, и я с изумлением узнала квартиру Инки, правда, страшно разгромленную. Люстра сорвана с потолка, в стенах зияли дыры, все исписано краской из баллончика, мебель поломана и перевернута. Что тут случилось?

На моих глазах Инки схватил огромную иранскую керамическую вазу, стоившую целое состояние, и швырнул ее в стену. Ваза разлетелась на тысячи цветных осколков, а он заорал:

— Где она?

Боз и Сесили съежились у двери, пытаясь увернуться от нового удара.

— Она просто отдыхает, Инки, — пробормотала Сесили. — Поехала в Париж за шмотками.

— Ее нет ни в каком сраном Париже! — заревел Ники, с силой ударив рукой по стене над головой Сесили. Та изо всех сил постаралась не вздрогнуть.

Теперь я разглядела слово, написанное баллончиком на стене рукой Инки: Сука.

Он говорил обо мне, он искал меня. Дыхание застряло у меня в горле. Я смутно чувствовала руки Ривер на своих плечах, но не могла отвести оцепеневшего от ужаса взгляда от разыгрывавшейся передо мной сцены.

— Она не в Париже! Ее никто не видел! Я больше не чувствую ее — нигде! Вы это понимаете? Я не чувствую, где она!

Он был похож на сумасшедшего. Инки — лощеный, обходительный, утонченный красавец Инки с его прекрасными шелковыми сорочками ручной работы и стрижкой за четыреста долларов — сейчас был похож на безумного клошара. Он был небрит, его волосы торчали в беспорядке, одежда была рваной и грязной. Он тряс Боза за грудки и громко выкрикивал слова ему в лицо.

Лицо Боза исказилось, и он схватил Инки за запястья. Я видела, как побелела кожа на его скрюченных пальцах.

— Вестувий! — прогремел он, и Инки в страхе зажмурился.

Я тоже затаила дыхание. Вестувий было настоящее имя Инки, данное ему при рождении, больше четырехсот лет тому назад.

— Посмотри на себя, — продолжал Боз, отшвыривая от себя руки Инки. — Ты смешон! Жалок! Нас отправилась по магазинам, идиот. Может быть, подцепила кого-нибудь. Может, она сейчас трахается с каким-нибудь французским придурком. Или решила поехать еще куда-нибудь. Она вернется!

Иннокенсио смотрел на Боза с какой-то безумной надеждой, почти с детским доверием.

— Вернется? Ты, правда, так думаешь?

— Она вернется, — твердо ответил Боз. — Нас всегда возвращается. И что она подумает, когда увидит все это? — он обвел рукой разгромленную квартиру Инки. Неплохие апартаменты, двенадцать тысяч баксов в месяц.

Внезапно притихнув, Инки посмотрел по сторонам и помрачнел, словно впервые увидел и оценил царящее кругом разрушение.

— Честное слово, Инки, — защебетала Сесили. — Это уже слишком. Нам всем не хватает Насти, но мы не делаем из этого проблему! Ты же сам знаешь, что она вернется. Квартиру она оставила за собой, даже вещи не забрала. Боз прав — что она подумает о тебе, когда вернется?

Иннокенсио с внезапной яростью обернулся к ней и закричал:

— Она ничего об этом не подумает! Она все поймет. Она знает, что нужна мне! И я тоже ей нужен. Я знаю, она сейчас где-то сходит с ума без меня! — Его глаза стали совершенно безумными. — Может быть, ее удерживают против воли. Может быть, ее похитили!

— Инки, уймись, — простонала Сесили, а он вдруг с силой толкнул ее к стене.

— Ты не понимаешь, что это такое! — завизжал он.

— Да пошел ты! — заорала в ответ Сесили. Вырвав у Инки свою руку, она направилась к двери. — Позвонишь мне, когда перестанешь вести себя, как засранец.

— Стой, Сесили, прости меня, — виновато воскликнул Инки. — Прости меня, не уходи!

Но она показала ему палец и захлопнула за собой дверь.

— Вот сука! — взревел Инки. — Ненавистная сука!

Боз устало посмотрел на него. Потом потер рукой лицо и вдруг медленно сполз по стене на пол.

Инки открыл рот, чтобы заорать еще что-нибудь, но вдруг заметил Боза. Лицо его мгновенно изменилось, и он бросился на пол рядом с Бозом.

— Боз? Прости, прости меня. Мне так стыдно. Я не знаю, что со мной творится. Я просто — я просто никогда не был без нее так долго. Я не понимаю, что со мной. Прости, Боз, я ... Я просто с ума схожу без нее. Я хочу быть с ней рядом! Я не могу без нее!

И тогда Боз сказал незнакомым мне, очень старым и очень усталым голосом:

— Ты не можешь без ее силы.

Я отшатнулась и почувствовала, как пальцы Ривер впились в мои плечи. Тогда я быстро-быстро заморгала и снова увидела перед собой классную комнату.

Еле дыша, я огляделась по сторонам. Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание.

Джес, Дайсуко и Рейчел в мрачном молчании смотрели на меня, позабыв о своих металлах.

Я сгорбилась, ладони мои сами собой разжались, и кусок серебра со стуком выпал на стол. Он был обжигающе горячим, почти раскаленным. Я судорожно сглотнула.

— Э... — сказала я.

— Кто это был? — тихо, но жестко спросила Ривер.

— Мои... друзья, — ответила я и снова сглотнула. — Вы видели Инки той ночью... когда встретили меня. А вы... Вы тоже их видели? Видели все это?

Ривер медленно кивнула.

— Да. Правда, пока не понимаю, почему — ведь я совсем не старалась это увидеть.

Следующий вопрос я задала так тихо, что сама едва расслышала:

— Он может найти меня здесь?

Ривер отрицательно покачала головой.

— Я позабочусь о том, чтобы этого не произошло. Мы все об этом позаботимся. До тех пор, пока ты в Уэст Лоуинге, ты будешь в полной безопасности.

— Прекрасно, — пролепетала я.

Разумеется, на этом дело не закончилось. В тот же вечер после ужина Солис, Анна, Эшер и Ривер с мрачными лицами окружили меня в столовой.

После ужасного утреннего видения Инки, встреча с Рейном за общим столом прошла, как по маслу. Как видите, существуют разные уровни страха, боли и ужаса. Все в этом мире относительно. Отныне Инки прочно занял верхнюю ступеньку на лестнице моих кошмаров.

— Ривер рассказала нам, что произошло, — без вступления сказал Солис. — У тебя было очень яркое видение во время урока металловедения.

Я кивнула, в очередной раз пожалев, что уродилась такой «особенной».

— Это были твои друзья? — спросил Солис.

— Ну да. Те, с кем я общалась.

— Почему Иннокенсио так сильно расстроило твое исчезновение? — спросила Анна.

— Не знаю, — честно ответила я. — Понимаете, мы с ним практически всегда были вместе. Но раньше я не видела в этом ничего особенного — ведь лучшим друзьям и положено не разлучаться. По теперь мне кажется, что он на меня как будто подсел. У него настоящая зависимость от меня.

Как от воздуха, например.

— Как ты думаешь, он может причинить тебе зло? Он обладает сильной магической силой? — озабоченно спросил Эшер.

— Раньше я бы ответила «нет» на оба вопроса, — подумав, ответила я. — Я и подумать не могла бы, что Инки может меня как-то обидеть. Но теперь... я не знаю. Он в таком состоянии...

— Он сильный? — задала вопрос Ривер. Я сразу поняла, что она имеет в виду магические способности.

— Раньше я никогда бы так не сказала, — повторила я. — Но перед самым моим отъездом он применил магию к человеку и... сломал ему позвоночник. Как карандаш. Не прикасаясь, просто одной магией. До этого я даже не догадывалась, что он на такое способен.

— Почему второй мужчина сказал, что Иннокенсио тоскует по твоей силе? — глаза Ривер были хмурыми, но добрыми.

— Боз? Не знаю, — покачала головой я. — Я никогда не занималась магией — вы же сами видели, как она на меня действует. Я даже для забавы нечасто прибегала к магии, поэтому до недавнего времени даже не подозревала, что у меня есть к ней какие-то способности. Понятия не имею, что Боз хотел этим сказать.

Ривер кивнула и ласково похлопала меня по спине.

Внезапно я услышала какой-то тихий звук и, подняв глаза, успела увидеть, как кухонная дверь еле заметно пошевелилась. В этот вечер со стола убирали Нелл и Чарльз. Неужели Нелл подслушивала наш разговор?

— Я провожу тебя в твою комнату, — сказала Ривер, вставая. — И заварю тебе чай.

Мы вместе поднялись по лестнице, и ступеньки вдруг показались мне родными, а коридор — почти домашним.

— Кстати, в чем секрет вашего чая? — спросила я по пути. — Вы добавляете в него что-то, чтобы спать без сновидений?

— Никакой особой магии, — улыбнулась Ривер, когда я распахнула дверь своей комнаты. — Только магические свойства растений. В основном, котовник. Он оказывает успокаивающее воздействие, помогает уснуть. Котовник, ромашка и валериана — вот и весь секрет. Никакого колдовства, никаких наркотиков.

Я услышала, как распахнулась дверь через три от моей.

Дверь Рейна. Обернувшись, я увидела, как он высунул голову в коридор, заметил нас с Ривер и коротко кивнул. Потом его дверь закрылась, а я закрыла свою.

Ривер заварила мне чай и посидела со мной еще несколько минут, наверное, для того чтобы убедиться (и убедить меня), что со мной все в порядке.

Перед уходом она сказала:

— Помни — завтра будет новый день.

Непонятно, зачем она сказала мне эту банальность, но я слишком устала, чтобы ломать голову еще и над этой загадкой.

Сон подхватил меня, как приливная волна, и я отключилась.


Глава 19


На следующее утро я все еще чувствовала себя разобранной и взвинченной. И тут, словно специально для того, чтобы еще сильнее расшатать мою и без того потрясенную психику, мне навязали сурового викинга в качестве шофера. Я хотела было отказаться и сесть в свою машину, но Ривер так на меня посмотрела, что я закрыла рот и молча полезла в грузовик. Правда, уселась поближе к двери, вцепившись в ручку.

Когда мы отъезжали, я заметила, что Нелл следит за нами из окна гостиной, и застонала про себя. Она и так думает, будто я пытаюсь разрушить ее мечты, и наверняка уже вообразила, будто мы с Рейном отправились на пикник с сэндвичами.

Ну вот, спасибо за услугу — теперь я весь день буду изводиться мыслями о Нелл.

Но знаете, что самое печальное? Несмотря на все — на мои воспоминания, его презрительное отношение ко мне, нашу явную несовместимость и пугающую озабоченность Нелл, я не только не перестала восторгаться внешностью Рейна, но незаметно для себя стала ценить его за надежность. Пусть в тот момент я не доверяла никому, кроме Ривер и других наставников, но давайте говорить начистоту — разве кто-нибудь в здравом уме мог бы доверить Бозу или Инки свой трактор, грузовик или... ученика?

Самое смешное, что раньше я никогда не придавала ответственности большого значения. Я и сама не была ни ответственной, ни надежной. Инки, до того как спятил, был забавным, занятным, интересным — но надежным? Не смешите! Приведу простой пример. Если кто-нибудь из моих друзей пообещал бы забрать меня в четыре, то он мог это сделать, а мог и не сделать. Точно так же, как и я могла бы ждать его до четырех, а могла бы и не ждать. Как фишка ляжет.

Но если Рейн сказал, что заедет за мной в четыре, это означало, что ровно в шестнадцать ноль-ноль он будет нетерпеливо пинать ногой бордюрный камень. Наверное, вы удивитесь, но в последнее время это качество стало казаться мне скорее привлекательным, чем никчемным. Более того, мне нравилось, что Рейн не визжит, не топает ногами и не пишет баллончиком слово «сука» на стенах. Весь мой привычный мир встал с ног на голову, а чувства до того обострились, что мне было уже все равно — викинг-шмикинг! В конце концов, он сам сказал, что ему всего двести шестьдесят семь.

И все-таки всю дорогу в город я продолжала держаться за ручку двери, готовая выпрыгнуть на ходу, если Рейн вдруг вытащит из-за пояса меч или выкинет что-нибудь подобное.

Перед аптекой Макинтера я быстро распахнула дверцу, выпрыгнула на тротуар и потуже затянула шарф на шее.

— Спасибо, что подвез, — выдавила я, не глядя на него.

— Я заеду в четыре, — сказал он. — Кстати, знаешь...

Я с опаской подняла на него глаза.

— Что?

— Ничего. — Он покачал головой, глядя прямо перед собой. Я повернулась, чтобы уйти, и тут он сказал: — Твои волосы. Ты стала немного похожа на скунса.

За все это время он ни разу не сделал ни одного замечания по поводу моей внешности, мне казалось, что он вообще старается как можно меньше смотреть на меня.

Вспыхнув, я заглянула в боковое зеркальце грузовика. О, черт! У меня даже челюсть отвисла от ужаса. Среди прочих элементов внешней привлекательности, без сожаления брошенных мною на обочине старой жизни, был так же цвет моих волос. За пять недель мои корни сильно отросли, и я ни разу не подкрашивалась в черный. В результате у меня образовалась чудесная белокурая полоса прямо посреди черной макушки. Нереальная красота!

Я зажмурилась и покачала головой.

— А я только подумала, что хуже быть уже не может, — процедила я себе под нос.

— Хуже быть всегда может, — утешил Рейн.

Показалось мне, или в его голосе в самом деле прозвучала горечь?

«Сукин сын!» — подумала я, с грохотом захлопнув дверцу.

«Сосредоточься, — приказала я себе. — Сосредоточься на работе». Войдя в аптеку Макинтера, я сразу увидела, что кое-что в этом мире реально может стать лучше. Например, захудалая аптека.

За последние две недели мы с Мериуизер проделали титаническую работу. Старый Мак отказался тратить деньги на новые полки и стеллажи, причем долго орал, когда я об этом заикнулась, но нам все равно удалось добиться перемен к лучшему. Мы выбросили старые, выгоревшие на солнце стенды и по-новому расставили товары, которые хотели сделать хитами продаж. Мериуизер выгребла груду всякого хлама из-за кассовой стойки, так что теперь уголок кассира стал выглядеть приветливо и аккуратно.

Раньше наши витрины были практически полностью заставлены коробками, но мы сдвинули все это барахло в сторону, разобрали и вымыли стекла, так что магазин наполнился светом. Короче, аптека Макинтера сделала грандиозный скачок в XX, а может быть, даже в XXI век.

Старый Мак продолжал ворчать и причитать, но я видела, как сияло его лицо, когда покупатели с одобрением отзывались о новом облике магазинчика, и дерзко улыбалась, когда он бросал на меня свирепые взгляды.

Мериуизер хотя и перестала меня бояться, по-прежнему выглядела блеклой и усталой, а старый Мак все так же злобно рычал на нее. Мне даже не хотелось уходить в четыре, потому что старик, похоже, целый день копил яд, чтобы излить его на Мериуизер, когда та приходила из школы. Мне стало казаться, что стоит мне закрыть за собой дверь, как он набрасывается на бедняжку. И я понятия не имела, что тут можно сделать.

Странно, что мне вообще хотелось что-то сделать.

За все это время я ни разу не видела Дрей и, в конце концов, стала думать, что она то ли стыдится за то, что я поймала ее за руку, то ли злится из-за того, что заставила заплатить за украденное. С другой стороны, снаружи стало слишком холодно для того, чтобы болтаться по улице и пить пиво на бордюре, поэтому я время от времени спрашивала себя, где-то она сейчас обретается.

В тот день у меня уже с трех часов дня стало щемить в груди, и к четырем часам, когда Рейн приехал за мной, я была уже вся на нервах.

Не в силах выдержать ожидания, я торчала на улице, так что у меня из носа потекло от холода. Рейн припарковал грузовик возле бордюра, и я забралась внутрь, вновь припомнив его мерзкий комплимент насчет скунса.

Вообще-то я не собиралась думать об этом, я просто хотела поскорее добраться домой, выпить горячего чаю и узнать, что мне нужно сделать до ужина. А вдруг меня включили в группу подготовки к ужину, а я забыла проверить это перед отъездом? Вообще, нужно завести привычку все узнавать заранее, чтобы не дергаться.

Я потрясла головой и привалилась к стеклу — все эти мысли были для меня совершенно непривычными, если не сказать дикими.

Рейн покосился на меня, но я не стала ничего ему объяснять.

Я по-прежнему с опаской относилась к Рейну, хотя почти поверила в то, что он не был мародером из моего воспоминания — все-таки он был слишком молод. Мне было неприятно сознавать, что мое извращенное подсознание решило наделить одно из самых ужасных воспоминаний моей жизни чертами человека, который мне нравился, но ведь я для того и поселилась здесь, чтобы разобраться со всей этой пакостью, правильно? Может, это ощущение смутного узнавания, преследовавшее меня с первого взгляда на Рейна, объяснялось тем, что он напоминал физический тип, виденный мною где-то раньше — и совсем не обязательно это был убийца, грабивший и сжигавший мирные деревни.

Как оказалось, меня действительно записали в команду по подготовке ужина, но к счастью, избавили от участия в последующей уборке, что было просто подарком судьбы. Поэтому я всего лишь начистила скромную гору пастернака, нарезала десять пудов груш для грушевых чипсов, и вообще грудилась, как маленький кухонный эльф до тех пор, пока за окнами не стемнело и не похолодало.

После ужина Ривер сказала:

— Идем со мной, — и протянула руку.

«О, Боже, Боже. Пожалуйста, хватит с меня магии!»

Всякий раз, когда я к ней приближалась, у меня в сознании как будто ручная граната взрывалась. Я больше не могла, честное слово. Но Ривер указала мне на куртку, и я послушно сунула руки в рукава, отчаянно молясь про себя: — «Нет, пожалуйста-препожалуйста, только не чудо звездного неба! Только не сегодня».

Признаться, я неплохо разбиралась в звездах — честно говоря, это был единственный предмет, в котором мне не было стыдно за себя. Вряд ли я смогу точно вспомнить, сколько раз за жизнь мне доводилось пересекать океан на разного рода судах, в том числе и в то время, когда плавание по океану занимало недели, а то и месяцы. Поверьте мне на слово, если когда-нибудь вам будет совершенно нечем заняться, кроме как рассматривать чертовы звезды, вы будете, как миленькие, рассматривать чертовы звезды. Правда, я никогда в жизни не придавала особенного значения созвездию Большого Пса.

Ривер вывела меня через заднюю дверь и направилась к амбару. Оказавшись внутри, мы прошли по коридору, в конце которого обнаружилась узкая лестница, которую я никогда раньше не замечала. Лестница вела к еще одному ряду комнат, гораздо более тесных чем те, что внизу.

— Здесь раньше хранилось сено, — пояснила Ривер. — Тут до сих пор пахнет, как на сеновале, особенно летом.

— Хмм, — сказала я, гадая про себя, что она задумала.

Ривер открыла дверь в очень тесный чуланчик, площадью не больше девяти футов. В косом потолке виднелось световое окошко, расположенное примерно на уровне груди, а самая высокая точка комнаты находилась на расстоянии не больше семи футов над полом.

— Мы используем эти маленькие комнаты для создания малых кругов или для самостоятельной работы, — пояснила Ривер, зажигая газовую лампу и прикручивая фитилек. — Помимо всего прочего, тут гораздо теплее, чем внизу. — Она улыбнулась мне одной из своих неподвластных времени улыбок, а потом заторопилась к небольшому, довольно грубо сколоченному комоду, стоявшему у стены. Сунув мне в руки кусок обычного мела, Ривер попросила: — Вот, возьми. Нарисуй на полу круг, достаточно большой для того, чтобы мы могли сесть в нем вдвоем.

Я посмотрела на нее.

— Хмм. Знаете, я еще не совсем пришла в себя после случая с серебром и фантастически очищающего эксперимента с прошлым кругом. Хотелось бы знать, что мы будем делать.

— Это будет не такой круг, — заверила Ривер. — Не думаю, что после него тебя будет тошнить. Но на всякий случай, я вплету в заклинание несколько специальных слов, чтобы ты лучше себя чувствовала. Ну, давай же, нарисуй большой круг и постарайся сделать его поровнее.

Все это мне очень не понравилось, но, черт возьми, ведь я была вся доверие и послушание!

Согнувшись в три погибели, я медленно и аккуратно начертила меловой круг на грубых досках пола. Он получился слегка приплюснутый и кособокий, но, в целом, вполне приличный.

— Не закрывай его, — напомнила Ривер, и я послушно оставила две «двери» шириной в фут каждая.

Затем Ривер подошла ко мне и принялась сыпать из коробки кошерную соль, создавая второй, соляной, круг внутри мелового. — Соль очищает сущности и дает защиту, — пояснила она.

— Я знаю! — ответила я.

Она улыбнулась мне и знаком поманила войти внутрь круга.

— А теперь мы его закроем, — пробормотала она, закрывая сначала соляной, а затем и меловой круги. Я поняла, что теперь мы заперты внутри.

Ривер положила четыре камня по четырем сторонам света, и тут я почувствовала настоящую тревогу. Мне показалось, будто она собирается вызвать молнию или что-то тому подобное.

— Но, эээ... А что мы собираемся делать? — снова спросила я.

— Мы будем творить открывающее заклинание, — ответила она.


Глава 20


ГЛАВА 20


Открывающее заклинание. Признаться, это мне ничего не объяснило. Моим первым желанием было выйти из круга и сбежать. Или просто сказать «нет» и скрестить руки на груди. И я была уже готова...

— Теперь садись лицом ко мне.

И я подчинилась. Мы сели по-турецки, почти касаясь друг друга коленями. Ривер протянула мне руки, и я, после недолгого замешательства, взяла их.

Что мы собирались открывать? Зарытый сундук с сокровищами? Убийство? Место, куда Солис спрятал свой медный браслет и забыл об этом? Честно говоря, мне было абсолютно безразлично, лишь бы это не касалось меня и моего прошлого. Что бы там не говорила Ривер, а я ужасно боялась неожиданного приступа рвоты.

— Не будет никакой рвоты, — заверила Ривер, и я уставилась на нее с разинутым ртом.

— Читаете мысли?

Она рассмеялась.

— Нет. Но я отлично умею читать то, что написано на лицах. Для этого заклинания я собираюсь огородить твою силу, канализировать ее и взять под контроль. Мне кажется, что обычно она у тебя просто хлещет во все стороны, так что ты не можешь ее удержать. Тебя тошнит, потому что твои силы бурлят и борются друг с другом. По крайней мере, такова моя теория.

— Хм, — снова сказала я.

— А теперь мы будем вместе смотреть на пламя свечи, — объяснила Ривер, кивая на тонкую восковую свечку, горевшую между нами.

— Что мне нужно делать?

— Просто следуй моим указаниям, — спокойно, но твердо ответила Ривер.

— А что мы будем открывать?

— Тебя, — на этот раз ее голос прозвучал сонно, будто издалека.

Вот ее ясные карие глаза, устремленные на мерцающее пламя свечи, скрылись за опущенными веками. Ривер приклеила свечу на небольшое зеркальце, и теперь белый воск, стекая по сторонам свечи, начал капать на посеребренное стекло.

— Нет!

— Все будет хорошо, Настасья, — мягко сказала Ривер. — Ты просто должна... доверять мне.

«О Боже, но ведь я умру! — жалобно подумала я про себя. — Я не смогу это сделать!»

— Ты сможешь это сделать, — спокойная сила струилась от Ривер, как тепло от радиатора.

Проглотив ком в горле, я кое-как подавила свой страх и попыталась сосредоточиться на пламени, делая медленные вдохи, чтобы успокоить дыхание и выбросить из головы все мысли, как нас учили на уроках. Но я чувствовала, как часто и быстро колотится мое сердце.

Потом я услышала, как Ривер тихонько запела. Она выпевала какие-то слова, ни одно из которых не было мне знакомо, но я не могу сопротивляться заклинанию, когда оно мне созвучно. Отпустив мои руки, Ривер принялась чертить тонкими пальцами какие-то знаки в воздухе, и на этот раз я узнала их все: ведь это были руны. Что-что, а руны я хорошо знала.

Ривер использовала так называемый Старший футарк, и я сразу узнала руну Альгиз, означавшую защиту, и Беркан, значившую начало. Эта руна заставила меня улыбнуться — уж очень очевиден был ее смысл. Руна Эваз на миг заставила меня смутиться — при чем тут лошадь? Затем я вспомнила, что эта руна означает перемену, сдвиг с мертвой точки. Руки Ривер двигались так быстро, что я не успевала уследить за всеми рунами, но точно помню, что в самом конце она начертила знак Перт у меня на лбу. Руна Перт открывала тайны и помогала находить ответы.

Ривер сказала, что мы собираемся открыть меня. Я понятия не имела, что это значит, и догадки приводили меня в ужас. Открыть ей всю свою жизнь? Это было бы ужасно. Я абсолютно этого не хотела. Открыть, о чем я думаю? Да покажите мне того, кому бы этого хотелось! Чего ей от меня надо?

Почувствовав на себе взгляд Ривер, я подняла глаза и посмотрела на ее безмятежное лицо, бронзовую, слегка тронутую морщинками кожу, серебряные волосы, зачесанные назад в хвостик. Одними пальцами она, не касаясь, очертила контуры моего лица в воздухе, и внезапно я почувствовала могучий прилив...

Прилив силы.

О, Боже... Закрыв глаза, я медленно втянула в себя воздух, чувствуя, как сила растекается по мне, как свет. Она бурлила вокруг нас, а потом я ощутила, как эта сила столкнулась с другой силой — силой Ривер. Это было похоже на внезапную встречу двух древних потоков. У меня нет слов, чтобы передать свои ощущения. Представьте, что вы купаетесь в потоке света, это будет самое точное. Качаетесь на волнах жизни и радости.

Все мои страхи исчезли. Если сравнить это с моими прежними ощущениями, то можно сказать, что сейчас я находилась на самом пике той чудесной стадии, за которой обычно наступала неизбежная смерть надежды, ужасное крушение счастья и тьмы, подобная тысяче черных чешуйчатых насекомых, которые вдруг выползали откуда-то из-под земли, полностью скрывая солнце. Следом приходили боль, рвота и самое черное отчаяние.

Но Ривер снова запела и, закрыв глаза, стала чертить новые знаки на моем лбу, глазах, на щеках. Она провела руками по моим плечам, дотронулась до коленей.

Постепенно напряжение покинуло меня — я была готова к боли, но боль все не наступала. Я была семенем, раскрывшимся под землей, тянущимся к теплу и свету. И в то же время я сама была светом и теплом, и это было... восхитительно.

Я понаслаждалась еще немного, а потом почувствовала, как магия начала медленно угасать. Если бы я могла схватить ее руками, я бы отчаянно вцепилась в нее, чтобы удержать. Но магия уходила прочь, как мощный отлив, стремящийся вновь слиться с океаном.

Я открыла глаза. Медленно, почти сонно Ривер подняла веки. Мне показалось, будто она посмотрела на меня вопросительно, почти с испугом. Затем она медленно оглядела меня с ног до головы и довольно улыбнулась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Ривер.

Я провела краткую проверку системы.

— Вообще-то неплохо, — с искренним удивлением признала я. — Устала. Расслабилась. Жалею, что все ушло.

— Это очень хороший этап, — сказала Ривер, потягиваясь. — Ничего не ушло. Так всегда бывает. Сила внутри тебя, ты заперла ее там. Так всегда поступают Тахти, не забыла? Запереть силу в себе очень трудно, это требует контроля и мастерства. Этому нужно много и упорно учиться. Без заклинания, обуздавшего и подчинившего твою энергию, тебя бы сейчас снова начало выворачивать наизнанку. Но теперь ты знаешь, что этого можно избежать.

Я даже не знала, что думать об этом. Сначала меня охватил краткий восторг — возможно, мое решение не было очередной идиотской ошибкой, может быть, дело все-таки того стоило, и я смогу когда-нибудь научиться всему этому...

Но я тут же погасила все эти надежды, напомнив себе, что со мной все равно не может случиться ничего хорошего.

Ривер вздохнула.

— Я все равно заставлю тебя в это поверить, — сказала она, поднимаясь на ноги.

— Мое лицо вовсе не похоже на книгу! — буркнула я, тоже вставая. Честно сказать, я чувствовала себя так, словно как следует позанималась йогой, а потом еще пробежала марафон.

— Еще как похоже, — заверила Ривер, открывая наши круги.

Я помогла ей собрать камни, потом оглядела комнату, чтобы убедиться, что мы ничего не забыли. Внезапно я увидела перед собой лицо — чужое лицо — и, охнув, выронила камни.

Ривер, обернувшись, схватила меня за руку.

— Что с тобой?

Не в силах вымолвить ни слова, я указала на незнакомое лицо, призрачно белевшее в темном окне. Я разинула рот, но не могла произнести ни звука. Потом, инстинктивно рухнула на пол, съежившись в комок, чтобы спрятаться.

Бросившись ко мне, Ривер обхватила меня рукой за плечи. Лицо ее было встревоженным и смеющимся одновременно.

— Там кто-то в окошке, — просипела я. — Как призрак.

Она кивнула и убрала волосы с моего лица.

— Да, как призрак.

Я молча уставилась на нее.

Ривер достала из комода еще одно зеркальце и поднесла к моему лицу.

Призрак. Этим призраком была я.

Ком застрял у меня в горле. Я села на пол, не в силах оторвать глаз от зеркала. Ривер снова убрала волосы с моего лица.

Мои волосы теперь были белыми, как лен, вся чернота бесследно исчезла. Челка отросла так, что ее можно было заправить за уши, а острые, торчавшие во все стороны прядки, разгладились, поскольку я больше не укладывала их гелем, не взбивала и не ставила. Мои глаза были темными, как северное зимнее небо. Зато щеки округлились и засияли румянцем. Никакой черной подводки на глазах, никакой темно-красной помады.

Я выглядела как девчонка. Нормальная, здоровая девчонка.

— Я не такая, — прошептала я. — И никогда не была такой.

— Была, конечно же была! — тихо ответила Ривер. Она стояла на коленях рядом со мной, так что наши ноги соприкасались. И держала руку у меня на плече.

Я сглотнула, и мне показалось, будто я пытаюсь проглотить один из камней, которые недавно выронила на пол.

Ну да. Конечно. Была. Только очень-очень-очень давно.


— Сунна, ты выходишь замуж за Асмундура Олафсона, — ни с того ни с сего сказала моя приемная мать, продолжая месить тесто в большой деревянной кадке.

Я так удивилась, что расплескала воду из ковша прямо на выскобленный деревянный стол.

— Что?

— Твой pabbi[13 - Pabbi (исл.) — папа.] сговорился с Олафом Паллсоном, — продолжала она. — Ты выходишь замуж в эту laugardagur[14 - Laugardagur (исл.) — суббота.].

Я молча смотрела на нее, но она не поднимала на меня глаз.

Тогда я вытерла тряпкой лужу и продолжила разливать воду по кружкам. Олаф Паллсон держал овец и жил за две фермы от нас. Кажется, я видела Асмундура Олафсона пару раз, на ярмарке. Он был высокий и светловолосый, но я совершенно не помнила его лица.

Поскольку я продолжала молчать, моя приемная мать оставила тесто и посмотрела на меня.

— Сунна, тебе шестнадцать. Большинство девушек твоего возраста уже замужем, многие стали матерями. Асмундур хороший парень, и он старший сын, а значит, унаследует отцовскую ферму.

— Я не хочу замуж, — зачем-то сказала я, хотя прекрасно понимала, что у меня нет выбора.

— Сунна, — она вытерла руки о фартук. Моей мачехе было не больше тридцати пяти лет. — Сунна, у нас с отцом шесть ртов, которые надо кормить.

Я кивнула, взяла пустое ведро и пошла к колодцу. Им было нелегко взять меня в семью, но я старалась быть полезной, ухаживая за малышами и помогая маме по дому. Эти шесть лет были для меня передышкой.

После трех дней проливного весеннего дождя суббота выдалась ясной и солнечной. Было еще холодно, но дни потихоньку прибывали, и месяца через два должно было наступить летнее тепло.

Мои приемные родители проводили меня в церковь. Дороги развезло, в глубоких колеях стояла вода. Заглянув в одну из луж, я увидела свое отражение и подумала: «Это я, в день свадьбы». Мои длинные светлые волосы были заплетены в косы на макушке, и вся одежда была чистой. Momer[15 - Momer (исл.) — мать.]сама сплела мне венок из лавра.

Я подняла голову и увидела Асмундура и его отца, ожидавших нас у церкви.

«Вот, значит, какой он», — подумала я, разглядывая широкое крестьянское лицо своего жениха.

Это было в 1567 году.

Тогда я выглядела именно так, как сейчас. Мой молодой муж умер через два года после свадьбы, от оспы.


Моргая, я встала с пола.

— Идем, выпьем чайку, — сказала Ривер, гася лампу. — Завтра все уберем.

Когда свет погас, мое призрачное отражение в стекле тоже исчезло. Мы прошли по темному коридору, спустились по узкой лестнице. На ходу я то и дело дотрагивалась до своих волос. Кажется, без окраски они стали гораздо мягче. Я не узнавала себя. Наверное, теперь я буду вздрагивать каждый раз при взгляде в зеркало. Поверьте, я очень-очень давно так не выглядела.

Когда мы вышли во двор, Ривер посмотрела на небо и сказала:

— Я и не думала, что уже так поздно.

Я тоже посмотрела на звезды, полускрытые облаками. Созвездия широким полукругом двигались через ночь по небу. Судя по звездам, ночь еще не дошла до середины, но ее первые часы уже миновали. Наверное, сейчас было что-то между десятью и двенадцатью, но из-за облаков сказать точнее было трудно.

— Около десяти? — наугад спросила я.

— Да, — заметно обрадовалась Ривер. — Я вижу, что ты впитываешь знания, сама того не желая.

Я кивнула. Наверное, она была права. Я не узнавала себя, и не понимала, что мне теперь с собой делать. Мне казалось, будто открывающее заклинание не только проявило мое прошлое, но стерло настоящее. Все вокруг казалось новым и незнакомым. Больше всего мне хотелось вернуться в свою комнату и как следует изучить себя в зеркале.

Тьма сгустилась вокруг нас, и я невольно прильнула поближе к Ривер, не сводя глаз с огней большого дома впереди. Что-то холодное и невесомое коснулось моего носа и, запрокинув голову, я увидела маленькие снежинки, кружившие в ночном небе.

Кругом было холодно, темно и снежно. Как в детстве, как в самые ранние годы моей жизни. Поэтому я всегда предпочитала места потеплее. Даже в Лондоне никогда не было так холодно... Сначала я стала выглядеть, как раньше, а теперь вдруг и погода стала казаться мне похожей на прежнюю, и все это вместе рождало во мне нехорошие мысли и непонятную тревогу.

Мы дошли до крыльца кухни, освещенного прямоугольником светящегося окна. Я рванулась к двери, мечтая поскорее очутиться внутри, среди других людей, но Ривер остановила меня, взяв за руку. Я посмотрела на нее.

— Когда-то ты была там, — тихо сказала она, указывая рукой куда-то в пространство. — Теперь ты здесь, — она ткнула в небо второй рукой, обозначив точку на большом удалении от первой. — Время движется вперед. Ты больше не там, понимаешь?

— Типа того, — сказала я, а про себя подумала: «Нет».

Ривер покачала головой.

— Ты начала там, в 1551 году, — она снова указала точку в воздухе. Маленькие снежинки падали на ее волосы, растворяясь в седых прядках. — Теперь ты здесь. Здесь — Она энергично рассекла воздух второй рукой. Потом уперлась пальцами мне в грудь. — Ты. Здесь. Ты — сейчас. Ты — вот в этот миг!

Наверное, я продолжала глупо таращиться на нее, потому что Ривер вздохнула и распахнула кухонную дверь. В тот же миг на нас хлынули тепло, свет и запахи недавней готовки. В кухне было тепло, чисто, пусто, но все еще светло.

Я ужасно проголодалась, что было весьма необычно. Хотя больной я себя тоже не чувствовала.

— Ну что, грушевые чипсы? — спросила Ривер, открывая холодильник. — И чай!


Глава 21


Если большую часть жизни прожить хамелеоном, постоянно и радикально меняя свою внешность, то трудно перестать вздрагивать, видя в зеркале свое настоящее лицо.

На протяжении этих лет я перепробовала все оттенки волос от белого до черного, включая синий, зеленый и фиолетовый, а также все варианты длины — от короткого ежика до длинных локонов. Я была худой, как спица, и приятно упитанной, толстой и беременной, тощей и изможденной. Была белокожей северянкой, месяцами не видевшей солнца, п загорелой, как каштан, смуглянкой, обожженной экваториальным солнцем, пропитавшим мою кожу до самых костей.

Теперь я выглядела именно так, как должна была вы глядеть выросшая девочка, которой я когда-то была. Это было странно, непривычно и тревожно, я чувствовала себя выставленной напоказ и совершенно беззащитной. Утром я надела несколько свитеров, обмотала шею пушистым шарфом и повязала волосы косынкой, что, как ни смешно, лишь усилило мое сходство с той, кем я была когда-то. Крестьянкой. Собравшись с духом, я спустилась вниз. В то утро я должна была накрывать на стол к завтраку.

На кухне я быстро поздоровалась с Дайсуко и Чарльзом, которые готовили завтрак.

Про себя я отметила, что кухня выглядела чистенькой и аккуратной, хотя ребята готовили еду на тринадцать человек. Как им это удавалось? Они оба были изящными и элегантными, и от них всегда исходило какое-то внутренне спокойствие. А вот, скажем, Бринн вечно переворачивала все вверх дном на кухне, и Лоренцо тоже... Они оба были яркими, красивыми и невероятно притягательными. Рейн был аккуратным, а Нелл — неряхой. Мы с Джесом были одинаково неорганизованными, и я уверена, что это сходство немало всех удивляло.

Но я опять отвлеклась. Схватив поднос с посудой, я со всех ног бросилась в столовую, где все еще стояли предрассветные сумерки. Внутри у меня все дрожало, я была взвинчена до предела, даже не помню, когда со мной в последний раз бывало такое. После завтрака я собиралась на работу и уже заранее решила улучить свободную минутку и ненадолго запереться в служебном туалете с коробкой краски для волос. Скажем, каштановой. На этот раз.

Дверь в кухню распахнулась, и вошел Солис с охапкой срезанных веток. Я молча кивнула ему, не поднимая глаз. Он поставил на середину стола высокую вазу и принялся расставлять в ней ветки, устраивая икебану в три фута высотой.

— Принудительное цветение, — пробормотал он, поглаживая тонкими пальцами кору. — Никакой магии, достаточно просто принести ветки в тепло. Но правильно ли заставлять их идти против своей природы?

Казалось, Солис разговаривал сам с собой, не глядя на меня, и я очень надеялась, что этот вопрос не предполагает ответа. Признаться, я не способна размышлять на темы экзистенциальной философии до того, как выпью первую чашку кофе.

Бесшумно двигаясь вокруг стола, я раскладывала около каждого места великолепные, тяжелые столовые приборы Ривер, изготовленные не позже начала 80-х годов XIX века.

— Так как ты думаешь, Настасья? — спросил он, пригвождая меня к месту, как энтомолог, прикалывающий мотылька к бархатной подушечке. — Считаешь ли ты абсолютно неприемлемым заставлять вещи и сущности идти против своей природы? Или иногда в этом нет ничего плохого, как в случае с этими ветками? Кстати, с какого они растения?

Я помолчала, глядя на букет в вазе. Первым делом нужно выиграть немного времени. Так, что тут у нас? Ветки не очень грубые, кора светлая. Значит, скорее всего, срезаны с куста, а не с дерева. Причем, расцветает этот кустарник очень рано, поскольку зима еще не наступила, а его уже можно заставить зацвести.

Попробуем наугад.

— Форсайтия?

Солис улыбнулся, а я почувствовала глупую радость, как цирковой тюлень во время удачного представления.

— А теперь ответь на вторую часть вопроса. Правильно ли заставлять вещи идти против своей природы?

У меня упало сердце. Важный Обучающий Момент подкрался незаметно, как раз тогда, когда я ослабила оборону. Вопрос был задан как бы между делом, но отвечать на него предстояло всерьез. Самые разные ответы, один нелепее другого, зашевелились в моем страдающем от недостатка кофеина мозгу.

— Это как дрессировка собак? — сделала я первую попытку.

Солис терпеливо улыбнулся. Что может быть хуже терпеливых улыбок?

— В природе собак заложено стремление работать. Они были одомашнены так давно, что готовность и даже потребность в дрессировке стала для них естественной. Таким образом, дрессируя собаку, человек работает в согласии с ее природой, а не действует против нее. Я же говорю о том, чтобы заставить эти почки распуститься раньше срока для нашего удовольствия. Разумеется, это только один пример. Взять, скажем, строительство дамбы на реке. Или содержание узника в одиночном заключении. Люди, по природе своей, существа социальные. Они не созданы для одиночества.

Дайсука тихо вошел в столовую и поставил на стол корзинку с выпечкой. Бросив взгляд на мои волосы, он улыбнулся и так же бесшумно ушел обратно на кухню.

Я не могла сосредоточиться. Я чувствовала себя неуютно и неприятно, и мне ужасно хотелось поскорее сбежать отсюда, чтобы снова стать другой. С утра я даже не накрасилась. Наверное, выгляжу бледной, как стакан молока.

— Не знаю, — с шумом выдохнула я. — Может быть.

Я ожидала, что Солис предложит мне поразмышлять над этим вопросом или попросить у кого-нибудь помощи в поиске ответа, но он ничего этого не сделал.

Он лишь снова легонько погладил ветки и сказал:

— Я тоже не знаю ответ. — Солис обернулся ко мне. — Твоя природа, — мягко сказал он, — в том, чтобы выглядеть именно так. Сейчас ты такая, какая ты есть, и ты выглядишь вот так. Пожалуйста, постарайся это принять. Вспомни, как сказал Гектор Эйзенберг: «Женское лицо, нагое и неприкрашенное, прекрасно, как луна, и столь же загадочно».

Я молча смотрела на него и чувствовала, как у меня мурашки бегут по всему телу.

Тем временем люди начали собираться и рассаживаться за столом, и наши дежурные внесли новые подносы с едой.

— Прошу тебя, не меняйся больше, — сказал Солис так тихо, что только я одна могла его услышать. — Продолжай становиться собой.

С этими словами он отошел от меня и, взяв тарелку, встал в очередь за завтраком.

— Мое лицо вовсе не похоже на книгу, — процедила я ему в спину и увидела, как уголки его губ слегка приподнялись.

Мне хотелось выбежать из столовой и просидеть в своей комнате, пока не настанет время ехать в город, но я заставила себя встать в очередь за Лоренцо.

Вид у него был заспанный, глаза полузакрыты — наверное, засиделся вчера допоздна.

— Джорно, белла, — пробормотал он, обдав меня запахом крема после бритья с ароматом пачулей.

Стоявший за мной Чарльз взял тарелку.

— Та-ак, — протянул он с ирландским акцентом, который умудрялся вложить даже в единственное короткое слово. Рыжий и веснушчатый, он выглядел как ходячая реклама Ирландии. — Обесцветилась, да?

— Нет, — ответила я, и тут страшный грохот заставил нас всех вздрогнуть.

Дружно повернув головы, мы увидели стоявшего в дверях Рейна. Вид у него был такой, словно его только что пырнули ножом. В руках он держал охапку дров для камина, которые теперь рассыпались по всему полу.

Рейн смотрел прямо на меня, и на лице его был написан ужас. Он был белый, как мел, золотистые глаза расширены. Он тряс головой и бессвязно повторял:

— Нет. Нет. Нет!

Внезапно он понял, что все, онемев, смотрят на него. Он посмотрел на упавшие дрова, снова перевел взгляд на меня, а потом повернулся и, не говоря ни слова, вышел из столовой. Через мгновение мы услышали, как хлопнула задняя дверь кухни.

— Что ты с ним сделала? — взвизгнула Нелл, отбрасывая салфетку, чтобы бежать за Рейном. Но Ривер остановила ее, взяв за руку.

— Я сама пойду, — тихо сказала она.

— Нет! —сердито огрызнулась Нелл, выдергивая руку. — Мы с ним друзья! Я знаю, что делать.

Ривер медленно покачала головой.

— Пожалуйста, сядь на свое место, Нелл. Я схожу за Рейном.

Нелл открыла было рот, чтобы заспорить, но натолкнулась на взгляд Ривер.

— Я могу сходить, — растеряв всю свою уверенность, пробормотала она.

— Закончи свой завтрак, — велела Ривер, выходя следом за Рейном.

Чтобы отвести душу, Нелл бросила на меня испепеляющий взгляд и с отвращением покачала головой. Потом, злобно шипя себе под нос, она села на свое место и подобрала отброшенную салфетку.

Теперь все за столом смотрели на меня.

Я беспомощно втянула голову в плечи, не понимая, что происходит. Рейчел попросила Анну передать блюдо, и постепенно все начали вести себя, как обычно. Джес и Бринн быстро подобрали дрова и аккуратно сложили их в ящик, стоявший возле камина. Я чувствовала, что Эшер и Солис не спускают с меня глаз, но машинально положила себе на тарелку немного еды и села на краешек скамейки рядом с Джесом, который ворчливо пожелал мне доброго утра.

Я что-то промямлила в ответ, продолжая лихорадочно обдумывать случившееся.

Мои белобрысые волосы, почти мелового оттенка, были обычным делом на севере, тем более, в моей семье и в нашей деревне. Неужели Рейн узнал этот цвет, понял его значение?

С минуту я лихорадочно обдумывала эту мысль, а потом поняла, что я просто дура. На протяжении всех этих недель Рейн имел прекрасную возможность вдоволь налюбоваться цветом моих отрастающих корней. Вряд ли он мог предположить, что я каждую ночь маниакально осветляю расширяющуюся полосу на макушке!

Но тогда что это было?

К сожалению, мне пришлось уехать на работу, так и не узнав ответ на этот вопрос. Рейн и Ривер не вернулись к завтраку, поэтому, в конце концов, я села в свою видавшую виды машину и покатила в город.

Сосредоточусь на работе. Буду жить настоящим, здесь и сейчас. А о Рейне подумаю позже.

Старик Макинтер неодобрительно посмотрел на мои волосы, но ничего не сказал.

— Пришла новая партия женских товаров, — рявкнул он. — Принимайтесь за дело и расставьте их в вашем «специальном отделе», — он смерил меня сердитым взглядом и протопал прочь. Я криво усмехнулась про себя. В числе новшеств, введенных нами с Мериуизер, было устройство отдельной секции для так называемых «женских» товаров. В процессе обустройства мы опытным путем установили, что лучший способ заставить старого Мака оставить нас в покое, это сунуть ему под нос коробку тампонов «Котекс» и спросить цену.

Я поволокла тяжелые пластиковые ящики в наш «спецотдел», предвкушая, как расскажу эту историю Мериуизер.

Ближе к обеду я почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной, и подняла голову.

Притворно нахмурившись, я строго спросила Дрей:

— Почему ты не в школе?

В ответ она тоже скорчила гримасу.

— Я уже закончила.

Разогнув спину, я с наслаждением потянулась и побросала пустые картонные коробки обратно в ящик.

— А вот и нет, врушка. Тебе никак не больше шестнадцати!

— Семнадцать. А тебе какое дело? Ты, между прочим, тоже не в школе, а ведь тебе сколько — тоже семнадцать? Восемнадцать?

На этот раз она насупилась по-настоящему и, опустив глаза, я увидела, что она держит в руках тесты на беременность.

Перехватив мой взгляд, она воинственно вздернула подбородок.

— Какой из них дешевле? Я мрачно сверила цены.

— Вот этот, — ответила я и, подумав, прибавила: — Туалет вон там. Иди и проверь.

Она отшатнулась, готовая огрызнуться, но потом заколебалась.

— Иди, — повторила я. — Лучше проверить прямо сейчас, пока я тут, чем дома, одной.

На какую-то долю секунды мне удалось увидеть, как сквозь трещину в фасаде крутой девочки промелькнуло лицо испуганного ребенка. Страх победил, и Дрей, схватив тест, удалилась в общественную уборную, обязательную для каждой аптеки, но никогда не использовавшуюся по назначению. Угадайте, в чьи обязанности входило поддерживать это заведение в чистоте и порядке? Угадали.

Через какое-то время Дрей вышла обратно.

— А они точные?

— Боюсь, что да, — кивнула я.

Она с шумом выдохнула и протянула мне полоску. Результат отрицательный.

— Сколько я должна?

— Восемь семьдесят девять плюс налог, — сказала я, направляясь к кассе. — Слушай, у меня есть идея. Почему бы тебе не купить пачку презервативов? Тогда не придется снова проходить через все это. Насколько я помню, веселого тут мало.

Она сощурила глаза.

— Нет, спасибо. Вот дура!

— Они у нас разных цветов, — продолжала обольщать я. Но Дрей упрямо мотала головой.

Около кассы я подняла с пола коробку, потрясла и швырнула в мусор.

— Кстати, я кажется видела женскую клинику на дороге, которая пересекает Двадцать седьмую магистраль. Заметила, когда проезжала мимо.

Дрей пожала плечами. Она чуть не прыгала от облегчения, но старалась не подавать виду.

— Да?

Я пробила чек. Взяла у Дрей десятку и стала набирать сдачу.

— Вот, держи. Так вот, там есть женская клиника. Они подберут тебе таблетки подешевле. Честное слово. И заодно проверят, чтобы убедиться, все ли с тобой в порядке, хотя я не сомневаюсь, что ты выбираешь себе парней только самого высшего качества, — я закатила глаза к потолку.

Забавно было наблюдать, как она обдумывает полученную информацию.

— Да тут пешком можно дойти, — скучающим тоном заметила я, разглядывая свои ногти. — Кстати, они иногда продают разные препараты по сниженным ценам, так что сможешь поживиться.

Дрей снова пожала плечами, но я видела, что эта мысль уже прочно обосновалась у нее в голове. Направившись к двери, она на секунду задержалась у стойки и бросила:

— Кстати, потрясный цвет волос. Развратный такой.

Она стрельнула на меня глазами, чтобы убедиться, что я оценила ее шутку, а я показала ей язык. Хихикая, она вышла на улицу.

Ну, вот и ежедневная мицва в копилку. Знакомьтесь, мать Настасья — спасительница юных дев.


В тот вечер я вернулась домой поздно, уже в темноте. Теперь я каждый день вставала до рассвета и приезжала после заката, так что дневной свет видела только в витрине Макинтера.

Честно сказать, это было паршиво. До ужина оставалось еще несколько минут, и поскольку меня каким-то чудом избавили от всех дежурств, я сняла ботинки и в одних чулках стала подниматься по лестнице. То есть, в одних носках, разумеется.

Войдя в коридор, я поплелась от одного темного окна к другому, направляясь в свою комнату с той нерассуждающей уверенностью, с какой наши коровы возвращаются домой ко времени дойки.

Все так же машинально я остановилась возле своей двери и взялась за ручку. И вдруг замерла. Почему? Обернувшись, я посмотрела в обе стороны коридора — никого. Тем не менее, я чувствовала что-то странное, необычное.

Моя дверь была закрыта, над ней не стояла бадья с водой, готовая обрушиться мне на голову, кругом не было ровным счетом ничего подозрительного. Все выглядело совершенно нормально, и здравый рассудок убеждал меня в том, что и внутри все тоже должно быть нормально. И все-таки меня не оставляло отчетливое ощущение опасности, и я не могла заставить себя открыть дверь.

Тогда я пошла и позвала Ривер.


Глава 22


— Хмм, — произнесла Ривер, глядя на мою дверь. Внизу уже заканчивали приготовления к ужину. В животе у меня громко урчало от голода. Я чувствовала себя глупой клушей и паникершей.

— Там ничего нет, я уверена, — виновато пробормотала я. — Наверное, я все это выдумала.

— Нет, — сказала Ривер. — Ты не выдумала.

— Но я ничего не вижу.

Она посмотрела на меня.

— Но ты что-то почувствовала. Нечто такое, что не позволило тебе войти.

Это звучало глупо, но я кивнула. Может быть, это все нервы? В последнее время я чего только не боялась (Инки, Рейна, темноты, самой себя, своего прошлого), поэтому нет ничего удивительного, что мне стала повсюду мерещиться опасность!

Ривер достала из кармана красивую серебряную коробочку с охотничьей сценкой, отчеканенной на крышке. Я уже давно отметила ее любовь к серебру, наверное, она собирала его на протяжении веков. Внутри коробочки оказалась тонкая, серо-зеленая пудра и крошечная серебряная ложечка.

— Кокаин протух? — сострила я.

Покачав головой, Ривер зачерпнула ложечкой немного порошка. Пошептав над ним, она поднесла ложку к губам и подула. Порошок облачком понесся к двери, так что я едва успела отскочить в сторону, затаив дыхание. На двери начали проступать символы. Порошок высветил их, и теперь от них исходило слабое серебристое сияние. Я узнала несколько рун, но остальные знаки были мне неизвестны.

— Что это такое? — спросила я. Ривер внимательно изучала знаки.

— Знаки. Заклинания, — она присела, трогая символы пальцем.

— Для чего?

— Они не очень сильные, — сказала Ривер, снова выпрямляясь. — И не смертельные. Их нанесли для того, чтобы навлечь на тебя разные неприятности — например, чтобы ты упала и сломала лодыжку, или потеряла ключи, или сожгла что-нибудь на кухне. Иными словами, досадные мелочи. — Она склонила голову набок, что-то обдумывая. — Хмм...

— Значит, это я их почувствовала? Эти... заклинания? И они бы сработали, если бы я вошла?

Кто мог это сделать? Ривер сказала, что поставит магическую защиту вокруг этого места, чтобы Инки не мог меня найти. Впрочем, мне с трудом верилось, что он знает такие заклинания. Кто остается? Рейн? Нелл? Вообще-то, она дико обозлилась на меня сегодня утром, когда Рейн сбежал из столовой. Ривер кивнула.

— Они подействовали бы на первого, кто вошел бы в эту дверь. И все-таки мне трудно поверить, что ты могла их почувствовать, уж очень они слабые. — Она помолчала, задумчиво глядя на дверь. — Мне кажется, нам стоит пригласить Эшера.

Словно по сигналу, мы услышали шаги на лестнице, и вскоре в коридоре появился Эшер.

— Нужна моя помощь? — спросил он.

Ривер быстро объяснила ему суть дела. Увидев знаки, Эшер нахмурился, и на лице его отразилось удивление, но он удивился еще сильнее, когда Ривер сказала ему, что я почувствовала это заклинание.

Некоторое время он стоял молча, задумчиво сдвинув темные брови. Потом погладил свою короткую бородку и поднял глаза.

— Там внутри есть что-то еще. Это что-то она и почувствовала.

— Что-то внутри? — переспросила я. — Тигр или типа того? Что там? Это же моя комната!

— Хорошо. Раз так, давай аннулируем это, — Ривер вдруг стала энергичной и очень серьезной.

— Что там внутри? — взвизгнула я. Там был мой амулет!

— Другие заклинания, — ответил Эшер. — Гораздо более темные. И сильные.

Признаюсь честно, я не гений. В целом, я довольно умна и не могу пожаловаться на недостаток здравого смысла, честно служившего мне все эти годы. Но выше головы не прыгнешь.

Стыдно признаться, но только в тот момент до меня, наконец, дошло, что кто-то сделал мне что-то плохое, намеренно. Это были уже не символы на двери. Внутри меня ждало что-то намного более страшное. Кто-то хотел мне зла. Меня снова заколотило от страха, преследовавшего меня с того самого дня, как я покинула Лондон. Может быть, какой-то незнакомец пробрался в мою комнату? Но я понимала, что это было невозможно. Значит, остаются свои, те, кто был в доме. Может быть, Нелл? Похоже, я каким-то образом встала на пути кратчайшей линии между ней и Рейном. Или это кто-то еще? Чудесно.

Тем временем Ривер и Эшер осмотрели соседние двери. Там все было чисто.

— Потом сделаем полную очистку, — сказала Ривер. — Но сначала нужно избавиться от этого.

— Магическим дустом? — еле слышно пошутила я.

Ривер улыбнулась. Она вообще выглядела до безумия нормально.

— Типа того.

Зато у Анны, пришедшей звать нас к ужину, чуть глаза не выскочили из орбит, когда Эшер рассказал ей, в чем дело. Несколько мгновений она молча стояла, переводя изумленный взгляд с меня на Ривер с Эшером и обратно.

— Хммм.

Это было все, что она сказала. Потом повернулась и спустилась вниз.

Ривер и Эшер произнесли заклинание, аннулировавшее чары, наложенные на мою комнату. Они стояли, упершись друг в друга лбами, бормоча какие-то слова. Иногда хором, иногда по отдельности.

Это заняло несколько минут. За это время я поняла, что они уже долгие годы, если не десятилетия, творят магию вдвоем. Не знаю, как долго они были вместе. Ривер казалась старше Эшера, но мне было трудно сказать, насколько. Ривер была самой старой бессмертной среди всех, кого я видела, и о ком слышала. Интересно, она одна такая? Нет, конечно же нет, она же сама говорила, что у нее есть старший брат, король их магического дома. Значит, должны быть и другие.

Наконец, мелодичное пение Ривер и Эшер смолкло, они медленно открыли глаза и отошли друг от друга.

— Кажется, готово, — сказал Эшер. — Это была довольно мерзкая штука.

— Какая? — спросила я, когда Ривер потянулась к дверной ручке.

Эшер пожал плечами и следом за Ривер вошел в мою комнату. Признаюсь, я замешкалась, решив убедиться, что медвежий капкан не защелкнется у них на лодыжках, с потолка не посыплются пауки, мои спасители не вспыхнут ярким пламенем и тому подобное. Через какое-то время я с опаской просунула голову в дверь.

— Все в порядке, — сказал Эшер. — Можешь входить.

— Вы уверены? — Боже, когда я успела превратиться в такую размазню?

«С тех пор, как стала задумываться над тем, что с тобой происходит», — ответил голосок у меня в голове, но я велела ему заткнуться. Как обычно.

В моей комнате Ривер нанесла еще одну порцию порошка на внутреннюю сторону двери. Она тоже оказалась покрыта быстро тающими символами. Эшер шарил руками под моим матрасом, перевернул подушку, опустился на четвереньки и заглянул под кровать. Черт, когда я последний раз там подметала?

Никогда. Стыд какой.

— Ага, — сказал он и, сунув руку под кровать, вытащил небольшую кожаную сумочку. Мы с Ривер бросились к нему.

— Никаких автографов? — спросил голос от двери. Обернувшись, я увидела Солиса. Его ореховые глаза хищно блестели на молодом лице.

— Не знаю, — нахмурилась Ривер.

Солис вошел в комнату.

— Не знаешь?

— Какие еще автографы? — спросила я, но они не обратили на меня внимания.

Эшер открыл кожаную сумочку и осторожно высыпал ее содержимое на кровать. Там была куча иголок, булавки, крошечный стеклянный флакончик с какой-то красновато-бурой жидкостью, и блестящий темный камешек, похожий на кусок металла.

«Гематит», — вспомнила я, мысленно потрепав себя по плечу.

— Это что, розыгрыш? — спросила я, заглядывая через плечо Солиса.

— Нет, — ответил Эшер. — Это не розыгрыш.

— В чем дело? — на этот раз я слегка повысила голос.

Солис посмотрел на меня, потом отошел от кровати и закрыл дверь в мою комнату. Открыв ладонь, он наставил ее на дверь и прошептал какие-то незнакомые мне слова. Затем все трое дружно, как на уроке хореографии, повернулись ко мне.

— Что? — перепугалась я. — Это не я. Я ничего не делала.

— Мы знаем, — сказала Ривер. — Скажи, ты знала кого-нибудь из здешних обитателей до того, как приехала сюда? Кроме меня, конечно. Ты узнала здесь кого-нибудь?

— Нет. — Вообще-то, Рейн с первого взгляда показался мне знакомым, а потом я увидела его в облике Злого Берсеркера. Но я была абсолютно уверена, что не встречала его до того, как приехала сюда.

Сосредоточившись, я прокрутила в памяти все остальные лица, пытаясь представить их в разных обличиях, но результат был все тот же — никого из них я никогда не видела раньше.

— Нет, кажется, никого не узнала. А что?

Ривер хмуро посмотрела мне в глаза.

— Кто-то здесь хочет твоей смерти.

Я окунула кусок хлеба в остатки подливки на дне тарелки. Четверо наставников и я ужинали за опустевшим столом. Из кухни доносились голоса Джеса, Нелл и Лоренцо, убиравшихся и мывших посуду. Лоренцо пел арию из «Тоски», у него вообще был очень красивый голос.

— Что случилось с Рейном этим утром? — спросила я.

За ужином его тоже не было, поэтому я невольно стала задаваться вопросом, не мог ли он иметь какое-то отношение к моей заколдованной комнате. Вопреки всему, я так не думала, но в глубине души знала, что его утреннее потрясение было связано именно со мной.

— Ты внезапно показалась ему знакомой, — искренне ответила Ривер. — Цвет твоих волос, то, как ты стояла — все пробудило в нем мучительные воспоминания, — она невесело усмехнулась. — Совсем как у тебя. Ты уверена, что не знала его раньше?

— Нет, правда, — ответила я. — Понимаете, я ведь... очень долгое время общалась с одними и теми же людьми. Не думаю, чтобы я встречала кого-то из здешних раньше. Вот только...

— Что? — быстро спросила Рйвер.

Я замялась, но потом решилась.

— Ну... Во время того круга, у меня было... не видение, а воспоминание. Я вспомнила одно происшествие, случившееся со мной очень давно. Очень-очень давно, до 1600 года. В этом воспоминании я увидела одного человека, очень похожего на Рейна. И этот человек, он... Я чудом от него спаслась. Он был захватчиком. Одним из тех мародеров, которые приезжали зимой.

Ох, это оказалось совсем непросто. До сих пор я никогда никому не рассказывала об этом. Четыреста лет назад я похоронила это воспоминание вместе с кучей других ужасных событий моей жизни, которые теперь всплывали на поверхность моего сознания.

Ривер, не отрываясь, смотрела на меня, а я поспешно опустила глаза и бросила в тарелку еще один кусочек хлеба.

— Но ведь Рейну всего двести шестьдесят семь лет, — пролепетала я. — Поэтому, это не мог быть он. Просто тот человек был очень на него похож. Такое бывает, вы же понимаете... Или это просто шуточки подсознания, которое помещает лицо Рейна в мои воспоминания. Но, в любом случае, это было очень... странно.

Некоторое время учителя молчали, и у меня возникло неприятное ощущение, будто они переглядываются поверх моей макушки.

— Кто-нибудь здесь испытывает к тебе недобрые чувства? Вспомни, может быть, ты кого-то обидела, рассердила? — юное лицо Солиса теперь выглядело не на шутку встревоженным.

— Нет, насколько мне кажется, — ответила я. — То есть, не думаю, что я могла кого-то до такой степени разозлить. Мне кажется, Нелл терпеть меня не может, но это все на уровне разборок между девочками, вы ведь понимаете? — Внезапно меня осенила неожиданная мысль. — Хотя Рейн сказал мне убираться отсюда в первый же день, как я тут появилась.

— Он сказал тебе убираться? — темные брови Ривер грациозно изогнулись.

Черт, когда я научусь держать свой язык на привязи? Теперь я чувствовала себя не только клушей и размазней, но еще и ябедой впридачу. Кажется, я двигаюсь от успеха к успеху.

— Это было в самый первый день. Никто тогда не думал, что я тут останусь. Ну, вы ведь понимаете, у меня полностью отсутствует аура успешности, так кто мог знать, чем все закончится.

Ривер улыбнулась мне.

— К тому же, вопрос до сих пор остается открытым. — Мне показалось, что так будет честно. Я не хотела, чтобы они были разочарованы или расстроены, если меня вдруг отчислят их числа спасенных, и я вылечу в геенну огненную.

— В любом случае, Рейн посвятил себя добру, он постоянно обуздывает себя и, вообще весь такой правильный. Устроив эту гадость, он сразу потерял бы все свои кармические очки. Правильно? — Я посмотрела на Ривер, потом на остальных. Они медленно, задумчиво кивнули. — Кстати, а что все-таки значило «никакого автографа»? — поинтересовалась я.

— Со временем ты поймешь, что магия — материя очень индивидуальная, почти интимная, — ответила Анна. — Каждый человек делает ее по-своему. Как мы уже говорили на занятиях, каждый сам выбирает, какие заклинания ему использовать, какие символы и руны применять, С какими элементами работать, а также, что ему ближе — заклятия луны, солнца, ветра или воды. Иными словами, каждый человек разрабатывает те варианты, которые ему ближе, в которых он легче достигает успеха. Достаточно несколько раз совершить с человеком заклинание, как потом ты с легкостью сможешь узнать его почерк. Сотворенная им магия будет нести отпечаток его личности, его вибрации.

— Некоторые люди вплетают в свои чары автограф, — сказал Эшер. — Одни делают это потому, что гордятся своим мастерством, другие делают это для того, чтобы послать предупреждение. Таким образом, их имя становится частью заклинания.

— А на том колдовстве имени не осталось? — спросила я, но тут же сама догадалась: — Ну да, конечно, это было бы глупо.

— Злоумышленник не оставил своего имени, — проговорил Солис. — Однако это колдовство выглядит намеренно запутанным. Оно явно создано одним человеком, но подано так, будто это сделал кто-то другой. На всем этом лежит отпечаток какого-то обмана, мошенничества.

Несколько мгновений я молча смотрела на него. О Боже, все оказалось еще сложнее, чем я могла себе представить. Мне в этом никогда не разобраться!

— Кто-то мог сделать такое?

— Да, — сказала Ривер.

— И это колдовство должно было меня...убить?

— Да, скорее всего, — снова подтвердила она. — Что вообще-то глупо, поскольку ты бессмертная. Разумеется, это было бы не так откровенно, как настоящее убийство. Скажем, ты бы заболела пневмонией и умерла. Или с тобой произошел бы несчастный случай со смертельным исходом. Или тебя бы убили во время ограбления. Иными словами, это должно было выглядеть как непредумышленное убийство. Будь на твоем месте обычный человек, он был бы стопроцентно мертв. Но на тебя, на всех нас, эти чары подействовали бы иным образом. Это колдовство должно было навлечь на тебя тьму. Оно не убило бы тебя — ты отлично знаешь, насколько это сложно сделать, но ты стала бы настоящим магнитом для тьмы. Ты могла бы, например, обезуметь от страха или впасть в безвыходную депрессию. Я уже давно не видела ничего подобного — очень-очень давно.

— И еще этот предмет у тебя под кроватью, — вставил Эшер. — Темная магия.

— Швейный набор?

Эшер хотел улыбнуться, но у него ничего не получилось.

— Он оказывал бы на тебя сильнейшее воздействие все время, пока ты лежала бы на кровати.

Мой бедный желудок снова завязался в узел.

Я снова вспомнила, как подошла к двери и вдруг застыла. Мне показалось, будто холодная, темная тень поджидает меня в комнате. Тень, готовая схватить меня, поглотить, так что никто больше никогда меня не увидит. Неужели это мог быть Рейн? Нет — несмотря ни на что, я не могла представить, что он способен на такое. Но кто тогда? Нелл? Да, она была та еще стерва, но разве она могла настолько меня ненавидеть? И кстати, насколько она сильна в магии? Может, кто-нибудь еще? Но кто? От всех этих мыслей у меня только голова разболелась.

— Может быть, мне здесь не место, — устало проговорила я. — То есть, мы все знаем, что так оно и есть. А это просто еще одно подтверждение.

— Как раз напротив, — возразила Ривер. — Для меня это еще одно подтверждение того, что ты должна остаться здесь.

Солис, Эшер и Анна кивнули, хотя я заметила, как Солис бросил быстрый взгляд на Ривер.

— Я согласна, — сказала Анна. — Это как раз то, о чем мы с вами говорили, — обернулась она к остальным учителям. — Она наделена невероятно большой силой, причем, силой древней и могущественной. Ее нужно научить понимать эту силу, обуздывать ее и использовать во благо. Иначе она будет вечно под угрозой.

— Вопрос в том, знает ли кто-нибудь еще о ее силе? Возможно, она кому-то угрожает? — спросил Эшер.

Не сводя с меня глаз, Ривер покачала головой, и я изо всех сил постаралась не психовать и держаться, как ни в чем не бывало. Но на самом деле я вся похолодела от слов «силой древней и могущественной».

— Об этой силе знает ее друг, Иннокенсио. И еще, наверное, Боз, ведь он сам упомянул об этом. Но не думаю, чтобы об этом знал кто-то еще. Она никому неизвестна, совершенно необучена, неумела. Да, она обладает великой силой, но при этом совершенно не способна ее применять. Она даже не представляет, чем владеет.

— Вообще-то, я еще здесь, — возмущенно заметила я.

И вдруг, безо всякого предупреждения, Ривер протянула руку и дотронулась пальцами до моего виска. Что она делает? Но не успела я удивиться, как почувствовала саму Ривер.

Я почувствовала ее разум. На миг я застыла, восторгаясь этим ощущением, а потом поняла все, что это означало, и поспешно захлопнула собственное сознание, опустив все имевшиеся в моем распоряжении решетки и стены.

Ривер была права. Я была невежественна, я не знала, что и как делать, но продолжала снова и снова мысленно умолять ее о Защите.

Ривер слегка приподняла брови и убрала руку.

Я попыталась сделать вид, будто ничего не произошло.

— У меня жар? — выдавила я.

Она покачала головой.

Этой ночью четверо преподавателей наложили на меня знаки защиты, начертив их у меня на лбу, на руках, на спине и над сердцем. Потом Солис и Анна проводили меня в мою комнату и нанесли новые знаки на дверной косяк, на саму дверь, внутри и снаружи, и над моей постелью.

— Как насчет ванной? — робко спросила я. — Я ведь могу свалиться с унитаза и сломать себе шею.

Почему-то им эта шутка не показалась смешной.

— Ты знаешь заклинание, запирающее дверь? — спросила Анна.

Я растерянно уставилась на нее.

— А такое существует? Иисус Великий! Что же вы раньше-то молчали?

Анна и Солис чуть не лопнули со смеху.

Они научили меня простенькому заклинанию, которое, конечно, не могло бы остановить бегущего во весь дух разъяренного быка, зато могло заставить отступить всякого, кто захотел бы войти ко мне без разрешения. Это было простейшее заклинание, и я сразу узнала его схему, уже знакомую мне по урокам чародейства для чайников, которые давал мне Эшер. Но даже самое простое заклинание должно быть произнесено в нужное время, в нужном месте, нужным человеком и для соответствующей цели... Именно это обилие деталей сводило меня с ума, и мне хотелось орать, что у меня все равно не хватит терпения все это запомнить.

С другой стороны, я не желала и дальше оставлять мою дверь незапертой. Раз это заклятие удерживает нежеланных гостей снаружи, значит, я его выучу. Анна дважды проговорила заклинание вместе со мной, пока я все запомнила. Затем они вышли из моей комнаты и остались ждать в коридоре. Медленно и старательно, чувствуя себя кретинкой, исключенной за неуспеваемость из Школы для дураков, я произнесла заклинание — со всеми словечками, пасами руками и прочей параферналией.

— Все! — крикнула я наконец, чувствуя себя так, словно бегом пробежала через весь Бруклинский мост.

Анна попыталась войти — я видела, как поворачивалась дверная ручка.

— Не могу! — очень довольная, сообщила она. — Чем больше стараюсь, тем меньше получается. Чистая работа!

Я была страшно довольна собой и упивалась своим успехом ровно до той минуты, пока не вспомнила, что совершить этот подвиг меня заставила одна-единственная причина — кто-то в этом доме, живущий бок о бок со мной, ненавидит меня и желает мне смерти.

Это открытие разом лишило мое торжество большей части радости.


Глава 23


С этого дня началась новая страница моей жизни в Риверз Эдж. Искренняя тревога и участие преподавателей заставили меня сбавить обороты и повнимательнее смотреть по сторонам, обращая внимание на все проявления злобы и недоброжелательности по отношению к своей особе.

Я наблюдала за Нелл и Рейном во время еды и в те разы, когда нам выпадало работать рядом. Рейн буквально избегал смотреть на меня и вел себя так, словно я была невидимкой. Он больше не подвозил меня в город, нас не ставили на работу вместе. Зато Нелл, похоже, сумела обуздать свою ненависть и вновь излучала фальшивую приветливость и дружелюбие.

Короче, мне так и не удалось заметить ничего примечательного, новые темные заклинания тоже не появлялись. Мы все продолжали оставаться начеку, но постепенно нам стало казаться, что это была единичная выходка — типа предупредительного выстрела, без намерения продолжать свое черное дело.

По крайней мере, я старалась убедить себя в этом.

Еще через пару дней Старый Мак объявил мне, что магазин будет закрыт на пять дней. Оказывается, два раза в год он с друзьями отправлялся на рыбалку. Я живо представила себе компанию ворчливых стариков, которые, держась друг за дружку, мрачно стоят в ледяной воде, изредка взмахивая удочками. Впрочем, возможно, для старины Мака это было некое подобие терапии, короткой передышки.

Как и для меня. Сначала я пришла в восторг — пять свободных дней! — потом запаниковала: и что я буду делать все это время? Теперь, когда у меня каждая минута была занята, даже два часа безделья казались фантастическим и немного пугающим подарком. Тем более сейчас, когда я все еще продолжала с подозрением относиться ко всем и всему вокруг.

Наверное, я соскучусь за эти пять дней. Начну думать обо всяких глупостях, чтобы развлечься. Например, потусовать с местными ребятами, порисоваться в какой-нибудь модной тачке, покурить, сбежать.

Может быть, с этих дней и начнется мое стремительное падение, когда все, чего мне удалось достичь, будет втоптано в грязь из-за пары реально неправильных решений? Я уже чувствовала, что так оно и будет. Ведь я всегда, всегда своими руками порчу все хорошее.

Однако случилось так, что на этот раз мои страхи оказались беспочвенными. Мне надо было сразу догадаться, что деспотичные рабовладельцы из Риверз Эдж воспримут мои пятидневные каникулы как чудесную возможность нагрузить меня по горло.

— Скоро Рождество, радостно сообщила Ривер, вручая мне гору одеял и прочего белья. — Лучшее время для генеральной уборки. Когда наступит день зимнего солнцестояния и самая долгая ночь в году, наконец, уступит место самому короткому дню, после чего каждый день станет чуточку длиннее и светлее, — как приятно будет чувствовать, что все вокруг нас сияет чистотой и свежестью!

Я окинула взглядом груду постельного белья.

— Да вы шутите.

— Ничуть, — лицо Ривер вновь осветилось неотразимой, не подвластной времени улыбкой. — А теперь беги в прачечную. И скажи спасибо, что сейчас зима и можно воспользоваться сушкой. Летом мы проделаем все это еще раз, но сушить будем на веревках. — Она махнула рукой в сторону двери, и я поплелась на холод, почти не видя, куда иду. Спасибо еще, что мне не придется кипятить всю эту груду вещей в котлах на улице!

Прачечная была обычной пристройкой возле школьного здания, в которой стояло семь промышленных стиральных машин и куча огромных сушилок. Войдя внутрь, я с проклятиями швырнула белье на пол и принялась сортировать его.

Однажды я тяжело заболела пневмонией. В легких у меня все хлюпало, я металась в жару и бредила. Обычный человек на моем месте давно бы умер — той зимой очень многие умерли от воспаления легких. Мои друзья собирались на Рождество в Швейцарию, а поскольку я была слишком плоха, чтобы ехать с ними, они оставили меня в одном немецком монастыре. Они вручили настоятельнице увесистый кошель и сказали, что его содержимого хватит на то, чтобы содержать меня, пока я не поправлюсь, или похоронить, если мне не повезет. У меня в ушах до сих пор стоит их двусмысленный смех.

Так или иначе, я прожила в этом монастыре два долгих месяца, и поверьте мне на слово — если вы не видели немецких монахинь образца конца XIX века, считайте, что вы вообще ничего не знаете о монахинях. Эти женщины были аккуратистками в какой-то запредельной, нечеловеческой степени. Я вам так скажу: если бы эти монахини пришли к власти, Германия выиграла бы Вторую мировую войну. Короче, очень серьезные были монахини.

Так вот, вся их монастырская педантичность была детскими игрушками по сравнению с тем, что творилось в доме у Ривер во время предрождественского праздника Большой Уборки. Теперь вы понимаете, какой это был кошмар?

Окна мылись изнутри и снаружи, стены обметались от пыли, комнаты пылесосились, подметались и мылись. Каждая кладовка, каждый шкаф и шкафчик разгребались, проветривались, мылись, приводились в порядок. Росла гора вещей, промаркированных для вывоза на гаражную распродажу, как только немного потеплеет. Это было совершенно не-вы-но-си-мо.

А больше ничего интересного со мной не происходило. Рейн держался от меня подальше, хотя норой я ловила на себе его взгляды. Нелл озаряла всех медовыми улыбочками, и я несколько раз видела их с Рейном, работающими вместе. Ясное дело, в это время она была сплошной поросячий восторг. Меня больше не посещали ни кошмары, ни видения, ни внезапные озарения. Жизнь вошла в свое русло и стала казаться нормальной, насколько нормальной может быть жизнь, повернувшаяся на сто восемьдесят градусов за шесть недель.

Однажды вечером, в разгар этой всеобщей очистительной истерии, я стояла в колено-локтевой позиции, отскребая проволочной щеткой каменные плиты на кухне. Хотите, поделюсь с вами своим и рассуждениями? Итак, каменные плитки — они из камня, правильно? Камням по определению положено быть грязными. Такова их чертова природа. Значит, пытаясь сделать их чистыми, я поступаю против их природы!

Разумеется, я не рассчитывала, что красота моих умозаключений может здесь кого-нибудь убедить. Поэтому продолжала скрести.

Думаю, одаренный свыше уборщик с многолетним опытом ухода за каменными плитками выскреб бы эту пантагрюэлевскую кухню часа за два. У меня пошел уже третий час, и сорок минут назад я начала обливаться потом. Я уже говорила, что бегло говорю на пяти языках, хотя зачастую использую устаревшие конструкции, и умею ругаться еще на трех?

Это умение пришлось как нельзя кстати.

Я изо всех сил старалась не радоваться исчезновению многомесячной въевшейся грязи и не испускать восторженных вздохов при виде тусклого натурального цвета камней, проступавшего, когда я вытирала тряпкой грязную воду.

— Идиотские кухонные чертовы камни, — тихо шипела я себе под нос. — Вот скажите, чем им плох линолеум? Просто и чисто. Простая, черт, влажная, черт-черт, уборка. Но неееееет! Им ведь нужно, чтобы было что скрести этой богом проклятой чертовой жесткой, вонючей щеткой.

Я собиралась продолжить этот высокоинтеллектуальный ход мысли, когда услышала, как задняя дверь в кухню открылась и снова закрылась. В последнее время я все время была начеку, поэтому села на корточки и прислушалась. Между задней дверью и кухней находился довольно длинный коридорчик с кладовками, шкафами, стеллажами и полками для хранения разного кухонного оборудования, которое нечасто использовалось в хозяйстве. Я услышала стук ног, сбивающих снег с обуви, потом шорох снимаемых курток.

Потом раздались голоса. Мужской и женский. Кто это?

Медленно и бесшумно я встала и взяла с магнитной ленты на стене один из больших кухонных ножей. Это оказался нож для разделки мяса, добрых двенадцати дюймов длиной и острый, как бритва. Конечно, любой нож бессилен против магии, но я все-таки почувствовала себя спокойнее. Снова опустившись на коленки, я засунула нож под нижнюю полку кухонного островка и прислушалась.

Потом закрыла глаза и заставила себя дышать медленнее. Постепенно мое дыхание стало тихим и размеренным. Мне казалось, что мой слух распространился по всему дому.

— Ты можешь! — с чувством говорил женский голос.

— Нет, — отвечал мужчина.

— Можешь! — повторила женщина. Узнавание пришло мгновенно, словно запах, донесшийся по воздуху. Это была Нелл. И Рейн с ней. Она хотела от него чего-то, хотела уговорить сделать что-то, на что он отвечал холодным отказом. Однако я сразу почувствовала, что он колеблется, словно не был до конца уверен. Скорее всего, Нелл тоже это чувствовала, поэтому продолжала натиск.

Я прислушалась, склонив голову к плечу, как в кино. Эти двое были полностью поглощены друг другом. Судя по всему, вопрос касался их двоих, и не имел никакого отношения к третьим лицам, включая вашу непокорную слугу. Насколько я могла судить, Нелл не просила Рейна прикончить меня.

Затем голоса стали тише, но я по-прежнему слышала страстность, звучавшую в интонации Нелл, и ее мольбу, которую она изо всех сил пыталась выдать за обычную просьбу. Мне показалось, что она была на грани истерики.

Надо сказать, я вообще чувствительна. Кроме того, кому из нас не доводилось вести этот унизительный разговор с объектом своей безответной любви, понижая голос, чтобы никто ничего не услышал?

Я открыла глаза, окунула жестяную щетку в ведро с мыльной водой и решила деликатно дать понять, что они тут не одни.

— Спу-у-у-у-у-стись вни-и-из, прекра-а-а-асная колесни-и-и-и-ца, — завыла я, стараясь вложить в эту песню всю горечь своего маленького невольничьего сердечка. — Приди-и-и-и, чтоб забрать меня домо-о-ой...[16 - Настасья исполняет знаменитую песню «Swing low, Sweet Chariot» — один из самых известных сприричуэлс, или духовных песен американских негров. В них отражалась тоска по свободе, надежда на лучшую жизнь. Героиня намеренно выбрала для исполнения именно это, желая подчеркнуть сходство своего положения с судьбой несчастных, (прим. перев.).]

Тишина.

— Спу-у-у-устись вниз, — по новой завела я, и тут в дверях появилась Нелл. Ее прелестное личико английской розы пылало, два алых пятна, как сигнальные огни бешенства, горели на ее щеках. Она уставилась на меня во все глаза. В этот вечер она, как всегда, была одета, как с обложки журнала — высокие, отороченные мехом ботинки, плотно обтягивающие джинсы, пушистый свитер цвета слоновой кости и — изюминка ансамбля — бархатный обруч для волос.

А что у меня? Грязные джинсы, грязная и насквозь мокрая футболка (немного не рассчитала, наполнив ведро до краев), никакого макияжа, мокрые от пота лохматые белые волосы, заправленные за уши. (Тут должна следовать горькая реплика в адрес Ривер — «Это из-за вас я так выгляжу»!)

Злобная, торжествующая усмешка исказила хорошенькое личико Нелл, и я на миг снова подумала, уж не она ли, в самом деле, заколдовала мою комнату? Вообще-то, я в это не верила: для этого Нелл не хватило бы ни сил, ни познаний. Однако ее неприязнь ко мне явно выходила за рамки обычной ревности — теперь это стало для меня окончательно ясно.

Нелл посмотрела на уже отмытую мной половину пола и с мерзкой ухмылочкой зашагала прямо через нее, оставляя на сияющих плитках грязные отпечатки своих покрытых слякотью ботинок. Затем она с силой шарахнула дверью и исчезла, распространив облако свежих цветочных духов.

Я сидела, глядя на затоптанный пол — сначала с ужасом, потом с бешенством.

«Черт бы побрал эту дрянь! — мысленно орала я. — Стерва! Как только освобожусь, первым делом поищу какое-нибудь заклинание, чтобы напустить пауков в ее комнату. Тонны пауков!»

Когда в дверях показался Рейн, я в ярости уставилась на него, стиснув зубы, от злости забыв о твоих страхах и осторожности.

— Проходи, не задерживайся, — выдавила я, указывая на испорченный пол. — Твоя подружка уже испортила труд нескольких часов, теперь твоя очередь. Иди, не стесняйся.

— Я уверен, что она сделала это не нарочно, — произнес Рейн с той едва заметной четкостью согласных, отличающей произношение тех, для кого английский язык не был родным. Между прочим, это были первые слова, с которыми он соизволил обратиться ко мне за последние несколько недель.

— Ну конечно, как я могла подумать! — воскликнула я, так и сочась сарказмом. — Я абсолютно уверена: ей и в голову не пришло, что вымытая часть пола имеет какое-то отношение ко мне, корячащейся на грязной половине! И еще я уверена, что ты в это веришь, потому что ты тупой имбецил и придурок! — последние слова я проорала в голос. Мне ужасно хотелось запустить ему в голову проволочную щетку, раз уж я не могла бросить ее в Нелл.

После долгого времени, в течении которого мы с Рейном взаимно избегали друг друга, меня вдруг прорвало, и слова хлынули потоком.

— И не притворяйся, будто не знаешь, что она по тебе с ума сходит! Должно быть, непросто быть божьим даром для всех женщин! — выпалила я, поскольку мой язык работал гораздо быстрее, чем мозги. — Такой весь из себя роскошный, все пускают на тебя слюни, бегают за тобой, делают все, чтобы быть к тебе поближе. Кто знает, может быть, они и любовным заклинанием готовы тебя привязать!

Я увидела, как вспыхнули его глаза цвета густого шерри, и он впился в меня взглядом. Видела, как он мысленно перебирает разные ответы, а потом с удивлением поняла, что он отбросил их все прочь. Возможно, он тоже был за что-то очень зол на Нелл и перенес свое раздражение на меня.

— Да, ты права. Мне это так же непросто, как тебе быть мечтой любого мужчины, — парировал он. — Ты на себя смотрела? Волосы, как снег, глаза — как ночь, вся из острых слов и мягких...

Рейн резко замолчал, в глазах его промелькнул ужас. В этот миг на лице его отразилось больше чувств, чем я видела на нем за все шесть недель, что прожила тут.

Нужно будет хорошенько подумать об этом на досуге. Но сейчас мы вели сражение, и я не могла отвлекаться.

— О, да! — процедила я. А потом подняла свои мокрые мыльные руки с черными, обломанными ногтями и красной от горячей воды кожей, и медленно запустила обе пятерни в свои немытые белые волосы. Под изумленным взглядом Рейна я все так же медленно провела руками по своей мокрой, обрызганной грязью футболке, бывшей на два размера больше, чем мне нужно. — Разве можно не мечтать об этом? Ты прав, я именно та, о ком грезит каждый нормальный парень!

Готова поклясться, что на какую-то долю секунды в глазах его мелькнул дикий огонь, и Рейн посмотрел на меня с настоящей жадностью. Но не успела я мысленно присвистнуть от удивления, как этот момент прошел, и мне стало казаться, что его и вовсе не было. Поэтому я подпустила холода во взгляд и голос и рявкнула:

— Хотя, постой-ка — нет, я совсем не такая! Зато я злая, склочная, ненадежная, раздражительная и эгоистичная. Поэтому убирайся отсюда, пока можешь, придурок! — заорала я, искреннее надеясь, что никто не прибежит сюда на шум.

Рейн тяжело задышал, и я даже подумала, уж не хочет ли он запустить в меня чем-нибудь или дотянуться руками, но он сумел сдержать свой гнев. С каменным лицом он осторожно прошел по вымытому полу в носках, держа в руке ботинки, и, не сказав больше ни слова и не оглянувшись, скрылся за дверью.

Меня всю трясло от выброса адреналина. Я не понимала, что произошло. Вообще-то я практически никогда ни с кем не скандалю — обычно мне все настолько безразлично, что я не вижу причины драть глотку. Но Рейн реально вывел меня из себя. И, кажется, я тоже его достала. Между нами возникло что-то непонятное, возможно, очень нехорошее. Но я не понимала, что это такое.

Чего мне сейчас действительно очень хотелось, так это выпить. Пропустить хорошую порцию виски, может быть, с колотым льдом. Я почти ощущала на губах его вкус, почти чувствовала, как глоток обжигает горло, огнем растекаясь внутри. Раньше я всегда так делала, когда мне было грустно. Пила или, скажем, искала кого-нибудь, чтобы отвлечься. Чтобы ничего не чувствовать.

Но здесь никакого алкоголя мне не достанется. Может, смотаться в город? Но я боялась ехать куда-то в темноте. Во всем доме не было никого, кто мог бы меня развлечь — все, наверное, уже спали, а даже если бы и не спали, то все равно вряд ли захотели бы со мной развлекаться.

Я осталась одна-одинешенька, наедине с собой. Я, со мной, мне... У всех здесь была своя боль, и все чувствовали ее остро, как открытую рану.

«Не надо думать об этом», — снова и снова твердила я себе, дрожащей рукой подбирая щетку.

Этой ночью я вернулась в свою комнату так поздно, что мой неизменный вечерний чай давно остыл и подернулся пленкой. Я не стала его пить — у меня хватило сил только на то, чтобы сбросить на пол байковую рубашку и рухнуть в постель. Я так устала, что у меня даже плакать сил не было.

Этой ночью мне снились сны, как раньше. Плохие сны, отголоски воспоминаний. И еще мне приснились события, которые не были воспоминаниям и, но я словно наблюдала их откуда-то с высоты, издалека.

Я увидела свою компанию. Боз, Иннокенсио, Сесили и Кейт. Они сидели в машине и на полном газу неслись по темному извилистому шоссе. Они летели слишком быстро, гонясь наперегонки с другой машиной, в которой сидели обычные люди — совсем молодые ребята. За рулем сидел Боз. Вид у Инки был уже не такой безумный, как раньше, однако он все еще не был похож на себя прежнего.

Стояла ночь, луны не было видно. Обе машины поворачивали на такой скорости, что их заносимо на каждой петле дороги. Я видела, как машина Боза вырвалась вперед. Кейт сидела на переднем сидении, Инки и Сесили, устроившись сзади, следили за соперниками в заднее стекло. Все четверо показались мне карикатурой на моих друзей — их до боли знакомые лица были искажены гримасами беспечной лихости. Они казались слишком шумными, наигранно сумасбродными и до дурости безответственными. Два месяца назад я отлично вписалась бы в их компанию.

Это должно было плохо кончиться.

Гонка становилась все более и более безрассудной. Кейт и Инки улюлюкали на сидевших в другой машине, дразнили их, стреляли в них из пальцев. В глазах Инки горел странный огонек, которого я не видела раньше. Я заметила, как застыло лицо водителя второй машины, как побелели костяшки его пальцев, вцепившихся в руль. Его приятель, сидевший рядом, сменил праведный гнев на неподдельный страх — судорожно вцепившись в ручку двери, он вжался в спинку своего сидения, как будто давил на воображаемый тормоз. При этом он что-то говорил своему другу, но тот не обращал на него внимания, распаленный гонкой за Бозом.

Я не хотела смотреть дальше.

Это случилось почти на самом верху. Боз с визгом шин завернул за поворот, при этом его занесло так сильно, что одно колесо оторвалось от дороги, на секунду зависнув над скалой. Инки и девчонки завизжали от радостного испуга. В следующий миг Боз поддал газу, и переднеприводная машина, вновь обретя сцепление с дорогой, рванула вперед.

Второй машине повезло гораздо меньше. Гонясь за Бозом, ее водитель рисковал всем. Он отлично знал дорогу, видимо, много раз ездил по ней раньше. Но даже он не ездил по ней регулярно, на сотнях разных машин, на протяжении последних пятидесяти лет. Его занесло на том же повороте, заднее колесо оторвалось от дороги... и машина перевернулась. Рухнула вниз со скалы.

Я видела ужас в глазах ребят, их руки, скрюченные, словно когти, их разинутые в крике рты. Переворачиваясь, машина падала вниз со скалы, подскакивая при каждом ударе. Во время очередного переворота она ударилась о камень и вспыхнула, горящее топливо огненными реками хлынуло из пробитого бензобака.

Далеко наверху, на дороге, Боз остановил машину. Все четверо моих друзей свесились с края скалы, разглядывая горящую машину. Девушки прижимали ладони к губам, в их глазах светился адреналин. Боз и Инки тоже выглядели потрясенными, однако нервно посмеивались.

Только что они убили этих парней. Боз, Инки, Кейт и Сесили убили этих мальчиков — прикончили ради забавы. По сравнению с этим парализованный таксист казался школьным розыгрышем. Даже во сне я почувствовала тошнотворный холод в желудке.

Инки повернулся к Бозу и сказал:

— Нужно найти Насти. — Я не слышала слов, но их смысл был мне абсолютно понятен. — Ты понимаешь? Она будет жалеть, что пропустила такое!

Мысль о том, что я когда-то была той самой Насти, которая могла бы пожалеть, что пропустила это, была омерзительна до тошноты.

— Правильно, Инки, — поддержала Сесили. — Довольно! Давайте ее найдем.

Боз кивнул, не сводя глаз с утеса. Лицо его было мрачно. Потом он поднял голову и посмотрел прямо мне в глаза, как будто мог меня увидеть.

— Да, — сказал он. — Пришло время ее разыскать.

Задыхаясь, я села на постели и зажгла свет. Я была одна в своей комнате. Я была в Уэст Лоуинге. Даже если это было очередное видение, из него следовало, что они до сих пор не знают, где я.

Но я узнала эти горы, эту извилистую дорогу.

Боз, Инки и девушки были в Калифорнии.

Они прилетели в Америку.


Глава 24


Я чувствовала плохо скрытое нетерпение Солиса. Что, само собой, только ухудшало дело. Я попробовала еще раз. Попыталась очистить разум, выбросить из головы все мысли. Достичь абсолютного, сосредоточенного спокойствия столь же естественного для моей прежней жизни, как крылья и способность летать. Почувствовав готовность, я снова посмотрела на большую плоскую миску с водой. Вдох — выдох, вдох — выдох.

— Что такое вода? — голос Солиса был так тих, что я едва его расслышала.

Вспомнив, что он мне говорил, я старательно повторила:

— Вода это жизнь и смерть, свет и тьма, твердое и мягкое. Вода — это прошлое, настоящее и будущее. Жидкая, твердая и газообразная. Мягкая, как дождь, и ужасная в своей мощи. Она всезнающа и хранит самые глубокие тайны, — я сделала несколько вдохов и выдохов, пытаясь как можно меньше шевелиться. — Вода, открой мне свои тайны.

Я подождала. Это была моя третья попытка. Гадание на воде считается более простым способом, чем другие, но тоже требует навыка. И я должна была им овладеть. Поэтому продолжала всматриваться.

Я ждала, глядя на спокойную поверхность воды. Но сколько ни смотрела, видела только одно: воду. Мокрую миску с мокрой водой. Я стояла на коленях, у меня замерзли ноги и клонило в сон. И еще я проголодалась. Я понимала, что мое сознание нисколько не очистилось, а мысли не успокоились. И я не могла забыть о том, что на свете существует слишком много такого, чего я совершенно не хотела видеть. Черт, Солис меня убьет.

Внезапно я вытаращила глаза. Мерцающие образы стали проступать в миске, словно отражения в зеркале.

— Ой, там картинки в воде, — прошептала я, не шевеля губами. Солис ничего не сказал.

Я продолжала смотреть, полностью сосредоточившись на магии. Образ всколыхнулся и принял очертания — мои. Это была я, счастливая, с незнакомым ребенком на руках. Я выглядела неестественно нормальной, как самый обычный человек. Образ затуманился и начал таять, а потом появилась другая картинка. Я с шумом втянула в себя воздух, потом затаила дыхание: это был пожар в замке. На какую-то долю секунды я увидела мертвое тело — девочка лежала на холодном каменном полу, ее темные глаза были открыты, но ничего не видели, светлые волосы промокли от крови. Я видела огромное пустое место между ее головой и шеей, и темное озеро крови, медленно расползавшееся вокруг.

« Нет, нет, нет!» — кричало все во мне. Потом время вновь ускоренно перемоталось вперед, и я вновь очутилась в той ужасной ночи, когда моя мать разбудила нас и собрала в отцовском кабинете.


Мы слышали, как захватчики пытаются пробить ворота стенобитным тараном. Мы чувствовали запах дыма, заполнившего внутренний двор замка, где мародеры предавали огню дома наших слуг, хозяйственные постройки и конюшни. Рев перепуганных животных смешивался с криками мужчин.

Моя мать держала в руке амулет и пела. Я никогда раньше не слышала эту песню. Вообще я всегда любила, когда мама поет. Она пела в день весеннего равноденствия, приветствуя будущее плодородие земли. Она пела во время солнцестояния, восхваляя вечный круговорот года. Она пела над нашими крестьянами, когда они болели, были ранены или не могли родить ребенка. Но эта песня была совсем другой — в ней чувствовалась струя тьмы, похожая на пульсирующую связующую нить, и эта струя постоянно росла и расширялась. Тьма была вокруг нас. Мы, пятеро детей, во все глаза смотрели на маму. Сигмундур и Тинна выглядели мрачными и торжественными, но нисколько не испуганными. А мы, трое младших, стояли, разинув рты.

Главные ворота замка были пробиты. Едкий дым начал просачиваться сквозь узкие бойницы, в носах у нас защипало. Голос матери стал грозным и страшным, огромным, темным и могущественным. Свет в комнате померк, нам сделалось трудно дышать, мы уже не могли разглядеть ничего, кроме лица матери, вдруг ставшего белым, пугающим, почти незнакомым.

Захватчики начали выламывать дверь в кабинет. Эта дверь была двухдюймовой толщины с замком из кованного железа. Запиравший дверь брус был толщиной в три дюйма.

На миг мать прервала пение и посмотрела на моего старшего брата.

— Помни, Сигмундур, — сказала она голосом, совершенно непохожим на мамин. Я испугалась и заплакала, вцепившись в Эйдис, а Хаакон тоже вцепился в меня, но не заплакал, потому что был уже большим семилетним мальчиком. — Ты помнишь, что я тебе сказала?

Мой брат мрачно кивнул, положив обе руки на рукоять меча.

— Я все сделаю, мать, — ответил он.

Комната содрогнулась от удара стенобитного тарана в дверь. Тонкие стеклянные кубки посыпались с каменной полки над камином. Единственный факел в комнате бросал трепещущие отсветы на стены, бешено плясали языки огня в очаге.

И тут одновременно произошли два события.

На все происходившее я смотрела снизу, с высоты роста десятилетней девочки. Я чувствовала жесткий лен ночной рубашки Эйдис под своими судорожно стиснутыми пальцами. Я была дочерью Ульфура, волка, поэтому должна была быть сильной и храброй. Но меч выпал из моих онемевших рук, и я могла только стоять и смотреть на маму.

Огонь в очаге взметнулся и вырвался наружу, высыпав ливень искр на ковер. Что-то большое и круглое, как кочан капусты, скатилось по дымоходу, рухнуло в огонь и выкатилось на пол комнаты.

Это была голова моего отца, отрезанная от шеи, нее еще кровоточащая, с полуоткрытыми ртом и вытаращенными глазами.

Я едва не оглохла от собственного пронзительного визга.

В тот же миг дверь, наконец, поддалась, дерево треснуло, железные заклепки вылетели прочь. Двое мужчин ворвались в комнату — высокие, бородатые, в металлических кольчугах, с лицами, размалеванными грубыми черными, белыми и синими полосами.

Один из них взревел и поднял топор. Моя мать вы крикнула несколько резких слов, и я сжалась от страха, мне было больно слышать эти слова, ибо в них была тьма, сила и ярость. Мать выбросила руки в сторону этого мужчины, и в тот же миг кровь и кольца металлической кольчуги брызнули в комнату.

Второй человек оцепенел, глядя на своего товарища, который слегка пошатнулся, непонимающе глядя на себя, на свое тело, превратившееся в окровавленное мясо. Силой своей магии моя мать освежевала его заживо, и теперь у него не было ни кожи, ни волос, ни одежды. Только круглые, выпученные глаза и обтянутый кровавыми мышцами череп. Он упал ничком, на лицо, и мой брат Сигмундур, испустив боевой клич, прыгнул вперед, взмахивая мечом. Одним ударом он отрубил упавшему голову и ногой отшвырнул ее через всю комнату.

Теряя сознание, я вырвалась от Эйдис и Хаакона и, бросившись к матери, вцепилась в ее юбки. Из коридора доносились крики захватчиков, крушивших все, что попадалось им под руку, предававших огню наш замок.

И тогда второй воин взревел и, не сводя глаз с моей матери, занес над головой свой тяжелый меч.


Задыхаясь, я отскочила назад, судорожно хватая ртом воздух, и нечаянно перевернула ногой миску с водой. Я снова была здесь, и серый зимний день лился в комнату через окно. Затравленно озираясь, я увидела лицо Солиса, классную комнату, голые верхушки деревьев за окном.

Мои легкие вдруг опустели. Судорожными глотками я втягивала в себя воздух, борясь с резко сузившимся полем зрения, предшествовавшим обмороку. Пролитая вода впиталась в брючину моих джинсов, а я, как безумная, принялась царапать пальцами глаза, чтобы вырвать то, что они увидели.

— Настасья! Что случилось? — закричал Солис.

Я рухнула на четвереньки, отшвырнула миску, и меня вырвало. Откуда-то издалека до меня доносился собственный утробный вой. Солис дотронулся до меня своей прохладной рукой, но я отшвырнула ее и неуклюже вскочила на ноги. Меня шатало, я не могла идти прямо, голова кружилась от тошноты и ужаса.

Не помню, как я доплелась до двери, как открыла ее и выбежала в коридор. Я выбежала в холодный зимний вечер, забыв о своей куртке, забыв о том, где я нахожусь.

В дальнем конце поля темнела густая живая изгородь остролиста, отгораживавшего посевы от выпаса для коз. Не задумываясь, я побежала туда, к этим зеленым зарослям, чтобы скрыться от всех. Я задыхалась, но все равно продолжала кричать, сердце барабанным грохотом колотилось у меня в ушах. Потом ноги у меня подкосились, и я рухнула на колени на твердую землю.

Я все дрожала и знала, что больше никогда не смогу согреться. Крепко зажмурив глаза, я снова, как уже много раз до этого, пыталась перестать видеть то, что только что увидела. Но эти картины были навсегда выжжены в моей памяти, и не только образами, а резким треском огня, медным запахом крови, отвратительным смрадом горящих шерстяных ковров, криками мужчин, воплями слуг... До самой смерти я была обречена видеть незрячие глаза своего отца. И человека, превратившегося в кровавое мясо.

Свернувшись в комочек под изгородью, я царапала пальцами жесткую землю, корчась от такой невыносимой боли, что боялась сойти с ума. Горло мое судорожно сжалось, из носа лило, глаза горели, я тоненько скулила, а потом вдруг слезы хлынули потоком, и я заплакала так, как никогда раньше не плакала. Мне казалось, что я уже никогда не смогу остановиться.

Не знаю, сколько я пролежала там. В какой-то момент я перевернулась на бок и лежала так, рыдая, лицо у меня было мокрое и холодное с той стороны, где ветер остужал слезы. Я не закрывала глаз, но видела только листья и небо. Одинокий ястреб кружил в вышине, тяжелые тучи ползли с юго-запада.

Втягивая в себя воздух сиплыми, болезненными вдохами, я думала о том, как мне удалось дожить до сегодняшнего дня, как я смогла выжить — не только физически, но эмоционально.

Ответ был известен. Я просто выключила эмоции. Не сразу, не в одну ночь, но медленно, постепенно, на протяжении десятилетий. К пятидесяти годам я нарастила себе крепкий панцирь.

Постепенно мои рыдания ослабли, превратившись в дрожащие всхлипы.

Затем я услышала голоса, и две темные фигуры торопливо направились ко мне.

— Она здесь! — раздался голос, и они прибавили шаг.

Ривер упала на колени рядом со мной, отвела волосы с моего лица.

— Бедное мое дитя, — прошептала она. — Дорогая, мне так жаль. Пожалуйста, вставай, пойдем с нами. Пойдем домой, в тепло.

Мне не сразу удалось остановить блуждающий взгляд на ее лице. Интересно, она знает? Нет, скорее всего, нет. Никто не может этого знать. Из оставшихся в живых я была единственной, кто знал.

— Настасья. Ты сейчас здесь, ты не там. Понимаешь? — Ривер пристально посмотрела мне в глаза. Потом вытащила из кармана мягкий носовой платок и вытерла мое лицо.

Солис опустился на колени рядом с ней и завернул меня в куртку. Неожиданно тепло показалось мне резким, как шок. Они терпеливо ждали, стоя на коленях на мерзлой траве.

Ривер держала меня за руку, превратившуюся в ледышку. Я хотела навсегда остаться лежать здесь, чтобы листья засыпали меня с головой, чтобы время медленно похоронило меня. А потом, сама не зная почему, я представила Рейна — сегодняшнего Рейна, как он мрачно стоит надо мной, скрестив руки, и холодный ветер перебирает его волосы.

Медленно, поскольку каждый вдох причинял мне боль, я села, а потом поднялась на подгибающихся ногах. Весь адреналин вымылся из моей крови, оставив меня опустошенной и измученной.

Ривер и Солис помогли мне продеть руки в рукава куртки, словно я была ребенком. На самом деле я чувствовала себя тысячелетней.

— Дорогая, — проговорила Ривер, гладя меня по голове. — Я могу представить, что это такое.

— Не можете, — глухо выдавила я.

— Настасья, — сочувственно сказал Солис. — Боюсь, никто из нас не смог пройти через все эти долгие годы без ран. У каждого из нас есть своя ужасная история или даже две, три, двадцать. Каждый из нас, живущих здесь, когда-то падал на дно отчаяния, перенес непереносимое, видел то, что человеку нельзя видеть. И мы обречены хранить эти воспоминания столетиями. Ты не одна, и ты не самая темная аэфрелиффен на свете.

Его слова струйками втекали мне в уши, проникали в мозг.

— Подумай, насколько хуже тем людям, кто творил эти зверства, — сказала Ривер, и голос ее прозвучал глухо, словно она глубоко ушла в свои мысли. — Это также страшно, как быть жертвой — поверь мне, я знаю, о чем говорю. Неотвратимая правда в том, что эта участь преступника намного ужаснее. Ему приходится вечно жить со своими злодеяниями... — голос ее стал отдаляться, потому что у меня снова закружилась голова.

Мы пошли обратно в дом, а солнце медленно гасло за нашими спинами. Внутри пахло готовкой, натертыми воском полами и вечнозелеными ветками, срезанными для украшения дома к Рождеству. Мне хотелось лечь прямо на пол и не вставать.

Ривер и Солис проводили меня до комнаты и ждали, пока я открою дверь и войду.

— Ты должна немного поесть, — сказала Ривер своим чудесным мелодичным голосом. — Или давай я принесу тебе поднос прямо сюда?

Я непонимающе уставилась на нее, словно она сморозила какую-то глупость.

— Я принесу поднос! — решила она, и они вышли, молча закрыв за собой дверь.

«Никто ничего не знает», — снова сказала я себе. Я никогда никому не рассказывала, поэтому никто не может знать. На земле не осталось никого из тех, кто видел, как моя мать и брат убили человека, а голова моего отца выкатилась из очага на пол. Никто, кроме меня, не знал, что я была единственной оставшейся в живых представительницей отцовского дома, и что его магия до сих пор заключена во мне. И пока никто об этом не знает, никто не разыщет меня, чтобы попытаться силой отнять мое могущество.

Это была моя тайна.


Глава 25


Мне как-то удалось продолжать жить в привычном ритме. Ежедневные обязанности давали мне цель и организовывали день, я знала, где должна быть и что делать в каждый конкретный момент времени. Работа избавляла от раздумий, я могла совершенно машинально подметать листья с крыльца, чистить плиты, собирать хворост, сеять зимнюю рожь на приусадебной делянке. Я двигалась на автомате, и все кругом были ко мне особенно добры и внимательны, кроме Нелл и Рейна, которые меня избегали.

— Мою маму продавали три раза, прежде чем отец ее купил, — сказала мне как-то Бринн, когда мы с ней выбивали ковры во дворе.

Чтобы спастись от мелкой пыли, тонким порошком вившейся в воздухе, мы обмотались шарфами до самых глаз. Голос Бринн звучал приглушенно, но я отлично ее слышала. — Они разлучили ее с другими детьми, не бессмертными. Некоторых из них она так и не смогла разыскать, а одну девочку нашла, когда та была уже совсем старенькая и лежала при смерти.

Я приняла эту историю к сведению.

— Но сейчас она... довольна, — продолжала Бринн, глядя куда-то вдаль. — И до сих пор любит моего отца, представляешь? Любит то, чем занимается. Любит всех нас. Знаешь, она по-настоящему счастлива быть бессмертной.

У всех были свои истории, ужасные и прекрасные одновременно. Любую из этих историй можно было вытащить из памяти, рассмотреть со всех сторон, рассказать, спрятать обратно. Все эти истории относились к прошлому, они были закончены и не продолжались в настоящем.

Я продолжала размышлять над этими невеселыми мыслями, а тем временем в моей каждодневной рутине появились первые трещины. Для начала я забыла переложить выстиранные одеяла в сушку, поэтому они заплесневели. Пришлось перестирывать всю эту дрянь еще три раза, потому что дорогущий, экологически-какой-то-там порошок, приобретенный Ривер, вообще отказывался отстирывать.

Я хочу сказать, что изобретение отбеливателей было гигантским шагом вперед в истории человечества, вы согласны? Потому что нормальный порошок с отбеливателем подействовал бы моментально. Вы не представляете, каким облегчением было ругаться и возмущаться по поводу стирки, вместо того чтобы продолжать страдать по другим причинам!

На следующий день я работала в одной из кладовых, по колено в банках, баночках и контейнерах. Я чистила, мыла, вытряхивала и убирала, пытаясь сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас, поскольку, как мы с вами уже убедились, погружаться в прошлое было хуже кошмара. Через щель в двери кладовой мне были видны Нелл и Рейн, мывшие простую железную люстру над обеденным столом. Вот Нелл что-то сказала, а Рейн усмехнулся в ответ; очевидно, их недавняя размолвка была прощена и забыта. И от этого у меня почему-то разболелось сердце.

Три ужина подряд мы ели турнепс.

Дьявольская несушка снова клюнула меня в руку, до крови. Я едва удержалась, чтобы не придушить ее.

Солис ненавязчиво предложил мне провести еще одно гадание на воде. Похоже, он был представителем школы: «Сбросила лошадь? Снова вернись в седло». Поскольку я относилась к школе: «Спасибо, ни за что», то я так и сказала: «Спасибо, ни за что». А он тогда нагрузил меня дополнительной работой по дому.

После инцидента с затоптанным полом Нелл меня избегала, однако делала это очень ловко — я уверена, никто из обитателей дома этого даже не заметил. Но продолжала пакостить мне, как могла — то карманы моей куртки оказывались полны грязи, то ботинки вымочены насквозь, то еда густо посыпана солью. Мне ни разу не удавалось поймать ее за руку, а многие из этих фокусов были исполнены настолько виртуозно, что заставляли предполагать вмешательство магии. Однако я точно знала, что это дело рук Нелл — ее злорадная торжествующая ухмылочка говорила сама за себя. Мне хотелось придушить и ее тоже. Ее и курицу. Обеих. Или даже забить Нелл курицей до смерти.

Благодаря чудесному чаю Ривер я спала крепко и без сновидений.

Однажды ночью я вдруг почувствовала холод, а потом кто-то схватил меня за плечо и с силой встряхнул. Мгновенно проснувшись, я резко села нa постели и разинула рот, приготовившись заорать, но тут голос Рейна сказал:

— Замолчи! Ты весь дом перебудишь!

Я вцепилась двумя руками ему в руку и попыталась укусить.

— Прекрати! — рявкнул он. Голос его звучал раздраженно, однако я не услышала в нем никакого следа, скажем так, боевой кровожадности. Покосившись на дверь, я поняла, что совершенно забыла наложить запирающее заклинание. Между прочим, уже во второй или третий раз. Как известно, идиотизм не лечится.

Отбросив руку Рейна, я отпрянула к изголовью кровати, разом вспомнив темные заклятия в своей комнате, набег зимних мародеров и постоянное ощущение, что кто-то следит за мной ненавидящим взором. Правда, я тут же поняла, что если бы Рейн собирался причинить мне какое-то зло, он вряд ли стал бы меня будить.

— Чего тебе надо? — спросила я, стараясь, чтобы голос прозвучал зло и твердо.

— По расписанию ты должна была задать сена лошадям, — тихо прошипел он.

Я вытаращила глаза.

— И что?

— А то, что ты этого не сделала, — ответил Рейн. Дверь в мою комнату оставалась открытой — интересно, успею ли я выскочить из постели, промчаться мимо Рейна и выбежать в коридор? Кажется, нет. Черт побери, что ему надо?

— Кажется, я забыла, — признала я. — Солис нагрузил меня дополнительными дежурствами. Ладно, утром задам.

— Ты должна была сделать это после ужина, — настойчиво напомнил он.

— Хорошо, мистер Контролер Распорядка! — Теперь я по-настоящему разозлилась, и даже думать забыла о страхе. — Сделаю завтра. А теперь убирайся.

— Нет, ты сделаешь это сейчас! — рявкнул он. — На рассвете я должен кормить и чистить стойла, поэтому сено должно уже стоять там, внизу. Я не собираюсь лезть наверх и делать за тебя твою работу. Так что иди и сделай.

Он что, спятил? После всего, что я пережила в последнее время, этот тип разбудил меня среди ночи и требует, чтобы я сделала какую-то работу? И за этим он пришел в мою комнату? Я процедила себе под нос нечто, начинавшееся на: «Ну ни...» и заканчивавшееся на «себе».

Глаза его вспыхнули, он стиснул кулаки.

— Вставай сейчас же!

— Ты что, спятил? — рявкнула я. — Вали отсюда. Сказано тебе — завтра сделаю.

— Завтра на рассвете ты доишь коров, — огрызнулся он. — Собираешься встать на час раньше, чтобы заняться сеном?

Я с отвращением посмотрела на него.

— Черт с ним, с сеном! Сам занимайся своим сеном! А теперь пошел отсюда, вон из моей комнаты, засранец!

Он больше недели не разговаривал со мной и даже не смотрел в мою сторону, а теперь приходит в мою комнату и орет на меня среди ночи? Да он что, совсем спятил?

И тут он выкинул нечто такое, что я чуть дара речи не лишилась — он схватил меня за щиколотку, чтобы стащить с кровати! Честное слово, клянусь. Я изо всех сил лягнула его второй ногой, угодив прямо в широкую, твердую, как камень грудь, так что он, пошатнувшись, врезался спиной в мой шкаф.

— Что здесь происходит?

Дружно повернув головы, мы увидели, что в дверях стоит Ривер, на ходу завязывая пояс своего фланелевого халата.

В самом деле, сцена была довольно нелепая.

— Она не задала сена лошадям, — доложил Рейн, пытаясь подавить свой гнев. — Я не собираюсь завтра утром делать ее работу! Я пытался заставить ее пойти и сделать все сейчас.

Ривер посмотрела на него с таким откровенным изумлением, что этот идиот, кажется, начал понимать, как выглядит со стороны. Он пытался силой вытащить меня из постели, чтобы заставить выполнить работу. Наверное, это была самая странная и самая дикая выходка, которую он позволил себе за все время жизни в Риверз Эдж.

Рейн уставился в пол, словно не понимая, как он мог тут очутиться. Я посмотрела на Ривер и, покачав головой, развела руками. У меня не было никаких объяснений.

Ривер посмотрела на меня.

— Я должна была задать сена лошадям, — признала я. — Солис назначил мне дополнительную работу. Но я забыла. Я думала, что смогу сделать это утром. Но Рейн хорошенько пораскинул мозгами и додумался прийти в мою комнату, чтобы вытащить меня из постели. Среди ночи. В мою личную комнату.

У Рейна дернулась щека, и он залился краской.

Ривер снова посмотрела на него, и между бровей у нее залегла морщинка, словно она никак не могла найти ответ на какую-то загадку.

— И ты его лягнула? — спросила она у меня.

— Потому что он пытался стащить меня с кровати! — напомнила я.

— Она отказалась вставать! — вставил Рейн.

— И ты назвала его засранцем? — в каком-то непонятном замешательстве спросила Ривер.

Рейн часто задышал.

— Ну... А если он вел себя, как засранец? — пробормотала я.

— Хмм, — Ривер перевела взгляд с Рейна на меня и обратно. Потом кивнула, как будто пришла к какому-то выводу и приняла решение. — Вы оба немедленно отправитесь задавать сено лошадям, — заявила она не терпящим возражений тоном.

— Я? — казалось, Рейн просто не мог поверить своим ушам.

— Мне показалось, для тебя это было очень важно, — сухо напомнила Ривер.

— Прямо сейчас? — пискнула я.

— Прямо сейчас, — ответила она. Я открыла рот, чтобы возразить, но Ривер так на меня посмотрела, что я предпочла закрыть его обратно. На этот раз. В последний раз окинув нас взглядом, Ривер покачала головой и вышла из комнаты.

Злобно сощурив глаза, я посмотрела на Рейна. Весь мой страх исчез. Когда Рейн вышел из моей комнаты, я вылезла из постели, схватила со стула вчерашние джинсы и пару свитеров. Разумеется, в такой час на улице стоял дикий холод.

Это было просто глупо!

Я ругалась всю дорогу до конюшен, обжигая рот и нос ледяным ночным воздухом, и неслась так, словно за мной гнались призраки, только и ждущие, как бы схватить меня, поймать и утащить к себе в темноту.

В конюшне было тепло, пахло сеном и лошадьми. Один из тех запахов, которые, однажды вдохнув, уже никогда не забудешь. Ночное освещение было настолько тусклым, что я остановилась на секунду, чтобы осмотреться.

Бух!

Я взвизгнула, когда что-то огромное и темное, оцарапав мне лицо, тяжело шмякнулось на землю передо мной. Отшатнувшись, я прижала ладонь к щеке и не сразу поняла, что это был брикет сена весом в сто тридцать фунтов.

Темная фигура свесилась с сеновала.

— Ты пытался меня убить! — проговорила я, чувствуя теплую липкую кровь под пальцами. Что это значило? Неужели он нарочно хотел заманить меня сюда, чтобы...

— Вовсе нет! — ответил Рейн. — Я не знал, что ты тут. — Долгая пауза. — Ты ушиблась?

— Ты пытался меня убить! — После всего, что он сегодня устроил, эта мысль вовсе не казалась мне такой уж невероятной.

— Я не пытался тебя убить, — с нескрываемым раздражением огрызнулся он. — Я понятия не имел, где ты есть. Думал, ты прокопаешься еще минут двадцать. Повторяю — ты ушиблась? Да или нет?

— Да! — заорала я. — Ты меня ушиб! Ты бросил эту фигню прямо мне на голову!

— Если бы я бросил ее тебе на голову, ты бы тут не стояла и не препиралась со мной, — возразил Рейн.

Мы стояли в небольшой конюшне, где жили шесть лошадей Ривер. В одном углу тут хранилась сенокосилка и прочие сельскохозяйственные инструменты. Тюки с сеном складывались на сеновал при помощи установленного снаружи подъемника, а затем кто-нибудь из дежурных сбрасывал их в проход между стойлами. Обычно при падении тюки рассыпались, что существенно облегчало задачу раскладки сена по кормушкам.

Лошади негромко вздыхали в теплом полумраке, когда я проходила мимо стойл к ступенькам, набитым в конце конюшни. Некоторые лошади спали, и мимо них я старалась идти потише.

Добравшись до лестницы, я нехотя поднялась на сеновал, освещенный подвешенным на гвоздь карманным фонариком.

— Я уже сбросил три тюка, — сообщил Рейн. — Остальными сама займешься. — В полумраке он казался особенно высоким и сильным, и говорил все еще сердито. Мне не хотелось приближаться к нему, но я не собиралась выглядеть трусихой, поэтому двинулась вперед, держась так, будто мы незнакомы.

С первого мгновения нашей первой встречи у нас с Рейном все пошло наперекосяк, и то, что он оказался идеальным мужчиной моей мечты, лишь подливало масла в огонь. И надо же было так случиться, что именно я со своими белыми волосами вдруг напомнила ему кого-то! Каким образом? Почему?

Набравшись храбрости, я решила включить Чудо-Женщину. Сбросив куртку и свитер, я положила их на один из тюков с сеном. Таким образом, на мне остались теплая нижняя фуфайка, один свитер и шарф, как всегда, обмотанный вокруг шеи. После того, как я подслушала чьи-то мысли во время медитации — о том, как кто-то хотел поцеловать кого-то в шею — меня постоянно преследовали мечты о том, как Рейн меня поцелует. Разумеется, в те моменты, когда он меня не бесил и не вызывал отвращение.

На сеновале было тепло, от тюков с сеном до приторности сладко пахло тимофеевкой — хорошее сено, высший сорт. Сенная пыль защекотала мне нос, и я потерла его рукавом.

— Отлично, — коротко сказала я. — А ты иди и раскладывай сено по кормушкам.

Забавно было отдавать ему приказы. Хотелось бы делать это почаще.

Рейн набрал в легкие воздуха, словно хотел поспорить, потом повернул фонарик так, чтобы свет падал мне на лицо. Взяв меня за подбородок, он развернул мою голову щекой к свету.

Я попыталась вырваться, но он держал крепко.

— Это я сделал, тюком? — спросил Рейн.

— Нет. На меня напал дикий тюк, поджидавший снаружи, — презрительно фыркнула я, отстраняясь от него и пытаясь сосредоточиться на работе. Понятно, что Рейн мог одним мизинцем сдвигать стотридцатифунтовые тюки сена и сбрасывать их вниз, но, к счастью, не все из нас такие накаченные идиоты.

— Я... Прости меня, — хрипло сказал он. — Я действительно не знал, что ты здесь. Я бы никогда не стал нарочно бросать в тебя тюком. — Он помедлил и честно признал: — Наверное.

Застигнутая врасплох его извинениями, я смущенно дернула плечом. Щеку сильно щипало, но кровь уже остановилась.

— Проехали. Значит, мне нужно сбросить три оставшихся тюка?

— Не хочешь пойти вниз и умыться? — спросил он таким тоном, словно его дико раздражала необходимость проявлять заботу обо мне.

— Можно подумать, тебе есть дело! — взорвалась я. — Ты же терпеть меня не можешь. Ты даже не смотришь на меня. Нет, я не хочу умываться. Я хочу как можно скорее сделать это и вернуться в постель!

Наклонившись, я вцепилась пальцами в веревку, связывавшую сено в тюк, и попыталась оттащить его к краю сеновала. Кажется, мне удалось сдвинуть его на целый дюйм. Нет, все-таки меньше. Этот чертов тюк весил больше меня.

Рейн не двинулся с места, поэтому я подняла голову, ненавидя его за то, что он видел мои старания.

— Что? — заорала я.

Он смерил меня холодным взглядом и дотронулся до своей щеки, словно хотел снова сказать, что извиняется.

Я еще больше разозлилась. Запах лошадей и вена, тишина конюшни — все это слишком сильно напоминало мне о прошлом. Мне было невыносимо находиться здесь.

— Забудь об этом. Уверена, эта ссадина лишь увеличит мой природный шарм девочки-беспризорницы. Ты уберешься отсюда, большой болван?

Я снова перегнулась через тюк, приготовившись толкать его дальше.

Глаза Рейна, потемневшие до цвета виски в полумраке сеновала, угрожающе прищурились. Прежде чем я успела сообразить, что сейчас произойдет, он вытянул ногу и сделал мне подсечку. Потеряв равновесие, я неуклюже шлепнулась на задницу, изумленно разинув рот.

— Да что с тобой такое, черт тебя побери? — я непонимающе уставилась на Рейна снизу вверх, и тут мне вдруг впервые пришло в голову, что, возможно, я все-таки напрасно перестала его бояться.

— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — сказал Рейн, и вид у него при этом был расстроенный и смущенный. Повернувшись, он сердито посмотрел на меня. — Зачем ты сюда явилась?

Я просто не знала, что ответить. Он был не единственным бессмертным, нуждавшимся в курсе реабилитации. Уже не в первый раз я спросила себя, что могло привести его сюда.

Рейн наклонился, как будто для того, чтобы помочь мне, но я отшатнулась и выставила вперед руку, приказывая ему не приближаться. Повинуясь какому-то внезапному порыву, он схватил меня за руку, потянул вниз — и не успела я перевести дыхание, как он опрокинул меня на сено, навалился сверху и поцеловал.

Я не могла ничего сделать, не могла думать. Да, я тысячу раз воображала, что произойдет, когда он окажется в моих руках, я мечтала о нем с первого момента, как только увидела, но при этом никогда — никогда! — не думала, что это когда-нибудь произойдет на самом деле.

А теперь он целовал меня, причем не со злобой и ненавистью, а с какой-то теплой, соблазнительной настойчивостью. На сеновале, в конюшне, среди ночи. Черт возьми, а?

Рейн отстранился, не сводя блестящих глаз с моего лица. Темно-русые волосы падали на лоб, на высоких скулах играл румянец. Если отбросить в сторону все мои истерические фантазии, то в этот момент он был в сто раз сексуальнее любого парня, а я была трезвой и холодной, как камень.

Я смотрела на него и видела, как часто он дышит, как темнеют его губы. Медленно, словно давая мне время отстраниться, он поцеловал царапину на моей щеке, и она снова засаднила. А я продолжала смотреть на него, совершенно оглушенная всем происходившим и унизительным пониманием того, что несмотря ни на что, я по-прежнему хочу его, причем хочу гораздо больше, чем кого-нибудь хотела за всю свою до-о-о-олгую жизнь.

Рейн намотал прядь моих волос на кулак, удерживая мою голову на месте, и снова склонился надо мной.

— Поцелуй меня, — прошептал он, глядя на мои губы. — Поцелуй меня.

И тут мои нервы разом проснулись — от ступней вверх до груди, рук и лица. Он снова опустил лицо, я почувствовала его жесткие губы на своих губах, и медленно, постепенно осознавая невозможность происходящего, стала целовать его в ответ.

Прошли долгие месяцы с тех пор, как я в последний раз кого-то целовала — я уже успела забыть лицо того парня со склада в Лондоне.

Не помню, когда я в последний раз целовала кого-то трезвая, в полном рассудке и совершенно сознательно. Честное слово, не могу вспомнить. Несколько лет назад? Несколько десятилетий? Это было... прекрасно. Я просто не могла поверить, что это Рейн. Тот самый Рейн — со всем, что стояло между нами. Я задышала чаще.

Рейн просунул ногу между моих коленей и снова навалился на меня. Его вторая рука скользнула к поясу моих джинсов, забралась под свитер и поползла вверх, словно хотела обмерить охват моей грудной клетки. На какой-то миг Рейн отстранился, заглянул мне в глаза, а потом наши губы одновременно нашли друг друга, я обхватила его руками за шею и закинула ногу ему на ногу.

Это было... невероятно, невероятно прекрасно. Тяжесть его тела, запах его кожи, ощущение его волос под моими пальцами, его губы на моих губах, наше дружное дыхание... Но поразительнее всего было какое-то доброе чувство, которого я не испытывала уже очень-очень давно. Я почувствовала, как что-то большое и могучее — счастье? — расцветает у меня и груди, и прижалась к Рейну еще теснее, поражаясь тому, как чудесно подходят друг другу наши тела.

Тем временем мои пальцы добрались до ворота его рубашки, где начинались пуговицы, и коснулись гладкой, бронзовой кожи на груди Рейна. Его кожа обжигала, как огонь.

«Если бы только он был мой...»

Я зажмурилась и запретила себе думать, я просто поплыла по течению, отдавшись возбуждению, головокружению, радости и почти... да-да, именно так. Я была счастлива.

Рейн оторвал свои губы от моих и стал целовать меня в шею, под челюстью.

— Ты красивая, — прошептал он, когда я запрокинула голову. — Ты красивая.

Я посмотрела в его прекрасные, чуть раскосые глаза.

— Я тебе не нравлюсь.

— Ты слишком сильно мне нравишься, — хрипло ответил он. — Я слишком сильно тебя хочу. Я пытался держаться от тебя подальше.

Он снова поцеловал меня в губы, а его слова всколыхнули мой и без того потрясенный разум.

Эти мгновения стерли все воспоминания обо всех других людях, о четырехсотлетней веренице лиц и поцелуев. Все казалось настолько новым и важным, словно я снова вернулась в юность. Он был всем, чего я когда-либо хотела и когда-нибудь захочу. Он был моей ожившей идеей лучшего мужчины, единственным, с кем я хотела быть. И вот когда я так смотрела на него, а наше дыхание все учащалось в ночной тишине конюшни, и губы мои уже начали изгибаться в улыбке, я увидела, как холодное знание тенью прошло по его лицу, просочилось в глаза и погасило пылавшее в них пламя.

Он моргнул, словно пробуждаясь ото сна, и смертельная угроза сдавила мне грудь, холодом обожгла желудок.

Рейн посмотрел на пряди моих волос, зажатые у него в кулаке, потом заглянул мне в глаза, словно увидел меня впервые в жизни. Но даже когда глаза его расширились, и он резко отстранился от меня, я все равно попыталась еще крепче обнять его за шею, чтобы удержать...

«Нет, нет, нет — вернись, вернись...»

— Твои глаза. Твои волосы. Ты — выросла.

Потрясенный, Рейн быстро вскочил на ноги, с размаху врезавшись головой в низкие стропила крыши. Я слышала, как он процедил какое-то незнакомое мне слово, несомненно, означавшее извечное: «вот дерьмо».

— Да, конечно, — сказала я, сглатывая. После того, как он оставил меня, мои руки словно опустели, а все тело остыло.

— Ты... Ты... — выдавил Рейн, обращаясь скорее к самому себе. Он выглядел испуганным, потрясенным, он смотрел на меня с неподдельным ужасом, прижимая руку к своим прекрасным твердым губам.

И вот тут, в тусклом свете фонарика, четко обрисовывавшего фигуру Рейна, среди запахов конюшни и сена, посреди темной холодной ночи, я, наконец, все поняла.

Я лежала, оцепенев, а воспоминания молниями проносились в моем мозгу. О, Боже, Боже мой, нет, о нет...


Он с ужасом и отчаянием смотрел на меня.

— Ты из дома Ульфура, — прошептал он, и мое сердце с размаху врезалось в ребра, а дыхание застряло в горле. — Эти волосы, эти глаза... и твоя сила. Ты — оставшаяся в живых из дома Ульфура. Единственная, оставшаяся в живых.

У меня перехватило горло. Я смотрела на него, и кровь отливала у меня от лица. Я не могла дышать. Все вокруг исчезло, осталось только его лицо, освещенное фонарем.

— А ты... Ты Зимний мародер, — голос мой стал похож на сиплый писк, я сама едва слышала себя. — Зимний мясник.

Рейн отшатнулся, словно от удара, и вытянул руку, чтобы не свалиться с края сеновала. Даже в слабом свете я видела, как позеленело его лицо, и слышала, как дыхание короткими хриплыми вздохами вырывается из его груди.

Я целовала его. Целовала его.

— Тебе не двести шестьдесят семь, — медленно проговорила я. — Ты старше меня. Сколько тебе? Пятьсот? Шестьсот? Ты приходил с севера, снова и снова, каждые несколько лет, зимой. Ты грабил. Ты вырезал целые деревни. Насиловал моих соседок. Ты чуть не изнасиловал меня. Ты чуть не убил моего сына. Ты украл у нас лошадей, коров и все, сколько-нибудь ценное. Ты ограбил людей до нитки, и они потом умерли с голода. Те, кого ты не зарезал сразу.

Все внутри меня корчилось и кричало, но голос мой продолжал звучать, а какая-то часть сознания деловито складывала воедино обрывки воспоминаний и слухов, образы, звуки и запахи. Темная конюшня наполнилась тьмой моих воспоминаний. Я села, привалившись спиной к тюкам с сеном.

— Ты не голландец, — с коротким смешком сказала я. — Ты исландец, викинг и монгол. Я пострадала от тебя по меньшей мере четыре раза, на территории Норвегии, Швеции и Исландии. Наконец, мне удалось сбежать от тебя — в 1627 году я перебралась в Гессен. Но даже туда доходили жуткие истории о злодействах, которые ты творил на севере.

Рейн смотрел так, словно не видел ни меня, ни всего, что нас окружало.

Вдруг почувствовав себя очень сильной, хладнокровной и уверенной, я встала и посмотрела прямо ему в лицо.

— Я и сейчас вижу твое лицо в боевой раскраске — белой, черной и синей.

Он судорожно захрипел, и мне показалось, что он сейчас потеряет сознание.

— Ведь это был ты, правда? Ты убил всю мою семью. Сжег деревню моего отца. Это ваша орда разрушила дом в Тарко-Сале, и оттуда вы отправились на запад, в Исландию.

Он вскинул голову, глаза его были дикими и страшными.

— Твоя мать заживо освежевала моего брата. Твой брат отрубил ему голову. Я был в коридоре. Я все видел.

— А кто убил всех остальных? Кто отрезал голову моему маленькому брату? Ему было семь лет! — мой голос становился все громче по мере того, как во мне разгорался гнев.

— Мой отец, — еле слышным шепотом ответил он.

— Где сейчас твой отец?

Я чувствовала, что могу просто открыть ладонь и швырнуть в него раскаленный огненный шар. Меня переполняла незнакомая, пугающая сила, готовая свершить правосудие.

— Умер. Он пытался использовать тарак-син твоей матери. Но у него не хватило силы. Заклинание обратилось против моего отца, и его поглотил столб пламени. От них остался только пепел — от отца, двух других моих братьев и семерых воинов. Они все... сгорели дотла.

— А ты? Почему ты не сгорел? Рейн в отчаянии покачал головой.

— Я не знаю. Со мной случилось вот что.

Он распахнул свою фланелевую рубашку и оттянул ворот футболки. Там, на гладкой золотистой коже его груди, темнел ожог.

Точно такой же, как у меня.


Глава 26


И тогда я сорвалась. Не будь я такой невеждой в магии, я бы одним словом освежевала его заживо, содрала бы с него кожу, оставив голым и окровавленным, как мое сердце. Но поскольку магия была мне недоступна, я просто бросилась на него, застав врасплох. Сдуру врезалась в него всем телом, и мы имеете, перекувырнувшись через край сеновала, грохнулись с двенадцатифутовой высоты — бух! — прямо на рассыпанные тюки сена, которые Рейн успел сбросить перед моим приходом.

Я колотила его руками и ногами, плакала, орала и ругалась на старом исландском, пытаясь выцарапать ему глаза, излупить кулаками, размозжить ему голову. Переведя дух, Рейн с легкостью зажал мои запястья в железные тиски своих ручищ и опрокинул на сено, прижимая телом к земле.

При этом он говорил мне что-то по-ирландски, и я слышала: «Sefa, успокойся, ну-ну, перестань, не делай себе больно, тише, тише» — слова, которыми успокаивают лошадь или ребенка.

Но я отчаянно лягалась, пытаясь ударить его коленом, я дергалась изо всех сил, но он был неподвижен, как скала, и держал меня, как в смирительной рубашке.

— Рейн! — раздался совсем рядом с нами громкий крик Солиса.

— Настасья! — сказала Ривер, наклоняясь, чтобы я ее увидела.

Мы с Рейном мгновенно застыли. Я заглянула в его лицо и увидела там бессмертную боль, вину, сожаление и гнев. Наверное, он прочел на моем лице то же самое.

— Прекратите немедленно, оба! — приказал Солис. — Рейн, встань. — Он положил руку Рейну на плечо.

Тот осторожно поднялся на ноги, в самый последний момент выпустив мои руки и поспешно отступив на такое расстояние, где я не могла бы достать его ногой.

Ривер смотрела на меня. Внезапно до меня дошло, что до моего появления в ее мире было намного больше порядка.

Когда я села, она опустилась на колени рядом со мной и отряхнула меня от сена. Мои чувства были слишком огромны, чтобы я могла их обдумать, слишком невероятны, чтобы принять их. Все четыреста сорок девять лет отказа от прошлого разом взорвались у меня в голове.

— Я знаю, кто она, — сказал Рейн. Грудь его тяжело вздымалась, но ожога не было видно.

— Я знаю, кто он! — сказала я, вскакивая на ноги.

— Ну вот, — вздохнула Ривер, обводя взглядом нac обоих. — Теперь вы оба знаете.

Голова у меня пошла кругом, и я непонимающе уставилась в ее спокойное лицо.

— Вы знали, кто он? — я грозно ткнула пальцем в сторону Рейна.

— Да, — ответила Ривер. — И мы знаем, кто ты такая.

Это я просто отказывалась понять.

— Мы знали, что рано или поздно вы оба это поймете, — вставил Солис, отнюдь не выглядевший встревоженным.

— Он должен убраться отсюда! — выкрикнула я, уже понимая, насколько глупо это звучит. Я пришла сюда последней — значит, мне первой и уходить.

— Нет, — сказала Ривер, вытаскивая травинки из моих волос.

У меня оборвалось сердце.

— Отлично. Тогда я ухожу. Прямо сейчас.

В глубине души я обливалась слезами. Мне ужасно не хотелось уходить. Я знала, что пропаду, если уйду.

— Нет, — мягко сказала Ривер, отряхивая мой свитер. — Ты пропадешь, если уйдешь.

— Мое лицо вовсе не похоже на книгу, — машинально огрызнулась я.

— Вы оба должны остаться, — заключила Ривер. — Вам нет никакой нужды уходить. Рано или поздно ты сможешь смириться. Оставайся и справься с этим, а мы тебе поможем.

Не веря своим ушам, я уставилась на нее.

— Но он убил тысячи человек!

— Никакие не тысячи! И я не занимался этим сотни лет, — ответил Рейн. — Я покончил с этим.

В ответ я только головой покачала. Как можно «покончить» с чем-то подобным? Он тот, кто он есть. Что он есть.

«А ты его целовала, — мстительно напомнил внутренний голос. — И тебе это нравилось».

— То было раньше, — твердо сказала Ривер, показывая рукой куда-то в сторону. — А это — сейчас, — она описала широкий полукруг другой рукой. — Он не остался в том времени. И ты тоже. Ты — здесь, сейчас. Это то, кто ты теперь, — она ласково положила мне руку на грудь. Даже через свитер я почувствовала ее тепло.

Ривер указала на Рейна. — А это тот, кто он теперь.

— Засранец! — процедила я.

— Но не Зимний мародер, — строго напомнила Ривер. — И не Зимний мясник.

Я не знала, что на это ответить. Я просто посмотрела на них троих и с ужасом поняла, что за последнее время они почему-то стали для меня более знакомыми, более родными, чем любой из моих старых друзей, оставшихся дома.

Что со мной происходит, и что мне со всем этим делать? Я покачала головой, внезапно почувствовав смертельную усталость. Весь адреналин вытек из моих вен, оставив после себя дрожь и пустоту.

— Я не смогу с этим смириться. Это для меня чересчур. Он должен умереть. Я не могу остаться. Я иду спать, — тупо проговорила я, направляясь мимо них к дверям конюшни. — Я никогда тебя не прощу, — напоследок бросила я через плечо, повернувшись к Зимнему мародеру.

Он ничего не ответил, и никто не произнес ни слова.

В полном одиночестве я зашагала по хрустящей заиндевелой траве домой. Войдя внутрь, я оставила ботинки возле двери, и устало поднялась по ступенькам. Вошла в комнату, дважды наложила запирающее заклинание на дверь. Потом, не раздеваясь, забралась в постель и долго лежала, глядя в темноту сухими глазами.


— Настасья? Пора вставать!

Я сонно разлепила глаза. Кто-то стучал в мою дверь.

— Настасья? — Это был Эшер.

— А? — откликнулась я. Часы показывали 6:15. За окном было черно, как в погребе.

— Пора вставать, — повторил Эшер. — Если поторопишься, то успеешь позавтракать после дойки и перед работой.

Он что, шутит? У меня даже челюсть отвисла от удивления. Сообразив, что Эшер этого не видит, я встала, подошла к двери и распахнула ее.

Эшер стоял на пороге, свежий, как маргаритка. Специально для него я снова уронила челюсть.

Он улыбнулся и ободряюще похлопал меня по плечу.

— Я слышал, у тебя была тяжелая ночка? Ладно, коровы заждались. И еще мне кажется, что Анна затеяла к завтраку булочки с корицей.

Я молча смотрела на него. Этой ночью весь мой мир полетел вверх тормашками! Сотни лет боли и смертей были сложены к ногам Рейна. И после этого я должна доить каких-то коров?

Эшер ждал, спокойно глядя на меня. Кажется, кто-то говорил, будто он родом из Польши. Говорят, его семья была там во время Второй мировой.

— Если я увижу Рейна, то убью его, — сказала я, наконец.

— Кажется, он сегодня рано поднялся. Он работает на капустном поле, — ответил Эшер, почесывая бороду.

Что мне было на это ответить? Мой мир давно стал сюрреалистическим. И все-таки, это была реальность. Мучительная, ужасная — но реальность.

Я пошла надевать ботинки.


Вы не поверите, но в этот день мне еще пришлось тащиться на работу — Большой Праздник Рыбалки подошел к концу. Но если честно, я переступила порог аптеки почти с радостью, потому что мне снова было, куда идти, и чем заняться. Мы со старым Маком немного поворчали друг на дружку, а потом все пошло своим чередом. Я сосредоточилась на настоящем.

Поддержание в порядке полок в аптеке Макинтера, конечно, нельзя было сравнить с работой на оружейном заводе, где мне приходилось каждые двенадцать секунд ввинчивать болты в нужное место. Тем не менее, я и здесь заставляла себя все время быть начеку, обращать внимание на то, что делаю, строго следить за каждой секундой, потраченной на опустошение коробок с пластырями или пакетов для льда. Теперь, когда я твердо знала что где лежит (поскольку все полки, наконец, были организованы согласно логике), размещение товара занимало гораздо меньше времени.

Когда с раскладкой было покончено, я обвела глазами магазин, упрямо заставляя себя сосредоточиться на том, что испытываю здесь и сейчас.

Что ж, аптека выглядела значительно лучше — чище, светлее, и я бы сказала, намного организованней. Но давайте смотреть правде в глаза — вид у нее, по-прежнему, оставался позорный. Покрытые пятнами воды стены сплошь утыканы дырками от когда-то вбитых гвоздей, допотопное потолочное освещение давно просится на свалку, а линолеум на полу такой старый, что посреди каждого прохода светлела протоптанная полоса.

— Чем это ты занимаешься? — рявкнул старый Мак, так что я даже подскочила от неожиданности. — Я плачу тебе не за то, чтобы ты стояла тут и ворон считала! — Он замер в пяти шагах от меня, его кустистые черные брови образовывали сердитую букву V над злыми глазками.

— Вам следует заказать немного гомеопатических средств, — парировала я. После того, что случилось прошлой ночью, старине Маку придется серьезно повысить свою квалификацию, если он хочет вывести меня из себя! — И еще, нужны перчатки, варежки и все такое. Небольшая стойка с разными перчатками. И кстати, в этом углу достаточно места для мешков с тротуарной солью, которой люди посыпают дорожки, чтобы не сломать шею в гололед.

Он смотрел на меня так, словно я над ним издевалась.

Тогда я вытащила из пачки один из многочисленных аптечных каталогов, приходивших нам каждую неделю по почте.

— Вот, посмотрите на эти товары. Это то, что люди покупают сегодня, даже в самой глухой захолустной дыре. Только за сегодняшнее утро трое посетителей спрашивали у меня гомеопатические средства от простуды. Кстати, со дня на день должны начаться настоящие снегопады. И люди, которые забегут к нам за какой-нибудь ерундой, типа губной помады, увидят мешки с солью и подумают: «Вот здорово! Нужно бросить мешок в багажник».

Он слегка приоткрыл рот, как будто не знал, как разговаривать с человеком, который его не боится.

— Тебе-то что за дело? — проворчал он, наконец. — Ты тут временно! Это не твой магазин. Его открыла моя прабабка. Сначала им управлял мой дед, потом отец, а теперь я. А мой сын... — внезапно лицо его исказилось от боли, а потом стало угрюмым. Такое впечатление, будто он только сейчас вспомнил, что у него есть только дочь. Старый Мак с усилием сглотнул и сказал: — Будь у меня сын, он управлял бы магазином после меня.

Огонь погас, теперь он выглядел опустошенным и внезапно постаревшим.

Я не знала, что сказать, но все-таки спросила:

— У вас когда-то был сын?

Старый Мак кивнул, лицо его было серым.

— Он умер одновременно с вашей женой?

Он затравленно посмотрел на меня и снова кивнул.

— Мне очень жаль, — сказала я. — Это ужасно — терять близких. — За свою жизнь я потеряла так многих... Я помолчала, не зная, стоит ли продолжать. Да, стоит. Он должен оставить прошлое за спиной и жить в настоящем. И я сказала, как можно тверже: — Но послушайте, старина, ведь у вас есть Мериуизер.

Старый Мак вскинул голову, и привычный огонь вновь вспыхнул в его глазах.

— И она очень смышленая, несмотря на то, что вы обращаетесь с ней, как с грязью! Она заботится об этом магазине, хотя одному Богу известно, зачем ей это нужно. И после того, как вы отбросите коньки, она сделает этот магазин таким, каким он должен быть, заработает кучу денег, и еще посмеется над вашей могилой!

Ладно, сама понимаю, что, кажется, зашла слишком далеко. Пока старый Мак приходил в себя, я поспешила сделать вид, будто внимательно изучаю инструкцию к детскому «Триаминику».

— Она терпеть не может этот магазин, — голос старика прозвучал ворчливо и грустно.

— Она не может терпеть, когда с ней обращаются, как с дрянью, — возразила я. — Она помнит то время, когда это место было процветающим. Кстати, это была ее идея навести тут порядок.

— Это место никогда уже не будет процветающим, — пробурчал старый Мак, откладывая каталог обратно на стойку.

— Ну да, конечно, лавочка закрылась, лавочники разбежались, бла-бла-бла, — сказала я со всей присущей мне чуткостью и отзывчивостью. — Знаете, тут кругом, как и раньше, живут люди, и этим людям по-прежнему нужно барахло, которым вы торгуете. Я хочу сказать, что до ближайшего мегамолла надо еще пилить по шоссе. Короче говоря — «Хей, народ, валите сюда, поддержите местную экономику и экономьте бензин»!

Это был настолько гениальный маркетинговый ход, что я в первый момент чуть не обалдела.

Трепеща от восторга, я повернулась к старому Маку, чтобы немедленно обмозговать эту идею.

Он хмуро уставился на меня.

— Забудь об этом! Возвращайся к работе. Я вычту у тебя за последние десять минут.

— Но вы же знаете, что я права-а-а-а, — тихонько пропела я себе под нос.

Мак буркнул что-то неразборчивое.

Наши отношения явно вступили в эпоху расцвета. Но моя жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Я все еще была здесь. После всего, что я узнала вчера, я все еще продолжала жить своей жизнью.

В этот день Мериуизер почему-то не появилась, но старый Мак не выказал по этому поводу ни гнева, ни беспокойства. Отметившись, как обычно, я со страхом подумала о поездке домой и встрече с Рейном.

Направляясь к своей машине, я увидела Дрей, которая плелась по улице к пустому зданию, где некогда размещалась «Данкин Донатс». Она тоже увидела меня, но никак не отреагировала. Забравшись в свою помятую обшарпанную повозку, я включила мотор, а потом с шикарным разворотом остановилась перед Дрей и опустила боковое окно со стороны пассажира.

— Не хочешь выпить кофе? У меня был поганый день, — сказала я, не глядя на нее. — И вообще, последние дни полный отстой.

Она ненадолго замялась, но потом подошла и открыла пассажирскую дверцу Я изо всех сил старалась скрыть свое торжество. Дрей забралась в машину, захлопнула дверь, и я поехала к ближайшему кафе под вывеской «У тетушки Лу». После неудачного эксперимента с «Ужинами Сильвии», я не решалась заходить в подобные заведения, но стоило мне переступить порог, как я перенеслась на пятьдесят лет назад. Подобно аптеке Макинтера, это кафе, казалось, застыло во времени, однако здесь было чисто и даже ничего не поломано.

Я посмотрела на Дрей.

— Что у вас тут за место? Волшебный город, забытый временем? Вы тут совсем отстали от чудес модернизации!

Она дернула уголком накрашенного темной помадой рта, и мы сели в отдельный отсек с виниловыми сидениями, на которых очень скользко сидеть в вельветовых брюках.

— Типа того, — ответила Дрей. — Только без всякого волшебства.

Подошедшая официантка оказалась аккуратной блондинкой примерно одного возраста с Дрей, и мне показалось, будто она узнала мою спутницу. Дрей смерила ее оценивающим взглядом, заметно смутившим девушку.

— Шоколадный коктейль, — заказала Дрей.

— Какой у вас кофе? — спросила я. — Оцените по шкале от одного до десяти, только честно.

Сначала она растерялась, потом вспыхнула. Покосившись на повара, маячившего на кухне, девушка понизила голос и посоветовала:

— Не заказывайте. Я все напутала и сыпанула слишком много ложек кофе. Он теперь как гудрон. Уже трое посетителей отослали заказ на кухню.

— Вот как? Кажется, это то, что мне нужно, — решила я. — Принесите.

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Мне срочно нужна повышенная доза кофеина.

Официантка, которую, судя по бейджику звали Кимми, быстро улыбнулась, став вдруг совершенно очаровательной.

— Сейчас вернусь!

— Ты просто сеешь свет всюду, где появляешься, — процедила Дрей.

— Да, вот такая я, — легко согласилась я. — Вонючий рождественский эльф!

Дрей села боком, привалившись к стене и вытянув ноги на скамейку. Сегодня она была еще более замкнутой, чем обычно, и я заметила, что даже под толстым слоем макияжа она выглядит бледной и нездоровой.

— Что тебя задержало в нашей дыре? — спросила она.

Я вздохнула. Хороший вопрос. Помогает сосредоточиться на настоящем.

— Я пытаюсь... пройти один развивающий курс. — По крайней мере, раньше так оно и было. Но теперь я закончила расставлять товары на полках и не знала, куда бы еще себя деть.

— Типа как Двенадцать шагов?[17 - «Двенадцать шагов» — программа помощи людям с психологическими, эмоциональными и поведенческими проблемами, разработанная организацией «Анонимные алкоголики». Программа используется самыми разными группами самостоятельной психологической помощи.]

— Угу. Только хуже. Моя работа — это часть этого курса.

— Ясненько. А то я подумала, что ты сгораешь от желания оказывать фармакологическую помощь местному населению, — сострила Дрей.

Кимми принесла молочный коктейль, выглядевший просто роскошно, и мой кофе, который тоже был по-своему роскошен — по крайней мере, для любителей дегтя.

— Можете не пить, если не хотите, — шепотом предупредила она.

— Ладно, — так же шепотом ответила я. Когда Кимми ушла, я спросила Дрей: — Вы с ней из одной школы?

— Тут только одна старшая школа, — ответила Дрей, с шумом втягивая в себя коктейль. — И я в нее больше не хожу.

— И чем занимаешься?

Больше всего на свете мне хотелось поскорее забиться в свою келью и с головой накрыться одеялом, но вместо этого я заставляла себя торчать здесь, общаясь с этой готкой. Самое странное, что это было... неплохо. Нет, честное слою, я была рада, что сижу здесь.

Дрей пожала плечами, лицо ее замкнулось. Она сидела, обхватив свой стакан обеими руками, как маленькая девочка.

— Ты работаешь? — спросила я.

Приняв скучающий вид, она снова пожала плечами.

Я подумала: «Что на моем месте сделала бы Ривер»? В наступившей тишине настоящее вдруг снова отступило, и в мое сознание ворвался Рейн. Я целовала его. Он целовал меня. Мы обжимались, как сумасшедшие, на сеновале. Я была готова пойти гораздо дальше. И пошла бы, если бы он не оказался Зимним Мясником.

Мои родители... Боже, нет.

— Зачем ты обесцветила волосы? — прервала мои размышления Дрей.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться в настоящее.

— Я не обесцвечивала. Это мой натуральный цвет. Но сейчас я подумываю выкраситься в рыжий.

— Ты что, не надо! — воскликнула Дрей, разглядывая мои нечесаные волосы до плеч. — Такой крутой цвет. А я уже и не помню, какого цвета у меня волосы.

— Это мне знакомо, — ответила я.

Мы помолчали еще несколько минут. Мне уже пора была ехать. Обычно я приезжала домой сразу после работы, но чаще всего меня кто-нибудь подвозил. Честно говоря, я больше любила, когда мне предоставляли свободу сжигать бензин по своему усмотрению.

— Да все равно тут никакой работы нет, — нарушила молчание Дрей. — Мертвое место.

Я недоверчиво фыркнула.

— Можешь поверить мне на слово.

Я отхлебнула глоток кофе и бухнула туда еще два куска сахара.

В глазах Дрей мелькнуло удивление, как будто она ждала, что я брошусь на защиту ее родного города.

— И люди тут — не такие, как я, — продолжала она. — Они уверены, что я такая же неудачница, как мои... родичи.

— Местные тебя не любят?

Она с вызовом кивнула.

Я удивленно подняла брови.

— И тебя парит, что о тебе думают какие-то уроды из задницы мира?

Она отвела глаза.

— Слушай, Дрей. Это всего лишь один-единственный маленький городишко. Это не единственное место в мире и даже в Америке. Даже в Массачусетсе. Здешние люди — всего лишь горстка людей, в масштабе Земли это все равно, что пиксель на экране. Они никто. И тебе важно, что они о тебе думают?

— Они не никто. Они — все, — тихо сказала Дрей. — Все в школе. Все в городе.

— Все в этом городке, — уточнила я. — Это не все равно, что все вообще. Поезжай в Калифорнию, в Миссисипи или во Францию. Там никто тебя не знает, и что самое главное, там никто не знает о неудачниках, рулящих жизнью в этой дыре.

Она даже рот разинула. Неужели такая простая мысль никогда не приходила ей в голову? Она что, в самом деле думала, будто ее заперли тут на всю жизнь?

— Просто взять... и уехать куда-нибудь отсюда? — Мне показалось, будто я слышу, как скрипят ее извилины.

— Уехать куда угодно отсюда, — поправила я. Ее лицо погасло.

— Но как? Для этого нужны деньги. Это был уже серьезный вопрос.

— Два варианта. Либо соглашаться на любую работу, какая тут есть — иди работать в «Хоум Депо». Мой полы. Устройся в похоронное бюро — куда угодно. И работай, пока не скопишь на автобусный билет в один конец и еду на неделю. Или...

Она ждала.

— Ты можешь сразу стать такой, какой хочешь, — сказала я. — Какой угодно. Скажем, иди в армию — и сразу получишь деньги, образование, путешествия, а заодно и полезные навыки типа обращения с оружием.

Дрей коротко рассмеялась.

— Чудесно, но мне семнадцать исполнилось только в прошлом месяце.

— Ну и что? Значит, или поработай годик, чтобы подкопить денег, или попроси родителей дать согласие на твое поступление в армию, — подытожила я, посмотрев на небо за окном. — У тебя есть выбор, Дрей. Он всегда есть. Гораздо хуже было бы, если бы ты не могла вырваться из этого города. Подумай об этом. А теперь мне пора бежать. Уходя, я свернула из одеял и подушек чучело на кровати, но не думаю, что оно надолго их одурачит.

Дрей допила свой коктейль. Она все еще сидела в задумчивости, когда Я поспешно натягивала свой пуховик, делавший меня похожей на человечка с рекламы шин Мишлен.

— Подбросить тебя куда-нибудь? — предложила я.

— Нет, — мотнула головой она. — Я дойду. Спасибо за коктейль.

— Нет проблем. Увидимся.

Когда Дрей вышла из кафе, вид у нее уже не был такой убитый, как до этого. Я уже села в машину, когда она вдруг обернулась.

— Слушай, почему ты такая умная и все такое? — спросила она таким тоном, что ее вопрос при необходимости легко можно было обратить в шутку.

«Потому что в своей жизни я наделала кучу таких глупых ошибок, какие тебе и не снились, — подумала я. — И проблемы у меня были пострашнее».

— Да так, много повидала, — пожала я плечами. Дрей кивнула, потом повернулась и сгорбила плечи под курткой.

Странно, но она стала мне небезразлична. Мериуизер и даже старый Мак тоже стали мне небезразличны — впервые после долгих десятилетий, когда я плевать хотела на все и на всех.

Это было необычно.

Это было страшновато.

Я слишком хорошо знала, как мне будет больно, когда мы расстанемся.

Мне это не нравилось.


Глава 27


Дома Ривер, Солис, Эшер и Анна относились ко мне на удивление нормально. Это было странно. Меня не освободили ни от одной из рутинных обязанностей. Мое имя по-прежнему стояло на доске с расписанием работ. Очевидно, все четверо учителей уже знали мою ужасную историю, однако никто из учеников не косился на меня и не относился как-то иначе.

Рейна я впервые увидела только за ужином. Он вошел в дверь кухни, держа в руках тяжелую супницу. Все мои чувства мгновенно обострились, я впилась в него глазами, почти ожидая увидеть Рейна длинноволосым, с раскрашенным лицом, в крови.

Он тоже увидел меня, и стиснул зубы. Я представила себе, как он стоит, парализованный ужасом, глядя на огонь, пожирающий его семью и дружину.

Мы помрачнели и отвели глаза, чтобы не смотреть друг на друга. Но вот что интересно — когда я подняла голову, чтобы взять хлеб, то поймала на себе пристальный взгляд Нелл, похожий на два синих лазерных луча. Я не стала обращать на нее внимания.

Рейн сел так, чтобы я не могла его видеть, и за весь ужин не сказал ни слова.

После ужина Анна встала и объявила:

— Я бы хотела поработать с некоторыми из вас, мы будем изучать камни и кристаллы. Рейчел?

— Я с радостью! — отозвалась Рейчел.

— Чарльз?

— Отлично, спасибо, — ответил Чарльз, относя тарелку на столик с грязной посудой.

— Рейн? — вызвала Анна. — И Настасья.

Молчание.

Мы оба ждали, кто первым откажется. И ждали. И жда-а-а-а-а-али.

— Хорошо, — сказала Анна. — Увидимся в оранжерее через десять минут.

— Можно я тоже пойду? — с излишней готовностью воскликнула Нелл. — Я ужасно хочу побольше поработать с камнями.

На миг Анна заколебалась, но потом кивнула:

— Да, конечно.

Нелл просияла.

Я хмуро посмотрела на Ривер. Она ответила мне сочувственным взглядом, однако я видела, что она не хочет, чтобы я отказалась. Тогда я встала и понесла свою тарелку на кухню.


— Ты не концентрируешься, — голос Анны был терпелив. Слишком терпелив.

Я открыла глаза. Я сидела в одном классе с человеком, семья которого погубила мою семью. С человеком, чья семья была убита моей семьей. Мы сидели в одном классе, пытаясь установить связь с камнями.

Разумеется, я села как можно дальше от Рейна. Зато Нелл приклеилась к нему, как липучка. Я до сих пор не могла поверить в то, кто он такой и какую роль сыграл в моей жизни. Все воспоминания и страхи, которые я четыреста лет пыталась спрятать на самом дне памяти, теперь сидели в трех шагах от меня, так сказать, во всей красе. Это было все равно, что лицом к лицу столкнуться с чудовищем из-под кровати, только в тысячу раз страшнее.

Вот кто он такой, этот Рейн: чудовище. Монстр. Этим вечером мой самый страшный кошмар был одет в джинсы и темно-зеленую клетчатую фланелевую рубашку, и пахло от него стиральным порошком и свежим осенним воздухом.

Мы сидели в ряд за длинным столом. Анна выложила на стол черный бархатный мешочек с различными камнями и кристаллами, и мы должны были по очереди, закрыв глаза, запустить руку в мешок и вытащить камень, который, как нам покажется, хочет быть с нами. Да-да, вы не ослышались. Задание звучало именно так. С камнями устанавливается еще более личная связь, чем с металлами, поскольку от того, какой камень ты выбираешь, зависит то, какая магия у тебя получится.

Первым был Чарльз, и он вытащил тигровый глаз (то есть, был избран тигровым глазом).

— О, да! — воскликнул он. — В этом сезоне тигровый глаз снова на пике моды.

Быстро тускнеющий вечерний свет играл на его рыжих волосах, зеленые глаза насмешливо сверкали. Он что-то записал в своей тетрадке в кожаном переплете, и я заметила, что почерк у него очень аккуратный, с легким наклоном вправо.

Рейчел вынула аметист, глубокий фиолетовый цвет которого прекрасно подходил к ее оливковой коже и черным волосам. Даже не улыбнувшись, Рейчел вообще очень редко улыбалась, она положила камень на ладонь и стала внимательно его разглядывать.

— Рейн? Твоя очередь. Освободи свой разум и сконцентрируйся, одновременно, — Анна поднесла ему открытый мешочек.

Сильная ручища Рейна оказалась такой здоровенной, что с трудом пролезла в узкое отверстие мешка. Вот этими самыми длинными пальцами он вчера залез под мой свитер. И этими же руками он ломал дверь в кабинет моего отца, чтобы его ватага могла перебить всех живых в замке.

Оба моих мира, прошлый и настоящий, со страшной силой столкнулись между собой, а я должна была сидеть за столом, сохраняя на лице маску безразличия.

Время шло. Мы все ждали. Рейн закрыл глаза, поэтому я могла бы без помех смотреть на него, пытаясь отыскать в его лице следы былой кровожадности и вчерашнего желания. Но я смотрела в сторону.

Медленно он вытащил из мешка кулак и разжал его. На его ладони лежал темно-зеленый камень с красными искорками внутри.

— Гелиотроп. Иногда его еще называют «кровавик», — сказала Анна, а я подумала: «Подходящий он выбрал себе камушек». — Каковы свойства этого камня? Кто вспомнит?

— Он побуждает... честность, — сказал Рейн, и я вдруг впервые подумала о том, что Нелл до сих пор верит, будто ему двести шестьдесят семь лет. Она ничего о нем не знает, а я знаю. — Цельность. Успокаивает тревоги. Считается, что если приложить гелиотроп к ране, он остановит кровотечение. В старину воины носили амулеты из гелиотропа, чтобы останавливать кровь в бою. — Голос его звучал задумчиво, словно издалека, и он медленно вертел камень в пальцах.

— Очень хорошо, — похвалила Анна. — Настасья? Твоя очередь. — Она протянула мне мешок.

Я сунула руку внутрь и прислушалась к себе. Камень. Камень. Опять камень. Кристалл. Кажется, снова камень. Или кристалл? Да фиг их разберет. Я схватила первый попавшийся камень и вытащила его наружу — необработанный изумруд, формой и цветом напоминающий миндальный орех в кожуре.

— Нет, это не то, — тихо, но строго сказала Анна.

Я посмотрела на нее. Она-то откуда знает?

— Закрой глаза, сосредоточься, сконцентрируйся, — велела Анна. — Это должен быть камень, который ждет именно тебя. Он хочет быть с тобой. Попробуй еще раз.

Пристыженная, я зажмурилась и постаралась очистить сознание от всех мыслей. Глупость полнейшая — как можно прогнать из головы все мысли, если мне нужно думать о камнях и кристаллах? Так, ладно, начнем все сначала — камешек, камешек, камешек, иди к мамочке...

Я бы с удовольствием вытащила из мешка еще один камень на удачу, но мне не хотелось, чтобы Анна снова заставила меня все переделывать. Кстати, как она узнала? И как я должна узнать? Как мне надоела вся эта колдовская чепуха...

Внезапно я почувствовала вибрации. Слабые, еле заметные вибрации под пальцами, нащупавшими что-то интересное. Для проверки я потрогала соседний камень — он был гладкий, холодный и абсолютно неживой. Вернувшись назад, я снова почувствовала, как камень едва заметно дрожит под моим прикосновением. Может, это Анна что-то замутила? Розыгрыш какой-нибудь?

Я открыла глаза и сердито покосилась на нее. Анна внимательно смотрела на меня своими ясными голубыми глазами. Ее руки, державшие бархатный мешок, были неподвижны.

— Да? — спросила она.

Тем временем камень согрелся под моими пальцами. Одна сторона его была круглой и отполированной, а другая — шершавой, со сколами и зазубринами. Вибрации его были почти незаметными, как стук сердца птички-колибри. Я крепче обхватила его пальцами, и вдруг почувствовала прилив пронзительной радости.

Я вытащила свою находку на свет. Он был размером с большую вишню и напоминал застывшую каплю молочно-белого дождя. Это был камень из амулета моей матери. Лунный камень. Он был прекрасен и загадочен. Я сразу его полюбила. А он полюбил меня.

— Вот! — удовлетворенно сказала Анна. — Другое дело. Теперь ты сама это чувствуешь.

Не говоря ни слова, я кивнула. Мне было немного не по себе. Понимаете, тут вот какое дело — с одной стороны, я оставалась здесь потому, что какая-то часть меня отчаянно хотела поверить в то, чем тут торговали, но при этом другая моя часть страшно удивлялась каждый раз, когда то, чем тут торговали, оказывалось правдой.

— Нелл? Теперь ты.

Улыбаясь, Нелл послушно закрыла глаза и сунула руку в мешок. При этом она несколько раз похмыкала и повздыхала, давая всем понять, как старательно она концентрируется.

Я наблюдала за ней, недоумевая, что за история могла привести ее сюда. Ей было всего около восьмидесяти, родом из Англии, значит, родилась в двадцатых годах XX века. Во время Второй мировой ей было в районе двадцати. Почему она здесь? Зачем ей так нужен Рейн? Ничего, скоро она узнает, что он убийца и Зимний Мясник. Интересно, для нее это будет иметь значение?

Нелл вытащила руку с зажатым в ней круглым бело-голубым камнем.

— Ой, какой хорошенький! — запищала она. — И как подходит к моим глазам! — Она поднесла его к лицу и похлопала ресницами. Чарльз улыбнулся.

— Ты знаешь, что это за камень? — спросила Анна.

— Да, конечно, — быстро ответила Нелл. — Это...

Молчание. Молчание. Молчание. Тик-так, тик-так...

— Содалит? — наугад предположила я.

Нелл посмотрела на меня глазами, полными яда.

— Правильно, правильно, содалит!

— Да, — сказала Анна. — Каковы его свойства?

Нелл снова помолчала. У меня до сих пор в голове была настоящая каша из списков минералов, кристаллов, драгоценных камней, металлов, масел, трав, звезд, элементов, животных, растений и прочих бла-бла-бла, которыми меня тут пичкали. Честно признаюсь, что выучила, дай Бог, полпроцента всего, чего они хотели в меня вложить. Но Нелл жила тут уже несколько лет. И сама напросилась на это занятие.

Она мило улыбнулась и очаровательно зарделась, ища ответ. Потом стрельнула глазами в сторону Рейна, словно надеялась, что он бросится ей на помощь.

Но Рейн не поднимал головы, продолжая вертеть в пальцах свой гелиотроп. Он вырезал целые деревни. Я видела тела людей, убитых его ватагой. Его отец убил моего отца. Его брат убил мою мать и брата. Его отец убил всех остальных, кроме меня. И вот теперь этот человек сидит в нескольких футах от меня, и я до сих пор помню вкус его губ, тяжесть его тела, вжимавшего меня в душистое сено, тепло его кожи под моими пальцами. Слишком много реальностей для одной меня.

— Настасья? — повернулась ко мне Анна. — Тебя избрал лунный камень. Каковы его свойства?

Нелл было стыдно, но она старалась не подавать виду.

Выбросив из головы мысли о Рейне, я попыталась сосредоточиться на настоящем и собрать воедино все свои скудные познания о лунном камне.

Хм-м, начнем с начала. Гладкий. Белесый. Я посмотрела на зажатый в моей руке камень. Он был тяжелый и теплый. Просто глупо, до чего он мне нравился. Наверное, моя мать точно также любила свой камень?

— Его всегда шлифуют в форме кабошона, чтобы сделать более заметным эффект кошачьего глаза, — медленно проговорила я. — И очень редко гранят.

— Правильно. Что еще?

Я не имела ни малейшего представления о химическом составе камня, о его происхождении и даже месторождении. Откуда он? Из Цейлона? Как сапфир? Хм-м...

— Он связан с луной, — вспомнила я, и вдруг слова пришли сами собой. — Считается, что его кошачий глаз растет или уменьшается в течение лунного цикла.

— Что еще?

Вот пристала. У меня в голове вихрем кружились разрозненные обрывки фактов и цифр. Я почувствовала тяжесть камня в ладони и опустила глаза. «Расскажи мне свои тайны, — попросила я. — Расскажи, почему ты мой».

— Из всех камней он более других считается женским камнем. — Клянусь, что понятия не имею, откуда я вытащила эти сведения! — Лунный камень издавна использовался для оживления и привлечения женской энергетики — в особенности во время сна и интуитивного озарения. — Я закрыла глаза, чтобы позволить мыслям поровнее выстроиться у меня в голове. — Он позволяет сбалансировать мужскую и женскую энергию, помогает в исцелении болезней, особенно женских, связанных с циклами и деторождением. Усиливает интуицию. И еще помогает в прорицании. Например, если вы будете держать при себе лунный камень во время гадания на воде или при помощи кристалла, он может прояснить видения!

«Кстати, это интересно, — подумала я. — Надо запомнить».

— И еще он... соединяет влюбленных, расставшихся в гневе. — Где, черт возьми, я это вычитала? Надеюсь, это факт, а не моя собственная выдумка. — Защищает путешествующих по воде. Помогает принимать решения. — Теперь я уже не понимала, о чем говорю, поэтому заткнулась и открыла глаза.

Анна улыбнулась мне.

— Очень хорошо, Настасья. Ты уже работала с лунным камнем раньше? Я вижу, что он великолепно тебе подходит.

— Нет, никогда. То есть не работала.

— Ой, а у меня вопрос про содалит, — воскликнула Нелл, которой, видимо, не терпелось поскорее отвлечь внимание от меня. Она мелодично рассмеялась.

Черт возьми, почему лунный камень не достался Нелл? Она была в тысячу раз женственнее меня.

— Скажите, он может привлечь любовь?

— Нет, его сила не в этом, — мягко ответила Анна. — Он помогает прояснить мысли, понять собственные желания. Помогает избавиться от бремени старых чувств гнева, вины и страха, чтобы лучше видеть свой путь.

— Он предназначен для людей, склонных преувеличивать свои чувства, — подсказал Чарли.

У Нелл вытянулось лицо, а я напустила на себя самый равнодушный вид, и злобно захихикала про себя.

— Он помогает избавиться от заблуждений и иллюзий, — продолжала Анна, — открывает правду и придает своему обладателю уверенность в себе.

Нелл ничего не сказала.

— А теперь давайте постараемся зарядить наши камни своей энергией, своими вибрациями, — сказала Анна. — Каждый кристалл и камень обладает собственным характером и предназначением. Работа в согласии с ними может пробудить очень большие силы. Работа против них — не только бесполезна, но может быть очень опасна. Поэтому сейчас мы сядем в круг, настроимся на свои камни и посмотрим, куда они нас приведут.

Анна поставила на стол небольшую серебряную чашу, наполненную морской солью.

— Положите ваши камни сюда, — велела она. — Камни впитывают энергию всего окружающего, хранят в себе энергетику прежних владельцев, остатки заклинаний, для которых их использовали. Прежде чем работать с ними, их нужно очистить.

Затем она взяла открытую пачку соли и обошла небольшой круг, рассыпая соль на пол. Я подумала про себя, что бессмертные и прочие чародеи, должно быть, поддерживают на плаву всю мировую соляную промышленность.

Кругу Анны получился настолько безупречным, словно она чертила его по циркулю. Мы все прошли через «дверь» и расселись внутри. Я искренне надеялась, что мы не будем заниматься ничем большим и сложным. Нервы мои и без того были на пределе, и я абсолютно, решительно и категорически не могла выдержать никаких новых видений или воспоминаний.

С другой стороны, в глубине души я понимала, что большую и самую страшную часть этих воспоминаний мне уже показали. То, что я подавляла на протяжении столетий, было извлечено из памяти и вытащено на свет. В моем шкафу осталось не так много скелетов. И все-таки мне полагалась передышка. Что будет, если я вот сейчас встану и перешагну через соляную линию? Голова взорвется? Комната вспыхнет, как костер? Нет, правда — что?

Я намеренно села между Рейчел и Чарльзом, а Нелл столь же намеренно устроилась поближе к Рейну, слегка потеснив Анну. При этом Анна бросила на нее какой-то странный взгляд. Круг был настолько узок, что мы соприкасались друг с другом коленками.

Анна поставила в центр круга чашу и высокую свечу, потом прошептала несколько слов. Я видела, как она щелкнула пальцами на свечной фитиль, и он вспыхнул пламенем. Вот круто!

— На этот раз я не буду забирать вашу энергию для очищения, вы можете просто сидеть и смотреть, — пояснила Анна, а потом закрыла глаза и начала петь. Мне показалось, что она пела на старом кельтском — уж очень древними и прекрасными были слова. И еще немного пугающими и неземными.

Анна сделала руками несколько жестов в сторону пламени свечи, словно гнала ее энергию себе на лицо. Затем снова открыла ладони и послала энергию в сторону серебряной чаши.

Я чуть не вскрикнула от изумления, когда соль в чаше вспыхнула слабым голубым огнем. Соль ведь совершенно не горючая — Бринн частенько гасила ею пламя в плите. А сейчас она горела, хотя и не сгорала. Еще через несколько минут песня Анны подошла к концу, и соляное пламя тоже погасло.

Анна пощелкала пальцами над чашей и первым вытащила гелиотроп Рейна.

— Осторожно, — предупредила она. — Соль-то в порядке, но камень нагрелся.

Мы все получили свои камни. Мне показалось, что мой лунный камень стал еще прекраснее и переливается еще большим количеством оттенков, словно в глубине его вдруг зажглась маленькая, но ярко пылающая звездочка.

Вы заметили, какая я стала поэтичная? Но честное слово, мне хотелось прижать этот камень к сердцу, зажать в кулаке и не выпускать. Мне казалось, что никто и никогда не любил ни один камень так, как я любила этот. Это было совершенно... невероятно.

— Теперь мы должны привязать наши камни к себе, — сказала Анна и первая взяла в руки свой камень — зазубренный осколок обсидиана размером не больше пальца.

— А это... Нам для этого точно нужно создавать круг? — утончила я и без особого энтузиазма оглядела комнату, соображая, где тут можно будет проблеваться.

— Да, — ответила Анна. Быстро наклонившись ко мне, она начертила руны или какие-то другие символы у меня на лбу, горле и тыльной стороне ладоней.

Нелл смерила меня снисходительным взглядом, в котором читалось: ишь ты, неумеха с нежным желудком!

— Я буду руководить привязкой, — объявила Анна. — Итак, положите ваши камни на левую ладонь и накройте правой, вот так. — Она показала, как именно. — Дальше все просто. Войдите в соприкосновение со своей силой, соберите ее, и когда будете готовы, повторяйте за мной слова. Все понятно?

В последние недели я принимала участие в нескольких самых разных кругах, но уже успела заметить, что основные правила оставались неизменными во всех случаях и для всех вариантов — для общих групповых кругов, для совсем маленьких, из двух человек, как у нас с Ривер, или для учебных кругов с участием нескольких учеников.

В глубине души я по-прежнему их боялась, однако небольшая часть меня уже начала с нетерпением ожидать очередного круга, чтобы вновь ощутить прилив энергии, красоту и отсветы неземной правды, игравшие на краю восприятия. Так что если канализирующие силу заклинания подействуют, то, возможно, я смогу обойтись без традиционной рвотной кульминации.

— Закройте глаза, возьмите камни и соберите свою силу, — скомандовала Анна.

Я до сих пор не выработала определенного метода «вхождения в соприкосновение со своей силой». Чаще всего я просто сидела, думала о том о сем, и ждала, когда меня накроет.

Я слушала неземной, успокаивающий голос Анны, пыталась не чувствовать разлития желчи при мысли о том, что Нелл и Рейн сидят вместе, напоминала себе о том, насколько — хотела сказать нелепо, но поняла, что это слово не годиться, а подходящего подобрать не получается — глупо испытывать какие-то чувства к Зимнему Мяснику, и ощущала теплую тяжесть камня, лежащего в моих ладонях.

Постепенно я начала мычать себе под нос какой-то старый мотив, сплетая свое гудение с голосом Анны. У моей песни была своя мелодия — густая, темная и древняя, как старый древесный корень, вгрызающийся в толщу земли.

Я не знала, откуда приходит моя песня, я просто вдруг превратилась в магический дух, связанный с моим камнем, чувствующим, как растут мои земные корни, ла-ла-ла....

Нуда, я могу описать, как это было, только через свои чувства. А чувствовала я именно так. Можете со мной судиться.

Спрашиваете, раскачивалась я или нет? Мне кажется, вполне могла раскачиваться.

Я перестала чувствовать колени Чарльза и Рейчел. Перестала ощущать, как задубела моя тощая задница на холодном деревянном полу. Мой камень становился все теплее и тяжелее, и чем больше я о нем думала, тем счастливее себя чувствовала. Наконец, я открыла рот и запела свою мелодию в голос, пустив ее сквозь землю, сквозь себя — ввысь, в воздух. Мощная и сильная песня заполнила всю мою грудь, с легкостью выплывала изо рта. Я даже не успела заметить, когда она стала такой прекрасной и такой могущественной. Теперь я чувствовала, что знаю ее, узнаю, и внезапно с ослепительной ясностью увидела свою мать, поющую эту песню, свершая какой-то ритуал. Мою мать.

— Ой!

Послышался громкий крик, грохот — и я открыла глаза. Мой камень стал таким тяжелым и горячим, что я бессильно уронила руку.

Оглядевшись, я увидела Нелл, сидевшую с разинутым ртом и выпученными глазами. Серебряная чаша и свеча валялись на полу. Соль высыпалась на половицы, смешавшись с лужицей воска, натекшего с опрокинутой свечи.

— Что случилось? — встревоженно спросила Анна, обводя нас глазами.

— Мой камень! — Нелл раскрыла ладонь, и я с изумлением увидела на ней кучку бело-голубых крошек. Ее камень рассыпался, превратился в пыль. Но разве содалит так просто сокрушить?

— Что случилось? — снова спросила Анна.

Внезапно Нелл, сверкая глазами, повернулась ко мне.

— Это твоя работа! Ты разбила мой камень! Я слышала, как ты пела — это была темная песня! Я почувствовала, как черное облако заволокло комнату. Ты — злая. Ты темная!

Два месяца назад я бы только плечами пожала в ответ на такое обвинение или расхохоталась бы Нелл в лицо. Тогда эти слова были для меня абсолютно бессмысленными. Но теперь...

— Нет, это не правда, — выпалила я, а еле слышный голосок в голове честно прибавил: «Надеюсь». — Я не темная, — уже увереннее сказала я. — Я ничего не делала своей песней, я только старалась привязать к себе камень.

Я посмотрела на свою ладонь, все еще сжимавшую лунный камень. Только что мне казалось, будто этот маленький осколок весит несколько килограммов, но теперь он вдруг снова стал легким, и я без труда подняла руку. Красивый лунный камень сиял у меня на ладони, кошачий глаз загадочно посверкивал в его глубине.

Мне показалось, что Анна пришла в замешательство. Не говоря ни слова, она встала и открыла наш круг. Подобрав свечу и чашу, она поставила их на полку и растерянно обернулась к нам, явно не зная, что делать дальше.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она у Рейчел.

— Прекрасно, — ответила та, смущенно пожимая плечами. — Кажется, я привязала к себе свой камень.

Анна обернулась к Чарльзу.

— А ты?

— Я тоже, — ответил тот. — Я тоже почувствовал присутствие сильной магии, но не думаю, что это была Настасья. И вообще, она мне совсем не кажется темной.

Анна подняла глаза на Рейна, который был почти на полторы головы выше ее.

— Я почувствовал очень сильную магию, — медленно произнес он, не глядя на меня. — Очень древнюю магию. Могучую. И я тоже привязал к себе свой камень.

Рейн поднял к лицу свой кровавик и восхищенно уставился на него.

Неужели моя песня была плохой? Значит, я тоже плохая? Безнадежно темная, злая? Я вспомнила о Бозе и Инки и болезненно сморщилась. Кровь прилила к моим щекам от испуга.

Потом я вспомнила, что Ривер сама пригласила меня сюда. Она сказала, что я здесь я смогу научиться — научиться не быть темной. Она сказала, что у меня есть выбор. Что я могу научиться быть Тахти. Я воинственно вздернула подбородок.

— Она разбила мой камень! — со злобой выплюнула Нелл, вытягивая вперед ладошку с лежащим в ней неопровержимым доказательством в виде горки каменной крошки.

— Зачем мне это делать? — спросила я. — У меня свой камень есть!

— Тебе не камень был нужен, а... — запальчиво крикнула Нелл, но внезапно осеклась и закусила губу.

Чарльз и Рейчел смотрели на нас, как на героев мыльной оперы. Стыдно признаться, но именно так мы и выглядели.

— Рейн, Чарльз и Рейчел, — мягко сказала Анна, — вы можете идти. Уже поздно.

Они поспешно вышли из комнаты, а Рейн на пороге оглянулся на нас через плечо.

Я скрестила руки на груди, крепко сжав в кулаке свой лунный камень.

Анна переплела пальцы руки и внимательно посмотрела сначала на меня, потом на Нелл.

— Есть что-то, о чем мне следует знать?

«Еще бы! Например, то, что Нелл — законченная стерва».

На миг мне показалось, что Нелл сейчас даст волю своим чувствам, и я с каким-то мрачным восторгом ждала этой откровенности. Но Нелл с видимым усилием подавила накипевшие чувства, придав своему живому личику безразличное, хотя и несколько озабоченное выражение.

— Нет, разве что... Я не хотела говорить об этом, но в последнее время мне кажется, что Настасья меня ревнует. — Это заявление было подкреплено очаровательной, немного застенчивой, улыбкой. — И еще, я уверена, что почувствовала черную магию. Это меня очень напугало, ведь ее магия оказалась совершенно дикой, необузданной, непредсказуемой. Давайте говорить начистоту — что мы знаем о Настасье? Мой камень рассыпался прямо у меня в руках. Я этого не делала — это была какая-то темная сила. Разве вы ее не почувствовали?

Театрально поежившись, Нелл огляделась по сторонам, словно ожидала увидеть Смерть, притаившуюся в углу. То есть, она хотела сказать, будто я способна вызвать Смерть, чтобы поквитаться со своей счастливой соперницей? Да пошла она к черту, эта Нелл!

Анна пристально посмотрела на Нелл, потом перевела глаза на меня.

— Ты уничтожила камень Нелл?

Я глотнула побольше воздуха и выпалила:

— Нет! Я тоже чувствовала магию, но она приходила ко мне, через меня. Я не вытягивала ее из какого-то другого источника, типа чужого камня. Зачем мне это делать? Я просто призывала свою силу, чтобы привязать к себе мой лунный камень.

— Хорошо, — кивнула Анна. — Нелл, крошки можешь оставить здесь. — Она протянула Нелл кусок ткани, и та высыпала туда остатки камня. — Можешь идти. А ты, Настасья, будь добра задержаться еще на минутку.

Ну вот, приехали. Нелл исподтишка ухмыльнулась мне торжествующей улыбкой, а я только стиснула зубы, клокоча от бессильного бешенства.

Когда Нелл пошла к дверям, я вдруг заметила, что ее лицо отражается в висевшей на стене старинной жирандоли, задняя часть которой представляла собой гладко отполированную металлическую пластину, многократно повторявшую свет свечей. Гладкий металл действовал, как зеркало, и в этом зеркале я увидела лицо Анны, не сводившей глаз с Нелл. Значит, она тоже видела ее ухмылочку. Отлично. Знаете, я глубоко убеждена, что иногда

очень важно остановиться и в полной мере оценить прелесть отдельных моментов бытия, ведь это действительно делает нашу жизнь намного богаче. Хи-хи-хи.

Нелл устроила целое представление, закрывая за собой дверь, всем своим видом давая понять, что вот ее-то отпустили, а меня попросили остаться для разговора с учителем.

Когда дверь, наконец, закрылась, я повернулась к Анне.

— Я не портила ее дурацкий камень, — твердо сообщила я, скрестив руки на груди. Мне очень хотелось верить в то, что я не совсем темная, но я смертельно боялась, что Анна сейчас скажет — нет, это не так, тебе здесь не место, ты должна уйти.

Но она сказала:

— Скажи, как ты думаешь, Нелл могла наложить темное заклятие на твою дверь?

Я так поразилась, что мне потребовалась целая минута на то, чтобы обдумать ее вопрос.

— Не знаю, — очень медленно ответила я. — Не думаю, что у нее хватило бы сил на такое заклинание, но, если честно, я не знаю, как к этому относиться. Раньше я не думала, что она настолько меня ненавидит, но теперь... Нет, не знаю.

— Почему она тебя ненавидит? — спросила Анна, глядя на меня добрыми, серьезными глазами.

— Честное слово... я не знаю, — нехотя выдавила я. — Может быть, это все из-за Рейна? Она с ума по нему сходит, а он даже не замечает. Но ведь между мной и Рейном никогда ничего не может быть, ведь он дьявол, верно? Так что если Нелл бесится из-за Рейна, то она дура. Хотя, в последнее время она ведет себя так, будто у нее на лбу написано: «Ненавижу Настасью».

— Хмм, — Анна откинула с лица прядь темных волос и снова посмотрела на меня.

— Но я не портила ее камень, — снова повторила я. — И не воздействовала на него никакой древней магией.

— Я знаю, — кивнула Анна. — Это сделала сама Нелл. Ее камень отказался привязываться к ней.

У меня отпала челюсть.

— Что... Значит, это было саморазрушение?

— Да. И это очень странно, потому что Нелл выбрала правильный камень. Очень любопытно... Скажи, как ты ощущала свою силу? На что это было похоже?

Мне не хотелось ни хвастаться, ни фонтанировать своими восторгами, поэтому я постаралась быть сдержанной.

— Это было здорово. Не знаю, как там на самом деле, но мне моя магия не показалась ни темной, ни страшной, и мне совсем не хотелось от нее спрятаться. Я слышала слова, которые пела, и помню, что они были очень сильными... И красивыми.

Вам тоже кажется, что моя «сдержанность» подозрительно похожа на хвастовство и восторги?

— Так оно и было. Твое заклинание было невероятно сильным. И невероятно красивым. И оно твое, по праву наследования.

Анна снова посмотрела на меня, словно пыталась запомнить мое лицо. Разволновавшись, я поспешно сунула лунный камень в карман и пошла за своей курткой. Снаружи резко стемнело, ночь черной мантией укутала мир, и редкие снежинки начали сыпаться на землю.

— Как ты чувствуешь свой камень?

Я опустила глаза, пытаясь справиться с дурацкой двойной молнией пуховика. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь расстегивает куртку снизу вверх? Никто и никогда! Так зачем тогда это придумано? Подняв голову, я заглянула в ясные глаза Анны и не смогла придумать никакого саркастического ответа.

— Я его люблю, — выпалила я, сгорая от стыда за то, что не сумела спрятать свои чувства. — Люблю. Он мой. Это... это...

—Он часть тебя, — спокойно закончила Анна.

— Да, — пробурчала я, оставив попытки справиться с молнией.

— Он идеально тебе подходит, — заверила Анна, надевая свою куртку. — С ним ты сможешь творить очень интересную магию. Мне не терпится взглянуть, что у тебя получится.

Я промолчала, не зная, что на это ответить.

— Ты помнишь, как выучила слова своей песни? — спросила Анна, закрывая за нами дверь. Мы вместе пошли по коридору. Было уже поздно, у меня слипались глаза, и все чувства иссякли.

— Нет, — честно призналась я, поплотнее запахивая незастегнутую куртку, чтобы не замерзнуть.

Тьма окружила нас, сообщая нашей прогулке особую интимность. Неожиданно правда сама слетела у меня с языка. Весьма нехарактерный для меня порыв, надо признаться.

— В тот момент мне казалось, будто слова просто приходят ко мне, как будто вырастают из земли, понимаете? У меня было такое ощущение, будто я стала проводником чего-то, что все время существовало, и вот теперь просто выходит наружу через меня. Наверное, я очень путано объясняю...

— Нет, — возразила Анна. — Я понимаю, о чем ты говоришь.

— А потом, как раз перед тем, как у Нелл взорвался камень, я вспомнила свою мать и то, что она часто пела эту песню, когда что-нибудь делала. Не знаю, что это значило.

До сих пор я никогда по доброй воле не заговаривала о своей семье, поэтому ожидала града вопросов.

Но Анна, как обычно, не стала делать то, чего я от нее ожидала.

— Я сразу узнала эту силу, милая, — серьезно сказала она. — Она очень древняя и очень могучая. Ты единственная наследница этой магической линии. Это очень сильный и очень грозный дар.

Глаза Анны сверкали в темноте, а я затаила дыхание в ожидании мучительной процедуры дальнейшей очистки луковицы, с целью добраться до еще более мучительной сердцевины.

Я была не готова. Пока не готова.

Анна потерла заставшие руки и подула на пальцы.

— Ты ведь понимаешь, что Рейн никакой не дьявол, правда? — с еле заметной улыбкой спросила она.

— Нет, не понимаю, и понимать не желаю, — отрезала я.

Анна рассмеялась.

— Но мы не верим в существование дьявола, Настасья. Мы верим в существование зла, с которым вынуждены сражаться каждый день. Но дьявол? Нет, это уже слишком.

— Ладно, — легко согласилась я. — Пусть не дьявол, пусть агент мирового зла.

Анна взяла мои руки в свои.

— Я понимаю твои чувства, дорогая, — она больше не улыбалась, голос ее звучал очень серьезно. Искренне понимаю. Но ты тоже должна понять, что Рейн всего лишь мужчина, пусть и бессмертный. То, кем он был и каким он был, во многом определялось культурой, его воспитавшей. Скажи честно, разве он был единственным захватчиком, когда-либо нападавшим на замок твоего отца?

— Он был единственным, кому это удалось, — резко ответила я. Мое сердце обливалось кровью. Я не хотела об этом говорить.

— Разве его дружина была единственным войском, предававшем огню и мечу мирные деревни? — все так же тихо продолжала Анна. — Люди воевали, убивали и порабощали друг друга на протяжении всей истории человечества. В наши дни люди понимают, осознают и осуждают это. Но в те времена война была частью жизни, такой же, как пахота на лошадях или смерть семи из десяти детей.

Я посмотрела на нее.

— Вы его оправдываете? — холодно спросила я.

— Нисколько, — твердо ответила Анна. — Далеко не каждый мужчина, родившийся в то время, избирал такой путь и творил то, что творил Рейн. Очень многие мужчины мечтали о мире, хотели жить своей жизнью, иметь семью, детей. Да, Рейн был жестоким, властолюбивым воином, рожденным и воспитанным в культуре, для которой подавление и истребление всех других народов считалось нормой. Он не восстал против этой жестокости и не бежал от нее. Напротив, он с радостью ступил на путь крови, смерти и тьмы. Но почти триста лет тому назад он отказался от оружия и доспехов, избрав другую дорогу. Он покинул дом своего отца и отрекся от наследственной власти. Его собственный народ изгнал его за отказ от тьмы и смерти. С тех пор он ведет бесконечную войну совсем другого рода — войну с самим собой, со своей природой. Он неустанно пытается выбирать добро, а не зло, мир, а не жестокость, жизнь, а не смерть.

Я вспомнила, как Рейн однажды сказал, что на пути тьмы можно найти лишь безумие и бесконечную боль.

— С тех пор он каждый день ведет эту тяжелую битву, — продолжала Анна. Мы уже подошли к дому, но стояли снаружи, в холодной темноте. — За это время он часто оступался. Достигал успеха и снова терял все, чего достиг. Срывался в пропасть и выбирался на свет. Но я знаю, и Ривер тоже знает — несмотря ни на что, он хороший человек.

Анна задумчиво посмотрела на меня и тихо добавила:

— И мне кажется, что ты тоже это знаешь.

Я только рот разинула — как она могла сказать мне такое?

Анна похлопала окоченевшими ладонями и подула на них.

— Слышишь, дымком потянуло? Не знаю ничего более уютного, чем запах древесного дымка в холодную ночь. Согласна?

Я промолчала.


Глава 28


ГЛАВА 28


На следующее утро я дежурила на приготовлении завтрака. И сожгла два фунта бекона. Хотите знать, как это случилось?

Секунду назад я демонстрировала вершины кулинарного искусства, одним движением мастерски переворачивая все ломтики, потом отвернулась, чтобы вытащить из духовки поднос с маффинами, а когда снова вернулась к сковородке, то увидела на ней обугленные полоски свинины. Несколько мгновений я в недоумении смотрела на них, а потом краем глаза заметила каштановую макушку, мелькнувшую за кухонным окном. Клокоча от ярости, я бросилась к двери, рывком распахнула ее и слетела по ступенькам.

Снаружи никого не было. Но я была уверена, что видела Нелл, и что это она испортила мне бекон. Честное слово, эта красотка всерьез меня достала. Мне хотелось схватить ее за шкирку и доступно объяснить, что она может забирать себе своего вонючего берсеркера, который мне задаром не нужен — но я ничего этого не сделала.

Строго говоря, Ривер никогда не просила нас держать свои истории при себе, но поскольку у меня не было никакого желания открыто объявлять себя наследницей дома Ульфура, то я не могла никому рассказать правду о Рейне.

Но на этом мои неприятности не закончились. Впервые за всю свою карьеру я пришла в аптеку Макинтера на пять минут позже. В то утро меня подвозила Рейчел, ехавшая дальше, в Бостон. Дороги были завалены выпавшим за ночь снегом, и редкие машины тащились медленнее обычного.

— Смотрите-ка, явилась, не запылилась! — рявкнул старый Мак, когда дверной колокольчик сообщил о моем прибытии. — Какое счастье, что вы удостоили нас своим визитом!

Послушайте, я опоздала всего на пять минут! Поскольку, как известно, лучший способ защиты — это нападение, пришлось с порога перейти в атаку.

— Вы заказали гомеопатические средства? — бодро спросила я, прошествовав в заднюю комнату, чтобы повесить куртку.

— Иди работать! — огрызнулся старик.

В тот день старина Макявно встал не с той ноги. По случаю зимних каникул Мериуизер была не в школе, но наш работодатель все утро гонял нас туда-сюда, так что мы и словечком перемолвиться не успели.

Стеллажи с подарками и украшениями к Новому году и Хануке радовали глаз — я лично целое утро занималась ими, наполняя всем, чем только можно. Кстати, до Рождества оставалось всего два дня, но я до сих пор понятия не имела о том, что планирует Ривер.

— Ты что, совсем дура, да? — оглушительный рев старого Мака заставил меня поднять голову. Он стоял через два прохода от меня, но тихий, жалобный голосок Мериуизер не оставлял никаких сомнений по поводу того, кому адресован этот учтивый. — Сколько раз тебе говорить? Клади рецепты отдельно! Ты что, нарочно пытаешься загубить все, что осталось от нашего бизнеса?

Две местные дамы, зависшие в недавно расширенной косметической секции, недовольно подняли головы.

Мериуизер пролепетала что-то неразборчивое.

—Да мне плевать, что ты там себе думаешь! — надрывался старый Мак. — Я тебе плачу не за то, чтобы ты думала! Тут я думаю, понятно тебе? А ты делай то, что тебе говорят, большего от тебя не требуется.

Женщины, поджав губы, отложили покупки и, расправив плечи, с недовольными минами покинули магазин. Я была уверена, что Мериуизер это видела, и теперь умирает от стыда.

— То, что я позволил тебе сделать кое-какую перестановку, еще не дает тебе права лезть ко мне со своими сумасбродными идеями! — гремел ее отец.

Я встала, сжав кулаки. Старый Мак всегда был скотиной, но до сих пор он никогда не нападал на бедную девочку с такой жестокостью.

— Папа... — донесся до меня тихий голосок Мериуизер, и я поняла, что она вот-вот расплачется. Боже мой, если он так орет на нее здесь, то на что похожа ее жизнь дома?

Мои руки сами собой задвигались в воздухе, и не успела я опомниться, как слова сорвались с моих губ. Я не задумывалась над тем, что делаю, я просто хотела, чтобы старый Мак больше никогда не обижал Мериуизер.

«Гиб нат хатхор, — прошептала я. — Минн ерлах натхабен...»

В висевшем над проходом зеркале отражался пустой магазин, и старый Мак, угрожающе махавший руками перед носом Мериуизер. Внезапно я увидела в зеркале саму себя — беловолосую, темноглазую, с алыми пятнами гнева на щеках, рисующую магические пасы в воздухе.

Боже мой, я создавала заклинание, я творила магию. Но как? Откуда я узнала, что нужно делать? Внезапно я вспомнила Инки и таксиста, и свое изумление невесть откуда взявшейся магией своего друга. Но теперь со мной происходило то же самое — незнакомая магия сама вскипала внутри меня, мне не нужно было ни о чем задумываться. Даже наоборот, если начать думать о магии, то она просочится между пальцев и растает, как дым. Но я была сильна, и мое древнее наследство, наконец, готово было выйти на свободу...

Чтобы раздавить старого Мака.

Я почувствовала какое-то жжение в кармане джинсов. Что-то обжигало мне бедро прямо через ткань. Прервавшись, я сунула руку в карман и вытащила лунный камень. Он ярко засветился у меня в руке, и этот свет помог мне опомниться и понять, что я делаю.

Я хотела причинить зло старому Маку, и, черт побери, он это заслужил! Он заслужил этого куда больше, чем люди, которым я, намеренно и ненамеренно, причиняла зло в течение своей долгой жизни. Что же остановило меня сейчас? Лунный камень, сиявший у меня в ладони, вдруг стал таким горячим, что мне было больно его держать.

Неужели это он удержал меня?

Инки сломал позвоночник таксисту. Боз убил мальчишек в машине.

Ривер... разочаруется? Разозлится? Нет, она разочаруется. Может быть, даже прогонит меня из Риверз Эдж. И куда я пойду? Солис и Эшер вряд ли разочаруются, скорее, разозлятся. Наверное, они не сомневаются, что я способна на что-то похожее, и только ждут, когда это случится. А Нелл? Вот уж кто будет на седьмом небе от счастья! Она будет прыгать и хлопать в ладоши, когда узнает, что я так позорно срезалась.

У меня не было никаких сомнений в том, что в Риверз Эдж все узнают. Они унюхают исходящую от меня ауру магической энергии, почуют вибрацию моих пальцев. Но сейчас я была не в Риверз Эдж, где магия более-менее скрыта от посторонних глаз. Я была в городе, в магазине. Если я сделаю это, если прибегну к магии, то неизбежно оставлю отпечаток своей магической энергии.

Раньше я никогда об этом не задумывалась — то ли не замечала, то ли просто не размышляла на эту тему. Но теперь я отчетливо вспомнила, что каждый раз, входя в классную комнату Ривер, я могла с точностью сказать, занимались тут магией или нет. Иногда я даже узнавала, кто именно производил заклинания. Так что нет никаких сомнений в том, что я тоже оставлю свой легко узнаваемый след здесь, в Уэст Лоуинге, в аптеке Макинтера.

Пошатнувшись, я резко села на пластиковый бак для мусора. Сердце тяжело забилось в груди, в ушах запищало.

Я едва все не погубила. Я чуть не выдала себя, едва не оставила свой след всякому, кто хочет меня найти. Бозу. Инки. Конечно, Ривер и учителя укрыли городок защитными заклинаниями, чтобы спрятать меня от посторонних глаз, но если бы я применила магию... Признаюсь честно, эта мысль была еще ужаснее, чем страх перед разочарованием Ривер.

Но я остановилась. Остановилась в самый последний момент.

Меня прошиб холодный пот. Старый Мак и Мериуизер все еще препирались между собой через два прохода от меня. Встав, я на подгибающихся ногах подошла к полке, взяла упаковку «Тампакс перл» и пошла на шум голосов, словно только что прибыла из Тимбукту и не слышала криков.

— Скажите, кто-нибудь знает... — начала я, с притворным замешательством глядя на обоих. Лицо Мериуизер пошло красными пятнами, по щекам у нее текли слезы. Старый Мак был такой красный, что я испугалась, не хватил ли его удар. Еще грохнется тут, прямо посреди магазина!

— Ой, простите. Я не хотела вам мешать, — с напускным смущением пролепетала я. — Но я просто хотела узнать, — тут я протянула им коробку «Тампаксов», действовавших на старого Мака, как крест на вампира. — У нас есть эта же модель, но побольше?

Мериуизер, у которой, наверное, сейчас голова шла кругом, не сразу сообразила, что к чему.

— В смысле, коробки по семьдесят восемь штук?

— Нет, — отрезала я, провожая глазами старого Мака, который, свирепо ворча и не поднимая глаз, начал удаляться прочь. — Смотри, это — подростковый размер. Потом идет нормальный. А бывает супер или гигантский размер? Ну, скажем, для ночи или... для крупных людей?

Мериуизер отчаянно старалась сосредоточиться, но у нее ничего не получалось, и из-за этого я еще больше разозлилась на ее тупоголового папашку.

— Кажется, да, — еле слышно пролепетала она. — Ты смотрела на задних полках?

— Точно! — воскликнула я, словно получив озарение. — Там не смотрела! Уже бегу искать. Кстати, сейчас уже почти полдень. Я пока не проголодалась, так что сходи, пообедай первая, а я пойду после тебя. Идет?

Мериуизер закусила губу, потом молча схватила свою куртку и выбежала за дверь.

Старый Мак копошился в аптеке, громко шурша коробками и сердито ворча себе под нос. Сейчас я купила Мериуизер получасовую передышку. Этого было мало. Мне бы очень хотелось по-настоящему исправить ее жизнь. Ее и Дрей.

Они были мне не безразличны. Я о них заботилась. Я хотела, чтобы они были счастливее, чтобы их жизнь стала лучше. И тут до меня вдруг дошло, что заботясь о них, я одновременно забочусь о себе. Я тоже хотела, чтобы моя жизнь стала лучше. Заботясь о себе, я получила возможность помочь другим. Выходит, Ривер снова оказалась права.

Просто зла не хватает.

И еще я знала, что в последний момент удержалась от черной магии. Я сама решила не делать этого. Вот это был уже настоящий прогресс. Определенно.


Этим вечером я должна была убираться после ужина, поэтому изо всех сил сосредоточилась на настоящем, из чего вы легко поймете, насколько сильно я ненавижу мыть посуду.

— Вам никогда не хотелось приобрести посудомоечную машину? — спросила я у Ривер, когда она принесла мне очередную груду грязных тарелок. — Между прочим, современные машинки перемыли бы всю эту кучу за две минуты. — Пошваркав ручной щеткой по тарелке, я опустила ее в горячую мыльную воду. Поскольку я забыла надеть резиновые перчатки (давайте хором скажем: Опять! Три-четыре, все вместе!), то мои руки покраснели и сморщились. Теперь это были руки шведского рыбака. Мужчины. Старого. Тьфу! Я подумала о белых девичьих ручках Нелл, всегда нежных и с идеальным маникюром, и почувствовала новый прилив желчи.

Ривер с улыбкой потрепала меня по спине.

— Я знаю, насколько для тебя важно беречь время, — проговорила она. — У тебя ведь его так мало!

Я застонала, а она рассмеялась.

Но если говорить серьезно, то вся эта неделя была сплошным кошмаром. Нелл объявила мне открытую войну. Я не могла заставить себя не думать о Рейне, и с маниакальным упорством снова и снова оживляла в памяти самые ужасные воспоминания о нем — о том, как он разрушил мое детство, и о том, как нарушил мой покой. Я вспоминала наши жадные поцелуи и то, с каким ужасом он смотрел на меня, когда узнал. Могу себе представить, как он перепугался! Его ужасала не только «плохая девочка», грозившая вновь сбить его с правильного пути, но и то, какую роль он и его семья сыграли в ее жизни. Выходит, его миры тоже сшиблись друг с другом.

Старый Мак был невыносим. Я жутко переживала за Дрей и Мериуизер. Наступила зима, самое ненавистное мне время года, когда солнце поздно встает и рано заходит, когда постоянно холодно, и кругом лед со снегом. Почему Ривер не обосновалась, к примеру, на Багамах? Разве она не могла бы врачевать заблудшие души под пальмами и теплым солнышком? Еще как могла бы. Но приняла другое решение.

— Возможно, это просто не по мне, — забывшись, вслух пробормотала я, и даже вздрогнула, когда Ривер переспросила:

— Что?

Ладно, с меня довольно. Злобно орудуя щеткой, я выложила все, что у меня наболело:

— Я мою посуду, меня клюет чокнутая курица и травит двуличная стерва, я вожу дружбу с девчонками, жизнь которых еще ужаснее моей, и в довершение всего этого должна якшаться с маньяком, убившим моих родителей. Как вам кажется, может быть еще хуже?

Ривер молча смотрела на меня.

— Я не создана быть бессмертной пай-девочкой, — устало продолжала я. — Все это обучение, все эти тренинги по примирению с собственным прошлым, вдумчивое изучение своего внутреннего мира, раскладывание души по полочками и всеобщая дружба — это все не для меня.

Ривер ничего не сказала, а когда я подняла глаза, готовясь прочесть в ее лице разочарование, то увидела лишь... Даже не знаю, что это было. Может быть, сочувствие?

— Чего ты хочешь? — тихо спросила она.

— Хочу, чтобы мне стало лучше, — ответила я то же, что и раньше. — Перестать страдать.

— Нет. Чего ты по-настоящему хочешь?

Я медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы.

— Я хочу... перестать чувствовать себя последней неудачницей.

— Нет, — с непоколебимой уверенностью ответила она. — Чего ты по-настоящему хочешь?

Мне захотелось завизжать и разбить тарелку о каменную раковину.

— Хочу перестать быть темной, — я произнесла эти слова почти шепотом, поскольку до сих пор никогда не произносила их вслух.

Ривер ничего не сказала, но я почувствовала, что этот ответ тоже оказался неправильным. Постояв немного, Ривер погладила меня по волосам и ушла.

Если бы Нелл в тот момент вошла на кухню, я бы швырнула тарелку ей в голову.

Но я осталась одна и домыла всю эту чертову посуду. Потом поднялась наверх, наложила запирающее заклинание на дверь, забралась в постель прямо в одежде, выпила чай и плакала, пока не уснула.


Глава 29


ГЛАВА 29


Следующим днем было воскресенье. Мне поручили вычесать двух лошадей, Гнедую и Тита. Гнедая была спокойной и ладной кобылкой породы кватерхорс, которую использовали только для верховой езды, а Тит относился к ирландским упряжным лошадям, которых можно запрягать в тележки и прочие повозки. Они оба были милыми животными, а главное, терпеливыми и спокойными, в отличие от адской курицы.

Я вывела Гнедую из стойла, поставила на развязки и принялась чистить резиновым скребком. Лошадка тихо фыркала мне в макушку, пока я очищала ее бока от грязи и выпавших волос.

Лошади. Не хочу даже говорить о них. Невозможно переоценить ту роль, которую они играли в жизни человека вплоть до последних столетий. На протяжении тысячелетий лошади и коровы обеспечивали человеку выживание, позволяли ему путешествовать, перевозить грузы, обрабатывать участки земли, достаточные для пропитания семьи.

Лошади были со мной всю мою жизнь. Однажды, в середине XVIII века, когда я жила в Англии, я буквально помешалась на лошадях — держала конюшню, выезжала каждый день, заказывала седла по собственному эскизу. Но у лошадей был тот же недостаток, что и у всех остальных — рано или поздно они умирали.

С тех пор у меня с ними все кончено. Я стараюсь держаться от них подальше. У лошадей самые умные глаза и чувствительная натура, они видят человека насквозь — точно так же, как собаки, кошки и маленькие дети. Я пыталась отгородиться от всего этого. Кроме того, запах лошадей пробуждал слишком много воспоминаний, да еще с такой силой, на которую способны только запахи. Мне часто доводилось вновь посещать одни и те же места, скажем, дома или аэропорты, любоваться теми же самыми видами с мостов, но при этом они не пробуждали во мне никаких воспоминаний, хотя я отлично знала, что уже бывала здесь. Но когда воспоминание соединено с запахом, оно всплывает во всем обилии мучительных подробностей. Запах жареного арахиса на Манхеттене. Аромат Средиземного моря в Ментоне. Свежескошенное сено в Техасе. Снег в Исландии. Давленый виноград в Италии. Печеные оладьи и кофе в Новом Орлеане.

И лошади.

Гнедая тихонько перебирала копытами, а я изо всех сил старалась не думать о сеновале, высившемся в двенадцати футах над моей головой. Я была счастлива там, пусть всего несколько минут.

Так, сначала резиновая скребница, потом жесткая щетка, дальше мягкая, а напоследок хорошенько обтереть полотенцем. Когда я закончила, Гнедая выглядела, как игрушка. Напоследок я взяла щетку для копыт, и, наконец, работа была закончена.

Пока я отстегивала развязки, Гнедая обнюхивала мои волосы, обдавая шею своим теплым, пахнущим сеном, дыханием.

— Ну вот, лошадка, — пробормотала я, заводя ее обратно в стойло.

Тит был крупнее и тяжелее, но не такой огромный, как першероны или шайры. Кстати, я уже целую вечность не видела настоящих шайров. Поставив Тита на развязки, я взяла резиновую скребницу в устало ноющую руку.


Ирландские упряжные лошади.

У моего отца были боевые лошади, но не такие большие и тяжелые, как европейские, предназначенные носить воинов в доспехах и вооружении весом до четырехсот фунтов. Нет, у нас были большие, смирные и выносливые кони, выращенные для войны. Детям запрещено было даже приближаться к ним. Помимо этого, отец держал так называемых женских лошадей — более мелких, легких, обычно кобылок, для моей матери и нас, девочек.

Меня впервые посадили на лошадь, когда мне было три года. К шести годам я уже могла ездить самостоятельно. Не знаю, как писалось староисландское имя моей кобылки, но в переводе оно означало Морская звезда, потому что на лбу у нее была смешная отметина в виде звезды. Мы с сестрами и старшим братом степенно выезжали из замка и трусили по тропинкам вдоль скалистого берега. Там мы учились привставать на стременах и, держа поводья в одной руке, бешено размахивать второй рукой над головой. Это казалось нам вершиной дерзости и удальства.

Потом я потеряла все и попала в приемную семью, а еще через шесть лет меня выдали за Асмундура, и его отец подарил нам в качестве свадебного подарка повозку с лошадкой. Это был поистине княжеский подарок — подумать только, собственная лошадь! В переводе ее имя означало «Мошка», за пушистую гриву и хвост. Мошка была маленькой, коренастой, но очень сильной, храброй и трудолюбивой лошадкой. Я обожала ее, хотя никогда на ней не ездила, ведь после работы Мошке нужно было как следует отдохнуть. Потом Асмундур умер, и Мошка отвезла его гроб на погост. Маленькая лошадка тащила пустую телегу с телом моего мужа, а мы все шли за ними пешком.

После этого Мошку пришлось продать. Я не могла прокормить ее зимой, и у меня не было сил содержать нашу маленькую ферму. Было тут и еще одно соображение — я знала, что если останусь в этой деревне, то недолго пробуду вдовой. Молодые, здоровые, свободные и работящие женщины ценились тут на вес золота. Поэтому я продала Мошку, сложила в мешок все, что могла унести на спине, а затем навсегда распрощалась с приемными родителями и семьей Асмундура, которые долго не хотели меня отпускать. Потом я поняла, что у них был еще один сын, которому в то время едва исполнилось четырнадцать, и я могла бы стать для него подходящей парой.

Сосед довез меня на телеге с сеном до ближайшего большого города, который назывался Элфдинг. Мы ехали целый день и следующую ночь. Всю дорогy я горько плакала — я оплакивала бедного Асмундура, но горше всего рыдала по моей милой, храброй и сильной Мошке, с которой рассталась навсегда, и по которой скучала целых пятьдесят лет.

В Элфдинге я разыскала старую матушку Берглинд, которая жила на чердаке над конюшней и зарабатывала себе на жизнь тем, что ткала грубую льняную ткань на фартуки и тому подобные вещи. Она была очень старенькая и почти совсем слепая, поэтому работала на своем станке наощупь.

Мне пришлось подойти совсем близко, чтобы она могла меня разглядеть. Когда старушка, наконец, увидела меня, она прищурилась и склонила голову набок. Конечно, я сильно изменилась — мне было десять лет, когда матушка Берглинд видела меня в последний раз, а теперь мне было восемнадцать, я стала женщиной и овдовела. Но когда она меня узнала, то почему-то испугалась и даже отпрянула назад.

— Чего тебе нужно, дитя? — спросила она.

— Вы меня помните? Я была... сиротой, а вы отдали меня в семью фермеров из долины. Помните? В дом Гуннара Оддурссона?

Она помедлила, пристально разглядывая меня, словно обдумывая, признать это или все-таки не стоит.

— Моя семья жила возле Хеольфдавика, — сказала я. — Вы не знаете, там сейчас кто-нибудь остался?

Матушка Берглинд настороженно огляделась по сторонам, словно опасалась, что нас могут подслушать. Мне показалось, что мой визит огорчил и расстроил старуху. Я хотела поблагодарить ее за то, что она нашла мне таких добрых приемных родителей, но старая ткачиха, похоже, не могла дождаться, когда я уйду.

— Никого там нет, — проскрипела она.

— А люди из деревни? — не отставала я.

— Нет! Никто там больше не живет! — сердито выкрикнула матушка Берглинд и, отвернувшись от меня, поковыляла к своей скамейке перед станком.

Я не знала, что сказать, и мне было стыдно за то, что я огорчила старую женщину. Не говоря ни слова, я повернулась и, спустившись по узким скользким ступенькам, вышла на холодный воздух.

Поразмыслив, я решила все-таки отправиться туда. Путь оказался не таким длинным, как я думала — в детстве расстояние от отцовского замка до Элфдинга, а оттуда до фермы Оддурссонов показался бы мне целой вечностью. Но я шла всего около шести часов по узкой, изрытой колеями дороге.

Я смутно помнила эту дорогу. За свою жизнь я всего пару раз путешествовала по ней, но запомнила ее гораздо более широкой, гладкой и намного более оживленной. В некоторых местах мне приходилось пробиваться через настоящие заросли кустарника. А ведь когда-то это был главный транспортный путь, связывавший Хеольфдавик и Элфдинг, эта дорога проходила по землям моего отца, мимо нашей деревни. Почему же теперь ею никто не пользуется?

Помню, что чуть не пропустила поворот, откуда начиналась дорога к отцовским землям. Лишь по нескольким обломкам камней, поросшим степной травой, я смогла узнать место, где когда-то стояли ворота в деревню. Я шла по этой дороге еще примерно с полчаса, и ноги у меня горели огнем, а плечи отваливались от тяжести пожитков, когда я увидела, наконец, впереди отцовский замок.

Когда я была маленькой, наш замок окружала каменная стена высотой не меньше восемнадцати футов и шириной около двенадцати футов у основания. Теперь от нее остались лишь кучи разбитых камней.

В те времена любое поселение, в котором было больше пяти домов, обносилось каменной стеной, чтобы затруднить штурм. Разумеется, стены не могли остановить захватчиков, их ничто не могло остановить, но преграда могла задержать их продвижение.

Я расскажу вам, как был устроен наш замок. За первой каменной стеной, в остатки ворот которой я сейчас вошла, лепились деревенские дома и заросшие травой выгоны, где крестьяне пасли коз, свиней, овец и немногочисленных лошадей. Тут же тянулись грядки с овощами. На вершине холма стоял наш родовой замок.

Когда люди слышат слово «замок», они представляют себе нечто огромное, но наш замок был маленьким. Тем не менее, это была сама большая и сложная постройка на многие мили вокруг, и при всей своей грубости, она была целиком выстроена из камня, в отличие от остальных деревянных и глинобитных домишек.

Мой отец был королем этих мест, как до него его отец, и отец его отца. Соответственно, я родилась в королевской семье, пусть намного более скромной, чем монархические династии Европы, однако обладающей немалой властью — магической властью Четвертого дома Бессмертных. Дома Ульфура.

За замковой стеной лежало не более пяти акров наших королевских земель. Стена замка была заметно выше и шире, чем деревенская, и на ней были устроены специальные места для солдат. Огромные деревянные ворота, утыканные железными шипами, открывались наружу, чтобы их было сложнее пробить тараном. Сразу за воротами был расположен крепкий деревянный помост, покрытый срезанными кусками дерна. В обычное время ничего не подозревающий человек мог спокойно пройти по нему вглубь двора. Но в случае нападения помост откатывали в сторону, и под ним открывалась очень глубокая яма, на дне которой торчали сотни заточенных деревянных пик. Наверное, в ту ночь многие дружинники Рейна закончили свою жизнь на этих пиках.

Конечно, наш замок не был похож на Версаль или Виндзор. Он был намного грубее, проще и старше и гораздо больше походил на настоящий замок с узкими сводчатыми окошками в толще стен, крутыми каменными лестницами и прочими приметами укрепленной крепости.

Крепостной двор лежал сразу за стеной. К стенам лепились домишки наших слуг, во дворе паслись наши лошади, овцы, козы и свиньи. Здесь же были наши огороды. Во время набегов жители деревни хватали все, что могли унести, и бежали под защиту стен отцовского замка. Высокие деревянные ворота захлопывались за ними, а мы все прятались внизу, пережидая нападение. Захватчики ни разу не смогли прорваться сквозь стены отцовского замка. Но в последний раз им это удалось.

С того дня прошло долгих девять лет. Я сама не знала, что ожидала найти здесь. Мне представлялось, что люди заново отстроили деревню. Или какой-нибудь новый владелец взялся восстанавливать замок. Но в тот день я нашла лишь заброшенные руины.

Я видела груды щебня от разбитых деревенских ворот, и горы камней на месте стены замка. Дом моего отца был выстроен из огромных камней, вырубленных в нашей каменоломне. Но сейчас на том месте, где когда-то возвышался наш замок, самый большой камень был размером с тыкву-горлянку. Казалось, громадные каменные глыбы рассыпались в прах, как содалит в руке у Нелл.

Я знала, что отец Рейна пытался использовать амулет моей матери, помогавший ей концентрировать свою магическую силу. Но захватчики не обладали даром моей матери, они не знали ее заклинаний, поэтому были просто стерты с лица земли вспышкой неведомой им силы. Рейн своими глазами видел, как его отец и братья превратились в горстку пепла. И сам получил ожог — точно такой же, как у меня.

Захватчики всегда разрушают города — сжигают все, что горит, вырезают скот, убивают или угоняют людей. Но на месте разрушенного людского обиталища всегда остаются обугленные остовы домов, фундаменты, дымоходы. Иногда захватчики не уничтожают город полностью, и тогда люди могут снова вернуться на пепелище, чтобы заново отстроить свои дома. Правда, такое случалось нечасто. В те времена люди верили, будто по следам мародеров идут страшные тролли, поэтому предпочитали отдать свою разрушенную деревню злым духам, а самим отстроиться где-нибудь поблизости.

Но здесь — я никогда не видела ничего подобного.

Я стояла на совершенно пустом месте, а ведь совсем недавно здесь стоял высокий замок, в котором было не меньше четырнадцати комнат! В отличие от дороги, некогда ведшей в родовой замок моей семьи, здесь даже не выросли заросли, словно сама природа обходила стороной это место. Я обошла холм кругом — вся земля здесь до сих пор была черной, обугленной. Но ведь трава и кусты всегда вновь вырастают на пепелище — иногда даже лучше и гуще прежнего.

Я сняла со спины мешок и села на землю. Напрасно я сюда вернулась. Здесь не было никого, кто мог бы объяснить мне, что произошло. Втайне я надеялась отыскать какие-нибудь книги моего отца, пусть слегка опаленные огнем, но сохранившиеся под каменными обломками. Или мамины драгоценности, до которых не добрались мародеры. Но здесь не было ничего, совсем ничего. Я потерла ладонью шею под затылком.

В этом месте я прожила десять лет своей жизни, здесь у меня была настоящая семья. Мы были богаты, мой отец был могущественен. Знатные люди приезжали издалека, чтобы повидаться с ним. У нас были слуги и учителя, книги и музыкальные инструменты, лошади и небольшая повозка, запряженная козлами, для моего маленького братца.

От всего этого не осталось ни следа. У меня не было ничего. И никого.

Все закончилось в ту ночь, когда голова моего отца выпала из очага и покатилась по полу, когда моя мать заживо освежевала ворвавшегося к нам воина, а мой брат Сигмундур отрубил ему голову. Тогда я отбежала от своей старшей сестры и младшего брата, бросилась к матери и зарылась лицом в ее юбки. В памяти сохранились обрывочные образы, крики, грохот, звон. За дверью, в коридоре, были люди, много людей. Замок горел, пылали постройки во дворе. Ржали кони, блеяли овцы. Слышался детский плач — это кричали дети воинов моего отца. Несколько раз я слышала, как их крики резко обрывались.

На полу лежало освежеванное тело одного из захватчиков, превратившегося в кровоточащее мясо. А потом огромный мужчина с золотисто-рыжими волосами и размалеванным лицом с бешеным ревом закинул руку за плечо, выхватывая боевой топор. Мне показалось, будто это движение длилось целую вечность, а потом я увидела, как острое лезвие со свистом обрушилось вниз, и мой брат неуклюже отпрыгнул в сторону, но топор глубоко вошел ему в плечо, разрубив руку.

Сигмундур закричал, и тут в комнату толпой ворвались воины. Несколько человек встали на страже возле дверей, преграждая путь отцовской дружине, прорубавшейся через коридор.

Сигмундур пошатнулся и с криком перехватил меч в другую руку, но тут топор обрушился еще раз, и голова моего брата упала на пол, а за ней последовало его мягко осевшее тело.

Спрятавшись в юбках за маминой спиной, я вновь услышала ее страшную, грозную, темную и ужасную песню, и увидела, как молнии вырвались из ее рук, разя врагов в глаза, опаляя им лица. Воины с криками попадали на пол, но на место упавших тут же бросались другие.

Кто-то из них одним взмахом отрубил голову Эйдис, и она упала на пол, как скошенный полевой цветок. Несколько мгновений голова моей старшей сестры оставалась очень близко от шеи


поэтому она продолжала моргать, и судорожно дергала руками. Но потом чей-то тяжелый башмак отшвырнул ее голову на несколько футов прочь, и через несколько минут тело Эйдис застыло, а глаза ее закрылись.

Затем настала очередь Тинны. Она никогда не любила мечи и сражения, и старалась под любым предлогом улизнуть от тренировок.

Я и сейчас вижу ее стоящей посреди комнаты — маленькую, в ночной рубашке, с лицом белым, как полотно. Меч выпал из ее руки на пол. Какой-то воин грубо схватил ее и перебросил через плечо. Когда он, перешагивая через убитых, стал пробираться к выходу, несколько воинов моего отца преградили ему дорогу. Я видела, как они вонзили мечи ему в живот, выпустив наружу кишки.

Но чей-то другой топор отрубил голову Тинне. Самый большой и самый старый из захватчиков продолжал выкрикивать приказы. Он был все еще жив, хотя кровь покрывала его с головы до ног, так что даже боевой раскраски на лице не было видно. Он говорил на каком-то другом, незнакомом мне диалекте нашего языка, однако достаточно родственном, чтобы я понимала каждое его слово.

— Убейте их всех! Никого не оставляйте в живых! Даже детей! Даже один выживший может испортить всю их магию!

Хаакон упал на колени, сжимая в маленьких кулачках свой кинжал. Огромный человек бросился к нему, и мой брат инстинктивно сделал выпад, ткнув его в голень. В следующее мгновение мой младший брат тоже был мертв.

Моя мать все еще стояла посреди комнаты высокая, грозная, излучающая силу. Я видела, как еще одна молния просвистела в воздухе и ударила огромного захватчика прямо в глаз. С громким криком он отшвырнул топор, зажимая рукой выжженную глазницу. Но когда моя мать вновь воздела руки с зажатым в них амулетом, он вдруг с неожиданной прытью выхватил свободной рукой свой меч. Я почувствовала, как тело моей матери пошатнулось от удара, а потом медленно-медленно стало оседать на пол. Судорожно вцепившись в ее юбки, я зажмурила глаза, а мать упала на меня сверху. Я с силой ударилась головой о каменный пол, искры брызнули у меня из глаз, и кровавый кошмар комнаты заволокло туманом. Тяжелое тело матери придавило меня сверху, толстая шерсть ее платья мешала дышать. Я не могла видеть, не могла пошевелиться. Никто не слышал моих сдавленных криков. Потом в нос мне ударил страшный запах горящих волос, шерсти, кожи...

Не знаю, как долго я так лежала. Наконец, наступила тишина, но я продолжала лежать, хотя уже начала задыхаться. Дым лез в нос, обжигал горло. В конце концов я поняла, что уже не могу дышать.

Робким усилием я попыталась отодвинуть тело матери, но мне пришлось изо всех сил упереться ногами, чтобы сделать это. Оно медленно откатилось от меня.

Я открыла глаза. В комнате не было ни одной живой души. Вокруг меня лежали тела моих сестер и братьев. Лицо матери, все еще прекрасное, безмятежно смотрело на меня из другого угла комнаты. В коридоре тоже было пусто. Снаружи доносились удаляющиеся крики. Замок горел, комната была объята пламенем, и жар стоял почти невыносимый.

Очень медленно я поднялась на ноги. Я оцепенела — ничего не чувствовала, ни о чем не думала. В тот момент я сама была словно мертвая — может быть, они убили меня, и я теперь просто призрак? Но мне пришлось перешагнуть через тело Эйдис и через маленького Хаакона. Наверное, будь я призраком, я бы просто пролетела над ними.

Дверь в кабинет была разбита, сорвана с петель, и я направилась было туда, когда вдруг заметила краем глаза какое-то движение сбоку. Я повернула голову. Движение повторилось, и я поняла, что это отъезжает в сторону узкая каменная стена возле буфета. Когда она сдвинулась еще сильнее, я в страхе упала на пол, запутавшись пальцами в волосах Сигмундура, насквозь пропитанных кровью.

В щели показалось испуганное женское лицо. Обведя глазами комнату, женщина в ужасе прижала ладонь ко рту, сдерживая крик. И тут я ее узнала — это была Гильдун Харальдсдоттир, жена конюшего моего отца. Потом за ее плечом вырос и сам Стефан, ее муж. Лицо его потемнело от страха и горечи, и он скорбно положил руку на плечо Гильдун.

Я встала.

Они в страхе отпрянули назад, когда увидели меня, стоящую среди огня и мертвых тел. Потом, все еще не закрывая рта, Гильдун поманила меня рукой. Плохо понимая, что делаю, я медленно пошла к ней. Что-то хрустнуло у меня под ногой и, опустив глаза, я увидела золотую цепь, на которой мама носила на шее свой амулет. Амулет исчез, мамину шею перерубили мечом. Я шагнула к Гильдун, оставив цепь там, где она лежала.

Гильдун и Стефан нетерпеливо манили меня руками. Я никогда раньше не видела этой потайной двери и даже не знала о ее существовании. Но теперь, по прошествии лет, я понимаю, что именно поэтому мама собрала нас всех в этом кабинете. Просто все произошло так быстро, что она не успела отправить нас всех в секретный туннель, а может быть, вход в него открывался только изнутри. Не знаю. И никогда уже не узнаю.

Языки пламени лизали ковер у меня под ногами. Еще мгновение, и моя ночная рубашка вспыхнула бы, как костер. Я тогда ничего не знала о своем бессмертии, и только что на моих глазах убили всю мою семью. Но я понимала, что смерть в огне будет ужасной, поэтому сделала еще один шаг, и наступила на что-то еще. Больше всего я боялась, что это чья-нибудь рука, поэтому никак не могла заставить себя посмотреть вниз. Но все-таки заставила.

Я стояла на дымящемся ковре, и запах от него шел такой, что невозможно было дышать. Прямо под огнем лежал амулет моей матери — вернее, его половина. Вторая половина, та, что с лунным камнем, исчезла. Я быстро огляделась по сторонам, но ее нигде не было. Наклонившись, я схватила амулет, но он был таким горячим, что я тут же его выронила.

— Быстрее, Лилья! — хриплым от страха голосом воскликнула Гильдун. — Кругом пожар!

Я оторвала кусок ночной рубашки, так что у меня получилась длинная полоса ткани. Обмотав этой тканью руку, я подобрала амулет и, снова распрямившись, посмотрела в лицо Гильдун. В пять быстрых шагов я добралась до потайной двери, и тут Стефан схватил меня за руку и втащил в темный туннель. Гильдун притворила дверь и взяла факел. Стефан, крепко держа меня за руку, потащил за собой по туннелю.

— Подожди! — попросила я. Мне нужны были обе руки. Завернув амулет в клочок ткани, я крепко привязала его к шее и снова схватила Стефана за руку. Втроем мы бросились бежать по узкому, пахнущему землей и сыростью коридору с низким потолком и земляным полом.

Мне казалось, что мы бежали несколько часов подряд. Я то и дело спотыкалась о корни и камни, а однажды Гильдун пришлось поднимать меня и ставить на ноги. Наконец, мы добрались до огромного валуна, преграждавшего путь дальше. Выходом служила узкая естественная трещина в камне, почти полностью скрытая густым кустарником.

Когда мы выбрались из куста, я увидела перед собой узкую деревенскую дорогу, проходившую на большом расстоянии от нашего дома. Обернувшись через плечо, я в последний раз посмотрела на объятый пламенем замок.

Я не знала, собираемся ли мы пешком добираться до Элфдинга или у моих спасителей был какой-то другой план, но примерно через четверть мили нас встретил незнакомый мне крестьянин с телегой, нагруженной сеном.

Стефан и Гильдун торопливо вырыли в сене яму, а потом Стефан подхватил меня подмышки и засунул туда, как мешок. Затем на меня насыпали целый стог сена, вышиной не меньше пяти футов, при этом хорошенько растрепав его, чтобы я могла дышать, пусть и с трудом.

Крестьянин щелкнул языком, и ослик покатил тяжелую тележку дальше по дороге.

На следующий день этот же крестьянин отвел меня к матушке Берглинд, а та пристроила меня в семью Гуннара Оддурссона, где я прожила шесть лет, пока не вышла замуж. С тех пор я больше никогда не видела ни Гильдун, ни Стефана, ни того крестьянина, и не знаю, что с ними стало.

Со временем я привыкла быть дочкой крестьянина, и единственным напоминанием о том, что я не всегда жила на ферме, был круглый ожог у меня на шее, в том месте, где амулет прожег одежду и заклеймил мою кожу. В тот момент я этого даже не заметила...

Солнце высоко стояло в небе, мне нужно было поскорее отправляться назад, чтобы успеть в Элфдинг до заката. Внезапно я почувствовала сильное жжение в задней части шеи и поспешно вскочила. Прикрыв рукой глаза от солнца, я посмотрела на опушку леса, темневшего вдалеке. Там все было спокойно, но мне вдруг стало не по себе при мысли о том, что за все это время я не слышала здесь ни птичьего голоса, ни шороха зверя. Кажется, тут даже насекомых не было. Это место было хуже, чем мертвым — оно было проклятым.

Подхватив свой мешок, я заторопилась к дороге. Мне казалось, что мешок мой стал впятеро тяжелее, а прочные деревянные башмаки словно налились свинцом и едва отрывались от земли.

Все вдруг стало тяжелым, гнетущая тишина пригибала меня к земле так, что я с трудом могла дышать. Но я заставила себя идти быстрее. Казалось, что даже солнце не осмеливается ярко светить над этим местом. Здесь повсюду была тьма, здесь на всем лежала тень, которую не может отбрасывать ничто живое. Это место было пропитано страхом, кровью и злом.

А потом я вдруг согнулась пополам от боли, и мешок выпал у меня из рук.


Я легонько проводила жесткой щеткой по ногам Тита, наслаждаясь их теплой силой. Жаль, что в то время не было таких замечательных щеток, я бы тогда еще лучше ухаживала за моей Мошкой. Я и так старалась изо всех сил, но как обрадовалась бы моя лошадка этой чистой конюшне и брикетам с душистой тимофеевкой!

Все это было давным-давно, в прошлой жизни. То было тогда, а вот это — сейчас. Я выпрямилась, не отрывая руку от бока Тита. Невероятная мысль ослепительной вспышкой озарила мой мозг, и я с изумлением поняла, что именно это и пыталась втолковать мне Ривер. Тогда я была там, далеко отсюда, в другом мире, и это была совсем другая я. Теперь я была здесь, в реальности, и это была я — настоящая. Я больше не была там, как не была той десятилетней девочкой. Странно, что мне потребовалось столько времени, чтобы понять это.

Может быть, Ривер хотела сказать, что время похоже на реку — оно безостановочно течет, поэтому каждый день, каждый час, ты входишь в совсем другую воду.

Всю свою жизнь я ощущала себя не рекой, а озером. Глубоким озером, в котором все хранилось вечно. Все мои ошибки, все потери, все люди, которыми я когда-либо была — я несла это все в себе, постоянно, все время. Вся прожитая жизнь слоями откладывалась на моем твердеющем панцире, подобно слоям лака на японской шкатулке.

Этот панцирь защищал от жизни увядшую, полумертвую Настасью, которая дошла до того, что уже ни к кому и ни к чему не могла относиться по-человечески.

На протяжении двух месяцев, проведенных в Риверз Эдж, с моей раковины постоянно счищался один тонкий слой за другим. И постепенно находившаяся внутри несчастная, жалкая, съежившаяся душа стала расправляться. Набухать жизнью, как полумертвый цветок, внезапно попавший под ливень. Почему это случилось? Почему я позволила себе это, после стольких лет?

В тот день, больше четырехсот сорока лет тому назад, я лежала на обугленной земле там, где когда-то стоял замок моего отца, и рыдала в голос от боли и страха. У меня случился выкидыш — я потеряла единственное, что осталось у меня от Асмундура, единственный плод двухлетней жизни с ним. Тогда я была уверена, что потеряла все — семью, дом, приемных родителей, мужа, любимую лошадку и своего единственного ребенка. У меня ничего не осталось, мне некуда было идти. Я была никто — ни дочь, ни жена, ни сестра.

На следующий день, когда я снова смогла двигаться, я собрала свои пожитки и побрела по дороге, оставляя за спиной место страха, смерти и потерь. По пути я отыскала высокое травянистое растение с красивыми фиолетовыми цветочками. Я жадно набросилась на него, заталкивая в рот цветы и жесткие, шершавые листья, которые комом застревали в горле. Когда я была маленькой, прачка сказала нам, что шлемник, или аконит смертельно ядовит, и дети не должны даже дотрагиваться до него.

Я съела столько, сколько смогла в себя затолкать, и вскоре почувствовала жжение яда во рту. Руки у меня онемели, а потом я снова сложилась пополам от страшной боли в животе. Меня рвало несколько часов подряд, я кричала и плакала, пока не потеряла сознание.

Как вы уже догадались, соль шутки заключалась в том, что я была бессмертной, но не знала об этом. После неудачной попытки самоубийства, не сумев даже умереть по-человечески, я снова пустилась в путь и, в конце концов, добралась до Рейкьявика, самого большого города нашей страны.

Здесь я поступила в услужение, и экономка познакомила меня с моей новой хозяйкой, которую звали Хельгар. С этого момента началась моя жизнь бессмертной, а старая жизнь закончилась столь резко и бесповоротно, словно мне все-таки удалось оборвать ее при помощи шлемника. Так я нарастила первый слой своего панциря.

— Если будешь продолжать чесать лошадь, она останется без шерсти.

Сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди от неожиданности, и я уставилась в широкую, сильную спину Рейна, проходившего с седлами в руках по проходу.

Он был одним из захватчиков, стоявших в коридоре. На его руках не было крови моей семьи, и это было огромным облегчением, поскольку в противном случае мне пришлось бы его убить, а ведь отрезать человеку голову совсем не так просто, как кажется. И все-таки он был там в ту ночь. Он был единственным человеком на земле, разделявшим со мной воспоминания о том кошмаре. И вот теперь он был здесь, в джинсах Левис и рабочих ботинках. Без раскраски на лице, без меча за поясом. Обычный парень. Обычный, сварливый, занудный парень, который четыреста с лишним лет назад участвовал в уничтожении моей семьи.

И он был совершенно прав. Тит повернул ко мне голову и смотрел на меня с мягкой укоризной.

— Прости, дружок, — прошептала я, откладывая щетки и отвязывая Тита.

Заведя его в стойло, я проверила, есть ли у него сено, и, погруженная в свои мысли, направилась к себе в комнату.


Глава 30


ГЛАВА 30


А теперь еще чуть-чуть... Не поднимая глаз от своей тарелки, я неторопливо отправила ложку в рот, при этом все мое внимание было сосредоточено на булочке Нелл. Сделав глубокий вдох, я стала осторожно вьшускать из себя воздух, пытаясь слегка отодвинуть булочку от Нелл — вот так, еще разок, и еще.

Вот уже три раза я видела, как Нелл тянулась за своей булочкой, не прерывая оживленной болтовни с абсолютно индифферентным Рейном и гораздо более отзывчивым Лоренцо, который громко хохотал, запрокидывая голову. Каждый раз рука Нелл машинально опускалась на место, где только что лежала ее булочка, и каждый раз ее пальцы хватали пустоту. Недовольно хмурясь, она нашаривала булочку, отламывала кусочек и перекладывала ее поближе к своей тарелке.

Выждав момент, я снова начинала медленно-медленно отодвигать булку. При помощи своих мега-супер-бессмертных мозговых импульсов. Это был настоящий триумф разума!

Между прочим, для этого мне пришлось зазубрить необходимые ограничительные заклинания, гарантирующие, что булочки всех остальных участников застолья останутся на своих местах, а от Нелл будет убегать только булка, а не вилка, нож или стакан. А перед этим я долго корпела над книгой заклинаний в библиотеке и целых два дня тренировалась у себя в комнате.

Это была абсолютная белая магия: от нее никто не умирал, и я не забирала ничьей жизни. Просто я, Тахти, использовала свою наследственную магическую силу. Впрочем, использовала ее не на вполне доброе дело. Но разве от этого моя магия переставала быть белой? Может ли намерение быть столь же существенно, сколь метод? Интересный вопрос. Надеюсь, мы будем проходить его в следующем классе.

Меня просто распирало от подавленного восторга, даже живот разболелся от усилий не захихикать в голос.

У меня все получалось! Я видела, что Нелл слегка смутилась, даже разволновалась. Казалось бы, такая мелочь — не найти свою булочку там, где ей положено быть — но вы даже не представляете, как может раздосадовать такой пустячок!

Тщательно контролируя дыхание, я неторопливо отправила в рот еще одну ложку супа, стараясь придать лицу самое безразличное и невозмутимое выражение. Миг спустя Нелл, сидевшая через двух человек от меня, снова стукнула наманикюренными ноготками по пустому месту на столе. На этот раз она непонимающе уставилась на свою булку и быстро перевела глаза на то место, где та должна была лежать.

Я едва сдержалась, чтобы не хрюкнуть, разбрызгав суп через нос. Даже не поднимая головы, я почувствовала, как Нелл подняла голову и обвела глазами стол. Насколько мне было известно, никто из сидевших за завтраком еще никогда не проделывал подобного фокуса.

После случая с раскрошившимся камнем, Нелл подчеркнуто сторонилась меня, не садилась со мной рядом и настороженно следила за каждым моим движением. Всем своим видом она давала окружающим понять, что нежная крошка Нелл подозревает гадкую темную Настасью и не доверяет ей. В конце концов, она прожила здесь несколько лет. Тут все ее знали. А я была никто и звать никак.

— Эй, Нас, ты утром открывала грядки с луком? — спросила Бринн. Сегодня утром на голове у нее красовался очередной разноцветный тюрбан, забавно контрастировавший с толстым шерстяным свитером со скандинавским узором. В последнее время мне постоянно казалось, что наши радиаторы не справляются с отоплением дома. Все говорили, что зима выдалась на редкость холодной.

— Угу, — ответила я, бросая в суп кусочек хлеба.

— А ты не забыла закрыть их до заката? — уточнил Эшер.

— Нет, — ответила я, потянувшись за блюдом с тушеными овощами.

— В этом году шпината больше не будет, даже в парниках, — мрачно заметил Джес.

Я постаралась изобразить на лице искреннее огорчение.

Нелл судорожно вцепилась в свою булку и стиснула ее в руке. Улыбка на ее лице стала натянутой, а смех чересчур громким.

Я с самым невинным видом продолжала неторопливо есть суп, прислушиваясь к разговорам о завтрашнем Рождестве.

— У нас есть рождественское полено[18 - Рождественское полено — традиционный элемент рождественских праздников, известный во всей Европе. Чаще всего представляет собой толстое бревно, которое зажигают в сочельник, после чего оно должно гореть в очаге все 12 дней рождественских праздников.] — говорил Чарльз. — С прошлого года лежит в амбаре.

— Зажжем его на закате, — сказал Солис. — Какие планы у наших дежурных по столовой? Кто у нас отвечает за стол?

— Я, Чарльз и Лоренцо, — ответила Анна. — Мы уже все придумали.

— Отлично, — кивнул Солис. — Если потребуется помощь, только скажите.

— Если хотите, я могу испечь печенье, — предложил Джес, и Анна радостно закивала. Мысль о том, что наш помятый Джес, похожий на уличного бродягу, приговоренного к общественным работам, оказался виртуозом выпечки, была настолько забавной, что я невольно улыбнулась.

И тут я краем глаза заметила, что Нелл, наконец, выпустила из рук свою булку и положила ее на край тарелки.

— Мы уже почти закончили все украшения, — радостно сообщила она, озаряя весь стол счастливой улыбкой. — Кстати, мы решили повесить над входом омелу, так что берегитесь!

Все заулыбались и начали пересмеиваться, и я тоже не осталась в стороне, но при этом принялась незаметно продвигать булочку Нелл к краю тарелки.

Видимо, на этот раз она что-то заметила, потому что вдруг резко повернула голову и уставилась на булку. К счастью, как раз в этот момент сидевший напротив меня Лоренцо попросил передать соль, и я с легкостью исполнила его просьбу, ни на миг не потеряв концентрации. Я даже спросила его, будут ли у нас рождественские подарки.

— Будем гадать на суженого, — с едва заметным акцентом ответил Лоренцо.

Этому парню каким-то чудом удалось соединить в себе все черты итальянского идеала мужской красоты, и я в очередной раз спросила себя, почему же он нисколько меня не волнует.

— Мы напишем на бумажках все наши имена, бросим их в шляпу, и будем вытаскивать по очереди. А потом каждый должен будет подарить тайный подарок своему избраннику.

Интересно, на что пойдет Нелл, чтобы вытащить из шляпы имя Рейна или стать его избранницей?

Рассеянно подняв глаза, я увидела, как Нелл злобно терзает свою булочку на кусочки, кидает их в суп и топит ложкой. Я чуть не прыснула со смеху, но злобное и хмурое выражение ее лица мгновенно погасило все мое веселье.

Интересно, кто-нибудь еще это заметил? У Нелл был такой вид, будто она не на шутку разозлилась.

Мне показалось, что Рейн наблюдал за ней краем глаза, но лицо его оставалось бесстрастным.

За столом все продолжали болтать о предстоящем Рождестве, настроение в столовой было приподнятое, счастливое и уютное.

Я огляделась по сторонам. Странное дело, все кругом, кроме Нелл и Рейна, выглядели совершенно довольными. Самое время в очередной раз хлопнуть себя по лбу с криком: да я уже не помню, когда в последний раз видела более-менее большую компанию довольных жизнью людей!

Разве можно было сказать такое о моих бывших друзьях, которые, по прошествии времени, стали казаться мне настоящими социопатами? Я очень долго вращалась в кругу богатых и влиятельных людей, для которых практически не существовало ничего невозможного — но разве они когда-нибудь казались полностью довольными? Гордыми — да. Торжествующими — сколько угодно. Но довольными? Это было какое-то до сих пор незнакомое мне состояние, и я не могла не поражаться ему.

Люди, сидевшие за этим столом, не меняли ход истории, не руководили огромными корпорациями и не владели территориями. Они не рвали жилы в попытке выйти за пределы своих возможностей. Они не подчиняли себе других людей, не старались усилить свой контроль над всем и вся, кроме самих себя, не искали лишнего, не пытались присвоить все, до чего могли дотянуться. Теперь я знала, что за плечами у каждого из них есть свои ужасные истории и свои моменты триумфа. Каждому из них необходимо было пожить здесь — кому немного, кому подольше.

И, тем не менее, все они были по-настоящему довольны. Даже Джес, опустошенный временем и опытом, казался вполне удовлетворенным жизнью. Никто из собравшихся здесь не считал себя совершенством — все работали над собой, над своими способностями, навыками, знаниями. Каждому предстояло еще много трудиться. Никто из них не был знаменит, у них было не так много знакомых за пределами своего круга. Почти все они работали на каких-то незаметных работах, а в свободное время мыли, скребли, пололи и таскали тяжести, как рабы.

Что же делало их такими счастливыми? Насколько мне было известно, у большинства из них даже близких друзей не было. Эшер и Ривер были вместе, но все остальные оставались одинокими.

Я была потрясена. Нет, даже больше — я словно очнулась от глубокого сна, и мысли мои вдруг прояснились. Возможно, это лунный камень помог мне разобраться в себе, но внезапно я с пронзительной ясностью поняла, чего хочу. Все было совсем просто, ответ все время был у меня перед глазами — еще до того, как я приехала сюда.

Потом я поймала на себе внимательный взгляд карих глаз Ривер. Еле заметно приподняв брови, она перевела глаза на тарелку Нелл, в которой плавали куски раскрошенной булки, и снова посмотрела на меня, словно говоря: я прекрасно знаю, кто это сделал.

Я закусила губу.

Наконец ужин подошел к концу. Поскольку я выучила заклинание только для булочки, то когда на стол подали пасту, мое веселье было закончено. Но я все равно неплохо порезвилась!

И тут выяснилось, что мы с Рейном должны убирать со стола и мыть посуду.

С той памятной стычки на сеновале нас еще ни разу не ставили на работу вместе, и я готова была поклясться, что перед ужином моего имени не было на доске с расписанием! Но теперь оно там стояло, а когда я покосилась на Ривер, та ответила мне строгим взглядом. Это что, наказание за булочку? Но она же не могла быть настолько уверена, что это моя работа? Или могла?

Войдя на кухню, я первым делом увидела Нелл, которая чуть ли не прижималась к Рейну, наполнявшему раковину мыльной водой. Она что-то нашептывала ему своим воркующим голоском и заливисто смеялась.

— Нелл? — окликнула ее Ривер.

Нелл с милой улыбкой обернулась к нам. При виде меня ее лицо погасло, но она быстро справилась с собой и игриво помахала мне ручкой:

— Настасья, ты свободна! Сегодня я тебя заменю.

Я молча повернулась и хотела выйти, но Ривер сказала:

— Нелл, я хочу, чтобы сегодня на кухне работали Рейн и Настасья.

Мы все были поражены — меняться работой было здесь в порядке вещей, и никто никогда в это не вмешивался. Значит, у Ривер была какая-то причина настаивать на своем. Может быть, она хотела преподать мне какой-нибудь очередной жизненно важный урок? Типа, научись находиться в замкнутом помещении со своим заклятым врагом? А оно мне надо?

Но я только вздохнула и принялась складывать остатки ужина в большие тупперваревские контейнеры.

Дождавшись, пока Нелл нехотя удалится, Ривер подошла ко мне и сказала:

— Мы обнаружили, что кто-то ищет тебя при помощи магии. В обычное время мы бы не обратили на это внимание, но сейчас на всякий случай оградили это место заклинаниями, чтобы скрыть твое присутствие. Кто-то тебя разыскивает, Настасья.

У меня оборвалось сердце.

— Инки?

— Я тоже так подумала, — кивнула Ривер и потрепала меня по плечу. — Я не хотела тебя волновать, но ты должна знать. Можешь быть уверена — мы сделаем все, чтобы защитить тебя. Но, может, ты хочешь поговорить с этим Иннокенсио?

— Нет. Пока не хочу.

И вряд ли вообще захочу.

— Тогда ладно. Все хорошо, тебе не о чем волноваться, но я подумала, что ты должна знать.

Я кивнула, и Ривер вышла.

Темная холодная ночь смотрела в окна. Завтра Рождество, во всем доме царило ожидание праздника. Но здесь, на кухне, все было иначе. Инки тянул ко мне руки из темноты, и кровь стояла между мной и Рейном. Даже слово «вражда» казалось мне сейчас до нелепости мягким.

— Ривер сказала, что мы с тобой должны поговорить, — сказал Рейн, опустошая тарелки над ведерком для свиней — свиньи, как известно, обожают объедки. — Она права. Она всегда права.

— Только не в этот раз. Я не желаю с тобой разговаривать, — я выгребла остатки салата в контейнер и поставила его в большой холодильник.

— Как я понял, никто из нас не собирается отсюда уезжать, — спокойно и сдержанно продолжал Рейн. — Но между нами стоит это дело. Я не хочу, чтобы мы создавали проблемы себе или кому-то еще.

«Это дело?» — злобно подумала я. Он говорил об этом, как о неудачном свидании!

— Кому-то еще? Это ты о Нелл, что ли?

Он покосился на меня через плечо. Черт, до чего же он хорош собой! Просто какая-то абсолютная, вселенская и кармическая несправедливость!

— Я не понимаю, почему ты постоянно твердишь об этом. Между мной и Нелл ничего нет.

— Ну да! — фыркнула я. — А Нелл об этом знает? Потому что она уже выбирает столовый сервиз, — поймав его непонимающий взгляд, я снисходительно пояснила: — Для вашей свадьбы.

— Не говори ерунды! — воскликнул он с таким ужасом, что у меня радостно встрепенулось сердце. Очень глупое сердце.

— А ты разуй глаза, бесчувственное полено! — огрызнулась я. — Впрочем, уже все равно слишком поздно.

С этими словами я прошла в большую кладовку, чтобы взять еще несколько контейнеров, и чуть не вскрикнула от неожиданности, когда Рейн направился за мной следом. Кладовка, как ей и полагается, была довольно тесной, и мы едва помещались там вдвоем.

— Проваливай, — сказала я, понимая, что руки у меня заняты контейнерами.

— Мы можем убить друг друга, — тихо произнес Рейн.

Он был высокий, широкоплечий, и пахло от него подозрительно приятно для человека, вырезавшего целые деревни. Я невольно скользнула взглядом по распахнутому вороту его рубашки, за которым скрывался ожог. Потом до меня дошел смысл его слов.

— Чего? — у меня похолодело в животе. Стопка контейнеров Тупперваре вряд ли могла сгодиться в качестве оборонительного оружия.

— Ты можешь убить меня за ту роль, которую я играл в твоих самых страшных воспоминаниях. Я мог бы убить тебя за то же самое. Наши родители, братья и друзья умерли ужасной смертью. В живых остались только мы с тобой. Ты — наследница дома Ульфура, и я — наследник дома Эрика Кровопролителя.

— Думаешь, нам стоит убить друг друга и покончить с этим? — угрюмо буркнула я. — Позволь спросить, каким же образом?

Краешек его губ дернулся в подобии улыбки, и я затаила дыхание.

— Можем взяться за руки и вместе прыгнуть в промышленную турбину.

— Думаешь, очень смешно? — злобно спросила я.

Он с досадой дернул подбородком.

— Хочешь знать, что я думаю? Тогда слушай — это было четыреста лет тому назад. Если ты хотела отомстить, нужно было делать это тогда.

— Правда? Мне было десять лет!

— А мне едва исполнилось двадцать. Некоторое время мы сердито смотрели друг на друга.

— Двадцать? — переспросила я наконец. — А не двести?

— Нет, — покачал головой Рейн. — Моему отцу было тогда пятьсот лет. У меня было трое братьев, старшему исполнилось четыреста шестьдесят, а двум другим было двести девяносто девять и семьдесят четыре. Мне было двадцать. Я тогда еще совершенно не представлял, что такое бессмертие.

— И все твои родичи погибли?

— Да, — мрачно сказал он. — Один брат умер той ночью. Остальные погибли, когда мой отец попытался использовать амулет твоей матери.

— Почему ты не погиб?

Честное слово, это бы намного все упростило.

— Не знаю. А почему ты не погибла той ночью?

— Моя мать упала на меня. Я была у нее под юбками, и вы меня не заметили.

Мы надолго замолчали, погрузившись в воспоминания, причинявшие столько боли, пока их пытались подавить. Мне до сих пор не верилось, что я могу разговаривать о событиях той ночи, да еще с человеком, тоже пережившим все это.

Наконец Рейн с шумом выдохнул и сказал:

— Что будем делать? Будем убивать друг друга? Или кто-то из нас уйдет? Только учти, что этот кто-то будет не я.

— Я не хочу уходить.

Последние два месяца были лучшими во всей моей жизни, во всяком случае, самыми полезными. Я чувствовала себя совершенно иначе — несмотря на всю пережитую здесь боль, я понимала, что это было сродни вскрытию нарыва. После того, как воспоминания вышли наружу, они перестали отравлять мою жизнь.

— Значит, мы оба остаемся, — просто сказал Рейн.

— Выходит, что так, — недовольно буркнула я. — По крайней мере, до тех пор, пока я не придумаю, что с тобой сделать. Кстати, был бы ты джентльменом, ты бы сам ушел.

Он с усилием улыбнулся, и мне вдруг стало нечем дышать.

— Мы с тобой прекрасно знаем, что я не джентльмен.

— Еще бы. Ладно, теперь вали отсюда. Я устала.

— Это еще не все, — сказал он, и я громко застонала.

— Что еще?

— Вот что.

Рейн шагнул ко мне — так близко, что стопка контейнеров оказалась зажата между нами. Не отрываясь, он пристально смотрел на меня своими золотыми, как у льва, глазами.

— Нет! Нет, не смей! — прошипела я, роняя контейнеры. Я уперлась ему в грудь обеими руками, но это было все равно, что пытаться сдвинуть с места дерево.

— Да, — тихо сказал Рейн, наклоняясь ко мне. — Да, посмею.

Честное слово, я вырывалась. Я отпихивала его и отворачивала лицо. Правда, так все и было. Но вы же понимаете, он был гораздо сильнее, а я... Ну да, я законченная идиотка. Поэтому, когда в конце концов он крепко обнял меня и накрыл мои губы своими, все разумные мысли в считанные секунды вылетели у меня из головы, и я забыла о всяком сопротивлении.

Вы спрашиваете, какие мысли? Как какие — смертельный враг, ненавижу его, Нелл... Все это унеслось в мгновение ока, как дым под ветром.

Наконец, растерянная, расстроенная и умирающая от теснящего грудь желания, я оторвала свои губы от его губ и спросила:

— Почему?

— Не знаю, — с отчаянием, горечью и каким-то мучительным разочарованием ответил Рейн. — Не знаю. Просто я — хочу тебя. Я так страшно тебя хочу — все время, постоянно. Я знаю, что не должен, не имею права, не могу. Знаю, что это неправильно. Но даже когда ты выводишь меня из себя, даже когда напоминаешь о боли, отчаянии и муке долгих лет, желание все никуда не уходит. Я устал бороться с ним. Мне приходится со стольким бороться, каждый день, каждую минуту... Но с этим я не хочу сражаться. С меня хватит.

Мы стояли, прижавшись лбами друг к другу. Рейн обнимал меня за талию, а я закинула руки ему на плечи. Он был твердый, как скала, и я скользнула пальцами по его рубашке, скрывавшей след от ожога.

Мне хотелось раствориться в нем, затащить его обратно на сеновал — и в то же время я понимала, что это настоящее безумие, и меня нужно срочно отправить к психоаналитику. Возможно, мне пропишут курс электрошоковой терапии. Или наденут смирительную рубашку.

Понимаете, получалось так, что внешне это все было преступлением, предательством и глупостью, но зато изнутри — о, боже, изнутри это было так хорошо, так правильно, так чудесно. Мы идеально подходили друг другу, мы были одним целым, мы знали друг друга до мозга костей.

Не знаю, как долго мы так простояли, и когда оторвались друг от друга. Что заставило нас разжать объятия? Мне показалось, будто какой-то тихий звук, просочился в мой воспаленный мозг. Шипение? Еле слышный шорох по каменным плитам за дверью кладовки?

Через несколько минут мы услышали крики, и почти сразу же почувствовали запах дыма.

— Пожар! — закричал кто-то, и сразу несколько голосов подхватили этот крик. Затем сработала пожарная сигнализация.

Рейн схватил меня за руку и вытащил через заднюю дверь кухни на морозный ночной воздух. Мы бросились бежать к парадному крыльцу дома, перед которым уже собралась целая толпа. Все выглядели испуганными и взволнованными.

— Где Ривер? — спросила я, хватая пробегавшую мимо Бринн.

— Они гасят огонь, — слегка задыхаясь, выпалила она, — Все учителя. А мне поручили всех пересчитать. — Она принялась тыкать пальцем в собравшихся — несколько человек выбежали из дома, несколько работали снаружи, Джес был на конюшне. Итого все восемь учеников были на месте, включая нас с Рейном, только что обжимавшихся в кладовке. Я невольно поморщилась при воспоминании об этом.

Еще через несколько минут окна перестали отсвечивать всполохами пламени.

— Похоже, загорелось в спальном крыле, — сказал Дайсуко, потирая ладони.

Почти все мы были без верхней одежды. Я благоразумно отошла подальше от Рейна — внутри у меня все клокотало от ужаса и восторга, но я решила держать наши отношения в тайне до тех пор, пока не пойму, что со мной происходит.

— Ой, Рейн! Вот ты где! — Нелл подбежала к нему и схватила под руку, а я поспешила отвернуться, чтобы ничем не выдать своих чувств. — Боже, что случилось? Я почувствовала дым!

Она обвела глазами всех присутствующих и вдруг заметила меня. Мне показалось, что она даже зажмурилась на секунду, а потом уставилась на меня во все глаза, приоткрыв рот, словно никак не ожидала увидеть здесь.

— Это был пожар, — сказала Рейчел. — Ты прав, Дайсуко, это в спальном крыле. Мне пришлось спуститься по пожарной лестнице с другой стороны дома.

Через минуту из дома вышли Ривер, Анна, Эшер и Солис.

— Огонь потушен, — сказал Солис, и несколько человек захлопали в ладоши.

— Что случилось? — спросил Чарльз. — Как это началось?

— Мы до сих пор не знаем, — ответила Ривер. Вид у нее был серьезный и очень усталый. Я подумала, что ей, наверное, пришлось использовать магию, чтобы справиться с огнем.

— А где точно началось возгорание? — спросила Нелл.

Краем глаза я заметила, как Рейн высвободил свою руку и отстранился от нее. Нелл с тоской посмотрела на него, но постаралась сохранить лицо.

— В комнате Настасьи, — сказала Анна, посмотрев на меня. — Прямо около ее двери.

Я молча разинула рот.

Нелл с отвращением покачала головой.

— Некоторые люди умудряются постоянно быть в центре внимания, — пробормотала она себе под нос так громко, чтобы ее услышали.

Я повернулась к ней, но прежде чем успела что-то сказать, услышала спокойный голос Ривер:

— Да. Я понимаю, что ты хочешь сказать.

Нелл сделала вид, будто ее слова вовсе не предназначались для ушей Ривер, и залилась румянцем.

— Я ничего не поджигала! — возмущенно выпалила я. — Моя комната цела?

— Кажется, да, — кивнула Ривер. — Можешь сходить, проверить.

— Кстати, а где ты была? — озабоченно спросила меня Нелл. — На кухне тебя не было. И в конюшне не было. И ты не ходила на прогулку со всеми нами. Получается, ты была в своей комнате? А как ты оттуда выбралась? Откуда нам знать, что это не ты устроила пожар?

Я воинственно подбоченилась, подавив желание стереть самодовольное выражение с ее нежного личика.

— Довольно, Нелл, — повысил голос Эшер. — Настасья, иди и проверь, все ли цело в твоей комнате.

— Но послушайте, почему вы ей верите? — ошеломленно вскрикнула Нелл.

Остальные студенты плотным кольцом обступили нас, из чего я заключила, что им нечасто доводилось быть свидетелями таких сцен. Выходит, я сумела всколыхнуть жизнь в Риверз Эдж! В плохом смысле, разумеется. По-другому я не умею.

— Настасья была со мной, — коротко ответил Рейн.

Нелл вытаращила глаза.

— Нет! — взвизгнула она. — Она была в своей комнате! Кстати, а где ты был? Мне нужно было спросить у тебя одну вещь, но тебя не было на кухне.

— Настасья была со мной все время после ужина и до этого момента. Она не была в своей комнате. — На скулах у Рейна заиграли желваки — теперь он по-настоящему рассердился.

По всей видимости, Нелл настолько не ожидала, что Рейн заступится за меня, что совершенно слетела с катушек.

— Она могла улучить минутку, выбежать, устроить поджог, и вернуться обратно! — выпалила она. — Где ты была?

— Она этого не делала, — отчеканил Рейн.

— Нелл, — вмешалась молчавшая до сих пор Рейчел. — Похоже, у тебя зуб на Настасью. Что ты к ней цепляешься?

— Я не цепляюсь! — горячо воскликнула Нелл. — Но скажите, почему вы все ей доверяете? Почему вы ей верите? Разве вы не видите, что с тех пор, как она здесь появилась, у нас все пошло наперекосяк? Она испортила всю нашу жизнь! Она темная — злая! Она разрушает все, к чему прикасается!

Внезапно Ривер и Солис оказались возле Нелл.

— Довольно, Нелл, — мягко сказал Солис.

— Что происходит? — спросил Чарльз.

— Нелл, — негромко сказала Ривер, кладя руку ей на плечо. — Ты знаешь, что я собираюсь тебе сказать. Мы с тобой уже говорили об этом. Ты зашла слишком далеко, и мне придется просить тебя оставить Риверз Эдж.

Все, включая меня, разинули рты. Нелл совершенно потеряла голову.

— Нет! О чем вы говорите? Не я должна уйти, а она! Пусть она уходит! Она злая, жестокая! Она пыталась причинить мне зло! Я не хотела вам рассказывать, чтобы не создавать лишних проблем, но теперь я все расскажу! Она накладывала на меня заклятия! Она пыталась причинить мне зло! Вы должны от нее избавиться!

— Нелл, — тихо сказала Ривер и молчала до тех пор, пока Нелл не посмотрела ей в лицо. — Мы с тобой уже говорили обо всем этом — и о заклинании, которое ты наложила на комнату Настасьи, и обо всех других вещах, которые ты делала. Ты практикуешь черную магию, а для нас это неприемлемо. Мы дали тебе несколько шансов избрать иной путь, но ты так и не смогла переступить через свою ненависть. Поэтому теперь, как мы с тобой и договаривались, я отправляю тебя пожить у моей тетки в Канаде, — закончила Ривер. — Если хочешь, Эшер поедет с тобой и поможет тебе устроиться на новом месте.

— Я не понимаю, что происходит, — растерянно пробормотала я.

— Спрашиваешь, что происходит? — хорошенькое лицо Нелл исказилось гримасой ненависти. — Ты победила, тупая стерва! Можешь радоваться! Ты ведь с самого первого дня пыталась избавиться от меня! Рейн любит меня. Он хочет быть со мной, но ты наложила на него свое грязное заклятие, ты сделала так, чтобы он захотел тебя! Я ведь видела, как вы целовались!

«Пожалуйста, мать-земля, расступись у меня под ногами, чтобы я упала в трещину, долетела до самого твоего центра и сгорела синим пламенем! Пожалуйста-препожалуйста! Неужели я слишком многого прошу?»

Пока я так корчилась от стыда, Нелл кинулась на меня с кулаками, но Ривер и Солис схватили ее за руки. Тихо приговаривая, Ривер принялась чертить символы на спине и руках Нелл, а та, брыкаясь и извиваясь, орала во всю глотку:

— Нет! Прекратите! Вы все делаете неправильно! Это она! Это все она! Она темная! Мы все это чувствуем, все! Избавьтесь от нее!

Последние слова она провизжала не своим голосом.

Признаю, я терпеть не могла Нелл, но смотреть на все это было ужасно, мучительно и отвратительно. Как бы там ни было.

Через несколько мгновений Нелл обмякла, устало всхлипывая в руках Солиса, а тот обнял ее за плечи и повел к нашему микроавтобусу. Анна пошла за ними следом, ласково утешая Нелл и обещая выслать следом ее вещи. Нелл что-то бессвязно лепетала, слезы градом лились по ее лицу, и скажу вам откровенно, в эти минуты она была похожа на настоящую безумную ведьму.

А я стояла, как дура, и никак не могла свыкнуться с мыслью, что Ривер, оказывается, все это время верила в меня и, несмотря ни на что, была на моей стороне.

Рейн стоял рядом со мной, хотя и не дотрагивался до меня. Я видела, как он сжимает и разжимает кулаки, и знала, что все сейчас переводят взгляды с него на меня, словно играют в невидимый пинг-понг.

Ривер подошла ко мне. Я чувствовала себя так, словно меня засунули в блендер и нажали на кнопку «измельчить». Нервы у меня были натянуты, как струны, все чувства взвинчены до боли.

— Ты в порядке? — спросила она. Я серьезно обдумала ее вопрос.

— Нет. Определенно нет.

Она ответила мне еле заметной улыбкой, потрепала по руке и посмотрела на Рейна. Потом, склонив голову набок, Ривер снова обернулась ко мне, словно раньше меня почувствовала глубинное изменение в глубине моей души.

Я с шумом выдохнула.

Ривер не сводила с меня глаз.

— Чего ты хочешь? — ласково спросила она. Я судорожно сглотнула.

— Хочу прижиться здесь, — ответила я, облекая в слова то, что почувствовала во время ужина. — Быть довольной и обрести покой, перестать нуждаться в чем-либо, кроме обучения. Хочу чувствовать себя в безопасности, перестать быть посторонней. Хочу... стать своей здесь. Быть достойной этого места. Настолько, насколько смогу.

Глупо, конечно, но я чуть не разревелась, как девчонка, как сентиментальная дура, у которой глаза на мокром месте. Нарастающая паника волной билась в груди, но мне было уже наплевать.

Взгляд Ривер стал жестче, и мне почудилось, будто я вижу в ее глазах отражение тысячелетних чувств.

— Да? — спросила она.

— Да. Но... больше всего я хочу — просто быть собой. Я хочу быть Лильей из Дома Ульфура, — громко выпалила я, спрятав лицо в ладонях. — Теперь я это знаю и понимаю, что это значит. Я хочу вернуть себе свою силу. Хочу обрести свое наследство. Я хочу быть дочерью своей матери и наследницей своего отца!

На этом мой голос оборвался, и я почувствовала закипающие слезы в глазах. Теперь все было так ясно — и так неизбежно.

Новый огонь вспыхнул в глазах Ривер, новое изумление отразилось на ее лице. Мне показалось, будто она смотрит на меня с облегчением, радостью и ожиданием. Она обняла меня за плечи и сказала совсем просто:

— Да. Я тоже хочу этого для тебя.

— Подождите-ка! — внезапно прорезал тишину ночи звонкий голосок Бринн. — Так вы ребята, что — целовались!

Я со стоном закрыла лицо руками.

Рейн смущенно переминался с ноги на ногу, стараясь не смотреть на меня.

Теперь я знала, что между нами ничего еще не закончено — ни плохое, ни хорошее. И я хотела знать, чем это кончится. Я больше не буду убегать от ответов.


Продолжение читайте во второй книге трилогии «Бессмертная возлюбленная» «Вечная тьма».


notes


Примечания


1


Ваби-саби – прибл. «скромная простота», важнейшая часть японского эстетического мировоззрения. В европейских языках эту эстетику обычно описывают как красоту мимолетного, простого, несовершенного и преходящего.


2


На слух имя Reyn (Рейн) звучит также, как английское слово rain (дождь). Женщину, пригласившую Настасью в коммуну, зовут Ривер (англ . river - река).


3


Калифорнийский университет в Беркли в 60-70-х гг. ХХ века был одним из центров повальной моды на ЛСД.


4


Игра слов: Хоуп в переводе с английского означает «надежда» (англ.: hope)


5


Игра слов. Настасья ослышалась, поскольку имя мужчины: Solisзвучит так же, как слово solace(англ. — утешение, покой, успокоение).


6


Монти Пайтон (англ. Monty Python) — знаменитая британская комик-группа, прославившаяся несколькими комедиями и культовым юмористическим шоу. Многие скетчи из которого, в том числе «Песня дровосека», разошлись на цитаты.


7


Moder (шведск., датск.) — мать.


8


Как раз наоборот, моя маленькая капусточка (фр.).


9


Динг Донг (англ. Ding Dong) — круглое шоколадное пирожное в виде шайбы, с кремовой начинкой, популярное в США.


10


«Дни нашей жизни» (англ. — Days of our Lives) — популярная американская мыльная опера, которая идет по будням с 1965 года.


11


Марта Стюарт — знаменитая американская телеведущая, дававшая американцам советы на все случаи жизни: от искусства правильной сервировки стола до тайн садоводства и счастливого замужества.


12


Нью-Эйдж (англ. NewAge, букв, «новая эра») — общее название множества разных течений, учений и движений оккультного и эзотерического характера, сложившихся в XX веке. Наиболее характерными идеями Нью-Эйдж является вера в единство всего сущего, всех религий и учений, а также представление о всеобщей энергетике. По мнению некоторых представителей Нью-Эйдж, весь мир состоит из вибраций, излучаемых всем вокруг — землей, людьми, звездами, животными и т. д.


13


Pabbi (исл.) — папа.


14


Laugardagur (исл.) — суббота.


15


Momer (исл.) — мать.


16


Настасья исполняет знаменитую песню «Swing low, Sweet Chariot» — один из самых известных сприричуэлс, или духовных песен американских негров. В них отражалась тоска по свободе, надежда на лучшую жизнь. Героиня намеренно выбрала для исполнения именно это, желая подчеркнуть сходство своего положения с судьбой несчастных, (прим. перев.).


17


«Двенадцать шагов» — программа помощи людям с психологическими, эмоциональными и поведенческими проблемами, разработанная организацией «Анонимные алкоголики». Программа используется самыми разными группами самостоятельной психологической помощи.


18


Рождественское полено — традиционный элемент рождественских праздников, известный во всей Европе. Чаще всего представляет собой толстое бревно, которое зажигают в сочельник, после чего оно должно гореть в очаге все 12 дней рождественских праздников.